Дитя Дракулы Джонатан Барнс
        Больше десяти лет назад Джонатан и Мина Харкер победили в Трансильвании графа Дракулу и вернулись в Англию, чтобы зажить нормальной жизнью.
        Но в мире кровавой вражды и предрассудков даже у мертвых врагов долгая память. Встреча старых друзей оборачивается внезапной трагедией, бесстрашный натуралист привозит с континента в Англию летучую мышь новой породы, двое случайно встретившихся в восточноевропейской глубинке английских джентльменов будто бы ненароком пробуждают древнее зло - и вот уже тьма наползает на британский архипелаг. А в странном недомогании молодой невесты лорда Годалминга Мина Харкер видит что-то пугающе знакомое…
        «Шедевр современной готики. История настолько увлекательная, будто ее написал сам Брэм Стокер» (Risingshadow).
        Джонатан Барнс
        Дитя Дракулы
        J. S. Barnes
        ^DRACULA’S CHILD^
        This edition is published by arrangement with Conville & Walsh UK and Synopsis Literary Agency
        
        

* * *
        Смелое, изобретательное, полное энергии и сюрпризов продолжение неувядающей классики.
        Times Literary Supplement
        По стилю, сюжету и психологии персонажей «Дитя Дракулы» - подлинный наследник классического шедевра Брэма Стокера.
        New York Journal of Books
        Эпическая история безумия, нечеловеческого искушения и политичексих скандалов. Действие происходит более века назад - но как будто сегодня.
        Booklist
        Незаурядное продолжение вампирской классики.
        The Frumious Consortium
        Бережная дань памяти наследию Стокера, обязательное чтение для всех поклонников Дракулы.
        Den of Geek
        В романе Стокера читателей покоряла сверхъестественная атмосфера и мастерское нагнетание напряжения. Барнс же умудряется как минимум все это не растерять и даже дополнить.
        Jessicamap Reviews
        Шедевр современной готики. История настолько увлекательная, будто ее написал сам Брэм Стокер.
        Risingshadow
        Выдающееся продолжение бессмертной во всех смыслах классики, не менее чувственное, атмосферное и ужасающее.
        Horror Tree

* * *
        Посвящается Хизер
        Месть моя только начинается! И будет продолжаться многие века, время работает на меня[1 - Роман Брэма Стокера «Дракула» (1897) цитируется в переводе Т. Красавченко.].
        Граф Дракула
        Предисловие составителя
        Первые двенадцать лет своей жизни я пребывал в практически полном неведении относительно событий, непосредственно предшествовавших моему рождению. Хотя детство мое было преимущественно счастливым, над ним постоянно витала гигантская незримая тень некоего прошлого, детали и подробности которого от меня тщательно скрывались.
        Нижеследующие документальные свидетельства ясно отражают болезненный процесс установления правды и воссоздают поистине кошмарную историю, которую многие мои близкие долго считали навек погребенной в прошлом. Вероятно, скептики скажут, что иные из странных событий и фактов, описанных в данном собрании дневниковых записей, газетных вырезок, телеграмм и писем, противоречат научному знанию двадцатого века.
        Вы можете также задаться вопросом, почему вдруг я решил, что именно сейчас, спустя десять с лишним лет, самое время подготовить эти материалы к публикации. Пока достаточно будет сказать, что с недавних пор я, вопреки всякой надежде и здравому смыслу, все сильнее убеждаюсь: призрак, столь долго преследовавший мою семью, в том или ином обличье обретается среди нас и сейчас, когда вся Европа вопиет от боли и горя.
        Лейтенант Квинси Харкер
        Дувр. 13 октября 1914 г.
        Пролог
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        6 ноября 1903 г. Много лет минуло с тех пор, как у меня в последний раз возникло желание поднести перо к странице этого скромного дневника. Отчасти такое небрежение объясняется эйфорическим счастьем, неотступно владевшим мною все годы, пока наша маленькая семья - Джонатан, Квинси и я - росла и процветала. Хлопотные обязанности жены и матери естественным образом препятствовали мне писать каждый день.
        Однако есть и другая, более основательная причина моего долгого молчания: само ведение дневника стало у меня связываться исключительно с трагическими событиями, постигшими нас десять с лишним лет назад, - страшными событиями, что забрали у нас наших дорогих друзей, Люси Вестенра и отважного американца, в честь которого назван наш сын, и свели нас с безжалостным существом, чье имя я никогда не упомяну здесь.
        Очень долго я гнала прочь всякие воспоминания о тех ужасных месяцах. Я знаю, Джонатан полностью разделяет мои чувства, хотя мы с ним редко говорим об этом - по крайней мере с тех пор, как наш сын вышел из младенчества. Очень долго мы предпочитали жить только настоящим и смотреть в будущее, говорить о солнечном лете, а не о суровой зиме.
        Однако так же, как нельзя остановить поступь времен года, нельзя и навсегда сохранить в тайне нашу историю. Боюсь, вернуться к дневнику меня заставила трагедия - трагедия, случившаяся всего пару часов назад, в самом конце вечера, который должен был ознаменоваться лишь всеобщим хорошим настроением: щедрым весельем и тихой радостью. Печальный смысл моих слов станет понятен в самом скором времени.
        День наш начался наиприятнейшим образом. Поскольку нынче день рождения Квинси, мы с самого утра осыпали его всевозможными знаками любви и нежности. Хотя наш мальчик вступает в трудный возраст между детством и зрелостью, все же он пока еще достаточно юн, чтобы наслаждаться подобным вниманием к своей персоне. Наше счастье, что сейчас короткие осенние каникулы и он с нами. Я грущу о нашей с ним скорой разлуке, а Джонатан (без особой убежденности, впрочем) упрекает меня в излишней чувствительности.
        Ближе к вечеру мы трое отправились на долгую извилистую прогулку по окрестностям деревни[2 - Шор-Грин, Оксфордшир.], ставшей нашим домом. Мы с Джонатаном радовались возможности подышать свежим воздухом и размять ноги, а Квинси, необычный во всех своих проявлениях и ко всему чуткий, казалось, был вдохновлен красотами пейзажа, известная дикость которого находит отзыв в его пылкой душе, унаследованной, вне сомнения, от родителей. При всей нашей внешней респектабельности в нас живет богемный дух, отличающий нас от большинства наших друзей и знакомых.
        Мы шли тенистыми тропами, пересекали журчащие ручьи, огибали фермерские поля и неспешно проходили через рощицы и остатки старого леса. Возвращались мы в деревню другой дорогой, пролегавшей мимо места, где накануне наши односельчане отмечали ночь Гая Фокса. Мы к ним не присоединились: у Джонатана слабые нервы, и шумное веселье, рев и треск пламени, да и сам почти языческий обряд сжигания чучела очень тяжело на него действуют. На первых порах нашего супружества в подобной обстановке он делался совсем плохой (здесь, в своем дневнике, я могу признать это, все равно ведь никто никогда не прочитает), но в последние годы его душевное состояние медленно, но верно поправляется.
        Полагаю, Квинси ночное представление понравилось бы. Сама я ничего не имею против такого рода невинных развлечений, и, боюсь, из-за постоянных отказов в них участвовать мы выглядим в глазах окружающих высокомерными снобами. Однако ради моего мужа мы продолжаем отклонять подобные приглашения.
        Пока мы шагали мимо громадного черного кострища, ни словом не поминая вчерашнее празднество, Джонатан с преувеличенным вниманием вгляделся в даль и обронил замечание по поводу стайки скворцов - мол, летят как-то необычно. Квинси подыграл отцу, любезно изобразив интерес к орнитологическим вопросам, а я помалкивала и думала о том, как здорово было бы вчера смешаться с праздничной толпой и разделить общее ликование и веселье.
        По возвращении домой мы вручили Квинси подарки - томик стихотворений мистера Лира[3 - Эдвард Лир (1812 - 1888) - английский художник и поэт, один из основоположников «поэзии бессмыслицы», автор многочисленных популярных абсурдистских лимериков.], новый темно-голубой костюм и (уступив наконец многократным просьбам) маленького рыжего котенка, вызвавшего у него неподдельный восторг.
        Он назвал нового питомца - непонятно с чего - Огюстом и незамедлительно принялся воспитывать из него верного друга. При виде радостного оживления Квинси, совершенно для него нехарактерного, мы с Джонатаном довольно переглянулись. Несколько секунд мы многозначительно смотрели в глаза друг другу, и я даже почувствовала - впервые за долгое время - внезапный прилив желания. Муж улыбнулся, словно поняв или, по крайней мере, заподозрив, о чем я думаю. Сейчас, когда наш сын возился с Огюстом, а в нас с Джонатаном вновь пробуждалось взаимное влечение, казалось, будто все у нас еще может быть хорошо, будто такое вот благостное спокойствие может продолжаться вечно.
        Пока я предавалась подобным мыслям, пока Квинси гладил крохотную уязвимую головку котенка, а Джонатан и я с полусонным вожделением смотрели друг на друга, за окнами начало темнеть. Сгущались вечерние тени.
        Первый из приглашенных прибыл с наступлением сумерек - наш славный Джек Сьюворд, все такой же образцовый джентльмен, каким был всегда, разве что он несколько располнел и обзавелся густой сединой на висках за время, прошедшее с нашего знакомства в прошлом веке, когда Квинси еще и в проекте не было.
        - Моя дорогая миссис Харкер! - торопливо, чуть сбивчиво заговорил он, входя в гостиную в сопровождении служанки. - Извините, бога ради, за раннее прибытие, я умудрился неправильно рассчитать время пути до вашего очаровательного местечка.
        - Ну полно вам, право! - Я встала, чтобы поприветствовать гостя. - Добро пожаловать, мистер Сьюворд. Ваше прибытие, сколь угодно раннее или позднее, всегда повод для праздника.
        - Но сегодня отнюдь не главный, полагаю. - Он вынул из-за спины небольшой сверток в красной бумаге. - С днем рождения, Квинси!
        Наш сын вскочил на ноги. Еще недавно Джек шутливо взъерошил бы мальчику волосы, но теперь они двое с комической серьезностью обменялись рукопожатием.
        - Спасибо, сэр. Вы очень добры, что помните.
        Квинси развернул сверток, в нем оказался экземпляр «Происхождения человека» мистера Дарвина[4 - Английский натуралист и путешественник Чарльз Дарвин (1809 - 1882) одним из первых пришел к выводу, что все виды живых организмов эволюционируют со временем и происходят от общих предков. Монографию «Происхождение человека и половой отбор» опубликовал в 1871 г.]. Наш сын не по годам умен и серьезен, но сдается мне, штудировать подобные труды ему рановато.
        - Уверен, ты найдешь книгу преинтересной, - заявил Джек. - В ней рассказывается о взаимосвязи всех форм жизни. Об эволюционных процессах. И о сущности хищничества.
        Квинси еще раз вежливо поблагодарил его, но почти сразу отложил книгу в сторону и снова стал ласкать котенка, который мяукал и вился вьюном от удовольствия.
        - Предлагаю чего-нибудь выпить, Джек, - подал голос мой муж, и они двое принялись обсуждать различные вина, каковой разговор здесь пересказывать нет необходимости.
        Джек далеко не всегда приятен и прост в общении, а потому я обрадовалась передышке. Джонатана любые светские обязанности изрядно тяготят, и при виде графина и бокалов на лице его явственно отразилось облегчение.
        Мы, трое взрослых, каждый с бокалом вина в руке, несколько минут стояли, наблюдая за Квинси и котенком.
        Джонатан, ставший более общительным под действием алкоголя, для поддержания беседы поинтересовался состоянием врачебной практики Джека, которую тот нынче держит на престижной и, надо полагать, весьма прибыльной Харли-стрит[5 - Лондонская улица Харли-стрит получила известность в XIX в. благодаря множеству обосновавшихся там специалистов в различных областях медицины.].
        - О, работа у меня небезынтересная, но довольно однообразная, - ответил доктор Сьюворд, прихлебывая вино такими же мелкими частыми глотками, как и мой муж. - Видите ли, в силу запредельной стоимости моих услуг все мои пациенты принадлежат к одному определенному общественному слою.
        - Вероятно, вам приходится иметь дело с несносными богатыми истеричками? - сказал Джонатан проникновенным тоном, совсем ему не свойственным. - Взбалмошными графинями с растрепанными нервами? Пожилыми герцогами, которые желают подвергнуться гипнозу, чтобы вернуть себе хоть каплю былой энергии и силы?
        Джек натянуто улыбнулся:
        - Вы ближе к истине, чем думаете.
        - Ах, бросьте, - вмешалась я. - Не скучаете же вы по дням своей работы в лечебнице для душевнобольных.
        Доктор Сьюворд немного помолчал с отрешенным видом, потом опять улыбнулся.
        - По известным трудностям того времени я, разумеется, ничуть не скучаю. Но вот по отдельным элементам прошлого - да, бывает, скучаю. - Он нахмурился, словно вспоминая. - По интереснейшим проблемам и задачам, встававшим передо мной. И еще, пожалуй, по внутренней убежденности, что жизнь человеческая имеет… смысл. - Он перевел взгляд на Квинси, по-прежнему поглощенного возней с котенком, и его лицо - несомненно, бессознательно - приняло выражение глубокой печали и сожаления.
        Наступившее молчание прервал отрывистый стук в дверь, и мгновением позже служанка ввела в гостиную двоих следующих наших гостей, лорда Артура и леди Каролину Годалминг.
        С их появлением атмосфера заметно разрядилась. Артур, как и подобает человеку с его положением и образованием, всегда излучает вежливое дружелюбие и вдобавок обладает редкой способностью успокаивать любые души - кроме разве что пораженных тяжелым недугом. Едва он вошел, в комнате вспыхнуло оживление: приветствия, поздравления, объятия, поцелуи. Все очень мило и непосредственно, даже Джонатан, казалось, проникся общим настроением.
        Кэрри, обворожительная и изысканно одетая по последней моде, была воплощение изящества. Да, она преодолела все недостатки и изъяны своего воспитания и стала Артуру превосходной женой, лучшей и не пожелаешь. Бедная Люси порадовалась бы его выстраданному счастью. Мне нравится думать, что сейчас она смотрит с небес и улыбается, видя, что человек, которого она любила всем своим нежным юным сердцем, в зрелые годы обрел наконец полную меру радости.
        Несколько минут прошло в такой вот веселой суете. Джонатан опять налил всем выпить, и Квинси тоже получил небольшую порцию вина, сильно разбавленного водой. Зазвенели бокалы, все наперебой выражали радость от встречи, ведь мы так давно не виделись.
        Возбужденный приятной кутерьмой, Огюст нервно крутился у нас под ногами. Мы были настолько поглощены моментом, что не замечали прибытия нашего последнего гостя, пока тот не переступил порог гостиной и не вскричал с шутливым гневом:
        - Это еще что такое? Как вы посмели начать празднование без меня?
        - Профессор! - воскликнула я, и остальные хором подхватили мой возглас.
        По ряду причин, вдаваться в которые мне не хочется, рядом с профессором Абрахамом Ван Хелсингом я всегда чувствую себя в полной безопасности. Я, как девчонка, кинулась в его медвежьи объятия, совсем не заботясь о приличиях, и с наслаждением вдохнула знакомый уютный запах, от него исходящий.
        Джонатан тоже обнял профессора, по-мужски коротко, и Артур последовал его примеру. Даже Джек расплылся в улыбке, обмениваясь с ним рукопожатием, а Квинси подбежал к старому голландцу вприпрыжку от радости, словно он малый ребенок, а не серьезный мальчик на пороге отрочества.
        Профессор так и сиял.
        - Какой радушный прием! Как приятно снова видеть вас всех в этот знаменательнейший день, в эту особую, поистине замечательную годовщину!
        Он перевел дыхание, прежде чем продолжить, и в возникшей паузе перед моим внутренним взором, подобно кадрам киноленты, пронеслись картины, виденные мною в этот самый день тринадцать лет назад: темные стены Трансильванского леса, дорога к замку, бешеная гонка к воротам, шайка цыган с их смертоносным грузом, финальная схватка с…[6 - Одно слово здесь вымарано столь густо, что бумага вспузырилась и порвалась.] и жертвенная гибель нашего американского друга, когда глаза того монстра наконец погасли навек.
        Думаю, профессора посетили примерно такие же мысли. Он молчал так долго, что всем стало немного не по себе.
        - Под упомянутой годовщиной, - спохватившись, договорил он, - я подразумеваю, конечно же, день рождения нашего юного друга, мастера Квинси Харкера!
        Все зааплодировали - мне показалось, с облегчением. Не знаю, в какие части своего прошлого Артур посвятил Кэрри, но полагаю, что о многих вещах он умолчал - и правильно сделал, если учесть ее собственную историю.
        Квинси пока еще ничего не знает. Мы решили до поры до времени ничего не рассказывать ему об обстоятельствах, при которых его родители и их друзья - наш маленький отряд воинов света - впервые сошлись вместе. Сегодня вечером, когда профессор завершил вышеприведенную тираду, я увидела в обращенном на меня взгляде сына что-то похожее на сомнение, даже подозрение. Однако напряженный момент миновал, и праздничная атмосфера возобновилась.
        Мы оказывали всяческое внимание Квинси и за ужином, поскольку сегодня ему впервые было позволено допоздна сидеть за столом со старшими. Котенок, как мы ни гнали его прочь из комнаты, все же прокрался к своему новому хозяину и еще с полчаса резвился у него на коленях. А потом, изнурив свое крохотное тельце, там же и заснул крепким сном.
        Многие родители такого не допустили бы, но сегодня все-таки у нашего сына день рождения, и я решила: да и бог с ним, ничего страшного. Будь сейчас у меня возможность вернуться на несколько часов назад, я бы, разумеется, рассудила иначе.
        Стол ломился от блюд, вино было превосходное, и, глядя вокруг, я думала о том, сколько же счастья выпало мне в жизни и как многочисленны и разнообразны блага, мне посланные. Сегодня каждый из нас активно поучаствовал в разговоре, каждый получил свою долю внимания, и на протяжении всего ужина в нашей маленькой компании царило идеальное равновесие.
        - Артур, - заговорил Джек, как только нам подали еду, - я часто читаю в газетах о твоей деятельности в палате. Скажи, как продвигается твоя борьба за перевод этого учреждения на рельсы современности?
        Лорд Годалминг лучезарно улыбнулся:
        - Не знаю, что именно ты читаешь в прессе, Джек, но сказать, что палата лордов по самой своей организационной структуре не предрасположена к модернизации, значило бы сильно приуменьшить реальное положение дел.
        За столом раздались согласные смешки, а профессор громко хмыкнул в знак солидарности.
        - Достаточно будет сказать, - продолжал Артур, - что работы здесь мне на всю жизнь хватит.
        - Вы, милорд, делаете очень много полезного, - сказал профессор со своей обычной старомодной учтивостью. - Только на прошлой неделе я слышал, как ваше имя упоминали в связи с этим идиотским «законом о чрезвычайном положении». Говорят, сэр, вы самый решительный его противник.
        Джонатан жадно отхлебнул вина.
        - Что за закон такой?
        - Вы разве не слышали?
        - Боюсь, скромные деревенские адвокаты вроде меня не в курсе последних законодательных инициатив.
        Лорд Годалминг махнул рукой:
        - Это, знаете ли, дело весьма сомнительное и постыдное.
        - Продолжайте, - попросил мой муж. - Пожалуйста.
        - Я даже не вполне уверен, откуда все пошло. Но в последнее время все чаще ведутся разговоры о том, чтобы вернуть один древний закон - а именно закон, предписывающий в кризисной ситуации лишать муниципальные органы всех полномочий и передавать всю власть некоему комитету, известному как Совет Этельстана. Так получилось, что я по рождению являюсь членом этого комитета. Хотя я категорически против самой идеи подобного властного органа.
        - И правильно, милорд, - одобрил профессор.
        Артур развил бы тему дальше, но Кэрри легонько коснулась его запястья:
        - Давайте теперь поговорим о более приятных вещах. Мина? Джонатан? Вам по-прежнему нравится жить в деревне?
        На фоне проблем государственной важности, описанных Артуром, наша жизнь кажется тихой и скучной, но друзья с интересом выслушали наш рассказ о безыскусных повседневных радостях, об адвокатской практике Джонатана, о школьных успехах Квинси и о моем укромном существовании в роли жены и матери.
        Далее в разговор вступил взбодренный вином Джек Сьюворд и развлек нас несколькими забавными историями о своих клиентах, в частности весьма фривольной историей об одной герцогине, которая для облегчения своего душевного состояния воображает себя китайским мопсом.
        Затем заговорил профессор и для начала сообщил, что частично отошел от дел и много путешествует. Из уважения к нам с Джонатаном и из тактичности по отношению к Квинси он предпочел не останавливаться на характере своих текущих исследований и на цели своих путешествий.
        Мы доели горячее и ждали следующего блюда, когда - по завершении рассказа Ван Хелсинга об одном из приключений бурной амстердамской юности - прелестная Кэрри чуть нервно кашлянула и произнесла:
        - Прошу внимания!
        Все взгляды обратились к ней.
        - Я благодарю всех вас за чудесный вечер. Спасибо Харкерам, нашим замечательным, радушным хозяевам. Спасибо Квинси, сегодняшнему имениннику. Спасибо Джеку, нашему верному другу. Мы очень рады находиться среди вас.
        - Верно, верно! - с излишней живостью воскликнул Джонатан и постучал вилкой по бокалу так громко, что я поморщилась.
        - Мы с моим любимым мужем хотим сделать объявление. Радостное, хотя и несколько запоздалое объявление.
        - Ах, моя дорогая! - встрепенулась я, тотчас услышав в голосе Кэрри совершенно особый восторг, какой испытывали и мы с Джонатаном, когда только-только узнали, что у нас будет ребенок. - Неужели?..
        Она кивнула, а Артур расплылся в счастливой мальчишеской улыбке, какой я у него еще ни разу не видела.
        - Нет ни малейших сомнений, - сказала Кэрри. - Он должен родиться через шесть месяцев.
        - Он или она, - с ласковым упреком поправил Артур.
        - Нет-нет! - Единственная вертикальная морщинка обозначилась на лбу у Кэрри, когда она сдвинула брови с самым убежденным видом. - Это будет мальчик. Долгожданный наследник состояния Годалмингов.
        При последних словах вся наша компания невольно испустила вопль одобрения, вслед за которым так и посыпались поздравления, похвалы, добрые пожелания.
        Профессор вскочил на ноги и в своей эксцентричной манере оглушительно хлопал в ладоши, словно аплодируя в опере. Джек с искренней радостью тряс Артуру руку, Джонатан наполнял бокалы, провозглашал тосты и предлагал мужчинам выкурить по сигаре после ужина. Квинси с широкой улыбкой поздравлял Артура. Я крепко обняла Каролину, такую стройную и изящную, и ощутила ее теплое дыхание на своей щеке - а она, вероятно, ощутила мое на своей.
        - Я очень рада за вас обоих, - сказала я. - Просто безмерно счастлива.
        - Спасибо, но… Мина?
        - Что?
        - Но буду ли я?.. То есть как вы думаете, сумею ли я стать по-настоящему хорошей матерью?
        - О, Кэрри, вы будете замечательной матерью, просто замечательной. Поверьте мне.
        - Спасибо, - с облегчением проговорила она. - Вы всегда вселяете в меня оптимизм.
        Я стиснула объятия чуть крепче, а потом отпустила Кэрри. Все вокруг продолжали бурно ликовать, даже котенок, разбуженный шумом, прыгал и скакал на полу, словно воздавая должное радостной новости. Думаю, сторонний человек сейчас принял бы нас за буйнопомешанных.
        Ах, как хотелось бы бесконечно продлить ту счастливую минуту! Как хотелось бы вечно наслаждаться мгновениями радости!
        Ибо уже миг спустя все переменилось.
        Среди шума ликования вдруг раздался страшный сдавленный вскрик Ван Хелсинга. Все тотчас умолкли, только котенок растерянно мяукнул пару раз. Повернувшись к голландцу, мы увидели, что лицо у него побагровело, а тело сотрясает крупная дрожь.
        - Профессор! - ахнул Джонатан, смертельно побледнев.
        Из левого угла рта у Ван Хелсинга вытекла единственная струйка крови. Он хрипло вздохнул и с трудом выговорил следующие бессмысленные слова, свидетельствующие о явном помрачении рассудка:
        - Остерегайтесь… стригой… Белая башня… одноглазый…
        Он нетвердо шагнул вперед, и доктор Сьюворд велел всем нам расступиться, чтобы дать профессору побольше воздуха. Но Ван Хелсинг сильно покачнулся и с размаху упал навзничь. Веки его затрепетали, он мучительно застонал, а потом устремил пристальный взгляд на Квинси и невнятно произнес:
        - Ты… ты станешь сосудом, мой мальчик. Но тебе придется сражаться… биться за свою душу.
        Договорив последнее слово своего странного послания, он слабо дернулся и затих. Сьюворд уже склонялся над ним, проверяя дыхание. Профессор еще дышит, сообщил он; с ним приключился какой-то ужасный припадок, надо перенести его в постель и безотлагательно вызвать врача, невзирая на неудобства и расходы.
        Таким образом, наша веселая вечеринка закончилась печальнее некуда. Сейчас профессор лежит в нашей лучшей комнате на втором этаже, он до сих пор без сознания. Местный врач, доктор Скотт, приезжал и сделал все, что мог. Нам остается только ждать и надеяться, что организм Ван Хелсинга все-таки справится с болезнью и рано или поздно он очнется. Скотт не пытался скрыть от нас серьезность ситуации.
        Годалминги по моему настоянию уехали. Я боялась, что подобные тяжелые сцены плохо подействуют на Кэрри, а ведь ей в ее положении совсем нельзя волноваться. Джек пока еще здесь и с профессиональным самообладанием делает все возможное, чтобы нас успокоить. Джонатан проводил врача, предварительно записав все рекомендации и с излишней пылкостью рассыпавшись в благодарностях за потраченное время и силы, и сейчас крепко спит, сморенный усталостью и вином, которое он продолжал поглощать бокал за бокалом даже после того, как профессора хватил удар. Я же не знаю, сумею ли вообще заснуть, когда Ван Хелсинг, этот мощный старик, лежит между жизнью и смертью в комнате над нами.
        Но больше всего меня тревожит Квинси, бедный мальчик, для которого этот день должен был стать одним из счастливейших. Он даже не вскрикнул и вообще не выказал никаких признаков горя - просто весь побелел и молча ушел в свою комнату, один. Он увидел не только, как близкий человек, в известном смысле заменявший ему дедушку, страшно побагровел, затрясся и рухнул навзничь, но увидел также и душераздирающие последствия этого падения. Ибо когда мы подняли безжизненное тело профессора, то обнаружили под ним мертвого котенка Огюста, с раздавленным черепом, содержимое которого растеклось красной лужицей на полу нашей гостиной.
        Часть I
        Падает черная тень
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        6 ноября. Сегодня мой последний день в старинном, очаровательном и совершенно порочном Бухаресте. Три недели я наслаждался всеми удовольствиями, которые он может предложить, и спускался в его фантастические глубины, как какой-нибудь новый эпикуреец[7 - Эпикуреец - последователь эпикуреизма, учения древнегреческого философа Эпикура (342/341 - 271/270 до н. э.), согласно которому высшим благом считается наслаждение жизнью, подразумевающее отсутствие физической боли и тревог, а также избавление от страха перед смертью и богами.]. Я предавался плотским утехам открыто, бурно и без малейшего зазрения совести. Как следствие, завтра утром я покину Бухарест и продолжу свои странствия по окраине громадного континента - двинусь глубже на восток, к Брашову и дальше. В оставшиеся же несколько часов постараюсь сделать свое прощание с этим городом незабываемым.
        Конкретная причина моего отъезда банальна до зевоты. До сих пор все в отеле держались со мной весьма любезно, но сегодня днем управляющий довел до моего сведения, что мое непристойное поведение (вкупе с некоторой медлительностью в вопросах оплаты их бесчисленных счетов) сделало мое дальнейшее пребывание здесь крайне нежелательным. Таким образом, завтра я снова пущусь в дорогу и продолжу свои беспорядочные путешествия по глухой периферии Европы.
        Пока я писал, за окнами стемнело - вечер зовет, я готов к прощальному выступлению в этом городе греховных наслаждений. Я направлюсь в старейшие кварталы, пройду по узким булыжным бульварам, где зримы следы страшных периодов военных вторжений и сопротивления, но сегодня повсюду громкая музыка, дешевый гашиш на каждом углу и мальчики еще дешевле. На пустошах бедности произрастают поистине редкие цветы, там нет ничего запретного, и человек может на время сбросить бремя среднего возраста и неудовлетворенности жизнью. Скинув маску обыденности, он может стать таким, каким был задуман: свободным и раскрепощенным.

* * *
        Позднее. Вечер был восхитительный. В своей раскованной откровенности он снова показал мне, как в ясном зеркале, собственную мою душу. Я пишу эти беглые строки перед самым рассветом, в приподнятом настроении человека, упившегося всеми извращенными наслаждениями, которые здесь изобретаются с великим усердием и фантазией.
        Разумеется, по возвращении в это временное жилище после подобных развлечений было бы странно не поразмыслить о принятых в прошлом решениях и о возможностях (жена, коттедж, профессия учителя), которые в далекой молодости я отверг из благородного желания жить жизнью, свободной от лицемерия. В последнем я премного преуспел, хотя и пришлось многим пожертвовать. О том, чем я был вознагражден за сделанный выбор, нагляднее всего свидетельствуют удовольствия сегодняшней ночи, включающие по-крестьянски добротные еду и напитки, возбуждающие вещества, запрещенные в более цивилизованных странах, и прехорошенького уличного мальчишку, купленного за сущие гроши. Сделав свое темное дело, я поцеловал его и продекламировал стихотворение Жида[8 - Жид, Андре Поль Гийом (1869 - 1951) - французский писатель, прозаик, драматург и эссеист, оказавший значительное влияние на французскую литературу XX в. и умонастроения нескольких поколений французов; лауреат Нобелевской премии (1947).], которое он выслушал с притворным восхищением.
        Я думал, что стать более приятным вечер уже не может, однако, сразу по выходе из ночлежного дома, куда меня привел оборвыш, я имел счастье узреть красивейшего молодого человека из всех, каких мне довелось встречать в этом веке.
        Высокий и стройный, с римскими чертами лица и гладко зачесанными светлыми волосами, он стоял напротив только что покинутого мною заведения, с двумя мальчишками под руку. Он определенно был англичанин, причем хорошо образованный: я услышал четкий, чистый выговор, присущий выпускникам наших лучших частных школ. Заметив, что я на него глазею, молодой человек улыбнулся, обнажив ровные, безупречно белые зубы, и шутливо отдал честь, прикоснувшись к виску пальцами левой руки. Я хотел было ответить в таком же духе, даже завязать с ним разговор, как эмигрант с эмигрантом, но незнакомец повернулся ко мне спиной и скрылся в темноте вместе с бесстыдными мальчишками.
        Не знаю почему, но при мысли, что я никогда больше не увижу этого изысканного красавца, я почувствовал невыразимую печаль, как если бы навеки потерял что-то очень, очень важное.
        7 ноября. Итак, сегодня, в ставшей уже привычной атмосфере осуждения, я покинул Бухарест - расплатился за номер и отбыл с утра пораньше, провожаемый неприязненными взглядами хозяев отеля. Голова трещала, в горле стояла сухость, сердце чуть покалывало, каковые ощущения являлись прямыми последствиями моих ночных развлечений. По чистому везению мне удалось в начале одиннадцатого сесть в почтовую карету, направлявшуюся дальше на восток. Я со своим чемоданчиком на коленях оказался зажат между пожилой матроной (одетой во все черное, словно в глубоком горе) и молоденькой девушкой, которая в Англии еще училась бы в школе, но здесь, в далеком от цивилизации краю, наверняка уже мать троих детей. Пока мы, нимало не заботясь о скорости и пунктуальности, выезжали из города в предместья, я задремал.
        Когда проснулся с час назад, Бухарест уже остался далеко позади, и перед нами жемчужной раковиной раскрывался сельский пейзаж. Дорога здесь прямая как стрела, и думаю, в солнечное время года виды вокруг восхитительно живописные. Но сегодня серые плоские поля по обеим сторонам от нас казались мрачными и грозными.
        Через некоторое время чертовы поля закончились, и мы въехали в обширный лес. Спутанные ветви высоких древних деревьев нависали над нашей маленькой каретой, и я опять пожалел, что вижу Румынское королевство сейчас, а не весной или летом. Зимой в этих краях все тени сгущаются, воздух темнеет, и даже самые невинные элементы пейзажа приобретают зловещий вид.
        Обычно в подобных обстоятельствах я благополучно засыпаю, но сейчас сон никак не шел, и мне ничего не оставалось, как смотреть в окно на проплывающие мимо картины. Изредка я от них отвлекался, чтобы занести в дневник эти заметки. Несомненно, мой почерк здесь гораздо более неровный, чем обычно.
        Моя молоденькая соседка, на удивление прилично говорящая по-английски, сообщила мне, что через несколько часов мы сделаем остановку в Брашове.
        - Там красиво, - сказала она с акцентом, парадоксально сочетающим неприятную жесткость согласных и милую певучесть гласных. - Много всякой старины.
        Только что мы пересекли границу между относительно цивилизованным миром и древней провинцией Трансильванией.

* * *
        Позднее. Пишу уже в Брашове - неожиданно славном городке, полном неизъяснимой прелести и проникнутом идиллическим деревенским духом.
        Едва выйдя из кареты, я понял, что должен задержаться здесь на пару дней. Городок маленький, но чистый и ухоженный, имеет выраженные среднеевропейские черты; опрятные улочки окружают живописную главную площадь и расходятся от городского центра, как спицы колеса от ступицы. Расположен Брашов у самого подножия Карпат - могучих гор, которые вздымаются к небу, зрительно уменьшая размеры и без того небольшого городка и сообщая ему вид некоего священного убежища, беззащитного поселения среди суровой дикой местности.
        Восхитительное зрелище, мне представшее, настолько меня пленило, что я не стал садиться обратно в карету, а нашел здесь же, на площади, единственную в Брашове гостиницу, название которой, если верить тучной старой хозяйке, переводится с румынского как «Самая высокая и опасная горная тропа».
        Оставив чемодан в своей на удивление уютной комнате, я пошел прогуляться по окрестным улочкам. Городок очень тихий и спокойный, без особых достопримечательностей, но все в нем дышит странным очарованием, которому трудно не поддаться. Живут здесь преимущественно крестьяне, хотя есть и лавочники, и торговцы, и коммивояжеры. Все встречные смотрели на меня с любопытством, но без малейшей подозрительности или враждебности. Полагаю, в своем сюртуке, шейном платке и с волосами до плеч по моде девяностых я представляюсь обитателям этого забытого уголка мира совершенно блистательной фигурой.
        Сразу за площадью - лицом к исполинской горной гряде, словно бросая ей вызов, - стоит Черная церковь[9 - Черная церковь (также церковь Святой Марии) - церковь в румынском городе Брашов, ныне лютеранская, построенная в XIV - XV вв.; крупнейшее в стране сооружение, выполненное в готическом стиле.], получившая свое наименование из-за стен, потемневших от гари и копоти при жестоком пожаре, который случился около двух с половиной веков назад и, насколько я могу судить, причинил значительные разрушения всему городу. Однако именно в силу своего смертоносного характера пожар послужил также и ко благу, полностью уничтожив чуму, все еще свирепствовавшую здесь в то время.
        Темные стены придают зданию зловещий вид, которому, впрочем, нисколько не соответствует внутренность храма - просторное, светлое и довольно изящно оформленное пространство, пускай и грешащее по-язычески избыточной выразительностью (на мой столичный взгляд, по крайней мере). Даже мне, обладателю крепких нервов, фигура Христа на кресте, претерпевающего нечеловеческие муки, показалась настолько страшной в своем чрезмерном натурализме, что даже не знаю, смогу ли я сегодня спать спокойно. Страдание на лице Спасителя передано чересчур достоверно; струйки крови, стекающие по худому жилистому телу, нарисованы слишком реалистично. Я торопливо завершил осмотр Черной церкви и не без облегчения вышел на улицу, где уже начинало смеркаться.
        Должно быть, атмосфера храма подействовала на мое воображение сильнее, чем мне показалось поначалу, ибо я мог бы поклясться, что, выйдя наружу, увидел на другой стороне улицы молодого человека, который стоял в тени, глядя на вход в Божий дом. Я поморгал в сумеречном свете и протер глаза, а когда снова посмотрел - там никого не было.
        Пишу в своей комнате незадолго до того, как спуститься к ужину, абсолютно трезвый. Последнее обстоятельство подчеркиваю, чтобы было понятно: следующее мое заявление отнюдь не какая-нибудь хмельная фантазия.
        Я почти уверен, что молодой человек, мельком увиденный мною у Черной церкви, был тот самый англичанин, который приковал мое внимание вчера в грязном, пропитанном грехом переулке старого Бухареста.

* * *
        8 ноября. В окно падают косые лучи рассвета. Я весел и возбужден. Вчера во мне вспыхнула новая страсть, и в венах моих теперь струится жаркий огонь.
        Вернувшись в отель после посещения Черной церкви и сочинив несколько абзацев касательно главных событий дня, я слегка задремал. Проснулся с пересохшим горлом и тяжелой головой, разбитый и усталый от путешествия, а также, полагаю, от предшествовавших ему развлечений. Приближаясь к пятидесяти летам, я стал замечать, что здоровье мое уже не такое крепкое, как раньше. С трудом поднявшись на ноги, я ополоснул лицо холодной водой, оделся к ужину возможно лучше (мой вечерний костюм, признаться, уже несколько поистрепался) и сошел вниз. Там меня ждало нечто невероятное и совершенно потрясающее.
        Помещение, где славная хозяйка накрывает трапезы, длинное и темное; стены украшены мрачными горными и лесными пейзажами. К столу здесь, как и повсюду в королевстве, подаются в основном мясные блюда (с преобладанием разнообразных колбас) и всевозможные гарниры из капусты, вареной или тушеной. Все это - от обстановки помещения до меню ужина - я мог угадать еще прежде, чем спустился по лестнице. Однако там, в убогой столовой зале, оказался сюрприз, о каком я и мечтать не смел.
        Поскольку сейчас, поздней осенью, эта захолустная гостиница почти пустовала, в столовой не было никаких других постояльцев - кроме одного джентльмена, чьи черты, фигуру и обворожительную улыбку я тотчас узнал.
        На меня устремил глаза молодой человек, которого я видел позавчера в грязном бухарестском переулке и вчера возле церкви. Я невольно остановился, даже пошатнулся от неожиданности, и еле выговорил:
        - Д-добрый вечер…
        Молодой человек улыбнулся чуть шире:
        - Вы англичанин?
        - Да, - ответил я.
        - Что ж… - Он обвел рукой пустую залу. - Не угодно ли присоединиться ко мне? Два англичанина, преломляющие хлеб в чужой стране.
        - С великим удовольствием. - Я подошел к нему и протянул руку. - Позвольте представиться: Морис Халлам.
        - Очень приятно. - Ладонь у него мягкая и гладкая, но пожатие крепкое. - Габриель Шон.
        - Премного рад. - Я не без сожаления отпустил его руку и сел рядом. - Премного рад познакомиться с вами наконец.
        Шон удивленно приподнял брови:
        - Разве мы встречались прежде?
        - Да, полагаю, - сказал я со всем посильным спокойствием. - Около Черной церкви?
        - Ах да, конечно! Теперь припоминаю, мистер Халлам.
        - Нет-нет. - Я доверительно подался вперед и призвал на помощь все свое обаяние. - Зовите меня просто Морис.
        - Договорились. А вы меня - Габриель.
        - Величайший из архангелов, - пробормотал я. - Самый высокопоставленный и чтимый из Божьих вестников. Главный утешитель Адама перед грехопадением.
        Мы обменялись улыбками, два английских путешественника в стране крови и тьмы. На столе стояло вино, и мы пили вволю. Поначалу, по крайней мере с моей стороны, разговор шел с запинками и заминками (я уже давно ни с кем не общался, кроме сапожников, отельных служащих да пограничников). Тем не менее я сразу понял, что мы с мистером Шоном замешены из одного теста. Помимо дивной красоты молодости, он обладал блистательной скромностью и подлинным, неотразимым очарованием.
        - Каким же ветром вас занесло в Брашов? - спросил я, поудобнее устраиваясь на стуле. - Прошу прощения, но вы здесь смотритесь почти так же неуместно, как я.
        Мистер Шон согласно наклонил голову:
        - В ваших словах есть правда. - Голос у него гладкий, хорошо поставленный, без подвывания, часто свойственного аристократам. - Моя история, вероятно, слишком неприглядная, чтобы рассказывать к столу. Особенно некоторые ее детали. Пока достаточно будет сказать, что я низкого происхождения и был спасен от нищеты сиротского приюта высокородным благодетелем, лордом Стэнхоупом, чья недавняя кончина дала мне и побуждение, и необходимые средства для того, чтобы покинуть Англию и отправиться в путешествие по незнакомым странам.
        Заинтригованный этим сжатым жизнеописанием, я обдумывал, как бы выведать подробности, не показавшись при том назойливым или бесцеремонным, но тут в столовую опять суетливо вошла наша хозяйка.
        - Господа! - воскликнула она на своем очаровательно ломаном английском. - Надеюсь, вы оба с полным удобством устроились в нашем скромном заведении?
        Разумеется, мы заверили ее, что устроились прекрасно. Хозяйка просияла от удовольствия и почти сразу удалилась, рассыпаясь в обещаниях порадовать нас превосходным ужином.
        Когда она скрылась за дверью, Габриель посмотрел мне в глаза и спросил:
        - А вы, Морис? Как вы оказались в Румынии?
        - О, моя история самая обычная. Вероятно, у всех эмигрантов такая же или очень похожая. Просто к концу прошлого века я понял, что Англия слишком бедна воображением, слишком жестока нравом и слишком некрасива видом, чтобы я мог со спокойной душой оставаться в ее пределах. В то время как моя страна корчилась в судорогах мелочной злобы и нетерпимости, я отправился на континент в поисках новых приключений.
        Габриэль снова согласно наклонил белокурую голову, и я почувствовал, что он полностью понимает мои мотивы.
        - Как интересно! - Он вскинул подбородок, и я в очередной раз восхитился его великолепным профилем. - Ну… что потеря для нашей родины, то, безусловно, приобретение для Европы. - Он немного помолчал, внимательно в меня вглядываясь. - Простите, Морис, но, несмотря на наши недавние случайные встречи, мне все-таки кажется, что я где-то вас видел еще раньше, то есть в Англии.
        Я с напускной небрежностью пожал плечами:
        - Вполне возможно.
        - Почему вы так считаете?
        Для вящего эффекта я повел в воздухе рукой.
        - Много лет назад, когда вы были еще ребенком, я пользовался на родине некоторой известностью.
        - В каком качестве?
        - Будучи актером лондонского театра, мой дорогой.
        - О! - сказал Габриель Шон. - Ну да. Конечно.
        - Быть может, вы меня видели в детстве? Когда совсем еще мальчиком сидели в партере с разинутым от восторга ртом. Видели моего Петруччо? Моего Бирона?[10 - Видели моего Петруччо? Моего Бирона? - Речь идет о персонажах пьес Шекспира. Петруччо - герой комедии «Укрощение строптивой» (между 1590 и 1592); Бирон - герой комедии «Бесплодные усилия любви» (середина 1590-х).] А может быть, - продолжал я, вспомнив об упомянутых им обстоятельствах ранней поры жизни, - вам просто попадалась на глаза афиша с моим изображением или вы когда-нибудь встречали меня на улице в окружении поклонников, зрителей и журналистов?
        - Да, очень возможно, - кивнул Габриель, и при мысли о таком переплетении наших биографий мы на минуту умолкли.
        - До чего же порой причудливы жизненные пути, - вновь заговорил он наконец. - И незримые связи между судьбами.
        Я собирался ответить, что думаю ровно о том же, но в этот момент появилась хозяйка с тарелками мяса и новым графином вина на подносе, изливаясь в добрых пожеланиях и взволнованно выражая надежду, что двое английских гостей останутся всем довольны.
        После этого вторжения наша беседа повернула в менее философское русло, и мы заговорили на более общие темы - туристические, гастрономические, исторические, географические и финансовые. С каждой минутой мы чувствовали себя все свободнее и непринужденнее. Я немного рассказал о старых добрых временах, о Лондоне девяностых, о своей ныне приостановленной артистической карьере. Габриель же о прошлом вообще не говорил, только о будущем.
        - Я самое опасное существо на свете, - объявил он, когда мы уже опустошили тарелки и почти допили вино. - Человек с деньгами в поисках какой-нибудь цели.
        - То есть вы не знаете, к чему вам стремиться? - спросил я. - Никакой определенной цели нет?
        - Должна быть где-то, - вздохнул Габриель, на миг затуманившись. - Но мне еще надо ее найти. Эту мою великую цель.
        - Наверное, вы хотите творить добро тем или иным образом? - предположил я.
        - Возможно… - неуверенно проговорил он. - Хотя мне кажется, точнее будет сказать, что я просто хочу измениться. А любая перемена сама по себе не имеет никакого отношения к нравственности. Она не добро и не зло. Просто некая трансформация, и все.
        - Как интересно! Вы представлялись мне чем-то вроде нового Адониса[11 - Адонис - древнегреческий бог юности и красоты; весеннее божество возрождающейся природы, ежегодно умирающее и воскресающее.]. Теперь же я вижу, что на самом деле вы - подлинное воплощение Протея[12 - Протей - древнегреческий морской бог, обладавший способностью принимать любой образ.].
        Впервые за весь вечер Габриель улыбнулся по-настоящему широко. Наши взгляды встретились, и между нами проскочила искра взаимного влечения. Я окончательно понял, что в каком-то важном смысле мы с ним очень похожи: родственные души в этом далеком глухом краю, притянутые друг к другу, скажем уже прямо, неким космическим магнетизмом.
        Следующий час был часом сладостно-томительного предвкушения, грациозного гавота, сложенного из любезностей и изящных поз, летучих взглядов и сближений, вина и сигар, телесных соприкосновений, якобы неумышленных, но явственно выдающих жар желания. Завершив наконец этот старый как мир танец, мы разошлись каждый в свою комнату.
        Я прождал почти четверть часа, весь дрожа и заходясь сердцем, а потом прокрался по коридору к комнате Габриеля.
        Как я и надеялся всеми фибрами своей истомленной души, он ждал меня на кровати, полностью раздетый, лишь слегка прикрывая наготу простыней.
        - Габриель, - выдохнул я и с трепетом приблизился, готовый всецело подчиниться.
        Он улыбнулся и указал на кресло прямо напротив кровати:
        - Сядь, Морис.
        Я сел.
        - Ты никогда не прикоснешься ко мне так, как тебе хотелось бы, - твердо сказал он тут же. - Никогда. Но тебе разрешается смотреть, если я сам этого хочу.
        Затем Габриель откинул простыню и заговорил - не о тех приятных предметах, что совсем недавно занимали наше внимание, но о своей настоящей жизни, тайной жизни. Рассказал о нищем детстве на лондонских улицах, о годах в сиротском приюте и о страшной милости своего благодетеля, лорда Стэнхоупа. Как и было велено, я только смотрел и слушал, пылая огнем вожделения, и я отдал Габриелю столько себя, сколько не отдавал никому уже более четверти века. Сейчас, когда пишу на рассвете дня, меня захлестывает чувство, которого я не испытывал так давно, что почти забыл его вкус и запах.
        Я даже не вполне понимаю природу этой сильной эмоции. Но одно знаю без тени сомнения: если я когда-нибудь зачем-нибудь понадоблюсь мистеру Габриелю Шону - я весь его, душой и телом.

* * *
        Позднее. Странный постскриптум к вышенаписанному. Пока я при набирающем силу утреннем свете писал предыдущие строки о страсти и желании, откуда-то издалека донесся лай дикой собаки - обычное дело в здешней глуши, где часто видишь этих несчастных тощих животных, уныло бродящих в общественных местах или выпрашивающих объедки около ресторанов. Закончив последнюю фразу, содержащую столь пылкое и искреннее признание, я, обессиленный горячечным восторгом, упал на кровать и там, среди сбитых простыней, тотчас отдался объятиям Морфея[13 - Морфей - в греческой мифологии крылатое божество сновидений, один из сыновей бога сна Гипноса.].
        Проснувшись пару минут назад, я обнаружил, что лай не прекратился, но стал гораздо громче и ближе, как если бы животное находилось у самых дверей отеля.
        Я со всем возможным проворством поднялся с постели, подскочил к своему маленькому освинцованному окну и выглянул на улицу. Представшее мне зрелище повергло меня в дрожь первобытного страха. Посреди мостовой стоял крупный серый волк, превосходящий размерами всех, каких я когда-либо видел в неволе.
        Вид у него был дикий, взъерошенный, отчаянный и голодный. Глаза, налитые кровью (несомненно, от крайнего истощения, пригнавшего зверя в самый центр городка), сверкнули красным, когда он поднял голову, словно почувствовав мой взгляд. Увидев меня, волк испустил жуткий, леденящий душу вой. Не могу точно сказать, был ли то вой страха, или отчаяния, или какого-то странного торжества, причина которого мне пока еще неизвестна.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        8 ноября. Как тяжелы были часы, прошедшие с последней записи в этой тетради, и как печальна моя обязанность описать сейчас все подробности последних двух дней. Словно громадная мрачная туча опустилась на наш еще недавно счастливый дом. Ван Хелсинг лежит наверху - он дышит, но в остальном потерян для нас, погруженный в беспамятство, теряющий жизненные силы, угасающий. Какая череда медиков прошла через эти двери! Лондонский специалист от Годалминга, два друга Джека Сьюворда и снова наш деревенский врач, доктор Скотт, от которого в этот раз явственно пахло спиртным.
        Недостатка в средствах в нашем маленьком кругу нет, но никакие деньги не могут принести нам даже самого слабого утешения. На самом деле они лишь заставляют яснее осознать, сколь ничтожен человек со всеми своими ухищрениями перед лицом неумолимых законов природы. Подобные мысли посещают меня всякий раз, когда я сижу подле профессора и вижу, с какой страшной скоростью болезнь берет свое. Безжизненно простертый на узкой кровати, небритый и растрепанный, он выглядит совсем немощным и дышит с мучительным трудом, словно каждый вдох требует неимоверного напряжения всех сил, оставшихся в его старом теле. Годалминги и Сьюворд еще позавчера вернулись в Лондон, но я держу их в курсе всех обстоятельств. Бедную Кэрри плачевный вид профессора расстраивал бы до степени почти невыносимой, а потому им с Артуром никак нельзя здесь находиться. Живых родственников, насколько мне известно, у Ван Хелсинга не осталось.
        Не знаю, долго ли еще наша семья сможет продержаться в таком вот состоянии напряженной бдительности и полной беспомощности. Нервная усталость заметна во всех нас. Джонатан разговаривает мало и пьет больше, чем следовало бы, но в его глазах я вижу тяжелую тоску, которую он тщетно старается скрыть. Квинси проявляет какой-то нездоровый стоицизм. Лицо у него пустое, отрешенное, а голос звучит без всякого выражения, что очень меня пугает. Он не желает говорить ни о своем странном поведении, ни о несчастье, забравшем жизнь его котенка. Мы пообещали купить другого, но он - пока, во всяком случае, - говорит, что другой ему не нужен.
        Квинси должен был вернуться в школу, но никуда не поехал. Мы с Джонатаном приняли такое решение (полагаю, к немалому раздражению школьного директора, доктора Харриса), поскольку посчитали важным, чтобы он остался дома еще на некоторое время - по крайней мере до тех пор, пока не определится участь Ван Хелсинга.
        И я, и Джонатан - оба горько сожалеем, что не присутствовали при смерти наших любимых. Если вдруг профессора не станет, мы не хотели бы, чтобы наш сын всю жизнь мучился таким же чувством вины. Мы напряженно ждем хоть каких-нибудь перемен в состоянии благородного голландца. Все мы обязаны ему жизнью, и неустанно дежурить у его постели просто-напросто наш долг. Мы ждем, мы поочередно несем дежурство, и мы молимся.
        Последние две ночи меня впервые за многие годы (впервые с рождения сына, если точнее) мучили дурные сны, похожие на кошмары прежних времен. Думаю, это вполне объяснимое следствие недавних событий. Сегодня я ни свет ни заря проснулась, совершенно разбитая, от яркого кошмара, в котором огромный серый волк с горящими огнем глазами возбужденно и страстно выл.
        Все подобные вещи, я знаю, остались в прошлом веке, в той части нашей жизни, о которой мы никогда не разговариваем. Но сон встревожил меня и никак не идет из головы.

* * *
        9 ноября. Мы по-прежнему держим осаду. Ван Хелсинг все так же не с нами. В доме стоит атмосфера мрачной тревоги. Утром Джонатан уехал по работе - оглашать завещание в Саммертауне и утешать очередную расстроенную семью, - а я уговорила Квинси выйти из дома, впервые после трагедии, и прогуляться со мной за окраиной деревни.
        Боюсь, сейчас он в таком возрасте, когда сколько-либо доверительное общение с матерью для него невозможно. Но все же, когда мы вышли из Шор-Грин в окрестные поля, нам удалось побеседовать более или менее содержательно.
        Уже не ребенок, но еще не мужчина, Квинси на удивление стремительно переходит от детского поведения к взрослому и обратно. Например, когда у нас зашла речь об ужасной гибели бедного Огюста, мой сын вдруг словно бы стал лет на пять младше своего действительного возраста. А вот когда мы заговорили о его учебе и о зрелых усилиях, необходимых для успехов в ней, у меня возникло впечатление, будто передо мной серьезный молодой человек, недавно окончивший университет. В настоящее время Квинси думает не о юридической карьере, о которой раньше говорил с мальчишеским энтузиазмом, порожденным, безусловно, его искренним восхищением отцом, но скорее о карьере медицинской: хочет пойти по стопам Джека Сьюворда и заниматься лечением душевных болезней.
        Будучи тем, что некогда называлось «современная женщина»[14 - «Современная женщина» - феминистский идеал, возникший в конце XIX в. Термин впервые использовала в 1894 г. ирландская писательница Сара Гранд для обозначения образованных независимых женщин, выступавших за равноправие с мужчинами.] (до чего же странно звучит это выражение сегодня!), я твердо держусь мнения, что каждый человек в полном праве сам строить свою судьбу, как считает нужным. Я готова поддерживать сына на любой стезе, им избранной. Тем не менее я невольно задалась вопросом, не объясняется ли его новое увлечение не столько подлинным интеллектуальным интересом, сколько возрастающим разочарованием в Джонатане, который в последние месяцы становится все апатичнее и отчужденнее. Может быть, своим заявлением о перемене намеченного жизненного курса наш сын просто пытается привлечь внимание моего мужа? Моя же обязанность - выслушивать, понимать и примирять. Важная работа, доставляющая мне радость. Однако… не тоскует ли некая часть меня по тем дням, когда я была чем-то гораздо большим, чем домашний дипломат?
        Глупые, незрелые мысли.
        После того как мы обсудили вопрос медицинской карьеры, разговор перестал клеиться, все чаще прерывался паузами, а потом и вовсе сошел на нет, поскольку Квинси не пожелал разговаривать о славном старике, лежащем без памяти в нашем доме, и сделался мрачен, замкнут, молчалив.
        По приходе домой мы обнаружили, что Джонатан уже вернулся из своей поездки по адвокатским делам, но успел изрядно употребить того, что он назвал аперитивом, но что, на мой взгляд, больше походило на чистый джин. Я поднялась наверх и села у кровати профессора. Смотрела, как слабо вздымается его грудь, слушала неровное хриплое дыхание, видела слюну в уголках рта, видела смертную немощь этого великого человека. Глубокая печаль охватила меня при мысли о неотвратимом ходе времени, о его неумолимом поступательном движении, и я поразилась несправедливости существующего порядка вещей.
        Однако в прошлом я знала - все мы знали - кое-кого, кто с помощью не иначе как самого Дьявола стал неподвержен подобным естественным процессам и неподвластен времени. В сущности, он был бессмертен, причем благодаря своим сверхъестественным способностям мог принимать разные образы: летучей мыши, крысы, туманного столба. Но что это дало ему, кроме бесконечного страдания? Что подарила ему вечная жизнь, кроме возможности долгими столетиями взращивать в своей душе чудовищные пороки и страсти?

* * *
        Позднее. Джонатан лежит рядом - спит мертвецким сном, весь в испарине. Очень печально, что в трудных обстоятельствах вроде нынешних он ищет спасения в бутылке.
        Думаю, такому его поведению есть по меньшей мере частичное объяснение. Хотя Джонатан редко говорит о своем покойном отце, у меня сложилось впечатление, что для этого человека алкоголь тоже служил своего рода костылем. Я стараюсь относиться с пониманием. Но в такие минуты, как сейчас, мне страшно не хватает моего мужа, каким он бывает в лучшие свои дни. Ибо я только что пробудилась от очередного страшного сна.
        Мне опять приснились острые белые клыки, жуткий вой и черный силуэт дикого волка на фоне лунного света.
        ПИСЬМО ДОКТОРА ДЖОНА СЬЮВОРДА - ДЖОНАТАНУ И МИНЕ ХАРКЕР
        10 ноября
        Дорогие Джонатан и Мина! Право, мне очень жаль, что я по-прежнему не с вами сейчас, в этой чрезвычайной ситуации. В настоящее время у меня работы по горло - сколь разнообразны и изобретательны душевные болезни! - и я должен выполнять свои обязанности. Надеюсь, однако, мне нет нужды повторять, что мысленно я с вашей семьей и профессором.
        Следует ли понимать, что его состояние остается прежним? Если заметите хоть малейшие признаки каких-либо изменений, пожалуйста, дайте мне знать телеграммой, и я немедленно покину Лондон, чтобы быть рядом с вами.
        Без Абрахама Ван Хелсинга моя жизнь обеднела бы безмерно. Тем не менее я абсолютно уверен, что прежде всего мой старый учитель хотел бы, чтобы я исправно выполнял свои профессиональные обязанности. Но именно из заботы о нем, а равно о благополучии вашей семьи пишу вам сегодня.
        У меня к вам предложение. В моей клинике есть одна превосходная молодая сиделка по имени Сара-Энн Доуэль. Она работает на меня уже целый год, и за это время зарекомендовала себя наилучшим образом: спокойная, добрая, расторопная, умелая и преданная своему делу. Она обладает трезвым умом, незаурядными способностями к медицине и стремлением творить добро в мире при любой возможности.
        Насколько я понимаю, мисс Доуэль происходит из семьи малоимущей и неблагополучной, однако исполнена решимости самостоятельно пробиться в жизни, несмотря на свои неудачные исходные обстоятельства. Я хотел бы безотлагательно откомандировать ее к вам, чтобы она помогала вам в вашем постоянном наблюдении за профессором, каковой медицинский подвиг, должно быть, ложится тяжким бременем на вас и ваших слуг. Жалованье мисс Доуэль за все время проживания у вас будет выплачено полностью из моего кармана. Надеюсь, вы позволите мне сделать такую малость, во имя нашей дружбы.
        Сейчас меня, как и Артура, прежде всего заботит, чтобы никто из нашего маленького сообщества не сломился духом, сколь бы страшная тень нас ни накрыла.
        Всегда ваш
        Джек Сьюворд
        P. S. Передайте мои наилучшие пожелания вашему сыну. Мальчик он впечатлительный, возраст у него сложный, и я полагаю, трагические события, случившиеся в его день рождения, глубоко потрясли его. Ах, бедный ваш котенок! Какая бессмысленная гибель! У меня до сих пор стоит перед глазами красная лужица, оставшаяся после него на полу. При виде нее мне невольно вспомнилась, впервые за многие годы, излюбленная фраза того несчастного сумасшедшего, Р. М. Ренфилда. Помните? Он повторял ее снова и снова, будто какое-то целительное заклинание. «Кровь - это жизнь, - говорил он, весь дрожа и сверкая безумными очами. - Кровь - это жизнь».
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        10 ноября. Не помню, чтобы когда-нибудь (по крайней мере, в этой скучной стране) я испытывал такое концентрированное плотское наслаждение, какое испытываю последние два дня в обществе мистера Габриеля Шона.
        Сразу должен пояснить, что положение вещей нисколько не изменилось. Между нами по-прежнему стоят платонического свойства ограничения, и, полагаю, так останется всегда. Мне дозволено сколько угодно поедать Габриеля глазами, но любые попытки более тесного контакта запрещены.
        При обычных обстоятельствах я бы отказался принимать такие правила и стал бы утолять свои потребности где-нибудь еще. Однако случай с Шоном sui generis[15 - Sui generis - единственный в своем роде (лат.).]. В его обществе - гуляем ли мы по городу или ужинаем вместе в отеле - я испытываю прежде всего полнейшее умиротворение. Рядом с ним я обрел неведомый мне доселе покой и - хотя срок нашего знакомства все еще может исчисляться часами - какое-то удивительно глубокое чувство преданности.
        Все это появилось во мне за время, прошедшее с вечера нашего с ним первого разговора. В минувшие два дня мы с Габриелем играли в праздных путешественников, заброшенных в этот городок ветром случая и исполненных решимости досконально исследовать здесь все углы и закоулки. Теперь мы знаем эти испещренные тенями улочки лучше, чем любой другой англичанин, когда-либо посещавший Брашов.
        Однако будет вполне справедливым сказать, что достопримечательностей в Брашове раз-два и обчелся, на исчерпывающее ознакомление со всеми ними хватает нескольких дней. И если это чувствую даже я, чья жизнь уже ближе к концу, чем к началу, то, безусловно, Габриель, который вдвое моложе и полон жгучего нетерпения молодости, чувствует то же самое стократ острее. В нем живет страсть к путешествиям, неутолимая жажда новых впечатлений.
        Так что долго мы в Брашове не задержимся. Не сегодня завтра мистер Шон пожелает двинуться дальше, а я с божьей помощью последую за ним куда угодно.
        Мое сердце со всем содержимым принадлежит ему.
        ТЕЛЕГРАММА ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА - ДОКТОРУ ДЖОНУ СЬЮВОРДУ
        11 ноября
        Письмо получено с благодарностью. Любезное предложение об услугах мисс Доуэль принято. Состояние профессора без изменений. Недавно приезжал врач. Прогноз: чем дольше ВХ в беспамятстве, тем меньше вероятность, что он когда-нибудь очнется.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        11 ноября. Мое предсказание сбылось: завтра утром мы направимся в неизведанные дремучие леса по другую сторону от этого тихого поселения, а оттуда углубимся в Карпатские горы. Однако то, каким образом оно сбылось, стало для меня полной неожиданностью.
        Сегодня случилось три странных события. Утро и б?льшая часть дня прошли без происшествий: мы либо предавались ленивой неге, либо беседовали на возвышенные темы. Однако, когда начало смеркаться, мы оба осознали, что уже много часов ничего не ели, если не считать мясных закусок, принесенных нам хозяйкой сразу после полудня. Обычно мы питались в гостинице, но сегодня решили поужинать в таверне на другом конце городка, минутах в двадцати ходу от нашего временного жилища. Ее название переводится как «Забоданный олень» - дурацкое название для едального заведения, даром что подобные курьезы в этих краях обычное дело.
        Решение поужинать там принял Габриель. Я бы с гораздо большим удовольствием посидел в знакомой обстановке, но все яснее понимаю, что тяга к новизне - главное свойство его натуры.
        Первая за день странность случилась, когда мы сообщили хозяйке о своих планах: она вдруг страшно разволновалась и запротестовала с неожиданной горячностью.
        - Прошу вас, господа хорошие! Не ходите в это логово зла. Англичанам там не место. Да и любому человеку, сохранившему в своем сердце хоть каплю добра.
        На лице у нее была написана тревога, и она, пока говорила, дотронулась до маленького деревянного крестика на груди. Театральность жеста меня позабавила, хотя бедная женщина, похоже, нисколько не играла. Думаю, она переживала по-настоящему, но вовсе не из-за ничтожной суммы, которую могла бы получить с нас, останься мы ужинать в гостинице, а так не получит. Нет, все ее поведение свидетельствовало скорее о сильнейшем страхе. Услышав возбужденный голос старухи, Габриель принял скептический вид и сложил красивые губы в насмешливую улыбку - вне всякого сомнения, своими словами хозяйка только подлила масла в огонь его любопытства и исследовательской страсти.
        Здесь снова подтверждается старая истина: любой запрет лишь распаляет в человеке интерес к запретному. Именно такой жгучий интерес я тогда увидел в мистере Шоне.
        Будучи гораздо старше его и несколько благоразумнее хотя бы просто в силу жизненного опыта, я спросил хозяйку, почему она столь решительно возражает против нашего похода в «Забоданного оленя».
        - Скажу вам, судари, лишь одно. В самой по себе таверне нет ничего дурного. Но она - преддверие ада. Она - эхо прошлого. Она - врата, пройдя через которые ни один человек не останется прежним.
        Сообщив это странное мнение, хозяйка повернулась и пошла к двери, а мой товарищ иронически усмехнулся. На пороге она оглянулась.
        - Я оставлю входную дверь незапертой, но только до полуночи. После двенадцати я в гостиницу никого не пущу. Даже вас, милостивые судари.
        Прежде чем мы успели ответить, она вышла из комнаты, демонстративно хлопнув дверью. Я взглянул на Габриеля - он так и сиял.
        - Ну же, Халлам, пошевеливайся! Мы немедленно отправляемся в это гнездилище порока. В этот храм греха.
        - А стоит ли? Все-таки местные знания лучше не игнорировать, тебе не кажется?
        - Да не будет там ничего такого, что могло бы ужаснуть или удивить людей вроде нас с тобой, Морис. Ну развлекаются крестьяне, как умеют. Немного беззаконной похоти. Немного невоздержанности, приукрашенной суеверием. Брашов мне надоел, скучный мещанский городишко. Давай сегодня окунемся в темные воды. Давай доставим себе удовольствие - посмотрим, что скрывается в тенях.
        Разумеется, отказать Габриелю я не смог, обезоруженный его очаровательной улыбкой.
        Нарядившись для похода на предполагаемую ярмарку порока настолько экстравагантно, насколько хватило смелости, мы покинули гостиницу (где хозяйка, несомненно, сейчас молилась о спасении наших душ) и зашагали в сторону «Забоданного оленя». Несмотря на темноту и такой холод, что изо рта валил пар, прогулка оказалась довольно приятной. Я шел по тихим улицам Брашова с этим удивительным человеком, чье капризное своеволие, недавно проявленное, не вызвало у меня ни раздражения, ни досады (которые непременно вскипели бы во мне, будь на его месте кто-нибудь другой), а вызвало лишь необычайное чувство снисхождения.
        Даже сейчас, в первом пылу влюбленности, я со всей ясностью понимаю: развитие такой привязанности с моей стороны неизбежно приведет к тому, что я останусь в одиночестве, с разбитым сердцем.
        Однако, как старый актер, я готов играть роль, написанную судьбой. Я всегда буду там, где прикажет сей незримый драматург, и покину сцену ровно в тот миг, когда он решит, что мне настало время уйти.
        Чем дальше мы шли, тем более непритязательными, ветхими и бедными становились дома вокруг. Вдали от уютной городской площади и сумрачно-величественной Черной церкви атмосфера заметно изменилась. Пристальные взоры, обращенные на нас из густых теней, были откровенно враждебными. Обитатели этих кварталов казались людьми совсем другого разряда, чем наша добродушная хозяйка. Мужчины, стоявшие впривалку к стенам, смотрели на нас с завистью и презрением, а женщины устремляли тоскливые взгляды из-под набрякших век. Уныние, безнадежность и уродливая нищета царили здесь. Я бы с огромной радостью повернул обратно и возвратился на более безопасные улицы, но Габриэль шагал вперед с такой веселой решимостью, что у меня хватило ума даже и не предлагать пойти на попятный.
        Достигнув наконец самого края города, мы увидели большое прямоугольное строение, сильно смахивающее на амбар. Перед ним стоял столб с потрескавшейся, выцветшей вывеской, что раскачивалась на холодном вечернем ветру. Позади смутно различалась полузаброшенная узкая дорога, исчезавшая в темном дремучем лесу. А дальше были только горы.
        Из таверны доносился приглушенный гул разговоров и шум веселья. Но звуки эти навели меня на мысль не о веселом празднестве, а об осином гнезде, угрожающе гудящем при приближении человека.
        Мы немного помедлили перед заведением, характер которого безошибочно угадывался уже по одному внешнему облику. На мгновение мне даже вообразилось, что Габриель готов совершить volte-face[16 - Volte-face - полный поворот, резкая перемена (фр.).], что его небрежная бравада улетучилась перед лицом разлитой в воздухе угрозы. Но я ошибся. Он пристально вгляделся в густой мрак деревьев и, казалось, принюхался, словно зверь, почуявший опасность.
        - Завораживает, правда? Темный, глухой, безмолвный.
        - Ты про лес?
        Он кивнул:
        - Интересно, каково оно, вступить в это древнее лесное царство? Вольно блуждать среди дикой природы?
        Я собирался ответить, что, вероятно, на деле все окажется гораздо менее романтично, чем представляется в мечтах, но внезапно где-то рядом раздался низкий горловой звук - рычание зверя, вне всякого сомнения.
        Я придвинулся ближе к своему спутнику:
        - Габриель?
        Из темноты, бесшумно ступая, вышел крупный серый волк. Густая свалявшаяся шерсть. Горящие в ночи глаза. Раскрытая пасть с острыми желтыми клыками и длинные нити слюны, свисающие из нее. Объятый ледяным первобытным страхом, я оцепенел, не в силах ни пошевелиться, ни заговорить.
        К моему ужасу, зверь снова зарычал, напружился и прыгнул. Я ничуть не усомнился, что он намерен загрызть нас обоих. В голове магниевой вспышкой мелькнула нелепая мысль: я должен был умереть в какой-нибудь лондонской тюрьме, а вовсе не в Трансильвании, не в такой дали от родины.
        Однако в следующий миг произошло нечто удивительное. Габриель Шон выбросил вперед руку и резко крикнул:
        - Нет! Не сегодня!
        Это оказало на волка совершенно поразительное действие: уже летящий в прыжке, он вдруг словно бы врезался в некую незримую стену и упал на все четыре лапы, рыча от гнева и разочарования. После чего порысил прочь с таким пристыженным видом, будто только что претерпел необычайное унижение.
        Я ошеломленно уставился на Габриеля, чье лицо сейчас блестело от испарины, и почти благоговейно выдохнул его имя.
        - Что это было?
        - Морис, дружище, понятия не имею. Я действовал инстинктивно - вероятно, хотел испугать или отвлечь зверя. Но такого результата и близко не ожидал.
        Габриель дрожал всем телом, руки тряслись - оно и понятно, ведь мы только что чудом избежали смерти. Он снова улыбнулся - мне показалось, с облегчением, - и я сумел выдавить ответную улыбку.
        - Ну что ж, - сказал мой спаситель, - полагаю, после такой встречи мы заслуживаем по меньшей мере глотка спиртного.
        Не дожидаясь моего ответа и даже не оглядываясь, он направился к дверям таверны и вошел внутрь с целеустремленностью человека, жаждущего выпить. Я покорно поплелся за ним.
        В силу моего разгульного образа жизни мне приходилось посещать притоны самого низкого, самого гнусного пошиба. Едва ли не с отрочества я был завсегдатаем особых секретных комнат, любителем постыдных, нечестивых удовольствий. И, будучи обладателем богатого опыта по части злачных мест, я испытал немалое разочарование, когда моим глазам предстала внутренность таверны.
        Вопреки красочным заверениям нашей хозяйки, «Забоданный олень» выглядел обычной деревенской таверной, где собирается разный трудовой люд. Возможно, она была чуть грязнее нескольких подобного же рода заведений, расположенных в городском центре, но во всех прочих отношениях ничем от них не отличалась: грубые столы на козлах, смешанный запах пота, теплого пива и жареного мяса, устланный соломой пол, треск огня в камине. Более того, мы с Габриелем не вызвали никакого интереса у сидевшей там толпы пролетариев, которые едва подняли глаза от своих кружек при появлении двух модно одетых незнакомцев.
        Гул разговоров ни на секунду не стал тише, и слабое любопытство, к нам проявленное, почти сразу угасло. При других обстоятельствах, в какой-нибудь менее зловещий вечер подобное безразличие чрезвычайно меня удивило бы. Сегодня же я просто порадовался очевидной заурядности таверны. Рядом с дверью был незанятый столик, и я с размаху сел на стул возле него. Габриель последовал моему примеру. Мы обменялись нервными усмешками, которые лучше всяких слов свидетельствовали о нашем душевном состоянии, и сидели молча, пока к нам не подошла подавальщица, грузная пожилая женщина во всем черном, как в трауре. Она вытирала потное лицо платком, грязнее которого я в жизни не видел.
        По-английски она не говорила, только на родном языке. При помощи мимики и жестов нам удалось сделать основной заказ: пиво для обоих и две порции того, что она, насколько я понял, отрекомендовала как фирменное блюдо. Когда мы закончили наше представление, женщина игриво улыбнулась, и я вдруг уловил в ее глазах и в почти детской складке губ нечто, заставившее меня осознать, что возраст у нее далеко не такой солидный, как мне показалось поначалу. На самом деле она была даже моложе моего спутника. Ох, какая же тяжелая жизнь в этих краях. Какая жестокая. Какая беспощадная.
        Нервное возбуждение, владевшее нами, потихоньку отпускало, даже недавняя встреча с хищным зверем уже начинала представляться происшествием скорее анекдотическим, и наконец мы более или менее успокоились.
        Как оказалось - ненадолго.
        Никто из присутствующих по-прежнему не обращал на нас ни малейшего внимания. Потягивая дешевое, но отменного качества пиво, принесенное нам, и смакуя жареное мясо, поданное следом, мы с Габриелем разговаривали на разные темы. Я рассказывал о своем прошлом - о больших лондонских театрах, о ролях, которые играл и о которых мечтал, о скандалах и слухах, о безрассудных связях и угасших любовях. Когда мы, утолив первый голод, уже не налегали на еду, а просто лениво ковырялись в тарелках; когда перешли к напиткам покрепче и слегка захмелели, тогда заговорил Габриель Шон - но не о прошлом, а о своих надеждах на будущее.
        - После смерти благодетеля, - начал он совершенно нейтральным тоном, за которым, я знал, скрывались очень и очень сложные чувства, - я остро осознал, что мне не хватает цели в жизни. Обладая практически полной финансовой свободой, я много путешествовал по миру - отчасти именно в надежде найти свое предназначение. Какую-нибудь великую, благородную цель. Смысл жизни.
        Он незаметно перешел на возвышенный, чуть ли не напыщенный тон, подобный которому принимает начинающий провинциальный политик, когда оттачивает свое ораторское мастерство перед каким-нибудь лесным пнем.
        - Я много поездил и много повидал, - продолжал Габриель. - Гораздо больше, чем мог представить еще несколько лет назад. От притонов Марракеша до салонов Парижа, от красот швейцарских долин до девственного покоя итальянских озер. Но никакие зрелища не могли насытить мою душу. Где бы я ни оказался, я не видел там ничего такого, что не видели бы тысячи богатых людей до меня. Я жажду новизны, Морис. Новизны и всего неизведанного. Дикой первозданности! Хочу вступить на запретные территории и презреть правила цивилизованного общества. Хочу свернуть с проторенной дороги между деревьев и ринуться в темную лесную чащу.
        Когда этот очаровательный монолог подходил к концу, я вдруг заметил перемену в атмосфере таверны: вокруг нарастала тишина, нарастало непонятное напряжение - словно произошло что-то неприятное.
        Едва лишь мой друг завершил свою тираду, на наш стол упала тень. Мы одновременно подняли глаза, ожидая увидеть либо нашу подавальщицу, либо какого-нибудь осмелевшего мужлана.
        Однако взорам нашим явилось нечто совершенно неожиданное, больше похожее на прекрасное видение из многомерного мира снов, нежели на обитателя линейного реального мира. Перед нами стояла молодая женщина, во всем столь же далекая от нашей подавальщицы, сколь далека изысканная лилия от сорного чертополоха. Определенно не старше двадцати трех лет, высокая и стройная, с синими глазами, длинными угольно-черными волосами и восхитительными формами, которые не скрывал даже охотничий костюм.
        Держалась красавица спокойно и высокомерно, но в ее движениях угадывалась гибкая грация кошки. Она производила такое ошеломительное впечатление, как если бы вышла из многокрасочной фрески прошлых времен и, неся с собой все богатство истории, вступила в серое настоящее. Она приветственно улыбнулась сомкнутыми губами. От нее исходили токи чувственности, эманации эротизма, которые я, всегда имевший древнегреческие вкусы, ощутил вполне отчетливо. На любого джентльмена она оказала бы совершенно неотразимое действие - примерно такое, какое оказывает ароматнейший, сладчайший нектар на невинную пчелку.
        Тем более странным мне показалось, что все эти жалкие деревенские кутилы вокруг явно старались не смотреть на нее. Одни еще сильнее сгорбились над своими кружками, другие уперлись взглядом в пол, третьи уставились в пустоту перед собой.
        Столь откровенная неприязнь к этому прекрасному созданию шла вразрез со всеми репродуктивными законами природы, обеспечивающими продолжение человеческого рода.
        Женщина обратилась к нам на очень хорошем английском, пускай несколько архаичном и с сильным акцентом.
        - Прошу прощения, господа, что вторгаюсь в вашу беседу, но слух у меня чуткий, и я невольно услышала ваши слова.
        Да уж, подумал я, слух у нее и впрямь остроты небывалой, если она умудрилась разобрать наши речи в общем гуле голосов. Габриель, мгновенно признавший в незнакомке особу, наделенную еще большим обаянием, чем он сам, был положительно очарован.
        - О, не стоит извинений, мадам. Позвольте представиться: Габриель Шон. А это мой товарищ мистер Морис Халлам, актер. Не угодно ли присоединиться к нам?
        - Благодарствуйте, - ответила она. - Но, к сожалению, сейчас у меня нет времени, вдобавок я никогда не ужинаю. Рада познакомиться с вами. Мое имя Илеана.
        Мы оба пробормотали какие-то вежливые банальности в том духе, что и мы премного счастливы знакомству, а затем Габриель продолжил:
        - Вы сказали, мадам, что случайно услышали наш разговор. Следует ли понимать, что нечто в нем привлекло ваше внимание?
        Женщина наклонила темноволосую голову с притворно смущенным, преувеличенно застенчивым видом:
        - Вы правы. Я услышала, как вы говорите о жажде вашей души. О вашей безудержной тяге к запретному и неведомому. О страстной мечте увидеть тайные уголки мира.
        - Да, все верно. Но почему вас это заинтересовало?
        - Я иногда подряжаюсь проводником, - сказала она. - К любознательным путешественникам, которые отваживаются углубиться далеко в горы, дабы увидеть то, что там находится. Мне кажется, если вы жаждете воплотить свою мечту, вам нужен такой человек, как я, чтобы показать дорогу.
        Мы с Габриелем переглянулись. В то время как я был исполнен скепсиса и сомнения, он определенно загорелся идеей.
        - Расскажите побольше, пожалуйста.
        Женщина улыбнулась своей хищной сомкнутой улыбкой:
        - В нескольких днях пути отсюда есть одно место - древнее, заброшенное, жуткое. Давным-давно там обитал один наш великородный соплеменник. Кровавый правитель, внушавший всем страх и преданность. Он прожил гораздо дольше отпущенного человеку срока, и вокруг него сложилось много фантастических легенд. Даже в наше время люди верят, что это мрачное строение - полуразрушенное, заросшее плющом - хранит в своих осыпающихся стенах великую и чудесную тайну.
        - Какую же? - поинтересовался я, иронически вздернув бровь.
        - Тайну вечной жизни, - ответила она с поразительной невозмутимостью.
        Габриель задохнулся от восторга.
        - Как называется это место? - Возбуждение пульсировало в каждом слоге.
        Она пристально устремила на нас синие глаза и негромко произнесла два слова:
        - Замок Дракулы.
        Таким вот странным образом определился наш новый курс.
        Час поздний, очень поздний. Мы вернулись в отель до полуночи, как и велела хозяйка. Как только мы условились встретиться с Илеаной (фамилия остается неизвестной) завтра на рассвете, молодая женщина попрощалась с нами и покинула питейное заведение, к заметному облегчению посетителей. После ее ухода мы еще острее почувствовали себя нежеланными гостями, а потому быстро допили пиво и отправились восвояси.
        Габриель, обуреваемый щенячьим радикализмом, расценивает предстоящую экспедицию как долгожданную возможность показать кукиш общественным предрассудкам. Я же его воодушевления не разделяю, поскольку вижу слишком много странностей в предложенном плане действий и слишком много умышленных недомолвок со стороны нашей новой знакомой, чтобы испытывать что-либо, кроме сильной тревоги. Однако я поклялся себе всегда оставаться рядом с Габриелем - решение, принятое мной, вероятно, не только из плотских побуждений, но также из желания защищать и оберегать моего молодого друга.
        Завтра я пойду с ним на встречу с Илеаной, и втроем мы направимся через темные леса в дикие горы, чтобы своими глазами увидеть таинственный древний замок, овеянный легендами. Все во мне кричит, что это безумие, но я последую за Габриелем без всяких колебаний и вопросов. Такова уж природа любви, верно?
        Писал очень долго, устал страшно. Теперь в постель и спать. Господи, только бы мне не приснился ужасный волк с горящими глазами.
        ПИСЬМО, ОСТАВЛЕННОЕ НА СТОЛЕ В ДОМАШНЕМ КАБИНЕТЕ АРНОЛЬДА СОЛТЕРА[17 - Заместитель главного редактора «Пэлл-Мэлл газетт» (1888 - 1901).]
        11 ноября
        Дорогая миссис Эмерсон! Полагаю, именно Вы найдете мое письмо, и, несомненно, оно Вас несколько расстроит, за что приношу свои искренние извинения.
        По крайней мере, я решил сделать все вдали от дома. Знаю, Вы ненавидите сюрпризы и неожиданные неприятности. Кроме того, Вы всегда служили мне верой и правдой. Мне никогда не пришло бы в голову отяготить Вашу жизнь таким прискорбным событием, как обнаружение моего трупа.
        Надеюсь, миссис Э., Вы не очень шокированы. Вот уже два года со мной нет моей Мэри, и это были чертовски тяжелые годы.
        В моей жизни нет любви. Службу я давно оставил. Я состарился, меня ничто не радует. Я почти не узнаю в этой стране Англию моей молодости. Нынешнее поколение напрочь лишено предприимчивости и энтузиазма, в свое время свойственных нам, и нация неумолимо погружается в косность, бессилие и смятение.
        Знайте, решение далось мне нелегко. Ко времени, когда Вы будете читать эти строки, я уже буду спать вечным сном на дне Темзы, с набитыми камнями карманами.
        В верхнем ящике стола Вы найдете конверт с распоряжениями касательно моего состояния. Пожалуйста, отдайте его моему поверенному. Под конвертом найдете некоторую сумму наличными. Это - Вам, с глубокой благодарностью за верную службу. Надеюсь, эти деньги позволят Вам наконец задуматься о том, чтобы уйти на покой.
        С благодарностью,
        Арнольд Солтер
        ИЗ ДНЕВНИКА АРНОЛЬДА СОЛТЕРА
        12 ноября. Ну и дела. Я начинаю дневник.
        Черт меня побери, такого я от себя совсем не ожидал. Главным образом (скажем прямо) потому, что предполагал умереть еще вчера.
        Я уже присмотрел место последнего упокоения. Вернее, место на набережной, откуда намеревался сигануть в Темзу. Я даже оставил предсмертную записку в виде письма, адресованного преданной миссис Эмерсон.
        Признаться, я испытал облегчение, когда поставил последнюю точку и отложил перо. Но вот он я, целый и невредимый утром следующего дня, заполняю первую страницу нового дневника и собираюсь начать новую главу жизни.
        Должен объяснить.
        Приведя свои дела в порядок, я вышел из дома и направился к набережной. По пути время от времени останавливался и подбирал с земли камни, причем только гладкие. Несмотря на серьезность момента, я превратил это в своего рода игру: тщательно выбирал самые лучшие окатыши и взвешивал каждый в ладони, прежде чем положить в карман сюртука. Это нехитрое развлечение доставляло мне почти детскую радость.
        С другой стороны, размышлял я, в наше время нечасто видишь настоящих детей, которые бы развлекались таким вот незатейливым образом на свежем воздухе, не говоря уже о том, чтобы вольно бегали по улицам. Мы живем в печальном и циничном мире, где подобное невинное времяпрепровождение не приветствуется.
        Нагруженный камнями, я дошел до облюбованного места на набережной - безлюдного, если не считать редких прохожих, и плохо освещенного. Часть ограды там была выломана.
        Полагаю, в моей походке даже появилась пружинистая легкость, когда я приблизился к месту, где намеревался отдаться на милость реки. Я остановился, глянул по сторонам, шагнул на каменный выступ за проломом в ограде и посмотрел вниз, на бурливую воду Темзы. В отдалении буксир тянул вереницу баржей, и при виде этой картины на меня снизошел покой: ведь очень скоро я освобожусь от всех забот этого мира.
        Я подумал о прошлом, о прежней жизни. О счастье, отнятом у меня. Я не испытывал никаких сомнений, вообще ничего подобного. На самом деле беглый мысленный обзор моего нынешнего существования лишь сильнее убедил меня в том, что нужно сейчас же прыгнуть и покончить со всем этим.
        Я уже приготовился так и сделать, когда вдруг совсем рядом прозвучали три неожиданных слова, произнесенных с невозмутимой аристократической протяжностью.
        - Прошу прощения, сэр?
        Поскольку я уже подался вперед для прыжка, сначала мне пришлось восстановить равновесие, судорожно взмахивая руками, что чертова курица крыльями, после чего я повернулся даже не без достоинства.
        Поблизости от меня стоял незнакомец - сухощавый пожилой господин с густыми изогнутыми бровями, одетый в сюртук, вышедший из моды еще в начале восьмидесятых годов.
        Он держал на поводке старого ирландского волкодава, который неодобрительно зарычал, глядя на меня.
        Невзирая на обстоятельства, я постарался быть вежливым.
        - Да? Чем могу вам помочь?
        - Полагаю, дорогой мистер Солтер, мы с вами можем помочь друг другу.
        - Мы знакомы, сэр?
        - Насколько мне известно, мистер Солтер, мы никогда прежде не встречались. Но возможно, вы меня знаете понаслышке. Возможно, в ходе вашей блистательной карьеры раз или два слышали мое имя. Я лорд Тэнглмир.
        Да, теперь смутно припомнилось. Член палаты лордов. Политик, но человек вроде порядочный и честный, представитель старой школы. Чего ему от меня надо, я понятия не имел.
        - В чем, собственно, дело? Я тут, видите ли… ну, скажем так, я занят.
        - Мистер Солтер, думаю, мы оба прекрасно знаем, что вы замыслили. Тем не менее я прошу минуту вашего внимания, дабы получить возможность предложить вам альтернативу.
        Тэнглмир наклонился и ласково потрепал пса по загривку.
        - Что имеете в виду?
        - В последнее время я с прискорбием наблюдаю, как наша некогда могущественная нация приходит в состояние упадка. Все зарастает сорной травой, мистер Солтер, и полчища варваров подступают к нашим воротам. Нам необходимо вернуть былую славу. Необходимо восстановить свою силу любыми средствами, нам доступными.
        - Не могу не согласиться, - сказал я, в то время как мимо с криком пронеслась чайка.
        - Так вышло, что я знаю идеальный способ достичь такой цели. Знаю, каким образом вернуть утраченное величие. Но мне потребуется ваша помощь.
        - Моя?
        - Да, ваша.
        Я снова посмотрел вниз, на темную воду. Позади отрывисто гавкнул пес.
        - Но… мое решение…
        - Можно отменить, - невозмутимо промолвил Тэнглмир. - Англия нуждается в вас, мистер Солтер. У вас все еще есть обязанности и обязательства перед великой страной, давшей вам рождение.
        - Но все же… - Снизу доносился призывный смех реки. Ночной ветерок легко, но довольно настойчиво толкал в спину.
        - Вы должны, мистер Солтер. В конце концов… - Лорд Тэнглмир шагнул ближе. - Разве ваша Мэри не пожелала бы, чтобы вы исполнили свой долг?
        - Откуда вы зна… - начал я, но остановился на полуслове и твердо кивнул. - Да, милорд. Пожелала бы.
        - Ну вот. Вы нам нужны, мистер Солтер. Нам многое предстоит сделать, если мы хотим спасти эту страну от крушения и гибели. Спасти от людей, которые слишком часто извиняются за поступки, для нас с вами совершенно естественные. От тех, кто ослабляет нашу нацию своей безвольной, бездеятельной мягкостью во имя, как они выражаются, современного цивилизованного общества.
        При этих словах я отступил от края набережной и воскликнул с неожиданной для себя самого горячностью:
        - Милорд, я согласен с вами по всем пунктам! Глядя на творящееся вокруг, я часто думаю, что Англия в нынешнем состоянии сравнима с Римом периода упадка. Но как же будет осуществлена эта великая задача?
        Тэнглмир довольно улыбнулся. Мое сердце екнуло от счастья.
        - Скажите, мистер Солтер, вы когда-нибудь слышали о такой примечательной - но не пользующейся должным общественным вниманием - организации, как Совет Этельстана?
        - Совет… Да, слышал. Но ничего определенного. Так, смутные слухи.
        - Мы - сообщество с наследственным членством, имеющее право в определенных обстоятельствах взять в свои руки управление страной, в обход парламента и палаты лордов.
        Я шумно сглотнул.
        - При каких именно обстоятельствах такое возможно, милорд?
        - В условиях… чрезвычайной ситуации.
        - Но, милорд, откуда же она возьмется, чрезвычайная ситуация?
        Тэнглмир улыбнулся, а пес тихо зарычал.
        - Разве вы не чувствуете, мистер Солтер? Разве не ощущаете каждой своей фиброй? Необходимая нам чрезвычайная ситуация уже назрела.
        ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР - ДОКТОРУ ДЖОНУ СЬЮВОРДУ
        13 ноября
        Дорогой Джек! Пишу Вам с чувством глубочайшей благодарности, как не раз бывало за долгое время нашего знакомства. Какое же сокровище Ваша мисс Сара-Энн Доуэль! Какая прилежная, милая девушка! Огромное Вам спасибо, что великодушно прислали ее к нам, да еще и изъявили трогательную готовность самолично оплатить ее услуги, хотя в том нет никакой необходимости.
        Она прибыла вчера ближе к вечеру, незадолго до сумерек, и сразу же очаровала всех нас своим добрым нравом, скромностью и услужливостью. Квинси (и даже Джонатан) просто без ума от нее!
        Хотя мисс Доуэль очень молода (полагаю, ей не больше девятнадцати?), она кажется мне не по возрасту умной и рассудительной. Она уже показала себя превосходной сиделкой и самым своим присутствием значительно подняла настроение всем домашним, оказав на нас поистине животворящее действие.
        Увы, состояние профессора остается без изменений. Он по-прежнему в полном беспамятстве. Кто-то из нас - чаще всего милая Сара-Энн - всегда находится рядом с ним. Все мы надеемся, что силы его чудесным образом восстанавливаются, пока он спит, но прогноз неблагоприятный. Наш бестолковый местный доктор наведывался сегодня утром и с мрачным видом сообщил, что голландец продолжает физически угасать. Еще один удар, даже вполовину слабее предыдущего, приведет к фатальному исходу, сказал он.
        Пожалуйста, дорогой Джек, приезжайте к нам при первой же возможности. Мы все будем счастливы видеть Вас (Сара-Энн отзывается о Вас в превосходных степенях), но, кроме того, теперь стало совершенно ясно, что Ваши шансы увидеть профессора живым тают с каждым днем.
        Остаюсь Ваш добрый и верный друг
        Мина Харкер
        P. S. Сделайте милость, передайте последние новости Артуру. Нет сил писать два столь печальных письма в один день.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        13 ноября. Написала доктору Сьюворду о последних событиях. Не стану повторять здесь удручающие подробности. Достаточно сказать, что, хотя я сообщила Джеку о фактах - о прибытии мисс Доуэль, об остающемся без изменений состоянии профессора, о печальном прогнозе местного врача, - я не открыла всей правды. А именно - правды о моих страхах в связи со зловещими последними словами профессора, об ощущении, что лишь одно внезапное страшное потрясение отделяет нас от его смерти, и, самое главное, о своем необъяснимом беспокойстве по поводу Сары-Энн Доуэль.
        Господи, она такая хорошенькая и такая юная. Она напоминает мне хрупкую фарфоровую куколку, под чьей прелестной наружностью скрывается ужасная уязвимость, Джонатан сразу это заметил, хотя и постарался не подать виду. Знаю, это не делает мне чести, но я испытала что-то вроде негодования, когда увидела, как он на нее смотрит. Я уловила в его глазах слабый блеск вожделения. У меня такое чувство (никому в том не признаюсь, только страницам своего дневника), будто вокруг царит атмосфера надвигающейся катастрофы, будто мы проживаем долгие, жаркие, засушливые дни, которые предшествуют яростной грозе.
        Почему я так часто вспоминаю последние слова профессора? Произнесенные в бреду, совершенно бессмысленные, они все же прозвучали как предостережение, не правда ли?
        Нет-нет, они ничего не значат. Ровным счетом ничего.
        ИЗ ДНЕВНИКА АРНОЛЬДА СОЛТЕРА
        14 ноября. У хорошего журналиста профессиональные инстинкты никогда не умирают. Они могут заснуть на время, но в час нужды пробуждаются в полной своей силе.
        Меня на мякине не проведешь, и плясать под чужую дудку не заставишь. Поэтому сегодня, в преддверии встречи с моим новым знакомым, лордом Тэнглмиром, которая должна состояться позже на этой неделе, я нанес визит по адресу: Иден-стрит, 14, где проживает мистер Алистер Клэй.
        Он мало изменился с нашей последней встречи в конце девяностых, когда предоставил мне важные сведения о связи лорда Энсбрука с соседской кухаркой. Обходительный и пронырливый, наделенный исключительной способностью втираться в доверие, Клэй остается незаменимым источником любой деликатной информации, которая может понадобиться, когда имеешь дело с представителями высших слоев общества.
        Он принял меня с обычной любезностью, но я заметил, что он не очень твердо держится на ногах, руки у него иногда дрожат, а вокруг слезящихся глаз появились морщины, которых раньше не было.
        Да, черт возьми, старость - штука жестокая и беспощадная.
        - Я был удивлен, получив вашу записку, - сказал Клэй, когда мы оба уселись и нам подали по стаканчику какого-то крепкого напитка. В слугах у него рослый красавец, который в продолжение всего разговора бесшумно перемещался между нами, являя собой воплощение благоразумной сдержанности. - Я думал, вы удалились на покой.
        - Так и есть. Просто хочу оставаться в курсе вещей. Держать руку на пульсе, так сказать.
        Клэй внимательно посмотрел на меня:
        - Планируете какое-то дельце?
        - Я слишком стар, чтобы планировать что-то, кроме собственных чертовых похорон, - ответил я.
        Он уныло усмехнулся:
        - Что же вам от меня угодно?
        - Лорд Тэнглмир, - сказал я. - Вы его знаете?
        Клэй прищурился:
        - Мне известна его репутация. Ну и встречаться доводилось. Раза четыре, не больше. Он вращается в самых высоких кругах, включая такие, куда нет доступа даже мне.
        - Что вы можете о нем сказать?
        - Человек порядочный. Патриот. С непоколебимыми убеждениями…
        - Но?
        - В некоторых своих взглядах он довольно старомоден.
        - Ничего подобного, - твердо возразил я.
        - И вдобавок…
        - Да?
        Клэй заколебался, и пока он собирался с ответом, молодой слуга снова подошел к нам и наполнил стаканы.
        - Конечно, это всего лишь слухи… причем самого скандального свойства…
        - Скажите мне, - потребовал я.
        - Поговаривают, он ищет преемника.
        - Прошу прощения. Не понял.
        - Он всю жизнь отдал служению долгу и теперь хочет не руководить, а подчиняться. Совет Этельстана, в который он входит, вроде бы однажды предлагал ему такую возможность в лице лорда Годалминга.
        - Я о нем слышал, - сказал я. - И помню его отца. Говорят, сын не оправдал всех ожиданий. Так кто же сейчас работает с Тэнглмиром? Кто состоит в его фракции? И откуда должен появиться новый лидер?
        Клэй развел в стороны дрожащие руки:
        - Кто знает? В последние годы я подрастерял связи в верхах. И теперь довольствуюсь лишь разными туманными слухами.
        - Но можно ли Тэнглмиру доверять? - спросил я. - Скажите честно.
        - В общем-то можно, - осторожно ответил Клэй, - но только если вы страстно желаете того же, чего желает он, а именно: повернуть время вспять и увидеть прежнюю славную Англию.
        - А вот за это, - сказал я, - надо непременно выпить.
        Мы провозгласили тост и сдвинули стаканы. Даже такое незначительное усилие, казалось, далось Клэю с неимоверным трудом. Немного погодя он пожаловался на усталость и отослал меня прочь. К концу нашего разговора все его тело тряслось и подергивалось, как ни старался он совладать с ним.
        Но все, что Клэй рассказал про Тэнглмира и Совет, осталось со мной. Я вижу определенные возможности. Да. Определенные возможности для изменений.
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА
        (ФОНОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ)
        15 ноября. Последние три дня наблюдаю у себя меланхолию, развившуюся до значительной степени. Свое подавленное состояние приписываю нижеследующим обстоятельствам:
        (1) прискорбное физическое угасание профессора Абрахама Ван Хелсинга;
        (2) мой вчерашний разговор с лордом Годалмингом;
        (3) в чем тяжелее всего признаться: отсутствие некой мисс Сары-Энн Доуэль.
        У меня нет ни малейшего сомнения в том, что, отправив девушку в Шор-Грин, я сделал единственный морально правильный выбор, возможный в моей ситуации. Я больше не мог закрывать глаза на тот факт, что меня безудержно влечет к ней, что ее прелестное лицо, обрамленное белокурыми локонами, пробуждает во мне страсть, какой я ни разу не испытывал с тех пор, как овдовел. Вольно или невольно обнаружить свои чувства было бы совершенно неправильно и недопустимо с профессиональной точки зрения. Да и в любом случае она на двадцать с лишним лет младше меня и настолько хороша собой, что у меня не было бы ни единого шанса добиться взаимности, даже будь я гораздо моложе.
        Я отослал мисс Доуэль прочь как для того, чтобы она оказала помощь Харкерам, так и для того, чтобы не выставлять себя в смешном и нелепом виде, эдаким современным Мальволио[18 - Мальволио - персонаж комедии Шекспира «Двенадцатая ночь, или Что угодно» (ок. 1601), напыщенный пожилой мажордом, воображающий, что в него влюблена молодая хозяйка.]. Я не сомневаюсь, ничуть не сомневаюсь, что поступил достойно и принял верное решение, пускай и несколько позже, чем хотелось бы в идеале.
        Теперь касательно пункта (2) - моей встречи с лордом Годалмингом. Вчера мы поужинали вместе в «Будлзе», одном из нескольких аристократических клубов, в которых состоит благородный лорд. Сразу бросилось в глаза, что он очень бледен и напряжен, совсем не похож на себя. Разумеется, парламентские обязанности отнимают у него уйму времени и сил. Он даже опоздал на ужин, поскольку председательствовал на собрании какого-то совета, наследственным членом которого является. Однако одного этого едва ли достаточно, чтобы объяснить его измученный вид. Мне очень не хотелось причинять Арту дополнительную тревогу, но Мина в своем письме отдала распоряжения, нарушить которые я никогда не осмелился бы.
        За вином я коротко доложил ему о неизменном состоянии Ван Хелсинга.
        Он мрачно кивнул и сказал с задумчивостью, ставшей для него характерной в последние годы:
        - Ну что ж, профессор прожил славную, насыщенную жизнь. Ему не о чем сожалеть. Он сотворил много добра в мире и истребил больше зла, чем кто-либо другой.
        Арт значительно взглянул на меня - я прекрасно понимал, о чем он говорит. На мгновение все вокруг перестало существовать для нас, и мы словно оказались в прошлом, в самом разгаре нашего сражения с Трансильванцем, оба снова молодые. Потом эффект прошел, и мы опять были в двадцатом веке - здравомыслящие, практичные джентльмены средних лет.
        Я видел, что Арта беспокоит что-то еще, помимо очевидного. Все-таки недавно он узнал радостную новость. Правда, поведение у него совсем не такое, какого ожидаешь от человека, который скоро станет отцом. Поначалу он даже не пожелал отвечать на мои расспросы о самочувствии Каролины, об их надеждах и планах на будущее. Уже и ужин нам подали, и выпили мы изрядно, а Арт по-прежнему говорил только о работе, о своем тяжком труде в парламентских рудниках, о своих усилиях по перестройке и модернизации системы.
        Я слушал с тем терпеливым спокойствием, которое два десятилетия назад стало краеугольным камнем моей профессиональной практики. В конце концов, однако, мне надоело, что он упорно уклоняется от ответов на мои вопросы, и я - со всей прямотой и настойчивостью, которые были бы невозможны, не доведись нам столько пережить вместе, - потребовал, чтобы он объяснил причину своего странного поведения. Мои слова прозвучали почти резко, но Арт встрепенулся, точно пробуждаясь от сна.
        - Прости, Джек. Мне следовало быть откровенным с тобой с самого начала.
        - Но в чем дело? Скажи мне.
        - Дело в Кэрри и растущей в ней жизни. Моя жена… плохо переносит беременность. Очень плохо, понимаешь?
        - Да? И каковы же симптомы?
        - Она часто плачет. Не желает никого видеть, дни напролет проводит в одиночестве. И она говорит… в высшей степени странные вещи.
        - Тебе?
        - Нет, не мне. Самой себе, полагаю. Или, возможно, Господу Богу. По крайней мере, она это делает, когда думает, что меня нет поблизости.
        Я ободряюще взглянул на Арта:
        - Подобные случаи не редкость. Беременность часто сопровождается депрессией, особенно у женщин с такой историей, как у твоей жены.
        Похоже, мои слова не особо его утешили.
        - Хочешь, я посмотрю Кэрри? - спросил я. - Поговорю с ней? Попытаюсь выяснить причину проблемы?
        Арт явно ждал от меня именно такого предложения.
        - Спасибо, - сказал он, а потом беспокойно добавил: - Значит, по-твоему, с ней ничего необычного не происходит? Я имею в виду… В конце концов… - Он сглотнул и, мне показалось, чуть не поморщился, прежде чем продолжить: - Ты был ее лечащим врачом.
        - Разумеется, - кивнул я, после чего между нами возникло неловкое молчание.
        Немного погодя беседа возобновилась, и мы заговорили на разные отвлеченные темы, но с такой притворной беззаботностью, которая могла бы обмануть только самого поверхностного наблюдателя. Мы условились, что Кэрри посетит меня в клинике утром семнадцатого числа. Артур упомянул о своем намерении в ближайшее время навестить профессора - я же по очевидным причинам не смог немедленно внести подобную поездку в свой рабочий ежедневник. Чем нисколько не горжусь.
        Долго мы не засиделись, распрощались вполне сердечно, но, как всегда, многое между нами осталось недосказанным. После нашей встречи я с головой погрузился в работу, надеясь таким образом рассеять зловещее облако, повисшее надо мной.

* * *
        Позднее. Только что пробудился от сна самого откровенного содержания. Не помню, чтобы я хоть раз испытывал столь острое возбуждение с тех пор, как вышел из отрочества. Едва не дрожу от стыда. Каким же дураком я стал. Прежде срока стал типичным старым дураком.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        15 ноября. Любовь ведет человека в самые странные места, в самые темные лощины и на самые высокие плато, открытые всем ветрам.
        На другой день после встречи в «Забоданном олене» все шло, как и планировалось. Мы оплатили счета в гостинице (мистер Шон был чрезвычайно щедр) и постарались возможно деликатнее уклониться от прямых ответов на вопросы хозяйки. Я призвал на помощь все свои подзапущенные актерские способности, но сильно сомневаюсь, что она до конца мне поверила. Тем не менее она пожелала нам удачи и взяла с нас слово каждый вечер молиться перед сном - точно мы школьники какие-нибудь!
        Когда мы выходили из гостиницы, каждый со своим единственным чемоданом (для современных мужчин мы путешествуем очень налегке), я краем глаза заметил, что эта простая добросердечная женщина размашисто и с чувством осенила себя крестным знамением.
        По дороге мы с Габриелем говорили только о вещах легкомысленных и приятных, в последующие дни подобных бесед у нас уже не случалось. В условленном месте и в условленное время мы встретились с Илеаной. Полагаю, мне удалось скрыть разочарование, когда она вышла из тени и хищно улыбнулась нам.
        - Ну что, вы готовы? Истинно готовы покинуть знакомый мир и вступить в царство дикой природы? Сбросить покров цивилизации и познать запретное?
        - Готовы, - объявил Габриель, и ее улыбка стала шире.
        Я же ничего не сказал, и Илеана, должно быть, приняла мое молчание за знак согласия.
        Она двинулась прочь, потом оглянулась, призывно махнула рукой и почти прошипела:
        - Следуйте за мной.
        И вот мы покинули пределы Брашова.
        Как описать последующие дни без излишнего драматизма и цветистого пафоса? Постараюсь быть точным и кратким. Задача, однако, не самая простая, поскольку здесь, в сумрачном диком краю, время течет иначе, чем на ярко освещенных городских улицах. Оно кажется спутанным, фрагментарным, и многие подробности последних дней сейчас представляются мне такими далекими и туманными, словно я не был непосредственным участником событий. Любые разговоры, происходившие между нами троими, помню лишь смутными отрывками.
        Но одним своим внимательным, пристальным взглядом Илеана умеет внушать спокойствие, при котором все страхи и тревоги кажутся пустыми и нелепыми.
        Вот как началось наше путешествие. Мы вышли за черту города, миновав «Забоданного оленя», свернули с каменистой дороги и зашагали через луг к лесу.
        Когда приблизились к деревьям, Илеана предупредила:
        - Держитесь тропы. Ни шагу в сторону без моего разрешения.
        Вступив под лесной полог, мы оказались в совсем другом мире: тихом, влажном, прохладном. Поначалу тишину нарушали лишь шорохи в густом подросте, где обитала разная мелкая живность, которая испуганно бросалась врассыпную при нашем приближении.
        Илеана энергично шагала впереди, стройная гибкая фигура среди деревьев. Немного спустя она остановилась и знаком подозвала нас:
        - Подойдите. Вас нужно правильно снарядить для путешествия. Подготовить должным образом.
        Мы с Габриелем переглянулись - и почувствовали что-то вроде всплеска того веселого, живого взаимопонимания, которое возникло между нами еще при первой встрече. Потом он посерьезнел лицом и двинулся дальше, а я последовал за ним.
        Мы шли, наверное, часа два по узкой тропе между частыми деревьями, и к исходу второго часа Илеана выглядела точно так же, как в самом начале пути: все такая же бледная и обольстительная. Габриель был в легкой испарине и обнаруживал признаки небольшой усталости, а я задыхался, отдувался и отчаянно мечтал о привале. Одежда на мне насквозь промокла от пота и противно липла к телу.
        Наконец мы достигли поляны, на краю которой был разбит лагерь. Он состоял из трех темно-красных фургонов, поставленных грубым подобием полукруга, в центре тлел костер, а возле него сидели четверо молодых мужчин. При нашем появлении из фургонов высыпали и другие обитатели лагеря, преимущественно мужчины, но были среди них и несколько старообразных женщин измученного вида. Дюжина этих человеческих особей подозрительно наблюдала за нашим приближением. Все в грязной одежде, с всклокоченными волосами, страшно неряшливые. С немытыми низколобыми лицами, по которым Ломброзо мог бы исследовать черепные характеристики народа[19 - Итальянский психиатр и криминалист Чезаре Ломброзо (1835 - 1909) разработал концепцию физиологически-психического «преступного типа», предполагающую существование особого типа людей, биологически предрасположенных к преступлениям. Согласно теории Ломброзо, таких «прирожденных преступников» легко обнаружить по определенным физическим признакам, прежде всего по форме черепа, чертам лица, морщинам и т. п.], известного под названием…
        - Цыгане, - выдохнул Габриель. В его голосе явственно послышалось мальчишеское удовольствие, словно он воображал себя героем авантюрного романа, в котором белый человек отправляется в неведомые края за сокровищами и в ходе своих путешествий заслуживает уважение туземцев.
        - Это зганы, - сказала Илеана и повелительно подняла руку, приказывая нам остановиться и стоять на месте. - Они снабдят нас всем необходимым. Но разговаривать с ними буду я одна.
        Она обратилась к ним на резком, немелодичном языке румынского народа. Впрочем, в этих дробных перекатах твердых слогов есть своеобразное очарование.
        При первой же фразе цыгане - или «зганы» на местном наречии - попятились с преувеличенно почтительным видом. Илеана отдала какие-то приказы (во всяком случае, я так понял по интонациям), и две женщины торопливо отошли от костра и скрылись в одном из фургонов. Никаких знакомых слов я в монологе нашей проводницы не различил, но одно повторялось необычайно часто: «стригой». Понятия не имею, что оно значит, но у меня возникло смутное впечатление, будто где-то я его уже слышал.
        Завершив свою речь, Илеана отступила на шаг назад и приняла странную позу: лицом к цыганам, одна рука вытянута в сторону, прямо перед нами. Означал ли тот жест, что мы под ее защитой или что мы ее собственность, я не знал (хотя теперь уже догадываюсь).
        Чтобы заполнить молчание, один из мужчин достал старую обшарпанную скрипку и принялся извлекать из нее тоскливую мелодию, которая, казалось, говорила о пустынных дорогах, полных опасностей горах, потерянных жизнях и невозможности настоящей любви. Я, уже несколько отдышавшийся, повернулся к Габриелю и процитировал строки Шекспира: «Ты не пугайся: остров полон звуков - и шелеста, и шепота, и пенья; они приятны, нет от них вреда»[20 - У. Шекспир. Буря. Акт III, сц. 2. Перев. М. Донского.]. Он кивнул, но, зачарованный музыкой, ничего не ответил. Признаюсь, я испугался не на шутку, когда мы вошли на цыганскую стоянку. Если бы нас не сопровождала грозная Илеана, несомненно, дело приняло бы совсем другой оборот.
        Наконец из фургона показалась женщина с охапкой одежды и парой потрепанных заплечных мешков. Илеана указала на эту кучу тряпья:
        - Это для вас. Переоденьтесь. Переложите вещи из чемоданов в котомки. Свои костюмы оставите в подарок зганам.
        Я было запротестовал против такого унижения, но Габриель остановил меня.
        - Раз так надо, значит надо, дорогой Морис.
        По здравом размышлении мне пришлось признать, что для похода по горам предложенные нам наряды подходят гораздо больше, чем наши городские костюмы.
        - А где нам переодеваться? - спросил я, ожидая, что нас отведут в один из фургонов или по крайней мере в какой-нибудь укромный загончик.
        Но Илеана улыбнулась:
        - Здесь. Прямо здесь и переодевайтесь.
        Я ошеломленно уставился на нее, а Габриель рассмеялся:
        - Да ладно тебе, Морис! Если у них так принято, надо почтить обычай. Давай останемся джентльменами. Останемся людьми цивилизованными.
        И в нарушение всех английских приличий он принялся раздеваться. При виде этого скрипач заиграл бойчее, и музыкальные каденции зазвучали почти насмешливо. Я неохотно последовал примеру Габриеля, к мрачному восторгу цыганской шайки и к удовлетворению Илеаны, выразившемуся в загадочной улыбке.
        Вскоре мы покинули стоянку - в серой прочной одежде, какую носят местные крестьяне, и с дерюжными заплечными мешками, где лежали наши немногочисленные вещи.
        - Ну вот, теперь вы готовы, - промурлыкала Илеана, и я действительно чувствовал, что в нас с Габриелем произошла какая-то важная перемена, необходимая для допуска в мир дикой природы.
        О последовавших затем долгих, изнурительных часах пешего пути, когда мы продвигались все глубже и глубже в лес, ощущая себя не столько отважными исследователями, сколько испуганными детьми из какой-то страшной сказки, и рассказать-то особо нечего.
        Лишь раз мы сделали короткий привал, чтобы перекусить. Илеана выдала нам хлеб с сыром и с нескрываемым презрением смотрела, как мы жадно уплетаем нехитрую пищу.
        Сама она, должно быть, ела втихомолку, за нашими спинами, ибо я ни разу не видел ее за этим занятием. Она полна секретов и вызывает у любого наблюдателя множество вопросов, ответы на которые, подозреваю, лучше и не знать.
        Мы шли, и шли, и шли. Куда ни глянь, кругом одни деревья, и ничего больше. Стволы, листва, корни, ветви - древесное изобилие, поглощающее свет и создающее в этом девственном лесу вечные сумерки. Мы трое стали тенями, уходящими все дальше в царство теней.
        Наконец мы остановились на ночлег. Разожгли костерок и улеглись вокруг него.
        - Не бойтесь, здесь вы в полной безопасности, - сказала Илеана, когда мы с Габриелем с несчастным видом завернулись в одеяла и уставились на пляшущие языки пламени. - Ни один зверь не приблизится, они боятся огня. Вы оба под моей защитой, господа.
        Мы с Габриелем настолько устали за день, что заснули почти сразу, даже не думая об опасностях, таящихся в лесной глуши, куда нас привело собственное безрассудство.
        Следующий день ничем не отличался от первого: такое же утомительное путешествие по малохоженой, изрядно заросшей тропе.
        Никаких разговоров между нами троими не велось, но мы с Габриелем изредка перекидывались красноречивыми взглядами. Возможности остаться наедине, чтобы возобновить привычное откровенное общение, у нас не было.
        Один раз, после полудня, Илеана остановилась и низко нагнулась, разглядывая притоптанную траву у обочины. Она провела по траве ладонью, будто погладила, а потом выпрямилась и пробормотала:
        - Здесь недавно проходил человек. Кто-то, кого я не знаю.
        - Вы поняли это по нескольким примятым травинкам? - спросил Габриель.
        Илеана смерила его презрительным взглядом профессионала, вынужденного отвечать на глупые вопросы любителя.
        - Все мои чувства восприятия чрезвычайно обострены, мистер Шон. Я много лет оттачивала охотничьи навыки.
        Перед самым наступлением темноты мы встали на ночевку. Габриель и я занялись костром. По непонятной причине мой товарищ прятал глаза и избегал разговаривать со мной. На несколько минут мы потеряли нашу темноволосую проводницу из виду. Когда огонь начал разгораться, она вернулась и принесла двух жирных кроликов с аккуратно свернутыми шеями.
        Как ей удалось поймать их за столь короткое время, я совершенно не представляю, хотя и помню, чтo она говорила про свои охотничьи способности. В тот вечер мы сытно поели; правда, сама Илеана опять воздержалась. Зато, пока мы рвали зубами мягкое кроличье мясо, она рассказала нам столько всего интересного, сколько никогда не рассказывала ни прежде, ни впоследствии. Об истории Трансильвании, о местном народе и господарях, о войне с турецкими захватчиками, о храбрости и смекалке Сажателя-на-кол.
        Несмотря на крайнюю усталость, мы слушали с жадным вниманием, точно дети, сидящие у ног сказочника. Согретые костром, полные впечатлений от рассказов о кровопролитных сражениях, отваге и героизме, мы заснули крепким, мирным сном, хотя меня, признаться, слегка беспокоило одно обстоятельство: мне казалось, будто между Габриелем и Илеаной возникла и крепнет взаимная симпатия.
        Прошел еще один день нашего путешествия, и мы наконец приблизились к окраине леса. Мало-помалу деревья начали редеть, и просветы неба среди ветвей становились все шире. Я заметил, что наша маленькая компания разделилась: Габриель с Илеаной все чаще уходили вперед, занятые разговором, а я, старый и одышливый, изо всех сил старался не просто не отстать, а не свалиться замертво. Во мне нарастала знакомая муторная тревога - предчувствие предательства.
        И вот мы остановились на очередной ночлег, теперь уже на самом краю леса, у подножья Карпатских гор. Когда мы уселись ужинать у костра, Илеана снова заговорила о прошлом - на сей раз об исконных владельцах замка, к которому мы держали путь.
        - Род Дракул некогда славился своей смелостью и благородством, - начала она, возвысив свой мелодичный голос над треском костра. - В давние времена они неизменно оказывали заботу и защиту своим подданным. Однако с течением веков что-то в них испортилось, усохло. Они стали жестокими, алчными и утратили всякое милосердие. О них ходили самые странные истории, разносились самые дикие слухи. Кто знает теперь, что правда, а что нет? Последний из Дракул умер в прошлом веке. Наследников не осталось. Родовой замок пустует и разрушается. Обычные люди не смеют туда соваться, но мы с вами, друзья мои, люди далеко не обычные. Мы презираем и отвергаем все заурядное.
        В продолжение всей этой речи я следил не столько за Илеаной, сколько за своим другом. На лице Габриеля отражалось восторженное внимание и доверчивое обожание - я и не предполагал, что он способен на такие эмоции. Невзирая на изнеможение, спал я плохо: то и дело просыпался от дурных снов и неловко ворочался, одолеваемый страхами и сомнениями.
        Даже сейчас я не уверен, действительно ли я видел после полуночи все, что опишу ниже, или же то была сонная фантазия, галлюцинация, порожденная усталостью и тревогой.
        Так или иначе, у меня полное впечатление, что я пробудился среди ночи и глазам моим предстало в высшей степени странное зрелище: наша проводница, совершенно голая, стояла перед костром, воздев руки в подобии торжественного жреческого жеста. Я совсем не любитель женской наготы, но при виде Илеаны даже я невольно исполнился восхищения. Ее поджарое мускулистое тело блестело от пота, но оно было также и соблазнительно женственным: упругие груди с крупными твердыми сосками, плавные изгибы бедер, таинственная густая тень в низу живота. У меня перехватило дыхание, словно я, подобно Пигмалиону, лицезрел идеальную статую, ожившую чудесным образом. Ну разве может мужчина традиционных взглядов устоять перед такой женщиной?
        Илеана бормотала какие-то непонятные слова, вероятно на своем родном наречии, среди которых я разобрал лишь одно знакомое: «стригой».
        Я лежал неподвижно, полный неясных безымянных страхов, и наблюдал за диковинной сценой из-под полуприкрытых век, чтобы женщина не заметила. Однако обмануть ее мне не удалось. Уже через считаные секунды после моего пробуждения она потянула носом, принюхиваясь, а потом резко повернулась ко мне. Я увидел, что по глубокой ложбинке у нее между грудями стекает струйка какой-то жидкости. Илеана одним прыжком очутилась возле меня, присела на корточки. Она впервые оказалась так близко, и я ощутил ее запах: металлический, кисловатый и… какой-то древний, что ли.
        Я не мог пошелохнуться. Оцепенел, как кролик перед удавом. Ее мягкие пальцы погладили мое лицо. Ее дыхание, странно прохладное, защекотало мою кожу.
        - Спи, - шепнула она. - Спи, Морис Халлам. Тебе здесь смотреть нечего.
        Пока она говорила, перед моими глазами все поплыло, потемнело, и я погрузился в дремотное забытье.
        Даже не знаю, как истолковать картину, которая явилась мне, когда я полуочнулся от сна позже, в глухой предрассветный час.
        Сейчас я стараюсь убедить себя, что мне просто приснился кошмар, только очень реалистичный. Но я не уверен. Далеко не уверен.
        Вот что я мельком увидел, когда на несколько мгновений вынырнул из дремы: Илеана, по-прежнему голая, сидела верхом на Габриеле, и оба вскрикивали. Их тела, озаренные бешено пляшущим пламенем, были измазаны кровью, блестевшей в свете костра. Вокруг них метались причудливые тени, и мне даже на миг померещилось, будто на спине у женщины распахнулись два широких черных крыла.
        Однако мгновение спустя видение померкло, и больше я ничего не помню.
        Когда я пробудился в следующий раз, уже занимался рассвет, и наша стоянка выглядела совершенно обычно. Габриель все еще спал, с самым безмятежным выражением лица. Илеана, снова одетая (если, конечно, она вообще раздевалась ночью), сидела у костра.
        - Доброе утро, мистер Халлам, - улыбнулась она, и я промямлил «доброе утро».
        Она указала на горы, вздымавшиеся могучей стеной перед нами.
        - Сегодня начнем восхождение. Вы готовы следовать со мной к Замку?
        Во рту у меня было сухо. Я тяжело сглотнул и выдавил жалкое, хриплое «да». Я собирался задать Илеане пару вопросов по поводу ночных сцен - клянусь, без малейшего осуждения или чего-то вроде, - но тут проснулся Габриель, и новый день по-настоящему начался, а вся смелость, какая во мне была, бесследно испарилась.
        Выступаем через несколько минут. Эту запись я торопливо сделал в последний час нашей стоянки. Мы полностью готовы к пути. Илеана призывно взмахивает рукой. Сейчас начнется восхождение, и нас ждет страшная встреча с родовым гнездом покойного графа Дракулы. Возможно, это прозвучит глупо, но если бы у меня осталась хоть капля веры во всемудрого Господа, я бы сегодня молился Ему неустанно.
        ИЗ ДНЕВНИКА АРНОЛЬДА СОЛТЕРА
        16 ноября. Грейт-Рассел-стрит, убогая кофейня под сенью Музея. Если верить облупленной вывеске над дверью, называется заведение «Лошадиная поилка».
        Именно там я встретился с лордом Тэнглмиром сегодня в начале шестого. Он прибыл раньше условленного часа и сидел в углу неожиданно просторного зала; на столе перед ним уже стоял чайник.
        В липком спертом воздухе висел запах дешевого табака. Больше в кофейне никого не было, кроме двух пожилых дам, занятых беседой, и худосочного малого со скошенным лбом, который лениво водил взглядом по помещению, отвлекаясь от созерцательных упражнений для того лишь, чтобы аккуратно откусить от тонкого ломтика кекса.
        Тэнглмир помахал мне рукой. Приблизившись, я увидел, что старый волкодав лежит врастяжку на полу и спит. Жуткая зверюга, если смотреть вблизи.
        - Милорд. - Я постарался придать своему голосу должную почтительность.
        - Мистер Солтер. Прошу вас, садитесь. - Тэнглмир указал на стул напротив, и я сел, стараясь не разбудить пса.
        - Замечательная кофейня, - заметил я.
        - Напротив, мистер Солтер, «Поилка» абсолютно непримечательное заведение. Трудно представить более скучное и заурядное место для наших встреч. Что, разумеется, и делает его идеальным. - Он весело улыбнулся. - Чаю?
        Вопрос прозвучал как утверждение: типичная особенность представителей столь высокого круга.
        Не дожидаясь моего ответа, Тэнглмир налил мне чашку. Я собирался поблагодарить его, но он вскинул руку, останавливая меня.
        - Минуточку!
        Одним быстрым, ловким движением он извлек из кармана дорогую серебряную флягу и плеснул из нее в чашку. Отпив глоточек, я опознал в спиртном бренди отменного качества.
        - Спасибо, милорд.
        Он махнул ладонью:
        - Не за что. Кроме того, это я должен поблагодарить вас за то, что в такую промозглую погоду вы явились для разговора со мной в столь неприглядное заведение.
        - Но… милорд, вы спасли мне жизнь.
        Он задумчиво выпятил губы:
        - Ну, в известном смысле… пожалуй.
        - Теперь самое малое, что я могу для вас сделать, это присягнуть вам в верности.
        - А вот это прекрасно, мистер Солтер. Просто превосходно. Молодец.
        Тэнглмир отхлебнул из своей чашки и поставил ее на блюдце с вежливым звяком, дающим понять, что предварительная часть беседы завершена.
        - Мистер Солтер, поразмыслили ли вы после нашей встречи о плачевном состоянии нашей нации? О нарастающей слабости, которую мы наблюдаем во всех сферах общественной жизни? О моральной неопределенности, ныне процветающей во всех социальных слоях нашего некогда великого государства?
        - Да, милорд.
        - Вы подумали о грандиозной работе, которую может выполнить Совет Этельстана?
        Разумеется, я не счел нужным упоминать о своих исследованиях, проведенных при участии мистера Клэя.
        - Да, милорд. Конечно.
        - Вы подумали о великой пользе, которую они могут принести в деле изменения нашей национальной судьбы, если только им позволят снова встать у руля?
        Едва он договорил вопрос, две пожилые дамы поднялись из-за стола и начали разнообразные замысловатые приготовления к уходу.
        - Да, милорд, - ответил я приглушенным голосом. - Со времени нашей удачной встречи на набережной я много размышлял о том, насколько лучше выглядели бы перспективы Англии, если бы ключи от королевства находились в руках Совета.
        - Значит, мы с вами единомышленники?
        - Безусловно, милорд.
        - Ну что ж, Совет еще вернет себе былые позиции. Во всяком случае, если мы с вами и наши союзники энергично возьмемся за дело и приложим все усилия для достижения этой прекрасной цели.
        Две матроны грузной поступью направились к двери и через считаные секунды покинули заведение.
        - Большое спасибо! - напоследок крикнула одна с неожиданной веселостью.
        - Премного вам обязаны! - подхватила другая.
        Слова эти остались без ответа.
        - Мистер Солтер? - Тэнглмир внимательно вглядывался в меня. - Вас как будто одолевают какие-то сомнения?
        - Вовсе нет.
        - Значит, беспокоит что-то?
        - Каким образом? - резко спросил я, ибо от спиртного всегда становлюсь грубоватым. - Вот мой вопрос к вам, милорд. Каким образом этого можно достичь?
        - Вы о… восстановлении позиций Совета?
        - Прошу прощения, милорд, но мне все это кажется несбыточной мечтой. Ведь сегодня Совет не обладает никакой реальной властью?
        - Да, но вы должны верить, мистер Солтер. Вы должны верить. На самом деле в настоящее время Совет не так уж и далек от власти, по крайней мере в строго конституционных и юридических терминах. Но действительно, до сведения широкой общественности это не доводится. О чем вы в силу своей профессии, полагаю, знаете лучше меня.
        - Понимаю. И что же я должен делать, милорд?
        - Только то, в чем всегда были сильны: разговаривать с простыми людьми на их языке и доносить до них правду.
        - Насчет Совета? - уточнил я. - Вы хотите, чтобы я рассказывал людям о том, что он мог бы сделать?
        - О том, что он должен сделать, мистер Солтер. И о неизбежном возвращении Совета в самый центр общественной жизни.
        Я поднес к губам чашку и медленно отпил очередной глоток. Я напряженно раздумывал.
        - Вижу, мистер Солтер, вы уже решили, как приступить к делу. Да-да. В ваших глазах вновь зажегся огонек энтузиазма.
        - Возможно, милорд. Или по крайней мере… Да. Пожалуй, я знаю, с чего начну.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        16 ноября. Мы погрузились в повседневную рутину - может, и не самую приятную, но вполне пригодную для того, чтобы провести корабль нашей семейной жизни через эти трудные времена.
        Мисс Доуэль оказалась ангелом в человеческом обличье - ласковая и заботливая сиделка, преданно ухаживающая за профессором. Свои дни она начинает и заканчивает у постели голландца, а сама спит в смежной комнате на случай, если он наконец очнется. Она совершенно неутомима и ни на что не жалуется. Сколько бы Джек ни платил ей, она определенно заслуживает вдвое большего.
        Профессор по-прежнему в глубоком беспамятстве, и, боюсь, c каждым днем он все дальше от нас и все ближе к безвестному краю, откуда нет возврата. Лишь изредка - по яростно насупленным бровям или по благостной улыбке, нет-нет да и мелькающей на губах, - я смутно узнаю в нем человека, которого знала и любила. А так он продолжает угасать, умирать медленной смертью. Наш долг - оберегать его до последнего часа, как он однажды защитил нас и всех вместе повел в битву.
        Так проходили все последние дни, в неусыпной заботе о профессоре. Джонатан занимается своей работой, но мне кажется, вся эта история подействовала на него сильнее, чем он готов признать. Она пробудила старые невысказанные воспоминания. В нашем браке мы достигли той точки, когда устоявшиеся долгие отношения позволяют и даже требуют извлечь из-под спуда памяти определенные события прошлого. Я не раз пыталась поговорить о своих тревогах с Джонатаном, но он прячется за своими адвокатскими делами или ищет спасения в вине. Сегодня утром я сказала мужу, что если он не может довериться мне, то должен хотя бы отводить свою душу в личном дневнике, как делал раньше. Он ответил лишь, что подумает над моим предложением. Нам всем нужно немного развеяться. Надеюсь, Артур и Кэрри навестят нас в скором времени, и Джек тоже, хотя сейчас, похоже, работа отнимает у него все время.
        Больше всего, однако, меня беспокоит Квинси. Он по-прежнему с нами, освобожденный от школьных занятий по семейным обстоятельствам. Я знаю, как он любил профессора, который всегда был ему как дедушка. Тем не менее все последние дни сын выглядит замкнутым и отстраненным.
        Он часами напролет сидит у постели Ван Хелсинга, словно надеясь одним своим присутствием оказать на него целительное действие. В свободное же от дежурства время Квинси взял привычку в одиночестве бродить по саду. При мисс Доуэль на него нападает застенчивость, и лицо идет красными пятнами. Я понимаю, что такое поведение обычно для мальчиков его возраста, но все же порой, когда он молча пристально смотрит на нее, я почти пугаюсь.
        Материнство - чрезвычайно сложный опыт, обсуждать который не была готова ни одна женщина из числа моих знакомых, достаточно близких, чтобы в разговорах с ними я могла осторожно затронуть подобные вопросы. В тебе происходят разительные перемены, как внешние, физические, так и внутренние, эмоциональные.
        После родов у меня было такое долгое и обильное кровотечение, что даже врачи терялись. И молодые матери, и опытные матери, и старые матери, давно живущие отдельно от детей, в один голос говорят, что женщина любит своего ребенка с самой минуты его появления на свет, что она наполняется любовью до немыслимой прежде степени, уподобляясь переполненной чаше, льющейся через край. В этом утверждении много правды, но все же меньше, чем мне хотелось бы.
        Полагаю, для любой женщины вполне естественно иногда сердиться или раздражаться на своих детей. Но нормально ли в темный час жизни испытывать перед ними самый настоящий страх?
        ПИСЬМО САРЫ-ЭНН ДОУЭЛЬ - ТОМУ КОУЛИ
        17 ноября
        Милый Том! При нашем прощании я обещалась написать тебе, и вот мое письмо. Надеюсь, ты выполниш свою часть уговора и тоже напишеш. Я часто думаю о тебе, милый Том, и о наших планах на будущее. Ты всегда в моем сердце - надеюсь, что я всегда в твоем и что ты так же тоскуеш по мне, как я по тебе. Ах, до чего же давно мы с тобой не виделись!
        Теперь коротко расскажу свои новости. Я благополучно добралась до друзей доктора Сьюворда, мистера и миссис Харкер. Дом у них большой и стоит на отшибе от деревни, среди полей и лесов. Хоть я и рада оказатся подальше от доктора (ты же знаеш, он всегда смотрел меня, как повар смотрит на лучший кусок мяса), на новом месте все тоже довольно странно. Мой пациент, голландец, совсем плохой и долго не протянет. Он беспробудно спит, и ухаживать за ним не трудно.
        Глава семьи - мрачный мужчина, которого я почти не вижу. Похоже, он сильно переживает, поскольку больной очень его любил. Еще он много пьет, от него частенько несет спиртным. Так вечно пахло от моего папаши, но никогда не пахнет от тебя, милый Том.
        Его жена очень ко мне добра и все повторяет, мол, какое счастье, что вы приехали. Впрочем, иногда она поглядывает на меня с сомнением, и несколько раз я даже замечала, как при моем приближении она пряталась в первую попавшуюся комнату и не высовывалась оттуда, пока я не проходила мимо.
        У них есть сын, Квинси. Ему совсем недавно стукнуло двенадцать, но он не по годам взрослый. Он сразу ко мне воспылал, что мне совсем не нравится. Смотрит на меня с голодным желанием, которого сам еще не понимает. Но это все равно то самое желание. Он пялится, когда родителей нет рядом. Признатся, это меня страшно раздражает. Иногда кажется, что он смотрит с похотью старого распутника, а не со смущением юного отрока.
        Пожалуста, напиши мне скорее, миленький мой, и сообщи, что у тебя все в порядке, что ты усердно трудишся в мастерской и держишся подальше от неприятностей.
        Люблю и очень скучаю.
        Тысяча поцелуев,
        Сара-Энн
        ПИСЬМО ЛОРДА АРТУРА ГОДАЛМИНГА - МИНЕ ХАРКЕР
        18 ноября
        Дорогая Мина! Надеюсь, в доме Харкеров все настолько хорошо, насколько можно ожидать в нынешних обстоятельствах. На днях я встречался в городе с Джеком, который рассказал о прискорбном, без всяких улучшений, состоянии профессора. Можем ли мы с Кэрри навестить Вас в ближайшее время? Двадцать первого было бы для нас идеально, если этот день устраивает и вас тоже. Хочется снова увидеть всех вас после трагических событий, омрачивших наш прошлый визит, хочется еще раз взять руку благородного голландца и поблагодарить его за все добро, которое он сделал.
        В известном смысле мы по-прежнему остаемся отрядом света, где один за всех и все за одного. Насколько я понял, Джек оплачивает услуги сиделки. Мы с Кэрри почтем за честь возместить все дальнейшие непредвиденные расходы, которые неизбежно возникнут в связи с пребыванием Ван Хелсинга под вашей опекой.
        Искренне надеюсь на скорую встречу. Кэрри жаждет поговорить с вами. Душевное состояние у нее сейчас очень неспокойное, и я знаю, ей не терпится расспросить вас о тайнах материнства. Она переносит свое положение гораздо тяжелее и болезненнее, чем ожидала.
        Остаюсь Ваш добрый друг
        Арт
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        19 ноября. Три дня! Неужели прошло уже три дня? Или четыре?
        Четыре. Да. Правильно ли я посчитал? Да, вроде правильно. Четыре дня прошло с тех пор, как я в последний раз поверил свои мысли бумаге. И три (вероятно) с тех пор, как мы оказались в этой страшной западне, в плену нескончаемого кошмара.
        Пишу в муках безысходности и отчаяния, пронизанный ужасом, отравленный миазмами безнадежности. Время здесь не подчиняется привычным законам. Оно нарушает - умышленно и с презрением - естественный ход вещей.
        Вижу, на предыдущей странице я описывал нашу ночную стоянку и странное, мельком увиденное, сношение Илеаны с мистером Шоном. Написанное тогда может показаться довольно абсурдным - продуктом смятенного и возбужденного воображения, - но по всему видно, что писал человек психически вполне здоровый, пускай слабый и глупый. Однако нынешние мои лихорадочные каракули, если они когда-нибудь кем-нибудь будут прочитаны, безусловно покажутся тяжелым бредом сумасшедшего.
        Я почти уверен, что умру здесь, во мраке безумия и болезни. Но возможно, мои последние строки однажды будут найдены, и вся правда станет известна. Может быть, это нескладное свидетельство принесет какую-то общественную пользу, послужив предостережением для неосторожных? И если в мире еще есть справедливость, может быть, оно наконец предоставит необходимое основание для того, чтобы сжечь дотла это зараженное злом здание?
        Но мне следует собраться с мыслями. Да, нужно приложить все усилия, чтобы хоть как-то упорядочить эту ужасную круговерть хаоса. Я должен заставить себя писать правду, невзирая на вопли и стоны моего самого дорогого друга на свете.
        Наш поход по Карпатским горам был долгим и трудным. Габриель, разумеется, справлялся лучше меня, поскольку моложе, сильнее и привычнее к физическим нагрузкам. Однако в ходе нашего бесконечного восхождения даже он порой обливался потом и задыхался. В четырех разных случаях я заметил, что у него трясутся руки от предельного напряжения сил. Я неоднократно выражал желание остановиться и передохнуть, но наша проводница не проявила ко мне ни капли милосердия. Она вынуждала нас идти все дальше, взбираться по кручам все выше. Она казалась такой выносливой, такой неутомимой, будто и не человек вовсе (о чем теперь можно сказать прямо).
        Не знаю, как долго продолжалось наше ужасное восхождение. Сколько раз мы останавливались на ночь? Один? Два? В памяти все смутно, расплывчато, размыто, как в тумане. Но каким-то образом - умственным взором - я вижу, словно с большой высоты, трех крохотных путников, идущих вверх по склонам.
        Наконец - бог знает сколько времени спустя - мы достигли перевала Борго. Теперь оставалось преодолеть последний участок пути, самый крутой и опасный. Делать нечего, пришлось идти дальше, взбираться еще выше.
        Один раз я положил ладонь на плечо другу и, невесть откуда набравшись смелости, сказал:
        - Габриель, пожалуйста. Ну стоит ли? Еще ведь не поздно повернуть назад, верно? Возвратиться в цивилизацию.
        Он не оглянулся и не сбавил шага. А когда заговорил, голос его прозвучал до странности оживленно, едва ли не весело:
        - Да нет, Морис, уже поздно. Разве ты не понимаешь? Уже слишком поздно для нас.
        Я ничего не ответил, просто вздохнул, отстал от него и снова потащился сзади. Еле живой от усталости, я все же следовал за Габриелем, неспособный вырваться из его мощного поля притяжения.
        Наконец мы вышли на плато. По обе стороны от нас по-прежнему вздымались могучие горы, и в сравнении с ними мы трое казались ничтожнейшими букашками. Тем не менее земля под ногами заметно выровнялась, и возникло ощущение, что мы снова оказались в местности пускай и не самой привлекательной, но по крайней мере обитаемой. Вдали виднелось огромное полуразрушенное строение: широкий передний двор, а за ним обветшалые башни древнего замка, резко очерченные на фоне неба.
        Мы ненадолго остановились, чтобы насладиться моментом.
        - Вот он, замок властелина, уже совсем близко, - промолвила Илеана.
        Едва она договорила, пошел снег, сначала слабый, потом все гуще, гуще. И вдруг, совершенно неожиданно, местность вокруг чудесным образом переменилась - словно мы вступили не на угрюмое плато среди пустынных гор, а в какую-то старинную картину с прекрасным сказочным пейзажем. Без дальнейших слов мы трое зашагали вперед, покорные судьбе.
        Не хочу писать здесь и сейчас о том, что мы обнаружили в ужасном замке, где жили многие поколения предков Дракона. Не хочу писать о том, что мы нашли в промозглом переднем дворе, а тем более о том, что мы увидели внутри, в лабиринте грязных гулких коридоров и в давно пустующих столовых залах, где стоял вековой запах дыма и золы, где с писком носились летучие мыши, вспугнутые нами, и неторопливо разбегались пауки размером с кулак. Не скажу ничего и о библиотеке со странными английскими книгами, сырыми от плесени. Лондонская адресная книга. Армейский и Флотский реестры. Альманах Уитакера[21 - Альманах Уитакера - ежегодный справочник общей информации, выходящий с 1868 г.; назван по имени первого издателя Джозефа Уитакера.]. Такое впечатление, будто прошлое там смеется над настоящим.
        Ничто не заставит меня и описать сколько-либо подробно пустые, населенные призрачным эхом подземные склепы, где самые стены хранят память о мертвых, где шуршат крысы и прочие паразиты. И где из темноты до нас явственно донеслось (хоть такое и невозможно) что-то похожее на смех.
        Что же касается событий, происходивших после того, как мы завершили осмотр замка, то каждое в отдельности я, признаться, не помню. Время здесь, повторюсь, искаженное, обманное, и дальнейшее помнится лишь вспышками. Вот что запечатлелось в памяти.
        На нас падает черная тень.
        Улыбка Илеаны и экстатические крики Габриеля. Выражение его лица, когда он хлопает в ладоши, как ребенок.
        Льется кровь.
        Ее зубы. Острые белые зубы.
        Со мною что-то происходит. Дикая боль и одновременно исступленный восторг.
        Что-то давит на мои губы - серебряная чаша, древний сосуд, нечестивый Грааль[22 - Грааль - в средневековых кельтских и нормандских легендах чаша, из которой Иисус Христос вкушал на Тайной вечере и в которую иудейский старейшина Иосиф Аримафейский собрал кровь из ран распятого Спасителя. Испивший из чаши Грааля получает прощение грехов, вечную жизнь и т. д.], из которого меня заставляют пить.
        Жжение, страшное жжение в горле. Ощущение, будто внутри меня что-то растет, что-то древнее и голодное.
        Я корчусь от боли на каменном полу. Вой волков, детей ночи, звучит ближе, гораздо ближе, чем раньше.
        Вопль Шона, полный торжества и муки.
        Мы впали - все - в горячечный бред? В тяжелый психический приступ? Не это ли объясняет нынешние наши ужасные обстоятельства? Да, наверняка так. Ведь принять любую другую версию значило бы расписаться в собственном безумии.
        Меньше часа назад я очнулся на старой кровати с балдахином в одной из спален замка, чувствуя бодрость, какой уже давно не испытывал. Илеаны и след простыл. Вероятно, она нас покинула. Какую цель она преследовала на самом деле, когда привела нас в эту древнюю обитель зла, мне даже думать страшно. Что же до моего возлюбленного друга, моего еще недавно ангельски красивого мальчика, то от него осталась лишь полая оболочка, лишь бледная тень прежнего Габриеля.
        Ибо по своем пробуждении я обнаружил, что он скулит и воет от боли рядом, весь измазанный кровью и какой-то слизью. Он ничего не говорит, как я ни умоляю. По-моему, он сошел с ума или хотя бы подошел к краю этой бездны так близко, как только может подойти человек.
        С ним что-то сделали. Нанесли какую-то страшную рану. Причинили жестокое насилие.
        О боже! У него вырван левый глаз! Кровавая глазница незряче смотрит в пустоту. Он обезумел от боли. Не узнает меня. Его истошные вопли возносятся к вершинам равнодушных гор и смешиваются с жутким визгом волков.
        Что теперь с нами будет? Что будет?
        Каким счастьем было бы для нас двоих - старого актера и одноглазого юноши - вместе погрузиться в черную бездну безумия и смерти.
        Иисус Назаретянин! Если ты обладаешь хоть каплей реального существования, отчаянно взываю к тебе: спаси нас!
        Или ты, Падший! Если избавишь нас от муки - я весь твой.
        ПИСЬМО АРНОЛЬДА СОЛТЕРА - СЕСИЛУ КАРНИХАНУ[23 - Заместитель главного редактора «Пэлл-Мэлл газетт» (1901 - 1904).]
        20 ноября
        Дорогой мистер Карнихан - или Сесил (если позволите)! Надеюсь, мое письмо застанет Вас в добром расположении духа. Я слышал о Вас только хорошее. Газета под Вашим руководством процветает. Возможно, не все принятые Вами решения стали бы моим выбором, но такова уж природа любых перемен. Старики должны уступать дорогу молодым. Таков естественный порядок вещей, и бояться здесь нечего.
        Однако новому поколению не следует забывать, что мы, Ваши предшественники, которым пока еще рано присматривать надгробную плиту на свою могилу, могут поделиться с Вами богатым жизненным и профессиональным опытом.
        Посему хотелось бы знать, могу ли я встретиться с Вами в ближайшее удобное для Вас время? Жизнь в отставке вполне меня устраивает, но у меня есть к Вам одно деловое предложение. Надеюсь, Вы не откажете в просьбе «старому псу».
        С нетерпением жду Вашего ответа.
        С уважением, Солтер[24 - Никаких следов ответного письма я не отыскал. Полагаю, оно так и не было написано, и мистер Солтер, устав ждать, просто явился собственной персоной в контору к своему преемнику. Такой поступок вполне в его духе.]
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        21 ноября.
        Я просто падаю от усталости, но должна написать хотя бы несколько строк перед сном.
        Сегодня вечером нас навестили Артур и Кэрри Годалминг. Арт довольно долго оставался наедине с профессором и вышел от него бледный, подавленный и словно постаревший на добрый десяток лет. Был очень молчалив, сказал только, что настойчиво посоветует Джеку посетить нас при первой же возможности.
        Мы поужинали вместе. Все было вполне мило, хотя Квинси за весь ужин не промолвил ни слова. Мы пригласили Сару-Энн присоединиться к нам, но она отказалась, пояснив, что ей надо уделить время корреспонденции частного характера. Подозреваю, у нее есть сердечный избранник, которому она пишет о своей вечной любви, несомненно орошая бумагу слезами. Как хорошо я помню первую пору нашей с Джонатаном страстной влюбленности, когда желание постоянно сообщаться друг с другом было столь острым, что превращалось в жизненную потребность. Не то чтобы, конечно, кто-нибудь хотел прожить всю жизнь в таком накале эмоций!
        После ужина Квинси отправился спать, мужчины удалились выкурить по сигаре, а я отвела милую Кэрри в сторонку и попыталась поговорить с ней, как просил ее муж. Бедняжка, ей бы радоваться скорому материнству, а она выглядит положительно несчастной. Я спросила, почему у нее такое настроение? Ведь она молода, здорова, благополучна, и казалось бы, должна быть на седьмом небе. Кэрри странно посмотрела на меня и ответила:
        - Мне очень страшно, моя дорогая. Я безумно боюсь.
        - Но что же вас пугает? - возможно мягче спросила я.
        - Как что? Мир, в котором родится мой ребенок. Дурной, греховный мир, который он унаследует.
        ПИСЬМО ДОКТОРА ЛЕОНА УЭЙКФИЛДА - ДОКТОРУ ДЖОНУ СЬЮВОРДУ
        22 ноября
        Дорогой доктор Сьюворд! Надеюсь, это письмо застанет Вас в добром здравии. Мы часто слышим о Ваших профессиональных успехах, и нам очень приятно (пускай и незаслуженно), что Ваша репутация продолжает расти и процветать.
        После Вашего ухода с поста главного врача мы приложили большие усилия к ремонту и переоборудованию нашей психиатрической лечебницы, чтобы она отвечала всем требованиям двадцатого века. Думаю, сейчас Вы бы не узнали учреждение, столь обширная реконструкция здесь проведена. Вся паутина девяностых выметена прочь, и я рад сообщить Вам, что, по общему признанию, сегодня наша клиника находится на передовой современной медицинской науки.
        Именно переделки в структуре здания послужили прямой, хотя и неожиданной, причиной моего письма к Вам. Недавно мы закончили реконструкцию того крыла лечебницы, где размещалось самое закрытое отделение. В ходе работ было обнаружено нечто, что мы считали навсегда утраченным. Это своего рода реликвия, которая относится к славному времени, когда Вы возглавляли учреждение. Подробности дела слишком щекотливы, чтобы доверять их бумаге.
        Не угодно ли Вам будет в ближайшее время предпринять поездку в Перфлит, чтобы мы с Вами смогли все обсудить при личной встрече? Полагаю, находка премного Вас заинтересует, это в высшей степени странная соединительная ткань между прошлым и настоящим. Кроме того, было бы приятно снова увидеть Вас, серого кардинала нашего дружного медицинского коллектива. Мы с Вами давно уже не общались - с самой вечеринки по случаю Вашего отъезда, если мне не изменяет память.
        Искренне ваш
        Леон Уэйкфилд
        ПИСЬМО ЛОРДА АРТУРА ГОДАЛМИНГА - ДОКТОРУ ДЖОНУ СЬЮВОРДУ
        22 ноября
        Дорогой Джек! Прости за краткость: пишу в спешке и немалой тревоге.
        Мы с Кэрри вчера навестили Харкеров.
        Ван Хелсинг продолжает угасать. Тебе обязательно нужно в ближайшее время увидеть его еще раз, пока есть такая возможность.
        Сейчас, однако, пишу тебе по поводу своей жены, чье поведение после визита к друзьям и разговора наедине с любимой Миной не изменилось к лучшему, а наоборот, стало еще более нервным и странным, чем прежде.
        Она часто плачет от страха перед будущим. Ее пугает неотвратимость родов. Боюсь, многие ее жалобы наводят на мысль, что она опять на пороге заболевания, по каким ты специализируешься.
        Джек, через два дня я привезу Кэрри в Лондон. Сможешь ее посмотреть? Кроме тебя, старина, мне не к кому обратиться.
        Твой верный друг
        Арт
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА
        (фонографическая запись)
        23 ноября
        Получены два письма:
        (1) От Артура, с настоятельной просьбой посмотреть Кэрри завтра, каковую услугу я буду счастлив оказать. О чем уже сообщил телеграммой. Он очень обеспокоен, и я должен сделать все возможное, чтобы рассеять худшие его опасения.
        (2) От доктора Уэйкфилда из Перфлита - он, по обыкновению, лицемерит, елейничает и старается в каждой строчке напомнить мне о своих преждевременных амбициях. Похоже, в ходе реконструкции клиники они нашли среди строительного мусора какой-то старый сувенир, и Уэйкфилд хочет показать его мне. Я понятия не имею, что это может быть, но согласился приехать в ближайшее время. Будет немного странно вернуться в место, где некогда происходили самые трагические, самые дикие события моей жизни, но полагаю, прошло уже достаточно времени, чтобы я, оказавшись там, не испытал ничего, кроме легкой ностальгии.
        По правде говоря, любое постороннее дело мне только в радость, ибо оно отвлекает мои мысли от разных неразумных блужданий - в частности, в тех несчастливых областях воображения, которые имеют отношение к некой девушке, ныне проживающей в Шор-Грине.
        Ее белокурые волосы. Очаровательная улыбка. Грациозный изгиб шеи.
        ПИСЬМО САРЫ-ЭНН ДОУЭЛЬ - ТОМУ КОУЛИ
        24 ноября
        Милый Том! Вот уже неделя, как я написала тебе, а ответа все нет, потому и решила написать еще раз. Том, я люблю тебя, но знаю, как легко ты попадаеш под чужое влияние, когда меня нет рядом.
        Надеюсь, ты прилежно трудишся в мастерской, а не взялся за старое. Пожалуйста, не сердись. Да, ты побожился мне, что все дурное осталось в прошлом, но ведь я хорошо знаю, как сильно может тянуть человека к такой жизни, какую ты вел раньше. Шальные деньги и азарт. Но будь разумным, будь нравственным, Том, и не бросай работу. Главное, держись подальше от Молодчиков Гиддиса, а скоро твоя душенька Сара-Энн приедет к тебе, утешит и приласкает, и заживем мы весело.
        Я часто думаю о тебе здесь, в этом большом мрачном доме, хотя своей работой вполне довольна. Старик все так и спит, а миссис Харкер очень добра. Но вот мальчишка… мальчишка по-прежнему меня тревожит, Том. Он продолжает смотреть на меня этим своим жадным взглядом, теперь совсем уже непристойным. Он подстерегает меня в узких коридорах, где трудно разойтись, не задевши друг друга. А два раза я замечала, что он тайком наблюдает за мной через приоткрытую дверь. Я стараюсь не оставатся с ним в одной комнате, но это не всегда получается, поскольку он много времени проводит с пациентом.
        И потом еще его глаза. Большую часть времени он - обычный ребенок, но бывают моменты, когда глаза у него странно блестят, сверкают, и мне чудится, будто сквозь них на меня пристально смотрит что-то древнее и греховное.
        Напиши мне скорее, любимый, и скажи, что у тебя все хорошо.
        Твой преданный цветочек
        Сара-Энн
        ПИСЬМО ДОКТОРА ДЖОНА СЬЮВОРДА - ЛОРДУ АРТУРУ ГОДАЛМИНГУ
        25 ноября
        Дорогой Артур! Невзирая на характер нашей вчерашней встречи, я был очень рад видеть вас обоих в своем приемном кабинете.
        Вот обещанный официальный отчет о состоянии твоей жены. После тщательного физического и психического обследования я сделал семь следующих выводов:
        (1) Твоя жена страдает повышенным уровнем тревоги и страха.
        (2) Я бы диагностировал также начальную стадию истерии.
        (3) Причины сугубо психические, а все физические симптомы - следствие самовнушения.
        (4) Я бы порекомендовал, чтобы в течение всего срока до родов она оставалась дома, в самой спокойной обстановке. Постарайся оградить ее от любых волнений и переживаний.
        (5) Ей следует много и крепко спать. Сон может оказать значительный восстановительный эффект.
        (6) Для ускорения восстановительного процесса я прописал сильнодействующие таблетки, первую из которых дал ей вчера. Они обладают весьма высокой активностью. Следи, чтобы Кэрри принимала не более пяти в день. Надеюсь, это лекарство остановит поток тревожных сновидений, на которые она жалуется.
        (7) Я бы посоветовал, чтобы она пока воздержалась от визитов в дом Харкеров. Обстановка там в настоящее время тяжелая и, похоже, действует на нее очень плохо.
        Надеюсь, все вышесказанное несколько успокоит тебя. Пожалуйста, не стесняйся обращаться ко мне за любой помощью, какая потребуется. Разумеется, и эта консультация, и все последующие предоставляются совершенно бесплатно.
        Оставшиеся до родов месяцы будут нелегкими. Для тебя ситуацию может усложнить странное сходство симптомов леди Годалминг с некоторыми (хотя и далеко не со всеми) симптомами, которые наблюдались у некой леди, бесконечно дорогой нашим сердцам. Я заметил в твоей жене признаки нервного расстройства, подобные уже виденным нами однажды, но решил не придавать им значения. Настоятельно рекомендую тебе последовать моему примеру. Природа нашего общего мрачного опыта такова, что теперь мы видим зловещие тени там, где их нет и в помине, и вздрагиваем от самых обыденных звуков.
        В отличие от своей предшественницы, Кэрри всегда была крайне чувствительна и необычайно уязвима перед лицом трудностей, неизбежных даже в самой благополучной жизни. Помнится, именно это я говорил тебе, когда вы с ней только-только познакомились, вскоре после того, как она вышла из-под моей опеки. Знаю, вы оба много страдали в прошлом, и это дополнительно связывает вас. Но скажу тебе не только как врач Кэрри, но и как твой друг, Арт: мне редко доводилось встречать людей с такой хрупкой психикой, как у нее. В предстоящие месяцы ей потребуется вся твоя любовь.
        Я, как всегда, готов оказывать любую посильную помощь.
        Искренне твой Джек
        ТЕЛЕГРАММА ЛОРДА ГОДАЛМИНГА - ДОКТОРУ ДЖОНУ СЬЮВОРДУ
        26 ноября
        Спасибо за письмо. Вся помощь принята с благодарностью. Таблетки принесли облегчение. По словам К., сны постепенно тускнеют. Надеюсь, худшее позади. Молюсь, чтобы все было хорошо.
        Арт
        ИЗ ДНЕВНИКА АРНОЛЬДА СОЛТЕРА
        27 ноября. Отправился на Флит-стрит, во владения моего бывшего работодателя и в кабинет моего преемника, Сесила Карнихана, где мне предстоял чертовски трудный разговор.
        Увидеться со мной Карнихан согласился главным образом из вежливости. Да и то лишь после моих назойливых домогательств. Для молодого человека в мире нет ничего смешнее и нелепее старого пенсионера - особенно если первый в свои годы уже достиг положения, которое было наивысшей точкой карьеры второго, и обоснованно рассчитывает на дальнейшее повышение по службе.
        А мистер Карнихан действительно молод, не старше тридцати. Длинный, тощий, с нарочито крепким рукопожатием и напускной солидностью.
        Он знаком пригласил меня в свое маленькое святилище (раньше принадлежавшее мне, разумеется) и предложил сесть на новенький стул напротив своего стола. От моего внимания не ускользнул тот факт, что он вынудил меня переложить на другое место пачку газетных экземпляров, лежавшую на стуле.
        - Итак, - начал Карнихан после того, как мы уселись и он разыграл целое представление, проверяя время по своим, несомненно чертовски дорогим, карманным часам. - Чему обязан честью? Или вам просто захотелось повидать старые места?
        Все в этом молокососе - от притворной почтительности до откровенного нетерпения в глазах - вызвало у меня острое желание сжать правую руку в кулак и врезать ему в челюсть.
        Странно, но при этом я испытал не досаду или гнев, а только удивление от того, что опять способен на подобные эмоции после двух лет полного душевного паралича. Ко мне вернулось восхитительное ощущение, что кровь горячо пульсирует в жилах.
        - Отчасти вы правы, мистер Карнихан, - сказал я.
        - Я всегда рад видеть вас здесь, сэр. В конце концов, в наших стенах вы своего рода легенда. Флит-стрит приветствует вас, мистер Солтер.
        Я отреагировал на лесть так, как он ожидал. Будто мне не наплевать на его поганое мнение.
        - Ах, вы очень добры. Чрезвычайно добры.
        Я сморщил лицо в улыбке. Мерзкое зрелище, надо думать.
        - Но видите ли, тут вот какая штука: полагаю, я еще не совсем покончил с газетным делом. Как и оно со мной. По крайней мере - пока.
        Карнихан притворился, что не понимает.
        - Что вы имеете в виду, мистер Солтер?
        - Я имею в виду, что хочу снова писать для своей газеты. Регулярно и часто. Вот о чем и пришел просить сегодня.
        Карнихан нахально улыбнулся:
        - О, боюсь, в настоящее время у нас нет свободных вакансий. Как вам наверняка известно, все редакционные отделы укомплектованы ретивыми журналистами нового поколения.
        - Да, разумеется. Но неужели у вас не найдется места для ветерана? Неужели нельзя позволить и голосу опыта звучать время от времени?
        Продолжая улыбаться, Карнихан вытащил часы и взглянул на них.
        - Скажите, пожалуйста, мистер Солтер… - Он убрал хронометр обратно в карман. - О чем, собственно, вы предполагаете писать? Все-таки вы уже не в том возрасте - вам не кажется? - чтобы каждый день гоняться за горячими новостями или рыскать по улицам в поисках сенсаций, как начинающий репортер.
        - Я думаю скорее представлять некий взгляд с высоты опыта. Мои собственные мысли и суждения. Колонку можно назвать… не знаю даже… как насчет «Говорит Солтер»?
        Карнихан принял вежливо-скептический вид.
        - И на какие же темы вы намерены рассуждать, сэр?
        - Современное состояние нации. Безумие нового века. Острая и неотложная необходимость усвоить уроки прошлого.
        Мой преемник одарил меня снисходительным взглядом:
        - Понятно.
        Последовала долгая пауза, заполнить которую ни один из нас не счел нужным.
        Наконец я сказал:
        - Значит, идея вас не воодушевляет?
        - Нет-нет, просто… - Он откинулся на спинку кресла и сложил ладони домиком. - Интересы бизнеса, знаете ли. Уверен, вы прекрасно понимаете подобные коммерческие требования. Мы даем читателям то, что они хотят.
        - Я всегда считал, что мы должны давать им то, в чем они нуждаются.
        Его улыбка начала гаснуть.
        - Все меняется, мистер Солтер. Мир не стоит на месте.
        - По-вашему, мое мнение никому не интересно?
        - По-моему, сегодня никому не интересны проповеди. Нотации старшего поколения.
        - Возможно, в этом-то вся проблема. Возможно, именно поэтому общество пошло по неверному пути, черт возьми.
        - Возможно, мистер Солтер, возможно. - Судя по тону, он считал мое предположение маловероятным. - Однако факт остается фактом: публике по вкусу скандалы, сплетни и слухи. Не нравоучения, понимаете ли.
        - О, я все прекрасно понимаю, поверьте.
        - Очень рад это слышать.
        Я неподвижно смотрел на него, пока он не отвел глаза.
        - Это ваше последнее слово?
        - Боюсь - да. Здесь приходится править железной рукой, Арнольд. Сами знаете, в газетной редакции не может быть места для сантиментов или преданности старым друзьям, сколь бы достойны они ни были.
        Карнихан снова извлек из кармана хронометр и с удовольствием взглянул на него. Я встал и протянул руку:
        - Что ж, не буду больше отнимать у вас время, сэр. Знаю, у вас много дел.
        Карнихан подтвердил, что дел у него и впрямь по горло.
        - Спасибо за визит, - сказал он. - И более того, Арнольд, спасибо за понимание. - Фальшь сквозила в каждом гласном и согласном звуке, им произнесенном.
        - Не стоит благодарности. - Я повернулся прочь, теперь уже страстно желая поскорее оказаться на свежем воздухе, подальше от этого палладиума воспоминаний.
        - Конечно… - начал Карнихан.
        - Да?
        - Если бы у вас было для меня что-нибудь совсем другого рода… Какой-нибудь скандал, скажем, какая-нибудь грандиозная, ошеломительная история… что-нибудь, что возбудит острый интерес наших читателей… тогда, конечно, был бы совсем другой разговор.
        - Вы стали бы меня печатать?
        - Причем с радостью. - Он снова улыбался. - Но ведь у вас ничего такого для меня нет. Верно?
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        28 ноября. Похоже, ситуация с Сарой-Энн Доуэль - и, увы, с нашим сыном - дошла до критической точки. Сегодня после завтрака бедная девушка пришла ко мне и призналась, что ей очень не по себе.
        - Я всегда знала свое место, мэм, - сказала она смущенно, но решительно. - Не в моих привычках поднимать шум на пустом месте. Спросите доктора Сьюворда, мэм. Он за меня поручится.
        Я заверила ее, что в этом нет необходимости.
        - Продолжайте, Сара-Энн.
        - Дело в вашем сыне, мэм. Вы меня извините, конечно, но это уже просто невыносимо. То, как он смотрит на меня. Как всюду ходит за мной по дому… и вечно подстерегает снаружи. Наблюдает за мной, прячась в тени.
        Я горестно покачала головой, но сиделка истолковала мой жест неверно.
        - Честное слово, мэм. Я правду говорю.
        - Ну конечно. - Я постаралась принять успокоительный тон. - Я вам верю.
        - У него трудный возраст, понимаю. И для него непросто находиться здесь, только с вами и стариком, умирающим медленной смертью.
        - Да… да.
        - Но он правда вгоняет меня в дрожь, мэм… то, как он на меня смотрит. Просто жуть наводит.
        Я печально кивнула:
        - Вы очень хорошенькая, мисс Доуэль. Уверена, вы привыкли ловить на себе нежелательные взгляды мужчин. И раз уж вы пришли ко мне, значит вы действительно сильно встревожены. Я попрошу мужа поговорить с Квинси. Мне кажется, будет лучше, если с ним отец побеседует. Даю вам слово, мы проявим строгость в этом вопросе. Подобное поведение совершенно недопустимо для юных джентльменов, что мы и разъясним сыну.
        - Спасибо, мэм. Я страшно благодарна, что вы мне верите.
        - Сара-Энн, вы облегчили всем нам жизнь в это крайне трудное время. Я бы очень не хотела, чтобы вы были несчастны здесь.
        Девушка нашла в себе силы улыбнуться и опустила голову. Когда она вновь взглянула на меня, в глазах у нее было беспокойство.
        - Что-нибудь еще? - спросила я. - Можете быть со мной откровенны.
        - Вы же знаете, мэм, да?
        От тона Сары-Энн, полагаю, моя улыбка стала более натянутой, принужденной.
        - Знаю - о чем?
        - О том, что здесь происходит. Под вашей крышей.
        Само собой, в ее голосе слышалась тревога, но также (неприятно сказать) странная насмешливая нотка.
        - Спасибо, - ответила я. - Но в этом доме не происходит ничего такого, о чем бы я не знала.
        - Вы уверены, мэм? - спросила она, теперь уже с откровенной усмешкой, и вышла прочь.
        Таким образом пока все осталось между нами. Я поговорю с Джонатаном, когда он вернется из конторы. В доме и так царит тягостная атмосфера смерти и печали. Я не допущу, чтобы она стала еще мрачнее.
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА (ФОНОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ)
        29 ноября. Какой необычный день был сегодня, полный странных отголосков прошлого и оживших воспоминаний.
        Заинтригованный письмом доктора Уэйкфилда, а прежде всего снедаемый желанием хоть ненадолго покинуть стены этого консультационного кабинета, я отправился в Перфлит, в свою старую психиатрическую лечебницу.
        Во все время путешествия - сначала на поезде, а от перфлитского вокзала на пролетке (которой правил неразговорчивый извозчик грубой наружности) - меня не оставляло ощущение, будто я возвращаюсь в прошлое, в свою прежнюю жизнь. Воспоминания толпились на каждом углу, прогуливались по каждой улице, витали над каждым полем. Я думал, они померкли со временем, но, вернувшись к ним сейчас, обнаружил, что они до жути яркие и живые.
        Подъезжая по знакомой извилистой аллее к лечебнице, неумолимо вырастающей в поле зрения, я увидел, что похвальбы Уэйкфилда насчет модернизации весьма обоснованны. Казалось, даже самая форма здания претерпела изменения: если раньше оно представляло собой угрюмый приземистый барак, то теперь, после реконструкции, выглядело более длинным, гладким и безликим.
        Выйдя из пролетки и поблагодарив хмурого извозчика, я увидел доктора Уэйкфилда, поджидающего меня у входа.
        - Сьюворд! - Он шагнул мне навстречу, протягивая руку.
        Невысокий ухоженный мужчина, он на десять с лишним лет моложе меня, но я тотчас отметил (со злорадством, которого теперь стыжусь), что волос у него значительно меньше. Его соломенная шевелюра, всегда жидковатая, уже отступает от лба подобием морского отлива.
        - Большое спасибо, что приехали, - сказал он. - Понимаю, из Лондона в Перфлит добираться не очень удобно.
        - Вовсе нет, - возразил я. - Для меня поездка вполне привычная. В свое время я часто катался туда-обратно. Однако мне любопытно узнать конкретную причину вашего приглашения.
        - Входите, дорогой друг, и я вам все объясню.
        Я переступил порог своей бывшей клиники. Даже запах здесь изменился с моих времен. Холл чистый и опрятный, в воздухе висел смешанный аромат скипидара, мыла и какой-то душистой мастики, мне незнакомой. Думаю, по многим причинам нынешняя обстановка гораздо больше способствует выздоровлению пациентов, чем прежняя. Тем не менее я остро почувствовал, что мне не хватает особого характера и духа, свойственного старой лечебнице. И тотчас же с тоской осознал свой возраст, не в первый уже раз.
        - Думаю, мы начнем с чаю в моем кабинете, - продолжал Уэйкфилд энергичным хозяйским тоном, - а продолжим экскурсией по клинике. Времени для разговоров будет предостаточно.
        - Доктор Уэйкфилд, я знаю, сколько у вас работы. Почему бы вам просто не сказать, что именно побудило вас вызвать меня? - Я попытался улыбнуться. - Такое мое предложение вызвано исключительно желанием избавить вас от всяких неудобств, связанных со мной.
        Моя прямота явно изумила Уэйкфилда.
        - Хорошо. Как вам будет угодно. Разумеется, я ценю вашу заботу. Полагаю, однако, я могу не просто изложить вам причины моего приглашения, но и показать. Прошу вас, пойдемте со мной.
        Он зашагал прочь, я последовал за ним умышленно неторопливой походкой. Уэйкфилд повел меня из холла вглубь здания. Мы миновали ряд приемных помещений, которые выглядели бы более уместно в каком-нибудь казенном учреждении, нежели в медицинском заведении, где занимаются лечением душевных расстройств.
        Преодолев приемную зону, мы оказались в самом сердце лечебницы, где располагались камеры с пациентами. Теперь передние стены камер были стеклянные, что давало возможность наблюдать за душевнобольными, словно за животными в загонах и клетках зоопарка. Поведение пациентов поразило даже меня, который в своей жизни видел не только все, что знакомо любому практикующему медику моей специализации, но и очень многое, что лежит за пределами обычного врачебного опыта.
        Слезы, страдальческие вопли, разного рода мольбы и призывы не произвели бы на меня впечатления, ибо за годы практики сердце мое очерствело и чувствительность притупилась. Однако, пока мы шагали вдоль рядов больничных камер, я наблюдал нечто совершенно беспрецедентное.
        Все без исключения пациенты безмолвствовали и даже не двигались. Некоторые стояли у стен своих камер, остальные сидели на узких койках - с закрытыми или незряче уставленными в пустоту глазами, словно погруженные в молитву. Все до единого были на редкость апатичны.
        - Как вы такого добились? - спросил я главного смотрителя этих больных, который резво шагал впереди с самодовольным видом. - Правда, сэр, как вам это удалось?
        - Успокоительный препарат, - ответил Уэйкфилд, не сбавляя шага и не оглядываясь. - В весьма значительных дозах для всех, кому требуется. Он делает пациентов послушными и дает необходимое время для исцеления душевных ран.
        - То есть вы просто поддерживаете в них такое вот состояние тупой покорности? - возмутился я.
        - Результаты очень хорошие, - сказал Уэйкфилд мягким тоном, каким викарий укоряет прихожанина, посмевшего затеять с ним богословский спор. - А выгоды превосходят любые разумные ожидания. Возможно, вам попадалась моя прошлогодняя статья на эту тему в «Ланцете»?
        - Я немного отстаю со своим чтением.
        - А, ясно. Когда наверстаете, пожалуйста, сообщите мне свое мнение.
        Мы достигли конца коридора и остановились у последней камеры. Я сразу ее узнал.
        - Как видите, - сказал Уэйкфилд, поворачиваясь ко мне, - эта камера пустует.
        - Да… помню, - тихо проговорил я. - И полагаю, могу угадать причину, почему даже сейчас она остается незанятой.
        - Значит, вы помните ее прежнего обитателя?
        - Вряд ли я когда-нибудь забуду мистера Р. М. Ренфилда, - ответил я, усилием воли прогоняя прочь неприятные воспоминания, всколыхнувшиеся во мне. Я постарался не думать об этом сумасшедшем зоофаге, который был одновременно и слугой графа, и неким сверхъестественным прибором, отслеживающим все его перемещения. Несчастный безумец, общавшийся со злом в любых его обличьях - крысы, летучей мыши, тумана - и принявший смерть от руки Трансильванца. Да, такая судьба постигла верного раба, тщетно мечтавшего, чтобы хозяин его возвысил.
        Уэйкфилд кивнул.
        - Интересно, доктор Сьюворд, разделяете ли вы мое убеждение, что существуют характеры столь мощные и неистовые, а равно разновидности зла столь отравные и всепроникающие, что они еще долго не исчезают после физической смерти злодея и буквально пропитывают собой места, имевшие для него важное значение. Такая, знаете ли… - Он поискал нужное слово. - Особая эфирная аура… атмосфера.
        - Понимаю, о чем вы. По-вашему, нечто подобное произошло здесь, в камере покойного мистера Ренфилда?
        - Доктор Сьюворд, мы приложили уйму усилий… Подметали, мыли, чистили, скоблили и драили. Вынесли всю обстановку, заново покрасили стены, пол, потолок. Просто наизнанку вывернулись, чтобы сделать камеру пригодной для проживания наших подопечных. Даже священника пригласили, чтобы прочитал очистительную молитву и благословил наши старания. Но все без толку. Любой пациент, помещенный в эту камеру, в каком бы состоянии он ни поступал к нам, всегда покидал ее в десятикрат худшем. Санитары держались от нее подальше, любой ценой избегали заходить, а один раз несколько рабочих после полного трудового дня ушли, даже не взяв платы, только бы не возвращаться назавтра. О, никто ни разу не видел и не слышал ничего необычного. Но здесь постоянно ощущается присутствие некой темной силы. Некоего незримого зловещего наблюдателя.
        - Понимаю.
        - Вы мне верите?
        - Пожалуй. Да, верю. Безусловно, мне доводилось слышать и о гораздо более странных вещах. Так что же вы намерены делать с этим… гм… источником беспокойства?
        - Устроим здесь кладовую, чтоб заходить раз в сто лет и вообще не думать о ней. Может, память, которую хранят эти стены, со временем и выветрится. Но… и это и есть главная причина моего приглашения, доктор… в ходе ремонтных работ здесь кое-что обнаружили.
        Уэйкфилд открыл дверь и с видимой неохотой вошел в камеру. Я последовал за ним. Хотя сейчас помещение выглядело совсем иначе, чем в мое время, я вновь ощутил властную силу прошлого, норовящего захлестнуть меня с головой.
        Перед моими глазами, как живое, встало искаженное, смертельно-бледное лицо мистера Ренфилда, дрожащего всем телом, вопящего о своей преданности хозяину, с бессмысленной настойчивостью повторяющего фразу: «Кровь - это жизнь». У меня пересохло в горле.
        - Так вы говорите, здесь что-то нашли?
        Уэйкфилд кивнул:
        - Мы обнаружили, что много лет назад из стены был вынут кирпич, и в образовавшейся маленькой полости хранилось нечто… секретное.
        - Что же? - спросил я, чувствуя странную дурноту.
        Уэйкфилд повел рукой в сторону зарешеченного узкого окна, через которое в угрюмое помещение проникало немного света.
        - Вот это. - Он опасливо указал пальцем, словно на некое ядовитое вещество.
        Я увидел на окне коричневую тетрадь.
        - Послание из прошлого, доктор Сьюворд. Вроде письма в бутылке, отправленного много лет назад.
        - Чья это тетрадь?
        - Думаю, вы знаете чья.
        - Вы поэтому меня вызвали?
        - Да.
        - Понятно.
        - Пожалуйста, вы должны… мы хотим, чтобы вы ее забрали.
        Я медленно двинулся к окну. Приблизившись, увидел на обложке белую наклейку, пожелтевшую по краям. На ней чернилами, бисерным почерком были выведены слова: «Дневник Р. М. Ренфилда».
        Не в силах ничего с собой поделать, захваченный отбойным течением девятнадцатого века, я протянул руку и дотронулся до тетради. В тот же миг, совершенно неожиданно, снаружи грянул леденящий кровь шум: внезапная какофония звериных визгов и душераздирающих воплей. Казалось, будто все пациенты психиатрической лечебницы вдруг разом очнулись и теперь изливали в диких криках свой гнев, муку, отчаяние, свой ужас от понимания полной беспросветности будущего. (Впрочем, впоследствии выяснилось, что нечто подобное, собственно, и произошло.)
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        30 ноября. В младенчестве ты не имеешь ни малейшего понятия о времени. Плывешь сквозь существование, точно герой волшебной сказки, где за один солнечный вечер проходят эоны и единственный томный взгляд длится тысячелетия.
        Когда выходишь из отрочества и вступаешь в самую золотую пору жизни, время кажется уже не магическим, а просто очень, очень медленным - словно счастливая юность останется с тобой навсегда, вечный миг красоты и изящества. Но это иллюзия, и однажды время начинает убыстряться: сначала прибавляет шаг, потом удваивает скорость и наконец мчится вихрем к ждущей тебя могиле. Годы проносятся столь стремительно, что не успеваешь ни насладиться ими, ни оценить их разнообразие, а потом вдруг, без всякого предупреждения, в один прекрасный день ты просыпаешься и обнаруживаешь, что состарился.
        Все это я излагаю здесь как для того, чтобы упорядочить свои мысли на сей счет, так и для того, чтобы исподволь подойти к рассказу о событиях, происшедших с моей последней записи.
        Мне сказали, минуло одиннадцать дней, хотя у меня впечатление, будто многие месяцы пролетели за считаные секунды, настолько спуталась и смешалась в моей голове вся хронология. В памяти сплошные провалы, просто непроницаемая тьма, и все. Но означает ли это, что я находился без чувств или что мой мозг просто стер страшные воспоминания, щадя мой рассудок, - право, не знаю. При свете дня я склонен верить в первое. Однако с наступлением ночи именно второй вариант начинает казаться единственно достоверным объяснением событий.
        Достаточно сказать, что я мало чего могу предложить потомкам в части воспоминаний о времени, проведенном нами в замке Дракулы. Последнее, что помню из нашей гибельной экспедиции, - это мучительно искаженное лицо Габриеля Шона с кровавой дырой на месте левого глаза и мои собственные истошные крики о пощаде. А до этого - только хаотичные образы и смутные проблески, как в разбитом калейдоскопе.
        Всем сердцем надеюсь, что более ясные и отчетливые воспоминания о том периоде ко мне не вернутся.
        Первое же мое реальное воспоминание после пережитого кошмара вот какое. Я проснулся в мягкой чистой постели и прищурился от света. Возле кровати сидел незнакомец: опрятно одетый малорослый мужчина с темными волосами, в изящном пенсне и с аккуратно подстриженной мефистофелевской бородкой, внешне напомнивший мне замечательного господина по имени мистер Тулуз-Лотрек[25 - Тулуз-Лотрек, Анри (1864 - 1901) - французский художник-постимпрессионист, мастер графики и рекламного плаката.].
        Заметив, что я открыл глаза, незнакомец непринужденно и благожелательно улыбнулся.
        - Ну, полагаю, вы снова с нами, - промолвил он. - Добро пожаловать, мистер Халлам. Я решил не уезжать, покуда не удостоверюсь, что вы благополучно вернулись в мир живых.
        Разумеется, я сразу же хотел задать уйму вопросов касательно его личности, нашего местонахождения и состояния Габриеля Шона. Однако при попытке произнести слова обнаружил, что мое телесное существо предательски не слушается: язык, губы и зубы просто отказываются взаимодействовать, чтобы позволить мне вступить в речевое общение.
        - Нет-нет, не напрягайтесь, мой дорогой, - заботливо сказал мужчина. - Ваше выздоровление, вероятно, потребует времени. Не пытайтесь говорить: не дай бог, рецидив случится.
        Мне оставалось только смотреть на него, силясь выразить свою благодарность взглядом.
        - Видел вас однажды на сцене, - продолжал он таким веселым и свободным тоном, будто мы с ним старые приятели. - В роли Банко, в шотландской пьесе[26 - В роли Банко, в шотландской пьесе. - Банко - персонаж «Макбета» У. Шекспира. По актерским поверьям, «Макбет» приносит несчастье (якобы Шекспир включил в текст настоящие ведьминские заклинания и возмущенные ведьмы прокляли пьесу). Поэтому нельзя произносить в театре ее название и имена главных героев, можно говорить только «шотландская пьеса», «мистер и миссис М.» или «король и королева».]. Как сейчас помню сцену пиршества, когда перед новым королем появляется ваш призрак. - Предавшись воспоминанию, он мечтательно закатил глаза. - Вы, мистер Халлам, весь в белом… мстительный призрак из прошлого.
        Должно быть, этот козлобородый энтузиаст говорил и дальше, но я ничего больше не помню. Ибо пока он произносил приятные похвальные слова, я опять погрузился в забытье.
        Прежде чем все мои способности полностью восстановились, я еще раз ненадолго возвратился в чувство. Когда вновь осознал окружающую действительность, освещение в комнате было совсем другое, чем раньше, из чего следовало, что прошло довольно много времени. Мне показалось также, что лежу в свежих простынях. Вынырнув из тьмы беспамятства, я понял, что не один в комнате.
        Любезного козлобородого мужчины и след простыл. Вместо него в нескольких футах от кровати стоял, разговаривая и не обращая на меня внимания, некий коренастый господин, в котором я, имеющий общее представление о медицинской братии, с первого взгляда опознал врача. А его собеседник? Да не кто иной, как мистер Габриель Шон, стоявший спиной ко мне.
        Я услышал обрывок разговора.
        Англичанин - доктору:
        - Его надо поставить на ноги. Он очень важен для наших планов.
        Доктор, кивая:
        - Будет сделано, mein Herr[27 - Mein Herr - мой господин (нем.).].
        - Деньги не проблема, применяйте любое нужное лечение, сколь угодно дорогое.
        Я попытался заговорить, но усилие изнурило меня, так и не дав результата. Когда я снова начал проваливаться в глухой сон, зрение сыграло со мной престранную шутку. За мгновение до того, как упал занавес, фигура и облик моего молодого друга вдруг изменились, и вместо него моим глазам явился мужчина гораздо выше ростом и старше годами, одетый во все черное.
        Видение стало медленно поворачиваться ко мне, и я помертвел от ужаса при мысли, что сейчас увижу лицо, принадлежащее не моему другу, а какому-то злонамеренному чужаку.
        Как и прежде, мой мозг проявил милосердие: прогнал прочь жуткую галлюцинацию, а взамен породил беззвездную черноту моей внутренней ночи.
        В следующий раз я очнулся сегодня утром, при ярком свете нового дня. В комнате никого не было. Пролежал в одиночестве, наверное, целый час, прежде чем ко мне вернулась полная ясность сознания, а с ней и способность чувствовать свое тело, воспринимать все болевые и неприятные ощущения в нем. Наконец я сглотнул, откашлялся - и с невероятным облегчением, граничащим с восторгом, понял, что в состоянии шевелиться и издавать звуки.
        Я уже собирался попробовать встать с кровати, когда дверь мягко открылась и в комнату вошел Габриель Шон.
        Первое, что бросилось в глаза, это широкая окровавленная повязка наискось у него на лице, которая, с одной стороны, уродовала моего друга, а с другой - придавала ему романтический вид раненого героя. Второе, что меня поразило, - он широко улыбался.
        - Морис!
        Затворив дверь, он стремительно подошел и сел на стул возле кровати.
        - Добро пожаловать обратно к нам, мой дорогой!
        - Да… - Мой голос звучал слабо, хрипло и словно откуда-то издалека. - Спасибо. Но… у меня… столько вопросов. Твой… глаз…
        Габриель пожал плечами:
        - Ужасный несчастный случай в опасном месте. Просто страшном, чего уж там. Помню смутно, но вроде бы я поскользнулся и упал. Илеана собиралась ограбить нас, видишь ли, а возможно, и сотворить чего похуже, но почему-то… да, должно быть, испугалась при виде кровищи и обратилась в бегство.
        - Нам не следовало… - с запинкой пробормотал я. - Не следовало ей доверять.
        - Знаю. И я получил суровейший урок в самых неприятных обстоятельствах. Но мы должны оставить все эти скверные дела в прошлом. Надо учиться на своих ошибках и с уверенностью смотреть в будущее.
        - А где… где мы сейчас? - Я все еще говорил с трудом.
        - Снова в Бухаресте! В госпитале Детей Далилы. Как видишь, здесь о нас обоих хорошо позаботились.
        - Как мы… тут оказались?
        - Мы были там в горах не одни. Неподалеку находился еще один человек - тоже англичанин. Ученый-натуралист. Специалист по летучим мышам, искал новые виды. Некий Хаскелл Линч. Он услышал наши отчаянные крики из ужасного замка. Настоящий смельчак! Отважный и благородный ученый! Не побоялся один войти внутрь и благополучно доставил нас в цивилизованный мир. Мы обязаны ему жизнью.
        - Думаю, я его видел. То есть если он такой невысокий, с острой бородкой…
        - Ага! Это он, точно!
        - Я должен… поблагодарить его…
        - Увы, он уехал обратно в горы. Еще не закончил свою работу там.
        - Значит, нас спасло просто чудо, - сказал я, с усилием выговаривая каждый слог.
        - Именно так. Бог дал нам обоим второй шанс - возможность с пользой распорядиться своей жизнью. И я лично этот шанс упускать не намерен. - Почти рассеянно Габриель провел прохладной ладонью по моему лбу.
        - Что ты собираешься делать? - спросил я. - Похоже, ты настроен… очень решительно.
        - Вернусь в Англию, Морис. Вернусь на родину и займусь делом великой важности. Искупительным трудом.
        - В смысле?..
        - Я решил посвятить себя политической деятельности. Собственно, место для меня уже готово. Ведь, будучи единственным наследником лорда Стэнхоупа, я вправе занять наследственный пост в Совете Этельстана.
        - В Совете…
        - Этельстана.
        - Но… я думал, это чисто номинальная организация. Реликт прошлого.
        - О, так и есть. По крайней мере - пока. Но и этого достаточно, чтобы дать мне жизненную цель, которую я столь долго искал. И вот какой у меня вопрос к тебе, мой дорогой спутник и соратник: ты поедешь со мной? Останешься рядом, чтобы делиться со мной опытом, знаниями и мудростью? Будешь моим помощником, фактотумом, моей совестью и советчиком?
        Я уже собирался ответить единственным возможным для меня образом и поклясться в вечной преданности, но вдруг увидел мутно-красную слизистую струйку, выползшую у него из-под бинта, и беспомощно указал на нее.
        - Габриель…
        Он улыбнулся, дотронулся пальцем до красной слизи на щеке, а потом, к крайнему моему удивлению, облизал палец.
        - О, ничего страшного, Морис. Врачи заверили меня, что небольшое подтекание из раны на первых порах - самое обычное дело. Кроме того, мне недавно открылась великая истина.
        - Ч-ч-что… з-з-за истина? - заикаясь, спросил я.
        - Как, Морис, разве ты не слышал? - Он улыбнулся шире прежнего. - Кровь - это жизнь.
        Часть II
        Черная тень растет
        ОТКРЫТКА[28 - На лицевой стороне открытки изображены останки старого рыболовного судна на берегу в Уайлдфолде. Его разбитый корпус, напоминающий грудную клетку великана, был оставлен гнить и разрушаться на песке.]РУБИ ПАРЛОУ - СТАРШЕМУ ИНСПЕКТОРУ МАРТИНУ ПАРЛОУ
        1 декабря
        Папа! Надеюсь, эта открытка дойдет до тебя. Я молилась, просила у Боженьки совета и наконец решила, что лучше все-таки написать. Мама тяжело заболела, и я уволилась с фабрики, чтоб ухаживать за ней. Похоже, ей недолго осталось. Она полна печали и сожаления. Очень хочет поговорить с тобой. Думаю, тебе нужно вернуться домой. Знаю, у тебя много работы в столице, но если сейчас не приедешь, потом наверняка пожалеешь.
        По-прежнему и навсегда, твоя верная дочь
        Руби
        ИЗ ДНЕВНИКА АРНОЛЬДА СОЛТЕРА
        1 декабря. Кажется, я нашел свою историю, а если точнее, моя история нашла меня.
        Час был поздний, без малого полночь, но я еще не лег спать. Нынче сон меня мало интересует.
        Я просматривал газеты и журналы, целый ворох которых лежал передо мной, но ничто не привлекало моего внимания и не задерживало моего взгляда.
        Как же умалились журналы в наше время и какими же далекими кажутся дни славы. Что «Стрэнд мэгэзин»[29 - «Стрэнд мэгэзин» - ежемесячный иллюстрированный журнал беллетристики, издававшийся в 1891 - 1950 гг.], что «Панч»[30 - «Панч» - британский еженедельный журнал сатиры и юмора, издававшийся в 1841 - 1992 и 1996 - 2002 гг.], что альманах Тейлора - все превратились в бледные тени себя прежних.
        Вдруг прозвенел дверной колокольчик, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Я уже встал и направился к двери, когда звон повторился, громкий и нетерпеливый. Миссис Эверсон давно отправилась на боковую.
        Колокольчик прозвенел в третий раз. Я распахнул дверь. На пороге стоял молодой - ну или довольно молодой - господин с блестящей плешью и скользкими глазами. Он мне сразу не понравился, но я не придал значения своим чувствам. Никто на свете не сумеет сделать карьеру вроде моей, если решит иметь дело только и исключительно с приятными людьми. Я частенько говаривал, что репортер должен быть готов хоть с самим чертом из одного котелка хлебать.
        - В чем дело? Что означает ваш поздний визит? - осведомился я.
        Мужчина самодовольно улыбнулся:
        - Меня зовут доктор Леон Уэйкфилд.
        Я коротко мотнул головой:
        - Никогда о вас не слышал.
        - Уэйкфилд, - повторил он. - Психиатр.
        Следующие слова я проговорил медленно, с расстановкой:
        - Ваше имя мне незнакомо.
        - Что ж, возможно. Но полагаю, у нас есть общий друг. Некий благородный лорд?
        Я помолчал, глубоко вдохнул и на выдохе произнес:
        - Ага.
        - У меня есть… сведения, - осторожно продолжил мужчина. - Об одной бывшей пациентке. Вполне вероятно, ее история вас заинтересует.
        Я пристально уставился на него. Он ответил немигающим взглядом.
        - Мы с вами на одной стороне, мистер Солтер, независимо от публичных масок, которые носим. Без свидетелей, с глазу на глаз, я заверяю вас: мы с вами на одной стороне.
        - Мы… члены фракции Тэнглмира. - Новая для меня фраза легко слетела с моих губ.
        - Да, - кивнул Уэйкфилд. - Да, мистер Солтер. Мне нравится, как это звучит.
        - Тогда вам лучше войти.
        Мозгоправ проследовал за мной в кабинет, где мы сели, окруженные печальными обломками современной журналистики, и он рассказал мне историю, которая наконец вернет меня на мое заслуженное место.
        ТЕЛЕГРАММА АРНОЛЬДА СОЛТЕРА - СЕСИЛУ КАРНИХАНУ, ЗАМЕСТИТЕЛЮ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА «ПЭЛЛ-МЭЛЛ ГАЗЕТТ»
        2 декабря
        Сенсация найдена. Общественный интерес очевиден. Известный аристократ замешан в грязном деле. Подробности позже.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        2 декабря. Уже много лет минуло с тех пор, как я в последний раз пытался вести дневник. По правде говоря, за все время, прошедшее с тех давних кровавых дней, ничто не давало мне особого повода прибегать к подобного рода целительному средству: жизнь моя мирно протекала в сельском уединении, поделенная примерно в равных долях на три составляющие, в соответствии с моими обязанностями деревенского адвоката, любящего отца и преданного мужа. Недавно, однако, положение вещей переменилось, и мы снова оказались вовлечены в непреодолимый поток событий: болезнь и угасание Абрахама Ван Хелсинга, приезд Сары-Энн Доуэль, печальный распад нашего маленького круга.
        В последнем обстоятельстве, впрочем, нет ничего очень уж удивительного. Наше сообщество всегда было странным по своему составу - трудно вообразить людей, которые имели бы меньше общего между собой: голландский профессор, молодой медик, английский лорд, американский охотник и мы с Миной. Удивительно скорее то, что узы наших отношений сохранялись столь долгое время, ну а нынешнее их постепенное разрушение - естественный процесс, которого и следовало ожидать.
        В конце концов любая жизнь неизбежно завершается упадком и смертью. Все на свете рано или поздно прекращает существование.
        Но мне надо отвлечься от подобных бесплодных размышлений, которым, по словам Мины, я предаюсь слишком часто.
        Говоря мне такие вещи, она всегда смотрит на меня особым взглядом, в котором читаются недоумение, беспокойство и, кажется, застарелое разочарование.
        Сегодня мне пришлось провести с Квинси беседу на весьма щекотливую тему. Мисс Доуэль проживает с нами уже несколько недель, и она не только показала себя усердной и заботливой сиделкой для профессора, но и стала очень приятным и красивым дополнением к обитателям нашего дома. Разумеется, для Квинси, мальчика на пути к возмужанию, она просто прелестная молодая женщина, без всякого предупреждения появившаяся среди нас.
        Поведение Квинси по отношению к ней довольно типично для мальчика его возраста, хотя мне было дано понять, что он вышел за рамки приличий и хорошего тона. Мисс Доуэль пожаловалась Мине, что наш сын сильно досаждает ей своим назойливым вниманием. Конечно, мы не можем допустить, чтобы любая наша гостья - а тем более оказавшаяся для нас истинным подарком судьбы - чувствовала себя не в своей тарелке, пока остается под нашей крышей. И вот сегодня днем я взял Квинси на прогулку по нашему обычному маршруту вокруг деревни, намереваясь и выговорить ему за неподобающее поведение, и разъяснить определенные правила этикета.
        Нам обоим было немного не по себе в обществе друг друга. В последнее время я держусь несколько замкнуто и отстраненно, а Квинси быстро взрослеет. Поначалу мы говорили о всякой всячине - о погоде, о первом комплекте домашних заданий, присланном по почте школьным учителем теологии, преподобным Огденом, а потом (по почину Квинси, для меня неожиданному) о ребенке Годалмингов, который родится в следующем году. Разговор не очень складывался, то и дело возникали томительные паузы. Нелегко быть отцом мальчика вроде Квинси, в котором постоянно происходит какая-то непонятная душевная борьба.
        Только когда впереди показался наш дом, я наконец собрался с духом:
        - Квинси, я хотел обсудить с тобой один вопрос, касающийся мисс Доуэль.
        Он залился краской - очевидно, понял, о чем именно я собираюсь говорить.
        - Да, папа?
        - Она тебе нравится?
        Квинси кивнул.
        - Тебя восхищает ее работа по уходу за профессором? А также ее личные качества? Я прав?
        Он опустил голову и ускорил шаг.
        - Я все прекрасно понимаю, сынок. Но бывают ситуации, когда нельзя выражать свое восхищение и признательность слишком откровенно.
        - Что ты имеешь в виду, папа?
        - Ну, что нельзя поедать глазами предмет своей симпатии, приближаться к нему чересчур близко… ходить за ним хвостом. Понимаешь, Квинси?
        Он бросил на меня странный заговорщицкий взгляд.
        - Да, папа, конечно.
        - Тогда давай на этом разговор закончим и будем считать тему закрытой.
        - Да, папа, конечно.
        С минуту мы шли в молчании, а потом я, невесть почему нервничая, добавил:
        - Она прехорошенькая, знаю.
        - Да, папа.
        - Но в мире полно хорошеньких женщин, и однажды, когда станешь мужчиной, ты выберешь из них одну и назовешь своей невестой.
        Квинси не взглянул на меня, а уставился себе под ноги и смотрел на изрезанную колеями тропу долго и пристально, словно загипнотизированный. Когда он снова заговорил, у меня возникло странное ощущение, будто со мной говорит не мой сын, а кто-то совсем другой.
        - О, невеста будет не одна, - пробормотал он. - Их будет много.
        Мне даже как-то жутковато стало. Я иногда задаюсь вопросом, притупляет алкоголь мое воображение (Джек наверняка сказал бы, что именно таково мое подспудное желание) или же, напротив, воспламеняет.
        Однако я единственно лишь спросил сына:
        - Как тебя понимать, Квинси?
        Вместо ответа он вдруг припустил бегом, точно малый ребенок, и опрометью помчался к дому.
        Этот эпизод произвел на меня зловещее впечатление. Мине я решил пока ничего не говорить. Она и так встревожена, не стоит волновать ее еще больше. Я почел за лучшее доверить свои мысли дневнику - в надежде, что терпение и упорство помогут всем нам преодолеть нынешние трудности и зажить более счастливой жизнью.
        ЗАПИСКА СЕСИЛА КАРНИХАНА - АРНОЛЬДУ СОЛТЕРУ
        3 декабря
        Дорогой Арнольд! Большое Вам спасибо за историю про лорда Г***. Согласен: общественный интерес очевиден, и читатели останутся довольны. Заметка пойдет в завтрашний номер, гонорар выплатим в ближайшие дни.
        Хотя Ваш талант ничуть не потускнел, боюсь, в настоящее время нам не требуются статьи отвлеченного характера, содержащие авторское мнение по разным вопросам. На них нет читательского спроса, насколько я вижу. Если ситуация изменится, Вы будете первым, к кому я обращусь с заказом.
        Искренне Ваш
        Карнихан
        ПИСЬМО САРЫ-ЭНН ДОУЭЛЬ - ТОМУ КОУЛИ
        3 декабря
        Милый Том! Пишу уже третье письмо, а ответа все нет.
        Сообщи как можно скорее, что у тебя все хорошо, голубчик, и что ты не принялся за старое. Чем больше я об этом думаю (а я думаю об этом очень часто), тем сильнее уверяюсь, что мое предназначение - удерживать тебя на праведном пути. Это не значит, мой дорогой, что на этом пути не будет радости и веселья. Напиши мне и прогони мои худшие опасения.
        Здесь все идет прежним чередом. Старик отчаянно цепляется за жизнь. Грустное зрелище, он борется изо всех сил, но я знаю, что исход этой борьбы может быть лишь один.
        Вчера вечером случилось странное. Я встретила в коридоре хозяйского сына, и он остановился и сказал, что хочет извинится, если причинял мне неудобство своими пристальными взглядами и прочими знаками внимания. Мол, таким образом он просто выражал свое восхищение, у него и в мыслях не было меня расстраивать. Он запинался, заикался и страшно покраснел, пока говорил. Мне даже немножко жалко его стало.
        Я сказала, что все понимаю, но на приличных женщин нельзя так пялится. А он ответил, что впредь постарается вести себя лучше. Я предложила пожать друг другу руки, но он не захотел, только покраснел пуще прежнего и убежал в свою комнату.
        В нем будто бы уживаются два разных человека. Один - славный неуклюжий подросток, а второй… Второй - искушенный и одержимый похотью, которая кажется совершенно противоестественной. Ты бы успокоил меня, милый Том, а? Пожалуста, напиши, что у тебя все в порядке и что я волнуюсь на пустом месте, как глупая гусыня.
        Но бог ты мой, до чего же странный дом! В нем словно бы бурлят секреты и недомолвки, что вода в котелке, которая вот-вот закипит и выплеснется через край. Напиши скорее, любимый, умоляю. Напиши скорее!
        Твоя малышка
        Сара-Энн
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА
        (фонографическая запись)
        3 декабря. Вот уже несколько дней я непрерывно - и излишне напряженно - размышляю, какое решение принять.
        Коричневая тетрадь - дневник покойного Р. М. Ренфилда, о котором я, несмотря на все свои старания его исцелить, знаю очень мало, - лежит на столе передо мной, все еще ни разу не открытая после моего возвращения из Перфлита. Странно, конечно: с виду безобидная старая тетрадь, с потертой обложкой и надорванным корешком. Но она - посланник из прошлого, голос из давно минувших дней, который я считал навеки умолкшим. И она ждет.
        Один внутренний голос нашептывает мне, чтобы я вообще не открывал тетрадь. Разумный совет, вероятно. До сих пор мне удавалось ему следовать. Прошлое осталось в прошлом, шепчет голос, и от всех свидетельств того страшного времени нужно избавиться. Почему бы не выбросить тетрадь, не читая? Почему бы не кинуть в реку или не сжечь в камине? Пускай она исчезнет бесследно или покоится где-нибудь вне досягаемости. Чего хорошего можно ждать от столь странного гостя из прошлого века?
        Однако другой внутренний голос, более громкий, более напористый, более убедительный, призывает меня открыть тетрадь и прочитать все написанное там. Ну какой от этого может быть вред? - спрашивает он. Неужели ты не хочешь утолить свое любопытство?
        А кроме того, есть большая вероятность, что дневник окажется страшно скучным, просто монотонный бред сумасшедшего.
        Ну ладно… пожалуй, гляну пару страниц, прежде чем навсегда избавиться от тетради.
        Открой ее, доктор Сьюворд. Открой ее, Джек. Открой. Открой.
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        4 декабря
        ТАЙНАЯ БОЛЬ ЗА УЛЫБКОЙ АРИСТОКРАТА
        Слышать о чьем-то тяжелом и продолжительном несчастье всегда печально, а тем более, когда речь идет о человеке знатном и влиятельном. Если же он, ко всему прочему, возглавляет одну из старейших и известнейших политических организаций страны, тогда наша печаль возрастает безмерно, превращаясь из сугубо личной эмоции в вопрос национального значения.
        Именно таков случай лорда Артура Годалминга (в прошлом Артура Холмвуда), на чью долю выпало столько трагедий, неудач и страданий из-за женщин слабого здоровья, что беспристрастный наблюдатель просто глазам своим не верит. Безумие и смерть, можно сказать, ходят за вышеназванным аристократом по пятам. Он унаследовал титул и огромное состояние совсем еще молодым человеком, после безвременной кончины своего отца. В том же году он потерял невесту, известную своим взбалмошным нравом мисс Люси Вестенра, при обстоятельствах, которые иные сплетники по сей день называют подозрительными.
        Четыре года назад в жизни лорда Годалминга, казалось, началась новая глава, когда он познакомился с молодой женщиной по имени Каролина Бринкли и влюбился в нее. Каролина - для близких друзей просто Кэрри - поразительно красива, белокура и очаровательна. Однако за привлекательной наружностью скрывается чрезвычайно хрупкая психическая конституция. На протяжении всей своей жизни леди Годалминг страдала душевными недугами и время от времени по необходимости обращалась за клинической помощью к ведущим психиатрам, в том числе к эксцентричному доктору Сьюворду с Харли-стрит, чьи услуги стоят чрезвычайно дорого.
        Знал ли лорд Артур о психическом нездоровье и нервной слабости своей новой невесты до свадьбы? Или они от него скрывались? Умышленно ли его держали в неведении? Имел ли место сознательный обман? Ситуация вызывает большую озабоченность. Страна должна знать правду, иначе в обществе неминуемо пойдут тревожные разговоры о вырождении знатного рода. Недавно близкие друзья бывшей мисс Бринкли конфиденциально сообщили, что в последнее время у нее обострились давние проблемы и очередной тяжелый приступ умопомрачения вполне вероятен.
        Для благородного лорда эти прискорбные обстоятельства не только источник личного горя. Годалминг возглавляет Совет Этельстана, старейшую политическую организацию с богатыми традициями и наследием, которая по-прежнему пользуется значительным влиянием. Может ли человек, угнетенный многочисленными жизненными невзгодами, занимать столь высокий пост? Конечно, в настоящее время Совет является преимущественно номинальной организацией. Однако, если он вернет себе особые властные полномочия, по праву ему принадлежащие, захотим ли мы, чтобы им управлял человек вроде лорда Годалминга? Или все же предпочтем кого-нибудь другого, чья жизнь не омрачена столькими несчастьями? Нам, добросовестным гражданам и налогоплательщикам, необходимо получить ответы на эти вопросы.
        (продолжение на сс. 4 - 6)
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА АМБРОЗА КВАЙРА, КОМИССАРА ЛОНДОНСКОЙ ПОЛИЦИИ[31 - Дневники Квайра попали ко мне в руки по прошествии многих лет с печальной кончины автора. Полагаю, комиссар надеялся когда-нибудь, после выхода в отставку, их опубликовать. В каком-то смысле я выполняю его желание.]
        4 декабря. Очередной день, полный испытаний и неприятностей, от которых никуда не деться человеку, выбравшему в жизни путь ответственности и долга, а не обогащения и личной выгоды.
        Когда я учился в школе, в моем классе были мальчики, которые успевали хуже меня по многим предметам, но которые теперь зарабатывают бешеные деньги в Сити или на Харли-стрит, проводят дни за необременительным, но высокооплачиваемым трудом, а вечерами ужинают в шикарных клубах или играют в вист с соседями. Я рад, что у меня другая судьба. Что я посвятил себя служению обществу. Льщусь мыслью, что у меня более высокое призвание, чем у них, и в конечном счете меня будут помнить и ценить еще долго после того, как всякая память о них исчезнет.
        В дни вроде сегодняшнего подобные мысли приносят утешение. Утро (как часто бывает) началось с доставки рапорта на мое имя. Я ознакомился с ним сразу по прибытии на службу и счел его не самым приятным дополнением к моему чаю. Рапорт касается нынешнего состояния отношений между тремя главными преступными сообществами Лондона - Милахами, Китаёзами и Молодчиками Гиддиса, - которые с каждым днем становятся все более напряженными. В документе говорится, что никакой очевидной причины для такого ухудшения отношений нет. Ни одна из банд не изъявляет желания расширить свою территорию или разнообразить свою деятельность. Тем не менее перемирие (неофициальное, но соблюдавшееся долгое время), по всей видимости, подходит к концу.
        Похоже, вчера вечером в Клеркенвелле произошло какое-то столкновение между представителями всех трех группировок. Ко времени прибытия наших полицейских на место происшествия негодяи уже скрылись бегством. Задержать удалось лишь одного - угрюмого молодого парня из банды Гиддиса по имени Томас Коули. Он мелкая сошка, но мы все равно продержим его под стражей подольше. Возможно, сумеем вытянуть из него какую-нибудь информацию о причинах вчерашней стычки.
        Едва я дочитал рапорт, у меня начался очередной приступ мигрени, и голова с каждой минутой болела все сильнее. К полудню, когда я уже разобрался с кучей бумажной работы и провел заседания Комитета бдительности и Столичной консультационной группы по вопросу борьбы с распространением гражданского оружия, головная боль стала просто невыносимой. Я плотно поел, но мне не полегчало; я уже собирался вызвать сержанта и попросить заварить мне кружку так называемой чернухи, когда в мой кабинет решительно вошел автор рапорта, ставшего причиной моих страданий: старший инспектор Мартин Парлоу.
        Он невысокий кряжистый мужчина предпенсионного возраста, толстошеий и груболицый, с выраженной склонностью к полноте. Он необразован, но наделен природной хитростью, временами производящей впечатление мудрости, и упорством гончей, неутомимо преследующей зверя. Именно эти качества сделали из него идеального полицейского. Рядом с Парлоу стоял высокий, атлетически сложенный мужчина значительно моложе, еще и сорока нет. Американец, как ни странно. Родом из Нью-Йорка, кажется. Надо бы все-таки запомнить его имя.
        - Чему обязан удовольствием видеть вас, старший инспектор? - спросил я, стараясь говорить не раздраженным тоном, но любезным. - Это имеет какое-то отношение к вашему рапорту?
        - Нет, сэр, - ответил Парлоу.
        Более он ничего не добавил. Наступило молчание. Я перевел взгляд на широкоплечего янки, продолжавшего бесстрастно смотреть на меня.
        - Так в чем дело? Почему вы явились ко мне без вызова?
        - Дело в моей жене, сэр, - сказал Парлоу. - Боюсь, она тяжело заболела.
        - Вот те на. Я и не знал, что вы женаты, старший инспектор. Как же так вышло, что я, если мне не изменяет память, не имел удовольствия познакомиться с ней ни на одном из наших рождественских балов или празднеств по случаю Дамского дня?
        Парлоу помрачнел.
        - Она живет не в Лондоне, сэр, а в маленьком местечке на Норфолкском побережье. В городке под названием Уайлдфолд. Моя работа много лет удерживала меня вдали от нее - и от дочери тоже. Они живут своей жизнью.
        Очевидно, бедняга давно уже отдалился от семьи и живет совсем отдельно, но наверняка каждый месяц посылает домой часть жалованья. Увы, подобные случаи не редкость. Я коротко кивнул, таким образом выражая и житейское понимание, и мужское сочувствие.
        - Боюсь, сэр, ей недолго осталось. Я не был образцовым мужем, видит Бог, но я хочу быть с ней в ее последние дни.
        - Вы просите отпуск по семейным обстоятельствам?
        - Да, сэр. Так точно, сэр. Я ни разу прежде не обращался с подобными просьбами и вряд ли обращусь когда-нибудь впредь. Но моя дочь, видите ли, написала мне, просит приехать, и я не могу ответить отказом.
        - Конечно, вы должны ехать немедленно, - сказал я. - Мы уладим все формальности с вашим отпуском. Как долго вы предполагаете?..
        - Две недели, сэр. Во всяком случае не больше трех. И я думаю, пока меня не будет, мои обязанности лучше всего передать Джорджу.
        Мужчина, стоявший с ним рядом, шагнул вперед:
        - Комиссар.
        Ну конечно! Теперь я его вспомнил: участковый инспектор Джордж Дикерсон, один из нескольких наших иммигрантов, человек в равной мере умный и жестокий.
        - А. Прекрасно, участковый инспектор. Вы полностью осведомлены о нынешней ситуации? Об обострении отношений между бандами?
        - Да, комиссар. И я намерен допросить молодого Коули вечером.
        - Отлично, - сказал я. - Держите меня в курсе событий. Докладывайте непосредственно мне.
        - Слушаюсь, сэр.
        Я посмотрел на обоих с вежливой (надеюсь) улыбкой, дающей понять, что разговор закончен.
        - У меня сегодня очень много дел, джентльмены, так что, если у вас все…
        Они поблагодарили меня и направились к двери. Дикерсон вышел первым, спеша поскорее приступить к своим новым обязанностям. А Парлоу задержался на пороге.
        - Комиссар?
        - Да?
        Вид у него вдруг сделался отсутствующий, не иначе он мысленно перенесся в маленький прибрежный городок, где умирала его старая жена.
        - Да? - повторил я. - Что такое?
        Парлоу смутился, даже растерялся.
        - Прошу прощения, сэр. Но… то есть… вы это слышали?
        - Слышал - что? - спросил я как можно добродушнее.
        - Не знаю, сэр. Не уверен… Но мне сейчас показалось, буквально на секунду, будто я отчетливо слышу женский смех… где-то совсем близко.
        Я заверил Парлоу, что ничего подобного не слышал. Он извинился, объяснил свою странную фантазию рассеянным состоянием ума и покинул кабинет. Ох, старый бедолага. Надеюсь, он уладит свои дела в Уайлдфолде и вернется к нам полный новых сил.
        После ухода Парлоу и Дикерсона я занялся бухгалтерией. А вскоре после наступления темноты вызвал секретаря, чтобы вместе с ним уточнить расписание служебных дел, которые мне необходимо выполнить за срок - ужасно короткий! - оставшийся до Рождества.
        Обнаружилась некоторая путаница с датами и последовательностью намеченных дел, вследствие чего мой рабочий день завершился чередой вспышек мелочного раздражения. Боюсь, моему бедному помощнику здорово от меня досталось.
        Я собирался поужинать в клубе, но аппетит полностью пропал, а потому я решил просто прогуляться. Направился в центр города и провел пару приятных часов, блуждая по шумным, оживленным улицам, сливаясь с толпами прохожих и наблюдая за представителями всех слоев общества, от самых высоких до самых низких. Для человека в моей должности очень важно никогда не заноситься и всегда помнить о тех, кого он защищает: об уязвимых, слабых и законопослушных гражданах страны.
        По чистой случайности долгая прогулка привела меня в восточную часть города, и - перед тем, как взять извозчика до дома, - я обнаружил себя в самом неблагополучном трущобном районе.
        О боги, ну и люди там обитают! Отталкивающей наружности мужчины. Наглые уродливые дети. И женщины… особенно женщины. Все размалеванные, бесстыжие, совсем пропащие. Не ведая, кто я такой, они сыпали похабными шуточками и пытались завлечь к себе. Разумеется, я отказался, ибо мой визит в злачный квартал был вызван сугубо антропологическим интересом. Они восприняли отказ как своего рода вызов и принялись уговаривать, зазывать, предлагать свои услуги еще настойчивее.
        Двинувшись прочь, я спиной чувствовал взгляды женщин. И мне было легко, очень легко вообразить злобное выражение их глаз.
        Из газеты «Таймс»
        6 декабря
        НОВОСТИ ИЗ ЗАЛЕСЬЯ
        [32 - Залесье - буквальное значение названия «Трансильвания».]
        До нас дошло известие об удивительном открытии, сделанном в румынской провинции Трансильвания.
        Знаменитый натуралист мистер Хаскелл Линч сообщил, что в лесу на склонах Карпатских гор он обнаружил совершенно новый вид летучей мыши, прежде не известный науке. Это животное гораздо крупнее и смелее своих сородичей, а также имеет откровенно хищные повадки.
        За невозможностью добыть фотографическое доказательство своего открытия мистер Линч поставил перед собой задачу поймать живой экземпляр.
        Цели своей он достиг и теперь возвращается в Англию, где намерен представить свою находку перед коллегией экспертов на внеочередном заседании Клуба любознательных ученых.
        Наша газета, разумеется, будет следить за развитием этой интригующей истории и держать читателей в курсе событий.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        6 декабря. До чего же странная и тяжелая жизнь у нас сейчас. Все в доме словно затаили дыхание в ожидании неотвратимого переломного момента.
        Состояние профессора продолжает ухудшаться, и теперь я положительно не в силах подолгу сидеть с ним, настолько мне невыносимо видеть его таким немощным и хилым. Мисс Доуэль по-прежнему очень полезна, но вызывает у меня некоторое беспокойство. Обязанности свои она выполняет с обычным усердием, но все последние дни ходит с отрешенным, подавленным видом, совершенно ей несвойственным. Я же с головой погрузился в свою юридическую работу, чтобы с пользой провести время томительного ожидания. Однако сегодня вечером мое внимание было самым неожиданным образом отвлечено на другие вопросы - увы, имеющие отношение к юному Квинси.
        После ужина мы втроем, по настоянию Мины, перешли в гостиную, чтобы с часок побыть вместе. Мина, находившаяся в задумчивом настроении, принялась писать в дневнике. Я попытался просмотреть черновик завещания одного из моих клиентов, но буквы плыли и таяли перед глазами, и в конце концов бумагу пришлось отложить в сторону. Квинси, по природе пытливый и любознательный, листал сегодняшнюю газету с насупленной сосредоточенностью мальчика, которому не терпится поскорее стать взрослым.
        Сцена тихого семейного вечера продолжалась не более двадцати минут, потом мой сын поднял глаза от газетной страницы, которую внимательно читал, и сказал:
        - Папа? Мне кажется, тебя это заинтересует.
        Я выразил вежливое любопытство.
        Он передал мне газету и указал на заметку, привлекшую его внимание:
        - Вот. Посмотри.
        Заметка была совершенно безобидной и представляла интерес главным образом для натуралистов-любителей, однако на меня она оказала мгновенное и сильное действие. Дело было не столько в ее содержании, сколько в сочетаниях определенных слов - слов из нашего прошлого, погребенного в памяти, слов из минувшего века, которые заставили меня побледнеть, неловко вскочить на ноги и бросить газету на пол.
        - П-почему… - заикаясь, проговорил я. - Почему ты показал мне это?
        - Просто решил, что новость любопытная, папа, - удивленно ответил Квинси. - Ну и жутковатая немного.
        Я пристально уставился на него, он нисколько не смутился и не отвел взгляда.
        Жена с беспокойством всмотрелась в меня:
        - Джонатан?
        - Простите меня, оба. Я неважно себя чувствую. Пожалуй, мне надо лечь спать пораньше.
        Я повернулся и быстро вышел из комнаты, не дожидаясь ответа. Предоставил Мине разбираться с Квинси, а сам уединился в своем кабинете и, чтобы справиться с потрясением, налил себе стакан бренди. Несколько минут я сидел неподвижно, пытаясь очистить ум от обрывочных воспоминаний прошлого и вообще ни о чем не думать, потом раздался тихий стук в дверь.
        - Мина? - Мой голос прозвучал хрипло и благодарно. Однако дверь открыла не изящная рука моей жены, а рука другой особы.
        - Прошу прощения, сэр. Я услышала шум…
        На пороге стояла Сара-Энн Доуэль, бледная и взволнованная, но, как всегда, излучающая ауру очарования и невинности.
        - О, ничего особенного, - сказал я. - Вам не стоит беспокоиться, правда.
        Девушка без приглашения вошла и приблизилась на несколько шагов.
        - Надеюсь, вы извините меня за такие слова, сэр, но похоже, все в этом доме сейчас на нервах.
        Немного растерявшись, я сглотнул и кивнул. Думаю, мы оба понимали, что ее присутствие в моем убежище неуместно, и тем не менее я не отослал Сару-Энн прочь, а сама она уходить определенно не собиралась.
        - Мистер Харкер? А профессор… до того, как с ним стряслась эта беда… ну, когда вы все были молодыми… Кем он был для вас?
        - Сара-Энн… Почему вы спрашиваете? Разве мы не говорили, что он друг нашей семьи?
        - Говорили, сэр. Но в глубине души я знаю, что это далеко не все, что вы о многом умалчиваете. И вы меня извините, конечно, сэр, но ваш сын тоже это знает.
        Я ничего не ответил.
        - Старику недолго осталось, - продолжала девушка. - Я провожу с ним столько времени… столько много времени, что он мне даже сниться начал. И во снах, сэр, я вижу отрывки какой-то невероятной истории. Там вы, сэр, и ваша жена. И доктор Сьюворд. И еще что-то ужасное, притаившееся в темноте.
        Я смотрел ей прямо в глаза и видел в них только жалость и понимание.
        - Когда вы ему расскажете? - Она подступила еще ближе. - Вашему сыну?
        - Мы хотели… - Теперь каждое слово давалось мне с трудом. - Хотели уберечь Квинси от правды.
        Сара-Энн приоткрыла рот, но что именно она собиралась сказать, так и осталось неизвестным, ибо в следующий миг в кабинет стремительно вошла Мина.
        - Джонатан, - промолвила она ледяным тоном. - Я пришла проверить, оправился ли ты от своего… потрясения.
        - Вполне, спасибо, - сказал я. - Вот и мисс Доуэль явилась ко мне с тем же вопросом.
        - Понятно. - Она повернулась к сиделке. - Спасибо вам, дорогая.
        - Не за что, мэм.
        - Ну, час уже поздний, все мы устали. Я отослала Квинси спать. Мисс Доуэль, наверное, вы хотите проведать своего подопечного перед сном. Не смеем вас задерживать.
        - Да, мэм. Благодарю вас, мэм.
        Девушка сделала книксен и удалилась. После чего Мина не произнесла ни слова, просто неподвижно смотрела на меня, и все.
        Сейчас жена уже в постели, а я допиваю свой бренди и пишу эти строки здесь внизу. Благоразумнее подождать, пока она уснет. Ибо всем нам, полагаю, предстоят трудные разговоры и плавание в бурных водах.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        7 декабря. С самого утра настолько не в духе, что даже писать не хочется. Пожалуй, оно и хорошо, что никто, кроме меня, никогда не прочитает эти строки, из которых может создаться впечатление, что я чересчур раздражительна и боюсь собственной тени.
        Накануне вечером произошла пренеприятная сцена. Квинси нашел в газете какую-то любопытную заметку, которая, мне кажется, напомнила Джонатану о самых страшных событиях нашего прошлого. Он чрезвычайно разволновался и, к недоумению нашего сына, выбежал из комнаты.
        Разумеется, здесь я ему глубоко сочувствую. Все мы видели жуткие зрелища в тот ужасный год, но больше всех досталось моему мужу. В замке, где его держали в плену, он был свидетелем таких событий, которые любого другого человека ввергли бы в пучину безумия. Но он выстоял - да, навсегда изменился, но сохранил волю и рассудок. Тем не менее для него испытания продолжаются, и в мире полно вещей, способных случайно напомнить ему о прошлом.
        В этой своей душевной борьбе Джонатан неизменно получает от меня сострадание и поддержку. Сегодня утром, однако, он вызывает у меня еще и сильное раздражение, ибо когда вчера, успокоив Квинси, я отправилась на поиски мужа, то застала его не погруженным в мучительные воспоминания, а наедине с мисс Сарой-Энн Доуэль.
        При моем появлении оба заметно смутились, Джонатан покраснел. Я всегда надеялась, что с возрастом мужчины умнеют. Но похоже, напротив, с годами их слабости лишь упрочиваются.
        Вчера он улегся в постель очень поздно, наверняка чувствовал себя виноватым. За завтраком мы едва перемолвились словом. Со временем все пройдет, конечно, но это происшествие стало горькой приправой к нынешним тревожным дням.

* * *
        Позднее. Подобно тому как постепенно тает иней под скупыми лучами зимнего солнца, так и наши с мужем отношения понемногу наладились в течение долгого дня.
        Я совершенно уверена, что мисс Доуэль не питает к Джонатану ни малейшего влечения и что любые его фантазии касательно девушки не более чем мимолетная глупость. Вдобавок он ходит с таким горестным видом, словно вот-вот расплачется, и я больше не в силах это выносить. Вчерашний досадный случай ненадолго отвлек мои мысли от обстановки в доме, будто замершем в напряженном ожидании. Подобная атмосфера, безусловно, совсем не полезна для Квинси. Я сказала Джонатану, что надо бы нам отправить сына обратно в школу на последнюю неделю семестра, и он со мной согласился. Квинси проведет с нами еще два дня, а в воскресенье уедет.
        О нашем решении мы сообщили ему за ужином. Он просто наклонил свою маленькую темноволосую голову и сказал с энергичной серьезностью, которая кажется мне несколько неестественной в двенадцатилетнем мальчике:
        - Конечно, мама. Если вы считаете, что так лучше.
        - Да, считаем, - подтвердила я.
        - Нельзя запускать учебу, сынок, - без всякой необходимости добавил Джонатан.
        - О. - Квинси недоуменно приподнял брови, потом на лице у него появилось странное выражение. - А знаете, я не думаю, что учеба очень уж важна, - медленно проговорил он, и было похоже, что эта мысль только сейчас пришла ему в голову. - Школьные знания мне не пригодятся. Уже не пригодятся.
        Мы с Джонатаном тревожно переглянулись.
        - Конечно пригодятся, - сказал муж. - Они станут краеугольным камнем твоей карьеры.
        Квинси, казалось, не понял.
        - Папа? Можно я сейчас посижу с профессором, а? - спросил он. - Хочу провести с ним побольше времени перед отъездом. Ведь другого случая может и не представиться.
        И тогда, сквозь наслоения отроческих проблем и странных эмоций последнего времени, я вновь увидела прежнего Квинси - моего храброго, сильного, умного мальчика.
        Потом он встал и вышел из комнаты.
        Но все-таки я не вполне понимаю, зачем он проводит столько времени рядом с бесчувственным телом человека, уже неспособного сознавать его присутствие. Чудится здесь что-то нездоровое, не вполне нормальное. Может, Квинси получает своего рода удовольствие от этого опыта? От своей первой встречи с настоящим горем?
        Ах, ну что же я за мать такая? Подозрительная! Бессердечная!
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА (ФОНОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ)
        9 декабря. Какое же счастье вновь заняться чисто интеллектуальной деятельностью!
        Я говорю «интеллектуальной», но на самом деле тут другое. Да, сложнейшее умственное упражнение, но не только оно одно. Дневник покойного Р. М. Ренфилда - с самого момента, как я впервые взял его в руки, - оказывает на меня действие, сходное с электрическим разрядом. Когда прикасаюсь к нему, глажу обложку, с возрастающим волнением листаю страницы, на память приходит ощущение, которое испытываешь, когда идешь по проселочной дороге перед самой грозой - и воздух кажется живым, потрескивает электричеством.
        Такое впечатление, что тетрадь эта бывает в разном настроении, и в зависимости от часа дня или ночи сила в ней то прибывает, то убывает. Странное чувство испытываешь, переворачивая страницы, тесно исписанные мелким каллиграфическим почерком, по которому невозможно догадаться о сумасшествии автора. Трепетное чувство, что тебе выпала своего рода привилегия.
        У текста есть одна любопытная особенность, изумившая меня и отнявшая у меня уйму времени.
        Он зашифрован. Мне удалось частично разгадать шифр - созданный, полагаю, на основании определенных числовых сочетаний из первых книг Ветхого Завета. Могу прочитать далеко не каждое слово, но разбираю уже достаточно, чтобы начать понимать содержание вступительных записей. Из них я узнал один совершенно неожиданный факт, почему-то немного меня встревоживший.
        Оказывается, когда-то давно, задолго до своей психической болезни, Ренфилд - подумать только! - служил в уголовной полиции, в звании сержанта. Работал в Скотленд-Ярде, в паре с неким Мартином Парлоу (смутно знакомое имя).
        Чуднo, как постепенно проявляется правда, сначала лишь проблесками да шорохами, как она выползает наружу из мрака неизвестности, точно змея из высокой травы.
        Многое по-прежнему остается неясным. Работа по расшифровке сложна и утомительна. Но даже из той информации, которую мне удалось почерпнуть в записях, - о проводившемся Ренфилдом и Парлоу расследовании ряда убийств в 88-м году[33 - …о проводившемся Ренфилдом и Парлоу расследовании ряда убийств в 88-м году… - Аллюзия на серию убийств в Уайтчепеле (район лондонского Ист-Энда), происшедших во второй половине 1888 г. и оставшихся нераскрытыми; предполагаемый убийца получил в газетах прозвание Джек-потрошитель.], об их общей решимости раскрыть дело при любых обстоятельствах, о чудовищном разврате, процветавшем в клеркенвеллской таверне, - из всего этого становится понятно не только то, что история Ренфилда гораздо более странная, чем я когда-либо мог предположить, но и то, что на самом деле я совсем не знал этого человека. Я должен читать дальше. Должен.
        Предстоят долгие часы напряженной работы. Скоро я все узнаю. Увижу всю картину целиком.
        ОТКРЫТКА СТАРШЕГО ИНСПЕКТОРА МАРТИНА ПАРЛОУ - УЧАСТКОВОМУ ИНСПЕКТОРУ ДЖОРДЖУ ДИКЕРСОНУ[34 - На открытке помещен фотографический снимок цирковой труппы конца прошлого века: жонглеры, клоуны, канатоходцы, инспектор манежа, два изнуренных льва в клетке. Он производит непреднамеренно макабрическое впечатление, которое усиливается за счет мрачного сепиевого тона фотографии. Особенно пугающе выглядит лицо инспектора манежа - оно смазано, и на нем угадывается панический страх, словно мужчина увидел что-то ужасное за объективом камеры.]
        10 декабря
        Дорогой Джордж! Хочу довести до твоего сведения, что мне придется остаться здесь дольше, чем предполагалось. Я порядком задержался в пути и по прибытии в Уайлдфолд обнаружил, что дела обстоят не совсем так, как я ожидал. Напишу снова, как только появятся новости. Здесь со мной моя дочь Руби, и мне нужно обо многом позаботиться. Надеюсь, ты там в Лондоне успешно «держишь оборону» и наш друг Квайр ведет себя не как распоследняя «лошадиная задница».
        Твой М. П.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА АМБРОЗА КВАЙРА, КОМИССАРА ЛОНДОНСКОЙ ПОЛИЦИИ
        11 декабря. Прошла неделя с его отъезда, и с каждым днем мне становится все очевиднее, что старший инспектор Мартин Парлоу был для нас настоящим талисманом. Живое воплощение нашего славного прошлого, он имел тридцатилетний опыт служения закону и неистощимый запас увлекательных историй, начиная с семидесятых годов. Полагаю, я недооценивал его, когда он ежедневно был с нами.
        Вот же странно! Пишу так, словно человек умер, а не взял отпуск на пару недель. Насколько я понимаю, участковый инспектор Дикерсон получил от мистера Парлоу короткое письмо с сообщением, что он задерживается и что наша потеря еще на неопределенное время останется находкой для Уайлдфолда. В его отсутствие работа у нас продолжается.
        Американец приходил ко мне днем с докладом об отношениях между тремя бандами, которые, несмотря на все мои усилия, по-прежнему повинны в большинстве из огромного количества преступлений, совершаемых в столице.
        Утомленный административной работой, я обрадовался при виде вошедшего в кабинет янки, хотя хмурое выражение его красивого лица не предвещало хороших новостей. Он человек упорный, сдержанный и решительный. Славный малый, думаю. Вылеплен из того же крутого теста, что и Парлоу.
        Дикерсон без приглашения сел напротив - так уверенно и непринужденно, что у меня язык не повернулся сделать замечание. Он сообщил новости из Уайлдфолда, а потом, прежде чем я успел задать вопрос, звучно и с растяжкой произнес:
        - Похоже, сэр, отношения между бандами становятся все напряженнее. Трудно сказать, с чего и почему это происходит, но все наши источники утверждают, что ситуация накаляется.
        - Понятно, - сказал я и, должно быть, на мгновение позволил своему вниманию отвлечься.
        К действительности меня вернул голос Дикерсона, который не без упрека проговорил:
        - Комиссар? Мне кажется, недооценивать серьезность ситуации было бы большой ошибкой.
        - Да, конечно. Полностью с вами согласен.
        Я сделал паузу и тотчас же услышал (хотя такого быть не могло) женский смех, разносящийся эхом по коридорам. Уже в следующий миг странное явление прекратилось.
        - Когда мы в последний раз говорили об этом, - сказал я, восстанавливая самообладание, - у вас под стражей сидел какой-то молодой головорез. Задержанный после бандитской стычки.
        - Верно, сэр. - (Моя цепкая память на детали явно произвела впечатление на Дикерсона.) - Некий Томас Коули. Один из Молодчиков Гиддиса.
        - Ясно. Что он вам рассказал?
        - Очень мало. Парень умом не блещет. И в любом случае он мелкая сошка.
        - Тем не менее, - задумчиво протянул я, - мне хотелось бы самолично с ним побеседовать.
        - Самолично, сэр?
        Голос Дикерсона по понятной причине звучал недоверчиво: слишком уж неординарное пожелание я выразил. Я совру, если скажу, что не испытал ни малейшего удовольствия от того, что впечатлил этого малого своим лихим пренебрежением к условностям.
        - Именно. Если Коули все еще под стражей, я бы хотел задать ему пару-другую вопросов.
        - Понятно, сэр.
        - Не сомневайтесь, Джордж. Кто знает, может, при виде столь высокопоставленного фараона язык у него развяжется и он начнет визжать как свинья недорезанная.
        Дикерсон что-то ответил, но слишком тихо и неразборчиво, чтобы я расслышал. Надо полагать, он сделал одобрительное замечание о моем ярком речевом стиле.
        Поскольку сегодня бухгалтерская и прочая бумажная работа требовала не меньше времени, чем обычно, за окнами уже стемнело, когда я наконец смог прерваться, чтобы навестить молодого Коули в камере. Он относится к типу людей, хорошо знакомых любому блюстителю закона: лохматый неопрятный субъект, грубый и мускулистый, одетый в костюм куда более дорогой, чем может себе позволить человек его общественного положения.
        - Эй, Коули, живо сюда, - велел Дикерсон, когда мы приблизились к камере. - Тебе повезло сегодня. К тебе посетитель.
        Задержанный торопливо встал и подошел к решетке. При ближайшем рассмотрении он оказался даже моложе, чем я думал. Трудности жизни, им выбранной, здорово состарили его внешне.
        - Это комиссар, - продолжил Дикерсон. - А ну-ка, встряхнись!
        Малый похлопал глазами.
        - Томас? - мягко промолвил я. - Томас Коули, так?
        - Да, сэр. - Голос у него был выше, чем я ожидал, и мне показалось, за его бравадой скрывалось что-то очень похожее на страх.
        - Послушай, Том, - сказал я со всем разумным добродушием. - Мы с тобой люди здравомыслящие. И оба понимаем, каждый на свой лад, как устроен мир. - Я хотел польстить парню, расположить к себе, завоевать доверие - тактика, обычно срабатывавшая раньше. - Мы с участковым инспектором Дикерсоном прекрасно знаем, что ты всего лишь маленький винтик в организации Гиддиса. Рядовой пехотинец. Подневольный солдат и вассал.
        В продолжение моей речи парень смотрел в пол, но при последнем слове вдруг удивленно вскинул на меня свои карие глаза:
        - Вассал, сэр? Какое… какое странное слово вы употребили.
        - Оно означает «слуга», - снисходительно пояснил я. - Или даже «раб».
        - Я знаю, что оно означает, комиссар. Я слышал его раньше. Но… но не наяву.
        - Что ты имеешь в виду?
        Коули тотчас замкнулся в молчании.
        За дело взялся Дикерсон.
        - Нам нужно знать, что происходит. Банды вдруг ни с того ни с сего начали грызться между собой. Почему? В чем причина?
        Коули как-то по-бабьи вздохнул и пробормотал:
        - Не знаю.
        - Но должно же быть какое-то объяснение. Какая-то причина этих волнений.
        - В ком-то жадность взыграла? - спросил Дикерсон. - Кто-то хочет расширить свою территорию?
        Коули помотал головой:
        - Насколько мне известно - нет, сэр. Нет. Но я думаю… просто все мы, ну, очень плохо спим.
        - Плохо спите? - Я недоуменно воззрился на него. - Как тебя понимать, черт возьми?
        Коули снова вздохнул:
        - Так и понимать, сэр. Это все сны, сэр.
        - Какие еще… сны?
        - Они всем нам снятся. Яркие, муторные, жуткие. Я сам видел всякое страшное. Черная тень надвигается… Белые зубы сверкают в лунном свете… Моя малышка Сара-Энн плачет кровавыми слезами…
        Завершив свою речь, Коули повернулся и ушел в глубину камеры.
        - Хотите, я войду туда? - спросил Дикерсон. - Хотите, вправлю ему мозги? Часто синяк-другой идет на пользу таким бестолковым малым.
        - Нет. Не вижу необходимости. Думаю, бедняга просто немного расстроен умом.
        Дикерсон был явно разочарован, но настаивать на своем не стал и проводил меня к выходу.
        Опять сидел на работе до позднего, очень позднего часа, перелопачивая горы бумаг. Покинул здание только около половины одиннадцатого и пошел пройтись по самым сомнительным кварталам города. Для маскировки надел котелок, испачкал щеки жженой пробкой и придал своей осанке легкую сутулость, свойственную людям, живущим по другую сторону Законов и Уставов Его Величества.
        Уверен, ни у кого из гнусного уайтчепелского отребья не возникло никаких подозрений на мой счет. Ни на секунду не выходя из образа, я вразвалку шагал по улицам и украдкой разглядывал нищих негодяев, встречавшихся мне на пути. Воображение ли мое разыгралось после рассказа молодого Коули или я действительно видел на многих лицах признаки крайней усталости, какая бывает от недосыпа у людей, страдающих постоянными ночными кошмарами?
        ПИСЬМО ЛЕДИ КАРОЛИНЫ ГОДАЛМИНГ - МИССИС МИНЕ ХАРКЕР
        12 декабря
        Дорогая Мина! Надеюсь, у Вас все настолько хорошо, насколько можно ожидать в нынешних обстоятельствах. Надеюсь, Вы и Ваша семья здоровы, а профессор по крайней мере не испытывает внешних неудобств в своем затяжном сумеречном состоянии между жизнью и смертью. Надеюсь также, что Вы простите мне прямоту моего к вам обращения. Я знаю, что, хотя Вы приняли меня в свой маленький круг со всем возможным радушием, мы с Вами никогда не были теми, кого с полным правом можно назвать друзьями.
        Пишу Вам в период относительного душевного спокойствия. Я страдаю неврастенией и никогда не отличалась стойкостью перед лицом жизненных превратностей и эмоциональных потрясений. Смятение и тревога, которые затуманивали мой рассудок на протяжении многих недель, могут в любую минуту вернуться, а потому сразу перейду к делу.
        Мина, дорогая, у меня к Вам огромная просьба.
        Знаю, я и раньше навязывалась Вам, причем неоднократно. Сегодня, боюсь, я вынуждена сделать это снова. Не могли бы Вы навестить меня здесь, в нашей усадьбе? Артур редко бывает дома: занимается политическими делами и вопросами, связанными с Советом. Все это отвлекает его внимание от новой жизни, растущей во мне. Признаюсь вам, дорогая, мне очень страшно.
        Я боюсь будущего и опасаюсь прошлого. Несмотря на целую армию нянек и служанок, которых, безусловно, ко мне приставят, я безумно тревожусь, что окажусь никудышной матерью маленькому Годалмингу. Полагаю, вам известны определенные обстоятельства моего прошлого - а именно, что однажды я сделалась совсем плоха и мои близкие поместили меня в лечебницу, под профессиональную опеку Джека Сьюворда. То были тяжелые месяцы. Сейчас я почти полностью здорова, хотя некоторая нервная слабость так и осталась.
        Я готова на все, лишь бы болезнь не вернулась. Дорогая Мина, пожалуйста, пообещайте навестить меня в скорейшем времени. Я нуждаюсь в вашем совете. Мне отчаянно не хватает доброго друга. Разумеется, все дорожные расходы мы возьмем на себя. Знаю, у Вас сейчас своих забот по горло, но я буду бесконечно Вам обязана, если Вы откликнетесь на мою просьбу.
        Всегда Ваша
        Кэрри
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА (ФОНОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ)
        13 декабря. Шифр. Шифр изменился.
        Я одолел девяносто страниц текста, и теперь шифр стал сложнее. Я должен его разгадать. Должен прочитать всю рукопись, всю историю целиком, иначе мои умственные усилия останутся бесполезными. Я столького еще не знаю! О Ренфилде и Парлоу. Об ужасной картине, мельком увиденной ими у железнодорожного пути. О следственных действиях, которые будущий безумец проводил в одиночку. О смехе в темноте и пророчествах цыган с Пикадилли. А ведь это только начало. Дальше будет больше, я уверен. Еще очень многое предстоит узнать. Шифр может быть - должен быть! - разгадан. Мне просто нужно время.
        Кстати, о времени: смутно осознаю, что дни летят быстрее, чем следовало бы, и я даже пропустил мимо внимания ряд событий. Харкеры. Леди Годалминг. Бедный профессор. Многочисленные обязанности и обязательства, которыми, боюсь, последние две недели я пренебрегал. Непременно вернусь к ним при первой же возможности, а равно к своим заброшенным пациентам. Но сначала - шифр, дневник и, наконец, вся правда.
        ПИСЬМО МИССИС МИНЫ ХАРКЕР - ЛЕДИ ГОДАЛМИНГ
        14 декабря
        Дорогая Кэрри! Спасибо Вам за доброе, искреннее письмо. Прошу прощения, что не сумела ответить обратной почтой.
        Дела у нас немного поправились. Профессору, похоже, стало чуть лучше - вероятно, благодаря усердным заботам мисс Доуэль. Сама Сара-Энн по-прежнему держится стоически, хотя мне кажется, в душе она таит тревогу, связанную (если я правильно истолковала приметы) с возлюбленным, который остался в Лондоне.
        Квинси вернулся в школу на последнюю неделю семестра. Мы решили, что так будет лучше, поскольку атмосфера в доме вряд ли способствует здоровому душевному развитию впечатлительного мальчика. Я даже задаюсь вопросом, не могла ли она болезненно подействовать на психику нашего сына. Безусловно, в последнее время его поведение сильно изменилось против прежнего (если мне позволительно по секрету сделать Вам такое признание). Вдобавок, учитывая искренность Вашего письма, я надеюсь, что вы разрешите мне также признаться, что наши с мужем отношения сейчас несколько разладились. На мой взгляд, он слишком часто прикладывается к бутылке и карманной фляге.
        Но Вам, вероятно, не очень интересны мои неприятности, когда у Вас самой в жизни столько треволнений. Мне жаль, что Артур так мало бывает дома. Хотя на Вашем месте я бы не переживала слишком уж сильно. Все, что касается сферы чувств, зачастую приводит мужчин в расстройство и смятение. Они всегда предпочтут заниматься политикой и бизнесом, а не тонкими материями, требующими знания собственной души, которым обладаем мы, женщины. Призываю Вас отбросить все опасения и страхи по поводу материнства. Даже не сомневайтесь, мать из Вас получится такая же прекрасная, какая получилась жена. Надеюсь, в ближайшие месяцы мы с Вами подружимся еще крепче. Нынешние печали скоро останутся в прошлом, а новые трудности еще больше сблизят наши семьи.
        Я буду рада навестить Вас. Как насчет семнадцатого? Рождество уже на носу, нужно успеть подготовиться. Квинси вернется домой девятнадцатого. Пожалуйста, дайте знать, устраивает ли Вас предложенная дата. С нетерпением жду встречи с Вами.
        Ваш любящий друг
        Мина
        ТЕЛЕГРАММА ЛЕДИ ГОДАЛМИНГ - МИССИС МИНЕ ХАРКЕР
        15 декабря
        Письмо получено с великим облегчением и радостью. Пожалуйста, приезжайте семнадцатого. Надо многое обсудить с вами и о многом расспросить. С любовью, К.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        16 декабря. В последний раз я писал в своем скромном дневнике, находясь в палате румынского госпиталя. Как удивительно меняются обстоятельства! Какие странные, прекрасные узоры плетет судьба! Эти строки пишу в венском борделе.
        Хотя город мне незнаком, у меня такое ощущение, будто я снова оказался в родной стихии: вкушаю запретные телесные наслаждения, окруженный атрибутами греха. Выжив в карпатском замке (что бы там ни замышляла коварная Илеана) и воссоединившись с Габриелем Шоном, я в полном праве испытывать только лишь довольство и облегчение.
        Однако хотя минувшие две недели были наполнены поверхностными мимолетными удовольствиями, непреходящая глубинная радость во мне угасла, как лунный свет на заре. В душе постепенно нарастает тревога, неотвязный липкий страх. Муторное чувство исподволь расползается внутри, точно плющ по древней стене.
        Для человека, недавно объявившего, что у него появилась великая цель в жизни, Габриель избрал странную линию поведения: предается праздности и плотским утехам, нисколько не торопясь вернуться на родину, дабы следовать своему вновь обретенному предназначению.
        Вчера утром, еще в поезде, я спросил Габриеля, почему он такой томный и расслабленный, когда всего пару недель назад столь пафосно говорил о своих политических амбициях, о намерении занять наследственный пост в Совете Этельстана. Он лишь улыбнулся, словно какой-то скрытой шутке, а потом обратил ко мне лицо, которое по необъяснимым законам страсти стало казаться мне только прекраснее вследствие ужасного ущерба, ему нанесенного.
        - Спешить некуда. Нам нельзя возвращаться в Англию, покуда не исчезнет одно препятствие. Некая сила, которая даже в «спящем» состоянии продолжает влиять на события. На первом этапе нашего плана наша задача - проявлять осторожность. Терпение, Морис. Как только путь через ворота освободится, мы в них войдем, и тогда все случится очень быстро. Пока же мы можем двигаться в выбранном нами темпе. Время для работы, для действия скоро настанет. От нас потребуются огромные усилия. А до той поры - почему бы нам не отдохнуть и не развлечься?
        Габриель пристально взглянул на меня, с многообещающим выражением. С первых дней нашего знакомства он показал себя человеком редкого дара убеждения и личного магнетизма - даже я сразу «встал к ноге», как послушный мастиф.
        Я не могу уйти от него, не могу отстать или убежать вперед. И вот сижу, и жду, и гадаю, что дальше.
        В Вене мы уже сутки. Если Брашов и Бухарест изобилуют наследием прошлого, то Вена, безусловно, город будущего. Все здесь гладкое, стройное, современное. На широких улицах и проспектах полно молодежи. Все вокруг находится в процессе непрерывного, текучего изменения и отражает новое восприятие мира. Самому удивительно, но я от Вены не в восторге, мне милее тенистые улочки Востока, едва обузданная дикость Румынии. Возможно, просто новый век не для меня - ну, по крайней мере, жить мне в нем недолго.
        Нынешнее наше пристанище, расположенное в старинном районе этого шумного, напористого города, все еще хранит аромат безвозвратно минувших дней, хотя к нему в силу необходимости примешивается дух молодости.
        Заведение это отыскал Габриель, буквально нашел по запаху, как и подобает бывалому путешественнику. Нынче вечером мне не до услад: слишком устал, и суставы ноют. Мой друг находится за дверью, рядом с которой сижу пишу в холле. И вот еще одна причина моего сегодняшнего добровольного воздержания: после Румынии у мистера Шона появились новые пристрастия, превращающие обычное дело в пугающе странное. Теперь этот милый англичанин любит смотреть, как какой-нибудь мальчик вскрывает себе вену. Я снова и снова видел этот жутковатый ритуал. Шон сидит неподвижно и с непроницаемым лицом наблюдает, как кровь сначала льет ручьем, потом останавливается - вещество самой жизни, откупоренное, сцеженное, готовое к употреблению.
        ИЗ ДНЕВНИКА АРНОЛЬДА СОЛТЕРА
        16 декабря. Снова был на набережной, неподалеку от того самого места, где едва не поставил точку в собственном некрологе. На сей раз я прошел немного дальше и оказался на более благополучном ее участке, где ограда целехонька и Темза не столь опасна.
        Холодное зимнее солнце. Отражения в реке почти красивые. Я явился на встречу со своим единомышленником лордом Тэнглмиром, хотя в целях секретности мы не должны были здороваться или показывать выражением лица, что мы знакомы.
        Мы встретились на условленном месте у чугунной ограды. По набережной сновали толпы прохожих - все лондонские типажи, от важных чиновников до мелких конторщиков, от цветочниц до изысканных светских дам. В воздухе висел речной смрад и неприятный человеческий запах. Странно, насколько последний заметен, даже когда тебя окружают люди лучшего сорта.
        Как и ожидалось, наша встреча была короткой, но важной. Лорд ждал меня, держа на поводке своего волкодава, который сидел около него, шумно дыша. Я подошел, протолкнувшись через шумную гурьбу школьников, тщетно призываемых к порядку учителем, спокойно встал у ограды и устремил глаза вниз, на темную быструю воду. Благородный лорд присел на корточки и принялся гладить пса по спине. Никто из прохожих не обращал на нас ни малейшего внимания, несомненно принимая нас за двух праздных пожилых мужчин, друг с другом не знакомых.
        Не глядя на меня, лорд Тэнглмир без всякого выражения произнес:
        - Надеюсь, вы воодушевлены нашими успехами.
        - Напротив, милорд, - ответил я, неподвижно уставившись на буксир у противоположного берега. - Я разочарован и удручен.
        - А вот это зря. Статья в «Пэлл-Мэлл» о несчастной леди Годалминг произвела настоящую сенсацию. О ней по сей день много говорят.
        - Но с тех пор-то - ничего! - резко сказал я. - Сколько я ни пытался получить трибуну для выступлений, все без толку. Этот щенок Карнихан не ответил ни на одно из моих писем. Не счел нужным ни вызвать меня в редакцию, ни предоставить мне возможность говорить со страниц газеты, которую в прошлом я знал как свои пять пальцев.
        - Сочувствую, - пробормотал Тэнглмир. Он снова погладил пса и что-то тихонько проворковал. Зверь встряхнулся. - Но в таких делах спешка только во вред.
        - И более того, - продолжил я, уже всерьез распаляясь, - он ведет «Пэлл-Мэлл» в совершенно неверном направлении, черт возьми. Выбор тематики ужасный - просто идиотский! Карнихан вообще не понимает свою аудиторию. Он никогда не общался со своими читателями, в отличие от меня.
        - А я слышал… - Лорд поднял голову и сделал вид, будто любуется облаками. - Я слышал, что при мистере Карнихане тиражи газеты значительно увеличились.
        Тут я крепко выругался, но только себе под нос.
        - Имейте терпение, - сказал Тэнглмир. - Гордыня - прерогатива молодых. Очень скоро ваш голос вновь будет услышан всеми нашими согражданами.
        - И тогда Совет придет к власти? - спросил я, наверняка излишне пылко.
        - В конечном счете - да, - ответил лорд. - Если все пойдет по плану.
        - Но когда именно? И как, милорд? Каким образом?
        Тэнглмир поднялся на ноги. Собака сделала то же самое. Он дернул поводок, и они двинулись прочь, человек и зверь. Лорд бросил мне через плечо, с небрежностью, которая показалась бы оскорбительной, будь на его месте кто-нибудь помоложе:
        - Огонь уже зажжен, мистер Солтер. Нужно только подождать, когда пламя распространится.
        Похоже, этим загадочным высказыванием мне и придется удовлетвориться до поры до времени.
        ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ПРЕПОДОБНОГО Т. П. ОГДЕНА[35 - Капеллан Сомертонской школы (1899 - 1912).]ДИРЕКТОРУ ШКОЛЫ Р. Д. ХАРРИСУ[36 - Директор Сомертонской школы (1878 - 1905).]
        17 декабря
        Уважаемый господин директор! Пишу в некотором беспокойстве по поводу одного нашего ученика.
        Он первоклассник[37 - Он первоклассник… - В английской системе образования счет классов начинается в средней школе (Middle school), куда ученики поступают по окончании начальной школы (Primary school) в возрасте 11 - 12 лет.] (Симеонов дом) по имени Квинси Харкер. Учится у меня богословию. Тихий, задумчивый мальчик, всегда замкнутый и настороженный. Возможно, Вы лучше помните его мать, которая несколько раз посещала школу и произвела на всех неизгладимое впечатление своими манерами и поведением.
        Также вы можете помнить его имя в связи с тем, что он долго отсутствовал по причине болезни старого друга семьи. В высшей степени необычное дело. Впрочем, удивляться не приходится: по моим, и не только моим, наблюдениям, Харкеры люди в высшей степени необычные.
        Однако пишу Вам не только поэтому. Проблема гораздо серьезнее.
        Пока мастер Харкер отсутствовал в этих стенах, я и другие наставники посылали ему задания по урокам, которые он пропустил, дежуря у постели упомянутого друга семьи. Квинси сильно отстал от учебной программы, хотя, надо отдать мальчику должное, он усердно старается все наверстать.
        Но эссе, которое он написал для меня дома, вызвало у меня тревогу, какую не вызывало ни одно школьное сочинение из всех, прочитанных мной за почти двадцать лет работы учителем. Задание заключалось в том, чтобы описать содержание и проследить истоки какого-нибудь ритуала в христианской традиции. Большинство учеников, естественно, решили написать о таинстве Святого Причастия, другие - о Крещении, а третьи (Кернкросс, разумеется, и его постоянный соучастник Арчибальд-младший) с нескрываемым удовольствием рассмотрели таинство брака. Харкер же взял для сочинения совсем другой предмет - выбор не просто своеобразный (я не склонен поощрять в учениках чрезмерную оригинальность), но и внушающий глубокое беспокойство.
        Господин директор, мальчик написал исследование ни больше ни меньше как на предмет ритуала стригоев[38 - Стригой - в румынской мифологии злой дух, мертвец, по ночам покидающий могилу и пьющий кровь людей; согласно поверьям, может превращаться в зверя.].
        Возможно, Вы незнакомы с этим чудовищным обрядом. Надеюсь, что не знакомы.
        Достаточно сказать, что он отличается редкой, совершенно нехристианской жестокостью. Цель его состоит в исторжении последней части души из тела того, кто с рождения использовался как вместилище некой злой сущности, призванной продолжить свое земное существование после смерти. Ритуал является заключительным актом своего рода богомерзкого воскресения. Он возрождает вампира во всей его силе и приводит к полному уничтожению хозяина, то есть человека, служившего обиталищем темного начала.
        Разумеется, мы с вами хорошо знаем, что подобные народные верования не более чем примитивные религиозные предрассудки и иррациональная чепуха. Совершенно абсурдно, что древние языческие заблуждения такого рода сохранились до нашего века. Тем не менее меня очень настораживает, что юного Харкера привлекают столь жуткие темы. Он, господин директор, написал свое исследование с необычайным пылом, с почти неистовым воодушевлением[39 - Как странно сейчас, спустя много лет, читать о собственном своеобразном поведении в раннем отрочестве. С тех пор я так сильно изменился, что у меня ощущение, будто речь идет не обо мне, а о совсем другом человеке. Наверное, отчасти так оно и есть.].
        Даже не представляю, где он впервые наткнулся на сведения о ритуале стригоев. Что за библиотека, интересно, у старшего Харкера? Ведь в стенах нашей школы нет ни единой книги, которая могла бы направить мальчика по такому нечестивому пути. В настоящее время он еще более угрюм и замкнут, чем обычно, а потому выяснить у него что-либо будет затруднительно.
        По моему мнению, здесь нужно действовать осторожно. Буду очень признателен, господин директор, если Вы посоветуете, как лучше поступить.
        Искренне Ваш
        Т. П. О.
        ЗАПИСКА Р. Д. ХАРРИСА - ПРЕПОДОБНОМУ Т. П. ОГДЕНУ
        17 декабря
        Благодарю Вас за докладную записку, представленную мне утром.
        «Ритуал стригоев» мне неизвестен. А вот Харкера я знаю. Как вы верно предположили, я хорошо помню его мать. Я безотлагательно поговорю с мальчиком. Нельзя забывать, что для наших детей мы не только ученые наставники, но и моральные стражи.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        17 декабря. Сейчас, когда Квинси вернулся в школу, а Мина уехала в Холмвудс, я чувствую себя как-то потерянно. Таков уж парадокс женатого мужчины: находясь в лоне семьи, мечтаешь только об уединении и личном пространстве, но в разлуке с родными скучаешь по ним безумно. Когда сегодня утром я провожал жену на поезд до Лондона, где ей предстоит пересесть на ветку до Годалминга, она призналась, что очень обеспокоена душевным состоянием бедной Кэрри. Мне кажется, Мина видит в ней (как и Артур, конечно же) своего рода замену покойной Люси Вестенра. Недавняя статья в «Пэлл-Мэлл» едва ли развеяла ее тревогу по поводу Кэрри и прочего. Я заверил жену, что все еще будет хорошо, хотя на самом деле у меня есть сомнения на сей счет. Леди Годалминг - женщина болезненная и, на мой взгляд, довольно сложная. Однако она много значит для Артура и Джека, плюс располагает значительными средствами из семейного капитала. Мина со мной согласилась, но не особо уверенно, то есть мы оба отнюдь не убеждены, что все наладится.
        Слабая улыбка, бесстрастный поцелуй мне в щеку, потом грохот дверей, лязг механизмов, огромные клубы пара - и вот она уехала.
        Большую часть дня я занимался своей юридической работой. А к вечеру вдруг ощутил совершенно для меня необычную потребность побыть среди людей и отправился ужинать в деревенскую гостиницу, где съел весьма недурственный пирог и умеренно выпил пару пива. Было довольно приятно сидеть среди незнакомцев, вообще ни о чем не думая.
        Однако немного погодя в душе зашевелилось чувство вины, и я вернулся домой. В доме стояла тишина. Я поднялся на верхний этаж и сел у кровати, на которой недвижно покоился несчастный Ван Хелсинг. Какой он бледный. Какой хилый. Как исхудал - совсем не похож на себя прежнего.
        Я взял его костлявую, в старческих пятнах руку и крепко сжал. Тишину в комнате нарушало лишь прерывистое дыхание больного. Если бы не беспамятство, как тяготила бы профессора эта унизительная беспомощность, как бесило бы многодневное вынужденное молчание.
        Нахлынули воспоминания, к горлу подступили рыдания. Я постарался их подавить, но они сорвались с губ мучительным стоном.
        Тотчас же в коридоре раздались шаги, скрипнула дверная ручка, и уже в следующий миг передо мной оказалась Сара-Энн Доуэль. Как всегда прелестная, она выглядела усталой и встревоженной.
        - Прошу прощения, сэр. Я услышала какой-то звук и подумала…
        - Увы, это всего лишь я. - Я попытался изобразить извиняющуюся улыбку. Во рту у меня пересохло, наверняка из-за недавно выпитого алкоголя. Я неловко сглотнул.
        Девушка улыбнулась:
        - Рада вас видеть, сэр.
        Я отвел глаза и посмотрел на Ван Хелсинга:
        - Как он?
        - О, все по-прежнему, сэр. Никаких изменений.
        - Спасибо вам. За вашу усердную работу. Мы, знаете ли, высоко ценим ваши старания. Все мы. И профессор, полагаю, сказал бы то же самое, если бы мог говорить.
        Сара-Энн покраснела, потом печально вздохнула.
        - Надеюсь, вы здесь не очень несчастны, - сказал я. - Вы просто замечательная сиделка, но боюсь, мы не самые лучшие хозяева.
        - О, вы очень добры ко мне, сэр. Иначе и не скажешь.
        - Но все же, мне кажется, вы грустите.
        - Мой жених… - начала она, но сейчас же осеклась. - Ну, то есть у меня есть проблемы личного характера, которые сильно меня удручают.
        Ненадолго повисло молчание, а затем, почувствовав вдруг, что между нами что-то меняется, я попросил:
        - Так расскажите мне. Расскажите мне все.
        Мгновение спустя я стоял на ногах, держа в объятиях Сару-Энн, которая прижималась к моей груди, рыдала в голос и изливала мне душу.
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА (ФОНОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ)
        18 декабря. Знаю, знаю, что надолго выпал из потока жизни. Но я по-прежнему поглощен дневником. Вероятно, поглощен больше, чем следовало бы.
        Чувствую, как она нарастает во мне. Сила одержимости.
        Новый шифр непонятен, распознаю лишь отдельные слова. Вижу лишь в самых общих чертах картину событий, приведших к тому, что человек добровольно принял свое проклятие.
        Думаю… да, думаю, ключ к новому шифру может оказаться у другого. У соратника, что был у Ренфилда до проклятия. У старого полицейского по имени Мартин Парлоу.
        Не хочу бросать ни своих друзей, ни свои обязанности здесь. Но я должен узнать правду. Должен узнать хотя бы для того, чтобы вырваться из тисков мучительной потребности все понять.
        Казалось бы - зачем? Спустя столько-то времени? В конце концов, старый монстр мертв, а его злосчастный раб отправился к праотцам еще до него. Все давно похоронено в прошлом. Зачем же мне, подобно глупой мыши, лезть в западню на соблазнительную приманку в виде Ренфилдова дневника?
        Ответов у меня нет, могу лишь сказать, что я попался. Единственный ответ здесь - действовать как человек, безнадежно заблудившийся в лабиринте, то есть упорно двигаться вперед, чтобы рано или поздно из него выйти.
        А в таком случае - разве очень уж неправильно с моей стороны будет взять своего рода творческий отпуск? Поездить повсюду? Выяснить правду о дневнике, о мистере Ренфилде, о взаимосвязи между настоящим и прошлым? Боюсь, это сделать необходимо. Не хочу никого разочаровывать. Но теперь у меня снова есть цель, важная миссия.
        Я покину эту тесную комнату и отправлюсь на поиски сокрытого. Я найду Мартина Парлоу. Я все узнаю. И тогда наконец умолкнут все голоса, кричащие в моей голове.
        ЗАПИСКА ДОКТОРА Р. ДЖ. ХАРРИСА - ПРЕПОДОБНОМУ Т. П. ОГДЕНУ
        19 декабря
        Преподобный отец! В дополнение к нашей переписке касательно юного Харкера я хотел успокоить Вас. Однако не уверен, смогу ли полностью достичь этой цели.
        Вчера я вызвал упомянутого мальчика в свой кабинет, и в назначенный час он предстал передо мной в самом кротком настроении духа. Не выказывал ни удивления, ни любопытства, не обнаруживал ни малейших признаков страха или трепета.
        Я приступил к допросу относительно жуткого ритуала, о котором Вы говорили - и название которого, странное дело, выпало у меня из памяти.
        - Что ты хотел сказать своим сочинением? - начал я. - По мнению капеллана, оно равносильно богохульству!
        - Я просто хотел выполнить учебное задание, вот и все, - ответил мальчик. - У меня и в мыслях не было никого расстраивать.
        В письменном виде эти слова производят впечатление насмешливых и дерзких, но в мальчике, сидевшем передо мной, не было ничего вызывающего. Напротив, он казался очень серьезным и искренним, даже наивным не по возрасту.
        - Но откуда ты вообще узнал о таком обряде? - строго осведомился я.
        Он пробормотал что-то насчет отцовской библиотеки (здесь Ваша догадка оказалась верной, преподобный), а также насчет содержания своих снов (это я предпочитаю оставить без внимания как детскую глупость).
        - Значит, тебе нужно ограничить круг чтения, - сказал я. - Или по крайней мере советоваться со старшими при выборе книг. В твоем возрасте ум наиболее податлив и впечатлителен. Тебе ни в коем случае нельзя наполнять его вздором и чепухой.
        Мои слова явно озадачили Харкера. В этом мальчике, безусловно, есть что-то странное - и у него определенно незаурядный интеллект.
        - Вы упомянули мой ум, сэр…
        - Да, конечно. Ведь это самая важная часть твоей личности, сынок. Ты должен обращаться с ним бережно и всегда думать о его здоровье.
        Он уставился на меня по-совиному неподвижным взглядом и очень серьезно сказал:
        - Мой ум разделен на две части. И они постоянно борются между собой. Свет против тьмы. Один отец против другого.
        - Что, скажи на милость, ты имеешь в виду?
        - У меня два отца, сэр, и оба говорят со мной… Один в жизни… другой… вот здесь. - И он - чудное дело! - постучал пальцем по виску.
        Харкер еще много чего сказал, но почему-то сейчас я не могу вспомнить ни слова. Весь остальной наш разговор напрочь стерся из памяти.
        Под конец я, разумеется, хорошенько выпорол мальчика, для его же блага. Нанес двенадцать ударов плетью, которые он вытерпел в мужественном молчании. Однако после наказания вид у него был весьма пристыженный и смущенный.
        Будем надеяться, юный Харкер внял моему совету. Будем надеяться, грядущее Рождество утешит и успокоит его. Будем надеяться, эта неприятность осталась позади.
        ^Р. Дж. Х.^
        P. S. Господин капеллан, даже не знаю почему, но мне очень хотелось бы, чтобы сегодня вечером Вы помолились о душе этого странного мальчика.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        19 декабря. Еще один страшный удар обрушился на нас, еще одна трагедия разразилась, и наш маленький круг опять потрясен несчастьем. Когда же это кончится? Когда судьба сжалится над нами? Боюсь, не скоро. И без новых жертв нам не обойтись.
        Два дня назад я оставила Джонатана заниматься своими рабочими делами, а сама села на поезд до Паддингтона. Эта часть путешествия была приятной, и мне удалось в одиночестве и покое забыться за чтением нескольких книг мистера Конрада[40 - Конрад, Джозеф (Юзеф Теодор Конрад Коженёвский; 1857 - 1924) - английский писатель польского происхождения, мастер морского романа.], до которых раньше у меня все не доходили руки.
        По своевременном прибытии в Лондон мне пришлось проехать несколько миль по подземной железной дороге, что продолжает разрастаться под улицами: скрытый от взгляда мир металла, пара и машинного масла, подобный ветвящимся венам под кожей города. Когда я, покорная обстоятельствам, стояла в вагоне среди своих сограждан, у меня вдруг возникло неодолимое желание выйти на следующей же станции, разыскать в Вестминстере Артура, занятого своими политическими играми, крепко взять его за руку и потащить с собой в поместье Годалминг, чтобы он выполнил свой самый главный и самый важный долг.
        Однако я понимала, что у меня нет такого права и что, возможно даже, для подобного вмешательства уже слишком поздно. В конечном счете я решила, что лучше продолжить путь и оказать Кэрри всю посильную помощь. А теперь задаюсь вопросом, не гордыня ли мною двигала и нельзя ли было бы как-нибудь предотвратить трагедию, сделай я другой выбор.
        На Виктории я поднялась на поверхность и, пробравшись сквозь вокзальную толчею, села на поезд до отдаленной деревни, где у вокзала меня будет ждать пролетка, чтобы доставить в Холмвудс. На сей раз народу в поезде было побольше, но я нашла пустое купе. Путешествие пролетело быстро, как-то слишком уж быстро. Вскоре после отправления, когда за окнами замелькали грязные фабричные предместья, буквы в книге начали расплываться перед моими глазами, и я незаметно погрузилась в сонное забытье. Очнувшись спустя неизвестное время, я обнаружила, что вид за окнами изменился: вместо дымных промышленных пейзажей Лондона глазам предстала вневременная картина сельской Англии зимой - голые бурые поля, мрачные живые изгороди, ряды безлистных деревьев. Я осознала, что мне привиделся сон. О ком-то из прошлого. О бедной Люси, моей подруге, которую милая Кэрри очень во многом напоминает. Нет ли в событиях странной симметрии? И не свидетельствует ли такая симметрия о существовании некоего плана?
        Пока я сидела, уставившись в окно, по стеклу тихо застучал, а потом шумно забарабанил дождь. Ко времени, когда поезд прибыл на конечную станцию, с неба лило сплошными потоками. Никакая пролетка меня не ждала, и мне ничего не оставалось, как нанять за немалые деньги моторный экипаж, который, урча двигателем, стоял на крытой привокзальной стоянке. Его конные соперники, вне сомнения, ушли на перерыв из-за ненастной погоды.
        За рулем сидел бледный, по-юношески прыщеватый молодой человек. Мне показалось, он новичок в шоферской профессии и очень волнуется. Чем-то он неуловимо напомнил мне Квинси. Когда я, устроившись на заднем сиденье и вдохнув незнакомый запах спертого воздуха и машинного масла, назвала свой пункт назначения, он уставился на меня с самым ошеломленным видом.
        - Поместье Годалминг?
        - Да, пожалуйста.
        - Вы уверены, мисс? То есть… вы абсолютно уверены?
        - Спасибо вам за «мисс», - сказала я, успокоительно улыбаясь. - И да, я абсолютно уверена. Так что… если вас не затруднит?
        Поняв, должно быть, по моему лицу, что отказа я не приму, он вернулся за руль, и мы медленно выехали на улицу, под проливной дождь. Дождь тяжело барабанил по крыше автомобиля, словно подгоняя нас.
        - Вы знаете лорда Артура? - спросил молодой человек, когда мы осторожно продвигались по коварным проселочным дорогам.
        - Да. - Я собиралась ограничиться этим односложным ответом, но неожиданно для себя самой добавила: - Боюсь, теперь уже не так хорошо, как раньше.
        Странно, но мой ответ не вызвал у него ни малейшего удивления.
        - Вы не одна такая. Говорят, после смерти невесты он никогда уже не был прежним.
        - Но его новая жена… - начала я. - Каролина.
        - Очень хорошенькая, мэм. Словно с картины сошла. Но она - как бы сказать? - не такая, как мы.
        Не придумав подходящего ответа, я снова откинулась на спинку сиденья, и мы продолжили свой путь сквозь ненастье в молчании.
        Наконец впереди замаячили знакомые башни усадьбы Годалминг. Мы свернули с дороги и покатили по длинной прямой подъездной аллее. Дождь лил пуще прежнего - яростный и упорный, он низвергался с небес с такой силой, что казалось, отскакивал от земли, производя туманные клубы водяной пыли. Поглощенная этим феноменом, я не сразу заметила странность открывшегося впереди вида. Огромный дом был весь освещен, окна ярко горели в сумраке. Однако по-настоящему поразило меня отнюдь не это зрелище, пусть необычное и слегка тревожное, а нечто совсем другое: по обе стороны широкой мощеной аллеи беспорядочно стояли человеческие фигуры, которые я поначалу приняла за статуи в натуральную величину.
        Разумеется, они произвели на меня странное впечатление, но я решила, что это всего лишь оригинальное украшение территории. И только когда мы подъехали ближе, я заподозрила неладное.
        - Погодите, - сказала я. - Остановите машину.
        - Мисс?
        - Пожалуйста. Сделайте что прошу. Сейчас же.
        Он затормозил настолько быстро, насколько было возможно при таком дожде. Ко времени, когда автомобиль мягко остановился, несколько статуй уже проплыли мимо. Невзирая на протесты шофера, я открыла дверцу и вышла в бушующее ненастье. Я направилась к ближайшей статуе, представлявшей собой высокого плечистого мужчину примерно моего возраста, и мои худшие подозрения подтвердились.
        - Что вы делаете? - прокричала я, возвышая голос над грохотом ливня. - Что, скажите на милость, вы здесь делаете?
        Статуя содрогнулась всем телом, и мои последние сомнения рассеялись: передо мной стоял живой человек.
        - Делаем, что приказано, мэм, - ответил он низким звучным голосом, в котором явственно слышались нотки досады и стыда.
        - Вы слуга у Годалмингов?
        - Дворецкий, мэм. Меня зовут Эмори.
        - Что ж, мистер Эмори, я Мина Харкер, и я была бы очень признательна, если бы вы объяснили мне, что за дикость тут творится.
        По лицу мистера Эмори текли струи дождя. Бедняга, наверное, промок до костей.
        - Лорд Артур сейчас в Вестминстере, мэм. А в его отсутствие миледи… - Он помолчал, тщательно взвешивая следующие слова. - Она стала чудить и сумасбродничать. Вскоре после обеда послала всех слуг стоять вдоль аллеи таким вот манером - как статуи.
        - Значит, все еще хуже, чем я опасалась, - сказала я. - Разве же мыслимо торчать под таким дождем? Эмори, соберите всех слуг и отведите в дом. Вы, должно быть, закоченели.
        - Да, миссис Харкер. Сию минуту. А что насчет хозяйки?
        Я нахмурилась:
        - С Каролиной я разберусь.
        Если бы в это время мимо случилось проезжать кому-нибудь, у кого достало безрассудства бросить вызов столь бурной непогоде, он стал бы свидетелем странного зрелища: процессия несчастных, мокрых до нитки людей бредет под проливным дождем к громадному, почти пустому особняку, освещенному как для грандиозного великосветского приема. Я отправила автомобиль вперед, а сама из солидарности пошла со слугами. В основном все молчали, хотя я задала Эмори один вопрос:
        - Она очень плоха?
        Сначала верный слуга не ответил, и мне пришлось настойчиво потребовать:
        - Мистер Эмори, прошу вас. Скажите правду. Даю вам слово, все останется между нами.
        Он наклонил голову, пряча лицо от дождя.
        - Мы очень обеспокоены, мэм. Да, она совсем на себя не похожа. Или скорее…
        - Да?
        - Скорее она снова похожа на себя прежнюю.
        Перед дверями дома я остановилась, подняла руку и обратилась к слугам:
        - Вы все насквозь продрогли, разумеется. Первое, что каждый из вас должен сейчас сделать, это принять горячую ванну и согреться. Иначе рискуете заболеть пневмонией. Я поговорю с леди Каролиной и позабочусь о том, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Мистер Эмори?
        Дворецкий шагнул вперед:
        - Мэм?
        - Как только примете ванну и переоденетесь, будьте добры явиться ко мне. Нам с вами многое предстоит сделать.
        - Слушаюсь, мэм. Конечно, мэм.
        Он повел слуг в дом, поторапливая и отдавая распоряжения. Когда последние из толпы скрылись за дверями, ко мне подошел шофер, с великим недоумением озираясь по сторонам. Я поняла, что лучше поскорее от него избавиться.
        - Возвращайтесь в деревню, - велела я. - И вы премного меня обяжете, если не станете никому рассказывать о том, что видели здесь. - Я достала из сумочки фунтовую банкноту и вручила ему. - Надеюсь, это поможет вам с провалом в памяти.
        Вид у него был довольно скептический.
        - Гм… да, мисс.
        Я достала еще две банкноты:
        - И это тоже.
        Он просветлел лицом:
        - Да, мисс. Благодарю вас, мисс.
        Шофер в последний раз огляделся вокруг, словно запечатлевая в памяти все увиденное, и направился к автомобилю.
        Не дожидаясь, когда он уедет, я повернулась и поспешила войти в родовое гнездо Годалмингов. Поначалу мне показалось, что в особняке царит полная тишина, нарушаемая лишь рокотом ливня. Но когда среди шума непогоды на миг наступило затишье, до меня донесся пронзительный женский смех, раздававшийся где-то поодаль, но определенно в доме. Я решительно отправилась на поиски источника этих звуков.
        В конечном счете я нашла ее без труда, бедную Кэрри[41 - Здесь в тексте любопытная правка. Имя Кэрри вставлено вместо другого, которое моя мать написала изначально, а потом вычеркнула: Люси.]: конечно же, истерическим смехом заливалась именно она. Несчастная сидела одна в столовой зале, во главе стола, на котором стояли тарелки с едой, уже начавшей портиться и тухнуть.
        Увидев меня в дверях, Кэрри умолкла и поднялась на ноги. Живот у нее уже сильно выпирал под платьем.
        Несколько долгих мгновений мы просто смотрели друг на друга. Тогда-то я и заметила прочие прискорбные обстоятельства: сладковатый гнилостный запах, обломанные грязные ногти Кэрри, ее воспаленные, налитые кровью глаза. На секунду мне даже почудился какой-то звук вроде шелеста крыльев - словно где-то в доме бьется случайно залетевшая птица.
        Затем леди Годалминг заговорила, и тревога за нее вытеснила из моей головы все прочие мысли.
        - Мина? Мина Меррей?
        - Я Мина Харкер, моя дорогая, вот уже много лет.
        Кэрри попыталась обойти стол, споткнулась и еле удержалась на ногах.
        - Мина, дорогая, у меня внутри что-то живет. - Она подошла ближе. - Что-то растет и уже входит в силу.
        Она сделала еще один неуверенный шаг, и я бросилась к ней навстречу.
        - Кэрри…
        Она остановилась, пошатываясь.
        - Эта маленькая марионетка насквозь пропитана кровью. Напоена веществом жизни и смерти.
        - Вы устали. - Я подступила ближе. - Вы изнурены, и вы слишком долго оставались в одиночестве. Вам нужно отдохнуть. Вам нужно помолиться. А самое главное, вам нужно с надеждой смотреть в будущее.
        Кэрри открыла рот, но ничего не сказала, а зачарованно уставилась поверх моего плеча, как если бы вдруг увидела позади меня некое гипнотическое зрелище - хотя мы были в комнате одни, разумеется.
        - Мина… - выдохнула она. Глаза ее закатились, и она медленно повалилась вперед в глубоком обмороке. Я едва успела подхватить бедняжку.
        Перехожу к самой страшной части своего рассказа. Холодею при мысли, что придется писать об этом. Тем не менее постараюсь изложить все дальнейшее внятно и подробно.
        Как только Каролина лишилась чувств, я громко позвала на помощь. Почти сразу прибежал Эмори - свежевымытый, во всем сухом и чистом, - и мы вдвоем отнесли несчастную наверх и уложили в ее личной спальне.
        Когда Эмори ушел, я переодела Кэрри в белую ночную сорочку, взятую из комода, и устроила в постели поудобнее. Спустившись вниз, я обнаружила, что все слуги уже повыходили из своих комнат и проворно наводят порядок в доме. Одного из них - мрачного, задумчивого и довольно видного собой молодого мужчину по имени Эрнест Стрикленд - я послала в деревню с приказом срочно телеграфировать Артуру и привезти местного врача. Скоро нам понадобится и Джек Сьюворд. Завтра утром отправлю мужу телеграмму на сей счет.
        Эмори приготовил мне незатейливый ужин и принес в кабинет Артура, где я сидела у растопленного камина. Все это было в высшей степени необычно, но вполне в духе дня.
        Я попыталась расспросить дворецкого о подробностях, касающихся явного душевного расстройства хозяйки и отсутствия хозяина, но он ответил уклончиво:
        - Давайте дождемся возвращения его светлости, миссис Харкер, и он сам вам все расскажет. Лорд Артур сделал все, что мог, но… - Слуга оставил фразу незаконченной. - Простите меня, мэм.
        - Если вас что-то тревожит, Эмори, вы должны откровенно сказать мне.
        - Скажу только, миссис Харкер, что иногда поломанную вещь не починить, как ни старайся. А иногда, стараясь починить, только ломаешь еще больше.
        Завершив свою короткую речь, Эмори поклонился и покинул комнату. В скором времени вернулся молодой Стрикленд с плохими новостями. Телеграмма отправлена, но местный доктор сам лежит больной, а врач на замену, за которым уже послали, вряд ли прибудет в деревню раньше завтрашнего утра.
        Я обсудила положение дел с Эмори, и мы решили оставить Каролину в покое, пусть спит пока что, а доктора вызвать при первой же возможности. Час уже был поздний, у меня слипались глаза. Эмори распорядился приготовить для меня комнату рядом со спальней Каролины и разжечь там камин пожарче. Я поблагодарила дворецкого, а заодно всех слуг, и поднялась наверх.
        Я слишком устала, чтобы писать в дневнике. Перед отходом ко сну заглянула к леди Годалминг, которая лежала неподвижно, тихо и спокойно. Я села подле нее, взяла ее руку и прочитала короткую молитву. В шуме неослабевающего дождя мой голос звучал слабо даже для собственных моих ушей.
        Потом я ушла в соседнюю комнату и улеглась в постель. Огонь в камине шипел и трещал. Чтобы отвлечь мысли от печальных событий дня, я попыталась вызвать в воображении веселые и счастливые лица любимых. Почему-то у меня это не получилось. Образы тотчас же начали отдаляться, тускнеть, а потом и вовсе растворились в темноте. Мысленно я последовала за ними во мрак и через считаные секунды с благодарностью отдалась сну.
        Среди ночи я внезапно проснулась с чувством всепоглощающего ужаса. Огонь в камине не притух, а наоборот, разгорелся сильнее, и по стенам метались тени от бешено пляшущего пламени. Где-то снаружи, до неприятного близко, заходились лаем собаки, точно перед началом охоты. А надо мной, слева от кровати, стояла леди Каролина Годалминг в длинной белой сорочке.
        На мгновение я словно перенеслась в далекое прошлое и вновь оказалась в Уитби, где Люси Вестенра ходила во сне на протяжении нескольких недель, предшествовавших ее превращению. Потом я вспомнила, где и в каком времени я нахожусь и что именно от меня требуется.
        - Каролина, - повелительно сказала я. - Вам следует вернуться в постель. Вам нужно отдохнуть, восстановить силы и снова стать собой.
        Она покачала головой, а потом заговорила таким неестественно ровным голосом, что я невольно задалась вопросом, уж не сомнамбула ли она в самом деле.
        - Там тень. Тень с Востока.
        - О чем вы? Мне кажется, вы тревожитесь без всякой причины.
        - Она приближается. И несет с собой губительную заразу. - Кэрри умоляюще простерла ко мне руки, призрачная фигура на фоне каминного огня. - В грядущем мире не место ребенку. По крайней мере - моему ребенку.
        - Прошу вас… - Я встала с кровати. - Пожалуйста, давайте я отведу вас обратно в…
        Кэрри вскинула ладонь, останавливая меня, столь властно и решительно, как никогда прежде не делала.
        - А потому, - продолжила она, - ребенка у меня забирают. Его удушают в утробе. Отнимают у меня.
        Пламя гудело, шипело, потрескивало позади нее. На ее губах появилась безумная улыбка.
        Только тогда я наконец поняла, что происходит. На ночной сорочке, между ног Кэрри, расползалось жуткое кровавое пятно. Кровь текла из нее ручьем, окрашивая сорочку алым… господи, сколько крови!
        - Тень, - сказала Кэролайн. - Тень подступает к нам. Тень, которая погубит всех нас.
        Но последние слова я едва расслышала - их заглушил дикий, пронзительный, отчаянный крик, который уже много дней копился во мне.
        Из газеты «Ла Круа»[42 - Перевод с французского мой. Прошу не судить строго за неточность и корявость языка.]
        20 декабря
        СТРАННОЕ НАРУШЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА НА РЮ-ДЕ-Л’АНЖЬЕ
        Вчера вечером полиция прибыла в гостиницу на Рю-де-л’Анжье после того, как от хозяйки, а также встревоженных постояльцев и случайных прохожих поступили сообщения о в высшей степени необычном нарушении общественного порядка. Из номера, на днях сданного некоему англичанину, который представился коммивояжером, возвращающимся в Лондон, вдруг стали раздаваться истошные визги, совершенно ужасные, по словам свидетелей.
        Вскоре в коридоре собралась толпа соседей, которые настойчиво постучали в дверь и потребовали, чтобы обитатель комнаты немедленно вышел и объяснился. Ответом служил лишь жуткий вой, встревоживший всех еще сильнее. Хозяйка гостиницы сходила за ключом от номера, но выяснилось, что постоялец забаррикадировался изнутри и проникнуть к нему невозможно.
        Прибывшим полицейским не оставалось ничего другого, как выбить дверь и отодвинуть тяжелые ящики, которые гость вплотную придвинул к ней, чтобы укрепить свое убежище.
        Взорам вошедших предстала поистине поразительная картина: англичанин лежал на кровати в глубоком обмороке, а рядом с кроватью стояла клетка, в которой находилась огромная черная летучая мышь с красными глазами - она-то и производила кошмарные звуки, яростно хлопая крыльями.
        Будучи приведен в чувство, мужчина, невзирая на свое несколько затуманенное состояние, рассыпался в извинениях и объяснил, что он ученый-натуралист, возвращается из экспедиции в Карпатских горах и везет в Англию уникальный экземпляр летучей мыши. Он сказал, что заснул необычайно крепким сном, а животное проголодалось. Доставленные неудобства англичанин компенсировал хозяйке и соседям весьма щедро.
        Полицейские неохотно удалились, предварительно получив от него твердые заверения, что завтра же утром он покинет город и направится прямиком к Ла-Маншу.
        Жители Рю-де-л’Анжье - да и всего Парижа, - без сомнения, будут очень рады, если господин натуралист и его сомнительный питомец в скором времени станут заботой одной только английской нации.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        21 декабря. Три ужасных дня в поместье Годалминг.
        Бедная Каролина совершенно раздавлена горем. Но даже после случившегося Артур все еще не вернулся домой, занятый государственными делами и своим Советом. Я считаю, что оставлять жену без поддержки в такой ситуации никуда не годится, хотя и не сомневаюсь, что он тоже горюет.
        Я все гадаю, не стоит ли за всеми нашими последними несчастьями, за этой чередой ужасных событий нечто большее. Время для статьи в «Пэлл-Мэлл» о личных историях наших друзей (к счастью, Кэрри о ней ничего не знает) выбрано с подозрительной точностью. И есть еще кое-что. Пишу эти строки в поезде, идущем из Лондона в Шор-Грин. Дымный город уже остался позади, и за окнами проносятся сельские пейзажи Оксфордшира. Местность, когда-то представлявшаяся нам блаженным царством тишины и покоя (а Джонатану - царством счастливого уединения), теперь кажется мне зловещей.
        И дело здесь, полагаю, не только во времени года - ибо зима превратила поля в голые пустоши, живые изгороди в сквозистые бледные тени, а деревья в угрюмых часовых, - но также в одном странном феномене, ясно свидетельствующем о моем собственном душевном состоянии.
        Не вызваны ли последние события, причинившие столько страданий нам и нашим ближайшим друзьям, чем-то извне? Некой внешней силой?
        Попытаюсь изложить все по порядку, пока острота впечатлений не притупилась.
        Из поместья я уезжала, провожаемая не Кэрри - она по-прежнему оставалась в постели, - а мистером Эмори, стоическим слугой, знакомство с которым произошло при столь неприятных обстоятельствах. Скажу прямо, я была рада, что уезжаю. Атмосфера в доме страшно тяжелая, угнетающая дух. Кроме того, я соскучилась по мужу (хотя, возможно, и не так сильно, как хотелось бы).
        Сидя в скором поезде, уже отъехавшем на несколько миль от станции Годалминг и на всех парах несущемся к столице, я испытывала известное облегчение. Виды за окном были чуть живописнее тех, что открывались взору немногим ранее. Падал снег. Падал, но на земле сразу таял.
        Я сидела в купе одна, удобно устроившись и радуясь предстоящим нескольким часам полного покоя. Вскоре обнаружилось, что, если мои мысли не сосредоточены на сиюминутном, они сами собой устремляются к прежним дням - дням нашей молодости, когда все мы впервые встретились. Я гнала воспоминания прочь, но память упорствовала, воссоздавая перед моим внутренним взором определенные образы и картины, в большинстве своем неприятные. Наверняка именно эта моя невольная поглощенность прошлым и объясняет произошедшее далее. А возможно (и эта мысль почти невыносимая), - возможно, дело совсем в другом.
        Несмотря на снегопад, поезд двигался плавно и беспрепятственно. Что бы там ни говорили пессимисты, сетующие на упадок страны в нынешнем веке, британские железные дороги остаются предметом зависти всего мира.
        И тем не менее в какой-то момент вагон вдруг резко покачнулся, затрясся, судорожно дернулся с пронзительным металлическим скрежетом - и меня швырнуло на пол.
        Все произошло чрезвычайно быстро, я даже не успела толком понять, что случилось. Удар падения, вспышка боли - и я лишилась чувств.
        И вот, пока я лежала в нелепой позе на полу, не сознавая действительности, мне явился поразительно ясный сон, подобный видению.
        Я находилась в каком-то старинном замке вдали от цивилизации, в окружении холодных каменных стен. Я спускалась по крутой винтовой лестнице. Где-то в отдалении часы пробили один раз.
        Я ощущала острую, настоятельную потребность сойти по ступеням в самый низ, но спуск казался бесконечным. Невзирая на все мои усилия, у меня было чувство, что я вообще не продвигаюсь вперед. Лестница просто продолжалась и продолжалась, виток за витком, виток за витком.
        Спустя несколько времени вдали пробило два, хотя я была уверена, что часа ну никак не могло пройти.
        Едва стихло эхо второго удара, я заметила далеко внизу, на самом краю зрения, какую-то фигуру, спускавшуюся по ступеням передо мной. И опознала в ней женщину, которую не видела уже очень много лет. От неожиданности я замедлила шаг, и уже в следующий миг она скрылась из глаз. Я чуть не бегом бросилась за ней, рискуя оступиться и упасть в спешке.
        Через минуту она опять появилась в поле зрения, и теперь я лучше разглядела белые руки, серебристое платье, каскад золотых волос. Я радостно позвала ее по имени, забыв во сне, что она давно умерла.
        - Люси! Люси, дорогая!
        Она, казалось, не услышала меня и продолжала торопливо спускаться по ступенькам.
        - Люси! - крикнула я громче. - Люси Вестенра!
        Тогда она наконец остановилась и повернулась ко мне. Она была в точности такой, как много лет назад, до тех страшных дней прошлого века, когда великая тьма накрыла наши жизни.
        При виде меня Люси улыбнулась, и на лице ее отразилась вся прежняя веселость. Однако заговорила она с пугающей холодной настойчивостью.
        - Ты должна проснуться, Мина, дорогая. Ты должна открыть глаза и увидеть общую картину.
        - Люси! - воскликнула я. - Как же я рада нашей встрече!
        - Я не могу долго разговаривать с тобой, - произнесла она все тем же суровым тоном. - Это… не разрешается.
        - Я не понимаю.
        - Увидь закономерность, Мина. Увидь закономерность событий и сделай единственно возможный вывод.
        - Но я не понимаю, Люси, - запротестовала я.
        - Понимаешь, - сказала она, и ее милое лицо расплылось в лучезарной улыбке, какими мы улыбались в юности. - Конечно, ты понимаешь, моя умная Мина. Даже сейчас правда прямо перед тобой.
        Сон испортился, приобрел черты кошмара. Из уголков рта у моей старой подруги потекли струйки крови, сначала из правого, потом из левого.
        - Люси, - начала я, но было уже слишком поздно. Струйки превратились в ручей, а ручей в фонтанирующий поток.
        У меня невольно вырвался крик ужаса и отвращения - полагаю, именно от этого неприличного вопля я и очнулась.
        Открыв глаза, я обнаружила, что лежу на полу вагона, а надо мной стоит контролер в опрятной железнодорожной форме. У него было доброе лицо.
        - Позвольте помочь вам, мисс. Пожалуйста, примите мои извинения за этот прискорбный инцидент.
        - Что случилось? - спросила я, пока он деликатно и учтиво помогал мне подняться с пола.
        - Несчастный случай, мисс. На путях был нарушитель. Боюсь, мы не успели остановиться вовремя.
        - О боже… - Встав на ноги, я почувствовала легкое головокружение. - Какой ужас.
        - Если это вас хоть немного утешит, мисс, он совсем не мучился. Я часто думаю, что такая смерть - в своем роде милость.
        Мужчина говорил еще что-то, но я не помню, что именно. Он усадил меня поудобнее и любезно принес мне чашку чая. Спустя некоторое время поезд двинулся дальше. Несчастное происшествие осталось позади.
        Немного оправившись, я осознала, что подробности моего сна уже начали потихоньку тускнеть в памяти.
        Однако многое запомнилось отчетливо.
        Что же за предупреждение сделала мне милая Люси? О какой закономерности она говорила? Какую правду призывала увидеть? Если мой сон не просто фантазия и галлюцинация - что все это означает?
        Может ли быть такое? Может ли быть, что Он вернулся?
        Я должна хорошенько подумать. Должна во всем разобраться. И непременно должна поговорить с Джонатаном.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        22 декабря. Чувство вины мне далеко не в новинку, но сейчас, когда пишу эти строки, оно во мне преобладает в самой необычайной степени. Прежде всего должен заявить, что между мной и Сарой-Энн Доуэль не произошло решительно ничего недопустимого или непристойного. Однако у меня нет ответа на вопрос, хочет ли хотя бы малая часть моего существа перейти подобный Рубикон. В настоящее время достаточно сказать, что там, у постели с бесчувственным телом профессора, мы с ней просто говорили - о многих вещах, но преимущественно о любви и о странных путях, на которые может привести эта разновидность безумия.
        Сара-Энн рассказывала о своем возлюбленном, джентльмене сомнительных достоинств по имени Томас Коули, с которым, на мой взгляд, ей следует порвать при первой же возможности. Мы расстались поздно вечером, но целомудренно и как добрые друзья.
        Наш неожиданный разговор стал своего рода прелюдией к новостям, поступившим на следующее утро: что рассудок бедной Каролины изрядно расстроен и что она потеряла ребенка. При мысли, что я увлеченно беседовал с мисс Доуэль, в то время как моя жена в одиночку справлялась с этой трагедией, угрызения совести, которые я уже испытывал, стали только сильнее и острее.
        Я отправил Мине телеграмму[43 - Мне не удалось найти никаких следов этой телеграммы.], в которой выражал готовность оказать любую помощь, какая потребуется. Спокойный и внятный ответ от нее пришел сегодня днем. «Поезжай в Лондон. Найди Артура и Джека Сьюворда. Скажи обоим безотлагательно ехать в Годалминг».
        Разумеется, я был безмерно счастлив услужить и, оставив Сару-Энн за главную в доме, срочно отправился в столицу.
        Однако задача оказалась сложнее, чем я ожидал. Похоже, доктор Джон Сьюворд бесследно исчез.
        Дома его не было. В клинике на Харли-стрит он не появлялся уже шесть дней, что вызвало большое недовольство и даже возмущение пациентов, чьи визиты к нему пришлось отменить. Сотрудники, персонал и друзья Джека (какие ни на есть) не получали от него никаких известий и, естественно, все сильнее беспокоятся, где он и что с ним.
        В конце концов вечером двадцать первого числа я по собственному почину явился в Скотленд-Ярд, чтобы сообщить о пропаже доктора Джона Сьюворда. Встал в очередь к дежурному сержанту, за дородным владельцем ресторана, который вроде бы волновался по поводу безопасности своего заведения. Когда подошла моя очередь, я объяснил характер чрезвычайной ситуации и назвал свое имя и имя пропавшего психиатра.
        Сержант - мрачный субъект со скептическим выражением лица - очень странно посмотрел на меня и попросил следовать за ним. Покинув свой пост, он отвел меня в маленькую побеленную комнатку, похожую на монашескую келью. Несколько минут я провел там в одиночестве, за неимением других занятий изучая стены.
        - Сейчас к вам кое-кто подойдет, - сказал сержант, прежде чем закрыть дверь.
        Я не люблю находиться один в тесных замкнутых пространствах, а потому порядком разнервничался к тому времени, когда дверь снова открылась и в комнатку вошел другой полицейский.
        - Участковый инспектор Джордж Дикерсон, - представился он, протягивая руку. К некоторому моему удивлению, он говорил с выраженным американским акцентом. - Прошу прощения, сэр, что заставил вас ждать.
        - Ничего страшного, - ответил я. - У вас наверняка много дел.
        - Да, работы всегда по горло, сэр. Мне доложили, вы пришли сообщить о пропаже человека. Имя персоны - Джон Сьюворд?
        - Так точно.
        - А вас зовут… - Он достал из кармана сюртука блокнот и, сверяясь с ним, разыграл целую пантомиму, прежде чем произнести мое имя: - Джонатан Харкер?
        Я кивнул. В ответ инспектор посмотрел на меня так, словно мы с ним когда-то очень давно, возможно в детстве, хорошо знали друг друга и теперь он пытается разглядеть в моем нынешнем лице знакомые черты. Он немного помолчал, вероятно обдумывая, какую линию поведения разумнее выбрать.
        - Буду с вами откровенен, сэр. Дело в том, что на днях Джон Сьюворд сам приходил сюда.
        - Неужели?
        - Да, сэр. Насколько я понимаю, он проводит свое собственное расследование.
        - О господи. По поводу чего, позвольте спросить?
        - По поводу одного моего коллеги. Старшего инспектора Мартина Парлоу.
        - А за каким чертом, - осторожно проговорил я, - Сьюворду понадобился старший инспектор? Надеюсь, у него нет никаких проблем?
        - Криминальных - нет, сэр. Но вид у вашего друга был весьма встревоженный. Насколько я понимаю, он хотел расспросить Парлоу насчет его прежнего напарника, давно умершего. Еще упоминал про какой-то дневник.
        - А кто был напарником? - спросил я, донельзя озадаченный.
        Участковый инспектор глубоко вздохнул, словно готовясь приступить к какому-то неприятному делу. А затем произнес имя, которое для меня навсегда связано с самой коварной формой зла.
        - Ренфилд, сэр. Недоброй памяти инспектор сыскной полиции Р. М. Ренфилд.
        Я покинул Скотленд-Ярд и общество Дикерсона в совершенном смятении и тревоге. В голове толпились мрачные картины печальных событий, на попытки забыть которые я в последние десять лет потратил чертову уйму сил. Я был настолько поглощен своими мыслями, что по выходе из здания, когда начал искать кэб, буквально столкнулся с высоким худым человеком, которого после секундного замешательства узнал.
        - Артур, друг мой! Что привело вас сюда?
        При ближайшем рассмотрении лорд Годалминг выглядел еще более бледным и изможденным, чем в прошлую нашу встречу.
        - Джек… - проговорил он слабым, прерывистым голосом, какого я у него не слышал никогда прежде, даже в те страшные дни. - Джек куда-то пропал. Его никто не видел уже почти неделю.
        - Знаю, - сказал я. - Знаю. И боюсь, в этом деле скрыто гораздо больше, чем мы понимаем в настоящее время. Но, Артур, послушайте… я глубоко сочувствую вам с Кэрри. И искренне сожалею о вашей потере.
        Я протянул руку, и он ее пожал.
        - Спасибо, - после долгой паузы произнес он, глядя вдаль. - Благодарю вас за соболезнования.
        - Не за что.
        - Я слышал, ваша жена была очень великодушна и сострадательна.
        - Да, - сказал я, и вновь наступило молчание.
        - Вы уже поужинали? - наконец спросил Артур.
        Я ответил отрицательно, после чего он с малоубедительной живостью воскликнул:
        - О, в таком случае вы должны поужинать со мной в клубе! Еда там вполне сносная.
        Я было запротестовал:
        - Вообще-то, я должен… Мина будет…
        Но благородный лорд поднял руку:
        - Ерунда! Кроме того, сегодня я особенно нуждаюсь в обществе доброго друга. Да и… - Он на мгновение умолк и потер виски, словно пытаясь снять подступающую головную боль. - Просто поговорить хотелось бы.
        Клуб Артура (этот, во всяком случае) оказался ровно таким, как я ожидал: воплощением исключительной роскоши и комфорта. Еда была отменной, вино превосходным, а разговор, поначалу не очень клеившийся, постепенно становился все непринужденнее.
        Артур весьма многословно выразил сожаление, что неотложные дела в парламенте в последнее время не позволяли ему проводить больше времени с женой.
        Похоже, он оставался непримиримым противником закона о чрезвычайном положении, наделяющего Совет Этельстана особыми властными полномочиями.
        - Это самое настоящее жульничество, - сказал он. - Причем жульничество, опасное для страны.
        Я пожелал Артуру успеха в его деятельности, хотя и признался, что упомянутый закон кажется мне скорее теоретическим по своей природе. Поговорили мы и на другие темы: о Каролине, о Мине и Квинси, о бедном голландце, по-прежнему лежащем при смерти.
        Что же касается исчезновения Джека Сьюворда, здесь мы оба не знаем, что и думать. Подобное поведение, несмотря на возрастающую с годами эксцентричность доктора, совершенно для него не характерно. Мы с Артуром поклялись сделать все возможное, чтобы его найти. С течением вечера и с увеличением количества потребленного алкоголя мы даже начали снова произносить ужасное имя из прошлого - имя пациента психиатрической лечебницы, который, как теперь выяснилось, когда-то служил в полиции Его Величества.
        Артур тяжело вздохнул и спросил:
        - Вы чувствуете это?
        - О чем вы?
        - Об ощущении, будто что-то смыкается вокруг нас. Как сеть. Стягивается все туже и туже.
        Я молча кивнул, не осмеливаясь даже думать о том, какие выводы следуют из моего согласия. Лорд Годалминг предпринял натужную попытку встрепенуться и повеселеть.
        - О господи! - воскликнул он. - Я совсем забыл.
        - Забыли - что?
        - Какая у нас пора на дворе. - Он поднял свой недопитый бокал красного вина. - Счастливого Рождества, Харкер.
        Я повторил его жест.
        - Счастливого Рождества, - сказал я более уныло, чем намеревался.
        И в этом старинном привилегированном клубе мы соприкоснулись бокалами и выпили за наше счастье, окруженные мрачными призраками прошлого и полные страха перед грядущими днями.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА АМБРОЗА КВАЙРА, КОМИССАРА ЛОНДОНСКОЙ ПОЛИЦИИ
        24 декабря. До Рождества всего несколько часов - и как вы думаете, кто все еще корпит за рабочим столом, когда половина полиции уже вовсю предается кутежу? Не кто иной, как ваш покорный слуга. Такова цена предводительства. Такова плата за начальственную должность.
        Работы у меня сейчас больше, чем когда-либо прежде. Что-то назревает в преступном мире, и между тремя главными лондонскими бандами разгорается необъяснимая вражда.
        Я читал о подобном явлении, происходящем на равнинах далекого Серенгети[44 - Серенгети - регион в восточной Африке, ныне национальный парк.]. Птицы-падальщики дерутся между собой при приближении крупного хищника. Стервятники слетаются, когда львы бьются насмерть.
        Понятия не имею, почему мне пришла в голову столь яркая аналогия.
        За минувшие две недели мне на стол легло добрых четыре десятка рапортов с сообщениями о жестоких столкновениях и крупных потасовках между участниками соперничающих группировок.
        Ни один из преступников, которые в настоящее время содержатся у нас под стражей, не может пролить свет на дело. Дикерсон, знаю, роет носом землю, хотя на днях и позволил себе отвлечься на какого-то пропавшего психиатра, который, вне сомнения, просто-напросто сбежал с любовницей или смазливым мальчишкой-прислужником.
        Как всегда, очень не хватает знаний и опыта старины Парлоу. Единственный преступник, согласный более или менее откровенно разговаривать с нами, это молодой Томас Коули - самая мелкая рыбешка из улова, - который до сих пор находится под стражей после инцидента в камерах. Он говорит о том, о чем молчат его более закаленные товарищи, а именно о том, что нервозность, охватившая банду, по крайней мере частично вызвана повторяющимся сном или кошмаром, который (по словам Коули) мучает всех до единого.
        Во сне он видит какую-то тень. Приближающуюся темную фигуру. Белые зубы, блестящие во мраке.
        Конечно же, я считаю все это чистой воды мелодрамой. Но вот что… да, вот что действительно любопытно. Незадолго до того, как взяться за дневник, когда я усердно работал над грудой бюрократических бумаг, я вдруг на минуту потерял концентрацию внимания и погрузился в подобие дремы. Многого уже и не вспомню, но определенно помню, что образы, проносившиеся передо мной во сне, в точности походили на видения, которые описывал молодой Коули.
        Совпадение, конечно же. Просто совпадение, и ничего больше!
        И все же.
        Новый год не за горами. Возможно, тогда этот морок и дурные мысли развеются. Так ведь? Да, непременно развеются.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        25 декабря. Никогда прежде не позволял я распускаться во мне цвету ревности. Никогда семена зависти не приживались, и споры алчности не укоренялись в моей душе. Разумеется, не кто иной, как мистер Шон, изменил мои многолетние привычки, сломал мои твердые принципы и вскормил во мне «чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей добычей»[45 - …вскормил во мне «чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей добычей». - Ср.: «Берегитесь ревности, синьор. / То - чудище с зелеными глазами, / Глумящееся над своей добычей» (У. Шекспир. Отелло. Акт III, сц. 3. Перев. М. Лозинского).].
        Странствия привели нас в Париж, где Габриель обзавелся новым другом.
        Имя счастливца Жюль Дюмон. У него гладкие симметричные черты лица и неплохое атлетическое телосложение. Рядом с Габриелем он что ломовая лошадь рядом с чистокровным скакуном. Тем не менее мой друг находит большое удовольствие в его обществе. Дюмон - полицейский инспектор парижской жандармерии, каковое обстоятельство, похоже, добавляет ему какого-то извращенного очарования в глазах мистера Шона.
        Мы проживаем поблизости от Нотр-Дама, в приятном отеле со свободными нравами, исповедующем принципы конфиденциальности, неразглашения и полной сохранности любых сведений частного характера. Именно вследствие такой политики заведения и случилось так, что сегодняшним праздничным утром, зайдя в спальню мистера Шона по пробуждении, я застал его практически на месте преступления с мускулистым фараоном. Хотя Дюмон быстро прикрылся одеялом, я успел заметить у него на левой ляжке красную сырую ранку от свежего надреза.
        Габриель рассмеялся. Потом потянулся к прикроватной тумбочке и кинул мне золотую монету.
        - Счастливого Рождества, Морис! Вот твой подарок. А теперь будь умницей, оставь нас, а? Почему бы тебе не выйти на улицу и не найти себе кого-нибудь?
        Месье Дюмон по-шакальи оскалился, а Шон рассеянно похлопал пальцем по заживающей глазнице.
        - Да. Пожалуй, так и сделаю, - кивнул я. - С праздником вас обоих. - После чего удалился прочь со всем достоинством, на какое был способен.
        Я долго шагал по улицам старого города, ведомый своего рода внутренним компасом к самым злачным кварталам.
        Даже в такой день, как сегодня, мне потребовалось лишь немногим больше усилий, чем обычно, чтобы отыскать оазис, от которого я намеревался печально испить.
        Молодой человек лет двадцати. Крепкотелый бездельник, который стоял на углу среди лабиринта унылых улочек и с бесстыдной театральностью поедал яблоко.
        Он сразу поймал мой взгляд и подмигнул мне с многоопытным видом. Потом повернулся и направился в ближайший переулок неспешной походкой, которая выглядела зазывной. Отринув все мысли о верности Габриелю, я последовал за ним. Услышав мои шаги, он обернулся и стрельнул в меня развратно-кокетливым взглядом.
        Однако нагнать его мне так и не было суждено. Внезапно адская боль скрутила мои внутренности, я споткнулся и упал, прямо лицом в грязь. Кажется даже, на миг потерял сознание.
        Когда меня отпустило и я с трудом поднялся на ноги, молодого человека уже и след простыл. Я глубоко, прерывисто вздохнул и только тогда осознал, что губы и подбородок у меня в крови. Она текла и текла, не унимаясь. Откуда-то издалека донесся злобный вой бродячей собаки.
        С чувством полного поражения я поплелся обратно в отель, горестно думая, что более паршивого Рождества мне и не припомнить.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        25 декабря. Не припомню Рождества более печального. Мы все собрались вместе, мы все старались изо всех сил, но в нашем доме совсем не осталось радости.
        Квинси вернулся из школы в мрачном и задумчивом настроении. Я совершенно уверена, что здешняя тягостная атмосфера уже пагубно повлияла на него. Замкнутый и подавленный, он до сих пор не сказал мисс Доуэль и нескольких слов, хотя по-прежнему поглядывает на нее украдкой.
        Остро ощущается отсутствие профессора, который лежит над нами, усохший от болезни; отсутствие нашего дорогого друга Джека Сьюворда, чье местонахождение остается неизвестным; и прискорбное отсутствие бедной Каролины Холмвуд.
        Меланхолия окутывает нас подобием савана, хотя я очень старалась сделать день по-праздничному веселым. Джонатан, как обычно, искал утешения в бутылке. Перед обедом выпил лишнего и плохо ворочал языком, читая трапезную молитву. Я заметила, что даже пьяный он избегает смотреть на Сару-Энн.
        Позднее, когда девушка ушла, а наш сын наконец поддался на уговоры лечь спать (нынче вечером в нем до боли отчетливо проступали черты прежнего Квинси), я попыталась поговорить с мужем.
        - Джонатан… - начала я. - Я уже давно хочу кое-что обсудить с тобой.
        - Да? - В его голосе звучали агрессивные нотки, которые я редко слышала раньше и в появлении которых виню праздничную выпивку (хотя, если честно, не ее одну).
        - Дело касается бедной Каролины, - продолжила я, сделав вид, будто не заметила перемены в его тоне.
        При этих словах на лице мужа промелькнуло странное облегчение.
        - Да, ужасная история, конечно. Настоящая трагедия.
        - Но что, если… Я хочу сказать, милый Джонатан, что, если за ней кроется нечто большее, чем кажется на первый взгляд?
        - Боюсь, я тебя не понимаю.
        - Симптомы… поведение Каролины… Они тебе ничего не напоминают?
        Джонатан помотал головой:
        - Не улавливаю, к чему ты клонишь.
        - Ты знаешь, - тихо промолвила я. - Ты прекрасно знаешь, о чем я.
        Его голос стал холодным.
        - Бедная Каролина никогда не отличалась душевным здоровьем. Мы оба это знаем. И такого поведения, какое у нее наблюдается в последнее время, рано или поздно следовало ожидать. У некоторых людей психика ломается в раннем возрасте и уже никогда до конца не поправляется. Как ни печально, но это так.
        - Но что, если… - продолжала я. - Что, если на Каролину воздействует некая внешняя сила? Которая усугубляет каждый душевный надлом? Толкает к безумию?
        Последовала очень долгая пауза. Наконец Джонатан вновь заговорил - тихо, но яростно.
        - Такого просто не может быть.
        - Кто знает, что может быть, а что - нет, когда… - Я умолкла, не желая произносить вслух следующие слова.
        - Когда - что?
        - Когда в деле замешан он, - по возможности твердо закончила я.
        Джонатан порывисто вскочил на ноги:
        - Он мертв. Он давно мертв, вот и весь разговор. Все твои тревоги - от нервов и мнительности.
        - Пожалуйста, выслушай меня, - попросила я. - В поезде на обратном пути я видела сон. Нечто большее, чем сон. Мне явилась Люси. С посланием…
        Джонатан резким жестом прервал меня:
        - Довольно. Довольно вздора! Не желаю больше слышать ни слова. Понятно?
        Я сдалась:
        - Ладно, ступай в постель. Проспись. Потом поговорим.
        - Конечно поговорим. Но не об этом, - раздраженно отчеканил муж.
        После чего повернулся и стремительно вышел из комнаты. Вот на такой неприятной ноте закончился наш разговор.
        Из еженедельника «Сент-Джеймс баджет»
        27 декабря
        ЗАГАДОЧНАЯ ТРАГЕДИЯ НА РУПЕРТ-СТРИТ
        В День подарков[46 - День подарков - праздник, который отмечается в Великобритании на следующий день после Рождества, 26 декабря.], около полудня, полиция прибыла по вызову в отель «Антилопа» по адресу: Руперт-стрит, W1, для проверки сообщения об истошных воплях и криках в одном из номеров. Глазам полицейских предстала ужасная сцена: на кровати лежал мертвый мужчина средних лет, очевидно, жертва жестокого нападения. Весь истерзанный, с висящей кровавыми лохмотьями кожей, с обезображенным почти до неузнаваемости лицом. Среди немногочисленных личных вещей убитого был чемодан с одеждой и большая деревянная клетка, разломанная и разбитая, судя по всему, изнутри.
        Участковый инспектор из Скотленд-Ярда Джордж Дикерсон сообщил автору данного репортажа, что жертва была опознана как мистер Хаскелл Линч, известный ученый-натуралист.
        Последние несколько месяцев Линч путешествовал за границей и теперь вернулся на родину, чтобы сообщить о результатах своей исследовательской экспедиции. Инспектор предположил, что Линч держал в клетке какое-то животное, способное на неспровоцированную агрессию и что именно оно, вырвавшись на волю, совершило зверское убийство.
        Лондонский зоопарк уже проинформирован о случившемся, и мистер Дикерсон призвал всех, кто располагает любыми дополнительными фактами по делу, немедленно объявиться и дать показания.
        По вопросу о нахождении Линча в районе, где в последние недели участились вспышки насилия между бандами, Дикерсон в настоящее время ничего сказать не может.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА АМБРОЗА КВАЙРА, КОМИССАРА ЛОНДОНСКОЙ ПОЛИЦИИ
        28 декабря. В ходе моей более чем выдающейся карьеры у меня сложилось убеждение, что я перевидал все на свете и меня уже ничем не удивить. Однако сегодня вечером выяснилось, что я глубоко заблуждался на сей счет (о чем говорю без всякого смущения).
        Преступление не признает праздников. Должно быть, последние несколько дней были такими же насыщенными, как и все предшествующие, вот только я - странное дело - не могу вспомнить их в деталях: какой-то туман в памяти.
        Впрочем, времени для оправданий у меня нет. Просто изложу факты, пока еще в состоянии.
        Полагаю, я заснул за рабочим столом, хотя не возьму в толк, как такое могло случиться. Проснулся в сумерках, весь в холодном поту, словно мне опять кошмар привиделся. Я лежал щекой на груде бумаг, и рубашка на мне, стыдно сказать, пахла так, будто я не менял ее по меньшей мере неделю.
        Голова кружилась, как после неумеренного праздничного возлияния, хотя никакой попойки я не помнил. Кожа зудела и казалась липкой на ощупь.
        Точности ради следует сказать, что проснулся я за своим столом в столь неприглядном растрепанном виде не по собственной воле. Меня разбудил шум: настойчивый стук в окно. Ничего подобного, уж поверьте, не ожидаешь услышать, когда твой кабинет находится на четвертом этаже. Я с усилием выдернул себя из кресла и подковылял к окну. Напряженно вгляделся в темноту, но поначалу ничего не увидел.
        А потом вдруг из мрака вынырнула огромная черная летучая мышь. Она бешено забила крыльями по стеклу, и я понял, что именно эта ночная тварь производила шум, разбудивший меня. Последующие свои действия объяснить не могу - скажу лишь, что уже тогда на меня начала действовать какая-то странная принудительная сила.
        Я открыл окно и впустил мерзкое существо. Оно с готовностью скользнуло внутрь, точно домашний кот, плавно слетело на пол, присело там и уставилось на меня зловеще призывным взглядом.
        Должен также пояснить, что при всем этом я не чувствовал ничего даже отдаленно похожего на страх, только полную отстраненность от собственных эмоций, что-то вроде гипнотического оцепенения. Я смотрел на летучую мышь, она смотрела на меня, а потом произошло нечто совершенно необъяснимое - чудесное и одновременно ужасное: животное задрожало, замерцало и прямо на моих глазах, в моем кабинете, превратилось в самую, наверное, красивую женщину из всех, когда-либо мною виденных.
        Высокая, черноволосая и физически необычайно привлекательная во всех отношениях. Какое-то время казалось, что за спиной у нее все еще распахнуты огромные черные крылья, но они быстро поблекли и исчезли. Женщина была в чем мать родила. Она улыбнулась, показав острые белые зубы.
        - Комиссар, - проворковала она с акцентом какого-то далекого королевства.
        Я тупо кивнул и прохрипел:
        - Приветствую…
        - Я проделала долгий путь из страны лесов. Я потратила много сил и страшно проголодалась.
        - Понятно.
        - А потому спрашиваю тебя: можно ли мне утолить голод?
        - Да, - без колебаний ответил я. - Возьми все, что тебе нужно.
        Женщина медленно двинулась ко мне. Все настолько походило на сон, что я невольно задался вопросом, уж не сплю ли я по-прежнему. Она подступила ближе, еще ближе. О, какой восхитительный аромат шел от нее! Она протянула руку и взяла меня за плечо. Она была так близко, так соблазнительно близко.
        - Кто… - задыхаясь, проговорил я. - Кто ты?
        - Меня зовут Илеана. Я предвестница. Я предшествую тому, кто больше меня. И я спрашиваю тебя, Амброз Квайр: ты будешь служить нам?
        Лишенный последних остатков воли, я опять кивнул, совсем слабо.
        И тогда она набросилась на меня. Обхватила за плечи, придвинула лицо вплотную к моему и - с диким восторгом, которого я жаждал, сам о том не ведая до сей минуты, - вонзила зубы мне в горло. Сладостное чувство освобождения, состояние темного блаженства. Головокружительное счастье кормления собой. Наконец она оторвалась от меня, с мокрыми от моей крови губами, а затем подвела к окну, крепко поддерживая обеими руками, как инвалида.
        - На всю Европу падает черная тень, - сказала она. - Мы должны подготовиться к часу Его возвращения. Готов ли ты сыграть свою роль?
        - Да, - ответил я. - Я выполню любой приказ. Если только ты снова сделаешь со мной то, что сделала сейчас.
        Илеана рассмеялась - с великолепной жестокостью.
        - Всему свое время. А сейчас, Амброз Квайр, вот что нам от тебя нужно. Скоро в центре города произойдет череда взрывов. Они будут сочтены проявлениями войны между вашими бандами. Твоя задача - пресекать любое расследование. Раздувать огонь подозрения и недоверия. Всеми способами ускорять грядущую войну.
        - Но я же полицейский, Илеана, - слабо запротестовал я. - Я полицейский. Мои обязанности… мой долг перед городом…
        Она приложила палец к моим губам:
        - Ничего не значат по сравнению с тем, что было между нами. И что еще не раз повторится.
        Я испустил жалкий, прерывистый вздох.
        - Да…
        - Хороший мальчик. - Илеана снова улыбнулась. - Ты мой самый особенный, самый хороший мальчик.
        Она посмотрела на меня долгим, пристальным взглядом, полностью подчиняя своей власти. Медленно провела языком по губам, слизывая кровь, и задрожала от торжества и восторга.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        29 декабря. Ну вот и свершилось неизбежное. Великий свет погас в жизни у всех нас. Мы потеряли профессора Абрахама Ван Хелсинга.
        Пока Квинси отсутствовал, наступило небольшое улучшение, но когда он вернулся на каникулы, состояние больного стало быстро ухудшаться.
        В конце концов он испустил дух очень тихо. С ним находились Сара-Энн и наш сын.
        Для голландца, надеюсь, смерть стала избавлением, такой он был иссохший, одна кожа да кости. Квинси и мисс Доуэль спустились вниз вскоре после наступления сумерек и сообщили нам печальную новость. Я склонила голову в скорби, к которой была готова, но Джонатан - несомненно, вспомнив обо всех ужасах, пережитых вместе с усопшим, - издал мучительный стон, который, впрочем, тотчас же подавил. После чего достал графин и бокал - с таким видом, будто делает нечто само собой разумеющееся. Поскольку все уже много недель жили в ожидании неминуемого, ни у Квинси, ни у меня почти не было слез, только горестное смирение перед непреложными законами жизни и смерти. Мы четверо поднялись наверх и, встав у постели новопреставленного, вслух прочитали заупокойную молитву. Тогда я в последний раз - пусть всего на мгновение - ощутила присутствие благородной и отважной души старого врача, уже освобожденной от телесной оболочки, лежавшей перед нами.
        Теперь предстоит о многом позаботиться. О похоронах, о поминальной службе. Необходимо уведомить Годалмингов: отправлю телеграмму незамедлительно. Также нужно принять срочные меры для установления местонахождения доктора Сьюворда. Возможно, мистер Эмори сумеет помочь. Надо предложить хорошее вознаграждение.
        Казалось бы, с уходом Ван Хелсинга завершилась великая эпоха. Почему же у меня такое чувство, что его смерть знаменует не конец, а начало чего-то?
        О своих самых темных - и да, наверняка воображаемых - страхах я с самого Рождества так и не решалась снова заговаривать с Джонатаном.

* * *
        Позднее. Странное дело. Перед сном к нам пришел Квинси и сказал, что он словно бы разрывается на две части, что нечто внутри сводит его с ума.
        Я предоставила Джонатану поговорить с сыном и уложить спать. Здесь определенно требуется вмешательство отца. Все спрашиваю себя: не избаловала ли я Квинси излишней снисходительностью? Но ведь мальчик еще только делает первые шаги на пути превращения в мужчину. Надеюсь, он достаточно подготовлен к этому переходу и Джонатан все же окажется умелым проводником. Кроме того, душевное состояние Квинси, скорее всего, вызвано отсроченным горем из-за смерти профессора. Да, несомненно так.
        У меня есть и другие тревоги по поводу сына. Но писать о них я пока не готова.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        29 декабря. Итак, молодой развратник из жандармерии брошен, и мы продолжаем путешествие. Вчера прибыли в Кале, портовый город, в равной мере шумный и убогий. Тесные улочки пропитаны запахами моря и рыбы, а также мерзким смрадом перенаселенности. Сесть на корабль в Англию было бы минутным делом, но Габриель, с самого отъезда из Парижа пребывающий в раздраженном и неразговорчивом настроении, опять как будто чего-то выжидает. Он проводит время в полном безделье, но при этом, что парадоксально, выказывает признаки нарастающего нетерпения. Я, по обыкновению, готов ждать и повиноваться. С облегчением отмечаю, что ужасная боль, сбившая меня с ног во французской столице, больше не повторялась.
        Лишь один любопытный эпизод достоин упоминания. Уже смеркалось, и мы сидели в каком-то захудалом портовом кабаке, погруженные в молчание. Внезапно, без всякой видимой причины, мистер Шон запрокинул голову и разразился громким (но отнюдь не приятным) смехом.
        - Габриель, в чем дело? - спросил я.
        - Старик умер. Наконец-то!
        - Кто?
        - Старик умер, - повторил он, словно не услышав моего вопроса. - А значит, врата открыты. Англия лежит беззащитная и ничего не подозревающая, практически приглашая нас - приглашая нас, Морис! - овладеть ею.
        Завершив этот непонятный монолог, мистер Шон вновь расхохотался, и я уже не впервые обратил внимание, какие острые и белые стали у него зубы.
        ТЕЛЕГРАММА ЛОРДА АРТУРА ГОДАЛМИНГА - МИСТЕРУ ДЖОНАТАНУ ХАРКЕРУ
        30 декабря
        Опечалены известием о Ван Хелсинге. Позвольте нам помочь и оплатить похороны. Скоро будем вместе. Если бы только Джек был с нами! Кэрри все еще нездорова. Часто бредит во сне. Сегодня утром проснулась с криком: «Он идет! Он возвращается! Одноглазый уже совсем близко!»
        ПИСЬМО САРЫ-ЭНН ДОУЭЛЬ - ТОМУ КОУЛИ
        30 декабря
        Милый Том! Уже думала не писать тебе больше, покуда не ответиш, потому как ужасно боюсь, что ты взялся за старое и пошел по кривой дорожке. Полтора месяца от тебя ни слуху ни духу, а в газетах только и пишут, что о войне между бандами, причем твои Молодчики в самой ее гуще!
        Но поскольку у нас с тобой все-таки была любовь, я посчитала своим долгом сообщить тебе, что возвращаюсь в Лондон. Правду сказать, мое возвращение больше похоже на бегство, ибо я упаковала чемодан и улизнула из дома Харкеров с первыми лучами рассвета.
        Моя работа здесь закончена, старик умер, но сбежала я не поэтому. Ах, Том, ты не повериш! Сегодня я проснулась среди ночи и обнаружила в своей комнате хозяйского сына, Квинси. Он стоял в ногах кровати и ничего не говорил, просто смотрел на меня. И что самое ужасное - глаза у него были чистейшего красного цвета!
        Увидев, что я проснулась, он повернулся и вышел проч. От страха я даже закричать не смогла, просто лежала, не смея пошелохнутся, и пыталась молится, но думала только об этих ужасных красных глазах.
        Ах, Том, они пронзали тьму. Глаза какого-то ночного животного. Хищного зверя.
        Даже сейчас, когда я мчусь в поезде к Лондону, я по-прежнему чувствую на себе их взгляд - голодный взгляд дьявола!
        Твоя объятая страхом и трепетом
        Сара-Энн
        Из колонки личных объявлений в «Таймс»
        31 декабря
        БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАЛ ДЖОН СЬЮВОРД, ИЗВЕСТНЫЙ ПСИХИАТР, ФИЛОСОФСКИЙ МЫСЛИТЕЛЬ, ВДОВЕЦ
        В последний раз Сьюворда видели домашние слуги, утром шестнадцатого декабря, в несколько возбужденном и расстроенном состоянии.
        Он без малого шести футов ростом, довольно сутулый, с редеющими темными волосами с проседью. Имеет повадки и речь ученого. Отзывается на имя Джек.
        ЗНАЧИТЕЛЬНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ предлагается любому, кто предоставит полезную информацию о его нынешнем местонахождении.
        У доктора Сьюворда много обеспокоенных друзей, готовых проявить ЧРЕЗВЫЧАЙНУЮ ЩЕДРОСТЬ в случае его скорого обнаружения. Всем, кто располагает важной информацией, которой желает поделиться, надлежит связаться с мистером Р. В. Эмори, поместье Холмвуд, Сассекс.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        31 декабря. Ну вот наконец мое долгое странствие завершилось, мое добровольное изгнание закончилось, и я снова в Англии.
        Мы покинули Францию под покровом темноты, в час прилива. Весь вечер Габриель находился все в том же удивительно хорошем настроении, которое к нему пришло в дрянном портовом кабаке. Однако когда мы оказались в открытом море, он несколько упал духом при виде окружающего нас водного пространства и стал проявлять признаки беспокойства, каких прежде не обнаруживал. Когда корабль преодолел б?льшую часть пути, мы вышли на палубу и встали у борта, глядя вниз, на бурлящую черноту океана. Немного погодя Габриель повернулся ко мне и тихо, почти шепотом, сказал:
        - Знаешь, на нашей родине произойдут перемены. Великие и необратимые перемены.
        - Да? Каким же образом и когда?
        - Когда я встану у руля власти - во главе Совета.
        - Значит, ты не отказался от своих амбиций? - спросил я.
        Последовавшие слова и действия Габриеля не стали мне ответом, а лишь вызвали новые вопросы. Он вдруг страшно побледнел и схватил меня за плечо.
        - Ты ведь останешься со мной, Морис? Останешься со мной до конца, что бы ни случилось?
        - Ну конечно. Наш путь определен, мой мальчик, и я последую за тобой, куда бы он ни вел. Ты ведь знаешь: я дал тебе слово.
        Габриель ничего не сказал, да этого и не требовалось. Мы просто стояли плечом к плечу, а корабль бежал и бежал по волнам.
        Спустя время впереди показались меловые скалы Дувра, эти древние стражи нашего островного народа - сначала очень далекие и смутные, почти призрачные, они постепенно увеличивались и обретали плотность. При виде них у меня возникло странное ощущение, будто внутри меня неотвратимо замыкается какой-то круг.
        Ощущение было не из приятных и пробудило во мне отголосок боли, поразившей меня в Париже. Но минуты текли, скалы приближались, и вскоре мы уже сходили - с самодовольством вернувшихся из плавания пиратов - на дуврскую пристань и твердую землю.
        Мы решили отправиться на поиски отеля пешком, стали искать путь из лабиринта доков, и вдруг я заметил, что нас преследуют: сначала один шелудивый пес, потом второй, третий… в конечном счете за нами, точно за некими современными Гамельнскими дудочниками[47 - Гамельнский дудочник - персонаж средневековой немецкой легенды: бродячий музыкант, обманутый магистратом Гамельна, отказавшимся выплатить ему вознаграждение за избавление города от крыс, зачаровал игрой на флейте и увел за собой всех городских детей, которые так и пропали бесследно.], трусила добрая дюжина, если не больше, облезлых сутулых дворняг.
        Хотя вид у них был странный и пугающий, я постарался не паниковать. Просто тихо выругался и вслух задался вопросом, уж не ищут ли эти звери пищу. К моему удивлению, Габриель резко остановился и вскинул руку - как дирижер палочку, подумалось мне. Я тоже остановился. К этому времени мы уже далеко отделились от толпы пассажиров и находились на какой-то пыльной дороге совсем одни - то есть одни, если не считать собачьей своры.
        - Габриель, что нам делать? - нервно спросил я.
        Он лишь улыбнулся своей ослепительной белозубой улыбкой.
        Собак прибывало, они выскальзывали из теней одна за другой, еще, и еще, и еще.
        Содрогнувшись от ужаса и отвращения, я увидел среди стаи бродячих псов, теперь начавших окружать нас, и других тварей. Крысы, змеи, пауки, насекомые, все ползучие паразиты земли!
        Внезапно день приобрел черты ночного кошмара, жутких фантасмагорий Фюсли[48 - Иоганн Генрих Фюсли (1741 - 1825) - швейцарский и английский живописец и график, автор знаменитой серии картин на тему кошмара, предшественник викторианской сказочной живописи.], болезненных галлюцинаций Блейка[49 - Уильям Блейк (1757 - 1827) - английский поэт, художник и гравер, чьи творения проникнуты духом глубокого мрачного мистицизма.]. Я задохнулся от омерзения, и в следующий миг мои внутренности пронзила уже знакомая жестокая боль. Я повалился на колени и, несмотря на все мои усилия, инстинктивно зажмурился, буквально на секунду. И в темноте мне явилось (во всяком случае, мне так показалось) некое странное видение.
        Они решительно двинулись на нас, все это сборище отвратительных тварей, словно собираясь напасть. Но Габриель повелительно хлопнул в ладоши и приказал всем разойтись. Они беспрекословно подчинились: разбежались, расползлись, скрылись в тенях. Теперь мой друг смотрел на меня спокойно и снисходительно.
        - Габриель…
        - О, они просто хотели засвидетельствовать свое почтение, - пробормотал он, помогая мне встать. - Бедный Морис!
        Я задыхался и весь дрожал.
        - Скажи-ка, ты видел что-нибудь? - спросил Шон. - Вот минуту назад, когда закрыл глаза? Какие-нибудь образы… картины?
        Я через силу кивнул:
        - Да, но откуда ты?..
        Он отмахнулся от вопроса:
        - Сейчас это не важно. Но ты должен рассказать, что именно ты видел.
        - Женщину. Темноволосую, изнуренную. Лицо у нее измазано кровью. Думаю, она подозревает. Она подозревает правду, хотя и не осмеливается признать и принять ее.
        Габриель Шон запрокинул голову и рассмеялся.
        - О, это хорошо. Просто замечательно.
        - Зачем, Габриель? Зачем мне было послано видение? Что оно означает?
        - Оно означает, что будущее пересекается с настоящим и прошлым. Что великая тень упала на мир. А прежде всего - что Он уже совсем близко, что Его возвращение неизбежно, что наш Повелитель вот-вот возродится.
        - Кто? - спросил я. - О ком ты?
        Габриель крепко сплюнул на пыльную землю:
        - Ты знаешь имя.
        - Нет.
        - Знаешь уже давно. Еще с леса. Еще с замка. Потому что тебе дали испить из Черного Грааля.
        - Нет, - повторил я со всем возможным спокойствием. - Правда, Габриель, не знаю.
        Шон улыбнулся шире, чем когда-либо на моей памяти. Опять в глаза бросились эти острые боковые резцы.
        - Ты знаешь имя, Морис. Грозное имя нашего Господина и Повелителя.
        - Не… не знаю… - В глубине души я понимал, что лгу.
        - Конечно знаешь. И ты его произнесешь. Здесь и сейчас. Для меня. Ты произнесешь имя.
        - Габриель… нет… прошу тебя.
        - Скажи имя! Черт тебя возьми! Скажи!
        Кровь бешено застучала в висках. Перед глазами все закружилось. Кожу покалывало от жара.
        - Скажи имя!
        Я судорожно хватанул ртом воздух. Тяжело пошатнулся. Но я больше был не в силах удерживать в себе это признание, эти три ужасных, долгожданных слога.
        - Дракула.
        Последнее, что я помню перед тем, как провалился в черноту беспамятства, это жестокий, страшный смех одноглазого мужчины.
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        (утренний выпуск)
        1 января
        ЛОНДОН АТАКОВАН!
        Личности преступников не установлены
        На момент публикации точные обстоятельства трагедии остаются неизвестными. Однако абсолютно надежный источник сообщил нашей газете, что сегодня после полуночи в восточной части столицы без всякого предупреждения было приведено в действие взрывное устройство значительной мощности.
        Взрыв произошел в питейном заведении «Темперанс-холл», по всей видимости в то время заполненном до отказа. Полицейские чиновники пока еще не обнародовали число погибших и пострадавших, но, по мнению наших репортеров, оно весьма велико, и (хотя в квартале проживает большое количество перемещенных лиц и европейских эмигрантов) среди жертв много англичан.
        Это не что иное, как акт ничем не оправданного террора против мирного народа, страшный удар, нанесенный в самое сердце нашей процветающей Империи. Наша газета непреклонна в своей решимости установить все факты по делу и настоять на максимально возможном наказании для злодеев.
        ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА УЧАСТКОВОГО ИНСПЕКТОРА ДЖОРДЖА ДИКЕРСОНА - КОМИССАРУ АМБРОЗУ КВАЙРУ
        1 января
        Сэр, предоставляю все факты, какими мы располагаем в настоящее время.
        Прошлой ночью, вскоре после полуночи, когда весь город все еще гулял по случаю Нового года, в пивной «Темперанс-холл» на углу Дрейк-стрит и Ричардсон-авеню, на самой окраине Ист-Энда, куда полицейские поодиночке даже не суются, состоялась некая сходка. Информация у меня пока неполная, но похоже, сходка должна была стать чем-то вроде мирной конференции между тремя главными криминальными сообществами Лондона (как бы глупо это ни звучало).
        Насколько я могу судить, предполагалось возобновить старые договоренности и попытаться наладить расстроенные отношения. Причина разлада между бандами до сих пор неизвестна. Никто на сей счет не говорит решительно ничего, кроме такой же чепухи про дурные сны, которую несет молодой Коули.
        Все свидетели, приведенные мною в более или менее трезвое состояние, показывают, что находились снаружи, когда взрыв сотряс квартал. Все без исключения люди внутри либо погибли, либо получили смертельные ранения. По словам очевидцев, за несколько минут до взрыва в заведение вошел высокий мужчина с коричневым саквояжем в правой руке. По-видимому, в сумке находился динамит, и несший ее человек - если только взрыв не произошел раньше, чем планировалось, - безусловно, был готов принять смерть вместе со своими жертвами.
        И вот что, сэр, вызывает серьезное беспокойство. Хотя погибли члены всех трех банд, вряд ли это обстоятельство послужит к снятию взаимных подозрений. Каждая банда - и Милахи, и Молодчики Гиддиса, и Китаёзы - станет обвинять другую, и отныне ситуация будет только обостряться. Я настоятельно рекомендую действовать быстро, чтобы предотвратить ухудшение обстановки в городе. Решительные действия, сэр, вот что сейчас от нас требуется.
        Я готов выполнять свой долг, комиссар. А тем временем расследование - вкупе с нашими молитвами - продолжается.
        Дж. Д.
        ЗАПИСКА СЕСИЛА КАРНИХАНА - АРНОЛЬДУ СОЛТЕРУ
        1 января
        Арнольд! Уверен, Вы уже слышали ужасные новости о разрушительном взрыве, произошедшем минувшей ночью в Ист-Энде. Страшная трагедия, много погибших, нация скорбит и прочая, и прочая.
        По размышлении я решил, что настало время, когда Ваше мнение по поводу этого несчастья (и других подобных) сможет вызвать интерес у наших читателей.
        Не хочу докучать Вам или требовать от Вас слишком многого, учитывая Ваш преклонный возраст, но могу ли я рассчитывать, скажем, на пятьсот слов к вечеру?
        Искренне Ваш
        Карнихан[50 - Письменный ответ на это послание давно утерян или уничтожен, но легенда Флит-стрит гласит, что он состоял из единственного слова, начертанного крупными печатными буквами: ДА.]
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        1 января. Наши печали все множатся. Едва только профессор покинул нас, мы потеряли и мисс Доуэль тоже, причем при самых странных обстоятельствах: она скрылась среди ночи, не потрудившись оставить ни объяснительного письма, ни хотя бы короткой записки с извинениями.
        Квинси воспринял столь очевидное пренебрежение приличиями крайне болезненно: он бледен, тревожен и раздражителен. Мы сообщили ему новость за завтраком. Он выслушал нас с самым угрюмым видом. За обедом по-прежнему был мрачен и сердит. К моему недовольству (хотя и не скажу, что к полному удивлению), Джонатан удручен отсутствием нашей гостьи не меньше, чем Квинси. Он молчалив, замкнут и ведет себя так, будто у него неожиданно отняли что-то очень ценное. Полагаю, в некотором роде так оно и есть.
        Сегодня муж выпил бокал чистого джина за обедом и еще один сразу после.
        Честно говоря, я подозреваю, что внезапный отъезд мисс Доуэль связан главным образом с ее таинственным кавалером в Лондоне. Кроме того, у нас и без нее есть о чем думать и переживать: здоровье Каролины, местонахождение Джека, подготовка к нашему последнему прощанию с Ван Хелсингом. Прощальных церемоний будет две: скромные закрытые похороны, которые состоятся шестого января здесь, в Шор-Грин, и публичная поминальная служба, которая пройдет одиннадцатого числа в церкви Святого Себастьяна в Лондоне, Вест-Энд. Ответственность за организацию обеих церемоний взяла на себя я.
        В моей голове смутно формируется одна гипотеза. Но как ни стараюсь сосредоточиться на связях между недавними событиями, детали ускользают от меня, точно жиром намазанные, ну нипочем не удержать. Возможно ли, что некая внешняя сила мешает мне собрать мысли воедино и прийти к полному пониманию? Раньше я бы поделилась своими подозрениями с Джонатаном. Но теперь, после нашего разговора в Рождество, я знаю, что он скажет. Ах, почему он не хочет меня слушать?

* * *
        Позднее. Неприятный эпизод с сыном, внезапно напомнившим мне прежнего Квинси. Он улегся рано, но мы с Джонатаном (полупьяным к тому времени) вдруг обнаружили его в столовой незадолго до того, как сами пошли спать. Он стоял неподвижно, в печальном молчании, и первые несколько секунд, казалось, вообще не осознавал нашего присутствия. Потом моргнул, испуганно и растерянно.
        - Ой, простите. Мне снился сон. По крайней мере, мама, я думаю, что это был сон.
        - И что же тебе привиделось? - спросила я более мягко, чем, боюсь, разговаривала весь день.
        - Огонь, мама. Смерть, принесенная в самое сердце города.
        Затем Квинси умолк, и мы отвели его обратно в постель, где он почти сразу погрузился в относительный покой сна.
        Выйдя из комнаты сына, я услышала странные звуки, донесшиеся издалека, с полей за домом. С одной стороны, они походили на собачий лай, а с другой - нисколько на него не походили…
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        2 января
        ГОВОРИТ СОЛТЕР: ИСТ-ЭНДСКУЮ ТРАГЕДИЮ МОЖНО БЫЛО ПРЕДОТВРАТИТЬ
        По идее, начало нового года - время надежд и оптимизма. Повод поразмыслить о прошедшем годе и возможность подумать о жизни с чистого листа. Момент, когда все мы с радостью смотрим в будущее.
        И как же печально, как невыносимо печально, что вместо этого сегодня мы погружены в скорбь. Мы скорбим по невинным, погибшим в канун Нового года при разрушительном взрыве в Ист-Энде. Мы настоятельно требуем применить максимальные возможные наказания к лицам, совершившим это гнусное преступление. Мы склоняем голову и молимся.
        Однако достаточно ли этого? Не следует ли нам задать правительству и более сложные вопросы? Как это возможно, что столь вопиющее злодеяние было совершено на британской земле в двадцатом веке? Как это возможно, что лондонская полиция по своей некомпетентности допустила такое чудовищное преступление? Необходимо провести самое тщательное расследование в отношении руководящей деятельности мистера Амброза Квайра, который несет ответственность за так называемую сыскную работу, проводимую в нашем городе.
        Что случилось с общепринятым представлением о государственной службе, охраняющей наш покой? Почему добропорядочные граждане больше не могут заниматься своими делами, не опасаясь оказаться случайными жертвами в каком-нибудь жестоком столкновении между преступными кланами? Мы, сотрудники «Пэлл-Мэлл», утверждаем, что ответ на многие из этих вопросов кроется не только в методах работы полиции, но гораздо глубже. Не свидетельствуют ли подобные провалы о более широких проблемах в нашем обществе? Не стали ли мы как нация слишком малодушными? Известная мягкотелость, свойственная многим из нас, делает нас уязвимыми перед теми, кто не знает сомнений и колебаний, в отличие от людей вроде Квайра, чья нерешительность обходится нам слишком дорого.
        Посему я заявляю вам, друзья мои: трагедию, случившуюся в новогоднюю ночь, можно было предотвратить. Если бы полиция выполняла свою работу более качественно, если бы лондонцы более твердо противостояли преступности и если бы сам криминальный мир не получил неслыханную свободу действий, такого несчастья никогда не произошло бы.
        Так не пора ли нам напрячь мышцы? Не пора ли отказаться от удобной терпимости, чтобы обеспечить нашу безопасность? И не пора ли подумать о радикальном изменении курса во внутренней политике нашей страны?
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА АМБРОЗА КВАЙРА, КОМИССАРА ЛОНДОНСКОЙ ПОЛИЦИИ
        2 января. Я всегда был человеком практичным и здравомыслящим. Всегда прочно стоял на ногах. Мой девиз - честность и неподкупность, а имена светил, всю жизнь озарявших мой путь, - Логика и Разум. Однако в последние дни все это перестало иметь значение. Мне показали реальность, скрытую за поверхностью мира. Я увидел ослепительный ужас истинного положения вещей. Увидел зрелища, превращающие инструментарий человека логичного и рассудочного в бесполезный мусор.
        Иной, прочитав написанное выше, спросит себя: да не спятил ли он с ума? Нет! Только не я!
        Я полностью уверен, что остаюсь в совершенно здравом уме, пусть и не без легкого завихрения. В последнем повинна Илеана - восхитительное создание, к великому моему счастью, избравшее меня своим главным источником пропитания.
        Илеана… такая обворожительная, такая умная, такая красивая. Роскошные волосы, сапфировые глаза, дивные изгибы фигуры - вот ради чего я живу теперь.
        Вчера она разбудила меня в предрассветный час. Она сидела на моей кровати, словно жена или близкая подруга, и гладила мое лицо с нежностью, на которую многие сочли бы ее неспособной. Я просыпался медленно, постепенно, преодолевая слои снов, подобно глубоководному ныряльщику, всплывающему к поверхности из запредельных морских глубин. Наконец я осознал свое смутно различимое окружение и тот факт, что эта великолепная женщина опять совсем голая, поскольку (сообразил я) всего минуту назад она переменила одну свою телесную форму на другую.
        Руки у нее мягкие, но очень холодные. Я понимаю, почему так (или, по крайней мере, думаю, что понимаю), но пока не готов записать правду.
        - Амброз, - прошептала Илеана, когда я полностью очнулся. - Амброз Квайр.
        Губы у меня были пересохшие и растрескавшиеся. Я увлажнил их языком. Когда заговорил, мой голос звучал словно откуда-то издалека.
        - Не… не нужно этих формальностей… моя дорогая.
        Лицо ее наполовину скрывалось в тени, и, наверное, я ошибаюсь, но мне почудилось, будто при моих словах на нем промелькнула гримаса отвращения.
        - Просто Амброз, любимая…
        Выражение у нее снова изменилось. Она загадочно улыбнулась, зубы блеснули в свете бледнеющей луны, и я задрожал от восторга, увидев острые резцы.
        Илеана наклонилась ко мне, ее лицо оказалось так близко к моему, что мы могли бы поцеловаться.
        - Первая атака на твой город уже состоялась, - проговорила она, и хотя смысл слов был совершенно ясен, для меня, опьяненного ее близостью, они прозвучали как пустой набор звуков. - В сердце лондонского преступного мира была взорвана бомба. Скоро эти дурные люди станут еще более жестокими и… - Она умолкла, подыскивая слово, и наконец договорила: - Непримиримыми.
        - Но это только обострит обстановку, - сказал я. - Их тлеющая война разгорится вовсю.
        Илеана наклонилась еще ниже, и я почувствовал тяжесть ее тела, мягкого и одновременно крепкого.
        - Именно это и нужно нашему Хозяину. Происходит все, что должно произойти для того, чтобы он вернулся. Понимаешь?
        - Да, - ответил я, хотя на самом деле еще не до конца понимаю и даже не уверен, что хочу понять.
        - Ты должен замедлить ход официального расследования, - сказала она почти шепотом. - Должен сдерживать полицейских, чтобы они не пытались потушить пламя.
        - Но… меня заподозрят, - запротестовал я. - Пока… пока ты не появилась, у меня была репутация исключительно компетентного и толкового сотрудника.
        Илеана вновь приложила к моим губам мертвенно-холодный палец.
        - Укрепись духом, Амброз Квайр. Чтобы условия для возвращения нашего Хозяина созрели, обстановка в твоем городе должна значительно ухудшиться. Как было когда-то в королевстве, окруженном османами, так будет и в этой выродившейся столице.
        - Сколько… - пробормотал я, чувствуя, как ледяной палец соскальзывает с моего лица к горлу, к адамову яблоку, и ниже. - Сколько времени вам понадобится?
        - Девять дней. Этого хватит, пожалуй. Дай нам еще девять дней, Амброз Квайр, а потом… потом уже ничего не будет иметь значения.
        Я вздохнул - протяжный, хриплый, почти болезненный вздох.
        - Девять дней… - Мой голос прозвучал глухо даже для собственных моих ушей. - Если я сделаю все возможное… тогда ты будешь, Илеана?.. пожалуйста… - Слова застряли в пересохшем горле, и на меня волной накатила усталость и беспомощность.
        - Да, - просто ответила Илеана. - Я буду питаться тобой.
        Я пробулькал слова благодарности.
        - Но шею больше трогать не стану. Такая рана будет привлекать внимание. Я найду свежую вену еще где-нибудь.
        Ее руки поползли вниз по моему телу, спускались все ниже, ниже, и наконец, отвернув простыню, она нашла девственную территорию, новую вену и наклонилась к ней.
        Великолепие оскаленных клыков, мучительное ожидание, мгновенная боль прокола - и вожделенный миг истечения темно-красных струй.
        Слабость усилилась. Не в состоянии пошевелиться, я лежал неподвижно, обуреваемый безумным восторгом, пока не лишился сознания.
        К действительности меня вернул бешеный стук в дверь вскоре после рассвета. Но и он доносился словно бы откуда-то издалека. Когда я разрешил войти, на пороге появился мой слуга и с жалобным, умоляющим видом доложил, что я срочно нужен в управлении. Совершено какое-то чудовищное злодеяние, сказал он, по городу нанесен страшный удар.
        Илеаны, моей Илеаны, разумеется, давно и след простыл. Единственным доказательством того, что она не была просто плодом моей причудливой фантазии, служили две аккуратные отметины от проколов на коже - и томительная, сладкая боль в сердце.

* * *
        Позднее. Человек, познавший столь яркие переживания, как подаренные мне Илеаной, любые более ординарные события воспринимает притупленно и отстраненно. Я провел день в каком-то оцепенении, наблюдая за жизнью, словно через толстое стекло.
        В управлении стоял страшный шум из-за взрыва в Ист-Энде. Я предложил всем успокоиться и не пороть горячку. Мне показалось, низшие чины остались недовольны моим подходом к делу, каковое подозрение превратилось в уверенность, когда в середине дня в мою дверь отрывисто постучали и в кабинет без приглашения вошел тот рослый американец, участковый инспектор Джордж Дикерсон.
        - Прошу прощения, сэр, - сказал он. - Я не хотел вам мешать.
        Его слова звучали подчеркнуто вежливо, но поведение выдавало то, что скрывалось под маской профессиональной сдержанности: грубую напористость человека, привыкшего добиваться своего. Я сделал пригласительный жест и сказал, что всегда готов выслушать предложения и замечания моих подчиненных. Надеюсь, мое напоминание о разнице в нашем положении на иерархической лестнице не прошло мимо внимания янки.
        Когда он уселся, я спросил, по какому он делу.
        Казалось, Дикерсона удивило, что я вообще спрашиваю.
        - Как по какому? По делу о взрыве, сэр, - ответил он, не сумев убрать из голоса раздраженные нотки. - О бомбе в центре города.
        Я надавил пальцами на виски, чтобы предотвратить приближение головной боли, которое я чувствовал, как иной крестьянин чувствует приближение дождя, даже когда в небе ни облачка.
        - Да, я так и подумал.
        Американец воспользовался своим преимуществом.
        - Должен сказать, сэр, - начал он, - мы слишком долго игнорировали эту проблему. И череда кровавых стычек, которую мы наблюдаем в настоящее время, неминуемо перерастет в полномасштабную войну, если мы не примем самые жесткие меры для подавления беспорядков. Этот процесс, сэр, это накаление обстановки уже происходит.
        - Спасибо вам, инспектор, за вашу суровую прямоту. Не смея предположить или хотя бы отдаленно допустить, что ваши слова носят некий оттенок паники…
        Дикерсон нахмурился.
        - …я тем не менее предположил бы, что в настоящее время самый разумный план действий состоит в том, чтобы просто наблюдать за ситуацией, не вмешиваясь в нее.
        - Извините, сэр, но это никакие не действия. Это бездействие. Если мы будем сидеть сложа руки, все станет гораздо хуже.
        - Как может быть и в случае, если мы вмешаемся в разборки между криминальными сообществами. Я пока еще не увидел убедительных доказательств того, что законопослушным гражданам грозит какая-либо реальная опасность.
        - Но нельзя же игнорировать ситуацию, сэр. Нельзя закрывать глаза на происходящее.
        - Много важных дел требуют нашего внимания и времени, инспектор. В нашем положении всегда приходится делать трудный выбор. И решать вопросы приоритетов.
        Американец уставился на меня с нескрываемым гневом. Потом совладал с собой и придал лицу выражение, которое сделало бы честь самому убежденному стоику.
        - Понимаю, сэр. Но…
        - Да?
        - Если подобное повторится… если обстановка ухудшится… вы пересмотрите свою позицию?
        Я снова потер виски и осторожно сказал:
        - Даю вам слово, что обязательно подумаю об этом.
        Дикерсон кивнул, после чего встал, круто повернулся и вышел прочь - довольно неучтиво. Одному Богу ведомо, что он скажет нашим коллегам. Но сдается мне, скоро события опередят нас и буквально через несколько дней все беспокойства и благочестивые переживания Дикерсона станут бесполезными, как пламя свечи при наступлении ледника.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        3 января. Бедная Мина. Такая усталая и встревоженная в последнее время. Но во многих отношениях, как всегда, чрезвычайно деятельная и неутомимая. В своих приготовлениях к похоронам профессора и поминальной службе она усердна, последовательна и уравновешенна. За минувшие несколько дней она посоветовалась с представителями похоронной конторы, местными священниками и служителями лондонской часовни, где скоро мы соберемся, чтобы помянуть старика. Вдобавок ко всему она написала некролог, который должен появиться в сегодняшней «Таймс». А также проводит много времени за успокоительными разговорами с Квинси, который начал страдать яркими ночными кошмарами.
        Во всем этом Мина просто великолепна. Но вместе с тем она, похоже, одержима совершенно безумной идеей. Мы с Рождества не заводили речи об этом, но вряд ли она полностью отказалась от своей теории. Вообще-то, такое ей несвойственно - подобные дикие, болезненные фантазии. Надеюсь, вскоре она выбросит их из головы. Душевное состояние жены очень меня беспокоит. Вызывает глубокую тревогу. Поскольку предположение, которое она делает, не может быть верным. Такое просто невозможно.
        Вдобавок ко всему мои собственные мысли чаще, чем следовало бы, обращаются к участи бедной Сары-Энн. Я не раз просыпался среди ночи, охваченный страхом за ее душу.
        Из колонки некрологов в газете «Таймс»
        3 января
        ВАН ХЕЛСИНГ, АБРАХАМ
        Профессор Абрахам Ван Хелсинг мирно скончался двадцать девятого числа прошлого месяца, после тяжелой продолжительной болезни. Подобное завершение его на редкость насыщенной и деятельной жизни едва ли можно счесть закономерным или справедливым. Сам он не одобрил бы характер своей кончины, ибо часто выражал надежду, что погибнет в служении какому-нибудь великому делу. Тем не менее он умер в окружении близких друзей и оставил значительное наследие не только в академической науке, но также в сердцах и памяти людей, которые, как и автор этого некролога, благодарны ему за годы дружбы, духовного руководства и защиты.
        Сын кораблестроителя, родившийся в Амстердаме в 1830 году, Абрахам Ван Хелсинг еще в юности обнаружил редкую ясность ума и необыкновенную плодовитость воображения - идеальное для ученого сочетание качеств. С отличием окончив школу, он поспешил в Дельфтский университет, где быстро зарекомендовал себя как в некотором роде гений.
        Примерно в это время о нем стали ходить разные темные слухи. Однако ближайшие друзья Ван Хелсинга всегда считали подобные сплетни - оказавшиеся удивительно устойчивыми - просто измышлениями завистливых соперников. По окончании университета в 1851 году Ван Хелсинг занялся врачебной практикой, хотя область его научных исследований уже далеко не ограничивалась одними только недугами и болезнями.
        На третьем году практики Ван Хелсинг женился на Марии Хурен, сестре одного из своих пациентов, которая в течение следующих трех лет родила ему двоих сыновей, Давида и Сайласа.
        Однако в 1859 году, когда академическая монография Ван Хелсинга о взаимосвязи между инфекцией крови и нервными заболеваниями привлекла внимание мирового медицинского сообщества, произошла трагедия, отбросившая мрачную тень на всю оставшуюся жизнь ученого. 11 мая 1864 года Мария и дети утонули в результате ужаснейшего несчастного случая. Опустошенный горем, Ван Хелсинг покинул Голландию и пустился в странствия по Европе, в ходе которых познакомился с различными любопытными древними верованиями. Именно тогда он начал интересоваться чудовищными возможностями продления жизни посредством крови и[51 - Остальная часть газетной вырезки с довольно странным некрологом пера моей матери оторвана. Вырезка хранилась в дневнике моего отца, и при внимательном рассмотрении на ней видны подпалины. Что еще удивительнее, мои попытки найти этот номер газеты сначала в библиотеке Британского музея, а потом в самой редакции «Таймс» в обоих случаях выявили лишь пробел в архивах.]
        ИЗ РУБРИКИ «ПИСЬМА ЧИТАТЕЛЕЙ» В ГАЗЕТЕ «ДЕЙЛИ ТЕЛЕГРАФ»
        4 января
        Уважаемый сэр! В дополнение к недавно состоявшемуся на этих страницах злободневному диспуту относительно прискорбного упадка морали и культуры среди молодого поколения я прошу Вас любезно позволить мне добавить собственное небольшое свидетельство, которое, полагаю, прольет желанный свет на это широко распространенное явление.
        По причинам личного характера, вдаваться в которые здесь нет необходимости, вчера вечером я возвращался домой гораздо позже обычного и волею случая проследовал через довольно неблагополучный район в восточном квадранте нашей столицы. Поскольку нанять экипаж в столь поздний час не представилось возможным, мне пришлось добираться до места назначения пешком. Имея весьма респектабельную наружность, я, разумеется, старался держаться как можно незаметнее, дабы не стать объектом криминального внимания.
        Улицы оказались почти пустыми, так что обошлось без происшествий. Единственным исключением из данного утверждения явилась случайная встреча, которая и побудила меня написать данную эпистолу. Проходя мимо церкви Святого Иакова, истинного маяка христианства среди языческих трущоб, я стал очевидцем самого постыдного зрелища. Молодая женщина, едва вышедшая из девичества и, как сочли бы иные, обладавшая значительной физической привлекательностью в силу своих белокурых волос и миловидных черт, вдруг выбежала из темного переулка в самой неподобающей для дамы манере и бросилась к запертой двери храма, криком умоляя впустить ее. Растрепанный вид и окровавленное лицо девушки явственно свидетельствовали о нетрезвом состоянии. Поведение у нее было вульгарно неистовое, голос - неприлично громкий и возбужденный.
        Озадаченный и встревоженный, я остановился и с минуту наблюдал за этим ненужным представлением, прежде чем из переулка появилась группа бледных мужчин несколько старшего возраста - несомненно, дядья девушки, - которые, невзирая на бурные рыдания и весьма энергичные протесты означенной особы, утащили ее прочь.
        Я хотел бы одобрить усилия этих джентльменов по пресечению столь возмутительного нарушения общественного порядка. Никогда в предыдущие века молодость и красота не служили оправданием для непристойного поведения, и я не вижу причин, почему в нынешнюю эпоху положение дел должно хоть сколько-нибудь измениться.
        К счастью, я вернулся домой невредимым и рассказываю вашим читателям об этом инциденте исключительно с целью наглядно показать низкий уровень воспитания и культуры удручающего большинства нашей молодежи.
        Безусловно, сейчас настало время задать неприятные вопросы всем, кто несет ответственность за молодое поколение, - в частности, учителям и родителям.
        Ваш постоянный читатель
        Пешеход
        ПИСЬМО САРЫ-ЭНН ДОУЭЛЬ - ДОКТОРУ ДЖОНУ СЬЮВОРДУ
        (конверт не распечатан)[52 - Полагаю, я стал первым, кто прочитал это письмо, обнаруженное в ходе моих разысканий через десять с лишним лет после того, как оно было написано.]
        5 января
        Уважаемый доктор! Не знаю, прочитаете ли Вы когда-нибудь мое письмо, ведь говорят, Вы пропали без вести. Говорят, Вы покинули Лондон и уехали странствовать бог ведает куда. Если это правда, я уверена, что Вы так поступили не по собственному выбору. Вы бы никогда не бросили своих друзей и пациентов, находясь в здравом рассудке. Вы хороший человек, доктор Сьюворд, и я Вам доверяю. Знаю, и Вы поверите мне, когда я расскажу, что со мной случилось.
        Если Вы гадаете, зачем я пишу к Вам сейчас, отвечаю: затем, что хочу рассказать Вам свою историю и, боюсь, навсегда простится с Вами. Во-первых, Вы должны знать, что я покинула дом Ваших друзей, куда Вы меня отослали. Я сбежала ночью. Старик умер, я сделала все, что могла. Но между мной и хозяином дома, сэр, создалась некоторая неловкость. И со странным хозяйским сыном что-то не так. Говорить об этом он не может, но с ним определенно очень неладно. Чесное слово, я и не помышляла о бегстве, покуда все не стало совсем уже плохо.
        Врядли Вы знаете, доктор, но раньше у меня был возлюбленный. Его звали Томас Коули, и хотя он во многих отношениях был человек негодный, я по-прежнему считаю, что сердце у него было хорошее. Он начинал свой жизненый путь в непростых условиях и лехко попал в дурную компанию. Какое-то время водился с Молодчиками Гиддиса и состоял на учете в полиции. Но со мной Том становился другой - мягче, добрее - и хотел только любви, в которой ему столь долго было отказано.
        Покинув дом Харкеров, я сразу поехала в Лондон и по приезде написала Тому, что встречусь с ним завтра в шесть вечера в месте, где мы часто встречались раньше: под часами на вокзале Ватерлоо. Там, сэр, можно спрятатся у всех на виду. Можно спрятатся среди людской суеты и остатся незаметным в большой толпе.
        И вот, сэр, я стояла и ждала, все еще не теряя надежды. Время шло, и я начала беспокоится. Прождала почти час. Что-то внутри убеждало меня уйти. Голос в голове призывал меня бежать. Инстинкты умоляли задать стрекача. Я всех проигнорировала, сэр. И как же теперь жалею, что не послушалась!
        Без нескольких минут семь я увидела Тома, идущего ко мне из толпы. Он улыбнулся сжатыми губами, и я сразу започуяла неладное.
        - Привет, цветочек, - сказал он каким-то не своим голосом, равнодушным и холодным. Он был неестествено бледный, и в свете вокзальных фонарей глаза у него сверкали красным, как у сына Харкеров.
        Я повернулась и бросилась бежать, но с Томом были другие мужчины (другие существа), такие же как он. Они окружили меня, сэр, вывели с вокзала и посадили в экипаж, ждавший на улице. Никто из людей, мимо которых мы проходили, похоже, не заметил, что меня похищают.
        Том ни на миг не спускал с меня своих красных глаз, под пристальным взглядом которых я обнаружила, что не могу ни закричать, ни вырватся, ни побежать, вообще ничего.
        Меня отвезли в какой-то дрянной дом в Ист-Энде и держат здесь взаперти. Теперь я знаю, сэр, кем стал Том и другие. Я знаю, в кого они превратились. Многие не поверили бы мне, сэр, назвали бы глупой девицей, с головой, набитой старыми сказками, но почему-то я уверена, сэр, что вы не усомнитесь, что я говорю правду.
        Да, доктор Сьюворд, я ясно понимаю, кто они такие, целая гнусная шайка этих существ. Верховодит ими женщина, черноволосая и красивая. Она умеет превращатся в летучую мышь и в туман, сэр. Я подслушала их тихий разговор о планах и, хотя поняла далеко не все, теперь страшно боюсь за мой город.
        Вчера вечером я попыталась сбежать и найти убежище, но они догнали меня и уволокли обратно. Они хотят превратить меня, сэр, сами знаете в кого. Думают, я буду им полезна.
        В Ист-Энде есть одна часовня, Святого Себастьана, и некий священник, для которого, говорят, я предназначена. Моя роль уже написана, и они хотят, чтобы я в точности ей следовала.
        Я кинулась в ноги Тому, но он лишь рассмеялся и сказал, что все будет лучше, когда я стану такой же, как он.
        Это письмо я отдам одной из обычных смертных женщин, которые прислуживают им в дневные часы. Она согласилась взять его у меня, но больше ничем не помогать не будет. Она их боится, и они платят ей огромные деньги.
        Если Вы, сэр, когда-нибудь прочтете это письмо, прошу Вас, сделайте то, что не получилось у меня: бегите. Бегите из города. Бегите от этих существ. Бегите от Темного, который грядет.
        Мне очень жаль, сэр, что я не сумела полюбить Вас.
        Прощайте, доктор Сьюворд.
        Ваша Сара-Энн
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА АМБРОЗА КВАЙРА, КОМИССАРА ЛОНДОНСКОЙ ПОЛИЦИИ
        6 января. В прошлом я питал страстное, но сугубо тайное желание когда-нибудь представить читающей публике избранные места из своих дневников в виде красиво переплетенного тома. Я надеялся, что подобное издание вызовет большой интерес у широкой аудитории. Оно бы проливало свет на полезную работу, которую выполняют полицейские силы, давало живое и яркое представление об особой ответственности и сложных обязанностях, которые лежат на тех, кто, как и я, находится на высших ступенях командной иерархии.
        В последние дни преступный мир столицы остается в состоянии повышенной тревожности, нервозности и агрессивности. Дикерсон непреклонен в своей решимости возглавить следственную группу по установлению причин беспорядков между криминальными кланами.
        Я знаю, что с точки зрения морали поступаю в корне неправильно, вставляя своим подчиненным палки в колеса. Но также знаю, что я полностью во власти своей госпожи и у меня нет иного выбора, кроме как подчиняться. Однако, помимо всего прочего, мне совершенно очевидно: то, что Илеана уже сделала - а именно: натравила одну шайку дикарей на другую, - по-своему довольно красиво. Очищение от человеческой гнили, необходимое иссечение пораженных тканей.
        Все вышенаписанное лишь пролог к признанию, которое я сейчас должен сделать. В последние дни я сплю плохо и совсем не высыпаюсь. Сны, посещающие меня, наполнены таким ужасом и отчаянием, что я часто пробуждаюсь в холодном поту, дрожа всем телом.
        Как следствие, я завел обыкновение выпивать на сон грядущий стаканчик бренди, щедро разбавленного лауданумом[53 - Лауданум - опиумная настойка на спирту, считавшаяся универсальным лекарственным, успокоительным и снотворным средством.]. Прошлой ночью заснул быстро, крепким сном без сновидений.
        Столь явное облегчение должно было меня насторожить. Среди ночи меня разбудило почти невыносимое давление на грудь. Судорожно задыхаясь, я с трудом открыл глаза и с усилием сосредоточил взгляд на том, что находилось передо мной во мраке. Это оказалась Илеана, которая сидела верхом на мне и тяжело давила на мою грудь ладонями, развернутыми наружу.
        Как обычно, она была в натуральном виде. Грива черных волос волнами ниспадала на спину. Увидев, что я проснулся, Илеана наклонилась ко мне, впилась ногтями в мою кожу. Улыбнулась, показывая зубы. Медленно провела языком по губам, увлажняя их. Осознав, что я вновь подпадаю под ее чары, я невольно трижды содрогнулся.
        Продолжая улыбаться, она положила бледную узкую ладонь мне между ног.
        - Бедный полицейский. Жалкий маленький человечек.
        Я коротко простонал и умолк.
        - Ты славно поработал, мой верный слуга. Я пришла сказать, что скоро произойдет второй взрыв. Сегодня ночью, во владениях Молодчиков Гиддиса. Удерживай своих людей и не вмешивайся. За это будешь хорошо вознагражден.
        Я снова испустил стон и задрожал от унижения.
        - Но… это только разожжет пламя. Начнется сущий хаос.
        Она подвигалась на мне.
        - А из хаоса вырастет… новый порядок. Не говори ничего сейчас, ничтожный англичанин, просто кивни, что понял.
        Я кивнул.
        - Вот и прекрасно, - проворковала Илеана. - Ты готов повиноваться?
        Я опять кивнул. Одним привычным стремительным движением она набросилась на меня, прокусила вену и принялась жадно, взахлеб пить. Я впал в экстатическое состояние, потом провалился в беспамятство. Когда очнулся, об Илеане напоминали лишь следы от укуса на мне и животный запах, оставшийся от нее на простынях. С наступлением милосердного рассвета я сделал эту запись и теперь в мучительном, но одновременно радостном возбуждении жду следующей атаки на город.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        6 января. Вообще-то, состоявшееся сегодня печальное мероприятие - погребение бренных останков профессора Абрахама Ван Хелсинга на шор-гринском кладбище - должно было стать для всех нас твердой точкой, знаменующей конец этого трудного жизненного периода. Оно должно было дать нам повод поскорбеть, выразить свое горе любым угодным нам способом, а затем начать восстанавливать все, что было прежде в наших маленьких, но счастливых жизнях. Однако по причинам, которые я раскрою ниже, упомянутое мероприятие породило в нас не чувство завершенности, а скорее ощущение, что судьба неумолимо настигает нас и что теперь события развиваются со страшной скоростью. Чем все закончится, боюсь даже думать.
        День начался с горького расстройства и закончился самыми ужасными предчувствиями. Занимаясь приготовлениями к похоронам профессора, я планировала скромную закрытую церемонию, предшествующую публичной поминальной службе, которая состоится в Лондоне одиннадцатого числа. Но из-за отсутствия потерянных друзей прощальная церемония оказалась до неприличного малолюдной.
        Бедный Джек по-прежнему числится среди без вести пропавших (где же он, беспрестанно спрашиваю я себя, где же он, где?), а мисс Доуэль, полагаю, навсегда исчезла из наших жизней. Я надеялась, что рядом с нами будут лорд и леди Годалминг (Артур наверняка хотел бы проводить великого голландца в последний путь), но здесь меня ждало разочарование. В начале одиннадцатого утра, за два часа до похорон, когда я работала в своем кабинете, легкий стук в дверь возвестил о появлении служанки.
        Она доложила, что меня желает видеть некий джентльмен, только сейчас прибывший из Сассекса.
        - Лорд Годалминг? - спросила я.
        Служанка нервно мотнула головой.
        - Кто же?
        - Он назвался мистером Эмори, мисс.
        Я велела проводить посетителя ко мне, и она поспешила прочь, чтобы выполнить распоряжение.
        Когда мистер Эмори с глубоко опечаленным видом вошел в комнату, одетый во все черное и с траурной повязкой на рукаве, на меня волной накатило смутное беспокойство. Благородный слуга выглядел усталым и осунувшимся, что явно объяснялось не только долгой поездкой из Сассекса в наше графство. Даже его широкие плечи сутулились, словно под тяжестью невзгод, а его фигура, при описании которой я употребила бы слова «мускулистая полнота», казалось, несколько усохла.
        - Полагаю, мадам, вы удивлены, что я явился в ваш дом один, - сказал Эмори.
        - Да, и не настолько приятно, как хотелось бы, - признала я. - Надо ли понимать, что вы здесь как представитель семейства?
        - Да, мадам. Лорд и леди Годалминг прислали меня вместо себя.
        - Понятно.
        - Разумеется, они передают нижайшие извинения. Боюсь, с их стороны, а особенно со стороны моей госпожи, было бы крайне неразумно приехать сегодня. Они отправили меня с письмом, в котором объясняют причину своего отсутствия.
        Он достал из кармана тонкий манильский конверт[54 - Манильский конверт - большой конверт из канатной (манильской) бумаги желтоватого цвета.]. В нем находилось послание от Артура, написанное в довольно сухом и формальном тоне, какого и следует ожидать от человека его происхождения и воспитания, но при этом оставлявшее впечатление, будто за каждым спокойным, сдержанным словом в нем скрывается крик отчаяния.
        Письмо я сохранила, вложив между страницами дневника.
        ПИСЬМО ЛОРДА АРТУРА ГОДАЛМИНГА - ДЖОНАТАНУ И МИНЕ ХАРКЕР
        6 января
        Дорогие Джонатан и Мина! К настоящему времени, увидев на своем пороге мистера Эмори одного, вы уже поняли тот печальный факт, что мы с Кэрри не будем с вами на сегодняшней церемонии, за каковое нарушение долга мне очень стыдно. Вероятно, вы уже догадались и о причине нашего отсутствия. Бедная Каролина так и не оправилась после потери ребенка. На самом деле с тех пор, как вы, Мина, видели мою жену в последний раз, ее состояние лишь неуклонно ухудшалось. Боюсь, ее рассудок сорвался с якорей, и теперь несчастную уносит в темные пределы, из которых вернуть ее будет чрезвычайно трудно.
        Где Джек Сьюворд? Во всей Англии нет равного ему специалиста! Будь он сейчас с нами, я бы не чувствовал столь остро, что моя жена, какой мы ее знали, постепенно исчезает из моих глаз. Она часто кричит и пронзительно взвизгивает. Она страдает кошмарами. Она плачет по пробуждении и бродит по дому в ночное время. Мои слуги - в частности, молодой Эрнест Стрикленд, - проявляют и терпение, и сострадание, но их усилия привести мою жену в чувство пока не дают результата. Несмотря на все перечисленные особенности поведения, больше всего я тревожусь за Кэрри, когда она просто тиха и неподвижна, ибо в подобные минуты на лице у нее такое отсутствующее, бессмысленное выражение, словно она подвергается некоему ужасному процессу опустошения. Полное впечатление, будто вся сущность уходит из нее, оставляя лишь полую оболочку.
        Бездарные врачи и аптекари, которых я вызывал, хором уверяют, что такое вполне естественно и ожидаемо. Но они все до единого, во-первых, боятся меня, во-вторых, очень любят мои деньги, а потому, подозреваю, говорят только то, что, по их мнению, я хочу услышать.
        Надеюсь, друзья мои, вы простите меня за столь длинный и подробный рассказ о наших бедах. Я просто хотел объяснить, что сегодня мы отсутствуем не по своему выбору. Я никак не могу оставить Каролину сейчас. Сделаю все посильное, чтобы вместе с ней быть на поминальной службе в Лондоне. Между тем, пожалуйста, помните, сколь высоко я ценю вас обоих и как много значит для меня ваша дружба в это трудное время. Предайте же с миром старого голландца земле. А я сегодня помолюсь о нем в память о том, как однажды он спас всех нас.
        Засим остаюсь ваш преданный друг
        Арт
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        6 января (продолжение). Прочитав письмо лорда Годалминга, я свернула его, засунула обратно в конверт и положила на бюро. Мистер Эмори наблюдал за мной с некоторым беспокойством.
        - Спасибо, что доставили это, - сказала я.
        - Не за что, мадам. Совершенно не за что.
        Я на мгновение задумалась и глубоко вздохнула, прежде чем решилась задать прямой вопрос. В мистере Эмори есть что-то вызывающее доверие. Он располагает к откровенности.
        - Значит, дела у них совсем плохи? Действительно настолько плохи, как пишет Артур?
        - Боюсь, мадам, благородный лорд умолчал о худшем - несомненно, из желания пощадить вас. Рассудок моей госпожи тяжело поврежден. И похоже, полное исцеление уже невозможно. Едва ей становится немного лучше, как тотчас же наступает внезапный необъяснимый рецидив.
        Последовало мрачное молчание.
        В моей голове зародилась ужасная мысль. Испугавшись, я прогнала ее прочь.
        - Мадам? - Мистер Эмори смотрел на меня пытливо и озабоченно. - Миссис Харкер, мне нужно обсудить с вами еще один вопрос. Это касается вашего пропавшего друга, мадам, доктора Сьюворда.
        Я уже открыла рот, собираясь попросить у мистера Эмори уточнения, но сказать ничего не успела, поскольку дверь в кабинет распахнулась и вошел Джонатан. Одетый во все черное, он должен был бы выглядеть вполне элегантно для предстоящей церемонии. Однако, несмотря на красиво завязанный галстук, аккуратно застегнутые серебряными запонками манжеты и чисто выбритое лицо, вид у него был какой-то растрепанный, неопрятный. Причина этого, увы, представлялась мне совершенно очевидной: бутылка крепкого напитка, употребленная, безусловно, под предлогом необходимости укрепить моральные силы для исполнения печальных обязанностей. Я нахмурилась, и Джонатан наверняка заметил неодобрение, отразившееся на моем лице.
        - Извини, что помешал, - сказал он и перевел взгляд на дворецкого. - Кто это?
        - Мистер Эмори, - ответила я, вне сомнения, довольно резко. - О котором ты часто от меня слышал.
        - Да, конечно, - с излишней живостью отозвался Джонатан. - Добро пожаловать, сэр.
        - Я здесь представляю своих хозяев, лорда и леди Годалминг, - пояснил мистер Эмори.
        Голос мужа стал задушевным.
        - Значит, вы оказываете им - и нам - большую честь. Мина? Нам скоро выходить. Все готово, и все в порядке.
        Пока он говорил, в кабинете появилась еще одна фигура - тонкая и стройная, она проскользнула в дверь совсем бесшумно. Мой бледный, задумчивый мальчик, Квинси.
        - Пора ехать, - сказал он с обычной для него взрослой серьезностью. - Профессор ждет.
        Мы все согласились, что действительно пора, процессией вышли из моего маленького кабинета в коридор и проследовали к экипажу, ожидавшему нас на подъездной аллее.
        У самой двери мистер Эмори приблизился ко мне и тихо сказал:
        - Мадам? Насчет доктора Сьюворда. Я был бы очень признателен, если бы мы могли поговорить о нем позже.
        - Поговорим непременно. После похорон. Но я уже догадываюсь по вашему тону, что новости у вас нехорошие.
        Лицо дворецкого осталось непроницаемым.
        - Значит, позже, мадам. Давайте все обсудим позже.
        Джонатан усадил нас в карету, а перед тем, как сесть самому, торопливо хлебнул из серебряной фляги, которая коротко сверкнула на своем пути из кармана к губам и обратно. Надежно спрятав свой заветный сосуд, он присоединился к нам троим и велел извозчику трогаться. Я разочарованно, но без всякого удивления посмотрела на мужа, старательно прятавшего глаза.
        Я очень хочу снова поговорить с ним о теории, которая еще не конца сложилась в моем уме. Но не могу. Не решаюсь. Он более слаб, чем сам думает. Пьянство лишь симптом чего-то большего, что кроется, возможно, в нас обоих.
        Сама панихида была бездушной формальностью, совершенно недостойной великой жизни, которую прожил наш дорогой друг. На похоронах присутствовали только мы четверо: наша семья и почтенный мистер Эмори.
        Местный священник, преподобный Джексон Сент-Клэр, - тощий как жердь, иссохший старик, в котором я никогда не замечала особой благости и милосердия. Он не был знаком с голландцем, а потому в поминальном слове просто перечислил предоставленные мной биографические данные.
        Пока он ворчливым тоном читал молитвы и пока мы нестройно исполняли единственный гимн, я разглядывала лица нашего скудного собрания. Мистер Эмори - стоически твердый, хотя и несколько пригнетенный бременем ответственности. Мой муж - одутловатый и потный, несмотря на зимний холод. И мой сын, сейчас показавшийся мне не угрюмым или замкнутым, как обычно в последние месяцы, а неожиданно и необъяснимо безучастным.
        Его лицо ничего не выражало, производило жутковатое впечатление безжизненной маски. В продолжение всей службы он имел совершенно отрешенный вид, словно присутствовал с нами чисто физически, а мыслями находился где-то очень далеко. Тогда я посчитала, что для него это просто способ справиться с печалью дня - такой же, как для меня мой список дел, а для Джонатана, увы, его фляга.
        Однако теперь я уже не уверена в этом.
        По окончании службы мы вышли на кладбище, чтобы увидеть, как гроб опускают в землю. Зрелище безрадостное, каким и было всегда. Викарий, очевидно заболевающий простудой, шмыгал носом, произнося древние слова, которыми сопровождается погребение.
        Как обычно случается при таких мрачных сценах, пошел мелкий моросящий дождь. Дождевая вода ощущалась странно скользкой, даже словно бы маслянистой.
        Джонатан подступил поближе ко мне - так близко, на самом деле, что я почуяла исходящий от него запах спиртного. Когда четверо угрюмых гробоносцев стали опускать гроб в могилу, я внезапно пожалела о нашем решении погрести Ван Хелсинга на этом деревенском кладбище.
        Я на шаг отступила от мужа, поближе к мистеру Эмори, и в этот момент потеряла из глаз сына. Поискала взглядом, но не нашла. И сейчас я мучаюсь, страшно мучаюсь вопросом: если бы я следила за ним внимательнее, удалось ли бы мне предотвратить (или, по крайней мере, смягчить) ужасное происшествие, последовавшее далее?
        Опустив в могилу гроб с телом нашего дорогого друга, кладбищенские работники отошли в сторонку. Наступила минута почтительного молчания, предваряющая заключительные ритуальные слова викария. Однако тишину нарушил не равнодушный голос священнослужителя, а странный звук, изданным моим сыном: что-то среднее между всхлипом и судорожным вздохом.
        Обернувшись, я увидела бледного как смерть Квинси. Он стоял, покачиваясь взад-вперед, и ничего не говорил. Прежде чем кто-нибудь из нас успел подхватить его, он сильно пошатнулся и тяжело рухнул навзничь.
        Уже в следующее мгновение мистер Эмори и я были подле него. Джонатан стоял столбом, с выражением тупого ужаса на лице. Я упала на колени рядом с моим мальчиком, лежащим на мокрой траве. Он трясся всем телом, бился и дергался в каком-то припадке. Мистер Эмори крепко держал Квинси за плечи все время, пока он корчился в диких конвульсиях.
        - Квинси, милый… - лепетала я. - Прекрати. Прекрати же, умоляю тебя.
        На губах у него выступили пена и слюна. Глаза бешено вращались. Он простонал раз, другой, третий. Викарий и гробоносцы подскочили к нам, намереваясь предложить свою помощь, но мистер Эмори велел им отойти и не толпиться вокруг мальчика. Джонатан, словно приросший к месту, все смотрел на нас, бессмысленно моргая.
        Потом мой сын затих. Неподвижно устремил глаза в небо и заговорил серьезным, проникновенным тоном.
        - Юг предан огню во исполнение его замысла. И знайте… - Он перевел глаза на нас, но во взгляде не было решительно ничего от моего Квинси, одна лишь пустота, более страшная, чем когда-либо прежде. - Знайте, скоро он придет заявить о своих правах на меня. Если только я не найду в себе силы сопротивляться.
        Квинси в последний раз содрогнулся, веки его затрепетали и сомкнулись, и он лишился чувств.
        После этого на кладбище воцарилась жуткая тишина, которая продолжалась, пока где-то рядом не взлетела в небо шумная стая грачей, чьи крики показались мне страшно похожими на человеческий смех.
        Из «Пэлл-Мэлл газетт» (вечерний выпуск)
        6 января
        НОВОЕ ЗЛОДЕЯНИЕ В САМОМ ЦЕНТРЕ ГОРОДА. МНОГО ПОГИБШИХ И РАНЕНЫХ
        Номер уже готовился к печати, когда до нас дошла новость о разрушительном взрыве и пожаре на юге города, неподалеку от Воксхолла. Первые сообщения довольно противоречивы, но, судя по всему, на одной из оживленных улиц было приведено в действие взрывное устройство. Район, где произошел взрыв, считается владениями печально известного криминального сообщества, известного как Молодчики Гиддиса.
        Неужели война между преступниками вновь ворвалась в мирную жизнь Лондона? Если да, значит она вышла из своих берегов, чтобы унести жизни невинных, ибо при взрыве и последующем пожаре, безусловно, погибли не только нарушители закона, но и законопослушные граждане.
        Подробности произошедшего еще предстоит выяснить, но если наши подозрения верны, мы заявляем городским властям и правительству Его Величества следующее: нужно что-то делать, чтобы остановить волну бандитского насилия, причем делать быстро и без всяких колебаний.
        Больше на эту тему читайте завтра в нашей новой популярной колонке «Говорит Солтер». Несомненно, нашему автору будет что сказать.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        6 января (продолжение). Остаток дня и вечер прошли в атмосфере глубокого уныния. Абрахам Ван Хелсинг похоронен. Мы видели, как первые комья земли падают на гроб. Искренне надеюсь, что, несмотря на драматические события, сопровождавшие погребение, теперь профессор обрел покой.
        Мистер Эмори, постоянный источник мудрости и поддержки, остается с нами. Сейчас он спит наверху. Мой муж к этому времени наверняка мертвецки пьян: он ушел в гостиную и закрыл за собой дверь. У меня нет желания с ним разговаривать, да и вообще находиться рядом, если честно. Когда я проходила мимо гостиной час назад, из-за двери доносился тяжелый пьяный храп.
        Квинси же с виду полностью оправился. После того как он потерял сознание на кладбище, мы перенесли его в ризницу, где привели в чувство. Он выглядел изнуренным, но, похоже, своего припадка почти не помнил. И уж конечно, совершенно не помнил странных слов, которые произнес перед тем, как впал в беспамятство. За ужином сын был тих, задумчив и никаких признаков недомогания не обнаруживал.
        Тем не менее теперь совершенно ясно, что он далеко не здоров. Думаю, отправлять Квинси в школу не стоит, лучше оставить дома и проконсультироваться с опытными врачами. Обсужу это с Джонатаном, когда он соблаговолит выйти из пьяного ступора. Немногим ранее ко мне заглянул дорогой мистер Эмори, усталый и осунувшийся.
        Он спросил, можем ли поговорить «о неотложном деле, касающемся доктора Сьюворда».
        Я слабо улыбнулась этому доброму человеку:
        - Очередные плохие новости?
        Он нахмурился:
        - Боюсь, что так, мадам.
        - Тогда давайте поговорим завтра, а? Я не уверена, что сейчас в силах вынести еще одно расстройство.
        По выражению лица дворецкого было видно, что он меня понимает.
        - Я могу подождать еще одну ночь, мадам. Но не дольше. Каждый час промедления, возможно, приближает трагедию.
        - Завтра. Даю вам слово. Вы расскажете мне все утром.
        Он согласился и ушел. Теперь весь наш маленький дом спит. Боже мой! Какой это был долгий и трудный день.
        Сегодня, знаю, буду спать крепко. И без всяких сновидений.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        7 января. Вот уже неделю чувствую себя хуже, чем когда-либо в моей бесшабашной жизни. Ни разу за последние семь дней мой ум не прояснялся полностью. Эти непреходящие физические страдания, полагаю, служат достаточным объяснением моего долгого отсутствия на этих страницах.
        По словам Габриеля, моя болезнь - это разновидность тропической лихорадки, вне сомнения подхваченная мной в ходе наших путешествий. Симптомы включают бред, страшную слабость, фебрильную температуру[55 - Фебрильной называют температуру тела 38 - 39 градусов, при которой возникает чувство жара, головная боль, тахикардия, учащенное дыхание.], а также склонность к галлюцинациям, проявившуюся в нескольких неприятных случаях.
        Мы с мистером Шоном не заводили разговора о том, что произошло с нами в доках в день нашего возвращения в Англию. В конце концов, мы оба англичане и прекрасно понимаем, сколько важно уметь обходить молчанием и предавать общему забвению иные обстоятельства. Мы чуть ли не с пеленок знали - ибо оно давно признано обществом - великое преимущество, которое дают человеку лакуны памяти.
        Пока все невысказанное клубилось и оседало между нами, наши с Габриелем отношения претерпели ряд незаметных изменений. Никогда еще он не имел надо мной такой власти, и никогда еще я от него так не зависел. Мы перебрались в дорогой, но обеспечивающий полную приватность отель в фешенебельном конце Шарлотт-стрит. У нас смежные апартаменты, но дверь между ними обычно заперта.
        Интерьер выполнен в духе буржуазной роскоши, и я, всегда питавший слабость к декадансу, чувствую себя здесь как дома. По крайней мере, нахожу обстановку идеальной для несчастного больного вроде меня.
        Мой недуг - штука тяжелая, изнурительная и скучная. Однако Габриель очень ко мне добр, довольно часто ко мне заглядывает и уже проконсультировался с несколькими специалистами, которые прописали постельный режим и заботливый уход.
        Каждый вечер перед сном он навещает меня и заставляет принять тошнотворное лекарство, которое, по его словам, поможет моему выздоровлению. Настойка густая, кислая, с металлическим привкусом - но я подчиняюсь и выпиваю все залпом. Я повинуюсь Габриелю Шону вообще во всем. Ведь он, разумеется, желает мне только добра.
        Сам Габриель очень занят. В Англии он вновь исполнился энергии и воодушевления. Чем именно он занимается и какие конкретно цели преследует, мне неизвестно. Однако я уверен, что сейчас его внимание сосредоточено не на поиске удовольствий, а на каких-то важных делах. Время от времени из соседней комнаты доносятся голоса - серьезные голоса, явно принадлежащие обладателям солидных профессий: юристам, парламентариям, высоким духовным лицам. Голоса людей богатых и влиятельных.
        Лишь дважды дверь между нашими комнатами оставалась незапертой и приоткрытой. Первый раз - три дня назад. Невероятным усилием воли, мучимый болью, весь в жару и ознобе, я кое-как встал с кровати, доковылял до двери и осторожно заглянул в соседнюю комнату, где увидел мистера Шона в окружении весьма представительных мужчин, одетых во все черное. Один из них, как ни абсурдно, был с крупным ирландским волкодавом преклонного возраста. Сам Габриель выглядел серьезнее, чем когда-либо на моей памяти, - полный искренности и достоинства, он выслушивал вопросы и комплименты своих гостей с учтивым вниманием и почти царственной благосклонностью.
        В лицо я никого из посетителей не узнал, но мне хорошо знаком тип людей, рожденных для власти, которые посредством разных методов и всевозможных рычагов управляют Империей (и которые, не будем забывать, когда-то сделали жизнь в этой стране совершенно невыносимой для меня и мне подобных). Я тихонько вернулся на свое болезное ложе и впоследствии ничего не сказал Габриелю.
        Во второй раз дверь осталась незапертой и приоткрытой всего час назад, и даже сейчас я изо всех сил стараюсь убедить себя, что представшая мне сцена была лишь плодом моего воображения, просто галлюцинацией, вызванной болезнью. Как и три дня назад, я услышал в соседней комнате голоса - один принадлежал Габриелю, другой какой-то женщине. Что-то в их приглушенном, заговорщицком тоне привлекло мое внимание и побудило выбраться из постели. С дрожащими коленями и бешено стучавшей в висках кровью, я подкрался к двери и заглянул в щель.
        Меня ожидало зрелище поистине ужасное, и конечно же - конечно же, если в этом мире дисгармонии и греха еще остается хоть крупица справедливости и здравого смысла, - ничего подобного просто не могло быть на самом деле. Мне кажется, я увидел Габриеля в полном респектабельном наряде, а перед ним - гораздо ближе, чем допускают приличия, - стояла наводящая ужас трансильванская женщина, Илеана.
        Она поднесла ладонь к пустой глазнице Габриеля, и от прикосновения он резко вздохнул и тихо забормотал. У меня возникла безотчетная уверенность, что при этом странном контакте между ними двумя что-то произошло. Вдобавок ко всему в комнате был совершенно неожиданный запах: дыма и гари, хотя там ничего не горело.
        Ни один из них двоих меня не заметил, во всяком случае так мне думается, и я тихонько вернулся в постель, покрытый липким потом и испуганный, но почему-то не особо удивленный.
        Несмотря на все попытки убедить себя, что увиденное мною было галлюцинацией, мне кажется, в глубине души я знаю: все происходило в действительности. Что эта сцена означает в широком смысле, трудно сказать, хотя у меня есть несколько гипотез, одинаково неутешительных и безрадостных. Сейчас, когда пишу эти строки, я жду Габриеля с моим вечерним лекарством, моим темным зельем. Надеюсь лишь, что оно принесет мне покой, сон и порцию милосердного забвения.
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        8 января
        ГОВОРИТ СОЛТЕР: ЛУЧ НАДЕЖДЫ СРЕДИ МОЛОДЕЖИ
        Полагаю, для многих из вас мое сегодняшнее выступление станет небольшим сюрпризом, ибо уже не один год молодое поколение вызывает у меня чувство, близкое к отчаянию.
        Те, кому сейчас меньше сорока, слишком часто кажутся мне людьми изнеженными и праздными. Рожденные в Империи, всем их обеспечившей, они тем не менее неблагодарно ропщут на нее, одновременно пользуясь ее щедротами. Решительно ничего не сделав для построения мира в нынешнем его виде, они критикуют старших и принимают дары нашего общества как должное. Также они - практически все до единого - чересчур терпимы и снисходительны, когда дело касается криминальных элементов, с сомнением говорят о смертной казни и оглядываются на времена публичных повешений с усталой брезгливостью. Чтобы увидеть последствия подобной моральной трусости, боюсь, далеко ходить не надо: недавняя бойня в Лондоне они и есть.
        Однако мне очень приятно сообщить вам сегодня, что по крайней мере один представитель молодого поколения все же дает мне повод для надежды. Имя этого человека мистер Габриель Шон. Он недавно вернулся из путешествия по Европе с рядом новых смелых идей насчет того, как управлять нашей больной нацией. В поисках вдохновения он обратился к прошлому и предлагает вернуться к более надежным методам наших предков. Здесь он обнаруживает редкую смекалку и проницательность, которые делают честь его молодости.
        Мистер Шон был подопечным лорда Стэнхоупа, ныне покойного, и как таковой унаследовал место своего благодетеля в Совете Этельстана. В своем временном жилище в известном отеле на Шарлотт-стрит он в последнюю неделю принимал видных парламентариев, рядовых депутатов, многочисленных жертвователей-вигов, журналистов из лучших газет, по меньшей мере двух членов нынешнего кабинета министров, а чаще всего своего наставника и друга лорда Тэнглмира.
        Будем надеяться, что все они прислушаются к словам этого незаурядного молодого человека и что своим примером он воодушевит и собственное поколение.
        Вероятно, однажды мистер Шон будет баллотироваться в парламент - если, конечно, для него не найдется более быстрого способа получить влияние на государство. Очень жаль, что сам Совет в настоящее время обладает лишь сугубо церемониальной властью. Сколько пользы он мог бы принести, если бы ему вернули прежние полномочия! И только вообразите, чего можно было бы добиться, если бы во главе Совета стоял блистательный мистер Шон!
        ТЕЛЕГРАММА УЧАСТКОВОГО ИНСПЕКТОРА ДЖОРДЖА ДИКЕРСОНА - СТАРШЕМУ ИНСПЕКТОРУ МАРТИНУ ПАРЛОУ
        (оставшаяся без ответа)
        8 января
        Прошу прощения за телеграмму, сэр. Полагаю, у вас и своих проблем хватает. Но город в опасности. Две бомбы. Между бандами назревает война. Квайр хуже чем бесполезен. Если можете, сэр, возвращайтесь. Вы нужны Лондону.
        ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР - ЛОРДУ АРТУРУ ГОДАЛМИНГУ
        9 января
        Дорогой Артур! Надеюсь, Вы простите меня за то, что не написала Вам раньше. Столько горя сейчас в нашей жизни! Я подразумеваю не только наш маленький круг друзей, но и более широкий мир. Такие ужасные новости из Лондона. Столько невинных людей погибли ни за что.
        Мне совершенно понятны причины Вашего отсутствия на похоронах. Как себя чувствует милая Кэрри? Я часто думаю о ней и молюсь за нее. Если я хоть чем-то могу помочь, пожалуйста, без колебаний обращайтесь ко мне. Когда бы дела у нас обстояли иначе, я бы безотлагательно приехала к Вам в поместье, чтобы быть рядом с ней.
        Однако в настоящее время я никак не могу надолго отлучиться из дома. Квинси нездоров. В конце панихиды, когда гроб опускали в землю, с ним приключился кратковременный (слава богу), но очень страшный припадок, причина которого остается неясной. Вчера приступ повторился, хотя и не такой сильный. Как вы понимаете, мы крайне обеспокоены. Я не знаю, с кем нам следует проконсультироваться в первую очередь - с терапевтом или с психиатром. Если так будет продолжаться и дальше, мы отвезем сына в оксфордский госпиталь, поскольку наш местный врач большой любитель выпить. Пока же мы не спускаем с Квинси глаз и надеемся, что он поправится.
        Джонатан, разумеется, встревожен не меньше меня (он кланяется вам обоим), хотя мне кажется, здесь вполне уместно будет заметить, что последние печальные события пробудили в нем старые страхи. И в попытках справиться с ними он слишком часто прибегает к худшему из средств.
        Увидим ли мы вас обоих на поминальной службе одиннадцатого числа? Очень хотелось бы - при условии, конечно, что леди Каролина будет достаточно здорова. Почему-то мне кажется, что после богослужения, когда профессора помянут надлежащим образом, в нашей жизни начнется новый этап, более светлый и радостный.
        Мой дорогой друг, есть еще одно дело - еще одна нить в паутине нашей печали, - о котором я должна Вам сообщить. Оно связано с вопросом о местонахождении бедного Джека Сьюворда. Замечательный мистер Эмори, любезно присланный Вами в качестве Вашего представителя, почти с самого прибытия настойчиво хотел поговорить со мной о нашем пропавшем товарище. Однако вследствие разных неприятных обстоятельств мы с мистером Эмори смогли наконец поговорить наедине в моем кабинете только на следующий день после погребения профессора, ближе к вечеру.
        Предполагалось, что мой муж присоединится к нам, но он после обеда удалился в спальню (сославшись на усталость) и проспал до самого ужина.
        - Миссис Харкер, - начал Эмори, поместив свое крупное тело в кресло напротив меня и приняв вид печальный и озабоченный. - Я получил немало отзывов на размещенное в «Таймс» объявление с запросом информации о докторе Сьюворде. Полагаю, Скотленд-Ярд ведет следствие по нашему делу об исчезновении, но опыт и интуиция подсказывают мне, что нам не стоит ждать от них большой помощи.
        - Думаю, вы правы, мистер Эмори. Но скажите, пожалуйста, сколько же всего отзывов вы получили?
        - Около пятидесяти, мэм. И с сожалением вынужден сообщить, что почти все письма присланы шутниками или фантазерами, а несколько - так и попросту сумасшедшими.
        Он отвел глаза в сторону, словно испытывая смущение или - невесть почему - стыд.
        - Вы можете рассказать мне все без утайки, мистер Эмори.
        - Но, мэм…
        - Я не такая, как другие женщины, мистер Эмори. У меня крепкие нервы. Я многое повидала и пережила.
        - Если вы уверены…
        - Вполне уверена, благодарю вас.
        День был холодный, а наш дом никогда не удавалось хорошо прогреть, но тем не менее мистер Эмори заметно потел. Прежде чем продолжить, он вытер лоб правой рукой.
        - Многие письма грубые, мэм, а многие жестокие. Далеко не в одном из них говорилось, что доктор жарится в аду, а в других - что он… гм… сгнил заживо… вследствие… гм… чрезмерного увлечения плотскими удовольствиями.
        Я лишь приподняла бровь.
        - В мире полно странных людей, мистер Эмори, а также, к сожалению, безумных.
        - Это безусловно правда, мадам, вот только мне показалось, что все гадкие письма подозрительно похожи по тону и языку - словно написаны не разными людьми, никак между собой не связанными, а некой группой сообщников или же лицами, которыми управляет одна общая сила. Читая эти дикие послания, я не раз испытывал отчетливое чувство, что надо мной просто-напросто насмехаются.
        - Сочувствую вам, мистер Эмори. Однако было ли среди всего этого мусора что-нибудь стоящее?
        Ваш славный старый слуга кивнул:
        - Два письма, мэм, которые я считаю правдивыми и которые, надеюсь, смогут нам помочь.
        - Что в них сообщалось?
        Мистер Эмори полез в карман своего несколько поношенного, но опрятного сюртука и достал два сложенных листа бумаги.
        - Вот они, мэм. Можете сами прочитать[56 - Я разыскал письма, врученные мистером Эмори моей матери тем холодным вечером, и для лучшего понимания привожу здесь оба целиком.].
        ПИСЬМО МИССИС ЭЛИЗАБЕТ ДРАББЛ - МИСТЕРУ ЭМОРИ
        Без даты
        Уважаемый мистер Эмори! Прочитала Ваше объявление в газете, и сдается мне, я видала Вашего человека. Я служу кухаркой в одном из больших домов в Или и в пятницу перед Рождеством направлялась из своего маленького коттеджа в особняк, чтоб выполнить свои вечерние обязанности. Уже смеркалось, и я шла через пустырь рядом с болотами, это кратчайший путь.
        Там-то я и повстречала, как мне кажется, Вашего человека. Сперва приняла его за обычного бродягу, такой у него был досужий и потерянный вид. Но приблизившись, увидала, что одежда на нем больно хорошая для голодранца и манеры слишком уж изящные. В остальном он выглядел в точности, как Вы описываете.
        Когда мужчина остановил меня, я испугалась, что он попросит денег, которых у меня с собой не было. Он казался взволнованным и растерянным, но также еще и испуганным. Хотя в конечном счете только и спросил, знаю ли я дорогу в Уайлдфолд.
        Торопясь поскорее закончить разговор, я сказала, что слыхала о таком городке, но, насколько мне известно, он находится в Норфолке (вроде бы неподалеку от Кромера) и путь до него долгий, через полграфства лежит.
        Мужчина поблагодарил меня и как будто хотел задать еще вопрос, но что-то в его глазах напугало меня, и я поспешила своей дорогой.
        Один раз я оглянулась и увидела, что он не сдвинулся с места, а так и стоит где стоял.
        Без малейшего смущения признаюсь, что больше я тем путем не ходила. И больше никогда человека этого не видала. Надеюсь, мое письмо окажется полезным вам. Я христианка и молюсь о душе этого несчастного.
        Искренне Ваша
        миссис Э. Б. Драббл
        ПИСЬМО ХОРАСА БАРИНГ-СМИТА - МИСТЕРУ ЭМОРИ
        Без даты
        Уважаемый сэр! Недавно мое внимание привлекло Ваше объявление касательно нынешнего местонахождения известного лондонского специалиста, доктора Сьюворда. Хотя я не могу утверждать с уверенностью, что именно он был тем путешественником, которого я встретил при исполнении своих обязанностей вскоре после Рождества, меня нисколько не удивит, если выяснится, что так и есть.
        Мое имя наверняка Вам незнакомо, чего, конечно же, нельзя сказать о моих звании и профессии. Я станционный смотритель и служу на железнодорожном вокзале города Нориджа. Должность у меня ответственная, обязанности мои многочисленны, и я отправляю их со всей подобающей серьезностью, не забывая при этом сохранять дружелюбные и общительные манеры, которые позволили мне подняться к вершине моей профессии.
        Именно как к станционному смотрителю ко мне обратились, когда я патрулировал платформы в неустанном поиске людей, кому нужна моя помощь и опыт (а также менее желанных персонажей, которые норовят использовать наш вокзал для укрытия от непогоды, попрошайничества, а то и чего похуже).
        Вскоре после полудня ко мне подошел мужчина весьма растрепанного вида, но тем не менее соответствовавший описанию, распространенному вами посредством газеты. Помню, он сразу произвел на меня впечатление человека высшего разбора, который - без сомнения, не по своей вине - попал в полосу неудач.
        Он вызвал у меня острую жалость, и мне все равно, если кто-нибудь сочтет меня излишне мягкосердечным из-за такого моего признания.
        Деньги у него были, ибо он сжимал в руке фунтовую банкноту, да так крепко, будто это цыганский амулет.
        - Не подскажете ли, милостивый сэр, как мне добраться поездом до Уайлдфолда? - спросил он.
        - До Уайлдфолда, сэр? - отозвался я добродушным и терпеливым тоном. - Вам надобно сесть на поезд до Кромера, сэр, который скоро отбывает с третьей платформы. Ваша остановка - тринадцатая по счету.
        Я извлек из кармана большой старомодный хронометр, дабы с ним свериться. Это дорогой моему сердцу подарок отца (человека порядочного и умного, даром что малообразованного).
        - Семь минут, сэр, - сказал я. - Столько времени у вас осталось.
        Незнакомец горячо поблагодарил меня. Это мне понравилось, ибо к людям моего звания отношение далеко не всегда вежливое. Он оставил меня и зашагал прочь. Что-то побудило меня последовать за ним, и я увидел, как он идет на третью платформу и садится в поезд, который пыхтел и шипел, готовясь к отправлению.
        Затем этот господин исчез из моих глаз и из моей жизни.
        Сердцем чую, то был доктор Сьюворд, и надеюсь, мои показания существенно помогут Вам в розысках. Разумеется, если бы Вы сочли возможным упомянуть мое имя в любом Вашем будущем рассказе о ходе поисков, я был бы глубоко Вам признателен.
        Засим остаюсь, сэр, Ваш покорный слуга
        Х. Р. Баринг-Смит
        ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР - ЛОРДУ АРТУРУ ГОДАЛМИНГУ
        9 января (продолжение)
        Прочитав, я вернула письма мистеру Эмори, смотревшему на меня серьезно и пытливо.
        - Вы полагаете, в них говорится правда?
        - Да, мадам, полагаю.
        - Я склонна согласиться с вами. Но зачем Джек с таким упорством пытался добраться до этого Уайлдфолда?
        - Наверное сказать не могу, мэм. Однако я сам родом из тех мест и провел там первые пятнадцать лет своей жизни. Уайлдфолд всегда имел особую репутацию. Он словно притягивает разные странные события, мадам.
        - В самом деле? - спросила я, думая о том, до чего странно, если не сказать неловко, слышать, как величавый мистер Эмори говорит о своих детских годах. - Боюсь, я никогда прежде о таком городе не слышала и вообще ничего о нем не знаю.
        - Мэм… - Мистер Эмори потупил глаза. - Мне неизвестны полные подробности случившегося со всеми вами в прошлом веке. Но время от времени, находясь в доверительном настроении, мой хозяин рассказывал мне что-нибудь в общих чертах. Так вот, истории про Уайлдфолд, памятные мне с детства… они совпадают с некоторыми эпизодами, поведанными мне лордом Годалмингом.
        Между нами повисло долгое молчание. Думаю, нам обоим казалось опасным углубляться в прошлое.
        Наконец очень тихо я спросила:
        - Что вы предлагаете, мистер Эмори?
        - Мэм, я сейчас в отпуске. И предложение у меня следующее: я проведу отпуск в окрестностях Уайлдфолда в графстве Норфолк и если найду там доктора Сьюворда, то привезу его обратно в Лондон.
        Ах, Артур, как он поразил меня в ту минуту своим благородством и непоколебимостью!
        - Благодарю вас, - растроганно сказала я, - за все, что вы уже сделали и что…
        - …еще сделаю? - закончил он фразу.
        - Неужели у вас нет никаких сомнений? - спросила я. - Вы твердо решили? Подозреваю, путешествие может оказаться опасным.
        - Я чувствую, мэм, что именно такая роль в событиях мне назначена и что я не могу сделать ничего лучше, чем сыграть ее до конца.
        - Благодарю вас, - повторила я. - Но отпустит ли вас лорд Годалминг?
        - Он сказал, что отпустит, хотя, на мой взгляд, для надежности дела вам следует самой написать ему. Что же касается исполнения моих обязанностей, то я безоговорочно верю в способности нашего блистательного молодого дарования, мистера Стрикленда.
        Таким образом, Артур, вот последняя причина моего письма. Вы позволите мистеру Эмори отправиться на поиски Джека? Почему-то я уверена - интуиция подсказывает, - что это шаг необходимый и правильный.
        Надеюсь, Вы ответите утвердительно.
        С любовью к Вам и Кэрри,
        Мина
        P. S. Если мистер Эмори поедет в Уайлдфолд, не могли бы вы настойчиво попросить его соблюдать крайнюю осторожность? И не доверять каждому встречному? Велите мистеру Эмори зорко следить, отражаются ли люди в зеркалах и не двигаются ли их тени независимо от них, по собственной воле. Возможно, Вы сочтете меня сумасшедшей (мой муж, похоже, недалек от такого мнения), но я боюсь, что в этом деле кроется гораздо больше, чем мы в настоящее время понимаем - или осмеливаемся признать.
        ТЕЛЕГРАММА ЛОРДА АРТУРА ГОДАЛМИНГА - МИССИС МИНЕ ХАРКЕР
        10 января
        Письмо получено с благодарностью. Эмори может пускаться по следу с моего благословения. Да пошлет ему Господь удачу! К. сегодня немного лучше. Бог даст, увидимся завтра в Лондоне. Безусловно, нам нужно многое обсудить. А. Г.
        ЗАПИСЬ О КОНСУЛЬТАЦИИ, СДЕЛАННАЯ ДОКТОРОМ ИСААКОМ ХОРОВИЧЕМ ИЗ ОКСФОРДСКОГО ГОСПИТАЛЯ ШИРОКОГО ПРОФИЛЯ
        10 января
        ПАЦИЕНТ: Квинси, двенадцать лет, привезен родителями, Джонатаном и Миной Харкер. Мальчик перенес три «припадка» или «приступа», во время которых трясся, бился и дергался. Вращение глазных яблок. Судороги. В пароксическом состоянии бормотал странные слова. Истории или свидетельств эпилепсии нет. Родители обеспокоены. Муж склонен к истерии.
        По настоянию родителей тщательно обследовал мальчика. Физического расстройства не обнаружил. На вопрос, испытывал ли он стресс в последнее время, получил утвердительный ответ. Медленная смерть близкого друга семьи. Проблемы в школе и, очевидно, дома. Отец явно пьет. Лично я подозреваю, что мальчик либо притворяется, либо переживает муки переходного возраста, который скоро пройдет. С удовольствием выписал укрепляющий сироп. На этом прием благополучно закончился, и мы распрощались.
        Один любопытный постскриптум. Направляясь к двери следом за родителями, мальчик на мгновение задержался подле меня и тихо прошептал, что моя жена никогда меня не любила и за последнее время изменила мне пять раз.
        Я ошеломленно уставился ему вслед, потеряв дар речи от потрясения. Разумеется, то была просто фантазия, взбредшая мальчику в голову. Ну откуда он может знать о моих недавних семейных неприятностях?
        Тем не менее я буду очень рад, если Харкеры никогда больше не появятся в моем приемном кабинете.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА АМБРОЗА КВАЙРА, КОМИССАРА ЛОНДОНСКОЙ ПОЛИЦИИ
        11 января. Когда-то я просыпался ни свет ни заря, быстро спускался к завтраку, а потом спешил в Скотленд-Ярд, чтобы начать напряженный рабочий день. Когда-то я подчинял свою жизнь долгу и всеми силами старался исполнять свою клятву защищать горожан как служитель закона. Когда-то я был полицейским и человеком чести.
        Сегодня я трус, вассал и агент врага. Однако ужасный парадокс состоит в том, что никогда прежде я не был счастливее и не получал столько радости, как в настоящее время. Такова природа любой привычки в высшей степени соблазнительного характера. Теперь я гораздо лучше понимаю безвольное поведение поедателя лотоса, лауданумного наркомана, морфиниста, неспособного прожить ни дня без инъекции.
        Сегодняшнее утро в своем роде показательный случай: последовательность событий, типичных для моей нынешней жизни.
        Незадолго до одиннадцати (часа, когда я обычно встаю теперь) меня разбудило холодное прикосновение ко лбу и легкое трение твердого соска о мои недостойные губы. Мне снилось детство, однако, осознав постороннее присутствие в спальне, я с судорожной поспешностью прорвался из сна в явь.
        Я сразу понял, кто со мной: незваная гостья, ночная бродяга, та, которая летучая мышь и туман. Его темная вестница, дарительница мучительной радости.
        Я жадно потянулся языком. Она выгнула спину, и ее грудь оказалась вне досягаемости. От нее шел упоительный запах каких-то пряностей, вечернего воздуха, свежей земли.
        В блаженстве лежа под ней, я пробормотал ее имя:
        - Илеана…
        Она посмотрела на меня с глубоким презрением и сказала:
        - Теперь уже совсем скоро. Сегодня день двойного удара. Твое дело хранить молчание. И препятствовать любым попыткам расследования.
        - Но… - Я попробовал пошевелиться, но обнаружил, что руки и ноги меня не слушаются. - Я не могу вечно сдерживать подчиненных. Американец возмущается все больше.
        Она рассмеялась, божественная дьяволица. Но в ее глазах не было подлинной веселости, ведь смех у нее всегда злобный.
        - Молчи, мистер Квайр. Молчи и делай, что велено. А после сегодняшних событий уже никто не сможет остановить нас.
        Я тяжело сглотнул:
        - Да, любовь моя. Хорошо. Но не могла бы ты… прошу тебя… - Я попытался вытянуть шею в надежде соблазнить ее веной.
        Она зарычала при виде зрелища, которое, подозреваю, было весьма жалким.
        - Ты хочешь напитать меня?
        Я с трудом кивнул.
        - Возможно, позже, - сказала Илеана. - Если ты будешь ну очень хорошим мальчиком.
        И в следующий миг она исчезла. Ускользнула обратно в тень, стала единым целым с тьмой.
        Должно быть, меня уже заждались в Скотленд-Ярде. Сейчас встану, оденусь и буду делать, что велено. Но мне еще надо заставить себя пошевелиться. После ухода Илеаны я так и лежу в постели. Пишу в дневнике - и плачу.
        Буквально минуту назад я услышал отдаленный грохот: первый из взрывов.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        11 января. Ни один честный человек не назовет мою жизнь безгрешной и беспорочной, но, безусловно, я не творил ничего настолько ужасного, чтобы заслужить все бесчисленные жестокие наказания, которые постигают меня теперь. Похоже, боги переменчивы по отношению к тем, кто их больше всего любит: каждое доброе дело карается так же, как и каждый проступок.
        Я думаю (хотя и не уверен), что минуло четыре дня с тех пор, как я собрал достаточно силы, чтобы взять перо и записать свои мысли. За время, прошедшее с предыдущей записи, моя очевидная болезнь только усилилась. Я валяюсь пластом здесь, в роскошном отеле. Слышу разные голоса, много смеха и пускай смутно, но все же осознаю характер деятельности, происходящей в смежной с моей комнате.
        Удовольствие? Да какое там. Радость мне неведома. Единственным приятным событием остаются вечерние визиты мистера Шона, когда он садится подле меня и уговаривает выпить из чаши. Лекарство, как всегда, густое и мерзкое, но я все равно пью. Габриель уверяет, что оно мне на пользу и со временем принесет исцеление.
        Спрашивать, верю я ему или нет, теперь уже нет необходимости. Ведь я с самого начала знал, что за всеми его медоточивыми речами скрываются темные вещи.
        Вот как выглядели все мои последние дни: я спал, видел сны, слышал приглушенные голоса солидных людей, вечером заходил Габриель и давал мне лекарство. С течением времени даже самое странное становится обыденным и из ряда вон выходящее превращается в рутину. А с тех пор, как мы поселились на Шарлотт-стрит, вообще ничего не менялось - то есть не менялось до сегодняшнего утра.
        Я проснулся в одиннадцать без малого. Хотя шторы на окнах тяжелые и плотные, в комнату все же пробивалось немного чистого, ясного, холодного света, свойственного только английской зиме. Единственный солнечный луч лежал прямо на моих веках, побуждая проснуться.
        Открыв глаза, я обнаружил, что не один в комнате. Моя гостья была мне незнакома. Хрупкая молодая блондинка, прехорошенькая, но с испачканным лицом и растрепанными волосами, как если бы она недавно подверглась нападению. В глазах затравленное, измученное выражение. На грязном платье пятна, похожие на кровавые.
        Женщина ходила взад-вперед у изножья моей кровати, с тревогой поглядывая на дверь в соседний номер.
        - Вы проснулись? - спросила она.
        Я безуспешно попытался произнести нужные слова.
        - Я Сара-Энн, - сказала она, отвечая на вопрос, который я задал бы, кабы мог. - И я здесь, чтобы спасти вас, если сумею.
        Мне удалось ответить лишь нечленораздельным бульканьем.
        Затем эта молодая женщина, эта Сара-Энн, подошла ко мне, подняла с кровати и помогла встать на дрожащие от напряжения ноги. Потом потянула меня к двери со словами:
        - Не беспокойтесь. Мистера Шона сейчас нет. Он на поминальной службе. Они вообще все отвлеклись от своих обязанностей. Сегодня день двойной атаки.
        Должно быть, на лице моем отразилось недоумение, ибо девушка показалась удивленной и даже расстроенной моим непониманием.
        - Я знаю, что они замышляют, - сказала она. - Я выполнила все их требования. И я знаю, для чего они вас предназначили. Сбежав от них, я поняла, что должна спасти вас.
        Мы уже достигли двери. Мисс Сара-Энн открыла ее, и мы вышли в коридор, тихий и пустынный. Она крепко взяла меня за руку и потащила вперед. Откуда-то издалека доносился шепот легкого ветра. Тогда я почуял - как чует зверь в клетке, когда смотритель совершает свою первую и единственную ошибку, - отдаленную перспективу освобождения.
        Я прохрипел одно только слово:
        - Спасибо.
        Девушка коротко улыбнулась, блеснув зубами, и я понял, какое впечатление она должна производить на мужчин, имеющих предпочтения, отличные от моих.
        - Теперь туда. Спустимся по лестнице. Я не доверяю здешним лифтам.
        В самом конце коридора Сара-Энн распахнула двойную стеклянную дверь, и мы оказались на площадке широкой круговой лестницы.
        - Мы на третьем этаже. Нужно поторопиться, иначе упустим шанс.
        Мы двинулись вниз по ступенькам. Я задыхался, ноги подкашивались от слабости. Желудок крутило и выворачивало. Но Сара-Энн не сбавляла шага, тащила меня за собой, подгоняла. По ней было видно, что она лишь недавно узнала, какие запасы смелости и упорства в ней скрываются. Спускаясь по лестнице, мы не встретили ни одного постояльца или отельного служащего, каковой факт должен был насторожить нас, как я ясно понимаю теперь, когда знаю дальнейшие кошмарные события.
        Сара-Энн на ходу старалась мне все объяснить. Что-то из ее рассказа я вроде бы понимал. Но многое казалось лишенным всякого смысла.
        - Они держали меня в подполе. Но превращать меня в свое подобие не стали. Пока не стали. Им нужны живые люди, для помощи в мире смертных. И я помогала. Делала что велят. У меня не было другого выбора, сэр, поскольку я уже один раз сбегала раньше, но они меня догнали и притащили обратно. Я сделала все, что они приказали. Соблазнила священника, заложила там внутри бомбу, спрятанную в саквояже. Богослужение будет сегодня, сэр. Они все погибнут. Все, кроме мальчика. Он выживет. Они рассчитали время, сэр, рассчитали так, чтобы все успели зайти внутрь и погибли при взрыве.
        Мы уже добрались до следующей лестничной площадки. Мне пришлось остановиться. В совершенном отчаянии я хватал ртом воздух. Меня трясло. Внутренности сводило жестокими спазмами. Еле шевеля своими жалкими, пересохшими губами, я каким-то чудом сумел выдавить единственную рваную фразу:
        - Вы сказали… мадам… что-то насчет меня… моего предназначения…
        Сара-Энн посмотрела на меня с жалостью и болью:
        - Разве вы не знаете, сэр? Разве не поняли?
        Я простонал свой ответ.
        - Вы были избраны, сэр. Давно, еще в Брашове.
        - Избран? - прохрипел я. - Для чего?
        - Сэр, вы избраны в качестве матки.
        Она сказала бы больше, но тут где-то наверху раздался дикий, пронзительный, леденящий душу крик, похожий на крик какой-то чудовищной птицы, обезумевшей от ярости.
        - Они обнаружили ваше исчезновение! Бежим, сэр! Бежим что есть мочи!
        Ни слова больше не говоря, мы бросились вниз по ступенькам.
        Позади нас и ближе, чем раньше, вновь послышался ужасный крик.
        Ровно в ту минуту, когда я решил, что силы мои иссякли, мы преодолели последние несколько ступеней, и Сара-Энн распахнула двойную дверь. В следующий миг мы оказались в роскошном просторном вестибюле, почему-то погруженном в полумрак, и здесь наконец-то увидели людей - как отельных служащих, так и постояльцев. Всего их было человек тридцать, и при нашем появлении все они уставились на нас.
        Должно быть, мы представляли собой в высшей степени странное зрелище: глупый старик в ночной рубашке, ковыляющий за руку с молодой женщиной в запятнанном кровью платье. Респектабельные господа и элегантные дамы смотрели на нас, как мне показалось, с вполне естественным изумлением. Слишком поздно я осознал, что они не обычные люди и что в широко раскрытых глазах у них выражение вовсе не изумленное, а скорее насмешливое. И что еще хуже - голодное.
        Вся толпа как один повернулась и двинулась к нам медленной механической поступью.
        Мой желудок громко забурлил и скрутился в мучительных спазмах. Несчастная Сара-Энн испустила вопль, полный отчаяния. Она дважды сбегала от них. Уверен, третьего раза не будет.
        Я изо всей силы сжимал руку девушки, пока существа приближались к нам. Ибо они уже не люди, а именно что существа.
        Называть их здесь нет необходимости. Я давно подозревал, что они существуют. Все те страшные европейские сказки - все до единой - вырастают из реальной действительности.
        - Простите меня, сэр! Мне очень жаль! - прокричала Сара-Энн, когда они вцепились в нее, мерцая глазами и блестя острыми зубами в полумраке.
        В ту минуту абсолютного ужаса я обнаружил неожиданное достоинство.
        - Вам не за что просить прощения, - негромко промолвил я. - Я все понимаю.
        Затем девушку, снова истошно завопившую, оторвали от меня, и голодная толпа сомкнулась вокруг нее.
        Что с ней станется, не знаю. Когда я видел Сару-Энн в последний раз, она все еще оставалась обычной смертной, но подозреваю, долго ей таковой не быть. Скорее всего, при следующей нашей встрече она будет уже не человек, а живой мертвец.
        Меня же тем временем крепко держали несколько существ. Главным среди них был субъект, похожий на винного официанта: рано обрюзгший молодой человек с темными эгоистичными глазами.
        Он дотронулся до моей щеки и прошипел, сильно шепелявя:
        - Вам не штоило убегать, миштер Халлам. Мы принешем вше, что вам нужно, в вашу комнату.
        Рука у него была ледяная. Он провел ладонью по моему лбу, и меня объяла милосердная тьма.
        Очнулся я в своей постели - словно и не было ничего. Перед глазами стоят ужасные, яркие картины моего неудачного побега, но сейчас, когда лежу на своем роскошном высоком ложе, все произошедшее кажется просто сном.
        Если раньше я только подозревал, то теперь знаю точно: я здесь пленник, и меня для чего-то готовят. Возможно, для жертвоприношения?
        Я вспоминаю слова бедной Сары-Энн и, кажется, постепенно начинаю понимать правду.
        Есть своего рода счастье в сознании, что твой путь предопределен и судьба предначертана. Должно быть, похожие чувства испытывали назначенные в жертву люди во времена ацтеков и инков, когда верховные жрецы вели их к каменным алтарям, чтобы зарезать для умилостивления томимых жаждой божеств. В такой вот полной обреченности на душу твою вдруг нисходит неожиданный покой.
        И вот лежу в постели и жду, когда вернется Габриель, поднесет чашу к моим губам и велит выпить сыворотку, в ней содержащуюся. Совершенно обессиленный, я намерен сыграть свою роль до конца. Во всем вокруг явственно наблюдается некий процесс ускорения. Каждый элемент общего замысла целенаправленно перемещается на отведенное ему место.
        Уже темнеет. Тени удлиняются. Несколько часов назад я, кажется, слышал отдаленный грохот взрывов. И дикие вопли. В воздухе разлит страх. Повсюду разгораются пожары. Лондон пылает. Город очищают огнем, готовя к тому, что грядет.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        11 января. На протяжении многих лет события одного страшного периода моей жизни казались очень далекими и туманными. Я гнала прочь всякие мысли о наших жестоких испытаниях, упорно задвигала в самый дальний угол сознания, и в конце концов все немыслимые ужасы, свидетелем которых я была - от гибели несчастной Люси и чудовищных деяний Трансильванца до женщин-носферату[57 - Носферату - синоним слова «вампир», впервые использованный Брэмом Стокером в романе «Дракула». По одной из версий, слово произведено от греческого ?????o??? - «переносящий болезнь»; согласно другой гипотезе, оно образовано от румынского nesuferitu, что означает «невыносимый, омерзительный» и обычно относится к дьяволу.], окружавших меня, когда я стояла в огненном кольце, - все они поблекли и выцвели в памяти, как страницы книги, на долгие дни оставленной в саду на солнце. Такое умышленное игнорирование, погружающее мучительные воспоминания в своего рода анабиоз, позволило мне и сохранить рассудок, и взять от жизни немного настоящего счастья. Полагаю, Джонатан, видевший в трансильванском замке вещи похуже, чем виденные любым из нас,
на свой манер пытался проделать то же самое.
        Однако в последнее время - а особенно после сегодняшних чудовищных событий - меня вновь преследуют старые воспоминания, причем более яркие и живые, чем когда-либо за минувшие десять с лишним лет.
        Мне кажется, я знаю, почему они возродились. На самом деле, думаю, в глубине души я знала это еще с моей обратной поездки от Годалмингов - с тех пор, как милая, бедная Люси предостерегла меня во сне.
        Последние несколько дней были очень тяжелыми. Квинси перенес еще один припадок. Хотя он довольно быстро оправился, мы все же отвезли его в госпиталь в Оксфорде. Мне кажется, тамошний врач отнесся к нам скептически. С тех пор наш сын стал еще тише, чем обычно. Он напуган и опечален, но вместе с тем у него такой странный, беспокойный вид, будто он ждет чего-то (глубоко вникать в это я в настоящее время не готова).
        Дорогой мистер Эмори вчера простился с нами и отправился в Норфолк, в Уайлдфолд, чтобы выполнить свою миссию относительно Джека Сьюворда. Мой муж слишком часто прикладывается к бутылке, а мне каждую ночь снятся дурные сны. Тем не менее, несмотря на все сложности, я надеялась, что сегодняшний день - день поминальной службы по Ван Хелсингу - объединит всех нас и очистит наши отношения от взаимных обид и недовольства. Я надеялась, что день, когда мы соберемся вместе, дабы почтить славную память покойного, послужит к нашему общему исцелению. Как же я ошибалась, как глубоко ошибалась!
        Утром мы сели на ранний поезд до города, до вокзала Паддингтон. В пути почти не разговаривали. Я занималась корреспонденцией. Квинси либо смотрел в окно, либо рисовал карандашом в альбоме, взятом в поездку.
        Дважды я попросила сына показать, что он там рисует. И дважды он отдергивал альбом прежде, чем я успевала разглядеть хотя бы очертания рисунка.
        - Когда закончу, тогда и покажу, мама, - сердито сказал он.
        После такой отповеди я больше не просила.
        Джонатан по большей части молчал. Глаза у него были налиты кровью, и на лице часто выступала нездоровая испарина. Причину я знала, но ничего не говорила, просто ждала, когда алкоголь полностью выйдет из его организма. Хорошенькой же семейкой мы, должно быть, выглядели со стороны: все в черном, никто друг с другом не разговаривает, и в воздухе между нами витает раздражение.
        На вокзале мы съели поздний завтрак, после чего взяли извозчика до церкви. Пока экипаж с грохотом катил по улицам, мои мысли обратились к минувшим дням. Я вспоминала Лондон, каким он был в прошлом веке, когда мы хорошо его знали. Как любой посетитель столицы, я видела, насколько сильно она изменилась, но также видела, что в иных местах все осталось по-прежнему.
        Картины за окном вызывали у меня чувство, которое можно назвать естественной печалью женщины, чья юность давно упакована и убрана подальше. Но одновременно, когда я глядела на проплывающие мимо проспекты, бульвары и переулки, пока муж клевал носом, а сын сосредоточенно рисовал в альбоме, у меня было странное впечатление, будто весь Лондон пребывает в беспокойстве и волнении.
        Будто он ждет чего-то.
        Мы достигли церкви Святого Себастьяна в Вест-Энде, в самом конце Уоррен-стрит, - приземистого здания, напоминающего скорее крепость, нежели храм. Перед ним пролегала дорога, за ним находился заброшенный клочок общественной земли, заросший пустырь, любимый бродягами и прочими сомнительными личностями.
        Однако в завещании указывалась именно эта церковь, и я исполнила последнюю волю профессора. Перед входом уже собралась изрядная толпа, похожая на стаю черных ворон. Бывшие студенты и коллеги Ван Хелсинга. Старые друзья и знакомые. Люди, которым мудрый голландец когда-то помог. Некоторых я узнала, но большинство видела впервые. Нескольких раньше видела только в газетах: в частности, там присутствовали детектив Мун и философ Джадд, оба стояли среди группы университетских профессоров.
        Священник вышел поприветствовать нас. Он оказался моложе, чем я ожидала, и был бы красивым, если бы не позволил себе отучнеть.
        - Вы, надо полагать, мистер и миссис Харкер, - сказал он. - И Квинси. Добро пожаловать. Добро пожаловать всем вам.
        Глаза у него казались слегка остекленелыми, и для священника, регулярно проводящего подобные богослужения, он имел странный отсутствующий вид. Я задалась вопросом, уж не пьян ли преподобный, хотя никаких других признаков опьянения, которые теперь мне знакомы лучше, чем хотелось бы, в нем не наблюдалось. В какой-то безумный момент у меня возникло отчетливое желание повернуться кругом, снова сесть в кэб и увезти свою семью прочь из города, обратно в нашу безопасную деревню.
        Как выяснилось в скором времени, интуиция меня не обманывала, и хотя тогда подобный поступок вызвал бы оторопь, огорчение или негодование, теперь я страшно жалею, что у меня не достало смелости действовать, как подсказывал внутренний голос. Однако острый момент миновал, и я прогнала дурное предчувствие по радостной причине.
        Небольшая группа скорбящих расступилась, пропуская двух гостей, чьего прибытия к церкви я не заметила: лорда и леди Годалминг. Они улыбнулись и направились к нам.
        Артур выглядел очень усталым и постаревшим. На лице у него резко обозначились складки, и в осанке появилась сутулость, прискорбная для человека, еще недавно статного и крепкого, которая лишь усугубляла общее впечатление старости и усталости.
        Каролина, хотя признаки физического упадка были в ней не столь заметны, почему-то выглядела намного хуже своего мужа. Тщательно вымытая и причесанная для такого случая, одетая, по обыкновению, дорого и элегантно, она двигалась медленно и тяжело, словно шла под водой. Глаза ее были широко распахнуты, но лишены всякого выражения.
        Она неподвижно смотрела перед собой, словно не сознавая окружающей действительности, и каждое ее слово и действие казались механическими, как у человека, тупо следующего указаниям в сценарии.
        - Харкеры! - произнесла Кэрри, приблизившись к нам. - Как приятно снова видеть вас всех!
        Речь у нее была не очень внятная. Я задалась праздным вопросом, который здесь, на бумаге, может показаться почти бессердечным: интересно, каким успокоительным ее напичкали и как она поведет себя, если действие лекарства закончится?
        Артур и мой муж обменялись рукопожатием. Квинси, со своим рисовальным альбомом под мышкой, уставился на всех нас и застенчиво пробормотал «здрасьте». Артур крепко взял жену за руку.
        - Ну что, пойдемте внутрь? - сказал он. - Для нас отведены места в первом ряду. И нам нужно многое обсудить.
        И вот мы вошли в церковь, даже не подозревая, что всего через час в результате ужаснейшего события нас станет меньше.
        Мы заняли свои места на передних скамьях. До сегодняшнего дня ни один христианский храм не казался мне тесным или мрачным - напротив, все они представлялись мне обителями света и покоя. Однако церковь Святого Себастьяна навсегда останется в моей памяти исключением.
        Мы сидели молча, пока скамьи позади нас постепенно заполнялись. Артур взял руку жены в свою. Каролина, отрешенная и ко всему безучастная, словно и не заметила ничего. Тем не менее жест был добрый, успокоительный, и я покосилась на Джонатана: не сделает ли он то же самое для меня? Нет, даже и не собирался.
        Квинси опустил глаза в пол и прижал к груди свой рисовальный альбом. Я подумала о том, как опечалился бы наш дорогой старый голландец, увидев нас такими сломленными и подавленными. Гул почтительно приглушенных голосов затих, когда священник проследовал по узкому проходу к кафедре.
        Он держался на ногах не очень твердо и, когда взошел на возвышение, чтобы обратиться к нам, его лицо блестело от испарины. Голос у него был высокий и неуверенный. При первых же его звуках Кэрри, к моему удивлению, с видимым интересом подалась вперед - первое за все время осознанное движение, ею произведенное.
        - Приветствую вас, - начал священник. - Мы собрались здесь сегодня по печальнейшей из причин, но и для радости тоже есть повод. Мы скорбим о кончине дорогого друга, но одновременно славим наследие его жизни и утешаемся мыслью о грядущем воскресении, которое усопший, несомненно, обретет. - Он провел тыльной стороной ладони по лбу, чтобы стереть пот, по-прежнему обильно выступавший на нем. - Однако сегодня мы возблагодарим нашего милосердного Господа, который почел нужным забрать нашего друга на небеса, где он сейчас купается в потоках любви и света. Ибо Абрахам Ван Хелсинг делал Божью работу на земле, а потому будет только правильно и справедливо, если теперь он получит свою истинную награду.
        Последняя фраза чем-то меня смутила, что в сочетании с необъяснимой нервозностью священника усугубило мою тревогу. Он говорил еще несколько минут, изрекая банальность за банальностью. Я обратила внимание, что он не встречается взглядом ни с кем из присутствующих и слишком уж часто смотрит в пол.
        Наконец священник закончил и попросил всех встать.
        - Сейчас мы споем наш первый гимн, - объявил он, и на мгновение мне почудилось, будто в его голосе сквозит ликование. - Закончен день, дарованный Тобой.
        Заиграл церковный орган, и мы все поднялись на ноги. Почти сразу ко мне начало возвращаться душевное равновесие. Есть в этом гимне что-то, приносящее сердцу надежное утешение, и я чувствовала, как с каждым пропетым словом моя тревога понемногу отступает.
        Закончен день, дарованный Тобой,
        На мир Твоею волей тьма спустилась.
        Всевышний наш, чью воспеваем милость,
        Благослови грядущий наш покой.
        Я бросила взгляд вправо, на свою семью. И Джонатан, и Квинси пели со всем усердием, при виде чего я позволила себе робкую надежду, что все еще поправимо, что все недоразумения и разногласия между нами еще можно устранить.
        Мы перешли ко второй строфе:
        И днем, и ночью Твоя церковь бдит,
        Пока Земля сквозь тьму несется к свету.
        От бед и зла она наш мир хранит -
        Благодарим Тебя, Господь, за это!
        И только под конец строфы начали стремительно развиваться события, завершившиеся страшной трагедией. Каролина вдруг шагнула вперед, напряженно склонив голову набок, точно принюхивающийся зверь. Затем повернулась и направилась вдоль скамьи к проходу. Артур попытался остановить жену, но она легко стряхнула его руку и со странной решимостью устремилась дальше.
        Двигалась Кэрри с энергией и живостью, каких я в ней даже не предполагала. Все происходило чрезвычайно быстро, но сейчас, когда я вспоминаю всю сцену, мне кажется также, что она разворачивалась с ужасной медлительностью, с почти балетной плавной неспешностью.
        Достигнув прохода, Кэрри дико огляделась вокруг. Музыка продолжалась, но многие уже перестали петь и недоуменно воззрились на жену благородного лорда. Среди присутствующих нарастало смятение.
        Преподобный смотрел на нее с совершенно неожиданным выражением в глазах: не с беспокойством, не с удивлением или раздражением, но с паническим страхом. Леди Годалминг бегом бросилась в заднюю часть церкви.
        Артур последовал за ней, Джонатан тоже, но не столь решительно. Прошло не более нескольких секунд.
        Кэрри упала на четвереньки и нырнула под самую последнюю, незанятую скамью. В ту минуту она являла собой недостойное зрелище - полубезумный вызов всем старомодным представлениям о поведении, приличествующем леди.
        Через несколько мгновений она показалась вновь, с потрепанным коричневым саквояжем в руке. Траурное платье в пыли и паутине. Прелестное лицо испачкано грязью. Орган умолк, и пение прекратилось.
        Все в ошеломленном молчании смотрели на леди Каролину. Она открыла рот, словно собираясь заговорить, объяснить свое эксцентричное поведение, но тотчас же его закрыла и выбежала из церкви.
        - Кэрри! - крикнул Артур.
        Она не оглянулась и вообще никак не показала, что услышала мужа, но продолжала бежать.
        Артур и я первыми выскочили на улицу за ней следом. Она вприпрыжку неслась перед нами, по-прежнему крепко сжимая в руке саквояж, и направлялась не к дороге, а к пустырю за церковью. Она добежала до середины пустыря (чтобы свести к минимуму опасность для нас, как я теперь понимаю) и прокричала пять отчаянных слов:
        - Стойте! Не подходите! Стойте все!
        Что-то в ее голосе заставило нас подчиниться не задумываясь.
        - Дорогая… - начал Артур.
        - Прошу вас!.. - одновременно с ним начала я.
        Но Каролина не дала нам договорить. К тому времени было уже слишком поздно.
        - Разве вы не понимаете? - пронзительно возопила она. - Разве не видите? Он возвращается. Он жаждет мести, и он хочет забрать… забрать своего мальчика.
        Едва прозвучали последние слова, чья-то рука задела мою руку. Я опустила взгляд. Рядом стоял Квинси, устремив на меня глаза, полные детского страха, какого я уже много лет в них не видела. Рисовальный альбом был зажат у него под мышкой.
        Каролина подняла саквояж высоко над головой.
        - Кэрри, пожалуйста! - взмолился Артур. - Прекрати! Иди ко мне.
        - Ты - сосуд! - бессмысленно крикнула она. - Бедный мальчик! Ты должен стать сосудом!
        Она наверняка сказала бы больше, но тут одновременно произошли две вещи. Во-первых, Квинси внезапно рухнул на землю и забился в очередном припадке, бешено вращая глазами и пуская слюни с пеной.
        Второе событие было еще страшнее.
        Саквояж над головой леди Годалминг взорвался. Бомба, находившаяся в нем, сделала свое черное дело. А потом все вокруг поглотил огонь, и дым, и ужас, словно всякое зло, которого мы когда-либо боялись, теперь начало свершаться.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА АМБРОЗА КВАЙРА, КОМИССАРА ЛОНДОНСКОЙ ПОЛИЦИИ
        11 января (продолжение). Когда отдаленный грохот взрыва возвратил меня к тревожной действительности, в моих мыслях наступила полная ясность, какой не было уже несколько недель - с тех пор, как я встал на этот темный путь. Ко мне пришло внезапное, но совершенно неоспоримое понимание, сколь преступно я нарушал свой служебный долг, сколь низко позволил себе пасть и сколь всецело был обольщен существом, в котором нет ничего человеческого.
        При мысли о своем участии в гнусном сговоре и о своих предательствах я испытал единственно жгучий стыд. Я мгновенно понял, где должен находиться сейчас и что должен делать: за своим рабочим столом в Скотленд-Ярде, снова у штурвала корабля, направляя и воодушевляя подчиненных.
        Тогда я принял ясность сознания за некоего рода освобождение. И только теперь, когда все закончилось, до меня дошло, что то была просто часть ловушки.
        Я выбрался из-под одеяла. Я встал. Я крикнул камердинера, я подергал шнурок колокольчика, но все безрезультатно. Озадаченный, я крикнул еще раз, но опять не услышал в ответ ни звука. Да и вообще в доме стояла странная тишина, необычная для такого часа.
        Томимый дурными предчувствиями, я, делать нечего, умылся и оделся самостоятельно. Рассмотрев себя в зеркале, я решил, что выгляжу немного лучше прежнего, несмотря на небритость и общее впечатление неухоженности и никем-не-любимости (остаточный след от нее, полагаю).
        Думая о приглушенном грохоте взрыва, разбудившем меня, я с новой силой почувствовал необходимость действовать. Ведь говорила же о каком-то «двойном ударе» Илеана, сидя верхом на мне, такая соблазнительно гибкая и податливая.
        Я заторопился выйти из дома, но напоследок еще раз крикнул камердинера или кого-нибудь из слуг. Никакого ответа. Наверное, мне следовало сразу же поспешить на улицу и взять извозчика до Скотленд-Ярда. Может быть, тогда мне удалось бы ускользнуть от нее. Вряд ли, конечно, но все-таки не исключено. Однако вместо этого, поскольку ко мне вернулась былая и, надеюсь, присущая мне порядочность, я решил перед уходом обыскать дом.
        Время мое неумолимо истекает, а потому у меня нет возможности сколько-либо подробно описать свои поиски, которые с каждой минутой становились все лихорадочнее. Нет возможности обстоятельно рассказать, как я рыскал по всем комнатам и коридорам или как возрастала моя тревога, превращаясь сначала в страх, а потом в ужас. Достаточно будет просто сообщить, что в конце концов я нашел всех четверых своих слуг в судомойне - мертвыми и уложенными друг на друга с неуместной, прямо-таки издевательской аккуратностью. Все они были белее мела: полностью обескровлены. На полу вокруг них я не увидел ни пятнышка: где бы теперь ни находилось вещество жизни, еще недавно текшее у них в жилах, в моем доме его не было. Я попытался (правда, изо всех сил попытался) прочитать молитву за упокой душ этих несчастных, но ничего не вышло. Слова попросту застряли у меня в горле.
        Я повернулся и бросился прочь из дома, на свет дня.
        На улице меня охватило страшное замешательство - в прежние дни такое состояние я счел бы адовым проклятием, но в последнее время оно стало для меня слишком привычным.
        Мне следовало бы взять кэб до Скотленд-Ярда. Но вместо этого я, повинуясь инстинкту, двинулся к центру города пешком.
        Знакомый старый путь. Я - как почтовый голубь. Мои ноги, голова, душа лучше знают, где мое место сейчас.
        С такими вот глупыми и губительными мыслями в голове я пустился в свой последний поход. Я надеялся, что еще можно что-то сделать, чтобы исправить мое предательство и восстановить справедливость. Но если я и питал какие-то надежды, все они были пустыми - пустыми, тщетными, беспочвенными.
        Я торопливо шагал по улицам, в скупом свете январского дня. До вечера было еще далеко, но казалось, темнота с пугающим упорством вторгается в мир даже раньше, чем бывает в самую глухую зимнюю пору. Тени вокруг удлинялись с противоестественной скоростью, словно минуты текли гораздо быстрее, чем допускает наука. Температура воздуха, по ощущениям, стремительно падала, и я в своем теплом пальто начал дрожать от холода.
        Я шел и шел вперед. Но идти становилось все тяжелее. Каждый следующий шаг давался все с большим трудом, требовал все большего напряжения сил. Даже не знаю, как описать это тому, кто ни разу не испытывал ничего подобного, - ну разве только скажу, что ощущение было такое, будто к поясу сзади у меня привязан незримый эластичный шнур и чем энергичнее я порываюсь вперед, тем сильнее меня тянет назад. Как долго это продолжалось, не могу сказать, но точно знаю, когда (уже в сумерках) и где (на углу Блайли-стрит) мне открылась истинная причина моего состояния.
        Там, в быстро сгущающихся тенях, я услышал в своей голове хорошо знакомый голос с легким европейским акцентом, вызывающий в воображении картину густого леса и пустынной дороги.
        - Мой милый Квайр, мой Амброз, тебе от меня не скрыться.
        Илеана присутствовала рядом - и отсутствовала. Я не видел ее, но она была здесь, со мной. Словно тонкий туман или звуки далекой музыки. Голос ее звучал шипящим шепотом.
        - Даю тебе последнее задание, которое ты выполнишь в обмен на наши щедрые дары.
        Я воспротивился. Если когда-нибудь появится рассказ об этих печальных событиях, пусть все знают и понимают: я сопротивлялся до последнего. Я попытался побежать, но безуспешно. Я хотел закричать, но не сумел издать ни звука. Я изо всех сил постарался выбросить Илеану из головы, но лишь обнаружил, что она уже давно там поселилась и теперь полностью контролирует мой ум.
        - Ты возьмешь это, поставишь под свой стол и дождешься… - Призрачная Илеана на миг умолкла, словно наслаждаясь забавным моментом. - Своего мученического подвига.
        К концу фразы в моих руках - неведомо откуда - появилось что-то увесистое. Большой коричневый саквояж. Каким образом он возник из пустоты, не могу сказать, единственно замечу, что на память приходят заявления некоторых медиумов и спиритов о возможностях материализации. Я сразу понял, что это за саквояж и что он означает. Ведь по свидетельствам очевидцев предыдущих взрывов каждому из них непосредственно предшествовало появление какого-нибудь бедняги с точно таким вот вместилищем.
        - А теперь ступай, - велела Илеана. - Иди и выполни Его дело.
        Далее последовал черный провал в сознании, а когда я вернулся к действительности, то снова был один. Илеана исчезла, и я поднимался по ступеням к дверям Скотленд-Ярда.
        Завидев меня, подчиненные расступались. Надо полагать, вид я имел странный, оглушенный, и в мою сторону было брошено много удивленных, неодобрительных и недоверчивых взглядов. Только тогда, на моем горестном пути в кабинет, где я сейчас сижу и пишу свои последние слова, я окончательно понял, что Илеана безраздельно властвует над моим умом и я уже полностью лишился свободной воли. Ибо, хотя при каждом следующем шаге внутри у меня все бушевало и кричало, я не мог издать ни звука и не мог заставить свои ноги отступить хотя бы на дюйм от предопределенного пути. Я стал безгласным пленником в своем собственном теле. Такова цена наслаждений, дарованных мне трансильванкой. Таковы последствия сделки с вампиром.
        Коричневый саквояж стоит под моим столом. Я знаю, какой разрушительной злобой он кипит. Я знаю, чем все закончится для меня, и в этом есть своего рода темная свобода.
        Свой дневник передам в почтовую комнату с приказом немедленно отослать Джорджу Дикерсону - вдруг он все же сумеет расстроить их планы? Я смирился с тем, что мне никогда не будет прощения, ни от него, ни от кого-либо другого. Но я не ищу искупления. Я проклят. И что еще хуже, я понимаю, что проклят уже очень, очень давно.
        Из газеты «Таймс» (вечерний выпуск)
        11 января
        ЛОНДОН ПОТРЯСЕН ДВОЙНЫМ ТЕРРОРИСТИЧЕСКИМ АКТОМ
        Сегодня вечером город погружен в траур после взрыва двух отдельных бомб, что стало продолжением череды атак, уже посеявших столько страха и ужаса в людских сердцах. Первое взрывное устройство - похоже, меньшей мощности - сработало утром, во время поминальной службы по голландскому профессору Абрахаму Ван Хелсингу в церкви Святого Себастьяна в западной части Лондона.
        В данном случае большого количества жертв удалось избежать благодаря самоотверженным действиям леди Каролины Годалминг, ставшей единственной жертвой террористического акта.
        Дальнейшие подробности и полный некролог будут опубликованы после установления всех фактов.
        Вторая трагедия произошла ближе к вечеру. На момент сдачи номера в печать подробности остаются неизвестными, однако с места происшествия поступили сообщения, что зданию Скотленд-Ярда причинены значительные разрушения и ряды нашей полиции понесли огромные потери. Комиссар Амброз Квайр пока что числится среди пропавших, но следует опасаться самого худшего.
        Мы при первой же возможности представим вам полную информацию об этом чудовищном злодеянии. Тем временем мы молимся о душах всех погибших, а также о скором возмездии для негодяев, сотворивших столь черное дело.
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА (ЗАПИСЬ ОТ РУКИ)
        11 января[58 - Дата приблизительная. Доктор находился в помраченном состоянии рассудка, когда писал нижеследующие строки. Привожу их здесь с его особого разрешения.]
        Первое, что осознал, когда наконец, бог знает сколько времени спустя, полностью возвратился к действительности, - я стою один посреди какого-то заброшенного поля. Небо уже темнеет. Земля холодная и бесплодная, на такой никогда ничего не вырастет. Ни следа человеческого присутствия кругом. Грачи и вороны над головой. Вздохи ветра.
        Перенес ли я приступ сумасшествия? Думаю, да. По крайней мере, довольно долгое время я провел в состоянии, близком к безумию, причем оно сопровождалось видениями. Я читал о подобных случаях в малоизвестных медицинских журналах, но никогда не придавал им значения, считая комбинацией суеверия и ошибочного диагноза. Мой собственный опыт теперь доказал, что я был совершенно не прав. Даже после всех ужасов, свидетелем которых я стал в молодости, до последнего времени мой разум по-прежнему оставался закрытым для самых страшных проявлений реальности.
        Путешествие, приведшее меня сюда, помню очень смутно. Значительную часть пути я проделал пешком, но были также и поезда, и люди. Были странные разговоры, которые не восстановить в памяти, и необъяснимое чувство срочности, которое сохраняется до сих пор. Больше ничего не помню. Думаю, я был не в своем уме. Да, совсем не в своем уме.
        Дневник, теперь понимаю, был ловушкой, призванной убрать мою фигуру с шахматной доски. Тем не менее я ощущаю присутствие и другого игрока, который предлагает мудрое содействие и поддержку, если только найду силы сам помочь себе.
        Я прислан сюда не просто так. А потому продолжу путь. Мне нужно достичь места назначения. И сыграть решающую роль.
        Возможно, это просто мое воображение, но мне кажется, я слышу шум далекого моря.
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        12 января
        ГОВОРИТ СОЛТЕР: С НАС ХВАТИТ - ТРЕБУЕМ ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ КОШМАРУ!
        Очередная страшная трагедия потрясла всех нас, еще один горестный повод для молитв и слез мы получили. На сей раз враги нашей нации нанесли сразу два удара в один день.
        Друзья мои, так больше продолжаться не может. Почему наша полиция настолько несостоятельна, что сама оказалась легкой мишенью последней атаки? Почему такие злодеи разгуливают на свободе? Как так вышло, что супруга пэра королевства фактически казнена среди бела дня в самом центре Лондона - и ничего нельзя сделать?
        Сколько еще мы, британский народ, должны терпеть столь гнусное посягательство на наше достоинство? Сколько еще мы должны безмолвно сносить боль и унижение? Ответ на эти вопросы один: ни секунды больше! Ни секунды, сэр! Ни единой секунды!
        Отныне мы должны наметить новый внутриполитический курс. Нам, сотрудникам газеты, теперь представляется очевидным, что нынешний способ ведения дел попросту не отвечает задаче защиты нашей Империи.
        Современные методы наших государственных лидеров показали свою полную неэффективность и непригодность. Не надлежит ли нам обратить взор в прошлое в поисках примера того, как следует себя вести в сложившейся ситуации? Почему бы нам не вернуться к методам, успешно применявшимся в прошлые века? Я всего лишь скромный писака, но я долго прожил на этом храбром маленьком острове, и я твердо убежден, что такой подход - единственный разумный ответ на кризис.
        Решать же, с чего начать, я оставляю людям более толковым. Но даже я, человек самый обыкновенный, слышал о растущем влиянии Совета Этельстана. Даже я слышал о фракции Тэнглмира. И даже я - как, полагаю, и многие из вас, - в последнее время стал задаваться вопросом: а не сумеет ли Совет справиться с делом гораздо лучше, чем сборище беспомощных, некомпетентных деятелей, которые в настоящее время стоят у руля государства?
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        12 января. К некоторому моему удивлению, вчера вечером Мина, сделав запись в дневнике, почти тотчас же заснула глубоким сном.
        После трагедии в церкви, едва до нас дошли новости о втором взрыве, жена сказала, что хочет обстоятельно поговорить со мной. Боюсь, я знаю о чем. Она видит между событиями связи, которых на самом деле нет - просто не может быть! Все просто совпадение, чудовищное совпадение.
        Он мертв. Он мертв. Мы своими глазами видели, как он рассыпался в прах.
        Признаться, я испытал облегчение, когда Мина мгновенно заснула, да так крепко, пушкой не разбудишь. Теперь меня занимает вопрос о природе такого беспробудного сна - особенно с учетом событий сегодняшней ночи.
        Пять часов назад, в самом начале одиннадцатого, я лег рядом с женой и попытался закрыть глаза. Но даже это оказалось мне не по силам. Веки отказывались смыкаться. Меня одолевали разные нелепые мысли и смутные тревоги. В голову настойчиво лезли непрошеные воспоминания и собственные странные теории - в частности, одна из них все не давала мне покоя.
        В последние недели я постоянно думал о Саре-Энн Доуэль и гадал, что же с ней произошло. История с ее внезапным побегом - в чем-то похожая на историю с исчезновением моего друга Джека Сьюворда - сразу показалась мне важной, сам не знаю почему. И не могу объяснить, по какой причине сейчас, когда я лежал во мраке незнакомой комнаты, мне на ум вдруг пришло два имени.
        Первое? Имя далекого возлюбленного Сары-Энн: Том Коули.
        Второе? Название банды, в которую входил молодой человек: Молодчики Гиддиса.
        Именно с мыслью о Томе Коули и Молодчиках Гиддиса я тихонько встал с кровати, быстро оделся и целеустремленно вышел из комнаты.
        Слишком долго я оставался пассивным участником трагических событий. Что-то нехорошее надвигается на нас, и я должен пошевелиться, чтобы выяснить правду.
        Выйдя в коридор за дверью нашей супружеской комнаты, я направился к лестнице, собираясь спуститься в вестибюль и выйти в город. Однако не успел я пройти и дюжины шагов, как меня остановил голос сына, звучащий странно - ниже обычного.
        - Джонатан? - произнес он.
        - С чего вдруг ты обращаешься ко мне по имени? - строго спросил я. - И почему ты не в постели? Я думал, ты давно спишь. Надеюсь, с тобой не приключилось очередного… гм… приступа?
        - Нет, папа. Ничего такого. Просто мне никак не успокоиться. Бедная леди Годалминг… Все, что мы видели сегодня…
        Я немного смягчился.
        - Постарайся не думать о таких вещах. Ложись спать, а завтра жизнь покажется не такой мрачной…
        - Ты не понимаешь, папа.
        - Так расскажи мне, - предложил я. - Расскажи, что тебя тревожит. Вот уже несколько месяцев ты и впрямь ведешь себя очень… странно.
        В глазах Квинси затеплилась надежда.
        - Я хочу рассказать. Но у меня такое ощущение… словно кто-то мне запрещает. Словно я пленник в собственном теле. Я уже пытался объяснить… не раз.
        - Что ты имеешь в виду? Это как-то связано со школой?
        - Нет. Дело вообще не в чем-то внешнем. А в том, что внутри меня.
        - Разве мы с тобой не говорили на эту тему? Когда мисс Доуэль еще жила с нами?
        Квинси помотал головой:
        - Нет. Сейчас другое. Внутри меня будто бы происходит борьба. Между двумя отцами. Между тобой, Джонатаном Харкером, и… - Он осекся. Он явно хотел продолжить, но тем не менее молчал.
        - Не понимаю, - сказал я. - Ты же знаешь: твой отец - я.
        - Да. Но ведь в каком-то смысле у меня есть и другой… разве не так?
        Во мне вспыхнул гнев.
        - Что за вздор? Кто тебе внушил такое? С кем ты разговаривал?
        - Ни с кем, папа… ни с кем, кто имел бы телесную форму.
        - Твоя мать? Это работа твоей матери?
        - Нет, конечно.
        Я сердито уставился на сына, и он, увидев мое нескрываемое недовольство, отвел глаза в сторону.
        - Папа… а что случилось за год до моего рождения? Что тогда произошло с тобой и мамой?
        - Ступай спать, Квинси, - сказал я самым холодным тоном, на какой только был способен. - Ступай спать, и давай навсегда закроем эту тему.
        Он жалобно скривился:
        - Папа, ну пожалуйста…
        - Довольно. Не желаю ничего больше слышать. Ты очень устал сегодня, полагаю, вот и предаешься диким фантазиям. А ну, живо в постель.
        Квинси неохотно тронулся к своей комнате, а я зашагал дальше по коридору. Но потом он сказал мне вслед - с противной хитрецой в голосе, заставившей меня на миг исполниться презрения к нему:
        - А куда ты идешь, папа? Кого ищешь?
        Я повернулся, собираясь сурово отчитать сына. Но дверь его комнаты уже закрылась, и в коридоре снова не было ни души.
        Я испытал немалое облегчение, когда вышел из отеля и быстро двинулся по улице. Лондон редко спит. Он пребывает в постоянном бурлении. И многочисленные свидетельства ночной жизни, мною обнаруженные, ничуть меня не удивили.
        Наш отель находится в Блумсбери, недалеко от Рассел-стрит. В голове у меня теснились разные неприятные вопросы, но я был полон решимости начать поиски. Я направился на юг, в сторону реки и района, которым - по крайней мере, в части темных дел - управляла банда Гиддиса.
        В прошлом моя слишком цепкая память всегда была моим проклятием. После сегодняшней ночи я гадаю, не обстоит ли теперь дело с ней ровно наоборот. Ибо я почти не помню свой долгий путь до Воксхолла. В уме сохранились лишь обрывочные картины и смутные впечатления. Припоминаю узкие пустынные улицы. Какие-то крики ночного люда - то ли зазывные, то ли отчаянные. Потом помню реку, и именно переход по мосту, простертому над черной водой, оставил наиболее подробные и точные воспоминания. В ушах до сих пор стоит голодный рокот речных струй.
        Потом я оказался там, где мне, по моим ощущениям, надлежало быть: на длинной улице, по обеим сторонам которой теснились приземистые здания с разного рода сомнительными заведениями, несмотря на поздний час, продававшими спиртное. Думаю, я в своем опрятном траурном костюме выделялся на здешнем фоне. А может быть, за время долгого пешего пути я приобрел такой растрепанный, неприглядный вид, что уже ничем не отличался от окружения.
        Помню, я зашел в три разные таверны (если их можно удостоить такого названия) и в каждой покупал стакан крепкого напитка, прежде чем приступить к расспросам. Я говорил обиняками, негромко и осторожно, но все без толку.
        В четвертой таверне я выступил в более прямой манере, чему, вероятно, способствовало употребленное спиртное. Купив очередной нечистый стакан выпивки, я в лоб спросил хозяина, потного узколицего малого, знает ли он некоего Коули из Молодчиков Гиддиса.
        Он резко вскинул грязную ладонь, пресекая всякий дальнейший разговор.
        - Но вы же знаете имя, - не сдавался я. - По глазам в вижу - знаете.
        Хозяин перегнулся через стойку нервным, порывистым движением.
        - Уходите отсюда, - сказал он. - Мой вам совет. Уходите отсюда и возвращайтесь домой.
        - Но я никому не хочу причинить вред.
        - Охотно верю. Вот только здесь полно тех, кто очень даже захочет причинить вред вам.
        Я собирался воспользоваться полученным преимуществом и задать следующий вопрос, но хозяин вдруг уставился на что-то позади меня, рядом с дверью. Заметив мой взгляд, он тотчас потупился. Я обернулся и увидел фигуру, метнувшуюся к дверному проему и выскочившую на улицу.
        То была фигура не мужчины, а женщины. И я ее узнал с одного мимолетного взгляда. Сердце мое исполнилось невыразимой радости. Радости, но также и чувства вины, да, глубокой вины. Я выронил стакан и бросился вон из таверны.
        - Сара-Энн! - громко позвал я. - Сара-Энн!
        Она не остановилась, даже не замедлила бега - словно вообще меня не услышала.
        - Прошу вас! - крикнул я. - Пожалуйста, остановитесь!
        Она продолжала бежать, и я пустился вдогонку. В следующую минуту она резко свернула влево и скрылась в темном переулке. Без малейшего колебания я последовал за ней. Сердце мое бешено колотилось, и я задыхался от счастья при мысли, что и сейчас все еще могу спасти девушку.
        Помню, как бежал, да. Помню, как надеялся. Помню, как весь дрожал от усилий. Помню, как колыхались ее золотистые волосы, исчезая в темноте.
        Дальше не помню ничего. Ровным счетом ничего.
        Я проснулся рано утром, раздетый, рядом с женой. В первый момент попытался убедить себя, что мои ночные приключения просто привиделись мне во сне. Однако при беглом осмотре обнаружил, что весь в какой-то грязи и в ссадинах. Я не поддался панике и не потерял головы. Тщательно вымылся, пока Мина не проснулась, и быстро оделся в свежее. Сегодня мы покидаем Лондон и возвращаемся домой. Это ужасно похоже на бегство.
        Я не стал рассказывать жене о ночных событиях. А она ничем не показала, что хотя бы заметила мое отсутствие.
        Что с нами происходит? Господи боже, что происходит со всеми нами?
        Я не могу поверить - я отказываюсь верить - в самое худшее.
        ИЗ ДНЕВНИКА АРНОЛЬДА СОЛТЕРА
        15 января. Очень хороший день.
        Пару недель я не имел особой возможности писать здесь, все мое время занимала работа на «Пэлл-Мэлл». Я сочинил для этого возрождающегося печатного органа множество заметок[59 - По крайней мере, здесь мистер Солтер не преувеличивает. В данной книге я решил привести только самые характерные образцы его творчества.], в которых требовал не только самого сурового наказания для преступников, совершающих нападения на нашу столицу, но также и масштабного пересмотра всего нашего поведения как нации. Снова и снова я доказывал, что нам следует вернуться к изначальным принципам: сила, стойкость в убеждениях и готовность в определенных ситуациях принимать меры, которые людям слабым и нерешительным могут показаться жестокими.
        Слова лились из меня потоком. Я уже давно не писал столь легко и бегло. И читатели откликнулись весьма живо. Мне сообщили, что письма с одобрительными отзывами приходят мешками.
        Сегодня днем я посетил редакцию - по приглашению не кого иного, как мистера Сесила Карнихана, - и должен сказать, впечатления от визита остались самые приятные. Встреченный у дверей предупредительным клерком, я был с большой помпой препровожден к кабинету заместителя редактора, который принял меня без малейшей задержки и, невзирая на ранний час, поднес мне бокал хорошего вина - другими словами, обращались со мной со всем уважением и почтением, на какие вправе рассчитывать человек моего ранга. Ничего общего с предыдущим визитом!
        Когда клерк удалился, а я удобно уселся напротив моего друга Карнихана, молодой газетчик подался вперед в своем кресле и поднял в тосте свой бокал:
        - Ну, мистер Солтер…
        Тут молокосос умолк, вне сомнения, ожидая, что я настойчиво попрошу впредь называть меня просто по имени.
        Черта с два! Я и не думал доставлять ему такое удовольствие.
        Просто отпил глоточек вина и стал ждать.
        - Мистер Солтер, - наконец продолжил Карнихан. - Я пригласил вас сегодня, чтобы принести вам свои самые сердечные поздравления.
        Я был скромен и великодушен.
        - Вы очень добры.
        - С тех пор как на наших страницах начала появляться ваша колонка, тиражи газеты значительно выросли. Никто не скажет, что я человек мелочный или не способный признавать свои ошибки.
        Я улыбнулся.
        - А посему я счастлив сообщить вам, сэр, что вы были правы, а я заблуждался. Действительно, в обществе есть большой интерес к мнению человека, подобного вам. Ваши аналитические заметки сделали вас знаменитым, а нас всех изрядно обогатили.
        - Я только рад, что в конце концов вы всё поняли, - сказал я. - Однако без вашей поддержки я бы нипочем не поднялся на нынешний уровень. Не будьте слишком строги к себе, мистер Карнихан. Ведь именно благодаря своей мудрости вы сумели признать истинность моих суждений… в конечном счете.
        - Благодарю вас, - сказал он. - И я хочу, чтобы вы знали, насколько высоко все мы в «Пэлл-Мэлл» ценим вашу работу. В самом деле, вы стали полноправным членом нашей большой семьи. Если вам что-нибудь от нас понадобится… что угодно…
        - Вы очень любезны, - улыбнулся я. - Но вам совершенно не о чем беспокоиться. Я простой человек, умеющий наслаждаться простыми удовольствиями. Меня нельзя купить.
        Казалось, при этих моих словах он вздохнул с облегчением.
        - Я не собираюсь покидать вас, мистер Карнихан, ради какой-нибудь другой, более богатой газеты. В «Пэлл-Мэлл» вся моя жизнь. Будьте уверены, сэр, пока вы во мне нуждаетесь, я останусь с вами.
        Молодой человек просиял:
        - Превосходно, коли так!
        - Наше здоровье, - произнес я и опрокинул в рот остатки вина.
        - Позвольте налить вам еще, - сказал Карнихан и с чрезвычайным проворством наполнил мой бокал, подавшись ко мне через стол. После чего проговорил вполголоса, словно опасаясь посторонних ушей: - Мистер Солтер, я хотел кое о чем спросить вас.
        - Ради бога.
        - Ваши друзья…
        - Какие такие друзья?
        Чуть поколебавшись, он пробормотал:
        - Ну… фракция Тэнглмира…
        Я ухмыльнулся, ничего не сказал и отхлебнул очередной изрядный глоток.
        - …или как вам угодно их называть, - еле слышно закончил Карнихан.
        - Я понимаю, кого вы имеете в виду, - наконец смилостивился я.
        - Чего они хотят? В смысле, какова их конечная цель?
        На секунду я задумался, сказать ему всю правду или все-таки не стоит. Сумеет ли он справиться (как справился я) с преходящими, но неприятными сомнениями и чувством вины, которые неизбежно возникают при мысли о кровопролитии, пусть и ради такого благородного и совершенно необходимого дела? Нет, конечно. Смешно даже спрашивать. Такие, как Карнихан и как большинство представителей его поколения, не привыкли ни принимать трудные решения, ни жить с ними. А потому в конечном счете я ограничился лишь малой толикой правды.
        - Они хотят сначала разжечь пламя. Потом предать страну огню. А когда все закончится, мы все вместе воздвигнем новое, лучшее царство на пепелище наших ошибок.
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА (ЗАПИСЬ ОТ РУКИ)
        15 января. Прошло четыре дня с тех пор, как ко мне впервые вернулось сознание. Туман в голове еще не рассеялся полностью. И все же я пошел дальше, на самый край Англии, к морю.
        Пишу эти строки на берегу, где построил временное жилище среди песка, камней и плавника.
        Знаю, что был очень плох - в таком состоянии меня самого надлежало бы поместить в психиатрическую лечебницу, - но также знаю, что сейчас уже иду на поправку. С каждым днем мои силы понемногу прибывают.
        Неподалеку находится крохотный городок, который на самом деле едва ли больше деревни.
        Называется он, конечно же, Уайлдфолд.
        Я прокрался туда под покровом темноты и добыл скудное пропитание на помойной куче.
        Медленно, но верно выздоравливаю, потихоньку набираюсь сил и все яснее понимаю, в чем состоит моя цель.
        Уверен, многое произошло в Лондоне и с людьми, которых люблю. Но я точно знаю: мое место здесь.
        Откуда я это знаю?
        Да просто я видел их здесь, в этой глуши. Видел, как они скользят в тенях. Видел, как странная инфекция, носителями которой они являются, начинает распространяться.
        Я должен был увидеть это раньше. Должен был сразу все понять. Великая и могущественная сила пошла в наступление на нас, поначалу исподволь, почти незаметно, но теперь все смелее и решительнее. Думаю, она уверена в своем всеведении. Но все предугадать она не может. Наверняка она уже допустила ошибку, пускай совсем маленькую. И возможно… да, возможно, самый факт, что я выжил, служит тому доказательством.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        16 января. Кажется, весь мир объят смятением. Скорее всего, так и есть, если я чувствую это даже здесь, в одинокой тишине своей комнаты, в своем роскошном гнезде.
        Иногда задаюсь вопросом, не может ли мое тело - этот полуразрушенный двигатель, забитый смолой и туманом, почти полностью исчерпавший свой ресурс полезности, - служить своего рода метафорой бедствий, которые обрушиваются на нацию. Ибо внутри меня ворочается, содрогается, корчится некая сущность. Я знаю ее имя, хотя и боюсь произнести лишний раз. Она рвется наружу, она жаждет родиться, но чем ближе срок родов, тем яростнее она бьется и тем большие страдания мне причиняет. Ее бешеное стремление вырваться на волю для меня означает лишь боль - боль и уверенность в своей скорой смерти.
        Все началось, насколько теперь понимаю, когда мы вошли в трансильванскую крепость и меня заставили испить из Черного Грааля, хотя физическая боль впервые появилась только в Париже. Зародилась она в животе, где-то глубоко внутри, но теперь беспрепятственно разливается по всему моему организму.
        Я много сплю и часто вижу сны. Время бодрствования с каждым днем сокращается. Тем не менее до меня по-прежнему доходят новости о событиях в Лондоне и за его пределами. Мне кажется, из этих обрывочных, разрозненных сведений у меня постепенно складывается примерная картина того, что грядет.
        Каждый вечер меня навещают и каждый вечер заставляют пить из чаши. В ней темная маслянистая жидкость (о мерзких ингредиентах которой не хочу даже думать), и я все залпом проглатываю.
        Иногда чашу приносит Илеана, которая держится со мной холодно и грубо, словно я сын глубоко презираемой ею женщины. В другие разы является либо одно из существ, воззрившихся на нас с мисс Доуэль тогда, в зараженном вестибюле отеля, либо кто-нибудь из смертных слуг - молчаливых людей, со вкусом одетых во все черное. Сегодня, однако, приходил Габриель. После того как я покорно осушил чашу, он немного посидел со мной.
        - Тебе важно понимать причины происходящего? - спросил он. - Почему нам так необходимо вернуть его? Зачем нужно столько жертв?
        Я ответил, что знать все это мне совершенно ни к чему, да и к тому же любых объяснений здесь будет недостаточно.
        Габриель вздохнул. В нем была странная задумчивость, какой я не замечал уже много недель.
        - Когда мы впервые встретились, - начал он, - у меня в жизни не было никакой цели, кроме получения удовольствий. Я любил только красоту. Но моя любовь была абстрактной, лишенной способности к различению. Как ты знаешь, я искал свое предназначение. И он дал мне его. Он дал мне цель.
        Я услышал свой голос, говорящий, как я рад, что Габриель обрел смысл существования, и звучащий так вежливо, будто я находился на каком-то светском рауте в девяностых. Никакой сардонической горечи, которой, казалось бы, должны были дышать подобные слова, я в своем тоне не услышал - только печальное смирение.
        - Когда он вернется, - продолжал Габриель, - все станет лучше. Теперь я это вижу. Теперь понимаю. Моральное разложение современного общества. Мы стали такими безвольными, мягкотелыми, слабодушными. Разве ты не видишь, Морис?
        Он прикоснулся к моему лбу неестественно холодными худыми пальцами.
        - Уже скоро. Осталось сделать всего несколько шагов, а потом… - Он тихо рассмеялся с выражением детского счастья на лице. - Белая башня… Стригой… Рассвет новой темной эпохи.
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        17 января
        ГОВОРИТ СОЛТЕР: МЫ ТРЕБУЕМ ДЕЙСТВИЙ ОТ ПРАВИТЕЛЬСТВА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА!
        В последнее время я часто задаюсь вопросом, как бы оценили наши предки поведение нашего правительства в нынешней кризисной ситуации, и каждый раз прихожу к заключению, что они были бы глубоко разочарованы.
        С начала года в столице произошло четыре жестоких террористических акта, и наша полиция, ставшая мишенью одного из них, теперь осталась без руководства и пребывает в смятении. Говорят, в криминальном мире идет междоусобная война, каковой кровавый конфликт затрагивает обычное население, несущее огромные потери.
        На улицах нашего города царит атмосфера ужаса и беззакония. Для всех очевидно, что нельзя допустить дальнейшего ухудшения ситуации. В нынешних невыносимых обстоятельствах мы уже давно прошли ту точку, когда традиционные решения и современные методы еще могли служить полезным ориентиром для действий. А потому я горячо призываю правительство при первой же возможности ввести чрезвычайное положение и, как следствие, временно передать власть благородной, неподкупной и известной своей решительностью организации под названием Совет Этельстана.
        Мы молимся, чтобы наши политические вожди вняли голосу рассудка и приняли это жизненно важное решение. Поступить иначе значит усугубить хаос и беспорядок, а равно справедливый гнев народа. Если сейчас они уклонятся от принятия такой необходимой меры, нашим потомкам - как и вышеупомянутым предкам - останется только сурово осудить их.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        19 января. Со мной что-то произошло. Разве не так? Ночью одиннадцатого числа, в глухом переулке на территории Молодчиков Гиддиса? Я точно видел мисс Доуэль и наверняка столкнулся там еще с кем-то. Но с кем именно? И что ему или им от меня было надо? И почему я ничего не помню? Почему в моей памяти черный провал? Что именно мне не дозволено вспомнить? И почему мне нельзя знать правду?
        Мина часто выражает настойчивое желание поговорить со мной наедине, но я всегда нахожу причину уклониться от разговора. Всегда увиливаю. Когда я лежу рядом с ней, она спит очень крепким сном, просто неестественно крепким.
        Я слишком много пью. Боже милостивый. Сколько еще так может продолжаться? Сколько еще осталось до бури, которая непременно грянет?
        ПИСЬМО ЛОРДА АРТУРА ГОДАЛМИНГА - ДЖОНАТАНУ И МИНЕ ХАРКЕР
        20 января
        Дорогие мистер и миссис Харкер! Пишу с тяжелым сердцем, чтобы сообщить о своих дальнейших планах. После погребения на территории поместья моей любимой жены Каролины и после всех событий, обрушившихся на нас в последнее время, я принял решение, которое, скорее всего, вам не понравится. Учитывая наши долгие и сложные отношения, я единственно прошу, чтобы вы постарались не думать обо мне плохо. В ближайшие дни я намерен покинуть Англию. Теперь у меня здесь ничего не осталось, если не считать вашей семьи. Повсюду вокруг меня смерть и упадок. Даже этот прекрасный старый дом, когда-то бывший средоточием радости, кажется мне унылым и мрачным. Я часто и страстно молился в надежде постичь причину бедствий, преследовавших нас. Но не дождался ни ответа, ни совета - разве что исполнился странной уверенности, что понимание откроется мне только в случае, если я покину страну и отправлюсь в новые края.
        Посему планирую попутешествовать по Европе и, возможно, за ее пределами. С собой возьму лишь одного спутника - моего превосходного молодого слугу, Эрнеста Стрикленда. Остальная прислуга будет поддерживать порядок в поместье в мое отсутствие. Все свои наследственные обязательства перед Советом Этельстана я с себя снимаю. Возможно, вы поймете меня лучше, если скажу, что мне решительно все равно, в каком направлении ведет нашу страну правительство Его Величества и политическая группировка, которую пресса называет «фракцией Тэнглмира». Да и затяжное молчание короля по вопросу нынешней внутренней политики наводит на мрачные мысли.
        Прошу вас, друзья мои, не пытайтесь меня отговорить. Я убежден, что в настоящее время избранный мною курс действий - самый разумный и правильный из всех возможных. Мы с вами еще увидимся однажды, вне всяких сомнений, хотя сейчас я даже не представляю, где и когда состоится наше воссоединение. Я буду часто вспоминать и молиться о вас. Вам не обязательно делать то же самое для меня, если у вас нет такого желания, но прошу лишь об одном: не считайте меня трусом.
        Ваш преданный друг
        Арт
        ПИСЬМО ЛОРДА ГОДАЛМИНГА - ЛОРДУ ТЭНГЛМИРУ, ЧЛЕНУ СОВЕТА ЭТЕЛЬСТАНА
        20 января
        Милорд! Необходимость обратиться к Вам с этим письмом мне весьма неприятна. Тем не менее должен сказать прямо: прошу Вас расценивать его как изъявление моего безоговорочного намерения немедленно и навсегда уйти в отставку.
        Мотивы для сложения полномочий у меня двоякие. Первый связан с трагической смертью моей жены от одного из взрывных устройств, посредством которых в последнее время наносились удары в самое сердце нашей столицы. Второй имеет прямое отношение к Совету Этельстана. Меня решительно не устраивает курс, намеченный Советом для своей деятельности. Я полагал, все давно понимают - как понимал мой отец, передавший мне членство по наследству, - что наша организация, несмотря на свою многовековую историю, в современную эпоху должна считаться исключительно церемониальным комитетом, а не политическим органом, могущим претендовать на реальную конституционную власть. Недавние попытки передать фактическую власть в наши руки в случае некой неопределенной чрезвычайной ситуации, предпринятые на высшем государственном уровне, кажутся мне опасными и глубоко недемократическими. Я не желаю состоять в организации, одобряющей подобную средневековщину. Надеюсь, вы примете мою окончательную отставку. Я собираюсь в ближайшие дни покинуть страну и приму меры к тому, чтобы какое-то время никто не мог со мной связаться. Мне было
чрезвычайно приятно работать с многими из вас, и я желаю всем вам всего наилучшего.
        Тем не менее, с Вашего позволения, милорд, я хотел бы напоследок обратиться к Вам со следующим призывом. Пожалуйста, сопротивляйтесь любым попыткам изменить нынешний характер Совета. Поддаться соблазну возврата к старым временам значило бы отказаться от многого хорошего, что есть в сегодняшней государственной системе, а также вызвать справедливый гнев народа. Мне очень жаль, что я больше не нахожу в себе сил бороться за интересы нации.
        Ваш сокрушенный печалью
        лорд Артур Годалминг
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        21 января. Я обеспокоена не столько самими действиями лорда Годалминга, которые вполне объяснимы, сколько их очевидной стремительностью. Словно все его мыслительные процессы приобрели противоестественное ускорение. На самом деле ощущение такое, будто некая неумолимая сила со страшной скоростью толкает всех нас по худшему из возможных путей: смерть Ван Хелсинга, исчезновение Джека Сьюворда, странное поведение моего мужа, припадки Квинси… И похоже, ровно такой же процесс идет полным ходом и за пределами нашего маленького круга.
        В конце концов, почему лондонские банды, столь долго обнаруживавшие способность к осторожному сосуществованию, внезапно начали воевать между собой? Почему взрывы в столице происходят все чаще и становятся все разрушительнее? И почему вдруг пресса принялась настойчиво выступать за передачу власти Совету Этельстана, который на протяжении многих лет был не более чем декоративным архаизмом?
        Ответы на эти вопросы становятся очевидными. Если Джонатан откажется мне помогать, я буду действовать в одиночку.
        Разве нас не предупреждали? Разве он не пообещал давным-давно? Что его месть будет продолжаться многие века?
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА (ЗАПИСЬ ОТ РУКИ)
        21 января. За минувшие несколько дней многое ко мне вернулось: обрывочные воспоминания, фрагменты путешествия, приведшего меня в Уайлдфолд, и фрагменты дневника, с которого началось помрачение моего рассудка. Передо мной мало-помалу вырисовываются контуры общей картины. Я вижу, как и чем каждого из нас ослабляли и отвлекали: меня - моей одержимостью, Артура - болезнью бедной Каролины, Харкеров - семейными проблемами, профессора - физическим угасанием. И кто же вновь выступает из темноты в самый центр сцены сейчас, когда мы, все пятеро, обессилены до крайности? Разумеется, мы знаем его имя. Давно знаем.
        Думаю, он еще не вернулся к нам в полном смысле слова, хотя его дух с каждым часом набирает силу. Свидетельства его скорого пришествия повсюду вокруг нас. Ибо Уайлдфолд заражен.
        Сегодня я убил одного из них на берегу. Вообще, превращать такого было страшной жестокостью: он был старый и одноногий. Костыли у него отобрали, и когда я наткнулся на него в сумерках, он, извиваясь, полз по песку. Его лицо искажала гримаса мучительного, безнадежного голода; губы кривились, обнажая острые зубы в пене красной слюны. Он беспомощно хрипел и судорожно хватал ртом воздух (хотя, разумеется, ни легкие, ни иные внутренние органы у него уже не работали).
        Приблизившись и распознав, что за существо передо мной, я несколько мгновений пристально смотрел на него сверху вниз. Он резко вскинул руки, потянулся ко мне. Забулькал горлом, заскулил, застонал. У меня была с собой длинная палка с заостренным концом (теперь я не расстаюсь с таким оружием).
        И какое же счастье было снова ощутить прежнюю уверенность и страсть, вонзая кол в сердце существа! После долгих недель туманного беспамятства я вновь трепетал от знакомого темного восторга. Вампир на песке испустил единственный слабый вопль и сразу же начал рассыпаться в прах. Все настолько легко и просто - чуть ли не разочарование испытываешь.
        Я оставил прах кровососа лежать где лежал, все равно скоро приливом смоет, и направился обратно к своему самодельному укрытию среди деревьев, где ныне живу. Почти сразу почувствовал, что за мной следят. Мигом схватил с земли первую попавшуюся палку и переломил пополам.
        - Выходи! - крикнул я. - Я знаю, что ты здесь!
        Ни звука, ни движения. После минутного колебания я снова крикнул, крепко сжимая кол в руке:
        - А ну, покажись!
        - Тише, - раздался позади шепот, заставивший меня вздрогнуть. - Не привлекайте внимания. У них слух острее нашего.
        Я круто развернулся, готовый оказать сопротивление, но запнулся о какую-то корягу и грохнулся наземь. Задыхаясь от страха, я поднял взгляд.
        Надо мной стояла женщина - вполне живая, к моему великому облегчению. В мужской одежде зеленого и коричневого цвета и с длинным изогнутым ножом в руке, носившим следы недавнего использования.
        - Кто вы? - спросила она. - Вы не носферату.
        - Я доктор Джон Сьюворд.
        - Сьюворд? - переспросила она, явно узнав имя. - Лондонский врач-психиатр?
        - Он самый. Вы меня знаете?
        - Я ждала вас, да. Вернее, кого-нибудь из вас.
        - А вы сами-то кто?
        - Руби Парлоу, - ответила она. - Нам с вами предстоит большая работа.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        22 января. Мы возвратились домой в Шор-Грин. В последнее время я не уделял должного внимания своему дневнику, как не уделял должного внимания очень и очень многим вопросам. После всех ужасных событий в Лондоне нашему сыну стало хуже. Теперь припадки у него каждый день, и они совершенно неуправляемые. Иногда кажется, что он потерян для нас - охвачен какой-то яростной внутренней борьбой между порядком и хаосом, надеждой и отчаянием. Нам остается просто уложить его поудобнее и ждать, когда приступ минует. В школу Квинси не вернется, пока не закончится этот ужасный период нашей жизни.
        Случившееся в Лондоне, разумеется, стало тяжелым ударом для всех нас. Бедный Артур. Бедная Каролина. Насколько я понимаю, скромные закрытые похороны этой несчастной женщины, страдавшей душевным расстройством, состоялись только вчера. Мы не присутствовали, да нас там и не ждали. Артур знает о наших бедах.
        При нормальном самочувствии Квинси, похоже, находит утешение только в рисовании. Он постоянно корпит над своим альбомом, хотя до сих пор не показал нам ни единого плода своих трудов. Боюсь, эту скрытность он унаследовал от меня.
        Дело дошло до критической точки сегодня вечером, перед ужином, когда Мина явилась ко мне в гостиную. Я сидел там один, и, скорее всего, жена предполагала, что я уже приложился к бутылке. С учетом моего поведения в последнее время я не вправе осуждать ее за такие подозрения, но я был доволен и даже немного горд собой, когда она увидела, что я совершенно трезв и занят всего лишь чтением сегодняшней «Таймс», в которой содержались плохие новости из Лондона со всеми разговорами о чрезвычайных полномочиях, военном положении, фракции Тэнглмира и Совете Этельстана.
        При виде Мины, вошедшей с самым решительным выражением лица, я опустил газету.
        - Да, дорогая?
        - Джонатан, - начала она, - нам с тобой обязательно нужно поговорить, прямо сейчас.
        - О Квинси?
        - Нет. Во всяком случае, не только о нем.
        - О чем же тогда?
        - Ты знаешь. Ты прекрасно знаешь о чем. И это, Джонатан Харкер, твой последний шанс выслушать меня и поверить.
        Не могу заставить себя изложить в подробностях все, что она затем сказала. Ее доводы были убедительными, развернутыми и четкими. Она допустила лишь несколько логических скачков - достаточно, чтобы дать мне разумные основания для возражений, хотя и не настолько много, чтобы моя позиция оказалась неуязвимой.
        Похоже, жена прочитала часть моих мыслей.
        - Ты по-прежнему не веришь? Даже теперь? После всего случившегося?
        - Мина… - заговорил я тихим, умоляющим голосом. - Мы же видели, как он умер. Мы сделали все, что нужно, и даже больше. Не может быть ни малейшего сомнения.
        Жена словно не услышала меня.
        - Он захотел бы отомстить, не так ли? - сказала с мягкостью, от которой меня бросило в дрожь. - Если бы вернулся. Захотел бы отомстить нам - и да, всей Англии тоже.
        Я опять прибегнул к своему самому вескому опровержительному аргументу.
        - Но ведь мы воочию видели, как он рассыпался в прах.
        - Откуда нам знать? - Глаза Мины горели убежденностью в своей правоте. - Откуда нам знать, что на самом деле является смертью для живого мертвеца?
        Слова тяжело повисли в воздухе.
        Потом в ее взгляде появилось что-то похожее на горечь.
        - О, ты просто слишком напуган, чтобы признать правду. Найди в себе смелость, Джонатан, пока не стало поздно. Смелость человека, которого я знала когда-то.
        Я поднялся на ноги:
        - Дай мне время, Мина. Ты должна дать мне время.
        - Времени уже не осталось! - воскликнула она почти в ярости. - Мы и так слишком долго медлили. Мы должны посмотреть правде в лицо - причем сейчас же!
        - Извини, пожалуйста. Мне нужно пойти подышать свежим воздухом, - произнес я более холодным тоном, чем намеревался. Только бы Мина не заметила, что я весь дрожу и воротник у меня влажный от пота.
        Я повернулся и спешно покинул комнату. Я действительно вышел из дома в сумерки и зашагал к окраине Шор-Грин, не особо заботясь, куда меня несут ноги.
        Усталый и расстроенный, сижу один на общественном лугу. Пишу, думаю и изо всех сил стараюсь вспомнить.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        22 января. Граф возвращается.
        Мой муж знает это, но не может заставить себя принять правду. В глубине души я всегда понимала, что Джонатан при всех своих достоинствах человек слабый. Он слишком высокого мнения о людях. Во всем ищет хорошее и вечно надеется на лучшее. Не желает исследовать темные стороны человеческой натуры. Что делает его легкой добычей для разного рода злоумышленников.
        Я только молюсь, чтобы он нашел в себе необходимую силу. В грядущие страшные дни всем нам потребуется много мужества.
        После того как Джонатан выбежал из дома, я заглянула к Квинси. Он спал - похоже, очень крепко. И даже во сне крепко прижимал к груди свой рисовальный альбом.
        Проведав сына, я направилась в кабинет. Там выпила немного вина, совсем чуть-чуть, после чего примерно на час предалась молитвам. Молилась о мудрости и Божьем руководстве. О силе, которая скоро понадобится. Молилась о душах Каролины и Ван Хелсинга, о благополучном возвращении Джека Сьюворда и лорда Годалминга. А прежде всего молилась, чтобы мы одержали верх. Молилась о победе.
        Когда бы Джонатан ни вернулся и во что бы он ни верил, мы должны все приготовить: чеснок, святую воду, ножи и кресты. Если придется делать все одной - что ж, значит, так тому и быть.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        22 января, позднее. Наконец-то. Наконец-то я вижу. Но надо поторопиться, я должен записать, что мне явилось в момент прозрения.
        Я слишком долго противился правде - да, чтобы сохранить рассудок, но боюсь, из-за моего промедления все мы оказались в страшной опасности.
        Бесцельная прогулка привела меня к месту, где жители Шор-Грин праздновали ночь Гая Фокса - немногим больше двух месяцев назад, хотя кажется, что с тех пор прошла целая жизнь.
        Следы огромного костра, в котором сожгли чучело, все еще виднелись: неровный круг выжженной травы. В поисках убежища я прошел в самую середину круга и сел на землю. Здесь попытался собрать в уме воедино все события, обрушившиеся на нас в последние месяцы: медленная смерть Ван Хелсинга, сумасшествие леди Каролины Годалминг, террористические нападения на город, возрождение Совета Этельстана, исчезновение мисс Доуэль.
        Все они поначалу казались разрозненными, не связанными между собой. Однако по мере усердного размышления - с использованием логики, недавно продемонстрированной Миной, - передо мной понемногу начали проступать контуры общей картины.
        И все же я с содроганием от нее отшатнулся. По-прежнему не желал признать правду.
        Я вскочил на ноги, намереваясь помчаться домой и умолять Мину отказаться от своих фантазий. Однако в следующую минуту стал свидетелем невероятного явления. Выжженная земля вокруг внезапно полыхнула огнем.
        Причем не обычным огнем, а каким-то потусторонним, буйно пляшущим голубым пламенем.
        Я попятился и вскрикнул.
        Мне послышался смех в отдалении, который постепенно приближался и звучал до жути знакомо.
        В бешенстве я ударил себя по голове и прорычал:
        - Успокойся! Не сходи с ума!
        А потом вдруг увидел то, что моя память предательски от меня скрывала. То, что предстало моему взору в темном переулке десять дней назад: яркое и совершенно кошмарное зрелище. Прекрасная Сара-Энн стоит на коленях, преображенная и оскверненная. Красные глаза горят злобой. Заостренные зубы ощерены. Каждое движение наводит на воспоминания о трансильванских лесах. А над ней склоняется ужасная черноволосая демоница с громадными распростертыми крыльями. Поистине леденящая кровь картина: две вампирши, сплетенные в нечестивых объятиях!
        Неудивительно, что я обратился в бегство. Неудивительно, что прогнал этот кошмар из ума подобно тому, как какой-нибудь душевнобольной хозяин гостиницы вышвыривает за порог нежеланного гостя. Неудивительно, что искал спасения в забвении.
        Я испустил вопль ярости и ужаса.
        Зловещий смех по-прежнему эхом раздавался в моих ушах, голубое пламя по-прежнему плясало передо мной.
        Я ринулся сквозь него, вон из пылающего круга. Меня обдало жестоким раскаленным жаром.
        Однако дьявольский огонь, хотя и нестерпимо жгучий, не опалил меня, а наполнил энергией и целеустремленностью.
        Лечу домой, к Мине и моему сыну. Милостивый Боже, я готов на все, только бы не опоздать!
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        22 января, позднее. Я все еще молилась, когда Джонатан вернулся.
        Дверь с грохотом распахнулась, в холле застучали частые шаги.
        - Мина! - крикнул он. - Мина, любимая моя!
        В голосе мужа слышалось столько надежды и изумления, что я мигом вскочила на ноги и выбежала из кабинета. Он стоял передо мной с широко раскинутыми руками, и на лице у него было выражение мужественной решимости, которого я не видела уже более десяти лет.
        - Какой же я был дурак! - воскликнул он. - Отказывался видеть очевидное!
        - Но теперь видишь?
        - Да. Я верю тебе. Ты правильно установила связи между событиями! Собственно, я и сам получил бесспорные доказательства.
        Мы стояли очень близко друг к другу, почти соприкасались.
        - Так что же нам делать, любимый? - спросила я.
        - Мы сразимся с ним, - сказал мой муж, и я затрепетала от восторга, услышав стальные нотки в его голосе. - Сделаем то, что однажды уже делали. Сразимся с ним. Выследим и снова убьем.
        - Да! Но надо спешить. В этот раз он кажется сильнее, чем когда-либо прежде. И с каждым днем расширяет свое темное влияние. И он хочет… ах, Джонатан, мне кажется, у него планы на нашего сына!
        - Все так и есть, - сказал Джонатан. - Ты, как всегда, совершенно права. И мы, дорогая Мина, вновь отрубим голову этому монстру. Но прежде… прежде чем пройдет еще хотя бы минута…
        - Да? В чем дело, милый? - спросила я.
        - Я должен принести тебе самые искренние, самые глубокие, самые исчерпывающие извинения.
        - Тебе… нет нужды извиняться.
        - Нет, Мина, я должен! Должен просить прощения, любовь моя! - Он говорил возбужденно, почти как в бреду. - Не только за свое недавнее упрямство, но и за все свои прежние ошибки. За то, что злоупотреблял спиртным. За то, что не уделял внимания вам с Квинси. За то, что не боготворил тебя каждый день, дарованный мне с тобой.
        Теперь он дрожал, бедняжка, и в его глупых глазах стояли слезы.
        - Довольно, - сказала я. - Все, довольно. Покончим с этим. Ни слова больше.
        Я закрыла ему рот поцелуем - нашим первым за многие месяцы, - и один краткий миг мы были по-настоящему счастливы.
        Наши объятия прервал громкий, настойчивый стук в дверь - такой и мертвого разбудит, как говорится.
        Мы с мужем отпрянули друг от друга.
        - Джонатан?
        Прежде чем он успел отозваться, стук повторился, резкий и неумолимый.
        - Джонатан, кто там?
        - Я… - В глазах мужа появилось выражение панического ужаса. - Я…
        Не сказав более ни слова, он покачнулся, зашатался, а потом без чувств рухнул на пол. Я упала на колени над ним и увидела, что он дышит, но находится в странного рода обмороке. Я потрясла его за плечи, но он не очнулся.
        Когда стук раздался снова, я быстро поднялась на ноги и сняла с шеи изящный серебряный крестик. Стиснув его в руке, я направилась к двери, вся дрожа от страха и дурных предчувствий, но полная решимости не обнаруживать ни малейшей робости или слабости.
        Я резко распахнула дверь и прочно утвердилась на пороге, чтобы гость - если он окажется нежеланным - сразу обескуражился. Я надеялась (хотя сейчас это уже не важно), что уверенность моей позы скроет дикий страх, рвавший когтями душу. Представшая моему взору фигура, хотя и окутанная темнотой, оказалась очень знакомой: дородной фигурой мистера Эмори.
        На лице дворецкого лежала густая тень, но я почувствовала, что он улыбается.
        - Миссис Харкер, - промолвил он. - Искренне надеюсь, вы простите меня, что я явился в столь поздний час, да еще с таким шумом.
        - Вы нашли его? - тихо спросила я. - Доктора Джека Сьюворда?
        - О да, мэм, нашел. И самого доктора, и его новых друзей.
        - Где же он? И что с ним?
        - Это долгая история, мэм. С вашего позволения, я войду и все расскажу.
        Наступила долгая пауза, во время которой ужасная правда стала для меня очевидной.
        - Мистер Эмори, - твердо произнесла я.
        - Да, мэм?
        - Я не намерена впускать вас в дом.
        - Почему же, мэм? - Голос у него был ровный, с отчетливыми угрожающими нотками.
        - Боюсь, я знаю, во что вы превратились.
        Он не ответил, просто шагнул вперед из темноты.
        Бедный мистер Эмори. Я тотчас увидела, что с ним сделали. Мертвенно-бледный, с налитыми кровью глазами, он зашипел и растянул губы в оскале, демонстрируя наглядное доказательство того, что он уже не человек вовсе, а скорее существо. Двигался он гораздо проворнее и ловчее, чем возможно для человека такого солидного телосложения и возраста.
        - Мне очень жаль, но я не позволю вам сделать ни шагу больше, - сказала я и выставила перед собой серебряное распятие.
        Вампир пронзительно вскрикнул и попятился. Я стояла неподвижно, крепко сжимая крест в вытянутой руке. Через несколько мгновений, привыкнув к характеру нашего противостояния, гнусное существо, которое теперь ходило по земле в телесной оболочке бедного Эмори, снова двинулось вперед и подступило ко мне настолько близко, насколько осмеливалось, - так пес опасливо приближается к ярко горящему костру.
        - Хозяин возвращается. - Теперь вампир говорил почти вкрадчивым тоном. - Он направляется к Белой башне. И намерен свершить свою месть, как только окажется там.
        - Верю вам, - ответила я со всей невозмутимостью, на какую была способна. - Однако можете передать вашему хозяину следующее: все мы будем отчаянно сражаться с ним за каждую пядь своей земли и непременно победим в конечном счете.
        Лицо Эмори исказила свирепая гримаса.
        - О, но ваша хваленая команда распалась. Голландец мертв. Лорд сбежал из страны. Психиатр спятил, а ваш муж давно не боец.
        - Мы восстановим свои силы. И станем сильнее прежнего.
        - Ха! На нашей стороне весь государственный механизм. А на вашей… только разрушенные связи.
        - У нас достаточно средств, - возможно тверже сказала я.
        - Ах, мадам Мина, - прошипел кровосос, злобно сверкая глазами, - средств у вас гораздо, гораздо меньше, чем вы воображаете.
        Лишь секунда понадобилась мне, чтобы с тошнотворной ясностью осознать истинность его слов.
        - Мама? - внезапно раздался позади меня неестественно спокойный голос.
        - Возвращайся в постель, Квинси, - велела я, не оборачиваясь и не сводя пристального взгляда с носферату. - Ступай в свою комнату и запрись.
        Я услышала, как сын приближается.
        - Нет, мама. Я не могу сделать, что ты просишь. И потом, держать гостя на пороге страшно невежливо. - Он возвысил голос. - Мистер Эмори! Входите, пожалуйста.
        Дворецкий кинулся вперед.
        - Квинси, нет!
        Я резко повернулась к нему, по-прежнему держа распятье перед собой, но сын, мой родной сын с яростной силой ударил меня по руке, и оно со стуком упало на пол. Глаза Квинси горели красным - ярко-красным цветом раскаленных углей или рябиновых гроздей на снегу.
        Когда он заговорил снова, его голос звучал не по-детски низко, и теперь в нем появилась странная, наводящая ужас гулкость.
        - Мой отец идет, - сказал Квинси, и я услышала за спиной мерзкое хихиканье существа в обличье Эмори. - Мой отец идет за всеми нами.
        Тогда я завизжала - но слишком поздно: руки мистера Эмори обхватили меня за плечи сзади, и что-то влажное зажало мне рот. Уже теряя сознание, уже проваливаясь в темноту, я услышала чей-то плач - чей именно, даже сейчас не могу сказать наверное.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        23 января. После стука в дверь, раздавшегося через считаные секунды после нашего с Миной примирения, ничего не помню. На месте выпавших из сознания часов только темнота или картины, нарисованные воображением.
        Очнулся сегодня утром в своей постели, в атмосфере глубокой и необычной тишины. По яркости света, лившегося в окно, сразу понял, что проспал слишком долго. Гробовое безмолвие в доме навело на мысль, что случилась какая-то беда. Я поспешно встал с кровати, но пол закачался и поплыл под ногами, будто палуба корабля, и мне пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Несколько раз вдохнул полной грудью, пытаясь справиться с головокружением и восстановить равновесие.
        Достигнув желаемого, я крикнул:
        - Мина! Квинси!
        Ответом мне служило лишь глухое эхо моего голоса. Я вышел из кабинета и позвал жену и сына еще раз, но мой собственный крик царапнул меня по нервам, и больше я звать не стал.
        В холле ощутил дуновение холодного воздуха и обнаружил, что входная дверь распахнута. Уже одно это выглядело зловеще, но вдобавок там имелись явные следы борьбы: пятна крови на ковре и брызги - на стене.
        Вся сцена производила жуткое впечатление театральности - словно была нарочно обставлена мне в назидание. На полу валялась раскрытая книга. Не знаю, почему из всех более очевидных свидетельств насилия именно она привлекла мое внимание. Приглядевшись, я опознал в ней рисовальный альбом, над которым Квинси проводил столько времени в последние дни.
        В дверь влетел порыв ветра и, точно незримыми пальцами, стал листать желтоватые страницы. Перед моими глазами замелькали рисунки - все до единого странные, вызывающие тревогу: творения смятенного ума.
        Когда порыв ветра стих, альбом остался раскрытым на странице, где темными чернилами, с поразительной - почти сверхъестественной - точностью и детальностью было изображено лицо, которое я долго и тщетно старался забыть: лицо высокого старика во всем черном, с длинными седыми усами. Полная копия самого графа, каким он впервые предстал мне на пороге своего замка, много лет назад, в Трансильвании. На другой странице он же изображался в процессе превращения из человеческого подобия в столб тумана. Груз страшных свидетельств, окружавших меня, стал настолько сокрушительным, что мне потребовалось невероятное усилие воли, чтобы не рухнуть на колени и не завыть.
        Вместо этого я повернулся и бросился обратно, наверх, в спальню сына, крича во все горло:
        - Квинси! Квинси!
        Без стука ворвавшись к нему, я увидел, что шторы в комнате все еще плотно задернуты. В полумраке различались очертания фигуры на кровати под одеялом.
        - Квинси! - снова рявкнул я, теперь, по крайней мере, столь же рассерженный, сколь испуганный: внезапно исполненный праведной, но бессильной ярости. - Квинси!
        Ответ последовал совершенно неожиданный, одновременно ужаснувший и взволновавший меня. Женский смех. Журчащее, переливчатое глиссандо.
        - Кто тут? - спросил я. - Бога ради, кто тут?
        Фигура шевельнулась - вернее, съежилась - под одеялом, а потом резко его откинула.
        Она лениво вытянулась и села, прислонясь к кроватной спинке. Несмотря на медлительную томность, каждое ее движение дышало сдержанной энергией.
        - Сара-Энн? Вы?
        Золотистые волосы рассыпались у нее по плечам. Кожа светилась молочной белизной. Она выгнула спину и плавным движением спрыгнула с кровати. Потом сверкнула красными глазами, зашипела, оскалила зубы - и я понял, кем она стала.
        Очень странно (или не очень, по сравнению со всем остальным), но я не почувствовал ни малейшего удивления - только тупое смирение перед свершившимся фактом.
        - Вот то, чего ты боялся, - сказала Сара-Энн, медленно приближаясь ко мне. - И чего одновременно жаждал.
        Я словно окаменел: не мог шевельнуть ни единым мускулом.
        - Меня всегда вожделели… мужчины вроде тебя. Пожирали глазами, лапали, трогали. Но теперь наконец сила переходит от тебе подобных к… таким, как я.
        Я хотел закричать, извиниться, во всем покаяться. Я страшно виноват, хотел сказать я, простите меня, умоляю.
        Но язык мне не повиновался, и я не сумел издать ни звука.
        А потом? Потом она набросилась на меня, эта новая вампирша. Терзала, рвала зубами и пила, пила взахлеб.
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        27 января
        ГОВОРИТ СОЛТЕР:
        НЕОБХОДИМАЯ МЕРА
        Вот уже порядочное время наша газета критически высказывается о действиях правительства Его Величества.
        Слишком часто в последние недели наши избранные лидеры проявляли нерешительность перед лицом самых насущных проблем. Ответом на растущее недовольство в столице и волну беспричинного насилия стали лишь избитые фразы. Жестокая ползучая война между лондонскими преступными сообществами выявила уже не халатность, а полное бессилие полиции.
        Хотя говорить о мертвых плохо не принято, все же следует сказать, что покойный комиссар, мистер Амброз Квайр, относился к своим обязанностям небрежно и безответственно. И наконец, в ходе череды страшных преднамеренных взрывов, потрясших столицу, мы стали свидетелями постыдного поведения наших политических представителей, сравнимого с поведением немощного беззубого пса, который под плетью разгневанного хозяина жалобно скулит, трясется от страха, но не двигается с места. Все эти промахи и упущения со стороны властей достойны глубокого сожаления. Они очень дорого обошлись простым гражданам, и забыть их будет нелегко. Однако сейчас не время останавливаться на ошибках прошлого. Внимание нашей газеты сосредоточено главным образом на трудностях настоящего и вызовах будущего.
        С большой радостью и немалой гордостью мы приветствуем принятое сегодня решение о передаче прямого управления Лондоном в руки Совета Этельстана. Закон о чрезвычайном положении наконец-то послужил своей цели.
        Данный шаг - хотя и непростой, безусловно, - вызван крайней необходимостью, и мы убеждены, что он является единственной правильной реакцией на нынешнюю чрезвычайную ситуацию. Мы горячо верим, что с применением особых, уникальных полномочий, входящих в его компетенцию, Совет сумеет восстановить порядок гораздо быстрее, чем было бы возможно в противном случае. Если агитация, проводившаяся в этой колонке, хоть сколько-либо способствовала ускорению временной передачи власти, то мы скромно раскланиваемся.
        Мы далеки от того, чтобы давать какие-либо дальнейшие рекомендации, но все же решимся высказать мнение, что наиболее логичным первым действием Совета было бы взять под полный контроль как полицию, так и армейские подразделения, в настоящее время находящиеся в пределах города, и немедленно ввести военное положение.
        Только такая решительная мера вернет жителям столицы истинную веру в тех, кто стоит у руля нашего огромного государственного корабля. Подобное приостановление демократических процессов, в последнее время происходивших в обществе, носит лишь временный характер, о чем и следует прямо заявить всем скептикам и трусам, чьи до зевоты предсказуемые протесты мы обязательно вскоре услышим.
        Однако в ответ на любые подобные возражения необходимо со всей ясностью подчеркнуть, что восстановление Совета на его законном месте нельзя считать ничем иным, как победой простых законопослушных граждан и триумфом всех, кто хочет увидеть нашу великую нацию вновь воспаряющей к высотам своего славного предназначения.
        ПИСЬМО СЕКРЕТАРЯ СОВЕТА ЭТЕЛЬСТАНА - УЧАСТКОВОМУ ИНСПЕКТОРУ ДЖОРДЖУ ДИКЕРСОНУ
        28 января
        Уважаемый мистер Дикерсон! Пишу Вам одновременно с радостью и сожалением. Радость вызвана известием, что Вы уцелели при недавнем разрушительном взрыве в здании Скотленд-Ярда. Как Вам, несомненно, известно, причиненный бомбой ущерб весьма обширен и разнообразен. Для нас было счастьем узнать, что несколько самых преданных слуг города из числа сотрудников полиции остались живы и здоровы.
        Поводом же для сожаления стала необходимость немедленного прекращения Вашего трудового договора. Ваше звание, должность и все связанные с ними полномочия настоящим письмом с Вас снимаются. По вопросу Вашей отставки мы обстоятельно проконсультировались и пришли к мнению, что Ваша неспособность предотвратить нападение на начальника в собственной штаб-квартире вкупе с Вашим статусом иностранного гражданина делает Вас непригодным для ныне занимаемой должности.
        Наш город находится на краю катастрофы, и чтобы охранять его стены, нам нужны решительные, компетентные и, прежде всего, патриотичные англичане.
        Мы бы порекомендовали Вам при первой же возможности вернуться в Соединенные Штаты, где Вам (предположительно) будет легче восстановить свою репутацию. Здесь Вы сделались одним из главных представителей несостоятельной и уязвимой системы. Безусловно, Вы согласитесь, что ситуация в Лондоне требует изменений, причем самых срочных.
        Искренне Ваш
        ?[60 - Здесь стоит подпись, но неразборчивая.]
        от имени Г. Д. Шона,
        избранного председателя Совета Этельстана
        ПИСЬМО ЛОРДА АРТУРА ГОДАЛМИНГА - ДЖОНАТАНУ ХАРКЕРУ
        31 января
        Дорогой друг! Пишу эти строки - кто знает, прочитаете ли Вы их когда-нибудь? - среди ревущего яростного хаоса. Вокруг творится ад кромешный. Худший из наших страхов воплотился в самой ужасной форме.
        Как я и обещал в письме от двадцатого числа, я покинул Англию в обществе своего слуги Стрикленда и отправился на континент в надежде попутешествовать, поисследовать незнакомые места и обрести хотя бы какое-то подобие душевного покоя.
        Я часто молился о том, чтобы за морем мы оказались вне досягаемости для тени. Однако, похоже, наша участь предрешена.
        В Дувре мы, сохраняя инкогнито, приобрели билеты и погрузились на германское торговое судно. Нашим капитаном был худощавый парень с тяжелыми веками по имени Дельбрюк, имевший вид крайне настороженный и подозрительный.
        Сегодня утром нас проводил в каюту смуглый помощник капитана и на ломаном английском велел нам держаться подальше от той части корабля, где находится груз. Выходить на палубу позволялось только с разрешения Дельбрюка.
        Изнуренные, словно после приступа лихорадки, мы двое тотчас заснули в нашей тесной каюте. Провалились в забытье мгновенно, просто с противоестественной быстротой.
        Проснулся я оттого, что чья-то рука осторожно, но решительно трясла меня за плечо, возвращая к действительности. Надо мной стоял Стрикленд, с встревоженным, помятым со сна лицом. Корабль шел со скоростью, наводящей на мысль, что мы уже в открытом море.
        - Милорд? Вы слышите?
        Где-то поблизости плакал ребенок. Понять, мальчик то или девочка, а равно определить его или ее возраст не представлялось возможным.
        Несколько мгновений мы со Стриклендом молча смотрели друг на друга, прислушиваясь к горькому детскому плачу. Но прежде чем кто-либо из нас успел заговорить, мощный протяжный рев заглушил все прочие звуки.
        Парой секунд позже судно резко накренилось. Нас обоих швырнуло на пол, и в сумятице происходящего первой моей мыслью было, что теперь корабль неминуемо опрокинется на бок, если вообще не перевернется вверх днищем. Но после удара второй - противоположной - волны судно вроде бы выровнялось. Мы со Стриклендом поднялись на ноги. Сверху, откуда-то с палубы, доносились истошные крики моряков.
        Мы выскочили из каюты и ринулись наверх, на открытый воздух. Там нас ожидала сцена полного смятения и неразберихи. Палуба ходила ходуном, предательски скользкая. Вода бурлила и вскипала белой пеной под ногами, фонтаны брызг взметывались и обрушивались на нас снова и снова. Повсюду вокруг метались в отчаянии измученные члены команды.
        - Что происходит? - возопил я. - Что все это значит?
        Ни один из моряков мне не ответил и вообще никак не показал, что заметил мое присутствие.
        Потом вдруг позади нас раздался голос - самый неожиданный из всех мыслимых.
        - То, что мы сейчас наблюдаем, всего лишь последствие.
        Мы разом повернулись к говорившему, и… мой дорогой друг, мне страшно написать Вам правду. Ибо перед нами стоял не кто иной, как…
        - Квинси! - вскричал я. - Боже мой, что ты здесь делаешь?
        Ваш сын казался совершенно бесстрастным.
        - Я явился за вами, милорд.
        - Как тебя понимать?
        - Все это время я вел борьбу. Мне было запрещено говорить об этом. Но теперь я знаю, какая сторона победила. Мы должны развернуть корабль и возвратиться в Англию.
        - Но зачем, во имя всего святого?
        - Вы сами знаете, - ответил Квинси. - Чтобы приветствовать моего настоящего отца, который вернулся к нам.
        Пока он говорил, в борт корабля ударила очередная громадная волна, и нас всех сшибло с ног. Но прежде, еще когда Ваш сын произносил последние слова, я с невыразимым ужасом увидел, как глаза у него полыхнули страшным красным огнем[61 - Здесь письмо обрывается. Дальнейшие события исключили всякую возможность его закончить.].
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        31 января. По-прежнему лежу в постели, за мной ухаживают слуги, изредка меня навещает мистер Габриель Шон, и ни в чем мне нет утешения. Внутри меня растет что-то ужасное, точно знаю. Увеличивается в размерах. Наливается силой. Жаждет вырваться наружу.
        Каждое слово, которое пишу, дается с трудом и болью. Перо в руке кажется страшно тяжелым. Зрение играет со мной шутки. Время снова стало скользким, текучим, и оно полно ловушек.
        Должно быть, такие же чувства испытывали великие трагические герои к финальному акту: Гамлет, когда узнал о приближении Фортинбраса с армией; шотландский тан, когда заметил невероятное движение среди деревьев[62 - …шотландский тан, когда заметил невероятное движение среди деревьев. - Тан - исторический дворянский титул в Шотландии в Средние века. Здесь имеется в виду эпизод из финала «Макбета» У. Шекспира (акт V, сц. 5):Я впал в сомненья и готов подумать,Что бес хитрил; он лжет правдоподобно.«Не знай тревог, пока Бирнамский лесНе двинется на Дунсинан». И лесИдет на Дунсинан.(Перев. М. Лозинского)]. Теперь уже не повернуть, не убежать. Инерция влечет меня вперед, моя судьба предрешена, и мне надлежит просто произносить требуемые строки и стоять там, где велит режиссер. Как в былые времена, я чувствую присутствие своих зрителей по другую сторону занавеса. Чувствую их волнение и возбуждение, нарастающие по мере приближения развязки.
        Боюсь, мой прощальный поклон будет не самым изящным, но он должен стать самым памятным. Лежа здесь одурманенный и слабый, оглядываясь на свои бесчисленные ошибки и подсчитывая свои сожаления, я нахожу некое подобие утешения лишь в одной мысли: меня не скоро забудут.
        ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
        Дата неизвестна. Я снова с Джонатаном. Все вокруг другое. Мы в пышном, плодородном саду поразительной красоты, который я не узнаю и не помню.
        Мы сидим одни на кованой скамье. Очень тепло (середина лета, не иначе), воздух наполнен ароматом английских цветов и дремотным, умиротворяющим жужжанием пчел. Все дышит блаженством и покоем. Все кажется чудесным и прекрасным. Джонатан берет мою руку и улыбается. Теперь я вижу, что он гораздо моложе, чем был совсем недавно. Я опускаю взгляд и обнаруживаю, что руки у меня гладкие, без единой морщинки - как в далеком прошлом, еще до Трансильвании и последующих событий, когда я была помощницей школьной учительницы, а Джонатан работал простым клерком в адвокатской конторе.
        - Мина? - говорит он. - Мина, любимая?
        Даже голос его звучит по-другому - ах, как я могла забыть? - полный доброты, радости и затаенной страсти. Ни следа раздражения и обиды, которые слышались в нем почти постоянно в последнее время.
        - Да, милый? - У меня кружится голова от тихого восторга, от предвкушения совершенного счастья.
        - Я спросил, моя дорогая, согласна ли ты стать моей женой.
        - О боже, Джонатан, ничто не сделает меня счастливее.
        Он порывисто подносит мои руки к губам и целует.
        - Ах, любовь моя! Ах, моя дорогая!
        Внезапно я отшатываюсь от него.
        - Нет!
        - Мина?
        - Нет, - твердо повторяю я. - Все было не так. Сейчас все не так, как должно быть.
        Джонатан понимающе улыбается.
        - Ты имеешь в виду, что мы не должны быть одни в такой момент? Что с нами должен находиться какой-нибудь благорасположенный наставник?
        - Н-нет… нет… я имела в виду другое…
        - Мина. Пожалуйста. Не бойся. Ведь мы не одни. Он всегда рядом и наблюдает. Ну посмотри сама. Пожалуйста. Обернись.
        Не сказав ни слова, я оборачиваюсь и вижу поодаль одинокую темную фигуру, постепенно материализующуюся из чего-то вроде столба тумана. Она обретает отчетливость и оказывается древним стариком во всем черном, с длинными белыми усами и выражением неизбывной злобы на лице.
        В первый момент я не узнаю его. Затем - вспышка узнавания, я с ужасом понимаю, что происходит, и, не в силах сдержаться, испускаю дикий панический вопль…
        Здесь я, все еще крича, очнулась от самого яркого кошмара в своей жизни. Задыхаясь, судорожно хватая ртом воздух, я далеко не сразу осознала окружающую действительность.
        Сколько времени прошло с моей встречи с превращенным мистером Эмори, когда мне открылась ужасная правда о моем сыне, - не знаю. Я чувствовала необъяснимое изнеможение, из чего сделала вывод, что довольно долго была под действием какого-то наркотика.
        Место же, где я находилась, казалось совершенно незнакомым. Хотя там стояла темнота, я не желала ни секундой дольше оставаться в унизительной распластанной позе, в которой очнулась на полу. Я медленно, неуклюже поднялась на ноги и зашаталась, слабая и разбитая после продолжительного сонного забытья.
        Мои движения все еще были неуверенными и затрудненными, мои мыслительные процессы, по-видимому, были в равной мере нарушены, ибо я собиралась закричать в темноту, воззвать о помощи, спросить, где мой сын. Естественно, любые подобные усилия остались бы напрасными.
        Едва я прерывисто вздохнула и открыла рот, чтобы заговорить, вспыхнул яркий свет, направленный на меня. Я прищурилась, заморгала и лишь спустя несколько секунд сумела хоть как-то разглядеть окружение: я находилась на чем-то вроде низенькой сцены - на длинном узком помосте, который одновременно немного напоминал трансепт.
        Я сразу обнаружила присутствие зрителей - два ряда мужчин, безмолвно сидевших во мраке.
        Все они были в церемониальных одеждах - богато украшенных мантиях наподобие масонских. Мое внимание привлек один из них, в центре первого ряда: немолодой худощавый мужчина аристократической наружности, рядом с которым в настороженной позе стоял старый ирландский волкодав. Лицо мужчины дышало торжеством, и что-то похожее выражалось во всем облике животного.
        Опустив глаза, я увидела, что тоже облачена в изысканно расшитый балахон. При мысли, каким образом я в нем оказалась, меня передернуло от гнева и отвращения.
        - Чего смотрите? - крикнула я. - Что вам от меня надо?
        Ответа не последовало. Мужчины просто продолжали смотреть, молча и пристально. Несколько из них поерзали на своих местах, подаваясь вперед и вытягивая шею, - вероятно, чтобы видеть меня лучше.
        С левого края сцены, из густой темноты, раздался голос:
        - Миссис Харкер? Миссис Мина Харкер?
        Я ответила со всем достоинством, какое только было возможно в столь гротескных обстоятельствах:
        - Да, она самая.
        Говоривший выступил из теней и направился ко мне, в круг света. Высокий молодой человек с надменной осанкой, одетый в такую же мантию, как и все остальные (только украшенную богаче). Он был бы красивым, если бы не черная повязка на левом глазу.
        Следом за ним ковылял пожилой мужчина, тучный и краснолицый. Он весь дрожал, обливался потом и двигался с огромным трудом, жалобно поскуливая при каждом шаге. Наглядный пример отвратительной немощи, которая может постичь человеческое тело.
        В довершение картины на шее у него был железный обруч, и молодой человек вел пожилого на цепи, точно непокорного зверя.
        - Рад видеть вас в добром здравии, миссис Харкер, - промолвил одноглазый. - Он сразу потребовал вашего присутствия при своем возрождении. Несмотря ни на что, он очень высокого мнения о вас.
        - Кто вы? - спросила я. - И где мы находимся?
        - Я - Габриель Шон, а находимся мы в штаб-квартире Совета Этельстана. Вы стоите в самом центре Белой башни - в точке силы нашей великой нации[63 - Белая башня - центральная башня лондонского Тауэра, крепости на северном берегу Темзы, заложенная в XI в. Вильгельмом Завоевателем.].
        - Вы не понимаете, - сказала я. - Вы понятия не имеете, кого возвращаете к жизни. Он - абсолютное воплощение зла!
        - Поверьте мне, мадам, я прекрасно знаю, что делаю. - Он взглянул на толстяка рядом. - Ну, он готов? Готов родиться?
        Бедняга только и сумел, что испустить стон. Габриель Шон коварно улыбнулся:
        - Приму это как утвердительный ответ. Итак… всем встать!
        Он простер вперед свободную руку, и все члены Совета, словно марионетки, одновременно поднялись на ноги, с мрачно-торжественным видом, как на похоронах.
        В следующий миг меня схватили сзади чьи-то сильные руки. Я попыталась вырваться, но не смогла даже пошевелиться. Меня держала женщина. Я чуяла ее странный сладкий запах. И слышала шелест огромных крыльев.
        - Добро пожаловать, Илеана, - сказал Шон. - Вы как раз вовремя, чтобы увидеть второе пришествие, это темное чудо.
        Толстяк снова застонал, и из левого угла рта у него выползла струйка крови.
        - Давно, - промурлыкал женский голос позади меня, - давно я ждала этой минуты.
        Гладкий язык лизнул мою шею. Я невольно вскрикнула от отвращения и… чего-то еще.
        Толстяк издал очередной стон ужаса и отчаяния. И снова изо рта у него потекла кровь, заструилась по подбородку. Он рухнул на колени и мучительно завыл. Если не считать этого звука, в зале стояла полная тишина. Зрители молча наблюдали. Кровь все лилась и лилась из несчастного. Он конвульсивно содрогнулся и разом изверг из себя добрых полпинты крови, которая растеклась на полу ярко-красной лужей.
        Потом повторил это непроизвольное действие. Он плакал, по щекам катились крупные слезы.
        У мистера Шона вырвалось что-то вроде смеха. Сильные женские руки, державшие меня, сжались сильнее - от возбуждения, полагаю. Из толстяка выплеснулся еще один алый фонтан и еще один. Пол под ним был сплошь залит кровью, смешанной с грязью. Крупно содрогнувшись в последний раз, он испустил хриплый, гортанный вопль и изрыгнул последнюю струю крови.
        Вид и запах красной лужи на полу был неописуемо омерзительным. Мужчина повалился на бок, измученный и изнуренный, наверняка уже при смерти.
        Шон казался разочарованным.
        - Где же он? Где? Что нам теперь делать?
        - Подождите, - произнес женский голос позади меня. - Подождите, мистер Шон, и поймите наконец истинную суть происходящего.
        Далее случилось нечто такое, что даже я, видевшая очень многое, еще минуту назад сочла бы решительно невозможным. Кровавые росплески на полу начали двигаться - двигаться по собственной воле, сливаясь вместе, стягиваясь в одну большую лужу.
        Потом кровь с ужасной целеустремленностью поползла к Габриелю Шону, как живое существо, гнусное порождение кошмара. Он сдавленно ахнул и попятился, но было поздно. Красная жижа уже заструилась вверх по его ногам, поднялась к груди, а затем стремительно хлынула - можно даже сказать, прыгнула, - к лицу.
        Он успел крикнуть лишь раз. Ужас понимания отразился в чертах Шона за долю секунды до того, как кровь залила ему рот, нос, глаза. Он в конвульсиях упал наземь. Ни я, ни безмолвные наблюдатели не издали ни звука. Он дергался и бился так, что пол сотрясался под нами. Теперь пузырящаяся кровь обволакивала всю голову целиком. Еще лишь несколько мгновений - и чудовищная сцена завершилась.
        Когда Шон дернулся в последний раз и затих, пол перестал дрожать. Все безмолвствовали, только толстяк слабо заскулил.
        - Хозяин? - громко произнесла женщина. - Хозяин, вы вернулись к нам?
        Она отпустила меня и выступила вперед. Я увидела высокое нечеловеческое существо с темными крыльями.
        - Хозяин? - снова позвала она.
        Лежавший на полу мужчина внезапно поднялся на ноги. Он выглядел иначе, чем прежде. Самое его тело изменилось. Он стал выше, худее и словно бы величественнее. Лицо у него было сплошь залито кровью. В следующий миг я, поледенев от ужаса, все поняла.
        Обеими руками мужчина начал вытирать кровь. Он улыбался. Он смеялся.
        Лицо постепенно очищалось, и перед моими глазами появлялись новые, совсем другие черты. Орлиный нос. Жестко очерченные скулы. Высокий лоб. Два сверкающих глаза. Длинные черные усы. Острые белые зубы.
        Через считаные секунды все было закончено, и я увидела, кто стоит передо мной, на месте, где недавно стоял мистер Габриель Шон.
        - Граф… - выдохнула я.
        Но больше ничего сказать не успела, ибо вампир с голодным рычанием одним диким прыжком набросился на меня и вонзил клыки в мою беззащитную шею.
        Я попыталась закричать, но не смогла. А потом, когда кровь из моей вены побежала ему в рот, я полностью отдалась ощущениям, испытывая темное наслаждение безысходного отчаяния, признавая наше окончательное и бесповоротное поражение.
        Часть III
        Тень заявляет о своих правах
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        1 февраля
        ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ - ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ СИТУАЦИЯ - ВОЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
        К моменту подготовки номера в печать ситуация в Лондоне остается крайне напряженной. После почти полного разрушения здания Скотленд-Ярда и гибели огромного количества полицейских сотрудников, включая комиссара Амброза Квайра, столкновения между преступными группировками продолжились с новой силой. Как недавно стало известно нашей газете, в связи с этими экстраординарными событиями военное положение будет действовать, пока верховная власть в столице остается в руках Совета Этельстана.
        В дополнение ко всем бедам, прошлой ночью в городе произошло небольшое, но разрушительное землетрясение, последствия которого ощущались на большей части города и даже за его пределами. Считается, что эпицентр находился где-то на северном берегу Темзы, примерно в районе Тауэра.
        Поступили сообщения о значительном ущербе, нанесенном землетрясением зданию парламента, и несколько человек уже объявлены пропавшими без вести. По неподтвержденным пока слухам, среди них числится и мистер Габриель Шон, наследник покойного лорда Стэнхоупа и нынешний глава Совета Этельстана. Если эти сведения соответствуют действительности, значит наша великая надежда на будущее угасла задолго до своего срока.
        Разумеется, наша газета будет первой, кто сообщит вам дальнейшие новости, связанные с этими в высшей степени тревожными событиями, а также предложит вашему вниманию обстоятельный анализ текущей ситуации и дальновидные прогнозы от нашего незаменимого мистера Арнольда Солтера.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        2 февраля. Думаю, с его возвращения прошли примерно сутки. Всего-навсего - два десятка часов, хотя мне они показались вечностью. Время теперь воспринимается искаженно. Все до ужаса напоминает долгие недели, проведенные мною в заточении у графа в прошлом веке.
        Здесь, в Шор-Грин, я вновь стал узником. Пишу эти строки в редкую минуту относительной свободы, при неверном свете огарка.
        Сара-Энн - или, вернее, существо, некогда бывшее мисс Доуэль, - держит меня в подвале, часто скованного цепями, точно дикий зверь. Она регулярно питается моей кровью, но осторожно, чтобы не трансформировать меня, а лишь использовать для своей надобности. Я выгляжу грязным оборванцем, все мое тело в проколах от укусов. Все мышцы болят, во мне едва ли осталась хоть одна вена, не тронутая вампиршей. Но сам я (и возможно, это моя маленькая победа) за все время не выпил ни капли чего-либо крепче воды.
        Теперь в Саре-Энн нет ничего от прежней милой девушки. Она превратилась в воплощение жестокости и звериного аппетита. Приходит только напиться и утолить голод. Со мной почти не разговаривает, и похоже, ей приказано держать меня под замком. О планах же графа - об их размахе - мне страшно даже помыслить. Я - игральная фигура, в настоящее время снятая с доски и оставленная в запасе с целью дальнейшего использования в каком-нибудь злодействе.
        Ах, Мина, моя Мина… что с тобою стало? И с Квинси? Где вы теперь? Я молюсь о благополучии вас обоих. Я страстно молил Господа о прощении, о защите и помощи. Просил забрать мою жизнь в обмен на жизнь двух людей, которых люблю больше всего на свете. Но молитвы мои остались без ответа. С каждым часом, проведенным во мраке подземной темницы, я все больше гнию заживо, все больше теряю человеческий облик.
        Всего несколько часов назад произошло нечто ужасное. Сара-Энн кормилась от меня, сидя верхом на моем распластанном беспомощном теле. Ослабленный почти до полной нечувствительности, я все же ощутил легкую дрожь земли под нами. Теперь гадаю, не в ту ли минуту он и вернулся в мир яви. Во всяком случае, у меня возникло отчетливое впечатление, будто в атмосфере что-то изменилось, будто самое вещество мира претерпело какие-то преобразования.
        Почувствовав сотрясение земли, вампирша подняла голову от моей груди. На лице у нее отражались восторг и отвращение одновременно.
        - Десять дней, - сказала она. - Вот и все, что потребуется. Через десять дней город будет принадлежать Ему - душой и телом.
        - Нет, - запротестовал я. - Все это просто кошмарный сон.
        - Может быть, мистер Харкер. Может быть, это действительно кошмарный сон, который начался очень давно, в Трансильвании. И от которого вы никогда не очнетесь.
        Прежде чем я успел ответить, Сара-Энн вновь оскалила зубы и наклонилась ко мне. Когда она возобновила кровопитие, я застонал и задрожал в беспросветном отчаянии.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        2 февраля. Как странно - принять неизбежность своей смерти, но в самую минуту гибели вдруг обнаружить, что тебе даровано спасение, а смерть назначена другому.
        Моя память не сохранила подробностей происходившего непосредственно после того, как я исторг из себя темного духа, который рос во мне еще с Трансильвании (а именно с той долгой ужасной ночи в Замке). Могу вспомнить лишь отдельные моменты: превращение бедного Габриеля в существо совсем иного порядка; лица членов Совета, принимающие одобрительное выражение при криках пленницы, из которой льется густая алая кровь, живописно растекаясь по полу храма.
        Человеческие тело и разум, теперь полагаю, способны вынести лишь ограниченное количество ужаса. Уже через считаные минуты я достиг предела своих возможностей и, вероятно, провалился в глубокий обморок. Следующее мое воспоминание - я просыпаюсь в кромешной тьме, на каком-то незнакомом диване. Вокруг ничего не разглядеть, и неясно, поместили меня в спальню или же в тюремную камеру.
        Единственное, что удается понять: я здесь не один и тот, кто находится рядом и наблюдает за мной, не имеет ничего общего с человеческим существом.
        Два сверкающих глаза. Вот и все, что я тогда увидел. Две ярко-красные точки, похожие на раскаленные угольки во мраке.
        Я с трудом сел и подтянул покрывало к груди с почти комичной стыдливостью, точно персонаж какого-то популярного водевиля.
        Горящие очи по-прежнему неподвижно смотрели на меня, я по-прежнему чувствовал себя объектом пристального исследования.
        - Кто здесь? - спросил я. - Кто вы?
        Из темноты раздался голос. Низкий древний голос, который скрипел и подрагивал так, словно язык и гортань не использовались на протяжении многих лет. Дикция у моего незримого престарелого визави была правильная, четкая, но в речи улавливался славянский акцент. И эти страшные глаза меня гипнотизировали. Они сверкали, подавляли волю, приводили чувства в смятение.
        За все время нашего разговора, мне кажется, они ни разу не моргнули.
        - Ты знаешь, кто я, - проговорил он. - Ведь именно ты, Морис Халлам, вернул меня в этот мир. Именно ты придал мне телесную форму и наделил дыханием. Ты первый увидел контуры моего замысла.
        Я никак не мог заставить себя оторвать взгляд от огненных глаз.
        - Да, я знаю, кто вы, - ответил я, сделав единственный в моем положении разумный выбор, который гарантировал мне жизнь. - Да, я прекрасно знаю, кто вы… мой повелитель.
        - Назови мое имя, - произнес голос, устрашающе тихо и медленно.
        - Граф Дракула, - быстро сказал я.
        - Полагаю, ты понимаешь эту страну, Морис Халлам?
        - Повелитель, я более десяти лет провел за границей. Но уверен, что по-прежнему хорошо знаю Англию.
        - Ты знаешь ее обычаи. Ее потребности и желания. Знаешь, как разговаривать с людьми, здесь проживающими.
        - Наверное, да. Наверное, знаю.
        В красных глазах не отразилось ровным счетом ничего.
        - Я буду править этим островом, как некогда правил народами.
        - Вы хотите править Лондоном, граф? Англией?
        - Не только.
        - Всей Империей? Именно для этого вы и возродились?
        Жуткие глаза холодно смотрели на меня.
        - Это лишь часть моего плана. Лишь часть моей мести.
        - Чего же вам от меня надо?
        - Слушай внимательно, мой верный слуга. Внемли каждому моему слову.
        Я глубоко вздохнул, пытаясь успокоить нервы.
        - Да, повелитель, я внемлю.
        - Ничего другого сейчас от тебя и не требуется…
        И хотя в темноте я видел лишь эти кроваво-красные глаза, у меня возникло полное впечатление, что следующие свои слова он произнес со страшной улыбкой.
        Из газеты «Таймс» (утренний выпуск)
        11 января
        «ГРАФ» ОБЪЯВЛЕН НОВЫМ ЗАКОННЫМ ГЛАВОЙ СОВЕТА ЭТЕЛЬСТАНА
        Наш священный долг - сообщить читателям об изменении в руководящей структуре Совета, который в настоящее время осуществляет необходимый контроль над городом. После исчезновения Габриеля Шона, признанного погибшим при недавнем землетрясении, сегодня был официально объявлен его преемник на посту главы Совета Этельстана. Говорят, вновь избранный председатель, известный только как «граф», происходит из какой-то европейской королевской семьи и обладает большими знаниями и опытом в сфере государственного управления и законодательной власти.
        Насколько мы понимаем, его вступление в должность не вызвало никаких возражений со стороны остальных членов организации. По имеющимся сообщениям, инициатором избрания данного лица на руководящий пост стал лорд Тэнглмир, глава так называемой фракции Тэнглмира, который в качестве основной причины для немедленного вступления графа в должность назвал твердость его принципов и убеждений.
        Новый секретарь Совета Этельстана и личный представитель графа, мистер Морис Халлам, в ходе беседы с автором этой публикации во временной штаб-квартире организации, расположенной в Лондонской башне, в частности, сказал следующее: «Безусловно, граф - самый лучший выбор для руководства Советом в нынешнее тревожное и трудное время. Его мудрость и железная воля станут залогом безопасности нашей нации в период действия военного положения и комендантского часа».
        Есть сведения, что зону чрезвычайного положения планируется расширить за пределы города, а возможно даже, и на всю страну. Король до сих пор хранит молчание по поводу новых конституционных установок. Дальнейшие подробности будут представлены в ближайшее время.
        ЧАСТНАЯ ЗАМЕТКА ЛОРДА ТЭНГЛМИРА[64 - В ходе своих исследований я не обнаружил никаких свидетельств того, что Совет Этельстана когда-либо вел стенограммы или протоколы своих многочисленных заседаний и совещаний. Такая секретность, конечно же, полностью сообразуется с их целями и методами работы. Кто теперь знает, что происходило на тех собраниях? Это единственный сохранившийся документ, мною обнаруженный: уникальный рассказ очевидца о триумфе графа.]
        3 февраля
        Нам выпала великая честь стать свидетелями блистательного воплощения мечты. В потайном храме под Башней состоялось полное заседание Совета, первое после проведенной тридцать первого числа церемонии. Об успешных результатах заседания скоро узнает вся нация.
        Мы прибыли рано, должным образом облаченные в традиционные одежды, и стали терпеливо ждать его появления. Мы, люди долга и чести. Мы, патриоты Англии, жаждущие порядка и мирового господства. Со склоненными головами мы сидели рядами на своих назначенных местах, полные глубокой признательности. В атмосфере чувствовалось радостное возбуждение и нечто такое, что я бы охарактеризовал как разновидность молитвенной благодарности.
        Разговаривали мало. Мы все знали, зачем собрались здесь и что нам предстоит увидеть и сделать. Больше всего меня поражает, сколь мало нам всегда требовалось разъяснений и уточнений в связи с нашим делом. Среди равных людей, объединенных общими устремлениями, редко возникает необходимость в разъяснениях. Потомки, вероятно, будут удивлены, что от нас не осталось практически никаких письменных свидетельств о событиях, приведших к нынешнему нашему счастливому возрождению. Однако мы, члены Совета, знаем, что самые умные заговоры основаны на интуитивном понимании, не требующем словесного выражения.
        Примерно такие мысли проплывали в моем уме, пока я ждал.
        А потом он вдруг оказался среди нас. Никогда со времен Священного Писания так много людей сразу не становилось свидетелями чуда. Ибо сначала граф явился в виде столба клубящегося тумана, который выплыл из теней в середину древнего подземного храма. Затем туман сгустился, сплотился, обретая очертания человеческой фигуры, - невероятное превращение аморфной субстанции в материальное тело.
        И вот уже перед нами стоял граф, новый глава нашего Совета. Высокий, поджарый, суровый, одетый во все мрачно-черное и всем своим обликом излучающий властную силу, какой мир не знал на протяжении многих столетий.
        - Приветствую вас, друзья мои, - промолвил он.
        Мы все встали. В ушах у меня звенело. Кажется, еще ни разу прежде я не чувствовал себя таким восхитительно живым и не был так убежден в правильности своих действий. Насколько лучше скоро станет мир, насколько благороднее и прекраснее!
        - Я хочу ознакомить вас, - сказал далее граф, - с моей стратегией касательно этого острова.
        Затем он плавно повел в воздухе руками (какие у него длинные тонкие пальцы, какие острые клинки ногтей!), и из темноты выскочил его ставленник, Халлам, с ворохом бумаг. Он торопливо подошел к графу, встал с ним рядом и заговорил, наслаждаясь своим моментом в центре внимания.
        - Граф приказал мне зачитать декларацию его планов относительно будущего Англии.
        При всех своих очевидных внешних недостатках Халлам обладает великолепным сочным голосом, в высшей степени приятным для слуха. Иные (но только не я, разумеется) могут даже счесть, что он благозвучнее голоса самого графа, говорящего с явным акцентом.
        - Во-первых, - продолжил Халлам, - следует многое сказать о правилах комендантского часа и мерах воздействия на тех, кто сознательно и по своей воле их нарушает…
        Не стану приводить здесь подробности последовавшего выступления. На самом деле я едва ли сумел бы это сделать даже при желании. Ибо хотя я соглашался с каждым словом - о необходимости всеобщего возвращения к более строгим и простым моральным принципам, о переустройстве общества по образу феодального порядка, о более воинственном курсе внешней политики, - никаких конкретных деталей речи мне почему-то сейчас не вспомнить.
        Когда Халлам закончил, мы бурно зааплодировали - бешено били в ладони, охваченные горячечной радостью.
        Затем вперед выступил сам граф.
        Он улыбнулся с плотно сомкнутыми губами.
        - Благодарю вас, друзья мои, за оказанное доверие. Сохраняйте веру. Выполняйте приказы. И все будет дано вам в должный срок.
        С этими словами он вновь исчез в потоке тумана.
        Члены Совета один за другим потянулись к выходу. Думаю, сегодня вечером будет грандиозное празднование с морем выпивки. Я уже собрался присоединиться к остальным, полагая, что все мы заслужили шампанское, но внезапно мне на плечо легла чья-то мягкая ладонь.
        - Подождите.
        Я обернулся и увидел ухмыляющегося Халлама.
        - Что вы сказали?
        - Вам надо задержаться.
        - Я не подчиняюсь приказам актеров.
        - Но должны подчиняться его приказам. А он велел вам задержаться.
        Халлам повернулся и пошел прочь с гораздо большей живостью, чем можно ожидать от столь тучного человека. Актер мне решительно не нравится, но я глубоко почитаю того, от чьего имени он говорит.
        Я стал ждать. Пока все не ушли и храм не опустел, сидел с закрытыми глазами, словно молясь.
        Через несколько минут, как я и ожидал, тишину нарушил резкий смешок, донесшийся из темноты.
        Я поднялся на ноги и огляделся. В храме никого не было.
        - Милорд, вы хотели поговорить со мной? - спросил я.
        Каким образом он прежде скрывался от наших взоров, не знаю, но в следующий миг он просто вышел из темного угла помещения.
        - Граф…
        - Ты хорошо поработал, мой верный слуга, - сказал наш господин и хозяин. - Ты многое сделал во имя наше. А потому должен сейчас принять награду.
        - Но я не прошу награды, милорд.
        - Не бойся. Я хочу, чтобы ты всегда оставался рядом со мной. Ты заслужил такое место.
        - Милорд, это великая честь для меня.
        Он шагнул ко мне, и на миг в лицо повеяло запахом чего-то далекого: холодного чистого воздуха трансильванского леса.
        Граф дышал тяжело и как будто слегка дрожал.
        - Мне тоже нужно пропитание, - сказал он. - Я голоден.
        - Конечно, милорд.
        - Я еще не обрел окончательную цельность, - тихо проговорил он. - Мне нужно то, что внутри мальчика, в моем сосуде. То, что скоро даст мне ритуал стригоев.
        - Не уверен, что понимаю вас, - сказал я.
        Граф улыбнулся, показав острые зубы, вид которых вызвал у меня смешанное чувство изумления и страха.
        - А тебе и не надо ничего понимать. Не надо задавать вопросов, искать объяснений. Теперь ты должен лишь служить моей воле.
        Затем, ни секунды не медля, он оскалился, зашипел и накинулся на меня… Темное, томительно-страшное наслаждение. Никогда не забуду первые ощущения: прокол, вытягивание, сосание…
        А теперь я осознаю, что меняюсь. Постепенно превращаюсь изнутри во что-то гораздо лучшее меня прежнего. И ровно то же самое, что происходит со мной, сейчас происходит и со всей нацией.
        СЛУЖЕБНОЕ ПИСЬМО ПРЕПОДОБНОГО Т. П. ОГДЕНА - ДОКТОРУ Р. ДЖ. ХАРРИСУ
        4 февраля
        Господин директор! Пишу к Вам в состоянии глубочайшей тревоги. Я долго молился о наставлении и пришел к мысли, что в настоящее время самым разумным и правильным шагом с моей стороны будет данное письмо.
        Господин директор, меня безмерно тревожит духовное благополучие наших мальчиков. Полагаю, Вы уже догадываетесь, о чем пойдет речь. Все последние дни среди наших учеников нарастало беспокойство и волнение. Уверен, Вы не могли не заметить этого, хотя теперь крайне редко выходите из своего кабинета. Я пытался убедить себя, что многое в их поведении является закономерным следствием недавних страшных событий в Лондоне, потрясших всю страну. Представляется очевидным, что мы стоим на пороге (на самом краю!) национального кризиса. И вполне естественно, что подобные обстоятельства отражаются на внутреннем состоянии наших смышленых и восприимчивых подопечных.
        Но есть еще кое-что. Я совершенно уверен. Среди нас находится какой-то чужеродный элемент, действует какая-то враждебная сила.
        Семена истерии пустили корни в нашей школе и уже приносят ужасные плоды. Ситуация обострилась до предела во время вечернего богослужения в часовне. Обычно оно проходит в тихой, почтительной атмосфере, но сегодня в воздухе чувствовалось лихорадочное возбуждение еще даже до начала службы. Мальчики заметно нервничали, перешептывались и приглушенно переговаривались между собой гораздо чаще, чем это принято или дозволено. Стоя перед ними на кафедре, я заметил также, что вид у них какой-то заговорщицкий. Понимаете ли, господин директор, все они то и дело перекидывались друг с другом взглядами - эдакими особыми, многозначительными взглядами.
        Еще не заговорив, я испытал давно забытое чувство, которого не испытывал со времени первых дней моей работы в школе: кошмар любого учителя - ощущение, что твое влияние на учеников ослабевает и они вот-вот полностью выйдут из повиновения.
        Чтение молитв, однако, происходило вполне обычным порядком, как и пение нашего гимна, и мое короткое, но содержательное чтение из Послания к Эфесянам, во время которого, горд сообщить, мой голос дрогнул лишь раз.
        Руки у меня тряслись, и мне пришлось схватиться за края кафедры, чтобы не выдать своего волнения. Думаю, несколько мальчиков это заметили.
        Пока я говорил, заговорщицкие перешептывания и перемигивания участились. Также стала очевидной возмутительная тенденция к телесному взаимодействию на скамьях, совершенно неуместному в храме Божьем.
        Но настоящий кошмар начался, только когда все поднялись на ноги, чтобы хором прочесть «Отче наш».
        Все еще дрожа, я предложил приступить к молитве. С первых же слов она была испорчена. Все мальчики как один коверкали текст таким образом, что он звучал сначала шуточно, потом мерзко, а в конечном счете кощунственно.
        - Отче наш, сущий в Англии! - нараспев затянули они. - Да наводит ужас имя твое. Да приидет царствие твое. Да будет темная воля твоя и на земле, как в аду.
        Продолжение, господин директор, я просто не смею писать здесь: дичайшие, отвратительнейшие слова и выражения, призывы к самым темным силам. К концу мальчики уже орали, визжали, вопили со смесью ужаса и восторга, от которой кровь стыла в жилах.
        Казалось, в часовне беснуется стая гнусных, злобных обезьян. Я бросился к дверям, господин директор, и когда я торопливо шагал по проходу между скамьями, один из мальчиков пронзительно выкрикнул:
        - Хозяин идет!
        Вокруг царила атмосфера истерии и головокружительной паники.
        - Хозяин уже здесь!
        Теперь экстатическое возбуждение достигло крайней степени. Были рыдания, были и обмороки. И была кровь, господин директор. Они царапали, кусали друг друга, причем с явным наслаждением.
        Я добежал до своего кабинета и заперся в нем изнутри. Очень долго молился, а сейчас пишу Вам эти строки. Ах, господин директор, что с нами будет? Что же будет со всеми нами?
        СЛУЖЕБНОЕ ПИСЬМО ДОКТОРА Р. ДЖ. ХАРРИСА - ПРЕПОДОБНОМУ Т. П. ОГДЕНУ
        4 февраля
        Мой дорогой преподобный отец! Благодарю Вас за письмо, содержащее столь живые и выразительные описания. Разумеется, мне печально слышать об испытании, Вам выпавшем.
        Тем не менее, полагаю, я смогу Вас успокоить. Не бойтесь, преподобный. Ибо к нам явилось истинное чудо.
        Позвольте объяснить. Сегодня после обеда я вернулся в свой кабинет, намереваясь посвятить вторую половину дня разрешению ряда административно-хозяйственных вопросов, беспокоивших меня еще с ноября. В случае если после выполнения сей задачи у меня еще останется время, я собирался возобновить изучение эпохи императора Калигулы, о правлении которого в Риме, как Вы, возможно, помните, я подготавливаю обширную монографию.
        Зимнее солнце светило еле-еле. Тени уже сгущались, и в кабинете стоял полумрак. Я сел за стол и принялся за работу - но с отчетливым и поначалу весьма неприятным ощущением, что я в комнате не один.
        Через несколько минут я, с пером в руке, поднял глаза от бухгалтерской книги и вдруг увидел в дальнем углу кабинета незнакомца, окутанного тенями. То был высокий усатый мужчина, одетый с головы до ног во все черное. От неожиданности я невольно закричал, но крик застрял у меня в горле.
        Незнакомец осторожно двинулся ко мне, стараясь оставаться в тени, избегая бледных лучей света. Держался он со старомодной учтивостью. Его акцент наводил на мысль о самых отдаленных уголках Европы.
        - Прошу прощения за вторжение, герр Харрис.
        Я обнаружил, что не в силах пошевельнуться в своем кресле, просто окаменел там.
        - Кто вы, сэр? - выдавил я.
        Он опустился в кресло напротив с плавной грацией пантеры.
        - Я… родственник одного из ваших учеников.
        - Вот как? И кого же именно? - спросил я.
        Пот катился с меня градом, голова раскалывалась.
        Незнакомец вперил в меня пронзительный взгляд, и я инстинктивно отвел глаза в сторону.
        - Его зовут Харкер.
        - Да, знаю такого. А вы его… дядя?
        - Я своего рода опекун. Второй отец.
        Сердце мое бешено колотилось.
        - Где мальчик? - осведомился он.
        - Не здесь, - с некоторым облегчением ответил я. - Харкер не вернулся в школу после Рождества. Насколько я понял, там череда семейных трагедий… Одна беда за другой. Родители приняли такое решение. Полное их право.
        По лицу моего гостя вихрем пронеслись сильные эмоции: ярость, удивление, самодовольство, злорадство.
        - Какую печальную картину вы рисуете, герр Харрис. Сколько всего пережил бедный ребенок.
        - Трудности, утраты, внезапные смерти - суть часть жизни, - твердо сказал я. - Оно и хорошо, что мальчики рано узнают подобные истины.
        Незнакомец улыбнулся:
        - Полностью с вами согласен, герр Харрис.
        - Все человечество, - продолжил я, оседлав своего любимого конька, - состоит из тех, кто правит, и тех, кто подчиняется. Любое общество самым естественным образом имеет пирамидальную структуру, и на вершине находятся самые успешные. Мы призываем всех наших подопечных подниматься как можно ближе к вершине и как можно быстрее.
        Посетитель снова улыбнулся, немного шире прежнего, и я впервые заметил, что зубы у него какие-то необычные.
        - Как же вы правы, герр Харрис!
        - Благодарю вас, - сказал я. - Но мне жаль, что я ничем не могу вам помочь.
        - Ничего страшного, - ответил мужчина. - Мне не составит труда разыскать мальчика. В нем заключена частица меня. У него недостаточно силы, чтобы ее истребить, и она приведет его ко мне.
        - Прошу прощения, но я не уверен, что понимаю вас.
        Белые зубы снова блеснули в полумраке. И на сей раз я заметил еще кое-что: темно-красный язык, мелькнувший между ними.
        - Вы понимаете гораздо больше, чем вам кажется, герр Харрис.
        При этих словах в моем уме возникло видение - ясное и отчетливое, как картина в художественной галерее. Мальчик Харкер, участвующий в каком-то чудовищном ритуале, цель которого - извлечь из него тайную частицу духа, помещенную в него еще до рождения, благодаря которой это существо вновь обретет цельность. Я в ужасе вздрогнул от этого кошмара наяву.
        Человек в черном улыбнулся так, словно знал, что именно явилось моему мысленному взору.
        - Ритуал стригоев, - негромко произнес он.
        - Да… - пробормотал я, еще не вполне очнувшись от видения. - Теперь, когда вы о нем упомянули, я припоминаю, что уже слышал такое название раньше.
        Существо растянуло губы в оскале.
        - Мне скучно, герр Харрис. И я голоден. Не могли бы вы… вскрыть вену для меня?
        Мальчики говорили правду, друг мой. Хозяин действительно среди нас. И теперь я вижу, что с его пришествием в мире вновь налаживается порядок.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        5 февраля. Несомненно, это удивило бы практически всех, кто меня знал, но похоже, я просто создан для политической деятельности, а она - для меня. Осуществлять административную власть нынче для меня занятие столь же естественное, каким прежде было произносить монологи со сцены и любезно раскланиваться перед рукоплещущей публикой.
        На протяжении десятилетий я полагал себя обитателем духовного мира - воздушных сфер, а не земли. Но теперь, нежданно-негаданно вызванный на бис, я обнаружил, что мое истинное призвание лежит в земных областях и я блестяще преуспеваю в сугубо материальных сферах жизни. Оказалось, мой сценический опыт замечательно подготовил меня к работе уполномоченного представителя, посредника и дипломата. Политика тот же театр: все в ней держится на умении произвести эффект, ввести в заблуждение, ловко загримироваться и использовать чутье.
        Внешне в Лондоне, как и во мне, почти ничего не изменилось. Люди все так же едят, спят, работают. Все так же занимаются своими делами. Перемены заметны только в атмосфере города - в ней ощущается не только всепроникающий страх, но и еще что-то более тонкое, какой-то неуловимый сдвиг в сторону возврата к старому образу мыслей и простому укладу жизни.
        Чрезвычайное положение продолжается, как и правление Совета. Во главе последнего стоит граф, хотя говорит он всегда через меня. Сам государственный механизм остался прежним, но контроль над всеми его рычагами путем хитрых и решительных действий передан в руки того, чье возвращение я невольно обеспечил. В последние дни люди, воображавшие, что они рождены для власти, начали понимать, как ловко их околпачили.
        Сегодня, вскоре после наступления сумерек, к нам наведался премьер-министр.
        Я вышел приветствовать его - высокого мужчину с огромным выпуклым лбом, который заинтересовал бы любого френолога[65 - Френология - созданное австрийским врачом Францем Галлем (1758 - 1828) учение о связи психических особенностей человека с наружной формой черепа; в XIX в. пользовалось большой популярностью как метод психодиагностики.], и большими усами, наводящими на мысль о каких-то подавленных амбициях в сфере мореплавания.
        - Господин премьер-министр, - промолвил я, склонив голову с насмешливо-просительным видом. - Вам здесь очень рады. Граф сейчас почивает, но он будет счастлив принять вас при первой же возможности.
        Лицо политика стало цвета спелой сливы.
        - Наглость, - процедил он. - Да как этот тип смеет так со мной обращаться? Совет создавался не для того, чтобы продвигать амбиции какого-то европейского деспота.
        Я небрежно улыбнулся, как мог бы улыбнуться какому-нибудь отъявленному брюзге в «Гаррике»[66 - «Гаррик» - клуб актеров, драматургов, любителей и покровителей театра, открытый в 1831 г. и названный в честь великого актера XVIII в. Дэвида Гаррика.].
        - Очень жаль, господин премьер-министр, что вы испытываете такие чувства по данному поводу. Однако, боюсь, правила преемственности в Совете совершенно однозначны. Граф пришел к своей должности абсолютно честным и законным путем.
        Мужчина вспыхнул негодованием:
        - Может, со стороны так и кажется. Но мы-то с вами знаем, что в ход были пущены различного рода уловки и интриги. Я неоднократно пытался увидеться с королем. Но меня к нему не допускают. И у меня, сэр, есть подозрения на сей счет. Да, сэр, очень сильные подозрения!
        В ответ на эту тираду я лишь слабо улыбнулся, словно бы немного смутившись. Откуда-то снизу, с одного из подземных этажей Белой башни, донесся волчий вой, решительно несовместный с окружением.
        У государственного мужа отвалилась челюсть.
        - О, похоже, граф проснулся, - сказал я. - Сейчас он вас примет.
        Премьер-министр ошеломленно смотрел на меня, не в силах вымолвить ни слова.
        - Прошу вас, сэр, следуйте за мной, - пригласил я.
        - Но… ведь это был волк, верно? - наконец пролепетал он.
        - Сбежал из Лондонского зоопарка. После чего быстрее Меркурия[67 - Меркурий - в римской мифологии покровитель торговли, быстроногий вестник богов; изображался в виде юноши с крылышками на головном уборе и на сандалиях.] помчался в сторону Тауэра. Не беспокойтесь, господин премьер-министр, вы в полной безопасности. Зверь приручен. По крайней мере, при Хозяине он смирный.
        Довольно жутко видеть, как человека, рожденного для безбедной золотой жизни влиятельного политика, с такой легкостью повергает в дрожь тот, для кого путь к власти был неизмеримо труднее, чей дух закалялся в многовековой борьбе.
        Волк опять завыл, словно требовательно призывая к себе, и наш премьер побледнел, явно потеряв всякий боевой настрой.
        - Ну же, пойдемте, господин премьер-министр, - сказал я тоном терпеливой нянюшки, уговаривающей своего капризного подопечного, и старый государственный муж что-то проблеял в знак согласия и капитуляции.
        Я повернулся и зашагал прочь, он покорно последовал за мной. Мы спустились по сырым каменным ступеням на самый нижний подземный уровень Белой башни и остановились перед огромной дверью в помещение, которое я про себя называю склепом.
        Я постучал. Ответа не последовало, но через секунду дверь со скрипом отворилась. Меня нимало не удивило, что она проделала это словно бы по собственной воле.
        За дверью стояла кромешная темень. Я взглянул на мужчину рядом и увидел, что лицо у него белее мела и покрыто испариной.
        - Крепитесь, господин премьер-министр, - сказал я. - Советую поступить так же, как поступил я: просто смириться с неизбежностью преображения.
        Из темноты раздался голос, низкий и древний.
        - Господин премьер-министр. Входите смело, по своей воле.
        Политик жалобно посмотрел на меня.
        - Идите, - мягко сказал я. - Граф уже среди нас. С таким же успехом муравей может сопротивляться вращению колеса.
        Он не ответил, только стоически кивнул. Едва он переступил через порог, дверь за ним сама собой захлопнулась. Я с минуту подождал снаружи.
        Однако, как только начались вопли, я понял, что долго такого не вынесу, и поспешил прочь. Наряду с душераздирающими криками я услышал пронзительный женский смех, почему-то произведший на меня еще более неприятное впечатление.

* * *
        Позднее. Конечно же, граф не настолько безрассуден или голоден, чтобы нанести хотя бы малейший необратимый ущерб этому высокопоставленному чиновнику. Возможно, он немного позабавился с ним. Возможно, нагнал на него дикого ужаса. Но он нипочем не зашел бы настолько далеко, чтобы напиться из его вен или хотя бы даже просто проколоть тонкую аристократическую кожу.
        Думаю, граф остается живым на протяжении столетий потому лишь, что умеет держаться в тени, когда надо. Тем не менее отныне премьер-министр - послушная марионетка в руках графа, какой, безусловно, стал и я, какой был и бедный Габриель.
        Пару часов назад я видел, как наш премьер выходит из Башни. Двигался он чуть скованнее и медленнее, чем раньше, взгляд у него казался чуть неподвижнее и пристальнее, но больше ничто в нем не выдавало человека, который - как и все мы - попал в рабство.
        Из «Вестминстер призм»
        6 февраля
        ПРЕМЬЕР-МИНИСТР ОКАЗЫВАЕТ ПОЛНУЮ ПОДДЕРЖКУ СОВЕТУ И ГРАФУ
        Премьер-министр Великобритании, достопочтенный граф Бальфур[68 - Артур Джеймс Бальфур, 1-й граф Бальфур (1848 - 1930) - британский государственный деятель, в 1902 - 1905 гг. занимавший пост премьер-министра Великобритании.], заявил сегодня, что безоговорочно выступает за сохранение режима чрезвычайного положения в Лондоне и удержание контроля над столицей в руках Совета Этельстана. Также он заявил о своем доверии и лояльности к нынешнему руководителю вышеназванной организации, хотя и не назвал его имени.
        Выступая в Чекерс-корт[69 - Чекерс-корт - официальная загородная резиденция премьер-министра Великобритании в графстве Бакингемшир.] перед небольшой избранной группой журналистов (включающей и автора данной публикации), премьер-министр затронул множество насущных тем, в том числе и недавний тяжелый ущерб, причиненный зданию парламента, которое, по его словам, в настоящее время недоступно для использования по причине разрушений. Также он выразил печаль по поводу большого количества людей, которые до сих пор считаются без вести пропавшими после землетрясения, произошедшего в городе пять дней назад. Отвечая на несколько вопросов по этим важным темам, премьер-министр сообщил, что рад оказать всемерную поддержку Совету и его главе, временно осуществляющим контроль над столицей.
        «Я встречался с нынешним руководителем Совета, - сказал он. - И абсолютно убежден, что он выведет нас из текущего кризиса. По древнему закону нашего народа я передаю Совету всю власть в Лондоне на все время, пока ситуация здесь остается катастрофической. Как только в городе будет восстановлена нормальная обстановка, мы вернемся к обычному порядку вещей».
        Премьер-министр выглядел немного усталым и осунувшимся, но сила его веры в графа не вызывала сомнений. На дальнейшие вопросы он отвечать отказался, сославшись на желание лечь спать пораньше. По слухам, он останется в своей загородной резиденции до тех пор, пока не минует худшее. Если многим из нас, присутствовавших там журналистов, и показалось, что мы стали свидетелями какого-то важного сдвига в нашем государственном устройстве, никто не оказался настолько невежливым - или настолько смелым, - чтобы высказать такую мысль вслух.
        ИЗ ДНЕВНИКА АРНОЛЬДА СОЛТЕРА
        7 февраля
        - Должно быть, вы чрезвычайно воодушевлены развитием событий, - сказал лорд Тэнглмир.
        - Пожалуй, да, милорд, - ответил я. Вероятно, в моем голосе прозвучала нотка сомнения, ибо благородный лорд недовольно поморщился и вздохнул.
        - Вы как будто не уверены, мистер Солтер.
        Мы снова сидели в унылой маленькой кофейне на Рассел-стрит, рядом с Британским музеем. Кроме нас, в заведении никого не было. Уже начинало смеркаться, и шторы были задернуты, но даже в полумраке мой собеседник постоянно щурился - словно на дворе не глухая зима, а самый разгар лета и в окна льется ослепительный свет. Возможно, лорд Тэнглмир нездоров. Безусловно, он выглядел более худым и изможденным, чем в предыдущие наши встречи. Лицо покрывала землистая бледность. Какой бы природы ни была его болезнь, похоже, она поразила и пса тоже. Зверь лежал поодаль от своего хозяина, дрожа и выказывая признаки раздражения.
        Все эти обстоятельства я машинально отметил в уме, пока соображал, как лучше ответить на обвинение.
        - Я счастлив думать, что, быть может, наша страна наконец возвращается на правильный путь.
        - Ну да, ну да, - протянул лорд Тэнглмир. - Все это мы уже от вас слышали. Но в чем состоят ваши сомнения? Они у вас есть, знаю.
        - Милорд, я не подвергаю сомнению политический курс, выбранный новым правительством. Но ведь столько было горя. Столько смертей. И повсюду сейчас царит страх, не так ли?
        Тэнглмир сухо улыбнулся с сомкнутыми губами.
        - В прошлые наши встречи вас такие вещи не волновали. И в своих публикациях вы такие вопросы не поднимали. Вам не кажется, что для подобных моральных трепыханий уже поздновато?
        - Конечно, вы правы, милорд. - (Где-то в кухне засвистел-запел чайник.) - Я просто хотел отметить, чего все это стоило стране. Каких огромных человеческих и материальных жертв.
        Тэнглмир пренебрежительно фыркнул, нисколько не тронутый.
        - Ничего подобного не произошло бы, если бы люди, недавно стоявшие у власти, были поумнее. Вся кровь на их руках, не на наших.
        - Совершенно верно, милорд. Отлично сказано.
        Волкодав тонко заскулил. Тэнглмир шикнул на него сквозь стиснутые зубы, и зверь умолк.
        - Надеюсь, мистер Солтер, вы никоим образом не теряете присутствия духа? - Каждое слово дышало презрением.
        - Нет, сэр, - по-военному быстро ответил я.
        Дверь кофейни отворилась, и колокольчик над ней звякнул. Вновь прибывший - румяный мужчина крестьянской наружности - протопал к столу в дальнем углу помещения, и через несколько секунд к нему подскочила суетливая, словоохотливая подавальщица. Тэнглмир раздраженно нахмурился, словно весь этот шум причинял ему почти физические страдания.
        Когда незнакомец устроился со всем удобством, аристократ подался ко мне через стол:
        - Ваша работа еще не закончена.
        - Надеюсь, что так, милорд. - Я попытался улыбнуться, но безуспешно.
        - Новый порядок установлен, но еще недостаточно укреплен. В людей нужно вдохнуть уверенность, мистер Солтер. В них, как и в вас, не должно оставаться места для сомнений.
        - Понимаю. Я могу писать дальше. Проводить разъяснительную работу. Призывать всех хранить веру.
        - Это само собой. Но вы сделаете даже большее. Ваше время почти пришло, мистер Солтер.
        - Мое время? Для чего?
        - Время для интервью. Время для встречи с ним лицом к лицу. Время своими глазами увидеть природу и сущность того, что возвратилось в мир при вашем содействии.
        - Правда? - Мой голос дрожал. - Это время и правда настало?
        - О, безусловно, - ответил лорд Тэнглмир. - И это событие, после которого вы не останетесь прежним. Да, встреча с ним, скорее всего, будет иметь… гм… положительно трансформирующий эффект.
        И здесь он широко улыбнулся.
        Освещение в кофейне было плохое. Другой посетитель крикнул подавальщицу. Собака взвизгнула и заскулила. Мое внимание было отвлечено. Должно быть, мне померещилось. Верно? Конечно же, я не мог увидеть того, что, как мне показалось, я увидел.
        Его зубы. Черт возьми, его зубы!
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        8 февраля
        ГОВОРИТ СОЛТЕР:
        ТАК КТО ЖЕ ОН, НАШ НОВЫЙ ДРУГ, ГРАФ?
        Довольно долгое время добропорядочные, честные, богобоязненные граждане нашей страны испытывали глубокое разочарование в своих правителях. Слишком часто мы видели, как сильные и мудрые законы былых дней отменяются в пользу новой политики, которая не только не способствовала улучшению жизни простого человека, но оставила всех нас беззащитными перед угрозами самого ужасного рода. Недавние трагические события, потрясшие Лондон, стали более чем достаточным доказательством этого. Но похоже, теперь наконец все меняется. Введение военного положения, приход к власти Совета Этельстана и вступление в должность лица, известного как «граф», похоже, положили начало новому золотому веку.
        Как житель Лондона, я никогда еще не чувствовал себя безопаснее и спокойнее в столице. Как человек, проживший достаточно долго, чтобы своими глазами видеть непрерывное ухудшение обстановки в стране, я испытываю безотчетное удовлетворение от новости - и зримого свидетельства, - что во главе государства теперь стоит человек опытный и компетентный.
        Но кто же эта загадочная фигура, привлекшая наше внимание и исполнившая наши сердца благодарности? Кто же он, пришедший навести порядок в нашей стране - при помощи, разумеется, ряда добропорядочных англичан, в том числе благородного лорда Тэнглмира, молодого мистера Шона и его забавного друга мистера Халлама? Какая у него биография и каким образом он столь ясно видит все изъяны и недостатки государственного механизма Империи?
        Похоже, скоро я смогу дать ответ на эти и многие другие вопросы. Ибо кто, как не ваш скромный корреспондент, получил приглашение в Белую башню на аудиенцию с этой выдающейся личностью?
        С детства приученный сохранять скромность при любых обстоятельствах, я воспринимаю данное приглашение как знак признания не столько моих писательских заслуг, сколько мудрости и проницательности самой «Пэлл-Мэлл» - единственной в Британии газеты, которая с самого начала смотрела в корень ситуации. Я был всего лишь рупором простого парня с улицы. Друзья мои, кажется, наши слова и молитвы наконец-то услышаны.
        Граф готов ответить на все интересующие меня вопросы. Разумеется, я не премину воспользоваться такой возможностью. Однако все вы должны знать следующее: я явлюсь к нему не как отдельный человек, но как представитель всего народа. Очень скоро вы вновь меня услышите, и на сей раз я поделюсь с вами разнообразными удивительными сведениями.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        8 февраля. Сегодня наконец-то представился случай.
        Как повелось после возвращения графа, я проснулся на полу в подвале собственного дома истерзанный, искусанный, измученный. Однако вскоре с удивлением осознал, что чувствую себя не таким слабым, как все последние дни. На самом деле ощущался даже некоторый прилив былой энергии. В следующую минуту недоумение прошло. Стало ясно, почему мне полегчало.
        Вампирша, бедная Сара-Энн, лежала в углу подвала. И выглядела она иначе, чем раньше.
        Дом у нас старый, и боюсь, я уже довольно давно не прилагал особых усилий к тому, чтобы поддерживать его в надлежащем состоянии. Сейчас я неожиданно возрадовался такой своей недобросовестности. Вследствие разрушения стенной кладки и по милости провидения в темный подвал проник солнечный луч - яркий и беспощадный.
        Сара-Энн лежала прямо под ним, словно пригвожденная к полу. Не стану утверждать, что свет причинял ей боль, но она определенно испытывала весьма неприятные ощущения. Живые мертвецы любят сумрак и темноту. Вот граф всегда мог разгуливать среди бела дня, оставаясь невредимым, но более молодые вампиры, по моим наблюдениям, чрезвычайно чувствительны к свету. Сара-Энн тихо застонала и пробормотала несколько слов, мне незнакомых.
        Я вскочил с пола, чувствуя прилив сил, и поспешил к ней. При моем приближении она не пошелохнулась, только прошептала что-то.
        Я наклонился и протянул к ней руки.
        - Свет… сразил меня, - пролепетала она. - Он меня сразил… И я не смогла напитаться.
        Во мне шевельнулась жалость, но одновременно я исполнился холодной решимости сделать то, что необходимо. Схватил Сару-Энн за плечи и рывком поднял на ноги. Она порывалась наброситься на меня, но я с легкостью отразил все выпады, поскольку без пищи она ослабла в той же мере, в какой я окреп за неделю без спиртного. Возможно, я действовал грубо и жестоко. Пока тащил Сару-Энн к подвальной лестнице и вверх по ступенькам, она стонала и пыталась отбиваться, но безуспешно.
        Дневной свет потоком хлынул на нас, когда я распахнул дверь в холл. Вампирша пронзительно закричала - не только от ожогов, причиненных солнечными лучами, но и от ужаса при осознании своей неизбежной участи.
        Я швырнул ее на пол. Лихорадочно огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно было бы прикончить существо, и наконец увидел около двери какую-то палку. Тем временем Сара-Энн умудрилась подняться на ноги и накинулась на меня. Мы оба повалились наземь, сцепившись в отчаянной схватке. Вампирша шипела, скалила клыки, но укусить так и не сумела. Предчувствуя победу, я сражался с небывалым остервенением и не давал пощады противнице.
        А в ней явно происходила какая-то внутренняя борьба: после нескольких минут нашей безрезультатной схватки она вдруг захихикала как сумасшедшая.
        Изловчившись, я схватил палку и попытался вонзить ей в грудь.
        За дни, проведенные в подвале, я все-таки изрядно ослабел, и мой первый удар оказался неудачным. Острие палки оставило царапину, но кожу не проткнуло.
        Вампирша завизжала от злобы и досады.
        - Подожди! - выкрикнула она. - Постой!
        - Сара-Энн, - хрипло сказал я. - Я должен это сделать. Должен освободить тебя.
        - Джонатан… - проговорила она, и я увидел, что между зубами у нее сочится кровь. - Он сейчас придет…
        Она снова издала дикий вопль, потом опять обмякла, а в следующую минуту ее лицо изменилось прямо на моих глазах. То есть сами черты остались прежними, но приобрели совсем другое выражение, словно в нее вселился некий посторонний разум.
        - Мистер Харкер.
        Голос, исходивший из рубиновых губ милой Сары-Энн, был хорошо мне знаком, хотя я уже много лет его не слышал. Возможно ли забыть это европейское пришепетывание, эти резкие гласные и жесткие согласные?
        Я хоть и с трудом, но сохранил самообладание. Одной рукой придавил мисс Доуэль к полу, в другой покрепче сжал кол. Старый дьявол, эта квинтэссенция зла, кощунственно говорил со мной через уста женщины.
        - Мистер Харкер, давненько мы с вами не виделись.
        - Граф, - ответил я со всем посильным спокойствием. - Не могу сказать, что я рад встрече.
        - Знаете, мистер Харкер, мне совершенно не понравилось, как мы с вами расстались много лет назад.
        - А я всегда считал, что вы получили по заслугам.
        Лицо девушки мгновенно исказилось гримасой ярости.
        - Глупец! Да как вы посмели пойти против меня? Но разве я не сказал, разве не пообещал всем вам, что отомщу?
        Я не мог заставить себя отвести взгляд.
        - Вы много чего говорили, граф. Едва ли можно ожидать, что я помню каждое ваше слово.
        Древнее существо рассмеялось через гортань Сары-Энн, что производило совершенно омерзительное впечатление.
        - Теперь ваш профессор мертв. Ваш психиатр сошел с ума. Твоя любимая женщина на моей стороне. Твоя страна добровольно отдалась под мою власть. А мальчик - мой сын! - скоро встанет по правую руку от меня.
        Больше я не мог выносить этого.
        - Я приду за тобой, - сказал я. - И убью тебя снова, граф. Убью столько раз, сколько потребуется.
        С этими словами я вонзил кол в грудь Сары-Энн. Она вскрикнула, коротко содрогнулась, вздохнула и покинула земной мир. Когда она умерла настоящей смертью, ее черты преобразились и я вновь увидел перед собой милую невинную девушку, которую столь высоко ценил.
        Я поцеловал ее. Всего один раз, клянусь. В прелестные пунцовые губы.
        А затем без всякого сожаления отрубил ей голову. Для чего мне потребовались значительные усилия и пять ударов тесаком. Однако это мера необходимая. Более чем необходимая. Священная.
        Теперь Сара-Энн свободна. Она на небесах с ангелами.
        Мне многое предстоит сделать. Я должен найти своего сына. Должен спасти свою жену. И должен сделать все возможное, чтобы стереть с лица земли это исчадие ада.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        9 февраля. Поймал себя на том, что часто размышляю об искусстве обольщения. Не то чтобы я предавался каким-либо плотским утехам в последнее время - такой возможности я был лишен задолго до того, как знакомый облик Габриеля Шона сменился обликом Трансильванца. Скорее на подобные размышления меня наводят многочисленные победы графа.
        Как хорошо знает любой успешный соблазнитель (а на заре девяностых я по праву мог считаться выдающимся представителем такой породы), всегда следует исходить из предположения, что вероятная добыча на самом деле хочет покориться твоей власти, даже если вслух решительно утверждает обратное. В глубине души она жаждет потерпеть поражение, отказаться от всякой самостоятельности, полностью отдаться чужой воле. В действительности такое тайное желание, такое подспудное стремление к капитуляции наиболее свойственно людям, которые изо всех сил изображают твердую независимость и самым категоричным тоном заявляют о своей несгибаемости.
        С учетом недавних чудесных событий и коренных перемен я пришел к выводу, что и целые города - даже величайшие из них - питают ровно такое же тайное желание. Как иначе объяснить поразительный успех графа? Очевидно, жители столицы - где-то в темной, неизведанной глубине своего сердца - жаждали его владычества над собой.
        Лондон уже почти полностью под контролем Трансильванца. За столицей непременно последует страна, а со временем и вся Империя. Что ж, мне кажется, смерть только разожгла честолюбие графа.
        Позднее. Мой хозяин чертовски умен и хитер. Он устроил все так, что нынешний образ жизни у него практически ничем не отличается от прежнего, который он вел в самом отдаленном уголке Восточной Европы. Он лежит в подземном склепе Башни, словно паук в центре паутины (если употребить расхожее сравнение). Его сила растет с каждым днем - с каждым часом! Правительство пало. Король хранит молчание. И никто не может воспрепятствовать возвышению нового властителя.
        Но как же он питается? Откуда берет жизненную энергию? Какое-то время мне оставалось лишь гадать, поскольку в эту сторону своего странного существования хозяин меня не посвятил, справедливо полагая, что определенные вещи все еще вызывают у меня дурноту.
        Правда открылась мне сегодня, вскоре после наступления сумерек.
        Предназначалось ли зрелище для моих глаз? Думаю, да. Думаю, хозяин хотел, чтобы я все увидел и тогда до конца понял природу предприятия, с которым теперь неразрывно связан.
        Меня поселили на самом верхнем этаже Белой башни, как можно дальше от подземных покоев графа. Почти всю свою работу я выполняю в дневное время. А потому мне было довольно легко не замечать случаи известного злоупотребления властью со стороны хозяина.
        Я занимался каким-то делом в своей комнате, раздумывая, не лечь ли мне сегодня пораньше за надежно запертой на засов дубовой дверью, когда внезапно из коридора донесся звук, который я уже слышал четыре дня назад: высокий и звонкий женский смех. Впрочем, подлинного веселья в нем не было. Страх, смешанный с любопытством, на миг приковал меня к креслу. Смех повторился, после чего послышались шаги, удаляющиеся от моего порога. Поддавшись несчастливому порыву, я усилием воли стряхнул оцепенение, подкрался к двери, бесшумно ее открыл и вышел в коридор. Прямо перед собой я увидел исчезающую за углом фигуру женщины в длинном черном платье: Илеана, королева Трансильванского леса. Охваченный любопытством, я последовал за ней.
        Мы спустились на этаж ниже. Илеана шла достаточно медленно, чтобы я не отставал, но достаточно быстро, чтобы расстояние между нами не сокращалось. Хитрый и тонкий расчет. Идя за ней, я вновь поймал себя на мыслях об искусстве обольщения.
        Все ниже и ниже спускались мы, все дальше и дальше от света, и вот наконец подошли к запертой и заложенной засовом двери камеры.
        Я притаился за углом коридора, наблюдая за Илеаной.
        Она сняла с шеи железный ключ и отомкнула замок. Дверь со скрипом отворилась. Последовала жуткая тишина. Чуть погодя Илеана издала странный тихий крик, похожий на птичий. И сделала так трижды.
        Из мрака выступили трое мужчин. Никого из них я не знал, но мне слишком хорошо знакома такая человеческая порода: низкие, грубые плебеи, влачащие бесцельное существование за рамками закона, - вероятно, уцелевшие представители триумвирата банд, который до пришествия графа долго правил городом.
        Все трое явно были не в себе. Тихие и безмолвные, они двигались медленно и как-то механически, словно в трансе.
        Илеана заперла дверь и повела загипнотизированных мужчин прочь. Куда они направлялись, представлялось вполне очевидным.
        Я сделал несколько шагов. Помедлил в нерешительности. Потом все-таки пошел дальше. Перед дверью, ведущей к склепу, остановился. Снизу доносились звуки, которые я и ожидал услышать: отчаянные крики мужчин, в последнюю минуту очнувшихся от транса и осознавших, что они смотрят в кровожадные глаза того, кто стоит гораздо выше их в хищнической иерархии. Даже зная, что они дрянное отребье рода человеческого, я все равно ощутил укол сострадания к горемыкам, чья жизнь заканчивается такой вспышкой дикого ужаса.
        Опять душераздирающие вопли, потом страшная тишина, а потом нечто неожиданное: смех не только графа и Илеаны, но и еще какой-то женщины, в чьем пронзительном хохоте явственно звучали нотки безумия.
        Не в силах выносить отвратительные звуки, неизбежно сопровождающие процесс кровопития, я опрометью бросился прочь. Пишу эти строки, забаррикадировавшись в своей комнате. Я много думал о том, что видел и слышал сегодня. Измыслил множество оправдательных доводов, объяснений и резонов.
        Безусловно, исчезновение этих людей никого не расстроит. Если мой хозяин, как я подозреваю, сделал городских преступников средством своего пропитания, Лондон без них станет только лучше. Утоляя свой голод, он также очищает столицу от наиболее зримых проявлений греха.
        Но одновременно я задавался вопросом: какой смысл жизни, если в ней нет вообще никаких моральных ограничений, если в ней уничтожена красная черта между допустимым и недопустимым? Чего стоят мир и безопасность, если они достигаются единственно мечом? Насколько приемлемы подобные методы в нашем новом веке? А самое главное - к кому граф обратится за пропитанием, когда его запас преступников иссякнет?
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        9 февраля. Прошел день с тех пор, как я сбежал из плена. Один день с тех пор, как освободил Сару-Энн.
        Сначала хотел поспешить прямиком в Лондон, где, похоже, находится средоточие всего этого безумия. Избавившись от тела своей тюремщицы, вымывшись, переодевшись и вновь приняв приличный вид, я покинул дом с наплечной сумкой, где лежало несколько предметов первой необходимости (включая импровизированный кол), и пешком двинулся к железнодорожной станции.
        Однако, достигнув деревни, я с ужасом осознал весь масштаб стоящей передо мной задачи. За время, проведенное мной в плену, мир вокруг изменился. Сама Англия стала другой. Теперь в воздухе чувствуется нечто такое, чего не было раньше: что-то вроде усталого, боязливого смирения с новым порядком.
        Я прошел через деревню со всей возможной осторожностью и направился к станции. На всем пути ловил на себе подозрительные взгляды. Знакомые мужчины и женщины отводили глаза. Двери захлопывались и ставни торопливо закрывались при моем приближении. Всколыхнулись воспоминания - о моем приближении к замку Дракулы, об испуганных крестьянах, не желавших играть никакой роли в моей истории, а хотевших лишь выжить любой ценой. Такое впечатление, подумалось мне, будто прошлое сначала вторглось в настоящее, а затем его колонизировало.
        Как широко это распространилось и с какой дьявольской скоростью! Если подобное происходит здесь, в Шор-Грин, - кто знает, что творится в Лондоне?
        Я опустил голову и прибавил шагу. Нельзя поддаваться страху. Не останавливаться, только вперед. Теперь все должно стать единым, стремительным поступательным движением. Квинси и Мина нуждаются во мне - а возможно, и вся Англия.
        На станции меня встретили запертые ворота и угрюмый толстый стрелочник, который стоял перед ними со скрещенными на груди ручищами и с неприязненным выражением на усатой физиономии.
        Я приветственно вскинул ладонь, каковой жест он воспринял с видимым отвращением.
        - Станция закрыта, - сказал он, и слова тяжело повисли между нами.
        Я подождал объяснений, но таковых не последовало.
        - И почему же? - наконец осведомился я.
        Он кисло улыбнулся:
        - Не могу знать, сэр. Не могу знать.
        - Но мне нужно в Лондон.
        - Значит, вам придется добираться другим способом. Верно, сэр?
        - Но как, если не поездом?
        Он выдержал мрачную паузу, прежде чем ответить.
        - Лошадью, сэр. Или дилижансом. Или на своих двоих. В конце концов, раньше прекрасно обходились такими средствами передвижения. Во времена моего деда нужды в железной дороге не было. Как и в моторных экипажах. - Он казался почти оскорбленным моими словами, словно в самой идее более быстрого перемещения в пространстве заключалось что-то крайне обидное.
        Ничего не ответив, я повернулся и зашагал обратно к деревне.
        - Мистер Харкер, да? - крикнул толстяк мне вслед. - Мистер Джонатан Харкер? - И рассмеялся - ужасным, значительным смехом, от которого меня мороз подрал по коже.
        В конечном счете в деревню я не пошел, а свернул в поля. Сообразил, что нужно убраться подальше от Шор-Грин, да побыстрее. Ведь граф через Сару-Энн знал о моем последнем местонахождении.
        Тогда я все еще намеревался добраться до Лондона. Однако несколько погодя, когда я быстрым шагом обходил очередное фермерское поле, следуя извилистым маршрутом, который приведет меня в Оксфорд (откуда доехать до столицы гораздо проще), в моей голове вдруг раздался голос.
        Голос был реальный, не воображаемый. Я совершенно уверен. В своей жизни я видел много всего необычного и давно научился отличать иллюзию от реальности. В данном случае, вне всяких сомнений, имела место вторая.
        Знакомый голос, который я не слышал уже несколько месяцев. Принадлежащий профессору Абрахаму Ван Хелсингу.
        Он произнес лишь одно слово. Не просто слово, а название. Имя собственное:
        - Уайлдфолд.
        Я остановился и резко повернулся. Никого вокруг. Ни единой живой души. В кустах что-то завозилось. Встревоженно закричали птицы.
        - Кто зде… - начал я, хотя в глубине души знал ответ на свой вопрос. Мой одинокий голос среди пустынных полей звучал нелепо.
        Профессор снова заговорил. Я ощутил его присутствие столь явственно, словно он стоял рядом со мной.
        - Уайлдфолд, - повторил он, а потом исчез.
        Но ведь Ван Хелсинг мертв! Я упал на колени и начал молиться. Испрашивал прощения и взывал о помощи. Каялся в грехах и просил наставления. Смиренно склонялся перед моим Господом.
        Когда я поднялся на ноги, у меня было новое место назначения.
        Теперь двигаюсь со всей посильной скоростью в сторону указанного города - иду преимущественно ночами, селения обхожу стороной. Вероятно, впереди меня ждут новые опасности, но я исполнен решимости достигнуть Уайлдфолда.
        И вот продолжаю путь втайне. Продолжаю путь в страхе. Продолжаю путь с местью в сердце.
        ПИСЬМО СЕСИЛА КАРНИХАНА - АРНОЛЬДУ СОЛТЕРУ
        (конверт не распечатан)
        9 февраля
        Дорогой Арнольд! Полагаю своим долгом написать Вам. Возможно, в прошлом я несколько недооценивал Ваши способности и несправедливо умалял Ваши многочисленные достижения.
        Хочу сообщить, что с радостью признаю свои ошибки и упущения. Теперь наконец я все понимаю. Наконец вижу истинное положение дел. Было время (уж простите за откровенность), когда я считал Ваши суждения просто практически полезными для газеты - средством для привлечения читателей старшего возраста и увеличения продаж. Однако теперь, после встречи, о которой поведаю ниже, я искренне верю каждому Вашему слову.
        Последняя неделя выдалась необычайно беспокойной. Как газетчика, меня это воодушевляло, как патриота - тревожило. По крайней мере, до нынешнего вечера.
        Работы сегодня было по горло, и я допоздна засиделся в своем кабинете. Управившись с намеченными на день делами, я поехал на Стрэнд, в турецкие бани, где часто бываю. Банные процедуры действуют на меня умиротворяюще (во всяком случае, так было раньше). По своему обыкновению, я провел определенное время в каждой комнате заведения. Последняя, как Вам, возможно, известно, наполнена паром - огромными клубящимися облаками пара, при виде которых невольно вспоминаются самые худшие из лондонских туманов. Там происходит полное очищение - и оно действительно состоялось сегодня, только в другом смысле.
        Я сидел один в этой комнате, вокруг белыми волнами плавал пар, густо клубился у стен. Я глубоко дышал носом, кожу приятно пощипывало, в голове теснились мысли о событиях последних дней: о волнениях в криминальном мире, о приходе к власти Совета, о хаосе в самом сердце Империи и о внезапном прибытии в страну человека, который, похоже, в настоящее время держит в своих руках бразды верховного правления. Я снова и снова перебирал в уме факты, пытаясь установить связи между ними, увидеть общую картину. Пришел к выводу, что ситуация чревата серьезными последствиями, крайне серьезными. Задался вопросом, что за силу мы впустили, а точнее, пригласили к нам, и близко не понимая ее истинной природы. А также, дорогой Арнольд, задался вопросом о Вашей роли во всем произошедшем - о том, насколько много Вы на самом деле знали или понимали.
        Именно в момент, когда мои мысли обратились к Вам, я вдруг осознал, что больше не один здесь, в насыщенном паром помещении. Хотя ничего разглядеть не мог и вообще ничего не слышал, я всей кожей ощутил чье-то присутствие рядом. Неподвижно замер и напряг слух.
        - Эй?.. - неуверенно произнес я, чувствуя себя страшно глупо.
        Ответа не последовало, а потому я приписал все игре воображения. По-прежнему немного нервничая, я встал и уже собирался выйти прочь, когда вдруг из горячего белого тумана послышался негромкий смешок.
        - Эй? - повторил я, теперь почти испуганно. - Кто здесь?
        - Добрый вечер, мистер Карнихан, - прозвучал в ответ голос с отчетливым европейским акцентом.
        - Кто вы? Кто здесь?
        И вновь раздался голос, наводящий на мысль о далеких странах и полузабытых знаниях.
        - Вы знаете, кто я, мистер Карнихан.
        - Я… - В голове моей пронеслась череда мыслей, одна страшнее другой. - Я…
        Голос возвысился до громового рычания.
        - ВЫ ЗНАЕТЕ, КТО Я, МИСТЕР КАРНИХАН!
        - Да, знаю, - еле проговорил я.
        Прямо передо мной из тумана возникла фигура. Должен прояснить: она не вышла из него, но словно бы из него соткалась.
        (Вы наверняка помните старые предания, мистер Солтер, и знаете, что подобного рода сущности могут принимать самые разные обличья.)
        Объятый страхом, я завороженно смотрел на того, кто на моих глазах обретал телесность. Очи его сверкали раскаленными угольями; тело его, казалось, состояло из одних мышц и сухожилий. В ушах у меня звенело так, будто совсем рядом находился источник оглушительного шума, хотя в помещении стояла тишина. Желудок скрутило, из носа хлынула кровь.
        - Граф… - выдохнул я и, не отдавая себе отчета в своих действиях, совершенно бессознательно, опустился на колени.
        - Я разыскивал вас, мистер Карнихан. Чтобы поблагодарить за все, что вы сделали. И чтобы задать вам один вопрос.
        - Да, спрашивайте что угодно… - пролепетал я.
        - Хотите ли вы вечно служить мне, как служите сейчас?
        Не в силах поднять взгляд, я все же сумел выдавить:
        - Да, хочу.
        А потом оно набросилось на меня - это древнее существо, это МЕРТВОЕ существо - и принялось высасывать из меня жизнь, всю мою жизненную энергию. Боль была невообразимая, но я с восторгом ее принимал. На самом деле я подгонял моего господина и хозяина. Умолял продолжать.
        Он оставил меня там, как ненужный отброс. Но очнулся я уже другим.
        Так что видите, мистер Солтер, теперь я действительно все понимаю. Ясно сознаю, какие перемены произошли с нашим островом. И несомненно, Вам будет приятно услышать, что сейчас, когда я пишу, меня переполняет безумная радость.
        Искренне Ваш
        Сесил
        P. S. Думаю, завтра я сам напишу передовицу. В конце концов, люди имеют право знать правду - по крайней мере, такую часть правды, какую может вынести их психика.
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        10 февраля
        РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ: МЫ ПРИВЕТСТВУЕМ ТВЕРДОЕ, МУДРОЕ ПРАВЛЕНИЕ ГРАФА
        Прошло десять дней с тех пор, как граф взял в свои руки власть над Советом Этельстана и, соответственно, самим Лондоном. За это время он восстановил порядок в городе.
        Хотя режим чрезвычайного положения и комендантского часа сохраняется, жители столицы теперь чувствуют себя в большей безопасности, чем когда-либо на памяти ныне живущих. Общее напряжение спало, обстановка стала гораздо спокойнее. Резко снизилось количество преступлений любого характера. У нас наконец появилось долгожданное чувство защищенности и уверенности в завтрашнем дне, словно мы как нация заново извлекаем уроки из опыта наших предков и возвращаемся к более простым и мирным временам.
        Да, средства, с помощью которых граф достиг своего нынешнего положения, порождены требованиями кризисной ситуации, но он строит на пепелище лучшее будущее. Недаром он получил горячую поддержку высших политических деятелей страны - не только так называемой «фракции Тэнглмира», но и самого премьер-министра, графа Бальфура. Продолжающееся молчание короля, на наш взгляд, следует расценивать как молчаливое одобрение.
        В таком случае можем ли мы смиренно предложить, чтобы режим чрезвычайной ситуации сохранялся и Совет оставался у власти до тех пор, пока не будут достигнуты более масштабные цели? Можем ли мы предложить также расширить сферу влияния Совета? В конце концов, Лондон должен быть не изолированной от внешнего мира крепостью, но скорее примером для всей остальной страны и для Империи, простирающейся за ее пределами.
        Как неоднократно писал на этих страницах мистер Солтер, общество остро нуждается в сильном политическом лидере. Слишком долго мы тосковали по безопасности и уверенности в завтрашнем дне, по твердой руке и железной воле. Случайно ли такой лидер появился у нас в лице человека, о котором нам почти ничего не известно? Мы надеемся узнать гораздо больше после возвращения мистера Солтера из Белой башни.
        Всем нам, сотрудникам «Пэлл-Мэлл», представляется, что было бы ошибкой каким-либо образом противодействовать графу, который за считаные дни добился столь благоприятных результатов. Он источник вдохновения для нас, и все мы в огромном долгу перед ним. Ну а кроме того - кто теперь посмеет выступить против него?
        ИЗ ЧАСТНЫХ ЗАПИСОК БЫВШЕГО УЧАСТКОВОГО ИНСПЕКТОРА ДЖОРДЖА ДИКЕРСОНА
        10 февраля. Думаю, мы остались единственные в этой зараженной стране, кто еще осмеливается противостоять графу.
        Пишу, находясь среди своих новых друзей. Все мы носим ранцы, набитые кольями и флягами со святой водой. В наших ноздрях стоит запах крови, за последние несколько дней мы вошли во вкус убийства гнусных вампиров.
        Но я забегаю вперед в своем рассказе - ставлю, как говорится, телегу впереди лошади. Начать все-таки надо с самого начала.
        На следующий день после взрыва и пожара в Скотленд-Ярде я получил по почте пакет. В нем находился дневник комиссара Квайра. Ни пояснительной записки, ничего. Я прочитал все в один присест, встревожился, но, в общем-то, не особо удивился. К тому времени я уже видел и слышал слишком много, чтобы не подозревать что-то подобное. Хотя, скажу прямо, не догадывался, насколько далеко все зашло. Ведь он, черт возьми, помогал им! Верно? Старина Квайр. На другой день после получения дневника мне пришло письмо с уведомлением, что я вышвырнут из полиции по прямому приказу Совета. Потрясения не испытал. Гнев, возмущение, ясное дело, но к тому времени я уже примерно представлял дальнейшее развитие событий. Понимал, что хлещет дождь и вот-вот потоп, но мы все настолько увлеченно всматриваемся в горизонт, что не замечаем прибывающей воды под ногами.
        Ну что мог сделать один человек? Совет взял власть над страной. Тьма взяла власть над преступным миром. Полиция разбита наголову, полностью уничтожена. Повсюду беспорядок и смятение. Однако тогда я уже начал понимать, что именно хаос и был целью. Что он заранее задуман и спланирован.
        Я напился в тот вечер. Страшно напился. Завалился спать. И мне привиделся сон.
        Прежде я не особо задумывался о своих снах. Вообще плевать на них хотел. Как полицейский - как тот, кого англичане называют фараоном или легавым, - я всегда имел дело только и исключительно с реальностью. C конкретными фактами и уликами.
        Но почему-то в нынешнем мире сны кажутся более значимыми, чем прежде. Даже такому малому, как я.
        На самом деле у меня есть гипотеза, почему так. Думаю, сны - его стихия. Думаю, в каком-то смысле, нами еще не понятом, граф - порождение наших снов.
        Той ночью мне приснился Парлоу. Мартин Парлоу, покинувший Лондон еще прежде, чем все покатилось к чертям. Парлоу, мой наставник и друг, который уехал в родной город под названием Уайлдфолд, чтобы увидеться с дочерью и похоронить жену. Хороший человек и отличный сыщик, исчезнувший с концами.
        В моем сне он стоял на холодном сером берегу, на темных камнях в сумерках. Небо затягивали тучи. За спиной у него тихо плескалось и шуршало море. В отдалении виднелся полуразрушенный остов корабля, столетия назад брошенного гнить там. Парлоу улыбнулся. Без всякой веселости.
        - Ответ здесь, сынок, - сказал он. - Все, что ты хочешь знать, - здесь, в Уайлдфолде. Со мной.
        Я попытался заговорить, спросить, что он имеет в виду, но понял, что во сне я лишен речи, могу только слушать.
        - Уайлдфолд, - повторил Парлоу. - Это наш единственный шанс остановить происходящее. Так что тебе лучше поторопиться. Согласен?
        Он коротко кивнул. Как в старые добрые времена.
        - Ноги в руки - и вперед, - добавил он и подмигнул.
        Здесь сон закончился - как ножом отрезало.
        Я проснулся и обнаружил, что земля под домом дрожит. Ко времени, когда окончательно очухался, дрожь утихла. Как человек, пару лет проживший в Калифорнии, я тотчас понял, что это было, хотя и не знал причины. Однако я точно знал, где должен находиться сейчас. И что должен делать.
        Еще не рассвело, когда я покинул квартиру с единственным чемоданом и тяжелой тростью и пешком направился к вокзалу на Ливерпуль-стрит.
        В последние дни обстановка на улицах заметно изменилась. Она стала другой сразу после первого взрыва. Я видел это по поведению преступников - по всплеску насилия между Китаёзами, Молодчиками Гиддиса и Милахами. Люди сделались гораздо вспыльчивее. Жаждали крови. В самом воздухе ощущался страх и ужас.
        Но даже зная это, я поразился пустынности города тем утром. Безлюдности улиц. Нет, какие-то прохожие, конечно, встречались, но лиц я не видел. Все держались в тени, прятались в переулках, хоронились во мраке. Я быстро шагал вперед, крепко сжимая трость. Изредка слышал голоса, но всегда в отдалении.
        Часто возникало отчетливое ощущение, что за мной наблюдают. Что на меня пристально смотрят незнакомые глаза. Дважды слышал резкий, отчаянный смех. Один раз из скопления теней у входа в доходный дом донесся невнятный зазывный голос. Я проследовал мимо, проигнорировав приглашение. Под ногами хрустело битое стекло, по всем углам и закоулкам валялся гниющий мусор. Когда проходил мимо какой-то табачной лавчонки, изнутри раздался надрывный стон наслаждения, одновременно полный мучительной боли.
        Безлюдные проспекты и перекрестки дышали угрозой. Откуда-то издалека долетел звук, похожий на пронзительный вопль. Я собирался взять кэб, но ни одного по пути не увидел, и отсутствие извозчиков на улицах усугубляло тягостную атмосферу запустения.
        Когда уже приближался к району, где находится Ливерпуль-стрит, забрезжил рассвет, и улицы немного ожили. Теперь я видел и других людей, спешащих к вокзалу. Поток пассажиров, нагруженных чемоданами и сумками. Многие были с детьми. Некоторые тащили какие-то большие тяжелые вещи. Одна семья среди всего прочего несла клетку с канарейкой. Никто не разговаривал. Настроение было мрачное. Уверен, все хотели просто сбежать из города, но сомневаюсь, что хоть один из них сумел бы ответить на вопрос, от чего именно он бежит.
        Примерно за полмили до поворота к вокзалу я заметил за собой «хвост». Он был явно не новичок, но и не особо опытный. Один раз я остановился, повернул голову и мельком увидел своего преследователя. Бледный худощавый парень. Я определенно где-то его уже встречал раньше. Но где именно и когда - хоть убей, не помнил. Добравшись до вокзала, я обнаружил там толпы людей, решивших сбежать из города, - толпы честных, добропорядочных граждан, испуганных и измученных.
        При виде этого горестного сборища на память пришли евангельские слова об отделении овец от козлищ[70 - …евангельские слова об отделении овец от козлищ. - «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов - по левую» (Матф. 25: 31 - 33).]. Я задался вопросом, кто же из них мы, обратившиеся в бегство. Но сейчас же осознал, что истолковал притчу неправильно. Все мы действительно были овцами, бегущими из города. Вот только Лондон мы уступали не козлам вовсе. А волкам.
        Несколько поездов отменили по техническим причинам. В остальных не хватало места для всех. Вокзальные служители делали все возможное, но разместить всех не получалось. На проверку билетов и документов, похоже, вообще махнули рукой. Всеми владел стадный инстинкт: безудержное стремление бежать прочь. В толпе нарастало беспокойство. Но никакой толкотни и рукоприкладства. Только плач и причитания. Назревала паника.
        Мне повезло. Я помог какой-то семье сесть на поезд, отбывающий через считаные минуты, и меня впустили вслед за ними. Поднимаясь на подножку вагона, я краем глаза заметил в толпе своего преследователя - бледное пятно в море лиц. При виде него в памяти на мгновение всплыло имя - но тут же исчезло, как и сам он.
        Вошел в купе, уже почти полностью заполненное. Все сиденья были давно заняты, и я остался на ногах, с радостью уступив свое место семье с двумя орущими детьми. Прошел в коридор и встал там среди мужчин, теснившихся плечом к плечу. Все мы старались не поддаваться страху. В воздухе висело отчаяние. Никто еще не заговорил, но наши взгляды были красноречивее любых слов.
        Наконец раздался яростный свисток вокзального служителя. Захлопали, закрываясь, двери. В следующую минуту вагон качнулся, и поезд тронулся. Натужно пыхтя, паровоз потащил состав прочь от станции.
        - Слава Богу… Хвала Господу… - пробормотало несколько голосов.
        Окинув глазами это сборище незнакомцев, на чьих лицах читалось облегчение и надежда, я обнаружил, что один из них на самом деле не незнакомец вовсе.
        Бледный худой парень в потертом костюме значительно улыбнулся, поймав мой взгляд, и стал протискиваться ко мне сквозь толпу пассажиров.
        Раздались недовольные возгласы, даже чертыхания, но малый был настойчив. Казалось, он одним своим присутствием нарушил атмосферу хрупкой надежды.
        Протолкавшись наконец ко мне, он усмехнулся:
        - Не узнаешь меня, да, легавый?
        Он оказался даже моложе, чем я думал. Почти мальчишка, несмотря на всю свою злую наглость.
        - Ты шел за мной хвостом, - сказал я. - Бог знает почему.
        - Нет. Мы встречались еще раньше. Еще до… всего этого.
        Я вгляделся в него. Он дико ухмыльнулся. Я наконец вспомнил имя:
        - Том Коули.
        - Молодец, янки. Мозговитая башка.
        - Что тебе надо?
        Он хохотнул - вернее, мрачно фыркнул:
        - Хочу, чтобы ты меня убил, мистер Дикерсон. Потому как, если ты этого не сделаешь… - Он улыбнулся, и теперь всякие сомнения относительно его психического здоровья у меня отпали. - Если ты этого не сделаешь, мне придется убить всех в поезде.
        Его улыбка расползлась шире, обнажив острые белые клыки. Я начал понимать ситуацию. Но все равно действовал слишком медленно, черт возьми.
        При последних словах Коули паника вспыхнула и распространилась по толпе со скоростью лесного пожара. Раздались крики, вопли, проклятия. Началась давка. И над паническим шумом возвысился голос этого молодого бандита, теперь приобретший жуткое, потустороннее звучание.
        - Пожалуйста, детектив. Прикончи меня! Они отдают мне приказы, но я не хочу их выполнять.
        Весь его вид выражал невыносимую муку.
        - Пожалуйста! - снова крикнул Коули и оскалил зубы. - Ты знаешь, что нужно делать!
        Испустив душераздирающий стон, он вдруг бросился на мужчину рядом, в ужасе пытавшегося пробиться сквозь толпу, вонзил клыки ему в шею и крепко стиснул челюсти. Хлынула кровь. Поезд с грохотом и лязгом катил вперед.
        Коули оторвался от бедняги, швырнул судорожно подергивающееся тело на пол. Когда среди всего этого безумного хаоса он на миг встретился со мной взглядом, я прочел у него в глазах отчаянную мольбу. Не в силах остановиться, Коули вытянул руки, чтобы схватить следующую жертву.
        Тут наконец я начал действовать. Наконец ко мне вернулись мои инстинкты. Одним стремительным движением я поднял свою трость и переломил пополам о колено. Одну половину откинул в сторону, другую сжал в кулаке. Схватил Коули за горло и повалил на пол.
        Он хрипло заурчал, словно от удовольствия.
        - Давай же, давай! - умоляюще простонал он. - Ты знаешь, что делать!
        - Но почему? - рявкнул я.
        - Потому что не могу выносить такого… - Глаза у него наполнились слезами. - Не хочу жить чудовищем.
        - Нет, я про другое! Почему тебе приказали убить всех этих людей?
        - Чтобы сделать из них пример. Чтобы другие испугались и остались в городе.
        - Но зачем?
        - У него планы на нас. Планы на всех нас. Вот почему… Вот почему я хочу…
        Дальнейшее меня не интересовало. Я с размаху вонзил кол ему в грудь. Он по-детски тонко завизжал. Видимо, удар получился недостаточно сильным. Я выдернул кол и со всей мочи всадил в него снова, дробя кости, ломая хрящи. На сей раз он даже не пикнул. Глаза закатились. Дыхание остановилось.
        Я устало поднялся на ноги. Увидел перед собой множество помертвелых лиц. А потом откуда-то издалека, из какого-то вагона, донеслись истошные крики.
        - Там еще один, - сказал я толпе. - В поезде еще один чертов вампир!
        Дикие вопли. Паника. Хаос. Поезд трясется и грохочет. Окровавленный кол стиснут в моем кулаке.
        Вот следующее, что помню.
        Вечер того же дня. Уже совсем стемнело. Я лежал в голом поле рядом с железной дорогой. Земля подо мной была твердая и холодная. Все тело ныло и болело, руки все еще дрожали от недавних усилий. С трудом приподняв голову, я увидел, что вся моя одежда в мокрых пятнах крови.
        Легкий ветер пах гарью. Встав на ноги, я понял почему. Локомотив поезда, на котором я покинул Лондон, пылал, как факел. Даже на расстоянии я ощущал жар и слышал треск пламени.
        Когда шагнул вперед, надеясь найти в вагонах хоть кого-нибудь живого, за моей спиной раздался женский голос:
        - В поезде все мертвы, сэр. Вы сделали все, что могли. Но их было много, а вы один.
        Обернувшись, я увидел миниатюрную молодую женщину, темноволосую и полногубую.
        - Меня зовут Руби, - сказала она. - Полагаю, вы знали моего отца. Добро пожаловать в Уайлдфолд, мистер Дикерсон. Добро пожаловать в центр сопротивления.
        Без дальнейших слов она повернулась прочь и исчезла во мраке. Передо мной был только объятый буйным пламенем поезд и уходящий вдаль пустой железнодорожный путь, а потому мне ничего не оставалось, кроме как последовать за женщиной.
        - Подождите! - крикнул я, но она не сбавила шага. Я кинулся вдогонку.
        Мы пошли прочь от железной дороги, вниз по крутому склону, к темной линии деревьев. Поначалу по земле метались резкие тени, отброшенные пламенем пожара, но ко времени, когда мы приблизились к рощице, они уже полностью растворились в ночной мгле.
        - Куда мы идем? - спросил я девушку, по-прежнему опережавшую меня на несколько шагов. - Куда вы меня ведете?
        На сей раз она ответила, хотя ответ ни черта не прояснил:
        - Скоро увидите. Не отставайте.
        Шагая между деревьями, я вскоре осознал еще одно обстоятельство: мы совсем рядом с океаном.
        Впереди виднелся плоский каменистый берег, за которым простирался темный морской простор.
        Поезд со всеми его ужасами, казалось, остался далеко позади. Здесь был только вкус соли на губах и шум волн в ушах.
        - Ну же, пойдемте, - нетерпеливо сказала Руби. Полагаю, я невольно остановился, чтобы полюбоваться видом. - Не то опоздаем.
        Она вышла на берег и быстро зашагала прочь. Какое-то время мы шли вдоль моря. Оно было неспокойное, словно где-то далеко бушевал шторм или происходило какое-то странное волнение в глубине. Волны с грохотом набегали и откатывали, загребая водяными лапами шуршащую гальку и песок с илом.
        - Вы говорили про сопротивление! - прокричал я. - Но вы же не одна, надеюсь?
        - Конечно не одна, - ответила девушка и чуть погодя добавила: - Но нас не много.
        Мы завернули за поворот береговой линии и вышли на участок берега, который прежде был скрыт от наших глаз. Тогда-то я и увидел его: еще один столб огня, даже больше и страшнее, чем вздымался над железной дорогой. Исполинский костер, грозное ослепительное пламя поистине библейской мощи.
        - Что это? - ошеломленно спросил я.
        - Погребальный костер. А также своего рода маяк.
        - Кто же его зажег?
        - Мы, - ответила Руби со странной веселостью в голосе. - Доктор и я.
        В следующий миг я увидел черный силуэт на фоне пламени. Дергано-суетливую фигуру. Даже издалека человек вызывал тревожное чувство. Движения у него были слишком возбужденные. В них чудилось что-то близкое к безумию.
        Пока мы, хрустя галькой, приближались, я разглядел человека получше. Он чем-то смахивал на священника. Но не на английских вежливых викариев или кротких дьяконов (если только они не находятся в состоянии экзальтации, граничащем с помешательством).
        Одетый во все черное, с суровым аскетическим обликом, он походил скорее на бродячих проповедников, виденных мною в детстве. На пророков с безумным горящим взором, которые в прошлом веке странствовали по великим равнинам Юты в поисках подаяния или паствы.
        - Доктор! - крикнула Руби.
        Мужчина живо замахал руками, подзывая нас. Наконец мы подошли к нему. Буйное пламя рвалось к небу, гудело, трещало, плевалось искрами. В костре я увидел сучья и бревна, пожираемые огнем, а также еще какие-то предметы смутно узнаваемых очертаний.
        Незнакомец протянул мне руку. Теперь я увидел, что лицо у него изуродовано: одна щека снесена начисто, словно страшным ударом когтистой лапы.
        - Приветствую! Я - Джек Сьюворд. А вы, надо полагать, Джордж Дикерсон.
        - Собственной персоной, - подтвердил я. - Вы знали, что я появлюсь здесь?
        Он кивнул:
        - Мы видели ваше прибытие во снах.
        - И я молилась, - сказала молодая женщина. - Просила Господа прислать нам подмогу.
        - Сьюворд… - начал я. - Вы ведь пропали из Лондона, да? Ваши друзья хотели организовать поиски.
        Мужчина кивнул:
        - Сюда меня привел долгий и странный путь.
        - Хотелось бы услышать, что с вами приключилось.
        Словно в ответ, громадный костер с треском выбросил сноп искр.
        - Может быть, расскажу, - сказал Джек Сьюворд. - Но не сегодня. Сейчас у нас есть другое дело.
        - Значит, уже почти время? - вмешалась Руби. - Он уже близко?
        - Кто уже близко? - спросил я. - Кого вы ждете, а?
        Сьюворд улыбнулся - с жутковатым спокойствием.
        - Мы ждем его, мистер Дикерсон! - Он вытянул руку, указывая на океан. - Вон! Смотрите!
        Его обезображенное лицо было озарено пляшущим светом яростного пламени. Я вгляделся в темноту и понял, о чем он. То зарываясь носом в волны, то низко кренясь, к берегу несся парусный корабль, явно потерявший управление.
        - Он в опасности! - проорал я. - Если сейчас же не выправит курс - разобьется к чертовой матери!
        - Мы ничего не можем сделать, - сказала Руби. - Остается только молиться.
        - Он и должен разбиться, мистер Дикерсон, - сказал Сьюворд. - Но останутся выжившие. И среди них один, который нам нужен. Который изменит ход всех наших судеб.
        - Кто он, черт возьми? Кто там на борту такой важный для вас?
        Сьюворд вздохнул, словно ответ на мой вопрос был совершенно очевидным.
        - Дитя Дракулы, кто же еще? - сказал он.
        Корабль потерпел крушение, и мы ничего не могли сделать, чтобы предотвратить трагедию. Ощущая спиной жгучий жар костра, мы смотрели, как судно накреняется, заваливается на борт и - с оглушительным треском дерева и скрежетом металла - начинает тонуть.
        Я подбежал к кромке воды, высматривая спасшихся. Завопил во все горло, чтобы они следовали на звук моего голоса. Сьюворд и женщина стояли за мной, как часовые. Наконец из темной воды показались всего трое - двое мужчин и мальчик.
        Я ринулся в волны к ним навстречу, помог выбраться на берег, и они, шатаясь и спотыкаясь, побрели к костру.
        - Артур! Квинси! - вскричал Сьюворд в каком-то исступленном восторге.
        Старший из мужчин заключил доктора в объятия:
        - Джек! Слава богу! Слава богу, ты жив! Но… твое лицо…
        - Это долгая история. Думаю, тебе и самому есть что рассказать.
        - Да, ты прав. - Артур указал на второго мужчину. - Это Стрикленд. Если бы не он, мы с Квинси не стояли бы здесь.
        - Я Джордж Дикерсон.
        Он окинул меня внимательным взглядом и улыбнулся:
        - Ну конечно. Полицейский. Американец.
        Я невольно расплылся в ответной улыбке. Мы обменялись рукопожатием. Мальчик - Квинси - тоже улыбался. В сердце на миг затеплилась надежда.
        Потом заговорила Руби. Несмотря на свой возраст и пол, она прямо-таки излучает властность и силу. Истинная дочь своего отца.
        - Господа! - (Мы все разом повернулись к ней.) - Нам нужно разработать план.
        - План чего, мэм? - спросил я.
        Она пристально посмотрела мне в глаза:
        - Финальной битвы.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        10 февраля. Не помню случая, когда мне приходилось бы напрягать силы на протяжении столь долгого времени или столь безжалостно и неумолимо принуждать себя к стоической выносливости. Целые сутки я шел без остановки. Кажется, часто брел в полусне, как заведенный переставляя ноги, подчиняя тело своей воле даже сквозь туман беспамятства.
        Я неуклонно двигался на восток: где можно, держался железнодорожных путей, а в отсутствие таковых следовал инстинктам и звездам. На своем пути через графства Англии я старался не привлекать к себе внимания и поменьше попадаться на глаза кому бы то ни было. Мною по-прежнему владело тревожное ощущение, что самая страна меняется, переживает процесс возврата к каким-то темным временам. Никогда еще здесь, на родине, меня не преследовало столь неотвязно чувство, что мне грозит опасность, причем сразу со всех сторон.
        В атмосфере повсюду разлито какое-то голодное вожделение, словно все запретные страсти, которые долгое время приходилось обуздывать, теперь вырвались наружу. Черная тень графа легла на всех нас, и теперь мы уже понимаем, какие еще силы таятся во мраке.
        Уже наступил второй вечер моего отчаянного похода и сгустились сумерки, когда я увидел впереди мрачный лесной массив. К тому времени я находился на окраине Восточной Англии[71 - Восточная Англия - регион к северо-востоку от Лондона, включающий шесть церемониальных графств и несколько муниципальных районов; административный центр - Кембридж.] (во всяком случае, мне так кажется). Миль десять, наверное, прошагал по железнодорожному пути, прежде чем по обеим сторонам от меня потянулись плотные стены вязов и ясеней.
        Было поздно, я валился с ног от усталости. Уже больше часа мимо не проходил ни один поезд, и вокруг стояла тишина, глубокое безмолвие сумерек, действовавшее на меня почти умиротворяюще. Впервые за последние три дня мне перестало казаться, что за мной наблюдают.
        С непоколебимой решимостью я продолжал идти вперед. Потом вдруг споткнулся, охнул, с трудом удержал равновесие, но тотчас же снова споткнулся и на сей раз упал. Колени подломились, протестуя против столь безжалостного обращения с ними. Ноги гудели и ныли от боли. Сказывались долгие дни заточения и вынужденной неподвижности. Где-то далеко в лесу раздался жалобно-вопрошающий крик совы. С минуту я лежал на земле, совершенно беспомощный и беззащитный. Если бы вампир застал меня в таком уязвимом положении, моя жизнь не стоила бы и гроша.
        Нет, решил я, нужно где-нибудь укрыться и отдохнуть, хотя бы пару часов, прежде чем идти дальше к морю. С огромным трудом я встал и шаткой походкой углубился в лес - недалеко, ровно на такое расстояние, чтобы меня не было видно с путей. Скрытый деревьями, я нашел удобную ложбинку в земле, устланную сухими листьями, и в изнеможении рухнул в нее.
        Сон пришел почти сразу, даруя измученному телу долгожданное отдохновение.
        За секунду до того, как провалиться в сонное забытье, я опять услышал крик совы, теперь прозвучавший ближе.
        Через несколько часов - когда именно, не знаю, - меня разбудили два голоса: мужской и женский, явно молодые.
        - Кто он, как думаешь?
        - Бедняга выглядит страшно изнуренным.
        Голоса звучали приятно, добродушно и (хотя в последнее время я снова привык не полагаться на подобное впечатление) внушали доверие.
        Я открыл глаза и неловко вскочил на ноги. Лихорадочно порылся в кармане и вытащил самодельный крест, слаженный по дороге.
        Незнакомцы рассмеялись - смех мог бы показаться жутким в этом густом безлюдном лесу, но для моего слуха прозвучал на удивление мелодично, просто очаровательно.
        - Не бойтесь, - сказал мужчина.
        - Мы не из них, - добавила женщина.
        В бледном свете луны я разглядел двух нежданных гостей. Они оказались даже моложе, чем я думал. Оба не старше двадцати одного года. У него темные волосы, у нее - светлые. Оба в простой практичной одежде деревенских жителей, и от них веяло улыбчивым радушием.
        Все еще полный подозрений, я выставил крест перед собой и шагнул к ним.
        Ни один из молодых людей при моем приближении не дрогнул.
        - Улыбнитесь, - сурово велел я. - Покажите зубы.
        Они подчинились. Я без всякого смущения или стыда пригляделся и удостоверился, что зубы у них совершенно человеческие.
        - Никаких клыков, - сказал паренек, и оба снова рассмеялись.
        - Вы кто? - спросила девушка.
        Я отступил назад.
        - Джонатан Харкер.
        - Рада познакомиться, Джонатан Харкер, - отозвалась она. - Меня зовут Джулия, а это мой брат Джошуа.
        - Приветствую вас, мистер Харкер.
        Я устало кивнул.
        - Похоже, вы их уже встречали, - сказал Джошуа. - Небось еще и убили кого-нибудь?
        - Вампиров-то? Да, встречал. Больше, чем сам знаю.
        - Ой, вы должны нам все рассказать! - встрепенулась девушка. - В нынешние времена спать под открытым небом опасно. Как и путешествовать в одиночку после наступления темноты. Мы живем здесь неподалеку, сэр. Не желаете ли пойти к нам?
        Одолеваемый дурными предчувствиями, все еще плохо соображающий спросонья, я заколебался.
        - Пожалуйста, сэр, - настаивала девушка. - Здесь небезопасно. Мы никогда себе не простим, если что-нибудь ужасное приключится с человеком, который спал почитай у нашего порога.
        Она улыбнулась со всем очарованием непорочной юности. Ее брат по-мужски хлопнул меня по спине.
        - Пойдемте, мистер Харкер. Вам нельзя оставаться тут одному. В такие темные времена все мы должны особенно заботиться друг о друге.
        Я с ним согласился и позволил повести себя глубже в лес, дальше от железной дороги, в густой мрак.
        - Значит, их действительно можно убить, этих кровососов? - спросила девушка с энтузиазмом, показавшимся мне довольно неуместным.
        - Да, - ответил я. - Они сильны, но одолеть их можно. Надо только знать их уязвимые места.
        - А можете показать нам? - сказала Джулия. - Пожалуйста, мистер Харкер, покажите, как их убивать!
        Пока она говорила, я осознал, что уже потерял ориентацию. Резко повернулся, пытаясь определить, в какой стороне осталась железная дорога.
        - Тише, мистер Харкер, - сказала девушка. - Не нужно волноваться. Мы хорошо знаем лес и его обычаи. Завтра на рассвете выведем вас отсюда в целости и сохранности.
        Пока мы шли, я слышал вокруг какие-то шорохи, шелесты, царапанье и не раз улавливал звуки, похожие на шаги. Деревья скрипели. Вдруг громко зашуршали заросли папоротника.
        - Мы что, не… - начал я, но брат с сестрой меня перебили.
        - Всего лишь животные, - сказал Джошуа.
        - Не отставайте, - сказала Джулия, - и тогда вам ничего не грозит.
        - Подождите, - сказал я.
        - Нам надо поторопиться.
        - Нет.
        Я остановился, подхватил с земли длинную сухую ветку и быстро переломил пополам о колено, получив таким образом два новых кола. Я держал по одному в каждой руке, зная, что в том деле, которым я вновь занимаюсь, оружия никогда не бывает слишком много.
        - Вот теперь, - сказал я. - Теперь можем идти дальше.
        Вскоре я не без облегчения разглядел во мраке впереди маленький грязно-белый домишко.
        - Милости просим, - промолвила Джулия, подводя меня к двери.
        Изнутри тянуло ароматом свежеприготовленной пищи - какого-то постного мяса. Мой желудок одобрительно заурчал.
        - Входите, - пригласил Джошуа, и я вошел.
        Внутри все было, как и должно быть, и выглядело в полном соответствии с внешним видом. Уютное маленькое жилище, теплое и сухое. Запах пищи здесь усилился и приятнейшим образом витал в воздухе.
        - У нас еще остался ужин, - ласково сказала Джулия. - Если желаете поесть перед сном.
        - Кроличье рагу, - сказал Джошуа с веселой настойчивостью. - Ее коронное блюдо.
        Во мне росло чувство подозрения и сомнения. Кто не заподозрил бы неладное на моем месте? Даже ребенок, воспитанный на сказках, почуял бы опасность. Однако последние слова меня несколько успокоили. Кроме того, я действительно был голоден как волк.
        - Спасибо, - пробормотал я. - Буду очень вам благодарен.
        Уже через считаные секунды я сидел за столом, и передо мной стояла дымящаяся миска.
        Аромат от нее шел совершенно восхитительный.
        Джошуа и Джулия не сели со мной рядом, а остались стоять. Оба слегка покачивались на каблуках, и на лицах у обоих отражалось радостное предвкушение.
        При виде этого в моей душе вновь поднялся страх, и я со всей ясностью осознал, что мне грозит смертельная опасность.
        Но постарался скрыть от хозяев свои чувства.
        - Попробуйте, - проворковала девушка.
        - Нельзя ли попросить у вас нож и вилку? - с улыбкой сказал я. Передо мной лежала только ложка.
        - Для рагу? - удивился парень. - В них нет никакой необходимости.
        - И все же. У меня… слабые челюсти. Если попадется хрящ… Да и зубы недостаточно крепкие… Уверен, вы понимаете.
        Джулия улыбнулась, но без тени веселости. Подошла к буфету и достала оттуда нож с вилкой, потемневшие от времени и явно тупые.
        - Нате, - не особо любезно сказала она, кладя столовые приборы передо мной. - Теперь наконец попробуете мою стряпню?
        Я взял нож.
        - Пожалуйста, - снова заговорила девушка, и теперь в ее голосе появились звенящие нотки, очень мне не понравившиеся. - Пожалуйста, сэр, не обижайте нас, отвергая наше гостеприимство.
        Я посмотрел на нее, потом на ее брата и увидел у них в глазах голод ужасного, но не сверхъестественного рода. Меня захлестнула волна страха, смешанного с отвращением.
        По моему лицу они поняли, что ломать комедию дальше не имеет смысла. Джошуа вздохнул:
        - Давай уже просто убьем его, а, детка? Уверен, вдвоем мы справимся. Он старый, смотри, и слабый от усталости.
        Я с грохотом отодвинул стул назад и нетвердо поднялся на ноги. Смахнул миску со стола - она разбилась, и кроличье рагу, в которое, несомненно, было подмешано какое-то снотворное, медленно расползлось по полу.
        - Почему? - спросил я. - Почему вы хотите меня убить?
        Девушка вздохнула и пожала плечами:
        - Да потому, что нам нравится убивать. Потому, что нам всегда хотелось убивать.
        - И потому, что теперь мы запросто можем, - добавил парень. - Теперь это его мир, мистер Харкер. Он многое позволяет. А значит, пришло наше время.
        И затем они бросились ко мне, оба одновременно, всем своим обликом, каждым движением выражая кровожадное намерение. Ни зачем, ни почему. Этими двоими не руководило ничего, кроме примитивной жажды убийства.
        Оба определенно были живыми людьми - но худшими из нас, извращенными и совершенно безнадежными. Едва они устремились ко мне, я ощутил мощный прилив ярости и гнева. Только подумать, сколько всего нам пришлось пережить, моей семье и нашим друзьям! Мина похищена, наш сын пропал, наши друзья кто где, одни в могиле, другие сошли с ума. И эти молодые хищники еще смеют кидаться на меня! Тогда, перед лицом тупой звериной жестокости, я исполнился решимости и страстной веры в необходимость своих последующих действий.
        С мыслью о Мине и Квинси, о бедной Саре-Энн и всех несчастных, принесенных в жертву, я схватил нож и дал волю своей лютой ярости. Схватка была короткой, но страшной. Не захотел бы описывать ее в подробностях, даже если бы они запечатлелись в моем помраченном гневом сознании.
        Достаточно сказать, что в скором времени я - окровавленный, в изорванной одежде, - покинул лесной домишко, в котором остались лежать два трупа.
        В содеянном не раскаиваюсь. Действовал в порядке самозащиты. Они были как бешеные звери, и у меня не оставалось иного выбора, как прикончить обоих. Короткий обыск жилища показал, что я стал бы далеко не первой их жертвой. Скольких других они заманили в свою бойню?
        И почему? Какая внутренняя тьма побуждала их творить такие ужасы? Ответа у меня нет, но я уверен, что возрождение графа только придало смелости им и им подобным. Я ни на минуту не прилег отдохнуть в том жутком доме и не решился хоть что-нибудь съесть или выпить там.
        Иду дальше, как никогда прежде уверенный в своей цели и миссии. Мы должны его остановить. Должны убить графа. Должны все исправить.
        Так вперед же! Вперед, в Уайлдфолд!
        ИЗ ЧАСТНЫХ ЗАПИСОК БЫВШЕГО УЧАСТКОВОГО ИНСПЕКТОРА ДЖОРДЖА ДИКЕРСОНА
        10 февраля (продолжение). Как-то в детстве папа привез меня в город-призрак. Старое золотоискательское поселение на краю пустыни, где из земных недр не удалось добыть ничего, где каждая жила оказалась ложной, где если что и блестело в пыли, так только битое стекло.
        Люди перебрались в другие места. Вместе со всеми старателями и рабочими ушли и держатели лавок, обслуживавших нехитрые потребности населения. Когда мы проезжали через городок, я нигде не увидел ни единой живой души. Только забранные пыльными ставнями витрины, песок, щебень да перекати-поле. Никаких зримых признаков жизни, но я, малый ребенок, все равно чувствовал, что здесь что-то осталось, что-то наблюдает за нами враждебным взглядом. Помню чувство огромного облегчения, когда мы наконец выехали за пределы поселения и покатили дальше. Думаю, привезя меня туда, мой отец хотел преподать мне урок - хотя какой именно, по сей день не понимаю.
        Этот вот заброшенный городок вспомнился мне, когда наш маленький отряд - девушка, доктор, лорд, его слуга, его сын и я - покинул продуваемый ветром берег и вошел в Уайлдфолд. Небольшое поселение рыбаков и фермеров, подобное которому (в разных вариациях) можно встретить практически на любом побережье планеты. Вероятно, летом Уайлдфолд выглядит вполне мило, но сейчас, на исходе английской зимы, он казался безжизненным.
        Более того, в нем царила такая же атмосфера, что и в городе-призраке, памятном мне с детства. Повсюду лежали странные тени. Все, на что обращался взгляд, казалось, норовило спрятаться, ускользнуть из поля зрения. Мы подошли к гавани и свернули на главную улицу.
        Мы направлялись (не столько сознательно, сколько инстинктивно) к каменной церквушке в центре Уайлдфолда. В одних домах двери были заперты и окна заколочены, словно их обитатели покинули город по доброй воле. В других зияющие входные проемы и разбитые стекла свидетельствовали об обстоятельствах совсем иного рода. Долгое время мы слышали лишь шум моря да стук собственных шагов по булыжной мостовой.
        Мы с мистером Стриклендом шли позади. Стрикленд был невысокий худощавый парень, преданный и трудолюбивый. Он мне понравился. Прискорбно, что бедняга погиб такой страшной смертью.
        - Инспектор? - обратился он ко мне.
        - Теперь уже не инспектор. Просто Джордж.
        - Конечно. Прошу прощения.
        Я пожал плечами:
        - Вам не за что извиняться.
        - У меня к вам два вопроса, Джордж.
        - Всего два?
        - Ну, на самом деле гораздо больше, конечно. Все это дело - вся эта скверная история - вызывает уйму вопросов. Но прямо сейчас и лично к вам у меня только два.
        - Валяйте, спрашивайте.
        - Во-первых, что привело вас в Уайлдфолд?
        - Я был вызван сюда.
        - Кем?
        - Одним старым другом, во сне. Ну а кто послал мне тот сон… черт его знает.
        Стрикленд просто кивнул, похоже, нисколько не удивленный моим признанием.
        - Да. Нас направили в Уайлдфолд таким же образом. Лорду Годалмингу тоже являлись во сне видения. Ему было велено довериться мальчику и вернуться в Англию. Вообще-то, он собирался покинуть страну, знаете ли, надолго покинуть и путешествовать за границей, пока не надоест. Но потом… шторм… корабль… Какая там Европа!..
        Кажется, я только хмыкнул на это.
        - Ну а второй вопрос?
        Стрикленд отвел глаза в сторону.
        - Я… не хотелось бы показаться глупым. В такие тревожные времена, ясное дело, у всех воображение разыгрывается не на шутку…
        - Стрикленд, да я вас умоляю. Спрашивайте о чем угодно, черт возьми.
        - Вам не кажется, что за нами кто-то следует, с самого берега?
        Я остановился. Поднял ладонь, прислушиваясь.
        Впереди остальные продолжали идти, уже приближались к церкви. Я повернулся назад и вгляделся в темноту. Никого и ничего. Только шипение моря.
        И все же что-то такое мне почудилось - что-то неладное, что заметил и опознал острый глаз мистера Стрикленда.
        - Вы тоже чувствуете, да? - спросил славный малый. - У вас тоже есть ощущение, что нас преследуют?
        Я не ответил, просто еще напряженнее всмотрелся во мрак. Несколько долгих мгновений вообще ничего не происходило. А потом…
        Должно быть, он был страшно голоден. К такому заключению я пришел.
        Должно быть, привлеченный нашими голосами, он выполз из какого-то своего укрытия и крался за нами, держась поодаль, пока неодолимое желание не превозмогло в нем все прочие соображения.
        С диким воем вампир выскочил из темноты, двигаясь гораздо быстрее, чем представляется возможным. Руки вытянуты, пальцы скрючены, как когти, губы растянуты в зверином оскале, обнажающем бритвенно-острые клыки. Пораженный неописуемым ужасом, я увидел, кто он такой: мой старый добрый друг Мартин Парлоу - опустошенный от всего человеческого и превращенный в монстра.
        Стрикленд оказался ближе, и существо бросилось на него первого. С жутким шипением оно навалилось на англичанина и впилось зубами в открытое горло. Несчастный завопил.
        Уже в следующую секунду я вцепился в вампира сзади, рванул на себя жирное тело, освобождая Стрикленда. Бедняга тотчас рухнул наземь, из прокушенной шеи фонтаном хлестала кровь.
        Я держал своего старого наставника железной хваткой. Парлоу бешено бился, рычал от ярости и разочарования. Я развернул его лицом к себе, схватил за лацканы. Он безумно ухмыльнулся. На губах у него пенилась слюна, смешанная с кровью. Он рассмеялся хриплым, булькающим смехом.
        - В моих глазах, Дикерсон, ты видишь будущее, - сказал он.
        Я сжал правую руку в кулак и от души впечатал его в толстую физиономию.
        Парлоу лишь рассмеялся опять.
        - Ох, ну до чего же это здорово, - сказал он. - Быть таким. Столько лет служения закону. Столько лет на страже порядка. Когда я все время мог бы вести такую распрекрасную жизнь. Вот оно, настоящее счастье. Тебе стоит попробовать, Джорджи. Решись преобразиться.
        Я крепко держал мерзкое существо.
        - Но как?.. - проговорил я. - Как вы позволили сотворить с собой такое?
        - Так выбора-то нет, - прохрипел вампир. - Никакого выбора не дается. И когда она остановила меня на пустынной дороге - темноволосая красотка, пославшая меня сюда, - я очень скоро понял, что страшно хочу, чтобы она меня изменила. В конечном счете мы все хотим этого…
        И тут слова - гнусные, лживые слова - перестали исходить из его уст. Он дико зашипел и забился в корчах.
        - Посторонитесь.
        Последнее слово произнес доктор Сьюворд, внезапно возникший за моей спиной. В вытянутой руке перед собой он держал серебряное распятие. Парлоу жалобно взвыл, судорожно забился, пытаясь вырваться, но безуспешно.
        А миг спустя Сьюворд уже стоял с ним рядом, прижимая крест к его щеке. Запахло горелым мясом.
        - Валите его, - рявкнул доктор, и я с удовольствием швырнул мерзкую тварь наземь. Она истошно взревела, замолотила конечностями, но сопротивляться было уже поздно.
        Невесть откуда в руках у Сьюворда появились кол и молоток, и уже в следующее мгновение первый был вогнан в грудь Парлоу.
        Вампир завизжал - жуткий, потусторонний звук. Справа от меня появился благородный лорд Артур. У него был нож, которым он в шесть сильных движений отделил голову от туловища. Работа явно не из легких. Под конец его лицо блестело от пота.
        Управившись с делом, он взглянул на Сьюворда:
        - Как в старые добрые времена, да, доктор?
        Рядом в расползающейся луже крови лежал бедный Стрикленд. Подле него на коленях стояла девушка, с серьезным и печальным лицом. Я заметил, что, поднимаясь на ноги, она так и не сумела заставить себя посмотреть на останки своего отца.
        - Умер наконец, - просто сказала она. - Теперь с мамой.
        Ее мужество поразило меня.
        Лорд Артур окинул взглядом место кровавого происшествия.
        - Нельзя это терпеть, - сказал он. - Мы просто не можем допустить такое. Мне не следовало покидать страну. Не следовало ее бросать. Я должен был остаться и сражаться.
        - Для этого еще не поздно, сэр, - сказал я. - Еще не поздно сражаться.
        - В таком случае я отправлюсь в Лондон, - решительно заявил англичанин. - Я убью короля вампиров или погибну при попытке. Кто со мной? А? Во имя Стрикленда, во имя Каролины и во имя всех жертв этого монстра - кто со мной?
        - Я, - сказал я. - Я с вами.
        Сьюворд:
        - Я тоже.
        Руби:
        - И я, разумеется.
        Мы повернулись к мальчику. К юному Квинси.
        Странно, но он не обращал на нас ни малейшего внимания. Стоял с вытянутой рукой, показывая на каменную церковь.
        - Там еще один, - проговорил он. - Отряд света еще не в полном составе.
        Никто из нас не произнес ни слова. Ничего не спрашивая, все мы сделали ровно то, чего хотел от нас мальчик: уставились на чертову церквушку.
        Внезапно дверь распахнулась. Ожидая увидеть очередного кровососа, я рванулся вперед, готовый к схватке.
        - Постойте, - сказал лорд Артур. - Погодите, мистер Дикерсон.
        Из двери нетвердой поступью вышел средних лет мужчина, темноволосый и бледный. Он выглядел взвинченным и страшно усталым, как человек, измученный постоянным нервным напряжением. Однако при виде всех нас - и, в частности, мальчика - он расплылся в широкой улыбке.
        - Джонатан?! - хором воскликнули аристократ и доктор.
        - Папа! - выкрикнул мальчик.
        Затем они двое, отец и сын, с разбегу бросились друг другу в объятия.
        И на краткий, сладостный миг мне даже показалось, что в мире еще осталась какая-то надежда.
        ИЗ ДНЕВНИКА АРТУРА СОЛТЕРА
        11 февраля. Раньше я полагал, что наша страна поражена ядовитой эпидемической инфекцией, имя которой - двадцатый век. И я искал средство для борьбы с ней. Однако в свете последних событий меня мучает вопрос, не может ли лекарство оказаться гораздо более заразным, чем исходная болезнь.
        О, конечно, я отправился в Тауэр, чтобы задать свои вопросы - как «Пэлл-Мэлл» обещала своим читателям и как я обещал лорду Тэнглмиру. Я вошел в Белую башню, надутый от важности, разряженный в пух и прах, со все еще горящим на щеке поцелуем миссис Эверсон.
        Меня встретил мистер Халлам - толстый, краснолицый, самодовольный мужчина, явно большой любитель извращенных мальчиков на посылках. Он не такой, как граф и все прочие. Он единственный среди нас по-прежнему живой человек.
        Я помню сказки у камина и народные предания. Часто ведь кого-нибудь одного не трогают, не превращают, а оставляют в смертном виде, в качестве помощника? Верно же?
        Так или иначе, я пожал Халламу руку и проследовал за ним внутрь. Он повел меня вниз - глубоко вниз! - в подземелье Башни. Завел в какую-то темную комнату и велел подождать. Я хотел накинуться на него, отчитать за наглость, но когда повернулся - мистера Мориса Халлама уже рядом не было.
        Потом из мрака раздался голос, низкий, гулкий и древний.
        - Мистер Солтер?
        - Да, - ответил я. - Я пришел взять интервью у графа.
        Я пытался говорить твердо и уверенно, но мой голос звучал, как у зеленого юнца, как у какого-нибудь сопливого подростка. Впрочем, по сравнению с ним я именно что юнец. А кто нет?
        Потом я услышал легкий топоток - словно в помещении находилось какое-то животное. Последовал шум непонятной возни, и вновь воцарилась тишина.
        - Кто это? - испуганно проблеял я. - Кто здесь?
        - Я хотел поблагодарить вас, мистер Солтер, - вновь раздался странный древний голос. - За все, что вы для меня сделали.
        - Я… не вполне понимаю… - начал я - и осекся, когда он внезапно выступил из мрака и встал прямо передо мной, буквально в нескольких дюймах от меня.
        Высокий и очень бледный, с длинными усами и мощным лбом, с аристократическими чертами и статью. Я посмотрел в его глаза и увидел в них свою смерть.
        Я никогда прежде не встречал графа, но почему-то хорошо его знал.
        - Полагаю, вы видели меня в своем воображении, мистер Солтер, - сказал он, словно прочитав мои мысли. - Когда погружались в мечты об идеальной Англии.
        - Кто вы, граф? - спросил я, снова каким-то жалким, писклявым голосом.
        Он улыбнулся. Я увидел острые резцы, но не удивился и не отшатнулся. Я был словно загипнотизирован - оцепенел, как кролик перед удавом.
        - Я - воплощение вашего самого сокровенного желания, мистер Солтер. Я прошлое, и я будущее. Я - альфа. И я - омега[72 - Я - альфа. И я - омега. - Альфа и омега - сочетание первой и последней букв классического греческого алфавита, которое является наименованием Бога в книге Откровение Иоанна Богослова, символами Бога как начала и конца всего сущего.].
        Я хотел еще много чего спросить, но было уже слишком поздно. Он набросился на меня, глубоко вонзил зубы и напился вволю. Моя беда, что я до жути отчетливо помню все свои внутренние ощущения. Помню, какую страшную боль испытывал - и какое безумное наслаждение.
        Очнулся я спустя сутки, уже превращенным. Больше читатель не увидит ни единой моей строки в газете. Теперь я не журналист, а просто его покорный раб. Как и он, я обитаю во тьме. Питаюсь тем, что мне дают: преступниками и негодяями, которых он держит здесь в заточении. Подчиняюсь его приказам, а также приказам мистера Халлама и черноволосой красавицы, которая, подозреваю, убила не меньше людей, чем самые худшие тираны в истории человечества. Обитают здесь и другие - другие ему подобные, - хотя с ними я еще не общался.
        Живу в постоянном ожидании пищи и приказов. Зверский голод и безропотное повиновение - вот и все мое существование теперь. Он говорит, у него есть для меня какое-то особое задание - небольшая, но очень важная часть его плана.
        Здесь, среди мертвых, я часто обращаюсь мыслями к прошлому, к моей Мэри и нашей совместной жизни. Прежде всего задаюсь вопросом, насколько значительную роль я сыграл в создании этого нового мира.
        Гадаю, как оно все сложилось бы сейчас, не отговори меня Тэнглмир от самоубийства. Можно ли было бы предотвратить огромное множество трагедий, если бы я тогда нашел в себе смелость прыгнуть?
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА (ЗАПИСЬ ОТ РУКИ)
        11 февраля. Милостивый Господи, пусть будет еще не поздно исправить мир. Пусть достанет у нас силы с Божьей помощью обороть тень, накрывшую всех нас.
        Необходимо записать три важных факта:
        (1) Отряд света создан. Во главе стоит Джонатан Харкер. В состав входят лорд Артур Годалминг, американский полицейский Дикерсон и Руби Парлоу. Юный Квинси (по причинам, остающимся непонятными) выполняет роль советника и проводника.
        (2) Мы решили атаковать графа прямо среди бела дня. Найдем его штаб-квартиру и выясним, где лежит вампир. Всадим кол ему в сердце и отделим голову от туловища.
        (3) С этой целью лорд Годалминг, Руби и сам Квинси отправились в Или, где создадут оперативную базу и соберут арсенал оружия для борьбы с графом. Именно из этого небольшого городка мы выдвинемся к Лондону.
        Перед отбытием троих вышеперечисленных мы предали земле Стрикленда и останки отца Руби. Боюсь, покойник из него получился пребезобразный: грудь разворочена, голова отрублена. После нескладных импровизированных похорон мы все вместе долго стояли в церкви и страстно молились, чтобы у нас хватило сил продолжить начатое и выполнить все, что требуется. По завершении молитв Артур, Руби и Квинси тронулись в путь к Или, а Джонатан, мистер Дикерсон и я остались здесь, пообещав присоединиться к ним, как только сможем.
        Нам предстояла кровавая работа. Уайлдфолд был заражен, и мы добровольно вызвались уничтожить здесь всю скверну.
        На это дело у нас ушло много часов. В процессе мы почти не разговаривали, хранили угрюмое молчание. В целях безопасности ходили от двери к двери вместе. До наступления темноты нашли множество спящих и всех повытаскивали на свет дня. Казни проводили без малейшего удовольствия. После отделения головы у всех до единого вампиров черты разглаживались и становились прежними. Какими ни окажутся впоследствии исторические свидетельства об уайлдфолдских событиях, я лично не считаю наши действия жестокими и бесчеловечными. Мы здесь никого не убивали, просто освобождали бедные души.
        Не хочу останавливаться на наших печальных трудах дольше необходимого. Тем не менее отмечу четыре существенных момента.
        (1) По-моему, я никогда еще не видел Джонатана Харкера в таком энергичном состоянии. Я уже настолько привык к сонному пьянице из Шор-Грин, что в нынешнем своем образе он кажется мне совершенно другим человеком.
        (2) Я снова подумал о воздействии на меня дневника мистера Ренфилда. О чем и сообщил мистеру Дикерсону, пока мы выволакивали на свет дня престарелую вампиршу, чтобы отделить хрупкую костистую голову от тощей шеи.
        - Я предположил, что дневник своего рода ловушка, - сказал я, когда мы швырнули бешено извивающееся существо на землю. - Оставленная для меня много лет назад.
        Тут Джонатан взмахнул ножом, и в разговоре возникла пауза.
        Как только с делом было покончено, американец спросил:
        - Считаете, этот монстр способен вытворять такие штуки? По-вашему, он заглядывал так далеко вперед?
        Ответил Джонатан, но у меня были ровно такие же мысли на сей счет.
        - Нужно учитывать его невероятное долголетие, мистер Дикерсон. Граф воспринимает время не так, как мы. Он всегда видит и прошлое, и будущее.
        Здесь мы разом помрачнели. Ни слова больше не говоря, оттащили тело старухи к месту будущего погребального костра и двинулись дальше.
        (3) Я узнал о судьбе бедной Сары-Энн. Джонатан сказал, что освободил ее точно так же, как мы освободили всех этих несчастных здесь. Подозреваю, он рассказал далеко не все. Буду молиться о ее душе и о своей собственной. Ибо разве не я отослал девушку к Харкерам? Разве не я отправил ее навстречу опасности? Боже милосердный, неужели нет конца моей глупости?
        (4) Одно из лиц, виденных сегодня, будет преследовать меня до конца моих дней. То был маленький мальчик, лет восьми-девяти, не старше. Существо, в которое он превратился, кричало и плакало совсем как живой человек, когда мы вытащили его из темной каморки в школьном здании и поволокли на улицу, чтобы обезглавить. Мальчонка до последнего умолял не убивать его. Сколь бы возвышенные разговоры о войне и справедливости мы ни вели, я никогда не забуду истинную цену, в которую нам встала ненасытная алчность графа. Никогда не забуду пронзительный крик ребенка, молящего о пощаде в последние секунды перед смертью.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        11 февраля. Здесь, в Белой башне, я стал фактически узником, которого держат в плену в самом центре великого города так же, как много лет назад держали в плену Джонатана Харкера в далеком, покрытом грехом замке. Во всяком случае, такую историю я часто слышу, сидя у ног своего хозяина.
        Власть графа усиливается, и моя работа продолжается. Мне лишь изредка разрешается выходить за порог Башни - для общения с правительством, прессой или какими-нибудь другими утомительными представителями народа. Я сделался тем, чем мне, как я теперь понимаю, всегда было суждено быть: голосом графа во внешнем мире. Однако после первых десяти дней, в ходе которых он заложил прочную основу своей власти, я стал все больше и больше времени проводить в уединении своей комнаты.
        Мною владеет странная апатия. Влияние вампира растет изо дня в день, и границы его владений неуклонно расширяются. Каждый вечер по наступлении сумерек в Башне появляется новый эмиссар, чтобы присягнуть графу на верность.
        Ничего не могу с собой поделать. Едва могу заставить себя выйти из комнаты, даже просто записывать свои мысли, и то заставляю себя с огромным трудом. Часто думаю о решениях, которые принял в жизни и которые привели меня на этот путь. Знаю, что стал безвольной марионеткой графа и что погряз слишком глубоко, чтобы надеяться на искупление. Это меня печалит, конечно, но на самом деле я прекрасно понимаю, что теперь за мною числится столько грехов, что полное искупление попросту невозможно.
        Так, минуточку. Стук в дверь. Голос Илеаны. Меня вызывают в склеп. У хозяина какое-то новое ужасное задание для меня. Допишу позже… если Бог даст.
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА
        (запись от руки)
        12 февраля. Наша работа в Уайлдфолде завершена. Все население городка истреблено.
        Эти строки пишу в поезде, мчащемся в Или. При посадке мы привлекли к себе множество враждебных взглядов. Полагаю, мы пахнем потом и горьким трудом, кровью и дымом. Но никто не попытался нас остановить.
        До чего же странно снова катить через Англию теперь, когда вся она накрыта тенью Дракулы. Путешествие проходит спокойно, без происшествий. Железнодорожная служба, кажется, никогда еще не работала лучше и надежнее.
        Вслух никто ничего не говорит. Внешне ничто не указывает на то, что в нашей демократической стране произошел государственный переворот, - разве только люди какие-то притихшие и запуганные, словно смиренно принявшие новую реальность.
        Хотя в вагоне мы почти все время одни, на разговоры никого из нас троих особо не тянет. Впрочем, когда Джонатан погрузился в сон (мне показалось, тревожный и прерывистый), мой американский товарищ подался вперед на своем сиденье и сказал полушепотом:
        - Вы же видели его, да? В былые дни?
        Мне не было нужды спрашивать, о ком идет речь. Прежде чем ответить, я покосился на Джонатана и удостоверился, что тот по-прежнему спит.
        - Всего два раза. В Лондоне, когда мы наконец его выследили и когда он поклялся отомстить нам. И потом еще в Трансильвании, перед самой его смертью.
        - Он вообще какой?
        Я медлил с ответом.
        - Док?
        - На мой взгляд, считать графа Дракулу хоть в чем-то похожим на нас - большая ошибка, - сказал я со всем отстраненным спокойствием, на какое был способен. - Возможно, когда-то он и был человеком. Но очень давно превратился в нечто совсем иное. В существо совершенно нового вида.
        - Значит, вы полагаете, сэр, что им движут мотивы, не имеющие ничего общего с мотивами обычных людей? Что он абсолютно непредсказуем? Без руля и без ветрил, как у вас говорят?
        - О, напротив. Я пришел к пониманию, что мотивы графа предельно ясны. И обусловлены они именно коренной разницей между ним и нами, представителями рода человеческого.
        - Продолжайте.
        - Ну… он бесконечно одинок. Одиночество снедает его. Думаю, граф жаждет какой-то связи с нами, хотя устанавливает ее весьма и весьма своеобразным манером. Многих из нас - он бы, наверное, сказал «лучших из нас» - он хочет обратить в себе подобных. Собственно говоря, именно так граф поступил с одной моей знакомой, весьма энергичной молодой дамой. В других из нас - таких меньшинство - он видит только послушных подданных или источник пропитания. В душе граф феодал. И сейчас, полагаю, он стремится вернуться к более простым временам.
        - То есть к тем временам, когда он был смертным человеком, да?
        - Возможно, - сказал я. - Даже вероятно. Но в любом случае это только предположения. Просто гипотезы. И в конечном счете…
        Здесь я умолк, не находя слов, и американец взглянул на меня со странным беспокойством:
        - Джек?
        - Ну, думаю, сейчас все это не имеет значения. Какой он, почему действует так, а не иначе. В настоящее время меня интересует лишь одно: как проникнуть в логово Дракулы и отпилить ему голову.
        Дикерсон согласно кивнул. Поезд с грохотом несся вперед. Джонатан вздрагивал и стонал во сне, несомненно одолеваемый кошмарами.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        12 февраля. Надеюсь, у меня достанет сил записать, что произошло вчера вечером, когда меня вызвали из моей комнаты. Долгая жизнь, она сродни жестокой госпоже, игривой садистке!
        Впервые с возвращения хозяина склеп был освещен. Но не свечами или электричеством, а каким-то странным голубым пламенем, источника которого я нигде не приметил. Оно озаряло тесные сырые стены трепетным лазоревым светом, который придавал мрачному интерьеру известную живописность, словно над световым оформлением здесь потрудился (возможно даже, с целью угодить моему вкусу) какой-то бедный заблудший художник бедламского исповедания[73 - …заблудший художник бедламского исповедания. - Бедлам (искаж. англ. Bethlehem - Вифлеем) - психиатрическая больница в Лондоне, госпиталь Святой Марии Вифлеемской (с 1547 г.). Название «Бедлам» стало именем нарицательным для сумасшедшего дома.].
        В середине помещения на высоких помостах покоились два деревянных гроба. Оба были закрыты, но я и не заглядывая в них мог с уверенностью сказать, что там содержится некоторое минимально необходимое количество земли с родины графа. Между ними, словно новоявленный Цербер[74 - Цербер - в древнегреческой мифологии трехголовый пес, охраняющий подземное царство мертвых.], на задних лапах сидел волк.
        Сам Дракула, одетый во все черное, высился в самом центре сцены. Рядом с ним стояла Илеана.
        - Милорд. Рад нашей встрече. - Я не отрывал взгляда от пола. В ужасное лицо короля вампиров не следует смотреть дольше, чем необходимо.
        - Посмотри на меня. - В его голосе, как всегда, глубоком и страшном, мне почудилась легкая надтреснутость, какая-то новая тревожная нотка.
        Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Я медленно поднял глаза и заставил себя посмотреть на хозяина.
        Он выглядел заметно старше, чем раньше. Усы стали белее, и на лице появились морщины, которых я не видел прежде.
        - Мой верный слуга. Ты хорошо поработал.
        - Благодарю вас, милорд. Я всего лишь выполняю свое предназначение.
        - Растет ли наша власть?
        - Да, милорд. Вся страна с вами. Хотя король до сих пор не предложил свою поддержку.
        Илеана улыбнулась:
        - Король много спит в последнее время. Теперь он такой же… каким однажды был мой бедный Амброз.
        - Это замечательно. Но все же… - Казалось, граф едва не пошатнулся. Совершенно беспрецедентный момент физической слабости. - Мое тело оказалось не столь сильным, как я рассчитывал. Моя истинная природа подобна заключенному в нем огню, прожигающему эту смертную плоть. Мне необходимо…
        - Пропитание, милорд? - спросил я. - Но ведь ваши запасы преступников наверняка еще не иссякли?
        Прекрасная Илеана оскалила зубы и зашипела.
        - Мне требуется полное восстановление, - сказал граф. - Я должен получить помощь от единственного живого смертного, отмеченного моим клеймом.
        - Каким же образом… это произойдет, милорд?
        - Еще в прошлом веке я поместил частицу своей сущности в одну женщину, которая передала ее своему ребенку. Много лет это наследие росло и крепло в нем - моем сосуде. И теперь оно вот-вот возобладает над его человеческой природой.
        - Милорд, - сказал я, - кажется, я знаю имя этого мальчика. Да, уверен, что знаю. Ведь это его мать недавно представала перед Советом?
        - Молчи, - прошипела Илеана. - Тебе не следует говорить о ней.
        - Мать не твоя забота, - сказал граф. - Только сын.
        - Что я должен сделать?
        - Илеана доставит мальчика ко мне. Завтра, вскоре после полуночи, он будет здесь. И в час нашей наивысшей силы, который наступает перед рассветом, мы совершим ритуал стригоев.
        Я нахмурился. На память пришло, как несколько месяцев назад, в Трансильвании, мы стояли среди цыган. Не произносила ли тогда Илеана это странное словосочетание? Вроде бы да, произносила. Как давно была продумана каждая деталь этого дьявольского плана?
        Вампирша недобро улыбнулась:
        - Ты что-то знаешь о ритуале, друг мой?
        - Да, - ответил я. - По крайней мере, название мне знакомо.
        - В ходе ритуала частица моей сущности будет извлечена из ребенка и помещена обратно в меня, - сказал граф Дракула. - Тогда я обрету целостность.
        Илеана блаженно заурчала в предвкушении счастливого события.
        - Таков долг сына перед отцом, - продолжал граф. - Мальчик должен быть принесен в жертву, как сын Авраама в древние времена.
        - Что именно от меня требуется, милорд? - спросил я.
        - Тебе надо будет подготовить мальчика к ритуалу.
        - А в чем… - Я тяжело сглотнул. - В чем заключается подготовка?
        О боже, лучше бы я вообще не спрашивал! Ибо, едва я договорил, граф подступил ко мне ближе и рассказал всю кошмарную правду - о неслыханных надругательствах и чудовищных истязаниях.
        Способен ли я выполнить приказ хозяина? Найду ли в себе силы сотворить такое кощунственное злодейство? Нет, конечно нет!
        Но… ведь если я хочу выжить, у меня не остается другого выбора.
        Как насмехается над нами судьба! Совсем недавно я наивно воображал, что глубже пасть в грех уже невозможно. Но сейчас, после подробных инструкций графа, я понимаю, что все это время еще только стоял на краю бездны.
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА (ЗАПИСЬ ОТ РУКИ)
        Позднее. Сегодня, в сравнительно теплый час между двумя и тремя пополудни, мы прибыли в Или. Выяснились четыре важных факта. Пока мы выполняли свою работу в Уайлдфолде, Артур, Руби и Квинси поселились в маленьком пансионе, который держит пожилая женщина по имени Смоллбоун. За время нашего отсутствия они раздобыли много разного оружия. Не только святую воду, чеснок, колья и молотки, но также и более традиционные средства нападения и защиты, включая пять пистолетов и с десяток ножей. Ведь кто знает, каких союзников из числа смертных людей - преданных его темному величеству и готовых на все ради него - вампир привлек на свою сторону?
        Поразившая нашу страну болезнь, ставшая для меня совершенно очевидной после Уайлдфолда, расползается все шире и усугубляется. Здесь, на улицах этого прежде безмятежного благоустроенного городка царит атмосфера подозрительности и страха. Подобно расходящимся в воде чернилам, влияние графа неуклонно распространяется, заражая всех, кого затрагивает, выявляя в каждом человеке самые худшие черты.
        Никто из нас не защищен от такого злотворного воздействия. Бедный Квинси, мне кажется, пострадал от него тяжелее остальных (по причинам, о которых предпочитаю не думать). Насколько я понимаю, в последние дни мальчику нездоровилось. У него были приступы - припадки - неустановленного происхождения. Кажется, он удерживает внутреннее равновесие лишь огромным усилием воли, словно ведет какую-то скрытую борьбу за собственный рассудок.
        Но это несущественная деталь. Пора взглянуть правде в глаза. Надо прекратить всякие попытки спрятаться от реальности, с головой погружаясь в процесс категоризации - старательно выстраивая неприятные факты и подозрения в упорядоченные ряды вместо того, чтобы просто посмотреть в лицо очевидным последствиям. Почему я до сих пор не усвоил этот нехитрый урок? Ведь человеческая жизнь предполагает развитие, верно? А я на протяжении всей своей жизни только и делал, что ходил по граблям, и вот теперь, в печальном среднем возрасте, повторяю те же самые ошибки, которые совершал в молодости.
        Ну все, довольно уже. Вот как разворачивалась трагедия.
        Мы все вместе поужинали в маленькой таверне у реки. То был не просто ужин, а военный совет, на котором мы разработали план дальнейших действий. Собирались скрытно доехать до лондонских предместий, после чего поодиночке незаметно пробраться в столицу с целью в конечном счете проникнуть в Белую башню, где, по сообщениям прессы, обосновался граф. Тронуться в путь решили сразу после восхода солнца, когда силы зла наиболее слабы.
        План казался разумным, продуманным и осуществимым.
        Увы, теперь он нам уже не понадобится.
        Тем не менее во время трапезы мы позволили себе исполниться надежды. Выпили вина. Налили стаканчик и юному Квинси. Спиртное немного развязало язык его отцу.
        - Думаю, Мину увезли в Лондон, - сказал Джонатан. - Между ней и графом всегда существовала особая связь, о природе которой я просто запрещаю себе думать. Я совершенно уверен, что Мина станет краеугольным камнем его мести.
        Лицо у него было бледное и имело самое решительное выражение. Я отметил также, что он совершил над собой усилие, чтобы ограничиться одним бокалом вина и отвергнуть все предложения налить еще. Ну, по крайней мере в этом отношении наш друг изменился к лучшему, хотя оно того не стоит, конечно же.
        Дикерсон, в соответствии со своим характером, больше всех горел нетерпением отправиться в город. Мне кажется, он чувствует некоторую вину за то, что не заметил постепенного перерождения своего начальника, покойного мистера Квайра. Но похоже, милой Руби вполне по силам остудить и успокоить нашего пылкого американского друга. Она вносит в нашу компанию нотку изящества и рассудительности.
        Девушка произнесла возвышенную мудрую речь - своего рода импровизированную проповедь о необходимости и срочности нашей работы и о божественной поддержке, которая, по ее убеждению, стоит за нами. В завершение она сказала:
        - Господа, здесь неподалеку храм Божий. Предлагаю всем вместе помолиться там о силе и мудрости, которые непременно понадобятся нам в предстоящей битве.
        Возражений ни у кого не возникло.
        - Прекрасное предложение, - промолвил лорд Артур, без раздумий высказавшись от лица всего собрания.
        Все остальные закивали и выразили свое согласие с таким мнением.
        - Так пойдемте же.
        Руби поднялась с места, и прочие последовали ее примеру. Годалминг расплатился по счету, и мы гуськом покинули таверну. Нами владело странное прощальное настроение, словно уже тогда мы знали, что все закончится раньше, чем предполагалось.
        Мы в молчании шли к собору по совершенно безлюдным улицам, где нас тем не менее не покидало ощущение, будто за нами пристально наблюдают сотни глаз. Впереди показался храм, источавший мягкое гостеприимное сияние - сквозь витражи сочился свечной свет, в котором даже ученый сухарь вроде меня сразу мог распознать нечто из категории прекрасного.
        Когда мы уже приближались к огромной двери храма, я оказался в хвосте процессии. Джонатан, девушка, благородный лорд и американец шагали впереди - с целеустремленностью, выражавшейся у каждого на свой манер, - а мы с юным Квинси немного отстали.
        - Ты должен быть сильным, - сказал я подростку. - Твой отец пережил страшное испытание. И в свое время я воочию убедился в поразительной стойкости твоей матери. Вы трое воссоединитесь. Вне всякого сомнения.
        Квинси грустно улыбнулся. Насколько же старше своего истинного возраста он казался тогда! Ничего общего с мальчиком, который всего несколько месяцев назад по-детски радостно играл с тем несчастным котенком. Ох, до чего же труден и утомителен процесс взросления!
        Мгновение спустя мы подошли к порогу Божьего дома. Поскольку там никого не было, наши спутники сразу проследовали внутрь. Однако, едва они скрылись за дверью, юный Харкер тронул меня за плечо.
        - Вы идите, Джек, - сказал он. - А я что-то неважно себя чувствую.
        - О, ничего удивительного. Ты устал, и на душе тревожно. Вероятно, милая Руби права, и после пары минут в церкви тебе полегчает.
        - Мне просто нужно хорошенько выспаться.
        - Пойдем-пойдем. Всего несколько молитвенных слов.
        - Нет, - произнес Квинси более твердо, чем казалось необходимым. - Нет. Вы идите молитесь. Скоро увидимся.
        - Ты обратно в пансион?
        Он опустил голову, пряча от меня глаза. Сейчас я задаюсь вопросом - не пытался ли он дать мне понять? Не пытался ли предупредить о беде, которая уже тогда стремительно приближалась?
        - Спасибо вам, Джек, - сказал он. - Спасибо за все, что вы сделали. А вы сделали великое дело. Не просто выполнили, а перевыполнили свою задачу.
        - Не понимаю, о чем ты.
        - Если бы не ваши решительные действия, заражение, начавшееся в Уайлдфолде с бедного мистера Парлоу, сейчас уже распространилось бы на полстраны.
        - Я сделал всего лишь то, что сделали бы многие другие.
        - И… гораздо больше. - Мальчик слабо улыбнулся. - Вы всегда были для меня примером, ровно противоположным тому, который подавали родители. Примером совершенно другого способа существования.
        - Квинси, - сказал я, - ты изъясняешься очень странно, честное слово. Ты уверен, что у тебя просто усталость и головная боль? Не хотелось бы думать, что ты подцепил какую-нибудь лихорадку на корабле. Или просто занемог, ослабленный переутомлением.
        - Пустяки, пройдет, я уверен. Извинитесь за меня перед остальными, хорошо? Особенно перед отцом.
        - Да, конечно.
        - Спасибо. - Он кивнул, еле живой от усталости. - Доброй ночи, Джек.
        - Доброй ночи.
        Квинси повернулся и исчез во тьме. Я пошел вперед, к свету, ведать не ведая, что до катастрофы остались считаные минуты.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        12 февраля, позднее. Теперь уже недолго. Ожидаю скорого прибытия этих двоих: Илеаны и несчастного мальчика, уготованного в жертву.
        Само собой, все последние часы мои мысли были заняты единственно распоряжениями графа - чудовищными вещами, которые я должен сотворить, дабы подготовить ребенка к ритуалу стригоев. Я отчаянно боролся с совестью, ну или, по крайней мере, с последними очерствелыми остатками оной. На первый взгляд выбор у меня простой: либо послушно выполнить ужасный приказ хозяина, либо воспротивиться и тем самым обречь себя на смерть.
        Всего несколько минут назад, напряженно размышляя над всем этим, я закрыл глаза и сложил ладони вместе. Полагаю, погрузился в некое подобие молитвы, на что не осмеливался уже более двадцати лет. Наверное, в тишине простер руки и безмолвно воззвал о помощи.
        Неожиданно пришел ответ. Из темного угла комнаты раздался шепотный голос, который я уже очень давно не слышал.
        Голос Габриеля Шона.
        Но не того Шона, каким он стал после своего превращения в гнусном трансильванском замке, а того, каким он был раньше, в Брашове, когда скверна еще его не коснулась.
        Он произнес всего три фразы, пока я сидел с закрытыми глазами и склоненной головой.
        - Борись, Морис. Сейчас ты должен оказать сопротивление, какого не оказал я. Капитуляция, уж поверь, приведет тебя лишь в геенну огненную.
        Я открыл глаза и повернулся на звук голоса, отчаянно надеясь увидеть там Габриеля, пусть в любой преходящей форме, мерцающей и призрачной.
        Но там не было ничего, только густые тени. И вот теперь - как, полагаю, мне и было предначертано, - я сам, и только сам, должен принять решение.
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА
        (ЗАПИСЬ ОТ РУКИ)
        12 февраля (продолжение). Преклонив колени перед алтарем в глубине храма, мы пятеро поклялись посвятить себя душой и телом борьбе с графом и попросили нашего Создателя помочь нам в этом благородном деле.
        Уверенный мелодичный голос Руби направлял нас в наших молитвах.
        - Милостивый Боже, - распевно говорила она, - мы, смиренные грешники, преклоненные перед Тобой, просим сейчас Твоего руководства и мудрого наставления в предстоящем нам деле. Главный представитель Антагониста, низвергнутого Тобой с небес, вернулся в мир людей. Вершитель зла, командующий легионами проклятых, утвердился в центре нашей земной империи, стремясь взять полную власть над нами и во имя своего сатанинского хозяина установить на земле новое средневековье. Молим Тебя даровать нам надежду и поддержку в нашей борьбе с ним. Если же мы погибнем в схватке с врагом, пожалуйста, Господи, прими наши души в Свои объятия.
        Она остановилась, словно захлестнутая эмоциями, неожиданными для нее самой, а потом тихо произнесла:
        - Аминь.
        Мы - Джонатан, Артур, Джордж Дикерсон и я - хором повторили:
        - Аминь.
        - Сама не понимаю, откуда взялись все эти слова, - смущенно призналась Руби.
        - Они были прекрасны, - сказал американец.
        - Спасибо. - Девушка ослепительно улыбнулась.
        Никто их нас не пошевелился, все продолжали безмолвно стоять на коленях, размышляя о грандиозности нашей задачи. Затем мы совершенно отчетливо услышали крик, раздавшийся где-то неподалеку от собора: пронзительный крик, в котором в равных долях смешивались ужас и дикий восторг.
        - Что это было? - спросил лорд Артур, уже поднимаясь на ноги.
        - Скорее туда! - воскликнул Дикерсон. - Сейчас не время гадать.
        Без дальнейших слов он помчался по длинному нефу к выходу. Я бросился следом, Джонатан, Годалминг и девушка устремились за мной по пятам. Миг спустя странный вопль повторился, на сей раз сопровождаемый жуткими сдавленными звуками, похожими на лисье поскуливание.
        В конечном счете именно полицейский и привел нас к ним. Они стояли в крытой аркаде, в густом мраке. События разворачивались с такой скоростью, что вся сцена запомнилась мне лишь вспышками, жуткими вспышками.
        Квинси Харкер стоял у каменной стены, за спиной у него стояла женщина - вернее, не совсем женщина. Она была бесспорно очень красивая (во всяком случае, в прежнем своем обличье), но одновременно и уродливая, ибо, когда мы подбежали, она уже наполовину превратилась во что-то вроде гигантской летучей мыши.
        - Квинси! - проорал я. - Отойди от этой твари!
        Одна когтистая рука лежала на плече мальчика, но он не пытался вырваться и убежать. Скорее принимал эту собственническую лапу как нечто должное и нужное.
        - Сынок! - крикнул Джонатан. - Беги! Беги ко мне!
        - Нет, - тихо и твердо сказал Квинси. - Все происходит ровно так, как надо. Илеана пришла за мной. Она отведет меня к моему… другому отцу.
        Бедный Джонатан побелел как полотно.
        - Нет… - пробормотал он. - Нет… Нет.
        - Меня необходимо подготовить, - добавил Квинси. - К предрассветному часу, когда состоится ритуал стригоев.
        - А ну, убирайся! - гаркнул полицейский.
        Девушка рядом с ним шептала то ли молитву, то ли какое-то заклинание.
        - Убирайся вон, мерзкое отродье! - повторил Дикерсон женщине, которую Квинси назвал Илеаной. - Отстань от чертова мальчишки!
        В ответ она испустила крик - тот самый странный пронзительный крик, который мы слышали пару минут назад, еще в соборе. Вызван он был, осознал я, столько же и болью, сколько ликованием: очевидно, мучительной болью от продолжающегося процесса трансформации. Все ее тело содрогнулось, теперь принимая форму, еще более похожую на летучую мышь.
        Джонатан, бледный и оцепенелый от страха, мог только смотреть.
        А вот наш американский друг прыгнул вперед, к мальчику, за спиной которого корчилась вампирша. Вероятно, хотел вырвать Квинси из ее хватки. Увы, он не успел даже приблизиться к нему.
        - Оставайтесь на месте! - резко сказал юный Харкер. - Нельзя стоять на пути судьбы. Разве вы не помните? Последние слова Ван Хелсинга, когда он упал? Я должен стать сосудом.
        В следующий миг в руке у него что-то блеснуло - револьвер, несомненно украденный из нашего арсенала.
        - Он вооружен! - выкрикнул я, но было уже слишком поздно.
        - Иди сюда, - велел американец. - Иди ко мне!
        - Пожалуйста, - сказал мальчик. - Прошу вас, ни шагу дальше.
        - Отойди от этой твари! - рявкнул Дикерсон. - Сейчас же!
        Женщина-вампир уже почти полностью превратилась в громадную летучую мышь - кошмарное, леденящее душу зрелище.
        - Мне очень жаль, - произнес Квинси и нажал на спусковой крючок револьвера. Звук выстрела здесь, у стен святого храма, показался особенно страшным и оглушительным.
        Полицейский остановился, словно заколебавшись, а потом с ужасным глухим стуком рухнул наземь. Уже через считаные секунды Руби стояла над ним на коленях. Он истекал кровью. Я видел это даже в темноте. Девушка прижала ладони к его груди, пытаясь остановить кровотечение.
        Гигантская летучая мышь с визгом взмыла в небо, крепко сжимая в лапах Квинси Харкера. Словно в каком-то фантастическом кошмаре, они стремительно унеслись вдаль. На бумаге это выглядит полнейшим бредом, но именно так оно и было.
        - Смотрите на меня, - говорила Руби бывшему участковому инспектору. - Джордж, смотрите на меня. Пожалуйста. Пожалуйста. Смотрите мне в глаза.
        Кровь по-прежнему обильно изливалась у него из раны. Было видно, что его жизнь висит на волоске.
        Когда все мы столпились над нашим отважным товарищем, вдруг послышалось короткое рыдание, полное безнадежности и отчаяния. Повернувшись на звук, я увидел, что по заросшим седой щетиной щекам моего старого друга Джонатана Харкера катятся слезы.
        - Нам нужно поторопиться, - сказал он. - Вы слышали моего сына. Он говорил о предрассветном часе. О ритуале стригоев. У нас уже почти не остается времени. Нам предстоит гонка с наступающей ночью.
        Американец попытался заговорить - отчаянные усилия, сопровождавшиеся хрипом и бульканьем.
        - Идите, - наконец выдавил он. - Верните мальчика. Остановите их до рассвета. - Он с трудом вздохнул и заставил себя продолжить: - И убейте уже эту вампирскую гадину раз и навсегда.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        12 февраля. Самые страшные мои фантазии сбылись, и мне остается лишь свидетельствовать о них.
        Если бы только я послушал Мину раньше. Если бы только решился взглянуть в лицо фактам. Если бы только был смелее.
        Я беспомощно смотрел, как моего сына забирает у нас существо, в котором я опознал вампира древнейшего вида - трансильванскую тварь из породы тех вампирш, с которыми некогда мне довелось встретиться в подземелье замка графа. Американский полицейский, Дикерсон, беспомощно лежал на земле, и только благодаря усердию и опыту молодой женщины, Руби Парлоу, кровотечение у него было остановлено.
        Жив ли еще он, не знаю. Когда мы уходили, он еще дышал, хотя каждый вздох давался с болью и казался последним. Женщина, стоявшая на коленях над ним, велела нам поспешить в Лондон и напоследок благословила нас.
        - Он не захотел бы, чтобы вы остались! Ступайте, джентльмены. Разыщите гнусное существо. Спасите ребенка!
        И вот мы трое - Годалминг, Сьюворд и я - побежали прочь от места кровавой трагедии, к улице за собором.
        Я уже задыхался от почти непосильного напряжения, подгоняемый отчаянием и исступленным желанием спасти сына любой ценой. Нами троими владело мрачное неистовство.
        - Надо добраться до города! - выкрикнул я в совершенном безумии, в каком, полагаю, находился бы любой отец на моем месте.
        Улица была пустынной и темной. Собственно, весь город казался спящим. Никаких признаков жизни. Если существа иного порядка и патрулировали ночь, мы их нигде не видели.
        - Но как? - провопил я. - Как нам туда добраться?
        Артур, наш естественный лидер, открыл рот, собираясь заговорить. Понятия не имею, чем именно все его деньги и влияние могли помочь в такой ситуации.
        Какое бы предложение у него ни имелось, оно так и осталось неизвестным, поскольку в этот момент вдали во мраке показались два огня и до нас донеслось львиное рычание двигателя. Мы смотрели, как он плавно катит к нам - большой четырехместный моторный экипаж, блестящий медью и хромом. За рулем сидел плотный мужчина в защитных очках и полной экипировке автомобилиста.
        Вот оно, спасение!
        Я вскинул руку и заорал:
        - Стойте! Стойте!
        Машина продолжала катить с прежней скоростью. Водитель чуть пригнулся к рулю, словно сосредоточенно вглядываясь вперед, и тормозить явно не намеревался. Он, безусловно, увидел нас троих, но похоже, решил не обращать на нас внимания.
        При мысли, что малый проедет мимо, меня охватила еще большая паника. В конечном счете самым сообразительным оказался Сьюворд, который просто выскочил на середину улицы и встал перед приближающимся автомобилем.
        С пронзительным визгом тормозов машина нехотя остановилась.
        - Дайте дорогу! - крикнул водитель. - Дайте дорогу, говорю!
        У него был легкий шотландский акцент. Выговор образованного эдинбуржца. Мужчина раздраженно сдернул очки:
        - Я сказал, прочь с дороги!
        Сьюворд не сдвинулся с места и даже чуть приподнял подбородок, показывая свой решительный настрой.
        - Мне очень жаль, сэр, но я не могу выполнить ваше требование.
        - Как вас понимать? - прорычал мужчина. - Что это значит?
        Я быстро подошел и встал рядом с доктором.
        - Прощу прощения, - сказал я. - Прошу прощения, но нам срочно нужно в Лондон.
        - А что, разве поезда не ходят, сэр?
        - Пожалуйста, - сказал я. - Моего сына похитили. И если мы не доберемся в столицу до рассвета, с ним случится нечто ужасное.
        Малый за рулем принял скептический вид, что вполне объяснимо.
        - Чепуха! - фыркнул он. - Вы, господа, пьяны, должно быть. Или даже хуже. Все это похоже на мелодраматический спектакль в популярном театре.
        Тут к нам присоединился Артур. Теперь мы все трое стояли перед автомобилем, преграждая путь.
        - Это все граф, сэр, - заговорил лорд, возвысив голос над шумом двигателя. - Именно он, забравший под свой контроль весь государственный аппарат Англии, забрал и сына моего друга. И мы хотим вернуть их обратно. Сначала мальчика, потом страну. На самом деле, полагаю, между ними двоими есть связь.
        Мужчина за рулем прищурился.
        - Пожалуйста, одолжите нам вашу машину, сэр, - попросил Артур. - Даю слово, что щедро вознагражу вас. Или даже лучше. Присоединяйтесь к нам. Давайте с нами в Лондон, в Тауэр, чтобы лично присутствовать при низвержении тирана!
        Водитель поджал губы. Легонько постучал пальцем по кончику носа, явно размышляя. Потом наконец сказал:
        - Нет.
        Мы трое ошеломленно уставились на него.
        Первым обрел дар речи Джек, имевший наибольший среди нас опыт общения с ненормальными.
        - Неужели вы не понимаете, сэр? Всей серьезности описанной вам ситуации? Похищение мальчика? Удар в самое сердце нашей демократии?
        Мужчина задумчиво помял подбородок и проговорил с невыносимой медлительностью:
        - Ну… если в нынешней ситуации и есть какие-то сложности, мне они неизвестны. Зато точно знаю одно… Лично я одобряю деятельность графа.
        При этом заявлении Годалминг выругался с такой бешеной яростью, которая ввергла бы в оторопь даже самых невозмутимых его коллег по парламенту.
        - Можете принимать любой угодный вам тон, сэр, - продолжал водитель. - Но смею вам заметить, я всего лишь говорю вслух то, что думают многие. Нам нравятся все предпринятые графом шаги. Мы полностью одобряем курс, который он наметил для страны. И если цена нашей безопасности и благополучия иногда бывает не очень приятной - что ж, полагаю, это вполне естественно. На самом деле мы должны возблагодарить небо за то, что наконец-то у руля власти стоит человек, способный принимать очень и очень трудные решения.
        Несомненно, он вещал бы и дальше в подобном духе, но при последнем словесном залпе мое терпение лопнуло. Я подскочил к боковой дверце автомобиля и рывком вытащил малого из-за руля. Он бурно сопротивлялся и вопил, захлебываясь от возмущения:
        - Да как вы смеете, сэр! Как вы смеете так со мной обращаться?
        Я угомонил малого апперкотом. Он всхлипнул, вздохнул разок и кулем повалился наземь.
        - Молодец! - пылко вскричал Артур. Сьюворд сдержанно кивнул, признавая необходимость моих действий.
        Лорд Годалминг взял командование в свои руки.
        - Отнесите его в безопасное место, - распорядился он. - Я сяду за руль.
        С впечатляющей ловкостью он запрыгнул в автомобиль и начал его разворачивать, чтобы ехать в Лондон. Мы с Джеком молча перенесли тяжелого незнакомца к собору и оставили там под защитой священных стен, в укрытом от непогоды закутке.
        - Вы уж извините, - сказал я напоследок. - Боюсь, у меня не было выбора.
        Артур нетерпеливо нажал на клаксон, пронзительный гудок которого подобием дикого вопля разнесся в тишине пустынной улицы.
        - Живее! - крикнул он. - Нужно торопиться!
        Полные одновременно радости, страха и тревоги, мы с доктором подбежали к машине и забрались в нее. Уже через несколько секунд мы мчались на предельно возможной скорости в сторону Лондона, до которого от Или восемьдесят с лишним миль.
        Наверное, в ходе этой сумасшедшей гонки мы трое обменивались какими-то словами, но я ни одного не помню. Артур с мрачным лицом склонялся над рулем, напряженно всматриваясь в дорогу, а Джек Сьюворд сидел со мной на заднем сиденье, стараясь не допустить, чтобы я всецело предался отчаянию.
        Сначала мы мчались по узким проселкам, потом по дорогам пошире, уже мощеным - первым из многих, что сходятся к главному городу Англии, как спицы к ступице колеса. Мы проносились через городки, еще недавно казавшиеся совершенно безобидными и безгрешными: Ньюмаркет, Даксфорд, Бишоп-Стортфорд, Харлоу. Мотор жалобно ревел, протестуя против беспощадных требований, предъявляемых к нему Артуром.
        Осмелюсь предположить, не я один, а все мы думали (хотя вслух никто не сказал), что нынешняя гонка до жути напоминает нашу последнюю погоню за графом в прошлом веке. Тогда мы были в Трансильвании, и объятый отчаянием вампир бежал от нас. Сегодня же мы находились в растленной Англии, где Дракула казался недосягаемым.
        Мы мчались сквозь ночь, изо всех сил пытаясь опередить рассвет. Пролетали через Эппинг, Чигвелл, Илфорд, и пейзажи вокруг менялись и усложнялись - от голых полей к городским предместьям, от простых сельских к грозным индустриальным. Никогда еще я не ездил с такой скоростью. Внезапно на ум пришла ужасная фраза, которую я много раз слышал во время своего несчастливого пребывания в Восточной Европе.
        «Не страшны мертвым дали»[75 - «Не страшны мертвым дали». - Рефрен из популярной страшной баллады «Ленора» немецкого поэта Готфрида Августа Бюргера (1747 - 1794).].
        В глухой предрассветный час, когда мы въезжали на окраину Лондона, хлынул дождь. Прогремел гром, предвещая грозу.
        - Не иначе дело рук графа, да? - крикнул Джек Сьюворд, перекрывая рев мотора.
        Я смог лишь кивнуть. Ливень усиливался, и Артуру потребовалось сосредоточить все внимание, чтобы объезжать ухабы и выбоины на дороге.
        - Правильный термин здесь - «микроклимат», - проорал доктор. - Я давно считаю, что король вампиров способен вызывать подобные природные явления одной только силой воли.
        Словно в подтверждение его гипотезы, впереди ослепительно полыхнула разветвленная молния, точно предупреждение. Тогда мне показалось, что рассвет близко, слишком близко.
        - Скорее! - прокричал я. - Если мы хотим спасти моего сына от вечного проклятия, нужно спешить!
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        12 февраля, позднее. Она не постучала, просто распахнула дверь и вошла. Илеана, завернутая в подобие черного савана и держащая на руках бесчувственное тело мальчика по имени мастер Квинси Харкер.
        Она положила его на пол. Он казался таким маленьким и хрупким.
        - Вот, - сказала вампирша. - Ты знаешь, что делать. Сейчас подготовишь его к ритуалу.
        Я склонил голову, словно в знак согласия.
        - Нам с графом нужно заняться собственными приготовлениями. Вернусь через час.
        - Мадам, можете на меня положиться, - заверил я.
        Существо взглянуло на меня с безмерным презрением и быстро двинулось к двери.
        - Илеана?
        Она обратила на меня свои багровые глаза:
        - Чего тебе, ничтожный англичанин?
        - Просто хочу знать, - сказал я. - Точно знать, понимаете?
        - Что именно тебя интересует?
        - Несколько месяцев назад, когда вы встретили нас с Габриелем Шоном в таверне на окраине Брашова… вы тогда уже знали, что произойдет дальше? Как будет использован Габриель? Какую роль предстоит сыграть мне?
        Жестокий ответ дался ей легко.
        - Он знал. Он всегда знал. Ибо это его месть - не только Харкерам, а и всему вашему роду.
        - Значит, у меня никогда не было выбора? - спросил я. - Мне изначально было суждено стать пешкой?
        Она равнодушно пропустила мои вопросы мимо ушей. Мальчик на полу, похоже, начал приходить в себя. Он застонал и слабо пошевелился. Илеана посмотрела на него, как фермер на поросенка.
        - Давай, делай что велено. Подготовь мальчишку.
        Она выскользнула из комнаты, и я остался наедине с Квинси Харкером. Он снова застонал. Я вздохнул, тихо выругался последними словами и, покорившись своей судьбе, приступил к делу, которое должен был сделать.
        ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮВОРДА
        (запись от руки)
        12 февраля (продолжение). На полной скорости покинув пределы Восточной Англии, мы в скором времени обнаружили, что едем сквозь своего рода туман. Я имею в виду не то, что там сгустился настоящий туман (хотя гроза действительно уже приближалась), а то, что сама ночь стала невыносимо душной. Воздух казался плотным и тяжелым, мы ехали будто сквозь какую-то ужасную вязкую субстанцию, замутнявшую разум и сковывавшую волю.
        Похоже, я оказался более чувствителен к этому, чем мои товарищи. Наверное, воздействие ужасного дневника на меня еще не полностью прекратилось. С каждой милей мне становилось хуже и силы убывали.
        Окрестные виды тоже вызывали тревогу. Во всем вокруг наблюдались непривычные опрятность и порядок, которые сами по себе вряд ли могли внушить беспокойство, но в нынешних обстоятельствах производили самое зловещее впечатление.
        Опрятность, да, и суровая мрачность. И тишина. Ужасная, всепоглощающая тишина.
        Движения на дороге практически не было, а те немногие люди, мимо которых мы проезжали, при нашем приближении бросались в тень или отводили от нас глаза. Ровно то же самое я недавно видел в поезде: повсюду страшное безразличие и затаенный страх. Не раз в ходе нашей безумной гонки, когда даже мотор, казалось, ревел натужнее, чем следовало бы, я невольно вспоминал природные картины, которые видел лишь однажды, много лет назад, во время своего путешествия по глухим местностям Трансильвании. Такое ощущение (и меня бросает в дрожь от одной этой мысли), будто тот далекий чужой край с его обычаями и характером теперь становится нашим собственным.
        Когда мы подъехали к окраине Лондона, разразилась гроза. Сначала гром, потом дождь и молнии. Я сразу прокричал Джонатану, что считаю ненастье делом рук графа. Он, похоже, согласился со мной. Артур ничего не сказал, просто пригнулся к рулю чуть ниже. Автомобиль несся на предельно возможной скорости. Дорога сделалась предательски скользкой. Я начал всерьез опасаться, что нашим намерениям помешает несчастный случай.
        Я уже собирался вслух порассуждать о сверхъестественных способностях графа и задаться вопросом, усилились ли они с нашей последней встречи, но тут вдруг случилось нечто непредвиденное.
        Мы мчались по какой-то унылой дороге среди голых пастбищ, когда внезапно перед автомобилем возникла фигура: массивная тень во мраке.
        - Осторожно! - завопил я, но в подобной ситуации вовремя не успел бы свернуть никто, даже такой опытный водитель, как Артур.
        Последовал сильный удар - звук не из приятных: низкий, глухой и какой-то мясистый. Лорд Годалминг яростно выругался и резко надавил на тормоз. Автомобиль занесло, шины пронзительно завизжали по мокрому мощению, и на мгновение я испугался, что мы перевернемся. Едва лишь машина остановилась, я выскочил.
        - Что это было? - крикнул Артур. - Ты видишь?
        - Животное? - спросил Джонатан, возвысив свой мягкий голос над шумом ненастья. - Олень?
        - Нет, - с мрачной уверенностью ответил я, поскольку хорошо разглядел, кого мы сбили. - Нет, человек!
        - Я не хотел его сбивать, - сказал лорд. - Вы же сами видели, верно, друзья? Он буквально бросился под колеса. Я ничего не мог сделать. У меня не было времени свернуть в сторону.
        Джонатан нервно поежился на своем сиденье.
        - Это трагическая случайность, Артур. Мы с Джеком оба видели. Но нам никак нельзя задерживаться. Мы должны оставить беднягу здесь и ехать дальше. К Белой башне.
        Артур опешил:
        - Нет, мы не можем. Такое решительно недопустимо. Если мы сейчас откажемся от наших принципов… если забудем о порядочности…
        - Но мой сын! Лорд Артур, душа моего сына в страшной опасности!
        - Подождите здесь! - крикнул я, кидаясь прочь от автомобиля. - Всего минуту! Я только проверю, жив ли еще несчастный малый.
        - Да мертв он, ясное дело! - Это был Джонатан Харкер. - Мы все слышали звук удара. Тело бедолаги уже остывает под дождем.
        - Но все-таки Артур прав, - возразил я. - Нужно удостовериться.
        Я подбежал к месту, где мы сшибли человека. Он лежал, где упал. Я торопливо присел на корточки и пощупал пульс у него на шее. Кожа была влажная и холодная. Кровь в венах не билась.
        - Мне очень жаль, - пробормотал я. - Мне правда ужасно жаль.
        Человек был совершенно незнакомый. Крупный мужчина, с внушительным брюхом. На вид лет семидесяти. Неопрятный, плохо одетый. Весь перепачканный в грязи и глине. С неряшливой недельной щетиной с проплешинами. Очевидно, бродяга или скиталец.
        Я снова заговорил, слегка напрягая голос в шуме грозы.
        - Будь у нас больше времени, мы бы вас похоронили по-христиански. Но боюсь, пока что придется удовлетвориться этим.
        Я подхватил его под мышки и со всей посильной скоростью поволок на обочину дороги. Ужасное дело, ни один человек такого не заслуживает, но я не видел другого выбора. Бедный Квинси нуждался в нас.
        Тело незнакомца было легким. Подозрительно легким. Одно это должно было навести меня на догадку.
        Выполнив свою неприятную задачу, я повернулся и помахал рукой Джонатану с Артуром:
        - Готово! Давайте поспешим дальше!
        Однако, едва я договорил последнее слово, сильный толчок в спину поверг меня плашмя. Кто-то навалился на меня, прижимая к земле. Я сразу сообразил, что происходит, и осознал чудовищную природу опасности, мне грозившей. На моем горле крепко сомкнулись пальцы, в ушах раздалось шипение.
        Бешено брыкнувшись, я сумел скинуть с себя нападавшего. С трудом встал на ноги и сквозь пелену ливня, под отдаленные раскаты грома, увидел подлинную сущность своего противника: мужчина с обочины оказался живым мертвецом - губы растягивались в оскале, обнажая мерзкие клыки, глаза горели диким голодом.
        - Вампир! Вампир! Вампир! - истошно заорал я через плечо в сторону товарищей.
        Я проклинал себя за глупость: ну почему, почему я не прихватил из машины никакого оружия?
        Несколько секунд мы с монстром кружили друг против друга. Он хрипло и злобно рассмеялся - ужасный безумный смех, который со всей определенностью свидетельствовал, что события, приведшие мужчину сюда, не просто превратили его в вампира, а еще и напрочь лишили рассудка.
        - Я тебя знаю, - сказало существо. - Сьюворд. Мозгоправ-извращенец.
        - Значит, у вас есть надо мной преимущество, сэр! - воскликнул я.
        Вампир снова рассмеялся:
        - Ты знаешь мое имя.
        - Нет, честное слово.
        - Солтер, - прошипел он. - Когда-то меня звали Солтер. Я был знаменит и всеми любим. Был народным трибуном.
        - Прошу прощения, - сказал я, - но я действительно никогда о вас не слышал.
        Этого оказалось достаточно, чтобы разъярить существо. Оно в бешенстве ринулось на меня. Я отскочил в сторону, но вампир с дьявольской ловкостью толкнул меня боком, и я вновь оказался на земле, теперь простертый навзничь, а он навалился сверху. В ноздри ударило смрадное, гнилостное дыхание.
        - Лжец! Гнусный лжец! Вы никогда не доберетесь до Лондона. Я этого не допущу! Я выполню свой долг и позабочусь о том, чтобы вы никогда больше не увидели моего хозяина!
        Я отчаянно сопротивлялся, но он был нечеловечески силен. Я завопил - не столько от страха, сколько от ярости при мысли, что мое долгое путешествие может закончиться здесь. Кровосос вскинул голову, оскалив клыки, а потом резко прижался ртом к моей шее.
        Я закричал от боли, когда зубы проткнули кожу. И закричал еще громче, когда Джонатан и Артур схватили монстра сзади и оттащили прочь.
        Когда они в него вцепились и отдернули от меня, он крепко стиснул челюсти и вырвал из моей шеи изрядный кусок кожи и мяса. Кровь хлынула фонтаном.
        Я с трудом сел, зажимая правой рукой рану на шее слева. Пальцы тотчас же стали скользкими от крови. Перед глазами все плыло. Уже меркнущим зрением я увидел сквозь дождь, как Артур твердой хваткой держит Солтера, а Джонатан поднимает кол и с размаху всаживает кровососу в сердце.
        - Хозяин! Хозяин! - провизжала мерзкая тварь.
        Потом противоестественное дыхание покинуло тело вампира, и он рухнул наземь, сразу как будто усохнув и сморщившись.
        Я тоже повалился обратно на спину. Казалось, кровь не остановить никакими усилиями. На меня наплывала темнота. Я смутно увидел своих друзей, в ужасе бегущих ко мне. Услышал испуганные голоса.
        - Езжайте! - крикнул я. - Бога ради, не медлите! Вы должны спасти Квинси!
        Не знаю, услышали ли они меня вообще.
        ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МОРИСА ХАЛЛАМА
        12 февраля, позднее. Мальчик на полу застонал. Затрепетали веки, открылись глаза. Я стоял над ним, глядя на него. Каким невинным он все еще выглядел! Каким юным!
        - Мне очень жаль, - сказал я.
        - Не надо… - пробормотал мальчик. Лицо у него было в крови, и мне показалось, что у него сломано несколько зубов. - Вы не сделали ничего сверх предопределенного вам. Граф неимоверно силен.
        - Квинси, - сказал я, - граф неукротим.
        Тогда он заговорил, поражая меня своей странной осведомленностью. Он знает, как здесь все устроено. Знает про узников, запасы пропитания, темноволосую женщину из леса. И он сделал мне несколько неожиданных предложений и рекомендаций самого любопытного характера. Он настойчиво призвал меня принять собственное решение и, казалось, заглянул мне в самую душу, пока говорил. Я чувствовал примерно то же, что много веков назад чувствовал какой-нибудь фарисей, когда не по годам мудрый ребенок в храме вещал о древних тайнах и сокровенной истине мироздания.
        Когда он закончил, я глубоко вздохнул. Меня всего трясло, как параличного.
        - Ты уверен? - спросил я. - Ты полностью уверен?
        Он страшно улыбнулся. Глаза на мгновение вспыхнули багровым огнем.
        - Да, уверен.
        Больше я не мог выдержать. Выбежал из комнаты и занялся тем, о чем меня попросил мальчик.
        ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
        12 февраля (продолжение). Мы сделали все, что требовалось. Выполнили свой долг, даже не подумали от него отступить.
        Сьюворд уже потерял сознание. Артур скинул с себя сюртук и оторвал от него рукава, безостановочно проклиная высокое качество пошива. Потом свернул оба в несколько слоев и крепко прижал к ране в попытке остановить кровотечение. Ткань в считаные минуты пропиталась кровью. Я понятия не имел, есть ли у Сьюворда шанс дожить до утра. Единственный среди нас человек с медицинским образованием лежал перед нами без чувств, истекая кровью.
        Мы вдвоем перенесли раненого к автомобилю и осторожно поместили на заднее сиденье.
        - Ну что, едем? - прокричал Артур.
        - Надо ехать! - проорал я в ответ. - У нас нет выбора!
        Артур снова запрыгнул за руль. Сьюворд тяжело повалился на меня, в глубоком беспамятстве. Я прижимал импровизированный тампон к ране, хотя он с каждой секундой становился все более мокрым и бесполезным. Я не произнес никаких утешительных слов - просто не представлял, что тут можно сказать.
        Мы рванули с места на большой скорости, без тени стыда или сожаления оставив тело вампира Солтера на съедение стервятникам.
        Наше безумное путешествие продолжалось. Мы миновали Ньюэм и Лимут, стараясь держаться подальше от доков, потом въехали в Уоппинг. Ливень хлестал стеной, небо сотрясалось от грохота громовых раскатов, гроза бушевала вовсю. Мы промокли до нитки и дрожали. Я пробормотал молитву и, чтобы чувствовать себя хоть немного увереннее, протянул руку к оружию, которое нам удалось взять с собой - то была лишь ничтожная часть нашего арсенала, собранного в Или: кол, молоток и бутылочка со святой водой, которых едва ли хватит, чтобы одолеть и самого мелкого демона, не говоря уже о том, кто возглавляет легионы нечисти.
        «Господи, молю, пусть мой сын останется целым и невредимым, - подумал я. - Господи, молю, пусть моя жена останется в живых».
        В такие вот горестные мысли я был погружен, когда вдруг Артур выкрикнул:
        - Вон она! Видите?
        Да, действительно. Впереди, из дождя и мрака, показались массивные очертания Тауэра. Рядом со мной застонал бедный, истекающий кровью Сьюворд.
        - Там свет, - сказал Артур. - Там всюду свет.
        Я увидел, о чем он говорит: знакомый силуэт монументального здания с угловыми башенками мерцал потусторонним голубым светом. В темноте это выглядело совершенно фантастически, но у меня возникло странное побуждение рассмеяться при мысли, что сейчас Белая башня ну точь-в-точь рождественский пудинг, облитый бренди и подожженный.
        Артур остановил автомобиль неподалеку от Башни, и только тогда я понял: по всей видимости, у графа уже что-то пошло не по плану. Из здания сплошным потоком выбегали разъяренные мужчины. Узники, вырвавшиеся на свободу, подумал я; охваченная опасным возбуждением толпа. Такое впечатление, будто происходит мятеж, какой-то акт гражданского неповиновения, который будет пресечен стрельбой. Но у нас не было другого выбора, кроме как броситься в самую гущу событий.
        Мы выскочили из машины, оставив там Сьюворда. Я наклонился к нему и быстро проговорил:
        - Мне очень жаль. Но возможно, вы выживете, старина. Возможно, все еще будет хорошо.
        Времени для более обстоятельного прощания не было.
        Мимо бежали и бежали недавние узники, вопящие от ужаса и гнева. Впоследствии я узнал, что все они были представителями преступного сословия, членами трех самых опасных лондонских банд (известных как Молодчики Гиддиса, Китаёзы и Милахи), и каждый был либо вором, либо убийцей, либо еще того хуже.
        Несколько из них, заметив наш автомобиль, резко свернули и помчались к нам, с выражением свирепой решимости на чумазых физиономиях. Один крикнул своих товарищей, и те тоже устремились к нам. Застигнутые врасплох, мы не сумели оказать серьезного сопротивления. После короткой жестокой драки автомобиль был захвачен. В него набилась добрая дюжина головорезов - нелепое и жуткое зрелище.
        В следующую минуту машина, круто виляя из стороны в сторону, унеслась в темноту, вместе с бедным Сьювордом, чье обмяклое бесчувственное тело лежало на заднем сиденье.
        - Давайте же! - крикнул мне Артур. - Нужно проникнуть в Башню. Он ждет нас там.
        Стыдно признаться, но я даже взгляда не бросил вслед автомобилю и моему дорогому другу, беспомощно в нем лежавшему. Курс моих действий был совершенно ясен и несомненен.
        Я сделал выбор без всякого раздумья. Я должен был попытаться любой ценой спасти сына - даже если (как теперь понимаю) какая-то часть меня осознавала, что уже слишком поздно.
        Мы ринулись к Белой башне, пробиваясь сквозь встречный поток людей. Нельзя терять голову. Сколь бы измотаны мы ни были, нужно упорно и осмотрительно продвигаться вперед. Стоит только оступиться, споткнуться - нас запросто затопчет слепая толпа.
        Одни спасались бегством, другие оставались сражаться. Ожесточенная схватка между вампирами и узниками еще продолжалась. Кровососы побеждали, но недавние пленники бились насмерть.
        Во дворе крепости повсюду валялись тела. Мы пробегали мимо мужчин в ярко-красном жреческом одеянии, простертых на земле с окровавленными лицами. Один из них при виде нас громко закричал. Из груди у него торчал грубый расщепленный кол, забитый явно недостаточно глубоко. Лицо показалось смутно знакомым.
        - Помогите! Помогите мне во имя Англии!
        Мы с Артуром переглянулись и на миг остановились.
        - Тэнглмир, - произнес мой товарищ. - Милорд.
        - Да, да! - возопил незнакомец. - Лорд Артур, умоляю, помогите мне!
        Артур наклонился и с ужасающим хладнокровием вогнал кол глубже в тело вампира. Тот испустил последний душераздирающий вопль.
        Мгновение спустя из сумятицы сражения выпрыгнул огромный пес, ирландский волкодав. Кинулся к своему хозяину и - словно в осуществление мести - принялся жадно лакать кровь, лужей расползавшуюся вокруг него.
        Ни слова не говоря, мы с Годалмингом кинулись дальше и вскоре достигли ворот Башни.
        - Сюда! - крикнул я. - Нужно следовать к источнику света!
        С диким яростным воем она в полупрыжке-полуполете метнулась навстречу нам из густых теней: вампирша с огромными черными крыльями, бешено бьющими по воздуху. Ринулась на Артура и сбила с ног. Громко зашипела, запрокинула голову, сверкнув белыми клыками в ночном мраке.
        Артур оттолкнул ее прежде, чем она успела укусить, и швырнул в нее склянку со святой водой. Вампирша завопила от боли и попятилась.
        - Будь ты проклят! - провизжала она. - Будьте прокляты вы все! - После чего злобно и длинно выругалась на незнакомом языке - очевидно, своем родном.
        Годалминг вскочил на ноги, держа наготове кол с молотком, и резким толчком повалил монстра навзничь.
        - Бегите! - крикнул он мне. - Спасайте сына!
        Он придавил вампиршу к земле. Она злобно расхохоталась:
        - Слишком поздно! Для этого уже слишком поздно!
        Я вбежал в Башню. Позади раздался исступленный вопль чудовища и мерзкий смачный звук вгоняемого в мертвую плоть кола.
        Внутри странное голубое сияние стало сильнее и ярче. Я увидел, откуда оно исходит, и бросился туда.
        Вниз, вниз, вниз по ступенькам - в тайные недра ужасного здания, в мрачные катакомбы, на самые нижние подземные уровни. Снаружи доносились неистовые крики мятежников и гулкий грохот грозы. Впереди кипел голубой свет, манил и дразнил надеждой. Бежать становилось все труднее, силы меня покидали, дыхания не хватало. Все мышцы ныли, во рту ощущался вкус крови. Я мысленно взывал к Богу о помощи, отчаянно молился, чтобы только успеть, чтобы только не опоздать.
        И вот наконец я понял, что достиг цели. Сырой каменный коридор вел к единственному месту, куда сходились все пути в подземелье: к склепу. Только ворвавшись туда, я сообразил, что у меня нет никакого оружия: Артур использовал и кол, и святую воду для уничтожения вампирши, известной под именем Илеана.
        Никогда не забуду зрелище, ожидавшее меня там, где голубой свет был наиболее ярким и страшным: жуткое каменное помещение, сырое и холодное, посередине которого на помостах стояли два гроба. Один был открыт и покинут своим обитателем, другой оставался закрытым.
        Граф Дракула - возрожденный и воссозданный, хотя менее любезный и более свирепый с виду, чем мне помнилось, - с ощеренными зубами нависал над моим сыном, который одной рукой пытался оттолкнуть его прочь. Оба выглядели измотанными и обессиленными, как кулачные бойцы в конце самого тяжелого поединка в своей карьере.
        - Отойди от него! - крикнул я. - Именем Иисуса Христа повелеваю: отойди от моего сына!
        Думаю, только имя сына Божьего и заставило вампира повиноваться. Он отступил на шаг назад и обратил на меня взгляд, горевший безумным торжеством.
        - Герр Харкер, - промолвил он; я дрожал и трясся, как в параличе. - Как хорошо, что вы снова явились ко мне. Явились, чтобы засвидетельствовать кульминацию моей мести.
        Гнусное существо оскалилось, и я увидел кровь моего сына на его звериных клыках.
        - Я так не думаю, граф, - сказал я, призвав на помощь храбрость, проявить которую мне уже очень давно не удавалось. - Сдается мне, я видел, как из Башни улепетывают твои запасы пропитания. А один наш общий друг прямо сейчас отрезает голову твоей ближайшей помощнице.
        - Пфф! Ты не знаешь, о чем говоришь. Я найду новых жертв. А моя настоящая помощница цела и невредима.
        - Все кончено, - сказал я. - Все твои мечты о завоевании мира. Мечты о новом средневековье. А теперь верни мне моего сына.
        - Твоего сына? - Вампир рассмеялся, и смех походил на скрежет металла. - Скорее он наш сын. В нем совсем немного от тебя и гораздо больше от меня. Так было задумано. Так было предопределено. Он понимает свое наследие. И с радостью его принимает!
        Квинси шагнул вперед и встал между нами - между темным повелителем и мной, своим настоящим (пусть далеко небезупречным и глупым) отцом.
        - Постой, - сказал он мне. - Подожди.
        - Квинси? - вопросительно произнес я.
        - Граф говорит правду, - сказал он. - Я давно догадался, что каким-то образом часть его была помещена в меня еще до моего рождения, через бедную маму. У меня действительно ужасное наследие. И все эти долгие дни и недели я боролся с ним.
        - Знаю, сынок, - заверил я. - Теперь я это понимаю. Как тяжело тебе пришлось! Как отважно ты сопротивлялся!
        - Но больше я противиться не буду, - сказал он. - Потому что понимаю, что должен выполнить свое истинное предназначение.
        Вампир мерзко расхохотался.
        - Вот и прекрасно. Тогда давай поторопимся. У нас еще есть время, чтобы провести ритуал стригоев. Мне нужно, чтобы заключенная в нем сущность перешла в меня. Я должен жить дальше.
        Квинси не по-детски устало покачал головой.
        - О, граф, вы не поняли. На самом деле мистер Халлам не подготавливал меня к ритуалу. Именно он и выпустил узников на свободу.
        Вампир презрительно зашипел, словно все это было для него лишь досадным пустяком, не более того.
        - И я знаю, что должен делать, - продолжал Квинси. - Отец, помнишь последние слова Ван Хелсинга, обращенные ко мне? «Ты должен стать сосудом». Вот что он сказал. И я наконец понял, что он имел в виду. Я был рожден, граф, чтобы заключить вас в себя.
        В глазах отвратительного убийцы впервые промелькнуло что-то отдаленно похожее на страх.
        - Нет, - сказал он. - Нет, нет, нет. Ты и малую-то часть моей сущности с трудом в себе удерживал. У тебя никогда не хватит силы удержать всего меня целиком.
        - Но я, граф, уже долгое время страстно молился Тому, у кого довольно силы для этого.
        - Нет. Нет! Он не станет вмешиваться!
        - Конечно, Он поможет, - сказал я. - Я верю в это. И я верю в своего сына. И верю в свою семью!
        Квинси стоял в молитвенной позе, возведя глаза кверху.
        Граф яростно воспротивился.
        - Ты мой, - прошипел он Квинси. - Мы с тобой единое целое.
        Мой сын, казалось, дрогнул.
        - Нет… - проговорил он. - Я отвергаю вас. Я отвергаю свое наследие.
        Но голос его прозвучал неуверенно.
        Граф воспользовался полученным преимуществом.
        - Прими свое предназначение, - настойчиво произнес он; воздух в мрачном склепе начал потрескивать.
        На лице у Квинси промелькнуло какое-то страшное выражение, гнусная ухмылка греховного вожделения. На него вдруг словно упала тень, черная тень абсолютного зла.
        - Борись! - выкрикнул я. - Квинси, родной, борись!
        Мой сын собрался с силами. Казалось, он отчаянно сопротивляется захватчику, и уже через считаные секунды его лицо стало прежним: решительным и человеческим.
        - Нет! - проорал граф. - Я не дам себя уничтожить! Тем более мальчишке! Эта эпоха не может так закончиться!
        - Ты сам себя уничтожаешь, Дракула, - пылко сказал я. - Со злом всегда так. Оно пожирает само себя. В своей ненасытной алчности и жажде власти оно содержит семена собственной гибели.
        Вампир издал вопль безумной ярости, и в тот же миг с ним началось темное чудо превращения - не в летучую мышь, а в столб тумана.
        - Да пребудет с нами Бог! - вскричал мой отважный мальчик. - Да пребудет Бог на нашей стороне! Да поможет нам Бог!
        Голубой свет стал ярче прежнего. Казалось, он дрожит и струится. А туман (как бы странно это ни звучало) клубами поплыл не к выходу, не к трещинам в стенах, а к моему сыну, словно направляемый чьей-то властной волей. Свет сиял все ослепительнее, и на мгновение мне почудилось, будто откуда-то из далекой дали донеслись голоса, страстно возносящие хвалу Господу. В ушах шумело, страх пронизывал насквозь, в воздухе вибрировала мощная сила.
        Все произошло очень быстро. Туман - в котором теперь содержалось все, что осталось на земле от короля вампиров, - начал втягиваться в Квинси, через рот и глаза, через самую кожу. Мой сын дико закричал от боли - вопль чистого ужаса. В какой-то миг туман вдруг потек вспять, словно в отчаянной попытке спастись, но направленные против него силы были слишком могущественны.
        Через минуту все закончилось. Весь туман втянулся в тело моего сына. Голубой свет замерцал и потускнел, а снаружи, похоже, прекратилась гроза. Наступила тишина, словно что-то великое и ужасное навсегда покинуло нас.
        Квинси, еще несколько секунд назад казавшийся взрослым и решительным, как солдат вдвое старшего возраста, бросился в мои объятия, опять ребенок ребенком.
        - Мне очень жаль, - проговорил я. - Мне очень жаль, сынок.
        - Не волнуйся, папа. - И когда он назвал меня так, сердце мое возликовало. - Все хорошо. Все снова будет хорошо.
        Пишу - и слезы подступают к глазам при мысли, как же не прав он оказался, как глубоко ошибался.
        Ибо едва Квинси успел договорить, позади нас раздался наводящий ужас скрежет дерева по дереву. Повернувшись, мы увидели, что крышка второго гроба медленно отодвигается под напором его кошмарного обитателя.
        «Но ведь та трансильванская женщина, Илеана, мертва!» - в отчаянии подумал я.
        Крышка с грохотом упала на пол, и существо в гробу село прямо. Такой красивой и такой страшной я еще никогда ее не видел. Темные волосы кудрями рассыпались у нее по плечам, глаза горели багровым огнем.
        - Мама? - в ужасе вскрикнул Квинси.
        - Мина? - ахнул я. - О боже, нет… Мина?
        Моя жена посмотрела на нас, облизнула губы и широко улыбнулась. Зубы у нее были белые и острые, с клыков капала кровь.
        - Добро пожаловать, - сказала она. - Добро пожаловать, мои чудесные мальчики. - И залилась жутким смехом, полным отчаяния.
        Эпилог
        Из «Пэлл-Мэлл газетт»
        1 марта
        РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ: ПОСЛЕ БУРИ
        Прошел почти месяц после падения власти графа и восстановления гражданского права для народа Англии. Но все же мы по-прежнему пребываем в смятении. Столько горя обрушилось на нас, столько потерь мы понесли. Период страшных потрясений, нами пройденный, поистине беспрецедентен. Тем не менее нам надо держаться стойко. Граждане великой страны, мы должны сделать все возможное, чтобы оправиться от пережитого и стать еще сильнее, чем раньше.
        Мы, нынешние сотрудники «Пэлл-Мэлл», глубоко сожалеем, если какие-либо прежние наши публикации способствовали, пусть в самой малой мере, неизбежности катастрофы. Сейчас, по прошествии времени, представляется очевидным, что у людей, до недавних пор руководивших нашим изданием, обнаружилась некая прискорбная тенденция, в силу которой исходная похвальная непредвзятость, вопреки всем традициям «Пэлл-Мэлл», быстро превратилась в некритичную доверчивость и даже слепое легковерие.
        Спешим заверить нашего читателя, что новое руководство газеты разительно отличается от старого. Редактор, возглавлявший «Пэлл-Мэлл» в тяжелые для страны дни, снят с поста без малейшего сожаления. Корреспондент, с которым он теснее всего сотрудничал (и имя которого называть здесь нет необходимости), никогда больше не вернется на наши страницы. Обещаем, что впредь наше издание будет строго придерживаться фактов и правды, избегая опрометчивых апелляций к частным суждениям и оценкам.
        Наша газета заново собирается с силами, извлекает уроки из ошибок прошлого и смело устремляется в будущее - так же должна поступить и вся английская нация.
        ПИСЬМО ЛОРДА ГОДАЛМИНГА - СОВЕТУ ЭТЕЛЬСТАНА
        15 апреля
        Господа! По итогам нашего заседания, состоявшегося пятого числа сего месяца, я хотел бы официально подтвердить решение о роспуске Совета Этельстана, принятое в результате долгого и подробного обсуждения.
        Как вы помните, в конечном счете, после длительных споров, данный вопрос был решен единогласно. Многие из вас получили свои должности лишь недавно, вследствие действий, предпринятых Советом в дни правления графа. Несмотря на ряд возражений, возникших у новоиспеченных членов организации, я надеюсь, что к настоящему времени все вы поняли необходимость такого шага.
        Совет - пережиток прошлого, и ему не место в современном мире. Мы - люди двадцатого века, и любые устаревшие организации подобного рода должны наконец прекратить свою деятельность. Хотя сейчас я являюсь законным главой Совета, я не намерен ни созывать дальнейшие заседания, ни использовать этот старый инструмент конституционной власти для каких-либо целей. Решение останется в силе до моей смерти.
        Ну и чтобы закончить на оптимистической ноте, скажу следующее: нужно ли опасаться, что когда-нибудь вновь наступит темный период, подобный пережитому нами? Ведь наверняка впереди нас ждет только свет, добрая воля и неминуемый прогресс.
        Ваш полный надежды
        лорд Артур Годалминг
        ВЫДЕРЖКА ИЗ ЛЕКЦИИ ПОД НАЗВАНИЕМ «ОБ ИСКОРЕНЕНИИ ОЧАГОВ ВАМПИРИЗМА»,
        ПРОЧИТАННОЙ ДОКТОРОМ ДЖОНОМ СЬЮВОРДОМ В КЛУБЕ ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫХ УЧЕНЫХ
        13 августа
        Друзья мои! Для меня великая честь предстать перед вами сегодня - честь не только потому, что ваше общество, в которое я, к моей радости, недавно был принят, славится своей мудростью и прозорливостью, но также и потому, что не так уж много месяцев назад я был уверен: моя смерть неизбежна и мой Создатель заберет у меня дыхание жизни, мне дарованное. Я говорю, разумеется, об ужасных событиях, сотрясавших страну минувшей зимой. В отношении них с недавних пор я начал замечать своего рода коллективное забывание в обществе: невысказанное, но широко распространенное решение не обсуждать детали катастрофы, а скорее позволить избирательной амнезии поглотить их, чтобы дать всем ранам исцелиться и водам покрыть землю.
        Господа, я не готов - и никогда не буду готов - присоединиться к подобному общественному сговору. Мы должны помнить и уважать нашу историю, даже самые страшные и кровавые ее эпизоды - иначе обречем себя на повторение трагедии. Вот зачем я пришел к вам сегодня: чтобы просветить и призвать помнить.
        В частности, хочу рассказать о работе, проделанной нами после того, что в конечном счете было равносильно вражескому вторжению на берега Британии, а именно о поисках и ликвидации всех до единого очагов вампиризма.
        Из них наиболее известен маленький приморский городок Уайлдфолд, куда был послан полицейский Парлоу, чтобы посеять и распространить заразу. Но это далеко не единственный случай. Даже сейчас мы еще очень мало знаем о биологических механизмах, посредством которых вирус вампиризма передается и сохраняется в человеческом организме. Однако мы слишком хорошо знаем методы, обеспечивающие полное его уничтожение.
        То была долгая и кровавая работа. Тем не менее наша маленькая команда со мной во главе взялась за нее решительно и усердно. Хотя истребление инфекции требовало крайне жестоких действий, я все же старался уделять все возможное внимание научной стороне дела. На протяжении всего времени, пока мы переезжали из деревню в деревню, из города в город, я вел подробный дневник. В нем записана смерть каждой жертвы вампирской чумы, вкупе с точными обстоятельствами кончины. Ибо мы не должны забывать о тех многих, кто отдал свою жизнь во имя безопасности нашей страны.
        Мы должны помнить о наших предшественниках и должны быть всегда начеку, чтобы не допустить возрождения нежити.
        А теперь я хотел бы представить вам пятнадцать отдельных выводов из моих недавних встреч с вампирами. Буду благодарен за терпение. На все вопросы отвечу только по окончании лекции.
        ИЗ КОЛОНКИ ОБЪЯВЛЕНИЙ О РОЖДЕНИЯХ, БРАКАХ И СМЕРТЯХ, «ДЕЙЛИ ТЕЛЕГРАФ»
        9 сентября
        Мистер Дж. У. Дикерсон и мисс Р. С. Парлоу
        Объявляется помолвка между Джорджем, сыном Эфраима Дикерсона из Юты, США, и Руби, дочерью Мартина Парлоу из Уайлдфолда, Норфолк.
        ИЗ ДНЕВНИКА КВИНСИ ХАРКЕРА
        6 ноября. Никогда раньше не думал, что возьмусь вести дневник. В моей семье такие решения к добру не приводят.
        Но сегодня вполне подходящее время, чтоб начать. Почему бы нет? Сейчас все стало лучше, да и безопаснее. Вдобавок сегодня мой тринадцатый день рождения и первая годовщина того вечера, с которого началась череда самых ужасных событий в моей жизни.
        Последние месяцы были страшно хлопотные, но при этом, если честно, довольно скучные. Наш дом в Шор-Грин отремонтировали, и мы все благополучно переехали обратно. Слуг у нас теперь нет, по вполне очевидным причинам. О бедной миссис Доуэль мы никогда не упоминаем, хотя я часто о ней думаю. Она была очень добрая.
        К сожалению, меня отправили обратно в школу, где мне теперь придется проводить все семестры. Впрочем, это не так уж плохо. Сомертон - весьма приличное заведение, и здешние порядки мне очень даже по душе. Мне нравится учиться. Иногда кажется, что в голове у меня гораздо больше ответов, чем должно бы быть. В уме возникают странные мысли и образы словно из давнего прошлого, из далеких дней еще даже до рождения моих родителей. Учителям я про них ни гу-гу. Показывать свои чрезмерные знания не стоит, что подтверждает опыт каждого школьника в истории человечества.
        Странно, но теперь я здорово увлекаюсь спортом, не то что раньше. Командные игры мне по-прежнему не слишком интересны, но я полюбил бег и легкую атлетику. Обнаружил, что, пока напрягаешь физические силы, куда легче ни о чем не думать. Все свободное время, какое остается, я обычно провожу в школьной часовне. Мне есть о чем молиться: нужно за многое благодарить Бога, но также и просить Его о многом.
        Сегодня получил особое разрешение поехать домой, на праздничный ужин по случаю дня рождения. Ожидается куча гостей, и до чего же радостно представлять, как наш старый уединенный дом снова наполнится шумом веселья.
        Разумеется, приедет лорд Артур, а с ним Джек Сьюворд. Они двое завершили путешествие по стране, в ходе которого уничтожили ряд заразных очагов, подобных обнаруженному нами в Уайлдфолде (хотя и не таких крупных). Мне дали понять, что работа была весьма кровавая и утомительная, но эти двое, ясное дело, выполнили ее с полным самообладанием. Сейчас доктор вернулся к своей практике. Ему потребовалось несколько месяцев, чтобы оправиться после кошмара, приключившегося с ним в прошлом году, но в конечном счете он выздоровел и стал почти как новенький. Ну а благородный лорд вернулся к своим обязанностям в верхней палате.
        Приедет также американский детектив, Джордж. По словам отца, он все еще очень слаб и передвигается в инвалидной коляске. С ним будет подруга, Руби Парлоу. После Рождества у них свадьба.
        И будет еще один гость. На его присутствии настоял я. В конце концов, это же мой день рождения. Артур все устроил. Надавил на рычаги. Говорит, все-таки есть свои преимущества в том, чтобы снова быть важной шишкой.
        Так что к нам присоединится тот старый актер, мистер Морис Халлам, - во всяком случае, на первую половину вечера. От его тюрьмы до нас добираться долго, и рядом с ним будет неотлучно находиться надзиратель. Я хочу поблагодарить мистера Халлама за то, что он сделал. Думаю, в нем еще осталось много хорошего, хотя сам он в это не очень верит. Я хотел, чтобы сегодня вечером мы все собрались вместе, все оставшиеся в живых.
        Почему-то это казалось важным. Как ни странно, отец согласился со мной. Мы поднимем тост за профессора - и в память всех, кто уже не с нами.

* * *
        Позднее. Какой счастливый вечер, самый счастливый за долгое время. Присутствовали все приглашенные. Еду и питье нам по предварительной договоренности доставили из деревни, и праздничный ужин удался на славу.
        Артур и Джек оба в отличной форме, и отец был рад их видеть. Мне кажется, доктор тоже подумывает о помолвке, хотя собравшейся компании он ничего такого не сказал. Кто его избранница, никому из нас не известно.
        Вслед за ними прибыл Джордж Дикерсон - в инвалидной коляске, которую вкатила в дом Руби Парлоу. Они двое выглядят по-настоящему счастливыми.
        Я рассыпался перед американцем в извинениях за то, что мне пришлось сделать с ним той ужасной февральской ночью.
        - Не беспокойся на сей счет, мой юный друг, - сказал мужчина в инвалидной коляске. - У тебя не было другого выбора. Теперь я это понимаю, честное слово. И я снимаю перед тобой шляпу, мастер Харкер, за твое мужество и здравомыслие.
        - Но все же, мистер Дикерсон… - начал я.
        - Довольно, довольно, - быстро вмешалась Руби Парлоу. - Поверь мне, Квинси. Он все понимает.
        Джордж лучезарно улыбнулся, выражая свое согласие с Руби, пожалуй, с несколько излишним энтузиазмом.
        Я хотел бы сказать гораздо больше, но возможно, оно и к лучшему, что нас тогда прервали.
        Следующим прибыл мистер Халлам, в сопровождении сурового, дородного, лысого мужчины, чьи карманы позвякивали при каждом шаге. Актер горячо пожал мне руку.
        - Вы поступили правильно, мистер Халлам, - перво-наперво сказал я, поскольку прежде не имел такой возможности: мне не разрешали ни навестить его в тюрьме, ни написать ему. - Я обязан вам жизнью. Вся английская нация, сэр, в огромном долгу перед вами.
        Он печально улыбнулся:
        - Ах, Квинси, дорогой мой, возможно, один раз я и вправду поступил правильно, но ведь не счесть случаев, когда я обнаруживал крайнюю недальновидность.
        - Может быть, я еще слишком молод, чтобы знать это наверное, - сказал я, - но мне кажется, жизнь нам дана среди всего прочего и для того, чтобы мы научились здравому смыслу, чего бы нам это ни стоило и пускай сколь угодно поздно.
        Похоже, мой ответ удивил мистера Халлама.
        - Надеюсь, вы правы, молодой человек. Искренне надеюсь.
        Стоявший около него тюремщик странно посмотрел на меня и отступил на пару шагов.
        Тут отец спустился вниз и попросил всех к столу. Мы последовали приглашению, и ужин прошел просто замечательно. Беседа текла совершенно непринужденно, и мне казалось, будто в нашей славной компании происходит что-то вроде процесса исцеления. Отец, с тихой гордостью отметил я, за весь вечер не выпил ни капли крепкого спиртного.
        Только после того, как с едой было покончено, мы наконец позвали к столу маму. Она теперь не переносит вида и запаха любой человеческой пищи, а потому ждала в сумраке подвала, когда мы управимся с ужином.
        Все были очень рады ее видеть, хотя и немножко напряглись при ее появлении, что вполне объяснимо. Когда она вошла, мужчины встали (за исключением Джорджа Дикерсона, разумеется). Странно, но сейчас мама выглядит моложе, чем раньше, и гораздо внушительнее. Двигается она с кошачьей грацией.
        - Спасибо всем, что пришли, - сказала она, ослепляя всех своим очарованием.
        Сейчас она практически ничем не отличалась от любой хозяйки дома, приветствующей своих гостей. Мама села во главе стола, рядом с отцом. Гости существенно (если не полностью) расслабились.
        - Я хотел бы предложить тост за всех друзей, которых с нами больше нет, - сказал Артур.
        - За профессора, - сказал я.
        - За моего отца, - сказала Руби Парлоу.
        - За Каролину, - отрывисто произнес лорд Годалминг. - И за мистера Стрикленда.
        - За несчастного болвана Квайра, - пробормотал американец. - И за молодого Тома Коули.
        - За мисс Сару-Энн Доуэль, - чуть слышно проговорил доктор Сьюворд.
        После страшного перечня имен все умолкли, с горечью осознав, сколь многих мы потеряли.
        Минута скорбного молчания - а затем благородный лорд попытался поднять нам настроение.
        - А ну-ка, наливайте, - велел он. - И давайте выпьем за будущее!
        Мы все наполнили и подняли бокалы.
        - За будущее! - вскричали мы. - За будущее!
        - Милый? - Мама с мольбой, почти с отчаянием смотрела на отца. - Я тоже хочу пить. Знаю, мы так не договаривались, но… можно мне?
        Отец кротко отвел взгляд от гостей и с обожанием посмотрел на нее:
        - Конечно. Конечно, можно, моя дорогая Мина!
        И тогда, как бывало при мне уже сотни раз, она взяла его бледную, испещренную точечными шрамиками руку. Отец запросто отвернул рукав - теперь он не носит запонок, чтобы не затруднять такой вот необходимый доступ.
        С привычной легкостью мама нашла вену. Разумеется, все до одного гости отвели глаза в сторону, а кто-то еще и глотнул из бокала для успокоения нервов. Но мы услышали. Услышали, как королева вампиров насыщается от единственного источника, из которого позволяет себе пить теперь. Отец хранил замечательное спокойствие, хотя пару раз тихонько охнул, прежде чем все закончилось.
        Как только мама утолила жажду и вытерла губы, разговор возобновился. Поначалу он изобиловал неловкими паузами и заминками, но постепенно становился громче и живее. Зазвенели бокалы, голоса слились в приятный гомон, и немного погодя даже стали раздаваться всплески неуверенного смеха.
        Почти полное ощущение, подумал я, будто здесь вообще не произошло ничего необычного.
        Послесловие составителя
        Собирая и сводя воедино данные документальные свидетельства, я словно совершил увлекательное и зачастую печальное путешествие в прошлое. Многое из прочитанного произвело на меня чрезвычайно тяжелое и тревожное впечатление, но тем не менее я представил здесь фактические материалы во всей возможной полноте, чтобы люди наконец узнали всю правду.
        Касательно же того, почему я подготовил публикацию именно сейчас, когда наша страна вступает в войну, у меня есть резонное объяснение. Я записался добровольцем для участия в этом новом военном конфликте и завтра утром отбываю во Францию. Когда вернусь, да и вернусь ли вообще, - не знаю и даже предположить не могу. Рукопись перед отъездом отправлю надежному издателю.
        Хочу также сделать важное признание. На протяжении многих лет то, что я силой молитвы забрал в свою душу в подземелье Белой башни, пребывало в спячке и бездействии. Оно спит. Оно грезит. Время от времени оно - возможно, невольно - являло мне разные необъяснимые вещи. До сих пор мне удавалось его подавлять. Однако с приближением войны во мне стало нарастать беспокойство. То, что заключено в моей душе, чует грядущее кровопролитие. Оно жаждет вырваться из заточения и обрести полную свободу в нашем мире. Боюсь, оно уже начало строить планы.
        А потому вы должны внять моему предостережению. Боюсь, долго мне его не удержать. В мире набирает силу новая жестокость - такая, которую он сочтет идеальной средой для своего обитания.
        Если коротко и просто - граф Дракула опять голоден.
        Лейтенант Квинси Харкер
        Дувр
        13 октября 1914
        notes
        Примечания
        1
        Роман Брэма Стокера «Дракула» (1897) цитируется в переводе Т. Красавченко.
        2
        Шор-Грин, Оксфордшир.
        3
        Эдвард Лир (1812 - 1888) - английский художник и поэт, один из основоположников «поэзии бессмыслицы», автор многочисленных популярных абсурдистских лимериков.
        4
        Английский натуралист и путешественник Чарльз Дарвин (1809 - 1882) одним из первых пришел к выводу, что все виды живых организмов эволюционируют со временем и происходят от общих предков. Монографию «Происхождение человека и половой отбор» опубликовал в 1871 г.
        5
        Лондонская улица Харли-стрит получила известность в XIX в. благодаря множеству обосновавшихся там специалистов в различных областях медицины.
        6
        Одно слово здесь вымарано столь густо, что бумага вспузырилась и порвалась.
        7
        Эпикуреец - последователь эпикуреизма, учения древнегреческого философа Эпикура (342/341 - 271/270 до н. э.), согласно которому высшим благом считается наслаждение жизнью, подразумевающее отсутствие физической боли и тревог, а также избавление от страха перед смертью и богами.
        8
        Жид, Андре Поль Гийом (1869 - 1951) - французский писатель, прозаик, драматург и эссеист, оказавший значительное влияние на французскую литературу XX в. и умонастроения нескольких поколений французов; лауреат Нобелевской премии (1947).
        9
        Черная церковь (также церковь Святой Марии) - церковь в румынском городе Брашов, ныне лютеранская, построенная в XIV - XV вв.; крупнейшее в стране сооружение, выполненное в готическом стиле.
        10
        Видели моего Петруччо? Моего Бирона? - Речь идет о персонажах пьес Шекспира. Петруччо - герой комедии «Укрощение строптивой» (между 1590 и 1592); Бирон - герой комедии «Бесплодные усилия любви» (середина 1590-х).
        11
        Адонис - древнегреческий бог юности и красоты; весеннее божество возрождающейся природы, ежегодно умирающее и воскресающее.
        12
        Протей - древнегреческий морской бог, обладавший способностью принимать любой образ.
        13
        Морфей - в греческой мифологии крылатое божество сновидений, один из сыновей бога сна Гипноса.
        14
        «Современная женщина» - феминистский идеал, возникший в конце XIX в. Термин впервые использовала в 1894 г. ирландская писательница Сара Гранд для обозначения образованных независимых женщин, выступавших за равноправие с мужчинами.
        15
        Sui generis - единственный в своем роде (лат.).
        16
        Volte-face - полный поворот, резкая перемена (фр.).
        17
        Заместитель главного редактора «Пэлл-Мэлл газетт» (1888 - 1901).
        18
        Мальволио - персонаж комедии Шекспира «Двенадцатая ночь, или Что угодно» (ок. 1601), напыщенный пожилой мажордом, воображающий, что в него влюблена молодая хозяйка.
        19
        Итальянский психиатр и криминалист Чезаре Ломброзо (1835 - 1909) разработал концепцию физиологически-психического «преступного типа», предполагающую существование особого типа людей, биологически предрасположенных к преступлениям. Согласно теории Ломброзо, таких «прирожденных преступников» легко обнаружить по определенным физическим признакам, прежде всего по форме черепа, чертам лица, морщинам и т. п.
        20
        У. Шекспир. Буря. Акт III, сц. 2. Перев. М. Донского.
        21
        Альманах Уитакера - ежегодный справочник общей информации, выходящий с 1868 г.; назван по имени первого издателя Джозефа Уитакера.
        22
        Грааль - в средневековых кельтских и нормандских легендах чаша, из которой Иисус Христос вкушал на Тайной вечере и в которую иудейский старейшина Иосиф Аримафейский собрал кровь из ран распятого Спасителя. Испивший из чаши Грааля получает прощение грехов, вечную жизнь и т. д.
        23
        Заместитель главного редактора «Пэлл-Мэлл газетт» (1901 - 1904).
        24
        Никаких следов ответного письма я не отыскал. Полагаю, оно так и не было написано, и мистер Солтер, устав ждать, просто явился собственной персоной в контору к своему преемнику. Такой поступок вполне в его духе.
        25
        Тулуз-Лотрек, Анри (1864 - 1901) - французский художник-постимпрессионист, мастер графики и рекламного плаката.
        26
        В роли Банко, в шотландской пьесе. - Банко - персонаж «Макбета» У. Шекспира. По актерским поверьям, «Макбет» приносит несчастье (якобы Шекспир включил в текст настоящие ведьминские заклинания и возмущенные ведьмы прокляли пьесу). Поэтому нельзя произносить в театре ее название и имена главных героев, можно говорить только «шотландская пьеса», «мистер и миссис М.» или «король и королева».
        27
        Mein Herr - мой господин (нем.).
        28
        На лицевой стороне открытки изображены останки старого рыболовного судна на берегу в Уайлдфолде. Его разбитый корпус, напоминающий грудную клетку великана, был оставлен гнить и разрушаться на песке.
        29
        «Стрэнд мэгэзин» - ежемесячный иллюстрированный журнал беллетристики, издававшийся в 1891 - 1950 гг.
        30
        «Панч» - британский еженедельный журнал сатиры и юмора, издававшийся в 1841 - 1992 и 1996 - 2002 гг.
        31
        Дневники Квайра попали ко мне в руки по прошествии многих лет с печальной кончины автора. Полагаю, комиссар надеялся когда-нибудь, после выхода в отставку, их опубликовать. В каком-то смысле я выполняю его желание.
        32
        Залесье - буквальное значение названия «Трансильвания».
        33
        …о проводившемся Ренфилдом и Парлоу расследовании ряда убийств в 88-м году… - Аллюзия на серию убийств в Уайтчепеле (район лондонского Ист-Энда), происшедших во второй половине 1888 г. и оставшихся нераскрытыми; предполагаемый убийца получил в газетах прозвание Джек-потрошитель.
        34
        На открытке помещен фотографический снимок цирковой труппы конца прошлого века: жонглеры, клоуны, канатоходцы, инспектор манежа, два изнуренных льва в клетке. Он производит непреднамеренно макабрическое впечатление, которое усиливается за счет мрачного сепиевого тона фотографии. Особенно пугающе выглядит лицо инспектора манежа - оно смазано, и на нем угадывается панический страх, словно мужчина увидел что-то ужасное за объективом камеры.
        35
        Капеллан Сомертонской школы (1899 - 1912).
        36
        Директор Сомертонской школы (1878 - 1905).
        37
        Он первоклассник… - В английской системе образования счет классов начинается в средней школе (Middle school), куда ученики поступают по окончании начальной школы (Primary school) в возрасте 11 - 12 лет.
        38
        Стригой - в румынской мифологии злой дух, мертвец, по ночам покидающий могилу и пьющий кровь людей; согласно поверьям, может превращаться в зверя.
        39
        Как странно сейчас, спустя много лет, читать о собственном своеобразном поведении в раннем отрочестве. С тех пор я так сильно изменился, что у меня ощущение, будто речь идет не обо мне, а о совсем другом человеке. Наверное, отчасти так оно и есть.
        40
        Конрад, Джозеф (Юзеф Теодор Конрад Коженёвский; 1857 - 1924) - английский писатель польского происхождения, мастер морского романа.
        41
        Здесь в тексте любопытная правка. Имя Кэрри вставлено вместо другого, которое моя мать написала изначально, а потом вычеркнула: Люси.
        42
        Перевод с французского мой. Прошу не судить строго за неточность и корявость языка.
        43
        Мне не удалось найти никаких следов этой телеграммы.
        44
        Серенгети - регион в восточной Африке, ныне национальный парк.
        45
        …вскормил во мне «чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей добычей». - Ср.: «Берегитесь ревности, синьор. / То - чудище с зелеными глазами, / Глумящееся над своей добычей» (У. Шекспир. Отелло. Акт III, сц. 3. Перев. М. Лозинского).
        46
        День подарков - праздник, который отмечается в Великобритании на следующий день после Рождества, 26 декабря.
        47
        Гамельнский дудочник - персонаж средневековой немецкой легенды: бродячий музыкант, обманутый магистратом Гамельна, отказавшимся выплатить ему вознаграждение за избавление города от крыс, зачаровал игрой на флейте и увел за собой всех городских детей, которые так и пропали бесследно.
        48
        Иоганн Генрих Фюсли (1741 - 1825) - швейцарский и английский живописец и график, автор знаменитой серии картин на тему кошмара, предшественник викторианской сказочной живописи.
        49
        Уильям Блейк (1757 - 1827) - английский поэт, художник и гравер, чьи творения проникнуты духом глубокого мрачного мистицизма.
        50
        Письменный ответ на это послание давно утерян или уничтожен, но легенда Флит-стрит гласит, что он состоял из единственного слова, начертанного крупными печатными буквами: ДА.
        51
        Остальная часть газетной вырезки с довольно странным некрологом пера моей матери оторвана. Вырезка хранилась в дневнике моего отца, и при внимательном рассмотрении на ней видны подпалины. Что еще удивительнее, мои попытки найти этот номер газеты сначала в библиотеке Британского музея, а потом в самой редакции «Таймс» в обоих случаях выявили лишь пробел в архивах.
        52
        Полагаю, я стал первым, кто прочитал это письмо, обнаруженное в ходе моих разысканий через десять с лишним лет после того, как оно было написано.
        53
        Лауданум - опиумная настойка на спирту, считавшаяся универсальным лекарственным, успокоительным и снотворным средством.
        54
        Манильский конверт - большой конверт из канатной (манильской) бумаги желтоватого цвета.
        55
        Фебрильной называют температуру тела 38 - 39 градусов, при которой возникает чувство жара, головная боль, тахикардия, учащенное дыхание.
        56
        Я разыскал письма, врученные мистером Эмори моей матери тем холодным вечером, и для лучшего понимания привожу здесь оба целиком.
        57
        Носферату - синоним слова «вампир», впервые использованный Брэмом Стокером в романе «Дракула». По одной из версий, слово произведено от греческого ?????o??? - «переносящий болезнь»; согласно другой гипотезе, оно образовано от румынского nesuferitu, что означает «невыносимый, омерзительный» и обычно относится к дьяволу.
        58
        Дата приблизительная. Доктор находился в помраченном состоянии рассудка, когда писал нижеследующие строки. Привожу их здесь с его особого разрешения.
        59
        По крайней мере, здесь мистер Солтер не преувеличивает. В данной книге я решил привести только самые характерные образцы его творчества.
        60
        Здесь стоит подпись, но неразборчивая.
        61
        Здесь письмо обрывается. Дальнейшие события исключили всякую возможность его закончить.
        62
        …шотландский тан, когда заметил невероятное движение среди деревьев. - Тан - исторический дворянский титул в Шотландии в Средние века. Здесь имеется в виду эпизод из финала «Макбета» У. Шекспира (акт V, сц. 5):
        Я впал в сомненья и готов подумать,
        Что бес хитрил; он лжет правдоподобно.
        «Не знай тревог, пока Бирнамский лес
        Не двинется на Дунсинан». И лес
        Идет на Дунсинан.
        (Перев. М. Лозинского)
        63
        Белая башня - центральная башня лондонского Тауэра, крепости на северном берегу Темзы, заложенная в XI в. Вильгельмом Завоевателем.
        64
        В ходе своих исследований я не обнаружил никаких свидетельств того, что Совет Этельстана когда-либо вел стенограммы или протоколы своих многочисленных заседаний и совещаний. Такая секретность, конечно же, полностью сообразуется с их целями и методами работы. Кто теперь знает, что происходило на тех собраниях? Это единственный сохранившийся документ, мною обнаруженный: уникальный рассказ очевидца о триумфе графа.
        65
        Френология - созданное австрийским врачом Францем Галлем (1758 - 1828) учение о связи психических особенностей человека с наружной формой черепа; в XIX в. пользовалось большой популярностью как метод психодиагностики.
        66
        «Гаррик» - клуб актеров, драматургов, любителей и покровителей театра, открытый в 1831 г. и названный в честь великого актера XVIII в. Дэвида Гаррика.
        67
        Меркурий - в римской мифологии покровитель торговли, быстроногий вестник богов; изображался в виде юноши с крылышками на головном уборе и на сандалиях.
        68
        Артур Джеймс Бальфур, 1-й граф Бальфур (1848 - 1930) - британский государственный деятель, в 1902 - 1905 гг. занимавший пост премьер-министра Великобритании.
        69
        Чекерс-корт - официальная загородная резиденция премьер-министра Великобритании в графстве Бакингемшир.
        70
        …евангельские слова об отделении овец от козлищ. - «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов - по левую» (Матф. 25: 31 - 33).
        71
        Восточная Англия - регион к северо-востоку от Лондона, включающий шесть церемониальных графств и несколько муниципальных районов; административный центр - Кембридж.
        72
        Я - альфа. И я - омега. - Альфа и омега - сочетание первой и последней букв классического греческого алфавита, которое является наименованием Бога в книге Откровение Иоанна Богослова, символами Бога как начала и конца всего сущего.
        73
        …заблудший художник бедламского исповедания. - Бедлам (искаж. англ. Bethlehem - Вифлеем) - психиатрическая больница в Лондоне, госпиталь Святой Марии Вифлеемской (с 1547 г.). Название «Бедлам» стало именем нарицательным для сумасшедшего дома.
        74
        Цербер - в древнегреческой мифологии трехголовый пес, охраняющий подземное царство мертвых.
        75
        «Не страшны мертвым дали». - Рефрен из популярной страшной баллады «Ленора» немецкого поэта Готфрида Августа Бюргера (1747 - 1794).