Поэт Карел Чапек
Рассказы из одного кармана #11 Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
Карел Чапек
Поэт
Заурядное происшествие: в четыре часа утра на Житной улице автомобиль сбил с ног пьяную старуху и скрылся, развив бешеную скорость. Молодому полицейскому комиссару Мейзлику предстояло отыскать это авто. Как известно, молодые полицейские чиновники относятся к делам очень серьезно.
- Гм… - сказал Мейзлик полицейскому номер 141. - Итак, вы увидели в трехстах метрах от вас быстро удалявшийся автомобиль, а на земле - распростертое тело. Что вы прежде всего сделали?
- Прежде всего подбежал к пострадавшей, - начал полицейский, - чтобы оказать ей первую помощь.
- Сначала надо было заметить номер машины, - проворчал Мейзлик, - а потом уже заниматься этой бабой… Впрочем, и я, вероятно, поступил бы так же, - добавил он, почесывая голову карандашом. - Итак, номер машины вы не заметили. Ну, а другие приметы?
- По-моему, - неуверенно сказал полицейский номер 141, - она была темного цвета. Не то синяя, не то темно-красная. Из глушителя валил дым, и ничего не было видно.
- О господи! - огорчился Мейзлик. - Ну, как же мне теперь найти машину? Бегать от шофера к шоферу и спрашивать: «Это не вы переехали старуху?» Как тут быть, скажите сами, любезнейший?
Полицейский почтительно и равнодушно пожал плечами.
- Осмелюсь доложить, у меня записан один свидетель. Но он тоже ничего не знает. Он ждет рядом в комнате.
- Введите его, - мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь выудить что-нибудь в куцем протоколе. - Фамилия и местожительство? - машинально обратился он к вошедшему, не поднимая взгляда.
- Кралик Ян - студент механического факультета, - отчетливо произнес свидетель.
- Вы были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра неизвестная машина сбила Божену Махачкову?
- Да. И я должен заявить, что виноват шофер. Судите сами, улица была совершенно пуста, и если бы он сбавил ход на перекрестке…
- Как далеко вы были от места происшествия? - прервал его Мейзлик.
- В десяти шагах. Я провожал своего приятеля из… из пивной, и когда мы проходили по Житной улице…
- А кто такой ваш приятель? - снова прервал Мейзлик. - Он тут у меня не значится.
- Поэт Ярослав Нерад, - не без гордости ответил свидетель. - Но от него вы ничего не добьетесь.
- Это почему же? - нахмурился Мейзлик, не желая выпустить из рук даже соломинку.
- Потому, что он… у него… такая поэтическая натура. Когда произошел несчастный случай, он расплакался, как ребенок, и побежал домой… Итак, мы шли по Житной улице, вдруг откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на предельной скорости…
- Номер машины?
- Извините, не заметил. Я обратил внимание лишь на бешеную скорость и говорю себе
- вот…
- Какого типа была машина? - прервал его Мейзлик.
- Четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, - деловито ответил студент механик. - Но в марках я, понятно, не разбираюсь.
- А какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая или лимузин?
- Не знаю, - смущенно ответил свидетель. - Цвет, кажется, черный. Но, в общем, я не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я как раз обернулся к приятелю:
«Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не остановились».
- Гм… - недовольно буркнул Мейзлик. - Это, конечно, естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего не наблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы - ноль внимания. Рассуждать умеет каждый, а вот по-деловому наблюдать окружающее… Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше не задерживаю.
Через час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.
- Дома, - ответила хозяйка квартиры. - Спит.
Разбуженный поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. «Что же я такое натворил?» - мелькнуло у него в голове.
Полицейскому, наконец, удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.
- Обязательно надо идти? - недоверчиво осведомился поэт.
- Ведь я все равно уже ничего не помню. Ночью я был немного…
- Под мухой, - понимающе сказал полицейский. - Я знаю многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.
По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и о многих других вещах; только политике были чужды оба. Так, в дружеской и поучительной беседе они дошли до полиции.
- Вы поэт Ярослав Нерад? - спросил Мейзлик. - Вы были очевидцем того, как неизвестный автомобиль сбил Божену Махачкову?
- Да, - вздохнул поэт.
- Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?
Поэт усиленно размышлял.
- Не знаю, - сказал он. - Я на это не обратил внимания.
- Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, - настаивал Мейзлик.
- Да что вы! - искренне удивился Нерад. - Я никогда не замечаю подробностей.
- Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста? - иронически осведомился Мейзлик.
- Так, общее настроение, - неопределенно ответил поэт. Эту, знаете ли, безлюдную улицу… длинную… предрассветную… И женская фигура на земле… Постойте! - вдруг вскочил поэт. - Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.
Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.
- Это не то, и эго не то… Ага, вот оно, кажется. - И он погрузился в чтение строчек, написанных на вывернутом наизнанку конверте.
- Покажите мне, - вкрадчиво предложил Мейзлик.
- Право, это не из лучших моих стихов, - скромничал поэт. - Но, если хотите, я прочту.
Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:
Дома в строю темнели сквозь ажур,
Рассвет уже играл на мандолине.
Краснела дева .
В дальний Сингапур
Вы уносились в гоночной машине.
Повержен в пыль надломленный тюльпан.
Умолкла страсть Безволие… Забвенье .
О шея лебедя!
О грудь!
О барабан!
И эти палочки -
Трагедии знаменье!
- Вот и все, - сказал поэт.
- Извините, что же все это значит? - спросил Мейзлик. - О чем тут, собственно, речь?
- Как о чем? О происшествии с машиной, - удивился поэт. - Разве вам непонятно?
- Не совсем, - критически изрек Мейзлик. - Как-то из всего этого я не могу установить, что «июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии». Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.
- Все это внешние факты, сырая действительность, - сказал поэт, теребя себя за нос. - А поэзия - это внутренняя реальность. Поэзия - это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, - укоризненно закончил Нерад.
- Скажите пожалуйста! - воскликнул Мейзлик - Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм… «Дома в строю темнели сквозь ажур…» Почему в строю? Объясните-ка это.
- Житная улица, - безмятежно сказал поэт. - Два ряда домов. Понимаете?
- А почему это не обозначает Национальный проспект? - скептически осведомился Мейзлик.
- Потому, что Национальный проспект не такой прямой, - последовал уверенный ответ.
- Так, дальше: «Рассвет уже играл на мандолине…» Допустим. «Краснела дева…» Извиняюсь, откуда же здесь дева?
- Заря, - лаконически пояснил поэт.
- Ах, прошу прощения. «В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине»?
- Так, видимо, был воспринят мной тот автомобиль, - объяснил поэт.
- Он был гоночный?
- Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался. Словно спешил на край света.
- Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?
Поэт пожал плечами.
- Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.
- А какое отношение имеют к этому малайцы? А?
Поэт замялся.
- Вероятно, машина была коричневого цвета, - задумчиво произнес он. - Что-то коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?
- Так, - сказал Мейзлик. - Другие свидетели говорили, что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же верить?
- Мне, - сказал поэт. - Мой цвет приятнее для глаза.
- «Повержен в пыль надломленный тюльпан», - читал далее Мейзлик. - «Надломленный тюльпан» - это, стало быть, пьяная побирушка?
- Не мог же я так о ней написать! - с досадой сказал поэт. - Это была женщина, вот и все. Понятно?
- Ага! А это что: «О шея лебедя, о грудь, о барабан!» - Свободные ассоциации?
- Покажите, - сказал, наклоняясь, поэт. - Гм… «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки»… Что бы все это значило?
- Вот и я то же самое спрашиваю, - не без язвительности заметил полицейский чиновник.
- Постойте, - размышлял Нерад. - Что-нибудь подсказало мне эти образы… Скажите, вам не кажется, что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.
И он написал карандашом "2".
- Ага! - уже не без интереса воскликнул Мейзлик. - Ну, а это: «о грудь»?
- Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?
- Остаются барабан и палочки! - взволнованно воскликнул полицейский чиновник.
- Барабан и палочки… - размышлял Нерад. - Барабан и палочки… Наверное, это пятерка, а? Смотрите, - он написал цифру 5. - Нижний кружок словно барабан, а над ним палочки.
- Так, - сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру «235». - Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?
- Номер? Я не заметил никакого номера, - решительно возразил Нерад. - Но что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему, это самое удачное место? Как вы думаете?
Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.
- Я на минутку, - сказал Мейзлик. - Зашел только сказать вам, что это действительно было авто номер двести тридцать пять.
- Какое авто? - испугался поэт.
- «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки!» - одним духом выпалил Мейзлик.
- И насчет Сингапура правильно. Авто было коричневое.
- Ага! - вспомнил поэт. - Вот видите, что значит внутренняя реальность. Хотите, я прочту вам два-три моих стихотворения? Теперь-то вы их поймете.
- В другой раз! - поспешил ответить полицейский чиновник. - Когда у меня опять будет такой случай, ладно?
1928
|
