Осень Европы Дэйв Хатчинсон
        Европа #1
        Недалекое будущее. Под воздействием политических и экономических кризисов Европа распалась на бесчисленное множество крохотных государств, монархий, политий и республик. В этом новом мире бесконечных границ и новых законов Руди работает на странную законспирированную организацию Les Coureurs des Bois. Его жизнь - череда маленьких государств, бесконечная смена масок и паспортов, за которыми начинает стираться его собственная личность. Но на очередном задании все идет не так: Руди поручают вывезти из Берлина одного человека, но, прибыв на место, он находит в номере гостиницы лишь его отрезанную голову. Петля преследований и паранойи начинает затягиваться вокруг Руди, но за бесконечными конфликтами, за постоянно меняющейся политической картой начинает проступать силуэт по-настоящему страшного заговора, который перевернет не только жизнь главного героя, но и всей территории, некогда известной как Европа. Так начинается подлинный кошмар, в котором нельзя верить не только людям, но даже самой реальности, ведь, возможно, меняется и она.

        Дэйв Хатчинсон
        Осень Европы

        DAVE HUTCHINSON
        EUROPE IN AUTUMN

        
* * *

        Ты не забудешься, поющее ребро
        В боку моего сна, всегда со мной.

    Алан Льюис
    Постскриптум: для Гвено

        Часть первая. Осень Европы

        Кузен Макса

        1

        Венгры пришли в ресторан около девяти вечера  - восемь крупных мужчин в роскошных костюмах, сшитых на заказ, в обуви ручной работы и с прическами на сотню злотых. Михаль, метрдотель, пытался объяснить, что свободных мест нет и нужно бронировать заранее, но они просто выбрали один из больших столов и сели. Один взял со скатерти карточку «Зарезервировано» и с наглой ухмылкой ловко метнул через весь зал так, что остальным посетителям пришлось пригнуться.
        У Макса, владельца, был договор о крышевании с Wesoly Ptak, но, вместо того чтобы позвонить им или в полицию  - а и то и другое наверняка кончилось бы кровавой баней,  - он взял блокнот и отправился через зал принимать у венгров заказ. Несмотря на такую демонстрацию смелости, немало посетителей в панике потребовали счет.
        Венгры уже были навеселе и, пока Макс пытался принять заказ, кричали и хохотали, то и дело передумывали, приходилось записывать заново. Наконец он вернулся от столика к бару, где застыла от страха Гося.
        - Шесть бутылок «Зубровки», за счет заведения,  - на ходу промурлыкал он девушке, после чего спокойно прошел на кухню.  - И чтобы одна нога здесь  - другая там.
        Руди, который стоял в дверях кухни и с интересом наблюдал за происходящим, сказал:
        - Будет что-то ужасное, Макс.
        - Готовь,  - ответил Макс, передавая заказ.  - И готовь быстро.
        К десяти часам венгры ослабили галстуки, скинули пиджаки, пели, кричали друг на друга и смеялись над непереводимыми шутками. Они просидели уже три перемены блюд из пяти. В ресторане больше никого не осталось. Когда ужин подошел к концу, Руди отпустил домой и поваров.
        В какой-то момент один из венгров  - огромный мужчина с лицом цвета борща  - начал орать на остальных. Он стоял, слегка покачиваясь, и кричал на своих соотечественников, а те добродушно кричали в ответ, требуя, чтобы он сел и успокоился. Скандалист вспотел, схватил за спинку стул у соседнего стола и одним легким движением швырнул с разворота через все помещение. Стул врезался в стену, разбил подсвечник и уронил зеркало.
        На миг воцарилась тишина. Венгр стоял, глядя на вмятину и обои, хмурился. Потом сел, и один из друзей налил ему, хлопнув по спине, а Макс подал следующее блюдо.
        Чем позже становилось, тем сентиментальней вели себя венгры. Они обняли друг друга за плечи и начали распевать песни, всё более грустные с приближением полуночи.
        Руди, закончив готовить и убрав на кухне, стоял в дверях и слушал. Голоса у венгров были красивые. Слов он не понимал, но мелодии звучали пронзительно и одиноко.
        Один из них увидел, что за ними наблюдают, и начал махать Руди. Остальные обернулись посмотреть, что происходит, и тоже начали его звать.
        - Иди,  - сказал Макс со своего поста за стойкой.
        - Ты шутишь?  - сказал Руди.
        - Нет. Иди и узнай, чего они хотят.
        - А если они хотят меня избить?
        - Скоро им наскучит.
        - Ну спасибо, Макс,  - сказал Руди, направляясь через ресторан.
        Стол венгров выглядел так, словно пять перемен блюд на него уронили с потолка. На полу вокруг хрустело под ногами битое стекло и расколотая керамика, ковер был липким от соусов и раздавленной еды.
        - Ты повар?  - спросил один из них на ужасном польском, когда Руди подошел.
        - Да,  - сказал Руди, покачиваясь на пятках на случай, если придется спешно отступать.
        Польскоговорящий венгр выглядел как кусок говядины, зашитый в новый костюм от «Армани Возрождение». Лицо у него было бледное и потное, в глаза бросалась наплечная кобура, из которой торчала рукоятка исполинского пистолета. Он поманил пальцем размером с сосиску. Руди наклонился, пока их лица не оказались в паре сантиметров друг от друга.
        - Уважение!  - проревел венгр. Руди поморщился от смачного резкого запаха алкоголя и табака изо рта.  - Мы идти везде, но этот сраный город  - нет уважение!
        Это заявление как будто требовало ответа, так что Руди сказал:
        - Да?
        - Нет уважение,  - сказал венгр, грустно качая головой. Потом вдруг обрадовался.  - Здесь, «Ресторан Макс», есть уважение!
        - Мы всегда уважаем своих клиентов,  - промурлыкал Макс, бесшумно подходя к Руди.
        - Да на хрен!  - громко сказал венгр.  - Да на хрен. «Ресторан Макс»  - много уважение.
        - А ваш ужин?  - поинтересовался Макс с улыбкой.
        - Хороший сука ужин,  - сказал венгр. За столом закивали. Он посмотрел на Руди и отрыгнул.  - Хороший сука повар. Польская еда для свиней, но повар сука хороший.
        Руди улыбнулся.
        - Спасибо,  - сказал он.
        Глаза венгра вдруг сфокусировались.
        - Хорошо,  - сказал он.  - Мы уходить.
        Он что-то рявкнул, и все остальные поднялись из-за стола, кроме того, кто бросил стул,  - он лежал, прижавшись щекой к скатерти, и тихо храпел. Двое друзей подхватили его за плечи и локти и подняли. К его лицу пристала еда.
        - Хороший ужин,  - сказал польскоговорящий, все еще обращаясь к Руди. Снял пиджак со спинки стула и втиснулся в него. Сунул руку в нагрудный карман и достал визитку, зажав двумя пальцами.  - Хотеть работа  - звонить.
        Руди взял визитку.
        - Спасибо,  - повторил он.
        - О’кей.  - Венгр поднял обе руки к лицу и провел назад, волшебным образом одновременно пригладив волосы и как будто протрезвев.  - Мы уходить,  - он посмотрел на Макса.  - Умный сука поляк.  - Залез во внутренний карман и достал кошелек размером с кирпич.  - Сколько?
        - За счет заведения,  - сказал Макс.  - Подарок.
        Руди посмотрел на своего начальника и спросил себя, что там творится в этом бритом черепе.
        Венгр окинул взглядом ресторан.
        - Мы много ломать.
        Макс беззаботно пожал плечами.
        - О’кей,  - венгр извлек из кошелька пачку злотых толщиной в сантиметр и протянул.  - Ты брать,  - сказал он. Макс улыбнулся, слегка поклонился и принял деньги, после чего венгры направились к выходу. Последний всплеск разгульного пения, последний полетевший через ресторан стул, порыв холодного воздуха в открытую дверь  - и они исчезли. Руди слышал, как Макс запирает за ними.
        - Ну,  - сказал Макс, спускаясь назад по лестнице,  - интересный выдался вечер.
        Руди поднял перевернутый стул, поставил и сел за стойкой. Он обнаружил, что его поварская форма пропотела насквозь.
        - Кажется,  - сказал он,  - тебе пора пересмотреть договор с Wesoly Ptak.
        Макс зашел за стойку. Наклонился и поискал на полках.
        - Если бы сегодня появился Wesoly Ptak, половина посетителей оказалась бы в морге,  - он выпрямился с бутылкой «Старки» и двумя рюмками.
        Руди достал из кармана зажигалку и портсигар с маленькими сигарами. Закурил одну и оглядел ресторан. Если быть объективным, ущерб был не такой уж серьезный. Просто много бардака для уборщиков, но в ресторане принимали и свадьбы пострашнее.
        Макс наполнил две рюмки водкой и поднял одну для тоста.
        - Хороший сука ужин,  - сказал он.
        Руди посмотрел на него. Затем поднял вторую и осушил залпом. Оба рассмеялись.
        - А если они вернутся?  - спросил Руди.
        Но Макс все еще смеялся.
        - Хороший сука ужин,  - покачал он головой и снова наполнил рюмки.

* * *

        Венгры не вернулись, словно подтверждая мнение Макса, что они просто загуляли, а не намеревались отбивать территорию у Wesoly Ptak.
        Wesoly Ptak  - или «Веселая птица»  - был очень разноплановой организацией. Ее подразделения курировали проституцию, наркотики, вооруженные ограбления, производство паленого алкоголя на окраине Кракова, автобусный транспорт, неопределенное число игровых притонов без лицензии и занимались рэкетом, в основном на Флорианской улице, рядом с Рыночной площадью в бывшей столице Польши.
        Вообще, они не славились жестокостью, предпочитали применять силу с хирургической точностью, а не широкими мазками. Например, ресторатор или владелец магазина, который пытался организовать соседей против этой банды, оказывался в больнице с самыми современными протезами суставов в ногах. Другие бунтари понимали намек, и восстание заканчивалось. Другая банда начала бы кампанию устрашения, забросала бы смутьянов гранатами или организовала волну зрелищных кровавых убийств, но «Веселая птица» довольствовалась подходом «лучше меньше, но лучше».
        После посещения венграми «Ресторации Макса» некоторые другие заведения начали вслух интересоваться, за что же они платят Wesoly Ptak. Это продолжалось примерно день, а потом с сыном одного из владельцев произошел несчастный случай в школе. Ничего опасного для жизни: пара шишек и царапин, но после этого ропот на Флорианской затих.
        Примерно через неделю «Ресторацию Макса» посетил перед закрытием Дариуш, представитель Wesoly Ptak. Все работники, кроме Руди и Михаля, уже ушли домой. Макс попросил Руди приготовить два стейка по-татарски, а сам с Дариушем взял бутылку «Выборовой», пару рюмок и занял столик в самом темном углу опустевшего ресторана.
        Когда Руди показался из кухни с ингредиентами для стейка по-татарски на подносах, Макс и Дариуш углубились в разговор, их окутывал сигаретный дым, слабо подсвеченный маленьким канделябром над столиком.
        Заметив подходящего Руди, Дариуш поднял взгляд и улыбнулся.
        - Ужин,  - сказал он.
        Руди поставил на стол подносы с анчоусами и нарезанным луком, мисочки с маринованными огурцами, специи, тарелки с ржаным хлебом, масленки с несоленым маслом, две тарелки говяжьего фарша с желтком в ямке сверху.
        - Мы обсуждали посетителей за прошедший месяц,  - сказал Дариуш.
        - Вечер был насыщенный,  - согласился Руди, меняя пепельницу на столе.  - Приятного аппетита.
        - Может быть, присядешь и выпьешь с нами?  - спросил Дариуш.
        Руди взглянул на Макса, который сидел на другой стороне, как лощеный и благоденствующий силезский Будда, сложив руки на обширном животе. Макс мягко улыбался, воззрившись в какие-то далекие дали, но еле заметно кивнул.
        Руди пожал плечами.
        - Ладно,  - поставил поднос и грязную пепельницу на соседний стол, подтянул стул и сел.
        - Оживленный день,  - пророкотал Макс, поднимая вилку.
        Руди кивнул. Сразу после визита венгров посещаемость на несколько дней снизилась, но теперь она восстановилась. В начале этой недели Макс даже что-то промурлыкал о прибавке, но Руди знал его слишком долго, чтобы принимать это всерьез.
        - Я тут думал о Владеке,  - сказал Макс.
        Владек был последним из длинной череды поваров, которые устраивались в «Ресторацию Макса», но вскоре понимали, что им слишком мало платят за многочасовую тяжелую работу.
        - Вроде бы опытный,  - сказал Руди, наблюдая, как Макс размазывает вилкой по тарелке яйцо и говядину.
        - Все они сперва вроде бы опытные,  - согласился Макс.  - А потом становятся жадными.
        - Это не жадность, Макс,  - ответил Руди. Макс покачал головой.
        - Они думают, что могут приехать сюда и уже через месяц открыть собственный ресторан. Они не понимают этот бизнес.
        Философия ресторанного бизнеса в понимании Макса имела немало общего с дзен-буддизмом. Руди, которому была больше интересна готовка, а не философия, ответил:
        - Это распространенное заблуждение.
        - В моем бизнесе так же,  - сказал Дариуш. Руди почти забыл, что маленький человек по-прежнему оставался за столом, но вот он  - с простодушной целеустремленностью перемешивает анчоусы и нарезанный лук с говядиной.  - Вы бы видели некоторых наших новобранцев, особенно в последние дни. Думают, что уже через год будут заправлять городом,  - он печально улыбнулся.  - Вообразите их разочарование.
        - Да,  - сказал Руди.  - Только разница в том, что сушефам проще покинуть ресторан, чем некоторым  - Wesoly Ptak.
        Макс бросил на него взгляд, оторвавшись от тарелки, вздохнул, покачал головой и продолжил разминать еду вилкой.
        Если Дариуш и обиделся, то никак это не показал.
        - Это такой же бизнес, как и любой другой,  - сказал он.
        - Не совсем,  - ответил Руди.
        Макс снова посмотрел на него. На этот раз чуть нахмурился, прежде чем вернуться к стейку.
        Дариуш тоже нахмурился, но морщинки на лбу были почти незаметны и уже через миг разгладились.
        - Ну, готовим мы меньше, это правда,  - сказал он и рассмеялся. Макс улыбнулся и покачал головой.
        Руди откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Wesoly Ptak был вполне заурядным явлением; он встречал подобные организации и в Таллине, и в Риге, и в Вильнюсе, и все они были одинаковые, но Дариуш мало походил на их представителя. Он казался заурядным  - худой мужчина средних лет с дешевой прической и морщинками от смеха вокруг глаз. Если и был вооружен, то невзрачный и дешевый деловой костюм это великолепно скрывал.
        - Стоит волноваться из-за венгров?  - спросил Руди.
        Дариуш оторвался от еды, с удивлением подняв брови:
        - Волноваться? Зачем вам волноваться?
        Руди пожал плечами, наблюдая, как Макс трудится над стейком. Руди ненавидел стейк по-татарски. Клиент готовил блюдо сам и при этом занимал место надолго. Особенно поляки, которые рассматривали это блюдо как повод для общения. Они сидели над ним целую вечность, пробуя снова и снова, добавляя крошки специй. Когда он откроет свой ресторан, стейка по-татарски в меню не будет.
        Дариуш дотронулся до руки Руди. Тот заметил его обкусанные ногти.
        - Волноваться не надо,  - сказал Дариуш.
        - Ладно,  - сказал Руди.
        - Такое случается все время.
        - Со мной  - нет.
        Дариуш улыбнулся:
        - Думай о нас как о государствах. Поляки и венгры  - криминальные правители Европы.
        - И болгары,  - добродушно вставил Макс. Дариуш пожал плечами.
        - Да, стоит включить и болгар. Мы обязаны все время посещать друг друга, проведывать, держать руку на пульсе,  - объяснил он.  - Это вопрос дипломатии.
        - То есть то, что случилось в ту ночь,  - дипломатический инцидент?  - спросил Руди.
        - Это было бы дипломатическим инцидентом, если бы не возобладал здравый смысл,  - Дариуш кивнул на Макса.
        - Ты не пьешь,  - заметил Макс. Он посмотрел через весь ресторан на Михаля, который отреагировал как метрдотель-телепат и принес на стол чистую рюмку для Руди, после чего удалился за стойку. Макс наполнил рюмку водкой и сказал:
        - Они просто хотели хорошо провести вечер, но не могли, потому что их все боятся.
        - И я могу это понять,  - сказал Дариуш. Он попробовал стейк, поморщился, взял бутылек с табаско и стряхнул на мясо пару капель.  - Банда пьяных венгров, вооруженных до зубов, вваливается в рестораны и бары. Что еще остается думать?
        - Верно,  - согласился Макс.
        - Если бы кто-то отреагировал слишком бурно, виноваты были бы только они сами,  - продолжал Дариуш. Он снова попробовал стейк, и в этот раз мясо пришлось ему по вкусу. Он даже поднял вилку ко рту и с довольным видом начал жевать.
        - А это никому не нужно,  - сказал Макс. Видимо, его стейк тоже оказался удовлетворительным. Он приступил к еде.
        - Вот именно,  - сказал Дариуш.  - Из-за такого пустяка может начаться война,  - он посмотрел на Руди и наклонил голову набок.  - Ты из Таллина, да?
        - Я родился в Таэваское,  - ответил Руди.  - Но жил в Таллине.
        - Никогда там не был,  - Дариуш посмотрел на свою рюмку, но она была пуста.  - Как там?
        Руди наблюдал, как Макс наполняет рюмку Дариуша.
        - Нормально.
        - Для эстонца ты очень хорошо говоришь по-польски.
        Руди поднял свою и осушил одним глотком.
        - Спасибо.
        Дариуш отложил вилку и разразился смехом. Он потянулся через стол и хлопнул Макса по плечу.
        - Я же говорил!  - сказал он.  - Я же говорил?
        Макс улыбнулся, кивнул и продолжал есть. Руди открыл «Выборову» и налил себе еще. Михаль рассказал ему, что Wesoly Ptak взял название из песни Евгениуша  - одного из представителей богатой польской традиции социально-политического стихосложения, из числа тех, которые ненадолго приобретали известность, прежде чем спиться или получить пулю от ревнивого мужа или разгневанного любовника. Птица поет в клетке, и хозяева думают, что она счастлива, объяснял ему Михаль, но птица все равно сидит в клетке. Этот экскурс в историю поставил Руди в тупик.
        - Мы обсуждали геополитику,  - сказал ему Дариуш.  - Интересуешься геополитикой?
        - Я повар,  - ответил Руди.  - Не политик.
        - Но у тебя же должно быть свое мнение. У всех есть мнение.
        Руди покачал головой.
        Дариуш с недоверием посмотрел на него. Поднял рюмку и сделал глоток.
        - На прошлой неделе я видел по новостям, что в этом году в одной только Европе появилось двенадцать новых народов и суверенных государств.
        - А через год большинства из них уже не будет,  - сказал Руди.
        - Вот видишь?  - Дариуш с триумфом показал на него.  - У тебя есть мнение! Я так и знал!
        Руди вздохнул.
        - Я знаю только то, что вижу по новостям.
        - Европа напоминает мне ледник,  - проговорил Макс,  - от которого откалываются айсберги.  - Он набил рот стейком по-татарски и жевал с довольным видом.
        Руди и Дариуш долго смотрели на него. Затем Дариуш снова перевел взгляд на Руди.
        - Неплохая аналогия,  - сказал он.  - Европа раскалывается на всё более и более маленькие государства.
        - Квазинациональные образования,  - поправил Руди.  - Политии.
        Дариуш фыркнул.
        - Санджаки. Маркграфства. Принципалитеты. Земли. Европа проваливается обратно в восемнадцатый век.
        - Тем больше территорий для вас,  - заметил Руди.
        - Территория все та же,  - сказал Дариуш.  - Больше бюрократии. Больше ограничений. Больше границ. Больше пограничников.
        Руди пожал плечами.
        - Взять для примера Гинденберг,  - сказал Дариуш.  - Интересно, как им было? Ложишься спать во Вроцлаве, а просыпаешься в Бреслау. Как им было?
        Только это случилось не за одну ночь. То, что произошло с Вроцлавом, Ополе и городишками и деревеньками между ними, тянулось долго и тяжело, и, если следить за новостями, любому было очевидно, что для поляков вопрос еще не закрыт.
        - Взять время после Второй мировой войны,  - сказал Руди.  - Встретились в Ялте Черчилль, Рузвельт и Сталин. Засыпаешь в Бреслау, а наутро просыпаешься во Вроцлаве.
        Дауриуш улыбнулся и показал на него вилкой, словно уступая.
        В разговоре возникла короткая пауза.
        - У меня в Гинденберге живет кузен,  - произнес Макс. Дариуш посмотрел на него.
        - Раз уж мы об этом заговорили,  - сказал он,  - почему ты сам там не живешь? Ты же силезец.
        Макс хмыкнул.
        - Часто видишься с кузеном?  - спросил Дариуш. Макс пожал плечами.
        - Путешествовать трудно. Визы и так далее. У меня польский паспорт, он  - гражданин Гинденберга.
        - Но он тебе звонит, да? Пишет имейлы?
        Макс покачал головой и пророкотал:
        - Политика польского правительства.
        Дариуш показал на Руди:
        - Вот видишь? Видишь, какую боль это причиняет?
        Руди налил себе еще, подумав, что разговор вдруг принял очень специфический оборот.
        - И как,  - сказал Дариуш Максу,  - давно ты выходил на связь со своим кузеном?
        - Давно,  - задумчиво согласился Макс, словно это не приходило ему в голову.  - В наши дни даже почте нельзя доверять.
        - Возмутительно,  - пробормотал Дариуш.  - Возмутительно.
        Руди допил и встал, решил посмотреть, что случится.
        Случилось только то, что Дариуш и Макс продолжали смотреть куда-то вдаль, задумавшись о несправедливости ситуации с Гинденбергом и отношения Польши к нему. Руди снова сел и взглянул на них.
        - И вот они мы,  - сказал он наконец.  - Два человека с польскими паспортами, которым трудно получить визу, чтобы попасть в Гинденберг. И один эстонец, который может перейти границу практически без помех.
        Дауриш как будто пришел в себя. Его лицо просветлело.
        - Ну конечно,  - сказал он.  - Ты же эстонец, верно.
        Руди втянул воздух сквозь зубы и налил себе еще.
        - Руди  - эстонец, Макс,  - сказал Дариуш.
        Руди потер глаза.
        - Что у вас там,  - спросил он,  - наркотики?
        Дариуш посмотрел на него, и на миг Руди показалось, что в нужных обстоятельствах маленький мафиозо может быть очень страшным человеком.
        - Нет,  - сказал Дариуш.
        - Радиоактивные материалы?
        Дариуш покачал головой.
        - Шпионаж?
        - Тебе лучше не знать,  - сказал Макс.
        - Одолжение,  - честно ответил Дариуш.  - Ты сделаешь одолжение нам  - мы сделаем одолжение тебе,  - он улыбнулся.  - Разве это так уж плохо?
        Это могло быть плохо по сотне непредвиденных причин. Руди молча отругал себя. Надо было просто подать еду и отправляться домой.
        - Как будет проходить доставка?
        - Ну,  - сказал Дариуш и почесал в затылке,  - это зависит скорее от тебя. И это не доставка.

* * *

        Позже тем же вечером, выходя из душа, Руди бросил взгляд на зеркало, висевшее над раковиной. Он снял полотенце и посмотрел на свое отражение.
        Ну, вот он. Чуть ниже среднего. Худой. Короткие блеклые русые волосы. Простое безобидное лицо: не славянское, не арийское  - на самом деле никакое. Ни следа лопарской родословной, которой всегда хвастался его отец. Карие глаза. Тут и там шрамы  - награды за службу поваром. На предплечье  - от перевернутого вока в Вильнюсе, а выше над ним  - из-за того, что он поскользнулся на кухне у одного турка в Риге, а его фруктовый нож каким-то образом перевернулся в воздухе и прошел прямо через рукав формы, кожу и мышцы.
        - Не бегать на моей кухне!  - заорал на него турок. Потом перевязал Руди и вызвал скорую помощь.
        Руди поднял правую руку над головой, чтобы увидеть длинный кривой шрам, начинавшийся над подвздошной костью и кончавшийся у правого соска. Это уже не несчастный случай на кухне. Это скинхеды  - когда он пытался найти работу в Варнемюнде. Он до сих пор не знал, хотели они его убить или только напугать, и сомневался, что они знали сами. Он увидел в этом знак, что его скитания по Балтийскому побережью подошли к концу, и направился вглубь континента  - сперва в Варшаву, потом в Краков.
        Первым делом после собеседования Макс протянул швабру.
        - У меня есть опыт,  - запротестовал Руди, показывая на конверт со своими рекомендациями, который Макс держал в другой руке.  - Рига, Таллин…
        - Хочешь работать на моей кухне  - сперва приведи ее в порядок,  - ответил Макс.  - А потом посмотрим.
        Руди действительно думал тогда же развернуться и уйти из «Ресторации Макса», пройти по Флорианской, вернуться на вокзал, сесть на поезд и уехать подальше от этого грязного городишки, но он был на мели, а к работе прилагалась тесная комнатушка в десяти лестничных пролетах над рестораном, и он уже устал путешествовать, так что он взял швабру, сказал себе, что это временно и что, как только он накопит достаточно, он снова отправится на поиски кухни, где его оценят по достоинству.
        Он горбатился со шваброй восемь месяцев, прежде чем пани Стася, грозный шеф-повар Макса, позволила ему хотя бы приблизиться к еде. К этому времени он уже по уши увяз в войне характеров с этой сморщенной теткой и покинул бы кухню Макса только ногами вперед.
        Оглядываясь назад, он поражался, что продержался так долго. Так же у него было и с Сергеем в Таллине, и с турком, и с Большим Роном в той жуткой кухне в Вильно, но с пани Стасей это стало чем-то личным, как будто она поставила своей целью сломать его. Она постоянно кричала: «Подай то, подай это. Помой здесь, помой там. И это ты называешь чистотой, балтийский урод? Быстрее, быстрее. Не бегать на моей кухне! Скорее! Скорее!»
        Он отнюдь не был единственным членом команды, вызывавшим гнев пани Стаси. Она ко всем относилась одинаково. У нее был деформированный тазобедренный сустав, так что перемещалась она с помощью черной лакированной трости из углеродного волокна, тонкой, как карандаш, и мощной, как балка. Все, даже Макс, рано или поздно слышали свист трости пани Стаси, которая описывала дугу к их икрам.
        В этом бизнесе принято, что великие шефы могут быть жестокими и темпераментными, и, если желаешь учиться у них, приходится терпеть всевозможные оскорбления и физическое насилие. Турок  - выдающийся повар  - однажды отправил Руди в нокаут одним ударом за то, что тот передержал порцию спаржи. Пани Стася не была выдающимся поваром. Она была компетентным поваром в маленьком польском ресторане. Но что-то в ее ярости разожгло в нем дремлющее сопротивление, которое вдруг твердо заявило, что эта скверная старушонка не выдавит его с кухни, не победит.
        И он убирал, чистил и мыл, и кожа на его руках краснела, трескалась и кровоточила, а ноги болели так, что иногда по ночам он едва мог добраться до своего закутка на чердаке. Но он работал и отказывался сдаваться.
        Пани Стася, почувствовав на своей кухне неожиданное движение сопротивления в количестве одного человека, сосредоточила все внимание на Руди. Так он стал популярен среди других работников, которым теперь доставалось меньше.
        Однажды за какую-то выдуманную оплошность она прогнала его с кухни в припадке гнева, необычном даже по ее стандартам: удивительно быстро хромала за ним и дубасила по голове и плечам тростью. Один свистящий удар рассек его левую мочку и оглушил на несколько часов. Один из поваров побежал в ресторан и сказал Максу, что пани Стася убивает Руди, а когда Макс ничего не сделал, пошел ко входу и вызвал полицию, которая решила, что в тот вечер ее присутствие требуется где-то в другом месте, и не потрудилась ответить на вызов.
        Через какое-то время Макс нашел Руди: он сидел в переулке за рестораном с окровавленными плечом и рукавом формы.
        - Тебе лучше уйти,  - сказал Макс.
        Руди поднял взгляд на хозяина и покачал головой.
        Макс молча смотрел на него пару секунд, затем кивнул и протянул руку, чтобы помочь подняться.
        Так продолжалось и дальше, но однажды ночью после закрытия, когда он мыл пол, пани Стася почти бесшумно подкралась и занесла трость, а он обернулся и поймал ее на лету, и почти минуту та визжала, боролась, ругалась и пыталась вырвать трость из его хватки. Наконец она прекратила бороться и ругаться и пронзила его горячими злыми глазами.
        Он отпустил трость, она вырвала ее и еще какое-то время смотрела на него. Затем развернулась и проковыляла через кухню на выход.
        На следующее утро Макс встретил его новостью о прибавке и повышении.
        Не то чтобы он заметил существенную разницу. Ему по-прежнему приходилось мыть, чистить, носить и подавать, по-прежнему приходилось терпеть гнев пани Стаси. Но теперь она ожидала, что он будет еще и готовить.
        Она наказывала за каждую оплошность, даже маленькую. Однажды, засыпая на ходу от усталости, он положил в миску с салатом, уже пролежавшим несколько минут, свежую порцию, и за это она чуть не выбила из него дух.
        Но он учился. Первое, что он выучил: если он хочет остаться на кухне пани Стаси, ему придется забыть свое четырехлетнее странствие по Балтийскому побережью. Все, что он узнал у турка и других поваров, для этой старушонки не значило ровным счетом ничего.
        Мало-помалу, месяц за месяцем ее припадки недовольства становились все реже и реже, пока однажды, почти полтора года спустя после того, как он впервые вошел в «Ресторацию Макса», она позволила ему приготовить блюдо.
        Но не позволила подать. Она приготовила такое же и отправила его в ресторан, а затем сняла пробу со стараний Руди.
        Пока Руди следил за ней, он заметил, как вся кухня затихла. Он огляделся и обнаружил, что оказался в типичном киношном моменте. Все на кухне следили за пани Стасей. Даже Макс, стоявший в распахнутой двери, ведущей в ресторан. Это тот момент в фильме, подумал Руди, когда зеленый новичок наконец заслуживает ворчливое одобрение ментора. А еще он знал, что жизнь не похожа на кино и что пани Стася сплюнет еду на кафель и потом забьет его до потери сознания.
        В итоге жизнь и кино встретились, и пани Стася обернулась, облокотилась на трость и взглянула на публику. Она готова подумать, объявила она наконец, о том, чтобы подать стряпню Руди своей собаке.
        Повара зааплодировали. Руди их даже не слышал. Позже ему казалось, что только он один из всех заметил, какой старой выглядела в этот момент пани Стася.
        Она умерла тем же летом, и Руди просто занял ее место. Макс не делал никаких формальных объявлений, не заключал новый договор  - ничего. Даже не повысил зарплату. Руди просто унаследовал кухню. На похоронах присутствовал только он с Максом.
        - Я так ничего о ней и не узнал,  - произнес он, глядя, как гроб опускают в землю.
        - Это была моя мать,  - сказал Макс.

        2

        В Гливице мело: с неба, где бурлили желчные тучи, мягко опускались толстые белые снежинки. Поезда местного сообщения до Стшельце-Опольске пришлось ждать два часа.
        Маленький грохочущий поезд был полон силезцев, говоривших на польском с немецким акцентом и на немецком с польским акцентом. Пассажирам в купе Руди было интересно, зачем он решил посетить Гинденберг, но он говорил на немецком с заметным эстонским акцентом, а бытовало мнение  - по крайней мере среди его спутников,  - что балтийцы вытворяют, что им в голову взбредет.
        - У меня отпуск,  - сказал он.  - Хочу повидать Гинденберг.
        Эстонец, который хочет повидать Гинденберг, казался такой диковинкой, что все остальные вопросы отпадали сами собой, на что он и рассчитывал.
        В паре километров от Гливице вдоль путей бегали польские дети и бросались в поезд камнями. Никто не обращал на них внимания; в эти дни было бы странно проехать по Польше на поезде без того, чтобы в тебя что-нибудь не бросили, или не уронили с моста, или не оставили на путях. Руди полагал, что это как-то связано с обидой поляков из-за Линии, но обида поляков из-за Линии  - вещь сложная, а, кроме того, у поляков имелось еще столько поводов для обид, что было трудно сказать наверняка. Возможно, это просто мода  - одно из бессмысленных невротических поветрий, которые иногда охватывают культуры, как езда на крыше лифта, загородные торговые центры или краш-музыка.
        Поезд покачивался и полз через маленькие замызганные промышленные городки. Падение стены уже стало отдаленным туманным воспоминанием, но Восточной Европе по-прежнему не хватало генеральной уборки и свежей краски. В некоторых из самых загрязненных городов Польши высились грандиозные средневековые здания, но все они были покрыты столетними корками копоти. Он видел документальный фильм, в котором профессор из Ягеллонского университета в Кракове сказал, будто никто не смеет чистить здания, потому что грязь  - единственное, что защищает их от кислотных дождей.
        За окном  - заснеженный пейзаж с пустошами, лесами, заброшенными сталелитейными фабриками и ржавеющими коксохимическими заводами, окруженными монолитными многоквартирными блоками из коммунистической эпохи. Маленькая перевернутая машина в кювете у путей, на ее колесах  - шапки из грязного снега. Солнце в небе сидело низко, бледное и холодное за падающим снегом, слишком слабое, чтобы отбрасывать тени. Какие-то силезцы дальше по вагону начали петь. Руди закрыл глаза и задремал.
        К северу от Стшельце-Опольске пути приходили к пограничной станции между двумя десятиметровыми заборами из мелкоячеистой металлической сетки, увенчанной экстравагантными спиралями колючей ленты. Глядеть через сетку все равно что глядеть сквозь туман. Руди видел по другую сторону автобусную остановку, людей, возвращавшихся с работы, машины, кружащие по кольцевой развязке, многоквартирные дома, фабричную трубу в оранжево-белую полоску, изливающую в небо лиловый дым.
        Когда город поредел, поезд замедлился. Силезцы начали подниматься с мест и накидывать куртки, забирать багаж с полок, надевать шляпы на головы. Руди остался сидеть, где сидел, глядя в окно. Границы вдоль Балтийского побережья были не более чем формальными линиями на карте; сегодняшние приключения стали для него совершенно новым опытом, и ему было искренне интересно, как устроена процедура пересечения границы.
        Поезд как будто приближался к миру, где светило молодое голубое солнце, а не то, что теперь садилось в дымке смога на горизонте. На высоких столбах висели такие яркие фонари, что на них было даже больно смотреть. Они смывали все, что оставалось от естественного дневного света, а заодно и естественные цвета на улице. Вся станция на границе лежала посреди огромной лужи этого света. Все вокруг было так хорошо освещено, что Руди задумался, не видно ли его из космоса.
        Пограничная станция представляла собой компактное скопление низких кирпичных зданий вдоль платформы, которую патрулировали офицеры польской пограничной службы в черной форме. За этими строениями росли новые сетки с колючими лентами. Высаживающиеся пассажиры направлялись в одно из зданий, где переминались в четырех очередях к паспортному и таможенному контролю. Когда подошла очередь Руди, он отправил рюкзак на сканер на стойке и видел, как за ним наблюдает через монитор польский чиновник.
        - Паспорт,  - сказал поляк.
        Руди подал паспорт, и поляк вставил его в ридер, встроенный в стойку. Бросил взгляд на один из экранов, потом на Руди.
        - Цель посещения?
        - У меня отпуск,  - сказал Руди.
        Поляк смотрел на него еще мгновение, затем достал паспорт из слота и протянул Руди.
        - Проходите.
        - Спасибо,  - сказал Руди. Взял паспорт, прошел за стол и забрал рюкзак со сканера.
        С другой стороны здания в конце короткого коридора стояла идентичная стойка. За ней сидел чиновник в униформе цвета фельдграу.
        - Паспорт,  - сказал чиновник на немецком.
        Руди снова отдал паспорт и наблюдал, как его проверяет гинденбергец. Он представил тот же фарс в зданиях по другую сторону путей, где люди переминаются в таком же коридоре, чтобы покинуть Гинденберг. Дариуш говорил ему, что иногда на то, чтобы пропустить пассажиров одного состава, уходит четыре часа  - смотря насколько кровожадно настроены в этот день друг к другу правительства каждой из сторон.
        - Цель посещения?  - спросил гинденбергец.
        - Я в отпуске.
        Чиновник посмотрел на него с выражением легкого удивления. Снова проверил экран.
        - Эстонец.
        - Да.
        Гинденбергец слегка покачал головой.
        - У меня только неделя отпуска в год,  - объяснил Руди.  - Я шеф. Когда я в отпуске, начальнику приходится нанимать повара из агентства.
        Гинденбергец снова покачал головой. Вернул Руди паспорт из слота.
        - Найди другую работу, приятель.
        - Сам знаю,  - сказал Руди, забирая паспорт. Вышел из коридора и оказался на новой платформе, где ожидал отправления поезд в Бреслау.

        3

        В последние годы двадцатого века по Европе пронеслось эхо открывающихся дверей, когда обрел плоть и кровь, хотя и с оговорками в случае некоторых государств, проект Шенгенского соглашения.
        Долго он не протянул. В первые годы двадцать первого века в полную силу зазвучала симфония захлопывающихся дверей. Экономический коллапс, паранойя из-за беженцев и, конечно, GWOT  - Глобальная война против терроризма  - вернули паспортные и иммиграционные проверки разной степени жесткости  - смотря о чьей границе идет речь. Затем сианьский грипп вернул карантинные проверки и национальные границы как средства контроля за распространением болезни; он погубил  - в зависимости от того, чьим данным веришь,  - примерно от двадцати до сорока миллионов человек в одной только Европе. В придачу он погубил Шенген и выбил и без того довольно шаткую почву из-под ЕС.
        Союз дотянул до двадцать первого века и умудрился в том или ином виде выживать еще несколько лет  - годы нытья, междоусобиц и кумовства. Затем от него спонтанно начали отшелушиваться всё более мелкие и безумные национальные государства, как с обгорелого отпускника  - завитки кожи.
        Никто так и не понял, почему это произошло.
        Неожиданным оказалось то, что Союз продолжал облезать кусочек за кусочком даже после сианьского гриппа. На бумаге он еще существовал, но только в разрозненных осколках, вроде франшизы «Бургер Кинг», в основном в Англии, Польше, Испании и Бельгии, и по большей части только громко ныл в ООН. Последней модой в Европе стали страны, и их с каждым годом становилось все больше и больше.
        Континент кишел наследниками Романовых, Габсбургов, Гримальди, Саксен-Кобург-Готов и таких династий, о которых никто даже не слышал, но вроде как они всего лишились чуть ли не в XV веке. Каждый хотел создать свое карманное государство. Они обнаружили, что им придется соревноваться с тысячами микроэтнических групп, которые вдруг тоже стали претендовать на европейские земли, а также религиозными группами, коммунистами, фашистами и фанатами U2. Одно время даже существовал  - очень недолго  - город-государство, или, вернее, деревня-государство, которым правили поклонники Гюнтера Грасса. Руди было отчего-то жаль, что Грассхейм вновь поглотила Померанская Республика, которая, впрочем, и сама появилась всего десять-пятнадцать лет назад. Ему очень нравился «Жестяной барабан».

* * *

        Независимое Силезское государство Гинденберг  - ранее польские города Ополе и Вроцлав (ранее  - немецкие города Опельн и Бреслау, ранее  - прусские города… и т. д., и т. д.) и их окрестности  - было этаким тевтонским островком в славянском море. Польша под принуждением ЕС, ООН и НАТО признала родину этнических силезийцев, но отказалась предоставлять молодому государству новую землю в качестве моста к Великой Германии. Гинденберг ответил введением драконовских визовых требований для поляков, на что Польша ответила искусственным снижением обменного курса злотого и гинденбергской марки до самого дна.
        Не обходилось и без территориальных споров, пограничных операций, польских военных учений в паре метров от забора Гинденберга. Гинденберг же неофициально предлагал свои услуги в качестве убежища для самых богатых и могущественных боссов польской мафии и отказывался подписывать со славянским соседом договор об экстрадиции.
        Последние разборки касались смены ширины колеи руководством Гинденбергской железной дороги. В ответ Польша ввела эмбарго на почтовые отправления в Силезское государство.
        Все считали, что в конце концов ситуация устаканится. До тех пор полякам, желающим посетить Гинденберг, приходилось платить тысячи злотых и ждать визу шесть месяцев, а гинденбергцы, желающие посетить Польшу, обнаруживали, что одна Г-марка стоила около четырех грошей; польские поезда не могли пересекать Гинденберг по пути в Познань и к границе Великой Германии, а доставка почты в Гинденберг находилась в состоянии хаоса.
        Пока поляки ссорились с гинденбергцами, кабели передачи данных и телефонные линии либо прослушивались, либо перерезались, а все частоты радио, телевидения и спутников глушились. Никто в Польше в пяти километрах от границы не мог посмотреть телевизор или воспользоваться вайфаем.
        Руди казалось, что все это нелепо, но очень по-польски. Есть старая поговорка, что поляки несчастливы, пока им не будут говорить, что делать. Руди замечал, что на самом деле счастье полякам доставляло слушать, что им говорят, а потом делать ровно наоборот.

* * *

        Банхоф-Бреслау был полон света  - колоссальный клин из стекла и трубчатой стали, вставленный в сердце старого польско-германского города. Он был поразительно чистым. Руди слышал даже эхо собственных шагов по мраморному полу, пока шел от платформы к главному входу. Сразу за автоматическими дверями он остановился и широко раскрыл глаза.
        Не один вокзал  - весь город был полон света.
        Хотя Великая Германия давно отказалась от конституционных притязаний на земли Западной Польши, все, в общем, понимали: Берлин действительно рад, что этнические силезцы наконец обрели свой дом. Великая Германия была уже не такой великой, как прежде, распадалась на всё более мелкие и анархические автономные регионы, так что перспектива расширения немецкого влияния на восток казалась весьма привлекательной. Настолько, что в Гинденбергский национальный банк нашла дорогу довольно большая сумма Д-марок, и гинденбергцы воспользовались ими, чтобы стереть все следы польского Вроцлава и начать заново.
        Потому Бреслау  - и Ополе, и бoльшая часть земель между ними  - сильно напоминал Берлин: огромная масса офисных и жилых зданий вперемежку с остатками прусской архитектуры, пережившей две мировых войны, пятьдесят лет коммунистической оккупации и шесть десятилетий польской администрации. По дороге перед вокзалом мельтешили машины и автобусы, а через дорогу высился сияющий монолит «Марриотта». Руди подумалось, что одно это уже говорит о многом: когда приходят гостиничные сети, более-менее понятно, что полития останется надолго.
        Вдоль вокзала выстроилась шеренга такси BMW. Руди сел в одно из них, назвал водителю отель, где забронировал номер на ночь, и машина тихо умчала его прочь.

* * *

        Руди прочитал немало шпионских триллеров, так что ситуация, в которую он попал, казалась знакомой. Даже более чем знакомой: от нее так и несло клише. Плащ и кинжал, тайные встречи на темных улицах Центральной Европы. Но он не чувствовал нервозности. Может, легкий стыд, но не нервозность.
        Когда такси свернуло на Фрейтаг-алли, недалеко от отеля, Руди наклонился с заднего сиденья и сказал:
        - Вот что, приятель, высади меня здесь. Дальше я дойду пешком.
        Водитель остановился на обочине, затем повернулся на сиденье и посмотрел из-за подголовника на Руди.
        - Я здесь в отпуске,  - сказал Руди.  - Глупо везде ездить на машине.
        - В последнее время тут часто грабят,  - сказал водитель без особой озабоченности в голосе.
        - Я слышал, Гинденберг покончил с преступностью.
        Водитель рассмеялся.
        - Смешно,  - сказал он, забирая деньги у Руди.  - Покончил с преступностью. Очень смешно.
        Отъезжая, он все еще смеялся, оставив Руди на тротуаре. Руди подождал, пока такси исчезнет за углом, затем вернулся назад по улице.
        Он с радостью обнаружил, что Фрейтаг-алли не темная улица Центральной Европы. Это был ярко освещенный торговый проспект, все еще гудящий от пешеходов и дорожного движения. Все выглядели хорошо одетыми, процветающими и счастливыми  - после Кракова он отвык от подобного зрелища. Руди неторопливо брел вперед, разглядывая витрины. Постоял пять минут перед автодилером «пежо», за бледно-зелеными пуленепробиваемыми витринами которого стояла дюжина безупречно чистых машин. Посмотрел на цены, перевел марки в злотые и прикинул, что если бы он хотел купить «пежо» в Гинденберге, то ему пришлось бы проработать на кухне Макса еще сто пятьдесят лет.
        Он не спеша побрел дальше. В нескольких метрах к внутренней стороне одной из широких витрин была прикреплена сотня пейперскрин-телевизоров  - все настроены на один и тот же футбольный матч. По футболкам игроков Руди решил, что это венгерско-английский международный матч, а по действию на поле и трибунах  - что настроение царит зрелищно-враждебное.
        Минут через пять к нему подошел мужчина и встал рядом, и они стали смотреть матч вместе.
        - Никакой это не гол,  - сказал через некоторое время мужчина на немецком.
        - Может, и гол,  - ответил Руди.  - Сомневаюсь, что кто-то еще понимает, что такое офсайдная ловушка.
        - Это правда,  - признал мужчина.  - Я точно не понимаю.
        Руди взглянул искоса: это был коренастый, плечистый человек, основательно подготовившийся к холодному вечеру. На нем было длинное пальто с поднятым воротником и шляпа с широкими полями. К тому же шею и нижнюю часть лица скрывал шарф, так что Руди мог видеть только глаза и воспринимать язык тела.
        - Это очень печальный город,  - сказал мужчина.
        - Как и многие другие города,  - согласился Руди, как велел ему Дариуш.
        Плечистая фигура вроде бы расслабилась.
        - Пятьдесят семь,  - сказал мужчина.
        - Пятьдесят семь,  - повторил Руди.
        Мужчина опустил руки в карманы и двинулся прочь. Через пару шагов он остановился, обернулся и посмотрел на Руди.
        - Ты очень молодой,  - сказал он.
        Руди попытался вспомнить, дал ли ему Дариуш ответ на эту фразу. Пришел к выводу, что это уже обычный разговор, и к своему удивлению обнаружил, что застигнут врасплох.
        - Простите,  - ответил он.
        Закутанный мужчина понаблюдал за ним еще несколько мгновений. Затем пожал плечами, отвернулся и пошел по улице. Руди смотрел, как за дилером «пежо» он сворачивает за угол и исчезает из поля зрения.
        И на этом все кончилось. Руди стоял перед витриной и смотрел игру венгров с англичанами за стеклом. Он не мог понять, откуда поступает сигнал. Точно не с наземных или спутниковых источников, их бы поляки заглушили. Как и кабельную связь с Великой Германией. Может, кто-то включил запись на флешке. Камеры показали трибуны. Кто-то пронес мимо детектора металла и взрывчатки морскую сигнальную ракету. От яростной, раскаленной добела точки в колыхающемся океане тел над толпой плыл плотный оранжевый дым.
        Он простоял еще десять или пятнадцать минут. Венгрия забила гол с пенальти. Сирены не звучали. К нему никто не подходил. Его никто не пытался арестовать. Никто не пытался ограбить. Наконец он отправился в свой отель.

        4

        Краков казался грязным. По-другому не скажешь: после Бреслау он казался грязным. Величественным, красивым, но грязным. Вывалившись из поезда на вокзале Krakow Glowny, он обнаружил, что впервые за долгие годы замечает загрязнение воздуха. Рассвет был роскошным. Краков повидал немало роскошных рассветов  - именно из-за загрязнения. По той же причине он отличался апокалипсическими закатами.
        Руди прошел к центру города. Перед Барбаканом уже открылись прилавки с пиццей и колбасой, и от запахов мяса и горячего масла на утреннем ветру у него потекли слюнки, но он прошел мимо. Подумав при этом, что только туристы могут быть настолько глупы, что рискнут купить здесь пиццу.
        Флорианская улица казалась почти пустынной. Руди вошел через главный вход «Ресторации Макса» и запер за собой дверь.
        На первом этаже столы и стулья были сдвинуты к стенам, а по ковру толкала древний пылесос «Дайсон» одна из филиппинок  - уборщиц Макса. Руди помахал ей и толкнул распашные двери на кухню.
        Среди чистейших кафельных и стальных поверхностей стоял Макс с планшетом в руках, проверяя утреннюю поставку еды.
        - Этот ублюдок Томек снова не довез свинину,  - сказал он Руди.
        - А где Мирек?  - Мирек был сушефом Руди, очень редким гостем на кухне, которого Руди все собирался с духом уволить.
        Макс пожал плечами. В отличие от матери, Макс терялся, когда речь заходила о персонале. В отсутствие Руди руководить кухней должен был Мирек, но Мирек был себе на уме  - своевольный и ненадежный. Тоже, к сожалению, выдающийся повар, и клиенты Макса будут по нему скучать, в отличие от Руди.
        - Я позвоню Томеку,  - сказал Руди, сунув рюкзак под один из столов. У Томека тоже хватало проблем, в основном связанных с поставщиками, персоналом и откатами. У ресторанного бизнеса немало общего с международными отношениями: очень много дипломатии, и, к сожалению, чаще без галстуков. Он снял куртку.  - Скучал?
        - Было бы лучше, если бы ты не уезжал,  - признался Макс.
        - Значит, я заслужил прибавку?
        Макс отмахнулся планшетом.
        Руди повесил куртку в стенном шкафу и потер глаза. Это было абсурдно  - страдать от джетлага после путешествия на такое маленькое расстояние.
        - Я сам разберусь с Миреком.
        - Вчера пришлось вызывать шефа из агентства,  - сообщил ему Макс.
        В мире Руди и Макса это было практически самым худшим, что только может произойти с рестораном. Руди подумал, как ему придется приводить в чувства команду, и спросил:
        - Кого прислали?
        - Павла Грабянского.
        Не такая катастрофа, как можно было ожидать, хотя команда Руди должна была справляться и без него с Миреком. Ему казалось, он достаточно хорошо их организовал. Должна была сама собой произойти перетасовка иерархии. Кто-то сам принял бы руководство. Руди подумал, что ему придется кое на кого наорать,  - а когда-то он зарекся делать это на своей кухне.
        - Павел  - неплохой повар,  - сказал он неубедительно.
        - Он просто все время такой несчастный,  - ответил Макс.  - Будто того и гляди расплачется.
        - Мне это самому очень знакомо,  - сказал Руди, забирая из покорных пальцев Макса планшет. Макс успел проверить только пару коробок из переработанного пластика, выставленных стопкой посреди кухни.
        - У тебя усталый вид.
        - Со всем разберусь и прикорну пару часов, ладно?
        - Иди домой и выспись как следует,  - ответил ему Макс.  - Ради сегодняшнего обеда вызову повара из агентства.
        - А вдруг опять пришлют Павла?
        На лице Макса отразилась борьба чувств.
        - Я переживу,  - сказал Руди. Он сунул планшет под мышку и пошел налить себе чашку кофе из эспрессо-машины, которую вынудил Макса установить на кухне.
        Максу, очевидно, стоило немалых усилий не спрашивать о том, что случилось в Гинденберге. Руди сказал сам:
        - Я его видел.
        - И как он выглядел?
        - Было темно, его лицо скрывалось в тени,  - Руди спросил себя, сколько еще они будут разыгрывать спектакль о «кузене» Макса.  - Нужно поговорить с Дариушем,  - добавил он.
        - И тебе представится эта возможность,  - произнес Дариуш, появившись из коридора, ведущего на двор за «Ресторацией Макса».  - И наше волшебное число?..
        - Пятьдесят семь,  - сказал Руди.
        - Уверен?  - спросил Дариуш.
        - Пятьдесят семь,  - повторил Руди.
        - Ты очень хорошо поработал,  - сказал Дариуш, развернулся и ушел обратно в коридор. Руди слышал, как открылась и закрылась дверь во двор. Они с Максом переглянулись.
        - У него был здоровый вид?  - спросил Макс.
        Руди налил себе кофе.
        - Я же сказал: было темно,  - этого Максу, очевидно, было мало, так что Руди добавил:  - Голос у него был здоровый.
        Макс кивнул.
        - Хорошо,  - сказал он, чувствуя себя несколько неловко, как показалось Руди. Затем отвернулся и направился к дверям в обеденный зал.  - Хорошо.

* * *

        И на этом маленькое приключение Руди как будто закончилось. Макс о нем больше не вспоминал, а Дариуш не возвращался в ресторан. Словно ничего не случилось, словно он никогда не ездил поездом в Гинденберг. Он готовил, смотрел, как приходят на кухню сушефы и через несколько дней уходят, крича о минимальной зарплате и нечеловеческом режиме работы. Макс печально качал головой, и жизнь продолжалась.
        Зябкая польская весна постепенно переходила в буйное, давящее польское лето. Кондиционер на кухне сломался, и кухонный персонал начал увядать, а в некоторых случаях и лишаться чувств. Краков запекался от жары. Город наводнили туристы.
        Однажды, оживленным июльским вечером, какой-то клиент спросил, может ли он передать комплимент шефу лично, и Руди вышел в ресторан.
        Клиент был высоким тощим мужчиной с зализанными назад волосами и косматыми моржовыми усами, которые сегодня в Центральной Европе уже не встретишь. На нем был дорогой немецкий деловой костюм, а на его жене  - ошеломительное лиловое вечернее платье с открытой спиной, оголенными плечами и почти всей грудью.
        Руди сел и позволил мужу налить ему выпить и поздравить. Жена улыбнулась и сделала комплимент, похвалив за ужин, а потом наклонилась вперед похлопать его по колену и спросить рецепт бигоса, и он обнаружил, что видит ее под платьем насквозь  - до самых лобковых волос.
        Он отвернулся и заметил в одном из темных уголков ресторана Макса с другим мужчиной, вплотную друг к другу. Казалось, они ведут очень тихий и очень напряженный разговор. Он подумал, что в сложении этого мужчины и языке его тела было что-то знакомое. И тут же осознал, что они показались знакомыми потому, что только его сложение и язык тела он видел.
        А затем Макс и мужчина обнялись. Обнялись, как давно не видевшиеся кузены.

* * *

        Спустя несколько недель  - и позже Руди думал, что это время ему дали на размышление,  - Дариуш пришел в ресторан переговорить с ним.
        - Я думал, тебе стоит знать, что кузен Макса тебе очень благодарен,  - сказал маленький мафиозо.
        - Макс об этом говорил,  - сказал Руди.
        Дауриш откинулся, закурил и оглядел ресторан.
        - Ты бы хотел,  - заговорил он,  - такую работу?
        - Моя работа  - готовить еду,  - ответил Руди.
        Дариуш затянулся, подержал дым сигареты в легких дольше, чем, как казалось Руди, было разумно для здоровья или физически возможно, затем выдохнул разреженный душистый туман.
        - Ты бы хотел такое хобби?  - спросил он.
        - Ладно,  - сказал Руди.  - Главное, чтобы за это хобби платили.

        Ученик чародея

        1

        Вылетев из Лондона, Фабио опоздал на пятнадцать часов.
        - Гребаные англичане,  - сказал он, когда Руди наконец встретил его в аэропорту Краков-Балице имени Иоанна Павла II.  - Тысячу лет мялись, вступать им в Союз или не вступать, а как вступили  - стали настоящими фанатиками. Это даже оскорбительно. Вот, понесешь это.
        Руди взял чемодан Фабио, который был гораздо тяжелее, чем казался, и последовал за маленьким итало-швейцарцем через зал прибытия.
        По дороге от ворот прибытия до ряда такси снаружи стало понятно, что у англичан случился очередной приступ паранойи  - наркотики, терроризм, иммунизация, что там еще, и Фабио задержали, конфисковав для проверки паспорт и выездные документы.
        - В смысле, я могу понять, когда не пускают,  - кипел он.  - Но когда не выпускают? Кому такое в голову придет?  - Он взглянул на пеструю шеренгу машин, выстроившихся у терминала, и покачал головой.  - Нет, в эти такси я не сяду. В последний раз, когда я брал такси от этого аэропорта, с меня содрали кучу денег. Надо было лететь в Катовице, в Катовице с таксистами проблем никогда не бывает. Поедем в город на автобусе. Следуй за мной.
        И Руди последовал.
        - А пока я ждал, запихнули меня в какой-то мерзкий отель в Хитроу,  - сказал ему Фабио.

* * *

        Каждому ученику нужен учитель, говорил ему Дариуш, и учителем Руди будет Фабио. Низкорослый и пухлый, он был слишком хорошо одет, чтобы не нарваться на грабителей уже через пару минут после того, как ступал на любую улицу Западной Европы. На нем был новейший костюм от «Армани Возрождение», а туфли сшиты морщинистыми ремесленниками Кордовы. Его багаж стоил больше, чем квартира в центре Кракова. Руди казалось, что это самый не скрытный человек из всех, кого он встречал. Он считал чудом, что английские власти сперва не арестовали Фабио, а потом просто не придумали, в каком преступлении его обвинить,  - такой он был очевидной карикатурой на biznisman из Центральной Европы.
        Фабио был невысокого мнения о краковских отелях. «Краковия» ему не угодила. Он отказался даже переступать порог «Европы». Старшего повара «Бристоля» назвал осужденным отравителем. В итоге он остался ночевать в квартире Руди.
        - Забудь этот сраный идеализм Шенгена,  - говорил он в первый вечер, после того как вмиг смел ужин, который приготовил для него Руди.  - Люди в этом бизнесе заботятся только о двух вещах. Деньги и престиж. Деньги зарабатываешь тем, что делаешь свою работу, а престиж  - тем, что безумно рискуешь,  - он выпил вино залпом и поморщился.  - Какая мерзость.
        - Это «Мутон Ротшильд» 41-го года,  - сказал Руди.
        - 41-й,  - сказал Фабио, прищурившись на бокал так, словно тот сделал ему что-то плохое.  - Отвратительный год.
        - Это винтажный год.
        - Не для меня. У тебя больше ничего нет выпить? И стейк ты пережарил.

* * *

        Они называли себя Les Coureurs des Bois[1 - Лесные курьеры (фр.)  - так называли франко-канадских торговцев, которые путешествовали в отдаленные части Северной Америки для торговли с индейцами (прим. пер.).], и они доставляли почту.
        Еще до того, как Европа расцвела новыми странами, существовал здоровый курьерский бизнес  - иногда законный, по большей части  - нет. Некоторые вещи были слишком уязвимыми, важными или попросту нелегальными, чтобы доверять их общественной почте или электронной связи. В те дни ловкий курьер мог задешево слетать куда угодно на Земле, если правильно выбирал задание.
        В эти дни все стало сложнее. Пограничные споры часто означали, что доставить почту из политии А в страну Б невозможно. И люди обращались к Les Coureurs, и почта доходила. Иногда посылкой считались люди, для которых иначе переход из политии А в страну Б был бы до невозможности затруднителен. Иногда  - предметы, которые в стране Б, в силу узости мышления, считались незаконными.
        Другими словами, курьеры были контрабандистами, хотя, когда Руди озвучил это мнение, Фабио отметил, что, как и во многих других случаях, понимание этого термина сильно зависит от точки зрения.
        Никто не знал, кем они были. Бытовало расхожее мнение, что это веяние времени, постепенное накопление маленьких отдельных курьерских фирм до появления единой структуры, у которой будет много общего с ЦРУ и госпочтой. С ними связывались так же, как вступали в первый неловкий контакт с наркодилером: когда знаешь человека, который знает другого человека.
        Руди казалось, что СМИ раздули этот феномен до неприличия. Они были обычными курьерами; люди доставляли посылки по всей Европе как минимум начиная со Средних веков, а контрабанду  - значительно дольше. Еще они были, если судить по Фабио, ужасными гостями. Среди множества прочих личных причуд у Фабио имелся пунктик насчет перестановки мебели. Каждый вечер, когда Руди возвращался в квартиру, он обнаруживал мебель расставленной по-новому, а Фабио стоял посреди гостиной и окидывал ее взглядом. Сперва ему казалось, что маленький толстый Курьер практиковал какую-то необычную швейцарскую форму фэншуя, но через неделю он начал подумывать, что Фабио малость чокнутый.
        Они снова и снова обсуждали поездку Руди в Гинденберг, уделяя непомерное внимание каждой детали. Что он запомнил, с кем говорил, где был, что заметил в людях, с которыми общался,  - от пограничных чиновников до таксиста в Бреслау и официанта, который подавал завтрак в пансионе «Адлер» на следующее утро.
        - Ты все организовал очень просто, это хорошо,  - говорил Фабио.  - Просто  - это часто самое лучшее, хотя и не всегда. Иногда необходимо обставить все как можно изощреннее. А иногда приходится просто импровизировать.  - Он отпил из чашки и скривился.  - И как это называется?
        Руди посмотрел на чашку.
        - Кофе,  - сказал он.
        Фабио вернул чашку на блюдечко.
        - Там, откуда я родом, это называют по-другому.
        - Ты пил такой же всю неделю.
        Фабио покачал головой.
        - Не переношу эту континентальную обжарку. Что это вообще значит  - континентальная обжарка?
        Руди поднялся.
        - Мне нужно подышать свежим воздухом.

* * *

        - Он очень хорош,  - промурлыкал Дариуш.
        - Он сводит меня с ума,  - ответил Руди. Дариуш закурил.
        - Что именно тебя беспокоит?
        - Ты никуда не торопишься?
        Дариуш усмехнулся.
        Руди вздохнул. Они были «У пани Галины» на Сенаторской. Поскольку Руди знал шефа «Галины» и поскольку Дариуш был Дариушем, их препроводили к одному из частных столиков ресторана, вдали от толпы обедающих студентов, туристов и безработных актеров.
        - Что ни приготовлю  - ему никак не угодишь,  - сказал он. Дариуш добродушно хмыкнул.
        - Думаю, тебя не удивит, что у каждого свои вкусы в еде, Руди.
        - Там, откуда я родом, критиковать угощение хозяина  - дурной тон.
        - Возможно, в Швейцарии все иначе,  - маленький мафиозо пожал плечами.  - Не знаю, никогда там не был. Дальше?
        - Он переставляет мою мебель.
        Дариуш посмотрел на него и сузил глаза. Затем опять пожал плечами.
        - Фабио привык к жизни в движении, а не взаперти в твоей квартире. Похоже, ему не сидится на месте.
        - Не сидится на месте?
        - Слушай,  - Дариуш отмахнулся от дурных предчувствий Руди.  - Он приехал учить тебя. Он… твой Мерлин, а ты Артур. Он Оби-Ван, а ты Энакин. Будем терпимы к капризам гениев.
        - И будем разрешать им переставлять нашу мебель?
        - Если им так нравится, пусть переставляют.
        - Дариуш, с ним что-то не так.
        Дариуш покачал головой.
        - Будь к нему терпим, Руди. Слушай и учись.

* * *

        По мнению Руди, тот, кто организовал Курьеров, страдал от передоза шпионской литературой конца двадцатого века. Профессиональный жаргон Курьеров в пересказе Фабио казался взятым целиком из романа Джона Ле Карре. Легенды  - это вымышленные личности. Стрингеры  - это не персонал Курьеров или Курьеры начальных уровней, выполняющие мелкую работу, вроде разведки на месте или поддержания легенд. Пианисты  - это хакеры, портные  - те, кто осуществляет техническую поддержку, сапожники  - те, кто подделывает документы. Руди знал, что эти эвфемизмы ходили в шпионских кругах еще с 1930-х. Все это казалось ему нелепым.
        Поручение, связанное с кузеном Макса, было испытанием, теперь это стало очевидно. Как объяснил Дариуш, кузен Макса уже выходил раньше на контакт с Курьерами и получил список вариантов побега из Гинденберга. Руди лишь передал им его выбор. Это мог сделать любой стрингер; кузен Макса из-за проблем с почтой, глушения телефонов и радио и перехвата имейлов мог послать хоть дымовой сигнал. Но прежде всего это была проверка выдержки, проверка того, как Руди решит поставленную задачу.
        Похоже, испытание он прошел. И его наградой стал Фабио.
        - Нельзя недооценивать стрингера,  - говорил ему Фабио.  - Возьмем типичного стрингера  - назовем его Ральф. Ральф работает в гастрономии в Лозанне. У него есть жена по имени Шанталь, дети, возможно, собака. Большую часть времени он живет обычной жизнью. Ненавидит начальника. Трахает жену. Играет с детьми. Выгуливает собаку.
        - Возможно,  - сказал Руди.
        - Ты перебиваешь,  - предупредил Фабио.
        - Ты сам сказал: «возможно, собака»,  - после двух месяцев рядом с Фабио Руди научился находить лазейки, чтобы получать удовольствие, общаясь с ним.  - А теперь рассказываешь, что он ее выгуливает.
        Фабио прищурился.
        - Просто хотел понять, есть собака или нет,  - добавил Руди.
        Фабио нахмурился.
        - Это важные детали,  - сказал Руди.  - Ты и сам согласишься.
        Фабио посмотрел на него еще миг, потом отвернулся и уставился в пространство.
        - Но время от времени Ральфа просят выполнять более специализированную работу,  - продолжал он.  - Его просят продлить паспорт на фальшивое имя, получить парковочный талон, снять квартиру в Женеве. Все это поможет построить легенду. И Ральф знает все детали таких транзакций. Бесценные оперативные данные. Если Ральф попадет в руки не тех людей и расскажет все, что знает, эта информация может обрушить множество разнообразных Ситуаций.
        Это не просто жаргон, подумал Руди. Если судить по Фабио, Les Coureurs действительно считали себя чем-то вроде шпионского агентства. Плащ и кинжал, ночные улицы Центральной Европы, одноразовые явки, все такое. Он задумался, не стоит ли еще раз вызвать Дариуша на тихий разговор.
        Фабио прямо посмотрел на него.
        - Теперь можешь приготовить мне ужин,  - сказал он.  - А потом у меня будет для тебя домашнее задание. И даже не думай подавать отвратительное жаркое из требухи, как вчера,  - мой пищевод до сих пор не восстановился.

* * *

        «Домашним заданием» оказался бесконечный маршрут по бюрократическим кабинетам. Здесь подписать договор об аренде, там подать на водительские права  - все под разными именами. Он должен был купить машину, продлить паспорт, съездить на поезде в Сосновец и вернуться с корешками билетов, открыть банковский счет на имя Антона Блюма, позвонить человеку по фамилии Грудзинский и пожаловаться на мусородробилку в квартире. Все это те мелкие следы, которые каждый день оставляет любой человек, даже не задумываясь о них. И вот однажды, уже сбиваясь с ног и не получая особенного удовольствия от увлекательной жизни стрингера, он подумал, что понял смысл истории Фабио о Ральфе и его гипотетической собаке. Теоретически он мог провалить полдюжины разных Ситуаций. Если бы хотя бы отдаленно представлял, чем занимается. И для кого. И зачем.
        - Я думаю, ты можешь бросить в любой момент, если захочешь,  - сказал ему Макс, хотя на самом деле на его языке это означало: «Ты тратишь слишком много времени на свое курьерство, а я трачу слишком много денег на шефов из агентства».
        - Это ненадолго,  - ответил Руди.  - Дариуш говорит, как только Фабио со мной закончит, я могу не понадобиться лет десять.
        Макс фыркнул.
        - Значит, Европа просто кишит Курьерами.
        У Руди сложилось впечатление, что Макс каким-то образом участвует  - или когда-то раньше участвовал  - в работе «Курьер Централь», но спрашивать об этом ему всегда казалось неделикатным.
        - Как думаешь, сколько их? Просто интересно,  - спросил он. Макс рассмеялся.
        - По моему опыту? Ты да Фабио.  - Предыдущим вечером Руди приводил Фабио в ресторан. Не самый приятный вечер для всех присутствующих.
        - Значит, я буду занят.
        - Похоже на то,  - вздохнул Макс.

        2

        Снова «домашнее задание». Телефонные звонки, заявления на паспорта, собеседования на работу. Однажды он целое утро провел в очень неопрятной квартире в Сосновце. В конце концов пришел полицейский и записал подробности ограбления, которое якобы произошло в квартире. Руди передал полицейскому опись пропавшего имущества. Полицейский ушел.
        Руди пришло в голову, что, хотя он явно приобщался к работе стрингера, Централь заодно окупал свои услуги по обучению. Он потерял счет, сколько легенд успел помочь построить. Он открывал банковские счета. Снимал офис в Забже. Фабио вручил ему тощий дипломат и велел поместить в ячейку в хранилище банка в Катовице.
        Выполняя эти задания, он учился ремеслу. И оно оказалось разочаровывающе рутинным. Закладки, тайные передачи на публике, способы сбросить хвост, способы сесть на хвост. Прямиком из Дейтона или Фюрста. Почти как в комиксах. Руди сомневался, что даже секретные службы этим еще занимаются.
        С помощью карт Фабио заставлял его планировать скачки из полудюжины польских городов, щедро добавляя в каждый запасные пути отхода. Затем Фабио высоким дерзким голосом разносил в пух и прах каждый план, один за другим: «Ты что, ничему не научился? Ты меня вообще слушаешь?»
        Со временем Фабио начал исчезать на целые дни. Утром Руди просыпался  - и в его жизни оказывалась дыра в форме Фабио. Ни жалоб на еду, ни перестановок мебели. Когда это произошло впервые, он подумал, что Курьер просто махнул на него рукой и отправился домой, но через день-другой Фабио вернулся, рассыпая неприличные замечания о поляках и бросая вызов Руди, чтобы тот приготовил ужин, который ему действительно понравится. Через нерегулярные промежутки времени следовали новые исчезновения.
        Они на день уезжали в соседние города и села, и от Руди требовалось с ходу импровизировать скачок из вот этого здания почты или вон того полицейского участка. Затем Фабио разносил каждый.
        - Очень весело,  - устало признался Руди по пути домой после одной из поездок,  - но у меня и настоящая работа есть, между прочим.
        - Ну конечно,  - ответил Фабио.  - И ты можешь вернуться к ней в любое время. А я отправлюсь куда-нибудь еще,  - он радужно улыбнулся.  - Возможно, хотя бы там будет приличная еда. Что думаешь?
        «Иди в жопу, Фабио»,  - вот что все чаще и чаще думал Руди.
        - Я думаю, придется тебе потерпеть меня еще,  - сказал он.
        Фабио вздохнул.
        - Ну конечно. Этого я и боялся.

* * *

        Однажды вечером, десять недель спустя после начала обучения, Руди проснулся со странной мыслью, что в его спальне кто-то есть. Он перекатился на бок, открыл глаза и увидел у кровати Фабио.
        - Одевайся,  - сказал маленький Курьер.  - Мы отправляемся на тренировку.
        Руди посмотрел на часы.
        - Сейчас три утра.
        - Значит, надо было раньше ложиться,  - отрезал Фабио.
        - А нельзя завтра? Или в пятницу? В пятницу как-то лучше,  - ответил Руди, который обещал Максу, что сегодня наверстает за все, что пропустил, так редко появляясь на работе.
        Фабио отвернулся и направился к двери.
        - Хочешь дальше быть поваром  - пожалуйста,  - пробормотал он.  - Я соберусь, отвезешь меня в аэропорт, и я наконец уеду из этого вонючего городишки.
        Руди почувствовал внутри тот же дух протеста, который раззадорила в нем пани Стася. Он встал с кровати и натянул джинсы и футболку.
        - Я шеф, нелепый ты засранец!  - крикнул он.
        У двери Фабио обернулся и посмотрел на Руди. В спальне было темно, и маленький швейцарец стал силуэтом в свете из коридора, так что Руди не видел выражения его лица.
        - И это город,  - закончил Руди тише.  - Не городишко.
        Фабио отвернулся и ушел в гостиную.
        - Город, городишко,  - сказал он.  - Какая разница.

* * *

        Когда они дошли до конца улицы, Фабио достал ключи к припаркованному «лексусу». С ним был его чемодан на колесах. Он положил его в багажник и сказал Руди ехать в Ченстохову.
        В Ченстохове Фабио велел Руди припарковать «лексус» возле вокзала. Он достал чемодан, и они прошли еще минут сорок, после чего Фабио остановился у припаркованного «мерседеса», извлек связку ключей и произнес:
        - Садись. Поведу я.
        - Мы далеко?  - спросил Руди. Фабио фыркнул.
        - Тебе-то что, шеф?
        Они переглянулись через крышу машины.
        - Может, я тогда высплюсь,  - сказал Руди.
        - Может, и правда так лучше,  - Фабио отпер водительскую дверь.  - Садись.

* * *

        На заброшенной ферме за городом они снова сменили машины. На сей раз  - помятого вида «симка» с водородным двигателем. Фабио долго не выруливал на главную дорогу, и еще дольше они возвращались в Ченстохову, а там минут сорок кружили по городу. Руди задремал, а когда открыл глаза, они снова были на шоссе, и он не представлял, куда они направляются.
        Ехали они не один час. Дороги были в ужасном состоянии  - многие из них укладывали еще немцы-завоеватели в 1940-х; километр за километром  - ухабы, ямы и рытвины. В Польше никогда не было денег на гражданское строительство  - по крайней мере, не в том масштабе, чтобы поднять страну до уровня, скажем, Великой Германии, где дороги славились едва ли не сексуальной гладкостью. Гинденберг, который существовал всего десятилетие, по сравнению с Польшей казался западноевропейской страной.
        Во многом это было связано с упрямым нежеланием Польши выходить из ЕС. Они так долго ждали, пока их возьмут, думал Руди, что теперь решили, что их ничто оттуда не выковырнет. Польша покинет ЕС только ногами вперед, так что страну постоянно изводили требованиями субсидий и повышения тарифов, а также втягивали во все торговые войны, которые ЕС как будто вознамерился устраивать с чем угодно, имеющим хоть какого-то правителя.
        - Поляки,  - пробормотал Фабио, когда Руди упомянул об этом в попытке завести разговор.  - Кто их разберет?
        - Очень мудро, Оби-Ван,  - сказал Руди. Фабио бросил на него взгляд.
        - Что?
        В конце концов Руди задремал. Фабио отказывался говорить, куда они направляются, так что было бессмысленно предлагать подменить его за рулем. Мимо мелькали города и деревни, лужи света в великой тьме. Половина дорожных знаков в фарах «симки» выглядела как слепые розовые прямоугольники, а трава и асфальт под ними были забрызганы розовой краской.
        - Armia Rozowych Pilotow,  - сказал Руди, когда Фабио пожаловался на розовые знаки.
        - Это что еще за хрень?  - Фабио плохо знал польский, так что они говорили на английском.
        - «Армия розовых пилотов». Я думал, это только варшавская мода.
        - Какие-то защитники прав гомосексуалистов?
        Руди рассмеялся. «Розовый пилот» был настоящей доморощенной польской легендой, занимавшей место где-то между Сикорским и Яном Собеским.
        - Дворец культуры,  - сказал он. Фабио нахмурился, а он пояснил:  - В Варшаве. Дворец культуры. Подарок от Сталина и рабочих Советского Союза рабочим Польши. Одно из самых уродливых зданий в Европе.
        Фабио фыркнул, словно имея в виду, что Европа изобилует зданиями, которые оскорбляют его эстетический вкус.
        Говорили: все, что есть хорошего в варшавском Дворце культуры,  - это то, что его видно отовсюду. Конечно, это было и самое худшее, но хотя бы помогало не заблудиться. После Падения начались активные дискуссии на тему, что делать с этим оскорбительно сталинским монолитом, которые, как и большинство польских дискуссий, так ни к чему и не привели.
        А потом однажды ночью в небе раздался рокот двигателей, над центром Варшавы расплылись миазмы паров краски, а когда город наутро проснулся, он обнаружил, что Дворец культуры сменил имидж.
        А в это время на южной окраине города посреди поля стоял вертолет Ми, переоборудованный для орошения полей, и из его разбрызгивателей на траву все еще сочилась ярко-розовая краска, а через поле уходила от него дорожка розовых следов, все слабее и слабее,  - «Розовый пилот» ушел в легенды.
        По извечной традиции в парламенте швырялись злыми обвинениями. Полетели головы  - в основном среди воздушных диспетчеров, которые не заметили полет «Розового пилота».
        Варшавяне, с другой стороны, полюбили новую окраску дворца. Они говорили, что теперь эта хрень так бросается в глаза, что они ее больше и не замечают, и когда спустя несколько недель правительство предприняло попытку отмыть здание, поднялся маленький бунт.
        Все это случилось примерно за год до приезда Руди в Краков, и он еще не побывал в Варшаве, но видел здание время от времени в новостных сюжетах: где бы в городе ни снимали, розовый дворец лез в кадр, как наглый пьяный гость на свадебном торжестве. Руди от его вида было не по себе, настолько он казался пошлым.
        - Вот видишь  - поляки,  - сказал Фабио, когда Руди закончил рассказывать.  - Ни хрена невозможно предсказать, что они натворят. А теперь их целая армия.
        - Ну, никто не говорит, что это сам «Розовый пилот» красит дорожные знаки,  - сказал Руди.  - Просто люди следуют его примеру.
        - И этого розового ублюдка так никто и не поймал.
        - Нет,  - признал Руди,  - этого «розового» ублюдка так никто и не поймал.
        - Ну теперь ты понимаешь,  - сказал Фабио, подняв палец.
        - Что понимаю?  - озадаченно переспросил Руди.
        - Наверняка он и раскрашивает дорожные знаки. Тот, кто готов покрасить в розовый цвет целое здание, почти наверняка захочет это повторить.
        Руди уставился на него.
        Кем бы ни были АРП и откуда бы они ни взялись, очевидно, что на этом участке дороги они были особенно активны. Покрашено оказалось большинство знаков, мимо которых проезжала машина. Это наверняка вызывало проблемы у водителей, искавших указатели, но Фабио ни разу не засомневался в выборе дороги.
        Наконец встало солнце. Руди, задремавший снова, открыл глаза навстречу туманному свету зари и, даже не задумываясь, сориентировался в пространстве по сторонам света.
        - Где мы?  - спросил он, пытаясь потянуться.
        - Не знаю,  - сказал Фабио.  - Только знаю, куда мы едем.
        - Отлично,  - пробормотал Руди.  - Спасибо, Фабио.
        Как оказалось, на рассвете они миновали участок, на котором работала АРП, и выехали к нетронутым дорожным знакам. Руди быстро сообразил, куда они направляются, и примерно через час они прибыли в Познань.
        - Мог бы и сказать, куда мы едем,  - сказал Руди, пока они пробирались к центру города.
        - Мог бы,  - согласился Фабио.  - Но таков наш удел  - жить, почти ничего не зная. Чем раньше ты это запомнишь, тем лучше.
        Руди посмотрел на него.
        - Это что, шутка?
        - Через два с половиной месяца твоей стряпни,  - сказал Фабио,  - у любого будет мрачное чувство юмора.

* * *

        Руди никогда не был в Познани, но Михаль, метрдотель Макса, родился в деревне недалеко от этого города и сонными вечерами в припадке ностальгии пересказывал вынужденным его выслушивать краковцам, силезцам, курдам, косоварам и эстонцам истории о родном городе, так что Руди знал, что Рыночная площадь Познани уступает только краковской, а сам город долгое время был прусским и назывался Позен. Он знал, что там, наряду с другими давними королями и королевами, похоронен Мешко I, покоритель Силезии и Малопольского воеводства и первый исторический правитель Польши. Он знал, что там же находится самый древний собор в Польше,  - и знал людей в Кракове, которых это все еще коробило. Он знал, что название города могло произойти от чьего-то имени  - «город Познаня», а могло быть искажением польского глагола poznac  - «познать». Он знал, что за свою историю город сменил много странных названий. Он знал, что через него проходит Линия. И он никогда о нем не задумывался.
        Фабио припарковал «симку» на офисной парковке у центра города, и они отправились в маленькую гостиницу недалеко от Рыночной площади. Для них были зарезервированы соседние комнаты. Руди потратил на знакомство со своей примерно тридцать секунд, после чего рухнул ничком на кровать.

        3

        Тем же вечером, в семь часов, Фабио постучал к нему в дверь, чтобы позвать на ужин в маленький ресторан гостиницы. Давным-давно в ресторанах было принято указывать наверху меню категорию. «Кат. 1» или «кат. 2»  - самые люксовые, а «кат. 4»  - самая дешевая, ее обычно советовали избегать туристу, если только он не хотел испытать судьбу.
        Но два поколения западных ресторанных критиков привнесли свои перемены. В эти дни Польша была усеяна звездами Мишлен и рекомендациями от Les Routiers и AA. Так что Руди прочел на меню надпись «кат. 3» с упавшим сердцем. Ради эксперимента он заказал котлету шабови с картофельными пляцками и, к своей радости и удивлению, обнаружил, что еда приготовлена профессионально, да и подача привлекательная. Возможно, «кат. 3» была лишь изюминкой для туристов.
        - И почему ты так не готовишь?  - спросил Фабио, с энтузиазмом вгрызаясь в голубцы.
        - Если бы я знал, что ты любишь фаршированную капусту, то готовил бы,  - ответил Руди.
        Фабио показал вилкой.
        - А у тебя что?
        - Свиная котлета с картофельными оладьями,  - опустил глаза на тарелку Руди.
        - Вкусно?
        - В соусе перестарались с паприкой.
        - Ненавижу шефов,  - сказал Фабио, набивая рот голубцами.
        - Знаю.
        - Изнеженные примадонны,  - Фабио постучал по столу рукояткой ножа.  - Любой недоумок может следовать указаниям в поваренной книге и приготовить не хуже этого.
        - А может он делать это вечер за вечером в ресторане на семьдесят столов?
        Фабио отпил вина.
        - Дело в правильном планировании, правильно? Любой дурак справится.
        Руди потыкал вилкой в салат.
        - Мне можно узнать, в чем заключается наша тренировка?  - спросил он.
        - Мы будем извлекать Посылку из консульства Линии,  - сказал Фабио, не прекращая своих любовных отношений с ресторанной едой.  - С чего бы ты начал?
        - Понятия не имею.
        - Ну, к счастью, это такая тренировка, когда подмастерью нужно только смотреть и учиться. А вино очень хорошее. Это что?
        Руди заглянул в меню.
        - Домашнее красное.
        - Правда? Ты поговори со здешним персоналом  - ну знаешь, как коллега с коллегами. Может, добудешь нам пару бутылок на обратную дорогу. Намного лучше, чем моча, которую подаешь ты.

* * *

        Трансъевропейский железнодорожный маршрут был последним великим гражданским инженерным проектом европейской эры  - непрерывный путь от Лиссабона до Чукотки на Дальнем Востоке с ответвлениями, охватывающими все европейские столицы.
        Так, по крайней мере, планировалось. Когда дело дошло до самого строительства, различные национальные правительства годами собачились из-за финансирования, вагонного парка, ширины колеи, формы персонала. Трансъевропейская железнодорожная компания стала микрокосмом все более раздробленного Европейского парламента, вкупе с голосованием, вето, лоббированием, коррупцией и всеми прочими развлечениями, которые так любит демократия. Компания четырежды балансировала на краю банкротства, прежде чем уложили хотя бы метр путей или заказали хотя бы один локомотив, и каждый раз возрождалась. Ходили слухи об участии мафии, фашистов, коммунистов, о расследованиях, комиссиях, допросах, увольнениях, самоубийствах, убийствах и похищениях.
        В конце концов  - к удивлению многих наблюдателей  - Компания начала строительство железной дороги в Португалии. Маршрут планировалось прокладывать с обеих сторон, начиная с Лиссабона и Чукотки и двигаясь к месту встречи где-то в районе украино-польской границы, но из-за непонятных проблем работы в Сибири остановились на неопределенное время, которое в итоге стало вечным.
        Так что год за годом Линия ползла по лику Европы, а тем временем Европа вокруг разваливалась. ЕС распался, а Линия продолжалась. Европейская экономика схлопнулась, а Линия продолжалась. Появились первые политии, а Линия продолжалась, и Компания вела переговоры о праве на транзит везде, где пересекала новые суверенные территории. Она казалась бессмертной. Когда она достигла франко-германской границы, она уже словно набрала какую-то непонятную инерцию, что влекла ее на восток через все препоны. Теперь уже никто не знал, откуда берутся деньги на строительство Линии; они стекались через дельту многорукавной реки офшорных фондов, компаний и частных инвесторов, и, хотя от национальных веток давно отказались, никто не понимал, почему весь этот проект не зачах.
        Через девять лет Линия достигла украинской границы, где когда-то должна была встретиться с восточной родственницей. По этому случаю провели короткую церемонию, а затем Линия покатила дальше, терпеливая, обязательная, неудержимая. Она шла через войны, пограничные споры, засухи и военные операции, холмами и долинами, через леса и реки, вокруг озер и под горами. Она пережила сианьский грипп. Она казалась необъяснимой, бесцельной.
        Компания пережила семьдесят двух председателей и три полных состава голосующих членов. Она породила почти такую же огромную и неповоротливую бюрократию, как та, что когда-то руководила ЕС. Поистине колоссальные суммы исчезали, находились вновь, снова исчезали.
        Наконец Линия достигла Чукотского полуострова во время метели библейского масштаба. Самые ироничные комментаторы предполагали, что следующим очевидным шагом станет прокладка туннеля к Аляске.
        Но Компания запустила только один сорокавагонный Трансъевропейский экспресс  - поездка в честь открытия от Португалии до Сибири и обратно для прессы, лидеров государств и политий, через которые проходила Линия, и каких-то неприметных личностей, присутствие которых никто не объяснял. Затем она объявила себя суверенной территорией и даровала гражданство всем своим работникам.
        Вполне возможно, это с самого начала и было целью всего предприятия.

* * *

        Говорили, чем больше у народа станций Линии, тем она важнее. Чушь, конечно, но поляков раздражало, что, хотя Линия пересекала их страну с запада на восток, на ее территории находилась только одна станция. У большинства стран их было две или три; даже у некоторых политий было две.
        Польское правительство делало вид, что не замечает этого очевидно просчитанного афронта. Конечно, когда польское правительство делает вид, что чего-то не замечает, это сопровождается вотумами недоверия, а если они не помогают, то ведет к массовым отставкам. А если не помогает и это, схлопывается все правительство. Премьер-министр пытается уйти в отставку, сейм отказывается ее принять, какое-то время все так и ползет своим чередом, потом следующие выборы выигрывают коммунисты  - извините, социал-демократы. Так продолжалось десятилетиями. Поляки давно перестали удивляться процессу, хотя он всегда сопровождался потрясающими публикациями в журналах вроде «Тайм»/«Стоун».
        Не менее очевидным афронтом было и то, что единственное польское консульство Линии даже не располагалось в столице. Познань очень гордилась своим консульством. Город многие века был главным бастионом на западной границе Польши, и через него уже проходила железнодорожная линия Париж  - Берлин  - Москва. Познаньцам казалось вполне логичным, что здесь же место и Линии, и они с энтузиазмом согласились на снос большого количества недвижимости, чтобы уступить дорогу ветке.
        Это так разъярило правительство, что поговаривали даже об отделении Познани от Польской Республики и создании новой политии, но в какой-то момент вмешались холодные головы и решили, что все же предпочтительнее иметь консульство Линии во все еще польской Познани и лучше высасывать неизбежные финансовые прибыли ради общего блага, поэтому министры центрального правительства часто пытались умаслить горожан. Но момент был довольно опасный, и до сих пор можно было купить футболку или магнитик на холодильник с логотипом Независимой Республики Познани, который придумала какая-то рекламная компания из Люксембурга. Просто небольшое напоминание центральному правительству о том, что стоит на кону.

* * *

        - Что ты видишь?  - спросил Фабио.
        Руди огляделся.
        - Деревья,  - ответил он. Показал пальцем.  - А, и еще озеро.
        Фабио бросил на него взгляд и поднял брови.
        - Что ты видишь?  - повторил он.
        Хотя по внешнему виду Фабио сказать было нельзя, Руди все сильнее подозревал, что тот страдает от похмелья. Вчера во время ужина он так увлекся вином, что заказал еще пару бутылок, и в последний раз Руди видел Фабио, когда тот плелся к лифту с бутылкой в каждой руке. Утром он не появился за завтраком, а аккуратный вопрос администратору гостиницы прояснил, что джентльмен из номера 302 оставил прошлым вечером на двери табличку с просьбой подать завтрак в номер. К которому он почти не притронулся.
        Руди как раз обедал, когда Фабио наконец явился, войдя в столовую с блестящим от недавнего бритья лицом, причесанными волосами, в свежей рубашке, костюме и галстуке, в начищенных туфлях. Но обедать он не сел. Только встал у стола и сообщил Руди, что они отправляются на прогулку.
        Прогулялись они на самом деле до ближайшей остановки и там сели на трамвай. Сошли через дюжину остановок, прошлись к стоявшим в ряд такси и взяли машину. Такси провезло их около километра, затем Фабио заплатил водителю, они вышли и сели на автобус. Когда они сошли с автобуса у ворот в парк, Руди уже совершенно заблудился. Они еще с полчаса бродили по парку, а затем Фабио стал приставать с расспросами, что Руди видит.
        Руди к этому времени был уже сыт по горло.
        - Мне, между прочим, очень понравился обед,  - сказал он.
        - Что ты видишь?  - в третий раз спросил Фабио.
        Руди вздохнул и снова огляделся. Деревья, да. Озеро, да. Люди гуляют. Он наклонил голову набок. На другой стороне маленького парка, между деревьями, он разглядел матово-серый блеск мелкоячеистой металлической сетки.
        - Забор,  - сказал он.
        Фабио фыркнул и направился к забору.
        - Пошли.
        Забор был десять метров высотой и определял границы парка. В одну сторону он вскоре сворачивал и терялся из виду, в другую  - шел прямо, удаляясь в бесконечность. За ним раскинулось открытое пространство метров сто в длину, а дальше  - очередной забор. Глядя через обе сетки, Руди мог разглядеть только смутные силуэты, но над дальним забором высились погрузочные механизмы на длинных ногах. Товарная станция.
        - Линия проходит в десяти километрах к югу от Познани,  - говорил Фабио тихо, пока они шли вдоль забора.  - Ее никак не могли провести прямо через город. Пришлось бы раздолбать его целиком. Им и так пришлось снести немало зданий, чтобы проложить ветку. Она отходит от Линии сразу после Варты и кончается прямо здесь…  - небрежно кивнул он туда, где ограда сворачивала к городу.  - Здесь две колеи с заборами по бокам. Снаружи расчищенная полоса, которую постоянно патрулируют и контролируют. Она оснащена сенсорами и, если байки не врут, противопехотными устройствами. Снаружи еще один забор…  - Он хлопнул ладонью по ограждению, мимо которого они шли.  - «Умная» проволока. Пассивные устройства наблюдения. Все это тянется на пятьсот с лишним метров.  - Он отряхнул ладони, словно от грязной сетки, и свернул в сторону, а Руди за ним еле поспевал.  - Как проникнешь внутрь?
        Руди задумался. Внешний забор, который фиксирует, когда его пытаются перелезть или прорезать. Затем стометровая перебежка, по сути, через полосу смерти без прикрытия, только чтобы оказаться перед новым забором.
        - Никак,  - сказал он.  - Только если смогу отключить заборы и камеры, а еще буду знать, какая охрана на той стороне. И даже тогда  - никак.
        Фабио согласно кивнул.
        Руди посмотрел на него.
        Фабио взглянул туда, где забор сворачивал.
        - Через километр отсюда заборы расходятся, а затем снова сходятся, описывая фигуру в форме капли, в самом широком месте достигающую двух километров. Там находятся сортировочные станции и дипломатический центр. Там пункт пропуска на границе Линии и Польши,  - он опустил руку в карман пиджака и достал пластиковую карточку, зажав ее между пальцев.  - И вот почему у тебя паспорт с рабочей визой Линии.
        Руди взял карточку. Сверху на ней была его фотография, но чужое имя.
        - Не помню, чтобы меня снимали,  - сказал он.
        - Мм,  - ответил Фабио.
        - Ты что, фотографировал меня и ничего мне не сказал?  - спросил он, разозлившись.
        - Тебе нужно только держать ухо востро,  - сказал Фабио.  - Уж с этим ты справишься?
        Руди снова посмотрел на карточку.
        - Я на ней выгляжу как дебил.
        - Сходство поразительное, действительно,  - пробормотал Фабио.
        Руди убрал карточку в нагрудный карман джинсовой куртки.
        - Итак. Когда мы отправляемся?  - спросил он. А затем заметил, что Фабио несет тяжелый дипломат. Из гостиницы он вышел без него, и пару мгновений назад, когда он хлопнул по забору, его не было. Руди огляделся, пытаясь понять, кто из прогуливающихся в парке передал его Фабио. Он не видел момент передачи, даже не помнил, чтобы кто-то приближался к ним ближе чем на пять метров. Все произошло как по волшебству.
        - О нет,  - простонал он.

* * *

        - Меня зовут Раушинг,  - сказал Фабио, беззаботно болтая дипломатом, пока они приближались к границе.  - Зови меня «герр Раушинг». Ты мой личный помощник.
        - У меня не подходящая одежда,  - проворчал все еще раздраженный Руди. Фабио пожал плечами.
        - Сегодня суббота. Когда я тебя срочно вызвал, ты отправлялся на футбол. Ходил за покупками с невестой. Возможно, выгуливал собаку. Если кто-нибудь спросит  - придумай что-нибудь, мне все равно.
        - У нас получилось бы лучше, если бы было время отрепетировать,  - сказал Руди.
        - Разве можно отрепетировать жизнь?
        - У нас есть легенды?
        - Ну, у меня точно есть.
        Руди поборол порыв остановиться и заорать во весь голос  - это явно заметили бы камеры, установленные вдоль пограничного пункта Линии.
        - Ты с ума сошел?  - спросил он тихо. Фабио вздохнул.
        - Когда тебя грабят и забирают все деньги, у тебя есть шанс на репетицию?  - спросил он.  - Когда твоя любимая попадает под трамвай, у тебя есть шанс на репетицию? Нет. Когда ты сидишь в какой-нибудь отвратительной карманной стране и с Ситуацией что-то космологически идет не так, есть у тебя шанс на репетицию? Нет.
        - Я как минимум заранее продумаю все варианты.
        Фабио с презрением фыркнул.
        - Никогда нельзя продумать все варианты. Их просто слишком много. Ты свихнешься, пытаясь вместить их все в голову. Иногда единственное, что остается,  - импровизировать.
        - Это испытание?  - помрачнел Руди.
        Фабио пожал плечами.
        - Конечно. Почему бы и нет?  - он наклонил голову и критически взглянул на Руди.  - Я рассказал тебе о нашем деле все, что знаю. Научил ли я тебя хоть чему-то  - на это я ответить не могу. Наверное, нет. Но сейчас я отправляюсь за забор, и ты мне нужен рядом, и ты мне нужен в лучшей форме, какой бы никчемной она ни была. Пойдешь ты со мной или вернешься к жизни повара  - сейчас я отправляюсь за забор.
        Руди посмотрел на маленького швейцарца и попытался вспомнить момент, в который его жизнь лишилась всякой логики.
        - Я же тебе говорил,  - наконец сказал он.  - Я шеф.
        Пограничный пост оказался безликим кирпичным кубом, встроенным в сетку забора. Простой куб, не украшенный национальной символикой, хотя на крыше выросло гнездо камер и антенн. Внутрь вела одна дверь, по обе стороны которой стояли вооруженные польские солдаты. Сбоку от здания дорога шириной с шоссе подходила к огромным откатным воротам в заборе. У ворот на карауле тоже стояло несколько вооруженных солдат. Пост между Польшей и Гинденбергом манил прямо как увитая плющом придорожная гостиница.
        К двери здания змеилась очередь, но Фабио просто прошел мимо и махнул паспортом перед одним из солдат у дверей.
        - Добрый день, Петр,  - сказал он, проходя мимо.  - Как жена? А, это Рокко, мой личный помощник. Я бы на твоем месте его не пускал. Очень сомнительный тип, наш Рокко, ха-ха. Покажи Петру паспорт, Рокко, недоумок.
        В очереди зароптали. Чувствуя на себе взгляд охранника, Руди достал паспорт, попытался, хотя и без успеха, уверенно улыбнуться, но Петр только махнул рукой, и Руди последовал за Фабио на пограничный пост.
        Фабио уже почти прошел узкий коридор за дверью. Руди поспешил его нагнать и высказать маленькому швейцарцу все, что у него накипело на душе, но Фабио обернулся и тепло произнес: «Ну же, Рокко, я ведь говорил тебе не отставать? Думаешь, у тебя почасовая оплата, что ли?»  - и Руди понял, что все, что говорится и делается в здании, записывается  - возможно, приборами неприличной чувствительности.
        - Простите, герр Раушинг,  - сказал он смиренно, пытаясь придумать себе легенду с нуля.
        В комнате в конце коридора находился польский таможенный и иммиграционный контроль. За стойкой сидел со скучающим видом единственный офицер польской погранслужбы, но он посветлел, когда увидел, как приближается Фабио.
        - Добрый день, герр Раушинг,  - сказал он весело, когда Фабио и Руди подошли к стойке.
        - Добрый день, Пржемек,  - Фабио был само добродушие и дружелюбие, словно фокусник, который демонстрирует публике трюк «три карты Монте».  - У тебя все хорошо?  - с кейсом в руке, похлопывая по карманам в поисках паспорта.  - Семья?  - кейс на стойке, обшаривает карманы.  - Молодец, молодец,  - извлекая паспорт и протягивая его.  - Я недавно говорил со своим другом насчет школы для Агаты, новости будут уже на следующей неделе,  - похлопав по кейсу.  - Будешь обыскивать? О, кстати, познакомься с Рокко, моим личным помощником. Настоящий преступник. По одному взгляду все ясно, правда? Ха-ха. Дай Пржемеку паспорт, Рокко,  - кейс на полу.
        Руди передал паспорт. Пржемек скормил оба в ридер на стойке, проверил результаты по монитору, вернул и пожелал хорошего дня. Фабио забрал кейс и поманил Руди за собой.
        В коридоре за комнатой Руди боролся с желанием обернуться, спрашивая себя, не привиделось ли ему то, что сейчас произошло. На миг ему показалось, что, возможно, он стал свидетелем чего-то великого.
        В следующей комнате находился таможенный и иммиграционный контроль Линии. Он был идентичен польскому, только за стойкой сидел низкий человек с очень светлыми волосами, в строгой, но довольно удобной на вид черной форме.
        - Ларс,  - сказал Фабио,  - добрый день.
        Для Ларса он изменил свой спектакль. Минимум болтовни, не держал на виду кейс, не упоминал о личном помощнике  - «преступнике». С Ларсом, насколько смог понять Руди, Фабио все разыграл на одном только языке тела. С профессиональной точки зрения лицезреть подобное  - привилегия. Как британцы вообще сумели удержать Фабио? Почему он просто не покинул их страну, не сбавляя шага? «Да, здравствуй, Джеральд. Как семья? Хорошо. Просто посещаю Польшу, ладно? Замечательно. Молодец. Еще увидимся».
        На солнце, с другой стороны здания, у Руди на миг закружилась голова. Очевидно, Фабио проходил этим путем уже не раз  - оценивая маршрут, знакомясь, мягко обрабатывая охрану,  - но это не отменяло того факта, что он только что уболтал пропустить их за границу с фальшивыми документами, и никому по обе стороны забора не пришло в голову осмотреть кейс. Руди подумалось, что, даже не будь у них паспортов, Фабио все равно сумел бы обвести их вокруг пальца.
        - Еще здесь, Рокко?  - спросил Фабио с тонкой улыбкой.  - Молодец. Не отставай.
        - Да, герр Раушинг,  - сказал Руди.
        - Это не займет много времени, а потом вернешься досматривать свой футбол.
        - Я ходил по магазинам с невестой,  - автоматически ответил Руди и сам не понял, откуда это взялось. Но Фабио едва кивнул, как будто одобрительно.
        - Передашь мои извинения?..
        Руди назвал первое имя, что пришло ему в голову: «Данута»,  - а потом заволновался, что не сможет его вспомнить, если тема снова всплывет в разговоре.
        - Данута,  - повторил Фабио.  - Поступишь с ней как джентльмен, Рокко?
        - Наверняка, герр Раушинг.
        - И пригласишь меня на свадьбу? Никакой ерунды с шаферством, терпеть этого не могу. Я просто постою в сторонке и пожелаю вам счастья.
        - Да, герр Раушинг,  - в этот момент Руди был готов последовать за Фабио и во врата ада. Где Фабио, несомненно, уболтал бы дьявола и снова выбрался назад, даже не подпалив пиджак.
        Но вместо этого он последовал за Фабио только через широкую гравийную площадку к скромному трехэтажному зданию с лепниной и оранжевой черепицей. За зданием виднелся очередной забор, и сквозь него Руди видел ряды железных путей и стрелки, две огромные поворотные платформы для локомотивов, а также один поезд Линии  - гладкий, голубой с зеленым, вагонов на тридцать-сорок, и работавший, если верить рассказам, на двух термоядерных токомаках, хотя изучение термоядерной энергии все еще оставалось в зародыше  - это была, по сути, наука о взрывах.
        У входной двери белого здания висела скромная латунная табличка. Она гласила: «Консульство Независимой Трансъевропейской Республики». Фабио встал у двери, поднял голову к камере над притолокой и послал воздушный поцелуй. Раздался слабый щелчок, Фабио отдал камере салют и толкнул дверь.
        Внутри оказалась скромная приемная, с синим ковром, белыми стенами и безымянными растениями в глиняных горшках по углам. Вокруг низкого кофейного столика из матового стекла друг напротив друга стояли белая софа и два массивных белых кресла. К дальней стене была пристроена светлая деревянная приемная стойка, а по бокам от нее на следующий этаж поднимались лестницы. Когда Руди отпустил за собой дверь на пружине и услышал, как закрылся электронный замок, Фабио уже стоял за стойкой и обхаживал молодую женщину с каштановыми волосами.
        - Хэйзел, дорогая моя,  - говорил он на английском с заметным акцентом  - куда более заметным, чем обычно,  - знаешь ли ты, как радуется нашей встрече сердце старика?
        - Герр Раушинг,  - ответила девушка.
        «Носитель языка»,  - подумал Руди. Она была худой, с заостренным личиком, в черном деловом костюме поверх белоснежной рубашки.
        - Работаете в субботу?
        - Это легко могло бы подождать до понедельника, но кое-кто в Милане говорит, что все нужно сделать сегодня,  - сказал грустно Фабио. Он положил руку на сердце.  - Суета сует. О, кстати, это Рокко, мой личный помощник. Он будет время от времени сопровождать меня в дальнейшем, так что придется занести его в систему,  - он достал из кармана пластмассовую коробочку с квадратиком из пластика размером с марку.  - Вся информация о нем здесь, чтобы не пришлось утомительно печатать вручную.
        Хэйзел с сомнением взглянула на флеш-карту в коробочке.
        - Так не принято, герр Раушинг,  - сказала она.
        - Знаю-знаю,  - Фабио изобразил размашистое галльское пожатие плечами.  - Но что поделать? Я почти месяц жду от Безопасности документов на согласование, чтобы он получил постоянный статус, но ты же их знаешь. Над каждой i должна стоять точка, в каждой t  - черточка, а если пропустишь хоть точку  - все нужно переделывать заново. А мне тем временем нужна его помощь, Хэйзел,  - он мягко стукнул себя по груди кулаком.  - Хэйзел. Всего разок, а? На следующей неделе или после следующей придут бумаги из Безопасности, и все будет в порядке. Мы лишь немного ускоряем процесс, только и всего. И вообще, кого это будет волновать через сто лет?
        Хэйзел снова посмотрела на коробочку. Посмотрела на Руди. Руди улыбнулся. Она посмотрела на Фабио. Улыбнулся Фабио.
        Наконец волна доброжелательности захлестнула и ее. Он достала флеш-карту из корпуса и вставила в коробочку на столе. Какое-то время печатала на клавиатуре, прочитала что-то на экране, печатала еще. Затем подняла глаза на них обоих и улыбнулась.
        - Все готово,  - сказала она. Потянулась под стойку и достала белый бейджик. Пристегнула к шнурку и протянула Руди.  - Ну вот, Рокко. Добро пожаловать в семью.
        Руди посмотрел на карточку. Все еще теплая после принтера. На ней была вытиснена его фотография, вдоль короткого края  - ряд золотых точек контакта, а также имя «Рокко Сиффреди». Он поднял бровь.
        - Спасибо,  - сказал он Хэйзел.
        - Умница,  - сказал Фабио.  - Всегда знал, что ты пойдешь нам навстречу. Я же говорил, что Хэйзел пойдет нам навстречу, Рокко?
        - Вы об этом упоминали, герр Раушинг,  - сказал Руди.
        - Ну,  - Фабио взял кейс.  - Я твой должник, Хэйзел. Тысяча благодарностей.
        - Не за что, герр Раушинг. Рада помочь.
        - Увидимся. Рокко? Отправляемся? Чем скорее закончим, тем скорее вернешься к Диане.
        - Дануте,  - сказал Руди, уловив лукавый блеск в глазах Фабио.
        - Данута?  - невинно переспросил Фабио.  - Прости. Готов поклясться, ты сказал Диана.
        Руди покачал головой.
        - Данута, герр Раушинг.
        - У Рокко есть невеста,  - сообщил Фабио театральным шепотом Хэйзел.
        - Счастливый Рокко,  - сказала та. Улыбнулась Руди.
        - Сюда, Рокко,  - позвал Фабио, показывая на одну из лестниц. Помахал на прощание Хэйзел.
        На полпути наверх Руди придвинулся к Фабио и сказал очень-очень тихо:
        - Рокко Сиффреди был порнозвездой.
        - Правда?  - ответил Фабио так же тихо.  - Подумать только.

* * *

        Через верхний этаж проходил по кругу коридор, с одной стороны которого шел ряд окон, с другой  - ряд дверей с номерами. Фабио подвел его к двери номер 73, достал ключ-карту, вставил в щель и открыл.
        Внутри оказался уютный кабинет со столом, легкими стульями и очередным не поддающимся идентификации растением в горшке. На полках стояло множество фотографий Фабио, закинувшего руку на плечи приземистой женщине с тоскливым выражением лица на фоне различных пейзажей. В Альпах. На яхте в каких-то теплых краях. Кажется, на гонке «Формула-1».
        - Фрау Раушинг?  - спросил Руди.
        - Ханнелоре,  - подтвердил Фабио.  - Дорогая моя.
        - Давно вы здесь работаете?
        Фабио на секунду задержал на нем взгляд, но, если в кабинете и стояли жучки и их прослушивали, это был вполне разумный вопрос.
        - Года полтора, время от времени.
        Руди кивнул. Что ж, любопытно. По крайней мере, это объясняло исчезновения Фабио из Кракова.
        - Неважно,  - сказал Фабио.  - Пока устраивайся поудобнее. Мне нужно сходить посоветоваться с коллегой, это дальше по коридору. Скоро вернусь,  - и он покинул кабинет.
        После ухода Фабио Руди с минуту стоял и смотрел на дверь. Он с удивлением осознал, что в своей первой настоящей Ситуации чувствовал себя ребенком, которого привел на свое рабочее место отец.
        В прошлом месяце Фабио почти целую неделю сыпал афоризмами. Один из них был: «На вражеской территории считай, что ты всегда под наблюдением». Помня об этом, Руди решил вести себя, как Рокко. Скучающий, слегка раздраженный из-за того, что его оторвали от Дануты (в воображении Руди у нее были короткие светлые волосы и великолепный бюст  - на случай, если кто-нибудь спросит). Он обошел кабинет. Снова взглянул на снимки. Фабио и… кто? Миссис Фабио? Стрингерша, позирующая для фотографий в обмен на, похоже, довольно насыщенную поездку по всей Европе? Трудно сказать, но он сомневался, что миссис Фабио существует. Навряд ли живой человек в состоянии терпеть Фабио так долго, чтобы дело дошло до алтаря.
        Он сел за стол Фабио и покрутился в кресле. Махнул рукой перед монитором, и на нем загорелся скринсейвер с неряшливой персидской кошкой. Продолжать смысла не было. Он не знал паролей Фабио. А если бы и знал и если бы Фабио, вопреки всем правилам ремесла, хранил в системе консульства что-то интересное, оно наверняка зашифровано, а все остальное  - только часть легенды герра Раушинга. Стоило бы ознакомиться, чтобы дополнить собственную легенду, но за ним будет следить охранный софт, который удивится, зачем он туда полез.
        Руди посмотрел на часы. Десять минут, как Фабио ушел. Он встал и подошел к стульям вокруг очередного стеклянного кофейного столика. На нем были разбросаны польские лайф-стайл-журналы, он сел и пролистал один, качая головой над рецептами блюд. Взглянул на свой пропуск посетителя, висящий на шее на шнурке. Рокко Сиффреди. Снова покачал головой.
        Прошло еще десять минут. Дверь открылась. Руди поднял глаза от журнала, ожидая увидеть Фабио, но в проеме стояли двое бритых мужчин в одинаковых костюмах, с беспроводными наушниками. Шеи ни у одного из них не было, и, судя по внешности, они давно злоупотребляли стероидами.
        Руди нерешительно улыбнулся.

* * *

        Они были очень вежливы. Забрали его одежду. Посадили в камеру, представлявшую собой четырехметровый бетонный куб без окон, в котором единственной примечательной деталью был сток посреди пола и пузырь из укрепленного стекла на потолке, скрывавший не выключавшийся источник света.
        Руди долго сидел на полу. Когда голым ягодицам становилось слишком холодно, он вставал и обходил камеру. Он потерял счет времени, но не волновался. Это же все испытание.
        Он отчитал самого себя за то, что сразу не догадался. Это же полная ерунда  - что Фабио просто проведет его через границу безо всякой подготовки. Следовательно, это испытание. Полная ерунда, что такой человек, как Фабио, мог уболтать пограничников. Следовательно, пограничники участвуют в постановке. Полная ерунда, что Фабио мог разгуливать по консульству Линии без помех. Следовательно, в постановке участвуют все. Как в Ситуации с кузеном Макса, все это испытание выдержки и характера. Руди оставалось только сидеть и ждать, когда оно закончится и он сможет вернуться в «Ресторацию Макса».
        Так он думал вплоть до того момента, когда служба безопасности Линии стала пытать его водой.

* * *

        В какой-то момент ему выдали оранжевый комбинезон, но он не понял, что это, и ему помогли его надеть. Потом ему помогли, довольно заботливо, дойти по коридору до комнатушки со столом и тремя стульями. На одном стуле уже сидел мужчина неопределенного возраста в обычной одежде. Руди предложили сесть за стол напротив. Третий стул занял кто-то большой и без чувства юмора.
        Руди и человек неопределенного возраста долго смотрели друг на друга. У Руди болели ноги, он до сих пор трясся и временами ощущал головокружение.
        - Меня зовут Каунас,  - сказал в конце концов человек средних лет.
        - Это не имя,  - сказал Руди через разбитую губу.  - Это город.
        Каунас снова надолго замолчал. У него было жесткое лицо и седеющие русые волосы, зачесанные со лба. Наконец он спросил:
        - Как с вами обращались?
        - Меня пытали,  - ответил Руди.  - Сами на меня посмотрите.
        - Где Фабио?  - спросил Каунас.
        - Он ушел посоветоваться с коллегой дальше по коридору,  - сказал Руди.  - Какой сегодня день?
        Каунас снова долго смотрел на Руди, ничего не отвечая. Затем взглянул на угол потолка и произнес:
        - Мы заявим формальный дипломатический протест. Он ничего не знает.
        Угол потолка не ответил, но большой человек без чувства юмора на третьем стуле встал и поднял Руди на ноги.
        - Это город,  - сказал Руди Каунасу, когда его решительно выводили из комнаты.
        Вместо возвращения в камеру или какую-то из комнат, где он уже был, его проводили до лестницы, и он вдруг оказался в приемной консульства. За стойкой все еще была Хэйзел. Он улыбнулся ей, проходя мимо, но из-за этого губа начала кровоточить, и Хэйзел отвернулась.
        Снаружи у него от солнечного света заболели глаза, но это быстро прошло. Ему помогли сесть в машину с затемненными окнами и удобными, как кожаные облака, сиденьями, и на какое-то время он заснул.
        Проснулся, когда его уже выводили из машины. Его провели по шумному помещению, затем по ступеням, затем по коридору в комнату с отъезжающей дверью, большим окном и сиденьями друг напротив друга вдоль стен. Усадили на одно из сидений. Дверь задвинулась. Он выглянул в окно, и, когда за ним все вдруг сдвинулось, его разум отказался воспринимать происходящее. Он снова заснул.
        Через какое-то время он проснулся, и вид за окном стал другим. Снаружи стояла большая табличка. На ней было написано «Краков», и это ему о чем-то говорило. Затем дверь отъехала в сторону, кто-то вошел и помог ему встать на ноги, но ноги болели и отказывались слушаться, а потом его стошнило остатками содержимого желудка, после чего он надолго отключился.

* * *

        В больнице его навестил Дариуш. Не сразу, а через несколько дней. Уже после того, как его навестили Макс, кухонная команда и некоторые знакомые из других ресторанов (далеко не все, с разочарованием думал Руди, мысленно пообещав отомстить). Он пришел без объявления, после часов посещения. Руди, который в это время дремал, открыл глаза  - и перед ним оказался маленький мафиозо, сидевший у койки с таким видом, будто ему очень хотелось закурить.
        - А ты не торопился,  - сказал Руди.
        - Приносим наши искренние извинения,  - произнес Дариуш без преамбулы.
        - А,  - сказал Руди.  - Искренние извинения. Ну, тогда ладно.
        Дариуш чуть придвинулся.
        - Ты злишься, но…
        - Да,  - ответил Руди,  - я злюсь. Я сразу сказал, что с Фабио что-то не так, а ты не слушал. «Он гений, Руди». «Нужно быть терпимым к гениям, Руди». Пошел ты, Дариуш.
        Дауриш помолчал. Затем произнес:
        - Ты злишься, но мне нужно знать, что ты им сказал.
        Руди посмотрел на него.
        - Что?
        Дариуш коснулся его руки.
        - Мне нужно знать, что ты им сказал.
        - Отвали, Дариуш,  - Руди отвернулся.
        - Это важно,  - мягко продолжал Дариуш.  - Ты знаешь немного, но и то, что знаешь, может поставить под угрозу… кое-что.
        Руди повернулся обратно.
        - Твоего имени я не упоминал, если это тебя утешит. Но Фабио макнул в говно, как только мог.
        Дариуш отодвинулся и кивнул, словно услышав подтверждение того, что и так знал.
        - Случилось кое-что ужасное,  - сказал он.  - Но это не имеет никакого отношения к Курьерам. Это настолько постороннее дело, насколько только возможно. Ты должен это понять.
        - Должен?  - Руди с трудом сел, уминая подушки под собой.  - Должен? Ты привел мне учителя, а он меня чуть не убил. Это я должен понять?
        - Фабио действовал не по приказу,  - сказал Дариуш.  - Он начал собственную операцию. То, что он делал, не было одобрено Централем. Он взял тебя в консульство как приманку, чтобы выиграть время для собственного отхода.
        Приманка.
        - Ну, здорово.
        Дариуш не торопился задавать следующий вопрос. Он всмотрелся в лицо Руди. Огляделся. Снова посмотрел на Руди.
        - Ты все еще хочешь быть Курьером?  - спросил он.
        - Прошу прощения?  - взвыл Руди так громко, что в палату ворвался наряд медсестер, чтобы узнать, что случилось. К этому времени, понятно, Дариуша уже и след простыл.

        Пограничный свет

        1

        - Маленькие народы  - как маленькие люди,  - сказал сапожник.  - Параноики. Дерганые. Вспыльчивые.
        - Мм,  - сказал Руди.
        - Я бы и народами их не назвал,  - продолжал сапожник.  - Большинство развалится плюс-минус через год. Смотри на меня. Не улыбайся,  - он направил на Руди маленькую камеру, подождал мгновение, чтобы зафиксировать кадр, и сделал четыре снимка. Камера была подключена проводом, как и несколько других маленьких устройств и безликих коробочек, к старой побитой «мотороле».  - Спасибо. На мой взгляд, у них нет права называть себя народами, пока не пройдет хотя бы столетие.
        - Еще долго?  - спросил Руди.  - Мне нужно успеть на поезд.
        Сапожник взглянул на него.
        - Войти и выйти из Зоны  - детские игры,  - проговорил он рассудительно.  - Виза резидента и разрешение на работу  - намного сложнее.
        - Я знаю,  - сказал Руди.
        - Мой обычный пианист был недоступен, пришлось нанять кое-кого за свой счет.
        - Прости,  - сказал Руди, надеясь, что сменный пианист окажется надежным.
        Сапожник не сводил с него глаз.
        - Ты очень молодой.
        С этим было невозможно спорить. Руди пожал плечами.
        - Смени цвет волос,  - сказал сапожник.  - Отрасти усы.
        - У меня нет времени растить усы.
        - Ну, постригись,  - сказал сердито сапожник.  - На парикмахера время есть? Измени свою внешность. Никто не похож на свою фотографию на паспорте, иммиграционная служба становится подозрительной.
        - Может, шляпу надеть,  - сказал Руди.
        Сапожник еще долго смотрел на него, потом грустно покачал головой. Пошел к телефону и принялся что-то прокручивать на тап-клавиатуре.
        - И, конечно, в Зоне бумажные паспорта,  - сказал он, пристально глядя на экран телефона. Покачал почему-то головой, ткнул в тап-клавиатуру несколько раз.  - С кремнием куда проще.
        - Вроде должно быть сложнее.
        Сапожник снова покачал головой. Побарабанил по телефону костяшками пальцев.
        - С кремнием все можно сделать здесь. С бумагой… ну, нужно найти правильную бумагу, правильные чернила, правильные печати… намного сложнее.
        - Ясно,  - сказал Руди.
        - Мой пианист за десять минут хакнул компьютер погранслужбы Зоны и обновил записи по твоей легенде. Где тут безопасность?
        - Ясно,  - сказал Руди.
        - Вот бы все и делали такие паспорта,  - продолжал сапожник.  - Кремниевый паспорт может хакнуть любой пианист, но для того, чтобы работать с бумагой и чернилами, нужен художник.
        - Ясно,  - сказал Руди.
        Сапожник отвел взгляд от экрана.
        - Ты-то, наверное, думаешь, что все на свете знаешь.
        - В этом меня обвиняют впервые,  - ответил Руди.
        Окно мастерской сапожника выходило на городской пейзаж: острые крыши, изломанные трубами и сотнями разнообразных антенн радио, телевидения и спутников. В отдалении Руди видел краны верфей Гданьска. Верфи разорились еще в начале столетия, и теперь эту землю занимали модные жилые кварталы, студии художников и маленькие дизайнерские фирмы, предназначения которых никто не знает. Подъемные краны сохранили как исторические памятники, хотя никак не могли договориться, кто должен за ними следить, так что они медленно и тихо ржавели.
        Мастерская художника, очевидно, была одной из множества времянок Централя, которую арендовал на ежемесячной основе стрингер для любой цели, какой потребуют обстоятельства. Пыльная каморка наверху жилого кирпичного здания, выстеленная линолеумом, который, наверное, остался здесь со времен Второй мировой войны. В углу стояли ящики из-под чая, у окна  - древняя деревянная лошадка-качалка. Все инструменты сапожника можно было упаковать в два дипломата средних размеров и быстро переместить куда угодно, если того потребуют обстоятельства. Сам сапожник был таким же безликим, как и комната. Маленький, легкий, среднего возраста, лысеющий, в потрепанной, слегка старомодной одежде.
        - Говоришь по-эстонски?  - спросил он, читая с экрана ноутбука.
        - Более-менее,  - сказал Руди. Сапожник кивнул.
        - Польский у тебя очень хороший,  - сказал он, возвращаясь к экрану.  - Но ты откуда-то с побережья  - слышно по акценту.
        Руди взял обшарпанный венский стул из стопки в углу чердака, поставил, сел и сложил руки на коленях.
        - Знаю,  - сказал сапожник,  - это не мое дело. Все равно в Зоне все говорят на английском,  - он достал из кармана маленький сверток  - кажется, из замши. Раскрыв, он вынул из него тонкую книжицу в лаврово-зеленой обложке. Сверху на ней был вытиснен стилизованный орел и какие-то буквы.
        - На вес золота, даже дороже,  - сказал он.  - Буквально. Девственный, ни разу не использовали. Чтоб вернул.
        - Понял,  - сказал Руди.
        Сапожник открыл паспорт и наложил на страницу тонкую прозрачную пленку. Затем скормил документ одной из коробочек, подключенных к телефону.
        - У нас таких много не бывает,  - сказал он, и Руди не понял, говорит ли он о чистых паспортах или о чем-то еще. Сапожник набрал пару команд на тап-клавиатуре, и спустя миг коробочка отдала паспорт. Он снял пленку, и Руди увидел, что теперь его фотография и текст отпечатаны на бумаге.
        - Вообще-то,  - сказал сапожник, роясь в одном из кейсов,  - с их стороны это умное решение.
        Руди попытался изобразить интерес.
        - Да?
        - Не у многих сейчас найдутся инструменты, чтобы успешно выполнять такую работу,  - он достал из кейса два штемпеля и две чернильные подушечки.  - Приходится смешивать чернила самостоятельно. Особые флуоресцентные краски, магнитные частицы. Очень хитро.
        Руди посмотрел на часы.
        Сапожник аккуратно приложил штемпели к чернилам и проставил визу резидента и разрешение на работу. Затем достал роскошную старинную перьевую ручку «Шифер» и прописал в штемпелях даты и инициалы. Затем поставил разные подписи другими красивыми ручками.
        - А потом, конечно, им надо было все испортить,  - он набрал еще пару команд, и другая коробочка выдала длинную ленту пластика со штрих-кодом. Сапожник снял наклейку и наложил штрих-код на последнюю страницу паспорта.
        Наконец он пооткрывал паспорт на разных страницах и размял переплет. Потом закрыл и согнул книжицу. Наклонился и потер обе обложки и края о пыльный пол.
        - Поздравляю,  - сказал он, протягивая паспорт Руди.  - Ты Тонну Лаара.
        - Спасибо,  - сказал Руди, принимая паспорт.  - И правильно говорить Тонну.
        Сапожник улыбнулся.
        - Другое дело. Уважаю человека, который знает, как правильно произносить собственное имя.

        2

        Поляки начали прибывать за пару дней до Нового года.
        Первой, 29-го, приехала дюжина человек на трех машинах с лыжами на крышах. Все были знакомы друг с другом, заселились в отель и отправились прямиком на склоны.
        Этим вечером прибыл автобус еще с тридцатью, все были нагружены экипировкой для катания. Из своего люка Руди наблюдал за ними во время ужина, как они критиковали еду и выкрикивали друг другу добродушные оскорбления.
        На следующий день  - еще больше машин и новый автобус. «Пакетный тур, организованный какой-то фирмой в Верхней Силезии»,  - сообщил Ян.
        - Они останавливаются в городе и скупают в супермаркете весь алкоголь, а потом поднимаются сюда и пьют как сумасшедшие,  - сказал он.
        - Зачем?  - спросил Руди.
        Ян размашисто пожал плечами, словно хотел продемонстрировать, что мотивация поляков была для него так же необъяснима, как механика космоса.
        Неважно. Большинство поляков из первой автобусной партии на следующее утро покинули отель и нацепили лыжи почти в тот же миг, как над далекими пиками поднялось солнце. Другие остались в своих номерах и приступили к закупленной выпивке, и, когда ранним вечером прибыла вторая компания, уже шумная и пьяная, между двумя группами завязалось несколько потасовок.
        Тип некоторых отдыхающих был знаком Руди. Лыжники были обычными поляками, приехавшими, чтобы покататься по склонам и весело провести канун Нового года. А пьющие были моложе тридцати и хорошо одеты  - молодые польские предприниматели, которые заработали очень много и очень быстро и захотели отвезти подружек на дешевые, шумные, пьяные каникулы. Тем вечером в столовой много кричали и даже бросались едой. Позже были новые драки, поливание друг друга из огнетушителей, плачущие подружки, с криками бегающие по коридорам с размазанным от слез макияжем.
        На кухне Руди выгружал на конвейер древней посудомойки «Хобарт» грязную посуду  - корзину за корзиной, обходил ее и забирал с другой стороны полные корзины чистой посуды  - на ощупь разогретой едва ли не до температуры плавления. После трех месяцев работы с раскаленными чашками и тарелками его пальцы покрылись волдырями и шелушились, так что он чуть не лишился отпечатков, посчитав это интересным эффектом.
        - В прошлом году было то же самое,  - угрюмо сказал Ян, сидя на столе из нержавейки.  - Драки, алкогольные отравления. Даже запускали фейерверки в отеле. Пришлось вызывать полицию.
        - Зато какая прибыль,  - сказал Руди, забрасывая очередную корзину кофейных чашек в «Хобарт».
        Ян пожал плечами. Вообще-то он был управляющим отеля, и у него никогда не было свободного времени, так что он редко ложился спать раньше трех утра. Но карьеру в отельном бизнесе он начинал со скромного кухонного работника, нынешней должности Руди, и на кухне чувствовал себя свободнее, чем где-либо еще. Он учился в Лондонской школе экономики и очень хорошо говорил на английском языке, втором языке Руди. Это было очень кстати, потому что чешский у Руди (а знал он его в основном благодаря сходству с польским) был на зачаточном уровне.
        - Прибыль,  - повторил Ян, словно это была самая удручающая перспектива в его жизни.  - И что? Мы ее всю тратим только на ремонт. После того что было в прошлом году, я хотел запретить полякам проживание в отеле, но владельцы сказали, что так нельзя. Ты же очень хорошо говоришь по-польски, да?
        - С чего бы,  - сказал Руди.  - Ни слова.
        - Я слышал, как ты болтал с этой девушкой, Мартой. Из вечерней смены уборщиков. Мне показалось, вы говорили по-польски.
        - Ты ослышался, Ян,  - из профессиональных соображений Руди не хотелось никому рассказывать, откуда он приехал. А из соображений практических  - еще меньше хотелось оказаться в ситуации, когда его привлекут к утихомириванию компании безбожно пьяных поляков, а этого не миновать, если Ян решит, что он хоть немного знает язык.
        - А, ну может,  - Ян тяжело вздохнул и посмотрел на наручные часы. Откуда-то сверху из отеля донесся слабый приглушенный стук, далекий крик, слышный даже сквозь рокот конвейера «Хобарта» и шум воды.  - Господи, никак не угомонятся.
        - Это всего лишь детишки, которые не знают, куда девать деньги,  - сказал Руди, подходя к посудомойке с другой стороны и снимая корзину.
        - Не знают, куда девать деньги?  - переспросил Ян.  - А ты попробуй заставь их заплатить за ущерб. Тогда они сразу знают, зачем им деньги,  - он снова посмотрел на часы и неохотно сказал.  - Время обхода. Ты точно не говоришь по-польски?
        - Я бы заметил,  - Руди начал собирать посуду с подноса. Сейчас он уже почти не чувствовал остаточный жар посуды, а в свой первый раз он вскрикнул и запустил тарелку через всю кухню.
        Ян покачал головой.
        - Не понимаю, что привело такого человека, как ты, в такое место, как это.
        - Жизнь полна неожиданностей,  - сказал Руди. С момента приезда в Пустевни эту поговорку он повторял при каждом удобном случае.
        Ян улыбнулся.
        - Ладно, мистер Эстонец,  - он соскочил со стола и провел руками по брюкам, разглаживая их.  - Бросай дальше горшки и сковородки в посудомойку. Я-то знаю, что ты от чего-то бежишь.
        Поначалу Руди опасался, что Ян о чем-то догадывается, но потом осознал, что Ян  - один из худших знатоков человеческой природы: управляющий просто подозревал всех подряд на том основании, что иногда оказывался прав.
        Руди усмехнулся.
        - Мне здесь нравится, Ян. Просто нравится.
        И это была правда. После нескольких месяцев в тени, оставшейся после катастрофического визита Фабио в Познань, его жизнь становилась все проще. Вставать, мыть посуду, спать. Ждать, пока прибудет и даст о себе знать Посылка.
        Бескидскую экономическую зону было сложно назвать политией. Скорее, автономным национальным заповедником, созданным, чтобы отнимать деньги у туристов. Он платил огрызку чешского правительства за использование земель, но рента составляла лишь малую долю от мегатонн франков, шиллингов, марок, злотых, евро, стерлингов и долларов, которые каждый год обрушивались водопадом на парк. Эта часть северо-восточной Чехословакии всегда была популярным горнолыжным курортом у соседних стран. Она не утратила популярности, даже когда начала выдавать визы  - за небольшое денежное вознаграждение  - и ввела вдобавок к абонементам налоги на въезд и выезд. Это была большая горнолыжная машина по производству денег и один из богатейших мусорных народов Центральной Европы.
        У нее было идеальное положение. Польская граница  - всего в трех четвертях часа езды, Прага  - ненамного дальше в противоположном направлении, Вена  - в паре часов пути. Зона загребала деньги лопатой, и Руди казалось, что автобусы пьяных поляков  - небольшая цена за такую возможность.
        Вымыв последний в этот вечер поднос столовых приборов, он выключил машину и приступил к процедуре очистки. Требовалось осушить баки «Хобарта», а также достать и хорошенько промыть корзины из нержавейки. Занятие рутинное, скучное и почему-то успокаивающее.
        Как и говорил сапожник, проникновение в Зону  - само по себе дело несложное. Он показал паспорт  - просто очередной резидент Зоны, возвращающийся домой из отпуска,  - и офицер погранконтроля пропустил его, даже не позаботившись просканировать штрих-код и не потребовав входной налог для туристов.
        Никто не знал, сколько Курьеров странствовало по бывшей Европе. Может быть, сотня, может быть, тысяча, может быть, в десять раз больше. Сама их работа требовала того, чтобы их было трудно найти; популярная легенда гласила, что они сами тебя найдут: однажды темной ночью придут к тебе на порог, когда нужны больше всего,  - в стелс-костюмах под длинными черными тренчкотами, в федорах, сдвинутых на лоб в лучших нуарных традициях, чтобы спрятать глаза. Бред, конечно, сказал бы любой, если бы хорошенько задумался: всякий, кто расхаживал бы в таком виде, просто напрашивался, чтобы его тут же арестовали.
        На самом деле все было гораздо менее организованно и более секретно. Централь любил сохранять покров тайны: даже сами Курьеры обычно не знали, кто вызвал их в Ситуацию. Существовали кодовые слова, закладки, использовались передачи на ходу и звонки из таксофонов  - со всем этим Руди еще ни разу не сталкивался.
        После исчезновения Фабио он остался без учителя, и пробел заполнил Дариуш, безупречно излагая ему основы ремесла в ресторанах и на явочных квартирах. Помогал зазубрить списки паролей, планировать с помощью городских карт и фотографий закладки, практиковать незаметную передачу. Почти снова как на работе у пани Стаси.
        - Тебе наверняка все это не пригодится,  - сказал ему однажды вечером Дариуш в квартире над баром в Ченстоховой.  - Большинство Курьеров не занимается ничем опаснее или незаконнее, чем доставка почты.
        - Тогда зачем мне все это запоминать?  - спросил Руди.
        - Потому что однажды тебе это может понадобиться.
        - Чтобы доставить почту?
        Дариуш пожал плечами.
        - Береженого Бог бережет, согласен?
        - Кстати говоря,  - спросил мимоходом Руди, листая стопку уличных карт Закопане,  - что случилось с Фабио?
        - Фабио отошел от дел,  - сказал Дариуш и закурил новую сигарету.
        - Ты говорил, что он был хорош.
        - Он устал,  - Дариуш посмотрел на него.  - Задачей Фабио было научить тебя азам ремесла, но он предпочел действовать в собственных интересах и не побоялся бросить тебя расплачиваться за последствия. Не забывай об этом. Он начал сомневаться в том, зачем стал Курьером. Кто-то занимается этим ради денег, кто-то потому, что это привносит в их жизнь безобидные приключения. Фабио уже не знал и сам. Пожалуй, не стоит углубляться в эту тему. И больше не задавай таких вопросов.
        Руди начал путаться, какое именно место в общем порядке вещей занимает маленький мафиозо. Он понимал, что в некоторых вопросах Централь и криминальный мир сливались друг с другом вдоль границы из постоянно обновляемых договоренностей, но не мог сказать точно, был ли Дариуш преступником, работавшим на Централь, или Курьером, работавшим с Wesoly Ptak. У него сложилось впечатление, что Дариуш и сам уже не видел разницы.
        - А зачем этим занимаешься ты?  - спросил он.
        - Мне нравится думать, что я поддерживаю дух Шенгена,  - Дариуш постучал сигаретой по хрустальной пепельнице, служившей заодно пресс-папье для разглаживания карт.  - У всех и у всего есть право свободного прохода через национальные границы.
        - У всего? У наркотиков? Оружия? Белых рабов?
        Дариуш ухмыльнулся.
        - Особенно у наркотиков, оружия и белых рабов.
        Неважно. Руди вдруг понял, что согласен с Дариушем. Начиналось все ради безобидного приключения, но чем больше он их переживал, тем чаще думал, что он реально, реально ненавидит границы и всю ту дурацкую бюрократическую волокиту, что идет с ними в комплекте.
        Руди достал из машины все фильтры и постучал о край раковины, чтобы стряхнуть мусор, приставший ко дну. Поразительно, что происходило с едой после того, как она попадает в машину. От нее оставалась комковатая розовато-серая слизь, которая накапливалась в желобах и забивала их, препятствуя циркуляции горячей воды. В первые дни он находил в желобах столовые приборы  - а не раз даже чашку или стакан, но потом научился раскладывать все в корзинах так, чтобы струи не сбрасывали с конвейера ножи и вилки в кишки «Хобарта».
        Также он узнал, как можно помещать посуду и приборы между зубцами конвейера, чтобы их не скинули струи. Это можно делать, если предметов мало, а официанты торопят выдать чистую посуду, что иногда случалось, когда ресторан был полон, а гости не торопились доедать.
        Прополоскав желоба, он оставил их у раковины и вернулся к машине, чтобы поднять боковые панели. Навстречу повалило облако жаркого, влажного воздуха с запахом моющего средства. Он залез внутрь, снял струйные форсунки и прополоскал их в раковине.
        Наконец он присоединил к крану шланг, достал из-под раковины валик и промыл внутренности машины, на которых быстро нарастала пленка склизкого налета, если не очищать их каждый день. Закончив, он вернул на место форсунки и фильтры, наполнил баки чистой водой, закрыл машину и сделал последний уборочный обход по кухне, прежде чем накинуть парку и отправиться на маленькую погрузочную платформу выкурить сигару.
        Было очень холодно и невероятно ясно. Руди почти всю жизнь прожил в городах, где через оранжево-желтое марево мутного света пробивались только самые яркие звезды. Здесь же небо было необъятной бездной, полной твердых, немигающих звезд, а Млечный Путь казался великолепной туманной лентой.
        За маленькой дорожкой, что вела к платформе, гора круто опускалась к крошечным созвездиям городков, мигающим в долинах под пленкой смога. Руди видел эти огни каждый вечер, когда выходил ради последней сигары дня, но понятия не имел, как называется бoльшая часть городков. Ян однажды показал и назвал каждый, но Руди уже все забыл.
        Еще Ян показал длинным костлявым пальцем в туманную мглистую даль и сказал: «Польша»,  - словно это имело какое-то тайное значение. Руди только пожал плечами и поблагодарил чеха за то, что сориентировал, где что находится. Было что-то тревожное в уверенности Яна, что Руди как-то связан с Польшей, и он пока не знал, как к этому относиться.
        Над ним кто-то раскрыл окно и крикнул на польском: «Сраные чехи! Сраные чехи!» Что-то  - Руди показалось, что стул,  - вылетело в ночь, шлепнулось в сугроб на краю дороги и заскользило по склону.
        - С Новым годом,  - сказал он и затоптал ботинком сигару на бетоне.

* * *

        Комната Руди была на первом этаже, в боковом коридоре, ведущем от лобби, со множеством дверей в чуланы и маленькие кабинеты. Похоже, здесь тоже раньше был чулан; на стене остались отметины, где когда-то могли висеть полки. Высоко на задней стене было прямоугольное окошко с матовым стеклом, а под ним  - узкая кровать, слишком короткая для комфортного сна. Крючки вдоль одной стены изображали его гардероб, а в низком шкафчике у кровати он держал туалетные принадлежности. Места хватало, чтобы не ходить от кровати до двери на цыпочках, но и только. В комнате всегда было уютно и тепло, потому что прямо под ней находился отельный котел, но Руди не хотелось бы оставаться в ней на лето, когда здесь наверняка будет невыносимо.
        Он схватил полотенце, мыло, шампунь и сменную одежду и прошел по коридору в маленькую душевую для персонала. Как бы он ни старался, день он всегда заканчивал чумазым и промасленным, как его машина, и требовалось немало целеустремленных усилий, чтобы отмыться.
        После душа, прежде чем ложиться, он обычно любил задержаться и пропустить пару стаканчиков в баре на первом этаже, но, проходя через лобби, он услышал из бара крики и заметил, что на шум направляется пара полицейских. Тогда он передумал, вернулся в комнату и взялся за книгу.

* * *

        Позже в дверь мягко постучала и вошла Марта.
        - Поляки разгромили бар,  - сказала она, снимая халат и вешая на крючок за дверью.  - Полиция арестовала шестерых,  - с тех пор как начали прибывать автобусы, она отзывалась о соотечественниках с легким презрением, словно стараясь от них дистанцироваться.
        Вытянувшись на кровати, насколько та позволяла, Руди оторвался от книги и произнес: «Мм».
        Марта скинула черное форменное платье и вышла из него, повесив рядом с халатом. Под формой на ней были колготки и поношенный черный лифчик. Она была пышной и веселой девушкой с длинными блеклыми русыми волосами, которые красила в каштановый.
        - Я так и думала, что ты будешь прятаться здесь,  - сказала она.
        - Нам больше нельзя говорить по-польски на людях,  - сказал Руди.  - Нас слышал Ян.
        Расстегивая лифчик, она остановилась и посмотрела на него.
        - Тогда нам вообще нельзя разговаривать на людях.  - На самом деле она неплохо знала английский, но почему-то стеснялась на нем говорить. Она стянула колготки и трусики и оставила на полу.  - Двигайся.
        Руди отложил книжку на шкафчик и прижался к стене, чтобы пустить Марту под одеяло рядом. Официально Ян строго порицал отношения между персоналом, но неофициально он избирательно смотрел на них сквозь пальцы, если это не мешало распорядку отеля.
        - Почему нам нельзя говорить по-польски?  - спросила Марта. Руди обнял ее и вздохнул.
        - Я не говорил, что вообще нельзя говорить по-польски. Только на людях.
        - Но почему?
        Просто объяснить это было невозможно. У Марты каждый ответ только вызывал новый вопрос, однажды они целый вечер потратили на череду вопросов и ответов. В процессе Руди забыл изначальный вопрос, а в конце вообще потерял нить разговора.
        - Я не хочу тебе врать, Марта,  - сказал он.
        - Так обычно говорят, когда хотят соврать,  - сказала она, прислонившись головой к его шее.
        Что ж, разумно. С этим не поспоришь.
        - Я не могу сказать почему, Марта.
        Она пожала плечами.
        - Я не могу сказать, потому что не хочу тебя втягивать,  - сказал он, что было простой, чистейшей правдой.
        - Я не против,  - сказала она сонно.  - Я тебя люблю.
        - Так обычно говорят, когда хотят сказать какую-нибудь глупость,  - ответил он, но она уже мягко похрапывала, мгновенно заснув. Ян гонял работниц, пока те не падали с ног, но в отеле не хватало людей, потому что всем хотелось провести Рождество и Новый год с семьей.
        Руди улыбнулся и поцеловал Марту в макушку. Она никогда не спрашивала, женат он или нет, не состоит ли уже в отношениях, что делает в Зоне. Когда они занимались любовью, пользовались презервативом и таблетками, и на этом ее недоверие к нему исчерпывалось. Марта была простым человеком без затей, с которым никогда не случалось ничего по-настоящему плохого,  - как и девяносто девять процентов населения Европы. Ему хотелось рассказать ей, как быстро можно потерять невинность, но он не знал, как передать это словами.
        Он обнял ее и почувствовал, как сам погружается в бессознательность, словно подводник, ныряющий спиной с лодки.

* * *

        В канун Нового года поляки устроили дискотеку.
        Ян тут же хотел выкинуть их из отеля, но владельцы упрямо запрещали. Зона славилась тем, что принимала всех и в любое время, вне зависимости от свинского поведения. Она существовала, чтобы привлекать туристов, и если пойдет слух, что отели начали выгонять людей за такие мелкие проступки, как драки стенка на стенку в коридорах, поливание из огнетушителей в баре и катапультирование мебели из окон седьмого этажа, то экономика Зоны может пострадать.
        Это был философский вопрос, в котором Ян и владельцы отеля решительно расходились. Ян хотел управлять отелем, владельцы хотели зарабатывать. В идеальном мире они бы нашли какой-то взаимно приемлемый компромисс. В реальном же Ян  - и другие управляющие  - были вынуждены страдать. Чтобы напроситься на выселение из отеля в Зоне, постоялец должен был вести себя исключительно отвратительно. Поэтому часто Зона была довольно буйным местом, хотя и вполне терпимым, если не считать государственных праздников.
        Дискотека входила в пакет поляков. И история этого пакета, похоже, уходила корнями в первые годы после падения коммунизма. Поездка в Зону, визит в супермаркет в долине, лыжи для тех, кому это интересно, дискотека и накрытый стол в канун Нового года. А вместе с тем, начинал понимать Руди, существовала негласная часть пакета, куда входило насилие, колоссальные объемы алкоголя и полная потеря контроля со стороны тех, кто сопровождал тур.
        Из люка между маленькой столовой и кухней Руди наблюдал, как подают ужин. Терпимость Яна к полякам, и в лучшие времена ослабленная, испарилась окончательно, и он велел шефу заняться гостями в большой столовой. Затем снял пиджак управляющего, надел фартук и поварской колпак и пошел готовить для поляков сам.
        Весь день он колошматил куски дешевой свинины мясным молотком, макал их в муку и яйца и панировал хлебными крошками. Когда Руди пришел на свою смену, он застал, как тот ставил в холодильник подносы с котлетами в панировке для вечерней трапезы.
        Поляки приоделись. Самые главные возмутители спокойствия  - те, кто начинал драки, брал без спроса огнетушители и швырял мебель из окон,  - были одеты лучше всех, в великолепно скроенные дорогие костюмы из мягкой черной ткани. Их подружки были в парижских платьях, которые в этом году состояли в основном из оборок и кружевных вставок. Руди видел таких людей в Кракове ранними вечерами, когда они выходили из лимузинов с водителями у казино. Что они делали здесь, зачем платили жалкие крохи, чтобы смешаться с бедняками, когда могли забронировать целый этаж в «Марриотте» где угодно в Европе, было выше его понимания. Он давно бросил попытки разгадать поляков.
        На кухне трудился Ян: поджаривал заготовленные свиные котлеты, метал их, все еще шипящие от жира, на тарелки, шлепал сверху жареное яйцо и добавлял вареную картошку со стручковой фасолью. Лицо управляющего блестело от пота, а в его глазах читалось, как казалось Руди, нечто вроде безумного восторга  - из-за того, что он готовил эту хрень полякам. Руди хотелось объяснить ему, что поляки как раз эту хрень и любят; они считают ее приличной домашней кухней, буквально национальным блюдом, а Ян только выставляет себя дураком.
        Но он ничего не сказал. Вечер обещал быть трудным, даже если не придется уворачиваться от вопросов управляющего о Польше. Когда в люк стали возвращаться чашки, стаканы и тарелки, Руди раскочегарил «Хобарт» и принялся загружать подносы.
        Обычно Ян не пил, пока не заканчивал смену, но в честь Нового года он позволил себе открыть на кухне бутылку «Бехеровки», и между очередной переменой блюд и поступлением грязной посуды они устроились на столе, смешали тоник с биттерами, приготовив коктейль, который чехи называли бетон, и подняли тост.
        - Na zdravi,  - сказал Ян, поднимая стакан.
        - Будем,  - Руди посмотрел на часы. Десять минут двенадцатого, а шум в столовой уже напоминал гвалт на важном футбольном матче.
        Ян опустошил стакан и вытер лоб рукой.
        - Я и забыл, как это весело.
        Руди улыбнулся.
        - Тогда что скажешь насчет махнуться работой?
        - Что?  - Ян рассмеялся и показал стаканом в сторону «Хобарта».  - Снова возиться с этой штуковиной? Я работал годами, чтобы мне больше не приходилось к ней приближаться,  - он наполнил стаканы.  - Хотя я неплохо справлялся.
        - Не сомневаюсь.
        Ян поднял стакан для очередного тоста и снова его опорожнил.
        - Справлялся. Правда.
        Руди взглянул на четыре подноса чашек, тарелок и приборов, лежавших на столе, и многозначительно кивнул на них.
        - Нет,  - сказал Ян, проследив его взгляд.
        - Почему нет?
        - Они уже чистые. Это не то.
        Руди пожал плечами.
        - Какая разница?
        Ян лукаво улыбнулся.
        - Пятьдесят крон?
        Пятьдесят крон были ставкой Руди за смену  - но черт с ним, это же Новый год.
        - Ладно.
        - Хорошо.  - Ян соскочил со стола.  - Ты первый.
        Они поровну разделили содержимое подносов между двумя корзинами, и Ян встал рядом с Руди, подняв часы к глазам.
        - На старт, внимание! Марш!
        Тут был свой ритм  - надо было сгибать бедра, но не сдвигать ноги. Чашки расставлялись на подносе вверх ногами и насаживались на шипы конвейера, затем бралась стопка тарелок, и они по одной располагались между шипов. Руди был очень хорош. Когда он закончил загружать в машину первый поднос, с другого ее конца уже показались чашки, так что ему пришлось обежать ее и достать их, затем тут же собрать тарелки и сложить в стопку. Затем обратно на другой конец  - загружать следующий поднос.
        - Не так уж плохо,  - сказал Ян, останавливая часы, когда Руди положил последнюю тарелку.  - Но и ничего хорошего. На,  - он отдал часы.  - Нажмешь серебряную кнопочку один раз, чтобы перезапустить секундомер, потом еще раз, чтобы запустить заново.
        Руди рассмотрел часы.
        - Хорошие.
        - От владельцев,  - сказал Ян, вставая у «Хобарта».  - В честь повышения до управляющего. Готов?
        - А. Точно,  - Руди поднял часы и положил палец на кнопку.  - Три, два, один, пошел.
        У Яна была своя техника: он словно просто ссыпал тарелки в машину и благодаря этому в конце концов и выиграл, хотя оба признали, что разница во времени была ничтожной.
        - Бог любит троицу?  - спросил Ян, когда деньги сменили хозяина, а стаканы снова наполнились.
        - Я импульсивный, Ян,  - ответил Руди.  - Но не тупой. Я знаю, когда проиграл.
        - А,  - Ян хлопнул его по плечу,  - все бы такими были.
        Пока они соревновались, в люке появилась стопка десертных блюдечек.
        - Пора работать.
        - А ты все-таки приехал из Польши, да?  - сказал Ян, наблюдая, как Руди кладет грязные тарелки на поднос.
        - Не понимаю, что ты пристал ко мне с этой Польшей, Ян. Я эстонец, господи боже. Я ни слова не говорил о Польше, это ты ее все время вспоминаешь.
        - Мой двоюродный брат  - таксист,  - сказал Ян, привалившись к стене.  - Он был на вокзале, когда ты прибыл. Говорит, ты сошел с экспресса из Кракова,  - он налил себе еще.  - И ты говоришь по-польски, да?
        - Нет,  - Руди отнес полный поднос к машине, поставил на конвейер и нажал на кнопку, чтобы запустить.  - А если бы и говорил, что тут плохого?
        Ян вдруг стал очень серьезным.
        - Потому что я ненавижу, когда мне врут, даже по мелочам,  - он выпил.  - Я так понимаю: когда мне готовы врать по мелочам, то готовы врать и насчет важных вещей.
        Руди вернулся к люку и начал загружать новый поднос.
        - Я правда уже от этого устал, Ян. Твой брат с кем-то меня перепутал. Он видел, как с поезда сошел кто-то похожий на меня. Сказать, откуда я это знаю? Я это знаю, потому что приехал сюда не краковским поездом. А автостопом из Вены, а в Вену приехал автостопом из Парижа,  - это была правда, Руди соблюдал максимальную осторожность при внедрении в Зону.  - Я не говорю на польском. Никогда не был в Польше.
        Ян рассудительно слушал и кивал. Когда Руди договорил, он пожал плечами.
        - Ты забываешь о моем положении,  - сказал он.  - Я часто нанимаю временных работников, иногда просто людей, которые здесь проездом. Вдруг они преступники? Вдруг их ищут военные какой-нибудь политии?  - он посмотрел на Руди и склонил голову набок.  - Должен же я знать такие вещи.
        Руди посмотрел на Яна. Потом покачал головой.
        - Я резидент Зоны, Ян. Я живу здесь шесть лет. У меня паспорт резидента. В следующем году я смогу подать на гражданство.
        Ян кивнул.
        - Да, и очень хорошие рекомендации с последней работы. Точнее, с трех последних работ. Я связывался с тремя твоими работодателями, и все очень хорошо о тебе отзываются. Это-то и подозрительно.
        - Логика  - не подкопаешься, Ян. Мои предыдущие работодатели говорят обо мне только хорошее. Следовательно, я преступник.
        - Взять, например, твою девушку.
        - Чего?
        - Марту, твою девушку. О, да брось. Все в отеле про вас с ней знают.
        Что ж, если он чему-то и научился, пока работал здесь,  - так это что в отеле невозможно скрывать секреты.
        - И что с ней?
        - Прибыла за два дня до тебя. Безупречные рекомендации. Отель «Бристоль», Варшава. «Warszawa», Варшава. «Краковия» в Кракове. Чудесные рекомендации,  - Ян вспоминал их почти с ностальгическим видом.  - И ты  - просто появился у задних дверей с одним рюкзаком и милой улыбкой,  - Ян кивнул и снова наполнил бокал, видимо, уже не заботясь о том, что будет пьяным на службе.  - Прекрасные рекомендации.  - Он взмахнул рукой, забыв, что держит стакан, и расплескал свой бетон.  - Как у тебя.
        - Ян,  - сказал Руди и замолчал.
        Когда он вспоминал об этом позже, ему казалось, что Ян на самом деле услышал все еще до того, как оно случилось,  - видимо, это и отличает кухонных работников мира сего от управляющих. Оба уже привыкли ко все более разгульному шуму из столовой, но Ян вдруг наклонил голову, будто прислушивался,  - и тогда разразился гром.
        Они подошли к люку и выглянули. Столовую подготовили для дискотеки, стулья и столы сдвинули к стенам. Свет притушили, звук музыкальных систем поляки усилили, и сейчас мигающие огни и сверкающие лазеры выхватывали нешуточную потасовку. Через комнату летели бутылки и стаканы, люди били друг друга, девушки кричали, разлетались стекло и мебель. На их глазах маленький круглый столик, застревая в полете в стробирующем лазере, дерганно поднялся из общего хаоса и на миг завис в воздухе, прежде чем упасть обратно.
        - Я знал, что так и будет,  - спокойно сказал Ян, словно ему доставляло извращенное удовольствие, что он оказался прав.  - Я все время говорил, что так и будет.
        Руди взглянул на часы Яна в руке. На циферблате было 00:02.
        - Они хотя бы дождались полуночи.
        Ян вздохнул.
        - Запри здесь все двери и люк. Пойду вызову полицию,  - и вышел в столовую. Когда Руди видел его в последний раз, он пробивался через рукопашную к двери.
        Прежде чем Руди успел закрыть и запереть дверь на засов, в кухню ввалилось несколько официантов. Они стояли маленькой группкой, прислушиваясь к грохоту ломающейся мебели, крикам людей и запуску фейерверков в столовой. Затем Руди надел парку, забрал рюкзак из укромного места под одной из стоек и отправился через черный ход на погрузочную платформу.
        Ночь была изумительная. Звезды, яркие и твердые, не мигали, а в долине над городами разрывались маленькие салюты. Он какое-то время наблюдал, пораженный тем, как странно видеть салют сверху. У входа в отель слышались вопли и утробный басовый рокот двигателей гусеничных полицейских машин.
        Позади цемент платформы под тонким слоем замерзшей слякоти царапнул ботинок.
        Руди оглянулся. В паре метров от него стояла маленькая худая фигура с чемоданом в руке. Фигура сделала по платформе еще один шаг к свету, и Руди увидел, что это щуплый человек средних лет, дрожащий в пальто не по погоде, с пунцовым от холода носом и щеками. Они стояли и смотрели друг на друга.
        - Вы Курьер?  - спросил наконец маленький человечек.
        Руди вздохнул. Дариуш говорил, что обычно не имеет смысла давать Посылкам фразы-пароли для опознания. Они никогда их не запоминают, говорил он, или забывают сказать из-за волнения перед скачком, или просто считают их дурацкими и детскими, что, между прочим, совпадало и с мнением Руди.
        Но ремесло есть ремесло.
        - Я кухонный работник,  - сказал Руди.
        Человек спал с лица, но потом что-то на задворках его возбужденного испуганного разума узнало половину пароля Руди.
        - А,  - сказал он.  - Да. Э-э. Вы из воздушных сил?
        Стыдоба. Руди потер глаза.
        - Эй!  - раздался другой голос, веселее.  - Эй! Ты теперь готовишь здесь?
        Руди опустил руку. В их сторону хрустел по снегу, словно светловолосый гризли в огромной дутой куртке, венгр, с которым он общался три года назад в ресторане Макса,  - тот самый, что сделал ему комплимент за хороший ужин, на хрен.
        - Я мою посуду,  - ответил Руди, пытаясь излучать ради Посылки спокойствие.
        - Очень жаль,  - сказал венгр.  - Очевидно, здесь твои таланты не ценят,  - он протянул руку к Посылке и опустил огромную лапищу в перчатке на плечо коротышки.  - Стоять,  - пророкотал он добродушно.
        Посылка пропустила команду мимо ушей, каким-то образом умудрилась выползти из-под тяжелой руки венгра и бросилась к обочине дороги, уронив по пути чемодан.
        Руди и венгр переглянулись. У Руди не было оружия, да он и не стал бы им пользоваться, даже если бы было. Венгр улыбнулся.
        Посылка добралась до служебной дороги и прыгнула вниз, исчезнув в фонтане снега и взлетевших фалд. Донесся крик, стук, затем тишина.
        - Макс тебя уволил?  - поинтересовался венгр.
        - Твой польский стал намного лучше,  - заметил Руди.
        Венгр наклонил огромную косматую светловолосую голову.
        - Я понял, что если стараться и уделять этому достаточно внимания, то выучить можно почти все что угодно.
        На краю дороги появились еще два крупных блондина, взбираясь по склону с болтавшейся между ними Посылкой. Они подняли ее над снежными сугробами на обочине и потащили к венгру. Все трое быстро переговорили шепотом, и в это время венгр не сводил глаз с Руди, затем блондины потащили бесчувственную Посылку вдоль стены отеля.
        - Итак,  - сказал венгр, когда они скрылись из виду, завернув за угол.  - Что будем делать с тобой?
        - Он наш,  - произнес голос с погрузочной платформы. Руди нахмурился.
        - Неужели?  - спросил венгр.
        - Ужели,  - ответила Марта, подходя к краю платформы и глядя на них сверху вниз. На ней были джинсы, большой пушистый свитер, туристические ботинки и пуховик. На миг Руди не узнал ее. Она связала волосы в хвост и была без обычного макияжа. Она выглядела простой и невинной и одновременно профессиональной и деловой.  - Посылка твоя. Посудомойщик  - резидент Зоны.
        Венгр улыбнулся и подмигнул Руди, чтобы дать ему понять, что он думает о спектакле с посудомойщиком.
        - Похоже, у тебя есть почитатель.
        Руди взглянул на Марту и стал подсчитывать количество причин, почему его можно назвать дураком. Оказалось, со счета сбиться слишком легко.
        Венгр подошел и подобрал чемодан Посылки. В его ручище он казался игрушечным.
        - Может, когда-нибудь загляну в «Ресторацию Макса» на ужин.
        - Не торопись,  - ответил Руди.
        Венгр казался обиженным.
        - Ну ладно,  - сказал он. Отсалютовал Руди, поклонился Марте и ушел в ночь.
        Когда он свернул за угол здания, Марта спустилась по лестнице погрузочной платформы и подошла к Руди.
        - Нам пора,  - сказала она.
        Руди подобрал рюкзак. Вдруг он почувствовал, как на него навалилась тяжесть и усталость.

* * *

        Короткая прогулка вниз по горе, во время которой они поскальзывались и спотыкались в глубоком мучнистом снегу, привела их к узкой лесной дороге. Там их уже ждала машина  - план отхода Руди. Марта где-то нашла вторые ключи. Она села за руль.
        Руди сидел и смотрел, как в свете автомобильных фар на них надвигается туннель запорошенных деревьев. Лесную дорогу не чистили, и на ней лежал десяти- или двенадцатисантиметровый слой снега. Машина двигалась со скоростью около пяти километров в час. Было очень просто открыть дверь, вывалиться на дорогу и сбежать, но он не видел смысла.
        - Все могло сработать, если это тебя утешит,  - сказала она. Он взглянул на нее.
        - Что?
        - В канун Нового года здесь всегда хаос,  - сказала она, прищуриваясь на дорогу.  - Могло бы получиться, но они следили за твоим человеком всю дорогу.
        - Кто?
        Она пожала плечами.
        - Наверняка сказать нельзя. Они заплатили нам за сотрудничество в определенный период времени,  - она бросила взгляд на него.  - Не смотри так. План был интересный.
        Он наблюдал за ней с минуту, пока она аккуратно вела машину по пологому склону дороги.
        - Ты из контрразведки Зоны?  - спросил он. Она рассмеялась.
        - Вот это звание,  - она покачала головой.  - Знаешь, что интересно  - эта драка была настоящая или ее начал ты?
        - Я все время был на кухне,  - ответил Руди.  - Ян за меня поручится.
        - Не ты лично,  - сказала она.  - Агенты-провокаторы, нанятые специально для этого случая,  - как вы там их называете?
        - Стрингеры. Как тебе отлично известно.
        - Стрингеры, да. Обожаю терминологию Курьеров. Такая старомодная. Вот что интересно: ты нанимал стрингеров, чтобы затеять беспорядок и прикрыть свой отход?
        - Как ты и сказала,  - пробормотал Руди,  - в канун Нового года здесь всегда хаос.
        Еще минут десять-пятнадцать они ехали молча. Дорога поднималась и опускалась, и наконец деревья мягко расступились, и они выбрались на двухполосную дорогу, достаточно расчищенную, чтобы Марта ускорилась до двадцати километров в час.
        - Кто этот венгр?  - спросил Руди.
        - Он говорит, что его зовут Кереньи. Но ты говоришь, что тебя зовут Тону, а я говорю, что меня зовут Марта,  - она пожала плечами  - ох уж этот мир, где никто не может быть уверен в чужом имени.
        - Вы знали, что я приеду,  - сказал он.
        - Мы знали, что приедет он,  - ответила она, имея в виду Посылку.  - Венгры сообщили, где он будет и когда он там будет.
        - И все, что вам оставалось,  - ждать, когда появлюсь я.  - Он потер лицо.  - Что вы со мной сделаете?
        Она так сгорбилась над рулем, что ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лобового стекла.
        - Скоро сам увидишь.
        Машина вылетела на гололед, и на миг ее занесло. Руди слушал, как ругается Марта, сражаясь с рулем. В тот момент перспектива вылететь навстречу грузовику казалась ему вполне привлекательной.
        Наконец она вернула контроль над машиной и повернулась к нему, и ее лицо в свете фонарей было бледным и вспотевшим.
        - Ты нам даже не особенно досадил,  - сказала она.
        - Нет?
        - Такие вещи случаются один-два раза в год. Чья-нибудь разведслужба решает помешать другой разведслужбе, и свои разборки они переносят в Зону,  - она замедлила машину перед светофором  - первым, что встретился им с момента отъезда от отеля.  - Туризм  - наша единственная индустрия, а чтобы работать в ней, нужно оставаться нейтральными.
        - Трудно быть нейтральным.
        - Никаких разведывательных операций на нашей территории! Если мы их выявляем  - вмешиваемся. Портим всем их дурацкие игры. Рано или поздно дойдет до всех!  - к этому времени она уже чуть не кричала.  - Серьезно, почему не поехать играться в Баку или еще куда-нибудь и не оставить нас в покое?
        - Я еду туда, куда посылают.
        - Нюрнбергское оправдание,  - пробормотала она. Светофор мигнул. Она сменила передачу, и они тронулись.

* * *

        Через полчаса они прибыли на границу между Зоной и Чешской республикой. Марта сбавила скорость, чтобы махнуть ламинированным пропуском охране Зоны, но на чешской стороне пришлось остановиться для прохождения таможни и паспортного контроля.
        Руди не замечал, как тепло в машине, пока не вышел, чтобы дать чешскому таможеннику провести досмотр. Они с Мартой стояли бок о бок, глядя, как пухлый чех и его ищейка  - спрингер-спаниель  - ползают по заднему сиденью. Руди не знал, кому из них двоих там веселее.
        - Ничего личного,  - сказала Марта, и каждое слово стало отдельным облачком тумана в холодном воздухе.  - Я только делаю свою работу.
        - Нюрнбергское оправдание,  - сказал Руди.
        Она тихо выругалась и подняла воротник куртки.
        - Сколько это еще займет?  - крикнула она на чешском, но ответа изнутри машины не последовало, так что она скрестила руки и сунула ладони под мышки в поисках тепла. Руди спросил себя, почему она не наденет перчатки.
        - Я заберу твой паспорт,  - сказала она.
        - Меня просили его вернуть.
        - Мне плевать, о чем тебя просили. Это собственность моего правительства.
        Он покачал головой. Она метнула в него взгляд.
        - Могу забрать тебя обратно в Зону и арестовать.
        - Но у тебя нет полномочий арестовывать меня в Чешской республике,  - заметил он. Кивнул на маленького таможенника:  - Могу попросить убежище.
        - Если попросишь, у него наверняка инфаркт будет.
        - Но попытка не пытка.
        Она покачала головой.
        - У нас с чехами договор об экстрадиции. Заберем тебя отсюда через два часа.
        Он посмотрел на нее.
        - Два часа?
        - Максимум.
        Он задумался и снова покачал головой.
        - Меня просили его вернуть.
        - Твои люди все равно больше никогда не смогут использовать легенду Тону Лаара.
        - О, думаю, для нее найдется применение где-нибудь в другом месте,  - он улыбнулся ей.  - В Баку, например.
        - Можете проезжать,  - сказал таможенник.
        Марта взглянула на него и выпрямилась во весь рост.
        - Если эта собака обоссала мою машину, вы пожалеете, что родились на свет,  - сказала она.  - И ты, и собака.

* * *

        Они ехали еще около часа до пункта пропуска в Чески-Тешине. Марта вывела машину из очереди, выстроившейся к границе, и заехала за ряд кирпичных зданий. Руди выглянул и покачал головой. Гектары бетона и асфальта, залитые белым светом, усеянные черными домами и КПП и окруженные высокими заборами. Снова дома.
        - Я пройдусь с тобой,  - сказала Марта, открывая свою дверь.
        Над слякотным асфальтом и бетоном стелился ветер, долетавший с гор, проникая сквозь его парку. Он взвалил на плечо рюкзак и последовал за Мартой сквозь слепящий свет фонарей между рядами автобусов, пассажиры которых без интереса провожали их взглядом. За площадкой рядом с двадцатиколесной фурой стоял дальнобойщик и горячо спорил с чешским таможенником.
        - Если не против услышать мое мнение,  - сказал Руди,  - у вас очень необычный подход к делу.
        - Мы же Зона,  - сказала она весело.  - Чего ты ожидал?
        От грузовой парковки отходил туннель, окруженный колючкой и высокими ограждениями, который вел к границе. Там, примерно на полпути, был КПП.
        - Тебя не раздражает этот свет?  - спросил Руди, поднимая взгляд к фонарным мачтам, стоявшим через каждые десять метров вдоль пути.  - Так по всей Европе. А то и по всему миру,  - он покачал головой.
        - Граница же проходит посреди города,  - сказала Марта.  - С этой стороны  - Чески-Тешин. А чуть дальше, с другой стороны забора, уже Цешин. Польски-Цешин, как его еще называют. Не смотри на меня так.
        - Как?
        - Будто ты собрался зачитать мне свою курьерскую речь про Шенген и свободное передвижение через границы. Все вы одинаковые. Ненавижу идеалистов.
        - Это не самый плохой из идеалов.
        - Ты молодой,  - сказала она ему.  - Ты изменишься.
        Он улыбнулся.
        - Ты тоже молодая.
        Она ударила его в плечо так, что было даже больно.
        - Паспорт.
        - Нет.
        Она протянула руку.
        - Как я попаду без него в Польшу?
        - Покажи им тот паспорт, где сказано, что тебя зовут Ян Павел Каминский,  - они постояли, глядя друг другу в глаза.  - Глупо было прятать его в своей комнате. Плохие навыки.
        Ему вдруг пришло в голову, что ему повезло выбраться из этой Ситуации живым.
        - Думаю, сейчас мои навыки  - наименьшая из проблем.
        - Сколько раз ты уже это делал?  - спросила она.
        Если считать дело с кузеном Макса и ту чертовщину, которую пытался провернуть в Познани Фабио, это была четвертая Ситуация Руди.
        - Немало,  - произнес он, как он надеялся, умудренным голосом.
        - По-моему, тебе надо это бросать,  - сказала она.  - У тебя не очень получается.
        В его ситуации спорить было невозможно. Он пожал плечами и направился к КПП.
        Польский паспорт Руди являл собой пластиковую карточку с его фотографией. Чешский пограничник сунул карточку в слот, и машина прочла встроенный чип. Руди приложил большой палец к ридеру, охранник посмотрел на экран, потом на Марту.
        - Это все посудомойка,  - сказал Руди.  - Сплошной кипяток. Все отпечатки пальцев сжег.
        - Пропустите его,  - сказала Марта, и чиновник еще раз посмотрел на нее и вернул карточку Руди, в связи с чем тот задумался, на каких условиях Зона сосуществует с Чешской Республикой.
        - Паспорт,  - сказала ему Марта, когда поднялся шлагбаум.
        Руди улыбнулся и ушел.
        Десять метров по туннелю  - и уже охранник на польском КПП проверил его паспорт и осведомился, не хочет ли он что-нибудь задекларировать. Руди открыл рюкзак и достал несколько бутылок чешского рома и чешского виски, которые захватил с собой на случай, если Посылке нужно будет согреться. Таможенник скривился.
        - Они же одинаковые на вкус,  - сказал он.  - Бог знает из чего их гонят.
        - Зато пиво у них замечательное,  - сказал Руди, оглядываясь на туннель позади. Марта все еще стояла у чешского пограничного поста, маленькая фигурка в большой куртке. Когда он обернулся, она достала руку из кармана и помахала. В руке было что-то маленькое, зеленое и прямоугольное.
        - С Новым годом,  - сказал охранник. Руди улыбнулся в ответ.
        - И вас.
        Он снова затянул рюкзак, закинул на плечо и стал удаляться от границы.

* * *

        Не считая польских названий улиц и магазинов и общей атмосферы обветшания, разницы между Цешином и его чешским побратимом не наблюдалось. Снежные улицы оживляли толпы празднующих Новый год и тех, кто отправлялся в церковь и возвращался из нее. Руди влился в их поток.
        Проходя одну церковь, он свернул и толкнул двери. Она была забита, и ему пришлось стоять сзади в толпе поляков, с хлюпаньем переминавшихся на талом снегу. Через некоторое время появился Дариуш и встал рядом.
        - Они продали нас венграм,  - тихо сказал Руди. Дариуш пожал плечами.
        - В следующий раз венгров продадут нам,  - пробормотал он.  - Зоновцы думают, что они такие праведные, но их тоже можно покупать и продавать, как и всех. В конце концов, все равны.
        Руди посмотрел на него.
        - Они украли мой паспорт.
        Дариуш кивнул.
        - Всегда так делают. Мы раздобудем другой.
        - Венгры получили Посылку.
        - Это тоже иногда случается,  - он поднял руку и похлопал Руди по плечу.  - Но ты в порядке. Это главное.
        - Я не в порядке.
        - Знаю,  - у Дариуша был грустный вид.  - Знаю. Пошли домой, а?
        Только потом, на переднем сиденье «мерседеса» Дариуша, глядя на необыкновенно чистые полосы магистрали, петляющей навстречу Кракову, Руди сунул руку в карман парки и обнаружил, что каким-то образом покинул отель с часами Яна.

        Последний скачок Лео

        1

        1 ноября, вопреки глобальному потеплению, из области высокого давления над Скандинавией спустились на плотных изобарах крошечные частички снега, твердого, как молочное стекло.
        Три дня подряд множество маленьких государств Северной и Центральной Европы медленно исчезали под жестким блестящим покрывалом. В некоторых отдаленных областях и в районах с плохим местным управлением села, а иногда и целые городки оказывались совершенно отрезаны от мира. Люди пробивались на работу с боем, а кое-где школы и офисы были вынуждены вовсе закрыться, когда кончилось топливо для котлов, работающих на нефти, потому что танкеры не могли доставить груз.
        В полночь 4 ноября господин Альбрехт закончил смену и повел старый скрипучий оранжевый трамвай в новенькое депо рядом с железнодорожным вокзалом Потсдам-Штадт.
        Уже час, как единственным пассажиром трамвая оставался человек, который съежился на заднем сиденье, прислонившись головой к окну и скрестив руки на груди в беспокойном сне.
        Мистер Альбрехт вышел из кабины, забросив сумку на плечо, и пошел вдоль замызганного бока вагона к задним дверям.
        Внутри он какое-то время постоял над единственным пассажиром. Спящий человек укутался в длинное утепленное пальто с мокрым от слякоти краем, накинув капюшон. Под капюшоном мистер Альбрехт заметил шарф вокруг нижней половины лица. Он дотронулся до его плеча и мягко тряхнул.
        - Эй, приятель.
        Спящая фигура зашевелилась.
        - Мм?
        - Как по мне, можешь оставаться,  - сказал господин Альбрехт.  - Но сегодня этот трамвай больше никуда не идет.
        Фигура подняла глаза, мутно заморгала.
        - Где?..
        - Депо Потсдам-Штадт.
        Глаза  - а это все, что видел господин Альбрехт,  - сузились.
        - Черт. Я должен был сойти в Бабельсберге. Мне нужно на Роза-Люксембург-штрассе.
        - Придется взять такси.
        Пассажир покачал головой.
        - На такси нет денег.
        Господин Альбрехт вздохнул. Сунул руку в карман и достал сложенную банкноту в пять марок.
        - Вот,  - он сунул банкноту в перчатку пассажира.  - Потом можешь вернуть,  - он показал на большой ярко освещенный ангар депо, ряды трамваев.  - Просто оставь в главном офисе и скажи, что это Альбрехту. Здесь меня все знают.
        Пассажир пробормотал «спасибо», взял из-под сиденья большую, тяжелую на вид спортивную сумку и сошел с трамвая. Господин Альбрехт смотрел, как он постепенно исчезает в белом завывании за воротами депо, и покачал головой: не много у него шансов найти такси в такую погоду.
        Был уже почти час ночи, когда он вернулся в свою квартиру на Вольтер-Вег, выходящую на ненавистную колючую проволоку на границе, проложенную этими чертовыми новопотсдамцами, чтобы не пускать людей в свое карманное королевство,  - но жена все еще ждала, накрыв ужин на столе, полная терпения, приобретенного благодаря многолетнему опыту.
        Господина Альбрехта просили никогда не упоминать о другой его работе, как бы редко она ни случалась, но в день свадьбы он дал себе клятву, что в его браке не будет места секретам, так что, когда он доел и взялся за кофе, он рассказал жене о спящем пассажире, которого привез в депо.
        - Какой он был?  - спросила жена.
        Господин Альбрехт только видел глаза и слышал голос пассажира, но он водил трамвай по Потсдаму двадцать три года, а за это время можно перевидать все и кое-чему научиться.
        - Он был очень молодой,  - сказал господин Альбрехт.

* * *

        В дверном проеме недалеко от трамвайного депо Руди достал пять марок, которые ему дал стрингер в трамвае. Развернув, он поднял банкноту к свету уличного фонаря и прищурился, чтобы прочитать время и место, написанные с краю мелкими буквами карандашом. Затем достал из кармана конверт со штемпелем и надписанным адресом, запечатал банкноту и вышел из подъезда. Шагая по улице, бросил конверт в почтовый ящик и предоставил избавляться от улик немецкой почтовой службе.

* * *

        Старше Берлина на два столетия, Потсдам изначально был славянской рыбацкой деревушкой на берегу реки Хафель. Его название  - по крайней мере, славянское  - Подступим  - впервые упоминается в 993 году н. э., когда его хартию подписал Отто III.
        В 1660 году Фридрих Вильгельм построил себе у реки летний дворец и соединил с Берлином дорогой, вдоль которой росли липы. Фридрих Великий подарил городу Сан-Суси  - один из величайших дворцов своего времени. Сюда к нему в 1747 году приезжал играть Бах, а через три года он спорил здесь о философии с Вольтером.
        Почти два века спустя бомбардировщики союзников практически уничтожили сердце города, а к концу войны в Шлосс Цецилиенхоф встречались Трумэн, Черчилль, Сталин и Эттли и решали, как лучше поделить Германию. Потсдам попал в Советский сектор, в 1961 году Берлинская стена отрезала его от Запада, оборвав дорогу Фридриха Вильгельма там, где она пересекала Хафель.
        Некоторое время спустя, после того как Потсдам стал под коммунистами грязным и обшарпанным, после того как Мирная революция принесла хоть какую-то долгожданную перестройку, после того как мир проснулся от похмелья в новом тысячелетии, группа анархистов, занявших сквот возле Гегель-алли, объявила свой дом независимым государством.
        При этом они лишь сделали то, что многие годы с разным успехом делали по всему миру сотни других групп. Они выпустили паспорта, напечатали собственные деньги, ввели собственные налоги  - хотя это, конечно же, были прискорбные и временные, но необходимые меры, чтобы защитить новую страну от поползновений внешнего мира. Все задумывалось как оскорбительный жест властям, но, к ужасу анархистов, идея перекинулась на соседнее здание. А потом еще на одно. И еще.
        Анархисты были вынуждены создавать комитеты, чтобы контролировать финансы, питание, энергию, воду и канализацию. Периодические нападения пьяной бритоголовой молодежи вынудили их создать пограничную службу. Необходимость координировать ремонт зданий требовала какого-то рабочего комитета. Приезжали операторы из «Ди Вельт», «Бильд» и «Тайм/Стоун Онлайн», фотографировали, публиковали свои сюжеты и снова уезжали. Был момент  - никто его не заметил, пока не прошло время,  - когда словно настала передышка.
        А потом анархистский жест против властей стал государством диаметром в два километра под названием Новый Потсдам.
        Через неделю напряженных переговоров с потсдамским городским советом, который не принимал новопотсдамцев всерьез, пока не стало слишком поздно, анархистов после бескровного переворота низложила неотрадиционалистская партия, которая хотела управлять новой политией на строгий прусский лад. Большинство анархистов эмигрировало, мрачно жалуясь прессе, но втайне радуясь избавлению от ответственности за канализацию и экономику.
        Тем временем Берлин, который и так уже был сыт по горло новой суверенной мелюзгой, наблюдал за переворотом спокойно и дал Новому Потсдаму не больше двух лет, прежде чем его граждане потребуют возвращения в Великую Германию.
        Но до тех пор новопотсдамцы все еще пытались консолидировать страну, в которой, как они сами обнаружили почти с удивлением, теперь жили. Все их хозяйство все еще зависело от Великой Германии, включая энергосеть.
        Ответственность за работу ЖКХ западного квартала Нового Потсдама лежала на непримечательном четырехэтажном здании в Берлине, выходящем на Шпрее. Там в комнате на третьем этаже находилась одна вполне конкретная компьютерная рабочая станция, и за этой станцией в один вполне конкретный вечер сидел Вольф; сдвинув очки пальцем ко лбу, он набрал в воздухе серию команд.
        На линзах перед глазами нарисовалась схема охранных камер Нового Потсдама и соответствующие станции безопасности. Вольф  - ему еще не исполнилось тридцати, но редеющие волосы придавали ему обманчиво серьезный вид,  - подвел курсор к одной закрытой станции телевизионного мониторинга в Новом Потсдаме и кликнул два раза.
        Почти у всех зданий в Новом Потсдаме, зависевших от сети Великой Германии, имелся запасной генератор, но генераторы стоили денег и требовали рабочих рук для их установки, так что кое-где оставались слепые пятна. Вольф вызвал подменю и запланировал на этой станции мониторинга Нового Потсдама пятнадцатиминутное частичное отключение.
        Ему казалось, что это довольно элегантно. Полный блэкаут запрограммировать не менее легко, но уменьшение энергии на восемьдесят процентов точно так же вызовет отключение системы наблюдения, и он мог представить, как это рассердит новопотсдамцев.
        Дедушка Вольфа рассказывал о жизни в Восточной Германии такое, что кровь в жилах стыла, несмотря на то что с каждым пересказом он приукрашивал все больше и больше, так что, хотя Вольф не считал себя особенно увлеченным политикой, он унаследовал от старика недоверие к границам. Траудль, его подруга последних двух месяцев, оказалась родственной душой  - более того, сегодняшнее безобидное хулиганство было ее затеей.
        Услышав эту идею, Вольф впал в мегаломанию. Его привлекала мысль о полном блэкауте Нового Потсдама, но Траудль убедила его, что более тонкий подход всегда лучше.
        - Тогда это можно будет повторять снова и снова,  - говорила она ему однажды ночью в постели.  - Никто не поймет, что это делаем мы, и полиция новопотсдамцев сойдет с ума.
        - Что значит мы?  - спросил Вольф.
        Траудль захихикала и прижалась к нему.
        - Конечно, я имела в виду ты,  - сказала она.
        Выбранная станция мониторинга получала картинку с шестидесяти камер, размещенных тут и там по Бранденбергер-Тор и на некоторых перекрестках южнее. Именно такая цель тоже была идеей Траудль.
        Вольф закрыл одно за другим все подменю, затем вызвал берлинскую секцию сети, откинулся в кресле и фальшиво насвистывал, пока мимо проходил его начальник.
        - Есть проблемы?  - спросил начальник.
        - На Западном фронте без перемен,  - ответил Вольф с самодовольной ухмылочкой.

* * *

        Погода играла им на руку.
        О такой ночи Курьеры молят. Пятнадцать сантиметров снега и семь градусов мороза, ледяной ветер, которому ничто не преграждало путь на маршруте Северная  - Центральная Европа и не мешало снизить температуру примерно до минус тридцати градусов,  - завывающий вихрь, несущий снежные хлопья, словно пульки воздушного ружья. В такие ночи люди совершают ошибки, халтурят, больше думают о собственном комфорте, а не о работе.
        Руди ненастья не ощущал, хоть и стоял на окраине Старого Потсдама, на ветру и холоде. Его стелс-костюм был так здорово утеплен, что в нем можно было свариться, если долго не снимать, настолько повышалась температура тела. Но снаружи он всегда оставался на уровне окружающей среды, чтобы не выделяться в инфракрасном спектре. Костюм также искусно рассеивал радарные волны до миллиметровых частот, из-за чего его сигнатура на радаре оказывалась крохотной, а миметическая система сливалась с любым фоном, рядом с которым оказывался костюм. Человек в нем походил на плохо одетого хамелеона.
        Благодаря всему этому Руди было не отличить от подъезда магазина, где он присел, наблюдая за ярко-освещенной будкой КПП. С другой стороны, если какому-нибудь пьянице приспичет отлить именно тут, Руди ничто не спасет. Он был невидим для большинства широко распространенных охранных устройств, известных человеку, а также для невооруженного глаза на расстоянии полуметра. Ближе казался расплывчатым силуэтом завернутой в лохмотья гориллы в изуродованном мотоциклетном шлеме. Не то, что ожидаешь увидеть в подъезде у магазина Старого Потсдама, даже если ты пьян.
        Всего через год после декларации независимости организация границ Нового Потсдама больше напоминала импровизацию и не выглядела адекватной. На взгляд Руди, она была излишне театральной и непродуманной, но так бывает во всех новых политиях. Первым делом они, как правило, пытаются организовать оборону. Верный признак зрелости политии  - когда выходят рабочие бригады и начинают разбирать заборы. Не считая, наверное, тех частей света, где сильнее страдают от паранойи.
        Вокруг Нового Потсдама кое-где строили стены, но по большей части граница все еще представляла собой туннель, залитый прожекторным светом, окружающим плотную спиральную изгородь из колючей проволоки, что шла по средней полосе улиц, разрезая пополам перекрестки и касаясь углов зданий, прерываясь через нерегулярные интервалы, чтобы вместить КПП.
        Будки КПП выглядели так, словно их приволокли с парковок, смонтировали на крышах переделанные мобильные РЛС, инфракрасные сканеры и ридеры штрих-кодов, а потом приставили к ним наскоро завербованных пограничников. Как и во многих незрелых политиях, местные власти больше всего потрудились над формой пограничной службы. Она была делом рук берлинского театрального костюмера и весьма напоминала форму руританских офицеров из экранизации Стюарта Грейнджера «Пленника Зенды».
        Руди выскользнул из дверного проема, стараясь двигаться ровнее и давать время миметическим системам костюма адаптироваться к заднему фону. Если бы кто-то присмотрелся, то увидел бы отпечатки ног на снегу вдоль основания стены, но сегодня была не та ночь, когда людям приходило в голову присматриваться.
        Десять минут он призраком скользил вдоль ряда зданий, никуда не торопясь. Нырнул в арку жилого дома и постоял в темном углу двора, раскрыв молнию костюма. Вокруг его лица клубился горячий воздух. Когда он почувствовал холод, снова застегнул костюм и вернулся на улицу.
        Опять прошел вдоль основания стены. Впереди, посреди большого перекрестка, ветер со снегом размывал гроздь фонарей наверху двадцатиметрового столба в центре некогда большой кольцевой дороги. В лужу сине-белого света фонарей вклинивалась изгородь из колючей проволоки, поднималась прямо по склону островка безопасности в середине развязки, спускалась с другой стороны и убегала в завывающую темноту, разрезая круг на две части. На ветру проволока жутковато пела. Руди мягко опустился на одно колено и ослабил охлаждающую маску, закрывавшую лицо, убедившись сперва, что дыхание не выдаст его инфракрасным датчикам. Маска была новая и тесная.
        Он дважды щелкнул зубами и возник HUD[2 - Индикатор на стекле шлема (прим. пер.).] его шлема  - бледно-голубая сетка и отдельные столбцы цифр перед глазами. Он повернул голову налево, затем направо, и цифры замелькали вверх и вниз, показывая данные об округе. Он снова щелкнул зубами, чтобы вызвать инфракрасное зрение, и на здании по другую сторону границы возникли яркие заплатки  - там, где выпускали горячий газ дымоходы котлов или изоляция была не в лучшем состоянии. Одна крыша за островком безопасности практически сверкала. Руди беззвучно поцокал языком, глядя на такую неэффективность.
        Но двигающихся источников тепла не было. Даже машин. Пенный шарик в ухе сканировал охранные частоты Нового Потсдама каждые тридцать секунд, и за всю ночь он не озвучил ничего интереснее аварии двух нетрезвых водителей где-то на другом краю политии.
        Отсчет времени миссии в верхнем правом углу HUD показывал 01:03  - всего сорок минут назад он выдвинулся к цели. Часы по Гринвичу показывали 03:35, двадцать пять минут четвертого по местному времени. Как ему обещали, только что должно было открыться пятнадцатиминутное окно отключения охранных камер, охватывающих перекресток и подходы к нему, и ему пришлось принять информацию на веру, потому что проверить ее было невозможно. Руди снова изучил большой островок безопасности, а жара уже начала доставать.
        Во многом скачок был проще простого. Всю подготовку на местности уже выполнили местные стрингеры. Руди оставалось только прийти, принять Посылку и обеспечить отход. Это он мог проделать и во сне.
        Посылка опаздывала на несколько минут. Ничего необычного: однажды в Севилье Руди прождал два часа, вопреки всем правилам ремесла, прежде чем отступить в безопасное место. Посылка тогда не появилась. Он так и не узнал, что случилось. Он перестал этим интересоваться. Иногда они приходили для скачка, иногда нет. Не его проблема.
        Сегодня будет иначе. В щитке шлема появилось алое свечение  - размытая точка лучащегося тепла, робко обходившая склон островка. Он перещелкнул обратно на видимую область спектра и приблизил камеру. На него налетел снежный ландшафт и здания, на миг он потерял фокус.
        Вдоль кольца медленно пробиралась угловатая фигура в белом, горб островка отделял ее от ближайшего пограничного поста. Она несла что-то вроде дипломата, и, судя по тому, как она двигалась, казалось, что чемодан очень тяжелый. Руди приблизился, пока не встал прямо через дорогу от островка.
        Посылка достигла колючки, поставила кейс на склон и начала возиться с преградой. Руди не мог разглядеть, что происходит, как ни приближал камеру шлема, но проволока вдруг резко обмякла, когда разошлась одна нить. И еще одна.
        В этот раз он увидел. Разрезанная проволока хлестнула назад, задев присевшую фигуру по плечу. Руди показалось, он даже слышал, как едва изменилась нота пения проволоки, когда та разошлась. Фигура как будто ничего не замечала, продолжала работать. Лопались и пружинили новые ряды. С каждым разом Посылка поднимала кейс, двигалась вперед на пару сантиметров и продолжала работу.
        03:47 по Гринвичу. Три минуты до возвращения камер к жизни. Белая фигура, глубоко в ограждении, была со всех сторон окружена завитками проволоки, пробираясь вперед нить за нитью. Теперь Руди видел, как толстые перчатки присоединяют к каждой секции проволоки маленькую черную коробочку, проверяя, какая из них подключена к схеме сигнализации. Кто бы там ни был на островке безопасности  - в толстой зимней одежде было невозможно даже понять, мужчина это или женщина, тем более опознать,  - он казался спокойным и никуда не спешащим. Проверить проволоку, отсоединить коробочку  - дальше к следующему ряду, проверить проволоку, отсоединить коробочку  - дальше. Коробочка в одной руке, маленькие керамические кусачки  - в другой. Перерезать проволоку, сделать шаг, начать заново. Это было необычно  - встретить такую профессиональную Посылку. Руди это одобрял.
        В ожидании он перещелкнулся обратно на инфракрасное зрение и снова просканировал местность. В этот раз на щитке появились еще четыре источника тепла, позади островка безопасности они спускались по улице к кольцевой развязке. Черт. Халтура, халтура; надо было следить, а не восхищаться техникой Посылки. Ругая себя, он поднялся, очень медленно, и расстегнул липучку впереди костюма, скрывавшую миномет.
        Оружие было хлипким  - легковесные композитные сплавы, скрепленные проволокой. У него была рукоятка и магазин размером с головку сыра «Стилтон», а в ствол мог просунуть кулак пятилетний ребенок. Руди снарядил магазин, коснулся селектора и неподвижно замер, наблюдая, как четыре тепловые сигнатуры приближаются к сбегающей Посылке.
        Канал охраны Нового Потсдама неожиданно оживился. Поверх радиопереговоров Руди услышал крики, отражающиеся от окружающих зданий, свистки в морозном воздухе, выстрел пистолета.
        Он поднял миномет примерно на сорок пять градусов от бедра и дважды спустил курок. Оружие перенаправило выхлопные газы назад из камеры узкими струями, чтобы погасить отдачу, но из-за плохой калибровки оно все равно скакнуло в руках, как барракуда, сбиваясь с цели. Первый снаряд приземлился по назначению, подняв гейзер снега, льда и замерзшей почвы на противоположном конце островка. Второй задел здание на стороне Нового Потсдама и обрушил на землю балкон.
        Как будто всё и сразу полетело к чертям. Новые выстрелы по ту сторону колючки, новые крики. Жуткие и протяжные сирены на ветру.
        Он сдвинул селектор и произвел еще два выстрела. Магазин издал короткое чириканье, вращаясь практически со сверхзвуковой скоростью и останавливаясь на выбранных боеприпасах. Там, где приземлялись снаряды, били фонтаны вонючего флуоресцентного дыма, размазанного ветром почти параллельно снегу. Вместо того чтобы стать настоящей завесой, дым просто развеивался и метался, возникая в непредсказуемых местах. Руди попытался оценить, что он может сделать, но все планы рушились еще до того, как он успевал их додумать. Все было очень-очень плохо и становилось только хуже. Ситуация разваливалась у него на глазах, и он ничего не мог поделать, чтобы это предотвратить.
        Фигура на островке как будто не замечала хаоса вокруг. Она продолжала неторопливо прорезаться, нить за нитью, через границу Нового Потсдама, двигаясь вниз по склону к Старому Потсдаму.
        Руди послал через ограждение еще пару дымовых снарядов, добавил вдогонку четыре белые фосфорные сигнальные ракеты, хаотично раскидавшиеся по кольцевой развязке и горевшие в снегу, чтобы запутать инфракрасные датчики.
        Похоже, не сработало. Теплые фигуры перевалили через гребень островка. Из зданий по ту сторону границы повалили новые фигуры  - сбитые с толку жильцы, не понимающие, что происходит. Руди услышал крики, грубый саксонский акцент, гаркающий приказы. Посылка замерла. Она дошла до внешнего ряда колючки, и на секунду-две Руди поверил в успех. Всего пара нитей  - затем бежать без оглядки. Они еще справятся. Он выбрал взрывной снаряд, поднял миномет к плечу, прицелился в машину с той стороны колючки и подождал.
        Фигура неторопливо пригнулась и взяла чемодан за ручку. Руди наблюдал, как ее рука качнулась взад-вперед. Затем раздался треск стрельбы, и белая фигура повалилась ничком на колючую проволоку и замерла.
        Но кейс продолжал двигаться. Руди смотрел, как он скользит на боку под последним рядом проволоки, набирая скорость на склоне островка. Кейс перескочил через бордюр внизу, не теряя скорости, и вылетел на подмерзшую заснеженную дорогу в Старый Потсдам, словно большая квадратная хоккейная шайба. И замер на обочине дороги в метре от того места, где прятался Руди.
        Тот снова взглянул на фигуру на островке. Она не двигалась, к ней через перерезанную проволоку пробирались пограничники.
        Он разобрал миномет, запечатал под липучкой и шагнул к кейсу. Подобрал так, чтобы загородить от обзора телом, и спокойно зашагал прочь.
        Новые крики со стороны развязки. Один из охранников с круглой от усилителей зрения головой показывал рукой. Кое-кто возле ограждения поднял оружие. Руди побежал. Позади пули жевали кладку фасадов магазинов и взрывали витрины.

* * *

        Через час перебежек от двора ко двору он, похоже, оставил стрельбу достаточно далеко позади, чтобы остановиться и собраться с мыслями.
        Руди опустил взгляд. Его HUD все еще был в инфракрасном режиме, и кейс светился как маяк.
        Он очень медленно обернулся спиной к улице, пряча чемодан своим телом. Снял перчатку и приложил голую ладонь к боку кейса. Горячий. Не раскаленный. Не такой, чтобы бросить на месте и бежать как от чертей. Но все-таки горячий. На памяти Руди это был первый подобный случай с ручной кладью.
        Что ж, ладно. Хотя бы понятно, почему начали стрелять охранники. На них были термические усилители зрения, а он нес инфракрасный эквивалент двухсотваттной лампочки. Уж это понятно.
        Руди надел перчатку, сунул руку за спину и сорвал липучку на кармане на копчике костюма. Внутри был толстый сверток размером с карманный платок. Он нашел угол, отогнул, и сверток развернулся в мешковатое белое пончо с капюшоном, которое в тот же миг стало перенимать расцветку окружения. Он завернул чемодан в пончо и понес в руках.
        Пончо было из того же «умного» материала, что и его костюм, с теми же миметическими и изоляционными слоями. Кейс придется периодически разворачивать, чтобы тот не перегрелся, но это даст ему шанс убраться отсюда. Конечно, он не знал точно, как быстро может перегреться кейс…
        Он развернул угол кейса, и из пончо повалил горячий воздух. Он подождал с минуту, чтобы тот чуть остыл, затем снова завернул и решительно двинулся по улице.

* * *

        Еще один двор. Он развернул пончо, и вокруг загорелось тепло. Чемодан был очень горячим, но у него на глазах, настроенных на инфракрасное зрение, цвет постепенно начал темнеть. Он опустил кейс и увидел, как снег вокруг тает, покрываясь коркой льда. Кейс продолжал темнеть, сбрасывая жар в снег и на холодные камни брусчатки, но все-таки не настолько, чтобы его было комфортно носить с собой.
        Переговоры на полицейских частотах Нового и Старого Потсдамов в ухе продолжались без перерыва  - слишком много голосов, чтобы разобрать больше нескольких слов за раз. Голоса немцев, саксонцев, один неуместно смешной голос баварца. Некоторые кричали. Баварец, несмотря на комичность, отдавал приказы спокойным, сдержанным тоном.
        Все это складывалось в понимание, что его потеряли. Они начали прочесывать дворы, двигаясь от границы, надеясь спугнуть его. Собаки, тепловизоры, ультрафиолетовые лампы. Polizei Старого Потсдама, похоже, кооперировала с силами безопасности Нового, и это было неожиданно; по информации Руди, две эти группы существовали в состоянии едва сдерживаемой вооруженной конфронтации.
        Но это ничего не меняло. Они все еще не знали, где он. Руди огляделся. Он сумел удалиться от границы короткими зигзагами на три километра, это хорошо.
        Как правило, в этот момент по процедуре полагалось спрятать стелс-костюм, чтобы забрать позже, и производить скачок в штатской одежде. Он уже наметил несколько средств отхода  - от машины «Герц», припаркованной у киностудии в Бабельсберге, до билета с открытой датой до Лондона с «Берлин-Тегель». Как правило, когда местные органы в таком замешательстве, это просто прогулка по парку.
        С другой стороны, он опасался прятать чемодан. Не считая того, что это часть Посылки и он поклялся ее доставить  - так или иначе, Руди не был уверен, что его вообще безопасно где-либо оставлять. Он предполагал, что те, кто его ищет, знали, что чемодан горячий, и, когда организуются  - а это произойдет уже скоро,  - будут бродить по городу с тепловизорами в поисках человека с необычно теплым багажом.
        Что ж, за это ему и платят, все это этика Курьеров. Посылка должна прийти по назначению любой ценой. Оставалось только понять как.

* * *

        Начало одиннадцатого, утро. Руди сидел в одном из деревянных сараев на Нейер-Фридхоф, глядя, как колышется пелена снега, ниспадая с грязного коричневато-желтого неба. Типичная Центральная Европа: куда ни посмотри, везде загрязнение, даже спустя столько лет после падения коммунизма. А все этот дешевый Braunkohle[3 - Коричневый уголь (нем.) (прим. пер.).], который сжигали на промышленных фабриках, в 1950-х считавшихся чудом технологии. Удивительно, что сам снег не коричневый и не черный.
        Однажды он видел черный снег  - в Болгарии, на Дунае, который местные называют Dunarea. Он с Посылкой отходил на угольной барже, плывшей вверх по течению, к Австрии. Хороший скачок, как по писаному. Хорошо, когда Ситуация разворачивается спокойно. Но необычно, потому что в мире Руди все могло пойти не так  - и часто шло, и иногда катастрофически. Но в иные времена, как тогда в Болгарии, поездка почти что напоминала отпуск.
        А потом стали падать большие жирные черные снежинки.
        Руди, Посылка и шкипер баржи вышли на палубу и стояли, пораженные, под осадками из сажи.
        Руди тогда не сразу понял, почему так холодно и мокро. Ведь казалось, будто стоишь под горящей бумагой, должно быть сухо и жарко. Он поймал на ладонь несколько черных снежинок и попробовал их на язык, почувствовал химический привкус  - и тогда все понял. Просто очередное извращенное наследие прошлого тысячелетия, промышленная дрянь, замерзшая в воздухе.
        Руди наклонился вперед и потянулся под стул. Рука коснулась бока чемодана. Он чувствовал тепло даже через перчатку. Вздохнул, снова и снова прокручивая сегодняшнее фиаско в голове. Нужно было взорвать ту машину, отвлечь охрану от Посылки. Не нужно было колебаться.
        Он вынес только половину того, что должен был защищать, и это его коробило. Чемодан, что бы в нем ни было, явно казался Посылке важнее всего. Значит ли это, что Посылка считала себя расходным материалом и Руди надо следовать ее примеру? Руди сомневался, что смог бы отдать жизнь за чемодан. За человека  - возможно, но за чемодан?
        Снаружи сарая покрытые плющом надгробия и скромные могилы кладбища снова припорошило снегом. Прятать костюм в таких условиях было бы самоубийством. Он был просто вынужден избавиться от него. Электронику он сбросил с моста в Хафель, а сам костюм отнес на кладбище. Сунул под куст, сорвал аварийное кольцо и подождал, пока энзимы проедят материал. Это всегда проходило быстрее, чем он ожидал,  - как эффект ускорения из плохого ужастика. А потом он пришел сюда подумать. Ремесло предписывало уходить как можно дальше и как можно быстрее, но ему нужно было подумать, собраться, прокачать варианты.
        Большая часть путей отхода отпадала, поскольку предполагала общественный транспорт. Слишком легко остановить и обыскать. Аналогично с машиной в Бабельсберге. Аналогично с планом просто дойти до Берлина пешком. Аналогично с планом автостопа до Голландии. Аналогично, аналогично…
        Руди потер лицо и снова наклонился и потрогал чемодан. Без него он был очередным невинным незапоминающимся лицом в толпе: прическа не длинная и не короткая, чтобы не бросаться в глаза, одежда предварительно куплена в разных магазинах Берлина и Магдебурга, чтобы затеряться среди людей. А с кейсом он с тем же успехом мог расхаживать с огромной табличкой «Арестуйте меня». Нужен только полицейский с прибором инфракрасного зрения  - и он выделится из толпы, словно зажженная спичка в темной комнате.
        Он сунул руку в карман и достал связку ключей, подумал о машине в Бабельсберге. Вздохнул и отложил. Снова взял и посмотрел.

* * *

        Они поставили заграждения на восточном конце Глинекер-Брюк. Наспех и ненадолго  - не более чем пара полицейских, направлявших машины на обочину, где еще пара полицейских проводила поверхностный обыск. Почти два часа дня, а свет уже начинал угасать, и, несмотря на обогреватель, на внутренней стороне окон взятой напрокат машины образовывалась изморозь. Он ехал как все, просто очередной турист, и, когда его остановили, свернул к бордюру и опустил стекло со стороны водителя.
        - Документы,  - сказал полицейский, наклонившийся к открытому окну.
        Руди достал паспорт и ID-карточку из бардачка и передал.
        - Что происходит?
        Лицо полицейского раскраснелось от холода, а меховой воротник куртки был поднят до ушей.
        - Обычный досмотр,  - сказал он.  - Заглушите двигатель.
        Руди подчинился, и полицейский отнес документы коллегам. Они на миг собрались над карманным терминалом, и Руди представил, как один из них ругается, пытаясь ввести цифры указательным пальцем в перчатке, слишком широким для клавиатуры компьютера.
        Вернулись все четверо. У одного на шее висел на шнурке тепловизор. Он поднял его к глазам и осмотрел переднюю часть машины. Другой навел ручной сканер на регистрационный номер машины, чтобы считать штрих-код.
        - Ганс Дрюкер,  - сказал первый полицейский, возвращаясь к открытому окну.
        - Да,  - ответил Руди. Кивнул на полицейского с камерой.  - Что он делает?
        - Цель вашего посещения Потсдама?
        - Навещал сестру,  - Руди назвал адрес. Там жила стрингер, которая, если понадобится, даст показания под присягой, что она его сестра. Казалось, что у Централя найдется стрингер на любой случай.  - Я приезжаю сюда каждые выходные.
        Коп кивнул.
        - Регистрационный номер автомобиля, пожалуйста?
        - Не помню,  - сказал Руди.  - Я взял его напрокат только вчера утром,  - он протянул документы на «Герц» из окна, и коп их просмотрел. Затем передал копу со сканером, которым сравнил их со своими данными. Один из полицейских проводил под машиной зеркальцем на длинной палке, наклоняя голову, чтобы видеть отражение.
        - Вы навещаете сестру на прокатной машине?  - спросил коп.
        - Моя сломалась. Я что-то нарушил?
        - Почему не поехать на поезде, зачем брать напрокат машину?  - спросил полицейский. Руди поднял воротник из-за холода, проникающего в открытое окно.
        - Я так и делал до прошлого года. А однажды по дороге назад в Берлин на поезде меня ограбили. Теперь я на машине,  - это тоже была правда. Ганс Дрюкер  - по крайней мере, стрингер, поддерживающий легенду,  - сообщил об ограблении на ночном поезде у станции Уландштрассе в прошлом году.
        - Регистрационный номер вашего автомобиля?  - спросил коп.
        Руди припомнил. На легенду Ганса Дрюкера была зарегистрирована синяя «Симка», одна из, казалось, неистощимого флота фантомного транспорта «Курьер Централь». Коп неуклюже набрал номер в компьютере. Кто-то в очереди на мосту за Руди загудел, и полицейский выпрямился и взглянул на водителя так, что он тут же притих.
        - Откройте капот, пожалуйста,  - сказал он, не отворачиваясь от ряда машин.
        Руди повернул рычаг, отпирающий защелку капота, и один из полицейских поднял его, закрыв вид из лобового стекла.
        - Что случилось?  - повторил он.
        Коп за окном читал ответ на свой запрос о машине Дрюкера.
        - Цвет и модель вашей машины?  - спросил он.
        - Синяя «симка»,  - он не пытался фамильярно шутить о машине, не пытался установить отношения с копом. Держаться нейтрально, слегка раздраженно. Это он мог. Знал, что мог. Просто старый добрый Ганс из Берлин-Панкова возвращается после визита к сестре в Потсдам. Вот и всё. Ничего особенного. Ему нечего бояться.  - С машиной что-то не так?
        Коп ответил скучающим взглядом:
        - Я просто делаю, что приказали, приятель.
        - Потому что если да, то виноват «Герц». Я торопился, может, что-то не проверил, когда уезжал,  - с ноткой паники  - честный гражданин переживает, что его застали в небезопасном автомобиле. Немецкая полиция вошла в легенды за свою приверженность старым законам ЕС о безопасности транспорта. Они были как игрушки, которые завели и оставили шебуршать еще надолго после того, как их владелец уехал в отпуск. Когда Великая Германия покинула Союз, никто так и не предложил новые Правила дорожного движения.
        - Все нормально, приятель,  - успокоил его коп.  - Это ненадолго.  - Интонация его голоса сказала Руди все, что ему нужно было знать о потсдамских полицейских, которых привлекли досматривать машины в морозный день. Он предположил, что им даже не объяснили толком, что они ищут, и это лишь усиливало их досаду.
        - Багажник,  - сказал коп.
        Руди открыл багажник, и еще один полицейский обошел машину, чтобы досмотреть ее.
        - Ну и что происходит?  - спросил он, позволив теперь, когда его успокоили, что машина не нарушает никаких правил, подпустить в голос нотку раздражения.
        Коп посмотрел в окно и поднял бровь.
        Долгая пауза. Руди сидел за рулем, стараясь вести себя как законопослушный гражданин, а коп продолжал тыкать пальцем в толстой перчатке в компьютер.
        Руди задумался, понимают ли копы иронию того, что здесь происходит. Изначально Глинекер-Брюк был деревянным мостом, который построил Фридрих Вильгельм, Великий Курфюрст, прокладывая дорогу между своим летним дворцом и Берлином через Хафель. Века спустя он стал одним из самых знаменитых мостов на Земле.
        Знаток границ, Руди вспомнил старые новостные репортажи со времен Стены, когда это место было одним из пропускных пунктов между Западным Берлином и Восточной Германией и здесь проходили обмены шпионами. Он думал о зернистых черно-белых клипах, двух одиноких фигурах, идущих навстречу друг другу с разных концов моста. Руди казалось, что, сколько бы обменов он ни видел, стоило людям разминуться, как их походка всегда менялась, словно они вдруг осознавали, что оказались ближе к родине, а не к плену. Иногда было сложно отличить, кто идет на запад, а кто возвращается на восток.
        Главная ирония, конечно, заключалась в том, что это был не первоначальный мост; тот снесли  - якобы потому, что он не отвечал стандартам ЕС, и вместо него построили новый мост, красивый, как лебедь, примерно в то же время, когда по всей Европе стали появляться новые границы.
        Наконец полицейский перед машиной захлопнул капот, а миг спустя полицейский сзади последовал его примеру, закрыв крышку багажника.
        Руди и его собеседник переглянулись.
        - Все?
        - Да,  - полицейский отдал Руди документы. И ушел, уже присматриваясь к следующей жертве.
        Руди поднял окно.
        - Мог бы хоть доброго дня пожелать,  - сказал он тихо, поворачивая ключ зажигания. Он включил передачу и съехал с моста на Кенигштрассе, к Берлину.

* * *

        На Александерплац он припарковал машину в гараже под офисным зданием и прошел пешком квартал до таксофона. Набрал номер.
        - Алло?  - спросил женский голос.
        - Алло,  - сказал он,  - это один-семь-два-семь-три?
        Женщина вздохнула, словно с ней это происходило все время.
        - Нет, вы ошиблись. Это квартира.
        - Ой,  - сказал Руди.  - Простите.
        Он повесил трубку и прошел еще два квартала к другому телефону. Когда он подходил, тот уже звонил. Он взял трубку.
        - Юрген?  - спросил мужской голос.
        - Тети Гертруды не было,  - сказал Руди.  - Но она оставила свое вязанье.
        Голос на другом конце линии вздохнул. Очередная потерянная Посылка.
        - Бестолковый ты засранец,  - просто спектакль, никаких обид.  - Она так хотела с тобой поговорить.
        - Знаю. Но она же хотя бы оставила вязание.  - Централь обожал все эти штуки из историй про рыцарей плаща и кинжала.
        - Оставила, значит?
        - Да. Просто загляденье,  - Руди представил, что звонок прослушивается и где-то сейчас хохочет полицейский, понятия не имея, над чем на самом деле хохочет.
        - Ну,  - произнес голос,  - значит, так она хотела.
        - Кстати, я слышал, что дядя Отто и дядя Манфред открыли вместе бизнес,  - просто чтобы дать Централю понять, что служба безопасности Нового Потсдама и polizei Старого на данный момент скооперировались. Даже после пяти лет работы Курьером Руди испытывал легкий стыд, когда пользовался кодовыми словами: они казались ему такими невинно-прозрачными, что он не мог понять, как предполагаемые слушатели не видят все насквозь.
        - Правда?  - голос на другом конце казался по-настоящему удивленным.  - Это явно ненадолго.
        - Посмотрим.
        - Ладно. Еще увидимся. Будешь завтра на работе?
        Руди нахмурился.
        - Да.
        - Может, тогда там и встретимся.
        - Не сомневаюсь.
        Они отключились. Руди постоял в телефонной будке намного дольше, чем это было необходимо, глядя на трубку.
        Вздохнул, подобрался и ушел обратно в подземный гараж. Снова вывел машину на холод и проехал по лабиринту боковых улочек, пока не добрался до маленького гаража  - по сути, сарая с кривыми деревянными воротами.
        Хозяин гаража уже ждал, предупрежденный звонком с таксофона откуда-то между Старым Потсдамом и Берлином. Это был кряжистый мужчина средних лет с расплющенным носом боксера и сеткой лопнувших капилляров на щеках. Он открыл ворота, и Руди завел машину внутрь.
        - Вы опоздали,  - сказал хозяин гаража, закрывая ворота.
        - Потсдамская полиция,  - ответил Руди, выходя из машины. Хозяин издал неприличный звук.
        - У вас час.
        - Ладно,  - сказал Руди, глядя, как мужчина выходит через врезную дверь.
        Целых сорок минут он извлекал двигатель из машины, чтобы залезть под него и вытащить чемодан из тайника,  - точно так же ему понадобилось три четверти часа скрупулезной концентрации в бабельсбергском гараже, частично принадлежащем Централю, чтобы запихнуть эту штуковину.
        Он даже не был уверен, сработает ли это, замаскирует ли тепло двигателя тепло чемодана, не заметят ли его polizei при обыске машины, не перегреется ли кейс и не приведет ли это к какой-нибудь неведомой, но зрелищной катастрофе.
        Он снова ощупал кейс. Существовало полдюжины способов проверить, что внутри, но он не сомневался, что в чемодане установлены ловушки против рентгена, ЯМР-спектрометров, радара миллиметрового диапазона и простого старомодного взлома. Он даже не мог сказать, существует ли человек, знавший, как его открыть,  - кроме самой Посылки, которую ему пришлось бросить в Новом Потсдаме.
        Он вернул двигатель в машину  - к этому времени вернулся хозяин гаража и помог ему закончить,  - и перегнал ее в офис «Герца», где сдал ключи, а потом прогулялся в кафе недалеко от станции метро «Александерплац». Купил кофе, сел за столик в дальнем углу и поставил чемодан на плитку у стула.
        В кафе было очень оживленно, оно бурлило людьми, спрятавшимися от холода. Он допил эспрессо через пять минут, и в какой-то момент чемодан успел исчезнуть.
        Он этого даже не заметил. Только что он стоял рядом, потом вдруг повалила толпа, а потом его уже не было. Он взглянул туда, где тот только что стоял. К плитке, покрытой растаявшим снегом, который нанесли на ногах посетители, приклеился обрывок бумаги, надпись на нем уже расплывалась и растворялась. Он успел прочитать, после чего встал и незаметно пошаркал по бумаге, оставив от нее только клочки на полу.

* * *

        Хотя различные правительственные агентства регулярно отрицали их существование, каждый знал  - или думал, что знал,  - о Курьерах все. Были фильмы о Курьерах, романы о Курьерах, сериалы о Курьерах, комиксы о Курьерах, все разной степени отвратности.
        Но чего никто не упоминал в историях об их бесконечном бесстрашии, так это сокрушительную скуку жизни Курьера. В сериалах новая Ситуация возникала каждую неделю, тогда как на самом деле Курьер мог месяцами жить даже без намека на действие. А если оно и наступало, то обычно представляло собой не более чем основной бизнес «Курьер Централь», то есть перемещение документов и зашифрованной информации через постоянно перекраивающуюся карту Европы.
        В сериалах Курьеры за час экранного времени спасали красавиц-ученых из политий, населенных персонажами со зловещим латиноамериканским или славянским акцентом, и обычно оказывались в постели с этими красавицами-учеными, которые торопились горячо отблагодарить за избавление от актеров с подозрительным акцентом.
        В реальном мире Курьеры бoльшую часть рабочего времени доставляли почту, что даже в самых секретных случаях представляло собой не более чем находку в Закладке А, короткое путешествие на поезде, машине или по воздуху, доставку в Закладку Б и весьма маленькую вероятность секса.
        Руди раздражали выдумки о Курьерах. Главным образом его раздражало, что каждую неделю у этих высоких, широкоплечих, очаровательных и нереальных людей, которые бы ни за что не смогли слиться с толпой, начиналась новая Ситуация. Каждую неделю из Централя приходило известие, что кого-то нужно спасти, выполнить какое-нибудь невозможное задание. На самом деле этого почти не случалось. Курьер заканчивал работу, удирал и возвращался к обычной жизни на месяц, или два, или шесть, или даже годы. Ситуации никогда не шли подряд.

* * *

        На бумажке в кафе был адрес почтового отделения в Грюневальде и имя.
        - Меня зовут Рейнхард Гюнтер,  - сказал он, подойдя к стойке.  - На мое имя может быть почта до востребования.
        Клерк ушел проверять. Руди рассеянно осмотрел почтовое отделение. «Будешь завтра на работе»  - код для срочной Ситуации, чего-то важного и неотложного. Он никогда не получал его в реальных условиях. Еще это означало, что ему дадут напарника, хочет он того или нет.
        Клерк вернулся с конвертом. Руди показал ему документы Гюнтера, сделанные сапожником в Панкове. Сделанные наспех и не самого высокого качества, но это было необязательно. Клерк почти и не взглянул, отдал конверт, и Руди вернулся на холод.
        У него были номера в двух разных пансионах на два разных имени. Он сел на автобус до ближайшего, в Шарлоттенсбурге, и убедился, что запер дверь, прежде чем сесть на кровать и открыть конверт.
        Внутри был ключ-карта от камеры хранения с фотографией Гензеля и Гретель, тигров из Берлинского зоопарка.

* * *

        Говорят, если ты преступник, член какой-нибудь мелкотравчатой политической партии, агитатор защитников прав меньшинств, наркоман, спекулянт на недвижимости, какой угодно фальшивомонетчик или бутлегер, художник, дизайнер одежды, писатель, андеграундный режиссер, музыкант или попросту сумасшедший, то рано или поздно окажешься в Берлине. Город казался вместилищем всех крайностей Европы. Крайней бедности и крайнего богатства. Крайней жадности и крайней филантропии. Крайне хорошего вкуса и крайне плохого. Здесь было все.
        Прошло много лет с тех пор, как Руди в последний раз посещал Берлин, и за время его отсутствия город не стал лучше. Деловое сердце города, возведенное после воссоединения на ничейной земле, где раньше стояла Стена, возвышалось над всем Берлином чистой блестящей лентой современных офисных зданий и отелей, но все вокруг находилось в плачевном и обветшавшем состоянии.
        Вдоль улиц вокруг станции «Берлинский зоопарк» выстроились попрошайки в слоях лохмотьев, одеял и газет «Berliner Zeitung». Большинство дрожало от холода. Некоторые уже не дрожали и просто сидели с покрытыми инеем ресницами в ожидании, когда их заберут вечерние полицейские патрули и отправят в морг. Они делили улицы со шлюхами, пушерами, карманниками, грабителями, туристами и бизнесменами, шаркающими в грязной слякоти.
        В самой станции было почти так же отвратно, несмотря на все усилия троицы полицейских в форме по возвращению нежелательных элементов обратно на холод. Руди прошел через зал к камерам хранения слева, нашел дверцу, соответствующую номеру на ключе, провел карточкой по замку и открыл.
        Внутри, глядя прямо на него, лежала отрубленная голова бородатого мужчины с удивленным выражением лица.

* * *

        Все представляли «Курьер Централь» по-разному. В некоторых фильмах это было чистое и деловое, но безликое современное офисное здание в каком-то нейтральном европейском городе. Возможно, это Брюссель, или Лондон, или Страсбург. В некоторых романах он скрывался под разрушенным отелем или жилым домом на востоке, и доступ внутрь даровали только тем, кто знал правильный пароль. По крайней мере, в одном сериале Централь располагался в элегантном шато из тех, что окружали Лувр, и решения по операциям Курьеров принимались в напряженной атмосфере, дисгармонировавшей с мебелью в стиле Людовика XV и часами в стиле ормолу.
        Общим заблуждением для всех стало буквальное понимание слова «Централь». Из-за этого, а также в силу того, что организация выбрала название Les Coureurs de Bois, большинство европейского населения пришло к мысли, что Централь находится где-то во Франции.
        На самом деле центральная штаб-квартира нужна была «Курьер Централь» не больше, чем другим транснациональным организациям. Современные коммуникации позволяли расположить зал заседаний в Лондоне, отдел кадров  - в Бонне, офис связей с общественностью  - в Праге, а компьютерный центр  - хоть в Сент-Люсии. В случае «Курьер Централь» организация была рассеяна еще шире.
        Так что, когда поступил срочный сигнал, он автоматически сменил четыре телефонных номера, прежде чем поступить в коммуникационный центр в Падуе, который перенаправил его, во все еще закодированном состоянии, на другую станцию в Дубровнике, где его прогнали через два европейских спутника Bell-Telecommunications и через автоматический коммутационный узел на крыше старой Башни «НатВест» в Лондоне, прежде чем он достиг чердака  - по совпадению  - в Париже. Все это заняло приблизительно четыре пятых секунды.
        Мадам Лебек, хозяйка некогда элегантного дома в Шестнадцатом арондисмане, до этого слышала тайный звонок оборудования на чердаке только дважды. Оба раза она поступила так же, как сейчас.
        Она спокойно взобралась по лестнице на чердак и заперла за собой дверь, чтобы служанка Изабель не ввалилась без спроса и не мешала ей сосредоточиться.
        Усевшись за одной из консолей, установленных в комнате, она набрала короткую серию команд и смотрела, как на экране возникает зашифрованное сообщение. Затем ввела еще одну серию, покороче, и сообщение расшифровалось.
        Если бы у «Курьер Централь» была центральная локация и организация, то мадам Лебек оказалась бы в ней менеджером среднего звена, рейтинг безопасности которого не дотягивал пяти-шести уровней до верхушки. «Централь» платил ей ежемесячную стипендию за аренду чердака и очень-очень редкую занятость. Мадам Лебек все это казалось скорее приключением; ее прапрабабушка состояла в Сопротивлении во время Второй мировой войны, и в ее дневниках много рассказывалось о работе с тайным радиопередатчиком, по которому она иногда связывалась с Лондоном.
        Работа мадам Лебек была и вполовину не такой опасной, как бы она ни стремилась ее романтизировать. Она не нарушала законов и не угрожала правительствам. От нее требовалось только получать сообщения, расшифровывать их и оценивать.
        В прошлые два раза сообщения оставались вне ее полномочий, так что она вводила пароль, передавала их по цепочке дальше и забывала. Но в этот раз было не так. Она спокойно перечитала две строчки текста, определенные несколькими кодами как голосовое сообщение с общественного телефона.
        Возможно, ее сердце забилось чуть быстрее, и она мысленно вернулась к военным временам, к своей прапрабабушке, ссутулившейся где-нибудь на чердаке в наушниках, прижатых к ушам, вылавливающей слабую, отчаянную передачу агента, попавшего в беду где-нибудь в оккупированной Европе. Она снова прочитала сообщение, пытаясь принять решение.
        Она напечатала строчку открытого текста, нажала одну кнопку  - для шифрования и другую  - для отправки сообщения, которое раздастся где-то далеко в трубке голосом равнодушного человека, передающего Курьеру закодированную инструкцию: ждать звонка через двадцать минут у конкретного таксофона. Затем она перешла к другой консоли на противоположной стороне комнаты и послала рапорт начальству.
        Ответ пришел быстрее, чем она ожидала: примерно через минуту на экране уже возник текст. Она прочитала и в двух местах почувствовала необходимость приподнять бровь  - сейчас, после рождения шестерых детей, смерти двух мужей и утраты четырех состояний, это было самым ярким выражением удивления, на которое она была способна.

        2

        Любовник мадам Лебек прибыл незадолго до Рождества.
        Это был невысокий очаровательный господин средних лет, одетый с иголочки, с безукоризненным французским, хотя собеседникам казалось, что они различали слабый английский акцент.
        Этого приличного господина чаще всего можно было встретить утром, когда он, безупречно одетый, покидал дом мадам и совершал ежедневный моцион по улице. Он выходил каждый день в одно и то же время и возвращался спустя час, обычно с матерчатой сумкой мадам, забитой продуктами.
        Те немногие соседи, что общались со славящейся дурным характером Изабель, сообщили, что этот господин появился на пороге однажды вечером, в одиннадцать с небольшим, когда мадам уже велела служанке закрыть дверь и запереть ее на засов, и что мадам встретила его неохотными, но крепкими объятиями,  - а мадам ни разу не видели обнимающейся, даже с членами семьи, время от времени ее навещавшими,  - словно эта была ее давно пропавшая любовь, о которой она до сих пор вспоминала с теплом.
        Большинство соседей только пожало плечами. Если пожилая дама в закатные годы решила найти себе любовника  - что ж, удачи. Но некоторые были более любопытны.
        К примеру, всего через два дня после прибытия сего господина парикмахер Дюбуа приветствовал его в своем кресле для полного обслуживания. Стрижка, бритье и уход за эспаньолкой, и без того аккуратной. Дюбуа смог сообщить  - заметив краем глаза ярлычок, когда снимал салфетку с шеи господина,  - что тот носил рубашки с Джермин-стрит в Лондоне и оставлял значительные чаевые.
        Девушка на кассе в супермаркете рассказала своей сестре, что господин купил быстрорастворимый кофе, хотя прежде мадам одобряла исключительно молотый. Также он купил цельнозерновой хлеб, чего мадам никогда не делала  - более того, поведала девушка сестре, она помнила, как Изабель однажды рассказывала, что мадам не терпела цельные зерна в своем доме, потому что они вечно умудрялись забиваться под верхнюю пластинку ее вставных зубов. И последнее, но не менее важное: прибытие господина совпало с изменениями диетических привычек в доме Лебек  - с масла на маргарин без соли.
        Еще не утихли слухи вокруг господина, когда появился его племянник  - хотя соседские циники отказывались верить в родство, потому что не видели никакого семейного сходства. Господин был низкорослым, смуглым и опрятным, тогда как племянник  - высоким, светлокожим и неаккуратным. Он редко выходил, но те, кто его видел, отмечали, что он всегда казался подавленным и загнанным, за что заслужил у соседей прозвище Беженец.
        Беженца можно было встретить, хотя и редко, на улице, когда он с опаской передвигался, словно ему так и хотелось юркнуть в подъезд, чтобы спрятаться. Он возвращался с пачками газет и распечаток журналов под мышкой. Изабель поведала девушке из супермаркета, что почти все публикации были на немецком, а большинство поступало от новостных агентств.

* * *

        Однажды утром Брэдли постучал в дверь Руди и позвал:
        - Уделишь минутку времени, старина?
        Когда Руди оделся, Брэдли уже спустился в салон мадам, нацелившись на бренди. Брэдли пил, казалось, почти все время, но никогда не выглядел пьяным, и Руди ни разу не видел, чтобы он ел.
        - Входи, входи,  - сказал Брэдли, закрывая графин и отворачиваясь от столика.  - Как мы себя чувствуем?
        - Я в порядке,  - ответил Руди от двери.  - А ты как?
        Брэдли сверкнул короткой улыбкой. Он был одним из самых очаровательных людей в жизни Руди, но он не мог припомнить, чтобы Брэдли по-настоящему улыбался. Только короткие усмешки и перегруженный дружелюбием язык тела.
        - Закрой дверь и садись, старик. Нужно кое-что рассказать.
        Руди закрыл дверь и повернул ключ в замке, рассчитывая на то, что не даст своей ядовитой пронырливой служанке подслушивать снаружи. Служанка его раздражала. Она ела вместе с ними в столовой и каждый раз сидела и смотрела на него в течение всей трапезы. Руди сел в пышное кресло у окна, накрытое чехлом. Брэдли отпил бренди.
        - Как себя чувствуешь?  - снова спросил Брэдли.  - На самом деле. Незачем от меня скрывать. Представь, что я врач. Или священник, если угодно. Можешь рассказать мне все. Я нем как рыба.
        Руди вздохнул. Дни, когда запершись вместе с Брэдли, он давал отчет по восемь часов подряд, тянулись очень медленно. Он снова и снова пересказывал подробности фиаско в Потсдаме. Он рассказал Брэдли, как нашел голову в камере на станции «Зоопарк». Он не приукрашивал, что после этого на какое-то время впал в прострацию, но все-таки пришел в чувство, чтобы послать приоритетный сигнал. Он пережил заново каждую минуту своего отхода многонедельной давности из Берлина через Гамбург, Готенбург, Хельсинки и Санкт-Петербург, когда каждые пару шагов оглядывался через плечо. Он был настолько честен с этим человеком из Централя, насколько мог, и Брэдли ни разу даже не подумал объяснить, что же за хрень тогда произошла.
        - Если честно, я уже устал от вопросов, как я себя чувствую,  - сказал он. Они говорили на английском  - почти наверняка родном языке Брэдли, хотя о некоторых людях сказать наверняка невозможно.
        Брэдли бросил взгляд на свой стакан и сел в другое кресло.
        - Курьер Лео,  - сказал он ностальгически.  - Дорогой старина Лео. Он работал в системе почти с самого начала, знаешь ли. Не отец-основатель, но что-то вроде этого.
        Он говорил о голове в камере хранения  - Курьере, которого назначили напарником Руди в срочной Ситуации. Руди не хотелось думать о Дорогом Старине Лео, о его семье, или настоящей работе, или настоящем доме.
        - Как я уже говорил, нам повезло, что тебе хватило присутствия духа запереть за собой шкафчик перед уходом,  - сказал Брэдли.  - Когда мы получили твое сообщение, смогли послать команду зачистки.
        - А я еще удивлялся, почему в газетах ничего нет.
        Брэдли наклонил голову, словно похвалы заслуживал один только он.
        - Мы прикрыли твой отход из Берлина,  - он снова взглянул на стакан, словно решая, стоит или не стоит сделать еще глоток. Решил, что не стоит.  - Все как по писаному. Очень хорошо. Не придраться.
        Руди осознал, что его пальцы впиваются в подлокотники кресла.
        - Ты должен понять,  - продолжал Брэдли,  - что Лео  - статистическая погрешность. Подобное почти никогда не случается.
        Руди уставился на англичанина. Его постепенный подъем в иерархии Курьеров сопровождался и постепенным повышением уровня риска, связанного с Ситуациями. На взгляд Руди, повышался и уровень контактов с Централем. Дариуш, когда-то выглядевший таинственным и немного пугающим, теперь казался чуть важнее стрингера  - местный вербовщик. Брэдли же по сравнению с ним был куда более серьезной фигурой  - прямая связь с Централем, оперативный сотрудник. Впервые у Руди состоялся подобный контакт с работодателями, что только подчеркивало, насколько катастрофическими оказались потсдамская и берлинская Ситуации.
        - Большинство Курьеров на протяжении всей карьеры занимаются доставкой почты,  - продолжал Брэдли. Он сдался и смочил губы бренди.  - Просто переносят посылки Отсюда  - Сюда. Никакой опасности. Ничего незаконного, прямо скажем. Даже, по большей части, никакого дискомфорта.
        - Если только ты не Дорогой Старина Лео,  - сказал Руди. На миг Брэдли покинуло все его дружелюбие, это было поразительное зрелище. На долю секунды он показался лет на десять старше.  - Можно выпить?
        Брэдли потянулся к графину и передал его. Руди встал, налил себе бренди, потом подошел со стаканом к окну и выглянул из-за тюлевых занавесок на улицу.
        - Централь  - аполитичная организация,  - сказал Брэдли.  - Только так она может существовать. У нас нет союзников, нет любимчиков. Если она угрожает правительствам или национальной безопасности, то угрожает всем в равной степени. В этом вся суть. Строго говоря, мы закон не нарушаем.
        - А,  - сказал Руди улице.  - Закон. Очень серая область, Брэдли, везде его понимают по-своему.
        Брэдли сел в кресло, которое только что освободил Руди. Посмотрел в огонь, задумавшись.
        - То, что случилось, с Лео,  - сказал он,  - никак не затрагивает Централь. Мы называем себя Курьерами потому, что мы действительно всего лишь курьеры. Идеальные почтальоны. Иногда мы помогаем переместить человека из одного места в другое. То, что случилось с Лео,  - неуклюжее предупреждение.
        - Неуклюжее, но исключительно эффективное,  - сказал Руди.  - Особенно для Лео.
        Брэдли вздохнул тяжело, душераздирающе, в этот раз отказываясь поддаваться на провокацию.
        - Какой Ситуацией должны были заняться мы с Лео?  - спросил Руди. Брэдли покачал головой.
        - Она уже не актуальна, старик.
        - Значит, у тебя нет причин ее от меня скрывать.
        Англичанин как будто задумался. Сделал еще глоток бренди. Снова покачал головой.
        - Прости.
        - Это был скачок? Все согласно плану? Отход как по писаному?  - он залпом осушил стакан.  - Иди в задницу, Брэдли, говори уже, за что Лео отрубили башку!
        Брэдли оставался в кресле, совершенно спокойный и невозмутимый.
        - Прошу, не кричи, друг мой. Потревожишь мадам.
        Руди фыркнул и снова отвернулся к окну.
        - То, что случилось с Лео, не имело никакого отношения к Ситуации, которую вы должны были разрешить,  - сказал Брэдли. Он снова замолчал, задумавшись.  - В октябре в Гамбурге произошел инцидент. Централь и немецкая контрразведка попытались в одно и то же время занять одно и то же место.  - Он сделал глоток.  - Несколько их офицеров погибли.
        Руди обернулся и посмотрел на него.
        - Прошу прощения?
        Брэдли как будто ушел в свои мысли.
        - Это была не Ситуация. Стрингер поддерживала легенду, выполняла задание. Не знаю, что пошло не так,  - он покачал головой.  - Неудачное дело. Очень непрофессионально.
        - Непрофессионально,  - отрешенно повторил Руди: его воображение отказывалось рисовать сценарий, при котором рутинная поддержка фальшивой личности могла привести к нескольким смертям.  - Господи боже, Брэдли.
        Брэдли пожал плечами.
        - Немецкая контрразведка, разумеется, принимает такие вещи близко к сердцу. Они никогда не были рады тому, что мы работаем на их территории. Похоже, Лео был посланием.
        - Могли бы написать имейл.
        Брэдли грустно хмыкнул.
        - Что ж, полагаю, они решили, что имейл эмоционально окажется недостаточно веским.
        Руди отошел от окна, опрокинул в рот стакан и сел в другое кресло.
        - Централь что-нибудь сделает в ответ?
        Брэдли задумался.
        - Возможно, предпримет попытку переговоров. Не могу сказать. Возможно, мы придем к какой-то договоренности.
        - Ты только что сказал  - «переговоры»?
        - Ты должен осознать, что Централь ни с кем не будет сражаться,  - сказал Брэдли.  - Суть нашей работы не в этом. Более мудрые люди, чем мы, решили начать с ними диалог.
        Руди закрыл глаза.
        - Альтернатива  - мы убьем одного из их офицеров в качестве возмездия за Лео. А они убьют еще одного Курьера. И так далее и тому подобное.
        - Боже мой,  - пробормотал Руди.
        - Возьми отпуск,  - продолжал Брэдли.  - Ты заслужил отдых. Побег в Потсдаме  - настоящая классика, ты будешь вознагражден по заслугам.
        - За два дня у меня запоролись две Ситуации, Брэдли,  - напомнил Руди. Брэдли покачал головой.
        - В Потсдаме ты ничего не мог поделать. Твоя Посылка хотела сама выйти за колючку; за исключением вторжения в Новый Потсдам, ты никак не мог помочь.
        Руди потер глаза.
        - Ты сделал очень важную вещь,  - сказал Брэдли.  - Если бы ты не был на высоте, чемодан оказался бы сейчас в руках сил безопасности Нового Потсдама или городского совета Старого Потсдама, а не отправился по назначению. В Потсдаме ты повел себя совершенно профессионально, и лично я тобой горжусь.
        «Пошел ты»,  - подумал Руди.
        - А Ситуацией в Берлине в силу обстоятельств ты не владел.
        Руди покачал головой.
        - Отойди ненадолго от дел,  - сказал Брэдли.  - Отдохни.
        - Просто оставь номера для связи, ладно?
        Брэдли засиял:
        - Обязательно.
        - Это такой окольный способ сообщить, что меня тоже ищут немцы?
        Брэдли очень по-галльски пожал плечами.
        - Береженого Бог бережет, старина.
        - А Лео?
        Улыбка поблекла, пока совсем не исчезла. Он вздохнул.
        - Ты ничего не мог сделать. Ты не виноват. Не думай о Лео. Лео, к моему вечному стыду, только на моей совести.

        Талант к языкам

        1

        Давным-давно больше всего на свете он хотел только одного  - стать шефом.
        Он даже помнил день, когда пустила корни эта одержимость. Это был его восьмой день рождения  - когда отец наконец уступил и установил спутниковую тарелку. А значит, через два года после того, как от них ушла мать, в ужасе от решения отца снова перевезти семью, чтобы стать рейнджером в рахвуспарке Лахемаа.
        Отец Руди учился на архитектора, но, насколько Руди знал, по специальности никогда не трудился. Зато сменил множество мест, которые не подходили ему ни по образованию, ни по темпераменту. Работал в таллинских доках. Охранником на железной дороге. Переучился на авиадиспетчера. Жил в сквотах и колониях анархистов. Даже, говорили родственники, недолго побыл политиком; Руди мог легко проверить семейную легенду, но так и не удосужился этого сделать. Правда или неправда  - какая разница?
        По семейной хронологии отец Руди познакомился с его матерью, когда водил автобус в Таллине. Иногда, когда он напивался, старик рассказывал двум сыновьям о молодой красавице, которая ждала каждое утро на остановке «Пронски» в Нарва-маантэе, возвращаясь домой после смены в Hotell Viru, как она засыпала на сиденье, как потертое пальто скрывало ее форму горничной. Когда он напивался вдрызг, что случалось все чаще по мере того, как росли Руди с братом, он пускался в лирические воспоминания о ее волосах  - длинных, красивых, цвета полированного красного дерева, о ее коже  - цвета молока и без единого изъяна, о ее глазах  - лишь слегка скошенных по краям, выдававших лопарские гены в ее роду, привнесенные когда-то давным-давно. Ни Руди, ни его брат не припоминали никакой выдающейся красоты, хотя однажды нашли у задней стенки отцовского шкафа стопку фотографий низкорослой молодой женщины, старомодно одетой, с темными волосами; судя по выражению лица, она была чем-то недовольна. Они пришли к выводу, что это наверняка какая-то старая подружка отца.
        Фотографий свадьбы не осталось  - по крайней мере, Руди их никогда не видел. Ему приходилось мириться с историями отца о сотнях гостей, большом зале, снятом для торжества в Viru, о его матери, выступающей, словно королева, через этот зал, куда после медового месяца она вернется в одежде уборщицы, толкая перед собой полировальную машину для пола.
        По большому счету, это было чудо, что их отец вообще женился, тем более что согласился осесть в Таллине и остаться на работе водителя дольше чем на год. Надо было платить за свадьбу  - его и ее родители умерли, надо было платить за квартиру, а примерно через год родился старший брат Руди Ивари, и, когда Ивари исполнился год, терпение отца лопнуло, и он переехал с семьей в Тарту, где устроился машинистом поезда.
        В Тарту, на празднике песни в эстонском университете, и начался долгий и незамысловатый роман отца Руди с балтийскими языками. Он говорил, что слушал эстонских, латвийских и литовских певцов на фестивале со слезами на глазах. Ивари, который помнил посещение этого конкретного фестиваля, хотя ему и было всего четыре года, добавлял, что старик все время был пьян до беспамятства.
        Неважно. Когда родился Руди, семья жила в трехкомнатной квартире в Пярну, где старик работал на нескольких стройках, чтобы оплачивать растущую коллекцию книг о языках. Именно в этот период и появился Руди  - совершенно незапланированный, любил поддразнивать его Ивари,  - и старик снова обнаружил, что семья стала его якорем, который он не мог позволить себе поднять, чтобы унестись дальше.
        Когда Руди об этом думал  - нечасто в последние дни,  - то удивлялся, почему мать ничего не сделала. Он смутно помнил стоическую женщину, терпеливо переносившую все семейные невзгоды, все спонтанные смены работы. Могла же она что-нибудь сделать, думал он. Он жалел, что плохо ее помнил; ему казалось, нужно было быть выдающейся женщиной, чтобы терпеть все это так долго.
        Они теснились в квартире в Пярну шесть с половиной лет  - дольше его отец с момента выпуска не задерживался нигде,  - а затем в один роковой вечер отец вернулся домой после смены на стройке, съел ужин, сел перед телевизором, раскрыл газету и увидел объявление о наборе рейнджеров в парк. И это искушение, как понимал Руди, оказалось для него непреодолимым.

* * *

        Сейчас добраться до национального парка легче, чем в детстве Руди. Тогда страна все еще не пришла в себя после многих лет в роли советского сателлита, денег не хватало, так что надо было ехать на машине или отправляться из Таллина на автобусе с пересадками, или добираться поездом до Раквере или Тапа и там садиться на автобус.
        Теперь от Таллина до информационного центра в Палмсе вела специальная трамвайная линия. Путешествие занимало два часа; в это время года трамвай был практически пуст, не считая местных, возвращавшихся с покупками, и пары новозеландцев впереди, совершенно одинаковых в теплой одежде и с походными рюкзаками. Руди сидел в хвосте с туристической сумкой, которую засунул под сиденье, и периодически вытирал запотевшее окно, чтобы взглянуть на проплывающий мимо пейзаж.
        Он не помнил, когда в последний раз видел эту сельскую местность. Четыре года назад. Может, пять. Он успел сбиться со счета. Что с ним с тех пор случилось? Он повидал континент, сопроводил немало Посылок, неплохо заработал. Приготовил много блюд в «Ресторации Макса». Нашел отрубленную голову в камере хранения в Берлине. Есть чем похвастаться при случае.
        Он закрыл глаза и откинулся на спинку. Может, он переработал Курьером; Ситуации начали сливаться друг с другом. Он не помнил, чем занимался, когда уезжал отсюда в последний раз. Вернулся на кухню Макса, это точно, но дальше что? Куда? Андорра? Падания? Ульстер? Может, стоит спросить Брэдли: «Централь» наверняка где-нибудь хранит все его данные. Скажет, что хочет написать мемуары.
        Боже. Ему нет и тридцати, а он уже готов выходить на пенсию.
        Когда трамвай остановился на конечной, в Палмсе шел мокрый снег. Руди постоял на мостовой. Старый особняк с розоватыми стенами и красной черепицей как будто совсем не изменился. Ему пришло в голову, что прошло по меньшей мере четыре года с тех пор, как он слышал, чтобы кто-то произнес хотя бы слово на его языке.
        Он обошел информационный центр, подойдя к боковому входу, и набрал код у двери. Улыбнулся и покачал головой; прошло десять лет, а они так и не сменили пароль.
        Дверь в кабинет Ивари наверху была распахнута. Его брат сидел за столом, сосредоточившись на документе, который он набирал на большом и устаревшем текстовом процессоре. Он был не очень высокий, но очень крепкий, как дубовый стол. Он сидел в голубом комбинезоне с открытым воротником  - форме рейнджера и щурился на экран процессора, пока печатал двумя пальцами, мучительно медленно, выискивая каждую букву. Руди прочистил горло, и Ивари поднял взгляд, и мгновение они оба молчали, только Руди неловко пожал плечами.
        - Заходи,  - сказал Ивари, возвращаясь к клавиатуре.  - Надо закончить,  - он махнул рукой в угол комнаты.  - Угощайся кофе.
        Руди поставил сумку у дверей, подошел к кофе-машине и налил себе чашку. Ивари снова начал печатать. Руди побродил по кабинету. На стенах были постеры в рамках с рекламой парка, распечатки статей о парке, фотографии Ивари с разными знаменитостями и шишками. Снимки показались ему любопытными, потому что на большинстве из них Ивари стоял в одинаковой позе. На одном снимке он, рядом с президентом и премьер-министром в дебрях парка, показывал на что-то в отдалении. На другом стоял очень близко к Эмме Коркоран, английской актрисе, и показывал на что-то в отдалении. На третьем  - рядом с Витольдом Грабянским, польским олимпийским чемпионом по бегу на полторы тысячи метров, показывал на что-то в отдалении.
        - На что ты показываешь на всех фотках?  - спросил Руди.
        Ивари трудился над документом, сгорбив плечи.
        - На что-то. Ни на что. Фотограф просто говорил куда-то показывать и выглядеть отважным,  - он фыркнул.  - Отважным. Скажите, пожалуйста.
        - И как тебе Грабянский?
        Иван пожал плечами.
        - Вроде ничего. По-моему, мы друг другу и сказали не больше пяти слов.
        - А что насчет президента?
        Ивари снова фыркнул и продолжал печатать, каждую букву отдельно, щурясь то на экран, то на клавиатуру.
        - Вижу, покрасил,  - сказал Руди, оглядывая кабинет.
        Ивари кивнул, выбрал клавишу и опустил на нее палец.
        - Три года назад.
        Намек понят. Руди сел в одно из удобных кресел для посетителей и посмотрел на брата. У Ивари была простая приятная внешность и светлые волосы, как у отца, и форма шла ему куда больше, чем их старику.
        - Как Франсес?
        - Очень хорошо, спасибо.
        Последний раз Руди был здесь на свадьбе Ивари. Он остался на пять дней, а потом смутное ощущение, что кому-то и где-то нужна его помощь, увело его обратно в Реальный Мир  - так он о нем думал в те дни. Он заметил, что думал так вплоть до недавнего времени. А именно  - ровно до момента, когда открылась дверь той камеры хранения в Берлине.
        Он встал и подошел к окну. Снегопад усилился, он уже не видел улицу за завихрениями снежинок.
        - Как Краков?  - спросил Ивари, выбирая другую клавишу.
        - По колено в английских туристах.
        - Я слышал про волнения.
        Руди пришлось покопаться в памяти, потом он понял, что Ивари имеет в виду футбольный матч Англия  - Польша два года назад.
        - Это было на другом конце города,  - сказал он.  - Не думаю, что за ту неделю к нам в ресторан зашел хотя бы один англичанин.
        - По новостям все казалось жутко.
        Это и было жутко. Погиб один полицейский и арестовали почти семьсот фанатов  - как английских, так и польских. Руди в те дни участвовал в Ситуации в Эльзасе и вернулся в Балице как раз вовремя, чтобы увидеть, как несколько взводов полицейских сопровождают из страны английских болельщиков. Он уже почти забыл об этом.
        - В новостях всегда всё показывают хуже, чем есть,  - сказал он.
        Ивари кивнул, нашел кнопку сохранения и нажал. Экран очистился, он обернулся и посмотрел на брата.
        - Есть хочешь?
        - Умираю с голоду,  - согласился Руди.

* * *

        Ивари с женой жили в одном из служебных зданий поместья Палмсе  - некогда доме фон Паленов, семьи купцов, которые переехали из Эстонии в Германию после Первой мировой войны, но оставили мызу Палмсе  - сам особняк в стиле балтийского барокко  - и винокурню, служившую нынче отелем, а также старую конюшню, где разместился информационный центр парка. Руди помнил, как отец рассказывал ему, что один из фон Паленов  - он не помнил который  - был астрономом и в честь него назвали кратер на Луне. Его отцу казалось, что это чудесно  - когда в честь тебя называют кратер на Луне. Руди помнил, что его это не так впечатлило, хотя, если задуматься, достижение неплохое. По крайней мере, более долговременный памятник, чем даже самый хороший обед.
        Когда его увидела Франсес  - он снимал парку и ботинки в прихожей и потому был занят,  - она закричала на английском: «Руди, ты засранец!» Произнесла она это с акцентом  - «зарсранец». Франсес была большой цветущей австралийкой и обожала восточные халаты с галлюцинаторными узорами, и когда она прижала Руди к своему внушительному бюсту, ему показалось, что его давит энергичная мигрень.
        Она схватила его за плечи и отодвинула на расстояние вытянутых рук  - то есть немалое,  - чтобы наклонить голову в одну сторону, потом в другую и толком его рассмотреть.
        - Сколько уже прошло?  - спросила она его на хорошем эстонском.
        - Немало, Фрэнки,  - признался он на английском. Он попытался пожать плечами, но в тисках ее рук не мог пошевелиться.  - Мне жаль.
        - Я надеюсь, что тебе жаль, солнышко,  - сказала она. Затем улыбнулась радужной улыбкой  - которая, когда-то признался Ивари, и похитила его сердце,  - и снова нежно прижала его к себе.  - Рада тебя видеть, малыш.
        - Рад приехать,  - ответил Руди. Он подозревал, что Франсес что-то знала о его работе Курьером. Она всегда, чуть что, бросалась в объятия и давала волю рукам, но когда он начал работать на Централь, то, по его ощущениям, эти объятия как-то изменились, хотя он не мог объяснить, как именно,  - словно бы она опасалась за его безопасность. А может, он это сам себе придумывал.
        - Итак,  - сказала она, наконец освобождая его, чтобы он мог снять второй ботинок и найти в деревянном ящике у двери тапочки,  - сколько мы будем иметь удовольствие принимать тебя в этот раз?
        Она так и не простила его за бегство сразу после свадьбы.
        - Ближайшее будущее я проведу с вами, Фрэнки,  - сказал он, наконец отыскав любимую пару тапочек и надев. Он стоял в прихожей, улыбаясь ей, чувствуя себя не в своей тарелке  - слишком долго он проходил в ботинках,  - но счастливый.  - Я в отпуске. Можно сказать, в творческом.
        Франсес улыбнулась и кивнула, словно понимала, о чем он говорит.
        - Ну это же замечательно, а то мне уже надоело готовить на этих двоих.
        У Руди екнуло в груди.
        - Двоих?
        - Кто там?  - раздался сварливый голос из гостиной, и, шаркая тапочками, в прихожую вышел старик в джинсах, толстовке на два размера больше и бейсболке с рекламой-голограммой «Аэрофлота». В руках у него был стакан, наполовину наполненный янтарной жидкостью,  - почти наверняка «Чивас Ригал», его излюбленный напиток.  - О,  - сказал он, когда увидел Руди.
        Сердце Руди мягко ушло в пятки, как недавно установленный лифт.
        - Привет, Тоомас,  - сказал он отцу.

* * *

        Франсес попросила Руди что-нибудь приготовить, и ему не хватило духу отказать, так что он десять минут копался в холодильнике и морозилке, пока не нашел свиную корейку, которую можно было нарезать толстыми кусками и отбить для эскалопов, а также пару черствых булок для панировки. Не совсем кордон блю и далеко не эстонское блюдо (да и в любом случае он не смог бы искренне заявить, будто эстонская кухня совершила кулинарный переворот в мире), но он устал, а эскалопы он мог приготовить, даже если мозг на нейтралке.
        - Сколько он уже у вас?  - спросил он, обрабатывая свинину мясным молотком.
        Франсес, пока чистила картошку у раковины, бросила взгляд на дверь.
        - Старик? Пару дней.
        - Все еще живет в Муике?
        Она покачала головой.
        - Переехал пару лет назад в зону особого управления в Аасуметса. Купил там себе приличный домик. Нашел милую хаусфрау, чтобы она за ним присматривала, хотя сама я ее не видела.
        Руди слышал, как в гостиной отец поет Ивари латвийскую народную песню.
        - Вроде все хорошо,  - сказал он. Франсес посмотрела на него.
        - Без обид, малыш, но это ты должен спрашивать у него.
        Руди пожал плечами.
        - Мы о таком не разговариваем.
        Франсес отложила картофелину и скрестила руки на груди.
        - Может, стоит попробовать, нет?
        Руди взмахнул для убедительности молотком, но не нашел слов, чтобы подкрепить жест, и продолжил отбивать кусок свинины на разделочной доске.
        - Ты же должен был понимать, что есть шанс, что вы с ним здесь встретитесь,  - сказала Франсес.
        - Нет добра без худа,  - пробормотал Руди.
        - Мы все просим его уйти на пенсию, но он отказывается,  - сказала Франсес.  - Он любит это место. То и дело отправляется бродить по болотам и чаще. Аарво  - это наш новый директор  - говорит, что старику пора уходить, но не осмеливается его уволить.
        - Похоже, этот Аарво  - типичный бесхребетный слюнтяй, которыми Тоомас всегда вертел, как хотел,  - сказал Руди.
        Она снова перестала чистить картошку и показала на него через кухню ножом.
        - Эй, милый мой, не забывай, сколько лет за спиной у твоего папы.
        - Мои детские годы точно именно там,  - ответил Руди.
        - Он знает это место как свои пять пальцев,  - сказала она, снова ткнув ножом.  - У них нет никого с его опытом, и, когда он уйдет, они еще намучаются, пока найдут человека, который так же любит лес.
        - Каждый эстонец любит рахвуспарк, Фрэнки,  - ответил он.  - Это часть нашего наследия. У поляков то же самое с Беловежской пущей.
        - Не поняла?
        - Это большой лес на границе Польши и Литвы. Последний древний лес Европы. Поляки его обожают, Фрэнки. Там и дикие кабаны, и зубры, и дикие кони, и бобры, и кто знает  - может, и медведи, и волшебники, и зеленые человечки, и Элвис с Мадонной в придачу. Это символ национальной гордости. Точно так же с парком.
        - Ивари говорит, так было не всегда.
        Руди отмахнулся молотком.
        - Это при русских. Пошли они на хрен,  - он посмотрел на кусок свинины, который отбивал, и вдруг вспомнил Яна, который делал то же самое в отеле в Зоне. На нем все еще были часы Яна, хотя за прошедшие годы моменты, когда он вспоминал, чьи они на самом деле, случались все реже и реже. При мысли о Яне на ум приходили венгры, а потом и «Ресторация Макса».
        - Руди?
        Он поднял взгляд.
        - Да?
        - Ты в порядке, да?  - спросила Франсес.
        - Просто задумался.  - Он подбросил мясной молоток, так что тот перевернулся в воздухе, и при падении поймал за рукоятку. Это сложнее, чем кажется: из-за тяжелого бойка инструмент вращается непредсказуемо, и, если не будешь осторожен, рискуешь получить в лоб. Он много упражнялся на разных кухнях в течение многих лет, но краем зрения не заметил, чтобы на Франсес это произвело особенное впечатление.  - Давай уже доготовим.

* * *

        Его отец не снимал кепку весь ужин. И подгонял Ивари, чтобы тот доливал в его стакан «Чивас». Он поглядывал на Руди, словно присматривал за сбежавшим каторжником, который вломился в дом и потребовал, чтобы его накормили. Отпустил немало шуток о поляках, за которые, невзирая на возраст, ему бы переломали ноги в любом баре Кракова. Чтобы подчеркнуть какую-то одному ему понятную мысль, он настаивал, чтобы частично разговор за столом шел на литовском  - языке, на котором Ивари и Франсес не разговаривали вовсе, а Руди имел о нем только рудиментарное представление. Он грубил, критикуя еду. Руди не стал говорить, что Фабио давно сделал ему прививку против любой критики.
        Тоомас всегда был маленьким и жилистым, но теперь он будто одеревенел. Теперь в нем чувствовалась неуловимая сухая крепость, словно он был старым деревцем, гнувшимся под ветром десятки лет, но выстоявшим. Кожа его задубела от ветра, глаза стали узкими и скрылись в гнезде морщин, и долгие годы оставили ему тонкие злые губы, вокруг которых он растил бородку. Давно, когда Руди было лет десять, Тоомас говорил ему, что кто-то назвал его вылитым «балтийским рыцарем». Тогда Руди был еще маленький, чтобы понимать, что за чертовщину он несет, но теперь он думал, что сравнение не было таким уж натянутым. Балтийский рыцарь, который переживает тяжелые времена, обреченный умирать в нужде и безумии, ганзейский Кихот.
        - И когда ты возвращаешься в Польшу?  - спросил Тоомас, когда Ивари собрал тарелки и ушел на кухню заварить кофе.
        - Не знаю, вернусь ли,  - ответил Руди.  - Последние полтора года я жил в Берлине,  - и он пожалел о сказанном, как только название города покинуло его губы.
        - Германия,  - задумался Тоомас. Земля предков властителей Эстонии. Тех, что были до русских. Тех, что среди прочего построили мызу Палмсе. Он сидел и смотрел на Руди из-под козырька кепки. Голограмма создавала иллюзию, будто авиалайнер «Аэрофлота» вылетает у него изо лба.
        - Ох, папенька,  - вздохнула Франсес.  - Ты можешь просто порадоваться, что Руди с нами?
        - После того как он жил с sakslane?  - спросил Тоомас, по-стариковски заносчиво поджав губы.  - Пожалуй, нет.
        - Это же по работе,  - сказала она, и Руди взглянул на нее и склонил голову набок, не зная, то ли она хотела разрядить обстановку, то ли действительно знала, зачем он был в Германии. Он ей точно не говорил.
        Тоомас фыркнул.
        - Если есть выбор, нормальный человек откажется.
        - Может, у него не было выбора.
        - Прошу прощения,  - сказал Руди.  - Давайте не будем забывать, что я тоже здесь, а?
        Тоомас фыркнул.
        - Все равно ты никогда не умел постоять за себя,  - он взял стакан и неопределенно помахал им, глядя на Руди.  - Налей мне, poiss.
        - Пошел ты, vana mees. Сам себе наливай.
        Франсес пронзила его взглядом, и он поднял руку, извиняясь.
        - Вы и на свадьбе вели себя так же,  - сказала она изумленно, переводя взгляд с одного на другого на разных концах стола.  - Не успели провести в обществе друг друга и пяти минут, как уже кричали. Господи боже, что с вами не так?
        - Со мной всё так,  - сказал отец Руди, откидываясь и складывая руки на груди с самодовольным видом.
        - Это тебе твоя подружка говорит, а?  - сорвался Руди и заметил, как самодовольства на лице Тоомаса поубавилось.
        - Руди!  - сказала Франсес.  - Довольно. Вы оба гости в нашем доме, и я никогда вам не прощу, если будете так себя вести.
        Руди и Тоомас продолжали буравить друг друга взглядами. Не отрывая глаз, Руди ответил:
        - Прости, Франсес. Я был груб.
        Франсес посмотрела на Тоомаса.
        - Папенька? Ничего не хочешь сказать?
        Тоомас отодвинулся на стуле и встал из-за стола.
        - Надо поссать.
        Уходя из столовой, он задел Ивари, который возвращался из кухни с подносом, уставленным кофеваркой, чашками, сахарницей и бутылкой с молоком.
        - Налей мне, poiss,  - пробормотал Тоомас, проходя мимо.
        Ивари взглянул на Руди и Франсес.
        - Итак,  - сказал он, когда Тоомас закрылся в туалете, оказавшись вне зоны слышимости.  - Какой счет?
        Франсес посмотрела на Руди:
        - Серьезно. Что с вами двоими не так?
        - Он мой отец. Я его сын,  - он пожал плечами.  - Что я могу сказать?
        - Ну, для начала перестань быть таким гномическим,  - сказала она на английском.
        - Гномическим?  - переспросил Руди, чувствуя улыбку. Франсес воззрилась на него.
        - И?
        - Ты неправильно использовала это слово.
        - Откуда ты знаешь? Ты даже не носитель языка.
        - Ты тоже.
        Франсес швырнула в него салфеткой, та раскрылась и приземлилась посреди стола, но теперь все трое снова улыбались. Она покачала головой.
        - Если вы будете продолжать в том же духе, я вас обоих чем-нибудь побью,  - сказала она.  - А если я кого-то бью, это бывает больно.
        В это он поверил с легкостью.
        - Ударишь больного старика?
        - Он не больной старик,  - с ходу ответила она, не подумав.  - Он демон.
        Она замолчала и посмотрела на Ивари, который ставил поднос с кофейными принадлежностями на стол, и на Руди, который ухмылялся и показывал на нее пальцем. Вздохнула.
        - У меня от твоей семьи голова болит,  - пожаловалась она мужу.
        - У меня тоже,  - согласился Ивари.
        - Что он вообще здесь делает?  - спросил Руди.
        Франсес посмотрела на Ивари, который ответил:
        - Он поругался с Марет. Это его…
        - Да,  - сказал Руди. Ивари пожал плечами.
        - Заявился позавчера с рюкзаком. Сказал, что у него какое-то дело к Аарво, и ему нужно остаться на пару ночей. И надо отдать ему должное, у него правда было дело к Аарво.
        - Это же его типичное поведение, Ивари,  - устало сказал Руди.  - У него назначена где-нибудь встреча, он искусственно создает ссору и хлопает дверью, а на самом деле просто едет на встречу. Он поступал так всю жизнь. Ты еще не догадался?
        Франсес оскалилась на него.
        - Не смей так разговаривать с моим мужем.
        - Кофе?  - спросил Ивари.
        Руди пожал плечами.
        - Так или иначе,  - продолжил Ивари, наливая кофе,  - Марет звонила вчера вся в слезах. Они поспорили, папенька хлопнул дверью, и она испугалась, что он сделает какую-нибудь глупость.
        Руди фыркнул.
        - Тоже типичное поведение.
        Ивари выпрямился и мягко показал на Руди кофейником.
        - Можешь умничать, сколько хочешь. Но некоторым из нас приходится проводить с ним все время.
        Руди уставился на брата.
        - Этим утром мне пришлось съездить в Аасуметса и лично сообщить Марет, что папенька жив и здоров и останется с нами. Она за него очень переживает. Она бы тебе понравилась.
        - Только мы не встретимся,  - предупредил Руди.
        Франсес вздохнула и посмотрела на часы. Потом перевела взгляд на Ивари.
        - Он опять за свое.

* * *

        - Не знаю я, когда у него это началось,  - сказал Ивари.  - Он просто слишком много выпил.
        - А это правда что-то новенькое,  - добавил Руди.
        Ивари открыл замок на двери в ванную отверткой, которую держал для этого под рукой. Они стояли на пороге и смотрели на Тоомаса, который сидел на унитазе со спущенными до лодыжек джинсами и семейниками. Голова привалилась к стене, глаза закрыты, а сам он мягко похрапывал.
        Франсес, стоявшая за их спинами, произнесла:
        - В первый раз это встревожило. Во второй раз это было даже забавно. Теперь?  - она покачала головой.  - Я на незнакомой территории. Понятия не имею.
        - Что вы обычно делаете в такой ситуации?  - спросил Руди, надеясь, что ответом будет: «Бросаем старого говнюка на ночь, пока из-за сидушки не перекроется циркуляция крови и у него не откажут ноги. Или пока он хотя бы не подхватит пневмонию».
        - Ну,  - признался Ивари,  - если ты это снимешь и выложишь онлайн, уверен, у тебя будет большая аудитория.
        Руди скривил лицо.
        - Я боялся, что ты скажешь что-нибудь в этом роде.
        Франсес добродушно опустила огромные ладони на их плечи.
        - И здесь я оставляю сынов Тоомаса вершить их волшебство. С меня хватит. Спокойной ночи, мальчики.
        - Как думаешь, кто-нибудь сделает это для нас, когда мы будем в его возрасте?  - спросил Ивари, когда она ушла.
        - Я вообще не планирую дожить до такого состояния,  - ответил Руди.  - А ты?
        Ивари покачал головой.
        - Не-а. Мы это обсуждали. Как только я до этого дойду, Франсес найдет себе модель с более качественным поведением.
        - И ты ей веришь?
        - А ты?
        Руди задумался.
        - Значит, лучше не доживать до такого состояния.
        - У нас есть и гены мамы,  - сказал Ивари.  - С нами этого не будет.
        - Нет,  - согласился Руди.  - Мы раньше сбежим.
        - Ты, в конце концов, узнал, куда она пропала?
        Руди покачал головой. Когда-то ему очень хотелось это знать, но, когда он вырос настолько, что мог что-то сделать, ему уже хватало разочарований от родителей.
        - А я искал,  - сказал Ивари. Руди посмотрел на него.
        - И?
        Брат покачал головой.
        - Тебе лучше не знать.
        - Ивари,  - сказал Руди со всей серьезностью.  - Мы стоим и смотрим на нашего отца, который заснул на толчке со спущенными трусами. Разве что-то может быть хуже?
        Ивари пожал плечами.
        - Ну, она уехала в Англию.
        - Прошу прощения?
        Ивари кивнул.
        - После того как она оставила нас, она уехала в Англию. Это место называется Донкастер. Дальше я уже не знаю.
        - Ты уверен, что это была она?
        - О да. Политики, которые приезжали сюда и фотографировались со мной? Они всё повторяли: «Что угодно, Ивари, скажи только слово». Они это, конечно, говорили несерьезно, думали, что я буду просить денег, но время от времени я спрашивал у них о матери.
        - И они не поленились поискать?
        - Проверить я, конечно, не могу. Но ты только подумай, Донкастер! Либо это правда, либо кто-то мнит себя писателем.
        - А у нас есть родственники в Англии?  - спросил Руди, не потому, что ему было интересно, а потому, что каждая минута, пока Тоомас сидел без сознания со спущенными на лодыжки трусами, была маленькой победой над отцом.
        - Я их найти не смог,  - признался Ивари, сам подозрительно не торопившийся прийти Тоомасу на помощь.  - Кажется, был кто-то, кто ездил в Плимут?
        Руди покачал головой.
        - Он вернулся. Почти сразу же.
        - Я так и думал,  - Ивари посмотрел на отца.  - Ну что, хватит ждать?
        - Камера есть?
        - Есть, но разве тебе станет от этого легче?
        - За последние годы бывали моменты, когда могло бы стать,  - признался Руди.
        - У меня тоже.
        Они так и стояли бок о бок, довольно долго не двигаясь с места, и глядели на отца, пока он храпел и причмокивал на унитазе.
        Наконец Ивари сказал: «Да ну все к черту»,  - и шагнул вперед, и Руди шагнул за ним.

* * *

        Потом они удалились в кабинет Ивари, где у того была бутылка «Джонни Уокер Блю Лейбл» и вытяжка, такая мощная, что засосала бы и машину,  - Франсес была против курения в доме. Ивари сходил на кухню за стаканами и графином воды, затем закрыл дверь кабинета, включил вытяжку и поставил на свой стол бутылку, стаканы, графин и маленькую керамическую пепельницу. Отодвинул свой старый стул «Аэрон» от стола, Руди досталось удобное мягкое кресло в углу рядом со шкафами.
        - Ну,  - сказал наконец Руди,  - все прошло лучше, чем я ожидал.
        - Это намного проще, когда кто-то помогает,  - признался Ивари, выдвигая ящик стола и доставая «Мальборо» и зажигалку «Зиппо». Он помахал пачкой сигарет Руди, но тот покачал головой и показал брату портсигар с маленькими сигарами.  - Вот Франсес мне не помогает.
        - Я ее не виню,  - сказал Руди, закуривая сигару. Ивари налил по пальцу виски в стаканы, протянул один Руди.
        - Не забывай о воде.
        - Спасибо. Откуда у тебя «Блю Лейбл»?
        - О боже,  - Ивари откинулся в «Аэроне» и закинул ногу на ногу, доставая сигарету из пачки.  - Не поверишь, но привозит кое-кто.
        - Кое-кто?
        Ивари кивнул, закуривая.
        - Знаменитости,  - сказал он сквозь облако дыма.  - Грабянский. Президент. Им неудобно посещать парк без подарков. Цветы. Фрукты. Мягкие игрушки. Флешки с их фолк-музыкой. Шоколад.  - Он взял стакан и покачал.  - Алкоголь,  - отпил.  - Самый полезный подарок.
        Руди разбавил свой виски водой, отпил, добавил еще.
        - Бoльшую часть мы делим между собой,  - продолжал Ивари.  - У Кайсы и Яана пара детишек, так что они получают все плюшевые игрушки. Михель обожает этническую музыку, так что она обычно достается ему. Цветы остаются в особняке. С ними там веселее.  - Он затянулся сигаретой, выдохнул через ноздри.  - Американцы подарили нам машину.
        - Американцы?
        - Их президент подарил нам машину. Такую маленькую, на топливных элементах. «Гуппи»? «Гумбо»?
        - «Гумбольдт».
        Ивари пожал плечами.
        - Пользы-то здесь от нее… Поднимется хороший такой ветер  - и унесет в залив. Или она навсегда исчезнет в болоте. Мы передали ее больнице в Таллине.
        - Не припомню твою фотографию с президентом Соединенных Штатов,  - сказал Руди.
        - Нам не разрешили фотографировать,  - Ивари поднял стакан в шутливом тосте.  - Никому нельзя было знать, что он приезжал. Безопасность. Официально он никогда не покидает Соединенные Штаты, потому что всегда есть шанс, что какой-нибудь безумный иностранец взорвет себя вместе с ним.
        - А в Соединенных Штатах, конечно же, эти шансы стремятся к нулю,  - добавил Руди. Ивари покачал головой:
        - Опыт был тот еще. Нас же никто не предупреждал, что он приедет, но потом я подумал и вспомнил, что в течение шести месяцев перед его прибытием у нас наблюдался резкий скачок посещаемости. Были американцы, но немало и британцев. Немцы. Поляки  - поляков множество.
        - Безопасность,  - сказал Руди.  - Оценивали вас.
        - Так я подумал уже потом. А когда он уехал, три рейнджера, которые проработали у нас почти год, подали заявление об уходе. Без объяснений, без причин. Просто ушли. И ведь хорошие были люди. Непросто заменить. Нам их не хватало.
        - А что у него было с охраной?  - спросил Руди из профессионального интереса.
        - Не было никакой охраны.
        - Шутишь, что ли.
        Ивари поднял руку.
        - Как есть. Только он и еще три человека. Подъехали к особняку однажды утром, вышли, погуляли вокруг, зашли в центр и представились. Я не поверил. В смысле, я видел его по новостям и все такое, но, если видишь людей вне контекста, они сами на себя не похожи, понимаешь?
        - Понимаю.
        - И они показали мне пачку документов  - и, если честно, они могли бы подделать их все на ноутбуке и распечатать принтере. Что-то от Министерства иностранных дел. Что-то с подписью президента  - нашего президента,  - Ивари снова покачал головой.  - Ну и фарс.
        - А у него что, не было своих документов?
        - Президент Соединенных Штатов их с собой не носит,  - Ивари увидел лицо брата и кивнул.  - Да. Но если подумать, то зачем они ему? Его везде возят, так что ему не нужны права. Не нужен паспорт, потому что везде, где он находится,  - американская территория, пусть и временно. Ему не нужна идентификационная карточка, потому что  - будем честны  - кто и где попросит его подтвердить личность?
        - Ты просил.
        - Одним из его сопровождающих был американский посол. У него были документы. Столько, что и горилла бы захлебнулась. На которую, кстати, был похож третий. Здоровый мужик с большим чемоданом, пристегнутым наручниками к запястью.
        - Ядерный чемоданчик.
        - Ну да, это я догадался. Скажи мне, Руди, в каком мире мы живем, что президенту Соединенных Штатов Америки приходится передвигаться как тать в ночи?
        Руди пожал плечами. Это был мир GWOT, и в войне с терроризмом с обеих сторон не наблюдалось победителей. Неброская тактика американцев выглядела любопытно, но он готов был спорить, что всего в паре секунд рядом находилось подкрепление на случай, если бы возникла необходимость.
        - Оказалось, он эстонец,  - сказал Ивари.  - Ну, его прапрадедушка. Хотел взглянуть на родину своих предков. У него такой странный акцент. Когда я спросил его об этом, он ответил, что родом из Миннеаполиса.
        - А, этот…  - сказал Руди.
        - Этот. Оглобля.  - Ивари сделал глоток.  - А ладно, он вроде был ничего. Много спрашивал по делу  - видно, что готовился. Большинство не заморачиваются. Мы ездили на побережье, и посол снимал нас, пока я показывал на Финляндию и выглядел отважным. Потом все обменялись рукопожатиями, и они уехали. Через четыре минуты появляется такая шикарная красотка с чемоданом документов, которые нам надо подписать. Отвечаю, ты в жизни не видел такой женщины, Руди. Помнишь, Чандлер говорил про епископа, который бы разбил свой витраж? Вот такая она была. Яан стоял с высунутым языком; если бы Кайса в тот день работала, а не навещала матушку в Ракевере, она бы развелась с ним на месте. В общем, все эти документы были договорами о неразглашении. Если мы кому-то расскажем, хоть кому-то, что президент приезжал сюда… ой, уже не помню. Убьют нас, наши семьи, наших собачек, наших друзей и сожгут дотла наши дома, и присыплют солью, чтобы ничего не выросло. Что-то в этом роде.
        - А сам мне рассказываешь.
        - Он проиграл на следующих выборах. Ну его на хер.  - Ивари осушил стакан.  - Еще по одной?
        - Я пока не допил.
        - В общем,  - Ивари налил себе еще.  - Через месяц примерно приезжает фура, и водитель со своим напарником выгружают этот самый «Гумбо». «Гумбольдт». Я за него расписался. Подарок от президента Соединенных Штатов,  - он пожал плечами.  - Мы на нем покатались по территории поместья, но пользы от него не было, так что Лиису  - у нее брат хирург  - отвезла его в Таллинн и отдала больнице. Кажется, они возят на нем стариков в дневной стационар и обратно.
        - Но без фотографий.
        - А,  - Ивари повел стаканом.  - Это тоже смешно. Когда он проиграл выборы  - прошло около года, как он проиграл выборы,  - я получаю имейл. Тяжелый такой имейл. От американского посольства. Со всеми фотографиями, которые наснимал посол. И с маленькой припиской  - теперь, мол, это можно показывать, и президент будет этим гордитьс.  - Ивари отпил скотч.  - Как я уже сказал, ну его на хер. Если вернется, когда не будет облечен властью, тогда, может, и повешу.
        Руди посмотрел на брата и склонил голову.
        - Ты в порядке?
        Ивари посмотрел на него и вздохнул. Затушил сигарету в пепельнице.
        - Папенька.
        - Ну да,  - сказал Руди.
        Ивари покачал головой.
        - Он… он хочет, чтобы парк объявил о независимости.
        - Прошу прощения?
        - Он хочет, чтобы парк отделился. Стал независимым государством. Этой… как они там называются?
        - Политией,  - сказал Руди, чувствуя оцепенение. Ивари без энтузиазма щелкнул пальцами.
        - Полития. Да.
        - Ты же его отговорил?  - спросил Руди. Но, увидев выражение его лица, поднял руки.  - Прости. Сделаем вид, что я не спрашивал.
        Ивари закурил новую сигарету.
        - Несколько лет назад это сделал парк в Литве, забыл название.
        Руди кивнул, хотя тоже не помнил названия. Но он включал участок огромного первобытного леса, о котором Руди ранее рассказывал Франсес.
        - Недолго это продлилось,  - сказал он.
        - Да, но старик говорит, что они кучка любителей. Говорит, все просчитал.
        Что ж, хотя бы это похоже на правду. Руди потер лицо.
        - Это невозможно воплотить в жизнь. Перво-наперво нужно, чтобы с этим согласилось большинство населения, чтобы уже дальше куда-то идти.
        - В эти дни в парке живет не больше семи сотен человек, Руди,  - сказал Ивари.  - И большинство злится, как и он, что правительству достается вся прибыль от туризма.
        - Но оно же ее возвращает,  - сказал Руди.  - Поддерживает особняк и информационный центр. Трамвай. Дороги ремонтирует.
        Ивари покачал головой.
        - Как минимум в этом он прав. Мы видим смешные крохи. Получаем абсолютный минимум для выживания. Нам пришлось растерзать один из собственных «Хамви», чтобы починить остальные. А все прочее?  - он пожал плечами.
        - Не всегда же так было,  - сказал Руди, вспоминая времена, когда он был маленький и они приехали сюда впервые.  - Раньше правительство забрасывало нас деньгами. Помнишь президента Лаара? «Самый драгоценный природный ресурс Эстонии. Мы никогда о нем не забудем».
        - Лаар был очень давно. Мы еще детьми были, Руди. Тогда папенька мог поехать в министерство и попросить все, что его сморщенной черной душонке угодно, и они давали. Теперь не так. Теперь мы большая туристическая курица, несущая золотые яйца, и большая часть денег попадает в чужие карманы.
        - Тебя старик как будто убедил.
        - Насчет денег он прав,  - настаивал Ивари.  - Когда я стал после папеньки старшим рейнджером, мы с правительством ладили. Они нас не облизывали, но хотя бы давали финансирование на множество проектов. Теперь я только и делаю, что обиваю пороги в Таллине,  - он налил себе еще и посмотрел на стакан.  - О, конечно, президент сюда часто наезжает. И премьер-министр. Куча министров. И что мы получаем?  - он осушил стакан одним залпом.  - Цветочки. Фрукты. Мягкие игрушки.
        - Правительства меняются, Ивари.
        - Не,  - ответил Ивари, наливая еще. Поднял бутылку.  - Хочешь?
        - Да,  - сказал Руди, забирая бутылку у брата. Он долил себе, поставил бутылку у ног, подальше от Ивари.
        - Не,  - повторил Ивари.  - Теперь это вошло в практику. Этот урод  - он всех научил, как мы можем помочь им устроить себе сладкую жизнь.
        Руди покачал головой.
        - Не сработает. Парк не сможет зарабатывать на туризме для самодостаточного существования.
        - Папенька говорит о том, чтобы перенести сюда Лаулупиду.
        - Праздник песни? Никогда такого не будет.
        Ивари посмотрел на него.
        - Почему? Изначально он проводился не в Таллине, он проходил в Тарту.
        - Но там же Певческое поле, Лаулувальяк. Там «Поющая революция» произошла. Никто не перенесет оттуда праздник.
        Ивари кисло посмотрел на него.
        - С папенькиными-то связями в фолк-сообществе? Его приятелям нужно всего лишь бойкотировать фестиваль и прибыть сюда, чтобы создать конкуренцию,  - он покачал головой.  - Ничего сложного. Эти старики его обожают, Руди. Они в ад пойдут, если он попросит. Не,  - он снова покачал головой.  - Ему надо только слово сказать, и Лаулупиду будет прямо здесь. А в Таллине на Лаулувальяке пусть тяжелый металл играют.
        Один из крупнейших песенных фестивалей Балтики. Десятки тысяч человек. Если суметь превратить это в ежегодное событие  - да даже раз в пять лет,  - он может дать прибыль, которая изменит все. Если они смогут организовать здесь подходящую площадку.
        - Ему придется пойти со своим предложением в ООН,  - сказал Руди.  - Только ознакомление с ситуацией может затянуться на десять лет.
        - Уже был прецедент.
        Руди почувствовал, как у него стынет кровь.
        - Это место в Берлине. С анархистами.
        - Новый Потсдам,  - отрешенно сказал Руди.
        Ивари кивнул.
        - Это произошло спонтанно. Папенька думает, что если все случится спонтанно и здесь, то ООН уступит, как в случае с Новым Потсдамом.
        - Правительство может его весь остаток жизни протаскать по Особым судам ООН,  - сказал Руди, хватаясь за соломинку.
        - Правда. Но в промежутке ООН не имеет полномочий предотвратить создание местного временного правительства. Придется принять миротворцев  - но давай признаем, это скорее нам на руку.
        Руди в ужасе приложил ладонь к лицу и с силой массировал его по кругу, словно пытаясь стереть собственные черты.
        - Старый ублюдок,  - сказал он не без уважения.  - Он хочет выдать ООН fait accompli[4 - Свершившийся факт (фр.) (прим. пер.).], чтобы они сами разбирались.
        - А пока они разберутся…
        - …здесь уже будет функционирующая страна, а они не имеют права ее запрещать. Им придется ее признать,  - Руди моргнул.  - Твою мать,  - это, думал он, дело рук либо безумца, либо гения. В случае его отца сказать определенно, как правило, было невозможно.
        - Конечно, пока суд да дело, придется доказывать, что мы функционирующая страна,  - сказал Ивари.  - Но папенька рассчитал бюджет. У него тебе и таблицы, у него тебе и презентации, у него тебе и гадания по куриным потрохам. Бог знает, что у него там еще. Он так переврал все цифры, что они уже на цифры не похожи.
        У него тебе и Конституция, и парламент. На крайний случай у него есть такое правительство и такой режим, который напоминает о праве помазанника божьего,  - Ивари протянул горизонтально руку в метре над полом.  - У него вот такая стопка мыслей, замечаний и предложений.
        - И это может сработать?
        - Я не знаю. Я видел все его документы. Половину как будто Алистер Кроули написал. В плане бюджета? Вначале нам придется на несколько лет затянуть пояса потуже, потом мы увидим первые доходы. Будем выдавать лицензии поселенцам, продавать визы. Сделаем визы такими красивыми, что люди будут считать их сувенирами. У нас будет символ парка. Мишка Виллем. Все любят мишек. Особенно с правильным дизайном.  - Ивари приложил ладонь к виску, словно у него разболелась голова.
        - У вас не хватит людей на защиту границ,  - сказал Руди.
        - Ты что, не слушаешь?  - крикнул Ивари, отрывая ладонь от головы.  - За нас это будет делать Организация Объединенных Наций!
        Руди поднял руку.
        - Ладно. Глупость ляпнул.
        Ивари вздохнул.
        - Пожалуйста, можно мне выпить?
        Руди посмотрел на бутылку скотча. Потом поднял ее и передал. Затем откинулся и закурил еще одну сигару.
        - Либо он станет спасителем парка,  - сказал Ивари, щедро наливая виски в стакан и аккуратно отставив бутылку туда, где ее будет легко достать в следующий раз,  - или он нас уничтожит.  - Он взял стакан и сделал большой глоток.  - И буду с тобой честным  - я не знаю, что нас ждет.
        Руди посмотрел на брата, попавшего между молотом и наковальней.
        - Всегда можно его убить,  - предложил он.
        - Вот видишь?  - Ивари повел стаканом, плеснув виски себе на руку.  - Я знал, что ты примешь это всерьез!
        Руди вздохнул.
        - Я с ним поговорю.
        - Какое скоропалительное обещание.
        - Сам знаю.
        - И все равно не поможет.
        - Ты недооцениваешь мою силу убеждения.
        - Ты недооцениваешь упрямство папеньки.
        Руди покачал головой.
        - Нет. Нет, этой ошибки я никогда не совершу.

* * *

        Тогда отсутствие матери его не беспокоило. Отец сказал, что ей пришлось ненадолго уехать и что она присоединится к ним в Лахемаа, когда они обустроятся. Он был не против. Он испытывал возбуждение от переезда, упаковки вещей, торжественных прощаний с друзьями в школе, обещаний оставаться на связи. Затем настал сам день переезда. Их мебель и большинство пожитков уже отправились днем раньше, так что они спали в пустой квартире, в спальных мешках, а ужинали пиццей на вынос. Руди не мог уснуть всю ночь, взбудораженный перспективой великого приключения. Он не понимал, почему не взбудоражен его отец. Не понимал, почему у него, наоборот, грустный вид. Ивари тоже.
        На следующее утро он, конечно, был без сил. Годы спустя он обнаружил, что даже не помнит, как в последний раз выходил из квартиры. Как они ехали на машине в Лахемаа. Наверное, он проспал всю дорогу, потому что первое, что он точно помнил о Палмсе, был не сам особняк, или лес, или залив. А отец, опасно балансирующий на крыше маленького домика в поместье, в котором они поселились, пытающийся пристроить спутниковую тарелку к дымоходу.
        В прошлых домах и квартирах, где они жили, Тоомас всегда был против телевидения на том основании, что все, что там показывают, либо не подходит для детей, либо просто дерьмо. Оглядываясь назад, Руди спрашивал себя, не было ли внезапное появление телевидения ответом на неловкие вопросы, когда же наконец мать планирует присоединиться к ним в Палмсе. Типичный отвод глаз в стиле Тоомаса. Так или иначе, и Руди, и Ивари были рады наконец взглянуть на запретный плод. Ивари радовался даже больше Руди  - хотя, опять же оглядываясь назад, Руди казалось, что Ивари в основном радовался перспективе увидеть, как Тоомас потеряет равновесие и полетит с крыши головой вниз.
        Но этого не случилось, и в итоге Ивари и Руди разрешили сесть в гостиной перед чужеродным вторженцем в их жизнь и смотреть на экран, наполненный…
        Первая телепередача, которую увидел Руди, была о кулинарии. Огромный мужчина, говоривший на непонятном языке, делал что-то необъяснимое с куском мяса.
        - Ну, это мы смотреть не будем,  - сказал Ивари, щелкая пультом, пока не нашел канал, где показывали гонку IndyCar.
        Руди запомнил тот первый канал.
        Он вернулся к нему позже, когда дома никого не было, чтобы узнать, что же огромный человек делал с куском мяса. Ждать пришлось долго  - повторяли старые передачи. Он смотрел, как огромный человек готовил салаты и десерты, обрабатывал овощи и самыми невообразимыми способами увязывал куски мяса. У него были короткие ручки и толстые пальцы, но он казался очень ловким, особенно когда нарубал овощи. Звали его Мацей Куронь. Руди загуглил его и обнаружил, что он поляк, сын знаменитого профсоюзного лидера 1980-х и 1990-х. Руди казалось, это любопытно  - что сын знаменитого профсоюзного лидера (хотя Руди и не понимал, чем он так знаменит) начал готовить на телевидении. Когда канал стал повторять ту первую передачу, оказалось, что Куронь готовил что-то самое обыденное из свиной рульки с огромным количеством сметаны, но Руди уже подсел. Он записал фонетически монолог Куроня и скачал польские словари, чтобы понять, что тот говорил. Когда это не помогло, он скачал курс польского языка и сидел над ним каждую свободную минуту. Он скачал аудиофайлы с носителями польского языка, загрузил на планшет, постоянно
слушал, и постепенно из бесконечного потока абракадабры стали проявляться отдельные слова. А потом в словах появился смысл. И однажды он смог посмотреть программу Куроня и понять все от первого до последнего слова. Ему было десять лет.
        К этому времени он обнаружил канал, на котором не показывали ничего, кроме старых кулинарных передач. Почти все были на английском, так что он начинал так же, как с польским, хотя теперь имел представление о названиях овощей, мяса и техник готовки. Он запоминал имена шефов и гуглил их. Рамси, Оливер, Бурден, Блюменталь, Келлер  - список все разрастался. Он выучил их биографии. Он читал их истории о жизни на кухне, понял, что его покорил Бурден. Он читал романы Бурдена. Он снова и снова смотрел телешоу Рамси, все время поражаясь такому гневу у человека, который начинал карьеру кондитером, но в некоторых отрывках вне контекста он замечал и определенную театральность. Он скачивал кулинарные книги, расшифровывал их, как сообщения «Энигмы».
        К двенадцати он бегло говорил по-английски, по-польски и по-французски. Он мог войти на любую кухню в Германии и Италии и разобраться во всем. Он и сам начал экспериментировать на кухне и, наконец, однажды вечером (испытав немалые трудности с поиском ингредиентов) угостил отца и Ивари паэльей.
        - Итак,  - сказал он походя, поставив тарелку перед весьма удивленным отцом,  - когда приедет мама?

* * *

        На следующее утро Руди проснулся с головной болью и слабым подозрением, что не уверен, где конкретно он находится. Он нехотя открыл глаза, осмотрел спальню и попытался сложить головоломку в памяти. Полежал, пока детальки вставали на место. Наконец он застонал, выкарабкался из кровати и отправился в уборную в своей комнате. Затем нашел свою сумку, одел все чистое и спустился вниз.
        На кухне Ивари и Франсес сидели в разных концах в тяжелом молчании. Франсес обжигала взглядом. Ивари корчил гримасы. Руди прошел сквозь все это и взял чашку с сушильной доски, подставил ее под кофемашину, а потом сыпал в нее сахар, пока ему не полегчало. На разделочной доске еще лежали остатки ржаного хлеба. Руди отрезал себе кусок.
        - Итак,  - сказал он,  - как у нас дела?
        Франсес издала фыркающий звук и, бросив последний взгляд на Ивари, встала и вышла.
        - Улавливаю негативные волны,  - сказал Руди. Откусил хлеб. Ивари посмотрел на него и потер глаза.
        - Во сколько мы легли?  - спросил Руди.
        Ивари пожал плечами.
        - Я не виноват,  - сказал Руди.  - Это ты достал виски,  - он откусил хлеб, запил глотком кофе.  - Старик уже встал?
        - Встал давным-давно,  - пробормотал Ивари.  - Отправился на побережье.
        - Да ты шутишь.
        Ивари покачал головой.
        - Старый ублюдок  - не человек.
        Руди оперся на стол и пожевал свой кусок хлеба.
        - Ты знаешь, куда он направился?
        - Он взял «Хаммер» и сказал, что хочет посмотреть на залив, вот и все,  - ответил Ивари. Руди кивнул. Хотя бы это звучало знакомо. Он отпил еще кофе.
        - Есть еще лишние «Хаммеры»?
        Ивари обернулся к нему.
        - Все выехали,  - сказал он.  - Но пара квадроциклов на сегодня не расписана. Милости просим.
        Руди допил.
        - Ну, что ж,  - сказал он.  - Мог бы и поактивнее поддержать меня, братец.
        Ивари похмельно пожал плечами.

* * *

        Квадроцикл был, по сути, совершенно неудобной для человека машиной. Или мотоциклом, но без вечного страха потерять равновесие. Руди ездил на них с пятнадцати лет. Он вывел один из гаража информационного центра и помчался по тропам через лес к побережью.
        И там, в конце тропы, на мысе, выходящем на Финский залив, словно статуя, стоял его отец.
        - Итак, мальчик,  - сказал Тоомас на английском.
        - Итак, отец,  - ответил в том же духе Руди.
        Тоомас глубоко вдохнул, затем после паузы выдохнул.
        - Чувствуешь?  - спросил он. Его английский звучал практически без акцента.  - Нет другого такого запаха, как запах балтийского ветра. Каждый раз гарантированно лечит похмелье.
        - Значит, ты сюда частенько наведываешься,  - сказал Руди.
        Тоомас посмотрел на него и улыбнулся.
        - Очень хорошо,  - сказал он.  - Умеешь быть циничным на английском. На чужом языке очень трудно быть циничным, знаешь ли,  - он перешел на французский.  - А как насчет французского?
        - На французском я скорее лаконичный, чем циничный,  - ответил на том же языке Руди.
        - Ну конечно, ты же у нас повар,  - сказал Тоомас.  - Как же повар и без французского.
        - Ну, я никогда не работал с шефами-французами, но в чем-то ты прав.
        Тоомас задал почти нечленораздельный вопрос по-литовски.
        - Папенька,  - сказал Руди,  - ты же знаешь, что по-литовски я не говорю.
        Тоомас казался застигнутым врасплох.
        - Откуда я должен это знать?
        - Потому что я сказал это тебе вчера вечером, когда ты завел разговор по-литовски.
        - А. Ясно,  - Тоомас перешел на английский.  - Но ты хорош. Правда. Мы с тобой  - у нас есть талант к языкам. Спорю, ты неплохо говоришь и на немецком.
        - В последнее время много практиковался. Кое-кто утверждает, что я говорю как берлинец, но я не уверен.
        - Вот видишь? У Ивари этого нет. Я люблю его как сына, но в том, что касается языков, он безнадежен.
        - Ивари и есть твой сын, отец. Или все эти годы ты нам что-то недоговаривал?
        Тоомас отмахнулся.
        - Фигура речи.
        - Остается надеяться.
        Отец посмотрел на него.
        - Зачем ты вернулся?
        - По тебе соскучился.
        Тоомас раздраженно кивнул.
        - Ладно-ладно, ты умеешь цинично выражаться по-английски. Я понял. Зачем ты вернулся?
        - Нужно было передохнуть,  - сказал Руди, без труда прибегая к легенде.  - Я открывал новый ресторан в Берлине, и началась какая-то чехарда. Я начал кричать на поваров,  - он пожал плечами.  - Самое время взять пару дней отпуска.
        - У тебя есть ресторан?
        Руди покачал головой.
        - У моего работодателя. В Польше.
        - Поляк открывает ресторан в Берлине?
        - Макс решил, пора отплатить за 1939 год. Но сам он вообще силезец. Практически немец.
        Тоомас потер лицо.
        - Понимаешь, не могу взять в толк, как тебя занесло туда, ведь и в Эстонии есть нормальные рестораны.
        - Ну, ты сам все и объяснил, нет? «Нормальные». Не «великолепные».
        - Пригласишь меня на торжественное открытие?
        - А ты приедешь?
        - В Германию?  - Тоомас сделал вид, что сплюнул.
        - О чем тогда говорить.
        Тоомас посмотрел на Финский залив и снова глубоко вдохнул.
        - Думаю, Ивари тебе рассказал.
        - Что рассказал, отец?
        Тоомас посмотрел на него.
        - Только не надо этого «что рассказал, отец». Ты не умеешь врать.
        - Это я точно унаследовал не от тебя.
        Отец ухмыльнулся.
        - Думал, я обижусь, а?
        - Думаю, и обиделся. Просто ты умеешь врать лучше меня.
        Ухмылка исчезла.
        - Мы здесь сражаемся за свое существование.
        - Да брось.
        - Правда. Все совсем не так, как было, когда мы только приехали. Правительства всегда любили парк, давали нам все, что мы просили. Понимали, что это сердце каждого эстонца.
        Руди фыркнул.
        - Это очень большая и живописная, но не очень полезная земля, отец.
        Тоомас стукнул себя в грудь.
        - Сердце!  - воскликнул он.
        Руди посмотрел на море.
        - Но теперь в Таллине обосновалась эта банда разбойников,  - продолжал Тоомас.  - Они видят только возможность выжать из нас все соки ради собственного блага.
        - Ты просто злишься, что они не дают тебе все, что ты попросишь, старик,  - сказал Руди.  - Я же тебя знаю.
        Отец покачал головой.
        - Мы получаем культурный грант ООН. Должны получать. Я знаю сумму этого гранта до пенни. Прошло уже два года с тех пор, когда мы его видели. И не потому, что не просили.
        Руди бросил на него взгляд.
        - Уверен?
        - Сделай милость. Я все-таки учился на бухгалтера.
        - Ты учился на архитектора.
        - А через некоторое время  - на бухгалтера. Не смотри на меня так. Я умею читать отчеты. Я запрашивал у Организации сохранения культурного наследия ООН отчеты об их расходах, и мне прислали имейл в тот же день. Я спрашивал наше министерство  - и не получил ответа до сих пор.  - Тоомас ударил кулаком в ладонь.  - Это грант колоссального размера. Национальный позор.
        - Тогда иди в суд.
        - В этой сраной стране?  - воскликнул Тоомас. Он отмахнулся от предложения.  - Прошу, даже не говори об этом.
        - Эта сраная страна  - страна, которую ты так любишь, и все такое.
        Тоомас подобрался и поправил козырек бейсболки. Логотип «Аэрофлота» торчал изо лба, как рог мифического зверя.
        - Я знаю, о чем ты думаешь,  - сказал он.
        - Если бы ты правда знал, о чем я думаю, то уже убегал бы в панике,  - ответил Руди. Тоомас не обратил внимания.
        - Думаешь, это последняя речь одинокого озлобленного старика, последняя попытка войти в вечность после потраченной впустую жизни.
        Руди пожал плечами.
        - Приходило в голову,  - признался он.
        - И в этом есть доля правды,  - признался Тоомас в ответ. Развел руками.  - А сколько мне осталось, если взглянуть реалистично?
        - Хватит,  - сорвался Руди,  - просто хватит. Я слушал эту брехню с восьми лет и больше слушать не намерен.
        Тоомас вздохнул. Потом еще раз вздохнул и долгое время ничего не говорил, и они стояли бок о бок, глядя, как Балтийское море неторопливо накатывает на край их родины.
        - Я люблю эти места,  - сказал наконец Тоомас, и в его голосе уже как будто не слышалось ни нотки лжи.  - Я всю жизнь искал свое место и нашел его здесь. Мы прожили тут немало хороших лет. А потом появились пираты. Уже два года они отъедают окраины нашего парка. Новые кварталы, застройки, спортивные арены. Что бы я ни говорил, ничего не помогает, землю просто пожирают  - год за годом, гектар за гектаром. Однажды тут, где мы сейчас стоим, не останется ничего, кроме череды отелей. Все пропадет. Потому что в Таллине к власти пришли алчные люди. Им плевать на культурно-историческое наследие. Их волнуют только их зарубежные партнеры, которые приезжают сюда строить спортивные арены и отели. А мы им не нужны. Нас сметают в сторону во имя прогресса.
        Руди посмотрел на него.
        - Нужно быть психом, чтобы строить здесь отель,  - сказал он.
        Тоомас покачал головой.
        - Это говоришь не ты,  - сказал он.  - Это говорят твои чувства ко мне.
        Руди задумался.
        - Справедливо,  - сказал он наконец.  - Значит, поэтому ты хочешь отделиться.
        Тоомас скуксился.
        - Никто меня не слушает, мальчик.
        - Знаешь, очень хочется, чтобы ты перестал звать меня мальчиком.
        - Никто меня не слушает, Руди,  - громко сказал Тоомас.  - Значит, я сам возьму то, что мне нужно.
        Руди почесал затылок.
        - Если ты говоришь правду и на кону столько денег, тебя попытаются остановить.
        - О, уже пытаются.
        - Правда?
        - О да. В последние недели в парке начались акты вандализма. Ничего страшного, и точно ничего такого, чего мы уже не видели  - мало ли тут бывало пьяных, которые хотели покрасоваться. Но в этот раз всё по-другому. Слишком аккуратно, слишком хорошо исполнено. Это меня не остановит, они сами это знают. Это делается не для того, чтобы меня остановить; только чтобы начать диалог, чтобы показать, что они готовы и ждут моего хода.
        Руди посмотрел на него.
        - Пострадают люди.
        - И это должно меня удержать?
        - Ну, на твоем месте большинство нормальных людей хотя бы задумалось о том, что они делают,  - но нет, я просто констатирую факт. Люди пострадают, если это зайдет слишком далеко.
        Тоомас с такой силой запихнул кулаки в карманы парки, что Руди услышал, как рвется шов. Он отошел на пару шагов.
        - Это правительство, пап,  - сказал Руди.  - Они не могут заставить министерство уволить тебя, потому что это будет слишком очевидно, но у них много и других возможностей. Ты даже не представляешь.
        - Марет нашла на нашем компьютере детскую порнографию,  - сказал Тоомас.
        Руди внимательно посмотрел на отца.
        - А,  - Тоомас раздраженно отмахнулся,  - не мою. Подбросили. Очередная реплика в нашем диалоге.
        - Что ты сделал?
        Тоомас пожал плечами.
        - Отформатировал диски, потом вынес и уничтожил их физически.
        - Надеюсь, ты постарался.
        - Забросил в древорубку.
        - Сойдет,  - согласился Руди. Тоомас вперил в него взгляд.
        - Тебе это будто нравится.
        - В этом есть что-то забавное, но нет, на самом деле мне это не нравится. И это еще не всё, ты же понимаешь. Где-нибудь в секретном онлайн-хранилище найдется еще и порно, следы которого выведут на тебя и пароль к которому будешь знать только ты.
        - Знаю. Они просто дают мне понять, что все готово, и им останется только приказать, чтобы дискредитировать меня, если понадобится,  - Тоомас вздохнул.  - Марет… Марет сказала, что поверила мне, когда я объяснил, что ничего об этом не знаю. Сказала, что поверила, когда я объяснил, что мне это подбросили. Но я видел ее взгляд  - она сомневалась.
        - О,  - Руди нахмурился и потер лицо.
        - Эти ублюдки встали между мной и моей подругой,  - сказал Тоомас.  - Если они придут за мной  - я могу смириться. Я уже взрослый мальчик и знаю правила игры. Но втягивать Марет…  - он покачал головой.  - Нет. Этого я не потерплю.
        - Это мог быть ход, чтобы спровоцировать тебя на какую-нибудь глупость,  - предупредил Руди.  - Чтобы ты сделал всю работу за них.
        - Чего им переживать? У них достаточно ресурсов.
        - Это снижает степень их участия. Чем меньше им приходится делать самим, тем меньше останется материала для любопытных журналистов, когда все кончится.
        Плечи Тоомаса обмякли.
        - И что мне теперь делать?
        - С порнографией? Ничего уже не поделать. Ее не найти, потому что мы не знаем, где она. Мы не можем загуглить твое имя, добавить «детская порнография»  - и вот она, лежит на сервере в чулане в Душанбе или Буэнос-Айресе. Тебе придется играть на опережение. Писать на новостные каналы. Рассказать, что ты нашел на своем компьютере. Рассказать о подозрениях, что существует еще тайник, который только и ждет, когда его «обнаружат», чтобы очернить твое имя.
        - Они будут все отрицать.
        - Конечно. Но им все-таки будет уже труднее вдруг «найти» порно так, чтобы это выглядело правдоподобно. И ты вступишь в диалог.  - Руди провел рукой по волосам.  - Нет, вы только послушайте меня! Пришел тебя отговаривать, а сам даю советы.
        - А ты со своими друзьями можешь мне помочь?
        Руди почувствовал холодок.
        - Пап, я шеф. И друзья у меня шефы. Можем тебе что-нибудь приготовить.
        - Франсес говорит, ты служишь в разведке.
        О, так вот в чем дело. Он незаметно выдохнул с облегчением, а потом разразился искренним смехом.
        - Нет, пап, я не из разведки. Я просто готовлю еду.
        Тоомас переменился в лице.
        - Я думал…
        - Нет,  - сказал Руди, впервые за много лет почувствовав нечто, отдаленно напоминающее симпатию к отцу.  - Просто повар.
        Тоомас поморщился:
        - А, ты бы иначе и не сказал.
        Руди обреченно развел руками.
        - Просто повар,  - повторил он.  - А будь я в разведке, я бы работал на правительство, и тогда я был бы самым последним человеком, которого стоит просить о помощи.
        - Значит, это правда? Выходит, ты кукушонок в моем гнезде?
        Руди шлепнул себя по лбу.
        - Пап, нет! Я никакой не разведчик. Я шеф,  - он потер глаза.  - И для тебя единственный способ выпутаться  - это остановиться.
        Тоомас покачал головой.
        - Не вариант.
        - Пошли им весточку. Скажи им, что готов на компромисс.
        - Никаких компромиссов.
        - Скажи им…  - он поискал слова.  - Скажи, что ты пойдешь на попятную, если они гарантируют сохранение части парка. Скажи, что ты согласишься на это, а остальное пусть забирают под свои отели и арены,  - он широко развел руками.  - Парк большой, пап.
        Тоомас не прекращал качать головой.
        - Нет. Нет. Нет. Никаких компромиссов. Никакой капитуляции. Они больше не наложат свои грязные лапы ни на один квадратный миллиметр этого места. Они вогнали клин между мной и Марет, и я не буду просто сидеть, пока им все сходит с рук. Кто-то из нас получит парк, а кто-то  - ничего. Только так все и кончится.
        - Кончится все твоей смертью,  - сказал Руди.
        Тоомас резко прекратил качать головой. Он посмотрел на сына, потом подошел к нему, и они оказались почти вплотную друг к другу.
        - Думаешь, мне на это не наплевать, мальчик?  - рявкнул он.
        - Если ты продолжишь в том же духе, это будет катастрофа,  - рявкнул в ответ Руди.  - Серьезно. И не только с тобой. И с Ивари, и с Франсес, и с Марет, и со всеми, о ком ты заботишься.
        Тоомас склонил голову набок и взглянул на Руди.
        - Тебе кажется, что у нас есть шанс.
        Руди вперил в него взгляд.
        - Судя по тому, что говорил Ивари,  - да, есть. И они думают, что есть, иначе бы не стали начинать диалог.
        Тоомас ткнул Руди в грудь костлявым указательным пальцем.
        - Им страшно,  - ликующе воскликнул он.  - А когда людям страшно, они совершают ошибки. Мы можем победить, мальчик.
        - Если им и страшно, то они очень могущественные перепуганные люди, а это самое худшее,  - ответил Руди.  - Будешь их провоцировать  - они тебя просто раздавят и заживут себе дальше, будто тебя и не было.
        - Думаешь, я испугаюсь?
        - Думаю, что должен.
        Тоомас долго молча смотрел на сына. Наконец покачал головой.
        - Я не остановлюсь. В среду вечером у нас встреча в конференц-центре. Приходи.
        - В среду я еду в Таллин,  - сказал Руди.  - И не знаю, когда вернусь.
        Тоомас пожал плечами.
        - Как знаешь,  - развернулся и направился к «хамви».
        Руди слушал, как заводится мотор, слушал, как старик мучительно разворачивал машину чуть ли не на три четверти, а потом уехал по дороге. Ждал, когда заглохнет звук мотора. Затем подождал еще пару минут, просто глядя на море. Потом достал телефон и набрал номер.
        Когда ему ответили, он сказал: «Боюсь, Лоуренс слег с пищевым отравлением и не сможет прийти сегодня вечером»,  - повесил трубку и еще долго стоял и смотрел на море.

* * *

        Прошло немало времени с тех пор, как он был в Таллине. Если не считать вчерашний прилет в Юлемисте и такси прямиком до трамвая в Палмсе. Он не знал, радует его или раздражает то, что ничего как будто не изменилось. Город выглядел более-менее таким же, каким он его запомнил. Может, чуть больше офисных зданий. Порт не изменился совсем, как и старый город. Сюда все еще заносило даже полупьяные английские мальчишники. Проходя мимо Hotell Viru, он заметил полдюжины молодых людей в теплой одежде и разноцветных вязаных шапках, вываливающихся с песнями из дверей здания советской эпохи. Он остановился через улицу и смотрел, как они гуляют. Потом поднял взгляд на фасад старого отеля «Интурист». Легенда гласила, что КГБ установил жучки в каждом номере  - давно, когда еще люди думали, что это имеет какое-то значение. Он спросил себя, правда это или нет: кто-нибудь наверняка проверял, когда русские ушли.
        Он проехал на нескольких автобусах. Выпил в баре у порта. Постоял и посмотрел, как из залива к берегу грохочет один из больших суперкатов  - сорок пять минут из Хельсинки в Таллин, в любую погоду. «Нордик Джет Лайн» хвалились, что их катамараны могут пройти даже через око урагана, хотя пока от них этого не требовалось.
        Он воспользовался еще несколькими автобусами. Вышел у зоопарка  - безумно огромного, учитывая, что город был относительно небольшой,  - но решил не заходить. Сел в другой автобус до Кадриорга и провел около часа, гуляя по территории дворца. Сделал пару фотографий. Затем сел на автобус обратно в центр города.
        В старом городе он побродил, разглядывая витрины. Купил себе пару свитеров и портсигар с сигарами. Подумывая заморить червячка, переходил от ресторана к ресторану, читал меню, наконец решил остановиться в «Тройке».
        «Тройка» тоже не изменилась. От подвальных сводчатых потолков и персонала в ярких костюмах до меню  - все было ровно так, как когда он был здесь в последний раз, за два дня до отбытия из Эстонии и начала долгой одиссеи по побережью навстречу «Ресторации Макса».
        Он заказал пельмени и спросил девушку, записывавшую заказ, кто сейчас здесь шеф, а когда она ответила, улыбнулся и добавил:
        - И передай ему, что я хочу настоящие пельмени. Не пресную хрень, которой он потчует туристов.
        Она посмотрела на него и неуверенно улыбнулась.
        - Извините?
        - Давай я запишу,  - сказал Руди, мягко забирая блокнот для заказов и набрасывая записку.  - И убедись, что он прочитает. Я пойму, если нет, и не дам чаевых.
        Она ушла, а Руди налил себе стакан воды, зажег сигару и подождал.
        Спустя пять минут через ресторан пронесся маленький краснолицый мужчина в белой поварской форме, вопя по-русски во весь голос. Когда он приближался к столику Руди, официанты в панике отступали. Руди поднялся, шеф налетел на него и заключил в объятия.
        - Сергей Федорович,  - сказал Руди, отвечая на них.
        Сергей отпустил его и отступил на шаг, окидывая взглядом с ног до головы.
        - Похудел,  - критически отметил он.  - Плохо питаешься, где бы там тебя ни носило.
        - Я из Польши,  - сказал Руди.
        - Пф-ф. Ну тогда все ясно,  - Сергей щелкнул пальцами одной из официанток, которая как раз выглянула из укрытия.  - Ты. «Столичную» и две рюмки,  - он снова взглянул на Руди и покачал головой.  - Плохо питаешься,  - повторил он.
        Затем они сели, Сергей буквально налетел на сигары Руди и закурил одну.
        - Итак,  - сказал он,  - ты вернулся.
        - Я в отпуске,  - ответил Руди.
        - Уже открыл свой ресторан?
        Руди покачал головой.
        - Работаю на дяденьку. В Кракове. Место хорошее, заезжай как-нибудь.
        Сергей шмыгнул носом.
        - В Польшу-то? У этих ребят долгая память.
        - А у нас нет?
        Сергей затянулся сигарой и выпустил струю дыма. Пригладил редеющие волосы.
        - Здесь теперь все не так уж плохо, ты в курсе?  - антирусские чувства в глубине эстонской души остались, даже когда Советы ушли. С тех пор маленькое, но шумное этническое русское сообщество Эстонии чувствовало себя в осаде.  - Я не говорю, что все идеально, но лучше, понимаешь?
        Руди кивнул и откинулся на стуле. «Тройка» была первой профессиональной кухней, где он работал, а Сергей  - первым профессиональным шефом, у которого он работал. Ему казалось, что этот коротышка  - какая-то смесь волшебника и огра, в неравных пропорциях. Сергей стал первым шефом, который его ударил. Противнем.
        - А теперь чувствуй себя неловко и отвечай, почему не оставался на связи,  - сказал русский.
        Руди не чувствовал себя неловко: он уже отрепетировал этот момент прошлой ночью. Он пожал плечами.
        - Я путешествовал. Делал каждый день что бог пошлет. Когда выпал шанс написать… ну, уже было совестно.
        Сергей наклонил голову.
        - Ты изменился.
        Руди рассмеялся.
        - Я стал хорошим шефом.
        - Уж я надеюсь, черт возьми, за столько-то лет,  - Сергей сузил глаза.  - Нет, ты сам изменился. С тобой случилось что-то плохое.
        - Я шеф, Сергей Федорович. Со мной постоянно случается что-то плохое.
        - Это правда,  - признал Сергей. Вернулась официантка с ледяной бутылкой водки и двумя рюмками, затем снова ушла. Сергей налил им обоим, поднял свою рюмку.
        - Вздрогнем,  - сказал он и залпом выпил.
        - Вздрогнем,  - сказал Руди и опрокинул водку.
        - Ладно,  - Сергей налил еще по одной, затем щелкнул пальцами другой официантке.  - Ты. Черный хлеб, масло, соленые огурчики, пару сосисок из оленины.
        Руди поднял руку, чтобы остановить ее.
        - Я еще кое с кем встречаюсь, Сергей. Но когда они уйдут, я с тобой выпью как полагается. Просто не хотелось сидеть здесь и даже не поздороваться.
        - Конечно. Без проблем.  - Сергей встал и поднял свою рюмку.  - Вздрогнем.
        - Вздрогнем,  - сказал Руди. Они выпили.
        - Ладно,  - сказал Сергей.  - Пойду и проверю, чтобы тебе подали самые отвратные пельмени, что ты ел.
        - А я ел просто ужасные пельмени,  - сказал Руди.  - И часто именно здесь.
        - Пф-ф,  - ответил Сергей.  - Увидимся позже.
        Примерно через минуту после того, как ушел Сергей, кто-то подошел и сел в освободившееся кресло.
        - Что ж,  - сказал Брэдли на английском,  - это было трогательно.
        Он опустил свой бокал с бренди на стол и улыбнулся Руди.
        - Наслаждаемся нашим отпуском?
        - Навещаю старых друзей.
        - Что может быть лучше,  - сказал Брэдли.
        - Мне нужна помощь,  - сказал Руди.
        Брэдли развел руками:
        - Я весь внимание, старина.
        Руди отрепетировал прошлой ночью и этот разговор, но теперь ему казалось, что отрепетировал плохо.
        - Мой отец  - рейнджер в национальном парке в Лахемаа,  - сказал он. Брэдли кивнул.
        - Знаю.
        Руди посмотрел на Курьера. Ну, конечно, он знает.
        - Он хочет превратить парк в политию.
        - Знаю,  - повторил Брэдли. Увидев выражение лица Руди, он пояснил:  - Мы не следим за твоей семьей, но, когда у тебя приключились неприятности в Берлине, мы кое-что проверили,  - он поднял руку, чтобы остановить протест Руди.  - Мы просто хотели понять, кто ты, какого ты происхождения. Вот и всё.
        Слова англичанина заставили Руди нахмуриться.
        - Мы можем чем-нибудь помочь?
        Брэдли казался ошеломленным.
        - «Мы», старина?
        - Централь. Централь может чем-нибудь помочь?
        Брэдли оглядел ресторан, который только начал наполняться обеденной толпой туристов.
        - Например?
        - Не знаю. Советом?
        Брэдли вздохнул и поднял снифтер с бренди. Посмотрел на него и отставил.
        - В силу секретности наших операций мне запрещено разглашать тебе, где я был, когда мы получили твой сигнал бедствия,  - сказал он вдумчиво.  - Но это было довольно далеко, поездка прошла неудачно, а потом я весь день ходил за тобой, ожидая, когда ты где-нибудь осядешь, чтобы провести эту встречу. Так что я был бы рад, если бы ты сейчас сказал, что я здесь не потому, что твой дорогой папочка решил создать собственную страну.
        Руди сидел и смотрел на него.
        Брэдли покачал головой и снова взялся за бокал. В этот раз он его опорожнил.
        - Этот номер и пароль тебе дали на случай чрезвычайной ситуации,  - сказал он, поставив бокал и вращая его за ножку туда-сюда.  - А не для того, чтобы просить Централь помочь твоему отцу стать местным императором.
        - Я…
        Брэдли снова покачал головой.
        - Централь этим не занимается,  - сказал он спокойно.  - Централь ни в какой форме, ни в каком виде и ни в коей мере не способствует созданию квазинациональных государств любого типа. Как это возможно? Мы должны оставаться непричастными, а если мы начнем помогать людям создавать собственные политии, об этом можно забыть.
        Руди открыл рот, чтобы что-то сказать. И снова закрыл.
        - Всего наилучшего твоему отцу,  - сказал Брэдли,  - и если он добьется успеха, то мы будем рады вступить в деловые отношения с ним или с любым гражданином новой политии. Но до тех пор мы не можем вмешиваться. И тебе я тоже не советую.
        - Он же доведет до того, что его убьют,  - сказал Руди.
        - Разумеется, это очень печально,  - Брэдли встал.  - Я не буду извиняться за позицию Централя, потому что эта позиция не требует извинений. Но мы не поможем твоему отцу  - и ты не должен был просить. И когда ты применишь код бедствия в следующий раз, все будут очень признательны, если поводом послужит настоящая опасность.
        - Пошел ты, Брэдли,  - сказал Руди.
        Брэдли обогнул столик, приблизился к Руди и наклонился, чтобы сказать ему на ухо:
        - И я серьезно сказал насчет того, чтобы ты не вмешивался,  - произнес он тихо.  - Я не могу тебя заставить, но убедительно рекомендую не иметь никакого отношения к государственническим амбициям твоего отца. Если однажды выяснится, что в этом участвовал Курьер, под вопросом окажется деятельность всех Курьеров. Больше никто не будет нам доверять. Задумайся, что это за собой повлечет.
        Руди повернулся и взглянул на Брэдли.
        - Приятной поездки,  - сказал он.
        Брэдли выпрямился.
        - Ты хорош в своем деле,  - сказал он.  - Ты так не думаешь, это очевидно из наших разговоров. Но ты хорош. Ты мог бы помочь многим людям, которым действительно требуется твоя помощь. У тебя не получится это сделать, если тебе не будут доверять.  - Он положил руку на плечо Руди и мягко сжал.  - Не ввязывайся в это дело,  - и на этом ушел.
        Руди налил себе еще водки и выпил. Наконец из кухни появился сам Сергей с полной тарелкой пельменей и направился к столику Руди.
        - Твой друг не пришел?  - спросил он, поставив тарелку перед Руди.
        - Кое-что случилось,  - ответил Руди.  - Он не смог задержаться.
        - Очень жаль.
        Руди улыбнулся.
        - Да,  - он взял нож и вилку и окинул взглядом тарелку пельменей, как обычно, сваренных в мясном бульоне,  - сказывалась сибирская родословная Сергея.  - Ну что, посмотрим, научился ты их готовить или нет?

* * *

        Не совсем трезвый, но и не настолько пьяный, как хотелось бы, Руди успел на последний трамвай в Палмсе. Летом они ходили почти до полуночи, но в несезон последний трамвай отходил в восемь, так что ему пришлось пошевелиться, чтобы успеть на остановку вовремя. Трамвай был абсолютно пуст. Он забрался в последний вагон, махнул телефоном перед ридером, чтобы заплатить за билет, свернулся на одном из сидений и заснул.
        Проснулся он, когда его кто-то мягко тряс за плечо и повторял: «Эй, друг».
        Несколько мгновений Руди не хотелось открывать глаза  - он вдруг испугался, что окажется в хвосте берлинского трамвая той ночью, когда все пошло не так. С другой стороны, думал он, пока его трясла рука и голос повторял «Эй, друг» все настойчивей и настойчивей, когда вообще что-то шло так? У него бывали кое-какие успехи, он сопроводил пару Посылок в не самых тяжелых условиях. Но в памяти оставались провалы. Потсдам. Берлин. Зона. Линия. Он не мог не удивляться, что организация держит у себя работника с такой историей. Централь просто проявлял прагматичность, чтобы не потерять даже самого никчемного своего Курьера, или значительная часть Ситуаций всегда кончалась катастрофой?
        Он открыл глаза и увидел склонившегося над ним водителя трамвая.
        - Привет,  - сказал он. Водитель выпрямился.
        - Конечная, сынок,  - раздраженно сказал он.  - Если хочешь вернуться сегодня в Таллин, придется прогуляться пешком.
        Руди выглянул в окно и увидел особняк и другие здания Палмсе с освещенными окнами. Вздохнул.
        - Нет, спасибо, я дома,  - ответил он.

* * *

        Хотя туристическая индустрия здесь всегда была важна, многие десятилетия Палмсе неплохо зарабатывал в качестве конференц-центра. В отель собирались на свои конвенции и компьютерные технари, и промышленные магнаты, и фанаты научной фантастики, и дизайнеры нижнего белья. Со всего Балтийского побережья на уик-энды тимбилдинга и пейнтбола съезжались офисные работники. В детстве Руди нравилось наблюдать за этими группами. Однажды в выходной день в особняке проходила международная конференция поваров, и пятнадцатилетний Руди пробирался на каждую дискуссию, панель и демонстрацию, на какую только мог. Он приставал  - на раздражающий манер некоторых подростков  - к русскому шефу по имени Сергей, который отличался горячим темпераментом, что делало его только интереснее. Стоило Руди увидеть Сергея, как он плелся за ним или садился рядом в столовой и бомбардировал вопросами. К счастью, Сергей хорошо говорил по-эстонски.
        Наконец, потеряв терпение, он сказал:
        - Слушай, пацан. Хочешь ответов? А? Приезжай в Таллин, в мой ресторан, и получишь столько ответов, сколько выдержишь, а то и больше. Вот,  - он протянул Руди визитку с названием ресторана.  - А теперь можешь просто отвалить и оставить меня в покое? Ладно?
        В следующий выходной состоялась конференция производителей станков с севера Англии. Руди должен был помогать, но вместо этого сел на автобус до Ракевере, оттуда доехал до Таллина и там, спрашивая дорогу почти у всех встречных, добрался до адреса на визитке на Ратушной площади в Старом городе и толкнул двери «Тройки» в первый раз.
        - Да ты что, прикалываешься?  - сказал Сергей, когда вышел из кухни по вызову развеселившейся официантки, которой Руди показал визитку.
        Руди выпятил подбородок.
        - Ты сказал, я найду здесь ответы,  - произнес он.
        Сергей  - тогда у него была зачесанная назад великолепная львиная грива волос  - оглядел его с ног до головы.
        - Да ты из ума выжил, пацан,  - сказал он и отвернулся, чтобы уйти.
        - Ты сказал, я найду здесь ответы,  - повторил Руди громко, чтобы слышал весь ресторан.  - Ты соврал, чтобы просто избавиться от меня?
        Сергей остановился, его плечи приподнялись  - в ближайшие годы Руди успеет привыкнуть к этому движению.
        - Потому что, если здесь ответов нет,  - продолжал Руди,  - может, я пойду в другой ресторан и поищу их там?
        Сергей обернулся и взглянул на него.
        - Тебе сколько лет, пацан?  - спросил он тихо.
        Руди принял тихий тон шефа за спокойствие. Эту ошибку он совершил только раз.
        - Восемнадцать.
        Сергей наклонил голову набок.
        - Шестнадцать,  - сказал Руди.
        Сергей поджал губы.
        - В ноябре,  - сказал Руди.
        Сергей кивнул. Щелкнул пальцами официантке, которой Руди показал визитку.
        - Ты. Запиши его имя и телефонный номер,  - он посмотрел на Руди.  - Ты. Я позвоню твоим родителям, проверю, разрешат ли они тебе бывать здесь, ладно?
        Сердце Руди переполнилось радостью.
        - Ладно,  - ответил он.
        - Ладно. А теперь сгинь,  - и Сергей отвернулся и ушел на кухню.
        Руди так и не узнал, как прошел разговор Тоомаса и Сергея, хотя годы спустя жалел, что его никто не записал. В воображении он восстанавливал его так: Тоомаса злило, что Руди забросил свои дела, и раздражало, что сын тратит больше времени на всякую ерунду на кухне, чем на работу настоящих мужчин в парке. Сергея раздражало, что к нему как банный лист пристал эстонский подросток. Каждый по своей причине хотел, чтобы все это закончилось. Так что Сергей согласился сломать Руди, а Тоомас ему разрешил.
        В первые же выходные Руди пришел спозаранку, счастливый и улыбчивый, и Сергей вручил ему швабру и гонял почти непрерывно сорок часов. Ему поручали каждую грязную кухонную работу, часто сразу несколько. Он прикорнул в чулане и вернулся в Палмсе, мышцы и суставы так сильно ныли, что он едва мог ходить. И, проходя мимо информационного центра, увидел отца и радость на его лице, но на следующие выходные вернулся в «Тройку», чтобы все повторилось. А потом на следующие выходные. И на следующие. И на послеследующие. И однажды он вернулся домой  - тело уже не так ныло, потому что работа его закалила,  - и увидел, как радостный вид отца поблек, и понял, что победит.
        Сергей оказался крепче, чем Тоомас. В то время как Тоомас начал канючить, что ему не хватает Руди по выходным, Сергей орал, травил, а однажды даже ударил его по лицу противнем, который не вычистили по его суровым микробиологическим стандартам.
        А потом, по прошествии почти двух лет, Руди начал готовить.
        Руди уже не помнил, что к этому привело, но помнил, что удивились этому и он, и Сергей. Сергей, может, даже больше. И вот тогда, конечно, начался настоящий кошмар.

* * *

        Около пятнадцати лет назад министерство выделило Палмсе финансирование на новый конференц-центр. Они даже объявили международный конкурс, чтобы придумать дизайн для нового здания, который привлек участников из таких далей, как Нью-Джерси. Непонятно, что победило в итоге  - взятки, непотизм, патриотизм или действительно качественный проект,  - но контракт получила архитектурная фирма из Таллина. Руди так и не понял почему, но он был шеф-поваром, а не архитектором. Его отец, который был именно архитектором, по крайней мере по образованию, хвалил конференц-центр за «инновационный подход к балтийским традициям», но Руди он казался просто большим ящиком из стекла и дерева, украшенным завитушными барочными финтифлюшками, скопированными со зданий от Санкт-Петербурга до Вильнюса. С другой стороны, отец однажды назвал его говядину веллингтон  - блюдо, которым он тогда очень гордился,  - «преступлением против хорошей говядины», так что, как говорится, каждому свое.
        Этим вечером большая пряничная коробка центра была подсвечена галогеновыми прожекторами, установленными на лужайках. Она напоминала один из последних горячечных снов кронпринца Рудольфа или то, до чего бы дошла Руритания, если бы дожила до двадцать первого века. Парковка была забита машинами. Большей частью  - «хаммеры», предпочитаемые для преодоления дорог Лахемаа, но можно было увидеть и стильные BMW, и «мерседесы», и побитые старенькие «лэнд-роверы», и автомобили на топливных элементах, и пять польских микроавтобусов «фиат». Руди взглянул на микроавтобусы, проходя мимо. Все одинаковые. Он обошел один и поразился, какой он чистый. На номерном знаке был штрих-код для автоматических компьютеров платных дорог, но имелась и последовательность символов, обозначавшая, что он зарегистрирован в Таллине. Как и второй микроавтобус. И третий. Руди посмотрел на них. Посмотрел на конференц-центр. Сорвался на бег.
        Центр был построен вокруг лектория, который выглядел как открытый карьер: сцена, окруженная пятьюдесятью концентрическими рядами стульев, круто поднимающимися к потолку. У внешнего края каждого кольца располагались кабинеты, небольшие переговорные, столовые и серверные. Всюду пахло лакированным деревом, новыми коврами, кондиционером и жарким светом.
        Лобби  - несколько гектаров износостойкого ковра, скрытого освещения, мебели в современном стиле и кофейных уголков, отделенных от ночи стенными панелями из матового стекла,  - оказалось пустым. Руди слышал волны криков, поднимавшиеся и опадавшие в аудитории. Он подергал двери, но они были заперты. Попробовал вызвать лифт, но он был выключен. Поскакал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и наконец на полпути выбрался в амфитеатр на свободный ряд мест.
        Шум, который встретил его, когда он ворвался в дверь, чем-то напомнил гул футбольных фанатов, которые потратили огромные суммы денег, чтобы посмотреть, как играет их команда в финале Кубка европейских чемпионов. Им не достались билеты на сам матч, но они все равно приехали в город-хозяин, чтобы поддержать свою команду и ради «атмосферы». Город-хозяин отвел для болельщиков-гостей пару публичных мест с большими экранами, где можно смотреть матч. Фанаты в добродушном настроении пили весь день. Матч начинается. И тут экран ломается. Вот такой стоял шум.
        Там, откуда он доносился,  - между стульями и рядом дверей в кабинеты,  - Руди видел аудиторию и крошечную фигурку отца на сцене. В аудитории эксперты создали прекрасную акустику, и благодаря ей и микрофону Руди слышал, как его отец сказал «…бьющееся сердце Эстонии…», прежде чем его голос накрыла мощная волна криков, сорвавшаяся с забитых рядов вокруг и над ним. Руди видел, как несколькими рядами ниже завязываются драки, слышал, как отец призывает: «Нет, не дарите им такого удовольствия…»  - прежде чем его голос снова затерялся в шуме.
        Руди повернулся обратно к лестнице, чтобы найти проход на нижний этаж, и в этот момент дверь за его спиной открылась, кто-то схватил его за плечи и втащил внутрь.
        Он оказался в кабинете, где находилось трое людей. Все были одеты в одинаковые черные боевые костюмы, бронежилеты, ботинки и шлемы. У всех были пистолеты-пулеметы на лямках на груди, автоматические пистолеты на бедрах, боевые ножи в ножнах и прочая разнообразная экипировка в петлях и на ремнях. Они закрыли дверь и встали между ней и Руди.
        - Вы что, прикалываетесь,  - сказал он.
        Средняя фигура подняла щиток, открыв волевое лицо средних лет.
        - Майор Эш, сэр,  - сказал он по-английски.  - SAS. От имени правительства Ее Величества я уполномочен предложить вам политическое убежище.
        - Прошу прощения?  - спросил Руди.
        - Также я уполномочен усыпить вас и эвакуировать в том случае, если вы откажетесь от предложения,  - продолжал Эш.  - Лично я не рекомендую вам этот вариант. После седативов остается ужасная головная боль и некоторые другие побочные эффекты. Поступите умнее и идите с нами добровольно.
        - Мне не нужно политическое убежище,  - сказал Руди. Шум из аудитории становился все ужаснее. Руди двинулся к двери.  - Пожалуйста, поблагодарите от меня Ее Величество, но я нужен здесь.
        И он почувствовал, как что-то ужалило его в щеку, а следующее, что он осознал,  - что очнулся в Финляндии, причем, как ему и обещали, с самым жутким похмельем в истории человечества.

        Кингс-Бенч-уок

        1

        В первый день он решил не идти на сотрудничество.
        Это оказалось проще простого. Злой, усталый и страдающий от побочных эффектов седатива, он только и смог выползти из кровати, дотащиться до туалета, позволить телу вытворять какие-то неописуемые ужасы, а потом дотащиться обратно в постель. Никто и не пытался его допрашивать. С головокружением, тошнотой и буквально оглушающей мигренью он наблюдал, как к нему подходят англичане, с беспокойством интересуются, как он себя чувствует, промокают его влажными полотенцами и удаляются. Время от времени появлялся пожилой господин, говоривший на шведском языке голосом, раскаты которого доносились как будто из соседнего измерения, и светил ему фонариком в глаза, отчего Руди испытывал боль за пределами человеческого воображения, а также делал уколы, после чего мир скрывался за завывающим черно-белым калейдоскопом мешанины, а сам Руди впадал в периоды отсутствия, в которых позже распознал сон.
        В плане решимости не сотрудничать первый день стал выдающимся успехом. И длился он, насколько понимал Руди, чуточку меньше миллиона лет.

* * *

        Утром второго дня он открыл глаза и обнаружил, что лежит в самой удобной кровати в своей жизни. Из такой кровати человека нужно физически поднимать и уносить, чтобы он просто смог начать день. Но она бледнела в сравнении с подушками, на которых покоилась его голова, набитыми ровно до той идеальной плотности, которой можно было добиться только в результате столетий исследований. Он был накрыт хрустящими и чистыми хлопковыми простынями и старомодным стеганым одеялом. Ему было тепло, уютно и идеально удобно. Что бы с ним ни случилось, он явно попал в руки людей, которые серьезно относились ко сну, а таких людей ненавидеть очень сложно.
        Он долго лежал, глядя в потолок  - высокий и покрашенный в сливочный цвет. В середине потолка из вылепленной из гипса розы ниспадал провод, на котором висела люстра с четырьмя ветвями как будто бы из потускневшей латуни. Мило. Со вкусом. Несколько старомодно. Без излишков.
        Неохотно  - потому что, если быть до конца честным с самим собой, он бы лучше провел остаток жизни, лежа на этих чудесных подушках,  - он сел в кровати и осмотрел комнату.
        И она была славной. Не очень большая, украшенная в стиле возрожденного балтийского рококо, который он помнил по журнальной статье, прочитанной несколько лет назад. В двух стенах были огромные окна, а между ними стояла различная мебель строгих линий из светлого дерева: гардеробы, туалетные столики, комоды, шкафы. Обои, которые всего несколько часов назад выглядели настолько потусторонне аляповатыми, что в редкие моменты просветления казались специально подобранными, чтобы свести его с ума, на самом деле были приглушенных тонов и с благородными полосками в стиле Регентства. Дверь в уборную, которая вчера казалась дальше Проксима Центавры, стояла распахнутой всего в нескольких шагах от кровати; паркетный пол был покрыт ковриком.
        Сев, он увидел, что на изножье кровати накинут халат. Это было похоже на приглашение, так что он опустил ноги с кровати  - и они приземлились в тапочки, лежащие ровно в нужном месте. Тапочки были в стиле мокасин: мягкая кожа с изнанкой, кажется, из овчины, прошитая нитью яркого цвета, и в тот же миг, как ноги их коснулись, он уже не хотел их снимать никогда. Руди посидел на краю кровати, двигая пальцами в волшебных тапочках. Сам он был одет, запоздало заметил он, в хлопчатобумажную пижаму.
        Он встал и на миг почувствовал головокружение, но оно прошло. Он поднял халат и осмотрел. Темно-синего цвета, с монограммой на нагрудном кармане. Поизучав монограмму несколько минут, он пришел к выводу, что это узор, состоящий из всех букв алфавита, вышитый золотой нитью и увенчанный геральдическим животным, которое было ему незнакомо. Он накинул халат, завязал пояс, сунул руки в карманы.
        На вражеской территории считай, что ты всегда под наблюдением. Значит, незачем прятаться. Он подошел к ближайшему окну, отдернул занавеску и тюль и выглянул. Окно выходило во двор безликого пятиэтажного здания. Двор был просторный и припорошенный свежевыпавшим снегом. Прямо посередине кто-то слепил снеговика, с метлой и морковкой вместо носа. На снеговике был черный цилиндр.
        Руди выгнул шею. Все, что он видел,  - ряды окон, тянущихся в обе стороны здания, с одинаково задернутым тюлем. Входные двери на первом этаже. Антенны на крышах.
        Он опустил шторы и приступил к исследованию комнаты. Одна дверь вела в маленькую кухню. Микроволновка, индукционная конфорка, чайник, холодильник с морозильной камерой. В холодильнике была вода в бутылках с финскими этикетками, пачки приготовленного и нарезанного мяса, пачка некопченого спинного бекона, брусок несоленого масла, шесть яиц, литр полуобезжиренного молока, пакет с мытым салатом. В морозилке лежали аккуратно упакованные и надписанные пачки говядины, свинины и баранины, несколько пачек говяжьего фарша, шоколад Haagen Dazs. В буфете рядом с кухней нашлась плетеная корзина, полная лука, моркови, картофеля. В другом  - контейнер с четырьмя видами хлеба. Стаканы, чашки и блюдца. Бумажные пакеты с мукой, просеянной и с разрыхлителем. Пачки чая и кофе, сахар. Закрытая бутылка подсолнечного масла, закрытая бутылка оливкового масла. Маленькие пачки с такими шоколадными бисквитами, которые обычно дают в отелях. Пакеты с бульонными кубиками  - с говядиной, бараниной, свининой и овощами. Полка со специями на стене с маленькими висящими баночками  - все запечатаны. Морская соль и перцемолки.
Кастрюли и сковородки, утварь. Он постоял, глядя на подставку для ножей размером с маленький рюкзак, из которой торчали рукоятки, казалось, всех когда-либо придуманных видов поварских ножей. Он достал один и взвесил в руке. Sabatier. Как же можно просто так вставлять этот шедевр в подставку. Он убрал его обратно в щель и заглянул в кухонное мусорное ведро, где не нашлось ничего, кроме целлофановой подложки.
        Вернувшись в комнату, он постоял, сунув руки в карманы халата и надув щеки. Пошел в ванную, ожидая встретить хаос и беспорядок, но все было опрятно и чисто  - ни следа тех ужасных вещей, что недавно вытворяло его тело. Милая плитка голубого цвета. Туалет, биде, раковина, душ  - все белое. Запакованное мыло и закрытые бутылки с шампунем  - все с финскими этикетками. Спрей для полости рта и щетка, все еще в хрустящем пластике, рядом с раковиной, вместе с точно так же запечатанными стеклянными стаканами, баллончиком с пеной для бритья и упаковкой пластиковых бритв. Шкафчик под раковиной с запасной туалетной бумагой на одной полке и чистящими средствами под ней. Он посмотрел на себя в зеркало над раковиной  - и выглядел он не так уж плохо, принимая во внимание все произошедшее. Может, чуть бледноват. На щеке, там, куда выстрелил один из людей Эша  - как он понял, растворимым кристаллом седатива,  - осталось красное пятнышко. Он потрепал волосы и вернулся в спальню.
        Шкафы. Гардероб, где не было ничего, кроме пустых вешалок и пары ароматных матерчатых мешочков, которые должны отпугивать моль. Стол с ящиками, где хранились шариковые ручки и стопки бумаги хорошего качества. Открыв дверь одного из шкафов, он обнаружил развлекательный центр  - передовые технологии, интерфейс для управления жестами, загруженная база с тысячами альбомов и фильмов. Он взмахом вызвал главное меню, просмотрел варианты, снова закрыл, сунул руки в карманы и огляделся.
        Все это, очевидно, должно вызвать у него чувство безопасности, покоя и удовольствия. Так оно и случилось, и не только на очевидном уровне. Комната, кроме всего прочего, была посланием. Она говорила, что люди, которые его похитили, не без ресурсов. Она говорила, что они профессионалы. Она говорила, что они провели подготовительную работу  - и оставили все, чтобы он мог готовить сам. Она говорила, как ему повезло, что он не очнулся, прикованный к батарее в грязной квартире в опасном районе Варшавы. Она говорила, что если бы люди, которые его похитили, хотели, чтобы он очнулся прикованным к батарее в грязной квартире в опасном районе Варшавы, то там бы он и очнулся.
        Но она, конечно, не говорила, кто же они, черт их дери, такие. Одно заявление на словах, что они представляют английское правительство, еще ничего не значит.
        В дверь вкрадчиво постучали. Руди повернулся на звук, а когда ничего не ответил, постучали снова. Очевидно, они знали, что он проснулся, но решили проявить вежливость.
        - Привет?  - сказал он.
        Он не слышал, чтобы в замке повернулся ключ. Дверь открылась, и молодая женщина вкатила в комнату тележку, накрытую серым полотенцем. У нее были каштановые волосы, забранные в узел, и уличный румянец на щеках. На ней были бежевая плисовая юбка и белая блузка с серебряной брошью под горлом в виде маленькой совы. Она лучисто улыбалась.
        - Доброе утро,  - сказала она беззаботно.  - Как мы себя сегодня чувствуем?
        Руди торопливо перебрал несколько вариантов ответов, подбавил в английский язык эстонский акцент, а в язык тела  - столько возмущения и смятения, сколько мог изобразить, и сказал:
        - Кто вы? Где я? Зачем я вам нужен?
        Женщина только по-прежнему улыбалась и выкатила тележку на середину комнаты, где сняла полотенце. На тележке были маленькая супница, миска и ложка. На полке внизу лежали свертки ткани.
        - Вы наверняка проголодались, бедняжка,  - сказала она.  - Мы решили, что вам захочется куриного супа.
        - Кто вы?  - спросил он снова.  - Что это за место? Чего вы хотите?
        - О, незачем об этом волноваться,  - сказала она весело, наливая суп в миску и перенося на стол у одного из окон. От супа чудесно пахло, но Руди не двинулся с места.
        - Я не хочу суп,  - сказал он.  - Я хочу знать, что происходит. Почему меня держат здесь пленником? Кто вы?
        - Можете звать меня Джейн, если хотите,  - сказала она. Отвернулась от стола.  - Вам лучше поесть. Поддерживать силы.
        - Я не голодный,  - сказал он, хотя и был голоден.
        - Можете, конечно, сделать себе что-нибудь сами,  - сказала Джейн.  - Но мы решили, что сегодня утром вы предпочтете готовый завтрак.
        Руди сделал глубокий вдох.
        - Кто вы?  - закричал он.  - Что происходит?
        У Джейн был такой грустный вид, что Руди тут же стало стыдно, что он на нее накричал. Она словно готова была расплакаться.
        - Послушайте, если не хотите суп…  - ее нижняя губа даже задрожала. Руди вздохнул.
        - Да. Да. Я хочу суп. Спасибо. Простите.
        Ее лицо чуть просветлело, словно кто-то поднял невидимый реостат на пару делений.
        - Другое дело,  - сказала она успокоенным голосом.
        - Я хочу знать, что здесь происходит,  - сказал он, чуть успокоившись.
        - Ну разумеется. И кто-нибудь обязательно скоро все объяснит. Я обещаю,  - она отодвинулась от стола и прошла мимо него к двери, далеко его обходя и не встречаясь с ним глазами.  - На тележке есть чистая одежда,  - добавила она.  - Я скоро приду, чтобы унести посуду,  - и с этими словами вышла.
        Когда она скрылась, Руди какое-то время постоял посреди комнаты, пытаясь осознать, что сейчас случилось. Похоже, его полностью обезоружила слезливая английская девчонка. Он спросил себя, неужели он еще не отошел от наркотиков.
        Он подошел к двери и подергал за ручку, но та не поворачивалась, хотя он и не слышал, чтобы ее запирали. Он вздохнул и отправился к столу, взял ложку, посмотрел на миску с куриным супом. Он был прозрачный и золотистый, лишь тонкая пленка жира на поверхности и крошечные кусочки моркови, брюквы и сельдерея. Он зачерпнул суп ложкой и поднес к губам. Это был лучший куриный суп в его жизни. Возможно, лучший куриный суп в истории супов. Он сел и приступил к еде.

* * *

        Предложенная одежда: идеально скроенные джинсы, боксеры, носки, простая черная футболка и светло-серая флисовая кофта, которая застегивалась спереди,  - сидела на нем лучше любой одежды на его памяти, и это уже начинало раздражать. С одной стороны, его разум был вне себя от удовольствия  - еще бы, такая фантастика! С другой стороны, его злила мысль, что, пока он был без сознания, кто-то в него тыкал, ощупывал и измерял, чтобы так точно подобрать одежду. А с третьей стороны, Руди был просто в ярости, как он только что осознал, из-за того, что им так откровенно манипулируют. Больше всего его приводило в ярость то, как легко он растаял из-за какой-то там удобной кровати.
        Он опустошил всю супницу с несколькими толстыми ломтями ржаного хлеба. На третьей миске ему пришло в голову, что в суп могли что-то подмешать, но к этому моменту уже было поздно, и он решил, что вероятность отравления стоит того, чтобы доесть этот великолепный суп. Закончив, он оделся. Затем снова стал блуждать по номеру.
        У развлекательного центра он снова вызвал интерфейс и попробовал самые распространенные способы хакнуть его, которые вспомнил. Этого от него наверняка ожидали, так что и пробовать не было смысла. Ни один из способов не сработал. Ни один не подтвердил его местоположение; ни один не помог позвонить, написать имейл, эсэмэску или твит. Ни один не позволил постить на досках объявлений или в социальных сетях.
        Он сдался и заглянул в новости. Это были текущие местные новости, и да, на финском языке. Хотя были и американский, и французский, и итальянский, и немецкий, и испанский, и британский каналы, и ни один не стоял приоритетным.
        Он обрисовал в воздухе перед собой кольцо меню, сунул в него палец, потянул вниз, и на экране выпал белый информационный лист со списком опций  - все на английском. Он ткнул на Internet  - и показалась домашняя страница «Гугла», вместе с изображением клавиатуры. Он поднял перед собой руки и набрал «Палмсе».
        Были сообщения  - немного и в основном на эстонских новостных сайтах  - о беспорядках в заповеднике. По версии правительства, конференц-центр разгромила банда протосепаратистов, протестующих против Таллина. Несколько блогеров  - гражданских новостников, если на современный лад,  - постили сообщения, что «протосепаратистов» на самом деле ввезли в Палмсе автобусами по приказу правительства, чтобы сорвать собрание. Один блогер, называвший себя Ironrabbit,  - Руди был уверен, что это молодой человек,  - даже писал, что взял интервью у одного из бунтарей, который рассказал, что за работу в тот вечер им платили. Ironrabbit с тех пор больше ничего не постил.
        Лидер протосепаратистов, его отец, предстал в самом мрачном свете, по крайней мере в местных сюжетах. Все перепутали его возраст, а в одном месте неправильно написали фамилию. Он был в больнице с серьезными, но не критическими травмами. Об Ивари ни слова. Руди проверил веб-сайт парка, но новостной раздел не обновляли больше месяца. Он загуглил имя Ивари. Ничего, кроме старых фотографий его брата с разными знаменитостями в парке, где он с отважным видом указывал в какие-то мифические дали. Он посмотрел на фотографии. Потом закрыл все и подошел к окну. На улице снова пошел снег.

* * *

        На третий день ему стало скучно.
        Кричать на молодых англичан, требовать ответов и капризничать было весело, но им все было как об стенку горох. Они оставались такими мучительно вежливыми, что ему самому становилось неприятно их оскорблять. Некоторые девушки грозили расплакаться. Полный сюрреализм, по итогу довольно бессмысленный.
        Наконец он сказал Джейн, которая пришла в номер осведомиться, не нужно ли ему чего-нибудь:
        - Ну ладно. Я Курьер. Я бы хотел поговорить с представителем моей организации. Человеком по имени Каунас, если это возможно.
        Сама она не ответила, не считая ее обычных любезностей, но через час в номер Руди прибыл ответ в виде безмятежного рыхлого восьмидесятилетнего господина, который представился Гиббоном и уселся в одно из мягких кресел, расстегнул старомодную кожаную папку с документами, извлек дорогую перьевую ручку, посмотрел на него и моргнул.
        - Я хочу уйти,  - сказал ему Руди, когда тот закончил свою подготовку. Гиббон печально покачал головой.
        - Боюсь, по нашей информации, ваша жизнь в опасности,  - сказал он сокрушенно.
        - Кто мне угрожает?
        Гиббон заглянул в документы в папке.
        - Некоторые фракции в контрразведке Великой Германии,  - сказал он, проводя концом ручки по списку.  - Эстонского правительства. «Курьер Централь».
        - Прошу прощения?  - сказал Руди, чувствуя холодок по спине, несмотря на то что знал, что это почти наверняка провокация.
        Гиббон поднял брови и вернул ручку на предыдущую строку.
        - Да,  - он спокойно посмотрел на Руди.  - Мы получили надежные данные, что вас хотят убить ваши собственные люди. Боюсь, мы не знаем, за что.
        - Это невозможно,  - сказал Руди, не в силах представить такую гнусность,  - чтобы Централь хотел убить одного из своих.
        - Данные вполне надежные,  - повторил Гиббон.
        - Откуда они поступили?
        Гиббон вздохнул и почесал в затылке.
        - Да, что ж, мы всегда называем свои источники совершенно незнакомым людям,  - сказал он с ноткой сарказма. Прицепил ручку к документам в кейсе и сложил руки на брюшке.  - Дело в том, что для вас сейчас существует не так много безопасных мест, и одно из них  - здесь, с нами.
        Руди какое-то время смотрел на него.
        - В наши дни бизнес такой вялый, что английская разведка решила просто так спасать людей?  - спросил он. Гиббон рассмеялся, словно нашел это неподдельно смешным.
        - О господи помилуй, нет же,  - сказал он, качая головой.  - Хотя это замечательная мысль, право.
        - Итак, предположим, мы поверим в эту сказку. Значит, вы от меня, очевидно, чего-то хотите.
        - Предположительно,  - согласился Гиббон, все еще посмеиваясь над мыслью, что MI-6 странствует по свету, как рыцарь на белом коне.
        - Предположительно?
        Гиббон поерзал в кресле.
        - Позвольте быть с вами откровенным?
        - Хотелось бы для разнообразия, да.
        - Моей резидентуре поручили способствовать внедрению команды майора Эша в Эстонию и вашей эвакуации. Нам поручили присматривать за вами, пока вы не придете в подходящее для поездки состояние.
        - Поездки куда?
        Гиббон казался удивленным.
        - В Лондон, куда же еще.
        - Где я и получу все ответы?
        Гиббон пожал плечами, словно хотел сказать  - кто его знает, этот Лондон? Он застегнул папку.
        - Вы понимаете, что я сообщаю вам все это из профессиональной вежливости,  - сказал он.  - Лондон предпочитает воротить нос от вашего курьерского племени, но мы здесь ценим вас весьма высоко.
        - Недостаточно высоко, чтобы запомнить, как пишется наше имя,  - сказал Руди и почувствовал себя гадко, как только слова слетели с языка. Все-таки Гиббон относился к нему прилично, хотя все, что он говорил, наверняка было ложью.
        Гиббон поднял бровь.
        - Ну что же,  - сказал он.  - Так или иначе, вы отправляетесь в Лондон. И, возможно, там и получите все ответы. Мне очень жаль, что мы вынуждены познакомиться в подобных обстоятельствах. Я был бы рад возможности пообщаться с вами на профессиональные темы.
        - Только потом нам пришлось бы друг друга убить,  - сказал Руди. Гиббон усмехнулся.
        - Да, этого не отнять.
        - У нас очень скучная жизнь.
        - По вам не скажешь.
        - В этом я не виноват.
        - Вы уверены?
        - Я был в отпуске, когда меня похитили ваши дрессированные спецназовцы.
        - Спасли жизнь,  - мягко поправил Гиббон.
        - Якобы,  - хотя от одной мысли у него по рукам пробежали мурашки.
        Гиббон либо отлично умел читать лица, либо был телепатом. Он кивнул.
        - Там царил хаос, вас легко могли устранить, понимаете?
        Руди проглотил чувство страха перед силами выше его понимания.
        - Это нелепо. Что я такого сделал?
        Гиббон пожал плечами.
        - Боюсь, мне открыта только та информация, что я предоставил вам.
        Руди очень долго буравил взглядом англичанина, не зная, что сказать. Гиббон же, в свою очередь, безмятежно сидел в кресле, словно взирал на особенно спокойный буколический пейзаж. Ни суеты, ни спешки, ни мысли в голове.
        Наконец Руди открыл рот.
        - Когда я выезжаю?

        2

        Скачок был совершенно невероятным.
        За прошедшие годы отношения Руди с разведывательными службами разных государств ограничивались редкими контактами. По его опыту, он имел дело по большей части с профессионалами, которые действовали без обиняков.
        MI-6, напротив, как будто выдумывало все на ходу, руководствуясь только сборником анекдотов.
        В шесть утра, на следующий день после собеседования с Гиббоном, раздался энергичный стук в дверь, и в комнату заглянул майор Эш; вид у него был вполне домашний: коричневые чинос, синий блейзер, синяя рубашка и галстук в красно-синюю полоску.
        - Готовы отправляться, сэр?  - спросил он бодро.
        Руди был все еще в пижаме и халате, сидел перед развлекательным центром, подняв перед собой руки, читал веб-сайт BBC News.
        - Вообще-то нет,  - сказал он.
        Эш вошел в комнату и закрыл за собой дверь. В руках у него была черная нейлоновая дорожная сумка, которую он и протянул.
        - Вылет через три часа,  - сказал он.  - Вам лучше одеться.
        В сумке лежала обычная одежда довольно невинного вида  - джинсы, толстовка, нижнее белье, кроссовки, еще одна флисовая кофта с молнией. Руди взглянул на одежду, потом на Эша, потом ушел в ванную переодеваться.
        У него не было багажа, так что отъезд был обставлен довольно просто. Он даже почувствовал легкий укол сожаления, когда Эш вывел его из комнаты. Ему там очень нравилось.
        Эш провел его по коридору, укрытому толстым ковром, к лифту, который доставил их в подвальный гараж. Их уже ждал замечательный черный BMW. Они сели, автомобиль ускорился по пандусу и вылетел в предрассветную тьму  - в Хельсинки начинался утренний час пик.
        Руди плохо знал город, чтобы сориентироваться; когда они проезжали вдоль посольства, он успел заметить большое, внушительное официальное здание, но это и все, что запомнилось из его внешнего вида, так что, если честно, это могло быть любое из больших, внушительных официальных зданий в центре города. Когда он смутно понял, где находится, они уже направлялись по дороге в аэропорт.
        Где он с ужасом обнаружил, что стоит в очереди перед паспортным контролем и проверкой ручной клади вместе с семьями, стариками, подростками и большой и очень шумной группой студентов университета, которые, судя по их оглушительным разговорам, направлялись, похоже, в Мадрид.
        В машине Эш подал ему конверт с фальшивым паспортом и распечаткой электронного билета. Потом только этот паспорт и напоминал Руди, пусть и отдаленно, о шпионском ремесле, но к тому времени он уже не осмеливался даже гадать о том, что творится в головах службы безопасности Великобритании.
        У него был электронный билет на обычный рейс бюджетной авиакомпании. Руди так долго таращился на него, что чуть не забыл отдать за стойкой.
        По другую сторону регистрации Эш отвел его в «Старбакс» в зале ожидания, где, приходя в себя, Руди просидел пятьдесят минут, пока не объявили их рейс.
        В какой-то момент Эш встал и сказал: «Мне надо по-маленькому. Вернусь через секунду»,  - и ушел через зал в направлении туалетов, оставив Руди совсем одного.
        За ним следили? Это что, испытание? Все мысли о побеге покинули его, когда он обнаружил, что проходит паспортный контроль и проверку ручной клади. Так что он остался сидеть, где сидел, и пил кофе, завороженный отвратительностью происходящего.
        Сам рейс был из тех, где получаешь только место, а стюардессы продают дорогой кофе, духи и безделушки с логотипами авиалинии. Эш захватил из посольства пару бутербродов и протянул один Руди. Тот разлепил его и увидел тончайший листик мяса с желатином между двумя ломтями жирно намасленного белого хлеба. Он закрыл его со страдальческим видом.
        - Это язык,  - сказал Эш, поймав его взгляд.
        - Я буду только кофе, спасибо,  - сказал Руди, возвращая бутерброд.
        - Ну, если не хотите…  - сказал Эш, убирая его назад.
        Два часа спустя они уже приземлились в Англии, в Стенстеде, и стояли в очереди к паспортному контролю. Когда человек за стойкой спросил его о цели визита, ему пришлось прикусить язык, чтобы не ляпнуть, что он снимается в очень, очень плохом шпионском кино.
        На взгляд Руди, у суверенного государства был только один надежный способ вызволить важную Посылку из другой страны,  - отправить ее в частном самолете под дипломатическим прикрытием, без охраны и таможенников с каждой стороны, с ожидающей заранее на поле машиной, чтобы увезти по шоссе к пункту назначения. Когда они сели в поезд на Лондон, а потом доехали на метро до станции «Блэкфрайарс» и прошли пешком по набережной Темзы до места, которое Эш называл Темпл, Руди был уже почти в прострации.
        Никакого храма в этом месте не оказалось, а только тихие ровные квадраты высоких зданий и сады вдоль набережной. Эш провел Руди в одно из зданий  - когда они входили, Руди заметил табличку, где над перечнем имен было написано от руки «Смитсоновские палаты»,  - а в дверях их ждал невероятно высокий и внушительный американец, который с силой пожал ему руку и сказал:
        - Зовите меня Ред, окей?
        Вот так Руди похитили из Эстонии SAS, кормили супом в MI-6, а потом доставили в кафкианский сон.

        3

        В выходные здесь было пусто. По Флит-стрит бродили редкие туристы, настоящее оживление начиналось только за кварталом Верховного суда, в районе Трафальгарской площади. В воскресенье можно было выйти из ворот Митр-корт на Флит-стрит и за несколько минут не встретить ни одной живой души.
        В будни было иначе. Тогда Флит-стрит становилась главной артерией между Вестминстером и Сити. С восьми до десяти от станций «Сити Темзлинк», «Блэкфрайарс», «Фаррингдон», «Темпл» и «Чансери Лейн» катилась ударная волна людей. Пассажиры на верхних этажах проезжающих автобусов, одинаково уткнувшиеся в утренние новости или роман, словно так и тянулись вперед в предвкушении дневной работы. А вечером происходил обратный процесс. Станции проглатывали приезжих, в автобусах пассажиры изучали «Ивнинг стандарт» или возвращались к главе романа, которую читали этим утром. Руди наблюдал за этим почти семь недель, и ему казалось, что он более-менее уловил суть жизни в Лондоне. Она была приливно-отливной, как здешняя река: через столицу протекал великий человеческий поток. И в какой-то момент волна затянула и его.
        - Здравствуй-здравствуй,  - весело сказал мистер Бауэр, проходя через гостиную в свой кабинет.  - Как сегодня наш мальчик?
        - Очень хорошо, спасибо, мистер Бауэр,  - ответил по-английски Руди.
        Мистер Бауэр, уперев руки в бока, остановился посреди протертого афганского ковра и смерил Руди взглядом.
        - Сколько раз я тебе говорил?  - спросил он. Руди хотел было ответить, что десять или пятнадцать, но мистер Бауэр продолжил, не дожидаясь ответа:  - Называй меня Ред, сынок. Никто не называет меня мистер Бауэр.
        - Мистер Селф называет,  - ответил Руди и наблюдал, как глаза мистера Бауэра будто отключились, пока он обрабатывал ответ.
        Американец мистер Бауэр чем-то напоминал внушительный дом в плачевном состоянии. Двух с лишним метров ростом с впечатляющим размахом плеч, он вышагивал по Темпл, как Озимандия, с развевающейся на ветру гривой белых волос, рассыпая знакомым и незнакомым барристерам «приветствую-приятель-рад-видеть». Но только подойдя к мистеру Бауэру вплотную, можно было разглядеть карманы пиджака, растянутые от ношения того, что нельзя носить в карманах пиджаков, вместо здорового румянца на щеках  - разглядеть паучьи сеточки лопнувших вен, и увидеть потрескавшиеся и сношенные каблуки некогда великолепных туфлей от «ДД Клеверли».
        Взгляд мистера Бауэра обрел осмысленность.
        - Эй!  - сказал он, качая пальцем перед Руди.  - Зови меня Ред, ладно?
        - Ладно,  - сказал Руди, откладывая книгу. Впечатляющие брови мистера Бауэра поползли вверх.
        - Ну что, договорились?
        Руди кивнул.
        - Договорились,  - сказал он покорно, сидя в кресле на другом конце комнаты.  - Ред.
        - Другое дело!  - объявил мистер Бауэр.  - Договорились. Да. Теперь, если позволишь, мне нужно, эм-м…  - он развернулся и ушел обратно туда, откуда пришел.
        Руди посидел на месте. Взглянул на книжку, лежавшую на столе обложкой вверх. Уильям Ширер, «Взлет и падение Третьего рейха». Комнаты мистера Бауэра были забиты старыми бумажными книжками, некоторым из них было больше ста лет. По их названиям невозможно было определить, что на самом деле интересует мистера Бауэра, если только его не интересовало сразу все. Исторические книги стояли бок о бок с руководствами для компьютерных операционных систем  - давно везде забытых, кроме разве что некоторых районов Третьего мира, куда во имя Гуманитарной Помощи прибило устаревшие обломки и мусор компьютерного века. Огромные стопки биографий кинозвезд, большинство  - деморализующей толщины. Романы, отличавшиеся таким разнообразием сломанных корешков и растрепанных уголков, что, кажется, прочитать их все за одну жизнь было невозможно. Две поваренные книги: одна из них оказалась первым изданием «Кулинарной книги Речного кафе», а вторая  - томик на спирали с мордочкой мультяшной собаки на обложке и словами «Давайте готовить с Хари Векс!» Хари Векс  - если это был он, а не она,  - напоминал бернскую горную овчарку, а
рецепты для нее, похоже, подбирал шеф на грани катастрофического нервного срыва.
        К счастью, для решения кулинарных вопросов  - и многих других  - у мистера Бауэра была миссис Габриэль, стражница прачечной и кухни с каштановыми волосами и куриной грудью, хранительница ключей и единственный человек в «Смитсоновских палатах», который действительно знал, где что лежит, или как минимум мог найти, когда это было нужно или хотя бы отдаленно релевантно. Она носила толстые коричневые чулки и отвратительный синий нейлоновый халат поверх уличной одежды, а еще балетки с подошвами из какого-то вещества, издававшего треск статических разрядов, когда она шаркала по полу, так что ее приближение по затоптанным коврам напоминало небольшую электрическую бурю. Руди потратил немало времени, разгадывая, кем она приходится мистеру Бауэру. Женой? Дочерью? Любовницей? Сиделкой? А потом все стало на свои места: миссис Габриэль была экономкой мистера Бауэра, а потому занимала положение выше всех этих, лишь временных позиций. Без миссис Габриэль мистер Бауэр не только не мог бы функционировать, он вообще не мог бы существовать. Миссис Габриэль была хорошим поваром неавантюрного английского типа, тяжелая
еда и сочные подливы которой подкрепляли поколения школьников еще во времена Великой Игры. Все-таки нельзя сказать, что Руди не любил ее стряпню, но когда она ставила на стол свои пироги с мясом и почками с ритуальным аккомпанементом в виде вареной картошки, вареной моркови и вареного гороха, а следом доставлял свой бархатистый груз соусник из лиможа, то он чувствовал, как его окутывает черное крыло депрессии. Он бы предложил другие английские блюда  - возможно, а ля Фергюс Хендерсон, но что-то ему подсказывало, что одно только упоминание о жареных мозговых костях спровоцирует миссис Габриэль и ее товарок-экономок на полночное нападение на «Смитсоновские палаты» с вилами, серпами и горящими факелами.
        Под комнатами мистера Бауэра шла своим чередом работа в «Смитсоновских палатах», где дарили надежду и утешение слабым, немощным, безнадежным и откровенно душевнобольным. Мистер Бауэр прибыл из юридической школы Гарварда почти пятьдесят лет назад, прижимая к сердцу свеженький диплом, полученный им благодаря связям с какой-то семьей из бостонских браминов, и твердо настроенный вести безнадежную благотворительную работу, защищая таких клиентов, которых не защищали и самые умалишенные адвокаты за всю историю Судебных Иннов. И долгое время  - даже довольно долгое  - он в этом преуспевал. Он снова и снова вынуждал капитулировать самых выдающихся судей Англии, оставляя их в крови и слезах умолять о пощаде, пока его клиенты уходили с гордо поднятой головой как свободные люди. Он защищал пэров и мелких воров, шантажистов и клятвопреступников, убийц и  - однажды  - изменника родины, клерка из Форин-Офис, которого поймали на передаче конфиденциальных министерских докладов контакту в русском посольстве. В тот раз он проиграл  - некоторые говорили, что намеренно, потому что верность стране имела для мистера
Бауэра первостепенное значение. Но он выиграл достаточно дел, чтобы оставить яркий след в британской судебной системе. О нем даже когда-то давно сняли байопик  - в один из тех непродолжительных периодов, когда Голливуд интересовался судебными драмами.
        Теперь все понимали, что он павший колосс. Но все же, что ни говори, колосс. И именно поэтому, когда он бросал направо и налево свои «приветствую-приятель-рад-видеть» в Иннах, люди ему отвечали: пусть он и не знал, кто они, зато они знали, кем он когда-то был.
        Руди казалось, что его похитили и вверили сумасшедшим.
        Словно бы услышав его мысли, через комнату прошел мистер Селф  - наверняка в поисках мистера Бауэра. Мистер Селф был мертвенно-бледным молодым человеком в стильном костюме и с еще более стильными бачками, а также с одной из самых неискренних улыбок, что доводилось видеть Руди. Стоило тому заметить в кресле Руди, как он тут же ее продемонстрировал.
        - Привет, Руди,  - сказал он, весь из себя такой дружелюбный.  - Ты всем доволен? Хорошо. Так держать, а? Я ищу мистера Бауэра. Наш гений тут не проходил?
        - Вообще-то он предпочитает, чтобы его называли Ред,  - сказал Руди, не шелохнувшись в кресле.
        - Знаю,  - сказал мистер Селф.  - Глупости какие. Разве так можно.  - Его брови поползли наверх.  - Ты же видел, куда он направился?
        Руди показал, мистер Селф благодарно кивнул и покинул комнату.
        Проведенные здесь семь недель стали для Руди периодом настоящих открытий в области права. Он узнал, что Темпл  - часть юридического сердца Лондона, названная в честь рыцарей-тамплиеров, у которых здесь когда-то был штаб. На площади находилось два Судебных Инна Лондона  - профессиональные юридические организации, заслужившие это название тем, что давным-давно действительно были «Иннами»  - то есть тавернами, местом обитания барристеров. Сегодня в Иннах в основном размещались офисы барристеров, известные как «палаты», одной из которых была группа из дюжины барристеров под предводительством мистера Бауэра  - «Смитсоновские палаты».
        Всей этой информацией лаконично делился манерный мистер Селф  - номинально клерк мистера Бауэра, хотя он вроде бы вел собственную насыщенную деловую жизнь, если судить по времени, что он проводил в палатах.
        Руди в основном был предоставлен самому себе, благодаря чему он располагал массой свободного времени, чтобы обдумать события последних двух месяцев.
        Во-первых, все это был бред собачий. От начала до конца. Скачок из Палмсе, насколько он помнил, прошел сравнительно профессионально. И прошел более-менее так, как Руди сам бы его организовал  - с беспорядками для прикрытия. Это напоминало ему неудавшийся скачок в Зоне. Более того, это так сильно напоминало неудавшийся скачок в Зоне, что даже казалось подозрительным. Гиббон, похоже, знал о недавних проблемах с немецкой контрразведкой, следовательно, Руди мог заключить, что Гиббон знал и его историю операций, а если бы Руди хотел вытащить другого Курьера и заслужить его доверие, он бы наверняка прибег к тому методу, которым пользовался Курьер ранее, апеллируя к его профессиональному тщеславию. Это было слишком очевидно.
        Это один момент. Затем небольшая речь Гиббона в посольстве. Руди не представлял, каких шпионских романов они начитались, но явно не лучших. Ни один офицер разведки с чувством собственного достоинства не стал бы ему рассказывать такие вещи, даже если это ложь. Жизнь не похожа на вымысел. В жизни пожилые британские разведчики не оказываются роялем в кустах, который объясняет все сюжетные линии.
        И у него даже не было доказательств, что он действительно находился тогда в британском посольстве. Прибыл он без сознания и ни разу не покидал свой номер до последнего утра. Дорога в аэропорт была достаточно дезориентирующей, чтобы запутать его. Уверен он мог быть только в одном  - он действительно был в Хельсинки. Если только тот, кто за всем этим стоял, не потрудился воссоздать для него целый аэропорт.
        Во-вторых, когда он наконец прибыл по назначению, никто не проявил к нему никакого профессионального интереса. Ни разу за семь недель никто не пытался что-нибудь объяснить, допросить или хотя бы задать разумный вопрос. Казалось, его связь с начальством осуществлял мистер Селф, но все, что интересовало мистера Селфа,  - доволен ли Руди качеством проживания. Никого как будто не заботило, что Руди уходит на прогулки по Темпл и часами сидит в садах, глядя на Темзу и ряды зданий на Южном берегу. Всем было все равно.
        По-прежнему непонятно, ни почему его хозяева считают, что Централь желает ему смерти, ни как они получили эту информацию. Эта тема не поднималась ни разу. Тема его жизни как курьера не поднималась ни разу. Как будто он был любимым племянником, который приехал из Европы к дяде Реду погостить пару месяцев. Мистер Бауэр выглядел воплощением дружелюбного, рассеянного и потакающего дядюшки. Миссис Габриэль была воплощением  - настоящим архетипом  - английской домохозяйки. Настолько, что будто сошла со страниц романа Конана Дойла.
        В конце концов, Руди так и решил. Все эти люди  - актеры, набранные Централем, ведь, по его опыту, живых архетипов не существует.
        Пронаблюдав около месяца за делами «Смитсоновских палат» и других палат на Кингс-Бенч-уок, Руди начал замечать противоречия. Нужно было присматриваться, и даже тогда можно было убедить себя, что все это ему мерещится, но у Руди был наметанный глаз Курьера, так что он знал наверняка. «Смитсоновские палаты» служили ширмой. В их двери входило меньше клиентов, чем в другие палаты, внутри работало меньше барристеров. Вкупе с остальными наблюдениями это приводило к логическому выводу, что мистер Бауэр  - марионетка. А отсюда следовал вывод, что мистер Селф  - это тролль, действовавший от лица людей, которые и организовали ширму, хотя он и упорно отнекивался.
        Совсем другой вопрос, для чего нужна эта ширма. Просто конспиративная квартира для охраны людей с… необычным происхождением? Или что-то большее? С уверенностью сказать было нельзя.
        Все это было очень странно. Указаний не проявлять инициативы не было, что удивляло Руди, и однажды он решил выйти за рамки и сообщил за завтраком миссис Габриэль, что хочет осмотреть достопримечательности.
        - Я поищу для вас карту города,  - ответила она, стоя у стола с подносом собранной посуды в руках.  - Мистер Бауэр коллекционирует карты, как другие коллекционируют марки или номера поездов.
        Сидя перед недоеденным завтраком, Руди чуть было не дал слабину и хотел уже попросить ее не утруждаться, но все-таки ответил:
        - Спасибо, миссис Габриэль, буду очень признателен,  - сам факт, что он говорил по-английски в Лондоне, казалось, привносил оттенок преувеличенной вежливости в их беседы.
        Лондонцы еще выпускали бумажные карты для туристов, и уже через минуту миссис Габриэль принесла для Руди целую пачку  - довольно быстро, чтобы успеть проконсультироваться с начальством и получить одобрение, но слишком быстро, чтобы организовать хвост. Впрочем, Лондон намного опережал все другие города на планете Земля по количеству средств наблюдения, и у любого знающего свое дело профессионала хвост был готов всегда, двадцать четыре часа в сутки, на любой экстренный случай.
        Карты были потрепанными и мятыми от постоянного складывания и бесполезными в профессиональном смысле. На них имелись маленькие мультяшные картинки с примечательными зданиями и большая реклама от корпоративных спонсоров. Карта метро вообще не обещала ничего хорошего  - разноцветная схема, бросающая путешественникам вызов.
        Выйдя на Кингс-Бенч-уок, он поборол желание остановиться и разглядывать каждого проходившего мимо клерка, барристера и туриста. Нужно было двигаться.
        Через арку на Флит-стрит  - и там он задержался, пытаясь разобраться в обстановке.
        Он понял сразу, что это не европейский город. Можно посетить Париж, Брюссель или Мадрид, или даже Санкт-Петербург, и сразу понять, что ты в Европе. Лондон был другим. Лондон был… он даже не мог объяснить каким. Он просто стоял и наблюдал за обычными работниками и туристами, слышал обрывки разговоров на дюжине языков. Лондон точно был город-космополит. Более того, это был город иммигрантов. Сперва  - волны завоевателей. Римляне. Норманны. Затем волны иммигрантов из… ну, отовсюду. Евреи, гугеноты, сомалийцы, бангладешцы, индусы… Список можно было продолжать бесконечно. Руди даже наткнулся в одной из книг мистера Бауэра на безумную историю о беженцах из Трои, которые в некоем туманном прошлом якобы поднялись по реке и обнаружили этот город.
        Телефон ему, разумеется, никто не вернул, как не предоставили и замену. Где-то в пути пропали и часы Яна, что его несколько беспокоило. Но сейчас он решил, что простоял достаточно, чтобы за ним организовала хвост даже самая неуклюжая служба безопасности, так что повернул направо и начал спускаться по склону Флит-стрит к собору Святого Павла.
        Через пятнадцать или двадцать минут он пришел к выводу, что если за ним кто-то и следит, то делает это фантастически хорошо. Руди гордился тем, что умел замечать наружку, а сейчас он не видел ничего хоть сколько-нибудь подозрительного. Он попробовал четыре-пять довольно ленивых способов сбросить хвост, чтобы люди из «Смитсоновских палат» начали его недооценивать  - это всегда туз в рукаве, но по завершении он не заметил, чтобы кто-то восстановил слежку. Ладно. К черту.
        Тогда он просто забыл о наружке и часами гулял с картой в руках. Он долго и вальяжно обходил Сити  - квадратную милю, заключавшую самую старую часть Лондона и принявшую некоторые финансовые институты города. Вышел из Сити в Вест-Энд навстречу театрам. Прогулялся вдоль изумительно первобытного китча на лотках в Ковент-Гарден. Постоял на Трафальгарской площади и поглазел на колонну Нельсона.
        Карта, которой он пользовался, была выпущена еще шесть лет назад, до большого теракта с заминированным грузовиком, после которого в Уайтхолле остался шестиметровый кратер, а всю улицу перекрыли. Он постоял у ворот, глядя в сторону Вестминстера, затем отвернулся и пошел к набережной, пересек дорогу и почти час сидел на скамейке, наблюдая за Темзой и разными рабочими и туристическими судами, идущими вверх и вниз по реке. Лондон, решил он, безумное место, совершенно самобытное, абсолютно уникальное. Он решил, что ему здесь нравится. Задался вопросом, сможет ли сбежать в эстонское посольство и примут ли его там в случае удачи.
        Наконец над ним взял верх голод, и он вернулся по набережной к станции «Темпл», вышел через боковые ворота на Темпл и вошел в «Смитсоновские палаты», где миссис Габриэль уже приготовила дорстеп-сэндвичи  - и почему местные в таком восторге от больших ломтей белого хлеба?  - с вареной курицей и большой чайник йоркширского чая.

* * *

        И так продолжалось день за днем, неделя за неделей. Он покорно ел угощения миссис Габриэль, упорно осиливал библиотеку мистера Бауэра, выходил на прогулки. У него не было денег на общественный транспорт; он заглядывал в интернет-кафе, надеясь застать оставленный терминал с остатками кредита, но безуспешно. Он думал, что наткнулся на какие-то границы, когда попросил денег на проездной, чтобы исследовать метро, и получил отказ, но по этому поводу никто не раздувал из мухи слона. Строго говоря, это даже сложно было назвать отказом. Однажды утром он мимоходом поднял эту тему в разговоре с мистером Селфом, и мистер Селф ответил, что подумает, и больше никогда к этому не возвращался. Он собирался повторить просьбу, но намек понял и так.
        В любом случае, центр Лондона оказался на удивление маленьким, когда он в нем освоился. Все самое важное находилось в шаговой доступности  - главное, чтобы нравились пешие прогулки. От восточной окраины Сити до западного конца Оксфорд-стрит  - полтора часа неспешного променада, а от Юстон через весь мост Ватерлоо к высоким стеклянным и стальным кварталам Южного берега  - и того меньше. Ничего сложного. А когда все привыкли к его новому времяпрепровождению, миссис Габриэль даже стала делать бутерброды и давать с собой на прогулку маленький пакетик фруктового сока. Эта привычка, эта обыденность  - именно то, чего он и добивался, разумеется. Знали это и обитатели «Смитсоновских палат» и поощряли его. А он этим пользовался. А они позволяли. И так далее. Ему становилось искренне интересно, когда им надоест играть в эту игру. Он подозревал, что очень нескоро. Самое устойчивоое впечатление, которое создалось у него о тех, кто его удерживал, не считая необычного подхода к работе,  - что они люди безграничного терпения.
        С другой стороны, он не мог оставаться здесь вечно. Помимо всего прочего, несмотря на занятия ходьбой, он начал толстеть от еды миссис Габриэль.
        Словно почувствовав новый припадок беспокойства, мистер Селф стал куда чаще появляться в палатах. Руди то и дело заставал его на месте, он беседовал с мистером Бауэром в его кабинете о бесконечных документах, болтал о всяких пошлостях  - он был довольно пошлым человеком  - с миссис Габриэль, которая в ответ хихикала, как подросток, и легонько толкала его в плечо,  - а главное, он постоянно проверял, где находится Руди. Это изменение поведения показалось ему очень любопытным, но от ежедневных прогулок он не отказался. Впервые за долгие недели он снова начал искать за собой хвост.
        Однажды, в первую неделю марта, мистер Селф проходил через гостиную, где у окна сидел Руди с зачитанной биографией Брэда Питта.
        - О,  - сказал мистер Селф, словно мысль посетила его только что.  - Чуть не забыл тебе сказать. Послезавтра у нас прием.
        - Да?  - спросил Руди.
        - Большие юридические шишки,  - сказал мистер Селф.  - Судьи. Люди из Высокого суда. Думаю, и пара членов парламента.
        - Наверное, это будет интересно,  - сказал Руди, воображая полную комнату английских парламентариев и юристов, торжественно жующих ужин из трех блюд от миссис Габриэль. Он был готов спорить, что не обойдется без хлебного пудинга или таинственной субстанции, известной как «Пятнистый Дик»[5 - Пудинг с изюмом (прим. пер.).]. Традиционная еда для правителей Империи.
        - Можно тебя попросить не путаться под ногами?  - произнес мистер Селф на тот английский манер, когда просьба звучит как приказ.
        - Если дадите денег, я бы сходил в театр,  - предложил Руди.  - В «Савое» идет «Скрипач на крыше».
        Мистер Селф задумался.
        - Неплохая мысль. Посмотрим, смогу ли достать билеты.
        Руди покачал головой.
        - Да ладно. Я просто пошутил.
        Мистер Селф склонил голову набок и окинул Руди с таким выражением лица, словно столкнулся с доселе неизвестной разновидностью шуток.
        - Как вариант,  - сказал он наконец,  - ты можешь лечь пораньше. Все это ужасно скучно. Абсолютно официальное мероприятие.
        - Может быть, я буду для вас готовить?  - спросил Руди. Мистер Селф уделил этой мысли не более фемтосекунды и передернулся.
        - И огорчить нашу миссис Габриэль? О нет, благодарю покорно,  - он рассмеялся, но язык его тела никакого веселья не выражал.  - Нет, лучше предоставим готовить праздничный стол ей, старина.
        Руди пожал плечами.
        - Как знаете.  - Он вернулся к книге  - Брэд и Анджелина как раз усыновляли очередного ребенка.  - Но мистер Селф не сдвинулся с места. Руди поднял взгляд. Мистер Селф следил за ним.  - Что-нибудь еще?
        Мистер Селф не сводил с него глаз. Руди так и слышал, как он составляет в уме рапорт: «Объект предложил приготовить ужин». Наконец он покачал головой.
        - Нет,  - сказал мистер Селф.  - Нет,  - и ушел.
        Руди отложил книгу и выглянул в окно на проходящих внизу барристеров, стряпчих, клерков, туристов и местных работников. Ему казалось, что теперь они с мистером Селфом отлично друг друга понимают и выражают это понимание атмосферой вежливого взаимного недоверия. И все же мысль о приеме казалось любопытной. И тот, кто стоит за «Смитсоновскими палатами», знал об этом. Он спросил себя, что, если это испытание.

* * *

        День приема начался мокро и ветрено. Завтрак от миссис Габриэль  - яичница, бекон, жареные помидоры и довольно жуткая камберлендская сосиска  - готовился впопыхах и не соответствовал даже ее менее чем требовательным стандартам. Низенькая женщина хлопотала в комнатах с пылесосом и потрепанной картонной коробкой, полной тряпок и моющих средств, в отважной и достойной похвалы попытке привести захламленные и пыльные помещения в порядок, который не оскорбит чувства юридических шишек и членов парламента; и, куда бы она ни шла, отовсюду ей приходилось прогонять Руди, потому что он сидел или стоял ровно там, где нужно было мыть, чистить или пылесосить; и наконец это привело ее в такое бешенство, что она процедила, что будет чрезвычайно благодарна, если он уйдет и оставит ее в покое на время уборки, пожалуйста. На что Руди возразил, что на улице дождь. Это окончательно сломило сдержанность миссис Габриэль и вынудило ее сказать очень громким голосом: «Сэр, мне все равно, даже если на улице гром и молния и хлещет как из ведра. Мне нужно навести порядок!»
        Нехотя, с недовольным видом Руди надел ботинки и влез в куртку, забрал зонтик из держателя в виде слоновьей ноги и вышел в мокрый ветреный мир.
        Это никого не обмануло, но и суть была не в том. Суть была только в том, чтобы доставить неудобство. Так что он раскрыл зонтик над головой и торопливо зашагал к арке и на Флит-стрит, воображая, как спешно сбивают команду наблюдения, пока он сворачивает налево и идет к Трафальгарской площади.
        День был жуткий, но ему стало легче на душе, чем было все последние недели. Он и так отличался физподготовкой выше среднего, а долгие блуждания по Лондону закалили его дополнительно, и он прибавил скорости настолько, насколько позволяли другие пешеходы с зонтами, добрался до Трафальгарской площади и продвигался через разные перекрестки к Арке Адмиралтейства.
        Транспортные ворота Арки были закрыты, но пешеходные, оснащенные сканерами под наблюдением промокших полицейских, работали. Он проскользнул через них и мимо задушенной плющом Цитадели вошел в Сент-Джеймсский парк.
        Оказавшись в парке, он замедлил шаг, как будто бесцельно блуждая. Он действовал как во время одного из тренировочных упражнений Фабио, когда они искали подходящие места для закладок, но не так осторожно, как обычно. Он представлял, как команда наблюдения  - а он знал, что они здесь, иначе и быть не могло, его уход из палат был слишком постановочным, чтобы его проигнорировать,  - прибывает запыхавшись, сбиваясь с ног, видит, как он ищет, где бы что-то спрятать  - или найти. Что же он планирует? Что у него на уме? Что он собирается делать дальше? Он представлял, как мистер Селф фыркает, но не может проигнорировать ситуацию, просто на всякий случай. Руди открыто, совершенно прозрачно издевался, но как можно знать наверняка? Вдруг это двойной блеф?..
        Так он провел в парке, праздно шатаясь, целый час, затем снова набрал скорость и спустился к Виктории, а там вернулся по набережной прогулочным шагом к Темпл и «Смитсоновским палатам», где его ждал, кольнув взглядом, мистер Селф, а раскрасневшаяся и занятая миссис Габриэль подала холодную закуску (пара холодных куриных ножек, толсто нарезанная ветчина, объемный белый хлеб, соленое масло и чай), сопроводив просьбой, пожалуйста, не путаться под ногами остаток дня, пожалуйста, сэр. Руди улыбнулся. Плохо себя вел. Отправили в постель без ужина.
        По дороге в комнату с подносом, приготовленным миссис Габриэль, он снова увидел мистера Селфа, и обменялся с ним такими многозначительными и многослойными взглядами, что они могли бы выиграть Нобелевскую премию по литературу или хотя бы «Оскар». Это был взгляд признания, уважения  - наконец-то. Они улыбнулись друг другу. Улыбка мистера Селфа наводила ужас. Сердце Руди при виде ее воспарило как дирижабль.

* * *

        Этот день обернулся обычной шалостью, внесшей некоторое разнообразие в сгущавшуюся скуку. Веселье, анархия  - но вот все кончилось, и он созерцал холодную закуску, чувствуя упадок духа, почти посткоитальный. Раздражать хозяев  - это приносило ему невероятное удовлетворение, но он так ничего и не добился.
        Он снова взялся за Брэда Питта и читал, пока не загорелись старинные фонари снаружи, а суета миссис Габриэль, убиравшей нижний этаж, не сменилась тишиной и запахом жареного мяса с вареными овощами, который ядерным грибом поднимался по этажам, а затем  - довольно нескоро  - растущим гулом набирающего обороты приема под его ногами.
        Руди лежал на кровати, читал в свете прикроватной лампы с зеленым абажуром, слушал приглушенные разговоры внизу, узнавая подачу каждого нового блюда по нарастающему волнению голосов. Видно, на предложение мистера Бауэра ответило немало шишек, парламентариев и всяких аристократов.
        В одной из пауз между главным блюдом и десертом Руди встал с кровати и подошел к двери комнаты. Тихо открыл и шагнул на площадку.
        «Смитсоновские палаты», как и другие конторы на Кингс-Бенч-уок, занимали шестиэтажное здание. На первом этаже велись основные дела  - встречи с клиентами, администрирование и так далее. На втором, третьем и четвертом этажах находились жилые помещения. Спальни, столовые, гостиные, кухня. На шестом  - неупорядоченное пространство под скатами крыши, хаотично забитое старой мебелью, пыльными рулонами ковров и картонными коробками с древними юридическими документами, перевязанными ленточкой.
        Предпоследний этаж предсталял собой небольшой лабиринт из тихих коридоров с запертыми дверьми. Руди осмотрел его, от случая к случаю, еще в первые недели пребывания. В коридорах не было заметно явных средств наблюдения, как и менее очевидных, и когда он однажды вечером открыто отправился на прогулку по пятому этажу, это не вызвало никакой реакции у обитателей палат. Что, конечно, само по себе еще ничего не доказывало.
        Руди спокойно обошел пятый этаж, осматривая запертые двери. Некоторые покрывала пыль, несмотря на все старания миссис Габриэль, но две были чистые и блестящие, а их большие латунные замки испещрили царапины  - явно не одно поколение тыкало, не попадая, ключом. Он вскрыл одну дверь с помощью карандаша и крючка, отломанного от вешалки, и медленно повернул ручку. На косяке ничего не заметил. Ни проводов. Ни контактов, блестящих или тусклых. Он раскрыл дверь, вошел и закрыл ее за собой  - одним движением.
        В окна лился свет фонарей пятью этажами ниже, слабо проступала комната, заставленная от пола до потолка картотеками. В середине были стол и стул. В углу  - подставка, чтобы добираться до верхних ящиков. В уголке каждого ящика горели крошечные цифры  - тайники внутри хранили электронные замки с комбинациями цифр. Угадывать не было смысла. Руди открыл дверь, попятился в коридор, снова закрыл, перешел к следующей.
        Внутри  - новые стул и стол, а на столе  - компьютерный монитор, на экранной заставке  - двое котят, играющих с картонной втулкой от рулона кухонной бумаги. Руди долго стоял спиной к двери, глядя на играющих котят.
        Ему пришло в голову, что лишь на первый взгляд он уже неделями просто просиживал штаны, а на самом деле вел сложный диалог с мистером Селфом. А через мистера Селфа  - с людьми, которые на самом деле управляли «Смитсоновскими палатами». Он спросил себя, сколько уже здесь стоит этот компьютерный монитор с умилительной заставкой в ожидании, когда он взломает дверь. Это была такая прозрачная и очевидная приманка, что, казалось, ничего особенного не случится, если он подойдет к столу, сядет и смахнет жестом котят.
        Компьютерное меню было до смешного коротким. Только операционная система и три файла-таблички. В первом  - список названий и длинных чисел. Банки и коды доступа к счетам. Второй заполняли случайные на вид пятизначные группы цифр, очевидно, зашифрованные. Третий  - смесь зашифрованных групп и наборов символов в клере. Список платежей?
        Руди посмотрел на экран. «Смитсоновские палаты» были черным банком, источником средств для тайных операций, от которого можно отречься в критическом случае. Хочешь внедриться в профсоюз, а для операции нужны наличные? Зайди в «Смитсоновские палаты» и больше не беспокойся ни о чем. Нужно уладить вопрос с кончиной (политической, религиозной или физической) проблемного имама? «Смитсоновские палаты» выделят нужные деньги.
        В этом, конечно, не было ничего из ряда вон выходящего. Разведка  - настоящий мир разведки, а не то, о чем отчитываются политикам,  - работает с черными деньгами, подозрительными фондами, финансами, безостановочно перетекающими с континента на континент на случай, если кто-нибудь на них наткнется. По-настоящему интригующим аспектом было то, что ему позволили открыть этот факт, после чего не уволокли обратно в комнату. Вот он вполне удобно устроился, может распоряжаться четырнадцатью с половиной миллионами швейцарских франков  - как всегда, самая надежная валюта Европы  - буквально по мановению руки. Он обнаружил, что с грустью осознает: это не похоже на деятельность национальной разведывательной службы.
        С другой стороны, подумал он, возможно  - только возможно,  - это деятельность национальной разведывательной службы, столкнувшейся с такой причудливой и из ряда вон выходящей ситуацией, что на нее возможен только причудливый и из ряда вон выходящий ответ.
        Он долго сидел и смотрел на страницы с цифрами. Куда дольше, чем, строго говоря, стоило бы. Это был такой очевидный прием, что казался почти комичным, но он открывал бездну возможностей. Руди терзала не столько нерешительность, сколько попытки продумать все возможные последствия.
        Наконец он покопался в карманах и нашел брошюру, которую вчера сунул ему в руку кришнаит на Лейстерской площади. Посидел еще мгновение с ручкой в одной руке и брошюрой в другой, потом начал копировать список банковских кодов.

* * *

        Следующие несколько дней прошли довольно приятно. Руди казалось, он ощущал в Палатах какое-то облегчение. Мистера Селфа было почти не видно. Миссис Габриэль даже несколько раз улыбнулась ему. Он чувствовал, что они знают, что он сделал, и что они знали, что он знает, что они знают. Он еще не понял, какой оборот приняла игра, но он словно заключил с этими людьми и теми, кто их контролирует, какое-то негласное соглашение, и они остались довольны.
        Он продолжал прогулки, засунув в носок сложенную брошюру кришнаитов. Не тратил времени, но набирал обороты.
        Одним бодрым весенним утром он вышел из Палат без единой мысли в голове и прошелся по Стрэнду в Ковент-Гарден.
        Как обычно, там было множество туристов и служащих во время обеденного перерыва. Руди побродил среди них, сунув руки в карманы, небрежно оценивая местность, наслаждаясь шумом и гамом обычных людей.
        Когда он пересек Пьяццу у Королевской оперы, то оказался позади двух молодых женщин  - офисных работниц, судя по одежде,  - что шли бок о бок, погруженные в беседу. У одной женщины была кожаная наплечная сумка, опрометчиво оставленная открытой, и из нее торчало что-то, очень напоминающее верхнюю половину кошелька.
        Руди сделал шаг шире и, проходя мимо женщины, наблюдал, как его правая рука вытянула кошелек из сумки. Он подумал о мистере Бауэре, миссис Габриэль, мистере Селфе и их невидимых начальниках и так же естественно отстранился от женщин, неторопливо зашагав под углом.
        Только на Кембридж-серкус он решил взглянуть одним глазком на кошелек и тут же осознал свою ошибку. Кошелек был покрыт тысячью крошечных пластиковых волосков, напоминавших твердую липучку, и, как только Руди взял его в руку, волоски распробовали его ДНК, не узнали его, и кошелек зарядился.
        В плане охранных мер это было дешевое решение, из тех, что покупают на рынке. Оно бы сработало только на рискового воришку  - волоски легко можно было обмануть, надев перчатки. Но Руди не подумал надеть перчатки, и если теперь он попробует заглянуть в кошелек, то сдетонирует капсула с краской, и он будет гулять по центру Лондона с лицом флуоресцентно-зеленого цвета. Не сбавляя шаг, он опустил кошелек в урну и пошел дальше.
        Теперь останавливаться было нельзя. Он в городе с самым большим количеством способов слежения в стране, обладающей самым большим количеством способов слежения во всей Европе, так что, несомненно, кража кошелька где-то уже записана.
        Но у него имелось небольшое преимущество. Он знал правду о слежении. С рассветом GWOT народы Запада  - не считая Соединенных Штатов Америки, где либертарианцы носили ружья и применяли их при встрече с камерами для выражения своей свободы,  - решили создать параноическое государство, где каждый шаг каждого гражданина записывается, классифицируется и снимается  - если тебе нечего скрывать, то не о чем и беспокоиться, так что иди на хрен.
        Повлияло ли это как-то на GWOT или нет, было вопросом спорным, но один момент в параноическом государстве обычно недооценивают. Слежение  - очень трудоемкое предприятие.
        Попросту не хватало людей, чтобы следить за всеми камерами. Они висели на каждом магазине, на каждом автобусе, в поезде, театре и общественном туалете, на каждой улице, переулке и закоулке. Компьютеры с распознаванием лиц, походок и языка тел могли решить часть проблем, но их было относительно легко обмануть и дорого закупать, а времена уже несколько десятилетий назад настали тяжелые. Дешевле посадить за мониторы людей. Но ни в одной стране на Земле не было настолько мощной службы безопасности, настолько мощных полицейских сил, чтобы следить за всеми трансляциями в прямом эфире. И их отдавали на аутсорсинг. Частные охранные фирмы вовсю демпинговали. В больших магазинах были собственные службы безопасности, но их интересовали только те люди, что входят и выходят из магазина, а не прохожие на улицах. Так что вместо единого всевидящего ока якобы всеохватная карта наблюдения Лондона на самом деле была лоскутным одеялом из районов и юрисдикций, и, хотя по закону записи должны быть доступны для сил закона и порядка, во многих диспетчерских на самом деле сидели скучающие иммигранты с плохой зарплатой,
плохой подготовкой и отсутствием мотивации.
        Женщина, чей кошелек он украл  - и которая была теперь больше чем в полумиле от него,  - скоро заметит пропажу, если уже не заметила. А потом… что ж, остается только гадать. Либо пожмет плечами и забудет, ведь с этим приходится мириться, если живешь в Лондоне,  - ее карточки заблокируют, а наличных у нее с собой было немного, если вообще были,  - либо обратится в полицию. Здесь это означает  - если она не подойдет к патрульному бобби и не сообщит о краже на улице  - посещение «Вест-энд-Централ» на Чаринг-Кросс. Кому-то придется принять заявление, заявление обработают, назначат следователей. Руди думал, что даже если кто-то в «Вест-энд-Централ» отнесется к краже кошелька хоть сколько-нибудь серьезно  - а теоретически он должен был это предполагать,  - то у него оставался час от момента кражи до того момента, когда проверят камеры в том месте, где она произошла. После этого его лицо будет размещено на досках объявлений, его параметры попадут в сеть, и было слишком рискованно считать, что те, кто похитил его из Палмсе, не следят за этим.
        Итак. Час. Вообще-то уже не больше сорока пяти минут. Руди неторопливо плыл с толпой до Оксфорд-стрит, паникуя внутри.
        Когда оставалось тридцать минут, Руди нырнул в паб. Внутри было темно, единственное освещение  - от игровых столов и впечатляющей стойки. Еще паб был под завязку забит обедающими. Очевидно, здесь не хватало персонала, чтобы вовремя убирать столы, и он ради маскировки подхватил брошенные полкружки пива и просочился через толпу.
        Еще через десять минут он целиком обошел паб. За столом в дальнем углу сидела небольшая компания молодых бизнесменов, слегка пьяная и слегка шумная, с пиджаками на спинках стульев, ослабленными галстуками и закатанными рукавами. Руди задержался за соседним столом ровно настолько, чтобы сунуть руку в карман пиджака и достать телефон, затем пробрался через толпу, пока не оказался у двери.
        Здесь была загвоздка: телефон оказался новенькой «Нокией», а в число ее мер безопасности входил маячок, который владелец носил на одежде. Если телефон удалится от маячка больше чем на двадцать метров, то магнитоэлектронная память SIM-карты расплавится и устройство станет бесполезным. Руди вызвал браузер телефона, как можно незаметнее извлек брошюру из носка и начал вводить последовательности цифр.
        Пять минут спустя, оставив телефон под стулом, он уже был на улице, снова на ходу, окончательно миновав точку невозврата. Одна из последовательностей связала его с защищенным анонимайзером. Другая  - с банком на Каймановых островах. Третья привела к счету, где он в последние месяцы хранил собственные сбережения, подчиняясь зудящей паранойе. Еще одна создала в банке новый счет. А остальные перевели на этот новый счет все содержимое черного банка «Смитсоновских палат». По всему Кингс-Бенч-уок и где-то еще сейчас вовсю звенит тревога.
        Перед тем как покинуть паб, он погуглил ближайший магазин телефонов. Это оказался магазин, торговавший прессой, через пять дверей дальше по улице. Он вошел, назвал продавцу код покупки, которую сделал с украденного телефона в пабе, и тот выдал пачку из десяти одноразовых телефонов, за каждый из которых уже была внесена предоплата пятьсот фунтов.
        Первым телефоном он воспользовался в дешевом магазине одежды по соседству. Джинсы, футболка, новые кроссовки, флисовая кофта с молнией, невзрачная темно-синяя куртка из парусины. Некоторое время колебался купить или не купить шляпу, уже вступая в игры разума с теми, кто будет его искать. Одно из первых правил Фабио, как уходить от наблюдения,  - изменить внешность, но для того, чтобы скрыть лицо, чаще всего покупают шляпу. Зная об этом, ищейки будут обращать особое внимание на людей в шляпах. Сейчас ему нужна была новая внешность, только чтобы незаметно покинуть магазин, а не чтобы привлекать внимание. С другой стороны, те, кто будет его искать, знают, что он обучен этим приемам, а следовательно, шляпу ожидать они не будут. С третьей стороны, они знают и об этом и будут искать того, кто выходит из магазина в шляпе… А, к черту. На фиг шляпу. Он докинул к покупке нижнее белье и носки, купил брезентовую наплечную сумку, провел телефоном у кассы, чтобы расплатиться, и в примерочной кабинке магазина переоделся в новую одежду.
        Вернувшись на Оксфорд-стрит, он прошел несколько сотен метров и свернул на боковую улицу, потом на другую и еще на одну. На углу следующей улицы попался туристический магазин. Он зашел, купил крепкие ботинки для походов, еще одну кофту и тяжелую водонепроницаемую куртку. Переоделся в них прямо в магазине, предыдущие покупки сунул в наплечную сумку и спустя десять минут снова был на улице.
        Никаких такси  - их слишком легко остановить: двери блокируются центральным замком. То же самое с автобусами.
        И тут ему в голову пришла одна мысль, и он замер на улице как вкопанный. Думал он долго. Так долго, что пришлось повернуться и уставиться в витрину ближайшего магазина, чтобы не привлекать внимания. На самом деле это был не магазин, а витрина фирмы графического дизайна, и он обнаружил, что играет в гляделки с весьма озадаченной секретаршей. На задворках разума возникло желание постоять и посмотреть, когда секретарша наконец испугается незнакомца, который пялится на нее с улицы, и вызовет полицию.
        Он огляделся. Никто не казался особенно подозрительным. По крайней мере, не больше среднестатистического лондонца. Никаких признаков, что кто-то рядом не такой безобидный, каким пытается казаться. Никаких намеков, что вроде бы незнакомые между собой прохожие на самом деле действуют сообща. Он почувствовал, как с плеч потихоньку сползает гора. Сказать по правде, думая о том, что сейчас произошло, он чувствовал легкое возбуждение. Ему предстоял последний, необратимый шаг в неизвестное, акт веры в собственную правоту.
        Он сделал глубокий вдох и остановился на краю тротуара.
        Поймал такси и скрылся.

        Часть вторая. Беглецы в лесу

        Легенда

        1

        Похоже, албанцы снизу отправились на очередную воровскую экспедицию по магазинам, потому что, когда Курьер вернулся домой, мебель сотрясал отдающийся в животе грохот соседской шри-ланкийской краш-группы.
        Остальные жильцы звали албанцев цыганами, но Курьер, который провел какое-то время среди европейских ромов, разбирался лучше. Люди внизу были наследниками Энвера Ходжа, наследниками катастрофически рухнувших финансовых пирамид. Их родители и прародители пересекли Адриатику на рыбацких лодках, так нагруженных жалким скарбом, что волны переливались за планширь; они избежали итальянских перехватчиков береговой охраны, высадились глухой ночью в дешевых кожанках и фальшивых «левайсах» и «рибоках» и рассеялись по деревням в поисках лучшей доли.
        Теперь они были везде  - албанцы только в том, как их польский, английский или немецкий разбавлялся албанскими словечками, а мечты  - образами утраченной родины.
        Но все-таки, насколько понимал Курьер, не цыгане.
        Он запер за собой дверь и остановился, осматривая коридор. На крючках на стене беспорядочно висели куртки и пальто. На полпути по паркету мягко рассыпалась куча ботинок и кедов. Стоял запах переваренной капусты, подгорелого нута и дешевого аэрозольного освежителя воздуха. В дальнем конце коридора была нараспашку открыта дверь в туалет. Курьер поморщил нос.
        Момент тишины. Затем могучий удар снизу возвестил начало нового трека. С кучи обуви скатилась поношенная баскетбольная кроссовка.
        Курьер прошел по коридору на кухню. В раковине свалены кучей кастрюли и сковородки. На столе  - многодневный запас грязных тарелок. Дверцы буфета раскрыты. На разделочных поверхностях  - пустые пачки молока. Пара грязных вилок и столовый нож  - на линолеуме у холодильника. Курьер хотел было заглянуть в холодильник, но передумал.
        В гостиной все подушки с софы и кресел сняли и грубо свалили кучей посреди комнаты, рядом с миниатюрным Стоунхенджем из бутылок Eisbrau и разными пультами от развлекательного центра.
        Курьер извлек из кучи подушку, уронил на кресло и рухнул сам, потирая глаза. Каждый раз одно и то же. Льюису, его соседу, как будто не хватало генов чистоты. Курьер уходил на Ситуацию, и, какой бы она ни была далекой или сложной, когда он возвращался вымотанный, или скучающий, или взвинченный (а однажды  - со свежей зашитой раной на ноге), квартира всегда выглядела так, словно он делил ее с маньяком.
        Он встал и подошел к окну, взглянул на узкую улицу, затем на балконы и занавешенные окна здания напротив, затем на кривобокую топографию крыш, переулков, уличных кондиционеров и спутниковых тарелок. Слегка выгнув шею, он увидел пути метро, бегущие параллельно Фаррингдон-роуд. Поезд линии «Метрополитена», узнаваемый на расстоянии, потому что компания «Метрополитен» до сих пор не модернизировала свой вагонный парк, с лязгом прокатился по путям от туннеля к туннелю и скрылся. Поднялась и заволновалась на темнеющем топазовом небе колоссальная аморфная стая скворцов.
        Входная дверь открылась и захлопнулась.
        - Это ты, Сет?  - окликнул Льюис.
        Курьер подошел к двери гостиной. Льюис снимал куртку, у его ног медленно оседали огромные кучи желто-белых хозяйственных сумок «Европа Фудс», рассыпая на пол консервы с бобами, ямсом и окрой. Верный признак, что есть в доме нечего: Льюис ходил в супермаркет, только если альтернативой был голод, и не заказывал еду на дом, потому что верил, что Они ведут учет.
        - Хорошо съездил?  - спросил он, бросив куртку в приблизительном направлении вешалок.
        - Неплохо.
        - Отлично,  - Льюис согнулся и вплел пальцы в узлы ручек сумок.  - Я не успел убраться.
        - Я заметил,  - сказал Сет.
        Льюис выпрямился, поднимая сумки с пола. У одной прорвалось дно, и повсюду раскатилась сотня яблок.
        - Упс,  - сказал Льюис.

* * *

        Мировоззрение Льюиса походило на сложную территорию пересекающихся теорий заговора. Он не доверял ни правительству, ни полиции. Он отказывался верить всему, что показывали по новостям. Однажды пьяной ночью он рассказал Сету, что по крайней мере десять процентов пассажиров, путешествующих рейсами «Бритиш эйрвейс», никогда не достигают пункта назначения.
        - Статистический факт,  - сказал он, мудро кивая и сковыривая крышку с очередного «Будвара».
        - А куда же они деваются?  - спросил Сет, сам не намного трезвее Льюиса. Тот наклонился вперед и понизил голос до заговорщицкого шепота.
        - Мадагаскар. Гигантский концентрационный лагерь.
        Сет задумался.
        - Зачем?
        Льюис выпрямился.
        - Не знаю,  - сказал он. Помахал бутылкой Сету.  - Но ты берегись, когда в следующий раз сядешь на рейс BA, старина. Попомни мои слова.
        Распаковка покупок после нечастых экспедиций Льюиса сама по себе была приключением. У Льюиса была теория, что в штрих-кодах есть что-то подозрительное, что Они отслеживают каждый товар со штрих-кодом и составляют пространные списки с целью столь же зловещей и ужасающей, сколь и непознаваемой.
        И потому походы в супермаркет неизбежно кончались сваленными на кухонном столе сумками и пакетами, над которыми с ножницами сутулился Льюис, срезая штрих-коды, чтобы потом сжечь. Когда Сет впервые это увидел, он осведомился, не нуждается ли его сосед в регулярных приемах лекарств, но оказалось, что Льюис  - относительная диковинка: совершенно здоровый человек с целиком иррациональным мировоззрением. Иногда Сет спрашивал себя: а что, если Льюис в чем-то прав? А потом обычно спрашивал себя, что бы подумал Льюис, если бы знал, чем его сосед зарабатывает на жизнь.

* * *

        В отсутствие Сета квартиру посетил хозяин  - невероятно старый малазиец, которого Льюис без всяких причин прозвал Жадным Ублюдком,  - и вручил Льюису очередное письмо счастья и радости  - повышение квартплаты. Само по себе это не было проблемой. Сет был вполне обеспечен, а Льюис зарабатывал поистине колоссальные деньги, разрабатывая рекламные кампании для продуктов, у которых однажды срежет штрих-код. И тем не менее Жадный Ублюдок не мог сказать даже приблизительно, когда прибудет замена их недавно почившей стиральной машине.
        А это означало, что около полдесятого вечера Сету пришлось сидеть на мягкой скамейке в неоновом свете и тропической жаре местной прачечной, глядя, как его нижнее белье выделывает кульбиты в машинке. Ах, бесконечная романтика жизни Курьера…
        Последние пару месяцев выдались загруженными  - четыре или пять Ситуаций подряд, когда надо было летать в Варшаву, Брюгге, Барселону и Никосию, забирать запечатанные пакеты и лететь с ними в Берлин, Чикаго, Дублин и Копенгаген. В последней Ситуации потребовались поезд, автобус и поездка на такси до Нарвика, тайный побег через магазин и отход через Хельсинки. Первые три Ситуации были простыми передачами корпоративной информации  - рутина. От дела в Нарвике пахло промышленным шпионажем. А может, и настоящим; Централь обычно косо смотрел на настоящий шпионаж, предпочитая оставлять его государствам, но на практике, в поле, было невозможно понять, у кого принимаешь посылку, невозможно знать, что находится в пакете. Проводишь скачок, берешь деньги, говоришь себе, что поддерживаешь дух Шенгена, и забываешь обо всем.
        Открылась дверь, в парную прачечной повалили клубы холодного воздуха. Сет оторвался от книги. В дверях стояла женщина средних лет в байкерских ботинках, американских армейских штанах цвета пустынного камуфляжа и объемном черном свитере, в каждой руке она держала по синей целлофановой продуктовой сумке. Когда дверь за ней закрылась, она прошла вдоль стиральных машин, выглядывая незанятую. Сет вернулся к книге.
        Централь уходил корнями в сотни маленьких курьерских фирм, действовавших в Европе до рубежа веков и перевозивших различные товары  - печатные материалы, слишком ценные, чтобы поручать почтовой службе, закодированную информацию на дисках, слишком важную или секретную, чтобы доверять Сети, и так далее. Если бы у Централя была одна официальная цель, то это были бы отмена границ и свободное передвижение для всех, а если бы Централь был скромного размера транснациональной корпорацией, то Сет оказался бы одним из парней в почтовом отделении.
        Его это устраивало более-менее. Работы, которая приносила организации хлеб с маслом, всегда хватало, она предлагала безграничные возможности для путешествий и неплохо оплачивалась. Над ним находилась страта, где Посылками Централя были люди, а обстоятельства скачков  - куда более опасными и возбуждающими, но Сету подобные Ситуации казались излишне тяжелой работой.
        - Эта хрень не пашет.
        Сет поднял взгляд. Женщина стояла у диспенсера моющих средств с пластиковым стаканчиком в руке, сумки с бельем лежали на полу у ее ног.
        - Эта хрень не пашет,  - повторила она, показывая на диспенсер.
        - Надо покупать карточку,  - сказал Сет, кивая на ящик возле диспенсера.  - Десять фунтов.
        Женщина уставилась на него, словно тяжело задумалась над тем, что он ей сказал.
        - Мне же нужен только сраный стиральный порошок,  - сказала она наконец.
        - Карточка и машины запускает.
        Она сузила глаза, и Сет вздохнул. В последний раз подобное с ним произошло в автобусе по пути в Нарвик, и на сиденье рядом втиснулся омерзительно жирный латвиец, попытавшийся продать ему картонную коробочку, в которой находился, по его уверениям, мумифицированный пенис Иосифа Сталина. Он не знал, почему ему так не везет. Может, у него какие-то особенные черты лица, которые говорят психам  - вот он я, поболтайте со мной.
        - Слушайте,  - сказал он, вставая и подходя к диспенсеру карточек.  - Давайте я вам сам куплю карточку, а?
        - Ты, блин, нос не задирай, солнышко,  - ответила женщина.  - У меня белье в сумках старше тебя. Я и сама могу покупать сраные карточки.
        Сет развел руками и отступил от диспенсера, не в силах отказаться от полупоклона в последний момент. Женщина обожгла его взглядом и сунула монету в 10 фунтов в слот.
        Сет вернулся на свое место, наблюдая за пируэтами белья в машине, но понял, что уже не может отвести глаз от женщины, та же высыпала содержимое пластикового стаканчика в одну из пустых машин  - через дверцу, а не специальный отсек,  - а сверху закинула свое белье. Затем вернулась и села рядом с Сетом, шумно вздохнула с облегчением, достала впечатляюще истерзанную книжку в бумажной обложке из одного кармана армейских штанов и очки из другого и начала читать. Сет почувствовал, как екнуло сердце.
        После того как они посидели в тишине бок о бок минут десять, Сет сказал:
        - Я же только вернулся, вы чего?
        Женщина подняла взгляд от книги.
        - Прошу прощения, милашка?
        - Я только вернулся домой,  - сказал он.  - Я разбит. Я не хочу пока на работу.
        Она посмотрела на него и подняла бровь.
        - Очки,  - сказал он.  - Такие старомодные.
        - Может, я унаследовала стекляшки от бабушки,  - ответила она. Сет наклонил голову.
        Она вздохнула.
        - Ладно.  - Она сняла очки и слегка пристыженно посмотрела на них.  - Всегда что-то выдает, да? Я думала, это охренительный камуфляж,  - она улыбнулась ему.  - Глаз-алмаз.
        Он пожал плечами. «Я Курьер  - узрите, как я узнаю людей по очкам».
        - Что у вас для меня?
        - А хрен знает,  - ответила она, вернув себе бодрое настроение.  - Я только доставляю. Мне разве кто что скажет. На,  - она передала книгу.  - Почитай-ка.
        Он взял книгу. «Атлас расправил плечи», с оторванной задней обложкой и полуоторванной передней. Похоже, немало времени книга провела и в сауне; страницы разбухли, пока она не стала почти в два раза толще изначального размера, и без того немалого.
        - Я о ней слышал.
        - Полная хрень,  - сказала стрингер, поднимаясь.  - Женщина совсем рехнутая была,  - она повернулась уходить.
        - А как же твоя одежда?  - спросил Сет. Она обернулась.
        - Чего?
        Он кивнул на одежду в стиральной машине.
        - А, это не моя,  - радостно сказала она.  - Просто реквизит. Хер с ним. Пока.

* * *

        Квартира находилась на последнем этаже бывшего складского здания, на краю непроходимого лабиринта улочек между Фаррингдон-роуд и Грейс-инн-роуд, к югу от Клеркенвелл-роуд. В 90-х вся местность подверглась спазму преображения, но к 2000-м уже никто не мог позволить себе аренду, так что переделанные кварталы продали один за другим жилищным ассоциациям. В квартиры, где некогда жили преуспевающие пары, въехали художники, студенты и музыканты. Прибыли беженцы и просители убежища из новых государств и политий Европы и Африки. Собрания жилищной ассоциации стали напоминать сессии Совета Безопасности ООН во время забастовки переводчиков.
        Сет приехал сюда шесть лет назад и полюбил район с первого взгляда. К этому времени он уже поработал пару лет Курьером, и его жизнь состояла из странствий по континенту, перевозок Посылок с места на место, проживаний в отелях и «Трэвелоджах», похожих друг на друга как две капли воды. Насыщенные годы, но в какой-то момент он поймал себя на том, что сидит в номере гостиницы, оглядывается и не понимает, где находится. Падания? Ульстер? Где-то в Стране Басков?
        Он решил, что это дурной знак, и на пару месяцев отошел от работы, чтобы найти себе базу, место, которое можно назвать своим. Вернулся в Лондон, навестил отца и мачеху в Хэмпстеде, провел какое-то время с сестрой и ее семьей в Корнуолле. Увидел рекламу в онлайн-издании «Лут» и два дня спустя уже знакомился с Льюисом.
        Если бы у Льюиса было получше с деньгами, он бы ни за что не согласился пускать к себе соседей, но, несмотря на довольно солидную зарплату, он рисковал лишиться жилья, если бы не нашел человека, который поможет с рентой. Позже Сет чувствовал профессиональную гордость, что Льюис решил, что из всех претендентов на квартиру он наименее подозрителен.
        Пытаясь взглянуть на себя объективно, Сет был уверен, что представляет собой идеального соседа. Опрятный, чистый, не лезет не в свое дело, все прощает. На продолжительное время уезжает по делам. Согласен готовить и потом отмывать все не жалуясь. Но самое важное  - неплохо обеспечен. Так Сет убедил Льюиса, что он не подосланный Ими Агент. Сету казалось, что это забавно, учитывая, что он действительно работал на организацию, не чуждую идеям мирового заговора.
        Когда Сет вернулся с бельем, Льюиса опять не было. Сет так и не узнал, чем его сосед занимается по вечерам. Явно не обходилось без пабов, но каких и с кем  - он не знал. Иногда он представлял себе верхние комнаты в злачных барах Фицровии, кружок любителей теорий заговора, нервно примостившихся на стульях вдоль стен с зажатыми в кулаках пинтами настоящего эля, обсуждавших приглушенными голосами Их последние изощренные деяния. Они  - это, конечно, химера, сотканная из Науки, Армии, Правительства и всего американского. У Льюиса была девушка  - неуловимое существо по имени Анжела, которая работала гримером на съемках рекламы и иногда проходила по квартире голая, не считая огромной заколки в виде бабочки в волосах, в поисках тоста с чаем, чтобы потом вернуться в комнату Льюиса. У Сета с ней не было ни одного нормального разговора, не считая ответа на вопрос «где мармелад?».
        Это его вполне устраивало. За исключением одного случая, когда его ранили в ногу, он никогда не приносил работу домой, в этом никогда не было необходимости. Дом  - это место, где он не был Курьером, незыблемый стержень, вокруг которого вращалась его перипатетическая жизнь. Здесь ему нравилось. Ему нравился Льюис и очень нравилась Анжела  - когда он о ней вообще вспоминал. В условиях, когда нельзя предсказать, куда на следующей неделе его занесет работа, это была спокойная жизнь, и он организовал ее так, как ему хотелось.
        Например, вся информация о работе приходила на анонимный имейл-аккаунт, который очищался и переписывался двадцать восемь раз в день на богом забытом защищенном сервере в подвале Министерства обороны. Он привык к этому, привык к знакомому сигналу телефона, когда приходила новая Ситуация.
        Он мог пересчитать на пальцах одной руки, сколько раз инструкции ему доставлял лично стрингер.
        А еще немало лет прошло с последнего раза, когда его просили создать легенду для кого-то другого  - на самом деле это случилось впервые с той начальной поры, когда он сам был стрингером.
        Он сидел на софе и смотрел на клочок бумаги, который нашел между страниц кирпича «Атлас расправил плечи». Мужчина. Европеоид. Светлые русые волосы, карие глаза. Рост такой-то, вес сякой-то. Имя: Роджер Кертис. И всё. По сути, его просили создать мистера Кертиса с нуля.
        Хотя это, несомненно, было интересно с академической точки зрения, но все же довольно скучно и сильно расходилось с его нынешними обычными обязанностями. С другой стороны, этим можно заняться, не покидая Лондона. К тому же в записке были URL и набор кодов, дававших доступ к оперативному счету и кредиту, доходившему до более чем миллиона евро.
        Здесь он задумался. Финансирование операций всегда было удовлетворительным  - ведь надо покупать билеты, бронировать отели, иногда давать взятки,  - но с такой суммой он еще не сталкивался, так что почувствовал себя не в своей тарелке. Решать, кем будет мистер Кертис, предстояло только ему, но кто же хотел стать мистером Кертисом за такие фантастические деньги?
        В записке была и ссылка на онлайн-облако, где содержался один-единственный файл «Блокнота» со словами: «Я раньше встречался с Рокеби Винус». Пароль, по которому Сету откроется получатель легенды  - или как минимум посредник, который придет ее забирать. Хотя бы это было совершенно стандартным. Да все в этой работе было совершенно стандартным. Не считая денег. Деньги в этой совершенной нормальности были как больной зуб, и он не мог не перебирать варианты, почему тот, кто делал заказ, допустил такое упущение. Своего рода сообщение? «Это важно. Не налажай». Или просто откровенная беспечность?
        Узнать невозможно. Работа есть работа. Быстрая проверка счета подтвердила, что ему уже заплатили, и заплатили ощутимо.
        Ну что ж. Сет достал телефон и создал пару новых контактов, затем замаскировал банковский URL и коды как телефонные номера и веб-адреса. Он запомнил физические качества мистера Кертиса. Затем съел клочок бумаги и открыл «Атлас расправил плечи» на первой странице.
        Через десяток страниц закрыл книжку, встал и выкинул в кухонную мусорку. Стрингер в прачечной была права: ужасная книга.

* * *

        Мистер Кертис был шотландцем. Это он решил первым делом. Шотландская независимость была не простым и безболезненным процессом, каким ее представляли себе поколения политиков из Шотландской национальной партии, и многие муниципальные здания  - включая регистратуры во множестве городов  - сгорели во время сепаратистских бунтов, а документы и серверы в них были уничтожены. В общественной информации Шотландии зияла огромная черная дыра, и вставить в нее несуществующего человека было плевым делом. Хотя при этом и банальным, но если что-то банально, то это еще не значит, что это неправда. Во время бунтов личной информации лишились и сотни тысяч реальных людей. Он просмотрел файлы газет времен отделения, отметил, какие регистратуры уничтожены, какие школы.
        Сел на поезд до Эдинбурга  - просидел час на пограничном посту у Бервика, пока шотландские таможенники обыскивали вагоны на предмет наркотиков и другой контрабанды,  - и пару дней блуждал по городу, чтобы прочувствовать место. Ему показалось, что в эти дни Шотландии приходится нелегко. Кусок нефтяных территорий Северного моря, который унаследовало новое государство, несколько лет назад был признан невыгодным для разработки, туризм после спада не пошел вверх, как все рассчитывали, а крупные технические компании сбежали из Кремниевого глена в более стабильные края Европы. Город, даже его историческое сердце, выглядел обшарпанным, а местные  - серыми, тощими и несчастными. В Вестминстере уже начались дебаты, позволить ли Шотландии воссоединиться с Англией; на данный момент, похоже, консенсус гласил  - твердое «нет». Еще оставались английские парламентарии с хорошей памятью, которым хотелось наказать шотландцев за то, что те вообще покинули Соединенное Королевство.
        Вернувшись в Лондон, он лично занялся хакерством. Приступил к вардрайвингу по Сити и Вест-Энду, присасывался к корпоративным хотспотам с устаревшим шифрованием, садился в ближайших библиотеках и кофейнях и спокойно вставлял дату рождения и информацию об образовании Роджера Кертиса в базы данных Эдинбурга. Информацию он подкреплял фрагментарными обрывками о родителях мистера Кертиса (увы, оба уже покойные), предположительно, извлеченными из пострадавших в ходе бунтов серверов и опаленных картотек. В плане хакерства это было раз плюнуть. В отчаянном поиске средств правительство Эдинбурга объявило в стране убежище для частной информации, но не заботилось об обновлении протоколов безопасности уже почти десять лет. Он летал по базам данных, подкручивал и подправлял, а потом казалось, что его там никогда и не было.
        С данными по образованию было почти так же просто. Соединенные Штаты были усеяны трупиками маленьких закрытых колледжей, особенно Средний Запад. Роджер Кертис учился там, недалеко от Милуоки. С одноклассниками и учителями, статистически правдоподобное число которых теперь умерло. Остальные рассеялись настолько далеко от Европы, насколько это возможно, их следы  - размыты и нечитаемы.
        Трудовая биография мистера Кертиса оставалась смутной. Год работы странствующим гражданским журналистом в Южной Америке. Волонтерство в благотворительных организациях Гватемалы и Чили. Затем возвращение в Британию и череда мелких временных работ в Лондоне, в фирмах, которые теперь обанкротились, а подробности о них разрежены до невидимости. Последнее, что известно,  - квартира в Бэлхэме. Сет отправился на юг, за реку, и сам снял квартиру на имя мистера Кертиса, затем занялся скучным накоплением неоплаченных коммунальных платежей, слегка досаждая агентам по недвижимости, получил штраф за парковку в Тутинге, и так далее и тому подобное. Он оставил как можно больше пространства для индивидуальной подгонки тому, кто позже влезет в шкуру мистера Кертиса.
        Все это заняло недели три, и в конце у него осталась большая часть оперативного фонда, чем он с профессиональной точки зрения гордился. Он нанес последний штрих  - оставил агентам по недвижимости жалобу на засоры, скинул сообщение в облако Курьера, что легенда готова для передачи, и отправился в Падстоу, чтобы провести выходные с сестрой.

* * *

        Около восьми вечера в воскресенье ранее неизвестная ячейка почти забытой доморощенной террористической организации взорвала щит питания сигнального мостика у Суиндона.
        Щит размером с обувную коробку служил переключателем примерно для семидесяти оптоволоконных кабелей для стрелок и сигналов между Лондоном и Лендс-Энд. Взрыв, осуществленный методом сверления дыры в корпусе щитка и с помощью пороха, извлеченного из фейерверков и засыпанного внутрь, был таким незаметным, что его обнаружили только на следующее утро, когда инженеры определили место обрыва кабеля и отправились на ремонт. Приблизительно в это же время начал циркулировать весьма нечленораздельный и довольно неграмотный пресс-релиз, заявляющий об ответственности за акцию. О злодеях почти никто не слышал раньше и после этого тоже больше не слышал.
        Из-за диверсии поезда не остановились, но задержались на час или около того, пока не был найден выход из ситуации, что вызвало эффект домино, в результате поезд в 6:45 из Падстоу, который должен был прибыть в Паддингтон в десять часов, доехал уже почти в полночь. Сет, волочивший сумку вместе с другими раздраженными пассажирами, обошел внушительную толпу у стоянки такси, покинул вокзал и дошел пешком до ряда больших отелей у основания Эджвер-роуд, где такси всегда водились в изобилии. Он помахал одной машине, готовой свернуть в ряд у «Марриотта», закинул внутрь сумку и откинулся на спинку с закрытыми глазами.

* * *

        Был уже почти час ночи, когда Сет расплатился с таксистом у своего дома в Фаррингдоне и устало потащил сумку по лестнице. Детишки из местных муниципальных домов снова перехитрили замок на двери и перебили на площадке Сета все лампочки. Он чувствовал, как хрустит под ногами стекло, пока шел в тусклом свете экрана своего телефона, и пообещал себе устроить утром нагоняй охране здания.
        У его двери стекло как будто лежало в чем-то липком. Сет поворчал под нос, отпер дверь, вошел, тут же споткнулся обо что-то на полу в коридоре и упал.
        Ругаясь уже во весь голос, Сет встал и пощелкал выключателем, но тот не работал, так что он снова достал телефон и включил экран  - и в его свете увидел Льюиса, лежавшего на спине с открытыми глазами, с маленькой черной дырочкой во лбу и перекошенным лицом, словно его криво надули. Под его головой и плечами была большая лужа темной жидкости, которая вытекала из-под двери на площадку.
        Разум Сета отказался все это воспринимать.
        Как отказался воспринимать и лежавшее на пороге спальни Льюиса тело, чья большая заколка укатилась к плинтусу у входа в кухню.
        Он услышал позади хруст стекла.
        Обернулся и увидел, как от мрака двери напротив отделяется темная фигура. В свете телефона он разглядел, что на ней облегающая темная одежда, а в руках что-то вроде пистолета с очень длинным стволом. Фигура подняла пистолет и показала стволом, и Сет поднял руки над головой. Еще одно мановение оружием  - и Сет отступил в коридор, а стрелок подошел к двери и поднял пистолет к его голове.
        Раздался мягкий кашляющий звук  - и верхняя треть головы темной фигуры взорвалась фонтаном кровавых брызг, осколков кости и мозга. На долю секунды тело еще оставалось в вертикальном положении, потом его колени подогнулись, и оно повалилось на пол.
        Сет остался на месте, с поднятыми руками и заляпанным лицом.
        Через пару мгновений в дверях показалась другая фигура. У нее тоже был пистолет.
        - Кто-то еще?  - спросила она. Сет пожал плечами.
        - Я больше никого не видел,  - фигура вошла в квартиру и толкнула тело стрелка носком ботинка.
        - Иисусе и Мария,  - сказала она.  - Ну и бардак.
        Теперь Сет видел человека отчетливо, видел, что он среднего роста, с довольно невзрачной внешностью. В отличие от пистолета у него в руках, который словно бы слепили в сарае из обломков садового инвентаря, обрезков шланга и коротких двухсантиметровых медных труб.
        Он посмотрел на Сета.
        - Опусти руки,  - сказал он и закрыл за собой дверь.  - Здесь есть что-нибудь, без чего ты не можешь жить?
        Сет покачал головой и опустил руки.
        - Ладно. Тогда переодевайся, умывайся и бери куртку. И быстро.
        Сет склонил голову набок.
        - А вы?..
        Невзрачный спаситель посмотрел на него. Пожал плечами, и его странное импровизированное оружие как будто исчезло в складках пальто.
        - Зови меня Лео,  - сказал он.

* * *

        За углом был припаркован старый помятый «Эспейс», и у Лео был ключ. Сет усадил себя на переднее сиденье, смотрел, как застегивает свой ремень безопасности, наблюдал через лобовое стекло, как перед ним разворачиваются утренние улицы. Он чувствовал себя так, словно теперь взирал на свою жизнь со стороны. Он слабо осознавал, что дрожит.
        - Этого не должно было случиться, и мне очень жаль,  - сказал Лео, прокладывая путь по мудреной односторонней системе у Кингс-Кросс, среди загулявших пьяниц, отшатывающихся на тротуары.
        Сет повернул голову к невзрачному молодому человеку, обнаружил, что, похоже, потерял дар речи.
        Лео тоже бросил на него взгляд, и в этот момент прямо перед ним с обочины без включенного поворотника вылетело такси, так что ему пришлось резко остановить машину. Но он не стукнул ладонью по середине руля, чтобы просигналить, как сделал бы любой водитель. Только пробормотал пару слов, которых Сет не понял, и пропустил такси.
        - Однажды,  - сказал Лео сам себе,  - я вернусь и отомщу гребаным водителям этого города,  - у него был превосходный английский, почти оксфордское произношение, но слышался и слабый акцент, который Сет не узнавал.
        - Меня сейчас стошнит,  - сказал Сет.
        Лео остановил машину у обочины, помог Сету дойти до угла переулка, где Сета вырвало, казалось, всем, что он ел в жизни. Потом он упал на колени, привалился щекой к шершавым кирпичам стены и всхлипывал, словно весь мир разверг пасть и накинулся на него.
        Затем он снова оказался в машине, хотя не помнил, как туда попал, и перед ним в свете уличных фонарей и красных задних фар других машин замелькали незнакомые улицы, тянувшиеся в ужасную неизвестность, а Лео снова говорил.
        - Я пытался,  - сказал он.  - Я пытался держать тебя подальше от этой квартиры, но пришлось импровизировать, и это не сработало. Твои друзья… Прости. Не сработало.
        Сет открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но издал только безнадежный выдох. Он не знал, сможет ли когда-нибудь перестать дрожать.
        - Я задолжал тебе по меньшей мере объяснение,  - сказал Лео, но потом, казалось, не мог найти слов, потому что надолго замолчал. Они достигли сложной дорожной развязки с большим пабом посередине, и Сет догадался, что они на Арчвей. Лео миновал развязку и выехал на Арчвей-роуд, поднимаясь на пологий холм в направлении к северу от Лондона, к Хайгейту.
        - Я оказался замешан… в одном непростом деле,  - сказал Лео, когда они проехали под большим железным мостом, по которому высоко над Арчвей-роуд проходила Хорнси-роуд.  - Не знаю, что это, и, чтобы разобраться, мне нужно вернуться в Европу, на материк. И мне нужна легенда.
        Сет повернулся и посмотрел на Лео. Тот горько взглянул на него.
        - Я раньше встречался с Рокеби Винус,  - сказал он. Сет только продолжал таращиться, и он добавил:  - Боюсь, все пошло немного не так.
        Первые слова, которые Сет смог выдавить с самого Кингс-Кросс, были:
        - Немного?
        - Никто не должен был умереть,  - зло ответил Лео.  - Им нужен я; я не думал, что они втянут посторонних.
        - Они?
        Лео покачал головой.
        - Не знаю. Мне говорили, что меня хочет убить Централь, но я не поверил. Еще мне говорили, что меня хочет убить контрразведка Великой Германии, и в это поверить проще, но я понятия не имею, за что, ведь я ничего плохого им не сделал. Я просто не знаю. Мне нужно вернуться на материк, поговорить с людьми, попытаться понять, что к чему в этом кошмаре.
        Сет предпринял несколько попыток осмыслить услышанное, пока они ехали через Восточный Финчли и Северный Финчли, но слова как будто не складывались в голове. Казались просто шумом.
        Он заговорил.
        - Льюис. Анжела.
        - Твои друзья? Мне искренне жаль. Если бы я мог это остановить, то остановил бы.
        Сет начал шарить в карманах в поисках телефона.
        - Нужно сказать родителям Льюиса…
        Лео протянул руку, забрал телефон у Сета, открыл окно водителя и выкинул. Сет успел услышать только мгновенный слабый хруст.
        - Прости,  - ответил Лео на удивленный вдох Сета.  - Никаких звонков.
        Сет изумленно взирал на него, а затем обнаружил себя привалившимся к пассажирской двери, едва переводящим дыхание и чувствующим боль в подбородке. На лице Лео были царапины, а водитель позади яростно сигналил.
        - Пожалуйста, не делай так больше,  - сказал Лео.  - Или по крайней мере дождись, когда я буду не за рулем.
        - Кто ты?  - выкрикнул Сет.
        - Я Курьер,  - ответил Лео.  - И я в Ситуации. Я не желаю тебе зла. Мне нужна твоя помощь. На самом деле нам обоим нужна помощь друг друга, потому что теперь они будут охотиться и за тобой.
        - Из-за легенды?
        - Из-за того, что легенда для меня. Не знаю. Я сам ничего не понимаю. Они уже убили моего брата.
        В машине надолго повисло молчание. Они уже были в Барнете, когда Сет сказал:
        - Немцы.
        - Не уверен, что это немцы. Мне сказали, что это они, и со мной в Берлине случилось кое-что… странное, некоторое время назад, так что это звучит вполне правдоподобно. Хотя это и бессмысленно.
        Снова молчание. Они миновали Барнет и Поттерс-бар, въехали в сельскую местность Хертфордшира.
        - Меня сейчас снова стошнит,  - сказал Сет.
        Лео замедлил машину, подъехал к обочине. Сет сорвал ремень, открыл дверь и выскочил. Проломился через изгородь в поле и побежал так быстро, как только мог.
        - Не тупи!  - услышал он позади крик Лео.  - Тебе нужна моя помощь. Один ты не продержишься и двух дней.
        Сет запнулся о рытвину и растянулся ничком.
        - Эй!  - позвал Лео.  - Ты где?
        - Я здесь,  - ответил Сет.  - Кажется, я сломал лодыжку.

* * *

        - Всего лишь растянул,  - сказал Лео.
        - А, ну тогда все нормально,  - сказал Сет. Они снова были в машине, затерявшейся где-то в сельской местности, погруженной в сон и темноту. Он понятия не имел, где они, но ему казалось, что в какой-то момент они свернули на восток.  - Что случилось с твоим братом?
        На миг ему показалось, что Лео вообще не ответит.
        - Они пытались достать меня через мою семью,  - наконец сказал он.  - Отец попал в больницу. Брат оказался у них на пути.
        - А как же моя семья?
        Лео ничего не ответил.
        - Нужно им помочь,  - сказал Сет.
        - Знаю,  - Лео покачал головой.
        - И?
        - И мы поможем. Сперва нужно где-то передохнуть,  - он бросил взгляд на Сета.  - Мне как, придется тебя связать?
        Сет задумался.
        - Сперва помоги моему отцу и сестре. Тогда и поговорим.

* * *

        Они остановились в «Трэвелодже» на окраине Бишопс-Стортфорд. Лео снял им номер на двоих, купил в магазине мотеля пластыри для лодыжки Сета и болеутоляющие, и они занесли сумки.
        Заперев дверь, Лео достал из сумки серый футляр не больше спичечного коробка и прицепил к косяку сверху. То же самое он проделал со всеми окнами, хотя они находились на четвертом этаже мотеля. Затем Лео снял пальто, и Сет наконец разглядел, из чего он убил стрелка. За ремнем была заткнута металлическая бутылка, от нее по руке шли армированные шланги, которые вели к переплетению из медных труб: каждая сантиметров пятнадцать длиной, на бруске, привязанном к предплечью.
        Лео заметил, как он разглядывает устройство.
        - Я торопился,  - сказал он.  - Мне это собрал кузнец.
        В терминологии Курьеров кузнец был оружейником. Мифологическая фигура в мире Сета.
        - Что это?
        Лео отцепил штуковину, положил на стол и грустно посмотрел на нее.
        - Игольчатое оружие. На сжатом воздухе. Замечательная работа, за такой короткий срок,  - он бросил взгляд на Сета.  - Ты точно не будешь ее трогать тайком от меня? На предохранитель времени не хватило.
        Сет кивнул.
        - Ладно,  - Лео расстегнул другую сумку и достал ноутбук и пачку одноразовых телефонов.  - Посмотрим, что можно сделать для твоей семьи.
        Больше часа он ковырялся на разных сайтах и анонимных чат-бордах и звонил  - по одному звонку с каждого телефона. Некоторые разговоры казались напряженными, некоторые  - совершенно непереводимыми. Сет воспользовался удобствами номера, чтобы заварить им кофе, и так суетливо метался по комнате туда-сюда, что Лео велел ему сесть, на что Сет с чувством ответил парой нецензурных слов.
        Наконец Лео выпрямился и закрыл ноутбук.
        - Все в порядке?  - спросил Сет.
        - Скоро узнаем. Самое замечательное в Les Coureurs  - то, что это очень разветвленная организация. Все привыкли получать анонимные приказы и выполнять их, и чаще всего никто не знает, зачем делает то, что делает. Надо только взломать эту структуру, и если знаешь, с кем говорить и какой правильный пароль, то никто никогда не будет задавать вопросы.
        - Как я.
        Лео потер глаза.
        - Ты или стрингер, который передал тебе заказ. Вы просто делаете то, что сказано, потому что  - почему бы и нет?  - он сонно моргнул.  - Ведь это работа такого низкого уровня. Я честно думал, что все пройдет без сучка и задоринки. Прости,  - он вздохнул.  - Какой кошмар.
        - Почему я?
        - Не понял? А. Просто случайность, вот и всё. У меня был список из полдесятка человек, которые могли это сделать. Я не хотел пользоваться стрингерами; хотел, чтобы это был человек с опытом, чтобы всё сделали правильно.
        - Надо было разбить заказ на сегменты и поручить разным людям.
        - Да, так сохраняется анонимность, я знаю. Но чем больше людей о чем-то знает, тем выше шанс, что оно выплывет. Я решил, что лучше передать заказ кому-то одному.  - Лео посмотрел на часы  - дешевая распечатка, которая выглядела как бесплатный подарок к его напечатанным ботинкам.  - Ложись спать. Еще пару часов ничего не будет.
        - Да ты шутишь.
        - Ты наверняка вымотался. Я  - точно.
        - Ни фига. Расскажи, из-за чего погибли мои друзья, а я оказался в бегах. Вот и не захочется спать.
        И тогда Лео  - вернее, Руди,  - рассказал ему безумную историю о шефах, ресторанах, катастрофических скачках, раскаленных чемоданах и головах в шкафчиках, беспорядках в национальном парке, палатах фальшивых барристеров, переездах инкогнито с места на место, длившихся год. Пару раз рассказ прерывали звонки на один из одноразовых телефонов, на которые Руди лаконично отвечал. Наконец  - снаружи уже занимался день  - получив звонок, Руди протянул телефон Сету, и, когда тот взял его и приложил к уху, он услышал голос отца, который требовал ответов, какого хрена происходит и почему в его доме незнакомец с пистолетом.
        - Пап,  - сказал он, дождавшись короткой паузы.  - Пап, просто отправляйся с ними. Они должны тебе помочь. Они доставят тебя в безопасное место.
        - Безопасное? От чего безопасное? Куда?
        - Просто отправляйся с ними, пап, очень прошу. Я скоро перезвоню,  - Руди уже протягивал другой телефон.  - У меня еще звонок. Я перезвоню,  - и он взял второй телефон и начал тот же разговор с сестрой.
        Когда он закончил и сложил телефоны на столе, Руди сказал:
        - Возле дома твоей сестры кто-то был.
        Сет уставился на него.
        - Я просил взять их живыми, чтобы понять, кто их послал, но случилось… эм-м.  - Руди пожал плечами.  - Так или иначе, теперь твоя семья уже направляется на конспиративные квартиры. Завтра-послезавтра я организую для них что-нибудь более постоянное. Теперь ты ляжешь спать?

* * *

        Сет проснулся только к вечеру, чувствуя усталость и головную боль. Руди нигде не было, но его сумки  - и заказной игольчатый пистолет  - остались на месте, так что Сет быстро принял душ, переоделся в свежее и вышел прогуляться.
        Руди он нашел в почти пустом баре-ресторане мотеля: тот тихо разговаривал по одноразовому телефону и так буравил взглядом бутерброд с сосиской перед собой, словно тот нанес ему непростительную обиду. Сет заказал американо и бургер и сел напротив молодого Курьера.
        - Итак,  - сказал он, когда Руди закончил разговор. Руди потер лицо.
        - Ну, боюсь, Роджер Кертис бесполезен. Его разыскивают за убийство твоего соседа и его девушки,  - он покачал головой.  - Довольно элегантно, если подумать. Кто-то менее изощренный подставил бы тебя или меня.
        - Я могу тебя вытащить,  - сказал Сет.
        - Прошу прощения?
        - Может быть, я не такой великий и могучий, как ты, но у меня есть контакты. Я могу тебя вытащить. Но это недешево.
        - Все стоящие вещи недешевые,  - пожал плечами Руди.  - Я чувствую, что ты недоговорил какое-то «и».
        - Я с тобой.
        К чести Руди, он даже не пытался его отговорить. Только устало кивнул.
        - Да, что ж, другого я и не ожидал. Мне кажется, или есть еще какое-то «и»?
        - Придется поехать в Шотландию.
        Руди открыл рот, чтобы что-то сказать. Закрыл.

* * *

        - Все дело в юрисдикции,  - сказал Сет.  - И Актах Объединения.
        Руди покачал головой.
        - Я почти год провел в бегах, пытаясь выбраться из этой сраной страны. Почему раньше никто мне об этом не сказал?
        - Это тонкость,  - объяснил Сет.  - Для самых внимательных. По сути, язык тела. Наверное, во всей стране есть не больше десятка человек, которые знают о ней, и они не хотят, чтобы все вокруг были в курсе, уж слишком это скверно выглядит.
        Они ехали через дождливые вересковые пустоши и леса Нортумберленда. Второстепенная дорога была в плачевном состоянии, и подвеска «Эспейса» то и дело скакала на ямах и колдобинах в асфальте. Было полвторого дня, а свет уже становился слабым, дрожащим, будто под водой.
        - Ты хочешь мне сказать,  - спросил Руди,  - что границы там нет?
        Сет вздохнул.
        - 1603 год,  - сказал он.  - Яков VI, король Шотландии, становится Яковом I, королем Англии. Большинство думает, что тогда-то Англия и Шотландия и стали одной страной, но на самом деле, хотя монарх был один, корон по-прежнему оставалось две.
        - Потому что объединить две страны не проще, чем разделить одну,  - сказал Руди. Он закурил маленькую сигару, чуть приоткрыл водительское окно, чтобы выпустить дым.
        - Раньше было проще,  - сказал Сет,  - но это еще когда короли носили доспехи и выезжали на поле брани на охрененных жеребцах, и, чтобы победить, надо было всего лишь убить вражеского короля,  - он вытащил сумку из-под ног, покопался в ней и достал яблоко. Откусил.  - Короче, у них было три попытки объединения. Первая  - при Якове I. Он называл себя «Королем Великобритании» и думал, что объединит всех на раз, но английский парламент забеспокоился, что из-за этого некоторые его полномочия как короля Шотландии распространятся на Англию. Так что близко, но мимо.
        Вторая попытка предпринимается в 1654 году. Кромвель захватывает во время Гражданской войны Шотландию, а потом выпускает эдикт, которым учреждает Содружество Англии, Шотландии и Ирландии. Шотландия посылает парламентариев в Вестминстер. Все это, конечно, автоматически улетучивается, когда на престол восходит Чарльз II, и шотландские парламентарии едут домой. Он пытается снова заговорить об объединении в 1669 году, но все буксует.
        - И детей в этой стране заставляют все это учить?  - спросил Руди.
        - Это все только присказка,  - ответил Сет.  - Короче. 1707 год. Королева Анна. Ратифицирован Акт об Унии. И с тех пор шотландцы хотят уйти.
        - Сволочи неблагодарные.
        - Кажется, официально шотландцы заговорили о децентрализации в середине девятнадцатого века,  - сказал Сет. Покачал головой.  - А потом все охренительно запутывается. Но суть в том, что, когда двадцать лет назад они все-таки отделились, все произошло довольно поспешно, хотя и после долгой и непростой истории, и обе стороны затаили немало обид.
        - И внезапно, всего лишь через четыреста лет, между странами появляется граница.
        - Ну, граница была всегда, просто в основном отмечалась только парой знаков или фермерскими заборами. Можно было ездить на машине, на поезде, даже переходить пешком. Никто тебя не останавливал. По большей части, ты даже не замечал, что ее пересек. Но да. Внезапно появилась граница. Которую надо защищать, патрулировать, контролировать.
        - А это стоит денег.
        Сет ухмыльнулся.
        - О, все куда сложнее,  - сказал он.

* * *

        Они остановились в мини-гостинице типа «кровать и завтрак»  - ферме, затерявшейся среди пустоши. Бронировать заранее не пришлось; место было таким уединенным, а погода такой плохой, что они оказались едва ли не единственными путешественниками, проезжавшими мимо. Хозяйка  - высокая статная женщина аристократической внешности с сильным шотландским акцентом  - была более чем счастлива их видеть и с удовольствием дала два соседних номера.
        Вечером они сидели в маленькой столовой фермы  - хотя номинально она предоставляла только кровать и завтрак, в пределах часа езды вокруг больше негде было пообедать и поужинать,  - и Руди вполне одобрил предложенную тушеную ягнятину и клецки, причем настолько, что даже спросил рецепт у хозяйки.
        - Шотландия слишком долго ждала независимости,  - сказал Сет, когда хозяйка ушла в другую часть гостиницы смотреть телевизор с мужем.  - Когда произошло отделение, страна была почти разорена, но стоило начать, как остановиться уже было невозможно. Случилась бы катастрофа.
        - Судя по тому, что я знаю, и так не обошлось без насилия,  - сказал Руди.
        - В городах  - определенно. Но останавливаться все равно было нельзя. Если бы правительство дало задний ход, началась бы гражданская война. Оно изначально-то было не самым популярным правительством,  - он пожал плечами.  - И вот они внезапно пытаются поставить на ноги независимое государство без всякого влияния и денег в казне, чтобы платить за… ну, практически за все. У них имелась полиция, но не было ни армии, ни флота, ни ВВС. Вестминстер помогать не торопился, а ЕС не мог ссудить деньги, пока Шотландия не станет членом ЕС.
        - А это процесс долгий.
        - А это процесс долгий,  - Сет отпил замечательный домашний самогон мужа хозяйки и оглядел пустую столовую.  - В общем, Холируд наконец заключил сделку с китайцами. Чем выбесил Вестминстер, Вашингтон, Брюссель и практически всех, но на самом деле выбора у них не было. Теперь аэропорт Прествик  - китайская авиабаза, шотландцы получают достаточно, чтобы пережить переход к суверенности, а Эрширское побережье под прицелом такого мегатоннажа, что будет светиться по ночам миллион лет.
        - И англо-шотландская граница  - одна из самых серьезно охраняемых на Земле.
        - Да. И нет.
        Руди поднял бровь.
        - Шотландское правительство находилось на краю банкротства почти все время с тех пор, как страна получила независимость,  - сказал Сет.  - Длина границы меньше сотни миль  - ну скажем, сто пятьдесят километров, практически ерунда,  - но шотландцы не могли позволить себе пограничную оборону. Они набрали добровольцев, пару сотен человек, а большая часть границы проходит по местам вроде…  - он показал на дверь вилкой.  - По диким, жутким местам. Даже римлянам здесь не понравилось, а они пожили при любой погоде.
        - Тогда как англичане?..
        - Везде. Гарнизоны к югу от Бервика и Гретны, регулярные патрули, заборы, сенсоры. Дроны вдоль границы  - шотландцы их любят сбивать, китайцы выдали им какие-то устаревшие автоматические пушки. Но дело в том…  - он улыбнулся.
        - Дело в том?..  - подхватил Руди.
        - Англичане следят за теми, кто прибывает с севера, а не едет в противоположном направлении.

* * *

        Дождь лил и на следующее утро; по долине, где стояла ферма, мощные порывы ветра проносили пелены и завесы ветра и воды. Сет и Руди вышли на завтрак  - весьма приличный выбор: сосиски, бекон, черный пудинг, жареная картошка, жареные помидоры, грибы, тосты, жареный хлеб, вареные бобы,  - и обнаружили, что за ночь мини-гостиница пополнилась еще двумя гостями: парой молодых женщин, которых звали Анетта и Лорен, укрывшихся здесь в разгар вчерашней ночной бури.
        - Дорогу было видно метра на два вперед, не больше,  - рассказывала им Лорен за соседним столиком. У нее был глазговский акцент.  - Просто стена воды. Правда, Нетта?
        - Правда,  - сказала Анетта, маленькая, неразговорчивая и рассудительная, судя по ее редким словам,  - словно родом откуда-то из Уэст-Кантри.
        - Мы уже думали, придется съехать с дороги и заночевать в машине, когда Нетта заметила указатель на это местечко. Правда, Нетта?
        Анетта изучала треугольник жареного хлеба с таким видом, словно бы впервые сталкивалась с результатом совмещения сковороды и хлеба. Она подняла глаза и кивнула.
        - Правда.
        - Мы едем в Хоуик, к моим родителям,  - сказала Лорен.  - А вы, ребят?
        - Глазго,  - ответил Сет.  - Открываем ресторан.
        - Да? И где же?
        - У реки. Рядом с выставочным центром SEC.
        - Ого, желаю вам удачи,  - сказала Лорен.
        - Спасибо,  - ответил Руди. Лорен взглянула на часы.
        - Как там дождь?
        Сет отклонился на стуле, чтобы выглянуть в окно; по стеклу бежала вода.
        - Все еще льет.
        - Хм. Что думаешь?  - спросила она Анетту.  - Стоит рискнуть?
        Анетта отложила жареный хлеб.
        - Я не могу это есть,  - сказала она.  - Что с вами не так?
        Лорен хихикнула.
        - Нетта плохо себя чувствует,  - объяснила она.
        - Нормально я себя чувствую,  - низким голосом возразила Анетта.  - Как такое можно делать с хлебом? Это же грех.
        - Ладно,  - сказала Лорен, поднимаясь.  - Тогда мы на выход. Приятно было познакомиться, ребят.  - Анетта тоже встала и оглядела столовую, словно искала еще изувеченный хлеб.
        - Осторожней на дороге,  - сказал Руди.
        - Да, вы тоже,  - ответила Лорен.  - В добрый путь.
        Когда девушки ушли, Сет посмотрел на Руди.
        - Нам вообще-то тоже пора выходить.
        - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь,  - сказал Руди.
        - Я знаю, что делаю,  - ответил Сет.
        - Хорошо.
        - Я еду с тобой в Европу, мы узнаем, кто приказал тому мужику убить Льюиса и Анжелу, и я убью их всех.
        Руди вздохнул. Опустил взгляд на остатки завтрака.
        - А ведь она права.
        - Кто?
        - Эта девушка. Жареный хлеб. Никогда не пойму, что творится в голове у англичан.

* * *

        Когда они выписались и вынесли багаж к машине, дождь как будто поутих, но стоило им выехать на дорогу, как снова начало хлестать. Холмы, трясины и леса скрылись за шумным серым занавесом, а дворники только и делали, что перенаправляли воду сперва в одном направлении, а потом в другом.
        - Какое ужасное место,  - сказал Руди с пассажирского места, уступив на время руль Сету.  - Больше я сюда ни ногой.
        - Нортумберленд,  - произнес Сет, разглядывая дорогу через лобовое стекло.  - Древнее королевство Берниция.
        - Вот пусть хреновы берницийцы тут и живут. Ты точно знаешь, что делаешь?
        - Да, знаю.
        - Хм,  - Руди скрестил руки и уставился на хлещущий дождь.
        По всей видимости, они проехали через обширный лес и по берегу большого озера, противоположный берег которого совершенно пропал в дожде, потом через вересковую пустошь и обратно в лес. В какой-то момент из ливня возник, сияя фарами, гигантский грузовик, груженный бревнами, и пронесся мимо них на такой скорости, что машину закачало, а Сет выругался и чуть не потерял контроль над рулем.
        Через пару минут они миновали машину на обочине с открытым капотом и двумя промокшими на ветру фигурками перед ним. Сет проехал метров пятьдесят, затем свернул к краю дороги и остановил «Эспейс». В ответ на взгляд Руди он сказал:
        - Мы Курьеры. Мы должны помогать людям.
        - Это те две девчонки с фермы,  - сказал Руди,  - и они из английской службы безопасности.
        - Нет,  - сказал Сет, открывая дверь.  - А вот фермер с женой  - да.
        Они достали сумки из багажника и побрели вдоль дороги туда, где ждали Лорен и Анетта.
        - Кажется, у нас что-то с электрикой,  - сказала Лорен, показывая на мотор машины.
        - Мы спешим,  - ответил Сет. Она взглянула на него.
        - Ага,  - сказала она, кивая.  - Ага, все всегда спешат. Садитесь,  - она обернулась и уронила капот, затем они с Анеттой сели на передние места, а Руди с Сетом  - на задние. Повела Лорен. Мотор завелся с первого раза.
        - А наша машина?  - спросил Руди.
        - За нами в двух милях едет кое-кто еще,  - ответила Лорен.  - Они ее заберут, перегонят в Манчестер или Ньюкасл и бросят там с ключами в зажигании. Ее сопрут через час, а через три  - перекрасят и номера перебьют.
        - Вы не Курьеры,  - сказал Руди.
        - Нет,  - ответила Анетта, оборачиваясь к ним с переднего сиденья и протягивая два мешка.  - Не Курьеры. Надевайте на головы.
        - Зачем?
        Сет надел свой.
        - Никто не знает, как они это проворачивают,  - сказал он неразборчиво  - мешок заглушал голос.  - И они хотят, чтобы впредь так и оставалось.
        Руди пожал плечами и последовал его примеру.
        Они ехали еще минут десять, затем резко свернули налево и затряслись на неровной дороге, а после целой серии поворотов налево и направо Сет уже не представлял, где они находятся. Затем Лорен остановила машину.
        - Разувайте глаза, приятели,  - сказала она весело.  - Добро пожаловать в Шотландию.
        - Не понял?  - переспросил Руди, снимая мешок.
        - Добро пожаловать в Шотландию,  - повторила Лорен и показала через лобовое стекло на узкий проселок, убегающий через лес.  - Если пройдете миль пять, выйдете на дорогу. Сядете там на автобус до Хоуика. А потом езжайте поездом куда хотите.
        - Это что, прикол?  - спросил Руди.
        - Нет, не прикол,  - ответил Сет. Он достал из кармана куртки толстый конверт и передал Лорен, которая открыла его и пролистала содержимое.  - Пошли,  - сказал он Руди.
        Они вышли из машины и стояли под дождем, пока Лорен разворачивала автомобиль. Она опустила окно водителя и высунула голову.
        - Не пытайтесь за нами следовать,  - сказала она. Затем подняла стекло обратно и уехала в капающую ветреную тьму среди деревьев, оставив Сета и Руди посреди проселка.
        - И сколько ты им дал?  - спросил Руди, глядя, как фары машины скачут по проселку.
        - Весь остаток оперативного фонда,  - сказал Сет.
        - Весь остаток оперативного фонда,  - повторил Руди, озираясь.  - Ну ладно.
        - Я слышал о них, когда был в Эдинбурге,  - сказал Сет.  - Это группа, которая переправляет через границу людей и контрабанду, и никто не знает, как они это делают.
        - Надеюсь, это добросовестные контрабандистки,  - сказал Руди. Сет закинул сумку на плечо.
        - Пошли и узнаем.

* * *

        До конца проселка они добрались почти через три часа. Он выходил на разбитую второстепенную дорогу, изрезанную колеями. Метров через пятьдесят на обочине виднелась одинокая автобусная остановка  - коробка из прозрачной пластмассы, почти целиком покрытая граффити. Они спрятались под крышей, стряхивая дождь с одежды и осматриваясь.
        - Как ты с ними связался?  - поинтересовался Руди.
        - Не я. Они связались со мной.  - На расстоянии сквозь дождь Сет уже видел приближающиеся фары.
        - Они связались с тобой.
        - Пока я был в Эдинбурге, копал информацию на Роджера Кертиса. Им хотелось знать, что я задумал,  - Сет взял сумку.  - Меня это впечатлило, я вел себя довольно осторожно.
        - И только на этом основании ты передал очень большую сумму денег двум незнакомкам без всякого подтверждения того, кто они такие.
        - Ну конечно, нет,  - сказал Сет. Автомобиль приблизился достаточно, чтобы в нем угадывался автобус, скачущий и подпрыгивающий на ужасной дороге.  - Я попросил демонстрацию, они мне подарили одну поездку бесплатно. Так я вернулся назад через границу,  - автобус замер у остановки, на его святящемся знаке впереди было написано «ХОУИК».  - Поехали?

        Один день из жизни Капитана Смерть

        1

        На рассвете Ревизионисты обстреляли Корпус 2 ракетами.
        Они использовали РПГ и как минимум одну устаревшую индуктивно управляемую противотанковую ракету TOW, но, похоже, приобрели боеприпасы на какой-то левой распродаже  - снаряды продавали прямо из багажника автомобиля на окраине города,  - потому что большинство не сдетонировало. Оставшиеся же нанесли небольшой урон, и команды пожарных смогли с этим справиться.
        И все же это было послание: Хавьер и его когорты еще не сдались. До этого утра они молчали почти месяц, и некоторые советники Капитана начали перешептываться, что, возможно, оппозиция уже поумнела. Капитан, который нашел Хавьера под кучей обломков за Анхальтерским вокзалом и вырастил его как родного сына, разбирался в ситуации лучше.
        В последние дни Капитан Тодт все равно спал редко, так что атака не застала его врасплох. Целыми ночами он переходил от окна к окну, глядя на Корпус 4 в бинокль с ЭОП, и улавливал признаки движения  - юркающие по помещениям с другой стороны плаца фигурки,  - предвещавшего какое-то действие. Хавьер хочет, чтобы он думал, будто тот становится безрассудным. Когда запустили первую реактивную гранату, он уже привел Внуков в полную боеготовность  - а они и так больше года прожили в состоянии красного уровня тревоги,  - так что обошлось без жертв, с самым минимальным ущербом.
        В неровном сером свете утра, как только он окончательно убедился, что атака не была отвлекающим маневром или первым актом полномасштабного нападения, Капитан отправился на быстрый обход повреждений, главным образом, в центре корпуса, между восьмым и пятнадцатым этажом. Разбитые окна. Щебень. Кое-где следы огня и дыма. Аварийные бригады уже прибирали беспорядок. Капитан с признательностью кивал, тихо выражал благодарность и поддержку, сияя улыбкой и излучая спокойствие.
        Но внутри у него бушевала ярость.
        Позже, когда по вызову в его кабинет явился глава разведслужбы, Капитан закрыл дверь, схватил его за грудки и швырнул через всю комнату.
        - Провал разведки!  - кричал он.  - Люди могли погибнуть! Из-за провала разведки!
        Глава разведслужбы, которого звали Ханси, поднялся с пола и вытер кровь с пореза на лбу.
        - Наши источники ничего об этом не сообщали, Капитан,  - сказал он.
        - Мне бы вывесить тебя за член из этого самого окна, чтобы Хавьер с приятелями тренировались в стрельбе по тебе,  - прорычал Капитан. В прошлый раз из-за недоработки разведки они даже не знали, что Ревизионисты наняли профессионального снайпера из Бремена. Погибли восемь человек, прежде чем боевой отряд ворвался в Корпус 1 и убил его. Капитан поручил возглавить отряд самому Ханси и подарил ему жизнь после успешного завершения миссии. Сегодня Капитан Тодт не чувствовал к Ханси никакого сочувствия.
        - Я даю тебе деньги,  - орал он.  - Я даю ресурсы. И взамен ожидаю доклада, когда они отправляются за покупками и возвращаются с ракетами!
        - Хавьер отправился за ними сам, Капитан,  - храбрился обвиняемый.  - Лично. Он не выдавал оружие до самой атаки.
        - О, а теперь ты все про это знаешь, да?
        Ханси отступил на полшага.
        - Иначе… иначе бы мы ничего не пропустили, Капитан.
        - И никто не заметил, что его нет? А твои шпионы? Маленькие стукачи на другой стороне плаца?
        Ханси открыл рот. Снова закрыл.
        - Каждый раз, когда ты приходишь просить денег, ты обещаешь мне, что Хавьер даже посрать не может без того, чтобы тебе не донесли твои крысы. А теперь, оказывается, он может в любой момент покинуть Муниципалитет и вернуться с фургоном, набитым взрывчаткой, и никто и бровью не поведет,  - Капитан двинулся к Ханси, тот отступил еще на шаг.  - Узнай, как это произошло, Ханси,  - приказал он.  - Узнай, откуда у него сраные ракеты, и потом добудь мне такие же!
        Когда Ханси ушел, из другой комнаты появился адъютант Капитана, лейтенант Брандт.
        - Опасный человек,  - сказал он.
        - Некомпетентный,  - ответил Капитан.
        - От него нужно избавиться, прежде чем он перейдет плац.
        Капитан Тодт фыркнул.
        - Да пусть Хавьер забирает его с потрохами. Это наверняка сыграет нам только на руку,  - он выглянул в окно, после того случая со снайпером окрашенное односторонней отражающей краской, и немного погодя произнес:  - Думаешь, он готов дезертировать?
        - Такие, как он, сражаются только ради вознаграждения,  - сказал Брандт.  - Как только оно начинает иссякать, они ищут, к кому присосаться дальше.
        - Что ж, если он так лажает, я не собираюсь тратить на него ресурсы,  - спокойно сказал Капитан.  - Для этого нужно быть полным идиотом,  - он вздохнул.  - Он знает, где похоронено слишком много тел. Рисковать нельзя. Похороните его с ними.
        - Да, Капитан.
        - И еще, Брандт.
        - Да, Капитан?
        - Я постоянно слежу за преданностью моих людей.
        Брандт на миг дрогнул, не найдя ответа.
        - Да, Капитан,  - наконец сказал он.

* * *

        До Брандта был Мундт, а до Мундта был Фалькенберг, а до Фалькенберга был Мейер, а до Мейера был Хавьер.
        Хавьер. Хавьер Икс, который просил называть его Двадцаткой из-за инициалов и который носил под рубашкой ожерелье из ушей, якобы отрезанных у владельцев магазинов и предприятий, которые оказались настолько недальновидными, что не соглашались на его крышевание.
        Капитан Тодт нашел этого мальчишку одной дождливой мартовской ночью, десять лет назад, когда тот прятался от polizei на Анхальтер-Банхоф. Внуки  - тогда они еще не набрались сил, чтобы вырасти из футбольных хулиганов и расистов среднего уровня до людей, умеющих управлять собственной страной,  - напали в конкорсе на другую банду болельщиков. Частная полиция прервала драку и рассеяла толпу, и Капитан и его предшественник, Полковник Альдо, оказались в редко посещаемой зоне помоек, где валялись кучи мешков с отходами из вокзальных фаст-фудов.
        Когда они присели, пытаясь тихо отдышаться, и смотрели, нет ли за ними погони, Альдо услышал, как под ближайшей кучей мешков что-то шевелится. Двое молодых людей расшвыряли мешки и нашли под ними грязного мальчишку с горлышком разбитой бутылки в одной руке и новеньким развлекательным микроцентром Sony под боком  - все еще в упаковке, который он явно вынес из фирменного магазина Sony, как-то перехитрив охранную систему. Что поразило Капитана, даже тогда,  - в глазах мальчишки не было страха. Он бы попытался убить их обоих, если придется.
        - Чокнутый крысеныш,  - хмыкнул Альдо.
        - Оставим его себе,  - сказал Капитан, которого в те дни все еще называли Флорианом. Альдо поднял бровь.
        - Пожалуй, пригодится в драке,  - объяснил он.  - Что скажешь, пацан?  - спросил он мальчика.  - Хочешь присоединиться к Внукам Гаврило Принципа?
        - Отвали, дедуля,  - с издевкой сплюнул мальчишка. Но когда Альдо и Флориан решили, что снаружи все чисто и пора двигаться, он последовал за ними в один из их клубов, где его тут же облепили и привели в порядок многочисленные фрау, и тогда выяснилось, что он сбежал из государственного приюта и теперь ему некуда идти, хотя к тому времени уже никто не сомневался, останется он с ними или нет.
        Ни один из них не мог бы сказать, кто такой Гаврило Принцип, без помощи «Гугла», а если бы не программы распознавания голоса, то многим не помог бы и он, настолько они были безграмотны. Как и Двадцатка  - он требовал, чтобы его звали Двадцаткой, но только через несколько месяцев они узнали, откуда произошло прозвище,  - большинство Внуков были либо выпускниками, либо беглецами из известной своей жестокостью системы сиротских приютов Берлина. Даже те, у кого были дома и семьи, не назвали бы их традиционными или любящими. Они сошлись на почве общей любви к футболу и общей ненависти к клубам противников и их болельщикам. Они с отточенным отчаянием дрались с фанатами других берлинских клубов, других немецких клубов, других европейских клубов. Лучше всего было драться с итальянскими ультрас. Ультрас буквально отказывались останавливаться, все перли и перли, когда любая рациональная оппозиция уже давно бы сдалась. Драться с ультрас было честью.
        Теперь Альдо сидел в Плетцензее, уже восемь лет  - из пожизненного срока за поджог сомалийского общественного центра в Далеме, когда погибло четырнадцать человек. Государство требовало смертного приговора, но удовлетворилось тем, что периодически отменяло сегрегированный статус Альдо в тюрьме и наблюдало, как быстро его убьют заключенные-мусульмане. Пока что пятнадцать минут  - максимальное время, которое он провел среди зэков до их нападения. Капитан навещал его, когда получалось. Альдо знал, что тюремщики вмешаются во время любых волнений, но все равно восемь прошедших лет уже давали о себе знать. Его волосы совершенно поседели.
        Альдо было почти сорок  - самый старший из Внуков, почти Мафусаил. Истинный визионер. Пока Хавьер пробивался через иерархию наверх, Альдо доказывал свою визионерскую репутацию, встречаясь с лидерами других групп болельщиков, пожимая руки, заключая альянсы. Внуки начали объединяться с некоторыми другими бандами, потом поглощать их, потом подминать. Когда Альдо арестовали, Внуки Гаврило Принципа обзавелись армией почти в две тысячи человек и правили собственной страной.

* * *

        Не считая сегодняшнего произвола  - на который он уже планировал апокалиптический ответ,  - утро, как правило, было довольно тихой порой. Пристрастие Внуков к промышленным объемам пива и шнапса, а также нередко к веществам, еще не одобренным для употребления людьми, означало, что утро здесь было по большей части временем интроспекции, а не насилия. Капитан правил своей половиной Муниципалитета железной рукой  - стремившейся к справедливости, но все же в конце концов железной. Он разделил своих последователей на дозоры, и горе любому, кто предавался роскоши любого стимулятора сильнее кофе менее чем за двенадцать часов до следующего своего дозора.
        Так что, когда этим утром начался ракетный обстрел, все его люди были начеку, в здравом уме и твердой памяти и выполняли свои обязанности на максимуме возможностей, как и должно быть, и продолжали выполнять их и сейчас, спокойно и методично. Конечно, как только их Дозор закончится, они сделают все возможное, чтобы нажраться в стельку…
        Капитан Тодт считал себя настоящим полководцем. Альдо научил его дисциплине и пониманию ее ценности, и теперь эти уроки окупались. Когда война с Ревизионистами завершится и Муниципалитет снова объединится, возможно, тогда они расслабятся. Но не сейчас.
        Еще Альдо научил его доверять чутью, но совет Альдо не помогал, когда он ходил по коридорам своего королевства с необычным чувством, что за ним следят. Сопровождавшая его группка советников и лейтенантов как будто ничего не замечала.
        План Альдо объединить, поглотить или попросту уничтожить все остальные футбольные банды Берлина достиг своего апофеоза, когда он решил, что его новой армии нужна своя страна, и тогда остановил свой выбор на Муниципалитете  - старом районе типовой застройки в нескольких минутах езды на машине от новеньких лощеных кварталов Восточного Крейцберга.
        Муниципалитет  - это четыре огромных жилых здания, расставленных по углам квадрата размером с футбольный стадион. В прошлом тут были парк, игровая площадка, места, где дети катались на своих велосипедах BMX и скейтбордах, но бывшие жильцы переехали в новые комплексы вокруг города, и теперь тут было почти пусто. Нескольких анархистов и «зеленых», что еще проживали в этих краях, как ветром сдуло, когда Альдо привел свой народ к земле обетованной. Но, как и Моисею, Альдо не было суждено самому жить на земле обетованной. Буквально через день после того, как Внуки захватили корпуса и укрепили их против властей, которым хватало дел поважнее, чтобы переживать из-за того, что из пары старых жилых зданий вытеснили группу подростков, Альдо скрутили на улице, и адвокат сообщил ему, что ему грозит пожизненное.
        Заняв его место, Капитан вместе с Двадцаткой настроился превратить Муниципалитет в политию, о которой мечтал Альдо. И семь лет все шло замечательно. Под Капитаном Внуки перешли от рэкета к наркотикам, проституции и нелегальному оружию. Они старались ладить с городскими властями, чтобы свести визиты полиции к минимуму, они хорошо зарабатывали, их ряды пополнялись.
        А потом прибыл Плавун, и началась гражданская война.

* * *

        Хотя на деле война длилась всего неделю, но кровопролитие было страшным. Последователи Хавьера потеряли больше половины людей, Капитан  - примерно столько же. После этого все свелось к вооруженному противостоянию, перемежаемому вспышками насилия. После нескольких напряженных моментов вначале власти решили держаться от ситуации подальше и возобновить переговоры с теми, кто выживет. Позволить Внукам проредить собственные ряды, рассуждали они,  - только разумная экономия средств и сил.
        После многочисленных схваток Капитан наконец завладел Корпусами 1 и 2, Хавьер занял 3 и 4, и теперь две группы взирали друг на друга через безрадостный пустырь со ржавеющими тренажерами, каруселями, бетонными велосипедными рампами и скейтбордными ямами  - время от времени перекрикивались, время от времени делали вылазки на чужую территорию.
        Для Капитана война была не иначе как катастрофой. Ему нужно было управлять крупной и многосоставной криминальной сетью, а весь последний год у него не хватало на это сил. Банды из других городов, почуяв новые возможности, начали переезжать в Берлин, пока отвлеклись Внуки. Уже половина рэкета Капитана перешла к чеченским пришлецам из Гамбурга, а наркобизнес почти целиком отвоевали разношерстные мафиозные организации со всей Великой Германии.
        Он сидел за столом в кабинете, хватался за трубки телефонов, наблюдал, как империя, которую основал Альдо и в которую он вложил столько сил, рассеивается, как туман, и ничего не мог поделать. Власть Внуков в берлинском преступном мире покоилась на насилии и численности, и пока они увязли в этой борьбе, он мало что мог сделать, чтобы остановить развал. Стоит ему выслать на дело значительное количество людей, как Двадцатка с его помощниками наводнит капитанскую половину Муниципалитета  - и конец сказки.
        Закончив обход, он спустился в рефекторий и сидел там в одиночестве с чашкой кофе, таращась в пустоту. Годы назад, когда Муниципалитет только строился, архитекторы хотели, чтобы каждый корпус был самодостаточным микрокосмом общества  - почти аркологией  - с магазинами, детскими садами и кафе. Эксперимент, по большей части, тихо провалился. Кафе разорились, у детских садов кончилось финансирование, магазины закрылись. Жильцов разнесло по новым ленточным застройкам в сельской местности, корпусы начали приходить в запустение и упадок.
        Внуки это изменили. Они заново открыли детские сады, превратили кафе в спартанские, но терпимые столовые. Даже сняли рулонные ворота с некоторых магазинов и использовали их главным образом в качестве ширм для продажи ворованных товаров или наркотиков. Наличие потенциальной армии почти в две тысячи человек, готовой отразить любые действия властей, останавливало polizei от вмешательства и разжигания войны, так что магазины процветали. Внешне со стороны казалось, что Муниципалитет расцвел заново. Если только закрыть глаза на вездесущую криминальную атмосферу.
        Услышав что-то за спиной, Капитан обернулся и осмотрел рефекторий, но никого не увидел. Только ряды пустых стульев и столов.
        Он допил кофе и отнес чашку обратно на стойку  - дисциплина во всем, затем спустился в вестибюль здания, одолев десять пролетов. Вестибюль тускло освещался фонарями на батареях  - огромную стеклянную стену, выходившую в центр комплекса, забили, забаррикадировали и укрепили, а на случай лобовой атаки со стороны Ревизионистов здесь всегда располагался расчет с рельсовой пушкой Гатлинга. Окна на нижних этажах, вплоть до пятого, заложили кирпичами, а комнаты густо оснастили противопехотными минами. Капитан предполагал, что Двадцатка по другую сторону Плаца пошел на те же меры. Он поболтал с расчетом рельсовой пушки, сказал пару слов поддержки, убедился, что у них достаточно еды и кофе, и вышел через вестибюль к лестнице в подвал.
        Земля под корпусами была изъедена сетями служебных туннелей и помещений. Когда-то все они соединялись, и можно было переходить из корпуса в корпус, не выходя на солнечный свет. После начала военных действий Капитан приказал, чтобы в туннели, ведущие в корпуса Ревизионистов, занесли и навалили строительный мусор и тоже выставили там расчеты с рельсовыми пушками. Как и в вестибюле, он поговорил с каждой командой, выслушал рапорты  - люди Двадцатки периодически пытались расчистить путь через забившие туннели кучи кирпича, земли и бетона,  - но здесь он тоже изнывал от зудящего ощущения, что за ним следят.
        Сытый по горло, он поднялся на двадцатый этаж Корпуса 1 и обратился к доктору Року.
        - Ничего удивительного,  - сказал доктор Рок.  - Ты практически не спишь, не ешь нормально, а враги хотят тебя убить. Небольшая паранойя в порядке вещей.
        Капитан Тодт неловко поерзал на стуле в приемной врача  - бывшем парикмахерском салоне.
        - Можешь что-нибудь от этого прописать?
        - Думаю, да. Только ты, скорее всего, не сможешь потом нормально функционировать несколько дней.
        - Иди в задницу.
        - И ты иди в задницу, Капитан.  - Доктору Року было шестнадцать лет, его лицо пылало от прыщей. Он достал косячок и закурил: единственный врач в корпусе  - запрет употреблять наркотики на посту его не касался. Только так он мог продолжать работу.  - Другой вариант  - я предлагаю тебе отпуск.
        Капитан фыркнул:
        - На Мальте?
        По какой-то причине доктор был одержим Мальтой. Сейчас же он затянулся травкой, подержал дым наверняка дольше, чем было разумно для здоровья, и выдохнул.
        - Бывают места и похуже.
        - Раз уж я здесь, докладывай о ситуации.
        Доктор Рок откинулся на спинку и закинул ноги на стол.
        - Кончилось все. Конец доклада.
        Капитан невозмутимо посмотрел на доктора. Тот вздохнул.
        - Перевязочные пакеты,  - сказал он,  - нет ни одного. Мы рвем и кипятим футболки, чтобы были стерильными. Антибиотики. Практически нет. Хирургические нитки  - ну, скажу так, я очень надеюсь, что операция никому не понадобится. Болеутоляющие. Нормируются. Обезболивающие. Тоже.
        - Принято к сведению. Что о среднем уровне здоровья населения?
        Доктор посмотрел на него.
        - Когда мы в последний раз так сидели и беседовали?
        - На прошлой неделе.
        - Ну, с того раза ничего не изменилось, Капитан,  - он снял ноги со стола и придвинулся вперед.  - В скором времени ожидаю цингу. Чудо, что у нас еще нет тифа и холеры, но когда они начнутся, пронесутся по корпусам, как пожар через сухой эвкалиптовый лес. Лобковые вши  - на уровне эпидемии. Отмечаю много жалоб на раздражение кожи, бессонницу, вспыльчивость, беспокойство…  - он вздохнул.  - Все это слишком затянулось. Люди болеют просто оттого, что сидят здесь взаперти. Рано или поздно начнутся случаи рахита у детей, и тогда, дорогой Капитан, я умываю руки.
        Капитан Тодт долго вглядывался во врача. Несмотря на молодость, доктор Рок был более чем компетентным медиком. Он с наспех сбитой командой медсестер работал без устали.
        - Нам нужен последний решительный удар,  - сказал Капитан. Доктор ответил изможденным взглядом.
        - Я не могу ничего поделать с последствиями любого удара, Капитан. Ты что, не слушал? Мы дошли до стадии, когда даже такая ерунда, как воспаление аппендикса, будет смертельной, просто потому, что я не могу провести операцию или назначить даже самый элементарный послеоперационный уход. Если ты планируешь какой-то удар, то постарайся, чтобы никого из наших не задело,  - он затушил косяк в старой жестяной табачнице на столе.  - И лучше победи.

* * *

        Его обед  - один-единственный братвурст, который он съел за своим столом и запил новой чашкой кофе. Запасы еды были на исходе: прошло уже много дней с тех пор, когда он мог отправить кого-нибудь за продовольствием. Сосиска была низкого качества. Один из поваров знал английский и шутил при Капитане, что они дошли до «worst of the wurst»  - «худших из вурстов». Капитан пометил себе назначить его в бригаду рабочих.
        Он доел сосиску, допил кофе, затем выпрямился за столом и сказал:
        - Я знаю, что ты здесь. Покажись,  - можно сказать, это был абсурдный блеф.
        Но он был вознагражден. Тень в углу комнаты зарябила и задрожала, и внезапно там оказался человек, одетый как будто в лохмотья и необычный мотоциклетный шлем. Он поднял руку, и из складок лохмотьев показался ствол маленькой полуавтоматической винтовки.
        - Не двигаться,  - тихо сказала фигура.  - Ни звука.
        Капитан сидел на месте и готовился умереть.
        - Флориан Грубер,  - сказала фигура.  - Именующий себя Капитан Тодт.
        - Да,  - сказал Капитан Тодт.
        - Меня прислали помочь тебе сбежать отсюда.
        Капитан переварил сказанное. Оказывается, он пока что не умрет.
        - Если ты шеф, ты опоздал больше чем на год,  - сказал он.
        Незнакомец снял шлем, открыв лицо молодого человека с растрепанными русыми волосами.
        - Что?
        Сразу после начала гражданской войны, через день или два, был момент, когда он поверил, что проиграет, и Курьеры, казалось, предложили реальный выход. Он не чувствовал никаких угрызений: чтобы наконец победить Двадцатку, ему нужно было выжить, восстановиться и перегруппироваться.
        Плавун советовал проявить терпение.
        - Давай я все устрою, Флориан,  - сказал он.  - Я знаю, как это делается.
        И тогда Плавун вышел на связь и все организовал, и Капитан Тодт все ждал и ждал, а Курьеры так и не появились  - зато появились первые победы. Теперь он и сам мог бы исчезнуть из Муниципалитета в любое время. Он думал, что сможет даже перейти границу Великой Германии со Швейцарией, где у него была семья. Мысли о дерзких побегах при помощи Курьеров давно вылетели из головы. И вот теперь один из них стоял перед ним.
        - С тобой хочет поговорить Плавун,  - сказал он. Курьер поднял оружие.
        - Я хочу знать, что происходит.
        - Плавун тебе все объяснит. Можно мне встать?  - когда Курьер не ответил, Капитан добавил:  - Мне достаточно только повысить голос, как сюда ворвется дюжина вооруженных мужчин и прикончит тебя.
        - Если только я не убью тебя раньше, сволочь.
        Капитан пожал плечами, но все равно встал.
        - Вы должны были прибыть больше года назад. Что случилось?
        - Меня отвлекли. Кто такой Плавун?
        - Я отведу тебя к нему. Хотя сперва тебе стоит… снова исчезнуть. Мне будет трудно объяснить твое появление.
        Курьер задумался. Затем вернул шлем на голову, как будто пожал плечами и снова растворился в тени.
        - Я иду рядом,  - произнес голос из угла комнаты.
        - Хорошо. Прошу, следуй за мной.

* * *

        В самом сердце Корпуса 2 находился зал. Раньше здесь располагался центр отдыха  - достаточно большое пространство для праздников, танцев и тому подобного. Капитан приказал укрепить его до такой степени, что некоторым из его людей это казалось нелепым. Вдоль существующих стен и на полу проложили новые ряды армокирпича и бетонных блоков. На все плоские поверхности прибили плотные листы пластика и закрасили толстым и долговечным слоем белой краски. А затем в свежеокрашенное и фактически непроницаемое помещение установили Плавуна.
        Он лежал посреди зала в стеклянном резервуаре, заполненном чистым медицинским гелем. Почти каждый дюйм его тела покрывали ужасные ожоги, а вдоль стены выстроились машины, устройства и цистерны с жидкостями и газами, которые поддерживали в нем жизнь: по полу всюду бежали прозрачные пластиковые трубки. На его лице была громоздкая маска, подающая обогащенную кислородом жидкость в его изувеченные легкие.
        Ключи к этому защищенному залу были только у Капитана Тодта и доктора. Капитан вошел, отступил, чтобы пропустить невидимого Курьера, затем прикрыл за ними дверь и запер.
        - Он наконец пришел, дядя,  - сказал Капитан.
        Курьер позади него снова появился и снял шлем. Пару секунд спустя синтезированный голос из динамиков за резервуаром произнес:
        - А ты не торопился, повар.
        Курьер уставился на резервуар.
        - Фабио?

* * *

        Плавун прибыл в Муниципалитет в неблагоприятное время. Капитан уже много лет присматривался к Двадцатке и видел многое. Лейтенант подбирал ключи к другим членам иерархии, нашептывал на ухо, раздавал обещания. Аншлюс, как сказал бы покойный отец Капитана. Напряжение между ними росло уже много недель. Капитан начинал верить, что пережить эту ситуацию сможет, только если сделает сильное заявление, размажет Хавьера по стенке.
        А потом, однажды поздно ночью, у Корпуса 1 показался большой фургон, а в нем в сопровождении нескольких крупных молчаливых мужчин в каком-то наполненном гелием прозрачном мешке лежал Плавун  - очевидно, при смерти. У него был компьютер, синтезирующий голос, которым он как-то управлял движением глаз, и с его помощью он смог предъявить требования.
        Когда Капитан созвал старших офицеров, чтобы рассказать о ситуации, Хавьер и слушать ничего не хотел. Капитан отклонил его возражения и устроил все для того, чтобы поселить Плавуна в Корпусе 2, и тогда Хавьер с заговорщиками предпринял попытку переворота.
        - Двадцатка не хотел иметь к этому никакого отношения,  - сказал Капитан.  - Заявил, что это шпионаж. Заявил, это привлечет к нам нежелательное внимание. На самом деле ему нужен был только повод, чтобы прийти к власти.
        Курьер сидел перед резервуаром на старой кухонной табуретке, там, где Плавун мог видеть его в навешенном на потолок зеркале. Его как будто обуревало сразу несколько мощных чувств.
        - Какого хрена с тобой случилось?  - спросил он.
        Пауза, пока глаза Плавуна набирали слова. Затем динамики произнесли:
        - Сгорел на работе,  - и тут же издали ужасный звук, который Капитан принимал за смех. Когда он затих, Плавун сказал:
        - Из меня сделали пример другим в назидание. Конечно, я не должен был выжить, но я не совсем беспомощный.
        Курьер как будто не мог найти слов.
        - Я не буду извиняться за то, что случилось в Познани,  - продолжал Плавун.  - Не хочу оскорблять твой интеллект. Мне было кое-что нужно в консульстве, а ты стал средством, чтобы это получить.
        - Какой же ты ублюдок,  - сказал Курьер.  - Они чуть меня не убили.
        - Я вынужден был пойти на риск. Ничего личного.
        - Ты и этот скачок организовал, да? Вне системы. Для него,  - он показал на Капитана.
        - Мальчик моей сестрички. Малыш Флориан. Она вышла за австрийца. Бедового. Он дал мне убежище, когда мне было нужно, я хотел отплатить хоть чем-то. Ответь, почему ты добирался сюда пятнадцать месяцев? Неужели я так плохо тебя учил?
        Курьер смотрел на обожженного человека в резервуаре.
        - Я был в Новом Потсдаме,  - сказал он.  - Получил срочный вызов на новую Ситуацию. Должен был встретиться с напарником. Когда я нашел его, он был мертв. Я залег на дно, и с тех пор все идет наперекосяк. Все это из-за тебя?
        - И ты так долго узнавал, в чем заключается Ситуация? Я разочарован.
        - Фабио, козел, я бегал по всей Европе. Меня похищали. Моего брата убили. Мою жизнь растоптали. И все это из-за тебя?
        - Я забрал из консульства три доказательства,  - сказал Плавун.  - Флориан знает, где они. Он даст тебе ключ. Распорядись ими, как посчитаешь нужным. Могущественные люди хотят их заполучить, хотят знать, как ими воспользоваться, хотят помешать, чтобы ими воспользовались. Я отдаю их в твои руки. Теперь иди. Возьми Флориана с собой; он мелкая преступная мразь с моралью на уровне склизкой плесени, но все-таки родня.
        - Нет,  - сказал Курьер.  - Нет. Я не сдвинусь с этого места, пока ты все не объяснишь.
        - Никаких объяснений,  - сказал Плавун.  - Ты мне не поверишь. Ты должен увидеть собственными глазами.
        - Что увидеть? Что я должен увидеть? Кто с тобой это сделал?
        - Централь требовал доказательств. Не хотел, чтобы они попали не в те руки. Я не отвечал, где они.
        - Не в те руки? Чьи?
        - Например, твои. Теперь иди.
        Курьер пронзил его взглядом, потом слегка наклонил голову. Его взгляд расплылся, он как будто что-то слушал. Затем он произнес в пустоту:
        - Ладно, мы выходим,  - он посмотрел на Капитана.  - Твой маленький маугли решил сделать ход среди бела дня.
        Вопреки себе Капитан улыбнулся.
        - Гондон,  - пробормотал он.
        Курьер встал и начал застегивать стелс-костюм.
        - А как же ты?  - спросил он Плавуна.
        И снова  - этот отвратительный звук смеха.
        - У меня нет будущего. Стоит мне появиться в любой больнице Европы, как они об этом узнают, и со мной произойдет «несчастный случай». Люди Флориана сделали что смогли, но я на краю полиорганной недостаточности. Больше они мне не помогут. Иди.
        Курьер оглядел зал и сказал:
        - Иисусе и Мария, Фабио.
        - Иди,  - произнес синтезированный голос.  - Просто иди.
        Курьер, похоже, принял решение. Он схватил Капитана и поволок к двери.
        - Ты! Мне нужен ключ, о котором он говорил, и я хочу знать, что это за доказательства.
        - В моем кабинете.
        - Ясно. Заберем их и смоемся отсюда.

* * *

        Они ненадолго задержались в кабинете Капитана, где он открыл сейф, достал конверт и вручил Курьеру. Курьер спрятал его в карман своего костюма, и они снова вышли, побежали по коридорам, переполненным людьми в панике  - их атаковали Ревизионисты. Капитан выкрикивал приказы, пытаясь на ходу успокоить людей, но без толку.
        - У него танк!  - воскликнул кто-то, когда они проходили мимо.
        Вместо того чтобы спуститься, они поднимались. Бесконечные лестничные пролеты, все более и более тихие этажи здания. В какой-то момент раздался оглушительный грохот, и все здание словно стряхнуло пыль, а Капитан оказался на четвереньках; Курьер с трудом поднял его на ноги и побежал по вонючим пыльным коридорам.
        А потом они оказались на последнем пролете, и Курьер распахнул дверь на вечернее солнце, и они вышли на просторную плоскую крышу корпуса.
        - Сет!  - перекричал Курьер стрельбу мелкокалиберного оружия на Плацу, и воздух рядом с кучей коробок и металлических бутылок замерцал и стал еще одной фигурой в стелс-костюме.
        Они подбежали к незнакомцу, и, когда тот снял капюшон, он оказался чернокожим молодым человеком, который явно сильно нервничал.
        - Эти люди ненормальные,  - сказал он.
        - Футбольные фанаты,  - ответил Курьер.  - Не знаю, чего им просто не живется, как всем,  - он схватил Капитана и вытолкнул перед собой.  - Забирай отсюда этого говнюка.
        Второй Курьер принялся цеплять на Капитана нейлоновые стропы. Затем пристегнул к ним подвеску парашюта.
        - А что будешь делать ты?  - спросил он.
        - Встретимся, как договорились,  - сказал первый Курьер.  - Сперва мне нужно кое-что забрать.
        - Ясно,  - второй Курьер открыл один из ящиков на крыше и прикрепил несколько веревок к своему стелс-костюму. Затем подошел к Капитану и связал их подвески так, что они встали лицом к лицу всего в нескольких дюймах. Курьер ухмыльнулся.
        - Как я понял, ты поганый ультраправый расист.
        Корпус снова сотрясся, и со стороны Плаца поднялась стена дыма.
        - У вас будет достаточно времени познакомиться поближе,  - сказал первый Курьер.  - Но нам пора убираться.
        - Оки-доки,  - сказал второй Курьер и потянул за трос, воздушные шары начали надуваться  - и через несколько секунд три ящика взорвались. Он заглянул в глаза Капитану и весело улыбнулся.
        - Беги, сволочь,  - сказал он тихо. И вместе, неуклюже, пока их дергали вверх шары, они побежали боком к дальнему концу крыши, в то время как первый Курьер все еще крепил на себя стропы.
        В самый последний момент порыв ветра поймал шары, и они взмыли в небо, и в течение нескольких секунд, прежде чем их общий вес пересилил и потянул шары вниз по медленной дуге, второй конец которой окажется в безопасном месте на другом берегу Ландвер-канала, Капитан видел Плац. Там сражались сотни человек. Еще сотни лежали на земле, уже неподвижные. И да, у Хавьера был танк. Умный мальчишка.

* * *

        Та же самая камера хранения.
        Руди остановился и посмотрел на номер, напечатанный на ключе, который дал ему племянник Фабио. Тридцать восемь. Он попытался вспомнить номер камеры, которую открыл, когда был на станции «Зоопарк» в последний раз, и обнаружил, что не может. Но камера точно была та же. Он знал. Совпадений больше не было: фактически он оказался в руках злонравного бога.
        Скользкий ты ублюдок, Фабио…
        Он привлекал к себе внимание, стоя на месте как идиот. Так что он сунул карточку в щель и открыл дверцу.
        Он почти ожидал увидеть голову Лео, мумифицированную и съежившуюся, хотя все еще с удивленным выражением лица, но в ячейке был только информационный сейф Фабио  - дипломат из телячьей кожи, который сожжет содержимое при первой же попытке постороннего вмешательства. Он схватил его за ручку, вытащил из камеры, захлопнул дверь и похромал по конкорсу.
        С каждым шагом он ждал выстрела, или удара ножом, или ограбления, или ареста. Ничего не произошло.
        Он покинул станцию, спустился по ступенькам в U-Bahn, доехал до Хауптбанхоф и там сел на поезд до Ганновера.
        Двадцать часов спустя он сидел в отеле на берегу Канала, в нескольких милях от Дьепа. Он был на тысячу лет старше. Смотрел на себя в засиженное мухами зеркало в номере и думал, что это чудо, что он не поседел.

        Человек из Сибири

        1

        В этом году, когда кончился сезон, Лев решил покончить с собой.
        Он стоял на причале и смотрел, как паром увозит последних туристов обратно в их плавучую страну, сунул руку в карман, нащупал несколько драхм, евро и долларов и понял, что не переживет зиму. Ноги вдруг стали ватными. Он присел на тумбу и смотрел на бухту, и некоторые молодые рыбаки смеялись над ним. Но те, что были постарше и знали, как быстро и окончательно может развалиться жизнь человека, хранили мрачное и уважительное молчание.
        Величественный белый корабль в бухте назывался просто «Государство». Это была страна для туристов, страна туристов, отправившаяся в годовой тур по Средиземному и Эгейскому морю, прежде чем встать на зимовку в сухом доке в Киле. Это была страна людей почтенного возраста и почтенного достатка со всего мира.
        В этом году огромное судно принесло ему Мирну, отправившуюся в круиз, чтобы утешиться после смерти пятого мужа. «Я так ездила и когда умер Дэнни,  - рассказывала она ему.  - И Джордж. И Чарли». И улыбнулась, и Лев почувствовал, как внутри все сжимается. Когда она улыбалась, то напоминала ему сову. Не мудрую сову из сказки, но хищную убийцу мышей.
        Мирна. Накачанная и натренированная до степени мутации, без единой унции жира на всем теле  - словно женщина, целиком сделанная из веток и клочков шерсти, оставшихся от овец на колючей проволоке заборов. Невозможно понять, сколько ей лет, но много. Она опаивала его, угощала, позволяла ее ублажать, но потом отказалась оделить какими-нибудь подарками. Подарками, которые, например, можно было бы продать, чтобы оплатить жилье.
        Но, боги, как же жарко, хоть в Средиземноморье и была в разгаре зима. Эти края не годятся для русских. Слишком жарко. Слишком чуждо. У еды не тот вкус, алкоголь ужасный, хотя если выпить достаточно, то об этом можно забыть.
        Он приехал сюда четыре года назад, скакал по островам, пока деньги не иссякли и он больше не мог себе позволить оплату парома. С греческого языка название острова переводилось как-то вроде «Место, где мы забыли, где мы», и оно казалось вполне подходящим. Прибытие Льва совпало с «Государством», бросившим якорь в бухте и изрыгнувшим свое население, включая Пенни. Пенни из Питсбурга, которая настолько прониклась к нему симпатией, что, когда она уехала, он смог продать все то, что она ему дарила, и снять грязную комнатушку над таверной в Старом городе и кое-как выжить до следующей порции туристов.
        Следующее посещение «Государства» принесло Алису. Затем Коринну. Между ними Лев зарабатывал на жизнь преподаванием английского и русского и вычиткой путеводителей, хотя денег получал всего ничего. Он начал относиться к «Государству» с благоговением человека восемнадцатого столетия, исповедующего карго-культ.
        Но, наверное, в самой глубине души он знал, что однажды все кончится. Либо те, кто владел и управлял «Государством», внезапно решат отправить его в кругосветный круиз, либо корабль врежется в айсберг и затонет, либо он просто встретится с женщиной, которая больше берет, чем дает. Так и случилось. Сейчас Мирна держит путь к новым краям, увлеченная воспоминаниями о русском любовнике, пока тот голодает, лишается жилья, а в итоге просто выйдет в порт, возьмет что-нибудь очень тяжелое и прыгнет в воду.
        И почему бы, если уж он решил быть с собой честным до конца, не сделать это прямо сейчас? Зачем проходить этап неизбежной мольбы, обещаний и пресмыкательства в ногах господина Евгенидиса, владельца таверны, если результат известен заранее? Он оглядел кипящую активностью набережную и заметил на камнях маленький якорь. Спросил себя, сможет ли держаться за него столько, сколько потребуется. Спросил себя, подумает ли его кто-нибудь спасать.
        Он уже поднимался, чтобы подойти к якорю, когда на него упала тень.
        - Профессор Лаптев?  - спросили его на русском.  - Профессор Лев Семенович Лаптев?
        Говоривший был молодым человеком в джинсах и легкой хлопковой рубашке, с наплечной конопляной сумкой в руке. Он опирался на черную трость  - из тех, что делались из бесконечных углеродных остатков: тонкая, как мизинец, но способная помять крышу машины. Он казался безобидным, но сердце Льва застыло, как сибирский пруд зимой.
        - Кто вы?
        Молодой человек улыбнулся.
        - Меня зовут Смит. Я тот, кто хочет угостить вас выпивкой, а может быть, и мезе,  - его русский был безупречным, но Лев чувствовал балтийский акцент. Тот еще Смит.
        - Вот как?  - сказал Лев. Прибалт развел руками.
        - Без всякого подвоха. Просто хочу спросить вашего совета. Готов заплатить за консультацию, если вас устроит.
        В сердце Льва боролись страх и отчаяние. Отчаяние объединилось с голодом и выиграло всухую.
        - Очень хорошо,  - сказал он.

* * *

        Они пошли в одну из таверн подороже в новой части порта, и Лев тут же почувствовал себя грязным, потасканным и не в своей тарелке. Прибалт настаивал на том, чтобы заказать всего понемногу, и, когда посреди стола водрузили огромную тарелку, широко улыбнулся и пригласил Льва угощаться, но Лев терпел, хотя и истекал слюной.
        Его наконец нашли? Лев знал, что у них есть такие профессионалы, спецоперативники, молодые люди с жестким взглядом и внешним слоем нормальности, аккуратно наложенным на хрустальное ядро идеологии. Но этот казался другим. Казался уставшим. Нет, если подумать, не просто уставшим. Лев заглянул прибалту в глаза и увидел другую усталость. Не такую, понял он, как у человека, который не спал несколько дней, проехал несколько сотен километров и вышел из нескольких непростых ситуаций. А усталость человека, который перешел за рваный край полного истощения  - физического, умственного и эмоционального, а потом каким-то образом нашел силы восстановиться. Еще не окончательно, но достаточно, чтобы действовать сейчас, достаточно, чтобы сделать то, что нужно сделать. Лев узнал этот взгляд. Он видел его не так давно в собственном зеркальце для бритья. И только благодаря этому он расслабился, поверил, что переживет встречу. Если бы Центр прислал убийцу, чтобы подчистить концы в лице Льва Семеновича Лаптева, он бы не послал того, кто выглядит так, словно у него отняли весь его мир. Парень не был убийцей  - он был
кем-то другим, кем-то необычнее, страшнее.
        - Ешьте,  - сказал парень.  - Выглядит вкусно.
        Лев посмотрел на тарелку. Там не было ничего, что он согласился бы есть добровольно, если бы, как сейчас, не умирал с голоду.
        - Не выглядит.
        Парень вздохнул.
        - И в самом деле, не выглядит. Еда для туристов. Я бы мог приготовить лучше,  - он налил им обоим, поставил бутылку обратно на стол, откинулся и оглядел Льва.  - Мне нужен пианист.
        Лев покачал головой и опустошил стакан.
        - Боюсь, вы пришли не к тому человеку. Видите ли, мне медведь на ухо наступил.
        Прибалт улыбнулся.
        - Не такой пианист, профессор Лаптев. А пианист.
        Ах, пианист…
        - Мы называли их телеграфистами,  - пожал плечами Лев.  - Скучно, сам знаю…
        Прибалт снова наполнил стакан Льва.
        - Значит, телеграфист. Телеграфист и эксперт по кодам.
        Лев хмыкнул.
        - Экспертов по кодам больше нет, мистер Смит. Почему, по-вашему, я сижу на этом паршивом острове, а не сияю, как звезда, в Москве? Сегодня есть только Колосс, а Колосс взломать нельзя.
        - Уверен, вы пробовали.
        Пробовал? Лев проглотил выпивку. О, пробовали они не раз. Колосс был версией оружия взаимного уничтожения от мира кодирования. Он ворвался в Сеть, сразу в готовом виде, около пяти лет назад  - надежная и совершенно непробиваемая система шифрования. Даже если знать, как она работает, прочитать сообщение, закодированное Колоссом, просто невозможно, если оно не предназначено для тебя. По слухам, Колосс разработала группа ненормальных шифровальщиков в Турине, которая затем решила, что он должен быть у всех, и опубликовала, сделав широко доступным. Теперь им пользовались все. Москва, Лэнгли, Лондон, транснациональные корпорации. Все.
        Федеральная служба безопасности год непрерывно штурмовала Колосс силами суперкомпьютера и тридцати элитных кодеров России, чтобы раскрыть его секреты, но так ничего и не добилась. В отчаянии они пытались похитить одного из членов туринской команды, но их нигде не оказалось. Говорили, что их уже прибрала к рукам мафия, для которой они разрабатывали Сына Колосса, который не только сообщение зашифрует, но и еще и гавот при этом спляшет.
        Однажды, в конце года, Лев обнаружил, что бредет голым по берегу Москвы-реки, не представляя, кто он и что случилось с его одеждой.
        - Чудо, что мы все не сошли с ума,  - сказал он тихо.
        Смит смотрел на него с нечитаемым выражением лица. Лев надеялся, что не с жалостью.
        - Это не Колосс,  - сказал прибалт.  - Но может оказаться не менее надежно.
        Лев моргнул.
        - Все, что слабее Колосса,  - сказал он,  - ломается в два счета.
        Прибалт неожиданно ухмыльнулся и достал сложенный листок бумаги из внутреннего кармана куртки. Разгладил и протянул, Лев увидел группы цифр и испытал едва ли не сексуальный прилив ностальгии.
        - Что это за язык?  - спросил он.
        - Русский.
        Лев фыркнул.
        - У вас есть ручка?
        У прибалта ее не было. В конце концов, они попросили официантку  - у нее тоже не было ручки, но нашелся довольно тупой карандаш для ресниц, который она соблаговолила одолжить шутки ради, и Лев провел подсчет частоты сообщения, набрасывая цифры на салфетке. Прибалт налил себе еще, откинулся и наблюдал.

* * *

        Через десять минут Лев поднял взгляд и сказал:
        - Очень смешно.
        Прибалт улыбнулся.
        Сообщение было закодировано простым стихотворным шифром, из тех, что легко ломали еще во время Второй мировой войны. Клер состоял из десятка имен и адресов из московской телефонной книги. Само стихотворение… Лев еще десять минут подсчитывал суммы… ну, определенно русское  - темные березовые леса, утраченная любовь, надвигающаяся угроза зимы. Пастернак? Тургенев? Льву казалось, что это что-то знакомое, но на самом деле это могло быть почти любое русское стихотворение, оно почти воплощало в себе русскую душу. Его душу  - точно. Внезапно он почувствовал грусть и стыд.
        - Думаю, вам лучше обратиться к кому-нибудь другому,  - пробормотал он, начиная подниматься.
        Прибалт не пошевелился.
        - Последний, кому я показал стих, сказал, что ему нужно минимум два часа и таблички с книгами,  - сказал он.
        Лев пожал плечами, едва ли удивляясь, что не был первым вариантом.
        - Классицисты,  - сказал он.
        - Вы расшифровали его за двадцать минут на бумажной салфетке с помощью карандаша для бровей. Кажется, вы именно тот человек, которого я ищу,  - когда Лев не сел назад, прибалт добавил:  - Сто тысяч швейцарских франков, в любой валюте, на любом банковском счете по вашему выбору, где угодно в мире. Половина сейчас, половина  - когда закончите.
        Лев опустился с полными слез глазами, зная, как близок он был к тому, чтобы согласиться всего за пару стаканов.
        - Я уже…  - Он шмыгнул носом и вытер глаза.  - Я уже давно этим не занимался. Вдруг у меня не получится вам помочь.
        - Тогда, может быть, плата за консультацию,  - ответил прибалт.  - Ежедневная. Может быть, так честнее.
        Лев кивнул.
        - Согласен на это.
        - Прежде чем начать, должен предупредить вас, что это может быть опасно.
        - Опасно?
        Впервые прибалт показался несколько смущенным.
        - Не знаю, чем или почему, но это может быть опасно. Хотя это моя проблема, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить вас во время работы и после,  - он моргнул.  - Если вы встанете и уйдете прямо сейчас, я не обижусь.
        Лев задумался. Почти на секунду. Махнул рукой  - наследник ЧК, НКВД, КГБ, дитя «Энигмы» и Колосса.
        - Мне больше нечего бояться,  - сказал он и внутренне поморщился. Как это по-русски.
        Прибалт казался печальным.
        - Что ж, будем надеяться, вам не грозят новые открытия в этом направлении. Вам что-нибудь понадобится?
        Лев посмотрел на него, удивляясь, как жизнь вдруг приняла новый поворот.
        - Мне нужно забрать мой ноутбук у господина Кошгеряна,  - сказал он.

* * *

        Ноутбук Льва был целиком сделан из ткани. Он наводил на мысль о рекламе кондиционера для белья. Клавиатура представляла собой коврик с вышитыми буквенно-цифровыми символами, а принтер/сканер/копир можно было перепутать с разноцветным полотенцем для рук. Скатанный и сложенный в маленькую сумку-кисет, он казался подушечкой, на которую люди кладут голову во время длинных путешествий на автобусах. Руди никогда не видел ничего подобного.
        - Когда-то мы творили чудеса, давным-давно,  - в голосе Льва слышался призрачный отголосок гордости.  - И никому об этом не рассказывали.
        - Как оно работает?  - спросил Руди, задумавшись о патентах. Лев пожал плечами.
        - Не знаю. Просто вставляешь один конец в розетку, другой  - в развлекательный центр  - и работает. Можно даже постирать, но если вода слишком горячая, то она уничтожит нити памяти и процессора, и тогда на руках останется только милый половичок. Нужно купить для него кабели. И внешний жесткий диск. Большой жесткий диск.
        - Не проблема.
        Лев провел пальцем по плетеной поверхности.
        - Никогда бы не смог его продать. Может быть, и закладывал время от времени, но продать  - нет. Однажды думал отнести его какому-нибудь крупному производителю электроники, продать технологию. Но мои бывшие работодатели узнают об этом и пришлют кого-нибудь меня убить. Кого-нибудь вроде вас.
        Руди посмотрел на маленького русского. «Пришлют кого-нибудь меня убить». Лев не казался грустным или злым, говорил скорее обыденно, как отец, который увидел прогноз погоды и понял, что семейный пикник придется отложить из-за дождя. И что это значило  - «кого-нибудь вроде вас»?
        - Хотите выпить?  - спросил он. Лев покачал головой.
        - Мне нужно работать.
        Руди сомневался, что Льву придется беспокоиться о прежних работодателях. Последний раз, когда он был в России  - вернее, Европейской России, как тогда начали называть эту страну,  - местные разведывательные службы не производили большого впечатления.

* * *

        Руди снимал номер в одном из роскошных отелей в Новом городе, так что Лев переехал туда со своими пожитками  - несколькими книжками, старым айподом, сумкой с одеждой. Уладив формальности и получив деньги на руки, Лев сел и открыл матерчатый ноутбук. Когда все было готово, он сказал:
        - Показывайте, что у вас там никто не может расшифровать.
        Руди достал из-за софы тяжелый на вид дипломат и открыл, проведя картой-ключом по боку и набрав длинную комбинацию на замке. Достал свернутую в рулон бумажную карту и две старые книги: одна была толстая, в мятой картонной обложке, другая  - тонкий блокнот в кожаном переплете.
        - В случае, если вам нужен контекст,  - сказал он, передавая блокнот,  - это карта Линии. Стандартная, купить можно где угодно. Это,  - он поднял толстую книгу,  - расписание железнодорожных поездов юга Англии за 1912 год. А что это такое, я понятия не имею.
        Лев взял блокнот и открыл. Внутри за обложку были заткнуты пять листов бумаги с печатными столбцами цифр и букв. Нет, не просто печатными… Лев провел кончиком пальца по обратной стороне одного из листов, почувствовал легкую выпуклость машинописи. Это было напечатано очень давно.
        Он отложил их и пролистал блокнот. Новые колонки цифр и букв, тесно написанные чернилами, уверенным и разборчивым почерком. Он проверил обе обложки и форзацы, но там не было ни карандашных черновиков, ни абстрактных расчетов, которые могли бы дать намек на использованный шифр.
        - Это займет какое-то время,  - сказал он. Руди пожал плечами и похромал изучать бар в номере.
        - Пусть это займет столько времени, сколько нужно, профессор. Я знаю, что в этом деле торопиться нельзя.
        Лев пожал плечами. Раскатал ноутбук и сканер, подключил только что купленный жесткий диск и завел.

        2

        Особый интерес для исследователей картографии представляет Лист 2000, так называемый Лист Миллениума,  - единственный сохранившийся лист, выпущенный после Альтернативной съемки, начатой генералом Х. Уиттон-Уайтом в 1770 году.
        АЛЬТЕРНАТИВНАЯ СЪЕМКА

        Неизвестно, почему генерал Уиттон-Уайт предпринял собственную съемку Британских островов, если в то же время эта работа выполнялась Британской геодезической службой.
        Остается тайной и большая часть семейной истории. Нам известно совсем немного об истоках Уиттон-Уайтов. В книге Брайса «Великие семьи графства Стаффордшир» (Angel and Pediment, 1887 г.) семья удостоилась только сноски к статье о Брейсвеллах из Лика. В издании 1888 года в этой сноске упоминается слух, бытовавший в графстве за век до издания: что для Уиттон-Уайтов «ввиду тяжкого недуга настали трудные времена», вынудившие их продать свое поместье «Точильщики» семейству Брейсвеллов и переехать в Лондон. В более поздних изданиях Брайса сноска опущена.
        В Cartographie Anglaises Сейше (Spurrier, 1901 г.) Уиттон-Уайт упоминается главным образом благодаря его «эксцентричной системе нумерации листов»: оказывается, листы получали первый же номер, который приходил генералу в голову в день публикации. Некоторые номера растягиваются на много знаков (сорок семь в случае листа Бирмингема), так что позже для легкости каталогизации листам назначались сокращенные номера  - так называемые номера Уайта.
        Что касается самой Съемки, то подробности известны только о поздних стадиях. Существует масса апокрифических историй о беловолосом человеке, исходившем западные острова Шотландии или Йоркшир-Дейлс с теодолитом в руке и  - по крайней мере, в первые дни Съемки  - в сопровождении небольшой армии помощников, вызванных из его утраченного поместья в Стаффордшире.
        Очевидно, Съемку подобного масштаба невозможно было осуществить в одиночку, и в Камбрии, Пеблшире и Кенте остались записи, согласно которым генерал, где это было возможно, нанимал местных, при этом сохраняя строгий контроль над проектом.
        Именно подобные подряды во многом и объясняют трения, якобы существовавшие между Уиттон-Уайтом и Геодезической службой, которая, случалось, проводила топографические замеры для собственных карт одновременно с командой генерала. Если верить источникам, нередко эти трения выливались в рукоприкладство.
        В «Картах и картографах Британских островов» Грея (Pitt & Sefton, 1892 г.) изложена история хищения полевых чертежей Геодезической службы в Корнуолле с примечанием, что в то же время и в том же месте проводилась съемка Уиттон-Уайта, хотя прямых доказательств его причастности к этому не существует.
        Сравнение дат публикации, утверждает Грей, показывает, что Лист 178923 Альтернативной съемки (Северный Корнуолл) опубликован в два раза быстрее, чем прочие листы. Однако следует отметить, что, не считая Листа 2000, до сегодняшнего дня даты публикаций не дошли, а следовательно, тонко завуалированное обвинение Грея подтвердить невозможно.
        Всего Альтернативная съемка длилась сто двадцать лет. В своей научной работе «Mapa i Pamiec» («Карта и память», Zakopane, 1920 г.) Валериан Мазовецкий винит именно Съемку в разорении семьи Уиттон-Уайтов.
        Существовала только одна полная коллекция результатов Съемки, хранившаяся в Зале Карт городского дома Уиттон-Уайтов в Ислингтоне. Все версии Листа 2000, кроме одной  - на тот момент переданной мистеру С. Джей Рольфу из Британского музея, оказались уничтожены вместе с остальной коллекцией в пожаре в июле 1912 года, и наши сведения об истории Съемки получены после изучения сохранившихся заметок и полевых чертежей.
        СЪЕМКА

        Как и многие другие листы Альтернативного исследования, Лист 2000 опирается на существующую информацию. За основу взята базисная линия Хаунслоу-Хит, измеренная генералом Уильямом Роем в 1784 году. Утверждается, что Уиттон-Уайт повторил измерение базисной линии месяц спустя и объявил ее «адекватной». Следовательно, лист, охватывающий область к западу от Лондона, в общем сходится с триангуляциями, полученными для Листа 7 Геодезической службы. Осуществлял ли Уиттон-Уайт собственные измерения, кроме проверки базисной линии Роя,  - вопрос спорный.
        РИСОВАНИЕ И ГРАВИРОВАНИЕ

        Из рассказов современников следует, что двенадцать полевых чертежей были подготовлены для чертежников во второй половине августа 1820 года, когда уже циркулировали сигнальные копии Листа 7 Геодезической службы. Неизвестно, попали ли эти копии в руки Уиттон-Уайта.
        Известно, что Генри Хоскинс, которому было поручено подготовить полевые чертежи для гравирования, внес в конце августа множество поправок и воскликнул, судя по словам его подмастерья Джеймса Саммерса, будто чертежи «настолько неточные, насколько это вообще возможно».
        Этот всплеск эмоций и последующие поправки привели к тому, что Уиттон-Уайт разорвал всякие отношения с Хоскинсом, который участвовал в работе над эскизами буквально всех листов Альтернативной съемки еще с юношеских лет. Хоскинс, уже страдавший от проблем со зрением, в том же году совершенно ослеп и, лишившись работы, спустя шесть лет умер и был похоронен на кладбище для бедняков.
        Утверждается, что вскоре после размолвки с Хоскинсом Уиттон-Уайт сам восстановил первоначальный вариант всех карт и лично доставил их гравировщику Мортимеру Хиткоту, поручив «не менять ни единой линии и ни единого тригонометрического пункта».
        ИСТОРИЯ ПУБЛИКАЦИИ

        Генерал Уиттон-Уайт не увидел при жизни публикацию Листа 2000. В сентябре 1822 года в возрасте восьмидесяти лет он перенес инсульт во время путешествия через Дорсет и спустя два дня умер в Пуле. Свидетельством стойкости пожилого человека служит то, что, несмотря на трудности путешествия по Англии, Шотландии и Уэльсу в те времена, он сумел объехать при жизни практически всю страну.
        Однако траур не задержал Съемку, и Лист 2000, теперь под руководством сына Уиттон-Уайта, капитана Джона, был опубликован в Лондоне 5 октября 1822 года, приблизительно два месяца спустя после публикации листа той же местности Геодезической службой.
        Сравнение двух листов показывает, что сомнения Хоскинса в точности Листа 2000 лишены оснований, не считая одной области к северу от Колнбрука, где отмечена деревня Стэнхерст. На листе ГЗ такой деревни нет, и, разумеется, ее никогда в той местности не существовало.
        Неизвестно, что послужило причиной этой неточности, и сохранившиеся полевые чертежи не проясняют ситуацию. Известно, что, несмотря на почтенные годы, генерал проводил многие съемки самолично. Он ли нанес на карту Стэнхерст или эту необъяснимую ошибку допустил один из его наемников, неясно. Однако ввиду спора Уиттон-Уайта с Генри Хоскинсом ошибке было позволено остаться.

        1. Лист 2000 подвергся ревизии капитана Джона Уиттон-Уайта в 1830 -1831 годах, исправленное и дополненное издание опубликовано в 1833 году. Ревизия была предпринята, дабы привести лист к сходству с изданием Джеймса Гарднера листа 7 ГЗ между 1824 и 1840 годами, и потому демонстрирует множество уточнений авторства Гарднера.
        Однако ошибочная деревня Стэнхерст из изначального издания не только не была удалена: ревизия показывает, что она выросла в размерах и слилась с соседним селом под названием Адам-Вейл на окраине Колнбрука. По свидетельству современников, капитан Джон проявил «особый интерес» к этой части карты и провел много недель в окрестностях Виндзора, где и умер от пневмонии в декабре 1842 года.

        2. После смерти капитана Джона Альтернативную съемку возглавил его сын, лейтенант Чарльз Уиттон-Уайт, тогда двадцати двух лет от роду; при нем имели место новые ревизии и увидели свет первые гальванокопии Листа 2000.
        Первая гальванокопия была опубликована в 1849 году, и вместо исправления ошибок предшественниц она только усугубила их. Сохранившиеся полевые чертежи показывают повышенный интерес к району рядом с Виндзором и соответствующее снижение точности в остальных частях листа. Следовательно, издание Листа 2000 от 1849 года во многом напоминает его состояние в 1833 году, не считая одной области.
        В 1849 году Колнбрук был вовсе стерт с карты, на его месте оказывается Адам-Вейл размером с маленький город. На одном наборе полевых чертежей указан собор Стэнхерста (святого Антония), тогда как на другом Хармондсворт заменяют собой ошибочные деревни Вейл, Минтон и Холдинг.
        В ревизиях 1851 и 1855 годов этот уголок Миддлсекса уже неузнаваем. Фиктивные села, деревушки и города вырастают словно за ночь. Западный Дрейтон пропал, а все, что отмечает его предыдущее положение на нескольких наборах полевых чертежей,  - легенда «топи Дрю» и символ большого пруда.
        Судя по немногим сохранившимся записям, остальная часть карты, хотя и совершенно точная, по сути, игнорировалась и воссоздавалась по ранним листам Уиттон-Уайта или (по утверждению нескольких источников) листам Геодезической службы.
        Воображаемая местность вокруг Стэнхерста словно стала навязчивой идеей Чарльза Уиттон-Уайта  - судя по всему, человека замкнутого и единолично распоряжавшегося семейным состоянием, смертельно подорванным картографическими предприятиями его отца и деда. В 1846 году он оставил службу, дабы посвятить все время созданию карт.
        Большую часть времени Чарльз проводил в Виндзоре, пока семейные владения, оставленные им без внимания, приходили в упадок. К началу ревизии 1855 года он приобрел небольшой домик в Датчете и, по некоторым свидениям, проводил долгие часы в прогулках по сельской местности, которой, согласно его карте, не существовало.
        В 1860 году в возрасте сорока лет Чарльз встретил Джейн Брейкхаус из Виндзора, младше его на двадцать лет, и женился на ней. Следующие двадцать лет они пытались завести детей.

        3. Ревизию 1863 года, известную как Черный лист, окружают противоречивые сведения. Не сохранилось ни образцов, ни заметок, ни полевых чертежей этого состояния карты, но, обратившись к свидетельствам современников, можно восстановить, какой она могла быть.
        В этой гальванокопии Виндзор исчез, как и Стейнс, Аксбридж и Брентфорд. В освобожденную от них область добавлено «графство» Эрншир, во всех подробностях, с городами, селами, деревнями, дорогами, реками и железной дорогой до Паддингтона. Участок Темзы в юго-восточном углу Эрншира остался без изменений, как и другие существующие водные артерии и природные особенности.
        «Если мистер Вайт (sic) думает, что это смешно, смеем его заверить, что обитатели этого чудесного края нашей страны так не считают»,  - писал один разгневанный житель Западного Дрейтона в письме «Таймс», датированном 22 августа 1863 года.
        Многие определенно разделяли гнев автора, поскольку 12 ноября 1864 года Черный лист стал единственной картой в британской истории, которую запретили приказом парламента. «Во благо государства»,  - писал несколькими неделями позже один из министров Уиттон-Уайту. Ответ Уиттон-Уайта не дошел до наших дней.

        4. Окончательная ревизия Листа 2000  - незаконный Детский лист  - была опубликована 7 июля 1890 года, в день рождения сына Чарльза. Его жена успела лишь увидеть ребенка и наречь его Эдвином, после чего скоропостижно скончалась.
        Были напечатаны всего два экземпляра Детского листа, из которых до наших дней дошел только этот.
        На нем мы отчетливо видим необычайную одержимость Уиттон-Уайтов в ее полном расцвете. Эрншир утвердился  - пусть только в разуме Чарльза. Главный город графства, Стэнхерст,  - теперь центр торговли размером приблизительно с современный Лафборо. От него отходят железнодорожные ветки во все четыре стороны света, имеется также обширная дорожная сеть, казармы в Энсельмдейле, фермы, церкви, почтовые отделения  - вся инфраструктура настоящего графства, даже поместье в Ивсхолте.
        Невзирая на парламентское постановление о запрете  - в конце концов, это была просто ревизия запрещенного Черного листа,  - Детский лист выставлялся в галерее в Ислингтоне и, похоже, породил примечательную волну мистификаций.
        В течение всего лета 1890 года в газеты и государственные учреждения поступал вал сообщений из городов Эрншира. «Таймс» получал письма от жителей Стэнхерста и Ивсхолта. В Букингемский дворец Королеве было отправлено приглашение провести смотр гарнизона Ивсхолта. Сообщается, что в резиденцию архиепископа Кентерберийского была доставлена открытка с изображением собора святого Антония и приглашением провести в нем богослужение. А женщина из Маргейта утверждала, что вела переписку с молодым человеком из Адам-Вейла. В припадке безумия, который впоследствии привел к увольнению одного управляющего, судебному преследованию за мошенничество второго и насильственной отправке в приморский санаторий третьего, «Юго-Западная железная дорога» опубликовала плакаты с рекламой однодневных поездок в «исторический» город Стэнхерст.
        В сентябре 1890 года был издан особый парламентский акт, воспрещающий любому члену семейства Уиттон-Уайтов впредь публиковать какие-либо карты. В отношении Чарльза рассматривался вариант тюремного заключения, но оно было отвергнуто «ввиду немощи» подсудимого. По причине шаткого состояния семейных финансов был отвергнут и вариант штрафа.
        В итоге карательные меры не потребовались. На следующий год Чарльз Уиттон-Уайт покинул свой домик в Датчете (где он продолжал жить, несмотря на то что на его карте Датчета не существовало). Он запер входную дверь, поручил новорожденного сына сестре жены, миссис Маргарет Аллен, и ушел по дороге.
        «На его лице не было и следа болезни,  - позже писала миссис Аллен кузине.  - От меня и Эдвина он уходил твердой и уверенной поступью, голову держал высоко и энергично взмахивал тростью».
        Больше Чарльза никогда не видели.

        5. Эдвин Уиттон-Уайт взял девичью фамилию матери  - Брейкхаус и, пока рос под опекой тети, не проявлял никакого интереса к картографии. Несмотря на позорное пятно на его родословной из-за безумия отца, он был принят в Итон, а позже поступил в Оксфорд, где изучал «Великих». В 1914 году он поступил на службу в армию и отправился на Западный фронт, где отличился в боях и дослужился до звания сержанта.
        Эдвин вел подробные дневники, но об отце и Альтернативной съемке упоминал в них только раз.
        «Мой отец верил,  - писал он,  - как и мой дед, и мой прадед, что открыл графство там, где его не существует, территорию, не замеченную теми самыми людьми, которые тут обитали. Мой дед пишет, что карты обладают властью над землей, и приводит теорию, что если воображаемый ландшафт нанести в достаточных подробностях на бумагу, то он рано или поздно заменит существующий физический ландшафт, как если провести мокрой тряпкой по мелу на доске.
        Мой прадед, с другой стороны, писал о всевозможных территориях, что скрываются одна под другой, как страницы книги, и требуется только создать карту каждой территории, чтобы воплотить их в жизнь.
        Какова бы ни была их мотивация, мои родные потратили целое столетие на исследование этих теорий, в мельчайших подробностях документируя рост графства под названием «Эрншир», которого, очевидно, не существует в реальном мире.
        И все же сегодня я получил письмо  - будто бы от моего отца! Если он еще жив, ему должно быть около ста лет, но, хотя у меня не сохранилось о нем воспоминаний, я знаю его почерк по дневникам и рабочим текстам.
        В письме он желает мне благополучия и говорит, как мной гордится, хотя мне неведомо, откуда он может знать о моей жизни, если только с ним не поддерживала связь тетушка Пегги. Он заявляет, что живет в «Эрншире». Умоляет меня навестить его и дает подробные указания, как туда добраться. Он утверждает, что поезд в 8:17 из Паддингтона иногда останавливается в Стэнхерсте, и что у него есть «доверенные лица» среди персонала Виндзорского отделения «Юго-Западной железной дороги», которые проследят, чтобы я без приключений добрался до несуществующего графства.
        Безумие. Это очевидная мистификация, и я отправил письмо моим стряпчим, г-дам Селхерсту, Барли и Кейнфорту, с инструкциями отыскать и наказать автора этой отвратительной депеши. Я подозреваю одного из бывших подчиненных моего отца, хотя мне также сообщали, что тем летом, когда я родился, был наказан работник «Юго-Западной железной дороги», отчасти из-за истерики, вызванной картами моего отца. Я объяснил г-ну Барли, что найти этого человека  - задание чрезвычайной важности».

        6. Эдвин Брейкхаус погиб, подняв своих людей в атаку из окопов на реке Сомме. Многие из его личных вещей так и не были доставлены тете в Англию, среди них и письмо, о котором он упоминает в дневнике. Все следы его корреспонденции со стряпчими погибли во время пожара в апреле 1918 года, уничтожившего контору Селхерста, Барли и Кейнфорта, вскоре после смерти всех трех старших партнеров при крушении поезда в Стейнсе в марте того же года.

        7. Лист 2000 может являться последним сохранившимся образчиком любопытного английского мировоззрения  - того же, что побуждало землевладельцев возводить на своих участках павильоны-«капризы». «Капризы» часто представляли собой постройку без всякой функции и существовали, только чтобы потешить самолюбие строителей. Лист 2000 можно считать капризом Уиттон-Уайтов. Теперь это лишь рисунок поразительной точности, остатки труда, которому посвящали жизнь сотни людей на протяжении ста пятидесяти лет, и, возможно, примета давно ушедшей эпохи.
        Исследователи картографии отметят кропотливые подробности, которыми приукрашена не только фиктивная область «Эрншира», но и остальные области карты. Сравнение с листами Геодезической службы того времени указывает на определенную элегантность исполнения, отсутствующую в материале ГЗ. Лист 2000, несмотря на все изъяны, остается мастерским штучным произведением, выполненным со всей заботой и вниманием, а также, если это слово можно использовать для описания карты, со всей поэтичностью. В наши дни, когда карты создаются при помощи спутников и компьютеров, это искусство уже утрачено и вызывает в памяти те времена, когда карты действительно имели власть над территорией  - пускай только в воображении.

        8. До наших дней дошла одна история, и, хотя ее источник ненадежен и подтвердить ее невозможно, она напрямую касается Листа 2000 и заслуживает упоминания здесь.
        В 1926 году миссис Маргарет Аллен, достигшую возраста 94 лет, посетил молодой человек, заявлявший, что он ее племянник.
        Утверждается, что сестра Руфь, руководившая домом престарелых, где провела свои последние годы миссис Аллен, сообщила подруге, что пожилая леди пришла в чрезвычайное возбуждение после встречи. Сестра Руфь вспоминала, что молодой человек, назвавшийся Стивеном, говорил с неузнаваемым сельским акцентом и оставил миссис Аллен некий документ.
        Миссис Аллен ревностно берегла вверенный ей Стивеном документ, и после ее смерти его не удалось найти, но сестра Руфь заявляла, что однажды видела его, и назвала «картой».
        Сестра Руфь, насколько известно, ни разу не описывала карту своей «подруге», но упоминала об одном нюансе. В нижнем правом углу, говорила она, карта была подписана: «Уиттон-Уайт и сыновья. Картографы. Стэнхерст».

        3

        - Какой-то роман,  - рискнул предположить Лев.  - Утопическая фантастика.
        Руди сидел, сжав голову руками, как человек, мучимый ужасным похмельем.
        - Это безумие,  - бормотал он, глядя на расшифровки страниц с машинописным текстом, разложенные перед ним на кофейном столике.
        Если верить Льву, код был старинный  - вариация того, что разработали в Англии для торговцев в конце восемнадцатого века. Матерчатый ноутбук ломал его три дня, но теперь радостно выдавал клер со скоростью две-три страницы в день. Уже было и несколько страниц с расшифрованной рукописной частью блокнота. Колонки цифр и букв сканировались, а на выходе превращались в описания городов, деревень, сел, рейтинги пабов, ресторанов и гостевых домиков.
        - Ты уверен, что эта штука правильно работает?  - спросил Руди, кивая на ноутбук.
        - Если бы не работала, ты бы вообще ничего не мог прочитать.
        Руди взял одну из страниц со списками и растерянно просмотрел.
        - Это…  - он покачал головой.  - «Газетчик Городов и Сел Эрншира»,  - прочел он. Лев пожал плечами.
        - Фантастика.
        Руди уронил страницу на кофейный столик, встал и похромал к окну.
        - Мне продолжать дальше?  - спросил Лев. Руди оглянулся.
        - Не понял?
        - Ноутбук работает сам. Тебе нужно только вводить группы символов. Я больше не нужен.
        Руди покачал головой.
        - А может этот «Газетчик» быть сам по себе кодом?
        - Конечно. Берешь разные буквы из каждой строчки и получаешь сообщение. «Комсомол летит в ночи».
        - А это твой ноутбук может найти?
        - Да, но будет быстрее, если у тебя есть ключ.
        - То есть…
        Лев взял старое железнодорожное расписание и задумчиво пролистал.
        - Я проверял,  - сказал Руди.  - Никаких обозначений. Ничто не говорит, что какие-то записи важнее других. И прежде, чем ты спросишь,  - я позволял книжке раскрыться самой, да. Ничего. По крайней мере, ничего очевидного.
        - Возможно, ключ появится дальше в самом тексте,  - предположил Лев.  - Хотя уверенности нет. Не хочу, чтобы ты подумал, будто я тяну время,  - добавил он.
        Руди расплылся в широкой улыбке.
        - И с чего это мне так думать?
        Лев показал на расшифровки. Руди покачал головой.
        - Что бы это ни было, ты тут ни при чем, Лев. Оставайся. Посмотрим, может, мы еще в этом разберемся, ладно?
        Лев кивнул.
        - Ладно.

* * *

        Хотя это было проще сказать, чем сделать. «Газетчик» кончился, и ноутбук начал выдавать историю и описание страны, которой никогда не существовало.
        Отталкиваясь от машинописной писанины, которую Лев перевел вначале, неизвестный автор блокнота рассказывал о государстве под названием Общество. Общество было величайшей мечтой Уиттон-Уайтов, страной, наложенной поверх всей Европы и целиком населенной англичанами. Это все напоминало начало большого детектива Агаты Кристи  - сплошные графства, приходы викариев, поместья. Руди думал, как же повезло Фабио, что он не дожил и не увидел, чем оказалась его великая находка.
        С другой стороны…
        Ноутбук Льва печатал по три страницы расшифровок в день. На двенадцатый день Руди начал ощущать слабое беспокойство, поэтому без какой-либо внятной причины и вопреки возражениям Льва выписался из отеля и переехал с ним на другой остров.
        Неделю спустя он обнаружил источник беспокойства.
        Однажды ночью, проглядывая содержимое инфосейфа Фабио, он снова достал карту Линии, развернул на полу номера, прижал края пепельницами и пивными бутылками и опустился на четвереньки, чтобы изучить ее как следует.
        Он осознал, что все это время двигался не с той стороны. Фабио рискнул жизнью  - рискнул их жизнями,  - чтобы украсть то, что казалось совершенно стандартной картой, которую можно купить на любой почте в любой стране. Фабио был безответственным эксцентриком, но не дураком. Следовательно, это не такая уж стандартная карта. Это должно было быть очевидно с самого начала, и наверняка так и было бы, не захвати все его внимание расшифровка.
        - Мне самому стыдно,  - признался он Льву.  - На карту я должен был обратить внимание в первую очередь. А еще Курьер.
        Лев, сидевший на софе, читал результаты сегодняшних трудов и налив себе водки, только хмыкнул.
        Вот перед ним Линия, и если в этом есть какие-то сомнения  - то вот и доказательство. Это действительно всего лишь линия, шов, пробегающий по всей Европе, территория в тысячи километров длиной, хотя всего в пару десятков километров шириной в самом широком месте. Вот города, через которые она пробегает, сортировочные станции, посольства и консульства, ветки, ремонтные депо… ветки…
        Руди стал наклоняться, пока не уперся носом в поверхность карты. Линии требовались ветки для переходов на другие пути, для ремонта, для того, чтобы соединиться с некоторыми посольствами и консульствами, как в Познани, и чтобы доставлять припасы из стран, через которые проходила Линия. Она была вовсе не такой независимой, как хотела казаться. Проводя пальцем по двойным путям основной Линии, Руди видел, как во все стороны щетинятся десятки развилок  - тут в депо, там в городок.
        А некоторые уходили в никуда.
        В конце одной ветки, сразу перед границей между Великой Германией и Польшей, было знакомое ему слово: Стэнхерст.
        Руди встал и взял вчерашние расшифровки. И вот он, Стэнхерст, вымышленный главный город графства, с одним из величайших соборов Общества.
        Он схватил расписание поездов и принялся листать, и через минуту нашел. Время отхода от Паддингтона до Стэнхерста.
        Лев оторвался от чтения.
        - Что?
        - Собирайся,  - сказал ему Руди.  - И собирайся быстро. Мы уходим. Это не роман. Это путеводитель.

* * *

        Это был путеводитель по стране, которой не существовало.
        В приступе, как позже говорил Руди, машинального сарказма Лев тут же назвал его Бедекер. За неимением лучшего варианта анонимный автор стал Бедекером[6 - Карл Бедекер (1801 -1859)  - знаменитый автор путеводителей. Его имя стало нарицательным (прим. пер.).].
        Общество раскинулось от Иберийского полуострова до востока Москвы  - страна с населением в пятнадцать миллионов человек в 1918 году, когда делались записи в блокноте. В ней были города, деревни и железнодорожное сообщение, но Руди не узнавал ни одного названия. Бедекер как будто выдумал страну, а потом просто скопировал ее на континентальную Европу. Или, вернее, Уиттон-Уайты и их наследники, не удовлетворившись созданием собственного английского графства, попросту переписали Европу, а потом очень тихо приступили к ее захвату. Как бы тяжело им не приходилось, на амбиции они не жаловались. Если верить Бедекеру, в Обществе был университет размером с английское графство.
        - Нет,  - сказал Лев, чрезвычайно раздраженный необходимостью переезжать в четвертый раз.  - Нет.
        - А что это еще может быть?  - спросил Руди.
        - Невидимая страна? Собранная из кусочков других стран? Созданная семьей английских волшебников?  - Лев фыркнул.  - Это может быть что угодно.
        Руди взглянул на стопки расшифровок.
        - Тут ничего нет о том, что они волшебники,  - сказал он.  - Они говорят о том, что эти территории содержат в себе другие всевозможные территории. Мне это не кажется волшебством.
        - Значит, очевидно, у тебя жизнь интереснее, чем у меня,  - обиженно сказал Лев, наливая себе еще. Он наклонился вперед и облокотился на колени.  - Посмотри на меня. Нет, посмотри. Мне в глаза. Хорошо. А теперь повторяй за мной: «Территории не содержат в себе другие всевозможные территории»,  - он откинулся.  - Ты же не будешь повторять, да?  - пробормотал он обиженно и опустошил стакан.
        Руди посмотрел на страницы распечаток, бедекер, железнодорожное расписание, которое утверждало, что в 1912 году можно было сесть на поезд с Паддингтонского вокзала до несуществующего города к западу от Лондона, на карту Линии, которая утверждала, что до того же несуществующего города все еще можно добраться, свернув на нужную ветку в Германии. Он пытался по-новому скомпоновать все это в голове, но детали сходились лишь в одной конфигурации.
        Вот что Фабио украл из консульства Линии в Познани. Три доказательства существования параллельной вселенной. И карту, которая показывает, как туда попасть.
        Общество  - топологический глюк, народ, существующий на месте Европы, но доступный только в определенных местах. Ее столица, Владислав, находилась примерно на месте Праги, но, судя по тому, как ее описывал Бедекер, больше напоминала смесь Кракова, Варшавы, Парижа и Женевы. Пятнадцать миллионов человек  - когда Бедекер написал свой путеводитель. Сколько человек в Обществе теперь? И что они все делают?
        Стоил ли этот секрет того, чтобы его защищать? Чтобы за него убивать? Руди решил, что, похоже, да.

* * *

        Однажды ночью, пока они сидели за ужином  - что-то довольно несъедобное из кальмара, баклажанов и соуса из консервированных помидоров,  - Руди на глаза попался инфосейф Фабио у кофейного столика. Ему вдруг пришла в голову мысль: то, что Фабио оберегал ценой собственной жизни, для него уже стало таким знакомым, что он едва ли это замечал: просто чемодан, куда он запихивал документы, расшифровки и компьютер Льва, когда они сменяли отели. Он все еще закрывал замки на всякий случай, хотя даже не знал, работает ли защитное устройство.
        - Что?  - спросил Лев, заметив, как он встал.
        Руди дохромал до тайника и перевернул над кроватью. На одеяло посыпались исписанные страницы, блокноты и флеш-карты.
        - Просто хочу кое-что попробовать.
        - Что попробовать?
        Вернув чемодан в исходное положение, он сунул внутрь бумажный экземпляр вчерашней местной газеты, закрыл крышку, набрал комбинацию и дважды провел карточкой по замку, чтобы зарядить устройство.
        - Хочу посмотреть, что случится, когда эта штука сработает,  - сказал он. Затем повернул и отогнул запоры.
        Случился вопль Льва, который вскочил из-за стола и нырнул за невероятно жуткую софу в углу номера. Пару мгновений спустя он выглянул, качая головой.
        - И пусть никто не смеет сказать, что у Льва Семеновича Лаптева плохая реакция,  - сказал Руди, который не сдвинулся с места, стоя у кровати.
        - Иногда,  - сказал Лев, пытаясь вернуть самообладание и не срываясь при этом на крик,  - тайник может уничтожить и содержимое, и человека, который пытается его открыть.
        Руди взглянул на чемодан.
        - А.
        Он положил руку на бок чемодана  - и да, он был теплый. Не горячий, но определенно теплый, вспышка тепла изнутри проникала через изоляцию.
        Из-за этого он ностальгически вспомнил о чемодане, который доставлял в Старом Потсдаме. Он боялся, что, перевозя его контрабандой в Берлин, он мог уничтожить его или то, что было внутри, но что, если его уже активировала Посылка перед тем, как метнуть под проволокой? Что, если кейс все это время сжигал свое содержимое? Что, если внутри содержались карты?
        Но почему же тогда в последние мгновения жизни Посылка метнула чемодан за проволоку, если он был в процессе уничтожения содержимого? В мире Руди на это мог быть только один ответ  - чтобы люди побегали, чтобы те, кто хотел вернуть кейс, поверили, что он доставлен. И Брэдли сказал, что его содержимое дошло по назначению, так что либо он знал, что кейс уничтожил то, что в нем было, и врал, либо не знал и передавал ложь, которую ему сообщило начальство.
        Ему и так хватало, чем забивать голову. Неиссякающий поток расшифровок, страница за страницей обрисовывающий образ Общества девятнадцатого века. Все более скучные способы передвижения вместе со Львом из отеля в отель, с острова на остров.
        И все же он не мог заставить себя забыть о Потсдаме, ходил вокруг воспоминаний кругами, время от времени ковыряясь в них.
        Руди часами сидел над распечаткой бедекера, листая страницы, ожидая киношного момента  - момента, когда герой хлопает себя ладонью по лбу и кричит: «Ну конечно!» Момента, когда все прояснится.
        Он все не наступал.
        Определенно, это Большая Тайна. Тут никаких сомнений. Вполне стоит того, чтобы убить и Фабио, и его. Но геометрия всего, что случилось с ним за последние лет десять, от него ускользала. Он был уверен, что в нее как-то встраивается Потсдам, но точно определить как не мог.
        Если взять бедекер за основу, вся его карьера Курьера представала в ином свете. В книге была одна фраза, которая меняла все: в Обществе самые ревностно охраняемые границы в Европе. Сколько правительств, разведывательных служб, шпионских организаций и криминальных группировок знали об Обществе и пытались в течение многих лет получить к нему доступ? Если он что-то и узнал за годы странствий по Европе, так это то, что люди ненавидят, когда находят места, куда они не могут попасть. Потому-то взломщики грабили банки, офицеры MI-6 переходили через Чекпойнт Чарли, резиденты ЦРУ создавали сети стрингеров в Москве и Бухаресте. О да, они воровали прибыли компаний или собирали разведданные о враге. Но на самом деле, суть сводилась к тому, что они отправлялись туда, куда больше никто не мог попасть. Руди было знакомо это ощущение власти, ощущение всемогущества, которое получаешь от подобных занятий.
        А Общество переиграло их всех. Они не могли найти в него вход.
        Кем бы они ни были  - и он не исключал, что это мог быть комитет аппаратчиков, представлявший Централь и все разведывательные сообщества Европы,  - они были людьми изощренными. Руди показалось, что часто его работа Курьера сводилась к провокациям  - не для того, чтобы напрямую проникнуть в Общество, а чтобы спугнуть его хозяев, словно он человек с колотушкой в охоте на фазанов. Кто они? Где они? Что они делают? Вечные вопросы руководителей разведки.
        Возможно, что его первая живая Ситуация с Фабио была настоящей попыткой украсть карту входов в Общество. Точно так же это могла быть операция по выкуриванию оперативника Общества из познаньского консульства Линии, которого потом можно было отследить, арестовать, допросить и скормить обратно Обществу, чтобы он рапортовал уже новым хозяевам. Операция могла закончиться как успехом, так и провалом. А может, Фабио и в самом деле действовал по собственному почину. Теперь он никогда не узнает.
        Аналогично казались несколько постановочными Ситуация в Потсдаме (а возможно, и в Зоне  - ему всегда казалось, что с ней что-то не так), как и смерть Лео,  - они выглядели действиями с более масштабными целями, чем в принципе способны постичь отдельные игроки.
        Это, конечно, заставляет его задуматься о нынешних обстоятельствах. Он снова участник провокации? Его направляют против Общества по причинам, которые он никогда не узнает, люди, которых он никогда не встретит?
        Невозможно знать наверняка. Руди, конечно, мог бы ничего не предпринимать и посмотреть, что будет. Мог бы обмозговать ситуацию и попробовать выбрать наименее вероятный порядок действий, но он никогда не узнает, не тот ли это порядок, что он и должен был выбрать. Он мог броситься в море и утонуть, но всегда оставалось зудящее подозрение, что кто-то где-то уже взял и эту возможность в расчет. В отличие от мыльных опер про шпионов, где всегда можно вставить палку в колеса заговорщиков и выйти сухим из воды, он оказался в руках людей, которые предусмотрели все исходы событий. Они были наследниками многовекового опыта, от курьеров дохристианских фараонов с секретными посланиями, вытатуированными на затылке, или агентов Фрэнсиса Уолсингема до джентльменов-авантюристов Великой Игры, до MI6, SOE, OSS, Охранного отделения, НКВД и ЦРУ. Они знали свое дело.
        Вот в чем вкратце заключалось его прозрение на лондонской улице  - ощущение, что неважно, что он сделает, ведь он только часть Плана. Плана, разработанного так, что кажется, будто у него есть свобода воли. И он мог быть прав: его не арестовали. Кем бы Они ни были, Они хотели, чтобы он убрался из «Смитсоновских палат» с деньгами и распорядился ими так, как сам посчитает нужным.
        Как ни странно, это взволновало его не так сильно, как могло бы. Как ни странно, это освобождало  - знание, что любое его действие заранее спланировано. И тогда он решил подчиняться только себе. Курьеру Руди. Руди, который видел фразу «самые ревностно охраняемые границы Европы», а за этими границами видел людей, которым хотелось уйти.
        - Это похоже на вызов,  - сказал он Льву.

* * *

        Однажды утром Руди сказал Льву, что уедет на пару дней.
        - Я, правда, исчезну не больше чем на сорок восемь часов,  - говорил он.  - Если я задержусь, а ты не получишь от меня весточки, сложи все в инфосейф и активируй. Потом убирайся отсюда и брось чемодан в море,  - он передал Льву клочок бумаги, на котором были напечатаны ряды букв и цифр  - зашифрованные коды для частных банковских счетов.  - Сможешь запомнить?
        - Ты шутишь?  - фыркнул Лев. Некоторые последовательности доходили до пятидесяти символов.
        - Ну ладно,  - Руди улыбнулся.  - Тебе они наверняка не понадобятся.
        И он оказался прав. Первые несколько часов Лев все подходил к списку банковских кодов и спрашивал себя, почему бы не убраться прямо сейчас, не зайти на счета, не перевести деньги, не пуститься в бега. Он так и не нашел ответа на этот вопрос, так что просто сидел все время в номере, читал расшифровки, ел то, что приносила обслуга, и опустошал мини-бар, и спустя сорок восемь часов, почти минута в минуту, Руди вернулся, с улыбкой на лице; ему не терпелось взглянуть, что выдал матерчатый ноутбук в его отсутствие.
        Несколько дней спустя  - и хотя Руди не смог бы пустить ему пыль в глаза, Лев все равно оценил театральность ремесла, знак уважения одного профессионала другому,  - Руди походя бросил: «У меня для тебя кое-что есть»,  - и передал паспорт.
        Лев перевернул в пальцах маленькую карточку. Она принадлежала, судя по кириллице сверху, некоему Максиму Федоровичу Коневу, гражданину Новосибирска в Независимой Республике Сибири. На карточке каким-то образом оказалась его фотография, рядом с, похоже, его отпечатком большого пальца, а встроенный чип карточки наверняка содержал его биометрические данные. Он поднял взгляд.
        - Тебе незачем жить здесь,  - сказал немного неловко Руди.
        - Летом,  - сообщил ему Лев,  - Сибирь удивительно красивое место.
        Руди протянул диск в усадочной пленке.
        - И легенда. Я старался делать все без конкретики, но в Новосибирске и Норильске есть документальные подтверждения. Можешь оставить как есть, а можешь заполнить по своему вкусу  - дело твое. Бери банковские коды, все твои деньги  - там.
        Так вот чем все закончится. Лев снова посмотрел на карточку. Если жизнь его чему-то и научила, так это тому, что мы всегда видим лишь малую часть картины. Сообщение в пару строк от агента под псевдонимом здесь, список политических целей там, нечитаемое экономическое досье где-то еще. Что у них за истории? Теперь перед ним хотя бы новая история  - новая жизнь, которая так и ждет, чтобы он ею жил.
        - Спасибо,  - сказал он, искренне тронутый. Ему бы хватило и одних только денег.
        Руди отвернулся и пожал плечами, и Льву показалось, что парень по-настоящему смущен его благодарностью.
        - А ты что будешь теперь делать?  - спросил он.
        Руди посмотрел на него и усмехнулся.
        - Потрясу дерево и посмотрю, что упадет.

        Тридцать дел майора Земана

        1

        Война началась в четверг.
        Петр запомнил это навсегда, потому что в четверг была его очередь отвозить детей в школу и потом забирать обратно, и утром он сидел в машине возле дома Терезы, когда зазвонил телефон.
        - Командир?  - сказал Якуб.  - Включи радио. Там ужас.
        Якуб был хорошим, надежным следователем, но склонным при случае преувеличивать. Петр вздохнул, включил радио и обнаружил, что это не тот случай.
        Он выглянул в окно и увидел, как из подъезда здания выходят Тереза с Элишкой и Томашем, тепло укутанными из-за погоды, с ранцами на плечах и с завтраком в коробках с «Большой Синей Кошкой» в маленьких варежках. У него упало сердце.
        Они перешли дорогу к машине, и Петр опустил окно.
        - Прости,  - сказал он Терезе.  - Простите,  - сказал он детям.
        - Я видела по новостям,  - сказала она.  - Я сама отвезу их в школу. Сможешь потом забрать?
        - Теперь уже и не знаю,  - ответил он.
        - У меня днем собеседование,  - сказала она.  - Ты знаешь. Я договорилась сто лет назад.
        - Отправляйся на собеседование,  - ответил он.  - Я их заберу.
        - Или попросишь кого-нибудь,  - она покачала головой.  - Как я от этого устала, Петр.
        - Им понравится,  - сказал он задорно. Посмотрел на детей.  - Хотите прокатиться после школы на полицейской машине с дядей Якубом?
        Те вроде бы обрадовались. Тереза фыркнула.
        - Дядя Якуб.
        Он завел двигатель.
        - Простите,  - снова сказал он и уехал.

* * *

        Был один бар под названием «ТикТок», рядом с Карлово намести в Старом городе, за которым Петр и его департамент присматривали уже несколько месяцев. Поступали расплывчатые сведения, что чеченский полевой командир, называвший себя Абрам, сбежав из Бремена от объединенных сил местной полиции и доморощенных преступников, купил контрольный пакет акций «ТикТок» и обустраивал это место в качестве плацдарма в Праге.
        Очевидно, это сложно было назвать оптимальным вариантом для всех заинтересованных лиц, но ни долгие часы наблюдения, ни сбор разведданных не подтвердили эти слухи. «ТикТок» находился во владении нераспутываемого узла слепых трастов, офшорных фондов и таких сложных схем по избеганию налогов, что они казались практически разумными; если где-то и был замешан Абрам, спрятался он хорошо. Кроме того, его ни разу не видели на месте нового приобретения, не видели и ни одного из его известных помощников. Петр отрядил в бар команду с тягостным заданием стать завсегдатаями, но они не докладывали ни о чем из ряда вон выходящем, как и молодая женщина-детектив, которую он послал устроиться туда на работу официанткой. «ТикТок» со всех сторон казался совершенно невинным.
        - Охренеть можно,  - сказал Якуб.
        Хоть раз для разнообразия, подумал Петр, сержант как будто недооценивал ситуацию. Улица была полна щебня, битого стекла и мятых машин. Все витрины разбиты, как и большинство окон в квартирах над ними. На улицу осыпались большие куски лепнины и кирпичей.
        По мере приближения к середине улицы разрушения становились только страшнее, пока глаз не натыкался на сердце разгрома  - дымящуюся кучу обрушившихся кирпичей, дерева и железа, которая когда-то была известна как бар «ТикТок». Петру казалось, что бар словно с силой выблевал собственные кишки на улицу, а потом провалился в себя, забрав за компанию все над собой и вокруг.
        С обоих концов улица была забита следователями, полицейскими в форме, пожарными и солдатами. А посреди улицы армейская команда саперов все еще посылала роботов в разрушенное здание, чтобы найти другие устройства. Пока они не закончат, пожарную бригаду или полицию ни за что и близко не подпустят, а без этого никак не узнать, сколько жизней потеряно. Предварительно сообщалось о пятнадцати погибших и тридцати раненых, но Петр знал, что эти цифры быстро вырастут. Бомба сработала как раз тогда, когда люди шли на работу.
        - Мы предполагаем, что это бомба,  - сказал Якуб.
        - Да,  - ответил Петр.  - Да, мы предполагаем, что это бомба.
        Якуб кивнул.
        - АТГ уже в пути.
        Петр вздохнул. Отношения его департамента с Антитеррористической группой были в лучшем случае натянутыми.
        - Удивлен, что они еще не здесь,  - сказал он, но это была жалкая попытка пошутить.  - Вчера ночью что-нибудь происходило?
        - Парни говорят, обычная ночь,  - покачал головой Якуб.
        Петр сглотнул комок и задал вопрос, висевший между ними с самого его приезда.
        - Милена?
        - Не отвечает ни по одному из телефонов,  - сдержанно ответил Якуб.  - Ни по домашнему, ни по мобильным. Как раз сейчас она должна была приступить к работе.
        Петр нахмурился. Подрыв  - это одно. А потерять молодого детектива под прикрытием, которого он внедрил в бар,  - уже катастрофа.
        - Дозванивайтесь,  - сказал он.  - Кто-нибудь побывал у нее в квартире?
        Якуб кивнул.
        - Никого.
        Петра замутило. Он сделал глубокий вдох.
        - Ладно. Здесь мы ничего не можем, пока военные не закончат вынюхивать. Я хочу, чтобы все как следует потрясли стукачей. Я хочу знать, почему это случилось без нашего ведома, кто несет ответственность.
        - Да, командир.
        - И можешь днем забрать детей из школы?
        Якуб бросил на него взгляд, затем вернулся к развалинам улицы.
        - Да, командир.
        Петр дошел до грузовика, припаркованного на ближайшей улице. Двери контейнера в кузове стояли нараспашку. Петр поднялся по ступенькам, вошел внутрь и оглядел ряды следователей и оперативников за пультами мобильной диспетчерской. В дальнем конце контейнера на стене было наклеено около тридцати пейперскринов: все они показывали разрушенную улицу в разных ракурсах.
        - Брабец,  - раздался голос у него за спиной.
        Петр обернулся, увидел в дверях диспетчерской майора Ветровца, своего антипода в отделе по борьбе с терроризмом.
        - Милош,  - сказал он.
        - Что у нас есть?  - Ветровец был низеньким, круглым, лысым человечком в тесном костюме.
        - Пока не поступило новой информации, считаем, что это бомба,  - сказал Петр.  - Все коммунальные системы отключены, улица перекрыта. Пожарная бригада не может подойти к очагу взрыва, пока военные не убедятся, что вторичных устройств нет, а мы не можем подойти, пока пожарная бригада не скажет, что там безопасно.
        Ветровец взглянул на экраны в конце диспетчерской и покачал головой. Обернулся и позвал через открытую дверь:
        - Измаил, попробуй связаться с министром. Ленивая сука все равно уже должна была сюда приехать.
        - А, отлично,  - сказал Петр.  - С тобой и Измаил.
        - Он моя правая рука,  - ответил Ветровец.  - Естественно, он со мной.
        - Пусть не путается у меня под ногами,  - предупредил Петр. В последний раз, когда он и помощник Ветровца с мертвыми глазами убийцы столкнулись на профессиональном поприще, они чуть не подрались посреди квартиры, где был арестован подозреваемый в теракте.
        - Как скажешь,  - сказал Ветровец, словно ему было все равно.  - Как я понимаю, этот бар представлял для вас интерес?
        Петр быстро рассказал о предполагаемом присутствии Абрама в Праге, о мерах, которые он предпринял в процессе расследования. Ему показалось, выражение Ветровца смягчилось, когда он услышал о Милене. Ветровец был мелким гнусным ублюдком, но все же копом  - хоть в чем-то, а гибель своего затрагивает каждого полицейского.
        - Это здание представляло интерес и для нас,  - сказал Ветровец, когда он закончил.
        - Ну разумеется,  - натянуто улыбнулся Петр.
        - Не бар,  - сказал Ветровец,  - потому вас и не было в списке тех, кому положено знать. Квартира на пятом этаже. Группа студентов-саудитов.
        - Которые, скорее всего, были совершенно невиновны.
        - Которые уже встретились с болгарской мафиозной группировкой и находились в процессе переговоров о закупке семи килограммов Семтекса.  - Ветровец посмотрел на него.  - Мы все-таки не любители, знаешь ли.
        Петр показал на экраны.
        - Кого еще интересует это место и о ком мне не сказали? Хм? Миграционная служба? Дорожная полиция?  - он заметил, что повысил голос, но ему было наплевать.  - Потому что, если бы кое-кто подумал включить меня в список тех, кому положено знать, я бы не послал своего оперативника под прикрытием!
        - Брабец,  - пробормотал Ветровец, оглядывая в диспетчерской офицеров, которые изо всех сил старались не смотреть на Петра.  - Спокойней.
        - Вы ее убили,  - страшным голосом сказал Петр, ткнув Ветровца в грудь пальцем.  - Считай, лично ты ее и взорвал. Потому что тебя ломало поделиться своими делами.
        - Не я приказал ей туда отправляться,  - рассудительно ответил Ветровец.
        Петр оскалился, оттолкнул атэгэшника, скатился по ступенькам и поспешил прочь от грузовика, тяжело дыша. Прислонился к стене и попытался перевести дыхание, взять себя в руки.
        Зазвонил его телефон. Он достал трубку, посмотрел на экран, приложил к уху.
        - Сам не можешь справиться?
        - Не знаю, командир,  - сказал Якуб.  - Но тебе самому захочется взглянуть.

* * *

        - Кто они?
        - Мы не знаем, командир,  - сказал Якуб.  - Уборщик нашел их четыре часа назад. Мы получили вызов, но во всей этой…
        - Мы были заняты,  - Петр вздохнул.  - Да.
        Они стояли в дорого обставленной квартире в Панкраце, недалеко от тюрьмы. Квартира находилась в одном из двух новых зданий, на строительство которых город неохотно, после многих лет обсуждений их влияния на внешний вид района, наконец выдал разрешение. Их заполнили молодые профессионалы  - графические дизайнеры, предприниматели в сфере IT, работники СМИ. Петр знал, что в этом здании жили несколько актеров из мыльных опер.
        Но те, кто лежал бок о бок на полу гостиной, не были актерами из мыльных опер. По крайней мере, он не помнил, чтобы видел их по телевизору. Мужчина и женщина, обоим за тридцать, в непримечательной, но немного старомодной одежде. У обоих перерезано горло. Пол, мебель и стены были залиты кровью.
        - Полного обыска еще не проводили, но пока документов нет,  - сказал Якуб.  - Никто из соседей не знает, кем они были,  - хотя один считает, что они англичане.
        Петр внутренне застонал при мысли об общении с английским посольством.
        - Продолжай.
        - Ну, самое интересное у нас здесь,  - сказал Якуб, показывая дорогу в маленькую спаленку за коридором в задней части квартиры.  - Офицер, ответивший на вызов, убедился в отсутствии признаков жизни и осмотрел квартиру, но он говорит, ему показалось, что здесь кто-то двигается. Выяснилось, что ему почудилось  - сами знаете, как начинаешь вздрагивать от любого шороха на месте такого преступления,  - но он проверил, и вот…
        Спальню превратили в маленькую мастерскую, разобрав кровать и прислонив рамы с матрасом к стене. Посреди комнаты стояла пара маленьких столиков на козлах, а на одном из них лежали коробки, инструменты и мотки проводов. Ничего не трогая, Петр заглянул в одну из коробок.
        - Это что, детонаторы?  - спросил он.
        - Да, командир. А в коробках побольше  - там С4.
        Петр выпрямился и осмотрелся.
        - И многие из коробок с С4, похоже, пустые.
        - Да, командир.
        Они вернулись в главную комнату и встали, глядя на тела.
        - А, и последнее,  - сказал Якуб. Он протянул маленький целлофановый пакет для улик с дешевой зажигалкой. На боку зажигалки было напечатано слово «ТикТок».
        - Как все просто,  - сказал Петр.
        - Да, командир.
        - Так бывает только в кино.
        - Знаю, командир.
        Петр вздохнул.
        - Ладно. Когда криминалисты закончат и тела увезут, обыщите квартиру как следует на предмет документов и всего, что покажется интересным. Тогда  - и только тогда  - уведомите АТГ.
        Якуб втянул воздух через зубы.
        - Им это не понравится.
        - Пусть подают в суд.
        - Так они и сделают,  - отметил Якуб.

* * *

        В Праге был завидно низкий уровень преступности. Уже много десятилетий здесь промышляли в основным карманными кражами, а Шервуд, парк рядом с вокзалом, всегда оставался центром ограблений и других мелких преступлений, но Старый город, по большей части, избежал криминальной волны, накрывшей другие европейские столицы.
        Однако вслед за взрывом бара «ТикТок» по городу прокатилась волна убийств. Представителей организованной преступности убивали в машинах и домах. В Шервуде нашли несколько наркодилеров, распятых на деревьях. На происходящее начало обращать внимание правительство, а в мире Петра это всегда было дурным знаком.
        На тела из Панкраца прилетели взглянуть два детектива из Скотланд-Ярда, не смогли их опознать, согласились утешиться шикарным ужином в ресторане в Старом городе и снова улетели, так и не объяснив, почему эту работу не мог выполнить кто-нибудь из охранной службы посольства. Петр отвез их в аэропорт лично, посмотрел, как они проходят проверку безопасности, помахал на прощание и задумался.
        Полковник из оперативного отряда, занимающегося бандами, встретился с главами всех организованных преступных группировок в Праге  - естественно, не под запись и как можно дальше от прессы и некоторых наименее понятливых членов парламента,  - и сообщил, что они в таком же шоке, как и все остальные. В убийствах все винили друг друга, но, даже когда на них надавили, не могли предложить ни единой внятной причины, зачем их совершать.
        - Я велел им прекращать, а они только пожимали плечами,  - рассказывал полковник Петру за выпивкой.  - Это передел территории, тут и говорить нечего. Помяни мое слово. Просто не признаются.
        Только если не считать эти два тела с перерезанным горлом. Это дело целиком скрылось в кармане разъяренного майора Ветровца, но, на взгляд Петра, оно отличалось от остальных убийств. Эти две смерти, эта комната, забитая пластиковой взрывчаткой, должны были объяснить все. Но не объясняли.
        Пресса подхватила версию о войне банд, в парламенте прозвучали неудобные вопросы, и однажды Петр оказался в кабинете министра, чувствуя себя совершенно никчемным и одетым слишком строго  - в свой единственный хороший костюм. Министр, яркая женщина, предпочитавшая серые брючные костюмы и красные рубашки, заставила его ждать, пока дочитывала что-то на своем рабочем столе.
        - Ваши офицеры называют вас майор Земан,  - сказала она, не поднимая на него глаз.
        Петр вздохнул. Майор Земан был главным героем одиозного долгоиграющего сериала коммунистической эпохи  - скорее упражнения в пропаганде, чем произведения искусства.
        - В шутку, госпожа министр,  - объяснил он.  - У нас с актером одинаковая фамилия.
        Министр посмотрела на него.
        - Казарменный юмор,  - добавил он.
        - Это все не повод для смеха, майор,  - сказала она.
        - Нет, госпожа министр,  - согласился он.  - Не повод.
        Она снова обратилась к бумагам на столе.
        - Тридцать семь жертв. Не считая взрыва в «ТикТоке». Совсем не повод для смеха.
        - Кто-то подал жалобу, что мы так не считаем?  - спросил он.
        Новый холодный взгляд.
        - Похоже, пресса думает, что пражская полиция некомпетентна,  - сказала министр.  - Эта критика попадает на мой стол, майор, а не на ваш, и президент с премьер-министром ожидают, что отвечу на нее я.
        - Да, госпожа министр.
        - Оперативный отряд, занимающийся бандами, кажется, верит, что рано или поздно все само пойдет на убыль.
        - Правда?
        - У них есть нечто под названием…  - она снова взглянула на рабочий стол,  - динамическое моделирование. Вы с этим знакомы?
        Петр покачал головой.
        - Программное обеспечение,  - сказала она.  - Из Соединенных Штатов. Оно конструирует модель отношений между группами. Любыми группами. Любителями моделей поездов, футбольными болельщиками, фанатами новых подростковых поп-звезд, криминальными бандами. Оно способно прогнозировать динамику отношений между этим группами, определять периоды стабильности и хаоса. Что вы об этом думаете?
        - Думаю, что можно было бы сэкономить и изучить внутренности цыпленка, госпожа министр.
        На ее губах промелькнула улыбка.
        - Согласно выводам динамического моделирования, убийства дойдут до логического конца, и тогда вернется стабильность.
        - Рано или поздно у нас кончатся преступники,  - сказал Петр.  - Тогда стабильность точно вернется.
        Министр вздохнула.
        - Тем временем последние сокращения бюджета означают, что настала пора экономии,  - она не сказала очевидного  - что департаментам, которые покажут результат, пояса придется затягивать не так туго. Она достала из папки на столе распечатку одной фотографии и показала ему.  - Вы узнаете этого человека?
        Снимок был размазанный, фото увеличивали: лицо молодого человека в полупрофиль. У него было простоватое лицо, коротковатые русоватые волосы. И весь он был какой-то «-ватый», совершенно непримечательный. Петр покачал головой.
        - Мы уверены, что этот человек каким-то образом замешан в войне группировок,  - сказала министр.
        - Да?  - Петр не позволил себе спросить, кто такие «мы».
        - Он провел в стране уже несколько недель.
        - Для меня это новые данные, госпожа министр,  - сказал Петр.  - Можно получить фотографию?
        - Нет.  - Министр убрала распечатку обратно в папку, папку положила в ящик стола, а ящик заперла. Петр наблюдал за каждым ее движением с интересом, спрашивая себя, что же на самом деле ему сейчас рассказывают.  - Я знаю, что вы и ваши детективы  - весь отдел  - делаете все, что в ваших силах, но убийства должны прекратиться, майор. Мы не можем себе позволить ждать, чтобы узнать, ошибается динамическое моделирование или нет. Прекратиться они должны немедленно.
        - Я не хочу оскорблять ваши умственные способности и говорить, что мои офицеры работают на износ,  - сказал Петр.
        - А я не буду оскорблять ваши и говорить, что этого недостаточно,  - министр снова погрузилась в созерцание своего стола.  - Держите меня в курсе, майор.
        На этом разговор закончился. Петр встал.
        - Конечно, госпожа министр.

* * *

        И, естественно, вызов на ковер, если это был он, не возымел никакого действия. Убийства продолжались. Минировали машины, похищали родственников, грабили магазины, а полиция ничего не могла сделать. Все отпуска отменили, была привлечена  - к неудовольствию полиции  - армейская разведка. Все тщетно.
        - Есть и положительные моменты,  - сказал Якуб.  - Рано или поздно никого не останется, и наступят мир и покой.
        - Я говорил министру что-то в этом роде,  - сказал Петр.
        - Как она это восприняла?
        - Мне показалось, оценила шутку.
        Они сидели в кабинке в «Опере»  - баре, единственным плюсом которого было только то, что в него никогда не ходили другие полицейские. Якуб отпил пива и хихикнул. Сказал: «И ведь это хорошая…»  - а потом воздух наполнился дымом и огнем, и в какой-то момент Петр обнаружил, что сидит у стены, в нескольких метрах от кабинки, и глаза у него чем-то забрызганы. Он вытер их, посмотрел на пальцы и увидел, что они скользкие от крови.
        Он оглядел бар, и на миг его мозг отказался складывать увиденное в общую картину. Интерьер «Оперы» как будто развалился на куски, и через руины к нему хромал молодой человек с тростью. Он дохромал до того места, где сидел Петр, наклонился и протянул руку.
        - Идем со мной, если хочешь жить,  - произнес он.

* * *

        - Всегда хотел это сказать,  - говорил молодой человек.  - А еще: «Следуй за этой машиной» и «Я слишком стар для этого дерьма».
        Они были в переулке за углом «Оперы»  - Петр повис одной рукой на плечах молодого человека, колени у него все еще подгибались.
        - Я тебя знаю,  - сказал он.
        - Это вряд ли,  - сказал молодой человек.  - Но, боюсь, это я виновник твоих невзгод, майор.
        - Министр показывала мне твою фотографию.
        Молодой человек взглянул в направлении выхода из переулка. Мимо них к взорванному бару с завыванием проносились полицейские и пожарные машины, неотложная помощь.
        - Ваш министр? Министр МВД?
        - Да.
        - Что она про меня сказала?
        - Что ты здесь уже давно и что ты участвуешь в войне.
        - Ну, в этом есть доля правды. Как ты себя чувствуешь?
        Петр выпрямился.
        - Лучше. Где Якуб?
        - Твой коллега? Он не выжил.
        Петр сделал глубокий вдох, выдохнул. Сунул руку в карман, достал наручники и одним движением защелкнул браслеты на запястьях молодого человека и своем.
        - Ты арестован.
        Молодой человек посмотрел на наручники.
        - А ты неблагодарный ублюдок, майор. Эта маленькая бомба  - а бомба была маленькая, иначе бы никто не выжил,  - предназначалась для того, чтобы поднять ставки, чтобы полиция и организованная преступность пошли друг против друга. Это была провокация. И я спас твою жизнь.
        - У тебя минута,  - сказал Петр.  - Говори быстро.
        - Это займет дольше минуты,  - ответил молодой человек.  - И будет проще, если я покажу.

* * *

        Они дошли до конца переулка, вышли в соседний проулок, затем в другой и еще в один, прошли через улицу, которую Петр не узнал, и в новый переулок, и все это время молодой человек  - он называл себя Руди  - говорил, говорил и говорил. Говорил о Курьерах, о головах в шкафчиках, картах, параллельных мирах. И вдруг Петр перестал понимать, где они находятся, и магазины выглядели странно, и люди на пути были одеты не по моде, и все вывески были на английском, и они вышли из последнего переулка на великолепную мощеную городскую площадь, залитую светом и полную гуляющих мужчин и женщин, и Петр, который прожил в Праге всю жизнь, понял, что ни разу не видел ее раньше.
        - Лучше туда не выходить,  - сказал Руди.  - Будем у всех на виду как белые вороны. Я знаю, куда можно зайти.
        - Что?..  - силился спросить Петр.
        - Добро пожаловать во Владислав, майор,  - сказал Руди.  - И лучше сними наручники. Ты никогда не найдешь дорогу назад без меня, а я никуда не пойду, пока прикован к тебе.

* * *

        Неподалеку от площади Руди постучал в дверь очаровательного таунхауса. На стук ответил высокий пожилой джентльмен, который несколько раз перевел взгляд с Руди на Петра и обратно, прежде чем их пустить.
        - Надеюсь, ты не будешь против, если я не назову настоящее имя этого господина,  - сказал Руди, когда они вошли в коридор.  - Можешь называть его Джон, если хочешь. Джон быстренько тебя осмотрит, приведет в порядок.
        «Джон», похоже, был врачом. Одна из комнат на первом этаже выглядела как операционная. Петр сел на стол для осмотра и позволил Джону прочистить и перевязать его раны, пока Руди продолжал говорить.
        - Прага  - единственный город в Европе, где есть тропы, ведущие напрямую в Общество,  - сказал он.  - Не знаю почему. Но мне казалось, что такое близкое сосуществование должно было привести к какой-то договоренности между городами. Мне нужно было ее понять, увидеть, как Общество взаимосвязано с Прагой.
        - И ты начал войну?
        - Похоже, с обеих сторон накопилось много недоверия. Я только раскачал ситуацию. Узнал много полезного. Например, то, что ты рассказал о министре МВД. Это очень интересно.
        - Она в этом замешана?
        - Может, и нет. Может, ей только дали снимок и попросили показать заинтересованным сторонам. Но из этого следует, что в дело замешан кто-то из руководства Праги,  - Руди явно было неудобно  - болела нога. Он ерзал в кресле, пока Джон прижимал ватный тампон, смоченный в спиртовом растворе, к ране на голове Петра.  - Так или иначе, пока все отвлеклись, я появлялся то тут, то там, беседовал с людьми. Здесь существует полезное движение диссидентов. Они мне подарили пару чудных карт, которые очень пригодятся.
        - Кто взорвал «ТикТок»?
        Руди как будто задумался.
        - Бар? Большая бомба? А, это они,  - он кивнул на улицу.  - Разведка Общества,  - он фыркнул.  - Разведка. А сами ошиблись баром. Они должны были напасть на бар на соседней улице, который принадлежит какому-то подозрительному чешскому типу. Хотя не знаю почему.
        - А пара из Панкраца?
        Руди кивнул.
        - Они заложили бомбы. И их убили  - тебе это понравится  - коллеги тех юных арабов, что жили над взорванным баром,  - тут он задумался.  - Полагаю, это означает, что теперь Общество участвует в GWOT. Становится все интереснее.
        - Но нисколько мне не помогает,  - сказал Петр.
        - Нет,  - признался Руди.  - И то, о чем я тебя сейчас попрошу, тоже нисколько не поможет.

        2

        Стоял март, и она думала об отпуске. Март  - это когда снег становится грязным и ноздреватым, но все еще слишком холодно для хайкинга или загара, если только ты не крепкого сложения. Конечно, шпионаж презирал времена года, но ранняя весна  - как будто тот редкий сезон, когда множество разведывательных служб Европы объявляло если не перемирие, наподобие футбольного матча между британцами и немцами на ничейной земле во время Первой мировой войны, то хотя бы неформальное ослабление активности. За все годы в контрразведке никто ни разу не потревожил ее весной, а на случай, если что-нибудь начнется, пока она в отъезде, у нее была хорошая толковая команда. Когда-то давно она оставалась на посту круглый год, одержимая мыслью, что в тот же миг, когда она уедет, произойдет что-нибудь ужасное. Теперь же она научилась отпускать ситуацию. Можно уделить пару дней бездумному отдыху.
        Оставалось только решить, куда отправиться, чем заняться, так что последние пару дней она провела в интернете в поисках чего-нибудь интересненького. Сейчас ее занимала мысль о парапланеризме в Уэльсе.
        Зазвонил телефон.
        - Да?  - сказала она.
        - Мне только что позвонили из миграционки,  - сказал Павел.  - У них флажок.
        Она нахмурилась и смахнула сайт с парапланеризмом с рабочего стола, на котором обычно выскакивали флажки, как маленькие красные гремлины.
        - Я ничего не вижу.
        - Это старый флажок, до последнего обновления системы. Он был у миграционки в базе данных, но при обновлении не скопировался.
        Она вздохнула.
        - Как зовут?
        - Тону Лаара,  - сказал Павел.  - Национальность  - эстонец.
        Она выглянула в окно кабинета. За стеклом в горную долину мягко сбегала волна деревьев.
        Она так долго смотрела на пейзаж, что Павел спросил:
        - Шеф?
        Она моргнула.
        - Где он?
        - Заселился в отель в Пустевни,  - потом он добавил:  - Флажок помечен «наблюдать, не задерживать», так что миграционка наблюдала и даже не подумала нам ничего сообщать. Он здесь уже два дня.
        Ну что ж. Уже давно назревал разговор по душам с майором Мензелем, главой Миграционной службы. Но не сегодня.
        - У нас там сейчас кто-нибудь есть?  - спросила она.
        - Рикки и Колин.
        Она потерла глаза.
        - Ладно. Скажи им быть на связи, но не приближаться. Я поеду сама.
        - Да, шеф.
        - И еще, Павел.
        - Да, шеф?
        - Правильно говорить Тону,  - сказала она, нехотя поднимаясь на ноги и мысленно прощаясь со своим отпуском.

* * *

        Он сидел в баре отеля, покачивая в руке стакан пива, с маленькой сигарой во рту. Он казался более худым, чем она его запомнила, более измученным. В волосах седина, а у стула прислонена трость, но он все еще выглядел до смешного молодым. Она подошла прямо к столу и села напротив. И потом они долго смотрели друг на друга. Между двумя людьми, которые занимались любовью, а потом расстались, только чтобы воссоединиться много лет спустя, существуют особые интимные отношения. Особенно если все время, пока они были вместе, они врали друг другу.
        - Тебе идет короткая прическа,  - наконец сказал Руди.
        - А ты что здесь делаешь?  - спросила она, как она надеялась, твердым, но в то же время не резким голосом.
        - Хочешь выпить?  - спросил Руди.
        - Нет, спасибо.
        - У меня есть для тебя история,  - сказал он.  - Но сперва я хочу попросить политического убежища.
        Она глядела на него, не говоря ни слова.
        - А потом,  - сказал он, поднимая стакан,  - я хочу поговорить с венграми.

* * *

        Венгры прибыли в пятницу  - пятеро амбалов в великолепной дизайнерской повседневной одежде, на гибриде-внедорожнике «пежо», который выглядел так, будто в любой момент может протащить на буксире корабль через Панамский канал. Скрытое наблюдение установило, что они не вооружены, не считая пары швейцарских ножей. Они заселились в отель и немедленно направились в ресторан.
        За два часа до встречи она забила заведение своими людьми, но внутрь все еще заходили и настоящие посетители, делали заказы, включая молодого черного, которого она точно видела в баре в день, когда вернулся Руди. Она подошла и села за его столик.
        - Знаешь,  - сказала она своим самым сексуальным голосом.  - По-моему, ты настоящий красавчик.
        Он поднял взгляд от меню и спросил по-английски:
        - Прошу прощения, мисс?
        - О, обожаю англичан,  - ответила она на английском. Затрепетала ресницами. Он вздохнул и отложил меню.
        - Очень хорошо, мисс,  - сказал он.  - Я тоже заметил ваших людей. Хотя вернее будет сказать, я заметил тех, кто не ваши люди.
        Она увидела, как в ресторан входит Руди.
        - Пошли,  - сказала она.  - Посиди уж с нами, послушай, о чем разговаривают взрослые.
        Если Руди и удивился, что она идет через ресторан с Сетом, то не подал вида. Они все вместе сели за стол венгров, а потом просто долго смотрели друг на друга.
        - Итак,  - произнес Руди.  - У меня есть предложение.
        Их главный, который называл себя Кереньи, посмотрел на него.
        - Ты как через войну прошел. По тебе видно.
        - Были интересные времена.
        - И не все на кухне.
        - Нет. Очень редко на кухне. Сейчас я расскажу вам одну историю, и предпочел бы, чтобы вы приберегли вопросы, комментарии и шутки до конца. Ладно?
        Кереньи кивнул.
        И Руди снова рассказал историю о семье английских картографов и параллельной Европе, где диссидентов подавляли незаметно и абсолютно никто не мог уехать.
        - У «Курьер Централь», похоже, неоднозначное отношение ко всему этому делу,  - сказал Руди.  - С одной стороны, им хочется прорваться в Общество, потому что в нем нет границ. Можно пройти из конца в конец и ни разу не встретить пограничный пост или таможенника. И это очень удобно. Можно забрать Посылку в Общество, скажем, у Мадрида, транспортировать через всю Европу и снова вынырнуть, скажем, в Хельсинки, и никто и бровью не поведет. Нас с Сетом именно так переправили через границу Шотландии. Как минимум одна диссидентка нашла выход из Общества и организовала здесь собственное курьерское предприятие.
        С другой стороны, Централь не хочет, чтобы об этом знал кто-то еще, и готов убивать, чтобы не дать секрету выйти наружу. Как, похоже, и все остальные, кто хочет этот секрет знать. В этом как-то замешана Линия, хотя я еще не знаю как. А тем временем Общество делает все, что в его силах, чтобы сохранить границы под замком,  - он оглядел стол.  - У меня есть доказательства, что они могли быть ответственны за сианьский грипп.
        - Все это бред,  - дружелюбно сказал Кереньи.  - Ты, наверное, головой ударился.
        - У них есть университет. Очень, очень большой университет. В нем проводится много биологических исследований. Несколько лет назад их служба разведки очень забеспокоилась… по какому-то поводу. Мне кажется, из-за постройки Линии  - может быть, забеспокоились, что не смогут сговориться с компанией Линии или что-то в этом роде, не знаю. И тот, кто управляет Обществом, дал санкцию на применение биологического оружия, чтобы остановить ее. По крайней мере, так мне рассказывали. А это убийство в совершенно невообразимых масштабах. Кто-то должен встряхнуть этих людей.
        Все переглянулись между собой.
        - Зачем тебе нужны мы?  - наконец спросил Кереньи.
        - Мне не хватает сил. Мне нужна помощь. У меня есть Сет и кое-кто в пражской полиции, кого я смог уговорить помочь, и полагаю, наша подруга из Зоны тоже не против присоединиться.
        - Я все еще думаю,  - сказала она. Он улыбнулся.
        - Но для того, что я задумал, нужно больше людей, больше поддержки.
        Кереньи поразмыслил.
        - А в чем наша выгода?
        - Сто тысяч швейцарских франков тебе и каждому из твоих людей, пока мы не закончим,  - сказал Руди.  - И еще сто тысяч за подделку документов.
        Кереньи не выказал удивления.
        - Собираешься на войну?
        - Возможно,  - сказал Руди.
        Кереньи поразмыслил.
        - Прежде чем я отвечу, у меня два вопроса.
        - Конечно.
        - Почему мы?
        Руди улыбнулся.
        - Потому что никто в здравом уме этого не ожидает. А второй вопрос?
        Кереньи широко ухмыльнулся.
        - Что ты задумал?

        Как вымыть медведя

        1

        Павел проснулся перед рассветом и по привычке еще полежал в кровати несколько минут, прислушиваясь. Он услышал далеко в чаще леса фырканье зубра, призывающего самку, а ближе  - шарканье и шмыганье, по которому узнал дикую кабаниху, названную им Эльжбетой, в честь покойной жены. Все это были знакомые звуки, которые говорили, что все хорошо, что можно спокойно подниматься с постели и встречать день.
        Он медленно оделся, разминая застывшие от ночного холода мускулы и суставы. Его бестолковый сынок, живший в Берлине, прислал ему на прошлое Рождество электрическое одеяло, когда, как обычно, был слишком занят, чтобы приехать в гости лично. Сын забыл, что в доме Павла нет электричества, и Павлу это казалось примечательным, учитывая, что мальчик здесь вырос. Видимо, думал Павел, города и не такое с людьми делают. Города оглупляют. Так учил его собственный отец, а отца  - его отец.
        Павел спал в термокальсонах Damarts, которые прислала из Англии его шлюха-дочь. Если бы его дети хоть что-то соображали, они бы прислали ему генератор или какую-нибудь навороченную американскую топливную ячейку, о которых ему рассказывал Новак. Электрическое одеяло и термобелье. Поразительно.
        Поверх термобелья Павел натянул стеганые штаны и толстый свитер. Влез в ботинки и пошаркал на кухню, дыхание слабым туманом срывалось с его губ.
        На кухне стоял ошеломляющий запах, который Павел перестал замечать с годовалого возраста. Он исходил от ляжек зубров, висящих прямо под низким потолком, от сотен ниток сушеных грибов, от толстых пропотевших носков, сушившихся у плиты с двумя конфорками, от кофе и каши, варившихся десятилетиями, от сырой шерстяной одежды, свечей из домашнего воска и по крайней мере дюжины собак, сменивших друг друга за долгие годы.
        Сейчас у него был большой белый зверь, горная собака с юга. Он назвал ее Галина, в честь второй жены, которую она напоминала по характеру.
        Когда он вышел из спальни, собака заворочалась в углу в своем гнезде из тряпок и древних газет. Она весила ненамного меньше, чем он, а ее шкура была свалявшейся и грязной; она подняла свою тяжелую голову и посмотрела на него безумными глазами.
        - Рано, засранка,  - пробормотал Павел, взял немытую сковородку с кухонного стола и бросил собаке.  - Жди, чтоб тебя.
        Собака дернулась с неправдоподобной скоростью и поймала пастью рукоятку сковородки, летящей мимо. Уронила сковородку и обследовала ее мерзким красным языком.
        - Засранка,  - сказал Павел и открыл входную дверь. Дерево двери разбухло, как политик, как любил повторять Новак всякий раз, когда навещал его, и Павлу пришлось приложить силы, чтобы вытолкнуть ее наружу. При этом он заметил новые прострелы в теле.
        Туалет находился в пятидесяти метрах, на опушке леса. Дверь от него сгнила уже много лет назад, Павел стянул штаны, открыл клапан сзади на термобелье и уселся, глядя на дом.
        Домик все еще казался охотничьей избушкой из сказки, которую и должен был напоминать, когда его начинали строить в первые годы прошлого столетия: тогда герцоги и принцы приезжали сюда охотиться на зубров, оленей и кабанов. Домик выглядел еще довольно крепко, хотя время его не пощадило. Все окна на втором этаже были выбиты, большинство на нижнем  - тоже, их заколотили досками, которые с годами стали серебристыми. Веранда вдоль фасада  - правда, это была уже более поздняя достройка  - сгнила, стала опасной, туда теперь сваливался хлам. И прошло уже… ну, он даже не помнил, когда в последний раз из трубы поднимался дым; казалось, что всю свою жизнь он предпочитал газ в баллонах, а труба уже наверняка наглухо забита старыми птичьими гнездами и мусором.
        Последние четыре-пять лет он подумывал снова открыть верхний этаж. У него не было особой нужды в этих комнатах, после того как иссяк поток туристов, но он думал, что, может быть, какие-нибудь охотники из прошлых заездов могли забыть там что-нибудь ценное, а раз дети-имбецилы не в состоянии ему помочь, пора подняться по лестнице и поискать что-нибудь на продажу в деревне.
        Его кишки с годами, как и все вокруг, стали работать медленнее, но он был не против. Иногда он сидел здесь по часу и больше, глядел на дом и думал. Вид никогда не менялся: вечный вид на дом. Иногда он планировал, что сделает с домом; иногда думал, как пойдет и скосит еще метр новых зарослей вокруг поляны, на которой тот стоял. Он редко осуществлял свои мечтания, но они его успокаивали и отвлекали от все более своевольной пищеварительной системы.
        Этим утром, к примеру, он задумал прочистить дымоход. В гостиной  - куда он не входил уже года три  - имелся камин шириной почти в три метра, окруженный старинной витой железной решеткой, все еще с горкой древнего пепла. Он знал, что дымоход ему теперь не по карману, а заплатить за работу другим нечем, но ему было приятно просто размышлять об этом, а теперь он заодно подумывал о том, что где-нибудь можно продать и старинную решетку, если ему будет не лень оторвать ее от камина.
        Наконец закончив, он подтерся вырванной из Gazeta Wyborcza страницей, натянул штаны и вышел из туалета.
        Дом был со всех сторон окружен лесом. За туалетом расходились темные ряды дубов и елей, сосен, буков и ольхи, населенные зубрами, оленями, тарпанами, бобрами и кабанами. Последний темный закоулок Европы, как говаривал Новак. Он находился на границе Польши и Литвы, но та менялась по капризу истории с тех самых времен, когда придумали границы. Лес успел побыть польским, литовским, немецким, русским. Здесь хоронили секреты, а беззаконие послекоммунистических лет как в Польше, так и за границей, удобрило деревья несметным количеством тел. Павел повидал все, но впечатлило его немногое.
        Вернувшись на кухню, он зажег обе конфорки и поставил на одну ковш с водой. На вторую водрузил сковородку, чтобы оттаял затвердевший жир. Когда забрызгало, он нарезал ломтей с оленьей ляжки и бросил жариться. Заворочалась и подняла голову Галина, стоило ей учуять мясо на огне, как с брылей закапали толстые нити слюны.
        Вода закипела, Павел бросил ложку молотого кофе в металлическую турку и пластиковую миску, налил и туда, и туда воды. Дал настояться. Галина была кофеманкой и становилась невыносимой больше обычного, если ее кофе оказывался недостаточно крепким.
        Когда зажарилось мясо, был готов и кофе. Он поставил собачью миску на пол, и злобная тварь принялась хлебать. Себе кофе из турки он налил в потрескавшуюся керамическую кружку с рекламой венского Тиргартена  - очередной рождественский подарок от бестолкового сынка, и стоя ел мясо прямо со сковороды. Пару ошметков бросил на пол, чтобы порадовать собаку.
        - Какой сегодня день, засранка?  - спросил он, отхлебывая кофе. Собака, как обычно, не дала вразумительного ответа  - только шумно и влажно чавкала, завтракая.  - Пожалуй, сегодня день похода в деревню.
        При слове «деревня» собака перестала жевать и подняла голову. В молодости Павел ходил в школу с мальчиком по имени Станислав. Станислав любил развлекаться тем, что ловил насекомых и отрывал у них крылышки и лапки. Он держал покалеченных жертв весь остаток их жалкой жизни в маленьком картонном коробке и любил показывать девчонкам.
        Позже Станислав перешел к маленьким животным, ловил и увечил собак и кошек. К тому времени он уже оставил попытки впечатлить девчонок. А позже девчонки сами стали его целью. Он убил пятнадцать, прежде чем его арестовали. Павел видел его глаза на суде, и время от времени замечал что-то от Станислава в глазах Галины.
        Его поражало, что собака узнавала слово «деревня» и проявляла такой интерес. Он никогда не брал ее в деревню  - не смел, а то вдруг ей захочется отведать какого-нибудь ребенка. Он покачал головой и бросил в сторону собаки грязную тарелку. Собака не обратила на нее внимания и продолжала буравить его взглядом.
        - Я тебя не возьму, засранка,  - злобно сказал ей Павел.  - Тупая бесполезная скотина.
        Галина посмотрела на него еще, затем как будто немо пожала плечами и вернулась к кофе, словно совершенно забыв о его присутствии.

* * *

        Павел подумал, что уже забыл, когда в последний раз посещал деревню. Ему казалось, где-то в конце весны или начале лета. С другой стороны, может, и еще раньше.
        Неважно. Зайдя в сарай, он обнаружил, что от его велосипеда никакого толку. Обе шины спущены, а почти на всех металлических поверхностях ржавчина. Он не помнил, когда порвалась цепь, но вот она  - никчемно болтается. Он постоял, сунув руки в карманы толстой рубашки, таращась на велосипед, висевший под потолком сарая. Стоял долго, вспоминая и не в силах вспомнить, когда он в последний раз садился на него. Явно очень давно.
        Бог с ним. Он вернулся к домику смотрителя и нашел под кучей лохмотьев пару ботинок покрепче, только слабо припорошенных плесенью. Завязал шнурки, надел куртку, накинул рюкзак на плечо и двинулся по тропинке, что вела к проселку, что вел к дороге, что вела к деревне.
        В деревне было около семидесяти жителей. Она могла похвастаться баром, магазином и гаражом, которыми заправлял один человек, а также почтой, ей руководила серая нервная женщина, она то ли приехала, то ли была выселена сюда из Варшавы двадцать лет назад. Павел всегда думал, что она уедет, так что не трудился запоминать ее имя, но год за годом она оставалась на месте, терпеливо получая его почту и ожидая, когда он придет за ней в деревню.
        - И как мы сегодня, господин Павлюк?  - прощебетала она, пока он изучал кучу конвертов, посылок и бандеролей, скопившихся в чулане почты с тех пор, когда он в последний раз приходил в деревню  - и ему подумалось, что приходил он очень давно.
        - Мы?  - пробормотал он.  - Мы? Я в порядке, а про вас не знаю. Новак заходил?
        - Я видела господина Новака всего минут за десять до вас,  - сказала женщина.  - Он шел в э-э…  - она кивнула на бар.
        - Вот, соберите все это в сумку,  - сказал он, сунув ей пачку конвертов.  - Я вернусь попозже,  - и потопал по ступенькам почты, через дорогу и в бар.
        Внутри за столом сидел Новак, глядя на бутылку «Выборовы» и два стакана.
        - Слышал, что ты в округе,  - сказал он.  - Выпьешь?
        Павел подтянул стул, сел и смотрел, как Новак наполняет оба стакана водкой. Они выпили в молчании, и Новак наполнил их заново.
        - Итак,  - сказал он, доставая конверт из кармана куртки,  - писатель.
        - Писатель,  - Павел взял конверт, изучил его содержимое, извлек деньги и сунул в карман.
        - Забронировал сторожку на шесть недель,  - продолжал Новак.  - Говорит, ему нужно уединение, чтобы закончить последний роман. Ну его на хрен.
        - Ну его на хрен,  - согласился Павел, и оба опять опорожнили стаканы, и опять Новак их наполнил.
        - Но платит полную стоимость,  - сказал Новак.  - За всю сторожку, не только за первый этаж.
        - Когда приедет?  - Павел не был лентяем, но уже мог предвидеть, как тяжело ему будет проводить дни за уборкой. Давненько он не приводил сторожку в порядок.
        - Пятница.
        - А сегодня что? Понедельник?
        - Среда.
        - Черт,  - Павел снова опустошил стакан.
        - Говорит, ему особого отношения не нужно,  - сказал Новак.  - Говорит, будет сам себе готовить,  - и оба рассмеялись, потому что последний, кто сказал, что может готовить себе сам, чуть не спалил сторожку.
        Павел просматривал документы на аренду, которые вынул из конверта,  - бизнес Новака по сдаче сторожки был слишком хилым, чтобы пользоваться читалками, планшетами или смартфонами.
        - Что-то имя не узнаю,  - сказал он.
        - Писатели,  - сказал Новак.  - Ну их на хрен.
        - Ну их на хрен,  - согласился Павел, и они снова выпили. Павел поднялся и застегнул куртку.
        - Тогда придется готовиться к его приезду.
        Новак налил себе еще.
        - Придется.
        Снаружи Павел приосанился и зашагал через улицу на почту, где поворчал на женщину за стойкой, пока она не отдала ему сумку с почтой. Потом направился в лес, выбрав самую прямую дорогу.

        2

        Турист был очень молодым. Бородатый, он хромал и делал вид, что прожил тяжелую жизнь, но Павел, у которого тоже жизнь была нелегкой, видел разницу. Турист  - этот писатель  - был всего лишь мальчишка.
        Он прибыл рано поутру, когда Павел сидел в туалете. Он услышал, как хрустят ветки и листья под ботинками, и, когда застегнулся и вышел, его уже ждал парень в джинсах и черной утепленной лыжной куртке, с большой оливково-зеленой брезентовой сумкой на плече, он опирался на трость и ухмылялся.
        - Эй,  - сказал Павел, направляясь к нему.  - Это частная собственность.
        - Я знаю,  - сказал парень, улыбаясь и протягивая руку.  - На ближайшие несколько недель это будет моя частная собственность.
        Павел никому не пожимал руки. Ему казалось, что это привычка городских, которые не верят, что у встречного нет оружия.
        Если это как-то и задело паренька, то он не подал виду. Продолжая улыбаться, сунул руку обратно в карман, обвел тростью сторожку.
        - В неплохом состоянии,  - прокомментировал он.
        - Что у тебя с ногой?  - спросил Павел.
        Парень посмотрел на ногу, потом на Павла и ухмыльнулся.
        - Знаешь, ты один из очень немногих, кто спросил об этом. Большинство думает, что мне не захочется об этом говорить. Несчастный случай во время полета на воздушном шаре.
        Павел поднял бровь.
        - Воздушный шар.
        - Небольшая ошибка при расчете соотношения веса и подъемной силы,  - он заговорщицки наклонился.  - Если быть честным, я уже слишком стар для этой фигни.
        Павел пожал плечами.
        - Тогда я и начал писать,  - продолжал парень, взявшись обходить сторожку в сопровождении Павла,  - пока лежал в больнице,  - он обернулся и подмигнул Павлу.  - Совет бывалого, господин Павлюк. Если вам скажут, что эти костоправные приспособления безболезненны. Врут и не краснеют. Вот, возьмите часы,  - и он весело достал из кармана сложную пластмассовую шкатулку с самыми уродливыми часами из всех, что видел Павел,  - громоздкой аляповатой штуковиной с жирным пластиковым браслетом.
        - Давайте, примерьте,  - предложил парень, и Павел надел их, после чего парень улыбнулся.  - Ну вот,  - сказал он довольно.  - Только не снимайте. Это на удачу.

* * *

        И Павел носил часы весь срок пребывания парня в сторожке. Он возненавидел их и намеревался продать, как только парень уедет, но пока делал все, чтобы тот видел их на его руке.
        Не то чтобы они часто встречались. Иногда он видел, как парень уходил на прогулку в лес вокруг сторожки, но чаще тот оставался дома  - писал, предполагал Павел. Раз или два он проходил по своим делам мимо одного из незабитых окон сторожки и замечал внутри парня за таким компьютером, на котором пишешь в воздухе, а не на клавиатуре, отчего руки устают уже через пятнадцать минут. Вообще-то в его комнате было многовато компьютерного оборудования. Куча штуковин с экранами, лампочками и кабелями. Куда больше, чем Павел видел у него по приезде.
        С другой стороны, сказал себе однажды вечером Павел, готовясь ко сну, бывали гости и намного, намного хуже. Помнил он компанию бельгийских бизнесменов, которые… в общем, с тех пор он решил никогда не ездить в Бельгию. А еще шесть мальтийцев, которые не сказали ему ни слова, да и друг другу тоже. Неописуемо жуткие.
        Он был слишком старым, слишком медлительным. Он хотел повернуться, но его талию обхватили сильные мясистые руки, оторвали от пола, развернули его в противоположном направлении, а потом из ниоткуда метнулась тень и наложила ему на рот клейкую ленту, и не успел он ничего сделать, как огромная ручища схватила его за оба запястья, сжав их вместе, пока кто-то другой тоже заматывал их клейкой лентой. Трое. Их было трое? Или только двое? Не может быть, чтобы один, слишком много рук. Он даже не успел крикнуть.
        Двое. По меньшей мере двое. Один нес его за торс, второй удерживал ноги, и так его пронесли через коттедж, мимо тела Галины, лежавшей на кухонном полу с перерезанным горлом, и вытащили на лунный свет.
        Где уже стоял на коленях парень, в разорванной одежде, с окровавленным лицом и сцепленными за затылком руками. Павла кинули рядом с ним, подняли на колени, и он почувствовал, как до шеи сзади дотронулся холодный ствол оружия.
        - Будешь знать, как воровать у нас,  - произнес голос за спиной.
        Парень сказал что-то на незнакомом Павлу языке, и внезапно поляну заполнили пчелы, и горячий липкий дождь, и звуки падающих тел, а когда все кончилось и он открыл глаза, то увидел, что вокруг лежат пять здоровенных мужчин в черном, и вид у них такой, будто их загрызло насмерть нечто, орудующее миллионом крошечных зубов.
        Парень обернулся к нему, весь в крови, и  - невероятно  - он улыбался.
        - Ты в порядке?  - спросил он весело.
        Павел вытер кровь с лица и молча кивнул.
        - Хорошо,  - парень поднялся на ноги и помог встать Павлу, снял клейкую ленту с запястий и оглядел поляну. Ближайшую к ним стену сторожки как будто обработали гигантской теркой для сыра.
        - Лучше перезарядиться на всякий случай,  - он похромал по ступенькам в сторожку, вернулся немного погодя с алюминиевой приставной лестницей и парой полотенец. Бросил одно Павлу, донес лестницу до дерева на опушке и неловко вскарабкался, пока Павел стирал с себя кровавое месиво.
        - Волшебство,  - сказал парень, срывая с веток дерева что-то… невидимое…  - Волшебное оружие.
        Самонаводящиеся пушки представляли собой матовые сферы размером с грейпфрут, совершенно невидимые, пока парень не начал снимать их с дерева. Там, где их касались его пальцы, расползались неровные пятна телесно-розового цвета, а когда он закончил их перезаряжать и переустанавливать, они окрасились в цвет его рук.
        Их оказалось больше сорока, развешенных вокруг сторожки, и парень обошел все. Когда он возвращал их на место, они снова начинали исчезать, перенимая цвет окружающего фона.
        - Рад, что ты не снял часы,  - сказал он Павлу, возвращая на место последнее устройство.  - Пушки запрограммированы стрелять по моей команде в любого, у кого их нет, но ты все равно мог бы поймать пару пуль, если бы не сидел спокойно.
        Павел ничего не ответил.
        Парень отвел его назад в сторожку. В столовой было разбросано безнадежно разбитое компьютерное оборудование. Парень остановился в дверях, глядя на него.
        - Тебе лучше уйти,  - сказал ему Павел.  - У этих пятерых наверняка есть друзья. Они будут тебя искать.
        - Это меня не волнует,  - покачал головой парень.
        - И думаешь, что стоит?
        - Это просто наемники. Меня уже не будет, когда появится подмога,  - он вздохнул.  - С другой стороны, ты прав. Их друзья захотят отомстить, просто чтобы сохранить лицо. Тебе тоже надо уходить.
        - Мне?  - Павел рассмеялся.  - Никуда я не пойду.
        Парень наклонил голову набок.
        - Там почти целая стрелковая дивизия СС,  - сказал Павел, показывая в окно на лес.  - Прибыли сюда в 1942 году, искали еврейских бойцов Сопротивления. Вернулись только трое, и отец говорил, что все они сошли с ума. Их тела так и не нашли. Думаешь, я боюсь какой-то мафии?
        Парень улыбнулся.
        - Я оставлю тебе пушки, на всякий случай,  - он оглядел комнату.  - Все остальное тоже можешь оставить себе. Даже разбитые вещи можно продать на запчасти.
        - Они сказали, ты у них что-то украл.
        - Неправда. Я обнаружил то, что искали другие. И я хочу кое-что с этим сделать. Они наняли мафию, чтобы остановить меня. А может, и нет. Может, это был кто-то другой. Я все еще заполняю пробелы.
        - Кто эти «они»?
        - Ну, в этом и проблема. Я не знаю точно. Вариантов предостаточно. Оказывается, ими могут быть многие. И может быть, есть и другие, кто мне помогает. Я не знаю,  - он радужно улыбнулся Павлу.  - Здорово, да?
        - Значит, ты нашел что-то очень ценное?
        Парень задумался.
        - С этим нельзя пойти в банк, в обмен валют или ломбард и получить деньги.
        Значит, ничего это не стоит. Павел потерял всякий интерес.
        - Лучше уходи,  - сказал он, уже обдумывая, что сделает с запчастями от разбитых компьютеров. Он мог бы отнести их Новаку уже сегодня вечером и вернуться на следующее утро с большой пачкой денег. Может, купит себе новый спальник.

* * *

        Они достали лопаты из сарая и вернулись на поляну закопать тела. Парень обыскал покойников, собрал разорванные кошельки и распотрошенные телефоны, бросил все в целлофановый пакет. Они похоронили и Галину. Работа была кропотливая, грязная, каторжная, но парень от нее не увиливал, несмотря на очевидные неудобства, которые доставляла нога. Закончили они почти на рассвете. Павел оперся на лопату и оглядел поляну, которая выглядела именно так, будто на ней похоронили несколько тел.
        - У Штази была какая-то поговорка,  - сказал парень.  - Что-то про мытье медведя.
        - Мыть медведя, не намочив шкуры,  - сказал Павел. Потом нахмурился. Парень усмехнулся.
        - Ну надо же, господин Павлюк. Кто бы мог подумать, что вы знакомы с лексиконом Штази?
        Павлу вдруг показалось, что парень знает о нем все, в том числе и о том времени, что он провел в Берлине в молодости, за пару лет до падения Стены.
        - Это означает выполнять опасную работу, не подставившись под угрозу,  - сказал он. Сказал без стыда. В те последние неистовые дни Берлинской стены он не сделал ничего, чего стоит стыдиться; он говорил себе это так часто, что сам поверил.
        Парень кивнул.
        - Именно так.
        Павел оглядел поляну.
        - Но ты явно подставляешься под какую-то угрозу.
        Парень придвинулся, так что их лица разделяло всего несколько сантиметров, и посмотрел ему прямо в глаза. В этот момент Павлу показалось, что он увидел в лице паренька яркий торжествующий проблеск безумия.
        - Это,  - сказал он,  - еще никакая не угроза. Это просто банда наемных мордоворотов. А медведь, которого я пытаюсь вымыть,  - угроза совсем другого порядка.
        Павел поднял бровь.
        - И оно того стоит?
        Парень улыбнулся:
        - Может, вместе посмотрим?
        Павел хотел было ответить, когда услышал голоса с тропинки, ведущей в чащу леса. Посмотрев в том направлении, он увидел прыгающие огоньки. На миг ему показалось, что это уже прибыли друзья бандитов, но, когда голоса приблизились, он услышал акцент и расслабился. Всего лишь англичане.
        - Ну что ж,  - сказал парень, смахивая грязь, веточки и листья с одежды.  - Мы не в том состоянии, чтобы принимать гостей, но не думаю, что они сильно обидятся. Можешь их встретить?
        Их было четверо  - трое мужчин и женщина. Все несли фонари, все были с рюкзаками на спинах и в ботинках для походов. Мужчинам было около шестидесяти лет, женщина казалась моложе, не старше сорока. Все были одеты в раздражающе старомодном стиле, который так любят эти англичане: твид, рубашки и галстуки. Женщина была в твидовых брюках и пиджаке поверх большого пышного рыбацкого свитера. Все казались перепуганными.
        - Всё в порядке,  - сказал им по-английски парень.  - Вы уже вышли, вам нечего бояться.
        Один из мужчин, поколебавшись, шагнул вперед и протянул руку.
        - Вы не представляете, как долго мы этого ждали,  - произнес он с тем английским акцентом, который сын Павла как-то раз назвал «маммерсетским»[7 - Маммерсет  - вымышленное графство, каламбур из слов mummer («фигляр») и названия «Сомерсет». Акцент собирательный (прим. пер.).]  - словно попытка актера-халтурщика изобразить акцент Уэст-Кантри. Павлу он казался чересчур английским.
        - Знаю,  - сказал парень.
        И вдруг лес в одном месте словно зарябил и зашевелился, как чудовище в одном фильме со Шварценеггером, который когда-то видел Павел, и на поляну вышел человек в облегающем костюме из серых тряпок. Он поднял капюшон, открыв молодое чернокожее лицо. Позади него материализовались еще два человека  - два огромных блондина с автоматическим оружием.
        - Проблемы?  - спросил молодой человек, глядя на перекопанную землю в том месте, где Павел с парнем похоронили бандитов.
        - Ничего неожиданного,  - ответил парень.  - У тебя?
        Молодой человек покачал головой, с подозрением глядя на Павла.
        - Карта точная, они ждали меня у места отхода. Нам оставалось только выйти назад.
        Парень кивнул, и Павлу показалось, будто с плеч у него свалился тяжкий груз.
        - Ну хорошо. Заводите всех внутрь и приведите в порядок. Там есть сменная одежда для всех. Прошу прощения за бардак.
        - И так будет каждый раз, когда мы это делаем?  - спросил молодой человек.
        - Нет,  - ответил парень,  - иногда будет реально опасно.
        Молодой человек фыркнул и пошел подгонять в сторожку англичан, нервно сбившихся в кучку.
        - Многовато крови для рутинной работенки,  - сказал один из здоровяков-блондинов. Парень пожал плечами.
        - Кажется, мы выманили еще одного игрока,  - он бросил здоровяку пакет с кошельками и телефонами.  - У них где-то рядом должен быть транспорт, найдите и избавьтесь от него. Потом попробуйте узнать, кем они были и на кого работали.
        Здоровяк поднял целлофановый пакет и прищурился, рассматривая его содержимое.
        - Это несложно. Если они не профессионалы, то наверняка пришли со своими документами.
        Парень кивнул.
        - Я так и думал. В общем, я хочу убраться отсюда через полчаса. Пошлите кого-нибудь поискать их подмогу, и встретимся в месте сбора через два дня.
        - Ладно,  - и два человека натянули капюшоны и снова исчезли. Как для таких крупных людей, они перемещались по лесу практически бесшумно; Павел почти не слышал, как они уходили.
        Когда они скрылись, парень спросил:
        - И как долго ты про них уже знаешь?
        - Про англичан?  - спросил Павел. Пожал плечами.  - Всю жизнь.
        - Знаешь, откуда они берутся?
        Павел снова пожал плечами.
        - Я лесник.
        - Не считая берлинских лет.
        - Я лесник,  - повторил он.  - Мой отец был лесником, и его отец. В лесу мы ходим куда хотим. Иногда встречаем английских лесников.
        Парень посмотрел в чащу.
        - Ну, лес окружает границу,  - сказал он как бы сам себе.  - Наверное, иногда трудно понять, на чьей ты стороне,  - он посмотрел на Павла.
        Несколько долгих минут они стояли и смотрели друг на друга. Уже нет смысла что-то отрицать, подумал Павел.
        - Они передают, что этих ты можешь забрать,  - произнес он наконец, кивая на сторожку.  - Но попробуй увести еще людей  - и тебя остановят.
        - И кто это передает?..
        - Какая разница?
        - Те же люди, что послали мафию?
        - Нет. Они от кого-то другого. Не знаю, от кого, и не знаю зачем.  - Павел наблюдал, как парень обдумывает его слова.  - Похоже, у тебя больше врагов, чем друзей.
        - С этим не поспоришь,  - согласился парень. Он взглянул на Павла и спросил:  - Кстати, а сколько тебе лет?
        Это был такой необычный вопрос, учитывая ситуацию, что Павлу не пришло в голову врать.
        - Почти девяносто,  - сказал он.
        - Тебе девяносто восемь,  - сказал парень.  - А выглядишь ты не старше шестидесяти. Похоже, жизнь в лесу действительно идет на пользу.
        Павел нахмурился.
        - Знаешь,  - продолжал парень,  - года полтора назад я встретил человека, который божился, что на той стороне границы время течет медленнее. Я думал, это вранье. Как время в одном месте может идти медленнее, чем в другом? Но, может быть, он прав. Может быть, ты слишком долго пробыл на той стороне. Хм?
        Павел обжег его взглядом. Парень кивнул.
        - Так я и понял. Вот за этот секрет стоит убивать.  - Он потер лицо.  - Ладно, господин Павлюк. Мы скоро уйдем, а ты сможешь дальше присматривать за тропинками. В следующий раз, как увидишь тех, на кого работаешь, передай, что это еще не конец.
        - Тебя остановят,  - предупредил Павел.  - Брось  - ты вывел четверых. Это само по себе победа. Тебе что, мало?
        - Мало?  - переспросил парень.  - Господин Павлюк, прошедшие десять лет меня гоняли по Европе, похищали, избивали, пытались убить, мне врали практически все, кому я доверял.  - Он обернулся, поднял лопату и понес ее к сторожке. Павлу показалось, что парень внезапно совсем лишился сил.  - Погибло много людей,  - продолжал он, не оглядываясь.  - В том числе мой брат. И все потому, что кто-то где-то не дает этим людям попасть туда, куда они хотят,  - он остановился и показал на сторожку лопатой.  - Или кто-то хочет знать, как попасть в Общество. Или не хочет позволить остальным узнать, как попасть в Общество. Я честно уже перестал понимать, и мне это надоело. Надоело, что меня заездили как старую клячу все кому не лень,  - он на миг взглянул на лопату, словно только сейчас понял, что у него в руках, потом бросил ее в траву и устало поднялся по ступеням к входной двери сторожки.
        - Передай своим друзьям, что я еще даже не начинал,  - сказал он и вошел внутрь.
        notes

        Сноски

        1

        Лесные курьеры (фр.)  - так называли франко-канадских торговцев, которые путешествовали в отдаленные части Северной Америки для торговли с индейцами (прим. пер.).

        2

        Индикатор на стекле шлема (прим. пер.).

        3

        Коричневый уголь (нем.) (прим. пер.).

        4

        Свершившийся факт (фр.) (прим. пер.).

        5

        Пудинг с изюмом (прим. пер.).

        6

        Карл Бедекер (1801 -1859)  - знаменитый автор путеводителей. Его имя стало нарицательным (прим. пер.).

        7

        Маммерсет  - вымышленное графство, каламбур из слов mummer («фигляр») и названия «Сомерсет». Акцент собирательный (прим. пер.).