Огненная проповедь Франческа Хейг


        В 25 веке нашей эры Земля вернулась к первобытно-общинному строю из-за ядерной войны, уничтожившей природу и цивилизацию. Хотя за четыреста прошедших лет радиационный фон значительно снизился, по неизвестным причинам у выживших людей рождаются только близнецы. Один из них — альфа — во всех смыслах физически совершенен, а второй — омега — обременен дефектом. По воле руководящего обществом Синедриона омеги считаются недоразвитыми и ущербными, а альфы прибирают скудные ресурсы. Но хотя альфы и считают себя высшими созданиями, им не избежать рока: в случае смерти одного близнеца умирает и второй.
        Касс — редкая омега, способная предвидеть будущее. Пока ее близнец, Зак, идет к власти в обществе альф, Касс мечтает о самом опасном: о равенстве. И из-за этих грез о мире, где альфы и омеги живут бок о бок, и Синедрион, и Сопротивление не выпускают Касс из поля зрения...


        Перевод осуществлен на сайте http://lady.webnice.ruhttp://lady.webnice.ru(http://lady.webnice.ru)


        Франческа Хейг
        Огненная проповедь

        Глава 1 

        Я всегда думала, что меня заберут ночью, но шестеро всадников въехали на равнину, когда солнце стояло в зените. В разгар страды весь поселок вставал затемно и трудился до ночи. На отравленных землях, отведённых омегам, приличного урожая не вырастить. В прошлом сезоне ливни обнажили глубинный слой пепла, оставшийся после взрыва, поэтому корнеплоды дали совсем редкие и чахлые всходы. На всем поле картофель пророс вниз, а не вверх, и мы выкапывали сморщенные, испещренные глазками клубни глубоко в испорченной почве. Из-за этого погиб мальчишка — его засыпало. Яма была не так и велика, но глиняная стена обвалилась, и он не сумел выбраться. Я подумывала двинуться дальше, но неурожай случился повсеместно, а в голодные времена ни в одном поселении не привечают странников.
        Поэтому я осталась на еще один суровый год. Вспоминались рассказы о большой засухе и неурожае, длившихся три года подряд. Я тогда была ребенком, но даже сейчас четко помнила мертвые костлявые туши домашней скотины, валявшиеся в пыльных полях. Засуха произошла более десяти лет назад. «Сейчас такое ни за что не повторится», — твердили мы, словно заклинание, как будто частые повторы способны сделать желаемое правдой.
        Весной мы старательно выхаживали молодые побеги на пшеничных полях. А над уродившейся морковью — её налитым видом и длиной — вовсю хихикали подростки. Со своей деляночки я собрала полный мешок чеснока и отнесла на базар на руках, как ребенка. Всю весну я наблюдала, как крепнет и растет пшеница на общественных полях. За моим домишком головокружительно благоухала лаванда, привлекая пчел, а полки в кладовой ломились от припасов.
        Они явились посреди жатвы. Сначала я их почуяла. Сказать по правде, я ощущала приближение беды уже несколько месяцев, но сейчас явственно почувствовала внезапную тревогу, которую не объяснить неясновидящим. Произошла неуловимая перемена: словно туча проплыла, заслоняя солнце, или ветер сменил направление. Я резко выпрямилась с серпом в руках и уставилась на юг. Когда с окраины донеслись первые крики, я уже бежала. Кричать стали ближе, и появились шестеро всадников. Остальные селяне тоже припустили прочь — альфы частенько совершали набеги на поселения омег, забирая все мало-мальски ценное. Но я-то знала, зачем они явились в этот раз. И знала, что удирать нет никакого смысла. Я опоздала на шесть месяцев, а ведь мать меня предупреждала.
        И сейчас, поднырнув под забор и мчась к заваленной щебнем границе поселка, я понимала, что уже попалась.
        Они даже не приостановились, чтобы меня поймать. Один из всадников просто подхватил меня на скаку, и земля ушла из-под ног. Он ударом кулака выбил серп и перекинул меня через седло лицом вниз. Попытки лягаться, казалось, только подстегнули лошадь. Меня подбрасывало; каждое движение животного мучительно отдавалось в ребрах и внутренностях, даже удар по запястью не был столь болезненным. Спину придерживала сильная рука, и я чувствовала, как сверху нависает всадник, наклонившись вперед и понукая лошадь. Свисая головой вниз, я открыла глаза, но тут же зажмурилась: замутило от мелькающих копыт и проносящейся перед носом земли.
        Когда мы, вроде бы, немного замедлились, я вновь рискнула открыть глаза и тут же ощутила, как в спину упирается острие клинка.
        — У нас приказ тебя не убивать, — вымолвил альфа, - и не лишать сознания — твой близнец не велел. Но это не значит, что мы будем колебаться, если вздумаешь артачиться. Рыпнешься, и я отрежу тебе палец. И поверь, мне даже не придется останавливаться. Ты поняла, Кассандра?
        Я хотела сказать «да», но удалось только придушенно хрюкнуть. Мы продолжали путь. Из-за бесконечной тряски головой вниз меня дважды вырвало. Второй раз - на кожаный сапог похитителя. Хоть какое-то утешение. Чертыхнувшись, он остановил коня и поднял меня вертикально. Затем накинул на меня аркан, прижав руки к бокам. Сидя впереди, я почувствовала, как давление в голове отступило, а кровь хлынула обратно в тело.
        Веревка больно врезалась в плоть, однако позволяла держаться прямо, поскольку всадник за моей спиной крепко удерживал путы. Так мы ехали весь день. К вечеру, когда сгустились сумерки, мы ненадолго остановились и спешились, чтобы перекусить. Один из конвоиров предложил мне хлеба, но я смогла лишь выпить несколько глотков теплой затхлой воды из фляги. Меня пересадили к другому всаднику, и теперь шею покалывала жесткая черная борода. Он натянул мне на голову мешок - как будто я могла что-то разглядеть в сплошной тьме!
        Я почувствовала город издалека, задолго до того, как лошадиные подковы застучали по мощеной дороге. Через ткань мешка начали просвечивать мерцающие огни. Было ясно, что вокруг много людей, даже больше, чем в Хавене в ярмарочный день. Казалось, их тысячи. Дорога становилась круче, и копыта теперь цокали по брусчатке медленнее. Мы сделали короткий привал, и меня передали, точнее почти швырнули, в руки другому человеку. Он потащил меня, часто останавливаясь и ожидая, пока отомкнут очередной замок. Каждый раз, когда за моей спиной запирали дверь, скрип засовов звучал, будто очередной удар.
        Наконец меня толкнули на что-то мягкое, за спиной лязгнул вынимаемый из ножен клинок, и не успела я вскрикнуть, как мои путы опали. Чужие руки завозились у горла и сорвали с головы мешок, задев нос грубой тканью.
        Я оказалась на низком ложе в тесной комнатушке - клетке без единого окна. Тот, кто меня освободил, уже запирал за собой железную дверь. Тьму немного рассеивал дрожащий огонек свечи.
        Я скорчилась, чувствуя во рту противный вкус пыли и рвоты, и только тогда позволила себе разрыдаться. Я оплакивала себя и своего близнеца, каким он стал.


        Глава 2 

        Под утро мне приснился уже привычный кошмар о пламени, и я вскочила. Время шло, и мгновения пробуждения и осознания яви были единственной радостью в тесной темнице. Плохо освещенная комнатушка с изученными вдоль и поперек глухими стенами совершенно не походила на ужасный взрыв, являвшийся мне в снах.
        Ни хроник, ни зарисовок взрыва не существовало. Какой смысл записывать или изображать то, что и так перед глазами? Даже сейчас, четыреста с лишним лет спустя, после того как взрыв уничтожил практически все, его можно разглядеть — раскуроченные скалы, выжженные долины и засыпанные пеплом русла рек. Везде, куда ни глянь. Зачем пересказывать историю, написанную прахом и костями, если ее может поведать сама земля?
        Говорят, перед взрывом много вещали о пожаре, о конце света. Но последнюю проповедь прочел сам огонь, после него пророков не осталось. Большинство выживших потеряли зрение и слух. Другие остались в совершенном одиночестве, и их рассказы слышал только ветер. А если и находились собеседники, никто даже приблизительно не мог описать момент взрыва: новый неба и грохот, знаменующий конец всему. И мне, и очевидцам просто не хватило бы слов, чтобы передать случившееся. Катастрофа в одно мгновенье безвозвратно разделила время на До и После. Сейчас, через сотни лет После, не осталось ни свидетелей, ни свидетельств. Только ясновидящие вроде меня могли мельком увидеть взрыв за мгновение до пробуждения или в тот миг, когда смыкаешь веки, чтобы моргнуть: вспышка — и пылающий, словно бумага, горизонт.
        Единственные сказания о взрыве сохранились в песнях. Когда я была ребенком, каждый год в селение приходил бродячий певец и пел былины о людях другой нации, которые из-за моря послали с неба бушующее пламя, о радиации и последующей Долгой зиме. Мне исполнилось лет восемь или девять, когда на ярмарке в Хавене мы с Заком впервые услышали песню седой как снег исполнительницы — на знакомый мотив, но с другими текстом.
        Припев о Долгой зиме был тот же, но не прозвучало ни слова о других нациях. В каждом куплете описывалось только всепоглощающее пламя. Когда я дернула отца за руку и спросила, почему, он лишь пожал плечами и пояснил, что у песни множество вариантов. Да и какая разница? Если когда-то за морем и существовали другие страны, их там больше нет, потому что нет и моряков, чтобы о них рассказать. Появлявшиеся время от времени слухи о Далеком крае — стране далеко за морем — были такой же выдумкой, как и сплетни об Острове, где омеги жили свободными от гнета альф. Только заикнись о таком, и публичная порка гарантирована, а то и закончишь как тот омега, которого мы однажды видели за селением: беднягу распяли и держали под палящим солнцем, пока его язык не свесился изо рта чешуйчатой синей ящерицей. А два скучающих солдата Синедриона наблюдали за ним, время от времени пиная бедолагу, дабы убедиться, что тот жив.
        — Больше никогда не спрашивай, — велел отец. — Ни о том, что было До, ни о другом месте, ни об острове. Те, кто жил До, задавали слишком много вопросов, слишком многим интересовались, и посмотри, к чему это привело. Сегодня мир такой, какой есть, и нам необходимо знать лишь, что с севера, запада и юга он окружен морем, а с востока — мертвыми землями. И неважно, откуда пришел взрыв. Значение имеет лишь то, что он случился. Все это дело давнее и такое же непостижимое, как и уничтоженное До, от которого остались только слухи, предания и реликты.
             * * * * *
        В первые месяцы заключения нам время от времени дарили возможность увидеть небо. Раз в несколько недель узников выводили на крепостной вал, чтобы мы размялись и глотнули свежего воздуха. Обычно нас выводили по трое в сопровождении как минимум троих охранников, которые внимательно следили, чтобы мы держались подальше как друг от друга, так и от каменных зубцов стены, выходившей на раскинувшийся внизу город.
        Что нельзя приближаться к другим заключенным и тем более пытаться заговорить я узнала на первой же прогулке. Сопровождая нас из камер, один из стражей постоянно раздраженно ворчал на отстававшую светловолосую женщину, которая прыгала на одной ноге.
        — Не отбери вы мой костыль, я бы передвигалась быстрее, — заметила она.
        Ее слова остались без ответа, и она закатила глаза, поглядывая в мою сторону. И хотя это была даже не улыбка, но я впервые после похищения ощутила хоть какое-то подобие теплоты. Когда мы выбрались на воздух, я попыталась украдкой приблизиться, чтобы шепнуть ей пару слов. Не успела я подойти и на три метра, как конвоир впечатал меня в стену так сильно, что на лопатках остались синяки от камней. Когда меня тащили обратно в камеру, охранник рявкнул мне в лицо, брызгая слюной:
        — Не смей говорить с другими. Даже не смотри на них. Поняла?
        Поскольку мои руки крепко держали за спиной, я не могла стереть плевок со щеки, и потому брезгливо поморщилась.
        Женщину с прогулки я больше не встречала.
        Где-то через месяц меня выпустили на вал в третий раз, ставший для всех узников последним. Я остановилась у двери, позволяя глазам привыкнуть к блеску солнечных лучей, отражавшихся от полированного камня. Справа лениво переговаривались двое охранников. Слева в шести метрах один конвоир, прислонившись к стене, наблюдал за мужчиной-омегой. Как я поняла, тот находился в камерах сохранения дольше меня. Его кожа, бывшая, вероятно, когда-то темной, превратилась в грязно-серую. Он нервно подергивал руками и двигал губами, словно они казались ему чужими, и постоянно ходил взад-вперед по небольшому каменистому участку, приволакивая вывернутую правую ногу. Несмотря на запрет разговаривать, я постоянно слышала его бормотание. Он считал: двести сорок семь, двести сорок восемь…
        Многие провидцы рано или поздно впадали в безумие: таким как я годы предвидения выжигали мозг. Видения оказывались пламенем, а наш разум — фитилем. Тот человек не был провидцем, но неудивительно, что после долгого пребывания в камерах сохранения рассудок испарялся. И каковы шансы сохранить разум в четырех стенах, учитывая мой дар? Через год или два, может статься, и я стану отсчитывать шаги, уповая на то, что цифры смогут внести хоть какой-то порядок в помутненный разум.
        Между мной и вышагивающим заключенным стояла еще одна узница — однорукая темноволосая женщина с безмятежным лицом. Мы уже во второй раз встречались на крепостном валу.
        Приблизившись к стене насколько позволяли охранники, я разглядывала зубцы из песчаника и раздумывала, как бы мне заговорить или послать ей сигнал. Я не могла подойти к краю, чтобы оглядеть раскинувшийся внизу город. Горизонт ограничивала стена, за ней виднелись лишь холмы, казавшиеся с расстояния серыми. И тут я осознала, что больше не слышу счета. Когда я обернулась посмотреть, что изменилось, пожилой омега уже бросился на женщину и вцепился ей в горло. С единственной рукой та не смогла оказать достойного сопротивления. Не успела она и закричать. Охранники подбежали к ним в считанные секунды и оттащили нападавшего, но было уже слишком поздно.
        Я закрыла глаза, чтобы не видеть ее тела, упавшего лицом на каменные плиты с вывернутой под немыслимым углом шеей. Но провидице не отгородиться от мира, смежив веки. В моем содрогающемся разуме тут же отпечаталось, как в момент ее смерти в сотне метров над нами в форте опрокинулся на пол бокал, заливая красными струйками мраморный пол. Человек в бархатном пиджаке рухнул сначала на колени, затем, схватившись за горло, упал ничком и умер.
        После этого нас перестали выпускать на вал. Иногда мне казалось, что я улавливаю, как кричит и бьется о стены безумный омега, но это был лишь глухой стук, пульсирующий в ночи. Действительно ли я его слышала или это был лишь морок?
        В моей камере никогда не затухал свет: стеклянный шар под потолком постоянно излучал бледное сияние. Постоянно включенный, он источал навязчивое жужжание, до того низкое, что иной раз казалось, будто это всего лишь шум у меня в голове.
        Первые недели я с раздражением ожидала, что шар вот-вот погаснет, и оставит меня в полной темноте. Но испускаемый им ровный холодный свет отличался от того, что давали свеча или керосиновая лампа. Лишь пару раз в месяц он начинал мигать и подрагивать, на несколько секунд погружая меня в непроглядную бесформенную тьму. А потом свет возвращался, мигнув пару раз, словно пробуждаясь ото сна, и продолжал нести бессменную вахту. Я с радостью приветствовала эти сбои: хоть какая-то передышка от непрерывного изматывающего света. Скорее всего, в шаре было заключено электричество.
        Я уже слышала о нем: оно походило на своего рода магию, ключ от большинства технологий времен До, считавшийся утерянным. Механизмы, не разрушенные взрывом, были уничтожены в ходе зачисток, которые организовали выжившие, чтобы избавиться от всех технологий, обративших мир в пепел. Все остатки До считались табу, но машины в первую очередь. И хотя наказания за нарушение неписаного закона поражали жестокостью, от преступления закона людей в основном удерживал страх. Об опасности кричали и выжженная земля, и уродливые тела омег. Никто не нуждался в отдельном напоминании.
        Но с потолка моей камеры свисал именно механизм, подпитываемый электричеством. Не такой уж страшный или мощный, как верили люди. Не оружие, не бомба и даже не телега, способная двигаться без лошади. Лишь стеклянная груша размером не больше моего кулака, светящая с потолка. Я не могла от нее оторваться: небольшая яркая сфера, пронзительно-белая, словно поймавшая в ловушку искры взрыва. Когда я закрывала глаза, казалось, яркая форма навсегда отпечаталась на веках. Очарованная и испуганная, поначалу я морщилась, боясь, что лампа взорвется. Меня ужасало не только табу, но и то, что я стала свидетелем его нарушения. Если станет известно, что Синедрион нарушает собственный запрет, случится очередная зачистка. Ужасный взрыв и сотворившие его механизмы все еще казались слишком реальными, слишком жестокими, чтобы люди спустили такое с рук.
        Увидев электрический свет, я поняла, что получила пожизненный приговор — теперь меня наверняка никогда не выпустят.
             * * * * *
        С тех пор больше всего мне не хватало неба. Узкая вытяжка под потолком хорошо вентилировала воздух, но не пропускала ни лучика. Дважды в день в отверстие внизу двери просовывали поднос с едой — именно так я отсчитывала ход времени. Я помнила, какое оно, небо, но представить не могла.
        На ум приходили рассказы о Долгой зиме, последовавшей за взрывом, когда в воздухе плотным облаком висели зола и пепел, и никто не видел неба несколько лет. Говорили, что дети, рожденные в тот период, не видели его никогда.
        Интересно, верили ли эти дети, что небеса существуют? Превратились ли для них мечты о небе в символ веры, как сейчас для меня?
        Я считала дни и только так могла почувствовать ход времени. Но цифры росли и это занятие превратилось в пытку, ведь каждый новый день нисколько не приближал меня к освобождению. Время шло, и я всё глубже погружалась в безнадегу бессрочного одиночества и тьмы. Когда отменили прогулки на крепостной стене, единственным регулярным событием остались визиты Исповедницы, которая приходила раз в четыре недели, чтоб допросить меня о моих видениях. По ее словам, других омег вообще никто не посещал.
        И, думая об Исповеднице, я не знала, завидовать им или жалеть.
             * * * * *
        Говорят, близнецы стали появляться в третьем или четвертом поколении После. Во время Долгой зимы сразу после взрыва близнецов не было: рождалось вообще очень мало младенцев, и большинство их них умирали. Годами дети получались недоношенными или с какими-нибудь уродствами. Редкий ребенок выживал, а выжив и повзрослев, был способен давать потомство. Казалось, люди обречены. Поначалу повсеместное рождение близнецов, а вместе с ним резкое увеличение прироста населения, встретили радостно. Так много детей, и почти все нормальные. Один из пары идеален — не просто отлично развит, но силен. Однако вскоре поняли: плата за здорового ребенка — его близнец.
        У вторых младенцев наблюдались различные отклонения. Недоразвитая атрофированная конечность, а то и несколько. Всего один глаз, или сразу три, или вовсе ни одного. Таковы омеги — дефективная нагрузка к здоровым альфам. Альфы называли их мутантами, полными отравы, от которой сами альфы избавляются еще в материнской утробе. Непреодолимые последствия взрыва отражались только на меньших близнецах. Омеги принимали на себя все бремя мутаций, избавляя от него альф. Хотя не до конца. Разница между близнецами была очевидной, а вот связь — нет. Но она все равно каждый раз твердо заявляла о себе. И не имело никакого значения, что никто не мог понять, каким образом она работает.
        Поначалу все списывали на совпадения, но потом на смену подозрениям пришли факты и неопровержимые доказательства: близнецы парами рождались и парами же умирали. На каком бы расстоянии друг от друга они ни находились, где бы ни были: если погибал один, тут же погибал и другой.
        Так же проявлялась общая боль или серьезное заболевание. Если одного настигала лихорадка, у второго она начиналась тоже. Если один терял сознание, то и другой тоже, сколько бы миль их ни разделяло. Небольшие травмы и болезни первого, казалось, проходили для второго легко и почти незаметно, но тяжелые увечья мгновенно отражались на близнеце.
        Когда выяснилось, что омеги бесплодны, стали надеяться, что они вымрут. Что они — временное явление, вызванное взрывом. Но в каждом последующем поколении картина повторялась: рождались только близнецы, один альфа, один омега. Репродуктивной функцией обладали только альфы, но всякий раз среди новорожденных близнецов наряду с альфами рождались и омеги.
        Когда родились мы с Заком, родители решили, что получили идеальную пару близнецов: все конечности на месте, все пальцы в комплекте. Конечно, сомнения оставались, ведь все близнецы разделялись на альф и омег. Все. Всегда. Случалось, дефекты проявлялись только со временем: руки или ноги росли и развивались неравномерно, обнаруживалась не замеченная в младенчестве глухота или высохшая слабая рука.
        Также ходили слухи, что иногда различия проявлялись не на физическом уровне: мальчик, считавшийся нормальным, вдруг с криком выбегал из дома за секунду до того, как обрушивалась крыша; девочка рыдала над овчаркой, которую через неделю в соседнем селении сбивала телега. Омеги с незаметной глазу мутацией: ясновидящие. Довольно редкие случаи: один из тысячи.
        Все знали ясновидящего, который каждый месяц приходил на ярмарку в Хавен — большой город, что располагался ниже по течению. И хотя омегам запрещали посещать рынок альф, ему все же несколько лет подряд разрешали рыться на задворках торговых рядов в кучах сгнивших овощей. Когда я увидела его впервые, он был очень стар, но все еще за бронзовую монетку предсказывал местным фермерам погоду на будущий сезон или говорил дочерям торговцев, когда они выйдут замуж. Вечно какой-то странный, он постоянно что-то бормотал себе по нос, словно заклинание. Однажды, когда мы с отцом и Заком проходили мимо, он закричал:
        — Огонь, нескончаемый огонь!
        Стоявший рядом лоточник даже не дрогнул: видимо, такое случалось постоянно. Такова судьба большинства провидцев: взрыв прожигал себе путь через их разум, и они переживали его вновь и вновь.
        Не помню, когда впервые осознала собственное отличие. Помню только, что уже достаточно повзрослела, чтобы догадаться: такое нужно скрывать. Как и родители, я годами закрывала глаза на очевидное. Какой ребенок не просыпается с криком от ночного кошмара? Но со временем я поняла, что это не простые сны. Мне постоянно снился взрыв. Я видела грозы, которые разражались лишь вечером следующего дня. А детали и сцены в грезах простирались далеко за пределы моего мирка, ограниченного деревней в сорок кирпичных домов, выстроенных вокруг поросшей травой полянки с каменным колодцем.
        Я только и знала, что узкую долину, дома и деревянные сараи, расположенные в сотне метрах от реки — достаточно высоко, чтобы избежать наводнений, когда каждую зиму поля накрывало богатым илом разливом.
        Но в видениях мне являлись неизвестные пейзажи и незнакомые лица. Крепости раз в десять выше нашего дома с его грубо обтесанными полами и низкими потолками. Города с многолюдными улицами шире речного русла.
        Когда я выросла достаточно, чтобы задуматься, откуда в моей голове взялись картины совершенно чужой местности и лица незнакомых людей, одновременно я стала достаточно взрослой, чтобы понимать: Зак каждую ночь спит совершенно спокойно. Я лежала рядом с ним в нашей общей кроватке и училась дышать ровно и тихо. Когда видения стали приходить и днем, училась не вскрикивать — особенно при виде ревущего взрыва. Когда отец впервые взял нас в Хавен, расположенный ниже по течению, толкотня на рыночной площади показалась мне знакомой по видениям, но заметив, как Зак упирается и виснет на руке у отца, я напустила на себя такой же ошарашенный вид.
        А родители все ждали, чтобы нас разделить и отправить омегу прочь. Как и все остальные, они приготовили только одну кроватку. К трем годам отличия еще не проявились, и отец смастерил пару больших коек. Хотя живший по соседству Мик славился на всю долину как превосходный столяр, папа не попросил его о помощи, а сделал их сам, почти тайно, скрываясь за забором под кухонным окном. Спустя годы, ворочаясь на скрипучей колченогой кровати, я часто вспоминала лицо папы, когда он затащил койки в дом и поставил их у противоположных стен узкой комнаты.
        Родители с нами едва разговаривали. В засушливые годы, когда всем урезали рацион, казалось, даже слова стали редкой роскошью. У нас в долине, где поля располагались на низинных территориях и почти каждый год заливались, река обмелела и текла вялой струйкой, а русло с обеих сторон высохло, растрескавшись, как старая глиняная посуда. Даже в нашей благополучной деревне у людей не осталось никаких припасов. Первые два года урожаи были совсем скудны, а на третий год без дождя посевы совсем не взошли и нам пришлось жить на те деньги, что мы успели отложить. Почва на пересохших полях превратилась в пыль. Множество скота погибло: корма для животных не было, и достать его не получалось даже за деньги. Рассказывали, как на востоке люди умирали от голода. Синедрион разослал по деревням патрули, чтобы отбиваться от набегов омег. Летом вокруг Хавена и большинства городов альф возвели стены. Однако омеги, которые в тот год проходили через нашу деревню, выглядели слишком истощенными и изнуренными, чтобы на кого-то напасть. Даже когда засуха прекратилась, солдаты Синедриона продолжили патрулировать города и
деревни.
        Ни мама, ни отец тоже не утратили бдительности. Они внимательно и придирчиво отслеживали и взвешивали малейшую разницу между мной и Заком.
        Лет в шесть-семь мы с Заком свалились с гриппом, и я подслушала, как они обсуждали, кто из нас заболел первый. Снизу из кухни доносился убедительный голос отца, который утверждал, что температура у меня поднялась еще накануне, за десять часов до того, как мы оба проснулись с одинаковыми симптомами. Именно тогда я поняла, что отцовская настороженность в нашем присутствии — не обычная строгость, а недоверие, а мамина постоянная бдительность продиктована не только материнской любовью. Раньше Зак ходил за отцом хвостом, сопровождая к колодцу, в овин, на поле. Когда мы повзрослели и папа стал с нами колючим и настороженным, он принялся отгонять моего близнеца от себя, приказывая вернуться в дом. Но Зак всеми правдами и неправдами старался за ним увязаться. Если отец собирал хворост в лесу выше по течению, брат тащил меня собирать грибы. Если отец убирал кукурузу в поле, Зак с неожиданным рвением отправлялся чинить покосившиеся ворота на соседнем пастбище. Он всегда старался держаться на расстоянии, но превратился в своеобразную тень отца.
        По ночам я закрывала глаза, как будто это помогло бы не слышать голосов родителей сквозь потолочные перекрытия. У противоположной стены тихонько сопел Зак. Он ворочался, но глаз не открывал — спал или притворялся?
             * * * * *
        — Ты видела что-то новое.
        Я уставилась в потолок камеры, чтобы избежать взгляда Исповедницы. Она всегда формулировала вопросы так, будто не спрашивала, а утверждала, заранее зная ответ. Впрочем, я бы не поручилась, что это не так. Я и сама знала, как ловить проблески мыслей других людей и будить чужие воспоминания.
        Но Исповедница была не просто провидицей, а сознательно использовала свои способности. Каждый раз я чувствовала, как ее разум обволакивает мой. И хотя я отказывалась с ней говорить, но не стала бы утверждать, что мне удалось что-нибудь скрыть.
        — Все то же самое. Взрыв.
        Она сжала и разжала кулаки.
        — Скажи что-нибудь, чего я не слышала в первые двадцать раз.
        — Нечего рассказывать. Просто взрыв.
        Я обшарила взглядом ее лицо, но оно было непроницаемо. Давненько же я не практиковалась — изоляция длилась слишком долго. Хотя Исповедница вообще была непробиваема. Я постаралась сосредоточиться и попробовала вновь. Она выглядела почти такой же бледной, какой за несколько месяцев в темноте камеры стала и я.
        Единственный изъян на ее безупречной коже — клеймо омеги на лбу. У меня не получалось определить ее возраст. На вид Исповедница казалась нашей с Заком ровесницей, но недюжинная сила и мощь, открыто читающиеся во взгляде, прибавляли ей лет десять.
        — Зак хочет, чтобы ты мне помогла.
        — Тогда передай ему, чтобы сам пришёл повидаться.
        Исповедница рассмеялась:
        — рассказывали, что в первые несколько недель здесь ты без конца выкрикивала его имя. Даже сейчас, спустя три месяца, ты думаешь, что он к тебе придет?
        — Он придет, — сказала я. — В конце концов он придет.
        — Похоже, ты в этом уверена. — Исповедница слегка склонила голову: — Ты действительно уверена, что этого хочешь?
        Разве объяснишь ей, что мое желание тут ни при чем — хочет ли вода в реке выбирать направление течения? Разве объяснишь, что даже запертая в камере я все еще нужна Заку?
        Я попыталась сменить тему.
        — Я даже не знаю, чего вы от меня хотите, — заявила я. — Что, по-вашему, я могу сделать?
        Она закатила глаза:
        — Мы очень похожи, Касс. И я знаю, на что ты способна, даже если ты в этом не признаёшься.
        Я решила бросить ей кость:
        — Они приходят чаще. Видения о взрыве.
        — Сомневаюсь, что ты можешь рассказать нечто ценное о том, что произошло четыреста лет назад.
        Я чувствовала, как ее ментальные щупальца обшаривают мою голову, словно противные липкие руки. Попыталась подобно ей самой закрыть свой разум и отгородиться.
        Исповедница перестала.
        — Расскажи мне об Острове.
        Она произнесло это тихо. Мне удалось скрыть изумление от того, как ловко она проникла в мою голову. Видения об Острове появились несколько месяцев назад, после того как заключенных перестали выпускать на крепостную стену. Поначалу, когда мне пригрезились море и небо, я даже засомневалась — может, это лишь мои собственные мечты? Мечты о бескрайних просторах, помогающие убежать от реальности глухой закрытой камеры, в которой я обитала. Но со временем видения участились и стали приобретать удивительные подробности. Я поняла, что они реальны. Как поняла и то, что про них ни в коем случае нельзя никому рассказывать.
        В гнетущей тишине отчетливо слышалось мое громкое дыхание.
        — Я тоже его видела, — произнесла Исповедница. — Ты должна мне рассказать.
        Я попыталась мысленно сосредоточиться на картинке. Остров. Город, укрытый в кратере потухшего вулкана. Дома, жмущиеся друг к другу на крутых склонах. Вокруг — безжалостно-серые воды, омывающие острые скалы. Все по-прежнему, совсем как в моих снах. И тут же я постаралась представить, что прячу тайну в устах, как Остров воронкой кратера укрывает всех секретный город.
        — Нет никакого Острова, — припечатала я, вставая.
        Исповедница тоже поднялась:
        — Лучше бы тебе надеяться на обратное.
             * * * * *
        Мы взрослели, и Зак начал разделять настороженность родителей. По его мнению, каждый день нашего пребывания вместе являлся для него еще одним днем с клеймом подозрения в том, что он омега, еще одним днем, мешающим ему занять свое законное место среди альф. Вот так, неразделенные, мы и жили: тихо, не высовываясь, на задворках. Наши сверстники пошли в школу, а мы вдвоем учились дома, за кухонным столом. Когда все ребята веселились на берегу, мы вдвоем или на расстоянии, подражая их забавам. Держась подальше от остальных детей, чтобы они не кричали на нас и не бросались камнями, мы слышали только отрывки куплетов, которые те напевали. Позже дома пытались повторить, додумывая свои собственные слова вместо тех, что не разобрали. Мы существовали в своей собственной вселенной ожидания и подозрений. Жители деревни сначала относились к нам с любопытством, потом — с откровенной враждебностью. Спустя время соседи уже не шептались, а открыто кричали:
        — Отрава! Уродцы! Самозванцы!
        Они не знали, от кого из нас исходит угроза, поэтому презирали обоих. Всякий раз, когда в деревне рождались другие близнецы, а затем их разделяли, наше странное неопределенное положение становилось все более заметным. Соседи отослали своего девятимесячного сына Оскара с культей вместо левой ноги к родственникам в поселение омег. Мы частенько видели, как их дочь-альфа Мег играла в одиночестве во дворе за забором.
        — Ей наверняка не хватает близнеца, — сказала я Заку, когда мы, гуляя, увидели ее, апатично жующую голову деревянной лошадке.
        — Точно, — ответил он. — Бьюсь об заклад, она просто безутешна, что больше не делит жизнь с уродом.
        — Он тоже, должно быть, скучает по семье.
        — У омег нет семьи! — Зак процитировал один из плакатов Синедриона. — Тебе ведь известно, что происходит с родителями, которые цепляются за своих детей-омег.
        Я слышала, как Синедрион безжалостно наказывал малочисленных родителей, которые, не желая разделять своих близнецов, пытались оставить обоих. То же самое касалось тех немногих альф, которые завязывали отношения с омегами. Ходили слухи о публичной порке, а то и похуже. Но чаще всего родители-альфы с облегчением избавлялись от дефектного потомства. Синедрион утверждал, что альфам опасно постоянно находиться вблизи омег. Шептаться об отраве соседей заставляли одновременно презрение и страх. Омег необходимо изгонять из общества альф так же, как отрава изгонялась из близнеца-альфы в утробе матери. А смогли бы так поступить омеги? По крайней мере мы бесплодны, так что никогда не узнаем, каково это — выгнать собственного ребенка.
        Неумолимо приближался день и моего изгнания; скрывая правду, я лишь немного отдаляла неизбежное. Я даже задавалась вопросом: не лучше ли изгнание, чем нынешняя жизнь, полная подозрений всех односельчан и тревожных ожиданий родителей? Только Зак разделял и понимал мою странную жизнь в пограничном состоянии — он чувствовал то же самое. Я постоянно ощущала на себе спокойный взгляд его темных глаз.
        В поисках менее глазастой компании я отловила трех красных жуков, которые постоянно ползали у ручья, и посадила в склянку на подоконнике. Мне нравилось наблюдать, как они шевелятся, слушать, как шуршат крылышками о стекло. Через неделю я нашла самого крупного пришпиленным к оконной раме. Одно крыло было оторвано, насекомое вертелось на булавке, раздирая себе внутренности.
        — Я поставил опыт. Хочу узнать, долго ли он так протянет, — сказал мне тогда Зак.
        Я пожаловалась родителям.
        — Заку просто скучно. Он мается от того, что вы оба не можете ходить в школу, — ответила мама.
        Но невысказанная правда продолжала кружить, как наколотый на булавку жук: только одному из нас позволят когда-нибудь пойти в школу. Пришлось раздавить жука каблуком, чтобы избавить от мучений. Вечером я взяла склянку с оставшимися двумя и пошла обратно к ручью. Когда я сняла крышку и положила банку на бок, они не выползли наружу. Я направляла их травинками, выталкивая на каменную колоду, на которой сидела. Один взлетел и тут же опустился мне на лодыжку. Я не трогала его несколько минут, а потом аккуратно стряхнула, чтобы он улетел подальше.
        Ночью Зак увидел пустую банку у моей кровати. Ни один из нас ничего не сказал.
        Где-то через год, собирая днем на берегу хворост, я совершила ошибку. Я следовала за Заком и вдруг что-то почувствовала: на полмгновения заслонив реальность, у меня перед глазами мелькнуло видение. Рванув вперед, я сбила брата с тропы еще до того, как начала двигаться тень падающей ветки. Именно такие реакции я обычно подавляла. Потом я долго размышляла, что это было? Инстинктивный страх за собственную жизнь или просто усталость и потеря бдительности из-за выматывающего пристального внимания? В любом случае Зак был в безопасности. Он лежал подо мной на тропинке, когда массивный сук затрещал и рухнул, сбивая по пути ветки, на землю, где Зак стоял секундой ранее.
        Наши глаза встретились, и меня потрясло облегчение, отразившееся во взоре брата.
        — Насмерть бы не убило, — пробормотала я.
        — Знаю. — Он помог встать и стряхнул с моей спины несколько листьев.
        — Я успела заметить, — зачастила я. — В смысле, как ветка отломилась.
        — Не оправдывайся. Я должен сказать тебе спасибо, что сбила с ног. Я у тебя в долгу. — Впервые за многие годы его лицо озарилось открытой и светлой улыбкой, которую я помнила из раннего детства. Но я слишком хорошо его знала, чтобы радоваться. Он забрал мою вязанку хвороста и нес до самого дома.
        Следующие несколько недель мы проводили время вместе, как ни в чем не бывало, хотя Зак стал вести себя не так грубо. Дожидался меня, чтобы отправиться к ручью. Когда мы шли напрямик через поле, он предупреждал, наткнувшись на заросли крапивы. Не дергал за волосы, не разбрасывал мои вещи.
        Прозрение Зака на какое-то время избавило меня от его злобных нападок. Но чтобы нас разделить, одних догадок было недостаточно. Требовались доказательства. Зак ждал, надеясь, что я опять расслаблюсь и оступлюсь, но мне удавалось скрывать правду еще почти целый год. Видения становились более яркими и интенсивными, но я научилась сдерживаться: не кричать от вспышек пламени, приходящих ко мне в снах из ночи в ночь, или от далеких незнакомых пейзажей, внезапно мелькающих перед глазами средь бела дня.
        Я все чаще проводила время в одиночестве, даже осмеливалась заходить вверх по течению вплоть до глубокого ущелья с заброшенными силосными башнями. Зак больше меня не сопровождал, и я уходила одна. Само собой, я не отваживалась зайти внутрь. Нельзя: башни были наследием До. Заброшенные здания встречались в нашем разрушенном мире повсеместно, но приближаться к ним строго-настрого запрещалось, как и владеть реликвиями из периода До. Поговаривали, что некоторые отчаянные омеги совершали вылазки в запретные города в поисках чего-нибудь полезного. Только вот что могло сохраниться после стольких веков? А если и сохранилось, то кто, зная, какое грозит наказание, осмелился бы рискнуть? И больше страшил не закон, а слухи о том, что эти вещи могли содержать. Радиация облепляла металл, словно осиные гнезда. Отголоски прошлого, загрязняющие настоящее. Даже если мельком и упоминалось До, то только шепотом, со смесью страха и отвращения. Не жестокость наказания удерживала людей, а элементарный страх.
        Мы с Заком когда-то, подначивая друг друга, решились подойти к башням. Зак всегда отличался смелостью: он добежал до ближайшего сооружения, дотронулся до округлой бетонной стены и быстро вернулся, опьяненный гордостью и страхом. Но теперь я часами сидела под сенью дерева, откуда открывался вид на бывшие зернохранилища, в полном одиночестве. Три огромных цилиндрических строения неплохо сохранились — в отличие от четвертого, видимо, принявшего на себя всю мощь взрыва, и рухнувшего, обнажив округлый фундамент. А из него ввысь торчали куски искореженной металлической арматуры, словно пальцы заживо погребенного мира. Но, несмотря на уродливость башен, я была рада, что они существовали: ведь никто не осмелится даже пройти мимо, а значит, не нарушит мое уединение. Здесь на ветру не развевались плакаты Синедриона «Не доверяй паразитам-омегам!», «Союз альф выступает в поддержку увеличения налогов и податей с омег!», как повсюду в Хавене и близлежащих селениях. В годы засухи, казалось, всего стало меньше, кроме плакатов Синедриона. Иногда я задумывалась: может, меня так тянет к бывшим зернохранилищам,
потому что они напоминали меня? Мы, омеги, в нашей немощи, были как запретные руины: опасные, загрязненные, напоминающие о взрыве и его последствиях.
        Зак больше не ходил ни к башням, ни на прогулки, но я знала, что он следит за мной еще внимательней. Когда я возвращалась, уставшая после долгой дороги, брат окидывал меня пристальным взглядом и вежливо интересовался, как я провела день.
        Он знал, куда я ходила, но никогда не рассказывал родителям, хотя они пришли бы в ярость. Брат оставил меня в покое и затаился. Словно змея перед броском.
        В первый раз он попытался вывести меня на чистую воду, спрятав мою любимую куклу Скарлетт, одетую в красное платье, сшитое мамой. Когда мы стали спать в отдельных кроватях, я всегда укладывала ее с собой — ночи с ней мне казались спокойней. Даже в двенадцать лет я всегда засыпала, прижав ее к себе, и кукольные волосы из грубой шерсти привычно и успокаивающе щекотали шею. И вот однажды утром игрушка пропала.
        Когда я спросила про куклу за завтраком, Зак, пыжась от довольства, ответил:
        — Я забрал куклу, пока Касс спала, и спрятал ее за деревней. Если Касс найдет, где я закопал Скарлетт, — она ясновидящая.
        Мать шикнула на Зака и положила руку мне на плечо. Но я весь день замечала, что родители следили за мной с удвоенной бдительностью.
        Я специально ревела. Показные слезы дались легко, учитывая, что отец с мамой даже не скрывали ожидания во взгляде. Родителям самим хотелось разобраться, кто есть кто, даже если это и означало, что с одним из нас придется расстаться. Вечером я достала из маленького кукольного домика непривычную на вид куклу в простеньком белом сарафане и с неловко постриженными короткими волосами. В ту ночь я левой рукой прижимала к себе Скарлетт. Это она была в кукольном доме. Неделей ранее я обрезала ее длинные волосы, а красное платье надела на другую, нелюбимую куклу.
        Скарлетт тайно, но у всех на глазах осталась со мной в моей кровати. И я никогда не порывалась пойти вниз по течению к обугленной от молнии иве и вырыть куклу в красном платье, которую закопал там Зак.


        Глава 3

        Родители опять спорили внизу, и их слова предательски, словно дым, пробирались между досками пола.
        — С каждым днем проблема только усугубляется, — твердил отец.
        Голос мамы звучал спокойнее:
        — Они не проблема, они — наши дети.
        — Лишь один из них — наш ребенок. — Стук горшка о стол. — Другой же опасен, он нас заражает. Мы только не знаем, который.
        Зак терпеть не мог плакать при мне, но я видела в слабом отблеске свечи, как дрожат под одеялом его плечи. Я поднялась с постели и под скрип половиц в два шага приблизилась к его кровати.
        — Он не это имел в виду, — прошептала я, кладя ладонь ему на спину. — Папа не хотел своими словами причинить тебе боль.
        Зак сел и отбросил мою руку. Удивительно, но он даже не вытер слезы.
        — Мне вовсе не больно. Отец правду говорит. Тебе хочется погладить меня по спинке и утешить, притворяясь заботливой сестричкой? Не родители мне причиняют боль и даже не другие дети, которые швыряют в нас камни. Слышишь? — Он ткнул пальцем вниз, откуда доносился спор родителей, а потом указал на свое заплаканное лицо. — Это ты во всем виновата. Ты проблема, Касс, а не они. Из-за тебя мы все застряли в подвешенном состоянии. — Я вдруг осознала, что стою босиком на студеном полу, и голые руки мерзнут на холодном ночном воздухе. — Хочешь показать, что тебе на меня не наплевать? В твоих силах всё это прекратить. Скажи им правду.
        — Тебе действительно хочется, чтобы меня выслали? Это ведь я, я, а не какое-то там ужасное создание. Забудь все, что говорит Синедрион о радиоактивном загрязнении. Это просто я. Ты меня знаешь.
        — Ты постоянно это талдычишь. С чего бы мне думать, что я тебя знаю? Ты никогда не была честна со мной, никогда не говорила правду. Ты заставляешь меня самого обо всем догадываться.
        — Я не могу тебе сказать. — Даже наедине с братом в темной спальне рисковать не хотелось.
        — Потому что не доверяешь. Хочешь, чтобы мы были близки, а сама продолжаешь лгать. Ты никогда не доверяла мне, никогда не говорила правду. Все эти годы из-за тебя я сам ломал голову, ужасался — а вдруг это я урод? И как тебе после этого верить?
        Под его пристальным взглядом я отступила к своей кровати. Изменится ли что-нибудь, если я скажу ему правду? Найдем ли мы способ остаться вместе, если поделюсь с ним своим секретом? Развеется ли наше взаимное недоверие? Может, в нашей ситуации отрава — это тайна, а не радиоактивное загрязнение, как у остальных омег?
        На губе Зака в пламени свечи блеснула слезинка. Мне не хотелось, чтобы он увидел такую же на моем лице, и я протянула руку и погасила огонь.
        — Скоро все закончится, — прошептал брат в темноту. В его словах слышались и мольба, и угроза.
             * * * * *
        Решимость Зака выставить меня вон возросла после того, как заболел отец. Это случилось, когда нам исполнилось тринадцать. Как и в прошлом году, нам не стали справлять день рождения, ведь он в очередной раз служил позорным напоминанием о том, что нас все еще не разделили. В ту ночь Зак спросил в темноте спальни:
        — Ты знаешь, какой сегодня день?
        — Конечно.
        — С днем рождения. — Он прошептал эти слова, поэтому трудно было определить, содержали ли они явный сарказм.
        Через два дня у отца случился приступ. Папа всегда представлялся мне надежным и крепким, как дубовая балка, удерживающая кухонный потолочный свод. Он всегда быстрее других мог зачерпнуть и вытащить ведро воды из ручья, а когда мы с Заком были поменьше, запросто таскал нас обоих на плечах. Думаю, он и теперь бы мог, только отдалился от нас в тревожном ожидании, поэтому старался лишний раз не прикасаться. В самый разгар дня отец упал на колени посреди поля. Я сидела на каменной стене двора и лущила фасоль, когда с участка раздались крики работников. Обернувшись, я заметила, как отец попытался встать, шатаясь и опираясь на вилы, но снова упал, скрывшись в некошеной траве.
        Вечером, когда соседи уже перенесли отца домой, мама послала за его близнецом Алисой в поселение омег на высокогорье. Зак поехал в телеге с Миком и привез тетку на следующий день. Близнец отца лежала в сене на краю повозки. Мы раньше никогда с ней не встречались. Единственное сходство между тетей и отцом состояло лишь в том, что оба горели в лихорадке. Алиса оказалась худой и с длинными волосами, более темными, чем у папы. В ее грубом латаном-перелатаном платье застряли соломинки. Из-под прилипших ко лбу прядей волос проглядывало клеймо омеги.
        Мы по мере возможности ухаживали за ней, но с самого начала понимали, что долго она не протянет. Конечно, нельзя было устроить Алису в доме, но даже в сарае она раздражала Зака. На следующий день его ярость переполнила все границы.
        — Это отвратительно! Она отвратительна! Мы тут бегаем вокруг нее, как рабы, а она убивает отца!
        Мама даже не одернула Зака, а просто спокойно ответила:
        — Оставь мы ее в грязном жалком домишке, она убила бы его еще быстрее.
        Брат тут же примолк.
        Ему хотелось, чтобы Алиса исчезла, но не за счёт признания маме в том, о чем он поведал мне накануне ночью: о поселении омег и маленьком аккуратном домике с побеленными стенами и пучками сухих трав, такими же, что висели и над нашим очагом.
        Мама продолжила:
        — Если мы спасем ее, значит, спасем и отца.
        Зак рассказывал об увиденном только ночью, когда не мерцало пламя свечи, а из комнаты родителей уже не доносилось ни звука. Он говорил, что другие омеги не хотели отдавать ему Алису, намереваясь выходить ее самостоятельно. Но ни один омега не посмел спорить с альфой. К тому же Мик пригрозил им кнутом, и они отступили.
        — Разве не жестоко было забирать ее из семьи? — прошептала я.
        — У омег нет семьи, — как по писаному протараторил Зак.
        — Нет детей, ясное дело. Но ведь есть люди, которые ее любят: друзья или, может быть, муж.
        — Муж? — Он деланно изумился.
        Официально омегам не разрешалось жениться и выходить замуж, но все знали, что реально они сожительствовали, хотя Синедрион не признавал их союзы законными.
        — Ты знаешь, о чем я.
        — Она ни с кем не жила. Это были просто другие уроды из селения. Якобы они знали, что для нее лучше.
        Мы до этого практически не встречались с омегами и уж тем более не проводили столько времени рядом с кем-то из них. Сын наших соседей, маленький Оскар, покинул деревню сразу, как только его отделили и заклеймили. Те немногие омеги, что появлялись в окрестностях, редко задерживались дольше, чем на ночь, и располагались лагерем дальше по течению. Омеги кочевали в надежде попытать счастья в одной из больших резерваций на юге.
        А еще в особенно неурожайные годы некоторые омеги бросали работу на пустых загрязненных землях, где им позволяли селиться, и отправлялись в один из приютов неподалеку от Уиндхема. Синедрион пошел на уступку из-за фатальной связи близнецов. Омегам непозволительно умирать с голоду и убивать таким образом своих альф, поэтому вблизи крупных городов организовали богадельни, куда принимали голодных и отчаявшихся омег. Омеги приходили туда добровольно, но лишь в самом крайнем случае — больные и истощенные. Приюты представляли собой работные дома, и нуждающиеся в помощи должны были отрабатывать еду и кров, с утра до ночи вкалывая на окрестных фермах и в самом прибежище, пока Синедрион не решит, что долг уплачен. Редкие омеги решались поменять свободу на безопасность с трехразовым питанием.
        Мы с мамой как-то приходили туда и приносили объедки со стола. Уже стемнело. Отошедший от костра человек молча принял сверток из рук моей мамы, показав на свое горло — жест, объясняющий немоту. Омега выглядел до того тощим, что самым широким местом на пальцах были костяшки, а на ногах — колени. Казалось, ему даже кожи недоставало: она плотно обтягивала весь скелет. Я старалась не смотреть на клеймо на его лбу. Подумалось, а вдруг мы сможем посидеть с ними у костра хотя бы несколько минут, но настороженность в маминых глазах горела даже ярче, чем в глазах того мужчины. Поодаль за его спиной виднелись другие омеги, собравшиеся вокруг огня. В его отблесках трудно было разглядеть дефекты развития. Я рассмотрела только человека, который ворошил пламя палкой, зажатой в культях.
        Глядя на забитый вид этих людей и их худые изможденные фигуры, я с трудом верила полунамекам о существовании какой-то организации сопротивления омег или об Острове, где находилось ее сердце. Невозможно представить, что они мечтают бросить вызов Синедриону и тысячам его воинов. Омеги выглядели жалкими и несчастными. К тому же им, как и всем, хорошо известно, чем более ста лет назад закончилось восстание на востоке. Конечно, Синедрион не мог их уничтожить, не убив своих соплеменников-альф, но, говорят, повстанцев подвергли жесточайшим пыткам, что было еще хуже смерти. Издевательства были такими страшными, что близнецы-альфы даже за сотни километров с воплями падали на землю. Говорят, что Синедрион даже ввел компенсацию за боль, которую те претерпели. Что касается мятежных омег, то про них больше никто ничего не слышал, но, полагаю, их близнецы еще долго страдали необъяснимыми болями. После подавления восстания Синедрион приказал выжечь все восточные земли. Огнем смели все, даже селения, которые не взбунтовались. Солдаты спалили все поля и дома несмотря на то, что те располагались по соседству с
мертвыми землями и считались местом столь смертоносным, что никто из альф ни за что бы там не поселился. Ничего не осталось, и создалось впечатление, что мертвая зона продвинулась еще дальше на запад.
        Я вспоминала эти предания и рассматривала кучку людей с непривычным телосложением, склонившихся над свертком с объедками, которые передала им мама. Когда она взяла меня за руку и повела домой, я со стыдом почувствовала облегчение. Образ немого омеги, который, отводя взор, брал у нас еду, еще долго стоял у меня перед глазами.
        Близнец отца не была немой. Три дня Алиса стонала в бреду и выкрикивала проклятья. Сладковатый смрад ее дыхания окутал сарай, а затем проник в дом, где отцу становилось все хуже и хуже. Никакой аромат трав, которые мама жгла в очаге, не мог перебить этот запах. Она ухаживала за отцом в доме, а мы — за Алисой в сарае. Нам с Заком было велено меняться, но большую часть времени мы по молчаливому согласию сидели рядом с ней вдвоем.
        Однажды утром, когда она немного пришла в себя, Зак тихо поинтересовался:
        — Что с тобой не так?
        В ответ она осознанно посмотрела ему в глаза:
        — У меня лихорадка. У твоего отца теперь тоже.
        Зак нахмурился:
        — Это понятно. Я про твой дефект.
        Алиса рассмеялась, подавившись кашлем. Кивнув, чтобы мы подошли ближе, она откинула потную простыню. Сорочка едва прикрывала колени. Любопытство превысило брезгливость, и мы пригляделись. Поначалу я не заметила ничего особенного: ноги как ноги. Немного худые, но сильные. Я слышала про омегу, у которого по всему телу чешуйками росли ногти, но у Алисы они выглядели вполне обыденно — чистые, аккуратно подстриженные и на своём месте.
        Зак не удержался:
        — И что?
        — Вас что, в школе считать не научили?
        Я промолвила вместо Зака:
        — Мы не ходим в школу. Нас ведь не разделили.
        — Но мы учимся дома — быстро перебил меня брат. — Арифметике, письму, другим вещам. Мы умеем считать.
        Мы как по команде уставились на ее стопы и пересчитали пальцы. На левой — пять, на правой — семь.
        — Именно в этом проблема, дорогой. У меня лишние пальцы. — Она посмотрела на понурое лицо Зака, и ее улыбка померкла. — Это еще не все, — добавила она почти дружелюбно. — Вы не видели, как я хожу, ведь до телеги и в сарай меня несли. Я хромая. Правая нога короче и слабее. И я, знаете ли, не могу иметь детей. Тупиковая ветвь, тупичка, как альфам нравится нас называть. Но главная проблема — пальцы. Ведь их должно быть круглое красивое количество. А у меня не круглое и не красивое. — Она опять криво ухмыльнулась, посмотрела на Зака и приподняла бровь: — Если бы мы так сильно отличались от альф, дорогой, зачем им понадобилось бы нас клеймить? — Он промолчал. Алиса продолжила: — И если мы настолько беспомощны, почему, думаешь, Синедрион так страшится Острова?
        Зак быстро оглянулся и так яростно шикнул, что мне на руку брызнула его слюна:
        — Нет никакого Острова. Всем известно, что это ложь.
        — Так чего же ты испугался?
        На этот раз ответила я:
        — Во время последней поездки в Хавен мы заметили на окраине обгоревшую хижину. Отец рассказал, что это дом омег, которые распространяли слухи об Острове.
        — По его словам, ночью их забрали солдаты Синедриона. — Зак опять покосился на дверь. — Поговаривают, что на площади в Уиндхеме публично в назидание всем порют омег, которые просто болтали об Острове, а кто-то это услышал.
        Алиса пожала плечами:
        — Не кажется ли вам, что Синедрион слишком уж старается, чтобы пресечь нелепые слухи и обычную болтовню?
        — Все это ложь! — прошипел Зак. — Придержи язык. Ты не в себе и навлечешь беду на наши головы. Не может существовать такого места только для омег, у них ума не хватило бы. И Синедрион его бы отыскал.
        — Но пока что-то поиски не увенчались успехом.
        — Потому что Острова нет! Он всего лишь плод воображения.
        — Может быть, и этого достаточно. — Она опять ухмыльнулась и с этой гримасой на лице впала в беспамятство.
        Зак поднялся:
        — Пойду проведаю отца.
        Я кивнула, снова прижав холодную мокрую тряпицу к голове тети.
        — Папа наверняка сейчас тоже без сознания.
        Но Зак все равно вышел, громко хлопнув дверью сарая.
        Прикладывая ткань к клейму на лбу Алисы, я пыталась рассмотреть черты ее лица и найти сходство с ее близнецом, представляла его, лежащего в десяти метрах в доме. Я протирала тетю, морщась от зловонного дыхания, и воображала, что ухаживаю за отцом. Через минуту я потянулась и дотронулась своей маленькой ладонью до ее руки. Такой жест близости отец не позволял мне уже несколько лет. Было ли преступно ощутить связь с незнакомкой, которая принесла в наш дом столь ужасный дар — смерть родителя?
             * * * * *
        Алиса уснула. Ее дыхание клокотало глубоко в горле.
        Выйдя из сарая, я увидела Зака, сидевшего скрестив ноги на земле в лучах послеполуденного солнца. Я устроилась рядом. Зак ковырялся в зубах и грыз соломинку. Немного помолчав, он произнес:
        — Я ведь видел, как он упал. — Следовало догадаться, учитывая, что брат при любом удобном случае так и ходил за папой хвостом. — Искал птичьи яйца на деревьях у верхнего выгула, — продолжил Зак, — и все видел. Вот он стоит, а затем — хлобысь! Зашатался, как пьяный, но вроде как оперся на вилы. А потом упал лицом вниз, так что я больше не видел его из-за пшеницы. — Зак выплюнул соломинку.
        — Прости. Наверное, это страшно.
        — Почему ты извиняешься? Это ей следует извиняться. — Брат указал на сарай, откуда доносились хрипы Алисы, сражавшейся с воздухом воспаленными легкими. — Он ведь умрет? — Я не видела смысла обманывать, поэтому просто кивнула. — Ты можешь хоть что-нибудь сделать?
        Он схватил меня за руку. В свете последних событий — внезапной болезни отца и появления у нас Алисы — меня поразил Зак, впервые за много лет потянувшийся к моей ладони.
        Несколько лет назад брат нашел в реке окаменелость: на небольшом черном булыжнике причудливым образом отпечаталось изображение древней улитки. Улитка стала камнем, а камень — улиткой. Я частенько потом думала, что вот так и мы с Заком отпечатались, встроились друг в друга. Сначала в материнской утробе, а затем срослись за проведенные бок о бок годы. У нас не было выбора, как и у камня с улиткой.
        Я сжала руку Зака:
        — Ну что я могу сделать?
        — Не знаю, хоть что-нибудь. Несправедливо, что она убивает отца.
        — Это не так. Она же не специально. С ней случилось бы то же самое, если бы сначала заболел папа.
        — Это несправедливо, — повторил он.
        — Болезнь ко всем несправедлива. Просто так происходит.
        — А вот и нет. Мы, альфы, практически никогда не болеем. Это омеги всегда болезненны и слабы; уроды несут в себе дрянь и радиацию. Она слаба и отравлена. И тащит за собой отца.
        Я не стала спорить с братом, поскольку он говорил правду: омеги действительно более восприимчивы к хвори.
        — Она не виновата, — сказала я. — Если бы папа вдруг свалился в колодец или его забодал бык, он бы тоже прихватил ее с собой.
        Зак отпустил мою руку:
        — Ты не волнуешься о нем, потому что не одна из нас.
        — Конечно, волнуюсь.
        — Тогда сделай хоть что-нибудь. — Он сердито вытер слезу в уголке глаза.
        — Я ничего не могу сделать.
        По слухам, у каждого провидца имелась своя сильная сторона. Кто-то мог точно предсказать погоду, кто-то — отыскать место, где следует рыть колодец или распознать ложь. Но я никогда не слышала о таком, кто имел бы дар исцеления. Мы не могли менять мир, а лишь познавали его обходными путями.
        — Я никому не скажу, — прошептал Зак. — Если ты его спасешь, я не скажу ни слова. Никому.
        Отца было не спасти, даже если бы я ему поверила.
        — Я ничего не могу сделать, — повторила я.
        — Тогда какой толк от твоего уродства?
        Я опять потянулась к его руке:
        — Он ведь и мой отец.
        — У омег нет семьи, — выплюнул брат, отдергивая руку.
             * * * * *
        Их агония продолжалась еще два дня. Где-то далеко за полночь мы с Заком дремали над Алисой в сарае. Ее зловонное дыхание не давало заснуть по-настоящему, и мы балансировали между сном и явью. Внезапно очнувшись, я затрясла Зака и, не задумываясь о том, как бы скрыть свое видение, прокричала:
        — Иди к папе! Сейчас же!
        Он даже не попытался меня в чем-то обвинить, а мгновенно рванул к дому по гравийной дорожке. Я тоже собралась было бежать: там мой отец вот-вот испустит дух. Но в этот момент Алиса приоткрыла глаза. Сначала на секунду, затем ее взгляд сфокусировался. Мне не хотелось, чтобы она встречала смерть одна в тёмном и тесном незнакомом сарае, и я осталась.
        На общей могиле, в которой их вместе похоронили на следующий день, установили надгробие лишь с именем отца. Мама сожгла сорочку Алисы и пропитанные лихорадочным потом простыни с обеих кроватей. Единственным ощутимым доказательством существования Алисы остался лишь большой медный ключ, висевший сейчас на бечевке у меня на шее под платьем. В ночь перед смертью тетя на несколько минут пришла в себя и, увидев, что мы одни, втихомолку вручила его мне.
        — На заднем дворе моего дома под зарослями лаванды спрятан сундучок, этот ключ от него. То, что ты там найдешь, поможет тебе в дальнейшей жизни. — Поток слов прервался надсадным кашлем.
        Я отмахнулась от еще одного нежелательного подношения этой женщины:
        — С чего ты взяла, что он понадобится именно мне?
        Она снова закашлялась и прохрипела:
        — Ни с чего, Касс. Я просто надеюсь, что так будет.
        — Почему? — Я с большим усердием, чем Зак, ухаживала за смердящей незнакомкой, а она теперь желает мне такой участи!
        Несмотря на мое сопротивление, она вжала ключ мне в ладонь.
        — Потому что твой брат полон страха, он не справится.
        — Он ничего не боится и очень силен! — Его ли я бросилась защищать в тот момент или саму себя? — Думаю, Зак просто злится.
        Смех Алисы мало отличался от кашля.
        — О да, он зол, согласна. Но это ничего не меняет. — Она отдернула руку, когда я попыталась вернуть злополучный ключ.
        В конце концов я согласилась, и сейчас он незаметно для окружающих висел у меня на шее, словно я уже призналась, что омега, пусть пока только самой себе. Хотя, глядя на Зака, стоящего напротив под полуденным солнцем во время похорон, я догадывалась, что это ненадолго. В ночь смерти отца я почувствовала перемену в сознании брата. Что-то щелкнуло у него в уме, как в итоге все же открывается ржавый замок, с той же решительностью и удовлетворением.
        С уходом отца тревожное ожидание переполнило наш дом до краев. Меня настигли видения о клейме омеги. Ночью я как будто прикасалась ко лбу Алисы и ощущала под пальцами выжженный знак.
             * * * * *
        Через месяц после похорон, возвращаясь с прогулки, я увидела во дворе советника Синедриона. Стоял конец лета, только что закончился сенокос, и жесткая стерня колола босые ноги, пока я шла по полю. Еще у реки, поднявшись по дороге на пригорок, я заметила дым из трубы нашего дома. Зачем разожгли огонь в такую жару?
        Меня уже дожидались. Узрев черное железное тавро, торчащее рукояткой из пламени, я словно наяву услышала шипение прижигаемой плоти, мучавшее меня по ночам, и развернулась, чтобы сбежать. Но мать схватила меня за руку.
        — Ты знакома с советником, Кассандра, он живет ниже по течению.
        Я не сопротивлялась, но и не отводила взгляда от накалившегося в огне тавра. Символ в раскаленных угольях казался меньше, чем в моих видениях. До меня дошло: это из-за того, что им клеймили младенцев.
        — Тринадцать лет мы ждали, чтобы разделить вас с братом, Кассандра, — сказал советник, и его большие руки напомнили мне об отце. — Слишком надолго один из вас тут задержался, другой же пропустил школу. Омегам не место в деревне, они все вокруг загрязняют. Это опасно, особенно для другого близнеца. Теперь каждый должен занять надлежащее место.
        — Наше место здесь, в нашем доме! — воскликнула я, но мать меня тут же перебила:
        — Касс, Зак нам рассказал.
        Советник продолжил:
        — Ко мне пришел твой близнец.
        Зак потупившись стоял позади него, но при этих словах поднял взор на меня. Что я ожидала увидеть? Может, триумф. Или раскаяние? Но его взгляд ничем не отличался от прежнего: настороженный, выжидающий, даже испуганный. А мой собственный в страхе не отрывался от тавра, шаря по торчащей длинной ручке и раскаленному наконечнику с печатью.
        — С чего вы решили, что он не лжет?
        Советник ухмыльнулся:
        — А зачем ему? Зак выказал мужество. — Он подошел к печи и, взяв тавро, аккуратно дважды стукнул о металлическую решетку, чтобы сбить прилипший к нему пепел.
        — Мужество? — Я вырвалась из рук матери.
        Советник отступил от огня, высоко подняв ужасающую железяку. Удивительно, но мама не схватила меня снова, даже не попыталась остановить, когда я в страхе попятилась. Советник с удивительным для его габаритов проворством метнулся к Заку, схватил того за шею и прижал к стене рядом с очагом. Другой рукой он приблизил к лицу брата раскаленное дымящееся тавро.
        Я тряхнула головой, словно пытаясь в каком-то смысле перевернуть реальность, и встретилась взором с Заком. Даже когда на челе моего близнеца уже лежала тень клейма, в его глазах горела триумфальная усмешка. Я восхитилась им: мой храбрый, умный брат! Он действительно меня удивил. Получится ли у меня удивить его? Принять его блеф, подыграть, позволить, чтобы его заклеймили и выслали? Наверное, я смогла бы, если бы не уловила, как за триумфом сквозит страх, такой же неумолимый, как и приближающееся клеймо. Я уже на собственной коже чувствовала жар, который опалял его лоб.
        — Он солгал. Это я, я провидица. — Я попыталась произнести это как можно спокойнее. — Зак знал, что я признаюсь.
        Советник убрал тавро, но Зака не отпустил.
        — Почему ты не сказал, что омега — она?
        — Я много лет старался вывести ее на чистую воду, но не мог поймать, не мог представить доказательств. Мне никто не верил.
        — Почему же мы должны поверить ей сейчас?
        Я даже с некоторым облегчением принялась рассказывать о том, как ко мне стали приходить отблески видений: сначала по ночам, а потом и средь бела дня. Как я просыпалась от пригрезившегося взрыва. Как, бывало, узнавала о событиях, которые еще не произошли: упавший сук, пропавшая кукла, клеймо на лбу. Мать и советник слушали внимательно, и только Зак, зная все это, уже сгорал от нетерпения.
        — Ты слишком долго изворачивалась и юлила, девчонка. Если бы не твой брат, кто знает, сколько бы ты еще всех дурачила. — Советник с такой силой ткнул тавро в угли, что через решетку полетели искры. — Неужели ты решила, что отличаешься от остальных грязных омег? — Он не отпустил ручку. — Что лучше лишь потому, что провидица? — Опять вынул адский инструмент из печи, сжал мне горло и взмахнул тавром перед моим лицом. Я почувствовала запах паленых волос и зажмурилась. — Видишь? Это то, что ты есть!
        Я не закричала, когда советник прижал раскаленную печать к моему лбу, хотя услышала, как Зак всхлипнул от боли. В тот момент я с такой силой стиснула висевший на груди ключ, что его след оставался на моей ладони еще долго после того, как я поднялась наверх.


        Глава 4

        Мне позволили остаться еще на четыре дня, пока ожог от клейма не начал заживать. Зак втирал мне в лоб мазь, вздрагивая то ли от собственной боли, то ли от отвращения.
        — Стой спокойно. — В уголке его губ мелькнул язык, когда Зак подошел, чтобы очистить рану. Брат всегда так делал, когда сосредотачивался. Я все чаще подмечала такие вот мелочи, зная, что больше их не увижу. Он снова промокнул рану, и хотя действовал очень аккуратно и нежно, я не удержалась и вздрогнула от прикосновения к обожженной коже.
        — Извини, — произнес Зак.
        Он извинялся лишь за боль от контакта с волдырями, не за то, что меня выдал.
        — Через несколько недель мне станет лучше, но к тому времени я уже уйду. И ты ни капельки не пожалеешь.
        Брат положил тряпку и отвернулся к окну.
        — Так не могло продолжаться. Мы не могли оставаться тут вдвоем. Это неправильно.
        — Ты осознаешь, что останешься в одиночестве?
        Зак покачал головой:
        — Это ты держала меня в одиночестве. Теперь я пойду в школу, у меня появятся друзья.
        — Те, кто швырялся в нас камнями, когда мы проходили мимо школы? Ведь я сама обрабатывала рану, когда Ник чуть не выбил тебе булыжником глаз. Кто вытрет тебе кровь, когда меня не будет рядом?
        — До тебя все никак не дойдет, да? — Зак улыбнулся. Я впервые видела его столь спокойным. — В меня кидали камнями из-за тебя. Потому что ты превратила нашу жизнь в ярмарку уродов. Больше никто и никогда не швырнет в меня камень.
        Было даже приятно наконец-то откровенно поговорить с ним после долгих лет недомолвок. В те несколько дней перед моим изгнанием
        мы чувствовали себя друг с другом намного свободней, чем все предыдущие годы.
        — Ты это предвидела? — спросил он ночью после того, как мы улеглись и задули свечу.
        — Я видела клеймо, чувствовала ожог.
        — Но ты не знала, что я объявлю себя омегой?
        — Я не видела всю картину — только то, чем все закончится. Что клеймо поставят мне.
        — Но ведь заклеймить могли и меня, если бы ты не призналась.
        — Может быть. — Я пошевелилась. Приходилось лежать на спине, чтобы не потревожить ожог подушкой. — В моих видениях всегда клеймили именно меня.
        Означало ли это, что промолчать мне бы в любом случае не удалось? Был ли Зак уверен, что я действительно признаюсь? И что случилось бы, не открой я правду?
        Я ушла из дома на следующее утро. Меня не удивила едва замаскированная радость брата, но опечалила поспешность, с которой, тщательно отводя глаза, попрощалась мать. Все четыре дня после клеймения она избегала смотреть мне в лицо. Последний раз подняла на меня взор, когда я пробралась к ней в комнату, чтобы разглядеть в зеркальце метку на лбу. Ожог еще не сошел, кожа пузырилась, но, несмотря на воспаление, клеймо проступало очень четко. Я вспомнила слова советника и повторила про себя: «Это то, что я есть». Я не решилась дотронуться до свежей раны, лишь обвела пальцем контур, не прикасаясь к коже: незамкнутый круг, подобный перевернутой подкове с короткими горизонтальными линиями на концах.
        — Это то, что я есть, — повторила я вслух.
        Меня саму удивило облегчение, с которым я покидала отчий дом. Хотя лоб болел, хотя мать торопливо сунула мне в руки сверток со снедью, когда я потянулась обнять ее на прощание, я чувствовала облегчение — больше не надо было постоянно держать себя в руках после всех этих лет осторожности. Я чуть не рассмеялась, когда Зак сказал на прощанье:
        — Береги себя.
        — Ты имеешь в виду «береги меня»?
        В отличие от матери он смотрел открыто, не отводя глаз от моей метки:
        — Да.
        Наверное, впервые за долгие годы мы были абсолютно честны друг с другом.
        Конечно же, я расплакалась. За свои тринадцать лет я ни разу не расставалась с семьей. Только когда Зак уезжал на один день за Алисой. Наверное, лучше бы меня заклеймили в младенчестве. Я бы выросла в поселении омег, не зная своей семьи, своего близнеца. Возможно, я подружилась бы с кем-нибудь, ведь у меня, кроме Зака, не было никаких приятелей. Я даже не знала, что значит иметь друзей. По крайней мере мне больше не придется скрывать от окружающих свою сущность.
        Я ошибалась. На окраине мне повстречалась ватага сверстников из деревни. Я их знала, хотя мы с братом не ходили в школу, но поначалу, пока наша пара не стала привлекать к себе пристальное внимание, мы даже вместе. Зак всегда вел себя вызывающе и утверждал, что поколотит каждого, кто скажет, что он не альфа. Но родители просто велели своим детям держаться подальше от неразделенных близнецов, и мы остались только вдвоём, а злость брата из-за того, что мы живем в изоляции от общества, росла день ото дня.
        До меня донеслись смех и крики, а затем я увидела четверых ребят: трех мальчиков и девочку. Они ехали на паре забавных неуклюжих старых осликов, попеременно обгоняя друг друга. Я думала, что дети, по обыкновению, не обратят на меня внимания. Однако слухи по деревне распространились быстро, и сейчас, подъехав и увидев меня с клеймом на лбу, взволнованные дети смогли убедиться в их правдивости. Они окружили меня, молча и с нескрываемым отвращением разглядывая метку омеги.
        Первым заговорил Ник, самый высокий мальчик:
        — Видимо, Зак теперь сможет ходить в школу.
        Он не разговаривал с нами обоими уже несколько лет, если не считать оскорблений, но, похоже, мое клеймо вернуло Заку расположение Ника.
        Другой парень подхватил:
        — Таким, как ты, тут не место.
        — Уже ухожу. — Я попыталась вырваться, но Ник преградил путь и пихнул меня к другим, которые в свою очередь тоже меня оттолкнули. Удары посыпались со всех сторон. Я уронила котомку и прикрыла ожог на лбу. Мальчишки толкали меня, швыряя по кругу, насмехаясь и приговаривая:
        — Уродина!
        — Тупичка!
        — Отброска!
        Не убирая рук от лица, я прошептала девочке, которая жила с нами по соседству:
        — Пожалуйста, Рут, останови их!
        Та потянулась, и на секунду мне показалось, что она сейчас возьмет меня за руку, но вместо этого Рут нагнулась, подняла мою флягу и вылила воду на песчаную землю перед осликом, который попытался хлебнуть.
        — Вода из колодца только для альф. Ты слишком долго отравляла его своим нечистым ртом, уродка.
        Я дождалась, когда они, не оглядываясь, уйдут, собрала с земли пожитки и спустилась к реке. Опустошив флягу, Рут поступила не слишком жестоко — солоноватая и теплая вода из реки вполне подходила для питья. Наклонившись, я набрала воду. Понятно, почему Рут так поступила: в глазах всех альф и, возможно, даже собственной матери я выглядела отъявленной лгуньей, обманом задержавшейся среди них.
        Остальное время я старалась не выходить на дорогу, а пробиралась вдоль берега. Я повязала на голову платок и каждый раз вздрагивала, когда он сползал на лоб и задевал клеймо. Завидев фермершу, гнавшую коз на водопой, я склонила голову и тихо прошмыгнула мимо. Я не притормозила, когда добралась до ущелья, ведущего к зернохранилищам, а даже ускорила шаг, двигаясь дальше на юг.
        По словам Зака, у них ушло полдня, чтобы на телеге добраться до поселения омег, где жила Алиса. Я шла пешком, избегала открытых дорог, да и шаги отдавались пульсирующей болью в голове, поэтому путь занял почти три дня. Я по нескольку раз останавливалась, чтобы промыть ожог в реке и съесть кусочек хлеба из котомки, которую собрала мне мама. Спала я на берегу, мысленно благословляя лето за теплые ночи.
        На третье утро я вышла на тракт, который сворачивал и поднимался от реки к долине. Теперь люди пугали меня по другой причине: я ступила на территорию омег.
        Окрестности изменились. Альфы всегда занимали лучшие земли. Деревня, где я выросла, располагалась в долине, пригодной для земледелия — каждый год зимой река разливалась, оставляя по весне толстый слой плодородного ила. Здесь же, на высокогорье, ничто не препятствовало изнуряющим солнечным лучам, которые выжигали каменистую почву. Пробившаяся местами трава выглядела сухой и бесцветной. Обочины заросли колючим кустарником, ветки заткала паутина, над землей стелился липкий густой туман. Другую странность я заметила, когда мне понадобилось снова наполнить флягу: в первый раз в жизни я не слышала реки, звуки которой всегда сопровождали мою жизнь — плеск высоких волн во время зимнего разлива, жужжание насекомых над летней стоячей водой. Река всегда служила для меня точкой отсчета, по ней я ориентировалась на местности — вверх по течению, то есть на севере, располагалось ущелье с силосными башнями, где мы с Заком проверяли друг друга на смелость. Дальше вверх по течению стоял Уиндхем, наш крупнейший город, где заседал Синедрион. Я никогда не заходила так далеко, но слышала истории об огромных размерах и
богатстве Уиндхема. Вниз по течению располагались густонаселенные деревни и обширные поля. Отец несколько раз брал нас с собой в Хавен, ярмарочный городок в дне пути от нашего села — самое дальнее мое путешествие. После Хавена мелкие пороги уводили реку в неизведанные просторы. Сейчас, на территории омег, я все еще могла ориентироваться: интуитивно знала направление, как иногда некоторые эмоции и события. Но вдали от реки я почувствовала себя отрезанной от чего-то привычного, поэтому настороженно озирала неизвестную местность.
        Передо мной лежал единственный путь, и я пошла по нему, как и говорила мне мать. С пустынной дороги я сошла только один раз: спустилась за стайкой каких-то шумных птиц к чахлой рощице, которая выросла у основания скалистого кряжа. Там, у ручья, который пробивался из-под разлома, я быстро напилась и вскарабкалась обратно на безлюдную тропу.
        Ко времени, когда вдалеке показалось поселение, на равнину опустились вечерние сумерки и в узких окошках зажглись огни. Домов было куда меньше, чем в моей деревне, но их количество не оставляло никаких сомнений. Невысокие лачуги в окружении недавно убранных полей, перемежающихся бесплодными каменистыми залысинами и здоровыми валунами. Стянув с головы платок, я отмахивалась от надоедливых мух, которых привлекал еще незаживший, сочившийся сукровицей ожог на лбу. «Это то, что я есть», — повторила я в который раз и сжала ключ, висевший на шее. Сейчас, пока я брела по пустынной дороге одинокой маленькой фигуркой, мне безумно хотелось, чтобы здесь со мной оказался Зак, хотя я тут же пожурила себя за глупость. Несмотря ни на что, для меня брат был как шум реки: всегда рядом.


        Глава 5

        В последующие годы я не раз мысленно благословляла Алису за домик и сундучок с бронзовыми монетами, который откопала под кустом лаванды. После шести лет жизни в поселении у меня оставалось лишь несколько монет, но они позволили мне пусть и с трудом, но все же пережить постные месяцы плохого сезона, заплатить оброк мытарям Синедриона — они всегда приходили за деньгами, независимо от того, уродился урожай или нет — и помочь тем, кому в противном случае пришлось бы голодать.
        В селении жил и маленький Оскар из моей родной деревни. Его выслали в младенчестве, и вряд ли он меня помнил, но через него я чувствовала связь с деревней и всеми, кого оставила позади. Хотя многие сельчане по-прежнему называли коттедж домом Алисы, я постепенно стала ощущать его своим.
        Другие омеги, хоть сперва и отнеслись настороженно, все же ко мне привыкли. Первоначальную настороженность можно было понять: я пришла к ним, заклейменная лишь в тринадцать лет, и это означало, что я никогда не стану в их обществе полностью своей.
        Мое ясновидение лишь усугубляло положение. Несколько раз я замечала, как соседи шептались об отсутствии у меня очевидных уродств. Именно об этом сказала живущая рядом со мной Клэр своей супруге Нессе, когда я предложила помочь им перекрыть крышу:
        — Она не такая как мы. Ей легче.
        В следующий раз, работая в саду, я услышала, как Несса просила Клэр держаться от меня подальше:
        — Не хочу, чтобы она рассиживалась у меня на кухне. У нас достаточно проблем и без соседки, которая может залезть нам в голову.
        Я не видела смысла объяснять ей, как работает мой дар: всего лишь отрывистые впечатления, а не подробное повествование. Что я скорее уловлю отблеск города в нескольких километрах восточнее или вспышку взрыва, чем прочитаю мысли Нессы.
        Я молча продолжила собирать улиток с бобовых побегов и притворилась, что ничего не услышала. К тому времени я успела понять, что если омег считали опасными, провидцев воспринимали опасными вдвойне.
        Я проводила в одиночестве даже больше времени, чем когда-то в родной деревне, где постоянно находилась в компании Зака, пусть даже ворчливого.
        С удивлением я обнаружила у Алисы книги. Омегам не разрешалось посещать школу, поэтому большинство из них не умели ни читать, ни писать. Однако когда я откопала сундучок, помимо денег там обнаружились два блокнота с рукописными рецептами и один с текстами песен, некоторые из которых я слышала в деревне в исполнении странствующего барда. Нас с братом не пускали в школу из-за нашего неопределенного статуса, поэтому чтение и другие предметы мы изучали тайно, и это превратилось в своего рода интимное действо. Иной раз мы занимались под руководством матери, другой — вдвоем царапали прутиками очертания букв на глинистом берегу реки или в пыли на заднем дворе. Позже мы видели книги, но лишь пару: букварь с картинками, еще с детства оставшийся у отца, и деревенскую книгу, которая хранилась в поселковой ратуше: в нее советники кропотливо заносили все происшествия и законодательные решения. Даже в нашей относительно благополучной деревне книги считались редкостью: люди читали в основном лишь инструкции на купленных на рынке пакетиках с семенами, просветительские плакаты, объявляющие о повышении подати для
омег, или сообщения в деревенской книге о двух кочевых омегах, которых оштрафовали и избили за кражу овец. В поселении же, где мало кто умел читать и еще меньше нашлось бы желающих в этом признаться, книги были непозволительной роскошью.
        Я никому не рассказывала о своей находке, но читала и перечитывала блокноты Алисы так часто, что страницы стали отставать от корешка, когда я их перелистывала, словно существовали в вечной осени.
        По вечерам, когда заканчивались полевые работы, я приходила домой и проводила часы на кухне Алисы, следуя ее рукописным указаниям: сколько добавить розмарина в тесто для выпечки хлеба или как проще всего очистить чеснок. Когда я впервые по ее методу раздавила зубчик плоской стороной лезвия, и тот выскользнул из шелухи, как конфетка из фантика, я почувствовала себя намного ближе к тетке, чем к любому односельчанину.
        Этими же вечерами я частенько думала о Заке и о матери. Сначала она отправляла мне письма по несколько раз в год. Торговцы-альфы, даже не спешиваясь, сбрасывали их из седельных мешков, но, спасибо, хоть доставляли, а не выкидывали по дороге. Через два года после моего изгнания мать написала, что Зак стал помощником советника Синедриона в Уиндхеме. Весь следующий год она описывала успехи моего близнеца. Он набирал силу и влияние. А потом, когда я прожила среди омег уже пять лет, его начальник умер и Зака приняли на его место.
        Нам только-только исполнилось восемнадцать, но большинство советников начинали свою деятельность смолоду, потому что рано умирали из-за легендарного соперничества и борьбы фракций в Синедрионе. Глава Синедриона Судья, ровесник моих родителей, которого я помнила всю сознательную жизнь, являлся редким исключением. Остальные были гораздо моложе. Даже до нашего поселка доходили истории взлетов и падений различных советников. Беспощадные нравы Синедриона в Уиндхеме, казалось, делали скорее на честолюбие и жестокость, чем на опыт.
        Меня не удивило, что Зак туда удачно вписался — у него наверняка здорово получилось. Я представляла его в кулуарах Синедриона, вспоминая его триумфальную улыбку, когда ему удалось меня разоблачить, и последующие слова: «Никто и никогда больше не бросит в меня камень».
        Но я боялась за него и ни капли не завидовала даже в тяжелый, голодный, неурожайный год.
        К тому времени весточки приходили все реже, поэтому, как и остальным омегам, мне оставалось полагаться на слухи, гуляющие по местному рынку или приносимые проходившими через поселение бродягами. Вместе со скудными пожитками они несли с собой истории. Те, кто следовал на запад, искали лучшие земельные наделы: мрачные места, граничащие с мертвой зоной на востоке, не давали достаточного урожая даже для уплаты налога, не говоря уже о том, чтобы выжить. Но те, кто шел с запада, рассказывали о гонениях Синедриона: омег вытесняли из давних поселений, участились набеги альф, которые грабили и жгли поля. Все больше народу уходило в приюты. Слухи о более жестоком отношении к омегам стали поступать регулярно. Земли в нашем поселении были не самыми скудными по сравнению с другими, но даже мы чувствовали усиление давления: мытари Синедриона с каждым разом требовали все большую плату. На нас дважды нападали налетчики-альфы. В первый раз они избили старого Бена, жившего на окраине, и унесли все, что нашли, в том числе и деньги, которые он скопил для подати на следующий месяц. Во второй — после неудачного урожая.
Не отыскав ничего, чем можно было поживиться, они подожгли овин на общественных полях. Когда я сказала, что мы должны пожаловаться в Синедрион, соседи закатили глаза.
        — Чтобы они прислали солдат, которые сожгут то, что уцелело? — спросила моя соседка Клэр.
        — Ты долгое время жила в деревне альф, Касс, — добавила Несса, — и еще не все уяснила.
        И я старалась уяснить; с каждой новой жестокостью я постигала истину.
        Изредка до нас украдкой доходили и другие разговоры: отголоски слухов о сопротивлении омег и об Острове. Но глядя, как мои смиренные соседи восстанавливают сгоревший овин, я сомневалась в правдивости этих слухов. Синедрион правил сотни лет, и идея, что где-то может существовать неподконтрольная ему территория, казалась лишь мечтой, а не действительностью.
        Да и к чему вообще это Сопротивление? Связь между близнецами гарантировала нам жизнь. Со времен засухи на омег накладывалось все больше ограничений, и хотя мы ворчали о повышении подати и принудительном выселении на худшие земли, все знали, что в конечном итоге Синедриону придется нас защитить. Именно для этого существовали приюты, и после каждого неурожайного года туда уходило все больше и больше омег. Той зимой я сильно исхудала, кожа обтягивала выпирающий скелет, как тонкий пергамент. От всех нас остались лишь кожа да кости. Наконец, не выдержав, одна пара из нашего поселка отправилась искать лучшую жизнь в приют около Уиндхема. Мы не смогли убедить их остаться, даже соблазняя предстоящей весенней посевной. Они сдались. Весь посёлок встал засветло, глядя, как соседи заперли свою лачугу и побрели по каменистому тракту.
        — И зачем они заперли дверь? — фыркнула Несса. — Все равно ведь не вернутся.
        — По крайней мере их там накормят, — ответила Клэр. — Справедливо, что им придется для этого потрудиться.
        — Какое-то время да, — кивнула Несса. — Но нынче говорят, коготок увяз — всей птичке пропасть.
        — Они сами так решили.
        Я опять посмотрела вслед удаляющимся фигурам. Из-за худобы жалкие мешки с пожитками казались намного больше. Разве у них оставался выбор?
        — В любом случае, — продолжила Клэр, — ты ведь не станешь утверждать, что лучше бы приютов не было. Так мы хотя бы знаем, что Синедрион не позволит нам умереть с голоду.
        — Нет, — подхватил ее слова Бен, старейший житель нашего селения. — Но позволил бы, будь это возможно без последствий для альф. А так им просто некуда деваться. Вот в чем разница.
        По весне, когда взошли новые посевы и голод отступил, на запряженной волом телеге приехала мать. Бен показал ей путь к моему дому, но я не знала, как ее встретить. Она не изменилась, но по ее виду я поняла, что сама точно стала другой. И не только потому, что, естественно, выросла за шесть лет, но и потому, что все это время жила как омега. За годы в поселении я сталкивалась с альфами всего несколько раз: с мытарями Синедриона, подпольными торговцами, которые иногда наведывались на рынок омег, изгоями и бедняками, проходившими через селение в поисках лучшей доли. Все они смотрели с презрением, если вообще поднимали на нас глаза. Я слышала, как они нас обзывали: уроды, тупиковые выродки.
        Сильнее слов задевали их манеры, мелкие движения, которые скрывали презрение и страх заразиться от омег. Даже оборванные альфы-старьевщики, которые захаживали в селения торговать, шарахались в сторону, когда омеги протягивали руку, чтобы отдать монетку.
        Хотя меня заклеймили, прежде чем выгнать из деревни, тогда я до конца не осознавала, что это значит. Я помнила, как больно мне было, когда мать даже не обняла меня на прощание. Теперь, когда она неловко стояла на моей маленькой кухне, я понимала, что не стоит даже пытаться дотронуться.
        Мы сели по разные стороны стола.
        — Я пришла лишь для того, чтобы дать тебе это, — сказала она, выкладывая золотую монету. По ее словам, Зак прислал ей уже шесть таких — одна монета покрывала половину стоимости годового урожая.
        Я покрутила металлический кругляш, и он быстро нагрелся у меня в руке.
        — Зачем она мне? Почему ты ее привезла?
        — Вскоре она тебе понадобится.
        Я обвела рукой пространство вокруг, указала на виноградные лозы за узким окном и ветви с зеленым инжиром:
        — Мне ничего не нужно. Я более-менее счастлива здесь. Со мной все в порядке. И до сих пор тебе было на меня плевать.
        Она подалась вперед и прошептала:
        — Тебе нельзя здесь оставаться.
        Я бросила монету на стол. Она несколько секунд повертелась и с глухим дребезжанием упала на поцарапанную столешницу.
        — Что ты имеешь в виду? Разве недостаточно того, что вы выгнали меня из деревни?
        Мама покачала головой:
        — Мне не хотелось этого делать, и, вероятно, не стоило. Но ты должна взять деньги и уйти. Как можно скорее. Из-за Зака.
        Я вздохнула:
        — Все всегда из-за Зака.
        — Он сейчас стал могущественным. И это значит, что у него появились враги. Люди судачат о нем и о его деятельности в Синедрионе.
        — А что он там делает? Нам по девятнадцать лет. Он в Синедрионе не дольше года.
        — Ты слышала о Воительнице?
        — А кто о ней не слышал?
        Особенно среди таких как мы. Всякий раз, когда ужесточались законы против омег, это имя шепотом разносилось по всей рыночной площади. Повышая выплаты в последние два года, мытари всегда ссылались на последние «реформы» Воительницы.
        — Вообще-то она всего на год старше вас с Заком. Люди в Синедрионе обзаводятся врагами, Касс. Большинство советников долго не живут. — Как и их близнецы, хотя ей не требовалось этого уточнять. — Ты знаешь Зака. Он рьяный. Амбициозный. Ныне живет под псевдонимом Реформатор. У него есть соратники и последователи, он работает с важными людьми. Недолго осталось ждать, когда до тебя попытаются добраться.
        — Нет. — Я подвинула монету к матери. — Я не уйду. Даже если у него есть враги, он не позволит им меня захватить. Он позаботится о моей безопасности.
        Мать потянулась через стол, словно чтобы взять меня за руку, но в последний момент передумала. Сколько времени прошло с тех пор, как до меня кто-то дотрагивался с нежностью?
        — Именно этого я и боюсь.
        Я посмотрела на нее с недоумением:
        — В смысле?
        — Ты слышала о камерах сохранения?
        Об этом тоже ходили слухи. Шептались, что где-то внизу под залами Синедриона в Уиндхеме располагалась секретная тюрьма, где советники содержали своих близнецов-омег. Темницы в ней назывались камерами сохранения: там, в подземном комплексе, на неопределенный срок запирали омег, чтобы их могущественные близнецы-альфы могли не опасаться опосредованного нападения.
        — Так ведь это всего лишь сплетни. А даже если и нет, Зак никогда на такое не пойдет. Я его лучше знаю.
        — Нет. Ты, конечно, ближе всех к нему, но это не то же самое. Он придет за тобой, Касс, и запрет, чтобы самому защититься.
        — Нет, он так не поступит.
        Пыталась ли я переубедить ее или саму себя? Она не стала спорить. Мы обе знали, что я никуда не уйду. Прежде чем уехать, мама склонилась с облучка и все же всунула в мою руку золотой. Я вертела его в пальцах, глядя вслед отъезжающей телеге. Я не потратила монету на побег, даже не стала покупать еду. Я всегда держала ее при себе, как когда-то ключ Алисы, и думала, что Зак к ней тоже прикасался. Именно из-за Зака я еще в детстве научилась подавлять свой дар: его стремление подловить научило меня бдительности, научило никому не доверять и не рассказывать о том, что я знала. Теперь я делала это снова, и снова из-за него. Я отказывалась воспринимать видения, которые приходили ко мне лишь перед пробуждением или в момент, когда я останавливалась в поле, чтобы сбрызнуть лицо водой из фляги. Я положилась на доверие к нему, а не на свой дар, и твердила себе, что он на такое не пойдет. Вспоминала, как нежно он омывал мой ожог после клеймения, как мы вместе проводили дни, месяцы и годы под подозрением всей деревни. Так же ясно я помнила его враждебность и чрезмерную жестокость, но знала, что завишу от него, а
он зависит от меня.
        Теперь я работала с еще большим усердием. Когда наступила страда, самое горячее время года, мои руки покрылись мозолями от серпа, а стебли отмолоченной пшеницы оставили под ногтями кровавые борозды. Я старалась сосредоточиться на окружающих звуках: скрипе срезаемых колосьев, глухом стуке, с которым время от времени на землю падали снопы, голосах других селян. Каждый день я трудилась допоздна до тех пор, пока не наступал столь нежеланный вечер и не гнал меня обратно в дом по темноте вдоль дорог, которые стали теперь для меня так привычны.
        И у меня получилось. Я почти убедила себя, что за мной не приедут, пока они не появились, и тогда я поняла, что данный момент мне знаком так же, как и серп в руке или дорога, которая вела меж полей к моему дому.
        Когда всадник подхватил меня, краем глаза я заметила золотистый отблеск. Монета выскользнула из кармана, упала на землю и затерялась в грязи под копытами лошадей.


        Глава 6

        Зак наконец пришел ко мне в камеру, когда я насчитала сто восемнадцать дней. Двести тридцать шесть подносов с едой. Восемь визитов Исповедницы. Я тут же узнала его шаги, как узнала бы его голос или ритм дыхания во сне. Пока брат отпирал замок, мне показалось, что перед глазами промелькнули годы нашей разлуки. Я вскочила, услышав его приближение, но заставила себя сесть на топчан, когда дверь открылась. Зак ненадолго замер в проеме. Глянув на брата, я увидела его в двух ипостасях: мужчиной из настоящего и мальчиком из прошлого.
        Он стал намного выше и отрастил волосы, которые заправлял за уши. Лицо округлилось, смягчились острые угловатые скулы и подбородок. Мне вспомнилось, что в детстве летом на носу у него появлялась россыпь веснушек, как первая горсть пыли, брошенная на гроб. Но сейчас от них не осталось и следа. Его кожа выглядела лишь немногим темнее моей, побледневшей от долгого заточения.
        Зак вошел, запер за собой дверь и спрятал ключ в карман.
        — Так и будешь молчать? — поинтересовался он.
        Я не могла вымолвить ни слова, боясь выдать голосом, как ненавидела его и как по нему скучала.
        Зак продолжил:
        — Хочешь, чтобы я сказал, почему так поступил?
        — Я знаю, почему ты это сделал.
        — Я почти позабыл, как сложно с тобой порой бывает разговаривать, — усмехнулся Зак.
        — Не моя забота облегчать тебе жизнь.
        Он принялся вышагивать по камере. Его голос зазвучал спокойно, слова произносились в такт с каждым шагом:
        — Ты как всегда стремишься все у меня отобрать, правда? Даже объяснение. Я знал, что собирался сказать. Репетировал. Но ты ведь у нас вечная всезнайка.
        — Это я у тебя все отбираю? — откликнулась я. — Ты получил все. Ты остался, у тебя есть мама. — Голос дрогнул при ее упоминании.
        — Это произошло слишком поздно. — Зак остановился. — Алиса уже убила отца. А ты отравила все вокруг. Все годы, что мы оставались неразделенными, ты непрестанно подпитывала меня ядом. Меня все равно не приняли как равного. Я мечтал о другой жизни. — Он поднял пустые руки с растопыренными пальцами. — Ты все испортила. Забрала всё.
        — У меня ничего не было, — произнесла я. — В селении мне случалось голодать, но ты посадил меня под замок, лишив даже такой жизни. И ты все еще думаешь, что судьба жестока с тобой?
        — У меня нет выбора, Касс.
        — Зачем ты пытаешься меня убедить? Хочешь, чтобы я тебя простила? Сказала, что понимаю?
        — Ты говорила, что понимаешь.
        — Говорила, что знаю, почему ты это сделал. Знаю, чем руководствовался. Ты превратился в крупного игрока Синедриона, нажил врагов и решил, что через меня они смогут добраться до тебя. Но это не повод держать меня взаперти.
        — А как бы ты поступила?
        — С каких пор тебя интересуют мои мысли, мои желания?
        Теперь он разозлился:
        — Все всегда зависело от тебя. У меня не было жизни, она началась лишь после твоего ухода.
        — Мы жили вместе. У нас была жизнь. — Я как обычно подумала о тех годах, что мы провели вместе, вдвоем на задворках деревни. — Тебе просто хотелось другую.
        — Не другую, а свою. Собственную. А ты сделала ее невозможной. Теперь я на пути к достижению чего-то большего и не могу позволить тебе опять все испортить.
        — Так ты разрушил мою жизнь, чтобы защитить свою?
        — Да как ты не понимаешь: из нас двоих жизнь положена лишь мне! Ты всегда поступала так, словно мы оба можем получить то, что хотим. Так не бывает, мир устроен по-другому.
        — Так измени его. Ты утверждаешь, что стал могущественным и влиятельным, можешь принимать решения. Ты не задумывался, что мы меняли этот мир каждый день, пока были вместе?
        Он затих, затем подошел и устроился рядом со мной. Коротко вздохнул, откинувшись на спину, и подтянул к груди колени, гораздо выше моих. Волоски у него на руках, раньше выгоравшие на солнце, выглядели намного гуще и темнее, чем я помнила.
        Мы оба очень изменились за прошедшие годы, но наши тела все еще двигались, зеркально копируя друг друга: мы по привычке сидели бок о бок на моей кровати, прислонившись к стене, как и много лет назад в деревне, когда родители спорили внизу на кухне. Как и тогда, я ему шепнула:
        — Ты не должен быть таким, Зак.
        Он встал и вынул ключи из кармана.
        — Я бы и не был, если бы не ты. Если бы ты не усложнила все с самого начала.
        За месяцы в камере я тщательно продумала свою речь и дала себе слово, что останусь невозмутимой. Но позабыла о намерениях, когда Зак направился к двери.
        Кровь вскипела в венах при мысли о том, что я вновь останусь в камере одна. Я вскочила и рванула к нему, уцепилась за связку ключей. Зак был выше меня на полголовы и намного сильнее — куда мне до него после шести лет на голодном пайке в селении и месяцев заключения. Он не напрягаясь удержал меня за горло на расстоянии вытянутой руки. Я царапалась и брыкалась, отлично понимая, что это бессмысленно. Если даже получится его вырубить или сломать руку, я сама свалюсь без сознания. Но мне казалось, что я борюсь не с ним, а со стенами камеры, бетонным полом и равнодушными часами, которые проходили мимо, пока я сидела взаперти.
        Я навалилась всем телом, пока не почувствовала, как пальцы Зака сильнее впиваются мне в шею, но он не ослабил хватку даже когда я вцепилась в его предплечье ногтями. Он подался вперед и зашептал, подхватывая мое дыхание:
        — Я тебе в некоторой мере даже благодарен. Другие советники Синедриона сколько угодно могут разглагольствовать о рисках, связанных с омегами. Радиоактивном загрязнении, которое вы несете. Заразе. Но они ничего об этом не знают, потому что не жили моей жизнью. Они не знают, какими опасными вы можете быть на самом деле.
        Меня трясло, но когда он разжал пальцы, я заметила, что его тоже колотит озноб.
        Мы стояли так несколько минут. Пространство между нами колыхалось в такт с нашим шумным дыханием, как в ночь накануне летней грозы, когда в раскаленном воздухе слышится пение цикад, а весь мир звенит от ожидания.
        — Пожалуйста, Зак, не надо, — отчаянно прошептала я, вспоминая, как в детстве он просил меня ночью в спальне признать себя омегой. Значит, вот как он себя чувствовал?
        Он ничего не ответил, лишь отвернулся. Когда Зак вышел и запер замок, я посмотрела на свои дрожащие кулаки и заметила под ногтями правой руки его кровь.
             * * * * *
        Исповедница повадилась приносить с собой карту. Заперев дверь, она, не отвлекаясь на какие-либо предисловия, раскладывала карту на кровати и спрашивала:
        — Покажи, где располагается Остров. — Время от времени она обводила пальцам небольшие территории: — Нам известно, что он где-то на западе или юго-западе от побережья. Мы все ближе — еще немного, и отыщем.
        — Тогда зачем вам я?
        — Твой брат не славится терпением.
        Я попыталась рассмеяться:
        — И что вы собираетесь со мной делать? Пытать? Угрожать смертью? Любая серьезная боль причинит страдания Заку.
        Исповедница тоже рассмеялась:
        — Думаешь, самое плохое с тобой уже произошло? И хуже быть не может? Ты понятия не имеешь, как тебе повезло. И везение продолжится лишь в том случае, если ты станешь для нас полезной. — Она снова придвинула ко мне карту. Я просто физически ощущала тяжесть ее взгляда: он жег, как тавро мой лоб несколько лет назад.
        — Полезной, как ты? Работая на них? Предсказывая события хозяевам-альфам?
        Она наклонилась, приблизив ко мне лицо так, что я разглядела на щеках тонкие и светлые, словно кукурузные рыльца, волоски. От глубоких медленных вздохов — одного, второго — чуть раздувались ноздри.
        — Ты уверена, что они мне хозяева? — прошептала Исповедница.
        Ее щупальца проникли глубже в мое сознание.
        В детстве мы с Заком подняли большой плоский булыжник; под ним, вырванные из тьмы на свет, извивались белые мясистые слизни и личинки. Под взглядом Исповедницы я почувствовала себя такой же личинкой. Мне ничего не удавалось утаить от пытливого взгляда. После первоначального шока я научилась закрывать свой разум, точно глаз. Сжимать, как кулак. Блокировать, отбиваясь, чтобы хоть что-то сохранить для себя. Мне следовало защитить от нее Остров, но я эгоистично хотела скрыть и кое-какие личные воспоминания. Осенний день, когда мы с Заком учились писать на заднем дворе: вокруг возились куры, а мы, присев на корточки, прутиками выцарапывали неуклюжие буквы в пыли. Зак написал мое имя, я написала его. Долгие дни на берегу, когда остальные ребята были в школе, а мы делились детскими сокровищами, которые отыскали, слоняясь вдоль реки. Зак показал мне окаменелость, а я принесла открытую раковину устрицы, с внутренней стороны такую же белесую, как бельмо на глазу нищего омеги, которого я встретила по дороге в Хавен. Воспоминания о ночах, когда мы перешептывались, обмениваясь историями так же, как сокровищами
днем. В темноте под стук дождя по соломенной крыше Зак поведал о том, как на него попер вол на соседском поле, когда он решил срезать путь к колодцу, и пришлось карабкаться на дерево, чтобы избежать рогов и копыт. А я рассказала о том, что видела из-за забора, за который нам не позволялось заходить, как другие дети привязывали к ветке дуба новые веревки для качелей.
        — У нас есть свои качели, — заметил тогда брат.
        Действительно. Хотя, строго говоря, какие это качели: мы просто обнаружили ниже по течению иву, так низко склонившиеся над водой, что можно было зацепиться за ветви и качаться над рекой. В жаркие дни мы состязались, у кого получится покачаться дольше, прежде чем победно плюхнуться в реку.
        Но были и более поздние воспоминания, уже из поселения. Как я вечерами сидела у слабого огня и читала книгу с рецептами или песенник Алисы, представляя, как она когда-то тоже сидела на этом стуле и их записывала. Согретая материнскими руками монетка, которую мама передает, пытаясь предупредить о предстоящем похищении. Даже не прикосновение, не контакт, а только тепло монеты, которую мама только что держала, но это было все, что я получила от нее за последние годы, и это принадлежало лишь мне.
        И по всем воспоминаниям шарил теперь бесстрастный взор Исповедницы. Ей они представлялись лишь беспорядком в ящике, в котором она рылась в поисках чего-то более ценного. Каждый раз, продвигаясь дальше, она оставляла царапины, безжалостно перетряхивая мой разум.
        Я знала: нужно радоваться, что я смогла утаить от нее расположение Острова, когда она, забрав карту, покинула мою камеру. Но, скрывая Остров, я вынуждена была открыть ей кое-что другое: обрывки жизни до пленения, которые она просто схватила, перевернула и отбросила в сторону. И хотя она ими даже не поинтересовалась, все, до чего дотрагивалась ее ментальность, покрывалось грязью. После каждого ее появления в душе у меня оставалось все меньше чистых страниц.
             * * * * *
        Днем позже пришел Зак. Он теперь изредка меня навещал и постоянно прятал глаза, перебирая связку ключей. Почти ничего не говорил, на большинство вопросов просто пожимал плечами. Но почти каждую неделю скрипели дверные петли и входил он: мой близнец, мой тюремщик. Я не знала, зачем он приходил, но каждый раз радовалась, заслышав его шаги в коридоре.
        — Ты должна с ней поговорить. Просто скажи, что видишь, или впусти ее.
        — Имеешь в виду, в мой разум?
        Зак пожал плечами:
        — Ничего ужасного. В конце концов, ты на нее похожа.
        Я покачала головой:
        — Я не делаю того, что делает она: не копаюсь в головах у других людей. И пусть она держится от меня подальше — здесь у меня остался лишь мой рассудок.
        Я не знала, как описать, что испытываешь, когда она старается проникнуть в мою голову. Ее попытки заставляли меня чувствовать себя запачканной, уязвимой.
        Его вздох перерос в смех:
        — Не знай я твое упрямство, пожалуй, удивился бы, насколько долго ты смогла ей сопротивляться.
        — Тогда ты знаешь, что так и продолжится. Я не стану тебе помогать.
        — Тебе придется, Касс.
        Он наклонился ко мне, и на мгновение даже показалось, что брат сейчас сожмет мою руку, как тогда давно, когда умирал отец и он нуждался в моей поддержке. Его зрачки расширились и тут же сузились. Я разглядела обкусанную нижнюю губу — помнится, он всегда жевал ее, когда родители ругались на кухне или другие дети в деревне нас дразнили.
        — Чего ты боишься? — прошептала я. — Исповедницы?
        Зак встал.
        — Знаешь, есть места и похуже этой камеры. — Он хлопнул по стене, и на пыльном бетоне остался отпечаток его ладони. — Другие омеги находятся в еще худших условиях. Ты живешь так лишь потому, что провидица. — Откинув голову, он потер лицо и несколько раз глубоко вздохнул с закрытыми глазами. — Я заверил ее, что ты принесешь пользу.
        — И теперь ждешь от меня благодарности? За все это?
        Я обвела камеру рукой. Возможно ли вообще объяснить, чем стали для меня эти стены? Тюрьмой, ловушкой. Жизнь сосредоточилось в сырой полутемной комнате в несколько квадратных метров. Даже мой разум находился в заключении: загнанный, затуманенный, запертый. Хуже всего размытое безвременье, которое текло, проходило мимо. Я застряла здесь в этом бесконечном полусуществовании в темноте с подносами с едой два раза в день.
        — Ты не представляешь, как я о тебе забочусь. Всю твою еду, — он указал на поднос на полу, — сначала пробуют. Из каждого кувшина сначала отпивают.
        — Я тронута. Но, если мне не изменяет память, когда я жила своей жизнью в поселении, мне не приходилось опасаться людей, которые вознамерились бы меня отравить.
        — Своей жизнью? Ты не была так увлечена «своей жизнью», когда пыталась отобрать мою.
        — Ничего я не пыталась. Я просто не больше твоего хотела быть высланной. — Тишина. — Если бы ты только разрешил мне видеться с кем-нибудь из местных обитателей, как раньше. Просто чтобы было с кем словом перемолвиться.
        Он покачал головой:
        — Ты знаешь, что я не могу. Ты там была и видела, что произошло на крепостной стене. Ведь безумец мог напасть и на тебя. — Казалось, в его взгляде промелькнула нежность. — Весь смысл твоего заключения здесь — твоя безопасность.
        — Если бы нам разрешалось разговаривать друг с другом, он бы не сошел с ума. С чего бы другим омегам желать мне смерти? Они со мной в одинаковой ситуации. Так почему им нельзя составить мне компанию?
        — Из-за их близнецов.
        — Их близнецы — твои соратники по Синедриону, твои друзья.
        — Ты так наивна, Касс. Я работаю с ними и на них, но работать вместе — не значит дружить. Думаешь, кое-кто из них не хотел бы использовать своих близнецов, чтобы те прикончили тебя, а заодно и меня?
        — Так будет ли этому конец? По твоей логике, мы все должны жить в комнатах с мягкими стенами — как омеги, так и альфы.
        — Не по моей. Так всегда происходило: людьми манипулировали, используя их близких. Даже До. Если требовалось как-то повлиять на интересующего человека, злодеи могли похитить его жену, любимого человека, ребенка. Единственная разница — сейчас можно осуществить это более надёжно, через близнеца. Даже До приходилось беречь спину. А сейчас нужно беречь две спины. Всё просто и понятно.
        — Тебе все кажется таким простым и понятным, потому что для тебя близнец — только обуза. Ты параноик.
        — А ты непроходимая дурёха.
        Он задержался еще на несколько минут. Мы сидели лицом к двери на противоположных концах узкой лежанки в одинаковых позах: откинув головы на стену и прижав колени к груди.
        — Ты поэтому спустился ко мне? — спросила я, когда он встал и открыл дверь. — Потому что не можешь доверять никому в Синедрионе?
        — Если я скажу «да», ты можешь подумать, что я доверяю тебе, — отозвался он и закрыл за собой дверь. Я услышала скрежет поворачивающегося в замке ключа.
             * * * * *
        По моим подсчетам прошел год, как я не видела неба. В тусклом мирке камеры сохранения изменились даже мои сны, как и дневные видения. Когда мне впервые пригрезился Остров, я подумала, что это лишь фантазии, с помощью которых я пытаюсь смягчить ужас заключения. Но теперь мне в голову стали вторгаться новые, более темные картины. Поначалу я даже подозревала, что это болезненные галлюцинации, что муки долгой изоляции нашли отражение в видениях. Отсчитывая дни пребывания в камере сохранения, я все меньше доверяла своему разуму. Но картины, которые приходили ко мне, были слишком чужды и слишком логичны, чтобы полагать их всего лишь выдумкой. Детали казались слишком яркими для простого воображения: стеклянные резервуары, реалистичные вплоть до резиновых уплотнителей в основании. Огни на черных металлических над каждым резервуаром, всегда мигающие зеленым светом с постоянным интервалом. Эластичные бежевые трубы, выходящие сверху из каждой емкости.
        Как я могла выдумать подобное, если даже не понимала, что вижу? Лишь догадывалась, что это такое же табу, как и стеклянный светящийся шар у меня под потолком. Окружавшие резервуары трубы и провода принадлежали временам До, как и вся эта электрическая алхимия. Так же неестественно холодно светились огни: просто свет, никакого тепла. Это была машина. Но машина для чего? Она казалась ужасней и притягательней, чем я представляла по слухам о временах До. Сплетение проводов и труб выглядело кустарным и беспорядочным, но вся пульсирующая махина — огни и резервуары — представлялась такой огромной и сложной, что впечатляла до дрожи в коленках.
        Сначала я видела только их. А затем появились тела, плавающие внутри в вязкой жидкости, которая замедляла движения — даже волосы колебались медленно, словно в летаргии. У каждого изо рта шла трубка. Но страшнее выглядели глаза: у большинства закрытые, но даже у тех немногих, кто их открывал, взгляд оставался абсолютно пустым. Не люди — развалины. Я вспомнила, что сказал Зак, когда я пожаловалась на условия содержания: «Знай, для некоторых близнецов есть вещи и похуже». Я чувствовала эти резервуары более отчётливо, когда приходил Зак, хотя он теперь не часто удостаивал меня визитом. Видение помещения с емкостями приклеилось к нему, словно запах. Стоило мне услышать скрежет ключа в замке, я видела смутные очертания тех лиц. Когда Зак уходил, меня переполняли образы закрытых глаз и открытых ртов. Они все были омегами, подвешенными в безвременье этих стеклянных баков. Постепенно картины стали приходить ко мне почти постоянно, тогда как брат приходил все реже. Я чувствовала, что вполне конкретное помещение с емкостями не только реально, но и расположено где-то поблизости. Я не только ощущала его, я
могла по нему ориентироваться: комната на самом деле находилась где-то примерно в ста шагах от моей камеры, она стала как бы точкой отсчета, как когда-то река в родной долине. Теперь на моей воображаемой карте имелись два ориентира: камера и помещение с резервуарами. А река находилась под ними. Я чувствовала глубоко под ногами непрерывное течение, словно упрекающее меня в неподвижности.
             * * * * *
        В один прекрасный день Исповедница открыла дверь, но внутрь камеры не зашла, а приказала, придерживая дверь:
        — Вставай.
        Я не выходила наружу уже больше года и даже подумала, что она решила поиздеваться. Последние несколько месяцев я подозревала, что начала сходить с ума, и сейчас, глядя в просвет, испугалась, что даже полоска коридора за дверью всего лишь плод моего воображения, всего лишь мираж.
        — Поторопись. Я хочу тебе кое-что показать. У нас мало времени.
        Хотя Исповедницу, смотрящую на меня с нетерпением, сопровождали трое вооруженных стражников, я не смогла скрыть волнения, когда переступила порог.
        Она отказалась сообщить, куда меня ведет, и вообще никак не реагировала на вопросы. Исповедница быстро шла на несколько шагов впереди меня, а охранники следовали позади практически вплотную. Наш путь оказался коротким: вдоль по коридору через еще одну дверь, затем вниз по лестнице, и снова двери, двери.
        — Мы не наружу идем? — поинтересовалась я, наблюдая за вереницей дверей, столь похожих на мою собственную: серая сталь, узкий паз для подносов с едой внизу, люк для наблюдения, который открывался лишь с внешней стороны.
        — Это не увеселительная прогулка. Тебе нужно кое-что увидеть.
        Она подошла к третьей двери и открыла люк. Такой же, как в моей камере, но его явно отворяли нечасто. Заслонка шла туго, скрипя от ржавчины.
        Исповедница отступила и указала на отверстие:
        — Сюда.
        Я шагнула вперед, приникла ближе: тут было намного темнее, чем в камере — ни одной лампы на протяжении всего коридора. Когда глаза привыкли, я разглядела, что камера в точности повторяла мою. Та же узкая лежанка, те же серые стены.
        — Присмотрись внимательнее. — Дыхание Исповедницы опалило мое ухо.
        И тогда я увидела человека. Он стоял у стены и с опаской смотрел на дверь.
        — Кто ты? — Он шагнул вперед, прищурившись, чтобы получше меня рассмотреть. Его голос звучал так же скрипуче, как петли на зарешеченном люке.
        — Не разговаривай с ним, просто смотри.
        — Кто ты? — На этот раз его слова прозвучали громче.
        Он выглядел лет на десять старше меня. Я не видела его раньше, когда заключенным еще позволялось общаться, но длинная борода и бледная кожа доказывали, что его привезли в камеры сохранения далеко не вчера.
        — Я Касс.
        — Нет смысла с ним разговаривать, — сказала Исповедница. — Просто смотри. Это произойдет в ближайшее время, я чувствую уже несколько дней.
        Человек приблизился и встал возле двери — через узкий люк я могла бы до него дотронуться. На одной руке не хватало кисти, сквозь сальные спутанные волосы проглядывало клеймо.
        — Я уже много месяцев никого не видел, с тех пор как меня сюда привезли. — Он снова шагнул вперед и поднял руку.
        А потом согнулся и внезапно осел на пол, как песочная насыпь под ливнем. Руки прижались к животу, тело дважды содрогнулось в конвульсиях. Он не издал ни звука, изо рта хлынула кровь, чернеющая в сумеречном свете. Больше человек не двигался.
        Когда он упал, я не успела как-то среагировать или что-то сказать, просто отшатнулась. Прежде чем я успела бросить еще один взгляд, Исповедница схватила меня и развернула к себе.
        — Видишь? Думаешь, ты здесь в безопасности? — Она толкнула меня к двери, сталь опалила холодом голые руки. — Его близнец так думала, потому что упрятала его сюда. Но она нажила в Синедрионе столько врагов, что даже камеры сохранения не смогли ее обезопасить. Не смогли добраться до него, так кто-то добрался непосредственно до нее.
        Но я уже это знала. Ужас человеческой смерти опустился на меня с удвоенной силой. В тот момент, когда мужчина упал, я увидела женщину, ничком лежащую на кровати. Темные волосы аккуратно заплетены, а в спине торчит кинжал.
        — Это дело рук Зака?
        Исповедница пренебрежительно мотнула головой:
        — Не на сей раз. Но суть не в этом. Тебе следует понять, что даже ему не под силу тебя обезопасить. Никаких гарантий. Конечно, сейчас твой брат в фаворе, но его планы очень амбициозны. Если его влияние в Синедрионе возрастет, то наверняка у желающих отыщется способ добраться до одного из вас.
        Она стояла так близко, что я различала отдельные ресницы вокруг ее тусклых глаз и жилку, бьющуюся на лбу чуть левее клейма. Я смежила веки, но тьма лишь напомнила о человеке, который остался позади. Из его рта, словно язык, свисал сгусток крови. У меня перехватило дыхание.
        Исповедница заговорила очень медленно:
        — Ты должна начать помогать Заку, помогать мне. Если он потерпит неудачу, остальные советники на него ополчатся и доберутся до одного из вас.
        — Я не стану вам помогать. — Я подумала о комнате с резервуарами, о том, что Зак сотворил с людьми в баках. Но все же те ужасы казались далекими по сравнению с кровоточащим телом на полу за спиной и безжалостным лицом Исповедницы нос к носу с моим. — Я не могу. Мне нечего вам сказать.
        Мне даже стало интересно, как долго я смогу выдержать ее взгляд и не разрыдаться, но она вдруг отвернулась.
        — Отведите ее обратно в камеру, — бросила Исповедница через плечо охранникам, уже удаляясь.
             * * * * *
        Моя жизнь ограничивалась темницей: полом, потолком, стенами. Беспощадностью двери. Я пыталась представить внешний мир: стебли свежескошенной пшеницы отбрасывают резкие тени под утренним солнцем, над широкой рекой простирается ночное небо. Но это лишь в моей голове, не на самом деле. Все это для меня оказалось потеряно, как и запах дождя, плеск реки, песок под ногами, предвосхищающий рассвет щебет птиц. Сейчас они представлялись менее реальными, чем видения комнаты с резервуарами или одутловатых тел, плавающих в тиши среди трубок. Ко мне все реже приходили картины Острова, словно отблески моря, неспособные проникнуть сквозь крепкие стены. Но хуже всего сказывалась бесконечность заключения. Я считала и считала дни, пока не почувствовала, что моя камера медленно переполняется ими, как водой. Я с трудом дышала под тяжестью потерянных недель, месяцев, а потом и лет.
        Так вот как оно начинается — пресловутое безумие провидцев? Возможно, годы одиночного заключения подтолкнули, ускорили процесс. Вспомнилось, как отец обозвал провидца из Хавена выжившим из ума. Сейчас этот оборот речи звучал дословным описанием того, что творилось со мной. Зондирование Исповедницы, видения резервуаров были столь всепоглощающи, что в моей голове не осталось места для чего-либо еще, даже для меня самой.
        Зак стал посещать меня все реже, едва ли раз в несколько месяцев. А когда приходил, я не могла с ним говорить. Его лицо заметно изменилось в годы моего заключения: на нем остались лишь губы, брат сильно похудел. Интересно, насколько изменилась я и заметил ли это Зак?
        — Так не может продолжаться, — сказал он.
        Я согласно кивнула — казалось, его слова отдаленно и глухо пробивались сквозь воду. Тесные стены и низкий потолок как будто сговорились отражать шум, удваивая его, так что некоторые слова звучали расплывчато. Из-за эха я не могла сосредоточиться и плохо улавливала смысл сказанного.
        — Если бы это зависело от меня, — продолжил Зак, — я бы держал тебя здесь. Но мне требуется закончить кое-какие дела. Мне представлялось, что я смогу выпустить тебя отсюда, если ты окажешь содействие. Но ты ей отказываешь. — Не сложно догадаться, кому это «ей». — И она больше не хочет с этим мириться.
        Он говорил так тихо, что я еле разбирала слова. Казалось, он тщательно прячет собственный страх. Зак наклонился ближе и повторил чуть громче:
        — Если бы это зависело от меня, я держал бы тебя здесь.
        Не знаю, почему ему так хотелось заверить меня в этом. Я отвернулась к стене.
        Поначалу я не сообразила, почему сны о пустом баке навеяли на меня ледяной ужас: я ведь видела резервуары уже три года. От этих видений всегда тошнило, но я уже к ним привыкла и больше не вздрагивала от неожиданности, когда видела баки во снах. Я привыкла к ним, как к клейму на лбу. Почему же теперь, увидев бак, я вздрогнула и проснулась, облепленная мокрыми от пота простынями? Ведь пустой резервуар должен пугать не так сильно, как преследовавшие меня по ночам те, в которых уже плавали обитатели. Он стоял в зале, ожидая, когда его наполнят жизнью, и снился мне уже четвертую ночь подряд. Все тот же тусклый свет, все те же провода и трубки, сгруппировавшиеся сверху.
        Стекло скруглялось как обычно, но на этот раз я заметила резкое отличие: оно изгибалось вокруг меня. Во рту я почувствовала трубку, ее давление в трахее и боль от натертой кожи в уголке губ. Я не могла сомкнуть челюсти, не могла вытолкнуть сладковатую жидкость, предательски заполнявшую все пространство бака. Глаза я тоже не могла закрыть. Вязкая жидкость искажала расплывающиеся окружающие предметы, словно горячее марево над полем в знойный летний полдень.
        Проснувшись, я вопила, пока не сорвала горло и уже не могла выдавить из себя ни звука. Я выкрикивала имя Зака, пока этот единственный слог не обрел странные неузнаваемые формы. Я с первых дней в камерах сохранения знала, что на крик никто не отзовется, никто даже не подойдет к двери, но все равно орала.
        Еще шесть ночей я чувствовала, как бак вокруг меня наполняется, а жидкость не позволяет даже пошевелиться, завладев моей плотью, смыкаясь над головой и вокруг трубок, что врезались в горло и запястья.
        Каждую ночь, пока я не просыпалась от собственного крика, я висела на трубке, торчащей изо рта, как рыба на леске.
        Я перестала есть. Каждый глоток напоминал о трубке, пища вставала поперек горла и меня рвало. Я как могла старалась избегать видений, бодрствуя в те моменты, когда обычно приходили самые яркие грезы. Мерила камеру шагами, пока не сбивалась со счета, по одному выдирала волоски из головы, при помощи боли не только оставаясь в сознании, но и в собственном теле и отгоняя от себя видения о резервуаре.
        Ничего не помогало. У меня разваливались и тело, и разум. Время шло отрывисто и скачкообразно: какие-то дни кубарем летели под откос, другие тянулись, словно время остановилось, и промежуток между ударами сердца длился целый год. Я думала о сумасшедшем провидце на ярмарке в Хавене, об обезумевшем омеге на крепостной стене. Именно так это и происходит. Именно так уходит разум. В конце концов я накарябала ложкой на подносе несколько слов для Зака: «Срочно: важное видение! Расскажу только тебе в обмен на десять минут прогулки вдоль вала».
        Как я и предполагала, он прислал Исповедницу.
        Она как всегда села на стул спиной к двери. Вероятно, я сильно вымоталась за все эти дни и бессонные ночи, но Исповедница никак не прокомментировала мой вид. Интересно, она когда-нибудь обращала внимание на внешность или интересовалась лишь внутренним содержанием моего разума?
        — Обычно ты не слишком охотно делишься своими видениями. Совсем наоборот. Как видишь, ты нас заинтересовала.
        — Если Зак заинтересован, пусть придет сам. С тобой я разговаривать не собираюсь.
        Я знала, что меня ждут трудности. Меня просто пробирал ее зондирующий взгляд. Наша мать так же исследовала стыки раковин речных мидий, чтобы найти самую слабую точку, просунуть лезвие и взломать, добираясь до мяса.
        — Ты же знаешь, что не остановишь меня, если закроешь глаза.
        А я даже не заметила, как их закрыла, пока Исповедница не сказала. И тут же поняла, что и зубы стискиваю. Я заставила себя посмотреть на нее в упор и процедила:
        — Ты ничего не получишь.
        — Наверняка. Может, у тебя с каждым разом получается все лучше и лучше. А может, тебе просто нечего сказать. Ничего полезного.
        — О, так я устроила вам ловушку? И что я сделаю? Спущусь вдоль стены по связанным простыням? Да ладно. — Я замолкла: слишком трудно одновременно закрываться от Исповедницы и говорить. — Мне всего лишь хочется увидеть небо. Если я выдам вам всё, что знаю, почему бы сначала не поторговаться?
        — Никакого торга, если тебе нечего предложить.
        — Речь идет об Острове, — выпалила я, почувствовав, что небо от меня ускользает, хотя не собиралась открывать что-либо важное.
        — Ах, об Острове. Это о том, которого, как ты твердишь уже четыре года, не существует?
        Я молча кивнула. Хотя выражение ее лица не изменилось, я тут же почувствовала, как она нетерпеливо шарит в моей голове, словно навязчивый ухажёр. Я сосредоточилась изо всех сил и постаралась открыть ей свой разум, не дав полного доступа. Показать лишь отголоски картин, способных подтвердить значение моих видений, но скрыть те факты, знание которых может привести к катастрофическим последствиям для Острова, его обитателей и моих собственных планов. Я сконцентрировалась на единственном изображении, подобно тому, как падающий сквозь занавески моей кухоньки в поселении луч солнца освещал лишь кусочек противоположной стены. Всего лишь город на Острове, его оживленная улица, круто уходящая вверх. Общая картинка без каких-либо особенностей ландшафта. Город, его центральный рынок, дома, выстроенные на возвышении. Всего лишь город.
        Я услышала, как Исповедница шумно втянула воздух.
        — Достаточно, — прервала я. — Передай Заку, что он должен сделать, и я расскажу ему все.
        Но этого оказалось мало. Она продолжала в бешеном темпе орудовать в моей голове. Однажды в поселении я проснулась от того, что ворона пролезла через щель в соломенной крыше и оказалась в ловушке в моей тесной спальне. Она билась о стены, теряя перья, пока не вылетела в открытое окно. Исповедница в моей голове сейчас вела себя точно так же: металась с тем же неистовым сочетанием отчаяния и злости.
        Я замолчала и впервые попыталась ответить тем же. Представила руки матери над панцирем мидии. Мой разум — нож. Раньше я никогда не пыталась вторгаться в чужие мысли, поскольку видения не приносили пользу, только страдания. А вторжение в мой разум, которое я чувствовала при общении с Исповедницей, только усиливало нежелание применять свой дар подобным образом. Поэтому удивительно, что дать отпор оказалось так же просто, как отодвинуть занавеску. Я увидела лишь фрагменты, такие же, как и мои собственные, но этого оказалось достаточно. Незнакомое место. Большой круглый зал. На этот раз — никаких баков. Только провода, но их намного больше, чем в моих видениях. Они тянулись вверх вдоль стен, сложенных из металлических ящиков.
        И тут же последовала реакция: Исповедница вскочила так резко, что стул, на котором она сидела, отлетел назад. Склонившись надо мной, она прошипела:
        — Не смей играть со мной в мои игры.
        Я постаралась унять дрожь в руках, когда встретилась с ней взглядом.
        — Пришли ко мне моего близнеца.
             * * * * *
        Когда он наконец пришел, то изумился, заметив мое состояние:
        — Ты заболела? С тобой что-то сделали? — Он бросился ко мне и, схватив за локоть, подвел к стулу: — Как так вышло? Сюда же никому нет ходу, кроме Исповедницы.
        — Никто мне ничего не сделал. Это место на меня так влияет. — Я обвела рукой камеру. — Ты же на самом деле не рассчитываешь, что я расцвету тут здоровьем и благолепием? Да и ты сам отнюдь не светишься счастьем. — Я до сих пор не могла привыкнуть к его новому похудевшему лицу с темными кругами вокруг глаз.
        — Наверное, потому, что почти всю ночь пытался понять, что за игру ты затеяла.
        — Разве это сложно? Мне нужно выйти наружу, Зак. Хотя бы на несколько минут. Я схожу с ума взаперти. — Я не притворялась, говоря это, хотя и не могла показать Заку истинную причину моего ужаса. Я на самом деле подошла к пределу собственных сил, о чем свидетельствовал мой измученный вид.
        — Слишком опасно. Ты же знаешь, я держу тебя здесь не ради своего удовольствия.
        Я покачала головой:
        — Подумай, что случится с тобой, если я на самом деле сойду с ума. Я смогу совершить что угодно.
        Он только рассмеялся:
        — Поверь, ты не в том положении, чтобы угрожать.
        — Я не угрожаю, а предлагаю. То, что реально может тебе пригодиться.
        — И с каких это пор ты решила мне помогать?
        — С тех самых, как начала терять разум. Мне просто необходимо увидеть небо. Всего лишь десять минут на воздухе. Учитывая то, что я готова рассказать, это небольшая плата.
        Зак нахмурился.
        — Я бы поверил, поделись ты раньше хоть чем-нибудь полезным. По словам Исповедницы, во время допросов ты сидишь, как восковая кукла. До этого ты утверждала, что Острова не существует, а теперь говоришь, что знаешь о нем. Так почему я должен тебе верить?
        — Ладно. Я солгала ей об Острове. — Зак встал и быстро подошёл к двери. Я продолжила диалог с его спиной: — Я подозревала, что только так смогу тебя сюда заманить. Но я не врала, у меня есть что поведать. Только не ей.
        — Почему? Ее работа — сбор информации.
        — Потому что это о ней. — Он остановился, одной ладонью сжимая ручку, другой — здоровенную связку ключей, которую всегда носил с собой. — Именно поэтому я не могла сказать ей, только тебе. Я знаю, что она замышляет с тобой сделать.
        — Не собираюсь верить в эту чушь, — прошипел он. — Она — единственный человек, которому я могу доверять. Даже больше, чем тебе.
        Я пожала плечами:
        — И не надо. Я просто говорю то, что знаю. А уж верить или нет — дело твое.
        Он пристально смотрел на меня несколько секунд. Потом повернулся, вставил ключ в замок, открыл дверь. И все в тишине. Наконец вышел из камеры, оставив дверь открытой.
        — Десять минут, — бросил он, шагая по коридору. — Потом вернемся, и ты все расскажешь.


        Глава 7

        Потом, позже, сколько я ни пыталась, но воспроизвести в памяти судьбоносный момент выхода из камеры так и не cумела. Я просто слепо поспешила за Заком по длинному коридору от следующей запертой двери к лестничному маршу. Только на самом верху, где три окна впускали в помещение свет, я почувствовала, насколько он ярок, и тут же прикрыла моментально заболевшие глаза, но не медля вновь уставилась на окно. Туман последних недель рассеялся, мой разум очистился и стал намного яснее. Словно, пока я сидела в камере, сама крепость давила на меня своим весом, а выйдя наружу, я скинула бремя.
        Не обращая внимания на мою реакцию, Зак повел меня по другому длинному коридору, открыл большую дверь и остановился.
        — Не знаю, насколько ты глупа, чтобы что-то предпринять, но лучше не пытайся. — Я постаралась сосредоточиться на его словах и не отвлекаться на солнечный свет и поток свежего воздуха, хлынувшие через приоткрытую дверь. — Ты же помнишь — я сильнее тебя, а остальные двери на стене заперты. Держись поближе ко мне.
        Он толкнул дверь, и та распахнулась до конца. Несмотря на ослепляющую боль в глазах, я опьянела от свежего воздуха, задышав полной грудью.
        Длинный узкий вал ничуть не изменился с тех пор, как меня выпускали сюда в первые месяцы заключения. Терраса где-то двадцати метров в длину, выступающая посреди отвесного фасада крепости. Немного выше торчали зубчатые стены, обрамляющие форт и уходящие прямо в скальную породу. Я услышала, как Зак запер центральную дверь вала, из которой мы только что вышли. С каждого конца террасы с обеих сторон от нас находились двери из толстого дерева, обшитые стальными пластинами.
        Первые мгновения я просто стояла, подставив лицо солнечным лучам. Когда же попыталась склониться над зубчатой стеной, Зак преградил мне путь.
        Я рассмеялась:
        — Расслабься. Нельзя же обвинить меня в желании все рассмотреть поближе. В последние четыре года я мало что видела.
        Он кивнул, но остался рядом. Я перегнулась, зависнув над стеной, чтобы получше разглядеть город.
        — Никогда толком не видела город. Меня доставили из поселка ночью, да к тому же еще с мешком на голове. А когда нас еще выпускали сюда на прогулки, нам запрещали подходить к краю.
        С высоты Уиндхем выглядел как нагромождение зданий на склоне холма. Слишком хаотичный, чтобы считаться красивым, но довольно впечатляющий из-за размеров. Он не только карабкался ввысь вдоль гряды, но и расползался по долине, от которой далеко за горизонт простирались дороги. Русло реки извивалось с юга, огибало центр и исчезало в пещерах у подножия горы. Даже с такой высоты я видела движение: телеги на дорогах, покачивающееся на ветру белье на веревках, натянутых от окна до окна. Множество людей так близко к месту, где я проводила однообразные дни и ночи в полном одиночестве.
        Зак повернулся спиной к городу. Я сделала то же самое, привалившись к стене. По обе стороны от нас возвышались зубцы.
        — Ты говорил, что не доверяешь здесь никому, кроме Исповедницы.
        Он молча рассматривал свои ладони.
        — Зачем ты выбрал такую жизнь? Про меня все понятно — выбора мне никто не предоставил, но у тебя-то он есть. Ты ведь можешь уйти.
        — Это часть нашей сделки? Лично я не подписывался на разговор по душам. — Зак снова отвернулся и бросил взор на город. — В любом случае не всё так однозначно. Я обязан кое-что сделать. — При свете дня я отчетливо увидела, как впали его щеки. Он вздохнул: — Я начал здесь реформы и их нужно довести до конца. Это сложно.
        — Так не должно быть.
        — Ты всегда была идеалисткой. Для тебя все просто. — На этот раз в голосе не слышалось злости, только усталость. Такая же, как притаившаяся в глазах.
        — Для тебя тоже все может стать просто. Ты можешь уехать — вернуться в деревню, работать на земле с мамой.
        Зак даже еще не повернулся, а я уже поняла, что сморозила глупость.
        — Работать на земле? — прошипел он. — Ты хоть понимаешь, кем я стал? Чего достиг? Деревня — последнее место, куда бы мне хотелось податься. Даже после того как нас разделили, меня не воспринимали наравне с другими альфами. Я думал, что станет лучше, но нет. Все из-за тебя. Из-за тебя нас не разделили вовремя. Я никогда не смогу туда вернуться. — В гневе он отпрянул от меня, остановившись на полпути к двери.
        Я оперлась обеими руками о стену и запрыгнула на уступ столь стремительно, что едва удержалась за зубцы, чтобы не опрокинуться спиной вниз.
        Зак бросился ко мне, но застыл, увидев, как близко я стою у края, и беспомощно, как марионетка, протянул руки.
        — Это безумие. Спускайся сейчас же! — срывающимся голосом выкрикнул он.
        Я покачала головой:
        — Еще одно слово — и я прыгну. Окликнешь охранника — и я прыгну.
        Он вдохнул и приложил палец к губам. Кого он хотел заставить замолчать: меня или себя?
        — Ладно. — И снова непонятно, кого он успокаивал. — Ладно, только не прыгай. Ты не выживешь.
        — Знаю. И не надо притворяться, что ты боишься именно этого.
        — Конечно-конечно. Но ты не можешь так со мной поступить. Не надо.
        — Ты однажды уже сыграл на моей совести. Когда объявил себя омегой. Тогда я тебя защитила. Но больше такого не повторится. — Он шагнул вперед; я попятилась. Теперь я стояла на носочках, пятки висели над бездной. — Я это сделаю. Не хочу возвращаться, чтобы влачить жалкое существование в камере.
        — Я же тебя выпустил, сейчас-то ты здесь!
        Я осмелилась бросить взгляд через плечо и быстро повернулась, надеясь скрыть плескавшийся в глазах ужас.
        — Вот как мы поступим. — Я чувствовала теплую и шершавую поверхность камней под ладонями. Наверное, это последние мои ощущения. — Иди назад к двери.
        Он кивнул и продолжил кивать, медленно отступая с поднятыми руками.
        Удерживаясь одной рукой, я задрала рубашку и джемпер другой, чтобы добраться до самодельной веревки, которую на рассвете обернула вокруг талии. И улыбнулась, вспоминая свои слова, обращенные к Исповеднице накануне. Весь день узловатые полосы простыни перетягивали мой живот, но я не смела их ослабить, чтобы они оставались незаметны под одеждой.
        Распустить веревку оказалось трудной задачей. Сначала я попыталась справиться одной рукой, но размотанные петли, падая, обвивались вокруг ног, и я рисковала запутаться. В конце концов я сдалась и подключила вторую руку. Я немного продвинулась вперед, но пятки как минимум на пару сантиметров еще свисали со стены. Мои глаза не отрывались от Зака. Я медленно развернула белую веревку, и, придерживая, опустила вдоль внешней стены.
        Не знаю, то ли я заметила его порыв, то ли предвидела его намерения, но не успел он сделать и полшага навстречу, как я подняла руку:
        — Побежишь — и я прыгну. Или же и тебя с собой утащу. Итог один.
        Он остановился, тяжело, прерывисто дыша.
        — Ты это серьезно.
        Не вопрос. Утверждение. По крайней мере ответа не требовалось. Да у меня его и не было. Я все еще смотрела на брата, и он отступил к дальней стене.
        Вся веревка уже размоталась. Внизу зубец был слишком широк, чтобы накинуть на него петлю, но наверху сужался до единственного камня. Чтобы обвязать его, требовалось повернуться боком и обнять зубец обеими руками. Я прижалась щекой к шершавой поверхности, чтобы не упустить из виду Зака, и потянулась наверх. Обвязав камень, неохотно отпустила опору.
        — Ты точно безумна. Веревка тебя не выдержит. Ты сорвешься и погубишь нас обоих. А даже если и останешься в живых, по всему периметру стоят охранники. В этом нет смысла.
        Я посмотрела на веревку. Зак не ошибался. Чтобы добиться нужной длины, пришлось разорвать простыню на полоски шириной всего в два пальца. Даже для моего веса узлы выглядели жалко. За прошедшее время я сильно исхудала, но веревка все равно бы меня не выдержала. И это еще Зак не видел, что она свисала не до конца — до каменного пола внизу оставалось не менее пяти метров.
        — Слушай меня внимательно, — начала я. — Сейчас ты выйдешь в ту же дверь и запрешь ее на ключ. Если услышу, что зовёшь охранников — тут же прыгаю. Если услышу, что попытаешься снова ее открыть — прыгаю. Даже если на полпути замечу, что ты выглядываешь со стены, все равно прыгаю. Как уйдешь, считай до ста и не пытайся даже помыслить, чтобы вернуться или закричать. Понял?
        Он склонил голову и тихо произнес:
        — Ты изменилась.
        — Четыре года в камере сделали свое дело. — Я подумала, уж не последний ли раз я его вижу? — Знаешь, ты тоже можешь измениться.
        — Нет.
        — Ну что ж, ты выбрал. Не забывай. А теперь — вперед.
        Зак продолжал на меня смотреть, когда нащупывал за спиной ручку. Ему пришлось отвернуться, чтобы вставить ключ в скважину, но, справившись, он тут же повернулся обратно. Все еще не сводя с меня глаз, отступил в тень коридора и захлопнул дверь. Скрипнул металл замка.
        Я считала, представляя, как он прижимается с той стороны и тоже считает в унисон со мной. «Сорок девять, пятьдесят». Я поняла, что плачу, но не знала, от страха или от печали. «Семьдесят шесть, семьдесят семь». Он, вероятно, торопится, ведь он так нетерпелив, но потом сам себя одергивает, не желая, чтобы из-за его спешки я привела угрозы в действие. Несложно догадаться, что он уже планирует, где выставить охранников, как перекрыть все дороги из города. Он начнет преследовать меня, как и всегда — я точно знала.
        «Девяносто девять». Замок повернулся медленно, оглашая окрестности старческим скрежетом.
        Исповедница, конечно, раскрыла бы мой план, но Зак бросился к веревке. Перегнулся через стену, проверил петлю, завис над краем. Я тут же выскользнула из-за двери, вбежала внутрь, захлопнула ее и повернула ключ.


        Глава 8

        Удивительно, но я успокоилась. Снаружи доносились крики Зака. Он пинал тяжелую дверь, но та прочно держалась на петлях, пропуская лишь глухие стуки.
        Сначала я бежала по маршруту, которым меня сюда привел Зак. Достигнув места, которое уже не могла опознать, стала ориентироваться по воспоминаниям. Как стрелка компаса, неизменно стремящаяся к северу, я нацелилась на комнату с резервуарами, которую сейчас ощущала намного острее. Самый сильный мой страх, но в то же время и моя цель. Я должна увидеть их своими глазами: может получится как-нибудь помочь или хотя бы просто потом рассказать об увиденном. Кроме того, Заку в голову не придет искать меня здесь, в недрах крепости, очень далеко от любого выхода. Какой беглец станет тут скрываться? И, что важнее, если бы Зак подозревал, что мне известно о его строжайшем секрете, я уже давно сама плавала бы в резервуаре.
        Я прихватила с собой тяжелую связку ключей Зака после того, как заперла замок. Теперь она позвякивала в такт моим торопливым шагам. У каждой запертой двери я закрывала глаза и предоставляла инстинкту выбрать верный ключ. Захлопывая каждую дверь, я продолжала свой путь вниз, но по другому крылу от камер сохранения. Даже сейчас мне было ненавистно, что над головой опять возвышается форт, что он стоит между мной и мимолетным глотком неба и света.
        Я оказалась в самом длинном коридоре, намного длиннее тех, что располагались выше. Из-за труб, проложенных вдоль стен, он выглядел ещё более длинным и узким. С низкого потолка свисали стеклянные шары, источавшие тот же стерильный белесый свет, что и в моей камере. В самом низу небольшого лестничного пролета виднелась дверь. Мой разум так на нее настроился, что даже не пришлось закрывать глаза, чтобы выбрать нужный ключ.
        В моих видениях в комнате с резервуарами всегда стояла тишина. Но когда я зашла, меня обезоружил шум: беспрестанное жужжание машин и плеск воды в темноте. Из-под ног доносился рев реки. Несколько лет заключения я чувствовала реку, но здесь ее отчетливо слышала. Несмотря на жуткий вид, это место странным образом меня утешило: все, кроме звуков, я уже видела в своей голове. Вдоль длинной стены располагались баки, от каждого к панели управления на потолке тянулись трубки. Прижав ладонь к одному из резервуаров, я удивилась — теплый — и постаралась в сумраке разглядеть тело в вязкой жидкости. Внутри что-то двигалось в унисон с дребезжанием машины.
        Я знала, что там, но все же прищурилась, надеясь ошибиться.
        Когда я привыкла к темноте, формы стали материализовываться. И не только в том баке, но и в ближайших. Молодая женщина плавала спиной ко мне, протянув вверх три руки, будто в попытке вынырнуть. Мужчина свернулся в позе эмбриона на дне своего бака, его руки без кистей обхватывали колени. Старуха дрейфовала под странным углом, единственный глаз под клеймом был закрыт. Все голые. Каждое тело едва заметно пульсировало в такт с ритмом подключенной к резервуару машины. Комната поражала размерами — невозможно разглядеть дверь в самом конце. Резервуары тянулись бесконечным рядом, а вместе с ними тянулся ужас.
        Я не догадывалась, где заканчивается механизм и начинается электричество, или, может, это вообще было одно и то же, но знала, что чуждое зрелище - элемент запрещенной технологии До. Что за зловещая магия погрузила этих людей в ловушку подводной летаргии? У меня тошнотворно скрутило узлом внутренности, пока я рассматривала переплетение проводов и металла. Механизмы привели к концу света. И я, провидица, видела взрыв как никто другой, словно наяву: несущая чистое разрушение, сносящая все на своем пути горячая вспышка. От накатившего инстинктивного ужаса не спасли последние четыре года созерцания электрической лампы у себя в камере под потолком. Я вспотела, коленки затряслись. Гудение многосекционной машины напоминало урчание спящего зверя. Руки тоже задрожали. Мне думалось, что это мои видения кошмарны, но они не шли ни в какое сравнение с реальностью. Трубки проникали в тела через рот и запястья, и, как веревочки марионеток, удерживали тела, не давая им всплыть. Выйди я наружу и расскажи обо всем увиденном, даже большинство альф содрогнулось бы. А если опираться на мои видения, то где-то там
реально существует Остров, где я могла бы найти тех, кто мне поверит и даже поможет.
        Больше всего обескураживал строгий порядок в зале: аккуратно расставленные ряды баков, идеальный ритм вздымающихся и опускающихся грудных клеток в унисон с нескончаемой колыбельной машин. Несмотря на разные уродства, этих людей роднил ужас их положения: застывшей неподвижности. Я шла по залу, а потом остановилась и прислонилась лицом к баку, позволив пульсирующему сумраку меня убаюкать.
        По стеклу пробежала дрожь, от которой я насторожилась и открыла глаза: с той стороны к нему прижималось лицо. Юноша плавал в передней части резервуара. Через устрашающе бледную кожу четко проступали вены. Светло-каштановые волосы обрамляли голову, губы обхватывали трубку. Живости портрету добавляли глаза: широко открытые и неожиданно внимательные.
        Я резко отпрянула, мой слабый вскрик почти сразу потерялся в сыром и гулком пространстве. Оторвав взор от глаз юноши, я посмотрела ниже, но осознав, что, как и все, он был нагим, быстро вернулась к его лицу. Несмотря на клеймо, худое лицо парня напомнило мне о Заке. Позже я спрашивала себя, не потому ли он показался мне таким знакомым?
        Я попыталась убедить себя, что глаза парня пусты и безжизненны, что открытые еще не значит живые. И отступила в сторону. Если бы зрачки не двинулись, я бы продолжила путь в конец комнаты, а оттуда наружу. Когда же они проследили за моим движением, я в какой-то мере испытала досаду. И в то же время поняла, что юноша меня видит, а небольшое движение его зрачков — это обещание, которое я не могла нарушить.
        Достать парня можно было только через крышку резервуара, вот только она находилась как минимум в метре надо мной. На этом уровне вдоль стены шла выступающая платформа, на которую вела лестница в дальнем углу зала. Я сделала несколько шагов в том направлении, потом лихорадочно оглянулась, чтобы успокоить юношу, убедить, что сейчас вернусь. Но было уже поздно — в полумраке его очертания размылись. Я побежала, по дороге отсчитывая баки и стараясь не думать о тех, кто внутри. От шума собственных шагов по металлической лестнице я поёжилась. Забравшись на выступ, побежала обратно, так же ориентируясь по счету. Добравшись до двенадцатого сосуда, потянула за металлическую ручку. Крышка отошла без сопротивления.
        Сверху я едва могла разглядеть его плавающие волосы где-то в полуметре. Когда я наклонилась, в нос ударил противный сладковатый душок. Отвернув лицо от поднимающегося смрада, я опустила руку в вязкую теплую жидкость, нащупала что-то твердое и потащила, преодолевая небольшое сопротивление. На одно леденящее душу мгновение я представила, что пропитанное жидкостью тело сейчас развалится у меня в руках, однако, посмотрев вниз, с облегчением, но и одновременным ужасом обнаружила у себя в руках гибкую резиновую трубку. А когда отыскала взглядом лицо юноши, поняла, что выдернула ее у него изо рта.
        Я опять погрузила руку в жидкость и вздрогнула, когда парень уверенно за нее ухватился. Держась за скобу в стене, я приготовилась вытянуть пленника. Сначала он показался легким — жидкость уменьшала вес, — но затем, когда я подняла его на поверхность, то поняла, что вытащить его мне не под силу. В запястье, которое я сжимала, тоже входила трубка. Я потянулась, намереваясь схватить парня за вторую руку, но теперь, когда торс возвышался над уровнем жидкости, увидела, что левой руки у него не было. Сейчас, не отделенный стеклянной стенкой бака, он казался старше, возможно где-то моего возраста, хотя, учитывая его состояние, я могла и ошибаться.
        На мгновение мы так и застыли — рука об руку. А потом он поднял лицо и оскалился. На секунду мне даже показалось, что сейчас он меня укусит. Я уже хотела отдернуть руку, когда он вцепился зубами в трубку на запястье и резким движением головы выдрал. Из вены хлынула кровь, смешиваясь с жидкостью. Он посмотрел на меня, и мы одновременно дернулись. Из нас двоих я оказалась сильнее: наши ладони заскользили, покрытые вязкой жидкостью, хватка ослабла, и он упал обратно в бак.
        Юноша снова открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но на поверхность поднялся розовый пузырь окровавленной воды. Его рука потянулась вверх, но как только он поднял глаза, чтобы посмотреть на меня, я развернулась и побежала. Оглянувшись, я заметила, что он стал медленно опускаться на дно.
        Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы спуститься по лестнице туда, где у первой ступеньки я видела гаечный ключ. Я бежала обратно, отсчитывая баки. Парень больше не двигался. Изо рта и поврежденного запястья быстрыми всплесками вырывались тонкие струйки крови. Высвободившиеся трубки опутывали его, как щупальца. Глаза были закрыты.
        Казалось, что ключ врезался в стекло абсолютно бесшумно. Секунду ничего не происходило. А потом, словно предварительно задержав дыхание, бак с ревом выплюнул стеклянный поток, который сбил меня с ног и отбросил прочь.
        Парень приземлился сверху, и меня по инерции протащило по осколкам. Нас обоих унесло в темноту и впечатало в противоположную стену клубком из конечностей и битого стекла.
        По моим ощущениям, грохот раздавался довольно долго: рухнули огромные стены резервуара и жидкость с шумом полилась, разнося потоком по полу тяжелые осколки. Когда все закончилось, облегчение от тишины длилось самую малость. Почти тут же прозвучал сигнал тревоги и на потолке резким светом вспыхнули яркие полоски ламп, источавшие такое же белое сияние, что и шар в моей камере, только во много раз ярче. Вот такая она, реальность: на мне лежал голый юноша, а вокруг визжали сирены и мигала сигнализация. И это заставило меня подняться. Он тоже неуверенно встал, а затем привалился спиной к стене и сполз. Я схватила его за руку и рывком подняла.
        Несмотря на громыхание приближающихся шагов, я отметила, как непривычно и странно после нескольких лет, проведенных в одиночестве камеры сохранения, ощущать плоть другого человека.
        Я стояла лицом к двери, через которую вошла в зал, но она располагалась в том конце, откуда слышались тревожные голоса и стук каблуков о бетонный пол. Повернувшись, я увидела, что парень стоит на четвереньках и делает частые короткие вдохи в перерывах между непрекращающимся кашлем. Я не могла сосредоточиться — слишком шумно: гул машин, вой сигнализации, приближающиеся люди. А под всем этим — река. Я попыталась сконцентрироваться на ее течении. И оно вытащило мой разум, как в детстве вытаскивало тело, когда я плавала. Взгляд проследил за переплетением труб, которые вились вдоль зала над рядами резервуаров. Разбитый бак походил на вырванный зуб.
        Несколько сосудов в самом конце пустовали — ни тел, ни жидкости. Вероятно, каким-то образом ее сливали. Таща парня волоком, я приблизилась к зубчатой короне разбитого бака и увидела в круглом основании утопленную в пол пробку почти такого же диаметра, как и резервуар.
        Я перешагнула через то, что осталось от стен, и опустила ногу в мелкую лужицу. Парень отпрянул, когда я попыталась потянуть его за собой. Я дёрнула сильней, чтобы он опустился рядом со мной на корточки в центре своей бывшей темницы. Имелось всего два рычага, и я дотягивалась только до ближайшего. Когда я его повернула, на нас хлынул сладкий вязкий поток из свисающей с потолка трубы. Я плотно сомкнула губы и прищурилась, чтобы защитить глаза. Юноша под напором жидкости опять упал на четвереньки. Я потянулась ко второму рычагу, несмотря на то, что стекло оцарапало руку. Сквозь льющуюся на голову глазурь было видно, как открывается дверь в дальнем конце помещения. Я чувствовала, как рычаг сопротивлялся, сопротивлялся, но потом все же поддался, и мир под нами рухнул. Мы оба провалились в темноту.


        Глава 9

        Уже потом я думала, что побегу много что могло бы помешать. А вдруг там стояла бы решетка? Или дренажная система не выходила бы в реку? Или труба, по которой нас несло потоком без доступа воздуха, оказалась бы длиннее. Или если мы упали бы в реку с большей высоты. Всегда трудно определить, где заканчивается удача и начинается интуиция. Я так и не поняла: то ли я предвидела путь побега, то ли нам фантастически повезло.
        В дренажной трубе я отмеряла время лишь столь необходимыми вдохами. Сначала меня взбудоражила скорость падения. Нас неумолимо тащило потоком. Далее потребность в кислороде отодвинула все остальное: как надвигающуюся клаустрофобию, так и острые края и стыки, на которых я подпрыгивала. А затем темнота изменилась, и падение продолжилось уже в открытом, ничем не ограниченном пространстве. Я пролетела еще где-то метров пять и нырнула в глубокий омут. Но пока падала, блаженство от возможности дышать затмило страх. От двойного удара — сначала о воду, и тут же о другое тело — меня накрыло одновременно болью и облегчением, а когда я всплыла, то заметила неподалеку очертания головы. Парень дергался, неистово колотил единственной рукой, и у него даже получалось удерживать голову на поверхности.
        Вокруг простиралась пещера, освещаемая через обширное далекое отверстие в куполообразном своде. Было достаточно светло, чтобы разглядеть силуэты, но и только. Выше из скалы с одной стороны торчало несколько широких труб, в том числе та, по которой мы спустились. Из одной громко и непрерывно стекала жидкость, из другой поток бежал лишь иногда, сливаясь в глубокую запруду, где мы сейчас и барахтались. Выше по течению русло терялось в сумерках, а вот метров на пятнадцать ниже пещера открывалась, и река текла к дневному свету.
        — Они за нами погонятся? — впервые заговорил парень. Удивительно, но, несмотря на одышку, его голос звучал вполне нормально, что не стыковалось у меня в голове с его фигурой, плавающей в резервуаре, или трубкой, которую я недавно вытащила у него изо рта. Он продолжил: — Если они нас видели, станут ли рисковать?
        Я кивнула, но потом сообразила, что он вряд ли меня видит.
        — Они догадаются, что мы выжили, по крайней мере я. По моему близнецу.
        — Он тоже у них?
        — Типа того. — Я окинула взглядом сочащиеся вязкой жидкостью концы труб, что торчали выше из скалы. — Они придут. Если не по трубам, то другим путем. Им известно об этом месте, ведь это они тут все построили.
        А он уже неловко плыл к берегу, к освещенному солнцем выходу из пещеры.
        — Стой! — сказала я. — Они наверняка поторопятся и станут искать нас именно ниже по течению.
        — Так давай уберемся подальше от реки. Пошли.
        — Их слишком много, и они быстры. Они будут здесь через несколько минут.
        Он уже выплыл на мелководье; встал по пояс в воде и посмотрел в мою сторону. Его худое бледное тело выделялось в темноте пещеры.
        — Я не собираюсь возвращаться и не собираюсь оставаться с тобой, чтобы меня поймали.
        — Знаю. Но есть другой путь.
        Он замер:
        — Тебе известно это место?
        — Да. Они наверняка ожидают, что мы покинем пещеру именно этой дорогой, но если мы пойдем в противоположном направлении, то найдем другой выход. Пещера тянется через всю гору, здесь другой рукав реки.
        Я не могла объяснить природу своих знаний: строение русла просто было у меня в голове, я чувствовала все изгибы и пороги. Наши голоса, странно искажаясь, разносились по пещере эхом, и я подумала, не работает ли мой дар провидения точно так же: улавливая и отражая какой-то безмолвный сигнал, полученный от внешнего мира, и оценивая все пути и закоулки.
        Парень с сомнением посмотрел наверх, в глубину черных расселин в скальной породе, где вдали от света терялась река.
        — Ты уверена?
        Я смежила веки и медленно вдохнула. Как убедить его в том, что даже мне самой казалось туманным? Но тут раздался всплеск и я, открыв глаза, с удивлением обнаружила, что он оттолкнулся от отмели и плывет ко мне.
        — Ты уже довела меня до этого места.
        Я топталась в воде, ожидая, когда он приблизится, и разглядывала трещину в своде, через которую пробивался солнечный луч, освещая воду передо мной. Что-то мелькнуло на дне, и вот тогда через мутную воду я заметила кости. Скелеты, покоящиеся на дне омута. Один череп смотрел на меня единственной глазницей, расположенной в центре лба, другой, без челюсти, лежал неподалеку лицом вниз, частично заполненный песком. Такой крошечный — наполовину меньше соседнего. Череп ребенка.
        Парень услышал мой сдавленный вскрик и проследил за моим взглядом. На мгновение мне показалось, что его сейчас вырвет.
        — Черт, — вымолвил он. — Мы не первые, кого смыло сюда из баков.
        — Нет, мы первые, кого смыло живыми.
        Я хотела поскорее выбраться отсюда, унести ноги и не наступить на то, что скрывала вода. Как только парень приблизился, мы поплыли против течения. Он как-то держался на воде, хотя задыхался и постоянно забирал влево из-за того, что мог грести только одной рукой. На самой высокой точке пещеры вода била из узкой расщелины, расположенной ниже в стене, и поэтому на поверхности белели буруны. Тут стояла не такая плотная темень, как показалось поначалу. Мы различали приглушенный блеск света в нескольких метрах над поверхностью.
        Я посмотрела на юношу:
        — Ты хорошо плаваешь?
        Он оглянулся на глубокий омут, в который мы упали:
        — Ты решила поинтересоваться только сейчас?
        Нам приходилось держаться за скалистый уступ: течение в этом месте оказалось очень сильным. На шум воды накладывались другие звуки: лязг труб, расположенных выше, чавканье сапог по глине. Мне была ненавистна мысль, что придется нырять ко дну, к костям, но через разлом уже проглядывали силуэты всадников. Мы с парнем сделали несколько глубоких вдохов, а затем опустились на глубину.
        Если в трубе быстрое течение нам на руку, то здесь, в реке, приходилось с ним бороться. Расселина, через которую хлестала вода, располагалась в нескольких метрах ниже, и меня отшвырнуло обратно, когда я впервые сунулась под мощную струю. Пришлось отчаянно молотить руками и ногами, чтобы попасть в узкий туннель, ведущий к свету; встречный поток подбрасывал вверх, поэтому меня то и дело прикладывало о зубчатый каменный потолок. Несмотря на брызги, я вынуждена была двигаться с открытыми глазами, чтобы не сбиться с пути. Когда исчез свод пещеры, я окунулась в омут света и в несколько гребков вынырнула на поверхность.
        Моего спутника рядом не было. Я всматривалась вниз, но не могла ничего разглядеть в той темноте, откуда выплыла. Проклиная себя, я вертелась из стороны в сторону, удерживаясь на плаву и без какой-либо надежды осматривая небольшую пещеру. Как мне только в голову пришло, что он, ослабленный, однорукий, сможет побороть течение? Я изо всех оставшихся сил сосредоточилась на своих предчувствиях и инстинктах, что привели меня сюда, в другую пещеру. Глаза оказались бесполезны. Не следовало брать его с собой — он был еще так слаб, обессилен после заключения в резервуаре. К тому же у него лишь одна истощенная рука. Я ждала, работая ногами. Этот грот походил на первый, но та пещера была открытая, выход из нее вел в долину, эта же закрыта со всех сторон. Единственный лучик света пробивался через косую трещину двадцатью метрами выше. Тишину нарушала только капель со сталактитов. По звукам капающей воды я отсчитывала секунды. Он же не мог так надолго задержать дыхание? Ведь его костлявая грудная клетка не могла вдохнуть достаточно воздуха, чтобы продержаться все это время?
        Он всплыл так стремительно и быстро едва ли не в метре от меня, что я испугалась. Он мучительно пытался отдышаться, на его лице застыло то же отчаяние, которое я видела через стеклянную стенку резервуара. Парень кашлял и сыпал проклятиями, пока мы карабкались по выступу скалы, тянущейся вдоль всей стены грота. Отовсюду торчали острые края, но освободиться от тянущего речного потока представлялось благословением. Я даже не осознавала, до какой степени вода была холодной, пока я не вылезла на камни.
        Моему напарнику тоже удалось выбраться, пусть и неловко, и когда мы рухнули рядом друг с другом, я увидела, что на его задыхающемся теле, как и на моем, опасное путешествие оставило свои следы. Он перехватил мой взгляд, отмечая многочисленные ссадины на спине и плечах. Мне в глаза ударила его нагота, и я быстро отвернулась. Пока мы так лежали, глядя на свет, пробивающийся через свод пещеры, я задумалась не о его теле, а о своем собственном. После двух лет заточения в камерах сохранения я перестала чувствовать свое тело как объект, видимый другими. Когда я попала в плен, мне исполнилось семнадцать, и вот сейчас, спустя четыре года, была ли моя грудь такой же? Мое лицо, которое я так долго не видела? Бледная кожа вдруг показалась мне чужим одеянием. Голым был мой напарник, но и я тоже чувствовала себя странно обнаженной.
        Но сейчас не время предаваться подобным размышлениям.
        Он закрыл глаза, я тихонько толкнула его в плечо:
        — Они не знают об этом месте. И сначала станут искать нас ниже по течению. Но могут добраться и сюда. Надо поторапливаться.
        — Скажи, пожалуйста, наш маршрут больше не предполагает таких трюков?
        Я улыбнулась и покачала головой:
        — Больше никакого плавания. По крайней мере пока. — Я поднялась. — Но, надеюсь, ты не возражаешь против пещер?
        На самом деле в конечном итоге именно он пошел первым. Хотя его пошатывало, в темноте он видел лучше меня. Сначала я пошла по кромке, пока она не сузилась до такой степени, что едва удавалось на ней удерживаться, а потом вскарабкалась на метр выше, где за скалистыми выступами скрывался вход в пещеру. Прежде чем войти, я смежила веки и на мгновение прислонилась лбом к влажному камню, мысленно сканируя коридор.
        — Ты не бывала здесь раньше?
        Я открыла глаза, посмотрела на спутника и покачала головой.
        — Но ты знаешь, куда идти.
        Это прозвучало отнюдь не как вопрос, но я все же кивнула.
        — Ты, должно быть, провидица. Потому что выглядишь идеально. — Пауза. — Я имею в виду, не идеально, а в том смысле, что хоть у тебя клеймо, но не заметно никаких дефектов.
        Я быстро шагнула в темноту пещеры, щадя нас обоих. Хотя я ощущала направление, в котором следовало двигаться по туннелю, в кромешной тьме идти приходилось ощупью, на полусогнутых, то и дело натыкаясь головой на выступающие камни. После очередного моего сдавленного проклятия, ознаменовавшего удар лбом, парень меня обогнал и мы пошли быстрее — он постоянно громко предупреждал меня, если потолок снижался. Мрак не всегда был кромешным: в некоторых местах, где туннель расходился на мелкие коридоры, сверху пробивались тонкие лучики света. После того как, по моим ощущениям, прошел час или чуть больше, мы остановились у одного из таких ответвлений и сели, прислонившись к стене узкого прохода. В слабом всплеске света мы увидели грубые метки, которыми пестрили стены.
        — Наверное, мы первые люди, кто прошел здесь. В смысле, со времен До. — Я провела рукой по шершавой поверхности.
        — Это осталось с тех самых пор? С До?
        Я покачала головой:
        — Даже раньше.
        — То есть?
        — То есть они были древними даже во времена До.
        Темнота давила не так, как тишина. Отсутствие звуков в пустынном коридоре действовало более угнетающе, чем где-либо еще на моей памяти.
        — Мне следовало сказать это раньше, — произнес он, — но спасибо. Ты не должна была вытаскивать меня из бака.
        — Нет, должна.
        — Рад, что ты так думаешь. Не могу представить никого, кто захотел бы, чтобы голый незнакомец затормозил ему намеченный побег.
        Я смиренно рассмеялась:
        — А вот с этим нужно что-то делать.
        Сняла мокрый свитер, который носила поверх рубашки и брюк, передала ему и зачем-то отвернулась, пока парень одевался. А повернувшись, увидела, что он смог натянуть широкую горловину свитера на талию, превратив его в своего рода юбку с болтающимися по бокам пустыми рукавами.
        — Нужно идти. — Я встала. Чтобы пропустить его вперед, мне пришлось вжаться в стену. — Я даже не знаю твоего имени, — крикнула я ему вслед.
        — Могу сказать то же самое.
        — Я Касс.
        — Я имею в виду собственное имя. Мне оно тоже неизвестно.
        Он шел в паре метров от меня, продвигаясь по узкому коридору. Я последовала за ним. В темноте, казалось, разговаривать было легче.
        — Ты серьезно?
        — У меня нет причин что-то от тебя скрывать. Если бы знал — сказал бы. Да и от провидицы мало что утаишь.
        — Не в моем случае. Я не читаю мысли. Только кое-что чувствую. Иногда о вещах, иногда о людях, иногда о событиях. Но действовать прямолинейно и направленно у меня не получается.
        — Жаль.
        — Большинство людей не горят желанием, чтобы я покопалась у них в мозгах.
        — Я думал, ты сможешь что-нибудь разузнать обо мне. То, чего я не помню.
        — А ты ничего не помнишь?
        — Ничего из того, что было до резервуара.
        Я остановилась.
        — Даже своего близнеца?
        — Ничего.


        Глава 10

        В туннелях мы утратили чувство времени. Я знала лишь, что мы довольно давно минули очередную трещину в потолке, из которой пробивался свет, и я уже целую вечность ничего не пила и не ела. Я старалась отвлечься от терзавших меня голода и жажды и сосредоточиться, настроиться на дорогу, чтобы не врезаться в стены и потолок, которые регулярно задевала, отчего на спине и руках оставались ссадины. После нескольких лет в камере выматывала даже такая малость как ходьба. Дыхание сбилось, а в груди стало тесно, как в узком коридоре. Хотя парень утомился сильнее: он постоянно спотыкался. Повезло, что маршрут выдался легким, поскольку мы шли почти постоянно прямо. Пару раз мы притормаживали у развязок, чтобы я выбрала поворот, но всего на несколько минут. Мы как будто часами шли в горку, и когда земля под ногами слегка выровнялась, я предложила немного передохнуть.
        — Я бы вздремнул, — кивнул мой спутник.
        — Но недолго.
        — Не думаю, что у нас получится несколько часов проспать в этих райских удобствах, — съязвил он, расчищая пол от камней. — Замерзла?
        — Не очень, — солгала я. По мере продвижения вглубь горы холод усиливался.
        Мы лежали близко, но не соприкасаясь.
        — Боишься?
        Я на минуту задумалась:
        — Да, боюсь. Что нас поймают, что мы заблудимся и навсегда тут застрянем. Но это не намного хуже того, что было раньше.
        — Но тебя же не в резервуаре держали?
        — Нет, в камере. — У меня перед глазами снова мелькнули баки. Мои четыре года в темнице, с подкрадывающимися безумием, клаустрофобией и безнадегой казались детским лепетом по сравнению с тем, что пришлось вынести ему. Некоторое время мы молчали. — А тебе страшно?
        — Не могу сказать, что наслаждаюсь всей этой затеей с пещерой, но почему-то не боюсь, хотя, вероятно, должен. Я чувствую себя по-новому — наверное, так можно сказать. Просто потому, что дышу свежим воздухом.
        — Но что нам делать дальше, когда выберемся отсюда?
        — Понятия не имею. Но тоже не беспокоюсь по этому поводу. Такая своеобразная симметрия — я не представляю, что со мной было раньше, и не знаю, что будет потом.
        — Они не перестанут нас искать.
        Он вздохнул и перекатился на бок:
        — Вряд ли я интересую их больше, чем сам себя.
        Мы проспали, наверное, около часа. Я разбудила спасенного и заставила подняться, но он едва держался на ногах. Представить не могу, что на него повлияло больше: нахождение в резервуаре или внезапное освобождение. Его тело еще не привыкло к самому себе; поначалу он передвигался, словно пьяный. «Давай поспим», — повторял он снова и снова каждые несколько часов. В странном безвременье туннеля наш путь стал похож на сон или бред: подъем, ходьба, краткий сон, подъем, ходьба, сон. Когда впереди мелькнул свет, только резь в глазах убедила меня, что я не сплю. Узкий лаз из пещеры зарос кустарником, но не достаточно густым, чтобы солнечные лучи не пробивались внутрь. Но что это был за день, я не знала.
        Морщась от солнца, мы вышли на крутой склон, ведущий к широкой и стремительной реке. Сначала я проклинала колючие заросли, через которые нам пришлось продираться, но неприлично большие спелые ягоды быстро примирили меня с царапинами. Я жадно собирала плоды, позабыв про колючки, и уже не различала, чем окрашиваются мои пальцы: кровью или ярким соком. Мой попутчик тоже ел, но затем отвернулся, ухватился рукой за камень и согнулся, извергая содержимое желудка.
        — Слишком быстро? — спросила я.
        Он вытер рот:
        — Извини. Я думал, прошло уже достаточно времени. В смысле, я знаю, что ты довольно давно не ела, но я-то питался через трубку…
        Я кивнула:
        — Ты не знаешь, как долго там находился?
        Он посмотрел на себя сверху вниз: сухощавый, но не оголодавший. Через мое селение в неурожайный год проходили гораздо более изможденные кочующие омеги. Тусклые каштановые волосы юноши достигали плеч, под ярким солнцем кожа белела словно кость. Под сетью сухожилий и дряблых мышц прослеживалась структура скелета.
        — Хватило, чтобы сошел загар. Если, конечно, он у меня был.
        Мы оставались у входа в пещеру достаточно долго. Парень снова поел ягод — медленнее, — и на этот раз желудок их принял. Чтобы утолить жажду, мы кое-как спустились по склону, продираясь сквозь шипы и колючки, которые цеплялись за и царапали кожу. По крайней мере здесь было теплее, чем в пещере, а на солнце даже жарко.
        У реки мой спутник действовал осторожно: зачерпывал воду ладонью на один глоток и неторопливо отхлебывал Я же, встав на четвереньки, пила прямо из реки.
        — Та пещера, из которой мы ушли, находится выше по течению? Они не станут искать нас здесь?
        Я покачала головой:
        — Это другая река. Приток отходит выше Уиндхема и обегает гору с другой стороны. Мы вроде как прошли сквозь гору.
        — Так вот как проявляется твой дар? Не то чтобы я тебе не благодарен, но только это кажется странным. Я думал, ты сможешь прочитать мои мысли, но, похоже, ты специализируешься на географии.
        Я усмехнулась вместе с ним, но покачала головой:
        — Прости, что разочаровала, но не только на ней. Топографическое ориентирование — самое легкое. Мне проще простого определить местоположение, но обычно приходят видения ощущений, эмоций и событий, которые должны произойти. Нет особой разницы — я просто чувствую то, что вокруг. Если я вижу, что пройдя вниз по течению, мы найдем пещеру, там действительно окажется пещера. Она там была, поэтому я ее чувствовала.
        — Но события, которые произойдут, они ведь еще не существуют. Это ведь не то же самое, что река, которая текла тут всегда.
        — Знаю. Что касается событий: да, они еще не произошли. Но обязательно произойдут, поэтому я их предчувствую. Это не похоже на видения, скорее на воспоминания. Словно я не в ладах со временем. Помню то, что еще не произошло. Но закономерности нет: иногда я могу предсказать какую-то ерунду, но упустить что-то важное. А иногда наоборот.
        — А не можешь ли припомнить, что произойдет с нами дальше? — Он сидел ко мне спиной и болтал ногами в воде.
        — Не совсем. Так случается не всегда. Бывает, я даже затрудняюсь сказать, что именно привело меня к решению: логика, удачная идея или видение. Как сейчас: мне кажется, нам нужно идти вниз по воде, плыть по течению. Но, похоже, здесь работает здравый смысл, потому что через кусты трудно продираться. — Я указала на плотные заросли по берегам. — Так мы не заблудимся, и нас не учуют собаки.
        Он вздохнул:
        — Когда ты вытащила меня из бака, я-то раскатал губу, что в ближайшем будущем плавание мне не грозит.
        — Извини.
        — И, наверное, поспать мы не успеем?
        Я рассмеялась, поднимаясь на ноги:
        — У соседа в моей родной деревне была старая овчарка, которая постоянно дремала у порога. Он звал ее Кип. Так я и стану тебя звать — Кип. И нет, не думаю, что мы можем рискнуть и лечь спать. Мы и так здесь слишком задержались.
        В отличие от реки у Уиндхема, воды этой несли красно-коричневый торф. Мы ступили в реку вместе. У берега на мелководье было тепло, но едва достигнув глубины, мы задрожали от холода.
        — Что думаешь?
        Он изогнул бровь:
        — Потеплее бы хоть на несколько градусов.
        — Нет, я про имя.
        Он улыбнулся и лег в потоке на спину, подставляя лицо солнечным лучам. Когда его подхватило течением, он ответил:
        — После того как ты вытащила меня из резервуара, можешь называть как угодно.
        Мне представлялось, что нас будет нести спокойным течением, но река оказалась не так великодушна. На мелководье нам приходилось барахтаться, задевая ногами каменистое дно, пробираясь через низкие пороги и осклизлую глину. В другие, более глубокие места, где ревели перекаты, мы не осмеливались соваться, поэтому обходили их по крутым берегам, а затем возвращались к руслу, когда течение успокаивалось. Кип дважды падал, прежде чем успевал схватиться за выступающие корни или валуны, до того, как его опять подхватит течением.
        Иногда, если берег реки был ровным и поросшим травой, мы выходили из воды и шли пешком, но я всегда следила, чтобы мы чередовали берега и не оставляли четких следов. Кое-где по крутояру рос колючий ягодник, а Кип к тому же заметил грибы на свисавшем над рекой бревне. К тому времени мы так проголодались, что нас не удержал даже их прогорклый вкус.
        Ближе к вечеру Кип предложил остановиться:
        — Если выйдем сейчас, наша одежда хотя бы успеет высохнуть, пока не зашло солнце.
        Я посмотрела ему в лицо. Он с силой сжимал челюсти, чтобы унять дрожь.
        — Хорошая мысль.
        В реке я уже начала чувствовать себя уязвимой: окрестные заросли становились все реже, высокие берега с кустарником уступали место травянистой равнине, на которой лишь изредка встречались одиночные деревья.
        Я вскарабкалась на крутой берег. Местами приходилось подтягиваться, удерживаясь за корни деревьев. Внизу Кип хватался за корни и сыпал проклятиями, но продолжал лезть вверх. Именно он увидел едва протоптанную, но заметную тропинку, бегущую вдоль берега. Замолкнув, мы спустились обратно на пару метров к незаметному сверху каменистому уступу, который укрывали нависшие корни деревьев. Пугала не только мысль о преследователях, но и перспектива столкнуться с любой живой душой после стольких лет одиночества.
        Какое-то время мы лежали молча, наслаждаясь вечерним теплом. Я заметила, что за день спина Кипа, и без того испещрённая царапинами и порезами, покраснела под солнцем.
        Он поймал мой взгляд на его обнаженные израненные плечи.
        — Не думай, что тебе удалось избежать такой же участи. — Он указал на синяки и царапины на моих обгоревших руках. — Мы с тобой оба сейчас хороши.
        — Тебе лучше не проводить много времени на солнце.
        — Сейчас цвет лица меня совсем не заботит. Поимка, заключение, пытки — вот это да, а загар — нисколько.
        — Звучит довольно жизнерадостно для человека, у которого такое на уме. Ты не боишься?
        Он улыбнулся:
        — Того, что нас вернут? Нет. — Он, все еще улыбаясь, окинул взглядом теснину, расположенную ниже, и реку, омывающую ее подножие. — Потому что я не вернусь. Даже если нас найдут — я лучше спрыгну c утеса.
             * * * * *
        Несмотря на то, что мы лежали тесно прижавшись друг к другу на узком уступе, сгущающаяся темнота принесла с собой ощущение анонимности, поэтому говорить стало проще. Я поймала себя на том, что рассказываю Кипу о годах в камере сохранения и даже о днях, проведенных в селении, да и о детстве в деревне.
        — Извини, я, должно быть, совсем тебя заболтала.
        Он шевельнулся рядом — пожал плечами.
        — Ну, сам-то я не многое могу тебе поведать.
        На самом деле лишенный собственного прошлого, он жадно внимал мне и задавал вопросы, побуждая рассказывать всякие подробности. В частности, о Заке.
        — Это, наверное, для тебя самое странное. В смысле, конечно, все странно, но самым странным мне представляется ничего не знать о собственном близнеце.
        — Именно. Все остальное, естественно, важно. Но мне кажется, что я вроде как отрывочно представляю, кто я такой, независимо от того, где я жил или чем занимался. Но такой огромный пробел, как полное отсутствие воспоминаний о моем близнеце, оставляет ощущение, что я сам себя до конца не понимаю.
        — Даже не представляю, как такое возможно. Словно у тебя отняли половину. Как будто отрезали руку или ногу. — Повисла тишина. — Извини, я не хотела...
        Он рассмеялся:
        — Я тебя понял. Но не надо слишком уж меня жалеть. Твой близнец — вовсе не небесное благословение.
        — Само собой. Но я не в силах представить на его месте кого-то ещё. И если бы он был другим, я бы тоже изменилась. Мечтать о другом близнеце — то же самое, что тебе мечтать о двух руках. Я даже вообразить не могу, что Зака нет.
        — Верю. А вот что касается моей близняшки, то даже если мой разум ее позабыл, тело так поступить не сможет. Приведись ей завтра попасть под телегу, не будет никакой разницы, знаю я ее или нет. Мое тело вспомнит чертовски быстро.
        Некоторое время мы лежали молча.
        — Думаешь, она похожа на твоего близнеца? — спросил он. — Думаешь, это она поместила меня в резервуар?
        Забыв, что вокруг темно, я покачала головой:
        — Не знаю. Вполне возможно, тебя захотел спрятать кто-то могущественный. Но они же сначала должны были испытать баки? Может, тебе просто не повезло, и ты попался под руку?
        — Но тебя не держали в резервуаре. Следует ли из этого, что моя близняшка не так влиятельна и важна?
        — А тебе бы хотелось, чтобы так оно и было?
        — Не знаю. Предполагаю, это означало бы, что решение принимала не она и все обстоит именно так, как ты говоришь: мне просто не повезло.
        — Я тебя понимаю, но, думаю, меня не засунули в бак лишь по одной причине: хотели использовать мой дар.
        — Не будь ты ясновидящей, Зак запер бы тебя в резервуаре?
        — Он и собирался, — ответила я, с содроганием вспомнив, что мне грезилось в последние дни в камере. — Вскоре. — Я на минуту задумалась. — Не будь я провидицей, все сложилось бы иначе. Нас разделили бы при рождении, и ему не пришлось бы бороться против всех и вся, доказывая, что он альфа. События приняли бы совсем другой оборот, и Зак не встал бы на этот путь.
        — Так значит, во всем виновата ты? Потому что родилась провидицей?
        — Я не это имела в виду. Все слишком сложно. — Я откатилась. — Давай спать.
             * * * * *
        Во сне я увидела Исповедницу и тут же с криком пробудилась. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, где я. Вокруг темнота. Лежащий за спиной Кип старается меня угомонить. А по низине река эхом разносит его тихий шепот.
        — Извини. Дурной сон.
        — Все в порядке. Ты в порядке.
        Я кивнула в темноте. Дыхание выравнивалось.
        Он продолжил:
        — Я имею в виду, ты в бегах от своего злобного близнеца, и, несомненно, армия его прихлебателей следует за тобой по пятам, а рядом с тобой над рекой на скале полуголый незнакомец с амнезией. Но больше никаких проблем.
        Я рассмеялась:
        — Спасибо, от сердца отлегло.
        — Обращайся, — сказал он и перевернулся на спину.
        Я тоже легла лицом вверх. Над нами свисали корни деревьев, образуя полог, через который проглядывало темное небо, слегка освещенное звездной россыпью. А над всем этим я ощутила разум Исповедницы, который в поисках меня прочесывал пространство. И мне показалось, что само небо давит на меня ее пристальным вниманием.
        — С тех пор как мы сбежали, меня не оставляют сны об Исповеднице. Когда я думала о ней, пока сидела в камере сохранения, меня охватывал ужас. Сейчас же я чувствую ее постоянно.
        — Думаешь, она тебя ищет?
        — Уверена! И могу осязать ее сознание, которое нас ищет.
        Кип приподнялся на локте:
        — Что ей известно? Она знает, где мы сейчас?
        — Нет, не думаю. Но она ищет. Постоянно, неотрывно.
        Перед глазами снова возникло воспоминание, как я проникла в разум Исповедницы во время последнего допроса. Большая комната с проводами. Исповедница старалась ее скрыть, так же, как я заблокировала Остров в своем сознании. Ее гнев свидетельствовал, что эта комната — нечто значимое. Но вот что? И почему Исповедница столь яростно старалась ее оградить?
        Он сел рядом со мной.
        — Не пойми меня неправильно: я благодарен твоему дару, но тебе не завидую.
        Никто бы не позавидовал провидцам. Альфы нас презирали, другие омеги боялись. Но тяжелее всего сами видения. Мне всегда являлись осколки прошлого или будущего, что пронзали мои дни и ночи, заставляя сомневаться в собственном месте во времени. Кто бы позавидовал нашим искореженным мозгам? Я снова подумала о безумном ярмарочном провидце из Хавена и его нескончаемом бормотании.
        — А тебе что-нибудь снилось в резервуаре?
        — Вообще ничего. Даже странно. По обрывкам воспоминаний, сидя в баке, я хотел, чтобы это было сном, чтобы я поскорее проснулся. Там я постоянно терял сознание. И видел сны о резервуаре, а когда просыпался, оказывалось, что я все еще там, внутри. Не сон, но как будто сон. . — Кип помолчал. — А теперь мне ничего не снится. И это здорово. Может, отведенные для меня сны закончились?
        — Почему ты думаешь, что единственный, кто не спал? В резервуарах, я имею в виду.
        — Не знаю. Как я говорил, я не все время бодрствовал. А когда бодрствовал, это было что-то другое, как будто не на самом деле. Я не мог двигаться, а если и мог, то еле-еле. Я даже ничего не видел, за исключением случаев, когда горел свет. Временами, если удавалось подплыть поближе к стенке, я вроде как различал другие баки, а иногда других людей в них. — Где-то рядом закурлыкал голубь. — Ты меня напугала, когда проснулась от собственного крика, — выдал он под конец. — Полагаю, это и есть оборотная сторона ясновидения — ты не можешь выбирать, что видеть.
        — Не могу. Но ты меня тоже напугал, когда я тебя впервые увидела. В смысле вся конструкция выглядела ужасающе, но когда ты открыл глаза, я чуть не заорала.
        — Да какая разница. Думаю, ты и так достаточно нашумела, когда разбила бак.
        Я улыбнулась и повернулась на бок к нему лицом. Над скалой напротив, разгоняя тьму, начал заявлять о себе рассвет.
        — Засыпай. — Кип потянулся, убрал с моего глаза локон, а потом улегся ко мне спиной. Я закрыла глаза. После заключения в одиночной камере мне нравилось слушать, как он дышит немного не в такт со мной.


        Глава 11

        Еще два дня мы пробирались вдоль реки вниз по течению. В первый день послышалось приближение всадников, хотя я не могла поручиться, пришли ли сначала предчувствия или послышался отдалённый стук копыт. Мы свернули с тропы и пробрались вниз по крутому берегу. Река бежала по порогам стремительным потоком, но у нас не оставалось времени, чтобы двигаться осторожно. Мы вцепились в скальную породу, укрывшись под нависшим над нами поваленным деревом. Из-под лошадиных копыт летели комья грязи и палая листва. Мы тихо сидели, пока цокот не утих вдали, а потом выбрались и принялись вытряхивать из волос труху.
        А когда на следующий день раздался топот копыт, укрыться за камнем не получилось: крутые скалистые берега сменились поросшими травой пологими, что спускались к реке, широкой и медленно текущей на этом участке. И хотя укрыться было негде, тихая вода позволила нам заранее услышать цокот. Всадники были близко, всего в нескольких сотнях метров, и вот-вот выехали бы из-за поворота. На разговоры не было времени. Отойдя от реки, мы припустили что было сил; острая и жесткая осока оставляла на ногах порезы. Впереди виднелся маленький пятачок кустов, и мы едва успели в него нырнуть, как на тропе показалась первая лошадь.
        Прищурившись, мы следили сквозь листву, как три всадника неторопливо спускались к реке. Пальцы Кипа впились в мое запястье, и я затряслась. Непрошеные гости подъехали так близко, что я услышала глухой стук, с которым они спешились. Преследователи носили солдатскую форму Синедриона: длинные красные туники с шевроном «Альфа». Один солдат был вооружен мечом, таким длинным, что острие при ходьбе касалось высокой травы. У остальных за плечами висели луки.
        Они привели лошадей на водопой. Я всматривалась с тревожным восхищением. Единственный раз я ездила на лошади в день своего похищения из селения омег. Естественно, я видела коней и раньше — под проезжими путниками или на ярмарке в Хавене, — но все равно лошади оставались редкостью. В родной деревне, где я выросла, не было ни одной, только ослы, волы и овцы. Про поселок и говорить не стоит: омегам не только запрещалось держать личный скот, но даже покупать и есть мясо.
        Верхом мы видели только торговцев-альф, мытарей или налетчиков. Омеги могли лишь передавать друг другу завистливые слухи о роскоши Уиндхема, где каждый солдат ездил на коне, собак держали не только для охраны, но и как домашних любимцев, и каждую неделю ели мясо.
        Поговаривали, что во времена До существовало много животных, и они так часто встречались и были столь разнообразны, что нам даже не представить. Однажды, съездив с отцом в Хавен на ярмарку, Зак рассказал о странствующем торговце, который тихонько пристроился со своим лотком в одном из глухих закоулков рынка. Он показывал картинки с сотнями различных птиц и утверждал, что они сохранились со времен До.
        На картинках были не только знакомые нам птицы: тощие куры, крупные сизые голуби и редкие в наших краях серые морские чайки с запада. Зак говорил, что на картинках изображались птицы и размером с куриное яйцо, и с размахом крыльев с наш кухонный стол. Но брат описывал все лишь шепотом в темноте комнаты. По его словам, он чуть не попал в беду — отец успел его оттащить от лотка, вокруг которого уже стала собираться толпа. Такие реликвии До считались строгим табу, и папа нетерпимо относился к любым мыслям и разговорам о прошлом.
        Как бы там ни было, немногие животные пережили взрыв, а еще меньше сумели выдержать последующие голодные десятилетия Долгой зимы 88ba06. Им не под силу оказалось приспособиться, подобно людям, поэтому многие вымерли. Среди выживших часто встречались мутации: обычным явлением считались трехногие голуби или даже целое стадо безглазых овец, следующих за пастухом на звук подвешенного на посохе колокольчика. Только утром мы с Кипом заметили двуглавую змею, которая ползла вдоль кромки воды и наблюдала за нами всеми четырьмя глазами.
        Вероятно, мутации проявлялись и у лошадей, но я ни разу не видела этих животных. Я даже не знала, что лошади бывают разных мастей — до этого мне встречались лишь гнедые. Эти три, что шумно пили у берега метрах в десяти от нас, были серыми, а их гривы и хвосты — светло-рыжими. Меня нервировал их огромный размер, а также звуки, с которыми они, фыркая, прихлебывали.
        Мужчины повели лошадей от реки в нашу сторону. Солдат с мечом наклонился, и его лицо метрах в десяти на несколько мгновений оказалось на одном уровне с нашими. Я зажмурилась, словно это помогло бы спрятаться, а когда осмелилась вновь открыть глаза, заметила то, что ужаснуло меня сильнее, чем его меч. В грязи на поросшей травой тропе рядом с передними копытами лошади виднелся отпечаток босой ноги. Не очень отчетливый — лишь несколько пальцев Кипа и выемка от подъема стопы. Но как только я его увидела, мне показалось, что он как пить дать бросается в глаза. Когда мужчина наклонился, я напряглась всем телом, готовая бежать. Но какие у нас шансы против троих вооруженных всадников? У меня перехватило дыхание. Солдат отступил назад, и мне показалось, что он, возможно, пропустил отпечаток. Но он опять нагнулся, на этот раз ниже. Я снова смежила веки и сжала руку Кипа. Все кончено. Я практически ощущала, как меня — нас обоих — заливает жидкость резервуара. Когда я открыла глаза, солдат, все еще не разогнувшись, деловито, одно за другим, осматривал копыта лошади. Выщелкнул камешек из-под подковы,
выпрямился и плюнул на землю. Ловко запрыгнув в седла, всадники уехали так же быстро, как и появились.
        С тех пор мы стали избегать протоптанных дорожек.
        Весь оставшийся день Кип был подавлен: зондирующий разум Исповедницы преследовал меня со дня побега, но появление солдат еще более убедило его в реальности охоты за нами.
        — Они так и будут за нами гоняться, — сказал Кип в ту ночь. Он не спрашивал, поэтому я не ответила. — Где бы нам укрыться? Я раньше мечтал только убежать как можно дальше от Уиндхема. Но «как можно дальше» — неясный конечный пункт.
        — Мы не просто бежим. Мы бежим на Остров. — Я сама этого не осознавала, пока не произнесла вслух. И не осознавала, что Кип пойдет со мной. Но когда Исповедница оставляла меня в покое, являлся Остров: одиночный пик, возвышающийся над морской гладью. Оставив Уиндхем, мы двигались на юго-запад, к далекому побережью. Случайно ли так вышло или же я все это время невольно нас направляла?
        По крайней мере Кип поверил мне, когда я сказала, что Остров существует. Кип уже про него слышал: выяснилось, что его знания об окружающем мире достаточно обширны, а пребывание в резервуаре стерло детали лишь его собственной жизни.
        То есть Кип знал об Острове, но примерно то же, что и я, пока мне не стали проходить видения. Так же, как и я, он предполагал, что это всего лишь миф — слухи о райском местечке для омег, такие же расплывчатые и нереальные, как и предания о Другом месте: заморских землях, потерянных для нас после взрыва. Меня тронуло, что он не стал сомневаться в моих словах, когда я поведала ему о видениях про Остров.
        — Так значит, Синедрион его действительно ищет? — спросил Кип. — До сих пор?
        Я кивнула, вспомнив допросы Исповедницы.
        — Думаешь, нам стоит идти туда, учитывая, что альфы преследуют нас по пятам и тоже ищут Остров?
        Я сморщила нос:
        — Знаю, положение кажется катастрофическим, но они бы не искали Остров, не будучи уверенными в его важности. Если мы хотим выяснить, что Синедрион делает с резервуарами, или попытаться собрать воедино твою историю, думаю, люди с Острова смогут нам помочь.
             * * * * *
        Той ночью мне пригрезилась Исповедница. Она показалась такой же реальной, как поваленное дерево, под которым приютились мы с Кипом. Она стояла на высоком мшистом берегу и смотрела на нас с абсолютным безразличием, которые я хорошо запомнила со времен камеры сохранения. Яркая полная луна освещала ее лик. Единственный изъян на безупречной коже - клеймо на лбу. Бессмысленно бежать, бессмысленно кричать. Ее присутствие казалось всеобъемлющим, словно она всегда находилась здесь, только мы, глупые, этого не понимали. Когда я встретилась с ней взглядом, кровь, казалось, застыла в жилах. Меня разбудила боль в руках, а не Кип, который тряс меня за плечо и повторял мое имя.
        Я царапала землю и гнилой ствол, за которым мы укрывались. Прежде чем пробудиться, я выскребла борозды сантиметров в пятнадцать. Под обломившиеся ногти забилась земля и кусочки прелой древесины. Я выла каким-то звериным воем, от которого сама ужаснулась, наконец придя в себя.
        Кип склонился надо мной, все еще придерживая за плечо. Притянул меня поближе, чтобы и успокоить, и заставить замолкнуть. Я медленно выдохнула, принуждая себя стиснуть зубы, и прижалась лбом к его опущенной голове, подавляя нервную дрожь. Я ощутила, как соприкоснулись, словно отражая друг друга, наши клейма.
        — Все в порядке, тс-с, все в порядке, — прошептал Кип.
        — Мне опять привиделась Исповедница, прямо здесь.
        — И ты решила вырыть тоннель, чтобы от нее сбежать?
        Теперь, под его смешливым взглядом, страх показался абсурдным. Но хотя я усмехнулась, меня все еще трясло.
        — Это всего лишь ночной кошмар, — произнес Кип.
        — Для меня — не только.
        Реальность представлялась одновременно и лучше, и хуже сна. Лучше, потому что на берегу над нами я никого и ничего не заметила, кроме мха и опавших листьев. Хуже, потому что телесное отсутствие Исповедницы еще ничего не значило: я не могла скрыться от влияния ее разума. Не убежать, не спрятаться, и тем более не окопаться в грязи. Исповедница искала нас, и я не могла от нее избавиться. Она превратила целое небо во всевидящее око, и я под ним оказалась беспомощной, пронзенной ее взглядом так же, как мой домашний жук булавкой Зака.
        На следующий день мы двигались с еще большим усердием. Я почти нутром ощущала Исповедницу, как хроническую боль. Я вела ее за собой, и каждое место, мимо которого мы проходили, очернялось ее присутствием. «Омеги — сосредоточие радиоактивных загрязнений», — неустанно твердили нам альфы. Но в тот день я чувствовала, что несу в себе Исповедницу, как наполнявшую меня заразу, отравляющую мою кровь и просачивающуюся в окрестности, по которым спешили мы с Кипом. По крайней мере с момента нашего разговора об Острове мы поняли куда движемся: я знала, что Остров находился за сотни миль, но разговоры о нем словно сокращали расстояние.
        Мы изменили маршрут, резко свернув на запад от дороги и реки. А перед этим долго пили, не зная, когда нам еще встретится источник. Но сейчас на первый план вышел голод. Мы частенько находили ягоды и грибы, но стали относиться к последним более осторожно после того как на третий день сильно отравились черными поганками.
        На второй день после смены маршрута Кип поймал в небольшой запруде несколько мелких серебристых рыбешек размером с ноготь мизинца, используя мой свитер в качестве невода. Голод победил брезгливость — мы проглотили их сырыми. Я знала, что долго мы так не протянем. Однако вопреки моим ожиданиям Кип держался неплохо. В первые дни он с трудом владел своим телом — ослабленным и каким-то бесформенным после пребывания в жидкости бака. Даже кожа выглядела обвислой и отекшей. Сейчас, несмотря на все сильнее проступавшие кости, мышцы казались более рельефными, а тело потемнело от загара и грязи.
        Поначалу на его нежной коже легко появлялись ссадины, а на стопах натирались болезненные мозоли, и нам часто приходилось останавливаться. Он по-прежнему двигался неуклюже, с сомнением и осторожностью заново открывая для себя возможности собственного тела. Но теперь он реже спотыкался и взял в привычку забегать вперед и подниматься повыше, чтобы осмотреться. Порой мне хотелось попросить его не напрягаться, беречь силы, но я не могла заставить себя подавить его радость, связанную с вновь обретенной ловкостью. Однако по мере нарастания голода даже Кип постепенно притих. Собственное тело казалось мне тяжелым, хотя я знала, что с каждым днем все больше теряю в весе. По ночам, лежа в канаве или яме, я не спала, думая о еде и мучаясь на жесткой земле, в которую упирались выступающие кости. Но, даже мучаясь от голода, я никогда не скучала по подносам с едой, каждый день появлявшимся в камерах сохранения.
        На третий день мы наткнулись на деревню. Она походила на ту, где выросли мы с Заком, хотя и была поменьше» Пятнадцать домов вокруг колодца. На задворках — поля и сады. Большой овин, у которого трудились несколько человек. Стояло позднее лето, поля уже убрали, но листва садов позволяла подойти незамеченными. В траве валялась падалица — высохшие, потемневшие, сморщенные от времени яблоки. Мы съели по три штуки, и в тишине слышалось стаккато, с которым мы сплевывали косточки на сухую землю.
        — Альфы или омеги? — спросил Кип, выглядывая из-за дерева.
        Я обвела рукой видневшиеся поля и ряды яблонь.
        — Хорошие земли. Думаю, альфы.
        — И глянь на задворки большого дома. — Он указал на длинный узкий сарай, разделенный на секции, которые прикрывали низкие двери.
        — Что это?
        — Конюшня.
        — Надо же, ты узнал конюшню, хотя не помнишь собственного имени.
        Он раздраженно пожал плечами:
        — Ещё я вспомнил, как говорить и плавать. Оно само. Я не помню только то, кто я такой и чем жил. Ну во всяком случае мы убедились, что это земля альф.
        — Нужно собрать как можно больше яблок и поскорей сматываться.
        Он кивнул, но не шелохнулся.
        Дверь одного из домов открылась, и в послеполуденном мареве разнесся женский голос.
        Я потянула спутника за руку:
        — Кип!
        Он повернулся ко мне:
        — Умеешь ездить верхом?
        Я закатила глаза:
        — Омегам запрещено.
        — Даже когда еще жила в деревне вместе с Заком, не пробовала?
        — В нашей деревне не держали лошадей. Только ослов, но нам никогда не давали покататься.
        — Но ты же видела, как это делается. Всадников у реки.
        — Я могу отличить морду от хвоста, если ты это имеешь в виду. Люди Зака вывезли меня из селения омег на лошади, хотя это вряд ли считается. А ты ведь тоже не умеешь, так?
        — Нет. По крайней мере, не думаю. Но я не прочь попытаться.
             * * * * *
        Мы ждали, когда опустится темнота. Забравшись на вершину яблони на окраине сада, мы наблюдали, как десяток детей вышли из здания школы и стали играть в траве у колодца.
        — Зрелище вызывает у тебя тоску по прошлому?
        Я покачала головой:
        — У нас все было по-другому. Особенно когда немного подросли. Нас не разделили, и мы не могли ходить в школу. Другие дети к нам близко не подходили. Поэтому почти все время мы проводили вдвоем.
        — Удивительно, что ты осталась нормальной. Ну, если не брать во внимание то, что ты ясновидящая в бегах.
        Я улыбнулась:
        — А у тебя? Пробуждает какие-то чувства?
        — Нельзя по чему-то тосковать, если ничего не помнишь. По определению, — ответил он, скривившись. — Полагаю, у амнезии есть свои преимущества. — До нас доносились детские крики и смех. — Глянь на них — никаких телесных недостатков. Совершенные маленькие альфы в их совершенном маленьком мирке.
        — Они не виноваты. Они всего лишь дети.
        — Знаю. Но они живут совсем в другом мире.
        — Ты говоришь, как Зак.
        — Не думаю, что у нас с ним много общего.
        — Может быть. Но ты говоришь о другом мире — он тоже любил о таком разглагольствовать. Все эти бредни про разделение.
        — Но это факт. Посмотри — ты видишь у них уродства или ожоги от клейма? У каждого из детей есть близнец, которого отослали. И твоя альфа-семья не слишком много уделяла тебе внимания в своем мире, насколько я помню.
        Я отвернулась:
        — Есть лишь один мир.
        Кип махнул рукой в сторону деревушки:
        — Да пожалуйста — можешь спуститься, пойти к ним, представиться и попытаться объяснить свою теорию.
        Как только начало темнеть, из овина потянулись люди. Неподалеку от колодца женщина с мальчиком стали развешивать на веревке белье. Телега с бревнами, запряженная двумя гнедыми, свернула с дороги, ведущей на восток. Кип подтолкнул меня. Подъехав ближе, сидевший на облучке мужчина спрыгнул и подвел лошадей ближе. Навстречу ему выбежала девочка, и они вместе с отцом отцепили воз. Я внимательно наблюдала, пораженная, как умело они управлялись с огромными животными. Девочка одна повела обоих в стойло, а мужчина напоследок одобрительно хлопнул одну из лошадей по крупу. Некоторое время спустя девочка показалась из конюшни и отправилась в дом неподалеку. Остальные дети тоже разбежались, и в деревне стало тише — люди разошлись по домам. Меня отчасти мучала совесть, пока я подглядывала за ними, за их жизнью. Из одной или двух труб закурился дым.
        Кипу не терпелось, но я настояла на том, чтобы дождаться полной темноты, пока свет в окнах не погаснет. По счастью, со дня нашего побега стояла отличная погода, но сейчас, когда мы вышли из-под укрытия деревьев, мне захотелось иметь крышу над головой от дождя и тумана.
        У колодца мы пригнулись, пролезая под веревкой с бельем. Кип дернул меня за кофту и, когда я оглянулась, указал на сушившуюся одежду.
        — Стащить? — пробормотала я одними губами.
        — Мы собираемся увести у них лошадей, не думаю, что штаны усугубят ситуацию.
        Казалось, в спящей деревне его шепот разносился подобно грому.
        Я поморщилась:
        — Лошади нам действительно нужны.
        — Ага, не ты же последние две недели носила только самодельную юбку и больше ничего. Я сразу в глаза бросаюсь.
        — Ладно, но я иду туда. — Я мотнула головой в сторону конюшни. — Встретимся там.
        Я скрылась в конюшне и, когда спустя некоторое время глаза привыкли к темноте денников, меня опять поразили огромные размеры лошадей, черные массивные туши в ночи.
        Их держали в двух отдельных стойлах, откуда доносились странные для меня звуки: фырканье и постукивание копыт. На стене висели уздечки, а на ближайшей к двери балке — седла. Но ремни и упряжь выглядели для меня непостижимо, поэтому я схватила две довольно длинных веревки, висящие на вбитом в дверь гвозде.
        Подойдя к лошади поменьше, я вздрогнула от глухого стука копыта о заднюю стену. Когда животное шагнуло вперед, его большая голова свесилась над дверью стойла и уткнулась мне в бок.
        Я едва подавила крик, когда лошадь ущипнула меня за бедро, но стоило отпрянуть и потереть укус, как я сообразила, что мои карманы забиты яблоками. Я медленно выдохнула и снова к ней подошла, держа на вытянутой руке сморщенное яблоко. Лошадь взяла его, даже не задев ладонь зубами. Меня поразило, насколько мягкие у нее губы. Пока она жевала, я закинула ей на шею веревку, обвязала петлей и, вспомнив жест ее хозяина, похлопала по шее, надеясь задобрить.
        С конем я управилась быстрее. Он с нетерпением дожидался, когда же я достану из кармана второе яблоко, и спокойно позволил погладить себя по шее, пока жевал лакомство.
        Несколько секунд я размышляла, как открыть двери стойл и вывести обоих животных, одновременно удерживая веревки. Мне казалось, что лошади рванут вперед, но они были какие-то вялые и пошли за мной, лишь когда я их потянула и поманила очередным яблоком. Конь глубоко вздохнул, совсем как Кип, когда я будила его поутру.
        Уже выходя из конюшни, я вспомнила, как стучали копыта в сланцевой пещере, когда мы с Кипом сбежали, и приготовилась к шуму, но мягкая земля, густо усыпанная сеном, заглушала поступь животных.
        Снаружи меня ожидала темная фигура. Я на мгновение даже испугалась, но быстро сообразила, что это Кип в новой одежде, наблюдавший, как послушно за мной следуют лошади.
        — Еще одна сторона твоего дара? — восторженно спросил он. — Ты можешь с ними общаться?
        — Глупости. Я поманила их яблоками, — фыркнула я, передавая ему веревку, за которую вела коня.
        — А седла и упряжь нам не нужны?
        Я вскинула брови:
        — Некоторым ничем не угодишь! Вперед.
        — Я даже обувь раздобыл. — Он вытянул мне ногу, предлагая полюбоваться облепленным грязью сапогом. — Стащил у двери большого дома. Похоже, не совсем подходят, но я решил не стучаться, чтобы спросить, нет ли другого размера.
        Мы стояли на небольшом пастбище между конюшней и колодцем. Вдоль стены тянулась низкая изгородь. Я подвела к ней свою лошадь и встала на возвышение.
        — Ты говорила, что знаешь, где морда, а где хвост? — заметил Кип, наблюдая за мной, пока его конь довольно пощипывал траву.
        — Заткнись, — прошипела я, приподнимаясь. Кое-как обхватила лошадь за теплую шею и спустя несколько неуклюжих попыток умудрилась перекинуть ногу через спину. Животное сердито всхрапнуло. Конь Кипа отозвался, тряся мордой. Кип попытался подтащить его к изгороди, но скакун дернулся, вырвав веревку, и опять вернулся к траве.
        С высоты Кип казался мне ужасно далеким. Я увидела, как он снова схватил веревку и потянул, но на этот раз плавнее. Конь фыркнул, топнул ногой, но даже с места не сдвинулся. Кип попытался вскочить на него с земли, но без низкой изгороди лишь беспомощно сполз, цепляясь единственной рукой за спину коня. Тот попятился, наткнувшись на мою лошадь, которая в свою очередь начала безумно гарцевать и громко ржать. В доме за спиной раздались голоса и загорелся свет. На крыльцо выскочил мужчина, бешено размахивая фонарем. Следом показался еще один с горящим факелом.
        Я понятия не имела, как заставить лошадь двигаться, но факел решил эту проблему. Испуганное животное рвануло по диагонали через пастбище. Мне пришлось пригнуться, вцепившись в гриву — лошадь неслась прямо на висевшее белье, чтобы укрыться за колодцем. Но Кип был всего в нескольких метрах от мужчин, по-прежнему крепко сжимая повод коня. Мужчины находились между ним и оградой. Его конь тоже испугался пламени и потащил Кипа за собой прочь.
        Вся картина разворачивалась передо мной через висевшую простыню, освещенная позади, словно в театре теней. Я видела, как два человека гнались за Кипом, и слышала доносящиеся из домов крики других людей.
        — Воры! — завопила женщина, а потом появились еще факелы, ярче освещая Кипа. — Омеги!
        Даже сквозь простыню я видела, что все возрастающая толпа вооружена: секачи, серпы. Какой-то человек на бегу раскручивал аркан.
        Я пыталась развернуть лошадь, чтобы вернуться к Кипу, но ничего не получилось — она лишь топталась на месте. Человек метнул аркан в коня Кипа, но промахнулся. Когда конь трусил мимо колодца, Кип вскочил на камень и ловко запрыгнул на спину животного. Я услышала, как в глубину колодца посыпались камешки, но не дождалась стука, с которым падает на землю тело, а через простыню разглядела силуэт верхом на коне. А затем Кип врезался в простыню и, спеленатый тканью, поскакал прямо на меня, низко склонившись к шее лошади.
        Нам отрезали пути отступления. Казалось, из каждого дома выскочили темные фигуры, пастбище со всех сторон окружили люди с фонарями и факелами. Лошади кружили, в панике пятились, метались, налетая друг на друга. Кип отчаянно старался освободиться от простыни, вцепившись пальцами в гриву. Кольцо пламени сжималось. Человек с факелом схватил меня за лодыжку, я почувствовала, как огонь обжигает колено. Но тут Кип сбросил на него простыню. Я отпихнула тут же занявшуюся ткань. Моя лошадь словно среагировала на сигнал и пустилась вскачь. Я неслась прямо на огни — люди с факелами казались лишь темными фигурами, но я видела, как они вырисовываются все отчетливее и ближе, однако в последнюю минуту они рассыпались по сторонам в размытом пламени. Позади меня, словно бешеное сердцебиение, слышался лошадиный галоп.
        Я не посмела оглянуться и проверить, как там Кип, лишь выкрикнула его имя. Когда вместе с ветром до меня донесся его голос, из моей груди исторглось нечто среднее между всхлипом и смешком.


        Глава 12

        В первые минуты бешеной скачки я боялась, что мы никогда не сможем остановить лошадей. Однако вскоре выяснилось, что нам попались те еще ленивые твари. Когда первоначальная паника отступила, а огни скрылись за деревьями, лошади сразу притормозили, и лишь тычки в бока вынуждали их идти быстрее шага. Так мы и ехали почти всю ночь: небольшое ускорение сменялось длительной спокойной поступью. Я даже не представляла, насколько это утомительно. Казалось бы, чего тут сложного — сиди себе и сиди, но я не учла усилия, прилагаемые только для того, чтобы удержаться, не говоря уж о необходимости понукать лошадь, сжимая бедра и колени, и через несколько часов по мышцам разлилась ноющая боль. Шагая, моя лошадь то и дело останавливалась пощипать травы, и мне постоянно приходилось натягивать веревку вокруг ее шеи. А если удавалось пустить ее рысцой, она так подбрасывала круп, что казалось, я вот-вот лишусь зубов.
        Я то ли знала, то ли чувствовала, что мы по-прежнему движемся на юго-запад, хотя, выехав из деревни, мы вскоре сошли с дороги. Когда сквозь сумерки начало просачиваться утро, мы достигли широкой равнины, перемежающейся поросшими высокой травой холмиками и мелкими озерцами. Лошади замедлились, пробираясь через болотистую низину. На этот раз я не понукала свою, когда она принялась рвать зубами траву из сырой земли. Кип остановился неподалеку, осматривая широкую равнину.
        — Если спешимся здесь, назад в седла взобраться не выйдет.
        — Думаю, когда вокруг не беснуется вооруженная толпа, запрыгивать на лошадь проще. Все равно, мне кажется, больше я не выдержу.
        — Ты знаешь, как спуститься на землю?
        Я пожала плечами:
        — Проще простого. Я всю ночь прикладывала силы, чтобы не свалиться. — Метрах в ста виднелась чахлая рощица. — Мы могли бы поспать вон там.
        — Сейчас я способен заснуть где угодно.
        Я перебросила левую ногу через спину лошади и соскользнула на траву, при приземлении слегка покачнувшись. Резко выпрямившиеся ноги заныли. Лошадь довольно встряхнула головой. Кип приземлился плавно, но все равно не смог сдержать болезненной гримасы.
        Пришлось долго дергать за веревки, чтобы убедить лошадей подойти к деревьям. Пока животные пили из заболоченного озерца, я их привязала.
        Кип уселся на поросшую осокой болотную кочку посреди зарослей, возвышавшихся над топью, и с отвращением проворчал:
        — Стоило мне разжиться новой одежонкой, как прекрасный чистый наряд насквозь пропах конским потом.
        — Да мы и сами не слишком благоухаем, после стольких-то дней. — Я уселась рядом и, достав из кармана последние два яблока, поделилась с ним.
        — Далеко мы, по-твоему, уехали?
        — Далеко. Думается, намного дальше, чем если бы несколько дней шли пешком.
        Понятно, что нельзя проделать верхом весь путь до побережья — омеги на лошадях обязательно привлекут внимание, — но каждый день езды приближал нас к Острову.
        Кип выплюнул семечку.
        — Достаточно далеко, чтобы Зак прекратил поиски?
        Я покачала головой:
        — В любом случае, нас хочет найти не он один. — Все ночь трясясь на лошади, я чувствовала рыщущий разум Исповедницы. — Не то чтобы мне казалось, что он когда-либо прекратит поиски, но в основном я чувствую ее. Исповедницу. Не знаю, почему это ее так волнует. Почему она пытается защитить Зака.
        Кип улегся позади меня:
        — Она на него работает?
        — Вроде того. В смысле, она — омега, а он — советник Синедриона. А так — да. Хотя, честно говоря, я просто представить не могу, что она работает хоть на кого-то.
        Я вспомнила властный изгиб бровей Исповедницы.
        Кип сел:
        — Совсем забыл. Это твое.
        Он стащил свитер, что увел у альф, потом снял тот, что был под ним — который я одолжила в самый первый день. Я надела его поверх рубашки. Он был грязный, с растянутой горловиной — Кип последние недели носил ее на талии. Я посмотрела на себя и рассмеялась.
        — Извини. — Он надел свой свитер. — Вероятно, я его испортил.
        — Одежда сейчас волнует меня в самую последнюю очередь, пусть даже я выгляжу страхолюдиной.
        — Ничего не страхолюдиной. Ты не страхолюдина. — Он говорил так, словно констатировал факт. Я не нашлась с ответом, но Кип уже готовился ко сну. — Чумазая, конечно. Пропахла лошадью. Но красивая.
             * * * * *
        Лошади были одновременно и спасением, и проклятием. С одной стороны, у нас появилась возможность покрывать большие расстояния, но, с другой стороны, мы чувствовали себя выставленными на всеобщее обозрение. Двоих всадников легче обнаружить, им труднее спрятаться. А уж двое верховых омег вызвали бы подозрения у любого, не только у солдат Синедриона. Мы решили, что как только через несколько дней пересечем болотистую равнину и выйдем на обитаемые земли, тут же отпустим коней.
        Со временем я приноровилась: стало ясно, что моя лошадь лучше понимает, если управлять ею, сжимая колени, чем дергая за веревку. Кипу все еще сложно было взбираться на коня — еще бы, с одной-то рукой, — но скакать он научился быстро. Все еще слабый и неуклюжий после резервуара, на лошади он держался уверенно и постоянно выделывался, ловко кружа вокруг меня.
        Мы успешно продвигались вперед, ведомые чувством, что с каждым днем приближаемся к Острову. Мои видения о его местонахождении становились все определеннее, подобно очертаниям, проступающим вдали из тумана. Он мне снился, и я видела темный глянец мидий на скале у кромки воды и чувствовала соленый воздух моря, приправленный запахом птичьего помета.
        Мышцы ныли от верховой езды, но я привязалась к своей лошади и частенько вечерами прислонялась к ее шее, одной рукой поглаживая плечо, другой — широкий мягкий перешеек между огромными горячими ноздрями. Сколько бы я ни уверяла в обратном, Кип все же считал, что я умею мысленно общаться с лошадьми. На самом деле мне нравилось, что все было наоборот — и поначалу это даже обезоруживало. Присутствие таких огромных живых существ никак не обозначалось ментально, я не чувствовала пульсации сознания, которая обычно шла от людей. Утыкаясь лицом в шею лошади, я закрывала глаза и представляла, что чувствует неясновидящий в присутствии другого человека. Всего лишь теплое тело. Ночью, засыпая рядом с Кипом, я задавалась вопросом, почему мне с ним так уютно? Возможно, его сознание не беспокоило мое, потому что там не было воспоминаний?
        Кип не часто говорил о том, что с ним случилось, но меня порой удивляло, каким счастливым он выглядел. Казалось, мир захватывал его своей новизной. Несмотря на голод и усталость, Кип всегда оставался в веселом расположении духа.
        Он попытался просветить меня однажды вечером, когда мы, прижавшись друг к другу, лежали в траве, а лошади паслись неподалеку:
        — Это похоже на взрыв. Именно так чувствуется. Не в плохом смысле, а в разделении времени на До и После. Ты разбила бак — и для меня это стало взрывом. Шум, осколки, плеск.
        Я вздрогнула, вспоминая тот момент, резкий грохот в тиши комнаты с резервуарами.
        — Все, что было до этого, для меня потеряно, — продолжил Кип. — Конечно, это грустно. Само собой, я хотел бы знать. Но как только бак разбился, для меня наступило после — это данность и с ней не поспоришь. Сложно объяснить, но меня будоражит новизна.
        — Мне тоже хотелось бы поменьше треволнений, — со вздохом призналась я.
        Но я знала, что он имеет в виду, и осознавала собственную ответственность за него. Именно я разбила бак, именно я спровоцировала взрыв в его сознании. Была ли я могильщиком его прежнего мира или пророком нового? Или и тем и другим? В любом случае я уже давно знала, что мы оказались неразрывно связаны в ту секунду, когда я саданула по баку гаечным ключом. Или даже раньше — когда мы встретились взглядами через стекло.
             * * * * *
        На болотах нам встретилось лишь одно поселение. Мы издалека заметили среди топей взгорок с очертаниями строений на вершине и грядками чахлых растений на склонах. По его отдаленному расположению мы поняли, что там проживают омеги, но все равно не рискнули зайти, обогнув холм, когда опустились сумерки.
        Нам не встретилось ни одной рощицы, но где-то в километре от поселка показался участок, где камыши могли скрыть лошадей, поэтому мы остановились там на ночевку. Мы планировали держаться подальше от людей и уйти до рассвета, но нас привлекла музыка. Пока мы привязывали коней, над болотами прокрался звук свирели. А когда ветер задул по низу, донеслись гитарные переборы. Я услышала музыку впервые с тех пор, как в поселке Сара, местный кузнец, играла на рожке, когда мы собирались после сбора урожая или на костер по случаю зимнего солнцестояния.
        Иногда через поселение проходили странствующие барды, хотя в последние скудные годы мало кто из них останавливался, не имея возможности заработать даже мелкой монеты. Лучшее, на что они могли рассчитывать — ночлег да скудный ужин.
        Это было так давно, что музыка, казалось, доносилась не только из тьмы, но и из прошлого. Мелодии, которые я где-то слышала и отрывочно помнила. Молодой месяц едва освещал болото, пока мы шли к селению, и несколько раз мы по очереди или одновременно проваливались по колено в воду.
        Голод полностью заглушил голос совести, противившийся краже еды у омег, но приблизившись к ветхим лачугам и уловив зловонный запах прелых полей, мы поняли, что тут особо не разгуляешься. Но мне хотелось прихватить с собой музыку.
        Мы продвигались ползком по грядкам, пока не достигли строений. Музыка лилась из дальнего сарая на южном склоне. В ярком свете фонарей а открытой дверью отчетливо виднелись темные фигуры. Некоторые сидели на тюках сена, другие плясали под свирель. В поселении омег мы не опасались собак, которые почуяли бы нас, крадущихся вдоль сарая. Гремела музыка, а сквозь широкие щели в грубой деревянной стене можно было заглянуть внутрь. Казалось, фонари мерцают в такт ритму. В центре сарая на импровизированной сцене из тюков соломы двое мужчин играли на дудочках, а женщина перебирала струны гитары. Судя по одновременно и парадной и дорожной одежде — бродячие барды.
        Видимо, их визит и послужил поводом для этой жалкой вечеринки. Исхудавшие, но веселые, а некоторые уже подпившие, местные обитатели покачивались в ритме музыки.
        — Пойдем. — Кип потянул меня за локоть.
        — Они нас не заметят из освещенного сарая, — шепотом ответила я, прижимая лицо к грубой древесине.
        Внутри парень закружил девушку, и та громко засмеялась, отрывая единственную ногу от пола.
        — Да я не об этом. — Я обернулась. Кип отступил на шаг, поклонился и протянул мне руку. — Потанцуем? — Я едва не рассмеялась над нелепым предложением, но Кип предвосхитил мой смех озорной улыбкой: — Давай хотя бы на несколько минут представим, что мы не в бегах, а просто пришли вдвоем на танцы.
        Он, вероятно, не хуже меня понимал, что это невозможно: в любую минуту нас могли обнаружить. Даже здесь, среди соплеменников, мы не смели показаться. Сюда уже могли дойти слухи если не из Уиндхема, то хотя бы из той деревни, где мы украли лошадей.
        За нами по пятам шли солдаты, и Синедрион, верно, объявил за сведения о нас вознаграждение, перед которым изможденным людям в сарае будет сложно устоять. И где-то там в ночном небе рыскал бесцеремонный разум Исповедницы. Но в темноте через щели в стене вместе с запахом дыма и пива лилась музыка, и казалось, что нет ничего проще, чем просто взять Кипа за руку.
        Пробивающийся из щелей свет полосами ложился на его лицо. Одной рукой я сжала ладонь Кипа, другую положила ему на бок, и мы закачались в такт, словно на несколько минут заглянув в другую жизнь, где плясали с друзьями в амбаре, а не скрывались в темноте по закоулкам. Где тревожились из-за неурожая или прохудившейся крыши, а не из-за зала с резервуарами и преследующей нас армии. Где сон не шел из-за красивого парня, встреченного на рынке, а не из-за пригрезившегося взрыва.
        Мы остались еще на несколько песен. Когда заиграли джигу, мы пустились в быстрый пляс, выделывая замысловатые па. Мы не осмеливались рассмеяться или перекинуться хоть словом, зато танцоры по ту сторону стены делали это за нас, все громче крича и хохоча с каждым куплетом.
        Заморосил дождик, но было тепло, поэтому мы, уже достаточно промокшие на болотах, не обратили на него внимания. Однако дождь напомнил нам, что мы снаружи, украдкой подворовываем крохи чужой жизни. Вероятно, я делала это и раньше, долгие годы оставаясь в родной деревне, когда мы с Заком были детьми.
        В полном безмолвии мы отправились обратно, пробираясь сквозь ночь по болотным кочкам, а музыка неслась нам вслед.
             * * * * *
        Время шло, и нам оставалось лишь завидовать лошадям, у которых всегда имелась трава для прокорма. Нам на болотах питаться было нечем. В ручье, протекающем через несколько запруд, мы почти ничего не выловили — разве что несколько мелких беспанцирных креветок. Но по крайней мере у нас всегда была вода, а заболоченная местность означала, что мы еще несколько дней не наткнемся на поселения. Это успокаивало, но в то же время нам негде было украсть еды. Кип почти перестал шутить. Вечером, когда мы сидели рядышком, я поймала себя на том, что, глядя на жующих траву лошадей, двигаю челюстями с ними в унисон.
        — Ты никогда не задумывался, почему у лошадей в частности и вообще у всех животных нет близнецов? — спросила я.
        — Иногда случается, — ответил Кип.
        — Ну да, может рождаться сразу несколько детенышей, но они не близнецы. В смысле, не связаны.
        Он пожал плечами:
        — А еще животные не разговаривают и не строят дома. Они отличаются от людей. Взрыв и радиация отразились на нас по-разному. Вот и все. Не сказать, что на животных они не повлияли: среди них сплошь и рядом встречаются мутации. Просто звери приспособились по-другому.
        Я кивнула — разумное объяснение, хотя было сложно думать о близнецах как о форме адаптации человечества, а не о чем-то вечном. Мир, где не рождались близнецы, казался неестественным, не способным на существование. И Кип, возможно, находился в реалиях После ближе всего к такому миру. Но даже это было иллюзией: хоть он и не помнил сестру, она все равно где-то существовала. Близнецы похожи на двуглавую змею, которую мы неделю назад заметили на берегу реки: каждая голова может считать себя автономной, но смерть все-таки уносит обе одновременно.
        На следующий день я почуяла, что болото отступает, а позже получила этому подтверждение: земля под копытами лошадей стала менее топкой, и мы ускорились. На западе виднелись горы, а к вечеру впереди показался дым.
        Когда мы сняли с лошадиных шей веревки, животные не сразу догадались, что их освободили. Они склонили морды и стали щипать траву под ногами.
        Я рассмеялась:         
        — По-моему, нам повезло — мы все равно не смогли бы заставить их сдвинуться с места!
        Но все же, прежде чем уйти, я в последний раз погладила свою лошадь по шее.
        — Думаешь, с ними все будет в порядке? — спросил Кип.
        Я кивнула:
        — Их, наверное, все равно поймают. А до тех пор считай, что у них отпуск.
        Я отступила и отвесила все еще неподвижной лошади хороший шлепок по крупу. Та сделала несколько неуверенных шагов, а конь Кипа потрусил следом. Пройдя не больше десяти метров, они опять принялись за траву.
        — Я думала, они тут же ускачут.
        Кип пожал плечами:
        — Ленивые создания. С той первой ночи я не помню, чтобы они скакали. — Он поднял веревки. — Пригодятся?
        — Вряд ли.
        Мы оставили их там, где они валялись.
        Кип посмотрел на меня:
        — Ты ведь будешь скучать по лошадям?
        — Немного. По некоторым их привычкам точно.
        — Я тоже. Мне они понравились, и ездить верхом здорово. — Он помолчал. — Если это тебя утешит, от нас еще долго будет ими разить.
             * * * * *
        Мы сидели на большом валуне у края болота, наблюдая издалека за дорогами, сходящимися у города. Крупного города, больше казался только Уиндхем. Он как будто разлился вниз по склону: на окраине дома стояли реже, а на возвышенности застройка уплотнялась. С южной стороны, насколько хватало глаз, простирался густой лес.
        — Омеги, — сказала я, щурясь от ярких лучей предзакатного солнца.
        — Откуда знаешь?
        — Сам смотри. — Я указала на времянки и болотистую местность вокруг. Иные строения язык едва поворачивался назвать лачугами.
        — Но, думаю, и альфы есть.
        — Может, совсем немного. Торговцы, бродяги, мошенники. Подозрительные типы.
        — Нас тут будут искать?
        Я облизала верхнюю губу:
        — Не знаю. Мы проделали долгий путь. Возможно, Зак и не подозревает, как далеко мы ушли.
        — Дальше, чем я сам предполагал поначалу, если честно.
        — И все же наверняка о нас повсюду раструбили. Но какой у нас выбор? — Я опустила взгляд на свои костлявые руки, выступающие локти, узкие запястья, на которых суставы выделялись, как острые плавники. — Мы не можем идти дальше. Даже если нас разыскивают, в городе есть реальный шанс достать пищу. — Я вспомнила, как спрятала куклу Скарлетт у всех на виду среди других игрушек, когда Зак попытался ее отобрать. — В любом случае в городе мы сможем укрыться: двое омег среди двух тысяч таких же.
        Кип повернулся ко мне:
        — Они ищут однорукого юношу и провидицу, так ведь?


        Глава 13

        По предложению Кипа мы туго привязали мою левую руку к телу джемпером. Я настолько исхудала, что она, прижатая к животу и прикрытая мешковатым джемпером Кипа, была практически незаметна. Пустой рукав мы заправили внутрь, как обычно поступал Кип. Поначалу мы попытались набить пустой рукав его рубашки травой и прикинуться, что Кип хромает, но это выглядело нелепо и сразу бросалось в глаза.
        — В любом случае в городе наверняка сотни одноруких людей. Проблема в тебе.
        — Благодарю, — съязвила я в ответ, прекрасно понимая, что он имеет в виду.
        Ясновидящие — явление редкое. Лично я помимо себя встречала только Исповедницу и выжившего из ума провидца в Хавене, хотя поговаривали и о других. Поэтому я со своим телом среди омег выглядела бы так же необычно, как Кип среди альф.
        Ни мне, ни ему не пришло в голову разделиться — мне хватило того, что я стала неуклюжей с привязанной рукой, и мысль о самостоятельном путешествии в город казалась перебором. Пока мы шли по тракту, я несколько раз споткнулась, и, если бы Кип меня не подхватывал, наверняка бы упала.
        — Тебе нельзя называть своего имени, — сказал он.
        — Верно подмечено. — Я задумалась. — Я буду Алисой. А ты?
        Он приподнял бровь.
        — Ох, ну конечно! — Я рассмеялась, чтоб скрыть неловкость. За эти недели я так привыкла думать о нем, как о Кипе, что позабыла, что сама его так назвала.
        Когда опустились сумерки, город поглотил нас и других путников. Мужчина толкал тачку с тыквами. Женщина несла через плечо рулон ткани. Никто не обращал на нас внимания; мы были всего лишь каплей в приливной волне, которая отходила обратно к городу с наступлением темноты.
        В центре города на узких плотно застроенных улочках сновали толпы людей. Я думала, что мы, замызганные и вонючие после нескольких недель в бегах, станем бросаться в глаза прохожим, но люди вокруг выглядели не менее грязными.
        Я дернула Кипа, указывая на боковой проулок:
        — Сюда.
        — Что, опять волшебный компас?
        — Нет, — усмехнулась я. — Оттуда пахнет едой.
        Открытое пространство, на которое выходила улица, наверняка было рыночной площадью. Хотя в этот час там остались лишь запахи — теста, перезрелых овощей — и втоптанные в грязь капустные листья. Последние лоточники складывали свой товар на тележки и отправлялись домой.
        — Жаль, слишком поздно. Хотя и в карманах у нас не особо густо.
        — Надо было съесть одну из лошадей. — Похоже, не так уж Кип и шутил.
        — Нужно найти работу.
        — Или что-нибудь украсть, если получится, — отозвался он, наблюдая, как торговец увозит поднос с пирогами.
        — Ну, не знаю. На этот раз ускакать верхом не выйдет. И что-то мне не нравится идея воровать у соплеменников.
        — А как же «есть только один мир»? — поддразнил он. — Нет, я тебя понимаю. Я бы тоже предпочел заработать, но просто не представляю, для какой работы мы сгодимся.
        К нам через рыночную площадь подошли двое мужчин. Одни из них, грузный, опирающийся на трость, остановился возле нас и склонился так низко, что я уловила запах его горячего сладковатого дыхания.
        — Бронзовая монетка, если одолжишь мне на часок твою хорошенькую подружку, — обратился он к Кипу.
        Не успел Кип ответить, как я ударила нахала по лицу, оцарапав ладонь о грубую щетину, и пустилась наутек. Обернувшись, увидела, как Кип, прежде чем тоже побежать, выбил из рук мужчины трость. Толстяк даже не дернулся, чтобы нас догнать. Вслед нам неслись громкие проклятья, а затем приятель толстяка свистнул и засмеялся.
        Я не могла как следует разогнаться с привязанной рукой, поэтому, едва мы покинули рыночную площадь, Кип затащил меня в темный дверной проем.
        — Я думал, мы собирались не высовываться, — прошипел он.
        — Значит, мне следовало согласиться?
        — Конечно нет, но мы могли бы просто уйти. Не стоило лезть в драку, привлекая внимание.
        — Он просто урод. — Я пнула камешек.
        — Не спорю, но он не последний мерзавец на нашем пути, а нам нужно держаться подальше от неприятностей. — Я промолчала. — В следующий раз хотя бы дождись, пока он раскошелится, прежде чем бежать.
        Мне пришлось развернуться, чтобы шлепнуть его по плечу свободной рукой.
        По переулку мы поднялись в гору. Сквозь оконные ставни просачивался свет очагов и ламп. Выйдя на широкую улицу, мы снова попали в окружение людей, но после столкновения на площади в толпе мне было неуютно. До меня дошло, что толстяк оказался первым человеком, заговорившим с нами после побега, если не считать крики тех альф, что нас преследовали, когда мы украли лошадей. Я не задумывалась, как мы вольемся в этот мир. Здесь, в людской толчее, мы все еще были беглецами и все еще хотели есть.
        Ароматы пищи, доносящиеся из жилищ в округе, только обостряли мучительный голод. По крайней мере мы не видели солдат Синедриона, хотя на стенах домов там и сям мелькали плакаты. «Воины Синедриона — защита ваших общин», «Уклонение от уплаты подати карается лишением свободы», «Сообщайте о незаконных школах омег. Вознаграждение гарантируется». Два последних вызвали у нас с Кипом смех: Синедрион обращался к неграмотным, как предполагалось, жителям города в письменном виде. Также мы заметили, что некоторые плакаты были грубо смяты, другие — изодраны настолько, что от них остались лишь свисающие с гвоздей клочки.
        Посреди уходящей в гору улицы выделялось большое здание. Над входом покачивался фонарь, а под ним на перевернутом ведре сидела женщина и курила трубку. Я бросила взгляд на Кипа, тот кивнул и проследовал за мной.
        — Извините, — обратилась я к женщине. Та лишь выпустила облачко дыма вместо ответа. — Вы содержите постоялый двор? У вас не найдется для нас работы в обмен на еду и кров? Хотя бы на одну ночь?
        Ещё одна порция дыма, словно бы в знак согласия. Я постаралась удержаться от кашля. Затем она встала, убрала трубку и отступила на неуклюже скрюченных ногах, освобождая нам проход.
        — Это не постоялый двор, но я тут хозяйка и, думаю, вы мне пригодитесь.
        Поблагодарив, мы прошли вглубь помещения. Женщина двигалась довольно проворно, несмотря на увечные ноги. Зал с низким потолком освещался свечами, но хозяйка быстро пнула дверь и провела нас в соседнюю комнату.
        — Идите туда и раздевайтесь. Оба.
        На этот раз первым выступил Кип:
        — Извините, мы рассчитывали на иную работу. Очень жаль, если мы друг друга не поняли.
        Женщина рассмеялась, когда он попытался проскользнуть обратно, держа меня за руку.
        — Не глупи, здесь не бордель. Но если ты решил, что я пущу вас на свою кухню в таком виде, мы действительно друг друга не поняли. А теперь идите туда, моя кухарка принесет вам воды.
        Дверь захлопнулась.
        — Не заперла. Может, уйдем? — нерешительно спросил Кип.
        Я покачала головой:
        — Думаю, она хорошая. У меня нет дурного предчувствия.
        — Но ты не знаешь, что здесь такое?
        Я опять покачала головой:
        — Мне все равно, если тут нас накормят.
        Мы услышали за дверью окрик, и через минуту вошла девушка в красном платке и вылила воду из ведра в деревянную кадку, что стояла у очага. Она сделала еще три ходки и бросила Кипу кусок мыла.
        — Хозяйка сказала, вам это понадобится, и, судя по вашему виду, не ошиблась.
        Нам слишком не терпелось вымыться, чтобы ждать, когда вода как следует прогреется. Кип передал мне мыло и демонстративно отвернулся, пока я раздевалась и устраивалась в достаточно глубокой кадке. Прижав колени к груди и откинувшись на спину, я погрузилась в еле теплую воду по подбородок и замерла на несколько мгновений, но выпирающие кости больно уперлись в стенки, поэтому я поспешила намылиться. В прохладной воде мыло не желало пениться, но я терла себя, смывая слои грязи, пока кожа не приобрела непривычный розовый оттенок, а волосы промывала, пока они не заскрипели под ладонями.
        Дверь снова скрипнула, и я ударилась головой, поспешно нырнув, но на этот раз девушка, не переступив порога, кинула нам из коридора два полотенца и охапку одежды и опять захлопнула дверь.
        — Не подашь полотенце? — Я усмехнулась, наблюдая, как Кип галантно пятясь, приблизился к полотенцу, а потом передал его мне. — Ой, да ради бога. Уж от кого-кого, а от тебя мне нет резона скрывать свое тело, — сказала я, вылезая из кадки и вытираясь. — Ты же знаешь, что у меня две руки, да и вряд ли увидишь что-то новое.
        — Извини, — пробормотал он, все еще отводя глаза, пока я копалась в ворохе чистой одежды. Надев рубашку и брюки, я обратилась к Кипу за помощью, чтобы привязать левую руку моей старой рубашкой и надеть сверху толстый свитер.
        Кип взял другое полотенце, отступил и посмотрел на кадку.
        — Извини, вода стала грязной, но по крайней мере успела нагреться.
        Несмотря на свои поддразнивания, я последовала его примеру — тоже отвернулась, пока он раздевался и мылся. Звуки все равно казались удивительно интимными. Я слышала каждый плеск, каждый удар локтя или лопатки о деревянные края, а затем шорох полотенца по коже и шелест одежды.
        Пока мы обувались, женщина с трубкой без стука вошла в комнату и снова окинула нас взглядом:
        — Уже лучше. Теперь марш на кухню. Грязную одежду оставьте здесь, ее постирают. Лучше поскорее избавиться от конской шерсти, прежде чем начнут задавать неудобные вопросы.
        Мы с Кипом переглянулись и отправились следом за ней по длинному коридору в кухню, где явно похлопотали повара. Над очагом висели два бурлящих котла, а на металлической решетке там, где огонь не пылал, а просто тлел, стояли несколько горшков поменьше. Девушка в красном платке рубила морковь, и ее нож стремительно стучал о разделочную доску.
        Женщина разглядывала нас с неприкрытым интересом:
        — Похоже, из вас двоих получится один хороший работник. И даже на это вы наверняка не годитесь, пока как следует не поедите. Если, конечно, еще не забыли, как это делается. — Казалось, она смотрела на нашу худобу как на личное оскорбление. Разглагольствуя, она схватила тряпку, приподняла крышку на большом котле, разлила варево по двум мискам, добавила ложки и передала нам. — Когда управитесь, помойте картофель. Хотя он не такой грязный, какими были вы, когда сюда нагрянули.
        С этими словами она удалилась. Устроившись на низкой лавке у стены, мы ели так быстро, насколько позволяла горячая пища. Не обращая внимания на спазмы в отвыкшем от еды желудке, я глотала крупно нарезанные овощи, а под конец начисто выскребла тарелку. Кип не отставал, сидя рядом и зажав миску между колен.
        Девушка забрала у нас посуду. Ниже платка посреди смуглого лба у нее красовался единственный глаз. Она выглядела полнее, чем старшая женщина. Мы познакомились: она представилась Ниной, я сказалась Алисой, а Кип назвался Кипом. Странно, но вопреки опасениям я не чувствовала себя обманщицей. В первые месяцы в поселении омег соседи окрестили меня племянницей Алисы, и даже спустя годы мой дом все еще по привычке называли домом Алисы.
        Нина указала нам на два тяжелых мешка картошки высотой в половину моего роста. Встав на колени над ведром с водой, я удручающе неуклюже пыталась справиться одной рукой. Получалось плохо, поэтому мы с Кипом решили действовать совместно: я держала и крутила картофелину, а Кип тер небольшой щеткой и потом ополаскивал в ведре. Так мы и работали, не прерываясь, а рядом с нами росла гора чистых картофелин. Еда и тепло от очага разморили меня, но я наслаждалась немудреным заданием и нашими с Кипом слаженными действиями, словно мы превратились в две половинки одного организма.
        Нина трудилась молча, так что никто не задавал нам вопросов, которых мы страшились. И шум на кухне заглушал безмолвие, которое могло бы показаться неловким.
        Наконец Кип не выдержал и поинтересовался, что это за место.
        Нина выгнула бровь:
        — А вы разве не знаете?
        Мы одновременно покачали головами.
        — Вы же не думаете, что вся еда только для нас с хозяйкой? — рассмеялась Нина.
        Кип снова покачал головой:
        — Но тут больше никого нет, и она сказала, что это не постоялый двор...
        — Мы не берем за постой денег. — Она вытерла руки о передник. — Пойдемте, сами все увидите.
        Мы прошли за ней из кухни во внутренний дворик. Откуда-то сверху доносился шум ночного города. Прежде чем открыть дверь в противоположной стене, Нина оглянулась и приложила палец к губам. Помещение выглядело раза в три больше, чем кухня, и тянулось вдоль всего двора. Большинство свечей в настенных канделябрах выгорели, и только две или три слабым мерцанием разгоняли темень. У внешней стены в ряд стояли койки и детские кроватки. Сначала мне показалась, что в комнате совсем тихо, но, прислушавшись, я уловила мерное детское посапывание. Кип шел рядом, останавливаясь у каждой кровати. Дети (самым старшим было не больше двенадцати, двоим самым маленьким — всего несколько месяцев) выглядели во сне беззащитными и уязвимыми. Некоторые лежали на спине с открытыми, как у птенцов, ртами. Ближайшая ко мне девочка скинула простыню и, свернувшись калачиком, сосала палец.
        На каждом открытом лице темнело клеймо омеги.


        Глава 14

        В проеме в дальнем углу спальни появилась хозяйка с ребенком на руках, уложила его в кроватку и тщательно подоткнула одеяло. Затем вышла вслед за Ниной в другую дверь, кивком показывая, чтобы мы не отставали. Оказавшись во дворе, прошептала Нине какие-то указания. Та вернулась к детям, а кривоногая повела нас обратно на кухню.
        — Это сиротский приют? — спросил Кип, пока хозяйка помешивала содержимое котлов. Вместо нее ответила я:
        — Они не сироты.
        Женщина кивнула:
        — Верно. Ребятишки — омеги, чьи родители не смогли найти ничего более приличного. У нас приют.
        — Как они сюда попадают? — поинтересовался Кип.
        — Когда-то детей-омег просто передавали в ближайшее поселение. Или альфы не выпускали из вида своих близнецов, чтобы, когда придет время, отослать им ребенка-омегу. Таким образом о детях заботились их тетки или дядья. Но сейчас все чаще альфы даже близко не подходят к обиталищам омег, не признают родство, не говоря уже о том, чтобы поддерживать контакт. Поселения отодвигают все дальше к скудным землям, а подати продолжают увеличиваться. Многие омеги не в силах себя-то прокормить, не говоря уж о том, чтобы взять на воспитание еще один рот. Но никто из альф не оставит ребенка в семье достаточно надолго, чтобы он вырос и научился заботиться о себе, как в былые времена. — Она оглядела кухню, задержав взгляд на возвышающейся на полке стопке мисок. — Поэтому малышей отправляют сюда.
        — Просто бросают на пороге?
        — Это не так уж и плохо, парень. Конечно, родители не желают этим детям зла и поэтому обычно оставляют при ребенке достаточно денег, чтобы мы взяли его на содержание. Связи ослабевают, на родственников, соседей и друзей надежды с каждым днем все меньше. Годы засухи оказались переломным моментом — я всегда говорила, что голод сильнее всего отвращает людей друг от друга. А теперь, когда Синедрион стал вещать о заражении и разделении, альфы даже разговаривать с омегами отказываются, так что, когда приходит время пристраивать своих детей-омег, у них нет никого, кроме нас.
        — А дети остаются тут навсегда? — спросила я.
        — Нет. Лишь некоторые — те, кого никто не берет. Завтра увидите. Но для большинства мы подыскиваем семьи омег. Делаем то же, чем когда-то родители-альфы занимались сами. Альфы всегда опасались заражения, поэтому большинство новых советников Синедриона добились высокого положения, постоянно высказываясь на эту тему. — Она испытующе на нас посмотрела. — Вероятно, вы пришли издалека, может, с востока, если вам это в новинку.
        Мне не хотелось говорить, откуда мы, поэтому я просто сказала:
        — Я Алиса. А это Кип. — Когда женщина не ответила, я добавила: — А вы? Вы не представились.
        — Надеюсь, у вас хватило ума не называть свои настоящие имена. Я Эльза. По крайней мере все здесь зовут меня так. А теперь давайте-ка я устрою вас на ночь. Мне завтра с раннего утра понадобится помощь на кухне.
        Она протянула мне зажженную свечу в подсвечнике и повела нас обратно через двор в каморку в глубине строения, где вдоль стен стояли четыре пустых кровати.
        — Кровати детские, поэтому небольшие, но, думаю, вы в последнее время и на таких не спали.
        Я поставила свечу на пол. Кип тем временем поблагодарил Эльзу.
        Прикрывая дверь, она тихо добавила:
        — Небольшое окно выходит на крышу сарая, а с нее можно спрыгнуть и уйти по закоулкам. Это на случай пожара, например, или непрошеного визита наших приятелей-альф. — Прежде чем мы успели ответить, она закрыла за собой дверь.
        Когда я попросила помочь отвязать мне руку, Кип спросил:
        — А если она зайдет ночью?
        — Вряд ли, — ответила я. — Даже если и зайдет, наверняка не слишком удивится. В любом случае я не смогу уснуть со спеленатой рукой. Хватает дневных мучений.
        Мы провозились с туго затянутыми узлами около минуты. С наслаждением потянувшись, я заметила пристальный взгляд Кипа.
        — Что? — Я залезла на ближайшую к двери кровать и укрылась одеялом.
        — Ничего. — Он устроился на соседней. — Дело в твоей руке. Сегодня, пока мы работали на кухне, мне казалось, что мы с тобой одинаковые. Не думай, я этого тебе не желаю — ты же понимаешь. Но видеть, как ты отвязываешь вторую руку… Это просто напоминание, вот и все. Что у меня так не получится.
        Я не ответила, искоса наблюдая в тусклом пламени свечи, как он смотрит в потолок. Эльза все верно сказала про кровать: мне пришлось лечь по диагонали, но даже так ноги упирались в спинку. Ступни Кипа вообще торчали между прутьями. Но мягкий матрас и чистые простыни воспринимались как почти забытая роскошь. Лизнув пальцы, я загасила свечу.
        Близость Кипа, которой я не замечала все долгие дни в бегах, остро почувствовалась в домашней обстановке. Последние две недели мы спали, тесно прижимаясь друг к другу — в зарослях, тесных пещерах, под упавшими деревьями. Здесь, в опрятной незнакомой комнате, мы лежали порознь, каждый в отдельной кровати.
        Я не выдержала первая:
        — Можно я к тебе перелягу?
        — По-твоему, мне тут недостаточно тесно? — вздохнул Кип, но отбросил одеяло. — Давай!
        Я улеглась рядышком. Он лежал на спине, а я устроилась на боку на месте, где могла бы быть его левая рука. Мы переплели пальцы, устроив ладони у него на животе. Ноздри щекотал аромат мыла, за окном сонно курлыкал голубь, а мой лоб согревало теплое ритмичное дыхание засыпающего Кипа.
             * * * * *
        Утром нас разбудили голуби на крыше. Мы быстро привязали мне руку и отправились через двор на кухню. Нина рассеянно нам кивнула и определила меня к котлу — помешивать овсянку, а Кипу указала на груду грязных медных кастрюль.
        Прибытие детей ознаменовалось шумом во дворе. Послышался голос Эльзы, призывающий к тишине и порядку, а затем громкий и беспорядочный топот у двери. Мы с Ниной понесли большой котел с кашей по коридору в столовую, где около тридцати детей теснились на скамьях вокруг двух длинных столов, заставленных оловянными мисками и ложками. У многих ребят ноги едва касались пола, выглядели дети чистыми и откормленными. Некоторые еще клевали носом. Одна девочка в ожидании порции сонно посасывала ложку.
        Эльза взяла в помощники Кипа, чтобы накормить самых маленьких прямо в спальне, а мы с Ниной принялись раскладывать кашу по тарелкам. Заметив меня, дети не удивились: видимо, они привыкли, что их частенько обслуживают случайные люди. Малыши выстроились передо мной, по очереди подставляя миски. Нина шла вдоль очереди с гребнем, расчесывая детям волосы. Я заметила, что каждому ребенку доставался поцелуй в лоб или похлопывание по плечу. Дети вели себя очень воспитанно: все благодарили меня, пусть немного сонно. Двое немых ребят, получив еду, вежливо кивнули. Девочка без ног сидела в небольшой тележке, которую толкал мальчик постарше. Еще одна девочка протянула мне две миски: для себя и для сидевшего рядом с ней безрукого мальчика. Высокая девочка без глаз уверенно перемещалась по комнате вдоль стены. Я задалась вопросом, кого именно никто не захотел взять.
        Котел с кашей стал легче, и я сама смогла отнести его обратно на кухню. С разрешения Нины я позавтракала у очага. Из-за вновь ставшего регулярным питания и непривычной сытости меня разморило. Когда вернулся Кип, я дремала, прислонившись к каменной кладке. Я почувствовала, что он опустился рядом и услышала, как скребет ложкой в миске с кашей, но окончательно стряхнула с себя сонное оцепенение, лишь когда вошла Нина, грохоча грязной посудой.
        Мы провозились на кухне все утро, но там по крайней мере было тепло. Нина непринужденно с нами болтала, однако не задавала вопросов. В приюте постоянно появлялись новые дети, и она наверняка наслушалась различных историй. Нас же очень интересовало, что нового произошло в мире. По большей части Нина рассказывала о ребятишках и семьях, которые привозили их в приют. Как подбросили на крыльцо грудного младенца, как годовалого малыша ночью подкинули на порог, и к утру он едва не задохнулся от тяжести висевшего на шее мешочка с золотыми монетами. С каждым годом такие истории повторялись чаще и чаще.
        — Когда-то Эльза содержала одновременно десять, максимум пятнадцать ребятишек. Но последние три года, что я здесь работаю, их редко бывает меньше тридцати. У нас не единственный приют для омег в Нью-Хобарте, на западной окраине есть еще один, поменьше.
        Из рассказов Нины мы кое-что узнали и об общей ситуации. По ее словам, все меньше омег могли взять детей на воспитание из-за постоянного увеличения размеров подати, а также принудительного переселения и ограничения свободы торговли и передвижения. Указы Синедриона все сильнее и сильнее портили омегам жизнь. Некоторые имена я знала еще до заключения. Например, Судья правил Синедрионом еще в моем детстве. Я раньше слышала и о Воительнице, и Нина подтвердила, что она все еще активно продвигает законы против омег: запрет на поселение у рек или моря, изгнание с более-менее плодородных земель.
        — Раньше нам казалось, что хуже Воительницы и быть никого не может, — продолжила она. — Но за последние несколько лет в Синедрионе появились другие молодые советники. Молодежь всегда хуже всех остальных. — Она сердито терла горшок. — Самые страшные: Инспектор и Реформатор.
        Казалось, она не обратила внимания, что я уронила полотенце, услышав псевдоним Зака. Почему он не отказался от псевдонима, когда спрятал меня в камере сохранения? Хотя я ни разу не слышала, чтобы советники Синедриона обнародовали свои имена. Таким образом они не просто скрывали свои реальные личности, но и создавали вокруг себя ореол легендарности, внушающий людям страх.
        — Эти двое и Воительница принесли больше вреда, чем Судья за все время своего правления, — продолжила Нина, протянув мне следующую чистую миску. — И дело даже не в учащении публичных порок. Они много всего наворотили: обязательная регистрация омег с именем, местом рождения, именем близнеца, обязательное уведомление Синедриона о местонахождении. Каждый раз, когда мы находим дом для ребенка, нам следует уведомить местного советника. В некоторых областях для омег введен комендантский час. Некоторые поселения окружены: солдаты никого не впускают и не выпускают. — Она бросила быстрый взгляд на дверь и понизила голос: — Ходят и другие слухи. Люди пропадают без вести — их просто забирают ночью.
        Я не решилась что-либо ответить, лишь кивнула, но Кип поинтересовался:
        — Что с ними происходит?
        Нина покачала головой:
        — Никто не знает. Да и вообще это лишь слухи. Не советую их повторять — только детей напугаете.
        Однако сейчас, быстро меняя тему, испуганной выглядела именно она.
        Мы пообедали вместе с детьми, а потом Эльза позвала нас в спальню, где заканчивала кормить малышей из бутылочек. Она прижимала плачущего ребенка к плечу и гладила по спинке, глядя на нас поверх его головы.
        — Вероятно, вам хотелось бы немного отдохнуть после обеда у себя в комнате.
        Я попыталась заверить, что мы с удовольствием еще поработаем или просто поиграем с детьми, но Эльза меня перебила:
        — Во второй половине дня у нас обычно посетители: семьи омег приходят присмотреть себе детей, альфы приносят новых малышей. Так что, наверное, вы решите отдохнуть подальше от глаз за закрытыми ставнями.
        Я откашлялась:
        — Благодарю. Нам не хотелось бы навлечь на вас неприятности.
        Эльза громко рассмеялась, качая ребенка:
        — Я кривоногая женщина, похоронившая мужа. У меня на руках тридцать детей и с каждым днем их становится все больше. Думаете, мне неприятности впервой? А теперь идите. Я позову вас, когда все уйдут. — Она достала из кармана фартука большие ножницы. — И разберитесь с волосами. Мне бы не хотелось, чтобы вы тут вшей развели. Или чтобы вас по ошибке приняли за конокрадов.
        Вернувшись в комнату, я отвязала руку и усадила Кипа, накинув ему на шею полотенце. Его волосы, отросшие в резервуаре, стали еще длинней и почти доходили до лопаток. Я отделила прядь и отрезала ее по возможности близко к голове. Кип вздрогнул, когда тупые стороны лезвий коснулись кожи.
        — Ты хоть знаешь, как стричь?
        — Последние несколько лет в деревне я стригла Зака.
        — И вот что из него получилось.
        Я засмеялась, но меня не отпускал страх в глазах Нины, когда она рассказывала о Реформаторе. Очень трудно было соотнести свои воспоминания о моем осторожном бдительном близнеце с этой устрашающей фигурой. Узнать, что он виновен не только в том, что случилось с Кипом в резервуаре, но и в других ужасных деяниях, о которых упоминала Нина. А самым страшным было то, что частично и я за них в ответе. В моих силах остановить его прямо сейчас. Я посмотрела на ножницы. Никакие солдаты Синедриона не помогут Заку, наберись я смелости перерезать себе вены.
        Кип повернулся и посмотрел на меня:
        — Долгое молчание несколько нервирует. Ты точно не собираешься испортить мою прекрасную юношескую красоту?
        Я засмеялась и взяла следующую прядь, согретую теплом его шеи. Подержала несколько секунд и приступила.
        На стрижку ушло достаточно много времени. У меня получилось не очень аккуратно, но в итоге на полу выросла кучка каштановых волос, а на голове Кипа осталась неровная щетина, напоминающая кукурузное поле сразу после сбора урожая.
        Я решила постричься сама, несмотря на возражения Кипа, но позволила ему помочь мне с затылком. Я не вполне понимала, насколько обросла, пока не обрезала волосы до подбородка и не покачала головой, привыкая к легкости. Мы замели отрезанные волосы и выбросили в заднее окно, следом вытряхнув полотенце. Стоя у окна, мы наблюдали, как пряди медленно летят на мостовую.
        Кип неустанно ерошил свою новую стрижку.
        — На это ведь уходят годы? Чтобы отрастить такие волосы?
        — Обычно да. Но есть много вещей нам неизвестных, — отозвалась я, устало приваливаясь к нему.
        — В моем случае это преуменьшение, — усмехнулся он.
        — Я о том, что мы почти ничего не знаем о резервуарах. Как там протекают процессы? Какой длины были твои волосы, когда тебя туда поместили? И стригли ли тебя вообще?
        — Знаю. — Он все еще потирал голову. — Это всего лишь догадки. Не думаю, что они помогут мне вспомнить, но все же сложно не строить никаких предположений.
             * * * * *
        Мы собирались остаться всего на день или два, чтобы собраться с силами, но Эльза ни о чем нас не спрашивала и, казалось, была благодарна за дополнительную помощь. Так что со временем, недели через три, мы полностью погрузились в рутину: утром и вечером работали, а днем прятались в комнате, где я получала возможность на несколько часов высвободить руку. Несколько раз любопытство брало верх над осторожностью, и я оставляла руку привязанной для послеобеденной вылазки в город.
        После длительного одиночества в камере сохранения меня все еще обескураживали толпы народа. Кипу, однако, толчея ничуть не мешала. И хотя у нас не было денег на покупки, ему нравились давка на рынке, запах жареных орехов и глинтвейна, громкие голоса. За час мне почти удавалось поверить, что мы — обычные люди, за которыми никто не охотится. Но даже в городе омег встречались альфы: мытари, солдаты, странствующие торговцы. Несколько раз, увидев незаклеймённые лица или красную форму солдат Синедриона, мы мгновенно бросались наутек, пробираясь обратно в приют узкими проулками.
        Однажды поутру, придя на рынок, мы заметили, что у центрального колодца собирается толпа. На высоком помосте стояли два солдата, так что мы встали чуть поодаль, но даже из-за толпы и груженой дынями телеги видели, что происходит. Мужчина лет на десять меня постарше стоял, привязанный к столбу, а солдат стегал его кнутом по голой спине. Каждый удар сопровождался болезненным вскриком, но звук, с которым кнут рассекал воздух, а затем хлестал плоть, страшил сильнее.
        В это время другой солдат зачитывал указ, стараясь перекричать удары кнута и вопли несчастного:
        — …За это преступление подсудимый приговаривается к десяти ударам. Затем, после задержания за срыв информационного плаката Синедриона, выяснилось, что арестованный омега не уведомил местного советника об изменении места жительства, за что приговаривается еще к десяти ударам, а также еще к пяти ударам за неуплату подати в новом селении на протяжении трех месяцев.
        Солдат закончил прокламацию, но порка не прекратилась. Толпа безмолвствовала, но морщилась всякий раз, когда плеть впивалась в обнаженные плечи. Там, где ранее горели одиночные рубцы, плоть превратилась в сплошное красное месиво, а пояс брюк пропитался кровью.
        Я оттащила Кипа подальше, но, даже отступая по переулку, мы еще долго слышали хлесткие удары.
        — А как же его альфа? — промолвил Кип на пути в приют. — Она ведь тоже все почувствует.
        — Думаю, Синедрион это не волнует. Они готовы заплатить такую цену — какая-то женщина где-то там далеко несколько часов будет кричать от боли, но они пойдут на это, чтобы на примере ее близнеца сотням омег было неповадно. Синедрион проделал хорошую работу по отделению близнецов друг от друга. Она, небось, и сама не поймет, отчего мучается. А Синедриону нет до этого никакого дела.
        — Но если она узнает — готовы ли альфы с этим согласиться? Не придут ли в ярость, узнав, что из-за собственного Синедриона невиновные подвергаются пыткам?
        Я остановилась и повернулась к нему лицом:
        — Неужели ты считаешь, что тот, кого сейчас секут, не такой уж невиновный по сравнению с его альфой? Потому что он сорвал плакат и не смог уплатить подать?
        — Конечно, нет. Я не хуже тебя знаю, что это придуманная Синедрионом чушь. Но если они сейчас избивают омег так, что мучаются их близнецы-альфы, не опасаются ли советники проблем со стороны своих же? Разве альфы не разозлятся?
        — Они разозлятся — но не на Синедрион. Думаю, они будут проклинать своих близнецов-омег, так называемых «преступников». Если они принимают мнение Синедриона, то решат, что те сами напросились. Точно так же, как думают, что омеги голодают потому, что слишком ленивы или глупы, чтобы поддерживать фермы в надлежащем состоянии, а не из-за десятины или неплодородных земель.
        После этого мы стали осторожнее: выходили из приюта лишь изредка и, как правило, лишь поутру в базарные дни, когда можно было затеряться среди оживленной толпы. Но легче было оставаться дома, в стенах приюта Эльзы, где мы проводили время с детьми и пытались забыть, что где-то там находится город с его кровавым помостом и солдатами Синедриона на улицах.
        Мы познакомились со всеми воспитанниками. Луиза, миленькая трехлетняя карлица, очень ко мне привязалась, а Алекс, мальчик постарше, не отходил от Кипа ни на шаг. Как рассказала Эльза, Алекс жил в приюте уже пять лет, с младенчества. У него не было рук, поэтому он забирался к Кипу на колени и тот ложка за ложкой кормил его из своей миски. Голова Алекса достигала подбородка Кипа, и, жуя, Кип легонько постукивал по ней. Я заметила, что Кип больше не выглядит голодным, а его скулы уже не так обтянуты кожей. Я сама стала полнее, нарастила мясо на костях, набралась сил. Даже одной рукой у меня получалось тягать огромные котлы и подвешивать их над очагом в одиночку. Или носить малышей, прижимая к бедру, когда тем хотелось на ручки.
        Сама я никогда не задумывалась о детях, как и большинство омег — какой в этом смысл? В лучшем случае мы могли надеяться, что в один прекрасный день нам достанется ребенок-омега, которому потребуется дом. Получив клеймо на лоб, я привыкла к насмешкам тех немногих альф, которые изредка приходили в поселение. Тупичка, уродка, чудовище. И теперь, наблюдая за Кипом и Алексом или глядя, как малышка Луиза тянет ко мне свои крохотные ручки, самым обидным и болезненным мне казалось ругательство «тупичка». Легко убедить себя, что никакие мы не уроды и не чудовища. Милосердие Нины и Эльзы, изобретательность детей, с которой они управлялись и боролись с несовершенством своих тел, служили тому доказательством. Но с тем, что мы тупиковая ветвь, не поспоришь. Какими бы разными ни были уродства у омег, всегда существовал общий признак: бесплодие. Тупик.
        Вопросы об острове тоже упирались в тупик. Спустя пару недель в приюте я попыталась прощупать Эльзу и Нину на предмет Сопротивления.
        Перемыв котлы, мы сидели на кухне и наслаждались редкими минутами передышки перед готовкой обеда. Эльза у окна наблюдала, как во дворе Кип играет с детьми, а мы с Ниной устроились на лавке. Мы подтрунивали над Ниной, сватая ей молодого виноторговца с рынка, который давненько с ней заигрывал. Нина все отрицала, но в последнее время часто вызывалась с утра пораньше сходить за покупками, причем надевала на выход свое лучшее платье.
        — Откуда родом твой сердечный дружок?
        — С северного побережья. — Она хлопнула меня по ноге. — И он мне не дружок.
        — А как он здесь оказался?
        Нина пожала плечами:
        — Ты знаешь, как это случается. На побережье вообще жить невозможно — постоянные облавы солдат Синедриона, людей запирают в поселениях...
        Эльза отвернулась от окна и затараторила:
        — Славно, что он сюда пришел, и не важно, по какой причине. Нина теперь почти не ноет о том, что устает, и все время в приподнятом настроении.
        — Ужесточение режима на побережье, оно из-за Острова? — секунду поколебавшись, рискнула я.
        Раскрасневшаяся Нина вмиг побелела как полотно, вскочила, сбив со скамейки корзину с луком, и метнулась из кухни, даже не подумав собрать луковицы.
        — У нас здесь дети, следи за языком, — чуть слышно промолвила Эльза.
        Я опустилась на колени и принялась собирать лук, тщательно отводя глаза:
        — Но вы что-то знаете об Острове, что-то слышали?
        Она покачала головой:
        — Мой муж задавал вопросы, Алиса.
        — Вы никогда не рассказывали, как он умер.
        Ни слова в ответ.
        — Пожалуйста, расскажите, что вы знаете об Острове.
        — Достаточно, чтобы понять его опасность. — Она присела рядом, чтобы помочь. — Опасно даже просто говорить о нем. Я уже потеряла мужа и не хочу больше рисковать: на мне Нина и дети.
        Она оставалась рядом, пока мы не сложили в корзину последние луковицы. Не похоже, что Эльза сердилась, но больше она ни разу не заводила речь об Острове, а Нина после этого разговора еще три дня меня избегала.
             * * * * *
        Каждую ночь мы с Кипом бесконечно обсуждали, когда же нам следует уйти. Ему хотелось остаться, и я понимала, что соблазн силен. Здесь, в Нью-Хобарте, в приютских стенах мы нашли какое-то подобие нормальной жизни. Но мои видения оставались неизменными: Остров и Исповедница. Мне тоже хотелось поддаться искушению и остаться в гостеприимном приюте, но Остров по-прежнему манил, и теперь, когда я знала, что нахожусь всего в нескольких неделях пути от побережья, этот зов усилился. А еще, лежа рядом с Кипом и пытаясь уснуть, я ощущала ментальные щупальца Исповедницы и ее разум, рыщущий в ночи. Во сне она легко погружала руку в мои тайны, как в чашку с перезрелой малиной. Когда я очнулась, Кип рассказал, что всю ночь я прятала лицо в ладони, словно ребенок. Душу терзали мысли о том, что я могла привести ее сюда и навлечь беду на головы Эльзы, Нины и детей.
        — Мы не можем остаться, — повторила я Кипу в сотый раз, когда мы опять заспорили.
        — Можно объяснить Нине и Эльзе, почему у тебя две руки. Они поймут и не выдадут нас.
        — Речь не об этом. Я им доверяю. Тут кое-что еще. — Я не могла ему объяснить свое предчувствие, что петля затягивается, как было в последние месяцы жизни в деревне, когда я ожидала, что Зак меня разоблачит. Или как в те безумные секунды, когда во время кражи лошадей вокруг нас замыкался огненный круг. Приближалось что-то грозное.
        Когда я попыталась описать это чувство, Кип лишь пожал плечами:
        — Не могу оспаривать слова провидицы — это козырный аргумент. Но лучше бы ты выражалась пояснее.
        — Да мне бы и самой хотелось. Но у меня лишь смутное предчувствие. Вроде как все слишком хорошо и так дальше продолжаться не может.
        — А вдруг мы это заслужили и для нас настали лучшие времена?
        — С каких пор люди получают то, чего заслуживают? — я запнулась, сожалея, что позволила себе разозлиться. — Не знаю, как объяснить. Просто дурное предчувствие.
        — А вот у меня — хорошее. И знаешь, почему? Из-за трехразового питания и ночевок не под бревном.
        Я его понимала. Но в первую очередь из-за него нам и следовало уйти. Здесь не отыскать сведений о его прошлом. И было кое-что еще. Лица погруженных в жидкость людей, которые до сих пор мне снились. Не предавала ли я их, наслаждаясь удобством новой жизни, пока они дожидались в тишине за стеклом резервуаров?
        Я попробовала еще раз:
        — Помнишь, что Нина говорила о Реформаторе? А нам с тобой его деяния известны гораздо лучше.
        — С чего ты решила, что мы сможем его остановить, если доберемся до Острова?
        Понятная точка зрения. Для меня Остров оставался яркой реальностью, которую я наблюдала каждую ночь. Я видела его точную форму, очертания на фоне предрассветного неба и сквозь туман дождливых вечеров. Я знала, каковы на ощупь черные скалы, об основание которых разбивались морские волны. И самое главное: на Острове нас ждала другая жизнь. Сопротивление омег. Место, откуда нам с Кипом больше не нужно будет бежать. В отличие от меня, Кипу Остров казался абстрактным и неопределенным, особенно на фоне реальности повседневного быта в приюте Эльзы.
        Мы никак не могли договориться, но несмотря на ни на что в глубине души я была благодарна за то, что Кип нашел нужные слова и уговорил меня еще немного задержаться. «Еще один денек», — убеждала я саму себя каждый вечер. А ночью, прижавшись к Кипу на крошечной койке, старательно гнала как бы невзначай посещающие меня видения. И прежде всего старалась игнорировать навязчивые и болезненные, как звон в ушах, мысленные прикосновения Исповедницы.
        Наш спор разрешила Эльза, однажды утром заскочившая к нам в комнату с каким-то мешком. Я сидела на кровати, еще не успев привязать руку, поэтому быстро нырнула под одеяло, но Эльза лишь нетерпеливо отмахнулась:
        — Не утруждайся. Думаешь, я не догадалась, что для тощей девушки у тебя слишком широкая талия? Ты чертовски неуклюже управляешься одной рукой, хотя и он тоже, — она кивнула на Кипа.
        Я уронила одеяло:
        — Тогда почему вы раньше молчали?
        — Потому что задумка была неплохой. А вдруг дети бы кому-то сболтнули, что в приют пришла провидица? Да и на улице на первый взгляд притворство срабатывало.
        Я закрыла глаза:
        — Извините, что не сказали правду.
        Эльза опять отмахнулась от моих слов:
        — Скрытность — хорошая привычка. Для вас обоих. Вы здесь хорошо поработали, и я надеялась, что задержитесь подольше, но вам следует еще до вечера уйти. — Говоря все это, Эльза засовывала в мешок одеяло Кипа.
        Кип вскочил:
        — Что случилось?
        — Солдаты Синедриона на рынке. Казалось бы, ничего необычного, но их слишком много, и они прочесывают город. Строят стены. Мэру объяснили, что это для нашей безопасности. — Она хмыкнула. — Видимо, внезапно объявились какие-то бандиты, а альфы так нас любят, что решили защищать.
        — Сколько им понадобится времени, чтобы полностью перекрыть город? — спросила я.
        — Не знаю, — пожала плечами Эльза. — На главных подступах уже выставили блокпосты, но стеной огородили еще не все. А пока они просто попытаются окружить город патрулями — все зависит от того, сколько у них солдат.
        Я встала.
        — Их сотни. Они пытаются окружить город. Я должна была знать.
        — Именно так и сказал булочник, — кивнула Эльза. — Одни патрулируют окраины, другие возводят укрепление. Но это еще не все. — Она вытащила из кармана передника смятый листок и протянула мне. Кип заглянул мне через плечо.
        Расправив бумагу на кровати, я увидела рисунки наших лиц. Ниже красовалась надпись большими буквами: «Разыскиваются конокрады. Два преступника: женщина-провидица и мужчина без левой руки. Обвиняются в ночном ограблении беззащитного поселения альф. Если увидите их, немедленно сообщите местному советнику Синедриона. Вознаграждение гарантируется».
        — Даже удивительно, как хорошо рассмотрели альфы конокрадов в ночной темноте — усмехнулась Эльза.
        — Извините, что навлекли на вас неприятности. И на Нью-Хобарт.
        Эльза забрала листовку и, сложив, опять спрятала в карман.
        — Не льстите себе. Такое происходит сплошь и рядом. Альфы берут под контроль все поселения омег, даже такие большие города, и превращают их в гетто. Рано или поздно это все равно бы произошло.
        — А вы не подумывали нас сдать? — спросил Кип.
        Эльза рассмеялась:
        — Честно говоря, в вознаграждении я не нуждаюсь. Если альфы и готовы за что-то платить, так только за избавление от своих детей-омег. С нами все будет хорошо, не беспокойтесь.
        — И про лошадей: все было не совсем так, — заметила я.
        — Думаешь, я подобрала вас потому, что нуждалась в двух одноруких изголодавшихся помощниках? Несколько лет назад, когда Нина еще здесь не работала, мы потеряли нескольких детей. Ночью пришли вооруженные люди. Они не носили формы, но я поспорила бы на свою жизнь, что это были солдаты Синедриона. Они забрали пятерых: троих младенцев и двоих малышей постарше. — Кип вздохнул. Эльза продолжила: — А через две недели появились три семьи и чуть не придушили меня, потому что их дети-альфы ни с того ни с сего умерли в один день. — Мне вспомнились черепа на дне омута, когда мы бежали из Уиндхема. — Я не знаю, что случилось с младенцами и теми двумя детьми, что у нас забрали, но знаю, что существует множество причин скрываться от альф, и конокрадство среди них на последнем месте. — Она передала мешок Кипу: — Там запас еды и воды на несколько дней. Одеяло, нож и еще кое-что полезное. Придерживайтесь проселочных дорог, возможно, их еще не перекрыли. Хорошо бы вам разделиться для безопасности, но знаю, вы на это не пойдете. Алиса, придется снова спрятать руку.
        Я сунула ее под свитер, но когда Кип потянулся, чтобы помочь мне привязать, возразила:
        — Не надо. Вдруг мне придется драться или бежать?
        — Может, стоит подождать до темноты? — спросил он.
        Я покачала головой, а Эльза сказала:
        — Идите прямо сейчас. Попробуйте затеряться в толпе, пока город не закрыли. Идите к южной окраине, подальше от рынка. Я пойду туда, там собираются недовольные. Мы не такие дураки, чтобы поднять восстание, но соберемся и на закате устроим шествие и заварушки, чтобы привлечь к себе внимание хоть нескольких охранников. Помните — на закате. А теперь вперед.
        Она указала на слуховое окно, но я не могла уйти, не спросив еще раз:
        — Вам известно что-нибудь об Острове?
        Она тряхнула головой, но на этот раз не отвела взгляда:
        — Вероятно, то же, что и вам. Только слухи. Я не знаю, насколько они правдивы. Но ради вас мне хочется, чтобы Остров действительно существовал. Я не понимаю методы, которыми теперь действует Синедрион. Да и никто не понимает. Как будто им мало уже организованных убежищ. Так не может продолжаться.
        Прежде чем развернуться, я сжала ее теплую натруженную ладонь.
        — Вы попрощаетесь за нас с Ниной, детьми и особенно с Алексом? — спросил Кип.
        Она кивнула.
        Кип замялся у окна, когда я уже забралась на подоконник.
        — Давай, спроси, — подбодрила его я.
        Он посмотрел на Эльзу:
        — Вы меня не узнали? Я не могу быть одним из тех ребят, которых забрали?
        Эльза дотронулась до его щеки:
        — Прости.
        Он отвернулся и залез рядом со мной на подоконник.
        — Слов не хватает, чтобы выразить, как мы вам благодарны, — прошептала я Эльзе
        — Тогда чего вы тут застряли? — фыркнула она. — Давайте, уносите ноги.


        Глава 15

        Как ни странно, после новостей Эльзы и спешного побега из приюта Нью-Хобарт казался почти таким же, как и прежде. Да, со стороны рынка слышались шум собирающейся толпы и отдельные выкрики. Основной поток людей двигался именно туда, поэтому мы боялись, что сразу бросимся в глаза, продвигаясь в противоположном направлении, хотя нас тоже окружали редкие попутчики, спешащие по своим обычным делам. В какой-то момент я аж подпрыгнула, услышав громкий хлопок сверху, но, задрав голову, увидела, что кто-то просто встряхнул мокрую простыню, развешивая белье на балконе.
        Кип нес мешок. Не желая разделяться, мы все же договорились держаться метрах в двадцати друг от друга, чтобы на первый взгляд невозможно было догадаться, что мы вместе. Выбирая подворотни и проулки, мы обогнули главные улицы и основное скопление горожан. По дороге то и дело попадались плакаты с нашими изображениями; всякий раз, как следует оглядевшись, я срывала их и прятала в мешок.
        Мы удалялись от центра, но рынок на севере шумел все громче. Я прислушивалась, стараясь различить слова, но мне мешали звуки города и поступь Кипа позади.
        О приближении верховых солдат Синедриона, нелепо выглядевших на узких улочках, мы узнали задолго до их появления по цоканью копыт о брусчатку, поэтому, когда они въехали в переулок, уже тихо сидели в дверном проеме. После этого мы стали еще осторожнее, неторопливо спускаясь по улицам, пока рыночный шум с другого конца города не перестал до нас долетать.
        Добравшись до окраины и увидев полчища солдат, я ощутила мрачное чувство дежавю. Все опасения, которые довлели надо мной несколько недель, предстали перед взором воочию. Выглянув из-за тиса в переулке, я увидела патрули — наряды из четырех человек обходили город по периметру, держась на расстоянии пары минут хода друг от друга. Время от времени появлялись всадники. Лошади скакали так быстро, что прохожие еле успевали уворачиваться из-под копыт.
        На главной дороге на юг уже соорудили ворота и начали строить стену — очевидно, работы велись с самого рассвета, а то и с ночи, учитывая то, сколько столбов уже вкопали в землю. К воротам постоянно прибывали подводы с досками и бревнами. Омегам все еще разрешалось проходить в обе стороны, но только после тщательного досмотра.
        — Это еще хуже, чем предполагала Эльза. — Кип догнал меня и, вздохнув, посмотрел через плечо. — Ты случайно не знаешь о каких-нибудь подземных туннелях или скрытых реках поблизости?
        Я закатила глаза.
        Около часа мы двигались по окраине, но в конце каждого переулка нас ждало одно и то же: регулярные патрули и нескончаемые удары кувалд, забивающих столбы. К позднему вечеру мы обогнули весь город и вернулись к главным южным воротам.
        — Может, попробовать разделиться и пройти через пост поодиночке? — Договаривая, я уже понимала, как и Кип, что это бессмысленно.
        — Мне почему-то кажется, что этих… не обманешь фальшивым именем и новой прической.
        — Мне тоже. — Я пожевала губу. — Может, проскочим?
        Кип покачал головой:
        — Даже если нам удастся проскочить мимо патруля, местность слишком открытая — до ближайших зарослей почти километр. — Он указал на густой лес, который рос дальше на равнине. — Нас точно заметят. Может, вернемся к Эльзе?
        — И станем дожидаться, когда закончат возводить стену и начнут обыскивать дома?
        Поодаль у оконечности забора с грохотом разгружали последние бревна из подводы. Мы увидели, как лошадей вновь запрягли и отправили обратно к лесу, откуда бесконечной овацией доносились непрерывные удары топоров.
        Кип подтолкнул меня:
        — Смотри — подвода.
        — Ты же не думаешь опять увести коней? Потому что и первый-то раз оказался не слишком удачным.
        — Не коней. Подводу. Глянь. — По дороге от леса к Нью-Хобарту тянулась цепочка груженых лесом возов, а обратно они возвращались порожними. На облучке у каждого сидел лишь один солдат.
        Мы подкрались к растущей стене насколько осмелились — достаточно близко, чтобы услышать, как у проходящих патрульных по бедрам хлопают палаши на перевязи — и затаились между ящиками, от которых несло гнилыми овощами. Через щели мы наблюдали за вновь прибывшей подводой. На ее разгрузку четверым солдатам понадобилось где-то минут десять — они вытаскивали и шумно сваливали на землю бревна, из которых другие альфы тут же заколачивали столбы и набивали штакетник. В некоторых местах забор представлял собой лишь едва оформленный плетень из необработанных ветвей, другие секции казались более внушительными. И постоянно, с двухминутным перерывом, мимо проходили пешие патрули.
        До заката оставалось недолго, однако все равно ожидание казалось нескончаемым, а стена росла буквально на глазах. Время от времени мы перебрасывались парой фраз шепотом. Кип, шурша, вытащил из мешка плакат и расстелил его на камне мостовой:
        — «Конокрады»? Да неужели?
        Я пожала плечами:
        — А что бы ты предпочел?
        — Не знаю. Просто мы чего только не совершили, а они огласили лишь это.
        — А чего ты ожидал? «Беглецы из камер сохранения и наших сверхсекретных резервуаров»?
        Он собрался свернуть плакат, но вдруг остановился:
        — Если только им не известно что-то обо мне до того, как меня поместили в резервуар. — Мы и так устроились почти впритирку друг к другу, но он сжал мое колено. — То, кем я был.
        Я покачала головой:
        — Конокрадом?
        Он подхватил идею:
        — И за это меня посадили в резервуар.
        — Тебе не кажется, что этого недостаточно? Конокрадов ловят сплошь и рядом — и что, ты хоть кого-то из них видел в секретной лаборатории?
        — Это объясняет мое умение ездить верхом.
        — Ты не самый лучший в мире наездник, — рассмеялась я, хотя быстро опомнилась.
        Он засунул плакат обратно в мешок:
        — Я просто говорю, что в этом что-то может быть.
        Я наблюдала, как он возится, затягивая бечевку.
        — Слушай, я не виню тебя за желание что-нибудь выяснить о своем прошлом, просто не понимаю, почему ты решил сделать какие-то выводы из этого плаката. Я ведь тоже объявлена конокрадкой.
        Он кивнул, подтолкнул ко мне мешок и замолчал.
        Горизонт окрасился оранжевым. С опушки леса все еще доносился стук топоров. Когда зажгли первые факелы, показались проблески пламени.
        Все случилось мгновенно. Рыночный шум не доходил до этой части города, но вдруг с восточной стороны к воротам подъехал всадник в форме и о чем-то переговорил с часовыми; несколько человек вскочили на лошадей и быстро последовали за ним. Вдоль стены от главных южных ворот на восток и запад пронеслись громкие крики и приказы. Количество народу резко уменьшилось. Патрули не сошли с привычного маршрута, но грузчики и строители направились по главной улице в город. Вокруг стало тише и малолюднее.
        Кип схватил меня за руку, и мы прокрались к уличному тупику туда, где у стены рядом с кучей бревен стояла подвода. Впряженные в нее лошади стояли мордами на выезд в нескольких сотнях метров от ворот. Уже практически стемнело, через определенные промежутки на стене горели факелы. Слева от нас возница отвернулся и направился к лошадям. Я освободила левую руку из перевязки и просунула ее в рукав.
        — Ты уверена? — спросил Кип.
        — Да какая разница, если нас увидят бегущими к возу? Главное, я смогу быстро двигаться.
        Мы уже собрались выйти на открытое пространство к порожней подводе, когда я дёрнула Кипа обратно, почти опрокинув на себя.
        — Что? — Он присел, озираясь направо и налево из-за поилки с водой, у которой мы спрятались.
        — Подожди, — прошептала я.
        Слева со стороны главных ворот раздались тяжёлые шаги патруля. Он был близко — возможно, метрах в тридцати, — но мои глаза не отрывались от подводы. Она не двигалась. Я слышала проклятия возницы и лязг металла, пока он пытался управиться с упряжью. Лошадь в качестве возражения фыркнула. Возница немного отступил, запрыгнул на облучок и зычно поприветствовал патрульных. Воз тронулся, но солдаты еще не отошли на достаточное расстояние. Я не понимала, что затаила дыхание, пока Кип не испустил прерывистый выдох. Патруль отошел направо от нас примерно на пятнадцать шагов, а воз отъезжал налево. Кип посмотрел на меня, подняв брови. Я молча кивнула.
        Низко пригнувшись, мы рванули через дорогу к возу, который, разогнавшись, двигался дёргано, но быстро. Мы неслись что было духу, безнадежно подставляясь, но, казалось, ни на метр не приближались к подводе. Наверняка кто-нибудь из патрульных обернется, или вот-вот следующий наряд появится из-за угла, или караульные у выезда заметят движение. Догнать подводу никак не получалось.
        Я попыталась оглянуться, чтобы прикинуть, есть ли у нас время отступить, и тут же споткнулась, приземлившись на четвереньки и ожидая разоблачающего окрика.
        Но Кип схватил меня за руку и потащил, прошипев, когда я опять поднялась на ноги:
        — Второго шанса нам не выпадет.
        Криков часовых не слышалось.
        В этот момент то ли подвода притормозила перед поворотом, то ли Кип придал мне ускорения, но мы почти добежали до цели. Я разглядела потные разводы под мышками у возницы, которые почти сливались на его сутулой спине, и грубое переплетение волокон прикрывающей пол мешковины. Мы нырнули под нее, прикрывшись сверху. Зашуршали и посыпались мелкие щепки, я опять приготовилась к разоблачающим крикам. Но скрип колес, стук копыт, возня и бормотание возницы, которым он увещевал лошадей, заглушали все звуки. Сквозь грубую ткань проглядывали смутные силуэты пламени немного выше бортов: мы проезжали мимо факелов, установленных вдоль стены.
        Лошади определенно сбавили ход, приближаясь к воротам. Я замерла, плотно вжавшись лицом в доски пола. Рядом раздался судорожный вздох Кипа, а каждый мой нервный глоток звучал до неприличия громко. Но подвода даже не остановилась на выезде. Послышались еще приветствия, кто-то рассмеялся, и ход колес изменился, когда мы покинули мощеные улицы Нью-Хобарта и затряслись по ведущей к лесу грунтовке.
        Я даже не представляла, насколько болезненным окажется наше путешествие. Подводу потряхивало на выбоинах и кочках, меня постоянно подбрасывало, кости бились о жесткий пол, я ободрала руки и колени, но сильнее всего боялась, что мешковина сползет, выставив нас с Кипом на обзор вознице или бдительному караульному у ворот. Я даже не осмелилась оттолкнуть несколько веток, которые впивались в тело на каждой ухабине. Спустя пять минут стук топоров усилился, предвещая лес.
        Я щурилась в темноте, стараясь разглядеть хоть что-то сквозь мешковину. Дорога становилась более неровной. Крики и удары топоров зазвучали громче, а затем плотную темень перед подводой разогнали отблески множества факелов, пробивающиеся через ткань. Кип тоже их заметил — когда я протянула ему руку, он схватил ее и дважды резко сжал.
        На третий раз мы вместе поднялись на колени, а затем соскочили на узкую тропинку, ведущую в лесную чащу. Падение было быстрым, земля под колесами неровной, мы приземлились на полусогнутые конечности. На мгновение застыли, но подвода не остановилась. Фигура возницы ярко осветилась факелами, к которым он приближался.
        На секунду разворачивающаяся перспектива показалась мне знакомой, и я поняла, что это своеобразный взрыв в миниатюре, похожий на тот, что постоянно являлся мне в видениях. Огонь, грохот, треск падающих деревьев — замедленная, бесконечно уменьшенная копия взрыва. Вместо неистовой стены пламени — скопище факелов. Сотни людей размахивали колунами на фоне огня подобно адской машине.
        Мы таращилась не дольше секунды, а затем почти вприсядку припустили в густой подлесок подальше от дороги.
        Кип нес мешок, который я уронила, когда вывалилась из воза. Мы по-прежнему молчали, хотя на фоне нестройной симфонии ударов топоров, падения деревьев и выкриков не беспокоились о шуме, пробираясь сквозь густой кустарник и топча хворост под ногами.
        Я выбирала путь, но единственная моя цель состояла в том, чтобы уйти подальше от людей, грохота и пламени. Минут через десять, когда шум утих, а отблески погасли вдали, я немного притормозила и попыталась сориентироваться на местности. Нам оставалось лишь замедлить ход: по мере продвижения в чащобу ночная темнота сгущалась. Без адского свечения факелов не было видно ни зги.
        Мы напряженно застыли, прижавшись друг к другу, и, судорожно дыша, попытались уловить шум погони. Наконец Кип прошептал:
        — Ничего?
        Я кивнула, но потом сообразила, что в темноте он меня не видит.
        — Ничего. Преследователей тоже не чувствую.
        Он тяжело, рвано выдохнул.
        — Знаешь, в какую сторону двигать? По-моему, нам нужно как можно скорее и дальше уносить отсюда ноги.
        — Думаю, мы должны вернуться, — внезапно произнесла я.
        Кип рассмеялся:
        — О да! Потому что нет ничего лучше сотни врагов с топорами.
        — Я серьезно.
        Он фыркнул:
        — Мне повторить про топоры? И про факелы — помнится, у нас уже имелся подобный опыт, когда мы уводили лошадей.
        — Именно факелы я и имею в виду.
        Я услышала, как Кип со вздохом уселся на бревно:
        — Прошу, скажи, что это штучки из арсенала провидицы, а не просто ужасная идея.
        Я на ощупь добралась до его бревна и устроилась рядом.
        — Вообще-то, не всегда понятно, что есть что. Ты мешок не потерял?
        Кип подпихнул его ко мне. Пока я развязывала бечевку и копалась внутри, мы оба не проронили ни слова. Я перебирала пальцами среди складок одеяла: буханка хлеба, фляга с водой, нож в чехле. Наконец наткнулась на небольшую коробку, завернутую в вощеную бумагу, что безбожно шуршала, когда я ее разворачивала.
        — Дождей уже несколько недель не было, так ведь?
        — Ты хочешь сейчас поговорить о погоде?
        — Слушай, — ответила я спокойно, — нам нужно подпалить лес.
        — Ну уж нет. Нам нужно бежать отсюда без оглядки. Пока что нам везло. Но устроив пожар, мы выдадим себя, и за нами придут.
        — Поэтому-то мы и должны вернуться. Если пожар начнется там, где люди, то все подумают, что занялось от какого-нибудь факела.
        — Мы только что вырвались из города, зачем лезть на рожон?
        — Потому что дело не в одних нас. Ты слышал Эльзу: их загоняют в ловушку, запирая в городе. Ужесточают режим, заставляют регистрироваться. Нью-Хобарт больше не будет городом омег.
        — Ну и что такого в регистрации? Всего лишь способ быть в курсе событий.
        — Не будь таким наивным. Кого, думаешь, они отслеживают? Таких, как я, людей с влиятельными близнецами, чтобы запереть. Или таких, как Алекс и все дети Эльзы, на которых можно ставить опыты. Или кого можно поместить в резервуар, как тебя. Неужели не понимаешь?
        В кромешной темноте я едва различала его лицо и ждала, прислушиваясь к собственному дыханию, все еще не выровнявшемуся после бега.
        — Лето почти закончилось, — помолчав, произнес он. — Дождей не было, но погода не очень подходит для лесного пожара.
        — Знаю, пламя может не распространиться, но мы по крайней мере отвлечем их и задержим. В лучшем случае серьезно задержим. Уничтожим лес поблизости, затянем строительство стены. Возможно, дадим шанс другим уйти из города.
        — А в худшем случае, Касс, нас поймают. Меня посадят обратно в бак, а тебя — в камеру сохранения. Хуже не придумаешь.
        Я поднялась.
        — Нет. Не пойми меня неправильно, я не планирую угодить к ним в лапы, и ты знаешь, что я не желаю тебе зла. Но пойми, сейчас речь не только о нас двоих. Мы не знаем, что намерен сделать Синедрион с омегами, но и так ясно, что вряд ли что-то расчудесное. Изоляция Нью-Хобарта — лишь еще один шаг в этом направлении.
        Очень долго тишину нарушал лишь отдаленный перестук топоров. Кип низко склонился, подперев рукой подбородок. Наконец он посмотрел на меня:
        — Ты не боишься?
        — Конечно, боюсь.
        Он поерзал ногой в сухих листьях и веточках.
        — И нам нужно вернуться, чтобы устроить пожар?
        — Если мы этого не сделаем, они поймут, что пожар — не случайность. Ветер дует от Нью-Хобарта — если мы не вернемся к лесной окраине со стороны города, огонь не достигнет дровосеков, не остановит их и не уничтожит вырубку.
        — Следующий вопрос. Мы случайно не подпалим город?
        Я покачала головой:
        — Нет, если ветер не изменится.
        Кип встал, закинул мешок на плечо и направился в ту сторону, откуда мы прибежали. Сделав несколько шагов, повернулся ко мне:
        — Твоя очередь тащить пожитки.


        Глава 16

        Обратно мы шли намного дольше. Из-за непроглядной темноты приходилось вытягивать перед собой руки, чтобы не наткнуться на нижние ветви деревьев. Время от времени мы пробирались ползком меж густых зарослей. По крайней мере у нас был хороший ориентир: все громче и громче стучащие топоры.
        — Как думаешь, они так всю ночь будут? — прошептал Кип.
        — А то. Вероятно, они работают посменно и не остановятся, пока не достроят стену полностью.
        Красное зарево от высоких вбитых в землю факелов освещало лес. Приблизившись, мы увидели среди деревьев силуэты, непрерывно взмахивающие топорами. Другие работники влезали на стволы, чтобы обвязать их веревками, а целые бригады тянули, стараясь свалить подрубленные деревья. Налево от ширящейся поляны с пеньками отходила ведущая к опушке дорога для подвод, а за лесом виднелся Нью-Хобарт, окруженный пылающими точками. Некоторые из них двигались — солдаты продолжали патрулирование. Держась подальше от факелов, мы обошли поляну справа, со стороны лесной чащи. Я думала, что уже привыкла к шуму, но чем дальше, тем более невыносимым и жестоким он мне казался. Судя по выкрикам и приказам, последнее дерево поддалось и вот-вот упадёт. Послышался долгий душераздирающий вой, ствол накренился, а затем земля содрогнулась под упавшей сосной.
        Я благословила шум, когда мы достигли противоположной стороны поляны и стали подкрадываться ближе к факелам. Позади нас лес редел, постепенно переходя в ведущую к Нью-Хобарту равнину. Казалось, грохот помогал нам скрываться среди деревьев. Воздух на поляне словно вспенивался от гвалта. Впереди по периметру вырубки горели факелы. Я напомнила себе, что с поляны нас с Кипом не видно — в худшем случае нас сочтут тенями за кругом огней.
        Развязав мешок, я достала спички.
        Наблюдай кто-нибудь за нами с поляны, он заметил бы лишь как вспыхнул еще один огонек и занялся еще один факел, немного короче тех, что горели на вбитых в землю столбах. Затем факел разделился на два, которые стали быстро передвигаться вдоль кромки вырубки, иногда замирая.
        Там, где мы останавливались, факелы оставляли свой след — иногда на уровне земли, иногда на уровне нижних ветвей — и занимался огонь, с легким свистом распространяясь вдоль северного края поляны.
        Два подрагивающих факела двигались дальше, за пределы вырубки, где низкий подлесок даже не пришлось поджигать — он радостно и жадно подхватил пламя сам.
        И тогда я поняла, что дело сделано: мы уже заложили устойчивую и длинную, возможно, метров в пятьсот, огненную дорожку — все костерки, разгоревшись, слились в сплошную линию. Огонь поднимался выше — от низинного кустарника до крон деревьев. Само по себе пламя распространялось быстрее, чем если бы мы поджигали лес факелами. Шепот пламени обернулся слухом, который бойко распространялся. Подгоняемый северным ветром, огонь подобрался вплотную к кольцу факелов и поглотил их.
        Мне казалось, грохот на поляне ничем не перебьешь, но как только огонь запел свою хриплую басовитую песню, стук топоров стих. Еще раздавались отдельные крики, но теперь их тон сменился, став настойчивым и цепким, как огонь.
        Не смея больше ждать, мы побежали совсем как парой часов раньше, когда в панике продирались через лес, но на этот раз воображаемая погоня стала реальной: обжигающий ветер из-за спины постоянно напоминал о пожаре, который он гнал вперед. Лес одновременно был и темным, и светлым: ночь, наполненная дымом, освещалась алым заревом.
        Кип несколько раз отставал, и я поворачивалась, чтобы глянуть на него, с ужасом вспоминая, как уговорила его на эту авантюру. Но каждый раз, когда он меня догонял, его лицо светилось ликованием.
        Я думала, что мы бежим на юг, но как только чаща поредела, стало понятно, что мы сбились на юго-запад и добрались до западной кромки леса.
        Позади нас на востоке высилась стена огня, и из-за дыма и расстояния Нью-Хобарт было не разглядеть. Я не знала, что вывело нас на простор — то ли мой дар провидицы, то ли слепая случайность. Судя по пожирающему горизонт пламени, останься мы в лесу, огонь скоро бы нас настиг.
        С востока наступление огня на город сдерживали заболоченные равнины. Там и сям в густой траве неподалеку от леса вспыхивали небольшие островки пламени, но быстро затухали.
        Где-то в полутора километрах от опушки мы остановились. Забравшись по колено в один из топких разливов, напились и умылись. Лицо Кипа закоптилось и покрылось пятнами от пепла и сажи. Я опустила взор и увидела, как вода смывает гарь с моих ладоней.
        Когда я выбралась на поросшую густой осокой болотную кочку, икры выше уровня, по который я заходила, остались черно-серыми. Даже здесь, вдалеке от пожара, с каждым вдохом в легких чувствовался дым.
        Я ополоснула руки и колени, саднящие после падения с подводы, вымыла из порезов песок. Достав нож, отрезала две полоски ткани от мешка, намочила, одной закрыла себе рот и нос, затем повернулась и завязала вторую на голове Кипа. Даже когда повязка скрыла его губы, было ясно, что он все еще улыбался.
        — Чего это ты так оживился? Кажется, поначалу идея с пожаром не сильно пришлась тебе по вкусу. — Речь звучала нечетко, но через тряпку дышать стало намного легче.
        — Знаю. — Он закинул мешок за плечо, и мы зашагали вдоль дымящейся кромки леса. — Но так здорово сделать хоть что-то.
        — Да мы и так последние месяцы не расслаблялись.
        — Ага, но раньше было по-другому. Мы бежали и бежали, стараясь скрыться. Но сейчас все изменилось. Мы им отплатили. Намеренно.
        — Буквально час назад, когда я тебя уговаривала, ты таким решительным не был, — рассмеялась я.
        — Теперь-то я стал прожженным диверсантом, — хмыкнул Кип в ответ.
        Я столкнула его с кочки на мелководье, а он шлепнул ногой по воде, окатив меня брызгами. Наши маленькие фигурки продвигались вперёд на фоне стены дыма и огня, тщательно выбирая путь среди топких разливов.
             * * * * *
        Пожар продолжался еще трое суток — сначала удушливый дым и раскаленное свечение, а затем над горизонтом повис черный полог, будто внезапно сгустилась ночь. Но на третью ночь с запада пришел дождь, который к утру очистил небо и потушил пожар.
        После пожара я стала еще острее чувствовать Остров — меня тянуло к нему, как прилив к Луне. И по-прежнему ощущала пытливый ищущий разум Исповедницы, из-за которого не доверяла даже небесам и вздрагивала от каждого насекомого, забиравшегося на меня на привале.
        Когда я с криком проснулась на рассвете, Кип сонно поинтересовался:
        — Ну что на этот раз?
        — Ты о чем? — спросила я, усаживаясь.
        — Обычно тебе видится Остров, Исповедница или взрыв. Судя по твоим воплям, это либо Исповедница, либо взрыв.
        — Снова она, — ответила я.
        Всякий раз в моих снах ее цепкую ментальность переполняла ярость, которая рассекала ночное небо, словно кнут, терзавший беднягу в Нью-Хобарте. Я устроилась поближе к Кипу, радуясь, что болотная осока под спиной колет и раздражает кожу, отвлекая мой разум от фантазий и возвращая в бренное тело.
        — Мне следовало догадаться. — Кип укрыл меня одеялом, которое я сбросила во сне, отбиваясь от кошмара. — Ты обычно кричишь громче всего, когда видишь ее.
        — Извини. Знаю, не очень-то скрытно. — Я почувствовала, как Кип пожал плечами.
        — Благодаря твоим видениям нам удалось сбежать достаточно далеко. Крики в ночи — это побочный эффект твоего дара, с которым я согласен мириться. — В тишине слышался комариный писк. — Знаю, Исповедница отнюдь не подарок, но почему она пугает тебя больше, чем взрыв? По-моему, конец света гораздо ужаснее.
        Такое трудно объяснить даже Кипу.
        Взрыв был своего рода отдельным кошмаром: его разрушения оказались абсолютными, неопровержимыми. Он превратил мир в огонь. Исповедница, естественно, не могла быть хуже взрыва, да и никто и ничто не могло. Но ярость взрыва не знала различий, а у Исповедницы же была четкая личная цель. Они искала меня, просеивая пространство сквозь собственный разум. Взрыв воплощал чистое разрушение. Он превращал в огонь и ненависть, и все остальное вокруг. Но злость Исповедницы ощущалась с каждым разом все сильнее. Я чувствовала ее постоянно, даже сильнее, чем когда сидела в камере. Тогда она испытывала ко мне скорее пренебрежение, реже — разочарование.
        Когда я попыталась вернуть ей ее же эмоции и умудрилась увидеть Исповедницу в какой-то комнате, опутанной проводами, то разбудила в ней какую-то звериную ярость, но даже она не шла в сравнение с той, что окутывала меня сейчас. С тех пор как я сбежала из Уиндхема, она неотступно преследовала меня, как писк болотных комаров, такая же привычная и узнаваемая, как старый приятель. Подобное чувство я помню от своего близнеца.
        В тот же день с запада прибыли шестеро всадников. На фоне просторного и топкого болота белые лошади и красные мундиры бросались в глаза за несколько километров. Когда Кип их заметил, мы тут же упали на землю и отползли в камыши поближе к запруде.
        — Они же нас не заметят? С такого-то расстояния? — спросил Кип.
        — Нет, если мы не станем высовываться. И если нам повезет.
        Мы лежали в воде, затянутой зеленой ряской.
        — Не знаю, как ты, — Кип сморщил нос, разглядывая заросшую поверхность пруда, — но я сейчас не особо ощущаю себя везунчиком.
        Всадники медленно пробирались через топь, поэтому практически на все утро мы застряли на болоте, поглядывая, как лошади уходят за горизонт.
        — Они едут не сюда, — он то ли молился, то ли констатировал факт, — а на побережье.
        Но на следующий день мы увидели, что солдаты сделали остановку на пути следования. Мы обогнули заброшенную низинную деревню — горстка полуразвалившихся хижин перемежалась с мелкими деревцами, — держась на приличном расстоянии и прячась в высоких камышах, но даже оттуда рассмотрели виселицу.
        Она выглядела новой. Сколоченная из свежей древесины виселица была единственным сооружением, ровно возвышающимся над селением. Она не успела покоситься и подгнить в болотистой земле, в отличие от старых расхлябанных построек.
        С верхней балки с выжженной буквой альфа свисала на цепи клетка, которую можно было принять за птичью, если бы не ее размеры. На фоне безупречно ровного сооружения привалившаяся к прутьям клетки женщина казалась еще более изуродованной.
        У жертвы была только одна нога, и даже издалека мы разглядели разорванную рубашку и исполосованную спину с запекшейся сукровицей. Из-за порывов ветра с топей и слабых движений пленницы клетка раскачивалась, и женщина словно вглядывалась в горизонт невидящим взором.
        Оставшийся день мы чередовали бег с ходьбой, но даже когда селение исчезло из поля зрения и болото осталось далеко позади, мне все еще слышался металлический скрежет цепи.
        — Нам следует передвигаться ночами, — сказала я. — А днем попеременно дежурить.
        Теперь к Острову меня гнала не только потребность в ответах: к ней присоединился животный страх. В этом выжженном мире для нас не осталось ни одного безопасного уголка. Ни в Нью-Хобарте, ни даже на болотной пустоши.
        — Как думаешь, что мы найдем на Острове? А вдруг там не окажется никакого Сопротивления? — любопытствовал Кип.
        — Я не знаю, живут ли на острове бойцы, отшельники или что-то среднее между теми и другими. Знаю только одно — это место только для омег, неподконтрольное альфам, и оно само по себе представляет угрозу для Синедриона. Ты видел, как во время порки в Нью-Хобарте толпа молчаливо наблюдала за экзекуцией, не смея ничего сказать, потому что так принято — альфы всегда нами правили. Именно поэтому Синедрион опасается Острова. Его пугает сама мысль, что все может быть по-другому.
        — Но если Синедрион до сих пор не смог его отыскать, почему ты уверена, что нам удастся?
        Я пожала плечами:
        — Так же я была уверена насчет пещер и подземного туннеля под Уиндхемом.
        Кип внимательно на меня посмотрел:
        — Вполне убедительно.
        — Не будь так уверен. Одно дело знать туда дорогу, а другое — дойти. Если внезапно разразится шторм, я не слишком рассчитывала бы на успех предприятия. От материка путь неблизкий, а погода непредсказуема даже для меня. И я ни разу не плавала в лодке.
        Кип вздохнул:
        — Давай понадеемся, что до резервуара я был заправским моряком.
        Но я не услышала привычной иронии в его голосе — она осталась на болотах качаться на виселице.
             * * * * *
        Идя по ночам и иногда отваживаясь пройти несколько часов днем, до побережья мы добирались почти две недели, но на этот раз путешествовать было легче благодаря припасам, которыми нас снабдила Эльза. На четвертый день пути болотистая низина сменилась лесостепью. Еду удалось растянуть на пять дней, хотя хлеб зачерствел и испортился уже на второй. Потом нам пришлось добывать пропитание самостоятельно. Отыскав среди низких ветвей птичье гнездо, мы два дня пировали жареными на маленьком костре яйцами. Грибы попадались все реже по мере того, как местность становилась менее сырой и заболоченной, но те, что удавалось найти, были намного больше и не такие водянистые.
        По мере приближения к побережью пейзаж становился все более пустынным, но после топких ненадежных низин я наслаждалась сухостью каменистой возвышенности. По ночам мы укрывались за огромными белесыми валунами и дежурили по очереди.
        На десятый день, когда зажили ссадины на коленях и ладонях, почувствовался запах моря. Только мы не знали, что это море, просто предположили, что соленый ветерок предвещает выход к побережью.
        Обогнув вершину холма, мы в первый раз увидели море, да так близко, что разглядели брызги и набеги волн на скалы внизу.
        — Думаешь, ты видел такое раньше? — спросила я, когда чуть позже мы сидели в высокой траве и всматривались туда, где заканчивались скалы и до горизонта простиралась лишь безбрежная синева.
        Кип посмотрел вдаль:
        — Не знаю.
        Даже если Кип видел океан в своей прошлой жизни, то совсем не помнил — он вглядывался в даль с тем же изумлением, что и я. Еще одно, что у него отняли. Резервуар поглотил даже море.
        Я теснее прижалась к Кипу. Мы сидели не меньше часа, наблюдая, как волны лижут берег. Я знала, чувствовала, что направляясь на запад, мы приближаемся к концу земли, но увиденное воочию впечатлило меня не меньше, чем Кипа. Однако тут же нахлынули опасения — я знала, что Остров где-то там, но далеко и в укрытии, тайна моря. И нам — измотанным, истощенным детям, не имеющим представления, как управляться с парусом, — предстоит ее отыскать.
             * * * * *
        На следующий день мы добрались до рыбацкой деревни. Так как за последние дни серьезно похолодало, мы издалека заметили дым из печных труб. Деревня на вершине одного из утесов оказалась довольно большой — около шестидесяти дворов. Мы не заметили ни одной лошади, но зато неподалеку паслось целое стадо тучных черно-белых коров. Это даже без огромной деревянной буквы, гордо украшающей деревянный знак на главной дороге, прямо указывало, что здесь живут альфы. На востоке по скале, резко обрывающейся в небольшую бухту, бежала тропа к морю. Целый день мы наблюдали, как рыбаки засветло спускались к лодкам, как возвращались ближе к полудню — их встречали старики и дети, чтобы помочь разгрузить улов и распутать сети. Следить за ними с вершины гряды, да так близко, что виден был блеск рыбьей чешуи, было нестерпимо. К тому времени мы не ели уже полтора дня. Дождавшись вечера, мы отправились к гавани.
        Еще было достаточно светло, чтобы разглядеть окрестности без факела, но все равно по узкой тропе мы передвигались очень медленно, морщась всякий раз, когда из-под ног с грохотом сыпались потревоженные камни.
        Мы бы поняли, что впереди клеть, даже если бы над ней не кружилась тьма чаек: запах разносился соответствующий. На краю пирса стоял тростниковый контейнер с рыбными отходами. Когда мы подошли, чайки подняли такой гвалт, что я испугалась — а вдруг сюда сбежится вся деревня? Но в тот момент мне было почти наплевать: птицы взлетели, обнажив горку отбросов. Сморщившись, мы разгребли верхний слой, где раньше пировали чайки, чтобы добраться до нетронутых рыбешек, крошечных — некоторые размером с мизинец, — но достаточно плотных и не тухлых. Мы долго брели вдоль галечного берега, а когда отошли подальше от гавани, разожгли небольшой костер, чтобы приготовить добычу. Я наслаждалась каждым кусочком, вытаскивая застрявшие в зубах острые кости и облизывая жирные пальцы. В отблеске пламени лицо Кипа блеснуло серебром — несколько чешуек прилипли к щеке. Мы сидели, не отрывая глаз от накатывающих волн, разделенные маленькой кучкой рыбьих костей.
        — Мы могли бы остаться здесь, — заметил Кип. — У нас была бы неплохая жизнь.
        Я провела языком по зубам, проверяя, не пропустила ли застрявшую кость:
        — Спать под скалой и тайком пробираться сюда вечерами погонять чаек в борьбе за объедки альф?
        — Ну зачем же так? Можно пройти дальше вдоль побережья. Самим ловить рыбу. Построить домик.
        Я покачала головой:
        — Ты действительно веришь, что за нами не придут? — Я подумала о том, что никогда меня не отпускало: невидимый взгляд Исповедницы. И красные всадники на болоте, и избитая женщина, висящая в клетке. Они уже за нами пришли. — Или что омегам позволят жить в таком месте? Рыбачить? Даже если нас не отыщут люди Зака, нас наверняка изгонят, как и других.
        Он бросил камешек в воду:
        — Может, ты и права. Я хоть и не помню, каким был раньше, но помню, что это за мир. Хотя не помню, чтобы было так тяжело.
        Я пожала плечами:
        — Ты не виноват. С каждым годом в последнее время жизнь становилась тяжелее. Неизвестно, сколько времени ты провел в резервуаре. Подати взвинтили до непомерных только после нескольких лет засухи. Омегам запретили селиться по берегам еще позже: с тех пор, как в Синедрионе Воительница стала продвигать свои реформы. Принудительная регистрация и интернирование для меня такая же новость, как и для тебя.
        Кип подбросил камешек, словно взвешивая.
        — А как насчет другого места? — спросил он.
        — Везде одно и то же. Похоже, сейчас даже на востоке.
        — Я про другое место не здесь, а как в сказках рассказывают. Земля за морем. Думаешь, оно существует на самом деле? Место, где все по-другому?
        Созерцая нескончаемое море, я не могла представить хоть что-то за его пределами.
        — Возможно, когда-то и существовало, — я пожала плечами. — Но сейчас даже Остров кажется невозможно далеким. Нам в любом случае нужно добраться до Острова, отыскать омег из сопротивления и рассказать им то, что мы знаем.
        — А что мы знаем? Мне иной раз кажется, мы так ничему и не научились с тех пор как сбежали из Уиндхема, разве что стали отличать съедобные грибы от поганок. Нам все еще ничего не известно ни про меня, ни про резервуары.
        Я поняла его разочарование, но покачала головой:
        — По-моему, мы знаем больше, чем думаем. Я размышляла о проектах, которые упоминал Зак в день моего побега. И о регистрации как способе отслеживать всех омег.
        — Да, мы узнали многое. Но я по-прежнему не вижу в этом смысла, — сказал Кип. — Возможно, Зак сумасшедший, но не глупец. Альфам нет никакого резона подталкивать нас к голодной смерти. Даже учитывая беженцев, это абсурд и бессмыслица. — Тыльной стороной ладони он устало потер глаза. — Они продвигаются все дальше — шаг за шагом. Теперь издеваются над людьми, секут их, только чтобы донести сообщение. — Ему не нужно было озвучивать то, чего мы оба боялись. Этот гнет мы несли с тех пор, как увидели клетку, свисающую с виселицы — посыл, адресованный нам. Кип швырнул камень в воду. — Я уже вообще ничего в этом мире не понимаю.
        Я тоже кинула голыш, не поднимая глаз:
        — Ты винишь меня в том, что делает Зак?
        Кип пожал плечами:
        — Он засунул меня в бак, а ты вызволила, так что счет по очкам равный.
        — А если серьезно?
        Он посмотрел на меня:
        — Я виню Зака. Ты решила, что вы с ним единое целое, но это не так. Что бы он ни задумал — это лишь его планы. Ты и твой брат — не одно и то же.
        — А вот в этом он с тобой наверняка согласился бы. — Море тяжело вздохнуло, забрызгав нам ноги.
        Я частенько думала о Заке — как он, чем занят, — хотя еще чаще мои мысли посещала Исповедница. Даже под сегодняшней полной луной, которая едва пошла на убыль, я будто наяву видела в ночном небе ищущую меня преследовательницу.
        Той ночью мы сели в лодку. Было страшно отправляться в темноте, но луна светила все ярче и ярче. Мы осмотрели несколько внушительных судов с рыболовными катушками и сетями, сваленными на палубе, но в конце концов увели маленькую шлюпку. Мне казалось, что в открытом море безопаснее передвигаться на большой лодке, но, как сказал Кип, имея на двоих лишь три руки, мы не справились бы со снастями и мудреным переплетением канатов.
        — В тебе не пробиваются морские познания? — рыская между лодками, спросила я полушутя.
        Когда Кип признался, что в снастях понимает не больше моего, пришлось остановить выбор на маленькой красной шлюпке с двумя аккуратными длинными веслами, черпаком у руля и небольшим белым парусом, обернутым вокруг мачты.
        — Полагаю, ты не сочтешь вот это достаточным основанием для освобождения от гребли? — спросил Кип, глядя на свой пустой левый рукав, спустившись с пирса ко мне в лодку.
        — Угадал, — ответила я, отталкиваясь от пристани и сворачивая канат, который он отвязал от пирса. — Вообще-то мне следовало бы поручить весла тебе, так как я отвечаю за навигацию, но если мы не хотим плавать по кругу, полагаю, мне тоже придется грести. — Я бросила свернутую веревку на дно к ногам Кипа. — Но если поднимется ветер, попробуем установить парус.
        — Ты б поосторожней со своими желаниями. Мне кажется, нашему суденышку лучше без ветра.
        — Ага, посмотрим, как ты запоешь после часа на веслах.
        Я выросла у реки и всегда любила воду, но океан ощущался по-другому: даже в тихую ночь океанские волны были более могучими и настойчивыми, чем любое речное течение.
        Скрип, с которым наша шлюпка маневрировала, пробиваясь между другими лодками, казался мне оглушительным, но на ведущей с горы тропинке не загорелось ни одного огонька. Спустя несколько минут мы вышли из устья гавани, и волны стали еще выше. Я снова вспомнила Зака и реку — нашу игру, когда мы пускали вылущенные стручки по течению и глядели с моста, чей выиграет гонку. Сейчас мне казалось, что мы с Кипом сидим в одном из тех хрупких стручков, затерянном на большой воде.


        Глава 17

        Мы удачно прислушались к моему предчувствию, выйдя в море той ночью: погода благоприятствовала, а луна светила до того ярко, что берег было видно даже через несколько часов после отплытия.
        Позже, когда земля скрылась за горизонтом, волна хоть и поднялась, но плеск оставался равномерным. Выяснилось, что если ориентировать судно не бортом, а носом к волне, то управлять шлюпкой не так уж и сложно. Изрядно помаявшись, мы сумели поднять парус и выяснили, как изловчиться, чтобы двигаться против ветра. Время от времени Кип бросал взгляды в сторону скрывшегося берега, но, похоже, моя уверенность его успокаивала. Примерно за час до рассвета я велела немного притормозить.
        — Тут недалеко подводные скалы. — Я почувствовала их, как ресничку, попавшую в глаз, как камушек в обуви: мелочь, на которую невозможно не обратить внимание. — Мы же не хотим сесть на мель.
        Даже под ярким лунным светом нам приходилось вертеть головами в разные стороны, одновременно пытаясь сохранить направление. И тут я крикнула, чтобы Кип до упора перекинул штурвал влево и держал курс правее, а сама бросилась что есть сил загребать веслом. Как только шлюпка свернула, мы увидели несколько скал — темные оттенки в черной воде — чуть ли не в полуметре от борта. Их поглотил набежавший бурун, но как только он откатился, нам снова открылся зубчатый силуэт.
        После этого Кип перестал спрашивать, сколько нам еще плыть, и дал мне сосредоточиться. Весь день мы старательно берегли пресную воду, время от времени позволяя себе лишь несколько скудных глотков. Наступившие сумерки подарили передышку от палящего солнца, хотя море в темноте казалось бесконечным. Вода закончилась, но по крайней мере луна светила достаточно ярко. Когда забрезжил рассвет и качка немного унялась, мы попытались по очереди поспать. Мне выпало отдохнуть первой, но сон, даже прерываемый кошмарами, не шел. Хотелось надеяться, что удастся заменить сном еду и питье, но, закрыв глаза, я ощутила страшную сухость во рту, а язык, казалось, распух до огромных размеров.
        Сменившему мня Кипу уснуть удалось ничуть не лучше: он постоянно ворочался на дне лодки, где пытался вытянуться во весь рост.
        — Даже на самых топких болотах и твердых камнях за все время после побега так не мотало. Я с трудом держу глаза открытыми, но уснуть тоже не получается. Подвинься. — Кип опять устроился рядом, и мы снова налегли на весла под восходящими лучами солнца, лизавшими нам спину.
        На второй день хорошо после полудня мои губы оросили соленые брызги — мы приблизились к рифу. Все соответствовало моим видениям, но я даже не представляла, как сложно будет причалить к Острову: в разделявшем нас обширном пространстве водной глади там и сям торчали неумолимые скалы. Некоторые возвышались на два метра, другие скрывались под водной гладью или обнажались каменными зубьями по воле волн. Риф тянулся, насколько хватало глаз, напоминая о бесплодной каменистой пустоши, окружавшей домик Алисы и все селение.
        Ветер стих, сделав рулевое управление сложным, а парус бесполезным, и нам пришлось его спустить и стараться лавировать с помощью весел. Часто проходы между скалами оказывались до того узкими, что приходилось убирать весла к бортам. Если я теряла сосредоточенность, дно лодки тут же задевало зазубренные камни. Спустя пару часов мы увидели Остров: острый, как обнажившаяся скала из рифовой гряды, но конический и высокий. В какой-то мере созерцание Острова сделало наше путешествие еще более неприятным, поскольку причалить не удавалось. Мы следовали длинным путем в обход скал, прикидывая мудреный маршрут, который то приближал, то отдалял нас от цели.
        После нескольких часов я потеряла ориентацию. Камни под дном суденышка чувствовались, но путеводная нить, казалось, ускользнула. Я лежала на баке, окунув одну руку за борт, и мысленно ощупывала формы в воде.
        Мы дрейфовали около часа. Кип нервно отталкивался веслом от небольших валунов, пронизывающих поверхность океана. Царапающий звук со дна, напоминающий зубовный скрежет, раздавался практически непрерывно. Деревянное днище лодки в несколько сантиметров толщиной представлялось хрупкой мембраной, державшей оборону от нападок страшного мира темной воды и острых скал.
        Я попыталась опять напрячь сознание, но отвлекали потребности тела. Солнце палило нещадно, головная боль пульсировала будто в такт качке. Губы высохли и растрескались до крови, которая ничуть не утоляла жажду.
        Нас отбросило высокой волной, швырнув лодку носом на едва выступающий камень. Бак приподнялся, корма ушла вниз. Мгновенно вскочивший Кип оказался по голень в воде, которая прибывала с каждой волной. Когда он рванул ко мне, раздался жалобный скрежет — лодка терлась днищем о камень. Мы оба отчаянно отталкивались веслами, чтобы отплыть от глыбы, но когда у нас получилось, шлюпку затопило уже наполовину, а каждая волна прибивала ее обратно к опасным скалам.
        Я постаралась сосредоточиться, не обращая внимания на воду, облизывающую мои икры, и скрежет камня по корпусу лодки. Вспоминая, как умело закрывала разум в камерах сохранения, когда меня допрашивала Исповедница, я представила мидию и нож в руках у матери совсем как много лет назад. Вообразила, что мой разум — лезвие. У меня получилось: снова открылся путь, извивающийся между ловушками рифа. Схватившись за весло, чтобы направить лодку, я услышала, как Кип с облегчением выдохнул и принялся вычерпывать воду ведром.
        Даже проникнув в сердце рифа, мы так и не поняли, как приблизиться к Острову, возвышающемуся в океане громадой отвесных черных скал. Мы не заметили никаких признаков жилья, ни намека на безопасную бухту или пляж, к которому мы могли хотя бы подплыть, не говоря уж о причале.
        Примерно час я напрягала извилины, огибая скалы с запада, чтобы подойти к Острову чуть ближе, и наконец заметила расселину в крутых склонах метрах в пяти от нас. Но проплыв в тени отвесной гряды, мы поняли, что проход расширяется в небольшую гавань, где покачиваются несколько разномастных лодок.
        Над узким галечным пляжем просматривалась приземистая округлая башня из серого камня. На деревянном пирсе под послеполуденным солнцем играли двое ребятишек.
        Кип повернулся ко мне — загорелая кожа пестрела белыми пятнами соли, оставшимися от морских брызг, губы растрескались. Он сам на себя не походил, пока не улыбнулся:
        — Он существует!
        Путешествие далось мне нелегко, но я знала, что в конце нас ждет Остров. А вот Кип просто верил. Верил в Остров, верил в меня. Окинув взором гавань, я посмотрела на упирающийся в небо пик, и подхватила улыбку Кипа, а затем мы вместе на всю округу разразились хриплым смехом. Наши просоленные голосовые связки звучали подобно набату, но мы больше не опасались преследователей. Впервые с нашего побега из Уиндхема меня не волновало, услышит ли нас кто-нибудь или нет.
        Мы распугали чаек, восседавших на мачтах пришвартованных судов, а дети повернулись к морю. Мне показалось, что с ними что-то не так — когда мы с Кипом подгребли к причалу, они буквально замерли, прилипнув друг к другу и безмолвно глядя на нас. Меня поразили не их уродства, очевидные, но не редкие. Маленький мальчик был карликом с короткими по сравнению с сильным туловищем конечностями. Пальцы девочки, удерживающие леску, соединялись кожистыми перепонками, на пальцах босых ног наблюдалась аналогичная картина — такие уродства я видела не раз. Что же встревожило меня в их внешности? И лишь когда мы, привязав лодку к пирсу, поднялись по металлической лестнице, а девочка подняла руку к лицу, чтобы отогнать назойливую муху, я поняла, что у детей отсутствовали клейма. Удовольствие от осознания чистоты их кожи отодвинуло мою жажду на второй план. Глянув на Кипа, я увидела, что он, разглядывая детей, тоже заметил, что у них нет меток — его рука бессознательно коснулась собственного заклейменного чела.
        — Вы чужаки? — спросил мальчик.
        Кип присел перед ним на корточки и ответил, по-заговорщицки кивнув на меня:
        — Я, похоже, немного чужак, а вот она скорее чудачка.
        Девочка рассмеялась, но мальчик остался серьезным:
        — Если вы чужаки, мне следует рассказать про вас Оуэну.
        — Правильно, — ответила я. — А может, лучше нас к нему отведешь?
        Дети повели нас по крутой тропе вверх от пляжа, но не успели мы сделать и десяти шагов, как увидели трех человек в синих одеждах, стремительно спускавшихся к нам от башни. Кип поднял ладонь в знак приветствия, но я с тревогой заметила, что они даже не притормозили, а в руках у них мечи. Кип обернулся ко мне.
        — Нам некуда бежать, — произнесла я, устав так, что не нашла сил даже разреветься.
        Так мы и замерли: Кип все еще не опустил руку, но это походило уже не на приветствие, а на капитуляцию.


        Глава 18

        Люди добрались до нас буквально за минуту. Я тоже подняла руки, но без толку — меня, как и Кипа, повалили лицом вниз, прижимая к земле коленом в спину. Самый высокий человек вывернул мне голову, чтобы быстрым уверенным движением ощупать клеймо, пока я кашляла, отплевываясь от песка. Кипа проверять не стали — его пустой рукав говорил сам за себя. Все происходило в тишине, прерываемой лишь тяжелым дыханием мужчин. Коленная чашечка все еще упиралась мне в позвонки, а тяжелая рука вжимала лицо в песок.
        Наконец высокий заговорил, обращаясь к детям:
        — Сколько раз вас предупреждали о чужаках? Любая лодка, любой незнакомый человек — и вы тут же зовете стражников!
        — Так мы и пошли к тебе! — запротестовал мальчик. — Я знал, что они чужаки.
        — Это он чужак, а она чудачка, — услужливо добавила девочка.
        Казалась, детская беззаботность успокоила человека.
        — Мы увидели их с наблюдательного поста, — пояснил он девочке и повернулся к нам. — Встречать чужаков входит в наши обязанности. — Одним движением подбородка он приказал Кипу подняться и спросил, бросив взгляд на нашу лодку: — Вы проделали весь путь от материка на этом суденышке? Как вам удалось миновать риф?
        Кип послушно встал и посмотрел на меня сверху вниз. Моя щека все еще прижималась к земле, но я умудрилась слегка кивнуть.
        — Она знала, куда идти.
        — Кто тебе сказал? — потребовал ответа мужчина. — Кто дал тебе карту?
        — Никто.
        Один стражник вытряхнул содержимое нашего мешка и разбросал ногой нехитрые пожитки: пустую флягу, нож, спички и промокшее одеяло.
        Долговязый склонился надо мной и дернул на себя, поднимая и с любопытством оглядывая, пока я стряхивала с лица песок. Все мужчины были заклейменными омегами. Один, как и мальчик, был карликом; другой — черноволосый — сжимал меч рукой со сросшимися пальцами. Высокий приволакивал косолапую ногу, хотя, казалось, она ничуть не мешала ему двигаться проворно. Я видела, как он цепким взглядом выискивает мое уродство.
        — Ты провидица, — выдал он наконец, и это прозвучало отнюдь не как вопрос.
        — Мне приходили видения об Острове, — пояснила я.
        — Ну, видения — это одно, а вот лоция через риф… тебе и карты привиделись?
        Я не могла ему этого объяснить. Помнится, когда маме требовалось вбить гвоздь в кухонную стену, чтобы повесить несколько новых кастрюль, она простукивала несколько мест, пока отсутствие вибрации не выдавало деревянный брус за белой штукатуркой. Мой разум так же зондировал морское дно. Но какими словами растолковать это вооруженным незнакомцам, да к тому же умирая от голода и жажды?
        В конце концов допрос прервали, видя, что мы едва держимся на ногах. Я запиналась на каждом слове, а Кип пошатывался и не мог произнести больше ни звука — его язык распух от жажды и усталости.
        Черноволосый подтолкнул долговязого и тихо сказал:
        — Больше мы от них сейчас ничего не добьемся.
        Тот глянул на нас и протараторил:
        — Ладно, давайте их запрем, отправим сообщение в Цитадель, а с рассветом продолжим. Но сегодня вечером следует усилить все посты.
        Не хватило сил даже возмутиться, когда нас заперли в приземистой хибаре у основания башни. У нас отобрали мешок, но дали кое-что из еды и обеспечили пресной водой, которая показалась сладостью для наших соленых пересохших ртов.
        Когда догорела свеча, а чайки угомонились на крыше, мы растянулись на жесткой циновке и укрылись одним одеялом, наслаждаясь покоем и отсутствием надоевшей качки. Снаружи доносился вечерний перестук лодок — они то бились носами о причал, то задевали буйки.
        — Я правда думала, что это место окажется для нас безопасным, — прошептала я. — Извини.
        — Я благодарен хотя бы за то, что мы выбрались из проклятой лодки.
        Я улыбнулась. У меня все-таки получилось расслабиться. Несмотря на запертую дверь и зарешеченное окно, я не чувствовала себя заключенной. Возможно, потому, что так часто посещала Остров в своих видениях.
        — Однако здесь здорово… — прошептала я. — Детей не клеймят.
        — Ага, если бы нас не заперли, Остров походил бы на землю обетованную. Но с твоей стороны очень мило проявлять теплые чувства к месту, где нас встретили вооруженные люди и шустро бросили в темницу.
        Я рассмеялась:
        — Когда-то Зак называл меня наивной.
        — Не хотелось бы соглашаться с твоим братом.
        У нас обоих кружились головы не только от усталости, но и от облегчения пополам со страхом. Все получилось: мы добрались до Острова, который считался не больше чем слухом, мечтой, фантазией. Но здесь снова оказались в тюрьме. Я осознавала, что мои губы все еще сухие и растрескавшиеся, но когда Кип повернулся ко мне лицом, откинул волосы с лба и положил ладонь на затылок, я поняла, что не в силах отказать себе в утешении. Его губы тоже пересохли, а на руке набухли грубые мозоли от весла, но я не чувствовала ничего, кроме нашего поцелуя. Хотя, вернее, чувствовала, но что-то вроде удовлетворения. Мои израненные уста до боли прижимались к его, но эта боль была приятной. Поцелуй пробудил во мне те же страх и ощущение безопасного крова, которые я испытала, ступив на Остров.
             * * * * *
        Впервые я услышала о Дудочнике от детей.
        Я проснулась, разбуженная громкими криками: ребята играли у нас под окнами и громко спорили, кому достанется его роль. Поначалу мне показалось, что это такая игра типа пряток, в которые нас с Заком никогда не принимали в деревне. Но один из стражей, открыв дверь, сообщил, что нас отведут к Дудочнику.
        — Он что, на дудке играет? — спросил Кип.
        — Нет, просто прозвище такое. Именно он решит, что с вами делать и можете ли вы остаться здесь, — пояснил долговязый.
        Вернув нам мешок — уже без ножа — он и еще трое повели нас по узкой тропе прочь от башни к центральному пику острова. Стражники по-прежнему были вооружены мечами, но держались более дружелюбно. Подъем показался мне довольно тяжелым, но я успокоилась, заметив, что Кип совсем не сбивается с дыхания на крутом марше. Кип вообще очень сильно изменился с нашего побега: его кожа потеряла не только бледность, но и мягкую восковую текстуру. И хотя он так и остался худым, но стал более жилистым и сильным. Он все еще неловко справлялся с действиями, для которых требовалось две руки, но я надеялась, что со временем пройдет и это, и амнезия.
        Долговязый представился Оуэном. Любопытство в нем победило прежнюю сдержанность.
        — Что нового в Синедрионе? Слышали какие-нибудь вести из восточных поселений?
        Повернувшись, я разделила с Кипом понимающую улыбку. Мы знали так мало и так много.
        — К сожалению, рассказчики из нас никакие.
        — Слишком долго находились в бегах, чтобы следить за новостями? Или жили в глухомани?
        Я поежилась, представив, как нелепо прозвучит истина, и наконец просто ответила:
        — Мы сидели под землей. Долгое время. Я — несколько лет, а Кип, гляди, и того дольше. Наверное.
        Оуэн изогнул брови:
        — Лучше вам придумать историю поскладнее. Дудочник не любит, когда его водят за нос.
        — Да нет никакой истории, — ответила я. — Вернее, она есть, но мы ее не знаем. Почти не знаем.
        — Уж в моем-то случае точно, — добавил Кип.
        Оуэн остановился, как мне показалось, чтобы надавить на нас, но тут он повернулся к возвышающейся над тропой скале и раздвинул свисающие до земли ветви глицинии. Показался проем, высеченный прямо в горной породе и прикрытый ржавой железной дверью, практически сливающейся со скальным песчаником. Другой охранник достал связку, выбрал два ключа, отомкнул замок; двое стражей потянули на себя дверь, обнажив узкий коридор и крутые ступеньки, ведущие в темноту. Я стиснула зубы при мысли, что придется войти в замкнутое пространство — туннель был таким узким, что стены касались плеч Оуэна. Но Кип уже вошел за ним, и у меня не оставалось выбора. Мужчина за мной запер дверь раньше, чем Оуэн успел подпалить факел, вынув его из держателя в стене. Поднимаясь, я поначалу считала ступеньки, но сбилась, когда Кип споткнулся, и вырвавшееся у него ругательство эхом раскатилось по каменным сводам. В крутом и длинном туннеле мне приходилось прилагать усилия, чтобы просто дышать. Наконец тени от факелов исчезли, стало светлее и раздались голоса, приветствующие Оуэна. Тот замер перед нами темной фигурой, освещенной
дневным светом, а затем, прежде чем выйти наружу, обернулся:
        — Он ждет вас. Но тщательно обдумывайте каждое слово и не скрывайте то, что ему следует знать. Дудочник не такой как ты, — он указал на меня, — но вполне в состоянии определить, когда его хотят одурачить.
        Перед мысленным взором мелькнула Исповедница. Воспоминания о допросах в камере пугали даже сильнее, чем вооруженные конвоиры. Неужели все повторится: другая тюрьма, другая Исповедница?
        Выйдя на свет, я несколько секунд щурилась от яркого солнца. Море позади нас скрывалось за кратером, что обрамлял город подобно чаше. Лестница, по которой мы поднялись, была выдолблена прямо в скале, составляющей естественную парапетную стену с бойницами. Сейчас мы находились на полпути по внутренней стороне кальдеры Острова.
        Шагнув вперед, я впервые увидела город. Вернее, впервые увидела наяву. Все было настолько знакомо: от озера в самой глубине кратера до выстроенных на его берегу домов и бледно-серой цитадели, которая часто приходила ко мне в видениях.
        Оуэн со своими людьми скрылся в темном туннеле, и их место заняли две женщины и мужчина, также одетые в синее. Они безмолвно окружили нас и повели по узкой центральной дороге, проходящей через весь город. Кип глазел по сторонам. Мне пришлось напомнить себе, что ему все здесь в новинку. Несколько раз приходилось подталкивать его вперед, когда он застывал, беззастенчиво озираясь. Вот у нас над головой какой-то человек с третьим глазом посреди лба развешивает выстиранное белье для сушки, высунувшись из окна; вот женщина без рук и ног устроилась в дверном проеме, ловко скручивая одними губами самокрутку. Взрослые носили на лицах клейма, но частенько встречались дети с чистыми лбами. Встречный народ не обращал на Кипа никакого внимания, а вот меня рассматривали. Наш эскорт казался настроенным не слишком воинственно — никто ни разу не достал меч из ножен. Стражники так быстро поднимались, что нам приходилось едва ли не бежать, чтобы поспевать за ними. Я даже радовалась, что мы иной раз замедляли ход из-за толпы.
        Миновав несколько внешних стен цитадели, мы остановились во дворике в паре сотен метров от края кратера. Обитая железом дверь закрывала сводчатый проход в основании нависшей над нами цитадели. Люди во внутреннем дворе в тех же синих мундирах, что и наши сопровождающие, отворили калитку сбоку, пропуская нас внутрь. Шум города несколько притупился, хотя сюда все еще доносились детские возгласы, крики зазывающих покупателей торговцев и голоса соседей, перекликающихся из окон через улочку. Широкий двор с трех сторон окружали стены здания — наполовину крепости, наполовину дворца. Молчаливые конвоиры уже в количестве шести человек провели нас через парадный вход по нескольким лестничным маршам к темной деревянной двери.
        — Он ждет вас, — охранник слово в слово повторил фразу Оуэна.
        Я взглянула на Кипа, который глубоко вдохнул. Хотелось взять товарища за руку, но я стояла слева, у пустого рукава, так что просто коснулась плеча, и Кип в ответ слегка его приподнял.
        Дверь открыли изнутри. Наш конвой отступил, и мы с Кипом вошли одни, минуя двух стражников, распахнувших дверь. Комната ярко освещалась через окно в противоположной стене, перед которым на помосте стояло кресло с высокой спинкой.
        Мы оба приблизились, замерев на ведущих к помосту ступеньках. Из-за света я прищурилась и лишь через несколько секунд поняла, что в кресле никого нет. Повернулась к двери и посмотрела на ближайшего стража, изогнув бровь:
        — Нас сюда доставили, чтобы встретиться с Дудочником.
        Тот улыбнулся — я заметила, что он практически мальчишка, вероятно, мой ровесник, может, чуть постарше.
        — У него дел по горло. С чего ему с тобой встречаться?
        Высокий парень, даже выше Оуэна. И хотя его правая рука, сжимающая рукоять кинжала, выглядела внушительной и мускулистой, левая отсутствовала. Не было даже стыдливо спускающегося пустого рукава — его отрезали, а прореху на плече зашили. Во всем его теле читались уверенность и сила, как и у стражей, приведших нас сюда, что совсем не свойственно омегам на материке.
        — У меня есть, что ему рассказать. Довольно важные известия, как мне кажется. И нам бы хотелось здесь остаться, хотя бы на некоторое время.
        — А с чего ему вам позволять? Или верить вашим россказням?
        Он сделал шаг вперед все с той же улыбкой. Кип тоже шагнул ему навстречу, в точности так же удерживая руку на бедре, пусть и без оружия.
        — Мы станем разговаривать с Дудочником, а не с тобой. Он же приказал нас сюда доставить.
        Парень улыбнулся еще шире:
        — Действительно, приказал. Но все же вам, видимо, придется держать ответ передо мной. — Он уселся за низкий столик с шахматной доской и двумя пивными кружками с элем. — Присядьте и поведайте мне вашу историю.
        Коротким кивком он отпустил второго стражника. Тот невозмутимо поклонился и выскользнул из комнаты. Мы растерянно замерли между дверью и помостом.
        — Дурацкое кресло. Боюсь, мой предшественник питал любовь к помпезности. Кстати, эти уродливые гобелены — тоже его рук дело. А Дудочник — это я.
        — А почему в униформе? — рассмеялась я: он ничем не отличался от других стражников.
        — Я стражник, как и мои люди. Разница лишь в том, что у меня больше полномочий. Моя задача — оберегать безопасность всех нас. Безопасность Острова.
        Он отодвинулся и ногой подтолкнул ко мне стул, стоило мне приблизиться. Каждое его движение сопровождалось позвякиванием коротких метательных ножей, висевших сзади на ремне.
        — Я думала, ты старше. Судя по тому, как о тебе говорили. — Я внимательно его разглядывала.
        Он оказался для меня диковинкой: этот Дудочник с большим ртом и смуглой кожей ни разу не появлялся в моих видениях. Держался он уверенно, что в моем понимании плохо сочеталось с клеймом на лбу. И дело не только в том, что его лицу недоставало изнуренности и худобы материковых омег. Он даже сидел уверенно: развалившись, откинувшись на спинку стула, широко расставив ноги и немного склонив голову. Омеги на материке с детства учились не занимать слишком много места.
        На больших дорогах у рыночных городов мы с низко опущенными головами передвигались по кромке вдоль кювета подальше от случайных пинков и насмешек конных альф. Когда в селение прибывал мытарь в сопровождении солдат Синедриона, мы безмолвно выстраивались в шеренгу и, когда доходила очередь, сдавали то, что от нас требовалось, стараясь лишний раз не поднимать глаз, чтобы не нарваться на удар кнутом.
        Но здесь, в этой большой комнате, Дудочник полностью заполонил собой все пространство. Казалось, такая мелочь — всего лишь человеческая поза, — но он требовательно и вольно заявлял о себе, как и сам Остров. Положение на задворках общества, в котором мы существовали на материке, представлялось постыдным перед лицом этого гордого парня с искренней улыбкой, от которой в уголках глаз обозначались задорные морщинки. Даже его тело — сильное, не знающее голода — казалось вызовом существующему миропорядку. На материке мы то и дело слышали, что мы бесполезные уроды и вырожденцы, поэтому красота Дудочника меня радовала. Гладкая кожа его руки и плеча с бугрящимися мускулами, как в хлебной плетенке. Большие ясные глаза, светлые на фоне смуглой кожи. Легкость и непринужденность его движений привлекали бы, будь он альфой, но из-за принадлежности к омегам, скорее, ввергали в шок. Большинство омег отращивали челку подлинней, чтобы скрыть метку, но густые черные волосы Дудочника торчали ежиком, беззастенчиво открывая клеймо, которое он гордо нес, словно знамя. Мне вспомнилось, как я обводила свое свежевыжженное
клеймо и повторяла мантру смирения: «Это то, что я есть». Но Дудочник демонстрировал метку омеги как декларацию и вызов.
        — Я не встречаюсь со всеми вновь прибывшими, — сказал он. — Просто не в состоянии — их сейчас очень много. Но их на Остров доставляют. Вы первые добрались сюда сами. И это меня беспокоит.
        — Доставляют? Каким образом? Это же не простое путешествие.
        — Слабо сказано. Но нам приходится поддерживать численность населения — естественной прибыли-то нет. На материке у нас сеть контактов. Люди ищут нас, и если мы решаем, что им можно доверять, то переправляем сюда. Иногда нам удается устраивать набеги на города альф и забирать еще незаклейменных детей. Альфы называют нас разбойниками, но я предпочитаю термин «спасатели».
        — Вы похищаете детей у родителей?
        Дудочник приподнял бровь:
        — Родителей, которые их заклеймят, вычеркнут из своей жизни и выгонят прочь к другим изгоям на скудные земли, на которых альфы не желают горбатиться? Этих родителей? — Он подался вперед уже с серьезным видом: — Но раз вы задали подобный вопрос, значит имеете другой опыт?
        Мы с Кипом переглянулись, и я заговорила первой:
        — Думаешь, мне было легче? Хоть я и задержалась в деревне дольше других омег, меня все равно в конце концов выслали. Я знаю, что такое облава. Может, вы обращаетесь с похищенными мягче, но мне известно, что они чувствуют.
        — Ты не согласна с нашими методами. У нас еще будет время, чтобы все обсудить. Но сейчас мне бы хотелось выслушать твою историю. И твою тоже, — кивнул он Кипу. — Посмотрим. — Дудочник потянулся через небольшой стол и одним пальцем откинул волосы с моего лба, а затем обвел клеймо. — Ты как будто знакома с жизнью омеги, но у тебя несколько иная судьба. Тавро обычно изготавливается, чтобы клеймить младенцев, самое большее, годовалых детей. Но твоя метка почти не растянулась и еще относительно свежа. Тебя, видимо, заклеймили подростком.
        Я оттолкнула его руку, но он вперился в меня пытливым взглядом.
        — Меня выслали в тринадцатилетнем возрасте.
        Он снова улыбнулся:
        — Тринадцать? Для провидцев в порядке вещей долго скрывать свою сущность, иные держатся даже несколько лет. Но я ни разу не слыхал о таком долгом сроке. Выдающееся достижение. Девчонка, одурачившая всех.
        — Не всех, — поправила я, подумав о Заке и его неусыпном внимании.
        Дудочник быстро повернулся к Кипу:
        — А тебе как удалось?
        — Что?
        На этот раз Дудочник дотронулся до лба Кипа:
        — Так долго избегать клеймения. Ты не провидец, тебе, как и мне, не удалось бы скрывать свою природу. — Он повел левым плечом, косясь на пустой рукав Кипа. — Так что меня интересует, как тебе удалось полжизни проходить с чистым лбом?
        Я потянулась к своей метке, Кип зеркально повторил это движение. Я повернулась к нему, и из горла вырвался не то смех, не то стон.
        — Все это время, — промолвила я. — Все это время мы каждую ночь ломали головы, пытаясь найти хоть какую-нибудь подсказку о твоем прошлом. А все буквально было на лбу у тебя написано. Мы недоумки.
        — Говори за себя. В конце концов, это ты у нас провидица. — Несмотря на шутливый тон, он не убрал руки от лица.
        Мне показалось, что в ту минуту его посетило то же воспоминание, что и меня: как на третью ночь после нашего побега из Уиндхема, когда мы устроились на уступе над рекой, я проснулась с криком, а Кип схватил меня, чтобы утешить и заставить замолкнуть. «Все хорошо. Тс-с. Все хорошо», — прошептал тогда он и притиснулся ко мне лбом. Я словно заново почувствовала его клеймо, прижатое к моему в темноте. Такое же по размеру.
        Кип продолжил:
        — Не такое уж большое дело, но ведь это не вполне обычно, так? Ну, должно же быть хоть что-то, от чего можно плясать. Может, они…
        — Подозреваю, ты знаешь о своем прошлом не больше моего. Возможно, даже меньше, — прервал его Дудочник.
        — Мое прошлое началось несколько месяцев назад, когда я встретил Касс. — Не успел Дудочник закатить глаза, как Кип договорил: — Это не сентиментальная чушь. Я говорю буквально. До этого я ничего не помню, кроме кое-каких расплывчатых образов о резервуарах.
        Нам пришлось долго рассказывать о камерах сохранения, зале с резервуарами, нашем бегстве. Мне очень хотелось подробно поведать об увиденном в комнате с баками, но одновременно я сомневалась, стоит ли посвящать Дудочника в мое прошлое. Мы с Кипом тараторили, перебивая друг друга, но тут же замолкали, едва разговор сворачивал опасно близко к теме моего близнеца. В конечном счете я рассказала обо всем, ни разу не упомянув Зака.
        Дудочник велел набросать карты, схемы камер, описать оборудование и освещение, начертить примерный маршрут нашего побега. Я опасалась, что Кипа расстроит мое описание трубок и баков, но ему, казалось, пришлось по нраву слушать свою историю и кивать в подтверждение, когда я останавливалась на различных деталях.
        Я рассказала об Исповеднице, но было очевидно, что Дудочник о ней уже слышал.
        — Великолепный экземпляр, судя по всему. Жаль, что мы не заполучили ее раньше Синедриона.
        — Поверь, тебе не захотелось бы иметь ее на своей стороне.
        — Возможно. Но убежден, что видеть ее на стороне альф я точно не желаю, вот в чем загвоздка.
        Я описала момент, когда сумела проникнуть в ее разум и увидела огромный зал, увитый проводами, а в ответ получила яростную злобу.
        — Может, это какой-то закоулок зала с резервуарами?
        — Нет, это совершенно другое помещение. — Я воссоздала картинку у себя в голове: извилистые жилы проводов, обвивавшие металлические ящики вдоль стен. Это ни на что не походило. И дикий гнев в ответ — быстрый, резкий, как удар кинжала. Я понимала, что для Исповедницы это помещение очень важно.
        Когда мы в своем повествовании добрались до побега из Нью-Хобарта и клетки, висящей посреди топей, Дудочник только кивнул.
        — Ты не удивлен? — спросил Кип.
        — Хотелось бы, но один из наших кораблей вернулся пару дней назад и принес это известие.
        — Твои люди были в тех краях?
        Совпадение казалось маловероятным, учитывая обширные болота, где мы мельком видели лишь конных солдат.
        Дудочник покачал головой:
        — Нет, наши разведчики совершали рейд к северу от Нью-Хобарта. — Меня затошнило, когда он сделал паузу: я знала, что за этим последует. — По двум селениям и еще по одному, ближе к побережью. Они заметили конный патруль. В каждом поселке кого-нибудь высекли. Альфы даже не озаботились придумать обвинение, лишь проверили регистрационные записи, чтобы не схватить близнеца какого-нибудь шишки. Уверен, экзекуция послужила акцией устрашения. — Должно быть, он увидел наш испуг и без обиняков заявил: — Наверняка представление предназначалось для вас. Я не собираюсь вас благостно обманывать, чтобы успокоить совесть, но до нас дошли слухи о восстании в Нью-Хобарте, вспыхнувшем, когда Синедрион решил изолировать город. — Я подумала о Нине и Эльзе. — Ничего серьезного: пара брошенных камней и шествие по улицам с криками, но все равно такое считается беспрецедентным. В общем, есть много причин, по которым Синедрион творит беспредел, преподнося людям урок на будущее.
        Я вспомнила небольшое селение, где мы с Кипом тайком танцевали за амбаром под музыку бардов. Неужели клетка болтается на виселице и там? Кровь в венах заледенела и текла, словно царапая их полую поверхность изнутри. Мне хотелось взять Кипа за руку, но я не могла себе позволить даже такого утешения. На лице Кипа отразился ужас, какого я не видела, даже когда мы бежали от огня или сражались с водами рифа. Мы смогли продолжить, лишь когда Дудочник попросил. Я едва себя слышала — в голове, заглушая слова, скрежетала цепь на виселице.
        Когда мы описывали наше путешествие на Остров, Дудочник слушал особенно внимательно. Услышав, что мы шли на лодке две ночи и два дня, кивнул:
        — На добрых двадцать часов больше, чем обычно. Но я говорю об опытных моряках и пути по прямой от материка. Вдобавок мы никогда не ходим на таких маленьких лодках.
        Он попросил меня проложить маршрут, но после нескольких неудачных попыток я оттолкнула листок:
        — Не могу, мой дар так не работает.
        — Попробуй снова. Ты только что приплыла и должна еще хорошо помнить. — Дудочник опять подтолкнул ко мне бумагу.
        Кип решительно накрыл ее ладонью:
        — Достаточно. Дай ей передохнуть. У вас же и так наверняка есть карты.
        — Естественно, — согласился Дудочник. — У нас есть лоции, и мы их тщательно охраняем. Но еще никому не удавалось приплыть сюда без них. Даже провидцам. Их здесь двое, но они прибыли не сами по себе — их доставили.
        — Мне повезло, — съязвила я. — Я добралась сюда, чтобы опять попасть на допрос.
        Дудочник не обратил внимания на мой сарказм, хотя листок придвинул к себе.
        — Вас обоим следует понять, что тайна нашего местоположения — единственное, что защищает Остров. Всем давно известно, что у нас где-то есть оплот. Мы совершаем набеги в основном на западе, потому что туда наиболее легкий доступ, поэтому альфы, вероятно, думают, что мы прячемся где-то неподалеку от западного побережья. Но оно простирается почти на тысячу километров. Судя по рассказам Касс об Исповеднице, Синедрион сузил ареал поисков. Но расстояние, риф и кратер — наша главная защита. Никто не высаживался на Остров, не будучи сюда доставленным. Кроме вас.
        Кип вскочил.
        — Ты предполагаешь, что мы угроза?
        Дудочник тоже встал, но только чтобы подойти к боковой стене и снять висевший под зеркалом ключ.
        — Нет, я думаю, что вы — благословение и можете стать мощным оружием в наших руках. — Он глянул на меня. — Я должен идти, чтобы сообщить Ассамблее о вашем рассказе. Позже поговорим. А сейчас держите. — Он передал мне ключ. — Это от ворот крепости. Мои люди покажут вам жилища. — Повернувшись, он протянул ладонь Кипу.
        Они обменялись рукопожатием. Несмотря на разницу в габаритах, я поразилась симметрии их движения.
        Отправившись на выход, я притормозила у двери:
        — Твой предшественник, любитель претенциозных кресел… что с ним случилось?
        Дудочник пристально на меня посмотрел:
        — Я его убил. Он оказался предателем. Тянул из беженцев деньги за защиту. Планировал выдать расположение Острова альфам.
        — А как же его близнец?
        На этот раз Дудочник даже не оторвал взора от карт на столе.
        — Полагаю, ее я тоже уничтожил.


        Глава 19

        На следующее утро, едва мы успели доесть хлеб, который выделили нам на завтрак, в комнату заглянула стражница:
        — Дудочник желает, чтобы вы прошли в зал Ассамблеи. — Но когда мы с Кипом двинулись к двери, уточнила: — Только девушка.
        Большой зал, практически пустовавший вчера, сегодня оказался заполнен — видимо, слухи о нашем прибытии быстро распространились.
        Пока я пробиралась через толпу, кто-то показывал на меня пальцем, а кто-то просто глазел. Я слышала обрывки приглушенных разговоров: «Сама нас нашла… Провидица… Без карты… Так она утверждает…».
        Дудочник расположился за тем же столом, что и вчера. Он отмахнулся от женщины, с которой разговаривал, велел мне сесть и начал без всяких прелюдий:
        — Резервуары. Как Синедриону это удается? Как у советников выходит держать своих омег без сознания, а самим жить как ни в чем не бывало?
        — Омеги не находятся без сознания, как бывает после удара по голове, например. — Я как могла старалась описать словами то, что видела своими глазами в комнате с баками и состояние тех людей. — Похоже, Синедрион нашел какой-то способ с помощью машин держать их в подвешенном состоянии. Не сон, но и не смерть. Думаю, тем это место меня и испугало. Такая жизнь хуже смерти. Они словно застряли на полпути. — У меня не получалось объяснить должным образом.
        Мы с Заком когда-то ныряли в реку за мидиями, и я нырнула слишком глубоко или просто задержалась под водой, выковыривая моллюска из-под донного валуна. Момент, когда, всплывая на поверхность, ты осознаешь, что воздуха не хватит, а свет кажется необыкновенно далеким, и есть то состояние, в котором пребывали тела в ловушке резервуаров. Там этот момент длился вечно.
        Помнится, в один из вечеров, когда родители по обыкновению спорили о нас на кухне, Зак сказал мне: «Ты проблема, Касс, а не они. Из-за тебя мы все застряли в подвешенном состоянии».
        К счастью, Дудочник снова заговорил, прервав мои мрачные думы. Мне казалось, что безопаснее гнать из головы воспоминания о брате, всеми силами скрывать нашу связь. Если Дудочник узнает, кто мой близнец, то сможет использовать это против меня.
        — Кроме Кипа никто не двигался? — спросил он. — Не проявлял признаки сознания?
        — Кое у кого были открыты глаза, но Кип единственный, чей взгляд двигался следом за мной. Но я чувствовала остальных. Всех.
        — Если ты говоришь правду…
        — Это правда.
        Откинувшись на спинку, Дудочник демонстративно пристально и оценивающе скользнул по моему лицу карими глазами.
        — Да, — наконец согласился он. — Думаю, ты говоришь правду. И это подтверждает наши худшие опасения по поводу Синедриона и его замыслов.
        — Простите.
        От улыбки у него собрались гусиные лапки вокруг глаз, на лице отразилось довольство. Но, даже усмехаясь, он выглядел очень целеустремленным.
        — Ты извиняешься за то, что принесла плохие вести? Или потому, что твой близнец в этом замешан?
        Я отвела взгляд. Дудочник не шелохнулся. В конце концов мне пришлось снова на него посмотреть:
        — Ты все еще не спросил, кто он.
        Дудочник изогнул бровь:
        — А ты бы ответила?
        — Нет.
        — Вот именно. Не в моих привычках тратить время попусту. — В его голосе не чувствовалось ни капли угрозы, лишь констатация факта. Дудочник наклонился ближе и приглушенно произнес: — Мы знаем, что он в Синедрионе. Понятное дело, ты боишься открыть нам его псевдоним. Но мы узнаем. — Я ожидала ощутить гнев, но пришла лишь усталость. Даже на Острове, о котором я столько лет грезила, Зак по-прежнему мне угрожал.
        — Мы пришли сюда в поисках убежища, — сказала я. — Как и все другие омеги. Неужели даже здесь я должна бояться из-за связи с моим близнецом?
        — Хотелось бы, чтобы это было не так, — ответил Дудочник. Я поверила ему, взглянув в глаза. — Но ты изменила Остров в тот момент, когда высадилась. Твое прибытие и новости, которые ты принесла, имеют последствия для каждого местного жителя.
        «Отрава», — подумала я. Так же говорил мне Зак в деревне: «Ты — отрава. Ты загрязняешь все, к чему прикасаешься».
             * * * * *
        — Начинаю ощущать себя твоей прислугой. — Кип передал мне кусок хлеба и забрался обратно на подоконник, где меня дожидался.
        — Для хорошей прислуги ты слишком неряшлив. — Я указала на его незаправленную постель и тоже взобралась на широкий каменный уступ.
        Мы сидели лицом друг к другу, прислонясь к боковинам окна и слегка соприкасаясь пятками.
        — Ты знаешь, о чем я. Ты все утро провела, совещаясь с Дудочником и его Ассамблеей, а я торчал тут, как не пришей кобыле хвост. — Он прислонился затылком к камню. — Ну и что там?
        Прошло уже три дня с нашей первой встречи с Дудочником, и меня вызывали на разговор каждый день, а вот Кипа не пригласили ни разу. Утро мы проводили вдвоем, но потом приходил стражник и провожал меня в большой зал. «Только она», — говорил он каждый раз. На третий раз Кип попытался пойти со мной, но стража развернула его у входа в Ассамблею.
        Кипу не грубо, но твердо указали, преграждая путь:
        — За вами не посылали.
        — Мне бы хотелось, чтобы он тоже прошел, — заявила я.
        — Дудочник за ним не посылал, — вежливо повторил стражник, закрывая перед носом Кипа дверь.
        Когда я спросила Дудочника, почему на собрания не пускают Кипа, тот лишь изогнул бровь:
        — А что он сможет рассказать, если даже имени своего не знает?
        Так что пока я днем торчала в Ассамблее с Дудочником и другими, Кип осматривал Остров, а когда к вечеру возвращалась, рассказывал мне об увиденном. О старой лодке, которую по частям вынесли из гавани и вновь собрали на западной окраине города, чтобы дети играли в моряков. О сутки напролет незаметно следящих за округой наблюдателях на вершине кратера. О доме на окраине, где старуха показала ему шесть жужжащих пчелиных ульев, которые держала на балконе. Но хотя Кип подробно рассказывал о своих дневных вылазках, ему больше хотелось выслушать, что мы обсуждали с Дудочником и Ассамблей.
        — Я бы не сказала, что ты им совсем не интересен, — втолковывала ему я. — Они о тебе добрую половину времени расспрашивают.
        — Тогда почему бы не задать вопросы мне? Я чувствую себя каким-то бесполезным придатком, слоняясь весь день, а потом выпрашивая у тебя крохи новостей. Если они хотят знать обо мне, почему не спросят напрямую?
        — И что ты им расскажешь? — Я вздрогнула, услышав из собственных уст слова Дудочника.
        — А ты? Если ты что-то выведала о моем прошлом, мне тоже хотелось бы послушать.
        Я слегка его пнула:
        — Ну не дури. Им просто интересно, как я узнала — о тебе, о других. Про мои видения в камере сохранения. Все это я уже тебе рассказывала.
        — А может, это лишь предлог для Дудочника, чтобы провести время с тобой?
        Я рассмеялась:
        — В интимной обстановке зала Ассамблеи, где полно народу?
        — Зато там он выглядит важной персоной.
        — Да ладно. — Спрыгнув на пол, я остановилась, ожидая, что он последует за мной. — Пошли, ты до сих пор не показал, что там на западной стороне. И Дудочник сказал, что сегодня вечером будет ярмарка.
        — А ты его просветила, что у нас ни гроша?
        — Не пришлось. — Я достала из кармана небольшой мешочек с монетами. — От щедрот Дудочника. Нам обоим.
        — Вот теперь я впечатлен, — усмехнулся Кип, когда я бросила ему кошель.
        — Недорого же стоит твоя лояльность.
        — Еще пара монет, и я готов напялить его ладно скроенный синий мундир.
        Рынок располагался всего в нескольких минутах ходьбы от наших комнат над двором в крепости. Стражники на воротах уже знали нас — они кивнули и опять заняли свой пост, когда мы вышли. Глядя на идущего по улице Кипа, я вспомнила, как он никогда не боялся шума, как распахивал ставни в Нью-Хобарте и наслаждался оживленным гомоном улицы. В первые дни после освобождения из резервуара он постоянно дергал головой из стороны в сторону и старался прочистить уши мизинцем, словно желая вытряхнуть застрявшую там жидкость. Наверное, тишина ассоциировалась у него с прошлым, с баком. По прибытии на остров из-за городского шума меня обуяла бессонница, однако Кипа все устраивало. Он усаживался на подоконник, закрывал глаза и погружался в гвалт островной жизни, вслушиваясь в шаги стражников по дворовому гравию и выше, по каменному парапету. К курлычущим голубям, стуку копыт ослов по брусчатке, поющей ребятне.
        Но мое раздражение от шума быстро улеглось, пока, пробираясь к рынку, я наблюдала за улыбкой Кипа. Мы шли на шум: призывы торговцев, расхваливающих свой товар — ткани, дыни, лук, — визг шныряющих в толпе детей, хрюканье свиней из хлипких загончиков и кудахтанье кур из клеток, свисавших с вбитых в стену деревянных колышков. Из-за высокой чаши кратера в городе светало поздно, а темнело рано. И практически всегда, за исключением полудня, когда солнце стояло в зените, улицы были защищены от жары.
        Сейчас, в самом начале вечера, темнеющее небо подсвечивалось торчащими из стенных держателей факелами и свечами в окнах. На крошечном пятачке между двумя домами печально жевал траву привязанный козел.
        — Дудочник утверждает, что домашние животные — это какой-то кошмар, — сказала я Кипу. — Доставить их сюда на лодках — целая история, да и в условиях ограниченного пространства проще выращивать для прокорма растения, чем забивать на еду скотину. Но люди желают держать живность просто потому, что на материке таким как мы это запрещено.
        — Не уверен, что разведение коз в пику запретам Синедриона — самый эффективный способ показать неповиновение.
        — Дудочник рассказал, как однажды на корабле по дороге на Остров коза отвязалась, и они чуть не перевернулись, пытаясь ее поймать.
        — Мне казалось, он каждый день вызывает тебя на встречи, чтобы обсуждать важные стратегические проблемы, а не охмурять анекдотами.
        — Ну да. Потому что человек, который управляет Островом и возглавляет Сопротивление, вынужден прибегать к анекдотам, чтобы меня охмурить.
        Кип закатил глаза и взял меня за руку. Вдоль всей улицы тянулись торговые палатки. Мы купили две темно-фиолетовые сливы, казавшиеся почти черными.
        — Никогда не пробовала таких прежде, — заметила я, откусывая сочную мякоть.
        Кип усмехнулся:
        — Добро пожаловать в мой мир.
        — Для тебя ведь они не в новинку? Тебе же многое известно: как говорить, читать, завязывать шнурки. Ты не как ребенок, в первый раз столкнувшийся с действительностью.
        Кип остановился, чтобы осмотреть лоток с небольшими деревянными шкатулками. Поднял с одной крышку и, восхитившись, с каким мастерством она подогнана, установил ее обратно.
        — Да, но от того, что я знаю, как расстегнуть штаны в туалете, но не знаю своего имени, отнюдь не легче.
        — Но сейчас-то у тебя есть имя.
        — Конечно. И оно просто прелестное. Но ты понимаешь, о чем я.
        Мы прошли весь рынок и присели на каменную скамью, с которой просматривалась вся оживленная площадь.
        — Все мои воспоминания о прошлой жизни связаны с Заком. Легко могу представить, что забыла какие-то мелкие подробности, но не помнить близнеца - за гранью моего понимания. Потому что он реально часть меня.
        — Альфы точно не воспринимают своих омег подобным образом.
        — Не согласна. Если бы они не знали, насколько мы с ними на самом деле похожи, то не боялись бы нас так сильно.
        — Боялись? Нас? Да ты шутишь! Именно поэтому мы здесь прячемся? И все эти люди тоже? — Кип указал на рыночную толпу. — Альфы с их многочисленной армией, крепостями и Синедрионом, вероятно, уже скулят от ужаса.
        — Иначе они не искали бы Остров с таким исступлением. — Я вспомнила, с какой настойчивостью Исповедница снова и снова расспрашивала меня об Острове. Как она обводила пальцем карту, как сканировала мой разум.
        Кип огляделся:
        — Да с чего? При всем своем позерстве со стражей в форме Дудочник все равно вряд ли несет хоть какую-то угрозу Синедриону. Что он может замышлять? Поход на Уиндхем с бандой одноруких солдат?
        — Этого и не требуется. Достаточно того, что Остров существует. Уверена, Синедриону хватает практических резонов его искать, например, недополучение податей или уклонение омег от обязательной регистрации. Но ведь на самом деле альфы ищут Остров не поэтому, и не бросят поиски. Их беспокоит, что это место не подчиняется их власти. — Я вспомнила, что говорила перед смертью Алиса. — Плода воображения вполне достаточно.
        — А для меня достаточно взаправдашнего существования Острова, — ухмыльнулся Кип, устроившись поудобнее и вглядываясь в горизонт, ограниченный краем кратера.
        Я тоже подняла глаза.
        — Знаю. И хотя он много раз являлся мне в видениях, по-настоящему здесь присутствовать, быть частью Острова — совсем другое дело.
        — Ты на самом деле ощущаешь себя частью Острова?
        — А ты разве нет? — ответила вопросом на вопрос я.
        — Мне хочется в это верить. — Кип выплюнул сливовую косточку и проследил, как та приземлилась в щель между булыжниками. — И в то, что мы здесь останемся.
        — А ты не уверен?
        — Трудно быть уверенным хоть в чем-то. То, что для Дудочника я пустое место, отнюдь не обнадеживает. Они все словно решили, что после случившегося со мной от меня нет никакого толку. Как будто я не в счет.
        Я внимательно посмотрела ему в лицо. Прямой, слегка вздернутый узкий нос, резко обозначенные линии скул и подбородка — за недели в пути я изучила его, сроднилась с каждой черточкой. Легко забыть, что он сам себе незнакомец, без возможности зацепиться за воспоминания о прошлом и, прежде всего, о своем близнеце.
        — Даже представить не могу, как странно не помнить своего близнеца, ведь это самое важное. Как тебе, должно быть, одиноко.
        — Более одиноко, чем тебе с твоим братцем? Который изгнал тебя, причинил боль, похитил и запер? Да мое одиночество по сравнению с этим благословение.
        — Но ты наверняка думаешь о ней, — возразила я. — Гадаешь, кто она такая.
        — Похоже, во мне нет ничего нормальнее того, что я не знаю свою сестру. Это как раз твой случай нетипичен. Сейчас близнецов разделяют практически в младенчестве, поэтому все, что им известно друг о друге — имя и место рождения. — Он замолчал, разглядывая толпу, где каждый человек имел какое-нибудь уродство. Я ждала, когда Кип продолжит. — Но иногда я правда думаю о ней. Честно говоря, только очевидные вещи. Ну, ты понимаешь: а вдруг она свалится с обрыва, и я умру вместе с ней? Так что остается надеяться, что она живет безопасной скучной жизнью, у нее безопасная скучная работа — никаких плугов, под которые можно попасть, никаких драк.
        — Здоровое питание и сон, — подхватила я.
        — Она пасет кур или ткет ковры.
        — Вручную. Никаких опасных станков.
        — Именно! — Кип запечатлел у меня на лбу поцелуй, и мы устремились в толпу.
             * * * * *
        На следующий день жаркое солнце убедило меня отложить намеченную прогулку наверх, к краю кратера.
        Кип ушел сразу после завтрака, прихватив флягу с водой и набив карман свежим инжиром, а я поднялась на небольшую террасу, которую мы обнаружили накануне на полпути к башне. За долгие годы каменные ступени сточились под множеством полировавших их ног, как подтаявшее масло. До полудня оставалось еще несколько часов, но на мощеной брусчаткой террасе было уже жарко. Пока я укладывалась на солнце, рубашка задралась и камни обожгли кожу на обнажившейся талии. Я купалась в ярких лучах, все еще удивляясь солнцу и открытому небу после камеры сохранения. Даже адский заплыв на Остров не уничтожил мою любовь к теплу и удовольствие, которое я получала от солнца. Было так приятно отдаться простым земным радостям и отстраниться от махинаций и интриг, чувствуя лишь солнце и камни.
        В камере сохранения я причиняла себе боль, чтобы избежать ночных видений и страхов. Но теперь кошмары гнало удовольствие. И Остров, который позволил этим маленьким радостям появиться в моей жизни. Даже в заселенном омегами Нью-Хобарте меня не отпускали страх, стыд и сожаление. Там в любой момент мог появиться солдат или мытарь Синедриона, чтоб напомнить о нашем подчиненном положении. Даже манера держаться — и моя, и Кипа — изменилась после прибытия на Остров. Кип отринул скрытность и неуверенность, которые приобрел за несколько месяцев в бегах.
        Я снова подумала о Дудочнике — его гордо вскинутой голове, широких плечах. Постепенно приходило понимание, что часть радости от того, что я вместе с Кипом, рождалась из самого пребывания на Острове и того, что здесь можно не стыдиться уродств. Из всего, что подарил нам Остров, самой большой неожиданностью оказались наши тела. Накануне я заметила на своей шее синяк — там, где Кип сначала игриво прикусил, потом поцеловал, а затем опять прикусил. Он извинился, когда в утренних лучах солнца увидел след на моей коже, но, как ни странно, я возликовала. На моем теле осталось слишком много меток, которые я не выбирала. Клеймо. Бледная кожа после нескольких лет в заточении. Измученное, покрытое волдырями тело, выпирающие кости — последствия нашего долгого путешествия. Но отметина на шее появилась в радости. Лежа на теплых камнях, я дотронулась до нее и улыбнулась.
        Не знаю, надолго ли я задремала. Когда на закрытые веки опустилась тень, я рывком села и хотя была полностью одета, в моей полной отдаче солнечному теплу проскальзывало нечто интимное. Свет бил прямо в глаза, но я безошибочно узнала силуэт Дудочника.
        — Извини, — сказал он, выходя на террасу. — Не хотел тебя напугать.
        — Ты и не напугал, — возразила я, намереваясь подняться.
        — Не вставай. — Он присел на корточки, чтобы оказаться со мной на одном уровне. — Мне сказали, что ты здесь, но я не знал, что ты спишь.
        — Не то чтобы сплю. Но в последнее время нормально поспать не получается.
        — Видения?
        Я кивнула. Дудочник устроился рядышком, скрестил ноги и посмотрел на солнце.
        — Я сам меньше сплю после вашего с Кипом прибытия, если тебя это утешит. Вся Ассамблея потрясена.
        — Из-за нас? Но мы же не захватчики, а всего лишь двое голодных омег. Единственное наше отличие — мы добрались сюда самостоятельно.
        — Наше? Ведь ты одна нашла путь. Без помощи Кипа.
        — Мы сделали это вместе.
        — Похоже, у вас вообще дружная команда. — Он бросил взгляд на синяк на моей шее и сменил тему. — Пойми, людей испугало ваше неожиданное прибытие сюда, ведь тут все основано на секретности.
        — Вы должны тревожиться не из-за нас с Кипом, а из-за Исповедницы, которая вас ищет. — Как только я ее упомянула, по телу тут же пробежали мурашки, несмотря на теплые камни под спиной.
        — Если бы я мог тревожиться только об этом, — вздохнул он. — Ты не представляешь, как ухудшились дела на материке, пока тебя держали в застенках.
        — Я получила кое-какое представление в Нью-Хобарте.
        — Там ты увидела отражение того, что происходит повсеместно. Омег все больше поражают в правах, увеличивают подати, запечатывают города. Нам регулярно докладывают о публичных порках. Целые поселения едва не умирают от голода. Не вижу в этом никакого смысла. По крайней мере Синедрион расширяет убежища для омег, однако это тоже бессмысленно. К чему нас туда загонять, ввергая в кабалу? Снизили бы поборы и ослабили тотальный контроль, сразу отпала бы потребность в убежищах, и альфам не пришлось бы на них тратиться. — На мгновение на его лице отразилась усталость. — Теперь понятно, почему Ассамблею беспокоит ваше появление? Люди и в лучшие времена с подозрением относились к провидцам, а уж теперь и подавно. Мы должны убедиться, что Острову не угрожает опасность.
        — Мы с Кипом не представляем угрозы.
        — Я уже говорил, что тоже так думаю. Относительно тебя.
        — Ты не доверяешь Кипу?
        Дудочник пожал плечами:
        — Я о нем ничего не знаю. Он сам ничего о себе не знает.
        — Он же не виноват.
        — Это понятно. Но какая от него польза?
        — Ты именно так оцениваешь людей? Есть от них польза или нет?
        Он не стал отнекиваться, как сделали бы многие:
        — Я вынужден. Это моя работа.
        — А если на секунду забыть о работе, что бы ты ответил?
        Он рассмеялся:
        — Может, когда-то я и мог отделить себя настоящего от своих обязанностей, но теперь уже не получится.
        — Но ты сам этого захотел, когда решил возглавить Сопротивление.
        — Я знал, что у меня может получиться лучше, чем у других. И, кстати, оказался прав. — Он уперся локтем в согнутое колено и склонил голову, подставляя шею солнцу. — И когда я это понял, выбора просто не осталось.
        Между нами повисла тишина. Я так привыкла находиться наедине с Кипом, что для меня казалось странным проводить столько времени вместе с Дудочником. Всякий раз я ощущала разделяющую нас тайну — имя моего близнеца. Вокруг нее крутились все наши разговоры. Она походила на кратер Острова — все остальное строилось под этой основой. Если нам удавалось избегать столь скользкой темы, я легко чувствовала себя рядом с Дудочником — его улыбка согревала, властный взгляд обещал защиту и безопасность. Но сейчас, греясь рядом с ним на солнце, я напомнила себе о Заке — моей тени, мой половине, — о мертвом предшественнике Дудочника и о блестевших на ремне ножах.
        Дудочник повернулся ко мне лицом:
        — Вот ты, например, провидица. Есть ли предел, за которым ты можешь отрешиться от своего дара?
        — Но это же не работа или выбор. Это я сама.
        — Вероятно, для меня сейчас забота об Острове то же самое.
        — И приведись тебе выбирать заново, ты решил бы так же?
        — А ты бы выбрала ясновидение?
        У меня не нашлось ответа.
             * * * * *
        В наших комнатах стояли две отдельные кровати, но я устроилась в изножье постели Кипа, чтобы поговорить с ним в ночи.
        — Он сегодня снова интересовался видениями. Что я видела об Острове, прежде чем приплыть сюда. Но о Заке напрямую не спрашивал.
        — Это не значит, что он не пытается разузнать. Он же понимает, что мы не все ему поведали.
        — Если бы он нам не доверял, неужели дал бы ключ от ворот крепости и разрешил свободно гулять где вздумается?
        — По-моему, это идеальный способ держать нас на виду, — заметил Кип. — Здесь кругом его стражники.
        Я вспомнила, как Дудочник сказал мне утром на террасе: «Мне сказали, что ты здесь».
        — Я больше чем уверен, стоит нам подойти к какой-нибудь лодке, и сразу обнаружится, что не так уж мы и свободны, — продолжил Кип. — Ему нравится, когда ты под рукой и сразу являешься к нему на допросы.
        — Ну, я не стала бы называть наши встречи допросами. Мы просто беседуем. Он мне тоже кое-что рассказывает. Если бы нам не доверяли, сидели бы мы сейчас в местных казематах.
        — По крайней мере к этому мы привычны. — Он потянулся за кувшином с вином, и я подставила стаканы. — Ну и о чем он тебе рассказывает?
        — О ситуации на Острове, о том, что творится на материке.
        — Рассказал хоть что-нибудь новое, что ты еще не знала из видений?
        — Да много всего. И в любом случае видения — это нечто другое. Все как-то расплывчато, совсем не похоже на гладкое повествование. — Я отпила вина и слизнула с верхней губы темно-красные капли.
        — Он хочет выведать про твоего близнеца. Должно быть, уже догадался, что Зак важная шишка. Кому еще можно заходить в камеры сохранения?
        — Знаю, но лиц с допуском туда может быть сотня или даже больше. У Дудочника нет доказательств, что камерами занимается именно Зак. — Я замолчала. — Даже мне неизвестно, что представляет собой Зак и чем он занимается.
        — Но у тебя вполне конкретные подозрения. Долго ли ты сможешь скрывать их от Дудочника? В конце концов он во всем разберется. Советники Синедриона скрываются под псевдонимами, но Дудочник не дурак и догадается о Заке.
        — Мне казалось, ты упорно хочешь доказать, что Дудочник — тупой бандит.
        — Не заблуждайся, Касс. Мне он не нравится, но это не значит, что я считаю его глупым. Он рано или поздно узнает — если уже не докопался — что меня и других людей упек в резервуары твой близнец. И что тогда?
        — Предлагаешь пойти к Дудочнику, доложить, что я близнец Зака, и пусть он избавится от нас обоих? Тебе сразу полегчает? Ты почувствуешь, что расквитался за все, что с тобой случилось?
        — Да я даже не знаю, что со мной случилось! — Кип осознал, что повысил голос, и тут же снова зашептал: — Я просто не хочу, чтобы Дудочник получил такой козырь. Тебя станут использовать, чтобы добраться до Зака. Ты сама знаешь.
        — Ни ты, ни я не знаем наверняка.
        — Так почему же ты не рассказала, кто твой близнец?
        Я привалилась к стене, уставившись на свои ноги. Кип сидел ко мне очень близко, но мы не соприкасались. Чтобы посмотреть на него, я склонила голову:
        — Ты разве не устал от постоянного недоверия к людям?
        — Не важно, доверяю ли я Дудочнику, — ответил он. — Зак твой близнец, и тебе решать. Я лишь беспокоюсь о тебе. Ты веришь в лучшее в людях. Посмотри, к чему это привело с Заком, даже после того, как мать тебя предупредила.
        — Если бы я не верила в Зака, то в конечном итоге не отыскала бы комнату с резервуарами и не освободила бы тебя.
        Кип рассмеялся:
        — Только ты способна после четырех лет взаперти увидеть что-то хорошее в излишней доверчивости. — Он взял меня за руку. Я притянула к себе наши переплетенные пальцы и медленно перецеловала каждую его костяшку. — Так как ты намерена поступить?
        — Не знаю. У меня такое ощущение, что тут дело даже не во мне, — вздохнула я. — Вероятно, ты прав насчет Дудочника. Не в том, что он ни в коем случае не заслуживает доверия, а в том, что котелок у него варит.


        Глава 20

        На следующий день Дудочник послал за нами обоими.
        — Наконец-то, — проворчал Кип, но я видела: он доволен, что его пригласили.
        Время едва перевалило за полдень, и зал Ассамблеи оказался полон: приходили и уходили стражники, время от времени что-то докладывая членам Ассамблеи, собравшимся вокруг кафедры с пустующим креслом. Дудочник по обыкновению стоял чуть в стороне от основной группы, погрузившись в беседу с Саймоном, одним из членов Ассамблеи чуть ли не вдвое его старше, с висками, посеребренными сединой. Под правой рукой Саймона свисала еще одна, подтверждая репутацию грозного бойца. Он выглядел таким же полным сил, как Дудочник. Ранее я частенько наблюдала, как они разговаривают, и трехрукий омега не стеснялся вступать с Дудочником в ожесточенные споры. Полагаю, именно поэтому Дудочник предпочитал компанию Саймона обществу более покладистых членов Ассамблеи. Пару раз я видела, как эти двое оживленно жестикулировали и перебивали друг друга, склонившись над картами или документами, но обычно расходились мирно: Саймон собирал свои бумаги и удалялся, вежливо мне кивнув.
        На этот раз, когда Саймон отошел, Дудочник повел нас к столу в дальнем конце зала, у витражных окон, где разговор не могли подслушать. Налив нам по небольшому стакану вина, Дудочник предложил присесть.
        — Ты довольно терпеливо себя вела, учитывая все бесконечные собрания и вопросы, — начал он. — Ни я, ни Ассамблея не стали бы тебя донимать, если бы не считали эти сведения очень важными.
        — Явно не настолько, раз обо мне вспомнили только сейчас, — заметил Кип.
        Дудочник не стал отвечать, а продолжил:
        — Кое-что меняется. Вы сообщили нам много нового, но ваши слова лишь подтверждают то, что мы уже давно наблюдали. Новые веяния в Синедрионе начались не вчера, а еще в засушливые годы: когда люди голодны и отчаялись, их легко стравить между собой, и советники этим воспользовались, разыграв карту ненависти к омегам. С каждым годом ситуация постепенно ухудшалась, но в последние несколько лет резко усугубилась. Увеличились подати и вступили в силу другие реформы, продвигаемые Воительницей: все больше поселений омег вытесняют на менее плодородные земли или изгоняют подальше от городов альф. Если в деревнях на востоке детей-омег раньше держали в семьях до пяти или даже больше лет, то теперь отсылают совсем малышами. Альфы совершают набеги на поселения омег, воруют урожай или просто его сжигают. Все это целенаправленно подталкивает омег бросать насиженные места и уходить в приюты. Конечно, я уже объяснял это Касс.
        — А она рассказывала мне, — многозначительно сказал Кип.
        Дудочник продолжил:
        — Дальше — больше. До нас стали доходить слухи, что омег захватывают, чтобы их близнецы или враги их близнецов могли использовать пленников в своих целях.
        — Камеры сохранения, — пробормотала я.
        — Да. И ими пользуются не только советники. Нам сообщали, что состоятельные альфы, не связанные с Синедрионом, платят хорошие деньги за содержание своих близнецов «на сохранении».
        «Сколько же их, застрявших в камерах, подобных моей?» — подумалось мне.
        — Это еще не все, — добавил Дудочник. — Около пяти лет назад Синедрион ввел обязательную регистрацию омег с пожизненным требованием уведомлять власти обо всех передвижениях.
        — На то есть причины. — Я вспомнила человека, которого пороли на площади Нью-Хобарта. — Именно так они используют связь между близнецами, чтобы нами управлять: с помощью этих сведений Синедрион решает, кем можно пожертвовать, а кем воспользоваться. Не знаю, как советники все отслеживают, но эти данные лежат в основе многих их действий.
        Дудочник согласно кивнул:
        — Но регистрация — лишь начало. Потом почти отовсюду стали приходить донесения о том, что омег, которые отправились в приюты, больше никто никогда не видел. И еще стали пропадать без вести дети. Пошли слухи об опытах на людях. Похоже, даже интернирования и камер сохранения властям мало.
        Кип громко отодвинул стул:
        — Мы это уже рассказывали, со всеми подробностями. А ты нам про какие-то слухи.
        Я положила руку ему на плечо, пока Дудочник отвечал:
        — Ну да. Полученные от вас новости имеют неоценимое значение. Они подтвердили наши подозрения о том, что настроения в Синедрионе изменились, и этих изменений мы давно ждали.
        — Вы подозревали и ждали? — усмехнулся Кип. — Вот уж спасибо, что предупредили.
        — Мы не знали, что точно происходит, но нам было известно о новой силе в Синедрионе, соперничающей даже с Воительницей. Появился молодой, но быстро продвигающийся альфа с псевдонимом Реформатор. — Мои пальцы тут же стиснули плечо Кипа. — Еще в самом начале своего восхождения он продвигал законопроекты, усиливающие гонения на омег, чтобы те покидали поселения и искали убежища в приютах. И на этом не остановился.
        — Он сейчас возглавляет Синедрион? — На удивление, мне удалось произнести это спокойно.
        Дудочник покачал головой:
        — Нет, он слишком молод и радикален. — Из стопки документов на столе он достал большой лист, на первый взгляд похожий на генеалогическое древо, со списком где-то в шестьдесят имен, сопровождаемых набросками. Имена соединялись между собой стрелками. Дудочник посмотрел на Кипа. — Ты умеешь читать? — Тот нетерпеливо кивнул. Дудочник указал пальцем на первую строку.
        — Судья, — прочитала я, рассматривая рисунок: немолодое лицо в обрамлении копны седых волос.
        Дудочник кивнул:
        — Он правит уже больше десяти лет. Поначалу обладал колоссальной властью. Но мы давно подозревали, что настоящих полномочий у него нет, он всего лишь номинальный лидер. Судья нужен Синедриону: люди ему доверяют, он пользуется народной поддержкой, его уважают даже некоторые омеги. Но он известен своими умеренными взглядами: в самом начале карьеры выступал за отмену подати для омег и даже ратовал за разрешение совместного проживания альф и омег в восточных регионах. Все нововведения исходят не от него.
        — Так значит, сейчас в Синедрионе он в меньшинстве? — спросил Кип.
        — Или они держат его близнеца в заложниках, — сухо предположила я.
        — Вполне вероятно, — кивнул Дудочник. — Человек с такими убеждениями вряд ли станет помещать своего близнеца в камеру сохранения, чтобы себя обезопасить. Мы полагаем, что его близнеца держат в заложниках и тем самым оказывают давление на Судью.
        — Но кто? — спросила я, хотя заранее знала ответ.
        Палец Дудочника переместился к следующим именам.
        — Вот эта группировка обладает реальной властью. По крайней мере, в последние несколько лет. Воительница, Инспектор и Реформатор. Молодые и радикальные.
        Я наклонилась, чтобы рассмотреть рисунки рядом с псевдонимами. Лицо Инспектора имело на удивление приятные и мягкие черты. Кудрявая шевелюра, лучистые глаза, изогнутые в улыбке губы. Портрет правее изображал Воительницу — длинные светлые волосы зачесаны назад, дугообразные брови и резко очерченные скулы выглядели преувеличенно на узком лице. Ее глазам недоставало живости Инспектора, поэтому взгляд казался цепким, оценивающим.
        Дудочник заметил, как я разглядываю картинку.
        — Слышала о ней?
        Я кивнула:
        — А кто нет?
        — Хотелось бы мне никогда о ней не слышать. Она славится своей жестокостью. По сравнению с ней Инспектор — защитник омег.
        Я перевела взгляд на изображение Зака. Реформатора. Рисунок был выполнен несколько схематично, но художнику хорошо удалось передать взгляд: настороженный, обороняющийся.
        — Узнаешь какие-нибудь лица? Может, имена для тебя что-то значат? — Дудочник подвинул лист ближе, напомнив мне Исповедницу с ее картой.
        Я специально уделяла внимание каждому рисунку, но разум и взор постоянно возвращались к Реформатору. Как же ужасно вот так скрываться: придумать себе личину и поддерживать ее всю жизнь.
        — Слышала об этих двоих, — осторожно подбирая слова, ответила я. — Инспекторе и Реформаторе. В Нью-Хобарте.
        А потом я увидела еще один рисунок. Никак не связанный с остальными, он вместе с именем особняком располагался на левой стороне страницы. Дудочник проследил за моим взглядом на спокойное улыбающееся лицо на картинке:
        — А я-то думал, когда ты ее заметишь? Исповедница. Твоя давняя приятельница.
        — Не совсем. — Я не могла отвести глаз от наброска. Удивительно, как талантливый художник всего несколькими линиями может оживить воспоминания о допросах и вторжении в разум.
        — Она появилась где-то лет шесть назад. Вероятно, ее завербовал Реформатор.
        — Почему она на них работает? — спросил Кип.
        — Знаю, кажется извращением, что Исповедница сотрудничает с теми, кто хочет полностью избавиться от ей подобных. Таких, как мы, — вздохнул Дудочник. — Думаю, правильнее сказать, она работает с ними, но не на них. Они признают ее силу и используют в своих интересах. Но Исповедница — не пешка.
        Я смотрела, как он обводит пальцем ее лицо на рисунке, и вспоминала страх в голосе Зака, когда мы ее обсуждали.
        — Их можно понять — я видела ее силу. Но ей-то они зачем? Как уже сказал Кип, в чем ее цель?
        Дудочник рассмеялся:
        — Думаешь, все омеги — хорошие, порядочные и ратуют за улучшение человечества? Что их — нас — нельзя купить за золото, власть или безопасность?
        Я встретилась с ним взглядом:
        — А что тогда насчет альф? По-твоему, они все злые?
        Дудочник ничего не ответил, посмотрел на листок и опять ткнул в изображение Зака с такой силой, что я едва сдержалась от гримасы.
        — Наши источники сходятся в том, что ключ ко всему — Реформатор. Воительница страшна по-своему, Инспектор всегда выступал против омег, но новые законы продвигает именно Реформатор. Похоже, близнец Судьи у него. Мы не знаем точно, но такая вероятность весьма велика.
        Пока я делала все возможное, чтобы не пялиться на портрет Зака, Кип с внимательным прищуром его изучал, и это не укрылось от Дудочника.
        — Это все он, Кип. Пять лет назад, когда Реформатор закрепил свои позиции в Синедрионе и начал работать с Исповедницей, омеги стали пропадать. Не только близнецы советников, а очень многие. Такие, как ты.
        Кип дернул головой:
        — В смысле, ничтожные?
        — В смысле, не имеющие прямого отношения к советникам Синедриона. Конечно, есть шанс, что твоя сестра как-то связана с сильными мира сего, но тут не угадаешь. В Синедрионе несколько сотен советников, примерно половина из них — женщины. Прибавь сюда других женщин — например, жен советников, их дочерей и подруг, которых они хотят защитить. Близнец любой из них мог оказаться в резервуаре. Но, скорее всего, ты не имеешь никакого отношения к Синедриону. Ты просто один из многих, кто стал жертвой эксперимента: омега, чья жизнь ничего не стоит.
        — Ничего не стоит, — повторил Кип.
        — С точки зрения Синедриона, — нетерпеливо пояснил Дудочник. — В подопытные отбирают, как правило, молодых людей, которые никак не угрожают жизням советников, если что-то пойдет не так.
        — Если подопытные умрут. Не надо нам тут приукрашивать, — поправила я. — Я видела резервуары, а Кип даже побывал в одном из них. К тому же мы нашли кости на дне озера в пещере.
        Дудочник кивнул:
        — Сложно отследить всех, учитывая, что пропавших без вести тысячи. Но нам доподлинно известны сотни смертельных случаев. При этом зафиксировано столько необъяснимых внезапных смертей среди альф, что даже они начали задавать вопросы. — Он посмотрел на Кипа. — Ты выжил. Наверное, даже сам не представляешь, какой ты счастливчик.
        — Даже не знаю, возможно ли быть более благодарным, — сказал Кип.
        — Но мы так и не получили ответа на основной вопрос, — заметила я. — Зачем Синедрион устраивает гонения на омег? Что они выигрывают, подталкивая нас на грань голодной смерти? Их жизни зависят от наших, и это непреложный факт.
        — Благословение и проклятие, — согласился Дудочник. — Связь — наша единственная защита, но она же нас и расхолаживает. Из-за нее нам с трудом удается привлечь людей в Сопротивление. Ведь им известно, что серьезного вреда Синедрион нанести не может. Даже когда в последние годы жизнь становилась все хуже и хуже, мы знали: альфы слишком сильно от нас зависят, чтобы позволить омегам умирать от голода. Наличие приютов это подтверждает. Как бы людям ни претило лишаться возможности управлять собственной жизнью, попадая в зависимость, убежища — это гарантированная страховка, и рост их количества в последние годы только воодушевил людей. Никто в здравом уме, конечно, не верит в сказочку Синедриона, что приюты открывают из милосердия. Но даже если их создали из корыстных соображений, убежища все равно подтверждают: всему есть предел, и у жестокости альф есть граница, которую они не смогут переступить.
        — По-моему, сейчас они именно этим и занимаются, — сказал Кип.
        — Но почему сейчас? Что изменилось? — спросила я.
        — Мы уже довольно давно думаем, что альфы пытаются разорвать связь между близнецами, — ответил Дудочник. — Хотя такие слухи ходят с тех пор, как я себя помню. Селекционные программы, опыты, все что угодно, лишь бы произвести не связанных между собой детей. Но ничего не выходит. По крайней мере, для советников близнец в резервуаре — наилучшая из возможных альтернатив.
        Я рассеянно кивнула, думая уже о другом:
        — Что там о расширении сети приютов? Ты уже позавчера об этом что-то говорил. На террасе.
        — На всех нуждающихся приютов не хватает, — пренебрежительно произнес Дудочник. — Их нужно гораздо больше. Смотрите сами. — Он разложил поверх других бумаг карту с более крупным масштабом по сравнению с прибрежными лоциями, что мы видели ранее. Ее полностью занимал комплекс зданий и полей, окруженный двойным забором. — Это Первый приют, построенный к югу от Уиндхема. — Он обвел правую сторону карты, где обозначалось множество прямоугольных строений, теснившихся вокруг огромного здания, которое занимало половину огороженной территории. — Вот эти постройки совсем новые, их начали возводить в прошлом году. В остальных убежищах, за которыми мы можем следить, похожая картина. Но даже новых зданий и близко не достаточно, чтобы принять с каждым днем увеличивающийся поток отчаявшихся беженцев. Речь о тысячах людей. Новые бараки больше прежних, но такое количество народа в них точно не разместить.
        — Так почему альфы хотят взвалить на себя ответственность за стольких из нас? — произнес Кип. — Проще и, вероятно, дешевле всего-то облегчить людям условия жизни в поселениях, и никаких убежищ не понадобится.
        — Несомненно. Но тут мы возвращаемся к вопросу контроля и учета подневольных омег.
        — Нет, — перебила я Дудочника. — Я имею в виду, ты прав, но этим все не ограничивается. — Я вспомнила слова матери, когда она приехала в поселение, чтобы предупредить насчет Зака: «Он рьяный. Амбициозный». И еще слова брата, произнесенные на валу: «Мне требуется закончить кое-какие дела». А также его отчаянную мольбу много лет назад, кода умирали отец и Алиса: «Ты можешь хоть что-нибудь сделать»? Теперь он мечтал совершить это «что-нибудь» на свой извращенный манер: «сделать что-нибудь» с роковой связью между близнецами. Я снова посмотрела на карту убежища и чертеж огромного нового здания. — Ты говоришь, что новых помещений недостаточно для проживания тысяч омег. Но их строят не для того, чтобы там жить. Они для того, чтобы сохранять в живых.
        — А есть разница? — спросил Дудочник.
        — Сейчас есть — благодаря резервуарам. — Я закрыла глаза, и они предстали передо мной. Сначала один бак, подобный тем, что грезились уже много раз. Но затем видение стало более масштабным; чем дальше призрачная я отступала от бака, тем обширнее становился обзор. Я видела бесконечные ряды баков, и в сравнении с этим местом зал, в котором я нашла Кипа, казался крошечным. Они все были пусты. Ожидали. Я глубоко вдохнула. Окажется ли моя идея бредовой, если я ее озвучу? — Они хотят всех нас поместить в резервуары. Всех омег.
        Привычная легкая улыбка тут же стерлась с лица Дудочника. Он встал:
        — Уверена?
        — Альфы будут стараться изо всех сил. Ты сам говорил — они пытаются разорвать связь между близнецами. Если не получается, то это лучшая из возможных альтернатив. Только представь: безупречный мир совершенных альф, умирающих от старости в собственных постелях.
        — У них не получится, — возразил Кип.
        — Я не говорю, что это легко сделать. Или что все можно провернуть прямо сейчас, — ответила я. — Но что, если цель именно такая? Сделать перепись омег, пересчитать их и навсегда поместить в баки.
        — И приюты на самом деле не работные дома, а центры с резервуарами, — подхватил Дудочник.
        Я кивнула:
        — Или скоро ими станут.
        — Они правда хотят поместить всех омег в баки? — недоверчиво переспросил Кип.
        Я стыдилась Зака: такое даже представить страшно, не то что вслух произнести. Но от правды не скроешься.
        — Именно так можно объяснить их поведение. Если получится, альфы станут помещать омег в баки сразу после рождения. Представь: просто избавиться от нас с самого начала. Мир только для альф.
        Кип поморщился. Он наверняка, как и я, вспомнил очищенный водой и временем крошечный череп на песчаном дне грота. И детей, похищенных из приюта Эльзы.
        — Они уже приступили, — произнесла я.
        Дудочник смахнул бумаги на пол:
        — Если ты права, это все меняет. Значит, все это время у нас было ложное чувство безопасности. Даже с последними ужасающими реформами мы думали, что альфы не смогут переступить черту и действительно поставить омег под угрозу. Но если все так, как ты говоришь, взаимозависимость исчезнет, а с ней исчезнут и взаимные обязательства. Для Синедриона не будет никаких преград. Если они стремятся поместить всех нас в баки, вряд ли их волнуют смерти альф при нынешнем режиме. Ранее такая мера казалась бы невероятной катастрофой, а теперь рассматривается лишь как кратковременный побочный эффект плана: посильнее угнетать омег, а если в процессе кто-то умрет, то это мелкие сиюминутные проблемы.
        Я кивнула.
        — Но угнетение происходит не просто так. Оно — часть плана. Чем больше отчаявшихся, голодных, ослабленных, тем больше людей решится проследовать в убежище. А значит, тем проще альфам поместить нас в резервуары.
             * * * * *
        На следующий день охранник проводил меня не в зал Ассамблеи, а в башню. Поднявшись по винтовой лестнице, я увидела Дудочника у низкой зубчатой стены. Он стоял ко мне спиной и смотрел на город. Он не повернулся, хотя наверняка слышал мои шаги.
        — Отсюда открывается потрясающий вид, но на город, а не на море, поэтому башня абсолютно бесполезна для обороны. Стоит захватчику проникнуть в город, и все будет кончено. Те, кто строил это место, знали, что лучшая защита — полная секретность. Даже внутри рифа, пока не проникнешь в гавань, не открывается никаких признаков того, что остров обитаем. Не знаю, зачем вообще выстроили башню и тем более зачем эти зубцы. Разве что из тщеславия.
        — Но, похоже, тебе тут нравится.
        Он пожал плечами, по-прежнему не поворачиваясь.
        — Здесь тихо. И я люблю смотреть на город — на то, чего мы достигли.
        Мне не хотелось сходить с лестницы, чтобы присоединиться к нему — слишком сильны были воспоминания о тревожных минутах на крепостной стене в Уиндхеме. Но Дудочник повернулся и отступил, как бы приглашая, и мне пришлось встать рядом. Мы вместе уставились на город внизу, наблюдая за движением. Пальцы Дудочника на парапете рядом с моими выглядели крупными и сильными. Моя кожа, покрывшаяся золотистым загаром за месяцы после побега из камеры сохранения, все равно казалась бледной на фоне смуглой руки Дудочника.
        — Зачем ты за мной послал? — нарушила я молчание. — Из-за нашего вчерашнего разговора?
        — Отчасти. Ассамблея полночи заседала, обсуждая твои соображения. Одни ни слову не поверили, другие приняли все безоглядно.
        — А ты?
        — Хотелось бы не верить. Да, это настолько невообразимо, что кажется невероятным. Однако отношение к нам в последние годы выглядело еще более неправдоподобным. Пока ты не сказала о резервуарах: если Синедрион делает ставку именно на них, все обретает смысл.
        — Идеальный план, между прочим. Альфы продолжают увеличивать подати, а те усугубляют голод и принуждают людей отправляться в убежища, которые строят на полученные с несчастных омег деньги. Именно омеги оплачивают возведение новых убежищ и развитие технологии резервуаров, где рано или поздно их запрут. Мы сами платим за собственное заточение и добровольно сдаемся в тюрьму.
        Подобное коварство даже восхищало, как в свое время хитрость Зака в деревне, когда он вынудил меня признаться в своей природе. Все гениальное просто, и это ужасало.
        — Что ваша Ассамблея собирается предпринять?
        — Именно над этим вчера и ломали головы. Первым делом следует донести до омег, что обращаться в убежища ни в коем случае нельзя. Но даже это легче сказать, чем сделать. Никто не бежит туда от хорошей жизни. Людей, доведенных до отчаяния голодом, трудно переубедить, не предоставив альтернативу.
        — А вы можете ее предоставить?
        — Мы можем предложить им только такой вариант. — Он указал вниз. — Остров едва вмещает нынешнее население. Мы всего несколько лет как стали сами себя обеспечивать провиантом и прекратили завозить его с материка. И теперь это место находится под угрозой, если на нас нацелилась Исповедница, как ты говоришь. У меня из головы не идет, что с нами случится, если она обнаружит Остров.
        — В таком случае ты понимаешь, каково мне почти все время. Не могу отвязаться от мыслей о ней с момента побега. Она меня ищет.
        — Ты это видишь?
        Я кивнула. Даже здесь, стоя рядом с ним в ясном свете Острова, я чувствовала ее поиски. Проникновение ее разума, отвратительного, как нежеланные прикосновения к телу.
        — Постоянно. Ощущения даже хуже, чем при ее допросе.
        — И ты знаешь, почему?
        — Это же очевидно. Я сбежала.
        Повернувшись ко мне, Дудочник улыбнулся и покачал головой:
        — Уверена, что она преследует тебя лишь потому, что ты сумела улизнуть? По-твоему, если еще кто-нибудь освободится и удерет из камер сохранения, на него объявят такую же облаву? Ты даже не подозреваешь о собственной ценности.
        — Ценности? Я не товар на ярмарке. И если ты считаешь меня ценной, перестань относиться ко мне свысока.
        Он внимательно на меня посмотрел:
        — Конечно, ты права. Меня просто всегда ошарашивает, насколько ты умаляешь свои силы. Подумай о ценности Исповедницы для Синедриона и угрозе, которую она представляет для нас. За нами охотятся с тех пор, как первые омеги обнаружили Остров больше века назад. Невозможно прочесать каждый метр океана, однако теперь Исповедница облегчила им задачу. Рано или поздно она нас найдет, так же, как и ты.
        — Я не такая, как она.
        — Ты не устаешь это твердить, и я тебя понимаю. Но если ты признаешь, на что способна, то сможешь оказаться для альф реальной угрозой. Подумай о том, чего ты уже добилась.
        — И чего же? Единственное, что мне удалось — просто не попасться им в руки.
        У Дудочника была привычка смотреть прямо в глаза, что здорово нервировало.
        — Ты не раскололась под допросами Исповедницы, продержавшись четыре года. Удрала из камер сохранения, узнала о резервуарах и более того: вызволила из них живого человека. Несмотря ни на что избежала изоляции в Нью-Хобарте и оттянула ее, спалив половину леса. Отыскала дорогу к месту, которое последние сто лет охранялось полной тайной и непроходимым рифом. Предупредила нас о главном плане Синедриона поместить всех омег в резервуары. — Он изогнул бровь. — По-моему, ты сделала достаточно, чтобы держать их в напряжении.
        — Но я не планировала никакого удара по Синедриону. Все произошло помимо моей воли. Я не думала о Сопротивлении. Пока сюда не попала, даже не подозревала, что оно действительно существует.
        — Но теперь-то тебе все известно. Вопрос в том, что ты можешь сделать для Сопротивления. Для начала расскажи мне, кто твой близнец.
        Некоторое время я молчала, прислушиваясь к доносившимся снизу звукам. Ниже уровня застройки в кратере располагалось озеро, вокруг которого, как и на стенах кратера напротив города, виднелись убранные поля с горбатыми стогами соломы от обмолоченной пшеницы и кукурузы. В самом городе, даже на самых оживленных улицах, а также на крышах, подоконниках и в палисадниках росли тыквы, помидоры, шпинат.
        — На Острове есть еще провидцы?
        — Сейчас нет. Были двое с разным даром. Один попал к нам еще до разделения и клеймения и стал бесценным кадром для работы под прикрытием на материке. Есть еще несколько человек с незаметными на первый взгляд уродствами, которые можно скрыть под одеждой, но провидец оказался самым убедительным. Другую успели заклеймить, поэтому ее было нельзя использовать как разведчика. Она была не такая сильная как ты. Мне кажется, она не смогла бы найти путь на Остров, но помогала планировать спасательные операции, определяла местонахождение новорожденных и других омег, нуждающихся в защите. Предупреждала о патрулях альф на побережье. Но в последний год или около того она свихнулась.
        По большей части окружающие избегали говорить со мной на эту тему или прибегали к эвфемизмам вроде «ее психика не совсем стабильна» или «вы знаете, что случается с некоторыми провидцами». Дудочник оказался на удивление прямолинейным.
        — Она не выдержала видений, перестала различать грезы и реальность, — добавил он.
        Мне вспомнились последние месяцы в камерах сохранения, ужасные видения о резервуарах и зондирование Исповедницы. Тогда я чувствовала, как меня покидает разум.
        — Ты говоришь о ней в прошедшем времени. До нее добрался Синедрион?
        — Нет, разыгрался шторм, и корабль пошел ко дну на обратном пути с материка. В тот день мы потеряли десять человек.
        — Соболезную.
        — Такое случается. Такова цена за безопасность.
        — Ты опять о своем: цена, платим... Нельзя определить цену человеческой жизни.
        — Неужели? — Все тот же пронизывающий взгляд. — Моя обязанность — извлечь как можно больше пользы для наших людей.
        Я шагнула назад от стены, от него.
        — Вот в чем соль: ты говоришь о «наших людях». Именно поэтому я не могу открыть тебе, кто мой близнец. У тебя та же логика, что у советников Синедриона. — Я повернулась к нему на вершине лестницы. — Когда корабль пошел ко дну, погибли не десять человек, а двадцать. — Спускаясь по ступенькам, я рассчитывала услышать за спиной его поступь или оклик. Но раздавался лишь стук моих собственных шагов.
             * * * * *
        На следующей неделе Дудочник по-прежнему вызывал меня каждый день, но ни разу не вспомнил о нашем споре. Он задавал вполне конкретные вопросы: уточнял планировку камер сохранения, расположение секретных туннелей и пещер под Уиндхемом. Просил рисовать резервуары, любую деталь, которую я могла припомнить. Расспрашивал о костях, которые я видела на дне грота. Часто к нам присоединялись члены Ассамблеи со своими вопросами. Про карты, которые мне показывала Исповедница: насколько они подробны и какие регионы охватывали. Про солдат из Нью-Хобарта: их численность, вооружение, сколько из них ездили верхом.
        Я отвечала на все вопросы, кроме одного, который Дудочник задавал чаще других: кто мой близнец. Спустя дней десять после нашего приезда он снова послал за нами обоими.
        — Хорошие новости. — В зале Ассамблеи находились лишь мы трое. — Думаю, вы оба захотите узнать. — Он отложил документы и отодвинул стул, приглашая меня сесть. — Появилась возможность устранить Реформатора. У нас источник в Синедрионе, который уже давно за ним следит.
        — Один из нас?
        — Такой, как ты. — Дудочник повернулся ко мне. — Незаклейменный провидец, о котором я тебе рассказывал. Ему семнадцать, и последние два года он работал над тем, чтобы внедриться в Синедрион. Способности к ясновидению ему, конечно, помогли, хотя временами он побаивался, что Исповедница его раскусит.
        — Как далеко он продвинулся? — спросила я, старательно подавляя дрожь в голосе.
        — Мальчик на побегушках в поместье Воительницы. Но имеет доступ не только к ней, а ко многим Советникам: встречается частным образом с Инспектором, Судьей и другими. — Теперь он смотрел на меня в упор. — Прошлой ночью с кораблем от него пришло послание. Вероятно, он получит доступ и к Реформатору — уже пару раз они встречались наедине, поэтому наш агент сможет нанести удар. Стоит мне только отдать приказ, и он убьет Реформатора.
        Дудочник не спускал с меня глаз, когда тянулся к звонку на краю стола и когда в зал зашли двое охранников — ждал, что я скажу.
        Я молчала. На меня накатили опустошенность и усталость, каких я не чувствовала со времени прибытия на Остров.
        Дудочник характерно небрежным кивком остановил караул вне зоны слышимости.
        — Что скажешь? — спросил он меня. — Мне отдать приказ?
        — Зачем нас спрашивать? — взорвался Кип. — Тебя не волнует, что мы говорим!
        Дудочник ответил ему, по-прежнему не сводя с меня взгляда:
        — Я бы так не сказал.


        Глава 21

        Я захлопнула дверь нашей комнаты, когда Кип только приблизился к лестнице. Он поднялся наверх как раз вовремя, чтобы услышать поворот ключа в замке.
        — Касс, мне пришлось! — крикнул он через дверь.
        — Этот выбор должен был делать не ты! — не менее громко отозвалась я.
        Стоя там, он наверняка слышал, как разбились бутылка вина, чашка, зеркало. Я запустила в дверь лампой — на меня срикошетил металлический каркас, а стекло разлетелось.
        — А что мне оставалось?
        В ответ я пинком перевернула небольшой столик, стоявший между кроватями.
        — Так ты у нас теперь герой? После того, как встрял с признанием, что Зак — мой близнец? Ты не имел права!
        — Значит, ты у нас героиня? Промолчать, позволить ему убить Зака и тем самым убить тебя?
        Я перешагнула через осколки, отворила дверь и дернула ее на себя так резко, что Кип чуть на меня не упал.
        — Ты что, действительно не понимаешь? Нет у него никакого ясновидящего в Уиндхеме. Исповедница слишком хороша. И даже если бы удалось ее одурачить, я бы почувствовала угрозу для Зака, для меня. Ощутила бы надвигающуюся опасность. Он блефовал, иначе зачем, по-твоему, пригласил и тебя?
        — А тебе не приходило в голову, что ему может быть на самом деле интересно мое мнение? Я здесь единственный подопытный, на ком твой близнец поставил научный эксперимент и, возможно, имею право знать, что происходит?
        В ответ я лишь приподняла бровь.
        — Черт! — Кип рухнул на кровать. — Дудочник знал, что я попытаюсь его остановить. — Закрыл глаза. — А на самом деле у него не было возможности добраться до Зака. Но теперь…
        Успокоившись, я села рядом.
        — Ага.
        — И ему не нужны ни шпионы, ни соглядатаи, ни убийцы.
        — Нет. Потому что есть я.
        Кип прислонился затылком к стене, и я сделала то же самое.
        — Ты оставила чашку на подоконнике, — заметил он. — Если хочешь, и ее расколоти.
        — Может, позже, — устало улыбнулась я, смежив веки.
        Он долго ждал, не добавлю ли я еще что-нибудь.
        Позже, собрав стеклянные и глиняные осколки, мы устроились каждый на своей кровати и лежали в полном безмолвии. В щели под дверью мелькали тени ног стражника, который занял пост сразу по нашему возвращению из Ассамблеи. А через стекло я заметила поднимающийся дымок от трубки, которую курил охранник под окном.
        Кип окинул меня взглядом:
        — Не то чтобы хочу испортить настроение… — Я фыркнула. — Но почему тебя до сих пор не порешили?
        — Мне вот тоже интересно.
        — Но ведь это хорошо?
        — По крайней мере, я довольна, что пока жива, — рассмеялась я.
        — Ты поняла, что я имею в виду. То, что Дудочник сразу тебя не убил — хороший знак.
        Я повернулась к Кипу и бросила взгляд через маленькую комнатку.
        — С каких пор мы стали благодарить судьбу за столь жалкую милость? — Я не отрывала от его лица тревожных усталых глаз. — Но, скорее всего, ты прав. Дудочник, вероятно, решил, что от нас есть польза.
        — Ой, вот только не надо тешить мое самолюбие. Ему полезна лишь ты. От меня-то ему какой прок? И тебе тоже, если уж на то пошло?
        — Ой, да ладно тебе извиняться.
        — Серьезно? Потому что если рассматривать степень моей вины — а я почти приговорил тебя к верной гибели — мне теперь до конца дней придется просить прощения.
        Я промолчала.
        — Прости. Не вовремя я распустил язык.
        Я села:
        — Можно я переберусь к тебе?
        — Конечно. Только не знаю, чем это заслужил. — Он потеснился, освобождая для меня место.
        Я легла на спину, он растянулся в той же позе. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу.
        — Мне нравится, когда ты с этой стороны — нравится чувствовать руку там, где ее на самом деле нет, пусть твою, а не свою, — прошептал Кип.
        — Я выбрала эту сторону, потому что так тебе сложнее меня лапать.
        Мы оба рассмеялись.
        — Почему ты на меня не злишься? — спросил Кип через несколько минут.
        — Потому что он прав.
        — Дудочник? И ты еще защищаешь его, после того как он обвел нас вокруг пальца?
        — Ну, пусть прав не во всем, но вот относительно тебя — да.
        — Ага, особенно в том, что я идиот.
        — Нет. В том, что ты пойдешь на что угодно, лишь бы меня защитить.
             * * * * *
        На следующий день дверь оказалась заперта. Стражник не отзывался на наши требования объяснить, что происходит. После полудня один часовой вошел в комнату, другой остался снаружи.
        Кип вскочил, закрывая меня собой.
        — Не суетись, — сказала я. — Дудочник не подошлет убийцу, он сделает все сам.
        Охранник поставил поднос на столик у двери и вышел, не проронив ни слова.
        — Откуда знаешь? — Кип забрал поднос и устроился на моей кровати.
        — Он не трус.
        — Ага. Убить безоружного пленника — невиданная доблесть.
             * * * * *
        После двух дней взаперти я попросила часового передать Дудочнику просьбу хотя бы ненадолго выпустить нас на свежий воздух. Она осталась без ответа, однако под конец четвертых суток четыре стражника сопроводили нас до башни и остались дожидаться у подножия лестницы.
        Я стояла у крепостной стены, глядя вниз. Город ничуть не изменился с тех пор, как я разглядывала его в компании Дудочника, но теперь представлялся не убежищем, а тюрьмой.
        — Может, это было бы даже лучше, — произнесла я. — Избавившись от меня, они избавятся от Зака. Если мыслить рационально, с логикой не поспоришь.
        — Не говори ерунды. Если ты не хочешь умирать, это не значит, что ты нерациональна или эгоистична.
        — Это не ерунда. Ведь очевидно, что он действительно в ответе за все то, что произошло с тобой. И с другими. Мы даже не знаем, сколько их — сотни? Тысячи? Выходит, математически ответ прост: моя жизнь против жизней всех тех людей.
        — Это не математическая задачка, Касс. Все не так просто.
        — Именно это я и сказала недавно Дудочнику. Но если все действительно сводится к цифрам? Вдруг я усложняю лишь потому, что таким образом избегаю трудностей?
        — Мне иной раз не верится, что ты на самом деле непревзойденная провидица.
        — В смысле?
        — В смысле с каких это пор ты избегаешь трудностей? Они тебя никогда не волновали. Ты вызволила меня, разбив бак, вместо того чтобы убраться восвояси, а ведь запросто могла загреметь обратно в камеры сохранения. И потом я всю дорогу тормозил наш побег.
        — Но я могу прямо сейчас решить проблему, стоящую перед всем Островом, проблему, из-за которой тебя заперли в резервуаре. — Я указала вниз.
        Там, в сорока метрах от нас, в городе кипела жизнь.
        — Ты этого не сделаешь. — Кип встал и направился к лестнице. — Думаешь, Дудочник выпустил бы тебя сюда, если бы видел хоть мизерный шанс, что ты бросишься со стены? И тут он не просчитался, хотя причину понял неправильно. Ему кажется, что ты защищаешь себя, и именно поэтому утаивала правду о своем близнеце.
        — А ты думаешь по-другому?
        — Естественно. — Кип даже не обернулся. — Ты защищаешь Зака, а не себя.
        — А разве это не эгоизм в своем роде? — крикнула я ему вслед. — Или трусость?
        Он глянул на меня с верхней ступеньки:
        — Ты всегда мечтала о мире, где близнецам не приходится друг друга ненавидеть. Неразделенном мире, где нет нужды в Острове. Может, это трусость, а может — своего рода отвага.
             * * * * *
        Каждую ночь я просыпалась из-за снов, но сегодня, всякий раз, когда за дверью сменялся караул, мне грезились метательные ножи на поясе Дудочника. Кипу тоже не спалось — он напрягался каждый раз, когда доносились звуки из коридора или со двора у нас под окнами. Когда мы начали целоваться, наши поцелуи совсем не походили на тот, самый первый, совершенный в дымке усталости, или на нежные изыскания следующих недель и радости от новообретенной близости. Теперь мы торопились, опасаясь, что в любой момент все закончится. Ключ в замке, лезвие кинжала. Смерть казалась особенно жестокой сейчас, когда мы с Кипом только-только начали постигать друг друга. Потому что я не перецеловала всю его шею, потому что мне все еще в новинку было запускать пальцы в его шевелюру. «Не стоит горевать о таких мелочах, — твердила я себе, — если принимать во внимание все прожитые годы и то, что стоит на кону». Но в ту ночь они не казались мелочами, и я плакала не из-за страха перед ударом клинка, а боясь, что больше никогда не почувствую, как Кип касается меня, как его щетина трется о мое плечо.
        А утром меня потребовал к себе Дудочник. Стражник так быстро вывел меня из комнаты, что мы с Кипом успели только переглянуться. Меня отконвоировали в зал заседаний, где собралась почти вся Ассамблея. Я разглядела Саймона и еще несколько знакомых лиц. Последнюю пару недель они пялились на меня издали, но не злобно, а с некоторым сочувствием. Теперь же вместо приветствия все замолкли. Даже Саймон не произнес ни слова, сложив на груди все три руки. Я не заметила Дудочника на его обычном месте за столиком у двери. Охранник провел меня до комнатки в другом конце зала. Мелкая ниша, не превышающая размерами чулан, но, судя по картам на стенах и какому-то системному беспорядку, Дудочник обустроил здесь свой кабинет. В углу лежал небрежно скатанный матрас, рядом — одеяло.
        — Ты здесь спишь?
        — Иногда.
        Когда открылась дверь, Дудочник вскочил с табурета. Дал отмашку стражу, сам шагнул через комнату, чтобы закрыть дверь и, развернувшись, жестом велел мне сесть. Ножи так и свисали с его ремня.
        — Ведь у кого-кого, а у тебя должна быть нормальная комната. — Я опустилась на табурет, не сводя глаз с матраса в углу. Было что-то трогательное в попытке Дудочника спешно его убрать. — Или хотя бы надлежащая кровать?
        Он пожал плечами:
        — В моем распоряжении несколько комнат наверху. Но я предпочитаю оставаться здесь — ближе к казармам, да и ко всему вот этому. — Он указал на беспорядок. Некоторые из карт были пришпилены к стене не кнопками, а метательными ножами, воткнутыми в украшавшие комнату богатые гобелены. — Да все равно. Это не важно.
        — Хорошо, — пробурчала я.
        Дудочник прислонился к двери. Я впервые почувствовала его нервозность и поняла: он вызвал меня сюда не для того, чтобы убить.
        — Ты же вызвал меня сюда не про свои апартаменты поговорить?
        — Нет, — ответил он, но продолжать не спешил.
        — Тогда давай поговорим о моих. О том, что мы с Кипом по-прежнему сидим взаперти с охранником под дверью.
        — И под окном, — спокойно уточнил Дудочник.
        — Мне должно льстить такое повышенное внимание?
        — Думаешь, вы с Кипом хотя бы с одним справитесь? — рассмеялся он, приподняв темную бровь.
        — Мы вообще-то добрались сюда, — отрезала я.
        Он нетерпеливо вздохнул.
        — Охранники приставлены не затем, чтобы вы не сбежали.
        Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить. Я вспомнила взгляды, которыми меня встретили в Ассамблее, и осознала, что они мне напомнили: так же на меня смотрели дети, когда я покидала родную деревню.
        — Многим известно, кто мой близнец?
        — Пока только членам Ассамблеи. Но не знаю, долго ли это продлится.
        — Они желают моей смерти.
        — Их можно понять. — В комнате больше не на что было сесть, поэтому Дудочник опустился на скатанный матрас и подался ко мне. — Льюис, мой старейший советник…
        — Я знаю, кто такой Льюис. — Благообразный седобородый мужчина, лет пятидесяти, который несколько раз меня допрашивал.
        — Его племянница, о которой он заботился с ее рождения, — одна из похищенных. Именно поэтому он так истово интересовался всеми, кого ты видела в резервуарах.
        — Я разглядела совсем немногих. — Меня разозлила внезапная ответственность, которую на меня взвалили. — Он же не думает, что я видела всех до одного. Их было очень много.
        — Именно, — мгновенно прошептал Дудочник. — Очень много. Заклейменных, похищенных, убитых. Все, кто сейчас в зале, потеряли близких людей из-за Реформатора. Весь Остров знает, что он нас ищет. Прислушайся к детским играм. Выходи играть, выходи играть…
        — Он идет тебя забрать, — не задумываясь, закончила я. Эта считалочка постоянно доносилась с улиц и дворов, где собиралась ребятня.
        Дудочник кивнул:
        — Это они про него, про Реформатора. Есть и другие советники, продвигающие законопроекты против омег, Воительница, например, но подобных ему больше нет. Дети кричат по ночам, потому что видят его в кошмарах.
        Я чуть не рассмеялась: Зак совсем не вязался у меня с человеком, о котором можно видеть кошмары. Зак, который плакал, когда обжегся о раскаленную сковороду. Зак, который спрятался за папиными ногами, когда через рыночную площадь повели быка. Но смех застрял у меня в горле. Откуда-то я знала, что природа детских страхов Зака и ужаса, который слышался в считалочке, одинакова. Одни произрастали из других.
        Все, что я о нем помнила — как бережно он промывал мой ожог после клеймения, как плакал, когда умирал отец, — теперь было глубоко похоронено. Я верила во все хорошее в брате, но так же, годами сидя в камере, я верила, что снаружи есть небо. Я знала, что Зак сделал, потому что видела своими глазами неопровержимые доказательства: сталь и стекло резервуаров, кости на дне грота. Разве хоть кто-нибудь в силах понять ту нежность и страх, что двигали Реформатором? И совершенно точно никто не станет отрицать этого яростнее, чем он сам. Зак создал Реформатора. Что в нем сохранилось от того мальчика, который сжимал мою руку подле сарая, где умирала Алиса, и умолял помочь? В камерах сохранения я лелеяла веру в небеса и, оказавшись на свободе, поняла, что они меня ждали и ничуть не изменились. Но прячется ли под маской Реформатора тот самый испуганный мальчик, мой брат? И можно ли мне продолжать в него верить, не предавая тем самым Дудочника и Остров?
        Я встретилась взглядом с Дудочником:
        — Ты пытаешься найти причины, чтобы меня убить?
        Он подался вперед и прошипел скороговоркой:
        — Я хочу, чтобы ты аргументированно доказала, что тебе надо сохранить жизнь. Дай мне причины, которыми я смогу поделиться с Ассамблеей, Саймоном, Льюисом и другими, чтобы объяснить, почему ты до сих пор жива.
        Опять на меня навалилась усталость. Казалось, будто я размываюсь, стачиваюсь, как каменный берег Острова под напором волн.
        — Я думала, Остров — то место, где мы не должны доказывать свое право на существование.
        — Не читай мне нотаций об Острове. Моя работа — его защищать.
        — Но если ты меня убьешь или посадишь под замок, он станет другим. Просто еще одной камерой сохранения с видом на море. Ассамблея превратится в Синедрион. А ты — в Зака.
        — Я несу ответственность перед людьми. — Он отвернулся.
        — Но не передо мной.
        — Ты одна. А их — множество.
        — Я сказала Кипу то же самое. А он возразил, что все не так просто и это не вопрос математики.
        — Ну еще бы. У него же нет моих обязанностей.
        Я посмотрела мимо Дудочника на карты на стенах. На всех виднелись черные отметки, указывающие гарнизоны Синедриона и убежища, а также деревни, поселения и конспиративные дома — сеть Сопротивления, помогающая переправлять людей на Остров. Людей, которые полагались на Дудочника.
        — Если такова твоя работа, почему ты все еще меня не убил?
        — Хочу, чтобы ты изменила расклад. Дай мне повод сохранить тебе жизнь.
        — Я поведала все, что знаю об Уиндхеме, об Исповеднице. Именно я предупредила вас о планах Зака поместить омег в резервуары, — спокойно произнесла я.
        — Должно быть что-то еще. Например, о поисках Острова.
        Я покачала головой:
        — Разве это новость? Ты знаешь, что они его ищут, и знаешь, что найдут. Это всего лишь вопрос времени.
        Он схватил меня за запястье:
        — Тогда скажи, когда. Поделись подробностями.
        Я высвободила руку:
        — Мне нечего больше сказать. Я же говорила, мне недоступны конкретные даты или карты. Мои видения не пришпилишь к стене. Они расплывчаты: иногда я могу сказать, что грядет, иногда — нет.
        — Но нас-то, Остров, ты отыскала. — Он помолчал и продолжил, понизив голос: — Как насчет того, что располагается дальше?
        Я покачала головой:
        — Ты о чем? Там же ничего нет. Весь мир находится на востоке.
        — Мир, о котором мы знаем, но ведь не всегда было так. А вдруг там, западнее, что-то есть? Или даже на востоке, за мертвыми землями?
        — Ты имеешь в виду Далекий край? Но это всего лишь легенда. Никто его не нашел, потому что нечего искать.
        — Большинство людей с материка так же думают про Остров. — Дудочник выглядел вполне серьезно.
        — Ты знаешь что-нибудь о Далеком крае? Отыскал те места?
        — Нет, но надеюсь на твою помощь.
        Он снял со стены карту и разложил ее на полу. Часть ее была мне знакома. Я узнала береговую линию, что мне показывала Исповедница и которая обозначалась и на других картах, что я видела на Острове. Я разглядела сам Остров — крошечную точку сантиметрах в семи западнее от побережья. Но эта карта отличалась от всех виденных ранее: материк на ней был в основном отрезан от правого края. За исключением береговой линии тут изображалось по большей части море. На карту были нанесены течения, рифы и пунктирные линии, изображающие маршруты, идущие далеко на запад от Острова.
        Я посмотрела на Дудочника:
        — Ты посылаешь корабли за запад. Ищешь Далекий край.
        — Не я. По крайней мере, не я один. Это началось задолго до меня. Но да, мы пытаемся его отыскать уже около пяти лет. Сейчас два наших крупнейших корабля отправились в поисковую экспедицию. В следующее полнолуние будет месяц, как они отчалили.
        — И ты действительно веришь, что они что-то обнаружат?
        Дудочник старался сдерживаться, но я чувствовала его гнев.
        — Думаешь, я пошел бы на такой риск, если бы не верил? Ведь несколько кораблей не вернулись.
        Я уставилась на карту, избегая его взгляда.
        — Помоги нам, Касс. Если удастся что-то нащупать — хоть самую малость — это сможет все изменить.
        Я поймала себя на том, что прижала ладонь к карте, как будто это помогло бы мысленно прощупать бесконечный океан. Закрыла глаза в попытке исследовать огромное пространство. Сосредоточилась до стука в левом виске, но увидела лишь неумолимые серые воды по всем сторонам, покуда хватало взгляда.
        — Слишком далеко. — Я оторвала руку от карты и подалась назад. — Такие расстояния преодолевали лишь во времена До. На больших быстрых кораблях.
        Он схватил меня за руку и опять прижал ее к карте:
        — Попробуй еще раз.
        Я подчинилась. Напрягла все резервы, как тогда в лодке, когда пыталась отыскать путь между скалами. Представила риф, затем открытое море за его пределами, попробовала пробиться на запад. Мое тело застыло. Когда Дудочник наконец отпустил мою ладонь, на карте остался влажный отпечаток. Но я ничего не смогла увидеть.
        — Прости. Возможно, для меня просто слишком далеко, я не могу почувствовать на таком расстоянии.
        — И ты прости. — Несмотря на то, что Дудочник только что держал меня за руку, он показался мне очень далеким. — Если бы ты смогла помочь, это бы все упростило. — Он посмотрел на дверь, недовольный гомон за которой становился все громче. — Они жаждут вывести Реформатора из игры и ради этого готовы пожертвовать твоей жизнью. Для них все просто.
        — Но не для тебя?
        — Мне кажется, твоя смерть — слишком высокая цена. Ты нам нужна. Ты и твои видения могут все изменить.
        — Но ты нас не отпустишь. — Я отнюдь не спрашивала.
        — Не могу, но могу вас защитить.
        — Мне следует сказать спасибо за то, что ты собираешься держать меня в качестве заложника, чтобы остановить Зака от нападения?
        — Были такие мысли, — спокойно согласился он. — Но если Реформатору вдруг станет известно, что ты у нас и мы пытаемся им манипулировать, есть все шансы, что собственные соратники от него избавятся. Он не возглавляет Синедрион — по крайней мере, пока. Любой намек, что он находится под влиянием, и альфы сами его убьют. Мы, конечно, избавимся от него, но на его место придет другой. И ведь ты тоже умрешь.
        — Да. Какая жалость!
        Он посмотрел на меня:
        — Действительно, жалость.
        Дудочник проводил меня обратно через зал, а затем обернулся, чтобы посмотреть на внезапно онемевших членов Ассамблеи. Положил мне ладонь на плечо, лавируя между уставившимися на меня мужчинами и женщинами, но я стряхнула его руку.
        Рядом оказался Саймон — самый надежный советник Дудочника.
        — Я бы на твоем месте не отвергал его покровительство столько резко. Он единственный стоит между тобой и смертью.
        Рядом раздался смех. Повернувшись, я увидела коренастого чернобородого человека с костылем под мышкой, который произнес:
        — Верно. Будь моя воля, давно бы прикончил тебя и твоего близнеца.
        — Мой близнец заключил меня в камеры сохранения, чтобы до него не добрались, используя его омегу. Убьете меня и подтвердите миф альф о том, что мы — обуза и угроза их жизни, и чтобы защититься, следует поместить нас в резервуары, — тихо произнесла я. Все молча на меня смотрели. — Хочешь меня убить? Почему бы не быть последовательным и не перебить всех альф? Конечно, при этом ты отправишь на тот свет и всех омег, но ведь оно того стоит, верно? — все громче кричала я, пока Дудочник тащил меня прочь из зала.


        Глава 22

        Когда на следующий день Дудочник спозаранку пришел к нам в комнату, я уже не спала, но все еще лежала, смежив веки. Что-то разбудило меня мгновением раньше — сон или видение? — и я с закрытыми глазами пыталась сосредоточиться, чтобы разобраться.
        Я услышала, как в замке повернулся ключ, как вскочил с постели Кип и встал между мной и дверью.
        — Расслабься, — сказал Дудочник. — Я здесь не для того, чтобы ей навредить.
        — Тихо, — прошептал Кип. — Ей по ночам очень плохо спится. Обычно только под утро получается немного отдохнуть.
        — А ты сколько спишь, если всю ночь глаз с нее не спускаешь? — Дудочник понизил голос, и я словно наяву увидела, как он приподнял бровь.
        — Просто не буди ее.
        — На самом деле я пришел поговорить с тобой.
        — Все когда-нибудь бывает в первый раз, — пробурчал Кип.
        Я услышала, как они отошли от моей кровати, и слегка приоткрыла глаза. Парни стояли у окна спинами ко мне. Рассветное небо алело, несмотря на то, что высокие края кратера заслоняли утренние солнечные лучи.
        Кип глянул на охранника, прислонившегося к стене балюстрады под нашим окном:
        — Он тоже недосыпает, надо полагать.
        — Иначе ты попытал бы шанс?
        — Не знаю, — спокойно ответил Кип. — По правде говоря, меня не очень вдохновляет мысль, что твои приятели сверху явятся по наши души. — Он посмотрел на ножи на поясе Дудочника. — Но до прибытия сюда мы с Касс достаточно времени провели взаперти и не думали, что здесь снова окажемся под замком.
        — Ты же не знаешь, сколько времени провел в резервуаре, — заметил Дудочник
        — Ага. Представляешь, если выяснится, что я просидел там минут двадцать. Какой конфуз был бы, после всей этой суеты.
        Дудочник коротко рассмеялся за компанию с Кипом, но быстро себя одернул.
        — Ассамблею — моих приятелей сверху, как ты выразился, — ты не слишком волнуешь.
        — Уже догадался, пока столько раз сидел тут один во время допросов Касс.
        — Я не пытаюсь тебя принизить. Ты единственный из нас побывал в баке, и всем хотелось бы выяснить, что там происходит. Но я пытаюсь тебя успокоить: не думаю, что тебе грозит опасность.
        — Возможно, просто не от вас. Но, мнится мне, кое-кто из альф на материке жаждет возобновить со мной знакомство.
        — Предпочитаешь оставаться здесь, под охраной?
        — Ты так говоришь, будто у меня есть выбор.
        — Есть. — Дудочник потянулся к своему поясу.
        Я приготовилась вскочить, думая, что он снимет один из ножей, но потом увидела, что Дудочник протягивает Кипу ключ. Я быстро зажмурилась, когда Кип повернулся на меня посмотреть.
        — Нет, — сказал Дудочник. — Ты же знаешь, она слишком ценна для меня и я не могу ее отпустить. Но тебе оставаться не обязательно.
        — И ты идешь на это из чистого альтруизма, а не для того, чтобы убрать меня с дороги и заграбастать Касс себе?
        — Если бы я этого хотел, тебя бы уже здесь не было.
        — Так значит, это не имеет никакого отношения к твоим чувствам к ней?
        Дудочник спокойно продолжил:
        — Через час отходит лодка, на которой есть свободное место для тебя. И не важно, что ты думаешь о моих мотивах.
        — Действительно. Не важно. Ты правда думаешь, что я уеду? И что она поблагодарит тебя за такой благородный жест?
        — Не совсем.
        Я снова приоткрыла один глаз. Дудочник отвернулся от Кипа и стоял лицом к окну. В светлеющем небе показался клин перелетных гусей.
        — Ты когда-нибудь видел, как вылупляется птенец? — спросил Дудочник, когда крики гусей стихли.
        Я услышала разочарование в голосе Кипа.
        — Конечно. Только это и помню. Ни собственного имени, ни близнеца. Одни яркие впечатления о птицах.
        — Если забрать яйцо из гнезда, вылупившийся птенец привязывается к тому, кого увидит первым, и следует за ним повсюду, словно за матерью. В детстве на глазах моей сестры вылупился утенок, так он от нее на шаг не отходил.
        — Это такая аллегория? Я как тот утенок: вылез из бака, прилип к Касс и теперь слепо за ней следую?
        Дудочник встретился с ним безжалостным взглядом:
        — Думаю, в какой-то мере так и есть. Но не могу понять, хорошо это или плохо.
        — Для тебя так точно хорошо. Ты же использовал меня, чтобы добраться до нее. Заставил выдать, кто ее близнец.
        — Действительно. Я тебя проверял, и ты меня не разочаровал. Но это вовсе не обязательно значит, что ты ее подвел.
        — И теперь ты меня опять проверяешь. — Кип опустил глаза на каменный подоконник, куда Дудочник положил ключ.
        — Тебя это удивляет?
        — Нет.
        Дудочник забрал ключ и спрятал его в карман.
        — Не думал, что ты уйдешь, хотя очень на это надеялся. До сих пор не могу понять, обуза ты или нет. Для нее.
        — Ну конечно. — Кип закатил глаза. — А ты у нас бескорыстный.
        — Естественно, нет. Иначе зачем бы велел поставить тут отдельные кровати? — Дудочник криво усмехнулся и посмотрел на меня. Оставалось только надеяться, что он не заметил, как я закрыла правый глаз. — Но начинаю думать, что тебе лучше остаться с ней. И ты даже должен так поступить.
        — То есть я больше не обуза?
        — Вполне возможно, что еще какая. И это одна из причин, почему тебе лучше остаться.
        — Очень благородно с вашей стороны решать, что для меня лучше и кто мне нужен! — Я откинула одеяло и с глухим стуком опустила ноги на пол, усаживаясь и потирая щеку, на которой остался след от подушки. — А вы не предполагали, что у меня на этот счет есть свое мнение?
        — Не думай, что это не приходило мне в голову, — отозвался первым Кип.
        — И мне, — вставил Дудочник.
        — Не смей со мной говорить! — крикнула ему я. — Пришел сюда тайком и начал играть нами, словно мы не люди, а булавки на твоих дурацких картах наверху!
        — Вот и я о том же, — заметил Кип.
        Я повернулась к нему:
        — Да ты ничуть не лучше. И почему бы тебе действительно не убраться?
        Кип растерянно глянул на Дудочника, который в ответ усмехнулся.
        — А ты не ухмыляйся! — прикрикнула я. — Утята? Серьезно? Обалдеть! Конечно, Кипу лучше уехать, но ты совсем тупой, если решил, что он на это пойдет.
        — Так тебе хочется, чтобы я уехал? — спросил Кип.
        — Конечно, хочется, ради твоего же блага. Или нет, ради моего. Но больше всего мне хочется, чтобы вы прекратили так себя вести. Я изо всех сил старалась сохранить ясность рассудка, выжить, увидеть, что же будет, а вы двое относитесь ко мне как к ярмарочному призу, который не способен сам ничего решить.
        — Извини, — сказал Дудочник. — За то, что вел себя глупо — я ведь заранее знал, что Кип тебя не бросит.
        — Замолчи! — крикнула я.
        — Я серьезно.
        — Нет, замолчи! Мне нужно сообразить. Перед всей этой вашей околесицей про утят меня разбудило что-то… Что-то важное.
        — А это что, не важно, что ли? — поинтересовался Кип.
        — Ты понял, о чем я. Какое-то срочное видение. — Я снова закрыла глаза, пытаясь вытащить его из тумана подсознания. — Какой-то человек… Он плакал и прятал кинжал за голенищем сапога. — Я открыла глаза. — Кто-то идет…
        Дудочник метнулся к окну и захлопнул ставни, не успела я договорить. Тут же дверь сотряслась под тяжелым ударом, словно в нее что-то врезалось. Затем последовал поворот ключа, скрежет отодвигаемого засова, и с какой-то издевательской медлительностью скрипучая дверь открылась под весом убитого стражника. Кип был на полпути к ней, когда из-за тела караульного показался злоумышленник и бросился на меня с окровавленным кинжалом. Он добежал до цели уже с метательным ножом Дудочника в горле и, падая замертво, увлек меня за собой на пол.
        Пока мы падали, я почувствовала, как в спину подрагивающего в агонии мужчины вонзился еще один нож. Я приложилась затылком о каменный пол, и на мгновение комната перед глазами поплыла.
        Несколькими секундами позднее Кип с Дудочником стащили с меня убийцу и перевернули его. Лежа на спине, он все еще пялился на меня застывшим взглядом. Когда в глазах перестало двоиться, я разглядела, что это Льюис, советник Дудочника. Кровь едва сочилась из-под маленького ножа, который с каждым ударом сердца дергался в шее раненого, но когда Дудочник склонился и невозмутимо вынул клинок, брызнула во все стороны. Я рванулась к Льюису и зажала рукой рану, в панике глядя на Дудочника.
        — Остановись. Я знаю, ради чего он заявился.
        — Думаю, это очевидно, — фыркнул Кип.
        Я покачала головой:
        — Нет, дело в том, почему он на это пошел. Из-за своей похищенной племянницы.
        — Он уже спрашивал про нее у тебя на Ассамблее, — с отвращением наблюдая, как я склонилась над Льюисом, заметил Дудочник.
        У меня между пальцами продолжала сочиться удивительно горячая кровь, а липкая от нее борода Льюиса уже не выглядела седой.
        — Льюис, ты меня слышишь? — Он бледнел на глазах. Нарочито медленно моргнул, даже не стараясь сосредоточить на мне расфокусированный взгляд. — Я сделаю все возможное, чтобы ее отыскать, если она жива. Чтобы остановить то, что делает мой близнец. Обещаю. Ты меня слышишь?
        Его голова склонилась набок. Дудочник осторожно приподнял ее носком ступни и когда убрал ногу, голова безвольно упала на пол.
        — Он мертв.
        Я посмотрела на свои руки и на рану Льюиса, которая больше не кровоточила. Смахнув слезы, испачкала лицо в крови.
        — Он бы тебя убил, — сказал Кип.
        — Он предал меня. Предал Ассамблею, — добавил Дудочник.
        — Знаю… — Ссутулившись, я обняла колени и крепко прижала их к груди.
        — Ты не пострадала? — спросил Кип.
        Я посмотрела на свои окровавленные руки с запекшейся траурной каймой под ногтями:
        — Кровь не моя.
        Белый рукав до самого локтя пропитался красным.
        — Собираешься давать обещания всем умирающим, которые стремились тебя порешить? Я просто хочу уточнить, потому что, боюсь, ты со счету собьешься, — заметил Кип.
        Дудочник произнес, поднимая взгляд от тела убитого караульного:
        — Только что погибли два человека, Кип. Один из них — хороший стражник, другой — мой советник. Не время для шуток.
        — Четыре, — уточнила я. Кип с Дудочником посмотрели на меня. — Только что погибли не два человека, а четыре.
             * * * * *
        С тех пор нашу охрану усилили. Когда три дня спустя я проснулась с криком, двое караульных оказались в комнате даже раньше, чем Кип успел подскочить к моей кровати. Один из охранников сбил его с ног и удерживал, прижимая к полу, пока комнату не осветили факелами. Потирая стертую о камень щеку, Кип сел на мою кровать.
        — Мне нужно увидеться с Дудочником, — сказала я, пока последний охранник не закрыл за собой дверь. — Пошлите за ним прямо сейчас.
        — А со мной поговорить нельзя? — спросил Кип.
        Я рассерженно покачала головой:
        — Речь не о том, кто из вас подержит меня за руку и успокоит. Это не просто ночной кошмар, это важно.
        Я не могла усидеть на месте. Взгляд метался из угла в угол, словно пытаясь запечатлеть в памяти видение.
        — Думаю, даже не стоит надеяться, что тебе для разнообразия привиделось что-то хорошее? — спросил Кип, пододвигаясь ко мне поближе. Моя сорочка пахла потом, губы пересохли. — Например, хороший завтрак. Или что-то типа щедрого урожая абрикосов в этом сезоне.
        Смех замер у меня на губах, однако я расслабилась и прильнула к Кипу. Он поцеловал мое плечо, но я покачала головой.
        — Мне нужно сосредоточиться. — Я закрыла глаза, беззвучно шевеля губами.
        — Мне не скажешь?
        Я покачала головой и повторила:
        — Мне нужно сосредоточиться.
        Мы так и сидели, пока вскоре в комнату не ворвался Дудочник. Я встала, не успел он и слова вымолвить.
        — Они идут сюда. Альфы. И мне известно, как и когда они здесь окажутся.
        Не оглядываясь, Дудочник пинком захлопнул дверь за спиной. Прижав ладонь к губам, прошептал:
        — Ты же говорила, что твой дар так не работает — никаких подробностей или точных дат.
        Я покачала головой, все еще не в силах сфокусировать взгляд:
        — Но я видела! Видела луну, и как полные…
        — Ничего не говори! Не говори мне этого!
        — Ты не понимаешь, я все видела! — Я потерла глаза. Мне едва удавалось разглядеть Кипа и Дудочника сквозь дымную и кровавую завесу, которую представляло собой мое видение.
        На этот раз утихомирить меня попытался Кип:
        — Что ты творишь?
        — Именно! — горячо прошептал Дудочник.
        — Это же твой козырь, не сдавай его! — Кип настороженно глянул на Дудочника, потом на меня. — Он прав, тебе следует использовать свой дар. Заяви Ассамблее, что расскажешь о своем видении, если они тебя отпустят. А когда мы покинем Остров, просто возьмешь свое обещание обратно.
        — Послушайте меня, — прошипела я. — Это слишком важно, чтобы играть в игры. Тебе следует сейчас же созвать Ассамблею и наметить план эвакуации. Они идут сюда на…
        Дудочник зажал рукой мой рот, умоляюще глядя на Кипа.
        — Останови ее. Если она продолжит, я буду вынужден действовать.
        — Послушай, — Кип убрал ладонь Дудочника от моего лица и коснулся моей щеки, наклонившись близко-близко. — Они никогда тебя не отпустят.
        Я отшатнулась.
        — Это не имеет значения! — Я уже не шептала. — Дудочник, послушайся меня! Вывези людей с Острова! Немедленно! Альфы нападут в полнолуние.
        Мы трое повернулись к окну, где вырисовывалась растущая луна.
        — Через две ночи. Может, через три, — пробормотал Дудочник.
        — Через две, — уточнила я.
        — Наша оборона?
        Я рассеянно покачала головой:
        — Не стоит на нее рассчитывать. Кратер укрывает вас от берега, но как только альфы найдут Остров, он превратится в ловушку. Ты всегда это знал. Поначалу они атакуют с севера, и их армия столь велика, что ее не остановить.
        — Скажи, что еще ты видишь?
        Я смежила веки, концентрируясь на размытых образах и стараясь облачить их в слова.
        — Огонь на улицах, люди, взывающие из окон. Кровь на камнях.
        — Так значит, они идут убивать, а не брать пленных?
        — Но это бессмысленно! — воскликнул Кип. — Они же тем самым убьют сотни альф и добьются лишь восстания своих же!
        Я зажмурилась сильнее. Мелькающие образы не замедлялись, отказываясь подчиниться моим чувствам и приказам.
        — Некоторых вывезут отсюда на лодках, — ответила я. — Остальных убьют. — Я посмотрела на Дудочника. — Кип прав — это безумие. Ты ведь не ожидал такого?
        — Хотелось бы сказать, что нет. Но если альфы нас нашли, то наверняка заявятся, чтобы проучить. Они хотят положить конец сопротивлению омег, даже если за это придется заплатить жизнями альф.
        Я кивнула:
        — Именно так было в моем видении. Эти люди просто в ярости. Знают, что убивают и альф, но им плевать. Вернее, не плевать, но они винят в гибели соплеменников только нас, словно это еще одно проклятие, которые мы им несем.
        Дудочник подошел к окну.
        — Звоните в колокола! — крикнул он охранникам внизу. — Сейчас же!
        В Хавене бой большого колокола на башне знаменовал открытие и закрытие городских ворот. И в Уиндхеме колокольный звон время от времени достигал крепостного вала. Но нынешний набат ничем не напоминал мелодичные звуки, жившие в моей памяти.
        Сначала с башни раздался резкий одинокий звон. Он не просто потревожил предрассветную тишину, он ее уничтожил. Каждый удар в колокол словно бил в грудь, сотрясая легкие. К первому колоколу присоединились и остальные. Затем внизу в городе перезвон подхватили люди — они перекрикивались через улицу, стучали в кастрюли и сковороды. Какофония металлического стука и скрежета все длилась и длилась. Я вспомнила, как однажды в Нью-Хобарте один из приютских детишек бежал через кухню и опрокинул башню из кастрюль. Но сейчас грохот продолжался довольно долго, пока вся чаша кратера не переполнилась шумом.
        — Эвакуация начнется незамедлительно, — крикнул Дудочник, стараясь перекричать звон. — Я должен пойти рассказать все Ассамблее и предупредить стражей.
        — Мы не можем с ними сражаться.
        Он кивнул.
        — Они превосходят нас по численности вдвое. Они более обученные и подготовленные. Лучше накормленные. Более рукастые во всех смыслах. — Он с мимолетной улыбкой посмотрел на свое левое плечо. — Но наши воины знают Остров. Некоторое время нам удастся сдерживать противника.
        — Я не это имела в виду, — заметила я. — Мы не можем драться не потому, что они победят, а потому, что победителей не будет. С каждым убитым альфой где-то там погибает один из наших, омега.
        — Это работает в обе стороны. Теперь наша забота только Остров. То, что произойдет, когда на нас нападут.
        — Но тогда ты рассматриваешь лишь половину картины.
        Он покачал головой:
        — За эту половину я несу ответственность. За местное население. Если Синедрион нас отыскал, надежды защитить Остров нет. Все кончено. Мы можем лишь выгадать время, чтобы вывезти как можно больше людей.
        — У вас хватит лодок для всех? — спросил Кип.
        — Даже близко не хватит. Люди прибывали сюда десятилетиями. У нас маленькая флотилия, к тому же два самых больших корабля по-прежнему где-то на западе. Если загрузить лодки под завязку, то понадобится две ходки, чтобы вывезти лишь тех, кто не способен сражаться.
        — Сколько времени это займет?
        Дудочник мысленно уже был где-то далеко за окном, считывал ветер по шевелению крон деревьев по краям кратера.
        — Если повезет, сможем отправить вторую ходку через два дня. Но попутный для возвращения на Остров ветер сыграет на руку и кораблям Синедриона. И даже когда мы вывезем отсюда слабых, останутся сотни людей.
        Перед глазами опять встали образы из видения. Кровь. Альфы шли за мной. Остров умоется кровью.
        Дудочник покинул нас, не сказав мне больше ни слова, но прежде чем закрыть за собой дверь, повернулся к Кипу:
        — Ты! Присматривай за ней и не позволяй выкинуть какую-нибудь глупость.
        Из запертой комнаты мы наблюдали, как мобилизуется Остров. Когда солнце полностью показалось над горизонтом, колокольный звон сменился позвякиванием оружия и стуком молотов из кузниц. Мечи и топоры собрали, наточили и распределили. Охранники в синей форме несли балки, чтобы укрепить ворота. В утреннем воздухе слышались удары молотков, которыми заколачивали ставни на окнах нижних этажей. И на фоне всей этой суеты на берегу собирали людей. Первыми отправляли стариков, детей и тех, чьи уродства не позволяли держать оружие. Некоторых несли, иные опирались на трости или костыли. Не оставалось ни времени, ни места для вещей, только собранные в спешке свертки с едой и фляги с водой. Не оставалось времени на рыдания и стенания — даже самые маленькие дети двигались споро и тихо, подгоняемые охранниками, которые регулировали людской поток.
        Вынужденных ждать второго захода укрыли в форте на случай, если флот Синедриона нападет прежде, чем лодки успеют вернуться. Сложная хореография, в которой мы с Кипом не играли никакой роли. Лишь стояли у окна и, взявшись за руки, часами наблюдали исход. Наша беспомощность усугублялась тем, что я видела в грезах. Не верилось, что все предпринимаемые усилия, свидетелями которых мы стали, смогут изменить то, что я видела и продолжала видеть, стоило лишь закрыть глаза: пламя, отражающееся в залившей мостовые крови, сгущавшийся в туннелях и узких улочках дым.
        Мы наблюдали, как трое стражей водружали на стене кратера флагшток.
        — Как-то вразрез с принципом тайного убежища, — заметил Кип.
        — Сейчас он не имеет значения. Альфы уже в пути и знают, где нас отыскать.
        Я подумала о гобеленах в зале Ассамблеи. Возможно, в других сражениях люди воевали под вышитыми флагами из богатых тканей. Поднятое знамя по сравнению с ними смотрелось убого: прикрепленная на двух углах к мачте старого корабля простыня с буквой омега, намалеванной смолой, которой моряки заливали трещины в лодках. Стражи изо всех сил старались твердо закрепить флагшток на сильном ветру.
        — Перед лицом неизбежного вторжения Дудочник тратит время на ненужные украшательства?
        — Это не пустая трата времени, — возразила я. — Это будет первое, что увидят корабли Синедриона на подходе. Он посылает им сообщение.
        — Ну это хотя бы более бунтарски, чем разводить коз, невзирая на запрет, — заметил Кип.
        Стражи вбили мачту в расщелину в скале и обложили камнями основание.
        — При нынешнем ветре она не продержится и пары дней.
        Ответом послужило хлопанье бьющегося на ветру самодельного знамени. Нам обоим и без слов было ясно: через пару дней все будет уже кончено.


        Глава 23

        Прежде чем дверь распахнулась, с лестницы донесся шум шагов и обрывки разговора Дудочника с охранником.
        — Первая партия отошла, — сообщил Дудочник, зайдя к нам. — Самые маленькие дети и наименее дееспособные. Плюс несколько взрослых, чтобы помочь с их размещением на материке.
        — И что теперь?
        — Ждем.
        Никогда прежде я так тщательно не прислушивалась к ветру, как той ночью. В часы ожидания с каждым порывом ветра я представляла, как жалкая разномастная флотилия спешит на материк, а к Острову приближаются несущие смерть корабли Синедриона. Я боялась заснуть, но боялась и не спать — а вдруг привидится что-то полезное? В конце концов это оказалось не важно: видение пришло, когда я балансировала на грани сна и яви, тесно прижавшись к Кипу. Флот неумолимо приближался, появившись на горизонте. Огромные, ранее невиданные корабли, намного больше самого крупного судна Острова. На палубах днищами вверх, подобно готовым проклюнуться яйцам, размещались шлюпки. Хотя на самом деле страх внушали не корабли, а то, что они сюда несли.
        Я крикнула охраннику, прося позвать Дудочника. Несмотря на ранний час, он пришел буквально через несколько минут.
        — Их корабли не смогут преодолеть риф, но альфы везут с собой шлюпки.
        — Десантные лодки, — кивнул Дудочник. — Это несколько замедлит продвижение, по крайней мере на подступах. А как они узнают проходы через риф?
        — Думаю, у них есть лоция. Может, им удалось подкупить кого-то или выпытать. Но она не понадобится. — Я смежила веки, вспоминая свое видение. — На одном из кораблей плывет Исповедница. Она их направляет.
        — Она сможет отыскать нас без карты, как ты? — спросил Кип.
        Я кивнула, хотя разве сравнишь наше жалкое путешествие в утлой лодочке и морской поход мощного флота Синедриона? Исповедница не просто будет направлять корабли, она сама высадится на Остров. Мне была ненавистна мысль, что она ступит на эту землю. Дудочник как-то сказал, что наш приезд изменил Остров. Но прибытие Исповедницы, безусловно, положит конец его существованию.
        — Когда ты ждешь возвращения наших кораблей? — дрожащим голосом спросила я.
        — Не раньше полудня. И то лишь самых быстрых и в самом лучшем случае. Им же нужно не просто доплыть до материка и вернуться обратно. Требуется найти безопасное место для причала, где можно высадить людей, чтобы никто их не увидел. Речь о сотнях детей и наиболее беспомощных калеках.
        — А те два корабля, что ищут Далекий край? Ты говорил, они самые быстроходные.
        Дудочник опустил взгляд, и я увидела, как может выглядеть лидер Сопротивления в одиночестве в своей комнатушке, когда его никто не видит: поверженным, усталым. Потерев лоб, он тихо ответил:
        — Они отошли месяц назад. Мы даже не знаем, где они сейчас, целы ли.
        Я закрыла глаза, мысленно обозревая море на предмет возвращающейся флотилии Острова или судов, ушедших на запад. Ничего. Только ощущение, что приближается флот Синедриона. Перспектива сама по себе удручающая, однако ее усугубляло присутствие Исповедницы. Если она высадится раньше, чем вернутся наши корабли, Остров превратится в ловушку. У остальных детей и калек не останется никаких шансов. Интересно, для них уже достаточно готовых резервуаров?
        Полуденный ветер принес мне видение флотилии, но смутное и очень отдаленное. Словно прищуриваешься на солнце — лишь размытые силуэты и блики. Корабли-то корабли, но вот чьи они? Через пару часов я разглядела их более четко.
        Запутанная рыболовная сеть на дне лодки. Борта, окрашенные в желтый цвет с синими полосами. Парус, подобный лоскутному одеялу.
        — Это наши, — сообщила я Кипу. — И они близко.
        Мы попросили охранника послать за Дудочником.
        — Пусть спустятся к гавани, — сказала я, едва он закрыл за собой дверь. — Наши корабли возвращаются. Они уже высадили первых эвакуированных и вот-вот причалят.
        Дудочник покачал головой.
        — Мне докладывают обстановку с наблюдательного поста каждые полчаса. Пока ничего.
        — Их, вероятно, просто еще не видно, — заметил Кип. — Но если Касс чувствует, значит, они на подходе.
        — Стоит поспешить, — добавила я. — Если начать действовать прямо сейчас, можно обеспечить эвакуацию следующей партии. Нужно немедленно собрать людей у причала, чтобы они погрузились сразу, как только корабли пришвартуются.
        Дудочник снова покачал головой:
        — А если корабли Синедриона опередят наши? Тогда самые уязвимые окажутся совершенно беззащитны — в гавани негде укрыться. Мы преподнесем их солдатам твоего брата на блюдечке с голубой каемочкой. Подумай, о ком речь: многие из них не способны даже ходить, тем более бежать обратно от захватчиков через туннели. Они не успеют укрыться в кратере, не говоря уже о цитадели.
        — Именно поэтому их нужно всех доставить на причал. Понадобится время. Если ты намерен ждать, пока наши корабли покажутся на горизонте, будет уже слишком поздно. Люди не успеют покинуть Остров.
        — По крайней мере они смогут укрыться в крепости.
        — Ты не хуже меня знаешь, что цитадель — это ловушка. Как и весь Остров, едва тут появятся корабли Синедриона.
        — Хотя бы некоторое время мы сможем держать оборону. Я не стану рисковать, пока не узнаю наверняка, что наш флот причалит к Острову раньше кораблей противника.
        — Касс знает наверняка, — произнес Кип, но Дудочник уже направлялся к двери.
        — Подожди! — крикнула я ему в спину. — Есть ли во флотилии Острова судно с желто-синими полосами?
        Он притормозил на пороге:
        — «Джульетта». — Его губы дрогнули в подобии улыбки. — Ты ясно разглядела ее в своих видениях?
        Я кивнула и повторила:
        — Вели собрать людей на причале.
        Он промолчал, но через несколько минут мы увидели, что народ стал подтягиваться к гавани. Дети постарше и те, кто не мог держать оружие. По сравнению с первой партией эвакуированных они передвигались как-то неуверенно. Дети держались за руки, а взрослые не поднимали головы.
        Флот пока не появился на водной глади — ни тот, которого они ждали, ни тот, которого опасались. Я смотрела им вслед и задавалась вопросом: не отправляю ли я их на бойню?
        Через час колокола зазвонили снова. На мгновение мое сердце забилось так же громко. Но этот звук, исходящий из башни, был другим: не оглушительный набат, звучавший накануне, а мелодичный перезвон трех колоколов.
        Со двора послышались крики дозорных:
        — Приближаются к рифу! Все под парусами.
        Мы с Кипом не присоединились к ликованию, но я склонила голову на его плечо и выдохнула. Меня била дрожь.
        Дудочник вернулся спустя пару часов.
        — Вы переезжаете, — безапелляционно заявил он. — Эта комната слишком близка к внешнему периметру.
        — Вторая партия уже отбыла? — поинтересовалась я.
        — Последняя лодка как раз должна миновать риф. — В его голосе слышалось облегчение, но взгляд оставался серьезным.
        Мы прекрасно осознавали, что третьей партии не предвидится. Над знаменем омег на краю кратера уже появилась полная луна.
        — Лодки еще есть?
        — Ни одной, способной доплыть до материка. Мы спрятали оставшиеся в пещерах к востоку от гавани, но это лишь плотики, ялики и несколько мелких шлюпок. На таких дети обучались ходить в море.
        На Острове больше не осталось ребятишек. Услышат ли улицы скрытого города когда-нибудь снова детские голоса?
        — Соберите вещи, — продолжил Дудочник. — Я должен обезопасить тебя на случай вторжения.
        Он дал мне и Кипу лишь несколько минут, чтобы собрать пожитки в заплечный мешок, а затем бросил нам два плаща с капюшонами, какие носили стражники.
        — Наденьте. После истории с Льюисом тебе лучше не светить лицо.
        Он сам отконвоировал нас, остановившись лишь раз, чтобы шепотом обменяться парой реплик с охранником.
        С надвинутым на глаза капюшоном я видела лишь только отрывочные картины. Спешащего куда-то кузнеца с охапкой топоров на плече. Стражей, снующих по коридорам. Когда молодой воин остановился, чтобы поприветствовать Дудочника, тот прорычал:
        — Нет времени на эту чепуху! А ну-ка быстро к своему посту!
        На нижних этажах стояла темень — окна заколотили, и только в узкие бойницы просачивались косые лучи. У одной безногий лучник затачивал наконечники для стрел, сидя на перевернутом ящике.
        Комната, в которую привел нас Дудочник, оказалась каморкой в башне с узким окном, выдолбленным довольно высоко в округлой каменной стене. Дудочник заметил, как я разглядываю крепкую дверь.
        — Даже не думай. Видишь? — Он указал на бочки, выстроенные вдоль противоположной стены. — Это запас вина для стражей. Здесь самый надежный замок во всей крепости.
        Вспомнив Льюиса, я задумалась, стоит ли мне чувствовать себя в безопасности или же в ловушке?
        — Если крепость падет, я приду за вами. Если кто-то попытается войти, даже кто-то из Ассамблеи, тут же дайте сигнал — махните из окна плащом.
        — Ты будешь там? — Я посмотрела вниз во двор. — Не в зале Ассамблеи?
        — Как я смогу отдавать приказы, не видя, что происходит? Нет, я останусь у ворот с другими воинами.
        Я приподнялась на цыпочки, чтобы посмотреть в окно на двор, главные ворота и прилегающие улицы. Стражи уже заняли свои посты. Некоторые присели на окружающий двор парапет, слегка покачиваясь на корточках, другие расхаживали туда-сюда рядом с укрепленными воротами. Какая-то женщина ловко перебрасывала меч из руки в руку.
        — Мы тоже можем сражаться, — сказал Кип. — Выпусти нас, мы поможем.
        Дудочник склонил голову:
        — Мои воины хорошо обучены и натренированы. Думаешь, впервые возьмёшь меч и тут же станешь героем? Это тебе не баллада странствующего барда — в бою ты станешь помехой. В любом случае я не могу расковать жизнью Касс. Напасть на нее могут не только солдаты Синедриона.
        У меня перед глазами снова встал Льюис: кровь, стекающая по рукоятке ножа Дудочника, кровь, толчками вытекающая из раны.
        Кип собрался что-то ответить, но его перебил колокольный звон — такой же бил тревогу два дня назад. На этой высоте казалось, что ему вторил каждый камень.
        — Они здесь, — промолвил Дудочник, и спустя пару секунд в оглушительный звон ворвался грохот захлопнувшейся двери.
        Когда Дудочник повернул в замке ключ, показалось, что тесное пространство вот-вот взорвется от винных паров и гула.
        Мы подкатили бочку к окну и забрались на нее, встав на колени и соприкоснувшись головами, чтобы удобней было вглядываться в сгущающуюся темноту.
             * * * * *
        Мы ждали флот Синедриона два долгих дня, но те несколько часов, которые прошли между оповещением и мгновением, когда первые солдаты преодолели стены кратера, показались вечностью.
        Пока мы ждали, я представляла, что происходит за кальдерой. Как приблизились корабли и альфы спустили на воду шлюпки, чтобы миновать риф. Как внизу в гавани произошли первые стычки со стражами Острова. Но через двойную пелену темноты и расстояния до меня доходили лишь обрывки видений. Черный парус убран, весла опущены. На носу лодки горит факел, отражаясь в волнах.
        Мы поняли, что бои в гавани начались, увидев первых раненых стражей, которые начали появляться из туннелей напротив города. Мы разглядели их в свете факелов: окровавленных, прихрамывающих, помогающих друг другу вернуться в крепость. Вскоре произошло массовое отступление от гавани. Несколько сотен наших воинов миновали туннели и заняли посты в самом городе.
        Ранним утром, где-то через двенадцать часов после набата, предрекшего печальную судьбу Острова, мы с Кипом заметили первых солдат Синедриона. Наше внимание привлекло движение на южной стене кратера: несколько воинов-омег старались сдержать фалангу солдат в красных плащах.
        В это время, вероятно, первый туннель пал и враг прорвался в кратер. Дудочник сказал, что это не баллада странствующего барда, и события, развернувшиеся в тот день на Острове, подтвердили его правоту. Песни бардов описывали сражения словно танец: воспевали красоту боя, лязг мечей, подвиги на поле брани. Но я не увидела ничего подобного. Слишком тесно, слишком быстро. Мельтешение локтей и коленей. Удары рукоятками мечей по лицам. Зубы, рассыпанные на камнях, как игральные кости. Никаких боевых кличей или призывов, лишь ругань и крики боли. Скользкие от крови клинки. И хуже всего стрелы. Не легкие, летящие в воздухе, нет. Они были толстыми и выстреливали быстро; я увидела солдата Синедриона, пришпиленного за плечо к деревянной двери. Стрелы громко свистели, пролетая через двор к стене, словно разрывали само небо.
        Мы находились где-то в двенадцати метрах над двором, но запах крови проникал через окно и смешивался с густым ароматом вина. Удастся ли мне когда-нибудь поднести к губам чашу с вином и не почувствовать привкус крови?
        Наши охранники сражались насмерть. Я видела, как одна стражница вонзила лезвие топора в горло солдата Синедриона так глубоко, что его удалось вытащить из бездыханного тела только с третьего рывка. Карлик-страж подпрыгнул, чтобы полоснуть противника по животу, и вырвал кишки наружу. Стрелы находили свои цели: грудь, желудок, глаза. А у меня с каждым поверженным перед взором вставали две смерти одновременно. С каждым убитым альфой я чувствовала, а иногда и видела павшего омегу на материке. Внизу солдат получил удар мечом, от которого его лицо раскололось, словно глиняная тарелка. Закрыв глаза, я увидела светловолосую женщину, выронившую ведро с водой и упавшую на гравийную дорожку. Стрела пронзила грудь альфе, которая пыталась взобраться по внешней стене крепости, и у меня перед закрытыми глазами мелькнул мужчина, который молча ушел под воду в лохани. Каждая смерть несла за собой отголосок, эхо, и я видела их все, и только рука Кипа, сжимающая мою на подоконнике, удерживала меня от крика.
        Несмотря на выучку наших воинов, у солдат Синедриона имелось численное преимущество, не говоря уже о крепких полноценных телах. Однорукие стражи могли удерживать либо меч, либо щит, но ни то и другое одновременно; безногие или хромые лучники хорошо действовали на расстоянии, но как только противник захватил внешнюю стену и стал приближаться, не смогли быстро покинуть свои позиции. В рукопашных схватках альфы тоже убивали, но вскоре выяснилось, что по мере возможности они предпочитают брать пленных.
        Уже более десяти раненых стражей захватили и вынесли за линию огня на сторону альф. Одну женщину вытащили за ноги, оставив кровавый след на дороге. Высоко на губе кратера виднелись силуэты лучников Синедриона, но они не стреляли, держась подальше от сечи. Стрелы летели только со стороны крепости.
        — Не могу больше смотреть. — Кип отступил от окна.
        Я ему завидовала. Мне нигде не укрыться от происходящего — кое-какие картинки я уже наблюдала раньше в своих грезах.
        — Ты ее видишь? — спросил Кип.
        — Исповедницу? Ее не стали бы использовать в открытом бою, она слишком ценна. Но она рядом, скорее всего, на одном из кораблей. — Присутствие Исповедницы ощущалось в воздухе, как запах крови и вина. Она сдерживала себя, но я чувствовала ее, словно приближающийся шторм. — Она выжидает.
        Самое худшее — это ее спокойствие. От нее не исходило никакого волнения, только убийственное терпение. Вероятно, Исповедница видела тот же результат, что и я, и ждала, когда падет Остров, наблюдая за битвой как за бардом, поющим уже знакомую балладу.
        В хаосе сражения на окраине города я не могла вычленить Дудочника, но видела, как он периодически выходит из боя и забегает во двор, чтобы переговорить со старшими охранниками и членами Ассамблеи. В шуме битвы порой слышался его голос, выкрикивающий приказы. «Перебросить лучников на южную стену, чтобы перекрыть выход из туннеля». «Воду к западным воротам — быстро». Шло время, и все чаще до нас доносился один и тот же приказ: «Отходим». Он раздавался снова и снова, и Дудочник уже не кричал, а хрипел по мере того, как часы схватки пожирали день. «Отступаем от западного туннеля». «Отступаем от рыночной площади». «Отступаем к третьей стене».
        Из-за крутых стен кратера закат в городе всегда происходил очень быстро. Сначала западный горизонт окрасился розовым, словно кровь на улицах, оттенком. Затем мгновенно опустилась темнота, и бои теперь освещались лишь пожарами, быстро распространяющимися по городу. Линия противостояния переместилась к самой крепости. Восточную часть города наводнили фигуры в красных плащах, большинство наших воинов собрались внутри внешнего периметра форта, хотя на улицах по-прежнему то тут, то там завязывались одиночные бои. В густой темноте бойцы превратились в подсвеченные факелами силуэты.
        Я не чувствовала Дудочника, и уже давно не слышала его голос. Я почти убедила себя, что его схватили, когда он отпер замок, зашел в комнату и быстро прикрыл за собой дверь. Казалось, Дудочник остался невредим, хотя его щека была забрызгана кровью. Это напомнило мне веснушки на лице Зака.
        — Я должен передать вас Ассамблее, — сообщил он.
        — Ты им подчинишься? — выкрикнул Кип. — Разве ты не главный?
        — Все устроено не так, — одновременно ответили мы с Дудочником.
        Тот посмотрел на меня, потом повернулся к Кипу:
        — Я лидер, но работаю на них. Даже если я захочу, у меня не получится противодействовать их решениям.
        Кип встал между нами:
        — Но ведь уже слишком поздно. Даже если Ассамблея ее убьет и избавится от Зака, это не остановит Синедрион. Не остановит происходящего.
        — Ассамблея не хочет вас убивать.
        Для кого-то, может, это и прозвучало бы утешением, но нас с Кипом, видевших своими глазами резервуары и камеры сохранения, эти слова будто лишили воздуха.
        — Тем не менее Кип прав, — сказала я. — Даже если ты передашь нас Ассамблее, Синедрион все равно не пощадит Остров. Его искали много лет задолго до нашего прибытия.
        — Вы не можете передать ее Синедриону после того, что она сделала! — завопил Кип. — Без нее никто бы вас не предупредил о нападении, вы никого не успели бы вывезти, но говоря уж о двух партиях!
        Услышав это, я задумалась, а за что еще я в ответе? А вдруг именно я привела сюда Исповедницу и солдат Синедриона? Никто из нас не озвучил эту догадку, но та витала в комнате, оглушительная, словно колокольный набат.
        — Будь у тебя выбор, ты бы нас выдал? — спросила я Дудочника.
        Город внизу пылал, Дудочник пришел с поля боя, но сейчас я впервые увидела его волнение.
        — Я и так слишком многого просил у своих людей. Они остались, чтобы сражаться, в то время как детей, стариков и самых увечных отослали. У них на глазах рушится все, что создавалось десятилетиями. Ты можешь стать нашим единственным козырем. Разве я могу отказаться тебя выдать?
        — Остров — это убежище для омег, — тихо заметила я. — Мы с Кипом — омеги. Выдашь нас, и сегодня наступит не просто последний день для Острова. Наступит конец всему, что Остров символизировал.
        — Посмотри в окно, Касс, — рявкнул Дудочник. — Ты пытаешься убедить меня следовать принципам, когда мои люди истекают кровью?
        Меня испугал не крик, а фраза «мои люди». Она напомнила ту ночь, когда мы с Кипом подсматривали за деревенскими танцами свозь щели в сарае. Здесь мы опять оказались по ту сторону стены. Преследуемые альфами, отвергнутые омегами.
        Дудочник медленно вынул из-за пояса длинный кинжал, раза в три больше, чем метательные ножи, висевшие у него на ремне. Я вздрогнула, увидев на блеснувшем в свете факела клинке запекшуюся кровь.
        — Члены Ассамблеи знают, что ты поместил нас под охрану, лишь бы от них защитить. Так почему тебе доверили нас привести? Дудочник все еще не убрал кинжал.
        — Они послали не меня, а шестерых стражников. — На окровавленном лице его улыбка смотрелась жутковато. — Но я не сообщил им, что переселил вас. Стражи пошли в вашу бывшую комнату. — Дудочник одним резким движением перехватил кинжал и протянул мне рукояткой вперед. — Это выгадает для вас лишь несколько минут. Но у меня нет людей, чтобы вас сопроводить. Даже если бы захотел, не могу никому довериться в этом вопросе. Ты сможешь отыскать выход к побережью и не попасться?
        Я кивнула:
        — Думаю, да.
        — Она сможет, — подтвердил Кип.
        — Синедрион захватил два самых больших туннеля. Отряд Саймона едва сдерживает подходы к северному коридору. Плохая новость для города, но хорошая для вас. Альфы проникают сюда через туннели, а не пытаются перебраться через стены кратера. Если вы пойдете тем путем, пока еще темно, у вас есть шанс.
        — А дальше что?
        — Тренировочные лодки для детей в пещерах к востоку от гавани. На них никогда не ходили на материк — слишком мелкие, — но они все равно лучше того корыта, на котором вы сюда прибыли. Если повезет с погодой, у вас может получиться.
        Я молча взяла кинжал и ножны, которые Дудочник отцепил от пояса. И только спрятав в них окровавленный клинок, произнесла:
        — Если Ассамблея узнает, что ты меня отпустил, твоему правлению на Острове конец.
        Дудочник горько рассмеялся:
        — На каком Острове?
        Я передала кинжал Кипу, и тот кинул его в мешок к тем немногим вещам, что мы принесли с собой из старой комнаты: фляге с водой, кое-какой снеди и одеялу.
        На пороге я повернулась и посмотрела Дудочнику в лицо:
        — Не полагайтесь на северный туннель, он падет вскоре после полуночи. И следите за огнем — пожары будут распространяться. — Я говорила, даже натягивая на ходу свитер.
        Дудочник взял меня за руку, поправил запутавшийся рукав, но не разжал пальцы. Я продолжила:
        — Их лучники вот-вот начнут стрелять по крепости горящими стрелами. Именно так альфы в конце концов захватят главные ворота.
        Он сжал мое плечо:
        — Я вывезу оставшихся людей с Острова.
        Я покачала головой и тихо возразила:
        — Не надо мне лгать. Я все уже видела.
        Дудочник посмотрел мне в глаза и кивнул:
        — Как минуете риф, не идите на юго-восток тем путем, что прибыли. Держитесь северо-востока, выйдете к устью Мельничной реки. Затем идите по ней вглубь материка в сторону горной гряды. С побережья гор не видно, но ты ведь сможешь их почувствовать? Мельничная — самая большая река в тех окрестностях, единственная, которая впадает в море.
        Я кивнула.
        — У нас есть там свои люди, — заверил Дудочник. — Мы найдем тебя. Если сможем выбраться с Острова, если Сопротивление не падет, ты нам понадобишься.
        Я сняла его руку с плеча и на мгновение сжала, прежде чем отвернуться.
             * * * * *
        Мы снова закутались в плащи, но выйти из крепости получилось легко. Верхние этажи пустовали, только у бойниц все еще находились лучники, которые не обратили на нас никакого внимания, когда мы пробегали мимо. Нижние уровни были забиты ранеными и теми, кто за ними ухаживал, но они тоже не поднимали повторного взгляда на две фигуры в синих плащах, пробирающиеся свозь толпу. Выскочив во двор, мы увидели горящие стрелы противника, метеорами мелькающие в ночном небе, и продолжили путь, держась ближе к стене.
        Бои почти достигли главного входа, только наружные стены крепости еще оставались защищенными. Зажженные стрелы уже начали делать свое дело: в стенах крепости образовались очаги пожаров. Мы покинули двор как раз вовремя — к боковым воротам подошла подмога. На нас обратили внимание лишь на последнем рубеже внешнего периметра, да и то страж, высоко держа факел, просто окрикнул, наклонившись к нам:
        — К северному туннелю?
        Мы не поднимали голов.
        — Да, — ответил Кип. — Подкрепление к отряду Саймона.
        — Всего двое? — пробурчал страж. — Маловато будет. Говорят, они вот-вот отступят.
        Он плюнул на землю потемневшей от дыма слюной, отпер засов и выпустил нас.
        Выйдя из крепости, мы услышали звуки сражения справа, у выхода из северного туннеля, и отправились в гору, обходя внешний периметр форта и придерживаясь узких улочек. Однажды нам пришлось повернуть назад — путь преградил огонь. В другой раз мы едва успели проскользнуть в милостиво незапертый дверной проем и какое-то время стояли не дыша: неподалеку завязалась схватка между двумя отступающими стражами и тремя преследующими их альфами. Мы присели внутри рядом с притворенной дверью, слушая, как лязгают мечи и каждый удар сопровождается невольным хрипом. Улица была до того узкой, что, замахиваясь, воины задевали деревянные стены домов с обеих сторон. Через несколько мгновений драка продвинулась дальше. Со скрипом приоткрыв дверь, мы увидели в лунном свете свежую зарубку на древесине и кровавый отпечаток ладони на белом косяке.
        К полуночи мы добрались до края кратера. Темное небо сливалось с бесконечной морской гладью. Полную луну, взошедшую на востоке, сейчас окутывал густой дым, поднимающийся с городских улиц. Время от времени до нас еще доносились крики с поля боя. Был ли среди них голос Дудочника?
        Ниже, на западной оконечности Острова, гавань заполонили лощеные десантные судна флота Синедриона, плотно стоящие борт о борт — казалось, запросто можно было перешагнуть из одной лодки в другую. Восточнее, примерно за пару миль от причалов, за полосой рифа стояли на якорях огромные корабли с опущенными парусами.
        Без света полной луны спуститься на берег было бы невозможным. Несколько тропинок зигзагами спускались к побережью, но местные жители крутым тропам, намеренно оставленным узкими, чтобы их не видели с воды, предпочитали туннели. Мы тоже не решились идти проторенными маршрутами, опасаясь натолкнуться на солдат обеих сторон, поэтому передвигались по крутым зубчатым скалам. Местами они до того заострялись, что напоминали огромные лезвия, местами были густо покрыты слоем птичьего помета и за них невозможно было ухватиться.
        Даже полностью собравшись, я не могла избежать расселин и провалов в скальной породе. Мы чаще карабкались, чем просто шли, плотно прижимаясь к скале, царапая щеки, цепляясь лямками заплечных мешков и раздирая одежду.
        Даже там, где все же удавалось идти, камень под ногами был настолько неровный, что я дважды упала и едва успела найти опору, чтобы не свалиться с тропы на безжалостные скалы.
        Представляете себе такую жестокую иронию судьбы — сбежать с войны, чтобы нелепо погибнуть, оступившись на камнях? Но смеяться было некогда: такой исход казался вполне реальным на протяжении всего спуска.
        Когда мы достигли берега, поднялся легкий бриз, и небо на востоке начало светлеть. Я легко отыскала пещеры в полумиле к востоку от гавани, хотя добраться до них оказалось непросто. Строго говоря, пещеры представляли собой небольшие расщелины в породе, хорошо видимые сверху, но скрытые со стороны моря выступающими скалами. Они располагались всего метрах в двадцати над водой, так близко, что брызги делали каменистый путь еще более опасным. Вдобавок на пути к пещерам мы чувствовали себя как на ладони.
        Чем светлее становилось, тем меньше мы заботились о наших телах и двигались так быстро, словно бежали от солнечных лучей.
        Отсюда мы не видели заполонившие гавань шлюпки Синедриона, но большие корабли покачивались в расплывчатой дымке на краю рифа, а знание, что Исповедница где-то рядом, лишь добавляло ощущения уязвимости.
        Лодки, которые посчитали неподходящими для отхода на материк, успешно спрятали: некоторые сложили друг на друга, другие опрокинули на борта и засунули в узкие щели. Мы увидели несколько рассохшихся шлюпок, но в основном там были детские плоты, ялики или каноэ, с которых рыбачили в пределах рифа. Наш выбор пал на узкую лодку с облупившимися серыми бортами и грязным парусом. Одним из преимуществ обороны Острова считалась невозможность высадиться где-либо, кроме скрытой гавани, но до нас быстро дошло, что и отчалить не намного легче. Лодку не пронесешь вниз двадцать метров по почти вертикальной скале. Мы попытались спустить ее на канате, прикрепленном к носу, но не удержали из-за тяжести, и она сорвалась, заскользив по мокрым камням так быстро, что на ладонях образовались кровавые мозоли. Под конец Кипу удалось удержать самый конец каната, и лодка плюхнулась на воду, а не разбилась об острые камни. Мы обвязали веревкой талию Кипа и начали спуск, цепляясь за скользкую поверхность. Несколькими метрами ниже скальную породу покрывала колония мидий. Острые раковины, крошась, резали нам пальцы, но все же
давали хоть какую-то опору.
        Веревка была туго натянута, так что каждый раз, когда лодка качалась на волнах, Кипа дергало, угрожая сорвать со скалы прямо на валуны. Он однако умудрился спуститься без происшествий и соскочить в лодку. Это я не удержалась и упала в бурлящую воду.
        Мешок с вещами за спиной сразу намок и потянул меня на дно. Я оттолкнулась, чтобы попытаться выплыть на поверхность, и тут же оцарапалась о каменные зубы. Водоросли опутали кровоточащие ноги, словно ментальные щупальца Исповедницы, которые на допросах опутывали мой разум. Воспоминание ввергло меня в панику, и оттого, что вода сомкнулась над головой, легче не стало. Но Кип отыскал меня и, ухватившись рукой за лямку мешка, выудил и удерживал на поверхности, пока я не успокоилась и не сняла мешок.
        Из-за малых размеров лодки Кипу пришлось навалиться на противоположный борт, чтобы вымокшая до нитки я не перевернула суденышко, когда в него забиралась. Кип вставил весла в уключины и спрятал мешок под лавку. Какое-то время я стояла, балансируя на дне лодки. По ногам скатывались капли соленой, розовой от ран воды, пока я окидывала взглядом Остров. Отсюда он выглядел огромным и пустым, однако из кратера, полного крови и огня, в небо по-прежнему поднимался дым.
        Кип поддержал меня, пока я усаживалась рядом с ним на лавку. Мы погребли как можно быстрее в направлении, противоположном стоянке кораблей Синедриона, в зубастые объятия рифа.


        Глава 24

        Я не пыталась спрятать от Кипа слезы. Он уже не раз видел, как я плакала из-за кошмарных видений, как морщилась, давясь сырыми болотными креветками, как кричала от ярости на Острове. Но тогда, сидя на веслах, я рыдала по-новому. По крайней мере Кип молчал и не пытался меня успокоить, а просто греб, следуя моим указаниям, даже когда слова звучали прерывисто и еле слышно.
        Мы следовали на север через кружево едва видимых глубинных скал, стараясь держаться подальше от флота Синедриона, стоявшего на рейде у восточной окраины рифа. Море было спокойным, и путь не представлял большой опасности, но все равно мне требовалось успокоиться и сосредоточиться. Наконец оказавшись в открытом море, мы уже более умело, чем в первый раз, управлялись со снастями.
        Слабый, но устойчивый ветер уверенно раздувал парус. Я перебралась в носовую часть лодки и предоставила всю работу ему. Спустя несколько часов ко мне вернулась способность говорить.
        — Знаешь, что самое страшное во всем произошедшем? Я расстроена даже не из-за тех, кто остался на Острове, хотя, естественно, их будущее меня ужасает. Как и будущее Дудочника. Но плакала я не по ним, а по себе, по нам. Мы думали, что нашли безопасное спокойное место, где можно поселиться и прекратить жить в бегах.
        — Но теперь все начинается заново. — Кип кивнул на окружающее море. — Понимаю.
        — Как выяснилось, не такая уж хорошая я провидица. Я должна была это предугадать.
        — Но ты же все видела. Если бы не ты, людей бы никто не предупредил, и их бы всех уничтожили.
        — Я не о том. Мне следовало предвидеть все это до нашего прибытия на Остров. Что он не станет убежищем, которое мы ищем. Что мы принесем туда горе. Что там для нас не будет никакого счастливого конца.
        — Для тебя его нигде не будет, пока Зак заправляет в Синедрионе. Когда ты осознаешь, что проблема именно в нем?
        Я посмотрела за борт на темно-серые воды.
        — А ты? Как насчет счастливого конца для тебя?
        Кип пожал плечами:
        — И для меня его не будет, пока Зак у руля.
        — Потому что ты меня не оставишь? Или потому что Зак с приспешниками, вероятно, охотятся и за тобой?
        Он еще раз пожал плечами:
        — Да какая разница? Все равно ничего не изменить.
        Мы надолго замолчали.
        Весь день нас качало монотонной зыбью. Несмотря на осень, жарко припекало солнце и в полуденные часы приходилось прятаться под растянутым одеялом. Но хотя бы ветер дул попутный, неотвратимо помогая нам продвигаться на северо-восток. Стемнело, и мы с Кипом всю ночь ютились у бака, блуждая между сном и явью. На следующий день мы едва перекинулись парой слов, не отрывая взгляда от пустой водной глади. Море было равнодушно к нашему безмолвию, равномерно плещась о деревянные борта и неумолимо обрызгивая нас с каждой набежавшей волной.
        В слишком маленькую даже для такой слабой качки лодку постоянно поступала вода, переливаясь через край, и нам приходилось ее вычерпывать. После полудня мы уже порядком обгорели и хотели пить, но фляжка опустела. Однако мы не жаловались, памятуя, что оставили на Острове.
        — Меня удручает даже не бойня, а то, что она там. Исповедница.
        — Даже больше того, что мы наблюдали из окна? — Кип содрогнулся от воспоминаний. — Трудно представить.
        Я знала, о чем он. Но будь у меня выбор, я бы предпочла пламя и мечи, а не Исповедницу, исподволь сканирующую мой разум.
        — Именно это имел в виду Дудочник, — сказал Кип, когда я попыталась объяснить.
        — Исповедницу?
        — Нет. — Кип натягивал парус, зажав веревку зубами. — Тебя. О том, что ты смогла бы сделать.
        Я перехватила веревку и стала наматывать ее на рею.
        — Удивительно, что ты вторишь Дудочнику.
        — Да причем здесь он. Я про это. — Он посмотрел на океан. — Мы снова в бегах. И, похоже, будем бежать вечно. Но ты могла бы что-то сделать. Не только ответить на действия Зака, но принять бой, изменить правила игры. У тебя есть вся эта сила…
        Я фыркнула, не дав ему договорить, и указала на хлипкую лодку и на нас — красноглазых от недосыпа, обгоревших.
        — О да, посмотри на меня, я просто переполнена могуществом.
        — Ты не права. Ты в ужасе от Исповедницы, но оказала бы большую услугу омегам, если бы дала отпор Заку. Считаешь себя скромной и незаметной? Нет, ты просто его защищаешь.
        — Никогда не говори, что я могла бы стать такой же, как она! — Я кинула канат на дно лодки.
        — Конечно, нет, ты не стала бы делать то, что делает она. Но ты способна на многое. Как думаешь, почему она тебя преследует? Ведь не только потому, что Зак хочет себя обезопасить. Этим не оправдать, что на поиски брошено столько людей. Их целью была ты. Им известно, какую опасность ты со своим даром представляешь, оставаясь на свободе. — Кип навалился на румпель, и парус поймал ветер.
        — Мысль, что меня преследуют все они, а не только Зак, как-то не утешает.
        Несмотря на то, что солнце светило ему в глаза, Кип, прищурившись, умудрился поймать мой взгляд.
        — Я вовсе тебя не утешаю, а пытаюсь показать, на что ты способна.
        — И опять ты говоришь, как Дудочник.
        — Вот и хорошо. По крайней мере его ты всегда воспринимала всерьез.
        — Чего ты от меня хочешь? — Мне было стыдно кричать на Кипа, но я не могла остановиться. — Я думала, что полезна, хоть чем-то противодействуя Заку, пытаясь его остановить! Вытащила нас на Остров, считая, что это поможет, а на самом деле лишь приманила туда альф! Я, я это сделала!
        Я отвернулась, позволяя порывам ветра закрыть лицо волосами, чтобы спрятать вновь набежавшие слезы.
        — Ты все еще не поняла, — ответил Кип. — Не поняла причину, по которой представляешь для них угрозу. Ведь ты способна все изменить. Синедрион, да и Дудочник — все они ошибаются. Они решили, что ты опасна, потому что провидица и связана с Заком. Но это неверно. Ведь есть другие ясновидящие, есть другие омеги с могущественными близнецами. Но их не так боятся! — Кип старался перекричать порывы ветра. — Вся штука в том, что ты видишь мир по-другому, не считаешь альф и омег противниками. Я пытался объяснить это на Острове, в башне. Именно поэтому ты особенная. Но тебя преследуют не по этой причине, и Дудочник тебя защищал не поэтому. Всем кажется, что твоя забота о Заке — слабость, что ты должна разделять всеобщий настрой «мы против них». Но в ней твоя сила, которая отличает тебя от остальных.
        Я на него даже не посмотрела:
        — Не нужна мне еще одна причина, чтобы почувствовать себя другой.
             * * * * *
        Вторая ночь в лодке оказалась хуже первой. Даже вдали от Острова мысли Исповедницы и слова Кипа витали в соленом воздухе. Я бодрствовала, опасаясь, что если засну, ко мне опять придут видения бойни. Когда небо на востоке окрасилось первыми отблесками рассвета, я поняла по дыханию Кипа, что он тоже проснулся, но мы так и не заговорили.
        Весь день мы молчали, лишь я несколько раз пробормотала «туда», указывая путь. К полудню мы обогнули несколько одиночных скал, заселенных лишь редкими колониями чаек. Берег показался несколько часов спустя: не высокий обрыв, от которого мы отплывали несколько недель назад, а песчаный пляж, изрезанный бухтами.
        Я некоторое время направляла лодку вдоль побережья, пока не открылась широкая бухта, заросшая камышом. Мы убрали парус, сели на весла и погребли в бухту, в которую впадала широкая река. Вместо того чтобы продолжить грести против течения, мы причалили к берегу и вытащили шлюпку на песок.
        Опустившись на колени, я плеснула в лицо водой. Все еще солоноватая, но уже почти пресная, она показалась несказанно освежающей после нескольких дней соли, солнца и ветра.
        — Думаешь, они еще удерживают форт? — спросил Кип, устраиваясь у кромки воды рядом со мной.
        Я тряхнула головой:
        — Думаю, да. Но долго это не продлится.
        — Знаешь, когда Остров падет?
        — Нет, — ответила я, но ночью все стало ясно.
        Мы спрятали лодку под дюной, поросшей ковылем, укрывавшим ее от чужого глаза, и отправились вверх по течению к лесу, где речная вода была пригодна для питья. Зайдя подальше в заросли, устроились на ночлег.
        Еще не стемнело, но мы почти все время в море провели без сна, и оба вымотались. Не решившись развести костер, мы просто запили речной водой черствый хлеб и улеглись под чахлым кустом.
        После полуночи я вскочила с придушенным выкриком. Кип обнимал меня, пока дрожь не отступила.
        — Остров? — спросил он.
        Я не смогла вымолвить ни слова, но он понял. А когда попытался меня поцеловать, я его оттолкнула. Не потому что была против, наоборот, больше всего на свете мне хотелось найти утешение в его объятиях, чтобы телесные ощущения отвлекли меня от видений. Но я не могла заставить себя прикоснуться к Кипу, не желала перенести на него грязь своих видений и того, что я совершила — привела на Остров Исповедницу. Каждую минуту в ту ночь ко мне приходили видения об Острове. Огромные ворота форта, объятые пламенем. Выбитые двери, горящий двор. Металлический скрежет мечей и разящие удары. Залитые кровью гладкие булыжники рыночной площади, где мы с Кипом лакомились сливами. 


        Глава 25

        На следующее утро мне все еще трудно было говорить. Мы сидели на берегу реки и доедали хлеб из припасов, что захватили с Острова. Корка настолько зачерствела, что я порезала десну. Взгляд скользил по течению туда, где река впадала в море. Из снеди у нас осталось лишь несколько кусков вяленого мяса, которые мы забрали из своей комнаты, но Кип вспомнил о рыболовной леске в лодке, поэтому пришлось вернуться к дюнам, прежде чем отправиться дальше вверх по течению.
        От лодки мы отошли недалеко, и вскоре Кип, стоя на коленях в траве рядом с бортом, нащупывал леску под сидением, а я снова смотрела на устье реки и безбрежное море. Огромный спокойный простор без какого-либо намека на присутствие Острова на горизонте. Ничего из того, что я видела прошлой ночью. Я не могла оторвать взгляда от моря и, возможно, именно поэтому не заметила подходящего человека, однако почувствовала его как раз перед тем, как услышала хруст песка под его ногами.
        Повернувшись, я увидела, как он мчится на Кипа, спускаясь с дюны так быстро, что тот никак бы не успел обернуться на мой предупреждающий окрик. Незнакомец не схватил Кипа, но сбил с ног, и они оба завалились на песок. Когда я подбежала ближе, нападавший обмотал леску вокруг шеи Кипа и затянул сзади. Та светлой полосой впилась в плоть. Я остановилась, подняв руки, но человек все равно завопил:
        — Я оторву ему голову! Ты знаешь, что оторву!
        Кип даже не вскрикнул, хотя, может, просто не мог — шея над леской вспухла из-за перекрытого кровотока. Слева у горла выступила налитая вена, пульсирующая как мотылек, бьющийся о стекло.
        — Остановитесь! Мы сделаем все, что скажете. Просто прекратите! — Я услышала свой голос до того, как сообразила, что говорю.
        — Вот уже точно, черт возьми, ты сделаешь все, что я захочу. — Он возвышался позади Кипа, который все еще стоял на коленях. Бородатый коренастый альфа с густой светлой шевелюрой и волосатой грудью, видневшейся в вырезе рубахи.
        Когда он ослабил леску, Кип судорожно вздохнул. Удавка все еще обхватывала шею, но ослабла так, что я разглядела отпечатавшуюся полосу.
        Кип медленно поднялся, схватившись рукой за горло. Он все еще располагался лицом ко мне и не мог видеть нож, который альфа занес над его шеей. Я постаралась скрыть свой страх, чтобы Кип не догадался, что происходит. Но нож не опустился, а мужчина заговорил:
        — Вы оба пойдете со мной. Шаг вправо, шаг влево, и я разделаю его как рыбу.
        Я быстро кивнула. Незнакомец указал ножом направление, другой рукой удерживая удавку вокруг шеи Кипа.
        — Иди вперед к вершине дюны, чтобы я мог тебя видеть, но если решишь сбежать, его кровь оросит песок, не успеешь и пяти шагов сделать.
        Я снова кивнула и пошла вверх. Песок был рыхлым, и я споткнулась, но когда бросила взгляд через плечо и едва увидела лицо Кипа, раздался гневный окрик:
        — Не верти головой, если не хочешь, чтобы твой дружок лишился второй руки!
        Я отвернулась и поковыляла дальше, думая о ноже в боковом кармане мешка, висевшего у меня на плече. Но, попытавшись незаметно залезть в карман и нащупать нож, тут же поняла, что это бессмысленно. Напавший был не один. Я чувствовала, что в высокой траве затаился и наблюдает за нами кто-то еще. Как только мы взобрались на дюну, показалась девушка. Альфа. В скрещенных на груди руках бликовал под утренним солнцем металл клинков. Я замерла метрах в трех от нее и услышала, что Кип и его пленитель остановились поодаль.
        — Тебе не удастся таким образом доставить их обоих в город живыми. — Девушка говорила спокойно, почти безучастно. Высокая, с явно выраженной мускулатурой под смуглой кожей. За спиной — ранец. Вьющиеся волосы собраны в плотный пучок на затылке. Она стояла неподвижно, с безразличием взирая на нас. Человек хмыкнул и двинулся вперед, послышалось их с Кипом дыхание. Я сосредоточилась на правой руке, ужасно медленно пробиравшейся в кармашек мешка. Вот рукоятка ножа, и я попыталась ухватить ее пальцами за самый кончик. Как бы еще незаметно вытащить?
        — Я не собираюсь делиться вознаграждением с первой встречной! — крикнул мужчина в ответ. — Найди себе других уродов. Солдаты говорят, их тут скоро будет как грязи.
        — Ага. Но ты не доведешь этих до города в одиночку.
        — Я уже сказал, что не намерен делить вознаграждение, тем более с какой-то дерзкой девчонкой! Один справлюсь, а ты иди своей дорогой.
        Воспользовавшись тем, что альфа отвлекся, я осмелилась проникнуть глубже в мешок и обхватила подрагивающим кулаком прохладную стальную рукоятку.
        Девушка развернулась.
        — Ну и пожалуйста. — Она пошла вдоль вершины, бросив через плечо: — А ты, как я посмотрю, вовсе не против, что та, что впереди, уже почти достала нож из мешка, который кое-кто даже не додумался отнять.
        Она обернулась, и не успела я моргнуть, как почувствовала толчок. Мгновение — и моя рука пуста, нож на песке, а рядом торчит еще один, который метнула девушка. Немного крови пролилось на песок там, где метательный нож выбил кинжал из моей ладони, но я не остановилась, лишь развернулась, чтобы увидеть Кипа.
        Мужчина дернул на нем удавку, и кончик ножа прижался к шее, снова отекшей над леской. Я закричала, но альфа даже не глянул на меня, не отрывая взгляд от девушки на гребне. Та по-прежнему невозмутимо продолжила:
        — Если хочешь, можешь перерезать ему горло и, полагаю, попытаться поймать вторую и взять вознаграждение за нее одну. Хотя солдаты не будут особо счастливы, когда узнают, что одного из них ты порешил, ведь их приказали доставить живьем. Или мы можем вместе довести обоих и получить денежки, а то и срубить побольше, если из них выбьют что-нибудь жирненькое.
        Он хмыкнул, однако нож от шеи Кипа отодвинул. Я всматривалась столь пристально, что различала светлые волоски на тыльной стороне ладони, сжимающей обернутую засаленной кожей рукоятку.
        — И мне придется с тобой делиться?
        Девушка пожала плечами:
        — Я делаю это не ради благотворительности. Не появись я сейчас, ты бы потерял одного или даже обоих. Я заберу свою половину, но дополнительную плату, если она будет, оставлю тебе. Не собираюсь торчать там и ждать допроса.
        Захватчик ослабил леску и толкнул Кипа на землю. Тот упал на четвереньки, задыхаясь от рвотных спазмов. Я подбежала, чтобы помочь ему освободиться от удавки. А мужчина поднял оба клинка, тщательно разглядывая метательный нож.
        — Ловкий трюк, — заметил он, отдавая их девушке, а затем развернулся к нам. — Надеюсь, теперь, когда к нам присоединилась она, вам больше не придет в голову чудить.
        Девушка никак не прокомментировала, лишь молча стояла, постукивая лезвием по костяшкам левой руки.
        — Брось мне мешок, — приказала она.
        Я сняла его с плеча и кинула туда, где чуть ранее валялись ножи. Кровь на песке заставила меня взглянуть на руку, однако кровотечение из небольшого пореза на костяшках, куда попал метательный нож, уже почти прекратилось. Девушка вытряхнула из мешка все содержимое: одеяло и флягу, которую мы набрали из реки рано поутру.
        Я вздрогнула, когда в песок полетели последние кусочки вяленого мяса, но потом одернула себя — еда для нас сейчас не самое главное.
        Девушка осмотрела наш скарб и бросила мне пустой мешок:
        — Собери все обратно. Понесешь.
        — Зачем? — проворчал мужчина.
        — Я не выбрасываю полезные вещи. Сам хочешь тащить?
        Тот повернулся и плюнул на песок, а девушка кивнула, чтобы я продолжила собирать вещи. Когда я выпрямилась, она толкнула ко мне Кипа:
        — Вы двое пойдете впереди. Не тормозите и не болтайте, если не хотите поймать нож в шею.
        Я попыталась посмотреть на Кипа, не поворачивая головы. На его горле еще оставалась яркая полоса, в глазах полопались сосуды. Взяв его за руку, я почувствовала ответное рукопожатие.
        — Мило, — фыркнул мужчина.
             * * * * *
        Забравшись на вершину, мы увидели внизу дорогу. Она уходила влево обратно к дюнам и вилась вдоль побережья. Вправо же вела от моря к покрытой подлеском возвышенности. Спускаться с дюны было легче, чем подниматься, и девушка дважды приказывала замедлить шаг, но когда мы добрались до дороги и мужчина велел повернуть налево, я решила, что наши похитители отстают шагов на десять. Глядя перед собой, я прошептала Кипу:
        — В ней есть что-то такое. Что-то неправильное.
        — Это и непровидец скажет. Что-то более конкретное?
        — Мне казалось, с ним я могла бы справиться, но вот с ней… совсем другая история.
        Кип прикоснулся к горлу:
        — Не сказать, что я бы решился пойти против него, если честно. — Пауза. — Куда они нас?
        — Неподалеку крупный город.
        — Ты его чувствуешь?
        Я не смогла покачать головой, понимая, что за нами следят.
        — Как будто. Но вообще-то, стоит лишь оглядеться. Такие широкие дороги не прокладывают в никуда, тут рядом должно быть большое поселение.
        Он посмотрел вперед на тракт.
        — Можно попробовать сбежать. Там за поворотом заросли.
        — Ты видел, на что она способна. Не успеем шагу в сторону ступить, как будем валяться трупами.
        — В городе нас ждет кое-что похуже смерти.
        — Что-то происходит. Что-то с этой девушкой не так.
        — Если не считать охоту за головами?
        — Каким-то образом она связана с Дудочником.
        Кип отпустил мою руку:
        — Дудочник нам сейчас не помощник, у него самого забот полон рот.
        — Помолчи, мне нужно сосредоточиться. — Я чувствовала явственное присутствие Дудочника, хотя четко осознавала, что он еще на Острове.
        Ровная дорога позволила закрыть глаза на ходу, чтобы сосредоточиться на ощущениях. И в тот же миг я поняла, что не так с девушкой.


        Глава 26

        Сказав это Кипу, я повернула голову, поэтому, когда услышала вопль мужчины, на мгновение подумала, что тот кричит на меня. Но крик внезапно оборвался. Обернувшись, я увидела, что похититель лежит ничком на дороге, а из его горла по пыли расплывается кровавая лужа. Девушка все еще сжимала в руке нож. Оглядев его с отвращением, она наклонилась и дважды вытерла лезвие о рубаху покойника.
        — Обязательно было его убивать? — спросила я.
        Она спрятала нож за поясом:
        — Тебе хотелось, чтобы он разболтал о вас по округе?
        — Нельзя было просто связать или что-то в этом роде?
        — Его бы нашли. Или он бы умирал долго и мучительно. От жажды, например. Я сделала то же, что ты замышляла в дюнах. Так что лучше поблагодари.
        Кип перевел взгляд с меня на девушку и обратно:
        — О да, мы очень благодарны. Теперь все вознаграждение отойдет тебе одной.
        — Нет. — Я положила ладонь на его плечо. — Ты близнец Дудочника. — Я повернулась к Кипу. — Помнишь метательный нож?
        — Тот, что она метнула в тебя пять минут назад? Трудно забыть.
        — Вы можете обсудить все позже, — прервала нас девушка. — А сейчас помогли бы лучше спрятать тело. — Она схватила покойника за ногу и потащила мертвый груз с дороги, не поднимая на меня взора. — Но про моего брата все верно.
        Я кивнула и наклонилась, ухватившись за другую ногу. Когда девушка повернулась, на ее поясе звякнули метательные ножи.
        — Что ты делаешь? — крикнул Кип. — Какая разница, чей она близнец? Она же альфа. Тебя Зак ничему не научил?
        — Ты бы лучше научился держать язык за зубами о близнеце Касс, если так печешься о вашей безопасности, — огрызнулась та.
        — Нашей безопасности угрожаешь лишь ты. Касс, господи, она же метнула в тебя нож!
        — Знаю. — Я бросила ногу мертвеца и подняла руку, демонстрируя уже запекшийся порез на костяшках пальцев. — Уже тогда следовало бы догадаться: ведь она могла пронзить мне руку, чтобы выбить нож, но оставила лишь неглубокую царапину.
        — А зачем она вообще это сделала, если на нашей стороне?
        Девушка рассмеялась:
        — Мне не верилось, что Касс сумеет его одолеть. — Она посмотрела на тело. — И не хотелось его снимать, когда он держал кинжал у твоего горла. Так что если закончил ныть, лучше помоги.
        Кип посмотрел на меня, но я уже опять взялась за ногу мертвеца, и мы с девушкой потащили его подальше от дороги.
        — Как тебя хоть звать? — крикнул Кип нам в спину.
        — Зои. И мне известно, кто ты. Теперь присыпь кровавый след. Его все равно найдут с собаками, но это даст нам небольшую фору.
        Мы не стали копать могилу, лишь спрятали тело во впадине от повалившегося дерева — лучше укрытия не смогли отыскать. Прежде чем закидать его сучьями и листвой, Зои обшарила карманы покойника и срезала шейный шнурок, на котором висел небольшой кожаный кошель.
        — Недостаточно убить, нужно еще и обобрать? — съязвил Кип.
        — Не убей я его, к вечеру вы бы уже сидели в темнице Синедриона. И лучше пусть решат, когда найдут, что он пал жертвой грабежа.
        — Думаешь, его найдут? — спросила я.
        Зои опустошила кошель, спрятала монеты в карман и бросила кожаный мешочек рядом с телом. Наклонившись, забрала нож из все еще неразжатого кулака.
        — Рано или поздно. Тут до города полдня пути. Но со всем тем, что тут поблизости творится, искать начнут не сразу.
        Она передала нож Кипу. Тот поморщился, но сунул его за пояс и поинтересовался:
        — А что творится?
        Зои бросила на труп еще одну ветку:
        — Вчера в город вошли солдаты Синедриона. Вдоль всего побережья объявили богатое вознаграждение за омег, высадившихся на лодках. Так что на протяжении пятидесяти километров большинство альф вас ищут.
        — Именно нас?
        Зоя покачала головой:
        — Нет, деньги обещают за любого омегу, пойманного на берегу. — Она бросила на труп последнюю ветку. — Этот идиот не понял, как ему повезло. Но Дудочник рассказывал мне о вас, так что я знала, кого искать. И окончательно убедилась, увидев кинжал брата. — Она сняла с пояса нож, который выбила у меня из руки, и протянула мне. — Носи теперь его на поясе. Если начнется заварушка, опять не успеешь достать из мешка. — Зои в последний раз посмотрела на наспех прикрытое тело. — Пора двигать.
        — Почему Дудочник не рассказал нам о тебе? — спросила я, следуя за ней.
        — А вы спрашивали?
        — Нет, даже не знаю, почему.
        — А я знаю. Потому что вы убеждены, будто его альфа не стала бы иметь с ним никаких дел. Учитывая его занятие.
        Я не стала с ней спорить.
        — Но все же — почему он не сказал даже мне?
        — Как я слышала, ты тоже не спешила рассказывать о своем близнеце.
        — Это было слишком опасно, — встрял Кип.
        — Именно. Поэтому и мы не распространяемся. Я полезна лишь до той поры, пока люди не знают, кто я и чем занимаюсь. Думаете, альфы охотятся только на омег? К своим соплеменникам, работающим на Сопротивление, они отнесутся намного жестче. Но даже те немногие омеги на Острове, которые знают обо мне, не особенно в восторге.
        Остаток дня мы провели в пути, иногда переходя на бег, если позволяла местность. Вернулись к реке, затем прошли вверх по течению в быстро густеющий лес. Когда солнце встало в зенит, на ходу перекусили вяленым мясом, по возможности стряхнув с кусков песок, хотя хруст на зубах все равно чувствовался. Мы молчали почти всю дорогу, если не считать торопливых обсуждений направления.
        Остановились передохнуть, только когда в дремучем лесу совсем стемнело. Зои покинула небольшую поляну, чтобы наполнить фляги в реке, шум которой все еще отчетливо слышался справа. Мы с Кипом опустились на глину, присыпанную листьями.
        — Ты бы убила того парня? — спросил он. — Если бы смогла достать нож?
        Я пожала плечами:
        — Попыталась бы. Мне претят мысли об убийстве этого человека и его близнеца. Не знаю, поднялась бы у меня рука. Но я бы попробовала.
        Мы немного посидели в тишине, и он продолжил:
        — Думаешь, ей можно доверять?
        — Ну, вообще-то, будь это не так, вы уже были бы мертвы, — ответила Зои, возвращаясь на поляну. Присев напротив, они бросила нам полную флягу. — А откуда мне знать, можно ли доверять вам двоим?
        Кип закатил глаза:
        — Тебе-то, с твоими навыками владения метательными ножами?
        Я немного наклонилась к нему:
        — Она нам тоже дала ножи, Кип.
        — Может, и так, но дойди дело до схватки, она нас за пять минут на филе разделает.
        — Посмотри на это с моей точки зрения, — сказала Зои. — Я получаю весточки от Дудочника раз в неделю с курьерским судном. Несколько недель назад он сообщает, что на Остров высадились непрошеные гости. — Она прислонилась к дереву, рассеянно перебирая клинки на поясе. — Само по себе большая новость, учитывая, что еще никому не удавалась найти его без лоций. — Каким-то рассеянным, но абсолютно точным движением она метнула нож в ствол дерева сантиметрах в тридцати над нашими головами. — Потом я узнаю, что все взволнованы, ибо одна из прибывших великая провидица, самое прекрасное, что когда-либо случалось с омегами.
        Кип фыркнул:
        — А я-то думал, что Дудочник считает таковым феноменом себя.
        Зои продолжила, не обратив внимания на его реплику:
        — Затем он сообщает, что выяснилось, кто твой близнец. Наш старинный приятель Реформатор. А на этой неделе ни курьерского судна на привычном месте, ни, соответственно, сообщения. — Еще один клинок воткнулся прямо под первым. — Потом, несколько дней назад, начинают прибывать лодки с людьми. Сначала выгружаются здесь, после южнее, все побережье оккупируют солдаты, за омег предлагают щедрый выкуп. — Над головой вонзился третий нож, так близко, что я почувствовала, как он пришпилил несколько моих волосков к коре. — Мой брат ошибался, приветствуя ваше появление? Не слишком ли нарочитое совпадение, что Синедрион обнаружил Остров сразу после вашей там высадки? И как вы оказались на материке, пока моего брата и других островитян, скорее всего, там убивают?
        — Если ты та, за кого себя выдаешь, значит, с Дудочником все в порядке, — заметил Кип.
        Зои его перебила:
        — Он жив. Всего лишь жив. Тебе же известна разница между «быть живым» и «быть в порядке». Дудочник рассказывал, что она нашла тебя в резервуаре.
        Я дернула головой, стараясь освободить волосы.
        — Мы их предупредили. Я предвидела атаку и предложила вывезти людей с Острова. Дудочник нас тоже выслал.
        — Он мог бы использовать тебя как заложницу. Если ты та, за кого себя выдаешь.
        — Мог бы, — согласилась я. — Многие из Ассамблеи этого хотели. И даже хотели передать нас альфам. Но Дудочник этого не сделал. Так что вопрос не в том, доверяешь ли ты нам, а в том, доверяешь ли ему.
        Зои пристально на нас посмотрела и прыгнула вперед. Не успел Кип схватиться за нож, как она вытащила все три клинка из ствола и вернулась на место.
        — Если ты провидица, значит, знаешь ответ на этот вопрос. — Она пристегнула ножи к поясу. — Пора спать. — И, повернувшись к нам спиной, растянулась прямо на земле.
             * * * * *
        Проснувшись спозаранку, я увидела, что Зои уже встала и, сидя на бревне, счищает ножом грязь с пригоршни крупных грибов. Когда я села, она бросила мне два гриба.
        — Еще я поймала кролика, но мы пока слишком близко к берегу и костер разводить рискованно. Может, ближе к вечеру.
        Зои до такой степени походила на Дудочника, что просто стыдно, как я сразу не догадалась, кто она такая. И сходство состояло не только в блеске смуглой кожи и темной густой шевелюре — такое встречалось сплошь и рядом, — а в том, как они оба держались. Как вызывающе сжимали челюсти. Как двигались — уверенно и в то же время вальяжно. Связь была очевидна, хотя они и находились далеко друг от друга. Глядя на нее, я поняла, почему так уверенно чувствовала себя рядом с Дудочником, несмотря на множество причин его опасаться. Не знаю, как им удалось, но почему-то Дудочник и Зои остались близки. Сходство внешности и движений говорило о годах близости, о связи, которая одновременно и выбор, и привычка.
        Вспомнилось, что Дудочник сказал как-то Кипу мимоходом в том подслушанном мной на Острове разговоре. Это, кстати, объясняло, почему он решился мне поверить. При всем его практическом подходе и обязанностях, которые накладывало его положение на Острове, он все это время работал в тесном сотрудничестве с Зои и знал, каково это — не видеть в своем близнеце врага. Раньше я думала, что мне одной такое удалось, но когда Зои была рядом, Дудочник казался более близким по духу и в то же время далеким. Каждым своим движением Зои напоминала Дудочника до такой степени, что его отсутствие особенно удручало. Увидев руки Зои, занятые ножом, я снова вспомнила его пальцы на своем плече при нашей последней встрече.
        Кип зевнул и перевернулся.
        Зои бросила на него взгляд:
        — Брат рассказывал и про него.
        — Курьерским донесением?
        Она кивнула.
        — Остров не мог обходиться без сообщения. Планирование спасательных операций, предупреждение о прибрежных патрулях. Необходимый транспорт для новых омег — в последние годы их становилось все больше и больше. Поставки продовольствия, хотя два года назад Остров начал почти полностью себя обслуживать. Сейчас они самостоятельно выращивают все необходимое, за редким исключением.
        Употребленное ею настоящее время прозвучало над поляной словно гром. Мне вспомнились пашни вокруг озера и ниже города, грядки на крутых склонах кальдеры, козы на рыночной площади.
        — Последние новости были лишь о вас двоих. Как вы доплыли без каких-либо контактов, без конспиративных домов и секретной сети. И что это значит для безопасности Острова.
        — Наверное, они нашли Остров так же, — сказала я. — В смысле альфы. У них тоже есть провидица, и она провела флот через рифы.
        — Исповедница, — сказала Зои.
        Я кивнула.
        Кип проснулся. Сел, поймал брошенный Зои гриб.
        — Сеть на материке, которую ты упомянула. В ней есть другие альфы? — спросил он с набитым ртом.
        — А это имеет значение? — отозвалась она.
        — Наверное. Для любого другого альфы из тех, что мы встречали.
        — Я не такая, как все другие альфы, что вы встречали. — Она бросила ему еще один гриб.
        — Вот уж точно, — согласился Кип.
        — Во всяком случае, Исповедница работает на Синедрион, — продолжила Зои. — Она доказывает, что не все сводится к противостоянию альф и омег.
        — Это не так, — произнесла я.
        Зои поднялась.
        — Ты собираешься ее защищать?
        — Нет. Я имела в виду, что она не работает на Синедрион. Исповедница слишком могущественна, она отдает распоряжения. Возможно, опосредованно, но многие новшества исходят от нее.
        Зои жестом велела нам подниматься.
        — Слышала, она там не одна такая.
        Я медленно встала и повесила мешок на плечо.
        — Ты же не думаешь, что я одобряю то, что творит мой близнец?
        — Тогда у нас есть кое-что общее, но я бы, в отличие от Дудочника, не отпустила тебя с Острова. — Она кивнула в сторону реки. — Пять минут, чтобы умыться и наполнить фляги. Затем уходим.
             * * * * *
        Вечером Зои, посчитав, что мы достаточно далеко оторвались от берега, рискнула разжечь костер. По сравнению с нашей с Кипом скоростью марша, ее темп казался безжалостным. В мерцающих отблесках огня я видела, что Кип тоже выглядит уставшим, хотя ни один из нас ни разу не просил притормозить или остановиться.
        Сидя напротив нас, Зои свежевала кролика. Я была благодарна за мясо, но не могла смотреть, как она сдирает пушистую шкурку. Снова вспомнился мертвый охотник за головами, его открытые остекленевшие глаза и ножевая рана на шее.
        Позже, с жирными после ужина руками, мы наблюдали, как догорает костер. Кип внимательно смотрел, как Зои чистит ногти одним из крошечных ножей.
        — Все эти ножи, — заметил он. — Вы с Дудочником вместе учились с ними обращаться, верно?
        — Да, это отнюдь не совпадение, — отозвалась Зои, не поднимая глаз.
        — То есть, вас не разделили? — продолжил Кип.
        — Конечно разделили. Вы же видели его клеймо.
        Мы с Кипом одновременно кивнули. Перед глазами встало лицо Дудочника, каким я видела его в последний раз, с брызгами крови на заклейменном челе.
        — Я подумала, может, вы выросли на востоке, — решилась я вставить слово. — Говорят, там дела обстояли получше и омег не всегда отсылали. Или, по крайней мере, не в младенчестве.
        — Когда-то так и было, — подтвердила Зои. — Но не теперь. У нас есть там свои люди. Согласно их донесениям, в последнее десятилетие Синедрион добрался со своими нововведениями и до самых дальних поселений у границы с Мертвыми землями.
        — Но вы с Дудочником…
        — Да, мы оттуда. Как ты и сказала, нас поздно разделили. Родители его отослали, когда ему исполнилось десять лет.
        Я посмотрела на нее:
        — Тебе повезло.
        — Конечно, не меня же выслали. — В отблеске тлеющего костра мелькнула ее улыбка. — Хотя я сама ушла на следующий же день.
        Кип усмехнулся в ответ:
        — Двое десятилеток — и как вы жили?
        Зои пожала плечами:
        — Мы быстро выучились. Охота, воровство. Иногда на большой дороге кое-кто помогал.
        Она потянулась, неприкрыто зевнула и перевела взгляд на меня:
        — Все еще считаешь меня счастливицей?
        — Да. — Повисла пауза. — Ты осталась с близнецом.
        Зои фыркнула, укладываясь:
        — Сомневаюсь, что твой близнец стал бы приятной компанией.
        — Уж поверь, — встрял Кип, — я уже давно пытаюсь ей это внушить.
        Я закатила глаза:
        — Да я сама понимаю. Правда. Но будь по-другому, если бы он не рос в постоянном страхе, что именно его отошлют, все вышло бы иначе. Система сделала его таким. Именно она вынуждает альф с нами воевать.
        Кип откашлялся:
        — Не всех альф, очевидно.
        — Не делай поспешных выводов, — сказала Зои. Опять мелькнула широкая белозубая улыбка, так сильно напоминающая о Дудочнике.
             * * * * *
        Позже, когда темнота совсем сгустилась, Кип наконец спросил, куда мы направляемся.
        — Не пойми меня неправильно, я вовсе не против весь день напролет пробираться через непролазный лес, но меня все же интересует пункт назначения.
        — Тут вся местность кишит солдатами, выискивающими омег, чтобы убить или чего похуже, — пояснила Зои. — И теперь, когда объявлена награда и все альфы побережья мечтают изловить омег, нам нужно уйти от моря как можно дальше. В радиусе сорока километров отсюда для вас нет безопасного места.
        — То есть мы просто уходим с побережья. Но что потом?
        — Там видно будет. У нас с Дудочником есть условленные места встреч. Обычно мы пересекаемся на берегу, но на случай опасности есть еще одна точка на той стороне хребта. Брат туда придет или оставит весточку, если сможет. А потом как хотите.
        — Мы пойдем дальше. Так безопаснее, — сказала я. — Может, попробуем уклониться на восток.
        — И все? — спросила Зои. — Просто продолжите бежать?
        — Мы пытались остановиться. На Острове. Не особо получилось, — ответил Кип.
        — Для вас получилось как раз нормально, — тихо произнесла Зои.
        Несколько минут раздавалось только ленивое потрескивание костра. Я заговорила первой:
        — Мы не смогли бы спасти Остров.
        — Может, так, а может, нет. Дудочник мог бы тебя использовать.
        — В смысле убить? — уточнил Кип. — Чтобы убить Зака?
        — Не обязательно. Мог бы попытаться его шантажировать. Чтобы остановить.
        — Дудочник позволил нам покинуть Остров, — ответила я. — И если нас сейчас поймают, все, что он сделал, потеряет смысл.
        — А какой смысл, если ты просто продолжишь бежать? Он отпустил тебя, решив, что ты можешь быть полезной для нашего дела.
        Мой голос задрожал.
        — Я пыталась помочь, но добилась лишь того, что Ассамблея посадила меня под замок. И еще я привела на Остров Исповедницу. Не знаю, чем смогу быть полезна теперь.
        — Вот и я тоже. Пока, сказать по правде, тоже не понимаю, к чему все эти телодвижения. Но Дудочник что-то в тебе рассмотрел. И чертовски уверена, что альфы нашли применение для своей провидицы. Так что, кажется, побегом ты обесценишь жертву, на которую он пошел. Которую принесли все люди Острова.
        — Она их предупредила, — сказал Кип. — Обеспечила им два дня, которых они бы не получили без нее. Куча народу успела добраться до материка только благодаря Касс.
        — И это все? Это лучшее достижение секретного оружия, в которое Дудочник так верил, что даже отпустил с Острова?
        Я сомкнула веки:
        — Я этого не хотела. Не хотела быть каким-то секретным оружием.
        — Знаю, — вздохнула Зои. — Но, вероятно, ты должна им стать.
        Мы лежали так близко к огню, что слышали, как рассыпаются в золу сгоревшие головешки. Дыхание Кипа постепенно становилось глубоким и равномерным — он засыпал. Я едва видела Зои через костер, но могла точно сказать, что она еще не спит.
        Осторожно, чтобы не разбудить Кипа, я прошептала:
        — Вся Ассамблея, за исключением Дудочника, хотела меня убить. Где гарантия, что люди из Сопротивления, присоединись я к ним снова, не возжелают моей смерти? Едва узнав, кто я такая, они тут же решат, что от мертвой меня больше пользы, чем от живой. Единственное, что я могу для них сделать — покончить жизнь самоубийством и забрать с собой Зака. Но я на это не способна. Не могу так поступить с братом. Ты как никто должна понимать, что это такое — заботиться о своем близнеце.
        Зои подперла голову рукой:
        — Прямо сейчас я жду, сумеет ли твой близнец убить моего, а заодно и меня. Ты действительно думаешь, что я смогу воспринимать твоего брата как фигуру с плаката, призывающего к миру?
        — Но вы с Дудочником поддерживаете друг друга. Тебе ведь не по душе мир, где близнецов разделяют.
        Зои тихо рассмеялась:
        — С чего ты взяла, что все происходит по моему или твоему желанию? Мир такой, какой есть. Если альфы и дальше собираются угнетать омег, тем требуется отгородиться. Так безопаснее. В этом и была вся суть Острова.
        — Значит, нам нужно найти другой Остров? А потом другой, когда альфы доберутся и туда?
        — Непохоже, что у тебя есть вариант получше.
        Закрыв глаза, я вспомнила слова Кипа на башне. О неразделенном мире, где не нужно такое место, как Остров.
        — У меня нет никаких вариантов. Я просто думаю, что когда пригодные для жизни острова закончатся, вы поймете, что проблема никуда не делась.
        — Не надо меня поучать, — прошипела Зои. — Можешь сколько угодно вещать о совместном существовании альф и омег, но последние несколько лет, пока ты сидела в камере сохранения, мы с Дудочником наблюдали, на что способны твой близнец и его клика. И мы боролись, чтобы хоть что-нибудь с этим сделать. Ты правда думаешь, что можно изменить сознание людей, которые видели, как у них отнимают детей, запирают их, убивают в ходе опытов?
        Повисла тишина.
        — Я видела эти опыты. Не все, конечно. Но, знаешь ли, я видела резервуары. — Еще одна пауза. — И Кип понимает. Не всегда соглашается, но понимает меня, даже после того, что пережил.
        — Что он пережил? — хмыкнула Зои. — Проблема в том, что он ничегошеньки не помнит. Дудочник говорил, что он — чистый лист. Ты могла убедить его в чем угодно.
        Я даже не поняла, как поднялась и перескочила через костер. Осознала, что делаю, только когда набросилась на Зои и принялась ее колотить. Едва выпутавшись из одеяла, она тут же поймала мое запястье и выкрутила, но меня остановил только крик Кипа.
        — Что, черт возьми, происходит? — Он стоял с другой стороны костра, уставившись сонным взглядом на нашу возню.
        Зои отпустила меня, оттолкнув.
        — Она на тебя напала? — спросил Кип, когда я перешла на нашу сторону от костра.
        Зои закатила глаза.
        — Ага. Я вас спасла только чтобы прикончить, пока вы спите. — Она оттащила наше одеяло от огня и затоптала тлеющий угол, прежде чем вернуть. — Не волнуйся, она всего лишь защищала твою честь. — Зои вновь завернулась в ткань, как ни в чем не бывало.
        Я встряхнула одеяло, морщась от запаха горелой шерсти, и легла.
        — Мило с твой стороны, — заметил Кип, растягиваясь рядом, — но в следующий раз я бы предпочел, чтобы мне позволили выспаться. 


        Глава 27

        Утром опять шел дождь. Укрывшись под деревьями на краю поляны, мы, не разжигая костра, позавтракали остатками кролика — холодными засаленными кусочками. Когда тронулись в дорогу, Кип предложил продвигаться вдоль реки, но Зои покачала головой:
        — Мы не можем рисковать, придется оставить реку. Менее чем в дне ходьбы вверх по течению большой город, нельзя подходить слишком близко. Вдобавок они наверняка станут прочесывать долину. Будь я одна, пошла бы через нее, но с вами двумя на прицепе это небезопасно.
        Я бросила взгляд выше зарослей. Позади долина расширялась по мере того, как река приближалась к морю. Впереди — плавно сужалась между упирающимися в небо горами, заросшими лесом лишь наполовину высоты. Там и сям виднелись следы оползней и последствия лавин.
        Кип со вздохом посмотрел на меня:
        — А ты случайно не чувствуешь скрытых туннелей, которые избавят нас от необходимости забираться на гору?
        — Извини, не в этот раз, — улыбнулась я. — Но Зои права: вверх по течению большой город и близлежащие дороги многолюдны.
        Она кивнула.
        — Это ярмарочный город, к концу недели туда стекается торговый люд со всех окрестностей. Если нужно преодолеть горы, самый простой проход — по эту сторону реки. — Она указала на провал между вершинами слева от нас. — Но там несомненно и станут искать. Значит, нам нужно переплыть реку здесь и пойти поверху.
        Проследив за ее жестом, я посмотрела через реку на пик справа от нас и покачала головой:
        — Там же тоже город, еще больший, чем в долине! Ты с ума сошла?
        — Ну, одна из нас — точно, — бросила Зои на ходу, спускаясь к реке.
        — Ты сама не знаешь, что говоришь! — крикнул Кип. — Касс чувствует такие вещи.
        — Я в курсе ее способностей, — откликнулась она. — И она даже лучше, чем я думала, если смогла почувствовать тот город.
        — Касс никогда не ошибается. — Кип уже почти догнал ее, поэтому необходимость кричать отпала.
        — Я не говорю, что она ошиблась. — Зои повернулась к нам лицом. — Но у нее время немного сбилось. Там был город. Огромный, даже больше Уиндхема. Но во времена До.
        Я снова покачала головой:
        — Клянусь, он так явственно ощущается.
        Зои пожала плечами:
        — Тысячи людей — сотни тысяч — жили там веками. Разве они не оставили след?
        — Какая разница? — заметил Кип. — Все равно это табу. Я даже близко не подойду к городу, оставшемуся со времен До.
        — Если ты опасаешься нарушать законы Синедриона, вынуждена напомнить, что поздно метаться, — бросила Зои.
        — Вовсе нет. Дело не в законе, ты же понимаешь, что речь о временах До. Нельзя даже приближаться к таким вещам.
        — Именно поэтому Зои права, — признала я. — Туда никто не сунется. Если пройти через город, это наилучший шанс миновать горы и не попасться.
        — Есть причины, по которым туда не заходят. Город заражен смертельной радиацией. Вы же видели плакаты.
        — Ага. А еще я видела плакаты, где мы объявлялись опасными конокрадами, — ответила я.
        — И еще плакаты с утверждением, что омеги — бесполезное и опасное бремя для альф, — добавила Зои.
        Я кивнула:
        — Даже если в город запрещено соваться не просто так, не думаю, что там нам опаснее, чем где-либо ещё.
        Кип вздохнул и направился к руслу:
        — Я бы не возражал так категорично, если бы город не располагался на вершине чертовой горы.
             * * * * *
        Весь оставшийся день мы почти не разговаривали, карабкаясь по крутояру через густой колючий подлесок. После обеда — собранной Зои пригоршни волокнистых грибов — сестра Дудочника оставила нас где-то на час и вернулась с кроликом и двумя небольшими птицами, висевшими на поясе.
        — Обычно я добываю больше, но долина буквально кишит людьми. Патруль солдат Синедриона и местные альфы, жаждущие вознаграждения.
        — Как думаешь, они многих поймали из тех, кто эвакуировался с острова? — Я встала на ноги.
        — Вероятно, кого-то схватили. — Она повесила на плечо мешок. — Беженцев разделят и постараются распределить по безопасным домам. Но на охоту вышло слишком много альф. Хорошая новость в том, что они безобразно шумят и поймать меня им не светит. Плохая же в том, что они распугали все зверье на нижних склонах, а выше дичь редко поднимается.
        — По-твоему, как долго идти до перевала? — спросил Кип.
        Она сморщила нос:
        — Из-за вас мы задержимся дня на три. Может, и дольше, если альфы поднимутся выше и нам придется осторожничать.
             * * * * *
        До вечера мы молчали, но продолжали уверенно продвигаться, остановившись на ночлег немного выше уровня подлеска. Костер разжечь не рискнули, и хотя мы с Кипом клялись, что не в состоянии протолкнуть в себя сырое мясо, которое предложила нам Зои, в конце концов все же сумели немного проглотить. Основной заботой стала вода: мы наполнили фляги в реке, но на пути не нашли ни одного родника, поэтому вынуждены были ограничиться только парой глотков.
        Я сидела, прислонившись к стволу дерева, слишком тонкому, чтобы дать существенную поддержку, и, сморщившись, выбирала мелкие колючки из расцарапанных лодыжек. Прошлась языком по зубам, слегка липким от жары и обезвоживания. Я старалась не думать о мясе, его клейкой структуре, сырых прожилках, застрявших между зубов.
        Сидящая напротив Зои вдруг спросила:
        — Думаешь, оно закончилось?
        — Побоище на Острове? — На мгновение я смежила веки. — Не могу сказать. С той ночи, после которой ты нас нашла, больше ничего не чувствую. Последнее видение — штурм и падение ворот. Не знаю, из-за того ли, что все закончилось, или просто из-за большого расстояния.
        Зои продолжила чистить ногти ножом.
        — Расстояния? Не хотелось бы тебя разочаровывать, но с такой обузой, как вы двое, мы не слишком быстро продвигаемся. Во всяком случае, не думаю, что для твоего дара расстояние имеет значение. По твоим словам, ты смогла почувствовать приближение альф, когда они только загрузились на корабли.
        Я посмотрела на свои ладони:
        — Верно. Но видения зависят от многих причин. Одна из них — расстояние. Наряду с… — Я замолчала. — С напряженностью. Как с Исповедницей — в своих поисках она так сосредотачивается на мне, что я могу ощущать ее разум, где бы ни находилась.
        Какое-то время в тишине лишь нетерпеливо скрипел нож.
        В конце концов заговорил Кип:
        — Касс не виновата, что ее дар не работает как нам бы хотелось.
        Зои посмотрела на него:
        — Ты говоришь так, потому что она не смогла отыскать твою сестру?
        — Я даже не уверен, что хочу знать, кто она. Но ясновидение — это не просто. Ты видела, как она вскакивает и кричит по ночам. Думаешь, это легко?
        — Ее ночные кошмары тяжкое бремя для всех нас, — промолвила Зои, повернувшись ко мне. — Если ты собираешься от них просыпаться и сегодня, попробуй орать вполголоса. Нас, вообще-то, разыскивают.
        Я смущенно улыбнулась:
        — Прости. И прости, что не вижу ничего об Острове или Дудочнике. Но, думаю, его бы не взяли живым.
        Зои пожала плечами:
        — Для этого не надо быть провидицей.
        — Но ведь это хорошая новость, верно? Он точно жив, а если его при этом еще и не поймали, есть шанс, что все будет хорошо.
        — Думаю, это выяснится через пару дней. Если с ним все в порядке, он придет на встречу.
        Я устроилась рядом с Кипом, поплотнее укрыв нас обоих одеялом, и тихо сказала:
        — Мне не верится, что ты не желаешь знать, кто твой близнец.
        Лежавшая чуть поодаль Зои отозвалась:
        — Пусть мне и не по душе соглашаться с Касс, я тоже тебе не верю. Как можно этого не хотеть?
        — Это не настолько странно, как вам представляется, — ответил Кип. Он лежал позади меня, и я ощущала его теплое дыхание на волосах. — Во времена До люди тысячи лет жили без близнецов.
        — И посмотри, к чему это привело, — фыркнула Зои.
             * * * * *
        Всю ночь моросил дождик, а поутру над долиной повис туман. Поднявшись, мы отправились в дорогу.
        — Хорошая новость, — сообщила Зои, пока я жаловалась на тяжесть мокрого одеяла. — К полудню придется выйти из-под крон деревьев, но туман скроет нас, если не развеется.
        — Не развеется, — подтвердила я.
        Пространство впереди просматривалось лишь на несколько шагов, звуки быстро гасились. Когда я, поскользнувшись, схватилась за тонкое деревце, кора на ощупь оказалась сырой и мокрой и выскользнула из-под ладони.
        Где-то через час мне удалось вывести нас к мелкому ручью. Даже скорее ручейку, но ночной дождь его подпитал. Мы наполнили фляги, жадно напились, затем снова набрали воды и продолжили восхождение среди постепенно редеющих зарослей. Через несколько часов деревья вообще исчезли, открывая песчаный каменистый ландшафт. Здесь следовало продвигаться осторожнее — склоны у подножия горы сменились твердой породой, песчаником и валунами. Дважды пришлось возвращаться, чтобы отыскать более подходящий маршрут, прежде чем Зои позволила мне нас направлять. Мы с трудом продвигались по склону, опасаясь оступиться и сорваться.
        Несколько раз мы останавливались и пережидали, когда из-за наших шагов начинался камнепад, шумный даже в густом тумане. Мы старались придерживаться каменистых участков, но продвигались очень медленно — больше карабкались, нежели шли. Кип не жаловался, но трудно взбираться на гору, помогая себе только одной рукой, и ему время от времени помогала Зои, возвращаясь вниз и подавая ему руку. Из-за опасных условий нам пришлось остановиться, как только опустились сумерки.
        Дождь прекратился, но туман висел всепроникающей сыростью. Мы решились развести костер, однако найти сухие дрова оказалось крайне сложно, поскольку выше уровня леса росли лишь несколько чахлых кустарников. Хворост мы собирали полчаса, и его хватило только на то, чтобы кое-как приготовить кролика над жидким, плюющимся пламенем, которое давало больше дыма, чем огня. Я до того вымоталась, что даже находила в усталости какое-то удовлетворение, лежа у огня и прислушиваясь к боли в каждой мышце.
        Было холодно. Ближе подвинувшись к Кипу, окутанная одеялом и запахом мокрой шерсти, я вспомнила о лошадях, их животном запахе и первых днях нашего с Кипом путешествия. Мы вместе уже столько дней и недель, по меньшей мере три месяца. Предыдущие годы — деревня, поселение, камеры сохранения — казались невероятно далекими. Я напомнила себе, что для Кипа эти месяцы были единственной знакомой ему жизнью, за исключением расплывчатых и ужасных воспоминаний о резервуаре. Кип не помнил не только своего прошлого, но даже близнеца. Такой себе вопрос без ответа. Мне, как и Зои, казалось странным утверждение, будто он ничего не хочет знать о своем близнеце. Не наша ли с ним связь заполняла для него эту пустоту? Симметрия, что связала нас с тех пор, как я уловила его взгляд сквозь изогнутое стекло бака. Хотя какая там симметрия. Я откатилась от него, подтянув одеяло выше. Потому что мы не просто пара. Да, его близнеца мы не знаем, но мой-то всегда незримо присутствовал рядом, такой же реальный и живой, как Кип. Кип, который лежал рядом и дышал в объятиях сна.
             * * * * *
        Следующий день тоже выдался сырым, но к полудню мы пробрались сквозь туман и взирали на долину, прикрытую хмурыми серыми облаками. Нам все еще приходилось карабкаться вверх, но теперь обзор стал лучше. Валуны и осыпи остались внизу, мы шли по пустынной каменистой местности.
        Я привыкла смотреть на мир, созданный взрывом: кратеры, достаточно широкие, чтобы образовывать свой собственный горизонт, груды щебня, скалы, даже горы, превращенные в песок. Однако оставались места, которые еще позволяли представить, как выглядел мир, сформированный другими, более древними процессами. Например Остров. Наверняка кратер существовал еще до взрыва. И здесь каменные плиты обнажали образованные несколько веков назад слои, которые выступали из почвы, демонстрируя итог долгого тектонического сдвига. Я чувствовала себя выставленной напоказ, двигаясь по совершенно открытой горе, но Зои заверила, что мы незаметны для тех, кто находится ниже облачной гряды.
        — Когда-то здесь была дорога, — сказала она. — Во времена До поднимались по прямой.
        — Да тут много чего было, — пробурчал Кип.
        Меньше чем через час, выйдя на плато, мы стали замечать признаки запретного: три металлических столба, каждый из которых располагался почти параллельно земле, их оплавленные взрывом опоры. Основания стен, едва видимые сквозь участки гранита. Затем сам город, скрытый в гамаке горного перевала. Если точнее, города не было вообще. Лишь обширное безлюдное пространство и больше ничего. Изогнутая металлическая арматура фундаментов зданий, торчащая, как ребра мертвых коров по обочинам дорог в засушливые годы, несколько неповрежденных стен и бетонных плит, достаточных для намека на формы более крупных зданий, сейчас уже разрушенных.
        Несколько лет назад я видела механизм времен До в поселении. Я знала, что было рискованно даже заплатить бронзовую монетку за возможность посмотреть на передвижную выставку, в которой обещали показать реальный артефакт, но когда экспонат прибыл в грязном фургоне, все же выстояла очередь и заплатила, как почти каждый в поселке.
        Стояло прохладное утро, урожай уже давно собрали. Когда подошла моя очередь и сын зазывалы допустил меня за загородку, я увидела грубо отесанный помост, сверху задрапированный свисающей почти до пола красной тканью.
        Зазывала объяснил, что это машина, вывезенная из запретного города на западе. Сначала я подумала, что механизм находится внутри металлической коробки, стоящей на постаменте. Глашатай торжественно открыл крышку, и стало понятно, что машина — это сама коробка. Внутри в верхней половине содержались какие-то фрагменты вроде из мутного стекла. Нижняя половина состояла из спекшейся темной массы. Шнур, отчасти высохший и державшийся на одной проволоке, торчал из коробки и уходил под красную ткань.
        — Для электричества, — заговорщически прошептал мужчина.
        Об электричестве я тоже слышала. После взрыва его источники разрушились, и До окутала тьма. Дома, целые города, полные брошенных бесполезных механизмов с обвисшими проводами.
        В этом горном городе ничто не выглядело столь же сохранившимся, как та коробка. Самым странным тут казалось несоответствие между пустынными улицами и населявшим их скопищем впечатлений. Для меня оно звучало как рев огромного количества людей, которые когда-то заполняли это пространство. Их отсутствие ощущалось так же ярко, как и присутствие. Не как мои видения, даже не видения взрыва. Больше походило на осадок или пепел. Эхо набата, еще долго раскатывающееся уже после того, как колокол отзвонил. Я с удивлением заметила, что Кип и Зои ничего не почувствовали. Они осторожно продвигались среди обломков. Кип глянул на меня через плечо, но ни один из них точно не чувствовал беззвучную какофонию, которая так давила на меня. Кип заметил, как я зря пытаюсь прикрыть уши ладонями, и направился ко мне, перешагнув через искореженную металлическую балку.
        — Вероятно, если ты смогла почувствовать город из долины, здесь он фонит еще сильнее?
        Я кивнула, но ничего не сказала.
        — Ты знаешь, все это было давным-давно. — Он взял меня за руку.
        Я снова кивнула:
        — Я-то знаю. А они — нет. — Я убедилась, что Зои находится достаточно далеко, чтобы услышать. — Как будто… как будто им не сообщили, что они уже мертвы.
        Кип посмотрел вниз, перевернул ногой небольшой кусок бетона, пыль поднялась и стала оседать.
        — Нам не обязательно идти этим путем. Можем вернуться и обойти.
        Я покачала головой:
        — Все в порядке. Просто не ожидала, что ощущение окажется столь сильным.
        Взявшись за руки, мы догнали Зои и последовали за ней, обходя обломки.
        Иногда нам попадались следы старых дорог и идти становилось легче. Однако частенько тропа исчезала под завалами, и нам приходилось пробираться через них. Часть зданий разрушилась вплоть до подвалов, оставив воронки, заполненные мусором. Мы шли примерно через центр города. Я все ждала, что руины вот-вот закончатся, но город казался бесконечным. После часа ходьбы мы остановились и присели на немногие оставшиеся от низкой стены камни, чтобы попить воды.
        — Просто не верится, что где-то еще существуют такие места, — сказал Кип.
        — Их очень много, — кивнула Зои. — В некоторые я заходила.
        — В такие же большие, как этот город?
        — Даже больше. Тот, что на южном побережье, раз в десять крупнее. По большей части его затопило, но можно кое-что рассмотреть с лодки. И некоторые из высоких зданий до сих пор показываются на поверхности во время отлива. — Она протянула мне флягу с теплой, едва освежающей водой.
        — Как думаешь, там есть что-нибудь? Из запрещенного, я имею в виду, — спросил Кип.
        — Все развалины похожи. — Зои обвела рукой щебень вокруг. — Все это скорее бесполезно, чем страшно. Вряд ли что-то уцелело. Ерунда об опасности — радиация, загрязнение — возможно, когда-то имела смысл, но не сейчас. — Она швырнула камень на лист железа, наполовину присыпанного пылью. Послышался глухой лязг. — Теперь это куча хлама. Но люди боятся по привычке, потому что за этим стоят взрыв, времена До и все такое.
        — И машины?
        — Ни одна из них все равно не работает. Даже если получится что-то собрать воедино, все равно нет электричества, чтобы их подключить.
        — На самом деле есть, — поправила я. — У альф в Уиндхеме. Не только в зале с баками, но и в моей камере сохранения. И в других. И даже в коридорах. — Я поведала Зои то, что уже рассказывала Дудочнику. О светящемся шаре под потолком моей камеры. Его непоколебимом холодном свете.
        — Я так и думала, — кивнула Зои. — Если кто-то узнает, наверняка начнутся волнения, но уверена, они балуются такими вещами уже не первый год. Я лишь удивлена, что их не применяют более широко. Поговаривают, во времена До были машины для передвижения, летательные аппараты и многие другие диковинки, которые, могу поклясться, кое-кто в Синедрионе не прочь воссоздать, если народ согласится. Но после взрыва страх проник слишком глубоко, и Синедрион осознает риски последствий.
        Мы обе обернулись, услышав металлический скрип. Кип с усилием открыл то, что осталось от двери в бетонный коридор, ведущий под землю. Рука Зои метнулась к поясу, где висели ножи, но вслед за звуком поднялось лишь облако пыли, которое быстро осело, припорошив волосы, брови и плечи Кипа белым мелом.
        Зои вздохнула, повернувшись ко мне:
        — Он наделал бы больше шума, только если бы заполучил барабан и трубу.
        Но я смотрела на Кипа. Как он замер, как его напряженная рука, присыпанная белой пылью, удерживает дверь. Когда я приблизилась к нему, он все еще не двигался. Мне понадобилось какое-то время, чтобы рассмотреть, что там внутри, притом что Зои, маячившая позади, перекрыла свет. Когда же разобрала, не сразу поняла, что так зацепило Кипа. На первый взгляд все выглядело безобидно. Встроенный в стену шкаф без дверей — сорваны или отвалились, — откуда, извиваясь, устремлялась в темную комнату масса проводов. Выцветшие цвета еще можно было различить: красные, синие, желтые. Некоторые скручены вместе, некоторые разрозненны.
        Ничего впечатляющего или драматичного, просто еще одни развалины неизвестного мира времен До. А потом я сообразила, что кое-что мне знакомо. Вспомнились провода, извивающиеся вдоль стены над резервуарами. Где-то соединяющиеся, где-то разветвляющиеся, как побеги плюща. Провода, шнуры, трубки. И шрам на запястье Кипа. Идеально круглый, до сих указывающий, где одна из трубок входила в тело. Когда я попыталась оттащить Кипа от двери, его тело будто одеревенело, поэтому пришлось обхватить его двумя руками и вывести на свет. Зои освободила нам путь. Когда я, все еще обнимая Кипа, заглянула ему в глаза, он так и смотрел на дверь, молча, бесстрастно.
        — Закрой, закрой эту чертову дверь! — крикнула я Зои.
        Та среагировала мгновенно. Позади раздался металлический скрежет и хлопок закрывшейся двери. Я замерла, не сводя взора с Кипа. Вспомнилась первая наша встреча, когда его глаза встретились с моими через стекло бака. Они тогда казались более живыми, чем сейчас, когда он тупо пялился через мое плечо. За минуты, что мы там стояли, Кип не шелохнулся и не произнес ни слова.
        Молчание нарушила Зои:
        — Мы задержались на открытом пространстве слишком надолго. Если он и дальше намерен оставаться в ступоре, ему придется подождать, пока мы не найдем укрытие.
        Слава богу, она не задавала вопросов. Мы где тащили, где вели Кипа через обломки, зажав с двух сторон, пока не обнаружили прибежище между двумя рухнувшими бетонными плитами.
        Вокруг, как почти везде, произрастали мелкие кустарники и трава. На такой высоте большие деревья не укоренялись, но лозы и лианы вовсю хозяйничали в трещинах.
        — Ты не хочешь объяснить, в чем дело?
        Зои спросила меня, но ответил Кип:
        — Это напомнило комнату с баками. Провода и прочее. — Он выглядел виноватым. — Полагаю, я не ожидал увидеть такое снова.
        Зои изогнула бровь:
        — Это было то же самое?
        — Нет, не то же самое, — откликнулась я. — Ни резервуаров, ни чего-то подобного. Но вот провода… они опоясывали весь зал, где я его нашла.
        Зои поморщилась:
        — Дудочник как-то видел отряд солдат Синедриона в запретном городе на западе. Они ковырялись в вещах и вывозили их телегами.
        — Но резервуары, в которых ты меня обнаружила, — пробормотал Кип. — Я никогда не слышал ни о чем похожем из времен До.
        — Я не говорю, что До были именно такие машины, — сказала Зои. — Но технологии, которые развивают альфы — оглядись вокруг. Они все из До. И эти баки, трубы, провода, машины, про которые Касс рассказывала Дудочнику. Неужели ты думаешь, что Реформатор и его соратники из Синедриона сделали их из дерьма и палок? Да ладно. Может, они и не решатся открыться общественности, но наверняка совершенствовали оборудование долгие годы. И это все со времен До.
        — Но именно они во все горло орут о табу, — заметил Кип. — Если Синедрион хочет использовать вещи из До, то почему не отменит свой закон?
        Я покачала головой:
        — Вспомни, чем ты аргументировал свое нежелание идти через запретный город. Дело не в законе. Люди ненавидят все, что связано с До. Они никогда не примут такие порядки. Синедрион не может открыто заявить, что пользуется запрещенными технологиями.
        — Или, — добавила Зои, — советники хотят быть уверенными, что они единственные, кто их использует.
        — Вероятно, по обеим причинам, — согласилась я.
        Кип все еще выглядел бледным, но Зои однозначно дала понять, что не позволит больше прохлаждаться.
        Когда мы подобрались к окраине исчезнувшего города, руины под блеклым светом отбрасывали в пыль длинные зазубренные тени.
        — Долго еще до места встречи? — поинтересовался Кип.
        — Можем дойти уже сегодня, если луна будет достаточно яркой.
        Он кивнул. Я знала, что Кип жаждал отдыха, жаждал закрыть глаза, чтобы отгородиться от мира, который атаковал воспоминаниями о комнате с резервуарами. Но Зои точно не собиралась останавливаться.
        Не важно, яркой будет луна или нет, я знала, что сегодня мы не присядем, пока не доберемся до места встречи. Я попыталась настроиться, чтобы узнать, придет ли туда Дудочник, но мои мысли все еще отвлекали крики давно умерших людей, и я старалась сосредоточиться на своей руке, которую сжимал Кип. Было еще кое-что: провода и кабели, которые отпечатались в сознании Кипа, находили отклик и у меня в голове. Они нам обоим напомнили о зале с резервуарами.
        Но лично мне они напомнили и другую комнату. Ту, что я увидела в проблеске сознания Исповедницы в мой последний день в камерах сохранения. Когда Кип замер при виде проводов, я увидела ту комнату снова и на этот раз ее узнала. Не провода, которые шли вдоль стен, а сами стены, их четкий изгиб. Я однозначно не была внутри комнаты раньше, но так же однозначно была уверена, что видела это место снаружи. Старые зернохранилища, у которых мы с Заком играли в детстве.


        Глава 28

        Подъем был нелегким, но и на спуске без трудностей не обошлось. Луна светила ярко, однако, как только мы достигли леса, пришлось пробираться в темноте, частенько спотыкаясь. Зои шла уверенно, я бы даже сказала, без рассуждений и раздумий, не задерживаясь и не снижая скорости. Я беспокоилась за Кипа, но он, казалось, заразился бешеным темпом: сохраняя сосредоточенность и не отвлекаясь по сторонам, карабкался, цепляясь за деревья и валуны. Иной раз до меня доносилось его хриплое придыхание и стук катящихся камней, когда он спотыкался или поскальзывался, стараясь удержаться хоть за что-то, чтобы не упасть.
        Вдруг Зои замерла. Мы бы даже не догадались, что она остановилась, если бы почти не впечатались ей в спину. Зои не понадобилась даже шикать на нас, призывая к тишине — язык тела сказал все без слов.
        В наступившей тишине стало ясно, как шумно мы передвигались. Хуже того, пришло понимание, что мы могли быть не единственными, кто затаился в темноте. Слева в глубине черной ночи за деревьями кто-то шел. Остановился. Опять двинулся.
        День до такой степени был переполнен ужасом, что я затруднялась сказать, что пугало больше: живые альфы или неупокоившиеся мертвецы запретного города, оживающие в темноте.
        Кип рядом со мной затаил дыхание. Я скорее почувствовала, чем увидела, как Зои медленно поднимает руку и указывает большим пальцем назад. Я решилась отступить на шаг — Кип тоже, — не сводя взгляда с ее руки. В блеклом свете луны я видела, что Зои готова метнуть нож.
        — Стой! — Я и сама удивилась своему окрику. Меня озарило столь стремительно, что не оставалось времени даже на паузу. — Это Дудочник.
        Тот вышел из темени едва ли в пяти метрах от нас, но опознать его можно было лишь по голосу:
        — Хотелось бы думать, что она бы проверила, прежде чем бросить нож.
        — Даже не надейся, — проворчала Зои. — Ты угробишь нас обоих, подкрадываясь в ночи.
        Зои подошла к Дудочнику. Они не обнялись, не прикоснулись друг к другу, но даже в полной темноте мне захотелось отвести взгляд. Это продлилось всего несколько секунд. Я стояла, уткнувшись лицом в плечо Кипа, когда Дудочник шагнул к нам, взял меня за подбородок и повернул к себе. Даже в непроглядной темени я чувствовала, как он изучает мое лицо. Пристально, словно любовник. Или покупатель на рынке, выискивая недостатки. Обвел пальцем скулу, словно успокаиваясь от осязания моих костей. Запоздалый выдох согрел мою щеку, в то время как Кип все еще сжимал мою ладонь.
        — Спасибо, что Касс еще жива, — произнес Дудочник, не отрывая от меня взгляда.
        — Это не моя заслуга, — откликнулся Кип.
        — Я обращался к сестре. — Дудочник опустил руку и повернулся к нему. — Смотрю, ты тоже выжил.
        — Никогда не думал, что скажу это, но ты — самый очаровательный член вашей семейки, — сказал Кип подошедшей Зои.
        — Что произошло на Острове? — спросила она.
        Дудочник покачал головой:
        — Не сейчас. Нужно идти дальше, не я один мог вас отыскать.
        Зои кивнула:
        — Мы все равно почти на контрольной точке, доберемся — устроимся на ночлег.
        Они стартовали в ногу. Мы с Кипом двинулись следом.
        — В первый раз такое вижу, — прошептал он.
        — Что?
        — Близнецов вместе.
        Я понимала, о чем он. И тоже загляделась на пару, шедшую впереди. Завораживающая симметрия движений, идеально совпадающий шаг. Один словно тень другого.
        Не прошло и получаса, как скалистый спуск стал круче, и Зои с Дудочником резко свернули на юг вдоль горного хребта, что возвышался справа.
        Пещеру хорошо маскировали плющ и низкорослый кустарник. Зои раздвинула заросли, и мы протиснулись внутрь. Дудочник и Зои могли стоять лишь пригнувшись, но пространства хватало, чтобы нам четверым расположиться лежа. В непроглядной ночи каждый звук воспринимался гораздо острее. Пока мы с Кипом обустраивались, расчищая место от камешков и встряхивая одеяло, я слышала, как Зои с Дудочником делали то же самое. В небольшом пространстве вонь от мокрого подпаленного одеяла особенно била в нос.
        Я опасалась, что сама «благоухаю» ничуть не меньше, потому что уже забыла, когда в последний раз мылась как следует. Даже быстрое купание в реке случилось несколько дней назад. На лице Кипа при свете дня был заметен слой пыли, скатавшейся в складках и морщинках вокруг глаз и на шее.
        Все быстро улеглись, устроившись поудобней. Теперь я понимала, почему Дудочник предпочитал на Острове свою крошечную каморку с тонким свернутым матрасом.
        — Расскажи, что произошло, — попросила я.
        — Может, лучше поспать, чем выслушивать подробности?
        — Во сне я все равно их вижу.
        — Если эти ее видения не прекратятся, никто из нас не уснет из-за воплей. Так что лучше рассказывай, — вздохнула Зои.
        — Ладно. — Долгая пауза. — В некотором смысле все прошло даже лучше, чем ты предсказывала. Я имею в виду, погибло намного меньше наших, потому что нам удалось вывезти людей второй ходкой.
        — А в другом смысле? — спросила я.
        — Хуже, естественно. Из-за того, что они сделали с теми, кого захватили.
        — Но когда мы были на Острове, они старались брать пленных.
        — Знаю, — Дудочник заерзал на каменном полу. — Они не убивали. Поначалу. Согнали всех пленных во двор, когда захватили стены цитадели. Мы отступили на верхние уровни. Я был на валу и все видел. Всех связали, даже раненых. Сверили по списку, одного за другим. Сверили по лицам. Кого-то отобрали и погрузили на корабль. Остальных убили. Им просто по очереди перерезали глотки, пока все пленные стояли в ряд и ждали, когда женщина со списком пройдет и проверит каждого.
        Я словно воочию видела все, что он описывал. Я видела образы и проблески этого в самую первую ночь нашей высадки на материке, когда разбудила Кипа своим криком. Но, как и большинство моих видений, эти представляли собой лишь череду расплывчатых образов. Теперь слова Дудочника придали им отчетливую форму и цвет.
        — Как же они узнали, кто чей близнец? — спросила Зои. — Вы ведь не заводили на Острове регистрацию.
        — Не стоит недооценивать количество информации, которую они собрали. Мы давно подозревали, что Синедрион составил списки сбежавших, по их мнению, на Остров. В последние годы из-за переписи омег становилось все труднее улизнуть. Но это не объясняет, как они узнали, кого убивать. Или не совсем объясняет.
        — Женщина со списком, — ответила я, наблюдая за событиями с сомкнутыми веками. — Это была она.
        — Я не разглядел на ней клейма с крепостной стены, — сказал Дудочник. — Но это наверняка была Исповедница. Солдаты держались от нее на расстоянии, потому что она не альфа, но послушно исполняли ее приказы. Она проверяла пленных по списку, но частенько прикасалась к ним или даже клала руки им на голову, закрыв глаза. После того, как выясняла, что нужно, просто кивала и солдаты перерезали пленному горло.
        Я все эти видела. Ее кивок казался чем-то более жестоким, чем жест, которым солдат полосовал плоть. Для нее это было чем-то несущественным и обыденным: почти незаметный кивок ожидающим солдатам и шаг к следующему человеку в ряду.
        Зои заговорила первой:
        — Сколько народу покинуло Остров?
        — Больше двух третей эвакуировались на лодках. Все дети и почти все гражданские. Но вторую ходку проводили в спешке, судна были перегружены. Один корабль затонул на рифе, но нам удалось спасти троих в детских лодках, прежде чем мы спрятали их в пещерах. — Дудочник мрачно рассмеялся. — Не слишком повезло тем троим — они были на Острове, когда ночью прибыли альфы.
        В полной тишине мои воспоминания о битве почти оживали, и казалось, что в воздухе витает запах крови и вина. Дудочник c Кипом наверняка видели ту же картину.
        — Вы знаете, как начиналась битва, — продолжил Дудочник. — После вашего бегства все разворачивалось, как ты предсказала. Северный туннель пал после полуночи, но мы возвели на выходе из него баррикады. Альфы заполнили кальдеру. На узких улочках в тесноте шли бои. Но альфы действовали очень осторожно. Убивали, но не всех подряд. Частенько использовали огонь, чтобы вытеснить людей.
        — И как все закончилось? — резко бросила Зои.
        — Они просто превосходили нас числом. И вскоре стало понятно — больше нечего защищать. Они сожгли город, заблокировали туннели, захватили главные ворота форта. Мы держали только верхние уровни. После казни пленных во дворе нас оставалось лишь девяносто человек против шести сотен. Нам бы никогда не выбраться, если бы они не щадили избранных. Никогда бы не подумал, что буду благодарен Исповеднице. — Дудочник выплюнул ее имя. — Они ведь по возможности не убивали сразу. Сперва захватывали, связывали, а потом она проверяла. Поэтому когда мы в темноте решились прорываться с боем, нас никто не попытался убить. Еще дым помог — альфы же к тому времени спалили полгорода. Думали, что мы все равно в ловушке: они не знали-то про лодки в пещерах. Так что когда мы перебрались через кратер, они перегруппировались для защиты гавани, а когда мы направились к восточной оконечности, они, вероятно, решили, что мы собираемся пуститься вплавь. — Он опять мрачно рассмеялся. — Они точно не моряки. Как только мы зашли на риф на яликах и плотах, их большие корабли не смогли к нам приблизиться. Многие из десантных судов
затонули, когда попытались нас преследовать. Они не смогли поймать нас даже на наших утлых суденышках. Мы были самой жалкой флотилией на свете и никогда бы не добрались до материка, но нам знаком проход через риф, а альфы были абсолютно бессильны в темноте. И за рифом, стоя на рейде, их собственный флот оказался едва укомплектован за исключением корабля с пленными. Мы погрузились на два их корабля, прежде чем они догадались, что происходит. У остальных не хватило экипажа на борту, чтобы пуститься вдогонку. Но я склонен думать, что нас отпустили, потому что знали — тех, кого они ищут, среди нас нет.
        — Как они узнали? — спросил Кип.
        — Исповедница, — отозвалась я. — Уверена, она почувствовала.
        — Возможно. Но она им была без надобности, альфы просто спросили.
        — Поверить не могу, что вы в таких задушевных отношениях.
        Дудочник проигнорировал колкость.
        — Когда захватили пленных, прежде чем начали убивать, солдаты кричали на весь двор. — Он не успел продолжить, но я предвидела его слова. — Что помилуют всех, если им выдадут вас двоих.
        Я почувствовала, как Кип выдохнул мне в плечо. И хотя я закрыла глаза, в темноте это не сыграло никакой роли.
             * * * * *
        Очнулась я рано, удивленная, что вообще удалось заснуть. Мне не хотелось никого видеть, поэтому я расслабилась, когда не услышала ничего, кроме дыхания спящих. Но, пробравшись через влажный от росы плющ, заметила Дудочника, методично затачивающего один из клинков о скалу, возле которой сидел. Я не видела его при свете дня с тех пор, как покинула Остров. Небо едва светлело на горизонте, но уже возможно было рассмотреть его раны. Один глаз отек и едва открывался, на руке — длинный порез.
        — Не так страшно, как выглядит. Зои едва ли почувствовала, — заверил он. — С глазом вообще несчастный случай. Ударился веслом, когда вытаскивали лодки из пещеры.
        — Не стоит меня обманывать, — промолвила я.
        Дудочник посмотрел на меня с намеком на улыбку:
        — По-моему, даже пытаться не стоит. — И прикоснулся к отекшему веку. — Мы оба понимали, что я рискую, позволяя вам уйти с Острова. Когда я сообщил Ассамблее о своем поступке, некоторые открытым текстом дали понять, что об этом думают. Спасибо Саймону за фингал.
        — Прости, — сказала я. — Значит, с Сопротивлением покончено?
        Он пожал плечами:
        — Все кончено только для меня как для лидера. Но не суть. Я продолжу борьбу, если от Сопротивления хоть что-то осталось.
        — Но вот это, — я указала на рану на руке, — подарок не от соратников по Ассамблее. — Наклонившись, я смогла разглядеть неровные швы на коже.
        — Да, это привет от солдата Синедриона. — Он проследил за моим взглядом. — Знаю, шов не очень. Но справедливости ради стоит заметить, что сделан он однорукой женщиной в качающейся лодке.
        Я рассмеялась, а он подвинулся, освобождая мне место на плоском камне.
        — Извини, мне не следовало смеяться. — Из всех людей — именно мне.
        Дудочник пристально на меня посмотрел. Я смутилась от того, насколько близко оказались наши лица. Отчетливо виднелись щетинки отрастающей бороды; опустив взор, я заметила, что кожа по краям раны сморщилась у каждого стежка.
        — Ты ведь не шибко выспалась? — спросил Дудочник.
        — Мне не удавалось выспаться и в лучшие времена. — Помолчав, я добавила: — А остальные, те, кто спасся с тобой с Острова? Как та женщина, что тебя зашивала. Где они теперь?
        — Мы разделились. Два корабля причалили не одновременно. Народ с моего корабля отправился дальше на восток. Наша сеть перегружена, если брать во внимание всех, кто успел сбежать до нападения. Если они благополучно причалили и затерялись в глубине материка, укрытия будут переполнены. Я точно не единственный островитянин, кто спал этой ночью в плохих условиях.
        Ответа на следующий вопрос я боялась:
        — А остальные… сколько?
        — Убитых? Где-то четыреста человек на Острове — кто-то в боях, но большинство во дворе. Еще нескольких увезли — десять-пятнадцать. Что касается остальных, то многое зависит от того, удалось ли им удачно высадиться на материк. Тридцать наших мы потеряли в лодке, затонувшей на рифе. И еще долго не узнаем, сколько уцелело из тех, кто добрался до материка. — Я чувствовала, что он снова смотрит на меня. — Я принимал решение, Касс. Вовсе не ты. Я не должен был вас отпускать.
        Я кивнула, но все еще не смела поднять глаза.
        — Думаешь, не стоило?
        Я не смогла вымолвить ни слова, лишь пыталась дышать. Язык мне отказал.
        — Думаю, я принял верное решение, — продолжил Дудочник. — Хотя, возможно, не по тем причинам. Я правда верю, что мы в тебе нуждаемся, что ты можешь стать мощным оружием для Сопротивления. Но отпустил я тебя не поэтому, или не только поэтому. — Он замолк. — Помнишь наш разговор на террасе на Острове? Когда я сказал, что не знаю, как отделить себя настоящего от своих обязанностей? — Я кивнула. — Я узнал ответ, когда Ассамблея постановила вас выдать. Я поступил, как было необходимо, но сделал это не для Острова. И кровь людей — последствия моего решения.
        Я знала, что он говорит и снова видит залитую кровью мостовую. Дудочник глянул на меня в упор без всякого смущения. Он знал, что я вижу то же, что и он — Исповедницу, руководящую расправой. Это и сближало, и отдаляло нас друг от друга.
        Но что бы он ни думал или на что бы ни надеялся, принимая решение, эта кровь, залившая двор, уже никогда не станет невидимой. Каковы бы ни были его чувства, кровь делала их и слишком весомыми, и слишком незначительными.
        — Назад уже ничего не вернуть, — сказал он.
        Сверху на деревьях ранние пташки призывали рассвет. Вспомнилась история, слышанная в поселении. Те птицы, что находились в полете во время взрыва и не погибли сразу, ослепли. Я попыталась это представить. Те, что не смогли сесть, что летели, пока не рухнули без сил. Слепое, неумолимое падение.
        — Зои считает, что ты бежишь в страхе, — прошептал Дудочник.
        — Так и есть. В смысле, я действительно испугана.
        — Но не бежишь?
        — Нет.
        Сейчас в этом не было никакого смысла. Ведь нет расстояния, способного избавить меня от знания о том, что произошло на Острове. И безопасного места для нас тоже больше нет.


        Глава 29

        Когда подтянулись остальные, мы развели костерок и поели.
        — Что теперь? — спросила Зои. Удивительно, но она адресовала вопрос мне, а не брату.
        — Нужно вернуться в Уиндхем. Пора нанести ответный удар.
        Кип вздохнул:
        — Пока нам такое не слишком удается. Мы нескольких месяцев только и делали, что бежали оттуда. Никогда не думал, что пойду снова смотреть на резервуары.
        — Тебе не придется, — протараторила я.
        — Ты не пойдешь без меня. — Не вопрос, утверждение, хотя его глаза метались от меня к Дудочнику.
        — Конечно же нет. Может, я и должна предпринять героическую сольную вылазку, но такое никогда не приходило мне в голову. Мы не станем заходить в зал с баками.
        — Так твой план не в этом? — Дудочник и Зои тоже выглядели озадаченными.
        — Ну подумай. Ты был единственным в резервуарах, кто находился в сознании, — пояснила я Кипу. — Я вытащила тебя, но только благодаря удаче или моему дару смогла отыскать. О состоянии других омег нам ничего не известно. И как только мы сбежали, альфы наверняка усилили меры безопасности. Поэтому туда возвращаться нельзя.
        — То есть ты оставишь их всех там?
        Я покачала головой:
        — Ты уже мне говорил. О том, что был в сознании, наблюдал за другими в ближайших баках. Долго… кто знает, как долго. Возможно, годы. Но никогда не упоминал тех, кто тоже искал у соседей осмысленный взгляд.
        Кип потупился:
        — Я не всегда находился в сознании, мог и не заметить.
        Один из ножей Зои звякнул, когда она щелкнула по нему ногтем. Но я не обратила внимания на ее нетерпение.
        — Ты пообещала тому парню на Острове, — напомнил Кип. — Пообещала сделать все возможное, чтобы помочь людям!
        — Льюису. Знаю. И, помнится, именно ты тогда сказал, что это глупо. Слушай, я хочу их освободить — всех. Но даже если мы сумеем туда пробраться, неизвестно, получится ли вытащить их живыми. Они, в отличие от тебя, могут оказаться не такими сильными. — Дудочник и Зои дружно фыркнули. — Это может убить их самих и их близнецов. И даже выживи они после баков, как одним махом вызволить столько людей из Уиндхема, где кишат вооруженные охранники. Я не могу по щелчку пальцев просматривать секретный маршрут побега, а с сотней полуживых беспамятных омег на шее и подавно.
        — А может, с их памятью все будет в порядке.
        — Вот и я к тому же. Заключение в резервуаре на каждого может влиять по-разному. О том и толкую. Я не могу рисковать, если не знаю, получится ли вытащить их живыми.
        — И сохранить им жизни потом, — вклинился Дудочник. — Раньше мы могли бы использовать нашу сеть конспиративных домов, спрятать их в подполье или даже переправить на Остров. Но сейчас это не вариант. Острова больше нет, в подполье неразбериха.
        Кип даже не глянул на Дудочника, по-прежнему не отрывая от меня глаз:
        — То есть мы оставим их там?
        — Увы. Во всяком случае, пока.
        — И в этом состоит твой грандиозный план? — уточнила Зои. — Не нападать на комплекс с резервуарами?
        — Не все так просто, — ответила я. — Мне кажется, есть другая цель. Не менее важная, и при ее поражении меньше шансов на то, что погибнет масса людей.
        — Убийство людей не помеха нашему предприятию, — возразил Дудочник. — Альфы не гнушаются убийствами, чем мы хуже?
        — Вот в этом вся проблема, — вздохнула я. — Есть «они» и есть «мы». Почему ты не понимаешь, что по большому счету не важно, кого убивать? В конечном счете ведь погибнут оба. Просто твой ножичек нужно воткнуть только в одного.
        — Наши «ножички» не раз спасали твой филей, — огрызнулась Зои. — Не вини нас за то, что нам под силу совершать поступки, на которые тебе пороху не хватает.
        Покачав головой, я попробовала еще раз:
        — Есть цель, которая не охраняется. Ну, почти. Я догадалась о ее существовании, увидев провода, от вида которых Кип впал в ступор в запретном городе. Вспомнила картинку, которую видела в разуме Исповедницы. Это очень важно для Исповедницы, настолько, что она совсем с катушек съехала, поняв, что я заглянула к ней в голову.
        — Оружие? Вроде бомбы?
        — Даже хуже, в некотором роде. Они там держат все имена пар.
        — Регистратура? — поднял голову Дудочник.
        — И что? Люди и так знают, кто их близнец. Даже те, кого разделили в детстве. Он единственный на моей памяти, кто не знает. — Зои указала на Кипа. — И он не совсем нормальный.
        — Конечно, большинство знает, — согласилась я. — Хотя многие не в курсе, что происходит с близнецом после разделения. Все, что есть у большинства — это сведения из регистрационных документов: имя, место рождения. Но даже будь люди знакомы со своими близнецами — это совсем не те знания, что собрал Синедрион. — Я повернулась к Кипу: — Ты же видел, что они сделали с тем беднягой в Нью-Хобарте только потому, что он не пожелал регистрироваться. По-твоему, почему это для них так важно?
        — В последнее время поступало все больше и больше сообщений о подобных экзекуциях, — подтвердил Дудочник. — Альфы строго относятся к соблюдению правил регистрации и за нарушения наказывают даже сильнее, чем за неуплату подати.
        — Я все еще не понимаю, как несколько листов бумаги могут быть важнее резервуаров, — сказал Кип.
        — Не просто несколько — миллионы листов с важными сведениями. Думаешь, как альфы выбирают, кого поместить в баки? Или отслеживают омег с влиятельными близнецами, типа меня?
        — И тот список на Острове, — добавил Дудочник. — С его помощью Исповедница определяла, кого убить, а кого взять в плен.
        — Судя по всему, там решал не столько список, сколько сама Исповедница, — заметила Зои.
        — Регистрация — во многом ее заслуга. Исповедница — важная составляющая этой программы, — поддержала я. — Именно поэтому ее так перетрусило, когда я узнала про ту комнату. Она Исповеднице очень дорога. Регистрация, список, Исповедница, комната в ее голове — это части одного целого. Альфы обладают всей информацией и используют ее, чтобы управлять всем и вся. Они знают все о каждом — кто чем живет, кто кому близнец — и используют это по своему усмотрению в зависимости от ситуации.
        — Но как у них получается? — спросила Зои. — По твоим словам, там, вероятно, миллионы записей. Как уследить за всеми?
        — Машины. Я видела их в комнате: провода, металлические ящики. Альфы используют машины. Можно было бы обойтись и бумагой — годами так и делали, — но технологии позволяют действовать более эффективно. Больше данных, выше скорость их обработки. Это смертельно опасно. Все постоянно боялись, что если люди снова начнут пользоваться машинами эпохи До, это приведет к новому взрыву. Но оказывается, все гораздо проще: машины помогают хранить и обрабатывать данные, и только.
        — Не только. Что скажешь о технологии резервуаров? Оборудование для баков. Думаешь, это не важно?
        — Конечно, важно. — Я взяла Кипа за руку. — Но откуда, по-твоему, они узнают, кого помещать в баки, над кем проводить эксперименты? Первый этап — информация. Она — основа. Не будь резервуаров, альфы просто сажали бы всех в камеры сохранения.
        — Это не одно и то же.
        — Знаю. И если мы их не остановим, однажды нас всех без разбору поместят в баки. Но до этого еще далеко, следовательно, Синедрион полагается на регистрационные данные, выбирая, кому жить, а кому умереть. Кому ходить, где вздумается, кого можно выпороть, кого посадить в камеру сохранения, кого заточить в резервуар. — Я наклонилась к нему так близко, что разглядела крошечные темные пятнышки на карей радужке вокруг зрачков. — Если исчезнут записи о парах, альфы не узнают, кого и где искать. Это первоисточник.
        — Я думала, первоисточник — твой близнец, — заметила Зои.
        — Так я и не отрицаю. Он и Исповедница. Ну и другие, вроде Воительницы. Однако именно информация позволила им осуществить все эти зверства. И мне известно, где ее искать.
             * * * * *
        На изнурительный поход к Уиндхему ушло две недели. Убегая из заключения, мы с Кипом несколько недель пробирались на юго-запад, обходя горный хребет, что проходит с севера на юг и сходит на нет в топях близ Нью-Хобарта. Убегая с Острова, мы высадились на материке намного севернее, прошли с Зои напрямик через горы, так что от пещер направились прямо на восток, к Уиндхему.
        Передвигались мы в основном по темноте, но на пустынных плато к востоку от гряды рисковали идти и днем, довольствуясь лишь несколькими часами сна, когда отыскивали убежище. Спали все равно по очереди. Мы с Кипом не выдержали бы такой беспощадный темп, но в отличие от нашего путешествия вдвоем на этот раз мы не страдали от голода.
        Зои и Дудочник добывали птиц, кроликов, а однажды поутру Дудочник поймал змею. Никто кроме него не решился ею закусить, хотя он ел и нахваливал. Но даже с полным желудком гонка утомляла. На выжженной равнине главным бичом стала жажда. Зои и Дудочник по очереди уходили вперед разведывать местность, я же с помощью дара несколько раз находила родники, где мы наполняли фляги.
        Мы редко разговаривали, даже когда уже укладывались на отдых. Это походило на бредовое состояние, в которое я впала в первые дни нашего побега во время перехода по туннелям: пробуждение-ходьба-сон-пробуждение-ходьба-сон. Я видела, как вымотался Кип. Ночью, прижимаясь спиной к его спине, я чувствовала каждый выступающий позвонок. Но никто не хотел притормозить. На этот раз нас вела цель, которой не хватало в прошлом.
        Я вспомнила, как несколько месяцев назад Кип сказал, что «как можно дальше» — это неясный конечный пункт. «Теперь у нас есть конечный пункт, — думала я, — хотя кто знает, что из этого выйдет». Несмотря на имеющуюся цель, Кип постоянно нервничал. Почти не разговаривал, даже когда мы вместе лежали, прижавшись друг к другу, подальше от ушей Зои и Дудочника. Может, это несвойственное для него молчание объяснялось истощением? Но ведь мы и раньше уставали — за нами через полстраны гнались солдаты Синедриона, — однако он никогда раньше не был таким тихим. Это безмолвие, которое он таскал как вериги, пристало к нему в запретном городе на вершине горы. Увидев провода, которые напомнили о баке, он впал в ступор и с тех пор так до конца и не оправился.
        Возможно, я все эти месяцы просто недооценивала, насколько повлияло на него заточение. Из-за его шуток и добродушных ухмылок легко забывалось, что ему пришлось пережить, да и физически он быстро восстановился. Тело, несмотря на худобу, стало выносливым, движения утратили былую неуклюжесть.
        Но паника, охватившая Кипа на вершине горы посреди руин с вьющимися проводами, напомнила, что душа его по-прежнему надломлена. И все дни и ночи, проведенные вместе, даже не начали процесс исцеления.
        Однажды на рассвете, когда я едва очнулась ото сна, он прошептал чуть слышно:
        — Что, если память вернется, а воспоминания мне не понравятся?
        Я перекатилась поближе и положила ладонь ему на грудь. Его сердце билось, словно пойманная птица.
        — А что, если я не хороший человек? — продолжил он. — Если я окажусь не таким, каким хотел бы быть?
        — Ты что-то вспомнил?
        Он покачал головой:
        — Нет. Но мы всегда предполагали, что возвращение памяти — благо. А вдруг это не так?
        Я медленно погладила его по груди, стараясь двигать рукой в ритме нормального биения сердца. Частенько, когда я просыпалась с криком, он успокаивал меня так же, поглаживая по спине. Что я ему предложила? Чем наполнила провалы в памяти, кроме бремени собственного ужаса, преследовавшего меня в снах? И новых кошмаров о преследовании и бойне?
        — Ты сам выбираешь, кем быть.
        — Ты в это веришь?
        Я кивнула, прижавшись лбом к его плечу:
        — Я знаю тебя, Кип.
             * * * * *
        По мере того, как засушливые равнины уступали место долинам рек, стали появляться признаки жилья.
        Сначала несколько поселений на все еще сухой, но уже пригодной для земледелия территории: скудные форпосты омег, состоящие из нескольких хибар. Мы по-прежнему старались обходить их по широкой дуге и не разводили огонь по ночам. Потом, на более плодородных землях, показались жилища альф с ухоженными пашнями и садами вокруг больших домов. Мы видели людей за работой в поле или в пути, но простора хватало, чтобы передвигаться незамеченными, избегая оживленных дорог даже по ночам. По словам Дудочника и Зои, за пару дней до Уиндхема нам должен был встретиться конспиративный дом: одинокое жилище в сырой лощине, которое принадлежало паре омег, сочувствующей Сопротивлению. Мы наконец уснем под крышей, вымоемся и укроемся от пристального взгляда открытого пространства. Всю ночь пути я мечтала, как улягусь в мягкую постель и позволю себе роскошь не обращать внимания на погоду. Но на рассвете в долине нас встретило пепелище — обуглившиеся балки все еще кое-где тлели на фоне грязи и черной золы.
        — Кто-то потерял бдительность, — сказал Дудочник, когда мы присели на склоне. — Я опасался, что так и случится после нападения на Остров. Слишком много беженцев в отчаянии искали пристанище. Альфы, вероятно, кого-то заметили и отследили.
        — Или их кто-то сдал, — вставила Зои. — Возможно, кто-то из плененных на Острове.
        — Может, и так. — Дудочник глянул на руины. — Не думаю, что стоит подходить ближе. За этим местом могут наблюдать. — Он повернулся ко мне: — Там есть кто живой?
        Я покачала головой. Из лощины не исходило никаких ощущений, только дым.
        — Никого не чувствую. Но это не значит, что их убили. Возможно, лишь схватили.
        Но с тех пор как стало известно про резервуары, даже это предположение не вдохновляло.
        — Нужно двигаться дальше, — сказал Дудочник. — Найти крышу над головой. Но, похоже, произошло то, чего я боялся: сеть Сопротивления разоблачена и разрушена.
             * * * * *
        Через два дня на горизонте перед нами раскинулся Уиндхем. Я осознала, что никогда толком его не видела. Меня впервые привезли туда ночью с мешком на голове, а последующие впечатления ограничивались видом с крепостного вала.
        Теперь, когда мы шли с запада навстречу рассвету, город постепенно вырастал перед нами. Здания облепили холм, как ракушки скалу, вплоть до форта, из-под которого вытекала река, неся свои воды на север. Примерно день пути вниз по течению — и нас ждут силосные башни. А там рукой подать до родной деревни, где до сих пор живет моя мать. Наша мать. На южной стороне горы проистекала невидимая отсюда другая река, о которой я не могла вспоминать без благодарности. Река, по которой несколькими месяцами раньше мы с Кипом двигались в первые дни нашего побега.
        Зои оценивающе посмотрела на форт:
        — В крепости полно солдат. Город тоже ими наводнен. Вы трое возглавляете список разыскиваемых.
        — А что насчет тебя? — спросила я.
        Она пожала плечами:
        — Зависит от того, насколько глубоко альфы внедрились в сеть Сопротивления после нападения на Остров. Мы старались скрываться как могли, но нельзя делать то, что делала я долгие годы, не контактируя с людьми. Я постоянно сопровождала беженцев до контрольных пунктов, помогала спасательным операциям, встречала и передавала послания. Вполне возможно, кто-то из пленных с Острова прямо сейчас заливается соловьем перед альфами. Они не знают наверняка, что мы с Дудочником близнецы, но имеют некоторое представление о том, кто я и чем занимаюсь.
        — Но альфы вряд ли предполагали, что мы отправимся сюда, — сказал Дудочник.
        — Не надо недооценивать Исповедницу, — предупредила я. — Но, думаю, ты прав. Им известно, что буквально недавно мы были на Острове. Вряд ли они ждут, что мы со всех ног рванем в Уиндхем.
        Большую часть дня мы отдыхали под прикрытием чахлой рощицы, а в путь отправились ближе к вечеру, избегая дорог. Когда над долиной сгустились сумерки, я вывела нас через северную оконечность города к берегу реки.
        — Нам далеко добираться? — спросил Дудочник.
        — Думаю, назавтра придем. От нашей деревни мы с Заком добирались вверх по течению за полдня. А Уиндхем примерно в дне пути от зернохранилищ — для нас слишком далеко, мы туда никогда не ходили.
        Часа в три ночи мы миновали небольшой сонный форпост на скале, которую огибала река. Всего лишь конюшня и длинная казарма, над которой в тишине висел флаг с буквой альфа. В моем детстве тут не было гарнизона.
        — Казарма на полсотни солдат. Может, больше, — заметил Дудочник. — Таких застав в последние годы много появилось.
        Через час пути по каменистому ущелью мы увидели три башни. Округлые, с плоскими крышами, такие огромные, что заслоняли звездное небо. По-прежнему без единого окна, как я и помнила, но теперь их соединяли переходы наверху. Зияющие когда-то входные проемы сейчас наглухо закрывали двери — продолговатые, из темного металла, резко контрастирующие с омытым лунным светом серым бетоном.
        — Они со времен До? — спросил Кип.
        Я кивнула:
        — Дверей и переходов раньше не было, но в остальном все выглядит так, как когда мы тут играли в детстве.
        — Почему нет охраны? — насторожилась Зои.
        — По той же причине, что они расположены в такой дали от Уиндхема — Синедрион не хочет, чтобы кто-то узнал его тайну. К тому же это табу, так что можно не беспокоиться о случайно забредших посетителях. Неподалеку есть форпост, но это же любимое детище Зака и Исповедницы. А они никому не доверяют.
        — Даже если охранников нет, как мы откроем двери?
        Зои усмехнулась:
        — Я же рассказывала, чем мы с Дудочникам пробавлялись в детстве. Я с десяти лет вскрываю замки и смогу вас туда провести.
        — Мы с Кипом пойдем, — отрезала я. — Но вы туда не сунетесь.
        Она закатила глаза:
        — То ты не желаешь связываться с Сопротивлением, то собираешься строить из себя мученицу?
        — Никакого мученичества. Будь это так, я бы не потащила с собой Кипа. Не будет никакой схватки. Это машина, а не военная база. Говорю же, Зак слишком подозрительный, чтобы пустить сюда солдат.
        Дудочник покачал головой:
        — Но он же не дурак. Тебе нельзя идти в одиночку.
        — Я не одна, со мной пойдет Кип. Вдвоем мы управимся незаметно и быстро. Я пойму, куда идти и что делать.
        — Разумно. — Зои повернулась к Дудочнику: — Сам подумай: если их схватят, мы все еще сможем продолжить наше дело.
        — Приятно слышать, что тебе на нас не наплевать, — подколол ее Кип.
        — Но она права, — заметила я. — Сопротивление сломлено после нападения. Беженцев преследуют охотники за головами и солдаты. Подпольная сеть безопасных домов рушится. Наша с Кипом миссия, конечно, важна, но она не единственное, что нужно сделать. Вам с Зои предстоит вновь вернуть Сопротивлению мощь.
        Дудочник окинул меня оценивающим взглядом:
        — Тебе вовсе не обязательно пытаться искупить бойню на Острове.
        — Просто впустите нас туда.
        — И что потом?
        — Когда мы выйдем, нужно будет бежать как можно дальше и быстрее. Пока не рассвело. Как думаете, получится ли у вас по-тихому добраться до гарнизона и увести лошадей?
        Зои кивнула:
        — Мы управимся за час и будем ждать вас у перешейка ущелья. Там можно укрыться за скалами. Но долго не получится — слишком близко казарма. Как только обнаружится пропажа лошадей, объявят тревогу. Если не вернетесь к рассвету, нам придется вас оставить.
        — Как всегда очень трогательно, — поддел Кип.
        — Вы действуйте так же, — распорядился Дудочник. — Если не найдете нас в ущелье — уходите одни. Двигайте на восток. Вплоть до мертвых земель, если понадобится.
        Я кивнула, затягивая лямки заплечного мешка.
        Дудочник проверил ножны у меня на поясе. Рука Кипа тоже постоянно тянулась к ножу на ремне. Мы медленно приблизились к зернохранилищу. На пятьдесят метров вокруг не осталось ни одного укрытия, даже жухлый кустарник, что произрастал вдоль всего ущелья, поредел. Но никто бы нас не увидел — окон не было. Единственное, что я чувствовала — неослабевающий ищущий разум Исповедницы.
        Я провела нас к двери самой большой башни. На клепаной стали ни одной ручки, только замок. Дудочник прижался ухом, ненадолго замер, прислушиваясь, затем кивнул Зои. Та опустилась на колени, вытащила крошечную отмычку, висевшую на поясе рядом с ножами, и занялась замком, высунув от усердия язык и закрыв глаза.
        Рука двигалась быстро и отрывисто. Вспомнилось, как Кип во сне то подергивался, то лежал совершенно неподвижно. Через пару секунд послышался щелчок, знаменующий открытие замка. Зои встала. Мы не стали долго прощаться, только посмотрели друг другу в глаза в темноте.
        — Перешеек ущелья. Перед рассветом. — Дудочник коротко коснулся моей руки.
        — Перед рассветом, — повторила я, как заклинание.
        Дудочник и Зои отступили в ночь, а я повернулась к незапертой двери.


        Глава 30 

        Я вспомнила, как меня удивил шум в комнате с резервуарами. Внутри зернохранилища нас встретил такой же гул, только намного громче. Мы увидели огромный зал. С одной стороны винтовая лестница вела на небольшую площадку под крышей. Два метра вдоль стен занимали машины. Сначала показалось, что их сотни, но когда я запрокинула голову, чтобы посмотреть, как они уходят до потолка, то поняла, что на самом деле их тысячи.
        На полу стояли огромные гудящие черные ящики, из каждого паутиной тянулись провода до машин у стен. С потолка свешивались электрические лампы, но до нас, стоявших шестьюдесятью метрами ниже, доходил лишь тусклый свет, и на пол падали затейливые тени от кабелей, вьющихся через пустой зал.
        После ночной прохлады тепло и безветрие бывшего зернохранилища показалось угнетающим. Корпус одной из машин обжег, когда я к нему прикоснулась.
        — Так мы просто начнем резать провода? — Кип уже держал в руках нож.
        — Нет. — Я осмотрелась. — То есть, это не повредит, но мало просто порезать провода. Такой ущерб легко устранить. Нам нужно добраться до самого сердца системы.
        — И откуда бы ты начала?
        Кип медленно развернулся, оглядываясь и рассматривая огромную массу металла, перемежающуюся мигающими огоньками. Но я не шевелилась, уставившись на самую высокую точку — платформу на вершине лестницы. Провода, выходящие оттуда, были переплетены в толстые связки. Кип увидел, куда я смотрю, и вздохнул:
        — Хотя бы раз. Хотя бы один только раз нам удастся сделать что-нибудь просто?
        Я грустно улыбнулась.
        — Но пока мы тут, внизу, можно хоть какой-то ущерб нанести. — Он ударил ножом по ближайшему проводу, но отскочил и выронил нож, когда на месте удара вспыхнула синяя дуга.
        — Не повредит, говоришь?
        — Я же не буквально. — Я с сомнением посмотрела на свой нож. — Может, просто повыдираем кабели?
        — Нет. — Кип поднял нож. — Я просто испугался, но все нормально. Испортим тут побольше.
        Он полоснул по проводу над головой. Разрубленные концы с шипением обвисли. Мы продвигались по залу, разрезая и отключая кабели. Дергая за провода и ощущая, как они нехотя выходят из гнезд, я вспоминала, как вытаскивала трубки из Кипа. Он же поддел ножом корпус машины. Боковая панель, металлически звякнув, приземлилась на бетонный пол. Внутри открылась миниатюрная версия комнаты: блоки, соединенные проводами, на первый взгляд хаотично, но, приглядевшись, можно было заметить некую систему.
        Когда мы с Кипом принялись орудовать ножами, повалил дым. Огни в основании бешено замигали, а потом совсем погасли. Когда в комнате никто не появился, несмотря на лязг и искры, мы осмелели.
        Кип размахивал отломанным от корпуса металлическим штырем, словно ломом круша панели управления машин. Теперь наши шаги сопровождал хруст стекла.
        Меня на удивление воодушевлял наш вандализм, хотя от дыма уже першило в горле. Я наслаждалась разрушением, вскрывая корпуса машин, ломая их хрупкие внутренности. Обойдя весь зал, мы устремились к лестнице. Поднимались и обрывали провода, до которых дотягивались.
        Более тяжелые кабели, рассеченные, хлестали машины у противоположной стены. Здесь, наверху, дым от повреждений казался не таким густым, но все равно из-за него едва просматривался пол и было трудно дышать.
        Поднявшись на несколько ступенек, я замерла и подняла руку, останавливая идущего за мной Кипа. Слегка прищурилась, закрыла глаза. Над нами нависала прикрепленная к стене плита, блокируя треть крыши. Под ней собирались все кабели. Я всматривалась в место у стены, где лестница переходила в платформу. Снизу получалось рассмотреть только квадратное отверстие, ярко подсвеченное свисающими фонарями.
        — Там кто-то есть.
        Кип изогнул бровь:
        — Если они позволили нам тут все разбить, значит, не собираются драться.
        Я покачала головой:
        — Не все так просто. — Мы перешептывались, а учитывая устроенный в последние десять минут погром, выглядело это нелепо. — Не могу сказать. Я чувствую ее очень сильно уже долгое время — здесь все переполнено ее присутствием, как и Заком. Но, кажется, это именно она.
        — Исповедница?
        Я кивнула.
        — И что теперь?
        Кип стоял на ступеньку ниже меня. Проведя рукой по перилам, он коснулся костяшками пальцев моей кисти.
        — Вряд ли выйдет здесь закончить, не встретившись с ней лицом к лицу.
        — Никогда не думал, что стану скучать по Дудочнику с Зои, но, может, вернемся с ними?
        Я покачала головой.
        — Касс, я уверен, в бою ты будешь отбиваться, словно фурия, но когда ты говоришь «закончить», тебе не кажется, что наши шансы на успех выше в компании вооруженных метательными ножами повстанцев?
        — Нет. Мы и так на них слишком многое взвалили и не можем подвергать их риску. На Дудочнике и Зои будущее всего Сопротивления. Да и с Исповедницей предстоит скорее поединок разума. Думаю, она подготовлена к физической схватке не больше нашего. И я не подразумевала, что «закончить» — это пустить кровь. Просто имела в виду… — Я замолкла, пытаясь подобрать слова. — Короче, все ведь началось с нас двоих. И со дня побега именно она выслеживала меня, ее я чувствовала даже больше, чем Зака. Нельзя и дальше от нее бегать. Всем этим, — я указала на машины внизу, — управляет именно она. В ней суть всего. И мы не закончим, не разобравшись с ней. — Я убрала нож в футляр.
        Кип не спрятал свой нож, но шагнул ко мне.
        Нам было сложно держаться рядом на узких ступеньках винтовой лестницы, но я радовалась, что Кип поднимается к площадке бок о бок со мной. Шагнув на платформу, мы увидели, что у стены рядом с закрытой металлической дверью расположена огромная панель управления, а перед ней в кресле на колесиках сидит Исповедница.
        Под ее сомкнутыми веками лихорадочно бегали глаза, ресницы подрагивали, пальцы бродили по консоли, нажимая кнопки и лаская циферблаты. Чело сковывал металлический обруч, стальной нимб, соединенный с консолью одиночным проводом.
        — Это она? — шепнул Кип.
        Я кивнула.
        Исповедница неторопливо повернулась к нам лицом:
        — Уже не чаяла увидеть тебя снова.
        Я открыла рот, чтобы ответить, но поняла, что она на меня даже не глянула. Исповедница смотрела на Кипа. Она встала, сняла металлический обруч, прищурилась, а затем улыбнулась.
        — Мы догадывались о возможных осложнениях, но странно видеть это воочию. И все гораздо хуже, чем я ожидала. Ты на самом деле чистый лист? Удивительно!
        — Что ты знаешь о Кипе? — Мой голос разнесся эхом, отразившись от крыши башни.
        — Они зовут тебя Кипом? — Она приблизилась к нему на несколько шагов. — У меня тоже когда-то было другое имя. Так давно, что сейчас не упомнишь. Так что я почти такая же, как ты.
        — Ты совсем не такая, как он! — Я бросилась на нее, выхватила металлический обруч, выдернула его шнур из гнезда и кинула с платформы.
        Штуковина ударилась о дальнюю стену и рикошетом упала на пол с неприлично громким звуком. Исповедница даже не дернулась, лишь приподняла ладони и пожала плечами.
        — Выпускай пар, как нравится. Я отключила высоковольтные провода, как только вы начали свое маленькое представление внизу. Это ведь додуматься надо, голыми руками резать провода под напряжением — так и поджариться недолго! Так что я подключилась к запасным генераторам. — Ее слова представлялись какой-то околесицей, но она как будто не заметила нашего недоумения. — А туда пустила немного тока, чтобы вы продолжали развлекаться еще какое-то время, пока я связываюсь с твоим братом и сообщаю о возвращении его блудной сестры. — Она посмотрела с края платформы на дым и разбросанные обломки. — Большинство повреждений, кстати, незначительны. Компьютеры весьма полезны, но главное происходит здесь. — Она постучала пальцем по своей голове и посмотрела на меня. — Но ты наверняка это уже знаешь.
        — Мы не нуждаемся в еще одном побудительном мотиве, чтобы тебя убить, — произнес Кип.
        Исповедница засмеялась:
        — Уж поверь, ты этого не захочешь.
        Я махнула на консоль и машины внизу:
        — Как ты можешь творить такое со своими же?
        — Это не более странно, чем альфа в Сопротивлении омег.
        — Мы ничего тебе о них не скажем! — заметил Кип.
        — А, ты про вашу подружку Зои, близнеца Дудочника? Да, нам про нее известно. И, уверена, вопросы об их местонахождении вам будут задавать первым делом и уже скоро. Но речь не о ней.
        Мы с Кипом обменялись непонимающими взглядами.
        — А что касается «своих», — продолжила Исповедница, — то ты как никто должна понимать, что для провидицы все не так однозначно. Омеги не принимают нас, потому что у нас нет видимых дефектов, а альфы нас боятся — мы похожи на них, только лучше. У нас нет своего места ни среди одних, ни среди других.
        — У меня есть, — ответила я.
        — Где? С родителями, которым не терпелось от тебя избавиться? Или в крошечном унылом поселении, где ты влачила жалкое существование после того, как тебя вышвырнули из деревни? Или на Острове? Хотя если ты была там как своя, странно, что ты сбежала, оставив их на растерзание.
        — Со мной, — встрял Кип. — Ее место радом со мной. И с Дудочником. И с Зои.
        — Ах, какая идиллия! Но ведь ты все равно не одна из них, Касс. Ты выше их. Этот Дудочник наверняка осознал твою ценность, иначе тут же убил бы тебя, чтобы избавиться от Зака, как только выяснил, кто твой близнец. — Она склонила голову, глядя на меня. — Хотя я уже начинаю задаваться вопросом, не переоценила ли тебя. Не ошиблись ли мы все. Уверена, у тебя случаются озарения. Предполагаю, эвакуация с Острова и пожар в Нью-Хобарте — твоих рук дело. Но я удивлена, что некоторые вещи ты в упор не видишь. Похоже, ты до сих пор не выявила свои способности до конца.
        Она напирала на нас, но, как обычно, ее психическое присутствие давило сильнее. Расчет в ее глазах, зондирование, от которого снова бросало в дрожь.
        — Ты разочаровываешь, Касс. Как эти машины. Они тоже не оправдали наших надежд в полной мере. Конечно, они прекрасно подходят для хранения информации. Она вся здесь. — Она махнула на штабеля машин. — Ты бы видела эти горы бумаг, целые забитые комнаты в Уиндхеме до тех пор, пока мы с Заком не перенесли все сюда, в компьютеры. Информация у Синедриона имелась, но копошиться в архивах — то еще удовольствие. Теперь же отыскать любую запись легче легкого. Подумай о тысячах служащих, которым приходилось бы перебирать миллионы бумажек, просто чтобы отслеживать самое основное. А компьютер все синтезирует в одной системе, словно живое существо. И я могу подключиться к нему, взаимодействовать, пользоваться информацией так же быстро, как своим разумом. Оставайся все на бумаге, мы не смогли бы сделать всего, чего добились.
        — Какая была бы потеря, — ввернул Кип.
        Исповедница даже не обратила на него внимания:
        — Но компьютеры также… как бы выразиться… они ограниченные. В более сложных задачах вроде прогнозирования и логических расчетов человеческий мозг намного впереди них. Возможно, когда-нибудь с их помощью будет доступно и это, как, наверное, уже было во времена До. Однако вряд ли они когда-нибудь заменят провидца. Но ты не поверишь, чего люди времен До достигли с их помощью.
        — О, уверена, мы все видели, чего они достигли, — сказала я.
        Опять же, казалось, Исповедница даже не заметила моих слов.
        — Во времена До вся информация, вся власть была сосредоточена в одной машине, размеры которой не превышали этот генератор. Нам до этого еще далеко, причем разработка вдвойне сложнее из-за необходимости держать все в тайне. Люди еще не готовы оценить преимущества. Возможно, мы сами виноваты — слишком ретиво и слишком долго проповедуем запрет на технологии До. Поэтому пока что мы потихоньку работаем с имеющимся материалом. А для по-настоящему сложных вещей есть я. Если бы ты согласилась, мы бы использовали и тебя. Ты работала бы со мной. Стала бы частью системы. Хотя я и одна со всей этой информацией на многое способна. На гораздо большее, чем то, что смогла сделать на Острове. Подумай. Какой-то смутьян-омега скрылся на востоке, заставив Синедрион поволноваться по поводу податей? Мы за полчаса можем отследить его близнеца, живущего под другим именем где-то на южном побережье, и через полдня у него уже нож в горле. Альфа из Уиндхема собирается выставить свою кандидатуру против твоего брата? Ты удивишься, как быстро он уедет в свое загородное имение после пленения его близнеца. Что еще лучше: мы можем
предсказывать горячие точки. У нас есть алгоритмы, которые контролируют буквально все. День за днем. Как никогда раньше. Можно отследить, в каких городах меньше всего регистрируются, где меньше всего собирается податей. И нагрянуть туда, чтобы в зародыше уничтожить еще не успевшее разгореться восстание. Зак сосредоточился на резервуарах, но и они невозможны без всего этого. — Она вновь обвела рукой зал.
        — Тогда почему здесь нет охраны? И мы запросто сюда проникли?
        — А никому это не интересно, и мы не особо стремимся изменить существующее положение. Советники и солдаты Синедриона боятся табу. Никто не стремится узнать, что тут. Естественно, кое-что им известно, но далеко не все. — Она указала вниз: — Генераторы здесь и в других башнях обеспечивают электроэнергией половину Уиндхема. Большинство зданий Синедриона подключены к электросети. И Синедрион знает о резервуарах. Все они лицемеры: счастливы иметь электричество в домах, рады спрятать своих близнецов в баки, но на публике не станут отрицать табу. Не посмеют. И они не видят, как все пойдет дальше. Зато мы с твоим братом видим. Наши планы движутся к логическому завершению. Вот почему мы никому не рассказываем об этом месте. Оно только наше. Если начнем заострять внимание на безопасности, все захотят сунуть сюда нос.
        — К логическому завершению, — повторила я. — То есть все мы окажемся в баках? И ты со своими друзьями-альфами заживешь так, словно нас никогда не существовало?
        — Она все принимает близко к сердцу, не находишь? — обратилась Исповедница в Кипу. — Все намного сложнее. Подумай о том, как все организовать. Придется иметь дело с миллионами омег. Даже учитывая последние опыты с многоместными резервуарами, по-прежнему требуется большая инфраструктура. Нельзя все провернуть в одночасье, несмотря на желание Зака. Поэтому мы сосредоточились на базе данных и помещении в резервуары лишь ключевых важных омег. И, конечно, никому не нужных, для экспериментов. Понадобилось три года упорной работы, чтобы получить первого выжившего в резервуаре. В процессе опытов мы понесли большие потери.
        — Вы понесли большие потери? — Кип с ножом в руке подошел к ней почти вплотную.
        — У нее есть близнец, Кип, — прошипела я, схватив его за рубашку.
        — Как и у всех тех, кого она погубила. Она — система. Уберем ее — уничтожим систему. Подумай, чего мы можем достичь. Именно для этого мы сюда пришли.
        — Нет, придя сюда, мы еще не знали, что система на самом деле — человек.
        — Вряд ли ее можно назвать человеком.
        — Именно так и говорят альфы о нас, — заметила я. — Нельзя уподобляться.
        — Мы должны. — Он бросился вперед, я, не задумываясь, за ним. Я слышала свой бешеный пульс, едва не заглушающий грохот, с которым Кип повалил Исповедницу на пол, а кресло заскользило и врезалось в консоль.
        Он навалился сверху, вдавив колено ей в грудь. Исповедница схватилась обеими руками и вывернула ему запястье, направляя нож на Кипа. У его единственной руки не хватило силы, и пришлось перекатиться, чтобы избежать удара. Исповедница оказалась сверху. Я посмотрела вокруг. Нож на поясе представлялся мне чересчур серьезным, смертельным оружием. На платформе, среди множества всего металлического и стеклянного, самым безопасным выглядело кресло.
        Я с трудом подняла его и обрушила на голову Исповедницы. Поначалу показалась, что я задела и Кипа. Исповедница свалилась в сторону, приложившись головой об пол. С Кипом произошло то же самое: плечи обмякли, клацнули зубы, когда затылок ударился о металлическую поверхность. Но на самом деле кресло его даже не коснулось. Я видела, как его основание врезалось в висок Исповедницы и покатилось к дальнему концу платформы, где и остановилось у металлической двери, а его колесики все продолжали крутиться.
        Пока Кип и Исповедница пребывали в беспамятстве, меня настигло осознание. Оно всплыло так же внезапно, как лицо Кипа в размытом мареве жидкости бака несколько месяцев назад. Неужели так же, как когда-то с предупреждением матери о камерах сохранения, я всегда это знала?


        Глава 31 

        Первой очнулась Исповедница. Несколько раз моргнула, потрясла головой, сморщилась. Открыв глаза, сразу посмотрела не на меня, нависшую над ней, а на все еще бессознательного Кипа.
        — Я постоянно чувствовала, что ты меня выискиваешь, — сказала я. — С самого моего побега.
        — С его побега, — поправила Исповедница.
        — Я-то думала, ты меня преследуешь. Но мне до сих пор не понятно — вы же не можете быть оба омегами.
        — Нам пришлось отнять у него руку. Просто заклеймить было недостаточно, — ответила она, усаживаясь. — Отрезать руку — блестящая идея Зака. Даже те, кто разрабатывал проект резервуаров, воспротивились бы идее поместить в бак альфу. А мы не могли допустить, чтобы по близнецу можно было отследить меня — слишком большой риск. Требовалось сделать его похожим на омегу. Потеря памяти обернулась приятным дополнением, но к ней мы отношения не имеем. До этого никого не доставали из резервуара, поэтому такое последствие заточения стало для нас сюрпризом.
        — А тебя и не интересовало, как пребывание в резервуаре на нем отразится.
        — Мне было важно только, чтоб он не умер. — Она коснулась раны на голове и с отвращением посмотрела на кровь на пальцах. — Теперь понятно, почему я не испугалась, когда вы сюда заявились? Я знаю, что вы теперь неразлучны и у тебя рука не поднимется мне навредить. Но я недооценила последствия пребывания в резервуаре: чувствовала, что с ним что-то не так, но не понимала, что он полностью потерял память. И переоценила тебя — думала, что ты с этим сможешь разобраться.
        — Я была так слепа.
        Исповедница снова потрогала набухшую шишку и поморщилась.
        — Как и я. Мне следовало сообщить тебе о нем сразу же. — Она повернулась в Кипу, который неуверенно заерзал на полу. — Но он изменился. Трус, которого я знала, никогда бы не решился на такое нападение.
        — Ты его не знаешь. Может, он и твой близнец, но он совсем на тебя не похож.
        — Возможно, это так. В точности как и ты не похожа на Зака. Мы оба — я и Зак — обременены близнецами, лишенными честолюбия.
        Я присела, склонившись над Кипом, приподняла его голову и устроила у себя на коленях. Он сильно зажмурился, а потом открыл глаза, моргнув на свету.
        — Она? — произнес он. — Это же невозможно.
        Я покачала головой:
        — Они отрезали тебе руку, чтобы выдать за омегу. Мне так жаль.
        Он снова смежил веки и долго не открывал глаза. Несколько раз его губы шевелились, словно в попытке что-то сказать. Наконец он посмотрел на меня:
        — Это правда?
        Я кивнула. Еще несколько минут прошло в безмолвии.
        — Похоже, это означает, что я не смогу больше попрекать тебя твоим близнецом, — прошептал он мне, уставившись на Исповедницу, которая вставала за моей спиной. — Вроде как нам обоим выпал родственный джекпот.
        Кип пристально изучал ее лицо, словно это помогло бы ему узнать самого себя. Он как будто пытался разглядеть все тайны утраченного прошлого на ее бледной коже.
        Ее глаза, обычно такие бесстрастные, шарили по нему с любопытством.
        — Ты даже сейчас ничего не вспомнил?
        Он покачал головой:
        — Зачем? Хочешь предаться воспоминаниям о нашем счастливом детстве?
        — «Нашем»? Не было никакого «нашего» детства. Меня выслали в восемь лет, когда я больше не смогла скрывать видения. Но для тебя, естественно, этого оказалось недостаточно. — Она прикрыла ладонью клейменое чело. — Тебе было мало того, что меня заклеймили и выгнали в поселение, а ты остался на ферме с родителями и жил прекрасной жизнью. Твоя ненависть ко мне не имела предела. Три года назад ты возжелал оградить себя от возможной угрозы с моей стороны. Даже обратился к местному советнику Синедриона, чтобы меня отследить. Сказал, что слышал, будто состоятельные альфы могут платить, чтобы об их близнецах «заботились» в камерах сохранения.
        Дудочник рассказывал о таком на Острове. Но я не представляла себе подобного Кипа; могла осознать, что он альфа, но представить его таким — злобным, жестоким — не выходило.
        — Это был не я! — воскликнул он, садясь. — Я даже не знаю, кем был тогда, и вообще ничего не помню из-за того, что ты со мной сотворила! — Я никогда не видела, чтобы Кип плакал, но сейчас слезы отпечатались дорожками на грязных щеках. — Я даже не жалею о руке! — Он пожал обрубком на плече. — Только о том, что не помню ничего. Ты все забрала.
        — Я все забрала? — Ее смех полоснул как лезвие. — Меня выставили из дома в восемь лет. Тебе никогда не было до меня никакого дела. Ты намеревался сделать со мной то, что я сделала с тобой.
        Вот она — ненависть, которая преследовала нас с тех пор, как мы ударились в бега. Но направлена она была вовсе не на меня.
        — Я знала, что рано или поздно ты за мной придешь. Такой злобный человечишка как ты… Я знала, что ты не простишь мне те восемь лет. — Она по-прежнему не повышала голос, но ее прищур, стиснутые зубы и отрывистая речь говорили сами за себя. — Поэтому я искала способ защититься. В том числе поэтому нашла Зака и предложила сотрудничать. Может, поэтому мы так сработались — у него тоже есть своя обида на позднее разделение. Я всегда знала мотивы Зака, потому что видела в нем те же страх и злобу, что и в тебе, хотя в тебе нет его ума и стремлений.
        Неужели она на самом деле именно так воспринимала мир? Не альфы против омег, а честолюбивые против тех, кто не мог и не желал соответствовать им в беспощадности?
        — Я не могу обсуждать наше прошлое. — Слова Кипа звучали едва различимо. Каждое слово падало на дно зернохранилища, словно камень в колодец. — Из-за тебя у меня его не осталось. Это ты меня таким сделала.
        — Нет. — Она покачала головой. — Это ты сделал меня такой.
        — Ты не знаешь Кипа! — воскликнула я.
        — Он мой близнец. Я знаю его лучше всех, лучше, чем ты вообще сможешь узнать.
        Я собиралась возразить, но Кип заговорил первым:
        — Касс права — ты меня совсем не знаешь. Нам не о чем говорить.
        Он повернулся ко мне. Исповедница стояла между нами и лестницей. Мы трое настороженно застыли. Я посмотрела на стальную дверь в стене, но поняла, что это безнадежно, не успела Исповедница заговорить:
        — Не беспокойся. Дверь заперта. — Она по-прежнему не сводила глаз с Кипа. — Знаешь, я частенько приходила на тебя посмотреть. Когда ты был в баке. Это каким-то образом умиротворяет, словно держишь ручную жабу.
        — Мерзость-то какая. — Я вспомнила плавающего в резервуаре Кипа и непроизвольный безмолвный ужас этой сцены.
        — Он сделал бы со мной то же самое. Он собирался заплатить, чтобы меня поместили в камеры сохранения. — Исповедница вновь переключилась на Кипа: — Ты выглядел намного живее остальных, помещенных в баки. Иногда я могла поклясться, что ты смотрел прямо на меня. Техники тоже докладывали о признаках того, что ты в сознании. Но они не знали, почему — само собой, они понятия не имели, что ты не омега, как остальные.
        Я попыталась заглушить ее слова, сосредоточиться только на Кипе, склонившись над ним пониже.
        — Все, о чем она говорит, осталось в прошлом, — прошептала я ему. — Я знаю, это не ты. Тот человек — не ты.
        — Прости, — прошептал Кип.
        — Нет, — я покачала головой. — Не говори так. Это не ты.
        Вспомнились слова, что он произнес несколькими ночами ранее. «А если я окажусь не таким, каким хотел бы быть»? Он, конечно, тут же догадался, о чем я думаю.
        — Я ничего не знал, — быстро сказал он. — Но с самого запретного города и всех этих проводов в голове стали всплывать какие-то образы. Ничего конкретного — ни о ней, ни о том, что я на самом деле альфа. Просто казалось, словно я влез в чужую кожу. До того полагал, что хуже незнания быть ничего не может, но ошибался. Человек, которого я осознал, был полон отвращения. И страха. — Он опустил взгляд. — Прости.
        — Это не ты. — Я говорила достаточно громко, чтобы Исповедница все слышала. — Не извиняйся. Я-то тебя знаю. — Я обвела пальцем контур клейма у него на лбу. —То, что ты альфа, ничего не меняет. — Стараясь выкроить для нас несколько секунд наедине даже под взглядом Исповедницы, я понизила голос. — Хотя я начинала подумывать, что в тебе тоже есть что-то от провидца.
        Он покачал головой:
        — Тогда ты могла подумать, будто я вот это предвидел.
        Однако я-то предвидела. Я чувствовала это все время, но была слишком глупой и зацикленной на себе, чтобы понять все правильно.
        — Может, ты и не чувствовал, но были кое-какие мелочи. Как ты понимал, что я думаю или ощущаю. Как предвидел и предвосхищал мои слова.
        — Думаю, для этого есть другое определение, — сказал Кип с такой знакомой лукавой улыбкой.
        — Ну что ж, твоя маленькая эскапада, считай, закончилась, — прервала его Исповедница. — Остается только ждать. Ты не можешь со мной бороться. — Она подняла выпавший из рук Кипа клинок. Я стояла к ней лицом, когда она подошла. Исповедница провела кончиком лезвия по моей шее, остановилась на впадине между ключицами.
        Я подумала о череде ночей, когда Кип спал, уткнувшись в эту ложбинку, на которую она сейчас надавила.
        — Дверь закрыта, Зак недалеко — работает в соседнем здании. Солдаты тоже не заставят себя ждать. Ему только останется решить, что с вами сделать, но, по-моему, вас обоих ждут резервуары.
        — Я туда не вернусь. — Кип встал, пошатываясь.
        — Вас не сразу засунут в баки. Особенно тебя — ты же у нас особенный. После допроса хотелось бы провести на тебе кое-какие эксперименты, исключительно из медицинского интереса. Как понимаешь, до этого мы ни разу не помещали в резервуар альфу и тем более не доставали его оттуда. Обычно это билет в один конец. Но, удовлетворив любопытство, мы обязательно вернем тебя в бак. — Она надавила, клинок вошел глубже, но боли я не почувствовала, лишь тепло крови, которая сочилась из раны и щекотала, дорожкой спускаясь между грудей.
        — Как его зовут? — спросила я. — В смысле, какое у него настоящее имя?
        Исповедница открыла рот, но Кип прервал ее:
        — Не имеет значения.
        — Тебе совсем не любопытно? — спросила она.
        Из-за ножа я не могла повернуть голову, лишь скосила глаза вправо, где стоял Кип.
        — Нет, — сказал он. — Несколько месяцев назад я бы отдал что угодно, чтобы узнать, кто я. Но сейчас это уже не важно. — Он отступал к лестнице на дальнем краю платформы. — Я знаю, кто я сейчас.
        Исповедница повернулась, встав у меня за спиной, но по-прежнему прижимая нож к моему горлу:
        — Спустишься хоть на одну ступеньку, и я ее убью.
        — Знаю, — ответил Кип, шагнув к лестнице.
        Исповедница сжала руку вокруг моей шеи.
        — Как предсказуемо. Именно об этом я и говорила. — Кровь капала, впитываясь в рубашку на груди. — А ты, Касс? Ты когда-нибудь думала, что он вот так тебя предаст?
        Я в упор посмотрела на Кипа и поняла, что он делает, с той же внезапной уверенностью, как минутами ранее, когда меня озарила их связь с Исповедницей.
        — Не делай этого, — произнесла я. Когда он сделал шаг назад, я все еще не отрывала от него взора. Я едва заметила, как он повел плечом и резко перемахнул через низкие перила за спиной. Когда Кип упал, я не могла ни моргнуть, не отвести глаз, словно взгляд связывал меня с Кипом, словно мог спасти его, предотвратить падение.
        Исповедница закричала; я же, не смея произнести ни звука, машинально шагнула на край платформы, чтобы проследить за падением Кипа до самого конца.
        Когда я снова открыла глаза, оказалось, что я лежу на металлической платформе, прижимаясь щекой к холодной поверхности. С трех шагов на меня мертвыми потухшими глазами на неподвижном лице смотрела Исповедница.


        Глава 32 

        До появления Зака оставались считанные секунды. Возможно, минуты. Я слышала шум, но не снизу, а из соседней башни: торопливые шаги, скрежет ключа в замке металлической двери. Мне следовало испугаться брата после такой длительной разлуки, но, увы, у меня не получалось. Именно в его отсутствие я чувствовала себя непривычно. Он изменился — вытянулся, повзрослел; его глаза метались в ужасе.
        В первую очередь он глянул вниз через перила, где распростерлось тело Кипа, затем подошел и склонился надо мной. Его взгляд блуждал от Исповедницы ко мне. Руки и губы беспокойно тряслись, согнутые пальцы дергались, словно производя какие-то сложные математические вычисления. Рука постоянно тянулась к горлу и прижималась к тому месту, где меня пронзил клинок Исповедницы. Я не шевелилась.
        Металл под моей щекой медленно теплел. По неподвижности я не уступала Исповеднице. Перед глазами снова встал тот момент, когда я впервые увидела лицо Кипа через стекло бака. Пошевелиться, нарушить эту симметрию с его близнецом означало бы сделать еще один шаг от этого дорогого воспоминания. Переместиться в мир, где Кипа больше нет.
        — Вставай. — Голос Зака совсем не изменился, но прозвучал странно в ограниченном пространстве круглой башни.
        — Нет. — Я закрыла глаза. Внизу открылась дверь, крики и шаги отдавались эхом. — Без сомнения, это твои люди. Пусть тащат меня, если нужно, но сама я не пошевельнусь.
        — Идиотка, они же сейчас будут здесь. Уходи.
        Я невольно подняла на него взгляд:
        — Ты о чем говоришь?
        — Если выяснится, что ты в этом замешана, мне тоже не поздоровится. Даже если я запру тебя, они доберутся или до тебя, или сразу до меня. Ты тут все разворотила. Она была самым главным нашим козырем. — Зак указал на тело Исповедницы. — Если ее смерть свяжут со мной, нам обоим конец.
        — Сейчас это не имеет значения. Во всяком случае, для меня.
        — Ты совсем ничего не понимаешь. — Солдаты уже топали по лестнице. — Если ты исчезнешь, я смогу все свалить на него. Объясню, что он был ее близнецом и чокнулся, желая отомстить. Вас не видели вместе с тех пор, как вы сбежали с Острова. Но тебе нужно уходить. Сейчас же. — Он пошарил на поясе и протянул мне кожаный ремешок, на котором висели два ключа. — Держи. Следуй путем, которым я сюда пришел. Большой ключ выведет тебя в проход между башнями. Маленький ключ — от красной двери в мою квартиру в соседней башне. Когда спустишься, этот же ключ подойдёт к внешней двери. Охраны там нет. Ты сможешь за несколько минут унести ноги. Никто никогда не узнает, что ты здесь была.
        Я села и посмотрела на него:
        — Идем со мной, подальше от всего этого.
        — Зачем?
        Спрашивал ли он, зачем я ему это предлагаю или зачем ему бежать? Но не успела я слова молвить, он покачал головой:
        — Не могу, все зашло слишком далеко. Мне нужно кое-что закончить.
        Его рука так дрожала, что ключи выпали. Я смотрела, как они приземляются между мной и телом Исповедницы. Раздался очередной крик снизу, уверенные шаги по металлической лестнице слышались все ближе. Казалось, все происходит на удивление медленно, словно падение Кипа нарушило течение времени раз и навсегда.
        — Пожалуйста. — Отчаянный выдох Зака сказал больше, чем любые слова.
        Я посмотрела на него снизу вверх, подбирая ключи.
        — Я делаю это не для тебя.
        — Быстрее! — крикнул он громко, как будто для солдат на лестнице, но на самом деле, обращаясь ко мне.
        Я встала. Наверняка, если бы я посмотрела вниз на тело Кипа, то уже никогда не смогла бы отвести взгляд. Поэтому я побежала как можно быстрее и дальше от разбитого тела на полу башни и выкриков поднимающихся по лестнице солдат.
        Дальше все произошло именно так, как сказал Зак. Узкий стальной проход между башнями, красная дверь, его покои, занимающие верхние этажи зернохранилища. Роскошные ковры, слишком шикарные на фоне бетонных стен промышленного помещения. Винтовая лестница, такая же, как в соседней башне, но на этот раз просто в бетонной трубе, освещенной редкими электрическими лампочками. Спустившись, я обнаружила наружную дверь, которая вывела меня в ночь.
        Метрах в тридцати поодаль, где в темноте возвышалась соседняя башня, слышались голоса и знакомый храп лошадей. Однако меня скрывала башня, из которой я вышла. Поворачивая ключ в замке, я не могла поверить, что все еще двигаюсь после случившегося.
        Уходя от башен и поднимаясь по ущелью, я удивлялась собственному дыханию и шагам, шуршащим по гравию. Удивлялась, что мое тело все еще способно производить такие обычные звуки. Услышав приближающихся сзади всадников, я припустила — тело отзывалось независимо от отключившегося разума. Я все еще была далеко от места встречи. И даже если бы могла туда добраться, не стоило рисковать, притащив на хвосте солдат Синедриона.
        Я свернула с тропинки через канаву, поросшую колючим кустарником, расцарапала кожу, затем выбралась на край, где трава была повыше. Преследователи тоже перепрыгнули канаву. Не успела я присмотреть укромное место, чтоб спрятаться, как меня настигли. Как и несколько лет назад меня подхватили и перебросили через седло.
        — Мы увели лошадей и были уже на полпути к месту встречи, когда в казарме объявили тревогу, — крикнула Зои, крепко меня удерживая. — Они наверняка слышали звуки копыт, но вряд ли нас видели. А где Кип?
        Я молчала не от шока или облегчения, а из-за имени. Я не видела Зои, хотя чувствовала, как она нависла над моей спиной. Смогла разглядеть лишь Дудочника, когда мы немного притормозили и его темная лошадь поравнялась с нами. Зои вздернула меня, усаживая вертикально. Мое тело повиновалось — нога перекинулась через спину лошади.
        — У тебя получилось? — спросил Дудочник. — Что с машиной?
        — Уничтожена, — ответила я. — Окончательно.
        — А с Кипом? — Щеку опалило дыхание Зои.
        Я посмотрела на Дудочника и покачала головой. Он не дрогнул.
        — Вперед! — крикнул он Зои.
        Я смежила веки, чувствуя, как тело колышется в такт движению скакуна, который нес меня через дважды разрушенный мир.


        Глава 33

        Я еще долго не могла говорить. Казалось, все слова остались там, на полу башни. Произошедшее связало мой язык. Даже когда Зои встряхнула меня, а Дудочник плеснул мне в лицо водой, я не смогла выдать ни звука.
        Мы ехали три дня и три ночи, останавливаясь передохнуть на полчаса один или два раза в сутки. Лошади шли тяжело, постоянно спотыкаясь — вымотались. На их губах выступала пена подобная той, что всплывает в грязной воде.
        На третий день пейзаж начал меняться. Я никогда не забредала так далеко на восток — мы все ближе подъезжали к мертвым землям. Земной покров словно содрали — не наблюдалось не только растительности, но даже почвы. Только каменистая пустошь, по которой грохотали копыта, изредка поскальзываясь, и сугробы серого пепла, гонимого бесконечным горячим суховеем. Бесцветный мир, наполненный лишь оттенками черного и серого. Только наша одежда и кожа выбивались яркими пятнами, однако пепельный ветер вскоре их заглушил.
        Черная пыль забивалась в уголки глаз лошадей, окантовывала ноздри и губы. Источниками воды служили грязные неглубокие запруды, на поверхности которых плавал пепел. По краям этих луж таились участки редкой покрытой пеплом травы, такой скудной, что наши животные сдирали ее молниеносно, стоило лишь притормозить. Что касается еды, то Зои и Дудочник даже не заикались об охоте — ни птиц, ни животных тут не водилось.
        Мы добрались до Черной реки как раз вовремя. Лошади спотыкались, мы сами едва держались от усталости. Спешиться я смогла только с помощью Зои и Дудочника. Река текла медленно, но ее мелкие воды меняли пейзаж долины: там и сям по берегу виднелись кустарники, участки травы и даже хилые деревца.
        — Она вполне пригодна для питья, — заверил Дудочник, когда мы склонились над темной водой. — Просто закрой глаза и не смотри на пепел.
        Но я находилась уже в том состоянии, когда могла пить что угодно. А через час Зои вернулась с охоты с костлявой ящерицей, и мы без колебаний таскали кусочки бледного мяса из костра, даже не дожидаясь прожарки.
        Тем вечером, когда стемнело, ко мне вернулся дар речи. Сначала я запиналась, но затем слова полились сплошным потоком. Возможно, под воздействием еды и питья, а может, помог свет огня. Мне хотелось рассказать, что случилось, что Кип для меня сделал. Я также поведала о плане Зака свалить уничтожение машины на Кипа и сделать вид, будто я никогда не появлялась в башне.
        — Именно поэтому нас не преследовали, по крайней мере, на первый взгляд, — сказала я. — Но вы увели двух лошадей, и даже если Заку и поверили поначалу, то теперь знают, что Кип совершил налет не один.
        Зои покачала головой:
        — Нет. Мы открыли конюшню и выпустили почти всех лошадей. Это наверняка задержало солдат после того, как их подняли по тревоге. Мы были уже за башнями, когда прибежали самые первые. Они нас не заметили.
        — У них там наверняка больше половины лошадей разбежалось, поди разберись, скольких увели, — добавил Дудочник. — Если Зак будет твердо стоять на своем, крыть станет нечем.
        — Денники охраняли?
        Дудочник кивнул, не поднимая на меня глаз:
        — Лишь двое часовых.
        Его словно объяло облегчение, когда я не стала больше ничего спрашивать, но тут встряла Зои:
        — Не беспокойся, мы не оставили ножей в телах. Ничего такого, что могло бы указать на нас.
        Она уловила намек, когда Дудочник покачал головой.
        — Культя Кипа, — произнес он. — Я не заметил ни одного шрама, словно их и не было. Даже вблизи? — Он до странного пристально вглядывался в огонь.
        — Даже вблизи. — Я вспомнила, как целовала культю Кипа, текстуру кожи, контуры мышц и костей под своими губами. Если и был какой-то шрам, его хорошо скрыли, возможно, в подмышечной впадине. Пристальное, тщательное внимание, которое уделили ране, чтобы ее залечить без видимых последствий, резко контрастировало с жестокостью, с которой ампутировали руку и поместили Кипа в бак.
        — Несомненно, еще какие-то технологии, которые тщательно скрываются. Кто знает, каких медицинских успехов они достигли, если уже могут держать живых людей в резервуарах. — Зои плюнула в костер, который ответил ей шипением. — Эти знания можно было бы применить для омег, больных или раненых, если бы альфы думали о благом деле.
        Дудочник кивнул:
        — Но как бы безукоризненно они ни зашили культю Кипа, Исповедница наверняка это чувствовала. Боль наверняка никуда не делась бы.
        — Это ее не остановило, — сказала я. — Она была намного сильней и суровей, чем можно подумать. — Меня отвращало, что приходилось говорить о ней в прошедшем времени. Слово «была» уничтожало и Кипа. — На востоке есть конспиративные дома?
        — Конспиративные дома? — горько рассмеялась Зои. — Там нет никаких домов — ни безопасных, ни каких-либо других. Эта долина — последний рубеж жизни перед мертвыми землями, Касс. Здесь нет ничего.
        Меня это полностью устроило.
             * * * * *
        У Черной реки мы стояли примерно неделю. Травы хватало для прокорма лошадей, а Зои с Дудочником обеспечивали едой нас троих, хоть в основном сероватым маслянистым мясом ящериц.
        Когда они не охотились, то строили планы. Прижимались друг к другу, сидя на берегу, и вели долгие подробные разговоры об Острове, о создании нового убежища, восстановлении Сопротивления. Рисовали в пыли карты, подсчитывали необходимое количество конспиративных домов, союзников, оружия, кораблей. А я оставалась за бортом. На меня навалилась тяжесть. Я стала такой же равнодушной и апатичной, как река, на которую смотрела целыми днями. Дудочник и Зои понимали, что не стоит меня дергать. Они выглядели единым целым, самодостаточным организмом. Глядя на них я лишний раз ощущала свое одиночество, даже ночами, когда мы трое спали, плотно прижавшись друг к другу, чтобы сохранить тепло.
        Я рассказала им обо всем, что произошло, кроме того, что сообщила Исповедница о прошлом Кипа. Я едва могла постичь это умом, не говоря уж о том, чтобы произнести вслух. После его поступка в башне Зои и Дудочник перестали относиться к нему с пренебрежением. Я просто не могла передать слова Исповедницы, боясь снова услышать слова осуждения в его сторону.
        Я уже потеряла Кипа в башне и не могла позволить откровениям Исповедницы отнять его повторно. Знание о его прошлом царапало как зазубренный риф, и я не могла им поделиться, только не сейчас. Так что я отринула слова Исповедницы, не допуская их даже до себя. Поэтому, пока Дудочник и Зои вели свои разговоры, я размышляла об Острове, о том, что там произошло. Вспоминала слова Алисы перед смертью — «возможно, даже плода воображения достаточно». Думала о двух кораблях, которые ушли на запад в океан в поисках Далекого края. Об обещании, данном Льюису — помочь тем, кто сейчас заключен в баки. О словах Зака в башне — «мне нужно кое-что закончить». Но главным образом о том, что сказал Кип, пока мы плыли в лодке — моя сила в моей слабости и в том, что я смотрю на мир по-другому, не противопоставляя альф и омег. Какую цену он заплатил за мои взгляды, и оправдается ли она когда-нибудь? Смогу ли я смотреть на мир теми же глазами после того, что сотворили Зак и Исповедница? Кип единственный начал понимать, что я чувствую к своему близнецу. Но его изломанный труп на полу башни все изменил.
             * * * * *
        Рана у меня на шее не заживала. К концу недели она воспалилась, покрасневшая плоть пульсировала в такт с сердцебиением. Дудочник, проходив где-то целый час, вернулся с каким-то подозрительным мхом, который пережевал в однородную массу. Опустившись передо мной на колени, прижал остро пахнущую пасту к не срастающемуся порезу на коже.
        Зои наблюдала, сидя по ту сторону от костра.
        — Бесполезно, — сказала она Дудочнику. — Все равно не заживет, пока она не оставит рану в покое.
        Не знаю, как Зои заметила, но так оно и было. Всякий раз, думая, что меня никто не видит, я не могла удержаться, чтобы не дотронуться до пореза. Пальцы сдирали коросту, причиняя боль обнаженной плоти.
        Я не могла позволить исчезнуть последнему прикосновению Исповедницы. Дудочник взял меня за правую руку и развернул ладонь — она была грязной, как мы все, но под ногтями двух пальцев, которыми я ковыряла рану, виднелась кровь.
        Мне показалось, что он начнет кричать, но Дудочник лишь тяжело вздохнул:
        — Мы не можем позволить, чтобы рана загноилась. Не здесь и не сейчас.
        Он не сказал вслух, но я поняла, о чем он. «Не после того, как погибло столько людей, чтобы отвести от тебя опасность». Как будто я сама о них не думала. Не только о Кипе, но и о погибших островитянах. Их кровь давила на меня, подталкивая мою кровь течь по венам. Я почти не двигалась с тех пор, как мы добрались до реки.
        Дудочник взял влажную тряпку, чтобы промокнуть мне шею. Аккуратно оттер мои руки.
        — Скажи ей, — раздался голос Зои из-за его спины. Он кивнул, не оборачиваясь, но еще немного помолчал.
        — Мы уходим. — Я ничего не ответила. Теперь даже слова казались тяжелыми как камни — те несколько раз, что я говорила, я почти ждала, что они падут к моим ногам и покроются пеплом. — Если мы хотим остановить Зака, нужно двигаться прямо сейчас. Уничтожение машины в башне — огромный шаг. Ее наверняка попытаются восстановить, но если верить Исповеднице, именно она была ключом ко всему. Она занимала центральное место во многих делах. Именно Исповедница привела альф на Остров. Ее убийство — самый точный удар по работе Синедриона, какой ты могла нанести.
        — Не я. Кип.
        Дудочник кивнул:
        — Его поступок колоссально значим. Синедрион не оправится от потери Исповедницы и машины. Зак испугался и постарался скрыть твое участие, чтобы отвести от себя неприятности — значит, ущерб непоправим.
        — Но этого недостаточно, — сказала Зои. — Нужно сделать больше, пока они расхлебывают последствия вашего налета.
        — Она права, — согласился Дудочник. — Нужно идти на запад, чтобы присоединиться к Сопротивлению.
        — К тому, что от него осталось, — поправила Зои.
        Дудочник продолжил:
        — Мы должны действовать. Это сопряжено с риском, но нам нельзя здесь больше отсиживаться. Ассамблея омег снова соберется, чтобы оценить, что осталось от Острова.
        Я все еще молчала.
        — Мы не можем заставить тебя пойти с нами.
        Зои нетерпеливо дернулась. Позади нее светился закат. Через пепельные облака он выглядел как отблеск света на затемненном зеркале. Красиво и страшно. Хотелось, чтобы Кип тоже его увидел.
        Я подняла глаза на Дудочника:
        — Нужно выдвигаться к вечеру. Вернемся к побережью, попытаемся узнать что-нибудь о пропавших кораблях.
        — Сейчас у нас другие заботы на первом плане, — отмахнулась Зои. — Неизвестно, существуют ли вообще земли, которые стоит искать. Прямо сейчас сжигают безопасные дома, а людей помещают в баки.
        — Знаю, — ответила я, — и сделаю все, что смогу, чтобы помочь и с Сопротивлением, и с резервуарами. Но если мы намерены продолжить борьбу и возродить Сопротивление после трагедии на Острове, нужно дать людям надежду. Альтернативу. Мы должны предложить нечто большее, чем вот это. — Я обвела рукой обугленную долину.
        — Ты что-то почувствовала? К тебе приходили видения о Далеком крае? — спросил Дудочник.
        Я покачала головой:
        — Нет. Это не имеет отношения к моему дару. У меня нет никаких гарантий. Далекий край — это всего лишь идея. Но когда-то и Остров был только идеей. Еще до того, как появился на самом деле.
        Зои опять начала чистить ножом ногти.
        — Я хочу верить в Далекий край. — Дудочник по-прежнему стоял передо мной на коленях, приблизив лицо к моему. — Именно я послал корабли. Но ты же понимаешь, что это всего лишь прыжок в неизвестность.
        Я помнила, как Кип без сомнений прыгнул в неизвестность и последовал за мной на Остров, даже не веря до конца в его реальность. И последний его прыжок — когда он посчитал, что мое спасение чего-то да стоит.
        — А если корабли никогда не вернутся? — продолжил Дудочник. — Если мы так и не найдем Далекий край?
        Я встала:
        — Тогда нам следует создать его самим.
             * * * * *
        Мы выехали до полуночи.
        Мы так близко подобрались к мертвым землям, что ночная темень воспринималась как продолжение черного обугленного пейзажа. После апатии последней недели новое движение казалось благом.
        Обзор мне заслоняла теплая спина Зои, я слышала, но не видела Дудочника, скакавшего впереди. Мы снова направлялись на запад, ближе к Острову, где еще не остыла кровь на булыжниках пустых улиц. Ближе к Уиндхему, где ждал Зак. И ближе к неумолимому морю, где два одиноких судна скитались в поисках земли, которой, возможно, не существует.


        
        Перевод осуществлен на сайте http://lady.webnice.ruhttp://lady.webnice.ru(http://lady.webnice.ru/)

        Перевод: DELITA
        Бета-ридинг: LUST
        Редактирование: BAD GIRL
        Принять участие в работе Лиги переводчиков: http://lady.webnice.ru/forum/viewtopic.php?t=9855http://lady.webnice.ru/forum/viewtopic.php?t=9855(http://lady.webnice.ru/forum/viewtopic.php?t=9855)



        ВНИМАНИЕ!
        ЭЛЕКТРОННАЯ ВЕРСИЯ КНИГИ НЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНА ДЛЯ КОММЕРЧЕСКОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ. СКАЧИВАЯ КНИГУ, ВЫ СОГЛАШАЕТЕСЬ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЕЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО В ЦЕЛЯХ ОЗНАКОМЛЕНИЯ И НИКОИМ ОБРАЗОМ НЕ НАРУШАТЬ ПРАВ АВТОРА И ИЗДАТЕЛЯ. ЭЛЕКТРОННЫЙ ТЕКСТ ПРЕДСТАВЛЕН БЕЗ ЦЕЛЕЙ КОММЕРЧЕСКОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ. ПРАВА В ОТНОШЕНИИ КНИГИ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ ЗАКОННЫМ ПРАВООБЛАДАТЕЛЯМ. ЛЮБОЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ И/ИЛИ КОММЕРЧЕСКОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ ЗАКОННЫХ ПРАВООБЛАДАТЕЛЕЙ ЗАПРЕЩЕНО.