Салат полковника Крэя Гилберт Кийт Честертон
Мудрость отца Брауна #10
Гилберт Кийт Честертон
САЛАТ ПОЛКОВНИКА КРЭЯ
Отец Браун шел домой, отслужив раннюю мессу. Медленно испарялся туман; начиналось странное белое утро, когда самый свет кажется невиданным и новым. Редкие деревья становились все четче, словно их нарисовали серым мелком, а теперь обводили углем. Впереди зубчатой стеною возникли дома предместья, и тоже становились четче, пока священник не различил те, чьих хозяев он знал сам или понаслышке. Двери и окна были закрыты, здесь никто не встал бы так рано, тем более - к мессе; но когда отец Браун проходил мимо красивого особняка с верандой и садом, он услышал удивительные звуки и остановился. Кто-то стрелял из пистолета, револьвера или карабина; однако удивительным было не это, а то, что выстрелам вторили звуки послабее. Священник насчитал их шесть, принял за эхо и тут же отказался от этой мысли, ибо они ничуть не походили на самый звук. Они вообще ни на что не походили, и священник растерянно перебирал в уме фырканье сифона, подавленный смешок и какой-то из неисчислимых звуков, издаваемых животными. Все было не то.
Отец Браун состоял из двух людей. Один, прилежный, как первый ученик, скромный, как подснежник, и точный, как часы, тихо и неуклонно выполнял свои смиренные обязанности. Другой, мудрец и созерцатель, был много сложней и много проще. Мы позволим себе назвать его свободомыслящим в единственно разумном смысле этого слова: он задавал себе все вопросы, до которых додумался, и отвечал на те из них, на какие мог ответить. Это шло само собой, как работа сердца или легких; однако он не позволял размышлениям вывести его за пределы долга. Сейчас он оказался на распутье. Он уговаривал себя, что незачем лезть не в свое дело, и в то же время перебирал десятки домыслов и сомнений. Когда серое небо Сдало серебряным, он увидел, что стоит у дома, принадлежащего майору Пэтнему, служившему прежде в Индии, и вспомнил, что выстрелы нередко вызывают последствия, до которых ему есть дело. Он повернулся, вошел в калитку и направился к дому.
На полдороге, в стороне, стоял невысокий навес (как выяснилось позже, там были мусорные ящики). Рядом с ним появилась серая тень и, в свою очередь, становясь все четче, сгустилась в лысого коренастого человека с багровым лицом, которое обретают те, кто долго и упорно пытается совместить восточный климат с западной неумеренностью. Лицо это окружала неуместным сиянием шляпа из пальмовых листьев; вообще же человек еще не оделся или, если хотите, еще не снял ярко-желтой пижамы в малиновую полоску.
По-видимому, он выскочил из дома, и священник не удивился, когда он спросил без церемоний:
- Слышали?
- Слышал, - отвечал отец Браун. - Потому и зашел.
Может быть, нужно помочь?
Майор как-то странно поглядел на него и снова спросил:
- Что это, по-вашему?
- Револьвер, - предположил священник. - Только эхо очень странное…
Хозяин смотрел на него, но тут дверь распахнулась, свет ринулся потоком сквозь белый туман, и в сад выбежал еще один человек в пижаме. Он был выше хозяина, стройнее, сильнее, а пижама у него была поскромней - белая с бледно-желтым. Орлиный нос, глубокие глазницы и странное сочетание очень темных волос с рыжеватыми усами свидетельствовали о том, что он и красивей майора; но все это отец Браун разглядел позже. Сейчас он заметил одно - револьвер в его руке.
- Крэй! - воскликнул майор. - Это вы стреляли?
- Я, - ответил темноволосый человек, - Вы бы и сами выстрелили! Покоя не дают, мерзавцы!..
Майор поспешил прервать его.
- Вы не знакомы с полковником Крэем? - спросил он священника. - Он артиллерист.
- Я о нем слышал, - простодушно сказал священник и обратился к Крэю: - Попали?
- Кажется, да, - серьезно ответил Крэй.
- А он что? - спросил майор, почему-то понизив голос.
- Чихнул, - отвечал полковник.
Отец Браун поднял руку, словно хотел хлопнуть себя по лбу, так бывает, когда человек вспомнит чью-то фамилию.
Теперь он знал, какой звук и похож, и не похож на фырканье сифона или собаки.
- Кто же это был? - спросил он. - Грабитель?
- Пойдемте в дом, - довольно резко сказал майор Пэтнем.
Даже после того, как майор выключил свет, в доме было светлее, чем в саду, - так бывает очень ранним утром. Отец Браун удивился, что стол накрыт по-праздничному, салфетки в кольцах сверкают белизной и возле каждого прибора стоит шесть причудливых бокалов. В такое время суток можно обнаружить остатки вчерашнего пиршества, но не приготовления к сегодняшнему.
Пока он думал об этом, майор пробежал мимо него и оглядел стол.
- Украли серебро! - крикнул он, тяжело дыша. - Рыбные ножи и вилки… Старинный судок… Даже мисочку для сметаны… Теперь я отвечу вам, отец Браун. Да, это грабитель.
- Нет, - упрямо сказал Крэй. - Я знаю, почему лезут в этот дом. Я знаю, почему…
Майор похлопал его по плечу, словно больного ребенка, и проговорил:
- Вор, вор. Кому же еще?
Когда неугомонный гость снова понесся к выходу, он тихо прибавил:
- Не знаю, вызывать ли полицию. Мой друг, говоря строго, не имел права стрелять. Понимаете, он долго жил в диких краях и теперь ему что-то мерещится.
Они окунулись снова в утренний свет, чуть потеплевший от солнца, и увидели, что полковник согнулся вдвое, изучая траву газона или гравий дорожки. Майор направился к нему, а священник обошел дом и направился к навесу.
Минуты полторы он разглядывал помойку, потом подошел к ней вплотную, поднял крышку и заглянул в ящик.
Пыль окутала его, но он замечал все на свете, кроме собственной внешности. Стоял он так, словно ушел в молитву, а когда очнулся, присыпанный прахом, рассеянно побрел прочь.
У калитки он увидел маленькую группу людей, и это рассеяло его печальную озабоченность, как солнце рассеяло туман. В людях не было ничего особенно утешительного, они просто рассмешили его, словно диккенсовские персонажи. Майор оделся, и теперь на нем был пунцовый индийский пояс и клетчатый пиджак. Он пылко спорил с поваром, уроженцем Мальты, чье горестное, изможденное, желтое лицо не совсем удачно сочеталось со снежно-белым колпаком. Повар горевал не зря: майор увлекался кулинарией и, как все любители, знал больше, чем профессионал. Полковник Крэй, все еще в пижаме, ползал по саду, выискивая следы вора, и часто в порыве гнева хлопал ладонью по земле. Увидев его, священник подумал, что
«мерещится» - слишком мягкий эвфемизм.
Рядом с поваром стояла женщина, которую священник знал, Одри Уотсон. Майор был ее опекуном, она вела его хозяйство. Судя по переднику и засученным рукавам, сейчас она выступала во второй из своих ролей.
- Вот и прекрасно, - говорила она. - Давно собираюсь выбросить этот старомодный судок.
- А мне он нравился, - возражал майор. - Я сам старомоден.
- Что ж, - сказала Одри, - вам нет дела до вора, а мне нет дела до завтрака. В воскресенье не купишь уксуса и горчицы. Неужели вы, восточные люди, обойдетесь без острых приправ? Жаль, что вы попросили Оливера проводить меня к поздней мессе. Она кончится к половине первого, полковник уедет раньше. Как вы тут справитесь одни?
- Справимся, справимся, - сказал майор, ласково глядя на нее. - У Марко много соусов, да мы и сами себя неплохо кормили в довольно диких местах. А вам надо развлечься, все хозяйничаете. Я ведь знаю, что вы хотите послушать музыку.
- Я хочу пойти в церковь, - сказала она. Глаза ее были суровы.
Она была одной из тех женщин, которые никогда не утратят красоты, ибо красота их не в свежести и не в красках, а в самих чертах. Волосы ее напоминали о Тициане и пышностью своей, и цветом, но около рта и вокруг глаз уже лежали тени, свидетельствовавшие о том, что какая-то печаль точит ее, как точит ветер развалины греческого храма. Происшествие, о котором она говорила так серьезно и твердо, было скорее смешным, чем печальным. Отец Браун понял из разговора, что одержимый полковник должен уехать до полудня, а Пэтнем, не желая отказаться от прощального пира, приказал подать особенно роскошный завтрак, пока Одри пребывает в храме. Она шла туда под присмотром своего старого друга и дальнего родственника, доктора Оливера Омана - мрачного и ученого врача, который, однако, так любил музыку, что готов был ради нее пойти даже в церковь. Все это никак не оправдывало трагической маски; и, ведомый чутьем, священник направился к безумцу, ползавшему по траве.
Завидев коротенькую фигурку, полковник поднял взлохмаченную голову и удивленно уставился на непрошеного гостя. И впрямь отец Браун по какой-то причине пробыл здесь гораздо дольше, чем требовала, - нет, гораздо дольше, чем позволяла вежливость.
- Думаете, я спятил? - резко спросил Крэй.
- Думал, а теперь не думаю, - спокойно отвечал отец Браун.
- Что это значит? - вскричал полковник.
- Сумасшедший лелеет свою манию, - объяснил священник. - А вы все ищете следы вора, хотя их нет. Вы боретесь с наваждением. Вы хотите того, чего не хочет ни один безумец.
- Чего же? - спросил Крэй.
- Доказательств против себя, - сказал отец Браун.
Он еще не кончил фразы, когда полковник вскочил на ноги, глядя на него встревоженным взором.
- Ах ты, вот это правда! - вскричал он. - Они твердят мне, что вор хотел украсть серебро. И она, - он указал на Одри, хотя священник понял и без того, о ком идет речь, - и она говорит мне, что жестоко стрелять в бедного безобидного вора и обижать бедных безобидных индусов… А я ведь был веселым… таким же веселым, как Пэтнем!
Он помолчал и начал снова:
- Вот что, я вас никогда не видел, но рассудить все это попрошу вас. Мы с Пэтнемом вместе служили, но я участвовал в одной операции, на афганской границе, и стал полковником раньше других. Мы оба были ранены, и нас отправили домой. Одри была тогда моей невестой, она тоже ехала с нами. В дороге случились странные вещи. Из-за них Пэтнем требует, чтобы мы расстались, и она сама в нерешительности… а я знаю, о чем они думают. Я знаю, кем они меня считают. И вы это знаете.
А случилось вот что. Когда кончился наш последний день в большом индийском городе, я спросил Пэтнема, можно ли купить мои любимые сигары, и он показал мне лавочку напротив дома. «Напротив» - туманное слово, если один мало-мальски пристойный дом стоит среди пяти-шести хижин. Должно быть, я ошибся дверью, поддалась она туго, внутри было темно и, когда я повернулся, она за мной захлопнулась с лязгом, словно кто-то задвинул несколько засовов. Пришлось двигаться вперед. Я долго шел по темным коридорам. Наконец я нащупал ногой ступеньки, а за ними была дверь, изукрашенная - это я понял на ощупь - сплошной восточной резьбой. Я открыл ее не без труда, и попал в полумрак, где маленькие светильники лили зеленоватый свет. В этом свете я смутно разглядел ноги или пьедестал какой-то большой статуи. Прямо передо мной возвышалась истинная глыба, я чуть не ударился об нее, и понял, что это - идол, стоящий спиной ко мне.
Судя по плоской головке, а главное - по какому-то хвосту или по отростку, идол этот не очень походил на человека. Отросток, словно палец, изогнутый кверху, указывал на символ, вырезанный в каменной спине. Я не без страха попытался разобрать, что это за символ, когда случилось самое страшное. Бесшумно открылась другая дверь, и вошел темнолицый человек в черном костюме. Губы его изгибались, кожа была медная, зубы - ярко-белые; но больше всего ужаснуло меня, что он одет по-европейски. Я был готов увидеть пышно одетого жреца или обнаженного факира.
Но это как бы значило, что бесовщина завладела всем светом. Так оно и оказалось.
«Если бы ты видел обезьяньи ноги, - сказал он мне, - мы были бы милостивы к тебе
- пытали бы, пока ты умрешь. Если бы ты видел лицо, мы были бы еще милостивей, и пытали бы тебя не до смерти. Но ты видел хвост, и приговор наш суров. Иди!»
При этих словах я услышал лязг засовов. Они открылись сами, и далеко за темными проходами распахнулась дверь.
«Не проси о пощаде, - говорил улыбающийся человек. - Ты обречен на свободу. С этой поры волос будет резать тебя, как меч, воздух жалить, как змея. Оружие вылетит на тебя ниоткуда, и ты умрешь много раз».
Крэй замолчал, отец Браун опустился на траву и принялся рвать ромашки.
- Конечно, здравомыслящий Пэтнем посмеялся надо мной, - снова заговорил полковник, - и стал сомневаться, в своем ли я уме. Я вам расскажу всего три вещи, которые потом случились, а вы судите, кто из нас прав.
Первый случай произошел в индийской деревне, на краю джунглей, за сотни миль от храма и от города, и от тех обычаев и племен. Я проснулся посреди ночи, в полной тьме, и лежал, ни о чем не думая, когда моего горла коснулось что-то тонкое, как волос. Я вздрогнул и, естественно, вспомнил слова в храме. Потом я встал, зажег свет, посмотрел в зеркало и увидел на шее полоску крови.
Второй случай произошел в гостинице, в Порт-Саиде. Я проснулся и почувствовал - нет, иначе не скажешь: воздух жалил меня, как змея. Мучился я долго, бился головой об стену, пока не пробил стекло и, скорее, вывалился, чем упал в сад. Бедному Пэтнему пришлось заволноваться, когда он нашел меня без чувств в траве. Но я боюсь, что испугало его «состояние моей психики», а не то, что со мной случилось.
Третий случай произошел на Мальте. Мы жили в замке, окна наши выходили на море, оно подступало бы к подоконникам, если бы не белая голая стенка. Снова я проснулся, но было светло. Светила полная луна, когда я подошел к окну, и я увидел бы птичку на башне или парус на горизонте.
На самом деле я увидел, что в воздухе кружит сама собой какая-то палка. Она влетела в мое окно и разбила лампу у самой подушки, на которой я только что лежал. Это было странное оружие, такими палицами сражаются многие восточные племена. Но в меня ее метал не человек.
Отец Браун положил на траву недоделанный венок, и встал.
- Есть у майора Пэтнема, - спросил он, - восточные диковинки, идолы, оружие? Я хотел бы на них поглядеть.
- Да, есть, хотя он их не особенно любит, - ответил Крэй. - Пойдемте, посмотрим.
По пути, в передней, они увидели мисс Уотсон, которая застегивала перчатки, собираясь в церковь, и услышали голос майора, обучавшего повара поварскому искусству. В кабинете хозяина они встретили еще одного человека, который как-то виновато оставил книгу, которую листал.
Крэй вежливо представил его как доктора Омана, но по его изменившемуся лицу Браун догадался, что они - соперники, знает о том Одри или нет. Священник и сам понял его предубеждение, и строго сказал себе, что надо любить даже тех, у кого острая бородка, маленькие руки и низкий, хорошо поставленный голос.
По-видимому, Крэя особенно раздражало, что доктор Оман держит молитвенник.
- Вот не знал, что и вы этим увлекаетесь, - резко сказал он.
Оман не обиделся и засмеялся.
- Да, это бы мне больше подошло, - сказал он, кладя руку на большую книгу. - Справочник ядов. Но для церкви он великоват.
- Откуда эти штуки, из Индии? - спросил священник, явно стремившийся переменить тему.
- Из разных мест, - отвечал доктор. - Пэтнем служит давно, был и в Мексике, и в Австралии, и на каких-то островах, где есть людоеды.
- Надеюсь, стряпать он учился не там, - сказал Браун, глядя на странные предметы, висевшие на стене.
Тот, о ком они беседовали, сунул в дверь веселое, красное лицо.
- Идем, Крэй! - крикнул он. - Завтрак на столе. А для вас, святош, уже звонят колокола.
Крэй пошел наверх переодеться. Доктор Оман и мисс Уотсон двинулись вниз по улице, и Браун заметил, что врач дважды оглянулся, а потом даже выглянул из-за угла.
«Он там быть не мог… - растерянно подумал священник. - Не в этой же одежде! А может, он побывал там раньше?»
Когда отец Браун общался с людьми, он был чувствителен, как барометр; но сегодня он больше походил на носорога. Ни по каким светским правилам он не мог остаться к завтраку, но он остался, прикрывая свою невоспитанность потоками занятной и ненужной болтовни. Это было тем более странно, что завтракать он не стал. Перед майором и полковником сменялись замысловатые блюда, но он повторял, что сегодня
- пост, жевал корку и даже не пил воды, хотя налил полный стакан. Однако говорил он много.
- Вот что! - восклицал он. - Я приготовлю вам салат!
Сам я его не ем, но делать умею! Салатные листья у вас есть…
- К сожалению, больше нет ничего, - сказал благодушный майор. - Горчица, уксус и масло исчезли вместе с судком.
- Знаю, знаю, - отвечал Браун. - Этого я всегда боялся. Потому я и ношу с собой судки. Я так люблю салат.
К удивлению остальных, он вынул из кармана перечницу и поставил на стол.
- Не пойму, зачем вору горчица, - продолжал он, извлекая горчицу из другого кармана. - Для горчичника, наверное… А уксус? (И он вынул уксус.) А масло? (И он вынул масло.)
Болтовня его на миг прервалась, когда он поднял глаза и увидел то, чего никто не видел: черная фигура стояла на ярком газоне и глядела в комнату. Пока он глядел на нее, Крэй вставил слово:
- Странный вы человек, - сказал он. - Надо бы послушать ваши проповеди, если они так же занятны, как ваши манеры. - Голос чуть изменился, и его шатнуло назад.
- Проповедь есть и в судке, - серьезно сказал отец Браун. - Вы слышали о вере с горчичное зерно и об елее милости? А что до уксуса, забудет ли солдат того солдата, который…
Полковника шатнуло вперед, и он вцепился в скатерть.
Отец Браун бросил в воду две ложки горчицы, встал и строго сказал:
- Пейте!
В ту же минуту неподвижный доктор Оман крикнул из сада:
- Я нужен? Отравили его?
- Да нет, - сказал Браун, едва заметно улыбаясь, ибо рвотное уже подействовало. Крэй лежал в кресле, тяжело дыша, но был жив.
Майор Пэтнем вскочил, его багровое лицо посинело.
- Я иду за полицией! - хрипло выкрикнул он.
Священник услышал, как он хватает с вешалки пальмовую шляпу, бежит к выходу, хлопает калиткой. Но сам он стоял и смотрел на Крэя, а потом произнес:
- Я не буду много говорить, но скажу вам то, что вам нужно узнать. На вас нет проклятия. Обезьяний храм - или совпадение, или часть заговора, а заговор задумал белый человек. Только одно оружие режет до крови, едва коснувшись: бритва белых людей. Только одним способом можно сделать так, чтобы воздух жалил: открыть газ; это - преступление белых, Только одна палица летит сама, вращается в воздухе и возвращается: бумеранг. Они у Пэтнема есть.
Он вышел в сад и остановился, чтобы поговорить с доктором. Через минуту в дом вбежала Одри и упала на колени перед Крэем. Браун не слышал слов, но лица их говорили об удивлении, а не о печали. Доктор и священник медленно пошли к калитке.
- Наверное, майор ее тоже любил, - сказал священник, а доктор кивнул, и он продолжил: - Вы благородно вели себя, доктор. Почему вы это заподозрили?
- В церкви я беспокоился, и пошел посмотреть, все ли в порядке, - сказал Оман. - Понимаете, та книга - о ядах, и когда я ее взял, она открылась на странице, на которой говорится, что от некоторых ядов, очень сильных и незаметных, противоядие - любое рвотное. Вероятно, он об этом недавно читал.
- И вспомнил, что рвотное - в судках, - сказал Браун. - Вот именно. Он выбросил судки в мусорный ящик, а я их потом нашел. Но если вы взглянете на перечницу, вы увидите дырочку. Туда ударила пуля Крэя, и преступник чихнул.
Они помолчали, потом доктор Оман невесело заметил:
- Что-то майор долго ищет полицию.
- Полиция дольше проищет майора, - сказал священник. - До свидания.
|
