Добыча Эндрю Фукуда

        Охота #2 Джину всего семнадцать, но он уже узнал, что такое любовь, потеря и надежда. Он научился выживать среди вампиров и обнаружил, что в его собственной семье гораздо больше тайн, чем он думал. Спасаясь с друзьями от погони, он стремится найти землю обетованную, где все они будут в безопасности. Но чем темнее ночь, чем быстрее охотники, тем чаще Джин задает себе вопрос: а что если новый мир, который он ищет, так же враждебен, как и тот, откуда он бежал? С каждым прожитым часом, Джин и его подруга все яснее понимают, что спасение заключено в них самих.

        Эндрю Фукуда
        ДОБЫЧА

        Посвящая Оба-тян [1 - Obaachan - бабушка (яп.).]


1

        Мы думали, что наконец избавились от них. Мы ошиблись.
        Этой ночью они приходят за нами.
        Бегущую стаю слышно всего за несколько минут до того, как она оказывается на берегу. Резкие вопли прорезают ночную тьму осколками стекла. Лошадь с раздувающимися ноздрями и закатившимися от ужаса глазами уносится в ночь. Какое-то время в темноте виднеются белки глаз, яркие, как две странные луны. Мы - шестеро - хватаем сумки и на подгибающихся ногах бежим к лодке. Узлы, которыми она привязана, туго затянулись, и трясущимся рукам никак не удается их распутать. Бен пытается подавить испуганные всхлипы, Эпаф стоит в лодке, окаменев от ужаса, и прислушивается к доносящемуся из темноты шуму. Его волосы торчат в разные стороны, растрепавшись после сна, в который ему так и не удалось погрузиться.
        Сисси отчаянно рубит веревки, орудуя ножом все быстрее и быстрее, так что искры летят. Неожиданно она застывает, не успев опустить нож, и смотрит вдаль. Вот они - десять серебряных точек, несущихся к нам по полю вдалеке,  - скрываются за холмом невдалеке, и мне кажется, что волоски на шее превратились в сосульки и ломаются на ветру.
        Вот они снова появляются, как десять капелек ртути, катящихся с неуклонной целеустремленностью. Серебряные точки, капельки ртути - я просто пытаюсь выразить этот ужас невинными словами, как будто это украшения. Но это люди. Это охотники. Они идут, чтобы вонзить клыки в мою плоть, чтобы растерзать меня и жадно съесть целиком. Я хватаю младших мальчиков и забрасываю в лодку. Сисси рубит последний узел, стараясь не прислушиваться к доносящимся воплям, булькающим от заливающей рты слюны. Я хватаю шест, готовясь отталкиваться от берега, как только Сисси расправится с канатом. Она наконец его побеждает, едва ли не в последнюю секунду, и я толкаю лодку от берега. Сисси запрыгивает на борт. Течение подхватывает нас и уносит к середине реки. Охотники толпятся на берегу - десять бугрящихся мышцами обнаженных тел,  - но я не узнаю никого из них: ни Алые Губы, ни Пресс, ни Тощий, ни Директор до нас не добрались. Однако возбуждение в их глазах мне знакомо. Это страсть, которая сильнее похоти, сильнее любых других желаний: разорвать и поглотить плоть и кровь гепера. Трое охотников, не в силах сдерживаться,
прыгают в реку в бесплодной попытке добраться до нас. Их головы пару раз показываются над поверхностью воды, и они уходят на дно.
        Несколько часов остальные охотники следуют за нами по берегу. Мы стараемся не смотреть на них, не отводя глаз от поверхности реки и досок палубы. Но от их криков, полных злобы и острого отчаяния, никуда не деться. Мальчики из Купола - Бен, Дэвид, Джейкоб и Эпаф - оставшуюся часть ночи проводят в каюте. Мы с Сисси стоим у кормы и длинными шестами правим лодкой, не давая ей подойти к берегу. Светает, и затянутое облаками небо постепенно светлеет. Охотники, вместо того чтобы слабеть с приближением восхода - а с ним и неизбежной смерти,  - кричат все громче, со все большей яростью.
        Солнце медленно встает и заливает все тусклым светом сквозь темные облака. Тучи не дают ему жечь в полную силу, так что охотники умирают страшной, медленной смертью. Проходит час, прежде чем затихает последний хлюпающий вопль, и мы перестаем видеть их, слышать их, обонять запах горящей плоти.
        Сисси впервые за несколько часов нарушает тишину:

        - Я думала, мы уже достаточно далеко. Думала, мы больше их не увидим.  - Еще только утро, а ее голос уже звучит уставшим.

        - Было солнечно,  - говорю я.  - До вчерашней бури. Дождь и облака закрыли солнце и позволили охотникам выйти задолго до заката. Поэтому они добрались до нас.
        Сисси стискивает зубы.

        - Надо, чтобы сегодня не было дождя,  - говорит она и уходит в каюту посмотреть на ребят.
        Река настойчиво и быстро несет нас вперед. Я смотрю вдаль, туда, где вода исчезает в темноте. Не знаю, что ждет нас дальше, не знаю, что делать и о чем думать. Неизвестность. На лоб падает капля, за ней еще одна и еще, вода стекает мне на шею, струи вьются по рукам, как выступающие вены. Я поднимаю глаза. Черные вспухшие облака медленно движутся над нами и проливаются дождем, который падает темными косыми полосами. Небо как будто закрыла огромная стая ворон.
        Охота только началась. Она никогда не закончится.

2

        Мы сидим в каюте, прижавшись друг к другу, стараясь не попасть под дождь. Промокшая одежда прилипает к нашим худым телам, как пятнистая, морщинистая кожа рептилии. Время от времени кто-нибудь - движимый голодом или иррациональной надеждой,  - открывает сумку для еды и обнаруживает (снова), что она пуста. Ягоды и жареное мясо луговой собачки мы уже давно съели.
        Сильный дождь ускорил течение реки. Смены рулевых - которые теперь быстрее выбиваются из сил,  - стали короче. После обеда у руля оказываемся я и Сисси. Два часа, и мы совершенно обессилены. Мы валимся на пол в каюте, наше место занимают Эпаф с Джейкобом.
        Я вымотан, но уснуть не могу. Над рекой дует ветер, волнуя и без того изрытую оспинами от падающего дождя воду. Я тру лицо, стараясь немного разогреть щеки. Напротив меня лежит Сисси, свернувшись на боку и пристроив голову на ладонях. Лицо ее выглядит спокойным и расслабленным.

        - Ты уже минут пять на меня смотришь,  - говорит она, не открывая глаз. Я вздрагиваю, и она слегка улыбается: - В следующий раз просто разбуди меня, а то прожжешь взглядом стену.
        Я почесываю запястье.
        Она медленно открывает глаза и садится. Густые темные волосы падают ей на лицо в таком же беспорядке, в каком оказывается одеяло, которым она осторожно накрывает храпящего рядом Бена. Сисси потягивается, поднимая руки и выгибая спину, и, спотыкаясь о груду дров, которую мы принесли на борт, идет ко мне.

        - Течение что-то сильное,  - говорю я.  - Я беспокоюсь.

        - Может быть, оно и к лучшему. Так нас унесет дальше от них.
        Прошло всего несколько дней с тех пор, как мы сбежали из Института геперов. Нас преследует стая, жаждущая растерзать нас, поглотить нашу плоть и кровь. Сотни гостей, собравшихся в Институт на банкет, ради жажды крови забыли о развлечениях. Против такой орды мы вшестером не имели никаких шансов. Нашей единственной хрупкой надеждой был дневник Ученого - загадочная тетрадка, из которой мы и узнали о возможности бежать по реке. Реку нам помогла найти удача. Лодку - чудо. Но почему и зачем Ученый привел нас сюда, мы так и не поняли.

        - А еще это значит, что мы приближаемся к нему,  - она смотрит на меня мягко, как будто понимает, о чем я думаю.
        Я отвожу взгляд.
        Вчера, когда я нашел в альбоме Эпафа портрет отца, я впервые за несколько лет увидел его лицо: глубоко посаженные глаза, суровую линию подбородка, тонкие губы и твердые черты, сквозь которые даже на этом рисунке проглядывали милосердие и печаль.
        Теперь я думаю о секретах, которые скрывались за этими глазами и о которых никогда не говорили эти губы. В последний день отец вбежал в дом мертвенно бледный, обливаясь потом. Показал мне два прокола на шее. Он проделал все это с целью убедить меня, что его обратили. Когда отец вышел на улицу перед самым рассветом, я думал, что он умер во имя моего спасения.
        На самом деле он бежал на свободу и оставлял умирать меня.
        Я вытягиваю две тонкие ветки из кучи и начинаю тереть их друг о друга, как будто правлю ножи.

        - Думаете, он оставил эту лодку вам, да?  - говорю я.  - И придумал всю эту схему побега для вас? Вам интересно, что по этому поводу думаю я? Он не думал о вас, когда оставлял лодку. Он приготовил ее для себя, это он должен был бежать на ней. Только не смог ее найти. Или он сам ее построил, но его поймали, прежде чем он смог бежать.
        Сисси смотрит на палочки в моих руках, потом на меня:

        - Ты ошибаешься. Ученый обещал нам - почти каждый день обещал,  - что выведет из Купола. Он рассказывал о прекрасном месте, где нет опасностей и нечего бояться. Там безопасно и тепло и много других человеков. Это страна Молока и Меда, Плодов и Солнца. Он так ее называл, а еще иногда Землей Обетованной. И всегда, говоря о побеге, он утверждал, что мы убежим все вместе.

        - Серьезное обещание.
        Она поджимает губы:

        - Да. Но мы в этом нуждались. Пойми, мы - все мы,  - родились в Куполе. И были уверены, что там и умрем, прожив тяжелую жизнь в неволе. Это жалкое существование, правда. Ученый появился ниоткуда и одним своим обещанием смог изменить всю нашу жизнь. Он дал нам надежду. Мальчики - особенно Джейкоб,  - изменились до неузнаваемости. Вот что делает надежда. А мы ведь даже не знаем, что такое мед и молоко,  - добавляет она с улыбкой.

        - Так доверять какому-то обещанию…
        Она пристально смотрит на меня:

        - Ты не знал его так, как мы.
        Я едва не вздрагиваю, так мне больно от ее слов, но успеваю овладеть собой. У меня было достаточно времени научиться справляться с эмоциями.

        - Ты не хочешь его найти?  - спрашивает она.  - Разве тебе совсем неинтересно, куда он мог деться?
        Я застываю. Честно говоря, я мало о чем думал, кроме этого.
        На ее лицо падают блики лунного света, отраженного от воды.

        - Ответь, Джин,  - шепчет она, глядя мне в глаза.
        Я молчу, ее слова - ты не знал его так, как мы,  - все еще звучат у меня в голове. Сколько я мог бы ей рассказать. Сказать, что человека, которого они знали как Ученого,я звал Отцом.Что я жил с ним, играл с ним, говорил с ним, изучал город с ним, слушал его истории. Знал, что, когда он спит, его суровое лицо расслабляется и сквозь суровые черты проглядывает маленький мальчик; тогда он тихо похрапывал, а его огромная грудная клетка поднималась и опускалась. Что я провел с ним больше времени, чем они, и что мы были куда ближе. Что он любил меня, и любовь отца и сына связывает куда сильнее, чем что бы то ни было.
        Вместо этого я просто тру палочки друг о друга.

        - Как тебе должно быть тяжело, Джин,  - тихо говорит она.
        Я молча сажусь поудобнее.

        - Твои секреты,  - шепчет она,  - съедят тебя изнутри.  - С этими словами она встает и идет к остальным.


        Через несколько часов дождь прекращается. Солнечный свет падает на нас сквозь разрыв в облаках, и ребята кричат от радости. Джейкоб говорит, что теперь все в порядке: у нас есть и скорость, и солнце.

        - Утритесь, охотники!  - дерзко кричит он.
        Остальные геперы со смехом поддерживают его.

        - Утритесь!  - смеются они.
        Но я не могу разделить их веселье. Каждый новый дюйм между нами и охотниками означает еще один дюйм между Пепельным Июнем и мной.
        Последние дни я видел ее в самых неожиданных вещах, например в фигурах облаков. Или в силуэтах гор на востоке, которые становятся все ближе, с каждой секундой, с каждой новой волной, которую мы преодолеваем. Я чувствую, что петля на ее шее затягивается все туже. Меня гложет вина. Она пожертвовала собой ради меня, оставшись одна в Институте геперов. Она пытается держаться там в ожидании помощи. Помощи, которую я не смог оказать. Думаю, она уже поняла, что я не вернусь. Что я ее подвел.
        Ребята продолжают кричать, их легкомыслие становится практически видимым, блестящим на солнце. Теперь они кричат об Ученом и о Земле Обетованной.
        Я слышу звук шагов, кто-то бежит ко мне. Это Бен.

        - Иди к нам на палубу, Джин,  - он широко мне улыбается,  - там намного теплее.
        Я отвечаю, что мне лучше не выходить на солнце.

        - Ну же, давай,  - он тянет меня за руки, но я отталкиваю его.

        - Я не могу, я не привык к солнцу. У меня кожа сгорит, она не такая темная, как у геп…  - я успеваю замолчать, когда уже слишком поздно.
        Бен мрачнеет и возвращается на яркий свет, а я остаюсь один в темной и сырой каюте.
        Все больше солнечных лучей пронзает облака и падает на землю, и земля раскрывается им навстречу, расцвечиваясь сочными цветами - зеленью лугов и темной синью реки.
        До вечера я слышу их голоса сквозь щели. Мы все в одной лодке, но мне кажется, что они очень далеко. Солнечный свет льется на нас, и, хотя мое тело он сейчас не обжигает, совесть болит еще сильнее.
        Время к вечеру. Они раскинулись на палубе, как греющиеся на солнце собаки, и дремлют. Они устали и голодны, впалые животы урчат даже во сне. Подошла моя вахта у руля. Я впитываю звуки волн, бьющихся о дерево лодки,  - ритмичный глухой звук, который меня неожиданно успокаивает.
        От легкого покачивания меня клонит в сон. Эпаф не спит, я вижу, как он склонился над тетрадью и рисует что-то, полностью погрузившись в свое занятие. Не в силах справиться с любопытством, я заглядываю ему через плечо. Он рисует Сисси: она стоит на скале у водопада, подняв изящную руку и глядя вперед, на бесконечный горизонт. Водопад сверкает, как если бы в его водах катились тысячи рубинов и алмазов. На Сисси шелковое платье без рукавов, грудь у нее больше, а талия тоньше, чем на самом деле. Кто-то стоит позади нее. Спустя мгновение я понимаю, кто это: это Эпаф, но на рисунке его руки бугрятся мощными мускулами, на мощном теле блестит лунный свет. Одну руку он положил на талию Сисси, а другой с подчеркнутой нежностью касается ее бедра. Сисси закинула руку назад и запустила пальцы в его волнистые волосы.

        - Ну и воображение у тебя,  - говорю я.

        - Что!  - он захлопывает альбом.  - Ты, маленькая скотина.

        - В чем дело?  - сонно моргая, бормочет Сисси.

        - Успокойся,  - говорю я.  - Когда закончишь с этим своим… рисунком, помоги мне у руля. Течение усилилось.
        Я иду обратно и поворачиваю рулевой шест, пока лодка не выправляется. Из каюты доносится грубый голос Эпафа.
        Через несколько минут мне на помощь приходит Дэвид, не Эпаф.

        - Ого,  - смотрит он на реку, хватая второй шест,  - а мы быстро плывем.
        Эпаф спорит с Сисси на корме. Он стоит, растопырив руки, пытаясь удержать равновесие. Сисси отрицательно качает головой, показывая на небо, где все еще висят тучи, пусть и пронизанные солнцем. Эпаф, оживленно жестикулируя, приближается к ней. Они продолжают спорить, но река так шумит, что я не могу разобрать ни слова. Подхожу ближе.

        - …Река,  - доносится до меня.

        - О чем вы спорите?
        Эпаф сердито смотрит на меня:

        - Ни о чем.
        Я поворачиваюсь к Сисси:

        - Так что с рекой?

        - Она мокрая,  - огрызается Эпаф.  - А теперь можешь пойти заняться своими делами.

        - Вы хотите пристать к берегу,  - обращаюсь я к Сисси,  - поохотиться.
        Сисси молчит, стиснув зубы, и смотрит на воду.

        - Послушайте меня,  - говорю я.  - Это ошибка. Не надо этого делать.

        - Твоего мнения никто не спрашивал.  - Эпаф встает между мной и Сисси.

        - Сойти на берег будет ошибкой, Сисси,  - я обхожу Эпафа. Даже со спины видно, насколько он раздражен.  - Разве прошлая ночь ничему нас не научила? Они…

        - Я сказал, занимайся своими делами. Какое из слов тебе непонятно? Иди приготовь канаты. Нам надо будет привязать лодку, когда мы причалим.

        - С ума сошел? Они собираются нас съесть…

        - Круто. Сам додумался?  - Эпаф резко поворачивается ко мне, в его взгляде явно читается неприязнь.

        - Да послушай ты! Они могут все еще за нами следить…

        - Нет. Не могут,  - говорит Эпаф.  - Ты что, вообще ничего о них не знаешь? Удивительно как плохо ты в них разбираешься, учитывая, где всю жизнь прожил. Сюрприз, мальчик, на солнце они сгорают. И кстати - еще один сюрприз,  - солнце как раз сейчас светит.

        - Его недостаточно. Они умные, они умеют импровизировать, у них есть технологии и цель. Ты зря их недооцениваешь. Очень зря.

        - Единственное, что есть на берегу, это еда,  - рявкает Эпаф,  - там куча всякого зверья, как в зоопарке. Я видел уже трех луговых собачек. Все, теперь мы с Сисси без тебя решим, что делать.

        - Эпаф,  - качает головой Сисси.  - Я не знаю. Может, это и вправду слишком опасно.
        По его лицу видно, что он обижен.

        - Но, Сисси… я не понимаю. Ты же только что согласилась пойти охотиться.  - Он явно сбит с толку и не верит своим ушам.  - Ты же знаешь, как мы голодны. Подумай о Бене…

        - Да, конечно. Но давай решим все спокойно.

        - Нет, Сисси, ты же только что согласилась со мной. Сказала, что надо пристать к берегу и поохотиться.

        - Я просто стараюсь сохранять осторожность.

        - Это из-за него,  - Эпаф тычет пальцем в мою сторону.  - Из-за того, что он боится приставать к берегу.

        - Хватит.

        - Это из-за него?

        - Эпаф! Я не говорю, что нам вообще не надо приставать к берегу. Давай подождем, пока небо очистится, чтобы солнце как следует обожгло землю. Если нам надо подождать до завтра, мы подождем. От голода за один день мы не умрем, а если неосторожно выйдем на берег - вполне можем.
        Эпаф поворачивается к ней спиной, буквально дымясь от гнева:

        - Почему ты так быстро соглашаешься с ним? Поверить не могу, что ты на его стороне.

        - Я ни на чьей стороне. Я на стороне здравого смысла. И того, что будет лучше для всех нас.

        - Что будет лучше для тебя! Ты хочешь, чтобы он хорошо о тебе думал, поэтому с ним соглашаешься.

        - Все, с меня хватит споров,  - говорит Сисси и отходит.
        Эпаф зло смотрит ей в спину, его гнев все еще не нашел выхода.

        - Видишь, что ты сделал?  - говорит он мне.  - Думаешь, ты такой умный, да? Такой крутой парень. Посмотрите на меня, я столько лет прожил среди них. Посмотрите, как я держусь.Глядеть смешно.
        Только не позволяй себя спровоцировать,внушаю я себе, отойди.

        - Ты хотел стать одним из них?  - шепчет Эпаф.  - Тебе было стыдно, что ты такой как есть?
        Я застываю.

        - Я видел, как ты на нас смотришь, видел эту твою ухмылочку,  - он злобно скалится на меня.  - Ты смотришь на нас сверху вниз. Тебе неприятно иметь с нами дело. В глубине души ты восхищаешься ими, правда? В глубине души ты хочешь быть одним из них.

        - Эпаф, перестань,  - Сисси обеспокоенно смотрит на нас.

        - Ты и понятия не имеешь,  - сдавленно отвечаю я.

        - Что-что?  - переспрашивает он с глупой улыбкой.

        - Ты понятия не имеешь, что они такое. Если бы понимал, никогда бы не сказал подобной глупости.

        - Я понятия не имею? Правда? Что, правда? Это я понятия не имею?  - он даже не пытается скрыть издевку.  - Это ты у нас все знаешь. Хотя с чего бы? Ты всю жизнь провел с ними бок о бок, они всю жизнь были тебе приятелями. Ты никогда не видел, как они рвут на куски твоих родителей, отрывают руки и ноги твоей сестре или брату прямо у тебя на глазах. Ты не знаешь их так, как мы.

        - Знаю куда лучше, чем ты думаешь,  - я говорю тихо и спокойно, но чувствую, что через мгновение сорвусь.  - Поверь мне. Нет, правда, ты-то что о них знаешь? Они для тебя были няньками. Кормили тебя, одевали, пекли тебе торты на день рожде…
        Эпаф идет ко мне, выставив вперед палец, как коготь:

        - Как ты…
        Сисси берет его за руку:

        - Хватит, Эпаф.

        - Опять!  - кричит он.  - Почему ты так быстро встаешь на его сторону? Хватит, Эпаф, довольно, Эпаф!Кто он тебе? Почему… а, неважно!  - он выдергивает руку из ее ладони.  - Хочешь голодать с ним за компанию, вперед. Но если мы заболеем, ты будешь виновата, не забывай.

        - Прекрати спектакль, Эпаф.  - Я вижу, как тяжело она дышит.
        Он молча отводит глаза и спустя секунду неожиданно кидается на меня, сшибая с ног. Мы падаем на палубу, и удар отдается гулом в досках настила.
        Я слышу странный, глухой звук, как будто от нашего падения что-то под дном лодки сдвинулось. Эпаф осыпает меня проклятиями и ударами, и единственное, что я могу сделать, это как-то отбиваться, пока Сисси - с красным от злости лицом - не оттаскивает его от меня.

        - У нас и так хватает проблем!  - кричит она.  - Мы должны бороться с ними, а не друг с другом.
        Эпаф разворачивается и смотрит на берег. Он запускает пятерню в волосы и пытается отдышаться. Но мне уже не до него, я думаю о палубе подо мной. Если постучать в полуметре, то звук оказывается совсем другим.

        - В чем дело?  - спрашивает Дэвид.
        Теперь все смотрят на меня.
        Я изо всех сил стучу по палубе, и мне опять кажется, что внизу что-то двигается. Или там что-то спрятано, чтобы никто не нашел. Я начинаю догадываться, и ком встает у меня в горле.

        - Джин?  - говорит Сисси.  - В чем дело?
        Я смотрю на нее невидящим взглядом.

        - Джин?

        - По-моему, под днищем что-то есть,  - говорю я. Теперь все смотрят на меня, почти не моргая.  - И было у нас под носом все это время.
        Бен озадаченно рассматривает палубу:

        - Где? Я ничего не вижу.

        - В единственном месте, где охотники не догадались бы и не посмели искать,  - отвечаю я.  - Под водой.


        Нырнуть в реку - все равно что пройти сквозь зеркало. Ощущения примерно те же: холод впивается в мое тело, как тысячи осколков стекла. Легкие, кажется, съеживаются до размеров бильярдного шара, и я выныриваю, жадно хватая ртом воздух. Течение чудовищно сильное. Я обвязался поперек груди веревкой на случай - весьма вероятный, как я сейчас понимаю,  - что меня подхватит течением. Успокаивает она не сильно, я тут же хватаюсь за борт лодки.
        Несколько секунд я привыкаю к холоду, а потом ныряю и протискиваю пальцы между досками обшивки, чтобы удержаться на месте. Ноги сносит течением, и я чувствую себя флагом на сильном ветру. Между досками проходит свет - яркие полоски, прорезающие мутную воду. Здесь жутковато тихо, раздается только низкий печальный рокот волн, прерываемый иногда всплеском. Я осматриваюсь в поисках хоть чего-то необычного. Вот оно. Прямоугольный ящик в самой середине лодки, я осторожно подплываю к нему и обхватываю обеими руками, обнаружив надежную опору. Внизу металлическая задвижка, проржавевшая от времени. Она не подается с первого раза; и я дергаю сильнее, и внезапно весь низ ящика распахивается. Из него выпадает большой плоский камень. Он бьет меня по голове, от боли я на секунду теряю равновесие, пытаюсь схватить камень, но не успеваю. Он скатывается по моим ногам, отлетает от левой голени и скрывается в мутных водах.
        Чувствуя, что мои легкие вот-вот взорвутся, я переворачиваюсь и упираюсь ногами в дно лодки. Сейчас или никогда. У меня единственный шанс нырнуть за табличкой, пока она не осталась на дне навечно. Я отталкиваюсь от лодки и направляю свое тело вниз - в темноту и холод.
        За долю секунды до того, как веревка натягивается, я касаюсь камня кончиками пальцев и хватаю его. Потом меня тянет обратно. От силы рывка я едва не роняю табличку снова. Я прижимаю ее к груди, чувствуя кожей выбитую на ней надпись. Вырвавшись в облаке брызг на поверхность, я могу только глотать воздух, будто от меня остались одни легкие. Эпаф и Дэвид видят табличку и вытягивают ее из моих уставших рук, а меня, хотя я едва способен держаться за борт, оставляют в воде.
        К тому моменту, когда я выбираюсь на палубу, мокрый и измученный, они все толпятся вокруг таблички, соприкасаясь головами и рассматривая выбитые на камне слова.


        ОСТАВАЙТЕСЬ НА РЕКЕ

Ученый
        Молчание сменяется хором смеха и возгласов: они улыбаются и радуются так, будто в их жизни ничего больше нет.

        - Я же говорил! Я же говорил!  - радостно кричит, хлопая всех по спине, Бен.  - Он это все планировал с самого начала.
        Сисси стоит, прижав ладони ко рту, и на глазах у нее выступают слезы.

        - Я знал, что он за нами придет!  - кричит Джейкоб.  - Земля Обетованная! Он ведет нас к Земле Обетованной! К земле Молока и Меда! Плодов и Солнца!
        Сисси наконец улыбается, и от этой улыбки всем становится теплее. Она облегченно закрывает глаза.

        - Джин, как ты догадался, что табличка там?  - спрашивает она.
        Я отвечаю не сразу. Мы с отцом часто играли в поиск сокровищ, когда я был совсем маленьким. Он оставлял мне подсказки по всему дому, и я помню, как злился, когда не мог их найти, хотя знал, что они здесь. Он заставлял меня успокоиться, сделать несколько глубоких вдохов и методично изучить все еще раз. Он говорил: «Ты смотришь, но не видишь. Иногда ответ под самым твоим носом».И практически всегда, стоило мне успокоиться, я обнаруживал подсказку в трещине в полу, или между страниц книги, которую я все это время держал в руках, или даже у себя в кармане.
        Но им об этом я не рассказываю.

        - Наверное, мне просто повезло.
        Я начинаю дрожать. Ветер режет меня холодным лезвием. На мне нет ничего, кроме белья: я разделся, прежде чем нырять.
        Один из геперов говорит что-то, и все они начинают дружно смеяться. Сисси возвращается к ним, радостно хлопая в ладоши. Столько эмоций…
        Я возвращаюсь в каюту, где оставил вещи, снимаю белье, выжимая его дрожащими руками. До меня все еще доносятся звуки их смеха, взрывы которого перекатываются из одного конца лодки в другой. Я не понимаю, зачем так демонстративно выражать свои чувства. Неужели они не могут просто переживать эмоции, без того чтобы их проецировать. Может быть, неволя притупила их ощущения, сделала неспособными понимать чувства друг друга, без того чтобы выплескивать эмоции, словно их тошнит радугой. Они начинают хихикать, вспоминая Ученого. Ученый, Ученый. Ученый то, Ученый это.
        Они получили подтверждение того, на что надеялись. Знак, что Ученый их никогда не покидал и не предавал, что он на самом деле просто ждет их в конце пути. Ждет их. Не меня.
        Меня он бросил в городе, полном чудовищ. Бросил одного. Мальчика, который много ночей подряд рыдал по ночам и мочился в постель. Но для них он придумал сложный план побега, с дневником (найти который должны были именно они, это ясно), и лодку, на которой они должны были плыть в Страну Меда и Молока, Плодов и Солнечного Света. Я слышу еще один смешок, и еще один, они мучают меня, как колкие издевки. Я уже собираюсь пойти и сказать им, чтобы они заткнулись, когда понимаю, что они замолчали. И эта внезапная тишина пугает сильнее. Я выглядываю сквозь щель в стене каюты. Видно не слишком много, только Дэвид и Джейкоб поднимают табличку вверх. Я быстро надеваю сухое и выхожу.
        Они поставили табличку вертикально и снова толпятся вокруг. Вода все еще вытекает из выбитых букв, и на палубе образовалась небольшая лужа. Я снова читаю надпись.


        ОСТАВАЙТЕСЬ НА РЕКЕ

Ученый
        Но геперы из Купола смотрят не на переднюю, а на заднюю сторону таблички. Их глаза, видящие что-то, что я увидеть не могу, удивленно распахнуты. Наконец они все встречаются взглядом со мной.

        - В чем дело?  - спрашиваю я.
        Они медленно поворачивают табличку, чтобы и я мог прочитать. Четыре слова. Эти четыре слова так же надежно врезаются мне в память, как эти буквы - в камень.


        НЕ ПОЗВОЛЯЙТЕ ДЖИНУ УМЕРЕТЬ

        Первые за столько лет слова отца обо мне. Голос из прошлого: шепот, который поднимает ветер и перерастает в бурю. Как будто электрический разряд проходит сквозь тело, и я чувствую, что внутри меня начинает таять лед. Это волна света, и надежды, и силы, но я падаю на колени.
        Джейкоб и Дэвид первыми подбегают ко мне и помогают встать на ноги. Я чувствую, как они хлопают меня по спине, их голоса - все еще громкие - больше не кажутся режущими слух. Их тела все еще прижимаются ко мне, но почему-то я больше не чувствую, что они вторгаются в мое пространство. Они обнимают меня, и я вижу их озадаченные взгляды. Наконец, они тепло улыбаются мне, и я чувствую, что они меня принимают. Сисси зажмурилась и прижала руки ко рту. Когда она наконец открывает глаза, то смотрит на меня с нежностью.

        - Я знала,  - говорит она,  - ты здесь не случайно, Джин. Ты должен быть с нами. Быть частью нас.
        Я молчу и неожиданно остро чувствую, как речная вода стекает по моему телу. Поднимается ветер, и я начинаю дрожать. Сисси обнимает меня. Я все еще мокрый, но, видимо, она не против.

        - Ты больше не чужой,  - шепчет она мне в ухо, так тихо, что понятно: эти слова предназначены только мне. Сисси прижимает меня к себе еще раз и отстраняется. Когда она накидывает мне на плечи принесенное Беном покрывало, я вижу, что лицо и грудь у нее мокрые. Солнечный свет льется на лодку, на реку, на нас.

3

        Когда я был во втором классе, в ночь, когда меня едва не сожрали заживо, я сидел один в углу столовой. В тот ранний час в столовой было мало народу, и, вероятно, только поэтому я остался жив. В честь дня рождения Правителя на обед подали стейки из особого синтетического мяса - более кровавые, чем обычно, и больше напоминающие настоящее мясо. Все ели с остервенением, разрывая стейки зубами. Кровь, стекавшая по подбородкам, капала в специальные чашки.
        Я запустил зубы в мясо и почувствовал, что кровь течет из него, как вода из губки. Игнорировать ощущения и запах было трудно. Я давно научился подавлять рвотный рефлекс, который может вызвать кровавый кусок мяса, но этот праздничный обед был как-то особенно ужасен. Я сделал несколько глубоких вдохов, следя за тем, чтобы ноздри не раздувались, закрыл глаза - якобы в восторге - и снова взялся за еду.
        Почувствовав укол боли в верхней десне и с трудом сдержав стон, я остановился на мгновение, не выпуская куска мяса из зубов. Мой рот постепенно наполнился кровью. Я позволил ей стечь. По подбородку. В чашку для крови. Запустил зубы в мясо еще раз. В этот раз боль оказалась такой сильной, что отдавалась во всем черепе. Только невероятным усилием я смог подавить крик. Зажав стейк зубами, я снова блаженно прикрыл глаза, чтобы слезы под веками высохли. И в этот момент с закрытыми глазами я впервые услышал щелканье шейных позвонков и шипение. Звуки становились все громче и доносились изо всех углов столовой. Я подождал несколько мучительных секунд, убедился, что слезы высохли, и открыл глаза.
        Все вокруг подергивались от возбуждения, теперь по их подбородкам стекала не только кровь, но и слюна. Одни вцепились в свои стейки с новой страстью, ошибочно полагая, что завораживающий аромат испускают именно они. Другие, постарше, принюхивались, запрокинув голову. Они явно чуяли что-то другое.
        Я снова вцепился в стейк, не до конца понимая, в чем дело. В конце концов, я тогда был всего во втором классе, еще совсем маленький. Новый взрыв боли в десне. Во рту опять начала скапливаться кровь. Но не такая, как обычно.
        Теплая.
        Я ничего не понимал. Выпустив лишнюю кровь изо рта, я вновь почувствовал ее тепло, когда она стекала по подбородку. В этот момент почти все в столовой бросили свой обед. Раздалось громкое, заинтересованное шипение. Некоторые ученики запрыгнули на стулья, инстинктивно щелкая шейными позвонками. Я провел языком по верхним зубам, от самых дальних, через заостренные концы фальшивых клыков, которые я надевал каждый раз на закате, к передним резцам. Вот один, вот… На месте второго резца зияла дыра.
        У меня выпал зуб.
        Я поднялся. Половина столовой уже стояла или сидела на корточках на стульях. Даже работники кухни на другом конце перестали работать. Только детсадовцы, все еще думая, что аромат исходит от искусственного мяса, продолжали с дикими взглядами двигать челюстями. Я поднял чашку для крови, делая вид, что пью из нее. На самом деле я плотно сжал губы и вылил кровь на подбородок, на шею, на одежду. Чтобы как можно надежнее скрыть запах крови гепера.
        Я поставил чашку и медленно, будто ничего не случилось, вышел из столовой. Когда я почувствовал, что на меня смотрят, то просто нагнулся завязать шнурки, делая вид, что у меня полно времени и нет никаких забот. Шаг за шагом я пересек столовую, высасывая кровь из дырки в десне и глотая ее, чтобы ни капли не показалось наружу. Я глотал, глотал и глотал.
        Я заставил себя пройти по коридору, заставил себя не плакать, но едва не потерял контроль над мочевым пузырем - верная смерть в моем случае. Однако и с этим я смог справиться. Мне было семь лет, но я силой воли контролировал глаза, мочевой пузырь, лицо. Чтобы ни страх, ни другие эмоции нельзя было увидеть на лице. Отец хорошо меня обучил.
        Класс был пуст - все ушли на обед - и, закрыв за собой дверь, я едва не сломался. Едва не поддался страху и панике, едва не позволил слезам, крови и моче вылиться наружу потоком испуга и отчаяния. Но я сумел собраться и поднял экран на парте. Продолжая глотать кровь так, чтобы ни капли не скатилось с губ, я набрал электронный адрес отца. Каждую кнопку я нажимал невыносимо дрожащими руками. Простое сообщение, которое у нас значило, что случилась беда.
        Пустое сообщение.
        Оно могло значить только одно.
        Я нажал «ОТПРАВИТЬ» и взял свою сумку. Выходя из класса, я услышал шум в столовой. Крики и вопли. Я глотал и глотал кровь, надеясь, что этого достаточно.
        Отец уже должен был получить мое сообщение. И я точно знал, что как бы он ни был занят в своем стеклянном небоскребе, он бросит все. Тут же. И придет ко мне.
        Я заставил себя идти медленно, будто просто прогуливаясь. К главным воротам, где всегда толпился народ, я не пошел. Я пересек футбольное поле, площадку для бейсбола и вышел на улицу. Несколько пешеходов повернули головы в мою сторону, и я заметил, что они принюхиваются. Но я продолжал сглатывать кровь, а мои глаза, блестящие от слез, были скрыты под темными очками.
        Только через полчаса, добравшись до дома, заперев дверь и закрыв ставни, я смог позволить себе упасть на колени. Все силы покинули меня. Я свернулся на полу калачиком и обхватил колени так, как если бы они были другим живым существом, способным меня утешить.
        В таком виде меня и нашел отец спустя пятнадцать минут, когда вбежал в дом и быстро закрыл за собой дверь. Он подхватил меня мощными мускулистыми руками и прижал к себе. Он не сказал ни слова, пока я плакал, уткнувшись лицом в его рубашку. Только гладил меня по волосам. Потом он сказал, что все в порядке, что я все сделал правильно, что он гордится мной, что я хороший мальчик.
        Но через несколько часов ему пришлось оставить меня. Когда луна села и солнце поднялось над горизонтом, он открыл дверь и вышел на пустынные, залитые солнцем улицы. Он отправился в школу за моим зубом. Его надо было найти. Если бы его обнаружили где-нибудь в уголке столовой или рядом с ножкой стола, подозрения - все еще смутные, которые со временем должны были развеяться, как и все безумные слухи о геперах,  - подтвердились бы. А если бы это произошло, они бы быстро сложили два и два и пришли бы за мной спустя минуты, даже секунды, бросились бы на меня и разорвали на части.
        Спустя несколько часов, незадолго до заката, отец вернулся с пустыми руками. Он не смог найти зуб. Отец устал, и я видел, что он с трудом справляется со страхом, но мне он сказал не беспокоиться. Возможно, я просто проглотил зуб и теперь тот в безопасности внутри меня.
        Я снова заплакал. Я думал, что это нормально, я дома, и сегодня отец ведь разрешил мне плакать. Но он остановил меня.

        - Все. Хватит слез,  - сказал отец.  - Скоро тебе идти в школу, твое отсутствие может привлечь внимание.
        Я сумел перестать плакать, но с дрожью, сотрясавшей все тело, совладать не мог. Я боялся, что отец опять начнет меня ругать, но вместо этого он обнял меня и прижал к себе, как будто хотел остановить дрожь своим телом. В его объятиях я чувствовал себя в безопасности.

        - Я бы хотел, чтобы мы обратились,  - сказал я, уткнувшись ему в грудь. Он напрягся. Я продолжил: - Почему нет, папа? Я устал постоянно врать и прятаться. Почему бы нам не обратиться? Это просто, я могу принести домой немного их слюны.  - Я был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил, как его лицо исказил гнев.  - Нам надо просто втереть немного слюны в маленький порез. Тогда нам не надо будет прятаться. Мы могли бы стать нормальными. Как все. Давай оба сделаем это, папа.

        - Нет!  - ответил отец, и его голос звучал как гром, раскаты которого до сих пор раздаются в моей памяти.  - Нет,  - он взял мое лицо в руки и посмотрел в глаза,  - никогда не говори ничего подобного. Никогда не думай ничего подобного. Никогда!
        Я кивнул, больше от страха, чем от понимания.

        - Никогда не забывай, кто ты, Джин,  - он сильнее стиснул мое лицо. Думаю, он не понимал, с какой силой меня держит.  - Ты идеален таким, какой есть. Ты ценнее, чем все эти люди в городе.  - Он говорил еще, обещал, клялся, что никогда меня не оставит. Его голос становился все тише и мягче, успокаивал меня, будто проникая в самую глубину моих генов. Он обнимал меня, пока я не затих.
        Зуб так и не нашли. Вероятно, я его действительно проглотил. Но недели, месяцы и даже годы спустя я боялся, что где-то, в какой-то укромной трещине, лежит мой зуб, желтый и потускневший, и ждет, когда его найдут. Как и я сам: брошенный и ждущий, что меня в конце концов обнаружат.
        И все-таки, хоть я и жил в крошечной трещине между двумя мирами, тогда, в объятиях отца, я ощутил глубокий и полный покой, который может дать только родительская любовь. В тот день я дал клятву, настолько полно проникшую в самую мою суть, что даже забыл о ней. До тех пор пока десять лет спустя, на лодке посреди незнакомой реки, не увидел свое имя на каменной табличке. Я вспомнил о своей клятве и снова дал ее: отец - мой мир, и если он исчезнет, я сделаю все, чтобы найти его. Дойду до самого края нашей несчастной земли.

4

        Солнце скрылось, а вместе с ним и все праздничное настроение прошедшего дня. Земля утонула во тьме, а река, только недавно гладкая, как блестящие латы, подернулась лихорадочной рябью. Волны у берега вскипают белой пеной, как будто там мечутся призраки. Никто не произнес вслух слово «охотник», но нас охватывает страх, который написан на наших озабоченно наморщенных лбах, виден в глазах, нервно шарящих по берегу, чувствуется в спинах, затекших от невозможности лечь спать. Мы давно не ели, но наши тела научились обходиться без еды, за счет внутренних резервов. Однако скоро - через день, максимум через два - эти резервы закончатся и мы начнем поддаваться голоду.
        Сисси, не сводя глаз с берега, точит свои кинжалы. Эпаф ходит взад-вперед по палубе. В руках у него дневник Ученого, он время от времени перелистывает страницы. Все начинается внезапно.

        - Сисси,  - шепчет Дэвид. Глаза у него от ужаса огромные, как блюдца.
        Их трое. Они бегут тесной группой вдоль берега, всего в миле от нас. Они на четвереньках, с телами, как у гепардов, руки и ноги касаются земли, отталкиваются и с каждым прыжком кидают их вперед с невероятной скоростью. Бегущий впереди чуть замедляется, его место занимает другой. Я понимаю, что они делают, они используют поток воздуха за самым быстрым бегуном. Так можно бежать на десять процентов быстрее - серьезный плюс при путешествии в сотни миль длиной.
        Проходит несколько секунд, и они уже рядом с нами. Выглядят кошмарно. Их кожа частично расплавилась от солнечного света, как пластмасса в печи, а теперь, с приходом ночи, застыла твердыми складками, сдвинутыми назад. То тут, то там на их телах видны клочья волос, торчащие, как уродливые пучки ниток из растрепанного ковра. Хотя нет, это не волосы, это остатки их солнцезащитных плащей, намертво вплавившиеся в кожу. Охотники превратились в бешеных бродячих животных: пена изо рта, больная кожа, отходящая от костей, ободранные лапы, бьющиеся о землю. Их глаза бешено шарят по берегу и ищут нас со страстью и тоской.
        Третий охотник кажется мне странно знакомым, в этих расплавленных складках кожи мне видится лицо, которое я почти узнаю. На спине этой твари сумка - они все с сумками,  - набитая чем-то, напоминающим по форме тяжелые инструменты и мотки веревки. Весит она, наверное, немало.
        Их сила чудовищна, но не может не восхищать.
        Они пробегают мимо.

        - Сисси?  - произносит Джейкоб.
        Они даже не оглядываются. Их бледные фигуры скачками проносятся мимо нас и исчезают за гребнем небольшого холма. Они появляются на склоне следующего холма, далеко от нас, и такое чувство, что бегут еще быстрее.

        - Мне это не нравится,  - шепчет Сисси. Впервые за все время я вижу в ее глазах страх.  - Они становятся умнее и сильнее, учатся новому, и с каждым днем их решимость растет.
        Сисси права. Они впервые вступили в борьбу с добычей, чей ум и решимость им не уступают. Необходимость заставляет их выдумывать все новые и новые способы добраться до нас. Сисси нервно хлопает себя по бедру. Я вижу ее разочарование.

        - Надо причалить, Сисси!  - кричит Эпаф.  - Если они впереди, мы просто не сможем плыть дальше.
        Она смотрит вперед:

        - Это может оказаться ловушкой. Возможно, сзади бежит еще одна группа охотников и ждет, что мы остановимся.

        - Не думаю, что таков их план,  - говорю я.  - Они так не делают. Когда заходит речь об охоте на геперов, они становятся эгоистами. Они в принципе не могут думать о том, чтобы уступить другим. Если позади еще одна группа, то те, кто пробежал мимо нас, вообще ничего не получат.  - Я тоже всматриваюсь в реку впереди.  - Нет, группа только одна. Та, которая нас миновала.

        - Они готовят ловушку?  - спрашивает Сисси.

        - Похоже на то,  - морщусь я.  - Не знаю точно.

        - Тогда чего мы ждем,  - спрашивает Эпаф.  - Давайте пристанем к берегу.
        Он поворачивается, чтобы идти к шесту.

        - Стой!  - одергивает его Сисси.  - Может быть, на это они и надеются. Может быть, они обогнали нас и сейчас следят из-за тех холмов. Может быть, они хотят хитростью заставить нас пристать к берегу? Может, они просто ждут, что мы проявим глупость и сами уничтожим единственную преграду между нами - реку. Мы причалим, и через десять секунд нас схватят.

        - Что же делать, Сисси?  - спрашивает Дэвид.
        В ее глазах я вижу железную решимость.

        - Плывем дальше. Если они приготовили ловушку впереди, мы постараемся прорваться. Что бы нас ни ждало, мы будем бороться. Но сидеть, хлопая ушами, и ждать мы не будем. Мы пойдем навстречу судьбе, какова бы она ни была.  - Она поворачивается ко мне: - Так делаю я.
        Примерно час ничего не видно и не слышно. Лодка продолжает быстро плыть по реке. Каждая секунда наполнена невыносимым напряжением и превращается в бесконечность неизвестности. Я стою на корме и, прищурившись, ищу на берегу знаки их присутствия. Берега сужаются, и река вскипает белой пеной. Не отвлекайся,говорю я себе, ни на секун…
        Лодка останавливается, будто налетев на бетонную стену. Нас всех кидает вперед, и мы падаем на палубу. Я едва не вываливаюсь за борт. Сисси вскакивает на ноги первой и резко поворачивается, пытаясь осмотреться и понять, что происходит.
        Я вижу, что нас остановило. Это веревка, протянутая над рекой. Лодка уперлась в нее. Устройство, которое несли охотники, наверное, было чем-то вроде гарпунной пушки. С его помощью они перекинули веревку через узкую излучину реки.

        - Кажется, у меня ребра треснули,  - говорит, скрипя зубами, Эпаф, осторожно складывая руки перед грудью, как будто держит невидимого ребенка.  - Не могу терпеть, мне даже дышать больно.

        - Сисси,  - кричу я,  - дай мне свой кинжал! Надо перерезать веревку.
        Раздается топот ног, бегущих по палубе, и Сисси скользит ко мне, расплескивая воду. Она смотрит через борт, замечает веревку, и ее лицо искажается ужасом. Она готова нагнуться и приняться резать веревку, но медлит.

        - Перережь ее, Сисси!

        - Что, если они там, в воде?

        - Они не могут плавать под водой!

        - Тогда где они?

        - Не зна…
        Какой-то предмет с плеском падает в воду в нескольких футах от нас, поднимая фонтан брызг.

        - Что это?  - вскрикивает Джейкоб.
        Еще один громкий всплеск, на этот раз ближе.

        - Они в воде?  - спрашивает Джейкоб, отходя подальше.  - Это они?

        - Нет!  - кричу я.  - Они не умеют плавать!

        - Тогда что…
        Что-то ударяется в палубу рядом с моей ногой, осыпая щепками. Чугунный абордажный крюк - черный как ночь, с четырьмя острыми лезвиями - вонзился в дерево примерно посередине палубы. В этот момент я вижу охотников. Они спрятались за поросшим травой бугром, но натянутая веревка указывает на них.
        Я хватаюсь за абордажный крюк. Он покрыт чем-то скользким - их слюной,  - и я отдергиваю руки.

        - Не прикасайтесь к крюкам!  - изо всех сил кричу я.  - Они все вымазаны их слюной.

        - Не время нежничать!  - отзывается Сисси.  - Нам надо от них избавиться!
        Я ошарашенно смотрю на нее, не в силах поверить в такое невежество. Может быть, она просто не в курсе: если слюна охотника попадет в рану или даже царапину и проникнет в кровоток, начнется обращение. Я срываю рубашку и обматываю вокруг крюка.

        - Не позволяйте слюне попадать на кожу!  - кричу я.  - Пользуйтесь рубашками.
        Но я все равно не могу сдвинуть крюк, он слишком глубоко вошел в дерево.
        Охотники появляются из темноты и тянут за веревки, прикрепленные к крюкам, с чудовищной и непреодолимой силой. Лодка движется к берегу пугающе быстро.

        - Сисси! Режь веревку!
        Но она не слышит меня, пытаясь вытянуть из палубы абордажный крюк, еще глубже увязший в палубе. Ей с ним не справиться. Я тянусь к ее поясу, выхватываю нож, и спустя мгновение я уже перегнулся через борт к веревке. Но стоит мне ее коснуться, как меня охватывает отчаяние. Она сделана из прочного синтетического материала, который не поддается ножу. На то, чтобы ее перерезать, уйдет минут пятнадцать. Я пытаюсь протолкнуть веревку под лодку, но она слишком плотно врезалась в дерево. Лодка преодолела уже половину расстояния до берега. Мы достаточно близко к нему, чтобы увидеть охотника, который, шипя, стоит по щиколотку в воде и что-то кидает. В ночное небо взлетает еще один абордажный крюк.

        - Осторожно!  - кричу я.
        Бен сосредоточенно пытается вырвать первый крюк. Он не видит, что второй летит прямо ему в голову. Эпаф, только что баюкавший свои ребра, прыгает и оттаскивает Бена от того места, куда через мгновение врезается крюк. Они валятся на палубу рядом с каютой. По тому, как безжизненно падает тело Эпафа, я понимаю, что он без сознания. У него на щеке, в том месте, куда пришелся удар крюка, глубокая царапина, из которой льется кровь.
        Охотники испускают восторженные вопли.
        Веревка падает прямо на Эпафа; теперь я кидаюсь и отталкиваю его в сторону, прежде чем она успевает натянуться и прижать Эпафа к палубе или даже отрезать ему что-нибудь. Теперь лодку удерживают три веревки. Тянут охотники с такой силой, что обращенный к ним борт на фут поднимается над водой. Мы движемся к берегу с такой скоростью, будто у нас мотор.
        Сисси пытается рубить одну из веревок, но быстро сдается: они сделаны из того же материала, что и канат, преградивший нам путь. Я вижу, что она прищуривается и производит в уме сотни расчетов в секунду, обдумывая множество вариантов. Пока не остается только один.
        Сисси, не раздумывая, хватает Дэвида и Джейкоба и бросает их в каюту, к нам с Беном. Эпаф все еще без сознания, его грудь поднимается и опускается от частого неглубокого дыхания.

        - Слушайте меня,  - говорит она, с лица у нее течет вода.  - Я плыву на берег. Нырну с этой стороны каюты и проплыву под водой, чтобы они меня не видели. Вы пока постарайтесь их отвлечь. Пытайтесь убрать крюки.

        - Нет, Сисси!  - кричит Бен.

        - Это наш единственный шанс.

        - Должен быть еще какой-нибудь.
        Она так сильно сжимает руку Бена, что он морщится от боли:

        - Нет, Бен.

        - Тогда дай попробовать мне,  - предлагаю я.  - Я хорошо плаваю, у меня получится.

        - Нет,  - говорит она, убирая один из кинжалов в ножны.

        - Тогда пойдем вместе,  - настаиваю я.

        - Нет,  - повторяет она, забирая кинжал у меня.

        - Сисси…
        Она пристально смотрит на меня, задерживая взгляд на секунду дольше, чем следовало бы, и я вижу в ее глазах одновременно гнев и удивление.

        - Не дайте Джину умереть,  - наконец шепчет она, протискивается с этими словами мимо меня к выходу из каюты и опускается в реку с едва слышным всплеском.
        Дэвид начинает плакать. Я поднимаю его на ноги. И его, и Джейкоба, и Бена, зная, что сейчас они нужны друг другу.

        - Послушайте, ребята,  - говорю я так убедительно, как только могу.  - Сисси поручила вам работу. Оторвите эти чертовы крюки от нашей лодки. Через рубашки, не прикасайтесь к ним голыми руками. Поняли?
        Джейкоб кивает, я осторожно беру лицо Дэвида в ладони. У него такая тонкая кожа. Он не создан для этого мира. Взглядом я пытаюсь передать ему свою смелость. Он кивает.

        - А сейчас идите!  - я выталкиваю их на палубу.
        Они кидаются каждый к своему крюку.
        Теперь и я прыгаю через борт, ныряя в воду.


        Меня охватывает жидкая ледяная тьма. Течение несет меня. Я борюсь с ним, противостою вихрям, которые едва не переворачивают мое тело. Стоит им поддаться, и я окончательно перестану понимать, куда мне плыть. Я гребу изо всех сил, забыв о точном направлении, просто стараясь выплыть, пока мои легкие еще не взорвались.
        Наконец я врезаюсь в берег. Острые камни режут мне ладони, пальцы застревают в трещинах. Я выбираюсь, мокрая одежда тянет меня к земле. Я заставляю себя встать и идти. Вот лодка. Дальше, чем я думал, река унесла меня почти на пятьдесят метров. По ладони течет что-то теплое. Мне не надо смотреть, чтобы понять. Это моя кровь, текущая из порезов.
        Снова раздаются вопли, такие пронзительные, что кажется, будто небо и луна вот-вот разобьются на мелкие осколки. Три каната, которые тянули охотники, неожиданно провисают, и задранный кверху борт с плеском опускается. Они отпустили лодку; они идут за мной.

        - Сисси! Ты где?

        - Тут. Быстрее!
        Она стоит у груды брошенного на землю снаряжения. Веревки, крюки, заряженное гарпунное ружье. Наверное, они оставили его здесь раньше на всякий случай. Если мы сумеем вырваться из первой ловушки, они просто побегут дальше и приготовят еще одну.

        - Они идут, Сисси.

        - Знаю.
        Я поднимаю гарпунное ружье. Пытаюсь, во всяком случае. Оно весит чуть ли не больше меня. Я бы не сумел его нести, не говоря уж о том, чтобы им пользоваться.

        - Сисси, помоги мне с этой штукой. Вместе мы сможем ее поднять.
        Она не отвечает.
        Я поднимаю глаза. Ее нет.
        Недалеко, слишком недалеко, раздаются вопли. Очень близко. Я взбегаю на вершину холма. Вот она - примерно на середине склона в лунном свете видна фигура Сисси. В ее мертвенно-бледной руке стиснут кинжал. К ней кидаются двое охотников. Долгие часы изнурительного бега сожгли весь жир в их телах. Видно каждое ребро, полупрозрачная кожа хлопает при каждом движении, как выстиранное белье на веревке. Третьего охотника нигде нет. Сисси не двигается. Им примерно двадцать секунд бежать до нас, и она ждет, пытаясь найти лучший угол для броска. Но она не понимает их так, как я. Я знаю их тактику.

        - Сисси,  - подбегаю я к ней,  - сейчас!

        - Нет,  - шепчет она,  - слишком далеко.

        - Они сейчас разделятся. Один справа, другой слева - они бросятся на нас с разных сторон. Чтобы сбить тебя с толку, чтобы дезориентировать тебя. Ты будешь целиться в одного, а другой в это время бросится тебе на спину. Сейчас, Сисси!
        Я ее убедил. Незаметным глазу движением она кидает кинжал в сторону от бегущих охотников. Они, не замедляя бега, поворачивают головы и следят за вращающимся, мерцающим в лунном свете клинком, за тем, как он описывает плавную дугу над рекой и возвращается к ним. И в последний момент перепрыгивают через него.
        Они снова поворачиваются к нам и издают победный визг. Они знают. Им рассказали о кинжалах Сисси.
        Но они знают не всё.
        Это не единственный кинжал в воздухе.
        Пока они не спускали глаз с первого, Сисси запустила еще один.
        Одного из охотников мощным ударом сносит в сторону, как будто кто-то дернул за невидимый поводок. Кинжал вонзается ему в шею. Расплавившаяся рыхлая кожа не сопротивляется железу, кинжал вошел целиком, с рукоятью. Охотник лежит на спине, перебирая руками, как перевернутая черепаха. Он пытается встать, но не может. Кинжал перебил ему трахею.
        Второй охотник снова издает вопль. Не страха. Не тоски по поверженному товарищу. Дикой радости. Теперь ему достанется больше геперов. Он бежит к Сисси, истекая слюной и дрожа от нетерпения.
        Сисси опускает руку к поясу. Осталось всего три кинжала. Первый она кидает направо. Мои глаза и глаза охотника поворачиваются в ту сторону. Но она нас обманула. Клинок все еще у нее в руке. Спустя мгновение - уже нет. Она бросила его, как бумеранг, в направлении, противоположном обманному броску. Но Сисси не останавливается, чтобы полюбоваться своей работой, и вот второй кинжал уже летит прямо к охотнику, направленный между глаз. Два кинжала несутся к нему, пока он пытается найти в небе несуществующий кинжал. Это прямое попадание. Два прямых попадания.
        Но в этот раз не всё знаем как раз мы. Охотник знает. Он с самого начала понял, что первый бросок был обманным маневром. В последнее мгновение он падает на землю и перекатывается на бок. Кинжалы сталкиваются прямо у него над головой, рассыпая град искр. Охотник вскрикивает от боли, вызванной вспышкой, но это единственная боль, которую он ощущает.
        Он поднимается на ноги и смотрит на нас, затем поднимает запястье и несколько раз царапает его когтями. В глазах у него бешеное веселье. У нас остался всего один кинжал. Охотник кидается к нам. Он всего в паре шагов.
        Сисси выбрасывает руку назад, готовясь кинуть последний кинжал. Но она делает странную, редкую ошибку. Смертельную ошибку. Кинжал не вовремя выскальзывает из руки и взлетает в небо за нашими спинами.
        Охотник радостно взвизгивает. Это самый похожий на смех звук, который я когда-либо от них слышал. Отвратительный, непристойный звук. Сисси поворачивается. Ее движения четкие, продуманные, как будто все, что произошло и будет происходить - каждая доля секунды,  - тщательно спланировано. Кинжал трудно не заметить на ярком фоне полной луны. Я не единственный, кто за ним следит. Охотник не отрывает глаз от кинжала, поднимая взгляд все выше и выше. Яркий лунный свет застигает его врасплох и бьет прямо в глаза. Он щурится, а потом сжимает веки со сдавленным вскриком. На мгновение он ослеплен.
        Теперь я понимаю.
        Кинжал достигает верхней точки своей траектории и потом летит назад, к нам. Прямо мне в лицо. Сисси прыгает, ловит его и тем же движением, не успев приземлиться, запускает в охотника. Клинок проносится в дюйме от моей головы. Глаза охотника все еще плотно зажмурены. Он не ждет опасности.
        Лезвие попадает ему в голову, прямо в хрупкую впадинку на виске. Оно входит глубоко, разрушая все внутри черепа на своем пути. Содержимое глазных яблок выплескивается из-под закрытых век. Охотник в конвульсиях валится на землю. Он пытается вынуть кинжал, но от боли и ужаса делает только хуже.
        Сисси, приземлившись после броска, стоит, слегка согнув ноги. Я кладу руки ей на плечи. Мышцы все еще подрагивают от напряжения. Кто бы мог подумать, что в этих изящных руках столько силы.

        - Идем, я тебе помогу,  - говорю я.

        - Там где-то еще один,  - она выпрямляется, на мгновение опирается на меня, но потом срывается с места.

        - Сисси! Ты куда?
        Она отбегает и наклоняется поднять два кинжала, быстро убирает их, затем возвращается, глядя на лежащих на земле и стонущих охотников. Вернее, на торчащие из них кинжалы. Сисси нужно получить их обратно, но она не хочет искушать судьбу. Зловещий вой доносится от валуна слева от нас. Лунный свет выхватывает фигуру охотника, готового к броску. Он все это время изучал нас, пытался понять нашу тактику.
        Сисси пятится назад, ко мне:

        - Этот не такой, как прошлые. Опаснее.
        Он спускается, гибкая кошачья фигура, его лапы стучат по выщербленному камню. Я его узнал. Ее. Это Алые Губы. Одна из победителей лотереи. Ее лицо искажено, как в кривом зеркале: губы, когда-то накрашенные, оттянуты назад и слились со щеками. Но все-таки даже сейчас, с напоминающим кашу и расплавленный пластик телом, каждое ее движение исполнено дико-сексуальной скорости и плавности.

        - Встань у меня за спиной,  - шепчет Сисси,  - я разберусь с ней.

        - Кинжалы не сработают. Только не с ней. Она все видела, изучила твою тактику.
        Сисси перехватывает кинжалы.

        - Отходи,  - говорю я,  - у меня есть план.
        Алые Губы спрыгивает с валуна и медленно движется к нам, припав к земле. Ее руки и ноги движутся одновременно - левая нога с левой рукой, правая нога с правой рукой, ноги она ставит ровно в том место, где только что была рука.

        - Что за план?  - спрашивает Сисси.

        - Гарпун.
        Сисси мотает головой:

        - Он слишком тяжелый.

        - Мы можем поднять его вдвоем,  - говорю я, разворачиваясь, и бросаюсь к груде снаряжения, которую мы видели, выбравшись на берег.
        Сисси бежит следом. Скользкая от росы трава позволяет нам легко скользить. Мы оказываемся рядом с грудой.

        - Помоги!  - Сисси берется за гарпунное ружье с одной стороны, я - с другой, и мы его поднимаем. Оно весит как три человека. Пальцы Сисси уже на курке, я кладу свои поверх них.
        Алые Губы, заметив гарпун, останавливается.

        - Молодец,  - кричит Сисси,  - иди отсюда.
        Алые Губы склоняет голову набок, отскакивает в сторону и пулей несется к нам, издавая режущий уши крик.
        Мы с Сисси нажимаем на курок.
        Для этого требуется совместная сила наших пальцев. В ружье чувствуется напряжение, а потом оно, содрогаясь, выпускает снаряд. Мы прицелились неидеально, но неплохо. Алые Губы - в бесполезной инстинктивной попытке защититься - поднимает руку, и наконечник гарпуна проходит сквозь ее пальцы. Я вижу, как два обрубка - указательный и средний - отлетают в сторону. Копье входит в левое плечо, ее разворачивает и кидает на землю. Крик боли, который она испускает, чудовищен.

        - Пойдем, быстрее!  - кричит Сисси, хватает меня за руку и тянет за собой.
        Мы огибаем извивающуюся на земле Алые Губы по широкой дуге. Она пытается вырвать гарпун из раны, но безуспешно. Она прижата к земле и слабеет, ее лицо искажено гримасой боли. Наши глаза встречаются.

        - Тебя зовут Джин?  - спрашивает Алые Губы.
        Я застываю на мгновение. Услышав свое имя, слетевшее с ее губ, я холодею.

        - Это слово она все время бормотала,  - говорит Алые Губы.

        - Кто?  - я подхожу к ней на шаг, хотя и так знаю.

        - Ближе,  - произносит Алые Губы низким грудным голосом.  - Подойди ближе, Джин.
        Сисси тянет меня за руку:

        - Нет, Джин, эта тварь пытается нас задержать. Где-то рядом могут быть и другие.
        Алые Губы смотрит мне в глаза.

        - Девчонка, которую ты оставил в Институте геперов,  - произносит она, склоняя голову набок.  - Когда все закончилось, она продолжала бормотать: Джин, Джин, Джин.
        Я чувствую, как от лица отливает кровь. Когда все закончилось.Я моргаю, чувствуя, что земля уходит из-под ног.
        Сисси бьет меня по лицу.

        - Нам надо идти. Сейчас!  - она тянет меня за руку, вынуждая бежать за собой.
        Крик Алых Губ преследует нас до самой лодки. Мальчики сумели избавиться от абордажных крюков, но натянутый поперек реки канат все еще нас держит. Мы находим гарпун, зажатый между двумя валунами.

        - Помоги мне, Джин,  - говорит она.  - Ну все, хватит. Да что с тобой такое?
        Сисси принимается пинать гарпун, чтобы приподнять одну его сторону.
        С лодки Дэвид кричит нам:

        - Охотник возвращается!
        Это придает Сисси сил. Она еще раз пинает гарпун, он встает вертикально и падает в трещину.
        Мы прыгаем в воду и направляемся к лодке. Ледяная вода приводит меня в чувство, и я плыву, яростно загребая руками и ногами. Мальчики втягивают нас на борт. Мы падаем на палубу, не в состоянии делать что-то, кроме как смотреть на звезды над головой. Они стоят на месте, и кажется, что мы совсем не движемся.
        Эпаф со стоном приходит в себя. Мальчики бросаются к нему, но я успеваю вскочить и оттолкнуть их.

        - Отойдите от него, не прикасайтесь,  - говорю я.

        - В чем дело - спрашивает Сисси.

        - Может быть, он заражен. Обращается.
        По их непонимающим взглядам я понимаю, что они не в курсе.

        - Его ударило по голове их абордажным крюком. Они обмазали крюки слюной.  - Я осторожно укладываю Эпафа обратно на палубу, проверяя пульс и дыхание.  - Если хоть капля их слюны попадет в кровь - все, ты обратился. Превратился в одного из них.
        Они нервно переводят глаза на Эпафа. Он смотрит на меня, вытаращив глаза от страха и непонимания.

        - Вы об этом никогда не слышали, потому что обращаются редко. Обычно мы не переживаем нападений, нас просто съедают.

        - И как долго длится это… обращение?  - нервно спрашивает Сисси.

        - Быстро. От пары минут до нескольких часов. Зависит оттого, сколько слюны попало в кровь. А если слюна от нескольких человек, процесс сильно ускоряется,  - я осматриваю Эпафа, ищу другие порезы или раны.  - По-моему, с тобой все в порядке, Эпаф. Я не вижу никаких симптомов. Они всегда появляются сразу же.

        - Например?  - нервно спрашивает он.

        - Холодная кожа, дрожь, пот, быстрый пульс. Но с тобой все в порядке. Тебе повезло.
        Бен бросается к Эпафу и сгребает его в объятия.

        - Держись от меня подальше,  - говорит Эпаф, садясь.  - Мы пока еще не знаем точно, все ли со мной в порядке.

        - Все в порядке,  - говорю я.
        Мальчики кидаются к нему, толкая обратно на палубу. Где-то в сплетении тел я вижу, что Эпаф улыбается. Кто-то протягивает руку (Джейкоб?), и меня затягивает клубок облегчения и радостных всхлипов.


        Лодка разгоняется по быстрой реке, чуть наклоняясь вперед. Силуэт восточных гор впереди становится все ближе и ближе.

5

        Прошло несколько часов, но сон все не идет. Я ухожу на корму, подальше от тех, кто громко храпит в кабине, и от стоящей у руля Сисси. Мне надо побыть одному. На залитой лунным светом равнине не видно никакого движения. Все неподвижно, словно на черно-белой фотографии. Река выглядит как мускулистая рука. Мышцы сокращаются и несут нас все дальше. Со злостью и нетерпением вода стремится вперед.
        Я думаю о Пепельном Июне.
        Слова Алых Губ всё еще звучат у меня в голове.
        Когда все закончилось…
        В последний раз я видел Пепельный Июнь на экране монитора в Институте геперов. Она склонялась над столом в кухне и лихорадочно писала записку. Эта записка все еще у меня в кармане, вымокшая, грязная, с обтрепанными краями. Она рискнула жизнью, скрывшись в недрах Института, с надеждой на крохотный шанс, что я вернусь за ней и спасу.
        Я перечитывал эту записку снова и снова. Я выучил форму каждой буквы, каждый завиток, каждую точку. Я вынимаю ее и снова смотрю на влажную бумагу с расплывшимися словами, написанными ее почерком.


        Я в «Знакомстве». Жду.
        Быстрее, стой…
        Не забывай.

        Еще один, последний раз, обвожу пальцем контуры букв. Налетает резкий ледяной порыв ветра, и я понимаю, что делать дальше. Я закрываю глаза, не в силах смотреть на то, что делаю, и отрываю маленький кусочек от листка. Я позволяю ветру унести его. Он улетает, крутясь в воздухе, как крохотный мотылек, и скрывается в ночи. Отрываю еще кусочек, и еще. Луна поднимается выше, а я отдаю ветру тысячу крохотных кусочков бумаги, пока от того, что осталось в моих руках, становится невозможно оторвать что-то еще. Я долго держу этот крохотный клочок бумаги, а затем, издав горестный крик, выбрасываю и его. У меня ничего не остается.

6

        Я просыпаюсь от того, что меня кто-то трясет. Надо мной нависает бледное лицо Дэвида.

        - Что случилось?  - спрашиваю я. Небо темное. Все еще ночь.  - Опять охотники?
        Дэвид мотает головой:

        - Нет, тут другое.

        - Эпаф? С ним все нормально?

        - Он в порядке.  - Дэвид умолкает на секунду.  - Это что-то… Мы пока не поняли.
        Я вскакиваю на ноги. Течение сильнее, как будто спокойствие реки чем-то внезапно и решительно нарушено. Фонтаны брызг, взлетающие как гейзеры, падают на палубу, оставляя следы, будто лодку кто-то хватал мокрыми руками. Небо темное и беспокойное, как река, словно сплетенное из струй темноты.
        Все смотрят на меня. В широко распахнутых глазах и сжатых губах ясно читается страх.

        - Течение быстрое из-за недавнего дождя,  - говорю я, пытаясь успокоить их напряженные нервы.  - Но я бы не переживал из-за этого так сильно.

        - Мы потеряли шесты. Их вырвало из рук течением.

        - Что?

        - Но мы не поэтому тебя разбудили,  - продолжает Дэвид.  - Слышишь этот звук?
        Поначалу я не слышу ничего, кроме плеска волн о борт лодки. Но постепенно начинаю различать тихое шипение, вроде электрических помех на радио. Оно далеко, но от него все равно не по себе.
        Я прикрываю глаза, сосредотачиваясь:

        - Впереди. Дальше по течению реки.

        - Я услышал это минут десять назад,  - тихо произносит Эпаф.  - Оно то появлялось, то пропадало. Но теперь. Слушай. Оно становится громче. И ближе.
        Я смотрю вперед, стараясь как можно дальше увидеть в темноте. Зрения хватает всего метров на пятьдесят. Даже берега скрылись из вида. Страх грязными ногтями скребет меня по спине.

        - Мне кажется,  - говорит Эпаф,  - это шум водопада. Ученый рассказывал, что, если приближаться к водопаду издали, услышишь шипящий звук,  - он поворачивается ко мне, и я вижу следы брызг на его лице.

        - Джин, что думаешь?

        - Я вообще ничего не понимаю в водопадах. До этого момента я считал, что они бывают только в фантастических книжках,  - я продолжаю вглядываться в темноту.
        Шипение начинает напоминать звуки кипящего масла. Становится все громче и не предвещает ничего хорошего.

        - Я думаю, мы движемся прямо к водопаду,  - говорит Эпаф.  - Приготовимся плыть к берегу,  - он смотрит на меня, я киваю.  - Я отвяжу причальную веревку.
        Следующие пятнадцать минут ярость реки нарастает. Нас мотает из стороны в сторону, как на взбесившейся карусели. Капли дождя падают с такой силой, будто небо со злостью швыряет их в нас. Шипение становится все громче. Мы собираемся вокруг Эпафа. Он обвязывает каждого веревкой, туго затягивая узлы. Мы щуримся от брызг и холодного ветра, изо всех сил пытаясь устоять на качающейся палубе.

        - Смотрите на меня,  - говорит Эпаф.  - Все смотрите на меня. Нам надо спрыгнуть с лодки и доплыть до берега.

        - Эпаф, я не знаю!  - возражает Джейкоб.  - Течение такое быстрое. Нас может унести, разделить, утянуть на дно.

        - У нас нет выбора!  - кричит Эпаф в ответ.  - Держитесь все за эту веревку. Если вас потянет на дно или будет сносить течением, просто держитесь за веревку!

        - Но нас все равно может унести!  - Джейкоб мотает головой.

        - Нет!  - рявкает Сисси.  - Эпаф прав, надо прыгать.
        Мы, связанные веревкой, проходящей по груди и туго затянутой в подмышках, подходим к борту. Сисси поворачивается ко мне и говорит мне прямо в ухо:

        - Нам придется нелегко,  - она проверяет мою веревку, потуже затягивая узлы побелевшими от напряжения пальцами.  - Остальные почти не умеют плавать. Дэвид и Джейкоб еще как-то могут, но Бена и Эпафа придется тащить на буксире. Понял?
        Я киваю. Лодка несется со страшной скоростью. На секунду, когда она взлетает над волнами, у меня едва не останавливается сердце.

        - На счет «три» прыгаем все вместе!  - кричит Сисси.  - Запомните, не отпускайте веревку. Гребите ногами, руки не используйте. Не отпускайте веревку. Ясно? Ни в коем случае не отпускайте веревку.
        Я смотрю вниз. Под нами беснуются водовороты. Это не сработает: нас унесет течением. Джейкоб прав. Оно слишком сильное.

        - Один…  - кричит Сисси.
        Как только мы ударимся о воду, нас засосет вниз, а потом потянет в разные стороны. В этой холодной черной бездне нас ждет только смерть.

        - Два…
        Рядом со мной Джейкоб неожиданно застывает, как будто что-то понял.

        - Три!  - Сисси подгибает колени, готовясь к прыжку. За ней я вижу серые тени остальных, тоже готовящихся прыгать.
        Я приседаю, прыгаю…

        - СТОЙТЕ!  - кричит Джейкоб, отскакивая от борта.
        Веревка натягивается, меня тянет назад, я вскрикиваю, а потом падаю на палубу. Спустя мгновение падают и остальные.

        - Джейкоб!  - кричит Сисси.  - Что ты творишь?

        - Мы должны пройти водопад!  - отвечает он.  - Мы должны оставаться на реке!

        - О чем ты?  - кричит Сисси сквозь дождь, бьющий по лицу.

        - Охотники ведь не умеют плавать!  - глаза у Джейкоба светятся возбуждением.  - Они быстро тонут. Помнишь, что нам рассказывал Ученый? Они паникуют, как только вода доходит им до подбородка. Их парализует от страха, и они тут же тонут.

        - И что?  - говорит Сисси.

        - Сама подумай. Для них водопад - верная смерть. Они не посмеют пойти дальше. Для них это самоубийство. Но для нас не обязательно. Мы умеем плавать. Мы можем пережить водопад. Это как замочная скважина, в которую можем пройти только мы. Это мост к свободе. Поэтому на табличке и написано, чтобы мы оставались на реке.

        - Не знаю,  - говорит Сисси.
        Но Джейкоб не сомневается в своей правоте.

        - Думаю, поэтому Ученый и рассказал нам о водопадах. Чтобы приготовить нас к этому. Но помнишь, он всегда описывал их как нечто прекрасное, как врата в рай,  - он возбужденно всплескивает руками, и я вспоминаю рисунок, над которым Эпаф вчера работал. Водопад там был очень хорош, настоящий оазис красоты.  - Мы должны оставаться на реке,  - повторяет Джейкоб,  - и спуститься вниз.

        - Ты не понимаешь, Джейкоб,  - возражает Сисси.  - Впереди водопад.

        - Я знаю, знаю, знаю,  - повторяет он, зажмурившись и сжимая и разжимая кулаки.  - Но еще я знаю, что мы не должны покидать реку!

        - Что ты несешь?

        - Оставайтесь на реке!  - кричит Джейкоб.  - Так написано на табличке! Этого хотел от нас Ученый. Чтобы мы оставались на реке, продолжали спускаться по ней.

        - До тех пор пока это разумно!  - возражает Сисси.  - Там водопад. То, что ты предлагаешь, полное безумие.

        - Пожалуйста, Сисси,  - Джейкоб умоляюще смотрит на нее.  - Давай не отклоняться ни на шаг. Давай делать то, что нам велел Ученый. Останемся на реке и не будем с нее сходить. Это наш путь в Землю Обетованную. К молоку. К меду. К плодам и солнцу. К улицам, по которым ходят другие люди, к стадионам, игровым площадкам, паркам, где играют тысячи детей. Если мы будем слушаться инструкций, мы туда попадем,  - он яростно мотает головой, на глаза у него наворачиваются слезы.  - Это стоит того, чтобы мы попробовали. Пожалуйста, Сисси.
        Сисси закусывает нижнюю губу и смотрит вперед, сосредоточенно наморщив лоб. Потом переводит взгляд на Джейкоба.

        - Мы всегда держимся вместе, правда?  - говорит она.

        - Всегда, Сисси,  - отвечает Джейкоб, едва не плача.

        - То есть, что бы я ни решила, все со мной согласятся?  - спрашивает она.
        Джейкоб кивает.

        - Ты мне доверяешь?

        - Да.
        Она делает глубокий вдох:

        - Мы уходим с лодки. Сейчас.
        Плечи Джейкоба печально опускаются.
        Внезапно молния прорезает небо, четко обрисовывая силуэт восточных гор - огромной темной стены,  - которые сейчас так близко, что я будто чувствую сладковатый запах секвой. На секунду я вижу реку. Потоки воды мчатся вперед с чудовищной скоростью и целеустремленностью. Река превратилась в чудовище, яростно несущее клочья белой пены прямо к горе. Она не огибает ее, течет не сквозь узкое ущелье, а прямо через сердце тьмы.
        Я кладу руку на плечо Сисси и качаю головой:

        - Слишком поздно, Сисси. Это верная смерть. Мы утонем.
        Она прищуривает глаза, вглядываясь сквозь ветер и дождь, и раздраженно выдвигает челюсть вперед. Она знает, что я прав. Говорить больше нечего. Воды реки смешиваются с ледяным ветром. Мы смотрим вперед, не зная, что нас ждет.


        Спустя пять минут дождь неожиданно стихает, становится холоднее. Ночь настолько темна, будто небо залито чернилами. Река ревет, наполняя наши уши грохотом.
        Мы куда-то попали. Это пещера, наполненный темнотой тоннель. Внутри восточных гор.

        - Я ничего не вижу, ничего не вижу,  - бормочет рядом со мной Дэвид.  - Мы внутри горы, мы внутри горы, мы как-то попали в гору.
        Я закрываю глаза. Открываю. Никакой разницы: темнота непроглядна до такой степени, что от дезориентации я едва не начинаю паниковать. Становится быстрее, мокрее, громче. Рев водопада оглушает.

        - Приготовьтесь все!  - кричит Сисси. Мы подгибаем колени, соединяем руки, веревка нас связывает.  - Опуститесь на одно колено! Подогните одно колено! Приготовьтесь прыгать…
        Рев воды заглушает ее голос. Я разгибаю одну ногу, поднимая Бена с собой. На лицо мне падают мелкие брызги. Похоже, осталась всего пара секунд.

        - Когда перевалим через край, прыгайте как можно дальше от лодки!  - кричу я, не зная, слышат меня или нет.  - Сгруппируйтесь, не отпускайте веревку. Как долго бы ни пришлось падать, не отпускайте веревку!  - я смотрю по сторонам, пытаясь понять, слышал ли меня кто-нибудь. Но ничего не вижу. Я чувствую только их напряжение и исходящий волнами страх.
        Наконец мы оказываемся у водопада. Его рев оглушает. Я открываю рот, чтобы закричать, но меня покинул даже страх. Лодка наклоняется вперед, и в следующее мгновение мы падаем с утеса. Отвратительное ощущение охватывает нас. Все, чего мне хочется,  - это схватить Сисси за руку. Мы в темноте как-то находим друг друга и хватаемся за руки беспорядочным, страстным и по-человечески горячим прикосновением. Вот водопад, а вот его нет, и мы падаем вниз, прямо в пасть тьмы.
        Кажется, что падение длится вечность.

7

        Мы ударяемся о воду - в тот момент, когда я уже перестал мечтать о встрече с ней,  - с такой силой, будто бы упали на асфальт.
        Я оказываюсь в серой подводной тьме, среди водоворота пузырьков, звук бьющейся о воду воды заглушает все. Веревка, обвязанная вокруг груди, натягивается как стальной канат, и мою голову отбрасывает назад, чья-то рука ударяет по лицу, кто-то пинает меня. Я не понимаю, где верх и куда плыть.
        Следуй за пузырьками,говорю я себе. Все подо мной, я чувствую, что веревка уходит вниз. Я тяну на себе всю цепочку. Наконец, изо всех сил гребя руками и ногами, я вырываюсь на поверхность: жидкая тьма сменяется темной пустотой. Ничего не видно, только смутные черно-серые очертания. Я плыву вперед, в темноту, которая еще чернее, чем все вокруг. Наконец моя рука касается чего-то твердого. Я чувствую, что спасен, хватаюсь обеими руками и подтягиваюсь. Я на камне.
        Теперь я оборачиваюсь и тяну на себя веревку. Как по волшебству, один за другим все поднимаются на поверхность: отплевываясь, плача, ругаясь, кашляя.
        Живые.

8

        Этой ночью мы лежим вповалку на жестком известняке. Мы не знаем, большая эта скала или маленькая; откровенно говоря, нам и не хочется знать. Мы слишком рады тому, что живы и можем вот так лежать, обнявшись, плача от облегчения.

        - Подождем до утра,  - говорит Сисси.  - Подождем, пока рассветет.
        Никто ничего не говорит. Ни сейчас, ни в ближайшие несколько часов. Но я знаю, о чем мы все думаем: «Что, если Сисси ошибается? Что, если утром не станет светло? Что, если в этой утробе тьмы утро не приносит избавления от черноты?»

        - Ого,  - произносит Дэвид, проснувшийся первым.
        Оказывается, мы выбрались не на отдельно стоящий камень, а на плато, окружающее озеро под водопадом. Вокруг нас, сквозь невидимые отверстия наверху, спускаются бесчисленные столбы света. Они так четко очерчены, что напоминают настоящие колонны, поддерживающие свод просторной пещеры. Впрочем, «просторной» сказано слишком мягко - она гигантская, чудовищно большая. Столбы света, насколько хватает глаз, высвечивают огромное пространство. Водопад оказывается совсем не таким высоким, как нам казалось, когда мы падали. Он поднимает огромное облако брызг, увлажняющее заросли мхов на нижней стороне нависающих над ним камней. Следов лодки не видно, но наши сумки всплыли на поверхность, и их прибило к берегу озера.

        - Посмотрите!  - говорит Бен, показывая наверх.
        Сталактиты свисают с потолка в сотнях метров над нами, как клыки, солнце окрашивает их в оранжево-красный цвет. Между сталактитами спускаются плети плюща - как куски пищи, застрявшие между зубами. Огромные башни кальцита поднимаются с пола пещеры под разными углами, их основания окружены папоротниками и пальмами. Сталагмиты потоньше вырастают до пятидесяти метров, но больше всего поражают огромные размеры пещеры.

        - Здесь можно построить целый город,  - кричу я, надеясь, что меня услышат сквозь шум водопада.  - С небоскребами в двадцать, тридцать этажей. Целый город, множество кварталов.
        Мне не отвечают, никто меня не слышит. Я отхожу подальше от водопада, чтобы меня было лучше слышно. Остальные идут за мной, мы собираемся в одном из огромных световых столбов. Здесь тепло. Солнечный свет делает нашу кожу светлее, заставляет ее светиться.

        - Что теперь?  - спрашивает Эпаф.
        Все поворачиваются к Сисси.

        - Посмотрим, где мы оказались.

        - Это она?  - спрашивает Бен.  - Земля Молока и Меда, Плодов и Солнца?

        - Надеюсь, что нет,  - качает головой Эпаф.  - Мерзкое место. Я бы предпочел оказаться в Куполе. Пока я не вижу ни молока, ни меда, ни плодов. Солнце есть, да. Но в Куполе его было больше.

        - Вот что мы сделаем,  - говорит Сисси.  - Разобьемся на две группы. Поищем подсказку, знак, что угодно. Ученый должен был что-то оставить,  - она осматривается, а потом идет в глубину пещеры. Бен и Джейкоб следуют за ней.

        - Ну ладно, вы двое,  - говорит Эпаф Дэвиду и мне.  - Пойдем сюда. Смотрите в оба, ребята.
        Мы идем в направлении, перпендикулярном тому, в котором ушла Сисси, вдоль берега реки.


        Несколько часов спустя наши усилия еще ничем не увенчались. Идти тяжело, под ногами разбросаны камни, как будто специально, чтобы мы подворачивали лодыжки. Мы идем медленно, стараясь ничего не пропустить, но все равно смотрим в основном под ноги, стараясь избежать камней и скользкого мха. Мы идем, как нам кажется, к выходу из пещеры, но света в конце тоннеля нет - ни в прямом, ни в переносном смысле. Если у него вообще есть этот конец. Река стекает вниз каскадом из трех озер, спуск крутой и ненадежный. Несколько раз нам приходится далеко отклоняться от пути, чтобы обогнуть огромные валуны. Мы часто поскальзываемся на покрытых мхом камнях, бешено размахивая руками, хватаясь за сталагмиты или высокие камни с выщербленной поверхностью. Наконец, мы приходим к стене известняка, покрытой колоннами сталактитов и поросшей водорослями, огромной, как десятиэтажный дом. Река проходит в узкий проем и срывается вниз очередным каскадом. Мы поворачиваем назад, сутулясь от усталости, голода и отчаяния.
        По возвращении мы обнаруживаем, что трое остальных сидят в столбе света возле водопада. Судя по опущенным плечам и мрачным лицам, им повезло не больше. Они отдают нам нашу долю обеда, немного ягод. Мы с радостью их проглатываем.

        - Вот тебе и страна Молока и Меда, Плодов и Солнца,  - говорит Эпаф.  - Ни молока, ни меда, ни другой еды. Даже дров нет.

        - Надо выбираться наружу,  - предлагает Джейкоб.  - Идти вдоль реки.

        - Мы именно это и сделали,  - отвечаю я.  - Попытались, во всяком случае. Это дальше и труднее, чем ты думаешь.

        - Но это единственный вариант,  - говорит Джейкоб, глядя на водопад.  - Мы не можем вернуться по своим следам: придется подниматься по краям водопада, а они слишком крутые и скользкие. Оставаться здесь тоже нельзя, нам нечего есть. Надо уходить.

        - Нет,  - возражает Сисси, не поднимая глаз,  - мы остаемся здесь.

        - Сисси…  - начинает Джейкоб.

        - Я остаюсь,  - огрызается она.  - Вы идите, если хотите. Я остаюсь.
        Джейкоб вскакивает на ноги, глаза его наполнены обидой:

        - Я только хотел…

        - Я не спорю с тобой и ни с кем другим! Нам сейчас нужно сделать две вещи, ясно? Найти какой-то знак, оставленный нам Ученым, и не дать Джину умереть. Я достаточно просто объясняю? Вот так сейчас выглядит наша жизнь. Найти знак, защитить Джина. Всего две вещи, ребята.
        Мы сидим, не зная, что сказать после такого взрыва. Она встает, тяжело дыша, и отходит подальше, за большую скалу. Я следую за ней. Она стоит скрестив руки на груди и смотрит на водопад.

        - Эй,  - говорю я как можно мягче и иду в узкий проход между двумя валунами.
        Она не отвечает, только закусывает половину нижней губы, отчего вторая половина оттопыривается. Глаза у нее полузакрыты, из одного выкатывается слеза и сползает по щеке. Она не отворачивается, как я ожидал. Сисси поднимает руку - как мне показалось, чтобы смахнуть слезу,  - но останавливается у губ. Она прикрывает рот, пальцы дрожат, губы кривятся. Теперь она отворачивается, чтобы я не видел, как она утрачивает над собой контроль. Давление оказалось большим. Забота о наших жизнях - слишком тяжелое бремя для ее плеч.
        Я кладу руку ей на плечо. Она не отстраняется, как я этого ожидал, вместо этого подается мне навстречу, округлость ее плеча идеально ложится в мою ладонь. Кожа у нее мягкая, но под ней, в тонком слое мышц и твердости кости чувствуется сила. Она поворачивается и пристально смотрит мне в глаза. Такого отец всегда учил меня избегать. Взгляд в глаза означает, что ты стал предметом чьего-то внимания; постарайся отойти, исчезнуть, отвлечь. Но я не могу отвести взгляд. Никогда не замечал, как красивы ее глаза.

        - Мне кажется, я всех подвожу,  - произносит она.

        - Не говори глупостей. Если б не ты, мы бы все уже погибли,  - я двигаюсь ближе, пока не начинаю чувствовать исходящий от нее жар.  - Я с тобой, Сисси. Я хочу найти его не меньше, чем ты. Если не больше.
        На мгновение в ее глазах появляется мягкость.
        Это больше, чем я могу выдержать. Я отвожу взгляд.
        Несколько секунд мы молчим, потом она качает головой.

        - Мне кажется, мы что-то упускаем,  - говорит она,  - он что-то оставил. Ключ, знак. Что-то, что у меня под носом, как в наших играх.
        Во мне поднимается странная волна ревности. Те же игры. Я думал, он играл только со мной.

        - Все в порядке, Сисси?  - на другой стороне узкой тропинки показывается Эпаф.
        Сисси отходит от меня, пока он протискивается между камнями.

        - Все в порядке?  - спрашивает он еще раз, пристально глядя на нее.
        Сисси быстро вытирает мокрую от слез щеку.

        - Нормально,  - отвечает она, проходит мимо него и проскальзывает в узкий проход.
        Оставшись наедине со мной, Эпаф бросает сердитый взгляд. Я опускаю голову и иду мимо него к остальным.
        Когда я возвращаюсь, Сисси уже сидит рядом с Джейкобом и, улыбаясь, ерошит его волосы. Джейкоб смеется.


        Мы все слишком устали, чтобы двигаться. Колонны света до сих пор здесь, но непонятно, сколько они продержатся. Проходит час, некоторые засыпают.
        Сисси внезапно выпрямляется.

        - Какая же я глупая,  - говорит она, хлопая себя по лбу.

        - Сисси?  - окликает ее Эпаф.
        Она, не отвечая, идет к водопаду, осторожно ступая по влажному камню вокруг озера. Ст Оит поскользнуться так близко от водопада, и ее утянет вниз смертельно опасным течением.
        Остальные мальчики просыпаются.

        - Что она делает?  - спрашивает Бен.
        Прижавшись к стене сбоку от водопада, Сисси останавливается, а потом делает шаг вперед и исчезает за стеной воды.

        - Сисси!  - кричит Бен, и в следующее мгновение мы все бежим к водопаду.
        Бен вне себя от беспокойства, и остановить его удается только вдвоем. Мы нервно заглядываем за полотно несущейся вниз воды.

        - Смотрите!  - показывает Джейкоб на ту сторону водопада, где поток тоньше и разбивается на отдельные струи.
        Ее смутно видно за завесой воды. Сначала показываются руки, потом вжатая в плечи, чтобы избежать удара, голова. Когда Сисси появляется целиком, мокрая насквозь, улыбка занимает все ее лицо:

        - Вы, ребята, идете или нет?

        - Что?  - спрашивает Эпаф.

        - Ну, не бойся,  - дразнит она.  - Я нашла там пещеру.

        - Погоди, Сисси,  - говорю я.  - Откуда ты знаешь, что нам туда?

        - Показалось,  - смеется она.  - Наверное, потому, что там полно сухой одежды и ведущая наверх веревочная лестница.


        В пещере темно. Только один, подернутый дымкой луч света освещает ее. Наша одежда промокла насквозь, и мы начинаем дрожать.

        - Кстати, об этой сухой одежде…  - говорю я сквозь стучащие зубы.
        Сисси улыбается и ведет нас к спрятанной в темноте корзине. Там достаточно одежды самых разных размеров для дюжины человек.

        - Как ты догадалась посмотреть за водопадом,  - спрашиваю я, пока мы переодеваемся в сухое. Она натягивает пару шерстяных носков.

        - Если вы хотите, чтобы охотники точно не нашли проход в Землю Молока и Меда, водопад - это самый надежный замок и засов. Ни один охотник, даже если бы он пережил сам водопад, никогда бы не посмел сюда заглянуть. Ученый, с его умом, как раз такое и придумал бы,  - она подмигивает мне.  - Теперь только не отставайте, ладно?  - улыбается она.
        Когда все переоделись, она собирает нас в столбе света и показывает наверх. Сначала я не вижу ничего необычного. Просто луч света, который светит прожектором с потолка, затянутого переплетением лиан. Потом наконец замечаю ее среди спутанных плетей - это веревочная лестница. В том месте, где охотники не подумали бы - или не осмелились,  - смотреть. Еще один замок и запор.
        Опираясь на сомкнутые в замок пальцы Эпафа, Сисси дотягивается до нижней ступени лестницы, а потом закидывает ноги наверх и, переворачиваясь в воздухе, цепляется коленями за веревку.
        Свисая вниз головой, она тянется вниз и подхватывает Бена, сидящего у Эпафа на плечах. Это нелегко, но у Сисси получается втянуть его наверх. Примерно так же мы все взбираемся наверх и начинаем подниматься, не имея ни малейшего представления, сколько продлится подъем и каким трудным он окажется. Если бы мы знали, мы бы поначалу карабкались не так быстро.
        Спустя полчаса наше возбуждение спадает, мы начинаем выбиваться из сил. Тесные, похожие на трубу стены все плотнее смыкаются вокруг нас. Нас охватывает душный ужас клаустрофобии. Мне, с моими широкими плечами, приходится особенно нелегко. Локти цепляются за неровные стены, камни царапают даже сами плечи. В такой тесноте нам приходится выкинуть сумки. В одном особенно тесном месте я застреваю. Даже подняв руки над головой, я не способен протиснуться в воронку. Эпафу приходится толкать меня снизу под ягодицы - очень неудобный момент.
        Солнечный свет недолго освещает тоннель, всего полчаса, не дольше. Луч поднимается по одной из стен тоннеля: сначала это узкая, изогнутая полоска света, а потом, неожиданно разогнавшись, он взлетает наверх и исчезает. Теперь ничего не видно, нас охватила серая тьма. Похолодало. Странное чувство: холод и сгущающаяся темнота создают впечатление, будто мы опускаемся вглубь земли, а не поднимается к поверхности.

        - Сисси, ты видишь выход?  - спрашивает снизу Эпаф.

        - Все, что я вижу, это светлая точка. Как будто кто-то проколол потолок иглой. Она слишком маленькая, чтобы оценить расстояние, но мне кажется, она еще очень далеко.
        Через несколько часов мы делаем остановку, просунув руки и ноги между ступенями лестницы. Руки, кажется, сейчас отвалятся, ладони стерты в кровь. Мы осторожно передаем друг другу оставшиеся ягоды. Бен никак не может унять дрожь в руках.

        - Они так и дрожат,  - говорит он мне.  - Никак не могу заставить их остановиться.
        Его локти ободраны до крови.
        Наши тела измучены, мы упали духом. Через десять минут мы отправляемся дальше. Проходит пять секунд, и мучительная боль возвращается. Такое чувство, что мы вообще не отдыхали.

9

        Наступает ночь. Холодный воздух струится по узкому колодцу вниз. Я чувствую себя больным, нос не дышит. Ото лба пышет жаром, так что лед на стенках колодца плавится и ручейками течет вниз; точно так же течет у меня из носа. Мы разбились на пары: Бен с Сисси наверху, мы с Джейкобом ниже, и Дэвид с Эпафом под нами. Джейкоб храпит напротив меня, с другой стороны лестницы, он привязан веревкой, и мои руки пропущены у него в подмышках. Кроме того, нам не дает упасть тесный колодец.

        - С тобой все в порядке?  - спрашивает Сисси. Тишина.  - Джин, ты не спишь?

        - Нет. Думал, ты Бену.

        - Нет, он отключился. Спит, как младенец. Как Джейкоб?

        - Заснул. И Эпаф с Дэвидом тоже.

        - Хорошо. Они хорошо привязаны?

        - Более чем. Я два раза проверил.

        - Хорошо,  - повторяет она.  - Хорошо.  - Веревка слегка скрипит от ее движения.  - Завтра мы отсюда выберемся.

        - Думаешь?

        - Уверена,  - шепчет она.  - Я знаю кое-что, чего ты не знаешь.

        - Так скажи мне.

        - Снег.

        - Да ну. Правда?

        - Да. Начал идти минут десять назад. Всего несколько снежинок. Упали мне на лицо, я почувствовала, как они щекочут мне нос. Мы, должно быть, ближе к поверхности, чем нам кажется. Снег обычно проникает не очень глубоко.

        - Я ничего не видел.

        - Думаю, это я не пропустила его вниз.

        - Да, твоя бегемотья задница - то еще препятствие.

        - Ха-ха, как смешно.

        - Нет, правда. Снизу она кажется такой большой, что вызывает полное и окончательное затмение.
        Она молчит.

        - Была бы она чуть больше, до нас бы и воздух не доходил,  - продолжаю я.
        Наконец Сисси не выдерживает.

        - Прекрати,  - смеется она.

        - Да что такого. Твоя задница снизу такая большая, что кажется отдельным человеком.

        - Ты смотришь на Джейкоба. Ну прекрати,  - тихо хихикает она.
        Мы замолкаем, но это приятная тишина. Бен и Эпаф похрапывают в унисон. Дыхание Джейкоба щекочет мне плечо.

        - Эй,  - через несколько минут шепчет Сисси.

        - Да?

        - Кажется, нам опять дали свет.

        - Уже утро?

        - Нет, свет серебристый. Должно быть, луна.
        Несколько минут она молчит. Я смотрю наверх, но вижу только темноту.

        - Вот теперь его действительно много,  - произносит она.

        - Снега или света?

        - И того, и другого. Погоди.  - Веревка слегка колеблется, когда Сисси меняет положение.  - Отлично, теперь посмотри вверх и скажи, что ты видишь.
        Я вижу очертания ее ног, упирающихся в стену на фоне слабого серебристого свечения, которое просачивается вниз. Через этот маленький проход падают и снежинки. Одна из них приземляется мне на щеку. Я поднимаю руку и чувствую капельку воды. Идут минуты, ко мне падают еще снежинки, медленно кружась, серебристые, как частички луны. С моих плеч словно гора падает. Мир становится больше, медленнее, чище, яснее.

        - Слушай, можно кое-что спросить?  - спрашивает Сисси. Голос у нее ласковый, как лунный свет.

        - Давай.

        - Когда на нас напали у реки, один из охотников сказал что-то о девушке…
        Я молчу.

        - Извини,  - говорит она.  - Я не хотела лезть не в свое дело.

        - Нет, все в порядке. Я просто пытаюсь подобрать слова.

        - Мне не надо было, это твое…

        - Ее звали Пепельный Июнь. Как и я, она жила в столице, притворившись одной из них,  - слова слетают с языка быстро, я слишком долго их сдерживал.  - Мы были знакомы много лет, не зная, что так похожи. Узнали только несколько дней назад, когда оказались в Институте. Когда нас раскрыли, она пожертвовала собой, чтобы меня спасти.

        - Мне так жаль, Джин. Я не знаю, что сказать.

        - Я не хотел ее оставлять. Я пытался за ней вернуться. Но у меня не было выбора. Я ничего не мог сделать. Их было слишком много. Возвращаться было бы самоубийством…

        - Это правда,  - тихо говорит Сисси.  - Ты ничего не мог сделать. Я же тоже была там, Джин, я видела эти толпы, гнавшиеся за нами. Ты сделал единственное, что мог,  - убежал.
        Джейкоб громко стонет мне в ухо. Я понимаю, что слишком сильно его стиснул, и ослабляю захват.
        Спустя несколько очень долгих секунд Сисси мягко произносит:

        - Ты ничего не мог сделать, Джин.

        - Я знаю.

        - Мне правда очень жаль.
        После этого мы долго молчим. Веревка поскрипывает и затихает.

        - Сисси.

        - Да?

        - Я хочу тебе кое-что сказать, хорошо?
        Пауза.

        - О чем?  - спрашивает она.

        - Об Ученом.

        - Продолжай.

        - Я кое-что от вас скрыл.

        - Кажется, я знаю, что это,  - говорит она после небольшой паузы.

        - Нет, не думаю. Только не это.

        - Он твой отец, правда?
        У меня отпадает челюсть и летит до самого дна колодца.

        - Откуда ты… что?

        - Тссс, остальных разбудишь.

        - Он тебе обо мне рассказывал?

        - Нет, никогда.

        - Тогда откуда ты…

        - Я видела, как ты двигаешься. Почти так же, как он. Как ты сидишь на земле, вытянув одну ногу, согнув другую и поставив подбородок на колено. Потом у тебя глаза той же формы и того же цвета. Ты думаешь с таким же выражением лица. Ты даже говоришь так же.

        - Остальные что-то заподозрили?

        - Ха. Они поняли сразу, как мы тебя увидели.

        - Не может быть.
        Она усмехается.

        - Мы, конечно, жили в изоляции, но это не значит, что мы не видим очевидного.  - Она опять двигается, и веревка колышется.  - Думаешь… он там, наверху?

        - На небе?

        - Нет там, в конце тоннеля, куда бы он ни вел.

        - Хорошо бы. Для меня нет ничего важнее, чем найти его…  - я умолкаю, пораженный собственными словами. Но это правда. С того самого момента, как я увидел свое имя на том камне, я почти ни о чем другом не могу думать.  - Я дойду до самого края земли, чтобы найти его, Сисси.
        Она молчит, будто ждет, что я продолжу.

        - Можешь кое-что мне рассказать?  - спрашивает она.

        - О чем?

        - Как это было? Как вы жили?  - неуверенно спрашивает она.  - У тебя были братья или сестры? Твоя мать была жива? Вы были счастливой семьей? Расскажи, как вы жили среди этих чудовищ.
        Минуту я молчу.

        - Сестра и мать умерли, когда я был маленьким. Однажды утром они ушли вместе с отцом, а вернулся он один. Их съели. Об этом говорили и годы спустя. О том, как на закате тут прямо посреди города чудом возникла девочка-гепер с матерью. Рассказывали, что девочку сбил экипаж и ей переломало ноги, а мать по глупости осталась рядом. Когда толпа набросилась на них, мать накрыла девочку своим телом. Все было кончено за несколько секунд.
        Веревка скрипит.

        - Мне так жаль, Джин. Не будем больше об этом говорить.
        Мне кажется, что разговор закончен, но неожиданно для себя я заговариваю снова. Сначала сбивчиво и неуверенно, слово, два слова, предложение. Потом словно что-то переключается, слова разгоняются, мысли и воспоминания льются потоком. Мне уже не кажется, что я выталкиваю слова из себя, они выходят сами, это как исповедь, катарсис. Когда я заканчиваю говорить, Сисси молчит. Я боюсь, что она заснула, но слышу ее шепот:

        - Жаль, я не могу взять тебя за руку.
        Снежинки медленно пролетают мимо меня и исчезают в темноте под ногами.

10

        Сисси права. На следующий день мы поднимаемся на поверхность. Выход из вертикального тоннеля оказывается совсем близко. Руки и ноги замерзли и затекли, но льющийся на нас свет согревает и словно смазывает наши суставы теплым маслом. Скоро мы забываем о мозолях на ладонях и кровоточащих пальцах, сосредоточившись на том, чтобы дотянуться до следующей ступени. А потом до следующей. До тех пор пока мы, как новорожденные младенцы, не вырываемся из темной трубы на свет, жадно хватая холодный горный воздух и щурясь от яркого солнца. Мы оказались в зеленой долине. Со всех сторон вздымаются, как узловатые пальцы, отвесные гранитные утесы. Легкая дымка висит над землей, окутывая окружающие деревья; они выступают из тумана как стражи, пришедшие нас приветствовать. Или сказать, чтобы мы убирались.
        Над нами вздымается огромный пик. Высокий, гордый, со скалистыми, изрытыми дождем и снегом склонами, он как будто зло щурится на яркое солнце. Или на нас, идущих по его широким плечам. Где-то посреди склона из отвесной скалы вырывается водопад и хрустальной лентой падает на тысячу метров вниз, рассыпаясь облаком брызг. В дымке виднеется радуга.
        Мы оказываемся на открытом месте, и холод впивается в наши тела, пронзая до костей. Ветер несильный, но проникает сквозь одежду и кожу, идя прямо к ребрам. Меня сотрясает приступ кашля, и я складываюсь пополам, мокрота разрывает горло и бронхи. Я касаюсь лба. Он горячий, как расплавленное железо. Кажется, что от него может загореться одежда. Земля под ногами наклоняется, движется, гора и небо крутятся вокруг меня, как будто меня подхватила моя собственная маленькая лавина.

        - В лес,  - говорю я,  - подальше от этого ветра.

        - Погоди,  - говорит Сисси, опускается на колени у входа в тоннель и начинает осматривать его края.

        - Что ты делаешь?  - спрашивает Бен.

        - Вот там, посмотрите,  - говорит она, указывая на место, где трава примята.  - Кто бы ни пользовался этим тоннелем, он приходил оттуда и уходил туда. Думаю, нам надо пойти через лес в эту сторону.


        Лес оказывается средоточием тепла. Ветер затихает, стоит нам оказаться среди деревьев. От запаха смолы, похожего на аромат карамели с ванилью, у нас урчат животы. Приходится немного поблуждать, прежде чем мы находим слабые, почти незаметные следы тропинки. Мы идем по ней, и с каждым шагом наш азарт и возбуждение растут.
        Но через пятнадцать минут мы все останавливаемся отдышаться, прижимаясь к поросшим лишайником деревьям. Мы не привыкли к разреженному горному воздуху. На ветку над нами садится сойка и, разглядывая нас, крутит головой, как автомат. Она окликает нас скрипучим, насмешливым криком, как будто ругает за слабость.
        Отдохнув, мы идем дальше, но уже на более разумной скорости. Через двадцать минут мы вновь останавливаемся.

        - Тропа исчезла,  - обеспокоенно говорит Сисси.

        - Нам надо расположиться на ночь, да? Разжечь огонь?  - спрашивает Эпаф, стуча зубами.

        - Надо торопиться,  - отвечает она.  - Этот холод не шутка.

        - Мы с тобой пойдем за дровами. Бен и Джин пусть остаются здесь.

        - Нет,  - обрывает его Сисси.  - Все будем делать вместе. Не будем разделяться. Ни на секунду. Всем ясно? Этот лес хочет нас разделить, я это чувствую.
        Не она одна. Мы идем дальше тесной группой, время от времени задевая друг друга руками и сталкиваясь плечами. Но мы не против.
        А потом, как раз в тот момент, когда лес готов превратиться в непроглядную черную тьму, мы оказываемся на опушке. Стена деревьев и темнота расступаются. На дальней стороне луга земля обрывается отвесной скалой. С того места, где мы стоим, я вижу поля и ледниковые озера в долине внизу. Но мои глаза быстро отвлекает что-то другое.
        Посреди луга, купаясь в солнечных лучах, стоит бревенчатый домик.

11

        Окна домика закрыты ставнями, черные панели плотно подогнаны к оконным рамам. Выкрашенная черным дверь закрыта так плотно, что кажется герметичной.
        Сисси выходит на открытое пространство, ее обувь ступает по пушистому свежему снегу.

        - Сисси!  - шепчет Эпаф.
        Она оборачивается и жестом заставляет нас остановиться. Мальчики отходят обратно в лес, а я подбегаю к ней.

        - Неправильный способ,  - шепчу я.
        Она останавливается:

        - То есть?

        - Не подходи к двери…

        - Перестань. Ты же не думаешь, что я собиралась постучать.

        - Не поднимайся на крыльцо, оно, скорее всего, заскрипит.  - Она не отвечает, но я знаю, что она меня слышит.  - Я зайду справа, ты слева. Если через пять минут мы ничего не услышим, встретимся за домом. К двери пойдем, только если сзади все чисто.
        Она кивает и отправляется влево.
        Снег покрыт толстым настом, и я очень осторожно ступаю по нему. Подойдя к боковой стене дома, я скольжу поближе, чтобы проверить окна. Подождав, я прикладываю ухо к ставням. Ни звука.
        Кажется, дом пуст.
        Спустя пять минут ожидания я тихо перехожу к задней стене. Сисси уже там, прижимается ухом к окну. Она вскидывает руки и отрицательно мотает головой. Внутри никого нет.Она вопросительно поднимает брови. Зайдем?
        Крыльцо скрипит под нашим весом, хотя мы и стараемся ступать как можно легче. Сисси подходит к двери и берется за ручку; сначала она отдергивает пальцы от ледяного металла, но тут же хватается снова. Ручка поворачивается, и дверь распахивается без единого скрипа.
        Мы входим внутрь, быстро закрывая за собой дверь. Лучше не давать свету попасть внутрь: не будить лихо, если оно тут есть. Мы оказываемся в темном, узком коридоре и останавливаемся ненадолго, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте. Мы ждем звуков, которых нам не хочется слышать: щелчков, шипения, царапанья. Но здесь только тишина.
        Очертания предметов проявляются постепенно. Мы на цыпочках заходим в комнату слева, половицы скрипят у нас под ногами. Сначала мы смотрим на потолок, готовясь бежать при первом намеке на то, что там кто-то спит. Но нет ничего, кроме балок. Комната пуста, за исключением чистого стола и большого шкафа.
        Мы идем в комнату напротив. Здесь тоже нет никаких тел, висящих вниз головой с потолка. В углу стоит деревянный табурет, его круглое сиденье смотрит на нас, как раскрытый глаз. Эта комната кажется ветхой: здесь нет другой мебели и пахнет плесенью. Балки наверху кажутся странно зловещими. Здесь произошло что-то плохое,думаю я, и вздрагиваю. Мы выскальзываем обратно.
        Осталась последняя комната, в дальнем конце коридора. Сисси опережает меня на два шага. Зайдя в комнату, она оборачивается, и ее лицо озаряется надеждой.
        Это кровать. Тонкий матрас на узкой раме. Небольшое покрывало лежит на подушке, как сброшенная змеиная кожа. Я подхожу к окнам и нахожу рычаг, открывающий ставни. Они с шумом уезжают вверх. Внутрь врывается дневной свет, ярче, чем я когда-либо видел, даже несмотря на то, что небо полностью затянуто тучами. Теперь я вижу странное устройство, висящее на дальней стене комнаты. Оно выглядит как огромный воздушный змей, как чудовищный мотылек, прибитый к дереву.
        Сисси стоит у кровати, рассматривая матрас.

        - Что думаешь?  - спрашиваю я.

        - Думаю, сюда уже давно никто не заходил,  - она принюхивается, стараясь учуять оставшиеся в комнате запахи.  - Переночуем здесь. Поймаем какую-нибудь дичь, разожжем огонь, восстановим наши силы, выспимся. А когда проснемся, посмотрим, сможем ли мы еще что-нибудь найти.

        - Что, если это она? Страна Молока и Меда?
        Сисси подходит к окну и смотрит наружу:

        - Значит, так и есть.
        Я перевожу взгляд на кровать:

        - Тогда где он?

12

        Позже, ночью, все устроились в спальне: мальчики на матрасе, прижавшись друг к другу, Сисси - свернувшись в деревянном кресле. Я прохожу по коридору в одну из других комнат. За ужином - парой изжаренных над очагом сурков - мы поспорили, стоит ли закрывать на ночь ставни. В конце концов, все ещё напуганные тесным и темным тоннелем, мы решили рискнуть и оставить их открытыми. Я этому рад. Зимний пейзаж, залитый серебристым светом луны, успокаивает мои расшатанные нервы. Даже нависающий пик излучает царственное спокойствие.
        Я поплотнее запахиваюсь в парку, наслаждаясь теплом. Она лежала вместе с другими вещами в деревянном сундуке, который Бен обнаружил под кроватью. Мы все приветствовали находку криками радости, когда увидели подбитые кроличьим мехом куртки, шарфы, шерстяные носки и теплые перчатки, а еще - странный жилет, сверху донизу увешанный карабинами.
        Дом постоянно поскрипывает - деревянные балки сокращаются от холода. Этот звук - временами очень громкий - напугал Бена, когда он ложился.
        Я все еще слышу слова Сисси: «Все в порядке, Бен. Все хорошо».
        Возможно, она права. Возможно, мы пришли. Возможно, это конец нашего путешествия, пункт назначения, Земля Обетованная. Этот домик, это заснеженное поле, эта гора. И теперь в любой момент из леса может выйти отец. Он зайдет в этот домик…
        В коридоре раздаются шаги. Я вздрагиваю и разворачиваюсь, задевая рукой необструганный подоконник. Укол боли, я отдергиваю руку. На пальце выступают теплые бусинки крови.
        Это Эпаф. Он сонно заглядывает в комнату, лунный свет бьет в его лицо. Я стою в тени, он не видит меня, и на его лице читается недоумение. Он уже собирается развернуться и выйти из комнаты, когда замечает что-то за окном. Он меняется в лице, бледнеет и падает на корточки.

        - Эпаф?  - говорю я, выходя из тени.
        Он подскакивает при звуках моего голоса, но, вместо того чтобы отругать, прижимает к губам указательный палец, а потом кивает в направлении окна. Я, стараясь не выпрямляться, подхожу к нему. Снаружи кто-то стоит. Тонкая темная фигурка на фоне белого снега. Девушка. Она смотрит прямо на нас.

13

        Она так же неподвижна, как и мы.
        Совсем юная, на мой взгляд - не больше тринадцати или четырнадцати. С коротко остриженными светлыми, почти белыми, волосами и хрупкой фигуркой, она кажется лесным духом. На ее шее черный, как вороново крыло, шарф. Она не двигается, только переводит взгляд с Эпафа на меня и обратно.

        - Не делай резких движений,  - говорю я Эпафу, стараясь не шевелить губами.

        - Надо закрыть ставни.

        - Нет времени. Она добежит до нас за две секунды, если дать ей повод.
        Мы стоим совершенно неподвижно.

        - Что дальше?  - спрашивает Эпаф.

        - Не знаю.
        Она делает шаг к нам. Останавливается. Медленно поднимает руку, указывая прямо на меня, а потом опускает ее снова.

        - Я пойду к ней,  - говорю я.

        - Нет!

        - Придется. От этого домика столько же защиты, сколько от бумажного фонарика. Если она захочет до нас добраться, она это сделает.

        - Нет…

        - Она не знает, кто мы. Иначе бы уже была здесь. Я выйду, заманю ее к нам, а потом мы все на нее набросимся.

        - Это не…

        - Другого плана у нас все равно нет. Иди разбуди Сисси. Только тихо.
        Я выхожу в дверь.
        Я всю жизнь прожил среди них. Я выучил их поведение, могу его копировать до малейших подробностей. Выходя на крыльцо, я стараюсь оставаться как можно более спокойным, не показывать ни малейших признаков страха. Я застываю на мгновение, прежде чем выйти из тени в круг лунного света, полуприкрыв для надежности глаза. Я стараюсь шагать плавно, плыть сквозь снег, не разбрасывая его. Слежу, чтобы мое лицо ничего не выражало. Руки висят по сторонам, не двигаясь.
        И тут я вспоминаю.
        У меня рука в крови.
        Девушка дергается и смотрит на меня с жарким интересом. Она сгибает руки, склоняет голову набок, прищуривает глаза, а потом широко распахивает их. Делает шаг ко мне, потом еще один и еще и начинает перебирать ногами так быстро, что их перестает быть видно. Она бежит ко мне, широко улыбаясь и легко прорезая снег. Несется сквозь ночной воздух с неотвратимостью проклятия.
        Я готовлюсь к ее броску. Она кинется мне на шею. Они всегда сначала вцепляются в шею.
        Позади, из открытой двери, до меня доносится крик Эпафа:

        - Сисси, просыпайся, просыпайся!
        Кажется, он дальше, чем звезды над головой. А девушка…
        Что-то не то.
        Она все еще бежит. Не пробежала даже половины расстояния, но бежит только на ногах, а не на четвереньках. Ее грудь тяжело вздымается, а ноги поднимают фонтанчики снега.
        Тут я понимаю. Я изучаю ее, и мои предположения подтверждаются. Но не до конца. Одна последняя проверка. Все или ничего: я поднимаю вверх перепачканный кровью палец. Она бросает взгляд на мою руку, задерживая его на одну бесконечную долю секунды. А затем спокойно переводит глаза на мое лицо.
        Она не одна из них, она одна из нас.

        - Эй!  - кричу я ей, не зная, что говорить.  - Эй!
        Она все еще бежит ко мне. И тут я слышу сзади, все ближе, скрип половиц.
        Я разворачиваюсь, высоко вскинув руки. Сисси бежит по коридору, я вижу ее тень. Рука поднята, в ней блестит, готовясь взлететь, кинжал.

        - Сисси, стой!
        Поздно. Она подбегает к порогу, ставит одну ногу на крыльцо и кидает кинжал. Я стою прямо на пути, и ей приходится бросать клинок в сторону, по дуге.
        Я не медлю - нет времени. Изогнутая траектория дала мне три секунды. Я прыгаю вперед и несусь к девушке. Она ко мне - я к ней. Жужжание затихает, затем снова становится громче.
        Это кинжал. Он летит к ней. К нам.
        Я кидаюсь на девушку, одной рукой хватая ее поперек груди. Мы валимся в снег. В то же мгновение кинжал пролетает над нами.
        Я не трачу время:

        - Сисси! Нет!
        Сисси уже закидывает руку назад, держа еще один кинжал.

        - Она, как мы! Она, как мы!  - воплю я.
        Кинжал застывает в поднятой над головой руке Сисси, потом рука медленно опускается. Мальчики выбегают из темноты. Я вижу их широко распахнутые глаза и недоуменно наморщенные лбы.
        Девушка поднимается, отряхивается от снега.

        - Где Источник?  - она смотрит на меня, на остальных. Глаза у нее ледяного голубого цвета, в них нет ни капли тепла.
        Мы смотрим на нее в ответ, не зная, что сказать.

        - Где Источник, где Источник?
        Наконец после минутного молчания Бен говорит:

        - О чем ты?
        Теперь ее очередь непонимающе смотреть на нас.

        - Источник, у вас должен быть Источник.
        В конце концов Бен задает вопрос, который всех нас мучает:

        - Кто ты?

14

        Только когда мы возвращаемся в дом и встаем вокруг стола, она отвечает на вопрос.

        - Клэр,  - говорит она.  - Четыре буквы.
        Сисси рассматривает ее, даже не пытаясь скрыть недоверие.

        - Ты живешь здесь?  - спрашивает она.  - Это твой дом?
        Девушка мотает головой.

        - Не, нетушки,  - говорит она.
        Мы все непонимающе на нее смотрим.

        - Извини?  - переспрашивает Сисси.
        Но Клэр не обращает на нее внимания и поворачивается ко мне:

        - Вы принесли Источник?

        - О чем ты?  - не понимаю я.  - Что это за Источник?
        Ее маленький подбородок вздрагивает. Она моргает, выбегает из комнаты в коридор, лихорадочно осматривается и бежит в спальню. К тому моменту, как мы ее догоняем, она уже перевернула сумку Эпафа, вывалив на кровать альбом и всю его одежду.

        - Ты что себя позволяешь?  - резко спрашивает Сисси, вырывая сумку у нее из рук.

        - Скажи, где Источник!  - требует девушка.

        - Мы не знаем, о чем ты говоришь,  - отвечает Эпаф.

        - Знаете! Крагмэн сказал, что вы придете. Он сказал, что вы принесете Источник.

        - Кто сказал?  - спрашивает Эпаф.  - Кто этот Крагмэн?
        Они продолжают засыпать девушку вопросами. Они, но не я. Я чувствую, как у меня перехватывает горло, хватаю с кровати альбом, пролистываю его до страницы с портретом отца и сую в лицо девушке.

        - Это он?  - кричу я. Все замолкают и поворачиваются ко мне.  - Это Крагмэн?
        Клэр опускает взгляд на портрет, и я вижу по глазам, что она его узнала. Но отвечает она только:

        - Нет, это не он.
        Мне становится грустно.

        - Этот человек, который тебе о нас рассказал,  - спрашивает Сисси,  - этот Крагмэн, он живет здесь?
        Девушка мотает головой:

        - Нет, он живет далеко отсюда.

        - Тогда отведи нас к нему,  - говорю я.

        - Сначала покажите мне Источник,  - голос у нее мягкий и высокий, как у лесного духа, но я слышу в нем нотки упрямства,  - тогда я вас к нему отведу.

        - Сначала отведи нас,  - возражаю я,  - а потом мы покажем тебе Источник.
        Бен смотрит на меня вопросительно.

        - Хорошо,  - отвечает Клэр, подумав, но в глазах у нее по-прежнему светится подозрение.  - Отправимся на рассвете.

        - Не, нетушки,  - отвечаю я.  - Мы отправимся сейчас.
        Клэр пристально рассматривает мое лицо. Я вижу, что ее внимательный взгляд скрывает какие-то неясные мысли. На долю секунды в ее глазах вспыхивает что-то, похожее на узнавание.

        - Ладно. Собирайтесь. Это далеко.


        Мы идем за ней, терзаясь множеством вопросов, но утомительный путь и необходимость не отставать делают все разговоры невозможными. Я понимаю, почему она хотела дождаться рассвета. Путь занимает намного больше времени, чем я ожидал. Мы идем в темноте вдоль журчащего ручья и выходим из леса. Наш путь лежит вверх, мы оставляем деревья далеко внизу и пересекаем кажущееся бесконечным поле голого гранита. Много часов мы пробираемся по этим каменным волнам, гладкая поверхность которых блестит в лунном свете, как множество лысых голов. Вид здесь, наверху, потрясающий: водопады срываются с отвесных утесов, густой хвойный лес устилает дно долины. Но я слишком измучен, чтобы наслаждаться видами. И слишком болен. Температура туманит голову, мне жарко, и при этом я дрожу от ледяного ветра. Высота меня тоже не щадит, вызывая дурноту и головокружение.
        Дорога упирается в отвесный горный склон. В граните укреплены металлические тросы, по ним мы и забираемся наверх. На середине пути мы останавливаемся перевести дыхание. С головокружительной высоты я вижу далеко внизу блестящую, как серебряная нить, реку Нид. Она выглядит такой маленькой и безобидной. Мы продвигаемся дальше и оказываемся на вершине уже совершенно измученными. Клэр все нипочем; она нетерпеливо переминается с ноги на ногу, пока мы судорожно глотаем воздух. Она пинает подвернувшиеся под ноги камни, то и дело кидая взгляд на наши сумки. Очевидно, она пытается высмотреть Источник, что бы это ни было.


        В конце концов на рассвете, когда наши ноги от долгого спуска уже окончательно утрачивают чувствительность, Клэр неожиданно резко сворачивает влево и протискивается в узкую щель между двумя камнями. Когда мы, следуя за ней, выходим с другой стороны, то словно оказываемся на другой планете.
        Вместо безжалостного ветра горного склона нас встречает тишина хвойного леса. Мы радостно вступаем под его полог, на зеленую траву, где между гордыми колоннами секвой то тут, то там виднеются хризантемы. Легкое журчание становится громче, и мы наконец подходим к его источнику - горному ручью. Клэр предлагает нам напиться. Вода удивительная: сладкая и хрустально свежая. Утолив жажду, мы идем вперед веселее и продвигаемся куда быстрее, чем раньше.

        - Почти пришли,  - говорит Клэр.
        Теперь лес пронизывают солнечные лучи, выхватывая все новые формы и тени. Все здесь пропитано теплом и светом. Птицы, невидимые с земли, щебечут в кронах деревьев над нами. Свернув в очередной раз, Клэр складывает ладони рупором и издает переливчатый крик. Мы такого раньше никогда не слышали. Бен смотрит на нее во все глаза.

        - Я предупреждаю Миссию,  - поясняет Клэр.  - Они должны знать, что я вас нашла.
        И тут лес неожиданно заканчивается. Мы замираем на месте.
        Над нами вздымается стена крепости, высотой в несколько этажей. Она построена из огромных валунов, соединенных массой бетона, камней и древесных стволов. Солнце поднимается над окружающими вершинами, и плачевное состояние крепости становится очевидным. Только угловую башню, облицованную гладкими темными листами железа, с длинным огибающим окном, поддерживают в порядке. В окне горит свет.

        - Это кабинет Крагмэна,  - указывает Клэр.
        Клэр ведет нас к раскрытым воротам - двум огромным листам металла, в шесть дюймов толщиной и высотой в три человеческих роста. Судя по ржавчине на рельсах, по которым они должны ходить, ворота давно не закрывали. Скорее всего, не один год. Клэр снова подносит руки ко рту и испускает очередной переливчатый вопль.
        Мы проходим через ворота и оказываемся в крепости.

        - Ого,  - произносит Бен тихо, как будто боится спугнуть видение.
        Внутри оказывается целая деревня. Рассветное солнце освещает ее, окрашивая сияющим красным цветом домики с соломенными крышами. Согретые ревущими внутри очагами, они кажутся уютными, как подушки. Из высоких декоративных труб спокойно струится дымок. В домике поблизости открывается окно. В нем появляется лицо, за ним тут же еще одно.
        Перед нами струится ручей с прозрачной, как хрусталь, водой. Над ним перекинут вымощенный галькой мост, камни которого блестят в рассветном солнце, как приветливо подмигивающие глаза.
        Открывается еще больше окон, в них высовываются большие и маленькие головы. Распахиваются двери, и на улицу высыпают люди. Бен хватает Сисси за руку.

        - Сисси?  - шепчет он в радостном потрясении.
        Она улыбается:

        - Теперь все будет хорошо.
        Люди выбегают на улицы, как стая золотых рыбок, в одеждах ярких веселых цветов. Они не торопятся, но идут к нам, странно переваливаясь с ноги на ногу. Я вижу, как сверкают их глаза.

        - Много вас здесь?  - спрашивает Эпаф.

        - Пара сотен,  - отвечает Клэр.
        Мы останавливаемся у мостика. На другой стороне это же делает толпа местных. Мы смотрим друг на друга. Лица у них здоровые, с полными щеками, от которых идет сонное тепло: многие еще в пижамах и не успели расчесаться.
        Из толпы выступает крупный мужчина, с округлым, колышущимся животом. Мое сердце замирает - но только на секунду. Нет, этот огромный человек не может быть моим отцом. Он некоторое время нас рассматривает, а потом откидывается назад, прижав согнутые руки к бокам, и разражается хохотом, громким и полным жизни. Он идет к нам, и его фигура по мере приближения кажется все огромнее. На полпути, у верхней точки моста, он, широко улыбаясь, распахивает объятия.

        - Добро пожаловать в Миссию,  - произносит он низким звучным голосом.  - Мы вас ожидали.
        Он отступает на несколько шагов. Его присутствие действительно подавляет, харизма льется из него дождем. Его огромный силуэт заслоняет восходящее солнце, становится холоднее, но только на секунду - он быстро отходит, как будто понимает это. Его улыбка блекнет, и он переводит взгляд с одного на другого, очевидно пытаясь понять, кто лидер. Его глаза, не останавливаясь на Сисси, переходят с Эпафа на меня. Он задерживает взгляд на мне, потом опять смотрит на Эпафа, наконец поворачивается ко мне и снова улыбается до ушей.

        - Меня зовут Крагмэн. Очень рад знакомству. Не могу описать, в каком я восторге от нашего знакомства!  - он протягивает мне руку, и моя ладонь полностью исчезает в ней. Рука у него мощная, массивная, но с мягкой и гладкой, как у женщины, кожей.

        - Пойдемте?  - он отходит в сторону и медленно поднимает руку, указывая направление.
        Мост изгибается под нами, как радуга, и ведет нас в море улыбок.
        Сначала мы ступаем на мост осторожно, но радостное настроение и желание узнать, что же нас ждет, возрастает. Сисси и мальчики выросли в Куполе и никогда раньше не оказывались в толпе, поэтому они напряженно останавливаются на верхней точке моста. Отсюда мы можем чувствовать запахи еды - каких никогда раньше не ощущали. В животе у нас урчит.

        - Это должна быть она!  - кричит Бен.  - Просто обязана! Земля Молока и Меда, Плодов и Солнца,  - он дергает Сисси за рукав.  - Это же то место, правда? То место, куда Ученый обещал привести нас?
        Она не отвечает, но я вижу, как увлажняются ее глаза.

        - Это ведь правда, да?  - спрашивает Дэвид.
        Наконец она едва заметно кивает:

        - Может быть, но нам все равно надо…
        Но это все, что Дэвид и Джейкоб хотели услышать. Они тут же хватают нас за руки и тянут на другую сторону моста.
        Толпа расступается - не полностью,  - чтобы дать нам пройти. Мы протискиваемся сквозь местных, и они тянут руки прикоснуться к нам, им не терпится похлопать нас по спине и плечам. Все радостно кивают и сверкают ослепительными, невероятно белозубыми улыбками. Куда бы мы ни посмотрели, везде встречаем приветливые взгляды и кивки. Бен дергает меня за руку. Я поворачиваюсь и вижу, что по щекам у него струятся слезы. Он говорит что-то, но я не могу расслышать ни слова из-за шума вокруг. Я наклоняюсь и успеваю разобрать:

        - Земля Молока и Меда, Плодов и Солнца, мы должны…
        Мне кажется, он прав. Солнце поднимается над нами и припекает все жарче, заливая светом гору, деревню и толпу улыбающихся людей. Я слышу радостный смех, такой громкий, что даже мои кости вибрируют в такт. Сисси улыбается мне чистой, как небо, улыбкой. Я никогда не чувствовал ничего подобного. Будто я вернулся домой.

15

        Крагмэн ведет нас по главной улице деревни, вымощенной кирпичом и брусчаткой. Он увлечен своей ролью экскурсовода, объясняя названия новых для нас вещей и звуков. Вблизи видно, что домики хорошо построены: фундамент и первый этаж каменные, а верхние этажи деревянные. На подоконниках дикие цветы в маленьких керамических горшочках - разноцветные ряды лилий, люпинов, герани, ноготков и резеды. Все аккуратно, чистенько, ярко и в полном порядке. Множество лиц - преимущественно молодые девушки - смотрит на нас из высоких сводчатых окон. Другие девушки идут вслед за нами. Те, кто постарше, смотрят на меня и перешептываются.
        Эпаф крутит головой в разные стороны с того момента, как мы сюда пришли. Он раньше никогда не видел девушек, кроме Сисси, и такое множество женщин стало для него потрясением. Он пялится на них огромными остекленевшими глазами и нервно улыбается.
        Крагмэн показывает нам главные здания деревни: склады, больницу, дом плотника, родильный дом, дом портных. Все они ненамного больше местных домов. Когда мы покидаем северную часть деревни, дома заканчиваются, как и мощеная дорога, уступающая место возделанной земле. В воздухе стоит запах крови, мяса и навоза. Несколько небольших хижин стоят посреди поля. «Бойня»,  - говорит, не глядя туда, Крагмэн. Мы идем дальше мимо полей, где поднимаются ровные ряды того, что Крагмэн называет кукурузой, картофелем и капустой; мимо садов, где растут яблоки, груши и сливы. Между ними ходят люди, издали кажущиеся маленькими, как муравьи.
        Когда мы огибаем заросли ежевики и поле ржи, неожиданно показывается ледниковое озеро. Вода в озере кристально чистая. Разноцветные камни сверкают на мелководье у берега. Налетает порыв горного ветра, зеркальную поверхность озера подергивает рябь, разбивая перевернутое отражение гор, облаков и неба. К небольшому причалу, построенному из скрепленных стволов деревьев, привязано несколько лодок. К этому моменту наши животы начинают урчать от голода просто оглушительно. Крагмэн улыбается и ведет нас обратно на деревенскую площадь, срезая путь через зеленые луга.
        Нас отводят в большой обеденный зал, заставленный рядами пустых столов и скамеек. Молоденькие девушки приносят из кухни еду и шепотом называют каждое блюдо, украдкой поглядывая на нас. Мы жадно набрасываемся на все, что они ставят на стол. Даже я, хоть кашель и разрывает мою грудную клетку, не могу сдерживаться. Глаза у меня слезятся, с носа капает в тарелку, голова кружится и гудит, будто в ней стая пьяных комаров. Но я все равно уплетаю за обе щеки. Каша, яичница с беконом, булочки. Так девушки называют блюда, которые ставят перед нами. Остальные стоят снаружи, прижимаясь лицами к окнам, чтобы как следует нас рассмотреть. Все такие симпатичные и молоденькие.
        Как будто что-то щелкает внутри меня. Странно. Почти все здесь - женщины. И все очень молоды.
        Я смотрю на эти юные лица, которые буквально протискиваются в окна. Маленькие дети, младшие подростки, подростки. Подавляющее большинство - женского пола. Мальчиков мало, и ни одного старше семи-восьми лет.
        Совсем другую картину я вижу здесь, в обеденном зале. Вместо молоденьких девушек по периметру комнаты стоит примерно дюжина мужчин, лысеющих и пузатых, от сорока до пятидесяти лет. Ни один из них не похож на моего отца. Все они рыхлые и носят бороды, а отец всегда был мускулистым и гладко брился. В дальнем углу я вижу двоих особенно толстых мужчин. Они стоят по обе стороны от Крагмэна, которого, кажется, покинула вся его веселость. Ни тени улыбки на лице, толстые руки сложены на груди. Он что-то произносит, всего слово или два, и один из мужчин направляется на улицу.
        В этот момент я замечаю портреты на стене. Их около дюжины, они все висят в ряд, в промежутках между окнами. Это великолепные картины, изображающие мужчин в полных достоинства позах. Деревянные рамы вырезаны вручную. Я бросаю взгляд на них и уже готовлюсь вернуться к тарелке, но тут застываю, словно пораженный молнией.
        С бешено бьющимся сердцем я отодвигаю стул и встаю. Никто не обращает на меня внимания, Сисси и мальчики слишком заняты поглощением еды.
        Это самые долгие и медленные шаги в моей жизни. Я передвигаю ставшие каменными ноги, не отрывая взгляда от портрета в темном углу. Обеденный зал неожиданно затихает, все смотрят, как я, словно в трансе, иду к портрету. Я кашляю, и из моих легких выходит буквально несколько литров мокроты. Но это меня не останавливает. Портрет все ближе. Мне в лихорадке кажется, будто изображение летит ко мне, а темнота вокруг него разлетается, как тающее под солнцем облако. Лицо с картины смотрит на меня знакомыми глазами, одновременно добрыми и властными. Я вижу впалые щеки и высокие скулы на лице с резкими чертами. Волосы успели стать седыми, морщинки в углах глаз более заметными.
        Это мой отец.
        Я слышу сзади, в нескольких метрах от меня, тяжелые шаги.

        - Ты его знаешь?  - спрашивает Крагмэн.
        Я отвечаю вопросом на вопрос:

        - Кто он?

        - Старейшина Джозеф.
        Джозеф. Джозеф.Я роюсь в памяти, надеясь, что эти звуки вызовут спрятанные воспоминания.
        Ничего. Голова кружится, меня лихорадит, в висках стучит.

        - Где он?  - спрашивает Сисси.
        Она стоит рядом со мной, с пепельно-бледным лицом. За ее спиной мальчики привстали со скамьи и не сводят глаз с портрета.

        - Откуда вы его знаете?  - спрашивает Крагмэн.
        Я задаю единственный вопрос, который имеет значение. Вопрос, который мучил меня долгие годы молчания и непроглядной тьмы.

        - Где он?
        Голос Крагмэна звучит мрачно и серьезно:

        - Его нет с нами.

        - Где он?  - на этот раз спрашивает Сисси. Я слышу в ее голосе нетерпение и страх.
        Крагмэн поворачивается к ней, огромное тело движется с неотвратимостью тектонической плиты.

        - Он погиб. Это было трагическое происшествие…
        Я делаю шаг назад, но не чувствую, что мои ноги двигаются. Я даже не чувствую, что они касаются земли.
        Мою голову пронзает боль. Резкая, как если бы часть черепа исчезла и по обнаженному мозгу провели куском неструганого дерева. Комнату заливает гипнотически мерцающий красный свет. Я падаю по спирали, невероятно медленно, и вижу множество лиц - белые смазанные пятна. Затем мир вокруг меня растворяется.

16

        Отец разбудил меня, встряхнув за плечо.

        - Что случилось?  - спросил я, не испытывая ни малейшего страха; лицо отца выглядело скорее радостным, чем обеспокоенным.

        - Мы идем на прогулку,  - ответил он.

        - Правда? Зачем?

        - Пойдем,  - настаивал отец.

        - Нам обязательно надо идти, папа? Я не хочу выходить на солнце.

        - Пойдем,  - повторил отец, и, естественно, я подчинился.
        Я послушно надел ботинки, нанес солнцезащитный лосьон на руки и лицо, натянул кепку до бровей. На всякий случай мы захватили с собой накладные клыки. Дневной свет, когда мы открыли дверь, брызнул нам в глаза, как кислота.
        Мы вышли на улицу без темных очков. С годами всему учишься: не надевать темные очки, чтобы вокруг глаз не остались линии загара. Не надевать часы по той же причине. Все эти правила незыблемы во всех отношениях. Но почему-то сегодня отец решил нарушить одно из главных правил: если можно этого избежать, нельзя выходить на улицу в ясный день, когда солнечный свет не встречает никаких препятствий. Я с недоумением уставился на отца.
        Но он ничего не сказал.
        Где было возможно, мы шли в тени небоскребов, прижимаясь к стенам возвышающихся над нами зданий. Улицы, разумеется, были пусты. Тишина заливала бетонные тротуары, дома из хромированной стали, незапертые двери магазинов и кафе. Ничто не нарушало зеркальную гладь фонтана перед Центром Конференций, в которой отражалось голубое небо.
        Отец прошел сквозь вращающуюся дверь Здания Достояния, самого высокого - в шестьдесят четыре этажа - небоскреба в городе. Здесь находились Министерство науки и Академия исторических гипотез. В этом здании отец работал, сколько я себя помнил. Я последовал за отцом, и мы оказались в огромном, в пятьдесят девять этажей, атриуме. Солнечный свет заливал его сквозь стеклянные стены, отражаясь и преломляясь множеством радуг.

        - Сюда,  - сказал отец, стоя у стеклянного лифта. Его шахта проходила сквозь все здание, до самого верхнего этажа.
        Хотя рядом никого не было и не могло быть, мы говорили шепотом.

        - Куда мы, папа?  - спросил я.

        - Это сюрприз. Я готовил его несколько недель.
        Двери лифта открылись, и отец ввел код верхнего этажа. Этажа, доступного только избранным, чей допуск был одобрен охраной. Я удивленно посмотрел на него, и он ответил на мой взгляд, почесав запястье. Лифт поехал вверх с удивительной быстротой; мне пришлось сглатывать, чтобы справиться с заложенными ушами.
        Мы пролетели множество этажей, полных лекционных залов, переговорных, научных лабораторий и повсеместных административных кабинетов. Проехали загадочный сорок пятый этаж, который стоял запертым уже много лет. Наконец, лифт с легким звоном остановился и двери открылись. Нам в глаза ударил свет еще ярче, чем до этого. Отец коснулся моего плеча, подталкивая вперед, к резкому свету. Я сделал шаг.
        Не то чтобы я не ожидал света, мне уже не раз приходилось тут бывать: отец не упускал случая похвастаться своим рабочим местом. Вот где я обедаю, говорил он (на лестнице в одиночестве, правда, папа?), вот где хранятся метлы, швабры и пылесосы, вот где я стираю полотенца, вот где я храню чистящие средства, вот мусоропровод… Он знал тут каждый дюйм; выйдя из лифта на слепящий свет, он осторожно взял меня за руку и твердыми шагами направился влево.
        Наши подошвы скрипели по прозрачному полу. Солнце сверкало, отражаясь от металлических балок, и преломлялось в окнах - еще одно доказательство трудолюбия отца и его профессионализма как уборщика. Он явно гордился собой, когда мы шли по коридору, залитому отблесками света - как будто мы были в бассейне, полном бриллиантов. Это этаж для самых секретных документов - наиболее охраняемое помещение в городе. Он парил над другими зданиями, днем окруженный со всех сторон непреодолимым рвом едкого солнечного света. Сюда никто не мог попасть. Кроме нас.
        Единственное затемненное помещение на всем этаже - небольшой закуток в северо-восточном углу. Комната паники, как ее называли, построенная из серого стекла специального состава, нейтрализующего опасность солнечного света. Она предназначалась для случая (очень маловероятного), что кто-то окажется утром запертым на верхнем этаже. При нажатии кнопки в полу Комнаты паники открывался люк в шахту, уходящую вниз на десять этажей. В городе говорили, что это самое спокойное, уединенное и безопасное место на свете - разумеется, днем,  - но никто почему-то не рвался проверить.
        На этаже было всего восемь офисов, все разделенные стеклянными перегородками и обставленные мебелью из плексигласа. Создавалось чувство, что ты в аквариуме. Можно было встать на одном конце этаже и видеть его насквозь, до противоположного конца. Каждую ночь всех, кто здесь работает - и всё, что они делают,  - могли видеть остальные. В городе смеялись, что это наше «прозрачное правительство». Здесь работали только высшие правительственные чины. Каждую ночь они сидели за своими столами и смотрели на город под ногами. Но основную часть времени они проводили, уткнувшись в мониторы, анализируя мелькающие на экране цифры, вслед которым поворачивались их головы, справа налево. Иногда синхронно. Они обращались друг к другу холодным и отчужденным тоном, обсуждая важнейшие решения. Единственный перерыв в этой пугающей монотонности наступал во время обеда, когда мой отец подавал им куски сырого мяса в лужицах крови.
        Обычно, когда мы заходили сюда днем, отец говорил «мне надо кое-что быстро сделать», и я наблюдал, как он переходит из кабинета в кабинет, включает экраны, копается в файлах, иногда делая пару заметок в своей записной книжке. Глядя на его ссутуленную спину, на нервозность, с которой он включал экраны, я понимал, что он делает что-то незаконное. Незаконное настолько, что его, если поймают, немедленно казнят.
        Но на этот раз отец не стал заглядывать в кабинеты или просить меня подождать у стола секретаря. Мы пересекли холл и поднялись наверх по лестнице. Вокруг снова были стены, и на меня навалилась темнота, так что я не был готов к огромному открытому пространству, встретившему нас, когда мы открыли дверь наверху. Я как будто оказался в небе.
        Отец двигался с необычной для него энергичностью. Мы подошли к краю. Я видел сквозь пол под собой кабинеты верхнего этажа.

        - Папа?

        - Отлично, стой здесь.  - Мы всего в десяти футах от края, достаточно близко, что я могу видеть улицу далеко внизу.  - Закрой глаза.

        - Папа?

        - Просто закрой глаза.  - Я услышал, как его шаги удаляются.
        Я закрыл глаза. Это ведь мой отец, и во мне не было ни тени страха. Минуту спустя он вернулся:

        - Хорошо, теперь смотри.
        Я открыл глаза. Он держал в руках какое-то большое крылатое устройство, покрытое гладкими металлическими панелями. Глаза у него блестели, он ждал моей реакции.

        - Что это?  - спросил я.

        - Самолет. Помнишь, я тебе рассказывал, что такое самолет.
        Я недоуменно смотрел на устройство у него в руках.

        - Штука, которая летает по небу. Ну, помнишь?  - он казался несколько разочарованным.

        - Но он сейчас не летает. Он умер?  - спросил я.

        - Нет, глупенький. Он на дистанционном управлении,  - пояснил отец, показав пульт, который держал в руке, квадратное устройство с длинной антенной.  - Теперь подними самолет над головой. Нет, не так, возьмись за крылья. Правильно. Подними его повыше. И что бы ни случилось, не отпускай его. Готов?

        - Готов.
        Он щелкнул переключателем. Самолет тут же начал подрагивать у меня в руках, будто оживая, как летучая мышь, пытающаяся вырваться.

        - Видел бы ты свое лицо,  - сказал отец, почесывая запястье тремя пальцами.

        - Отпустить его?

        - Нет, держи. Когда я скажу «давай!», толкни его как можно сильнее. По диагонали, вверх к небу. Понял?

        - Понял.
        Он спокойно ждал, пока от мощной пульсации у меня не начали уставать руки. Когда я собрался было опустить руки, он скомандовал:

        - Приготовься.
        Я почувствовал, что сзади налетает ветер, поднимая пряди моих волос, раздувая рубашку, как воздушный шар, и едва не вырывая самолет из рук.

        - Давай!  - закричал отец, и я изо всех сил бросил самолет вверх. Он взлетел, безумно качая крыльями. Я подумал, что он совершенно точно упадет. Но вместо этого курс выровнялся и самолет полетел вперед.

        - Ого! Папа, он летит!
        Он кивнул мне, что-то подстраивая на пульте управления. Его губы слегка подрагивали. Я уставился на него. В этот момент мне казалось, что он вот-вот улыбнется.
        Самолет поднялся высоко в небо, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Отец вложил пульт управления мне в руки. Я едва не выронил его - не от страха, от удивления. Отец взял мои руки в свои.

        - Нажми на эту кнопку,  - сказал отец.

        - Что она делает?

        - Включает автопилот.
        Мы следили за самолетом, глядя, как он уменьшается вдалеке, сверкая в солнечном свете.

        - Куда он летит, папа?
        Он указал направление:

        - Туда.

        - К восточным горам?
        Он кивнул. А потом произнес слова, которые меня испугали:

        - Не забывай этот момент.

        - Хорошо,  - сказал я.
        Но отцу, кажется, этого было мало:

        - Никогда не забывай, куда полетел самолет. Я хочу, чтобы ты это запомнил. Хорошо?

        - Хорошо,  - повторил я и заглянул ему в лицо: - Но куда он летит?
        Отец молчал долго, и я начал сомневаться, что он меня расслышал.
        Затем он прошептал ответ, так тихо, что тот, видимо, не предназначался для моих ушей:

        - Домой.
        На мгновение мне показалось, что он собирается сказать что-то еще. Не просто слово или предложение, целый поток мыслей прольется на меня. Страх сдавил мое сердце. Каким бы любопытным я ни был, я понял, что не хочу знать, не хочу чувствовать затхлый запах признаний, так долго находившихся взаперти, слишком тщательно оберегаемых секретов. Я не хочу этого,подумал я. Я совсем этого не хочу.
        Но отец прикрыл глаза, и когда открыл их, когда его веки резко распахнулись, в них вновь светилась решимость.

        - Запомни, куда полетел самолет, хорошо?  - сказал он.
        Направление, в котором улетел самолет, в тот день не казалось мне важным. Как будто отец выбрал его просто так, или позволил ветру определить курс самолета. Но позже, спустя годы, я понял, что это было намеренно. Полети самолет в любом другом направлении, он в итоге разбился бы в бесконечной пустыне. И только на востоке его ждала иная судьба: зеленые горные луга, лазурные ледниковые озера и белоснежные снега ледников, окрашенные алым сиянием рассвета.

17


…Глухие голоса, потом молчание. Кто-то накрывает мое дрожащее, замерзающее тело толстым покрывалом, которое я хватаю горящими руками. Я снова теряю сознание…

…Я вырываюсь из серого забытья, чувствуя, как мою одежду пропитывает холодный пот. Даже в лихорадке я ощущаю ход времени: дни сменяют ночи, луна и солнце всходят и заходят. На мой горячий лоб кладут холодный компресс, который сразу едва не вскипает. Мягкое журчание чьего-то голоса вновь сменяется тишиной. Холодная рука касается моей ладони - приятное и свежее ощущение, как от прохладного мрамора. Я стискиваю ее, чувствуя, как проваливаюсь в яму лихорадки, полную одновременно льда и огня…
        Через сколько-то часов - дней?  - я снова могу открыть глаза. Комната - будто ставшая плоской и двумерной,  - колышется, как флаг на ветру. Из пустоты выступает лицо. Это Пепельный Июнь. Она бледная и выглядит больной. Но с цветом ее волос что-то не то. Потом ее лицо превращается в лицо Сисси. Карие глаза с беспокойством смотрят на меня. Комната опять начинает качаться, и я закрываю глаза. Рядом со мной раздается тихий плеск воды. К горящему лбу прижимается мокрое полотенце. Мир снова проваливается в темноту…

…Я открываю глаза, смахивая застывшие слезы. С тех пор как я в последний раз раскрывал веки, прошло не меньше суток. Почти тут же я начинаю вновь падать во тьму. Но успеваю заметить Сисси, она смотрит в окно, не зная, что я пришел в себя. Ее лицо, освещенное лунным светом, напряжено. На нем страх. Что-то не так. Я снова засыпаю…


        Я просыпаюсь. Такое чувство, будто я родился заново. Впервые за последние несколько дней у меня ясная голова и я могу чувствовать тело, хотя еще слаб. Я касаюсь своего лба. Кожа прохладная и сухая. Лихорадка прекратилась. Я делаю вдох, чувствуя, что в легких еще бурлит мокрота.
        Солнечный свет струится сквозь прозрачные шторы. Я в маленькой комнате, облицованной деревом. Большой альков делает ее просторнее. Рядом со мной, в кожаном кресле, крепко спит Сисси. Рот у нее приоткрыт, покрывало слегка приподнимается от дыхания. Я пытаюсь сесть, но сил у меня практически нет.

        - Осторожно, помедленнее, вот так,  - Сисси мгновенно оказывается рядом, поддерживает меня и помогает лечь.

        - Сколько?  - хриплю я. Мой голос больше похож на карканье, я его почти не узнаю.

        - Ты пролежал три дня. Первые два почти не приходил в себя и температура не опускалась. На, выпей,  - она подносит к моим губам чашку.  - Лихорадка отступила вчера ночью.

        - Я сам.  - Но чашка как будто сделана из свинца, и я едва не расплескиваю ее содержимое. Сисси поддерживает мои руки. Я делаю несколько глотков и падаю назад, на подушку. По моему телу проходит волна тепла.
        Сисси выглядит измученной, волосы у нее спутаны, несколько прядей прилипли к щеке. Под глазами мешки, напряжение читается в чертах. Что-то не так.

        - Сейчас утро или вечер?  - спрашиваю я.
        Вопрос застает ее врасплох.

        - Не знаю, я потеряла счет времени,  - говорит она и смотрит в окно.  - Кажется, ближе к вечеру. Да,  - кивает она, изучая окно с другой стороны комнаты,  - там запад, так что время к вечеру.

        - А где все? Где мальчики?

        - Там где-то.

        - С ними все в порядке?
        Она кивает.

        - Более чем. Им здесь действительно нравится,  - она пытается улыбнуться, но слишком напряжена для этого.  - Они в восторге. Никогда не видела их такими счастливыми.

        - Так, значит, это действительно она? Земля Молока и Меда?
        Сисси кивает и умолкает.

        - Сисси, что не так?

        - Да нет, все в порядке. Здесь хорошо. Плоды, солнце. Земля обетованная, да.
        Но она уже долго не смотрит мне в глаза.

        - Расскажи мне,  - осторожно прошу я.
        Она закусывает нижнюю губу, ерзает на месте и, наконец, шепчет:

        - Что-то тут не так.
        Я все-таки сажусь.

        - Что ты имеешь в виду?  - Мокрота опять поднимается в груди, и я начинаю кашлять. Она наклоняется ко мне и слегка хлопает по спине.  - Сисси, расскажи мне.
        Она качает головой:

        - Тебе надо отдохнуть.
        Я сжимаю ее руку:

        - Просто скажи.
        Она задумывается.

        - Трудно сказать точно. Просто какие-то мелочи.

        - Мальчики тоже заметили? Эпаф?
        Я вижу в ее глазах растерянность.

        - Здесь слишком много еды, слишком много развлечений. Вчера мы заговорили с Эпафом, он вообще ничего не заметил. Сказал, чтобы я перестала об этом думать, вести себя, как параноик. Расслабиться и получать удовольствие. Но я не могу. Что-то не так.
        В этот момент снаружи раздаются шаги и дверь резко распахивается. Заходит высокий мужчина, слегка сутулящийся, как будто стесняясь своего роста. Сисси напрягается.

        - Что ты здесь делаешь!  - рявкает он на нее.  - Это нехорошо. Это неправильно!

        - В чем дело?  - спрашиваю я.
        Мужчина переводит взгляд на меня.

        - Ты пришел в себя!  - восклицает он, покачиваясь.

        - Да.
        Он моргает.

        - Я старейшина Нортрамптон. Я заботился о тебе,  - язык у него заплетается, глаза красные, и даже отсюда я чувствую запах алкоголя изо рта.
        Он подходит к окну и возится с защелкой. Высунувшись и сложив руки у рта, он издает переливчатый вопль; даже этот вопль неразборчив. Потом он поворачивается ко мне.

        - Собирайся, пожалуйста,  - говорит он.  - Ужин через несколько минут. Девушки отведут тебя в обеденный зал. Там,  - он показывает на шкаф,  - теплая одежда, по твоим меркам. Я выйду, чтобы ты переоделся. Но побыстрее.

        - Ему надо лежать,  - возражает Сисси,  - он еще слаб. Можно, я принести еду сюда?
        Старейшина раздраженно хмурит брови.

        - Он будет ужинать со всеми в обеденном зале. Великий старейшина Крагмэн обрадуется, что Джин пришел в себя. Будет доволен тем, как я за ним ухаживал,  - он облизывает губы и переключает внимание на Сисси: - А ты что тут делаешь? Тебе нельзя здесь находиться.
        Сисси напрягается, но ничего не говорит.

        - Пойдем. Быстро,  - он выходит из комнаты, оставляя дверь открытой.
        Шагов не слышно, видимо, он остановился прямо за дверью и ждет, пока Сисси последует за ним. Взгляд Сисси становится жестким. Она наклоняется ко мне.

        - Слушай, ты должен кое-что знать,  - произносит она быстрым шепотом.

        - Что?

        - Твой о…  - она бросает взгляд на дверь.  - Ученый.
        В этот момент воздух из комнаты как будто высасывают. Я вспоминаю: жирные губы Крагмэна двигаются, меня обдает отвратительным запахом его дыхания. Я слышу слова: «Он погиб. Трагический случай…»
        Мой отец. Мертв.
        Снова. Второй раз я вынужден оплакивать его, скучать по нему, чувствовать, будто он меня бросил. Чувствовать пустоту мира, в котором отца больше нет. Неожиданно мне становится тяжело дышать. Сисси берет меня за руку - знакомое мягкое прикосновение. Я понимаю, что это она держала меня за руку последние дни и ночи, это ее прикосновение было бальзамом для моей горящей кожи. Это она вылечила меня.

        - Что? Что с ним?
        Половица скрипит. Старейшина снова появляется в дверях.

        - Пойдем!  - рявкает он.
        Сисси встает, чтобы уйти, но я хватаю ее за руку. Мне надо знать. Она задерживается на мгновение, видя мое нетерпение, а потом берет мокрое полотенце и изображает, что протирает мой лоб.

        - Он покончил с собой,  - шепчет она.  - Говорят, повесился в том деревянном домике.

        - Что?

        - Мне правда очень жаль,  - шепчет Сисси.
        Раздается громкий скрип половиц: старейшина идет к нам.

        - Поговорим потом,  - быстро говорит Сисси и, уходя, пожимает мою руку на прощание. Их шаги удаляются. Я остаюсь один во всепоглощающей тишине.
        Я не верю в его самоубийство. Отец ценил жизнь, с раннего возраста внушал мне веру в ее святость. В том аду, в котором мы жили в столице, он отказался от легкого пути, предлагаемого нам смертью. Вместо этого он каждый день сражался, чтобы прожить еще один день. Ценность жизни была для него аксиомой. И если он мог столько лет бороться, чтобы выжить в чудовищном городе, с чего бы ему так быстро покончить с собой здесь, в Земле Обетованной.
        Неожиданно мои мысли прерывает хор девичьих голосов, доносящихся из окна.

        Колокольчики звенят,
        Ложки с вилками блестят,
        Каждый пусть на звон идет,
        Добрый ужин всех нас ждет.
        Их голоса сливаются в гармоничный хор. Я раскрываю шторы. Они тут. Стоят в два ряда по десять, выстроились полукругом и поют для меня. Их лица светятся чистотой, как будто сотканы из прозрачного горного воздуха. Они поднимают взгляд и радостно улыбаются мне.
        Я отхожу от окна и прижимаюсь к стене, чтобы они меня не видели. Их голоса продолжают доносится снаружи; мне хочется закрыть окно. Тьма во мне сражается против солнечного света, улыбок и гармонии.
        Спустя три песни я выбираюсь наружу. Солнце приятно покалывает лицо. Свет и прохладный горный ветер настраивают на оптимистичный лад. Сисси, скрестив руки на груди, стоит в стороне. Я думал, что хор перестанет петь, когда я спущусь к ним, но они продолжают, даже когда я даю знак замолчать. Ангельские личики краснеют от смущения каждый раз, когда наши глаза встречаются, но это не мешает им на меня пялиться.
        С широко распахнутыми глазами и приоткрытыми ртами они выглядят постоянно удивленными.

«Врач» фыркает:

        - Главное здесь мир, красота и гармония. Это суть Миссии.
        Допев последнюю песню, хор разбивает строй. Ко мне подходит одна из девушек.

        - Мы просим присоединиться к нам за ужином,  - говорит она.

        - Да, думаю, я понял,  - отвечаю я, стараясь говорить весело и с благодарностью.
        Ее щеки заливает алым.

        - Тогда пойдемте сюда,  - зовет она.
        Группа девушек ведет нас с Сисси по булыжной мостовой, окружив тесным полукругом. Они улыбаются изо всех сил, их зубы ярко сверкают на солнце. По пути я замечаю, как странно они переваливаются и покачиваются.

        - Да, так они и ходят,  - произносит Сисси рядом со мной.  - Я спрашивала их почему, но они просто отмахивались. Как и в ответ на все другие вопросы, впрочем,  - она понижает голос.  - Думаю, это как-то связано с их ногами. Смотри, какие они крохотные.
        Она права. В маленьких туфельках, выглядывающих из-под платьиц, как будто вообще нет ступней.
        На улицу высыпают еще девушки: многие из них щекастые и с округлыми животиками. И тут я неожиданно понимаю. То, что я считал полнотой, на самом деле нечто другое - они беременны. На самом деле, присмотревшись, я повсюду замечаю девушек на разных сроках беременности. Как минимум каждая третья с животом. Все они улыбаются, растянув рты до ушей и демонстрируя два ряда блестящих, сверкающих на солнце зубов.

        - С тобой все в порядке?  - спрашивает Сисси, косясь на меня.

        - Ага,  - говорю я, тряся головой, чтобы отогнать мысли.  - А где наша банда?

        - Наверное, уже в обеденном зале. Они едят не переставая, с тех пор как мы сюда пришли. И уже наели себе пузо в знак доказательства.
        Как и все прочие,собираюсь сказать я, но мы уже входим в обеденный зал. Меня поражает, насколько - по сравнению с первым разом - тут больше народа. Четыре длинных стола стоят вдоль стен, и у каждого длинные дубовые скамейки. Последние заполнены девушками, среди которых то там, то тут сидят совсем маленькие мальчики. Зал набит битком, но в нем царит тишина и порядок. Сквозь высокие, доходящие до балок потолка окна, в зал льется солнечный свет, расчерчивающий пол диагональными полосами.
        Меня ведут через весь зал на сцену в дальнем его конце. Наши ребята сидят за стоящим там столом. Сисси права: все они пополнились килограммами. Щеки округлились, лица выглядят расслабленными и спокойными.
        Все рады меня видеть: Бен, Дэвид и Джейкоб подскакивают и бросаются мне на шею.

        - Бен!  - восклицаю я, устраиваясь за столом.  - У тебя щеки, как воздушные шары!
        Все смеются, Джейкоб продолжает шутку.

        - Все восемь килограмм, которые Бен набрал, отложились исключительно на его щеках,  - он тянет руку и по-доброму щиплет Бена за щеку.

        - Сколько мы здесь?  - спрашиваю я.  - Три дня или три месяца? Посмотрите, как вы раздобрели!
        Бен щупает себя за бок и улыбается.

        - Нас трудно упрекнуть,  - смеется он.  - Еда здесь просто сумасшедшая.
        Наш стол не единственный на сцене. Другой - куда массивнее, с такими мощными ножками, что, кажется, они вырастают прямо из сцены,  - стоит у ее переднего края. На накрахмаленной скатерти поблескивают тарелки и серебряные столовые приборы.

        - Там сидят старейшины,  - говорит Джейкоб, не сводя глаз с дверей кухни.
        Как по знаку, в зал входит группа старейшин. Все тут же встают и склоняют головы в знак почтения. Старейшины шествуют к столу, их округлые животы покачиваются над ремнями. Крагмэн входит последним. Только когда он садится, за ним следуют остальные старейшины, а потом и мы все. Все это сопровождает удивительная тишина. Даже скамейки отодвигаются почти бесшумно. А потом мы все сидим неподвижно, никто даже не шевелится. Наконец Крагмэн берет кружку и встает. В этот момент я замечаю, что Сисси с нами нет. Если подумать, она исчезла в тот момент, когда мы вошли в обеденный зал.

        - Сегодня мы вновь собрались здесь, чтобы отпраздновать прибытие наших доблестных путешественников. Им пришлось проделать долгий путь и преодолеть немало опасностей. И все же они здесь, такое чудесное происшествие заслуживает того, чтобы его отметить, и одного праздничного ужина недостаточно. За наших братьев - потерянных и вновь найденных.
        Он делает паузу, раздаются аплодисменты. Крагмэн тепло смотрит на нас.
        Я наклоняюсь к Эпафу.

        - Где Сисси?  - шепчу я.

        - Шшш,  - говорит он, даже не поворачиваясь. Его взгляд устремлен на Крагмэна.

        - Те из нас,  - продолжает Крагмэн,  - кому посчастливилось говорить с ними, могут подтвердить: они добры, умны, разумны. Они прирожденные воины. Мы приветствуем их как членов семьи: протягиваем им руки, с радостью принимаем их в объятия, как новых граждан нашей Миссии. А сегодня наша радость стала полной,  - говорит он, театрально повышая голос.  - Ведь Джин, бесстрашный лидер наших новых друзей, наконец исцелился от болезни, лишившей его сил. Поблагодарим старейшину Нортрамптона за его опыт и настойчивость, которые помогли вернуть Джину здоровье. Я рад сообщить, что молодой Джин переедет из клиники в дом, хоть мы еще не решили в какой.
        Старейшина Нортрамптон благодарно склоняет голову.

        - Помолимся,  - говорит Крагмэн. Все головы, как одна, опускаются в поклоне.  - Великий Податель, мы благодарим тебя за обилие еды и питья, радости и солнечного света, который ты даешь нам каждый день. Мы благодарим тебя за выздоровление, которое ты подарил нашему новому брату, Джину. Мы молим тебя о том, чтобы в своей мудрости ты в нужное время доверил Источник нашей надежной заботе. Велика твоя благосклонность к нам, велико твое милосердие, велика твоя доброта и велика твоя защита, простираемая над нашей благословенной общиной.
        Он кивает девушке, стоящей у дверей кухни, и в этот самый момент еда начинает литься рекой - девушки, переваливаясь с бока на бок, разносят ее по залу.

        - Где Сисси?  - спрашиваю я Джейкоба, который сидит по другую сторону от меня. Он не слушает, следит за тем, как несут еду.

        - Сидит с другими девушками, внизу,  - небрежно бормочет он.  - Девушкам на сцену нельзя.

        - Вы должны были настоять, чтобы Сисси…
        Но он меня больше не слушает. Он отвернулся, наклонился к Дэвиду и что-то говорит по поводу первых блюд, которые несут к нам.
        Я ищу Сисси среди рядов девушек. Она сидит вдалеке, среди этого человеческого моря, так же спокойно и тихо, как остальные. На мгновение наши взгляды встречаются, но к столу тут же подходит группа девушек с тарелками, заслоняя вид.
        Еда, исчезающая почти с той же скоростью, с которой ее принесли, действительно потрясающая. Все блюда, поданные такими горячими, что от них идет пар, имеют экзотические названия, которые объявляет нам девушка, принесшая их. Она не успевает поставить тарелки на стол, как ребята жадно на них набрасываются.

        - Эпаф!  - говорю я.  - Надо сделать что-нибудь, чтобы Сисси поднялась к нам.
        Он отрицательно качает головой, продолжая жевать.

        - С ней все в порядке. Девушки едят внизу, таков закон,  - бормочет он с набитым ртом. Он запихивает в рот все больше еды, стараясь не отставать от потока, льющегося из дверей кухни.
        Я следую его примеру, понимая, что чудовищно голоден. Хороший знак, значит, я действительно выздоравливаю. Еду все несут и несут: горячую, поджаренную - мясо кроликов и белок, свиней и коров. Самые изысканные соусы, от ароматов которых начинают течь слюни.

        - Откуда появляется вся эта еда?  - задаю я вопрос, ни к кому не обращаясь.
        После двух десертов мы откидываемся на спинки стульев, спокойные и наевшиеся до отвала. В дальнем конце зала раздается звон колокольчика. В тот же момент все откладывают приборы. Со скрипом отодвигаются скамейки, и все встают. Сидеть и продолжать есть остаются только старейшины. Одна из девушек выходит в центр зала.

        - Чтение законов,  - объявляет она громким, ясным голосом.  - Закон первый!

        - Всегда ходите группами по три или больше,  - гремит в унисон остальной зал.  - Одиночество запрещено.

        - Закон второй!  - восклицает девушка.

        - Всегда улыбайтесь с радостью, которую дарует нам Податель.

        - Закон третий!

        - Подчиняйтесь старейшинам, как самому Подателю.
        Все остаются стоять, когда один из старейшин, продолжая жевать, поднимается со своего места:

        - У нас замечательные новости. Сегодня мы отмечаем дни рождения Кэсси, Фионы и Сэнди. Кэсси и Фиона сегодня будут ночевать в таверне. Сэнди будет спать после обеда здесь.
        Девушки не отвечают.
        Старейшина садится обратно. Все рядами выходят из зала. У дверей стоят доски, на которых мелом что-то написано. Девушки, проходя мимо, замедляют шаг и читают.

        - Что это?  - спрашиваю я.

        - Это их назначения,  - говорит Эпаф.  - Всех жителей деревни каждый день назначают в разные дома для разной работы: шитье, забота о детях, готовка и так далее. Старейшины говорят, что это хорошо - уметь во всем разбираться. Назначают их совершенно случайно. Никогда нельзя понять заранее, с кем ты будешь работать или спать, потому что ночуешь ты в том же доме, где и работаешь. Работаешь в доме тканей, там же и спишь. Помогает почувствовать себя общностью. Не дает застаиваться.
        После ужина Крагмэн и еще несколько старейшин ведут меня на экскурсию. Эпаф и остальные ребята, уже знакомые с расположением домов Миссии, отстают от нас. Сисси нигде не видно. Когда я расспрашиваю о ней, старейшины только пожимают плечами. В отличие от девушек, они твердо стоят на ногах, делают длинные шаги, и их ботинки ступают по мощеной дороге с небрежной уверенностью.

        - Мы гордимся двумя вещами,  - говорит Крагмэн, размахивая полными руками.  - Едой и пением.
        Как будто по сигналу, один из старейшин оглушительно рыгает. Отвратительный запах гнилых яиц и прокисшего молока заполняет воздух вслед за мерзким влажным звуком.

        - Это было не пение,  - фыркает другой старейшина, и остальные одобрительно смеются.

        - Здесь,  - произносит Крагмэн спустя минуту,  - та часть деревни, которая отвечает за еду. Достаточно принюхаться, чтобы понять, что ты попал сюда. Растолстеть можно просто от запаха,  - он рассматривает дома.  - Пойдем, заглянем внутрь.
        Мы заходим в ближайший дом, пекарню. Воздух наполнен ароматами хлеба, пончиков и слоек. Я захожу первым и успеваю заметить выражения лиц работающих там девушек до того, как они понимают, что кто-то вошел. Они мрачны, печальны, как будто из помещения выкачали цвет, сделав все серым. Но спустя мгновение они начинают улыбаться и щебетать, как будто кто-то щелкнул выключателем.

        - Какой сюрприз! Добро пожаловать!  - говорит девушка рядом со мной, улыбаясь и порывисто подходя ко мне.

        - Приготовьте для наших дорогих гостей лакомства в двойном размере!  - уверенно приказывает Крагмэн. От его рта разлетаются фонтанчики муки, как пар от дыхания на морозе.
        Нам дают попробовать корзиночки и суфле. Всё изумительно вкусно. Когда мы покидаем пекарню, девушки кланяются, прижав руки к груди, и, улыбаясь, благодарят нас за визит.

        - Откуда вы берете всю эту еду?  - спрашиваю я Крагмэна, когда мы выходим на улицу, где встречаем группу девушек, несущих ведра с водой. Они тоже улыбаются и кланяются, проходя мимо нас.  - Все эти продукты, которые используют девушки. Ферма тут небольшая, так откуда же это все?
        Крагмэн смотрит на меня, его глаза излучают веселье, как если бы ответом на мой вопрос было счастье и радость.

        - Откуда-то они должны браться…  - начинаю я.

        - Благой Податель нас не оставляет,  - говорит Крагмэн.  - Он каждый день подает нам что-то новое, каждый день что-то новое.

        - Я не…

        - Ах, наконец-то мы пришли! В этой части деревни занимаются пением!  - громогласно возвещает Крагмэн, отворачиваясь от меня.
        Остальные старейшины не сводят с меня глаз, обжигая едким дружелюбием.

        - Эти домики,  - говорит Крагмэн,  - лучшее, что у меня есть. Здесь мы готовим хор. Учиться могут только самые одаренные. Разве ты их не слышишь?
        Он распахивает дверь, и музыка тут же утихает.

        - Старейшина Крагмэн, мы так рады, что вы почтили нас своим визитом,  - говорит девушка за пианино. Судя по животу, она как минимум на седьмом месяце.
        Крагмэн улыбается:

        - Я рассказал нашему гостю, как мы вами гордимся. Надеюсь, вы его не разочаруете.

        - Разумеется, нет.
        Мы обмениваемся любезностями. Голоса девушек звенят от радости, с их лиц не сходит улыбка.
        Так в каждом домике, куда мы заходим: в плотницкой, в столярной, в ткацкой, в мастерских, где девушки учатся вязать спицами и крючком, вышивать гладью и крестиком, плести макраме. Везде нас встречают поклоны и высокопарные любезности. Даже те девушки, которых мы встречаем на улице, улыбаются с тем же натянутым дружелюбием, они демонстрируют сверкающие зубы, глядя в пол. Только младенцы в яслях - где стоят бесконечные ряды детских кроваток,  - не участвуют в этих танцах вежливости. Только в их криках и воплях слышится неудовольствие.


        Экскурсия заканчивается, когда вокруг темнеет. Мягкое свечение заката, окутавшее горы лиловой пыльцой, уходит с наступлением ночи. Почти все старейшины постепенно нас покинули, направившись в таверну и сославшись на то, что у них встреча. Со мной осталась только пара тех, что помоложе - мрачных и молчаливых. Моргая, включаются фонари.

        - Мы отведем тебя в твой дом,  - говорят они.

        - Туда, где мои друзья?
        Они качают головами:

        - Нет, там нет свободной комнаты. Нам поручили отвести тебя в другое место. Тебе понравится. Дом недавно построили, совсем новый. Там больше никого нет. Будешь сам по себе.

        - Я бы предпочел остаться со своими друзьями. Не понимаю, почему я должен быть один.

        - Ну ладно. Ты не один такой. Девушка, как ее там зовут, эту малявку - Сисси - она на ферме.
        Я застываю:

        - Она не с мальчиками?

        - У нее большие ноги. Девушкам с большими ногами запрещено ночевать в городе. Большеногие должны спать на ферме. Так говорится в законах.

        - Помянешь черта,  - говорит один из старейшин.  - Вон она.
        Сисси с группой из десяти девушек. Прямо за ней стоит старейшина и рассматривает ее зад с жутковатой сосредоточенностью. Его пухлые руки вываливаются из жилета-безрукавки, как волосатые комки сала.

        - Эй, Сисси,  - говорю я.

        - Эй,  - быстро отвечает она,  - Джин.  - Голос ее звучит печально.
        Потом старейшина манит Сисси вперед. Группа идет дальше по мощеной дороге. Я смотрю, как они исчезают во тьме, чтобы появиться в круге света под следующим фонарем. У последнего фонаря Сисси оборачивается посмотреть на меня. Ее лицо маленькое и бледное. Она что-то говорит. Я читаю по ее губам: «Приходи ко мне». Потом она окончательно исчезает в темноте.

18

        Во сне ко мне приходит Пепельный Июнь. Это странный сон, на грани полноценного кошмара. Снова Институт геперов, библиотека, в которой я останавливался. Затхлый запах пыли, плесени и пожелтевших страниц висит в воздухе. Пепельный Июнь появляется из темноты в свадебном платье с кринолином. Она спускается с потолка - сияюще бледная и невероятно грустная. Глаза у нее огромные, больше, чем в жизни, подведенные черным карандашом и полные слез. Но, беря меня за руку, она не плачет. Правда, она берет меня не за кисть, а за запястье, и это первый признак того, что что-то очень неправильно.
        Мы по кирпичной дорожке скользим к Институту. По обе стороны стоят сотрудники Института. Они выглядят мрачными и не обращают на нас внимания. Они измучены и еле держатся на ногах, как будто долго ждали, пока мы пройдем мимо. Все молчат. Даже ветер, поднимающий в пустыне вихри песка, не издает ни звука. Мы входим в главное здание и ступаем на ковер (прикосновение шелка к моим босым ногам завораживает, кажется, каждая нить гладит мою кожу сама по себе). Охотники молча приветствуют нас. Они свисают с потолка и неспешно почесывают запястья. Их тела слегка покачиваются, как тушки животных на ветру. Их раны, полученные в нашей последней битве, зияют кратерами на бедрах, в грудных клетках и на головах. Алые Губы все еще пронзена гарпуном. Губы у нее ярко-красные, и они шепчут снова и снова: Джин, Джин, Джин.Все это время Пепельный Июнь держит меня за запястье. Ногти у нее длинные и острые, она царапает ими мою кожу. Как будто это все очень смешная, затянувшаяся шутка. Но тушь растекается в углу ее сухих, лишенных всякого выражения глаз.
        Она ведет меня вниз по лестнице, мы движемся очень плавно. Ледяной холод усиливается, темнота становится гуще и гуще, пока не превращается в ледяной черный гель. Свадебное платье - ослепительно белое - выглядит, как белое пламя, проваливающееся в черный колодец.
        В «Знакомстве» она привязывает меня к шесту, старательно затягивая веревки вокруг моих запястий и лодыжек, хотя очевидно, что этот процесс навевает на нее скуку. Мне не страшно, совсем не страшно. Она проверяет узлы, а затем скользит в сторону, как привидение, и скрывается в люке, ведущем в Яму - ее покои. Крышка люка поднимается, когда Пепельный Июнь подходит к ней. Она исчезает внутри, как джинн, возвращающийся в бутылку. Свет от ее платья меркнет, крышка закрывается, и арена погружается в непроглядную тьму.
        Теперь мне становится страшно.
        Я стараюсь разорвать путы, и, к моему удивлению, они распадаются, как нити тающего жира. Я пытаюсь найти крышку люка, но я слеп. Я вытягиваю руки вперед, растопырив пальцы.
        Пепельный Июнь.
        Но потом мой разум затуманивается, я забываю ее имя.
        Июньский Пепел.
        Нет, нет,думаю я, мотая головой. Пепельский Июнь. Пельский Июль. Иди ко мне, помоги мне.
        Я как-то оказываюсь в ее жилище, в Яме. Я понимаю, что нахожусь там, потому что меня окружают влажные стены. Я чувствую себя толстым сухим языком в крошечном рту.

        - Июльский Пепел!  - кричу я.  - Июльский Пепел!
        Она появляется из темноты. Я вижу только лицо, но оно чужое, и я на мгновение сбит с толку. Потом я понимаю, что это она, только лицо постоянно изменяется - глаза уменьшаются, меняют угол, скулы растут и спускаются по щекам, переносица расширяется и снова становится тонкой. Цвет глаз из зеленого становится желтым, затем черным. Это она. А потом это Платьице. Потом это Пресс. Потом Алые Губы. Она говорит. Джин, Джин, Джин,  - шепчет она снова и снова, сначала со страхом, а потом, смиряясь со своей участью, менее четко. Джин, Джи… Дж…Потом ее голос перестает быть голосом Пепельного Июня, становясь сплавом голосов всех девушек деревни - сначала веселым и звучным, а потом полным безумной энергии, как будто толпа произносит заклинание. Все быстрее и быстрее, громче и громче, голос ломается и поднимается до невероятной высоты.
        Я мотаю головой, стараясь очистить мысли. Но темнота Ямы словно залила мои извилины. Я больше ничего не понимаю, ничего не помню. Меня окутывает ужас, и именно он выталкивает меня из ночного кошмара.
        Я больше не помню ее лицо. Не помню ее голос.

19

        Я с криком просыпаюсь. Остатки кошмара наполняют мой череп, как кислотная ржавчина. На мгновение мне кажется, что лихорадка вернулась, однако лоб на ощупь сухой и холодный. Я закрываю глаза и пытаюсь вновь уснуть. Но кошмар прогнал сон, и он вряд ли сегодня вернется.
        Сисси сказала: «Приходи ко мне».
        Звезды светят ярко, в полную силу. Я иду по мощеной дороге, в окружающих домиках ни движения, ни звука. Я прохожу мимо обеденного зала, мимо кухни, откуда все еще пахнет жареным мясом. За больницей я ступаю на более крупные камни - широкие, как древесные стволы. Днем я видел, как Бен прыгал по ним, будто переходя реку вброд. Вытянув руки и радостно смеясь.
        Ночь прорезает крик.
        Так близко, что сердце едва не выпрыгивает у меня из груди. Прежде чем я успеваю опомниться, дверь больницы распахивается прямо передо мной. Я прижимаюсь к стене, втискиваясь в крохотный пятачок тени.
        Из двери выскальзывает темная фигура и, сгорбившись и прикрыв лицо капюшоном, быстро проходит мимо меня. Я чувствую запах каких-то странных выделений. Человек держит в руках что-то, замотанное в ткань. Он исчезает, но я успеваю заметить маленькую белую ножку, торчащую из свертка. Ножку новорожденного. От крохотных пальчиков на холоде идет пар. Из свертка доносится сдавленный приглушенный плач.
        Сгорбленная фигура торопится по дороге, унося продолжающего плакать младенца. Я, соблюдая осторожную дистанцию, иду за ними. Человек в капюшоне сворачивает с дороги и идет к зданию без окон, стоящему в отдалении от других. Оно странной формы: одна сторона скошена и опускается вниз полого, как горка на детской площадке. Из-за облаков выходит луна, человек неожиданно оборачивается, и я вижу его бледное лицо. Это один из подручных Крагмэна - с тяжелыми веками, орлиным носом и рябыми щеками.
        Я прячусь в тени одного из домиков, надеясь, что он меня не узнает. Шаги - легкие и быстрые - приближаются. Я задерживаю дыхание, не смея ни заглянуть за угол, ни пошевелиться. Шаги останавливаются. Спустя мгновение они раздаются снова, но на этот раз удаляются, становятся тише. Когда я выглядываю из-за угла, улица пуста. Старейшина ушел. Я прислушиваюсь, стараясь услышать плач новорожденного, но ни малейшего звука не раздается в ночи. Я медленно иду дальше, стараясь оставаться в тени. Все тихо, везде пусто.
        Несмотря на прохладу, спина у меня мокрая от пота. Даже спустя несколько минут, когда я покинул улицу и иду к ферме через луг, мои нервы на пределе. Шагаю я нервно и быстро, и скоро мои ботинки оказываются мокрыми от росы. На полпути я оглядываюсь. Кроме серебристой полоски моих собственных шагов, я не вижу ничего. Справа от меня блестит в лунном свете ледниковое озеро.
        На ферме тихо. Я не знаю, где тут что, и неожиданно оказываюсь в курятнике. Куры по большей части спят, только некоторые дергают головой, пытаясь клевать что-то в воздухе. Я чувствую кислый запах птичника. Выйдя наружу, я иду к маленькому домику, где, скорее всего, поселили Сисси. Но оттуда доносится хрюканье и возня свиней, так что мне приходится свернуть. Еще один дом стоит на краю пастбища, и я иду туда. Там стоит несколько коров. Почему-то их силуэты кажутся мне странно успокаивающими и мирными. От их ноздрей поднимается пар, как дым от трубы. Прежде чем я успеваю подойти к дому, дверь распахивается и Сисси выбегает наружу. Она не останавливается, подбегая ко мне, вместо этого с разбега прыгает мне на шею и стискивает в объятиях.

        - Черт, как же я рада тебя видеть,  - говорит она прямо мне в ухо.  - Когда тебя переселили, я не знала, где искать. Куда они тебя засунули?

        - А в чем дело?
        Она качает головой.

        - Ни в чем. Просто хотела тебя видеть. Видимо, привыкла заходить каждую ночь смотреть, как ты. Проверять, что ты еще живой,  - она слегка отклоняется назад и несколько раз бьет меня кулаком в грудь.  - Что так долго? Я ждала несколько часов.

        - Извини. Думаю, я еще окончательно не выздоровел, надо было поспать.
        Она берет меня за руку и осторожно тянет в сторону леса.

        - Поговорим. Только не тут,  - она бросает взгляд на домик.


        В приятной тишине мы идем к лесу по серебряной от росы траве. Рука Сисси скользит в мою ладонь, и ее пальцы сплетаются с моими. Кожа у нее прохладная, гладкая и мягкая. Мне все еще непривычно чувствовать прикосновение чужой кожи. Мгновение подумав, я сжимаю ее ладонь в ответ. Она улыбается мне, покачивая головой с завязанными в хвост волосами.
        В лесу нас окутывает тьма и молчание. Сесть негде, так что мы встаем под высокой секвойей, глядя друг на друга и обнявшись, чтобы согреться. И не только. Наши лица так близко, что пар от нашего дыхания смешивается.
        На реснице Сисси появляется капля влаги. Мне хочется поднять руку и смахнуть ее.

        - С тобой все в порядке?  - спрашиваю я.
        Она закусывает губу и кивает.

        - Не могу поверить, что они разделили тебя с мальчиками. И поселили здесь, на отшибе.

        - Это в Правилах.

        - О, их драгоценные Правила! Но разве ребята не просили, чтобы тебя оставили с ними.

        - Разумеется. И очень настойчиво.

        - Тогда почему…

        - Старейшины оказались более настойчивы. Я не хотела устраивать скандал или злить их. Учти, все произошло через несколько часов после того, как мы пришли сюда. Я еще не знала, с чем имею дело, и решила, что лучше пока согласиться. Так что я сказала Эпафу и остальным, что все в порядке.

        - Не могу поверить, что Эпаф…

        - Нет. Это я настояла.

        - И все-таки за тебя он мог бы и поспорить.
        Она слегка покачивает головой.

        - Не суди его. И других мальчиков. Они провели всю жизнь в Куполе. Ничего странного, что они слегка потеряли голову,  - улыбается Сисси.  - Их просто завалили едой, напитками, развлечениями. А Эпафу достается куда больше женского внимания, чем он способен осилить. Это место совершенно вскружило им головы.

        - Я не верю, Сисси. После всего того, что ты для них сделала, после того, как привела их сюда и у них с головы ни волосок не упал. Думаю, от них можно было ожидать большей преданности.
        Она сжимает мою ладонь:

        - Я сделала все это не одна.

        - Ну,  - я опускаю глаза, чувствуя, как мои щеки заливает краска,  - я был только на подхвате, основную работу сделала ты.
        Она хмурится:

        - Я имела в виду твоего отца. Все, что он для нас сделал: карта, лодка, табличка.

        - А, да, отец,  - отзываюсь я.  - Конечно.
        Она хихикает. Странный звук, как будто она хочет, но не может сдержаться. Сисси ерошит мои волосы.

        - Ты думал, я говорила о тебе?  - она широко улыбается.

        - Нет, я с самого начала знал, что ты имеешь в виду моего отца.
        И тут настроение меняется. Может быть, в глазах у меня отражается печаль или я грустно опускаю плечи, но ее улыбка исчезает.
        Она гладит меня по волосам, теперь медленнее и мягче.

        - Мне так жаль,  - говорит она.

        - Нам обоим тяжело.

        - Но для тебя вдвойне. Он же был твоим отцом.  - Ее дыхание облачком повисает между нами.  - Они сказали, что нашли его в том домике. Записки он не оставил,  - она слегка качает головой.  - Сначала я не поверила. Просто не могла поверить. Это совсем на него не похоже.

        - Что могло заставить его пойти на это?  - Я смотрю на огни деревни вдалеке.  - Что не так с этим местом?
        Сисси стискивает мою руку:

        - Джин, здесь так много странного.
        Я медленно киваю:

        - Я заметил. Эти маленькие ножки, эти толпы беременных. Старейшины, разгуливающие по деревне как павлины. Все эти правила и законы. И где все мальчики-подростки, где взрослые женщины?

        - Ты и половины всего не знаешь,  - горячо отвечает Сисси.  - Ты большую часть времени провел без сознания. Были моменты, когда я хотела встряхнуть тебя, разбудить. Просто чтобы поговорить с кем-то.

        - А Эпаф, другие мальчики?
        Она расстроенно качает головой.

        - От мальчиков, включая… Да нет, особенно от Эпафа, никакого толку. Вообще никакого. Они так поглощены этим местом, ничего вокруг себя не видят,  - она скрипит зубами.  - А когда я попыталась ткнуть Эпафа в это носом, он сказал, что у меня паранойя.
        Я киваю, вспоминая, что она говорила об этом раньше:

        - Не могу поверить, что он так сказал. Ты самый спокойный и непредвзятый человек, которого я знаю.
        Она издает смешок, и я чувствую, как ее напряжение спадает.

        - Ох, Джин,  - говорит она.  - Иногда я сама начинаю в себе сомневаться. Не понимаю, действительно ли все так странно, или только кажется. То есть я всю жизнь провела в стеклянном Куполе, откуда мне знать, что нормально, а что нет?  - она качает головой, а потом опять принимается стучать меня кулаком по груди: - Только попробуй опять заболеть! Только попробуй опять оставить меня одну!
        Ветер шумит в кронах, ветви шелестят. Капля воды падает с листка, приземляется на висок Сисси и скользит по ее скуле. Я стираю ее, мои пальцы скользят по влажной мягкой коже. Она все еще стучит кулаком по моей груди, но медленнее, как будто ее что-то отвлекло. Потом ее рука останавливается, повисая в воздухе между нами.
        Я смотрю ей в глаза. Когда-то они казались мне просто карими, но теперь взрываются цветами окружающего нас леса: каштановым, цветом коры плодовых деревьев, кипарисов.
        Я убираю руку от лица Сисси и осторожно кладу на ее кулак. Она хочет что-то сказать, но я отвожу глаза и убираю руку.
        Спустя мгновение она тоже опускает руку. Мы стоим не двигаясь, не говоря ни слова.

        - Ты сказала, что я и половины не знаю,  - наконец говорю я.

        - Что?

        - О деревне. Что еще ты видела?
        Она оглядывается:

        - Ах да.
        Она смеется, но это не веселый смех, как будто она просто прочищает горло или готовится сменить тему:

        - Сюда. Вчера ночью я наткнулась тут на что-то странное. Не знаю, что и думать.
        Она ведет меня сквозь деревья, время от времени наклоняясь, чтобы не наткнуться на низко растущие ветки. Мы выходим на поляну и останавливаемся. Перед нами высокая насыпь, которая делит лес надвое.

        - Там, наверху,  - говорит Сисси, карабкаясь на насыпь.
        Мы забираемся, галька и мелкие камушки осыпаются у нас под ногами. Поверху тянутся два узких металлических рельса, расположенные параллельно на расстоянии, равном примерно росту ребенка. Они кажутся бесконечными, тянутся по всей длине насыпи и исчезают в темноте. Перпендикулярно лежат деревянные планки, соединяя рельсы, как ступени лежащей на земле лестницы. В груди у меня образуется ледяной ком. Я оступаюсь и хватаюсь за рельс. Я смотрю вдаль, туда, где рельсы теряются во тьме.
        Ледяной холод заполняет меня.

        - Ты знаешь, что это?  - спрашивает Сисси.  - Это дорога для какого-то странного спорта?
        Я поднимаю глаза, глядя в другую сторону, во тьму, откуда приходят рельсы. Я чувствую на шее холодное дыхание ужаса.

        - Это штука называется «железная дорога». По ней ходит «поезд». Я читал об этом в книжке. В сказке с картинками.

        - Железная дорога?  - она смотрит на рельсы.  - И что такое поезд?

        - Что-то большое,  - говорю я тихо,  - транспорт для путешествий. Чтобы преодолевать огромные, непредставимые расстояния. Сотни миль. По этим металлическим балкам. С удивительной скоростью,  - я пытаюсь скрыть чувства, но дрожащий голос выдает мой страх.

        - Сотни миль?  - Сисси подходит ко мне, бледнея на глазах.  - Что эта «железная дорога» делает здесь?

        - Не знаю.
        Она смотрит на домики Миссии в отдалении.

        - Джин,  - шепчет она с расширенными от ужаса глазами.  - Что это за место? Где мы?

20

        Я не спал почти всю ночь, но открываю глаза с первыми лучами солнца. Я в своей комнате, но не в постели. Там лежит Сисси, погрузившись в сон, я вижу на подушке ее расслабленное лицо. Но тело кажется напряженным, даже во сне, как будто воспоминания последних часов - последних нескольких дней - проникли в ее сон.
        Вчера ночью у железной дороги она сказала, что хочет остаться со мной. Я возразил, что из-за этого у нас возможны проблемы. Если заметят, что ее нет на ферме, что она нарушила Правила.

        - К черту Правила,  - ответила она.
        Честно говоря, мне тоже не особенно хотелось оставаться одному. Дома, пока я смог разжечь огонь - мы промерзли до костей,  - она уже уснула. Так быстро, будто несколько дней до того не спала.
        Не желая ее будить, я тихо сажусь на диване и смотрю на потухшие угли камина. Окна слева от меня выходят на восток, и штора окрашивается сияющим оранжевым цветом. Ни в моем теле, ни в моем разуме нет ни малейшей заторможенности, только адреналин. Через мгновение я уже надеваю куртку и выхожу наружу.
        На меня льется теплый шелковый солнечный свет. Он становится ярче по мере того, как я иду по улицам, все еще пустым. Высокий горный пик за деревней почти свободен от снега, только на самой его вершине лежит белоснежная шапка. Я набираю полные легкие чистого воздуха.
        Дорога подковой огибает деревню, не замыкаясь в круг. Когда я дохожу до ее конца, мое внимание привлекает ручей, журчащий справа. К берегу ведет хорошо утоптанная тропка, заканчивающаяся у деревянных мостков, где натянуты веревки для сушки белья. Под скамейкой аккуратно сложены стиральные доски и ведра. Мне бы не помешал глоток воды. Я спускаюсь к ручью.
        Вода чистая, холодная, свежая. Утолив жажду, я умываюсь и смачиваю голову. Капли воды стекают у меня по спине, покалывая кожу и наполняя энергией. Я чувствую, как мои мысли обретают четкую форму, становятся яснее.
        На другом берегу кто-то стоит. И смотрит на меня.

        - Привет, Клэр,  - удивленно говорю я.  - Клэр, четыре буквы.
        Она не отвечает, продолжая смотреть на меня.

        - Ты не должен быть здесь,  - наконец говорит она. Ее голос прорезает спокойный воздух, как лезвие.  - Это против Правил.

        - Ты тоже,  - отвечаю я.  - Иди сюда,  - я маню ее рукой.
        На мгновение она застывает. А потом прыгает с камня на камень через ручей, почти не замочив ног.

        - Эй,  - говорю я, кое-что понимая.  - Как ты это сделала?
        Она не понимает, о чем я:

        - По камням. Ты же видел…

        - Нет, я имею в виду, ты не такая, как остальные девушки. Ты не переваливаешься, не шатаешься. Ты… нормальная.

        - Хочешь сказать, уродливая.

        - То есть?

        - У меня уродливые ноги, как у мужчины. Ну, скажи это.
        Я смотрю на ее ботинки, потемневшие от воды:

        - Я не понимаю, как…

        - Да, да. Я знаю. Они огромные. Как у мужчины. Я понимаю. Их не превратили в красивые ножки-лотосы. Не надо так смотреть,  - она кривится от отвращения.  - Мое время должно было прийти. Я готовилась к процедуре в будущем году. Но потом получила назначение.

        - Какое назначение? О чем ты?

        - Я сборщик дров. Мне нужны ноги, как у мужчины, чтобы собирать дрова в лесу. Это мое назначение.

        - Так вот почему ты была так далеко от деревни. В том домике.
        Ее глаза испуганно распахиваются, она тревожно озирается вокруг.

        - Ну, сообщи об этом всему миру! Давай,  - она подходит ко мне ближе.  - Пожалуйста, не говори никому, ладно? Мне нельзя так далеко уходить. Больше нельзя, в любом случае.

        - Тот деревянный домик. Это туда переехал Ученый - старейшина Джозеф,  - да? Это там он жил?
        Она кивает, опуская глаза.

        - Почему он жил там? Так далеко от Миссии?

        - Мне пора идти.

        - Нет, пожалуйста, постой. Ты единственная, с кем я тут могу поговорить. Что случилось с Ученым?
        Она подозрительно прищуривается.

        - Он умер. Покончил с собой. Повесился,  - она еще раз пристально смотрит на меня.  - Разве тебе не рассказали?

        - Это было не самоубийство. Верно ведь?
        Она мрачнеет, глаза у нее как будто проваливаются в глазницах.

        - Мне надо идти,  - говорит она.  - Мы нарушаем первое Правило: не ходить группами меньше трех человек - одиночество запре…

        - Я знаю, что говорится в Правилах. Забудь о них на секунду, хорошо?  - я делаю к ней шаг и начинаю говорить мягче.  - Мне там было жутко. Мне ты можешь рассказать, Клэр. Что случилось с Ученым?
        На мгновение у нее в глазах вспыхивает свет.

        - Он ведь не покончил с собой, верно?  - нетерпеливо спрашиваю я.
        Что-то в ней наконец поддается. Она расслабляется и открывает рот, чтобы начать говорить.
        За нашими спинами раздается пение, восхваляющее солнечный свет, и благодать, и новый замечательный день. Строй деревенских девушек с тяжелыми корзинами белья в руках появляется из-за поворота. Девушки удивленно останавливаются, завидев меня на мостках.
        Я разворачиваюсь. Клэр нет. Я пытаюсь высмотреть ее среди деревьев, но не вижу ни малейшего движения.

        - Клэр?
        Она исчезла.
        Я разочарованно прохожу мимо строя девушек с бельем. Они склоняют головы и растягивают губы, демонстрируя зубы в подобии улыбки. Даже худшие из моих притворных улыбок выглядят более естественными.

        - Доброе утро,  - щебечут они.  - Доброе утро. Доброе утро.
        Некоторые из них уже закатали рукава и готовятся погрузить мокрую одежду в ручей. Я вижу голую кожу и уродливый стянутый шрам на внутренней стороне предплечья одной из них. Это толстые вспухшие полосы в форме буквы X - две широкие бледные линии, похожие на двух пиявок. Я готов уже не обратить на это внимания и пойти дальше, но тут замечаю такой же у другой девушки. Вернее, два таких же.
        Я останавливаюсь. Смотрю на шрамы. Понимаю, что это. Понимаю, что сделали с девушками.
        Их заклеймили.
        Девушка ловит мой взгляд и быстро опускает рукав, чтобы прикрыть шрам. Но только левый, правый все еще закатан выше локтя. Но на правой руке тоже есть метка. На этот раз не шрам от ожога, а странная татуировка:

        - Как тебя зовут,  - спрашиваю я.
        Она вздрагивает от звука моего голоса и застывает как вкопанная. Все остальные тоже застывают.

        - Доброе утро, господин,  - говорит она, улыбаясь в землю. Ее голос слабеет от страха.

        - Как тебя зовут?  - спрашиваю я так мягко, как только могу.

        - Нам не положено говорить с тобой,  - отвечает она, нахмурясь.

        - Почему нет?  - я стараюсь говорить спокойно и уверенно.  - Только твое имя. И все. Как тебя зовут?

        - Дебби,  - бормочет она, помолчав.

        - Дебби,  - повторяю я, и она подпрыгивает, услышав свое имя от меня,  - что это?
        Она поднимает глаза и видит, что я указываю на татуировку.

        - Это моя Метка Отличия,  - отвечает Дебби, опустив глаза.

        - Что такое Метка Отличия?  - спрашиваю я.
        Но она не отвечает. Выбившиеся из прически пряди волос дрожат на ветру.

        - Что такое?  - спрашиваю я.  - Почему ты не…

        - Оставь ее в покое.
        Все пораженно охают и опускают голову еще ниже. За исключением девушки, которая это сказала. Она смотрит прямо на меня. Я вижу в ее глазах страх. Но за страхом есть что-то еще. Что-то твердое, как камень, несгибаемое. Но только на мгновение. Затем она опускает голову и смотрит на землю.
        Я пристально смотрю на эту девушку. Она самая высокая в группе, но и самая худая. Ее нос и щеки покрыты россыпью веснушек. Но не это в ней самое заметное, а левое предплечье. Там четыре крестообразные метки. Жестокие уродливые метки, будто металлические инструменты вспахали ее кожу.
        Потом она снова поднимает глаза и встречает мой взгляд. Без застенчивости. Без стыда.
        Вместо этого я замечаю робкую, несмелую искорку… надежды.

        - Что это?  - спрашиваю я, указывая на метки.

        - Их называют Отметками Взыскания.
        Я смотрю на ее правую руку. Кожа чистая, нет никаких татуировок в форме улыбающихся лиц.

        - Почему у тебя эти… Отметки Взыскания?Что они значат?

        - Пожалуйста,  - все, что отвечает она. Тихо, но твердо.

        - Что?

        - Если я отвечу,  - говорит она,  - я нарушу Правила. А если я нарушу Правила, то их нарушим мы все. Так гласят Предписания. Виновны как соучастники.Нас всех накажут, не только меня,  - она опять поднимает на меня взгляд, в котором читается мольба.  - А некоторым из нас дорого обойдется еще одно взыскание,  - она понижает голос.  - Так что, пожалуйста, пожалуйста, оставь нас в покое. Дай нам заниматься своими делами.
        Я отступаю на шаг, не очень понимая, что делать дальше. Она идет вперед.

        - Идемте, девочки,  - говорит она, и все выходят на деревянные мостки, их шаги гулко отдаются по дереву.
        Я возвращаюсь на дорогу, ничего не понимая. У меня в голове куча не до конца сформулированных вопросов, на которые я вряд ли получу ответ. Яркие цвета деревни приветствуют меня: цветастые платья девушек, идущих по дороге, ярко-красные пятна кирпичных труб, кричащие желтые оконные рамы. Прежде чем свернуть, я смотрю обратно на мостки. Все девушки опустились на колени, вытягивают одежду из своих корзин и трут в реке. Только девушка с веснушками все еще стоит. Она повернула голову набок, но я знаю, что она внимательно следит за мной. Наконец она тоже склоняется над стиркой.
        Все утро я хожу по деревне, делая вид, что просто прогуливаюсь. На самом деле я во все глаза ищу… Не знаю, что-то. Что угодно, что выглядит странно. Но везде все одинаково - группы девушек, приступающих к дневной работе. Они тащат мешки с мукой на кухню, присматривают за играющими детьми на детской площадке, сколачивают мебель в столярной мастерской, несут молоко в ясли - к рядам младенцев, вопящих в своих колыбельках. Когда мои ноги устают, я сажусь на площади и со скамейки наблюдаю за жизнью деревни. Греясь на солнце, я иногда слышу клекот низко пролетающих орлов, галдеж детей, звон посуды, доносящийся из кухни. Легко позволить этому спокойному ритму захватить тебя, поддаться этим теплым цветам, этим сладким ароматам, доносящимся из кухни. Я почти начинаю понимать, каким образом Эпаф и другие ребята позволили себя одурачить.
        Я возвращаюсь мыслями к отцу. Сколько раз он ступал на каждый из камней у меня под ногами? Сколько раз брался за дверные ручки, которые я поворачиваю? Держал ли он в руке вилку, которой я ем? Его следы повсюду, хоть и не видны. Я чувствую его присутствие здесь, чувствую, что он смотрит на меня и как будто пытается что-то сказать.
        К тому моменту как Сисси меня находит, я чувствую себя сонным и, несмотря на все, почти довольным жизнью. Она напряжена и садится рядом со мной прямая, как будто проглотила аршин.

        - Я не могу найти ребят,  - раздраженно говорит она.

        - Ты проверяла в обеденном зале?  - сонно бормочу я.  - Это место, где вполне вероятно обнаружить Бена.

        - Нет его там,  - вздыхает она.  - И так все время. Каждый день они куда-то пропадают, обнаружив что-нибудь интересное в одном из уголков деревни. Я не успеваю за ними, Джин. Кажется, я их теряю.

        - С ними все в порядке.

        - Я знаю,  - отвечает она. И добавляет тише: - Точно? А с нами?
        Я выпрямляюсь и моргаю, чтобы прогнать сон:

        - Надо спросить у кого-нибудь, где они.
        Сисси фыркает:

        - Удачи. Девушки мне ни на один вопрос не ответили. Они на меня даже не смотрят. Разве что бросают злобные взгляды, когда думают, что я не вижу. Вероятно, из-за того, что я нарушаю очередное их драгоценное Правило.
        В этот момент мы слышим возбужденный крик Эпафа. Его тощий силуэт появляется на дороге.

        - Сисси! Ты должна это видеть Ты просто должна это видеть!  - он останавливается рядом с нами, подняв облако пыли.

        - В чем дело?  - спрашивает Сисси.  - Успокойся.

        - Как тут успокоиться,  - отвечает он, тяжело дыша. Не удостоив меня даже взглядом, он хватает Сисси за запястье.  - Пошли,  - он разворачивается и тянет ее за собой.
        Сисси вырывает руку:

        - Не думаю.
        Эпаф оборачивается, по его лицу пробегает тень обиды. Он бросает быстрый взгляд на меня, а потом снова смотрит на Сисси:

        - Ты действительно должна это видеть.

        - Что?

        - Нет, это потрясающе. Я встретил класс детей на экскурсии и увязался за ними. Не поверишь, что я увидел.

        - Ладно, я пойду с тобой. Только постарайся не вывихнуть мне руку.
        Он пожимает плечами и идет вперед, ежесекундно оглядываясь и убеждаясь, что Сисси никуда не пропала. Мы идем по извилистой тропинке мимо здания школы.

        - Куда ты нас ведешь?  - спрашиваю я.
        Он не обращает на меня внимания, только ускоряет шаг, идя к зданию странной формы, которое я видел вчера ночью. К тому темному зданию, куда старейшина отнес новорожденного.

        - Эпаф, что это за здание?  - спрашиваю я, но ответа снова не получаю.
        Около двадцати детей стоят у закрытых двойных дверей. Две девочки постарше - учителя?  - спокойно беседуют со старейшиной. Мы подходим, и все поворачиваются к нам.

        - Вы не поверите, что там внутри,  - говорит Эпаф, облизывая губы.
        Старейшина тоже поворачивается к нам.

        - Это ясли?  - спрашиваю я его.

        - Простите?

        - Разве не сюда относят новорожденных?
        Его лицо каменеет.

        - Ничего подобного. Ясли там,  - он показывает в сторону деревенской площади.  - Это Дом Пустоши.

        - Дом Пустоши?  - переспрашиваю я.  - Я видел вчера, как сюда отнесли ребенка.
        Он смотрит мне в глаза.

        - Мы не обсуждаем рождения. Это против Правил,  - он отворачивается.
        Я хмурюсь и собираюсь задать еще один вопрос, когда двойные двери распахиваются и из них выбегают школьники, моргая от яркого света. Лица у них бледные и перепуганные, как после просмотра фильма ужасов, слишком страшного для их возраста.

        - Эпаф,  - спрашиваю я.  - Что там внутри?
        Но он слишком возбужден, слишком занят тем, чтобы подобраться поближе к Сисси, и не слышит меня.
        Самый молодой из старейшин шепотом переговаривается с другим, время от времени поглядывая на нас. Наконец они оба кивают, и нас, в шеренгу по одному, заводят внутрь. Окованные железом двери закрываются за нами, погружая во тьму. Что-то металлическое скользит по двери снаружи, и наступает тишина. Мы внутри, и мы заперты.

        - Не бойтесь, не бойтесь,  - шепчет где-то в темноте Эпаф дрожащим от нетерпения голосом.  - Сисси, это действительно потрясающе.
        Одна из учительниц говорит:

        - Сейчас откроются внутренние двери и мы попадем в небольшой зал. Идите осторожнее, там еще темнее, чем здесь. Садитесь на втором ряду. Я дам вам химические фонари. Не включайте их, пока я не скажу.
        Дверь с металлическим грохотом открывается. Мы все проходим внутрь. Мне вкладывают что-то в руки. Что-то мягкое, длиной около фута. На ощупь похоже на трубу из мягкого пластика. Видимо, это и есть химический фонарь.
        Мы заходим внутрь, движемся на ощупь вдоль полукруглой скамейки и садимся. Ко мне приближается какая-то темная фигура.

        - Вы, трое,  - говорит нам учительница,  - у нас есть специальные места для таких высоких гостей, как вы. Обычно там позволяют садиться только старейшинам, но для вас мы сделаем исключение.
        Мы с Сисси и Эпафом встаем и идем на первый ряд. Скамейка старейшин шире и снабжена бархатными подушками.
        Сзади доносится голос учительницы:

        - Добро пожаловать на очередную экскурсию в Дом Пустоши. Как всегда, цель нашего визита - вспомнить о жестоком мире, за которым мы призваны наблюдать, вновь воспламенить в нас сознание важности нашей Миссии. Напомнить реальность того, о чем мы можем забыть и счесть просто разговорами.
        Эпаф рядом со мной подпрыгивает на месте от нетерпения.

        - А теперь,  - говорит учительница,  - возьмите свои фонари, переломите их пополам и бросьте как можно дальше вперед.
        Со второго ряда тут же доносится серия щелчков и поднимается зарево зеленого света. В ту же секунду яркие зеленые огни проносятся у нас над головами и врезаются в стеклянную стену впереди. От ударов расплескивается зеленая жидкость, которая стекает по стеклу и освещает его. А также то, что находится за стеклом, в закрытой стеклянной камере.
        Огороженное пространство размером примерно с классную комнату. Там стоит хрупкая юная девушка с тонким телом лесного духа. Длинные иссиня-черные волосы прикрывают половину лица. Губки маленькие, глаза, как у кошки, и смотрят на нас с удивительной внимательностью, которая придает ей привлекательность. Девушка медленно, как будто не желая того, поднимает голову. На ряды школьников она смотрит без особого интереса, но когда замечает нас на ряду старейшин, резко склоняет голову набок и пристально вглядывается.

        - Что происходит?  - обеспокоенно спрашивает Сисси.  - Почему эта девушка заперта?
        Эпаф едва сдерживается. Он пододвигается поближе к Сисси. Его рот растягивается в зубастой ухмылке.

        - А почему ты думаешь, что это девушка? Почему ты думаешь, что это вообще человек?  - он делает вдох, влажный, судорожный. За ним еще один.  - Это одна из них. Закатник. Так они их называют. Подходящее имя, вам так не кажется, раз они выходят только на закате? Жаль, что не мы это придумали. Они столько лет пялились на нас каждую ночь - было бы неплохо придумать, как обозвать их в ответ.
        Сисси резко отодвигается, на ее лице отражается ужас. Она вцепляется в край скамейки, я вижу, как белеют суставы ее пальцев. Сисси смотрит на запертую за стеклом девушку. Девушку-закатника. Я шепчу про себя это слово. Закатник.
        Что оно тут делает? Как оно сюда попало?
        Эпаф переламывает свой химический фонарь. Его неожиданно посерьезневшее лицо становится ярко-зеленым. Он вскакивает на ноги и со всей силы кидает фонарь вперед, попадая прямо в середину стекла. Эпаф гордо вскидывает руку, а потом замечает в моих неожиданно ослабевших руках целый фонарь. Он выхватывает его, ломает и с криком бросает вперед. Фонарь ударяется о стену прямо перед лицом девушки. Но она не мигает. Она смотрит на нас. На меня.
        У нас за спинами все сидят тихо. Группа маленьких детей ни издает ни звука.
        Эпаф наконец садится.

        - Погодите, посмотрите, что будет дальше,  - говорит он, тяжело дыша.
        По центральному проходу стучат подошвы ботинок. Учительница спускается вниз, держа в руках плотно закрытую пластиковую банку, до краев полную какой-то темной жидкости. Девушка-закатник неожиданно застывает, хищно сгорбившись и не сводя с банки глаз.

        - Мы никогда не должны об этом забывать, никогда не должны переставать бояться,  - шепчет учительница,  - неутолимого голода и неугасимой жажды, с которой закатники желают нашей плоти и крови. Смотрите и учитесь, дети.
        Учительница встает перед крохотной стеклянной дверцей, такой маленькой, что в нее вряд ли бы пролез и кулак. Она ждет. Закатница, как будто с ней договорились заранее, отходит к дальней стороне камеры, не отрывая взгляда от банки. Учительница ждет, пока та опустится на четвереньки, а потом ставит банку в отверстие и задвигает защелку, открывая дверцу с внутренней стороны. В то же мгновение закатница вскакивает и несется к банке. Она не останавливается, врезаясь в стену с силой, которой хватило бы, чтобы устроить сотрясение мозга дюжине людей. Падая, она тянется к банке - всеми конечностями одновременно, как если бы ее руки и ноги были соперничающими существами.
        Маленькая девочка сзади меня издает крик. Затем раздается еще один крик, смешанный с рыданиями, и скоро весь ряд школьников начинает всхлипывать.
        Закатница зубами срывает крышку с банки и опрокидывает содержимое в рот. Спустя несколько секунд с кровью покончено, и закатница слизывает оставшиеся в уголках рта капли. Она снова смотрит на меня. Ее глаза наполняются странной тоской, лицо меняется, будто ей стыдно. Она разворачивается и уходит в дальний угол - единственное в камере место, где есть способная спрятать ее тень.

        - А это была всего лишь свиная кровь,  - шепчет учительница под аккомпанемент детских всхлипов.  - В тех редких случаях, когда этой твари достается человеческая кровь, она ведет себя совсем как сумасшедшая.
        Человеческая кровь?Я холодею от пришедшей в голову мысли.
        Учительница подходит к тому месту, где спряталась закатница, переламывает еще один фонарь и подносит поближе к стеклу.

        - Видите, как ее беспокоит химический свет,  - говорит она, указывая, как закатница отползает в угол и заслоняет руками глаза.  - Закатники боятся любого света, какой мы знаем. Они прячутся даже от света полной луны.

        - Как вы ее заполучили?  - напряженным голосом произносит Сисси.

        - Никаких вопросов,  - отвечает учительница.  - Мы не задаем вопросов в Доме Пустоши.

        - Почему?
        Пауза.

        - Потому что так не делается.
        На этот раз говорит не учительница. Голос мужской. Это старейшина. Он стоит у дверей, спрятавшись в тени.

        - Я просто хочу спросить…

        - Продолжай,  - старейшина резко приказывает учительнице.
        Эпаф наклоняется к Сесси.

        - Теперь будет самое интересное,  - возбужденно шепчет он.
        Другая учительница спускается вниз по проходу, неся большой холщовый мешок, с которого капает кровь. Она подходит к боковой стене стеклянной камеры, к двери, которую я только заметил. На то есть причины, ее едва видно, это просто четырехугольный контур, прочерченный на стекле, с узкой металлической ручкой снаружи. Рядом с ручкой, тоже снаружи, электронный замок.
        Я вскакиваю с места:

        - Нет! Скажите, что вы не собираетесь открывать эту дверь.
        Учительница на секунду отвлекается от мешка:

        - Разумеется, нет. Не говори глупостей.
        Она тащит мешок дальше.

        - Эта дверь вообще работает?  - спрашиваю я.

        - Что?  - спрашивает учительница, тяжело дыша от напряжения.

        - Эта дверь. И клавиатура.

        - Она надежная, не переживай. Она всегда заперта. Только старейшины высшего ранга знают комбинацию.

        - Для чего она? Это не слишком рискованно?

        - Никаких вопросов!  - голос старейшины гремит, как захлопнутая дверь.
        Учительница оттаскивает мешок в дальний угол. Закатница, наблюдая за ней, склоняет набок голову и бросается к крохотному квадратному бассейну на земле, прямо у края стекла. Я его раньше не замечал. Поверхность воды в бассейне гладкая, как зеркало, стороны его не длиннее трех футов. Закатница останавливается рядом, роняя в воду грязь, по поверхности расходятся круги.

        - Закатники обожают человеческое мясо,  - говорит учительница,  - но с жадностью пожирают и любое другое. Сегодня мы принесли свинину.
        В этот момент я вижу еще один бассейн. На этот раз снаружи, у ног учительницы. Он такого же размера, как и тот, внутри. Они кажутся идеальными зеркальными отражениями друг друга. Учительница поднимает мешок прямо над этим бассейном и с плеском роняет его. К моему удивлению, он исчезает полностью, прежде чем всплыть обратно, как пробка.

        - Этот колодец,  - поясняет учительница Сисси и мне,  - имеет форму подковы. Одна вертикальная шахта спускается с этой стороны, другая внутри. Шахты очень узкие, глубиной несколько метров. Внизу они соединяются, а на поверхность выходят, как видите, здесь, у моих ног и,  - она заглядывает внутрь,  - у ног закатника. Колодец полностью заполнен водой. Закатники не умеют плавать - эти безмозглые создания способны утонуть в луже,  - поэтому колодец абсолютно безопасен. На самом деле, они так боятся воды, что многие говорят, будто этот колодец - самая безопасная часть камеры. По-моему, это совершенно гениальное решение, простое и блестящее. Оно позволяет нам скармливать закатнику крупные куски - как эта свинина, к примеру,  - которые не пролезают в маленькую дверцу.
        Учительница достает из-под сидений длинный шест и погружает его в колодец. Она проталкивает мешок глубже в колодец. Когда почти весь шест оказывается под водой, она наклоняет его и слегка покачивает, а потом, удовлетворившись проделанным, вынимает обратно.

        - Я протолкнула мешок в другую шахту. Теперь он должен всплыть внутри. Подождем. Это недолго.
        Закатница, стоя на четвереньках, вглядывается в колодец, почти касаясь поверхности подбородком. Все ее тело дрожит в предвкушении, в воду текут нити слюны. Свет начинает гаснуть, и учительница переламывает еще несколько химических фонарей. Закатница вздрагивает, но не двигается. Она перебросила волосы так, чтобы они закрывали лицо. Как если бы ей было стыдно. Потом она наклоняет голову еще ближе к воде и погружает в нее руку до самой подмышки.
        Тут мешок поднимается из воды, и закатница раздирает плотный брезент. Капли слюны и брызги воды взлетают в воздух и ударяются о стекло. Зубы оскалены, лицо погружается в холодное влажное мясо. Неожиданно Сисси встает на ноги и выходит. Старейшина у дверей пытается удержать ее, но она отбрасывает его руку. Я слышу, как с шумом распахивается дверь, замечаю волну света, проникшую в помещение и отхлынувшую. Когда я догоняю ее, она стоит, подняв голову к небу, и глубоко дышит, щурясь от яркого света.
        В этот момент появляется Эпаф, отталкивая меня в сторону.

        - Сисси, в чем дело?  - спрашивает он.

        - Оставь меня в покое!  - она отворачивается.

        - В чем дело?  - Он действительно сбит с толку. Его взгляд мечется между Сисси и Домом Пустоши. А потом он смотрит на меня: - Что ты с ней сделал? Ты ее трогал? Ты ее трогал в темноте?

        - О чем ты?  - спрашиваю я.

        - Я серьезно. Ты трогал ее?

        - Перестань, Эпаф!  - произносит она громко, но смиряясь.  - Никто меня не трогал.

        - Сисси?
        Она не отвечает и идет от нас, пошатываясь, утратив обычную твердость поступи. Эпаф подбегает к ней и кладет руки на плечи; она, выворачиваясь, отбрасывает их.
        Эпаф озадачен:

        - Да в чем дело, Сисси?
        Она резко поворачивается к нему:

        - Как ты мог так со мной поступить? Почему ты меня туда отвел?

        - Что?

        - Как тебе могло прийти в голову, что я захочу это видеть?

        - Нет, нет, ты не понимаешь. Это было абсолютно безопасно. Стекло такое же, как в Куполе. Его невозможно разбить. А дверь надежно закрыта. Что касается колодца, то ты слышала учительницу: он наполнен водой, закатнику сквозь него не пробраться. Я бы никогда не подверг тебя опасности, Сисси, ты же знаешь…
        Гнев сходит с ее лица.

        - Я не это имею в виду!

        - Сисси! Я не понимаю, Сисси!  - он проводит рукой по волосам.  - Я думал, тебе понравится. Почему нет? После того что они делали с нами, это отличная месть, показать им, каково это - сидеть в стеклянной тюрьме! Каково, когда на тебя пялятся, как на животное!  - теперь он почти кричит.  - Почему тебе это не нравится?
        Покачав головой, она подходит ко мне и берет за локоть.

        - Пойдешь со мной?  - тихо произносит Сисси.  - Я хочу со всем этим разобраться.
        Эпаф совершенно ошарашен. Он не знает, что делать со своими безвольно болтающимися руками, повисшей головой и с тем, что его мир рассыпается. Он смотрит на руку Сисси у меня на локте, и когда его глаза встречаются с моим, я вижу в них боль понимания.

        - Что в нем такого?  - спрашивает он, тыкая в меня пальцем. И идет за нами, когда Сисси не отвечает.  - Что тебе в нем нравится? Ему достаточно свистнуть, и ты уже бежишь, роняя слюни,  - Эпаф хватает ее за локоть, разворачивает, отрывая ее ладонь от моего локтя.
        Сисси сгибает руку, готовясь ударить Эпафа кулаком в лицо. Сломать ему нос, вырубить его. Но она сдерживается, опуская дрожащий кулак.
        На Эпафа это не производит впечатления:

        - Посмотри, на кого заглядываются девушки Миссии. Посмотри, из-за кого они краснеют? Из-за меня, Сисси! Из-за меня! Не из-за него! Разве ты не видела их, Сисси? Разве ты не видела, как они следуют за мной, как они говорят обо мне, смотрят на меня? Может быть, тебе бы стоило посмотреть. Тогда бы ты перестала смотреть на меня, как на что-то само собой разумеющееся. Тогда бы ты меня действительно заметила.
        Сисси смотрит на него, выставив вперед челюсть.

        - Что мне сделать, Сисси? Все эти годы - вся наша жизнь - вместе, неужели они ничего не значат? Приходит новый парень, и ты тут же теряешь голову. Что в нем такого, чего нет во мне? Я все для тебя делаю, из шкуры вон лезу, а ты сжигаешь меня в ответ. Ты сжигаешь меня, Сисси,  - он делает шаг к ней, вторгаясь в личное пространство. Она не двигается, не отступает.  - Неужели ты не понимаешь, что я могу тебе дать? Они все хотят получить меня, но мне нужна ты. Это тебе я готов отдать себя всего.
        Пауза. Черты Сисси смягчаются. Она делает шаг к нему - его глаза загораются надеждой - и следующий, мимо него. Эпаф мрачнеет.

        - Прости, Эпаф,  - говорит Сисси.
        Она берет меня за локоть и осторожно тянет за собой. Мы уходим вместе. Она не оглядывается.

21


        - Куда ты ведешь меня?  - спрашиваю я, когда мы быстро идем по улице.

        - Я хочу со всем разобраться, Джин.

        - Что ты задумала?

        - Я иду к Крагмэну. Потребовать от него ответов.

        - Сисси, надо соблюдать осторожность,  - говорю я десять шагов спустя.
        Она останавливается. Ее глаза горят огнем.

        - Мы оба знаем, что в этой деревне что-то очень не так. Пленный закатник. Железная дорога,  - она качает головой.  - Что-то в этой деревне заставило твоего отца покончить с собой, черт возьми! Время соблюдать осторожность прошло!

        - Я знаю, Сисси! Но давай попробуем сами копнуть поглубже. Рассказать Крагмэну о наших подозрениях сейчас - не самый лучший шаг.
        Она пинает землю.

        - Ты кое-что забыл. Для тебя это может быть в новинку, но я тут уже пять дней. Мне уже надоело вынюхивать и играть в детектива. Все, хватит вести себя, как тихони,  - она проводит рукой по волосам.  - Честно? Я пойду одна, если понадобится. Но предпочла бы вместе с тобой, Джин.
        Я вижу, как это для нее важно. Вероятно, она права, и единственный способ получить ответ - бросить вызов прямо. Я вспоминаю девушек, которых видел сегодня утром на мостках, их клейма и татуировки. Их нежелание говорить. Я киваю. Сисси едва не плачет от радости.

        - Где Крагмэн?  - спрашивает Сисси идущих нам навстречу девушек. Они качают головами, бессмысленно улыбаясь.

        - Где Великий старейшина Крагмэн?  - спрашиваю я у следующей группы девушек. Они кланяются и качают головой, отказываясь смотреть мне в глаза.

        - Это бесполезно!  - раздраженно восклицает Сисси.

        - Эй!  - я замечаю старейшину через открытое окно и окликаю его. Он сидит с кружкой в руке, откинувшись на спинку стула, положив ноги на стол.
        Старейшина моргает, глядя на нас затуманившимся взглядом, из кружки проливается пенистый эль.

        - Что?

        - Скажи мне, где Крагмэн!  - кричу я, понимая, что на меня все смотрят.
        Сквозь окно я вижу, что посетители заведения, выглядящего как таверна, смотрят на меня. Все они старейшины, и, кажется, мое поведение их забавляет.

        - Это не твое дело,  - отвечает тот, к которому я обратился.

        - Мне нужно срочно поговорить с ним,  - я подхожу к окну.

        - Всем нам нужно,  - говорит он с трудом.
        Таверна полна старейшин, находящихся в разных стадиях опьянения. Пивные кружки, винные стаканы и бокалы для виски зажаты в толстых, распухших пальцах. Пары алкоголя смешиваются с табачным дымом и отвратительной вонью, исходящей из их ртов. Я отхожу от окна. Когда я пропадаю из вида, они считают, что я сдался и ушел. Кто-то неразборчиво бормочет по этому поводу. Все смеются. Мы с Сисси застаем их врасплох, врываясь через открывающиеся в обе стороны двери. Смех затихает, ухмылки исчезают с лиц.

        - Я сказал, что мне нужно видеть Крагмэна.
        Старейшина у барной стойки поворачивается ко мне.

        - В чем проблема? Может, я могу помочь?  - произносит он делано услужливым голосом.
        Я понимаю, что он издевается. Взрыв смеха подтверждает мои подозрения. Но я успеваю заметить старейшину, который слишком старательно смеется и бросает нервный взгляд в дальний конец таверны. На закрытую дверь.

        - Он там?  - спрашиваю я, указывая на нее.
        Смех стихает. Воздух как будто высасывают из таверны и заменяют напряжением.

        - Он ведь там, верно?
        Я уже иду к двери. Сисси следует за мной.
        Все мужчины встают, от их опьянения не остается и следа, как будто его можно просто выключить. Скамейки и стулья скрипят по доскам пола. Они молча преграждают нам путь. Один выставляет руку, упираясь мне в грудь.

        - Не далеко ли ты зашел, красавчик?  - говорит он.

        - Он там. Мне надо с ним поговорить.

        - Не получится.

        - Тогда скажите ему, чтобы он вышел.

        - Нет. Ты должен…

        - Крагмэн!  - кричу я.  - Крагмэн! Мне надо поговорить с тобой. Срочно!
        Другие мужчины тоже не теряют времени. В мгновение ока они окружают меня, хватают за шею, за руки, за плечи…

        - Это действительно так необходимо?  - открывая дверь и выходя к нам, спокойно и непринужденно спрашивает Крагмэн. Он закрывает дверь, поглаживая резную деревянную панель, потом застегивает брюки и заправляет рубашку. Взгляд у него ясный и теплый.

        - Нет, правда, можно подумать, что надвигается лавина,  - он смотрит на старейшин.  - Но никакой лавины нет?

        - Нет, нет,  - отвечает мужчина.  - Просто парень и его девчонка разошлись без повода.

        - Скажите, почему у вас в деревне один из них… закатник?  - спрашивает Сисси, стоящая рядом со мной.

        - О, я вижу, вы успели посетить Дом Пустоши,  - говорит Крагмэн.  - Я собирался отвести вас туда сам, но, видимо необходимость в этом отпала. И пожалуйста, называйте Миссию как угодно, но только не «деревней». Мы не настолько в глуши.

        - Так что здесь делает закатник?  - спрашиваю я.
        Крагмэн кивает кому-то за стойкой, и спустя пару мгновений перед ним появляются два бокала виски. Он берет по одному в каждую руку.

        - Разве вы невнимательно слушали в Доме Пустоши? Закатник там для образовательных целей. Это напоминает нашим детям - чтобы их проняло как следует,  - об опасностях, которые подстерегают их в Пустоши, вне защиты наших стен. Нет, правда, вам стоило слушать лучше,  - он протягивает руку ко мне, предлагая стакан.
        Я игнорирую предложение:

        - Я слушал. А теперь вы послушайте меня.  - Глаза Крагмэна расширяются.  - Я жил в мире «за стенами». Я знаю, на что они способны, очень хорошо знаю. Они ни перед чем не остановятся, лишь бы получить человеческую кровь. Держа закатника здесь, вы подвергаете опасности всю деревню.

        - Закатник надежно заперт,  - нервно отвечает Крагмэн.  - Если бы ты знал, что это за стекло, ты бы не волновался. Его нельзя разбить. Это стекло…

        - Я знаком с технологией, по которой создано это стекло. И более чем знаком с закатниками. В камере она может казаться слабой и смирной, но вот прямо сейчас она сидит и думает, как оттуда выбраться. Поверьте - она найдет способ.
        Крагмэн неожиданно теряет значительную часть своей мягкости. Его грудь поднимается, застывает и опускается. Но когда спустя несколько мгновений он снова смотрит на меня, то мягко улыбается. Из складок под его подбородком показывается большая темная родинка. Прямо посередине, как глаз циклопа, только внизу. Из нее торчит несколько волосков, словно струи воды, брызжущие из пробитой банки.

        - Миссия работает, как хорошо смазанный двигатель. Наши граждане живут активной, полноценной жизнью. Что еще важнее - они счастливы. Вы видели, как они улыбаются, слышали, как они поют. На самом деле, их счастье - это самое важное для нас. Самое важное. Наш долг - обеспечить им волшебное, блаженное детство. Мы заботимся обо всех их потребностях, обо всех их нуждах,  - он смотрит на меня со смесью веселости и злобы.  - Обо всех ваших потребностях, обо всех ваших нуждах мы заботились с того момента, как вы сюда пришли. Дали вам еду, медицинскую помощь, одежду, развлечения,  - он скалится на меня.  - Но, может быть, у вас есть какие-то нужды, о которых мы забыли?

        - Не думаю, что понимаю.  - Я сбит с толку.

        - Разумеется, нет,  - говорит он и подмигивает мне.  - Ты, вне всякого сомнения, наслаждаешься нашей едой и домом, где тебя поселили. Возможно,  - говорит он, ухмыляясь другим старейшинам,  - тебе бы не помешало насладиться и нашими девушками. Это легко устроить.
        Кое-кто из мужчин усмехается.

        - Твой товарищ по оружию, Эпаф, не пренебрегает местными девушками - а их тут более чем достаточно. Уверен, ты заметил, сколько тут у нас хорошеньких. Менее привлекательных мы держим на ферме, подальше от греха.

        - С глаз долой - из сердца вон,  - замечает один из старейшин, провоцируя еще больше смешков.

        - Видишь,  - говорит Крагмэн через мгновение,  - тут ты должен засмеяться с нами, а мы - похлопать тебя по спине, обнять за плечи и отвести в комнату выбора.

        - Я не понимаю, о чем вы,  - говорю я.

        - Малыш еще не в курсе,  - говорит высокий старейшина с бегающими глазами и хлопает себя по выступающему животу.
        Остальные мужчины смеются его словам.

        - Парнишка немного скованный, бедняжка,  - говорит Крагмэн.  - Посмотрите, до чего его довело воздержание. Нет, правда, надо было задуматься о его нуждах. Но теперь мы все исправим, так? Пойдем в комнату выбора? Девушек там в изобилии.

        - Я так не думаю,  - произносит Сисси за моей спиной.  - Но, кстати, об изобилии… Откуда вы берете всю эту еду? Откуда все ваши продукты? А лекарства? А инструменты? А столовые приборы? А стекло…

        - У вас много вопросов, я понимаю,  - говорит Крагмэн, глядя на нас холодным, оценивающим взглядом. Повисает долгая пауза. Наконец он снова улыбается, демонстрируя свое обаяние.  - И вы не успокоитесь, пока не получите ответы,  - он говорит на удивление невраждебно.  - Вы двое, как два любопытных котенка. Мяукаете, словно уличные кошки по весне.
        Один из старейшин улыбается, раздвигая губы в кривой усмешке.
        Крагмэн фыркает, рассматривая стену крепости.

        - Тогда пойдемте,  - говорит он, указывая наружу.  - Я рад дать вам ответы. У себя в кабинете. Он в угловой башне, недалеко, пара минут отсюда.
        В этот момент дверь за его спиной открывается. Оттуда выходит юная девушка. Волосы у нее растрепаны и с одной стороны сбиты наверх.
        Она вздрагивает при виде собравшихся мужчин и плотнее заворачивается в одеяло, прикрывая оголившееся плечо. Ее голова смущенно опускается, девушка бормочет извинения и проскальзывает назад, закрывая дверь.
        Никто ничего не говорит. Потом Крагмэн оборачивается к остальным, улыбаясь до ушей.

        - Ну,  - говорит он, обдавая меня запахом винного перегара.  - Она-то уж точно в курсе.
        От взрыва смеха пол в таверне ходит ходуном. Даже после того, как мы выходим на улицу и идем в кабинет Крагмэна, хохот нас преследует. По обе стороны улицы девушки с оленьими глазами останавливаются и кланяются нам.

22

        Крагмэн, два его подручных и мы с Сисси пересекаем мощеную площадь, Крагмэн указывает наверх. Длинный кабель от крыши ближайшего домика тянется к крепостной стене.

        - Так мой кабинет снабжается электричеством,  - говорит Крагмэн.  - Для игрушек, которые я там держу. Проще всего найти меня, посмотрев наверх. Кабель приведет вас прямо туда.
        И правда, кабель ведет нас от скопления маленьких домиков по мощеной дорожке через луг к самой угловой башне в крепостной стене.
        Мы поднимаемся по винтовой лестнице внутри стены, металлические ступени гремят под ногами. Наверху, в конце длинного коридора, находится кабинет Крагмэна. Он производит на нас впечатление. Окна занимают всю стену от пола до потолка, из них открывается великолепный вид. Чистые линии и яркие цвета смягчаются мебелью в традиционном стиле. Вдоль одной из стен стоят простые книжные шкафы из дуба, но книг, как ни странно, в них нет. Вместо этого их заполняют рисунки - судя по всему, детские - в рамках. На рисунках радуги, закаты, пони. У противоположной стены большой каменный камин. Овальный ковер светлого золотистого цвета с цветочной каймой лежит на полу. Над камином висит картина, изображающая пышные зеленые луга, голубые озера, цветы и яркое, как яичный желток, солнце.
        Девушка - едва ли тринадцати лет от роду - встречает нас и подает каждому из старейшин по бокалу виски.

        - Садитесь,  - говорит Крагмэн, указывая на странного вида не то диван, не то кресло. Мы колеблемся.  - Это называется шезлонг,  - поясняет он, заметив мое недоумение.  - Классический вариант произношения, но вам это, конечно, неоткуда знать. Посмотрите на основу, вручную плетенную из тростника, послушайте тихий скрип, который раздается, когда вы садитесь или ложитесь. Посмотрите, как он раскладывается и превращается в кровать, где места как раз столько, чтобы двое могли лежать обнявшись. Эти скромные подушки, этот естественный дизайн. Обожаю его,  - он улыбается.  - Но вы явно пришли не для обсуждения обстановки. Ну, что за вопросы вас мучают?
        Мы с Сисси переглядываемся. Я открываю рот - и закрываю его, так и не заговорив. Не знаю, с чего начать.
        Крагмэн, замечая мои мучения, искренне улыбается. Он прижимает подбородок к груди, из складок опять показывается наружу черная родинка, волоски торчат из нее - теперь как крысиные усы. Он улыбается и садится в свое кожаное кресло с высокой спинкой.

        - Ну давай,  - говорит он.  - Поделись со мной тем, что тебя мучает.
        Я откашливаюсь:

        - Во-первых, мы бы хотели поблагодарить вас за все. Ваше гостеприимство потрясающе. Вы приняли нас лучше, чем мы могли бы мечтать. Еда, пение, все…

        - Куда ведет железная дорога?  - спрашивает Сисси.
        Взгляд Крагмэна с наслаждением скользит по комнате, он медленно закрывает глаза и раскрывает вновь. Его веки размыкаются, как влажные десны, и он пристально смотрит на Сисси, будто ждал возможности вот так на нее уставиться.
        Взгляд Крагмэна ее не смущает:

        - Это только начало. Скажите, почему наш приход вас не удивил. Если бы я жила здесь и вдруг рядом со мной ниоткуда появились бы шестеро путешественников, я с ума сошла бы от потрясения. А вы, как мне показалось, нас ожидали. Можете объяснить почему?

        - Могу. Но это займет…

        - И расскажите нам о деревне. Откуда вы берете всю эту еду? И прочие нужные вещи? Эту мебель. Стекло. Это чертово пианино. Здесь, в горах, вы должны едва-едва выживать, но вместо этого вы окружены роскошью. Вы могли впечатлить Эпафа и других ребят, но у меня пока больше подозрений, чем восторга.

        - И расскажите нам об Ученом, о старейшине Джозефе,  - говорю я.  - Как он умер? Кто он был? Когда…
        Крагмэн улыбается, как если бы…

        - Наши вопросы кажутся смешными?  - резким тоном спрашивает Сисси, сердито глядя на него.
        Крагмэн откидывается на спинку кресла и смеется так, что весь его живот колышется. Глаз циклопа у него на подбородке появляется снова.

        - Не, нетушки. Нетушки,  - говорит он, смеясь до слез.  - Ничего подобного я не думаю. Просто вы такая очаровательная пара, заканчиваете мысли друг за друга. Так мило.
        Он кивает девушке, которая подает напитки. Она проходит мимо двух подручных и исчезает.

        - На самом деле,  - произносит Крагмэн, когда дверь за ней закрывается,  - я хотел поговорить с вами об этом. Во всяком случае, с Джином. Как старший в группе мужчина, он главный среди вас, верно?
        Крагмэн встает из кресла и поворачивается к нам спиной.

        - Было бы проще,  - начинает он,  - объяснять с начала. Не знаю, сколько вам уже известно, так что давайте считать, что вам не известно ничего.  - Он долго смотрит в окно.  - Вам может оказаться тяжело… это принять. Если вы вдруг поймете…

        - Мы готовы,  - говорит Сисси.  - Рассказывайте.
        Он переносит центр тяжести на одну ногу, продолжая смотреть наружу. Так он и говорит, обращаясь не к нам, а к миру за окном.

        - Мы называем их - этих тварей, которые хотят съесть нас и выпить нашу кровь,  - закатниками,  - он поворачивается к нам.  - Но вы уже в курсе. А как вы их называете? Мне на самом деле интересно.

        - Никак,  - отвечаю я.  - Они ведь просто… люди. Это мы ненормальные, уроды. Геперы,  - последнее слово я выплевываю с отвращением.

        - Я собираюсь рассказать вам то, что вас… не знаю… потрясет, наверное. Жаль, что приходится вот так вываливать на вас это все, но, боюсь, по-другому никак,  - он опять поворачивается к окну, глядя на пики вдалеке.  - Несколько веков назад, по причинам слишком сложным, чтобы в них вдаваться, мир был разорван враждой. Главные державы - они назывались Америка, Китай, Индия - накапливали невероятные арсеналы ядерного, кибернетического и биохимического оружия. Маленькие страны, боявшиеся, что их растопчут, вынуждены были принимать сторону крупных и следовать их примеру. В мире, наполненном разного рода оружием нападения и контратаки, стало ясно: никто не нажмет на курок первым. Сделать это значило бы совершить чудовищное самоубийство, уничтожить весь мир за несколько часов, если не минут. Не могло быть победителей, только проигравшие.
        Тогда началась новая гонка вооружений, целью которой было не накопить самый большой арсенал, но создать новое оружие. Секретное оружие, настолько странное, настолько неожиданное, что оно сможет полностью уничтожить врага и при этом позволит победителю восстать из обломков. Но что это за оружие? Как бы оно выглядело, чем бы оно было?
        Один из старейшин подходит к Крагмэну с бутылкой виски и заново наполняет его стакан. Пальцы Крагмэна, сжимающие стакан, белеют. Он запрокидывает голову и залпом выпивает виски.

        - Небольшая группа ученых-террористов из маленькой островной страны под названием Шри-Ланка попыталась разработать новый вид оружия. Они называли себя Цейлонитами. Громкое имя для кучки вчерашних выпускников, имевших слишком много свободного времени и столь же много долгов за обучение. Из-за экономического кризиса они не смогли отказаться от такого щедрого предложения. Предложения разработать боевое оружие: не ядерное, не кибернетическое, не биохимическое. Они разрабатывали генетическое оружие.
        Он издает высокий пронзительный смешок. Кажется, сам звук не уверен, что выражает веселость.

        - Генетическое оружие. Вкратце, они хотели получить суперсолдата-мутанта. Устойчивого к радиации, неуязвимого для всех известных видов биохимического оружия. Состоящего из плоти и крови и не боящегося кибернетических атак. Совершенно неуязвимого. Суперсолдата, который может атаковать не только с хорошо защищенного неба или через охраняемые электронные сети, но и по земле, как пехотинец. Ни у одной страны не было систем защиты от атаки с земли. Наземными средствами обороны уже много лет не пользовались. Все эти линии обороны рассыпались от старости, став не более надежными и полезными, чем заполнившие их паутина и мышиный помет. Так что наземная атака армией неуязвимых солдат была бы неожиданной, жестокой и разрушительной.
        Крагмэн наливает себе еще виски и встряхивает стакан, не замечая, что несколько капель проливается на пол.

        - Что случилось бы, если бы они добились успеха? Мы никогда не узнаем. Те, кто финансировал операцию, испугались и решили ее прекратить. Но один из членов группы, двадцатисемилетний фанатик по имени Ашейн Алагаратнам, был одержим экспериментами. Когда финансирование прекратилось и лаборатория закрылась, он украл оттуда материалы и оборудование. Лидеры Цейлонитов от него отреклись, и он продолжил работу в своей тайной, наспех оборудованной лаборатории. Глупец.
        Власти в конце концов узнали обо всем и арестовали участников. Кроме Алагаратнама. К этому времени он успел скрыться из виду, уйти в подполье. Мало что известно о событиях следующих нескольких лет. Мы знаем одно: в конце концов у него закончились деньги, так что он не мог купить даже лабораторных мышей. И он воспользовался единственной мышью, которая у него была.

        - Он поставил эксперимент на себе,  - шепчу я.
        Крагмэн кивает.

        - Что-то пошло не так. Случилось что-то чудовищное. Только он этого не понял. Изменения происходили внутри него, незаметно. И он продолжал экспериментировать, не имея ни малейшего представления о том, что творится у него под кожей. Симптомы проявлялись медленно: повышенная чувствительность к солнечному свету, отвращение к овощам, страсть к любым мясным блюдам - особенно к сырому мясу с кровью. Потом однажды…

        - Эти симптомы стали очевидны,  - вступает Сисси.
        Крагмэн смеется, на мгновение плотно зажмуриваясь:

        - Сказать, что они стали очевидны,  - значит очень, очень сильно преуменьшить. Они стали катастрофическими. Алагаратнам вел видеодневник - сохранившийся исторический документ. На экране видно, как быстро он изменялся. Симптомы хлынули потоком в течение нескольких часов. То, что сначала выглядело прыщом на лице, превратилось в чудовищные изменения спустя всего несколько часов.
        Он отпивает еще виски и быстро проглатывает его.

        - К счастью, все это произошло в маленьком островном государстве Шри-Ланка. Разумеется, все население острова было уничтожено, мутировав в течение недели. Но, во всяком случае, распространение эпидемии удалось остановить. Взлетевшие самолеты сбивали, корабли топили. Этого было достаточно - наблюдать за небом, следить за морями, позволять солнечному свету убить изуродованных болезнью. В конце концов изменившиеся люди начали выходить только после заката. Так они и получили свое прозвище - закатники. Это не были дикари-зомби, неспособные думать и сознавать себя. За исключением страсти к человеческой плоти и крови, они были… цивилизованными. Разумными. Они знали, кто они. Говорили и думали, понимая, кто они. Когда еда закончилась - не осталось ни животных, ни людей,  - они не перешли к каннибализму. Они просто умерли от голода. Или вышли - целыми группами - на солнце.

        - И все закончилось?
        Крагмэн опять плотно зажмуривается, и все его тело начинает содрогаться, хотя с губ не слетает ни звука. Слезы начинают течь по его пухлым щекам, цепляясь за волоски, торчащие из родинки.

        - Ты серьезно? И все закончилось? Ты это серьезно? Тогда как все эти закатники оказались вокруг нас? Почему мы, века спустя, все еще вынуждены иметь с ними дело?  - он неожиданно прекращает смеяться.  - Нельзя остановить заразу,  - его речь становится неразборчивой.

        - Что было дальше?  - спрашивает Сисси.

        - Мы,  - говорит он, вытирая слезы,  - так и не узнали, как зараза проникла во внешний мир. Во всяком случае, не наверняка. Некоторые говорят, что птица с перьями, испачканными в слюне закатника, незамеченной перелетела со Шри-Ланки в Индию. А там, возможно, какой-то сердобольный ребенок поднял раненую птичку, и слюна попала… в порез от бумаги? Никто точно не знает.
        Он проводит пальцем по краю стакана.

        - Некоторое время все выглядело очень страшно. Целые континенты захватывались закатниками. Люди прятались в забытых уголках мира. Например, Южный полюс, где солнце светит круглые сутки, поначалу был очень популярен. До тех пор пока лето не закончилось и не наступил сезон полярной ночи,  - он поджимает губы.  - Это было страшное время для всего мира. Казалось, что человечество неизбежно будет уничтожено.

        - И что было дальше?  - спрашиваю я.  - С человечеством.

        - Чудо. В исторических хрониках подробностей нет, но внезапно ниоткуда появилось то, что изменило ход игры.

        - Ход игры?  - переспрашиваю я.

        - На самом деле, скорее, ход судьбы. Во всяком случае, примерно так оно выглядело. Недалеко от побережья Китая, на крохотном островке под название Чеунг Чау, молодая женщина по имени Дженни Шен работала в одиночестве в затерянной и брошенной обитателями деревне. Она сумела найти противоядие. У меня нет времени вдаваться в подробности, достаточно будет сказать, что антидот оказался эффективным. Прошло несколько десятилетий, и все изменилось. Нам удалось обратить закатников в бегство. В итоге мы избавились от 99,9 процентов закатников.

        - А что случилось с оставшейся десятой долей процента?
        Крагмэн собирается с мыслями.

        - Они оказались устойчивы к антидоту. Вместо того чтобы убивать, антидот почему-то делал их сильнее и выносливее, быстрее и страшнее. Но эта группа была достаточно небольшой, их смогли окружить и взять в плен. Примерно через пару недель их приказали бы уничтожить, но тут добренькие либералы и религиозные лидеры решили объединиться,  - он выплевывает слова с отвращением.  - Странная вышла компания, скажу я вам. И они в один голос заявили, что если мы более цивилизованные и просвещенные существа, чем закатники, то не можем отдать приказ всех их казнить. Левые либералы заявляли, что у закатников есть неотчуждаемые права. Правые евангелисты говорили, что у закатников есть души, способные раскаяться и спастись. Бла-бла-бла. Дураки. И те, и другие. А общество тоже дураки, раз им поверили.
        В общем, оставшиеся закатники - двести семьдесят три - были помилованы и вместо смерти приговорены к изгнанию. После недолгих споров международный трибунал решил выслать закатников в пустыню. В заброшенный город, если говорить точно - в идеальную тюрьму, где уже были дома, гостиницы и офисные здания. Им стерли память и бросили туда. Дали кое-какие ресурсы. Все были уверены, что сотни миль пустыни и обжигающее солнце создадут между ними и нами надежный буфер. Так и вышло - оказалось, что это самая надежная решетка, самая надежная тюрьма, какая только может быть. Настоящий ров с кислотой, непроходимая галактика между ними и нами.
        Он высовывает язык, облизывает пухлые губы.

        - Проблема в том, что мы не ожидали, что они окажутся такими…  - он тяжело вздыхает, брызгая слюной.  - Их изгнали в надежде на то, что они в итоге вымрут сами, чтобы это не оскорбило ни либералов, ни верующих. Но никто не ожидал, что они окажутся такими упорными. Они созданы для того, чтобы выживать. Этим они и занялись. Они выжили. Но не только. Они добились процветания. Они смогли размножаться. Как стая крыс. Отстроили столицу, придумали свои технологии. Теперь все, что мы можем,  - это присматривать за ними так, чтобы они о нас не знали. Стоит им нас почуять, стоит им хотя бы предположить, что мы тут, и они помчатся через пустыню, чтобы сожрать нас, наплевав на солнечный свет.
        Крагмэн опускает глаза на стакан, ставит его на стол, берет бутылку и пьет прямо из горла. Его красные глаза наполнены слезами.

        - Именно это, дамы и господа, и есть причина, по которой мы здесь. По которой Миссия здесь. Мы - внимательное око человечества. Форпост, созданный для того, чтобы за ними присматривать. Они плодятся, как кошки, эти закатники, поверьте мне. Теперь, сотни лет спустя, их расплодилось пять миллионов, если наши подсчеты хотя бы приблизительно верны. Так что мы за ними наблюдаем. Следим за тем, чтобы они не разработали технологии, позволяющей пересечь пустыню,  - он фыркает.  - Рад сообщить, что в итоге стольких лет наблюдений мы можем быть уверены в отсутствии у них намерений сюда идти. Они действительно терпеть не могут солнечный свет.
        Я смотрю на Сисси. Как и я, она потрясена, едва способна справиться с этим потоком информации. Рот у нее приоткрыт, она бледна. Она поворачивается ко мне, и наши взгляды встречаются, как отчаянно протянутые друг к другу руки.
        Я открываю рот и выдавливаю слова:

        - А как в эту схему вписывается Старейшина Джозеф?
        Крагмэн долго молчит. Мне кажется, что он собирается завершить встречу, но явно не может решиться.
        Потом он тихо, будто обращаясь сам к себе, говорит:

        - Он был прекрасным ученым, одним из лучших умов, с которыми мне приходилось работать. Молодой, дерзкий, талантливый. Мы были довольно дружны в первые годы.

        - Первые годы?  - спрашиваю я.

        - До того, как он…  - Крагмэн качает головой.  - До того, как он свихнулся. Уже тогда были признаки, что с ним не все ладно. Он постоянно работал в своей лаборатории, был так предан работе, что это граничило с одержимостью. Он начал верить, что закатников можно вылечить. Что можно создать лекарство, которое повернет вспять - да, повернет вспять - изменения в их генетической структуре. То, что он называл Источником,  - Крагмэн неожиданно пристально смотрит на нас.  - Но Ученому требовалось лучше понять физиологию закатников, получить образцы. Так он пришел к выводу, в конце концов его погубившему: ему нужно отправиться в город закатников.
        Естественно, это было безумие, и, я думаю, в глубине души он это понимал. Много лет он медлил, искал другой способ создать Источник. Но в конце концов он понял, что другого выхода нет. Ему надо было отправиться в столицу. И не одному. Ему надо было собрать множество образцов, для этого нужна была команда. Звучит безумно, трудно поверить, что кто-то мог на это согласиться. Но он умел управляться со словами и источал обаяние, как мокрая губка воду. Игра на религиозных убеждениях, слова о духовном долге и спасении душ закатников. Вскоре он собрал группу из тридцати - тридцати!  - человек. Они пересекли пустыню и направились прямо в логово зверя.

        - Когда?

        - Двадцать-тридцать лет назад, как-то так. Они проникли в город, надеясь остаться на пару недель. Но они страшно недооценили… стойкость закатников. Случилось непредставимое. Или вполне предсказуемое, как посмотреть. Наши люди были разделены, часть из них сожрали за несколько дней, если не часов. Все линии связи были раскрыты, транспортные каналы уничтожены. Им пришлось прятаться, а потом, когда еда закончилась, остался только один выход: слиться с обществом, притворившись закатниками. Прошли годы, десятилетия, мы не получали никаких вестей. Откровенно говоря, мы думали, что все они мертвы.
        А потом, несколько лет назад, старейшина Джозеф вернулся. Как будто призрак вновь обрел плоть и кровь. Он вышел из леса, прошел в ворота и оказался в Миссии. Как чудо, сошедшее с небес. Или проклятие. Потому что он был совершенно сломлен. Глаза у него были дикие, он говорил о каких-то безумных вещах. Он настоял, что останется здесь, продолжит исследования в лаборатории, отказывался от всех предложений уйти с почетом в отставку и вернуться в Цивилизацию.
        Сисси склоняет голову направо.

        - Погодите,  - говорит она.  - Что вы имеете в виду?
        Крагмэн озадаченно на нее смотрит:

        - Он хотел остаться. Что бы ему ни предлагали…

        - Нет, нет,  - Сисси качает головой.  - Я насчет «вернуться в Цивилизацию».

        - А,  - Крагмэн выглядит сбитым с толку.  - Здесь не Цивилизация. Миссия это просто застава, наблюдательный пост, как я уже сказал. Ты разве не слушала? Там, дальше, есть целый мир. 99, 9 процентов земного шара, где живут такие же люди, как мы. Наши города, наша Цивилизация. Много пришлось восстанавливать после эпидемии закатников, и мы еще не достигли того уровня, который имели до них, но постепенно к нему приближаемся.
        Мы с Сисси оглушены свалившейся информацией.

        - А вы думали, что там?  - спрашивает он. На его лице написано полное недоумение, он изучает нас блестящими глазами.

        - Я думал, что земля наполнена люд… закатниками,  - говорю я,  - я не думал, что нас осталось много. Разве что совсем чуть-чуть, где-то в отдаленных районах,  - строго говоря, три недели назад я думал, что остался один. До тех пор пока не встретил жителей Купола. Пока Пепельный Июнь не рассказала мне о себе. Пока Директор не рассказал - вероятно, случайно - о том, что во дворце Правителя живет еще несколько сотен таких, как мы, содержащихся в качестве скота.
        Крагмэн смотрит на нас большими глазами.

        - Идите сюда,  - говорит он, жестом подзывая нас ближе. Виски проливается из бутылки.  - Подойдите к окну. Я вам кое-что покажу.
        Он стучит пальцем по стеклу.

        - Вон там,  - говорит он.  - Вдалеке, у гребня. Там, где земля проваливается в овраг.
        Мы видим его. Две его поднятые половины, кажется, доходят до неба и стоят прямо, как часовые на посту, по обе стороны оврага.

        - Примерно раз в две недели,  - говорит Крагмэн,  - оттуда прибывает поезд. С продуктами и прочим: мебелью, лекарствами, семенами. Вы это хотели знать, да? Всё привозят на поезде. Мы опускаем мост. Поезд приезжает к нам. Мы его разгружаем. А потом отправляем обратно. Он идет примерно четыре дня в каждую сторону. Обратно, в Цивилизацию, быстрее, потому что спуск крутой и поезд практически летит вниз. И все автоматизировано. Удивительный механизм: достаточно нажать пару кнопок, и всё приходит в движение: поезд отъезжает, мост опускается, поезд исчезает внизу. Двери остаются закрытыми, пока состав не прибывает в пункт назначения. Обычно мы отправляем список того, что нам нужно, помимо обычных поставок. А иногда, по особым случаям, поезд уезжает отсюда с пассажиром. Или двумя.
        Мы с Сисси поворачиваемся к нему.
        Он кивает, его глаза тускло поблескивают:

        - Те, кто хорошо послужил, кто проявил себя в службе Миссии, получают награду - почетную отставку. Эти избранные возвращаются к Цивилизации, где получают от правительства щедрую пенсию до конца жизни. Но это надо заслужить.

        - Отметки Отличия,  - говорю я, понимая.
        Крагмэн, слегка удивленный, кивает с некоторым оттенком уважения:

        - От вас мало что скроется. Да, Отметки Отличия. Заработай пять Отметок Отличия, и получишь билет обратно в Цивилизацию. Это не так просто, обычно уходит лет десять.

        - И как можно их получить?  - спрашиваю я.

        - О, способов много. Неукоснительное следование Правилам, любовь к старейшинам и гражданам Миссии, рождение здорового ребенка. Прилежность в выполнении всех заданий в течение десяти лет и больше. Такие вещи.

        - А Отметки Взыскания?  - спрашиваю я.  - Их как получают?
        Повисает тишина.

        - А, Отметки Взыскания… С ними все просто. Нарушишь Правило - получишь Отметку. Или две, зависит от тяжести преступления. Но не надо об этом, мы тут в Миссии не любим вспоминать о таких вещах. Предпочитаем думать о хорошем, об Отметках Отличия.

        - Тогда получается,  - я вспоминаю девушек со шрамами и татуировками на левых и правых руках,  - одна Отметка Взыскания вычитается из Отметок Отличия. Один шрам аннулирует одну улыбающуюся рожицу. Не так-то просто набрать пять.
        Я уже собираюсь спросить, что происходит, если набрать пять Отметок Взыскания,но Крагмэн прерывает мои мысли.

        - Да, вычитание, наверное. Но мы в Миссии считаем, что только приобретаем от этого вычитания. Помогает поддерживать энтузиазм, боевой дух, воодушевляет наших граждан,  - Крагмэн улыбается, кладет руки мне на плечи и дружелюбно пожимает их.  - Я понимаю, в чем дело. Ты беспокоишься из-за,  - он кивает в сторону Сисси,  - своей девушки. Из-за ее многочисленных проступков. Но не бойся, мы ее не осудим. На самом деле, вам даже не надо переживать из-за всех этих меток. Для вас всех процесс ускорили. Вам не придется ждать ни десять лет, ни даже год, ни даже месяц или две недели. Сегодня вечером придет поезд. Нам потребуется несколько часов, чтобы разгрузить припасы. А потом, если все будет в порядке, вы все шестеро сядете в него и поедете в Цивилизацию. К заслуженному отдыху.
        Сисси касается пальцами окна, прижимает к нему ладонь. Она качает головой:

        - Извините, это все так быстро.

        - Понимаю.
        Около минуты мы смотрим на мост, пытаясь переварить всю эту информацию, переворачивающую наш мир.

        - А почему вы решили ускорить процесс для нас?  - спрашивает Сисси.
        Крагмэн смеется, обмениваясь многозначительными взглядами с другими старейшинами.

        - Как будто я могу на это повлиять!  - он открывает ящик стола, достает конверт с толстой печатью алого воска, сломанной вдоль линии, по которой конверт открывали. Он вынимает оттуда листок бумаги с тисненым заголовком и протягивает его мне.  - Письмо из штаба, из Цивилизации. Ну, прочитай ей.
        Я не трачу время на то, чтобы исправить его ошибку и сказать, что Сисси умеет читать. Я разворачиваю листок и смотрю на написанное от руки письмо.
        Сисси наклоняется прочитать.


        Цивилизация недавно получила заслуживающие доверия сведения, что группа из шести молодых людей возрастом от пяти до семнадцати лет сумела сбежать из плена закатников. Наши агенты сообщили, что они, вероятнее всего, направятся к Миссии. Если они достигнут пункта назначения, им следует оказать все возможное гостеприимство. Затем их следует усадить на ближайший поезд и отправить к Цивилизации. Важно, чтобы они имели с собой Источник.
        С уважением,

Цивилизация.

        - Мы получили это письмо всего неделю назад,  - говорит Крагмэн.  - Потому и не удивились, когда увидели вас на пороге. Мы вас ждали, видите.
        Сисси переворачивает листок. С другой стороны пусто. Она поднимает глаза на Крагмэна.

        - Таким образом, мы уезжаем завтра,  - говорит она с подозрением в голосе.  - И когда вы собирались нам об этом сказать?
        Крагмэн смеется, как будто выкашливая из себя веселость. Но за этим взрывом звука я слышу раздражение.

        - Когда молодой Джин выздоровел бы. Вот тогда. Мы не хотели обещать вам золотые горы только для того, чтобы все сорвалось, потому что он недостаточно здоров для поездки. Ты же помнишь, всего пару ночей назад он был едва жив. Но посмотри на него сейчас,  - говорит он, глядя на меня,  - он так и пышет здоровьем и силой, разве нет? В общем, вы покинете нас завтра. С нашим благословением и, вне всякого сомнения, самыми лучшими воспоминаниями.
        Минуту в комнате не раздается звуков, кроме тиканья больших часов с маятником.

        - А Ученый?  - спрашиваю я.  - Почему он не вернулся в Цивилизацию? Логично ожидать, что с ним обошлись бы так же, как с нами. Почему для него не ускорили процесс?
        В воздухе повисает напряжение. Я вижу, как подручные у дверей, которые все это время молчали, напрягаются.

        - Если кратко: мы не получили указаний от Цивилизации,  - говорит Крагмэн.

        - А если длиннее?  - произносит Сисси.
        Крагмэн громко смеется:

        - Если длиннее, то это непросто объяснить.

        - Тогда дайте нам длинный ответ,  - настаиваю я.  - Расскажите нам все. Скажите, почему он покончил с собой.
        Крагмэн раздраженно фыркает:

        - Вам надо кое-что понять. Когда старейшина Джозеф вернулся, он был не совсем в своем уме. Он… отказался сотрудничать.

        - В каком смысле?

        - Замкнулся в себе. Отказывался рассказывать о своей жизни среди закатников. До него никто из нас не выжил в городе закатников и не вернулся, чтобы рассказать об этом. Он провел там больше двадцати лет, у него должен был быть целый склад информации. Но он отказывался говорить об этих годах. И что странно, когда ему пришло время садиться на поезд и ехать в Цивилизацию, он отказался. Отказался наотрез, на самом деле он даже заперся в лаборатории. Когда мы на него надавили, он сказал, что должен ждать Источник.

        - А что он говорил об Источнике? Вы не спросили?
        Крагмэн улыбается, непонятно почему:

        - Естественно, мы спросили. Он сказал только, что это лекарство. Что за годы, прожитые среди закатников, он сумел добиться ежедневного доступа к лабораториям и сверхсекретным научным документам. Судя по всему, он работал уборщиком в самом охраняемом здании их столицы. Так или иначе, но с доступом ко всей этой информации и оборудованию он сумел создать Источник. Лекарство, которое может обратить вспять все генетические нарушения закатников и вновь сделать их людьми.

        - Обратить вспять нарушения?  - говорю я.

        - Так говорил старейшина Джозеф. Если ему можно верить.

        - Это лекарство, Источник,  - шепчет Сисси, такая же потрясенная, как и я.  - Он, получается, не принес его с собой?
        Крагмэн качает головой:

        - Он не смог привезти его с собой, но пообещал, что однажды оно точно окажется у нас. Он превратился в безумного пророка и каждый день возвещал пришествие юных детей, несущих с собой Источник. Благословенны юные, которые принесут с собой Источник,  - повторял он снова и снова. Когда он не работал в лаборатории, то стоял на крепостной стене и всю ночь вглядывался в темноту. Откровенно говоря, под конец он совсем утратил разум. Его пришлось изолировать в деревянном домике примерно в полудне пути отсюда.
        Я киваю, вспоминая домик:

        - Сколько времени он там провел?

        - Недолго. Максимум пару месяцев. Мы навещали его каждые несколько дней. Однажды мы обнаружили его висящим на потолочной балке.  - Крагмэн мрачно смотрит на нас.  - Вы хотели знать. Вот, я рассказал неприукрашенную правду. Больно, правда?

        - Но что заставило его покончить с собой?
        Остекленевшие глаза Крагмэна неожиданно обретают ясность. Он выглядывает в окно, а когда снова смотрит на нас, его лицо становится более суровым и напряженным.

        - Ты ничего не заметил?

        - Например?

        - Тебе не кажется, что разговор стал каким-то односторонним? Честно говоря, мне уже надоело говорить одному. Теперь, я думаю, моя очередь слушать, а ваша - говорить.
        Мы с Сисси недоуменно переглядываемся.

        - О чем?  - спрашивает Сисси.

        - Об Источнике,  - фыркает он.  - Я думал, что старейшина Джозеф сошел с ума, когда об этом говорил, но потом вы шестеро неожиданно появились из ниоткуда - точно так, как он предсказывал. И в Цивилизации не только узнали об этой теории с Источником, но и, судя по всему, склонны ей верить. Ну. Скажите мне. Что это? И еще важнее, где оно? Я бы хотел на него посмотреть.

        - Простите,  - говорю я.  - Мы не знаем, что это. У нас его нет. Это правда.
        Крагмэн улыбается сам себе.

        - Я понимаю, почему вы хотите сохранять осмотрительность или даже уклончивость. Но мы же теперь друзья, разве нет? Даже, можно сказать, семья, верно?

        - У нас его нет,  - отвечает Сисси.  - Мы ничего не скрываем.
        Он прижимает подбородок к груди, его родинка выступает наружу.

        - Знаете, во что я верю?  - произносит он с некоторым оживлением.  - Я верю в принцип «ты мне, я тебе». Баш на баш. Понимаешь, что это?
        Я качаю головой.

        - Это значит честный обмен. Я даю тебе что-то, ты даешь мне что-то в ответ. Я дал вам информацию, ответил на ваши вопросы. Теперь ваша очередь мне что-то дать. Ваш баш в обмен на мой. Понимаете? Я - вам, вы - мне. Видите? Я оказал вам гостеприимство, теперь вы дайте мне Источник,  - он говорит все более горячо, голос у него дрожит от эмоций.  - Это справедливо…

        - У нас его нет,  - перебивает Сисси, и Крагмэн весь дергается.  - У нас нет ни малейшего представления о том, что это может быть. Мы никогда о нем не слышали, пока не пришли сюда.
        Крагмэн долго рассматривает ее. Потом незаметно кивает двум подручным за нашими спинами:

        - Ну хорошо. Они проводят вас обратно в ваши дома.
        Мы поворачиваемся. Сисси впереди меня. Она останавливается. Дверь все еще закрыта, двое мужчин стоят прямо перед ней. Они улыбаются, скрестив руки на мощной груди.

        - Еще кое-что,  - говорит Крагмэн, голос плохо его слушается.

23


        - Я должен просить вас об одолжении,  - говорит Крагмэн, рассматривая ноготь и вычищая из-под него грязь.

        - Да,  - отвечает Сисси.  - Что это?

        - Разреши мне тебя обыскать.
        Руки Сисси повисают вдоль тела.

        - Простите?

        - Слушайте,  - говорю я.  - Мы уже сказали, что у нас нет Источника.

        - Я вам не верю,  - отвечает Крагмэн с холодной отстраненностью. Но в его глазах, когда он смотрит на меня, нет ничего похожего на отстраненность. Они кипят уязвленной гордостью и гневом. Из него пытается вырваться на свободу что-то слишком давно сдерживаемое.

        - Послушайте,  - говорит Сисси,  - верите вы нам или нет, это не изменит факта, что Источника у нас нет. Можете обыскать нас с головы до ног, вы все равно…

        - Правда?  - Глаза Крагмэна нехорошо поблескивают.  - Забавно, что ты об этом заговорила. С головы до ног, именно так я и хотел предложить.
        Сисси недоуменно хмурится и косится на меня: «Что происходит?»
        За нашими спинами скрипит половица. Один из мужчин подходит к Сисси:

        - Снимай одежду. Всю. Нам надо осмотреть твою кожу.
        Я смотрю на мужчин, потом снова на Крагмэна:

        - Крагмэн, скажи им, чтобы они отошли от двери.

        - Нет,  - тихо говорит он. Его взгляд задерживается на Сисси, он смотрит на нее с отвратительной нежностью.  - У нас есть причины думать, что Источник может быть каким-то текстом, написанным на вашей коже. Какими-то знаками. Это уравнение или какой-то код. Снимай одежду.

        - Не думаю,  - говорю я, прежде чем Сисси может что-то ответить.  - Мы уходим.

        - Уйдешь,  - говорит один из подручных низким глубоким голосом.  - Ты уйдешь. Она останется. Нам надо обыскать только ее,  - он слабо улыбается.  - Четверых мальчиков мы уже обыскали. Тебя тоже, пока ты болел и лежал в отключке. Вы все чисты,  - он опять бросает взгляд на Сисси и тянется к ней.

        - Не трогай меня,  - говорит она.
        Не раздается ни звука, только тикают часы с маятником. Их звук кажется чудовищно громким.

        - Видишь, так всегда с девушками, у которых большие ноги,  - говорит Крагмэн из-за моей спины, его голос похож на скользкое воркование.  - Если не украсить ей ступни, если не раздавить железы на ногах. Оставшись целыми, эти железы выделяют мужские гормоны. Превращают девушку из принцессы в упрямого быка. Который отказывается понимать свое место в обществе и ошибочно считает, что может ходить, как мужчина, говорить, как мужчина, иметь мнение, как мужчина. Возражать мужчине. Девушка с большими ногами - как золотое кольцо в свином рыле.

        - Посмотрите на эти огромные мужские ноги,  - ухмыляется один из подручных Крагмэна.  - Как понять, что она действительно девушка?
        Долгая пауза. Мысли обдумываются, варианты взвешиваются, последствия просчитываются.

        - Иногда,  - шепчет тот же подручный,  - не мешает лишний раз убедиться.

        - Может быть, стоит проверить,  - вторит ему другой. Его близко посаженные глаза скользят по телу Сисси.  - Есть способы,  - он оттопыривает нижнюю губу,  - установить факт точно. Проникнуть в тайну.
        Они начинают двигаться к ней.
        Я бросаюсь наперерез. Мне не хватает ловкости, но целеустремленность помогает их отбросить. Широкие спины подручных с силой ударяются о дверь. Они отскакивают, их щеки заливает краска ярости. Один из них замахивается, готовясь ударить меня, но Сисси прыгает на него и бьет локтем в солнечное сплетение. Он складывается пополам, изо рта вылетают брызги слюны вперемешку с проклятиями.
        Не знаю, что случилось бы дальше, если бы Крагмэн не начал смеяться. Все его нутро содрогается, издавая шум, от которого трясутся наши ребра. Он падает в свое кресло. Через какое-то время смех стихает, превращаясь в гул, доносящийся из его живота, как затухающие толчки при землетрясении.

        - Ну, ребята!  - говорит он.  - Я сказал «баш на баш», а не «стенка на стенку»,  - он сам смеется своей шутке.  - Ну ладно, больше никаких личных разговоров!  - он улыбается до ушей.  - Чаепитие окончено.
        Кисть руки Сисси касается меня, скользит по моей коже, мы беремся за руки, и наши холодные ладони идеально совпадают по форме.
        Крагмэн улыбается, его борода поднимается и топорщится у щек, как будто в нее забралась пара мышей.

        - Ну ладно,  - наконец говорит он, заложив большие пальцы за пояс.  - Смысл Миссии не в этом. Мы тут любим солнечный свет, улыбки и счастливые лица. Не драки и насилие.

        - Почти поверила,  - низким голосом отвечает Сисси.

        - Ты, маленькая гарпия,  - рявкает один из старейшин.  - Непослушная дрянь. Надо было скормить тебя…

        - Довольно,  - отвечает Крагмэн. Он говорит тихо и ласково. В его глазах все еще видна веселость, но теперь их влажный блеск кажется блеском кислоты.  - Думаю, это моя вина. Я забыл, как вы измучены и насколько на взводе после всего, что вам пришлось пережить. Простите мою ошибку,  - он улыбается еще шире.  - Но давайте не будем поминать старое, хорошо? Пусть все утечет, как вода, ладно? Оставим прошлое в прошлом? Как-то так?
        Я киваю. Осторожно.

        - Теперь мы бы хотели уйти.

        - Как пожелаете,  - отвечает Крагмэн.
        Он жестом приказывает двум старейшинам отойти в сторону. Мы протискиваемся между ними, как сквозь расступившееся море сала.
        Крагмэн что-то бормочет.

        - Что?  - переспрашивает Сисси.

        - Ничего,  - отвечает он себе под нос.
        На мощеной дороге мы встречаем группку улыбающихся девушек с идеально белыми сверкающими зубами. Небо затянули сурового вида черные облака, не предвещающие ничего хорошего. Спустя всего несколько минут начинают литься мощные косые струи ледяного дождя. Мы с Сисси идем быстро, но рук не расцепляем - между нашими ладонями образуется крохотный островок тепла. Я не пересказываю ей слова, которые на прощание пробормотал Крагмэн. Отчасти потому, что не до конца понимаю их действительный смысл - была ли это, как мне сейчас кажется, замаскированная угроза. «Все хорошие вещи,  - сказал он,  - получают те, кто умеет ждать».

24

        Мы успеваем вымокнуть насквозь к тому времени, когда добираемся до моего дома. Сисси берет мою сумку и переворачивает на кровать. Остатки еды. Альбом Эпафа, дневник Ученого, какая-то мелочь сыпется на покрывало.

        - Видишь что-нибудь похожее на Источник?  - спрашивает она.

        - Уверен, они уже обшарили сумку,  - говорю я.  - И кроме того, разве они не убеждены в том, что Источник - это что-то вытатуированное у нас на коже? Что это какой-то код или что-то в этом роде?
        Она берет дневник Ученого, пролистывает его, а потом раздраженно бросает на кровать. Ее начинает бить дрожь. Мы оба промерзли до костей. Я подхожу к камину и пытаюсь непослушными пальцами разжечь огонь.

        - См-мот-три,  - Сисси указывает на журнальный столик. На нем стоит поднос с едой. Судя по тому, что от керамических мисок с супом все еще поднимается пар, его принесли только что.  - Тебе досталась не только отдельная комната с горячим душем, но и доставка еды?
        Я касаюсь хлеба, лежащего на подносе. Он еще теплый.

        - Слушай, почему бы тебе не угоститься. Огонь не сразу разгорится, а суп пока согреет.
        Сисси соглашается, садится на диван, принимается глотать суп, но странно морщит нос.

        - Что-то не так?  - спрашиваю я.
        Она качает головой:

        - Просто очень соленый. Но вкусный. И горячий.
        Я вожусь у очага, выбирая из поленницы несколько веточек, но хворост влажный, и мне приходится потрудиться, чтобы разжечь огонь. Сисси проглатывает остатки супа, ее все еще трясет.

        - Сисси, иди прими душ. Так ты согреешься.
        Она слишком замерзла, чтобы спорить. Она встает, я даю ей сухую одежду из шкафа.

        - Тебе эти вещи будут великоваты, но лучше просторная и сухая одежда, чем мокрая и холодная.
        Сисси закрывает за собой дверь ванной. Я пользуюсь моментом, чтобы переодеться в сухое, отбрасывая ледяную, насквозь промокшую одежду. Спустя несколько минут в камине горит отличное жаркое пламя. Я сажусь на диван, опуская промерзшие кости на мягкие податливые подушки. Языки пламени лижут дрова, их отблески танцуют на стенах комнаты, как будто в ней бушует ало-оранжевый огненный шторм. Из ванной доносится звук плещущейся воды.
        Несмотря на огонь и сухую одежду, мне все еще холодно. Я беру одеяло с кровати, накрываю им ноги и смотрю в огонь. Пляшущие языки пламени переплетены, как мои собственные разрозненные беспорядочные мысли. Я пробую суп, но он остыл и слишком соленый, так что я съедаю только половину миски.
        Над деревней, скрыв поднимающиеся из труб струйки дыма и поглотив тростниковые крыши, сгустилась темнота. В конце концов она поглощает и тропинки перед нашим крыльцом. Время от времени слышится свист ветра, приглушенный низкими облаками, спускающимися с неба. Капли дождя на стекле кажутся царапинами.
        Я все думаю о том, что сказал нам Крагмэн. В мои кости просачивается другой, более мучительный холод.
        Сисси, умытая, с мокрыми волосами, возвращается из ванной.
        Несколько минут она стоит перед камином, разбирая влажные пряди. Огонь золотит ее распущенные волосы, заставляет светиться.

        - Душ действительно помог,  - говорит она,  - спасибо.  - На ее чисто вымытой коже пляшут огненные отсветы.  - Но мне от него так захотелось спать. Я чуть там не уснула.
        Она садится рядом со мной. Несколько минут мы, согреваясь, сидим молча. Она подгибает ноги под себя и укрывается одеялом.

        - Последняя пара дней, конечно, была та еще,  - наконец говорю я.

        - Скорее уж последний час,  - она откидывается на подушки и щелкает пальцами.  - Только я начала привыкать к деревне, к человекам вокруг. А тут оказывается, что нас целый мир. Я пытаюсь как-то осознать, но не могу… это, как искать опору в зыбучих песках.
        Я киваю:

        - Да, ко многому придется привыкнуть.
        Дрова в камине взрываются, выбрасывая поток искр.

        - В чем дело?  - говорит она.  - Ты что-то недоговариваешь.
        Я поворачиваюсь к ней лицом:

        - Знаешь, Сисси, Крагмэн может лгать.
        Она ничего не говорит, только взгляд бегает по моему лицу.

        - Крагмэн говорит, что поезд едет в Цивилизацию. Может быть, это действительно так. Но…

        - Мы ничего не знаем о Цивилизации,  - заканчивает она.  - Кроме того, что он нам рассказал. Он говорит, что это рай, что это потрясающее, невероятное место, но что, если это не так, что, если…

        - Что?
        Я беру ее руки в свои. Чувствую тепло ее кожи, чувствую кончиками пальцев биение ее пульса. Мне внезапно не хочется говорить то, что я должен. Я хочу продлить этот миг спокойствия на час, на день, на десятилетие. Быть наедине с ней, чтобы мир не вмешивался. Но она выжидающе смотрит на меня, и я говорю:

        - Что, если поезд едет прямо к закатникам?
        Она не меняется в лице, но ладонь, зажатая в моей руке, напрягается.

        - Когда я был в Институте геперов, Директор проговорился о том, что видел во дворце Правителя. Он сказал, что там, в тайне от всех, содержат сотни геперов. В подземных стойлах, как скот. Их подают к столу Правителя.  - Я смотрю в огонь, а потом поднимаю глаза на бледнеющее лицо Сисси: - Что, если эта железная дорога ведет во дворец.

        - И мы скот?  - она бросает взгляд на пустую миску из-под супа.  - Поэтому они пытаются нас откормить?
        Я скриплю зубами.

        - Не знаю. Может быть, у меня паранойя. Может быть, Цивилизация действительно то, что он сказал. Рай. То место, куда мой отец вел нас с самого начала,  - я раздраженно выдыхаю.  - Это странное место, что и говорить. Но откуда мне-то знать, что такое действительно странно? Или нормально, если на то пошло. Я всю жизнь провел в мире закатников, маскируясь под одного из них. Что я знаю о мире человеков?
        Я смотрю в окно. Все небо затянуто полосами темных туч. Идет дождь, делая тьму за окном еще более непроглядной. Мир за стеклом растворяется в темноте, смыкающейся вокруг нашей маленькой комнаты, где горит огонь.

        - Я прожил всю жизнь в щели между двумя мирами. И ни в одном из них мне нет места. Да я и не знаю толком ни один из них.

        - От меня помощи не жди, Джин,  - она старается говорить легко, но слова звучат с трудом.  - Я такая же, как ты. Я всю жизнь прожила в стеклянном Куполе. Я не знаю ничего об этих мирах. Ни о мире человеков, ни о мире закатников.
        Я крепче сжимаю ее руку:

        - У тебя есть инстинкты, Сисси. Ты пользуешься интуицией и умом лучше всех, кого я знаю. Доверься себе.
        Она долго молчит и разглаживает свободной рукой складки на одеяле:

        - Надо узнать, куда идет поезд, Джин. Я не позволю мальчикам на него сесть, пока мы это не выясним. И тебе тоже.
        Она смотрит на меня. В глазах у нее отражается пламя камина. Но взгляд у нее странно отсутствующий, а веки будто опускаются сами собой.

        - У нас не так много времени,  - говорю я.  - Меньше двух дней.

        - Я знаю,  - отвечает она. Невнятно, как будто усталость берет свое.  - Мы что-то упускаем, верно? Что-то очевидное, что лежит на поверхности.
        В уютном молчании проходит несколько минут. Звук капель дождя, бьющих по крыше, завораживает, усыпляет, лишает сил. На улице стемнело, и можно увидеть в оконном стекле наши отражения, окруженные ярко-красным сиянием. Впервые за несколько дней я смотрю на себя. Мое лицо стало старше, очертания его жестче. Я становлюсь все более похожим на отца. Меня охватывает какое-то оцепенение. Странно, ситуация совсем к этому не располагает: нам только что сообщили новости, пошатнувшие нашу картину мира, нам надо решить, садиться на поезд или нет. По логике, мы должны мерить комнату шагами и горячо спорить. Но вместо этого мы лежим на диване в полудреме.

        - Получается, что главным звеном в цепочке является мой отец,  - говорю я, надеясь, что разговор поможет побороть сонливость.  - Надо выяснить, что случилось с ним, и мы поймем, куда ведут эти рельсы. Он ключ ко всему.
        Мне кажется, что она собирается ответить, но когда я к ней поворачиваюсь, то обнаруживаю, что глаза Сисси совсем слипаются от усталости, а голова склонилась набок. Она моргает, старается подавить зевок.

        - Эй,  - бормочет она, заглядывая в пустую миску,  - что было в этом супе?
        Глаза у нее увлажняются. Она устраивается поудобнее, как будто сливаясь с кожаной обивкой.
        Мы молчим. Огонь шипит и потрескивает. Я засыпаю, будто какая-то тяжесть медленно, но настойчиво вдавливает меня в диван. Я ничего не могу сделать, чтобы противостоять этой тяжести. Комнату заволакивает темнотой, она слегка покачивается, полосы серого полумрака превращаются в лужи темноты.
        Я смотрю на пустую миску, из которой ела Сисси, потом на свою - полупустую. Они кажутся расплывшимися пятнами. Где-то в глубине меня начинает звонить тревожный звоночек, но он кажется тихим и далеким.

        - Джин?  - тихо бормочет Сисси.

        - Да?
        Она окончательно ложится на диван, скользит по гладкой обивке, прижимаясь ко мне. Ее мягкая плоть подается, принимает контуры моего бока. Мы идеально совпадаем.

        - Что такое?  - спрашиваю я.
        Она долго молчит, и мне начинает казаться, что она все-таки уснула. Но потом раздаются слова. Тихие и легкие, как трепетание крыльев бабочки:

        - Не оставляй меня, обещаешь?
        На этом ее глаза закрываются, ее голова скатывается по спинке и падает на мое плечо. Я чувствую, как ее лоб - теплый и шелковистый - касается моего уха, а пульс ее шеи отдается в моей ключице. Сисси приоткрывает рот, и моей кожи касается легкое дыхание. Она спит. Я осторожно трогаю ее лицо, прохожу кончиками пальцев вдоль линии скул, по каштановым бровям, отбрасываю волосы со лба.
        Языки огня сплетаются, как безумные змеи. Они того же цвета, что волосы Пепельного Июня - огненно-красные, алые,  - и бешено извиваются. Все, что я могу сделать, чтобы скрыться от вины, это закрыть глаза. Я глажу руку Сисси, лежащую у меня на груди. Спускаюсь от ладони к локтю и обратно. От ладони к локтю и обратно. Каждое прикосновение кажется мне предательством, предательством, предательством.
        Милосердный сон быстро накрывает меня.

25

        Я просыпаюсь от звука бьющихся в стекло дождевых капель. На улице непроглядная тьма. От огня остались только тлеющие угольки, в комнате холодно. На полу, как сброшенная змеиная кожа, лежит смятое одеяло.
        Сисси нет.
        Я кладу руку на вмятину в софе, оставленную ее телом. Ткань остыла. Я встаю, с трудом делаю несколько шагов - все тело ноет. Половицы скрипят у меня под ногами. Комната качается, наклоняется вперед и назад. Я иду в ванную, натыкаюсь на журнальный столик, роняю стоящие на нем керамические миски.
        От холодной воды мне становится легче. Я зачерпываю воду ладонями, выливаю ее на голову так, что ледяные струйки стекают по шее, груди, спине. Я просыпаюсь, и в мое сознание ножом врезается тревога.

        - Сисси!  - кричу я в темный коридор, потом еще раз, громче, на улице.
        Дождь загнал всех в дома, на улице ни души. Земля превратилась в грязь, на которой отпечатались большие, разлапистые следы ботинок. Слишком большие, чтобы принадлежать ножкам-лотосам деревенских девушек. Они принадлежат взрослым мужчинам. Старейшинам, как минимум троим.
        Я иду по следам. Но они исчезают, когда я достигаю мощеной дороги. Я смотрю то в одну, то в другую сторону.

        - Сисси!  - кричу я, но мне отвечает только шум дождя, падающего на камни и на тростниковые крыши. Сквозь непроглядную серую тьму я бегу к деревенской площади. Обычно кипящая жизнью, сейчас она совершенно пуста. Ни движения, ни звука, ни даже цвета - все смыло дождем. Ставни домиков закрыты, как плотно зажмуренные глаза.

        - Сисси!  - кричу я, сложив ладони рупором.  - Сисси!
        Дверь одного из домиков распахивается. Оттуда появляется кто-то, останавливаясь под небольшим навесом. Это Эпаф. Рубашка наполовину расстегнута, как будто он надевал ее в спешке.

        - Что случилось?  - спрашивает он, исподлобья глядя на меня.  - Где Сисси?

        - Она пропала! Помоги мне ее найти!
        Трудно понять, что написано у него на лице. Он из темноты изучает меня, не желая выходить под дождь.

        - Эпаф?
        Он мотает головой раз, еще раз, медленно моргает. Затем возвращается в дом. Это значит, что Эпаф все еще злится на Сисси? Я в ярости разворачиваюсь. Он меня разочаровал, я ожидал другого.
        Но он тут же выбегает наружу, натягивая куртку с капюшоном, и, поднимая брызги, бежит ко мне по лужам грязи. К тому моменту, как он добегает до меня, капюшон уже на голове.

        - Скажи мне, что случилось,  - требует он. В глазах у него беспокойство.

        - Она разозлила старейшин. А теперь они ее куда-то забрали.
        Он резко бросает взгляд на меня:

        - Бред какой-то. С чего ты взял?

        - Они подсыпали в суп снотворного, она заснула. Я съел меньше, так что… Слушай! Ты собираешься задавать мне вопросы или поможешь ее искать? Кажется, у нее серьезные проблемы.

        - У тебя не истерика ли часом?  - огрызается он в ответ.  - Мы от них не видели ничего, кроме хорошего. Почему бы тебе не расслабиться и не покончить с этой паранойей?  - он криво ухмыляется.  - Что, думаешь, если Сисси не с тобой, то ее непременно похитили? Может быть, она просто, ну не знаю, не хочет быть с тобой?  - он всплескивает руками, фыркает.  - Ты вытащил меня на улицу в такую погоду ради этого?
        У меня нет времени на объяснения и театральные сцены. Я отворачиваюсь, прикидывая, куда бежать дальше. Эпаф хватает меня за локоть. Я смотрю на него, готовясь отнять руку. Но что-то в его взгляде останавливает меня.

        - Погоди,  - говорит он, раздраженно выдыхая.  - Ты действительно думаешь, что что-то случилось?
        Я киваю.

        - Почему ты так думаешь?

        - Эпаф, ты со мной или нет? Я не хочу тратить время на объяснения.
        Что-то в нем меняется.

        - Пойдем, найдем ее,  - говорит он.
        Когда я срываюсь с места, он бежит рядом со мной, наши ноги в такт бьют по грязи, расплескивая ее.


        Но на пустых улицах и в темных окнах домов мы ничего не находим.

        - Где все?  - тяжело дыша, говорит Эпаф, когда мы останавливаемся. Он прислоняется к стене, сгибается и упирается руками в колени.

        - Пошли,  - отзываюсь я, тоже пытаясь отдышаться.  - Давай искать дальше.
        Он кивает, отталкиваясь от стены.

        - Погоди,  - он указывает подбородком направо.
        Девушка с головой, накрытой капюшоном, выскакивает из домика. Она осматривается и ковыляет к нам со всей скоростью, на которую способны ее ножки-лотосы.
        Мы с Эпафом переглядываемся и бежим навстречу. Она останавливается и ждет нас, нервно оглядываясь. Когда она хватает меня за руку, чтобы отвести в узкий переулок, ее рукав цепляется за мой и задирается. На внутренней стороне предплечья видны четыре шрама от клеймения. Она убирает капюшон с головы. Это девушка с веснушками.

        - Слишком поздно,  - шепчет она,  - возвращайтесь в свои дома.

        - Где она?  - требовательно спрашиваю я.  - Куда они ее забрали?

        - Все закончилось. Вы ничего не получите, если продолжите ее искать. Но много потеряете. Для своего же - и ее - блага, возвращайтесь.

        - С ней все в порядке? Она ранена?  - спрашивает Эпаф, делая шаг вперед.

        - Ее вернут, когда придет время.
        Я хватаю девушку за руку. Осторожно, но не собираясь отпускать. Она худая, под тонким слоем плоти у нее твердая кость. В глазах светится ум.

        - Ты вышла на улицу, чтобы нам помочь,  - говорю я.  - Так помоги. Где она?
        Она отвечает не сразу.

        - Уже слишком поздно. Но идите в больницу. Вы ведь знаете, где она, да?

        - В больницу?  - переспрашивает Эпаф.  - Я знаю, где она, но с какой стати нам туда идти?
        Девушка отнимает руку.

        - Вы опоздали,  - говорит она и, переваливаясь, уходит обратно, исчезая в том же домике, из которого появилась.
        Эпаф смотрит на меня с выражением недоумения и нарастающей паники на лице.

        - Больница? Джин, что происходит?
        Я не отвечаю, хотя во мне разрастаются ужасные подозрения. Я срываюсь с места и бегу еще быстрее, чем раньше.
        К тому моменту, как мы добегаем до больницы, ноги у нас отваливаются, но мы не медлим. Эпаф плечом выбивает дверь. Он видит что-то. Его спина напрягается, как у марионетки, ниточки которой внезапно натянули.
        Сисси в середине пустой комнаты лежит на чем-то, напоминающем кресло стоматолога. Но не просто кресло, а с завязками и наручниками. Ее руки и ноги некрасиво растопырены в стороны. Веки сомкнуты, рот приоткрыт.
        В воздухе стоит слабый запах горелой плоти.

        - Сисси!  - кричит Эпаф, бросаясь к ней.
        Ее левый рукав задран, обнажая нежную кожу предплечья. По центру последнего, как вдавленное в плоть чужеродное существо, находится крестообразный валик распухшего, сочащегося гноем мяса. Ее заклеймили.
        Мы молчим, быстрыми движениями развязывая ее. Она быстро и неглубоко дышит, бормоча что-то непонятное. Эпаф нежно закатывает ее рукав повыше, чтобы грубая шерсть не касалась ожога. Я готовлюсь взять ее на руки, но он отталкивает меня. Он поднимает Сисси с силой и ловкостью, каких трудно ожидать от его тонких рук, и прижимает к груди. Эпаф с облегчением закрывает глаза, его губы двигаются, касаясь ее волос.

        - Ты со мной, ты в безопасности, Сисси,  - шепчет он.
        Он перехватывает руку под коленями поудобнее, и ее голова сильно бьет его по носу. Эпаф не вскрикивает от боли, только прижимает ее к себе еще нежнее, ожидая, пока боль отступит.
        Мое сердце пронзает неожиданный укол ревности.
        Эпаф выходит наружу под дождь. Вода падает с неба с силой водопада, и спустя несколько секунд мы уже промокли насквозь. Несмотря на тяжесть в его руках, он движется так быстро, что мне трудно не отставать.

        - Эпаф,  - хватаю я его за руку, чтобы он наконец остановился.  - Куда ты бежишь?

        - Обратно в свой дом,  - он пытается вырваться.

        - Нет,  - я заглядываю ему в глаза,  - твой дом на другом конце деревни, туда бежать десять минут. Сисси не стоит так долго быть под дождем. Только не в ее состоянии. Отнесем ее ко мне. Это намного ближе.
        Руки у него начинают дрожать. Адреналин выветрился, и теперь Эпаф полностью обессилен. Он быстро кивает:

        - Веди нас.
        Но я не тороплюсь. Мне приходит в голову еще одна мысль.

        - Надо найти мальчиков,  - говорю я.
        Эпаф сразу понимает, что я имею в виду. Одни они не в безопасности. Если на одного из нас напали, то могут напасть и на всех остальных.

        - Отдай мне Сисси,  - продолжаю я.  - А сам иди за мальчиками. Ты знаешь, где они, я нет.
        Он настороженно смотрит на меня.

        - Нет,  - произносит Эпаф.  - Я понесу ее.

        - По всей деревне?  - я кладу руку ему на плечо.  - Я позабочусь о ней, обещаю тебе.  - Он смотрит на меня, все еще не решаясь.  - Сисси захочет видеть мальчиков, когда придет в себя, иди, приведи их.
        Это его убеждает. Он передает мне Сисси. Только взяв ее на руки, я понимаю, как мне этого хотелось: чтобы ее голова легла мне на грудь, чтобы ее мягкая плоть слегка подалась, прижимаясь к моей. Мне требуется вся сила воли, чтобы не обнять ее крепче, чтобы не зарыться лицом в ее волосы, вдыхая ее запах. Эпаф с подозрением смотрит на меня. Я указываю ему, где мой дом, и мы разбегаемся в противоположных направлениях. Я на удивление бодр, как будто Сисси дает мне сил, позволяя ногам двигаться быстрее. Я врезаюсь в стену дождя, разбивая капли на миллионы крохотных брызг.

26

        Вернувшись в дом, я не теряю времени и укладываю Сисси на диван. Она тут же сворачивается клубком. Руки у нее дрожат, посиневшие губы бормочут что-то непонятное. Я поднимаю с пола одеяло и плотно закутываю ее, уложив обожженную руку поверх одеяла. Этого более чем недостаточно - все ее тело дрожит от холода, проникшего в кости. Я быстро, не вставая с колен, перемещаюсь к камину. Угольки еще тлеют, так что через несколько минут я разжигаю неплохое пламя.
        Она все еще дрожит. Из раны сочится желтая влага, кожа вокруг нехорошего красного цвета.

        - Ох, Сисси,  - шепчу я сквозь стиснутые зубы и отодвигаю ее влажные волосы с виска. До этого момента я никогда не думал, что можно одновременно испытывать и нежность, и ярость.
        Мальчики приходят всего через несколько минут, я слышу их шаги по лестнице. Они одновременно бросаются в дверь, бледные, растрепанные, мокрые.

        - Как она?  - спрашивает Джейкоб.
        Они собрались вокруг дивана и гладят Сисси по волосам, не совсем понимая, что делать. Дэвид задыхается от ужаса, когда видит ожог. Бен начинает плакать.

        - Принеси мокрое полотенце,  - говорит Бену Эпаф, чтобы отвлечь его,  - надо охладить рану.
        Бен бежит в ванную.
        Эпаф откидывает одеяло и зло смотрит на меня:

        - Ты идиот! У нее же одежда мокрая насквозь. Неудивительно, что она никак не согреется.

        - А что мне было делать? Раздеть ее?
        Эпаф не отвечает. Он переключается на младших. Тычет пальцем в комод, и Джейкоб вскакивает на ноги, доставая оттуда сухую одежду. Дэвид уносит полотенце обратно в ванную.

        - И носки ей на ноги наденьте,  - произносит Эпаф, когда мальчики начинают расстегивать и снимать с нее промокшую одежду. Мы с ним выходим в коридор, закрывая дверь за собой. Он потирает шею.

        - Они подсыпали снотворного в еду,  - говорю я.  - От этого мы с Сисси вырубились. Тогда-то они ее и забрали.
        Он кивает. Я ожидаю злобы, обвинений, но он говорит неожиданно мягко.

        - Ты в порядке?  - спрашивает он.

        - Все нормально,  - отвечаю я.
        Эпаф кивает, пересекает коридор и прислоняется к противоположной стене. Он запрокидывает голову и закрывает глаза.

        - Они хотели обыскать ее,  - говорю я.  - Она отказалась. Хотели устроить личный досмотр.
        Эпаф резко открывает глаза:

        - Что?

        - Они хотели снять с нее всю одежду. Осмотреть ее кожу.
        Он моргает:

        - Зачем?

        - Они считают, что Источник - это код, или уравнение, или формула. Какая-то татуировка у нас на коже. Какой-то текст.

        - Что?  - спрашивает он одними губами, а потом поворачивается ко мне: - Но почему только ее? Почему не тебя, не меня, не других мальчиков.

        - Нас уже осмотрели. Меня - пока я болел. А вас, наверное, пока вы мылись в бане.
        Эпаф задумывается, его глаза расширяются от осознания.

        - Они приказали девушкам нас вымыть. И вытереть. Каждый дюйм.

        - И вы не стали протестовать? Или жаловаться?
        Он краснеет и опускает глаза:

        - Нет. А на что там было жаловаться? Мы решили, что это такое гостеприимство.
        Я злюсь на него из-за ответа, но ничего не говорю. Вместо этого я открываю шторы в коридоре. Там нет никакого движения, кроме темных стен дождя.

        - Да, вам совершенно запудрили мозги,  - наконец говорю я.  - Ты же ни о чем не догадывался, верно? Даже не подозревал, что с этим местом что-то не так.
        Он складывает руки на груди:

        - Я знал про клейма. Это не то, что ты думаешь. К этому надо просто привыкнуть. Как и к другим их… странностям. Эти странности - как пивная пена. Надо просто сквозь них пробраться, чтобы добраться до главного и хорошего.

        - Они заклеймили железом Сисси, Эпаф. Это не та странность, с которой я когда-либо смогу смириться. Это не пена.
        Под ногами Эпафа скрипят половицы. Он молча переминается с ноги на ногу. За дверью мальчики, переговариваясь шепотом, заканчивают переодевать Сисси.
        В конце концов Эпаф прекращает затянувшуюся паузу и задает вопрос:

        - Как думаешь, что делать дальше? Нам грозит опасность? Нам придется уйти?
        Я пожимаю плечами:

        - Это я тут должен задавать вопросы. Это я валялся больной без сознания. Ты должен был изучить деревню лучше меня. Но ты был занят: дружил со старейшинами, учился не обращать внимания на «пену». Ты ничего об этом месте не знаешь.
        Он уходит в дальний конец коридора, возвращается:

        - Это несправедливо.

        - Я тебе объясню, что такое несправедливо. Оставить Сисси там, на ферме,  - вот, что было несправедливо. А вы это сделали. Вы оставили ее, дезертировали. Она привела вас в эту деревню, провела через пустыню, через горы, защищала вас от закатников день за днем. А что сделали вы? Как только вы сюда пришли, почуяли запах этого места, вы бросили ее, как мешок с картошкой. Вы тут же разбежались, принялись развлекаться с…

        - Довольно!

        - …местными девушками, ни на минуту не вспоминая о Сисси.

        - Сисси может сама за себя постоять! Ее не надо держать за ручку…

        - Не в том дело! Я не о том, чтобы везде ходить вместе, я о…

        - Я сказал, довольно! Еще ты мне не рассказывал, что такое верность.
        Теперь на его лице явственно читается гнев. Он бьет себя по бедру стиснутым кулаком. Его плечи напрягаются от вины и злости на себя.

        - Ты оставил ее одну,  - говорю я мягче.  - Ты не должен был так поступать. Младшие, да, я понимаю, как это все их захватило, они потеряли головы. Но не ты. Ты должен был лучше держать себя в руках. И ты не должен был никогда оставлять Сисси, так чтобы ей пришлось защищаться одной, Эпаф. О чем ты думал, когда шел развлекаться со всеми этими девушками? Ты хотел, чтобы она ревновала, верно?  - говорю я громче, обвиняя его.
        Его губы вытягиваются в тонкую линию. Он опять принимается мерить коридор небольшими, нервными шагами, глядя в пол. Наконец шаги становятся медленными, задумчивыми. Он прижимается спиной к стене и бьет по ней ногой. Каблук ударяется о дерево с громким стуком.

        - Я делал это не для того, чтобы заставить ее ревновать,  - тихо произносит Эпаф наконец.  - Я проводил время с местными девушками и заигрывал с ними не для того, чтобы она ревновала. Я бы не стал вести себя так… по-детски.

        - Тогда зачем ты это делал?
        Его глаза заволакивает туманом, и он опускает взгляд.

        - Я хотел доказать себе, что мне и без нее неплохо. Что она мне не нужна. Что с другими девушками я ее забуду,  - он фыркает.  - И поначалу мне казалось, что так и будет. Все это женское внимание вскружило мне голову, понимаешь. Но я ошибался,  - он рассматривает свои руки и зло выдыхает носом.  - Ты прав, мне никогда не следовало ее оставлять. Я действительно облажался,  - он поднимает глаза и смотрит на меня спокойным и уверенным, полным решимости взглядом.  - Но я могу исправиться. И исправлюсь.
        Я быстро киваю, не отрывая взгляда. Понадобилось больше недели, но мы с Эпафом наконец смогли поговорить.

        - Что-то здесь тебя напугало,  - говорит он. И продолжает, злясь на себя: - Что я упустил?

        - Я кое-что узнал сегодня. Кое-какие вещи, которые тебе определенно нужно знать,  - я указываю в сторону комнаты.  - Но давай зайдем. Я хочу, чтобы ребята тоже это услышали.
        Движение. За окном группа серых фигур пробирается к нам сквозь дождь.

        - Постой,  - говорю я.  - Кто-то идет.


        Это оказываются три местные девушки. Они приносят лекарства и повязки. Опустившись на колени вокруг все еще лежащей без сознания Сисси, они делают свое дело с быстротой и эффективностью, которые можно объяснить только опытом. Они накладывают на обожженную кожу мазь с резким запахом, спустя несколько минут стирают ее и накладывают другую - желтоватую - более тонким слоем. Вокруг ожога, но не поверх его, они накладывают повязку.

        - Меняйте мазь каждый час,  - говорит главная девушка. У нее суровые глаза, пухлые щечки и волосы, собранные в две косички. Она встает, собираясь уходить, остальные следуют ее примеру, половицы скрипят под их весом.
        Другая девушка, с высоким, нервным голосом, говорит:

        - Старейшины хотят передать вам свое неудовольствие. То, что вы забрали эту девушку из больницы - серьезное нарушение Правил. Тем не менее Великий старейшина Крагмэн решил, что дальнейшего наказания не требуется. Сегодня вечером правосудие достаточно проявило себя. Виновным воздано по справедливости, порядок восстановлен,  - последнюю фразу она произносит, как молитву.

        - Тем не менее,  - говорит третья девушка с худым плоским лицом,  - старейшины передают вам свое желание, чтобы все вы вернулись на место своего ночлега. Правила, касающиеся ночлега, сегодня должны выполняться со всей строгостью. Мы отведем мальчиков в их дом и отнесем девушку на ферму.
        Ребята переглядываются.

        - Нет,  - отвечает Эпаф,  - этого не будет. Мы останемся вместе. С этого момента мы всегда будем вместе.

        - Старейшины настаивают.

        - Я тоже,  - говорит Эпаф.
        Девушки, не привыкшие спорить с мужчинами лицом к лицу, сдаются легко и быстро. Одна из них оправляет платье.

        - Знаю, что вы думаете,  - говорит она.  - Вы думаете: «То, что сегодня случилось с нашей подругой - это ужасная вещь».

        - А что, это не так?  - интересуюсь я.
        Девушка закатывает рукав. У нее на внутренней стороне предплечья три шрама.

        - Когда-то я тоже была дикой и недисциплинированной. Я не понимала, что мое непослушание, как рак, разъедает Миссию изнутри, нарушает ее гармонию. Но я повзрослела. И могу вам сказать честно, когда я научилась ставить нужды Миссии превыше своих, я обрела покой и радость, которые, заблуждаясь, искала в других местах. Сейчас я счастливее, чем когда-либо надеялась стать. Особенно зная, что однажды я смогу достичь самой высшей радости - вернуться в Цивилизацию.
        Она замечает у меня в глазах недоверие.

        - Старейшины учат нас - я убедилась на своем опыте,  - что жизнь и успех Миссии зависят от того, как хорошо мы все вписываемся в ее гармонию. Именно поэтому любое нарушение Правил, каким бы незначительным оно ни казалось, нужно срочно пресекать, и, к сожалению, в некоторых случаях жесткими мерами. Но это спокойное, чудесное место. Вам нужно отучиться искать чертей за каждым кустом. Их там нет.

        - У тебя три шрама,  - говорю я, указывая на ее руку.  - Что бывает с теми, кто получает пять?
        Она не отвечает, просто опускает рукав. Ее левая бровь слегка дергается.

        - Нам пора уходить,  - говорит она.
        Девушки забирают корзинки с лекарствами и ковыляют прочь. Я слышу их неуверенные шаги в коридоре. Странно, но одна осталась в комнате. Она стоит неподвижно, это девушка с двумя косичками. Неожиданно она резко поворачивается и смотрит на меня.

        - Будь очень осторожен,  - быстро шепчет девушка. Ее брови соединились в одну линию, ей страшно.

        - Что?  - переспрашивает Эпаф. Слишком громко.
        Удаляющиеся шаги в коридоре останавливаются. А потом слышатся вновь, но теперь усиливаются, приближаясь. Они возвращаются. И быстро. Как кулаки, барабанящие в дверь, все громче и громче.

        - Что происходит?  - шепчу я. Но уже поздно, она слышит приближение остальных и быстро успокаивается.

        - Тогда вы позволите хотя бы принести вам еды?  - громко спрашивает она. Остальные девушки стоят у двери и озадаченно на нее смотрят.

        - Нет,  - отвечаю я.  - Только не после этой истории с супом.
        Девушка ковыляет прочь, ее косички забавно подпрыгивают.
        Они топают вниз по лестнице. Входная дверь открывается и закрывается. Они ушли.

27


        - Вот в каком месте мы оказались,  - говорю я. Голос у меня хриплый и грубый после длинного рассказа.  - Надо решить, что делать. Садиться в поезд или нет.
        Последний час я повторял им все, что Крагмэн в своем кабинете рассказал нам с Сисси. О мире, об истории закатников, об Ученом. И об Источнике. Время от времени я делал паузы, чтобы дать им переварить информацию: подбрасывал дрова в огонь или осматривал руку Сисси. Мне, впрочем, тоже требовались перерывы. Я - едва не ввязавшись в драку в кабинете Крагмэна, наглотавшись снотворного и разыскивая Сисси,  - не успел толком все осмыслить. Когда я делюсь с ними своими соображениями по поводу Цивилизации - что она вместо Земли Обетованной может оказаться дворцом Правителя,  - голос меня подводит и мне приходится стиснуть кулаки, чтобы скрыть дрожание рук.
        Эпаф обнимает Бена, который вот-вот заплачет. Все молча сидят на ковре между камином и диваном, на котором лежит Сисси, и, нахмурясь, смотрят перед собой. Я накладываю свежую мазь на ожог. Сисси дышит глубже, более ритмично. На лбу у нее почти нет пота. Действие снотворного, которое ей подсыпали, прекращается. Теперь она может прийти в себя в любую минуту.
        На улице закат - скрытый за темной стеной облаков и дождя,  - перешел в ночь.

        - Но мы же не знаем, верно?  - говорит Джейкоб.  - Точно-то мы не знаем, да? Цивилизация может оказаться Землей Обетованной, поезд может отвезти нас в рай.

        - Помнишь, что сказала девушка с косичками?  - возражаю я.  - Она предупредила нас, чтобы мы были осторожны.

        - А другая девушка?  - Джейкоб не успокаивается.  - Она сказала, что нам надо перестать искать врагов повсюду. Может быть, это место - действительно ворота в рай.
        Сисси стонет от боли. Глаза у нее все еще закрыты.

        - Посмотри, что эти люди сделали с Сисси,  - говорю я.  - Как можно верить тому, что они говорят?
        Джейкоб встает, подходит к окну.

        - Слушай. Вчера мне приснился сон. Приснилась эта Цивилизация.  - Он молчит, собирается с мыслями. Но потом вновь начинает говорить, и его щеки слегка розовеют: - Это было так реально. Я видел открытые стадионы, полные людей. Они смотрели спортивные соревнования при свете дня, как во всех этих книжках, которые мы читали. Видел рынки, где торговали самыми разными товарами. Концерты на траве. Городские кварталы, полные ресторанов со столиками на улице, где человеки сидели и ели… салаты. И парки развлечений с парадами людей в разных костюмах, магическими замками и аттракционами. Карусели со смеющимися детьми, лодки, поющие марионетки, о которых рассказывал Ученый. Мы не можем не поехать туда.

        - Ну, Джейкоб, это только сон. Мы не можем принимать решение, основываясь на чем-то таком приторно-нереальном,  - мягко упрекает его Эпаф.

        - Это ничуть не хуже, чем ваши догадки,  - Джейкоб проводит рукой по волосам.  - Я пытаюсь просто сказать, что нам ничего не известно. Во всяком случае, наверняка.
        Мы молчим. Я бросаю в камин еще одно полено, и все мы смотрим на огонь, будто ответ где-то там, в пляшущих языках пламени.

        - Но одно мы знаем наверняка,  - это высоким голосом произносит Бен. Он сидит, обняв согнутые ноги, уперев подбородок в колени. Улыбаясь, Бен поднимает голову: - Источник. Мы знаем, что это.
        Все поворачиваются к нему.

        - То есть кто это,  - говорит он. Он поднимает руку, вытягивает палец и показывает прямо на меня: - Ты - Источник. Это же так очевидно.

        - Я? С чего ты взял?  - мне хочется огрызнуться, но почему-то не получается.
        По моему телу идут мурашки. Все смотрят на меня с тем же выражением, что и несколько дней назад. Когда они перевернули каменную табличку и прочитали на ней…

        - Не позволяйте Джину умереть,  - говорит Бен.

        - Не позволяйте Джину умереть,  - медленно и задумчиво повторяет Джейкоб, как будто пытаясь почувствовать каждую букву. Он поднимает глаза, смотрит мне в лицо, и его глаза расширяются от удивления.  - Бен прав. Источник не вещь, а человек. Это ты. Ты должен быть Источником.
        Рядом со мной, в камине, потрескивают дрова.

        - Да,  - говорит Эпаф, закусывая губу.  - В этом есть смысл. То есть я говорю, мы искали его везде. В вещах, в одежде. Пролистали дневник Ученого. Но так ничего и не нашли. Если бы Источник был какой-то из наших вещей, мы бы давно об этом знали.
        Он смотрит на Сисси, лежащую на диване:

        - Ты сказал, старейшины считают, что Источник - это какой-то код. Буквы. Возможно, вытатуированные у нас на коже. Но что, если эти буквы не на коже, а…

        - В имени. В твоем имени,  - говорит Бен, глядя на меня.
        Джин. Ген. [2 - Написание имени главного героя по-английски - Gene. (Прим. ред.)]

        - Что, если начало спрятано в твоих генах?  - спрашивает Бен.  - Это же генетика. Все эти ДНК и прочее, о чем нам рассказывал Ученый.
        Они смотрят так, будто у меня неожиданно выросло пять голов.

        - Не,  - качаю я головой,  - не может быть, чтобы это было так просто.  - Я хмурюсь и замечаю свое отражение в окне.  - Или может?

        - Джин,  - Эпаф медленно встает на ноги,  - твой отец когда-нибудь об этом говорил?

        - О чем?  - спрашиваю я.

        - Он когда-нибудь говорил, почему тебя зовут Джин? Если он шутит или смеется надо мной, то ни по голосу, ни по твердому взгляду этого не скажешь.

        - Погоди,  - говорю я,  - ты думаешь, что я Источник потому, что это у меня в генах? Ты думаешь, что лекарство для закатников содержится в моем генетическом коде?
        Их большие глаза и разинутые рты вполне отвечают на мой вопрос.

        - Да ладно вам,  - фыркаю я.  - Это смешно! Ребята, имя - это просто имя! Звук. У него нет какого-то особенного значения!  - я смотрю на Эпафа.  - Хочешь сказать, Эпаф значит что-то особенное? Или Бен? Или Джейкоб?

        - На самом деле,  - говорит Эпаф, и на его лице отражается понимание,  - да. Все наши имена означают что-то особенное. Ученый сказал, что назвал нас из-за какой-то свойственной каждому черты. Бена назвали в честь сказочной часовой башни, «Биг-Бена», потому что у него были толстенькие ручки и ножки, когда он был маленьким. Джейкоба назвали в честь персонажа из Библии, потому что он слегка прихрамывает. А Сисси он назвал «Сис» - «Сестренкой», чтобы Бен помнил, что они брат и сестра. Мы начали звать ее Сисси, потому что так было удобнее. Звучало лучше. Меня он назвал Эпафом…

        - Ладно, ладно, я понял,  - говорю я.  - Он дал вам прикольные имена. Я рад за вас. Но я вас уверяю, он никогда ничего подобного про мое имя не говорил. Это всегда было просто имя. Без каких-то там особых значений.
        Они, как будто не услышав моих слов, улыбаются и смотрят на меня огромными потрясенными глазами.

        - Все это время,  - говорит Джейкоб, чуть не плача от потрясения,  - прямо у нас под носом. Источник. Лекарство для закатников, спасение человечества. Этот чертов Источник.
        Мне неудобно вот так стоять перед ними, хочется как-то отвлечь их, избавиться от непрошеных выводов.
        Кожаная обивка дивана скрипит.

        - Оказывается, даже вы, болваны, не безнадежны.
        Это сказала Сисси. Мы все поворачиваемся к ней. Она открыла глаза и положила голову на подлокотник дивана.

        - Может быть, мне стоит почаще терять сознание,  - говорит она, пытаясь улыбнуться.  - Уходить с горизонта, так сказать. Судя по всему, это вынуждает вас думать самостоятельно. И делать неплохие выводы.

        - Это был я, Сисси!  - кричит Бен и бросается к ней.  - Я первый об этом подумал.
        Она целует его в щеку:

        - Конечно, это был ты. Ты же мой брат, верно?
        Бен гордо показывает на меня:

        - А он - Источник.

28

        Сисси встает, и всего через несколько минут ее жестоко тошнит в таз. Она вытирает рот от остатков рвоты и говорит, что ей лучше теперь, когда эта дрянь покинула организм. Запах отвратительный, и я выношу таз на улицу. Вернувшись, я застаю жаркий спор в разгаре.

        - Мы должны сесть в поезд,  - говорит Джейкоб, одной рукой держась за локоть другой.  - Я уверен, Ученый именно за этим привел нас в Миссию. Это место - вроде зала ожидания, где мы должны будем сесть на поезд в рай. Ладно, это странный зал ожидания, тут я с вами соглашусь. Он полон странных Правил, и правят им железной рукой. Это я понимаю. Но все равно это зал ожидания,  - он тяжело вздыхает.  - Через неделю мы будем есть в каких-то шикарных местах, нас поселят в роскоши и сделают героями, и мы будем смеяться над этими глупыми подозрениями. Тогда надо будет праздновать, а не думать, что же все-таки Ученый имел в виду. Он привел нас сюда, чтобы мы сели на поезд. Разве это не очевидно?

        - Если так, почему он сам не сел на поезд?  - возражает Эпаф.

        - Он ждал нас, Джина - Источник. Наверное, он хотел сесть на поезд с нами и сам привезти нас в Цивилизацию,  - Джейкоб раздраженно взмахивает руками.  - Он бы в гробу перевернулся, если бы нас слышал.

        - Как раз об этом был мой второй вопрос. Он в гробу. Если он ждал нас, почему покончил с собой?  - спрашивает Эпаф.
        Джейкоб нервно сглатывает.

        - Не знаю,  - отвечает он дрожащим голосом.  - Может, он ждал, что мы вернемся намного раньше. На много месяцев и даже лет раньше. Когда мы не появились, возможно, он решил, что подвел нас и больше не заслуживает права вернуться в Цивилизацию. Но сейчас мы можем почтить его память, отправившись туда, куда он мечтал однажды нас отвести: в Цивилизацию.
        Повисает тяжелое молчание.

        - Не знаю, Джейкоб,  - тихо говорит Сисси.  - Прости меня, но что-то в этой истории с Цивилизацией не так. И в истории с самоубийством Ученого тоже. Думаю, лучше всего мы почтим его память, оставаясь настороже и думая головой. Нам надо узнать больше, прежде чем мы сядем в поезд.

        - Как много времени это займет? Неделю? Месяц? Год?  - Джейкоб смотрит на ожог на руке Сисси.  - Мы не можем оставаться здесь бесконечно.
        Сисси замечает его взгляд и убирает руку.

        - Здесь у нас есть еда и крыша над головой,  - говорит она.  - Эта отметина, которую они сегодня мне поставили, ничего не значит. Просто царапина. Даже не больно,  - она ободряюще улыбается ему.  - Здесь с нами все будет хорошо.
        Джейкоб смотрит в пол. В его глазах стоят слезы.

        - Ты меня знаешь, Сисси,  - голос у него дрожит.  - Я никогда не буду оспаривать твое решение. Если ты говоришь, что тебе нужно больше времени, чтобы все выяснить, я тебе верю. Но постарайся выяснить это побыстрее, хорошо? И пообещай, что мы не останемся тут ни на день дольше, чем нужно.
        Она подходит к нему и прижимает его голову к своей груди. Его напряжение тут же спадает, он обнимает Сисси за талию и вздрагивает, из-под его зажмуренных век льются слезы.

        - Ни на секунду дольше, хорошо, парень? Ты первый узнаешь, что мы уезжаем. Ну, не надо плакать. Ты уже слишком большой для этого.
        Джейкоб кивает, вытирает слезы.

        - Дурак ты, вот что,  - говорит Сисси, ероша его волосы.

29

        Они располагаются на ночлег: трое младших мальчиков на кровати, Сисси на диване, Эпаф на ковре. Я уношу в коридор деревянный табурет, ставлю его к окну. Я хочу посторожить, говорю я остальным. На всякий случай.
        Я слышу их голоса в комнате. Тихие и серьезные. Наконец они сменяются молчанием, потом тихим храпом: они дышат в унисон, даже не сознавая этого во сне. Мне хочется зайти в комнату, лечь на кровать. Они пустят меня, как всегда. Но вместо этого я остаюсь на табурете, как если бы прирос к нему, и смотрю в окно. Мне надо побыть одному.
        Дождь, который, казалось, собирался идти сорок дней и сорок ночей, неожиданно прекращается. Спустя час, когда все капли с крыш успевают упасть вниз, ночь погружается в полную тишину. В облаках появляются небольшие просветы. Лунный свет проливается сквозь рваный небесный покров и расплескивается каплями по горам.
        Джин.
        Джин.
        Он когда-нибудь говорил, почему тебя зовут Джин?
        Мои мысли прерывает скрип половиц. Сисси, пепельно-бледная, как привидение скользит по коридору. Ее плечи, как шалью, накрыты одеялом.

        - Почему бы тебе не вернуться в комнату?  - тихо спрашивает она.
        Когда я не отвечаю, она подходит поближе. Наши плечи почти соприкасаются, когда она выглядывает в окно. Рукав у нее закатан. Предплечье скрыто в тени. Я нежно беру ее за руку, поднимаю к свету. Рана выглядит еще хуже, чем раньше, из вспухшей плоти сочится жидкость.

        - Ох, Сисси.
        Она меняется в лице. С остальными она скрывала боль, ее глаза выглядели непрозрачными щитами. Но сейчас я могу видеть сквозь эту твердость - под камнем скрывались озера боли и гнева.
        Она рассказывает, что помнит не так уж много. Помнит сонливость, которая охватила ее после съеденного супа, помнит, что ее куда-то несли, а потом ничего - до того момента, как снова оказалась у меня в комнате. И обнаружила клеймо на руке.

        - Уверена, они меня обыскали,  - шепчет она, и в этом шепоте слышна ярость.  - Не знаю, что хуже: помнить или не помнить, что они это сделали.

        - Прости. Я пытался тебя найти - мы пытались, с Эпафом. Но…

        - Нельзя, чтобы это на нас повлияло,  - говорит она спокойно, но я замечаю вспышку ярости в ее глазах.  - То есть не пойми меня неправильно. Я разорвала бы их голыми руками, но мы не можем позволить себе отвлекаться. Самое важное сейчас,  - она поворачивается ко мне,  - выяснить, что там с этим поездом. Если я займусь своей личной местью, это нам помешает.
        Влага от ее дыхания оседает на холодном окне и блестит в лунном свете. Ее рука слегка дрожит.

        - Ты уверена, что с тобой все в порядке, Сисси?  - я тянусь отбросить волосы с ее глаз.  - Слушай, может быть, нам просто собраться и уйти. В леса.

        - Нет,  - отвечает она. Очень тихо.  - Куда мы пойдем? Как мы выживем? Скоро зима. Кроме того, Джейкоб прав. Может быть, поезд действительно отвезет нас в Землю Обетованную. Мы не можем просто отказаться от такой возможности - может быть, это лучший вариант из тех, что нас ждут.
        Мы молчим. Облака становятся тоньше, а потом разрываются, пропуская в деревню лунный свет. Постепенно поза Сисси становится не такой напряженной. Выражение лица смягчается. Сисси наклоняется ко мне, наши плечи слегка соприкасаются. Неожиданно я очень остро чувствую прикосновение ее плоти. Все это время я держал ее за руку. Теперь я медленно отпускаю ее. Ее рука плавно падает вниз.

        - В чем дело?  - спрашивает она.
        Я сглатываю:

        - Ничего.
        Мы опять смотрим в окно. Из комнаты доносится похрапывание.

        - Ну же,  - говорит она.  - Нам надо отдохнуть. Возвращайся в комнату. Там полно места, и там тепло,  - она берет меня за локоть.  - Сон прочищает мозги. Может быть, утром мы что-нибудь придумаем.
        Я качаю головой.
        Она пристально на меня смотрит:

        - Ты все-таки одинокий волк, Джин.

        - Не в том дело.

        - Тогда в чем?

        - Ответ где-то там. В деревне. Не в голове.  - Я засовываю руки в карманы куртки.  - Ты говорила как-то, что отец играл с тобой в секреты. Со мной он тоже играл. Постоянно. Он прятал главный приз, но оставлял намеки, которые помогали мне их найти.
        Ее глаза загораются при воспоминании.

        - Ответ прямо перед тобой. Прямо у тебя под носом.
        Я киваю.

        - Не могу отделаться от мысли, что где-то в этой деревне подсказка, которую он мне оставил. Прямо передо мной. Прямо у меня под носом. Я должен ее найти,  - поворачиваюсь я к ней.  - Где-то там ответы ждут, чтобы их нашли.
        Она осторожно берет меня за руку:

        - Думаю, я знаю, где надо искать.

30

        Мы быстро идем по залитым лунным светом улицам. Луна превратила глубокие лужи на земле в сверкающие озерца ртути. Силы вернулись к Сисси, и она легко шагает рядом со мной, ее ботинки шлепают по мокрой дороге. По обе стороны узкой дороги стоят дома, и мы не говорим ни слова, пока не сворачиваем с главной улицы на немощеную тропинку.

        - Сюда,  - говорит Сисси, когда мы проходим половину расстояния между деревней и фермой.
        Я поплотнее запахиваюсь в куртку, стараясь победить холод, и следую за ней к стоящему на отшибе зданию примерно в ста метрах от нас, на краю леса. Здание угловатое, большое. И унылое. Никаких окон, только одна металлическая дверь нарушает гладь поверхности бетонных стен. Половину здания заливает лунный свет, вторая прячется в тени деревьев.

        - Это лаборатория Ученого,  - говорит она, когда мы подходим ближе.  - Я бессчетное количество раз копалась внутри, пока ты болел. И знаю, что старейшины обыскали тут каждый дюйм, надеясь найти Источник. Но я хотела сама посмотреть, над чем работал Ученый.
        Воздух внутри затхлый, влажный. Пахнет плесенью. Сисси щелкает выключателем, и загорается флюоресцентная лампа на потолке. Лаборатория состоит примерно из пяти больших столов, на каждом из которых множество пробирок, маленьких горелок, колб и мензурок. На скамейках и даже на земляном полу лежат открытые учебники и записные книжки, заполненные знакомым неразборчивым почерком. Почерком, который я бы узнал везде и всегда. Почерком моего отца.

        - Видимо, он спал тут,  - говорит Сисси, показывая на гамак, висящий в углу.  - Настоящая лабораторная крыса. Он круглые сутки что-то изучал, исследовал, выяснял.
        Я беру одну из тетрадей. Она исписана от первой до последней страницы, сверху донизу заполнена бессмысленными химическими уравнениями и формулами. Если в них и есть какой-то смысл, мне он недоступен. Для меня это все равно что безумные, бредовые записи человека, доведенного до крайнего предела.

        - Я просмотрела все тетради,  - говорит Сисси.  - Они одинаковые. Заполнены этими уравнениями. Ты их понимаешь?
        Я качаю головой и иду вдоль стены, внимательно рассматривая все вокруг. В высоком стеклянном шкафу стоят бесконечные ряды пробирок, наполненных прозрачной жидкостью.

        - Что он здесь делал? Над чем он работал?
        Голос Сисси, как далекое эхо, доносится с другого конца лаборатории.

        - Думаю, он придумал эту светящуюся зеленую жидкость, которая налита в химические фонари.
        Она подходит ко мне, открывает шкаф и берет две пробирки. Содержимое одной из них она выливает на стол, а потом добавляет к ней жидкость из другой пробирки. Смесь тут же начинает светиться зеленым.

        - Если я правильно поняла записи,  - говорит она,  - он работал над этой жидкостью несколько лет. Это какой-то альтернативный источник света,  - она похлопывает тетрадью по бедру.  - Я все пыталась понять, нет ли в этом какого-то потайного, скрытого смысла.
        Я беру другую тетрадь. Там тоже одни уравнения, химические формулы, практически ни одного нормального предложения с подлежащим и сказуемым. Ни одного местоимения.

        - И это все? Это все, чем он тут занимался? Работал над какой-то дурацкой светящейся жидкостью?  - я хватаю еще тетрадь, пролистываю ее, бросаю на пол.  - Должно быть что-то еще.

        - Я просмотрела все тетради, Джин. Там нет ничего, кроме формул и уравнений, касающихся светящейся жидкости.
        Я иду между столов, глядя по сторонам, ищу. Открываю несколько ящиков с грязными колбами, флаконами, засаленными пластиковыми очками, металлическими линейками, начинающими ржаветь.

        - Намек, подсказка, знак, что-нибудь. Он где-то здесь.

        - Может быть,  - говорит Сисси,  - я не особо надеялась, но думала, что если я что-то пропустила, ты это заметишь.
        Я открываю стеклянные шкафы, отодвигаю колбы и склянки, ищу царапины на деревянных столах, отверстия в стенах, через которые может проникнуть солнечный луч. Но спустя час поисков я не нашел ничего, кроме гладких поверхностей и пустоты.

        - Джин, мы все просмотрели,  - Сисси закусывает нижнюю губу.  - Здесь нет ничего.
        Я начинаю сбрасывать стойки с пробирками со столов, мне все равно, разобьются они или нет, превратятся ли они в сотни острых осколков. Я переворачиваю табуреты, ногой отбрасывая их с дороги. Я стаскиваю пыльные куртки и шарфы с деревянных вешалок. Я ищу свое имя: написанное, вырезанное, вытравленное, на дереве, на пластике, на стекле. Я ищу букву Д, букву Ж, букву И, букву Н. Я ищу своего отца.

        - Джин.
        Я хватаю тетради, пролистываю их, но в них нет ничего, кроме бессмысленных уравнений и облаков пыли, которая, попадая мне в глаза, заставляет моргать. Веки царапают глазные яблоки, выступают слезы. Столько времени он потратил на то, чтобы написать все эти буквы. Столько букв написал в итоге. Но только не те, которые я ищу, и не в том порядке.

        - Джин.
        А потом я хватаю обложки его тетрадей, рву их надвое. Корешки трещат, как будто хрящи какого-то животного. Я бросаю остатки тетрадей в стеклянные шкафы. Потом я выключаю свет и осматриваюсь в темноте, надеясь увидеть светящиеся буквы, секретное послание, оставленное отцом. Но вокруг ничего, кроме непроглядной темноты. Я распахиваю дверь: мне нужен воздух. Я стискиваю веки плотнее, чем кулаки, которыми стучу по металлическому косяку. Меня всего трясет от гнева, который, правда, больше похож на горе и отчаяние.

        - Джин,  - говорит Сисси и подходит ко мне, вступая в пятно яркого лунного света, который льется с неба прямо на меня. Он похож на серебряный навес. Ее волосы словно светятся мягким сиянием.
        Она касается моего лица, легко ведет пальцами по его контуру и смотрит мне в глаза. Я чувствую каждую пору ее пальцев, чувствую, как мягкая кожа на их кончиках переходит в острые ногти. Она проводит по моему подбородку, по шее, по кадыку.
        Я утыкаюсь лицом в холодный металл косяка:

        - Однажды, когда мне было семь лет, отец был вынужден пойти искать мой зуб: он выпал, и я потерял его в школе. Отца не было несколько часов, но мне это время показалось вечностью. Я был совсем ребенком и думал, что его съели. Но, когда я совсем утратил надежду увидеть его, он вернулся, и я заставил его пообещать всегда возвращаться ко мне. И он сказал, что никогда меня не оставит, что даже если мне покажется, что он ушел навсегда, он все равно вернется. Он пообещал, что никогда меня не оставит.
        Я мотаю головой, наконец выпуская задержанное дыхание.

        - Он это пообещал, только чтобы меня бросить?  - спрашиваю я.  - И привел меня сюда только для того, чтобы бросить снова? Ни одной записки, ни единого чертова слова. Неужели так трудно было написать: «Дорогой Джин»?
        Сисси гладит меня по голове, пальцы скользят сквозь волосы, касаясь кончиками уха.

        - Если я и вправду Источник, откуда мне знать, что для него я значил больше, чем просто научный проект?

        - Джин,  - шепчет она, проводя большим пальцем по моей скуле, и медленно наклоняется ко мне. Наши губы тихо и легко соприкасаются, как два облака в небе. Земля под ногами начинает дрожать. Не сильно, скорее слегка вибрировать.
        Мы открываем глаза, и все, что я вижу - и все, что в этом мире имеет хоть какое-то значение,  - это ее коричневая с проблесками зеленого радужка. Я проваливаюсь в ее черные расширенные зрачки. Ее рука скользит по моей спине.
        И тут я хватаю ее, притягиваю к себе. Наши тела сталкиваются, мы обхватываем друг друга руками, тесно прижимаемся друг другу. Это так правильно и так неправильно, что я не знаю, что можно сделать, кроме как обнять ее еще крепче. На ее виске - легкая, как перышко,  - бьется жилка, и пряди ее волос касаются меня, как осторожные пальцы, развязывающие мои стянутые в узел нервы.
        Но гул и дрожание земли становятся все более заметными, лабораторная посуда вокруг нас начинает звенеть. Сисси отстраняется, и между нами словно возникает пустыня. Мы размыкаем объятия.

        - Что происходит?  - спрашивает она.
        Мы выходим наружу. Земля под нашими ногами слегка дрожит, но наше внимание куда больше привлекает звук: дребезжание металла и свист.

        - Поезд,  - говорит Сисси.
        В этот момент наше внимание привлекает кое-что еще. В отдалении группа девушек с фермы спешит туда, где должна быть станция. Они, как черные муравьи, послушно молча маршируют через луг, усыпанный тысячами сверкающих капель.

31

        Мы с Сисси пробираемся вдоль края леса, где нас не так легко разглядеть. С другой стороны вдающихся в сторону деревни зарослей мы выходим на большое открытое пространство. Посреди него виднеется что-то, по всей видимости, железнодорожная станция. Девушки уже трудятся на платформах. Мы с Сисси прячемся за большой елью на самом краю леса. Лунный свет просачивается сквозь ветки и расплескивается по земле.
        Между платформами стоит поезд. От локомотива - все еще горячего после долгого путешествия - поднимается пар; остывая, он шипит, пощелкивает и потрескивает. За локомотивом ряд не менее чем из дюжины вагонов, соединенных, как звенья черненой металлической цепи. Все они состоят из гнутых полос стали и похожи на огромные, жуткого вида птичьи клетки. Эти полосы расположены так близко, что между ними не протиснется даже очень худой ребенок, но вагон все равно открыт всем стихиям: дождю, снегу, ветру. И что особенно важно, солнечному свету. Короче говоря, вагоны построены с защитой от закатников. Даже пол представляет собой решетку. Любой закатник, решивший прокатиться на этом поезде, не сумеет спрятаться от солнца. Спустя несколько минут он превратится в липкую лужу, которая сквозь решетки пола растечется каплями на много миль.
        В этих вагонах перевозят самые разные вещи: от металлических и стеклянных банок и бутылок в прозрачных пластиковых ящиках до бутылок вина, виски и пива в контейнерах с амортизаторами и контролем температуры.

        - Смотри,  - говорю я шепотом.
        На ближайшей к нам платформе девушка поднимает шланг, прикрепленный к чему-то вроде генератора. Она расставляет ноги пошире, наклоняется для устойчивости и нажимает на кнопку.
        Из шланга вырывается струя воды. Отдачей девушку отбрасывает на несколько шагов, но она быстро возвращается на место. К ней присоединяется дюжина других девушек на обеих платформах, каждая стоит со своим шлангом. Сразу становится ясно: очистить пластиковые контейнеры - задание первостепенной важности. Они не упускают ни дюйма. Даже нижние стороны контейнеров поливают из шланга. Облако брызг окутывает поезд туманным коконом.
        Небольшие группы старейшин ходят по платформам с планшетами в руках. Но если они и намерены провести инвентаризацию, то не торопятся. Они идут к последнему вагону, у которого собрались девушки.

        - Давай подойдем поближе,  - шепчет Сисси.
        Мы под защитой деревьев пробираемся поближе, потом бежим через луг. Нас никто не замечает: внимание всех приковано к поезду. Вернее, к последнему вагону. Собравшиеся возле него старейшины кричат девушкам, чтобы те выключили воду. Генератор начинает глохнуть, и струи воды превращаются в капли. Облако брызг постепенно тает, вагон медленно проступает из тумана. Сисси стискивает мою руку.
        Вода капает с металлических балок, между которыми что-то движется.
        Мы с Сисси единственные, кто в ужасе застывает. Никто на платформе не кричит и даже не дергается. Темный силуэт появляется между балок; затем становятся видны другие силуэты, все они движутся не в лад, как волны на неспокойном море. Шум генератора стихает, слышны другие звуки: блеяние, кряканье, кудахтанье и хрюканье голодных, уставших и напуганных животных и птиц.
        Я шумно выдыхаю. Меня наполняет облегчение, имеющее почти физическую плотность. Я беру Сисси за руку.

        - Что это?  - спрашивает она.

        - Это скот,  - говорю я. Она вопросительно смотрит на меня, пытаясь понять.  - Закатники любят есть определенных животных,  - поясняю я,  - коров, кур, свиней. Их любовь к этим разновидностям мяса, разумеется, не сравнима с их страстью к нашей плоти, но тем не менее. Они почти истребили коров, кур и свиней. Теперь это мясо доступно только высшим слоям, и то по особым поводам. Среднему гражданину этого никогда не попробовать. Большая часть питается синтетическим, искусственным мясом… Сисси,  - говорю я с нарастающим оживлением,  - закатники никогда бы просто так не отдали скот. И уж точно не человекам.
        Судя по глазам, Сисси начинает понимать:

        - А это значит, что бы ни было там, на другом конце рельсов…

        - Скорее всего, это не закатники,  - заканчиваю я, сжимая ее руку,  - это должно быть место, полное таких, как мы. Цивилизация и есть Земля Обетованная! Джейкоб прав, мы беспокоились зря.
        Сисси смотрит вдаль, туда, где рельсы исчезают в темноте.
        Я продолжаю:

        - Я думал, что мясо, которое мы едим, происходит с фермы. Что его не привозят. Но теперь да, понимаю. Учитывая, сколько мяса здесь едят, не может быть, чтобы Миссия кормилась своим скотом. Основную часть мяса привозят.
        Но Сисси не слушает меня, глядя вдаль. Она выставляет нижнюю челюсть, ее лицо становится твердым, как гранитная скала. Она смотрит на меня краем глаза, потом переводит взгляд на свою руку. На ожог.

        - Я не знаю, Джин,  - шепчет она, нахмурясь.
        Мы молча наблюдаем за происходящим на платформе. Приходят еще старейшины. Они смеются, улыбаются. Радость, вызванная приехавшим грузом, очевидна. Некоторые уже открывают контейнеры с алкоголем, откупоривают бутылки. Я слышу смех Крагмэна, поднимающийся в ночной воздух еще до того, как становится виден его силуэт. Он держит за горлышки пару бутылок, как будто душит двух гусей.
        Девушки работают молча, согласованно, как единый механизм. Они строем идут со станции, нагруженные ящиками и контейнерами. Другие девушки - с пустыми руками - движутся обратно, как возвращающийся прилив. Их крохотные ножки не дают идти быстро, но благодаря количеству работа продвигается. Они закончат разгрузку к утру, самое долгое - к полудню. Тогда поезд будет готов отправляться обратно.
        Сисси понимает, что это значит. Ей придется принимать решение. И очень скоро. Но в ее лице я вижу неуверенность.

        - У меня есть идея, Сисси,  - говорю я, поворачиваюсь к ней и кладу руки на плечи.  - Я сяду в поезд. Но только я. Ты останешься здесь с ребятами. Нет, дай договорить. Я поеду и встречусь с тем, что находится на другом конце рельсов. Что бы это ни было. Если это то, на что мы надеемся, если это действительно Земля Обетованная, я вернусь за вами на следующем поезде и заберу с собой.

        - А если…

        - Если я не вернусь, вы поймете, что туда лучше не соваться.
        Сисси все еще качает головой, но все медленнее. Она сомневается, но план разумный, и она это знает. Потом она смотрит мне в глаза:

        - Нет.

        - Сисси…

        - Нет, я не дам тебе сыграть в героя.

        - Я не пытаюсь ни в кого играть. Подумай об этом, Сисси. Вы с ребятами останетесь вместе. Разве ты не этого хочешь?
        Она на мгновение опускает глаза:

        - Я хочу, чтобы мы были вместе.

        - Ребята отлично без меня обойдутся.
        Она кладет руку мне на щеку:

        - Когда я сказала «мы», я имела в виду нас с тобой.
        Моя рука бессильно соскальзывает с ее плеча.

        - Сисси…

        - Я не хочу оставаться без тебя,  - говорит она.
        С лугов дует ветер, бросая волосы ей в лицо. Ее пристальный, острый взгляд сквозь трепещущие пряди встречает мой. Лунный свет окрашивает ее волосы серебром. Потом все звуки словно исчезают: ветер, шелестящий в траве, голоса на платформе, звуки, издаваемые скотом в поезде,  - все это затихает. Как будто единственный звук в мире - это ее голос.

        - Я не хочу расставаться с тобой,  - шепчет она.  - Ни на неделю. Ни на день. Ни на час, Джин.
        Я поднимаю руку, чтобы убрать волосы с ее лица. Она прижимается щекой к моей ладони, я чувствую, как ее скула касается моей кожи. Я задумываюсь. Наверное, она чувствует мою решимость, видит, как мои зрачки сужаются. Потому, когда я отстраняюсь, она пытается остановить меня. Но не успевает.

        - Джин! Нет!
        Я несусь через луг к платформе и слышу, как она бежит за моей спиной, рассекая траву. Но у меня слишком большая фора. Я перепрыгиваю через три ступеньки, взбираясь на платформу.

        - Крагмэн!  - кричу я.
        Он примерно посередине платформы, и я бегу к нему сквозь толпу девушек.

        - Я сяду в поезд,  - говорю я, подбежав. Я пытаюсь одновременно отдышаться и сказать то, что хочу.  - Но только я. Остальные останутся тут и будут ждать моего возвращения. Только после этого мы уедем все вместе.
        Сисси оказывается рядом спустя несколько секунд.

        - Что бы он вам ни сказал,  - говорит она,  - этого не будет.  - Она поворачивается ко мне. Лицо у нее пылает гневом.  - Ты не сядешь в этот поезд один.

        - Просто дай мне это сделать,  - говорю я.
        Крагмэн начинает смеяться, громко топая ногой по земле, как будто пытается танцевать. Старейшины за его спиной переглядываются, а потом тоже начинают улыбаться. Некоторые присоединяются к гоготу Крагмэна.

        - Боже мой,  - говорит он, хлопая себя по животу.  - Я втянут в ссору влюбленных. Кто бы мог подумать, что это так забавно! Какой накал!
        Тут он резко прекращает улыбаться, смех затихает, как будто его выключили. Старейшины тоже быстро мрачнеют. Крагмэн смотрит на нас, его пухлые щеки обвисают брылями.

        - В любом случае не будет ни так, ни так. Это чисто теоретическая дискуссия. Вы все сядете в поезд. Официальный приказ Цивилизации - вы все должны туда поехать. Все. Вопрос закрыт. Поезд будет готов через несколько часов.
        Сисси говорит тихо и спокойно, но старейшины напрягаются все сильнее с каждым звуком.

        - Я так не думаю,  - произносит она.  - Мы не сядем в поезд.
        Крагмэн прижимает подбородок к груди и сердито смотрит на нее:

        - С чего это тебе шлея под хвост попала?
        Она почти шепчет:

        - Думаю, все и так ясно, так что давайте я просто скажу это вслух. У нас есть вопросы по поводу Цивилизации. Мы не знаем, действительно ли это место такое, каким вы его описали.

        - Я так и понял,  - говорит Крагмэн, медленно выдыхая. Нас обдает вонью из его рта.  - Постараюсь не обижаться на ваше недоверие. Постараюсь не чувствовать себя… преданным? Или это слишком жесткое слово? Хотя нет, не слишком - при вашей неоправданной убежденности в том, что я солгал, рассказывая о Цивилизации.
        Он сплевывает на землю. Большое пятно мокроты, ярко-желтое, почти твердое и испещрено мелкими пузырьками; будто птица нагадила.

        - После всего, что я для вас сделал, после всего, чем я вас обеспечил, я получаю это? Не просто неблагодарность, а подозрения? Что я сделал, чтобы заслужить такое недоверие?

        - Догадайтесь,  - говорит Сисси. Ее голос ножом прорезает сгустившийся воздух.
        Крагмэн улыбается, а потом медленно наклоняется рассмотреть ее предплечье. Он слегка облизывается.

        - Кажется, туда попала инфекция,  - говорит он с ухмылкой.
        Сисси отдергивает руку.

        - Я принял вас как гостей в своем доме,  - говорит он.  - Но это, тем не менее, мой дом. У нас есть Правила, которые должны соблюдать все, даже почетные гости. Мне жаль, что ты решила нарушить эти Правила. Но это был твой выбор.  - Он с теплой улыбкой смотрит на девушек. Они опускают головы, встретив его взгляд, сворачиваются, как цветы-недотроги от прикосновения.  - Что есть Правила и Предписания, которые вы воспринимаете в штыки? Они не более чем одеяло, позволяющее нам сохранить тепло и уют в деревне.

        - Сожалею, но не заметила здесь так уж много тепла и уюта,  - отзывается Сисси.

        - Боже мой, как много любопытных замечаний ты сегодня делаешь.
        Он щелкает пальцами, и к нему подходит девушка со стаканами виски на подносе. Он выпивает один и вытирает рот тыльной стороной ладони. Не очень тщательно, виски размазывается по его щеке.

        - Можно дать тебе небольшой совет? Ты через многое прошла, это да. Ты выглядишь усталой. Почему бы тебе просто не расслабиться в ближайшее время? Представь, что ты на курорте. До завтра, когда вы - вы все - поедете на этом поезде в Цивилизацию. Но это будет завтра. А пока сядь, перестань задавать глупые вопросы и попробуй получить удовольствие от последних часов в этом прекрасном месте.

        - Так вы говорите, Цивилизация - это рай?  - спрашиваю я, выступая вперед.
        Поведение и вид Крагмэна заставляют меня снова сомневаться. Мой оптимизм тает с каждой секундой.

        - Вроде того,  - говорит он.
        Я делаю небольшую паузу:

        - Тогда я ничего не понимаю. Может быть, вы мне поможете?

        - Каким образом?

        - Если Цивилизация такое замечательное место…

        - Да?

        - …тогда я не могу понять, почему Ученый решил туда не возвращаться. Почему он решил не садиться на поезд.
        Ухмылка Крагмэна исчезает. Взгляды старейшин за его спиной обращаются ко мне, их глаза приобретают все свойства ледяной стали.
        Крагмэн долго меня рассматривает.

        - Мы уже это обсудили. Он был не в себе,  - в его словах чувствуется предупреждение, приказ не спорить.  - Мы ошиблись, решив не заставлять его вернуться в Цивилизацию. Ему нужна была помощь профессионалов. Его надо было положить в больницу.

        - Правда?

        - Кроме того, разве можно его винить за желание остаться в Миссии? Это, конечно, не Цивилизация, но это не значит, что мы ничего не стоим, верно? Мы почти ничем не хуже, если говорить так не будет слишком смело с моей стороны. Горшочек с золотом на конце радуги, луч ласкового солнца. Место, где правят песни, улыбки и радостное настроение.

        - Тогда у меня другой вопрос,  - говорю я.

        - Ну?

        - Если эта деревня - луч солнца…

        - Да?

        - …тогда почему Ученый здесь покончил с собой?
        Молчание.

        - Осторожнее, мальчик,  - говорит один из старейшин.

        - Ну, вы только что сказали, что это место, как горшочек с золотом на конце радуги. Точно так и сказали. Почему же он решил покончить с собой, если здесь так хорошо?
        Крагмэн быстро огрызается в ответ:

        - Я же уже сказал, он был сумасшедший. Разве можно объяснить его поступки? Но он был исключением. Все остальные здесь счастливы. Посмотрите вокруг, разве вы не видите все эти улыбки?

        - Вы имеете в виду татуировки у них на руках?  - спрашивает Сисси.

        - Нет, я не это имел в виду, но можем поговорить и о них. Девушки гордятся своими татуировками. На самом деле, они никогда не упускают случая ими похвастаться. Это как трофеи, так они к ним и относятся. Каждая такая татуировка приближает их к мечте - билету в Цивилизацию.

        - Такое чувство, что все хотят отсюда выбраться,  - говорит Сисси.
        Из последнего вагона доносится громкое мычание коровы.

        - Такое чувство, что никому не нужно это место. И его Правила. И…

        - Довольно!  - говорит Крагмэн.

        - …старейшины, и…
        Справа от себя я замечаю движение. Один из старейшин делает шаг вперед и тычет пальцем в сторону Сисси:

        - Она слишком далеко зашла. Надо скормить ее зак…

        - Довольно!  - рявкает Крагмэн, его брыли прыгают. Плоть словно отступает от черепа, и родинка подпрыгивает на колышущемся подбородке.
        Старейшины напрягаются вокруг меня, как мышцы одного тела, как затягивающаяся петля. Наконец Крагмэн тяжело вздыхает, как будто сожалея о своей вспышке. Но когда он шепчет следующие несколько слов, каждое из которых наполнено угрозой, становится ясно, что от сожалений он далек, как никогда:

        - Вы все сядете на поезд завтра. Здесь нечего обсуждать.

        - Как же. Нам есть что обсудить. Но мы обсудим это между собой. Вшестером. Пойдем,  - говорит мне Сисси.  - Этот разговор окончен.

        - Разговор будет окончен, когда мы об этом скажем,  - рявкает старейшина с бородой цвета соли с перцем.

        - Давайте я вам кое-что разъясню,  - говорит Сисси.  - Мы возвращаемся в наш дом. И мы будем там одни. Мы сами решим, сядем мы в поезд или нет. Если мы решим этого не делать, не беспокойтесь, мы уйдем из вашей драгоценной деревни. Пойдем дальше, посмотрим, что там. Но мы сами решим, куда нам идти. До этого момента мы, все шестеро, будем сами себе готовить.

        - Так, постойте.

        - Пойдем, Джин,  - Сисси тянет меня за собой.  - Пошли.  - Мы начинаем пятиться назад.  - Мы обойдемся без хоров, которые приходят нас разбудить. Мы не хотим, чтобы улыбающиеся девушки с химическими фонарями приносили нам еду…

        - Ты, кусок дерьма,  - неожиданно кричит Крагмэн с такой силой и злобой, каких мы раньше не слышали. Что-то в нем окончательно сломалось, как будто другой человек занял его тело.
        Группа девушек быстро отбегает в сторону.

        - Ты должна знать свое место, девчонка!  - Уши Крагмэна отсвечивают красным.  - Ты видела, чтобы какая-то девушка перебивала меня? Ты видела, чтобы хоть одна из них заговаривала со мной? Ты видела, чтобы они вообще смели смотреть мне в глаза? Ты так ничему и не научилась,  - говорит Крагмэн тише, но с той же яростью.  - Одного клейма было недостаточно, верно?

        - Если кому-то нужно поставить клеймо,  - отвечает Сисси,  - так это тебе.
        Крагмэн раскрывает рот от потрясения. Жир на его щеках трясется, будто ему действительно дали пощечину.

        - Ты, страшная, большеногая упрямая стерва,  - шепчет он,  - думаешь, можешь разговаривать со мной таким тоном перед всеми старейшинами, и я это так оставлю? Думаешь, можешь так разговаривать со мной при девушках и обойтись без последствий?  - он делает три быстрых шага к Сисси, подняв жирную руку.
        Я заслоняю ее:

        - Довольно!
        Крагмэн останавливается. В глазах у него, как лава в вулкане, бурлит ярость. Щеки становятся пунцовыми, ноздри раздуваются, широкая грудь тяжело поднимается и опускается. Он сверлит меня взглядом, будто пытаясь увидеть сквозь меня Сисси.

        - Я пытался быть милым,  - говорит он.  - Просить вежливо. Видимо, это был неправильный подход. Но я могу быть и суровым. Ты этого хочешь?  - он зло смотрит на Сисси.  - Папочка может вести себя грубо, если тебе так нравится.
        Он неожиданно бросается вперед с пугающей скоростью, отталкивая меня в толпу старейшин. Что-то тяжелое ударяет меня по голове, и мое тело обмякает. Я падаю на землю.

        - Джин!  - слышу я голос сквозь туман.
        Я пытаюсь прийти в себя. В этот момент я вижу, как волосатые руки хватают Сисси за шею и волокут к поезду.

        - Держите ее!  - кричит Крагмэн.  - Заприте в поезде!

        - Уберите от нее руки!  - я каким-то образом умудряюсь подняться на ноги и рвануть к ней.
        Я хватаю того, кто ее держит - он словно состоит из сала и растопленного жира,  - и бью его в лицо, чувствую удар о кость, вижу, как по жирному лицу расходятся круги. Он падает на одно колено, отпускает Сисси. Когда он вытирает лицо, я замечаю на ладони пятно крови из открытой раны.

        - Вот, значит, как,  - говорит он, и у меня по спине пробегает холодок.
        Я бью его ногой по лицу, и он падает на землю носом вниз. Прямо передо мной оказывается толпа, состоящая из рук, кулаков и пинающихся ног, все они пытаются дотянуться до меня. Я отбиваю все удары, какие могу, но их слишком много. Меня разворачивает, выбивает воздух из моих легких. Мир становится черно-белым. Меня, как змеи, охватывают их руки, пальцы вцепляются в мое тело, как абордажные крюки.
        Сзади раздается звон металла, вспыхивают искры.
        Это Сисси.
        В руках у нее пара кинжалов. Один висел на поясе. Другой - секретный - находился в ботинке. Она крутит кинжалы между пальцами, но не для того, чтобы покрасоваться. Это ясно по ее лицу. Сисси разберется с каждым, кто встанет у нее на пути. Она заставит каждого, кто не уступит ей дорогу, сожалеть об этом до конца жизни.
        Крагмэн ее недооценивает. Он неожиданно бросается к Сисси.
        Она прыгает, подняв правую руку над головой, и резко опускает ее в тот момент, когда Крагмэн оказывается рядом. Но в тот момент, когда я ожидаю мерзкого звука ножа, входящего в жирную плоть, раздается глухой удар.
        Сисси разбила Крагмэну череп рукоятью кинжала.
        Крагмэн покачивается и закатывает глаза так, что видны одни белки. Потом его веки закрываются, и он обрушивается на платформу. Его тело дергается из стороны в сторону, он стонет.
        Теперь, когда с их лидером покончено, старейшины быстро теряют энтузиазм.
        Мы с Сисси идем к лестнице. Девушки смотрят на нас с ужасом, но в глазах у некоторых я замечаю своего рода восторг.

        - Он сам нарвался,  - говорит им Сисси.
        Один из старейшин с тощим лицом, усеянным оспинами, как скорлупа арахиса, обращается к нам:

        - Вы допустили ошибку. Смертельнуюошибку. Вы увидите. Смертельную.
        Старейшины начинают смеяться. Сначала они издают короткие смешки, а потом начинают гоготать в голос. От этого звука у меня мороз по коже.

        - Не останавливайся,  - я говорю Сисси.  - Только не останавливайся.
        Мы возвращаемся на деревенскую площадь. На улицах никого, ни души не видно. Ставни и двери наглухо закрыты. Эхо мужского смеха на платформе звучит у нас в ушах, преследует до моего дома.

32

        Мы ждем рассвета, расположившись вокруг уложенных сумок, готовые броситься наружу при первых лучах солнца. Сисси, Эпаф и я разработали план: пойдем вдоль железнодорожных путей. Пешком. Путь займет несколько недель, если не месяцев, но, во всяком случае, так мы будем свободны, а не заперты в вагоне, как в ловушке. Еду сможем добывать в лесу. Когда мы окажемся вблизи пункта назначения, то поймем, стоит ли идти дальше. Этот план хорош тем, что мы сможем сами решать свою судьбу.
        Сисси хочет отправиться немедленно, но я отговариваю ее. В лесу будет так темно, что мы не сможем увидеть опасность. Лучше дождаться рассвета. Кроме того, мы не сможем пересечь мост до того момента, как он опустится завтра. Лучше пока посидеть в тепле, сохранить энергию. Поспать, если получится.
        Собравшись у очага, мы все смотрим на огонь в камине. Бен просит пить. Сисси с Эпафом берут кувшин, спускаются к ручью и приносят достаточно воды для всех. По их словам, там никого нет, все тихо. Ночь сгущается. Темнота полна угроз. Во всей деревне нет света: ни одной вспышки зеленого, ни намека на дрожащее пламя свечи. Ночной воздух пропитан напряжением.
        Усталость постепенно захватывает нас, заставляя уснуть. Мы решаем дежурить по часу. Я, все еще возбужденный после драки на станции, вызываюсь стоять вахту первым. Мне кажется, я еще много часов не усну. Дом затих. Я слышу тихий храп. Мое дыхание туманом оседает на стекле, потом исчезает - для того чтобы через несколько секунд вновь появиться, как легкий призрак.
        Я слышу нарастающие звуки песни. Сначала мне кажется, что это кто-то из ребят наверху, но пение становится сильнее, я начинаю разбирать слова и понимаю, что оно доносится снаружи. Я наклоняюсь вперед, силюсь рассмотреть что-то через окно, но на улице непроглядная тьма, ничего не видно. Я приоткрываю окно, и голос слышится яснее. Здесь, в Миссии, пением никого не удивишь, однако в этот раз оно отличается от того, что я слышал раньше.
        Во-первых, поет один голос. Он кажется одиноким и каким-то голым по сравнению с обычными хорами. Но это не все. Пение полно грусти и тоски, так не похожих на обычную жизнерадостность Миссии, и в словах нет привычного сахарного оптимизма.

        Господь наш, Владыка сил,
        Защити и сохрани меня этой ночью.
        Господь наш, Владыка сил,
        Этой ночью и каждой за ней.
        Мое дыхание, затуманивающее стекло, учащается. Я знаю эту песню. Это колыбельная, которую мне пела мать. Голос, конечно, совсем не похож. Голос моей матери - единственное, что я о ней помню,  - был плавным и мелодичным, а этот дребезжит, как стальная цепь. Но мелодия точно та же. Даже слова, хоть я их и не помню, встают на свое место, как потерянный ключ в давно забытый замок.
        Спустя несколько секунд я выбегаю на улицу, в холодный ночной воздух. Пение прекращается, но я успеваю заметить едва различимую серую фигуру, растворяющуюся в ночи. Я бегу следом.
        Это должен быть мужчина - местные девушки с их ножками-лотосами не могут двигаться и вполовину так быстро.

        - Эй, ты!  - кричу я.  - Погоди!
        Человек не оглядывается, не замедляет бега; вместо этого он только разгоняется и ныряет за дом. К тому моменту, как я туда подбегаю, его нигде не видно. Вокруг нет ничего, кроме тихих домов и темноты. Наконец я вижу - тонкая фигура движется через луг к крепостной стене. Белые волосы хорошо различимы и в темноте.
        Теперь я понимаю, кто это.

        - Клэр!  - кричу я.
        Она бежит дальше. Теперь я тоже продираюсь сквозь жесткую траву, стараясь не отставать. Спустя несколько минут она оказывается у стены и растворяется во тьме, как камень, брошенный в темное озеро. Она там, и в то же время ее там нет.
        Добежав до стены, я касаюсь холодной темной стали. Совершенно гладкой. Никаких неровностей, выдающих наличие двери. Потом я вижу следы - маленькие серебряные пятна в ночной росе, идущие вдоль стены к угловой башне. Я бегу туда, нахожу дверь, открываю ее и оказываюсь внутри. Ботинки стучат вверху на винтовой лестнице.

        - Подожди, Клэр!  - кричу я, и голос возвращается многократным эхом, застигая меня врасплох.
        Я поднимаюсь, грохоча по металлическим ступеням. В комнате ее нет. Дверь, ведущая на стену, открыта. Выйдя наружу, я вижу Клэр примерно посреди стены. Она смотрит на залитые лунным светом хребты и ждет меня.
        Клэр не оборачивается, пока я не оказываюсь в нескольких метрах от нее. Продолжает ждать. От ее ровного и спокойного дыхания поднимаются облачка пара. Наконец она поворачивается ко мне. Глаза у нее блестят, в них стоят слезы.

        - Я знала, что это ты,  - говорит она.  - Ты точно такой, как твой отец рассказывал.

33


        - Что?  - переспрашиваю я, заикаясь. В моей голове проносится тысяча мыслей. Я на подкашивающихся ногах делаю шаг к ней.

        - Как только я тебя увидела,  - говорит Клэр с грустной улыбкой,  - поняла, что это ты. Его сын.

        - Он рассказывал обо мне?

        - Я знала, что это не могут быть другие мальчики - они слишком маленькие. А старший из них выглядел как-то не так. Но не ты. У тебя в крови та же самая решимость. А в глазах то же выражение - грустное и яростное одновременно.

        - Клэр! О чем ты?  - я хватаю ее за локоть.  - Откуда ты столько всего знаешь?  - Она пугается, и я ослабляю хватку.

        - Вы принесли Источник?  - спрашивает она.  - Я расскажу все, обещаю, но сначала скажи: вы принесли Источник?
        Я отпускаю ее руку:

        - Не знаю. Не уверен. Но расскажи мне, что здесь происходит. Объясни мне все.
        Она смотрит на темные луга, спускающиеся вниз в темную пропасть. То тут, то там виднеются большие валуны.

        - У нас мало времени,  - говорит она.  - За нами следили. За тобой следили. Вы действительно разозлили старейшин там, на станции.

        - Переживут.

        - Поверь мне, вряд ли.

        - Успокойся, хорошо? Никто за нами не следил. Перестань придумывать…

        - Никто не следил за мной. Я пробиралась тихо, как мышка. Но за тобой кто-то пошел. Ты двигаешься с бесшумностью лавины.
        Она указывает в сторону домов:

        - Посмотри. Видишь, там стоят двое? А теперь идут сюда.
        Она права. Я вижу две серые фигуры. Они медленно идут в стороне от дороги, опустив головы. Идут по нашим следам.

        - Тогда рассказывай быстрее,  - я тороплю ее.
        Она говорит, не делая пауз, рассуждает логично, речь течет, как отрепетированная.

        - Он сказал, что его сын обязательно отзовется на эту песню и это позволит рассеять сомнения. Он был прав,  - она улыбается.  - Я повторяла ее каждый день про себя, чтобы не забыть.

        - Почему так долго? Я уже пару дней на ногах.

        - Я пробовала, поверь мне. Но не могла же я забраться на крышу и петь. Слова не соответствуют местным понятиям, старейшины бы этого так не оставили. Нет, мне надо было дождаться удобного времени.

        - Сегодня.

        - Не лучший вариант, учитывая, насколько все на взводе из-за событий на станции. Но, учитывая, что завтра ты едешь в Цивилизацию, у меня не было выбора.
        Я смотрю на луг. Двое мужчин склонились над землей, изучая следы. Они направляются к стене.

        - Быстрее,  - тороплю я.  - Расскажи мне все.
        Она делает глубокий вдох:

        - Миссию построили много десятилетий назад.

        - Давай самое важное. Представим, что мы уже пять минут говорим. Скажи, что тут происходит.
        Она качает головой:

        - Все не так просто. Мне надо рассказать тебе о…
        Я нервно выдыхаю:

        - Быстрее. Пожалуйста.
        Она вздыхает:

        - Скажи, что ты уже знаешь, начнем с этого.

        - Мой отец стал тут затворником,  - поспешно говорю я.  - Он, судя по всему, бредил лекарством для закатников - Источником. В итоге его пришлось поселить в тот домик, где ты нас нашла. Там он покончил с собой.
        Она не отвечает, глядя вниз на приближающиеся фигуры, а потом хватает за руки, ведет в комнату в башне и закрывает дверь. Все заливает чернотой. Я слышу треск ломающегося пластика, еще раз. Комнату освещает зеленое сияние.

        - Значительная часть того, что ты сейчас сказал,  - правда,  - говорит Клэр, протягивая мне химический фонарь.  - Твоему отцу оказалось трудно заново вписаться в общество Миссии. Он говорил, что все изменилось в худшую сторону, обвинял Крагмэна в том, что тот устроил…  - она вспоминает слово,  - «тоталитарную диктатуру». Старейшины не знали, что с ним делать. Одни думали, что он, как рак, для морали деревни, и хотели отправить его в Цивилизацию. Другие считали, что он еще представляет ценность и может однажды пригодиться. Так что они пришли к компромиссу. Он мог остаться, но не в самой деревне. Они позволили ему остаться в лесном домике.

        - Одному?
        Она кивает.

        - Они сделали меня посыльной. Я приходила к нему два раза в неделю с лекарствами и продуктами. Поэтому мне и не стали бинтовать ноги, позволив им вырасти, как у мужчины, чтобы я могла пройти много миль, подняться по тросу. Сначала я ненавидела эту задачу, в основном из-за того, что ноги у меня выросли такими большими и уродливыми. Остальные девушки дразнили меня безжалостно. Ноги-как-у-мужика, ноги-как-у-мужика,  - она кривится.  - Однако затем мне понравилось это одиночество в походе. А потом и его компания. Сначала он предлагал мне только стакан воды. Потом что-нибудь перекусить. В конце концов мы стали обедать вместе. За несколько месяцев мы достаточно сблизились. Он рассказывал мне о жене, о детях. О тебе. О своей работе…

        - Что он говорил?  - мой голос раздается неожиданно громко.

        - Что?

        - Обо мне, что он говорил обо мне?  - слова неуклюже срываются с моего языка, опережая друг друга, как бревна, катящиеся вниз.

        - Что ты когда-нибудь сюда придешь. Он был уверен в этом.
        Я переминаюсь с ноги на ногу:

        - А еще что-нибудь?
        Она раздраженно поднимает руку:

        - Перестань перебивать! Мне надо рассказать все по порядку, а то я забуду что-нибудь важное.

        - Нет. Перейди к этому. Скажи, что он говорил обо мне.
        Она набирает полные легкие воздуха:

        - Ну ладно.
        Снаружи слышатся голоса. Все еще довольно далеко, но они приближаются.

        - Он сказал, что у тебя есть какая-то миссия. Определенная судьба.

        - У меня?

        - Что у тебя есть предназначение, призвание. Что твоя жизнь значит больше, чем ты можешь себе представить.  - Она опускает капюшон.  - Почему ты так на меня смотришь?

        - Я не понимаю, о чем ты. Отец никогда не говорил мне ничего подобного. Что за миссия?

        - Я должна постепенно тебя к этому подготовить.

        - В последнее время приходится обходиться без подготовки.
        Она делает шаг ко мне, смотрит прямо в глаза:

        - Не удивляйся и не пугайся того, что я сейчас тебе скажу.

        - Так в чем моя миссия, Клэр?

        - Ты не должен садиться в этот поезд, Джин,  - она сверлит меня взглядом.  - Ни завтра, ни послезавтра. Никогда. Ты должен отправиться в другое место.
        Я пытаюсь понять хоть что-то по ее лицу:

        - Что? Куда?

        - К твоему отцу, Джин. Он жив.

34

        Ее слова ударяют меня, как оплеуха. Колени подгибаются.

        - Он жив? Где он?  - слышу я свой голос. Мои собственные слова, теряющиеся в водовороте мыслей, как будто произносит кто-то другой в сотне миль от меня.
        Она готовится что-то сказать, но потом качает головой.

        - Нет времени,  - тихо произносит она, как будто говорит сама с собой.  - Иди сюда.  - Она проходит к другой стороне комнаты, отодвигает в сторону несколько пустых коробок и ящиков, открывая небольшую дверцу.

        - Не может быть,  - заикаюсь я.  - Только не говори, что он там.

        - Разумеется, нет,  - отвечает она,  - не говори глупостей.  - Она открывает дверь.
        Спустя мгновение я слышу хруст пластика и комнату освещает зеленый свет. Я вижу длинный коридор, дальний конец его теряется в темноте. На стенах, как огромные приколотые булавками бабочки, висят большие устройства, похожие на воздушных змеев-переростков с большими крыльями.

        - Мы в стене,  - говорит Клэр.

        - Что это?

        - Это называется дельтаплан.
        Я касаюсь ткани на крыле ближайшего дельтаплана. Это синтетический пластиковый материал.

        - Вначале,  - говорит Клэр,  - когда Миссия относилась к своим обязанностям заставы серьезно, люди вылетали на дельтапланах для изучения окрестностей. Всегда под прикрытием дневного света. Они присматривали за закатниками. Проверяли, остаются ли те в городе, не пытаются ли исследовать пустыню или путешествовать по ней.
        Я смотрю на дюжины дельтапланов на стенах.

        - Почему все прекратилось?

        - Старейшины стали слишком толстыми и тяжелыми, чтобы летать. А остальным они запретили после того, как несколько девушек - по слухам - улетели и больше не вернулись. Больше никто не может на них летать: старейшины слишком разжирели, а девушки не могут разбежаться из-за ног. Не то чтобы кого-то это беспокоило. Никто и не помнит о них.
        Я иду в другой конец коридора, освещая стены химическим фонарем. Прямоугольник зеленого света выхватывает из темноты все новые и новые покрытые пылью дельтапланы.

        - Ими еще можно пользоваться?
        Она ухмыляется.

        - Далеко на них не улетишь. Они почти все пришли в негодность. Исправных по большей части давно нет: их сожгли много лет назад,  - она замечает, что я хмурюсь.  - Их сожгли на огромном костре по приказу старейшин. Думаю, в этом коридоре их ремонтировали и об этих дельтапланах попросту забыли.
        Я иду назад и натыкаюсь на большой дельтаплан у двери. У него особенно большой размах крыльев, и сделан он из яркого материала.

        - Этот выглядит новым,  - говорю я.
        Клэр кивает:

        - Относительно. Только насчет его я точно уверена, что он летает.

        - Мой отец?
        Она нежно проводит пальцем вдоль крыльев:

        - Он его сделал. Это была учебная модель. Рассчитанная на двоих. Мы летали на нем с твоим отцом. Он научил меня.

        - Он много летал?

        - Да. Естественно, в тайне, по ночам. Старейшины бы никогда этого не позволили. Когда его изгнали в тот лесной домик, он сумел освободиться от их внимания и летал свободнее. Он держал еще один дельтаплан в доме.
        Я киваю, вспоминая виденный на стене дома аппарат:

        - А куда он летал?

        - Много куда. Куда-то. Я не знаю.
        Теперь я провожу рукой по крылу дельтаплана. Мне приходит в голову одна мысль.

        - Мой отец сбежал на дельтаплане,  - говорю я, чувствуя, как меня охватывает азарт.  - Старейшины не могли допустить, чтобы обстоятельства его побега стали известны жителям деревни, и они выдумали историю о самоубийстве. Я прав, верно?
        Клэр кивает.

        - Так куда он отправился?
        Она качает головой:

        - Я не могу сказать, если ты кое-чего не сделаешь.

        - Что ты имеешь в виду?
        Она складывает руки на груди:

        - Я не могу сказать тебе, где он и как до него добраться, если ты не покажешь Источник.

        - Ты шутишь? Мне нечего тебе показать. Только досужие размышления и дикие теории. А теперь скажи, где мой отец.

        - Он заставил меня поклясться ничего тебе не говорить, пока ты не покажешь Источник. Потому что это твоя миссия, Джин. Принести Источник своему отцу.
        Я фыркаю со злостью:

        - Ладно, как хочешь. Ты смотришь прямо на Источник.
        Несколько секунд она недоумевающе рассматривает меня с головы до ног и обратно.

        - Где…  - она умолкает, качает головой, натягивает шапку.  - Ты просто тратишь мое время. Если ты собираешься просто шутить по этому поводу, тогда…

        - Нет! Я серьезно.

        - Не может быть…

        - Клэр, я говорю тебе то, что знаю,  - я умоляюще складываю руки.  - Послушай, я уверен, отец сказал тебе, что Источник имеет отношение к буквам или коду, или чему-то в этом роде. Он так говорил, верно?
        Она недоверчиво смотрит на меня.

        - Мое имя,  - говорю я,  - так очевидно, что никто этого не замечает. Это как раз тот намек, который мой отец мог оставить у всех на виду. Такой очевидный и в то же время невидимый.

        - Перестань!

        - Нет, я серьезно. Оно в моих генах. Это я. Я - Источник!
        Она пристально рассматривает меня, мою шею, мою грудь, мои руки. Я слышу, как она шепотом произносит: «Источник». И ее бледное лицо становится еще бледнее.

        - А теперь скажи мне,  - говорю я,  - где мой отец?
        В ее глазах явно мелькает раздражение.

        - Я должна рассказать тебе только в том случае, если буду абсолютно уверена, что Источник у тебя. А я не уверена. Но времени нет.

        - Понимаю. Так где он?

        - На востоке.

        - На востоке? Но к востоку отсюда ничего нет.  - Я смотрю на молчаливый ряд дельтапланов на стенах, на эту странную, похожую на лесного эльфа девушку с белоснежными волосами, стоящую передо мной.  - Знаешь что? Почему я вообще должен тебе верить? Ты говоришь что-то бессмысленное. Откуда мне знать, что ты все это не выдумала?

        - Твой отец говорил, что ты можешь не поверить, поэтому велел кое-что тебе показать,  - она подходит к небольшому деревянному ящику, стоящему в углу в тени, и поднимает его крышку.
        Когда Клэр вновь ко мне поворачивается, в руке у нее небольшая модель самолета. Моя грудная клетка сжимается, стискивая легкие. Я узнаю самолет. Тот самый, с дистанционным управлением, который мой отец запустил с крыши небоскреба в городе закатников. Самолет меньше, чем я запомнил, его блестящее покрытие потускнело и покрылось царапинами и выщербинами, но, когда я присматриваюсь к нему, я не могу отрицать очевидного. Это определенно тот самый самолет.

        - Он сказал, что запрограммировал его полететь в определенное место,  - говорит Клэр.  - Он точно знал, где самолет приземлится. А несколько лет спустя, вернувшись в Миссию, он нашел его. Помятый, начавший ржаветь, запутавшийся в ветвях, но не более чем в ста метрах от места, где он должен был приземлиться.
        Я кручу самолет в руках. Его починили, подкрасили, покрыли лаком, и когда я переворачиваю его, то вижу на нижней стороне крыльев надпись. Тем самым наклонным почерком, который я изучил по дневнику моего отца. Всего пять слов.

        - Следуй за рекой на восток,  - шепчу я.

        - Тебе надо на восток,  - тихо шепчет Клэр.  - Мы полетим на восток. На дельтаплане. Вдвоем,  - она опускает глаза со странным виноватым выражением на лице.  - Следуя вдоль реки. Она проходит через горы насквозь и выходит с другой стороны. И дальше на восток.

        - Там ничего нет. Там бесплодная, пустая земля.

        - Там твой отец. В месте, которое он описывал, как Землю Меда и Молока, Плодов и Солнца.
        Вместо ответа я еще раз переворачиваю самолет, касаюсь его холодного металла.

        - Это твое предназначение, Джин,  - так мне сказал твой отец. Вся твоя жизнь вела тебя к тому, чтобы понести на восток Источник. Больше ничто не имеет значения. Ты был рожден, чтобы сделать это. Чтобы исполнить свою миссию.
        Снаружи раздаются голоса. Все ближе к нам, практически на стене.
        Она торопливо говорит:

        - Нам надо отправиться сегодня. Но не прямо сейчас, не со старейшинами, преследующими нас по пятам. Кроме того, мне нужно вернуться к себе и взять сумку с припасами. Путешествие займет несколько дней. Встретимся здесь через час.

        - А мои друзья? Я не могу вот так их оставить.
        Она колеблется, ее глаза затуманивает то же виноватое выражение, что и минуту назад.

        - Разве что только Сисси…  - начинает говорить Клэр, но тут же нервно качает головой: - Нет, на дельтаплане есть место только для нас с тобой.  - В ее глазах появляется странный блеск вины и понимания, что она делает что-то не то.

        - Нам надо взять с собой остальных,  - я качаю головой.  - О чем я? У меня слишком много вопросов…

        - У нас будет время обсудить их по дороге,  - она тянет меня к двери, оставляя гаснущие химические фонари в комнате с дельтапланами. В темноте она загораживает дверь ящиками и коробками и подходит к узкому окну.

        - Они идут,  - поворачивается Клэр ко мне.  - Я вылезу в это окно и переберусь через стену. Ты слишком большой, ты сквозь окно не протиснешься. Беги вниз и встреть их. Скажи, что ты просто осматривался,  - она накидывает капюшон на голову.  - Мы улетаем сегодня. Будь здесь через час. Не рассказывай никому. Хорошо?

        - Нет. Не хорошо.
        Но она меня будто не слышит. Она ставит ногу на подоконник, останавливается:

        - Твой отец мне кое-что рассказывал. Иногда он летал в город закатников. Это занимало целый день. Но он все равно хотел на тебя посмотреть. Пусть даже сверху, с неба.
        Я хватаю ее за руку:

        - Но почему ты осталась? Если там, на востоке, действительно Земля Меда и Молока, почему ты сама до сих пор не улетела?
        Она отбрасывает мою руку и протискивается в окно, пока не выбирается из него наполовину.

        - Потому что твой отец попросил меня остаться. И дождаться тебя,  - она смотрит мне в глаза.  - Он был хорошим человеком. Я бы сделала для него все.
        Спустя мгновение она оказывается снаружи и бежит вдоль крепостной стены.

35

        Они встречают меня на винтовой лестнице, пара старейшин, лица которых красные то ли от алкоголя, то ли от усилий. А может, от того и другого одновременно. Они встречают меня молча, только пытаются схватить за руки. Я сбрасываю их хватку, и они, поняв, что я не собираюсь убегать, просто идут за мной. Молча, не обмениваясь ни словом. Но, когда мы доходим до мощеной дороги, они неожиданно исчезают. Только что они были у меня за спиной, и вот их уже нет.
        Странно, что они не захотели отвести меня обратно в дом. Я стараюсь об этом не думать, но во мне начинает шевелиться беспокойство. Я останавливаюсь, прислушиваюсь в надежде услышать их шаги, но слышу только свист ветра.
        На лицо мне падает капля дождя, жирная и порождающая холод. Через секунду падает еще одна капля, и еще, разбиваясь о мои щеки и подбородок, и вот уже дождь заполняет все вокруг.
        Но холод охватывает меня не из-за этого. Я осматриваюсь. Дождь льется вниз потоком темноты. Как видеошум в телевизоре - сплошная мешанина черных и темно-серых пятен. Капли громко стучат по мостовой, как стеклянные шарики, сыплющиеся градом. Я иду к своему дому. Все быстрее, страх заставляет меня забыть о том, какая эта мостовая скользкая. На деревенской площади я останавливаюсь и прислушиваюсь. Все вокруг тихо и неподвижно, только сердце стучит, как сумасшедшее. Что-то щелкает во мне, убежденность, которая заставляет меня бежать вперед. Я представляю, как врываюсь в спальню и бужу их всех, говорю, что нам надо уходить прямо сейчас. Не только потому, что я знаю, где находится настоящая Земля Молока и Меда, Плодов и Солнца, не только потому, что мой отец жив, но и потому, что я чувствую - наше время в Миссии истекло. Потом словно последние песчинки утекают из моих пальцев, оставив бездну пустоты и обжигающей тьмы. Я уже вижу, как мы хватаем сумки и пробираемся в темный лес. Я бегу быстрее, стараясь не обращать внимания на ощущение, что уже опоздал.
        Я врываюсь в дом и уже собираюсь бежать вверх по лестнице, когда что-то привлекает мое внимание. В столовой. Отблески огня танцуют на стене. Но я смотрю не на них.
        На Дэвида.
        Он не видит меня, стоя в углу, лицом к стене, и сложив руки за спиной. Я бы подумал, что он внимательно слушает кого-то. Если бы он не дрожал.

        - Дэвид?
        Я иду к нему, вхожу в столовую:

        - Дэвид?
        Свет дает колеблющееся пламя свечи, стоящей на обеденном столе. Прямо за столом, так что свеча освещает его лицо, сидит Эпаф. Он механически ест суп, так быстро и неаккуратно, что супом залит весь стол и его рубашка. Он поднимает глаза. Они красные. Он не удивляется моему неожиданному появлению, но его глаза излучают отчаяние. Слезы текут у него по лицу, но все, что он делает, это заливает в рот одну ложку супа за другой.
        В углу, за спиной Эпафа, стоит еще кто-то. Спиной ко мне, склонив голову, дрожа.

        - Джейкоб?  - спрашиваю я и тут же перевожу взгляд в другой угол.
        Там, сжавшись, стоит Бен. Его трясет, волосы у него растрепаны, будто их тянули и крутили в разные стороны. Я снова смотрю на Эпафа. Ложка, как будто я выбил ее взглядом, выпадает у него из руки, падает на стол. Он больше не смотрит мне в глаза. Вместо этого его внимание привлекает что-то у меня за спиной, над моим плечом.
        Позади скрипит половица. Я чувствую, что там кто-то есть, и моментально холодею. Я оборачиваюсь. Прямо над моим плечом я вижу бесстрастное лицо с круглыми щеками и выпученными глазами.
        Оно похоже на луну, на полную луну. Но в пустых глазах нет никакого света. Глаза моргают, веки опускаются, как нож гильотины в замедленной съемке. Я открываю рот, чтобы закричать; но прежде чем я успеваю издать хоть звук, что-то тяжелое бьет меня по затылку. Такое чувство, будто череп трескается и мозг бьется о лобную кость. Мир заливает серо-черное месиво, и я падаю, лишившись слуха, зрения и чувств.

36

        Темнота, густая, липкая, как смола, тысячей слоев покрывает мои глаза. Нет никакой разницы, открыты глаза или закрыты,  - вокруг меня чернота.
        Невозможно понять, сколько времени прошло. Какой-то инстинкт заставляет меня хранить неподвижность, контролировать даже дыхание, стараться не паниковать, не дышать быстрее. Беззвучно вдыхать и выдыхать. Попытаться понять, что происходит вокруг, не двигаясь, не говоря ни слова.
        Понятно одно: я в помещении. Капли дождя не падают мне на лицо. Надо мной нет звезд, ветер не касается моей кожи. Я медленно опускаю руки по сторонам от себя. Утоптанная земля, сухая, шершавая. Я в помещении, закрытом. Тихо, как в гробу.
        Слушай, Джин, слушай.
        Ни звука, кроме биения моего сердца. Я сглатываю слюну, кадык дергается.
        Оставайся спокойным, не паникуй.
        И снова подает голос инстинкт: не двигайся.
        Тут, между двумя громкими ударами сердца, я что-то слышу. Тихий, едва слышный звук. Он тут же стихает. Возможно, мне показалось. Но нет: я снова слышу этот тихий шорох.
        Звук дыхания.
        Кто-то другой рядом.
        Не двигайся. Постарайся, чтобы тебя не заметили.
        Я больше ничего не слышу: мое сердце бьется слишком громко, кровь слишком сильно шумит в ушах. Я заставляю себя дышать ровно. Медленные, глубокие вдохи. Широко раскрыть рот, чтобы не было слышно никакого свиста.
        Где я? И кто здесь рядом со мной.
        Я медленно поднимаю руки, описываю ими дугу. Ничего, только холодный воздух. Моя левая рука, опускаясь, касается чего-то гладкого, прохладного, твердого. Стекло? Окно? Я поворачиваю голову, смотрю на свою руку. Ничего не видно. Ни руки. Ни стекла. Только чернота. И снова этот внутренний голос: не издавай ни звука, не двигайся.

        - Эй?
        Это не мой голос, он принадлежит кому-то другому. Справа от меня. Тихий настолько, что напоминает тонкую струйку дыма.
        Это Сисси.
        Не двигайся, не говори, не двигайся, не го…

        - Сисси?  - я борюсь с искушением сесть.

        - Джин?  - шепчет она в ответ.
        Очень медленно, дюйм за дюймом, я придвигаюсь к ней. Она делает то же самое. Не говоря ни слова. Тот же инстинкт, который побуждает молчать меня, говорит и в ней. Наши пальцы соприкасаются, и мы тут же хватаемся за руки, наши пальцы переплетаются, как два борющихся животных. Руки ледяные, но сплетаются они жарко.
        Мы стараемся быть абсолютно неподвижными. Потому что чувствуем, что не одни. Она дышит. Я дышу. Тишина. И тут дальше, за ней, слышится звук еще чьего-то дыхания: тихое движение воздуха между губами спящего. Сисси движется на звук. Я хватаю ее, не пуская. Она застывает. Потом пытается вырвать руку. Я хватаю ее сильнее. Не двигайся. Но она настаивает. Я подползаю к ней поближе, вплотную.

        - Не надо,  - шепчу я ей в ухо.
        Теперь она двигается, наклоняется ко мне:

        - Где мы?

        - Не знаю. Опасно.
        Я чувствую, как что-то, лежащее в кармане, прижимается к моей ноге. Я тянусь и вынимаю небольшую трубку, ощупываю ее. Судя по всему, это химический фонарь.
        Сисси опускает руки к ботинкам. Я слышу шорох кожи, потом металлическое позвякивание. Она достала кинжалы, которые прятала в ботинках.

        - У меня есть химический фонарь,  - шепчу я.  - Он был в кармане.
        Я слышу шорох одежды, потом Сисси говорит:

        - У меня тоже. Что происходит?

        - Надо сидеть тихо. И неподвижно.  - Я чувствую, как она кивает рядом со мной.

        - Не используй фонарь,  - говорит она.  - Не сейчас.
        Я сжимаю ее ладонь в ответ.
        Мы неподвижно лежим еще минуту. Я снова слышу дыхание. Теперь более громкое, не такое ритмичное. Сисси осторожно двигается. Она пытается ногами ощупать пол вокруг себя.
        Что происходит?
        Мы вглядываемся в темноту, пытаясь хоть что-то рассмотреть. Но вместо этого слышим звук: короткий, похожий на чиханье, кашель. Тело Сисси напрягается, как пружина. Еще одно покашливание, на этот раз оно переходит в рычание, и все снова стихает. Снова раздается похрапывание. Теперь более затрудненное и слабое.
        Сисси держит меня за руку. Я знаю, ей хочется того же, чего и мне: выбраться отсюда. Где бы мы ни были.
        Мы осторожно встаем и пытаемся отойти подальше от звука дыхания, вытянув руки вперед. Осторожно переставляем ноги, стараясь ни обо что не споткнуться. Моя рука упирается в стекло. Спустя мгновение его касается и Сисси. Она издает сдавленный звук.

        - Джин,  - это самый тихий крик, что я когда-либо слышал,  - я знаю, где мы.
        Она отпускает мою руку, и я словно остаюсь совсем один среди моря тьмы.

        - Сисси?
        Вокруг абсолютно тихо, даже похрапывание прекратилось. Я тянусь рукой туда, где только что была Сисси. Пусто, как будто она испарилась. Я медленно иду вперед, размахивая руками, но натыкаюсь только на пустоту. Ни следа Сисси, ни единого серого контура в темноте.
        Тишину разрывает рычание, высокое, смешанное с бульканьем слюны. Крик - кричит Сисси,  - а потом шум движения и дробные удары отброшенного песка по стеклу.
        Я переламываю химический фонарь. Болезненное зеленое сияние окружает меня.
        Я в Доме Пустоши.
        В стеклянной камере.
        Внутри нее,вместе с закатником.
        Я замечаю неуловимое, почти незаметное глазу движение в сторону Сисси. Черные волосы отброшены с бледного лица, клыки торчат наружу. Сисси уже бросает кинжал. Сполох отраженного света на лезвии, летящем к закатнице. Та падает на землю прямо из прыжка, сложившись пополам, и издает громкий, высокий вопль.
        Звон - клинок Сисси ударяется о стекло. Она промахнулась. Я смотрю на закатницу. Она согнулась и воет, закрывая глаза. Теперь я понимаю, она прячется от зеленого света. Странно, сегодня ее реакция сильнее, чем вчера, когда вокруг горело больше дюжины химических фонарей. Вероятно, стеклянная стена поглощает самые болезненные для нее волны. Но сейчас ее ничто не защищает. Этот зеленый свет режет ей глаза, как лезвием.

        - Твой химический фонарь, Сисси! Свет ее ослепляет!
        Она выхватывает его, переламывает. Вырывается зеленый свет, освещающий комнату еще дальше. Закатница кричит.
        Я не трачу времени, разворачиваюсь и бегу к стеклу. Дверь, где же дверь?Но идеально гладкая поверхность стеклянной стены не позволяет даже предположить, что дверь существует. Я зло бью кулаком по стеклу. Твердое как алмаз, совсем не поддается ударам. Я вижу дверь прямо перед собой, ее призрачные, едва заметные, как легкая гравировка на стекле, очертания. Мои руки скользят, силясь найти защелку, ручку, что угодно. Но встречают только гладкую пустоту. Рукоять по другую сторону стекла, клавиатура по другую сторону, всё по другую сторону.
        Теперь я вижу старейшин. И Крагмэна. Они сидят там и смотрят на нас возбужденными глазами. Их лица слегка подсвечены зеленым. Они дали нам химические фонари для собственного развлечения. Чтобы лучше видеть, как мы умрем. Я в ярости бью по стеклу.

        - Джин!
        Я оборачиваюсь. Закатница сидит на корточках, глаза у нее плотно зажмурены. Бледная кожа отливает зеленым и покрыта пятнами.

        - Не разговаривай, Сисси! Она найдет тебя по голосу!
        Доказывая мою правоту, тварь отталкивается полусогнутыми ногами и прыгает на меня, выбросив вперед руки. Пальцы с острыми черными ногтями летят ко мне, как отравленные стрелы. Я бросаюсь в сторону, падаю, неудачно ударяясь щекой. Закатница пролетает мимо, ее длинные волосы легко касаются моей руки.
        Она врезается в стекло, ее голову отбрасывает обратно. На мгновение она словно приклеивается к стеклу, как брошенная лягушка, а потом бессильно соскальзывает вниз. Но даже в таком состоянии она отталкивается руками, ее помутневшие глаза, сощурившись, ищут меня. Она издает бешеный, пронзительный вопль.
        Я перекатываюсь, вскакиваю на ноги. Сисси хватает меня, и мы бежим к противоположной стене.

        - Есть только один способ отсюда выбраться,  - говорит она посеревшими губами.

        - Она возвращается…

        - Нет, послушай!  - Сисси едва не вырывает мне руку из плеча.  - Есть только один способ. Пусть она бросится на меня. Я постараюсь продержаться так долго, как только могу. Пока она будет заниматься мной, перережь ей горло этим,  - она протягивает мне кинжал.
        Я пытаюсь отдернуть руку от холодной рукояти:

        - Я не смогу…

        - Другого выхода нет! Режь как следует, поглубже…

        - Ее буду держать я! Режь сама, ты лучше управляешься с кинжалами.

        - Слушай, слушай, слушай! Не спорь со мной. Только один из нас сможет выжить. Ты это знаешь!

        - Тогда ты…

        - Не позвольте Джину умереть!  - кричит она в момент, когда закатница кидается на нас, истекая слюной.
        Я инстинктивно кидаю кинжал одновременно с Сисси, кидающей химический фонарь. Фонарь сталкивается с кинжалом перед самым носом закатницы, взрывается фонтаном зеленого света, и брызги падают прямо ей на лицо. Вернее, в лицо,проникая в ткани, как раскаленная лава в ледяное поле, оставляя глубокие дыры. Чудовищный вопль скребет по стеклянным стенам. Закатница падает между нами, свернувшись клубком от боли, царапая руками глаза. Поднимается едкий запах паленого. Она захочет, она будет вынуждена смыть эту обжигающую жидкость. Я бросаю взгляд на гладкую, зеркальную поверхность воды в дальнем конце камеры. Это проем колодца в форме буквы U, через который закатницу кормят. Через который только вчера учительница пропихнула сюда мешок с мясом. Через вертикальную шахту, горизонтальную перемычку внизу и вверх по второй вертикальной шахте. Закатница ползет к воде.
        Неожиданно я понимаю: это выход. Такой очевидный, наверное, страх совсем затмил мне разум. Это наш единственный выход. И нам надо добраться туда быстрее этой твари. Мы должны уже быть там.
        Я хватаю Сисси за руку и тащу ее. Объяснять некогда. Но она пытается поднять кинжал с земли, для нее это возможность убить закатника. Я тяну ее, почти волоку к другой стене камеры.

        - Что ты делаешь?  - кричит она.  - Это шанс…

        - Спасаю нас!  - говорю я.
        Мы у колодца, он не такой широкий, как я думал. Для Сисси как раз. Для меня - не факт.

        - Помнишь этот колодец? Десять метров вниз, изгибается на дне, а потом идет вверх с другой стороны.
        Она качает головой:

        - Мы не пролезем. Он слишком тесный, слишком глубокий, мы утонем.
        Закатница ползет к нам, вытянув руки. Она слышит наши голоса и злобно шипит. Свет фонарей начинает таять. А вместе с ним и время, вместе с ним и наши жизни.
        Сисси видит это.

        - Ты первый,  - шепчет она.

        - Нет.

        - Джин.

        - Я никуда не пойду, пока ты не нырнешь.

        - Нет. Не позволяйте Джину умереть.  - Ее глаза сверкают решимостью.

        - А Джин никуда не пойдет без тебя.  - Моя решимость ни на гран не уступает ее.

        - Черт с тобой,  - шипит она, хватает меня за шею, прижимаясь ко мне на мгновение своей гладкой щекой, а потом скользит к краю бассейна, набирает воздуха и ныряет вниз головой. Я вижу ее ноги, уходящие вниз, в колодец. На мгновение я не понимаю: почему головой вниз?
        И тут до меня доходит. Ну, разумеется. Разумеется, она вынуждена была нырнуть головой вниз. Нырнув по-другому, она не смогла бы протиснуться сквозь изгиб внизу. Только нырнув головой вперед, она может развернуть тело и выплыть на другой стороне головой вверх.
        Все или ничего. Нельзя ни вернуться назад, ни всплыть за воздухом, ни передумать.
        Сзади доносится рычание. Когти скребут по земле. И тишина, которая может значить только одно - закатник летит по воздуху.
        Я не трачу время на то, чтобы оглядываться, падаю вправо, перекатываюсь, закатница приземляется рядом со мной. Я вытаскиваю из-под себя правую руку, в которой еще зажат химический фонарь. Он едва светится, как тлеющий уголек, но этого достаточно, чтобы осветить лицо закатницы: оно неожиданно близко от меня. Правый глаз распух, и из него сочится белая жидкость. Но левый чист и горит голодом.
        У меня осталась последняя карта. Я сжимаю фонарь зубами, а потом дергаю головой, отрывая верх. Жидкость - густая, липкая, отдающая уксусом - заполняет мой рот.
        Закатница прыгает на меня, она уже на мне, оседлала и прижала мои руки к земле, ее здоровый глаз светится торжеством, слюна брызжет изо рта, как кипяток из чайника.
        Она поймала меня.
        И в эту долю секунды, когда голова твари с ощеренными клыками опускается к моей шее, я струей выплевываю жидкость химического фонаря изо рта. Светящиеся зеленые брызги попадают закатнице в лицо.
        Она кричит, отпрыгивает назад, закрывает лицо руками. Что-то потрескивает, как будто горит.
        Я уже бросаюсь к колодцу, но не могу найти сразу в такой темноте. Вот он! В нескольких шагах от меня слегка подрагивающая серая поверхность. Мои пальцы касаются воды, я не трачу времени зря и ныряю. Жидкий холод принимает мою голову, шею, плечи.
        Я в воде. Под водой.
        Ее ледяные объятия оказываются потрясением для моего тела, они холодными тисками сжимают мои легкие, сокращая и без того небольшой объем воздуха. Голова кружится от неожиданной смены обстановки.
        И тут тесно, колодец едва шире моих плеч. Меня готовится захлестнуть волна паники. Я стараюсь не обращать внимания на пугающую потерю ориентации от того, что вишу вниз головой, нахожусь под водой и вообще вне себя от ужаса. Во всяком случае, мне хватило ума выставить руки перед собой. Если бы я этого не сделал, они бы застряли между телом и стенками колодца. Я оказался бы в ловушке.
        Небольшое утешение, и у меня определенно нет времени хвалить себя за находчивость. Потому что я все еще неподвижен. Нижняя (теперь верхняя?) половина моего тела все еще над водой, ноги пинают воздух в безуспешной попытке найти опору. Мне кажется, будто они существуют отдельно от меня, как какие-то странные щупальца в тысяче миль наверху. Я завидую им - у них есть доступ к воздуху. Мне бы хотелось дышать через ноги, как через соломинки.
        Я слышу голодное рычание, приглушенное, но пугающее. Я слышу, как его рокот отдается в ледяной воде. Закатница вот-вот бросится на меня. На мои ноги. На мгновение меня охватывает странное облегчение: будто я в безопасности под защитой ног, будто могу безболезненно отдать их закатнице.
        Мой мозг. Мои мысли. Разбегаются. Я не могу нормально думать.
        Я дергаюсь из стороны в сторону. Мне нужен воздух. Паникуя, я забыл глубоко вдохнуть. У меня нет воздуха. Уже. Я только начал свой долгий путь под водой, а в легких у меня уже пусто.
        Я кручусь, стараясь сдвинуть застрявшее тело, и понимаю, что надо было снять эту громоздкую, стесняющую движения одежду, прежде чем нырять. Я кручусь в попытках протиснуться. Срабатывает, я проваливаюсь вниз на несколько футов. Мои руки скользят по гладкому металлу в поисках опоры. Я нахожу небольшой выступ - крохотный, всего лишь не до конца вкрученный болт. Но этого достаточно, чтобы уцепиться и протолкнуть тело вниз на несколько футов.
        Дюйм за дюймом я пробираюсь вниз. Слишком медленно, слишком. Глаза открыты, но я не вижу вокруг ничего, кроме черноты ледяной воды, вонзающейся в мое тело тысячами крохотных ледяных иголок. Воздуха нет, это была ошибка. Мне надо вернуться, всплыть за воздухом. За драгоценным воздухом.
        Что-то хватает меня за ногу.
        Я кричу. Последние остатки воздуха пузырьками покидают мои легкие.
        С меня срывают ботинок, едва не отрывая ступню вместе с ним, я пинаюсь изо всех сил, крича в мокрую тьму. Что-то поддается.
        Мое тело скользит вниз еще на пару футов. Я обшариваю стены в поисках хоть чего-то, за что можно уцепиться, стараюсь втянуть плечи. Моей подошвы касается острый ноготь.
        Я распахиваю рот, чтобы закричать. Но больше нет ни воздуха, ни звуков.
        Не глотать воду! Не глотать!Одна капля в трахее вызовет смертельный спазм. Я пинаю вверх еще раз, попадаю по коже, по округлой кости - скуле?  - закатницы. Я чувствую, как моей щиколотки касаются пряди длинных волос.
        Все мое тело содрогается от паники. Я хватаюсь за скользкие стены колодца, отчаянно нуждаясь в опоре. Случается чудо - просвет становится шире. Всего на дюйм с каждой стороны - слишком мало, чтобы развернуться,  - но мне он кажется широким, как горная долина. Я проваливаюсь еще на пару футов, на пару метров, упираюсь руками в стены и проталкиваю себя вниз, пытаясь отталкиваться ногами. Я преодолел пять метров - целую галактику. Уши закладывает от давления воды.
        Здесь закатница меня не достанет, не посмеет лезть глубже.
        И тут я чувствую, как когтистая рука хватает меня за щиколотку. Она держит меня уверенно и не собирается отпускать. Я вскрикиваю, выпуская еще пузырьки, пинаюсь, но, кажется, это ее только раззадоривает. Хватка крепнет. Я пинаю вверх еще раз, и моя пятка попадает по чему-то большому и твердому. По голове.
        Она с головой под водой! Тварь наверху тоже это осознает и начинает дергаться. Она отпускает меня, но рука запуталась в штанине. В узком пространстве колодца она не может как следует разорвать ткань и когтями кромсает ее, превращая в сетку, в которой пальцы окончательно запутываются. Закатница паникует, чувствуя, что я тащу ее вниз по колодцу. Ее вопль, приглушенный водой смешивается с щелканьем выворачиваемых пальцев. Я чувствую ее последнюю жестокую судорогу, и все стихает. Она утонула.
        Я распахиваю глаза, силясь увидеть дно, но вокруг чернота. Я могу только ярд за ярдом проталкивать себя вниз, в бездну. Затем меня посещает жуткая мысль. Что, если вместо дна я коснусь Сисси? Ее закупорившего проход тела, в раздувшейся вокруг одежде, с мертвым и безжизненным лицом, вокруг которого медленно колышутся волосы?
        Я зажмуриваюсь, будто пытаясь прогнать из головы этот образ, и пробираюсь ниже. Вода становится холоднее, кровь стучит у меня в ушах.
        Мне не выбраться. У меня больше ничего не осталось.
        Воздуха нет. Мой разум захватывает безумие, грудь словно раздирают острые когти. Мне хочется, чтобы эти спазмы закончились, чтобы эта последняя стадия утопления прошла и меня принял покой смерти.
        Потом мои пальцы касаются чего-то. Не мягкой кожи, а великолепно твердого металла. Дно колодца. Я мечусь во все стороны, стараясь найти, где шахта загибается, чтобы подняться с другой стороны стенки. Только достав головой до дна, я вижу проем. Прямо у себя перед лицом.
        Он чудовищно маленький.
        Мои плечи едва-едва в него пройдут. Или не пройдут вовсе. Может быть. Или нет. Я тяну руки вперед. У меня нет другого выхода.
        Она не такая уж длинная, эта горизонтальная часть. Оказывается, я могу ухватиться за ее край с другой стороны. Я держусь за него и подтягиваю свое тело, как на турнике, протискивая голову и плечи. Голова проскальзывает, оказывается вровень с руками, и я вижу вторую вертикальную шахту. Осталось протащить нижнюю часть тела и оттолкнуться. Несколько секунд. Несколько секунд до воздуха.
        Но я застрял. Что-то мешает мне. Это закатница. Она утонула, но ее рука все еще запутана в разорванной штанине. Я тащу за собой этот мертвый вес, застрявший где-то в колодце.
        Я тяну сильнее, чувствуя, что немного сдвигаюсь. У меня получается протащить значительную часть тела через горизонтальную перемычку в вертикальную шахту, но затем продвижение останавливается. Мертвая и неподвижная рука закатницы запуталась в моей штанине, и как бы я ни пытался ее стряхнуть, у меня не получается. Я застрял. Даже мертвая, закатница убьет меня.
        Это конец. Один в ледяной водной могиле, в непроглядной черноте. Это квинтэссенция моей жизни. Всё - одиночество, отчаяние, растерянность - воплотилось в этой тесной гробнице. Тело расслабляется, напряжение уходит. Спазм, и затем ничего. Даже шум крови в ушах замедляется и стихает. Кулаки разжимаются, и когда руки поднимаются вверх, они кажутся двумя столбами дыма от погребального костра.
        Смерть не так уж плоха, на самом деле. Просто понадобилось слишком много времени, чтобы здесь оказаться. Все эти годы.
        Надо мной появляется ангел - серый силуэт. Он опускается, глядя на меня широко раскрытыми глазами, волосы от движения сносит назад. Я готов его встретить, когда он протягивает ко мне свои длинные фарфоровые руки. Он тянет меня, дергает раз, два, я застрял.
        Что-то меня отпускает, и ангел поднимает меня наверх, к чему-то далекому и несуществующему. Я чувствую, как теплое тело касается моей спины - приятное, успокаивающее чувство. Мы медленно всплываем, он держит меня под мышками, сомкнув руки на груди. Черные стены проплывают мимо, когда мы возносимся вверх, минуя потолок Дома Пустоши, минуя облака и звезды, в небеса. Но в этих небесах нет ни звезд, ни поющих ангелов, ни мощеных золотом улиц, ни молока, ни меда, ни плодов, ни солнца. Только чернота и тьма. А потом исчезает и это.

37

        Я прихожу в сознание от грубых настойчивых толчков, ритмично сотрясающих мою грудь. За ними следует небытие: я проваливаюсь обратно, в серую муть.
        Потом бархатные губы касаются моих - свежие и сладкие, как утренняя роса. Прикосновение, сначала мягкое, становится сильнее, а затем - почти стальным. В мой рот врывается воздух и скользит вниз по трахее. Обжигающий поток кислорода заливает мой мозг ярким белым светом. Я задыхаюсь, вонючая вода льется у меня изо рта, тепловатая, отвратительная, как будто она гнила внутри меня много лет. Я глотаю воздух, кислород приносит с собой ясность сознания.

        - Повернись на бок,  - говорит Сисси.  - Пусть вся вода выйдет.
        Жидкость брызжет из меня; оказывается, я способен вместить гораздо больше, чем думал. Она выходит с такой силой, что кажется, будто я выплевываю печень, желудок, почки. Я лежу на боку, слишком обессиленный, чтобы двигаться. Спустя минуту Сисси помогает мне сесть. Она задирает мою рубашку, ощупывает пальцами тело, проходя кончиками пальцев по груди, по впадинам между мышцами на прессе.

        - Сисси?  - говорю я дрожащим голосом. С губ стекает вода.

        - Эта тварь тебя поцарапала? Порезала? Укусила? Она добралась до тебя?

        - Я не знаю.

        - Она до тебя добралась, Джин?! Скажи мне!  - В глазах у нее бурлит тревога.
        Неожиданно мне становится страшно. Новая опасность заставляет остатки тумана покинуть мой разум. Сисси права. Если кого-то из нас хотя бы поцарапали, мы скоро начнем обращаться. Эти чудовищные симптомы всегда проявляются сразу, хотя сам процесс может занять несколько часов. Она встревоженно смотрит на меня, мокрые волосы прилипли к фарфорово-бледному лицу, вода стекает по щекам, как капли пота.
        Мы встаем, она стягивает с меня рубашку, я расстегиваю пуговицы ее блузки, вдавленные в кожу. В гаснущем зеленом сиянии мы рассматриваем друг друга. Мои пальцы скользят по ее мягкой коже в поисках царапин, порезов проколов. Она проводит по моей правой ноге, к щиколотке. Вздрагивает.

        - Что такое?  - спрашиваю я.

        - Джин,  - говорит она приглушенным от ужаса голосом.  - Твои штаны разорваны в клочья.
        Она задирает разорванную ткань - это две самые долгие секунды в моей жизни. Сисси в ужасе приоткрывает рот. Она смотрит на длинные царапины на моей щиколотке. По большей части это белые следы от ногтей. Но среди них есть одна длинная кровавая борозда - там, где когти закатника прорвали кожу и открыли путь слюне. Наши глаза встречаются. Я отталкиваю ее.

        - Уходи!  - кричу я.  - Беги, Сисси!
        Но она не двигается, только смотрит на меня. Так пристально, будто взглядом пытается ввести в мои вены лекарство.

        - Сисси! Тебе нужно уйти. Прежде чем я обращусь!

        - Джин! Но ты же…

        - Что?

        - Ты обращаешься? По-моему, нет.
        Ее вопрос оглушает меня. Я охватываю грудь, как будто ответ скрывается там. Но она права. Я не испытываю ни одного из симптомов обращения, которые отец вбил мне в голову много лет назад. Никакой дрожи, никакого ощущения, что мои внутренние органы рвутся на части. Моя кожа не горит огнем.

        - Ты говорил, что эти симптомы всегда появляются максимум через минуту. Но прошло уже больше минуты, а с тобой все вроде в порядке,  - она осматривает меня, встает, подходит к переднему ряду сидений.
        Старейшин нет, они убежали, но осталось несколько химических фонарей. Сисси берет один из них, ломает его.
        Вспыхивает зеленый свет.
        Я не дергаюсь, не щурюсь. Я даже не моргаю. Свет не причиняет мне никакой боли. Наоборот: это самый красивый свет, который я когда-либо видел. Мир вокруг теряет четкость очертаний, и я понимаю, что плачу.
        Звук ломаемого пластика, жидкость льется мне на лицо.

        - Эй,  - говорю я,  - без этого можно было бы обойтись!  - Яркие светящиеся точки покрывают мое лицо и одежду.

        - Прости,  - отвечает Сисси, подавляя счастливую улыбку.  - Я хотела убедиться.
        Она поднимает руку, стирает с моего лица несколько светящихся капель, осторожно проводя пальцем по скуле и задерживаясь на одно мгновение.

        - Джин,  - шепчет она.  - Ты действительно - Источник. Она тебя оцарапала, ты должен был обратиться. Но посмотри на себя.  - Ее глаза пораженно сверкают.
        Все, что я могу, лишившись дара речи,  - посмотреть на нее в ответ. Закатница была вся перемазана своей слюной. И руки, и когти были покрыты ею, когда тварь бросилась в колодец за мной. Но, возможно, к тому моменту, когда она меня оцарапала, вода смыла слюну.

        - Я не знаю, Сисси.

        - Это действительно правда,  - шепчет она, как будто не слыша.  - Ты - Источник.
        Я неуверенно качаю головой:

        - Может быть, ее слюну смыло к тому моменту, как она меня оцарапала. То есть в колодце же много воды. Если она поцарапала меня, когда с ее когтей смыло всю слюну до мельчайших капелек, тогда бы я не заразился. Может быть, поэтому я не обращаюсь. Может быть, объяснение в этом.
        Но она продолжает удивленно смотреть на меня.

        - Мне нужно тебя осмотреть,  - быстро говорю я.  - Повернись.
        Она так и поступает, медленно подставляя влажную гладкую кожу спины зеленому свету. Я легко провожу пальцами по выступающим лопаткам, по ложбинке вдоль позвоночника. Ее спина гладкая и изгибается, как внутренняя поверхность раковины. Я кладу ладонь между ее лопаток и останавливаюсь, чувствуя, как что-то в ней меняется. Она дышит быстрее, глубже. Сисси поворачивает голову, наблюдая за мной краешком глаза через плечо.

        - С тобой все в порядке,  - тихо говорю я.  - Никаких царапин.  - Я поднимаю ее блузку, и она одевается.  - Слушай, ты вдохнула в меня воздух. Откуда ты знала, что делать?

        - Ученый научил нас,  - отвечает она.  - Он всегда боялся, что мы утонем в том пруду в Куполе.  - Она умолкает, смотрит на двери.
        Сквозь щели просачивается утренний свет.

        - Там, снаружи, небезопасно,  - говорит она.  - Теперь нигде не безопасно.

        - Они были здесь. Старейшины. Смотрели, как мы будем умирать.
        Сисси кивает:

        - Я тоже их видела. Но почему они это сделали? Зачем им нас убивать? Я думала, что приказ от Цивилизации должен был защитить нас… от смерти.
        Я поднимаю рубашку, выжимаю ее.

        - На платформе мы слишком далеко зашли. Да еще на виду у всей деревни. Мы применили к старейшинам насилие, пусть даже и защищаясь. Они не могли этого так оставить. Не после того, как это увидели все девушки. Они должны были нас примерно наказать. И черт с ним, с приказом.

        - Надо найти ребят.  - Сисси быстро застегивает блузку.  - А потом бежать в лес, как можно дальше отсюда. Не ждать, пока мост опустится. Сейчас.
        Я кладу ладонь ей на руку:

        - Мне надо кое-что тебе рассказать. Это важно.
        Я повторяю ей все, что услышал от Клэр. Говорю быстро, чувствуя, что нам срочно нужно вернуться в дом, к ребятам.

        - К востоку отсюда?  - ошарашенно переспрашивает Сисси.  - Ученый еще жив?

        - Да, это непросто вот так осознать и переварить, я понимаю. Но нам в любом случае сейчас надо бежать. Переварить и осознать можно потом. А сейчас мы уйдем, спустимся с гор и пойдем вдоль реки на восток.
        Но Сисси больше не слушает. И не смотрит на меня. Ее взгляд прикован к чему-то рядом со стеной стеклянной камеры. Бледнея, она указывает на колодец. Закатница - вниз лицом и не двигаясь - всплыла на поверхность безжизненной массой. Ее черные волосы расходятся лучами от головы, как трещины от дырки в стекле. Я протащил ее через перемычку внизу в вертикальную шахту. И она медленно и безжизненно всплыла на поверхность.
        Сисси делает шаг к ней.

        - Она мертва, Сисси.

        - Надо убедиться,  - говорит она и наклоняется.
        Закатница - с полными воды легкими - оказывается слишком тяжелой. Сисси бросает ее на краю бассейна, и та лежит, как больной распухший язык, высунутый из квадратного рта.
        Ногой я переворачиваю голову закатницы набок. Глаза закрыты, рот распахнут, как открытая рана.
        Она издает стон.
        Мы с Сисси отпрыгиваем назад.
        Лицо закатницы испускает тонкие струйки дыма. Она начинает поскуливать, пальцы ее дрожат. Это свет химического фонаря. Недостаточно яркий, чтобы убить, но достаточный, чтобы медленно поджаривать.

        - Надо ее прикончить. Уничтожить. Я вытащу ее на солнце.

        - Сисси, давай не будем рисковать. И тратить время.

        - Я не смогу спокойно спать, зная, что где-то в горах есть закатник.

        - Сисси,  - быстро и настойчиво говорю я.  - Это слишком опасно. Она может ожить.
        Но Сисси не обращает внимания. Вместо этого она наклоняется и подхватывает закатницу под мышки, вытаскивает из бассейна и волоком тащит к двери. Закатница мокрая и слишком тяжелая, Сисси роняет ее через несколько шагов. Снова тихий стон.
        Я поднимаю закатницу с пола, перекидываю через плечо, голова бьется мне о лопатку, клыки оказываются неприятно близко. Стараясь не упускать клыков из виду, я разворачиваю ее, пока она не оказывается прижатой к моей груди. Лицо оказывается неожиданно хрупким, с длинными черными ресницами, резко выделяющимися на фоне бледной кожи. От ее кожи поднимается дым, запах горящей плоти резко бьет мне в нос.
        Мы стоим у двери, вдоль краев которой внутрь просачивается солнечный свет.

        - Она может прийти в себя. От боли. Осторожнее. Следи за ртом, за зубами.
        Сисси встает вплотную ко мне.

        - Я держу ее руки,  - говорю я.  - Ты следи за ртом и клыками.

        - Поняла,  - отвечает она.
        Я крепче прижимаю закатницу к груди и бегу к двойным дверям. Двери от удара распахиваются и с грохотом бьются о наружную стену. Солнечный свет ослепляет нас, мы врезаемся в него, как в твердую преграду. Но мы не останавливаемся и продолжаем бежать, даже когда закатница начинает биться у меня в руках и ее кожа загорается от солнечного света. Мы бежим как можно дальше от Дома Пустоши, от его тьмы, в которой закатница может попробовать найти убежище.
        Свет раннего утра заставляет закатницу издать леденящий вопль. Она щелкает челюстями - такой звук, будто трескается мрамор. Я спотыкаюсь. Не знаю обо что - о камень или о собственные ноги от страха,  - но неожиданно я лечу. И падаю на землю, сбивая с ног Сисси и ударяясь так, что из моих легких вышибает весь воздух. Я сворачиваюсь клубком, даже не сознавая толком, что закатница вырвалась.

        - Джин!
        Оскаленные клыки мелькают перед лицом, тень подвижного тела неуловимым глазу движением проносится надо мной.
        Я вскакиваю на ноги через долю секунды и бегу за ней. Закатница движется быстро, но у нее нет сил после того, как она едва не утонула, к тому же солнечный свет оглушает ее. Она быстро теряет скорость, спотыкается - ее ноги становятся мягкими, как сливочное масло на сковороде, кости превращаются в студень. Ее тело быстро оплывает, теряя узнаваемые черты - мышцы и скелет сгорают.
        Я прыгаю на нее, опрокидываю на землю. Сопротивляться она уже не может. От моего удара ее волочет по земле, сдирающей клочки кожи и жира. Мы останавливаемся. Я прижимаю ее голову к земле, удерживая подальше медленно двигающиеся челюсти. Мои руки проваливаются в ее распадающийся череп, ставший мягким, как вареное яйцо.
        Она окончательно теряет силы. У нее не остается ни мышц, чтобы двигаться, ни желания жить или есть. Ее грудная клетка поднимается и опускается слабо, как у больного кролика. Она тает. Только густые черные волосы остаются неповрежденными солнцем. С ней все кончено.
        Но она шепчет, пытается что-то сказать.
        Сисси опускается на колени рядом со мной. Закатница продолжает таять, нам под ноги течет желтая жидкость. Воздух наполнен едким запахом.

        - Следи за клыками!  - предупреждает Сисси.

        - Все нормально, она готова.
        Закатница неожиданно широко раскрывает рот, как будто зевает, демонстрируя ряд острых зубов. Ее челюсть трясется, вибрирует. Наконец она издает едва слышный звук.

        - Проссс…  - она шепчет, пытаясь выговорить слово.
        Мы с Сисси с ужасом и недоумением переглядываемся.

        - Просс-просс…  - едва слышно бормочет закатница.
        Я подношу ухо к ее рту.

        - Нет, Джин, это ловушка.

        - Все хорошо,  - шепчу я, но обращаюсь не к Сисси. К закатнице.  - Все хорошо. Все закончилось,  - я наклоняюсь и подношу ухо вплотную к ее губам.
        Она делает последний вдох, распахивая глаза, как будто пытается втянуть воздух и ими. Тут я замечаю ее левую руку, вернее, то, что от нее осталось - пять шрамов от клеймения, быстро тающих на солнце. Наконец она произносит последнее слово. Я наклоняюсь к ней.

        - Прости,  - говорит она.
        И закрывает глаза. Мы молчим. Я кладу руку на ее черные волосы и, сначала неуверенно, глажу шелковистые пряди. Я глажу мокрые волосы до тех пор, пока девушка не замолкает, до тех пор, пока она не умирает, до тех пор, пока от нее не остается ничего, кроме волос.

38

        Мы бежим по деревне. Началось утро, и девушки выходят на улицу. Мы с Сисси оставляем затею пройти незамеченными и бежим прямо по главной улице. Девушки поворачиваются взглянуть на нас, крутят головами, когда мы пробегаем мимо.
        Мы тихо заходим в мой дом и прислушиваемся к тишине, вглядываясь в пустоту столовой. Стараясь пропускать скрипучие ступеньки, мы поднимаемся по лестнице. Дверь спальни слегка приоткрыта, и я осторожно заглядываю внутрь. Все мальчики лежат на кровати, запястьями привязанные к ее столбикам. Только Дэвид замечает меня. Он удивленно распахивает глаза. Я подношу палец к губам. Отчаянно моргая, он указывает подбородком в невидимый от двери угол комнаты.
        Они оставили одного часового.
        Внушительного, но, что важнее, спящего. Рядом с ним, у ножки стула, лежит пустая бутылка вина. Его рот широко открыт, в горле клокочет храп. Они явно не ожидали сопротивления или того, что кто-то придет ребятам на подмогу. Сисси скользит в комнату позади меня и принимается резать веревки. Ребята, с широко раскрытыми удивленными глазами, не издают ни звука. Я стою перед старейшиной, держа в руках пустую бутылку. При первых же признаках пробуждения я ударю его по голове.
        Спустя минуту все ребята свободны. Сумки, которые мы сложили заранее, всё еще лежат у двери, и мы хватаем их, осторожно выходя из комнаты и закрывая дверь за собой, оставляя пьяного старейшину спокойно спать.
        Выбравшись наружу, мы быстро бежим по дороге. Теперь у нас есть преимущество. На открытом пространстве мы легко сможем скрыться от них, с их животами и ножками-лотосами. Наш побег не проходит незамеченным. Мы пробегаем мимо групп девушек, которые стоят и глазеют на нас. Мы покидаем мощеную улицу и движемся в часть деревни, предназначенную для стирки. Девушки полощут белье на мостках у реки, они бросают свое занятие и провожают нас глазами. Я вижу, как одна из них встает, делая пару торопливых шагов за нами. Это девушка с веснушками. Она поднимает руку и знаком просит нас остановиться. Но времени нет, мы пробегаем мимо, пересекаем реку и скрываемся в лесу. Теперь между нами будто сотня миль. Они нас не поймают.


        Мы не останавливаемся еще пятнадцать минут. Бурлящий ручей служит хорошим поводом остановиться: мы наполняем фляги, радуясь возможности перевести дух. Сисси осматривает голову Бена в том месте, где его ударил старейшина. Виднеется небольшая шишка, но в остальном не заметно, чтобы ему это повредило. У Эпафа синяки и царапины на руках и лице. Он говорит, что тоже успел их неплохо разукрасить, прежде чем его захватили. Внезапно он хватается за живот и неуверенными шагами уходит за дерево. Мы слышим звуки рвоты, потом сухой кашель. Когда он возвращается, дыхание у него кислое, лицо бледное. Он опускается на колени у ручья, плещет водой себе в лицо.

        - Лучше?  - спрашивает Сисси.

        - Голова еще мутная. От этого супа, который они заставили меня съесть, угрожая другим ребятам. Сказали, что вернут тебя, если я его съем,  - он кривится, качает головой.  - Но я только потерял сознание, и все. Холодная вода помогает. И пробежка тоже,  - он поднимается.  - Правда, слишком быстро. Дайте передохнуть.
        Мы ждем. Я использую время, чтобы пересказать им услышанное от Клэр: о Миссии, об отце, о необходимости идти на восток. Они мрачно кивают, слушая меня, и бросают осторожные взгляды в сторону Миссии. Только Джейкоб не согласен.
        Он медленно поднимает сумку, снова роняет ее на землю:

        - В общем, теперь мы сами по себе.
        Сисси поворачивается к нему:

        - У нас получится, Джейкоб. Если мы будем держаться вместе, то выживем.
        Он пинает небольшой камушек, сбрасывая его в ручей:

        - Значит, мы просто пойдем вдоль реки.

        - Пока не дойдем до Земли Молока и Меда.

        - И сколько нам туда идти? Несколько дней? Недель? Месяцев? Год?

        - Я не знаю, Джейкоб.
        Он нервно дергает лицом.

        - В чем дело, Джейкоб?  - спрашивает Эпаф.

        - Почему бы нам не пойти на запад?  - он смотрит на всех нас.  - Туда, где Цивилизация. Пойдем вдоль железной дороги. Во всяком случае, мы знаем, что там есть конец пути. Что там есть свет в конце тоннеля. Место, где есть коровы, куры, еда и все прочее. И люди. И Цивилизация.

        - Но нам надо не туда,  - говорю я.  - Это не Земля Молока и Меда, Плодов и Солнца.

        - Кто это сказал?  - спрашивает Джейкоб.  - Та странная девушка? Может быть, она ошибается. Может быть, она врет? Почему ты ей веришь?

        - А ты бы предпочел поверить старейшинам? Извини, но разве это не те старейшины, которые только что пытались убить нас с Сисси. И разве не те, которые связали вас и хотели силой посадить в поезд?
        Джейкоб краснеет, но от стыда, а не от злости. Я чувствую укол раскаяния за то, что накричал на него.

        - Я просто хочу добраться до Земли Обетованной,  - говорит он, мрачно глядя под ноги.  - Туда, куда Ученый обещал нас отвести. И все.
        Я отвечаю, на этот раз тише:

        - Она на востоке, Джейкоб. Я отведу вас туда.
        Он поднимает на меня мокрые от слез глаза и едва заметно кивает - ничего особенного, но я чувствую, что этим движением он доверяет мне что-то ценное и хрупкое.

        - Хорошо,  - говорит Сисси,  - теперь пойдем дальше. Я хочу попасть в тот домик до заката.
        Теперь мы снова бежим через лес, к поднимающемуся над горами солнцу, на восток.


        Путь оказывается нелегким. Спустя несколько минут мы переходим на быстрый шаг, вспомнив о юном возрасте и коротких ножках Бена. Он старается изо всех сил: волосы под зимней шапкой промокли от пота, щеки раскраснелись от усилий.
        Постепенно лес, мягкая земля в котором усыпана сосновыми иголками, уступает место пустой бесплодной земле. Последние деревья остаются у нас за спиной, и наши ботинки стучат по твердой скале. Солнце отражается от слегка волнистой гранитной поверхности, простирающейся на мили вперед. Яркий блеск слепит глаза.
        Мы делаем еще один привал на краю крутого склона. Вниз ведет лестница из стальных тросов, один в один как та, по которой мы взбирались несколько дней назад. Это страшный, головокружительный спуск, и Сисси хочет, чтобы мы как следует отдохнули, прежде чем спускаться вниз. Мы сидим на жестком камне, оперевшись на рюкзаки. Над гранитными волнами, завывая в расщелинах, дует жестокий ветер.
        Сисси копается в рюкзаке, достает бинокль. Отсюда можно смотреть почти во все стороны. Она изучает раскинувшуюся под нами, как смятое покрывало, землю. Слева серебряной нитью сверкает на солнце река Нид. Сисси смотрит на восток. Если она надеется разглядеть на горизонте что-то, похожее на Землю Обетованную, она нам об этом не говорит.

        - Можно мне посмотреть?  - спрашивает Эпаф.
        Сисси не обращает на него внимания, смотрит налево.

        - Далеко еще?  - спрашивает Бен.
        Отвечает ему Эпаф:

        - Я бы сказал, что мы на середине пути. Еще часа четыре или около того. Эй, Сисси, ты не дашь мне посмотреть в этот бинокль?
        Но она его будто не слышит, полностью поглощенная процессом. Указательным пальцем она слегка подкручивает фокус. Ее лоб над биноклем хмурится все сильнее. Неожиданно Сисси выпрямляется, напрягшись.

        - Все в порядке?  - спрашиваю я.
        Она раскрывает рот, так что он сравнивается по ширине с окулярами, убирает бинокль и смотрит вдаль, будто видит что-то страшное и не верит своим глазам.
        Сисси поднимается на ноги. Мы тоже. Я думаю, что она могла увидеть группу старейшин, поднимающихся вслед за нами. Но бинокль был направлен в другую сторону, на землю далеко внизу.

        - Не может быть,  - тихо произносит она. Ее голос уносится ветром, превращаясь в испуганный шепот.
        Эпаф забирает бинокль у нее из рук. Сначала он ничего не видит. Но потом его брови взлетают, как запущенные в небо воздушные Змеи. Он отшатывается назад, едва не роняя бинокль.

        - Что там?  - спрашивает Дэвид, глядя в ту же сторону.
        Эпаф мотает головой, как будто хочет прочистить ее:

        - Я не знаю… Этого не может быть.

        - Что там?

        - Мне просто померещилось, это…

        - Лодки,  - говорит Сисси.  - Плывут по реке.
        Я хватаю бинокль. Не сразу получается найти реку и, даже обнаружив ее, я поначалу вижу только блеск воды. Река кажется узкой извилистой полосой, состоящей из солнечных зайчиков. Трудно что-то разобрать, и я начинаю думать, что Эпафу с Сисси действительно померещилось.
        А потом я вижу.
        Круглый, похожий на купол корабль, от металлической обшивки которого отражается тусклый свет. Он кружится и подпрыгивает на стремнине, отданный на волю волн. От него отходят веревки, похожие на ноги насекомого. На конце каждой веревки что-то висит. Я приближаю изображение.
        Это утонувшие лошади, безжизненные тела которых корабль тянет за собой, как висельников. Видимо, они тянули корабль днем, когда закатники прятались внутрь. Их по три с каждой стороны, видимо, они не давали течению прибить корабль к берегу. Когда течение ускорилось, им пришлось перейти в галоп, потом в карьер, а когда они выбились из сил, то упали, и течением их затянуло в реку.

        - Что это?  - спрашивает Бен, его голос будто доносится из невероятной дали.
        Я слегка поворачиваюсь. Это не единственная лодка на реке. Все они накрыты металлическими куполами, все тащат за собой утонувших лошадей.

        - Там закатник?  - снова спрашивает Бен высоким, на грани истерики, голосом. Я дрожащими пальцами настраиваю фокус и вижу еще лодки. Целый флот, плывущий к нам по реке. Течение несет их к пещере в горах. К нам. Я опускаю бинокль.
        Бен смотрит на меня.

        - Это они, да? Группа охотников?  - его голос пронзительно звенит.
        Я качаю головой:

        - Не группа. Армия.
        Сисси наклоняется, обхватывает руками колени, как будто ее ударили под дых.

        - Помните нападение на реке? С абордажными крюками? Я тогда сказала, что они становятся умнее и сильнее,  - она качает головой.  - Но я даже не представляла насколько.

        - Но как это возможно?  - спрашивает Эпаф.  - Как они смогли так быстро построить лодки?  - он поворачивается ко мне, будто у меня есть ответ.

        - Может быть, они… я не знаю.

        - Такой большой флот… его нельзя построить за несколько дней,  - говорит Эпаф,  - на это требуются месяцы, годы. Ты жил с ними. Разве ты слышал о том, что они строят лодки?

        - Нет, ни слова.

        - Давайте сосредоточимся на том, что делать сейчас,  - произносит Сисси, стараясь говорить твердо.  - Мы знаем, что закатники в паре часов от пещеры. Водопад многих убьет, я думаю, но значительная часть выживет. В пещере темно. Те, кто выживут, смогут прятаться до заката.

        - А что потом?  - спрашивает Бен.

        - А потом они нас сожрут,  - говорит Дэвид. Он выглядит совсем маленьким, его тонкие руки дрожат.

        - Нет,  - говорю я.  - Не сожрут.
        Они все поворачиваются ко мне.

        - Посмотрите на этот ветер. Он дует с запада на восток.

        - И что это значит?  - спрашивает Бен.

        - Это значит, что они сначала учуют Миссию, если мы продолжим идти на восток и оставаться с подветренной стороны. В Миссии несколько сот человек. Нас всего шестеро. Миссия - это целый вулкан запахов, а мы только струйка дыма. Если мы будем поддерживать расстояние между нами и Миссией, оставаться с подветренной стороны, с нами все будет в порядке. Мы выживем. И дойдем до Земли Обетованной.

        - Они погонятся за нами.
        Я качаю головой:

        - Они обожрутся человеческой плотью в Миссии, и их обоняние притуплено запахами, они не учуют нас в дюжине миль от себя.
        Я смотрю на реку. Даже без бинокля я вижу черные точки на ней.

        - Но нам надо идти. Сейчас такое время, когда медлить нельзя.
        Я хватаю рюкзак, закидываю его на спину и подхожу к лестнице, остальные следуют за мной. Эпаф вызывается лезть первым и берет рюкзак Бена.

        - Не смотрите вниз,  - говорю я младшим.  - Сосредоточьтесь на ступенях прямо перед собой. Медленно и уверенно. Ясно?
        Эпаф берется за поручни, ставит ногу на верхнюю ступеньку и останавливается.

        - Сисси?  - окликает он.
        Она не сдвинулась с места. По лицу видно, что внутри нее идет какая-то борьба.

        - Ну же, Сисси,  - кричу я,  - надо спешить.
        Ее лицо разглаживается, битва внутри завершилась. Она смотрит на меня уверенным взглядом, но сквозь пелену слез.

        - Эй!  - кричу я.  - Пойдем!

        - Это не так просто,  - говорит она.

        - Что не так просто?

        - Убежать.

        - Что?

        - Нам надо вернуться.

        - В Миссию? Ты с ума сошла?

        - Нам надо предупредить их о лодках.
        Я подхожу к ней.

        - Если мы вернемся, мы умрем. Если пойдем дальше, останемся жить,  - говорю я.  - Вот так. Уйдем сейчас, доберемся до Земли Обетованной. Увидим моего отца. Проще не бывает.

        - Я возвращаюсь в Миссию.
        Я смотрю на нее:

        - Но зачем, Сисси? Они и так покойники. Даже если мы предупредим их, далеко ли девушки уйдут на их ножках?

        - Я не могу так поступить, Джин. Я не могу просто уйти и оставить их на съедение.
        Я поворачиваюсь к Эпафу:

        - Может быть, ты сможешь ее убедить?
        Но он только смотрит на Сисси неуверенными, сомневающимися глазами.

        - Ох, Эпаф, только не это!
        Сисси смотрит в сторону реки:

        - Ученый говорил, что мы никогда не бросаем своих. Если мы просто уйдем, зная то, что знаем,  - предадим все, чему он нас учил.
        Я зло указываю пальцем на восток:

        - Ученый хочет, чтобы мы шли на восток. Ученый хочет, чтобы мы пришли в страну Молока и Меда, Плодов и Солнца. Он ждет нас там. Мы пойдем на восток. Этого хочет Ученый! Не надо рассказывать мне, чего тебе кажется!
        Сисси спокойно отвечает на мои гневные слова:

        - Если мы уйдем, их кровь будет на наших руках. Кровь девушек. Кровь младенцев. Я не смогу с этим жить.

        - Перестань, Сисси, они сами виноваты.

        - Нет!  - почти кричит она.  - Нет, это мы виноваты! Разве ты не понимаешь?  - она заглядывает мне в глаза.  - Это из-за нас они в опасности. Если бы мы не пришли сюда, лодки бы за нами не последовали. Если бы не мы, закатники никогда бы не узнали о Миссии.
        Ветер свистит над гранитными валами. Он бросает ей в лицо пряди волос, но она их не отбрасывает.

        - Я возвращаюсь,  - говорит Сисси.  - Это единственное, что я могу сделать. Я расскажу им о закатниках, я постараюсь убедить их всех сесть в поезд, уехать немедленно. Это будет нелегко, но я справлюсь.

        - Ты с ума сошла? Сисси, мы не знаем, куда идет поезд.

        - Именно потому. Может, он ведет к спасению. Но если на него не сесть, их однозначно ждет верная смерть,  - голос у нее твердый, как сталь. Она приняла решение.  - Их жизни и так были не слишком счастливыми. Я не оставлю их на растерзание закатникам, если могу что-то сделать. Я не смогу жить с мыслью, что их предала.
        Я не свожу с нее глаз:

        - Сисси, не делай этого.
        Она не обращает на меня внимания, поворачивается к остальным:

        - Вы все идите с Джином. Помогите ему найти Ученого. Не волнуйтесь обо мне.

        - Нет,  - Эпаф зажмуривается, затем открывает глаза. Бледнея, он делает шаг к Сисси: - Я с тобой Сисси. Это наш долг.

        - И я,  - говорит Дэвид, утирая слезы.  - Пойдем обратно, в Миссию.

        - И я,  - присоединяется к ним Джейкоб,  - я тоже с вами.
        Теперь Бен подбегает к Сисси, крепко хватает ее за талию. Она ерошит его волосы, торчащие из-под шапки, и смотрит на меня.
        Я отвожу взгляд. Дует ветер, и, хоть он не сильнее прошлых порывов, он проходит сквозь меня, будто во мне ничего не осталось. Я пинаю камень, и он срывается со скалы.

        - Вы этого хотите, да? Чтобы за вами гнались, охотились? Всю жизнь быть добычей? Родиться добычей и добычей же умереть?  - я смотрю на них.  - Это наш шанс стать чем-то большим, чем добыча. Но вместо этого вы выбираете возвращение. Как сбежавшее животное, которое возвращается прямо в клетку.
        Все молчат. Точки на реке увеличиваются в размере.

        - Мы могли бы быть свободны!  - голос срывается. Я выбрасываю руку в сторону горизонта на востоке: - Вот куда нам надо идти. На восток. Туда, где мой отец.
        У меня неожиданно кружится голова. Земля будто уходит из-под ног. Я наклоняюсь, жду, пока мир вокруг перестанет кружиться.

        - Не делайте этого, ребята,  - говорю я, и мой голос, дрожащий на ветру, будто утратил всю силу и превратился в шепот,  - не оставляйте меня одного.
        Они молчат несколько секунд. Молчат и не двигаются. Только их волосы, которые треплет ветер, нарушают неподвижность. Потом Дэвид делает шаг ко мне. Один маленький шаг, но он как будто покрывает расстояние между нами.

        - Идем с нами, Джин,  - говорит он,  - пожалуйста?  - От его последнего слова что-то словно ломается у меня внутри.
        Я поворачиваю голову, смотрю на восток. На пустые бесплодные земли.

        - Джин,  - теперь говорит Джейкоб,  - пойдем с нами. Ты теперь один из нас. Ты с нами. Ты идеально вписался. Мы семья. Мы не дадим тебе уйти.
        Никто никогда не просил меня остаться. Я молчу, чувствуя, как пустоту внутри меня, которая была всегда, заполняет тепло. Я снова поворачиваюсь к ним. Бен смотрит на меня с надеждой. Он замечает по моему лицу, что я принял решение, и улыбается. Он тянет Сисси за руку:

        - Он идет! Он идет с нами!
        Эпаф кивает мне, его глаза теплеют.

        - Надо идти,  - говорит он.  - До Миссии не близко. Ты иди вперед, я пойду последним. Как ты на это смотришь?
        Я уже вижу, как делаю шаг и оказываюсь среди них. Я почти чувствую, как они похлопывают меня по спине, смотрят на меня горящими глазами, как мое тело наполняется энергией, когда я веду их обратно в Миссию.
        Но я не двигаюсь. Я прикован к этому месту. Снова я смотрю на восток. Как будто множество рук тянут меня одновременно в противоположные стороны.

        - Я пойду за Джином!  - говорит Джейкоб, поднимая рюкзак.
        Но я не двигаюсь.
        Наконец Сисси, долго хранившая молчание, говорит. Но, в отличие от других, в ее голосе нет ни радости, ни возбуждения.

        - Джин,  - вот все, что она произносит.
        Только мое имя, и очень тихо. Ее голос полон непереносимой скорби, тяжестью падающей на мои плечи. Она качает головой, и это едва заметное движение значит больше тысяч слов. Мальчики поворачиваются к ней, ничего не понимая.

        - Сисси?  - спрашивает Бен.  - В чем дело?

        - Джин не пойдет с нами,  - отвечает она, не сводя с меня глаз.

        - Что? Что ты имеешь в виду?
        Она спокойно отвечает:

        - Ему нужно идти на восток. Этот путь определил для него Ученый.

        - Нет,  - Дэвид едва говорит от волнения.  - Он один из нас, он останется с нами…

        - Он - Источник. У него другой путь.

        - Сисси,  - говорит Бен,  - но он же хочет идти с нами и…

        - Не позволяйте Джину умереть,  - говорит Сисси.  - Джин - Источник. Он лекарство. Он должен остаться в живых. Ему нужно на восток. Нет ничего важнее этого.
        Младшие мальчики бледнеют, но их глаза и дрожащие губы свидетельствуют о том, что они понимают: Сисси права.

        - Он должен найти Ученого,  - продолжает Сисси со спокойной решимостью.  - Этого хочет Ученый. Он так планировал с самого начала. Мы не можем позволить своим личным чувствам,  - ее лицо каменеет,  - мешать этому,  - она краем глаза смотрит на меня, и ее голос в первый раз срывается от боли.  - И Джин, глубоко внутри, тоже хочет этого.
        Ребята смотрят на меня. Бен теперь замечает на моем лице другое выражение. От этого его нижняя губа дрожит, на глазах выступают слезы.

        - Джин?  - спрашивает он, и этот вопрос повисает в воздухе, дрожа на ветру.
        Сисси идет ко мне с застывшим выражением лица.

        - Он хочет к отцу. Ничто - и никто - не значит для него больше. Мы не можем ему в этом отказать. Мы должны отпустить его.  - Она стоит прямо передо мной, так близко, что в ее каменной решимости я вижу трещины, сквозь которые сочится боль.  - Ты ведь пойдешь за ним до края земли. Верно, Джин?
        За ее спиной мальчики смотрят на меня. Небо над ними яркого, глубокого голубого цвета. Не видно ни облачка. Бен начинает всхлипывать, и Эпаф обнимает его за плечи.

        - Я не оставлю вас,  - говорю я.

        - Ты должен,  - отвечает Сисси.  - Я не позволю тебе остаться.

        - Мне надоело расставаться…
        Она прикладывает палец к моим губам, вынуждая меня замолчать.
        Солнечный свет, отражающийся от гранитных валов, делает ее глаза глубже. Я вспоминаю, как впервые увидел эти карие глаза на экране на моем столе в школе. Когда она вынимала лотерейные номера для Охоты. Столько дней прошло, но я все еще помню этот взгляд. Даже пиксели экрана смогли передать ощущение силы и мягкости.
        То же самое я чувствую от прикосновения ее руки к моему лицу. Силу и мягкость.

        - Джин!  - шепчет она, и голос все-таки ее предает. Она мучительно сглатывает.  - Уходи.
        На мгновение решимость в ее глазах словно раскалывается и сквозь нее проступает неуверенность. Она молчит, как будто давая мне шанс что-то сказать. Но я молчу. Она закрывает глаза и поворачивает обратно, к мальчикам.
        Я не двигаюсь. А потом направляюсь к лестнице, и каждый шаг, кажется, длится несколько часов. Все кажется нематериальным: гранит подо мной, мои ноги, мое тело. Кажется, что следующий порыв ветра меня унесет. Не подхватит целиком, а развеет мое тело. Частица за частицей, пока не останется ничего. Я ставлю ногу на первую ступеньку.

        - Джин!  - кричит Дэвид.  - Мы увидимся. Увидимся однажды, так ведь?
        Я киваю. Он улыбается, и я чувствую, как мои собственные губы складываются в ответной улыбке. Я не знал этого. Никогда раньше не думал, что улыбки могут происходить из печали. А потом я делаю то, что отец всегда мне запрещал. Я поднимаю руку и медленно машу. Все они машут мне в ответ, в глазах у них стоят слезы.
        Я спускаюсь на следующую ступеньку. И на следующую, как если бы меня тянул вниз вес моего тяжелого сердца. Сисси и ребят больше не видно. Все, что я теперь вижу,  - гранитная стена, уходящая вверх по мере моего продвижения вниз. Еще ступенька, и еще; я снова остаюсь совершенно один во всем мире.

39

        Я иду быстро. Лучше так, чтобы мое сердце билось чаще и громче, легкие втягивали в себя воздух, а разум был занят лежащим впереди, а не тем, что осталось за спиной. Я - как крохотная точка, скользящая через огромную забытую землю, застывшую в вечном неизменном сне.
        Когда солнце начинает садиться, под моими ногами оказывается не твердый гранит, а мягкая лесная подстилка. В лесу становится холоднее и темнее, будто сумерки наступили раньше времени. Я иду быстро, стараясь оказаться как можно дальше.
        Густые деревья, так похожие одно на другое, дезориентируют меня, вынуждая ходить кругами. Я смотрю наверх, пытаясь понять, куда идти, но сквозь густые кроны видны только отдельные клочки неба. Непонятно, где находится солнце. Я даже не знаю, где восток. Цвет неба беспокоит меня: оно больше не голубое, по нему разливается кроваво-красный оттенок заката. Приближается ночь.
        Я вырос в городе и не умею ориентироваться в лесу. Я иду вперед, чувствуя, как паника начинает заполнять мой мозг. Спустя десять минут я вынужден признаться себе в том, что отрицал уже час. Я заблудился. Мой внутренний компас сломан, и я больше не знаю, удаляюсь ли я от Миссии или возвращаюсь к ней. Я потерял драгоценное время.
        С тревогой я замечаю, что на темнеющем небе появились первые звезды. На мир опускается ночь. Под моими ногами, внутри горы, сотни закатников ждут, пока свет сменится тьмой. Мне становится окончательно не по себе от этой мысли. Они тут же начнут взбираться по стенам пещеры, цепляясь за лианы и другие растения, и выбираться наружу через отверстия, пропускающие днем солнечный свет. Они хлынут наружу бесчисленными потоками, как нефть, заливающая гору, и побегут к Миссии.
        Я надеюсь, что Сисси и ребята успели добраться до Миссии и сейчас в безопасности. Я надеюсь, что они смогут убедить девушек сесть в поезд и уехать раньше, чем закатники окажутся там. Меня охватывает растущее чувство вины. За то, что я бросил их. Точно так же, как Пепельный Июнь. Я предал их. Я иду быстрее, надеясь, что усталость поможет мне избавиться от этих мыслей.
        Спустя полчаса я прислоняюсь к стволу дерева и, тяжело дыша, вглядываясь в темноту. Я должен был уже оказаться на другой стороне горы и идти вниз. Но не сидеть, испуганным, в тихом и темном лесу. Несколько дней назад, когда Клэр вела нас, лес кишел жизнью. Но сейчас меня окружает только жуткая тишина. Как будто все лесные обитатели почувствовали приход закатников и убежали.
        Когда мое дыхание успокаивается, я слышу тихое журчание ручья и направляюсь к нему. Не только потому, что меня мучит жажда и мне нужна вода, но и потому, что помню ручей в пятидесяти или около того метрах от деревянного домика. Возможно, это он.
        Я вижу быстрый клокочущий горный ручей. Наклоняюсь, брызгаю водой в лицо. Ледяная вода пробуждает меня от туманящей мозг усталости.
        Теперь, когда я соображаю яснее, мне в голову приходит идея. Способ выбраться. Не идеальный, далеко не идеальный, если честно. Но сейчас, когда температура опускается, когда по моей шее ползет холодок, я понимаю, что это не просто неплохой способ побега, это единственный способ. Я закидываю за спину рюкзак, подтягиваю лямки и бегу вдоль ручья, во все глаза вглядываясь в сумерки в поисках домика.
        Потому что в этом домике висит дельтаплан моего отца.
        Я почти пробегаю мимо. Меня останавливает громкий вой. Он взлетает в небо пугающе близко. Я останавливаюсь и вижу. Сначала не дом, только луг, на котором он стоит. Спустя мгновение я бегу через луг к крыльцу.
        Когда я поворачиваю ручку, к небу взлетает целый хор воплей, мужских и женских. Все они наполнены чудовищной жаждой. Тонкие полоски облаков, подкрашенные красным светом заходящего солнца, кажутся глубокими кровавыми царапинами. Я смотрю на окружающий меня лес. Никакого движения. К востоку луг оканчивается крутым обрывом, где дует ледяной ветер. Здесь отец взлетал на своем дельтаплане. Прямо с утеса он взмывал в небо и парил над Пустошью. Здесь должен буду взлететь и я.
        В доме темно. Я беру из сумки химический фонарь, переламываю его. Дельтаплан точно там, где я помню, висит на стене спальни. Теперь, когда я должен на нем лететь, он выглядит одновременно более неустойчивым и более громоздким, чем мне казалось. Я рассматриваю его, пытаясь понять, для чего нужна вся эта мешанина пряжек и застежек. Никакого смысла в ней нет. Должно быть что-то еще. И тут я вспоминаю. Я открываю сундук с одеждой, беру из него тот странный жилет, который видел в первый раз, расстегиваю его, пытаясь понять систему крюков и карабинов, надеваю, пропуская ноги в обвязку. Теперь дельтаплан становится понятнее: крюки пристегиваются к крюкам, карабины - к карабинам того же цвета.
        От вопля, доносящегося снаружи, дрожат стекла.
        За окном непроглядная чернота. Ночь поглотила все небо.
        И как будто приветствуя ее приход, весь склон оглашают вопли. Теперь они громче, они скребут по окнам дома, как когти по льду. Я слышу треск, будто ломаются зубочистки. Не сразу я понимаю, что это падают деревья, которые сваливает армия закатников. Запах геперов, доносящийся с другой стороны горы, приводит их в безумие.
        Я роняю дельтаплан на кровать и выбегаю наружу. С крыльца я вижу, как они несутся вперед. Высокие деревья дрожат вдалеке.
        Они идут. Они идут. Случайно или нет, но дом прямо у них на пути.
        Я бегу внутрь, думая, не закрыть ли мне ставни, не превратить ли дом в крепость. Но тут же отбрасываю эту мысль - у него столько же шансов устоять, сколько у спичечного коробка, брошенного в огонь. Закатники за несколько секунд разнесут дом в щепки.
        Я беру дельтаплан, боком проношу его через коридор и входную дверь. Вокруг меня бешено кружится ветер, несущий с собой их вой.
        Готов я или не готов, но сейчас или никогда. Я выбираю сейчас. И надеюсь, что готов.
        Я цепляю крюк на обвязке к крюку на дельтаплане и иду к краю, на ходу пристегивая карабины, продевая веревки в петли. Приходится догадываться. Я не уверен, что делаю все правильно. Можно только надеяться, что все в порядке.
        Земля начинает дрожать у меня под ногами.
        Крики раздаются в лесу позади меня и сбоку. Эти крики не похожи на те, что я слышал раньше. Они возвещают приятный сюрприз, неожиданное открытие.
        Я бегу. Болтающиеся, еще не пристегнутые карабины бьют меня по бокам, как капризный ребенок - защелкни, защелкни, защелкни,  - но у меня нет времени. Все, что я чувствую, это крики, которые режут бритвой не только мои барабанные перепонки, но и кожу у меня на шее, кожу у меня на пятках, тянутся ко мне, как когти. Я хватаюсь за металлическую рукоять дельтаплана, надеясь, что не споткнусь. Это будет смертельной ошибкой.
        Темнота начинает смыкаться вокруг меня.
        Не смотреть назад. Не смотреть по сторонам. Не сводить глаз с обрыва. Бежать к обрыву. Бежать, бежать, бежать.
        И вот он, край обрыва, несущийся ко мне, и зияющая за ним пустота. Я не знаю, что делать с дельтапланом, но уже слишком поздно, чтобы гадать. Земля дрожит, воздух прорезает тысяча страстных воплей. Я прыгаю с обрыва в бездну, полную тьмы.
        И в этот момент я слышу крик, слово, доносящееся сзади:

        - Джин!


        Я падаю вниз, беспорядочно дрыгая ногами, скала проносится мимо меня. Ветра нет. Дельтаплан хлопает за спиной, как раненая птица, истерично бьющая крыльями. Меня охватывает мучительная паника.
        Наконец, словно ниоткуда, налетает великолепный порыв ветра. Дельтаплан ловит его. Ночной воздух - только что бывший пустотой,  - неожиданно обретает плотность пышного ковра и поднимает меня в небо.
        Задыхаясь от ужаса, стискивая побелевшими пальцами ручку, я смотрю вниз. Закатники падают с обрыва, обрушиваясь в бездну. Дельтаплан качается. Я смотрю на рукоять, пытаясь сосредоточиться на более важной задаче. Я наклоняюсь в ту и в другую сторону, осторожно изучая механику полета. Обычно я быстро учусь, и на этот раз довольно скоро понимаю, как лететь. Все надо делать медленно и плавно, никаких рывков или неожиданных маневров. Не так уж сложно, если преодолеть страх.
        На самом деле это потрясающее ощущение. Чувство, что ты летишь по воздуху, и неожиданно ласковый, приятный ветерок касается твоего лица. Внизу, подо мной, река Нид мощным водопадом вырывается из горы. Она сверкает под светом луны, как вспышка, как серебряная стрелка, указывающая на восток. На Землю Обетованную. Туда, где меня ждет отец. Если ветер продолжит дуть, я окажусь там быстро.
        Я бросаю последний взгляд назад, на гору. Теперь склон освещен молочным светом луны, и я вижу поток серебряных и черных точек. Волна за волной закатники выплескиваются из недр горы. Скоро они будут в Миссии.
        Я стараюсь не думать об этом, но мысли помимо воли обращаются к Сисси и ребятам. Сейчас они уже добрались до Миссии. На мгновение во мне образуется пустота больше, чем окружающее ночное небо. Я смотрю перед собой. На восток. Где-то там, дальше, чем мои глаза способны видеть, ждет отец.
        Интересно, сколько девушек Сисси уговорила сесть на поезд?
        Мой отец, наверное, загорел. Теперь, когда ему не надо прятаться от солнца. И растолстел тоже, учитывая, сколько там еды и питья.
        Интересно, Сисси и ребята уже в поезде? Наверное, девушки из деревни забираются в поезд, пока он разогревает двигатель.
        У отца, наверное, борода или усы, или, может быть, щетина. И волосы на руках и ногах. Мешки у него под глазами стали меньше или вообще исчезли за годы спокойного здорового сна. Отец выглядит по-другому, но теперь, без масок, которые он был вынужден носить долгие годы, это и будет его настоящее лицо.
        Интересно, все ли в порядке с Сисси и ребятами? Знают ли они, что надо уезжать немедленно? Представляют ли они, сколько закатников бежит за ними.
        Я - впервые за всю жизнь - увижу, как отец улыбается. Увижу эту самую простую и чистую из всех эмоций, которую он всю жизнь вынужден был подавлять. Увижу, как растягиваются его губы, блестят зубы, горят глаза. Руки останутся неподвижными теперь, когда нет нужды притворно чесать запястье. И именно это он сделает, когда увидит меня. Он улыбнется. Он будет улыбаться прямо на солнце, не отступая в тень.
        Не устал ли Бен оттого, что им пришлось идти целый день? Знает ли Дэвид, что ему понадобится шарф и перчатки, потому что ветер, хлещущий через решетки поезда может оказаться сильным и пронизывающим? Заживает ли рука Сисси? Не попала ли туда инфекция? Думают ли они обо мне? Нуждается ли Сисси во мне? Так же, как я в ней.
        Вокруг меня появляются звезды. Кажется, что до них подать рукой. Кажется, что я могу дотянуться и сковырнуть их с места, а потом наблюдать, как они снежинками падают на землю. Я смотрю на восток. Вижу отца, окруженного теплым солнечным светом. Но нечетко, как будто он просто фантазия. Вижу, что он уменьшается и тает. Как все сны в лучах рассвета.
        Я сильнее вцепляюсь в рукоять. Сгибаю ноги, перемещая центр тяжести. Звезды вращаются, когда я поворачиваю дельтаплан, луна крутится, как мячик на веревочке. Подо мной вращается река.
        Гора оказывается передо мной. Ее вершина склонена набок, как будто удивлена и сбита с толку. Я лечу на запад.
        Назад в Миссию.

40

        Миссия лежит между двумя отрогами горы, и сначала я пролетаю мимо. Мост, половины которого колоннами поднимаются в небо, оказывается бесценным ориентиром. Я кружу над ним и замечаю несколько пятнышек света, мерцающих на склоне горы. Я подлетаю ближе, и Миссия, ее освещенные мягким светом дома, выступает из темноты. Отсюда она кажется неожиданно маленькой и хрупкой.
        Я уже понял - со смирением и некоторым страхом,  - что мое приземление будет неудачным. Возможно, болезненным, может, даже смертельным. Я могу уповать только на везение новичка. У меня было достаточно времени об этом подумать: полет обратно занял минут пятнадцать или около того, и я уже понял, что лучше всего будет приземлиться на ледниковом озере у дальнего края деревни. Идея казалась хорошей, но воплотить ее оказалось не так просто. Отсюда озеро кажется не больше монетки - до смешного маленькая посадочная площадка, окруженная гранитными скалами и вздымающимися к небу деревьями.
        Приводнение на озеро оказывается не мягче столкновения с ледяной стеной. Мои ноги и тело как будто волочет по железной терке. Дельтаплан неожиданно устремляется в глубину, переворачивая мир вверх ногами. Не понимая, где верх, где низ, я расстегиваю жилет и выбираюсь из него, отталкивая дельтаплан от себя. Следи за пузырьками, следуй за ними, следи за пузырьками.Я вырываюсь на поверхность, и надо мной раскрывается усыпанный звездами купол неба, полный свежего воздуха.
        Я плыву к берегу, выбрасываю свое промокшее, закоченевшее тело на поверхность. Холодно. Надо спешить. Руки и ноги трясутся, как ветви на ветру, разум наполняют рваные, спутанные мысли. Ковыляя на подкашивающихся ногах, стуча зубами, обхватывая себя руками, я пробираюсь в ближайший дом. Мои замерзшие пальцы с трудом смыкаются на дверной ручке. Внутри темно. Я открываю сундук, срываю с себя мокрую одежду, натягиваю сухую. В этот момент я понимаю, что не встретил ни единой живой души. Я выбегаю на улицу, все еще стуча зубами от холода, смотрю на площадь. Никто не двигается, никого нет. В тот момент, когда я думаю, что Сисси убедила всех уйти, навстречу попадается группа девушек. Их сонные глаза удивленно распахиваются, когда они меня видят.

        - Где мои друзья?  - спрашиваю я. Первые несколько слов, которые я говорю за последние часы, оказываются резкими и пронзительными.
        Девушки настороженно смотрят на меня.

        - Вы меня слышали? Мои друзья: Сисси, Эпаф, мальчики. Они вернулись сюда? Вы их видели?
        Они по прежнему бессмысленно смотрят на меня, тревога в моем голосе их не трогает. Всех, кроме одной. Она выглядит окаменевшей.

        - Они вернулись?  - спрашиваю я.
        Она кивает.

        - Где они?

        - На станции,  - тихо отвечает она.  - Почти все.

        - В каком смысле почти все?
        Она комкает в руках ткань юбки.

        - Что происходит?  - требовательно спрашиваю я. Внутри нарастает тревога.

        - Я не могу сказать больше, не могу,  - говорит она, каменея.

        - Что здесь происходит?  - требовательно спрашиваю я.
        Никто не отвечает, никто не смотрит мне в глаза. Я бегу к станции.

        - Идите на поезд!  - кричу я через плечо.  - Если вы хотите жить, идите на поезд!


        На станции кипит жизнь. Кажется, тут половина деревни. Они разгружают вагоны. Всё еще разгружают вагоны.

        - Сисси!  - кричу я.
        Ко мне поворачиваются лица. Одно за другим, сонные круглые лица. Но никаких следов Сисси или ребят.

        - Эпаф! Дэвид!
        Все останавливаются, поворачиваются ко мне. На лицах написано удивление, но со мной никто не заговаривает. И тут я слышу от дальнего конца поезда крик Сисси.

        - Мы здесь, Джин! Мы здесь! Быстрее…  - Ее обрывает звук удара.
        Этого достаточно, чтобы я бежал сломя голову. Я несусь по платформе, отпихивая в стороны ящики и генераторы, перескакивая через свернутые на земле шланги. Старейшины стоят у того конца поезда тесной группой.
        Я останавливаюсь перед ними, тяжело дыша, глотая свежий воздух. Старейшины расходятся в стороны, как челюсти, готовые сомкнуться на мне. Теперь я вижу. Они все привязаны внутри вагона. Сисси и мальчики. Почти все мальчики.

        - Где Бен?  - спрашиваю я.

        - Крагмэн запер Бена в своем кабинете,  - отвечает Сисси. С одной стороны ее лица синяк. Руки, натертые и красные, связаны над головой и привязаны к металлической балке.  - Они не стали нас слушать. Схватили и заставили сесть в поезд.
        Рядом с ней дрожит, чуть не плача, Дэвид. Джейкоб привязан с другой стороны. Я вижу веревки, которыми они все привязаны к балкам. Эпаф выглядит хуже всех. Он склонился на одну сторону, почти без сознания. Он привязан один, в углу. Глаза у него заплыли лиловыми синяками, веки распухли так, что не открываются. И тут я замечаю, что в другом углу привязан еще кто-то. Девушка. Ее глаза горят новой жизнью. Это Клэр.
        Я поворачиваюсь к старейшинам. Они ухмыляются, глядя на меня.

        - Ладно, ладно. Вы нас поймали. Мы сдаемся. Мы садимся в поезд. Мы уезжаем.
        Они хмурятся. Они ожидали сопротивления.

        - Только приведите Бена. Тогда можете нас отправлять.

        - Ладно,  - говорит один из старейшин.  - Теперь лезь в вагон.

        - Когда вы приведете сюда Бена,  - отвечаю я.  - Тогда сяду.
        Старейшина тепло улыбается, демонстрируя морщинки в углах губ:

        - Да, конечно. Как скажешь. Но на это может потребоваться час или два. Плюс минус три.
        Окружающие его старейшины гогочут.
        Я смотрю на Сисси. Она качает головой. Ее глаза говорят мне, что это не сработает.
        Я пробую другой способ.

        - Слушайте меня очень внимательно,  - говорю я.  - Я скажу вам это по буквам. Надо уезжать сейчас.

        - С чего ты взял?  - спрашивает старейшина.

        - Они приближаются.

        - Кто?

        - Закатники.
        Старейшина улыбается, показывая на Сисси:

        - Точно то, что она говорила. Ох… нам так страшно. Ох… закатники плывут по реке на миленьких маленьких лодочках.

        - Лучше б вам было страшно,  - я смотрю в их улыбающиеся лица, пока ухмылки не исчезают.  - Я их видел. Они на горе. Бегут к нам прямо сейчас, покрывают склон, как черная кровожадная лавина. Через несколько минут они будут здесь.
        Старейшины молчат: секунду, две, три. Наконец молчание прорывается взрывом смеха.

        - Хорошая игра, сэр, отличная игра,  - грохочет старейшина.  - Должен признать, ты чуть нас не убедил,  - тут он перестает смеяться.  - Но недостаточно хорошая,  - он окончательно становится серьезным.  - Теперь забирайся в поезд.

        - Сначала приведите Бена. А пока его ведут, пусть девушки начинают садиться в поезд.

        - Что ты имеешь в виду?  - спрашивает одна из девушек. Та, с веснушками. Ее голос звучит застенчиво и испуганно, она сама не верит в то, что говорит. Но, не обращая внимания на злобно смотрящих старейшин, она продолжает: - Скажи мне.
        Теперь все старейшины поворачиваются к ней.

        - А ты помолчи!

        - Нам всем надо уходить,  - кричу я, теперь обращаясь к девушкам.  - Поезд - это способ выжить. Единственный способ.  - Я вижу, как девушки наклоняются вперед, прислушиваясь ко мне.  - Вы думаете, закатник в Доме Пустоши был страшным? А теперь представьте, что их дюжины. Представьте, что на деревню набросятся сотни!  - Девушки отшатываются.  - Теперь представьте, что они вас хватают и едят. Потому что именно этим они займутся через пятнадцать минут.
        Маленькая девочка рядом с нами, на вид не старше семи лет, начинает плакать. Девушка с веснушками обнимает ее за плечо, хотя сама бледна и дрожит.

        - Не слушайте его!  - кричит старейшина.  - Не слушайте эту наглую ложь!

        - Слушайте меня!  - пытаюсь я его перекричать.  - Запускайте мотор! Начинайте опускать мост. Надо уезжать сейчас!
        Никто не двигается с места.
        И тут происходит единственное, что может сработать. Громкий утробный вопль проносится над деревней. Это не волк и не другое животное. Неудержимая, безумная страсть звучит в этом крике. Он идет из глубины души, но не человеческой. Спустя мгновение к нему присоединяется другой вой, за ним еще один, и еще, пока темное небо не взрывается множеством животных воплей.
        Старейшины бледнеют. Кошмар, мучивший их всю жизнь, стал реальностью, это видно по глазам. Но делают они что-то странное. Они не приказывают девушкам садиться в поезд. Они просто разворачиваются и молча, с потрясенными лицами, уходят, как освистанные актеры. Старейшины идут обратно к деревне.
        Уходят навстречу вою.

        - Что они делают?  - спрашивает Клэр.  - Куда они идут?
        Я сам ничего не понимаю. Девушки, сперва последовавшие с платформы за старейшинами, останавливаются и недоуменно смотрят друг на друга. На лицах у них отражается борьба между инстинктом выживания и выученной привычкой подчиняться старейшинам.
        Раздается еще один крик.
        Теперь это не вой закатника, а человеческий вопль. Расстояние - на фермах с другой стороны Миссии - не делает слышный в нем животный ужас менее заметным. Я представляю, как девушки забегают на бойню и хватают топоры и тесаки, чтобы защититься от закатников. Они не понимают всей безнадежности своих попыток, как и того, что вид и запах крови на бойне - пусть даже животной - только еще больше распалит закатников.

        - Если вы хотите жить, садитесь в поезд!  - кричу я.
        Девушка с веснушками делает шаг вперед. Дрожащим голосом она приказывает остальным садиться в поезд. Их не приходится упрашивать: все как одна заходят в вагоны с удивительным спокойствием и молчанием. Только иногда раздается сдавленный всхлип.
        Девушка с косичками поднимает что-то с пола вагона, в руках у нее пояс Сисси с ножнами. Она опускается на колени рядом с Сисси, достает кинжал. Спустя секунду веревки перерезаны. Сисси встает, потирая запястья, благодарно смотрит на девушку и вынимает из ножен еще один кинжал. Они вместе перерезают остальные веревки, освобождая ребят и Клэр.

        - Как запустить поезд?  - спрашиваю я у девушки с веснушками.

        - В конце платформы контрольная панель,  - говорит она,  - отвечающая за все. Там есть комбинация кнопок, которая включает автопилот. Пятнадцать минут уходит на то, чтобы прогреть мотор, потом все двери закрываются, поезд отправляется, и мост опускается. Процесс нельзя отменить, пока поезд не достигает пункта назначения - Цивилизации.

        - Ты знаешь, как ею пользоваться?  - спрашиваю я.
        Она кивает, глядя мне в глаза. Я вижу в ее взгляде силу, которую не ожидал встретить.

        - Я много раз видела, как это делали старейшины,  - говорит она.  - Это просто, все отмечено разными цветами и картинками.
        Из деревни доносятся еще более громкие вопли, смешанные с криками боли. Резня началась. Хоть я и не способен почуять запах крови, я понимаю, что началось. Тьма ночи пропитана смертью.

        - Иди,  - говорю я ей,  - включай мотор.
        Она идет к панели так быстро, как ей позволяют ее ножки-лотосы.
        Я вижу, как Дэвид что-то горячо шепчет Джейкобу. Они резко поворачиваются, готовясь бежать.

        - Куда собрались?  - я хватаю их за куртки.

        - За Беном,  - Дэвид отталкивает мою руку.

        - Нет. Вы оба останетесь здесь.

        - Мы не оставим его, Джин.

        - Я знаю,  - говорю я, стискивая зубы.  - Потому и собираюсь за ним.

        - Мы с тобой вместе,  - вмешивается Сисси.

        - Предпочитаю работать один.

        - Не в этот раз. Речь идет о Бене.  - Она поворачивается к Дэвиду и Джейкобу: - Вы останетесь здесь, с Эпафом, присмотрите за ним. Эти две девушки,  - она указывает на девушку с косичками и с веснушками,  - неплохо соображают. Слушайтесь их.
        Сисси спрыгивает с платформы, застегивая пояс с кинжалами. Спустя несколько мгновений я оказываюсь рядом с ней, мы бежим через луг. Все больше и больше криков доносится из деревни. Там, на улицах и в домах, разверзся ад. И мы следуем прямо в него.

        - Зачем Крагмэн забрал Бена?  - спрашиваю я.
        Она качает головой, глаза у нее наполнены страхом:

        - Не знаю.
        Сисси бежит быстрее, изо всех сил. На середине пути я оглядываюсь на станцию. В воздухе раздается громкий металлический щелчок, и из локомотива вырывается серый дымок. Мотор начинает прогреваться. Пятнадцать минут. У нас всего пятнадцать минут.
        Если мы вообще вернемся живыми.
        Добежав до первого дома на краю деревни, мы прижимаемся к стене, заглядываем за угол. Пусто. Сзади за нами кто-то следует. Это Клэр.

        - Не идите дальше, это самоубийство,  - говорит она, тяжело дыша.  - Вы слышите крики? Возвращайтесь к поезду.

        - Мы идем за Беном, он в кабинете Крагмэна,  - отвечает Сисси.  - Без него я не поеду.
        Девушки смотрят друг на друга. Клэр сплевывает:

        - Тогда я с вами. Я могу помочь. Я знаю короткую дорогу туда и обратно.

        - Клэр…  - говорю я.

        - Пошли, нет времени.
        Она бежит вперед, зная, что мы за ней последуем. Ловкая и быстрая, она срезает углы, пробегает через дома, прыгает через заборы. Время от времени мы натыкаемся на группы девушек, с криками ужаса пытающихся бежать на своих маленьких ножках.

        - Быстрее на станцию!  - приказываю я им. Но, глядя, как они ковыляют, я понимаю, что шансов обогнать закатников у них нет.
        Смерть везде и нигде. Я пока не видел ни одного закатника, но их вопли раздаются в каждом углу деревни. Крики становятся громче, видимо, они продолжают стекаться в деревню бесконечным потоком. Металлический запах нашей крови придает им сил, помогает прорываться через улицы, через дома, через одежду, кожу, мышцы, жир, внутренние органы и кровеносные сосуды.

        - Сюда,  - приглушенным голосом говорит Клэр, и мы несемся по улице.
        Через два дома от нас девушка сбегает с крыльца. Крики заставили ее запаниковать и покинуть укрытие. Она сбита с толку и не знает, куда идти. Девушка не успевает заметить черный вихрь, который налетает на нее. В мгновение ока неразличимая тень сбивает ее с ног и уносит обратно в дом, разнося в щепки дверь.
        Крики девушки смешиваются с воем закатника, будто стоны чудовищных, адских любовников.
        Я хватаю Клэр за руку и оттаскиваю назад. Она едва переставляет ноги от потрясения.

        - Кабинет Крагмэна, думай о нем. Думай только о нем, хорошо, Клэр? Веди нас туда!
        Она кивает, но тело ее предает. Она начинает дрожать, глаза бегают из стороны в сторону, стараясь разглядеть что-то знакомое в мире, внезапно ставшем черным и кровавым.
        Она снимает шарф, завязывает его вокруг головы.

        - Что ты делаешь?

        - Мои белые волосы, их хорошо видно в темноте.

        - Нет, закатников привлекает запах крови,  - говорю я, возвращая шарф на место,  - и сейчас это наше преимущество. Мы точно знаем, где они. Там, где кричат, льется кровь; где кровь, там и они. Мы не пойдем туда, где крики.
        Она кивает, но зубы у нее продолжают стучать.

        - Будь рядом со мной, Клэр, и все будет в порядке. Я все это знаю, мне случалось встречаться с ними и выживать. Я знаю, как они двигаются, где, когда и почему. Посмотри на меня, Клэр, посмотри мне в глаза!
        Она смотрит, и я пытаюсь взглядом передать ей всю свою решимость, поделиться смелостью с этими наполненными ужасом глазами. Я, кажется, слышу шум крови в ее венах. Она кивает, делает глубокий вдох.

        - Сюда,  - говорит она,  - мы почти пришли.  - Срываясь с места, она снова бежит уверенно.
        Крики - иногда одиночные, но чаще нет - царапают ночное небо, и нам приходится их обходить.
        По деревне летают едва различимые тени, оказываясь пугающе близко от нас. Две девушки пытаются выбраться из дома, протискиваясь через окно. Они зовут на помощь, умоляюще смотрят на нас. Они застряли в оконной раме, теперь их руки отчаянно молотят по наружной стене. Неожиданно они застывают, выгнувшись, их рты распахиваются в беззвучном крике, глаза вылезают из орбит и закатываются в агонии. Потом тела обмякают и безжизненно повисают из окна, как вывешенное белье, пока их резким движением не втягивают обратно.
        Мы не тратим времени, движемся дальше, пробегаем по маленьким переулкам.

        - Сюда,  - говорит Клэр, и неожиданно мы оказываемся на лугу. Впереди крепостная стена.
        Над нами, как стрелка указателя, длинный кабель идет от деревни к кабинету Крагмэна в угловой башне. Из окон льется свет, образуя сияющий ореол.

41

        Мы взбегаем вверх по винтовой лестнице, тяжело топоча по ступенькам, подтягивая себя руками за длинный изогнутый поручень. Подозрительно пусто и тихо. На полдороге Клэр хватает меня за руку. Сверху доносится тихое пение.

        Спаси меня от смертоносного меча
        Избавь от страшных чужаков руки,
        Чьи когти жуткие серпов острее
        Чьи пасти переполнены клыками.
        Мы переглядываемся и продолжаем подъем, медленнее, тише. Мы останавливаемся. Это голос Бена, дрожащий от ужаса.

        Пусть юность наших сыновей
        Поддержит крепостные стены
        Невинность наших дочерей
        Опорой станет нам
        И будут переполнены дома
        Любовью, изобилием и верой.
        Наверху мы идем на голос Бена. По коридору, к кабинету Крагмэна. Дверь приоткрыта, и через узкий проем мы видим Бена, он держит в дрожащих руках нотный лист. Кабинет освещен мягким светом ламп. В воздухе стоит легкое жужжание электричества - от кабеля. Все в кабинете кажется мягким, по сравнению с прошлым разом, когда яркий солнечный свет делал цвета и линии резкими. Крагмэн сидит спиной к нам и смотрит в окно. Он выглядит смирившимся и держит в руках пустой бокал для виски, будто приглашает ночь выпить с ним. Кажется, он не слышит криков и завываний, от которых дрожит окно.
        Бен стоит у ряда книжных полок, бледный и измученный. Я жестом подзываю его, прижав палец к губам. Он бросает взгляд на Крагмэна, а потом на цыпочках идет к нам и берет Сисси за руку.

        - И куда же вы собрались?  - спокойно спрашивает Крагмэн. В его голосе нет ни угрозы, ни эмоций. Как будто он располагает всем временем в мире, как будто деревню не захлестнула волна закатников.  - Почему бы вам не зайти внутрь? Всем вам?
        Мы начинаем отходить в коридор.

        - Я очень надеюсь, что вы не пытаетесь сбежать на поезде,  - говорит Крагмэн.
        Я останавливаюсь. Сисси тянет меня за руку, но что-то в тоне, которым он это говорит…

        - Потому что это все равно как прыгнуть из огня да в полымя,  - продолжает он, будто понимая, что мое внимание полностью обращено на него,  - вернее, в жерло вулкана, полное раскаленной лавы,  - он едва заметно усмехается.

        - Что вы имеете в виду?  - спрашиваю я.

        - Джин!  - одергивает меня Сисси.

        - Нет, погоди!  - я говорю громче.  - Мы уезжаем сейчас.

        - Это ваш выбор,  - говорит Крагмэн тем же блеклым голосом,  - вы просто отложите неизбежное.
        Сисси опять тянет меня за руку. И я опять сопротивляюсь, я поворачиваюсь к Крагмэну:

        - Вы слишком старый и толстый, чтобы добежать до поезда, и хотите, чтобы и мы не спаслись. Вы просто стараетесь задержать нас.

        - Но вы остаетесь, вы все-таки остаетесь,  - он медленно поворачивается на стуле. Глаза у него водянистые и красные. Он печально улыбается, поглаживая выступающий живот.  - Я не всегда был таким,  - сонно говорит он, как будто слишком устал, чтобы произносить слова.
        Его смирение, его подчиненность судьбе пугают меня. Такие люди не расставляют ловушки. Если он и задерживает нас, то только потому, что хочет в чем-то сознаться. Я холодею от этой мысли:

        - Вы говорите, что поезд - это верная смерть. Почему? Скажите?

        - Джин! Пойдем!  - голос Сисси напряженно звенит.

        - Скажите, почему поезд - это верная смерть?  - настаиваю я.
        Крагмэн водит ладонями по подлокотникам, будто гладит по головам двух детей:

        - Неужели обязательно так кричать? Тебе что, мало криков снаружи?

        - Ладно, мы уходим?  - поворачиваюсь я.

        - Не поезд - верная смерть,  - говорит Крагмэн с ледяной ясностью, будто неожиданно протрезвел,  - а пункт назначения.  - Тут его голос превращается в бормотание.  - Так много смерти и криков. Много. Множество.

        - Скажите, что там, в Цивилизации?
        Он хихикает:

        - Долго объяснять. Много времени, множество.

        - Джин, не верь ему! Он просто хочет…

        - Не дать вам сесть в поезд?  - заканчивает Крагмэн.  - Тогда идите, идите, я сказал. Целую, обнимаю, маленькие мои. Не позволяйте мне себя задерживать. А то пропустите из-за меня свой школьный автобус.
        Я подхожу к Крагмэну и выбиваю стакан у него из рук. Тот пролетает через весь кабинет и разбивается о стену. Звук вырывает старейшину из забытья, в глазах, прежде чем их снова затягивает стеклянным туманом, мелькает ясность. Он встает, подходит к окну. Где-то под нами, на стене, раздается вопль. Так громко и близко, что мне становится страшно.

        - Джин!  - говорит Сисси.
        Я не обращаю на нее внимания. Мне нужно знать.

        - Это дворец Правителя, верно?  - кричу я.  - Поезд ведет в загоны для геперов? Я прав, да?
        Крагмэн хихикает.

        - Дайте мальчику печенье. Дайте улыбающуюся рожицу нашему маленькому детективу,  - он стирает выступившие слезы.  - Это только начало,  - говорит он.  - Думаешь, ты такой смелый, думаешь, ты все понял. Хочешь правду?
        Клэр кричит. Закатник, бледный и светящийся, как луна, пиявкой скользит за окном. Он не может видеть сквозь зеркальное стекло, но останавливается, глядя прямо на неподвижно стоящего Крагмэна, принюхивается. Потом исчезает. Снаружи, через крепостную стену, внутрь льется черная волна закатников. Крагмэн вытирает нос тыльной стороной ладони.

        - Вот вам правда,  - говорит он дрожащим голосом.  - Неприукрашенная. Готовьтесь, детки,  - он поворачивается к нам.  - Мы одни. Человечество было уничтожено много поколений назад. Закатники захватили мир, и мы не смогли вернуть его себе. Мы не нашли антидота, лекарства, яда. Мы не нашли ничего, кроме смерти. Цивилизации никогда не существовало.
        Сисси прекращает тянуть меня за руку. Она медленно, задумчиво поворачивается к Крагмэну.

        - Когда пыль улеглась, выжило всего несколько тысяч человеков. Мы вели чудовищное существование. В подземельях дворца Правителя. В плену, где нас кормили насильно. Мы жили только для того, чтобы умирать, удовлетворяя аппетит Правителя. Но он был ненасытен. Он пытался остановиться, пожирать нас медленнее, но не мог справиться с искушением. Мы были слишком близко. И так все прочие правители. Никто из них не мог себя контролировать. Поголовье человеков в неволе начало сокращаться с пугающей быстротой. Одной ночью, много поколений назад, тогдашнему Правителю пришла в голову идея. Великолепный план. Он решил заключить сделку.

        - С кем?

        - С нами. С человеками. Он согласился отпустить пару сотен из нас, чтобы мы жили здесь, в горах. В сотнях миль, на слишком большом для закатников расстоянии, потому что путешествие - даже на поезде - подразумевало, что они столкнутся с солнечным светом. Человеки согласились - как будто у нас был выбор - и отправились в путь.
        План был секретным, разумеется, только самые высокопоставленные лица знали об этом. Десятилетиями Правители удовлетворяли все наши нужды и пожелания. Этот секрет продержался дольше, чем кто-либо мог ожидать. Но я боюсь, что все секреты, особенно такие, как этот, всегда просачиваются наружу.
        Он приглаживает волоски на родинке.

        - Недавно до нас стали доходить слухи. О разладе во дворце, о том, что некоторые партии прознали о существовании Миссии. Даже слухи о том, что строится целый флот защищенных от солнца лодок. Мы им не поверили,  - он смотрит в темное небо,  - и это было ошибкой. Нас убаюкало ложное чувство безопасности. Они всегда выполняли свою часть сделки.

        - Расскажите мне об этой сделке. Расскажите мне все.

        - Мы размножаемся для них,  - шепчет Крагмэн.  - Это назначение Миссии. Мы ферма. И мы поставляем во дворец геперов с постоянной скоростью, как капли лекарства через капельницу. Мы достаточно далеко, чтобы они не могли сожрать нас всех и сделать так, чтобы мы вымерли. В обмен на это они поставляют нам все, чтобы мы могли выживать и даже процветать. Еду, лекарства, материалы. Ты мне, я тебе. Замечательный во многих отношениях симбиоз. Не то чтобы мы с ними пекли картошку в костре и пели песни, но достаточно.

        - Вы отправляли детей им на съедение,  - говорю я.
        Он мрачнеет.

        - Прибереги осуждение, парень,  - отвечает он.  - Ты понимаешь, что я делал? Я способствовал размножению нашего вида. Я - единственная причина, по которой мы еще не вымерли. Единственная причина, по которой ты существуешь. Так что на твоем месте я бы прикусил язык.

        - Все мальчики, которых вы отправляли. Все старшие девушки…  - говорит Клэр.
        Крагмэн поворачивается и с нежностью смотрит на нее:

        - Я дал вам счастливые годы. Вот что я сделал. Музыка, улыбки, солнце, еда, тепло. Вы не знали тирании страха, не сидели в холодных мокрых камерах в ожидании смерти и насилия, слыша жуткие звуки, с которыми закатник пожирает ваших любимых. Вам никогда не приходилось жить в страхе, что выпадет ваш номер, что стальные когти схватят вас и утащат. Вместо этого вы и другие дети деревни жили здесь в раю, в настоящем раю. Так что такого, если мне пришлось что-то придумать? Выдумать историю о Цивилизации? В незнании часто скрывается блаженство. И я дал вам это блаженство.

        - Вы дали им смертный приговор,  - говорю я.

        - А разве это что-то новое?  - кричит он, резко поворачиваясь ко мне.  - Разве мы все не приговорены к смерти? С самого рождения мы все приговорены к смерти. Но посмотри. Я только сделал ее ожидание терпимым. Нет, больше этого, я сделал его счастливым, превратил в идиллию. Полную смеха, песен, вкусной еды. Посмотри на эти рисунки на полке. Видишь в них детскую радость, блаженство, как в чудесном сне.  - Складки жира на его лице отчаянно трясутся.  - Ты такой же, как Ученый. Говоришь точно так же, как он. Он вернулся слишком правильным для этого места.

        - Джин,  - Сисси умоляет меня уходить.

        - Так вот почему тут столько беременных,  - шепчу я, приходя в ужас от сделавшейся очевидной правды.  - Так Миссия выживает. Так она снабжает дворец. Чтобы получать еду, лекарства, прочее, она должна пополнять…  - я не в силах закончить.

        - Баш на баш,  - шепчет Крагмэн.  - Баш на баш.

        - И вы отправляете мальчиков, пока они еще совсем маленькие. Почему?
        Глаза Крагмэна темнеют.

        - Вы отсылаете их, пока они не становятся слишком опасными,  - говорю я, понимая.  - Верно? Потому что мальчикам здесь не место.
        Крагмэн смотрит в окно.

        - Для воспроизводства они не нужны,  - после долгой паузы выдавливает он шепотом.  - Об этом заботятся старейшины.  - Он не сводит глаз с темноты, скрывающей резню на улице.

        - Давно…  - начинаю я.

        - Веками. Мы здесь века,  - говорит он. Долгая пауза. На лице его отражается намек на раскаяние, на пробуждение долго спавшей совести.  - Да, были врожденные аномалии. Такое случается, если нет свежей крови. Печальное, но неустранимое следствие. Мы всегда быстро от них избавлялись. С глаз долой - из сердца вон.
        По спине у меня пробегает холодок. Я вспоминаю. Старейшина в капюшоне, который две ночи назад спешно понес новорожденного в Дом Пустоши.
        Крагмэн наливает себе еще, виски переполняет бокал и перетекает через край на пальцы. Он продолжает лить, не обращая на это внимания.

        - Почему бы тебе не избавиться от этого осуждающего выражения?  - спрашивает он.  - Ты бы сделал на моем месте то же самое. Ты не знаешь, как на нас давили. Если мы не справлялись с квотой,  - говорит он скривившись,  - они переставали присылать еду. Однажды, когда был особенно неудачный период, они решили заявить о себе в полную силу. Приготовили нам сюрприз. Среди прибывшей еды было яблоко. Обычное с виду, но внутри было крохотное лезвие, покрытое слюной. Одна из девушек откусила от него и заразилась. Она обратилась,  - он хихикает.  - Так мы поняли, зачем Дворец потребовал за несколько месяцев до этого построить Дом Пустоши.
        Мы встречаемся взглядом через стакан.

        - Это было предупреждение. Чтобы мы слушались. После этого мы затянули гайки. Увеличили… производительность. Стали «украшать» ноги девушек, чтобы они не ходили. Мальчиков стали отправлять все более и более маленькими. Научились поливать из шлангов присланные на поезде товары. Чтобы все было чистым от… заразы.
        По стеклу скользят два бледных, как молоко, тела. Они исчезают так же быстро, как появились, оставляя за собой липкие следы.
        Сисси подходит ко мне, разворачивает к себе.

        - Джин,  - говорит она. Лицо у нее такое, будто она стала на десять лет старше.  - Пойдем. Просто пойдем.

        - Можете остаться.  - Глаза Крагмэна кажутся чудовищно юными. Как будто из этого мешка жира, морщин, щетины, темных кругов под глазами, сожаления и страха выглядывает маленький мальчик.  - Пожалуйста, останьтесь. Все кончено. Я смирился с этим. Я просто не хочу умирать один.
        Я не могу ему сочувствовать. У него на руках кровь бесчисленных детей. Он ничего не сделал, чтобы разорвать этот круг крови и смерти, вместо этого получая от чудовищного обмена выгоду. Он продавал свой собственный народ. И за что? За еду, выпивку и свободу удовлетворять свою похоть с целым городом невинных девушек.

        - Вот как все для вас закончится,  - говорю я, направляясь к двери.  - Вы думаете, вы подготовились к этому моменту, но, когда они хлынут внутрь, как вода сквозь пролом в плотине, вы закричите. И будете один. Понимаете? В этой толпе бледных тел вы испытаете такое одиночество, какое вам и не снилось.
        Мы уходим.

        - Пожалуйста,  - хныкает он.  - Оставьте мальчика. Это все, о чем я прошу.

        - Пойдем,  - выплевывает Сисси.

        - Он напоминает мне… меня. Когда я был маленьким. Когда я был невинным. Пожалуйста! Мы все покойники, в любом случае. Я просто хочу слышать его пение. Пожалуйста, оставьте мальчика.
        Мы выходим. Сисси обнимает Бена за плечи. Дверь захлопывается, обрывая голос Крагмэна.

42

        У верхней ступени винтовой лестницы Клэр хватает меня за руку:

        - Нет, Джин! Не сюда!

        - Тогда куда?  - От воя, несущегося вверх, дрожат поручни лестницы.

        - Они уже на стенах,  - говорит Клэр.  - Они заполонили всю Миссию.

        - Нам надо попасть на поезд!

        - Забудьте про поезд!  - говорит она с искаженным от страха лицом.  - Разве вы не слышали, что сказал Крагмэн? Поезд ведет к закатникам!

        - У нас нет другого выбора. Остаться здесь - значит умереть. Поезд даст хотя бы шанс…
        Клэр разворачивает меня и смотрит горящими, полными решимости глазами.

        - Есть только один путь отсюда. Мы все еще можем добраться до дельтаплана. И улететь. Туда, куда твой отец всегда хотел тебя направить,  - она тянет меня за собой.  - Вы с Сисси можете взять двухместный дельтаплан.

        - Нет!  - отвечает Сисси.  - Я не оставлю мальчиков. Они в поезде.

        - Забудь о них! Им уже не спастись.

        - А Бен?  - кричу я.  - А ты?
        Она качает головой:

        - Этого хотел твой отец. Чтобы ты полетел на восток. Там происходит то, что ты даже представить не можешь. Вы с Сисси должны лететь на восток. Речь всегда шла именно о вас двоих.

        - Что ты сказала?

        - Тебе надо лететь на восток.

        - Что значит «речь всегда шла именно о вас двоих»?
        На мгновение ее лицо заливает сожаление.

        - Мне жаль, правда. Я соврала. Этот дельтаплан предназначен для вас с Сисси. Не для меня. Твой отец говорил, что ты и «та девушка» должны лететь на восток. Вместе.  - Ее глаза наполняют слезы.  - Я не «та девушка».

        - Я думал, ты собиралась лететь со мной. Разве ты не так мне сказала?
        Она опускает глаза, в которых читается стыд и сожаление:

        - Ты не единственный, кто хочет попасть в Землю Обетованную. Прости. Я чуть не помешала планам твоего отца из-за своих желаний.  - Она качает головой: - Но это всегда должны были быть вы с Сисси.
        Снизу раздается громкий удар. Тишина. Потом доносятся крики.

        - Сюда!  - говорит Клэр, зная, что у нас нет другого выбора.
        Она сворачивает налево и несется по еще одному коридору. Наш громкий топот опережает нас, уносясь вперед, в холодную пустоту коридора. Позади нас по полу клацают когти.
        Клэр открывает дверь, и мы вбегаем в уже знакомую мне комнату. Она ногами отбрасывает в стороны коробки и ящики, открывает еще одну дверь, проталкивает нас в нее. Дверь захлопывается за нами, я слышу, как Клэр в полной темноте шарит по стене. Потом раздается щелчок, и весь коридор заливает зеленый свет.
        Он выхватывает из темноты дельтапланы, висящие у нас над головой, как гигантские мотыльки. Бен удивленно смотрит на них.
        Клэр хватает тренировочный двухместный дельтаплан. Он удивительно легкий, даже Клэр его с легкостью несет.
        Что-то ударяется о дверь. С другой стороны скребут когти, ломаясь о металл. Клэр не обращает на этом внимания, собирает снаряжение, химические фонари, перчатки. Еще один оглушающий удар едва не срывает дверь с петель.

        - Нам нужно еще два дельтаплана!  - кричу я.  - Клэр, мы…

        - У нас нет времени искать исправные! Почти все здесь сломаны.
        Еще один удар сотрясает дверь.

        - Дверь долго не продержится!  - кричу я.  - Надо идти сейчас! Сейчас!

        - Идите первыми, я вас догоню!  - отвечает она, хватая очки и сумки.  - По коридору, к двери!

        - Нет! Уходим сейчас!
        У нас за спиной дверь опять сотрясается, потом удары сыплются градом, потом слышится стон гнущегося металла.

        - Клэр!  - кричу я.
        Теперь мы бежим по коридору, роняя сумки и снаряжение. Но это неважно. Имеет значение только дельтаплан.
        Дверь срывается с петель, и закатники влетают в коридор, как дробь из ружья. Они несутся к нам по полу, стенам, потолку, испуская оглушающие вопли.
        Клэр распахивает дверь, и мы вылетаем наружу. Я пинком закрываю ее за собой, Сисси задвигает засов. Закатники бьют с другой стороны, выгибая металл жестокими ударами. Мы берем себя в руки и взбегаем по лестничному пролету через еще одну пару дверей.
        Мы снаружи. Воздух здесь свеж и прохладен. Я смотрю вперед, вдоль нашей взлетной полосы. Там нет ни одного закатника.
        Но ненадолго. Нас замечают закатники на лугу и те, которые сидят, как хищные птицы, на крепостной стене. Они несутся к нам на четырех конечностях, перебирая ими так быстро, что те сливаются в едва различимое пятно. Клэр пытается пристегнуть меня к дельтаплану.

        - Нет, Клэр. Полетит Бен. Вместе с Сисси.

        - Нет,  - возражает она.  - Должны лететь вы с Сисси.

        - Я не собираюсь тратить время на споры,  - кричу я, наклоняясь к ней вплотную.  - Я остаюсь. Бен с Сисси улетают.

        - Сисси не улетает,  - говорит Сисси.  - Сисси возвращается к поезду. Я не оставлю мальчиков.
        Крепостная стена начинает дрожать. С луга доносятся вопли.

        - Джин должен лететь!  - кричит Клэр.  - Ученый сказал…
        Металлический звон. Сисси достала кинжал и приставила его к шее Клэр:

        - Пристегивайся.
        Клэр понимает, что сопротивление бесполезно, и пристегивается. Сисси внимательно за ней наблюдает. Потом она убирает кинжал, хватает Бена.

        - Сисси!  - кричит тот.

        - Бен,  - говорит она, пристегивая его и запахивая ему куртку,  - мы тебя найдем.  - Она застегивает еще пару карабинов.  - Ты в хороших руках. Клэр отвезет тебя в Землю Обетованную.

        - Не оставляй меня.  - Губы у него дрожат, по щекам катятся слезы.
        Крепостная стена содрогается от гула.

        - Бегите!  - кричу я.  - Они почти здесь.
        Сисси быстро обнимает Бена. Его слезы остаются на ее лице, когда она отстраняется.

        - Давай!  - кричит она Клэр.
        И они бегут, несутся по стене. На ее конце они бросаются в провал. Исчезают из вида и спустя мгновение поднимаются в воздух. Дельтаплан взмывает вверх и поворачивает прочь от горы. Я вижу, как ветер треплет волосы Бена, замечаю его парализованные от страха руки. Но Клэр полностью контролирует дельтаплан, и они летят на восток.

        - Надо вернуться к поезду,  - говорю я в поисках путей отступления.
        Вопли закатников раздаются ближе. Они бегут через луг, скользят вверх по стене. Сисси поворачивается ко мне. Она не суетится, она знает, что делать. От ее взгляда мне кажется, будто все замедлилось. В первый раз с тех пор, как я вернулся, мы действительно смотрим друг на друга.
        Ее глаза наполняются слезами, несмотря на грустную, храбрую улыбку на губах.

        - Думаю, Джин, мы оба понимаем, что это конец.
        Закатники - бледные и голые, как новорожденные крысята,  - забираются на стену. Охота, начавшаяся много дней назад, почти закончена.
        Сисси достает два кинжала, протягивает один мне.

        - Будем драться до конца?  - говорит она.
        Я принимаю кинжал:

        - Всегда.
        За спиной раздается звон бьющегося стекла. Это кабинет Крагмэна. Голые закатники вливаются в комнату через разбитое окно. Как протухшее молоко в раковину. Их вопли не позволяют расслышать крик Крагмэна, но мне это и не требуется.
        Свет, лившийся из кабинета, выключается: лампочки внутри разбиты, и все вокруг погружается в еще более глубокую темноту. Электричество еще поступает, я вижу сверкающие искры.
        У меня появляется идея.
        Я быстро перевожу взгляд на крышу угловой башни. Вот он: длинный электрический кабель, соединяющий кабинет с главным генератором в деревне. Он проходит высоко над лугом, над стаей закатников.
        С бешено бьющимся сердцем я хватаю Сисси за руку и тяну за собой. Нет времени объяснять.
        Позади, как будто взбешенные нашей попыткой уйти, яростно воют закатники.
        Мы бежим. Наши глаза подпрыгивают в глазницах, и бледные тела, появляющиеся по обе стороны стены, сливаются неразличимыми пятнами. Как чудовищный прибой, они захлестывают стены и застывают на краю, оглядываясь в поисках нас. Мы проносимся мимо, они устремляются следом.

        - Твой пояс с ножнами!  - кричу я Сисси.
        Она отдает мне пояс как раз в тот момент, когда мы добегаем до кабеля. Я перекидываю его через провод. Дергаю. Он должен выдержать. Обязан. Сисси, стоя ко мне лицом, кладет руки на мои плечи, а потом запрыгивает на меня, обнимая ногами за пояс. Я чувствую, как ее голова прижимается к моей, губы касаются моего виска.
        Я прыгаю в ночной воздух, обмотав концы пояса вокруг запястий. Сисси держится за мои плечи. Сила тяжести, когда пояс принимает вес нас обоих, едва не вырывает мне руки из суставов. Нас трясет, раз, два, Сисси разжимает руки, но удерживается за счет ног и оказывается в состоянии снова обхватить меня за плечи.
        Мы летим по кабелю с гораздо большей скоростью, чем можно было бы ожидать от скользящей по металлу кожи. Из-под пояса фонтаном летят искры. Только подняв голову, я понимаю почему: между ним и кабелем оказался зажат кинжал. Металл скользит по металлу. Мы летим. И рассыпаем искры.
        Далеко под нами закатники, бегущие к стене, останавливаются. Они задирают головы и смотрят на нас с недоумением и яростью. Мы безопасно пролетаем над их тянущимися вверх руками. Сисси, смотрящая назад, неожиданно задыхается от ужаса. Я оборачиваюсь. Один из закатников гонится за нами по кабелю. Он прекрасно сохраняет баланс и бежит с удивительной скоростью, уверенно, как конь на просторном и ровном зеленом лугу.
        Он чудовищно обезображен. Возможно, отчаянно желая получить преимущество перед другими, он выбрался из пещеры раньше времени и оказался обожжен последними лучами заката. В чем бы ни была причина, сейчас он выглядит, как лысая кошка на перекладине. Половина лица расплавлена, придавая ему перекошенное безумное выражение. Он открывает рот, распахивая челюсти шире, чем это возможно, не вывихнув, и кричит, продолжая раскрывать рот, пока щеки не начинают рваться, как расплавленный сыр, демонстрируя ряд зубов. Эта тварь, лишенная щек, с ощеренными зубами, кажется, удивленно мне улыбается.
        Вспышка серебристого света. Сисси бросила кинжал в закатника.
        Она попала. Кинжал проваливается в грудной клетке охотника. Исчезает.
        И выпадает с другой стороны, не встретив сопротивления.
        Закатник останавливается, он - почти в прямом смысле - не понимает, что его ударило. Он выглядит слегка удивленным, как будто неожиданно рыгнул в обществе. И вреда от кинжала не больше, чем от отрыжки. Закатник, не сводя с меня глаз, продолжает преследование.
        Еще одна вспышка света, еще один кинжал. На этот раз в лицо охотнику, в глаза. Бросок, который должен окончательно изуродовать и искалечить его.
        Он замечает кинжал и наклоняет голову так, что тот пролетает мимо. Это движение заставляет его покачнуться, и в это мгновение Сисси делает еще один бросок. Клинок попадает в ногу закатника, отрезая ее у щиколотки. Он моргает: раз, два. Теряет равновесие. Безумно вращает руками, падая вниз. Крик обрывается ударом о землю.
        Мы с Сисси влетаем в деревню спустя несколько секунд. Провод плавно провисает к земле, и контакт с ней оказывается мягким. Вовремя. Руки у меня вот-вот отвалятся.
        Резня в деревне далеко не закончилась. Крики доносятся из темных углов и из домов, влажные звуки раздаются из теней.

        - Поезд отойдет в любую секунду,  - шепчет Сисси.  - Надо спешить.

        - Прижмись к стене,  - говорю я.  - И держи руки неподвижно. Резкие движения привлекают закатников.
        Крики несутся к нам. Мы бежим зигзагами, стараясь избегать улиц, где нас легко заметить, и пробираемся между домами. Сисси неожиданно останавливается.

        - В чем дело?  - спрашиваю я.
        Она выглядывает из-за угла, рассматривая деревенскую площадь:

        - Мы можем пробежать по этой стороне улицы и перебраться на другую сторону в ста метрах отсюда, где улица намного уже. Или перебежать сейчас. Но так нас будет легче заметить.

        - Нет времени,  - отвечаю я.  - Поезд сейчас уйдет. Пригнись.
        Мы пригнувшись перебегаем площадь. Посередине ее Сисси застывает. Ее взгляд прикован к чему-то.
        Я медленно поворачиваю голову. Вверх по улице, не очень близко, так, что едва видно, кто-то стоит. Одетый в белый лунный свет и кажущийся мраморной статуей. Даже не видя лица, я понимаю, кто это.
        Пепельный Июнь.

43

        Ярко-рыжие волосы окутывают ее белоснежное тело, как огненное покрывало. Глаза, сверкающие зеленым, пронзают меня. Она идет к нам, медленно. На четвереньках.
        Сисси хватает меня за руку, тянет за собой. Но я не двигаюсь. Слишком поздно.

        - Беги,  - шепчу я ей.

        - Нет.  - Она остается рядом со мной, не отпускает руку.

        - Беги.

        - Нет,  - она крепче сжимает мою кисть.
        Пепельный Июнь бежит к нам, ее лопатки выступают из спины при каждом шаге. Она выглядит расслабленной, как гепард в зоопарке, лениво прогуливающийся по клетке жаркой летней ночью, но в ее глазах горит желание. Небольшая сумка крепко привязана к ее спине.
        В тридцати метрах от нас она шипит, отталкивается ногами и превращается в комок мышц и направленной энергии. Она выбрасывает вперед руки, хватается за землю и толкает свое длинное стройное тело вверх и вперед. Она смотрит мне в глаза с одержимостью и отчаянием.

        - Это я!  - кричу я.  - Это я!
        Ни следа узнавания. Скорость не уменьшается. Она несется ко мне, растягивая губы и ощеривая клыки.
        Сисси инстинктивно тянется за кинжалом. Но уже слишком поздно. Пепельный Июнь бежит к нам, ее руки и ноги двигаются так быстро, что их почти не видно. Еще десять прыжков, и она вцепится мне в горло.

        - Пепельный Июнь!  - кричу я.
        В ее глазах появляется что-то, похожее на узнавание. Она резко дергает головой. Наши глаза опять встречаются, и в них мелькает намек на внутренний конфликт. Она останавливается. Изо рта свисают студенистые нити слюны, почти касаясь мостовой. Она склоняет голову набок, хмурится.

        - Это я, Джин!  - говорю я.
        Она рассматривает мое лицо, будто пытается понять, где меня видела. Что-то мелькает в ее глазах, смягчает взгляд. Губы дрожат. Она начинает вспоминать.

        - Пепельный Июнь.  - Несмотря на страх, в моем голосе нежность. И раскаяние.
        В ее горле рокочет низкий рык. Она отталкивается от земли, но не бросается на меня. Неожиданно в ее глазах мелькает какой-то свет, она вздрагивает. И вспоминает меня. Смутившись, она вытирает нити слюны.

        - Джин?  - шепчет она. Голос совсем девичий и застенчивый.
        Я вздрагиваю. Контраст между ее телом чудовища и нежным голосом, произносящим мое имя, огромен. Едва ли не больше, чем я могу выдержать. Я отвожу глаза. Она поднимается, встает на ноги, как будто пытается снова стать человеком. Она сражается с собой: каждая клетка ее тела хочет броситься на меня с яростью гепарда. Я вижу это в слюне, капающей с ее ощеренных клыков, в подрагивающих мускулах ее бедер. Она снова вытирает рот. И в этот момент ее взгляд что-то привлекает.
        Моя рука. И в ней рука Сисси. Пепельный Июнь прослеживает взглядом руку Сисси, и, когда она смотрит на Сисси, такое впечатление, что она ее только что заметила.
        Неожиданно Пепельный Июнь опять падает на четвереньки. Ее тело напрягается, глаза заполняет ярость. Она трясет головой - нити слюны запутываются в волосах,  - припадает к земле и дрожит от нарастающей энергии, поддаваясь животным инстинктам. А потом бросается на Сисси.
        Летит, как с силой брошенное копье. Тонкие, но мощные мышцы выступают на руках, движение волной проходит по бедрам. Она прыгает.
        На Сисси.
        Отрывает Сисси от меня, бросает на землю и падает сверху. Меня она тоже сбивает с ног. К тому моменту, как я поднимаюсь, Пепельный Июнь уже прижала Сисси к земле и припала ртом к ее шее, запустив зубы так глубоко, что видны лишь измазанные красным десны. Она безразлично смотрит на меня, продолжая сосать кровь. Сисси безуспешно пытается вывернуться и пнуть, но ее руки прижаты, а силы заканчиваются. Она только тщетно извивается на земле. Огненные волосы накрывают тело Сисси, как пальцы, утверждая свою власть над ней.

        - НЕТ!  - кричу я, кидаясь вперед со всей силой, которая во мне осталась.
        Она отбрасывает меня. Я чувствую, как когти проходят по щеке, но не чувствую боли. Больно будет потом. Я лечу над землей, которая беспорядочно вращается подо мной. Удар вышибает из моих легких весь воздух. Я неуверенно встаю, снова падаю. Ползу к Сисси.
        Пепельный Июнь смотрит на что-то за моим плечом.
        Из тени дома появился еще один закатник. Он нацеливается на меня. В его глазах застыла жажда. Он пригибается и крадется вперед, как краб, его ноги и руки впиваются в землю, как клешни.
        Пепельный Июнь отрывается от шеи Сисси, с ее подбородка капает кровь. Она рычит на другого закатника. Тот за долю секунды превращается из краба в пуму. И бежит вперед.
        На меня.
        Когда он проносится мимо потерявшей сознание Сисси, Пепельный Июнь выбрасывает руку и хватает его за длинные волосы. Я слышу, как эти волосы рвутся, закатник падает на землю. Пепельный Июнь прыгает к нему, прежде чем тот успевает встать на ноги. Сев над ним на корточки, она наклоняется, пока едва не упирается носом в лицо соперника. Она скалится, демонстрируя длинные и острые, как бритва, зубы. Второй закатник скалится в ответ. Его брови сдвинуты от ярости. И страха.
        Она отстраняется, чтобы не столкнуться с ним зубами, а потом одним плавным мощным движением бросает его через площадь. Его голова и плечи влетают в окно дома, ноги врезаются в стену. Руки бессильно подергиваются, наполовину свисая из окна. Пепельный Июнь поворачивается ко мне. Ее грудь тяжело поднимается и опускается, изумрудные глаза смотрят ясно и зло, но взгляд становится мягче, в нем виден вопрос и какая-то тоска. Привязанная к спине сумка наполовину разорвана, в дыре видна обложка книги.
        Я делаю шаг назад.
        Неожиданно второй закатник, из тела которого торчат осколки стекла, сбивает ее с ног. Они падают единым клубком из когтей и клыков, шипя и царапая друг друга.
        За эти несколько секунд я успеваю подбежать к Сисси. Ее глаза закрыты, она что-то бормочет. Я беру ее на руки, бросаюсь бежать. Не обращая внимания на звуки борьбы у меня за спиной. Не обращая внимания на усталость в ногах, не обращая внимания даже на то, что поезд уже начинает трогаться. Не обращая внимания на топот ног сзади, на то, что орда с крепостной стены догоняет меня. И в первую очередь, не обращая внимания на исходящий от Сисси жар, на пот, текущий по ее лицу, на ее бледность. На то, что она обращается. Прямо у меня в руках она обращается.
        Я выкрикиваю звуки, которые много лет ждали своего часа во мне. Сдавленный, булькающий крик боли. Он льется из меня водопадом ярости и значит больше, чем слезы, текущие по моему лицу.
        Земля под моими ногами становится мягче и качается. Я не могу найти твердого участка, не могу найти опоры. И тут я падаю, потому что у меня нет больше сил, потому что я не могу бежать дальше, потому что бег выжал меня до конца. Я падаю на траву. Довольно. Довольно. Я укладываю пышущую жаром голову Сисси себе на грудь, смотрю на звезды над головой. Чувствую, как дрожит подо мной земля. Слышу, как они приближаются. Уже близко. Топот ног, истерические вопли.
        Меня хватают за руки, за ноги, разрывают на части.
        Нет, не на части. Они поднимают меня на ноги, подхватывают под мышки.

        - Джин! Вставай! Вставай!
        Надо мной нависают лица Дэвида и Джейкоба. Они уже поднимают Сисси, унося ее. Еще шаги. Это Эпаф, он закидывает мою руку себе на плечо:

        - Джин, ты должен мне помочь, я не могу тащить тебя один. Беги, черт бы тебя побрал! Поезд отъезжает!
        Я бегу. Так быстро, как только могу, но я измучен. Я едва взбираюсь по ступенькам на платформу, половину которой поезд уже проехал. Дэвид с Джейкобом запрыгивают в ближайший вагон, кладут Сисси на пол. Поезд набирает скорость. Нам с Эпафом придется бежать. Сзади раздается вопль ярости. Я оглядываюсь. Там примерно дюжина закатников, они обогнали всю стаю и схватят нас через несколько секунд.
        Джейкоб выпрыгивает из вагона, бежит к нам. Он закидывает вторую мою руку себе на плечо, помогая Эпафу тащить меня.

        - Давай, Джин, давай, помоги нам.

        - Бросайте меня,  - говорю я.  - Нет времени.
        Я прав, и они это знают, мы не догоним поезд. Только не с таким балластом на плечах. Закатники схватят нас раньше.
        Джейкоб неожиданно отпускает меня, бежит вперед.

        - Бегите, не останавливайтесь, прыгайте в поезд!  - кричит он.
        Он наклоняется, поднимает шланг. Когда мы пробегаем мимо, он запускает генератор; тот оживает, начинает жужжать. Из шланга бьет мощная струя воды.
        Закатники поднимаются на платформу, Джейкоб направляет шланг на них. Струя врезается в обезображенные тела. Их плоть - расплавленная и ставшая мягкой на солнце - в считаные секунды слетает с костей мокрыми кусками. Даже скелеты не остаются целыми - вода ломает кости, осколки взлетают в воздух. Закатники исчезают облаком костей и плоти. Джейкоб роняет шланг, несется за нами.
        И спотыкается о другой шланг, падая на платформу.
        Трое закатников взлетают по лестнице. Доля секунды, и они кидаются на Джейкоба.

        - НЕТ!  - кричит Эпаф, бросая меня.
        Он перескакивает через большой контейнер, хватает шланг, но три закатника уже склонились над Джейкобом, запустив клыки в его шею и бедро. Их веки подрагивают от наслаждения. Эпаф включает воду. Спустя пару мгновений закатники оказываются смытыми. Эпаф подбегает к Джейкобу, поднимает его на плечо, не останавливаясь посмотреть на раны. Я успел собрать силы и по дороге отбрасываю шланги. Он догоняет меня, и мы вместе бежим на поезд.
        Я чувствую волны жара, исходящие от Джейкоба. Даже не глядя, я понимаю, что он обращается, и быстро. Его укусили три закатника сразу, так что превращение не будет долгим.

        - Давайте! Поезд уезжает!  - кричит Дэвид, высунувшись из последнего вагона.
        Страх наполняет нас с Эпафом адреналином. Мы несемся вперед с удвоенной скоростью. Когда мы добегаем до двери, Дэвид протягивает руку и втаскивает внутрь сначала Эпафа с Джейкобом, а потом меня. Мы падаем на пол. Сисси лежит рядом с нами, все еще без сознания, в окружении группы девушек. Одна из них - с веснушками - смотрит на меня, потом бросает взгляд на преследующих нас закатников.

        - Нет, нет, нет!  - бормочет Джейкоб.
        Он начинает дрожать, на коже выступают капли пота. Я смотрю на его прокушенную шею. Там не просто две аккуратные дырочки, там целое созвездие отметин от клыков. Он обращается. С невероятной скоростью.
        И Джейкоб тоже это знает. Он испуганно глядит на Эпафа.

        - Все будет в порядке!  - говорит тот, гладя Джейкоба по волосам.  - Все будет хорошо!
        Снаружи доносятся вопли закатников, бегущих к поезду. Он постепенно набирает скорость, но двери все еще открыты.

        - Где Бен?  - кричит Дэвид, оглядываясь.
        Джейкоб вздрагивает, пленка пота покрывает его ледяное тело.

        - Сколько еще?  - кричу я девушке с веснушками.  - Когда двери закроются?

        - Скоро,  - отвечает она.  - Думаю, мы почти достигли критической скорости.
        В этот момент раздается щелчок, и двери начинают закрываться.
        Джейкоб поворачивается на звук. На его бледном лице появляется жуткое выражение.

        - Я обращаюсь,  - говорит он, глядя на закрывающиеся двери.
        Он понимает то, что мы все еще не успели до конца понять. Если дверь будет заперта, а он обратится внутри, все в вагоне будут мертвы.
        Джейкоб вскакивает на ноги. Спустя мгновение я понимаю, что он собирается сделать. Я выбрасываю руку, чтобы остановить его, прижать к полу, но застываю. Пока я колеблюсь, он успевает сделать три шага и выпрыгнуть из закрывающейся двери. Все. Дверь защелкивается.

        - НЕТ!  - кричит Дэвид, подлетает к двери и пытается ее открыть. Но она заперта. И не откроется, пока мы не доберемся до пункта назначения.

        - ДЖЕЙКОБ!  - кричит он.  - Джейкоб, Джейкоб!
        Джейкоб поднялся на ноги, его лицо искажено ужасом. Он там один. Совсем один, в первый раз в жизни. Он не может этого выдержать и бежит за поездом, надеясь побыть с нами еще хоть несколько секунд. Дэвид протягивает руку между балок, на мгновение Джейкоб догоняет нас и хватает его за руку. Его волосы прыгают вверх-вниз, глаза полны слез. А ведь ему снились карусели с лошадками, лягушками и летающими дельфинами. Он кажется таким маленьким. Он один, и мы ничего не можем с этим поделать.
        Поезд набирает скорость, и Джейкоб уже не способен за ним угнаться. Его рука начинает отделяться от руки Дэвида.

        - Джейкоб!
        Руки разделились.
        И все равно он бежит так быстро, как только может, бешено размахивая руками, перебирая ногами так, что их не видно. Он не хочет оставаться один, не хочет отставать от нас в ночи, не хочет терять из виду единственную семью, которую знает. Но поезд едет все быстрее.
        Он спотыкается и падает. Я едва могу смотреть. Он кажется маленьким бледным камнем на темном берегу. Сзади налетает волна и поглощает его.


        Металлические балки вагона начинают вибрировать. Не сильно, больше похоже на идущий по ним гул. Он усиливается, и балки начинают дрожать под рукой, будто оживая. А потом это оказываются не только балки. Весь поезд качает из стороны в сторону.
        Ночь наполняет ритмичный стук, будто скачет тысяча лошадей. Но нас настигают не лошади. Тела лошадей не светятся белым сиянием. Лошади не шипят, не истекают слюной, не вопят и не завывают, их глаза не сверкают из темноты, как сотни чудовищных лун.
        Раздается крик. Закатник запрыгнул на крышу вагона и застиг маленькую девочку, прижимавшуюся к балкам, врасплох. Он выдернул ее наружу - более или менее целой, хотя с вывернутыми суставами и переломанными костями, и свернулся вокруг нее на земле, заглушив ее крики.

        - Отойдите от стен!  - кричу я.
        Девушка с веснушками начинает отбрасывать остальных на середину вагона. Неожиданно закатник вылетает из темноты, прижимается к стенке вагона, с ловкостью обезьяны цепляясь за балку. Он тянется внутрь, рассекая рукой воздух.

        - Пригнитесь, ложитесь на пол!  - кричит девушка с веснушками.
        Спустя мгновение закатник запрыгивает на крышу. Мы пригибаемся, прижимаемся к полу, когда его рука протягивается к нам сверху, словно ядовитая лоза. Он злобно шипит, роняя капли слюны. Я бросаюсь к Сисси, которая все еще лежит без сознания, прикрываю ее укусы от капающей слюны, убираю ее ноги и руки так, чтобы закатники не дотянулись. Кожа у нее ледяная, руки конвульсивно дергаются.
        На стену вагона приземляется еще один закатник, и еще один, сотрясая вагон, как птичью клетку. Они продолжают бросаться на нас, один за другим, пока их бледные тела не покрывают весь вагон. Прозрачное покрывало кожи кажется картинкой из ада. Кое-где из этого сплошного покрова выглядывает, как сосок на брюхе собаки, лицо закатника - шипящее, щелкающее зубами, пожирающее нас вытаращенными глазами.
        Поезд едет дальше, несется к мосту.
        Подо мной Сисси что-то бормочет. Пытается что-то сказать. Глаза у нее все еще закрыты. Как будто она молится, как будто произносит последний псалом. Надо мной. Теперь я чувствую боль в щеке. Там, где Пепельный Июнь оцарапала меня, пустила мне кровь. Когтями, перепачканными в собственной слюне.
        Поезд, грохоча, мчит вперед, закатники издают свои странные вопли, и единственное, что я могу сейчас делать, это осторожно убирать выбившиеся пряди волос Сисси ей за уши.
        Звук поезда меняется. Мы едем через мост. Чух-чух, чух-чух - стучит поезд под нами. А потом мы пересекаем ущелье и катимся вниз по высокому склону, набирая хорошую скорость.
        Я смотрю назад сквозь просветы между висящими на вагоне закатниками. На другой стороне огромная стая их пытается протолкнуться на мост. Многие срываются вниз, в ущелье.
        Мы едем дальше, набирая скорость, пока не доезжаем до поворота. И мост, и Миссия окончательно исчезают.

44

        Путь через ночь кажется бесконечным. Мы прижимаемся друг к другу - сперва стараясь держаться подальше от закатников, которые не отступаются, продолжая держаться за стенки вагона, а потом греясь друг о друга на пронизывающем холоде. Мы расставляем вокруг себя ящики, образуя небольшой барьер. Никто не спит, да никто бы и не смог заснуть, когда с потолка капает смертельно опасная слюна и со всех сторон слышатся крики злобы и отчаяния.
        Сисси вся горит и обливается потом. Спазмы то и дело сотрясают ее тело. Она медленно обращается. Я не понимаю, почему процесс идет так медленно, но через день или два все будет кончено. Мы не можем позволить ей обратиться здесь. Когда изменения зайдут слишком далеко, нам придется сделать то, о чем страшно даже подумать. Нам придется передвинуть ее к стене вагона, где до нее доберутся закатники и сделают то, на что мы неспособны. Никто об этом не говорит, но это довлеет над всеми нами. Особенно над Эпафом. Он не спал всю ночь - сидел рядом с Сисси и гладил ее волосы. Его лицо осунулось от горя и беспокойства. Другой рукой он обнимает Дэвида.
        Время от времени во мраке ночи я наклоняюсь к ней. Она просто горит. Я вынимаю кинжал из ножен. Эпаф выходит из забытья и вздрагивает при виде кинжала. Он смотрит на меня, думая, что я собираюсь убить ее из милосердия.

        - Не надо,  - говорит он,  - может быть, еще…

        - Это не то, что ты думаешь,  - отвечаю я, прижимаю кинжал к ладони и режу.
        Начинает течь кровь, заливая мою руку. Закатники на стенах впадают в бешенство. Я приоткрываю губы Сисси и роняю ей в рот несколько капель крови.

        - Если это правда. Если я Источник. Если я лекарство. Тогда моя кровь может помочь.
        Но Эпаф, поглощенный горем, только качает головой.

        - Это последнее средство,  - говорю я.  - Нам нечего терять.
        Он даже не смотрит на меня.

        - Джин,  - говорит Эпаф, указывая на царапину на моей щеке, в том месте, где меня ранила Пепельный Июнь,  - ты тоже обращаешься.
        Он прав. Он видит то, что я сам пытался отрицать - бледность моей кожи, блеск пота на лице и то, что моя дрожь вызвана не ледяным ветром, но чем-то страшным в глубине меня - начинающимися конвульсиями.

        - Ты не Источник,  - говорит он, опускаясь на пол и закрывая глаза.  - Ты не лекарство.


        Начинается рассвет. Закатники неохотно спрыгивают с вагона, многие из них пытаются еще раз просунуть внутрь руку в надежде застать кого-нибудь врасплох. Остаются немногие. Потом, взвыв в последний раз, спрыгивают и они, ища укрытия в густом лесу. Теперь, когда закатники ушли, вагон открыт всем ветрам.
        Остался лишь один, но только потому, что у него нет выбора. Он прыгнул в вагон головой вперед и застрял между двумя балками. Он так и не смог освободиться, даже вывихнув плечи и сломав челюсть в нескольких местах.
        Встает солнце, и вопли этого закатника оглушают нас. Наконец его плоть размягчается на солнце, как масло, и он с мокрым шлепком падает на рельсы, словно наполненный гноем мешок. Поезд переезжает его. Желтая жидкость обволакивает колеса и взлетает в небо, оседая на нас каплями, как густой желтый дождь.
        Наступает утро, и лучи солнца избавляют нас от ужасов ночи. Все молчат, мы сидим, прижавшись друг к другу, несмотря на то, что закатников больше нет и нас согревают теплые солнечные лучи.
        Одна из девушек поднимает бледное лицо к небу, щурясь от солнца. Шок и испуг читаются во всем ее теле - в сжатых до белизны кулакам, в подтянутых к подбородку коленях. Но в глазах виден слабый отблеск надежды и предвкушения. Цивилизация,светятся ее глаза, Цивилизация.Она переводит взгляд на меня, секунду или две смотрит. На лицо ей падают тени балок.
        Вероятно, мне следует открыть ей правду. Пересказать то, что мы услышали от Крагмэна. Но даже сейчас, когда разум затуманен лихорадкой, я начинаю сомневаться в этой правде. Что-то не сходится. Я молчу, просто отвожу взгляд и опускаю голову. Солнечный свет - как кислота для открытых глаз. Его лучи проходят через кожу, через кости, обжигают где-то в костном мозге нервные окончания, о существовании которых я и не подозревал. Эпаф прав. Я обращаюсь. Меня трясет. Я дрожу.

45

        После полудня мы решаем открыть ящики. Внутри много одежды, которая особо и не нужна на теплой равнине, бумаги, канцелярские принадлежности, лекарства. Криками облегчения мы приветствуем ящик консервированных персиков. Тринадцать банок - удачное совпадение, нас в вагоне как раз столько. Сейчас. К ночи может стать на два человека меньше. Девушка с веснушками раздает банки. Подумав немного, она ставит одну рядом с Сисси, все еще лежащей без сознания. Она предупреждает, чтобы мы не ели всё сразу. Неизвестно, сколько продлится путешествие. Вполне возможно, что несколько дней.
        Эпаф пишет на каждой банке имя. По его словам, это хороший способ познакомиться. Он пытается быть смелым, пытается быть сильным. Пишет на банке Сисси ее имя. Он отказывается принять очевидное, через несколько часов ему придется совершить то, о чем он пока не может и подумать. Вначале с ней, потом со мной. Он пишет мое имя на банке, как будто пытаясь противостоять судьбе.
        Я смотрю на банки, стоящие рядом. Мое имя, имя Сисси, оба написанные печатными буквами. Как два могильных камня.
        Ночь. Я вздрагиваю и просыпаюсь, чувствуя, как холод пустынной ночи пронизывает меня до костей. Даже лунный свет режет мне глаза. Я почти обратился. По вагону гуляет ветер, принося с собой запах дыма. Я сажусь, поднимаю глаза. Дым поднимается от трубы локомотива; видимо, двигатель автоматически включился, когда закончился спуск. Судя по всему, мы будем ехать с этой скоростью до самого дворца, не сбавляя хода. Все здесь происходит автоматически.
        Как и мое обращение.
        Дрожь сотрясает все тело. Сердце бешено стучит, рубашка пропитана липким холодным потом. Я обращаюсь медленно, и от того процесс становится еще более мучительным. Между балками в вагон проникает лунный свет, тени изгибаются, пересекая наши тела. Время от времени девушки кричат во сне. Я сажусь, чувствуя, как похрустывают мои суставы. Рядом со мной, вздрагивая и бормоча во сне, лежит Дэвид. Я укрываю его одеялом. Он положил руку на пустоту рядом с собой - на место, где должен был спать Джейкоб.
        Поезд, стуча колесами, едет сквозь бесконечную пустошь. В ногах у меня лежит Сисси, ее голова покоится на коленях у Эпафа. Кинжалы поблескивают на ее поясе, манят меня. Я отстегиваю один, достаю из ножен. Пора.
        Эпаф этого не сделает. Но я могу. И должен. Сначала ее, потом себя.
        Я прикладываю кинжал к ее шее. Клинок погружается в мягкую плоть. Я вижу, как прямо над ним бьется жилка. Но бьется она ровно и спокойно, не стучит, как в лихорадке.
        Я хмурюсь, касаюсь ее кожи. Она сухая. И теплая.
        Я кладу руку поверх ее сердца, оно бьется ровно и медленно.
        Она не обращается.
        Я смотрю на ее спокойное, расслабленное лицо, не понимая, что происходит. Сквозь решетчатые стены вагона дует ветер, касаясь моей горячей кожи, и я вздрагиваю:

        - Сисси?
        Ее глаза чуть приоткрываются. Она приходит в себя. Руки выскальзывают из-под одеяла, задевая банки с персиками у ее головы. Ее и мою, стоящие бок о бок.
        Я думаю, что кое-что вижу, и сердце начинает стучать громче и быстрее.
        А затем я слышу голос моего отца, очень ясно, несмотря на все прошедшие годы: «Ты смотришь, но не видишь. Иногда ответ под самым твоим носом».
        Сисси просыпается. Облизывает потрескавшиеся губы сухим белым языком. Она открывает глаза. Веки больше не подрагивают в лихорадке. Нет, они двигаются спокойно и уверенно.
        Через несколько секунд она придет в себя, сядет, посмотрит на меня.
        Через несколько секунд. А пока мой взгляд падает на стоящие бок о бок банки. На имена, которые написал Эпаф.
        Джин. Сисси.
        Не совсем. Ее имя слишком длинное, так что видно только первые три буквы, оставшиеся скрывает изгиб банки.
        Сис.
        Имя, которое дал ей Ученый.
        Неожиданно я вспоминаю о дельтаплане. Он был всегда предназначен для нас обоих.Я думаю о Крагмэне, о том, что он настаивал, будто Источник - это какой-то код. Об Эпафе, который говорил, что отец всегда давал имена с каким-то особым значением. О моей крови, проникшей в нее.
        Я смотрю на имена и чувствую себя слепым, который неожиданно прозрел.
        Джин. Сис.
        Джин. Сис.
        Генезис. [3 - Gene (Джин) и Sis (Сисси, Сис) - genesis ( англ.:зарождение, начало, источник). (Прим. ред.)]
        Она открывает глаза. Глаза, в которые я никогда не смогу заглянуть так же, как прежде.
        Она смотрит на меня. Не щурится, не моргает от лунного света, льющегося ей прямо на лицо. Наверное, она думает, что я так смотрю от радости, от удивления, от счастья, что она жива.
        Но дело только в том, что я наконец понимаю. Понимаю правду, которая была на виду все это время. Прямо у меня под носом.
        Генезис. Начало.
        Источник.
        Не я. Не она. Мы оба.
        Вдвоем - мы лекарство.



        Благодарности

        Я бы хотел выразить свою благодарность тем, кто вдохновлял и поддерживал меня эти годы.
        Моим учителям: мистеру Поупу из школы короля Георга V и профессору Дэну МакКоллу из университета Корнелла, которые заразили меня своей любовью к интересным историям.
        Тем, кто поддерживал меня в начале моей писательской карьеры: Терри Гудману, Питеру Гордону и Мани Ли.
        Коллегам и друзьям из прокуратуры округа Нассау, в особенности Тэмми Смайли, Роберту Шварцу, Дугласу Ноллу, Джейсону Ричардсу и Мехмету Голче.
        Кэтрин Дрейтон - потрясающему агенту, которая сочетает в себе все, чего я когда-либо ожидал от агента, и даже больше. А также менеджерам «Инквелл», в первую очередь Лиин.
        Моему замечательному редактору, чей строгий глаз, мудрый совет и душевная поддержка заставляли меня каждый день понимать, как же мне повезло. Моему издателю Мэтью Ширу, благодаря которому я чувствовал себя так, словно я особенный, желанный гость.
        Моим сыновьям Джону и Крису, которые делают мою жизнь богаче, глубже и интереснее. И в первую очередь, Чинг Ли, которой и посвящена эта книга.


        Кэтрин Дрейтон все это время продолжала быть идеальным агентом. Я благодарен судьбе за то, что у меня есть такой надежный сторонник. Я привык принимать ее интуицию и деловую хватку как нечто само собой разумеющееся и полагаться на нее в любых ситуациях. Спасибо и потрясающе талантливым сотрудникам «Инкуэлл Мэнеджмент», в первую очередь Ричарду Пайну, Линдси Блессинг, Чарли Олсену и Кристиану Палмеру.
        Я в огромном долгу перед Роуз Хиллиард, моим редактором из «Сент-Мартинс Пресс». Меня восхищают ее граничащее с магией мастерство редактора, теплая поддержка и ненавязчивое руководство. Эта книга получила свою ясность, глубину и жизнь только благодаря ей. Кроме того, я благодарен Мэтью Ширу, Энн-Мэри Толлберг, Джозефу Голдшейну, Лорен Джеггерс, Полу Хочману, Джеффри Доудсу и НаНе В. Штольцле. Спасибо Ингрид Селберг, Венешии Гослинг, Кэтрин МакКенна и другим членам команды «Саймон & Шустер» за то, что они с таким рвением приняли участие в судьбе моих книг.
        За щедрость, с которой они делились со мной своим временем и словами, я навсегда буду благодарен Андреа Кремер, Бекке Фицпатрик и Элисон Ноэл. Ваша поддержка на самом раннем этапе работы значила - и продолжает значить - для меня очень много. Спасибо вам огромное.
        Спасибо группе «Монстерс Коллинг Хоум» за вдохновение.
        И наконец, Чинг Ли и мальчикам - за любовь, поддержку, смех, покой, надежду, веселье, радость, и прибежище, и вдохновение, и за многое, многое другое.


        Не пропустите третью книгу трилогии «Ловушка»


        notes

        Примечания


1

        Obaachan - бабушка (яп.).

2

        Написание имени главного героя по-английски - Gene. (Прим. ред.)

3

        Gene (Джин) и Sis (Сисси, Сис) - genesis ( англ.:зарождение, начало, источник). (Прим. ред.)