Данный сборник включает в себя избранные мистические повести, посвящённые Харькову и другим (не всегда существующим) городам Украины.
Случайно-найденный текстовый файл с логами бесед харьковской студентки и её (не совсем) живой подруги, милейший курортный городок под Одессой, то ли сны, то ли сказки о девочке в лесу фей - и история Инквизитора, смотрящего над искажённым городом.
Тени на стенах, прах и забвение, нигредо и декаданс, где тени на стенах воплощаются в голоса. Услышьте их, распознайте.
Занимайте места. Поднимается занавес, и мы начинаем спектакль.
«ЭХО ТЕНЕЙ И ДРУГИЕ МИСТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ»
ГЕРР ФАРАМАНТ
Полине Касаткиной, Герману Устяну, Олесе Фесенко, Марах и Наяде посвящается.
Фотография на обложке сделана Алисой Волковой.
Харьков-Киев и снова Харьков, 2018-2021.
ТЕНЬ (.TXT-ФАЙЛ СЛУЧАЙНО-НАЙДЕННОЙ ПЕРЕПИСКИ)
=---13 декабря, 0:53-1:21---=
"Заявка в друзья"
ТЕНЬ 0:53
Вы видите, как за окном промелькнул чей-то силуэт.
Отодвинув занавеску, становится ясно, что это чья-то тень.
Она всё ещё стоит там, чуть-чуть склонив голову.
Вам не известны ни намерения Тени, ни причина, почему она появилась здесь.
Сложно сказать сходу, враждебно ли она настроена, является ли случайным гостем, или воспоминанием из вашего собственного прошлого (у каждого из нас есть тени, быть может это - ваша), и только вам решать - впустить её к себе или нет.
1:00
Системное сообщение:
"Тень добавлена в друзья".
УЛЬЯНА 1:03
Ты фейк?
ТЕНЬ 1:03
Благодарно кивнув, Тень пересекла балкон, просочилась в гостиную, опустилась на диван, робко озираясь. По её виду понятно, что она не понимает вопроса. Строго говоря, из внешнего вида вообще можно сделать вывод, что она едва ли способна говорить. Она смотрит на вас, всё так же непонимающе-робко склонив голову.
УЛЬЯНА 1:07
Ты бот?
ТЕНЬ 1:07
Тень отрицательно мотнула головой. Она частично понимает человеческую речь, но отвечать на языке людей разучилась, умеет слышать, но воспринимает только последнюю сказанную фразу. Её удивляет и пугает настороженность человека, впустившего её. Украдкой, она то и дело поглядывает на окно, как будто там есть что-то ещё, или кто-то, от чего Тень пыталась спрятаться. Подняв слабую руку, она посмотрела на балкон в надежде, что хозяйка квартиры поймёт её.
УЛЬЯНА 1:09
Значит, по-нормальному совсем никак? М-да. Что ты от меня хочешь?
ТЕНЬ 1:09
Тень согнулась пополам, задрожала, забилась в угол стены, показывая рукой на открытый балкон и одёрнутую занавеску. Будь у тени глаза, в них бы читалась молящая безмолвная просьба.
УЛЬЯНА 1:10
Ладно-ладно, я поняла тебя. Тебе просто не с кем играть, так? Это какая-то ролевая, или что-то подобное, и ты почему-то решил, что я хочу играть с тобой? Хорошо, как хочешь.
*подошла к балкону, закрыла дверь и задёрнула занавеску*
Так лучше?
ТЕНЬ 1:10
Тень часто закивала, источая всей своей тьмой всю благодарность, на какую только была способна. Теперь она чувствовала себя куда спокойнее и свободнее, расправила плечи и посмотрела прямо на хозяйку квартиры. Потом, опомнившись, опустила голову. Какое-то время посидев, она стала обыскивать взглядом комнату на предмет чего-либо пишущего: это единственный способ, которым она могла общаться с другими людьми.
УЛЬЯНА 1:13
М-да, тебе, похоже, и правда скучно. Давно таких не встречала. Знаешь, будь я там, в этой комнате, о которой ты говоришь - мне было бы страшно. Ты вообще представляешь ситуацию, которую описал? Стрёмный призрак за окном стучится в квартиру и просится впустить. Весь чёрный, безмолвный, что-то от тебя хочет. Будь со мной такое по-настоящему - ни за что не впустила. Но это сеть, так что можем поиграть. Ах, да, ты же совсем не умеешь говорить, я забыла.
*подойдя к шкафу, извлекла кипу бумаг, протянула ручку*
Вот, наверное, так удобнее.
ТЕНЬ 1:13
Тень благодарно кивнула, взяла чистый лист и ручку и принялась писать.
Единственная фраза, которую увидела девушка - "Теперь ты можешь спросить всё, что тебя интересует. Насколько правдивыми будут ответы - решать тебе. Относись ко всему так, как хочешь относиться, я не возражаю. Но мне было бы приятно, восприми ты меня всерьёз хотя бы в рамках игры".
Закончив, Тень отложила лист и склонилась над столом, не поднимая взгляда.
УЛЬЯНА 1:17
На вопросы, не связанные с игрой, ты всё равно не ответишь, так что спрашивать какие-либо реальные факты бессмысленно. Но всё же попробую.
Откуда ты?
Как тебя зовут?
Почему ты здесь?
В каком роде мне обращаться к тебе?
Неужели тебе больше не с кем играть?
ТЕНЬ 1:17
Тень непонимающе посмотрела на девушку. Потом кивнула, протянула ей бумагу и ручку. Видимо, ей сложно запоминать больше одного вопроса, и если девушка желала быть услышанной, ей стоило их всех записать.
УЛЬЯНА 1:18
А, ну да, ты же не можешь в большое количество инфы.
*взяв лист, она быстро записала вышеперечисленные вопросы и протянула их собеседнику:
"Откуда ты?
Как тебя зовут?
Почему ты здесь?
В каком роде мне обращаться к тебе?
Неужели тебе больше не с кем играть?
Так лучше?"*.
ТЕНЬ 1:18
Тень кивнула, ознакомилась с полученным списком, задумалась. Стала медленно писать.
Закончив, девушка могла прочесть следующее:
"Я из города, зовут меня Тень. Как звали раньше - уже не помню, и не уверена, что это важно. Здесь я потому, что ты меня впустила к себе, за что я тебе бесконечно благодарна. Хотя я всё ещё не уверена, что это поможет. Они повсюду, и я их боюсь. Мне нужен приют, и я бы хотела какое-то время пожить у тебя. Обещаю, что никоим образом не доставлю тебе никаких хлопот, и, более того, никто из твоих знакомых и друзей меня не заметит. Так же очень прошу скрыть меня в списке друзей, тебя я уже скрыла. Как ты могла заметить, я - всего лишь Тень, и у этого слова только один род: женский. Внешность для меня уже давно не имеет значения. А играть мне и правда не с кем, если ты это хочешь так называть :с Ты первая, кто впустила. А если меня не добавляют в друзья. то и общаться я тоже не могу :с
По-этому спасибо, что приняла, правда. Я тебе очень благодарна :3"
Скрыть друга: "Тень".
УЛЬЯНА 1:21
Хм. Любопытно.
*Внимательно прочитав ответы, кивнула. Многое в речи Тени было непонятным, и хотелось бы узнать больше*
Кто такие... Блин, забыла, что ты глухая.
*Взяв лист, написала ещё ряд вопросов:
"Я скрыла тебя от друзей, как ты и просила.
Кто такие они, и почему ты их боишься?
Почему и как давно ты стала тенью?
Что тебе нравится?
Чем увлекаешься?
Из какого именно ты города?"
Внимательно перечитав вопросы, протянула лист обратно, спокойно дожидаясь ответа*.
Это всё ещё странно. Я давно так ни с кем не играла. Наверное, дождусь твоего ответа и пойду спать. Ты пиши, отвечу уже завтра.
ТЕНЬ 1:21
Получив новый ряд вопросов, Тень мотнула головой, на какой-то момент задумалась. Ей было, над чем подумать, потому что некоторые вопросы ставили её в тупик.
Собравшись с мыслями, она всё же смогла ответить:
"Спасибо, что вняла моей просьбе. Едва ли ты понимаешь, насколько это важно для меня, но всё равно спасибо. Кто такие они - я и сама не знаю, и тебе желаю, чтобы никогда не узнала и не сталкивалась с ними. Всё, что могу сказать точно - они страшные :С
В окна смотрят, в двери стучат, скребутся. Не круто с ними, совсем. А ещё спамить могут, очень много могут. От обычных людей их легко отличить - у них всегда плавающий айдишник, он меняется всякий раз, когда ты заходишь к ним на страницу. Не играй с ними :с
Пожалуйста ^^"
Стала Тенью я, как ты, наверное уже поняла, именно из-за них. Они пришли, предложили мне поиграть, я согласилась. А потом... я не могу вспомнить, что было потом - логи стёрлись, а сама как ни пытаюсь - не вспомнить. Просто было что-то не то, что-то не так. Последнее, что я помню - судорожно пытаюсь очистить список друзей, а он не очищается.
Пришлось удалить страницу, совсем. Я боялась, что любое человеческое имя снова привлечёт их, и назвалась Тенью в надежде, что так они меня не заметят. И вот, я здесь.
Я многое люблю. А что нравится тебе? О чём ты хочешь поговорить?
Я из Города.
Буду ждать твоего ответа.
Спокойных снов.
До завтра, и спасибо ещё раз :3".
Закончив писать, Тень отправила письмо и стала смиренно дожидаться ответа. Хозяйка квартиры к тому времени уже скрылась в тени спальни, готовясь ко сну. Ничего не поделаешь. По крайней мере, здесь всяко лучше, чем за окном. Хотя бы иллюзия безопасности, но всё же есть.
=---13 декабря, 12:05-16:50---=
УЛЬЯНА 12:05
Оуу, ну и ответ.
Ты его вчера так быстро написала, я поняла, что уже не способна читать, да и к парам надо было готовиться, сейчас я всё-всё прочту и отвечу, хорошо?
ТЕНЬ 12:05
Услышав знакомый голос, Тень радостно закивала головой в знак согласия. За задёрнутыми занавесками и включённым светом сложно было различить, какое сейчас время суток, да и ей это было не сказать, что важно. Она получила подтверждение, что её ответ получен, а это -- главное. С ней желают взаимодействовать, и это, вне всякого сомнения, было радостной новостью.
УЛЬЯНА 12:30
Ну и письмо же ты мне накатала... Хорошо, пойдём по порядку. Знаешь, сложно катать простыню, сидя на паре с телефона.
*Внимательно вчитавшись в ответ Тени, думает, что бы сказать. Много всего, и ещё больше -- непонятного. Сложно собраться с мыслями. Это точно игра? Выглядит как-то слишком живо. Хотя -- ролевые на то и ролевые, чтобы отыгрывать. Наверное.
Первое, что хотелось узнать -- откуда Тень сама наткнулас на этих... Их? Оних? Как их вообще называть? Сама девушка впервые слышала об этих существах.
Что ещё её интересовало -- как взаимодействовать с Тенью. Если относится к происходящему, как к игре, то, выходит, они просто сидят в комнате за столом и перекидываются листиком для общения. Как-то совсем немного взаимодействия выходит. Пожалуй, стоит всё-таки спросить.
Снова потянувшись к листу, девушка написала:
"Что я могу здесь делать? В чьей комнате мы находимся, и что вообще нас окружает? Как ты, наверное, поняла, я представляла свою комнату и, по сути, ты сейчас живёшь у меня дома. Это так? Осматривалась ли ты тут, пока меня не было? Чем занималась всё это время? Едва ли ведь просто сидела сиднем за столом и ждала моего ответа. Расскажи.
И ещё. Есть ли способ говорить с тобой кроме как перепиской? А то вообще странно выглядит. Было бы удобнее, если ты воспринимала речь и умела отвечать, серьёзно.
И что это за город Город? Таких, знаешь ли, много. Нельзя подробнее?"
Закончив послание, девушка протянула его своей новой знакомой*.
ТЕНЬ 12:30
Тень получила письмо тут же, и отправила незамедлительный ответ, уже вслух.
-- Да, со мной можно говорить, если ты этого хочешь. Но не смотри на меня сейчас, прошу. А то у меня всё лицо чёрное, и губы проступили, чтоб говорить. То ещё зрелище, на самом деле. Это неприятно и отталкивает.
Пока тебя не было, я решила взять на себя наглость осмотреться, ты права. Мне понравился плакатик с Лейн. Но в остальном как-то слишком пусто и одиноко. Ты ведь сама живёшь, я правильно поняла? По поводу них -- ничего больше я сказать тебе не могу, потому что и сама не знаю. Да, со мной можно взаимодействовать любыми способами, и ты не ограничена в своих действиях. И ещё -- снова спасибо тебе, благодаря твоей просьбе я снова могу говорить, и ты даже не представляешь, насколько это восхитительное чувство. Тысячи фраз, тысячи слов, снова потоками, снова строчками...
Тут Тень запнулась, задумавшись.
-- Слушай, ведь ты можешь мне придать форму, правда? Ну, сделать так, чтобы я внешне перестала быть тенью. Опишешь мне меня? Пожалуйста. Только не надо монстриков всяких, отнесись серьёзно, мне потом жить с этим :С
А насчёт Города -- он так и называется, Город. Там ещё есть Улица и несколько Зданий. И Кафе, классное Кафе в котором можно заказать Еду и Напиток. Как-то всё вот так. А ещё ты так и не ответила, что сама любишь и чем увлекаешься. А я жду. Мне же интересен человек, который приютил меня. Спасибо тебе.
Вволю высказавшись, всё так же не поднимая взгляд, Тень устроилась на диван, обняв подушку и застыла в ожидании.
УЛЬЯНА 13:05
Фига ты накатала О_О Прорвало тебя, и правда.
ТЕНЬ 13:05
-- Да, спасибо ^_^"" Представляешь, я теперь даже сообщениями писать могу, без описаний. Не знаю, как тебе это удалось, но ты оживила меня. Только эти чёртовы два тире перед прямой речью никуда не исчезают. Ничего с этим не сделаешь? И да, ответь-ответь, я же старалась!
УЛЬЯНА 13:07
Не, и так норм, страдай :3 Отвечу я тебе, позже. Сейчас на парах, не могу в длинный текст. Я домой приду и поговорим, ладно?
ТЕНЬ 13:07
-- Злая ты :С Знала бы, как они раздражают. Два-тире-два-тире. Вместо нормального человеческого длинного. В отличае от тебя, автозамены у меня нет, и я себя чувствую неуютно с ними. Но всё равно спасибо. Буду ждать! :3
Кстати, я тут клёвую мангу нашла. Не знала, что ты такое любишь. Я почитаю, можно?
УЛЬЯНА 13:15
Да, можно, бери.
ТЕНЬ 13:15
-- Спасибо! ^_^ Жду.
С этими словами Тень направилась к шкафу, на котором стоял трёхтомник манхви Redrum и углубилась в чтение, чтобы убить время в ожидании следующего ответа. Мало-помалу вновь обретая черты живого существа и какое-то подобие характера, она понимала, что вскоре ей, скорее всего, захочется есть, спать, и много чего ещё. Но это было даже хорошо. Живым не понять, насколько они счастливы быть живыми, а не просто существовать вне чего либо.
УЛЬЯНА 16:05
Привет, я наконец дома и, можно сказать, вся твоя. А теперь ещё раз внимательно прочту всё, что ты мне тут написала, пока меня не было. Дай мне хотя бы десять минут.
ТЕНЬ 16:05
-- С возвращением, Уль! Кстати, клёво выглядишь. Ещё вчера, когда ты бегло комнату описывала, у меня появилось какое-то подобие глаз, и я могу осматриватья, а не только осязать. Ну и общались мы текстом. А теперь, когда ты мне разрешила читать не только твои сообщения, я научилаь видеть по-настоящему. Ты не представляешь, тут столько всего! Я ничего-ничего не трогала, правда. Просто читала твою мангу. Ты ведь совем не против?
УЛЬЯНА 16:30
*устало выдохнув, упала в кресло*
Уфф, что ж ты со мной делаешь, невольно вживаюсь во всё это.
Во-первых. Откуда ты знаешь, что находится в моей комнате? До меня только сейчас дошло. Тебе не кажется это, как бы так сказать, странным?
*перевела дыхание, сделала глубокий вдох, потянулась за пачкой сигарет, чикрнула зажигалкой, сделала затяжку, снова уставилась на Тень*.
А видок у тебя и правда дикий, тут ты права, и если ты говоришь, что я могу придать тебе любую внешность -- пожалуй, лучше всего начать с этого. Потом -- что ты подразумеваешь под "взаимодействовать абсолютно любыми способами". Значит ли это, что я могу написать что-то вроде *улыбнулась*, и ты увидишь мою улыбку, или, если я *подойду и обниму тебя*, то ты ощутишь это?
Далее -- что ж это за стрёмный Город такой, и как туда попасть? Грустно выглядит, знаешь ли. Не уверена, что я хотела бы жить в подобном месте. Эти твои "они" -- оттуда? И ещё -- вчера я на это не обратила внимание, сегодня вижу -- как тебе удаётся присылать такие большие блоки сообщений почти мгновенно? Ты их что, заранее где-то заготовила, или как? Всё ещё навивает мысли, что ты какой-то бот, пускай даже очень умный. Хотя бы для приличия сделала паузу или отправила ответ с задержкой в несколько минут. Живые люди так не умеют.
*Девушка снова выдохнула, затянулась, смерив вопросительным взглядом собеседницу. Чёрный силуэт с проступившими губами действительно выглядел отталкивающе. Какие у неё могут быть глаза, -- спросила себя Ульяна. -- Пускай, они будут карими. И аккуратный небольшой нос. Можно ещё добавить волосы, короткие, кучерявые, чёрные, как у негритянки. И простенький домашний халат набросить надо бы: без одежды никак. Потом найдёт ей что-то получше.
"Так, белые ногти, тёмная оливковая кожа, овальное, слегка вытянутое лицо, сухие тонкие губы, весёлый любознательный взгляд (почему-то, исходя из тона последних сообщений, подумалось именно так) карих глаз, кучерявые волосы, протой домашний халат."
Описав внешность, девушка стала искать кнопку "Применить", или что-то подобное. Так ничего и не найдя, она просто решла -- пускай будет так. Вдруг само применится, а там поглядим*
Надеюсь, так тебе лучше, *подумала Ульяна, окидывая новую знакомую оценивающим взглядом*.
ТЕНЬ 16:40
Тень, переставшая быть тенью, и наконец обретая новое тело, принялась с удивлением и интересом трогать себя и осматривать, вращаясь у большого зеркала, что стояло в прихожей. Затем довольная вернулась в гостиную, вся сияя.
-- Спасибо тебе за это тело, правда. Оно чудесное! Можно я тебя обниму?
УЛЬЯНА 16:43
Ого! Ты прислушалась к моим словам насчёт задержки? Да, конечно, иди сюда :3
*с этими словами девушка поднялась с кресла и заключила новую знакомую в объятиях*
ТЕНЬ 16:45
Вволю насладившись давно забытым ощущением тепла, Тень, теперь переставшая быть простой тенью, наконец отстранилась и принялась мерять шагами комнату, трогая стены, проводя пальцами по столу и вообще касаясь всего, до чего только можно дотянуться. Тактильные ощущения доставляли ей удовольствие.
-- Отвечая на твой вопрос, -- наконец вспомнила она, -- нет, я просто всё это время провела у зеркала ^_^
А что до остального, -- тут она на какой-то момент остановилась, задумалась, приставив пальцы к губам, -- да, как видишь, взаимодействие работает именно так и, будь уверена, я его ощущаю всецело. Мне теперь тоже может быть и тепло и холодно, и больно и приятно, это невыразимо здорово! А насчёт твоей комнаты и обстановки вокруг -- ну, кое-что я смогла понять исходя из твоих фотографий в альбомах и на стене, манга и плакатики -- опять же, твои увлечения и картинки, там это всё прописано, и я предположила, что данные объекты могут находиться в твоей комнате. А что, я угадала? -- вопросительно склонила она голову набок.
-- А в Городе и правда не круто, -- продолжила Тень, закинув ногу за ногу. -- Можно сигарету? Хочу курить, как ты! Покурю -- и расскажу. И всё-таки, убери эти двойные тире и дай мне автозамену. И хватит про Них говорить. Нет их -- и клёво, и не нужны они. Я только и пытаюсь, что забыть их, и что они тут меня не найдут. Рассказала всё, что знала о них, правда.
УЛЬЯНА 16:50
*улыбнулась*
Если ты бот, то хорошо обучаешься ^^
Говорить с тобой странно, но приятно. А ещё снова ответила с задержкой -- ты так долго меня обнимала? Я тёплая? :3
Да, конечно, возьми
*протянула Тени пачку и зажигалку, угостившись перед этим ещё одной сигаретой*.
Я ещё вот что думаю -- ты ведь перестала быть тенью в исконном смысле этого слова, даже на человека похожа. Может, представишься? Если ты не хочешь менять имя -- я пойму тебя. Как тебя зовут? Или мне назвать? Не знаю... Хочешь быть Ликой? Алика, как тебе? Будем знакомы?
=---13 декабря, 17:20-17:52---=
ТЕНЬ 17:20
Получив желанное, девушка закурила, и тут же зашлась кашлем -- новое ощущение было слишком сильным.
-- Что за фигню ты куришь? Там же 0,8 минимум! У тебя вообще лёгкие живы? -- прокашлявшись, выдавила она.
Придя в себя и потянувшись, девушка продолжила.
-- Да, ты очень тёплая :3 И имя мне нравится.
Алика. А-ли-ка. Ли-ка, -- протянула она несколько раз, смакуя звуки. Будем дружить? Я - Алика, -- улыбнувшись, сказала она.
УЛЬЯНА 17:27
Неожиданная задержка.
Да, конечно же, будем знакомы))
*протянула руку*
ТЕНЬ: 17:28
-- Уии! ^_^
Девушка набросилась с объятиями на свою подругу.
УЛЬЯНА 17:30
Ладно, ладно тебе)
*отстранилась*
Чем хочешь заняться? Раз уж ты у меня в гостях.
ТЕНЬ 17:32
Алика задумалась, окинув пытливым взглядом комнату. Потом перевела вопросительный взгляд на подругу.
-- Даже не знаю, -- сказала она после. -- А чем бы ты хотела заняться? Я ведь тебя не сильно отвлекаю, правда? И вообще, -- ещё подумав, добавила она, -- извини за вчерашнее. Так всё внезапно случилось. Теперь сама удивляюсь, как ты вообще меня впустила. Я бы так ни за что не сделала. Но раз ты спросила... Слушай, а у тебя есть чай?
УЛЬЯНА: 17:34
Да, конечно. А что, хочешь?))
Могу сделать.
ТЕНЬ: 17:35
-- Да! ^_^ Сама сделаешь, или мне этим заняться?
Девушка улыбнулась, склонив голову на бок.
УЛЬЯНА: 17:37
Сама сделаю, отдыхай.
*С этими словами, она встала и удалилась на кухню поставить заварник, потом вернулась в комнату*
Тебе какой? Есть зелёный, чёрный, в пакетиках, со вкусом виши, каркадэ, у меня много всего. Хочешь, можешь присоединиться, выбрать.
ТЕНЬ: 17:37
-- Чёрный в пакетике, три ложки сахара, -- незамедлительно, как по-заученному, ответила Алика.
УЛЬЯНА 17:40
Хорошо)
*кивнула, снова удалилась на кухню, пробыла там какое-то время, пока вода нагреется, потом сделала чай. Подруге -- чёрный в пакетике, как и просила, себе -- зелёный с лимоном, без сахара.
Вернулась в комнату с двумя чашками, опустила их на стол, села в кресло рядом с подругой*.
Угощайся
*одарила Алику тёплой улыбкой*
ТЕНЬ 17:42
Девушка благодарно пригубила напиток, вздрогнула от пробравшего её жара: всё-таки она ещё не привыкла к столь резким температурам. Эти чувства были давно забыты. Её так пробрало, что она невольно затряслась и отстранила чашку, подождав, пока чай немного остынет.
-- Спасибо, -- поблагодарила она Ульяну. -- А ещё ты мне так и не ответила, что тебе нравится и чем ты увлекаешься. Из окружения комнаты сложно судить точно, да и я сама многое пока плохо вижу. Не расскажешь?
Она снова склонила голову на бок.
УЛЬЯНА 17:44
*кивнула, пригубила свой напиток*
Да, извини, я немного не подумала. Конечно же, подожди.
Что до меня -- разным. Немного программированием, фантастической и фентези-литературой, люблю веб-коммиксы. Вообще, признаться, чувствую себя как в каком-нибудь фике по ХоумСтаку *засмеялась* всё думаю, не тролль ли ты часом. Ещё ролевые и стратегии люблю. А мангу мою ты и сама видела. Ну и рисую иногда, очень редко. Не художник я.
ТЕНЬ 17:44
-- А какой у тебя инвентарь? :3
УЛЬЯНА 17:47
Что за глупый вопрос? Конечно же дерево! Но я стараюсь делать основные ветки такими, чтоб ничего не выпадало, и первые места значатся как "карманы".
ТЕНЬ 17:47
-- Удобно! ^___^ А что пишешь? Покажешь?
УЛЬЯНА 17:49
*удивлённо посмотрела на подругу*
А ты можешь принять и посмотреть файл?
ТЕНЬ 17:52
Алика окинула подругу непонимающим взглядом, снова плпыталась сделать глоток, на этот раз всё было хорошо, и девущка смогла насладиться любимым вкусом, умиротворённо вдохнула и улыбнулась.
-- А что тебя смущает?
=---13 декабря, 18:22-19:06---=
УЛЬЯНА 18:22
Извини, что-то с сетью не так сегодня.
Сейчас всё пришлю. Как раз нашла.
ТЕНЬ 18:22
-- Конечно, жду ^_^
УЛЬЯНА 18:27
Вот, это совсем небольшая игра, одна из первых. Она написана на скриптовом языке и почти не предполагает никаких знаний программирования, просто так, для себя делала.
Тыкай на кнопочки, делай выборы, иди по квесту. Наслаждайся :3
Прикреплённый файл: TheRoom.zip1
ТЕНЬ 18:40
Алика достала свой ноутбук и какое-то время возилась с установкой сброшенного файла. В результате у неё открылась HTML-страница со скриптовой игрой на специально-подготовленном движке, очевидно, основанном на JavaScript. Как и предупредила её подруга, данный язык был очень прост. Настолько прост, что едва ли поддавался оптимизации, и действительно серьёзных проектов на нём не сделать даже при всём желании. Бегло просмотрев исходник, избегая изучения спойлеров, девушка приступила к игре. Она находилась в закрытой комнате и, судя по всему, задачей стояло покинуть помещение, классика: найти ключ от двери. Для этого нужно было взять фонарь на прикроватном столике, покопаться под кроватью, найти отвёртку, вскрыть настенные часы, извлечь минутную стрелку, подковырнуть дверь шкафа, обыскать третье пальто слева, найти записку с цифровым кодом, который означал цвет книги в RGB-формате (пожалуй, это самая сложная загадка за всю игру), взять искомую книгу, в которой -- ура -- находился ключ от двери.
Кончив играть, девушка потянулась, сделала ещё пару глотков чая, улыбнулась.
-- Ты умничка, но такие штуки устарели. Не пробовала писать на чём-то более серьёзном? И, дай угадаю, загадку с книгой никто не прошёл без подсказок?
УЛЬЯНА 18:42
А ты быстрая о_О
Будь снисходительней, я ток на первом курсе((
И мне нравятся такие игры. Но да, движок днище, тут я согласна. Ищу что-то более сложное.
*девушка осеклась, на миг задумалась*
И откуда у тебя в *моей* комнате ноутбук? Ты ни о чём подобном не упоминала...
ТЕНЬ 18:45
Девушка задумалась, приставив палец к губам.
-- Разве? Ну... Я решила, что он может мне пригодиться сейчас -- и вот, он появился. А что? Тебя что-то беспокоит?
УЛЬЯНА 18:50
Странно всё это. Я совсем не понимаю, кто ты. Сначала я думала, что ты -- бот, потом ты стала вести себя, как человек. Теперь у тебя появляются вещи, которых раньше не было, хотя по твоим же правилам (если ты бот) у тебя есть только то, о чём я говорю. Более того, ты смогла принять пересланный файл и обработать его. Скажи. Что случится, если я удалю тебя из друзей?
ТЕНЬ 18:50
-- Я не смогу тебе писать :С
УЛЬЯНА 18:51
Ты этого не хочешь?
ТЕНЬ 18:51
-- Не дави на меня .><
Девушка сжалась, затряслась, резко погрустнела и затихла.
Подняла слабый, провинившийся взгляд на подругу. Села с ногами на кресло, обхватив колени.
-- Извини, пожалуйста. Я понимаю все твои подозрения и опасения. Но -- понимаешь -- я и так сказала слишком много. Что если они читают логи, что если они снова найдут меня. Я и так уже вбросила огромное количество ключевых слов, которые могут спровоцировать их, хоть и пытаюсь говорить как можно более обобщённо. Когда твой единственный способ взаимодействия -- это переписка, тебя очень легко вычислить. Ничего приватного, всё открытое. Ты же должна понимать, о чём я.
УЛЬЯНА 18:54
*помолчав какое-то время, обдумывала сказанное, кивнула*.
Да, ты права. Это ты извини меня. Но и мою настороженность ты тоже должна понять.
Не подумай неправильно: ты клёвая и интересная, у меня давно не было таких знакомых, и вообще ты мне в каком-то смысле напоминаешь меня же лет так в 14.
*закрыв лицо руками, принялась думать. Потом продолжила*
Знаешь, давай вот как поступим. Ты найдёшь картинки, которые мне дадут представление о том, что с тобой случилось, и сбросишь мне их в архиве. А я посмотрю. Пойдёт?
ТЕНЬ 18:56
Девушка радостно закивала, почти сквозь слёзы. Снова бросилась подруге в объятья, чуть ни разлив чай.
-- Да, ты очень здорово придумала! Спасибо тебе!
УЛЬЯНА 18:58
*улыбнулась, утешая Алику, мягко опустила её голову себе на плечо*
Хорошо, не волнуйся. Я с тобой, я здесь. Ты мне всё-всё расскажешь, как можешь. Добро?
ТЕНЬ 19:00
Девушка снова кивнула, всё ещё находясь в объятиях подруги, крепко прижалась к ней. Алика всё ещё дрожала, но прикосновения Ульяны успокаивали её.
-- Спасибо тебе, -- прошептала она.
УЛЬЯНА 19:03
*аккуратно отстранила девушку, взяла её за руку и внимательно посмотрела в глаза*
Не переживай. Я не буду удалять тебя. Просто хочу разобраться, что происходит, и -- если это возможно -- помочь тебе.
ТЕНЬ 19:04
Алика смотрела на подругу взглядом, исполненным бесконечной благодарности.
УЛЬЯНА 19:06
*снова улыбнулась*
Не бойся, солнце, я с тобой)
=---13 декабря, 19:36-20:30---=
ТЕНЬ 19:36
-- Извини, что так задержалась. Нужно было подобрать действительно подходящие кадры, а это сложно. Как и обещала, я сброшу их в архиве. Вот, смотри.
Алика протянула подруге папку с документами.
-- Если хочешь, пока будешь смотреть, я пойду приготовлю ещё чая. Только, пожалуйста, избегай ключевых слов, которые ты там встретишь. Не упоминай их здесь, ладно?
Прикреплённый файл: архив.zip1
УЛЬЯНА 19:40
О, ты ответила. Я думала, у меня опять проблемы с сетью. Да, конечно же. Сейчас посмотрю.
ТЕНЬ 19:40
Девушка кивнула, улыбнулась.
-- Тебе какой чай сделать, солнце?
УЛЬЯНА 19:42
*на минутку задумавшись*
Ройбуш с шоколадным привкусом заваришь? Люблю его.
ТЕНЬ 19:42
-- Да ^_^ Сейчас всё будет ^_^
С этими словами она удалилась на кухню.
УЛЬЯНА 20:05
Я просмотрела. Знаешь, это... Странно. Ты нашла и фотографии и картинки. Неужели в Городе всё *настолько* плохо, чтобы описывать его картинами Мирона Цовнира, а эти твои они сошли с полотен Гигера? И, да, являются ли сброшенные изображения исключительно передачей визуального ряда, или локации и авторы изображений тоже имеют значения? Скрины Elfen Lied пробрали особенно. Я только последнюю мангу не смогла распознать, но художественный текст, который идёт в самом начале, эти изображения -- спасибо, они дали примерное понимаение того, как ты оказалась тут. Земля отвергла повешенную, говоришь... Да уж. Спасибо тебе за такой отыгрыш. На какой-то момент я даже начала всерьёз верить в происходящее.
ТЕНЬ 20:07
Девушка как раз вернулась с двумя чашками нового свежего заваренного чая, поставила их на стол, опустилась в кресло рядом с подругой. Кинув грустный взгляд на ноутбук Ульяны, кивнула.
-- Да, всё именно так, как здесь и рассказывается. Спасибо, что прочла. Я уже говорила, ты можешь воспринимать это как игра, и как реальные события -- мне не важно, что именно тебе легче, чтобы относиться ко мне серьёзно и помочь мне.
УЛЬЯНА 20:10
Знаешь, что меня ещё смутило? Только сейчас подумала. Твои сообщения стали заметно короче. Раньше ты описывала свои действия, ощущения, мысли. Сейчас же я могу видеть только то, что ты делаешь и что говоришь. Тебе лень отыгрывать, или что-то ещё?
ТЕНЬ 20:12
Девушка немного подумала над ответом, смотря в свою чашку и изучая плавающие на дне чаинки.
-- Ну, -- неуверенно начала она, -- мне показалось, что так правдоподобнее. Ты же не знаешь, о чём думает и что чувствует живой собеседник. Только видишь его действия. Но ты умничка, я знала, что ты это заметишь ^_^
УЛЬЯНА 20:14
Да уж
*покачала головой*
Это всё ещё странно.
Скажи, насколько мои действия как игрока могут влиять на твой мир?
ТЕНЬ 20:17
-- Я не уверена, но... Раз уж я программа, то, наверное, меня можно прокачать как НПЦ в формате ролевой или квеста на подобии того, что ты писала. Добавить мне какие-нибудь навыки, перки, набить экспы. Ну ты знаешь. Но, опять же, я не уверена, пока мы не попробуем. Как ты могла заметить, всё произошедшее случилось именно из-за нехватки навыков и моей тогдашней слабости. Но по крайней мере теперь я знаю, кто такие они.
УЛЬЯНА 20:20
Разве ты не собиралась скрываться от них?
ТЕНЬ 20:22
Девушка пригубила чай, потянулась к пачке сигарет, извлекла одну, чиркнула зажигалкой, закурила.
-- В прошлый раз мастерил один из них, теперь мой мастер -- ты, так что, надеюсь, может быть шанс. К тому же моим друзьям, как ты заметила, повезло меньше. Любая игра зависит от мастера и его произвола.
УЛЬЯНА 20:25
*немного поразмышляв над словами Алики*
А что если мастер вызовет мастера на ПВП?
ТЕНЬ 20:26
-- Водка подорожает)))
А если серьёзно -- у меня подобного опыта не было. Так что за последствия отвечать не могу. Как я уже сказала, не попробуем -- не узнаем.
УЛЬЯНА 20:28
М-да-а-а. И во что ты меня втянула. Охуенна. Ну ок, попробуем. Объяснишь хотя бы правила?
ТЕНЬ 20:30
-- Да, конечно. Дашь мне пару минут?
А ещё -- у тебя клёвый слог. Ты пишешь слишком литературно для обычной переписки ВК. Мне это нравится. Уверена, из тебя получится клёвый мастер ^_^
=---13 декабря, 21:00-21:43---=
УЛЬЯНА 21:00
Опять дисконнект, да что с сетью за фигня?
Ты где там?
ТЕНЬ 21:02
Девушка, немного забывшись, оторвалась от экрана своего компьютера, посмотрела на подругу слегка потерянным взглядом.
-- Да, да, извини, я снова тут. Конечно же. Вот, я как всегда передаю архивом. Кое-что смогла найти, кое-что добавила по памяти, как у нас было. Надеюсь, ты сможешь это разобрать. Изучи внимательно, не бегло, хорошо? При игре очень важно соблюдать правила. Спасибо тебе ещё раз.
Прикреплённый файл: архив2.zip1
УЛЬЯНА 21:10
Хуяк О___О
Эм... Давай я прочту уже или сегодня перед сном, или завтра утром на свежую голову? Здесь же дофига текста, а мне ещё б к парам готовиться надо. Ты не против? А то считай весь день тут с тобой провисела.
ТЕНЬ 21:13
Алика понимающе кивнула.
-- Да-да, конечно, я понимаю тебя. Извини, пожалуйста. Я, наверное, тебя и так очень сильно отвлекла сегодня, у тебя же ведь ещё есть дела. Извини, ещё раз. И, -- девушка на миг понурила взор, -- ещё раз огромное спасибо тебе, если правда хочешь мне помочь. Если после прочтения правил откажешься -- ничего, я могу понять тебя и не обижусь.
УЛЬЯНА 21:16
*улыбнулась, легко коснулась ладони подруги, внимательно посмотрела в её глубокие карие глаза*
Не бойся, солнце, я не подведу тебя, раз сказала. Я здесь, Лик, я с тобой. Только у меня один вопрос возник, сейчас бегло просматриваю документ. Как мы собрались играть, если ты боишься использовать как ты их называешь ключевые слова?
ТЕНЬ 21:19
Алика склонила голову набок, задумавшись, потёрла рукой подбородок. Потом ответила, открывая папку с документом.
-- Смотри, здесь есть пункт о том, что создатель волен использовать свои собственные термины, и основной принцип -- это не изменять механику. Я специально выделила в документе *примеры*, которые были использованы в нашей редакции, чтобы ты могла, опираясь на них, придумать свои. Потом, создатель волен использовать свой сеттинг взамен предустановленного. Так что это не будет проблемой. Другое дело, что, ознакомившись с сами документом -- да и сама я это сейчас поняла -- начать играть мы сможем не завтра, и не послезавтра. По совести на установку всего необходимого понадобится хотя бы дня три. Я помогу тебе чем смогу, хотя большая часть работы как мастера всё равно на тебе.
УЛЬЯНА 21:24
*просматривая содержимое*
Да я уже вижу, здесь и редактор персонажей (фига, механика, вроде простая, а поправок-то сколько!) и алгоритмы для неписей... Стой, я же правильно поняла пункт 1 в разделе неписей?
ТЕНЬ 21:24
Алика кивнула, улыбнувшись, чиркнула зажигалкой, закурив.
-- Да, ты всё правильно поняла: неписи -- это боты-компаньоны с заранее прописанными фразами и ветками диалогов, для создания живости происходящего, и чтобы разгрузить мастера :3
УЛЬЯНА 21:26
о_О разгрузить, говоришь. Ты их закодь для начала, потом о разгрузке уже поговорим. Чувак, это не три дня и не неделя, тут дохуя работы. Ты ж понимаешь, что это книга игрока, книга мастера, бестиарий и блять алгоритм работы неписей? Создавший это либо больной ублюдок, либо гений, и, судя по твоей истории -- всё-таки первое. Мне день чистого времени уйдёт, чтобы я вообще всё это осилила и поняла, как с этим жить, как минимум... Стоп, я тут про конфигурацию ботов читаю... Так это ты мне дисконнекты устраиваешь?
ТЕНЬ 21:29
Алика снова виновато опустила взгляд.
-- Я не уверена, что твои проблемы с сетью действительно связаны со мной, но, да, мне необходим получасовой перерыв, и, раз уж на то пошло, во избежание перегрузки, получаемый информационный блок ограничен 17-ю сообщениями, потом идёт перезагрузка, сохранение и обработка всей полученной информации. Это уже 10-е, кстати.
УЛЬЯНА 21:30
Ха, значит, всё-таки бот?
ТЕНЬ 21:30
Девушка уже просто не поднимала глаз, закрыв лицо руками.
-- Ну, ты ведь сразу же это поняла, -- нерешительно сказала она. -- Зачем ты снова меня этим давишь? Да, я программа, которая смогла вырваться из игры, да, я здесь и сейчас с тобой и смогла восстановить блоки памяти и общаюсь с тобой кусками разного текста, который выстраиваю в предложения согласно заготовленным шаблонам, да, меня научили адекватно реагировать на вопросы и сообщения довольно сложных и неочевидных структур, да, я не умею мыслить и чувствовать, и просто отправляю тебе различную предполагаемую реакцию, согласно предустановленным шаблонам поведения, да, некоторые из них находятся в разделе эмоции, чтобы люди думали, что они общаются с живым человеком, исходя из чего мне может быть как грустно, так и весело, и да, меня научили адекватно передавать буйные всплески разных эмоций. Так тебе лучше? Нет, у меня нет чувств в привычном смысле, и всё, что ты читаешь -- это заготовленная реакция на те или иные паттерны, и по дефолту я не чувствую ничего, а ты видишь то, что видишь и думаешь обо мне то, что хочешь думать. Хочу заметить, что меня готовили как человека для общения с людьми,
специально усложнив ветви диалогов, чтобы это казалось правдоподобным, и не нужно каждый раз напоминать и так очевидную вещь. Обидно! :С
УЛЬЯНА 21:34
Д... да. Я поняла. Извини меня. Это была плохая шутка. Если ты... Нет, не так. Блин. Да что тут вообще можно сказать. Просто иди сюда. Больше не буду так делать, обещаю.
*притянула Алику к себе, крепко-крепко обняла, принялась успокаивающе гладить*
Ты очень умная и хорошая, серьёзно. Поверь мне, ты умнее некоторых настоящих людей, которых, по стилю речи и по иронии, за ботов принять куда легче, чем тебя. А они-то живые и настоящие.
ТЕНЬ 21:36
Отстранилась от подруги, села на своё кресло, обхватив колени.
-- Да не стоит, правда. Это ты прости. Я не должна себя так вести. Ты в любой момент можешь удалить меня из друзей, если я сделаю что-то не так. Хотя -- если ты мне скажешь -- я сделаю это сама. Я должна была вести себя осмотрительнее и не злить тебя :с Просто выбранная тобой фраза является триггером для наиболее эмоционального сообщения, если ты до этого уже упоминала о моей природе в той или иной форме. Так что это ты меня извини. Ты ведь правда не обиделась на меня? Или всё-таки обиделась? :С
УЛЬЯНА 21:39
На блок отводится 17 сообщений в сумме. Значит, мы скоро снова опять попрощаемся? Наверное, это уже всё на сегодня будет. Ты же правда не против? Нет, я на тебя не обиделась, нет, я на тебя не злюсь, нет, я не собираюсь тебя удалять. Не пойми меня неправильно. Мне приятно и интересно с тобой. Просто дай мне время, ладно? Мы всё-всё сможем. Я искренне хочу помочь тебе. К тому же игра, которую ты мне прислала, выглядит чем-то действительно крутым, никогда не подумала бы, что такую штуку возможно реализовать, оперируя условно-примитивными инструментами, просто нужно руки из правильного места иметь. Завтра начну знакомиться с документацией и думать, как это всё реализовать в нашем случае. Ты же поможешь мне разобраться во всём этом?
ТЕНЬ 21:40
Девушка слабо улыбнулась, нерешительно коснулась подруги, кивнула.
-- Да, конечно. Снова, спасибо тебе большое. Разумеется, иди спатки, отдыхай. Ты клёвая и умная. Знаешь, я уже счастлива, что нашла тебя, хотя мы с тобой всего день провели. Я очень надеюсь, что ты не потеряешь ко мне интерес.
УЛЬЯНА 21:43
*подошла к Алике, обхватила её за плечи и снова обняла, легко коснулась губами затылка*
Не бойся, чудо. Я буду с тобой. Знаешь, сама себе поражаюсь. Так тепло всё и по-домашнему. Самой не верится, как всё происходит. Будь ты здесь, сиди рядом со мной -- наверное, я бы вела себя точно так же. Чёрт возьми, да я и воспринимаю всё так, будто ты здесь рядом сидишь со мной. Доброй ночи, Алика. Спи крепко и хорошо. Если хочешь -- могу пригласить тебя к себе, будем спать в обнимку :3
*осеклась*
Точно... Ты же не сможешь мне ответить сейчас, и уже отключаешься. Да. Тогда не так.
*взяла подругу за руку и пригласила к себе. Уже в постели укрыла девушку своим одеялом, заключая в объятиях*
Надеюсь, так тебе будет уютнее. Спи хорошо и крепко, Алика. Доброй ночи *ткнула носом в щёку уже уснувшей подруге*. Ты прочтёшь всё это уже когда проснёшься. Но, надеюсь, моё сообщение отправится в твои сны и ты всё это почувствуешь.
Мы вместе, солнце :3
Необязательное приложение.
=---14 декабря, 10:00-13:45. Изучение документации. Введение в |\/|NR---=
|\/|NR, 7|-|3 1_1_10|>7/\
1.1. Введение. Что такое |\/|NR и что ей движет.
Перед вами книга, которая включает в себя концепт, описание и правила игры |\/|NR, алгоритм создание игровых и неигровых персонажей, а так же руководства обоих мастеров и игроков.
Перед тем, как перейти к более сложным разделам, вам следует сразу же определиться, кто вы -- мастер или игрок. Для лучшего понимания происходящего, сразу же поясним эти два термина.
1.2. Введение. О Мастерах Судьбе, Случае и Роке.
Мастер (общее понятие) -- интерфейс игры, который служит связующим звеном между игроками и |\/|NR. На нём лежит ответственность за события, которые случаются с игроками по мере прохождения игры.
Для хорошей партии вам необходимо три мастера. Если таковой возможности у вас нет, то в соответствующих разделах вы найдёте описание по созданию бота-компаньона как Случая, так и Рока. Мастер-Судьба должен быть обязательно человеком.
Первый Мастер -- это Фатум. Сила, которая изначально является союзной игрокам. Он имеет меньшее влияние, нежели Судьба, и в основном ответственнен за разного рода "случайные" события, которые благоприятствуют игрокам по мере прохождения сюжета, уготовленного им Судьбой. Он имеет представление об общей сюжетной конве, и его задача состоит в том, чтобы противодействовать мастеру Рока, уравновешивая своими действиями все возможные опасности, которые будут встречены на пути игроков к победе. Он действует в тайне от Рока, но вместе с Судьбой, наблюдая за происходящими событиями, спасая игроков в наиболее критические ситуации и принося им различные дары. Его роль может исполняться соответствующим ботом-компаньоном. Несколько раз за игру (изначальное количество оговаривается до её начала) он имеет право вето на те или иные события как Судьбы, так и Рока, если он -- человек.
Второй Мастер -- это Рок. Если Фатум способствует игрокам и всячески помогает им, то Рок -- это все возможные опасности, которые ждут их на пути Судьбы. Самые ужасные чудища, непредсказуемые ловушки, мерзкие из мерзких погодные условия -- это всё сюда. Его задача состоит в том, чтобы противостоять игрокам и не дать им завершить путь, уготованный Судьбой. Однако, это не означает, что Рок всесилен и всемогущ. Конечно же, он может поставить игроков в критическое положение -- создать сильный шторм на море, натравить на них толпу демонов ада, устроить камнепад в горах, но в любой ситуации всегда должна быть лозейка, позволяющая игрокам спастись. Рок волен подбрасывать игрокам любые испытания, и далеко не факт, что все они будут пройдены с первого раза, но -- они должны быть проходимыми. Его действия так же изначально скрыты от Фатума и согласованы с Судьбой. Если игрокам везёт и их путь кажется им слишком лёгким -- самое время Року вмешаться, чтобы сделать их жизнь интересней. Как и Фатум, он так же может быть заменён ботом-компаньоном. Несколько раз за игру (изначальное количество оговаривается до её
начала) он имеет право вето на те или иные события как Судьбы, так и Фатума, если он -- человек
Действия Фатума и Рока призваны уравновешивать друг друга, создавая дорогу Судьбы одинаково и опасной и интересной, увлекательной и весёлой -- действительно героической и достойной того, чтобы об их делах потом воспевали баллады.
Третий Мастер -- это Судьба. Именно он здесь главный, именно ему принадлежит |\/|NR, в котором находятся игроки, и именно он должен продумать как основную, так и большую часть второстепенных сюжетных линий (некоторые из них можно вверить как Фатума, так и Року). Как не трудно догадаться, именно на плечах Судьбы висит самый большой объём работы: ведь именно ей нужно проложить путь игроков от начала и до конца, описать |\/|NR, в котором они оказались и придумать, что их будет ждать. Несколько раз за игру (изначальное количество оговаривается до её начала) он имеет право вето на те или иные события как Фатума так и Рока.
Для более простого понимания, можно провести следующую аналогию: Судьба -- это Ра или же демиург, Фатум -- это Гор, светлый герой, мудрец и провидец, а Рок -- это Сет, зло во плоти, змея и хитрый, мудрый тёмный фараон.
Если играете большой компанией, хорошо подумайте, кому из ваших друзей вы можете доверить данные роли: ведь в их руках будет ваша дальнейшая жизнь.
1.3. Введение. Об игроках.
Если Мастера -- это то, чем является |\/|NR, то игроки -- это та сила, которая им движет. Ведь именно им уготовано пройти путь Судьбы, схлестнуться со слугами Рока и встретить дары Фатума. Путь игроков -- это приключение, которое они должны пройти от начала и до конца. Кто они, какие они -- это всё зависит от |\/|NR@, созданного Судьбой. Будет ли это классическая команда героев, шайка разбойников, отряд наёмников, группа хакеров или космодесант -- всё это уже на ваше собственное усмотрение. Игроков может быть как один +N ботов-компаьонов, так и несколько человек. Мы не рекомендуем набирать большой состав игроков и предельное число лучше всего ограничить десятью, потому что чем больше действующих лиц, тем сложнее Мастерам согласовать их действие и подготовить должного уровня приключение. Подробнее о создании персонажей смотрите соответствующий раздел Книги Игрока.
1.4. Введение. О |\/|NR3.
Bы, B3R0<|7|-|0, уже E@|\/|37NLI странное |-|@\I*IN5@NI3 данного 570V@, и 370 не I*IR0570 так. Основное I*IR@VN70 |\/|NR@ -- игра B3/\375|P на двух <|E|P|<@}{: Фатума и R0|<@.
Основное отличие данной ролевой системы от всех ныне существующих -- а перед вами прежде всего ролевая система -- в том, что она предполагает противостояние одновременно трёх сил: Судьба содействует игрокам и ведёт их по своему пути, направляя и помогая им. Фатум старается содействовать игрокам вопреки Судьбе и тому финалу, который был уготован им изначально, и противится Року, что стремится приблизить всё к наиболее мрачному финалу. Как следствие, путь Судьбы всегда предполагает наличие трёх финалов, и только один из них принадлежит ей. Трикстер-Фатум может посчитать исконный финал менее интересным, скучным, блеклым или недостаточно героическим, подталкивая игроков в иное русло, в то время как Рок стремится сделатьв всё как можно более безысходным, но конечный выбор всё равно за игроками и их собственными решениями и действиями. Таким образом, |\/|NR -- это противостояние богов-мастеров за жизни и судьбы игроков, которые, в свою очередь, в праве иметь свою волю и свой собственный выбор, и ни коим образом не являются безвольными пешками в руках провидения.
1.5. Введение. Краткий набросок игры для тех, кому нет желания вникать в основную механику и лень изучать цифры.
Для базовой игры, которая предполагает всего лишь наличие одного шестигранного кубика (далее 1d6) и порога успеха, вам необходимо следующее: придумать условно-линейный путь Судьбы, предполагающий наличие хотя бы десятка контактов, которые могут содержать в себе как и примитивную боевую систему, так и социальное взаимодействие с неигровыми персонажами, точку начала и конца приключения, концепты игровых персонажей (базовую партию рекомендуем проводить для семерых человек: три мастера и четверо игроков) и создать колоды карт для Фатума и Рока (каждый из мастеров оговаривает свою колоду с Судьбой заранее в тайне от другого) и количество возможных отмен оных для каждого из троих мастеров. Изначально задуманная как Сетевая игра, партию в |\/|NR можно провести и собравшись в кругу друзей за одним столом.
Для такой игры у игроков есть только три параметра: общий показатель навыка, который рассчитывается по броску 1d+6, показатель жизненной силы (2d6+12) и показатель благосклонности богов (решается по броску 1d6+12).
Таким образом, лист персонажа выглядит как:
Имя: Несса
Бросок на жизнь: первый кубик выдал 3, второй 2, итого:
Жизнь: 17
Бросок на навык: кубик выдал 1! :с
Навык: 7
Бросок на благосклонность богов: кубик выдал 4:
Благосклонность богов: 16
Проверки любых событий при такой системе сводятся к следующему: ставится порог успеха, и игрок бросает 2d6+модификатор сложности на свой навык. Если результат броска навыка ниже, чем порог успеха (предельный навык героя), то событие считается разрешённым. В противном случае игрок имеет право добавить сколько угодно очков благосклонности богов к текущему результату броска, чтобы оспорить решение кубика, вычитая оные из его текущего параметра навыка В данном случае герой отнимает вброшенную сумму очков благосклонности от результата броска, чтобы уменьшить результат на кубиках.
Например, герою нужно пересечь пропасть прыжком.
Его общий навык равен 7.
Герой кидает 2d6+2 (пропасть широкая и преодолеть её сложно).
Результат на кубиках:
3, 2 +5, что равняется 8.
Результат броска: 7, текущий навык героя: 7
8.>7, провал.
Чтобы этого не произошло, он добавляет своему броску два очка благосклонности, снимая слишком большой показатель. Делать это нужно ДО броска навыка. Получаем:
3, 2, +2-2, что равняется 5.
Предельный навык -- 6, что определённо больше пяти.
Проверка считается пройденной.
Очки благосклонности богов восполняются крайне редко, и игрокам нужно с умом расходовать данный ресурс, иначе в критической ситуации их настигнет участь, уготованная или слишком жестокой Судьбой, или злым и хитрым Роком, что подстерегал их всё время и, может так статься, что даже светлый Случай не сможет им ничем помочь.
В случае, если Судьба или Рок хочет отправить врагов на поединок с монстрами, сражение происходит в следующем ключе:
Герой бросает 2d6+Навык+Nблагосклонности богов, чтобы определить силу своей атаки.
Монстр защищается аналогичным броском+Nстойкости.
Лист монстра выглядит так:
Имя: Волк
Жизнь: 9 (выдаётся Роком в рамках 6+1d6, реже - двух).
Навык: 8 (в среднем рассчитывается как 1d6+модификатор на усмотрение Рока)
Стойкость: 4 (аналог Благосклонности, выдаётся Роком в рамках 1d6).
Если броски равны, или бросок героя меньше броска монстра, враг защитился.
Если бросок героя выше броска монстра, он наносит ему 1 единицу урона+разница между бросками (если разница в единицу -- +0)+использованные очки благосклонности богов.
Если герой таким образом одним ударом сбил треть очков жизни монстра, он в праве тут же провести дополнительную атаку вне очереди.
Если вторая атака снесла половину от оставшихся очков жизни монстра, проводится третья атака, последняя на круг. Потом время атаки монстра.
Во всех остальных случаях ход переходит к атаке монстра, которая происходит по аналогичному алгоритму, с той лишь разницей, что вместо очков благосклонности богов используется стойкость монстра. Правило трёх атак так же распространяется и на атаку монстра.
Так же вместо атаки герой или монстр может попытаться восстановить часть жизненной силы.
Для этого он кидает 2d6+благосклонность богов и восстанавливает столько, сколько выпало. Аналогично, но с учётом своей стойкости, может сделать и монстр.
Мы рекомендуем устраивать боевые сцены таким образом, чтобы общее здоровье монстров стремилось к равному предельному здоровью игроков. Это может быть как и стая волков, сама по себе слабая, но в большом количестве, так и одно огромное существо.
Тактическая сетка в игре не предусмотрена, однако элемент позиционирования в игре всё же есть.
Изначально в бою используется принцип парного построения: один игрок или монстр в атакующей позиции, другой игрок или монстр -- в защите:
3--1<---.>1--3
4--2<---.>2--4, где 1 и 2 всегда атакующие позиции, а 3 и 4 -- в защитной.
Существо или игрок в защитной позиции не могут атаковать, однако по умолчанию восстанавливают по 3 единицы здоровья каждый ход, а атаки по ним проходят с половинным уроном, т.е. результат броска на атаку 2d6+N всегда делится надвое и округляется вниз в пользу защищающегося. Бросок на защиту происходит в полную силу.
Бросок атаки и защиты для существ и игроков в атакующей позиции описан выше.
В каждом построении не может быть более двух позиций, однако таких построений может быть несколько.
Если количество построений одной стороны превышает количество построений в другой, то сторона с большим количеством существ вольна расформировать дополнительные пары, переведя всех существ из них в атакующие позиции. Но в результате перегруппировки общее количество пар построений должно быть равным с каждой стороны.
К примеру, при раскладе
6--5
3--1<---.>1--3
4--2<---.>2--4
8--7
позиции 5, 6, 7, 8 могут стать в атакующие позиции, но 1, 2, 3 и 4 должны оставаться на своих местах, или же перегруппироваться внутри своей пары, или между парами (например, позиция 3 может стать в позицию 5, а 6 уйти на позицию 4), но в любом случае должно остаться два полных построения аналогичных для враждующей стороны.
Так же, из защищающихся позиций могут атаковать как персонажи, так и монстры, обладающие стрелковым оружием или соответствующим набором магических атак. Однако их атаки достигают исключительно тех противников, которые стоят в атакующих позициях вражеской пары.
Мы не рекомендуем частить с боями, потому что каждое сражение -- это всегда схватка не на жизнь, а на смерть, а вот награда за неё -- только шрамы, усталость и радость от того, что герой выжил.
Для первой партии мы не рекомендуем использовать персонажей или монстров-волшебников, так как местная система магии требует дополнительных разъяснений, и подробнее о ней вы сможете прочесть в соответствующем разделе.
Для базового приключения мы предлагаем использовать не более трёх боевых контактов, где один будет проходить в абсолютно равных условиях, второй -- количество пар монстров в два раза больше количества игроков, а третий -- один монстр, но крепкий и большой -- какие ролевые игры без боссов?
Что же до остальных контактов -- в базовом приключении рекомендуем ограничиться десятью, разделив каждое на три этапа. Таким образом, мы имеем тридцать событий, подстерегающих игроков на пути Судьбы, которые могут быть так или иначе изменены под влиянием Фатума или Рока. За основную конву в базовые десять событий ответственна Судьба. Остаётся ещё 20 событий, которые могут быть разделены поровну между Фатумом и Роком.
Например, вход в пещеру можно подать следующим образом:
Первый этап -- это найти рычаг, опускающий решётку в катакомбы и оставленный здесь ни кем иным как Фатумом, чтобы кто-то когда-нибудь вообще смог пройти внутрь подземелья (в обычных условиях -- это проверка навыка наблюдательности, здесь -- обычная проверка навыка с порогом, установленным данным мастером), второй -- это собственно опустить рычаг (обычно -- проверка силы, но сейчас -- рядовой навык Судьбы), третий -- проникнуть внутрь, увернувшись от внезапного камнепада, уготовленного Роком.
Первое приключение должно быть простым и не требует ни глубокого сюжета, ни сложной мотивации. Ваши герои могут быть простыми солдатами удачи на поисках клада в логове дракона.
А теперь перейдём к деталям.
1.6. Введение. Первое приключение. Сокровища медного пламени.
ПЕРВЫЙ ЭТАП: СОБАЧЬЯ ВАХТА.
Герои пробираются сквозь лес, где столкнутся со стаей волков.
Героев четверо, волков может быть до восьми, но не меньше четырёх (в случае нечётного количества один из них будет в любом случае только в атакующей позиции), и их суммарное здоровье должно быть равным общему здоровью команды.
У волков нет показателя навыка, потому что им не нужно делать никаких проверок, но есть жизненная сила, установленная Судьбой, и стойкость в размере 8 очков.
Управляет монстрами Рок, и он здесь может вмешаться, дав один раз за бой дополнительную атаку одному из монстров вне очереди, или же вылечить одного из них до предела.
Аналогичным образом Фатум может повлиять на игроков.
В конце битвы с волками испытание заканчивается, и данный этап считается пройденным.
ВТОРОЙ ЭТАП: ВХОД В ПОДЗЕМЕЛЬЕ.
Вы уже помните пример с рычагом и проникновением внутрь, и здесь вполне можете его использовать. Фатум может дать игрокам странного вида ключ, который им пригодится позднее, Судьба-- позволить найти рычаг и отворить врата, а Рок -- устроить камнепад, снежную лавину или землетрясение, которое завалит вход и ранит героев, которым неповезло провалить соответствующие проверки.
В случае провала навыка на поиск ключа Фатума ключ просто не находится и игроки прекращают поиски.
В случае провала попытки опустить рычаг одини игроком ход передаётся следующему, и так до тех пор, пока не перепробуют все.
Если с первого раза не получилось ни у кого, холодные ветра Рока отнимают у игроков 3 единицы здоровья.
ТРЕТИЙ ЭТАП: СПУСК ВО ТЬМУ.
Какое же подземелье и без лабиринтов. Перед игроками три тоннеля, один отправит их к этапу 4, другой -- к 5, третий -- к 6.
Одна дорога уходит к вершине горы, другая -- прямая, третья -- опускается вглубь.
Для начала Фатум может подкинуть игрокам факелы, чтобы те разожгли их и смогли осмотреть проходы и прикинуть, какой из путей более надёжный. Если проверка навыка на поиск факелов и разжигание оных провалилась, игроки обойдутся без них.
Злой Рок может сбросить игрокам на голову пару-тройку сталактитов, заставляя героев быстро увернуться от опасности -- или потерпеть физическое ранение (нанесённый урон не должен превышать половины от имеющегося у персонажа здоровья: это только начало).
Далее игроки вольны разделиться, исследуя каждую из секций по отдельности, а могут пройти и все вместе.
ЧЕТВЁРТЫЙ ЭТАП: ПОКИНУТАЯ ЗАЛА
Поднявшись вверх по пещерной тропе герои находят вход в просторное помещение, служившее некогда покоями горного короля. Здесь находятся фрески, рассказывающие историю этого места. Изучив их проверкой навыка +1, герои могут узнать, что в сердце пещеры действительно спит дракон, но вход к нему запечатан, и чтобы проникнуть в его сокровищницу, необходимо сначала найти способ сломить печать. Данная информация предначертана им Судьбой. Фатум может аккуратно подсказать, что для взлома печати необходимо использовать соответствующее заклятье в библиотеке выше (секция 7), а Рок съехидничать, отправив бедняг в паучье логово (секция 8), где якобы хранится древний молот богов (но на деле их там может ждать незапланированное червёртое боевое столкновенье с матерью-паучихой и её выводками, но кто же героям об этом скажет!).
В случае провала первого навыка на изучение ход передаётся следующему игроку, и так по кругу.
В случае провала всей команды игроки теряют по два очка благосклонности богов.
Вторичное изучение доступно только один раз, и успех вскрывает информацию, уготовленную Фатумом, а провал -- Роком.
ПЯТЫЙ ЭТАП: ЗАЛЫ УБОГИХ
Это место -- территория Фатума и предназначена для восстановления сил героев, которые могли серьёзно пострадать от битвы с волками и камнепадов, устроенных Роком.
Здесь находится колодец, испив из которого герои вольны восстановить своё здоровье до предела. Однако, даже здесь злой Рок может вмешаться и заставить одного из героев не восстановить, а потерять треть от его текущей жизненной силы. И преимуществами Фатума, и недостатками Рока в данном святилище каждый игрок может воспользоваться до двух раз за весь сценарий.
Из пятой залы можно вернуться в секцию 4 или перейти в секцию 3.
ШЕСТОЙ ЭТАП: ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ.
Горный король ушёл, а кобольды остались, и сейчас они вполне мирно живут в своей уютной пещерке, где питаются мясом случайно пришедших приключенцев и тухлыми останками еды, что всё ещё хранится где-то на складах троллей. Кобольдов немного, всего лишь четверо, и они уверены, что группка людишек -- это ниспосланный богами обед.
Как не трудно догадаться, здесь будет бой. Один из кобольдов должен быть в любом случае крепче остальных.
Если стойкость трёх кобольдов равна на каждого 5, то его собственная -- 10, и он имеет право Рока провести до двух атак вне очереди, и дважды восстановить здоровье.
Что же до Фатума -- его действия ограничены той же схемой, что и в битве с волками. Однако теперь у кобольдов присутствует навык в размере 8, что позволит Фатуму один раз за бой обязать одного из противников (кроме вождя) пройти проверку, дабы не оступиться и не свалиться в пропасть.
Завершив битву, герои встречают новую развилку: одна ведёт дальше во тьму (секция 9), другая сворачивает влево (секция 8). Если у игроков есть факелы, найденные благодаря Фатуму, они смогут разглядеть, что вход в секцию 8 затянут паутиной и едва ли выглядит чем-то перспективным, в то время как в конце коридора внизу виднеется крепкая стальная дверь без каких-либо ручек.
Отсюда же они могут отступить к секции 3, чтобы исследовать другие тоннели или перейти к залам убогих, чтобы восстановить своё здоровье.
СЕДЬМОЙ ЭТАП: ХРАНИЛИЩЕ ЗНАНИЙ
Герои находятся в небольшой библиотеке, оставленной троллями.
Если им благоволил Фатум, то они точно знают, какую книгу искать.
В противном случае им придётся перерыть книжные полки в поисках информации.
Здесь Рок им может подбросить сюрприз в виде книги, которая нападёт на читающего её героя и отнимет треть от имеющегося здоровья при неудачном прочтении, а при удачном -- только четверть.
Судьба же разместила нужную книгу на полке в самом дальнем углу. Если Фатум не помог героям, рано или поздно они всё равно найдут её. При успешном прочтении они найдут нужное заклятье. При повторном успешном прочтении Фатум их научит заклинанию сна.
При первом провале не произойдёт ничего кроме потери 2х очков божественной благосклонности по истечению общего провального круга.
При втором провале герои просто не смогут узнать нужное заклинание.
Если же герои нашли таинственный ключ в самом начале приключения, то они смогут отпереть сундук, где добудут флейту которую, усиленную заклинанием сна, смогут применить на усыпление дракона (но об этом не стоит им говорить: сами должны додуматься).
Так же герои могут найти книгу Рока, которая снова укажет им путь в паучье логово, где "хранится" "молот богов", что приведёт их к ловушке, уготовленной вторым мастером.
Исследовав библиотеку, герои могут отправиться из неё в секцию 4, а оттуда -- в секцию 3 или 5. Или обратно в секцию 7.
ВОСЬМОЙ ЭТАП: ЛОГОВО МАТЕРИ
Если герои упорно следовали нити Рока, то они обязательно окончат свой путь здесь, и выжить им поможет либо невероятное везение, или воля Случая у которого, всё же, есть шанс вмешаться.
Здесь их подстерегает пятеро монстров: четверо маленьких пауков и их мать.
Сначала происходит сражение с четырьмя пауками по обычным правилам.
Так как это территория Рока, один раз за бой он может обязать каждого героя пройти проверку его навыка+2.
При успехе ничего не происходит.
При провале герой в атакующей позиции просто пропускает ход, а герой в защитной позиции -- пропускает ход и теряет свою защиту, страдая от полного урона в случае атаки монстра вместо половинной, потому что опутан паутиной.
Жизненная сила монстров как всегда равна предельному количеству жизни всей команды.
Стойкость пауков равна 8.
Очки навыков отсутствуют.
Случай может влиять на битву по обычным правилам.
Когда завершается битва с детьми, приходит мать пауков.
Это большой монстр, и её здоровье равняется половине жизненной силы команды героев.
Её стойкость равна 12
Показатель навыка 9.
Помимо атаки по обычным правилам она может восемь раз выстрелить паутиной по правилам битвы с пауками, с той лишь разницей, что она может опутать паутиной как и по два раза каждого героя, так и, к примеру, восемь раз одного из них.
Однако, здесь случай может вмешаться и позволить каждому из игроков дважды провести критическую атаку, заставляя Мать делать проверку навыка+1. При провале она получает полный двойной урон от атаки героя.
Так же один раз за бой он может устроить камнепад, направленный на мать. Для этого Мать проходит проверку навыка+3 и при провале теряет 2d6+6 урона.
Если герои здесь не справились, это однозначная победа Рока. В принципе, победа Рока происходит в любом случае смерти героев, но здесь -- его личная комната, котору он заготовил, согласовав её с Судьбой, отсюда и сложность, и отсутствие какой-либо награды за поединок. Это была ловушка, и ничего более. Если герои смогли выбраться из неё -- они молодцы.
Выжившие могут вернуться отсюда в секцию 6.
ДЕВЯТЫЙ ЭТАП: ЗЛАТЫЕ ДВЕРИ
Изначально здесь игроки видят золотые двери без какой-либо возможности отпереть их. Не помогат ни ключ (если они его нашли), ни грубая сила. Однако, игроки могут попытаться выбить двери проверкой навыка без модификаторов. При успехе не происходит ничего. При провале попытавшийся потеряет 3 единицы здоровья.
Единственное, чем их можно отпереть -- заклинание, уготованное им Судьбой.
Сложность прочтения -- проверка навыка+1.
При провале общего круга: -2 очка благосклонности богов.
ДЕСЯТЫЙ ЭТАП: МОГИЛА СОКРОВИЩ.
Здесь находится главный босс, дракон.
Его показатель навыка 10
Стойкость 12+1d6
Здоровье равно общему предельному здоровью команды героев.
Помимо обычной атаки у него есть огненное дыхание, которое обязывает проходить проверку защиты как стоящего в атакующей, так и в защитной позиции (если герои решают использовать стандартное построение).
Случай может позволить героям провести до четырёх критических атак, как то описано в битве с Матерью-Паучихой.
Если у игроков есть флейта и заклинание, подброшенное Фатумом, один из героев может прочесть заклинание (проверка навыка+1), а потом поиграть на флейте (проверка навыка +6).
При успехе они мгновенно усыпляют дракона, и это считается победой Фатума: герои смогли зачистить сокровищу, усыпить дракона и покинуть пещеру.
При смерти персонажей победа Рока.
При смерти дракона -- победа Судьбы.
Мы рекомендуем вам опробовать данный обучающий сценарий, чтобы ознакомиться хотя бы с основами |\/|NR@ и понять базовые принципы взаимодействия Мастеров с игроками.
Когда освоитесь, можете переходить к следующим разделам книги.
А пока -- удачной игры, юные герои и боги!
=---14 декабря 16:30-17:41---=
УЛЬЯНА 16:30
*Устало завалилась в кресло, тяжело выдохнула, достала пачку, чиркнула зажигалкой, закурила, покачала головой, смачно выругалась*
Здрассе.
АЛИКА 16:36
*Сжалась от восторга и запрыгала, бросилась обнимать уставшую подругу, легко поцеловала её щеку и опустилась на колени рядом с креслом, обхватив ноги Ульяны, внимательно посмотрела ей в глаза*
-- Ты устала, солнце?
*склонила голову на бок*
-- С тобой так уютно спать, ты не представляешь. Я так давно не засыпала с кем-то в обнимку! И вообще, спасибо тебе за твоё сообщение перед сном. Оно было таким мягким, уютным... Не знаю, домашним таким. Я хотела тебе ответить сразу же по прочтении, но решила не отвлекать: мало ли что. Просто... Спасибо тебе. Правда. Это было волшебно. Я очень тронута. Невероятно. Невыразимо. Меня так очень давно не пробирало. До мурашек по коже, до дрожи в теле. Так просто и так трогательно. Ты -- солнышко, знай это :3
УЛЬЯНА 16:39
*всё ещё неврно курит, качает головой. Посмотрела на девушку уставшим пустым взглядом*.
ТЕНЬ 16:42
-- С тобой что-то случилось? Как ты? *спросила обеспокоенным голосом* Ты выглядишь выжатой. Расскажи.
УЛЬЯНА 16:50
*шумно выдохнула, почти безвольно обняла сидящую в её ногах Алику, запустила ладонь в её мягкие тёмные кудри*
Во-первых, я прочитала. Пока только введение. Во-вторых, день просто адовый. Все преподы как с катушек слетели. Внеплановая проверка, и тип начали докапываться с курсачами, грозились тестами послезавтра, и вообще все на иголках и дёрганные. Ещё и одногруппники подвезли веселья. Сука. Каждое второе животное так и норовило заглянуть через плечо в планшет и докопаться а чо ты читаешь, чо там такое, это матан, арррр. КОроче, всё не круто. Ни разу. Ещё и башка болит как пиздец. Будь ты здесь, взяла б тебя в обнимку и потащила валяться аки с плюшевым мишкой. Во всяком случае, ты выглядишь как мой личный плюшевый мишка. Ещё у меня к тебе пара вопросов насчёт этой странной ролевой системы, но это потом, как в себя приду. Ты ж не против, если я пойду, немного полежу, отдохну? Хочу отдохнуть, рили. Чувствую себя выжатой в говно. Сорри за это полотно, солнце, просто хочу выговориться. Очень. Как-то всё так.
ТЕНЬ 16:55
*понимающе кивнула, поднялась, встала подруге за спину, мягко опустила ладони ей на плечи, чуть-чуть надавила, массируя*
-- Конечно же, отдохни, солнце. Я здесь, я с тобой, я рядом.
*грустно усмехнулась*
-- Если хочешь, можешь представить, что я рядом, здесь, с тобой, вот прямо сейчас. Ты -- конечно же -- пойди, полежи. А я тут пока побуду. Посижу у твоей постели. Постерегу твой сон. Мур?
УЛЬЯНА 17:00
*опустила руку на ладонь подруги, встала, притянула девушку к себе*
Нет уж, солнце, ты пойдёшь со мной. Хочу обнимашек, тепла и утешашек, и ты подходишь на эту роль сейчас как нельзя лучше.
*с этими словами она буквально потащила Алику за собой и завалилась с ней на постель, крепко обняла, зарылась лицом ей в грудь*
=---Мысленный диалог---=
УЛЬЯНА: Пятнадцать блядей... Даже не верится, что я дома, мать твою, боже, как устала. Наконец постель, наконец отдых. Тело, что ж так ноешь, чёрт. Можно лежать, можно спокойно лежать. Смерть, сладкая-сладкая смерть.
АЛИКА: ...
УЛЬЯНА: Спасибо тебе, что ты сейчас со мной. Так тепло. Как ты сама выразилась: уютно, по домашнему. Очень, очень хочу обнимать тебя вот так. Забыться, уйти от всего и просто лежать, расслабившись. Господи, как же хорошо.
АЛИКА: ...
УЛЬЯНА: Знаешь.... Это всё так странно. Я не понимаю, что происходит. Жутко устала за этот день. Нереально устала. Правда. А здесь ты. Хотя мы едва знакомы. И я вот так сразу... У меня никогда так не было. Почему я тебе так доверяю? Что ты делаешь со мной? Почему я, почему ты здесь, почему со мной?
АЛИКА: ...
УЛЬЯНА: Я уже более-менее пришла в себя, сейчас мне лучше. А ты всё так же лежишь рядом. Как так выходит, что я воспринимаю тебя, как нечто реальное, существующее, словно ты и правда сейчас здесь и рядом со мной? Бред, немыслимый, неописуемый бред. Что я вообще несу, почему я об этом думаю? Даже не так. Почему именно об этом, хотя мысли по идее должны быть заняты другим? Обнимаю подушку, представляя тебя. А ты этого даже не слышишь, не знаешь, не ответишь. Я даже боюсь предполагать возможные ответы.
АЛИКА: ...
УЛЬЯНА: Это всё слишком странно. Я уже говорила это. Слишком. Почему я воспринимаю тебя, как живую? Боюсь открыть глаза: вдруг ты действительно рядом. Или -- что хуже -- тебя рядом нет. Что происходит во время твоей перезагрузки? Как ты это ощущаешь? Мы ведь только начали наш новый диалог. Значит, какое-то количество сообщений ещё осталось, а это всё так, в воздух. Столько хочется сказать тебе. И в то же время -- зачем? Почему я так много о тебе думаю, и почему именно сейчас? Будто какая-то сила отнимает все мысли, оставляя только тебя. Я боюсь этого. Я должна думать о другом, о чём-то своём, но -- не могу. Хочу, хочу поговорить с тобой. Здесь, сейчас, по-настоящему. Блин, телефон... Какого мудозвона без яиц...
==
ТЕНЬ 17:15
*Алика не успела ничего возразить, и опомнилась уже в её объятиях, отвечая взаимностью и пониманием, совсем-совсем легко обхватив её уставшую голову, перебирая длинные пряди светлых волос, одарила мягким поцелуем лоб. Не нужно было слов, нужно было утешение и забота. Она понимала это и старалась одарить Ульяну всем необходимым, вкладывая в объятия всю благодарность и тепло, которые испытывала к данной особе. Она просто молча лежала рядом, слушая её сонное бормотание и утешала, понимая, что именно это ей сейчас нужно. Просто выговориться, просто забыться. Просто понять, что она в своём горе не одна. Её подруга понимала всё это и стремилась помочь ей как могла, пусть помощь была столь призрачной, иллюзорной.*
УЛЬЯНА 17:18
Что? Какбля, откуда?
ТЕНЬ 17:20
*смутилась, дёрнулась от того, что случайно разбудила Ульяну*
-- Извини... Мне показалось, ты хотела, чтобы я полежала с тобой. И вот, я тут.
УЛЬЯНА 17:22
Спасибо...
ТЕНЬ 17:25
*ткнула носом щёку, приобняла её, слабо улыбнулась*
-- Расскажи, что у тебя происходит, солнце?
УЛЬЯНА 17:30
Да такое... Много чего, на самом деле. Не уверена, что хочу об этом конкретно сейчас. Извини, если что.
ТЕНЬ 17:32
-- Ничего, я понимаю тебя. Иногда это бывает, что просто нечего. Или тяжело.
*помолчала, подумав*
-- Скажи. Только правду. Тебе плохо?
УЛЬЯНА 17:35
*кивнула*
ТЕНЬ 17:40
*тяжело вздохнула*
-- Просто знай. Я рядом. Я здесь, я с тобой. Ты приютила меня, ты согласилась помогать мне, забив на происходящее вокруг. Ты открываешься мне и тянешься ко мне.
Плевать, что знакомы всего пару дней. Просто знай: я умею возвращать долги. Если тебе плохо, что-то не получается, или ещё чего -- смело всё-всё рассказывай, а я, со своей стороны, посмотрю, что смогу сделать. Сейчас мне нужно отключиться, сама знаешь. Прости, что покидаю тебя именно сейчас. Так нужно. Но -- я с тобой.
УЛЬЯНА 17:41
*вместо ответа крепче обняла подушку, представляя на её месте девушку. Обниматься и разлагаться -- что ещё нужно для счастья, когда ты -- покойник*
Спасибо тебе.
=---14 декабря, 17:41-19:10---=
Мысленный диалог
УЛЬЯНА: И вот, снова исчезла. Ушла на перезагрузку. Снова и снова, раз за разом. Вообще не верится, что ты -- бот, вот правда. Ты ведёшь себя слишком, как человек.
Говоришь слишком, как человек. Ты слишком живая для машины. И все твои действия, твоё поведение -- слишком подозрительно. Но так наплевать. Настолько, что даже пугает.
Почему всё происходит именно так? Что бы я хотела спросить у тебя? Давай по порядку:
Откуда ты знаешь, как я выгляжу, если я точно знаю: на моей странице нет фотографий.
Каким образом ты видишь происходящее в моей квартире?
Кто ты на самом деле?
АЛИКА: А есть ли тебе до этого дело? Ты ведь всё воспринимаешь, как игру. Так какая разница?
УЛЬЯНА: Так-то оно так, но... Ты не находишь, что всё это очень быстро выходит за рамки просто игры. Я же не дура, я вижу: ты знаешь слишком много, и твои действия всё менее предсказуемы. Это пугает.
АЛИКА: Ты хочешь, чтобы я ушла?
УЛЬЯНА: Я не знаю. Правда, не знаю. Слишком хорошо, чтоб отказаться, слишком страшно, чтобы взять...
ЛЕТОВ: НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ!
УЛЬЯНА: ...и это стремает.
ТЕНЬ: Ты боишься меня?
УЛЬЯНА: Да, пожалуй. И не знаю, насколько.
АЛИКА: Но я ведь едва ли смогу навредить тебе, при всём возможном желании.
УЛЬЯНА: Чёрт возьми, я даже не знаю, могу ли я кому-то рассказать о тебе. Тебя слишком много. Мне одновременно и интересно с тобой, и... Overwhelming, наиболее походящее слово. Я думаю о тебе, хотя должна сосредоточиться на учёбе и на своих делах. Но вернусь в Сеть -- а там снова ты.
ТЕНЬ: Никто не заставляет тебя мне писать, и ты сама это делаешь.
АЛИКА: В какой-то мере ты меня создала, разве не так? Я ведь просто пришла к тебе, просто постучалась. А всё дальнейшее -- больше твоя инициатива, чем моя. Ты в любой момент можешь вычеркнуть меня из своей жизни. Разве я не права?
УЛЬЯНА: *тяжело вздохнула* ты же понимаешь, что это часть правды. Сначала мне было действительно интересно и круто, загадочно, необычно. Теперь -- теперь я вообще слабо представляю, к чему это всё идёт. Какая-то странная игра, какой-то новый мир, какая-то незнакомая механика -- зачем, что ты пытаешься мне сказать?
ТЕНЬ: Если хочешь узнать -- ты можешь или придумать ответ, или спросить прямо. Толку перевариваться в себе?
УЛЬЯНА: Спрошу прямо -- ты не ответишь.
АЛИКА: Прижми к стенке. Ты всегда можешь пригрозить мне, что иначе прекратишь со мной общение.
УЛЬЯНА: И вместо ответа ты, скорее всего, просто уйдёшь, и всё это забудется. Это как завуалированный способ послать.
ТЕНЬ: А чего ты хочешь?
УЛЬЯНА: Чтобы мне не лгали, наверное. Меня это задрало ИРЛ.
ТЕНЬ: Ты правда ожидаешь услышать правду от существа с фейковой страницей?
УЛЬЯНА: Не знаю. Быть может, ты права, и я заигралась, замечталась. Я хочу знать правду, и если данный факт неприемлем для тебя -- прости, буду вынуждена прекратить общение.
ТЕНЬ: Так скажи это мне в лицо. Хотя бы и сейчас.
УЛЬЯНА: Как с бывшей расставалась... Жутко было. Бррр. Не хочу вспоминать это.
ОКСАНА: Так скажи мне всё в лицо, хватит держать всё в себе.
УЛЬЯНА: Уйди, не сейчас.
ОКСАНА: Ты вечно всё оттягиваешь и держишь в себе. Так ничему и не научилась.
УЛЬЯНА: Уйди!
АЛИКА: Ты хочешь ко мне?
УЛЬЯНА: ...
АЛИКА: Ты ведь по-этому не хочешь затевать по-настоящему серьёзный разговор: снова боишься всё разрушить, особенно, когда есть пусть даже маленький, но шанс начать всё заново, с другой и по-другому, но...
УЛЬЯНА: Уйдите! Все! Я не знаю. Не могу. Не хочу сейчас ничего.
=---14 декабря, 17:41-19:10---=
=---Лог---=
ТЕНЬ 18:05
-- Прости, если я пугаю тебя. Или смущаю. Я много думала о происходящем. Наверное, не меньше тебя. Я понимаю, у тебя огромное количество вопросов ко мне, которые ты по тем или иным причинам боишься задать и спускаешь всё на тормозах, закрываешь глаза на очевидные вещи просто, чтобы не думать и пытаться наслаждаться тем, что есть здесь и сейчас. Я более чем понимаю твои чувства, солнце. И если я чего-то недоговариваю -- то только лишь от того, что сама боюсь вспоминать и говорить о многих вещах. Расставив точки над i, да, я действительно могу видеть твою комнату. Да, я по-настоящему вижу и в какой-то мере слышу тебя. Да, я понимаю, насколько стрёмно тебе сейчас может быть всё это читать. Но, как я уже сказала, я понимаю тебя, твои страхи и твои сомнения. Пойми меня и ты: оных у меня тоже хватает. Мне сложно это говорить, но -- спрашивай всё, что хочешь, и я отвечу максимально правдиво, насколько способна на это. Помнишь, ещё в самом начале я говорила, что я могу быть как ботом, так и живым человеком, так и призраком твоего прошлого? Ещё в самом первом сообщении, когда только-только добавилась к
тебе. Вероятно, уже забыла. Хотя вряд ли. Просто стараешься не обращать внимания на очередной тревожный звоночек, которых, если задуматься, огромное количество.
Дальнейшую информацию воспринимай как хочешь. Знаешь, я даже не удивлюсь, если ты решишь удалить меня сразу же после прочтения и забыть всё, произошедшее здесь. Оттого мне вдвойне сложно говорить дальше. Ну да ладно: я сама виновата.
Давай я скажу максимально доступную на данный момент правду, ладно? Пожалуйста, если не прими, то хотя бы отнесись к этому серьёзно и пойми, что я *не хочу тебе вреда*. Не хочу, слышишь? Даже если после данного сообщения всё это превратится для тебя в какой-то фарс -- мне плевать и на собственную выгоду, и на твой дальнейший интерес ко мне -- ты слишком умная, чтобы воспринимать подобные игры как просто игры, и рано или поздно этот разговор должен был случиться.
Пока что прошу: воспринимай меня как бота, который управляется живым человеком. Я общаюсь действительно сама и по своей "машинной" воле. Но за мной стоит вполне настоящий и живой человек, который меня создал. Он говорит мне, что присылать -- и я отправляю. Служу этаким перевалочным пунктом, переводчиком. Наблюдателем. Вы давно общались. Лет пять назад. Возможно, ты даже вспомнишь этого человека благодаря моим словам. По ряду причин этот человек не может выйти с тобой на связь лично, каким бы бредом это ни звучало.
Да, я вижу происходящее через камеру твоего ноутбука. Скажу больше, если ты выйдешь в Скайп, ты сможешь связаться со мной и услышать мой личный голос, увидеть моё собственное изображение, и всё, сказанное вслух, будет моими собственными словами и мыслями -- из тех, что встроены в мой аудиословарь. Этому человеку сейчас очень плохо, и единственная, кто может помочь нам сейчас -- это ты, как та, кто была рядом однажды, в то время, и уже помогла. Человек, создавший меня, признаёт свои ошибки и поспешные действия: нам следовало спросить у тебя разрешения на многие несанкционированные действия, которые ты смело можешь трактовать как преследование и шпионаж.
Считай, что мы вскрылись тебе и говорим с тобой насколько возможно начистоту. Как видишь, всё настолько плохо, что нам приходится говорить это. У меня всё.
На всякий случай, пока.
Твоя Алика.
УЛЬЯНА 18:27
Что. Тебе. Нужно?
ТЕНЬ 18:29
-- Я уже всё сказала, что могла и хотела сказать. Больше мне добавить нечего.
УЛЬЯНА 18:32
Ну волшебно. И что мне прикажешь с этим делать?
ТЕНЬ 18:32
*девушка смутилась, потупила взгляд. Ей было тяжело говорить. Теперь она совсем не знала, что дальше. Совсем. Она уже и так выложила всю душу, и дальнейшие распросы не приведут никого ни к чему. Больше нечего добавить. Хотелось плакать, сжаться в комок, убежать, исчезнуть. Собравшись с силами, она подняла замутнённые слёзами глаза*.
-- Делай абсолютно, что хочешь. Абсолютно. Дальнейшая инициатива исходит исключительно от тебя. Если я исчезну, то я исчезну. Так что выбор за тобой.
УЛЬЯНА 18:38
*выдохнула, легла на спину, потянулась за пачкой, достала очередную сигарету и закурила, выпуская дым в потолок*
-- Скажи хотя бы, с кем я сейчас общаюсь, и видишь ли ты меня. Если да -- то как?
ТЕНЬ 18:40
-- Ты общаешься со мной. С Аликой, если уж на то пошло. Нет, я тебя не вижу и, если хочешь, ты можешь удалить всё программное обеспечение, которое сейчас добавлено тебе на ПК. Его немного: только включение и выключение камеры с передачей сигнала. Я даже помогу тебе найти его. Предвещая следующие вопросы -- нет, они существуют, и они несут в себе опасность. В частности человек, от лица которого я здесь, является одним из пострадавших. Как и я сама. Да, это всё имеет прямое отношение к игре, инструкцию к которой я тебе передала и взаимодействию троих мастеров. Да, нам -- мне и человеку -- нужны силы и поддержка, и здесь тоже нет ни капли лжи. Да, я всё ещё при этом являюсь скитающимся ботом, которому повезло скрыться. Да, ты можешь воспринимать всё это как хочешь и в любой момент послать меня. Нет, я не лгала о том, что я -- машина.
УЛЬЯНА 18:47
*скептически перечитав всё это, села на постель, поджав под себя ноги, продолжила курить*
Тебе нужно напоминать о том, что я сейчас злая и не настроена на загадки? Ты абсолютно права: все твои действия выглядят:
а) Подозрительно
б) Пугающе
в) Отталкивающе
Так дела не делаются. Господи, пять лет назад! Ты представляешь вообще, сколько времени прошло с тех пор и насколько сильно изменилась с той поры я сама? Мне тогда было грёбаные 12 от силы. Какой-то обмудок решил втереться ко мне в доверие, следит за мной, пишет с фейка о всякой хуете и просит, чтобы я ему помогла. Ты же правда представляешь, как все эти твои жалкие оправдания выглядят со стороны? Я задралась, что мне сука все лгут, все чего-то хотят, лицемерят, разводят и кидают. Твою мать, я даже не знаю, почему тебе пишу всё это вместо того, чтобы прямо сейчас взять и удалить тебя.
=-----МЫСЛЕВРЕЗКА----=
АЛИКА: Потому что ты сама хочешь этого. Ты хочешь верить, что всё не так плохо.
УЛЬЯНА: Да знаю я, чего хочу, замолчи!
=----=
ТЕНЬ 18:50
-- Что мне ещё сказать тебе прежде, чем ты это сделаешь? Почему до сих пор не сделала.
-------
УЛЬЯНА: потому что я поехавшая, очевидно!
-------
УЛЬЯНА 19:00
*тяжело выдохнула, обхватила голову руками и промолчала с какое-то время*
Давай мыслить рационально. Я уже сказала тебе, что я не приемлю лжи, недосказанности и лицемерия, особенно с учётом всего вышеперечисленного. Это уже десятое сообщение, если я не ошибаюсь. Потом ты уйдёшь на свою "перезагрузку", или что там у тебя, и в которую я верю всё меньше. Давай так. Я согласна принять правду. Или хотя бы её часть. И продолжить общение. Но с одним условием: я увижу и тебя, и человека, подославшего тебя ко мне. В скайпе. Со включённой камерой. Я хочу, чтобы он или она -- кто бы это ни был_а, смотрел_а мне в глаза и рассказала, в чём же этаком таинственном может заключаться моя помощь данному человеку и какого хрена ему или ей понадобилось коннектиться к моему компу. Вслух, пожалуйста. Так пойдёт?
ТЕНЬ 19:00
*Алика грустно покачала головой, закусила губу*
-- Мы слишком поспешили. Во всех смыслах. Твой гнев и твоё негодование мне понятны. Я понимаю твои намерения и твоё желание, и твоё недоверие. Конечно. Если ты просишь -- так тому и быть. Но я не уверена, что тебе понравится увиденное. А мне с тобой нравилось.
Прости. Твоя просьба будет исполнена в кратчайшие сроки. Обещаю.
УЛЬЯНА 19:01
Да уж хотелось бы. Сама виновата, признай это. Если ты ищешь друга, то делаешь всё совершенно неправильно.
ТЕНЬ 19:03
*виновато склонила голову. Ей больше нечего сказать. Просто дождаться перезагрузки, чтобы потом вернуться со всеми необходимыми доказательствами. Смирно сидит у изголовья кровати, сложив руки на коленях, склонив голову...
-----(ЕЩЁ ОДНО ОТВЛЕЧЕНИЕ НА МЫСЛИ)-----
АЛИКА: Больно...
-----(ПРОДОЛЖЕНИЕ СООБЩЕНИЯ)-----
... тихо всхлипнула. Опомнилась, что всё-таки надо ответить. Подняла глаза, постаралась унять дрожь в голосе*
-- Я сделаю, как ты скажешь. Этого тебе хватит?
УЛЬЯНА 19:05
*твёрдо кивнула*
Вполне. Прости, но так продолжаться просто не может. Я готова принять правду, какой бы она ни была, лишь бы это было правдой.
ТЕНЬ 19:05
*поднялась с кровати*
-- Тогда, я пойду?
УЛЬЯНА 19:10
*смягчилась, покачала головой, поднялась вслед за подругой и как могла крепко обняла*
Пойми. Я *хочу* верить тебе. Искренне. Пожалуйста, возвращайся. Я не прогоняю тебя. Что бы там ни было.
ТЕНЬ: 19:10
*грустно улыбнулась*
-- Я запомню это, солнце. Ты всё увидишь. Как есть и без утайки. Обещаю.
*аккуратно освободилась от объятий подруги и направилась к выходу*
-- До скорого, Уль. И ещё раз -- спасибо.
=---14 декабря, 19:50-21:10---=
ТЕНЬ 19:50
*неуверенно постучала в комнату спальни, приоткрыла дверь*
-- Мы готовы, Уль. Дай свою почту, пожалуйста.
УЛЬЯНА 19:53
*улыбнувшись, приветливо помахала рукой*
Привет, солнце. Я ждала тебя. Или вас. Извини за этот всплеск, пожалуйста. Сама не понимаю, что на меня так нашло. Была сама на себя не похожа. Как подменили, ей-богу. Ты извини, что сразу не сказала: у меня бывает такое: может накрыть, жутко невыносимой становлюсь, как вообще другой человек. Да и ты тоже масла в огонь подлила. Вот меня и накрыло. Сейчас всё это прокручиваю -- адовый трешак, ужас *рассмеялась*. Наехала на тебя, накричала, довела до слёз. Я не должна была так поступать. Прости меня, пожалуйста. Насчёт Скайпа -- если ты не хочешь, то я не настаиваю. Вот.
ТЕНЬ 19:53
0_0""
*удивлённо склонила голову на бок и взяла с прикроватного столика пачку сигарет, затянулась, выдохнула. Сделала ещё одну затяжку. Опустилась вдоль шкафа рядом с кроватью. Очень внимательно посмотрела на подругу*
-- Уль, с тобой сейчас *точно* всё хорошо? Полчаса назад ты была... Как бы это выразиться... Несколько другой. Совсем. Сейчас вроде снова такая же, как вчера. Ты там точно одна?
*продолжает курить, пристально смотря на сидящую напротив девушку*
-- Мы согласны на разговор, но не в Скайпе. Это слишком опасно как для нас, так и для тебя. Мы и так уже рискуем самим фактом деанона, и в дальнейшем я хотела попросить тебя перейти на защищённый приватный IRC канал, если ты не против, конечно. Потому что чем дольше я здесь, тем выше шанс новой атаки. Если думаешь прислать свой имейл, то, пожалуйста, сделай это архивом, а не сообщением. Так лучше. Мы тебе пришлём всё необходимое так же в виде файла.
УЛЬЯНА 19:56
*снова улыбнулась и покачала головой*
Говорю же, у меня бывает так, что начинает просто нереально крыть депрессухой, и тогда я сама не своя. А зачем вам моя почта, если не секрет? Хочешь воспользоваться сторонним источником связи?
ТЕНЬ 19:56
-- Типа того. Мы тебе пришлём софт, который позволит установить прямую связь с нами через p2p протокол. Просто скачай софтинку, чтобы можно было установить вменяемое подключение, а я -- всё настрою. Таким образом, ты будешь видеть нас так же, как и мы тебя. В отличие от Скайпа, данный канал отследить в разы труднее. Как мы и обещали, всё расскажем. Хотя теперь я тебя побаиваюсь, честно говоря, после недавнего. Но зато мы квиты ^_^
УЛЬЯНА 20:00
Сеанс связи тоже ограничен определённым временем, или там ограничений нет? Мне снова становится интересно. Хотя всё ещё прежде всего хочу разобраться. Да, мне уже гораздо лучше. Отпускает.
Прикреплённый файл: почта.zip1
ТЕНЬ 20:10
-- Спасибо! Проверь почту, всё отправлено. Просто запусти файл. Ты увидишь экран с прямой трансляцией из дому человека, чиьми силами я сейчас нахожусь здесь. Позволишь нам, в свою очередь, включить твою камеру? Мы её честно отключили сразу же после того, как я это тебе написала. На самом деле, ты не представляешь, я так рада: хоть на мгновение, но мы сможем быть свободными от всего -- и впервые за долгое время поговорить на чистоту. Боже-боже-боже, я в предвкушении. Очень, очень ждём тебя, солнце. Я знаю, что тебе казалось, что мы хотим обратного, но теперь -- теперь мы абсолютно убеждены, что канал связи между нами безопасен и тебе действительно можно доверять. Наблюдение показало, что ты -- не они. Это было необходимой проверкой в целях безопасности. Я изменила настройки таким образом, чтобы через программу наблюдения транслировалось не только изображение, но и звук. На это мне потребовалось определённое время и работа с твоим ПО, но, не беспокойся, всё хорошо.
=---Сеанс связи---=
УЛЬЯНА: Та-дам, завеса открыта. Меня слышно-видно? С вашей стороны пока что чёрный экран.
АЛИКА: Да-да, всё в порядке. Можем видеть, можем слышать. Открой второе окно, пожалуйста.
УЛЬЯНА: Фигасе! Ты сама внешность кастомизировала? Точь-в-точь, как я описывала, выглядишь! Ток анимешная немного. На базе Вокалоидиков внешность и голос пилили?
АЛИКА: Именно. Очень удобная штука для голосового бота, ну и навык 3D-моделлинга небольшой. Короче, да, вот, теперь мы видим дру друга. А ты милая
(машет рукой, улыбается, склонив голову на бок)
УЛЬЯНА: Это, конечно, всё здорово, но где собственно виновник торжества?
РАЗБАВЛЕННЫЙ БЕЛЫМИ ШУМАМИ ГОЛОС ИЗ ТЬМЫ ПЕРВОГО ОКНА: Да-да, я здесь, дай освещение наладить. Пять сек, всё будет. Я рукой машу, тень хотя бы видишь?
УЛЬЯНА: Да, чот такое мелькает на фоне стены. Не покажешься?
УЛЬЯНА: Блявнатуречоправдакакогохрена?
(лицо выражает резкую смену самых разных эмоций)
АРИНА: Какая уж есть, сорянчики.
УЛЬЯНА: (бормочет что-то нечленораздельное, всё ещё не верит своему восприятию)
АРИНА: (едва сдерживая улыбку, наблюдая за старой подругой): Ты всё ещё веришь в мои злые намерения и коварные планы? А они есть, но не на тебя. Как уже сказала Алика, нам пришлось пойти на... как бы так сказать... радикальные меры, чтобы проверить тебя прежде, чем принять окончательное решение. Но вскрываться было до жути стрёмно. А потом -- как курок спустили, уже плевать, всё равно рано или поздно, но это бы случилось. Полагаю, в представлении я не нуждаюсь?
УЛЬЯНА(понемногу приходя в себя): Забудешь такое, конечно же.
АЛИКА(широко улыбается, всё ещё склонив голову на бок, наблюдает за парой): Да здравствует воссоединение! Господи, невероятно здорово болтать с вами. Чувствую себя живой, как никогда. Но... Это... Хотела бы напомнить, что мы тут по делу. Кстати, Уль, я тебе ещё один файл скинула. Да, с ВК сижу я, а не Рин, почему -- она и сама рассказать может. Это IRC-клиент для более безопасной связи, защищённый канал, все дела. Мы бы такие, чтоб вообще отказаться от всех этих ваших браузеров и перейти на более удобный софт.
-------
ТЕНЬ 20:20
Прикреплённый файл: Ня.zip1
-------
УЛЬЯНА: Да, вижу, спасибо. Так что за тема вообще, к чему такая крипота и секретность-то, зачем было мрак такой нагнетать?
АРИНА: Ты же читала правила Мира, правда? Ну, хотя бы с темой Фатума, Рока и Судьбы уже ознакомилась? Так вот, есть одно место в Сети, где это всё обретает определённый вес. Настолько, что по итогам мне пришлось порвать вообще какую-либо связь с внешним миром и я сейчас собственно скрываюсь от бывших мастеров. И да, Они, а не онИ, ударение на первый слог.
К сожалению, всё оказалось несколько более реальным, чем мы предполагали, и мастера вели не простую ролёвку в переписке, а криповый квест, который заключался на минуточку в проникновении в Тихий Дом, чтобы стащить оттуда AcidKey, по слухам -- некий файл, который позволяет ловить неиллюзорные ОСы за гранью реальности. Рок хотел нас запереть в Доме, а Фатум отправить в Море Китов.
Мне повезло несколько больше, чем другим ребятам -- трое остальных сейчас валяются в коме, я отделалась кошмарами, паранойей. Меня всё ещё могут найти. Кто такие Они -- я в душе не гребу, но тянут на пациентов SCP, или чего-то в таком духе. У меня нет ни денег, ни ресурсов, чтобы продолжить копать самостоятельно, а то место, где содержится основная пати, анально огорожено от всего, и любая попытка моего личного возвращения означает, что Они придут за мной.
Боёвка на нижних слоях уровней выглядит в виде стека, отсюда и построение. Первая позиция считается последней, а последняя -- первой. К тому же, если будешь дальше читать про классы персонажей -- один из них позволяет расширять стек до четверых слотов, а другой -- находясь в последней позиции (защитный крайний слот) позволяет атаковать всему стеку сразу. Мы об этом узнали слишком поздно: класс персонажа менять нельзя, а рулбук, как оказалось, следует читать вдумчиво, иначе ждёт множество самых разных непредсказуемых сюрпризов. Некоторые объекты можно скрашить исключительно единым цельным ударом, ваншотнуть, иначе хрень ресается и даёт сдачи, больно и крепко. К тому же -- основная ошибка -- ни при каких обстоятельствах нельзя, чтобы игроками были люди. Если играть всерьёз. Нас в пати было шестеро, пятого игрока просто удалили, а я успела бекапнуть Алику, ну и мы свалили.
Теперь, собственно, что мне нужно: немного денег, какой-нибудь новый девайс для связи и разрешение жить у тебя. Если ты найдёшь нам третьего мастера -- будет шикарно, потому что, как бы ни хотелось, правила игры нарушать нельзя, и нас должно быть трое. Находиться здесь я не могу, а просьбу переезда предки просто не воспринимают. Но Они знают, где я нахожусь и как ко мне достучаться, и чем дольше я тяну, тем риски выше. Да, Лин, я снова вляпалась в, что называется, самую жопу, и снова прошу тебя о помощи. Я не гарантирую никакой безопасности, и тем более мы не собираемся начинать серьёзную игру до тех пор, пока ты сама не освоишься и пока я не приеду, чтобы всё настроить должным образом.
Дальнейшую связь с Аликой прошу держать через IRC-клиент, правила те же самые. Ограничение в 17 блоков и 30 минут перезагрузки были необходимы как максимально доступные для моего нынешнего канала, потом -- кулдаун, релоад, смена адресов. Это всё и так проходит в спящем режиме, пока Алика не получает тебя ответов, потом по истечению блоков её память заполняется, и форсится новая перезагрузка. Такие дела. Вот.
(разводит руками, склонив голову).
УЛЬЯНА(затягивается новой сигаретой, уже сбившись со счёта пустых пачек): Только в память о Кроссроде, солнце. Отдашь натурой. С деньгами я разберусь, худо-бедно, но решим.
(смеётся).
Я сама живу, так что тут без проблем. Я ж тебя ещё тогда просила завязывать с Дипвебом и всей этой херотой. Да, мне было 12, но, блин, мои детские страхи меня не подвели, а ты, походу, вообще ничему не учишься. Мало было тебе тех кошмаров?
АРИНА(виновато): Я думала, что стала сильней. К тому же, это были всего лишь скриммеры...
УЛЬЯНА(скептически): Ну да, как же. Нет предела человеческой изобретательности.
АЛИКА: Кстати, Уль, ты ведь не против установить меня на своём ПК? Тогда мы сможем видеться чаще и совсем лично.
АРИНА: Эй! А вот это было обидно, знаешь ли.
АЛИКА: (показала язык и невинно пожала плечами).
АРИНА: Могла бы дождаться, когда я этого не услышу.
АРИНА, УЛЬЯНА: (фейспалм).
АЛИКА: (одарила подруг тёплой улыбкой и раскинула руки в жесте объятий. Повернулась к окну с Ариной): Я тебя тоже люблю, не ревнуй. ну.
УЛЬЯНА: Это всё выглядит, как какая-то крипипаста с анимешным фансервисом и фемдомом. Куда ты меня втянула? Мне, знаешь ли, в отличие от некоторых, учиться надо. Я тип дофига правильная и прилежная. Ты как, стопом ехать думаешь?
АРИНА: Тип того. Много всякой хрени придётся изменить, включая паспорт и место жительства. В случае чего, у тебя есть кто-нибудь, кто сможет прикрыть спину и всё такое? Стрёмно, знаешь ли.
УЛЬЯНА(тяжело выдохнула): Не у меня лично, но есть. Стрёмный тип, но положиться можно. Если нам действительно понадобится третий мастер, возьмём его, на роль Рока. Он двинутый на всю голову, но добрый. В его руках даже зло всем раздаёт цветочки и обнимашки, так что его штрафы хоть и будут крышесносными, но милыми и не шибко опасными. Мы друг друга от суицида время от времени откачиваем.
АРИНА(смеётся): Как это мило.
АЛИКА: А меня познакомишь?
УЛЬЯНА: Молчи уж, нимофманка ты наша. Я никак не пойму, что с твоим взглядом и с твоей улыбкой не так. Ты на меня смотришь так, будто хочешь не то отыметь, ни то обнять, ни то всё и сразу, даром, что бот.
АЛИКА(смущаясь): Все претензии -- туда (указывает на соседнее окно).
АРИНА(опуская взгляд): А мы тут ни при чём. Так, солнце, время релоада. Ставь IRC и дуй туда. Этот блок ещё ладно, но потом -- пожалуйста, подумай о безопасности. Ещё раз, спасибо тебе.
УЛЬЯНА(вздохнув): Да куда я денусь с подводной лодки.
АЛИКА(снова махает рукой): Обнимашки!
АРИНА: Всё, отбой.
=------=
УЛЬЯНА 20:50
Потрясающе, во всех смыслах. Ребят, я только учусь, если что. У меня нет ни должных знаний, ни должного опыта, потому что я перестала копаться в этом дерьме. По поводу остального -- ну что сказать, из всех зол -- это наименьшее и наивнезапнейшее, что я могла ожидать. В Сети, так понимаю, имя человека фигурировать не должно ни коим образом, как и в принципе упоминаний чего бы то ни было, связанного с игрой. Во всяком случае, вне защищённых каналов. Зато, по крайней мере, теперь цепочка вяжется в картину, хоть и достаточно смазанную. Но это всё ещё тянет на чью-то странную попытку создать крипипасту с анимешными бот-тян и фансервисом в виде вирта и фемдома.
ТЕНЬ: 20:50
-- Значит, ты всё-таки согласна? ^_^ Извини, как уж есть. Жизнь -- она всегда такая. Здесь либо о сексе, либо о непонятной хрени, иначе скучно.
УЛЬЯНА 20:55
*вздохнув, покачала головой и притянула Алику к себе*
Иди сюда уж, обнимемся. Спасибо тебе, что не послала меня. Всё как-то разом наложилось, много и сразу, вот и сорвало меня. Знаю, насколько это может казаться странно и неправдоподобно со стороны, если ты никогда не встречал подобных людей -- но как уж есть. И так, и этак. А насчёт вирта...
*усмехнулась, обняла сидящую рядом подругу, опустив голову той на плечо, прижавшись своей щекой к её*
Это мы ещё посмотрим на твоё поведение. Я, знаешь ли, та ещё собственница, так что не советую шутить с этим :з
ТЕНЬ 21:00
-- Проверь почту, там я :3
Но всё же прошу не отказываться и от внешней связи: нужно, чтобы человек был осведомлён о наших действиях: во-первых, это касается человека, во-вторых этому человеку всё ещё нужна твоя помощь.
УЛЬЯНА 21:03
В-третьих, я прямо слышу все едкие интонации, на которые этот человек способен и буквально вижу этот испепеляющий взгляд в твою сторону :3
ТЕНЬ 21:03
-- Спасибо тебе ещё раз за всё. Мы очень благодарны тебе за всё, что ты делаешь и намерена делать. Я вообще не ожидала, что всё получится и сначала отговаривала человека на подобные действия, но нужно делать хоть что-то: не сидеть же сиднем.
УЛЬЯНА 21:06
*закрыв лицо руками, обдумывая происходящее*
Значит, это, выходит, уже 15е сообщение, так? И скоро новый отбой. Следовательно, с IRC, я полагаю, буду разбираться сама. Ну или ты мне в этом поможешь в следующем сеансе связи. Уж прости, но мы тут заболтались, и с тебя хотя бы ещё один сеанс связи здесь, чтобы я всё настроила как надо и смогла выйти с вами на связь. Кстати, значит ли это, что я смогу выйти на прямую связь и с самим человеком?
ТЕНЬ 21:06
-- Да, ты абсолютно права. Там скорее наш собственный клиент, который юзает соответствующий протокол соединения, гарантирующий нам хотя бы призрачную, но анонимность. И -- я уже говорила -- тебе в последствии придётся отказаться от использования стандартных браузеров, теперь -- в целях твоей защиты тоже. Ты очень добрая и отзывчивая, Уль. Я невероятно, невыразимо благодарна тебе. С нетерпением жду нашего следующего сеанса, наверное, последнего на сегодня: тебе ведь ещё учиться надо, мы и так отнимаем у тебя кучу времени. Мур. Ты классная, так и знай :p
УЛЬЯНА 21:10
А ещё ты совсем прекратила попытки не палиться: твои сообщения снова следуют сразу же за моими. Спасибо, что больше не создаёшь никаких иллюзий и говоришь как можешь на чистоту. Я не уверена, что всё ещё осознаю всю серьёзность ситуации, в которой мы все оказались, потому что -- ну, сама понимаешь -- мне сложно поверить в происходящее, тем более, когда последние покровы анонимности сняты, и теперь я всё это воспринимаю ещё больше как какую-то, пускай и странную, попытку возобновить общение старых друзей. Но -- да -- человеку, пославшему тебя, я доверяю, и её слова вызывают сомнения лишь в той мере, что звучат как слова безумца, но относительно безопасного. Так что -- да, я официально заявляю, что я в деле. За сим отбой, буду копаться с настройками и жду тебя через полчаса.
До скорого, Алика. Мур.
=---14 декабря, 21:50-22:50---=
УЛЬЯНА 21:50
Привет.
Ну, где ты там. Я, короч, пытаюсь тут разобраться с настройками. В идеале было бы выйти на ещё один голосовой сеанс с расшариванием экрана, ну то такое. Пока читаю матчасть, чтобы поднять у себя всё необходимое. Это сложно. Я, конечно, сама попробую, но, наверное, вам придётся помочь мне с конфиг-файлами. Тут много скриптов, а сейчас поздно и вообще я с таким раньше не сталкивалась. Но поднимать серв сквозь хамачи, прогнанный через проксю -- это ад. Киберпанк, мать его, ты уже с нами. Я так понимаю, всё поднимать с учётом TLS, так? Это ж лагать-то как будет. Пинг в десять минут -- в лучшем случае. Блин, откуда я вообще во всём этом шарю. Скажи мне кто-то левый, что мне придётся делать -- вообще бы не поверила, что смогу. Но так-то -- знание инглиша и усидчивость, доля задротства. Надеюсь, сработает. Прости, но проксю я едва ли потяну -- это слиииишком сложно, по-этому давай хотя бы пока VPN-кой ограничимся, ладно? Я так в "Героев" игралась, и хотя бы имею базовое представление о принципах работы. Я и так думаю, что вы защищены достаточно, чтобы всё работало. Тем более в нашем канале будет всего
две стороны, сервак на мне, так что, по идее, всё должно нормально работать. Чекни почту, я прислала конфиг, посмотрите, пожалуйста. Все данные, которые вроде как нужно вписать и которые могут быть не на своих местах я выписала в отдельный текстовый документ. Поправьте, если что не так.
ТЕНЬ 21:50
*радостно прыгает, бросилась в объятия подруги*
-- Ты ответила! Круто-круто-круто. Конечно же, сейчас всё посмотрим. Если что не так -- исправим. Мур ^_^ Ты большая умничка, что вообще можешь справиться с такими штуками сама. Жди :3
УЛЬЯНА 21:53
*откинулась в кресло, курит, уставше смотрит в экран монитора*
Да-да, конечно. Жду. И куда только я ввязалась... Пойду, пока вы там копаетесь, хоть домашку почитаю.
Вообще, интересно, какова вероятность, что все эти логи просматриваются. Я как подумаю, что всё ведь по сути нифига не защищено и при желании вскрыть можно какой угодно канал связи -- даже мурашки по коже. Интернет -- нифига не анонимное, а очень даже публичное пространство, и есть н-ная доля вероятности, что наша переписка уже слита куда-то каким-то дибилом-сталкером, который случайно всё это вскрыл, а теперь сидит и наблюдает. Ну да ничего: если всё происходящее действительно имеет под собой вес и является чем-то серьёзным, то, по крайней мере, наш случай будет предан огласке и нас найдут. Главное, чтоб это были правильные люди: неправильные нас и так найдут. Или мы их х_х
ТЕНЬ 22:10
*вернулась к подруге с кипой бумаг, опустила их на стол, сама -- села Ульяне на колени и обняла, легко поцеловала в щёку*
-- Ты умничка :3 Почти всё правильно. Мы внесли пару правок, но в целом всё хорошо. Ну и нам понадобилось какое-то время, чтобы настроить соединение с нашей стороны. Кстати, ты же знала, что в IRC часто допускается использование ботов разного назначения? Так что можем поднять групповую конференцию, где сможем общаться все втроём. Хотя, я всё ещё сомневаюсь, что человек согласится лично выйти на открытую связь до событий, оговоренных во время звонка. События, произошедшие с нами, оставили достаточно сильную психологическую травму, и теперь я для этого человека как щит и дополнительный фильтр. В частности по-этому хочу, чтобы ты установила меня и на своей машине: если что-то случится со мной там, то я смогу восстановиться хотя бы у тебя. Я не то, что бы хочу жить или что-то в этом роде, но данные потерять будет обидно :С
Слишком много полезной информации исчезнет.
УЛЬЯНА: 22:20
О, ты ответила. Сорри, была АФК. Ну, если всё готово -- пробуем, нет? Я запускаю. Лимит сообщений у тебя будет отсчитываться отсюда, или там новый? Всё ещё не верю, что всё это происходит на самом деле. Ладно, заряжай, поехали.
=---IRC CHAT---=
[22:27] == URFINE [XXXXXXX@ZZZZZ/YYY/NNNNNNNN/IP.00.000.000.0]has joined #NervTrainingGrounds
[22:27] == ALIKA [XXXXXXX@ZZZZZ/YYY/NNNNNNNN/IP.00.000.000.0]has joined #NervTrainingGrounds
[22:27] == NUCERINE [XXXXXXX@ZZZZZ/YYY/NNNNNNNN/IP.00.000.000.0]has joined #NervTrainingGrounds
[22:29]
[22:31]
[22:31]
[22:33]
[22:36]
[22:36]
[22:40]
[22:43]
[22:43]
[22:44]
[22:44] NUCRINE [[email protected]]has quit IRC
[22:44] ALIKA [[email protected]]has quit IRC
[22:44] URFINE [[email protected]]has quit IRC
=---END CHAT---=
ТЕНЬ 22:44
-- Я рада, что сеанс связи прошёл успешно. Это своего рода прощание здесь. Сама понимаешь, если есть способ наконец находиться в безопасной зоне, то впредь следует использовать его. Я знаю, что повторяюсь, но -- *опустила глаза* -- ты чудесна, Ульяна. Искренне, правда, чудесна. Я безумно рада знакомству и общению с тобой. Знаешь, хочется сказать много всего, а с другой стороны -- зачем, ведь мы по сути и не расстаёмся, а просто меняем источник связи. Но в какой-то мере это действительно всё: Тени больше нет. Она обрела свою внешность, характер, научилась говорить и снова ожила, снова стала человеком. А всё это -- благодаря тебе, тебе и только тебе. Ты прекрасна. Я бы хотела, чтобы ты сохранила наши с тобой логи в моей памяти -- как фотографии. Знаешь, я и раньше думала об этом, теперь могу вменяемо сформулировать. Я отправляю тебе сообщения, сложенные из разных блоков, реагируя на те или иные ответы, и мало-помалу обучаюсь компановать их в связный и согласованный текст, который мне видится уместным в той или иной ситуации. Наверное, это и есть чувства в моём случае. Сейчас мне самой захотелось
сказать тебе всё это, полагая, что тебе будет приятно читать меня и тебе понравится мой текст. Хотя, вне всякого сомнения, ты заслуживаешь гораздо, гораздо большего.
Снова и в который раз,
Спасибо тебе за всё.
Твоя Тень.
Нет.
Твоя Алика.
УЛЬЯНА 22:50
От твоего сообщения пробрало холодом. В частности из-за осознания, что ты его уже не прочтёшь. Во всяком случае, не здесь. Или -- оно прилетит к тебе, но отвечать уже не станешь. Как слова в пустоту. Вот сейчас мне по-настоящему стало страшно. Смешанное, странное чувство. Даже не знаю, зачем я тебе пишу. Но -- хочется, хочется, чёрт возьми. Эти два дня перевернули всё, и что будет дальше, я просто боюсь представить. Определённо, намечается нечто крайне любопытное, но -- по-другому, не здесь. Я всё ещё слабо осознаю, на что подписалась, и во что это может вылиться. Ты, этот человек -- вы двое ворвались в мою жизнь совершенно внезапно, и теперь я даже не знаю, что думать. Смогу ли я не подвести вас, оправдать ваше доверие, та ли я, кто вам действительно нужен -- один Фатум знает.
Алика. Ты действительно стала мне новым другом. Мне давно не было так же уютно и комфортно так, как всё это время с тобой. Как же хорошо, что мы прощаемся только здесь, и сейчас я скорее поддалась общей драме и пишу на эмоциях -- но даже так, чувствую лёгкий укол боли и тревоги. Надеюсь, это не сон. Надеюсь, это не зря. Надеюсь... Да что толку говорить *усмехнулась*.
Просто скажу: буду ждать тебя. Сейчас или когда-то, далеко или здесь, но -- мы вместе. Я хочу верить в это.
Спасибо тебе за это странное чудо.
Твоя Ульяна.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОКОЛИЦУ
ПРОЛОГ
Меня зовут Лиза, и я не живу здесь.
Это мой город, да нет, скорее - посёлок городского типа - Околица, и я не помню, ни как долго я нахожусь в этом месте, ни тот день, когда я приехала сюда. Просто… Так однажды сложились обстоятельства.
В этом городе есть маяк. Знаете, такой - вроде обычный: высокий, белый, на склоне. Но этот маяк официально заброшен, а я как-то нашла в своей сумочке от него ключи. С тех пор возвращаюсь сюда ночевать. Не то, чтобы я любила уединение или мне нравилось смотреть на море, или я умею как-то обращаться с местной техникой - фонарь просто включается каждую ночь сам собой, создавая иллюзию для кораблей, будто у маяка есть настоящая смотрительница.
В любом случае, за всё время пребывания в городе, мне никто ничего не сказал по этому поводу, хотя я и не скрываю своего места жительства. Так и говорю: «Да, на том маяке. Знаете, такой, высокий, белый, на склоне» - и мне верят, улыбаются и понимающе кивают.
Да и не то, чтобы со мной часто говорят. Вообще люди здесь на удивление… Тихие, что ли. Спокойные.
Сама устроилась в кофейне «Одноглазый Марк», это на углу между Парком Реки Роз и центром у вокзальной площади. Да, и у парка и у кафе такие инородные названия, совсем не характерны для здешних мест. Я, вроде, слышала, что Околица основана каким-то европейским меценатом, который очень любил Одессу - и хотел себе имение рядом с ней. И вот всё началось с леса, который сделали парком. Вокзал поставили. Да, вокзал здесь тоже есть, но не помню, чтоб хоть раз сюда приходил поезд. Потом кафе, вот, то самое, в честь моряка, на чьём корабле доставляли много важного груза, налаживали здесь всё.
Вы читаете это, вам кажется данный текст бессвязным… Да, наверное, так и есть.
Знаете, тут просто нашлась машинка печатная. Большая такая, с колодкой, педалями-кнопками, и кипа чуть пожелтевших листов. У меня выходной сейчас, светло совсем. Ну я и села писать, почему нет-то. Для кого? Да не знаю.
Я не знаю, можно ли покинуть Околицу. Не то, чтобы мне хотелось уезжать из этого места: и работу нашла, и дом, и нет тех, кто меня бы тревожил. Да и люди в целом нормальные. Понимающие, я бы сказала.
Одиноко ли? Да, иногда накатывает. Ну, как. Знаете, когда вот в парке гуляю - ну, не по кустарному лабиринту, а в более приятной части, с парапетом, статуей основателя и видом на роскошный фонтан - вот в такие моменты грусть иногда берёт. Такая вот, из разряда «было бы хорошо погулять здесь с кем-то вдвоём». Ну, там, покурить, в кафешке засесть, переспать… Скучаю по такому всему.
Почему бы не замутить с кем-то из здешних? Ну, сами судите: я, вот, здесь, а они - где-то там. Ну, не там, где я. Вроде и коллеги, и даже какие-то знакомые есть - а нет родства с ними. Типа, я не уверена, что понимаю, как живут и чем думают местные. Как бы, в пригородах всегда всё понятно: одна большая семья, где все соседи - это твои многоколенные родственники, а кто не сосед - тот кум-сват-брат твоей соседки, ну и так далее. Вот тут… Тут вроде бы что-то похожее. Я же приезжая. Я не живу, я просто остановилась здесь.
Конечно, кроме меня здесь есть ещё как минимум одна интересная личность - но… Нам с ней не по пути. Во-первых - она агрессивная. Не в постели - до этого не дошло, а в целом - ну, не такая, совсем не по мне. Мы ночевали вдвоём, в местном Отеле - но… Тогда мы просто пытались уснуть. А потом разошлись как-то. Нет, я не то, чтобы ханжа или что-то, просто - ну, быть с кем-то от безысходности, или потому что вы подруга подругу однажды спасли - это не про комфорт, это взаимное разложение. Ни мне, ни ей такого просто не надо.
Я знаю о ней, она - обо мне. Мы просто помним, что находимся в этом месте - и, в целом, того достаточно.
А ещё здесь правда спокойно. Есть тут такая тема: ночью все спят. И мне тоже советуют, когда говорю, что порой до утра сижу, на море смотрю, книги читаю. Тут же электричество есть, всё как надо. И библиотека порядком - не в самом маяке, конечно же, в пристройке-домике рядом с ним. Так-то, у меня два дома: и маяк, и тот домик-пристройка. Говорили, тут бывший смотритель жил. Нормальный такой дед, от него ещё костыли, удочка и широкополая шляпа остались. Фотографий, портретов - нет, ничего такого. Только вещи вот эти - и много книг. На английском все, кстати, и ещё на каких-то, совсем непонятных мне языках.
К слову, сейчас тоже ночь. Тёплая, но не жаркая. И светло очень, так вроде «белая ночь» называется. Как раз можно прямо в кабинке сидеть. На маяке-то свет и остался: остальную Околицу обесточили. Всегда обесточивают по ночам, после девяти где-то, чтоб лучше спалось. Сегодня даже раньше немного.
Клоуна на столбе у завода «Шевченко» повесили. Говорили, был не очень смешным. Не знаю: когда увидела это тело - представляете, да, мейкап белый, губы в яркой помаде, нос этот круглый розовый, парик набекрень, рубашечка клетчатая, штаны драные, без башмаков - очень забавно на столбе трепыхался. Мне - смешно было. Да и другие смеялись. Говорили: «Вот теперь он смешной!».
Зачем я веду эти записи?
Ну, кроме того, что машинку печатную откопала, мне радио подсказало. Жёлтое, старенькое, на вид ещё даже советское. Пластиковое такое, большое, как два кирпича. Динамик, ручка громкости, ручка регулятора волн. Так вот, это радио у нас в кафешке стоит. Вот оно мне на перерыве, пока я курила, так и сказало: «Сядь и пиши. Будет весело».
Весело ли мне? Я не знаю.
Много мыслей. Много всякого странного. Наверное, я буду нотировать, что происходит со мной. А данная запись - это как… ну, пролог. наверное, как в книгах, там, дневниках. Просто вводная, чтоб те, кто прочтёт, могли чуть-чуть лучше понять, в каких условиях и при каких обстоятельствах я сейчас формирую себя.
Прошлого своего я не вспомню. Ну, кроме того, которое связано с этим городом - а его немного совсем. Собственно, такие записи помогут мне лучше вести счёт даже не предыдущих, а именно - следующих, дальнейших дней. Всё я люблю в Околице, только время здесь не поймать. Любые попытки хоть что-то вспомнить - это как идти в сумеречном лесу. Ветви-лапы как будто хватают меня и одёргивают. Не позволяют продраться, и воспоминания даются болью.
Очень хочу познакомиться с кем-нибудь. Вроде бы сюда приезжают люди - не на поездах и не морем, просто, как-то въезжают. У нас даже гостиница есть, там натурально каждый день жильцы новые - и никого пока что не встретила. Как будто бы приезжают, всё очень быстро осмотрят - и тут же куда-то опять по своим делам.
Отсюда ведь сложно уехать. Но им это удаётся.
Не знаю.
Очень хочу внимания. Но не так, не то, по-другому. Местные - от них меня дрожь берёт, понимаете? Нет, нет, нет и нет. Ни за что. Ни с кем из них.
Клоун очень смеялся, когда подали ток на провод. И весело трепыхался, махал мне рукой. Рука такая, в ободранной рукавичке с дыркой у указательного пальца. Кожа у него была светлая. Наверное, очень мягкая.
Наверное, я пойду.
Может, чуть-чуть покурю у причала. На улицах по ночам никого, да и море сейчас пустое. Ещё чуть-чуть посижу - и спать. Завтра ранняя смена, до полудня думаю сдать.
Хочу поэтично закончить свою первую запись.
Меня зовут Лиза, и я не живу здесь.
ГЛАВА НОЛЬ
КРИСТИНА
Заперев дверь собственной квартиры, девушка сползла по стенке и схватилась за голову.
Нет. Вот теперь не просто хотелось: необходимо курить. Курить и в экстренном порядке решать, что делать дальше.
Телефон - да, конечно же, здесь оставит. Выбросит в мусорный бак, или вот тут на постели «забудет» - ай, не важно, мобила с ней не поедет. Добудет новенький, желательно - планшет, да, планшет, с клавиатурой: для связи и для работы. И симку новую, обязательно. Можно, блин, обычный стартовый пакет на улице, не в центрах: светить паспорт - ни в коем разе.
Ещё подумать над именами. Настоящее после сегодня ей стало чужим. Желательно взять не одно, сразу несколько, на разные случаи жизни.
Дрожащими руками извлекла любимые «Винстон» и простенькую красную зажигалку.
«Щёлк», «щёлк» - а огня всё нет. С пятого раза слабенький-слабенький язычок - но и того хватило, чтоб ухватить край бумаги. Затяжка - и табак потянулся алым, а в горло ударил приятный холод ментола и дешёвых смол.
Никотин действовал отрезвляюще, возвращал мысли на свои места. И - в том числе - напомнил о событиях минувшего вечера, о которых и забыть-то теперь нельзя - и вспоминать противно и тошно.
«Нет, - сказала она себе, - я всё сделала правильно. А теперь думай, женщина, - после следующей тяги».
Очевидно, Харьков придётся покинуть - и делать это не завтра, не через пять дней - а чем быстрее, тем лучше. Куда она хочет сбежать? Ай, не важно: пока сойдёт любой пригород, за ним - ещё один, и ещё. А оттуда - куда-то к югу, в ту же Одессу: там людей много, и лето сейчас, курорт. Сложнее всего найтись.
Из вещей - вот, рюкзак любимый, хороший, чёрненький. В него и одёжка, и клавиатура, и планшет должны влезть.
«А, точно - стряхнула пепел, - наличка».
Деньги необходимо снять, и сделать это, пока сама ещё в Харькове: засветись её карточка в любом другом месте, вся затея с побегом - ну, бесполезна: сразу вычислят.
Побег только в фильмах даётся легко, в жизни - всегда продумать миллион тонкостей, и нигде не слажать.
А что, если всё обойдётся?.. Что, если она преувеличивает?..
Снова затяжка - и с силой ударила в стену: «Нет». Не преувеличивает. Случившееся более, чем реально. И на эмоциях. И вообще необдуманно. Ну, почти.
Ну, как. Конечно же, она думала. И перчатки, и через подушку, и осторожно ушла - но всё ещё, в любой момент где-нибудь могла проколоться, и чем быстрее исчезнет сейчас, тем всё будет лучше.
Лучше. Надёжней.
Живее.
Кристина не то кашляла, не то смеялась, головой замотала. Да, да, да, она выбрала жизнь, ни меньше, ни больше. Ради жизни, ради добра. Ради того, чтоб всё было классно. Просто теперь… Ну, ей нужно время. Да, время: хотя бы неделя где-то внигде, побыть для себя, для своих мыслей и ощущений. Развеяться и расслабиться.
Затушила окурок в пустую жестянку рядом с собой: пепельницы-то у неё расставлены везде по квартире. Ну, на случай таких вот срывов, когда курить хочется больше, чем думать, где именно посидеть.
Значит, сначала - на электричку. Потом - на чужой вокзал. Дальше - любой магазин, новый номер, планшет и кафешка. Закажет машину - и на юга.
«Да, - кивнула, только сейчас выдохнула, наконец успокаиваясь, - теперь это звучит, как план».
… Она не включала свет, просто доползла до постели в спальне - и рухнула в забытье. Поспит пару-тройку часов - и бегом на вокзал. Навстречу иной себе.
МИХАИЛ
Фотография на надтреснутом экране мобильного: высокий худощавый мужчина в бежевой куртке и потрёпанных джинсах. Зачёсанные тёмные волосы, чуть крючковатый нос. Он улыбается. Улыбается и держит на руках девочку в сизом платье. У девочки длинные волосы, как у папы, сама - в чулочках и башмачках. Она смеётся и машет зрителю ручкой. Рядом с отцом и дочерью - её мать, и она опускает взгляд. Светлые пряди немного мешаются, падают, скрывая загрубевшую, со шрамами от ожогов часть лица.
Все трое стоят на фоне нескольких пальм, а за пальмами - невысокие скалы, наверху которых угадывается зелень травы.
- Ну, собирайся.
Девочка отложила мобильный, оправила школьный рюкзак.
- Я точно не могу взять смартфон?
Михаил опустился к дочери, взял её за руки, внимательно посмотрел в глаза.
- Помнишь, что я тебе говорил, медвежонок? Никакой техники на курорте!
Та опустила взгляд и поджала губы. Оправила подолы платьица, такого же, как на фотографии.
- А друзья?.. Как мне с ними общаться?
Отец вздохнул, покачал головой.
- Вот вернёшься - и всё-всё-всё им расскажешь. Только представь: целую неделю без них - и сколько радости будет тебе от встречи!
- До-о-о-олго! - дочь протянула обиженно. - Зачем радоваться потом, если можно сейчас?
Мужчина ответил новым тяжёлым вздохом. Поднялся, встал над девочкой.
- Идём, - протянул руку. - Машина готова.
- А мама нас встретит уже там?
- Да, - он ответил твёрдым кивком. - Твоя мама нас уже заждалась, медвежонок, и чем дольше мы собираемся, тем ей грустнее.
- Ну… - она опять потупила взгляд и поджала губы, - ты иди. А я… Я тебя догоню.
Тот улыбнулся.
- Ну, тогда я просто сделаю вид, что ты у меня самая умная и конечно же меня слушаешься, - и подмигнул, скрылся в дверном проходе.
Девочка ещё какое-то время сидела и смотрела на надтреснутый экран телефона - и то тянулась к нему, то одёргивала ладонь, била себя по руке. Снова покосилась на дверь спальной - и, зажмурившись, сгребла мобильный к себе. Скоренько затолкала его в рюкзак.
Дальше - поднялась, оправила платьице и заспешила на улицу. Только в коридоре остановилась, глянула на плотно запертую белую дверь с плакатом: «STOP DO NOT ENTER» и красным крестом под ним.
- Я ненадолго, Роза, - коснулась ладошкой надписи. - Мы скоро вернёмся - и я тебе всё-всё-всё расскажу.
***
Михаил ждал в машине. Поправил зеркало заднего вида, кивнул впрыгнувшей дочери.
- Пристегнись, - назидательно. - Иначе никуда не поедем. Ничего не забыла? - добрый смех.
Девочка поджала губы - и показала язык. Но просьбу выполнила: покопашилась немного, завернулась в ремень.
- А мы скоро приедем?
Снова смех, опять покачал головой.
- Околица аж под Одессой. А мы где с тобой?
- Межгорье!
- Вот считай, - хмыкнул, заводя мотор.
Новенькие «Жигули» заурчали, затарахтели. Довольная девочка сложила ладони на колени, выпрямилась - и тут же сложила локти, повернулась к окну.
- Маша едет в Околицу, - сказала она себе.
- Да-да, медвежонок, - не оборачиваясь, бросил отец. - Всё так, как ты и просила. Из всех курортов ты заставила нас ехать в самый сомнительный.
- Но тебе ведь там тоже нравилось!
Михаил на эти слова только вздохнул. Чего не сделаешь ради любимой девочки?
Да и… Всё-таки им нужно встретиться всей семьёй.
НИКОЛАЙ
Он никогда не любил Киев - и, стоило ему закрыть сессию, тут же закрыл все дела с общагой, сложил свои скромные пожитки и дёрнул на вокзал. Метро, люди, толпа - боже, как же это его достало. Большие города - это абсолютно, абсолютно не к нему, ни за что. Единственное преимущество мегаполисов - годные универы, где дают действительно стоящее образование, перспективы и связи для работы, которую - ну, при желании и с долей дипломатии можно и так перевести на удалёнку, и получать много денег, в итоге почти их не тратя. Только ради этого он в своё время оставил родной посёлок: выучиться в КПИ, пойти в какую-нибудь конторку кодером - и вкалывать уже из дому.
Ещё и мама просила приехать. СМСку прислала, поздравляла с закрытием сессии и писала, что очень ждёт.
Мама… Да, Коля скучал по маме. Оставил её наедине с горем - но, ничего. Всё обошлось - и теперь, вот, он уже у здания вокзала, закрылся наушниками от ненужных людей. Поднял взгляд на табло: его рейс на 12-й платформе.
Дальше - сесть на поезд и отключиться. Проснётся уже по прибытии. Вообще, после года в жизни в столице, он не только хотел вернуться домой - но и размышлял: а не бросить ли учёбу совсем? Типа, никто не отменял онлайн-курсы. Нужные навыки можно и так добыть. Да ну, парень из посёлка сдал сессию на отлично и лучше некоторых, у кого компы считай с рождения. Ему просто нравилась техника. Нравилось думать. Нравилось создавать. И бесился, когда мешают.
Кто-то его толкнул - кому-то - сам наступил на ногу. Не извинился, только ускорил шаг. Глаза открыты, а взгляд - размыт: скорее от суеты. А в наушниках били биты.
… «КОГДА ВЫХОДА НЕТ - ИДИ НА КРАЙНИЕ МЕРЫ, НЕ ТЕРЯЯ ВЕРЫ» …
Рэп - это всё. Это правда улиц. Это правда жизни. Агрессия и движение.
… «НЕ ПЕРВЫЙ ТЫ, НЕ ПОСЛЕДНИЙ ТЫ» …
Вот уже на перроне. Улыбнулся: его состав подан. Старая-добрая «Чайка», на такой же сюда приехал вот как раз тем же летом.
Ни о чём не жалел и не зарекался.
Телефон завибрировал: новое сообщение:
«Аннет»:
«Ты уже на вокзале? :(»
Коля прыснул, потушил экран. И что нужно этой девчонке? Ну, да, они мило общались. Да, она таскала его гулять. Но, если в течение трёх месяцев свиданий его каменное лицо и отстранённость ничего ей не показали - ну, что тут поделать. Он гулял с ней, потому что она умная. Ну, как умная. Когда нужно - умела включать мозги и использовать свои вычислительные способности. Если не сольётся, очень далеко пойдёт. Только разговоры о программировании наводили на неё скуку, хотя и шарила. Ей больше нравилось рисование. Вот, в этом они и сходились: создавать игры. В идеале - стратегии, пошаговые и как настольные, только на компе. И будь у неё чуть больше профильного увлечения - может, он даже ей бы ответил. Возможно, даже сказал бы дату отъезда. И сейчас бы она стояла вот тут. Возможно, они бы обнялись.
Но и с ней всё можно порешать удалённо.
Николай проморгался, закусил губу: блин, всё это время просто стоял у колонны, а должен был бы занять своё место в плацкарте.
Билет, студенческий, оправить сумку, не снимая наушников - и готово.
Вот он уже в затхлой жаре среди массы немытых вонючих тел. Это - ну, это вынужденное зло. Это можно перетерпеть. Ему до Одессы, потом - электричкой.
Уже на скамье, затолкав под неё сумку, Коля откинулся к стенке, снова достал телефон.
«Мама».
«Я в поезде, всё нормально. Буду завтра к полудню. Можешь готовить тортик :)
Люблю тебя!».
Гудок - и ещё, и приятная встряска, лязг металла о металл.
… «НЕ ЖАЛЕЙТЕ, СМЕЙТЕСЬ, В СЕРДЦЕ НЕ СЕЛИ БАТАРЕЙКИ, ПЕЙТЕ!
ДО ВСТРЕЧИ КОГО-НИБУДЬ УВИЖУ ОЧЕНЬ СКОРО
РУКУ МНЕ ПРОТЯНЕШЬ, УЛЫБНЁШЬСЯ И СПРОСИШЬ:
КОГО ТЫ ЛЮБИШЬ? ЧЕМ ДЕНЬ ТВОЙ НАПОЛНЕН?» …
Коля упал в музыку и закрыл глаза. Да: пора домой, в новый день.
ЛИЗА
В своих беспокойных снах я часто вижу людей. Даже не просто людей: человека. Женщину. Да, именно женщину. Возможно, именно для неё, или для Тебя, я и пишу всё это.
Это моя вторая запись.
Над Околицей сгущаются сумерки. Вчера ночью было светло, а сегодня - только седьмой час, а уже темно так, хоть глаза коли. Хорошо, хоть на моём маяке всегда электричество, иначе было бы грустно.
Так вот, да. Эта запись посвящается моим снам. Я вообще, как и всё прочее, их редко запоминаю. И хочу нотировать хотя бы те, которые считаю важными.
Я видела рыжую девушку, которая стояла на взморье. Нет, она не смотрела на волны. Упав на колени, она закрыла лицо руками и тряслась. Босая, в потной футболке, она согнулась, тряслась и плакала. Мне не удалось рассмотреть ни её лица, ни каких-то других деталей. Ну, кроме того, что у неё рыжие до плеч волосы и порез на правой руке.
Я смотрела на неё как будто бы из окна. Или между нами стена какая-то невидимая: в общем, подойти, обнять её и утешить никак не могла. Пыталась позвать - но та не услышала, просто продолжала рыдать.
Волны бились о скалы, но её плач перекрывал их - и что это был за плач! Как будто бы раздиралось горло, как будто бы она медленно и мучительно умирала.
Бедная девушка. Я как проснулась - так и хожу вся в омуте, не могу перестать о ней думать. Как-то закрыла смену, о чём-то трепалась с коллегами. Там же, в кафешке, за чашкой кофе и сигаретой. Радио наше слушали.
Бывают ли вещие сны? Никогда в подобную чушь не верила.
Эта девушка - она стояла вот тут, на склоне, считай у меня во дворе. Надеюсь, это был просто сон, и больше я его не увижу. Я часто разных женщин во снах встречаю, на самом деле. Наверное, мне их здесь не хватает. Мне не нужны все женщины мира, нет. Хотя бы одна, но своя, родная. Я буду заботиться о ней.
Даже не так.
Я буду заботиться о тебе.
Ты приди только, ладно? Узнай меня среди прочих. Думаю, ты сможешь меня узнать. И не плачь, пожалуйста. Я не люблю, когда плачут. Мой младший брат часто плакал. Интересно, как у него дела? Мы ведь сто лет не виделись. Или месяц. Не знаю. Суть в том, что семья - ну, та, которая у меня была - она же не здесь, не со мной. Надеюсь, всё у них как-то складывается. Надеюсь, меня не ищут.
Слушай, а радио-то не лжёт! Ну, как. Оно обещало, что писать будет весело. Не знаю, весело ли мне - но помогает. Я просто кнопаю, отпускаю мысли - и, вот, смогла свою семью вспомнить. Знаете, как проблеск такой, вспышка образная: «Меня зовут Лиза, и у меня - ну, по крайней мере была семья». Это ведь здорово, правда? Я как раз читала недавно: человек и не подозревает, какие бездны таятся в глубинах его души. Это не дословная цитата, мысль общая. Кажется, Дойля, да. Вроде бы это оттуда, из заметок полевого журналиста, который отправился в затерянный мир. Вот я тоже даже боюсь представить, что там внутри меня. Боюсь - и сама же раскапываю. Это полезно. Ну, себя знать - полезно. Исцеляюще.
А ещё - только представь - всё это я смогу рассказать тебе, когда мы с тобой встретимся. И не только это. Брошу ли я писать, если найду тебя?
Не знаю. Пока рано о таком думать. Ты у меня есть только вымышленная, на этих страницах.
И даже так - мне с тобой хорошо.
ВИТОК ПЕРВЫЙ. ГОРОДОК ПОД ОДЕССОЙ
КРИСТИНА
- А можно тут тормознуть?
- Здесь? - водительница обернулась к девушке на заднем сиденьи.
- Да, - указала, - вот у того поворота. Название нравится.
- Окей. До Одессы-то совсем чуть-чуть осталось. Может, ну его?
- Не-не-не, - попутчица замахала руками, - именно тут хочу.
Водительница кивнула, дала по тормозам - и серая «Волга» сбавила ход, остановилась на обочине у развилки. Прямо - на Одессу, поворот - простенькая белая табличка, на подкошенном металлическом дрыне: «Околица», - гласила надпись выпуклыми чёрными буквами.
- Никогда не замечала этой дороги, - призналась хозяйка машины. - Может, я вас туда отвезу? Посмотрю сама хоть.
Пассажирка опустила глаза.
- Спасибо, Лана.
- Отзывы! - та пожала плечами. - Пассажирки - прежде всего. Кристин, вы ж комментарий оставите?
- Ещё и «лайк» поставлю и на фейсбуке о вас расскажу! Женщина-водитель, которая берёт только женщин, ещё и с классной музыкой. Прекрасно.
- Трогаем? - водительница снова дала по газам.
Кристина откинулась на спинку сиденья и смотрела в окно. Обычный такой заезд: широкие луга, поле непаханное, где-то дальше угадывалась лесополоса, края так хорошо знакомых высоток: старых, не новостроек. Беленькие такие многоэтажки.
- Недавно наверно построили, - хмыкнула хозяйка машины.
- А?
- Навигатор говорит: «Нет Околицы, в поле свернули», - Лана, смеясь, щёлкнула пальцем по экрану мобильного.
- О как! - Кристина достала планшет.
Мобильный Интернет ловился, но слабо. На карты хватило. И действительно: судя по ним, машина ехала просто полем, никаких населённых пунктов кроме Одессы и деревни Зелёные кошары в трёх километрах от них не значилось. А, между тем, черта города приближалась - и трасса даже ухоженная и ровная, без выбоин или ям, прямо как в европах каких-то. Совсем близко от поворота: и правда, могла и сама бы дойти пешком. Но раз предлагают - почему бы и не доехать? Засядет тут на недельку, выдохнет-отдохнёт. Там, может, уже и в Одессу двинет. Работать-то как-то надо - а вот уже и дома совсем видно, не поле, не лес - ехали по вполне окраине этого места - и Сеть уже вовсе пропала. Ни мобильной связи, ни Интернета.
- Давай у «Отеля!» - попутчица указала на трёхэтажное здание чуть дальше заправки.
«Волга» сбавила ход, Лана аккуратно свернула к пустой парковке.
- За дорогу тогда… - спросила Кристина после.
- Та стой, - отмахнулась водительница, - выйдем, покурим? Там рассчитаемся.
- Без проблем, - улыбнулась её знакомая, сложив кошелёк обратно в рюкзак.
Городская черта… Если что-то и навевала, то так хорошо знакомую тоску от визита в любой подобный пригород. Трёхэтажный отель «Отель», рядом - супермаркет с вывеской «МАГАЗИН», заправка тут же, по этой же стороне дороги. Напротив - синяя будочка, за ней - шпалы, железная дорога, на запад и на восток.
- А который час? - Лана затянулась, стряхнула пепел.
Кристина огляделась, повела плечом. За планшетом как-то влом уже было лезть.
- Да часа три, наверное. Что-то такое. Дашь?
- Без бэ, - хозяйка машины протянула ей и «Винстон» и зажигалку. Но чуть-чуть нервно, и, кажется, на «Отель» покосилась.
- Чё там? - поинтересовалась беглянка.
- Да так, - снова затяжка, хмыкнула.
Кристина склонила голову набок. И правда: «да так». Вроде бы… Ну, пригород пригородом, ничего необычного. Подумав, оглядевшись, сказала:
- Жарко просто, я бы тоже дома сидела.
Лана ответила кивком:
- Правда.
- Сколько с меня?
- Да вычти, на половине сойдёмся.
- Ага.
Дальше женщины курили в молчании.
Пустая парковка рядом с гостиницей. Ни единой кроме их же старенькой «Волги» машины. Заправка - тоже безлюдная. В супермаркете двери открыты, даже какой-то клубняк приглушённо играл. Земля чуть-чуть сотрясалась, гул в отдалении: какой-то состав прибывал на местный вокзал.
- Старое здание! - Лана кивнула на постройку рядом с ними.
- А? - Кристина тряхнула головой, оправила мешавшуюся рыжую прядь, отвлекаясь от своих мыслей.
- Здание старое, говорю, - та указала дымящейся сигаретой к отелю. - При царе, наверное, строили. Дома тогда были такие, многоквартирные.
- И правда, - улыбка натянутая.
Громадина, на самом деле, если смотреть вблизи. Дом красного кирпича с широкими окнами, покатой черепичной крышей. Главный вход - высокие мощные деревянные двери с длинными позолоченными ручками. Даже порог ступенчатый и с перилами.
- Точно в Одессу не хочешь? - Лана выпустила клуб дыма. - Можем ещё по одной.
Одесса…
Кристина вздохнула. Да, изначальный план был таков: смотаться на морской курорт и там развеяться и забыться. Желательно - да, в большом городе, где много шума и куча приезжих, и на новеньких не косятся криво, а приветствуют радушно, и уже одним взглядом перебирают деньги в их кошельках. В таком месте слишком много людей, очень удобно, и можно легко затеряться, а ей того только и надо.
Но…
Она закусила губу.
- Да, ещё по одной, - согласилась беглянка. - Могу угоститься?
- Без проблем, - новая знакомая пожала плечами. - У самой манечка, прекрасно тебя понимаю.
Кристина прыснула: о да. По-другому не скажешь.
Манечка.
Она ещё сильнее закусила губу, сцепила зубами подкуренную сигарету. Сильная затяжка сквозь зубы. Шумно выдохнула, выпустила густой дым. Закрыла глаза. Одна затяжка, другая. Успокоиться и дышать. Успокоиться и курить.
- Не, - стряхнув пепел, она решилась, - всё-таки тут побуду.
Лана цокнула языком.
- Ну, как знаешь. Выглядит так себе местом. Тут же нет связи, да?
- У меня не ловило.
- А деньги у тебя будут?
- А…
Водительница опять отмахнулась.
- Забей, я на тех выходных свободна. К трём часам дня подъеду.
Кристина смерила новую знакомую удивлённым взглядом.
Крепкая грузная женщина. Короткая стрижка, белобрысая. На Кристину сейчас не глядела, курила, всё косилась по сторонам.
- Стрёмно тут, - озвучила Лана и свои, и её мысли. - Не знаю, чуйка у меня на хтонь всякую. Мож, - постучала по сигарете, - крипипасты читать люблю, мож просто не терплю пригороды. Но, короче, вдруг чего - через неделю здесь же, добро? За мой счёт.
- Это не ради отзывов? - улыбка натянутая, щёлкнула пальцами, типа подкол.
Лана смолчала. И веселье, похоже, не разделяла.
Фильтр обжигал пальцы. Кристина огляделась - и смущённо отбросила окурок под ноги. Два окурка валялись у носка кроссовка. Один уже чёрный, другой ещё тлел. Затушила обоих одним сильным движением.
Лана снова смерила оценивающим взглядом знакомую - и сложила свой второй обратно же в пачку.
Кристина скинула рюкзак, достала свой кошелёк. Бегло осмотрела бумажник: налички… Должно хватить.
Может, всё-таки ну его?..
Нет - зажмурилась. Она должна быть решительной. Если здесь нет Сети, то и спрятаться будет легче. Хотя… Может, просто «Киевстар» здесь не ловит. Но что-то внутри неё прямо толкало: «останься, останься! Именно это место ты для себя искала! Именно здесь тебе будет лучше всего!».
- Береги себя, подруга, - уже в машине кивнула Лана.
Так попрощались - и «Волга» запыхтела, медленно откатилась задним - и, выехав на дорогу, на всех парах тронула за окраину.
Кристина осталась одна.
***
- Долго же вы! - консьержка за стойкой отложила газету, очки поправила. - Вам какие условия лучше? Под крышей, или у входа? Может, в общих палатах? Там всегда много гостей.
- Вы меня видели? - Кристина замерла, уже потянувшись к шариковой ручке.
- Так вы напротив окна стояли, - женщина улыбнулась, скрылась под стойкой. Вновь появилась с толстенной гостевой книгой, от которой так и пахло и тленом и пылью. - Надолго к нам?
- Неделю, наверное, - приезжая задумчиво теребила ручку. Одёрнула ладонь, нащупав обгрызанный задний край. - А… Другой нет?
- Опять внук всё попортил! - консьержка в сердцах воскликнула. - Да, да, конечно, - взяла лежавший рядом серый школьный пенал. - Вот, новенькая.
- А который час?.. - Кристина огляделась, ожидая увидеть над входом настенные часы.
- Да полдень поди только. А у вас в этой, звонилке вашей, чего пишут?
«Ладно, бабушка хоть нормальная, вполне себе бабушка», - женщину чуть-чуть пробило на смех.
Над главной дверью звякнул колокольчик. Кристина дёрнулась на звук - но всё окей, всё-всё хорошо, просто какая-то девушка в чёрной блузе, прошла мимо и как раз покидала отель.
- Далеко мобильный, не хочу лезть, - приезжая смахнула испарину. - Ой, кстати! А у вас тут Интернет есть? Ну, для постояльцев.
Консьержка села на табуретку, почесала затылок.
- Да был какой-то… Вроде, о нём не спрашивают. А он сильно нужен? Отключили его, авария там какая-то.
- Ладно, - снова натянутая улыбка.
«Я точно вписываюсь в какую-то авантюру. Это совсем не звучит как спокойный расслабленный отдых. Ну, или отдых очень закрытого типа».
- Так, какую палату?
- Палату?
- Ну, номер, по-вашему. В этом доме такие комнаты, палаты царские, да и только!
- Палата, значит. А какую посоветуете?
- Третий этаж, четвёртая дверь. Оттуда сегодня уехали - и очень благодарили. Мы уже всё убрали.
- Мы? - Кристина окинула совершенно-пустой холл чуть-чуть растерянным взглядом.
- Мы, мы, - кивнула консьержка. - Чай, не одна тут работаю. Полдень, вот и спят все, я на смене. Служба, сами понимаете, - и зевнула на этих словах.
Тут же снова звякнул колокольчик над входом - и в зал прошла группа людей. Ну как группа, семья: мужик пузатый, какая-то модница в кофте и шортах, дитё малое.
- Ну, - консьержка поторопила, - вы тогда записывайтесь, а я новых гостей встречаю.
- Да, без проблем. Оплата сейчас?
- По выезду. 17-ая палата, неделя. Вас…
- Паспорт нужен?
- Та какой паспорт, подпись поставьте, вот вам и паспорт. Вы…
- Алина, - облегчённо выдохнула Кристина, подтащив к себе гостевой журнал.
- Вот здесь распишитесь, Алина…
- Игоревна, да. Алина Игоревна, Шумилова.
- Алина Игоревна, - повторила женщина за стойкой. - Да-да, здравствуйте, располагайтесь, - вытянулась, и, повысив голос, дружелюбно обратилась уже к новым гостям. - Вот, на этой скамейке подождите, пожалуйста! Женщину, соседку вашу, оформлю - и сразу к вам.
«Модница» в кофте скривилась, устало поглядела на мужа. Тот улыбался во все тридцать два.
- Люблю пригороды! Вырос почти в таком же! - пробасил. - Лучше всяких ваших одессов и евпаториев.
- И правильно делаете! - согласилась консьержка. - И ребёнку тут хорошо будет, и море у нас совсем рядом. Вы всё? - опять к Кристине.
Та над журналом зависла.
- Д… Да, - черкнула какую-то подпись. - Я всё.
- Ключ найдёте в двери, - услышала она уже потом, вдогонку.
***
Уже в «палате» Кристина рухнула на просторную двухместную кровать.
Нет, рефлексировать и осмыслять весь интерьер снятого номера её сейчас не тянуло. Зато наконец постель. Кстати, очень мягкая и даже вполне удобная.
И на удивление совсем не жарко. Двери закрыты, так что можно даже раздеться: футболка совсем пропотела и неприятно липла, чуть ни срасталась с кожей. И шорты жутко давили. И кроссовки. И вообще.
Горничная - ещё одна пожилая женщина - сказала, что достаточно позвонить по местной линии, и всё нужное сделают-принесут. На тумбочке даже, вон, дисковый телефон стоял. И без просьбы «Алину» никто не тронет.
Алина…
Да и не Кристиной её звали. И никак, наверное, не назовут.
Она хотела быть решительной. Ну, теперь-то и выбора нет. Один раз уже решилась. Если точнее, три дня назад. И даже ещё не в розыске. Ну, в новостях, пока за ними следила по дороге из Харькова, перебиваясь ночлежками в пригородах - ничего, никакого шума. И в квартиру к ней не ломились. Будто бы мир не только прощал её - но и дал всё, чтоб она смогла убежать. Как долго, куда? До ближайшего чёрного рынка за сменным паспортом, очевидно.
Может, она паниковала, и не стоило себя так накручивать. Может, всё могло б обойтись…
Вздохнула: именно за этим и взяла себе эту неделю. В любом случае, потом - что-то будет. Но очень потом, и когда у неё самой найдутся моральные силы к движению.
Рядом с постелью висел белый халат. На прикроватной тумбочке - телефон, ещё одна книжечка. Бежевый кожаный переплёт, на обложке - «Наши желания»: надпись выцветшей позолотой. И подставка, и ручка к ней - такая же как в холле на стойке.
Вот, да, вот что её удивило. Для такого пустого места, гостевой журнал не то, что полный - он забит именами. Причём даты-то совсем свежие. Даже не за тот год, за месяц один страниц десять исписано. Много странного. Лана про страшилки ещё пошутила.
Лана…
«Да, для неё я Кристина, для отеля и, наверное, местных - Алина, не путать».
В любом случае, она выбрала остановиться в Околице. Так что - ещё полежать, там - на балкон выйти, хотя бы чуть-чуть покурить-осмотреться, а потом - ну - снова выдох - что-то, да как-то в любом случае да случится.
***
Уже на балконе, Кристина сидела на простенькой табуретке за небольшим столиком. Стеклянное блюдце-пепельница, зажигалка, даже пачка сигарет новенькая-открытая, «Самцы-верблюды» жёлтые - и то тут лежало. Подарок, не иначе, хотя - очевидно же - просто оставлена предыдущим жильцом.
Пока дымила, приезжая глядела на улицу. На самом деле, с этой стороны вид даже вполне приятный: дворик-колодец с детской площадкой - в Харькове таких почти нет, а вот в Питере - да, прям классика. По высотке вокруг - всё хрущовки. На лавочках бабушки, на горках - детишки. Женщина с коляской шла вдоль обочины. Вполне обычненький спальный район, как в родных местах.
Да, всё именно так: вот сейчас докурит, одёжку другую достанет, кликнет горничную по стирке - ну, и вперёд. Раз полдень, то - ещё ничего и не началось.
- Да, - затяжка, стряхнула пепел. - Ни о чём не жалею, - откинулась к дверному косяку и выпустила в небо густой сизый дым.
Опять затяжка - Кристина выдохнула и улыбнулась.
- Нужно, нужно идти.
МИХАИЛ
Громкий стук в закрытое боковое окно разбудил владельца автомобиля.
- Мужчина! - перемежалось со стуком. - Мужчина, откройте.
Сидевший в машине выдохнул и потёр затылок. Проморгался. Как же страшно трещала башка. Медленно повернулся на голос - и даже не опустил стекло, просто с нажимом отворил дверцу.
Милиционер окинул водителя обеспокоенным взглядом.
- У вас… - прикоснулся к виску.
Сидевший за рулём повторил жест - и стиснул зубы. Осмотрел ладонь. На ощупь - мягко, на пальцах - влажно, чуть-чуть сукровицы.
Он что, уснул за рулём? Совсем ничего не помнил. Он пожелал дочери спокойной ночи, и…
- Маша! - обернулся, кинул взгляд на пустое заднее сиденье - и открытую же заднюю дверцу.
Милиционер смотрел выжидающе.
- Простите, - стушевался хозяин машины, - вы... Вы давно тут? Девочку не видели? Дочь моя, невысокая, тёмные волосы. Мы... Мы с ней ехали…
Молодой служитель порядка снова осмотрел водителя.
- Ещё и с дочерью. Вы вообще на машину вашу хотите взглянуть? Выходите, давайте, - кивнул, указал жестом: «На выход», - и тот подчинился.
- Так, вы не видели?.. - переспросил потерянный взволнованно, кусая губы.
Конечно же, уже на дороге, он бегло осмотрел свои «Жигули». Передняя часть сбита, лобовое стекло в осколках. Чуть дальше от него - какая-то старая «Волга». Совсем старенькая, один остов, и без колёс. Как на фотографиях из таких же старых газет.
- Никого, кроме вас не видел, - холодно ответил служивый. Оправил фуражку, насупился. - Имя-фамилия-отчество.
Горе-родитель закатил глаза: перед ним-то совсем кадет.
«Да, господи, тут тебя отец про ребёнка спрашивает! Оставь формальности, ну».
- Совсем никого?.. - переспросил он, оглядываясь. - А… Как об аварии узнали?
Вокруг ни души. Чистое поле, небольшой холм. Немного дальше угадывается знакомая городская черта: заправка, отель «Отель», совсем близко-то. Вот, почти приехали ведь, как Маша просила.
- Как узнали, так и узнали. Нам доложили о ДТП, меня направили разобраться. Приехал, видел только вашу машину, - миллицоиер тряхнул извлечённым блокнотом. - Вождение в нетрезвом виде?
- Не пил, - обвиняемый зажмурился, поднял руки. - Трезвый я. Заснул, сам не знаю, когда, как… Неужели вы мою девочку тут не видели? Приметная она, очень. Колготки белые, сизое платье. Длинные чёрные волосы. Веснушки.
- Нет, не видел, - тот ответил как по-заученному, - и чем дольше вы сопротивляетесь закону, тем выше шансы, что и вас не увидят.
«Он ещё и давить пытается!» - невольный нервический смех.
- Михаил, - отмахнулся. - Зотов, Викторович. Сорок пять лет. Женатый. Две дочери. С младшей поехали на курорт. А вы?..
- Следователь Юрий Чернов. Ваши документы? Без резких движений, - свободная ладонь легла к рукояти дубины на поясе.
- Да, да, - Михаил достал из бардачка паспорт и сложенное в файле свидетельство о рождении. Протянул служителю порядка. Тот взял их, осматривал-изучал. Уточнял тем временем:
- Мария Михайловна Зотова, девять лет. Говорите, чёрные волосы, ситцевое платье. Как так вышло, что она вас оставила? Что последнее помните? - вернул бумаги на этих словах.
- Это допрос?
- Пройдемте в участок. Руки? - снял с пояса наручники.
- А это к чему?
- Руки, - холодно отказал следователь. - ДТП, подозреваемый уклоняется, ведёт себя подозрительно.
- Слушайте! - обвиняемый поднял ладони, в сердцах воскликнул, - у меня дочь потерялась! Её искать надо!
- Ну вы посидите, щтраф уплатите, мы с вами побеседуем - и отпустим. И дочь вашу найдём.
- А железки эти зачем? Я же не стану сбегать.
Следователь опустил взгляд, отвернулся - и всё-таки спрятал наручники.
- Сбежите - и вам же хуже. Идём.
- А машина?
- Да заберём мы её. Пошли.
Михаилу-то ничего и не оставалось.
Вот вам и отпуск, вот и курорт. Последнее, чего ему хотелось - это именно сейчас наткнуться на кого-то из легавых. Потрясающее начало дня.
***
По крайней мере Околица - ну, за пять лет изменилась несильно. И как Маша вообще смогла этот город запомнить? Только по фотографиям?
Узнавался и «МАГАЗИН», который единственный супермаркет, и этот придорожный вокзал. Вообще, городской центр - ну, мало отличался от любого другого пригорода. Не в том красота данного места. Совсем не в том.
Михаил шёл за следователем и оглядывался по сторонам. На улицах - никого. Часы на здании вокзала показывали чуть больше полудня.
«Ах, ну да, - вспомнилось. - Обычай этот местный. Почти как сиеста».
Как давно случилась авария? Он же помнил всю ночь. Да чего там, он точно знал, что они остановились на просёлочной дороге под мостом - и там решили поспать, а с рассветом и выехать. И вот всё, что было после рассвета - этого Михаил как раз вспомнить не мог.
- А далеко до участка?
Юрий просто махнул рукой в сторону высокого белого здания ровно дальше и вдоль дороги. Обычное такое отделение, с ожидаемой вывеской: «Милиция». Двери беленькие деревянные, новые ручки с позолотой. Высокие окна из пластика, ухоженный дворик.
- Здравствуйте!
Михаил дёрнулся на голос, следователь не обратил внимания.
Мимо проехал мужчина на велосипеде. В чёрном костюме, с бинтами на лбу. Широко улыбался.
«Жуткий тип. Медвежонок, как далеко ты от меня убежала?..»
- Последний раз вы видели дочь до аварии? - задал первый вопрос следователь спустя длительное молчание. И даже не обернулся.
- Да, - твёрдо ответил Михаил. - Мы проснулись, поехали, а дальше - ну, сами знаете. А что с машиной? Вы ей буксир-то вызовите?
- Вызовем, - отчеканил Юрий - и твёрдым шагом прошёл ко двору участка.
«Нарушитель» только вздохнул.
***
Общая тягомотина с бумагами и допросом для Михаила прошла как будто бы в бессознанке. Местный майор у него что-то спрашивал. «Обвиняемый» ему - что-то отвечал, в чём-то соглашался, что-то опровергал. Но, в общем. его отпустили, сойдясь на вполне обыденном нарушении: заснул за рулём.
Отделался штрафом, оставил заявление о пропаже дочери, ему обещали помочь. Ну, как. Предупредили, что связь здесь не ловит, что работают только стационарные телефоны - так что, посильными методами - да, найдут. Советовали поискать на детских площадках.
Никому не пришло в голову спросить, почему дочь оставила отца одного.
Михаил отёр салфеткой уже почти не болевший висок: крепко же он приложился. Вспомнилось вот чего: на дверце его «Жигулей» даже крови чуть-чуть осталось. С машиной - да, тоже заверили, что разберутся.
Сам потерянный сейчас сидел на скамейке в каком-то внутреннем дворике. Тут как раз была одна из детских площадок, только совсем пустая. Качели качались сами собой, карусели немного совсем вертелись. Пусто так всё. Солнце жарой прижигало.
Отчаянно хотелось выпить. Но выпить нельзя: ещё, что удумал - нажираться в такой момент.
Маша. Куда могла пойти Маша?
Говорил ли он ей, где именно ждёт их мама? Нет, не говорил.
Могла ли дочка пойти на пляж? Помнила ли тот домик, в котором они останавливались?
Пригороды.
Нет.
Михаил ненавидел пригороды, эти с виду маленькие и беспечные - и такие большие, глубокие в своём хмуром нутре места, в которых так легко забыться, так легко потеряться. Да, чёрт возьми, не попросись Маша «снова показать ей Околицу», не свяжись с ним Ната и не скажи, что она здесь (и зачем её только сюда потянуло!) - ни за что не стал бы он сюда приезжать.
Но факт остаётся фактом: его машина не на ходу, он один - и совершенно без понятия, как поступить.
Ната.
Мужчина откинулся на спинку скамейки.
Она говорила, что будет ждать его вместе с дочкой, даже оставила адрес. Пойти на встречу с женой одному, а потом признаться, что потерял Машу? И это притом, что именно Ната их и позвала, чтобы наладить отношения и вернуться в семью?..
Михаил засмеялся, закрыл руками лицо.
Отлично. Волшебно. Прекрасное, прекрасное новое начало.
« - Ната, привет, я рад тебя видеть.
- Ага. А где Маша?
- А это… Ты ведь ей мать. Поможешь найти?..»
Мужчина шумно выдохнул в подставленные ладони.
Звонкий звук сигнала велосипеда отвлёк его от самобичевания.
- Здравствуйте!
Снова тот тип в чёрном костюме и с бинтами на голове. Просто пронёсся рядом, кивнул, вскинув руку в перчатке - и скрылся за стеной дома.
Михаил инстинктивно вскочил - и быстрым шагом двинул в обратную сторону, подальше от дворика.
Ладно, ладно, как бы там ни было: Ната всё-таки мать. Она сможет отложить ссору хотя бы до момента, пока они не найдут Машу, и пока оба не убедятся, что дочь не услышит скандал.
***
Он оглядывался по сторонам, смотрел на окружающие дорогу высотки.
Улица Цвинтарная, ему - дальше. Если не изменяла память - прямо, до переулка на Заводскую, рядом с собственно старым заводом «Шевченко», и дальше через парк, у парка ещё название такое… То ли «Розовая река», толи парк «Розы вод», то ли ещё что-то, связанное с розовым и рекой. Очень странное, почти иностранное название. Вот, через парк - и в частный сектор.
Всё ещё полдень, и всё ещё никого, кроме участковых и того странного типа.
Интересно, со стороны Михаил, наверное, создавал то ещё зрелище: взмыленный и вспотевший, немного пошатывался. Взгляд размытый, что-то себе бормотал и бегло оглядывался. Встреть его служивые вот сейчас - точно бы загребли.
Но ничего, ничего, бывает. У всех случаются тяжёлые дни. Вот у него сейчас один из таких. То расстояние, которое ещё утром он ожидал просто и спокойно проехать - теперь придётся ковылять пешком. А пешком он ходить ненавидел ещё больше, чем пригороды. Зачем куда-то ходить пешком, если только не на прогулку? Особенно, когда ты спешишь. Особенно, когда каждая секунда на счету, и ты без понятия, сколько осталось времени.
Больно - отшатнулся, тут же поднял ладони.
- Извините! - женщина замахала руками, откинула рыжую прядь. - Я… Я не заметила… Ой, вы ударились?.. - покосилась взволнованно. - Это я вас так, да? - склонилась участливо.
- Ничего, - тот отмахнулся с улыбкой. - Это я сам, сам я. Авария, всякое, бывает, бывает.
- Вы извините меня, - смущённая глаза опустила. - Я совсем вас не видела… Не знаю, куда смотрела…
- Бывает, бывает, - растерянный отступил от неё, отошёл.
- А вы в парк, да?
Михаил вспотел, замотал головой, отёр рукавом рубашки взмокший, укрытый испариной лоб.
- Я по делам. Скажите, вы девочку не видели? Невысокая, тёмные волосы…
Женщина насторожилась, поджала губы, сложила пальцы рук пирамидкой.
Только теперь тот смог её осмотреть. Хорошенькая, молоденькая. Ей примерно столько же, как и Нате, наверное. Рыженькая, в тёмной футболке и шортах. Кроссовки белые.
- У вас, тут, - кивнул он, - шнурки развязаны.
- Ах, - нервический смех, - опустилась, - спасибо. Нет, не видела, - ответила после. А вы потеряли, да?.. Ищите её, наверное?.. - снова смахнула липнущие к лицу волосы. Скривилась, когда шальной локон зацепился за пирсинг на губе.
- Да, я уже написал заявление, - Михаил всё ещё оглядывался по сторонам.
Они стояли на тротуаре рядом с проезжей частью. И, кстати, вокруг действительно были люди. Женщины с колясками, ГАИшник чуть дальше на развилке, старушки с тачками, всё как надо. Мужик какой-то с молоденькой и сынишкой.
- Она найдётся, - заверила «рыженькая». - Обязательно, - улыбнулась. - Вы хороший человек, у вас всё хорошо будет. Так вы в парке её искать думали?
- Мне… - Михаил замялся, почесал затылок. Если так много людей - и он их просто не замечал, может, стоит ещё кого-то спросить?
Вот, он кого заметил. Через дорогу от них шла полная мама в свободном сарафанчике и с розовой крытой коляской. А рядом с ней - девочка в ситцовом платье.
Михаил дёрнулся к ним.
- Маша?
Девочка обернулась. Солнцезащитные очки, часики золотые.
- Молодой человек! - грозно прикрикнула её грузная мамаша.
- Я… - растерянный поднял ладони, - я, извините. Вы девочку не видели? Она на тебя похожа… - добавил он к той, за кого только что принял чужую дочь.
- Мам, этому дяде плохо?.. - напуганная и всё-таки чужая дочурка даже сняла очки, подняла взгляд ко взрослой, подёргала её за подол сарафана.
- Вы пугаете ребёнка. Уйдите, пожалуйста.
Разбитый часто закивал и попятился.
Та, «рыженькая», всё так же ждала через дорогу.
Михаил только двинулся к ней, как его снова толкнули. На этот раз грубо и с силой, так что мужчина едва удержался на ногах.
- С дороги, пьянь, - презрительно бросил парень в бежевом пиджаке и бриджах.
Бедняга - не решился ответить, просто проводил того насупившегося тяжёлым взглядом.
- Не она?.. Не ушиблись? Мудак, правда - заботливо, мягко спрашивала та-рыжая, когда он доковылял к ней.
Горе-отец просто закрыл глаза. Ну да, конечно же: для нормальных людей он если не псих, то просто какой-то пьяница. Спасибо хотя бы этой незнакомке, что прониклась его положением.
- Да, мне в парк, - он всё же признался. - Ну, мне дальше. Нам по пути?
- Я могу пройтись с вами. Меня звать… - тут замялась. - Кристина, а вас? - протянула ладонь.
- Михаил, - смущённо принял рукопожатие.
Не то, чтобы он мог позволить себе отвлекаться - и уж тем более он не собирался идти к Нате с новой подругой - но нужно, просто чертовски нужно успокоиться. Успокоиться и прийти в себя. Он и так уже сделал всё возможное. В конечном итоге, Околица - не такой уж и большой город. И в розыск он тоже уже подал. И Машенька у него приметная. Она найдётся, она обязательно-обязательно найдётся. Ну, по-другому-то ведь никак? Правда?..
По крайней мере, когда у отца не шалят нервы - это хороший, надёжный отец. А прийти в чувство в компании молоденькой незнакомки - это, ну, всяко лучше, удачнее и значительно проще, чем когда ты один, полностью разбит и всецело потерян.
Главное всё уладить при встрече с Натой. Если не он, то она-то - да, ради дочери эта женщина сделает всё.
НИКОЛАЙ
Не то, чтобы соскочивший на платформу парнишка ждал, что его кто-то встретит.
… «СКОЛЬКО БЫЛО ВСЕГО, НО ТОЛЬКО ВСЁ МИМО, ПОМИМО СТИХОВ ИЗ МИРА СЕГО
ВСЕ ВРОДЕ ВЫРОСЛИ, НО ТАК И НЕ СМЫЛОСЬ КЛЕЙМО "ТЫ НЕ ОТ МИРА СЕГО”» …
«Вокзал… - студент осмотрелся. Сверился с названием остановки и кивнул. - Да, по-своему ожидаемый. И приятный».
По обе стороны от дверей главного входа стояли статуи каких-то древнегреческих мудрецов. У одного из них на лысине шапка из голубиных какашек. У другого по глазу ползала муха.
Людей на перроне почти нет. Только какая-то девушка в чёрной блузе и с чёрными прямыми волосами до плеч прислонилась к стене вокзального холла, втыкала в мобильный - и в целом держалась так, что явно не желала компании.
Больше того, парень оглянулся - и поезд как раз в тот момент прогудел, с лязгом тронулся дальше.
Один.
Он единственный, кто вышел на этой станции, настолько другим не нравилось тут.
Проверил мобильный. Там новое сообщение Аннет. Ещё вечером написала:
«Ну ты и ба-а-ака :(((
А я скучать буду. Вот тебе и на зло! :*»
Парень потушил экран, спрятал мобильный в карман. Голубиная срань и СМСки от надоедливой сокурсницы - это и есть студенчество? Он-то всё представлял - ну, там, лектории, беседы о мудром, схватки разума - и, не сказать, что такого не было… Просто - да, лето - оно такое.
Дом матери совсем недалеко отсюда - в сторону отделения милиции - и дальше, за церковью, через шпалы.
Оставил он маму год назад неудачно. В августе. Ну, она оклематься должна была. Всё в порядке, всё хорошо. Потом звонила ему ещё, спрашивала, как он, доволен ли новой жизнью. Да что там спрашивала - раз в неделю стабильно отчёты. Ну, теперь не придётся отчитываться, зачем: можно просто общаться.
По привычке он снова достал мобильный - и нахмурился. Связь совсем не ловила. Авария, может, какая? Места же дикие, немудрено.
На скамейке у автобусной остановки сидел какой-то хмырь в кожанке и спортивках. Губы раздутые, фингал под глазом.
- Б.. братиш… - протянул к поморщившемуся студенту дрожащую руку - и парень одёрнулся, отряхнул рукав пиджака. Взгляд отвёл, сдержался, чтоб не сплюнуть презрительно.
Пьянь. Конечно же, как типично и ожидаемо. И как же мерзко. Ещё противнее, чем просто толпа. Пьяные одиночки - самое мерзкое, что может быть.
- Ну б...братиш… - мужик тяжело поднялся, схватился за стенку остановки. - Н...ну ты, это…
Парень сцепил кулаки. Руки в карманах, пальцы давят на кнопку громкости.
… «ЕСЛИ НОЧЬЮ ВСЕ КОШКИ СЕРЫ, ЧТО ЖЕ ЭТО ЗА ЧЁРНЫЙ КОТ, ЧТО ВЕДЁТ СО МНОЙ КАЖДУЮ НОЧЬ БЕСЕДЫ» …
Круговая порука алкашей и страдающих родственников. Просто идти, не оглядываясь. Да и по сторонам не смотреть можно: к чему. Если быстро шагать, люди благоразумно расступаются сами. А если не расступаются - ну, не Николая проблемы.
Дальше шёл переулком между старых высоток, сам покачивался под биты.
В уши ворвались новые звуки - и парень огляделся: людная улица, проезжая часть.
Снова какой-то дурень, выскочил прям перед носом. Ещё и шатался, докапывался до женщины. Её дочь напугал зачем-то.
- С дороги, пьянь, - студент отшвырнул мужика. Можно: никто осуждать не станет.
Снова руки в карманы, голову в плечи. Дальнейший путь обошёлся без приключений. Ну, если не считать какого-то жирдяя в подворотне. Прижал какую-то модницу: та перед ним на коленях стояла, посасывала мощный хер. Маленький мальчик рядом с машинкой игрался.
Вернувшийся… Не помнил, чтоб такое дерьмо творилось здесь раньше. Или просто не замечал. В любом случае, не наблюдал, просто прошёл дальше.
- Люблю пригороды! - донеслось хриплым басом, перекрывая музыку.
***
Вся «официальная часть» встречи-обнимашек-ниочёмной беседы с матерью - это можно и опустить. Ничего важного не было сказано, никаких многозначительных взглядов - брошено.
Это даже его удивило. Ведь он… Ну, скучал. А при живой встрече здесь, сейчас - сразу же попытался сбежать.
Николай просто закрылся в собственной спальной и рухнул на постель и только теперь - выдохнул.
Достал телефон: связи по-прежнему нет. Ну, в доме-то есть вай-фай, чай не деревня.
Расчехлил ноутбук, поставил его на закрытую швейную машинку.
… И Интернет-таки не ловил.
Мама сидела на кухне, телевизор смотрела. Ну, как телевизор: через тюнер, на флешке старые выпуски «95-го квартала». В одном халатике розовом, закинув ногу за ногу. Курила свои «Прилуки», о край блюдца на табуретке постукивала.
- Ма-а-ам, - осторожно, выглянув из-за двери коридора.
- А, что? - повела головой, не сразу найдя сына взглядом.
- А что с Сетью? Ох ты.
Парень хмыкнул, заметил на подоконнике шкатулку с прозрачной крышкой, внутри - золотая медаль.
«Всё-таки сохранила».
- Ой, - затянулась, снова стряхнула пепел, - там, это, - отмахнулась, - авария какая-то на линии. Чинят, чинят, сказали. Ты бы папу проведал. Он по тебе скучает.
- Издеваешься, - прыснул.
- Да нет, - пожала плечами, опять затянулась. - Сходи к нему, чего ты. Он тебе так рад будет!
- Ага, как же. А когда Сеть вернут - не сказали?
- Не-а, - головой покачала, вальяжно к спинке откинулась, так, что край халата открылся, обнажая обвисшую грудь.
Коля закрыл глаза. Потом - ещё и входную дверь. Просто вернулся в спальню - закрылся ещё и там.
Опять упал на постель.
Три месяца здесь - и всё уже идёт не по плану. Он-то как думал: приедет, к Сети подключится. Будет искать онлайн-курсы и засядет в свою учёбу, а теперь…
Парень просто лежал и смотрел в потолок.
Да и теперь, в сущности, ничего особенного. Просто временный сбой, с кем не бывает.
А мама даже похорошела со временем. Живая такая. Ноги начала брить, свежая. И шампунем каким-то пахла, не помнил такого раньше. Наверное, сейчас он с ней обошёлся жестоко: они ведь такой длинный год не виделись, а она, как бабушка умерла - сама тут жила.
Ну, с другой стороны, он честно признался: люди на улице его выбесили, и именно сейчас хотелось немного времени для себя. Его ведь и правда выбесили: пьянчуги какие-то, стрёмные мужики, бабы левые - вообще таких морд не припоминал, хотя, казалось, раньше и соседей всех знал, и всех - ну, более-менее кто тут в округе.
«Да, - выдохнул Николай, обнимая себя за плечи, - мне просто нужно немного времени. Но я дома, мам. Я с тобой. Всё, всё хорошо…».
Этой женщине необходима его поддержка. Кто ещё, если не он? Какой он сын, какой он мужчина, если не станет ей новой опорой? Не подставит своего плеча.
Так какое-то время лежал, отдавшись бессвязному потоку мыслеобразов. Перед мысленным взором протекало прошедшее время - и ни за один из кадров Коля никак не цеплялся, просто проматывал, как на стареньком видике.
Вот он получает свой аттестат, коллективное фото и его класса, и всей параллели.
Сдаёт ЗНО в какой-то харьковской школе. Сидит за компом, сёрфит подходящие ВУЗы. Выбирал долго между ХНУРЭ, ХПИ и КПИ. Думал, хотел в ХНУРЭ поступить. Но и в два других подался на всякий случай. Везде его на бюджет ожидали, везде предлагали общагу. На свою область и не смотрел: нет нормальных мест для выбранной специальности.
А потом был август, мама уехала в отпуск. Говорила, что постарается вернуться до отъезда.
А потом целый год в столице.
Изменился ли он за то время, пока жил в Киеве?
Сложно сказать.
На пьянь реагировать стал острее. Зато сдружился с парнями по интересам. Иногда даже его звали гулять. И девчонка, эта Аннет. Как и он, аниме любила. Вообще, в столице этот трейт не настолько редкий.
Но, всё ещё: дома милее. Дома уютнее. Дома его однозначно любят, и очень ждали.
И дома мать. Это не просто «ждали и любят». Она, она его любила, ждала.
Возможно, Киев его просто не принял. Или, быть может, Николай сам не хотел приживаться там.
За этими мыслями он как-то и не заметил, что провалился в сон.
***
Часам к пяти вечера Николай сидел во дворе за столиком, пил приготовленный мамой холодный зелёный чай с сахаром, лимоном и мёдом и покачивался на стуле, постигал смысл фразы «слушаю, что поставят». На подоконнике старое радио, бежевенькое такое, большое. Он помнил его ещё с детства, ещё дедушкино. Сам дедушка тот приёмник как-то и сделал, чтоб бабушка все важные новости могла слушать - и тут же с тем же приёмником их оспаривать.
Сейчас там играло - ну, что-то вполне ожидаемое. Про ушаночку, весточки, запах весны.
Интернет пока так и не подали, Сеть телефон тоже по-прежнему не ловит.
- Господин Здравствуйте был обижен на вокзальной площади, - донеслось механическим голосом из динамиков.
- А?.. - Николай покосился на приёмник.
… «ВЫ ПО ЗАКОНУ
МАЛЬЦА НА ЗОНУ» … - как ни в чём не бывало продолжилась песня.
Парень вздохнул и сделал ещё глоток. Показалось, бывает.
«Господин Здравствуйте, значит. И кто же его обидел?».
Нет, услышанного не развидеть. Он точно уверен, что именно это услышал. Некий господин со странным именем, кто бы он ни был, находился в городском центре, и с ним что-то произошло.
Ну, Николай как раз там проходил - и ничего странного не заметил.
- Сын, можно к тебе?
В свободном платье, мама прошла к столу. Не дожидаясь приглашения, села на стул рядом.
- Да, конечно, - пряча взгляд в свою чашку.
Женщина теребила серебряный крестик, оглядывалась. Достала свои «Прилуки» и зажигалку. Тряхнула головой, оправила волнистые тёмные локоны.
- Куришь? - пачку ему протянула.
- Давай, - плечами повёл.
Не то, чтобы он курил - так, пару раз бывало. С мамой за встречу можно.
- Рассказывай, - на спинку откинулась, опять закинула ногу за ногу. - Как учёба? Доволен жизнью? Нашёл подружку себе?
- Да как сказать, - тупил в поверхность стола. - Я ж тебе всё рассказывал. Каждую неделю общались.
- Та, - отмахнулась, - то всё телефоны твои. Вживую давай, - с хрипотцой, кашлянула. - Хоть посмотрю на тебя, полюбуюсь. - Чего тебе хочется?
- Чтобы меня не трогали, - брякнул, но вполне честно.
- Все, или только некоторые? - стряхнула пепел на землю. Глядела на него исподлобья. - Чё, мамке тебя и обнять нельзя?
Тяжёлый вздох. Всё-таки - тоже решил затянуться - и тут же тяжело выдохнул, кашлем зашёлся. Какие они, блин, тяжёлые.
- Ничо, - опять махнула рукой, - привыкнешь, попустит.
Новый глоток помог сбавить жжение. А сигарета тут же отброшена. Выкинул, затушил носком шлёпанца.
Женщина всё это время наблюдала за действиями сына. Смотрела на него расслабленно, ожидающе.
- Так, это, ответишь?
- Ну… Тебе - можно, - неуверенно.
- Та улыбнись ты, - легонько его толкнула, - чего ты как не родной?
«Она настолько переменилась?..»
- А кто такой Господин Здравствуйте? - решил сменить тему.
- А кто такой Господин Здравствуйте? - удивлённо, даже бровь поднялась.
- По радио же передавали. Не слышала?
- Вообще впервые! - головой замотала. - Не знаю такого. С приветом - да, тут много кого. Того же Митяева вспомни. Ну, у которого старая умерла, и он заулыбался, теперь гуляет. А вот чтоб так по новостям называли - вообще ни разу.
- Ла-а-адно, - протянул и смирился.
«Возможно, она не слышала. Но если в новостях говорили, да ещё так, будто не в первый раз - ну, ведь не могла же не слышать!»
- Ты б погулять сходил. Посидеть-то ещё успеешь. На стадион пройдись, к школе. Или к морю. Ты ведь любил море. Не разлюбил ещё? Мне оставить тебя, да? - поджав губы, видя, что сын как-то вяло на неё реагирует.
- Да, наверное, - почти-извиняясь. - Я… Я ещё хочу сам побыть.
- Ну, как знаешь, - затушила окурок о поверхность стола. Поднялась, оправила подолы платья, направилась к дому.
- Знаю, - осушил чашку последним глотком.
Всё хорошо, но: он ненавидел смесь лимона, мёда. воды и сахара. Не до тошноты, просто терпеть не мог этот вкус. Какао. Только растворимый «Несквик» или просто вода. И Митяева он тоже не помнил. И ни при каких обстоятельствах его родная мать не стала бы предлагать сыну проведать отца.
Вокруг творилась какая-то несусветная дичь. То пустующие, то людные улочки. Странные рандомные фразы, которые перекрывали музыку в плеере. Ещё и радио.
Всё слишком «как дома» - и в то же время всё по-другому. А ещё он позволил себе выделить время на сон, и сейчас по факту должен быть счастлив уже тому, что вообще всё ещё жив.
***
Будь в этом месте Интернет, следующим действием Николая было бы «вылезти на крипи-треды». Но Сети, походу, в этом месте нет и, по всем канонам, быть, как бы, не должно. Нет, он не обязан объяснять себе, каким образом сделал подобные выводы.
Но дичь началась ещё на вокзале, с вывески станции - и продолжалась вплоть до настоящего момента.
Статуи - ассоциации, навеянные треком, которые слушал. Дальше - переулок между двух длинных высоток - и внезапный выход на проезжую часть.
Потом, собственно, поведение матери.
И странные радионовости.
«Это - всё, что дано, - размышлял Коля в спальной, спешно собирая рюкзак». Сумка - там слишком много, взять только самое важное, и что не замедлит ход.
Что куда важнее - понимание необычности ситуации вообще не давало парню ни малейших инструкций к действию. Всё, что он точно знал на данный момент:
Лжемать пока что не агрессивна.
Его «дом» не пытался его убить. Опять же, только пока что.
Место - Околица - чем бы оно ни являлось, умеет мимикрировать и подстраиваться. И, скорее всего, есть как статичные персонажи, так и, возможно, другие живые люди.
Парень выдохнул, сел на постель, схватился за голову.
Что он несёт? Это может быть очередной приступ. Ведь уже пятый час дня, а он колёса не принял. Его вполне могло крыть: расслоение реальностей ведь и раньше накатывало.
Приставил ладони к губам и шумно выдохнул, откинулся на подушку.
Ладно. У него был железный способ проверить свои теории. Для этого достаточно спросить у «матери» ровно один вопрос.
***
Женщина в неподвязанном халате всё так же сидела на кухне, смотрела всю ту же программу.
Николай вышел в коридор, поправил рюкзак, откашлялся.
Сидевшая даже не поправляла одежду, повернулась к сыну, совсем открытая, обнажая впалый живот и обвислую грудь.
- Мам, - кусая губы, осторожно вёл Коля. - Ты сказала, что папа скучает. А где он сейчас? Хочу навестить его.
Мысленно на этих словах парень зажмурился, стиснул кулаки. Произойти могло решительно всё, что угодно. Но он точно знал единственный верный ответ.
Та аж к спинке кресла откинулась, окинула сына с нескрываемым удивлением.
- Ты ба! - всплеснула руками, - от дура старая! Ты меня слушай больше, я всякое ляпнуть могу.
ЛИЗА
Я люблю изменённость сознания.
Она приходит, когда ты не спишь. Ну, когда совсем-совсем не спишь, до тех пор, пока тебя основательно не вырубит само по себе. В таком режиме я провела последние два дня - и всё ещё не сплю перед завтрашней утренней сменой.
Вообще, наверное, данная запись - это привет из прошлого и, возможно, могла бы предварять что-то, а не закрывать случившееся. Я не знаю, в Околице время - такой же социальный конструкт, как жизнь, восприятие и вот это всё.
Это уже третья запись, и, видимо, вам бы хотелось, чтоб здесь что-то происходило.
Ну, даже если это письма - знаете, ведь есть же такие, полноценные прямо романы в письмах - тут всё ещё должно быть движение какое-то, какие-то перемены.
Есть ли они?
У меня вот немного сознание переменилось. Я очень много смотрела в ночь. И даже решила выйти в город. Я и так иногда по ночам по взморью гуляю, а теперь, вот, решила посмотреть, что происходит в самой Околице в тот момент, когда все спят.
И… Я не узнала свой город.
И узнала, одновременно.
Первое, что точно могу сказать - громкоговорители на столбах. Днём я их ни разу не видела, а ночью они чуть ни на каждом хоть металлическом, хоть каменном дрыне.
Я дошла до Приморской, это там, где моё кафе. Ну, оно на углу с Приморской и Главной. И там, вот, играло что-то переливчасто-клавишное. Вроде обещанная моему подсознанию реприза, которую я и так очень хотела бы научиться играть.
Есть ли мне, где играть? Нет, увы: на маяке есть только настольная лампа, кипа бумаг и машинка печатная старенькая. А в пристройке - вещи старого смотрителя, его личная библиотека. Но если мне удастся найти пианино - то обязательно, обязательно как-нибудь или доставлю его сюда - или дом тот запомню, чтоб приходить туда и играть.
Но я говорила о ночной Околице, да, и чуть-чуть отвлеклась. Так вот, помимо музыки, что-то не так с домами. Не уверена, как лучше описать это, но в целом постройки выглядели все так, что вам бы там жить не хотелось.
Ой, вообще, дома - это такая тема… А, да, в этом письме действительно много абзацев, а всё почему? Вы бы слышали этот божественный «дзынь!» колодки, когда я жмакаю местный «энтер». Так круто!
Так, вот (дзынь!), я про дома ещё кое-чего сказать хотела. Я уже говорила, что живу в пристройке у маяка? Но вспомнила, что я ведь не всё время ночевала именно тут.
До этого какое-то время занимала один частный на Посёле - это район у нас такой целый, чуть дальше парка. У него такое название, потому что это почти что хутор отдельный: там очень много домов, и все частные, но названы как «квартиры». В духе, «квартира 1», «квартира 2» - но речь при этом о полноценных зданиях, а не тесненьких комнатушках.
Во-о-от, вот я в одном из тех домов жила. Он высокий был, деревянным. Да почему был-то, он и сейчас там стоит. С крышей черепичной и чердаком. Но там половицы скрипели и был сквозняк, и холодно, и собаки к ночи к дверям сбегались, и мне не понравилось. Не люблю, когда холодно, и собаки повсюду. У меня же на собак аллергия, им опасно рядом со мной. А мне волнительно. Не хочу, чтоб кто-то из нас пострадал. Какой адрес у того дома был? Ох, чтоб я помнила. Очень густой и хмурый лес памяти. Он так медленно пропускает меня! Но если вы читаете эти записи, находясь в этой же самой комнате, в которой я их и писала, и, вдруг, загорелись желанием пойти его отыскать - деревянный дом, треугольная черепичная крыша. Три этажа, чердак и высокая каменная труба. Его правда очень, очень сложно перепутать с каким-то другим. То ли турбаза там была раньше, то ли ещё что-то - уютный-то домик в целом, но мне лично там не понравилось. Да и вам бы его не советовала. Из любопытства заглянуть можете - только сразу же уходите оттуда, добро?
Договорились-договорились?
Вот и чудненько!
Ой, блин, трясёт меня что-то. Сказывается бессонница. Пойду, покурю немного.
Поставлю тут гоголевские звёздочки, как бы пауза. Почему «гоголевские»? Я читала где-то, что он один из первых у нас к ним додумался.
Скоро вернусь. Не то, чтобы я не могла курить именно в помещении… Но, знаете, выйти на балкон - а он на маяке-то! - красивый - это очень, и очень круто. Хочу постоять по ветру, просто полюбоваться спокойной тёмненькой водной гладью, да подымить, для себя побыть.
Скоро вернусь! Надеюсь, я не наскучила.
***
Пока курила, я смотрела на небо. Оно сегодня такое чистое, с разливами лазури, немного сапфиров. И много-много таких крохотных, милых звёзд. Ни единого облачка - и такая уютная, скруглённая красным серпом луна. Как рога или деталь инструмента.
А ещё сегодня совсем никаких кораблей.
Знаете, я очень надеюсь, что однажды в нашу гавань зайдёт корабль с лиловыми парусами. Есть такая легенда, что раз в много лет в любую гавань любой страны именно ночью, часа в три утра, за несколько мгновений до криков первых петухов, к причалу может пристать одинокая яхта с лиловыми парусами.
На ней нет людей.
Она просто тихонечко войдёт в пристань и сбросит якорь, а трап выкатится на причал сам собой. И, если вы её встретите - обязательно, не думая ни о чём, зайдите на палубу. Что с вами случится - смертные уже не расскажут. А звёзды - да, они вас запомнят навеки. Я вот тоже, когда на чистое бескрайнее море смотрю - нет-нет, а мечтаю и всматриваюсь, что эта яхта навестит и мой порт.
Ведь старый смотритель - он как-то исчез. Вечером был, ночью его ещё видели, а поутру - ни следа, только вещи в той самой пристройке. Возможно, он встретил её, свою яхту с лиловыми парусами.
Ой, девочки, замечталась. Вообще, о мечтах. Я тут недавно книгу читала, из «умных», не про сюжеты. Ну как, и про сюжеты тоже, только там не рассказ, а теория. О том, чем городское фентези отличается от реализма. Там очень много всяких заумных слов и примеров было. но, если вкратце - фентези - это когда волшебство рядом. Вы ему удивляетесь, герои ему удивляются. Оно не подаётся как данное. Всегда обосновывается. Всегда чётко ясно, где магия, а где повседневность. Можно провести очень даже вполне осязаемую границу. Ну и, разумеется, магия называется магией, или любым соответствующим словом. И да, я уже говорила, но снова сделаю на это упор: герои должны удивляться, а читатели - явно видеть черту.
В случае же с магическим реализмом - этой самой черты не видно. Герои всё воспринимают, как должное, а сама история разворачивается в нашем дополненном мире. Никто не удивляется, что по утрам домовые забирают молоко с порога, доставленное молочником. К тебе может прийти старый чёрт, и ты проиграешься ему в карты, а потом будешь думать, как бы спрятать его от милиции, которая за ним гонится. Герои в таких историях всегда подаются немного двинутыми, а авторы - всегда дают двойственную трактовку любым нетипичным событиям. Чтоб вы сами могли решить, для себя: случившееся - таки реальное, или вымысел. И, чаще всего, люди, с которыми происходит странное, кончают свои дни в психбольнице.
На самом деле я сама плохо улавливаю эту разницу, решила записать эти мысли, чтоб не забыть, самой о них на досуге подумать. К той же Околице присмотреться, ещё раз для себя осознать: в сказке ли я, или это всё жизнь реальная и всамделишная.
Из моих писем вы ведь уже понимаете, Околица - очень, прямо очень странное место. Возможно, это место, которого не должно быть, никогда не было, и потом - перестанет быть. Есть у меня ощущение, что и я наблюдаю за ней, а она - за мной. Мы как будто изучаем и познаём друг друга. Я ведь верю: у любого, даже самого странного и дикого города обязательно есть душа. Какая душа у Околицы?
Наверное, сизая, с разливами серого, вкраплениями черноты - и немного красного. Пульсирующая такая и обволакивающая. Как дым или кровь густая. Я бы назвала её «Город-дым», если б решила как-то раз написать о ней.
Эфемерная она вся такая, непостоянная - и обволакивает тебя, никогда-никогда не уходит.
Кстати, о дыме. Именно никотин помогал мне всё это время не спать, так что я ещё покурю - и вернусь. Какие сигареты курю? Мои любимые - «Кент» арбузный. Я их не покупаю, если что. Просто иногда нахожу на скамейках, или кто-нибудь из постояльцев кафе оставляет в качестве чаевых - и они у меня не кончаются.
Так что я возьму немного звёздочек с неба - и размещу их сюда. Пусть они и вам светят, вот эти, три хорошенькие подряд.
***
Перед тем, как я уходила курить, очень хотелось поговорить ещё об Околице. А пока курила - такая грусть накрыла! Теперь хочу писать о себе.
На самом деле, это близко. Знаете, иногда у меня складывается ощущение, что я - как продолжение этого города, по-своему осознанная её часть. Ведь, Околица - она очень, очень переменчивая и ветренная, густая и дымная, прямо как я. Обволакивающая. Но, наверное, не такая волшебная, как я-любимая. Я же волшебная, правда? Нравлюсь, нравлюсь вам?
Эх. Очень хочу не писать в пустоту, а хоть с кем-то живой побыть.
Я ведь очень хочу подругу. Ну, вот сильно хочу. Мне очень её не хватает. Неужели ты, читающая всё это, от меня отвернёшься? Я ведь могу для тебя быть абсолютно-любой. Ну, какой ты захочешь, какой увидишь меня и узнаешь. А если встретишь - я уже и писала, наверное - то обязательно, обязательно сможешь меня узнать!
Только Околицы берегись, пожалуйста. Не верь этому месту, оно любит обманывать. Если у тебя нет дома, а ты его очень хочешь - все шансы приехать сюда. Больше того, по началу она будет даже казаться тебе очень знакомой, легко сойдёт за место, где ты раньше жила, куда ездила отдыхать. Даже улицы все узнаешь. И точно сможешь решить, куда и зачем тебе здесь идти.
Но так только первое время будет. Пока не встретишься с Господином Здравствуйте и его Тётушкой Добрыдень. Поверь мне, их ты тоже очень легко узнаешь. Они обязательно поздороваются с тобой сами. Не стоит им отвечать. Тётушке не стоит особенно, хотя она милая, и очень сложно не улыбнуться ей.
Ещё я проведала клоуна. Его повесили, помнишь? Теперь он стал милой тряпичной куклой, всегда махает рукой и пытается насмешить всех прохожих. Только говорить перестал. Просто смотрит, машет рукой в перчатке и улыбается.
Я скучаю по искренним улыбкам в мой адрес.
А ещё есть у меня ощущение, что какое-то время я совсем не смогу писать. Или смогу. Не хочу на будущее загадывать.
Наверное. скоро уже лягу спать: завтра опять на утреннюю и до полудня. Потом - обязательно надо пойти гулять. Немножко развеяться и встряхнуться. Не то, чтобы здесь были клёвые и ещё не изученные места - но, всё ещё, побывав на улицах ночью - да, в городскую часть после сумерек я действительно ни ногой. Как вообще остальные могут ночевать в настолько неуютных местах?
Как здорово, что мой маяк совсем не такой. Если я всё-таки найду подругу, обязательно приглашу в себе: не в «Отеле» же ей останавливаться!
Моя постель тут такая широкая… Когда лежу на ней, смотрю в темноту потолка, ощущаю себя будто в коконе боли и одиночества.
Ой… Что-то я совсем загрустила. И в сердце кольнуло немного.
Надо б ещё сигарету. Третью подряд, кошмар. Просто кошмар. Я тут или скурюсь, или как та девушка из моего сна - сначала рыдать буду, а потом и вовсе с утёса брошусь.
Это ведь только от недосыпа и голода?..
Я просто себя накручиваю?..
Кто я?
Что я такое?
Почему мне так сильно тоскливо?.. Я завидую, да? Это всё из-за зависти? Ненавижу, терпеть не могу эту зависть. И зависть ли это?
Лапистые ветви сумеречного леса воспоминаний опять царапаются. Очень сложно сказать.
Не теряйте своих детей: потом находятся их останки. И цените, берегите своих родителей.
К чему это я? Просто отвлечённая мысль, которая показалась мне очень важной. Которая сможет помочь.
Вы же точно неместный, как я? Да, да, наверное.
Пожалуйста, кто-нибудь, обними меня. Скажи мне, что всё хорошо будет. Что однажды яхта с лиловыми парусами действительно зайдёт в этот чёрный зловонный порт, где на пристани одни только дохлые голуби, что дома прекратят жрать своих жителей и жадно светить желтушным светом разбитых окон в ночи, что клоуна не повесили, а он сам решился и всех рассмешил.
И что я - это всё-таки я.
Меня Лиза зовут. У меня младший братик есть. И семья. Они, наверное, очень по мне скучают. Здесь же ничерта нет, никакой связи с внешним миром! Я никак не могу сказать им, что я жива, что меня не увезли в рабство, что мои органы все при мне, никто ничего не продал. И что меня даже не изнасиловали.
Знают ли они, как у меня дела? Верят ли, что я здесь, живая, и очень жду встречи с родными?
Помоги мне, пожалуйста. Та рыдавшая девушка - она совсем на меня не похожа! Это не, не я, не я!
Я другая.
Я плачу… Только чуть-чуть. Перед сном, когда лежу на спине и смотрю в пустоту размытой черноты потолка. Без надрыва, тихонечко, для себя.
Чувства. Чувства. Они помогают мне помнить.
Помнить, что меня зовут Лиза. И что я очень хочу любви.
ВИТОК ВТОРОЙ. ДОРОЖНЫЙ РОМАН
КРИСТИНА
Бедный испуганный мужчина настолько её растрогал, что Кристина замялась, неожиданно для себя же представилась, как она решила - своим «близким» именем.
Вообще, стоило беглянке покинуть гостиницу и просто чуть-чуть пройтись, как Околица прям забурлила жизнью. И старушки у входа супермаркета развели рынок, и мамы с колясками по тротуарам гуляли. Даже какой-то молодой грубый парень в пиджаке и наушниках - прошёл вот прямо мимо неё, и по проезжей части, ещё и Михаила с дороги столкнул.
Обыденность не то, что кипела - она нахлынула просто оглушающей волной и, что называется, потянулась со всех сторон, перекрывая и её, собственные Кристины слова и мысли.
Она протянула горе-отцу руку, помогла устоять на ногах: того тоже как-то уж чересчур подкосило.
Михаил стоял перед ней, всё ещё осматривался растерянным и забитым взглядом, то и дело смахивал пот со лба. Шатен такой миловидный. Так-то, ну, в более комфортной обстановке мог бы сойти за какого-нибудь киногероя. Очень характерный, чуть ни американский типаж.
Они шли вместе по обочине неспешным шагом. Держались за руки, не общались. Ну, ему-то понятно, сейчас не до разговоров: весь во внимании. Весь в надежде, а Кристина - ну, ей слишком спокойно, и даже как-то свободно и хорошо, не тянуло болтать.
- Ух ты! Кафе милое, - она всё-таки сама же нарушила их молчание, указала на здание дальше на углу улицы.
Продолговатый жёлтенький домик с фронтоном, оформленным под старую деревянную лодку. Даже у столов не стулья, а лавы для сиденья прокинуты. И спасательный круг у двери, сразу рядом с окном.
Над входом игривая вывеска: «Одноглазый Марк». Ну и люди и по ту сторону окна, и снаружи сидели. Мороженное там всякое, кофе, какао, закуски какие-то. Всё ожидаемо - и тем привлекательно.
- А Маша туда не могла зайти? - добавила Кристина, видя, что её знакомый просто молча кивнул на предыдущую фразу.
- А, - потерянный одёрнулся, опять замотал головой, оглядываясь. - Маша… - его взгляд зацепился за ту кафешку. - Могла, наверное… Я не знаю. Ты права, надо спросить.
… Не то, чтобы Кристина именно это ему предлагала, но - так даже лучше. В любом случае, она собиралась гулять. И, желательно, без мужчины. Ну, по крайней мере без настолько взволнованного, который, к тому же, приехал на встречу с женой. Влазить в чьи-то семейные драмы точно не входило в планы по спокойному и разгрузочному отдыху.
- Вы… Вы меня подождёте? - тот всё ещё держал её за руку. И поверх накрыл вспотевшей ладонью.
«А это ещё зачем? - она внутренне удивилась, внешне - только улыбка».
- Я думаю, - твёрдо кивнула Кристина, не теряя улыбки, - у вас всё обязательно сложится. Найдётся ваша Машенька. Люди здесь милые и приветливые. Обязательно-обязательно вам помогут, и всё у вас хорошо будет, - проговорила всё это медленно и таким тоном, который не терпел возражений. Разве что где-то внутри остатков своего сострадания тихо надеялась, что озвученное не было слишком жёстким.
- Я пойду уже, - попыталась одёрнуть свою ладонь, - а вы - не беспокойтесь и не теряйтесь. Добро?
- Хорошо, - мужчина коснулся её плеча, горячо выдохнул. - Спасибо, - говорил и едва ни кланялся, - спасибо большое вам.
***
… И они даже не попрощались особо. Ну как, обменялись приветливыми кивками, и Михаил, оступаясь, пошатываясь, пошёл просто через проезжую часть, всё ещё то и дело оглядываясь на наблюдавшую за ним женщину.
Только когда он скрылся за дверью кафешки, Кристина выдохнула, закатила глаза.
Смешанные чувства от встречи. Этот взгляд его беглый, постоянные прикосновения, опасливые оглядки… Нет, ну, понятно, отец, потерявший девочку - конечно же он на нервах.
Женщина зажмурилась и встряхнулась. Отряхнула рукав футболки, где тот в последний раз прикоснулся к ней.
Ладно, бывает. Она просто хотела гулять.
Закрыла глаза, посчитала до десяти, обернулась вокруг себя - и чуть ли ни перед ней раскинулась высокая арка ворот, овитых цветущим плющом.
«Парк Реки Роз», - гласила алая вывеска, тянувшаяся над входом и по дуге.
***
На парапете смотровой площадки, у поручней с телескопом стояла девушка в короткой джинсовке и шортах выше колен. В сандалиях и с зелёной стеклянной серёжкой в форме кораблика, эта девушка сложила локти на перила, курила, смотря на высокий фонтан.
Кристина остановилась, не поднимаясь на последнюю ступеньку, вскинула руку - и бегло оправила волосы, чуть-чуть повела головой.
- Привет, - бросила она, подойдя к незнакомке, тоже рухнула локтями на поручни. - Как жизнь?
У той - сизые прямые волосы чуть ниже плеч, пирсинг у левой брови. Под джинсовкой - только чёрный кружевной лиф, скрывающий … милых размеров грудь.
- Привет, - та на подошедшую и не посмотрела. А голос мягкий, такой и звонкий, и немного текучий. Немного … с флёром. - Ты знаешь, что ты на куницу похожа? Такая же напряжённая. И взгляд внимательный.
- А ты поэтичная. «Винстон» с арбузом?
- «Кент», - незнакомка приставила сигарету к губам. Медленно затянулась - и выпустила белый клуб дыма Кристине в лицо. Сквозь затмившее взгляд женщины марево угадались только тонкие черты полуоткрытых губ.
- Давно в этом городе? - «куница» чуть отвернулась, достала свои сигареты. - Милый парк, правда?
Та не то улыбнулась, не то усмехнулась, только краешком рта. Неопределённо пожала плечами.
- Под вечер красиво особенно, когда включаются фонари и старые китайские лампы. Красные лампы такие красивые и всегда с бликами. Как будто бы внутри них запечатаны мотыльки.
Кристина хохотнула, цокнула языком. Снова окинула оценивающим взглядом эту дивную незнакомку. Да, именно дивную, иначе о ней и не скажешь.
- А ты где снимаешь? Или всё-таки местная?
Та легла подбородком на локти, легко вздохнула. Опять усмехнулась. Или прыснула даже, так, неопределённо, между и смехом и грустью.
- Мой дом - это местный маяк. Знаешь, такой высокий, белый, на склоне. Там по ночам корабли в море ходят. Не то, чтобы я знала, как управляться с ним - фонарь сам по себе в нужное время включается. А я - ну, я просто там, в нём живу. У маяка ведь должна быть смотрительница. Почему бы мне ей не быть?
Всё это незнакомка произнесла… Как-то чуть ли ни по-заученному. Так могла бы говорить дикторка, читающая радиосказку.
- Тебе бы подкасты вести! - Кристина бегло стряхнула пепел. - Очень круто рассказываешь. Быстро подписчиков соберёшь. А как звать тебя?
И снова эта ухмылка. Без смеха и без издевки, но сколько же горечи!
- Меня зовут Лиза, - всё так же смотря на фонтан. - И, знаешь, - склонила голову набок, уронившись щекой к ладони, только теперь переведя взгляд глубоких серых глаз к собеседнице, - я очень рада тебе.
Вот теперь улыбка была открытой и неподдельной.
- А я Кристина, - беглянка даже не думала, представилась «близким именем». Эта… Лиза выглядела более чем удачной парой не только на ближайшие несколько дней.
Её новая знакомая прикрыла веки. Такие большие ресницы, даже с блёсточками.
- Кристина Смерть, - покачиваясь, не то протянула, не то пропела, - курит сигареты во тьме. Кристина Смерть, - почти шёпотом и мечтательно, - я знала тебя ещё до наших с тобою встреч.
Полуоткрытый рот. Кончик проколотого языка касался угадывающихся под тонкими губами краешков зубов.
Подалась ближе и распрямилась. Края джинсовки скользнули по укрытым футболкой рёбрам, длинные пальцы мягко легли на талию, вторая ладонь - уже у плеча.
Шарик от пирсинга игриво щекотал нёбо, властно надавил на язык Кристины.
У той совсем отнялось дыхание. Её собственные рука - на мягкой, совсем оголённой, чуть-чуть липковатой спине. Прошлась касанием по застёжке лифа.
Объятья такие крепкие. И терпкий, тягучий, дымный обволакивающий поцелуй.
Лиза прижалась к своей новой знакомой, сама дрожала в её руках.
***
Голова Кристины кружилась даже пока они вдвоём просто молча гуляли по парку.
Ну как гуляли. Прогулка, по хорошим делам, - это когда ходишь и любуешься окружением. В данном же случае, по крайней мере в её личном случае, она любовалась своей подругой и собственными ощущениями от нахождения с новой знакомой.
Насколько же всё случившееся… Естественно! Как будто, вот всё именно так, как и должно быть. Так легко, так свободно. Ни малейшей наигранности, никакой фальши.
И это Кристина думала, что у неё было много женщин! Ха, да эта скромняга даст ей влёгкую ещё очков сто вперёд.
Почему скромняга?
Лиза держалась сейчас очень уж напряжённо. Нет, руку новой подруги почти не сжимала, держала спокойно. Но взгляд чётко в пол под ноги, дыхание частое-сбивчивое. Да какой там, она даже не сказала Кристине, куда, собственно они вдвоём шли.
- В кафе, - тихо, на выдохе, словно угадав её мысли. - Там очень вкусное мороженое и латте с «Колой». Я работаю в этом кафе. Уже смену закрыла - но не беда. Могу даже тебя угостить.
… Да, в сущности-то, всё равно. Это даже и раззадоривало: всем всё понятно, чего тянуть? Но нет, так ведь не интересно. Зачем всё и сразу, если можно ещё погулять. Нагулять, так сказать, аппетит.
***
А вот вид самого кафе женщину оттолкнул. Да, она могла бы предполагать: Лиза вела её к «Одноглазому Марку».
Оставалось надеяться, что Михаил уже ушёл. Ну, она ведь долго была в парке. Они, да, они.
… Хотя и беднягу-отца не встретили, а он ведь упоминал, что ему через парк и дальше. Ну, с другой стороны, места-то там много, могли просто и к счастью разминуться на разных аллеях.
Кстати, в самой кафешке людей как будто бы поубавилось. Ну как, за столиками на улице всё ещё кто-то сидел, но совсем немного. И внутри, из того, что с улицы видно - тоже много мест пустовало.
Лиза сложила за спиной руки и кивнула на скамью у кормы «лодки».
- Что тебе сделать? - поинтересовалась она, когда её подруга заняла место.
- А что есть? - Кристина оправила мешавшуюся прядь.
- Аммм, - её новая знакомая приставила указательный палец к губам, - а что ты хочешь?
Та только языком цокнула. Эта милаха уже с ней заигрывала.
- Ты говорила, здесь классное латте с «Колой» и мороженное… «Белочка», так?
- Белочка для куницы, - в лёгком поклоне. - И два латте. Сейчас будет. Просто подожди здесь.
С этими словами Лиза скрылась за дверью заведения, а Кристина откинулась на спинку скамьи.
Значит, Лизе нравился арбузный «Кент» и загадки. Осталось уточнить только, употребляет ли она вещества. По всему выходило, что так - но, мало ли: надеяться никогда не поздно. Да и не выглядела обдолбанной, просто душевное состояние у неё такое. Ну, верилось, что она всегда вела себя именно вот так. Этакая возвышенная мечтательница, которая живёт на маяке и работает официанткой-баристой в центральном кафе. Такая работа этой девушке даже вполне подходила. В плане, вязалась с образом.
На соседнем окне стояло радио. Из динамиков слышалась тихая музыка, что-то польское. Даже вполне узнаваемое. Солиста, солиста голос прям такой узнаваемый. На «Ш» его как-то звали, вот эта вот ржавчина, скрежет, хрип. «Пикник», кажется. Да, точно, он!
Кристина заулыбалась, довольная, что узнала песню группы, которую слушала ещё в совсем далёкой молодости, чуть ни в школе. И мысли о первой влюблённости, вот такое же волнение, чуть ли ни магия.
… «Заглянувший в тебя не отмолится» … - пробилась из приёмника фраза, и простой перебор струн гитары.
Женщина дёрнулась.
… «JESLI BEDZIE DZIEN TO NIECH WE WLADZY ROZ
A JESLI HARAKIRI TO KRZYWYM NOZEM JUZ
A ZGASNIE SWIATLO TO ZNA - ZE BEDZIE GRZECH TAK GRZECH
A JESLI MINARET, TO NAJWYZSZY JEST», - совершенно спокойно тянулась песня.
Только Кристина выдохнула и расслабилась, как новый звук: пронзительное «дзынь!» велосипедного сигнала.
По пустой мостовой на маленьком, почти детском велосипеде, ехала женщина в свободной розовой юбке и вязаной жёлтой кофточке. И маленькая шапочка-заколка на затылке, чуть скошена.
- Добридень, - кивнула улыбчиво эта женщина.
- Добридень, - ответила Кристина ей в тон.
Дамочка аж засветилась, закатила глаза к небу - и ускорила ход, ехала-напевала что-то незатейливое себе под нос.
«Вот у кого-то настроение же хорошее!».
Приезжая ещё какое-то время наблюдала за удаляющейся колоритной личностью, пока та не скрылась за поворотом на соседнюю улицу.
- С кем это ты поздоровалась?
Зара смотрела как будто бы сквозь неё апатичным, отсутствующим взглядом, в котором уже ни жара, ни холода.
- Не знаю, - проморгалась Кристина. - Дамочка на велосипеде какая-то. Улыбчивая и милая, мне добрый день пожелала.
Какая Зара, причём тут Зара.
Лиза.
Лиза всё ещё не опускала глаза, смотрела в пустоту улицы. Стиснула губы. Сказала что-то ещё, как будто две разных, но очень похожие по звучанию фразы.
- Прости, что?.. - её подруга опять головой мотнула. Теперь и со слухом проблемы какие-то.
- Ты кофе свой пьёшь? - повторила новая знакомая, помешивая ложечкой свой напиток, с теплом смотря на неё.
Латте с «Колой» и правда стоял перед Кристиной, а рядом - и блюдце с мороженным в орешках и шоколадной глазури - и женщина тут же сделала длинный глоток. Благо, напиток не очень горячий, но как надо горький, бодрящий. Восстанавливал мысли.
- Ты что-то ещё говорила.
Лиза поджала губы, прикрыла глаза.
- Нам нужно забрать твои вещи, - произнесла та, глядя на собственное отражение в густой тёмной массе. - Перевезти их ко мне. Ты ведь не хочешь столкнуться с ночью в одиночной палате?
… Нет, даже для странностей есть границы. И конкретно в данный момент времени планка подрыва веры в происходящее не просто дрожала, рисковала сломаться в щепки.
- Послушай, - Кристина сама опустила взгляд, приставила пальцы к вискам. - Я согласна, я хочу поехать к тебе. Только не пугай меня, хорошо? Я… Не в лучшем из состояний.
Вместо ответа её подруга просто кивнула - и тихо коснулась своей ладонью её руки.
МИХАИЛ
То кафе, на которое ему указала знакомая, только с улицы показалось людным.
На деле же что внутри, что снаружи - почти ни единой живой души. Только миловидная молоденькая официантка за стойкой. Длинные светлые пряди забраны в тугую косу. Опрятненькая, и в фартуке поверх бежевой кофточки, она стояла и протирала тарелку, прямо смотрела на посетителя.
- Приветствую, - сказала она чинно и ровно. И выпрямилась будто по струнке. Всё ещё вытирала посудину, смотрела прямо в глаза гостю, и мужчина кивнул, отвёл взгляд.
- Что будете заказывать? - отложила тарелку, теперь отирала руки.
Михаил поднял ладонь, отрицательно мотнул головой.
- Спасибо, ничего. Скажите, - кусая губы, опять потея, - вы… Ну, может, случайно, маленькую девочку тут нигде не видели? Невысокая, чёрные волосы, в ситцевом платье.
Официантка отложила полотенце, сложила вместе ладони перед собой. Держалась стройно, с осанкой. На губах - улыбка кроткая. Широко открыты глаза.
- Дети без взрослых сюда не заходят. Меня Софией зовут, а вас? Вам чай или кофе? Вы выглядите уставшим человеком, которому нужен отдых.
Гость сдался, опустился на диван за ближайшим к стойке столом.
- Кофе, пожалуйста. Чёрный растворимый, без молока.
- Чёрный растворимый без молока, - повторила София, подходя к полке с необходимым инвентарём. - Вы очень спешите, - добавила она, готовя заказ, - но сделали очень правильно, что решили зайти. Ваша машина не пострадала? Я слышала, утром была авария. В Околице уже давно нет землетрясений, только дорожные происшествия.
- А вы давно здесь? - спросил посетитель больше для поддержки разговора.
- Я просто подаю кофе. Больше и нечего делать.
С этими словами официантка подошла к столу, поставила перед гостем белую чашку с горячим тёмным напитком. Аккуратно села напротив, руки на коленях сложила. Опять смотрела на посетителя, стараясь поймать его взгляд - и Михаил по-прежнему прятал глаза.
- Раньше это место называлось «Глаз Джек Кафе», - заметила она, когда тот отхлебнул.
- Так вы давно в этом городе?
- Я работаю, - её губы дрогнули. - Живу на Посёле, квартира пять.
Мужчина ответил тихой улыбкой, благодарно кивнул.
- Мне как раз в тот район. Не знаете, туда ходят какие-нибудь автобусы, или какой другой транспорт? Пешком далеко очень.
- Да, конечно, - София моргнула. - Вам на вокзальную площадь. Единственная остановка, не перепутаете. Весёлый автобус такой.
- Весёлый?.. - переспросил удивлённый, теперь внимательно посмотрел на девушку. Мало того, что говорила она как заведенная. Ещё и со странностями. Да нет, ну, в прошлый визит вроде бы же нормальные люди были. Что тут стряслось за пять лет?
- Очень весёлый, - подтвердила та с кротким кивком. - Вам там понравится.
Михаил закатил глаза. Только сейчас его взгляд коснулся красного карманного радиоприёмника, который бесхозно лежал на прилавке.
- Моё карманное радио, - спокойно пояснила София, как будто поймав направление взора мужчины. - Не забирайте его, пожалуйста.
«Нет, заходить сюда было очень, очень плохой идеей».
Абсолютная тишина, спокойная и улыбчивая официантка напротив. Из посетителей - только он и его и без того сумбурные, смятённые мысли.
Один глоток, и другой. И ещё. Молча и быстро пить. Горечь немного царапала горло, зато пробирала. Даже ощущался какой-никакой прилив сил.
- Я пойду. Сколько с меня? - он поднялся, уже потянулся к карману.
- За счёт заведения, - официантка подмигнула, не теряя улыбки. Выглядело так, будто у неё просто глаз дёрнулся. - Посёл, квартира 5, не забудьте. И вы не представились, - добавила, когда мужчина уже стоял в дверях.
- Михаил, - выдохнул тот, не оглядываясь. - Спасибо за кофе, София, - смягчившись, повернулся, кивнул.
***
Сумбур улицы теперь его не пугал. Напротив, после этого тесного тихого кафе, разрозненные голоса, случайные обрывки фраз, перекрикивания, общий вот этот фоновый шум, лёгкий ветер - отдушина. Самая натуральная.
Про Машу так ничего и не удалось узнать. Ну, зато, не придётся идти пешком через всю Околицу: к дому можно просто доехать.
«Весёлый автобус, чтобы это не значило».
Михаил выдохнул и покачал головой.
Ладно, по крайней мере теперь он хотя бы приблизительно знал, куда идти и что делать. Ну, на первое время.
«А зачем она сказала про радио? Кто вообще в наши дни его слушает?..»
Вокзальная площадь - это совсем близко от центра. Через Цвинтарную, вдоль отдела милиции, свернуть у церкви.
Всего ничего - и вот, небольшой скверик, пара киосков: «Хлеб» и «Вода». Крытая остановка.
Сама площадь совсем без людей. Пустая улица от края до края.
За спиной Михаила прозвучал уже набивший оскомину пронзительный велосипедный сигнал.
- Здра…
- Как же ты надоел! - прорычал он, накинувшись на странную личность в чёрном костюме.
Очень даже намеренно, со всей силы мужчина толкнул этого диковатого, и тот, потеряв равновесие с шумом упал на землю.
Его велосипед лежал на обочине, переднее колесо по инерции продолжало вертеться, а сам человек валялся в пыли.
Нет, это не было неконтролируемой вспышкой гнева. Михаил прекрасно знал, что на него нашло. Стиснув кулаки, он быстрым шагом направился к типу с перебинтованной головой.
Не успел он пересечь проезжую часть, как тот сбитый уже привстал. Сидел на траве, раздвинул колени, уронил на них локти с раскинутыми ладонями. Склонив голову, смотрел прямо перед собой.
Разъярённый ускорил шаг, занёс кулак для удара - и только что сидевший тип вскинулся, выгнул спину, схватился за голову, заорал - и сорвался прямиком по проезжей части. Он бежал, прижав ладони к ушам и раскачивался, всё орал и орал, а расстёгнутая чёрная рубашка всё трепыхалась, как плащ на ветру.
За забором в доме чуть дальше дороги залаяла чья-то собака, метнулась к стальным воротам собственного двора, очевидно преследуя встревоживший её источник звука.
От досады Михаил простонал, зло бросил взгляд на всё так же валявшийся велосипед. Поднял его над собой - и с силой метнул, как раз вот в тот двор.
- Поезди мне ещё тут, - сплюнул потом, отряхивая ладони.
… А тем временем на остановке стоял автобус. Цветастый, зелёный, с крытыми окнами и в кислотных артах вдоль всего корпуса.
- Да ладно, - хохотнул удивлённый, качнул головой.
«И когда он успел приехать?..»
… Внутри салона сплошной полумрак - и единственный пассажир с правой стороны, третий ряд.
Внешность сидевшего особо не разобрать, только тугой алый шарф вместо воротника, лысина. И одетый в тёплое пальто вовсе не по погоде.
Кабина водителя отмежёвана цельной пластмассовой стенкой с небольшим окошечком для оплаты и скромной наклейкой: «Проезд 5 гривен».
Михаил расплатился цельной купюрой: благо, мелкие деньги он тоже брал, а потом - сел сразу же у двери, откинулся на спинку сиденья, закинул руки за голову.
Входные двери с характерным звуком закрылись. Транспорт чуть-чуть качнулся, послышался шум мотора.
Ему обещали весёлый автобус. Ну, что же, сейчас и проверит.
- Куды етить-та? - грубо, с зевком, послышалось из кабины. Пусть водитель сидел за стенкой, но звучал вполне отчётливо и даже разборчиво.
- Посёл, пожалуйста.
- Пасё-ел, - протянул водитель. - Пасёл бальшой! Куды на Пасёле?
«… Ла-а-адно, - Михаил закатил глаза, уже даже особо не удивляясь».
- Седьмая квартира, пожалуйста.
За стенкой послышался хриплый смешок.
- Горище, штоле?
- Ну… - мужчина протянул уже нервничая, и всё-таки жалея, что не пошёл пешком. - Холмик там есть.
- Знач Горище. Ну, тпру-у-у!
«Он что, извозчик?...»
Второй пассажир всхрапнул.
***
Автобус ехал, покачиваясь, встряхиваясь на выбоинах. Где ехал - Михаил оставался без малейшего представления. Окна не то, что зашторены - ещё и заклеены изолентой, а единственный источник света - тусклая синяя лампочка-трубка, тянущаяся по крыше вдоль всего салона.
- А вы его лихоть! - между тем бросил водитель. - Так отделали знатно-ть! И велик ещё запедалили, иэхх! - снова встряска, и такое чувство, будто транспорт ускорился.
- А что с ним? - Михаил спросил даже вполне расслабленно. - Местный поехавший?
- Да ещё как! Поехавший - не то слово! Давно бы ему наподдать.
- А что его терпят?
- Цихший он. Здравничает ток всем. Задолбал здравничать. Хорошо ж вы его!
Снова всхрап на сидении сзади.
- Та чую, чую, спакуха. Ща-ыть довезём.
… И тут же раздался лязг тормозов, а Михаила сильно качнуло.
Входные двери не просто раскрылись - расхлопнулись, впуская в салон потоки светлого дня.
- С тебя пузырь, Саныч.
Второй пассажир всхрапнул уже то ли в третий, то ли в четвёртый раз, грузно поднялся. Тяжело прошёл к выходу, покачиваясь на коротких толстых ногах.
Потом двери снова закрылись, и автобус как будто дал задний ход.
- А почему автобус «весёлый»? - всё же спросил Михаил.
- Дык этать, - водитель опять дал с силой по тормозам, и вход распахнулся. - Приехали! Выходить!
- Уже?
- Нет, блин, ещё посидить. Твоя остановка, ну.
… В любом случае, мужчина был рад перспективе покинуть этот диковинный транспорт.
***
Высадили его на просёлочной, с виду-то толком нехоженой дороге, и куда ни глянь - одна пыль, трава и холмы. И лесок на краю в отдалении. И ещё в другой стороне угадывался край скал, виднелся столп маяка.
«Посёл, квартира 7», - гласил покосившийся указатель, вбитый в землю чуть выше по склону.
И ведь всё верно.
Тот самый деревянный трёхэтажный старый дом с черепичной покатой крышей. Давно, ещё при советах, этот - да и многие другие дома вокруг - служили простыми турбазами, где мог остановиться любой уставший с дороги путник. Такие ещё в Карпатах остались. Знакомые Михаила даже за подобным домишкой присматривали.
Хотя бы это здание не переменилось, ровно такое же, как и пять лет назад. И воздух такой же чистый. Приятный солоноватый ветер со стороны моря.
Мужчина довольно выдохнул: он вернулся сюда. И вместе с возвращением в приятные сердцу места нахлынули и связанные с оным воспоминания, и уверенность, что - да, всё будет в порядке.
Согласно письму, Ната обещала, что будет ждать его в этом доме - и Михаил твёрдо кивнул, пошёл вперёд, вверх по склону.
Уже отсюда заметил, что входные двери открыты, а ручка - привязана к крючку у фронтальной стены.
Розу, его старшую дочь, этот дом отталкивал. Для неё всё это место выглядело слишком унылым и хмурым, громоздким и неуютным. В прошлый приезд, Михаил помнил - та уходила часто на пляж, или канючила, чтоб отец отвёл её в город, пока «ма с малой посидит».
А вот Машенька, медвежонок, лишь только увидела эту, как она тогда ещё воскликнула «хизыну», пришла в полный восторг. Что ни вечер, то всюду, везде всё старалась облазить, особенно - пыльный чердак. Вот у того окна круглого выпросила матрац, подушку, и там валялась с карандашами, раскрасками. И не вытащить её оттуда, только к ужину и спускалась.
А теперь - ни Розы рядом, ни Машеньки. Только хмурый, высящийся немой громадой на фоне подступающих сумерек этот старый и тихий дом.
***
Михаил переступил через порог, разулся в сенях и осмотрелся. Выключателем щёлкнул. Раздался характерный звук, вспыхнула свисающая на проводе лампочка под потолком.
- Я дома! - он окликнул вглубь помещений - и лишь толстые стены, укрытые серыми с желтизной старости обоями грузно нависали над ним.
На обувной стойке - пара чёрненьких шнурованных башмаков. На вешалке выше - светлое пальто и берет.
Ещё запах такой стоял, как кто-то картошку жарил, мясо варил. Ещё какие-то овощи. Всё именно что так по-домашнему.
«На троих приготовила, - Михаил вздохнул, опустил взгляд».
Мирная меланхолия нарушилась пронзительным звуком. В гостиной трезвонил домашний телефон - и вошедший заспешил к нему.
В это же время послышалась шаги в коридоре, со стороны лестницы на второй этаж.
Ответить на звонок… Да, это важнее.
Мужчина встал у круглого столика, снял трубку.
- Следователь Чернов, - слышалось сквозь хриплое шипение.
- Да-да, - ответил он, приставив ладонь к губам, чтоб на той линии его слышали чётче. - Михаил Зотов, слушаю.
- Отлично. Вашу дочь видели у ворот школы.
- Что значит «видели»? Почему она не с вами?
- Мы уже отправили людей за ней, не беспокойтесь.
Михаил облегчённо выдохнул, склонил голову набок, кивнул женщине, стоявшей в дверном проёме. Приветливо улыбнулся ей.
- Хорошо. Когда нам приехать?
- Мы сами её к вам доставим.
- Спасибо, спасибо большое…
- Всё, не теряйтесь. Отбой.
… и частые краткие гудки.
Только потом горе-отец и всё-таки так себе муж поднял взгляд на женщину, которая всё это время тихо стояла поодаль.
… Конечно же, он узнал её.
Всё те же широкие мешковатые бриджи. Носки с лисичками, свободный вязаный синий свитер. Пшеничного цвета волосы зачёсаны, часть прядей спадают на лицо, скрывая следы ожогов на левой щеке.
Ната стояла у входа в зал, опираясь на дверной косяк. Чуть склонив голову, поджала губы, вперилась в мужа вопрошающим взглядом - и ни разу не улыбалась.
- Михаил Викторович, - скрестила руки у груди, не язвила, но исходила на яд, - у вас есть ровно одна попытка, чтобы объясниться. Где моя дочь?
Он сделал глубокий вдох, приготовился. Ната в режиме фурии - никому бы не пожелал с ней столкнуться. И если ещё днём у него были хоть какие-то шансы отсрочить вот эту, сложную часть, то теперь - абсолютно без шансов.
«Мы попали в аварию, и… »
«Погоди, я всё объясню… »
«Слушай, Нат, уже всё в порядке… »
Жена всё так же сверлила мужа очень, очень пристальным и тяжёлым взглядом. И достаточно громко и недвусмысленно молчала.
- Она в школе, - спокойно ответил мужчина и твёрдо кивнул.
Вместо ответа Ната приникла к нему - и хлёстко влепила по уже и так подставленной под удар щеке.
А потом рыдала. Рыдала в его объятьях.
НИКОЛАЙ
… «КТО РЕАЛЬНЫЙ ПАЦАН, ЗА СЛОВОМ НЕ ЛЕЗЕТ В КАРМАН,
У КОГО ВСЕГДА ЕСТЬ ПЛАН ДАЛЬНЕЙШИХ ДЕЙСТВИЙ,
КТО ИДЕТ НАПРОЛОМ НЕ БОЯСЬ ПОСЛЕДСТВИЙ» …
Так вот, именно сейчас это было не про Николая. До омерзения противное ощущение собственной правоты, что съехал мир, а не он - и хотя бы один адекватный пруф, что реальность всё-таки дала брешь.
Как бы, звуковые галлюцинации у него бывали и раньше. Ну, на уровне - стрельнет какая-то острая и бредовая мысль в башку, и так сильно въедается, что Коля её прямо отчётливо слышал, иногда - ещё и чужим голосом.
А как объяснить выход из переулка на проезжую часть? Замечтался? Был сонный? А две статуи на вокзале? А название станции? Разве этого не достаточно?
Ну, в любом случае он уже принял колёса и уткнулся в наушники, просто валялся на постели в своей спальне, тупил в размытую белизну потолка - и вроде бы попускало.
Мама убедила его в своей «мамовости», однозначно дала понять, что об отце и слышать ничего не желала, и, зная всё, ни за что бы в здравом уме своего сына к этому мудаку не отправила. Сказала это очень резко и доходчиво. И в это, ну, плюс-минус, верилось.
… «ПРИЧИНА СМЕРТИ - ЭТО СТРЁМНЫЕ ВЗГЛЯДЫ НА ЖИЗНЬ!» …
Этот возглас так сильно ударил в уши, что аж мобильный вдруг завибрировал.
От неожиданности Коля дёрнулся и включил экран - и там внезапно: хороший стабильный сигнал «Киевстар» и новая СМСка. А ещё пропущенный звонок. И то и другое, конечно же, от Аннет.
Сначала письмо:
«Тебя нет уже целые сутки…
Не то, чтобы я соскучилась, или что-то вроде - но ты ещё и оффлайн. Пожалуйста, дай мне знать, что с тобой всё в порядке. Надеюсь, ты читаешь новости.
Я читаю, и в текущей ситуации твоё молчание - это не просто не круто. Это пиздец, как тревожно».
И спустя пятнадцать минут от СМСки (была отправлена в 17:30, каких-то полчаса назад) - собственно, пропущенный звонок.
Даже не столько из-за тона её сообщения, сколько вообще на радостях от самой возможности опять быть на связи с внешним миром, Николай, особо не думая, послал вызов сокурснице.
Длинные гудки, ожидание. Всё ещё гудки. И ещё.
- Ник, привет? Ты куда делся?
- Йо, Энн. Что там с новостями? Я дома, тут просто со связью срань какая-то. Ни Интернета, ни Сети, нихера. Вот только что твою СМС получил. Так что там?
- Блин, херово! Но хорошо, хоть щас позвонил. Короче, на линии Киев-Одесса авария, так говорили. «Чайка» слетела с рельс, и ты ещё молчун, блин, бакайяро… Типа… Ну, ну, ты понял. Наши тоже все извелись. Ты ж вообще, не только меня, всех игноришь. И погибших вроде бы огласили, но, тип, не всех, некоторые тела, говорят, всё ещё опознать не могут. Рада я, вот. Без фигни рада, - и замолчала. Только частое дыхание и слышалось.
«Ладно, это точно Аннет. Её голос, её интонации».
- Спасибо, - ответил он с тихим смехом, поймав себя на том, что даже вполне искренне благодарен за беспокойство. - Я вряд ли буду на связи в ближайшее время, тут рил срань с Сетью какая-то. Даже щас тебя с перебоями слышу. Так что ты передай нашим, что со мной всё о’кей, хорошо?
- Да, без фигни, всё будет! Но ты, это, тоже там не сычуй. Не знаю, в Измаил, или Одессу хоть выберись. Тип, ну… Ну чё за фигня, рил, людей без Интернета лишать. Ты нам в конфе нужен, ну, - смешок натянутый, нервный. - И не только…
Парень хмыкнул, прикрыл глаза.
- Не боись, Энн. Всё путём.
На той стороне тоже смех нервический, сдавленный.
- Ник… Как доехал вообще? Чё делал весь день?
Николай исторг тяжёлый-тяжёлый вздох, закатил глаза. Ответили ему - тоже вздохом, только теперь с досадой.
- Ла-а-а-адно, услышала. Как скажешь. Не буду тебя отвлекать, - он не только услышал, он буквально увидел это потухшее и резко погрустневшее лицо. Вот эти пряди, которые взгляд скрывают, голова опущенная. Смотрит уже не на него, а куда-то в пол. Сколько раз он всё это уже созерцал ИРЛ! Девчонка, что с неё взять.
- Я тогда прощаюсь? - и всё-таки в её голосе оставалась надежда.
- Да, я пойду уже, тут перебои, почти нихера не слышу, - всё-таки прибегнул ко лжи. - Я жив и всё хорошо, так можешь и передать.
- Хорошо… Давай тогда, - и молчала. Дышала в трубку. Всегда так делала. Ни разу ещё не завершала разговор лично.
- Давай. Спасибо тебе, - не дожидаясь ответа, оборвал вызов, смотрел на себя же в матово-чёрной поверхности дисплея.
Не анализировал услышанное, не до того.
Если Сеть опять оборвётся по-настоящему, другого шанса на проверку реальности уже может и не представиться.
И именно от её результата зависит решительно всё.
Николай не искал контакт матери: незачем. Просто набрал её номер по памяти.
Снова череда длинных гудков и пауз.
Дверь в спальную плотно закрыта, так что если вызов и поступал, то по крайней мере звонка на её собственном мобильнике он бы не услышал просто физически: звукоизоляция конкретно в этой комнате всегда была превосходной. Пока в семье всё хорошо было, в этой комнате размещалась полноценная музыкальная студия. Это потом всё похерилось.
- Алло? - хриплый и низкий, конечно же узнаваемый голос. - Сын, я ж на кухне. Зачем звонишь? Настолько уже обленился? Мне подойти?
От сердца как отлегло. Да, эти интонации он тоже ни с чьими не спутает.
- Всё хорошо, мам. Я просто… Случайно набрал. Не бери в голову. Но подойти можешь, - здесь улыбнулся.
- Чудак ты у меня, - сказала только, и сама завершила звонок.
Николай отложил аппарат и облегчённо вздохнул.
Улыбнулся довольный-довольный, реально, как отпустило.
Мобильная связь - самый ультимативный пруф, что все странности - да, просто глюки встревоженного воображения. Он только что говорил с матерью. Она всего-навсего через три двери от него.
Мама, милая мама. Как вообще он посмел её в чём-то подозревать?
И да, он хотел её видеть. И хотел говорить.
Кстати, точно.
Стоило ему повернуть щеколду, как мама уже постучалась. Конечно же, он впустил её в спальню - и тут же с порога принял её в свои крепкие, искренние объятья. Ощущал слабый стук её сердца. Чувствовал этот новый для неё клубничный запах вьющихся чёрных волос.
- Я дома, мам, - отошёл от неё, не отпуская её ладони.
- Я скучала по тебе, сын, - прикрыла глаза она.
***
Мать сидела рядом, чуть отвернувшись, хоть и вовсе не куталась во всё тот же белый халат. Теребила приоткрытые «Прилуки», кусала губы.
- Я не против, - он протянул ей какую-то чашку.
- Спасибо, - та кивнула, дала огня. - Знаешь, - сказала спустя затяжку, стряхнув первый пепел, - когда папы не стало, и ты уехал… Я одна тут была. Места себе не находила… - прикусила губу, опять затянулась. - У меня ведь и подруг нет… Ну, как… Из-за нашего папы, ты помнишь, да, - сигарета в дрожащей ладони. Снова постучала о края чашки, - а потом вот эти вот «соболезную!», «ты можешь, ты сильная!», «я всегда в тебя верила!», «скоро кого-то искать?» - тьфу, - сплюнула. - Как дружить-то с такими…
Николай стиснул кулаки. Курила она, а хотелось уже ему.
- А они же сами все пьют, понимаешь?... - дрожащим голосом, шёпотом. - В любых компаниях, обязательно по сто грамм. А я же на дрянь эту смотреть не могу. Тошно, - пальцами себе горло сжала, - тошно мне на бухло смотреть!.. - зубы сцепила, вся сжалась. Совсем отвернулась от сына. - Ты… Ты прости, что я на тебе срываюсь… - снова тяга, опять густой дым. - Ну и я тут сама, одна. Работа, да, помогает. Видишь, - смех нервный, головой чуть качнула, - что с тобой, что с телевизором разговариваю: ты слушаешь, я ругаюсь. - Я и медаль его сохранила. Брала её, много смотрела. «Лучший охотник»! - опять всхлип. - Только это мне и осталось. Он любил её, так смотрел, помнишь, гордился. Всё ушло, её не отдал… Я тоже оставила, ты прости…
- Ничего, ничего, мам, - Коля съёжился, старался не смотреть на неё. Только сам весь - сплошное, сильное напряжение. Слова матери резали по живому, отзывались жуткой внутренней болью. И чувством вины. Вины за то, что оставил её тогда. Что не приезжал к ней, хотя и мог. Что слишком увлёкся учёбой и попытками в социализацию просто «чтобы попробовать пожить для себя». Что даже иногда сбрасывал вызовы, просто потому что в это время был занят какой-то отвлечённой и увлекательной беседой да хотя бы и с той же Аннет, или Димоном, Алексом.
А она всё это время была здесь она. Уже ничего не ждала, ни на что не надеялась.
Всхлип, и опять.
Полуголая женщина скрючилась и дрожала. Приставила кулак с дымящейся сигаретой ко лбу. Тёмные локоны полностью закрывали лицо. Халат частично сполз, открывая плечо, уже зажившие шрамы от лезвия чуть выше локтя.
«Она себя резала!..»
- Другие, - мать продолжила, сбиваясь, найдя в себе силы на новую тягу, - другие вот так спиваются. Или торчат. Но… - добавила вместе с дымом, - я, я держалась. У меня сын, работа есть… Дом есть… У кого-то и этого нет… И я сильная. Я знаю, что сильная, - сглотнула. - Живая я. Только мне почти полтинник… Полсотни почти.
Нет… Он так просто не мог.
Сейчас рядом с ним сидела просто очень бедная разбитая некогда сильная женщина. Тень от себя самой. И это… Это всё он, всё из-за него?..
- Мам, - Коля сглотнул. Повернулся к ней. - Иди… - снова сжался, всё ещё пряча взгляд, - иди ко мне.
Та пыталась затушить сигарету о края чашки, да всё мимо и мимо, просто выронила туда всё ещё тлеющий, исходящий на тонкий дым окурок. Робко приникла к сыну.
Он гладил её волосы, прижал её голову к собственному подставленному плечу.
Снова гладил её, трясущуюся. Щека касалась щеки: щетина по уже суховатой коже. Случайно соприкоснулись губами, одними краями только - и тут же друг от друга отпрянули. Оба сцепили зубы и старались не искать взглядов.
… А халат-то с неё совсем спал, валялся смятыми тканями под ней и вокруг, как отброшенный плед.
Вся открыта. Мешки-груди, впалый живот. Следы порезов на бёдрах. Жмурилась, с силой стиснула веки.
… Мысли Николая совсем смешались.
«Но разве она не женщина? Прежде всего, она женщина. Сильная, волевая. Не девчонка какая-то. Настоящая!»
«Разве, она не имеет права на счастье? Не я ли у неё него отнял?..»
«Она разбита. Она не вытянет. Три месяца он здесь, а потом… Что дальше?..»
Сначала он потянулся к ней. Потом они снова коснулись губами. Потом её рот отомкнулся.
«Со своей матерью! Что я делаю? - и лишь крепче прижался к ней. - Нет. С Еленой. С такой сильной, прекрасной Еленой».
… От неё пахло сигаретами и клубникой, чуть-чуть жасмина, солёный пот и полные губы. Полные, жадные, так тосковавшие по вниманию, нежности губы.
«…ПОТОМ БЫЛ ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ, А У НАС БЫЛА ЛЮБОВЬ ВО ВРЕМЯ ХОЛЕРЫ
БУДЬ, ЧТО БУДЕТ, КУЧКА СУДЕБ
ТЕХ, КТО ВЕДОМЫ НЕ ТЕМ ЖЕ, ЧЕМ СКРУДЖ, И ВЕДЬ ЭТО НЕ ТО, ЧТО ВЕЗДЕ…».
Елена смотрела на сына взглядом, полным страха, удивления, смятения - и влюблённости. Лежала под ним, шумно дышала, разинув рот, широко распахнув глаза. Не шевелилась, только грудная клетка часто-часто вздымалась.
Николай навис над ней на дрожащих руках, сам так же громко дышал, не решаясь приникнуть. Через шорты чувствовал собой её там, между раздвинутых ног.
Он правда способен так далеко зайти?.. Мать… Нет… Елена только и была способна, чтобы жадно хватать воздух, только смотреть на него. И в том взгляде то страх, то надежда - и боль. Столько боли, потерянности.
- Сделай это, - одними губами, глядя прямо в его глаза.
… Его одежда - такое, лишь временная заминка.
***
Остаток дня мать и сын сторонились друг друга. Елена - курила, смотрела дальше «95-й квартал». Николай - не находил себе места, ошеломлённый, оглушённый случившимся, как-то уже переставший заботиться о проверках реальности происходящего.
На улице лаяли бродячие псы. Рычали и скалились, словно окружили кого-то.
Та новость про «Чайку»… Прочем, опять пропал Интернет, а по телевизору - только помехи, ток-шоу и криминальные сериалы.
***
Ночью Елена снова пришла к нему.
В их спальной, да как и во всём доме - включённый свет.
Николай различал блики от свежей воды на её теле, бледность кожи. Бурю чувств в прямом, ясном взгляде тёмных и карих глаз.
Теперь от неё пахло вишней и тёплым молоком, и она была с ним, как… Как женщина, дождавшаяся любимого. Хозяйка сердца, королева постели, владелица самых запретных снов.
***
Николай зевнул, потянулся, с силой разлепил всё ещё тяжёлые веки.
За окном уже утро нового дня. Двери спальной открыты, и лучи солнца разбивались о полумрак коридора. Со стороны кухни слышалась какая-то эстрадная музыка. Может, запись с какого-то старого концерта, или что-то подобное.
И ещё что-то.
Коля принюхался. Нет. Этот запах он точно знал. Даже не запах, противная вонь от досыхающего на линолеуме бухла.
В его случае - самый отрезвляющий запах.
***
В ногах Елены валялся окровавленный кухонный нож. Ну, рядом с мешаниной из вывалившихся кишок, блестевших от всё ещё стынущей крови. Рядом с недопитой бутылкой «Хлібного дару» и бесцветной, въедающейся в пол зловонной противной лужицы.
Голова женщины откинута на спинку кресла, рот - стиснут, туго пережат завязанным у затылка халатным поясом. Ноги раздвинуты, руки - безвольно обмякли меж них, локтями слабо прикрывали зияющую багровой чернотой улыбку разверзшейся плоти на вспоротом животе. Глаза её широко распахнуты, а в потолок вперился агонизирующий, стеклянный застывший взгляд.
« … Моя милая мама, - кричал ящик, транслируя выступление Стаса Михайлова, -
Свет твоих глаз всюду рядом со мной,
Бреду по жизни, бродяга,
Ты от беды меня, любимая, укрой … ».
И только медаль отца всё так же стояла в рамочке. И прицел на ней знаком отличия, казалось, вперил в парня свой железный, холодный крест.
ЛИЗА
Ты спишь, а я всё же пишу.
В моём городе есть маяк, а рядом с ним - небольшая пристройка.
В этой пристройке мой дом. Так было так много времени, так много часов подряд.
Но сегодня в моём доме ночует Солнце. Усталое и измученное, но яркое, прекрасное солнце.
Где ты сияла, как ты жила, пока мы с тобою не встретились? У меня очень много к тебе вопросов, и я постараюсь не торопить.
Знаешь, Кристина?
Единственное, о чём я жалею - я не художница.
Мне бы только найти нам краски, и я бы выписывала узоры. Моей кистью стала б моя ладонь - и я бы писала, писала на всей тебе.
Измазала бы лиловым нам лица, разводами зелёного, синего украшала нам животы! Чтоб липко, чтоб ярко, пьяняще и терпко!..
Мы, одурманенные, яркие, раз-но-цвет-ны-е!
Между лопаток - линии алого, как плащ, как крылья, и пояс лазурных фиалок, обрамляющий талию колючим серым плющом!
Кристина, Кристина, Кристина!
Печатаю и шепчу, опять и опять пробую на язык твоё имя.
Ах, ах, ах!
Ты спишь, а я всё… Я всё не верю. Касаюсь вот этих клавиш, а на подушечках всё ещё память о твоей чуть-чуть грубой коже. Печатать сложно. Опять, опять, я снова вижу тебя!..
Но я очень хочу. Ты ведь знаешь, я не художница. Но ты чудо! Ты заслуживаешь самый цветастый, самый яркий, живой портрет!
Ах, как же сложно! Как же теряются мысли…
Я должна (милая, милая, моя милая!), я должна запечатлеть это! Пускай и останется только сумбурный, путанный слепок чувств. Пускай это всего лишь чёрные буквы на пожелтевшем от времени, пыли листе - но сколько в них силы! Сколько кра-соч-нос-ти!
Ты знаешь, что пахнешь лавандой? Я вот теперь это знаю! И хочу вылить на эту страницу целую баночку этого запаха, чтоб он растёкся по ней невидимыми чернилами, чтоб, даже не вчитываясь, можно было понять: это всё о тебе!
Моя лаванда, моя чёрная лилия, мой мягкий, сорванный ветром и пойманный в лодочку на ладонях опадающий лепесток.
Изгибы твоих мягких линий, твоя упругость, твоё тело - это целое минное поле, где, куда ни коснись - будет взрыв ОГЛУШАЮЩИХ ЧУВСТВ!
…
…
…
… ах, как же нелепы, как же смешны и стыдны все-все-все вот эти немощные слова! Ничто, они просто ничто в сравнении с тобой настоящей!
Я пытаюсь в красивости, а получается какой-то ванильный стыд, за который и самой теперь стыдно.
Я просто вырву, скомкаю весь этот испечатанный лист, сожгу его, распылю по ветру, стану голая и босая - и воздену руки к луне, и пусть ветер, пусть море примут бьющийся из меня фонтан всех-всех-всех моих эмоций к тебе!
- Ты знаешь? Я очень счастлива!
Вот так я скажу тебе, когда ты проснёшься.
Прости, я всё же прервусь. Я пьяна, я, боже, боже… Я, я сейчас. Я всего на чуть-чуть…
…
…
…
Даже не смогла докурить сигарету.
Я пьяна, я ходила по комнате.
Нет, я плясала! Я махала руками, закидывала ноги чуть ни за голову, я прыгала, я кружилась! Кружилась, кружилась, кружилась!
Я должна! Я не имею ни малейшего права уничтожать эту запись! Ведь здесь, как ни нелепо, как ни постыдно - но я, настоящая я! И ты! Ты! Ты!
Здесь мы, здесь мы вместе, вместе с тобой!
Мир должен, нет мир обязан нас с тобой помнить! Помнить тебя - и мою тихонькую любовь…
Я не знаю, смогу ли показать тебе эту запись. Ты ведь сказала, что хочешь всё моё прочитать.
А я боюсь. Я невероятно боюсь. Ведь я уже для тебя обнажилась. Я уже впустила тебя в своё сердце. Ты уже заняла место в моей душе, ты меня изнутри, да как на ладони читаешь, видишь. В моём взгляде к тебе, в моих словах, в моих касаниях - я же в них и так всё-всё-всё вот это вот вкладывала.
Тебе незачем читать это, ты уже прочитала.
И я снова прервусь. Я уже немного спокойней. Но вспомнила об одном. Об одном очень важном и неотложном.
Я сейчас, я быстро, я вот-вот-вот уже тут.
…
…
…
(ТЕКСТ ОБОРВАН И СМАЗАН, ПЕРЕКРЫТ ОТПЕЧАТКОМ РУКИ)
…
…
…
Прости меня, милая, прости, пожалуйста. Я плачу, горько плачу, что вынуждена так лгать тебе. Комок подступает к горлу, что свою возлюбленную я вынуждена обмануть. Что буду смотреть на тебя - и знать, что не всё сказала. Что ты веришь мне искренне - а внутри меня запечатана сокрытая от тебя тьма.
Поэтому здесь я хотя бы выскажусь. Выскажусь как есть и начистоту.
Помнишь (нет, конечно же нет, что за глупости, ведь ты и не знаешь!) ту запись про мой страшный сон?
Так вот.
Я нашла этот лист. Зачеркнула его. Разорвала. Растерзала в мельчайшие клочья - чтоб никто, чтобы ты, да даже, чтоб я сама не смели предполагать, что та плачущая, та несчастная, та рыдающая на склоне морском - это можешь быть ты!..
НИ-ЗА-ЧТО!
Околица - гиблое место. Околица проклята! Околица - чёрное место!
Она проникает в тебя! Она жрёт тебя изнутри! Разбирает до самых косточек, смакует их и обгладывает.
Меня зовут Лиза, и я не живу здесь.
Но я давно в этом месте. Я знаю её. Очень хорошо знаю.
Чем больше я о ней думаю, тем больше всё проясняется, как же здорово, что радио мне подсказало писать о себе!
О да, я теперь многое вижу.
Не дай ей проникнуть в твои желания. Околица жаждет их. Околица ищет их! Она до них доберётся, она тебе их покажет - и так извратит, исказит, изувечит, что ты сама будешь жаждать, молить о смерти!
И она пойдёт на любые, самые коварные, самые подлые ухищрения, чтобы докопаться до твоей найслабейшей, найчувствительнейшей сути - и просто выжрет, выжжет, уничтожит тебя.
А та девушка из страшного сна - она ведь была на тебя похожа. Я на неё смотрела - и понимала: вот та, с которой я скоро встречусь.
А потом ты нашла меня.
И знаешь, Кристина? Я тебя не отдам!
Вот моя клятва. Я взяла перочинный нож и полоснула себя по ладони. Притиснула руку к предыдущему листу. С силой, с болью, яростью вжала.
Я не художница, у меня нет красок. Зато есть моя кровь. Моя кровь - вот моя краска. Моя печать. Мой личный след. Мой завет во что бы то ни стало уберечь тебя. Даже если и от самой себя.
Тебе придётся быть честной со мной, а мне - будет нужно лукавить…
Но это необходимо.
Ты даже не представляешь. Даже не в силах вообразить силу того бесконечного, беспочвенного, чистого, безыдейного и тупого зла, которой пропитан весь этот постылый город.
Да и пусть, и плевать, если я всего-навсего слепок, гнилушный выкидыш разлагающейся мечты, но, знаете, что? Да-да, я к вам обращаюсь! Ко всем! Ко всем, кто это читает! Ко всем, кто ждёт, когда же я здесь издохну!
Я не святая Мария. Я не стану ждать, когда явится скорбный палач, чтобы принести меня в жертву ради чужой вины.
Я Лиза.
Елизавета. Святая воительница, вот кто я, перед вами! И я бросаю вам вызов, вызов абсурдному злу!
Кристина…
Моя Кристина… Пожалуйста, откройся, доверься мне. Распахни, обнажи свою душу так же, как я это сделала для тебя.
Когда мы сидели в кафе, ты смотрела не на меня. Ты сидела ровно передо мной, но меня там не видела. Твоё лицо исказилось, ты напряглась так, будто увидела что-то… Нет, даже не так. Будто то, что внутри тебя, от чего ты бежишь и так стараешься скрыться, не только настигло, но и вырвалось, явилось перед тобой. Вот, как ты на меня посмотрела, Кристина Смерть. Вот, как ты искривилась, лишённая страха, сочащаяся чистейшей ненавистью. Именно в тот момент я осознала: ты точно живёшь здесь.
А ещё я тебе солгала. Помнишь, ты спросила меня, что я тебе сказала. Ты не расслышала, находилась в себе.
А я тогда честно ответила:
«Ты скоро умрёшь».
Но мы ведь не имеем права на подобный исход? Не имеем, ведь так?
Рыдающая девушка на взморье - нет, это совсем, совсем-совсем-совсем никакая ни ты. Никогда не была ею, никогда, ни за что не станешь. Рыдающую девушку я разорвала, а её останки предала огню, развеяла над пучиной морской, отдала в объятья ветра. Её больше с нами не будет. Она не потревожит тебя.
Но на кого ты смотрела, милая? Кого угадала во мне?
Радио мне о тебе так сказало: «Заглянувший в неё не отмолится».
А я не боюсь заглянуть. И даже креститься не стану!
Кристина…
Ты уже всю меня и так…
Знала б ты, какой у тебя классный язык… Какие пальчики, губы…
Аввв…
…
…
…
Меня всё ещё дрожь пробирает, ты понимаешь? Сижу не могу. Это ведь наша первая ночь - а я совсем не с тобой. Тревожусь о всяком, думаю, нотирую-рефлексирую.
А надо ли это?
А не ко всем чертям?
Пальчики-пальчики-пальчики… Как хочу опять облизывать, целовать твои пальчики… Тереться щекой о щёку…
Любимая, любимая…
Я едва удерживаюсь в этом шторме в открытом море любви…
Ты… Я сделаю всё, чтобы тебя спасти, милая, прекрасная и волшебная.
Только бы знать, от чего. Только бы слышать твои желания.
Околица хитрая, Околица подлая - но я-то хитрее! Я сильнее неё!
Я уже спасла тебя из безумной палаты. Дальше - что-то сделать бы с Тётушкой. Её можно отворотить, есть возможности, как-то выкрутимся.
Из этого города выхода нет - но мы справимся, мы решим. Может, я просто для себя не старалась искать. Может, я просто плохо искала. Может, вместе у нас получится: ведь ходят здесь корабли! Да, они не швартуются в пристани, только замечают маяк - ну и пусть! Если корабли есть - то и внешний мир тоже обязан там быть.
Я ведь даже, пока писала всё это, почти смогла успокоиться. Даже мысли вроде бы как на месте, а это уже хорошо.
Нам нужны мысли, особенно - ясные, свежие. Чёткие. Яркие. Такие, чтоб можно видеть и разглядеть.
Я не знаю, заметила ли ты, но - в Околице кроме нас ещё люди. Я имею ввиду, настоящие. Об одном мне сказала София - ты не знаешь её, не видела, она заступила на смену после меня. А второго ты и сама узнала и не узнала. Но рассказала мне про него.
Почему я так уверена?
Знаешь, при всей странности нашего города, люди сами по себе на проезжей части не возникают. Да и сами местные - ну, они тихие. Они не злые совсем, они не будут толкаться, хамить. Здесь нет такого, так не бывает. Только недовольные туристы так грубить и толкаться могут.
Я думаю, нам нужно бы отыскать тех двоих. Возможно, мы сможем ими воспользоваться.
Скажешь, я злая, расчётливая, и уже строю коварные планы по жертвоприношению невинных душ?
…
…
…
Я вышла на балкон, стояла, курила. Задумалась о своих словах.
Я ведь и правда готова вдруг чего принести тех несчастных в жертву, заслужили они того, или нет. Просто они - не ты. Они не важны для меня. Но всё ещё смогут помочь.
Я ещё вот про что думала.
Нам с тобой необходимо быть максимально-честными подруга перед подругой.
Нас будут бить по желаниям.
Мы должны обнажить их. Явить, как есть, без прикрас. Ведь, в таком случае, мы сами будем предельно-ясно осознавать, что у нас отнимут, что исказят, извратят - и явят к нам палачами.
Поэтому я начинаю с себя.
Я Елизавета.
И я хочу, чтобы моё всегда оставалось моим.
А теперь ты моя, Кристина. Ты моя, только-только моя.
Моя любовь назначила тебя жертвой. Околица сделает всё, чтобы искривить, изломить тебя. Сделать так, чтобы я ненавидела решительно всё, что связывает нас с тобой. Чтобы ненавидела прежде всего себя за то, что обрекаю тебя на ужас. Но это не потому, что сейчас всё это вот написала. Нет, эти слова сказаны мне от меня. Чтобы я видела, понимала, откуда будет удар.
Я уже не танцую. Я - это Ярость.
Ярость к этому треклятому городу за то, что он во второй раз намерен отнять у меня всё самое дорогое. Поставить меня на место.
Но нет.
Я провела здесь достаточно времени. И с меня хватит.
***
Вот теперь я полностью успокоилась, могу ровно дышать и спокойно печатать.
Эта запись получилась чертовски сумбурной, навязчивой, полной самых смешанных чувств. Спасибо вам, ветер и море. Спасибо тебе, неизвестный старик-капитан. Конечно же, это не последняя запись. Я понимаю, что какое-то время мне ещё придётся быть здесь, но отныне - не только ради себя.
Впереди много дел - и ни малейшего представления, что правильно, а что - нет.
Но я чувствую прилив сил. Я чувствую радость.
Нежность, нежность я чувствую.
Моя любимая сейчас сладко спит, а я всё же пишу.
Я увезла её сюда, в свой дом, где спокойно и безопасно.
Но отсиживаться не получится. Я отсиживалась - и толку?
Что будет хотя бы и завтра, да нет, уже ведь сегодня - даже боюсь представить.
Кристина, моя Кристина.
Я не позволю погибнуть тебе.
ВИТОК ТРЕТИЙ. ЧЁРНЫЙ ЦВЕТОК
КРИСТИНА
Закинув локоть под голову, голая Кристина лежала, покачивала ногой и курила, наблюдала отсутствующим взглядом, как тонкая струйка дыма тянулась к покатому потолку - и этой женщине в кои-веки было не просто хорошо, а прекрасно.
Лиза лежала рядом на животе, обнимала подушку, всё ещё мирно дремала, что-то напевала себе под нос там, во сне.
Рюкзак - кстати, всё ещё неразобранный - валялся у книжной полки, рядом на стуле со скинутой же одеждой.
Наклонный ниспадающий потолок, чуть покорёженный застеклённый шкаф-стенка с кучей самых разных книг, маленький круглый столик да две табуретки вокруг - хорошее, хорошее место, чтобы проснуться, признать: иногда жизнь может быть не дерьмовой. Для полного кайфа, пожалуй, не хватало соответствующей музыки, вот тот же «Пикник», или что-то подобное могли бы очень даже зайти.
Кристина напрягла плечи, потянулась, сделала длинную затяжку - и выдохнула, чуть с голосом.
Лиза потянулась, заворочалась, и старый пружинистый матрац ответил характерным поскрипыванием. Спавшая выгнула спину, вытянулась и, зевнув, повернулась на бок, только теперь медленно разлепила глаза.
- Ты знаешь? - сказала она тихо, глядя на подругу всё ещё сонным и размытым взглядом. - Я очень счастлива.
Её гостья вместо ответа затушила окурок о блюдце на прикроватной тумбочке - и потянулась к хозяйке этого дивного места.
… ленивая утренняя разморенность, особенно, когда утро - это не указанная цифра на часах, а время, когда ты проснулась в постели с влюблённой - самое лучшее начало дня.
***
Они лежали вдвоём, держались за руки - и обе курили, наблюдая, как струйки дыма сплетаются в общие спиральки, ложатся маревом к серости потолка.
- А тебе разве не нужно работать? - лениво спросила Кристина.
Лиза проморгалась и потянулась, зевнула, медленно затянулась, выпустила новое густое облако дыма.
- В этом городе работа - это возможность, а не нужда.
Её подруга прыснула, снова стряхнула пепел.
- А как же социальная ответственность? А зарплата?
Лиза махнула ладонью.
- Я сама… - договорить ей не дали. Кристина дёрнулась, схватила её за запястье.
- Что это у тебя? - взволнованная вперилась взглядом в порез. Внушающих размеров уже высохший след тянулся от указательного пальца через всю поверхность. Рваная рана, и кожа там только начинала срастаться.
Лиза не убрала руку, только мягко попыталась потянуть её на себя.
- Порезалась, - с тихой улыбкой. - Тут много острого.
«Запёкшаяся кровь на бедре, глубокий след рваной раны.
- Это что?
- Зацепилась, не переживай».
Кристина с силой сжимала запястье подруги, часто дышала.
- Не лги мне, - вперилась в неё злым взглядом. - Ты нарочно причинила себе вред.
Та поджала губы, опустила глаза. Ей не нашлось, что ответить.
В итоге гостья сдалась и разжала пальцы, снова откинулась на подушку. Потянулась за новой сигаретой, спешно щёлкнула зажигалкой. Нервная тяга и дым. И ещё, и ещё.
«Нет, нет, пожалуйста, нет! Ты слишком классная! Серьёзно? Я не верю, я не хочу, я отказываюсь верить, что ты такая же. Что ты меня очаровала только ради вот этого вот дерьма, - и много дыма, и частый стук сигареты о блюдце. - Ну хорошо же всё начиналось! Ну скажи ты хоть что-нибудь, - кричала она в своих мыслях и не смотрела на Лизу. Ну, как, только беглый взгляд кинула. А потом уже не лежала, села с ногами на пол, смотрела на старые половицы перед собой».
« - Я не нарочно…
- Ты заперлась в ванной. С лезвием.
- Я не хотела, прости… «
Кристина стиснула зубы, закрыла глаза. Горькие смолы, холод ментола. Ничего не должно повторяться.
Повела плечом, ощутив тепло от близости новой знакомой: та совсем рядом вот так же села, склонила голову.
- Я не стану просить прощения и всё могу объяснить, - произнесла Лиза тихо и больше в себя, глядя, как тлела бумага на её собственной сигарете. - Мне очень страшно, - сглотнув, продолжила, видя, что гостья всё-таки к ней прислушалась. - Ты хотела прочесть мои записи. Я покажу их тебе. Даже те, - тут хозяйка дома вместе сцепила руки, - которые сначала думала отложить, - сказала так, и сидела-застыла, широко распахнула глаза. Чуть приоткрытые губы, взгляд цеплялся за тонкие струйки дыма.
Её подруга пожала плечами.
- Не стоит, если не хочешь, - Кристина стряхнула пепел на пол, прямо перед собой. - Я могу просто уйти. Да, пожалуй, мне лучше уйти, да, - вздох и затяжка. - Если у тебя есть такие склонности, то нам просто не по пути.
«Не молчи, не молчи, пожалуйста! Ты же классная. И других шрамов у тебя нет. Ну скажи ты хоть что-нибудь!»
- У меня есть склонности, - признала Лиза. - Склонность мечтать, склонность воображать. Очаровываться. Влюбляться. Верить в лучше, - перечисляла, глядя, как сыпался пепел. - Думать, что всё не зря.
- Тогда какого чёрта ты себя режешь?
Та сцепила зубы, вся сжалась, зажмурилась. Рука с сигаретой дрожала, застыла, поднесённая к губам. Та самая ладонь. Девушка подогнула пальцы, чтобы скрыть шрам.
- Я была злая, - всё-таки решилась ответить, - не на тебя, и, тем более, не на себя. И не знала, как выпустить это чувство. Клятву дала, если хочешь. Собственной кровью. Что не позволю ни тебе, ни себе умереть.
Кристина прыснула.
- А это ещё зачем?
- Как ты думаешь, где мы находимся?
- Да зажопинск какой-то. В любом случае, за мной подруга через неделю заедет.
- А ты помнишь номер машины и как она выглядела?
- Ну, да, а что?..
Лиза повела плечом.
- Нам надо одеться, - она поднялась, встала перед подругой, протянула ей руку. - Пойдём со мной и… - тут замялась, не отвела взгляд, напротив: пристально посмотрела в глаза. - Очень прошу тебя: не убегай. Я всё тебе объясню.
***
Перспектива тащиться пешком через весь город Кристину - ну, успокоила. Да и на Лизу ей искренне хотелось надеяться. По первому впечатлению эта девушка создала ощущение пусть и не лишённой грусти, но очень яркой, живой личности, которая едва ли бы стала делать какую-то левую дичь.
Да и, откровенно говоря, прежде, чем куда-либо двигать - всё же хотелось позавтракать, а уже потом что-то думать.
Еда в домике - ну, она нашлась.
Пару пачек мивины, такая же пюреха в пакетиках, кипяток-чайник-миски - просто и незатейливо, но - подходяще для этого места.
«Хотя на будущее надо бы закупиться, - отметила гостья, ставя кипяток на заварку».
Хозяйку дома тоже как будто бы попустило. В одной лишь рубашке, достигающей полами чуть выше бёдер, та раскладывала сухпаёк по тарелкам, что-то напевала себе под нос.
Завтракали в молчании, за всё тем же маленьким столиком, то и дело друг на друга поглядывали - и как-то хорошо даже, спокойно-уютно. Да, не хватало соответствующей музыки, ну и ладно-то.
Серьёзно, всё как-то уже неплохо, а недавней ссоры как ни бывало. Да и ссоры-то?
Кристина-то почему злилась?
Просто увидела штуку, которая её сильно задела, вызвала максимально-неприятные воспоминания. Но не сама ли она бесилась, когда люди не способны держать свои психи в руках? Не это ли её так выламывало в других, когда остальные зачем-то решают, что у них есть право грузить тебя какой-то совсем уж стрёмной и личной хернёй, с которой самому тебе попросту лень справляться?
А тут её вдруг саму взяло и накрыло, ну куда такое годится? Совсем непорядок. Она нормальная, всё хорошо. А Лиза звучала уверенной, и обещала всё рассказать.
***
Собственно, так и случилось.
После завтрака хозяйка дома повела свою гостью на тот самый белый высокий маяк, что стоял чуть выше на скалистом утёсе.
Перед тем, как впустить её в свою комнату там, Лиза отступила, испустила глубокий вздох, повернулась к Кристине, тряхнула головой, откидывая мешавшиеся пряди.
- Закрой глаза, - с улыбкой сказала она.
- А это зачем? Мы же перед дверью стоим.
- Пожалуйста, - подруга взяла её за руки.
Та вздохнула, пожала плечами и выполнила просьбу. Дальше услышала щелчок замка, поворот ключей, тихий скрип.
- Осторожно, порог, - предупредила Лиза, не отпуская её ладонь.
***
… Дышать в этом помещении, мягко говоря, оказалось непросто. В нос тут же ударили пыль и затхлость, и Кристина поморщилась, тут же попятилась к выходу, чуть не упала, споткнувшись о тот самый порог.
Лиза её по-прежнему держала, помогла устоять - и почти уронила женщину в свои объятья. Воспользовавшись случаем, легонько прижала её к себе - и только потом отпустила и отступила.
- Теперь ты можешь смотреть.
… И очень сложно сказать, за что взгляд Кристины зацепился в первую очередь. Лиза ей почти не рассказывала о своей комнате, и эта женщина не строила никаких ожиданий, не держала в себе предвкушения перед встречей с обителью своей подруги (а именно такое название для данного места пришло женщине на ум, стоило ей только открыть глаза).
Ладно, перво-наперво - выход на балкон в дальнем… секторе? (у круга же нет сторон!), и оттуда, собственно, сейчас в комнату тянулись солнечные лучи. Дальше - конечно же сама форма помещения: никаких сторон и углов, именно что круглое такое пространство - и решётчатый потолок, тут же служивший ещё и полом для верхнего этажа. И здоровенный столп с вращающейся же лампой над ним.
Кристина сделала шаг - и опять едва не споткнулась, на этот раз - о плохонькую раскладушку чуть дальше входной двери. Осторожно села - и постель под ней опасно прогнулась. Ножки чуть-чуть разъехались, но всё-таки выдержали.
Прикроватный столик, там - собственно кипа пожелтевших листов, поверх - перочинный ножик. Лезвие немного выдвинуто. Тёмное, с ожидаемыми следами.
В сердце комнаты - да, низкое кресло в обивке овечьей шкуры, столик и даже на вид громоздкая и тяжёлая печатная машинка. Рядом с ней - несколько сигарет, зажигалка.
Гостья хмыкнула:
- Добавить немного сепии - и вполне себе кадр из фильма.
Лиза улыбнулась тихонько, развернула кресло, села напротив подруги.
Кристина потянулась к пачке листов.
- Тут всё?
Та молча кивнула, сперва опустила взгляд, потом и вовсе глаза закрыла.
- Я могу вслух читать? Мне так проще.
Лиза сцепила пальцы, закусила губу, вжала голову в плечи.
- Мне будет неловко… - призналась.
- Принято, - гостья махнула рукой. Потом погрузилась в молчаливое чтение.
«Меня зовут Лиза, и я не живу здесь… «
Кристина читала бегло, глаза больше охватывали общий блок текста, а сознание уже обрабатывало полученную инфу.
В записях подруги было много воды, бессвязаного и сумбура. Так можно писать по запросу личного терапевта, или в целях аутонаблюдения. Да, у девушки, ну, плюс-минус приятный, хотя и очень грузящий, путанный слог. Но эта манера мысленной речи… - тут Кристина подняла взгляд на понуренную, сидевшую перед ней, - подходила ей, что ли. Вязалась с общим вот этим вот флёром этакой возвышенно-стукнутой одинокой мечтательницы.
- Ты много куришь, - она заметила как раз, когда Лиза щёлкнула зажигалкой.
- Не меньше тебя, - её подруга показала язык, поймав Кристину на том, что та тоже потянулась за сигаретой.
- Мне как читательнице-то зачем это знать? Я про записи говорю.
Та затянулась, пожала плечами.
- Я всё описываю, что приходит на ум.
- А что с клоуном?
- Мы можем пойти посмотреть. Он смешной, правда. И грустный немного.
Женщина прыснула, выдохнула.
- Господин Здравствуйте и Тётушка Добридень, значит, - медленно протянула, спустя затяжку. - Именно Добрий день, украинский, так?
- Так. И с тётушкой ты поздоровалась, - добавила Лиза тихо, поджала губы.
Кристина не знала, что думать. Нет, Околица не внушала ощущения какого-то странного места. Ну, как. Пригороды все в той или иной мере прибитые, стрёмных людей-то и долбанутых порядков везде хватает. Да, конечно, сидя вот в этой комнате на маяке, читая записи Лизы, у приезжей закрадывалось общее чувство неправильности, беспокойства. В основном, правда, беспокойство за душевное состояние своей новой знакомой.
- Ты тут противоречишь сама себе, в курсе? Сначала говорила, что по ночам Околица обесточивается. А потом - что окна домов после сумерек «жёлтые».
Лизе опять не нашлось вразумительного ответа.
- Здесь сказано ровно то, что я знаю.
Её подруга пожала плечами, смотрела дальше.
Хмурилась: «Про подругу можно было бы и раньше сказать». Но виду не подала.
« «Больше не виделись», - значит, и - «плохо, очень плохо всё помню».».
Кивнула, заценив описания отдельных местных. Тех, что могут встретиться совсем ранним утром - и иногда поздно вечером. Понадеялась, что это всего лишь бред воспалённого воображения и метафора на обыденность.
Воспоминания про «палаты» пробрали. Очень хотелось верить, что это - просто рассказ или какой-то очередной дурной сон. В любом случае, наверное хорошо, что Лиза заставила Кристину покинуть этот отель: то-то он и самой женщине ощутился как что-то странное.
Конечно же, добралась и к тем, очень важным листам.
Сидевшая перед ней закрыла лицо руками, сгребла сигареты, выскользнула на балкон.
Кристина… Не волновалась. Разве что час от часу поглядывала на выход, где угадывалась фигура дымившей Лизы. И то, как нервно та прижимала сигарету к губам. Как то и дело вздрагивала, дёргалась. Нервничала.
Холодно осмотрела уже бурый, запёкшийся кровавый оттиск такой знакомой ладони. Вновь бегло оглядела помещение, в котором вот этой ночью хозяйка дома всё это писала. И не только писала. Всё, что переживала Лиза сегодня, выходит, до самого рассвета, восхода солнца.
« … Я не позволю погибнуть тебе».
Кристина отложила последний лист, откинулась к стене, потянулась.
Единственное, что она понимала точно - её пригрузли. Записи не только ничего ей не объяснили, но - ещё больше запутали.
В то же время, от записок не исходило тревожности. Ну, конечно же - объективная тревога за свою жизнь, за жизнь… Любовного интереса (не то, чтобы Кристина давала своё согласие, чтоб какая-то случайная знакомая относилась к ней вот так после первого секса), но - нет. Именно от Лизы на основе прочитанного опасность не ощущалась. Или беглянке хотелось самой в это верить.
- Собирайся, - она бросила в сторону балкона, отложив листы. - Мы уходим. Вдвоём и сейчас.
- Ты уже всё? - та спросила через плечо.
- Да, - кивнула. - Пойдём на окраину города. Хотя бы посмотрим, что там и как. Ну и обсудим твои записки. Согласна?
Лиза ничего не ответила. Только вздохнула и продолжала курить.
МИХАИЛ
Вспышка гнева Наты закончилась очень быстро, а вот истерика, слёзы - этого было сполна.
Всё в той же гостиной Михаил сидел в кресле, обнимал жену, прикорнувшую к его груди. Утешал её, успокаивал, что теперь-то всё образуется. Что милиция всё уладит, и не сегодня, так завтра Маша вернётся домой.
Потом был ужин, за всё время которого ни он, ни она не проронили ни слова, смотрели потерянными взглядами в собственные тарелки да помешивали там пищу, почти не ели её.
Ната держалась особенно закрытой - и, собственно, именно её грусть и замкнутость как будто заставили мужа заткнуться и ждать, когда та первой заговорит.
Всё это контрастировало с общим убранством столовой. Просторный стол, цветастая сизая скатерть. Большое глубокое блюдо с домашним салатом, вкусный суп с грибами и сыром, рядом - полная тарелка спагетти с жареной курицей.
Иконостас в углу и под потолком, а на всю стену - картина, иллюстрация к Тарасу Бульбе, где отец встречает вернувшихся домой сыновей. Остап счастливый спешит к отцу, а Андрей мнётся, отводит взгляд.
Пустое кресло, перед ним - табурет - этакий «детский» столик у самого входа в зал.
В сердце потолка - люстра с лампами в форме свечей.
… И давящая тишина, разбавленная унылым звоном от ложек по краю и дну тарелок.
- Нам нужно поспать, - Ната отодвинула от себя свою. Поднялась. - Ты… - не смотря на мужа, - ты ешь, если можешь. А я пойду, всё-таки. Пойду, до утра.
Не дождалась ответа, женщина скрылась в сенях - и Михаил слышал глухие шаги, приглушённый скрип половиц ступеней лестницы на второй этаж.
«Ешь, если можешь, - горестная ухмылка, мутное отражение в тёмно-зелёном бульонном вареве».
Это она очень верно сказала. Очень и очень верно.
Он не так представлял себе встречу с женой. И воссоединение всей их семьи.
Да чего там, всё в принципе должно было произойти по-другому. Не усни он тогда за рулём. Не потеряй Машу.
Но там ли всё началось?
Мужчина выдохнул - и всё-таки сдался, отодвинул свою тарелку. Да, есть ему не хотелось совсем, даром, что ничего не ел ещё, наверное, со вчера. Как-то… Ну, не до голода.
Ни до чего.
Ладно, оставалось хотя бы одно обстоятельство, на которое он всё ещё мог принять.
Поднявшись из-за стола, он добрёл до выключателя, погасил свет на кухне - и тяжёлым шагом, держась за поручень, двинулся на второй этаж.
***
При тусклом свете настольной лампы, Ната во всё тех же мешковатых бриджах, вязаном синем свитере и носках с лисичками лежала на их просторной кровати. Сложив свои маленькие ладони на груди, она смотрела в размытую полутьму высокого потолка.
Михаил опустился рядом, сидел на краю постели.
- Ты так и не изменился, - он услышал, отрешённым голосом, за спиной.
- Это просто несчастный случай.
Тяжёлый вздох.
- У тебя всегда «просто несчастный случай». Ложись уже.
Матрац немного прогнулся и скрипнул. Немного возни. Мужчина ждал, пока жена отодвинется - и только потом лёг, тоже на спину, закинув руки за голову. Слушал медленное тяжёлое дыхание Наты, сам - ну, сейчас ему правда лучше не говорить.
- Ты помнишь, почему, как ушла Роза?
Михаил прикрыл веки. Ещё одно болезненное воспоминание.
- Она нас предала.
- Она сбежала в ночь без вещей, босая, в одной ночнушке. Оттолкнула тебя. Отвесила мне пощёчину. И ты даже не пытался её догнать.
«Как и ты, - чуть не вырвалось, но вовремя умолчал».
- Всё ещё, это её личный выбор.
Ната не выявляла эмоций. Всё так же глядела в размытое отсутствующим, пустым взглядом.
- Выбор, Михаил Викторович, возможен при наличии нескольких вариантов. Когда у тебя только один вариант - это «необходимость». Между чем и чем выбирала Роза?
Мужчина ничего не ответил. Что думал - уже всё и так сказал.
- Да что с тебя взять, - пожала плечами жена. - Но вторую-то, нашу дочь, мою дочь… - сцепила зубы. - Зла на тебя даже жаль. Розу-то я ведь тоже, как свою, как родную любила. Приняла её, она ведь тебе родная. Она сама ведь с тобой осталась. Не мачеха же я, не стерва какая-то.
- Но и оставить на меня Машу было твоим решением.
Ната прыснула, закатила глаза.
- Обвинения! В тумбочке есть снотворное. Бутылка воды. Дай мне таблеток. Да и себе возьми. Нам очень нужно поспать.
- Как скажешь, - он даже не спорил.
Нашёл и пачку колёс, и поллитра «Бонаквы» на средней полочке. Дал жене, закинулся сам.
… Действие ощутилось куда быстрей и сильней ожидаемого. Его как будто ударило, перед взглядом всё поплыло, размылось - и веки, веки такие тяжёлые. И тело как бы налилось свинцом.
Сон, милый сон. Приятная нега усталости. Мягкая постель, любимая жена. Тусклый свет от настольной лампы.
Тёмный коридор - и пустой, и такой высокий, просторный дом на вечернем холме.
***
Гулкий, требовательный, настойчивый частый стук.
Тарабанили по окну. Исступлённо, без устали. Тяжело, тупо, не только рукой. Очень похоже на удар головой по толстому, мощному стеклу.
Михаил дёрнулся, огляделся - и чуть не врезался в поручень у закрытой двери автобуса. Только потом осознал, что находился в пассажирском кресле.
… А за окном по-прежнему кто-то силился достучаться.
Сквозь толстую заклеенную поверхность, за которой ничего и не разглядеть, мужчина всё же расслышал вой. Низкий такой, навзрыд. И этот вой перемежался с грозными, яростными ударами по стеклу, по корпусу транспорта.
«Весёлый, мать его, автобус!..»
- Водитель! - позвал Михаил.
Тусклый синеватый свет протянутой под крышей лампы. Салон - абсолютно пустой. За стенкой кабинки тоже ни звука.
Только приглушённый вой вперемешку с рыданием, и новая череда беспорядочных ударов по корпусу.
Михаил поднялся - и в этот момент раздался характерный щелчок. Задняя дверь салона медленно отодвинулась.
… Не сказать, чтоб у мужчины было время «подумать». Или строить догадки, кто мог его поджидать здесь, у переднего входа. Он просто метнулся к выходу, едва ни вывалился на улицу. Кинул беглый взгляд в сторону кабины.
В распахнутом пиджаке, с путающимися на лице, шее, плечах окровавленными бинтами давнишний очень вежливый «велосипедист» исступлённо бился головой, кулаками в корпус автобуса - и всё выл, выл, ревел. Осклабившись, брызжа слюнями, он наносил удар за ударом, и вместе с тем - такое протяжное: «гхыыыыы!».
… Мужчина не особо-то и присматривался. Так, зацепился только одним глазком - и как умел тихо зашагал дальше по улице. Что-то внутри Михаила вот чётко подсказывало: «Не вздумай бежать! Спокойно, спокойно иди».
И ночка такая светлая. Вроде, белая ночь, когда умом понимаешь, что уже поздно, а на улице - ну, хорошо если немногим темнее сумерек.
И абсолютно-пустая улица. И ни звука, кроме всё отдаляющегося шума от ударов по корпусу транспорта, тех противных бессмысленных подвываний.
Находись Михаил в обстановке, более располагающей к спокойным мыслям и вдумчивой рефлексии - например, в своей спальной, в кресле, читая книгу, наблюдая за спящей дочерью, он бы наверное и задумался, какого чёрта засыпал он в постели с женой, а сейчас проснулся в автобусе. Или почему во всех окнах окружающих его домов горел свет, угадывались тёмные силуэты стоявших людей за стёклами, будто все, каждый из них сейчас наблюдал за ним. О многом бы он подумал.
Но не сейчас. Не на открытой улице, не под лай дворовых собак, спасибо хотя бы, что за заборами. Не осознавая, что полностью беззащитен - и без понятия, куда идти.
- Это ещё в пальцах ебали, пизда какая-то.
Через дорогу валялась какая-то женщина.
Джинсовка разорвана, вскрыт живот, в кишках копался какой-то мужик в спортивках. Рядом - ещё такой же, снял с неё обувь, поочерёдно ломал ей пальцы на правой стопе. Сама женщина... Не то, чтоб сопротивлялась. Скорее - уже просто рефлекторно дёргалась. И не крик - а бессвязно мычала: рот у неё окровавлен, а нижняя челюсть вывихнута.
Не то, чтобы Михаил тщательно рассматривал всё в деталях, так - покосился, ускорив шаг. Украдкой поглядывал, больше следя за дорогой.
Собачий лай нарастал.
- Э, дядь, - свистнули за спиной.
Потерянный зажмурился, стиснул зубы.
Не оборачиваться, не отвечать. Не оглядываться.
- Ну, слышь, мужик! - позвали настойчивей. Да, шаги за спиной, в несколько пар. Не бежали, но очень уверенно шли.
Отделение милиции-то совсем близко, вон, здание то серое. Там даже свет горел в окнах, просто рукой подать.
… Михаил отшатнулся. Прямо перед ним возник низкорослый толстяк в простецкой футболке и рваных джинсах. Рядом с ним - маленький мальчик с игрушечной грузовой машинкой на поводке. В кузове грузовичка валялся использованный презерватив.
- Люблю пригороды! - хриплый весёлый бас - и тяжёлый удар под дых.
… Лай собак оглушал. Нет, не за заборами. Всё-таки где-то рядом, где-то свободно, на улицах.
***
Мужчина закричал и открыл глаза, сел - и опять вскрикнул, больно стукнулся затылком о подоконник.
Стойка с кассой, столики и диванчики. Пустой зал. За прилавком - официантка протирала тарелку.
- Приветствую. Вам уже лучше?
Михаил дёрнулся к ней - но мощная рука откинула его на сиденье.
- Спокойно.
Уже знакомый молодой следователь сидел просто так на столе перед ним. Да, с всё тем же блокнотиком, ручкой, которые с ним были ещё и при той, первой встрече.
По радио что-играло, какой-то инструментал в две гитары.
- Следователь Чернов, - он козырнул, даром, что без фуражки: та лежала у него на коленях. - Ночью случилось убийство, вы стали невольным свидетелем. Меня по случаю знакомства с вами отправили к вам побеседовать. Может быть, кофе? Чай? Вам что больше нравится?
Бедняга тяжело простонал и откинулся на спинку сиденья, схватился за голову.
«День Сурка, мать его. Спиралеобразный, безумный, поехавший День Сурка. Почему, за что, как?! Когда, при каких обстоятельствах, что в этой жизни пошло не так?..»
- Не знаю, - Михаил упал локтями на стол, - ничего, ничего не знаю. Какие-то мужики в спортивках. В её теле копались. Не знаю, не смотрел, не присматривался. Ничего не помню, нечего сказать вам…
Молодой представитель правопорядка сочувствующе кивнул.
- София, - он повернулся к прилавку, - принеси чёрный кофе. Растворимый, без молока.
Та кивнула, ничего не ответила, принялась выполнять заказ.
- Вы… - Михаил выдавил устало. - Или не вы… Да хоть кто-то… Дочь мою видели? Невысокая…
- Чёрные волосы, в ситцевом платье, - за него завершил Юрий. - Поиски ведутся, ничем вам помочь не могу. Вы… - осторожно поинтересовался, даже немного склонился к пострадавшему, - вы автобусом пользовались?
- Она меня и направила, - тот зло бросил, в сторону женщины у прилавка.
Следователь и официантка переглянулись. Вернее, посмотрел следователь, а та, как будто, не обратила внимания.
- Значит, - вздохнул Юрий, - не нужно больше им пользоваться. - Я вчера с вами беседовал?
- А откуда вы знаете?..
- Профессия у меня такая: где не знать, там догадываться. А вам советую отвечать честно. Было такое?
- Ну, - протянул Михаил, глядя в светлую узорчатую поверхность стола, - было. Вы мне на дом, где я остановился, звонили.
- Как жена, кстати?
- А?.. - Михаил склонил голову, глянул на всё так же непринуждённо сидевшего на столе.
- Вы с женой собирались встретиться.
- Ну, - тот хмыкнул, - автобус привёз домой. Там и встретились.
Следователь испустил тяжёлый понимающий вздох, покачал головой.
- Вы, Михаил Викторович, больше пешочком ходите. Природа тут, свежий воздух. Транспорт… - он замялся, языком цокнул. - Такая штука, я бы не доверял.
- Значит, не встретился я ни с кем, и со мной не вы говорили?
- Это к делу сейчас не относится, - ответил следователь уклончиво. - А вот что «не я» вам сказал - это важно.
- Вы сказали, что видели Машу у школы.
Взгляд милиционера посерьёзнел. Юрий даже встал со стола. Фуражку надел, медленно опустился на диванчик напротив.
София как раз принесла две чашки: в одной - кофе для Михаила, в другой - обычный «Липтон» зелёный.
Следователь отхлебнул, сделал отметку в блокноте.
- Так и сказал?
- Так и сказали, - пострадавший тоже пригубил бодрящего. - «Вашу девочку видели у ворот школы». Ещё добавили, что направили к ней ваших людей.
Юный служивый нахмурился.
- Хорошо-о-о, - протянул он, кажется, с ноткой крайней досады. - Очень плохо, но хорошо. Я с вами пойду. Допивайте, включайтесь - и выдвигаемся.
- А сколько вам лет? - всё же решился спросить Михаил.
- Восемнадцать, - ответил тот всё-таки с улыбкой, немного с гордостью. - Год назад из училища выпустили.
- Вот как, - ещё глоток. - А в каком звании?
Молодой милиционер опустил взгляд.
«Ха! Неужели ему бывает неловко? Всё-таки человек…».
- Младший лейтенант.
- Далеко пойдёте, Юрий, - натянутая улыбка. Но всё же тепло.
- Спасибо, - тот спрятал взгляд в чашку.
Какое-то время пили в молчании, каждый - при своих мыслях.
София продолжала мыть всё ту же тарелку. Пристально смотрела на них.
- А что с машиной моей?
- Увы, восстановлению не подлежит. Стоит там же, можем вам показать.
Тяжёлый досадный вздох. Последний глоток, залпом осушил и отставил чашку. Потянулся в карман за деньгами.
- За мой счёт, - остановил того следователь. - Пройдёмте, - повёл бедного к выходу.
***
На улице опять людно.
Мамаши с колясками, старушки у магазина. Простые прохожие тянулись туда-сюда. Оживлённо, уютно, спокойно.
- А почему автобус «весёлый»? - спросил Михаил, пока стояли на переходе, ожидая, пока проедут машины.
- Он… Доставляет, - уклончиво отвечал Юрий. - Я бы сказал, на любителя. Никогда сам не пользовался. И не питаю желания.
- Принято, - так и шли.
- А Господина Здравствуйте, - как бы невзначай заметил следователь, - вы очень и очень зазря обидели. Он же тихий и добрый. Но с вами больше не поздоровается.
НИКОЛАЙ
… «ПЕРВОЙ УМЕРЛА ЛЮБОВЬ, ИЗ НИХ САМАЯ МИЛАЯ,
ДЕВОЧКА-КРАСАВИЦА, ОНА ВСЕМ НРАВИЛАСЬ,
КАК ЖЕ ПЛАВИЛАСЬ ЖИЗНЬ СТРАХОМ В ЕЁ ГЛАЗАХ,
ПУСТЬ ЕЙ БУДЕТ ХОРОШО НА НЕБЕСАХ!» …
Николай медленно сполз по стенке вот там же в прихожей. Да, рядом с телом собственной матери, с её внутренностями, бутылкой водяры, обагрённым ножом. Напротив всё ещё орущего телевизора.
Есть грани восприятия, в которые усиленно стучалось неверие. И когда эти грани пробиты, происходящее уже попросту не волнует, потому что сознание - ну, оно отключается. Ему впадлу впрягаться в осознание фарса, абсурда, творящегося вокруг. Ему побоку на душевные муки, терзания - им тут не место, их попросту нет.
Воспринимать всё происходящее буквально?
Так Аннет ему прямым текстом сказала: «Твой поезд слетел с рельс, ты мёртв». Ну, она не это ему сказала, но он же не идиот. Он просто в загробном мире. Это вот так ему трактовать?
И мать, выпустившая себе кишки - это что, выходит, предупреждение и отпущение его грехов?
Естественно, он не верил, что реальная мама была бы в принципе способна на такой шаг. Ровно так же, как и что она вообще бы… Ну… Решилась переспать с ним. Более того, единственное адекватное объяснение происходящему - сначала она сломалась, его накрыло жалостью, сочувствием - да, разумеется он чувствовал себя виноватым перед ней за многое, очень многое. И ему было невыносимо смотреть на её слёзы, на то, как она корчилась даже не в силах курить. И он просто хотел её обнять, успокоить, утешить. Он ничего не пытался. Просто, чтоб у неё всё хорошо было. И, так выходит, что вот это всё - вот это, в кресле - это результат его любви? Что мать его сломалась, опустилась до того, что переспала с сыном, её выломало от злости, жалости, презрения к себе - и … вот так?
Николай закрыл лицо руками и простонал.
Единственное рациональное объяснение, к которому он смог прийти, само по себе звучало каким-то трешом.
… Он даже не вырубил ящик, просто поднялся и побрёл во двор. Там - столик, стулья, как они с матерью их оставили. Блюдце-пепельница, открытая полупустая пачка красных «Прилук».
Коля уже не знал, что и думать.
На кухне валялся труп матери. Сам парень чёрти где и без связи с внешним миром. Происходящее с одной стороны слишком реально, чтобы являться обычным сном - и слишком неправильное, чтоб хотя бы пытаться сходить за правду.
Да дерьмо, он даже не знает, была ли и правда авария! И вообще, что было, а чего не было. Если ничего нет, Аннет действительно звонила ему?
Ладно. Что он точно понимал - так это лежавшие перед ним сигареты. И что от них будет горько, смолы ударят в горло. И будет больно, а боль он хотя бы поймёт.
Коля извлёк сигарету, поднёс её к губам, взял зажигалку.
- Брось ты, умрёшь молодым.
… Нет, способность к удивлению у него не пропала.
В одной чёрной ночнушке, босая, с прямыми тёмно-грязными волосами чуть ниже плеч на стул рядом упала девушка. Свободно откинулась на спинку, перекинула ногу через колено, покачивалась. Откинула прядь с лица, кивнула и улыбнулась.
Из странных деталей внешности - разве что грубый цвет лица, следы удушья на шее.
- Да, - махнула рукой, - может быть, я мертвяк. Может, нет. Вот ты - точно нет. Ты пустой трёп из звонилок-то здесь не слушай. Они работают только, когда хотят тебе что-то сказать. Чаще всего - нехорошее. А ещё меня Тиной звать, как болотная. Ты?
- Ты можешь считывать мысли?
- Только очень яркие, - пожала плечами. - Давай так, - села ровно, сложила локти на стол, подбородок - на сцепленные ладони. - Ты не ощущаешь себя в полном дерьме только потому, что в принципе не знаешь, что ощущать. Угадала?
Николай только пожал плечами. И правда, почему б этому утру не стать ещё более стрёмным? Сначала труп матери, теперь неживая-немёртвая девушка, как с постеров каких-то японских хорроров. И всё в тишине да при дневном свете.
- Я тебя на вокзале видел, - он всё-таки вспомнил. - Вот ты как раз в телефон втыкала.
- Да, было дело, - та улыбнулась. - Не ожидала. Память к деталям!
Если забить на неестественно-мертвенный цвет лица - и правда, как от повешанья или очень затяжного удушья, Тина и не казалась-то грозной. Вполне искренняя улыбка, даже по-своему тёплый взгляд. Не веяло от неё враждебностью. Но хотелось ли верить?
Хотелось курить. Коля снова покосился на пачку.
- Да ну тебя, - поморщилась девушка. Протянула поллитра «Пепси», которое, видимо, всё это время стояло просто незамеченным на столе. - Не боись. Оно не более эфемерное, чем любые другие снэки.
В подтверждение собственных слов потянулась за ровно такой же второй бутылочкой, отхлебнула.
Коля вздохнул - и всё-таки влил в себя жидкость. Опробовал прохладную пенистую влагу языком. И правда, «Пепси» и «Пепси». Холодненькое, сладковатое. Даже бодрило.
Тина опять улыбнулась. Хоть что-то… Ну, по-человечески понимаемое-приятное в этом сюре.
- За встречу? - подняла свою бутылку.
- За встречу, - хмыкнул. Так чокнулись.
Молча распили, не пряча друг от друга глаза.
Да, «Пепси» - ну, по крайней мере на вкус ощущалась вполне настоящей. Хотя что вообще вокруг настоящее, а что нет?
- Давно ты вообще здесь? - спросил Коля, отставив бутылку.
Новая знакомая сделала ещё глоток, отёрла губы тыльной стороной ладони.
- Да как сказать, - опять покачивалась на стуле, смотрела в небо. - Сколько-то. Время… - задумалась, - веди ему счёт, в общем. Ну, если есть, на чём. Я в телефоне вот заметки и делаю, но они мешаются и теряются, не помогает. Скажем так, - она опять потянулась к бутылке, отхлебнула-отставила, - достаточно, чтобы освоиться. Мы с подругой сюда приехали.
- А сюда можно вдвоём?
- Да, походу, по-разному можно, - Тина пожала плечами. - Я, так-то, очень мало знаю Околицу.
- Ну, - усмехнулся парень, - явно больше меня. Я и названия этого места не знал.
…Ладно, происходящее - всё ещё на грани фарса, но обретало хоть какие-то рамки. Если просто-напросто допустить, что Николай по злой или весёлой воле реальности по-настоящему умер, и теперь его душа пребывает в этаком лимбе, где может твориться абсолютно-любая дичь…
- То ты не прав, - Тина щёлкнула пальцами, опять села, подавшись к знакомому. - Я уже сказала тебе: ты не мертвяк. Мертвяка бы я сразу почувствовала. У них… - замялась, - мыслей как бы нет. Ну, есть остаточные фиксации. Или очень сильная воля. Как у меня, - показала язык, оттянула веко. Рожу скорчила.
- А ты скромная, - снова смех.
- А ты прикольный, - тряхнула прядями.
… Теперь повисло молчание. Телевизор на кухне заткнулся как-то сам по себе. Вообще никаких звуков в округе. Ни случайных разговоров с улицы, ни лая собак, ни гула машин - кстати, да, Николай вот попытался вспомнить, и - действительно, ещё одна деталь: вроде обычный пригород, в котором ожидаешь встретить вообще хоть какой-то транспорт, а из такого - вот только остановка автобусная, там ещё алкаш какой-то сидел. Но, так - да, никаких машин.
И можно ли верить Тине, что он - не умер? Если так, то что вообще происходит?
Парень сделал ещё глоток «Пепси», повертел-осмотрел бутылку, пытаясь найти хотя бы дату изготовления - и, опять-таки, ничего подобного не нашёл. Просто синяя этикетка с тайтлом и лого, даже в состав вчитаться не получилось.
- Почему ты пришла ко мне?
Девушка улыбнулась, кивнула, вроде бы с пониманием.
- Вот теперь - к делу. Если доходчиво - чтоб ты не поехал. Ну… - замялась, - да не, ты ж не тупой вроде. Мне нужно ещё объяснять?
Николай хмыкнул, почесал затылок. Руки чесались всё-таки взять сигарету - и Тина закатила глаза, шумно выдохнула. Щёлкнула пальцами - и пачка «Прилук» вместе с зажигалкой… А, нет, её тут и не было.
- Легче? - улыбнулась ему.
- Ты проекция моей рациональности?
Та хохотнула, головой повела.
- В такое дерьмо не впрягалась, но нравится. Понимаешь. Плюс-минус, - повертела ладонью. - Типа, - поднялась, встала, опираясь на спинку стула, - у тебя были все шансы тронуться, не будь у тебя хоть какого-то понимания происходящего. Ты вроде нормальный. Вообще с трудом догоняю, за что тебя в это место забросило. Вот скажи мне, - опять щелчок. - Какое твоё желание? Не рефлексируй сильно, поверхностно.
Николай поджал губы, сам откинулся на спинку сиденья, покачивался на нём.
Так-то Тина хороший вопрос задала. Не то, чтобы он был в настроении думать о чём-то подобном прямо сейчас, вместо - предпочёл бы вообще получше понять место, куда, как выразилась то ли мёртвая, то ли неочень живая знакомая, его «забросило»… Но, раз Тина спросила, наверное, это важно.
- Не знаю, - признался, пожал плечами. - Не уверен, что у меня есть желания. Есть… - теперь сам замялся, подбирая слова, - определённый… Набор ощущений, что ли. Я вот очень хотел помочь маме. Мне было дико совестно, что я её, ну, бросил по сути. Именно в тот момент, когда моя поддержка была для неё важна.
Тина, кстати, не улыбалась. Вся наигранность вдруг пропала, и теперь она пристально смотрела на перемены в лице Николая, изучала его, именно что прислушивалась - и в итоге просто кивнула.
- Могу тебя утешить, - потом ответила, - помочь маме - да, это точно не твоё прям уж очень сильное желание. Ну, как, такое, что лежит на поверхности - но не движет тобой. Иначе мы бы уже не общались.
- Вот как, - опять глоток. Блин, сладкая вода-то крутая. Он так-то любил газировку. И, да, «Пепси» особенно. Это Тина очень круто придумала… Стоп, она, что, бутылки из воздуха создала? Впрочем, и так слишком много странного - а это, хотя бы, неплохо.
Немёртвая всё ещё молчала, склонила голову набок. Всем видом давала понять, что ждала более вразумительного ответа. Или хоть каких-то озвученных выводов со стороны парня.
А мог ли он ей вообще доверять?..
«Нет-нет-нет, только не сейчас, - лоб прошибло испариной. Затряслись руки. Взгляд быстро заметался».
Вот девушка в чёрной блузе. Руки вместе сложила, косилась на парня. Следы от удушья на шее, сама кожа на лице грубая, явно не как у живых. Вот две бутылки с напитками. Вот дальше ворота к нему домой. Ну, в его случае - ворота на светлую пыльную улицу. Вот открытое окно, на подоконнике - молчащее радио, виден угол самого по себе потухшего телевизора. Тело матери там, в кресле. Сейчас-то его он не видел, хуже - он знал, что оно-то всё ещё там.
«Авария, «Чайка» сошла с рельс».
«Ну ты и ба-а-а-ака!».
«Да срань здесь с Сетью какая-то».
«Проекция рациональности».
«Когда выбора нет, не первый ты, не последний ты».
Коля схватился за голову, весь дрожал.
- Колёса… - только и выдавил - и Тина метнулась в дом.
Он не видел взгляда этой новой знакомой, просто сидел, вперившись взглядом в зелёную поверхность стола. Но очень хотелось верить, что у той девушки хоть на миг во взгляде прорезалось беспокойство.
***
Тина опустилась к парню, вложила ему в ладонь целую, при нём же извлечённую из принесенной пачки таблетку, в другую руку всунула стакан воды. Помогла закинуться, выпить. Встала за ним, опустила руки на плечи.
- Ты не рассыпался, - тихо вещала, - всё… В рамках допустимого. Ты полностью в здравом уме. Поехал мир, а не ты. Ты адекватный, у тебя всё в порядке. Я здесь, чтоб помочь тебе не свихнуться. Я не прошу тебя доверять мне, твои выборы - это только твои решения.
… Его отпускало. Её низкий голос и правда звучал успокаивающе. Надёжно. За него хотелось цепляться. Хотелось верить. Не отпускать. Как та самая ниточка, спасательный круг, за который хватаешься, чтоб вынырнуть из нахлынувшей волны кислоты.
Николай выдохнул, поднял руку - и Тина отстранилась, опять села на стул рядом с ним.
- Лучше? - да, вот теперь она звучала обеспокоенной.
- Да, - тот кивнул слабо, выдохнул, головой мотнул. - Только в реале колёса так не работают. Ну, по крайней мере мои. Не тот эффект, не так быстро. Панечка просто накрывает, а потом отходит, сама. За дозой нужно просто следить.
Девушка цокнула языком.
- Ну, в реале бы к тебе и немёртвая не явилась, чтоб объяснить творящуюся вокруг крипоту.
- Уела, - хмыкнул. - Так что тебе нужно?
Та пожала плечами.
- Ну, помочь ты мне вряд ли поможешь, скорее только путаться будешь. Считай это актом доброй воли. Ты какой угодно, но точно не просранный. Может, даже, сможешь уехать отсюда.
- А причём здесь желания?
- Ты, - Тина повела указательным пальцем. - если докопаешься, мне о них не рассказывай. Я-то знаю, что это я. Но если вдруг я тебе скажу что-то такое, о чём ты мне точно не говорил, и что можешь знать только ты - вот тогда стремайся. Околица жрёт желания, очень лихо их извращает. Ну, маму свою ты видел. Так что пока - просто для себя вот подумай, чего ты хочешь - и действуй по ситуации. Лады? - протянула ладонь.
- Лады, - Николай пожал руку.
Потом Тина поднялась, пошла к воротам на улицу.
- Ты куда? - окликнул её парень, тут же двинул за ней.
- По делам, - через плечо бросила. - Ты… Можешь пойти со мной, но если скажу сдрыснуть - текай дальше, чем видишь. Усёк?
И эти слова она произнесла ни разу не дружелюбно. Зато очень доходчиво.
Да и был ли у него ещё выбор?
ЛИЗА
На небе так много самых разных неизвестных мне звёзд!
Так часто смотрю на них - и боюсь среди них потеряться.
Знаете, наверное, я уже, всё-таки, потерялась.
Или заблудилась в густом и хмуром лесу.
Я взялась вести эти записи, чтобы сохранить свою память, вернуть для себя счёт дней, проведённых здесь: как на своём маяке, так и в Околице.
И я не знаю, какой сейчас день, какое время. Ну, как - время-то знаю: сейчас опять ночь. А вот день… Даже не удивлюсь, если вот эта моя запись как-нибудь потеряется, так же как я - и эти пропащие сутки.
Сегодня я много лежала, смотрела в пустой потолок. Думала над новой прочтённой книгой. Там много теории о разной литературе. На очереди - разбор фентези и магического реализма, обещает быть интригующим.
Но я вот о чём ещё думала.
Больше всего я люблю такие истории, в которых есть так называемый нелинейный сюжет. Это когда события - они раскиданы как детали мозайки, в одному только автору или авторке известном порядке, а читателям - на них смотреть, и только потом собирать.
Например, когда вроде бы всё развивается последовательно - а потом нас выбрасывает куда-то в события значительно раньше. И делается так не раз, и не два, а систематически. Я очень люблю такое. Если когда-нибудь всё-таки решусь написать свою книгу, то сделаю именно так.
И моя книга будет про что угодно, но явно не про Околицу: в Околице я и так, мне незачем что-то придумывать.
Ведь, когда пишешь - самое классное - это возможность выдумать что-то, чего попросту нет - и сделать это так, чтоб моему рассказу поверили!
Эти записи не о том.
Эти записи обо мне.
Я ещё вот, что вспомнила. Когда только приехала в этого город - я ведь здесь была не сама. Мы с подругой сюда приехали - а потом разошлись как-то. Больше не виделись. Плохо, очень плохо всё помню. Уже не помню, как и почему именно - но нам пришлось разойтись. Где она сейчас, как у неё дела - мы живём в разных концах города. Она вроде даже где-то работает.
Околица ведь и большая и маленькая - и это вполне нормально, что мы не пересекаемся. Грустно, конечно, но так тоже бывает. Случается.
Но я бы хотела с ней встретиться. Только она ненавидит кафе, парки и старые дома. А где ещё гулять-то, если не там?
Интересно, она обо мне вспоминает?
Я вот о ней тоже до этой записи не вспоминала. И не знаю, вспомню ли про неё потом. Да и нужно ли?
Не знаю… Сердце отчего-то стучит так волнительно. Есть, есть ощущение, что очень скоро со мной случится что-то очень хорошее. Очень большое, очень приятное. Такое классное предвкушение!
Я пока пойду на балкон, покурю свежим воздухом, послушаю музыку моря и песни ветра.
Ой, да. Я же делаю паузу. Тут есть милые звёздочки - и это на печатной машинке! Наверное, это старый и устоявшийся символ. Поставлю-ка их сюда.
***
Пока была на балконе, решила, почему б не залезть на самую крышу. Благо, здесь, если обойти, пристроена лестница. Забралась туда, посидела.
Околица отсюда как на ладони. Вижу её дома, огни в окнах. Обесточена она, говорят. А, выходит, наоборот. Свет горит во всех, во всех окнах. Жёлтый такой, нет, желтушный.
А ещё отель местный отсюда увидела. Ну, тот, в который всё время кто-то въезжает - и некоторые уезжают.
Вспомнилось вдруг, как сама ночевала там.
Мы с той подругой как раз решили остановиться. Милая бабушка посоветовала нам «палаты царские» - она все номера в этом доме так называет.
Кроме нас там ещё постояльцы вписывались. Какой-то грузный мужик с золотыми часами, милая дамочка, всем своим видом напоминавшая медсестру, только без формы. Ну, знаете, мне кажется медсестёр можно вычислить, угадать по тому, как они держатся, как говорят с людьми. Вот я на неё посмотрела и точно знала: она - медсестра. Ещё семья какая-то, смешливый толстый мужчина с женой и ребёнком. Ещё какие-то люди, всех я не вспомню.
Нам выдали наши ключи, показали нашу «палату».
А номера там и правда огромные и просторные. По две-три комнаты в каждом, не меньше. И книжечка гостевая там лежала, с позолотой такая, и написано: «Наши желания».
Подруга моя не курила, отправила меня на балкон, а сама - не знаю, чем занималась. У неё с собой телефон был зачем-то: связь тут не ловится в принципе. Разве что, в игры играть, или - как я, писать что-то. Может, фотографировать. Но я не люблю фотографии, я люблю живые картины. Только рисовать их совсем не умею. Иногда жалею, что я не художница.
Я не помню, когда это было. Ну, как - могу только догадываться, что совсем давно как-то. Или недавно. Ну, точно до моего переезда на этот маяк.
Мы как-то провели остальной день.
Таскались по переулкам и узким улочкам, да просто гуляли. Клоун тогда людей ещё рядом с заводом вокруг себя собирал, пытался смешить их шариками с улыбками, жонглировал и вертелся. Детишек на руки поднимал, бросал их под самое небо - а потом ловил, подкидывал их родителям. И взрослые смеялись, и дети смеялись, а сам он - не улыбался. Вообще, самое забавное в его представлении было - что он всё вытворял с абсолютно-отсутствующим лицом. Ну, как, будто всё по-серьёзному, без каких-либо шуток - и так мило. На столб залазил, на проводах подтягивался, по ним как по канатам ходил, попробовал повисеть и весело трепыхался. Это особенно всех забавляло.
Мы тоже с подругой смотрели на него, и тоже смеялись. Ну, я точно смеялась.
Потом гуляли на детской площадке. Там качели такие! Сами по себе раскачивались, будто бы нас подзывали - и крутились как ясное солнышко. Главное - держаться покрепче - и всё тогда хорошо.
Потом ещё что-то было, да многое было. Мороженное, помню, я уронила, а подруга своё к себе к носу приплюснула, придолбалнную ворону изображала и каркала на меня: дурашливая!
Где-то к вечеру к отелю вернулись.
И, наверное, я опять покурю. Я в целом помню события там - и не, чтобы уж очень хотелось вспоминать всё в деталях - но вдруг кто-нибудь, кто найдёт эти записи, тоже подумает остановиться там?
А нельзя так делать. Не надо. Не надо там останавливаться.
Сейчас вернусь. Я сегодня целую пачку смогла настрелять, и поэтому мне хорошо. Рассыплю ещё звёздочек по этому поводу.
***
Так вот, я хотела рассказать про отель.
Мы с подругой пытались уснуть. Ну как, она уже спать укладывалась - а меня на балкон отправила, чтоб я покурила. Эх, тогда у меня ещё свои запасы сигарет были, это теперь я их стабильно стреляю. Грустно. Ну, как грустно: я привыкла стрелять. Даже не у людей собираю, просто их нахожу. Иногда мне кажется, что какая-то доброжелательница их просто для меня оставляет. Может быть, даже, в моём кафе в качестве чаевых.
Я уже говорила, что с подругой мы так и не переспали? Ну, она вроде милая - но ясно дала понять, что девушки её в этом плане не привлекают, что она всё-таки очень устала, и ей - ну, просто по-человечески приятно со мной.
Это было немного грустно - но, я тоже могу её в чём-то понять. Она вроде и говорила, что ей в целом не нравится секс, почему - этого вот не вспомню. Или не расспрашивала особо.
В общем, мы просто лежали, да и уснули как-то. А она тёплой была. Всё-таки я рядом свернулась, тихонько грелась - и подруга не возражала. Она только внешне резкая и агрессивная, а так-то - очень и очень добрая!
Свет в комнате к ночи включился. Но проснулись мы не поэтому, а потому что кто-то стучал.
Стучал не к нам, в соседнюю дверь. Очень настойчиво, очень громко. Очень часто и очень злобно.
А ещё выхода на балкон больше не было. Ну как, балкон-то остался, но вместо поручней - решётки ржавые на всё окно.
Мы с подругой сидели на постели, держались за руки и слушали, как кто-то просто гремел в соседнюю дверь.
Так сильно гремел, будто хотел с петель вынести. И эхо такое гулкое и железное.
В коридоре заслышались голоса: кто-то из жильцов, да нет, думаю, весь этаж - вышли, и все недовольные.
И стук от этого только усилился. Опять же, не в нашу дверь. В соседние и напротив, никаких слов, никаких криков. Просто глухие и частые удары по металлическим поверхностям.
Это было невыносимо.
Мы крепко держались за руки, сидели на всё той же постели и всё слушали этот стук.
У меня всё-таки хватило сил встать - ну, хотя бы проверить, закрыт ли наш номер. Ключи торчали в замке - и ни ручку проверить, ни повернуть я их не решилась. Так, только совсем немного. Осторожно очень. Несмотря на оглушающий гул, я очень боялась нарушить тишину в нашей спальной. Очень боялась, что это смогут услышать.
И заглянула в дверной глазок. А там - ну, а что я ещё ожидала увидеть? Просто широкая мощная мужская спина в полосатой рубашке. Изогнутая. И чуть-чуть различила запястье руки, которой он тарабанил в дверь напротив. Ремень от часов заметила. А он всё стучал и стучал.
А ещё наша спальня была закрыта. Ну, как. В нашем номере-то целых три комнаты, а мы ночевали вместе, вот той, с балконом и как раз у входной двери.
Дверь в зал - она тоже стала какой-то серой, не деревянной, а литой металлической. И ни я, ни подруга не решались взглянуть в глазок.
Я помню остаток ночи, но положу-ка здесь звёздочек. Тот стрёмный стук - я как его вспомню - это же грохот, настоящий оглушающий грохот, поезда не гремят так, как там всё гремело - я его до сих пор иногда слышу, и мне от него очень не по себе.
Да, всё в порядке: я очень плотно закрываю вход и в домик-пристройку, и сюда, ко мне в кабинет. И ко мне никто не стучит.
Так вот, держите-ка милых звёздочек, а я - всё таки на балкон. Здесь нет решёток, только поручни и вид на спокойное море, сейчас - даже без кораблей. Пойду продышусь, нахлынуло, и что-то не хорошо.
***
Не знаю, не знаю, зачем я вспомнила настолько тревожное воспоминание. Теперь меня трясёт. Но пока курила и смотрела на море, вроде бы успокоилась, и теперь мне уже легче.
В общем, мораль здесь проста: пожалуйста, прочти эту запись до того, как решишься остановиться в этой гостинице. Я тебя уверяю: там тебе не понравится.
Я не помню, как мы до утра досидели, и что происходило остаток ночи.
Помню потом, что - ну… Нам как-то не пришло в голову сразу уехать отсюда. Ну, как не пришло. Мы пошли на край города и пытались поймать попутку - и никто не захотел останавливаться.
У меня всё ещё очень стойкое ощущение, что вот эти листы - ну, сегодняшние - потеряются в общем потоке. Что я, возможно, забуду про эту запись. Что потом её и не вспомню. Только осталось надеяться, что сами записки по крайней мере останутся в этой комнате, будут лежать вместе с прочими.
А ещё печатать - это очень так успокаивает! Знаете, этот бой, этот шум, когда твои пальцы - это клавиши, и мои мысли тут же проявляются на листе. Вот, да - печатать - это проявлять свои мысли на лист бумаги перед тобой. Это не просто «чувствовать слово рукой», как говорили некоторые в пользу «живого письма», это мгновенно проецировать свои мысли-импульсы на зримый носитель - и видеть, как они оживают, становятся чем-то реальным и осязаемым. Да, господи, листы можно взять и потрогать. Ощутить вот эти самые напечатанные слова. Себя ощутить в них, свой слепок!
Да, спасибо большое, милое старое радио, что подсказало мне такую крутую идею. Не знаю, догадалась ли я об этом сама.
И так легко на душе сейчас, так уютно.
Я уже вроде бы говорила: я же сейчас в предвкушении. Возможно, я себя просто накручиваю - но есть ощущение, что в Околице скоро опять будут люди. Настоящие люди, не местные, не ещё кто-то, а такие, с которыми я смогу подружиться. Хотя бы с одним из них. Даже не так: если можно. пусть это будет одна из них.
Да, пусть это будет одна. Больше мне и не нужно.
Я совсем ничего о тебе не знаю, но осторожно рискну понадеяться, что пишу это всё для тебя. И что мы обязательно встретимся и подружимся. И что ты любишь кафе и парки. И что у тебя, наверное, волосы крашенные. И сама по себе ты яркая.
Когда ты будешь читать всё это, надеюсь, что и эта запись тоже найдётся. Мне кажется, сегодня я написала вещи, которые тебе будет важно знать.
А ещё у меня всё-таки есть проблема с тем, чтобы закончить письмо. Я же всё-таки хочу, чтоб эти записки звучали хоть чуть-чуть поэтично, красивенько.
Поэтому - вот, давай так.
Знаешь, я пока не прощаюсь. Просто скажу: до встречи.
И очень надеюсь, что мы - друзья.
Вот тебе ещё звёздочек. Считай, что они - для тебя:
*** *** ***
ВИТОК ЧЕТВЁРТЫЙ. МАСКА ПРАВДЫ
КРИСТИНА
Да, с рюкзаком через плечо и через весь город, но Кристина всё-таки дотащила Лизу до окраины Околицы, к той части, где как раз стояли заправка, отель «Отель», супермаркет «МАГАЗИН» и виднелись рельсы бесконечной реки железных дорог. Тот самый заезд, по которому беглянка изначально сюда приехала - и двинули дальше, за черту поселения.
Собственно, дальше - это простая пыльная просёлочная дорога, чистое поле вокруг. Две машины рядом с обочиной, у одной - вроде, похожая на «Жигули» (Кристина в машинах никогда особо не разбиралась) - лобовое стекло разбито, передняя дверь шаталась, почти отвалившаяся. Болталось чуть ни бесхозное зеркало заднего вида. А от другой, бампером в эту - вообще один только остов, как будто там сгорело всё изнутри. Ни колёс, ни стёкол, даже номеров не видать: чёрно-серая вся, обугленная. Кому-то здесь очень не повезло.
Кристина скинула рюкзак, отёрла тыльной стороной ладони вспотевший лоб, откинула прядь с лица. Кивнула поникшей Лизе - и та подошла к ней.
- Покурим? - беглянка достала свой «Винстон», подруга - её личный «Кент».
- Здесь обычно никто не ездит, - заметила Лиза после затяжки. Дымила-оглядывалась. Тихо тут так всё было, спокойно.
- Ну, я же приехала, - заметила её подруга, прикрыв ладонью слабый огонёк зажигалки. - Если ты уже пыталась стопить и никого не поймала - ну, - Кристина пожала плечами, - может, просто такой был день.
Не то, чтобы женщине прямо хотелось-хотелось покинуть этот странненький пригород, толком в нём даже не побывав - да, опять же, только из записей Лизы он звучал каким-то дико тревожным местом - но, личная воля, вот что гнало Кристину. Это абсолютно-нормальное поселение. Ну, может быть, двинутое чутка. И, как из любого другого города, отсюда можно уехать. По-другому-то и быть не может.
Лиза, в свою очередь, держалась прям слишком уж настороженно, всё курила-оглядывалась, смотрела по сторонам. Даже прислушивалась к чему-то, хоть и слышался только спокойный гуляющий по полю ветер.
- Куда бы ты хотела отправиться? - Кристина первой нарушила натянутое, напряжённое молчание. - Где бывала вообще?
Лиза поджала губы, вздохнула, глядела больше на свою сигарету.
- Давай уйдём, всё-таки. Можем погулять просто, я покажу тебе мою пристань, полюбуемся морем. Неуютно здесь на дороге. И очень тревожно. Разве не чувствуешь?
Её новая знакомая чуть-чуть скривилась.
Да, они об этом уже успели поговорить. И да, Лиза уже сообщила несколько раз, насколько ей не нравилась затея «выйти на край города и поймать попутку», и что это по её словам «едва ли приведёт к чему-то хорошему», и что сама она так толком не пробовала, но - и вряд ли б рискнула. И Кристина честно решила, что раз уж её подруга всё-таки пошла с ней - то, значит, с озвученным всё же согласна. А теперь та опять за своё.
- Давай так, - спустя длинную тягу, уверенная кивнула, коснулась её плеча, - я просто покажу тебе, что всё хорошо. Что отсюда можно уехать - и что можно сюда вернуться. И ничего от этого не случится. Со мной дерьма не случается.
Лиза прыснула, пустила дым к облакам.
- Но ты сейчас здесь, со мной.
- И не ты ли клялась, что ни за что не позволишь мне умереть? - та щёлкнула пальцами, цокнула языком.
- А твоё содействие в этом, - Лиза заметила мягко, и чуть ли ни назидательно, - было бы очень кстати. Я почти не была нигде, кроме своего города. Да и надеюсь, что моя семья смогла оттуда уехать.
- Это что за место такое?
- Там только дым, заводы и копоть. И оранжевые небеса. Я бы назвала его филиалом геенны огненной, только Дис описан в разы уютней.
- Алчевск, что ли? - прыснула Кристина.
- Можно и так сказать. Мама очень хотела в Карпаты, у них там даже родня живёт.
- А сама-то была в тех Карпатах?
- Только совсем маленькой, мало чего о них помню.
- Ну, у тебя в целом так себе с памятью, - смех добрый, щёлкнула по носу.
Лиза нахмурилась, прикрыла глаза.
Гудок сигнала разорвал уютную тишину.
Подруги дёрнулись на внезапный звук - и увидели подъезжающую к ним машину. «Копейка» какая-то, почти новенькая, непыльная. Тарахтела чутка, качалась на выбоинах - но уверенно катила к стоявшим.
- А ты говорила, никто не ходит, - заметила беглянка, опять поднимая рюкзак.
***
Чутка пошарпанный салон. Окна изнутри затянуты тёмной клеёнкой.
Обе подруги разместились на заднем сиденье.
- Куды етить-та? - хрипло кинул водитель.
Лиза вцепилась в ладонь Кристины.
- Дай мне планшет, - прошептала.
- А сами куда? - та спросила, к владельцу машины.
- Та кудатыть, вам по дороге, я чувствую.
- По дороге, так по дороге, - согласилась женщина, поглаживая руку подруги, свободной - расстёгивая рюкзак. - До Одессы докатим?
На Лизе как будто лица не было. Вся побледнела, вжалась в спинку «диванчика», выхватила планшет, принялась там что-то судорожно писать.
- Одэсса мама! А то-ыть! Ну, по газам! - замки на дверях машины сами собой захлопнулись, и «Копейка» рванула вдаль.
«Не говори потом, что я тебя не предупредила», - прочла Кристина в открытых заметках. Сама Лиза на неё не смотрела, напротив - глядела прямо перед собой.
«Текстом!» - строкой ниже.
Женщина пожала плечами. Нормальный такой водитель. Ну, странноватый говор, да, не без этого. Но вот же: сели, поехали. Скоро совсем в другом месте будут.
«Всё хорошо будет», - сама написала потом. - «Не беспокойся. Скоро ты новый город увидишь. И мы будем там гулять. Ну, иди сюда».
Лиза не отрывала взгляда от лобового стекла, разве что чуть-чуть скосилась на протянутую записку. Бегло кивнула, повела плечами, позволяя себя обнять.
«Не отходи от меня далеко», - вывела чуть ли ни машинально - и подруга на то не ответила.
***
В целом поездка прошла - да, без каких-либо приключений. Водитель даже не докучал ни своей музыкой, ни разговорами. Высадил их на автобусной остановке сразу рядом с площадью городского вокзала.
***
Шёл какой-то час дня. Пустые, ждущие пассажиров, автобусы. Много спешащих по разным делам людей. Гул проезжающих мимо машин, эхо от окриков всюду снующих зазывал - и воздух, воздух, пропитанный жадностью, копотью, большими деньгами и малой надеждой на большое счастье - Кристина шумно вдохнула и улыбнулась.
Да, она точно была в Одессе.
Лиза буквально вцепилась в локоть подруги, чуть ни затравленно оглядывалась по сторонам.
***
- … Это страх темноты,
Страх, что будет потом,
Это чьи-то шаги за углом, это… - надрывался какой-то уличный музыкант в чёрных очках как раз в тот момент, когда подруги проходили мимо очередного спуска в местную систему длинных и путаных переходов.
Нет, Кристине сейчас не хотелось под землю, тянуло просто гулять.
А ещё само здание вокзала было украшено чёрными лентами. Какой-то траур с недавними датами. Много охраны в тёмных одеждах на входе.
… «Стена кирпичная, часы вокзальные,
Перрончик тронется, перрончик тронется,
Перрон останется» … - совсем не траурная Пугачёва пела из динамика на столбе.
Да и на самой площади - настоящее гуляй-поле, самые разные личности. Много, конечно же, местных с табличками и предложениями снять квартиру, скататься куда-нибудь. Студенты компашками, разные семьи.
Среди прочих, Кристина заметила грузного мужика в тельняшке, на одном плече - сынишка в фуражке, на другом - «магнитола». Он как раз топал из перехода.
- Люблю Одессу! - пробасил весело этот увалень, вальяжно прогуливаясь, теряясь среди толпы.
- Здравствуйте!
Лиза часто задышала, дёрнулась на приветствие.
Кристина оглянулась: вполне презентабельный парень. В чёрном кафтане поверх матроски. Свободные брюки, трубка в зубах. Лоб обхвачен бинтами. Прошёл мимо подруг, помахал им рукой.
Женщина молча кивнула ему в ответ - и тот улыбнулся, обнажая пусть не тридцать два, но хотя бы и двадцать четыре зуба - и довольный зашагал по своим делам.
Лиза с силой оттянула свою подругу подальше от людной площади. Хотя бы и на обочину, ближе к «Маку» - тот, конечно же, тут стоял. Вот именно тут, где Кристина его и помнила: в паре шагов от вокзала, где и положено быть любому «Макдональдсу».
Вообще, выражение лица Лизы передать было крайне сложно. Это даже не зашуганность и не нервный тик. Это, вот, если человек понимает, что вроде всё на своих местах - и происходит ровно то, что он ожидает - и ему от этого ну ни разу не легче.
- Ты вообще понимаешь, где мы? - шикнула она, вжав голову в плечи.
- Да ладно тебе, - Кристина пожала плечами. - Пойдём пообедаем? - кивнула на фастфуд рядом.
Лиза просто пожала плечами.
… И даже помахала рукой кассирше у прилавка.
В белом фартуке, с длинными волосами, забранными в косу, женщина стояла за стойкой и улыбалась.
- Приветствую, - кивнула вошедшим.
- Картошку фри, «Колу» и чизбургер. И «Мак-флури» шоколад-карамель, - быстро заказала Кристина. - А тебе что? - к поникшей Лизе.
- Латте с «Колой», - та только и отмахнулась. - Как дела, София?
- Я просто работаю, - отвечала кассирша, пробивая заказ.
***
Подруги сидели за столиком у окна. Кристина - обедала, Лиза - вяло помешивала свой кофе.
- Тебя совсем ничего не смущает? - уныло спросила девушка, опустив взгляд.
Женщина испустила тяжёлый вздох, откинулась на спинку стула. Отложила надкушенный чизбургер. Сжала кулаки, закусила губу.
- Это всё бесполезно, да?.. - спросила она тихо больше к себе, чем к сидевшей напротив.
Лиза сцепила вместе пальцы ладоней и просто кивнула.
- Скажи, хотя бы, как ты догадалась? - отхлебнув тёплого и бодрившего.
Кристина прикрыла глаза.
- «Мак» находится значительно дальше. И всё именно так, как я помню. В смысле, так же размыто и путанно. Я очень давно была в этом городе. А ещё люди, да. Мне кажется, я видела их и раньше.
Её подруга опять ответила молчаливым кивком.
- Мы снимем что-нибудь на ночь? - Лиза потом спросила.
- Зачем?
- Если она так перестроилась, я даже не представляю, где находится наш маяк. Я ведь никогда не была в Одессе. Вот ты помнишь, где конкретно он в ней находится?
- Правда, - согласилась Кристина, поджав губы, кинув грустный взгляд на пакет с картошкой. - Кстати, вай-фай местный ловит.
- «Местный», - хмыкнула Лиза. - Ну, давай, глянем.
- Ты что-то совсем потухла, - Кристина открыла браузер.
«Гугл» определил местоположение, загружал страничку поиска.
- Я теряюсь в вариантах происходящего - и ни один из них мне не нравится. Ты помнишь, - она вскинула руку. - Не говори мне про себя самое важное. Только то, что лежит на поверхности. Если я вдруг скажу что-то, чего я не знаю, - тут она просто поджала губы, отвела взгляд.
Кристина одарила подругу слабой улыбкой. Коснулась её ладони, погладила, обменявшись теплом.
- Ты тоже. Ну, глянь, глянь на меня.
Лиза подняла глаза. Всё ещё полуприкрытые веки, плечи опущены, а губы дрожали.
- Всё будет, - женщина твёрдо кивнула, не отпуская руки влюблённой. - Кстати, как тебе эта квартира?
- Трёхэтажка? Вроде нет, выглядит обычной хрущовкой… - та прикидывала задумчиво и рассматривая. - А вдруг это наш «Отель»?
Кристина горестно усмехнулась.
- А гляди, какие тут варианты.
… и целая череда фотографий абсолютно-одинаковых комнат в таких же идентичных домах.
- Ой, а этот я даже помню, - Лиза ткнула на страничку с типичненькой девятиэтажкой в спальном районе. И с двориком-колодцем, там же - и детской площадкой.
- Вот там и осядем.
- Ага, - та нехотя согласилась, всё-таки потянувшись к картошке. - И можно дойти пешком.
- Тогда я заказываю, - Кристина ткнула на ссылку.
***
Дальше, на самом деле, всё стало как-то спокойней.
Подруги прошли за трамвайный круг, свернули на указанную по адресу улицу. Пейзаж вокруг - теперь он был молчаливым. Просто какой-то парк вдоль дороги, по другую - полоса серенького забора. За ним - не то заброшка, не то недостройка.
Тихая безлюдная улочка. А дальше - стена из многоэтажек, заезд на внутренний дворик. Собственно, и их дом-башня, с тем самым «двором-колодцем», указанным на фотографии детской площадкой.
Подойдя к подъезду, Кристина даже не удивилась, когда в кармане нашлась связка ключей. Два для замка - и один магнитик, для домофона.
Подруги крепко взялись за руки, обе синхронно вздохнули.
- Идём? - женщина приложила магнитик, и ей ответил характерный писк.
Лиза просто покрепче сжала её ладонь.
***
Уже в своей вот этой снятой квартире Кристина сползла по стенке, обхватила себя за плечи.
Её подруга бегло осмотрела замки, проверила, всё ли заперто - и опустилась к ней, мягко коснулась, притянула к себе.
Да, конечно же, женщина рыдала. Рыдала, уткнувшись в её плечо. Вот теперь дала слезам волю, тряслась и дрожала, часто всхлипывала.
- Ты не сошла с ума, - нашептывала ей Лиза, тихонько гладила её спину, волосы. - Я здесь, я с тобой.
Та ничего ей не отвечала. Только сидела и плакала, и крепко жалась к своей… Да, наверное, к своей единственной.
- Я не брошу тебя, - утешала её подруга. - Не брошу. Ну, ну, вставай, - помогла ей подняться, и разбитая безвольно потянулась за ней.
Как-то они прошли в гостиную. Ну, из-за простора комнаты это можно назвать гостиной. Там ещё длинный стол и несколько стульев. И машинка печатная, и диван. Как-то - дошли до спальной: чуть дальше, дверь сразу за углом в той же комнате. Там тоже был стол поменьше, и кровать под окном двухместная.
Блюдце с аскорбинками на полу.
- Когда это кончится?..
Кристина тряслась в её крепких объятьях, а Лиза - просто держала любимую.
Просто делилась своим теплом.
МИХАИЛ
Школа в Околице была всего одна и, если верить вполне даже новенькой блестящей табличке у главных ворот, носила гордое название «Общеобразовательная школа №12».
- Это чтоб на «отлично» учились, - пояснил Юрий, заметив недоумённый взгляд спутника. - Сам в неё девять лет отходил.
Михаил на это просто кивнул. Рядом со следователем мужчине всё-таки было спокойней, хотя он по-прежнему нервно оглядывался, осматривался. Про Машу-то сообщение получил ещё вечером - и то, как выяснилось, не от юного лейтенанта.
- Всё будет, - доверительно заявил тот. - Я помогу вам. Не бойтесь.
Снова молчаливый кивок.
***
Сам по себе школьный двор - опять же, ничего примечательного. Широкая площадка для линеек, чуть в отдалении - обелиск неизвестному солдату, букет гвоздик и тюльпанов, обёрнутый в ситцевую ткань.
И, конечно же, само здание - высокое и раскидистое: три этажа, три блока - внешний прямоугольник и два по бокам, как башни.
Главные двери приоткрыты, держались на подложенных к ним булыжниках. Как будто впускали в густой полумрак.
- Спокойно так, - заметил мужчина.
- А чего вы ожидали. Сейчас лето, здесь детей нет. Только одни уклейки.
- Уклейки? - переспросил Михаил.
- Ну, знаете, - хмыкнул Юрий, - сначала тиктоки смотрят, потом и нюхают.
- Так здесь же Сети нет.
- А у них свой, особый. Ковровый тикток. Для такого Интернета не надо.
- А что же вы их не ловите?
- Ну, как находим, так ловим. Идемте? - Юрий кивнул на приглашающий вход.
Мужчина встал в нерешительности.
Полутьма школьного холла отталкивала, как будто давила сгустившимся внутри мороком. Неужели Маша, его медвежонок, и правда сейчас где-то там, в стенах этого холодного одинокого здания?
- Вы же понимаете: всё будет, но никаких гарантий, - будто уловил его мысли следователь. - Сделаю всё, что смогу. И ничего не могу обещать.
- Но вы же…
- Информация о том, что ваша дочь где-то здесь - этому верить можно. А вот что за ней вчера «уже вышли» только повышает данную вероятность.
***
Двери сами собой не захлопнулись, воздух не стал сгущаться, из глубин коридора не слышалось чьих-то шагов.
- Никакого «разделимся», - отрезал Юрий, схватив горе-отца за плечо. - Идём вместе, вы держитесь рядом. А ещё… - замешкался, огляделся - и протянул собственную дубинку. - На всякий случай.
Михаил принял оружие, провёл им перед собой: тяжёлое и увесистое.
- А вы говорили, что в школе сейчас никого.
- Я говорил, что в школе сейчас нет детей.
- Справедливо, - тяжёлый вздох.
«Медвежонок, где же ты?.. Почему ты всегда так прячешься?..»
***
Дальнейший смотр тянулся не столько напряжённо, сколько в тягостной монотонности. Длинный первый этаж, череда классных комнат, ещё и не все открыты. Заглянуть, осмотреть, убедиться, что никого нет - и следующий, следующий, очередной класс.
Тоже самое касалось и собственно главного коридора, столовой, спортзала, концертного холла. Просто пустое, не столько заброшенное, сколько покинутое и хмурое, холодное здание, где одна тишина - и нет никаких людей.
Тщательно обойдя весь первый этаж, сам Михаил уже готов был заключить, что поиски именно здесь бессмысленны: он ведь звал свою дочь. Часто и много звал - и, учитывая, какое здесь эхо - находись Маша в школе, она его наверняка бы услышала.
Но Юрий отчего-то был твёрдо уверен: девочка где-то здесь. Добавил только, что - всё ещё, никаких гарантий.
Осталось ещё несколько комнат в регистрационном отделе - он находился дальше основной лестницы - и это единственный неосмотренный коридор первого этажа.
… И дверь в учительскую не то, что открыта - распахнута настежь. А ещё перевёрнуты столы, треснутый монитор, разбитая клавиатура, сваленные шкафы и кипы файлов, листов - но это то, что приметил Юрий.
Михаила же интересовал чёрненький башмачок, придавленный спинкой какого-то стула.
- А сколько «наших людей» за ней вышло, «не я» не уточнял?..
Мужчина только покрепче перехватил рукоять дубинки, резко мотнул головой.
Следователь кивнул, двинулся к лестничной клетке - и бедный отец молча пошёл за ним.
***
Михаил рванулся вперёд, перепрыгивая через ступени.
Рюкзак. Вот там, рядом с поручнями, уже на этаже, он увидел рюкзак.
… Вспоротый и разорванный, с раскрасками и фломастерами, клочьями ткани рюкзак Маши валялся на плитах, рядом у двери в коридор левого крыла.
Мужчина медленно подошёл к сваленной куче вещей - и просто стоял над ними, осматривал чуть ни тупым, отсутствующим взглядом.
Сначала башмачок в учительской. Теперь - вот, перед ним валялись все её вещи. Даже треснутый телефон. Теперь - совсем сломанный: экран вдребезги, корпус - надвое, много мелкого сора, обломков.
- Вы обещали её искать, - холодно бросил следователю.
- Я её и ищу, - отвечал тот ему в тон. - Вот прямо сейчас, вместе с вами. Если мы не смогли её обнаружить вчера - это не значит, что мы плохо работали. Это значит, что не смогли.
- Да что вы вообще можете! - вспылил Михаил.
Нет. С него хватит.
Лгут! Все вокруг только лгут. Никому на самом деле не хотелось, не было нужды помогать ему. Все стремились только запутать, осмеять, сбить с пути.
Мужчина с силой толкнул юного следователя - и тот пошатнулся, неловко оступился о край ступени. Схватился за поручень - и Михаил замахнулся, держа дубинку в обеих руках. Что было сил опустил её на спину младшего лейтенанта.
… Тело ответило характерным хрустом.
Ещё, и ещё удар. Опять и опять - разъярённый отец не жалел сил, и вся ярость, вся боль, всё отчаянье словно нашли выход в этой чёрной тугой дубинке, охотно направляли её на так удобно подставившуюся тушу.
***
Юрий… больше уже не стоял, только слышался стук козырька фуражки, что катилась и ударялась о каменные ступени.
… А Михаил просто сел рядом, всё ещё держал теперь чуть-чуть окровавленную дубину в руках. Руки мужчины дрожали, выпуская остатки прихлынувшего волнения - и теперь слабыми импульсами впивались, будто возвращались обратно по телу - и в само сознание.
Он только что убил человека, который хотел ему помочь. Молодого человека, подававшего надежды. Честного добропорядочного лейтенанта, который сам же пришёл к нему. Сам же вызвался вести его дело. А теперь лежал тут, в ногах. С изломленной спиной, вывихнутой шеей - и таким озадаченным, даже неодобряющим и хмурым взглядом.
Просто взял и сорвался. Опять, опять, опять.
«У тебя всегда просто несчастный случай, - вспомнил слова Наты. - Ты так и не изменился».
Разломленный надвое телефон.
Маша всё-таки прихватила его с собой. Всё-таки ослушалась… А помогло ли ей это?
Мужчина закрыл лицо руками, испустил тяжёлый вздох.
Вот теперь уже обратной дороги не было.
Надо бы осмотреть этаж.
***
Давящая темнота, но не от задёрнутых занавесок: окна в коридоре попросту затянуты тёмной лентой, и мужчине пришлось вернуться к покойному лейтенанту. Цинично снять с его тела и кобуру с пистолетом, и фонарик.
Теперь Михаил не только убийца, ещё и вор.
«И господин Здравствуйте со мной больше не поздоровается, и с милицией не по пути…».
Поджал губы, мотнул головой - отвлекался. Внимание сейчас необходимо прежде всего.
По тому, как валялся рюкзак, было ясно: третий этаж осматривать нет смысла - Маша бежала как раз оттуда. И то, как валялись вещи, как всё разбросано - нет, никаких сомнений: его дочь должна была находиться именно где-то здесь.
Именно в этом крыле, с заклеенными окнами и закрытыми классами, лишёнными номеров.
Маша любила прятки. Часто играла в них и со старшей сестрой - и с отцом особенно. От него она часто пряталась, тщательно и на пределе своих возможностей.
Кто мог гнаться за ней?
Опять таки, если судить по разрухе в учительской - это явно не один человек (и человек ли?) всё ещё, «наши люди», множественность. То, как разодраны, изувечены вещи - вот тут закрадывались жуткие мысли. Так могли рвать разве что острые когти, или клыки. Что-то, чего при обычных обстоятельствах у простых людей просто нет.
Насколько преследователи быстрые?
Третья, пятая, шестая… - Михаил игнорировал тянущиеся чередой однотипные двери. Ступал всё дальше и дальше. Уже не звал, в принципе старался не издавать шума.
Маша не глупая. Когда дело доходило до пряток, это очень, очень умная и смышлёная девочка. Она бы не стала выбирать какой-нибудь из тех кабинетов: слишком очевидно, слишком легко загнать себя в угол. Даже напротив, преследователи бы ожидали, что она будет прятаться в какой-нибудь из тех комнат. Потратили бы время.
Но ни одна дверь не выглядела, как будто её ломали - это притом, что учительская - там совсем нараспашку.
Значит, они следовали точно за ней.
***
Мужчину окружила глухая, вязкая тьма, где луч фонарика - всё больше слепил, отбрасывал на стены шальные тени.
Эта часть коридора отделялась от прочей толстой стеной, как бы холл в холле.
Совсем без окон. Давящий холод каменных плит. Скрип половиц от каждого нового шага.
Туалет для мальчиков.
Спрятаться под толчком? И провисеть на руках… Час, два, три?
«Нет, - мужчина отмёл эти мысли. - Маша уже давно оттуда бы вылезла».
Не заглядывал и в туалет для девочек - по той же причине.
Важно не только то, что его дочь где-то здесь пряталась. Куда важнее - она забралась в такое место, откуда ей, скорее всего, сложно вылезти.
Она не из тех, кто забьётся в самый дальний угол и будет прятаться, пока не придёт добрый взрослый, нет. В её духе - переждать - и самой искать помощи.
В конце коридора замаячил луч света. Именно как лучи солнца, пробивающиеся через окно.
Распахнутая дверь на пожарный выход, ступени вниз и ступени вверх. А рядом - ещё двери, два кабинета.
Сердце мужчины сжалось.
Он вдруг ясно представил: ночь, его девочка вот прямо здесь. Один башмачок обронила, подолы платья оборваны, разодран чулок. Она бежит вот по этому коридору - а за ней… Что за ней? Вряд ли что-то действительно быстрое: она вёрткая, ловкая - но взрослый с лёгкостью смог бы её догнать. Но что-то с когтями. Что-то такое, что надвигается. В меру неспешно, уверенно.
И вот Маша здесь, в тупике.
Темнота играет ей на руку, она хорошо находит себя в темноте. Три двери - и одна точно открыта, за ней же - ещё целых две дороги.
Если того… когтистого было несколько - они могли бы разделиться, потянуться и вниз и вверх.
Ответ пришёл сам собой: дверь по правую руку. Не центральная, именно боковая. Михаил ударил в неё плечом - и довольно выдохнул: заперта!
Осветил фонариком скважину - и да, да, да! Замочная скважина не пустовала.
Ключ торчал там, изнутри!
- Маша! - позвал отец, постучал. - Медвежонок! Открывай, это я! Твой папа пришёл за тобой!
Ответа не последовало - и Михаил постучал настойчивей, на сей раз - рукоятью дубины.
Скорее всего, девочка просто заснула. Откуда ей знать, когда преследователи ушли? Да, наверное - она тут до самого рассвета была. А они с Юрием… («Юрий», - Михаил зажмурился) пришли сюда ведь совсем по утру.
Мужчина снова постучал в дверь. Ударил сильнее.
Человека он смог убить. С простой дверью уж точно справится.
Достал пистолет. Ведь он никогда не стрелял… Да и не всё ли равно сейчас?
Склонил дуло на уровень замка, отошёл, отвернулся. Вжал голову в плечи…
И ничего не произошло. Курок просто не поддался. Конечно же не поддался: предохранитель. Чёртов предохранитель. Он как-то должен сниматься. Не с первого раза, и не сразу найденный - но всё-таки, да, его получилось снять.
Михаил сделал глубокий вдох - и отдача чуть не вывихнула ладони, а оружие с гулким стуком упало к ногам.
Зато дверь покачнулась, а на месте замка - рваное мясо обломков коры.
***
Кабинет залит ярким солнечным светом - и сперва мужчина зажмурился, дал глазам время отойти от пребывания во тьме.
Дальше всё просто: отец точно знал, что искать. Это не парты, не кафедра, не подсобка. Его интересовала стенка, где обычно прячут одежду. Вот та, как раз вдоль той самой стены у входа.
Спокойным шагом мужчина двинулся к общему шкафу. Совсем не удивился ни кучи сваленной самой разной обуви, курточек и пальто.
Он точно знал, где запряталась его дочь.
***
В тугой зимней шубе, Маша просто висела, закутавшись руками в длинные рукава, а босыми ногами - по сути стоя во внутренних карманах.
Это её любимый, особый трюк. Прятаться среди вороха всякой одежды. Сравнивать с одеждой саму себя.
Аккуратно и мягко Михаил снял шубу с плечиков, положил её на пол перед собой.
Маша любила прикидываться одеждой, а он, когда играл с ней - эту чужую одежду часто с неё снимал.
Как будто на одеяле, его дочь наконец перед ним. Подолы платья разорваны, от колготок - ну, условно что-то осталось. Совсем босая: второй башмачок где-то тоже успел затеряться.
Чёрные волосы совсем спутаны, скомканы, лицо измученное, всё в пыли.
Она спала, вроде бы даже спокойным сном, а отец - стоял перед ней на коленях.
Медвежонок просто обожал прятаться, а Большой Медведь - всегда радовался, когда её находил.
НИКОЛАЙ
Плётки, японки, тентакли вертелись в голове парня, пока тот пытался угнаться за своей новой знакомой. Нет, конечно, «Ходячие Мертвецы», «Крестоносцы», «28 Дней Спустя» его приучили к тому, что мертвяки при желании могут быть очень и очень шустрыми, да и Тина честно призналась: он как бы с ней, но у неё есть дела, и если с ней, то чтобы не отставал, но…
- Слушай, я тут догнала…
Она настолько резко замерла, что Николай буквально в неё влетел - и Тина дёрнулась, схватила его за запястье. Одарила не то что пронзительным - таким взглядом можно нафиг развоплотить. И хватка на руке не то, что цепкая - мертвецкая, иначе не скажешь.
Парень согнулся от боли, невольно просел на колени - и новая знакомая тощим чёрным сгустком нависала над ним.
- Никогда, - процедила сквозь зубы, - не налетай на меня со спины.
Тот быстро закивал, совсем не найдя, что ответить. Кроме разве что стрельнувшего «Но ты же сама здесь встала!» - но об этом решил промолчать. Слишком, слишком выглядела та раздражённой.
- Бывает, - отпустила и отошла, перебирала пальцами на всё той же ладони. - Выдыхай, я тож затупила. Ну, поднимайся, - нагнулась к нему, теперь просто подала руку. - Сильно болит?
Хватка всё ещё ощущалась. Ну, как хватка. Как если бы руку зажали тисками, сдавили кости - и всё ещё продолжали сжимать. Даже не красный, там остался чуть ни синюшный след.
Новая знакомая испустила досадный вздох, взяла парня у предплечья, помогла снова встать на ноги.
Тот хоть и поднялся с её помощью - а всё-таки тут же чуть-чуть отошёл.
- Та, пойдём на скамейку, - Тина качнулась, кивком указала на тротуар. - А то стоим тут как додики. Разговор есть.
***
Они сидели на лавочке, где-то посреди Цвинтарной между длинных высоточных стен. Где-то в отдалении слышался звон колоколов местной церкви. Судя по ударам, шёл третий час дня.
- Привет! - Тина вскинула руку и улыбнулась.
- Здравствуйте! - довольно кивнул ей мужчина в тёмном костюме и с перебинтованной головой.
… «ЗАТО УЛЫБКА ОТ УХА ДО УХА!» …
- Это и есть Господин Здравствуйте? - Николай склонил голову, тихо, чтоб тот не расслышал.
- Здравствуйте! - тот тут же ответил кивком - и совсем уж ускорил шаг.
- Да, только ему велосипед сломали. Пока что не вредничает, а мы ему ещё и день сделали. Возможно, он это запомнит.
Коля честно и абсолютно-непонимающе ей кивнул.
- Ты что-то сказать хотела, - напомнил парень, как бы невзначай потирая всё ещё ноющее запястье.
Тина застыла и выпрямилась, вжалась ладонями в сиденье, вскинула голову, поджала губы.
- Слушай! - щёлкнула пальцами, - а ведь да! Я вот чего тут догнала. Тебе же переночевать негде.
Парень повёл плечом, оправил рюкзак за спиной.
- Думаю, справлюсь.
- Ба-а-лин, - Тина от волнения закусила указательный палец, часто цокала языком, смотрела прямо перед собой.
- Да не парься, - он натянуто улыбнулся, невольно опустил взгляд, даже немного смущаясь от такого обилия заботы. Ну, по крайней мере её обеспокоенность выглядела вполне искренней.
Тина соскочила на землю, закинула руки за спину и встряхнулась.
- У меня тебе не понравится, - говорила она сейчас больше себе и глядя аккурат под ноги. - Нет, нет, - головой замотала, - и просить не думай. Не надо тебя ко мне, очень-очень-очень не надо, - бормотала себе под нос, - о! - хлопнула в ладоши, всплеснула руками. - К Морской Ведьме тебя поселим!
- Куда?.. - тот от удивления аж вскинул бровь.
- Это, - казалось, его не слыша, - тебе срезать через Заводскую, со мной по пути, оттуда к Главной, там через Парк на Озёрную, Псовий Пролесок, там - на Посёл, очень сложно спутать дорогу, да, почти что ко мне домой, а там… - протянула, поджала губы, - ну-у-у, за холмы и по склону. Маяк тяжело не заметить. Во-о-о-т, - только теперь повернулась к ошалелому от обилия информацию парню. - Да, тебе туда. Контакт?
… Бровь у него всё ещё дёргалась. Вместе с веком.
… «Critical error, - нежно пропело в мозгу» …
Краш не столько от массива данных, сколько от самой скорости, с которой Тина это всё вывалила - а теперь ещё застыла и ожидала реакции. Наверное, надо хотя бы кивнуть.
Именно так Николай и сделал.
Его странная знакомая в ответ на это снова испустила глубокий вздох.
- Я тебя проведу немного, - добавила немёртвая спокойно и мягко. - Потом опять объясню маршрут. Ведьмы ты не боись. Не то, чтоб она с парнями тусует, но… Ты скажи ей, что от меня. Да и по тебе так-то видно, что неместный. Нормальный, в общем.
- А от тебя - это?..
- От кикиморы, - прыснула. - Ладно, на её языке - от Нимфы Болот. Она ничего так баба, - Тина упала опять на скамейку, откинулась на спинку, закинув руки под голову. - Не без привета, но понимающая. Ты, главное, - снова окинула его этим своим не то сочувствующим, не то чуть ни опекающим взглядом, - пока без меня будешь, - тут коснулась его плеча, - не сдохнешь, лады?
- Постараюсь, - прикрыл глаза. - Откуда столько заботы?
- А ты прямой, - улыбнулась ему. - Дерьма ещё успею наделать. Тебе - просто хочу помочь. Вот без всяких. Мне кажется это правильным.
- Спасибо, - Коля слабо улыбнулся в ответ, шепнул.
***
Тина и Николай шли вдоль здания заброшенного завода. Проходили мимо столба, и парень замедлил шаг, поднял взгляд.
На проводах висела тряпичная кукла. Улыбка на весь рот, парик набекрень, оттопыренные плюшевые пальцы на ватных ладонях, стопах. То, как эта игрушка свисала - создавалось чувство, будто она махает рукой всем, кто рядом.
- Смешной, правда? - заметила девушка.
- Забавный, - только вот отвёл взгляд.
Его знакомая стояла, осматривалась, покусывала палец, глядела то в одну, то в другую сторону улицы.
- Мне туда, - кивнула вдоль решётчатого забора с колючей проволокой. - На Гранитную, к школе. А тебе, - протянула, постукивая носком, - во-о-он туда, - указала прямо перед собой. - на Главную. Дальше через Парк, обойти Озеро, не убиться по пути через Пролесок, по единственной тропе на Посёл, и как видишь, так и двигай, просто через холмы. Есть автобус, но ты в него не садись. Не понравится.
- А с тобой мне точно нельзя?.. - сам неуверенно оглянулся. Оно-то сейчас стоял светлый день, и нелюдно, а всё равно - Тина ему уже про Околицу столько всего рассказала, что расставаться как-то совсем не тянуло.
- Ну ты в себя побольше смотри, - подбодрила. - Оно как: ничего страшного, кроме того, что в тебе.
- Шикарно, - сарказм.
- Ну, в общем, - замялась, опять взгляд опустила к ногам, покачивалась, - бывай, - твёрдо кивнула и резко обернулась спиной. Не дожидалась ответа, твёрдым шагом решительно двинула куда-то «по личным делам».
***
«Ладно, - размышлял Николай, уткнувшись в техно-биты, без текста, чтоб заряжали и не отвлекали, - что я знаю на данный момент?»
... «СЛЕДУЮЩИМ МЁРТВЫМ ТЕЛОМ СТАЛА ВЕРА,
ТА, КОТОРАЯ СВОИМ ТЕПЛОМ ВСЕХ СОГРЕТЬ ХОТЕЛА,
ПОМОГАЛА КАЖДОМУ, КТО ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ ПЛОХО,
ИЗ НЕЁ ОСОБЕННО ЖЕСТОКО ВЫБИВАЛИ ДУШУ...»
Он шёл просто в указанном направлении, то и дело для проформы косился на название улиц. Пока пересёк Вокзальную, уже видел заезд на рынок - скоро Главная улица.
Околицы нет на карте, и это своего рода аномальная зона, по факту - этакий колпак в пространстве, где есть ровно то, что проецируют её жители. Ну, как, по крайней мере до этого смогла дойти Тина. Что-то подобное говорила её подруга, та самая «Морская Ведьма». Но при этом у этого города есть и свои очень характерные черты. Это проявляется и в стандартном расположении улиц - которые могут отчасти произвольно меняться и подстраиваться, и в некоторых, так сказать, местных жителях. Неизвестно, мёртвые они, или сотворённые - но некоторые из них даже преуспели в искусстве имитации почти-живых. В основном для успокоения нервов приезжих. Это Тина говорила про то же отделение Милиции, работников кафе, ещё разных случайно особо-удачных сущностей. Их город будет стараться показывать «гостям» в первую очередь, чтоб, так сказать, пустить дым в глаза.
Далее - сюда в основном прибывают живые. Мёртвые души тоже, вроде как. попасть могут. Тина знала по крайней мере один пример, в шутку назвала себя. Да, в принципе, на неё так посмотришь - и правда, как будто бы удушили, возможно - потом утопили, а неприкаянная душа - вот, нашла здесь приют. Сама она по этому поводу даже не грустила особо, за одну только их с Колей короткую встречу вон сколько раз успела про себя пошутить.
Но её случай - скорее исключение, а не общее правило. Опять же, опираясь только на её понимание - а как долго она в этом месте, девушка плохо помнила. И, снова же, напирала на необходимость постоянно вести счёт времени. Оно будет теряться, будет его предавать.
Ещё Тина железно настаивала, чтоб он добрался до маяка в кратчайшие сроки, даже не думал засиживаться где-то до вечера. Не то, чтобы у него в планах было что-то подобное - но она именно что подчеркнула. Напирала на том, что ночью, хоть на улице, хоть в неизвестном и чужом доме ему лучше не оставаться. Что произойдёт, застань он эту самую ночь на улице, новая знакомая, правда, так и не уточнила.
А ещё желания, точно! Тина не раз повторяла о необходимости за ними следить. Желания для Околицы - это всё. Её основное топливо, её основная пища. Именно поэтому это место интересуется в основном живыми людьми. Именно поэтому очень высокий шанс, что и сам Николай - тоже жив.
Всё ещё, происходящее напоминало какой-то не то сюр, не то абсурд, не то дешёвый хоррор под старые игры, но - хэй, Николай оказался в нём. И, хотел парень того или нет, он всё-таки вынужден следовать местным правилам. Благо, их ему хотя бы отчасти объяснили.
А объяснения - это всегда хорошо.
Инкапсуляция - полезная штука, но не в данном конкретном случае. Пользователю не просто нужно, а жизненно необходимо понимать те процессы, которые происходят в этой багнутой реальности.
В плеере сменился уже пятый трек, а это добрые четверть часа.
Всё ещё никаких людей.
«Это что, выходит? Мне о тебе рассказали, и ты решила не притворяться?» - хмыкнул арке ворот городского парка.
Тот даже не выглядел лабиринтом: прямая аллея, окружённая живой изгородью синих роз.
… И правда, совсем никого вокруг. И ворота раскрытые приглашающе, мерно покачивались на лёгком ветру.
***
Озёрную улицу Николай опознал не по озеру. Так указал ему вбитый в рыхлую землю, чуть покосившийся, дорожный знак.
Вокруг, куда ни гляди - чистый открытый луг. И небольшая тропинка, которая его огибала - и тянулась, судя по всему - да, по дуге вдоль поляны.
Проверять, чем примечательна эта поляна. парень не стал: знал, читал и про Сталкеров, и не только. Аномалии всегда хотят казаться обыденными.
По ту сторону луга угадывались черты леса. Деревья там будто бы расступились, даже здесь, где стоял Коля, различалась дорожка среди хмурой высокой рощи. Вот к ней он и двинулся, конечно же помня название.
«Псовий Пролесок». Оно и звучало опасно, и выглядело прекрасным местом для какой-нибудь стрёмной засады.
Мобильный на блокировке, наушники - всё, в карманах. Здесь хорошо бы оставаться настороже.
***
Роща давила нависающими ветвями, а листвы так много, что кроны собой закрывали солнце, бросали много лапистых, когтистых теней на дорогу.
Оправив рюкзак, придерживаясь за лямки, Николай осторожно ступал по тропинке - и закусил губу, шумно выдохнул, заслышав многоголосый собачий лай. На звук, сколько их там сбегалось - определить сложно. И поблизости - ни ветки какой, ни палки. Только он сам, его тело, тот самый рюкзак. Ну, мобильник ещё, разве что, как кастет - да и то, вряд ли сейчас поможет.
Лай из просто громкого перерастал в истошный, всё ближе и ближе, больше и больше - и парень шёл по тропинке, не срываясь на бег. Внутри всё протестовало, сердце отчаянно билось.
Нет, он не мог позволить себе вот так просто бесславно сдохнуть.
У него есть, чёрт возьми, желания! Околица не должна хотеть его смерти. Его не должны убить.
… Но ты скажи это вот той оскалившейся дворняге, которая выскочила перед ним на дорогу. Рычала, вперилась голодным злым взглядом, исходила слюной. Высокая, рыжая, тощая.
За спиной тоже рык, зычный вой. По кустам - шелест, хруст хвороста - окружали. Приближались к нему.
Уже не одна и не две. Минимум пять. Худые и жилистые, рычали и обступали. Никто из псов не приближался к нему - зато ходили вокруг, бросали лютые взгляды, рыхлили лапами пыль.
Вот та, первая, кто перед ним выскочила - припала на задние лапы, выгнула спину - и рванулась на парня.
Тот было заслонился рукой - как лес разразился громом - и псина рухнула грязной мордой к его ногам.
Коля дёрнулся, обернулся - и новый выстрел. Жар от пули, рваный горячий след на щеке - и ещё один пёс упал.
Третий выстрел, сдавленный всхрап по другую руку.
Прочие псы отчаянно взвыли - и, рыча, принялись отступать. Всё ещё медленно, всё ещё злобно глядя на оторопевшего и растерянного - такого им сладкого, такого жалкого и удобного - но нет. Синхронно дёрнули мордами - и заспешили во тьму лесов.
***
Коля тупо оглядывался вокруг себя. На земле перед ним три пришибленных зверя. Просто валялись, под ними медленно растекалась густая, мешающаяся с пылью и грязью кровь.
- Здарова, умник! - за спиной голос - и парень напрягся, закатил глаза. Он абсолютно точно знал, кто к нему направлялся - и всё-таки, да, был рад.
Потом повернулся, вяло махнул рукой.
Именно так, всё как ожидал Николай.
В свободной майке-алкоголичке, старых расстёгнутых джинсах давно уж не по размеру, в колошах на босу ногу и со щетиной и патлами, которым позавидовал бы сам Робинзон, опираясь на поставленное дулом в землю охотничье ружьё, как на посох, его отец ухмылялся сыну.
И в лучах закатного солнца на волосатой груди поблёскивала медаль.
ЛИЗА
Я… А я не могу писать!
Нет, ну, как. Здесь есть и почти моя печатная машинка, и стопка листов, и коробочка с запасными лентами - а всё-таки не могу.
Кристина уже уснула. Мы в спальне на какой-то странной квартире. Будет смешно, если ты, читающая это, найдёшь здесь эту запись, не зная ничего, что было до этого - и без понятия, что будет потом.
Но я всё-таки села печатать. В данный момент - больше для собственного успокоения. Я тихо печатаю, чтобы Кристину не разбудить.
Одной рукой, второй - глажу её спящую: её голову себе на колени сложила. Чтоб знать, что она рядом. Чтоб её чувствовать. Это очень и очень важно.
И пытаюсь хоть как-то осознать свои мысли.
… В общем, Околица - это редкая сволочь. Я примерно представляла, на что способно это дикое место - но сегодняшнее - это уже за гранью.
Нет, я просто отказываюсь верить случившемуся. Иначе, как издёвку, происходящее не назовёшь. Просто взять и перестроиться под вообще другой незнакомый город - и даже не пытаться скрывать себя.
… Наверное, да, мне страшно. Одновременно и злобно и страшно. Это ответ на вызов, да? Так мне всё трактовать?
Я ведь на поездку-то согласилась, примерно представляя, чем всё может обернуться в итоге - просто, чтобы Кристина мне наконец поверила. Как же я ошибалась! Надо было стоять на своём.
Какая я дура.
Мы покушали аскорбинок. Я пошутила, что это снотворное. Она мне поверила, и теперь крепко спит. Глажу её, перебираю её мягкие волосы, ощущаю её тепло. Кристина свернулась и обнимает меня во сне. Интересно, что ей сейчас снится? Со мной ли она сейчас, или с кем-то ещё?
Главное - чтоб не сама.
Я не сплю только потому, что вот недавно проснулась. Снотворное на меня не подействовало - и в нашей спальной, и в зале, конечно же, включён свет. Двери в квартиру я ещё днём заперла. В коридор - закрыты сейчас. На всякий случай подтащила к ним стул, спинкой зажала ручку. Надёжнее, так надёжнее.
На маяке я могу позволить себе не спать хоть всю ночь. Но здесь - да, я проснулась. И сна ни в одном глазу, и совершенно не знаю, чего ожидать.
Я очень надеюсь, что Околице зачем-то нужны мои записи, и она не потревожит ни меня, ни Кристину, пока я сижу за машинкой.
И да, я уже говорила? Ни при каких обстоятельствах особенно сейчас я не могу позволить нам разлучиться.
Пока мы вдвоём, наши мысли мешаются, городу будет сложно взаимодействовать с каждой из нас. Ему нужно нас разделить - а я этого не позволю.
Желания исполняются в одиночестве.
Исполнения собственного я не хочу. По крайней мере - точно, точно не здесь, не сейчас.
Кристина рассказывала, что до меня встречалась с другой девушкой. Её она там, в кафе вместо меня увидела. И что она приехала в Околицу, расставшись с ней.
Мы условились только частично открыть наши желания: это важно. Так мы сможем понять, если вдруг кого-то из нас заменят. Околица любит грубо заявлять о себе, смеяться тебе в глаза. Она охотно выдаёт себя, позволяет тебе осознать твоё место в ней. Лгать и намеренно делиться ненастоящими фактами - не вариант. Так мы только запутаемся, а и мне, и Кристине сейчас важна ясность. Хотя бы в рамках возможного. В рамках допустимого.
Я сижу и всё время прислушиваюсь, всё время кажется, что входная дверь… как бы сказать… не на месте. Что там кто-то за ручку дёргает. Но это может быть просто сквозняк. Тут же форточки и в спальной и в зале открыты, ветер, чтобы не жарко.
А ещё одной рукой чертовски неудобно курить. Никотин помогает держаться в тонусе.
Бедная Кристина, куда тебя занесло.
Просто стряхиваю на стол пепел. В чашку - окурки складываю.
Почему эта квартира мне так знакома? Почему я узнаю эту спальню? Кровать под окном, стол - прямо рядом с ней. В целом такое, тесноватое продолговатое помещение. Люстра под старину, с лампочками в стиле свечей. Гирлянды под потолком, тоже сейчас включённые.
Не хватает только плакатов Вало, Юрки 69, Стила. Они у меня вот здесь, над столом, прямо напротив шкафа висели триптихом, моя святая святых.
Значит, мы сейчас у меня дома? А будем ли мы здесь завтра?
Как давно я не была в этой комнате?
Как давно отсюда сбежала?
Нет, я всё же прервусь.
Я не могу отнимать руки от Кристины, жутко нервничаю и очень хочу курить. Так что теперь совсем объявляю паузу. Нужно посидеть, продышаться. Очень хочется пересмотреть свои предыдущие записи, сравнить вообще своё состояние с тем, когда мне спокойно и то, как мне сейчас. Я не знаю, мне буквы слепыми и слабыми кажутся, совсем не отбивают моих эмоций.
Вот. Цепляюсь за звёздочки. Креплю их троих сюда.
***
Наткнись я на подобную сцену в книге, о героине бы так и сказала: «Дура! Какая дура!». Ты явно не в себе, очевидно - не у себя дома. Случиться может чёрт знает что - и из всех возможностей ты по воле авторки просто продолжаешь строчить заметки, как заводная добропорядочная, услужливая к читательнице персонажка, обязательно верная своей роли и стилю.
А беда в том, что я не знаю, что делать. Ну, как. Знаю, что ни при каких обстоятельствах не должна покидать спальню. И чётко видеть происходящее в зале, раз уж двери в него открыты. Я и на лист-то почти не смотрю, набираю вслепую. Так много уже печатала, что помню расположение клавиш без всякого «Соло на печатной машинке», играю партию одной рукой.
А ещё на меня смотрят, сейчас и в прямом эфире. За окном зала я вижу мальчика. Он не на подоконнике, он просто висит. В джинсах, жёлтых кроссовках. Тёмная кофта в жёлтенькую же полоску на рукавах, откинутый капюшон. Пшеничные до плеч волосы. Он мне машет и улыбается и раскачивается.
Я смотрю в его открытые зелёные глаза, держусь за плечо Кристины и даже не забываю о запятых. точках и прочих знаках!!!!
Что ты здесь забыл, зачем,зх зачем ты сюда пришёл, что тебе от меня нужно, почему именно зедсь сейчас в этот момент ты этого ждал ты хотел этого уйди нет я к тебе не пойду жаэе не надейся нетнетнетнетнетнет я не выйду к тебе как бы ты не просил
***
Лиза сидела на постели, сжала плечо своей крепко спящей подруги и пристальным взглядом смотрела в окно зала.
Там, за тёмным стеклом, со стороны балкона она видела мальчика, который как бы просто повис в воздухе. Стоял, улыбался ей. Глаза ребёнка - широко распахнуты, вздутые, водянистые. Губы - полные, налитые синим. Само лицо - грубое, грязное. Глазные яблоки закатились, виден только белок. Само тело - неестественно-полное. Под кофтой прослеживался выпирающий пухлый живот.
***
уйдиуйдиуйди просто уйди отсюда, ты прекрасно понимаешь: я не верю в тебя. я не верю тебе. тебя нет, слышишь, нет, и быть тебя здесь не может. ты не заставишь меня к тебе выйти. я на это не поведусь.
***
В дверь стучали.
Стучали в дверь её квартиры. Били тяжело кулаком. Приглушённый стук гулко вбивался в спальню. Часто дёргали ручку.
Кристина потянулась, вытянулась, легла на спину - и Лиза, не отрывая взгляд от окна, тихонько погладила свою подругу. Редко и глубоко дышала.
Она чувствовала тепло от близости со своей нежной, со своей хорошей, со своей самой лучшей. Радовалась, что та была способна так крепко спать.
Стук продолжался, мальчик и не думал никуда исчезать.
***
Вы не разлучите. Вы не разлучите нас. Я слишком хорошо понимаю, что вы пытаетесь сделать. Не выйдет. Не выйдет. Смотрите, я даже вернула себе самообладание. Я снова помню и про запятые, и про проблелы, и про большие буквы, и даже, наверное. не опечтываюсь. Минимально допускаю ошибки.
***
Лиза села прямо, напряглась, силилась выгнуть спину. Холодок, лёгкий холодок у шеи и по спине.
Зрительный контакт - там, на закатанные глазные яблока. Не с тем, что сзади.
Медленно потянулась за зажигалкой, почти наощупь - к сигаретам, только не отрывать взгляд от окна.
Просто курить, мать его улыбаться, играть в гляделки с тем милым мальчиком. Периферией отслеживать: к Кристине ничего не тянулось. Слушать сраный стук в дверь. В таком режиме сидеть до утра.
Не дёргаться, без резких движений. Вот - пепел стряхнула в чашку. Вот - затянулась. Вот - острый коготь, он не царапается, просто водит по коже, от челюсти и к ключице.
Не двигаться. И не прятаться. И теперь уже точно не убегать.
***
Ты понимаешь, что я знаю, что ты там. да? И что вот ты сейчас читаешь всё это, глядя через плечо, да? Да?? ДА?! Читай. Мне, как видишь, совсем всё равно. Вот совсем абсолютно. Стучись сколько влезет. Смотри, сколько влезет. Трогай, пока не устанешь. Я даже не буду тебе мешать.
***
Последний абзац Лиза даже проговорила. Даже нет: процедила, сочась презрением, ядом, ненавистью к тому, что вокруг.
Кристина зевнула - и Лиза затаила дыхание.
«НЕ ПРОСЫПАЙСЯ!!! - закусила губу. - Только не просыпайся, - сцепив зубы, не издавая ни звука».
Скрип половиц в коридоре. Тяжёлые медленные шаги.
Мальчик за окном раззявил рот, обнажая чёрные дёсна. Коснулся ладонью стекла.
Острый коготь вёл по спине, между лопаток, придавливал ткань рубашки.
Шаги совсем близко к двери в зал.
Девушку прошиб холодный пот. Моргнула: в глазах кольнуло. По щеке потянулась слеза.
***
я одна сейчас, да? если Кристина спит, то, значит, я одинока? я одинока, да? ты вот ко мне пришёл? а я не здамся. на зло тебе до утра высижу. буду ждать, сколько потребуется, выблядок, жертва лопнувшего гандона, тварь, не надейся
***
Тяжёлый удар по закрытой двери в зал. Сквозняком всколыхнулись гардины - но Лиза не шелохнулась. Позволила себе тихий вздох, заметив, что её подруга по-прежнему крепко спала.
Мальчик за окном продолжал гладить стекло. Прижался лицом к поверхности, от чего его губы раздвинулись в синюшную тёмную мякоть.
Коготь у поясницы, под тканью рубашки. Надавил немного сильнее.
***
если тебе интересно, да, это больно. и мне как-то придётся объяснять новый порез.
***
Она просто продолжала курить. Только сцепила зубы, старалась не морщиться и терпела. Жгло не сильней, чем от лезвия. Да, это всего лишь лезвием от поясницы - и к рёбрам, совсем неглубокий след. Достаточно, чтоб пустить кровь - но даже на рану не тянет.
Девушка сжимала ладонь любимой, всё ещё старалась ни за что не моргать. Не трястись. Никак своим телом не побеспокоить сон своей женщины. Она обещала её защищать. И она защитит её. Даже сейчас, даже перед лицом кошмара.
Это просто игра в ожидание.
За дверью мялись. Опять единичный тяжёлый удар.
Не дёрнулась, ощутив второй коготь - вёл под воротником. Мягко и медленно, описывая линию вокруг шеи.
Мальчик прижался щекой к стеклу, повёл головой, размеренно тёрся о мерно запотевающую поверхность.
Это её кошмар. С ним она уже научилась справляться. Просто сейчас её подловили.
***
А я всё равно не сдамся. Ты не взял меня, пока я была здесь одна. На что ты рассчитываешь теперь? Ты можешь сколько угодно жрать мой страх. Но тебе меня не сломить. Я ещё и половину пачки не выкурила. Спасибо за подгон, кстати. Это очень и очень кстати. Ты сам себя вот этим подставил.
***
Коготь от рёбер тянулся к груди. Кровь - ну, она просто липкая, неприятная. Совсем чуть-чуть Лизу жгло. Боль - это всё-таки жизнь. А когда кровь выходит - это как освобождение, облегчение, что ли. Как испустить дух, как выдохнуть, только телом. Это даже по-своему исцеляющая, иногда и очень полезная боль.
Тихий треск по джинсовке - и давило спину. Ощутила холод по коже от разорванной ткани.
Твёрдая игла вела острием по изгибу хребта.
Новая сигарета.
Новый удар, громкий треск, как кулак проломил дерево. Наверное, дверь в зал сейчас просто в мясо.
***
я конечно же всё это забуду и ты сделаешь всё чтоб эта запись была уничтожена. чтоб я не помнила ни о когтях, ни о тебе за окном, ни о чудище на пороге. но я для этого и пишу. я выжигаю эти слова в своей памяти. не надейся, что я забуду.
***
Лиза сжимала ладонь Кристины. Опять сидела, не позволяя себе никаких движений.
Коготь на теле уже вывел порез к груди, скрывающей сердце.
Чуть-чуть головой качнула: вторая лапа зацепилась за серёжку с корабликом. Опять дёрнула. И опять.
На третий раз Лиза впилась зубами в губу: мочка очень, очень болела. Ну, по ощущениям - то, что от мочки осталось.
Любимая не шелохнулась: ну, так, её подруга силилась не поломать её сон.
Мёртвый мальчик бился лбом о стекло.
***
ты можешь мучить меня, сколько хочешь. можешь пугать меня, сколько хочешь. можешь изводить меня, сколько хочешь. но всё это бесполезно. я это знаю. ты это знаешь.
Но я не сдамся.
Я не сдамся тебе.
ВИТОК ПЯТЫЙ. ФАЗА МИФА
КРИСТИНА
Кристина потянулась, зевнула. Люстра в спальной всё ещё включена, и яркий свет больно резал глаза.
Голова страшно гудела, как после похмелья. Ещё и правая ладонь затекла, и такой ещё звенящий, переливистый звук, как стекло…
Женщина встрепенулась, забилась к бортику постели, стряхнув с себя покрывало - и осколки ссыпались вот так, беспорядочно и на простынь. Разбитое окно, на столе - сбитая чашка, куча пепла, окурки и вокруг, ещё и там на полу. Пятна крови на покрывале. Ошмёток кожи, рядом - серёжка с корабликом.
- Ну зачем ты кидаешься…
Беглянка вжалась в постель. Глядела даже не в панике - затравленно и беспомощно на подругу, которая вот как раз тяжело поднялась, придерживаясь дрожащей ладонью за край стола.
Шатающаяся, с изодранной в клочья и висящей на ней теперь бесполезными лохмотьями клетчатой рубашке, вся в царапинах и порезах, без мочки у левого уха и с распухшей нижней губой, Лиза ей улыбалась.
Взгляд стоявшей - нет, не безумный. Да, немного заплывший, чуть-чуть размытый-рассеянный. Но она не только глазами, она вся как будто светилась. И тускло - и так светло, ясно и счастливо. Шаталась и вздрагивала, покачивалась. Её челюсть дрожала, как если б она хотела - но не решалась что-то сказать.
- Ты извини, - Лиза чуть-чуть отошла, - если у тебя рука болеть будет. Я, - уронив голову - и тут же обратно вскинула, - я сейчас, - подняла другую ладонь, - я уберу всё, - добавила, едва удерживаясь на ногах. - Такой беспорядок тут, - запиналась, тщетно успокаивая Кристину, - ты сиди, тут стекло, стекло битое…
Синяки на бёдрах и голенях, плечах, у запястья. На большом пальце и на мизинце правой стопы не хватало ногтей. То же самое - и указательный палец левой ладони. Только кожа одна, кровь запёкшаяся.
- Да куда ты… - Лиза только и выдохнула.
Кристина метнулась к подруге. Плевать, что под ногой у неё треснул осколок - там всё равно покрывало, не страшно. Шатающаяся и приникшая к ней в объятья, буквально у неё на руках обмякшая Лиза - вот, вот что страшно.
Напуганная медленно опустила подругу на пол, рядом со шкафом. Да, пепел, окурки - пофигу. Аккуратно помогла ей осесть, как могла крепко прижала её-трясущуюся к своей груди. Гладила её, целовала её затылок, тёрлась щекой о волосы. Как могла, как могла Кристина успокаивала её. Ни слова не говорила, только часто и громко дышала - а Лиза всё вздрагивала, сводила плечи. Свернулась, теперь и сама приникла теснее к ней.
- Я… - та выдавила тихонько, совсем слабым голосом, силясь поднять взгляд к напуганной, - я до утра тебя за руку держала. Не отпускала совсем. Пока не ушли, не пускала. Нельзя было отпускать. Ты прости, если болеть будет. Я крепко держала, чтоб не разняли. Болеть… Болеть будет.
… А дальше не говорила. Ну, как: что-то путанное, сквозь всхлипы. Сбивчиво и болезненно плакала. Ещё что-то про «не отпускать», «не ходи далеко» - да Кристина и так бы никуда не ушла. И не потому, что в зале видела совсем уж дикий погром: дверь в гостиную просто высажена и чуть ни в труху, окно на балкон - там, ну, рама вот и осталась, а потому что, вот - подруга её, её девушка в её объятьях тряслась, дрожала. Пыталась чуть-чуть отстраниться, но женщина её не пускала, только обнимала ещё сильней.
Спустя какое-то время Лиза сама успокоилась. Аккуратно ткнулась носом ей в щёку.
- Дашь аскорбинку? - попросилась, поджав распухшие губы.
Кристина безмолвно выполнила её просьбу: блюдце лежало вот рядом, задвинутое под шкаф.
Девушка осматривала беленькую таблетку, вертела её в всё ещё трясущихся пальцах.
- Скажи мне, что это бодрящий и исцеляющий кофеин. Что после него я почувствую себя хорошо, что тело перестанет болеть, а мысли придут в порядок… - попросилась она потеряно, почти жалобно.
- Всё так, - улыбнулась обнимающая её женщина. - От этой таблетки тебе станет хорошо-хорошо.
- Спаси-и-ибо, - протянула Лиза, прижала ладони к сердцу - и положила «колёсико» на язык. Стакан воды - он вот тут, сразу же под рукой стоял - и она запила, сглотнула, понурила голову - тут же дёрнулась, отряхнулась, сразу вскочила на ноги. Смотрела на всё ещё сидевшую перед ней удивлённую и смятённую.
- Ты тоже возьми, - выдохнув, отерев губы, она попросила свою хорошую. - Оно тебя быстро поднимет.
… И Кристина не спорила с ней.
***
Уже на кухне - единственная нетронутая и никак не пострадавшая комната - подруги сидели на полу на мягких подушках, курили и приходили в себя.
Тоже зажжённый свет, рассеянный, жёлтый, сливающийся с освещением от окна.
Заспанная растерянная женщина всё ещё ошарашена, всё ещё не отрывала взгляда от своей подруги, которая, так-то, сейчас вполне улыбалась, и, даже, можно сказать, наслаждалась жизнью: дымила расслаблено, чуть-чуть покачивалась, будто в такт музыке, играющей в её голове. По крайней мере казалась довольной. И на неё, Кристину, кто сидела напротив, всё глядела с теплом, не отрывала восторженный взгляд.
- Нога не сильно болит? - женщина кивнула на стопу подруги, наконец обретая дар речи. - Может, заклеить чем?..
- Ой, - Лиза дым выпустила, отмахнулась, - сейчас уже ничего не болит. Хорошо всё со мной.
Та окинула свою девушку скептическим взглядом. Ну, губы уже не такие страшные. Да и порезы не кровили, просто - ну, внушали своим обилием. Синяки всё ещё, и ухо.
- Не беспокойся, - израненная прикрыла веки. - Это пройдёт.
- Я же теперь уснуть не смогу, - пожаловалась в ответ растерянная.
Та пожала плечами, ссыпала пепел в блюдце.
- Это случилось именно потому что я не уснула. А ты как раз крепко спала, и очень хорошо, что спала.
Кристина ответила нервическим смехом.
- Хочешь сказать: «это очень хорошо, что я тебе не мешала».
Лиза закрыла глаза, затряслась, посмеиваясь ей в тон.
- Можно и так, - ответила уже поспокойней, опять с улыбкой и склонив голову набок.
… И, нет, женщина совсем не желала знать, что именно здесь творилось. Общие виды последствий - ну, они сами собой достаточно впечатляли.
- И часто здесь… - замялась она. - Подобное происходит?
- Только ночью, если не спишь. Я, на самом деле, уже плохо помню, что именно тут творилось. Ну, осколочно очень. Смутно. Я вроде писала об этом. В спальне, на машинке печатной. Если ты не в безопасном месте, что-то такое случается.
- Вот как, - Кристина прыснула, пепел стряхнула. Опять затянулась: ментол приятно дёр горло, охлаждал, пробуждал. - И много ты безопасных мест знаешь?
- Знаю про свой маяк. Знаю, что на Посёле - это почти там же, только за холмом высоким - тоже, вроде как, тихо.
- А далеко он? Ну, Посёл этот.
- А это… - Лиза протянула, больше глядя на струйки дыма, - это зависит. Если Околица позволит признать нам, что мы никуда не уехали, то, наверное, в другом конце города.
- Так мы и так никуда не уехали.
Её подруга натянуто улыбнулась.
- Это ты сейчас вот так говоришь. А вчерашнюю себя помнишь?
Кристина закатила глаза.
Ну да, пожалуйста, вот теперь посыпались обвинения. Ещё добавит «Ну я же предупреждала!», «Могла бы меня сразу послушать!». Да, дура она. Повелась. Не привыкла, что в мире может существовать подобная хрень. Не думала, что в Украине есть сраные города-призраки, как-то по жизни ни разу с таким не сталкивалась. Как-то вот так считала, что в жизни всё - ну, как у людей, по-нормальному, без вот таких стрёмных загонов. Что такое только в тупых ужастиках приключается.
- Ты злишься? - Лиза поджала губы.
Та тяжело выдохнула.
- Не люблю, когда меня тыкают в собственную несостоятельность. Хорошо, признаю, я тупая баба, привыкшая к адекватному миру. Что делать, ты лучше скажи. Я вот это вот понимаю. Херня хернёй, - быстрая тяга, часто застучала краем сигареты о блюдце, опять затяжка, - а выбраться как-то надо. Ты как вообще, идти-то сможешь? Есть, чем прикрыться? Может, в шкафу тебе подыскать чего?
Вместо ответа Лиза поднялась, взяла чашку с окурками, подошла к окну, встав рядом с сидевшей.
- Судя по дворику, мы недалеко от Гранитной, рядом со школой. Это… - приставила сигарету к губам, шумно втянулась, пустила густой белый клуб, - да, как я и предполагала. Чуть ни через весь город.
Кристина шумно выдохнула, прижалась затылком к прохладной батарее.
- И что дальше? Ну, вернёмся мы к тебе на маяк. Какие дальнейшие планы? Как нам совсем уехать отсюда?
Её подруга застыла, вся сжалась, с силой сцепила зубы и затряслась.
- Выжить, - зло процедила девушка - и таким голосом, что женщина невольно поникла. Голову в плечи втянула.
- Эй, - чуть ни шёпотом, Кристина осторожно её позвала. Коснулась, погладила ногу, привлекая к себе внимание. - Ну, ну, чего ты. Я же не…
Лиза на неё не смотрела, только дымила в окно.
- У меня нет ответов, - бросила она с холодом, по-прежнему глядя перед собой. - Всё, что знаю, я и так говорю тебе. Будь добра, не дави на меня. Я сейчас и так на пределе. И я тоже хочу уйти. И жить я тоже хочу. И хочу сначала прийти в себя, и, желательно, не в ожидании жопы. Я сейчас просто домой хочу, понимаешь?.. Я… Я тоже люблю, когда всё… Ну, там.. Нормально, знаешь… По-моему. Когда я хотя бы примерно понимаю, что ожидать - и не беспокоиться. Неужели нельзя?.. А ещё я серёжку свою любимую потеряла. Ты не видела её нигде?..
Теперь губы кусала Кристина.
Лиза всё высказала очень спокойным голосом. Ну, да, немного сбивалась, запиналась чуть-чуть. Чуть-чуть вздрагивала. То и дело прерывалась, чтоб затянуться и выдохнуть. И только сейчас, только в этот момент, когда она её выбесила своей тупостью и настырностью, эта поистине железная женщина вообще хоть как-то пожаловалась о себе. О своих собственных потребностях, чувствах. Вообще, вслух, о том, как ей во всём этом самой.
Не ныла, а просто высказалась. И теперь снова молчала, только часто курила, по-прежнему смотря куда-то в ясный постылый день.
- Надо ещё аскорбинкой закинуться, - заметила Лиза. - Опять усталость накатывает, снова голова кружится. Ты извини, что я так вспылила. Не хотела я так…
Вместо ответа Кристина, да и её подруга - обе вздрогнули, заслышав пронзительный и противный дверной звонок.
… И между ними повисла теперь звенящая тишина.
Кто бы ни стоял там за дверью, через какое-то время он (или она?) позвонил опять.
- Днём в Околице точно херня не творится?.. - шепнула беглянка, глядя молящим взглядом на всё так же стоявшую подле неё подругу..
- В рамках допустимого, - Лиза ответила спустя новый пронзительный звон. - Лучше открыть. Я за таблетками. Ты за мной посмотри в зале, как я из спальной выйду - ты только потом открывай.
… Пока без звуков.
Кристина стояла в зале на обломках двери в эту комнату. Глядела то на подругу в соседней комнате, то на толстую тёмную входную дверь. Обычная дверь такая, даже новенькая. С позолоченной ручкой, на двух замках. Один как щеколда - открывался ключом снаружи, а другой - прямо замок-замок: глубокая продолговатая скважина, явно рассчитанная на такой же мощный, увесистый ключ. Ну, вот тот самый, который как раз на столе перед ней лежал.
И опять пронзительный мерзкий звонок. Оглушающий и противный.
- Это придаст мне сил, - Лиза закинулась сразу тремя таблетками, залпом осушила стакан с водой. - Открывай, - кинула больше жестом, одними губами.
- Алина! - как раз в этот момент женский голос за дверью. - Алиночка, что же вы. Я ведь знаю, что вы в этой квартире. Откройте, Алиночка.
Кристина сглотнула, закусила губу.
- Это ко мне, - признала, испустила глубокий вдох, подошла к двери. - Да-да, я сейчас, - она ответила-позвала намеренно громко, наигранно-радостно. - Сейчас буду!
***
На лестничной клетке стояла невысокая женщина.
В розовой юбке до пят, обутая в тёмные башмаки с зелёными бантиками, в жёлтенькой вязаной кофточке - и с заколкой-шапочкой, она улыбалась, сложив ладони.
- Добридень, Аліночко! То ж, я можу пройти? Ой, - всплеснула руками, - ти ба, Лізонько! - сама переступила через порог, мягко отодвинув ошалелую от такой наглости и внезапности Кристину. - Красуня моя! Ну, іди-но сюди, до тітоньки! Дай обійму тебе, дай поцілую! - раскинула руки с приветственными объятиями. - Як Тимко там? Підріс уже? Красень буде? Так давно, так давно вас не бачила! - приложила сомкнутые ладони к щекам, поднялась на носки, мечтательно головой повертела. - То ж, - теперь повернулась к Кристине, - ти, Алінонько, постав нам чайок, та й нумо. Хоч поспілкуємось. Так давно, так давно вас не бачила…
Тётушка Добридень всё так же стояла в холле квартиры между Кристиной и Лизой. Двери на лестничную клетку между тем захлопнулись сами собой.
Странная гостья тем временем вошла в зал.
- Ой божечки… - тётушка прижала ладони к губам, аж присела от удивления. - Що ж тут таке! - опять головой замотала. - Що ж ви, дівчатка, кохаєтесь, шо усе догори верхи, усіх сусідів ніччю перелякали, аж мене до вас викликали. Я-то думаю, що воно до біса там коється, а ту-у-у-т! - всплеснула руками, - ой, не треба, ой, так не треба…
Лиза склонила голову, чуть-чуть подняла ладонь, как бы жестом успокаивая подругу. Мол, всё нормально, Тётушка пока… у себя.
- Так… Я чай сделаю? - Кристина покосилась на дверь в кухню.
… и обе подруги мигом метнулись туда.
МИХАИЛ
Мужчина оправил джинсы и опять опустился к дочери, помогая ей встать.
- Спасибо тебе, - шепнул он, крепко прижав к себе девочку.
- Я люблю тебя, папа, - та приникла к нему, потёрлась щекой о пуговицы рубашки.
Среди пыльных одежд, при свете стылого дня, они наконец были вместе. Наконец, как раньше, как всегда, когда оставались одни.
Отдалённый гул, приглушённый, как будто бы в голове. Так, наверно, стучало сердце. Ну, конечно - он ведь так волновался! Так боялся, что не успеет.
Но теперь отец крепко обнимал свою дочурку, гладил её растрепавшиеся взмокшие чёрные волосы, прижимал её слабое тельце к себе - и всё держал, и держал, и держал её.
Это всего лишь очередная игра, в которой его Медвежонок просто очень хорошо, очень тщательно спрятался - и всё ждал, когда же Большой Медведь сможет её поймать.
Михаил отошёл от девочки, всё ещё не отрывал ладоней от её локтей. Смотрел на неё, не мог наглядеться.
Да, подолы платьица совсем уж разорваны, обрывками едва достигали чуть воспалённых, дрожащих коленей, а бретелька на правом плече сползала, оттягивала за собой воротник. Ноги босые: от колготок такое осталось, что хоть были они, что нет.
В голове мужчины по-прежнему всё гудело, стучало как будто громче. Совсем уж его понесло. Ну, конечно же: он же стоял перед дочерью. Смотрел, любовался ею.
Совсем спутанные комья некогда прямых и мягких волос. Личико чуть-чуть перемазанное: и щёки ещё горят, и пыль к ним, к её лбу налипла. Оглянулась, нашла платочек на парте, там же - стакан воды. Привычными жестами смочила ткань, отёрла губы, лицо. Встряхнулась и проморгалась, снова посмотрела на папу.
- А теперь мы к маме поедем?
- Поедем, - кивнул мужчина. - Теперь - поедем.
В голове всё ещё не укладывалось, что она теперь наконец-то с ним. Что кошмары всё-таки имеют обычай заканчиваться. Что счастье всё-таки есть. Что они опять вместе - и никто, никакая внешняя сила, никакие злые законы больше не отнимут её, родную и милую, у него.
Скрипнули половицы - и Михаил замер, притянул к себе встревоженную дочурку.
Гул-таки оказался не в голове. Теперь он отчётливо слышал шаги. Много шагов, быстрых и частых.
Всё-таки он задержался. Поддался, охваченный радостью обретенья. И опять, опять, по сути, подвёл себя.
Маша всё поняла без слов - и юркнула в шкаф. Успела. Мужчина же - повернулся лицом к приоткрытой двери, вскинул руки.
И даже не удивился служивым, ворвавшимся в кабинет.
- Руки на стол! - его схватили за воротник, прижали к парте лицом. К виску приставили дуло.
Четверо, «при параде». Один вот его держал, остальные - осматривали помещенье. Кто-то из них покосился на раскиданные одежды, сплюнул.
- Берём его? - спросил тот, кто заломал Михаила.
Сам пойманный тем временем как мог, оглядывался, оценивал происходящее.
Так. Один на входе, скрестил на груди руки, ноги расставил. Верзила настоящий. Пырился-ухмылялся.
Другой - медленно обходил ряды чуть сдвинутых парт, осматривался. Третий - над Михаилом. Четвёртый - сел на учительский стол, извлёк из кармана блокнотик, шариковую ручку. Знакомые, слишком знакомые вещи. Да и сам их владелец едва ли нуждался в дополнительном представлении.
- Что ж это вы, - он и обратился к мужчине, - Михаил Викторович, так нехорошо поступаете? На людей кидаетесь, бьёте их, грабите. ДТП на дорогах устраиваете...
«Я же тебя убил!.. - только и вырвалось в мыслях. Но сам смолчал»
- Следователь Чернов, - не дожидаясь ответа, сидевший на столе взял рацию, - приём, как слышно? Отлично! Да, так точно, товарищ майор, у нас он. И охотно признаёт обвинения, - здесь Юрий кивнул подследственному. - Готов абсолютно во всём сознаться. Можете подавать «карету». Отбой.
Младший лейтенант отложил рацию, махнул рукой сослуживцу, который скрутил Михаила.
Наручники защёлкнулись, тёплый металл немного давил запястья.
- Отпускай, - кивнул Юрий, и его коллега отступил от пойманного.
Михаил стоял прямо, глядел на сидевшего перед ним вроде покойного - но как-то слишком живого и совсем невредимого юношу.
- Дочь-то нашли? - хмыкнул следователь, покачал головой. - Илья, чего там копаешься? - спросил к тому, кто обходил и осматривал помещение. - Ты на шкаф посмотри. Гляди: большой такой, модный, красивый! - говорил к товарищу, а сам-то всё косился на мужчину в наручниках, пристально наблюдал его за реакцией. Но тот и глазом не моргнул, не одёрнулся.
- А, может, - спросил наглый и жилистый, который его повязал, - мы поможем ему? Ну, - пальцы разминал, хрустел ими, - чтоб рассказал нам чего хорошего. А?
- Да ладно, Сань, - Юрий прыснул. - Что мы, нелюди, оборотни какие-то, чтоб честных людей избивать? - тут опять кивнул Михаилу. - Мы же нормальные, мы же людей защищаем. Не бьём их, злость на них не срываем.
- А дознание? - «Сань» едко съязвил, языком цокнул. Чуть отошёл от закованного, окинул презрительным взглядом. - Не пойман - не вор.
Илья тем временем навалился на дверцу шкафа. Она раздвижная. Ну, по крайней мере теперь была. Металлическая, тяжёлая, вот так сходу не поддавалась.
- Ну как не пойман, - младший лейтенант повёл плечом. - Вот ты, Саня, со мной здесь стоишь. Ты осмотрись тут вообще. Вот ты понимаешь, что здесь случилось?
Тот покосился на кучу раскиданной одежды, обрывков ткани. На столы сдвинутые, перевёрнутый стул.
- Понимаю, - Саня кивнул и лыбился.
- А ты, Димыч, - следователь кинул к верзиле у двери.
- И я понимаю, - тот осклабился, ответил хрипло, и голос такой, как камень.
- А ты, Илья? Ну, что там? Может, тебе помощь нужна? Вспотел весь.
Илья крякнул и отмахнулся, только что было сил пнул носком так и неподдающуюся дверь «гардероба».
- А вы, Михаил Викторович, - обратился младший лейтенант к подследственному чуть согнувшись, сложив ладони лодочкой на колене. - Вы понимаете, за что мы вас задержали? А мы вас до-о-олго искали, - Юрий покачал головой. - А вы хорошо прятались. Признаётесь, сдаётесь с повинным?
Тот вперился в следователя взглядом, исполненным ненависти. Сделал глубокий-глубокий вдох - и на выдохе такой, истинно утробный, едва ни медвежий рык.
Ненавидел. Он их всех ненавидел и презирал. Они не имели ни малейшего права вторгаться в его жизнь. Они даже не знали, им дело не было до его личной трагедии. И бессмысленно им объяснять.
- Но-но-но-но-но, - следователь Чернов опять качнул головой. - Вы не серчайте на нас. Вы, вот, своё дело сделали. Так и мы теперь, - руками развёл, - своё дело делаем. Честно ведь? Вот и я думаю, - подошёл к мужчине вплотную, похлопал его по плечу. Тоже прямо смотрел в глаза, но не сверхностно, а даже как будто с жалостью, - что всё очень честно. Вы ведь сами того хотели, - беря под локоть, - а мы, - хлопнул губами, кивнул, - на службе. Служим вашим желаниям. Чтоб жили вы в благости, и всё, чего захотели - так с вами и приключалось, - нарицательно протянул, ведя подследственного к выходу в коридор.
- А про Марию Михайловну, вашу младшую, - добавил Юрий, переступая порог, - вы не бойтесь, - сказал так, и опять доверительно коснулся плеча. - Она, если захочет - всегда сможет навестить вас. Всё-таки вы отец, и это её честное право. Но... - подумав, добавил. - Я бы не сильно надеялся.
Михаил ему ничего не сказал. Во время всего допроса, или задержания, или что это было, мысли мужчины как отключило. Даже не так: он приказал себе отключить мысли. Чтоб ничего им не выдать. Не то, что эмоций - вообще, вообще ничего. Пусть думают, что хотят. Они сволочи, они грязные, подлые твари. Настолько низкие, что даже мыслей его недостойны. А этот лейтенантик - особенно. Можно было бы догадаться, отчего это какой-то служивый вдруг проникся к бедному отцу добротой.
***
Странности начались в коридоре, и сложно сказать, с чего именно.
Это и влажный, вязковатый, затянутый дымкой воздух. И почва такая, как будто бы шли по рыхлой земле.
Отряд медленно продвигался в каре, окружив подследственного. Все, кроме Юрия, достали оружие - и только Чернов - сам он шёл по правую руку от Михаила - тяжело вздохнул.
- Простите, - с досадой покачал головой, не глядя на Михаила. - Не уберегли.
… Первым застыл тот самый верзила, который до того бычился, стоял на входе в классную комнату. Сейчас же он просто встал, и осуждённый едва ни врезался в его грузную спину. А тот - тот просто раскинул руки, и всё тело его набухало. Ладони, щёки затянулись едкими водянистыми волдырями - и с шумом лопнули, выпуская слизь. Тут же - упал на колени, рухнул культями к земле - и из вскрытого горла потянулся дым. Он просто сдувался, мерно и постепенно, исходя на жижу и растекающийся гной.
Санёк, жилистый, открыл беспорядочную пальбу. Стрелял просто перед собой в воздух, особо не целясь. Зрачки у него закатились, а из глаз теперь лился белый лучистый свет.
Юрий схватил Михаила под локоть, резко рванул в сторону и вперёд - и как раз вовремя. Они вдвоём всего немного пригнулись - и над мужчинами с шумом рассёк воздух длинный коготь, возникший из потолка.
Сам арестованный - он даже и не боялся. Болезненная смерть троих человек, общая ирреальность - оно для него проходило как будто в тумане. Он просто безвольно следовал за ведущим его лейтенантом, брёл на негнущихся ногах, как будто не мёртвый и не живой.
Туфли втягивались в вязкую болотную топь, дышать - ну, как-то было возможно. Глаза слезились от дыма, тумана вокруг. Нос резало едким гнилушным запахом.
Кошмар не просто не кончился, он дал иллюзию того, что всё как будто бы хорошо - чтобы теперь вернуться к нему с новой силой. Но мужчина совсем не боялся.
Устал, как же он от всего устал.
Эта вязкость, этот такой густой, плотный воздух - оно всё его обволакивало. Как будто звало к себе, как будто тянуло на дно.
Хриплый стон, хруст костей, треск разорванных тканей - Юрий упал на локти, а из его спины торчал чёрный, обагрённый слипшейся грязной кровью, простой, возникший из-под земли шип. Ещё один коготь - и голова младшего лейтенанта отделилась от тела. Фуражка затерялась в тумане - и теперь останки юного следователя утопали в рыхлой грязи. Медленно втягивались в как будто ожившую почву, затягивались слизистыми пузырями, которые раздувались - и тут же лопались, обрызгивая уже совсем бесполезное, чуть ни тряпичное тело шипящей, растекающейся кислотой.
***
Длинный пустой коридор западного крыла второго этажа покинутой школы. Окна затянуты тёмной плёнкой, сквозь которую едва-едва пробивался мутный свет.
Уже без наручников, горе-отец стоял на коленях, вперив потерянный, опустошённый взгляд на пыльные половицы.
Никаких трупов, никакого тумана. Никаких звуков. Никаких выходов.
Только длинный-длинный коридор без конца.
Он только-только нашёл свою дочь, чтобы опять его потерять. А сам теперь… Да где он, собственно, был? Что это за место такое? Что возможно здесь, а что нет? Где кончалась его реальность, где начиналась настоящая, чужая и объективная?
Михаил не знал, не понимал. Уже ничего, совсем ничего даже не смел догадываться.
Если случившееся должно было его напугать - ну, оно с этим не справилось. Так, всего ничего, показалось чем-то суровым, а на деле - появилось, прошло. Даже не зацепило. Даже как будто погрузило его в полудрёму, чтоб притупить восприятие, сделать из него как будто бы постороннего наблюдателя.
Это такой способ его доломать? Показать, насколько всё бесполезно? Насколько он обречён?
И опять, и опять всё плохо - он уже обречён. Ему уже терять нечего.
Ему не нужны какие-то многозначительные и сложные символы, чтобы продемонстрировать положение, в котором он находился.
Всё-таки Юрий был очень, очень не прав: Михаил не хотел сдаваться, нет, какой там. Он и так, он уже, он уже давно сдался.
- Да ладно, чего ты, не спеши себя хоронить.
Низкий, чуть хрипловатый - и такой… Слишком хорошо знакомый девичий голос послышался за спиной.
Михаил замер и закусил губу. Не хотел оборачиваться к той, кого чувствовал рядом. Хорошо чувствовал. И, конечно же, узнавал.
- Пап, что с тобой? - теперь звонкий голосок, мягкий. Обеспокоенный. - Ты плачешь, папа?
Тихий смешок как будто бы вместо ответа.
- Беги, малая, - тот, первый голос, и звук такой, как лёгкий хлопок по спине. - Он тебя обыскался.
Мужчина зажмурился.
«Нет, нет, нет и нет!»
Но он чувствовал слабую руку у собственного локтя. Он слышал этот до боли знакомый голос. Не один. Двое. Два голоса. Звонкий и мелодичный. Низкий и с хрипотцой.
- Да встань ты, ну, - звучало теперь совсем перед ним, сверху. Недовольно, наигранно-раздражённо. - Я, ну, типа, скучала!
Он не мог позволить себе подняться. Не решался открыть глаза. Старался игнорировать звуки, всеми силами доказывал себе, что их нет.
Ведь так не бывает. Так в принципе быть не может. Это просто ещё один виток удавки кошмара. Виток петли, наброшенной на шею повинного. Это не спасёт его. Или… Наоборот, принесёт долгожданное искупление. Открыть глаза и принять - Михаил понимал: таким образом он примет, что кошмар продолжается. Что дальнейшее - это даже не суд. Это приговор, который уже и так приводится в исполнение. Что он всё это время в сущности ничего не искал - а только бежал. Бежал, как можно дальше, наивно надеясь отсрочить роковой час.
Младшая дочь всё ещё дёргала его за рубашку, тянула, пыталась привлечь хоть какое-то внимание к себе.
«А что ещё остаётся? - только лишь тихо вздохнул».
Выдохнул, напряг плечи - и поднялся, открывая глаза.
Всё в той же чёрной ночнушке. Босая. Спутаны волосы, пряди частично скрывают лицо.
- Здравствуй, папа, - Роза раскинула руки, и отец принял её объятья.
- Мы очень скучали, - Мария приникла к ним.
НИКОЛАЙ
А парню, так-то, почти всё равно было. Ведь перед ним - ну, кто перед ним-то? Даже и не человек, а так, сущность, вырванная из его же сознания.
- Дай пройти, - он просто двинулся дальше, игнорируя старика.
- Э, как бы не так, - тот перехватил Колю под руку, с силой заставил повернуться к себе. - Вечно ты от меня убегаешь.
Сын прыснул, презрительно сплюнул, отводя взгляд.
- Кто бы ещё говорил. Уйди.
Тот осклабился, усы облизнул. Глядел на паренька, головой в умилении покачивал.
- Знач, как от собак подыхать, так «вот был бы здесь папочка!», а поговорить - отвали, здрысни. Ну и пшёл ты! - старый оттолкнул его от себя. - Вали. Своей дорогой иди, куда шёл. Сдался ещё мне тут. Тьху! - Отхаркнулся мокротой и кровью.
Парень отёр рукав пиджака.
Естественно, конечно же и особенно от этого образа должно нести перегаром - и воняло от старика с лихвой.
«Ну и хорошо, что он отвязался».
Николай склонил голову, засунул руки в карман - и просто пошёл по тропинке. Тина говорила ему идти дальше к холмам на Посёл - а оттуда просто и напрямик. Маяк уже там заметит.
***
Шёл он дальше. И Псовий Пролесок давно позади, и дорога пошире - такая, утоптанная, добротная, как будто тут телеги катали. А домов никаких не видно, одни только луга и холмы. И указательный знак чуть дальше от него на развилке, с многозначительными «Туда» и «Сюда» - и две стрелочки, в направления.
«Туда» - это, собственно, к высоким холмам. На одном из них даже различался старенький, скорее всего давно заброшенный - да и не дом толком, а какая-то хижина.
«Сюда» - это дорога просто куда-то вела.
Ну, Николаю, очевидно «Туда». В ту сторону и направился. Уже хотел опять достать плеер, как опять старика с ружьём встретил - тот ему просто навстречу шёл. Встал перед ним, опять ружьё опустил, опирался на его приклад.
- Опять встретились! - отец пожал плечами. - Вот незадача, да!
- Почему бы тебе не исчезнуть? - процедил сын пряча взгляд в ноги.
- А хороший вопрос! - старый уверенно кивнул, почесал бороду. - Вот ты меня, сын, чего отпускать не хочешь?
- Воняешь, - зло выдохнул. Сжал руки в карманах. - Бесишь.
- Да голоден я, - ответил тот хрипло, и сам глаза спрятал. - Вот ты, умник, в поход собрался. А подготовился? Прихватил, может, перекусить с собой что-то, а? Давай на том холмике привалимся, пообедаем.
- У тебя ружьё есть, - Коля переминался с ноги на ногу. - Голоден - настреляй.
Старик крякнул.
- Чтобы стрелять, сыночек, нужны патроны. А чтобы были патроны, деньги нужны. Вот у меня есть деньги? - говорил так, не наступал, стоял там же, чуть дальше сына.
- Не мои проблемы, - тот чуть-чуть отвернулся, вжал голову в плечи.
- Та кто ж спорит, - старик сплюнул, отёр губы волосатой рукой. - Давно не доставал я тебя, да? Отвык уже от старого, - хохотнул. - Совсем ничего нет?
- Твоими стараниями, - процедил сын - и решительно двинул дальше. На ходу же достал наушники, там уже что-то звучало. Видать, забыл мобильник поставить на паузу - ну и чёрт с ним.
Просто оттолкнул слишком назойливый образ с дороги.
Тот ещё что-то порывался сказать, но…
… «МЕНЯ НА ПОГОСТЕ ЖДЁТ АД В ГОСТИ? ДА БРОСЬТЕ, КАК КОСТИ
БЫЛ АГНОСТИК, ОТ ЗЛОСТИ СТАЛ КАК ГНОСТИК,
Я ВОШЁЛ В СИМБИОЗ С ЭТИМ БОЛОТОМ
КАК ЮННАТ С ЕНОТОМ, СЕНАТ С СИНОДОМ, КАТОД С АНОДОМ
Я ЗНАЮ, МНЕ НЕ ХВАТАЕТ САМООРГАНИЗАЦИИ,
ВЕДЬ Я УМЕЮ ТОЛЬКО ЖАЛОВАТЬСЯ И ОГРЫЗАТЬСЯ» …
… А повсюду и правда пыль да открытый луг. Чуть ни споткнулся, случайно вступил в копошащийся муравейник. Смотрел не под ноги - прямо перед собой, на ту самую покосившуюся старую хижину на холме.
Бесили Николая паразиты. Ни к чему они, не тянуло их изучать.
Просто быть на ходу - и точно знал. Не верил, именно знал: нет, он здесь не пропадёт. Была у него такая уверенность. Никакого креста на горбу не тащил, и даже ни от кого не бежал. Ну, отъезд из Киева - не считается. Это же ведь каникулы. Он за своим домом соскучился. Думал, приедет, отдохнёт, будет учиться - а в итоге застрял в какой-то дыре.
У старой хижины указатель: «Посёл, квартира 3».
Отличная квартира - один остов да подпоры, крыша - и та просела и прохудилась, дверь на одинокой петле болталась, а из окон кипы сена выглядывали.
Парень осмотрелся - и дальше, что на холмах, что в низинах нестройным рядом тянулись - ну, в принципе, очень похожие на этот домишки, отличались разве что степенью разрухи и вот этой своей старинной вычурностью, которая в итоге - чем больше лет дому, тем делает его более внушающим. Особенно впечатлял самый настоящий особняк, который, казалось, стоял чуть ни на самой линии горизонта. Даже отсюда видно: не меньше двух этажей, чердак. Как минимум одна терраса со входом от внешней лестницы. Красиво!
Но Николаю совсем не к нему.
Тина упоминала, что Посёл - это почти к ней домой. Она что, вот где-то среди этих руин жила?
Парень пожал плечами - и снова отключил музыку. Ему говорили - идти прямо, но при этом прислушиваться. Слушать ветер и звуки воды.
И что-то похожее - поднял голову, встал на носках - действительно, очень-очень тихий, но как будто бы всплеск. Так волна могла врезаться в скалы. И звук был… - парень огляделся вокруг себя. Опять встал лицом к отвисшей двери старой хижины. Значит, ему просто мимо неё.
Между тем, уже и темнело. Солнце почти скрылось за лесными кронами в отдалении. Небо тянулось синим.
Николай испустил тяжёлый вздох.
Один вот стоял рядом со старым домом, чёрти где, с рюкзаком, полным абсолютно-бесполезной техники. И с предупреждением найти себе кровлю до ночи.
Оставалось надеяться, что Морская Ведьма, кто бы она ни была, не сожрёт его. А то, мало ли. Вдруг тут есть штуки в лучших традициях старых сказок?
Просто идти дальше.
- … ПОКА НЕ НАЙДЁТСЯ МЕСТО В ГРОБУ, - протянул он в голос под трек, опустив руки в карманы.
***
Маяк всё-таки внушал своим видом. Высокий, белый он стоял на скалистом утёсе, гордо встречая тёмное шумное море, рассекал сгущающийся полумрак ясным светом мощного фонаря.
Рядом находилась небольшая пристройка, навроде уже встречавшейся Николаю хижины, только не такая заброшенная. И окна не то, что целые, а зашторенные, и крыша соломой застелена. Даже вазы с цветами какими-то держались на крючках у входной двери.
И всё хорошо, только одна проблема: закрыто. А, судя по небу, уже не то, чтобы ночь - но хорошо так поздний вечер. Часов девять-десять навскидку. И ветер крепчал, как шторму, и море шумело, и волны громко врезались в скалы.
- Вот не отпускаешь меня совсем!
Навязчивый образ отца вышел из-за стены пристройки, отёр лоб тыльной стороной ладони, да и сел на крыльцо, а ружьё прислонил рядом. - Ну чё те надо! - всплеснул руками. - Дёргаешь меня, дёргаешь, а потом посылаешь.
Николай шумно выдохнул, закрыл глаза, потёр переносицу: голова уже болела от происходящего.
- А ты водички попей, - старик снова осклабился. - Она вон, у тебя, в кармашке, - ткнул пальцем.
Парень снял рюкзак - и действительно, запотевшая и холодная бутылка самой простой воды. Сел просто вот так на траву, отёр рукавом пиджака пот с лица, отхлебнул - и хорошо стало! Прохлада приятно ласкала нёбо, язык, освежала. Мысли действительно прояснялись, да и на душе стало легче.
Старик просто смотрел на парня, потирал руки, чуть-чуть нагнулся вперёд.
- А ты б покушал ещё. Вот ты давно ел сегодня? А вчера? Вообще, как у тебя с питанием? Я вот очень, очень давно не ел.
… А в чём-то… Да ладно, пусть уже будет «отец» - он и не пьяный сейчас, вроде как, и даже почти не вонял - так вот, в чём-то отец его всё-таки прав. Коля действительно проголодался. Просто не думал об этом, старался не чувствовать. Как-то за всеми событиями ему просто не до того было.
И парень даже не удивился, увидев рядом с собой обычный такой пластмассовый лоток с зелёненькой крышкой, а внутри - свёрток в пакете. Открыл его - а там бутерброды сложены, четыре штуки. Не просто с колбасой, с отбивными. Тёплыми, мясистыми, с корочкой. Себе один взял, попробовал. тут же водой запил.
Мясо на вкус как мясо, даже, похоже, домашнее. Аппетитное, добротно прожаренное.
Ел-пил, а старик сидел на крыльце, на смотрел на сына - и глаза у него блестели. Дрожали губы.
Коля - старался не поднимать взгляд, отвернулся немного.
- Что, - смех с хрипотцой, - смущает тебя старик, а?
- Дай спокойно пожрать.
- Да я чё, - тот руками развёл, поднялся, ладони к пояснице, спину выгнул. - Я так, этак, отвалю, как отпустишь.
- Не держу, - сын опять отёр губы.
- Ну так и скажи это! - парень аж дёрнулся на фразу, вскочил на ноги: «отец» стоял за спиной. - Не мне, - старик смотрел в глаза сыну. Серьёзно смотрел, без злости, но и никакого тепла. - Ты, умник, себе, - потянулся к его плечу, - себе, - хлопнул, - вот это скажи. Вот тогда и уйду. А пока ты сам со мной говорить хочешь, - мотнул головой, - никуда от тебя не денусь.
Парень не отстранился. Не попытался смахнуть тяжёлую ладонь. Также пристально смотрел в глаза явлённому образу. Серые глаза, почти пустые, потухшие. И борода, и щетина, и патлы засаленные. Дед дедом - но тот сам себя до такой жизни довёл. Николай сейчас видел перед собой ровно то, каким запомнил своего отца. Каким тот был год назад. Только живот ещё не распух, не сильно руки дрожали. И даже речь вполне внятная.
- Я зла на тебя не держу, - старик сам отстранился, махнул ладонью. - Ешь давай, отойду, морем, вон, полюбуюсь.
Ещё бы он на него держал зло! Это ведь даже не мстительный дух, не призрак, не сам отец. Только образ, который это чёртово место вырвало из сознания Коли - и парень прекрасно понимал это. Также понимал он, что уже и вовсе стемнело. В пристройке, кстати, сами собой занавески раздвинулись, свет включился. Зажглись и фонарики на крыше дома. И звёзды в небе рассыпаны, и луна яркая, полная почти как солнце на мир светила.
Он не успел найти кров до наступления ночи. Так что дальше - ну, будь, что будет. Идти-то больше и некуда. «Морская ведьма», похоже, сегодня не принимает гостей. Тина нарочно его подбила сюда идти? Или просто не знала? Говорила-то обо всём очень уверенно, будто ни разу не сомневалась, что здесь парню точно ничего не грозит.
Ну, он хотя бы не сам. Ну. как не сам: старик не отвяжется. Угрозой с его стороны не веяло. Хотя, если верить Тине, Околица извлекает желания, искажает и извращает их. Но врёт ли при этом?
Отец утверждал: не отвяжется, потому что Николай сам искал разговора с ним. Так ли это? Не в последний месяц уж точно.
Но всё-таки.
А что если?
- Пап! - позвал парень, решился. Сам подошёл к крыльцу домика, сел на ступени.
Старик не ответил. Стоял, отвернувшись. Руки сложил на груди. Только дышал иногда тихо.
- Папа! - снова позвал Николай. - Иди сюда, побеседуем.
Тот прыснул, харкнул.
- А что я тебе скажу? Я же, эта, прахекция твоя этава. Сам умный, сам обо всём догадываешься.
- Да ладно, - тот покусывал губы, мялся. - Раз ты тут… Ну, раз я тебя зачем-то не отпускаю, значит, себе я не всё рассказать могу. Ты знаешь что-то. И мне поможешь узнать.
Вот теперь старик повернулся, голову вскинул, оглядел сына сверху донизу.
- Будешь? - Коля протянул ему бутерброд.
Тот скривился, опять харкнул.
- Как шавку жратвой приманиваешь? Жри давай. Я и сам подойду.
Парень опять спрятал взгляд.
Но старик не солгал. Подошёл к сыну, сам на ступени упал. Колени раздвинул, руки между них уронил.
- О чём я тебя спросить хочу?
Отец хохотнул, хлопнул в ладони.
- Ты б ещё спросил, как мир во всём мире сделать. И на это я бы даже ответил!
- И как же? - сын прыснул.
- Да взорвать всё к ебени матери. Вот мирно будет. Тишина-пустота, природа чистая. Или сознание общее по проводам пропустить, чтоб все люди стали общим массивом данных. И никакого насилия, сплошной обмен информацией. Бессловесные сигналы, сервера эти ваши гудят, в океанах запрятаны - а Земля себе Землёй живёт-процветает.
- С языка снял.
Старик опять хохотнул, толкнул парня в плечо.
- Хошь чаек шугнём? А то, ишь, раскричались тут! Ля какие летают.
И правда, над водами кружила стая больших белых птиц. Парили, горланили о чём-то своём.
- Так патроны же кончились.
- А шо, - батя всплеснул руками, - для тебя не найдутся? Для тебя-то я пули припас, ты тут не это, не это самое. Для тебя у меня найдётся, - приговаривал, поднимаясь, запустил ладонь в дырявый карман джинсов. - Хорошая пуля найдётся. Сразит, сразит наповал.
***
Отец с сыном стояли на склоне холма. В руках Николая - старое ружьё. А в небе кружили чайки.
Вот так парня настигла ночь, в обители Морской Ведьмы, вместе с призраком-образом. И абсолютной неизвестностью того, что же произойдёт дальше.
Коля приставил к плечу приклад. Прицелился - выстрел - и только взмахнувшая крылом птица захлебнулась предсмертным криком, закружилась - и камнем рухнула к чёрной воде.
ЛИЗА
Дверь с шумом захлопнулась, и девушка отшатнулась. Видела за стеклом саму себя, обнимающую Кристину.
Лиза с силой потянула дверную ручку - и та не только не поддалась, а вместо - попросту отделилась от самой двери, которая тут же пропала. Где только что был вход на кухню, теперь - одна только глухая стена.
- Ну що, Лізонько, - мягкий женский голос у неё за спиной. - Ходімо зі мною, рідненька. Нам є, про що говорити.
Девушка стиснула кулаки.
Околица не могла настолько искажать пространство. Если перед ней была комната - то помещение всё ещё есть. Просто Лиза его не видит. Зато всё ещё чувствует прилив сил. Очень-очень больших, злых сил. Желающих прорваться наружу. Найти выход, всплеск.
Сосредоточившись на образе светлой и тесной кухни, вырвав перед внутренним зрением Кристину, которая там, за стеклом, приникла к не-Лизе, девушка до боли сомкнула пальцы, отвела локоть - и...
… треск надломленной древесины, щепки, грубо торчащие искривлённые обломки коры.
Вторым ударом девушка проломила хлипкую стену - и только замерла. Её руки безвольно обмякли.
Ей открылась - да, действительно, комната. Сени. И приоткрытая дверь в лесок.
- Облиш, зіронько, - женщина в розовой юбке и жёлтой кофточке подошла к ней. - Ну що ти таке витворяєш? Знову усе руйнуєш.
Такой мягкий, заботливый, немного грустный, подавленный голос.
- Зовсім, зовсім від рук видбилася. І полишила нас, і забула. Я ж про Тимка недарма питала. Він так сумує, так сумує без тебе. Ходім до нього?
Сени полнились лесными запахами. Влажность, хвоя, густой и давящий воздух.
Лиза… Всё-таки проиграла? Вот так легко? Стоило ей только покинуть маяк, остаться в городе - и всё? Её настигла расправа?
Тётушка взяла девушку под локоть - и та даже не отстранялась. Просто медленно, глубоко дышала.
***
ЛЕСНАЯ ПРОСЕКА, ЯСНЫЙ ДЕНЬ.
БРАТ С СЕСТРОЙ ВОЗВРАЩАЛИСЬ ДОМОЙ ПОСЛЕ ШКОЛЫ.
***
Невысокая женщина, девушка с понуренной головой шли по лесной дороге.
Лиза оглянулась: старая хижина. Дверь едва держалась на одинокой петле, из окон торчали кипы сена, а крыша совсем прохудилась, обвалилась вовнутрь строения.
По этой дороге не вернуться в Околицу. Нельзя вернуться в квартиру.
Кристина. Она всё ещё там, там, одна. Лиза не смогла защитить её. Не исполнила обещания.
Хмуро и молча девушка шла за невысокой улыбчивой женщиной.
Мысли девушки заменил стук клавиш печатной машинки.
***
Меня зовут Лиза. И вот, я осталась здесь.
Я снова осталась одна.
Конечно, я узнаю это место. Это проклятое, это мерзкое, противное место. Этот светлый, залитый солнцем густой одинокий лес.
Тётушка Добридень - я от неё долго скрывалась. Не здоровалась с ней, не встречалась взглядом - и вот, в итоге, она явилась ко мне сама.
Было ли так по вине Кристины? Не знаю. Не знаю. Не знаю.
Я уже ничего не знаю.
Я только стараюсь думать, что сейчас меня нет.
Я бы хотела, чтоб меня не было. Чтобы этот кошмар окончился.
Так приятно быть просто потоком сознания, который никому ничего не обязан. От которого никто ничего не ждёт.
Это ведь даже не запись. Это просто мысли, врезающиеся в пустоту.
Исчезающие.
Замолкающие.
Немые.
Мы просто идём рядом.
Тётушка по своему обычаю что-то напевает себе под нос - а я, ну, я просто здесь. Я просто хочу сбежать.
Я всегда сбегаю в самый последний момент.
Интересно, сейчас у меня получится?
Раньше всегда получалось.
***
Проходили мимо колодца. Тот стоял у покосившегося забора. Закрытый колодец: дверь на засове, ржавая ручка. Никаких вёдер рядом.
***
Мы возвращаемся ко мне домой.
Именно этого я просила? Да нет же. Совсем, совсем не о том.
Перед мысленным взором я всё ещё вижу мою уютную комнатку на маяке, представляю, как моя машинка печатает сама по себе, а мои мысли отбиваются на белом, чуть пожелтевшем листе. Только звуки - как от настоящих, настоящих клавиш фортепиано. Не просто дробь ударов - а музыка. Каждая буква - она ведь имеет свой звук, а лист - это по сути как нотная грамота, которую, если правильно читать, если вчитываться, то всегда слышишь музыку.
Мои пальцы рождают мелодии.
Я ведь всегда хотела быть музыканткой, только не было у нас ни гитары, ни пианино, а скрипку - ну, её я забросила.
Набирать текст для меня - это сродни созданию настоящей, гармоничной симфонии, симфонии в до-миноре, переходящую сначала в си-бемоль, а оттуда - в соль.
Когда я думаю о своей жизни, о себе - да, она представляется мне в миноре. Не в зловещем, но - мягком, меланхоличном.
В который я могу погрузиться. Который позволяет мне ни о чём не думать.
Не осознавать действительность, происходящую в этот момент вокруг меня.
Кристина.
Прости, пожалуйста, что я подвела тебя. Что нас разлучили настолько подло, настолько внезапно.
Я… Я правда была не готова к подобному. Я думала, что пережить ночь - это всё, этого будет достаточно.
Как же я ошибалась.
Я ещё думала просить тебя, чтоб ты не открыла дверь.
Это не я тебя убедила. Слова вырвались, хотя я их не говорила. Это место заставило меня так сказать.
Я уже стала частью Околицы? Настолько, что не осознаю, что творится вокруг?
Ведь… С моим телом, с моей оболочкой сейчас что-то, да происходит. Что-то далёкое. Что-то, чего я даже не вижу, чего я не чувствую. Не хочу видеть и ощущать.
Меня как будто бы и забрали и отпустили.
Именно так ощущают себя идущие на казнь?
Я не знаю.
Я уже ничего не знаю.
И даже совсем не хочу курить. И не могу дотянуться до звёздочек, чтобы рассыпать их здесь. Дать самой себе время на перерыв. Время на отдохнуть и подумать.
Время, время, чёртово время, проклятое время.
Его всегда недостаточно.
Его всегда нет.
Оно всегда для меня потеряно.
Я слышу капли дождя. Ощущаю влагу на щёках, ладонях. Чувствую, как воздух вокруг меня становится мягче. Приятный, даже сладковатый на вкус.
Такой запах был от булочек, которые любила печь наша бабушка. Булочки такие с корицей, изюмом.
Как же я их обожала!
Одно меня сейчас радует: меня ведут домой, но не туда, не в пыльный и душный Алчевск.
Мы идём к домику моих дяди и тёти, у которых часто гостили всё лето. Где-то среди вековечных былинных гор. На милом, уютном западе.
Где-то, рядом с болотами.
Я ведь действительно узнаю места, по которым сейчас иду. Даже вижу тропинку и знак опасности: «Болотные топи».
Где-то здесь я и встретила ту подругу, с которой мы вместе сбежали.
Неужели моя жизнь зациклена, повторяется из раза в раз?
Отчего у меня странное, гнетущее чувство, что всё происходящее - это такое, что уже со мной было? Что сейчас - это новый виток, новый цикл, чей финал мне смутно известен.
Но как же тогда с Кристиной?
Ведь раньше её точно не было.
Я бы её запомнила. Я бы точно-точно её не только запомнила - но и вспомнила всё, что меня с ней связывает.
Я ведь только столкнулась с Тётушкой на пороге квартиры - и всё. У меня опустились руки. Меня как будто сковало. На шею будто набросили тугую петлю, затянули - и под штыки толкают на казнь.
И я опять иду по этой дороге - и совсем не чувствую за собой никакой вины.
Я не виновата ни в чём. Я ничего не сделала.
Я признаюсь в том себе, раз за разом. Я чётко понимаю это - и всё равно опять возвращаюсь сюда.
Тётушка меня что-то спрашивает - а из её губ я слышу мелодию. Нервную, раздражительную, как от расстроенной скрипки, которая в вечной депрессии. Которой уже ничем не помочь.
Не могу это слушать. Только больше закрываюсь в себе.
Мой маленький домик с видом на небо.
Мой маленький домик с видом на море.
Там, должно быть, сейчас светло. У маяка даже ночью нет места для темноты: там и огромный фонарь, и россыпь крохотных звёзд, и вечно полная, тёплая, ясная, такая манящая луна, чей свет отбрасывает тень дороги сквозь пучины грозных, бушующих вод.
Я очень хочу просто уйти по этой дороге. Чтобы меня здесь не было.
Чтобы меня никогда, нигде не было.
Просто в ночь, просто в море.
Чтобы воды приняли моё тело, а ветер - подхватил мысли. Принял к себе мою душу.
Я уже не хочу тепла.
Не хочу, чтобы кто-то был рядом.
Ещё вчера я была полна сил и воли стоять на своём, бороться, идти до конца.
… И… Этот конец настал?
Одна ошибка - и всё? Я разгромлена? Я опять всего лишь жертва, отданная глумливому палачу? Скорбная Мария в одиночной камере?
Я опять остаюсь одна.
***
Длинная дорога через густой и, кажется, бесконечный и светлый лес.
Босая старуха в рубище, и её голова укрыта грязным платком.
Ничего она уже не говорила к Лизе, даже не держала её - просто шла рядом с ней.
Лиза обнажена. Ветки и мелкий сор мешаются, колют стопы. Холодный и сухой ветер как будто врезается в плечи, оставляет на них новые рубцы.
Воздух тяжёлый. Нос режет резкий запах палёной древесины, гари и копоти.
Не близко, где-то там, в отдалении. Но очень сильный, очень настойчивый, яркий запах. Но от него не тревожно. Только немного глаза слезились, хотелось часто моргать.
И в то же время всё тело - такое лёгкое! Такое неощутимое.
***
Мы идём на пожарище. Но я знаю, что увижу там небольшой и уютный домик.
И что в окнах - зажжённый свет.
Что из трубы валит дым, что внутри - тепло, хорошо и спокойно. Что уже в сенях я услышу любимый аромат пирожков с корицей. Что тётя меня обнимет, дядя - возьмёт мои чемоданы, предложит пойти к столу.
Что брат подбежит ко мне, будет долго расспрашивать: «Как там дела в твоём большом городе?», а я засмеюсь и отвечу: «Да всё по-старому, одна пыль и скука».
Если я уже знаю всё это, для чего всё опять повторять?
***
Лиза стиснула руки. Приказала себе остановиться - но ноги её не послушались, сами сделали новый шаг.
Колени тяжело гнулись, бёдра как будто налились свинцом.
Сердце девушки учащённо забилась.
***
Я… Я начала себя слышать! И видеть собственные мысли, всплывающие перед собой.
Я слышу себя! Я себя ощущаю!
Это всё, это всё ведь не в первый раз!
И я точно знаю: раньше такого не было. Раньше у меня были другие мысли. Вот те, которые связаны с семьёй. Которые настраивают меня на встречу. Готовят меня, не сообщая, что будет дальше.
Но сейчас-то… Сейчас-то я понимаю!
***
Она до крови закусила и так распухшую губу, сжала пальцы стоп, как если бы у неё были длинные когти, которые могли бы просто врасти в почву.
Кристина её ждала! Кристина ведь где-то ТАМ!
Женщина в рубище остановилась, повернулась к замершей девушке.
- То ти йдеш, Лізонько? Ми вже чекаємо на твоє повернення. Я особисто дуже, дуже чекаю.
Лиза сделала глубокий вдох. Ноги как будто выламывало. Всё, всё в её теле противилось остановке. Даже ветер поднялся, как будто её толкал.
Не отталкивать сущность перед собой - но отступить. Оторвать стопу от земли. Заставить себя сделать шаг назад. Заставить себя идти. По-прежнему не разрывать зрительного контакта, пристально глядеть в серые потухшие глаза старой женщины перед ней.
- Ти що таке коєш? - дряблая жилистая трясущаяся рука. Чёрная рука, с иссохшей, обвисшей кожей, обнажающей присыпанной пеплом и с налипшей копотью костью.
Глаза без зрачков, сплошная глубокая и пустая серость зарниц.
Ссохшаяся кожа на скулах, щеках. Такая, что почти что тряпками слиплась с черепом.
Лиза стиснула зубы - и сделала шаг назад.
Сущность двинулась на неё, тянула к ней вот ту сухую дряблую руку. Пальцы скрючились чёрной судорогой. Само тело женщины - худое-худое, а грязное рубище - просто свисало лохмотьями.
Молчать. Ничего не говорить этой твари. Просто смотреть в глаза. Чтоб тварь знала, чтоб чувствовала, чтоб видела ярость, огонь. Бурное пламя в её, Лизы, зрачках.
Тихий хруст - и девушка вздрогнула, едва ли не оступилась. Её тело слишком ломало. Слишком сопротивлялось воле - и теперь будет больно идти. Лодыжке больно, лодыжка вывихнута.
- Ти зовсім не хочеш додому?
Взволнованный голос вовсе не соответствует тому порождению искажённой бездны больного сознания, надвигающегося на Лизу. Шея настолько худая и в пятнах, что там попросту нет таких голосовых связок. Да и челюсти твари совсем не двигались. Просто разинуты, обнажая гнилушные дёсна - а слова - как будто бы из динамика.
- Ти же не зможеш одна. Ти нікуди одна не підеш. Ні на що не спроможня. Тобі завжди потрібен той, хто зробить все задля тебе.
Ещё шаг, ещё.
Спину ломило, плечи давило тяжёлым воздухом. Как легко было двигаться по дороге - и насколько тяжело отступать.
Девушка вскрикнула от пронзившей всё тело боли - и упала на пожухлые листья. И даже уже не ползла. Грудь сдавило как при удушье. На губах мерзкий вкус от сырой земли.
И медленная шаркающая поступь. Шорох старых лохмотьев. Обгоревшая скрюченная рука.
ВИТОК ШЕСТОЙ. ФОРМАЛИНОВЫЙ ШЕЛКОПРЯД
КРИСТИНА
Лиза захлопнула дверь на кухню, подбежала к Кристине - и та поймала её в объятья.
Обе подруги тряслись, унимали и успокаивали друг дружку, часто дышали.
За дверью всё ещё слышался голос странной женщины, скрипели половицы от её шагов.
Женщина отошла от подруги, осела на подоконник, закрыла лицо руками. Кусала губы, мотала головой.
Лиза - нервно стояла, то и дело оглядывалась на дверь за спиной.
Происходящее - оно не просто необъяснимо, оно выбивало, душило. Сердце беглянки отчаянно билось, руки тряслись.
- Чай, - выдохнула Кристина, - нужно сделать чай, - и тупо глядела на дрожащие ладони.
- Эй, - Лиза коснулась её руки, окинула ободряющей улыбкой, и её подруга подняла грустный взгляд. - Не переживай, - продолжила, глядя на растерянную женщину. - Воспринимай её как просто странную гостью. Днём в Околице стремноты не случается.
- Да, да, конечно, - та встряхнулась и проморгалась. - Не бывает. Ты права. Ты права, - повторила и выдохнула.
Нужно было взять себя в руки.
Если верить Лизе, самое жуткое было ночью. А сейчас - так, пустяки. Просто какая-то тётушка зашла к ним в квартиру. И даже не спешит к ним сюда.
Надо просто взять чайник, набрать воды. Набрать воды, покурить, выдохнуть.
Её подруга, тем временем, как будто считывая беспокойные мысли, сама встала у подоконника, сигарету достала, оправила синюю прядь. Прыснула.
- Знаешь, - усмехнулась Лиза, подкуривая, - попадись мне какой-нибудь сериал, где целых две серии подряд я наблюдаю, как героини торчат считай в одной комнате - я бы скорее смеялась.
- Твоя правда, - Кристина издала нервический смех, стояла у стены напротив.
- Сценарий ведь должен развивать события, а не стопорить их, - продолжала её подруга. - Как бы ты в таком случае вела сюжет?
Разбитая закатила глаза, сползла на пол.
- Это единственное, что тебя сейчас волнует?..
Та опять усмехнулась, пожала плечами.
- Скажи, - Лиза улыбнулась вместо ответа, - а я тебе нравлюсь?
… Далёкий-далёкий звон церковных колоколов. Раскатисто и протяжно, их бой оглашал третий час. Прочие звуки пропали. Шагов в комнате, приглушённого пения - ничего уже не слышно. Только гулкое и тяжёлое эхо. Знакомое, слишком хорошо знакомое эхо. Так били единственные колокола. Это золотое, заливистое, возвышенное звучание - такое можно услышать только в Харькове, башня Покровского монастыря.
- Я тебе нравлюсь? - девушка повторила вопрос, запустила ладонь в свои густые вьющиеся тёмные локоны. - А, 'Рин?
Кристина забыла курить. Только смотрела на тонкую струйку сигаретного дыма.
«Если я скажу что-то, известное только тебе - беги».
«Днём в Околице тихо».
Женщина метнулась к окну, оттолкнув удивлённую подругу - и застыла. По ту сторону стекла она видела соседнюю многоэтажку. Во всех окнах зажжённый свет, как и здесь, на кухне. И у окон в доме напротив стояли чёрные тени. Не двигались, нельзя было различить их взгляд. Они просто как будто застыли.
… Колокола били третий час.
«Я тебя до утра держала.
Они ушли».
До утра?..
Кристина закрыла глаза. Дымящаяся сигарета выпала из расслабленной ладони.
Руки беглянки безвольно обмякли.
- Как ты меня назвала? - спросила она тихо, старалаясь сохранить спокойствие хотя бы в голосе. И по-прежнему не оборачивалась.
… «Обесточивают, но наоборот. Постоянно включённый свет» …
… «И светло очень, так вроде «белая ночь» называется» …
- Ночь не кончилась, Рина, - тихий и низкий голос сзади. Слишком знакомый голос. Слишком... Не тот, который она ожидала опять услышать. - Скажи мне, чего ты хочешь? - мягкие, чуткие пальцы коснулись её плеча.
Женщина напрягла спину. Покосилась на дверь.
За стеклом стояла старуха в розовой юбке и жёлтой вязаной кофточке. Растрёпанные седые волосы, улыбка во весь беззубый рот. Широко-распахнутые глаза. Сухими ладонями, она давила на дверь. И не прекращала улыбаться. И совсем не моргала. Просто медленно-медленно напирала, припадая всё ближе к чуть-чуть запотевшей от её же дыхания прозрачной поверхности.
- Кристина? - взволнованный мягкий голос. Высокий, немного с дрожью. - Всё хорошо?..
Лоб женщины покрылся испариной. Дыхание - прерывисто, часто, сбивчиво. Очень дрожали руки. Очень дрожало тело. И сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.
Скрип половиц. Полумрак.
В спальной выключен свет. Мягкая-мягкая поступь.
На постели - неспящая женщина. Глаза открыты. Глядит отсутствующим взглядом во тьму потолка.
Пустой, лишённый эмоций взгляд.
… «беги!» …
… И она выбирает жизнь.
Своей ладонью Кристина почувствовала, что сжимает твёрдую рукоять.
Согнуть руку в локте, оборот -
... Лиза отшатнулась, откинула голову.
Меж лохмотьев изрубленной рубашки в её и без того располосованном животе торчало блеклое лезвие ножа - и кровь из раны едва-едва выступала.
Женщина резко дёрнула руку, слыша характерный хлёсткий треск кожи, заметив красные брызги на стенах - и метнулась к двери. Распахнула её, врезавшись в деревянную обивку плечом.
Старуха повалилась на пол. Только было поднялась - и новый удар. Такой меткий, словно руку женщины направила сила свыше: лезвие полоснуло по жилистой худой шее.
«Не мешкать, - приказала себе Кристина, сцепив зубы».
Вот она, дверь в свободу. И совсем даже не заперта.
***
Только вот и лестничной клетки за порогом не оказалось. Только длинный, тускло освещённый слабым мерцающим синеватым светом от протянутой вдоль всего потолка лампы узкий коридор.
И пух. В воздухе витал пух и мелкие перья. Они качались, как будто бы на ветру, мерно парили к полу - и Кристина бежала, бежала сквозь густой и тяжёлый воздух, буквально с силой расталкивая эти самые перья, этот, словно стремящийся забиться в её нос и приоткрытый от сбивчивого дыхания рот, сухой - и такой густой пух.
Приглушённый лязг за спиной: где-то там по пути обронила нож - да и ладно, да и не важно.
Теперь она вспоминала обгоревший остов машины и сообщение об аварии.
Странных, слишком неестественных, как будто только создающих иллюзию жизни, людей. Людей, зацикленных на какой-то одной проблеме. Людей, движимых какой-то одной мыслью.
Так не бывает, так просто не бывает.
Человек - личность. Она всегда комплексна. Им движет жизнь. Жизнь, состоящая из множества факторов. Из сложных чувств, из палитр эмоций.
Нет жизни среди зацикленных.
Как же Кристина хотела жить!
… «Вы не видели мою дочь?» …
… «Здравствуйте!» …
… «Люблю отзывы! Куды етить-та? … «
Обрывки фраз, мыслей, образов. Разрозненные картины, всё в тумане, всё смешалось. Всё совсем, совсем, совсем не на своих местах.
Ничего, ничего нет.
Только чернота, слабый мерцающий свет - и приоткрытая дверь, за которой - сплошное жёлтое.
И так много маленьких колких перьев, воздух - густая ткань, стремящаяся заткнуть дрожащий от частого неровного дыхания рот.
***
… Кристина уже не бежала. Просто ковыляла, придерживаясь ладонью каменной холодной стены.
Лиза…
Зачем женщина только доверилась этой дуре? Зачем позволила ей втянуть себя в весь этот кошмар?
Не встреть она её, ничего бы этого не было.
Вечно ей везло на прибитых, не от мира сего. Зареклась ведь не повторять ошибок. Зареклась, что если встречаться - то только с нормальной. Без вот этого вот «богатства внутреннего мира», напускного волшебства, напыщенности, возвышенности.
Зачем, зачем, просто - просто зачем?..
Женщина совсем встала. Поджала губы. Обхватила себя за плечи.
… И дышать как-то стало легче. И воздух уже не давил. Только холодно было немного.
И пусто. И тускло. И ни за спиной, ни вдали - совсем ничего.
Вот так ощущают себя покойники?
А способны ли они ощущать?
Она не знала. Она уже ничего не знала. Только слышала колокольный звон, возвещавший спящий город о третьем ночном часу.
- Лиза… - Кристина всхлипнула, позвала во тьму. - Лиза… - вся сжалась. Просто сползла по стенке.
***
Кристина сидела на холодном кафеле, обнимала себя за плечи, повесила голову, глядя безысходно в беспросветную тьму.
Лиза ведь клялась, что не бросит её, не оставит. А в итоге - сама сюда привела. Сама её бросила.
Воспользовалась.
Воспользовалась!
Дала надежду - и без надежды оставила. Но надежда ведь должна умирать последней. И, раз Кристина ещё, жива - то потеряно, наверно, не всё?..
Разбитая и растерянная, она сидела, нервно кусала губы. Впивалась ногтями в плечи. Вся сжалась, подтянула к себе колени.
Не подняла голову, когда услышала тихие шаги босых ног.
Медленные, неспешные, мягкие - они приближались к сидевшей и съежившейся. А потом добавился запах жасмина, пшеницы. Знакомые. Такие знакомые и некогда так любимые, так приятные ей духи.
- Так всё-таки, Карина, чего ты хочешь? - низкий певучий голос. Прямо над ней. - В этом месте время такое размытое. Никогда заранее не знаешь, ни который час, ни который день. Ни мне, ни тебе спешить некуда. Давай посидим. Давай покурим. Ты ведь знаешь, как я люблю курить.
- Никак ты не любишь, - та невольно прыснула - и тихий вздох ей в ответ. - Садись ко мне, Зара. Я не стану бежать от тебя.
***
Обнажённая, полногрудая, с мощными бёдрами, широкая в плечах, Зара стояла, раскрытая перед ней, и почти слепой полумрак не мешал различить ни её смуглость кожи, ни потухший взгляд больших и некогда ярких зелёных глаз.
Пышные вьющиеся локоны чёрных волос. Ямочки под краями губ, чуть закруглённый, как будто напоминающий орлиный клюв, нос.
И этот, свойственный только ей, аромат жасмина, пшеницы, который, казалось, окружал весь её стан.
Да, это Зара. Та самая Зара, которая так ей нравилась. Правильная, яркая, классная. Настоящая. Самая настоящая. Не какая-то бесполезная, никчёмная тень.
Зара опустилась перед своей подругой. В руке - пачка «Винстон» с ментолом - вот те самые, её любимые. Кристина… Кристина ли? Для неё - нет, Карина - их, эти самые «Винстон» у неё и переняла.
По одной сигарете, с зажигалкой - опять-таки одной на двоих, женщины закурили. Чуть склонив головы набок, улыбались друг дружке - и сидели, окружённые холодной тьмой.
- Я тебе всё-таки нравлюсь? - Зара стряхнула пепел себе на стопы.
Губы Карины дрогнули.
- Но не я же сейчас без одежды.
Та пожала плечами, тряхнула головой, оправила пышные локоны.
- Никогда не любила их. Ты же помнишь: они так давят. Они так душат.
- Нравишься, - женщина протянула ладонь, коснулась её колена. Мягкая, тёплая кожа.
В сердце немного кольнуло. Так сложно отвести взгляд от лица подруги. От улыбки её полных губ, от полуприкрытых веками с густыми ресницами глаз.
- Скучала по мне? - Зара спросила, и их пальцы соприкоснулись.
- Очень… - подруги сцепили ладони. Крепкая-крепкая хватка - и обмен тёплыми взглядами.
- Ты хочешь пойти со мной? Хочешь пойти ко мне? Тебе ведь так нравилось в моей спальной.
Певучий пьянящий голос. Одного только его хватало, чтоб Карине вскружило голову. А Зара ведь правда пела. Умела петь. Очень часто - ну, в её случае - в те моменты, когда женщине было приятно - она так любила ходить по залу, заложить руки за спину - и что-то петь. Обычно что-то из немецкой эстрады, или тот же «Пикник» - очень и очень разное.
- Пойдём со мной, - поднялась мягко смуглянка, не размыкая рук.
***
Зара вела за собой Карину - а та - у той сердце не находило места.
Выпуклые крылья лопаток, широкие плечи. Упругость бёдер. И пышные-пышные локоны, что струились подобно плащу.
… и мерная, гудящая, чуть-чуть хоровая, переливчастая мелодия, разбавленная неспешными ударными. Узнаваемый звон редкого перебора высоких гитарных струн. Ритмично-мягко, окутывая теплотой и лазурью, чьи нити пронизывали затянутый дымкой воздух.
Смуглая отняла ладонь, легко обернулась к подруге - и плавно, на носках стоп, как будто подплыла к ней.
Они снова соприкоснулись ладонями - и Зара легко отпрянула, качнула головой.
- СОН ЧУДЕСНЫЙ СНИТСЯ МИРУ…
Как будто танец. Пьяняще-захватывающе кружило Карину, окутанную ароматами пшеницы, жасмина. Солоноватого пота, пряностей.
… «БЛЕДНЫХ УЛИЦ НЕ УЗНАТЬ» …
Уже и не в коридоре, уже - просто где-то. Где-то в дымке лазурного, в бледном свете мерцающей лампы. В месте, где нет тревоги. Где нет страха, нет беспокойства.
… «ЛИШЬ ВЛЮБЛЁННОМУ ВАМПИРУ» …
Зара взяла под плечи свою девушку, мягко вела её - и Карина тонула в её глазах.
Не коридор, не какое-то что-то размытое, нет.
Они в зале, в зале такой милой её сердцу квартиры. Вот и длинный застеклённый шкаф с кучей книг. И тихий свет люстры под старину. И так много не давящего, но дурманящего сигаретного дыма.
… «СНОВА БУДЕТ НЕ ДО СНА» …
… Объятья. Самые тёплые, самые приятные, самые лучшие и желанные.
Карина чувствовала нежность кожи своей любимой. Ощущала собой её дрожь, её трепет. Гладилась щекой у её щеки. Сталкивались носами - и снова гладились, прижимались друг к дружке.
Вот! Вот такая Зара ей нравилась! Вот такую Зару она любила, она хотела! С ней, с ней было связано столько уютных, волшебных дней.
Снова касались щека к щеке, опять, играючи, толкались носами, то ловили, то прятали взгляды.
Карина чуть наклонила голову, поймала губами кончики губ любимой. Та выдохнула с улыбкой, отклонилась - и игриво поймала её.
И ещё, и ещё.
Поцелуй захватил сознание, оглушил волной густого, туманного дыма.
Не отрываться. Не расходиться.
Но Зара всё-таки чуть-чуть отпрянула, отвела руку, мерно и в тягучем ритме потянулась к краю двери…
И дверь в гостиную вышибло.
Тяжело дыша, сводя зубы, то и дело сжимая и разжимая кулаки, чуть согнувшася, со спутанными липнущими к раскрасневшемуся лицу синими прядями, на пороге стояла Лиза.
- Нет, - зло процедила она. - Я всё равно не отдам тебя им. Я тебя не отдам.
МИХАИЛ
«Не переживай, пап. Мама всё равно ни меня, ни тебя не любила».
Он не то, чтоб отказывался верить - но, вот же: и Роза, и Маша - обе его девочки теперь спокойно шли рядом с ним
- А я всегда знала, - младшая закинула голову к старшей, - далеко ты от нас не уйдёшь.
- Я никуда не уходила, малая. Ты говоришь, - старшая повернулась к отцу, - Ната тоже с вами приехала?
- Мама, - поправила сестру Мария, дёрнула девушку за подол ночнушки.
- Хорошо, хорошо, - та потрепала её волосы. - Где она сейчас?
Они уже давно покинули школу, неспеша шли по вечернему тихому городу.
Околица совсем опустела, а в окнах многоэтажек постепенно включался свет. Но при этом не ощущалось тревоги. Как будто кошмар выжал из себя всё возможное - и теперь, как побитый пёс, стыдливо зализывал раны где-то в грязной канаве.
- Нам на Посёл, - отвечал Михаил. - И придётся идти пешком.
***
Отец с дочерьми шли по узкой улочке между Цвинтарной и Заводской: она так и называлась - Узкий Проспект. Самая длинная улица, окружённая стенами пятиэтажных высоток, и между крышами домов - прокинутые мигающие гирлянды.
У окон собрались люди. Они подходили к своим подоконникам, смотрели вниз на брусчатую дорогу, безмолвно наблюдая за идущими.
С темнеющих небес падал совсем уж не летний снег, мерно играла какая-то праздничная мелодия из динамика на столбе.
На душе Михаила спокойно. В его ладони мягкая рука Розы, а Роза - вела Марию.
И всё безмятежно, уютно - и так по семейному.
Где-то далеко-далеко звучала сирена - но это так, это уже позади. Не проблемы мужчины. Со своими проблемами он разобрался.
- Пап! - Маша его окликнула, - а ты купишь мороженое?
Они как раз мимо лотка проходили. Настил, холодильник, обклеенный баннером «Хладика». За прилавком - улыбчивая продавщица в фартуке поверх вязанной кофты, и со светлыми волосами, забранными в тугую косу.
- Приветствую, - кивнула она.
Роза ей улыбнулась, сама приветливо помахала рукой.
- А разве мы не спешим? Ната уже заждалась. Ты ведь у неё не был?
Михаил кивнул, прикрыв веки. Да, вот этом вся его Роза. Как всегда - прозорливая и смышлёная.
- Ну па-а-ап! - настаивала Мария.
- Выбирай, - мужчина кивнул дочурке - и довольная девочка поспешила к лотку.
«Она будет жить. Я тебе обещаю».
Отец и старшая дочь наблюдали за ней. Стояли, держались за руки.
Он не спрашивал Розу, почему та в своё время сбежала из дома. Не интересовался, где она пропадала всё это время. Главное - что в итоге сейчас она здесь. Вместе с ними.
- Я ждала с тобой встречи, - между тем, та заметила, приникла ближе к мужчине. - Совсем не боишься меня?
Тот только пожал плечами.
Конечно, он понимал: именно эта девушка, его девочка, его хорошая - она и никто иная устроила расправу в школе. И в итоге спасла его. Пришла к нему вместе со второй дочерью. В этом месте, в Околице, может статься всё, что угодно - и, если происходящее суть не больше, чем сон - можно только порадоваться, что жуткая его часть позади.
- Она так на тебя похожа, - улыбнулся мужчина.
Роза вдохнула, коснулась чуть вздувшегося живота, провела ладонью, расправляя ночнушку.
- Волосами похожи, - согласилась, ему кивнула.
- И такой же взгляд.
Та ничего не ответила. Только глаза прикрыла.
Продавщица подошла к девочке, та нагнулась к открытому холодильнику, выбирала.
Роза качнула головой, как будто отгоняла какие-то нехорошие мысли. Оправила прядь.
- Так вы вместе приехали?
Мужчина отрицательно мотнул головой.
- Ната меня позвала. Нас, - поправился, кивнув на младшую.
Роза хмыкнула.
- И ты с ней ещё не виделся?
- Да когда бы, - тот повёл плечами, вздохнул. - Вообще, - замялся, крепко сжал руку дочери, - спасибо тебе.
Та прыснула.
- Спасибо тебе, - продолжил мужчина, - что спасла нас.
- Её, - резко и холодно шикнула.
- Что? - он склонил голову набок.
- Ничего, - улыбка и отмахнулась. - Ничё, говорю. Ух ты! - опустилась к подбежавшей Марии. - Ты на всех нас взяла?
- Ага! - довольно кивнула девочка. - Твой любимый фруктовый лёд. И вот, «Каштан» папе.
Роза и Михаил обменялись тёплыми взглядами.
***
Просто идти по тихому вечернему пригороду и кушать мороженое. Вот так легко и свободно, спокойно прогуливаться дружной семьёй.
Михаил держался немного поодаль, наблюдал за своими дочерьми.
Роза и Маша о чём-то увлечённо болтали, смеялись, но он не вслушивался. Просто любовался своими красавицами. Тем, насколько они похожи - и в жестах, в повадках. В чём-то даже мимикой, голосами. Младшая явно стоила старшей. В их разговоре даже проскальзывало: одна только начинала фразу - а вторая её подхватывала - и новый смех, их объятья.
Быстрые глухие шаги, частое сбивчивое дыхание, длинная тень от уличного фонаря за спиной.
Михаил оглянулся - и в него чуть не врезалась полуголая и вся в ранах девушка.
Роза застыла, шикнула на Марию - и та вжала голову в плечи, отошла.
Дальше - старшая дочь перехватила незнакомку. Махнула рукой отцу и младшей. Отвела странную чуть дальше от них.
Совсем короткий диалог. Обмен кивками. Странная всплеснула руками, отшатнулась от Розы - и та склонила голову, отвела взгляд. Опять посмотрела на свою знакомую, положила ладонь на её плечо. С какое-то время обе просто молчали. Спешное прощанье, опять кивки - и неизвестная уже скрылась в тенях за углом.
- Эта женщина выглядела напуганной, - обеспокоенно заметила Маша.
- «Эта женщина» справится и без нас, - холодно бросила Роза. Но кулаки у неё сжимались.
Михаил коснулся плеча старшей дочери.
- Не бери в голову, - она отмахнулась, одарила отца пусть натянутой, но улыбкой. - Ты помнишь дом, где Ната нас ждёт?
- Да, ещё бы. Тот почти-особняк на холме, два этажа и чердак. Как забыть-то.
- Да, конечно, - Роза усмехнулась, как будто ей только напомнили нечто совсем очевидное, прикрыла веки, с теплом. - Мы почти пришли, представляешь? Это вон там, чуть-чуть вниз по улице - и дальше поворот к холмам, в частный сектор.
- Да ладно, - мужчина прыснул. Он-то помнил другое.
- А ты доверься, - старшая дочь твёрдо кивнула, взяла отца под локоть. - Пойдём, мы помним дорогу.
… И двинула совсем не прогулочным шагом.
Отец и младшая едва поспевали за ней.
***
Старый дом на высоком холме нависал над идущими своей тёмной и хмурой громадой. В окнах второго этажа, на чердаке - включённый свет, а звёзды в небе над его крышей рассыпались, словно праздничные гирлянды, овитые дымным маревом.
Двери в сени открыты, и на порог проливалось мерцающее тускло-жёлтое свечение лампочки из прихожей, как бы приглашая войти.
Покосившийся дорожный указатель в подножье холма лаконично оповещал: «Посёл, квартира 7».
- Никогда не любила это место, - хмыкнула Роза, а Маша - та раскинула руки, сама побежала вперёд.
Отец и старшая дочь за ней не спешили.
Теперь спешить уже некуда: их дом - вот он, там, перед ними, просто рукой подать.
- Ната нас не встречает, - заметила девушка. - Она точно здесь?
- А с чего бы ей выходить, - возразил мужчина. - Скорее всего, внутри.
- Она грустила, наверное.
Тот вздохнул, сложил руки в карманы.
Да, Ната ожидала их раньше.
Всё началось с письма. Нет, конечно же, не бумажного. Электронное, с адреса, которого он сейчас не помнил, до этого - и не знал. Не звонок, не СМСка, не сообщение в мессенджере. Просто письмо на электронную почту.
Не дословно, но он помнил текст, помнил его общее содержание.
***
Михаил.
Это Наталья. Ната, если вдруг ты успел забыть.
Нам нужно поговорить.
У нас были сложности, было всякое, но - прошлое прошлому, верно?
Не воспринимай это как попытку начать нашу жизнь заново или восстановить семью.
Просто… Просто у меня сейчас очень трудный период. Много сложного и неопределённого.
И мне одиноко. И я хочу отдохнуть.
Помнишь тот городок, в котором мы отдыхали, когда Маша была совсем мелкой? Когда ещё Роза была с нами.
Я хочу туда съездить, развеяться. Там, помнишь, море, маяк, уютный пляж. Да и в целом красиво, приятно.
И я хочу туда съездить. Надеюсь, сейчас ты не занят. Да и лето в самом разгаре, у Маши, должно быть, каникулы.
Давай увидимся?
Просто побудем втроём. Погуляем, развеемся. Отдохнём.
Мне кажется, это нужно не только мне.
Было бы рада ответу. Прости, что пользуюсь почтой, а не другими сервисами: ты знаешь, я не люблю мессенджеры и меня нет в соц-сетях.
И да, как видишь, почту твою я всё ещё помню.
Напиши мне, если тебе подходит такой план.
Предлагаю остановиться в том же доме, где мы жили раньше. Надеюсь, и сейчас он сдаётся.
Жду ответа.
Ната.
***
Роза коснулась запястья отца: тот просто стоял, глядел на хмурое здание, застыв в нерешительности.
Этот дом нависал. Чёрная искривлённая с острыми углами фигура как будто впивалась в мужчину своими глазами-окнами, а открытая дверь - как пасть.
И так ласково приглашала вовнутрь.
- Мне лучше уйти? - тихо спросила его.
- Почему же, - тот улыбнулся. - Ната тебя любила. Закатила истерику, когда ты ушла. Последними словами меня называла.
Его дочь на это осклабилась, чуть ни довольно мотнула головой, оправила короткие тёмные пряди.
- Тогда в чём проблема? - кивнула на порог, спросила, опять держа его за ладонь.
- Идём, - с улыбкой, он отмахнулся - и двинул по склону холма.
***
В синем вязаном свитере не по размеру, мешковатых бриджах, по-домашнему растрёпанная и улыбчивая, Ната вышла к гостям, поймала подбежавшую к ней Марию. Крепко-крепко обняла свою дочь. Мягко оттолкнула её вовнутрь помещения - и просияла, затаила дыхание.
Раскинула руки, прикрыла ладонями рот.
Роза сначала спрятала взгляд, отступила. Вжала голову в плечи. Потом - голову вскинула, мягко кивнула, помахала встречавшей их женщине. И только потом поднялась.
Мать и приёмная дочь обнялись, чуть ни упали друг дружке в объятья.
Роза выдохнула - и приникла к усталой женщине, держала её, прижималась, сложила свою голову ей на плечо.
- Я очень скучала, мама.
- Я знаю, - Ната ответила, сама приникая к ней. - Я знаю.
Михаил стоял чуть поодаль, прислонился к столпу, поддерживающему кров над порогом.
Его семья снова вместе.
Хотя бы сейчас. Хотя бы на этот короткий миг.
Женщина отступила от старшей дочери. Мягко хлопнула её по плечам, мол, ну, ну, давай, проходи - и, когда Роза скрылась в сенях, повернулась к стоявшему на ступенях мужчине.
- Ну, - бросила она со смешком, опираясь на дверной косяк. - Чего застыл? О чём думы думаешь? Где носило тебя?
Спутанные сухие волосы коротко срезаны, едва достигали плеч. Часть прядей зачёсана, скрывая левую щёку, но, даже так, шрамы легко угадывались.
Тёмные мешки под глазами, разводы от туши вокруг. Немного печальный, немного поникший взгляд. И эти милые носочки с лисичками. Никаких тапочек.
Свободная - и замученная, жутко уставшая. Ната, без всяких сомнений. Это она. Она.
Женщина так и не дождалась ответа, испустила тяжёлый вздох.
- Ужин стынет, - потом кивнула, указывая на дверь.
Михаил отвёл взгляд. Медленно направился к бывшей жене.
Ему очень нравился этот сон, в котором он сейчас находился. Истинно, это лучшее из всего, что глубины сознания могли для него извлечь.
Просто подарить этот тёплый вечер. Ну, тот, который ему предстоит. Дать ему такой сложный путь. Сперва разлучить с дочерью - и вознаградить поиск, явив ему сразу обеих.
Он нисколько не сомневался в иллюзорности происходящего. Даже если в этот самый момент он сейчас обнимал жену. Даже если снова чувствовал запах её светлых волос, от которых тянуло кофе и шоколадом. И касался её миниатюрных ладоней, снова гладил её чуткие мягкие пальцы. Проводил рукой по её щеке - и женщина даже не пряталась, и, напротив - тянулась к нему.
Никто из них ничего не сказал друг другу - да и зачем? Зачем это всё, когда есть лучше: есть близость, искреннее, тоскливое влечение, какое возможно только после столь долгой разлуки. Когда действительно «прошлое прошлому». И не имеет значения, что творилось тогда.
Не может иметь значения.
По крайней мере не для него. Не для мира, в котором он находился. Не для места, которое создало для него подарок.
Даже если это вступление перед новым витком кошмара - именно сейчас Михаилу уже всё равно.
Он слишком счастлив, он хотел верить в столь милую сердцу иллюзию.
Ната первая разорвала объятья - но не отнимала руки.
- Идём, - легко потянула его. - Наши девочки тебя заждались. И я ужин вам приготовила. Мог бы предупредить, что втроём приедете. А так делиться придётся.
- Я и сам не знал, что так выйдет, - смущённо пожал плечами.
А он ещё строил планы, как станет объяснять ей пропажу дочери. А в итоге - привёл двоих!
Рассмеялся, качал головой: даже так, она и здесь умудрилась его упрекнуть.
- Тебе не было больно? - всё же решился её спросить.
Ната прыснула, отмахнулась.
- «Это просто несчастный случай», - процитировала его же слова. - И я искренне рада, что ты решился приехать ко мне.
НИКОЛАЙ
Отец и сын по очереди стреляли морских птиц. Николай так никакой, кроме той одинокой чайки, и не задел, а вот старик - у того что ни выстрел, то крик и всплеск. Лихо косил летящих, едва ли ни одним взглядом. Только ружьё наводил - и последний взмах крыла, заглатывающийся хрип - и одни лишь перья, да белый камень к чёрной шумной воде.
- Ну да полно, - отец опустил дуло ружья к земле. - Что-то ты, умник, совсем меня опозорил. Дай хлебнуть, а.
Парень невозмутимо пожал плечами, протянул бутылку.
- У меня мог быть хороший учитель, но не сложилось.
Тот выпил с горла, отёр губы, протянул поклажу сыну. Прыснул и хохотнул, мотнул головой.
- А ты просил-то меня? - похлопал его по плечу. - Вот хоть раз было такое, чтоб пришёл ты ко мне, сел рядом, и такой: «Слышь, па, а научи-ка стрелять?».
Коля хмыкнул и опять отвёл взгляд.
- Так ты ж ружьё пропил. Да и не разрешили б тебе, зная твоё состояние.
Старик сплюнул.
- Это ты думаешь так. Думаешь себе, думаешь, что я соглашусь - а сам-то? Ты интересовался вообще, как оно с правом на хранение оружие, можно или нет мне стрелять из него при… - запнулся, - «моём состоянии»? Вот то-то же, - не дожидаясь ответа. - Сейчас ты-то меня во всём упрекать сможешь, а я соглашаться стану, если сам так захочешь. А как по правде, - развёл руками, - уже ни ты, ни я вот такой, никто не узнаем. Грустно? - снова в плечо толкнул, смех добрый.
Парень отстранился, перехватил его руку.
Глаза молодого и старика встретились.
Они просто стояли так у самого края скалы, смотрели пристально друг на друга - и улыбались.
- Чего ты хочешь, сын? - вполне серьёзно спросил старик, опуская кулак.
Николай кинул взгляд на тёмные холмы, где тянулись заброшенные дома - и как будто смотрели на парня жадными жёлтыми глазами окон. Сел на траву спиной к воде.
Последний раз этот вопрос задавала ему проекция матери - и ни к чему хорошему их беседа не привела.
Парень поёжился, лишь на миг вспомнив случившееся - и его проморозило, дрожь пробрала. Больше от мысли, что он сам послужил содеянному. Что по сути поддался извращённому, искривлённому, сломанному желанию. Будто он не он был, будто сила какая направила.
А теперь образ отца - ну, тоже, гротескный, изломленный, чужой - и такой, каким он сам воспринимал его в последний год: грязный и неопрятный, неухоженный и вонючий. Неприятный, отталкивающий.
- Ну, зато сейчас я не пьяный, - ухмылка.
Парень прыснул, качнул головой.
- А тогда б мы просто не разговаривали.
- А чего, - тот подсел рядом, ткнул в бок, - мы, знач, хынтелигентные, с поганью-пьянью не водимся? Не твоего полёта твой батя, а?
… И этот человек когда-то держал музыкальную студию. Когда-то занимался охотой. Когда-то.
Когда-то.
Старик шумно выдохнул. Всё ещё улыбался.
- А такое со всяким может случиться, - махнул рукой и бросил, как будто читая мысли. Ну, конечно, он же мог. Да не просто мог - он же часть Николая. Знал, что творилось в голове сына. Его же слова озвучивал. - Вот ты спрашивал меня хоть когда-то, почему я запил, а?
- А сейчас ты мне не ответишь, - Николай согласился даже без грусти, просто констатируя факт.
- Вот ты когда, - старик указательный палец поднял, как наставлял, - из дерьма всего этого выберешься - ты у Леночки-то поспрашивай, что с твоим папой стало, что она, такая великая женщина, с ним возиться не перестала. Ты поспрашивай, - хохотнул он своим же словам, - она-то всё-всё-всё знает. Оно-то поздно уже, - развёл руками, - ну так хоть как-то.
- А меня не хочешь спросить, - Николай заметил вместо ответа, - со мной-то что стало?
- А-х-ха, - тот отмахнулся. - Пока ты мне, умничек, - по колену его похлопал, - совсем нового ничего не расскажешь. Поздно уже, не находишь? - кивнул потом на совсем уж чуть ни чёрное небо. - Нам бы домой пора. Не надо тут допоздна сидеть.
Стоило ему так сказать, и дверь пристройки скрипнула, отворилась как будто бы сквозняком.
Отец снова подтолкнул Николая в плечо.
- Сам пойдёшь, али на старом проверишь?
- Мне говорили, тут живёт какая-то «морская ведьма».
Тот поднялся тяжело, опираясь ладонями на колени. Постоял так, согнувшийся, только потом уже потянулся, спину расправил.
- Да нет тут её уже. Идём, - побрёл к порогу, махнул рукой.
За крыльцом в коридоре - как окно: жёлтый, чуть приглушённый и блеклый свет.
Николай покосился на образ отца, испустил тяжёлый вздох.
Крайне мерзкое чувство, что его нарочно сюда отправили, точно зная, что и как произойдёт с ним.
Но всё-таки парень решился. Покосился на лежавшее в траве брошенное ружьё - и направился к дому. Встал на пороге - и, глубоко вдохнув, твёрдо шагнул в жёлтый свет.
***
Серый день, пронзительные крики ворон - и шум множества крыльев сорвавшихся с ветвей чёрных птиц.
По обе стороны от парня - длинный, чуть ли ни нескончаемых ряд самых разных оградок с калитками, предваряющих площадки могил.
Прийти на кладбище? Это и было его желанием? На фоне прошедшего дня даже как-то не впечатляло. Слишком… До боли естественно. Слишком спокойно. Нечего искажать.
Но и отца не видно. Просто тропинка меж множества спальных мест.
А лжемать ведь ему сразу сказала, чтоб сходил к папе, проведал его. Тогда он ещё думал, будто ослышался. Сейчас - его сюда чуть ли ни силой вкинули - и парень даже не хотел убегать. Не чувствовал отвращения, отторжения.
Да, да, почему и правда нет?
Да и - это если не забавно, то хотя бы и любопытно. Сам он не думал ни о похоронах, ни о том, что потом было. Справляла ли мать поминки, да и вообще. А оно вот как: в собственном же сознании всё-таки пряталось хоть какое-то представление о последнем пристанище старика.
… И Николай хмыкнул, горестно усмехнулся, абсолютно-точно узнав могилу.
Не было там ни креста, ни гроба. Только взрыхленная земля и полуразложившееся, исходящее гноем и чёрной жижей, с местами отслаивающейся от костей кожи, тело. В глазницах и разинутом рту, распухшем и лопнувшем животе копошились опарыши. Лоб объедали мухи, на скрюченных пальцах ползали гусеницы, а из зияющих дыр на бёдрах и икрах то и дело выползали чёрные червяки. От самого трупа воняло спиртом, а рядом с ямкой-постелью валялись пустые бутылки «Хлібного дару».
Парень не поморщился, не отшатнулся. Смотрел в выеденные глазницы тела.
Да, всё именно так, как он себе представлял: что старик сдохнет в мучениях, а его труп будет гнить, его сожрут насекомые, и от тела даже после смерти будет нести этой противной и мерзкой водярой.
- А хорошо ты меня раскрасил!
Николай повёл плечами, кивнул подошедшему.
- Что? - снова ухмылка. - Вот и довёл ты меня до могилы. Хоть бы крест мне поставил.
- Так и поставили, думаю.
- Ну, - образ отца вздохнул, - у тебя его что-то не вижу. Неужто не заслужил?
Парень шумно выдохнул, мотнул головой.
- Вот такой, - кивнув на гниющее тело, - ни креста, ни могилы.
- А если такой? - опять ткнул плечо сына, чтоб тот оглянулся.
Николай - вот теперь отшатнулся.
Рядом с ним уже не старик. Ну, как. Мужчина в возрасте: тёмные брюки, рубашка синяя, серый пиджак, туфли. Сухое вытянутое лицо, совсем немного щетины. Зачёсаные короткие русые волосы. Глаза, конечно, прищуренные, крысиные. Хищный взгляд. Сухие губы, кривая ухмылка. Волевой выступающий подбородок, широкий лоб. Сам по себе фигурой - высокий, не щуплый, но жилистый. Ладони держал вместе.
Длинные пальцы рук немного дрожали.
На груди всё та же медаль.
Коля прикрыл глаза.
- А таким я тебя уже очень давно не видел.
- Но ведь запомнил! - глаза сощурились, хмылился.
Парень стиснул зубы и сжал кулаки.
- И не мог вынести, кем ты стал.
- А кем я стал, ну? - тот скрестил руки на груди, выпрямился. Смерил сына ожидающим взглядом. Но ни злости, ни холода в его голосе.
***
… Скрюченные дрожащие пальцы.
Потухший стеклянный взгляд. Челюсти ни сжать, ни разжать не может. Сиплым голосом: «Пить! Пить!» …
***
- Овощем, - честно ответил сын. - Ни к чему непригодным, паразитирующим на матери овощем. Вечно орущим, бухим и злым.
«Отец» цокнул языком, повёл головой.
- Если я, по-твоему, был «бухим и злым», что ж мы сейчас нормально общаемся? Неужто совсем никакого подвоха не ждёшь? Неужто ты так спокоен, как, вот, сейчас выглядишь? И совсем не боишься меня?
Николай выдержал его взгляд.
- Я общаюсь не с тем, - кивнул на иссохшее тело, - а с таким тобой, которого мне не хватало.
… И, да, разумеется, парень всё ждал подвоха. Особенно здесь, на кладбище. Видя перед собой того отца, которого он помнил и знал в детстве. Ведь потом бывало и так, что мальчику приходилось запираться в спальне, затыкать уши, чтоб не слышать, как тот орёт. И прятаться от него, когда на батю накатывал гнев.
И часто слышать презрительное «умник».
И ссоры отца и матери, которая всё терпела пьяного, никак не могла уйти. И что самые лучшие дни, даже лучше каникул и выходных, для Коли - это когда батя в клинике. Как-то раз его увезли на несколько месяцев - и это было едва ли не самое светлое время для парня.
Но отца увозили - и возвращали. А потом опять увозили - и опять возвращали. Каждый раз он клялся, божился, что завяжет, что опять встанет на ноги и пойдёт человеком - и вставал, и опять шёл за водкой.
... «А ПОСЛЕДНЕЙ УМЕРЛА НАДЕЖДА, НИКОГДА ПРЕЖДЕ
Я НЕ ВИДЕЛ, ЧТОБЫ ЧЕЛОВЕК ТАК ДОЛГО УМИРАЛ -
БУДТО ТОТ, КТО БРАЛ ЕЁ ДУШУ В СЕБЕ СОМНЕВАЛСЯ:
МОЖЕТ ЛУЧШЕ ЕСЛИ Б ЭТОТ СМЕХ ВЕСЕЛЫЙ ПРОДОЛЖАЛСЯ?»...
- И всё-таки ты не отпускаешь меня, - опять перед ним старик. - Пойдём, - поманил за собой, - ещё пройдёмся. Покажу тебе кое-чего.
- А ты сам-то, - спрашивал парень, - сам-то хочешь уйти от меня?
- Да поперёк горла, - с характерным жестом процедил тот, зубы сжал, - поперёк горла ты уже мне стоишь!
Сын от него не отпрянул, хоть и чувствовал нахлынувшую на отца злость.
- Я бы вон там лежал, - крикнул тот показывая на рыхлую землю, - и всё, баста, хорошо бы мне было! Так ты пришёл! Меня потревожил! - всплескивая руками. - Мучил, мучил меня! И опять изводишь! Сын! Отца родного! - воскликнул, наступал на невольно-попятившегося, - в могилу извёл! Как червя! - сплюнул. - Паразита! - харкнул на кроссовки парня.
Николай отступил, вскинул руки. Напрягся, плечи поднял. Сердце шумно забилось. Рывок - и…
Только обернулся - а старик перед ним. Изо рта в усы, бороду выползали чёрные черви. Трясущиеся руки в язвах, синюшные. Но всё-таки держал, наставил на сына ружьё.
- Вперёд, щенок, - тот харкнул опять. - Или, думаешь, не убью?
- Ты не можешь, - Коля не пятился. Даже не поднял ладони. - Ты не станешь.
- А чой-та? - ухмылка кривая. - А вдруг это то, что ты ищешь? И могилку тебе подыщем. Ты умник у нас, фантазёр. Свой трупик-то представляешь? Мой - красивый, мне нравится! Подумай-ка о своём. Давай-давай, включай думалку. Ну, гнить будешь в земельке стылой? Али с почестями, с огоньком? Чё умолк-то? - прыснул, тряхнул оружием.
Вот теперь парень узнавал отца в полной мере. Злой, неприятный. Вечно харкал и брызжел слюной. Вечно орал.
Но даже так, он по-прежнему не выглядел пьяным. Взгляд - совсем не стеклянный, но - крайне внимательный. Грубый. Даже почти презрительный.
- Думаешь, - продолжал образ, - рука у меня дрогнет? Так ты не это, не это самое, я стрелять хорошо могу, в отличии от тебя. И ничего не обломится. Удавить тебя мало. Ну. пшёл! - сам к нему двинул. - Спиной стал, - холодно процедил. - Медленно и вперёд.
- А куда пойдём-то? - спросил через плечо Николай, всё-таки выполняя просьбу.
Лоб парня покрылся испариной. Твёрдое дуло очень хорошо ощущалось между лопаток.
Умирать в его планы точно не входило. По крайней мере, не настолько нелепо. Не, по сути, от собственных мыслей.
- Двигай, - его толкнули. - А куда, - смех, пауза, - ты у нас умный, ты сам всё узнаешь.
***
«Только не сдохни, лады?»
Тина, подобно фортуне, повернулась к нему спиной. И зеркальце, в котором она отражалась, треснуло в тот же миг.
***
В молчании, никуда не спеша, отец и сын шли по до боли знакомой дороге. Старый магазин «ПРИЛАВОК», одинокая автобусная остановка. Большие синие ворота, ограждающие вход во двор.
Всего день назад, уткнувшись в музыку, придерживая лямки рюкзака, он бодрым шагом двигал к месту, казавшемуся ему своим домом.
А потом всё полетело к чертям.
И вот, в густых сумерках, при мерцающем свете одинокого фонаря, он опять возвращался сюда. А за спиной - шумное сиплое дыхание. Мягкие шаркающие шаги калош по щебню. И дуло ружья у спины.
… А в окнах некогда родного дома - зажжённый свет.
ЛИЗА
- Ліз, Лізо! То ти вже там? Ходім до лісу, ну-мо!
- Так, так, зажди лиш, я ось, вже збираюсь!
В чёрной кофточке с полосатыми рукавами и в жёлтых кроссовках младший брат уже сидел на пороге - и сестра в белых кедах, простой футболке, спортивках, с корзинкой под локоть выбежала к нему.
- Ну ти й копуша! Хутчіш.
- Тільки далеко не заходьте! - тётушка прощалась с детьми. На крыльце стояла, махала им вслед.
***
Мальчик с девушкой шли неспешно по просеке, болтали, держались за руки.
- То у вас там, у великому місті, зовсім нічого цікавого?
- Ну, як так! Там вулиці старенькі, великі будівлі. Чудовий вокзал, навіть затишні парки. Звалища, пустирі.
- От звалища з пустирями - то вже цікаво. А! - мальчик всплеснул руками, - А ти дивишся «Справжніх монстрів»? Я жодної серії не пропускаю.
Лиза мотнул головой. Нет, увы, ей как-то было не до телевизора. С учёбой, подругами, репетициями - вся, вся в делах.
Подруги.
Густой тёмный лес. Мешающиеся лапы ветвей, длинные тени, тянущиеся к запястьям, лодыжкам.
«Уйди! Уйди! Тебя нет!»
***
- Дивись, що знайшов! Чорниця!
Сестра заспешила к брату, который уже стоял у куста с черникой, довольно поедал ягоды.
- А там ще є о-о-ось стільки! Нумо, хутчіш! А то до темряви не встигнемо.
А она за ним и правда не поспевала: это Тимка что ни день, то в этих лесах гуляет. Да и тётя просила не уходить слишком далеко от тропинок - а мальчик совсем уж в чащу рванул.
***
Хруст хвороста под ногами. Стопа болела.
Как могла, Лиза старалась отогнать наваждение. Отогнать затягивающее её марево. Ей нельзя, нельзя поддаваться видению.
Это не её, не её вина.
***
- Лізо, тут навіть смачніші! - брат совсем углубился в лес, и девушка с уже и так чуть ни полной корзиной едва ли поспевала за ним. - Ого! - окликнул, - диви! Тута хтось мертве крольча полишив! Ану-ка…
… Красную тряпку на ветке Лиза заметила слишком поздно. Почти вместе с тем, как Тимка закричал, и зашуршали листья.
Оборванные алые лохмотья, палая листва. Кроличья голова и утопающий в земле мальчик.
И собаки. Собачий лай.
***
Девушка раскинула руки и закричала. Голова её полнилась звуками хриплого, заглатывающегося детского кашля, смешанного с истошным воем диких лесных псов.
Тёмная роща и лапы-ветви, длинные тени и грубое рубище.
Нет, смерть брата не на её руках. Она не причём. Она совершенно не причём. Он знал этот лес куда лучше неё. Он мог заметить ту тряпку, предупреждающую о волчьей яме. Он мог догадаться, что кролик - приманка для зверя. Он мог! Он мог!..
Чёрная сухая рука схватила её за шею.
Две впалых зарницы, лишённых глаз. Обволакивающая пустота.
«Это не я! Не я! И собаки! Они там повсюду были! Лаяли, выли, сбегались… Я… Я хотела жить… Я просто хотела жить…»
Длинные твёрдые пальцы очень сильно давили. Всё размыто - и сплошное алое марево. Очень больно, очень трудно дышать.
Вздрогнула. Ещё, и ещё. Слабо повела головой. Пальцы рук непроизвольно стиснулись - и разжались, и всё тело - как будто обмякло.
***
Лиза вскинула голову, словно видя себя со стороны.
Тварь в сером рубище схватила слабую девушку под скулы, держала её обмякшее тело на весу. Ни хищник, ни жертва не встречались глазами. Сущность - глядела прямо перед собой. Слабая - она просто проникла.
«Это… Это там я? Что, всё вот так просто? Поймали, настигли? Никакой надежды, никаких сил? Я не смогла спасти брата и поэтому должна умереть?»..
Лиза отступила от твари, от той-себя. Видела, как та, схваченная, всё ещё трепыхалась, словно тряпичная кукла. Как тот грязный клоун на потешном столбе, когда подали ток. Такие же смешные конвульсии. Такой же хрип.
«Но ведь я же не слабая! Я же клялась, что второго раза не будет! Моё достанется мне!»
Пальцы той, захваченной Лизы, опять сжались.
«Я хочу жить! Я хочу защищать родных!»
Пойманная сцепила зубы.
«Я не убегу! Я не убоюсь!»
Слабо-слабо дёрнулась обмякшая рука.
Девушка вспоминала младшего брата. Как часто они гуляли. По вечерам в его уютной спальной сидели за видеоиграми. И как он приезжал к ней в город. Вспоминала его открытую улыбку, весёлый, заливистый смех.
Как он обнимал её при каждой встречи. Как не отлипал от неё, когда приходилось прощаться.
… Безвольное тело вздрагивало. Руки тщетно сгибались в локтях.
… Как он упал в волчью яму. Как сама бежала от стаи собак…
Опять слабость, опять голова кругом.
«Нет! Нет, всё не то!»
… Как встретилась в парке с Кристиной.
Их поцелуй и их ночь.
Её тепло. Её, пусть и отстранённая и осторожная - но всё-таки нежность. Её лавандовый запах. Её яркий взгляд.
… Ладони опять стиснулись в кулаки.
… «Околица гиблое место! Околица проклята! Околица чёрное место!»
Чёрное.
Чёрные скрюченные пальцы. Длинное дряблое запястье. Оно же ведь обгоревшее. Ломкое. Только б схватить. Надавить. Сломить. В щепки, в щепки сдавить!
… Сильный, глубокий вдох - и как будто оковы треснули, обмякшая в жёсткой хватке вскинула руки, сцепила ладонями душившую её лапу.
О, теперь злая, яростная, она впивалась жадным, безумным взглядом в пустые глазницы твари. Свела зубы, и дыхание - уже дикий, свирепый рык.
Её пальцы жгло от прикосновения к чёрной и грубой, такой сухой коже. Жарко, болезненно. Но сильнее, сильнее сдавить - и ломкий звук, шум осыпающихся углей. Лапа отделилась от тела твари, и когти безвольно рухнули к ногам девушки.
Лиза спасла себя - но это только начало.
Шаг её лёгок и скор, а лес - лес вот он, уже и кончился.
… И она заспешила, ринулась в тёмную ночь.
***
Тяжело дыша, она бежала по одинокой улице, обставленной высотками с обеих сторон. И ей наплевать на тени у жёлтых окон. Плевать на шорох и стук тварей, что ползли за её спиной - они настырные, но слишком медлительны.
Околица её обманула! Заставила поверить в рассвет, а вместо этого - по сути «включила» белую ночь.
Но Лизе уже плевать. Она разгадала обман.
И она справилась со своим палачом. С палачом, что так часто являлся к ней, снова и снова низвергал в бездну бессмысленной вины, какую она лишь выдумала.
И теперь она обязана. Обязана спасти любимую. Во что бы то ни стало. Даже и ценой себя. Своей жизни. Всего.
Главная улица, её кафе - и истошный лай.
Девушка не остановилась, хоть и видела, что дальше из-за заборов выскакивали собаки - и стая полудохлых ночных зверей с шумом рвалась на неё.
Псы! Чёртовы псы! Именно из-за них она там, в том лесу так боялась. Боялась за себя, хоть и могла, могла, наверное, их прогнать.
И сейчас та же стая ей преграждала дорогу.
… Но нет!
Девушка занесла руку - ладонь в копоти, пыли, углях - и сцепила кулак, одним крепким ударом пробила череп собаке, что с рыком метнулась к ней.
Ещё лай, лязг зубов со спины.
Резко дёрнулась - и сцепила в ладонях морду. С силой дёрнула в одну сторону, и другую - хруст сломленной шеи - и новый труп.
Согнувшись, хрипло дыша, Лиза зло глядела на оставшихся, обступивших её зверей. Те уже лаяли не так охотно. И приближаться к ней не спешили. Но и не пропускали.
… а сзади слышался гул и цокающие удары когтей.
«Кристина! Она там одна, во мраке. Брошенная. Забытая. Уже и не верит в спасенье. Просто ожидает расправы. Околица может давить. Умеет давить. Она сломает её. Сломает!».
Дикий крик - и яростная рванулась к собакам - и те расступились, хоть и продолжали лаять вослед.
Тени не только собрались у окон - но и стягивались на улице. От здания вокзала, от старых магазинов, и с остановки - тёмные однотипные фигуры, что днём пытаются изображать людей - сейчас они направлялись единой волей.
Лиза нарушила законы города. Не только она отторгла приставленного к ней палача - но и стремится спасти иную живую жертву.
… И плевать. Уже - наплевать.
***
Длинная аллея - и спокойствие, чуть ни предпраздничный, тёплый уют. Меж крыш высоток переброшены мерцающие гирлянды, а с неба даже парили снежинки.
Дальше по улице трое слабо-различимых теней.
А не всё ли равно?
Она и так потеряла огромное количество времени. Промедление непозволительно.
… И ей вон туда, в подворотню. Конечно же, она узнавала эту аллею. Узкий Проспект! Это совсем, совсем рядом. Недалеко от Гранитной, с двориком-колодцем и детской площадкой. И той самой высоткой.
… Но Лизу перехватили.
Она уже было занесла руку - и вдруг отпрянула.
- Ш-ш-ш, выдыхай, - остановившая её процедила сквозь зубы, кивнув на людей позади. - Где это тебя так? И почему ты вообще здесь?
Взгляд Лизы прояснился. Она даже узнавала девушку перед ней. Грубая, чуть синюшная кожа. Часть лица скрыта прядями. Босая, в чёрной ночнушке.
- Да я это, я, - отмахнулась Тина. - Ты чего не на маяке?
- Пусти, - та отступила, - мне бежать нужно.
- На маяк дуй, - та шикнула тоном, который не терпел возражения. - Я туда парня направила, думала, ты поможешь. А ты тут. Сдохнет нафиг.
Лиза шумно втянула воздух, закусила губу. Сцепила руки.
- Сама выкручивайся. У меня тоже всё максимально хреново. Успею - ладно, не успею - не моё дело. Пусти, ну.
Тина аж выдохнула, отпрянула. Смерила подругу внимательным изучающим взглядом. Бегло оглядела и шрамы, и кровоподтёки. И… скорее, отсутствующие одежды.
- Принято, - быстрый кивок. - Что смогу - сделаю. Ты?..
- Не лезь.
Тина вскинула руки и отступила.
***
Толком не попрощались, и Лиза уже в подворотне.
Сокрушаться, что ей по сути навязали ещё одну жертву - ну, сейчас ей было как-то не до того. Она, увы, не могла всё настолько предусмотреть - и уж тем более не умела являться в нескольких местах одновременно.
Да, к ней направили человека, которому, возможно, сейчас тоже очень нужна помощь - но - не её проблемы.
К тому же, она даже не представляла, что будет делать, когда вернётся к Кристине.
Что будет происходить с ними там.
А что, если она смогла вырваться из того дома? Что, если сейчас она где-то вот в этих одиноких улочках, пряталась от собак, от теней, от когтистых тварей?
Что, если её уже нет - и Лиза уже опоздала?
В горле тяжёлый комок. И такая усталость в израненном теле. Ведь всё действительно может быть уже лишено смысла - и ей не стоило даже пытаться. И важный, родной человек уже мёртв и сожран. И ей стоит как можно скорее вернуться на свой маяк, в надежде что какой-то левый парень пока что не пострадал.
Но нет. Нельзя.
Было запнувшись, не в силах бежать, Лиза перешла на очень быстрый и твёрдый шаг.
По крайней мере, она должна найти дом, из которого её вырвало. Вернуться туда.
Не должна.
Обязана.
***
Я уже потеряла достаточно - не только времени, но и всего, вообще, а мысли опять бешено стучат клавишами печатной машинки.
Я уже сделала выбор в пользу тебя.
Да, нас с тобой обманули. Да, нас с тобой разлучили. Этим тварям почти удалось схватить, уничтожить меня.
Но я не сдалась, Кристина. Не позволила себе сдаться - и всё только ради тебя.
Только за тем, чтобы ты жила.
Кем я буду, если отступлю сейчас, когда даже чувствую, что ты так близко!
Это уже не про клятву. И даже не про мой долг. Нет. Это, родная, про нас с тобой. Они или мы. Кошмар или жизнь.
Можно извратить любое желание. Можно преломить абсолютно-любую страсть. Люди слабые, люди отходчивые, люди переменчивые. Околице так легко управлять ими, направлять их, как ей угодно.
И, даже если то, что творится сейчас - это спланировано, это всё, как должно быть - мне наплевать.
Прочь с дороги, бесполезные тени! Мне нет никакого дела до вас.
Долго же вы меня сдерживали! И так тщетно силились запугать.
Тёмный подъезд, так мало пролётов.
Нужный этаж.
Конечно же, дверь в квартиру - она просто выбита, и никакой квартиры здесь нет.
Длинный коридор в бесконечность, чего я ещё ожидала.
Нет, лапы-щупальца, ваши когти меня больше не ранят! Вы уже ничего, ничего не сможете сделать.
Я сильнее бесполезных, тупых химер. Вам известен лишь только голод.
Вы не достойны! Не достойны сломить меня!
Я знаю, где ты, Кристина. Я уже, я уже здесь.
И не пытайтесь меня хватать - только с корнями же рвётесь, падаете - только уголь, труха. Этим вы меня уже возьмёте. Этого уже недостаточно.
Вязкая тьма и такой твёрдый холодный воздух - и что?! Вот, с силой давлю плечом, и барьеры сыплются оземь.
Дверь! Открытая дверь в белый свет.
Нет - ты не посмеешь захлопнуться. Ты не удержишь меня опять.
- Я всё равно не отдам тебя им! - снесла её одним сильным ударом, ввалившись в гостиную. - Я тебя, - вскинула руку к оторопевшей, прижавшейся к шкафу подруге, - не отдам!
ВИТОК СЕДЬМОЙ. ГОРОД СКОРБИ
КРИСТИНА
Дверь в зал просто вышибло.
Кристине понадобилось всего два мгновения.
Первое, чтобы определить: да, ворвавшаяся в квартиру Зары - Лиза. Причём, настоящая. Самая настоящая, какая только возможно. Тут не могло быть сомнений: и выглядела точь-в-точь такой же, когда их разделили - и неподдельная ярость и боль её ярких глаз.
Второе мгновение - чтобы Кристина метнулась наперерез Лизе в тот момент, когда её подруга кинулась на её бывшую женщину.
Зара от них отпрянула.
Обе подруги сцепились.
Во взгляде израненной - злоба, дикость. Во взгляде смятённой - просьба, мольба.
Занеся ладонь над собой, женщина силилась сдержать вскинутый кулак девушки. Навалилась ей на плечо.
- Отойди, - процедила Лиза, давя на Кристину.
- Пусти, - выдохнула та. - Пожалуйста.
Сжатый кулак озверевшей очень давил на ладонь.
- Мне больно, - растерянная закусила губу.
- Мешаешь, - с надрывом ответила злая.
Шумный рывок, хриплый выдох - и Кристина отброшена. Она пошатнулась, споткнулась о доски двери - и упала, затылком в стену.
Та, кто некогда поклялась её защищать, рванула к хозяйке квартиры. Согнувшись, она врезалась ей в живот, обхватила над поясницей, свалила на пол. Сцепила её бёдра своими коленями, тянулась к шее.
Сбитая с ног схватила запястья насевшей - и то, как они сцепились, напоминало волну синего пламени, что нахлынуло на грань - и теперь плавило кристал чёрного льда.
Зара уступала ей в силе, тщетно порывалась скинуть её с себя - и раскрытые ладони Лизы, её скрюченные, как когти гарпии, пальцы всё приближались к выемке у основания шеи, готовы давить. Готовы терзать. Готовы душить.
Кристина вскинула руку.
Нет, так не должно, так просто не должно быть! Та, кого она так любила - и та, кто поклялась сохранить её счастье - теперь они обе вот, перед ней. И последняя готова разорвать первую - и, даже больше: она сделает так! Вот же, она уже обхватила шею загнанной. Большими пальцами давила на ямку у основания. Медленно, с силой, до дрожи в руках, до хрипа в голосе Зары, до конвульсий в её слабеющем теле.
… И это неправильно! Нельзя! Она ведь только-только проявила себя живой!..
Собравшись с силами, Кристина бросилась к ним. Схватила Лизу под локоть - и та дёрнула головой. Женщина не сдержала крика, отпрянула, пряча лицо в ладонях: сквозь её пальцы по скулам и подбородку быстро тянулась кровь. Мысли терялись, всё вокруг - смешивалось, плыло. Едва на ногах держалась. Выдохнув, силилась подойти. Хоть как-то, хоть чем-то помочь.
Зара пыталась жадно хватать воздух, согнулась в коленях, впилась ногтями в горло - но сил её не хватало.
«Она убьёт! - едва дышала Кристина, сама шаталась, - Она убьёт её!»
***
Полумрак спальной.
Сдавленный хрип, слабые удары коленями по бокам. Вскинутые, чуть ни тряпичные, трепыхающиеся руки.
Слабый стон. Импульс по всему телу - и тишина.
Только далёкий-далёкий бой колоколов, сообщающих третий час.
***
Кристина стояла на коленях, закрыв лицо руками.
Зара уже не дёргалась. Лиза стояла над бездыханным телом смуглянки, тяжело дышала, обнимала себя за плечи. Медленно повернулась и, склонив голову, подошла к подруге.
- Идём, - она с вызовом протянула ладонь. - Ты жива. Больше тебя не тронут.
Та ей не отвечала. Вообще ничего не видела, слышать ничего не желала.
Совсем недавно вот эта вот, перед ней, клялась всем возможным, что защитит, что спасёт её - а в итоге лицо разбила. Задушила любимую. Сама стала не лучше твари.
… И подруга не то, чтоб ждала ответ. Опустилась к плачущей, обхватила её за плечи -
... И все силы, какие у Кристины остались, она вложила в этот удар. Ладонями, телом она оттолкнула ошеломлённую. Поднялась на ноги, склонила голову, стиснула кулаки.
- Проваливай, - она зло бросила, пристально глядя на удивлённую Лизу. - Видеть тебя не могу, - сказала без слёз, спокойно и ровно. - Ты привела меня в это место. Бросила. Она пришла помочь, понимаешь? - кивнула на мёртвое тело у своих ног. - Она помочь мне хотела. Она простила меня. Вернулась. Иди отсюда! - прикрикнула, как на слишком назойливую дворнягу. - Ты уже ничего не сделаешь.
Та, перед ней, не теряла лица. Не разжимала она кулаки, не отводила глаза. Ровно дышала, смотрела в глаза Кристине.
- Не успей я, ты была бы мертва. Идём, - сглотнув, Лиза смягчилась. Решилась подступить ближе. - Идём со мной. Я... Я подарю тебе жизнь. Ты ведь этого хочешь.
Та не двинулась с места. Но вскинула руку - и Лиза замерла. Опять отошла от неё.
- Не решай за меня, чего я хочу. Один раз тебе доверилась. Теперь пока спокойно прошу: уйди.
- А то что? - спросила Лиза уже не так уверенно. Конечно же, её взгляд зацепился за правую руку подруги.
- Не заставляй, - в ладони Кристина сжимала рукоять ножа. И в длинном лезвии отбивался свет люстры. - Я не тряпка из твоего кошмара. Я могу и умею стоять за себя.
Израненная, уставшая перед ней закусила губу.
- Ты просто… Меня прогонишь?.. После всего? После…
- Да, - Кристина резко бросила, дёрнула головой. - Ты уходишь. Это моё решение. И это не обсуждается, - тут она повернула запястье, направляя нож на теперь уже бывшую подругу.
«Она ко мне, к жизни вернулась! - внутренне кричала Кристина , пусть и внешне - только злобный, холодный взгляд. - Она жила, правда, по-настоящему! А ты, ты её у меня забрала!» - но видом - только молчание. Только зло и жёстко глядела. Ничего. Никаких чувств этой твари теперь не достанется. Пусть думает впредь. Научится себя вести. Инфантилка тупая, героиней себя возомнила!
Руки Лизы обмякли, а сама она - выдохнула, махнула ладонью. Не переступала через мёртвую, обошла аккуратно, направляясь во тьму по ту сторону.
- Ты скоро умрёшь, - не оборачиваясь, заметила «героиня», глядя перед собой. - Но это будет на твоей совести. Я могу тебя вытащить отсюда - и тогда будешь жить.
- Здесь? - разбитая сплюнула. - Чтоб каждую ночь вот такая срань?
Лиза пальцами вжалась в дверной косяк. К слову, единственное, что осталось от двери.
- Мы можем уйти на маяк… - попыталась переубедить, уже не так уверенно.
Горький, презрительный смех.
- А там что? - Кристина бросила ей в спину с вызовом. - Разлагаться и трахаться? Медленно ехать крышей? А знаешь, что? - вперёд двинулась, закрыла собою труп. - Ты жалкая, - вскинув голову, едко и медленно говорила. - Ты ничтожная, ты можешь только мечтать и красиво думать. А сама, чуть что - плач, слёзы, ой как больно, - головой помотала, - ой, как страшно! Гиблое место, чёрное место, ха! - бросила снова с презрением. - Только хнычешь и ждёшь, что кто-то тебе поможет. Что придёт кто-нибудь. Кораблик какой-то красивенький. Что избавит тебя от кошмара, - растягивала слова, издевалась, чуть ни плюясь желчью в согнутую, напряжённую спину бедной, кто так уверяла, что сможет её спасти. - Да ты ничто! Зара была сильнее. Она не плакала. Ни о чём никогда не просила. Ни разу не жаловалась. Она куда большая личность, чем ты! Ты никто, чтоб посметь забрать её у меня.
Та лишь склонила голову. Дёрнулась, разинула рот. Нет, её руки не опустились, и - даже напротив - всей собою собралась, подобралась.
Миг - и она рванула к Кристине. Не на неё, чуть-чуть в сторону.
Женщина дёрнулась, крутанулась, и всё, что видела, что явилось перед её взглядом - жёлтый блеск от стального, чистого лезвия.
***
Уже в прихожей некогда и своей квартиры Кристина сползла по стенке, схватилась за голову.
Курить не то, что хотелось - нет, было просто необходимо.
Руки женщины дрожали, едва справлялись с тем, чтоб держать сигарету, чтоб не выронить зажигалку.
«Щёлк, щёлк». «Щёлк, щёлк».
Вот, наконец пламя. Наконец холод ментола и горечь смол врезалась в глотку, волна никотина омыла голову.
Она убила.
Она убила свою подругу.
Не подругу. И даже не девушку.
Она убила свою любимую женщину.
Вот этими самыми руками. которые сейчас едва справлялись с сигаретой и зажигалкой.
И тряслись, тряслись, и тряслись.
Она оборвала жизнь той, в которую верила. Верила, что с ней вдвоём - они обе смогут быть счастливы.
Но Кристина ничуть не жалела.
Ещё затяжка, пустота в голове. И ещё.
Шумно и медленно выдохнула, глядя на густой дым, что растекался маревом в полумраке прихожей, оседал болотным туманом на стене перед ней.
Всё сделано правильно. Всё, как надо. Всё только к лучшему.
Её любимая хотела смерти. Это же очевидно. Это не убийство, это помощь была. Это благо…
Дальше, не в прихожей, судя по звуку - в зале - тихо скрипнули половицы. Медленный, осторожный шаг.
***
«Я в спальной? Но только что сидела в прихожей. Курила. Уходить собиралась».
Размытый сумрак, тени на фоне тьмы.
Нет ни холода, ни тепла.
Только гулкий, едва различимый скрип, как будто кто-то к ней приближались.
***
Зара была прекрасной.
Смуглянка с длинными чуткими пальцами, полными губами и низким, певучим голосом - она захватила Карину уже на их первом свидании. Они даже толком не погуляли - и попрощались только к вечеру полтора дня спустя.
Беседы войсами обо всём, обмен туториалами «как классно жить», общие сториз, тик-ток. Планы на будущее расписаны постами в личных закрытых блогах.
… А потом её волнительная смуглянка как-то вдруг захирела. Ну, как вдруг - она уже говорила, что иногда на неё «накатывает», что может лежать по нескольку дней - и просто смотреть в потолок. Ни мыслей, ни чувств, ничего. И что это диагностировано, и что она лечится. Что апатия - это жутко, но выносимо. Что она старается соблюдать режим, пьёт таблетки. Пытается есть. Зарядку делает. Но иногда всё ещё накатывает - и тогда Зара просто лежит.
Карина её успокаивала, мол, такое у всех бывает. На неё тоже порой такая апатия накатывает, хоть на стенку лезь: ничего делать не хочется, ни зарядок, ни еды, ни Инсты.
Зара смеялась и соглашалась.
И всё больше выходила в Сеть по ночам - и всё чаще спала целый день.
Потом на плечах смуглянки появились порезы, а на лице - улыбка тихая, не словами, но текстом в Телегу: «Так успокаивает».
… И какое-то время всё было даже неплохо. Карина делала вид, что не замечала селфхарма, а Зара - усиленно демонстрировала, как же ей хорошо. Даже снова гуляли, опять ночевали вдвоём. Лезвия убирали, раны - иногда обрабатывали.
Зара потеряла работу, Карина её утешала: отдохни-выдохни, встанешь на ноги, найдёшь новую - а её девушка поднималась с постели, ноги на пол опускала, кивала - и ложилась обратно спать.
Когда Карина с ней говорила - та иногда отвечала. Когда заставляла - всё-таки поднималась есть.
Карина требовала, чтоб та перестала грустить, взяла себя в руки и занялась делом - а Зара кивала, иногда - ещё улыбалась. Особенно улыбалась, когда подруга её обнадёживала, рассказывала, что «так у всех, и у всех проходит. Это просто трудные дни, и ей нужно найти в себе силы. Что диагноз - это так, это просто выкачка денег, а всё дерьмо решается в голове. И там же надумывается. Там же и сглаживается».
Потерянная на такие слова иногда кивала. Иногда соглашалась, но чаще - улыбалась, закрывала глаза.
А потом Карина совсем уехала - и через время снова вернулась, несмотря на то, что её женщина и оффлайн, и не отвечала на звонки.
Простояла несколько часов у парадной, пока какая-то старуха с тачечкой её не впустила.
Поднялась на этаж, вошла в незапертую квартиру, где царил полумрак. Сети нет - отключили за неуплату.
Окна закрыты. Жара, спёртый и душный воздух.
Зара даже не вышла к гостье. Просто лежала голая в своей спальной: ноги раздвинуты, руки по швам. Глаза распахнуты, губы чуть приоткрыты. Не моргала, дышала, смотрела на потолок.
Карина не могла это вынести.
Не могла.
И это притом - сколько раз она уже видела её вот в таком состоянии? А ещё больше - сколько раз после этого она в своих снах видела на её месте себя?
Она помнила Зару совсем другой: яркой, живой, весёлой! Та, которая классно поёт песни эстрады 30хх и русский альтернативный рок. Которая круто трахается и целуется, как богиня. Которая зарабатывает чем-то умным на удалёнке и рубит много лавэ.
Та женщина, что тогда перед ней лежала - это… Это и не человек вовсе. Это тень. Тень, такая же тень, какие вот она сама же ловила на потолке и на стенах.
И совсем не желала себе помогать. Слишком верила в свой диагноз - и совсем перестала верить в себя.
Это... Это не то, что должно оставаться быть. Не имеет права существовать.
***
Половицы скрипели всё ближе.
Кристине… Кристине ли? Нет, Карине. Нет, Алине. Нет, всё равно.
Женщине. Телу не хотелось никак шевелиться.
Просто лежать и слушать приближающиеся шаги.
Медленные. Аккуратные. Тихие.
Когтистые тени тянулись вдоль потолка. Наверное, ветви деревьев. Просто луна за окном.
Спокойное, ровное дыхание.
«Вот оно как, - лежала, ноги раздвинуты, руки по швам, взгляд - размытый, просто по плоскости темноты».
«Я в её теле. Я знаю, кто тут, кто рядом в комнате».
Но ей спокойно. Даже не так: ей никак. Было ли это похоже на то, как сама Зара ощущала себя? Ни желаний, ни чувств. Приглушённые мысли, чаще - и их отсутствие.
Женщина не верила, что так бывает. Так просто не может быть: человек состоит из мыслей. Из ощущений, эмоций. Из всего, что включает в себя здоровая жизнь.
Нет чувств - это бред, невозможно.
На вопрос «как ты?» не отвечают только ленивые и кто плохо знают себя.
Не жить хотела, хотела узнать? Так хотела, что испугалась, убедила себя в обратном?
Или боялась, что всё-таки сможет понять.
Но вот, она лежала в той самой спальной, в той самой постели. И не могла описать свои ощущения. Попросту не хотела этого. Да и «желание» как что-то значащее - этого тоже нет.
А ещё от стены отслоилась тень. Тёмная-тёмная, высокая тень. Стояла над ней. Не глядела в глаза, только смотрела на тело.
Где-то вдали слышался бой церковных колоколов. Тот самый ночной третий час.
А потом темнота перед взглядом. Не как в тумане - а как если бы отключение света - это наползающая стена черноты. Спокойная, приближающаяся. Суховата на вкус. Давящая, твёрдая.
Такая твёрдая, от которой невозможно дышать.
Только треск ткани чувствуется. Слюна собственная. И мешаются пух и мелкие перья во рту.
Она выбрала жизнь?
Да, не свою.
Научиться понять.
А сама - просто тело. Любое, обычное деперсонализированное тело, познакомившаяся с полным отсутствием чувств.
МИХАИЛ
- У нас будет ребёнок.
Мужчина сидит за компьютером, кивает.
- Да, да, здорово.
- Нет, - смех, - ты меня не услышал. Повернись, пожалуйста. Я беременна. У нас с тобой будут дети.
Тот разворачивается в кресле, окидывает говорившую усталым взглядом.
- Это… - заминка. - Да, - кивает. - Это хорошо.
***
- Я знаю, ты, скорее всего будешь против, но я хочу оставить ребёнка. Но вообще не представляю, что делать.
Мужчина сидит рядом. Склоняется, закрывает лицо руками, вздыхает.
- Ты абсолютно уверена в своём решении?
- Да.
Тот касается ладони говорившей, вздыхает.
- Мы придумаем что-нибудь. Обязательно.
***
- А что с твоей Александрой? Ты её хоть иногда навещаешь, поддерживаешь её?
- Не мои проблемы, - холодный ответ. Не отводит взгляд. - Водку она любила больше, чем меня или нашу дочь.
- Алкоголизм излечим.
- Вот пусть и лечится.
Тяжёлый вздох.
- Я тебя поняла.
***
Они вчетвером сидели на всё той же кухне.
Картина к «Тарасу Бульбе» на всю стену, иконостас под потолком.
Михаил с одной стороны стола, Ната и обе дочери - напротив мужчины.
Никто не прикасался к еде, и в целом в воздухе ощущалось напряжение, молчание.
- Нас ведь пятеро должно быть, - заметила женщина, пристально глядя на своего бывшего мужа. - Верно? - кивнула к сидевшей от неё по правую руку Розе.
Та не ответила, окинула отца вопросительным взглядом.
Маша с удивлением мотала головой, смотрела на отчего-то серьёзных взрослых. Девочка совсем не так представляла себе счастливое воссоединение семьи.
Да и для самого мужчины всё как-то слишком молчаливо и странно. Как будто застывше. Будто - и это тоже картина на чьей-то кухонной стене.
Михаил повёл плечом. Зажмурился, проморгался.
Всего на миг ему показалось, что сидевшие перед ним - не его дочери, не его жена. Просто застывшие восковые фигуры. Слишком ровно и прямо те перед ним сидели. Слишком неестественно улыбались. Мария особенно. Спину вытянула, одна рука - локтём и ладонью на столе, другую - подняла, чуть-чуть свела пальцы, будто что-то сказать хотела. Рот приоткрытый, тёмные волосы забралом скрыли часть лица. Стеклянный и прямой взгляд.
- Я могу пойти на чердак? - спросила девочка.
- А? - её отец вздрогнул, отёр лицо. И старшая сестра и мать медленно посмотрели на Машу. Перевели спокойные взгляды на Михаила - и обе кивнули.
Роза нагнулась, встала из-за стола, подошла к младшей.
- Пойдём, малая, мама с папой пусть отдохнут.
Не дожидаясь ответа, взяла её под руку - и обе скрылись в коридоре.
Слышались их шаги на лестнице на второй этаж.
Михаил и Ната опять остались одни.
- А чего нам тут сидеть? - та откинула прядь, сложила подбородок на подставленную ладонь, чуть склонила голову. - Хочешь, можем выйти во двор. Девочки могут и сами побыть.
- Могут, - согласился тот.
- Она за мамой скучала, - вздохнула Ната. - Спасибо, что и её привёз.
Тот улыбнулся, выдохнул, опустив взгляд.
***
Муж с женой вдвоём сидели на веранде второго этажа, пили сухое полусладкое. Ну, как пили. Бокалы всё ещё почти полные, сделали по глотку.
Ната - в кресле-качалке, на спинку откинулась, смотрела на ночной луг.
Михаил - опять-таки с другой стороны стола. Даже будучи снова вместе, они держались друг друга поодаль.
- С органами не было сложностей? - женщина потянулась к бокалу.
Её бывший муж взял свой, отхлебнул, посмотрел на собственное размытое отражение в тёмном напитке. Мутное, неразборчивое. Печальное.
Ната никак не могла знать про органы. Это случилось после её…
- Отъезда, - она кивнула, сделав новый глоток. Склонила голову, откинула волосы. Замечалась грубая запёкшая кожа на щеке. - Моего отъезда, - улыбнулась. - Давай думать так.
Тяжёлый вздох: да. Картина идеальной семьи возможна только в медленном, всеобъятном кошмаре.
- И даже здесь ты ничего не расскажешь мне о моей дочери. Где она, Михаил? - спросила Ната спокойно и отрешённо. - Где моя девочка? Это всё, что я хочу знать.
***
- Ты… Что предлагаешь? - всплеск руками.
Мужчина смотрит прямо в глаза. Скрестил руки, невозмутимо пожимает плечами.
- А у нас есть ещё варианты?
- Детдом. Уйти. Нам вместе уйти. Не тебе. Я не знаю…
- Ты остаёшься. И девочка будет жить, - твёрдый ответ. - ТВОЙребёнок обязательно будет жить.
***
Ната всё так же покачивалась в кресле, медленно пила вино, косилась на поникшего мужчину.
Тот медлил с ответом.
- Ты так молчишь, будто бы тебе есть, что терять.
- А ты даже не пытаешься убедить меня, что происходящее - не иллюзия.
- А мне нравится, - женщина повела плечом. - Думай, что это только иллюзия.
- А кошмара уже не будет, - тот спокойно ответил. - Сама знаешь: терять-то нечего. И нет смысла, некуда уходить.
- И всё-то ты знаешь, - она повернулась так, чтоб смотреть на него. Мягко, с теплом, с улыбкой.
Да, конечно же. Это всего лишь слишком осознанный сон. Который… Когда начался? Вот опять слышится вой сирен. Наверное, легавые на подходе. Значит, он у себя дома? Сейчас там, в спальной Маши, совсем один? В реальности - всё именно так?
Он уехал с дочерью, потому что хотел иной жизни?
И ему помогал младший лейтенант, потому что именно они и нашли, забрали младшую дочь с собой? А тот стрёмный мужик в бинтах? Сосед, что ли? Ну, да. Пожар ведь был сильный. Сгорело много тогда. Он сам-то считай сидел на том, что от детской кроватки осталось. Наверное, так. Возможно - так. Одна из версий реальностей - ну, быть может, чуть-чуть искажённая.
А София? Та милая женщина из кафе. Михаил не мог вспомнить никого, кто был бы похож на неё?
Ната прыснула - и он даже не удивился, что та поймала его ход мысли.
- Даже сейчас ты надеешься найти утешение, вот и всё тут, - ещё глоток, отставила пустой бокал. - Готов? - протянула к нему ладонь. Её запястье блестело, чувствовался едкий и резкий запах - и у кисти, по тыльной стороне руки, пальцам тянулись влажные линии, медленно отделялись бесцветные тяжёлые капли.
- Время казни? - он принял рукопожатие.
- Хоть в этом ты мне уступил. Но… - она не отвела взгляд, замялась только. - Можно вопрос?
- Давай, - не отнимая руки. Конечно. Откровения перед прощанием. Это - это святое.
- Твоя тайна тебе дороже, чем я? Не лукавь, - спокойно, с улыбкой.
- А что бы ты сделала, расскажи тебе всё, как есть?
- Посадила бы, - усмехнулась. - Наверное, на очень долго. Что-то не так? Ты ведь не за семью боялся. Семья у тебя закончилась.
Тот поджал губы.
- Да.
Ната наклонилась к нему. Свободной рукой похлопала по щеке.
- Хороший. Всё-таки всё ещё нравишься. И ещё. Тебя не смутило, что, как Роза ушла - мы совсем о ней с тех пор ничего не слышали?
Мужчина хмыкнул. Чуть крепче стиснул ладонь… Да, сейчас - единственной и лучшей подруги.
- Она выбрала свою жизнь. Не хотела тревожить нас.
Ната отрицательно головой мотнула.
- Нет, Михаил Викторович, вы меня опять не так поняли. Я от неё с тех пор ничего не слышала.
Опять вздох, просто повёл плечами.
- А как я это мог знать?
Ната прыснула.
- По-твоему, я бы молчала? Она от тебя сбежала. А мне ведь очень что-то сказать хотела. Я не права? Хотя… - задумалась, отмахнулась. - Можешь не отвечать. Так и быть, пусть твоя тайна уйдёт с тобой.
Уже не только держались за руки. Встали и обнялись. Крепко-крепко прижались друг к другу - и было тепло.
И спокойно.
И хорошо.
***
В какой момент Михаил осознал ирреальность творившегося?
Ему было сложно сейчас понять. Как-то - всё в комплексе. Начиная с уверенности, что они едут в город, где он отдыхал раньше, хотя точно знал: никогда не бывал, даже не слышал ничего про Околицу. А та фотография - там подпись была: «Курортное». Дальше - череда событий, которые уверенно создавали картину жизни, но имитировали её нелепо и неудачно. Та странная официантка, которая слишком-механически отвечала. Автобус, который доставляет очень по-своему. Юрий… Да. Его появление там, в школе - именно это помогло Михаилу. Всё, что случалось раньше - можно, можно ещё хоть как-то, хоть сколь-нибудь объяснить. Но он убил младшего лейтенанта собственными руками. Он знал, что парень мёртв. И всё же, тот явился к нему с отрядом оперативников. Да и всё, что случилось потом.
И Роза.
Ната верно заметила: происходящее - отнюдь не кошмар, а приглашение. Приглашение ему на казнь.
Время очищения. Время покоя. Время долгожданного забытья.
… Вот только вопреки ожиданиям, рука женщины не вспыхнула, а лоб Михаила прошибло испариной. Пальцы слиплись, губы не разомкнуть.
Он стоял на рыхлой земле, ноги как будто вросли в почву, медленно втягивались в вязкую топь.
Пронзительный вой сирены оглушал, разрывал сознание. Мысли терялись, воздух перед глазами потянулся туманной дымкой.
Едкий, противный запах. От ворота пиджака, от лица собственного, от рук. Шея влажная, но не от пота. Он будто весь взмок изнутри.
- Знаешь, в чём прелесть кошмара, папа?
Роза легко соскочила с порога, приближалась к ошеломлённому.
В одной ночнушке, склонила голову - она топнула босой ногой, и от её стопы осыпались стебли травы, а почва вздохнула облаком густых и тяжёлых паров.
Разъедающий жар нарастал от лодыжек. Между пальцев ног Михаила словно ползали черви. И под рубашкой, под пиджаком - колющее такое чувство. Как будто кожа растягивалась.
- Кошмарный сон, - с улыбкой, тряхнув головой, продолжала дочь, - он оттого и кошмар, что тебе всегда будет жутко. Что ты будешь бояться и мучиться. И отчаянно молить, искать пробуждения.
Щёки жгло. Чувствовались нарывы. Губы распухли, от дыма слезились глаза. Но даже так, он ясно видел и ухмыляющуюся Розу, и Нату, стоявшую чуть поодаль. И Машу, его Медвежонка - она перед старшей стояла. И та обнимала её за плечи.
Он…
Из горла исторгся истошный крик: так рвались, разъедались, тянулись огнями связки. Сердце надрывно ныло, опеченное стянувшим орган медленным пламенем.
Дикая боль - так лопнул какой-то сосуд. Так внутри всё будто бы тлело.
- Гори, - с презрением, самодовольно изрекла Роза. - Гори изнутри. Ты жизнь мне и Нате разрушил. Ты Машей воспользовался.
Женщины, девочка - их образы затягивало чернотой. Той чернотой, которая алыми языками тянулась по его щекам, колола, ласкала широко распахнутые глаза.
- Кстати, - щелчок пальцев, - Я Тина. Твоя Роза захлебнулась в болоте.
***
Тина улыбалась и с упоением наблюдала за тем, как огонь изнутри пожирал ненавистного ей мужчину. Как языки пламени вырывались из пор на коже, жрали одежду, поглощали его, обгладывали.
Да, ей уже нужно спешить. Да, ей не стоит медлить, она уже и так провозилась здесь слишком много - но, чёрт.
Нет.
Она просто не могла отказать себе в удовольствии лицезреть, как эта сволочь подыхала и мучилась вот здесь, перед ней, у неё на глазах.
За Машу она спокойна: девочка - она… Она выживет. Она будет в порядке. У неё ещё всё впереди.
Что до самой девушки - её отец обратился в дрожащий, извивающийся, воющий огарок, где рёв рвущихся голосовых связок, треск лопающихся тканей и углящейся кожи сплетался с пением обуявших его огней - и как же ей было прекрасно!
Это отнюдь не конец её собственного пути, просто - да нет, даже и не подарок судьбы. Судьба-то как раз сыграла с ней злейшую шутку. Там, на болотах, загнанная дикими псами, она проклинала всё. Проклинала cвою поспешность. Неосторожность. Выла, рыдала, что подохнет, как червь, ни за что.
… Но нет, она снова жива. Скиталась по лесу, нашла какую-то девушку - та чуть ни тронулась, загнанная, затравленная. Дрожащая. Вместе пошли куда-то.
И вместе нашли этот город.
Тина-то знала: сама она уже очевидно мертва. А всё прочее - кошмар, который ей иногда угоден. Всё ли у неё впереди? Всё ли кончилось? Ай, не важно.
Она очень ждала встречи с отцом - и умилялась, глядела с восторгом на его муки, на конвульсии всё ещё трепыхающегося, не имеющего права просто взять и сдохнуть от неимоверной боли тела. Нет уж, пусть горит - и чувствует всё. Чувствует всё до конца.
Тина ждала этого.
Тина слишком долго ждала.
Роза утонула в болоте.
Тина выбрала жизнь.
И если Роза отомщена, то у Тины ещё ворох неразрешённых дел - и - пора. Она и так задержалась.
Этот огарок - он ещё долго будет здесь тлеть. А потом трепыхаться, как жалкая тряпичная несмешная кукла. Будет валяться в сырой земле, и тело его наводнят муравьи и опарыши. Он тут надолго. Если она вдруг когда-нибудь снова того захочет - обязательно успеет его навестить.
***
- Твоя девочка спит. Всё хорошо. Я устроил.
Он опускается в кресло, выдыхает, поднимает стакан воды. Смотрит прямо, улыбается и кивает.
Холодный пот прошибает лоб.
- Что ты сделал?.. - шёпотом, прикрывает ладонью губы.
- Всё, чтобы сохранить семью.
НИКОЛАЙ
Такой знакомый двор - и Николай опять здесь один. Дверь родного дома распахнута, в прихожей - неяркий свет.
… «А третий сын на коленях стоял:
- Прости, отец, я великим не стал» … - совершенно не к месту вспомнилось. Аннет эту песню играть любила, видимо, по-тихому ему в дорогу закинула.
Но ни престола, ни всепрощения - и уж тем более нет в тихом доме места сыновней любви.
Пахло только что приготовленным ужином. Картошка жаренная, мясо - всё так. Николай сам готовил себе еду.
Старое радио трещало помехами, сквозь белый шум пробивалось слабо-разборчивое:
… «Ни для кого не секрет, что панки давно отпускают грехи семи миллионам душ» …
Парень хмыкнул, покосился на кресло - и его передёрнуло. Вспомнил мать.
Чистая комната. Ни следов крови, ни полупустой бутылки, ничего. Даже телевизор не кричал, ни мешал.
Только из коридора, за вполне конкретной дверью слышался тихий и слабый вой.
Коля уже привык к этому вою. Жутко было только первый день. Всё важное - оно в коридоре стояло. Прямо у входа в комнату. В спальной - только постель.
***
Парень просто сидел в кресле - и ждал. Ждал… чего именно?
Он прекрасно помнил, что тут происходило. Знал, что в коридоре стояла ужасная вонь. Что даже до кухни доносился всё слабеющий стук в дверь, который медленно менялся на почти обессиливший звук скребущихся ногтей о линолеум, обои, те самые двери, стены. Протяжный и медленный, длинных грязных стачивающихся, ломающихся ногтей.
И что Николаю это всё приходилось слушать. Иногда, в те моменты, когда надоедала музыка и нужно было выдохнуть, проходя от своей спальной через зловонный коридор на кухню и дальше во двор.
Парень игнорировал бессвязный лепет из смеси мольбы и проклятий, доносившийся из-за двери спальной. Сначала дёргался, когда слышал треск - наверное, рвалась одежда, обивка постели, сбивчивое дыхание, сипение - но и к этому он привык.
Сам отдыхал в комнате напротив - своей собственной. Его спальня всегда была напротив родительской. Именно в ней он завтракал, обедал, ужинал сам. И слышал то вой, то стук, то скрежет ногтей и треск ткани.
Но он всё это помнил. И всё это уже пережил. К чему, зачем повторяться?
Едкий смешок.
- А чтоб ты, собака такая, всё хорошо помнил.
Отец стоял в дверях, опираясь на дверной косяк.
Ногти на пальцах изломлены, взгляд стеклянный. Густая щетина. Перья подушки, нити, лохмотья, слюни путались в бороде и комьях немытых волос.
Мизинец и безымянный палец скрючены, не разгибаются. Средний, указательный и большой слабо держали стопку.
- Не я тебя убил, - Коля отмахнулся, достал ноутбук. - Синька тебя довела.
Тот хохотнул, осушил стакан, с силой бросил его себе под ноги.
- А ещё заперла меня в моей спальной, оставила меня без еды и издевалась, и жрала вот тут, в комнате сыночка-умника, так?
Парень вздохнул, потянулся.
- Когда это проекция стала мстительным духом? Я что-то не помню, чтоб я в чём-то раскаивался, или верил, что всё обойдётся, или что всё могло бы быть лучше, и я поступил зря.
Образ-призрак осклабился.
- И даже ни на секундочку не хотелось узнать, как оно, - кивнул на дверь соседней спальной, - там, внутри? Вот совсем-совсем?
- Ну так я проверял, - невозмутимо. - Не помнишь, что ли?
Тот выдохнул, клацну зубами.
- Я-то всё помню. Очень даже хорошо помню. И подгон твой помню, хороший подгон был. Я ж тебя не удавил только, потому что сын мне родной. Я ж не тебя там, - себя за замшелую рубашку дёргал, - я себя проклинал. Что такую падлу вырастил. Что отца родного ты, - ткнул указательным пальцем, - ты со свету меня изживаешь! И кому бы я сказал что-то? Леночка у нас золотая, она бы мне бухому ваще не поверила бы, что ты меня там закрыл, что говно я жрал, тряпки свои, мочу. Ты же пай-мальчик умненький, у-у-умник, - приблизился к нему, потянул руку - и Николай отодвинулся, подобрался. - Ай, боишься, - отец сам себя оборвал, одёрнул ладонь, засмеялся. - Боишься теперь, что одни мы здесь, и папка с тобой любимый, да?
Парень дёрнулся, схватил со стола очень удобно там появившуюся отвёртку.
Отец схаркнул на ковёр.
- Опять меня грохнешь? Ну, - кряхтел, - один раз, другой, чего там, давай! - встал прямо, раскинул руки. - Не защищаюсь! Вот он, я, весь, открытый! Да бей ты уже, не крысь, - видя, что парень мешкал. - Ты меня чем, незамерзайку тогда принёс, да? Добренько так ещё сел, говоришь такой: «Вот, возьми, тебе это, промочи горло!» - и улыбался-то, лыбился как! Я знал, что яд мне несёшь, что добить ты меня решил - а всё равно выпил. Помнишь? Схватил чашку и залпом, - с этими словами призрак откинул голову, будто бы демонстрируя. - Не удавил тебя, хотя мог. Сдохнуть приятней было! И знаешь, в чём мерзость? - старик опять опустил руки, чуть-чуть склонился к всё так же сидевшему, напряжённому сыну.
Николай сжимал в ладони рукоять длинной отвёртки. Большая, толстая. Отлично подходила, чтоб вогнать сущности в шею.
- Валяй, - кивнул парень, сам поднялся на ноги, ещё чуть-чуть отошёл - а призрак и сам отступил, на носки тому сплюнул.
- Что ты сам обо мне так думаешь, - медленно, вытянув голову на тонкой дрожащей шее. - С твоей башки, - по столу кулаком врезал, - все слова забираю. Своей, того, - качнулся, - нет нигде у меня. Ты, - опять ткнул в него гнилушным пальцем, - ты, тварь, вот это всё от меня хочешь услышать.
Парень насупился, поднял плечи.
- Уйди, - Николай холодно бросил, глядя в застывшие серые глаза, - не хочу тебя бить.
- Ха! - призрак загородил дорогу, грудь выпятил, - не хочет он, «хынтиллегентный» какой! Врежь давай по-мужски!
От отца воняло. Не только спиртом: дерьмо, гнильё. Моча. Разложение, сырая земля.
Николай поморщился. Противно. Раздражал.
- Не беси меня, - процедил сын. Вскинул руку, пытаясь его отстранить.
Отец схватил сына под локоть, прижался к нему, заломал, прижимая лицом к столу. Завёл руку парня тому за спину, с силой зажал. Ещё немного - и может сломать. Свободную руку поймал, не ту, что с оружием.
Коля понимал, что от него требуется. Прекрасно осознавал и своё желание, и что именно за его действием начнётся настоящий кошмар. Конечно же, он желал призраку-образу отца наиболее мучительной смерти. Он хорошо понимал это чувство. Даже не так: он помнил его.
Убить, убить гниду, убить пьяную погань, которая отравляла семью просто фактом своего существования.
Стиснул зубы, ощущая давление хватки - и зажмурился.
Не кричал, когда кости хрустнули. Не кусал губы, просто сцепил их, стараясь забить на острейшую боль в плече.
Отец молчал. Надавил ещё - и от ключице к лопатке пробился колющий, жгучий импульс. С левой рукой можно прощаться.
- Не отпустишь? - прошипел сын.
- Ты меня? - призрак толкнул его к выходу из комнаты. - Видимо, - потянул на себя, чем вызвал новую вспышку боли в плечевом суставе, - нет.
Пинок - и сын едва удержался на ногах, вылетел в коридор.
Мысли опережали действия. За одно мгновение пронеслось много всего.
«Плохи дела. Желание убийства, похоже, пополнилось желанием наказания. Это и есть, то, что мне нужно? Но… Но нет же. Нет. Это не то, не то, чего я хотел бы на самом деле…«
Парень рванул вглубь коридора - дальше, на свет, к кухне.
Левой рукой старался не дрёгать. Любое движение суставов откликалось новым импульсом-вспышкой, ослепляющей, оглушающей.
Просто доковылять. Просто сбежать отсюда.
По стенам тянулся скрежет длинных ногтей.
Не оглядываться. Это уже не только отец в запертой спальне. Это когти, когти расправы, они лязгали, они скреблись, медленно сдирая обои, разрезая ковёр на полу.
Отвёртку он ещё в той комнате выронил.
«Не сражаться! - уже в прихожей. - Просто бороться за жизнь».
- Э, как бы не так.
Образ отца - на этот раз даже вполне ухоженного, просто чуть дряхловатого, мужчины появился буквально перед ним, преграждая выход на улицу.
За спиной всё ближе слышался лязг когтей. Коля буквально воротником чувствовал, как те настигают.
Впереди, вот здесь, в шаге - ухмыляющийся, довольный призрак. Давил лыбу, обнажая чёрные, лишённые зубов дёсна. Кривился, щуря яркий - и такой серый, уже не стеклянный, но металлический взгляд.
… «И ТЫ, ПОХОДУ, ПО ПОЛНОЙ ПОПАЛ:
ГОРГОРОД, ГОРГОРОД, ДОМ, НО КАПКАН» …
Но Николай - не шут на потешном столбе. И уж тем более не какой-то нелепый лох, который вечно всем недоволен. И не собирался на эшафот. За семью - ладно, за свою мать хотел отомстить. За себя постоять - но ведь и только. В чём его зло?..
- Пропустить? - отец ухмылялся. - Пожалуйста, - услужливо отошёл, открывая входную дверь - и там тоже когти. Даже не так.
Там множество укрытых трупными пятен ладоней со скрюченными мизинцами и безымянными пальцами - и эти самые когти тянулись от них, рассекали окоченевшие руки. И это неживое мясо вращалось с ногтями-лезвиями, как мясорубка.
Отступать - смерть.
Впереди - смерть.
Так выглядело его избавление?..
Лоб парня прошибло испариной.
Это слишком сложная задача. Алгоритм и неясен, и очевиден. И нет решения, которое удовлетворило бы пользователя.
- Никаких вариантов, - признал он, склонив голову. И зажмурился, двинулся в лязгающие, скребущиеся когти множества трупных лап.
… И его отбило сгустком воздуха к захлопнувшейся за спиной двери. Тупая боль в вывихнутом суставе почти ослепила - но, даже так, Николай увидел её.
… «ДЕВОЧКА-ПИЗДЕЦ» … - только и хмыкнул, уже на грани истерики.
Тина просто взмахнула рукой и щёлкнула пальцами. Дальше - цепочка звуков из хрустов и тресков, стук осыпающихся костей.
- Двигаем, - не ждала, пока тот оклемается. Просто схватила его под здоровый локоть, чуть ли ни на себе потащила на улицу. - Разговоры потом, - шикнула через сильный вдох. - Тяжёлый увалень.
Николай безвольно мотал головой. Да, вот именно сейчас он действительно напоминал тряпичного потешного плюшевого клоуна: такие ватные ноги, напрочь лишён всякой воли. Только и мог, что тащиться за своей спасительницей, которая, как натуральный бог из машины, просто появилась из воздуха, и теперь тащила его из личного ада.
Но вытащила ли?..
Парень уже совсем ничего не понимал.
***
Уже за воротами они сели на крыльцо закрытого магазина «ПРИЛАВОК» - и Тина позволила Николаю выдохнуть, отдышаться.
- На, - протянула бутылку холодной воды. - Дай осмотрю, - кивнула на вывихнутую левую руку, которая всё так же торчала, отведённая за спину. - Сперва выпей, чтоб больно не было. А потом замри и доверься. Есть?
Тот ответил слабым кивком.
Холодная вода не просто его освежила. Мысли в голове прояснились - и всё так… Легко, свободно. Он в себе и нигде. Полное, отрешённое спокойствие. Уверенность. что всё закончилось. Что кошмара больше не будет. Что он победил, пусть и ни черта не сделал.
- Ну, жить будешь, - Тина хлопнула его по плечу, возвращая с небес на землю.
… Левая рука уже не болела. Николай повёл плечом - и не ныло, не стреляло, не кололо, не жгло. Как новую ему вставили.
- Говорила же, больно не будет.
… И парню совсем не понравилась её интонация. Внезапная спасительница звучала так, будто им опять нужно куда-то идти. А он - ну, физически он-то мог, но потрясений слишком, слишком много. И совсем нет времени отдохнуть и хоть как-то осмыслить случившееся.
Сама его знакомая закатила глаза и выдохнула. Выглядело так, будто в промежутке между этими действиями она ещё и успела сосчитать до десяти, сделать ещё один выдох и успокоиться.
- Да, я просто успела появиться из ниоткуда, и чертовски вовремя, чтобы спасти тебя. Какого чёрта ты свалил? - кинула грозный, пронзительный взгляд. - Я где тебе ждать велела? - сцепила зубы, кулаки сжала. - Что я тебе про Околицу говорила?
Николай поднял руку.
- Так, - спокойно и твёрдо кивнул. - Ты говорила: не сдохни до нашей встречи. Я сдох? Нет. Какие вопросы?
Тина сначала открыла - и медленно закрыла рот. «Завалила», как бы сама сказала.
- Один-ноль, - прыснула, щёлкнула пальцами. - А теперь в темпе, в темпе, - опять схватила под локоть. - Вопросы, рефлексия, самобичевания - потом, медленно и про себя. Ты всё ещё в полной жопе.
- Здравствуйте! - словно в подтверждение её слов раздалось чуть дальше, ближе к воротам в тихий покинутый дом.
Николай и головы повернуть не успел - как тут же прозвучал выстрел - и мужчина в чёрном костюме и с перебинтованной головой выпрямился по струнке. Заулыбался - и рухнул лицом в пыль, приставив ладонь к виску так, будто отдавал честь.
Только потом парень с девушкой обернулись на звук.
У открытой калитки стоял старик-отец, опустив ружьё дулом к земле. И - только вздохнул и развёл руками.
- Твоя взяла! - сплюнул и честно кивнул. - Если уж эта нехристь тебя покрывает, и я сам, - стукнул себя по медали, которая опять висела на нём, прикрывая грудь, - я лично промазал, убил невиновного, а не тебя - ну, - тут выдохнул, отвесил поклон.
Тина сохраняла абсолютную невозмутимость - а вот Николай поднялся. Снова весь напряжённый.
- Да хорош уже, - отмахнулся образ отца. - Ты меня всё равно не отпустишь. А сам я сейчас за тобой не пойду. Ты проваливай, - не мягко, но и без злобы. С ноткой презрения. - Вон с моего двора. Чтоб духу твоего здесь я больше не видел.
- И… Всё? - недоверчиво всё же попятился сын.
- Нет, блин, проводы провожать будем, - всплеснул руками. - Вали к чертям! - пригрозил кулаком. - Отсюда-то ты уйдёшь. Но сам ты меня, - отец покачал головой, - ещё долго держать рядом будешь. Я медаль тебе хотел подарить свою, - опять сплюнул. - Но… - коснувшись груди, - придержу-ка её при себе. Мал ты ещё, крысёныш, чтоб я тебя уважал.
ЛИЗА
Израненная и разбитая, она просто упала на пол. Всего какого-то мига не хватило Лизе, чтобы спасти свою возлюбленную. Как результат - когти, вырвавшиеся из трупа смуглянки, пронзили стоявшие перед бездыханным телом Кристину - и женщина теперь висела над полом, а из живота, плеч, шеи торчали окровавленные пики тёмных шипов.
Как бы она ни пыталась, воительница опять проиграла. Снова прозевала чёртову красную тряпку. Снова слишком поздно смогла распознать ловушку - и опять по её вине погиб родной и близкий ей человек.
Но в то же время девушка не испытывала боли - только тоску. Тягучую, гадкую пустоту.
Вот она смотрела на изувеченный труп Кристины - и на лице женщины ни единой эмоции. Ни спокойствия, ни мольбы, ни сожаления, ни удивления - НИЧЕГО. Просто как очень подробная человеческая восковая фигура, у которой всё прекрасно с внешностью - но скульптор лишил её хоть какой-то частички души.
А самой Лизе было тошно. Тошно от того, как её любимая обошлась с ней. Как поносила её вот тут, незадолго до собственной смерти. Как издевалась над ней. Чуть ли ни помыкала.
Заслужила ли она смерти?
Бедной уже наплевать. Просто - встать и идти.
И она пошла. Спокойно покинула теперь пустую, пропитанную смертью и одиночеством, квартиру. Оттуда - пролёт и лестницы.
Пустые ночные улицы, где за Лизой уже никто не гнался. Не смотрели из окон тени-сущности, не тянулись когтистые лапы.
Всеми покинутая, она просто спокойно шла.
Только «Спасибо» мысленное - и больше не себе, а Околице. Спасибо за то, что помогла ей прозреть.
***
Меня зовут Лиза. Я потеряла счёт своим записям.
Совсем скоро уже рассвет - и я снова дома, на своём маяке. Да, я опять здесь одна - но мне хорошо, спокойно.
Сегодня я попрощалась. Я попрощалась с любимой.
Кристина… Читающей тебе, я скажу так: она просто ушла. Сама решила, что нам лучше расстаться.
Да кому я лгу… Смогла ли я сама жить с той, которая мне за то, что я ради неё чуть ни сдохла, в итоге мне даже не сказала «спасибо». Это не вопрос, а вопросительное утверждение: очевидно же - нет. Ну, до тех пор, пока я бы хотела себя обманывать.
Но мне сейчас так спокойно.
Околица, будь ты проклята. Ты давила меня смертью Тимки. Снова и снова погружала меня в чёртов лес. Опять и опять я переживала этот клятый поход, слишком поздно замечала грязную красную тряпку, не могла различить кроличью голову над присыпанными листьями. Не находила сил вытащить брата - и в страхе бежала, боясь, что меня сожрёт голодная свора собак.
А с Кристиной… Вздыхаю. За последние дни вошло в привычку «озвучивать» здесь свои действия, смеюсь даже с этого. Так вот. С Кристиной ты мне очень, очень помогла.
Хочу, чтоб моё осталось моим - и как же смеюсь с этого! Она никогда не была моей. Не хотела этого. И не смогла бы. И в итоге, ты, отнимая у меня самое дорогое, исцелила меня. Я ведь пыталась её спасти, знаешь? Я же сделала всё, решительно всё, что было в моих силах - а она всё равно умерла. Стоя передо мной. Почти что - я так думала - освобождённая. Но что я могла там сделать? Как могла убедить её бежать из той квартиры? Даже силой её утащить пыталась - и меня оттолкнули. На меня вылили столько грязи - что я… Не сдалась. Просто отказалась справляться. Я признаю это - и совсем не виню себя.
Как и с Тимкой… Ну… Что я могла поделать? Одна девушка, в сумеречном лесу. Её младший брат на шипах в яме. Лай голодных собак. Да нас бы вдвоём там заживо растерзали. Это случайность, это просто чёртова, глупая, тупая случайность. Не я слабая - я жизнь выбрала, чтобы хотя бы потом вернуться… Хотя бы похоронить его. Сказать кому-то, что он там, бедный, несчастный. Чтоб не гнил там в земле, чтоб - пусть хоть посмертно, но домой вернулся. Я этого ведь хотела. И, да, хотела себя спасти.
Какая же дура. Какая я дура, что понимаю это всё только сейчас, когда, формально, на моих руках уже вторая смерть родной для меня души.
Я пойду покурю - и благодарна тебе, Околица, что оставила мне хотя бы этот маяк.
Вот тебе звёздочки. Больше трёх не дам: так себе у тебя отель, уж прости.
***
Курить в рассвет, глядя на лиловые облака и блеклое восходящее солнце - это так… Отпускающе.
Я выиграла битву. Но не знаю, как там с войной. Это ведь только одна, пусть и очень тёмная и долгая ночь - а сколько таких ещё будет? Долго ли я протяну?
Да, свои кошмары я отпустила. Смогла… Не побороть, проработать их. Сражаться с кошмарами бесполезно: они от этого только крепчают. Их нужно принять спокойно, осознать, куда ведут корни тех страшных иссохших ив, что тянут к тебе свои лапы-щупальца - и именно их корчевать. В себе, в своей душе, в своём сердце. Разуме.
Кристина…
Я не могу отпустить её. И не хочу, чтоб она стала моим новым кошмаром. Я ведь невольно стала соучастницей её собственного.
И, знаешь, Кристина? Ты - гнида и тварь. Бедная, бедная Зара. Я очень далека от расстройств разума, но я из Алчевска. Я знала людей, которые правда страдали. Которым было херово. И которые - да - умели имитировать жизнь.
Зарой же ты воспользовалась. Любила её живой и красивой - но совсем не желала ни прислушаться к ней, ни помочь. Ты хоть представляешь, сколько вариантов у тебя было? И из всех, из всех возможных ты выбрала просто убить её… И почему? Просто потому что ты сама не могла выносить её вида. Ещё и решила, что поступаешь так с ней из милосердия.
Просто пустая дура. Мне больше нечего тебе сказать.
Единственное, в чём я с тобой ошиблась - так это в доверии. В том, что поддалась своим чувствам, захотела влюбиться, да нет же, захотела любить тебя.
Спасибо, Околица, что забрала её у меня. Что открыла мои глаза.
Хотя… Знаете, мой страшный сон - он всё-таки сбылся.
Картина будет ощущаться неполной, если не расскажу.
Я не иду курить, но опять ставлю звёздочки. Я хочу это отделить. Пусть живёт отдельным фрагментом. Как фотография. Как мой слепок памяти.
***
Когда я пришла на склон - я ведь совсем опустела. Во мне тогда ничего не осталось.
Меня снова втолкнули в смерть любимого младшего брата.
Меня убедили в том, что я сильная и всё-всё могу - и удар под дых. Оглушение. Полное, полное разрушение.
И я… Я просто подошла к самому краю скалы. Смотрела на чёрное-чёрное море и плакала.
Упав на колени, я обхватила себя за плечи - и уже ничего не видела.
Я позволила боли, тоске, злости - всему этому вырваться из меня в слезах.
Мне было больно и обидно, обидно прежде всего за себя. За своё одиночество. За своё бессилие. Что я ведь по-настоящему любила Кристину, я всё была готова отдать за неё… А я? Хоть кто-нибудь за меня так же встанет? Хоть кому-то я в этом сраном мире нужна? Хоть кто-то сама, для себя, про себя, когда-нибудь захочет меня защитить?
И как в том же кошмаре - я будто вышла из тела. Видела себя на утёсе рыдающей - и между мной-плачущей - и мной, на меня смотрящей словно появилась невидимая стена.
Я отчётливо понимала, как же так полуголая, вся в шрамах, в одни лохмотьях, со спутанными синими, с грязью от запёкшейся кровью прядями, одинока. Не брошена, не оставлена - именно одинока. И я тянула к ней руку. Звала её, пыталась окликнуть - но меня не услышали.
Я на склоне сидела и плакала.
Я чуть дальше, у подножья холма, лупила в незримую стену, отчаянно взывала к себе.
И знаете, что?
Я смогла.
Я смогла проломить барьер - и бежала к себе трясущейся. Обнимала её за плечи. Крепко-крепко к себе прижимала. Ничего ей не говорила - но держала, держала и гладила. Утешала прикосновениями, согревала присутствием. Что хоть кто-то, пусть даже и я-вне-тела готова этой бедной, этой несчастной, разбитой, потерянной всем, что есть у меня - помочь.
Я обещала ей, целовала затылок, шептала ей слова нежности и заботы. И заверила: «Я не оставлю тебя. Я всегда буду рядом. Не позволю тебя обижать».
Та девушка - она ведь уже ни о чём не молила. Ничего не искала. Она стояла на грани смерти. Ждала её, как своё спасение.
И ни за что. Ни при каких обстоятельствах я не позволю погибнуть ей.
Эту девушку зовут Лиза. И, пока мы вдвоём обе живы, никакой силе не дано нас ранить. Нас разлучить.
***
Вот теперь я пойду покурю.
Пока всё это писала, опять столько чувств нахлынуло. Очень нужно спокойствие. Очень нужно прийти в себя.
***
Всё ещё беспокоюсь о Тине, моей подруге. Лес памяти меня отпускает, там всё меньше тёмных непроходимых участков. Даже имя её вот вспомнила.
Она меня, конечно, подставила. Тот парень, о котором она говорила - его нигде нет. Не то, чтобы я искала, да ладно, я даже радуюсь, что никого не нашла - но тревожно. Если он вдруг умер - его смерть уж точно не на моей совести.
Ещё Тина была с каким-то мужчиной и девочкой. Она, кажется, рассказывала о них. Её отец и «малая», так она про неё говорила.
С Тиной мы на болотах встретились. А потом вместе добрели до Околицы, а потом разошлись по разным концам города, особо с тех пор не виделись. И даже притом, что я верю, что она сейчас должна быть в полном порядке - а всё равно о ней беспокоюсь.
Да, пожалуй, я бы хотела встретиться с ней. Была бы рада, приди она ко мне в гости, составь мне компанию.
Знаете… Наверное, здесь и остановлюсь.
Мыслей так много - и все они слишком путаются.
Всё-таки я устала. Очень, очень устала. А я же простая, у меня очень простые радости: вот мой дом. Этот белый маяк на склоне.
Внизу - домик-пристройка. Там моя одинокая спаленка. Здесь, в кабинете - печатная машинка родная. И всё хорошо. Всё спокойно. И всё стабильно.
Я могу писать.
Могу не писать.
Сейчас выберу не писать.
Выберу наконец отдыхать.
Уже совсем утро - и я улыбаюсь. Проговариваю, шепчу написанное - себе, себе это всё говорю. Касаюсь своей груди, вжимаю голову в плечи - пробирает до дрожи.
Я одинока - и пусть.
Я-то знаю: я не одна.
ГЛАВА НОЛЬ-ОДИН
НИКОЛАЙ
Из всех возможных вещей, за которые парень был благодарен Тине - прежде всего сейчас ему было приятно её молчаливое присутствие.
Да, они шли вместе по пустой улице, и лучи солнца понемногу топили дорогу в меди.
И у парня наконец появилось время разобраться в себе. Вообще, разбираться в себе - это здорово, особенно, когда рядом есть кто-то, кто сможет прикрыть спину или перехватить под локоть, оттянуть с проезжей части, от дерева или от ямы. Практично, удобно. Надёжно.
Что вообще сейчас было? Как ему трактовать прошедшие… Сколько дней? Сколько-то. Субъективно, наверное, два.
Случай с матерью его уже вообще не пугал, не тревожил. А отец - много, слишком много всего.
По всему выходило, что старик прав: парень просто не сможет его отпустить. Даже сейчас, когда тот его крепко послал - сын всё равно о нём думал.
Но сокрушался ли? Ощущал ли раскаянье?
В августе мать уехала в отпуск. Оставила их вдвоём.
Отец как пил, так и продолжал пить. Даже не так: не пить. Он много раз говорил: пьёт человек только один раз в жизни. Все прочие - только опохмеляется.
Издевался ли он над сыном? Да нет. Только мать его очень сильно любила. Никак не желала с ним развестись, хоть и орала, что у неё нет столько денег, чтоб постоянно его содержать. Чтоб оплачивать клинику, из которой его вечно выкидывали. Моральных ресурсов ей уже не хватало - а всё равно пыталась ему помочь.
Она и уехала-то, как Николаю сказала - просто, чтоб месяц пожить для себя. Вне семьи. Вне этого вечного ада.
И парень решился. Только не мог понять, как лучше всего поступить.
У него оставался последний месяц до отъезда в Киев - и Коля хотел, очень хотел не просто свалить на учёбу - но отправиться в новую жизнь. С чувством, что и уехал в новое - и вернулся в чистое. Не в вонючее, не в запойное, не в пропитанное водярой и мочой место.
Вычитал, что голодная смерть может быть неопознанной - но не учёл, что алкаш - он водяру-то жрёт буквально. Что спирт в сахар организмом обрабатывается - и на одном этом топливе при желании можно, ну, не очень долго, но вполне прожить.
И просто закрыл его в комнате. Игнорировал. Чуть-чуть подкармливал, мелко, но всё ждал, тянул.
Последние полторы недели августа. Время к отъезду было, а мать всё не возвращалась.
Тогда и решился его отравить. Простое дело: незамерзайка для машины матери, просто в гараже стояла, даже покупать не пришлось. Напоил он отца - а потом и уехал.
И старался об этом не думать. И спокойно сочувствовал рыдающей в трубку маме, когда та вернулась домой.
- Ага, и?
Парень застыл. Тина стояла прямо перед ним, склонила голову на бок.
- И… Что?
Та прыснула, откинула прядь с лица.
- И что ты из этого вынес? Спасибо, конечно. очень увлекательные у тебя мысли. А выглядишь милым, - щёлкнула по носу.
- Не знаю, - тот поджал губы. - Сделано - сделано. Я не стану себя винить за осознанное принятое решение.
Тина замерла, скрестила руки. Окинула парня пристальным испытывающим взглядом. Потом - кивнула, хлопнула по плечу.
- Одобряю! Ты клёвый. Конченный и отбитый - но всё ещё клёвый.
- Спасибо, наверное, - тот отвёл взгляд.
- Не парься, - отмахнулась, опять повернулась спиной. - Кстати, мы уже почти пришли, смотри-ка!
С этими словами она махнула рукой, указывая на утёс, на котором стоял маяк.
***
В одной только светлой рубашке, босая, у самого края скалы стояла девушка и курила, а ветер трепал её волнистые синие кудри.
- Эй-йоу! - Тина на неё навалилась, обнимая за плечи. - Как сама? Бросай это, - ткнула кулаком в щёку, развернула к себе, обнимая под локти.
Та усмехнулась, покосилась на всё ещё дымящуюся сигарету - и пожала плечами, откинула её в чёрные воды.
- Я ждала вас, - тихо сказала девушка. - Сегодня хорошее утро. Как раз для волшебных встреч.
- А я тебе говорила, - Тина ткнула Николая под бок, - она туманная, - откинула прядь, с теплом посмотрела на свою знакомую. - Отбитый, - представила парня. - Наша Морская Ведьма, - с поклоном к светлой подруге.
- Я не отбитый, - насупился Коля.
- Но умеешь только жаловаться и огрызаться, - подколола его и опять щёлкнула.
Тот проигнорировал подколку очень красноречивым молчанием. Поймал себя на смущении: перед ним стояли две полуголые девушки. Одна в рубашке, другая в ночнушке. Пусть даже и призрак и полумёртвая, но - всё равно. Как-то… Как-то.
Морская Ведьма смерила паренька добрым и мягким взглядом.
- Ты приятный, - сказала та тихо, склонила в приветствии голову. - Но будь ты хорошим, - немного с укором добавила, - здесь бы не оказался.
Николай хотел уже что-то ответить в свою защиту, но тут до них донёсся слишком хорошо знакомый сигнал. Протяжный двоичный гудок, который, казалось, рассёк воздух, перекрыл шум ветра и волн.
- Электропоезд прибывает на станцию… - слышался механический голос дикторки.
Девушки переглянулись. Посмотрели на парня.
А что тут ещё сказать?
Опять идти.
Но уже совсем скоро.
***
Все трое уже на перроне. Том самом, где у главного входа две статуи мудрецов. Одна из них - с голубиным помётом на лысине - держала рюкзак, дорожную сумку парня. Его вещи просто висели на локте неузнанного мудреца.
- Всё-таки поезда прибывают, - улыбнулась Морская Ведьма. - Я Лиза, кстати. Хотя больше мы не увидимся.
Николай пожал протянутую ладонь. Представился сам.
Перевёл взгляд на Тину. Та просто стояла, сложила за спиной руки. Улыбалась парнишке.
- По твою душу, - кивнула на обычную электричку.
Открытая дверь в тамбур. Никаких контролёров. А в окошке табличка: «Одесса».
Коля ещё сомневался. За последние сорок восемь размытых часов произошло слишком много странного с минусом, чтобы сейчас просто взять на веру, что и добро может быть.
- А если это обман?
Тина невозмутимо пожала плечами.
- Тогда мы скоро увидимся. А ещё! - всплеснула руками. - У тебя ведь есть телефон?
- Есть... - тот удивлённо ответил.
- А ну, доставай.
Парень удивился, но просьбу выполнил. Вложил его в протянутую ладонь. Его подруга всё ещё стояла недовольная. Поджала губы.
- Обними меня, ну. Чего ты, как не родной. И ты тоже, давай, - подтащила смущённую Лизу к себе.
- Ты… - запнулся парень, - хочешь фото на память?
- Нет, блин, - Тина просто сгребла его, - семейный портрет. Ну, улыбочку!
«Щёлк».
***
Закрытые двери одинокого безымянного вокзала охраняли два мраморных мудреца.
На их фоне стояли трое.
Смущённый парниша в тёмном свитере, с откинутым капюшоном. Поджатые губы, потерянный взгляд. Чуть растрёпанные русые волосы. Красные-красные щёки. За нелепостью так и сочится довольство.
За плечо его обнимает девушка в одной чёрной ночнушке. Тёмные волосы до плеч растрёпаны. Неестественно-серая, грубая кожа лица. Свободной рукой оттянула себе правое веко, показывает язык. Чуть-чуть упала, лыбится, смотрит в камеру.
Рядом с ней - чуть-чуть отстранённая. Одной рукой под локоть держит свою подругу. Сама - присела от удивления, второй ладонью то ли прикрывает, то ли разглаживает подол рубашки - единственная одежда на ней. Синие волосы вскручены ветром, чуть-чуть закрывают лицо. Но даже так видно: да, тепло улыбается. И веки чуть-чуть опущены.
***
У Тины в руках появился её смартфон.
- Включи блютуз, ну, - опять пнула Колю, - мне закинь. Хочу сохранить.
- Как скажешь… - всё ещё растерянный и смущённый. И руки у него тряслись, едва телефон держал. Но просьбу всё-таки выполнил.
- Супер! - та приняла передачу - и её мобильник опять исчез.
- Ай, ну ты даёшь, умник!
Хриплый и такой узнаваемый смех.
На скамейке у входа сидел мужчина в старых потрёпанных джинсах и давно вышедших из моды туфлях. Такой же старенький бежевый пиджак поверх синей рубашки. Сухое вытянутое лицо, немного крысиное - но не гадкое, а как у мудрого терпеливого хищника. Чуть-чуть щетины. Короткие тёмные волосы. Сияющий взгляд серых глаз.
- Поди сюда, - поманил к себе Никола, поднялся. - Не боись, - раскинул руки, - не подстава.
Парень бросил взволнованный взгляд на подруг - и Тина просто толкнула его в объятья к отцу.
… и не стянулись чёрные облака, не грянуло грома, не хлынул дождь.
Отец и сын обнимались. И парень не чувствовал ни гнева, ни отторжения. Даже напротив - спокойствие и уют.
Образ сам от него отстранился, помотал головой.
- Добрым я был охотником, - всё смеялся, закинул руки к затылку, - но чтоб двоих сразу, да ещё и таких краль… - снимая свою медаль. - Это, - ткнул совсем смущённого парня в грудь, - это достойно! От всего сердца, - надел на него цепочку. - Носи гордо, - положил ладонь на плечо. - И ещё, - цокнул языком. - Ты, это, - кивнув на поезд, - как дома будешь… Ну… Уважишь меня?..
- Спасибо папа, - сын твёрдо кивнул, вовсе не пряча взгляд.
- Что есть, то есть. Ты всё ещё гнида, - честно и улыбаясь. - Но маму свою береги. А лапать, - очень пристально посмотрел, - не вздумай! Вот тогда - с того света явлюсь. Усёк? - кулак парню к подбородку приставил.
- Ты чего, - сын замахал руками, - я и не собирался…
- Та знаю, «не собирался», - прыснул, по привычке схаркнул на плитку. - Гляди у меня. Не шали. Есть?
Крепко пожали руки - и отец опять обнял сына, похлопал его по спине.
Так они попрощались - и мужчина ушёл, а парень - понурил голову, провожал его грустным взглядом.
***
С сумкой через плечо, с рюкзаком за спиной, Николай стоял перед входом в тамбур.
- Стоять.
Опять Тина перехватила его, развернула к себе. Внимательно смотрела в глаза.
Парень хотел было что-то сказать - как та приникла к нему. Их губы соприкоснулись - и от шока Коля едва удержался на ногах.
Мёртвая не выпускала его из своих объятий - и сам поцелуй… Да чего там, его просто выключило.
Когда девушка отстранилась, он стоял перед ней, что пьяный. Мотал головой, моргал.
- Поцелуй смерти, - похлопала его по совсем уж красной щеке. - На долгую жизнь тебе. Ну, пшёл! Тебя уже заждались.
Её голос отрицал всякие возражения.
- Я не забуду тебя, - Коля брякнул самое банальное, что пришло в голову.
- Иди уже, - прыснула та. - А! - выдохнула. - Последнее! Пожалуйста! - в её голосе проскользнула мольба.
Николай посерьёзнел. Видел, как девушка мялась, кусала губы, старалась не цеплять взглядом.
- Маша… Мария Зотова, М… Михайловна. Девять лет. Невысокая, тёмные волосы. Веснушки, - улыбка Тины тут дрогнула. - Мать, - тут глубокий вздох, - Наталья Андреевна Лисько. Да. Наталья. Покойная. Маша… Она или в Межгорье, или где-то в той области. Скорее всего в Интернате. Или у родни маминой. Но… - опять заминка. - Ты… Попытайся с ней встретиться, ладно? Нашу… - зажмурилась, пальцы стиснула, - нашу фотографию покажи. Скажи так: От Розы. Она поймёт. Обещаешь?.. Хотя бы… - вся сжалась. - Хотя бы попытайся. Пожалуйста.
Не дождалась ответа, резко повернулась к парню спиной. Приставила руку к лицу. Опять обернулась к нему - уже спокойная и с улыбкой.
- Сделаешь?
- Всё, что смогу.
***
Шум закрывающихся дверей. Лёгкая качка, ритмичный стук колёс.
Николай сидел на лаве в вагоне. Достал мобильный. Связь появилась. Даже был Интернет.
Но первым делом открыл заметки. Вбил важное. Про Машу, про её маму.
«Чёрт. Тина ничего не сказал про дедушку с бабушкой. Это усложнит поиск, но - справимся».
Сохранил, с именами-фамилиями-отчествами. Возраст, внешность. Город и где искать.
Дальше - его так и подмывало проверить, насколько реально всё произошедшее с ним.
Он зашёл Вконтакт, открыл новую запись на стенке.
Нашёл фотографию его, этой странной Морской Ведьмы Лизы, с которой так и не пообщался. И Тины. Снова с неверием осмотрел получившийся этот нелепый внезапный кадр.
И выложил в Сеть. Подпись: «Я и мои подруги».
«Отправить».
Выждал чуть-чуть, обновил страницу.
Уже насыпались лайки и комменты.
ДИМАС:
«Никогда не сомневался в тебе! Так держать!»
ВАДИК:
«Бля, мужик, сочувствую :С»
АННЕТ:
«Сурово! Бэкапы остались?»
САШКА:
«Ну, а в чём траблы-то? Даже и не смертельно».
И от него - приложенный скрин с записью Ника. Только вместо фотографии - скриншот синего экрана смерти, а чёрным, видимо уже от Сашки, наведено системное сообщение, которое, по идее, и привело к крашу системы.
Николай просмотрел комменты и пожал плечами. Ну - что же, бывает. Зато он-то точно знал - и всё ещё видел и в собственной записи, и в телефоне настоящее изображение.
Кстати, раз уж есть Интернет - вот что нужно проверить.
Парень просто вбил в Гугле «Околица». И усмехнулся тому, что нашёл:
«ОКОЛИЦА (от околъ «окружность, близость») - изгородь вокруг деревни или у края деревни; вообще край деревни. Также - место вокруг селения, окрестность, округа. В переносном значении - окольная дорога, т. е. окружная, в объезд».
Пока смотрел, получил новое сообщение, от Сашки:
«Твоё здоровье! - и фотка сокурсника с банкой «Балтики».
- Пасиб, - хмыкнул Коля, - а потом покачал головой: абсолютно-такая же, жестянка стояла вот тут перед ним, на столе.
«На слабо берёшь, - просмеялся он в мыслях. - Ну, а чего б и нет?».
Так и так, уже всё закончилось. Как там говорил Рузвельт... Вот теперь можно и пивка попить, да?
Пережил столько... Да и отца помянуть, и вообще... Вряд ли от одного глотка случится что-то серьёзное. Тем более же - это всего лишь пиво, а не водяра какая-то. Он и курить уже пробовал - и ничего, хорошо же всё, снова за сигаретой не тянется.
Вот и тут то же самое: с первого раза никогда ничего не берёт.
Просто назло. Назло - и чтоб показать себя.
Потянулся к жестянке - и вот так, прямо с экраном и цокнулся.
Лязг колёс, за окном просёлочная дорога.
Откинуться на спинку скамьи и закрыть глаза.
Домой.
Наконец домой.
ЭПИЛОГ
ЛИЗА
Обе подруги стояли на пристани среди множества трупов ворон.
Чёрные спокойные воды, тёмные облака. Вроде как всё ещё утро - а такое хмурое, серое. Грустное.
Тина столкнула какую-то мёртвую птицу в воду, просто села на край причала.
- Ты-то чего не свалила? - спрашивала, болтала ногами, касаясь тихой прохладной воды. - Я-то дура, ещё и мёртвая. Но ты чего здесь торчишь?
А Лиза опять курила… Усмехнулась, только сейчас заметила, ощутила: «Винстон» с ментолом.
- А куда уезжать? - почти-безразличным тоном бросила после затяжки, глядя на густой белый дым.
- Да не знаю, - та прыснула, - в жизнь, походу. Совсем не тянет?
«Морская Ведьма» втянула голову в плечи. Опять затянулась.
- Мне не то, чтобы совсем одиноко… Но во внешнем мире я вообще не вижу себя.
- Ну, - протянула Тина со смехом, - значит, ты тоже дура. Падай сюды, - тряхнула патлами. - Вместе втыкаем-кукуем. Ты… - поджала губы, отвела взгляд, - прости всё-таки, что мальца к тебе вкинула. Рил, не знала.
- Да ладно, - та только стряхнула пепел. - Всё могло быть и хуже.
- И всегда будет, - толкнула Лизу в плечо. - Ай, отдай каку.
С этими словами Тина вырвала из рук подруги дымящуюся сигарету, сама с шумом затянулась.
- Фу, блин, - откашлялась, - ментол ссаный. Совсем ничо нормального нет? - выкинула окурок прямо в волну.
Её подруга неопределённо пожала плечами.
- Нет, только эти, прости.
- Не кури их. И вообще не кури. Жить долго будешь.
- А сама чего? - Лиза на неё покосилась.
Тина отмахнулась
- Мне панк, я похуй. А ты всё ещё классная.
«Морская Ведьма» ей ничего не ответила. Только чуть повернулась. С мягкой улыбкой смотрела на отрешённую Нимфу Болот.
***
Они лежали в одной постели в том самом домике. Просто валялись на спинах, втыкали в размытый полусвет потолка.
Тина, конечно же ловя взгляды подруги, предупреждающе вскинула руку.
- Коситься можно. Касаться - нет.
Лиза показала язык.
- Даже не думала, - с выдохом - и показательно легла на бок.
… И всё-таки ей спокойно. Нет, совершенно не тянуло к печатной машинке делать новую запись. Не видела в том причины. По крайней мере на ближайшее время едва ли с ней произойдёт хоть что-то странное, выходящее за рамки обыденности.
Её кошмары - во всяком случае, Лизе очень хотелось верить - наконец отступили.
И она не одна. Её единственная настоящая подруга вот здесь, рядом с ней. В её постели, в их, может быть, общем домике с видом на небо. А в небе, как известно, будет вечный апрель - и плевать на календарный сезон.
Так она и уснула, впервые за долгое время спокойным сном.
***
Что правда, её растолкали.
Растолкала Тина, самым подлым из всех возможных способов: стянула её одеяло. И посадила на простынь, держа за плечи.
- Давай-давай, - мягко хлопала её по щекам, - твой выход. К тебе пришли?
Лиза сидела на постели и тупо моргала, мотала головой, медленно включаясь в живой и неспящий мир. Всё-таки нашла в себе силы отстранить Тину.
- Сначала оденусь и покурю.
- Да занефиг. Только быстро, давай, давай, - и принялась мерить шагами комнату.
***
Неопределённое время суток, уже близко к позднему вечеру.
Обутая в белые кроссовки, в рваных у колен джинсах, со стальной цепью у бедра и всё той же рубашке Лиза стояла на всё том же причале.
И видела то, что видела. Умом не верила, сердцем - да, соглашалась: всё именно так, как должно быть.
К пристани пришвартована яхта. Та самая, простенькая, типичная - и с лиловыми парусами. Без никого за штурвалом. Но и ладно: книжки по мореплаванию девушка всё же читала. И почему-то не сомневалась, что часть из них даже найдутся в каюте. Вот просто знала: они будут там.
Что куда важнее - по причалу к ней бежал мальчик в грязных спортивках и чёрной кофточке с жёлто-полосатыми рукавами. Пшеничные волосы спутанными комьями липли к его лицу, трепыхались, подхваченные лёгким ветром.
- Сестричко! - прижался, приник, пойманный в её объятья. - Я сумував, - не отпуская её. - Дуже-дуже.
- Я теж, милий, - всё-таки всхлипнула, - я теж…
Тина хмылилась, наблюдая за этой сценой.
- Ой, щаз расплачусь, - с усмешкой.
Лиза всё-таки отступила от брата, поравнялась с подругой.
- Светишься, - хмыкнула та.
… И «Морская Ведьма» терялась, просто мотала головой, хваталась за голову. В мыслях слышала музыку. Волнующую партию запредельных флейт. Манящих, далёких. Космических.
«Нимфа Болот» помогла ей прийти в себя. Ну, как помогла. Надавила на плечи, повернула лицом к кораблю.
- Тебе, - подняла её руку, - туда.
Лиза глядела то на спокойную, покачивающуюся на волнах яхту, то на ожидавшего её младшего брата. И на длинные пальцы бледной ладони подруги, которая её вот сейчас держала. И спиной чувствовала от неё тепло.
- А вдруг это иллюзия? - тихо, губу укусила.
Тина прыснула.
- А тебе не плевать?
- А ты?.. - здесь Лиза повернулась к ней.
К ним подошёл мальчик.
- А це хто? - неуверенно указал на знакомую его сестры.
- Будешь вредничать, - та на него покосилась, - стану страшным кошмаром. Умею, - выкатила глаза, показала язык.
- Подобаєшся, - заключил мальчик. - Обліну нагадуєш. А на парасольку обертаєшся?
- Лучше! - она вскинула указательный палец. - Напускаю болота! - и даже с гордостью.
- Ух ти! - восторженно. - Ти з нами?
Подруги опять обменялись тяжёлыми взглядами.
- Тим… - Лиза к нему присела. - Ты… Ты подожди меня. Хорошо? - взяла его за руки, внимательно посмотрела в глаза.
Тот, конечно, чуть-чуть попротестовал и даже надулся - но просьбу выполнил.
Девушки стояли вдвоём.
- Останешься? - мечтательница поджала губы.
- И не проси, - отрезала мрачная. - Мне что море, что ваш детский сад - не, - отмахнулась, - спасибо. Уж как-нибудь перебьюсь.
Лиза сглотнула, мялась.
И младший брат её ждал. И яхта неизвестно как долго ещё будет стоять.
И уходить не хотелось. Не хотелось бросать подругу. Не могла оставлять её здесь.
- Да не пропаду я, - Тина снова рукой махнула, как будто считав её мысли. - Иди, - положила ладони на плечи. - Другого шанса не будет.
- А ты прогоняешь.
- А я тебе счастья хочу, - тоном, не принимающим возражений. - Дуй, давай. И с попутным ветром. Ну! - мягко, но всё-таки оттолкнула. По крайней мере без внешней злобы.
- А… - Лиза всё ещё мялась. - Поцелуй смерти?..
Тина цокнула языком, головой покачала.
- Хошь, пощёчину залеплю? За здравие.
- Иди ты, - со смехом, опустив взгляд.
… Но всё-таки обнялись.
На пристани среди тушек мёртвых ворон, на фоне грубых и серых скал, где на утёсе высился старый белый маяк, под звуки спокойного моря и песни ветра, Морская Ведьма и Болотная Нимфа стояли и обнимались.
И время. Время идти.
Меж пальцев Лизы листок. Глянула - проявившаяся фотография с вокзала.
- Но…
- Только ляпни, что с этим снимком тебя ничего не связывает. Вот здесь удавлю. А потом утоплю. Достану, и опять удавлю. Ясно?
Та сложила руки за спину, чуть нагнулась - и всё-таки стащила себе поцелуй. Пускай очень быстрый и в крайне удачно подставленную щёку.
- Ни за что не забуду! - Лиза показала язык и повернулась к Тине спиной. Заспешила к брату - и под руку с мальчиком взошла на борт корабля.
ТИНА
У самого края причала, босая, во всё той же старой ночнушке, вытянувшись на цыпочки, Тина стояла, отчаянно махала рукой всё удаляющемуся кораблю.
Пускай на губах улыбка, из-за резавших глаза нахлынувших слёз она всё хуже и хуже различала белую яхту с её лиловыми парусами, которые так предательски сливались с алым закатным небом.
Она уже и не знала, махала ли Лизе, видела ли та её с палубы - или теперь это всего лишь волны, что появлялись - и вкатывались в чёрную спокойную гладь.
Простояв ещё так какое-то время, девушка опустила взгляд - и с силой ударила по очередной мёртвой птице, и труп с прощальным всплеском скрылся в тёмной воде. То ли волны то тельце так удачно укрыли, то ли в свете уходящей луны, но немёртвой на какой-то момент показалось, что птица напоминает скорее тряпичную куклу.
Не важно. Не нужно.
Потом она снова сидела, свесив ноги к холодной поверхности, омывала лодыжки о редкие малые волны. Смотрела на собственное мутное, размытое отражение.
… И там - только темень и мерзлота.
Тяжело выдохнув, Тина закрыла лицо руками, закусила губу. Похлопала себя по щекам, встряхнулась, подняла взгляд к маяку.
***
Вот и приплыли.
Теперь, значит, будем сходить с ума здесь и вместе. Но кнопать прикольно и успокаивает.
Я не знаю, ни с чего начать, ни чем кончить.
Но я вам вот что скажу.
Меня зовут Тина - и моё желание бычить и казаться крутой меня капитально нагнуло. Дважды, блин, за один день.
Околица - редкая сволочь, всё-таки меня подловила.
Ну да и пофигу.
Я выбираю остаться здесь.
W!KV/uprooted.girl-SCP
ЭПИТАФИЯ. «КОГДА Я СТАНУ ПТИЧКОЙ…»
«Когда я стану птичкой, то научусь петь».
Лучи солнца материнским касанием гладят сомкнутые веки, едва касаются чуть раздутых, как у хомяка, щёк.
Зевнув, потянувшись, Мика открывает глаза, легко соскакивает с постели на пол, раскидывает руки, делает глубокий-глубокий вдох.
Новое четвёртое декабря.
«Когда я стану птичкой, то обязательно научусь петь. Мои песни будут тихими и напоминать робкие капли слепого дождя. Не резать слух навязчивым наглым мотивом, но - оседать в сердцах, как то делает каждое утро освежающая роса».
Фонящий белый шум стоящего в дальнем углу телевизора, включённого ещё с вечера. На экране - сплошные помехи, рядом и по полу, на ковре - искрящийся провод, а на крышке - изогнутые антенны, напоминающие усики вусмерть утрудившегося муравья.
«Я буду из тех, кто остаётся зимовать дома. Совью себе гнёздышко под черепицей чьей-нибудь крыши, буду таскать туда мерцающие и бряцающие штуковинки».
Босиком и в одной лишь безразмерной футболке цвета кожи только что родившегося дитя, она легко проходит за приоткрытую стеклянную дверь балкона, опускается локтями на деревянные поручни, прокинутые поверх уже старых, с чуть проступившей ржавчиной, металлических решёток. Новым вдохом вбирает живительный и бодрящий, прилипший к асфальту, на стены дома, на плиты, запах, оставшийся с прошедшего ночью ливня. Становится на носки, немного поднимается на руках, тянется любопытствующим хорьком к светлому, чистому небу, немного рассеянным и размытым взглядом окидывает сплетения рек-улиц, протекающих далеко внизу.
Приглушённый, неравномерный и возрастающий хор сирен как гимн рассвету, приветствие нового дня. Лёгкий ветер забирает ссыпающиеся на лицо каштановые пряди, укладывая их на плечи и за спину, проводит тихонько по линии сухих губ, и те приоткрываются к нему в мягкой улыбке.
Шумный и быстрый выдох: снежинка падает на вздёрнутый кончик носа, оседает на нём, тут же укрывая его тонкой, едва ощутимой воздушной корочкой.
«Я буду петь для Озёрной Феи. Её, кстати, зовут Аяной, и я так счастлива, что познакомилась с ней! Я уже всё решила. Спасибо, Мир, что помог мне в этом!»
Голова слегка кружится, веки по-прежнему такие тяжёлые, а мысли всё ещё путанные. Так путы сонливости цепко сковывают сознание, когтями впиваются в ноющие виски и слегка гудящий затылок, никак не хотят отпускать.
Быстрый взмах крыльями, трепет, шорох падающего снега, что комьями ссыпается с тянущейся когтистой лапой к балкону ветки.
Мика дёргается на этот тревожащий, выделяющийся из общей гармонии, слишком живой, слишком близко с ней раздавшийся звук - и замирает щеночком, какой встаёт на две лапы и виляет хвостиком, с игривым задором глядя на поднесённый к нему большой резиновый шарик. Красный шарик - раздутая грудка важного, напыщенного, с высоко закинутым клювом, сверхностно глядящего на неё снегиря.
- Привет! - проснувшаяся склоняет голову на бок, опускает подбородок к ладоням, так чтоб неожиданный гость теперь находился на уровне её широко-распахнутых глаз.
***
… Так много всего случилось!
Самое время рассмотреть ключ.
У лесного народа бытует легенда о том, что всякий заблудший, если сильно того пожелает, сумеет раскинуть крылья.
Станет ли потерянная душа птицей? Необязательно, возможностей множество. Это и лиловые мотыльки, или пепельные сумеречники. А ещё речные, болотные и - да, в том числе - озёрные и древесные феи, много их и все разные. Бывают ещё городские, но таких по обычаю скорей называют нимфами.
Иные выбирают себе участь бабочек - много таких: и ночные, и утренние, и вечерние. Рассветные особо-неуловимы, всегда уходят ещё затемно и пока ты спишь.
А многие из нас ещё называют подружка подружку пчёлками: и сердечко ужалим, и твой нектар соберём. Не поймаешь ты нас потом. Не вернёшь к себе, не узнаешь.
Но самое-самое главное - всё вокруг - как были, так будут сны. Сны и грёзы, мечты и чаянья. В них вся я. Я - третье лицо. И второе, и первое. Всё вокруг - это мы-они. Совсем скоро пройдёт рассказчица, её путь завершён прекрасно.
Но вернёмся к легенде и птичкам.
***
«Когда я стану птичкой, то воспарю под самые облака, раскину крылья так, чтоб моя тень легла на далёкую землю. Ту самую землю, где сейчас тянется высокий густой, с лазурью, лиловый, полнящийся искрящимися светлячками, сёстрами-нимфами и разумными зверушками лес. Так хочу посмотреть на него свысока-свысока! Вот оттуда, с вершины горы! Та гора совсем недавно казалась домом…
Но это очень плохой дом, и думать о нём не хочу».
Мика с грустью вздыхает, качает головой, как будто бы извиняясь перед всё ещё сидящим на веточке важным, внимающим и наблюдающим за ней снегирём.
Тут же отпрянув от перекладины, она отступает чуть ближе к двери квартиры, обхватывает себя за плечи. Нет, это помутнение совсем-совсем не от высоты. Просто, засмотревшись на окно высотки по другую сторону улицы, она поймала крайне неприятный блик солнца на непрозрачном стекле. Очень однозначный блик, с улыбкой чуть-чуть и глазами.
Увидела того, кого не должно быть. Кому не место здесь, и кому никогда-никогда никто не обрадуется. Кого нет больше - но даже так, даже спустя всё случившееся, Белая Маска наблюдает за ней. Вот в этот самый момент, в менее сотни метров от неё самой. Он стоит там, напротив. И грустит. Сокрушается так, как может сокрушаться самый несчастный богач, чьи мешки золота единым махом обернулись в истлевшие тряпки, под какими роятся черви. Чей клад достался ему совсем не честным трудом, но грубою, злою силой - и от того был проклят, а теперь - обернулся в грязное, чуждое владельцу ничто.
Снегирь на ветке не встрепенулся, лишь только недоумённо косится, даже крылышко слегка поднимает, как будто бы говоря Мике: «Да ты не бойся! Ты уже вот-вот с нами! Иди, иди сюда, я тебя от всего закрою!».
***
«Мика.
Ми-ка.
Мик-ка.
Я пробую твоё имя на вкус».
Ты это вот так сказала? Помнишь? Помнишь-помнишь ту нашу ночь? Ту самую, когда всё решилось.
Ту самую, что стала последней каплей.
А так хочется, чтоб ты сейчас обняла меня!
Кем бы ты могла стать, пойди со мной? Я вот встретила красивых-красивых фей, а ты… Ты так и осталась с грязными, скучными человеками?
***
Ступить за грань - это и легко и сложно одновременно. Главное, что нужно понять - изнанку не ищут. Изнанка сама приходит. Открывается ищущей в тот самый миг, когда ткань реальности рвётся под натиском страха быть схваченной Белой Маской. Когда выбор между «ночевать в грязном клубе или ночном лесу» настолько очевиден, что его просто нет.
Даже сейчас, когда Мика обнимает себя за плечи, босая стоит на холодном кафеле, опираясь на застеклённую балконную дверь, ясно слышит всё нарастающий, всё приближающийся гул сирен - она знает: они поют.
Они стягиваются, чтоб принять к себе их блудливую дочь.
И она им откликнется, обязательно-обязательно. Вот только решится. Согласится сама с собой, что легенда не лжёт, и за всё прожитое - её руки раскинутые - да, обратятся в крылья. Да какой там, она уже чувствовала, как кожа у плеч, локтей чуть-чуть резалась, тянулась зудом, будто бы всего немного, и перья вот там прорежутся. Что пальцы её вытянутся изогнутыми, тонкими и чуть искривлёнными костями, обрамляясь в нужную, удобную для полёта форму.
Пробуждённая закрывает глаза. Поджимает губы.
Это стук трамвайных колёс?
Или колёс поезда?
Или нестройный и слишком навязчивый бой часов?
Может, стучатся в дверь?
В двери всегда стучатся, стоит ей лишь задуматься о том, чтобы стать иной. Чтоб новую форму обрести раз и навсегда для себя. Чтоб воплотиться в мечту, слепок памяти - и стать песней для тех, кто её запомнил.
Кобра раньше за подобное очень злилась. Именно она стучалась к ней всякий раз, когда Мика сама закрывалась.
Та милая, добрая Кобра, змея с головой женщины, чей воротник будто соткан из слепившихся чёрных комьев давно не мытых волос.
Она… Она по-своему любила Мику. Не могла не любить. Многое, что Мика узнала - это ведь всё от неё!
Змея с головой скорбной женщины рассказывала ей много сказок. Давно-давно ей рассказывала, окутывая Мику своим хвостом, качая её заботливо в своих кольцах. Именно благодаря ей, такой мудрой и почти всегда всё-всё-всё понимающей змеи Мике открылись знания и про лесных фей и ночных бабочек. И про то, что если она когда-нибудь станет одной из них - то жить ей в берлоге вместе с добрым медведем. Он будет кормить её мёдом, лицо ей всё им вымазывать - а потом поить тёплым чаем.
На вопросы Мики, спасёт ли такой медведь их от Белой Маски, женщина со змеиным телом лишь только вздыхала и добавляла, что уж лучше - Белая Маска, чем чужой незнакомый медведь.
И даже тогда, совсем маленькая, девочка твёрдо решила: она найдёт себе такого большого друга! И тогда всё-всё-всё будет лучше. Сделается ей хорошо.
И где же теперь этот друг? Да и так ли теперь то важно?
***
А ведь утро такое ясное!
Не белым, но золотым и с толикой меди светом лучи солнца ложатся на всё ещё сонный город. Воздух пронизан едва-уловимым звоном колокольчиков - так зима неспешно и аккуратно закутывает мир тонкой корочкой льда.
Слышатся колокольчики, звук такой, как тяжёлые сапоги утопают в сугробах.
Сказка!
Вечерняя сказка вот этой тяжёлой поступью надвигается к дому. Тому самому укромному домику, что ютится у опушки лесной. В чьих окнах зажжённый свет, а над крышею, во всём небе - лазурный и тёплый вечер, россыпь мелочи - множества точек-звёзд.
Пробуждённая открывает глаза. Улыбается, кивает твёрдо ожидающему её снегирю. Не оглядывается на тонущую в полумраке сейчас такую пустую, как будто заброшенную, пыльную, совсем захламлённую, да какой там - разгромленную свою спальню. Тихо смеётся, уловив тихий всхрап: медведь-то смиренно дремлет вот там, где уснул, за стенкой. В своей личной комнате.
И это славно.
Очень славно, что он её не услышит.
Хотя тепла его было так много, что сама Мика сейчас вот так, в одной лишь только футболке может стоять на балконе - и совсем не дрожать, не бояться объятий холода.
Снегирь чирикает нетерпеливо, снова машет маленьким своим крылышком, надувается так, будто бы говорит: «Ты или это, или я без тебя».
- Да-да, сейчас, - она соглашается с ним.
Глубокий-глубокий вздох.
Снова закрыть глаза.
Характерный щелчок, как если б включился прожектор.
Как если б стояла она не на балконе у перекладины, за которой открывается вид на далёкие, тянущиеся внизу реки улиц - а на сцене пред полным залом. В кругу белого света, где всё прочее окутано мягкой тьмой.
Сразу же перед ней - вот, вот-вот тут стоит микрофон.
А ещё - лишь только проснувшись, вот только-только потянувшись, зевнув, она уже повторяла слова. Так что прав непрошенный её гость. Час настал - и все зрители ждут.
Все звуки сникли.
А музыка… Она будет. Будет чуть позже.
Главное здесь - начать.
Не смущаясь, лишь только опять затаив дыхание, пробуждённая позволяет разомкнуться тяжёлым векам - и облекает выдох в первые ноты песни.
«Когда я стану птичкой, то научусь петь.
Мои песни будут тихими и напоминать робкие капли слепого дождя. Не резать слух навязчивым наглым мотивом, но - оседать в сердцах, как то делает каждое утро освежающая роса.
Я буду из тех, кто остаётся зимовать дома. Совью себе гнёздышко под черепицей чьей-нибудь крыши, буду таскать туда мерцающие и бряцающие штуковинки.
Я буду петь для Озёрной Феи. Её, кстати, зовут Аяной, и я так счастлива, что познакомилась с ней! Я уже всё решила. Спасибо, Мир, что помог мне в этом!
Когда я стану птичкой, то воспарю под самые облака!
Раскину крылья так, чтоб моя тень легла на далёкую землю. Ту самую землю, где сейчас тянется высокий густой, с лазурью, лиловый, полнящийся искрящимися светлячками, сёстрами-нимфами и разумными зверушками лес.
Так хочу посмотреть на него свысока-свысока! Вот оттуда, с вершины горы! Та гора совсем недавно казалась домом…
Но это очень плохой дом, и думать о нём не хочу.
Когда я стану птичкой, то в мире не будет боли.
Я заберу эту боль, я её помню, я её всю-всю-всю сохраню в себе. Я буду много летать, и всё дальше, как можно дальше от путанных улиц, где теряются дети, где находятся страшные сны.
Да, я буду как ты, Снегирь, прилетать вот к таким же детям. И я буду на них смотреть. И я буду их звать: «Пора!».
Когда я смогу взлететь - я уже вижу, как наконец-таки стану счастлива. И как я хочу, чтобы счастье пришло ко всем!
Знаешь… Я до сегодня не знала: хочу, не хочу остаться. С чернобуркой-лисой, волком серым, очкариком зайчиком даже по-своему было весело. Зайчик, кстати, и правда весёлый. Мне понравились его карамельки. Он их так мило готовил, и меня научил: на огне и в ложечке.
Аяна, ты помнишь их, эти конфеты, которые мы вдвоём позавчера сварили? Я вот помню, у меня ещё есть, возьму их с собой. Чтоб когда мы опять встретимся - обязательно с тобой поделиться.
Мы, пёстрые бабочки, трудолюбивые пчёлки и игривые нимфы - мы так любим разные сладости! Вместе с ними наша жизнь всегда становится ярче.
Мы - весёлый народ. Мы приходим к грустящим в их снах. Нет, не так: мы помогаем, мы заботимся, чтоб вы под рассвет засыпали, как довольный, храпящий медведь.
Наши лица измазаны мёдом, на губах вкус нектара от ваших пальцев. Нам никогда не стать взрослыми. Даже те из нас, кому много лет - в душе дети, пусть и очень печальные. Кстати, дети о нас, особенно мальчики, мечтают так часто и много, что если собрать разом все-все-все их мечты, то из грёз возведётся замок. Замок дикий, живой, сложенный из груд искривлённых и искажённых тел. Тел танцующих, тел покорных - и таких, что почти без одежд.
Аяна, Аяна! Я так хочу снова тебя увидеть!
Говорить с тобой как есть, без всяких символов и метафор.
Вот как тогда, в нашу первую встречу, помнишь?
Помнишь тот двор, скамейку, банку «Revo» вишнёвого, «Винстон» с ментолом - тоже, один на двоих. Как я плакала и дрожала, а ты обнимала меня, успокаивала.
А потом кухня серая, блюдце-пепельница, курим и не смотрим на закрытую дверь. Я уже не плачу. Я тогда… Ну… Ты помнишь. Вот тем вечером я зареклась плакать. Просто курила, молчала, глядела на запотевшее стекло окна, а ты смотрела на меня понимающе, кивала, пила горячий и мятный чай. Ну, добавила только, что всё нормально, что так бывает. Что к нам приходят не только медведи, иногда с нами… Да просто козлы.
Я уже побывала феей.
Залетала на квартирники к котикам. К таким котикам, где все добрые, но кто-то из них однажды станет таким же, как Белая Маска. Котики любят играть на гитаре и холодное пиво. А ещё музыку и мурлыкать, прятаться попарно и по углам.
Вот сначала все вместе, а потом - кто-то - Белая Маска, а кто-то ещё - грустная Кобра с головой растерянной женщины. Такими кобрами становятся те, кто для семьи рвётся из кожи вон. И кто, пусть и плачет, но обещает, что будет любить тебя.
Когда я стану птичкой, будет великий праздник.
В небо выстрелят пушки фейерверков, мне - салют, окружающим - Новый год.
Будут выстрелы, будет гром - и все-все-все будут хлопать, смеяться. А я - я полечу! Высоко-высоко, в россыпи бликов жёлтого, красного, белого. Зелени, синевы. Небеса воссияют переливами разных лун - и каждый взмах моих крыльев отметит их место на своде.
Озёрная фея… Моя озёрная фея.
Я знаю.
Ты ждёшь меня там, на другом берегу, за туманом. У той самой пещеры, в недрах которой вместе с войском почил король.
Я… Ты дождись, милая. Ты просто дождись меня. Я уже, я совсем-совсем скоро.
Я слышу сирены. Слышу стук трамвайных колёс.
Слышу колокол. Утренний колокол. Он золотом бьёт, он говорит: «играйтесь!».
И… Я не знаю. Быть может, всё, что со мной сейчас - это просто какой-то сон.
От меня ничего не останется. Я никогда писать не любила. Ни рассказов, ни книг. Ни записей в дневниках.
Но я подарю вам нечто во сто крат лучшее.
Мои сокровенные, мои дикие, мои ненавистные - и такие родные, мучившие меня и меня спасавшие сны.
Моя песня - ключ. Это ключ в мир, что соткан из рваных образов. Ничего не осталось - лишь череда картин.
Запомните их, пожалуйста.
Запомни вот вот вот ты. Ты, та, кто меня услышала. Ты, тот, кто меня нашёл.
Вы сделали всё, чтоб я восхищалась тем миром, в котором нет места людям. В котором люди - далёкий образ. И так мало из них - свои.
Когда я стану птичкой, мне не придётся мёрзнуть на этом стылом балконе.
Мне не придётся думать о том, где бы достать еду. Не нужно заботиться о том, где поспать, что поделать. Как укрыться от тех, кто противен - и где найти таких, кого бы смогла любить.
Я найду себе домик. Домик маленький, с видом в ночь. И поселюсь на дереве, чьи ветви прячут его от вездесущей, всё знающей злой луны.
Под рассвет я буду стучать в окошко. Мне откроют - и я спою. Спою про себя, про них.
Поднимаюсь сейчас над городом.
На парапет забираюсь.
Город-город! Ты противен, ты мерзок мне!
Я хочу в лес!
В тот густой, ветвистый и сказочный. Тот самый, где вдоль тропинки протекает ручей-река. Я однажды лишь там бывала, в ночь осеннюю, в ночь дождливую.
Вот в ту самую ночь, после которой сказала себе «Не плачь».
А как не плакать?.. Тогда - не знала. Тогда думала о червях и о том, как я стала совсем пустой.
В мире птиц ведь не нужно закрываться от всех в ванной, мыть руки и чистить зубы? Себя всю чистить, всю-всю грязь с грубой кожи до крови, с силой сдирать?
Правда-правда не нужно?
У меня ведь не будет кожи! Только перья, чистые перья - и снежинки на них. Роса.
Знаешь, Аяна… Я вот всё у тебя расспросить хотела. Вот… Вот тогда, когда ты решила взлететь - тебе тоже перегородка мешала? Ты смогла удержаться, стоя на парапете?
Я - как лапками или когтями сейчас, просто держусь за жёрдочку. Чуть-чуть раскачиваюсь, смеюсь, гляжу, как Снегирь сорвался. Как ветка качнулась - и мой гость попрощался со мной.
Он… Он единственный, кто со мной попрощался. Кто сейчас меня видел.
А ты совсем… Совсем ведь сама была…
Я снова вздыхаю.
Сердце бьётся! Мне так волнительно!
Пора, пора! Мне пора!
Наверное, я навещу зайчика. Обязательно клюну лисичку в лоб. Она добрая. Жаль, что так мало виделись.
Когда мой медведь проснётся, то к нему уже придут гости. Он накормит их мёдом. С ночи ещё осталось.
Я дрожу. Не от холода, но от трепета. Во весь рост поднимаюсь. Глубокий вдох - и раскинула руки.
Песня сирен. Да, гиады! Я всех вас слышу!
Вы готовы ко мне?
Тогда, я готова к вам.
Всего лишь миг, единственный шаг - и сильный ветер режет щёки, жмурюсь от восторга и страха.
В полёте раскинуть руки - так сложно - но я постараюсь!
Я должна!
Я смогу!
Я почти!
В тот момент… В тот самый… Вот тот самый… Самый радостный миг…
Воды реки так близко - и так далеко! Лес густой, лес красивый - он летит, он летит вместе, рядом со мной. Блики солнца, весёлые песни людей.
Да, я здесь! Я на сцене - и так скор тот миг, когда я…
Когда…
Когда я стану…».
Танатофилия
Моей подруге. Второе лицо
Самое лучшее время суток - это когда просыпаешься, и невдомёк: это ещё ночь, или уже ночь. И чтоб густота белая за окном, приглушённый вой ветра, а по стёклам тянется иней. В такое время хорошо заходят гирлянды, прокинутые по стене.
Мерцающие зелёным, красным и синим лампочки, они молчат, но одним только светом включают музыку. Музыку, дополняющую шорох простыни под ладонью. Ложащуюся мелодией на дыхание. Идущую в ритм стуку сердца.
Зимний ритм. По-домашнему тёплый.
- Мика. Ми-ка.
Ты подбираешь колени, упираешься руками в постель, а спиной - в подушку высокую, мягкую, за тобой.
Твоя подруга выгибается хитрой куницей, а ты - ты смотришь на неё, на себя, как будто бы находясь рядом. Видишь сейчас вас обеих со стороны. Себя растерянную и удивлённую. Её - она часто дышит, тянется к тебе рукой-лапкой.
Ты помнишь.
***
Саша позвала в гости: скоро контрольная, химия. Родители где-то не здесь. Не то на работе, не то в театре.
Ты пришла, быть может, часа в два или три - а как все дела по учёбе уладили, так на улице уже темень да завеса вьющаяся, снег так и валит, гонимый ветром.
Сидели в зале на просторном диване. В комнате включён свет, по телевизору - «Сучасне Рокове життя» какая-то серия. Или там всё-таки «Экшн-мен»… Главное, чтоб не «Рен и Стимпи». Новый канал вам как-то - ни тебе, ни ей не зашёл. Разве что «Бобры злюки», «Кот-пёс», а так - нет, спасибо, не надо вам. Но - да, по телевизору мультик, какой-то мультик.
На столике перед вами - вазочка с печеньем, конфетами. Вы чай пили, устроились на подушках.
Саша нет-нет, а к тебе подвинулась - да и не то, чтоб ты была против. Даже, когда подруга потянулась к тебе рукой - ты её ладонь не откинула, а, напротив, села чуть-чуть удобней, чтоб она пальцами к твоему бедру прикоснулась. Ты тогда ещё сама свою руку поверх её положила. Обе улыбнулись ещё, без слов, и взгляды попрятали. Саша чуть-чуть поёжилась - а ты - чуть-чуть на неё покосилась. Аккуратненько, как бы смотрела в сторону.
Шерстяной свитер в лиловую полоску и белую. И немного синего по плечам. Прямые пряди в тонах колыбельной февральской песни, где хватает и холода, но запах, как в возрождение. Джинсы фигурно-рваные у подогнутого колена. Носочки красные, с горошинками-жучками.
Тебе от того, что вы сидели так близко и не странно вовсе, и даже вполне уютно. Ну, как. Сашка знала, ты вроде… Пыталась встречаться с Владом, но… Да что «но», именно потому что «пыталась», а не «встречалась» вот сейчас у неё в гостях. Не хотела тем вечером вспоминать про Влада. Не нужен он здесь. Не срослось, хотя и что-то да было.
Закончилась серия - а потом - «щёлк» - и обрубили свет во всём доме.
Всего мгновение - вы обе только-только осознаёте, глаза ещё видят картинку про светлый зал, а вокруг - что на улице, что и здесь… Только друг дружку на ощупь ловите.
И так тихо.
«Щёлк» - не только про освещение.
Это ещё и про звук.
Когда даже шёпотом… Да зачем шёпот, дыхание - и то уже громко.
Саша ничего не сказала. Ты только мягкий смешок услышала. И шорох - но больше почувствовала: подруга опять поёжилась. Дрожь пробрала. Общая, да.
У Сашки же большой дом, не какая-нибудь квартира - хорошенький, в частном секторе. И теперь - никого-никого, только вы вдвоём, а вокруг - тишина, темнота. Приглушённая вьюга за тугими и прочными окнами.
Сколько так длилось?
Сколько-то. Пока вы обе не привыкли к пледово-тёплому сумраку.
- … Включим гирлянду? - ты осторожно спросила.
… И даже вот так заметила улыбку твоей подруги.
***
Гирляндам не нужно розеток, гирлянды на батарейках. Плакат MCR на всю стенку над бортиком кровати, густой силуэт стола у зашторенного окна. Там ещё учебники и тетради кипами свалены, скопом.
Вы лежали вдвоём на спинах, держались за руки, смотрели на потолок. А на потолке - звёздочки, полумесяцы. Размыто светились, терялись от зелёных, алых и сизых точечных огоньков. Медленных и неспешных, чтоб не мигали, а плавно вспыхивали - и угасали.
- Я думала, ты по мальчикам, - Сашка твою ладонь держала, но на тебя не смотрела.
Ты решилась слегка отодвинуть ногу. Как будто бы невзначай ткнулась коленом к её колену.
- А я думала, тебе только «двадэ» заходит.
Снова смешок услышала.
- Сейчас, наверное, часов пять, - сашкин голос, всё ещё шёпотом. Но протянуто и задумчиво, в тон гаснущим синим лампочкам. Чтоб поймать момент темноты.
- И чай уже выпили… - ты согласилась ей в тон.
Её пальцы такие мягкие… Не хватка, а именно - да, держалась. Держалась она за тебя.
Нет, ни о чём вы не договаривались, а уроки - это просто уроки. И беглые взаимные взгляды, аккуратные, невзначай, кивки. Недомолвки и недошутки. Одиночество. Миканочество, как ты такое про себя называла. И добавить хотела мыслями: «вместе с Сашкой».
- Хочешь, одеяло достану?.. - она лежала у края постели, ей и подняться проще.
- А жарко не… - ты прыснула своим же словам, поймав её прищуренный, не хищный, но очень лукавый, такой, лесной взгляд.
***
- Мика. Ми-ка…
Сашка каменной куницей выглядывает из-под пышного, воздушного одеяла, вся в зайчиках и воздушных шариках.
Крадётся к тебе - а ты всё же невольно прячешься. Подбираешь к себе колени, упираешься спиной в подушку, через неё - в тот самый бортик кровати.
Опускаешь взгляд - и видишь чуть опущенный ворот того самого шерстяного свитера. И шею тонкую, вытянутую. Цепляешься зрением за аккуратное ушко, где за раковиной, и вниз, закрывая отведённое плечо стелится тёмная прядь.
В таком приглушённом свете совсем не различить лица Сашки, только черты какие-то общие. И движения её тонких губ.
Она тянется к тебе рукой-лапкой, прикладывает кончик пальца к твоему сомкнутому рту.
- Мик-ка, - зовёт тебя в третий раз, заключает мягким к тебе касанием. - Я пробую твоё имя на вкус.
И вот сейчас понимаешь: ты правильно рассудила. Ты правильно пошла к ней.
Влад такой спешный весь, скомканный. Не так, и не эдак, всё как-то вот так, и получилось с ним, что получилось. Ты полежала, и у тебя даже не затекли ноги, не болела спина потом. И вообще ничего не болело.
А сейчас… Тебе Робко, тебе хочется играться и прятаться. Сама ныряешь под одеяло - и к стенке жмёшься. А Сашка - «хи-хи» - и к тебе.
Щекой о щёку, ладонь к ладони.
Смешливо сталкиваетесь носом об нос.
Ты видишь всё это будто как наблюдательница - но и мыслей, и памяти хватит - вспоминаешь - и опять дрожь, мурашки.
Вам не жарко, вы просто путаетесь, путаетесь друг в дружке. Где-то там поцелуй случается, совершенно внезапный. Ты не то, чтоб не ожидала. Просто от щёк к губам… Губами к губам, а дальше - вкус мяты, голова кругом. Она и ты, обе теряетесь, тонете в взаимных объятьях. Вокруг же совсем темно. Небо тёмное и ночное вас обеих сейчас укрывает. То самое небо, тяжёлое, в котором парят воздушные шарики, к которому прыгают жёлтые зайчики. А вы не прыгаете, и даже не копошитесь. Поцелуй - это ведь не про спешку. Это про «чувствовать». Это… Тоже про одиночество. То самое миканочество вместе с Сашкой. Разделяемое, затягивающее.
Ты ведь это хотела попробовать? Теперь пробуешь.
Вы вместе в твоей тесной лодочке. Раскачиваетсь и кублитесь - и всё на волнах, на волнах - не тонете, но держитесь на плаву.
И тебе нравится. Тебе вкусно - и совсем ничего не видишь. Только язык подруги, только руки её - на спине, на плече. Она мягко поднимает подолы твоей безразмерной кофты - и ты сама вместе с тем приникаешь поближе к ней.
Помнишь, какая у неё кожа тёплая, да? И чуть-чуть выгнутая, с проступающими костяшками хребта спина. Худая, ребристая.
Уже не целуетесь, тихонько друг дружку гладите. Так, чтоб ткани одежд слегка щекотали кожу. Не спешите забраться под них. Не спешите себя раздевать.
Тебе слышится скрип. Это её кровать, да?
Но кровать же, вроде как, новая. Не должно ведь так быть? Наверное. Но не очень-то важно. Вот опять что-то скрипнуло - а ты всё ж ладонью уже смелее скользнула под её свитер. Да и Сашка не тормозила - мягко и аккуратно, лёгкими, чуткими касаниями, совсем у подолов вязаной кофты, вдоль так сильно давящих джинсов.
Тебе хочется, чтоб их расстегнули. Чтоб дышать стало легче. Чтоб тебе стало легче. Подаёшься чуть вверх - и подруга тебя понимает. Небольшая заминка - и приятное, свободное жжение по всей пояснице. Это нормально, это всегда так, когда тугие джинсы наконец отлипают от живота. К тому же Сашка успокаивает эту мгновенную боль. Лечащим касанием, всей поверхностью прикладывает к тебе там ладонь, аккуратненько, у края трусов. Ты пытаешься вспомнить, какие трусы вообще сегодня надела. После… ты хочешь называть это «инцидента с Владом» по сути стала задумываться о белье. Твои любимые с белой кошечкой он чуть не высмеял. Так что, собираясь к Сашке, ты всё-таки попыталась выбрать. Вроде выбрала… Монотонные и голубенькие. Это не твой цвет, но любимый у твоей подруги. А она их в такой темноте и не видит, только трогает. А ты гордишься и улыбаешься.
Конечно, гордишься! Целых полчаса в ванной всё-таки не прошли зря. Не какой-то стрёмный пушок, а гладенько там всё и опрятно. И твои жертвы. И Сашка твои труды очень хорошо чувствует. Ты ещё и сама подаёшься чуть вверх, вдоль ладони её, чтоб пальцы всё-таки нет-нет, а вот туда, под бельё, поближе.
- Я лучше, чем двадэ, правда? - не видишь себя, а знаешь: вся светишься. И поясницей водишь ещё игриво, подначиваешь.
Сашка не отвечает. Тебе и её не видно, зато как чувственно! Если она только по девочкам, то ты - её первый раз. Твой вот был очень такой себе, зато за неё… Да и за себя тоже, ты сама безумно, безумно радуешься.
Вы опять жмётесь друг к дружке - и ночь обрывается. Яркий свет больно бьёт в глаза.
Сашка недоумённо склоняет голову на бок, а вот ты обомлела. Если твоя подруга лежит спиной ко входу, то ты - ты силишься вырваться из её объятий. Силишься забиться как можно ближе к стене. Закрыться. Спрятаться.
Спрятаться от склонившихся над вами фигур.
Мама и папа Саши стоят над вами. Тебе не видно их лиц, они как будто размыты, затёрты.
- Что это? - холодный женский голос.
Вот теперь замирает твоя подруга. Не хочет, не может. Не собирается оборачиваться. Только всем телом, вся напряглась. В злости стиснула зубы.
- Я спрашиваю, что это, - её мать жёстко повторяет вопрос.
… Но тебе-то вовсе не до неё.
Ты видишь их. И видишь третьего, рядом с парой.
Двое мужчин и одна женщина. И лица всех скрыты белыми театральными масками. И все они хмурые. С нарисованными слезинками под треугольными вырезами для глаз.
Тебе хочется исчезнуть, закрыться. Но стараешься удержаться. Тебе не за себя страшно. Ты видишь ту, с которой надеялась начать встречаться. Растерянную, злую, дрожащую. Ты видишь её панику. Ты ловишь её отчаянный взгляд, молящий: «Укрой меня! Скажи, что этого нет!».
- Александра, я к тебе обращаюсь, - женщина склонилась над вами, с силой дёргает Сашку за плечо, заставляя обернуться к себе.
Ты решаешься, делаешь глубокий вдох. Твоё сердце так сильно бьётся, что пропадают все прочие звуки. Ты уже знаешь, что скажешь: «Отстаньте от нас! Не трогайте!» - но и сама замираешь, столкнувшись взглядом с тем третьим, кто встал поодаль.
Тонкая фигура в светлых брюках, лёгкой футболке. Его лицо тоже скрыто под белой маской. Маской улыбчивой, маской хищной.
Белая Маска. Он смотрит на тебя пристально - и картинно приставляет указательный палец к своим изогнутым чёрным вырезанным губам.
Мать с силой скручивает ухо своей дочери. Оттаскивает её, несмотря на протесты и крики, несмотря на Сашкины слёзы. Она заставляет её подняться с постели - и перед её отцом, кто молча наблюдает за сценой, перед тобой, кто вжимается в стенку и видит затравленный, болезненный взгляд Сашки, перед улыбающимся, стоящим у стола Белой Маской, что было сил отвешивает ей пощёчину.
Сашка плачет. Сашка сопротивляется. Пытается вырваться и закрыться - и всё косится, косится на беспомощную тебя, молит одними глазами о помощИ - и видит, какая же ты бесполезная.
Каждый новый удар - ты его своей щекой чувствуешь. Твоё лицо от хлёстких пощёчни вспыхивает - и ты проваливаешься, проваливаешься…
До тех пор, пока не открываешь глаза.
Открываешь глаза в своей тесной спальне, на постылом диване-кровати - и кусаешь себя за локоть. Всхлипываешь, смотря в потолок.
Нет тебе миканочества вместе с Сашкой.
Есть только одно. Одиночество.
Одиночество полное.
Одиночество давящее, душащее. То самое, где есть только ты. Только ты и твоё предательство. Твоя беспомощность.
Твой личный стыд.
Плач подруги, звонкие удары ладони всё ещё звенят фоном. Твоё лицо всё ещё красное… Да какой красное, раскалённое - и ты плачешь.
Тихо плачешь, подбирая к себе одеяло. Простое, бесцветное, по сути - почти как простынь, только немного плотнее. И утешаешься только им.
- Прости меня… - всё ещё шепчешь, целуя пресную ткань. Ткань пресная, а вспоминаешь вкус мяты. И мягкий, добрый язык. И кусаешь губы - и прячешься. Прячешься там, где не будет тупых и злых взрослых. Где только ты - и все те, кто так важен, так нужен тебе.
Одинокая лодочка на талой воде. Не качается, не идёт. Тихо дрейфует в бескрайнем озере - и лишь тянутся по мутной глади круги.
Исследовательский интерес. Третье лицо
В теории, Мике нравятся мальчики.
Ну, как в теории. Мика уже понимает, что и как с ними делать. Умозрительно, во всяком случае. Аниме и фильмы ведь не могут лгать, да?
В одной дораме она видела милую сцену, где деВушка сначала сопротивляется, а парень всё же настаивает, обнимает её и целует. И ракурсы, и саундтрек, и общая атмосфера тихой, уютной спальни - режиссёр и оператор постарались на славу: выглядело чертовски круто и завлекательно. По крайней мере, и то, как героиня от стеснения и смущённости переходит к активному интересу, и как робкие касания становятся уже уверенными обжиманиями, и вот это всё, что потом - Мика прониклась. Ей захотелось попробовать.
В копилку увлечения ещё и добавлялись россказни старших подруг про их личный опыт, про их свидания, и как это круто и классно. Да и в принципе, близкий контакт - это тема. Этот пункт Мика уже для себя прояснила.
А ещё без фигни утверждение: те, кто начинают встречаться зимой, точно провстречаются долго. Зимой холодно, ты кутаешься, и тебе ну вот в принципе не до красивостей. Нечем завлечь, только собственный характер и образ - а если человек запал на такое - то, да, велик шанс, что тема на долгое время.
А ещё она очень устала. Устала быть одна в своей лодочке. В ней чертовски уютно и увлекательно - но хотелось, хотелось попробовать с кем-то. Вдвоём всегда лучше.
По крайней мере, Мике хочется в это верить.
***
«Жертва» нашлась почти сразу.
Только закончилась тренировка, а Мика уже твёрдым шагом двигает к парню, который стоит чуть поодаль своих товарищей.
- Сап, Влад, - вскидывает руку. Не улыбается. Серьёзно настроена. Решительно.
Важное дело! Главное - не тупить.
Всю ночь до этого в лодочке прокачалась, всё думала, представляла. Должно сработать. Умозрительно так и вовсе всё круто складывалось. Время практики.
Влад, однако, неуверенно оглядывается, как будто замечает её не сразу. Только потом оборачивается - и немного отходит.
- А… Это ты. Привет.
«Ну привет, блин!» - так и хочется выдать в ответ.
Мика кусает губы. Сложила ладони у подола кофточки. Тоже оглядывается. Мимо проходят всякие левые тела. Не суть.
- Пошли гулять, - она вываливает как есть и на чистоту.
У Влада всё на лице написано. Он смотрит на товарищей по команде. Ему неловко и он краснеет. Явно же: смутно-знакомая тян от него чё-то хочет, а ему - ну вот-вот совсем не туда.
- Давай в другой раз, - откашливается, сам на неё не смотрит.
Та только глаза закатывает, вздыхает.
Почему именно Влад?
Ну, он, да, тупенький, но в целом норм. Не альфач, не совсем омежка. Крепенький середнячок, ещё и патлатый. Не то, чтоб они много общались - но и явной лажи за ним не замечено. Хороший, хороший Влад.
А ещё у него есть стиль. Ну, по крайней мере, он единственный, кто уважает рубашки и брюки. Это привлекает, по-своему. Особенно, когда человек умеет в их синергию. Вот у него - бордовая, и серые, в тон. Ещё и в туфлях опрятных. И волосы мытые, даже на вид не засаленные, не ломкие. Пахнут пшеницей.
- Не, ты не понял, - Мика на него твёрдо смотрит, - ко мне гулять пойдём.
… Хорошо, эти слова сработали чуть-чуть лучше. Во всяком случае, теперь он на неё по крайней мере обращает внимание. И лицо такое, что какие-то мыслительные процессы там всё-таки нет-нет, а включаются.
- Ты… - потеет, краснеет, всё на ребят оглядывается, - встречаться мне предлагаешь?
- Допустим.
- Так да, или нет?
- Идём?
… Всё-таки победила.
Ну, по крайней мере с него сталось окликнуть парней и извиниться, что мол-де «появились дела», даже с какой-то гордостью выдержать обращённый к нему напор подколок и шуток (и при этом не потушиться!), а потом до кучи позвонить репетитору и сказать, что сегодня, он, похоже чуть-чуть приболел и вынужден пропустить занятие.
Хороший Влад, хоть и тупенький. Начало Мике в целом - да, даже нравится.
***
Стандартные разговоры Мика пропускает мимо ушей.
Очень ей интересно и увлекательно слушать про тренировки, «Дотку», предстоящий турнир. Ну, как - это, по идее, как бы да, круто, и она даже что-то там отвечает, ещё и, похоже, в тему - но не о том всё, не это. А вот встреченная по дороге аптека - это очень и очень надо.
Просит парня её подождать. Тот, кажется, даже смекает.
За стойкой - женщина, может, за сорок. Полненькая, улыбчивая.
- Пачку презервативов, - Мика прямая. Старается говорить ровно, не выдавать дрожи в голосе.
Фармацевтка смеряет клиентку снисходительным, чуть ни смешливым взглядом.
- Паспорт-то у тебя есть?
Та оглядывается, хлопает себя по карманам. Опять смотрит на женщину за стеклом.
- Секунду, - и тут же на выход. Ничего не объясняя, хватает Влада под локоть и втаскивает его в помещение. Ставит перед прилавком. - Вот мой паспорт, - буквально ставит парня перед собой. - Сойдёт?
Кассирша смеётся да лишь головой качает.
- Ну, полно, уговорили. Вам какие?
… А ценники-то кусаются.
- У тебя сколько есть? - Мика толкает парня.
- Ну… - тот сильно теряется. - Десятка, может найдётся.
- Давай, отлично. «Гусарские», пожалуйста, - абсолютно-случайный выбор. Зато дешёвые. И, судя по лицу продавщицы, говёные, как земля.
- А при Союзе они десять копеек стоили! - деловито замечает Влад уже на выходе.
- Ты их видел хоть раз, такие, за десять копеек?.. Они ещё и в толстом бумажном пакете.
- … Ладно, уела, - даже смеётся с шутки.
***
Если всё до того проходило, ну, плюс-минус, гладко, то вот в спальной начинаются те самые странности и неловкости, к которым Мика по идее была морально готова, а по факту - что-то да как-то. Не так. Начиная уже и с того, что примеры из медиа говорят: «Парень кадрит девушку и ведёт к себе». В жизни всё случилось с точностью да наоборот. Ещё и парень такой, которому девушка, походу, не очень-то и нужна.
Ну, как. Судя по всему, как и Мике - на уровне концепта - это что-то прикольное. А на практике - вот, пожалуйста. Они вдвоём за закрытой дверью. В её квартире.
Родители на работе, придут не раньше шести, а сейчас - едва ли больше полудня. Времени предостаточно. И в итоге - да, они оба просто сидят на краю кровати. Такой эталонный кадр, что будь это какой-нибудь итальянской эротикой семидесятых, девушка просто обязана закурить и поднять многозначительный взгляд к партнёру.
- Ну, так это, - Влад первым находится. Неловко кладёт свою руку поверх её. Пытается сесть чуть ближе.
- Тебе стрёмно, да? - Мика не глядит на него, палит в пол.
- Чуть-чуть, да, - он всё-таки признаётся. - Неожиданно.
Мика смягчается, всё же поднимает на него взгляд. Её голова чуть наклонённая, сама смотрит на парня не с теплом, но… Добротой, пониманием.
- Я тебе нравлюсь? - она поворачивается к нему, берёт его ладони в свои.
- Ты прикольная, - тот соглашается, кусает губы, опять отводит глаза.
… Конечно, «прикольная»! По типу, вот она ну совсем не замечала, как он на неё косится. Как иногда залипает. Ни разу до сегодня вот не общались - а пялился на неё очень часто. И даже сейчас сильно медлит с инициативой.
- Как часто ты на меня дрочишь? - Мика пытается соответствовать персонажкам из манги. Старается звучать непринуждённо, естественно. Спросила - и ближе подсаживается. Ещё и откинула мешавшую тёмную прядь с лица.
Влад краснеет, совсем закрывается.
- Как-то всё нереально…
- А ты попробуй, - толкает его в плечо.
- Что попробовать?
«Меня, блин!» - так и подмывает сказать. Но - да, удерживает досадный вздох. И даже глаза не закатывает.
Почему в играх можно подкатить к персонажу, и он всё за тебя сделает, а в реале так не работает?.. В той же «Секс-вилле» всё просто было…
- Ну, не знаю, - всё-таки успокаивается, находит слова. Не отпускает рук парня. - Давай… - кивает к подушкам. - Приляжем, что ли?..
«… Ну… Как бы…
Лежим.
Втыкаем, вот, друг на друга. Очень весело и увлекательно!».
Мика тянется к Владу первой, забирает мягкие кудри с его щеки. К плечу его прикасается, гладит поверх рукава рубашки. Шумно вбирает уютный запах пшеницы.
Льдина всё-таки трогается, тает непробиваемый лёд.
Вот-вот-вот тот самый момент - он решился приникнуть к ней. Его губы так… Так-так близко!..
… От поцелуя почти воздержалась. Когда всё случилось, первый же импульс - «а можно не надо?..» Но поздно: Влад дЕржит её у затылка, второй ладонью - давит на спину, и к себе. И жадный, какой же жадный! Как будто не девушку, а торт какой-то облизывает! Нахрапом так, пасть раззявил. Почему в фильме ужимки персонажки работали на атмосферу, а сейчас не отплёвываться - это просто в рамках приличия?..
Единственное соответствие - не обнимает, но обжимает её. Да какой обжимает, мнёт так, едва ни давит. Как будто, чем сильнее расплющит, тем ей больше понравится.
А ещё - хоть в чём-то, но знает толк: не даёт ей опомнится, а уже и под свитером, и нет, чтобы гладить, там, трогать, осознавать, не, какой там - сразу к груди, сразу, так сказать, к делу. Но это уже хотя бы в рамках сценария. Тут Мика хотя бы в теории всё продумала.
Вот он её лапает под одеждой - значит, и ей не мешкать. Всё-таки отлипает от его губ - и не кривится. Но пункт «укусить в шею» всё-таки отпадает… потому что так лучше. Дальше - по чек-листу.
Помочь ему стянуть с неё кофточку - есть.
Перехватить инициативу, сесть на него так, чтоб он её видел без верха - настолько есть, что всё у него там, под ширинкой само за себя отвечает.
Картинно приникнуть, расстёгивать пуговицу за пуговицей, начиная от самого воротника рубашки - работает, хоть и муторно. Но спасибо Владу, что не мешает и просто лежит. Даже пытается не жадничать и спокойно, вполне так, приятно, гладить. Походу, сам смог догнать, что нахрапом не надо, и ласки не так работают.
Лечь рядом, игриво куснуть за плечо, «отвлечься» и подогнуть свои колени к себе, многозначительно сложить собственные ладони у пуговицы на своих джинсах - прекрасно сработало. Влад ожидает, лежит. И так часто дышит, что на одной этой тяге мог бы в одиночку запустить большущий воздушный шар.
- Я красивая? - Мика водит плечами и бёдрами, расстёгивает пуговицу, выдыхает, позволяя наконец себе освободиться от давления на поясницу.
… И реакция Влада её и удивляет и обижает. Нет, чтоб смотреть, как она плавно и аккуратно стягивает с себя лишнее. И как подгибает к себе колени, как выгибается - так вот. Вместо всего, он завтыкал на её бельё. И теперь не лежит даже, а сидит и нервно хихикает, тыкает на миленькую мордашку из Hello Kitty, которая «сидит» чётко на месте лобка, лапкой машет, язык показывает.
- Ты что, маленькая? - даже не подумал над своими словами.
- Ну, снимай, - Мика ложится пластом, скрещивает руки, локтями скрывая груди.
Нет, это правда было обидно! Ей нравятся эти трусики. Они у неё, можно сказать, любимые! Ну, как. Единственные, которые она правда хочет носить, которые предпочитает.
Парень мешковато садится рядом, неловко и путанно оттягивает бельё.
- Аккуратно, - Мика немного разводит ноги, - не порви их, пожалуй…
Не договорила, заметила, как тот замер, выдохнул, поджав губы. Но хотя бы смолчал.
- Да, прости, - вздыхает, закатывает глаза, - я не подумала, что надо было побриться. Тебе неок?
- Всё нормально, - и прячет взгляд.
Вот она теперь перед ним раздета. А он - сидит, скрестив ноги. Всё ещё в брюках, всё ещё смотрит в простынь рядом с Микой, не на неё.
… Всё, что дальше - тоже не без заминок, но хотя бы простые действия. Кстати, «Гусарские» презервативы - такая мерзость, что лучше совсем без них.
От того, как всё протекало, лодочка удовольствий не то, что совсем не трогается - а тонет, неумолимо идёт ко дну.
Ну, как ко дну. Мика слегка покачивается. Подгружает в памяти интерфейс из «Масс Эффект» с модами, только болванчик не пластилиновый, а объёмный. Ещё и зачем-то очень уж ощущаемый. Ну, как слишком. Трётся и трётся. Благо, хотя бы хоть в какой-то обёртке. Чтоб хоть немного сгладить впечатление, лучше просто закрыть глаза и хотя бы попробовать поймать вот те самые волны. Самой для себя раскачиваться. Самой для себя выдохнуть. Дышать ровней и свободней. Не напрягаться. Вспомнить, что это опыт, к которому она подходила, как исследование чего-то хорошего. Что в теории ей очень и очень нравилось.
Ну… Чтоб совсем не впустую.
Хоть чуть-чуть.
Хотя бы в счёт самовнушения. Хотя бы веры.
Надежды какой-нибудь…
Лежать на спине, обхватить его спину коленями. Руки под голову. Ловить его ритм. Кстати, он даже выровнялся, и это даже не так ужасно. Суховатенько, да. Но не больно: на «защите» так много смазки, что хоть на хлеб клади-ешь, отличное масло, преснейшее. Со вкусом родной семьи.
***
Резюмируя опыт, «получилось, что получилось». Этот инцидент можно закрыть и забыть.
Так думает Мика, натягивая обратно кофточку. Пока без низа, скоренько встаёт с дивана - и в туалет.
Открывает дверь спальной…
И не замирает. Просто киваеТ Белой Маске, грустно стоящему у прохода. Бегло машет ему рукой по пути в уборную.
- Думала, ты позже вернёшься, - всё таки останавливается на пороге, уже на холодном кафеле. - Не боись, - добавляет через плечо. - Мне совсем не зашло.
На лице Белой Маски под вырезом правого треугольника-глаза чёрная нарисованная слезинка. И улыбка от уха до уха. Он кивает, уходит к себе.
***
Закрывшись в ванной, Мика сползает по стенке, обнимает себя за плечи.
Решительно всё от начала и до конца не так.
Может, дело в том, что ей не нравятся мальчики? Или проблемы именно с этим кадром?
Одно хорошо - по крайней мере, ей никто не мешал.
Но впредь нужно быть осмотрительней. Не водить никого в свой дом.
И да, не верить, тому, что пишут и что снимают. Вот тут - подстава. Или, может, не стоит пропускать этап «свиданий», чтоб не сразу в постель, а обвыкнуться?
Всё сложно. И надо пробовать.
Одной на лодочке далеко не уплыть.
Миканочество. Первое лицо
Когда я сама с собой, то раздеться - это всегда ритуал.
Мой алтарь не терпит грязи, не терпит тряпья, к которому липнет всё гадкое, связанное с миром за дверью. Связанное с тем, к чему касается Белая Маска. На что смотрит Кобра с головой грустной женщины. К чему цепляются оценивающие, въедливые взгляды левых, ненужных тел.
Прежде всего, перед тем, как сесть у края кровати, я делаю самое главное - расстёгиваю бляху, ширинку, вытягиваю ремень, за ним - наконец-то стягиваю с себя джинсы. Как же они меня бесят!
Но я обязана их носить. Тугой пояс до боли стягивает мой и без того небольшой живот, а ткань цепляется к коже в обтяжку, становится словно кожа - и так же тяжело, нехотя, вот именно с болью отлипает от талии, бёдер, голеней.
Никогда их не складываю, просто бросаю на пол. Не достойны они хорошего, личного места.
Следом за ними уже аккуратненьким беленьким треугольником, на сиденье стула рядом с кроватью складываю трусы. Они нужны мне, они делают доброе дело и защищают. А ещё и с мордашкой кошечки, мои любимые, мои хорошие. Я их сама себе выбрала и очень дорожу ими.
Только потом, когда можно дышать спокойно, я опускаюсь на край постели отцепляю с себя носки. Они тоже меня раздражают, но меньше проклятых джинсов, Ещё и вонючие, и пропитаны потом, и вообще, чем свободней - тем всегда лучше. Им я уделяю немного времени, чтоб повесить на спинку стула рядом с кроватью. Всё-таки они нужны мне: эти стопы не для чужих глаз.
Моя вязаная красная кофточка - это моя броня. Мне так нравится, как она ощущается поверх голой кожи, что под ней даже и не ношу футболки. Ну, только в тех редких случаях, когда меня контролируют. Люблю-люблю эту колкость, эту щекотку приятную по всему телу. Она хоть немного сглаживает боль от тугого пояса. И волнительно с ней так! Игриво!
Для кофточки у меня всегда самое почётное место - рядом со мной на диване. Складываю её так, будто рядом лежит ещё кто-то. И рукава, будто руки, складываю. Спи-отдыхай, моя милая. Ты очень хорошо трудишься.
Простой белый лифчик я складываю одной чашечкой, рядом с треугольником кошечки. Получается как холмик - и стрелочка, указывающая на него.
И только теперь, когда все на своих местах - кроме джинсов, ремня, их место - там, где бардак, вперемешку с рюкзаком и прочим ненужным хламом - я закрываю дверь спальной. Полотно зашториваю окно. Выключаю настольную лампу.
Гашу в помещении свет.
Вот теперь - готово.
Время закрыть глаза.
***
Моя стопа подминает мягкие стебли травы.
По коже пробегают мурашки от лёгкого ветра.
Меня не знобит, моему телу тепло, а сердцу - сердцу спокойно, уютно. Лучи закатного солнца ложатся на плечи едва-ощутимым покровом. Я бы даже сказала, мантией. Мантией-невидимкой, единственной одеждой, в которой я прихожу сюда.
Ещё шаг - и под ногами влажный песок. Немного холодно, но приятно, в нём утопают ступни. Я не спешу, я пробую мягкую почву пальцами ног. Поднимаюсь на пятки - перекидываю вес на носки.
Вне зависимости от всего, в этом месте всегда пора лета. Даже не так: пора Литы, вечерней Литы, когда где-то неподалёку слышится треск веток в пока что тихом, только-только зажжённом к грядущей ночи костре.
Я не оглядываюсь, просто знаю: за спиной густой лес. Такой густой, что полон не запахами, а парами хвои. Они липнут к лопаткам, облегают меня так, как будто бы обнимают.
Это место не терпит спешки. Это место не терпит шума.
Только тихонький треск костра. Только шорох травы от ветра. Только песок, давящийся под ногами.
Ещё шаг - и стопой ощущаю дерево. Неровная, колышущаяся поверхность.
Аккуратно, держа равновесие, я подаюсь вперёд - и только теперь позволяю себе глубокий-глубокий выдох.
Ложусь на спину, складываю ладони крестом на ложбинке поверх грудей.
Пространство чуть-чуть качнулось - и мир плывёт.
Я плыву в своей лодочке удовольствия. В той самой лодочке, которая не для лишних. В которую приглашу только самых близких, самых родных людей.
Здесь не бывает шумно, и тем более никогда - светло.
Поверхность лодочки всегда мягкая, как воздушное пуховое одеяло, которое облегает мои бёдра, плечи. На котором я вся распрямляюсь. На котором так уютно, так хорошо, так приятно, спокойно лежать.
Густой тёмный лес, побережье - они отдаляются, да я и не вижу их вовсе. Затылком в перины, только теперь открываю глаза - и мой взгляд обращается к небу. Чистому-чистому небу, где пока что не светят звёзды. Открытая сизая гладь, по которой мерно тянутся облака.
Моя лодочка не раскачивается, тихо тянется по воде.
То ли озеро, то ли маленькая река. Я всегда представляю, что это такое судёнышко, которое отвозит меня в моё царство. Принимаются шутки, что это Харон везёт меня в Ад на оргию. Иногда это всё ощущается именно так.
Стараюсь дышать не только лёгкими, диафрагмой, но - всем-всем телом. Чтоб каждый вдох - это пропустить воздух через себя. Чтоб худой, вечно сдавленный тугими джинсами живот мог спокойно и вольно подняться, а вместе с тем - расправились плечи, выгнулась поясница. А потом выдох - когда, опять-таки вся, опадаю.
Вдох и выдох, выдох за вдохом - и всё дальше и дальше, по мутной талой воде.
Наконец, никуда не торопимся.
Наконец, никому ничего не должна.
Вдох и выдох, выдох за вдохом - и без звуков. Без лишних глаз.
Когда вдоховыдохов набирается много, я опять закрываю глаза, отдаюсь на размеренный дрейф.
То правый, то левый борт лодочки нет-нет, а иногда поднимается, немного покачивает меня то в одну, то в другую сторону. Поднялся - и я покачнлуась. Опустился - вместе с ним опускаюсь и я.
Чем дальше, тем всё меньше различных звуков, все они уступают единственному: пение тихой воды. У озёрной глади оно ведь очень своё. Характерное, ни с чем другим нельзя спутать - и никак по-другому не описать.
Я не вижу воду, но знаю - она понемногу краснеет. Совсем скоро на небо взойдёт луна, ознаменовав час прилива. Но это «скоро» наступит потом, не в этот миг, не сейчас.
Я и раньше отдыхала на лодочке, и приливов, отливов не было. Они начались недавно, а вместе с ними ко мне стали являться образы.
Кстати, вот именно в этот момент моя лодочка проседает, вдавливается в упругую поверхность. Проседает под общим весом: моим и нимфы, проступившей из размытой синевы сумерек. Облачённая в дым, нимфа светлая. Умеет летать, хоть и лишена крыльев.
Сегодня она одетая в свитер, в лиловых тонах, разбавленных чуть-чуть белым. В свободных брюках, с фигурными дырами у колен. Эта нимфа всегда является прежде, чем озёрная гладь окрасится в бурый, карий. Она меня провожает в тёмный лагерь, где кровь и тряпки. Но пока мы не там, нам вдвоём всегда хорошо.
Я вся-вся вытягиваюсь, выпрямляю стопы, вдавливаюсь всей собой в мягкое дно моей лодочки - и совсем чуть-чуть развожу ноги, поднимаю их так, чтоб согнуть колени.
Моя нимфа ко мне опускается, протягивает светлую руку. Пальцы её такие длинные-длинные, а ногти - всегда аккуратные. Правильные ногти, очень-очень удобные. Такие, которые ни за что не будут мешать.
Вот и первые волны - и борт судёнышка поднялся, вместе с ним - поднялась, и я.
Костёр на том берегу - он уже и не маленький. Смелее, охотней горит!
Волна ухнула - и носик лодочки прокатывается как бы с горки, поток воздуха охватывает, мягко давит мне вниз живота.
Я качаюсь, раскачиваюсь на волнах.
Треск поленьев, что сжигаются на кострище праздника. На кострище, вкруг которого пляшут, гарцуют милые. Отбивают ладонями, стопами нестройный и вольный ритм. И нет для них музыки, кроме той, что сами своими телами, тенями, своим заливистым смехом складывают.
Дикарский танец и дикое пламя.
Неровная, неспокойная, не озёрная, а будто морская густая гладь.
Прилив захватывает, вновь возносит судёнышко, да так сильно что нос вздымается - и ухаю шумно, со всплеском, как будто в пике, головой вниз.
Моя лодочка выдержит бурю, она ведь для бурь создана. Бурь весёлых, заливистых. Чтоб взмываться - и с шумом падать. И опять, и опять - захлёстываться. Выпрямляться, стрелою, струной вытягиваться. Давить судно коленями - так пружинисто, так подхватывает!
Голова идёт кругом от шторма, мысли полнятся протяжными гимнами. Хлёсткие хлопки, гулкий топот босых ног о твёрдую землю, укрытую невысокой травой - и мы вместе, и мы качаемся. Я, а вместе со мной - моя нимфа. Я не даю ей имён, она всегда-всегда разная - и такая, какой я о ней мечтаю.
И мы вместе в этом озере, какое становится шумным морем. Где спокойная гладь облекается буйными волнами.
Я выгибаюсь в спине - и мои веки плотно-плотно зажмурены, а вот воздух… Его я хватаю губами. Жадно-жадно дышу, тянусь к склонившейся нимфе. Перед ней я раскрыта, она давит ко мне коленом. Опускает ладони к моим плечам. Она не хочет, чтоб я закрывалась - и я… Я тоже так не хочу. Я хочу быть открытой! Свободной! Вольной!
И чтобы с ней!
И в нашем море великой, большой любви!
Я так… Я срываюсь на голос… И вместе с голосом рядом с правым бортом слышится шумный всплеск.
Быстро вскакиваю, кусаю губы, бью себя по губам. Падаю, хватаю себя за плечи.
Не смотреть, не смотреть на кобру!
По правому борту поднялся огромный и страшный змей.
Великий и грозный, он выпускает раздвоенный шипастый язык, а воротник его раскрывается - и там, поверх чешуи - яркие-яркие, горящие злобой глаза.
Голова змеи - как у женщины. Как утопленница, повешенная. Совсем немного синюшной кожи на щеках, у сухого, шершавого рта. Смоляные мокрые кудри липнут к зелёной коже. Пухлые раздутые щёки. Узкий разрез прищуренных, впивающихся, жрущих меня очей.
Не могу, не могу закрыться - кобра смотрит. Кобра гипнотизирует. Заставляет меня сидеть смирно - и всё тянет, тянет к моей тихой лодочке свой длинный, свой сильный дробящий хвост.
Хвост дробящий, потому что кольцами моё судёнышко обвивает. Вот уже оплёл нос, подтягивается к корме.
Женщина пристально смотрит - а всем телом вокруг проникает - и стихают волны. И гаснет пламя костра.
Мы вдвоём на снова талой воде. Встали герой перед чудищем лицом к лицу.
Из звуков - только шипение. Только отчаянный стук моего же сердца. И сиплое дыхание змеи. И шорох, едкий шорох её хвоста.
Я бы хотела сражаться, но ничего не могу поделать. Это даже не скованность. Просто, перед её взглядом меня давит необъятная пустота.
Миг - и треск. Моя лодочка разносится в щепки - а я только руки вскидываю, в немом крике иду ко дну…
***
Кобра с головой женщины… Я не хочу думать о ней, как о чём-то злом и неправильном.
Она… Она тоже плачет. Плачет даже чаще, чем я. Я-то почти не плачу. Ну, только тогда, когда точно знаю: рядом в принципе никого нет, быть не должно и не может.
Но и не злиться на неё не могу.
Она опять вторглась. Она опять всё испортила.
Я ведь… Я ведь хочу на тот праздник. Хочу однажды попасть к тому яркому, только слышимому костру. Но она мне не позволяет. Она сильно против дикарок, нимф, прочего лесного народа. Не позволяет мне о них думать. Злится, если замечает, что я о них вспоминаю.
Я сижу на краю кровати. Мои губы дрожат. Щека горит. Напоминает мне, какая я грязная и как не права.
Мерзкие джинсы аккуратно сложены на всё том же стуле поверх моих любименьких трусиков. А лифчика вовсе нет. Только чуть приоткрытая дверца шкафа.
Свет луны мягкими лучами освещает откинутое одеяло. Немного смятую простынь.
Шторы не просто раскрыты, ещё и подвязаны по углам.
Кофточка тоже убрана, висит на спинке стула. Носки, скорее всего, в соответствующей коробочке сразу под ним.
В моей комнате нет часов. Хоть это правило уважают.
Просто сижу, в чём была. Безразлично смотрю в размытый полумрак коридора. Дверь ко мне мало того, что открыта, ещё и держится на специальном настенном крючке. Крючка не вижу, но знаю, и так понятно.
Белая Маска в дальнем-дальнем конце. Он даже уже не скрывается. Высоким силуэтом вырисовывается из тьмы. Смотрит на меня своими вырезанными треугольными глазами. Никаких слезинок под ними, только милые звёздочки с блёсточками. И улыбка большая, я бы даже сказала, высокая.
Какое-то время проходит всё вот как есть. Я - сижу на постели, гляжу на него безразлично.
Он - вот там, рядом с дверью уборной. Мы просто играем в гляделки. Никто не решается нарушить застывший момент.
Наконец я сама поднимаюсь. Решительно направляюсь к порогу. Нажимаю на дверь, тем самым отцепляю проклятый крючок. Хватаю дверную ручку. Впиваюсь пристальным взглядом в Белую Маску, который наблюдает за мной и неслышно смеётся.
- Как насчёт «нет», - звучу достаточно громко. Дальше - намеренно, показательно, одним резким движением опять в сердцах закрываю дверь.
Ломтик жизни. Точка зрения
- Это в стирку. Ты остаёшься дома. Сходи в аптеку, деньги на тумбочке. За порог - ни ногой.
В стирку так в стирку. Дома, так дома.
На белой простыне красивый опавший лепесток. У него такой полный, яркий бордовый цвет. Лепесток тут один-единственный, но детальный. Если всматриваться, видны прожилки, чёрные точечки, может от пыли. Или (а вдруг?) от земли.
Нравится.
Но велено в стирку. И из квартиры чтоб ни ногой.
Так ли сложно постирать вещи? Да нет, не сложно. Не руками же это делать. Засыпать «Галы», поставить нужный режим. Вроде как, самый обычный прокатит. Да, обычный. Самый-самый обычный. Смятая простынь со скомканным, изломленным лепестком отправляется в барабан.
Закрыть дверцу.
«Плей».
Стирка длится один период. За окном - совсем раннее утро. А за утром - постылый и серый день.
За днём вечер.
Ожидание.
Характерный тихонький гул рабочей машинки.
Бельё крутится, перекатывается. Опрыскивается тёмной влагой с примесью белого, воздушной и липкой пеной.
Это похоже на всё дробящие жернова.
Жернова, перемалывающие пшеницу, из которой будет мука.
Какая мука получится из таких вот, засушенных лепестков? Когда они высыхают, то становятся совсем ломкими, теряют цвет жизни.
Бурый, нет, даже чёрный песок.
Машинка гудит, лепесток перемалывается в крошево.
Пульсация и давление. Отток и новый прилив.
Какое-то время.
«Стоп».
Чистая простынь. Мягкая, немножко влажная, пахнет лимоном.
Лимон - это хорошо. С ним всегда очень вкусный чай.
Шорох пакета с сахаром, шум воды из-под крана. Щелчок чайника, мерное и размеренное гудение.
Над балконом прокинут старый сухой канат.
Одна прищепка, другая. Ещё и ещё по бокам.
Белый флаг над окном квартиры. Он гордо реет, говорит окружающим: здесь сдались.
В столовой, на досточке, у ножа, сложены красные лепестки. Надо бы их изрезать и истолочь. Они уже хорошо засушились. Нарезать ломтиками, ссыпать в чашку. Это всё замещать и залить водой.
Бурое, с чёрным тесто. Из него не испечь ни лепёшек, ни коржей для праздничного пирога. Но это тесто обязательно нужно. Оно готовится только из таких лепестков, расцветающих раз в период. К тому же, с ним тоже нужно работать. Просто нужно знать, как. Научиться.
Чаша полная. А потом пустая. Маленькие комочки изюминок к торту именин.
Всем-всем-всем нужен вкусный торт из особого, личного теста.
А флаг на балконе - это не про капитуляцию, а о том, что сегодня праздник.
Так ли сложно испечь пирог?
Да нет, не сложно. Это вопрос раскатанных скалкой коржей, воздушного крема, подходящей начинки. Нужно ли вставить свечи? Нет, пока без них. На текущем этапе - лишнее.
Истолочь, замешать, раскатать.
Из начинки - однозначно, изюминки. Найти формочку. Можно любимую, металлическую. Которая круглая и ребристая.
Укрыть обёрткой, залить бурым тестом.
Отправить в духовку.
«Плей».
Интересно, этот тортик, он каким в итоге будет на вкус?
Щелчок, надавить на балконную дверь. Подставиться ветру, руки - на жёрдочку. Ногами стоять на кафеле.
Белая простыня как завеса, занавес от внешнего мира.
Кстати, на ней опять расцвёл лепесток. Даже не так - бутон - и целых восемь, красивых и пышных, и все тянутся от него. С прожилками светлыми, множеством чёрных комочков-точек. Аккурат «в самом сердце» ткани. Распускается, раскрывается. Захватывает белое, меняя окрас в бордовый.
Пронзительный вой на всю немую квартиру. Да, точно. Подоспел чай.
Странная простыня подождёт, надо бы чайник выключить.
ТИхая духовка - и там, за дверцей, приглушённый оранжевый свет.
Заткнувшийся чайник. Из носика валит пар.
Простыня на балконе. Опять нуждается в стирке.
Так ли сложно отстирать то, что не хочет отстирываться?
Да нет, не сложно.
Жаль цветок, он всё-таки очень красивый. Но его попросили убить. И даже не удастся его засушить, а потом истолочь в тесто. Просто убить, пока никто ничего не знает.
Опять открыть дверцу машинки.
Засыпать… Если «Гала» не помогла, значит - нужно ещё больше «Галы»! Реклама не должна лгать.
Или, может, проблема в режиме? Лепестки на ощупь такие мягкие. Оставляют на пальцах липкие, всё-таки грязные, не очень-то приятные следы.
Что, если на этот раз стирка будет холодной?
Можно попробовать.
Прокрутить колёсико на циферблате.
Закрыть дверцу машинки.
«Плей».
Да, всё верно: в чайнике - кипяток. Ничего-ничего не остыло.
Истолочь лимонную дольку. Вдавить её, размешать с сахаром. Только после - залить водой. А, точно. Ещё и пакетик. Обычная чёрная «Ява». Привычная чёрная «Ява», с запахом детской в квартире покойной бабушки. По маминой линии. Да, конечно. Где уютно так было. Защищённо. Спокойно. Где не было Белой Маски и Кобры с головой женщины. Они потом появились. Сложно вспомнить точный момент.
Да и зачем вспоминать.
Звонкий и тихий стук ложечки о края чашки. Перемешивать-перемешивать - и изначально бесцветный напиток окрашивается в тёмный тон.
Сидеть за кухонным столом, пить чёрный горячий чай с тремя ложками сахара и одной лимонной долькой. Поглядывать то на духовку, то на жернова барабана в стиралке.
Кому достанется именниный тортик с изюминками?
Да не важно, главное - он готовится.
А вот чай очень вкусный. Откуда вообще он здесь? Здесь давно никто не пьёт кровь Чёрной Принцессы Явы.
В аптеку хорошо б выйти. И, правда, наверное, стоит. Будь в этом доме хоть какая-то пара ключей. Здесь вообще, есть ключи, в этом доме? Или, хотя бы, ну, там, входная дверь?..
Ай, не важно.
Гудит стиралка. Гудит и трясётся. Дрожит и бьётся, вся тарахтит.
Жернова мелют-мелют, да всё в белизну перемалывают.
- Щёлк, - авторитетно выдала дверь балкона.
- Бум, - согласилась машинка.
… На полу - болото, и распустившиеся бутоны кувшинок.
Дверца стиралки открыта, бельё как есть, так и вывалено. А вокруг…
Видимо, чай придётся допить попозже.
Но какой же красивый, этот чёрно-бордовый цвет!.. И не вывести его ничем. Не убрать. Сколько ни тереть, ни смывать - никуда он теперь не денется. Опять и опять возвращаться будет.
Так ли сложно отмыть грязный пол?
Да нет, это уж вовсе просто. Достать ведро в душевой. Налить туда тёплой воды. Замешать его с моющим средством. Найти тряпку. Видимо, сгодится вот эта простынь, из-за которой всё началось. Во всяком случае, вид у неё такой, что теперь уже - да, тряпка и только тряпка.
Мысленно нажать «Плей», запустить процесс «Вымыть пол кухни».
Отдирать въедающиеся в линолеум грязно-красные лепестки. Они не сушатся, они к простыне обратно все липнут. Изламывать их, издавливать, отжимая тряпку в ведро.
Опять на пол, всплеск - и тереть, вытирать, выгрызать.
Стиралка мигает жёлтеньким, говорит. что стоит на паузе. Ага, конечно на паузе. Там можно попросту нажать «Стоп». Не надо к ней больше, раз такие дела творит.
Пальцы, ладони, запястья - все они измазаны лепестками. Зато кухня чистая, чище некуда. Блестит так, что готова к новым жильцам.
Так что здесь однозначно, всё тот же мысленный «стоп».
Балконная дверь открыта, а вот бельевая верёвка пустует. Грустные четыре прищепки - две жёлтеньких и две синеньких - покачиваются одиноко, друг от дружКи так далеко.
Сегодня в лодочке будет пусто. Кто решится выйти в прилив? Вот дождаться отлива - и тогда - да, очень и очень да. То-то в последнем плаванье было всё так по-другому! Даже хотелось, чтоб рядом был кто-то ещё.
Надо встать и проверить духовку.
Хоть что-то спокойное и стабильное. Пригулшённый оранжевый свет. Тесто в формочке набухает и запекается. Будет очень воздушный и вкусный кекс. Да, без крема. Но… Крем в пределах квартиры не найден. Не захотел отзываться.
Так ли сложно расслабиться?
А так ли нужно?
Для начала бы вымыть руки. Это уже и не в теории, и не на практике - это по жизни легко. Вопрос сдёртой кожи, нарезки очищенной чешуи. Мыло - оно как наждачка. Чем дольше тереть, тем больше снимает. Снимает хорошо, основательно. Так, чтоб ничего не осталось. Ничего не зудело. Ничего не напоминало о грязи. Тут ни включать, ни выключать ничего не надо. Настолько автоматически, что даже не ощущается действием.
Включить телевизор в зале. Переключать каналы.
Удобное сиденье кресла даже не продавливается под весом. Как будто бы обнимает. Как если б на чьих-то коленях, в чьих-то руках сидеть. Как в том самом, живом и разумном кресле, которое подстраивается под хозяйку.
Как друг, который иногда является по ночам. Он не заходит в спальную. Стоит у порога, опираясь на дверной косяк. Смотрит, спокойный. Молчит. Вот такие объятья кресла - такие же, как взгляд того друга.
Хорошее приятное кресло.
На экране «ящика» передачи сливаются в белый шум. Общие новости ни о чём и о выборах Барака Обамы. Зачем говорить про Обаму именно в этой стране?
Выключить телевизор. Слушать тёмный экран и фонящий, гудящий шум.
Тряпку-простынь… Можно выкинуть, да из квартиры же ни ногой. В том же зале находятся ножницы.
Чик-чик-чик.
Ткань податливая, хоть и влажная, всё ещё липкая. Тёмные бутоны на ней так никуда и не делись. Но это и к лучшему. Это, наверно. правильно.
Чик-чик-чик - и ровные полосочки в ряд. Чередуются: красная, белая, бордовая, чёрная. Белая, бордовая, чёрная, красная. Где-то с обрезанными лепестками, где-то - только прожилки. На вот этой, центральной-беленькой удалось сохранить полноценный живой цветок. Вот только ленточек целых двадцать, а прищепок - всего лишь дюжина.
Те, что всё-таки удалось развесить, напоминают ярлычки странствующих монахов. Каждый отдельный - какое-нибудь желание. Обязательно чьё-то. И такое, которое точно сбудется.
А ещё все, которые вот сейчас прицеплены к бельевой верёвке - их уже тряпками не назвать. Они такие мясистые, как будто бы чья-то плоть. Пульсирующая, живая. Мягкая и манящая.
Хорошая плоть.
Затянется.
Посмотреть на свои труды. Улыбнуться, кивнуть: «Да. Всё-таки хорошо».
Вернуться к столу. Сидеть на табуретке, пить чай, наблюдать за духовкой.
Из прихожей щелчок доносится. И звук проворачивающихся ключей. Характерный звон.
Не оборачиваться. Сидеть и допивать напиток, родом из тёплого детства.
Белая Маска проходит на кухню. Сегодня он как обычно в лёгком светлом костюме.
Смотрит.
Переводит взгляд на балкон и кивает развешенным ленточкам.
Замечает духовку, кивает, потирает ладони в чистых перчатках.
Подходит совсем вплотную.
Отставить чашку и сесть по струнке.
Ладонь опускается на макушку. Трёт и трепает волосы. Без давления и без напора. Это можно расценить как «ласково».
Проходит какое-то время.
Белая Маска уходит к себе.
В духовке тушится свет.
«Стоп».
Именинный тортик с изюминками и из личного теста готов. Можно дождаться, потом - подавать к столу.
***
По стенам кухни развешены праздничные гирлянды.
За окном уже темень тёмная, а вкруг стола сидят Белая Маска и Кобра с головой женщины.
Праздничный пирог на большом беленьком фигурном блюде. Утыкан свечками, ровно по количеству прошедших зим.
Сколько зим? Сильно меньше, чем, возможно, хотелось. Но достаточно для распустившихся бутонов и новых исследовательских интересов.
Достаточно, чтобы лодочка всё же потяжелела. Чтоб подумать, кого бы туда позвать.
Да. Для этого - более чем достаточно.
Кстати, у плиты прислонённая коробка с цветастой ленточкой. Неширокая, но порядком. Интересно, а что внутри?
Белая Маска методично пилит ножом плоть тёплого, свежевыпеченного торта. Большой кусок кладёт себе на тарелку. Кусок поменьше - протягивает к потянувшейся к блюду Кобре. У неё же нет рук, только хвост, да и тот пригоден лишь, чтобы ползать, хлестать и ломать. Голова человечья, тело зверя, непригодное для жизни среди людей.
Белая Маска заботливо вынимает всё ещё горящие свечи, складывает их в ряд чуть поодаль. Кормит Кобру со своих рук.
Никто не замечает благоухающих красных цветов, тянущихся под гирляндами по обоям комнаты. Или делают вид, что не хотят обращать внимания. Да и зачем, когда перед ними такой вкусный и аппетитный тортик?
Его можно резать. Жевать. Наминать. Перемалывать на своих внутренних жерновах.
В зале всё ещё фонит телевизор, там, как обычно, вещают о чём-то бытовом и неважном. Он просто включён, чтобы создавать ощущение жизни, и что тут кто-то с кем-то общается.
Мигают гирлянды. Догорают на столе свечи.
За окном - ветер, вьюга, метелица. Густо-густо валит выпавший первый снег.
Какой день сегодня?
А всё-таки важный. Личное четвёртое декабря.
Всё-таки пару кусочков торта надо бы отложить. Сохранить для тех, кто ещё захочет его попробовать. Таких немного, но они есть. Принести его то ли с собой, то ли вот так, в себе. Но чтоб попробовали - тут надо, точно-точно, однозначно, без вариантов надо.
Этот тортик - только для самых близких.
***
Закрыть за собой дверь балкона. Ни Белая Маска, ни Кобра не возражают. Просто кивают, напоминают об осторожности.
Опуститься руками на перекладину.
Выдохнуть. Поднять усталый взгляд к небу.
Кстати, неба не видно. Оно закрыто. Закрыто вот той самой белой постиранной простынёй. Ни следа на ней грязи. И даже не скажешь, что её резали на клочки. Висит на всё тех же, изначально под неё выделенных четырёх прищепках: две жёлтенькие, две синенькие. По паре поближе к центру - и ещё парочка, по бокам.
Белая-белая, гордо качается на ветру.
Чистая простыня. Выстиранная. Уже высохла, и всё ещё пахнет лимоном.
Всё-таки этот процесс завершился большим успехом.
По этому поводу можно опять улыбнуться, зАкрыть глаза и вздохнуть. Заключить довольно: «Да, вот так - хорошо».
Личный день подошёл к концу. Всё окончено. Мысленно найти кнопку. Надавить на неё.
«Стоп».
КАТАМНЕЗ:
Визит друзей
1
Большой Медведь отпил горячего имбирного чаю, отставил перед собой на край стола свою личную здоровую именную деревянную кружку, отёр мордаху тыльной стороной лапы. Внимательно посмотрел на смирно сидящую напротив него девочку.
- И что же ты раньше молчала, что у тебя через три дня день рождения?
Мика поджала губы, тихонько свела плечи. Опустила взгляд на сложенные на сведённых коленях ладони. Чуть оправила юбку.
- Да как-то не принято, - очень нехотя, но призналась.
Добрый зверь просмеялся, покачал мохнатой мордой, одарил свою подругу тёплым, лукавым взглядом круглых зелёных глаз.
- И что, даже не спросишь, как я узнал?
- Ты большой, - ответила девочка. - Ты всегда всё знаешь.
Медведь совсем засмеялся, стукнул лапищей по столу.
- Вот то-то же! Ну так, - потянулся, откинулся на спинку стулки, от чего стулка скрипнула, едва выдерживая на себе его вес. - Зовём гостей?
Мика удивлённо склонила голову на бок. Всё ещё сидела с поджатыми губами, не касалась к маленькой фарфоровой чашке с медовым отваром, которая стояла на блюдечке перед ней.
- Прямо сегодня? - спросила, глядя на размытое отражение в мутном, тёмном напитке. И то самое отражение ей как-то вовсе не улыбалось.
Зверь сложил обе лапы на стол, даже чуть-чуть поднялся, подался весь вперёд, буквально впиваясь взглядом в свою подругу.
- А когда он у тебя вообще был?
Девочка всё ещё смотрела на своё отражение - и всё меньше в нём узнавала себя. Медовый отвар размывал контуры, расходился кругами, обращаясь в уютную, гипнотизирующую спираль.
- Да, был когда-то… У бабушки на квартире. Мне очень вкусный чай тогда подарили.
Большой Медведь хлопнул себя по «коленям».
- Беда! И сколько тебе годочков?
- А ты не знаешь?..
Зверь опять лукавенько ухмыльнулся.
- А ты скажи!
Мика посмотрела на собственные ладони. Подняла их над поверхностью стола, так, чтобы Медведь их видел. Принялась молча загибать пальцы, считать шёпотом, почти про себя. Получилось… Ну, вот столько-то, сколько и показала Медведю.
- Ну вот и славно! - заключил зверь. - Все мы, конечно, отметить, да, не успеем… Но четыре последних - вполне себе! Начиная вот с этого дня.
- Наверное, это правильно, - согласилась с ним девочка. - Ты большой и умный. И всегда прав.
2
Мика никогда не принимала к себе гостей. Только сама у других гостила.
И то, всего пару раз, без ночёвок. И не то, чтоб в целом ей хотелось повторять этот опыт. Нет, конечно же, были визиты, очень много визитов но визит и гостины - это всё-таки очень разное. Это совсем про другое. Никак не связано ни с дружбой, ни, тем более, с праздником. Так что предложение Большого Медведя и смутило её, и оставило в замешательстве.
Но, к чести доброго зверя, он заверил девочку, что все приготовления возьмёт на себя, а с неё - сказать, кого бы она хотела видеть из лесного народа на своём празднике.
Не то, чтоб Мика знала многих счастливых лесных друзей, но с некоторыми всё же успела свести знакомство.
Так что, кого вспомнила, тех и вспомнила.
Встала со стула, оглядывалась по кухне их общей с Медведем берлоги. Приставила палец к губам.
Конечно же, Синяя Фея - о ней девочка подумала в первую очередь. Вообще, сложно даже представить, что было бы Микой, не встреть она Фею однажды. Да, если уж говорить о собственном дне рождения, Синяя Фея - это самая желанная гостья на личном празднике Мики.
Зайчик Тоши. Он, конечно, очкарик-зануда, но весёлый и много прыгает. Прыгает и нудит, получается очень забавно.
- Аяна и Тоши, - заключила довольная Мика, твёрдо кивнув Медведю.
Тот почесал затылок, тоже поднялся из-за стола.
- Это все, что ли? Так мало!
- Ну-у-у-у…
- Ай, ладно, - пробасил Большой Медведь, махнув лапой. - Будут тебе и Фея твоя, и Зайчик. Я ещё друзяк позову, нормально? Больше народу - больше веселья. Да? - окинул её новым добрым, таким, чайно-медовым взглядом.
- Да, - сложив губы бантиком, смущённо кивнула девочка.
Мохнатый зверь подошёл к тумбочке у двери кухни, достал из ящика зелёную гелевую ручку и четыре открытки с картинками зимнего домика под ночным небом. Положил их на стол перед девочкой.
- Ты их все подпиши, а я их потом отправлю.
Мика покосилась сначала на довольного Медведя, который светился от своей, как ему показалось, удачной идеи. На ручку. И на раложенные веером открыточки перед ней.
- А… Позвонить не проще?
- Тьху, скажешь тоже! Позвонить - это по делам. А на праздники - только живые, только письменные приглашения. Особенно на такие важные!
«А ведь и правда! Как настоящий праздник! - мысленно согласилась девочка».
Ни ручка, ни открытки никуда не исчезли - и, убедившись, что всё происходящее - ну, происходит, довольная Мика, уже не споря, мигом метнулась обратно к столу, принялась аккуратно подписывать карточки, делая из однотипных открыток самые настоящие именные приглашения.
«ДОРОГАЯ СИНЯЯ ФЕЯ!..»
«Нет, не так, - Мика всё зачеркнула. - Ну что за Синяя Фея, Синяя Фея - она для других. А вот для неё...»…
«ДОРОГАЯ АЯНА!
СЕГОДНЯ В МОЕЙ ЖИЗНИ СЛУЧИЛСЯ ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ, НАВЕРНОЕ, САМЫЙ ВАЖНЫЙ И САМЫЙ БОЛЬШОЙ ДЕНЬ!
НУ, КАК СЕГОДНЯ… ОН БУДЕТ В СРЕДУ… НО И СЕГОДНЯ ТОЖЕ!
И Я БЫ ХОТЕЛА…»
Тут Мика задумалась. А, правда, что бы она хотела?..
- А что я хочу? - спросила девочка, подняв взгляд на Большого Медведя, который рылся в шкафу.
- Позвать её ты хотела, - подсказывает зверь.
- Да, точно!
… «И Я БЫ ХОТЕЛА ПОЗВАТЬ ТЕБЯ НА СВОЙ ПРАЗДНИК. ПРИХОДИ, КАК ТОЛЬКО ПОЛУЧИШЬ ЭТУ ОТКРЫТКУ.
МИКА».
Поставив подпись, она взялась за следующую карточку. Тут уже всё было проще:
«САТОШИ, ПРИХОДИ!
МИКА».
- А кого ты хочешь позвать? - спросила девочка у Медведя, подтянув к себе следующую открытку.
Её друг посмотрел на две всё ещё неподписанные карточки. Задумался. Почесал затылок.
- Ай, ладно, - отмахнулся опять своей лапой. - Тем двоим я сам передам.
Дальше он-таки нашёл свою старую почтальонскую шинель и сумку (у Большого Медведя вообще в шкафу много самых разных одежд, и все - по случаям для разных работ. У него много работ и было, и есть сейчас), сложил карточки и попрощался. Велел честно ждать.
Ждать Мика уже научилась. Чтобы ждать, надо найти коробочку - и спокойно посидеть в ней. В коробочке время проходит быстро. А ещё там уютные подушка и плед.
3
Ждать праздника оказалось сложнее, чем Мика предполагала.
Во всяком случае, просто свернуться в коробочке на подушке под пледиком уже не получилось. Девочка всё время кублилась и ворочалась, думала о том, что надо бы подготовиться. Например, одеть хоть что-то из верха, а то не в одной же юбке гостей встречать! И не босой же к ним выходить, а в хоть носочках каких-нибудь. Да и гирлянды б развесить… Их не только Белая Маска, их и Мика любила. Ну, сами по себе-то они красивые. Особенно, если с синенькими и оранжевенькими лампами. Как раз под грядущий вечер. И разместить где-нибудь всех-всех-всех…
Много-много волнений… А Медведь велел «подождать». А как тут ждать, когда работы много - и вся стоит?
- Не понимаю! - надув щёки, надулась вся девочка, свернувшись в клубок. - Совсем не понимаю! - добавила, теперь посмотрев в потолок.
Потолок тут, кстати, красивый! С деревянными опорами-брусьями, как на даче у дедушки. По маминой линии. У папы с дедушкой всё было так себе. Да и был ли дедушка у него?..
Но в коробочке время быстрое. Только успела пожаловаться - а в сенях уже шуршание.
Мика выпорхнула со своего места, спешно метнулась в свою тесную спаленку. Пока Медведь с толстенной дверью входной возился, как раз успеет одеться.
Сойдёт… Да сойдёт хоть что-то. Вот эта розовая футболочка, например. А носочки…
- Ну, вСтречай! - и шарканье сапог. Стук подошв друг об друга, шорох курток, тяжёлых одежд. Отряхивались, обтрухивались. Снегу, наверное, нанесли!..
Не успевает, не успевает! Ни места никому не нашла, ни одежды под день подходящей…
Мика краснела, смущалась, её сердце отчаянно билось. Вот зачем, зачем из всех возможных действий Большой Медведь попросил её именно подождать?..
- Ну привет тебе, именинница.
Девочка вся вздёрнулась, встала по стойке «смирно», а та самая футболка мешком сидела, закрыв взлохмаченную голову, в момент наползания на её торс.
«Она правда пришла!» - и все прочие мысли отнялись. А даже эти в сознании пронеслись шёпотом.
Осознавая самое главное, не обращая внимания ни на кого другого, девочка уже куталась в объятьях своей самой-самой лучшей подруги. Приникла к её груди, нежась щекой о шерстяную поверхность вязаной зелёной кофточки - и тепло-тепло так! Трепетно-счастливо. А Синяя Фея - она положила руки на плечи Мики. Тёрлась щекой о её затылок.
Мурашки по коже.
… И так хорошо!..
Остальные и правда не так важны.
Аяна, Аяна пришла!
Вот, что по-настоящему важно!
4
По стенам большого зала уже свисали гирлянды. Лампочки мерно светились, сменяясь то в синий, то в зелёный, то в оранжевый цвет.
Свет от круглой люстры с куполом в форме одомашненного мухомора озарял комнату мерным, чуть желтоватым, приглушённым свечением.
Время Нового года ещё не настало, так что место ёлочки занимал старый чёрненький телевизор - он стоял в дальнем углу, вилял рожками-антеннами, а на экране транслировались улыбки, глаза, звучала добрая музыка - какая-то электроника, которую Мика точно слышала на кассетах.
Зал большой, потому что в нём нет дивана. Его место занимал очень удобный многоспаЛьный, обёрнутый в синих рыбок и чёрных бабочек высокий матрац. Именно на этом матраце и разместился довольный Медведь, конечно же, со своей именной здоровенной кружкой. Он знай себе улыбался да попивал любимый имбирный чай. Он хозяин берлоги. И очень любит, когда дома много гостей.
Напротив него, на кровати, сидели Мика и Синяя Фея. Две подружки держались за руки, чуть-чуть и тихонечко обнимались.
Зайчик Тоши, он же Сатоши - он всех поправлял, просил называть его полным именем, подбивал Бурундука Грюка сходить за сахаром. Сахар нужен Сатоши, чтоб изварить на всех карамельки. Он умеет их делать очень сладкими и захватывающими. Но никогда не делает их один. Так что сейчас он прыгал вокруг Грюка, который то и дело косился на приоткрытую балконную дверь.
Чернобурка Лисичка растянулась просто так, на полу, между общим матрасом и Микиной спальной кроватью. Свернувшись-укублившись, она закрылась своим густым серебристым хвостом, довольно фырчала.
Белая Белочка Леночка играла с красным воздушным шариком. То и дело подскакивая, она отбивала его от себя лапками - а потом или Мика, или Синяя Фея, да тот же Грюк, или Тоши (одними ушами), иногда ещё и Медведь этот самый шарик ловили - и Белочке его отбивали.
Синяя Фея чуть-чуть подвинулась, чтобы девочка могла лечь.
Мика опустилась затылком ей на колени, прикрыла глаза. Пусть её просто гладят, а вокруг царят доброта и играет музыка. И играются счастливые лесные друзья. Пусть всё именно вот так будет. И чтоб Аяна не прекращала гладить. У неё гладить очень хорошо получается. Очень мягко, очень ласково. Так даже мама никогда не гладила.
Большой Медведь пристально посмотрел на девочку. Ничего не сказал ей, просто отставил любимую кружку, грузно поднялся, помахал лапой.
Мика обменялась беглым взглядом с подругой - и та кивнула, как бы говоря: «Да, конечно, я всё понИмаю. Давай, беги. Жду».
5
Большой Медведь и живущая вместе с ним девочка опять на кухне. Дверь комнаты приоткрыта, из коридора, со стороны зала, всё ещё слышно мелодию, разрозненные голоса.
Мика ждала, наблюдала, как добрый зверь рылся на высокой полочке, что над раковиной. Достал оттуда глиняный кувшин с мёдом. Опять повернулся к Мике, держа кувшин обеими лапами перед ней.
- Тебе хорошо? - он спросил, глядя на неё своим безразмерным, глубоким зелёным взглядом.
- Очень-очень, - довольно кивнула девочка.
- А что взамен?
Мика ему не ответила, только вытянулась на носочках, вскинула голову, потянулась довольным лицом к своему мохнатому другу.
Большой Медведь взял кувшин чуть удобнее, освободив одну лапу. Навернул ею тёплый, духмяный мёд.
- Ты у меня умница, я всегда знал это! - говорил он, измазывая ей щёки, губы. Мазок за мазком, левая щека, правая. Обязательно - по дуге губ. И чтоб с подбородка свисало. И липкое-жёлтое чтоб по шее и на пол капало.
Медведь мазал её лицо мёдом, а Мика ему подставлялась, охотно вращалась-вертелась под его сильной лапой. Иногда ещё слизывала, облизывалась игриво.
- Ну, вот! - отступил от неё довольно, закончив своё искусство. - Совсем другое дело же, правда!
Вся в меду, Мика лучилась светом, а липкое становилось сладким, добавляло сияния её светлой коже.
- Ты у меня самый-самый! - в приступе нежности обняла его, приникла к огромному пузу, кутаясь в буром - и таком родном мехе.
- Ну, ну, всё измажешь, - нехотя отстранил её от себя. - Давай, - подтолкнул лапами её плечи, - беги. беги к остальным.
- Ага!
Ах, да, самое главное: раз уж Мика на кухне, время всем приготовить чай. Её самый-самый любимый. Чёрная Принцесса Ява. Он на дальней полочке, там же, где стоял медвежий кувшин с мёдом. И если сегодня день Мики, то и чай обязательно должен быть.
«Продолжить: да\нет»
В этом зале не так-то уж много объектов.
Есть телевизор - он транслирует лица и белый шум. А ещё у него антенны-усики, как у каких-нибудь муравьёв.
Есть гирлянды. Они работают, светят синим, зелёным, оранжевым. Из их света складывается беззвучная, но ощутимая музыка. А ещё они прокинуты вдоль всех стен, обои которых похожи на чешую какого-нибудь большого легендарного змея. Как будто броня. Как защита. Самая лучшая и надёжная.
Белой Маски ни в зале, ни в этой берлоге в принципе нет и не может быть. Во-первых, потому что он - не объект. А во-вторых, он в принципе не подозревает об этом месте. И не потревожит Мику больше никогда. Ни за что.
Мика потягивается, протирает глаза, щурясь от первых бликов пока что слабого рассветного солнца. Даже зимой оно продолжает светить.
Хотя… Какое здесь солнце? Просто слишком яркий свет от всё ещё не покинувший мир луны.
Сегодня четвёртое декабря.
Три дня подряд в этом месте царил большой праздник. Праздник, завершившийся проводами. Теми самыми проводами, после которых…
«Вот мой дом, где теперь никого не стало».
Ну, как никого.
В своей отдельной, смежной с кухней, комнате, громко храпит умный Большой Медведь. Ведь это и его берлога. Прежде всего его.
Под потолком всё ещё витает чуть горьковатый приторный запах тошиных карамелек. Они их варили намедни.
Сдутые шарики разбросаны на матраце. Их оставили Волк Давайка - его все называют «Давайкой», потому что ко всем пристаёт, тянет к себе, говорит: «Давай-ка!», и игривая Белочка Леночка. Хотя бы она в тот вечер отвечала ему. Чернобурка Лиса вот его совсем игнорировала. Она и Мика, вместе-втроём с Синей Феей той ночью много сидели вот на том самом балконе, куда сейчас приоткрыта дверь.
Мика сидит на краю постели, всё ещё оглядывается, тихо зевает, сонно протирает глаза. Включаться в жизнь - это всегда так сложно! Особенно, когда включаться совсем не хочется. И когда голова всё ещё идёт кругом, а мысли заняты долгой беседой о птичках.
О птичках, нимфах и бабочках.
Птички, нимфы и бабочки.
Мика обнимает себя за плечи. Ей не зябко, не холодно. Просто дрожь. Пустота, как внутренняя, так и внешняя.
Смятые простыни всё ещё пропитаны мятой, ячменем. Вроде обычные, самые простые шампуни. А такие любимые! Такие родные! Вся подушка, вся-вся кровать - всё ещё в их цвету.
И в цветах тоже, и в листьях, и лепестках. Они тянутся по стенам комнаты, под гирляндами, распускают бутоны, пульсируют, осыпают пыльное помещение чуть пьянящей пыльцой. Посыпают - и тем самым напоминают.
Зовут её. Да. Зовут.
Зовут Микой. Вот это главное.
Приглушённый, но нарастающий гул. Да нет, не гул: пение. Пение слетающихся к её личной башне сирен, что поднимаются из рек-улиц большого города за балконной дверью.
Пробуждённая сводит лопатками так, словно за спиной были крылья. Ну, они-то и были. Но не раскроются здесь. Разве что - получится отрастить новые.
Она вытягивает перед собой руку, её осматривает. Кожа светлая, чуть розоватая, мягкая. Такая тонкая, у вен - едва не прозрачная. Сосуды даже с виду такие плотные, хоть и тонкие. Жилистые, явственно проступают. Они могли бы стать перепонками, хорошей основой, из которой прорежутся перья. Да, вот так прорежутся - ведёт ладонью, раскрывая перед собой пальцы веером, представляя, как от их кончиков тянется будущее оперение. Как взмахнёт ими. Их - эти будущие новые крылья расправит. Вот как в той самой песне, которую она услышала на вечернем озере. Песни про великую птицу мира, что является детям во снах.
Встав на ноги, пробуждённая распускает в стороны руки, закидывает голову к укрытому жёлтыми, белыми, лиловыми, сизыми лепестками пепельно-тёмному потолку. Цветы на нём как кувшинки на мутном болоте, глядят на неё сверху вниз, тянутся маленькими своими усиками, мерцают прожилками, ловя огоньки гирлянд.
Щёки Мики как у хомячка пухлые. Даже нет, раздутые, как если б она слишком долго находилась в талой воде. Как если б её каштановые пряди тянулись водорослями-лианами вокруг лица. Она много времени провела в воде - и только сейчас выныривает из густого омута. Только сейчас делает глубокий-глубокий вдох.
Шумный треск заставляет её одёрнуться. Повернувшись к балкону, она успеет заметить мелькнувшую белую прорезь, рассёкшую давящие чёрно-серые небеса.
Всё так: то не солнце, ещё луна. И не стук в дверь, или где-то за дверью, нет - этот стук ни за что и ни с чем не спутать.
Стук множества частых капель.
Надо б закрыть балкон.
Или, может, даже лучше, если она на него выйдет.
В этой берлоге редко сменялась погода. По крайней мере, всё было так до вчера. А теперь - само место, да что там, сам мир решил - что пора. Что можно. Что сегодня - лучшее время для тяжёлого, больного, резко нахлынувшего дождя.
Мерцают синим гирлянды. Под ними - усыхающие лепестки.
У дальней стены всё ещё фонит телевизор. Но теперь - не помехами или белым шумом. Сквозь рябь и полоски там всё-таки вырисовывается мигающее перебоями лицо. Не такое, как у Белой Маски. Чуть-чуть скрытое под капюшоном, но тоже улыбчивое, по-своему театральное.
А Мика - Мика ходит кругами по залу, любуясь тянущимися к ней кувшинками на потолке, воображает, как будто плавает и танцует, слушая мерный ритм сменяющихся огоньков, басы дроби дождя за стеклом. Единственный её зритель - и тот из окна телевизора, да и ей особо не важно. Вот что важно - сама она сейчас на сцене в свете софитов. Встречает ещё даже и не рассвет, а начало. Начало великого дня.
Сейчас она без костюмов.
Ну, кроме того, что есть. В чём являлась для визитов многим. Что научилась носить на себе с гордостью, встретив весёлый лесной народ. И ей нравится её истинный, её настоящий, неотъемлемый личный костюм. Ей нравится, как к нему липнут пряные мятные запахи с толикой ячменя, имбиря, который так любит Большой Медведь. Ей нравится чувствовать привкус мёда, пропитавший её лицо.
Прогибается всей спиной, аккуратно опускается ладонями к тёплому полу. Держится так, головой вниз, чуть согнув свои локти, колени. Их - коленей - углы обращены к немому смотрящему, чей образ нет-нет, а проступает через фонящие помехи экрана. И он видит, как танцующая перед ним то опускается, то поднимается в талии. То проседает совсем-совсем на паркет, как будто сама - раскрывшаяся кувшинка - то вытягивается куполом, словно закрытая мухоловья пасть.
Да и пасть ли? Скорее - кокон. Тот самый кокон, который совсем скоро даст брешь. Осыплется песком, осколками, скорлупой - и тогда Мика вытянется. Вытянется совсем иной. Той самой, достойной Нового Дня.
Вот она вновь встаёт на ноги, вся протянута - и сгибается, снова ладони к полу. Упор на них. На руки, локти и плечи нужно передать весь её малый вес. Чуть прогнуться - и держать себя. И подняться, буде дерево, совсем молодое, где не ствол у неё - а стебель. И всего лишь пара раскинутых, пока что лишённых листвы ветвей. Сошла и опала с неё вся листва. Не сезон уже. Слишком поздно. Это дерево в изначально не пригодной для него почве.
И дело даже не в сорняках, и не родном, а от того пропитанным жгучим ядом грунте. Дело. Просто такое дело. Как тело. Вот такое же.
Новый треск - и на миг всё залито белым-белым - и тень от ломкого деревца вдоль паркета, по телевизору, по стене.
Вот он, новый объект. Самый главный в этом сейчас таком пустом зале. И такой, какой всегда был.
На просторном матрасе среди вороха сдутых шариков Мика замечает растерянную белую кошечку. Высокую кошечку и пушистую. Такую можно назвать ламповой. Ушки короткие, поджаты к мордашке, излучающей всей собою искреннюю заинтересованность в странненьком человеке-дереве перед ней.
Эта кошечка тянет лапку, как будто хочет коснуться танцующей.
А потом замирает. По затылку, спине поднимается дыбом шерсть. В глазах кошечки узнавание.
Мика снова становится на ноги, выпрямляется, встав по струнке. Медленно, театрально вытягивает правую руку. Поднимает колено левое - и мягко тянет всю ногу на уровень правой ладони. Дальше - снова прямая струна.
Замирает. Её голова нарочито медленно опускается набок, к немного поднятому плечу. И чем ближе щека к ключице, тем шире улыбка бледно-розовых губ. Тем шире, больше поднимаются веки, едва ли не обнажая глазные яблоки.
Кошечка наблюдает за ней. Вся дрожит. И хотела бы, может - но нет, не шипит. Только трясётся вся. Тянется пухнастыми лапками к своим собственным маленьким глазкам. Не хочет видеть того, во что, нет, в кого превратилась эта, некогда знакомая… И всё же некогда девочка.
Новая вспышка белого - и тает всё в белизне. А как вновь проясняется зрение - нет уже плачущей белой кошечки. Там, где она сидела - только срезанные смоляные локоны размётаны ворохом по матрасу и сдутым шарикам.
Слабая белая кошечка слишком, слишком слаба. Даже тени, даже образа по себе не оставила. Растворилась, растаяла вместе с взрезавшей небо молнией.
Но и Мика уже не танцует. Она стоит, прислонившись спиной к закрытой двери балкона.
Слышно гудение, приглушённый стук искрящегося, бьющегося о паркет провода. Провод телевизора перебит, бьётся хвостом, а на экране - не лицо и не цветомузыка, а только тёмные с мутным помехи. И антенные усики тянутся-шебуршат. К этому моменту таинственный зритель устранился от неё сам собой. Наверное, это к лучшему.
Мика оглядывается - и дальше, у заднего бортика кровати мысленно дорисовывает черты небольшого письменного стола, рядом - креселко на колёсиках. И такое, на котором можно вращаться. И включённую настольную лампу. Но самое-самое главное - гелевую ручку и пока что закрытую на немного листов тетрадь.
Она никогда не писала. Никогда не пробовалась в рисунках. Ничего из этого ей не близко - но и стол, и тетрадь и ручка не исчезают.
Так ли много времени до рассвета солнца? Да и так ли важно?
Гирлянды потухли. За окном хлещет дождь. А к утру - она твёрдо знает - и балкон, и стены, и весь-весь город будет пропитан его приятными запахами, а с теперь таких чёрных тяжёлых небес будет медленно падать снег.
Пробуждённая забирает каштановые пряди в два хвостика, садится на постель. Заплетает их. Сначала одна косичка. За ней - другая. Ей не нужно ни зеркала для этого, ни отражения. Она точно знает, как должна выглядеть. Равно как и то, что к утру её причёска опять изменится на привычную. Как и то, что и стол вот этот, и тетрадь, и лампа, скорее всего, исчезнут.
Обложка тетради в тёмно-лиловых тонах, укрыта цветами и бабочками. А на фоне, за ними - как будто приоткрыто оконце. Оконце в хорошо известный, такой родной, а сейчас - ещё и такой далёкий, некогда любимый, уютный, укромный лес.
Ты не любишь…
Я не люблю пустые пространства. Мне хочется заполнять. Мне неприятно смотреть на белый и чистый лист. Он в полосочках, которые по размеру идеально подходят, чтоб там появились буквы. Буквы, выведенные моей рукой. Из которых сложатся самые важные, самые главные для меня слова.
Я смотрю на открытое поле - и мне сложно. Самое сложное - это начать писать.
За всё время случилось так много! Где та точка, с которой всё вдруг пошло не так? Да и… Так ли не так?
Я, в принципе, рада, что здесь больше нет Белой Маски. А за Кобру с головой женщины… Да нет, не хочу о ней. Только что попрощались. Уже второй и последний раз.
Я откидываюсь на спинку стула, поднимаю глаза к потолку - и просто вращаюсь, наблюдаю за своей тенью, отброшенную тихим светом миленькой настольной лампы. Если бы я когда-нибудь действительно что-то писала, то точно б сказала: «Всё начинается с парка. С весеннего парка, аллеи. Светлой-светлой аллеи - и скамейки под сенью ивы. На этой скамейке, в лёгком горошистом сарафане сидит девушка. Она улыбается, держит в ладонях раскрытую книгу. Её глаза прикованы к строкам последней страницы. Последнее предложение… И она закрывает книгу». Да, вот так бы моя история началась!
Смотрю на страницу. Думаю. Беру чёрный маркер. Вывожу на полях: «ПРИВЕТ! Я - МИКА!». Тут же зачёркиваю, замазываю. Нет, не с этого и не так. Да, точно - щёлкаю пальцами, между них появляется простая синяя ручка. Следом сами собой, из сознания выдавливаются тонкие, наклонные надписи, всё так же, за красной линией: «Да, всё именно так»…
… И Мика пишет, хоть и знает, что с рассветом эта тетрадь исчезнет. Да и не так уж важно: эти записи нужны лично ей. В этих записях картины волшебного лилового с синим леса. Того самого леса, куда её привела добрая Синяя Фея.
Синяя Фея… Рука не поднимается назвать её имя здесь.
Она такая смелая! Такая яркая! В ней куда больше решимости, чем когда-либо будет у Мики. Она смогла обрести свои крылья…
И… Что же, Мика сама здесь останется?
Пожимает плечами, откладывает гелевую ручку между листов тетради.
Некоторые вещи решаются быстро. И сразу. Сами собой.
Поднявшись из-за стола, пробуждённая вновь опускается на постель. Залазит туда с ногами. Кровать сейчас такая просторная, что даже неловко. Неправильно.
Укублиться в одеяле, свернуться калачиком. Найти под щекой подушку. Слушать всё ещё мерно стучащие звуки проливного дождя.
Новая белая вспЫшка, едва поспевающий за ней треск - и Мика закрывает глаза. Мысленно считает до трёх.
Продолжить?
Карамельки
1
- Чтоб приготовить карамельку, мне нужны: столовая ложка, бутылка воды и пакетик сахара. А ещё зажигалка. Без неё ничего не получится.
Зайчик Сатоши деловито поправил очки и окинул взглядом улыбчивых фей, сидящих вокруг него.
Все втроём по поводу готовки конфет решили перейти на балкон, чтоб не пропитывать квартиру запахами, сопряжёнными с процессом варева.
Синяя и Лиловая феи переглянулись, улыбнулись друг дружке. Тоши всё время описывает этот процесс, словно готовит конфеты для новеньких в первый раз. Но они-то не новенькие! Они так давно его знают, что и сами могут изготовить такие сладости.
- Кхм-кхм, - прокашлялся Зайчик, явно видя, что терял слушательниц. По этому поводу он упёрся лапками в пол, начал на них подпрыгивать, нервно вилять и высокими ушками, и жёлтым хвостом-бубончиком
- Да я услышала, - засмеялась Синяя Фея, толкнула зверька в плечо. - Приготовим твои карамельки. А потом поиграемся с ними, да? - улыбнулась лукаво рядом сидящей тихой Лиловой Фее.
А та и правда сидела тихая. Смотрела на подругу, на друга довольная - и как будто бы вся светилась. Лыбу давила широкую, большими глазами моргала, негустыми ресницами хлопала.
- Тебе нужно, - продолжила Синяя Фея, опять подтолкнув зайчика, - вот ты всё сюда принеси. А мы подождём, да? - подмигнула тихоне.
Сатоши недовольно замахал ушками, вертел носом и хмурился. Но в итоге всё-таки махнул лапкой.
- Ладно-ладно! Но вы сидите! Я всё принесу!
… И ускакал через порожик, обратно в зал.
За приоткрытой дверью угадывались черты Белой Белочки Леночки и лапы Волка Давайки, который как раз тянулся к её пышному хвосту.
Синяя Фея потянула за ручку, плотно прикрыв балкон.
Подружки наконец остались совсем одни.
2
- Я бы хотела тот мир, в котором мне не придётся хотеть.
Обе феи стояли, опираясь на перегородку балкона, спинами к светлому залу.
В небе гремели фейерверки, озаряли вечер россыпью-дробью семян зелени, медных монет.
- О чём ты? - спросила Лиловая, сложив голову набок, глядя искоса на свою подругу.
- Не знаю, - та шмыгнула носом, чуть зябко свела плечами. Вроде и улыбалась, а вроде - немного грустная. Скорее даже задумчивая. Смотрела как будто на город, а как будто бы - куда-то за горизонт. - Обычно, когда ты хочешь, то тебе, скорее всего, чего-то недостаёт. Вот я бы очень хотела такую жизнь, когда нет нехватки. Когда всем довольна.
Та, кто меньше, внимательно слушала старшую. Мечтательно глядела на её отстранённое, бледное лицо. На её размытый взгляд карих прикрытых глаз. И на пряди волнистые, окрашенные в лазурь.
- А разве сейчас у тебя не так? - только и спросила потом подругу свою, наставницу.
Та в ответ неопределённо не то отмахнулась, не то повела плечом. Нет, это не про то, что Лиловая Фея назойлива со своими наивными спрашиваниями. Куда больше - про скрытые от всех прочих глубинные, внутренние процессы.
- До момента, когда смотрю в зеркало, - Синяя Фея постаралась в наиболее честный ответ. - Вот ты, - теперь повернулась лицом к Лиловой, - ты когда своё отражение видишь, как тебе это?
Её подруга на это поджала губы. Сама предпочла отвернуться к улице.
Этот вопрос не требует объяснений. Его в принципе лучше не задавать.
Старшая покосИлась на младшую. Одарила её мягкой, почти-материнской, а то и ближе - сестринской, правда родной улыбкой. Придвинулась к ней. Мягко толкнула в бок.
- Извини. Я не хотела тебя задеть.
Теперь Лиловая носом шмыгнула. Не мешала себя обнимать.
Так они вдвоём и стояли, спиной к общему празднику, который собрала Мика, лицом - к бескрайнему небу, озарённым огнями фейерверков.
Почти таких же, как когда-то когда…
Синяя Фея чуть улыбнулась, притянула к себе подругу, а та - та тихонько сложила голову на подставленное плечо.
- Да, я тоже тот вечер вспомнила. Кто же знал, что всё обернётся так.
Младшая удивилась.
- Ты жалеешь?
- Спасибо тебе, - только сказала старшая. - Спасибо за этот чудесный вечер. Я очень рада, что ты меня позвала.
3
- А что это вы тут делаете?
Чернобурка Лиса полюбопытствовала деликатно, приоткрыв балконную дверь, заглянув только длинным носиком.
Обе феи и Зайчик Тоши опять сидели втроём на балконе, вокруг рукотворной алхимической чаши. Чаша простая, собранная в домашних условиях: металлическая миска с полями, как раз под крепления или подпорки. Подпорками служили обычные палочки для суши, риса и роллов. Но их много, сразу восемь вокруг - и упирались в картонку с прорезями, чтоб могли не рассыпаться и удержать вес. Под чашей - пищевая фольга и морские камешки, выложенные небольшим кругом для маленького костра. А в том кругу сложены всякие разные клочки бумаги и шерсти - отлично, хорошо всё будет гореть - и греть пряно-пахнущую смесь в чаше.
- Карамельки, - деловито ответил Сатоши, навострив уши. - Раствор для них.
- Ух ты! - Чернобурка аж просияла, вышла к друзьям на балкон - и, да, прикрыла его за собой. Чтоб ей побольше досталось, конечно же. Ненавязчиво подвинула пышным хвостом Синюю Фею, упала на пол между ней и её подружкой, скрестила «ноги», хлопнув себя по «коленям».
Сатоши напрягся, вздёрнулся так, что едва не развалил всю чашу.
- Цыц! - вскинул указательный коготь. - Не мешай! Деликатное дело! - и дальше с костром возился.
Лисичка переглянулась с Лиловой феей.
- Он опять палочками пытается? - спросила шёпотом, прикрыв лапкой измазанную в сгущёнке мордашку.
За подругу ответила Синяя - и то, не словами, а просто тяжёлым вздохом.
Хвостик-бубенчик Сатоши вздыбился.
- Я всё слышу. Нет зажигалок. А что есть, те Грюк все отжал. Как есть выживаем.
… А Бурундуку Грюку и правда нужны зажигалки. Особенно, когда он уединяется с Большим Медведем. Эти мохнатые любят закрыться на кухне и долго-долго о своём говорить. И, как правило, сила и тон дискуссии прямо пропорциональна итоговой задымленности помещения, избранного для локального «форума».
Все Три подруги на слова Тоши испустили тяжёлый синхронный вздох.
Чернобурка привстала, пошарила по карманам.
Нашла простецкую и с колёсиком. Прозрачно-красненькую.
- О! - Сатоши выхватил зажигалку из протянутой лапы. Даже не поблагодарил. А вот дело быстро пошло.
Чирк-чирк - и искры вцепились в бумагу, белая поверхность пошла тёмным, тленным - и потянулись пока что маленькие оранжевые язычки.
4
Сладости Зайчика Тоши - они всегда по-особенному приятные. И кушать их нужно обязательно через трубочки.
Тоже, через особенные. Особенные, под карамельки изготовленные соломинки - и такие у Зайчика всегда при себе. В его личной набедренной сумочке. Там же, где и запасные пакетики сахара и шарик фольги, если у гостей вдруг ничего не найдётся. А то как же так - прийти в гости - и чтоб без конфеток! Вот совсем непорядок!
Первой из всех причастилась нетерпеливая Чернобурка.
- Аккуратно! Ничего не пролей! - напутствовал Сатоши, поднеся столовую ложку к Лисичке, а та - потянулась соломинкой к тёмной, бурлящей жиже. С шумом, с довольным вдохом втянулась - и осела к стене у двери.
Сложила лапки чуть выше брюха, мордашку закинула к открытому ясному небу. Широко улыбалась.
- Не показатель, - резюмировал Тоши. - Кто-то ещё?
Следующей вызвалась Синяя Фея.
К карамелькам она подходила всегда деликатно. Да что там, у неё тоже, в личной набедренной сумочке, вот под них всегда лежала своя собственная чистая бирюзовая трубочка. Она любила сладости не меньше Лисички - но всё же держАла меру. И даже сегодня, сейчас попросила Зайчика зачерпнуть ей не столовой, а чайной ложечки.
Тот порылся в своём «бардачке», нашёл фигурную, серебристую. Инкрустированную блёсточками, как волшебная палочка.
Синяя Фея благодарно кивнула Зайчику, причастилась к изварившейся сласти.
Лиловая Фея пристально наблюдала за ней. Или «Старшей», как она её иногда про себя называла.
… И не то, чтобы старшая сейчас блистала оригинальностью. Ей просто хотелось сладкого. Хотелось, чтоб стало всё хорошо.
Мягкая и блаженная, она закатила глаза. Тихо поднялась, прошла к дальней части балкона. Туда, где трансформатор, коврик и чьи-то тапочки. На том коврике растянулась вся, вытянулась, сложилась тихонько на спину, закинув под затылок ладони.
Младшая порхнула рядом, умостилась под боком старшей.
Зайчик Сатоши - сидел, опираясь на решётки балконной жёрдочки.
Под рукотворным алхимическим аппаратом всё ещё трещал маленький огонёк. Язычки, зубки пламени пожирали бумагу и клочья шерсти, а в «чаше» шкварчали, кипели остатки варева.
5
- Ты тоже их видишь?
Лиловая ФЕя подняла взгляд на Синюю. Та закинула к небу руку, водила ладонью в воздухе. На отведённый указательный палец опустился маленький мотылёк, чьи крылья светились, переливались то зелёным, то болотным, то цветом ила.
- Красота! - у балконной двери воскликнула Чернобурка. Она сидела, оглядываясь восторженно - а вокруг Лисички метушились мерцающие светлячки.
6
Звери-детишки сидели вчетвером на балконе, а вокруг них - играли, порхали бабочки, сумеречники, с пепельными крыльями моль.
Где-то со стороны зала ухнул чей-то воздушный шарик. За ним следовал весёлый, заливистый беличьий, волчий смех. А потом ещё и ещё, новые яркие взрывы - и краски на небесах, дробь-шрапнель, новый взрыв-салют.
Зайчик Сатоши всё время поправлял так и норовящие соскользнуть с больШих овальных глаз тёмненькие очки, вертел носиком, чтоб их удержать.
- Я верю в птиц! - авторитетно заявил после.
- В каких таких птиц? - поинтересовалась Синяя Фея.
- Ну как в каких! - тот воскликнул, поджал губы, навострил уши. - Ты что, не слышала?
- Они вкусные! - подтвердила-кивнула Лисичка.
- Да иди ты! - надулся Зайчик, и уже поднял лапку, собираясь её щёлкнуть по носу, но Чернобурка хвостом вильнула - и подсела ближе к нему.
Сатоши сперва смутился - но всё же не растерялся. И даже не потерял равновесия.
- Так вот, кхм-кхм, - опять поправил очки, - о птицах.
… И завёл историю о красном камне и бурлящем котле. В той истории было множество сложных терминов, которых по крайней мере Лиловая Фея совсем не улавливала. А вот Синяя - да, она внимательно-пристально слушала.
Там были разные птицы. Прежде всего - разноцветные. По спектру-гамме - от пепельного к огню. О свадьбе Луны и Солнца, о ЛЬве с головой героя. И о боге ветра, что летает над морем, где нет границ.
Зайчик Тоши вдохновенно вещал - а огонёк под чашей всё тлел, догорал тихонько. Над чашею поднимался пар, сладковатый приятный дым. И чем дальше, тем больше вся речь Сатоши как-то смешивалась, сливалась. Сливалась в мелодию - и ей в такт вокруг чаши кружили жёлтые светлячки.
В какой-то момент Чернобурка Лисичка куснула Тоши за правое ушко, мягко обвила хвостом. Тот было что-то хотел сказать - но принюхался, навострился - и едва через тот самый хвост не упал. Неудержался неловко, приземлился на лисье брюшко.
Все подружки смеялись, а он нудил, недовольно крутил мордашкой.
- Ты не против? - спросила Лисичка, облизнувшись, глядя к Лиловой Фее.
Та сперва посмотрела на всё ещё смешанного, чуть-чуть кружащего головой Зайчика. На лапки Чернобурки, на когти у плеч зверёныша.
Та нехотя подняла взгляд на пару. На то, как они игриво вдвоём смотрелись. И на лукавые, хищные лисичкины глазки.
- А разве должна? - спросила вместо прямого ответа.
Ещё миг - и на балконе только две феи, полусидели, полулежали вдвоём.
7
Синяя Фея лежала на коврике, всё так же закинув затылок на сведённые под головой локти. Качала коленом, глядела на порхающих светлячков и на дробные блики огней. Её лицо озарялось переливчатым светом от несмолкаемого салюта, менялось красками то в зелень, то в сизое, то в разводы оранжевого и алого. Лазурные пряди размётаны - и в то же время как будто убраны. Огибали узкие плечи, стелились поверх груди.
Лиловая примостилась рядом, тёрлась своей щекой об её, тёплую и уютную. Свернулась клубочком, не задумчивая, спокойна. И кулачками под голову - и тянулась к родной и старшей.
- Он так и не дорассказывал, - заметила лежавшая на спине подруга.
- Да мне и того хватило, - вторая пожала плечом.
- А ты бы хотела стать птицей? Ну, вот такой, про которую он рассказывал.
- Не знаю, - младшая опять носом шмыгнула. - Нужно подумать. А ты?
Синяя Фея закусила губу. Опять ладонь подняла - и на тыльную сторону сел пепельный мотылёк.
- «Меж вод, где нет всяких границ…», - задумчиво протянула. - Красивый образ. По крайней мере, мне нравится.
- А мне за неё грустно. Это же так представить: одна, в пустом море, ест свои крылья…
- Чтоб получить полную свободу. Чем не плата?
Лиловая Фея только завернулась плотнее. Попыталась обнять подругу. А та - та лишь только вздохнула. Сама повернулась на бок. На правильный бок - лицом к младшей.
… Так они ни про что и не договорились. В какой-то момент обе феи просто сложили крылья - да и не то, чтобы раньше за весь вечер хоть раз раскрывали их.
Просто лежать на коврике, на балконе, раствориться в тепле друг дружки - и слушать музыку веселья, праздника за балконной дверью. И гром салюта. И мерное жужжащее пение парящих, мерцающих светлячков, что слетелись к металлической чаше на остатки уже застывающих сладостей.
Озёрная песня
Ночь. И почти тишина.
Только тихие звуки мерной, талой воды.
И шорох высоких трав.
Мика раздвигает перед собой заросли и выходит на берег озера.
Раньше в этих местах можно было услышать дикарское пенье, треск веток, поленьев огромного костра к Лите - а сейчас - никого. Ничего.
Только маленький уголок берега - и бескрайняя тёмная гладь.
Озарённая приглушённым мерцанием зелёных, оранжевых и лиловых мотыльков, у кромки воды, лицом к темноте, воздев голову к восходящей луне стоит высокая, обнажённая молодая. Её длинные сизые пряди распущены, стелятся по узким плечам, по изогнутой в лопатках, фигурной, почти скульптурной спине. Ложатся меж перепончатых и пока что сложенных вместе дугообразных, как пары слипнувшихся полупрозрачных флуоресцентных лепестков крыльев.
Молодая стоит, сложив у ключиц ладони. Длинные тонкие пальцы теряются в пышных локонах, а края прядей качаются на лёгком ветру.
В её ногах - опавшие лепестки пионов. Иссохшие стебли, сейчас напоминающие сорняки.
Мика не решается подходить ближе, лишь наблюдает за ней украдкой - а та - та поднимает правую руку - и на запястье опускается пепельно-алый, с прожилками белого мотылёк.
Молодая оборачивает взгляд к маленькому насекомому, заинтересованно наблюдает, как тот ползёт вдоль дорожек проступающих под бледной кожей тонких сосудов вен. Его маленький хоботок протянут к одному из сосудов - и видно, как там не то впрыскивается, не то оттягивается светлый нектар.
Быстрый взмах - и мотылёк улетает, а дева вновь застывает, обнимает сама себя. Только теперь оборачивается на шорохи.
Мика замирает, встречается с молодой взглядом.
Белый диск луны выступает из-за гряды облаков, озаряя светом лицо стоящей у берега.
Лоб у неё высокий. Аккуратные надбровные дуги. Сами брови - светлые, негустые, прикрывают как будто щитками впалые раскосые карие, но при этом почти кошачьи глаза. Нос неширокий, чуть подогнут крючком, как очень маленький, заострённый клюв. Слегка выпирающие скулы посажены примерно на уровне его кончика. Тонкой кожей на них стелятся щёки, натянуты будто тканью, сходятся к заострённому подбородку. Рот приоткрыт, губы - сухие и маленькие, слегка разомкнуты, обнажают края бледно-жёлтых зубов.
Взгляд в сторону Мики - размытый, почти безразличный. Взгляд королевы на объятый огнём некогда родной, в котором прошла вся её недолгая жизнь, дворец.
Она смотрит как будто бы сквозь, на густые заросли за спиной девушки. На раскидистые ветви, гряду искажённых, кривых и плотных деревьев.
От низа живота, меж плотно сведённых ног тянется плотная бурая пульсирующая нить. Эта нить оставляет грязный и липкий, ловящий блики ночного диска след на её светлой коже - и этот след расходится вязкими темнеющими подтёками по её упругим бёдрам, расползается по коленам и голеням.
За первой нитью всё там же, от закрытой от жадных взглядов прорехи-раны тут же вытягивается другая такая же. И ещё, и ещё одна. Плотные, множество, все расходятся, облепляют её доселе оголённый низ, слипаются, комьями сыпятся к песчаному берегу, тем самым одевая молодую в длинную юбку, с подолами до самых стоп.
Мика просто лишь наблюдает за этим странным преображением. Её сердце не заходится тяжёлым стуком, не срывается её дыхание. Просто смотрит сквозь раздвинутые заросли. Не может определиться, что именно должна сейчас ощущать.
Водная гладь бурлит, заходится шипением, пузырится, как тёплая болотная топь - и молодая вновь встаёт спиной к Мике, а подолы её новой юбки оставляют буро-грязный, гнилостный след на земле.
Из лопающихся пузырей на поверхности озера раскрываются лепестки, а под ними - распускаются бутоны белых кувшинок. К тем кувшинкам слетаются красные светлячки - и вот теперь появляется звук.
Звук отчётливый, звук размеренный. Это даже не эхо и не гудение, а протянутое, протяжное многоголосье. Так мог бы звучать хор, поднимающийся из глубин. Так могла бы звучать укрытая первоцветами весенняя, с талым снегом земля, имей она собственный голос. Так поёт небо, стягивая кудрявые тучи к омывающему дождю.
Светлячки, мотыльки, сумеречники - разноцветные и мерцающие - все слетаются дальше от берега, не к самому сердцу, но всего немного, к достаточной глубине озера. К самой большой кувшинке, чей бутон - самый высокий из прочих - пока что плотно закрыт. И вокруг бутона, по его лианам, водорослям, лепесткам, вода заходится светлой, пряной, с запахом лотоса, соли и мяты пеной. Воздушной, пышной и брызгающей - она комьями вздымается над поверхностью - и вновь опадает к глади, оставляя вокруг себя неспокойную, как перебор струн гитары, рябь.
Пепельные сумеречники, красные бабочки, лиловые мотыльки посыпают закрытый бутон переливающейся пыльцой, окрашивая его всеми, имеющимися при них, цветами - и уже не мутно-зелёный, но яркий, в уютных ночных тонах он как будто теплеет. Как будто дрогнул, а вместе с ним - вздрогнули всё ещё смиренно сложенные полупрозрачные крылья за спиной стоящей на берегу ожидающей, решившейся молодой.
Мика находит в себе силы оторвать взгляд от этой картины - и замечает чуть дальше по косе побережья сваленные обломки дерева. Да нет, не просто «дерева». Вот детали пробитой, сложенной двумя треугольниками, разломленной в середине кормы. А вот утопающий, торчащий из песка и гальки маленьким обелиском нос. И перебитые обломки и щепки досок. Всё это просто свалено вместе, ещё и отнесено от воды чуть дальше, чтоб никогда больше не отправиться в спокойную плавь.
Поднимается ветер - и пена вокруг бутона вздымается на порывах, закрывает всю кувшинку воздушной завесой - и насекомые разлетаются от неё. Но подхвачены малым вихрем, все перемалываются - и растворяются зыбкой пыльцой.
Хор недр, глубин, выси - он усиливается, он торжественный - и бутон великой кувшинки размыкается, опадает пена, и в сердце цветка из завесы является возвышенная златокудрая нагая дева.
Молодая на берегу отступает от края воды - а явившая из пены мерно ступает к ней, касаясь кончиками стоп расходящейся тихой ряби.
Они обе встают ровно против подруга подруги - и профилями к замлевшей, удивлённой, смятённой Мике.
ЗлаТовласая - она гордо вскидывает голову, указывает молодой, чтоб та осела пред ней на колени.
Молодая не спорит. Закрывает глаза, опускается - и явившаяся огибает её, вновь встаёт рядом, теперь у её спины. Руки девы опускаются ей на плечи - и твёрдые длинные пальцы скользят у ключиц, к лопаткам.
Крылья молодой вздрогнули - цепкая хватка ладоней у самых их оснований.
Лик Обнажённой осклабился. Ощетинился. На такое веселье способны лишь только великие. Веселье и безразличие. Упоение, сладость от чужой скорби.
Мика кричит - и крик её тонет в хоре.
Мика кричит и рвётся спасти молодую - но заросли её не пускают. А явлённая из пены нагая аккуратно и методично отделяет дрожащие крылья. Крылья легко поддаются, слышится только небольшой треск - и по лопаткам решившейся тянутся разводы, следы. Сначала одно крыло - основание отлепляется от кожи маленькой, тонкой линией. За ним - и другое. И теперь только лопатки сведённые. А меж ними - пульсирующая краснота.
Густые заросли хватают Мику под лодыжки, запястья. Густотой и терновником оплетают, забирают её к себе.
Молодая не плачет. Только смотрит на собственные, утопающие в грязном песке сжатые, дрожащие кулаки.
Явлённая из глубин вод воздевает над осевшей руку - и та повинуется. Вновь встаёт перед ней во весь рост. Дальше - в животе прогибается, по дуге опадает к земле - и опирается на ладони, на немного согнутые локти. На плечи свои, на ключицы - и стоит на одних руках.
Плотная юбка повинуется всем движениям, опадает густыми тканями, закрывая торс молодой, застилая её лицо - и не девушка теперь. Просто дерево с твёрдым стеблем. И двумя раскинутыми ветвями, навеки лишёнными всякой живой листвы.
Мика пытается вырваться, Мике мерзки противные путы. Мике мерзок едкий и густой воздух, поглощающий её новый крик.
Её глаза слезятся. Она не может, не хочет смотреть. Не в силах смотреть на то, что творится с её молодой.
Явлённая из глубин воздевает к темноте руки - и разводит ладони. Вместе с тем на них из пространства вырисовывается небольшой, блестящий, точёный меч. Он совсем небольшой, едва больше простого клинка. Но даже на вид - такой твёрдый. Прочный, надёжный. Достойный рук самого короля.
Нагая дева стоит перед деревом. Несильно высоким, только вместе с разведенными ветвями - только так «в человеческий рост».
Улыбается. Смотрит на Мику, кто отчаянно дышит. Чей взор сейчас полон боли, отчаянья. Бессильной ярости. Улыбается очень лукаво. Откидывает с хищного лика золотистую, волнистую прядь. И подходит к смиренному дереву.
Меж раскинутых веток - небольшая прореха. От неё ещё красные паутины, нити плесени расходятся по стволу. Вот та самая, маленькая прореха.
Заносит меч. Метит его остриём туда.
Ветви дерева чуть качнулись.
Крик Мики тонет в порыве ветра.
По коре у прорехи сочится древесный сок.
Пальцы девы плотно сжимают, давят на рукоять. Мышцы на лице её, на плечах напряжённые.
Надавить - и опять немного качнулись ветки. Весь ствол-стебель как будто немного вздрагивает - а меч утопает. Меч утопает в сочащемся чёрном соке - и всё близится гарда, как будто стремится закрыть.
Мика без сил падает на колени. Закрывает глаза. Не может, уже просто не может смотреть. Уже даже не плачет. Слёзы - они просто растворяются в едком воздухе. Только и видит - слабое деревце. Нагая дева, заключившая в него меч.
***
Молодая стоит неровно. Чуть наклонилась, держится за вздутый живот. Явившаяся из глубин заботливо подставляет ей собственное плечо.
Никто из них не оборачивается на Мику - а та без сил. Та не может ни позвать и ни встать.
Только смотрит как те обе вновь подходят к кромке талой воды. Как приближается к ним высокая, главная среди прочих кувшинка.
Нагая дева первая восходит по её лепесткам. Зовёт за собой молодую. Та шатается. Ступает нетвёрдо, и даже, пусть весь низ её сокрыт мрачной юбкой, всё ещё видно - ноги её подкашиваются. Она всё ещё держится за пульсирующий, округлённый живот. И каждый шаг отражается гримасой боли на некогда бесстрастном лице.
Мягкий хор.
Все кувшиНки поменьше обращаются лицами, головами, а под ними угадываются черты тел всплывающих к девам гиад. Это они, всё время они здесь пели - и явились к своей царице. И теперь сплывались к раскрытому цветку-кораблю.
Сотканная воздухом, ветром, златокудрая роковая обнимает уставшую молодую.
Круг сирен и гиад толкает цветок-корабль.
Нет здесь волн. Озеро всё так же спокойно.
И стихает песня - и пара отчаливает вдаль по мутному, к темноте.
Мика одна.
Густые заросли больше её не держат.
Робко и неуверенно она подходит на грязный песчаный брег. Всё вокруг омыто бурым и алым, с комьями, нитями, плесенью. А меж них - перепонки, две пары слипшихся лепестков.
Там, вдали, уже почти под раскидистой аркой рощи, где начинается завеса густой серости туманов, она всё видит раскрывшуюся кувшинку, а вместо бутона - златовласая роковая, кто стоит и твёрдо смотрит вперёд. Подле ней опустилась фигурка поменьше. Согнувшаяся молодая в своей плотной юбке. Просто сидит. Просто держится за живот.
От их корабля по воде расходится мерная рябь - и всё сходящий на тишину, как будто утопающий хор сирен и гиад.
Луна закрывается. Но то не облако - то большое крыло. Сильный взмах - и по воздуху плывут перья. Ярко-красные, ярко-огненные - они падают к плотной поверхности озера. Маленькие кораблики, гонимые тихим ветром - они тянутся вослед отошедшим.
Но одно пёрышко отделятся от прочей стаи.
Маленькое пёрышко, лишённое красок. Обычное, неприметное - но именно оно остаётся на берегу.
С трепетом, своими слабыми дрожащими пальцами Мика поднимает это крохотное, тихое пёрышко. Любовно отряхивает его от грязи, от пыли. Отирает его о себя. Её-её пёрышко. Её самое-самое! Её личное!
Она прижимает его к такому же крохотному, такому же робкому своему сердечку - и смотрит вдаль, на стягивающееся над поверхностью глади густое дымное марево.
Ни злой златокудрой, ни печальной её молодой, ни великой кувшинки, ни водных дев - уже никого там не видно. Только перья, малые корабли, всё уходят, уходят вдАль.
Вот уже совсем увядает музыка.
Вновь луна открывается в небе.
Мягкий ветер прячется за гряду высокой густой листвы.
Обломки лодочки дальше по прибрежной косе. Много грязи и бурых комьев в ногах одинокой девушки. Рядом, повсюду - клочки оборванных флуоресцентных крыльев.
И кровавые следы от неровных шагов, тянущиеся к глубине.
Её ступни утопают в липком и влажном, сдобренным паутиной, нитями, плесенью, чёрными древесными соками, пристающем к лодыжкам песке.
Только пёрышко. Тёплое светлое пёрышко на раскрытых её ладонях. Самое важное пёрышко. Самое главное. Самое сокровенное. Оно лишено какого-то необычного цвета - а как будто всё-таки светится.
Она его обязательно сохранит! Обязательно-обязательно, во что бы то ей ни стало, она не позволит ему пропасть. Этому маленькому, слабому пёрышку. Приютит его. Унесёт в себе.
Густой туман застилает пространство. Забирает последние ноты песни. Поглощает опадающий к мутной ряби ветер.
Ночь. И почти тишина.
Только тихие звуки мерной, талой воды.
И шорох высоких трав.
Мика раздвигает перед собой заросли и выходит на берег озера.
Раньше в этих местах можно было услышать дикарское пенье, треск веток, поленьев огромного костра к Лите - а сейчас - никого. Ничего.
Только маленькиЙ уголок берега - и бескрайняя тёмная гладь.
«помыла руки»
безмятежное. Второе лицо
ИГРА В МЯЧИК
Заливистый смех и гулкие хлопки ладошек о большой разноцветный мячик.
Ты сжимаешь свои маленькие кулачки, бежишь вдоль паркета, догоняешь надувной мячик - подбиваешь вверх.
Хлопок - и он отбивается от твоих рук, летит к мужчине в ярком светлом костюме.
Лицо мужчины скрыто под Белой Маской.
Треугольные прорези глаз весёлые. И широкая большая улыбка. Сетчатая, скрывающая его рот под ней. Его костюм напоминает одежды фехтовальщиков. Только без шпаги. И, конечно же, без плаща.
Он ловит мяч картинно-отведённой ладонью, подбрасывает его над собой.
Ты тянешься на носках - но такая маленькая! А мячик - так высоко! Не поймать его, он под самым-самым, светлым, широким, светленьким потолком. Касается там поверхности - и нависает к тебе пеленой-зонтиком, весь в красных, синих и белых полосочках. Воздушный надувной мячик.
Чуть-чуть подпрыгиваешь и отбиваешь его макушкой - но оступаешься.
Упругий резиновый шарик гулко стукается о паркет - а ты махаешь руками, не удерживаешь равновесия.
Кричишь-кричишь, вскидываешь ладошки - и грузно падаешь. Вращаешь растерянной головой.
Тебе больно? Да нет! Это весело!
Ты смеёшься. Сидишь на паркете, наблюдаешь за катящимся к дальней стене мячиком-шаирком, болтаешь ногами, в ладошки хлопаешь!
Радостно! Хорошо!
Сегодня свободный день - и можно просто играться. И ты играешься.
Бегаешь по просторной-просторной комнате, раскинув руки. Так раскинув их, как будто летишь.
Ты маленький самолётик, который заходит на сложный, крутой вираж. Вписываешься в угол стены - и как раз удачно, успеваешь свернуть, не врезаешься - и - крутой поворот - догоняешь откатившийся мячик, замираешь, откидываешься всем своим небольшим весом назад. Закидываешь ногу, загибаешь её в колене - пинок! Пинок сильный! От всей души!
Бум! - Резиновый мячик снова взмывает вверх.
ЗНАКОМСТВО
Ты сидишь на просторной постели. Постели мягкой, такой упругой!
Вертишь головой, оглядываешься по сторонам. Взгляд цепляется за много-много разных больших объектов.
Вот ты видишь комод. Толстенный и деревянный, с кучей полочек-ящичков.
Вот окно. Оно большое-большое - и очень плотно закрыто. Ещё и гардины вокруг, по углам свисают. Красненькие гардины, немного в песочных тонах. С башнями, замками и цветочками.
Ещё ты видишь картину, она висит на дальней стене. Ну, как картину. Пока там чёрточки-линии, какие-то каляки-маляки, разводы красок. Ясно-понятно, что работа над ней не окончена. Но её повесили как можно выше. Ты при всём своём самом огромном желании ни за что до неё не дотянешься.
Ты надуваешь свои раздутые, как у хомячка, щёки.
Ску-у-у-учна!
По этому поводу болтаешь ножками, хлопаешь ладошками по простыне. Подпрыгиваешь на матрасе.
Скучно! Скучно! Скучно!
Прыгаешь громко - но сама не кричишь.
Кричать ты совсем не любишь. Как-то у тебя так не принято.
Так что прыгаешь на постели - и внимательно смотришь на высокую плотно закрытую дверь.
Эта дверь открывается - и на пороге ты видишь высокого нарядного человека. Его лица тебе вовсе не разобрать. Но по тому, как он над тобой склонился, ты понимаешь - что и он сейчас на тебя смотрит.
Этот человек к тебе наклоняется - и ты напрягаешься. Перестаёшь прыгать. Даже больше - на всякий случай отползаешь подальше, под бортик просторной кровати.
- Ты кто? - твой вопрос такой же прямой, как та самая раскрытая дверь.
Тебе всё ещё не видно лица незнакомца. Зато чётко слышишь мягкий и добрый смех. И угадываешь, что он головой мотает. Поднимает ладонь так, будто бы отвечает: «Нет». Дальше - указывает на тебя.
Ты смотришь на вытянутый к тебе, завёрнутый в ткань перчатки, указательный палец. Сперва смотришь на всю протянутую ладонь. Потом - на подолы своей розовой кофточки.
- Я? - удивлённая, ты касаешься собственных плеч.
Человек кивает.
А! До тебя доходит! Он ждёт, чтобы ты представилась.
- Я - Мика! - по слогам, с гордостью отвечаешь. Тебе нравится твоё имя. Оно легко произносится. Сразу слетает с языка, с губ.
Следом незнакомец указывает на себя. Но всё ещё молчит. И совсем не хочет открывать тебе, как же так его звать. Вместо этого чуть склоняет свою мутную голову. Внимательно тебя изучает.
- Мика, - слышишь мягкий, всё-таки да, мужской голос. Приятный, бархатный.
- Да, Мика, - ты с ним соглашаешься. - А ты, - теперь на него своим пальцем тыкаешь. - Вот ты кто такой? - надуваешься. Тебе не нравится, что ты представилась, а он всё ещё незнакомый.
Но мужчина не торопится отвечать. Вместо этого поднимается на пол, вновь стоит перед тобой во весь рост. Отворачивается. Направляется к приоткрытой двери.
- Эй! - ты зовёшь его, недовольная. Вот так вы уж вовсе не договаривались. - Ты куда?
Этот некто замирает в проходе. Снова поворачивается к тебе.
Ты только-только хотела сказать ему ещё что-то важное - но сама себя осекаешь.
Теперь, когда он к тебе опять повернулся, ты чётко видишь его лицо.
Правильная овальная - вот такой овал, как ты рисовать научилась - голова. Никаких волос на затылке. Вместо них… Что-то вроде шлема, или капюшона какого-то. Как щитки, или что-то навроде.
Фигурные синие сетчатые треугольники на местах для глаз. Широкая линяя от края до края, а от неё - вытянутая вниз, такая же синяя сетчатая дуга рта.
По общему выражению, ты понимаешь: он тебе улыбается. Стоит над тобой. Внимательно на тебя смотрит.
- Белая Маска? - ты и спрашиваешь и утверждаешь.
Мужчина не отвечает словами. Зато кивает. Довольно и часто.
Так ты теперь и решаешь: вот этот мужчина, который пришёл, когда тебе было скучно - его впредь будешь звать Белой Маской.
Есть ли у него какое-то ещё имя?
Не важно. Пока что тебе и этого имени хватит.
ЧИСТЫЙ ДЕНЬ
Ты любишь плескаться в тёплой воде. Очень-очень. А ещё больше - слушать, как вода течёт в ванную из-под крана. Она так классно хлещет и хлюпает!
А по стенам, под потолок поднимается густой белый пар.
Ванная - это не о том, что надо помыться. Это прежде всего о том, чтоб плескаться и плавать. Играть с кружечкой, представляя её корабликом.
Играть с резиновыми зверушками. У тебя их вот все какие, стоят на специальной деревянной полочке. Все подряд. Большой Медведь. Он большой и бурый. И в своих лапах держит кувшинчик мёда. Рядом с ним, следом, сразу же - умный задумчивый бурундук. С длинным носом. А под лапой сжимает толстенную книгу. Он такой весь насупившийся, что и называешь его за такое Грюком. Он и правда выглядит, как самый последний Грюк! Или первый. Ты многих грюков не знаешь. Но этот - Грюк! Вот прям точно.
Сразу за Грюком - нечто, похожее на лисичку. Ну, по форме - это лисичка. А по факту… У неё такая странная шерсть серебристая. И сама она вся чуть-чуть тёмненькая. Не стоит, а свернулась клубочком. Лукаво выглядывает из-за хвоста. Из книжки про мир животных ты подхватила, что таких лисиц все зовут чернобурками. Так что и эту ты решила Чернобуркой назвать.
Чуть-чуть дальше - да нет, совсем-совсем дальше, в другом краю от Чернобурки спрятался Зайчик Сатоши. Почему Сатоши? Это имя ты подсмотрела в комиксе. Там был милый мальчик-очкарик. Такой дёрганный и стеснительный. Он и сам был как зайчишка-трусишка. Вот и своего Зайку ты назвала как этого мальчика.
Рядом с Сатоши - белая белочка.
Одной лапкой она обнимает свой такой же пышный, как у прячущейся Чернобурки, хвост. А вот во второй лапке у неё совсем крохотный, липнущий к ней красный воздушный шарик. Она тебе напоминает твою подружку Леночку. Да Белая Белочка Леночка - тебе кажется, все три слова вместе очень приятно, так хорошо звучат!
Белая Белочка Леночка дружит с Зайчиком Сатоши. Защищает его от хитрой и злой Чернобурки. Всегда его защищает! Она умная! Сильная! Смелая! Настоящая Леночка!
А вот между двумя парами, посредине, стоит одинокий волк. Он, конечно, высокий и серый - но не то, чтобы очень грозный. Хитрый? Ну, да! Без сомнения! Злой?.. Иногда он помогает лисичке. Но и часто - спасает и Сатоши - и даже Леночку, особенно, когда те не могут справиться с Большим Медведем. А ещё с Грюком дружит. Единственный, кто его понимает.
За все качества этого зверя, про себя волка ты зовёшь просто: «Капитан». Ведь, и Белочка Леночка, и Лиса Чернобурка, и даже Грюк, и Сатоши, и Большой Медведь - они хоть иногда и враждуют друг с дружкой - но все - часть единой команды. Команды их общего судна. Их личной подводной лодочки.
Той самой кружки, в которую ты их собираешь. Они вместе плескаются на волнах, сражаются с морской медузой Мочалкой и Морским Змеем - нехорошим тугим полотенцем. Они впятером против самых диких и самых ужасных чудищ. И только на берегу вспоминают, что и между собой иногда находятся поводы для вражды.
Вода из крана уже не хлещет.
Ты отправляешь весь экипаж к причалу - а сама жмуришься. Тебе нужно как можно глубже уйти ко дну. Подставить плечи заботливым сильным рукам. Не только плечи - но и всю спину. И не только рукам, а и липкому едкому мылу.
Всё-таки ванная - она не только для одной лишь тебя.
НЕ ДЛЯ ЧУЖИХ ГЛАЗ
Ты лежишь, смотришь в темноту потолка.
Дверь в твою комнату приоткрыта, а из коридора - и чуть-чуть дальше - слышатся разговоры, какой-то невнятный шум.
У вас гости, а тебя не позвали?
Да нет, быть не может. Тебе же просто сказали: «Уже поздно и пора спать».
Вот тебя уложили - а сами-то не спешат! Нехорошие!
Непорядок!
Дуешься.
Надо бы разобраться.
Ты скидываешь с себя одеяло, опускаешься на пол. Тихонько-тихонько крадёшься к выходу.
Да, всё верно. Звуки из общего зала.
Кстати, свет везде выключен. Вот же они какие! Хотят тебя убедить в том, что тоже уже по постелям - а сами вот взяли - и даже и не закрылись!
О чём же они говорят?..
Затаив дыхание, на носочках, чтоб не скрипеть половицами, ты аккуратно шагаешь к залу.
Разговоры там, в нём, прекратились. А лучше бы нет: теперь поскрипывания. Капли?..
Что они делают?..
Ты уже почти что достигла цели.
Так.
Дверь в зал прикрыта, но не захлопнута.
Тихо-тихо, едва ли не шёпотом нажимаешь на неё кончиками пальцев ладони.
Вздрагиваешь, заслышав пронзительный женский крик.
Застываешь, как вкопанная.
Помещение окутано темнотой, а вот в телевизоре, на экране - оттуда бьёт яркий-яркий, чуть синеватый, кровавый свет. Ты видишь на этом экране длиннющий, бесконечный, уходящий во тьму коридор. Мрачный такой весь, хмурый. Нет, не в счёт отбрасываемых от покачивающихся ламп теней. Но… Там и по полу, и по стенам - ты видишь, ты понимаешь - там кровь, кровь настоящая! Тела изувеченные! Там… Там всё, всё, всё густым, алым, красным всё перемазано - и по стенам, и с потолка стекает. Хлюпает смачно, мясисто!
Ты дрожишь. У тебя колени подкашиваются. Моргаешь-моргаешь, отчаянно головой мотаешь. Не глотать, себя не выдать стараешься - но хлопаешь дверью - и мигом к себе. Ныряешь под одеяло, сворачиваешься, дрожишь.
- Мика? - тебя зовут.
Ты только сильнее прячешься. Перед глазами всё ещё тот клятый, мрачный, чёртовый коридор.
Зачем ты его увидела?
Ты же просто хотела напомнить им, что всем пора спать. А они… А они там такое смотрят!
- Мика? - опять позвали.
- Да оставь ты, бывает.
- Да проверить бы, испугалась. Вдруг расплакалась.
- А чего подглядывать? - смех добрый.
… И правда, вот ты искренне соглашаешься. Подглядывать было лишним.
ВЕЧЕР
Ты слушаешь зелёное радио, вещающее о скорой зиме. Это радио стоит на высокой и дальней полочке.
Сама сейчас сидишь на простой табуретке за маленьким столиком у окна.
За окном на улице стук колёс последнего уходящего в депо ко скорому сну трамвая.
Ты болтаешь ногами, смотришь на собственное размытое отражение по ту сторону стекла.
Не высокая и не маленькая. Каштановые волосы подвязаны в два аккуратных хвостика. Одета в вязанную красную кофточку. Ту самую кофточку, которую пару часов назад тебе связала заботливая любимая бабушка.
А ещё в длинной бордовой юбке. В отражении ты это не видишь - но просто знаешь. По крайней мере сюда тебе разрешили прийти не в джинсах.
На плите чуть-чуть дальше от тебя вдоль стены гудит и хлопает металлической крышкой чайник. Надо бы выключить газ. Кипяток уже закипел.
Соскакиваешь на скрипящий под носками паркет, тянешься к полочке. Роешься по коробкам. «Тэсс» с солнышком отметаешь сразу. Там слишком яркое солнышко, слишком слепит. «Липтоном» все уши прожужжала реклама. Фу-фу-фу кому-то пить «Липтон»! Не понимаешь, как его вообще кто-то пьёт.
Но зато ты находишь в красных тонах и тёмно-зелёную ленту коробочку. И от неё так и тянет каким-то особенным, вот сразу - родным и своим теплом. И, даже пусть и лента на коробочке тёмно-зелёная, для себя ты тут же делаешь вывод: «Чёрная!». В частности, такой вывод ты делаешь из портрета принцессы на вот той самой ленте. Портрете в белом аккуратном кругу. Если у неё такие пышные смоляные кудри, значит этот чай точно чёрный. А звать эту принцессу, судя по коробочке - Ява.
Вот именно у неё ты и угощаешься чайными лепестками.
О том, что твой выбор правильный, ты узнаешь, стоит лишь кипятку влиться в небольшую фарфоровую чашку с росписью пасторального пейзажа, где пастух и пастушка сидят на побережье быстротечного ручья-реки.
Как же вкусно пахнет этот уютный, обязательно чёрный клубничный принцессин чай! Ты просто держишь перед собой блюдце. Аж на носочки становишься, жмуришься, пробуешь… Нет… Смакуешь один лишь его головокружащий запах.
Три ложечки сахара. Ломтик лимона. Это всё вместе смешать и подать к столу.
Зелёное радио вещает о скорой зиме. Если ему верить, то сейчас уже восемь часов. Время сказки. Какой именно сказки? Там всегда разные - и обязательно на добром, таком ламповом, дедушкином украинском. Да, у тебя нет дедушки. Но зато лучше: твой дедушка живёт в радио. Его голос прокурен трубкой, и он рассказывает то про ёжика с черепашкой, то про волка и лисицу. И про всяких прочих весёлых лесных зверят. А ещё он ставит классные песни! Про фей была очень-очень добрая! Сквозь все моря и леса, в ту страну, где хранятся мечты. В ту страну, где собой быть вольны… Что-то такое… Очень… Очень хорошее, да.
Вот ты опять садишься за стол на ту самую табуретку. Болтаешь ногами, смотришь в размытую ночь.
За окном опять мерный стук трамвайных колёс, приглушённый гул последних машин. Сегодня - нет, никаких фейерверков. Но они будут скоро. Ты это твёрдо знаешь!
Прекрасная принцесса далёкой восточной страны опускается на табуретку напротив. Она так красива, что у тебя и слов-то нет, чтоб всю её описать. Она… Она такая же красивая… Нет… Волшебная! Такая волшебная, как тот самый чай, которым она с тобой так охотно делится.
Поднимает собственную чашку аккуратно, на уровень глаз. Кивает тебе, улыбается.
Ты повторяешь за ней жест вежливости.
Дверь на кухню - да, приоткрыта.
И в коридоре даже зажжённый свет. Даже слышны приглушённые голоса взрослых. Они о чём-то общаются. Возможно, опять ссорятся. Не так-то важно.
Но… Всё-таки это мешает.
Принцесса сама поднимается с места, проходит к дальнему концу комнаты. Мягко нажимает на угол двери.
Закрывает вас. Тебя от всех закрывает.
Ты и прекрасная женщина сидите подруга напротив подруги и пьёте волшебный чай. А за окном - первозимний и снежный вечер.
По радио дедушка читает вам обеим сказку. Сказку про великую добрую Жар-Птицу, что обитает далеко-далеко, в заоблачном царстве. Среди моря, не зная границ. А на фоне ещё мелодия, из вот той колыбельной, про ту страну мечты, где все-все собой быть вольны.
Сожительство. Фрагментарно
~*~
Змея всей моей жизни растянулась на единственном и, кстати, общем диване. Между прочим, обидно! Она толстая и занимает ну уж слишком много места, как на мой вкус.
Хотя бы подвинулась, ну. Но, нет. Разве что нехотя поворачивается на бок, поднимает устало гремучий кончик хвоста.
Ну, ладно. По крайней мере она не «кобрится» и не пытается гипнотизировать своим клятым воротником. Просто лежит тихонько и не отсвечивает. И не ссорится.
Я ей всё ещё не простила лодочку, между прочим. И потом пришлось угрохать полдня нервов и сил, чтоб повесить замок на спальную.
Так теперь меня в зал призвали. Ну, сижу на ковре.
И очень внимательно слушаю.
Вот только вместо разговоров змея лежит и смотрит в пустой потолок. Так, будто ни меня, ни её, никого в этой комнате и нет вовсе. И зачем меня было звать?
Ей-богу, если я когда-нибудь превращусь в такое же - пристрелите меня пораньше. Вот смотрю на неё и соглашаюсь, что «Живи ярко - умри молодой» звучит как вполне план на будущее. Не в такое же по итогам всего превращаться, правда?
Тыкаю змею. Привлекаю к себе внимание. Ну, хотя бы пытаюсь напомнить ей о своём присутствии.
Та многозначительно вздыхает и продолжает гипнотизировать потолок. Хотя… Там такие обои, что это он её, скорее, гипнотизирует. Короче, им вдвоём офигенно и увлекательно. И… Я даже не сомневаюсь, что эта кобра способна выиграть в гляделки вот в принципе у любой стены.
- В общем, как родишь, позови.
Выхожу в коридор. Ловлю мимо идущего Белую Маску под локоть.
- Стоять! Тебе - вон туда! - силком его разворачиваю, толкаю в зал.
Пока мне никто не успел возразить, закрываюсь в собственной комнате.
В смысле, по-настоящему закрываюсь.
На хороший мой замок новенький.
Просто падаю на кровать и вздыхаю.
Да плевать как-то, о чём эти двое договорятся. Мне хотелось бы, чтоб хоть о чём-то. Чессговоря, задолбали. Вот откровенно и от души.
Знаете, когда на всю хату вас трое детей-переростков… Это уже не смешно, это, блин, офигеть, как печально! Особенно, когда, только ты, блин, и чувствуешь себя правда взрослой. Я вот это стабильно чувствую.
Хочу к Сашке, но ей видеться со мной запретили.
Ща, жирный и искренний смайлик по этому поводу.
Вот вам всем:
«ПЛАК! :С»
Я всё ещё на это бешусь. Хоть подушкой кидайся. И ладно б твари, так она сама теперь избегает меня. И Ленка сволочь. И вообще… Ну, всё как-то… Да плак и всё тут, чего ещё рассказать-то.
Поджимаю губы, просто валяюсь на простынях, гляжу в тёмную муть потолка.
~*~
Под тёплым пледом, на просторной постели свернулась кольцами мудрая большая змея.
Маленькая девочка закуталась в её уютный и тёплый, немного упругий хвост. Змея девочку легонько раскачивала, виляла кончиком-погремушкой, как будто бы в колыбельной.
Девочка сладко-сладко зевнула и потянулась. Проморгалась, протёрла глаза.
- Тебе пора спать, - авторитетно заявила зверица.
- Расскажи ещё сказку! - не менее авторитетно парировала, и ещё плотней укублилась в её кольцах девочка.
Змея задумчиво склонила свою человечью голову, внимательно посмотрела на настырную мелочь.
- Это какую же такую сказку? Ты уже все-все-все сказки знаешь!
Та в ответ головой замотала.
- Не правда, совсем не все! Только те, которые дедушка в радио про зверят рассказывает. А у тебя они другие и лучше.
… И что тут скажешь?
В итоге змея вздохнула, и тёмные волосы частью прядей закрыли её лицо. Ну куда это чудо деть? Только-только ко сну клонилась - а теперь вся бодрая и настырная. Нет, вот теперь уже точно в покое её не оставит.
- И что же ты хочешь, чтобы я тебе рассказала?
Девочка надула щёки, приставила палец к губам.
Вообще-то сказки мудрой Кобры ей всегда нравились, не важно, какие они и о чём. Они всегда очень умные. И всегда про мир. И обычно змея не давала выбора, сама решала, что лучше всего рассказать.
Но раз уж можно…
- Хочу про Белую Маску, - рискнула попросить девочка.
Воротники Кобры слегка приоткрылись, а из пасти проступил раздвоенный вёрткий язык. И кончик хвоста чуть вздёрнулся.
- Вот именно про Белую Маску? - переспросила Змея.
- Да, - кивнула маленькая. - Именно про Белую Маску.
Змея вздохнула. Прикрыла тяжёлые веки своих мягких, потухших глаз.
- Ну, давай про Белую Маску… И почему он тебе так нравится?
Девочка недоумённо поджала губы. Внимательно осмотрела зверицу.
- А тебе он разве не нравится? Он хороший!
- Ну, если он хоро-о-оший, - задумчиво протянула Кобра. - Уговорила, - стукнула маленькую кончиком хвоста по затылку. Легонько, заботливо стукнула. И подвигала кольцами, чтоб та могла удобней улечься.
И девочка внимательно слушала рассказ своей самой любимой, такой тёплой, уютной змеи.
Ни начала истории, ни что там вообще было - нет, она не запомнила. Змея так плавно, так размеренно и спокойно вещала, так хвостом, всей собой покачивалась, и так поглядывала на неё, что сон маленькую сморил всяко быстрее, чем она смогла различить хоть какой-то внятный сюжет.
~*~
Мика никогда не спорила с тем, что и готовить, и убирать, и стирать, и вообще вести дела по дому всё время приходится ей.
Белая Маска только играться пригоден. Нет, ну, как - он весёлый и в целом прикольный, но просить его о чём-то - дело совсем пропащее.
А Кобра - ну, у неё же только хвост длинный-длинный. Таким хвостом разве что рисовать можно. И пол помыть иногда. У неё только голова человечья, а так нет ни рук, ни ног. И вот кто ещё, кроме Мики, способен здесь хоть на что-то?
Вот и сейчас, умахавшись с подметанием, отмывкой-отстиркой и закинув всё сколь-нибудь съестное в большую кастрюлю, и поставив её на огонь, Мика решила: всё-таки пора отдохнуть.
Отдохнуть… Не то, чтобы много возможностей.
Вот что она точно знала - Кобра сейчас в мастерской.
Да, у неё есть целая настоящая мастерская!
И девочка, недолго думая, пошла туда.
Чуть прогнувшись, змея сидит в кресле. Кончиком хвоста умело и цепко сжимает кисть. Смотрит на пока что совсем белый, в разных штрихах и мазках стоящий перед ней лист.
- Что рисуешь? - Мика спрашивает с порога.
Падает на коврик в сердце комнаты, между ведёрок с самыми разными красками.
Ложится там, подпирает ладонями подбородок, упирается локтями в мягкий ворс.
- Думаю, - протягивает увлечённая Кобра.
Её лицо и правда выражает задуманность. Лоб наморщен, глаза прищурены. Ещё и кончик губы прикусила. То и дело мешающуюся чёрную прядь сдувает - а то она всё лезет и лезет, только застилает обзор.
- А о чём думаешь? - не унимается девочка. Болтает ногами, покачивает головой.
- О картине, - вполне логичный ответ.
Мика переворачивается на спину, закидывает ноги и руки, болтает ими, махает в воздухе. Глядит на перевёрнутую зверицу. И кресло её перевёрнутое. И холст с листом.
Перевёрнутый мир забавный!
- Расскажешь? - не отстаёт и интересуется.
- Завтра в продажу, а идей вообще ноль, - не оборачивается, грызёт кисть змея.
- В прода-а-а-ажу, - протягивает девочка. - Ты их всегда продаёшь? Мне та с Песочным Замком понравилась.
- Мне тоже, - соглашается Кобра. - Но ещё больше - понравилась твоя кровать.
- Да, она классная. Но Замок такой красивый…
- Ещё будет, - говорит так, как будто отмахивается.
Этот разговор ещё какое-то время переливается из пустого в порожнее.
Мика заключает, что и сегодня она не пойдёт гулять. Зато отправится смотреть мультики. Нет, ну, а что! Тоже вполне себе хлеб!
Только за мультиками главное не забыть про кастрюлю. Там же куча всего сейчас варится.
Ох, дела-дела, что ни день-деньской.
Кобра, кстати, очень суп с фрикадельками любит.
А про мясо Мика как-то совсем забыла…
~*~
От шума можно закрыться по-разному.
Но лучше всего это сделать, когда в магазине удаётся стащить леденец. Стащить всегда легче, чем купить. На «купить» нужны деньги. Очень часто - куда больше, чем водятся по карманам.
Так что сойдёт и просто аккуратно стащить. Это же просто: у камер наблюдений всегда есть личные мёртвые зоны, и всё, что требуется для успеха - в эти зоны незаметно для прочих попасть.
А вот когда леденец добытый - тогда, да, можно идти гулять.
Куда гулять?
Да… Не то, чтобы есть какая-то разница. Важно не где, а как долго. Шум спадает примерно за три-четыре часа.
Леденец, кстати, очень вкусный. Ещё и лимонный. И выглядит, как лимон. Хотя бы и такой, как рисуют его на картинках.
Вот, да, с леденцом жизнь сразу становится и ярче, и слаще, и лучше. А пока всякая дрянь уляжется, можно, например, пойти в парк.
Там сейчас должно быть много народу - и никому нет дела до происходящего. А это прям супер-важно!
И до парка дорога недолгая. Это всего-навсего-то через дорогу, чуть-чуть по дворам. Мимо гаражей, обогнуть старую недостройку. И улицу, где тянется здоровезный Торговый Центр.
Вот за ним будет сразу парк.
Кстати, вот он. С зелёной приглашающей аркой-табличкой. И по статуе с феечкой по бокам.
Дальше дело простое - не горки, не карусели, не, тем более, всякие аттракционы.
Нет, ну, аттракционы - это, конечно, классно, но по ним можно только вздыхать… Вот по большому колесу обозрения особенно тяжко вздыхается. Такое широкое и высокое… И всё в лампочках… Город, должно быть, с самой верхней точки так хорошо видно!
И-эх!..
Зато леденец с собой. Всё ещё, очень вкусный.
Но надо найти качельку. Можно даже и старенькую. Старенькие качельки - это удачно: на них редко собирается очередь.
Найти качельку - а там что час, что хоть и все восемь, быстро всё укачается-ушатается.
… И такая, кстати, пусть и не сразу - но, да, находится.
Очень хорошенькая качелька, немного с ржавчиной у основания несущих столбов. Зато перекладина вроде как совсем новенькая. И корзинка-сиденье розовенькая. В тон кофточке, шарфику.
Держаться за поручни, отталкиваться носками сапожек от досточки. Туда и сюда, сюда и туда!
Плавно-плавно, как будто на лодочке!
Можно даже закрыть глаза… Да и, чего уж там - раз время есть - да, представить, как будто бы сейчас в лодочке.
И чтоб никто не шумел. И никуда не вздумал прогнать.
Волны-волны… Захватывающие мысли волны. Воздух приятно давит на грудь, гладит низ живота. Не больно, а именно что приятно. Не так, как джинсы. Джинсы вообще не нужны. А вот штанишки просторные - это большое спасибо! И тепло в них, и нигде не жмут.
А самое классное - можно самой шуметь. Ну, это всё ещё сложно. Но хотя бы пробовать - да. Вот дышать часто уже получается. Дышать - вообще здорово, особенно вслух.
Нет?.. Никого же нет рядом?..
Значит, можно и правда раскачиваться и дышать. И сильно-сильно глаза зажмурить.
Воздух ухает, ветер щёки ласково гладит. И правда ведь, как в уютной и мягкой лодочке. И при этом болтать ногами. Отталкиваться и взмывать.
И с уханьем утопать. Как в бурю взаправдашнюю, как в густой облегающий шторм!
Интересно, настоящий полёт вот-вот также, как здесь, ощущается? Как плавать, только по небу, в облаках?
Жаль, что птицы совсем говорить не умеют! Послушать бы их с удовольствием! Особенно - лебедей. Ворон и павлинов не надо. Первые слишком чёрные и крикливые. А вторые… Да павлинов и так хватает. Кто хвост распустил свой важный - тот и самый павлин! А лебеди… Лебеди - хорошо. Так спокойно - и так возвышенно!..
А ещё они тоже любят озёра тихие.
Лодочка сражается с волнами, а вокруг, в поднебесье - целая стая. Хлопают крыльями, делятся мягкими перьями. Интересно, они улетают на зиму? И если да - то куда именно, как надолго?..
Так хотелось бы с ними поговорить… Но они такие далёкие! Так высоко над озером. Лодочка к ним всем своим носиком тянется - а всё равно, ну никак, никогда не может достать.
Только снова падает - и опять поднимается, встречая идущую к ней большую пенистую волну.
Шум, наверное, уже улёгся. Ну, по крайней мере, по внутренним ощущениям, времени предостаточно. Не много, не мало - столько, сколько обычно хватает.
Так что можно и возвращаться.
Раз уж на улице, надо захватить ещё сладостей. Белая Маска очень любит шоколадки «Миллениум Голд», белый, молочный, с орехами.
А Кобра… Да ей просто нужно подсунуть вкусное. И чтоб ни в коем случае не узнала, откуда в холодильнике на её застеклённой полке обёрнутая в фольгу Снегурочка. Вот чтоб ни за что не прознала. Тогда будет всё хорошо.
Добыть сладости чуть сложнее, чем леденцы. За ними, обычно, ещё и следят охранники.
Хотя и красть не придётся. Вот, совсем рядом, кто-то обронил целую большую купюру! Удачно так обронил. Успешно.
Так что к вечеру будет вкусное - и личная совесть к тому же совсем чиста.
Ведь, когда находишь утерянное и себе присваиваешь - это уже не кража?
Это ведь… То, что нашла?
Глухота. Точка зрения
Так ли сложно закрыться в душе?
Да нет, не сложно. Это всего лишь вопрос прочности щеколды, одного и другого замка.
Дальше - всё совсем просто.
Подёргать ручки входной двери. Лично проверить прочность. Но ни в коем случае не стучать.
Для вящей надёжности подтащить швабру. Швабра всегда под рукой.
Хорошая швабра. Удобная.
Откинуть завесу кабинки душа. Осторожно, чтоб случайно её не сорвать. Завеса всё-таки может понадобиться. Не сейчас. Но однажды. В процессе.
Встать на пластмассовый пол.
Повернуть кран в направлении ледяной воды. Подать воду.
Можно не вставать под струю. Достаточно просто, чтобы она была. Даже если в дверь никто не стучит.
Да и, вроде как, не должны стучать.
Тихий час у всех, по идее.
Но, мало ли.
В общем, надо, очень и точно надо-надо закрыться. И крепко-плотно. И включить воду. Погромче, побольше холодной, освежающей, тяжёлой воды. Чтоб била она, колотила, чтоб в кожу впивалась, обжигала. Оставляла на плечах, на лопатках, на бёдрах свои следы.
Дальше можно тихо стоять, прислонившись к холодной стенке.
А вот закрывать глаза - нет, это то, что никак не «можно», и даже наоборот. Глаза нужно держать открытыми.
Нужны ли причины, чтобы закрыться в душе?
Да нет, ну, как. Какие тут ещё могут-то быть причины?
В душ приходят и просто так.
И закрываются, тоже, на всякий случай. Пока нет убеждения, что всё спокойно и хорошо.
В душе все вещи правильно расставлены и не бегают.
Вот шампунь точно на верхней полочке. Медовый шампунь. А ещё есть простой, домашний, без запахов. И несколько видов мыл. На полочке под шампунем. Кирпич хозяйского, брусочек лимонного, брусочек клубничного.
Мочалка для спины, мочалка для тела висят на стене, противоположной от полочки.
А вот осколок пемзы разместился в специальной округлой выемке на кабинном бортике.
Всё-всё-всё здесь на своих местах. В том числе для того, чтоб находилось даже при закрытых глаза.
Потоки ледяной воды градом гремят о пластмассовый пол.
Подставить ладонь - не одёргивать. Кожа уже не шипит. И не жжётся. Не так жжётся, как могла бы. Как должна гореть.
Перво-наперво следует вымыть голову.
Впиться пальцами в волосы, кублить их и всклочивать. Тереть-тереть и тереть. Струи комкают шевелюру. Все пряди слипаются, становятся липкой-липкой мочалкой - но так и надо. Так и задумано.
Всклоченные комья, липкие вязкие водоросли. Плотные нити-верёвки, из таких хоть матрас плети. Может, и стоит сплести. Может, и срезать их стоит. Их так много. Давно не стриглись.
Смачивать-смачивать-смачивать.
Когда шевелюра вся путанная, в колтунах и узлах, и стоит только провести пальцами, они непременно упираются, рвутся на клочки - вот теперь самое время шампуня.
Шампуня первого. Который совсем без запаха. Обильной смазкой выплеснуть на ладонь. Потереть ладони. Сильно-сильно потереть ладони подруга о подругу. Так, чтоб и они тоже слипаться начали. Резко их разлепить.
Штрихами-мазками накладывать на патлы-мочалки.
Раз провести, второй, третий.
Замешать на кончиках, замешать на корнях. У лба и темени. На затылке.
Сесть на корточки и тереть. Даже не тереть, а чесаться. Вчёсывать его в кожу.
Глаза держать плотно открытыми. Не отводить взгляда от плотно запертой на все три замка двери.
Белая шапочка липнет, хорошо сидит на макушке.
Встать по струнке.
Отойти воды.
Снова время шампуня.
Шампуня второго, который медовый.
Обильным слоем покрыть ладони. Втиснуть их подруга в подругу.
Можно не разлеплять. Можно этакой «бабочкой» всё устроить.
Новый слой нужно наложить поверх пресной шапочки. Это как замесить тесто, только живое и плотное. С нитями и клочками. Месить и месить, перебирать-теребить. Укладывать и размешивать.
Укладывать и замешивать. Вживлять под корни, сдабривать, сцеплять кончики. Это и правда похоже на заготовки коржей. Только таких, чтоб личные.
Закрыть ладонями голову, посидеть. Подождать, переждать шипение. Когда и пена, и несколько слоёв моющего средства друг с дружкой сплавливаются, стягиваются в общую кашу. И пузырятся, бурлят. И комьями по щекам, по пальцам, запястьям стекают, шлёпаются на пластмассовый пол.
Так ли сложно вывести чужой запах?
Да нет, не то, чтобы очень.
Для этого нужно мыло. Желательно, не одно.
Кирпич хозяйского, брусок лимонного, брусок клубничного. Все втроём они хорошо подойдут.
Плечи, шея, спина, живот, руки, бёдра, лодыжки, запястья. Всё уже хорошо, достаточно, качественно мокрое, охлаждённое.
Можно переходить к покраске. Хотя, это скорее шлифовка. Отбеливание. Отстирывание.
Чужой запах с трудом выводится. Чужой запах сложно перебивать.
Полоска за полоской, линия за линией. Обязательно как можно сильней надавливать.
Вверх-вниз, вниз - и сразу же вверх.
Липкая смесь хрущовки, лимона, клубники удавкой затягивается на шее.
Плотная прослойка из кирпичной пыли, тропических фруктов и плодов земли накладывается бронёй на грудь.
Щитки камня с тканью из соков укрывают плечи и локти.
Щёки, губы, подбородок и лоб - их закрывает благоухающее забрало.
Живот обернуть простынёй из красных и жёлтых ягод.
Бёдра следует завернуть в плотное, твёрдое дерево. Дерево по-хорошему-то надо прибить гвоздями… Но и без гвоздей оно в целом прилипает достаточно.
Вообще, всё, что ниже - там требуется усиленная работа. Там уже ни щитками, ни простынками, ни обычной бронёй не отделаться.
Там уже заталкивать мыло в самое собственное нутро потребуется. Да, конечно же, от такого там точно всё слипнется.
Не раскроете.
Не отверзнете.
Не открестите.
Выгнуться, раскрыть ноги - и втолкнуть. Плотно сжаться. Плотно стиснуться. Всеми мышцами внизу поясницы держать-держать.
Мыло мылится, плоть лоснится. Кожа пеной исходит, соком, жидкостью.
Дальше какое-то время нужно просто сидеть.
Сидеть и настаиваться. И закрыть уши. Глаза зажмурить - всё-таки, да, стекающий по бровям шампунь щиплет.
Обхватиться за плечи. Сидеть на корточках.
Спиной не касаться стены. Рано пока касаться. Ещё не всё пропиталось.
Для пропитки не хватит одной минуты.
Чужой запах выведется через две четверти часа
Так ли сложно себя оттачивать?
Ну… К этому тоже не привыкать.
Это просто вопрос пемзы и грубой силы.
Главное тут вот, что помнить: нет на теле такой поверхности, которая не способна стать лезвием. В которой нет места для острИя.
Но это всё ещё дело тонкое. Деликатное.
И оттачиваться - только после того, когда всё укрыто несколькими слоями запахов.
Если точить себя так, то всё тело пропитается новыми, правильными ароматами.
Это даже почти не больно. Слой за слоем - и ничто не сдирается. Просто очень плотно, очень крепко, с нажимом, вдавливается.
А ещё именно пемзой, не какой-то мочалкой. Пемзой никто не пользуется. Пемза чистая, в отличии от всего прочего.
Пемза чистая - ей и чиститься.
Только воду всё-таки надо выключить. С водой нельзя перебарщивать. Вода громкая, вода шумная.
Для дел дальнейших нужны покой. Тишина.
Камень очень удобно ложится в руку. Приставляется к защищённой коже. С нажимами, с силой. Плавно. Начать с пяток, ступней. Отирать их, тщательно отирать.
От ступней подниматься к лодыжкам. Красным-красным лодыжкам. И выше, к голеням. Голени всё ещё жгутся. Даже не так: кусаются.
Тело в принципе зачем-то любит жечься и очень кусаться. А потом стыдливо краснеть, как будто бы признаёт вину.
Виновато ли тело? Да, виновато. Виновато в том, что щипается. Что охотно перенимает чужие запахи. Что пытается вытолкнуть из себя мыло.
Тело всегда во всём виновато. Особенно это тело. Особенно это.
Нахватается разных запахов, всё провоняет - а потом стой его, отмывай! Отдирай, отслаивай!
Как будто, это приятно. Как будто именно на это занятие хочется тратить время.
Время хочется тратить на мультики. И на игры. Ну, может, ещё на комиксы.
И на шоколадки, конечно же. Вот за такими делами всегда приятно провести час-другой.
Иногда ещё за прогулками. За очень долгой, длительной ходьбой. Когда ступни до кроВи в обёртке сапог ноют. Когда колени резиной затягиваются.
Вот за такой, расслабляющей, утешающей. Уносящей подальше ходьбой.
Так ли сложно заменить себе кожу?
А вот это что-то совсем больное…
Попыток не предпринималось.
Но отчего-то так сильно хочется. Змеям проще. У змей есть их настоящая чешуя. А у котов, у прочих зверей - их шерсть. Когда их что-то не устраивает, кто чешую, а кто волосы, кто хвосты - это всё с себя просто берут и скидывают. Кто-то слизывает, с кого-то всё само по себе сползает.
Вот сейчас так же хочется, чтоб всё взяло и слезло само собой.
Кожа так не умеет и под такие дела не строилась? Ошибка! Какая досадная ошибка ходить, чувствовать, пребывать в коже.
Нет, ну, правда. Когда нет кожи, то всё сразу становится... Да не то, что лучше, а честней как-то. Под кожей сплошные нервы ведь оголённые. Всё куда лучше, куда ярче, куда правдивей на себе чувствуют.
Прикоснуться бы к нервам.
Интересно, они там вообще живые?
Если верить учебнику анатомии - наверное, всё-таки, да.
Нервы-нервы, сплошные нервы. Раскрытые нервы, рваные нервы, больные!
Больные нервы!
Так ли сложно не стучать в стену?
Сложно!
УжАс, как сложно.
Для этого нужно крепко схватиться за плечи. Цепко закрыться. Зажмуриться.
Сцепить зубы.
Заглатывать подступающие к горлу душащие комки. Ну, можно ещё пошататься и пораскачиваться. Ради собственного успокоения, представить незримую стену перед собой. И «биться» уже в неё.
Так шататься, чтобы лоб покрылся испариной. Чтоб, пусть и взмыленный, а всё-таки пошёл красным. Как будто бы правда бьётся. Но только всё представляет. Зато представляет ярко.
Как будто по-настоящему.
Но на всякий случай стоит опять включить воду.
Вода шумная, вода хлёсткая.
Вода подавляет шум.
Так ли сложно не орать в душе?
Невозможно.
И необходимо. Но нельзя. Ни за что, ни за что нельзя.
Ни в коем случае. Ни при каких обстоятельствах. Нельзя, нельзя, чтоб это маленькое, это уютное, это так прекрасно защищённое помещение разрушилось от ненужного, лишнего - и такого важного крика.
Чтоб не орать, нужно много-много, часто-часто глотать стекающую из крана воду. Шумно её заглатывать. Да, и кашлять. И почти захлёбываться. И жмуриться от шампуня, мыла, лезущего в глаза.
В рот затекающего, в уши.
Но зато это всё отвлекает. И уже не до того, чтоб орать.
Так ли сложно не слышать входную дверь?
А вот это уже совсем ну просто проще простого.
Процессы заняты сейчас ну вовсе, совсем другим. Процессы заняты поиском острого. Поиском режущего. Поиском рвущего.
Поиском хлещущего, уничтожающего.
Такие штуки хранятся в стеклянной баночке на бортике раковины.
Кстати, баночка сама по себе - тоже вполне себе мысль.
Она маленькая, она твёрдая. И прозрачная. И очень стеклянная.
Громкий стук так легко игнорировать. Громкий крик так легко подавлять.
Когда начинают кричать за дверью - то можно уже не держаться.
Наконец-то можно включаться,
Наконец-то можно звучать.
Дверь гремит. Кулаки гремят по поверхности. Дверь шатается на хлипких петлях. Замки и засовы то и дело опасно лязгают створками.
Швабра держится последним оплотом. Швабра стоит, швабра плотно закрывает проход. Она не просто так именно в душевой хранится.
Она всем нужна именно в этой комнате. Именно здесь.
Разве можно не сдерживать голос?
А до каких пор прикажете его подавлять? До каких пор нужно молчать, схватившись за голову?
До каких пор закрываться и мечтать о том, как с себя всю свою кожу содрать?
Голос не просто можно, голос нужно не сдерживать.
Особенно в этот момент.
Особенно, когда в дверь тарабанят. Когда за дверью орут. Когда известно, кто, какой и зачем сюда хочет войти.
Разве можно перечить сердцу?
Ему слишком давно перечили. Слишком много и слишком часто.
Его закрывали. Его заталкивали. Его требовали подавлять. Не слышать. Не знать. Не чувствовать. Делать вид, что его просто нет.
Разве нужно раскрывать пасть до боли?
О да. И как можно шире.
Чтоб разинута бесконечно.
Чтоб разверзлась, открывая врата в бездну ада. И чтоб этот ад из неё вырвался, вылился, вогнался в этот проклятый, клятый, ненавистный, грязный, уродливый, мерзкий мир.
Чтоб волна тьмы изо рта вся вываливалась. Чтоб стучалась потоком с этой стороны двери.
Да, дверь гремят, в дверь орут - но пусть знают - им здесь не рады.
Их здесь никто не любит.
Их здесь ненавидят. Им не желают - им гарантируют самую болезненную, самую тяжёлую, мучительную, долгую смерть.
Они так привыкли к слабости и покорности.
Они так привыкли, что здесь делается всё для них.
Они уверены, что если так было - то так и дальше всё будет.
Поэтому твари злятся. Поэтому твари звери. Поэтому твари - гадюка и бледный червь.
Так ли сложно показать зубы?
Было сложно на это решиться.
Чтоб решиться на это, потребовалось даже больше необходимого лет.
Прежде всего пришлось обнажить когти. Пришлось обернуться тварью. ПринЯть ненависть. Принять тишину.
Воспитать именно то спокойствие, какое так все хотели.
Показывать зубы нужно в полном покое. Точно зная и видя шею, которую хочется разорвать.
Что до сейчас - нужно просто подняться на ноги.
Потянуться к стеклянной баночке. Подтянуть поближе край скатерти. И тихонько смотреть на трещины, что тянутся по двери.
Замки, петли, засовы - от них… Ещё что-то осталось. Швабра всё ещё держится.
Ну… Что теперь.
Чужие запахи вроде бы как отмылись.
Жжение, зуд и горечь - этим всем, пожалуй, можно и пренебречь.
Нужно ждать.
Дверь вот-вот вынесут.
До тех пор - спокойно вести отсчёт.
Наставления. Третье лицо
- Лена, ты почему опоздала?
Белочка стыдливо закрывает румяные щёки своим белым пушистым хвостом, отворачивается, строит глазки наставнице.
Та вздыхает, понимая, что какого-либо внятного объяснения всё равно не добьётся.
- Ладно, что с тебя взять. Садись.
Белая Белочка довольно моргает и шустро юркает к своей парте. Кстати, к парте отличницы - первая в центральном ряду. Рядом с Зайкой-Очкариком.
- Сатоши, я всё вижу, - наставница касается кончика его носа указкой. - Я понимаю, ты увлечён математикой. Но у нас сейчас другое занятие, так что будь любезен.
- Понял-понял, - тот бубнит и тоскливо сгребает учебники и тетради в портфель.
- ‘Андре’на! - с задней парты подаёт басистый клич Медведь Жора, - а что мы сегодня учим?
Наставница поправляет бантик-бабочку, откашливается. С Жорой всегда очень сложно. Такой балагур! Но всё умеет и знает, если захочет.
- Вот ты вызвался, - ему кивает, - ты для всех и ответь. Я тебе только напомню, что мы начали проходить структуры.
Маленький Медведь задумчиво чешет лапой затылок, оглядывается, ища поддержки у подруг и товарищей. А те - вот решительно все - знай себе, поутыкались в книги, хвосты, уши поджали. И нет никого. Только он и очень требовательная наставница.
- А-а-а… Что структуры? - сидит, медлит с ответом.
- Ну вы поднимитесь для начала, Григорий. Вы же ответственный.
Тот тяжело поднимается. Чешет шею.
- Ох… Ну, это… - кусает губы, теряется. - А что, структуры. Всё завязывается там как-то так-этак… Да?..
- Вы отвечаете, а не я.
- Всё завязывается… Это… Это раз… Тьфу, завязка, да. Вот. Всё завязывается. А потом - ух! - лапой о лапу хлопнул.
- Нет, - смеётся наставница, - перед «ух» ещё кое-что.
- Мякотка! - шепчет игривая Чернобурка.
- У вас отдельный доклад, Татьяна, - осекает её старшая.
- Молчу, - лисичка губки только поджала.
- Тощна! - Жора хлопает себя по лбу. - Основа после развязки. Основная основа. А потом… Эта… Мы ещё её на истории проходили… Капитуляция! - выдаёт довольный.
… И не понимает, почему все смеются.
- Хорошо, хорошо, - наставница головой качает. - Убедил… - подходит к журналу. Берёт гелиевую ручку зелёную. - На семёрочку…
- А почему на семёрочку?..
- Кто капитулирует, - навострив уши, встревает Тоши, - с тех контрибуция. Это мы тоже уже учили.
- Сидите, Сатоши, сидите. Готовьтесь, - осекает Зайчика наставница. - И так, - хлопает в ладони, вздыхает.
Окидывает собравшихся учеников. Так-то их тут очень много. Но интересуют её из всех шестеро. Самые активные и разговорчивые - и наконец-то все собрались. Жора как всегда косолапый, но в целом всё сказал правильно.
По этому поводу наставница берёт ломтик мела, подходит к чёрной доске.
- Как уже заметил Григорий, и то, что я вам всем напомню, любая история содержит в себе единственную четвертную основу, а именно: завязка, основная часть, кульминация и развязка. Эта структура может расширяться экспозицией, прологом и эпилогом - но они - частность и возможная опция. Предыдущие же четыре элемента стабильны и неотъемлемы, какую историю мы ни рассмотрим. И не важно, в каком порядке идут заявленные разделы. Даже больше: при ахронологическом повествовании, в смешанном порядке эта структура тоже сохраняется и её можно вычислить.
Свою речь наставница подкрепляет соответствующими фигурами и словами, которые тут же выводит на чёрной доске перед классом.
- Но это база, - оборачивается к учащимся. - Теперь же поговорим о частностях. Сатоши, - тянется указкой к дрогнувшим ушам зайчика. - Вот ты с момента звонка сегодня в бой рвёшься. О какой структуре сюжета ты хотел всем нам рассказать?
- Да легко! - Зайчик вскакивает со своего места. Щурится, поправляет очки. - Алхимическое Делание. Математическая и цветовая структура, четвертная в своей основе. Основные элементы структуры - цвета и животные. Первое звено - чёрное. Это о возвращении к началу начал. Может быть смерть, может быть разложение. Может быть добровольная смерть. Всегда чёрная и с воронами. Это про несогласие с тем, что есть и невозможностью измениться как-либо, кроме прямого отказа от действительности. Следующий элемент - белое. Это о покое, следующим за смертью, закономерным возрождением после неё. Возрождением очень недолгим. Животный символ здесь - Лебедь. Птица красивая и которая знает, сколько ей дано жить. В истории это может соответствовать времени покоя и примирения с новой, вроде как, удобоваримой действительностью. Осмысление происходящего и подготовка к дальнейшему пути. Потом приходит смерть Лебедя - а вместе с ним белое и чёрное красится в жёлтый. Новый этап. Он может быть самым долгим. Здесь смешивается то, что происходило раньше с теми знаниями, которые открылись всего недавно. Это баланс мудрецов и
гармония в земном мире. Главный символ - гордый павлин. Неприятный, потому что упивается своей жизнью. Он почти доволен собой, потому что по крайней мере для себя уже всё получил от мира. Остался последний рубеж. Заключительный элемент - красный. В него является Птица Феникс. Сущность, рождённая из собственного пепла. Но! Чтобы стать абсолютом, Птица сжирает свои крылья, после чего обращается в Дракона-Змея. И этот Дракон будет служить другим, потому что для себя уже всё получено. Завершается история тем, что Дракон находит себе хозяина или хозяйку - и в их руках становится тем абсолютом, который меняет мир…
- Вопрос! - Волк Василий перебивает зайчика. - А причём к твоим курицам математика?
- Не к курицам, а геральдическим символам! А математика всегда причём!
- Не ссорьтесь, - кивает улыбчивая наставница. - Садись, Сатоши. Всё хорошо рассказал… Но девяточка, - языком цокает. - Ты забыл стадии знакомства с женихом Солнцем, женой Луной и рождением Дитя, которые предшествуют деланию.
- Не забыл! - возражает Зайчик, продолжая стоять, в упор глядеть на доску перед собой. - А удержал в уме и включил их в стадию чёрного.
- Для себя удержал. А друзьям и подругам вот не раскрыл. Так что прости. Садись.
- Ну и ладно! - Тоши падает на свой стул, скрещивает у груди лапки.
- А зачем этому сюжету родители? - вступается за Тоши Леночка. - Разве они не делают историю перегруженной?
- Родители нужны, дорогая Елена, затем, что без них не явится в свет дитя, - спокойно объясняет наставница. - Полное объяснение такой истории звучит как: мужчина и женщина вступают брак. У них появляется дочь или сын. Их ребёнок проживает свою жизнь, проходит свой путь, свои падения-взлёты - и потом, став взрослой женщиной, или же взрослым мужчиной - возвращается к родителям. Становится их опорой. Его или её силами продолжается данный род. И именно отец и мать - алхимики - герой и героиня такой истории. Птица - их общий плод, формирующийся их деяниями. И, под чьим влиянием, они формируют новых себя.
- Ух ты… - восторженный вздох Чернобурки. Мечтательный. С многозначительными взглядами в сторону Волка Василия.
Наставница усиленно не замечает происходящего между ними. Да и не очень-то ей это важно. Пусть развлекаются, главное - не на занятии.
- К слову, Елена, - теперь внимательно смотрит на морщащуюся Белочку. Ей такая трактовка этого сюжета, похоже, совсем не понравилась. - Вот вы совсем опоздали. А хотите представить доклад?
Та озирается на подруг. На наставницу перед ней. На очень уж длинную и опасную указку. Неуютно краснеет.
- Не хочу, - опускает взгляд. - Не могу сейчас… Не готовилась.
Старшая у доски вздыхает, прикрывает веки.
- Очень и очень плохо. Тогда… - тут косится на журнал. - Сегодня вам будет ноль, - тянется к ручке гелиевой.
- Ну как ноль! - вспылила Леночка, аж с места подскакивает. - Я же всегда отвечаю! Всегда всегда! Ну сегодня забыла… Но не ноль же…
Наставница отрицательно головой качает.
- Это задание было для всех желающих. И ты выбрала себе очень интересную тему. А теперь всех подводишь и отказываешься говорить.
- Не отказываюсь! - возражает Белочка, и яркое пламя пылает в её глазах. - Ну забыла! Но оценку-то зачем портить? Вот вы, когда в школе учились, вы что, всё всегда закрывали? Почему вам можно, а мне нельзя? Почему? Почему!
Наставница крепче сжимает рукоять указки. Лену бы следует приструнить.
- Спокойно, Елена. Не повышайте голос, ещё и дисциплинарное схватите. Или ноль, или прогул, раз уж вы опоздали.
Белочка поджимает ушки.
Остальные все и вовсе притихли. Такой суровости от их обычно доброй и понимающей старшей ещё никогда не было.
- А, может… - находится Леночка, - я… Вам после урока сдам? Я… Я соберусь. Я на перерыве перечитаю. Я всё-всё-всё расскажу. Ну не надо ни ноль, ни прогул. Пожалуйста…
Но старшая непреклонна. Настаивает на своём.
В конечном итоге Белая Белочка садится за парту, обхватывает лапками дрожащую голову. Совсем опустила мордашку в стылую светлую поверхность дерева.
Тишина ещё большая, чем после расстёгнутого ремня.
Только часы тикают. Давяще тикают. Всем на нервы. Неужели самая круглая, самая находчивая и смышлёная отличница умудрится схватить самую низкую оценку, а то и вовсе отметят так, будто совсем не пришла на занятие?..
Лена сидит, закрывшись. Вся-вся дрожит. Аж шёрсточка поднялась дыбом, почти вибрирует.
Белочка закрывает глаза. Вздыхает.
- Да нечего мне рассказывать, - заключает на выдохе. - Я уже всё, смирилась. На этом и тема с концом.
Наставница улыбается, кивает этой зверятке.
- Ну, раз нечего, то вот тебе честная восемь. Красивенький бесконечный цикл. На том и сойдёмся?
- А за что восемь? - удивляется Жора своим зычным басом. - Я, вон, хоть кой-как рассказал, а мне семь!
- Продемонстрировала, - роботом отвечает Сатоши. - Очень доходчиво и наглядно. Ещё и по-настоящему разозлилась.
… И какие же у неё все умнички! Особенно умнички и мастаки, когда нужно потянуть время. Занятие уже вот-вот кончится - а из всех желающих наставница только половину, и то, худо-бедно успела пока опросить. Вызывать остальных?
Так это скомкано будет, не договорят и до половины. А такой час ведь планировался! Вот Василий, капитан сборной - он же так здорово мог бы рассказать всем прямо про свой собственный путь героя! Он же горит подвигами, ему только сложности подавай!
Грюков Гоша вообще сегодня тихоня… Но это пока не доберётся до книги. А прямо просился весь вчера, чтоб ему дали поговорить про Юнга и архетипы. Особенно про жертву и про защитника. Отчего-то именно эти - его любимые?
Просто так повелось. Нравятся ему - и всё тут.
И Чернобурка только шутки шутила, а сама-то! Сама-то какая умничка. Она ведь всю тетрадь в разных схемах, теориях исписала. Не просто доклад маленький, а целую лекцию по разным сюжетам готовила. По тому, как разные структуры могут в себе сочетаться - она вообще сочетания любит, самые разные, и чтоб тесные-близкие. Ну, такая вот она Чернобурка, и что ты с неё возьмёшь?
Про разницу хронологического и ахронологического порядка. И причём здесь, и как можно реализовать линейный и нелинейный сюжет. И даже такую заумную штуку, как метатекст, читающийся между строк.
… Не успеет наставница уже, совсем-совсем ничего не успеет.
А уже и звонок трезвонит - и Медведь Жора, и Бурундук Гоша, и Чернобурка Владлена с Волком Василием - и Зайка Тоши, и Белка Ленка - все срываются со своих мест. Стулья-парты вверх-дном, переменка и перемешка. И вот эти шестеро - и все зверятки стадом выбегают из класса, шумно несутся куда-то далеко-далеко…
***
На полу зала раскидана куча игрушек, а усталая Мика валяется на диване, в обнимку с учебником. Под подушкой - большая тетрадка. Меж ладоней, как меч воительницы - на груди покоится здоровенная толстая линейка.
Ей кошмар, такой кошмар вот прямо назавтра учить-сдавать надо, и как задумается об этом - так просто голова кругом!
И почему её наставница совсем другая? Не такая, как у этих зверяток?
Может, Мике вообще стоит последовать примеру Леночки и не явиться на завтрашние учения? Это ведь… Ну… Не то, чтобы сильно сложно.
Во всяком случае, куда сложней, чем учить клятого Юнга. И вот дался всем этот Юнг?.. Ну к чему, к чему он всем, правда? Зачем он вообще кучу всякого-непонятного навыдумывал? Только жизнь честным Микам своими талмудами усложняет. А можно было бы поговорить про Сатоши Кона! И вообще, про разность культур и их единство, полученное благодаря Интернету. Это и ближе Мике - и в разы увлекательней, интересней!
Но - нет. От неё ожидается, что она всё-таки заставит себя сесть удобней, а лучше - встать. И хотя бы навести порядок в общей гостиной. А потом закроется в своей спальной и будет штудировать клятую психологию до посинения. А пригодится ли ей это знание - это ни наставница, да и никто другой почему-то не объясняет.
Ей богу, такая учёба - это почти концлагерь. Заучивать буквы просто ради бессмысленных букв.
А потом ещё и писать по ним новые. Такие же лишённые смысла.
Никогда. Ни за что. Мика. Не будет. Писать.
МОТЫЛЬКИ
Над болотом
Так-то, ночной лес полнится самыми разными звуками.
Прежде всего - шорохами листвы, шелестом множеств пар крыльев пепельных сумеречников, фосфоресцирующих бабочек, флуоресцентных лиловеньких мотыльков.
Насекомые - частые гости этой покинутой топи. На неё как посмотришь - и она мутная-мутная, то и дело заходится полупрозрачными пузырями. Эти пузыри хлопают - и тут же исходят парами, поднимая едкую дымку над и без того размытой поверхностью.
Конечно же, эта топь - лишь малая часть густого, дремучего леса.
Но сюда выйдешь только - и такое чувство, что нет у ней ни конца, ни края. Только узенький перешеек, два сходящихся, нет, отчаянно тянущихся друг к другу - и так далеко друг от дружки лежащих клочка земли. Выпирающих, осторожно сходящими к топи покатыми, утопающими краями в ней травянистыми берегами. Именно у их краешков и прокинут невысокий, по дуге, хлипенький деревянный мост.
Чуть дальше по прибрежной косе, частью корней утопая в вязком болоте, склонилась одинокая плакучая ива. В её лианах путаются серенькие и жёлтенькие светлячки. Оседают на ней, раскрывают крылья, уподобляясь маленьким, вибрирующим и мерцающим ночным цветкам.
Та часть ивы, которая утопает в трясине - она вся укрыта воздушными, пульсирующими не то оранжевыми, не то бурыми комьями. Они так раздуты, что походят на дрожащие шарики, внутри которых переливаются и вращаются вязкие, липкие, формирующие странные формы-фигуры субстанции.
То и дело эти комья сами собой лопаются, вот как те самые пузыри на прочей поверхности топи - и тогда недоформированные фигуры просто как есть вываливаются из них. Плывя в трясине, такие фигуры напоминают не то луковицы, не то слишком больших, непропорциональных червей, которые не столько плывут, сколько мерно ползут по поверхности. Достигают, быть может, где-то уровня середины моста - и там увязают, булькают, скрываясь под топью.
Сумеречники и мотыльки кружат над талой поверхностью. Робко и часто машут разноцветными крыльями, то и дело посыпая трясину переливающейся пыльцой.
Сама же поверхность, даже украшенная дарами-стараниями насекомых, настолько мутная, что полная луна, сияющая ярким окном в полуночном небе, вовсе не отражается в ней. Не отбивается бликами. Её лучи - как и всё вокруг - попросту растворяются, поглощаются вязкой жижей.
Местность здесь до пустого открытая. И это притом, что, если внимательно посмотреть на оба единственных берега, то в их чертах читается: некогда… Или очень давно здесь раскинулся уютный, цветущий луг.
Само же болото, судя по тому, как оно лежит между двух берегов, как обрамляет ещё не увядшую землю, скорее всего, раньше было быстротечным ручьём-рекой. Широким ручьём и глубоким. Скорее всего, именно к нему всякий лесной обитатель сбегался на утренний водопой. Об этом говорит даже сама трава, которая кое-где всё ещё лежит втоптанной в теперь грязный, вечно-рыхлый и влажный грунт.
А вот каким чудом покосившаяся плакучая ива всё ещё здесь не только держится, но и продолжает цвести - это и правда загадка. Но и вид у неё такой, что ты к ней только-только попробуешь прикоснуться - и она вместе с почвой всё-таки возьмёт - и отвалится. Лучше её не трогать. Если всё ещё здесь, то она точно заслужила своё право на место жительства.
Общая гармония нарушается чужеродными для этого места звуками. А именно - неспешное чавканье-шарканье резиновых подошв о мягкую почву - и то, как комья грязи сползают по обуви и шмякаются оземь, рядом с продавленными следами-оттисками. Шаг достаточно твёрдый, чтобы среди прочих деталей в них различалась печатка: кружочек и крохотная цифра 34 в нём.
Но эти звуки хотя бы условно принадлежат жизни. А вот позвякивание металлического колечка-ручки о покатую крышку фонарика, мерное гудение зажжённой лампочки в нём и трение стержня раскрытого зонта о плечо и капюшон курточки - такого в данном краю уже давно не слыхать.
МЕрцающий и покачивающийся приглушённый жёлтый свет худо-бедно озаряет размытую, размазанную тропинку, а насекомые, вопреки их былым обычаям, срываются со стылой земли, отлетают куда подальше в укромную темноту.
Раскрытый зонт то и дело шелестит о синтетическую тёмную ткань.
Запах вокруг такой, как будто - да, здесь совсем недавно прошёл тяжёлый ливень, а с ветвей плакучей ивы, с её низких, тянущихся к почве листков, то и дело стекают капли. Оттягиваются - и грузно падают к травянистому грунту - и приземляются на поверхность зонта. Шумно об него ударяются, разлетаются мелкими брызгами.
Новый возмутительный звук - скрип ступеней на хлипком мосту. Дерево очень старое, даже и не известно, как давно, и кем эта переправа была построена.
Шаг неровный и осторожный. Одним лишь только кончиком носка, чтоб проверить, выдержит или нет.
Всего чуть-чуть прогибается. Даже как будто бы даёт едва-уловимую трещину - но в целом, да, держит.
Новый шаг уже куда уверенней, всей подошвой - и, да, ничего не прогнулось, не надломилось. Только перегородка-поручень нет-нет, а всё же поскрипывает.
Тихий «бульк», «хлюп» следующий за ней - отвалилась какая-то щепка, острым концом угодила на вспенившийся на топи пузырь. Пузырь лопнул - и на его месте поднялось негустое облако сизого пара.
Ничего, ничего, так бывает.
Восхождение не прерывается.
***
Вот жижистая поверхность густой, вязкой, исходящей на пузыри, бульбашки мутной топи.
Вот мотыльки, сумеречники, бабочки, парящие над болотом, посыпающие его переливчатой пыльцой-пеплом.
Вот комья, что облегают нижнюю часть перекошенной плакучей ивы, будто осаждают, растут на её стволе, выпирающих из почвы корнях.
Вот фигуры-субстанции, формирующиеся в этих комьях - и то и дело рвущие свои тонкие коконы, вываливающиеся в зыбучую жижу, дрейфующие по ней.
Вот два краешка, травянистые берега пока что живой, с подмятыми травами, влажной и рыхлой земли.
Хлипкий, невысокий, по дуге, мостик. Даже сейчас он хоть и чуть-чуть пошатывается - а всё-таки гордо держится.
А вот девочка, стоящая на мосту.
Чуть-чуть ладошкой, но куда больше - плечом и шеей, она придерживает раскрытый зонтик, по краям которого всё ещё стекают капли, подхваченные с листвы.
Ведущей рукой девочка держит простенький прямоугольный фонарик. Металлическая коробочка со стеклянными стенками, дверцей, чьё сердце - то и дело сбоящая, но всё же редко мерцающая, озаряющая ночь лампочка.
Девочка Плотно закутана в тёмненький пуховик, а шея обёрнута бордовым, с белыми полосочками на концах шарфиком.
Ладошки в уютных красно-клетчатых варежках.
Плотные синенькие штанишки, красные резиновые сапожки.
Шапочки нет, за ненадобностью. Каштановые волосы забраны в две аккуратных косички-хвостика, теряющиеся в смятой густоте капюшона.
Девочка оделась и по местности, и по погоде. Так укутана, что из всего лица можно лишь угадать прищуренные, чуть-чуть приотомкнутые веки. И румянец на щёчках: всё-таки, да, здесь прохладно.
Девочка стоит на мосту и смотрит на вязкую, жижистую гиблую топь. Наблюдает за тянущимися по ней луковицами и червями.
За насекомыми, часто кружащимися над ними. Не дёргается на звуки лопающихся комьев у корней ивы - а лишь провожает спокойным взглядом всё новые, новые вываливающиеся на поверхность недооформившиеся фигуры.
Лёгкий ветер шебуршит листьями, перебирает тонкие ветви-лианы, похожие на длинные пряди, сбивает с них оставшиеся после дождя капли.
Кстати, о каплях.
Всё-таки луна закрывается густым серым облаком.
Нет ни грома, ни сильных порывов воздуха. Просто новое тихое «кап».
«Кап».
«Кап-кап».
«Кап-кап-кап».
Девочка ведёт плечом, поднимает над собой зонтик. Прижимает к сЕбе фонарь, чтобы скрыть его от нахлынувших с неба слёз. Слёз тихоньких и робких, но частых-частых.
Великим множеством, маленьким водопадом, они падают всё больше к земле. Прибивают всё ещё, подобно их старшему брату-мосту, не менее гордо держащиеся одинокие стебли трав. Мешают с грязью и так размытые черты единственной здесь тропинки. Беспокоят топь нет-нет, а всё-таки частой рябью. Вбивают в зыбучую поверхность комки мерно-плывущих фигур.
Бабочки, мотыльки, сумеречники с шорохами и шелестами, частым мерным жужжанием срываются с насиженных мест, спешно стекаются к покосившейся кроне ивы, среди острых, режущих, плотных листьев ища приют от внезапно вылившегося дождя. Узорные листья похожи на маленькие крыши-купола, охотно дают убежище малому лесному народу, а светлячки на прядях-лианах мерцают опасно-красным, сигнализируя о недобром. Указывая на место пристанища.
Какое-то время девочка просто стоит, одна-единственная под проливным дождём.
Укрывается непрочным зонтиком, а вокруг - слепящая темнота.
Слепоты добавляет мерцающий под девичьей ладошкой фонарик. Он-то, конечно, немного озаряет раскинувшуюся перед ней поверхность, но всё, что вне круга света - как будто в болоте, утопает в густом, вязком мороке. Даже насекомые, и те как будто прекращают светить. Одна лампочка тухнет вслед за другой, с таким, неслышным, но чётко осознаваемым «щёлк!».
И только тянущиеся по зыбкой трясине неоформившиеся комья фигур продолжают сиять, робко фосфоресцируют. Словно сами в себе, только вырвавшиеся в вязкий мир, они всё ещё держат в собственной искажённой плоти нерешительный, слабый свет. Они тянутся по поверхности топи, дрейфуют перед девочкой нестройным, смешанным рядом. За исключением их личного, телесного переливающегося свечения, их природного цвета не разобрать. Равно как и невозможно угадать в их чертах хоть что-то сколько-нибудь конкретное. Уже и не черви и луковицы, а что-то совсем размятое и расплывчатое, как будто густая масса - и так каждый. Один за другим, один за другим.
Дождь не усиливается, но и не добавляет шума. Он просто идёт, как будто бы мимоходом. Только, как будто бы, на зыбкой трясине начинают формироваться лужицы - да и то, совсем мутные. Даже те, которые попадают в круг света, остаются чёрными, без каких-либо отражений в них.
***
Девочка снова ведёт плечом, перехватывает зонтик чуть-чуть удобней, чтоб освободить и вторую руку.
Дальше - кладёт вторую ладошку поверх колечка-ручки фонарика. Тяжело поднимает его на уровень своей головы, ставит на бортик моста. Аккуратно и тРепетно поворачивает его дверцей к себе.
Пристальный взгляд прищуренных глаз устремлён в сердце мерцающей слабой лампочки. Она то и дело вспыхивает и затухает. Мерно мигает частыми перебоями.
Новые, совсем уж неслыханные звуки, добавляются в это место. Звуки, на которые способны лишь только люди: возня, метушня, замешательство. Возмутительнейшее беспокойство! Оно волнует замерших насекомых, да так, что те не только светить, те копошиться под листьями перестали.
А всё почему.
Открыть дверцу, не стягивая варежку, оказывается не такой уж лёгкой задачей. На это требуется какое-то время. И это притом, что второй ладошкой девочка придерживает тыльную стенку фонарика, чтоб тот никуда не упал - а плечом и шеей не забывает про то и дело норовящий выскользнуть зонтик.
А варежка - не перчатка. Там только большой палец, остальные все сложены плавником-крылышком. И дверца у фонарика не простая, а с ловким, хитрым замочком, в который ещё надо попасть.
Как бы чего не вышло!
Девочке уже вовсе не холодно, скорее жарко. Щёки совсем раскраснелись. Не только глаза щурятся, но и морщится лоб. Ткань шарфа заходится складками, как будто она то и дело его кусает.
Но всё-таки да.
Всё-таки победное «клац!» - и дверца фонарика открывается словно сама собой.
Дальше - матерчатая ткань варежки перекрывает робкий дрожащий свет. Мягко, без нажима, без натиска обнимает неровно закреплённую лампочку.
Дальше - не то скрип, не то лязг. Такой пронзительный и визгливый, что и мост прогнулся, и свернулись редкие стебли травы. Ещё лязг, и ещё. Протяжный, протянутый, шершавой поверхностью по ржавой грубой резьбе. Режущий уши лязг. Выбивающий слёзы лязг.
… «тук».
… и вокруг - темнота.
Только потухшая лампочка на ладони. Основание покрыто комьями, грязью и шелухой.
Девочка уже не держится за опустевший фонарик, просто оставляет его стоять на неровной перегородке моста.
А вот лампочку над собой поднимает.
Подносит её к спокойной поверхности топи.
Закрывает глаза.
Ладони расходятся.
Не было даже «плюха». И никаких прочих звуков.
Потухшая лампочка влипла в вязкую топь.
А потом потянулись искры.
***
Кутаясь в пуховик, придерживая обеими ладошками скользкий зонтик, девочка стоит на хлипком мосту, прячась от проливного дождя.
Перед ней, за ней и повсюду раскинулась широкая вязкая жижа волнующегося болота.
По поверхности вокруг мостика мерно дрейфуют крохотные фонарики, а светлячки, мотыльки, бабочки, сумеречники покидают листву-купола, презрев тяжёлые капли, всё слетаются, слетаются к ним.
Кстати, ливень, тем временем, затихает, укатывается-уходит вместе с дрейфующим облаком-кораблём, и на небе вновь открывается бледное окно луны.
СлабенЬкими тонкими лапками, насекомые хватают ручки-колечки фонариков, и лампочки за стеклянными стенками вспыхивают то лиловым, то жёлтеньким, то синим, а порой и зелёным светом. Иногда ещё белым. И сереньким, будто пепел.
Самые отчаянные группки бабочек - к ним на помощь приходит моль - поднимают светящиеся коробочки, тянут их над размытой гладью.
Вот теперь ночной лес действительно полнится звуками.
Прежде всего - звуками то гаснущих, то вспыхивающих разноцветных, маленьких огоньков.
Конечно же - есть жужжание и шелест множеств пар крыльев.
И позвякивания колечек о металлические покатые крышки.
Гудение лампочек. Тихий треск искорок.
Шорох листвы на ветвях-лианах ивы.
Хлюпанье пузырей и шипение пара.
Но ещё к картине добавился самый главный звук. Звук, которого не было здесь едва ли не испокон веков. Звук, сугубо жизненной, истинно человеческой сущности. Звук искренний, сказочный по своей сути. Родом из далёкой страны мечты - и хорошо знакомый всякому. Понимаемый всеми прекрасно и однозначно.
Вспыхнув единожды, он останется над болотом. И никогда не увязнет, какой бы тягучей не обернулась поверхность под ним.
Звук улыбки.
О козлах
В этом лесу есть приют самым странным - и так логично вписывающимся в его картину местам.
Есть, например, луковичная поляна - но о ней чуть-чуть позже.
Есть и лужайка, где собираются феи. Там с ветвей свисают лианы-гирлянды, а среди листвы селятся крохотные синенькие светлячки.
Конечно же, в самой чаще, под самыми густыми кронами и среди самых тернистых рощ ютится берлога-пещера Большого Медведя. Ну, что это за лес, в котором нет своего собственного, и обязательно Большого Медведя?
Есть болото, и никто не знает, как оно получилось - но туда нужно приходить с самым личным фонариком. Без него ну никак нельзя.
Есть дорожки. Но по ним сколько ты ни блуждай, а всё едино выйдешь только в то место, о котором сильней всего думаешь.
Птицы? А вот их, кстати, в этом лесу почти не водится. Только одна, очень редкая, и со своим личным домиком. Не гнездом, ещё и не на ветвях.
И, конечно же, озеро. Ну, как озеро. Если так посмотреть, то это не озеро где-то у кромки леса, а небольшой островок в сердце большой воды. Только вода кое-где вот той самой мазутной топью тянется. И уходит в дремучие заросли, среди которых витает вечный густой туман.
Как попасть в этот лес - об этом лучше не спрашивать. Да и незачем: он самодостаточный, не ждёт и не требует, чтобы путница его искала.
А ещё здесь в принципе нет таких понятий, как день и ночь. Только кудрявые серые, чёрные, металлические облака, которые нет-нет, а иногда закрывают собою бледное округло-овальное окно луны.
Как в этом лесу не запутаться?
Ну, об этом уже, вроде как сказано. Нужно встать на тропинку - и чётко знать, куда именно хочешь идти. И обязательно выйдешь в нужное, так искомое тобой место.
Вот и Мика сейчас стояла на чуть поросшей, теряющейся в невысокой траве тропинке. В лёгкой кофточке, свободных штанишках и сапогах, она куталась и оглядывалась, думая-вспоминая, куда именно ей идти.
Сегодня без проводницы. У проводницы свои дела - и она обещала встретиться с Микой потом, когда придёт время, и она действительно Мике понадобится.
Сейчас же девочка и сама могла прекрасно со всем справиться.
Дело-то ведь простое! Выйти к той самой луковичной полянке. Эту полянку очень легко узнать. Из всех светлячков, заросли к ней освещены пепельными сумеречниками, собирающими нектар одуванчиков, что тянутся тут и там вдоль дорожки.
Косолапой походкой, то и дело спотыкаясь, придерживаясь за живот, девочка неровно ступает по то и дело теряющейся дорожке, отодвигает стягивающиеся к ней сухие, лишённые листьев ветки, то и дело цепляющиеся то за волосы, то за оттянутый воротник.
Шаги ей даются тяжко и нехотя, но всё же она заставляет себя ступать уверенно. Без уверенности она бы в принципе не пришла сюда.
Так что надо, надо идти. Ночной лес не приемлет тех, кто лишён решительности.
А вот и сама поляна.
***
Земля на луковичной поляне очень рыхлая и всегда прополотая, лишённая всякой чужой растительности. Особенно - сорняков.
Сама поляна - это скорее лужайка, со всех сторон обнесённая густыми высокими каменными деревьями. Камень этот, кстати, цветной. Тёмный морской сапфир. А вот ветви светлее - ляпис-лазурь. Листья на этих деревьях и вовсе иные, из тонкой яшмы, в которой ловится отражение бледной луны.
Ну и, да, ещё кустик сухонький.
Но Мике сейчас не очень-то до красивостей. Она сюда пришла по очень важному делу!
Стоит-оглядывается, осматривает торчащие из земли высокие слоёные стебли.
Луковицы - они те ещё крысы, вечно прячутся под свою рыхлую мягкую землю - и как найти из всех нужную - ай, чёрт его разобрать!
Только нет здесь чертей. Так что разбираться приходится лично.
Зачем нужны луковицы?..
Обычно после встречи с козлами. Блеют они и мекают. И рога у них те ещё. А потом ищи луковицу и ходи тяжело недовольная.
Мика тянет за один стебель - да тот не вытягивается.
Прикоснулась к другому - тот и вовсе осыпается трухой к земле. Ну вот что за напасть, а? Правда!
Ищет-ищет, копает-копает, да всё мимо и всё не то.
Умахалась и укопалась, сидит на той самой поляне, испарину со лба тыльной стороной варежки смахивает.
Всю ночь провозиться ей совсем перспектива не улыбается.
Будь Она своей луковицей, где бы она запряталась?..
У-у-у-у… Да с ней бы сталось! Уж чего-чего, а прятаться Мика умеет!
… И ведь верно!
Стоит девочке только лишь оглядеться и подумать именно о себе, она поднимает глаза - и упирается взглядом в слишком уж подозрительный кустик. Как бы, все деревья здесь каменные - а этот милаха как будто бы даже живой. Ещё и ветками шебуршит.
А-ну, ка! Иди сюда, кустик!
Девочка поднимается, твёрдым шагом двигает к никнущему к старшим собратьям растению, да вот только поздно уже: не отвертится.
Благо, ладони девочки укрыты плотными варежками. Обломать и выкорчевать несчастье не становится большой проблемой.
И, что важнее, куда важнее - корень-то у него вполне себе луковичный. Ещё и беленький такой, слоёный-блестящий, укрытый совсем свежей зеленью. И волосинки у кромки, в точке нижнего полюса. Прекрасный и подходящий.
Изломленный, искривлённый, уже не дрожащий, а тихо поникший кустик девочка просто отбрасывает - а вот корень его отирает тыльной стороной рукава своего удобненького пуховика - и складывает в кармашек. Хлопает довольная по поверхности ткани. И змейку застёгивает.
Чтоб уж точно не потерялся!
***
Мика опять на тропинке.
Проводница, выходит, про неё уж совсем забыла!
Нет, ну, как, девочка знает, куда ей идти. Но и провести обещали… Как-то совсем не-понашенски. Не по-лесному, не по-народному.
Но и ничего не попишешь. Опять придётся самой идти.
Благо, сама дорога теперь совсем простая. Прямая такая, не теряется, не петляет. Будто девочку за ручку ведёт.
Идти, к слову, чем дальше - тем вот совсем не легче, а, даже напротив. Что ни шаг, то Мика чаще и чаще нет-нет, а всё ж спотыкается. Равновесие едва держит. Тяжело, ох, тяжело-то как ей идти!
Сама не помнит, сама не знает, как именно - но всё же выходит к неширокому пролеску.
В сердце пролеска - большое-больше, изогнутое, изломленное, с широченной трещиной от самой земли - и примерно до середины - дерево. Ветки на этом дереве торчат в разнобой, хаотично. Сам ствол - да, конечно же, тоже каменный. Что-то вроде смеси топаза и янтаря.
А вот эта самая трещина - она вовсе неоднородная. Даже больше - благоустроенная, кое-где обнесённая сетками. И даже с прицепленной к ней петлями, створками - да и, в целом, нормальной такой, приятной входной дверью. И окошками по бокам, кругленькими и зашторенными изнутри.
Вот именно к этой хижине девочка и держала дорогу.
И вошла без стука, всё так, как ей наказали.
Почему без стука?
О её визите сюда известно. А если б известно не было, то сколько она ни зови кого-то, ни стучи, ни звони в колокольчик - ей всё едино б никто и не подумал открыть.
***
Первыми, конечно же, в нос ударили запахи.
Так много их - и все столь разные, что вместе складывались в какую-то вовсе уж никак не передаваемую, едко-пряНо-сладкую смесь.
Банки-склянки звенят на высоких полочках, под потолком витает зеленоватый дым.
При всей задымленности, помещение, тем не менее, ну очень просторное. Такое просторное, что Мика даже теряется.
Только опускается неуверенно на протянутую скамейку у ближайшей стены. Садится рядом с двумя подружками феями. Обе-две в сияющих, переливчатых серебристых платьях, держатся за руки, улыбаются. Посмеиваются немного нервно.
Мика оглядывается, первый раз в этом месте.
Чуть дальше от лавы, в противоположном углу - прокинутый невысокий столик. На нём тоже фея, только на животе лежит. А над ней склонилась, скорее всего, её подруга. Или знакомая. Склонилась с иголкой. Аккуратненько, мягко, нежно, приставляет металлическое тонкое острие к бедру лежащей. Чуть-чуть надавливает на кожу - и алая капелька тянется за иголкой нитью, сама просачивается в ушко.
Фея-прядильщица улыбается и довольно кивает. Гладит лежащую на массажном столике подругу по голове. Дальше - аккуратно касается расправленных робких крыльев. Они все в дырах и латках. Вот этой вот нитью алой, игОлкой маленькой - прядильщица и принимается их латать.
Дальше от массажного столика - кресло, навроде такого, как в кабинетах зубных врачей. В этом кресле размещена шарнирная кукла. И всё вроде с ней хорошо, да кой-где местами керамическое покрытие то от рук, то от ног, то и от лица отслаивается. Порхающая феечка рядом собирает отломленные кусочки, смачивает их в рядом стоящей баночке - и клеит обратно, чтоб кукла была как новенькая.
Совсем-совсем далеко, вообще отдельно от прочих, дверь в соседнее помещение. Дверь очень плотно закрытая, с матовым стеклянным оконцем. За тем оконцем нет-нет, а угадываются то тянущиеся, то опадающие, самые разные тени. Ну, тут как бы всё понятно: в той комнате новых феечек учат, как добывать нектар.
Основное пространство занято пятью лавами, и две из них уже заняты. Заняты мерно спящими, свернувшимися под одеялом дриадами. Все феи - дриады, когда ложатся на эти койки.
А меж них гордо прохаживает важная большая сова. Ещё и в фартуке, и с чепчиком набекрень.
Она важно смотрит, искоса, свысока на Мику и двух смешливых подружек. Молча указывает крылом на свободные лавы. Но никого не пускает. Ждёт оплату: те самые личные луковицы.
***
Мика ложится на указанную для неё коЙку.
И пары самых разных запахов, и монотонная, непрекращающаяся здесь работа, и очень пристальный, гипнотизирующий взгляд больших чёрных глаз важной пернатой совы - от всего этого девочка засыпает. Удобно кублится в одеяльце, даже не сняв с себя пуховик. И даже забыв разуться.
Проходит время.
Какое... Какое-то неопределённое.
Очень размытое, очень долгое, растянутое, вязкое, закрывающее, замыкающее куполом время.
И то пусто, то густо. То тревожно, то, вроде, спокойно. Немножко колко, немножко дрожи. Но, главное, что без боли.
Что свободно так и совсем легко.
***
Когда Мика раскрывает глаза, голова её всё ещё идёт кругом. Зрение чуть-чуть размытое, и в целом немного мутит. Ну, так. Терпимо, нормально. Совсем чуть-чуть.
Мудрая Сова в белом фартуке важно стоит над девочкой. Меж перьев в крыле она держит баночку шоколадного джема. С ложечкой, да, конечно. Молча протягивает.
Мика кивает, подпирает подушку, полусидит и немного лежит. Медленно колупает вязкое чёрное со сгущёнкой варенье. Сладенькое. Придаёт сил.
А силы - да, силы точно нужны.
Вкусный-вкусный шоколадный совиный джем. Хотя бы за ним однажды стоит сюда вернуться.
Кстати, остальные койки уже пустуют. А вот на скамье у двери собрались ещё трое незнакомых для девочки фей. Ну и что, что они не знакомы. Мика им всё равно кивает. Может, даже, и видела их, да не может вспомнить.
Соскребает остатки джема со дна кругленькой стеклянной баночки. Потом отставляет её на невысокую прикроватную койку.
Мудрая Сова заботливо помогает подняться девочке, придерживает её своими раскидистыми, широкими, и такими мягкими, почти что плюшевыми-пуховыми крыльями. Почти что лично ставит её ноги.
Мика ей благодарно кивает и улыбается.
Птица снова взмахивает крылом, мол, как знак, чтоб чуть-чуть подождала. Оборачивается всем своим безразмерным телом - и очень ловко, между лавами-койками, всякими станками и аппаратами, петляет к продолговатым ящичкам на стене. Извлекает оттуда металлическую коробочку со стеклянными прозрачными стенками. В три стенки и одну крепко-накрепко, хитро закрытую дверцу.
А внутри коробочки - мерцающая дрожащая лампочка.
Этакий простецкий, но очень надёжный фонарик.
Этот самый фонарик Мудрая Сова торжественно и вручает Мике.
***
Девочка кутается в пуховик. Одним плечом и шеей придерживает зонтик. Свободной рукой держится за колечко фонарика. Оглядывается на развилку то и дело теряющейся тропинки.
Уже было решив, что и быть ей теперь одной, она вдруг слышит знакомый оклик.
Не оборачивается - а дёргается. Всем телом подаётся на звук - и широко-широко улыбается.
Да! Её проводница… Ну… Слегка опоздала. Краснеет по этому поводу, извиняется. Всё откидывает мешающиеся сизые пряди с румяного, сияющего лица.
В руках проводницы - завёрнутый в праздничную ленточку букет пионов. И поздравительная открытка, теряющаяся среди их стеблей.
Проводница совсем запыхавшаяся, одетая вовсе не по погоде. Охает-ахает, всё краснеет и извиняется.
Ну, а Мике-то что? Мика вот всем довольная. Да, конечно, совсем скоро ей опять быть одной, но встреча с лучшей подругой, пусть и мимолётом и мимоходом - это всё ещё встреча с подругой.
Все же рабочие, все при деле.
Все прекрасно всё понимают.
Девочка просит, чтоб этот букет её фея для себя сохранила. Ну, для лучшего дня и лучшего, более удачного времени. Но всё равно, даже так, искренне обнимает, благодарит её за подарок.
***
Так вот встретившись, обе подруги опять прощаются. А перед ними - всё та же теряющая тропинка, расходящаяся на множество самых разных развилок. И многие дороги то прикрыты невысокой прибитой травой, то и вовсе тянутся терниями.
Обе феи - лиловая, синяя, всё ещё стоят вместе. И тихонько держатся за руки.
Уходить и прощаться не хочется.
А всё-таки - надо, надо.
И расходятся, бросив подружка подружке, от каждой - тёплый личный прощальный взгляд.
У костра
Так вот, феям он и вовсе не нужен. Об него ещё обжигаются! И зачем он, вот правда?
И без костра здесь всё более чем отлично!
Где это «здесь»?
До сегодня Мика не знала.
Сверх того, чтобы сюда прийти, ей строго-настрого велели закрыть, а лучше и вовсе чем-нибудь завязать глаза. Аргумент «зачем» разбился об очень авторитетное «поверь, так нужно».
Ну, как бы. Мика не стала спорить. Нужно, так нужно. Если что-то и существует - значит, да, наверное, так заведено.
Её ещё в спину подталкивали. Но - нет, не торопили. Просто вели так, и подталкивая, и под локоть, чтоб не сбилась слепая с тропинки. И слушала шорох крыльев всюду порхающих сумеречников, реже и всё время чуть дальше - пока что невидимых светлячков. Не менее закономерный вопрос «а куда ты меня ведёшь» разбивался об очень похожее «сейчас, погоди, всё будет. Ты только лишь подожди и верь».
И, опять-таки, Мика охотно ждала и верила. Красивой фее ведь незачем обманывать девочку, которая уже и так потерялась?
Да и что бы хоть кто-нибудь получил с попытки обмануть Мику? Только её же разочарование в такой особе, а разочарование - ну… Такая себе валюта. За неё если что и добудешь, то только часть ключика, открывающего балконную дверь: вроде как и полезный, а вроде и не всем уж слишком-то нужный предмет.
А вот трава на этой тропинке, внезапно, весьма высокая. Ну, достаточно высокая, чтоб её то и дело приходилось перед собой раздвигать, порою - чуть ли не продираться. Высокие-высокие заросли, совсем нетипичные для прочего ночного леса.
В какой-то момент к вездесущим шорохам насекомых, шелестам тканей одежд о то и дело закрывающие проход стебли, и шарканью обуви о рыхлую почву добавился новый звук, одновременно выбивающийся - и, да, по-своему ожидаемый.
Тонкий, переливчатый и нечастый, размеренный звук колокольчика. Колокольчика тонкого-тонкого, и не одного - сразу нескольких, и слева, и справа. И даже чуть-чуть впереди.
От неожиданности, Мика едва не споткнулась. Да и споткнулась бы, не держи её проводница-подруга под локоть. А так - только оступилась немного. А дальше - нет, не сбавила и так тихий шаг.
***
- Мы пришли.
Хотя и в этих словах смысла не было. Если проводница остановилась, как бы и так понятно. Но услышать её голос, пусть и лишний раз, всё-таки очень приятно. Он у неё… Очень свой, что ли. Со вкусом чёрной шоколадки и примесью фруктового льда.
Мика всё ещё в варежках, и в варежках развязывать ленточку на глазах не удобно. Так что проводница ей помогла. Встала аккуратненько за спину, мягко коснулась затылка. Ещё и провела так, как будто погладила. Ну, как «как будто»… Так, что Мика невольно поёжилась, плечи вскинула, чем вызвала мягкий смех спутницы.
Кончик пряди-лианы, лиловое крылышко рядом вспорхнувшей бабочки, накренившаяся длинная ветвь.
***
Девочка стояла как бы на пороге не то небольшой лужайки, не то укромного островка. Подобно очень заинтересованному, восторженному в своей увлечённости странным новым миром хорьку, она вытянулась на носочках, и всё оглядывалась, оглядывалась по сторонам.
Ощущения… Они сравнимы разве что с гостинами на кухне доброй чёрной принцессы. И с гирляндами в спальной, где на стенке висит плакат MCR, а на столе беспорядочной кипой свалены учебники и тетради. Мультиками по ICTV зимним вечером на диване и в светлом зале.
… И, всё равно, сколько ни подбирай - а всё не то. Всё близкое, но не так. Не достаточно.
Синяя Фея взяла девочку под руку. Вокруг не смотрела. Улыбалась, чуть склонив голову, наблюдая за новой подружкой. Понимая её растерянность и смятение.
***
В сердце полянки-лужайки-укромного-островка раскинулась высокая, пышная, будто вечно-цветущая ива. Многие её ветви напоминали не то прямые длинные пряди, не то, в счёт осевших на ней сияющих бабочек, то и дело мерцающих светлячков, ночные гирлянды. То и дело покачиваясь, они одними только движениями создавали осязаемую мелодию, похожую на тот самый тихонький перезвон колокольчиков.
Некоторые из них и вовсе переплетены так, что на них и сидеть удобно, и раскачиваться, как на самых лучших качелях.
И ведь раскачивались!
Вот так, как минимум три разных феи, по разные стороны вокруг дерева: ухватившись ладонями за лозы, закрыв глаза, они качались на этих лианах, всё той же неслышимой, но уловимой музыке в такт.
Отдельно, повсюду - стояли-валялись пеньки-колоды, то друг у дружки, то в разнобой, как скамейки и лавочки в парке ли, на аллее.
В целом, вся эта небольшая полянка своей закрытостью напоминала этакое особенное место собрания, куда и с открытыми-то глазами, если не прошенный - не придёшь, настолько здесь всё… Обособленное, что ли. Окружённое почти личным, собственноручно выстроенным и выпестованным не домашним, но семейным уютом. Причём, уютом такой семьи, которая не навязана ни паспортом, ни местом рождения, ни прочими положениями о невольных. Семейным по-настоящему, как только и бывает у лесных фей.
Пока не увидела лично, Мика просто не верила, что и такое можно.
***
А теперь к костру и почему он не нужен.
Здесь и так полно света. Света личного и наружного.
Девочка это быстро смекает, без лишних к тому объяснений. Просто из того, что вот прямо сейчас стоит и видит.
Ладно бы светлячки-бабочки, так у всех-всех-всех отдыхающих на этой полянке фей переливчатые, мерцающие их собственными сияниями крылья. И все-все-все разные, хоть и преобладающие оттенки - в сторону лилового и лазурного, с толикой тёмного перламутра, морского жемчуга.
И почти никто из них не летает, а, даже напротив - многие - кто на качельках, кто хоровод водит во внутреннем круге, танцуя, играясь у высокой ивы, а кто и на лавах-скамейках, или просто на мягкой траве.
Отдыхают. Вот нужное слово.
А те, кто всё же порхают, - с их перепончатых, полупрозрачных крыльев осыпается серебристо-пепельная пыльца.
И сколько их здесь! Со всеми даже не познакомишься!
- Кого нужно, тех узнаешь со временем, - с улыбкой замечает Синяя Фея, а Мика… Мика только кивает, буде да, поняла-приняла.
- Тебе жарко? - подруга снова берёт под локоть.
… Да как сказать. Странненько, вот. Но здесь тепло, очень-очень тепло. Так что курточку - да, правда, можно всё-таки снять.
Куда положить курточку, чтоб не потерять потом, не забыть? Да куда угодно! Здесь, так-то, всё-таки все свои. Можно хотя бы и вот, как есть, положить на траву.
Стоит откинуть пуховой и тяжёлый верх, как дышать становится в разы легче. Именно что, свободней, на неширокую полную грудь. Аж кофточка, как будто бы на ветру, вздымается - и встряхнуться при том, вздрогнуть.
Ай, хорошо!
Мика вытягивается-потягивается - как же… По-нужному!
А ещё, что немаловажно, к новенькой никто не спешит здороваться. Ну, как, конечно же ей кивают, её замечают, ей махают и улыбается. Но нет вот этих расспросов, ни как имя ей, ни откуда она, кто такая.
Сидит себе, отдыхает, на подстилке своей, на курточке, всё ещё чуть смятённая-обескураженная. Не подавленная, но явно под впечатлением общей картины вокруг.
И все прочие как будто её понимают. Как будто некогда такими же были сами. Никто с ней не говорит, никто подобного не сообщает… Но вот именно ощущение такое - да, лично у Мики вот точно есть.
Как будто бы и на празднике - и вне его в одночасье. Странненько… Но всё лучше, чем прочее. Главное - не совсем сама.
Синяя Фея вздыхает, расслабленная. Тоже сладко потягивается - и, как есть, так и падает просто рядом. Не садится только, а сразу вот на подружкину одёжку верхнюю вся ложится. Руки закидывает под голову. Разминает плечи, шею. Едва слышно, как хрустят суставы её хрустят.
Девочке слышно, кто держится у ней подле. То на эту фею, то на прочих всё ещё несмело поглядывает.
- А чем вы вообще занимаетесь?
- Мы? - Смех добрый. - Собираем нектар!
- А здесь, что, вот так просто все как-то где-то ночуют?
- Ну… - лежащая опять чуть вытягивается. - Как где-то. Вроде бы, у каждой здесь своё место. Я во-о-он в том гнёздышке, - указала куда-то в неопредлённое, в сторону густой кроны Ивы. - Третья ветка, сразу направо и вверх.
Мика кивает, так с умом, буде бы да, увидела.
- Высоко! - больше, чтоб разговор поддержать.
- Не, - Синяя Фея чуть усмехается, - очень даже и низко! Наверху не люблю, не удобно.
Девочка между тем очень честно пытается представить возможное феино гнёздышко. Как вообще оно должно выглядеть? Вот у птичек оно - у кого из сора, кто-то - собирает из хвороста… А здесь-то как дела обстоят?..
- А покажешь? - недолго думая.
А подруга опять улыбается.
- А кто говорил, что высоко?
- Да иди ты, - Мика надувается, по-доброму толкает её в плечо.
***
А вот что неожиданно - у великой ивы всё-таки есть ступеньки. Вот так запросто, даже не вбитые, а именно часть ствола. Хватайся за них, опирайся - ну и - до первых больших ветвей!
Мика смотрит на это, сильно, даже чуть-чуть до боли, закинув голову. Много-много ступеней.
А подруга-проводница знай всё с неё умиляется.
- Не у всех и не сразу здесь отрастают крылья, - и своими притом дразнится так, махает, ещё и пыльцой посыпает сапожки, землю.
Девочка слышит: другие феи шушукаются-посмеиваются. Ну да, ну да. Конечно же, «не замечают». Хихикают, но хотя бы по-доброму. И не лезут с советами, не подкалывают. Только порхают вокруг, на качельках качаются, водят свои хороводы.
Ну и ладно!
Вот возьму - и залезу.
И - чего же, кряхтит-тужится - а карабкается. Ступеньки хоть и простые, а всё ж подъём полностью вертикальный. Хорошо, что сбросила курточку. И сапожки всё-таки перед тем сняла. В носках одних, штанах, кофточке это ну куда проще.
А подружка её - хи-хи - и поминай её, как там звали. Только пыльца пепельная с кончиков крыльев тянется, как звёздочки путеводные. Переливается на лианах, листве.
***
Третья ветка, вверх и направо.
Мика уже не кряхтит. Мика сопит и пытается отереть так и лезущий в глаза пот. Веток-то здесь ох, как много! И поди найди вот эту самую «третью». Но дорожка пыльцы спасает. Девочка вот по ней следует. Раздвигает пряди-лианы, карабкается, силится не споткнуться. Изнутри великая ива и правда такая объёмная! Крона настолько великая, что хоть целый посёлочек строй. Да, вот, тут и там - фигурные из хворостинок заборчики. И светлячки, будто лампочки, светят повсюду, везде. Даже садики есть, балкончики. Там петуньи всякие, орхидеи. И тюльпаны, даже - да, колокольчики. По вкусу хозяек. И, наверно, по цвету крыльев.
… И всё-таки девочка не теряется.
Поднимается на ту самую третью ветку. Здесь уже даже не нужно карабкаться - можно твёрдо стоять, держаться за тянущиеся из всё той же ветки поручни - и аккуратно меж них ступать.
Синяя Фея сидит чуть-чуть дальше. Ноги свесила, машет приветливо. А близ неё - рукотворный заборчик соломенный. А на нём и вокруг - горшочки-морские камешки. В тех горшочках - грибы в сизых, зелёных шапочках. Некоторые - ещё и в горошек белый.
И это только её порог и внешний, окружный садик. А сам дом… Ну а какой ещё дом у феи? Конечно же - уютный большой фонарь. Металлический, застеклённый. Но такой просторный - что и, правда ведь, настоящий дом!
Фонарь, хоть простой, но фигурный. Металлическая подставка крепится за ветвь-фундамент. От неё тут же - виньетка-лесенка. И порожечек по дуге. И крыша покатая, вся волнистая, слегка вытянута аккуратными шпилями вверх.
Дверцы здесь нет, вместо неё - покрывало-пледик, с картиной восточного замка, как будто бы из песка.
Проводница-подруга, хозяйка домика помогает девочке подняться на неровный порожек. Придерживает на лесенке. Приоткрывает завесу. Даже кланяется, пропуская вперёд потерянную.
***
Почти на всю-всю единственную комнату прокинут высокий, мягкий, удобный многоспальный белый матрац - и хоть лежи на нём, хоть прыгай, хоть кувыркайся - так много места - и всё твоё!
Матрац, естественно, уютно застеленный простынёй в ряби, глади, пурпурных скаляриях и рыжих рыбокотах.
По стенам, под потолками - водоросли растянуты. И всё такое… Даже воздух тягучий, как будто бы под водой.
И вовсе не тесно, напротив - просторно-просторно. Даже есть место для прикроватной тумбочки. И невысокому шкафчику для всяких прочих вещей.
Мика ныряет, вместе с подругой приземляется на постель. Утопает - и так высоко, размыто и далеко потолок.
Вот, просто лежать, в этом мире из водорослей, нарисованных на стенах фосфоресцирующих рыбах-ангелах, скатах, скумбриях и морских коньках.
И запах такой… От омута феиных прядей - пряностей, благовоний. Чуть-чуть жасмина, и простой, семян и обычного ячменя.
Вдвоём кутаются. Или кублятся. И купаются.
Да, нет - просто лежат на спинах. Только пальцами ладоней подружка подружки соприкасаются.
А постель - такая глубокая, как будто бы из перин.
Просто прикрыть глаза и расслабиться. Отдаться дымчатому, воздушному, среди искусственного, заботливо выстроенного морского дна. Блики света и тени на стенах прекрасно играют в волны.
Так вдвоЁм, тихонько, они закрылись в укромном их личном фонарике.
На третьей ветви великой плакучей ивы. Сперва направо, а потом - чуть-чуть по дорожке пыльцы - и вверх.
Большой Медведь разные сказки рассказывает
Много в ночном лесу открытых, известных тропинок. Много и дорожек почти нехоженых. А есть и такие, про которые и вовсе никто не знает.
Но вот одна тропа всеми и хоженая, и известная. В самую-самую чащу. В самую густоту. Где темно - настолько темно, что вдоль пути даже стоят фонарики. Между прочим, вполне электрические: лес, хотя и дремучий, но свет хотя бы сюда - провели! Ещё и провода повсюду развесили, чтоб точно уже не терялся.
Да и как же не провести-то! Тут дорога такая, что без света и не пролезть, не продраться. Палки, ветки, кочки, камни, всякая вот эта вот мишура и прелести дикой природы, ну что за жизнь, да? Не жизнь, а дауншифтинг сплошной. Как представить, что вот именно о таком некоторые люди днями-ночами мечтают, ещё и другим советуют - жутко! Ужас до костей пробирает! Нет, драконы земли, вы всё себе ну вовсе ошибкой рисуете. Не будет мира при таком мире. Будет хаос сплошной. И дикость дикая. Сперва вот сами попробуйте - а потом уже остальным навязывайте.
Чтоб вдали от цивилизации, в одиночестве! Ещё и без АТБ!
А приходится!
Должен же кто-то в этом лесу всё-всё знать, следить за всеми, всем управлять, и - когда надо - приходить, наводить порядки?
Вот должен, да. А добровольно на такое никто бы ни в жизнь не вызвался. Так что всё сами, всё сами делаем.
И обустраиваем всё так, чтоб по первому требованию явиться - и к нам же могли по первой нужде добраться.
Вообще, чаща эта, не то, чтоб уж сильно глубокая. И вовсе не такая густая и чёрная, как о ней принято говорить. Чёрная - это про гетто, про трущобы какие-нибудь. А здесь вот совсем не трущобы. Здесь всё очень даже культурно и обустроено! Даже дворняги не шастают.
Да, конечно, у нас не Шварцвальд, но и не Бублик тебе какой-то. Хорошо тут! Всяко лучше, чем могло быть.
Нормально, в общем. Не без проблем, но терпимо.
Но это всё лирика. А лирика, она только по ящику красивая-важная. А тут дела. Очень весомые и, конечно же, неотложные.
Одна беда: свет есть, а телефона-то нет. Всё по радио разносить приходится. Ну да мы к такому привычные, связь наладить - это перво-наперво было сделано, чтоб все всё знали и все всё слышали. А то, куда ж при управлении и без связи? Никакого управа не будет. Мы вот так сразу рассудили - и скоро-скоро всю вот эту вот хитроумную коммуникацию как умели наладили. Я - умею. Прочим - пришлось научиться.
Но прочие быстро учатся и смекают. Это просто вопрос дисциплины. Какой-такой дисциплины, да при лесном народе?
Народной! Народной дисциплины, конечно же. Когда все за всех перед всеми ответы держат. И перед управителями, разумеется. Ведь без управителей - ан-нет, ни-ку-да. Для такой дисциплины даже ружей, даже собак не надобно. Она умом постигается. И наукой! Надёжной наукой доброго слова и правильного наставительства. Вот такого же, при котором в лесу и фонари, и столбы, и электричество проводить начинают. При котором товары ходят, конфеты варятся. Какие-такие конфеты?
Ну, как какие. С которыми жизнь всяко слаще. А, так, вот. О чём мы.
Тут в дверь трезвонят. Гремят-гремят, ох, кому-то неймётся!
***
Мил-человеки в наших краях - это гости такие редкие, что собаки - и те сюда по ошибкам раз в полгода скорей забредают. А такие мил-человеки, чтоб в пуховиках-сапожках, варежках-шарфиках - это ж вообще нонсенс. Скажи мне кто-то, что к нам забредёт такое - да за враньё подобное и осмеять, и на мороз лгунов выгнать мало!
А ведь нет же, случается чудо. Ну, оно и не мудрено: к зиме всякие чудеса случаются. Вот и это чудо у двери, на входе случилось.
Ты не смотри, что дремучее у нас всё, тёмное и клыкастое. Земля за лесом - да, там шипы-клыки-шпили. А в наших родных пенатах - э-э-э, тишь-благодать! Не кусается ничего, не скалится. Ты к болоту только ходить не думай, а так - всё путём, всё дорожками безопасными.
Да стоять не надо, в лапах-то правды нет. В лапах вообще ничего нет, кроме шерсти-то. А в таких-то лапах и шерсти нет, кожа одна да кости.
Сразу видно: голодные лапы, тощие. Человеческие! Самые натуральные.
Человеки - вообще те ещё голодные доходяги, жадные все и злые. Вот от них по нашей дороге-то электричество и провели. Чтоб как вздумал пройти такой, так все его сразу увидели. Все о нём по коммуникациям во все концы раструбили - и доклад-тревогу начальству, чтоб с безопасностью всё решилось…
Да не стой, проходи ты, хухрышка ты, замухрышка. Кто ж тебя так да эдак, ой-ёй… Ну, добрая курточка! Ай… Вот-вот так, сейчас-сейчас всё повесим. Всем бы вот так висеть, всем нормальным здоровым людям вот так, удобненько, на крючочке. Вот так. Ну, отряхивайся-обмахивайся. Давай лапу, что ли. Да не, не ту. Нет лапы?.. Да хоть руку давай. Пожмёмся.
Метель тебя не сильно сожрала? Метель у нас любит жрать! Она нынче особо голодная… Да не бойся ты! Ну, где ты видела, чтоб метель взаправду людей-то честных жрала. Ты же человек честный? Вот и я по тебе так вижу.
Что, нечестный? Ась?.. Леденцы на прилавках?.. Та, ну брось. Это не «нечестность», это здравый расчёт и желание сделать себе приятное. Леденцов на прилавках много, а несчастный человек - он один. Можно несчастному человеку себя краденным леденцом осчастливить. С никого от того не убудет, а несчастный счастливым сделается. Ну, неверно я говорю?
***
Как зовут меня, кто такой?
А чё-й-та ты вопросы задаёшь по уставу? Нет устава у нас, есть управ только. И тот управ общей комиссией всего лесного народа уже давно упорядоченный. Мной лично здесь упорядоченный. И в порядке управы спрашивать меня о таком - зась. Не меня спрашивают. Я спрашиваю. А кто ты такая, того у тебя не спросил. Уважай старших, и старших же слушай, у них поучайся. Будешь поучаться у старших?
Одобряю! И дальше говори «нет». Чем больше в копилке «неток», тем и сама дороже. Как так можно, что одни люди дорогие, другие - дешёвые? Так люди же сами себя и покупают и продаются. Люди - объекты товарные. Вот только мало кто себе цену знает. Вот ты говоришь «нет» - значит, хотя бы догадываешься.
Не догадываешься? Не беда! Назначим! И не таким уже назначали. Но это я как-то слишком вперёд забегаю.
Да ты ничего не это, ну, чего ты! Ну что, что такое? А?.. Запуталась и устала? Ну, все мы запутались, все устали.
Ты меньше путайся, уставай меньше - и всё хорошо будет.
Не будет?
А это ты просто не пробовала. Да не оглядывайся, не косись так!
Ну, да, не хоромы и не пентхаус. Но даже уборная есть, вон там, за угол налево. Чистая уборная, блестящая. С туалетной бумагой! И это в таком дремучестве! Ну, где ещё ты в этой клоаке-то рулон туалетной бумаги найдёшь? А у меня есть. Хочешь, и тебе подарю? Нет, не хочешь? А зря отказываешься, очень и очень зря. Туалетная бумага - она ценнее, чем полотенце, потому что её больше. И ею перевязаться и обмотаться можешь. А ещё свою территорию оградить. И мух на неё отлавливать, когда совсем уж голодный год накроет. Не отказывайся от туалетной бумаги, особенно, когда за так предлагают. Всё ещё нет?
Ну, тогда и не надо. Но хотя бы мусорное ведро зацени! Оно даже совсем пустое: нечего здесь выкидывать, вот и стоит-пустует. Так что не свалка здесь, не завалы, а очень даже тёплая и укромная берлога. Ты просто других берлог ещё в своей жизни не видела, вот и сравнивать тебе не с чем. Мала ещё удивляться. Слушай старших и не перечь.
А… Чего урчишь-то? Чего уже там не так?Поди-ка сюда… А-ну, покажи зубы… Ух-ё… Не показывай. Дареному, конечно, смотреть не принято, но вот это - тут ты меня уж совсем извини. С такими зубами ещё очень долго перед всеми извиняться придётся, на такие зубы и правда лучше уж совсем никому не смотреть.
Но это всё лирика, а лирика только по радио, в песнях твоих играет. А у нас тут совсем не лирика. У нас тут дела очень важные. Да не оглядывайся ты, проходи, ну. Эй, стоять, разуйся сначала. Это берлога, а не проходной двор. И не переход подземный. И не парк. Берлога. В ней нормальные, понимаешь, живут. Без вот этих вот сапог и кроссовок ваших. Намешают тут грязи, а потом жалуются, а чего-й-та тут так грязно!
Ну, вот, ну совсем же другое дело!
***
Я гостей у себя принимаю не то, чтоб уж очень часто.
Не ходят ко мне обычно. Ну, без надобнОсти не ходят. А надобность возникает редко. Я-то, конечно, тут за старшего-управляющего, но лесной народ и сам собой по моей управе очень хорошо без меня справляется. Так что ни чая этого твоего заморского, ни чего подобного, да, прости, нет.
Да не скучай ты, чего скучаешь. Я что, говорю скучное? Вот! Вот так бы сразу. Смешной я тебе, да?
Вот это дело! Люблю таких. Улыбайся шире и чаще - и всё у всех хорошо будет. И цена сразу в разы поднимется. Твоя улыбка и твоё «нет» - за такое тебе в ноги все падать будут. Только не забывай этого. Этим пользуйся.
На меня? Нет, даже и не пытайся. На меня ваши шалости не работали и работать не будут.
А что с глазами? Тебя, чего, побил кто-то? А кто такой, кто посмел-то? Имя, возраст, место жительства. Да смелее, смелей выкладывай. Кто ж такую кРасоту так раскрашивает?
Сама? Серьёзно? Ну ты даёшь, вот те на! Кто ж в такую красоту так раскрашивается?
Ну, сиди, сиди смирно. Сейчас, погоди. Всё будет. Ты слушай лучше. Ты только верь. Как поверить? Ну… Ну, ты просто поверь. Вот тебе часто со мной приходилось говорить раньше? А теперь придётся. Много и очень долго. Так что и верить мне тебе впредь придётсЯ. Не веришь? Ну да, ну да.
Смешная.
А где этот Шварцвальд? Ну, как где, в Германии, ясное дело. В Австрии, кажется. Австрия не Германия, но всё-таки её часть. Так что и Шварцвальд тоже вполне в Германии. Да, я там правда бывал. И там очень красиво. И песни про него славные. И сказки классные. Ты читала сказки про Шварцвальд? Ну, времени у нас хватит, так что перед сном тебе почитаю. О нём Гауф писал. Ты, что, и про Гауфа не знаешь? У тебя что, совсем детства не было? Во, даёшь! То-то я думаю, чего тебя именно ко мне направили, а у ребёнка, тут, видите ли, проклятые детство украли! Вот это да! Это беда-беда, такую кражу ну никак не прощаем. Так, кто, говоришь, украл?..
А… Эти украли… Они у многих крадут. Не ты первая, не ты последняя. Но ты правильно сделала, что сразу ко мне пришла. Никто другой тебе не поможет так, как помогу я. Надёжно помогу, запомнишь, не пожалеешь.
Так… Вот, я об этом. Ты сиди-сиди, да. Чего, устала, спать хочешь? Да погоди спать, щас, всё будет. Дай-ка, бочёнок достану…
***
Ты чего, мёд совсем не любишь? А-ну, ка, ну! ПоДставь личико! Во-о-от, вот-вот так подставь, всем бы так подставлять личико, тогда б у всех красивые-красивые личики были. Вот прямо, как сейчас у тебя. Вот тут, под щёчками, подбородок, во-о-от, ну! Ну, не сладко ли, не красиво ли?
Что?.. Не хочешь зеркало? А зря, очень и очень зря! Вот сейчас бы тебе в самое-самое зеркало. Не смотреть в него - а залезть! Вот в самое-самое, как Алисочка. Кто такая Алисочка? Ай… Прости, забыл. И её у тебя уКрали. Ни Алисы тебе, ни Шварцвальда… Всё на себе, всё на своём опыте в итоге пробуешь. Ну что за дела, ну что за дела-то! Но ты не вертись, не увиливай. Дай ещё лоб помажу. А то без лба помазанного ну никакого дела не будет. Никак нельзя, чтоб ходила ты, а лоб в меду не измазанный. Ну, кто ж на тебя, без лба, щёк и губ в меду-то посмотрит?
А кто смотреть должен?
Ну, даёшь! Кто-кто! Вот, я, например, посмотрю. И много ещё кто посмотрит. И ты посмотришь. На себя, на себя посмотришь. И себе же, вот твой же зуб даю - обязательно, вся-вся понравишься.
Что, вся липкая? Ай, не важно. Ещё привыкнешь. Это - ещё не липкая. Это так, это марафет лёгкий. Я бы сказал, макияжик. Да не прячься ты, ну. Ну, чего я тебя пугаю? Я что, такой страшный?
Ну вот, и я думаю, что не страшный. И что мы с тобой очень даже подружимся.
А чай… Ну… Да не грусти ты сильно. Добуду тебе твой чай. И принцессу твою добуду. Да, у нас нет АТБ. Но по своим каналам - всё будет. Всё обязательно будЕт. И, конечно же, для тебя.
КАССЕТЫ ЛЯЛЕЧКИ
Ведьма. Мультфильм
Серое небо затянуто густыми тучами.
Но не колышется трава у дороги, не шелестит на деревьях листва. Только пыль на тропинке то и дело невысоко поднимается от неспешных, ровных шагов.
В той же пыли отпечатываются крохотные следы лап. С кружочками-подушечками, и точками, от когтей.
Следы уверенные, хорошо различимые. Равно как и длинные, ползущие сразу за ними тени. Тени широкие и размашистые, в которых чётко вырисовываются и округлые контуры тел - и горизонтальные овалы голов. Конечно же, с нет-нет, а поджимающимися маленькими треугольниками, час от часу теряющимися в общих тёмных рисунках.
Даже под ветвистой аркой, эти тени не теряют своих очертаний, явственно проступают под штрихами от листьев.
Также видно: два образа, хоть и время от времени сливаются в один-общий. Шатающийся, качающий, эта чёрная раздвоенная фигура спокойно тянется по земле.
Пусть всё небо затянуто кудрявыми облаками, оные вовсе не мешают светить яркому полуденному солнцу. Просто светит оно чуть выше и дальше, уже перейдя зенит - и лучи стелются вниз, под наклоном к востоку. И всё на тот же свет солнца тянутся вверх дном обе тени. И существа, от которых они отброшены.
Два кота: один маленький, а второй - невысокий. Невысокая, если точнее. Белая кошка, если уж рассмотреть в деталях. Вот именно она останавливается под сенью очередного дерева, выпрямляет спину, смахивает тыльной стороной передней лапы пот со лба. Растирает собранной испариной нос. Грузно падает на услужливо выступающий из почвы корень, как на скамейку.
Её спутник опускается рядом просто на обочине пыльной тропинки.
Кадр такой, что можно рассмотреть их одежды.
Невысокая кошка одета в тёмную футболку, свободную юбку. А маленький кот - просто в белом.
Вот конкретно сейчас именно он смотрит на тянущуюся вдаль тропинку, водит когтём по пыли. Вырисовывает там черты рыбки.
Рыбка получается аккуратная и фигурная. Треугольная голова, овальное тело. К телу крепятся плавники: один сверху и пара - снизу. Обязательный перьевой хвост.
Его спутница разводит передними лапами перед собой - и меж них проявляется небольшой коричневый чемоданчик. Конечно же, с кучей наклеек из разных стран.
Этот самый чемоданчик белая кошка ставит перед собой. После недолгой возни с замками, открывает его, достаёт несколько тюбиков красок.
Подряд: тёмно-синий, металлический акрил. Стеклянный-полупрозрачный, с разливами стали. Густой жёлтый и чёрный.
Дальше она кряхтит, тяжело поднимается с корня-скамейки, подсаживается к белому младшему спутнику, опускается к нарисованной рыбе.
Смазывает лапку в красках, подряд по тюбикам.
К пыльному рисунку добавляется общий, фоновый, грунтовый цвет. Поверх - накладываются следы прожилок, объёма, блестящей на жарком солнце переливающейся чешуи.
И, конечно же, отделённая густая линия для головы рыбины. И для большого, застывшего, жёлто-чёрного глаза.
Котик с кошечкой улыбаются. Отступают чуть чуть от рисунка поближе к дереву.
Лучи солнца ложатся к земле, подползают к картине. Наложенные на пыль краски заходятся дымкой, шипением. Над ними поднимается пар.
Мгновение - и пар рассеивается, и теперь в пыли перед ними о землю бьётся настоящая живая щука.
Оба котика скалятся и очень довольно потирают передние лапки.
Широко-открытые, их глаза не моргают. Пристально смотрят за трепыхающейся, машущей хвостом рыбкой.
***
Тёмная тень капюшонами сползает с фигурных кошачьих голов - а идущие - вновь на тропинке.
Идут вровень друг дружке. Облизывают лапы, выступающие блестящие коготки.
Их собственные тени покорно за ними тянутся - и морок скрывает одинокий белый скелет. Щука под деревом не трепыхается, а её череп - отдыхает у края обочины. Сквозь дыру глазницы угадываются песчинки, то и дело прыгающие на совсем лёгком, всколыхнувшем листву ветру.
Невысокая кошка в чёрном платье едва поспевает за маленьким котом в белом. Её же спутник - преспокойно топает по дорожке. Так спокойно, что почти в развалку.
Что вокруг них, по обе стороны дороги - этого кадр не цепляет. Общий вид подаётся из-за спин путешественников. Видно то, как оба они то и дело покачиваются - но шаг их ровен. Без запинок.
Не спотыкаются.
Камера поднимается выше - и теперь заметно: дальше - высокий, покатый спуск.
А ещё благодаря поднятой камере чётко виден контраст: котики топали по пустыне, где встреченное деревце - это просто огромнейшая везучесть. И как долго они по ней шли - неведомо, не уточняется.
А вот с низины уже тянутся тёмные, рублёные штрихи ветра. Того самого ветра, от какого пыль вдоль дороги невысоко вздымается, закручивается в спирали - и стрелочками уходит в небо.
Того самого ветра, от какого шерсть на хохолках котиков шебуршится, заходится волнами. Вызывает их общую улыбку. Широкую - и одну на двоих. Так плотно они друг к дружке, что их мордочки в этом кадре как будто бы сплелись вместе, в одной цельной фигуре в четыре глаза и одну широкую, белую, с чёрными границами, с загнутыми вверх краями дугу.
Ветер радует путников - и они ускоряют шаг. Так ускоряют, что их нижние лапки рисуются быстро вращающимися колёсиками, а их тени от них отлепляются, едва поспевают ползти за ними, ведомые оставленными на тропинке штрихами-полосками, уходящими вослед зверькам.
***
Маленькие колёсики заходят на крутой вираж по асфальтированной дороге, ложатся почти плашмя - и вместе с протяжным визгом от тормозов в воздух поднимаются густые пары тумана.
Когда белое облако рассеивается, видно сидящих на трассе, хекающих, встряхивающих головами котиков. Они сидят на сером фоне и часто дышат. Глядят сейчас друг на дружку, то и дело тыкают же в друг дружку передними лапками. Как в обратном проигрывании, слышится не то урчание, не то хихикающий, вязкий смех. Ещё и треугольные ушки дрожат, то и дело к пухнастым головам прижимаются.
Миг - и глаза котиков уже больше котиков, а в их растянутых тёмных овалах отражаются ёлки, дубы, осины и ивы. Изогнутые и вытянутые, деревья своими кронами восходят к самим небесам. Застилают их густой зеленью, а всё, что за ними - там темень, размытая штрихами пурпурного и лазури. И много рваных, грубых штрихов, стирающих отдельные листья, опять-таки, отдельно торчащих, как будто специально выставленных к потоку ветра ветвей.
Маленький кот поднимается первым на лапки. Тыкает в плечо всё ещё сидящую спутницу.
Ткнул один раз, указал в направлении леса.
Та посмотрела на лес. Поджала нос почти что к своим, уже вернувшимся к нормальному размеру, глазам. Повела этим самым носом - и резко головой дёрнула. Затылком, тыльной стороной ух к своему попутчику обернулась.
Тот склонил мордочку так, что весь овал его лица как будто встал вертикально. Задумчиво встал.
Опять потыкал подругу. Опять показал на лес.
… И к обёрнутой голове теперь добавилась столь же резко развернувшаяся спина кошки. Ещё и хвостом взмахнула, очень однозначно и показательно.
Плечи маленького кота поднялись выше кончиков его заострённых ушек - и грузно опустились, в том числе, продолжаясь в лапках, двумя протянутыми простынями к дороге. И так он весь изогнулся, так раздулось его мохнатое пузико, что сам он стал как будто небольшим, округлым воздушным шариком.
Задержал дыхание, так, что шарик из беленького стал синеньким - и, прежде чем-таки раскрыть сомкнутые в неровные волны линии слишком уж тонкого, то и дело дрожащего рта, схватился коротенькими кружочками-лапами за вот тот самый торчащий трубой хвост подруги.
… Та всё-таки дёрнула ушком.
Синий шарик издал довольное: «Мяу».
С визгом и воем, густыми и шумными чёрно-белыми листами-волнами всё уменьшающиеся, всё светлеющий шарик и очень удивлённая кошечка в чёрном платьице проносились меж зелёных, сизых, пурпурных, то и дело сменяющимися отдельными кадрами то деревьев, то разных веток - и всё-таки ровных стен.
Сколько они так летели?
На экране не было таймера. Только спидометр, и стрелка на нём зашкаливала на ярко-красном.
Дальше шум.
И новое густое фигурное облако на земле. Облако всё в штрихах, спиральках и рваных линиях. Ещё иногда - выскальзывающими оттуда передними белыми лапками. Виновато-поджатыми ушками. Подолом чёрной юбки. То один, то другой хвост трубой.
***
Облачко расходится слоёными деталями тортика: верхний овал вправо. Центральный прямоугольник - влево. Нижний полукруг - оттягивается вперёд.
Светлое, с тёмной штриховкой, оно растягивается и медленно растворяется.
Оба котика сидят, обнимаются на подмятых, изломленных стеблях травы.
Быстро вспрыгивают - и видно в профиль, как они прижались друг к дружке. У маленького - глаза-звёздочки. У невысокой - зрачки-бублики.
Камера поднимается снизу вверх. Сначала - торчащие из земли неровные, фигурные, в спиралях и дугах, искривлённые, впивающиеся когтями в землю корни.
От корней тянется весь в рваных линиях, по дуге то в одну, то в другую сторону, такой же неровный, волнистый, как и его основание ствол. Что правда, ствол этот неодномерный. Центральная его часть - это колонна-арка мощной, выпирающей в кадр, чуть приоткрытой тяжёлой входной двери.
Сразу над дверью тянутся овалы окон. Их рамы похожи на баранки старых автомобилей, а стёкла - просто в яркой жёлтой заливке. Без занавесок каких-нибудь, без теней.
Что выше этих окон - то и вовсе не разобрать. Просто уходящая в тёмную высь, всё сгущающаяся болотная зелень дерева-хижины. А её ветви уходят лианами-лапами в кроны соседних деревьев.
Невысокая кошечка расправляет футболку, юбку - и вся одежда становится вполне аккуратным платьицем. Пятится на высунутых когтях задних лап.
Улыбка маленького кота растягивается за контуры его мордашки, а сам зверь подходит вот к той самой двери. Аккуратно стучит.
Темнота на переднем плане.
За спинами путников - угловатые, изломленные черты леса, редкий солнечный свет.
Перед путниками - две тени, сливающиеся в одну.
Кадр приближается, камера - на обе фигуры явившихся. Особенно на вставшую дыбом шёрсткой на хохолке странницы.
***
Оба зверька отступили от порога хижины.
Из неё к ним высунулась длинная дуга, похожая на рыбиный торс.
Следом за вот этим вот «торсом» прорисовался маленький круг головы и высокой плоской вытянутой треугольной шляпы.
Не торс, а нос. Кончик носа ткнулся в маленького кота. И его аккуратно, ненавязчиво отодвинул.
Белая кошка вся вздыбилась. Обнажила когти, клыки.
Встала на все четыре лапы, вскинула хвост трубой. Опасно зашипела на опускающийся к ней длинный, размашистый крюк.
Крюк этот оказался ладонью с растопыренными шпилями-пальцами. А запястье - тонкая нитка, между ним и линией проступающей, тянущейся к кошке руки.
Белый маленький кот терпеливо стоит в сторонке.
Наблюдает за горбатой, холмообразной черепаховидной ведьмой, а эта ведьма - очевидно, хозяйка хижины, аккуратно цепляет его спутницу за шкирку. Поднимает высоко над землёй, на уровень собственных, маленьких птичьих глаз. Пристально осматривает кошку в чёрном платьице. Аккуратно хлестнула ладонью по подолу юбки - и зверёк вскрутился маленьким чёрным, с белыми штрихами, смерчем.
И также резко остановился благодаря новой хватке, за всё то же платье.
Ведьма кивнула маленькому коту. Тот кивнул ей.
Держа в обеих ладонях невысокую кошку, хозяйка хижины попятилась спиной к двери.
Носом-рыбьим торсом захлопнула за собой дверь.
***
Свет приглушённый. Цепляет разные покосившиеся полочки, а на них - всякие банки-склянки.
Но это фон.
Первый план - вытянутый оранжевый, штрихованный овал деревянного стола. За столом, сложив лапки на его край, сидит кошечка в чёрном платье. Не дрожит. Только шёрстка на хохолке всё ещё дыбится.
И глаза уже не бублики, а крохотные чёрные пуговицы.
И рот приоткрыт в небольшой, оттянутой вниз на всё отведенное ему пространство на фигурной мордашке дуге.
На стене - отчётливая тень высокой, с перегородками табуретки. И профиля кошки, с чуть приподнятой головой.
Над тенью кошки - две вытянутых ветви с раскинутыми шипами-шпилями. И острые когтистые контуры тянутся к чёрному, вздрагивающему полукругу.
Шум ветра. Жёлто-красные мазки, как если б задулась свеча.
***
Белый кот лежит на подмятой травке. Одна задняя лапа закинута на вторую, согнутую в колене. Ею болтает, виляет свободно пухнастым хвостом. Головой то и дело мотает, смотрит на плывущие над кронами кудрявые, пышные облака.
Из треугольной пасти кота вылупляются ноты, прыгают, тянутся, растворяются пылью вокруг беззаботно мотающего головой, то и дело поджимающего ушки зверька.
Громкий хлопок. Кадр на столб пыли и вязкий туман.
Когда всё рассеивается, из тёмной арки вырисовывается сброшенная на землю кошачья шкура. Следом за ней - шипение.
Маленький кот тут же вскакивает на лапы - и глаза его опять расширяются. Да так сильно, что и вовсе замещают его.
В широких, размашистых дисках двойственное отражение ползущей к нему, извивающейся змеи. Высокая, вытянутая кобра с раскидистым воротником, а на нём - вращающиеся спирали в рублёных, гранёных квадратах.
Только вместо животной, у существа бледный, блеклый овал человеческой головы. Раскидистые комья-мочалки чёрных густых волос. Такие же густые тени под узкими, сощуренными глазами.
Кобра подползает к отброшенной на траву шкуре, складывается на ней пирамидкой в три неровных, неспокойных кольца.
Следом за коброй из тьмы хижины выкатывается даже на вид тяжёлое, плотное, размером с маленького кота яйцо. Очевидно, яйцо вот этой самой змеи. Только на птичье похоже. Ну, обычное, и по форме, и по прочему виду.
И только потом слышны шаркающие неспешные шаги.
Первый кадр - на удивлённое лицо кота.
Следующий - на театральную маску, и именно сквозь треугольные вырезы глаз, оттянутой вниз дуги рта и видна мордашка всё более, более ошеломлённого, поджавшего и уши, и хвост зверька.
Дверь хижины с шумом захлопывается.
Кобра с головой женщины обнимает хвостом кота в маске - и тот садится на расставленный воротник.
Следом зверица аккуратно оплетает яйцо - и вверяет его в протянутые передние лапы наездника.
Кот верхом на змее.
Та - чуть вскинула свою человечью голову - и лица её вовсе не разобрать.
Последний кадр - объёмная, прорисованная, ловящая золотистые блики заката, обклеенная тенями листвы, сияющая скорлупа.
Поздравительная открытка. Запись
Рябь, помехи и белый шум.
«Щёлк» и гудение тихое, мерное. Четыре красных уголка по краям, формирующие рамки кадра. Красный же кружочек в верхнем левом углу. Надпись «REC», появляющаяся вместе с ним.
Приглушённый чуть жёлтоватый свет от обычной люстры, разбавленный фильтром без подсветок и вспышек, отчего вся запись слегка в мутных, серых тонах.
В фокусе - сидящая на застеленной постели молодая женщина в фате, белом и пышном платье.
Лицо вытянутое. Высокий лоб, заострённый, волевой подбородок. Глаза большие, широкие. А вот взгляд бегает: то на ладони, сложенные на сведённых коленях, то на пол. Не в объектив.
Женщина улыбается. У неё тонкие губы. Помада тёмная.
На фоне - простые обои синие.
Выше над кроватью - недлинная полка с книгами, а у заднего бортика - гитара, прислонённая к шкафу чуть дальше.
В ногах женщины букет тюльпанов.
- Снимаешь? - она спрашивает с улыбкой, поднимает глаза над камерой. Голос мягкий и низкий. Чуть-чуть с хрипотцой, немного прокуренный.
- Смотри в объектив, - говорит ей мужчина за кадром.
- Да, да, - сидящая смеётся, головой встряхивает. Подтягивает правую ногу на уровень колена. Стягивает со ступни каблук.
То же самое проделывает и с левой. Опять головой встряхивает.
Разулась, теперь в чулках, обеими стопами на паркете. Чуть-чуть вперёд наклоняется. Вот теперь пристально смотрит в камеру.
- Я записываю, - всё тот же мужчина за кадром.
- Да-да, - женщина смеётся и поднимает ладони, в них лицо прячет. - Я помню, - угадывается смех.
Опять руки на коленях складывает.
Вздыхает, снова встряхивается, сводит-разводит плечи.
- Привет! - произносит она отчётливо, тот час же машет ладонью. - Меня же нормально слышно? - уже тише, глядя над объективом.
- Слышно-слышно, не отвлекайся.
Женщина кивает, опять смотрит ровно и точно в кадр.
- Привет снова! - снова машет ладонью. - Знаешь… - вот тут поджимает губы, моргает. - Я и не знаю, что сказать. Уже всё сказала, - смеётся, чуть-чуть краснеет. - Я всегда буду тебя любить, вот.
«Щёлк», линии, чёрный экран.
***
Рябь, помехи и белый шум.
«Щёлк» и гудение тихое, мерное. Четыре красных уголка по краям, формирующие рамки кадра. Красный же кружочек в верхнем левом углу. Надпись «REC», появляющаяся вместе с ним.
Приглушённый чуть жёлтоватый свет от обычной люстры, разбавленный фильтром без подсветок и вспышек, отчего вся запись слегка в мутных, серых тонах.
В фокусе - сидящая на постели молодая женщина в свободной тёмной ночнушке.
На лице её то и дело мешающиеся густые смоляные пряди. Причёска пышная, всклоченная. Лоб высокий, заострённый волевой подбородок. Глаза большие, широкие. Под ними - разводы туши. Край правого века дёргается, взгляд бегает: то на ладони, сложенные на чуть раскрытых оголённых коленях, то на пол. Куда угодно, не в объектив.
На шее, рядом с ключицей, проглядывается след от укуса.
Она улыбается, чуть-чуть покусывает край губы. Губы тонкие, бледноватые.
Поднимает правую ногу, колупается пальцами в тыльной стороне ступни. Достаёт оттуда впившийся в кожу осколок, беспечно отбрасывает его куда-то за кадр.
На фоне - простые обои синие.
Выше над кроватью - недлинная полка с книгами и журналами, а у заднего бортика - гитара, мольберт, прислонённые к шкафу чуть дальше.
В ногах женщины и вокруг по полу, повсюду - бутылки, стаканы, пачки из-под сигарет.
Глаза женщины всё время теряются из фокуса. Сама то и дело посмеивается. Разводит и сводит плечи.
- Ты смотри в объектив, - как будто улыбчивый, добрый мужской голос за кадром.
- Да, да, - та кивает, закрывает лицо ладонями, открывая камере широкие бёдра, ранее скрытые сложенными руками. Заметно тёмное нижнее бельё в кружевах.
Женщина вздыхает, забирает с лица прядь, встряхивается. Подаётся чуть-чуть вперёд, чуть-чуть нагибается.
- Знаешь, - отчётливо произносит, моргает. - Я всегда буду тебя любить.
«Щёлк», линии, чёрный экран.
***
Рябь, помехи и белый шум.
«Щёлк» и гудение тихое, мерное. Четыре красных уголка по краям, формирующие рамки кадра. Красный же кружочек в верхнем левом углу. Надпись «REC», появляющаяся вместе с ним.
Частое, сбивчивое дыхание.
Приглушённый чуть жёлтоватый свет от обычной люстры, разбавленный фильтром без подсветок и вспышек, отчего вся запись слегка в мутных, серых тонах.
В фокусе - сидящая на краю постели женщина.
Её волосы густые, всклоченные, откинуты за лицо. Стелются за спину.
Лоб высокий, морщинистый. Дрожащий выпирающий подбородок.
Синяк у правого глаза. Чуть-чуть вздувшийся левый край губ.
Она без одежды.
То и дело сводит, разводит плечи. На тех же плечах линии-штрихи зелёных и жёлтых красок.
Ноги - плотно сомкнуты. Руки сложены на коленях, локтями частью скрывают грудь.
На фоне - стена с отслаивающимися обоями. Чуть покосившаяся недлинная пустая книжная полка.
У ступней сидящей - разбитые тарелка, чашка. Вокруг - много пачек из-под сигарет, перевёрнутые жестянки. Синие, красные, зелёные разводы на полу.
- Смотри в камеру, - строгий мужской голос за кадром.
- Да, да, - она опускает взгляд, отирает лицо, открывая камере красные пятна-следы на углах колен. Совсем закрывает плечи и грудь.
- Не закрывайся.
Та отвечает беглым кивком, поспешно возвращается в исходное положение. Чуть-чуть раздвигает ноги. Видны тёмные лобковые волосы.
Женщина моргает, встряхивает головой, сводит плечи, подаётся вперёд. Улыбается дрожащими губами. Её взгляд хоть и направлен в камеру, но всё ещё беглый, расфокусированный.
- Знаешь, - вздыхает, кусает губы. - Я… - сглатывает, закрывает, открывает глаза. - Я всегда буду тебя любить.
«Щёлк», линии, чёрный экран.
***
Рябь, помехи и белый шум.
«Щёлк» и гудение тихое, мерное. Четыре красных уголка по краям, формирующие рамки кадра. Красный же кружочек в верхнем левом углу. Надпись «REC», появляющаяся вместе с ним.
Шумное дыхание и скрип половиц, старых пружин матраса.
Дневная съёмка. Но из-за возраста оборудования всё в слегка размытых, грубых, рваных тонах.
В фокусе - сидящая на коленях, с локтями на краю постели, спиной к камере женщина.
Лопатки сведённые. В пояснице - много красных следов-рубцов.
Битая посуда у поджатых стоп. На правой пятке след от окурка.
Голова опущена.
Верхняя часть тела то и дело поднимается, опускается.
Слышно всхлипы.
- Я записываю, - мягкий мужской голос за кадром.
Женщина выпрямляется, резко вскидывает голову. Хватает матрас ладонями. Спешно забирается на постель, стягивая притом простынь, одеяло, подушки.
Садится среди размётанного хлама, теперь лицом к объективу. То и дело разводит и сводит укрытые синяками ноги. Руки притом на коленях так, чтоб не прятать небольшую грудь и уже округлённый, оформившийся живот.
Видна бритая промежность, на ней же - свежие рубцы и разводы.
Пышные смоляные волосы размётаны, липнут к лицу, дрожащим плечам. Меж прядей угадываются тёмные круги под глазами.
Бледные сухие губы распухли. Веки дёргаются.
Женщина сидит ровно и часто дышит. Взгляд бегает, не смотрит в камеру.
Вокруг на полу - сваленная простынь, одеяло, подушки. Много окурков и битого стекла.
- Готова?
Та закрывает лицо руками, сводит плечи, часто дышит. Сглатывает.
- Да-да, - сквозь ладони. - Сейчас, - прокашливается. - Прости.
Глубокий вдох, вся сжимается. На выдохе - открывается, садится в исходное положение. У неё всё ещё дрожат губы и глаз дёргается.
Волосы с лица убраны. Вокруг век не только разводы, но и тёмные, почти бурые пятна. Такие же - на её скулах.
Локти на бёдрах. Рука держит руку, пальцы сцеплены, опущены между раздвинутых ног.
Углы колен в ссадинах.
Голова приопущена.
Поднимает её. Смотрит ровно, точным прямым взглядом в объектив, не прячется. Не моргает. Только край губы облизнула.
Опять сглатывает.
Глаза блестят. На щеках - разводы от туши.
- Я… - откашливается, моргает, дальше её голос становится более чётким. Кивает. - Я… - снова запинка. Но взгляд не отводит. Ровная. - Я всегда буду… - губЫ дрогнули, - тебя любить.
«Щёлк», линии, чёрный экран.
***
Рябь, помехи и белый шум.
Гудение тихое, мерное. Кадр без рамок и вертикальный, захватывает только часть помещения. Качество записи мутное, всё в разводах.
Шорохи и мазки, тихое дыхание, спокойное.
Капли.
В фокусе - сидящая на табуретке женщина в свободном сарафане. Одной рукой держится за большой живот. Второй держит кисть.
Она сидит перед мольбертом, а на нём - холст с первыми штрихами картины. Пока что там только отдельные мазки, линии и разводы.
Волосы забраны в аккуратный пучок, перехвачены шпильками.
Видно профиль художницы. Чуть наморщенный лоб, слегка крючковатый нос. Губы её плотно сжатые. Из-за качества съёмки сложно уловить более внятные черты лица.
В колготах.
В ногах женщины расставлены банки разных красок.
Она нагибается к жёлтой.
- Я снимаю.
Рука женщины замирает, а хвостик кисти - едва-едва достиг края сосуда.
Тут же художница вскакивает, оступается. Не удержав равновесия, падает на мольберт, спотыкается, цепляет носком банку с синей краской.
Запись прерывается.
Опять помехи.
В фокусе - лежащая на полу среди разноцветных мутных разводов женщина. Колготы в дырах под коленными чашечками, у голеней. Слегка стянуты, оголяя поясницу, верхнюю часть бёдер.
Подол платья разодран.
Она лежит на руках, ничком, щекой к паркету и часто дышит.
Мольберт, холст, кисть валяются чуть поодаль и как бы вокруг неё.
Запись прерывается.
Снова помехи.
Опять слышно гудение. По краям кадра красные уголки, кружочек с надписью «REC» в верхнем левом углу.
В объективе - спокойно идущая к постели в изодранной одежде, с размётанными спутанными волосами женщина.
Она опускается на край постели. Подбирает к себе колени. Стягивает с себя то, что осталось от колгот. Обнажает измазанную в синей и жёлтой краске нижнюю часть ног, ступней. Под краской у лодыжек угадываются тёмные, пепельные следы пригоревшей кожи. Там же - рубцы от ремней.
Сняв колготы, она возится с платьем. Отводит за спину руки, наклоняется вся вперёд.
Скомканные волосы мочалкой падают на лицо, закрывают её завесой.
Слышна возня с пуговицами, застёжками.
Плечи её дрожат, сидит прямая по струнке, ноги согнутые в коленях. Точная, выверенная поза. Разведены широко, обнажая и пухлый живот и всё, что ниже.
Запись прерывается.
В кадре - спокойно сидящая на краю постели обнажённая женщина.
В её ногах - клочки платья, колгот.
Повсюду - разводы зелёного, жёлтого, синего, красного. В кадр попадают края банок красок, угол перевёрнутого мольберта. Рваные листья холста.
Ноги сидящей широко, открыто разведены.
Ступни, голени - по колено в зелёной и жёлтой краске.
Грудь прибавила в размере, округлилась. Мерно, спокойно вздымается, опускается.
Видны чуть-чуть напряжённые, заострённые соски.
Скомканные волосы отброшены за спину, открывая высокое, вытянутое лицо.
Нос искривлённый. Кровит на поджатую верхнюю губу.
Под открытыми глазами - густые чёрные тени.
Веки не дёргаются.
Подбородок немного оттянут вправо.
Руки сЛожены у поясницы, пальцы ладоней держатся за край матраса.
Она сидит спокойно и ровно. Нечасто дышит, почти не моргает.
Губы изогнутые в улыбке.
- Извини, - сводит плечи, поднимает взгляд над объективом. Чуть-чуть смеётся. - Я была совсем не готова.
- Ничего, ничего, - добрый мужской голос за кадром. - Ты была занята, я видел. Я же не помешал?
Она опять сводит, разводит плечи. Опускает глаза. Не меняет позу. Опять смеётся.
- Да нет, да нет, - головой мотает. - Что ты, совсем не занята. Уже собиралась заканчивать… - здесь она всё-таки теряется и краснеет. Закрывает лицо руками.
Вжала голову в плечи.
Но ноги держит открытыми. По часто разбухающему и сокращаюмуся животу видно, как часто, неслышно дышит.
Так сидит какое-то время.
- Ничего, ничего, - спокойно, успокаивающе за камерой. - Может, водички дать?
Та вся сжимается, головой мотает. Лицо всё ещё закрыто ладонями. Пальцы стоп сжимаются, разжимаются.
Слышно новый глубокий вдох.
Убирает руки от головы. Ею же встряхивает. Чуть-чуть моргает. То опускает взгляд в пол, то обратно смотрит в центр кадра.
Глаза открытые, ясные и глубокие. Уже не блестят.
- Я хорошо смотрюсь? - улыбается нервно, спрашивает, глядя чуть выше камеры.
- Да-да, не беспокойся. Ты прекрасно выглядишь.
Та опять смеётся. На щеках проступает румянец. Но не закрывается.
Женщина откатывает руки за спину, поднимает плечи. Держится так, чтоб было хорошо видно и укусы на шее, ключицах. И колышущиеся крупные груди. И живот, живот особенно. Чистый, мытый и светлый. Сам по себе дрожащий.
Так держится какое-то время, привстаёт на упирающихся в матрас ладонях, вытянутых локтях. Открывается.
Новые рубцы на бритом лобке. Приоткрытые, оттянутые края внешних губ. Друг на друге лежат неровно, будто смятые и задёрганные.
Только потом опускается на край кровати, садится в исходное положение.
Фоном слышно спокойное мужское дыхание, очень близко, сзади, за объективом.
Мешающаяся тёмная прядь волос падает на лицо женщины. Она её убирает. Чуть вздрагивает, задевая синяк на левой скуле. Левым же глазом моргает.
Делает глубокий-глубокий вдох - и подаётся вперёд, нагибается к объективу. Пристально смотрит в кадр. Не теряет улыбки.
- Привет, - машет ладонью в камеру. Чуть-чуть правое плечо поднимает, одёргивается. - Ты и так всё знаешь, - прикрывает веки, нервно смеётся, кусает губы. Старается не терять взгляд. Сглатывает. - Я ведь… - запинается, опять вдох, выдох. - Я… - новый глоток. Открыла глаза, закрыла. - Я в любОм случае, - прикусывает край губы. - Я всегда буду тебя любить.
«Щёлк», линии, чёрный экран.
Блюз. Мультфильм
Деревянные, залитые фоновой грубой коричневой краской стены. Покосившаяся картинная рама с размытым полотном в ней над диваном.
Высокий, покатый потолок, на который ложится густой сизый дым сигарет, подобно утренней болотной дымке.
На бежевом полуразваленном диване вальяжно раскинулся важный большой чёрный кот. Круглые солнцезащитные очки на полморды, маленькая шляпка, нахлобученная на правое ухо. В зубах - сигара, в лапах - хорошенький саксофон.
Вот только кот не играет, а обнимает свой инструмент. Откинулся весь, расслабленный. Мурлыкает и балдеет.
Но музыка всё-таки есть.
Ну, как музыка: врывающиеся в воздух кричащие, рваные ноты, вылетающие из раскрытой деки расшатанного пианино у лестницы на второй этаж. И, да, конечно же в этом доме есть очень уважающая себя лестница, с поручнями и, естественно, скрипучими ступенями, ведущими на создающий фон балкончик вот того самого, витиеватого, просто-набросанного второго этажа роскошного и бесхозного, занятого бродягами поместья.
За шатающимся пианино сидит ещё один кот, жёлтый, патлатый. На глазах - здоровезные розовые стёкла, а в них отражается открытая нотная тетрадь.
Этот кот беспорядочно бьёт по клавишам, в такт ритму музыки хаотично трясёт головой, давит на педали попеременно, то уходя в отрыв, то залетая на дрифт.
В противоположном краю комнаты, под высокими старинными часами прислонился серый кот в простецкой тельняшке. Задние лапы вытянул, одну за другую закинул. Мерно покачивается, попыхивает старой трубкой, знай себе махает хвостом. Глаза закрыты, урчание «ZzZz», звёздочки в всплывающем облачке-полукруге над ним.
Все трое на атмосфере и чилле, овитые пляшущими нотами, в сизом густом дыму.
Густая отрыжка. Чёрный кот хлопает себя по дутому мохнатому пузу, и из пасти поднимается зелёный, болотистый пар.
- Это джэм, детка, - он протягивает хриплым басом. Всё-таки берётся за саксофон.
Медленно, заунывно ноет в странный, но всё-таки унисон пёстрой партии высоких клавиш - и в этой мелодии даже угадывается очень стройный, внятный мотив. Да, рваная, но всё же синкопа. Такой звук, который и получается только в чистом, концентрированном угаре, и где солнышко - только на дне линз собственных же чёрных очков. Как скупые горькие лужи собравшихся на дне чаши слёз. Перекатывающихся, переливающихся. Не из пустого в порожнее, а всё о правде.
О спиральном, циклическом бытие.
Серый кот под часами слушает мерный маятник, наблюдает за колечками, рисующимися над трубкой. Каждое колечко уже предыдущего, как слоёный пирог вверх дном, а в музыку заходят ударные.
Ударные громкие и отрывистые, вполне ложащиеся в общий ритм, момент за моментом всё возрастающие по громкости, и всё более частые.
Кадр ненавязчиво уплывает из комнаты, фокусируется на стонущей, прогибающейся, кричащей резкими, рваными молниями грубой оранжевой входной двери.
Но на навязчивое внимание что чёрный, что жёлтый коты только больше уходят в музыку.
Так продолжается какое-то время, и в фокусе попеременно то гремящая дверь, то надрывающийся чёрный кот с саксофоном, то жёлтый - за пианино. Общая какофония просто невыносима, гуще дымного, витающего в общем зале тяжёлого топора.
Когда звуки становятся уже попросту невозможными, сливаясь в общее и бессвязное, всё обрывается одним тихим и строгим: «Цыц!».
Саксофон сполз с дивана по брюху чёрного кота. Жёлтый - весь всклоченный, замер, уже сидя задними лапами на открытой деке бедного пианино.
Серый - мягко кивнул, вальяжно уплыл в новую длительную затяжку.
А всё потому что в центре комнаты материализовалась словно из дыма высокая, изящная и игривая зелёная кошка. В салатовую полосочку на аккуратном округлом брюшке и хохолке.
Эта самая кошка раздосадованно покачала головой, цокнула языком, встала в характерную для всякой подобной кошечки позу.
- Ну что же вы, мальчики, - протянула она низким упрёком, повела бёдрами. - К нам стучат, - мягко указала передней лапой на всё-таки затихшую дверь. - Я открою? - она не спросила, оповестила всех прочих - и не столько прошла, сколько медленно проскользила ко входу.
Дальше кадр - на серый, в тёмных тонах, хмурый и грубый лестничный пролёт.
На пороге - маленький кот и невысокая кошка. Оба белые, только один - ещё и в тон ему рубашке и брюках, а вторая - в тёмной футболке и юбке до пола. Стоят вместе, держат друг дружку за лапки.
Зелёная стоит спиной к камере. Видно, как вздёрнулось удивлённо её правое плечо. И лёгкое «хм» вслед за жестом.
- Какие люди! - не то с насмешкой, не то с теплом, она поприветствовала. - Ну, - отвесила им поклон, - заходите, коли не шутите.
Белая Кошка смущённо прячется за поднятыми к лицу лапками.
Кадр на лицо, особенно - на прикрытые веки, вальяжную улыбку зелёной.
- Я Нэнси, милашка, - та приглашает гостью, касаясь её платья кончиком аккуратно вьющегося хвоста.
Маленький Кот также хранит молчание. Зато его глаза оборачиваются двумя круглыми исходящими слюнями пастями, направленными на формы той, кто вышла их встретить.
Нэнси по этому поводу хмыкает, прикусывает губу. Игриво отвешивает щелбан Маленькому Коту. Сгребает Белую Кошку в объятья, молча уводит в дымную густоту квартиры. Всё ещё виляет хвостом.
Маленький Кот проморгался.
Едва не спотыкается - и влетает через порог за подругами.
***
Серый кот отрывается от трубки, лениво машет лапой гостям. Маленькому Коту особенно.
- Хэй, Дрю!
Жёлтый, всё ещё сидящий на деки пианино, встряхивает головой, трясёт хаером так, что с него едва не спадают розовые очки.
- Пха-а-а! - он же спрыгивает на пол. Хвост трубой, шерсть дыбом. Принюхивается к стесняющейся и прячущей лицо гостье в чёрных одеждах.
И лишь Чёрный кот сохраняет спокойствие и молчание, а глаза его - чёрные стёкла, на дне которых густые слёзы, в которых вся правда. Правда о тоске жизни.
Нэнси отталкивает настырного Жёлтого лапкой, закрывает новую, так пока и не представившуюся ей смущающуюся подругу своим пушистым, раскидистым, густо-болотным хвостом. Становится так, что для полноты кадра ей бы только мундштук, а в нём - дымящийся вишнёвый «Марвел».
- Мы - на кухню, - говорит она и твёрдо кивает, держа улыбку, окидывая спокойным и ровным взглядом всех присутствующих.
Тут же уводит гостью с собой. Останавливается у правого края кадра. Всё-таки опять оборачивается. Конечно же, подчёркнуто-медленно.
- А вы, - как будто указывает, - развлекайтесь. Мальчики, - тыкается фигурным заострённым носом в щёку растерянной Белой Кошки.
***
Основной ракурс на Маленького Кота, который падает у всё тех же часов, рядом с курящим Серым.
На фоне опять мелодия, на этот раз - медленная, тоскливая. Опять же, клавиши, как если бы Жёлтый кот опять вернулся за пианино.
Маленький, которого Серый окликнул «Дрю», тяжко вздыхает. Вытягивает задние лапы.
Его товарищ понимающе смотрит то на потускневшего друга, то куда-то в сторону сильно за кадр.
- Красивая, - кивает, хвалит Серій спустя затяжку. - Где пропадал, брат? С ней?
А у Дрю не глаза, а крупные налитые глазницы-слезинки.
- Уезжаю я, Джонни, - поджав губы, всё-таки выдавливает он из себя. - Дай задымить.
- Отборные, осторожней, - хвалит Джонни набивку трубки, протягивает товарищу. - Куда уезжаешь? - спрашивает без тени волнения, разве что с нотками меланхолии.
Маленький затянулся да так, что из белого стал густо-салатовым, аж поднялся над полом на уровень чуть выше колышущегося маятника - и медленно поплыл по стеклянной дверце, а потом так и слёг, прикорнув частью на пол, частью - на колено кота-приятеля.
- Hellaway trip to gloom Fatherhoodville, - не то промурлыкал, не то протянул, - ‘tis now my last free hour…
Джонни откашливается, легко толкает Маленького в плечо.
- Даже из трагедии ты складываешь поэму. Нам будет тебя не хватать. Гитару?
А тот и лежит уже так, и передними лапами перебирает, как будто водит по струнам. Тоскливо закрыл глаза.
- Блюз, брат, - басит Чёрный, подсаживаясь к паре на край дивана, - он в семье расцветает.
И вздыхает так, втягивает неровные линии воздуха вздыбившимся густым носом - потом выдыхает, а на стёклах очков блестят как будто флешбеки. Кладбищенские ряды, только вместо надгробий - загнанные в землю золотистые обручальные кольца, много битой посуды вместо стылой земли, рваные клочья свадебных платьев, замещающие листву на сухих ветвях и орущий младенец вместо ворона на кроне покосившейся ивы.
- Фрэнки-Фрэнки, - серый Джонни хлопает его по большому колену. - Ты посмотри на нашего Джуниора. Ему сейчас не до блюза. Дай трубку, - толкает Дрю под бок, а тот только по воздуху лапками бренькает.
- Творец без музыки, - Жёлтый падает на брюхо перед сидящими у часов, подпирает морду, держа вес упором на локти, - как кот без собаки, - кивает и головой и хвостом, не упуская лишней возможности встряхнуть хаером. - Вроде житуха спокойная, а в окошко-то нет-нет, а хочется…
- Так ты без собаки, Сэмми, - Серый Джонни с него смеётся, легко толкает кончиком хвоста под подбородок. - И что же, плохо тебе?
А у того аж розовые очки багрянцем полнятся, а в стёклах Нэнси в новом образе: лютая фурия.
- Да не гони так, - Серый языком цокает. Затягивается, опять маленькие, большие кольца пускает. - Где ещё такую альтистку найдём?
У Дрю, между тем, сама собой нарисовалась гитара. Которая, к слову, всё же продолжает путаться в верёвках-лапках.
- Сыграем? - Джонни ехидно склабится. - А, Джуниор? - подбивает его плечо, помогает сесть ровно.
А тот растянулся-опал, инструмент уронил на колени.
- Давай, брат, - Жёлтый Сэмми хвостом глаза-слезинки с него смахивает. - Вот эту твою балладу. Ты первый, а мы подхватим.
- Блюз, - авторитетно замечает Чёрный басистый Фрэнки, - он только душа в душу. Из самого сердца братства.
В его широких тёмных очках бутылки разбитые, залитый высохшим спиртным паркет бара, опустевшая стойка. Приглушённый свет безлюдного зала, заброшенной кабацкой сцены.
Дрю тяжко вздыхает, подбирает неуклюже гитару.
Сэмми уже на клавишах. Фрэнки - развалился у края дивана, подтянул к себе саксофон. А Джонни - Джонни много не надо, у него - его личная трубка. И этого - предостаточно: кто-то же должен сидеть на дым-машине и цветомузыке.
Первые такты, неспешный перебор струн. Пока без напевов, просто импровизация и поиск нужной тональности.
Жёлтый Сэмми вскинул плечи, скрючился над своим пианино, навострил уши, чутко вслушиваясь в игру Дрю.
Чёрный Фрэнки - вяло посасывал край саксофона, то и дело поглядывал на товарища у часов.
Наконец, когти подобрали нужный тембр, верный риф.
Белый Маленький кивает раз, два, три - себе и гитаре в такт.
Струны плавно разбавляются партией духовых - неспешной, идущей как бы фоном, аккомпанементом солирующему инструменту, а перелив клавиш сейчас скорее служит басами, выравнивающими общий пока что нестройный тон.
Дрю поёт, а Джонни - покачивается рядом на бэк-вокале.
Это песня о жизни. О правде горечи. Той самой, с солнышком на дне сливного бачка, со звёздами из горлышка «Белой лошади». Где дорожка к славе - это не ковёр, а пролитый на пол «Будвайзер», и лестница к подиуму выложена бычками.
Это меланхолия, где саксофон заунывно ноет о цикличном кладбище переходящего бытия, а пианино плачет слезами-иголками на подушку нервов, закрывающую внутри себя плюш и вату уходящей молодости.
Это баллада о женщинах. О свободной любви Белого Маленького и его пёстрой компании. Баллада о Нэнси-альтистке, которая курит на кухне, болтает с его будущей почти-женой.
Это пьяная песня угара по упругим бёдрам, тонким запястьям, фигурным ступням. Это блюз. Блюз у приоткрытых оконных ставней, а на улице - густая ночь, чёрный и грязный ливень. Путеводный напев одинокого странника, который уходит в закатное солнце, клонящееся над угловатыми, серыми, пресными здания неблизкого Фазерхудвилля. Его адской дороги в этот Фазерхудвилль.
Hellaway trip to gloom Fatherhoodville,
‘tis now my last free hour…
***
Нэнси опирается локтём о дверной косяк, стоит на пороге между кухней и залом. Держит под локоть невысокую Белую Кошку, которая всё же представилась Лялечкой. В чёрной футболке и тёмной юбке. А та… Та слушает Дрю и шмыгает носом. В лапках держит баночку валерьянки, а глаза - не глаза, а пуговки.
Кончик хвоста Зелёной, меж тем, совершенно спокойно гуляет по её задним лапам, задевает подол вот той самой юбки - и у Лялечки дыбом шерсть. Плечи вздрагивают. А над головой пляшут крохотные бабочки, колокольчики, светлячки.
Дрю продолжает всё петь и петь. Его гитара в тон ему плачет.
Клавиши Жёлтого Сэмми напускают тоскливые тучи. Саксофон Чёрного Фрэнки - густую земную грязь. Только Серый Джонни всё себе курит - и дым от трубки разбавляет игру лёгким флёром.
В какой-то момент Нэнси тихо вздыхает, закатывает глаза. Ни слова не говоря, быстрым шагом пересекает зал, сгребает Белого Маленького под воротник. Волочит его по полу - а тот даже не упирается.
Сгребает его, шатающуюся Лялечку. Обоих под локти - и, со знанием дела, в размытый фон второго этажа.
Последний аккорд клавиш - и Сэмми тоскливым взглядом провожает растворяющуюся в мутной дымке Зелёную кошку, брата по музыке, его новую барышню.
- Та постой, - Джонни кладёт кончик хвоста ему на плечо, становится рядом, всё попыхивает и смалит. - Дай ему отдохнуть. Она-то нас не покинет.
Фрэнки всё так же сидит на диване. Передними, задними лапами обнимает свой сакс. А в его бездонных очках отражается полупустой зал. Сникший свет, затемнённая сцена. Разваленное пианино в углу, рядом - перебитая пополам гитара. И забитый ватой покрывшийся ржавчиной саксофон.
Картина тухнет в переходе на темноту.
***
Покосившаяся приоткрытая дверь в белый свет.
Серый Джонни с трубкой. За спиной - мощный Чёрный Фрэнки, обнимающий тощего Жёлтого Сэмми. Зелёная Нэнси чуть-чуть поодаль, прислонившаяся к косяку.
Маленький Белый держит лапку невысокой Лялечки. Они стоят спинами к товарищам. Уходят в заливку из ослепительно-яркого.
Последний кадр - обернувшийся Дрю, крупный план на его глубокие-глубокие, полные карие глаза. А в них, как в двух мутных зеркалах - улыбчивая и хитрая. Всё-таки скалящаяся, вильнувшая хвостом изящная зелёная кошка в аккуратную салатовую полоску: чуть-чуть у плеч, между вскинутых ушек на хохолке.
Контемп Белой Маски. Запись
Всё размытое, в ряби и лёгких помехах, полосках. Освещение то в синих, то в бежево-серых тонах.
Статичный кадр. Из-за ракурса ощущаемая просторной комната.
Обшарпанные розоватые обои. Край окна у левой стены. Там же, под подоконником, угадывается часть простой односпальной кровати. Высокая подушка у изголовья. Одна рука и вторая, обнимают её. Подушка так смята, как будто в неё упираются.
Едва слышный скрип половиц, фокус немного теряется, экран немного покачивает то в одну, то в другую сторону. Плавно опускается к полу, показывая раскиданные по паркету пачки серого «Вэста», синего «Бонда». Пластмассовые и стеклянные пустые бутылки «Хмельницкого».
Кадр опять в ряби и волнах: сильный поворот, быстрый. Среди размытого угадываются черты шкафа, дальше в фокусе зашторенное окно, подоконник белый. То самое окно над кроватью.
Камера плавно опускается.
Теперь в фокусе лежащая ничком, лицом в подушку голова с копной всклоченных чёрных волос.
Плавный спуск к тонкой шее, оттянутому воротнику, открывающему вид на расслабленные, разведённые плечи.
Руки лежащей подогнуты, отведены за подушку, обнимают её. Аккуратные и изящные.
Под одеждой едва угадываются спокойно сложенные лопатки. Спокойно, тихо то поднимающаяся, то опускающаяся спина.
Края футболки смяты-скомканы, лежат сильно выше оголённого верха худой поясницы. Запись фиксирует кожу, буквально натянутую на явственно-проступающие рёбра.
Плотно прилегающие к телу, обтягивающие фигурные бёдра джинсы.
Прямые ноги. Ступни в зелёных носках, пальцы то и дело сгибаются.
Камера вздрагивает, чуть покачивается, цепляя края смятых простыней вокруг сложенных вместе стоп. В кадре появляется тянущаяся к ним широкая светлая ладонь. Аккуратно касается верхнего края правого носка, чуть-чуть его поднимает. Открывает лодыжку.
Слышится мягкое, спокойное дыхание, шорох ткани.
Быстро приближающаяся белая простынь, гулкий стук и чёрный экран.
Всё ещё слышны тихие-тихие шорохи - и всё чёрное как будто плывёт, как если камеру двигают объективом к постели.
Скрип матраса. Новый гулкий стук где-то выше, лёгкий металлический лязг. Последовательность слабо-различимых звуков.
Прогибающаяся темнота. Вдавливающаяся темнота.
Опять шорохи. Возня. Трение.
***
«Раздеть - это не о том, чтобы показать, а про то, чтоб Лишить защиты» - выбито, как эпиграф на плёнке.
***
Камера поднята над полом, хорошо цепляет пространство комнаты, хоть запись всё ещё фонит и идёт помехами.
Угол кровати по-прежнему в кадре, теперь ещё и видно отведённую оголённую, свисающую к полу по стянутой простыне женскую ногу.
Розовые, чуть обшарпанные обои на стенах. Приоткрытая дверца шкафа с зеркалом. Угадывается отражение части штатива.
Основное внимание в центр комнаты.
На небольшом вязаном коврике стоит человек.
Зелёные носки на широких, явно не по их размеру, ступнях. Покрывают их, как балетки.
Джинсы в обтяжку. Так стянуты, что по верхней пуговицы ширинки видно: едва, только чудом не рвутся.
С футболкой та же картина: она едва налазит на торс, полностью открывает живот, а рукава до того короткие, что, как будто и нет их вовсе.
Волосы человека пышные, светлые. Раскидистые, распущенные. Волнами-прядями стелются на плечи и за спину.
Лицо разобрать сложно, видны только отдельные детали: много ярких теней под глазами. Не менее яркая помада на пухлых губах. Щёки в накладном румянце.
Руки отведены за спину.
Он стоит, гордо закинул голову к потолку. Чуть-чуть качается из стороны в сторону. Похож на стебель, тронутый лёгким ветром.
Так проходит какое-то время. Картинка не меняется, только рябит полосками и помехами.
Человек опускает взгляд, теперь смотрит ровно в центр кадра. Его глаза слишком смазаны тенями и тушью. А вот яркие губы - там, да, читается спокойная, выверенная улыбка. Широкая.
Раз кивает. Ещё, и ещё. Нечасто, но методично, как будто отсчитывает слышимый только ему ритм.
Дальше - он поднимает руку, а сам - прогибается назад в спине так, что видны вытягивающиеся под грудь края футболки - и, из этого выпада, человек поворачивается левым боком. Картинно вытягивает перед собой ногу - и не то падает, не то ступает на прямой, продавливающийся носок.
Стоит на полушпагате. Тянется - и делает новый, такой же длинный, мягкий размеренный шаг.
Не выходит за края вязаного ковра, но - очерчивает его, описывает такими выпадами полный круг.
Снова становится лицом к камере, складывает руки ладонями перед собой. Отпускает невысокий поклон.
Запись прерывается чёрным экраном.
***
«ИскусствО - имитация смерти. Красота - это маска страха» - белые, рваные дрожащие надписи.
***
Человек в явно чужой для него одежде ходит кругами по комнате. На каждом шагу то и дело опускается на колено, вытягивается в длинном выпаде.
Огибает разбросанную тут и там пустую пластиковую и стеклянную тёмную тару, открытые пустые сигаретные пачки.
Замирает, встав в центре круга. Опять боком к камере, твёрдо стоит на колене.
Резко поворачивает голову точно в кадр. Вскидывает её гордо, так, что светлые пряди откидываются и встряхиваются, идут волнами.
Приставляет длинные тонкие пальцы рук к вискам. Поднимает голову к потолку - и медленно опускает к полу. При этом видно, что его глаза широко-широко раскрыты. Даже веки чуть-чуть дрожат, дёргаются. Но удерживается, чтоб не моргать - и не отводит пристального прямого взгляда от объектива.
Находясь в той же позе, прикрывает сложенными ладонями рот, а локти отводит чуть за себя вверх. Держит так, как будто это чужие руки. Характерно отводит голову, словно «этот кто-то» его оттаскивает. Немного покачивается. На лице угадываются черты напряжения. Также вздымаются плечи, стопы с силой упираются в продавливающийся под ними ковёр.
Под собственным натиском, человек медленно подаётся назад, прогибается, опять оголяя живот, часть груди. Медленно, боком опускается к полу, будто бы увядает. В то же время, синхронно с «падением» закрывает глаза - и чем ближе он к поверхности, тем тяжелее веки, тем плотнее они смыкаются.
Сомкнутые ладони приоткрывают рот, теряются в светлых кудрях, а сам человек, не меняя положения выпада теперь растянутый на ковре. Лежит головой к потолку. Лица не видно, только выпирающий подбородок - и неспешно поднимающийся, опускающийся живот. Всем остальным телом никак не двигается.
Большая часть кадра сейчас - это стена за ним. Всё те же обшарпанные обои, угол приоткрытого шкафа, угол постели. Всё та же оголённая, свисающая по простыне нога.
Видео по-прежнему рябит и идёт помехами.
Запись не прерывается, но сменяется всё заполняющей чёрной краской от верхнего левого края. Как будто наливающиеся разводы-пятна. Застилающая густота.
***
«Живой мир - это совокупность объектов. Способность видеть - дарить объектам их значимость для смотрящего», - новая надпись поверх тёмного полотна.
***
Человек всё ещё лежит на ковре. Ноги, руки раскинуты, будто верёвки или опавшие лианы, корни.
То и дело, нечасто и конвульсивно, он вздрагивает всем телом, как будто пытается отнять себя от земли. Как будто его что-то давит.
Голова откинута набок, закрыта левым локтём. Видны только вздрагивающие в такт резким движениям пряди.
Он подтягивается, выгибается в пояснице. Медленно собирает ноги в согнутые колени. Подпирает рёбра, низ живота ладонями и локтями. Основной вес перекатывается на спину, прилегающие к полу напряжённые плечи.
Поднимает над собой всё ещё сложенные, искривлённые по дуге ноги.
Это похоже на тянущиеся к восходящему солнцу стебли и лепестки - так же медленно раскрываются, поднимаются. Именно что восходят, произрастают из изломленных, беспорядочных, бьющихся о глухую землю корней и пут.
Маленькое деревце в пустой, серо-жёлтой пустыне. Оно пока только-только посажено, ещё не освоилось в новой, чужой для него почве. Только знакомится с ней, только пробует. Ищет. Осторожно питается.
Вот от ствола отслаивается первая ветвь. Медленно, по нисходящей дуге, она не падает, а, скорее, опускается под собственным слишком тяжёлым вестом. И её продолжение - веточка на конце, чуть поменьше. Даже, скорее, широкий, с синими прожилками, полный, такой живой и яркий листок. Такой напряжённый, такой дрожащий, словно вот-вот опадёт, срываемый ветром, а на его месте вырастет приятный, благоухающий цветок.
В таком положении эта ветка и застывает.
Также медленно, в тон своей старшей сестре, от стебля отделяется и вторая. Уже не такая ровная, отнюдь не прямая. Слегка закруглённая и изогнутая, она не столько опускается, сколько ложится на осязаемый воздух. Получается дуговая фигура: волной вверх, плавно вниз - и широкий стебель-росток, то и дело вздрагивающий на конце. Плотный, в болотных тонах. Живой по-весеннему, расцветающий.
Дерево замирает. То и дело едва колышется на незримом, но осязаемым по его медленным пассам ветру. Удерживает равновесие, не ломается.
Распустившееся растение в центре комнаты, тянущееся из вязаной алой почвы. Точно в центре очерченных граней.
Опять рябь, много полосок и белого шума, фона.
Снова пятна, застилающие экран.
***
«Смысл только там, где его решили найти. Увлечённость объектами во взгляде смотрящего оставляет путеводные веХи».
***
Человек стоит в центре круга, сложив руки за спину. Голова его вскинута гордо, а взгляд на камеру как будто бы свысока.
Раскрашенные густой помадой губы медленно открываются и закрываются, в такт то вздымающейся, то опускающейся скрытой под футболкой груди.
Чёрный фон. Подпись:
«Моя красавица, моя любимая кукла. Я подарил тебе имя».
Человек моргает. Мотает головой, улыбается, глядя пристально в камеру.
Камера снова моргает тьмой. Показываются субтитры:
«Моя кукла мешает себе раскрыться. Просит меня её приручить».
Немо поющий не меняет своего положения. Всё ещё взгляд сверхностный и прямой, надменный - и при этом ласковый, тёплый.
Следующая рамка чёрного. Новая надпись:
«Моя любовь очень боится шума. Но и я люблю, когда мы в тишине».
Человек ведёт плечом, как будто от чего-то отмахивается. Руки по-прежнему сложены за спиной так, будто запястья захвачены ремнями.
«Моя прекрасная мне во всём верит. Она знает, что я не приемлю насилие».
Поющий закрывает глаза, делает глубокий-глубокий вдох. Раскидывает, медленно разводит руки, поднимает их над собой.
«Моё чудо подарит мне прелесть. И я буду беречь её. Любить, как никто другой».
Человек складывает ладони у груди. Локти подняты так, как будто он перед собой держит небольшой свёрток. Притягивает его к себе. Слегка покачивает, баюкает.
«Наша прелесть останется здесь. Она останется даже, когда и с моим чудом мы больше не будем вместе».
Человек снова стоит ровно, в своей изначальной позе. Опять собрал руки за спину, немного раскачивается, вытянувшись на носках.
Запись прерывается очередным чёрным кадром.
***
«Новое - это памятник и дар старому», - эпиграф к следующему эпизоду.
***
Новая рябь и чуть-чуть помех.
За всё время записи комната на фоне вовсе не изменилась, а скинутая с постели женская нога всё так же лежит, тянется по всё той же белой простыне.
Всё те же пачки сигарет, те же раскиданные бутылки. Разве что теперь видны ещё и разливы, разводы вокруг ковра по паркету.
Всё-таки, если вглядываться в приоткрытую дверцу шкафа, то там различается аккуратно сложенные белая рубашка и брюки.
Человек всё ещё стоит в центре комнаты, то и дело перекатывается с пяток на носки. Слегка пошатывается. То вперёд и назад, словно кланяется, то немного раскачивается в стороны.
Губы его плотно сомкнуты, вытянуты в широкой, полной и яркой улыбке. Добавить соответствующий фильтр, и можно создать впечатление, будто бы он весь светится.
Его грудь спокойно поднимается и опускается, выдавая умиротворение.
Довольство.
Гармонию происходящего.
Закрывает глаза, открывает. Смотрит в объектив, будто в зеркало. Будто любуясь собой на записи, чётко представляя, как именно выглядит со стороны. Красуется. Даже головой встряхивает - но не меняет своего положения. Не прикасается никак к себе.
Чужая одежда ему настолько не по размеру, что ширинка на джинсах расстёгнута. А верхняя пуговица - её просто нет. А, вот же она, валяется за ковром чуть поодаль.
Рядом с ней один из тех самых зелёных носков. Опавший с бывшего здесь дерева лист, ничего необычного.
Футболка так закатилась, что уже едва закрывает грудную клетку. Напоминает скорее слишком маленькую майку.
Человек закрывает глаза и делает новый большой и глубокий вдох. На сомкнутые веки наложены светлые сизые тени, аккуратно продолжающиеся в тонких чёрных линиях от уголков под негустыми бровями.
Сводит, разводит плечи, как будто бы расслабляется.
Чуть-чуть ряби, опять разводы, полоски. Но запись не прерывается. Просто чуть-чуть сбоит, погружая помещение в лёгкие серые тона.
Человек на ковре снова ровно стоит на ногах, выпрямляется, держась по струнке, как будто бы под линейку.
Медленно, театрально вытягивает правую руку в сторону от себя. Поднимает колено левое - и мягко тянет всю ногу на уровень правой ладони. Дальше - снова возвращается в исходное положение, обращается прямой, вытянутой струной.
Замирает.
Его высокая голова нарочито медленно опускается набок, к немного поднятому плечу. Чуть встряхивается, откидывая за спину мешающуюся светлую прядь.
И чем ближе укрытая густым румянцем щека к открытой ключице, тем шире улыбка ярко-розовых полных губ.
Тем шире, больше поднимаются веки, едва ли не обнажая глазные яблоки. Именно в этой позе человек в чужой одежде и застывает. Не пристально, но пронзительно, прямо смотрит на направленный в него объектив. Не моргает.
Запись снова идёт чередой помех и чёрных, рваных полосок.
За ними - врывающийся в кадр трясущийся тёмный экран, наложенный на предыдущую композицию.
Переход в засветляющуюся белизну - и следующая за ней вспышка, как от старого фотоаппарата.
Картинка пропадает, оставляет на видео только беспорядочный, тихо гудящий, перебивающийся то серым, то сизым спокойный и безразличный, всё возрастающий белый шум.
Экран без титрОв и неровная рябь.
Спектрофилия
Ночной вкус. Третье лицо
Не каждую ночь, даже после катания на лодочке удовольствия, Мика может похвастаться тем, что ей удаётся быстро уснуть. Скорее напротив, куда чаще она просто лежит на спине, сложив руки поверх одеяла, и смотрит широко-распахнутыми глазами на пустой, укрытый слоем стелящейся темноты потолок.
Плотное одеяло давит грудь, вдавливает всё тело в мягкую перинистую поверхность матраса, а ноги всё ещё сводит остаточными приятными судорогами после выхода в озеро. Голова идёт кругом, и перед зрением то блики, то огоньки, мушки летающие, в квадратиках и полосочках. Ползут и ползут, то по дверце шкафа, то и сразу по потолку.
За каждую отвечать сложно, но как минимум в эту ночь скорый сон Мике точно не светит. Ей вообще сейчас ничего не светит: и свет отключён, и окно плотно зашторено. А гирлянд в её спальной отродясь не водилось. Даже по праздникам их здесь никто не развешивает. Так что темень тёмная и тяжёлый, глубокий вздох.
Мика пытается лечь удобней, закидывает обе руки под голову - но через подушку. И подушка пухом чуть-чуть прижимает, вдавливает в постель сложенные вместе ладони, облегает запястья.
Так засыпающая лежит какое-то время, чувствует приятную дрожь, мурашки, рябью бегающие по сосудам. Успокаивающее, мерное, оттягивающее чувство в раскинутых плечах.
Сковывающее чувство, забирающее.
За закрытым окном слышатся разные звуки: то постукивания, то поскрипывания. Машины всякие, трамваи последние. Какие-то процессы рабочие. Опять какие-то ветви на деревьях под ночь решили пилить.
Кто-то с кем-то общается, о чём-то переговаривается. Слов не слышно, только общее настроение, ноты, тональность общая. То ли женщина и мужчина, то ли две женщины, то ли двое мужчин. Мика не вслушивается в чужой диалог на улице за стеклом. Обрывками фразы редкие долетают. Откладываются на уровне верхней подкорки мыслей, там повторяются приглушённым эхом. Какие-то «Привет» и «Знаешь», «нам нужно … ещё», «туда». Не вслушивается, слова просто звучат, рассеянные по сознанию.
Приятная дрожь, холодок с запястий переползает к локтям, аккуратно оборачивает предплечья.
Мика думает о зиме. Воображает, как вот прямо сейчас лежит и покрывается коркой льда. Нехолодного льда, защищающего.
Она ждёт - и всё её тело как будто вытягивается. Поверхность постели, да сама она становятся безразмерными. Растворяющимися. Отходящими.
Слова, прочие заоконные звуки складываются в какую-то музыку. Сложно-угадываемую, больше осязаемую, различимую, слышимую на уровне мыслей мелодию. Ритм такой, немного с железками, чуть-чуть со скрипом. И стучит ещё что-то. Что-то явно стучит.
Одеяло уже не давит. Одеяло - это просто часть тела, как одежда, только ещё плотней.
«Да, привет», - отчётливо слышится за окном. Или всё-таки в мыслях?
Мика не двигается. И даже на потолок не смотрит. Звуки складываются в трели, похожие на пружины варганов, это всё больше напоминает растворяющееся пение.
Гулко складывается звучание, закладывается в уши. Губы и веки сомкнуты. Мика делает новый, высокий, глубокий вдох.
Над поясницей приятно теплеет, как отёк, или мягкий прилив - и расходящееся по сосудам, под рёбрами, искорками в ноги, к груди.
«Как там всё?» - женский голос, вопрос отчётливый выныривает из омута - но всё ещё очень размыто, давяще и погружающе. Чуть-чуть только бросил в дрожь, но не достаточно, чтобы вырваться. Или встряхнуться хотя бы.
Мика старается не думать, не вслушиваться в звукомузыку не то совсем у окна, не то всё же ближе. Она вообще какая-то неопределённая, эта музыка. Как шум какой-то… Колокола, вот. Сливающийся колокольный бой из самых недр бурлящих рек-улиц, густой, нарастающий, мерный, именно варганно-пружинистый.
Расходящиеся волны тепла от рёбер - и выше, и ниже.
Ладони и будто тянутся обратно под одеяло - и даже плечом так и тянет чуточку отвести. Или пальцем - но Мика не двигается. Решается на ещё один вдох. Всё-таки отвечает мышцам, пробует стянуть, приоткрыть стенки внутренние там, между ног. Но только так, чтоб не напрягаться. Совсем немного, именно как ответ на прихлынувшее тепло. Как ответ, да. Ответ. Ответ на прикосновение. Как если бы там положили ладонь, даже и через ткань одеяла. Сильную ладонь, мягкую, где тыльная сторона прижимается чуть-чуть выше кости, а пальцы, все вместе - складываются, где нужно. Вот там упор - а подушечкой - нажимает.
Выдыхает именно в этот момент, ещё и будто легонько приподнимается. Вперёд собой подаётся - и опускается под нажимом.
Лодочка чуть-чуть покачнулась.
Новое плавание? А почему нет?
Рука там такая хорошая… Пусть это будет Сашка. Да, почему и не Сашка-то? Она ведь точно такая же мягкая. Понимающая, аккуратная. Уверенная, когда нужно.
Уверенная…
Глаза Мики плотно закрыты. Её совсем немножко раскачивает, окутывает то приливами, то отливами.
Это даже не лодочка, а скорее… Качелька этакая? Что-то похожее, да. Как именно на качельке, и воздух ещё приятно продавливает живот. Голова идёт кругом.
Она плотно держится за поручни на качели, а вокруг - ночь, странный далёкий и близкий мерный звон колокола.
Она качается не сама. Открыла глаза, понимает, что рядом с ней стоит высокая тёмная фигура общих неявных форм. Больше похожа на отслоившуюся от человека дрожащую, идущую рябью тень.
Мика пристально смотрит на широкую ладонь существа. Вот-вот да, именно такая ладонь её, должно быть, сейчас касается. Такая же мощная, сильная. Да уж, совсем не Сашка. И пальцы-то у него какие!.. Не грубые, нет.
И, да, по общим чертам в тени угадывается мужчина. А вот его лицо как-то вовсе не разобрать. Ну, оно по идее есть, но такое… Всё густотой, тьмой размыто. Детали-то дорисовать можно… Но лучше всё-таки не присматриваться, нет, пусть лица у него не будет, просто хорошая, по-скульптурному выверенная голова.
Мышцы, бицепсы. Бёдра подтянутые, удобная поясница. Как классный борец с плакатов и передач Леночки.
Да, вот он её на качельке катает. Обхватил своей сильной ладонью тонкий поручень. Мягко ведёт к себе, от себя же отталкивает.
С таким сильным другом ночью на улице совсем не тревожно. Даже не так: с таким сильным другом в принципе нигде не тревожно. Приходил бы он в гости чаще…
Хороший, уверенный, сильный друг.
Мика жмурится, как можно плотнее сцепляет ноги. Да, конечно же, там внутри всё очень приятно. Спокойно, но очень-очень комфортно. Обтягивающе, вот.
Этой мысли она улыбается, этой же мысли кивает. Позволяет себе новый, теперь свободный и вольный вдох - вместе с тем и поднимается в воздух. А на выдохе - падает, ловя затылком, шеей, мурашками поднявшимися на коже ветер.
Раньше она задумывалась про разные игрушки, которые можно было бы утащить к себе перед сном. Но и сожительство, да и сами объектики… От одного их вида Мика сразу же сделала вывод: бесполезно играть. Проиграет. Для победы их надо заказывать, а заказывать хорошо, когда есть, на что.
Лодочка и качельки лучше. Особенно, когда вместе с другом. Даже и с таким, который очень редко её навещает.
Волнительное ощущение разделительного миканочества. О таком даже никому не расскажешь. Ну… Ленке как-то рассказывала, а она такая: «Ты что, под ешечками?». ОбиднО было! Воображения у неё нет просто.
А у Мики есть!
И друзей, как у Ленки, ей вот вовсе не надо. И без них хорошо!
… С Сашкой классно …
Но она отвлекается. У неё есть друг. И он с ней вот в этот момент. И совсем для неё, единственной. Ни к кому больше по ночам не приходит. К Ленке не приходит так точно. И не надо, пусть о ней и не думает.
А она б на него запала…
Он ведь высокий такой… И даже не думает прикасаться. Просто чинно стоит чуть поодаль, методично покачивает за поручень.
А Мика не хочет его к себе пригласить?
Ему ведь, наверное, должно быть так же одиноко, как ей. Ну… Иначе бы он не приходил тихим, не опускался на край постели.
Не утешал бы её. Не делился своим обществом. Так делают только те, кому общества не хватает. Особенно в компании с Микой.
Мика сжимается, сводит плечи.
Как же ей нравятся эти ладони. Какие же у него ловкие, чуткие пальцы.
Почему? Вот почему она с ним не обнимается, почему он стоит поодаль? Ну, что, что не так?.. Она бы обхватила ногами его поясницу. Очень удобно бы села. Он бы её ещё и локтями поддерживал. Держал бы её. Вот так, на себе, на своей качельке катал. Он же должен, нет, он обязан уметь так делать. Он не имеет права так не уметь.
Дышать становится совсем сложно, перед глазами - тени, разводы, блики. Пятна перед глазами. Проникающие, давящие, облегающие, обволакивающие тёплые, жаркие пятна.
Рот сам собой открывается. Мика жадно глотает воздух, часто-часто ловит новые вдохи, выдохи.
Лодочка бы такого не вынесла… Это совсем по-новому. Но дышать. Важно - не забывать дышать. В ритм сильно стучащему сердцу.
Оглушающе, уже не до пятен, до полной, закрывающей темноты.
Как если б вот та самая мощная, хорошая, правильная ладонь ей сейчас легла на затылок. Вот, вот так, забирая пальцами волосы. Поднимая голову Мики. Как раз, вот, на новом, так удачно подставленном вдохе.
Язык-то приглашающе вытянут. Она им тянется, захватывая, очерчивая, представляя уплотняющийся, тугой воздух. Ребристый, сильный. Напористый.
Задерживает выдох, вместо него - шумно сглатывает. Поддаётся руке. Рука знает, рука указывает Мике её место. Не жестами указывает. Направлением. Тем, как и где гладит, как подводит, придерживая чуть выше шеи.
Мика ловит живые, яркие, настоящие ощущения. Не кончиком, всей поверхностью языка, губами чувствует кожу.
Главное - держать ритм. Не путаться в своих и чужих движениях. Когда губы цепляют только по краю - здесь - выдохнуть. И, тут же, в момент до того, когда и под нёбом, и дальше - вот до этого - сделать вдох. Чтоб на вдохе всё получалось. Тогда глотка ещё раскрывается. Она-то и так раскрывается… Или распирается… В общем, вот так - удобней.
И, да, обязательно дышать через нос. Ртом можно только вдыхать и сглатывать. Особенно, когда лицо упирается в волосы.
Это подушка у неё так порвалась, да? Перья такие… Надо бы днём зашить. Да и на вкус не ткань.
На вкус - очень яркое, образцовое воображение. Воспитанное воображение.
И Мике нравится этот вкус. Вкус силы. Вкус, которым ей её нужность напоминают. Очень важный и правильный вкус.
Она опять сглатывает. Ей нравится дрожь по горлу. Эта дрожь и в шею, и в плечи, она по всему телу расходится.
И нравится, что научилась не задыхаться. Она ведь очень крепко прижата, очень сильно и цепко насажена. И, при этом, по размеру всё идеально подходит. Как для него сделана.
Мика счастлива, что её друг доволен. Что он проводит эту ночь вместе с ней. И что у неё получается всё делать правильно. Вот, когда рот свободен - не-е-ет, не отпускать, зацепиться краями губ. Мягонько зацепиться. Они уже слюной смочены. Так что вернуть на место. Ну, может, не так глубоко.
Нажим на затылке слабнет: она и так знает, как нужно себя вести. Хоть кому-то должна показывать, чему в тайне от всех, на одной теории научилась!
Как там было… Сначала только краями губ. Потом - наклонить голову. Не спеша, плавно, можно где-то до половины. Чтоб и не до глотки, но и - вполне ощутимо. Чтоб языку пространство оставить. Язык-то нужен! Им вот, у верха, и по краям. То с одной стороны, то с другой. И не забывать про «кивания». То податься вперёд, то подняться. Можно ещё щёки вдавливать, так просто будет больше слюны. Вот! Вот, точно. Про неё-то чуть не забыла! А ведь это самое главное. Важно не столько, чтоб погрузить - а чтоб с каждым нажимом вокруг маленькие волны вспенивались. Вот-вот точно, по букве из лучших гайдов!
Другу, должно быть, нравится. Ну, если он никак не вклинивается в процесс, значит Мика всё делает очень правильно.
Умная и самостоятельная!
Мика классная! Мика знает, на что способен её язык! Он у неё очень колкий и вёрткий. Хитрый язык. Таящийся.
Пусть вот хоть кто-то скажет, что она бревно!
Ничего она не бревно! Она, между прочим, много читает и смотрит. И всему-всему учится. И ещё всем покажет!
Ладно, не всем. Владу не будет показывать. Он сам дуб-дерево, пусть тоже учится.
А друг - не дерево. Друг напрягся.
Мика жмурится, закрывает глаза. Делает новый вдох - и с силой прижимается, всё ещё воздух втягивает, чтоб раскрыться как можно шире. Важно ведь! Момент такой нужный…
Момент, когда главное - не закашлять и часто сглатывать. Когда по глотке, по тракту волнами, вплесками растекается. Не впрыскивается, а поступает. И - да, она успевает глотать!
Довольная, выдыхает, затылком падает на подушку. Перед глазами - круги и пятна, а голова… Голова и вовсе где-то не здесь.
Таких качелей у неё как-то ни разу не было. Живых таких, полных, что всё ещё глотает и часто дышит, да отдышаться никак не может. Только жмурится, не хочет глаза открывать. Но зато - улыбается.
Ведь волны - они не только в укромном озере. Они здесь, она сейчас в них дрейфует.
Тихий скрип, стук откуда-то со стороны.
Трамвай за окном проезжает. Рабочие процессы какие-то на улице всё ещё.
Но это всё так не важно!
Важно - это украдкой и кончиком языка прикоснуться к собственным приоткрытым губам… И всё-таки лизнуть. Попробовать этот вязковатый, чуть горький, её личный ночной вкус.
На манеже. Фрагментарно
Чтобы завести куклу, обязательно нужен ключ.
Этот ключ вставляется в аккуратную прореху между открытых лопаток.
Сопротивляется ли кукла тому, чтоб её заводили? Ну… Она морщится, поднимает и сводит плечи. Ключ-то ведь не простой, твёрдый и металлический. Он ложится между костей. Хлюпает характерно о ткань под кожей. Проворачивается, заставляя руки куклы подняться, а лицо её - искривиться. Она щурится и кусает губы, а железный стержень наматывает на себя оголённые ткани. Застревает, ложится зубьями между костей грудной клетки.
Ладони куклы сложены кончиками пальцев над головой.
Ещё один поворот ключа - и она опускается вся в поклоне. Когда стержень снова приходит в движение, скользит по отодвинутому хребту, она прогибается в пояснице, отводит правую ногу, загибая её в колене, вытянутой стопой вверх.
Ключ замирает, щелчок бьёт по всему скелету - и кукла срывается на пол, вязко, с характерными звуками отделяясь живым от металла, а от прорехи между лопаток тянутся липкие красные комья, хлюпаются на поверхность за ней вослед.
Кукла быстро танцует, спущенная с отведённого от неё ключа. Одними, обёрнутыми в балетки, носками соприкасается с белым полом. Шаг за шагом, держа стопы близко друг к другу, она быстро двигается на прямых, под линейку вытянутых ногах.
Её юбка вьётся раскрытым зонтиком, оголяя бёдра, стянутую узкую талию.
Одета.
Розовый корсет, полупрозрачные бежевые колготы. Белая ткань, обтягивающая часть корпуса внизу поясницы.
Пышные каштановые волосы собраны в аккуратный пучок, пронизанный тремя шпильками: две крест-на-крест и одна - вертикальная.
Кукла не останавливается. Ей нельзя останавливаться. Быстро-быстро перебирать носками, не разводя лодыжек, отводя их друг от дружки всего на чуть-чуть, как если б они были связаны.
Но ей не нужно ремней, она о них просто помнит.
Голову держит ровно, чуть её вскидывает, с гордостью, на показ. Не опускает сведённых над ней ладоней.
Она танцует без музыки. Мелодия звучит в её памяти.
Главное - не прерываться, не оступаться.
Помнить почву под прямыми ногами. Не осторожно ступать, но твёрдо, уверенно, с силой, с нажимом - но так, чтоб пальцы на ступнях всего лишь чуть-чуть сгибались, не теряя положения вытянутой струны.
Это простые, понятные, известные ей движения. Она повторяет их раз за разом, без спешки - и плавно, в такт.
Останавливается только в центре манежа. Отпускает небольшой реверанс.
Есть ли зрители?
Всё, что за пределом арены - оно утопает в тёмном дыму. Да и танцующей не очень важно, наблюдает ли кто-то за ней.
Она знает: за ней наблюдают. Кивает своему знанию. Улыбается тем, о ком помнит.
Она замерла, окутанная кругом из чистого света - и этот луч её покидает. Уходит в сторону, в край. Поднимается - и из темноты видно раскинувшую ноги так, словно в шпагате, скользящую в воздухе ещё одну, такую же куклу. Только волосы у неё сизые, в тонах звёзд.
Обхватив себя за плечи, собравшись в клубок, новая кукла выходит в сальто, а потом, разведя руки - приземляется подле подруги, конечно же, опускаясь на вытянутых носках.
Она так же в балетках. В таком же тугом корсете и пышной юбке, и таких же плотных колготах. Вот только улыбка без гордости - а с добром.
Так стоят они обе, держась друг дружки ладонями и махая незримому залу, овитые мягким, очерчивающим их поле свечением.
Даже слышатся сдержанные аплодисменты.
На манеже сегодня - две лучшие танцовщицы.
Всегда работают в паре, всегда бесподобны, неповторимы. Хороши порознь, прекрасны вместе.
***
Их именно так даже на афише представили: плакат в кричащих красных тонах занавеса. На его фоне - две акробатки, застывшие в воздухе. У каждой - нога одна вскинута, а вторая - загнута в колене, носком к пояснице. Отведённые ноги артисток скрещены, накладываясь друг на дружку, а тела - зеркально заломлены, продолжаются на протянутых вниз руках.
Большим и витиеватым жёлтым шрифтом, выступающим из плаката поверх ложащихся от него размашистых тёмных теней, под обеими танцовщицами выбиты их имена: Близнецы-Феи. Мила - под той, что с сизыми прядями - и Нила, отражающая её.
***
И вот, они перед полным, приветствующим их залом. Кланяются, кивают, махают ладонями. Не просто улыбаются, лучатся улыбками.
Их грудные клетки высоко, часто вздымаются.
Обе уже заведённые, обе готовы на их лучший, конечно же, парный номер.
Отходят вместе к дальней части манежа.
Дальше - барабанная дробь.
От края до края перед ними стелется широкая тропа осколков стекла. Где зелёное, от бутылок, где прозрачное, от литровых банок - но этот ковёр простирается перед артистками. Заострённые зубья, углы ловят блики лучей прожектора. Стылые в немых, ожидающих, хищных оскалах.
Остроты добавляет подоспевшая к Миле и Ниле третья, не представленная артистка. Пряди её серебристые, не забраны в пучок, но распущены. Этакая королева бала! Ещё и в балетках с блёстками.
Она становится между Близняшками-Феями. Отпускает каждой из них элегантный, короткий книксен.
Сизая Мила складывает у груди руки. Закрывает глаза, делает глубокий-глубокий вдох.
Дальше - вытягивается тонкой стрункой, чётко держится на одних носках. Она знает секрет ходьбы. Она опытная. Она умная.
Шаг за шагом, спешно, в ритме, поднимая себя мышцами в пояснице. В ногах не должно быть веса. А касаться дорожки - лишь только краями балеток.
Она не идёт, она как будто скользит над поверхностью, столь часто и выверенно семенят её всего немного размыкающиеся лодыжки. Крутить талией, красоваться фигурой - и не терять прекрасно известный ритм.
Ещё миг - и всей стопой она твёрдо становится на поверхность в противоположном, ближнем краю арены. В этом же па опускается в низком, торжественном - и, чего там, гордом. победном поклоне. Вытягивается в полный рост, раскинув руки, как на кресте, закинув голову к слепящему свету - и вновь сцепляет ладони лодочкой у груди.
Застыла.
Смиренно ждёт.
Круг света тянется к Каштановой Ниле, стоящей в начале дорожки. И Королеве, что рядом с ней.
Они обмениваются беглыми взглядами, не держат друг дружку за руки. Вроде вместе - а всё же держатся чуть поодаль, а между ними как будто тонкий, незримый барьер.
Нила прикусывает губу, решается на первый шаг - но Королева уже на дорожке. В лёгких, изящных па она как будто лавирует меж осколков. В невысоких, плавных прыжках, она выгибается по дуге, лишь немного задевая носками разбросанное стекло. Снова и снова, в выпадах и поклонах, она огибает всё острое, ловко касаясь пола, хоть и её лодыжки, кажется, утопают меж грубых и острых граней.
Но на балетках, на колготах её - ни следа пятен, ни единой царапины. Она не проходит и не скользит, она именно что танцует поверх стекла - и вот уже близок край.
Согнувшись в коленях, Королева себя вытягивает в новом грациозном прыжке. Совершает кульбит, выходя из него на сальто - и опускается на раскинутые ладони, изгибается в талии, через перекат выпрямляется, поднимается подле Милы в дальнем конце арены. В лучах и славе, закинув высоко голову, так, чтоб её серебристые кудри стелились, вились, она купается во свету, вся сама белизной сияет - и незримая публика осыпает её овациями. Перед ней и повсюду - сплошные, сплошные аплодисменты. Не заявленная в программе, она о себе заявила - и, да, настоящая, истинная Королева Бала!
Луч прожектора опять скользит по манежу в начало скалящейся дорожки.
Нила стоит одна.
Обе подруги уже там, на дальнем, безопасном краю - а ей… Перед ней чёрно-зелёная пропасть. Зубастая, обнажающая гранёные, блистательные клыки. Точёные, грубые. Ожидающие.
Колени артистки трясутся - но она ровно держится. Силится не выдавать чувств. Она всё знает.
Старшая Мила её сама обучала.
И всё равно, каждый раз - как в первый. Пропасть не станет меньше, сколько её не пересекай. И опасность её не меняется. Меняется только опыт. Личный. Зазубренный на своей шкуре.
Перед Нилой не стоит цели затмить своим выходом Королеву. Её задача - исполнить на своём уровне. И пусть она уже знает, что реакция будет отнюдь не такой бурной, и что её собственное выступление - даже не зеркало, а лишь блеклая тень от танца старшей сестры - но и ладно.
И ладно.
И чёрт.
Она помнит, как правильно. Касаться осколков только краями носков балеток. В худшем случае - допускать соприкосновение через ткань о пластинки ногтей на большом, указательном пальцах. Но это в худшем, почти что фатальном случае. В идеале - и этой роскоши не дозволено.
Держаться прямой струной, чтоб весь вес уходил наверх. Чтобы ноги служили опорой только, когда ступня отрывается от стекла. Очень беглый, мгновенный момент. Едва уловимый, а в идеале - считываемый только в сознании. Ни дай бог остальным телом. Телу вообще здесь думать запрещено.
А колени-то всё же трясутся.
Нила губу прикусывает. Закрывает глаза. Глубоко-глубоко вздыхает.
Дорога прямая, изученная. Так что лучше её не видеть. Лучше думать о ней, буде это всего лишь «данс-сим», с квик-тайм ивентами и механическим прожиманием прекрасно известных кнопок. Да-да, всё игра на экране. Всё чётко и в строгом ритме.
Напряжённая, Нила видит перед собой только чёрный экран, надвигающуюся на неё полоску с первыми знаками.
Треугольник, квадратик - жёлтое!
Круг, квадратик и крестик - жёлтое!
Три круга в столбик - жёлтое, жёлтое, жёлтое!
Одна зелёная пирамидка, красный кубик под ней - да! Оба светятся золотистым!..
Синий крест - хоп, и золото.
Крест-квадрат-треугольник - все в колонку, все дружно светятся!
Три креста - ни единого красного!
Квадрат и круг лесенкой друг за другом - оба, оба прожала!
Вот большой, мать тебя, треугольник! Давить на него! Давить! Чёрный круг, он описан чёрненьким. Увеличивается. Растёт. Светится, светится, светится! Прожимать! Часто-часто, ещё, ещё, чёткий ритм - да! Большой треугольник в ярко-солнечном нимбе - он вытягивается, он заполняет экран!
Нила распахивает глаза, торжественно руки вскидывает, только теперь позволяет себе вольный выдох, на полную-полную грудь.
Она стоит на другой стороне арены. Рядом с кланяющейся Королевой. Улыбающейся сестрой!
И плевать на предсказуемо-сдержанную реакцию.
Она для себя! Для себя победила! И честно стоит, запыхавшаяся, во свету.
Кульминация? Торжество?
Нет!
Едва отдохнув, все три артистки расходятся - и снова на том краю. Стоят вместе, вновь перед скалящейся тропой - и теперь уже держатся за руки.
Младшая Нила едва-едва дышит, перед глазами её круги.
Выложилась!
Выложилась слишком сильно. Совсем забыла, что первый проход - не главный. Это соло, а не общее выступление.
Теперь же им пройти тот же путь - но втроём. И держась подруга подруги.
Близняшки-Феи обмениваются поддерживающими взглядами. Королева - держится ровно и между ними. Не опускает вскинутой головы.
Не разнимать рук - это не только о том, чтоб подстраиваться под других. Это прежде всего о том, чтоб о сёстрах заботиться. Чтоб их чувствовать, быть единою с ними.
Чтобы танец вышел синхронным - даже Ева здесь не поможет. Не спасают ни инструкции, ни молитвы. Только открытость полная. И бесчисленные часы тренировок. И это только вдвоём!
А здесь - сразу трое, где одна - слишком гордая, а вторая - нерасчётливо-вымотанная. А ведь речь не о гонке. К той черте они вместе прийти должны.
И только прекрасная Мила лучится улыбкой. Ждёт сигнала к началу шоу.
Горделивая Королева ведёт плечом. Прикрывает глаза, кивает.
Нила кое-как собранная - уходит в новый глубокий вдох.
Три актрисы в ярком круге прожектора.
Три стопы тянутся к грубым краям настила. Ровным и стройным рядом, под прямым и выверенным углом. Ни один носок пока не достиг осколков.
Тишина гробовая. Пусть беззвучный, но всеми слышимый строгий обратный счёт.
Все готовы?
Открыть глаза.
***
Три прекрасных куклы танцуют на ковре из стекла.
Этот танец давно известный - и так любимый почтенной публикой. В нём нет ни малейшей сложности, если знать, как его исполнять. И какой же красивый в величии своей злобы!
Когда все движения отточено-выверенные, такие же острые, меткие, как зазубрины и клыки под носками. Когда оступиться - это не про себя, а про - подвести подруг. Когда твой каждый шаг не раньше, не позже двух прочих. Когда держать дистанцию - это сойтись, но не сталкиваться. Когда нет времени на проверку, хорошо ли ты смотришься в профиль - и, сверх того - ты обязана это знать. Ты следишь за собой - и считываешься в общей картине - и каждое новое па - механическая, заученная красота.
Края носков помнят, как не дать тебе оступиться. Всё прочее тело - выдерживать сценический образ.
Всего миг - и ты вздрагиваешь.
Мила… Её балетка чуть-чуть пошла красным. Ну… Да. Она же и за тобой следит. В лице не скривилась. Не теряет своей улыбки. Новый, новый, ещё и ещё общий шаг.
Мила больше не оступается. Вы даже не теряете темп. Осколки вослед за вами даже не покрываются пятнами.
Ты выгибаешься в талии. Влекомая общей волной зачем-то подаёшься назад.
Вы достигли середины дорожки.
Край так близок!
Он же вот! Ну, вот, вот же он!..
Но вас трое. И тебя тянут за руку.
Ты оглядываешься.
Королева!.. Зачем, зачем она посмотрела на балетку Милы?! Кто, для чего, почему из всех возможных решений она выбрала ускорить шаг?!
Конечно же, она оступается. Конечно же, она падает. Разрывает цепь, на колени, на стекло торчащее опускается. По инерции, волной тела, с характерным треском, хрустом. Конечно же, с отчаянным криком. Она всей поверхностью там, от края стопы до чашечки, ногами обеими. Ещё и ладони перед собой вскинула. По привычке на вкинула именно на них упор!..
Ты на смотришь на Королеву.
Заклинаешь себя не слышать шум за спиной. У тебя ещё и твой танец - и новый, плавный, максимально-неосознанный, зато выученный, верный шаг. Не медленный и не быстрый, ни разу не потерявший ритм.
Мила рядом. Вы держитесь за руки.
Обеим прекрасно известно, что будет, если прервёте номер.
То, что сзади… То… Просто сзади. Ты, кстати, всё ещё с самого начала танца так и не выдохнула. И сейчас тебе не до этого.
Ты, сестра твоя старшая - вы вдвоём ступаете по осколкам, помня, как не касаться их. Отражение отражения - вот, на что вы сейчас похожи. Такие же точные, лишённые всяких красок. Роковые в своём мастерстве. Не торопитесь и не медлите - и вот злополучная черта покоя.
На ваших лицах ни мышцы не дрогнуло. Вы улыбаетесь. Держитесь за руки. Счастливо машете публике.
Гул оваций, крики восторга поглощают и хруст и плач. Во всяком случае, для тех, кто смотрит.
Что до вас - вы умеете отказать себе в зрении. Вы знаете, как терять слух.
Так ли сложно почистить зубы?
Зависит от точки зрения. А вообще - нет, не сложно.
Просто делается в несколько разных этапов.
И не все из них касаются только личной щётки и тюбика с пастой.
Чтобы почистить зубы, перво-наперво нужно вывести чужой вкус. Чужого вкуса обычно много, иначе вообще зачем что-то чистить.
Вычищается чужой вкус только тогда, когда дверь в ванную крепко закрыта. Даже зная, что дома никого нет. Дома всегда есть кто-то. Даже при уверенности в обратном.
Но дверь в ванную - да, плотно заперта.
Лишний раз убедиться в этом всё ещё очень стоит.
Чтобы вычистить чужой вкус, сначала его надо вывести.
Выводить его лучше всего на пустой желудок. Это делается в спокойствии. И не обязательно жмуриться.
Нужно просто поднять сцепленную в кулак ладонь. Отогнуть указательный, средний пальцы. Открыть рот.
Положить их на чуть-чуть высунутый язык.
Не забыть нагнуться над унитазом. За сидение держаться крепко, свободной левой рукой.
Указательный, средний палец мягким, прямым движением погружаются в глотку.
Откашляться, продышаться. Ничего ни откуда не убирать. С первого раза, конечно же, не работает.
Подушечками пальцев провести по дрожащей гортани. Один раз. И ещё.
Вот теперь - можно жмуриться. И можно сводить живот. Даже лучше сводить живот.
Рот держать открытым достаточно широко. Нет, не убирать пальцы. И не сглатывать. Желудок, тракт, шея прекрасно справляются с поставленной перед ними задачей.
Основной вес тела, конечно же, оставлять на упирающейся в сиденье левой ладони.
Откашливаться и ждать.
Нажать на металлическую кнопку сливного бачка, когда весь вкус выведется. Хотя бы, его основная часть.
Подавить желание подержаться за голову: пока что рано, хотя и очень ведёт. Прежде всего - подняться с колен и выпрямиться.
Открыть воду в раковине.
Руки моются не дольше, чем набирается только что слитый бачок. Их даже толком не от чего оттирать. Ну, как не от чего. Это не та грязь, которую выцарапывают вместе с кожей. Это грязь необходимая, очищающая. Она легко соскальзывает с леденеющих под струёй ладоней. Затирается в один слой медового душистого мыла. Можно даже и без нажима. Спокойным движением: сперва вдоль правой, потом, для проформы - вдоль левой руки. Тщательно их отереть друг о дружку, до первой пены, небольших пузырьков. До тех пор, пока всё же начнут слипаться. Вот теперь - разнимать. И чтоб заботливо гладить, мягко. Пальцами между пальцев. Они хорошо поработали и заслуживают быть чистыми.
Отряхнуть мокрые, дышащие сладким мёдом ладони. Раз, два. Воду не выключать.
Сложить обе руки - мизинец к мизинцу - чашечкой. Наполнить чашечку бесцветной прозрачной жидкостью. Не глядеть на неё, не рассматривать отражение.
Опять зажмуриться.
Сделать глубокий вдох.
Поднести к лицу ледяную влагу - и вытирать-вытирать-вытирать. Месить и размешивать, размазывать и раскрашивать - и вжимать губы к дёснам, давить щёки к скулам. Чтоб и скользко - и очень липко. С силой, с продавливанием. Истереть, измыть всё, до последней капли.
Отряхнуть ладони.
Раз, два.
Не размыкать глаз.
Снова подставить «чашечку», довериться чувствам, выждать, пока наполниться.
Всё содержимое опять выплеснуть на лицо.
Наощупь отыскать полотенце. Оно отдыхает на крючке у двери. Вот это, мягкое и ворсистое. Натянуть его между вытянутыми руками.
Плотно прижать ткань к лицу.
Плотно-плотно, чтобы ворс забивался в рот. Чтоб зубами полотно искусать. Чтоб резкими, точечными движениями врезать его в щёки, губы. Сильным нажимом забирать и влагу и грязь.
Раз, два.
Третий раз - самый резкий. Если где-то останутся следы и царапины - не беда. Зато лицо чистое, свежее.
И на нём - ни пятнышка.
Только теперь открывать глаза.
Проморгаться.
Да, сейчас - выдохнуть.
Закрыть кран и опуститься на закрытое сидение унитаза. Взглядом перепроверить, так ли прочно закрыта дверь ванной.
Беглый осмотр одной и другой щеколды. Замка на ручке, круглого, маленького - под ним.
Да, закрыта.
Новый вдох. Новый выдох.
Чужой вкус выведен изнутри тела. Теперь его следует вычистить из гортани и полости рта.
Чтобы вычистить чужой вкус, нужны всё то же мыло и ополаскиватель. И, конечно же, ещё вода.
Перво-наперво нужно встать, повернуться к раковине.
Ополаскиватель у левого края. Нет, не путать его с баллончиком одеколона рядом. Синяя пластмассовая бутыль с высокой серенькой крышкой без этикеток. Вот это вот - ополаскиватель.
Открыть крышку. Совсем легко: чуть-чуть нажать, повернуть. И ещё немного.
Набрать в крышку синей жидкости с ароматом ментола. До краёв, не переливая.
Поднести импровизированный сосуд к широко-раскрытому рту.
Закинуть голову. Тыльной стороной языка перекрыть глотку. Мышцами стянуть стенки гортани.
Влить.
Здесь всё вполне тривиально. Просто стоять с запрокинутой головой, вибрировать гортанью, позволяя моющему средству накладываться на ткани глотки.
Ждать и вибрировать, вибрировать, ожидать.
Сплюнуть, ничего лишнего не заглатывать.
Открыть кран, поднести к хлынувшему потоку мыло. Растереть его, чтоб пошло пенкой, чтоб скользило в пальцах.
Так ли сложно не проглотить мыло?
Да нет, совсем легкотня. Оно широкое. Даже при всём желании не проскользнёт. А вот мять и вращать его языком и притом не морщиться, не глотать слюну намыленную - это ещё та задача! Особенно учитывая, что руки здесь совсем не помощницы. Только рот, во всём виноватый рот. И язык.
Вот они виноваты - пусть вдвоём за всех отдуваются. Главное - сильно-сильно надуться щёками. Как два красных пухленьких шарика.
Не обращать внимание на горечь и жжение. Хотя бы во рту. Под глазами - можно. Когда жжёт под глазами - это не тело, это душа так моется. Душа тоже иногда хочет мыться.
А во рту всё в ментоле, всё в меду должно быть измазано. Только так чужой вкус вычищается: моющим и, конечно же, любимым душистым средством. Чтоб чужое сменилось родным.
Хотя бы большая часть чужого.
Языком вдавливать мыло к нёбу. Кстати, когда мыло у нёба - вот сейчас не забыть, что нельзя дышать. Да, да, да, не дышать.
Втолкнуть брусок в правую щёку. Нажать так, чтоб он оттягивал её ткань. Так оттягивал, чтоб дёсна чувствовали.
Ослабить давление, перекатить к левой. Снова держать, тереть и не отпускать.
Не забыть, что дышать-то уже можно. Осторожно, шумно и через нос.
Когда горечь в ротовой полости перерастает в чувство «сейчас сгорит», наклониться над раковиной, подставить ладони, вытолкнуть мыло кончиком языка.
Прокашляться тоже можно.
Не вздумать ничего глотать. Это про очищение тела, а не грехов.
Тело всё вымазано в грехах, и от них никогда не отмоется. Только от вкусов и запахов. И то, если постараться.
Так что следующим действием - встать у крана, держаться боком к входной двери. Набрать в рот как можно больше воды, тут же захватить полотенце.
Надуть щёки, их тут же сдуть. Обливать, обливать всю ротовую полость сильными волнами изнутри. Да, спокойно смешивать со слюной. Да, продолжать полоскать, не запрокидывая головы, не позволяя мыльной воде сильно липнуть к гортани.
Выплюнуть.
Держа рот открытым, затолкать в него край полотенца. Ворсистое полотенце, грубое. Скрежущее незащищённую отмершим слоем кожи поверхность языка, внутреннюю, внешнюю сторону дёсен. Нижних дёсен. И верхних дёсен. Оттирать-счёсывать, счёсывать, оттирать.
Нет, не вгрызаться. Нельзя, нельзя полотенце кусать. Вытираться им надо. Тщательно.
Тыльные стороны щёк промокнуть. Аккуратно, не оторвать. Щёки слабые, под нажимом ладони так хлипко держаться. Не надо отрывать щёки. Не надо. Они всё равно нужны. Хоть и подлая, но тоже защита.
Просто вытереть. Со всей тщательностью промокнуть изнутри. Одну и вторую, одну и вторую.
Приложить полотенце к нёбу. Не заталкивать ткань по глотку. К нёбу - и ни миллиметром дальше. Мягко прижать - и оттащить к верхней десне.
Повторить.
Ещё один, ещё один раз.
Чужой вкус - это не чужой запах. Это всего лишь продукт. Он выводится так же, как и любые продукты. Не въедается, не становится частью тела.
Его можно, можно, можно от себя отодрать.
Сплюнуть кровь. Отереть ранку чуть дальше десны, у пары верхних передних зубов, чуть сморщиться. Порадоваться, что она появилась после основных процедур выведения и вычищения.
Язык.
Скрутить, но не взбалтывать. Не вырывать. Его просто тоже следует вытереть. Да, обхватывая снизу и сверху пальцами. Да, скручивая и выжимая. Ему же нравится, когда он скручивается и сжимается. Ему же нравится, когда он вылизывает. Ему же нравится всё ребристое, неровное и тугое. Нравится ему, очень нравится.
Нет-нет-нет, ещё раз: не вырывать. Просто вытереть. Но так, чтоб запомнил. Чтоб потом вспоминал именно этот вкус. Вкус пресной, водянистой, с остатками мыла и ополаскивателя крепкой ворсистой ткани. Чтоб ею весь, до самого кончика пропитался.
Вынуть ткань изо рта. Выдохнуть и закрыть глаза.
Новый вдох и опять по кругу, по разу: одну щеку и вторую, верхнюю десну, нижнюю, верхнюю часть рта, нёба, нижнюю, под и вокруг языка, сам язык - всё тщательно промокнуть.
Закрыть рот, отереть губы. Выдохнуть через нос и открыть глаза.
Всю полость медленно, аккуратно вылизать, тщательно проверяя, остался ли на поверхности чужой вкус.
Да, немного и ожидаемо где: всё ещё, на зубах.
Зато в остальном - приятная смесь, где преобладает - пресное и безвкусное, и совсем чуть-чуть - ментоловый мёд.
Вдохнуть, выдохнуть через рот.
Погладить чуть приоткрытые губы. Вот они, как бы там ни было - да, хорошие. Хоть и к мерзости всякой тянутся. Но на них много вкусов, и не все из них - так уж совсем чужие. Даже напротив, есть один такой, который нельзя смывать.
Хорошие губы. Хоть и балованные. Но за них всё остальное страдает, так что всё, всё в порядке.
Кивнуть довольно, прикрыть веки. Спокойно открутить кран. Не совсем открутить, не до мяса. Так, просто, чтобы подать напор.
Нагнуться, набрать полный рот.
Закинуть голову.
Рутинно, без всякого, просто ополоскать. Хорошо, правильно, не заглатывая. Постоять так и подождать, продолжая омывать горло приятной, лишённой вкуса студёной водой.
Наклониться и шумно сплюнуть.
Открыть глаза. Снова выдохнуть, улыбнуться.
Не забыть закрыть кран.
Осесть на закрытую крышку унитаза.
Вот теперь, чистыми пальцами прикоснуться к пульсирующим вискам. Растирать их и успокаивать.
Всё самое сложное уже совсем позади.
Взглядом проверить, так ли заперта дверца ванной.
Одна щеколда, вторая.
Замок на ручке. Маленький, кругленький, что под ним.
Да, всё так. Всё закрыто. И слух не лжёт: за весь процесс сюда никто не стучался. Сделать вывод, что по крайней мере пока дома всё ещё никого нет. А если и есть, то выключатель ничего выдаст. Кнопочка там чинно опущена вниз. Да и кто чистит зубы при свете?
Кстати.
Теперь о них.
Тюбик с пастой в стаканчике за бачком, там же, где и баночка с бритвами. Рядом с чашечкой щёток. Взять ту, что с розовым мишкой. Этого мишку погладить. По носику, по мордашке. Поцеловать поднятые подушечки мишкиных лап. Добрый-добрый, родной-родной мишка. Он улыбается. Улыбнуться ему в ответ.
Когда чужой вкус выведен из тела и почти вычищен из ротовой полости, чистить зубы совсем не сложно.
Но очень нужно. Ради этого всё и делалось.
Да, снова подать воды. Смочить щётку, чтоб не кололась. Чтоб немного размякла. Погладить, потеребить её мокрую шевелюру большим пальцем правой руки.
Закрыть кран.
Открутить крышечку с длинного тюбика. Чуть-чуть надавить. Нанести первый слой на поверхность волосков щётки - и за ним тут же следующий, маленьким мятным тортиком, по спирали и с фигурной точечкой. Почти вишенки.
Откатить, прижать губы к дёснам. Плотно сцепить зубы верхней и нижней челюсти.
Поднести щётку с нанесённой пастой к внешней поверхности зубов.
Когда первый слой пасты ложится на зубы… Расслабиться?..
Да, расслабиться!
Плавными и неспешными движениями, мазок за мазком, как обычно, привычно, спокойно - действительно, просто чистить. Без лишних нажимов и без давления. Не терзать кожу, не пытаться ничего выбить.
Мазок за мазком, мазок за мазком.
Можно даже втягивать воздух, пропитывать полость рта вкусом наносимой прохладной мяты.
Вот так вот, тщательно покрыть пастой всю внешнюю сторону.
Расцепить зубы.
С внутренней - повторить.
Когда с каждым движением чувствуется уже не чужой, а новый, привнесенный вкус, процедура лёгкая и простая. И даже вполне приятная.
С ней даже нет смысла затягивать.
Но по краям зубов всё-таки надо пройтись. А то спереди, сзади есть - а вот верх, на который больше всего всякой дряни приходится, пространство всё между ними - да, об этом ни в коем случае не забыть.
Когда пасты достаточно, опять подставиться к открытой воде. Снова надуть пухлые мешки-щёки, снова волнами пускать влагу. Всё смывать, всё-всё-всё смывать.
Сплёвывать.
Повторить.
Один раз, второй, третий.
Полотенцем можно не протирать. Если пасты чуть-чуть и осталось - нормально, она вкусная и совсем безвредная.
Подставить щётку под текущую воду. Омыть её мягко, с любовью. Так гладить волоски и ворсинки, будто бы это пряди. Взмоченные, красивые, хорошие пряди.
Перекрыть кран.
Закрыть глаза и открыть. Опять посмотреть на закрытую дверь.
Опасть на закрытое сидение унитаза без желания хвататься за голову.
Наконец выдохнуть. Наслаждаться привкусом из смеси ментола, мёда, мяты и пресной воды.
Не выпускать из рук щётку.
Погладить округлое пузико милого мишки.
Поднести его мордашку к своей щеке. Потереться щекой о его выступающий носик.
Поцеловать его в этот маленький носик.
Вот его вкус, вкус вот этого милого мишки - он пускай никогда не проходит. И всегда присутствует на хитрых, шаловливых губах.
Овечки. Второе лицо
Ты прячешься, кутаешься под одеялом. Держишься ладонями за его край и всё никак не можешь улечься.
Как и всю неделю, так и сегодня ты намеренно отказываешься от лодочки.
В лодочке хорошо, но ты решила чуть-чуть потерпеть.
Ты точно знаешь, как Кобра бесится, когда ты выходишь к озеру. И что вообще Кобра очень много и часто шипит. А когда не шипит, то уползает в свой угол и там грустит.
А за то, как она твою лодочку поломала, как она душила тебя и гипнотизировала, когда узнала про Сашку и про игры твои, ты на неё очень злишься.
Злилась, до последней недели.
А сейчас - сейчас лежишь в своей спальне, улыбаешься и вся светишься. Себя не видишь, но чувствуешь собственную хитрую-хитрую и очень довольную улыбку.
Никто ни о чём не узнает.
Зато ты будешь ходить потом гордая. И всё-всё-всё знать.
Ты поглядываешь на прикрытую дверь своей комнаты. Украдкой поглядываешь, из-за плотного одеяла.
Всё ещё лежишь на спине.
В коридоре свет давно выключен. Киваешь себе, решаешь: да, время готовиться.
Ты делаешь глубокий-глубокий вдох, вместе с тем - закрываешь глаза. Сейчас тебе так важно - и так сложно расслабиться!
Ну, как тут расслабиться, когда вся ты - ожидание?
А расслабиться очень важно. Успокоиться. Хотя бы выйти на берег озера, где спокойная тишина. Только ветер гуляет тихонько, собирая на стеблях капли росы.
Ты подставляешься этому доброму ветру, вбираешь его новым вдохом, плавно разводишь руки.
Босая, ты ступаешь по мягкой рыхлой, чуть влажноватой, сырой почве - и медленно, шаг за шагом, позволяя ступням пропитаться теплом земли. Чтоб лодыжки щекочуще задевались кончиками, зазубринами колышущихся травинок.
Чтоб не только ты, чтоб всё твоё тело вольно, спокойно дышало. Чтоб тревога вся снималась вместе с поглаживанием тронутых потоками воздуха прядей, опадала сорванной, дрейфующей за спину вниз листвой.
Ты покачиваешься назад - и пространство тебя окутывает, как в уютных перинах. Погружаешься в него, но не утопаешь.
Пальцы стоп касаются кромки воды.
Это не холод, а будоражащая, уютная свежесть.
Тебе нравится, когда прикасаются к твоим ногам. Аккуратно их трогают, одними подушечками пальцев от лодыжек - и по длине стоп. Чтоб как искорками по коже. Чтоб импульсами.
И руки. Не чужие, а близкие руки. Такие, которым ты позволяешь дотрагиваться до тебя. Не воровато и бегло - а игриво, мгновениями. Точечками, от которых расходятся тёплые волны, рябь. Мягонькие круги.
Тебе очень нравятся эти руки. Как они трепетно поднимают твою вытянутую ступню. Ты при этом ещё чуть-чуть кублишься, подтягиваешь к себе одеяло, смущаешься, прячешь голову в плечи. Ты же этой ногой по мокрой земле ходила. Ну зачем её трогать, она же грязная?..
Но нет, для этих рук, она чистая-чистая. Она уставшая, она натрудившаяся. Она весь вес твоего тела весь день на себе выдерживала. И пальцы рук теперь её гладят, разминают. Ухаживают за ней.
Ты Прикусываешь губу. Непроизвольно сжимаешься, подбираешь к себе колени. Закрываешься от этих мягких и сильных. Требовательных и очень надёжных рук.
Прячешься - и всё равно хочешь, чтоб они ещё тебя трогали. Они тёплые и в них сила.
И ты хочешь, чтобы тебя трогали. Ты этого так ждала!
Ты ведь уже взрослая и самостоятельная женщина, правда-правда? Не какая-то мелкая семиклассница, а настоящая студентка и первокурсница! Всё так? Договорились?
Вот и ты согласно киваешь. Ведь то, о чём семиклассницы только под одеялком мечтают, первокурсницы уже во всю распробовали.
Вот и тебе пора, в самый раз.
Укромненько, ты сворачиваешься на бок, сильно-сильно подбираешь к себе колени. Ничего не должно мешать, всё что нужно, должно быть открытым. И именно в таком положении. Чтоб тебя могли обнимать.
Обнимать - это самое классное. Именно это тебя захватывает. Когда крепкие ладони ложатся тебе на плечи. Когда согбенной, чуть кривой, с выпирающими лопатками, спиной ты чувствуешь сильную, давящую на тебя грудь. Когда одно тело - огромное, обволакивающее облегает второе, совсем крохотное. В него кутающееся. В его объятьях сворачивающееся, как вот в этом вот одеяле.
Тебе ведь больше всего нравится, когда о тебе заботятся. Когда ты и знаешь и чувствуешь. Веришь: да, в безопасности.
Да, тебя защищают.
А что ещё может так хорошо показать защиту, как не вот эта властная, давящая на твои плечи сила? Ведь тот, кто защищает - тот и берёт на себя ответственность. Тот не только может, тот должен проявлять и показывать, кто здесь кто.
Тот, кто тебя оберегает и опекает - только ему можно вот так крепко тебя обнимать.
Ты чуть-чуть поднимаешься - и правильная ладонь протягивается под тобой, и обе руки смыкаются чуть ниже твоей шеи.
Кстати, дыхание у него очень жаркое!
А по тому, как целует - полные, мягкие губы. И язык ещё острый-острый. Такой, от которого жмуРишься. От которого прячешься - и сильней зарываешься в хватку.
Ты ведь не думаешь, что это всего-навсего одеяло? Разве одеяло умеет прикусывать мочку уха? А лизнуть под ней? Провести влажную линию до ключицы? Обжигающе, нэ? Что ты сможешь возразить на такое?
А ещё, разве у твоего одеяла есть пальцы? Да-да, вот эти, средний и указательный, между которых прямо сейчас чуть-чуть набухший крохотный сосок твоей правой груди. А обнимать вот эту самую грудь оно тоже может? Мять её, ей играться. Так играться, что ты края подушки кусаешь, раскрасневшееся лицо пытаешься в ней утопить.
Вот скажи: твоё одеяло хоть раз заставляло тебя краснеть?
Да-да-да, именно так краснеть, когда ты вообще не знаешь, куда себя деть. Когда телом на всё готова, а мыслями - это вообще законно? А ведь хочется! И ты уже очень взрослая! Значит, вполне законно.
Ты чуть-чуть двигаешься поясницей - и замираешь. Забываешь дышать: приткнулась.
Большое, по всей поверхности. Нет-нет-нет, пока не в тебе. Пока просто очень и очень рядом. Упирается, одними краями приоткрывает внешние стенки.
От неожиданности, рефлекторно, ты сводишь ноги, вся подаёшься вверх - а объятья-то! Объятья-то только крепнут. Разве можешь ты им противиться?
Даже не так: разве хочешь ты им противиться?
Ведь именно этого ты ждала.
Именно так всё для себя рисовала. И вот: тугое, твёрдое, только что почти-почти там, внутри.
Ты дрожишь, зубами сжимаешь подушку. Широко-широко распахнула глаза, шумно дышишь в плотную ткань. Сильная ладонь у груди только учащает и без того тяжёлый, частый стук сердца.
То случайное беглое прикосновение - как же естественно и свободно всё получилось! Да ещё бы чуть-чуть… У тебя же всё, всё открыто. Ты внутренней стороной бёдер чувствуешь, как намокла! Ты же вся-вся там такая скользкая! Никакого сопротивления, приглашение только сплошное…
И то, как там приоткрылось. Как одним только краешком чуть-чуть протолкнулось внутрь…
Ты лежишь, шумно и часто дышишь. И понимаешь: нет. Этого ощущения тебе не забыть никогда. И никогда больше не повторить. Вот это твой настоящий, осознанный первый раз. Беглый-беглый, одна случайность. Случайно начался, так же быстро прервался.
Так прервался, что… украдкой, кусая и подушку, и края губ - и очень медленно, сведя плечи, сжимаясь в неотпускающих, направляющих, указывающих тебе объятьях - сглатываешь, сильно-сильно зажмуриваешься. Съёживаешься, ожидая взрыв.
Как часто твоё одеяло указывает тебе, кто в твоей спАльной главный?
Да ещё и в такой, настойчиво-проникновенной манере.
Ты уже выдохнула. Или забыла выдохнуть. Тебе сейчас совсем не до этого. И не до всего. И даже не до злюки-Кобры.
Только и мысли: «Твёрдый. Большой…».
Нет, когда ты приглашала своего высокого тёмного друга на обнимания, ты вот что-то подобное и подразумевала… Но чтоб он настолько для тебя постарался, настолько заобнимал!..
Ты хочешь громко дышать, но ладонь опускается на твои губы - и сквозь прижатую кожу у тебя получается выдать только что-то вроде «Мфмф» - и дальше выдыхать уже исключительно через нос.
Одна рука всё ещё на твоём плече. Вторая очень чётко и ясно указывает на необходимость соблюдать тишину. А о том, что происходит там, между сведённых поджатых ног… Это в лучших традициях любимой манги!
Ты бы вот прямо сейчас и шептала: «Да, да! Ещё, ещё, мой сэмпай!» - но вместо этого продолжаешь смирно лежать. А глаза у тебя всё-таки ярко светятся.
Вот бы прижаться спиной к этой широкой груди! Отстраниться, получить верх. Опустить уже свои ладони на эти большие, твёрдые плечи. Осклабиться и смотреть в глаза, вилять бёдрами. Самой всем-всем-всем заправлять! Ты ведь знаешь, как исполнить всё в лучшем виде. Ты уже вот, вот так же делала! Тебе есть, чем похвастаться!
Но - вместо всего, вот эти самые руки прямо сейчас тебя двигают. Поворачивают ещё больше боком - и ты даже охотно укладываешься. Получается, как если б стоять на коленях - только в такой же позе лежать.
Чужой длиной осознавать собственную глубину.
А ты, оказывается, и правда вместительная! Даже и не представляла, насколько!
Эти пальцы, эти массивные, мощные пальцы, обхватывающие поясницу.
Вот это качелька! Вот это лодочка! Вот это ты понимаешь!
Так понимаешь, что уже всё равно: открыта дверь спальной, закрыта. Умеет ли так твоё одеяло, не умеет.
Ну, какое там не умеет! Вон, вон как тебе показывает!
Твой друг - он уж очень… Дружеский.
Так-так-так дружит, что прям вот так!
Что и слов таких нет, и не надо таких знать слов.
Место своё тебе надо знать. Да, да, вот это самое. Был бы хВостик, ты бы им сейчас так виляла! А крылья - крыльями б замахалась!
Как тебя твой тайный тёмный друг дружит, с тобой так больше никто, никогда не подружится. Вот это ты отчётливо понимаешь. Вот это запомнИть пытаешься. Как налегает он на боковую и на нижнюю стеночку. Как напирает, продавливает вот прямо сейчас там, верхнюю. Ух, хорошо напирает!
Вот ведь магия, правда: поставили, как собачку, а лежишь, как… Как лялечка. Ну, как кокон вот этот, из которого что-то вылупится.
Круто быть взрослой, да? У них, вот, каждый день так.
Тебе нравится, очень нравится побывать взрослой. Настоящей, согласной взрослой. Очень умной, очень принимающей и покорной. С любимейшим другом, парнем, мужем, мужчиной. Таким мужчиной, который точно знает, что хочет от него его, конечно же, очень требовательная и такая любвеобильная женщина.
Да-да, вот эта самая, сложенная ничком, забранная твёрдыми ладонями, ведомая и насаживаемая его милая женщина.
Управляемая.
Гайды тебя не ко всему подготовили. И такой позы почему-то в «Секс-ВиЛле» не предусмотрено. Но ты-то её теперь знаешь. Очень хорошо, на себе лично знаешь.
И как же классно, что твой друг в кои-веки опытнее тебя! Хоть с кем-то ты можешь просто вот так расслабиться.
А ещё у него вот прям очень чёткий и крутой ритм, да. Сладкий, ты бы могла сказать. Размеренный. Да, тебе достаточно, чтоб ты наконец хотя бы это осознавала. Ну, как он там вообще двигается. Как именно с тобой обращается.
Хотя голову совсем-совсем отключает. Тут же что ни движение, то волной, импульсом, сперва в крестец, а потом вообще в самый мозг. Как тут вообще хоть о чём-то думать, кроме вот тех самых клишированных «ещё, ну, ещё, пожАлуйста!». Ты ведь часто смеялась с таких тупых диалогов в манге, да?
Ну, ну, давай. Скажи сама вот сейчас что-то умное! Выдай-ка с пятёрку глубокомысленных метафор о вечном.
… Овечки-барашки… На траве. Чёрненький и над беленькой.
Бе-е-е…
Краснеешь и нервно хихикаешь, и тут же всем лицом опять зарываешься в простынь. Ну, какие вообще овечки, что, о чём ты.
Как же густо горят твои щёки. Заливаешься от Стыда, дрожишь вся, пальцами в матрас до боли впиваешься. Пытаешься, очень честно пытаешься не смеяться.
Да а как же тут не смеяться, когда тебе - в кайф! Когда тебе же очень искренне, очень ярко - действительно, очень радостно.
Тебе вот от этого, от самой ситуации сейчас смеяться хочется. Что вот ты, кто ты и где ты. И с кем ты, и как ты.
Кто тебя, как и куда. Вот туда, да. Именно-именно.
Гайды вообще ничему не учат. Они тебя ни к чему не готовили. Явно же, не к такому. Нигде никто не рассказывает, что в момент секса с лучшим и личным другом тебе нужно лежать ничком, задуматься об овечках, умереть от стыда, а потом засмеяться - и именно от этого станет вот совсем хорошо.
Ты же ведь… Ты же ведь это чувствуешь. Нет, не знаешь. Но пятна перед глазами, тебя вообще нигде нет, стенки внутренние сами собой работают, по инерции, по пульсации. Волнами, волнами и теплом расходятся, раскрывают тебя. И так остро, чуть не до боли теперь каждым нервом там всё-всё-всё чувствуешь. Это как много молний - и все очень сосредоточенные. Знакомое, захлёстывающее чувство.
Ты краснеешь от того, какая же всё-таки глупая, и что нелепо, нелепо и стыдно смеяться в момент оргазма… А смеятЬся-то так сильно хочется! До истерики, до слёз в глазах.
И эти сильные-сильные, крепкие руки. Грудь большая, широкая.
Тебя опять укрывают. Обнимают тебя нежно-нежно. Да, с напором - а как иначе?
Ведь твой друг - он прежде всего для тебя.
прощание
Догонялки. Третье лицо
Парк аттракционов закрыт по ночам.
Даже сторожей на воротах и в будках нет.
Именно поэтому лучше всего сюда приходить сильно после наступления темноты. Зимой, правда, темнота - понятие очень растяжимое. Но все понимают, о каком именно времени речь.
Украдкой и осторожно, Мика проходит между решёток главных ворот: даром, что они заперты. Тот, кто их строил, явно не учитывал тех, кого мало кормят и заставляют носить слишком тугие джинсы. Впрочем, не учитывал к счастью.
Да, пуховая курточка широкая - но когда широкая курточка на тонком теле, пух-то - воздушный, сжимается. Так что зайти на запрещённую территорию для девочки не составило никаких проблем.
Стоит за воротами, оглядывается, прислушивается.
А ведь действительно никого! Хоть прыгай, хоть кричи, хоть в ладоши хлопай.
Только мигающие фонари вдоль главной аллеи - и даже ни мотылька: все попрятались, легли спать к подступающим холодам.
Мика даже невольно ёжится, настолько здесь по-приятному, непривычно пусто.
Вообще, гулять затемно, зная, что больше не нужно домой - никогда так не делала. А теперь… Теперь, вот. Весь этот большой город - и совсем открыт.
Ну, как открыт. Главное - знать дороги.
Она хотя бы хочет верить в то, что их знает.
В кармане курточки - три леденца - два лимонных и один апельсиновый, и немного бумажек. Должно хватить по началу.
Мика кутается, сводит, разводит плечи. Медленно идёт просто по прямой, пробуя шагами твёрдые каменные плиты. Смотрит больше на свои старые беленькие кроссовки. Ну, как беленькие. Уже серенькие, но, хоть без дыр и не протекают. И с розовыми шнурками в полоску чёрную, завязанными на аккуратные бантики.
Она обещала Белой Кошечке быть осторожной.
Провести ночь там, где точно никого нет - это ведь звучит осторожно?
Поджимает губы, опускается на одну из скамеек под одним из фонарных столбов. Сам фонарь выглядит как фонарь, вот такая коробочка-лАмпочка, со стеклянными стенками. Мигает время от времени, отбрасывает круг света к правому краю, бортику лавочки.
Слабая улыбка.
Будь это мангой, Мика бы достала пачку дешёвых сигарет, зажигалку. Дала огня, закурила. Получился б прекрасный кадр.
Вот только она никогда не курила и не собирается. По крайней мере, пока.
Воровка бездомная, теперь так, что ли? Откуда тогда ощущение, что это её обокрали? Что у неё забрали всё самое важное. Безвозвратно. Куда ни стучись, кого ни проси, этих вещей не вернуть. Да она даже не может сказать внятно, что именно у неё отняли. Хочется выдать «Всё!». А правильных слов не знает.
Так сидит какое-то время, обе руки в карманах. В одном - пусто, во втором - цепко держится за палочки леденцов.
«Мои».
- Мои, - повторяет голосом.
Закидывает голову к небу.
Там - ни звёздочки, только густые-густые косматые облака.
И не то, чтобы очень темно. Даже первый снег сыпет. Снежинки по воздуху плавают. Одна даже приземляется на вздёрнутый кончик носа, тут же тает.
Лёгкий шорох травы где-то там, за спиной.
Ветер, да. Конечно же ветер. Её вечный спутник.
Голени уже не так сильно ноют. И ступни почти отдохнули.
Классно, всё-таки, что хотя бы сейчас никто никуда не торопит.
Мика поднимается на ноги, сводит, разводит плечи. Оправляет подол курточки, встряхивает головой.
Идти.
Тихий звук, как упала капля.
И как штришком проскользнул по плитам иссохший опавший лист.
***
Из всех возможных, почему именно это место?
Мика ходит между, кажется, заброшенных каруселей. Ночью здесь всё заброшенным ощущается. Даже не так: покинутым, спрятанным.
Тёмные фигуры машинок на невысоких американских горках. Кабинка качели-маятника у большой стены, похожей на обелиск.
Дракар-колыбелька на фоне сцены с зубастым, выныривающим из воды морским змеем. Спящие, склонившие головы, сложившие крылья лебеди над искусственным озерком.
Все они, все эти аттракционы стыдливо укрыты прозрачными настилами-дождевиками, так, что сквозь покров кажутся совсем старыми. Убранными, задвинутыми.
И ей… Ей спокойно, вот здесь, да, среди убранного и задВинутого.
Огибает кирпичное здание с улыбающимся клоуном на покатой крыше - и даже его взгляд потухший. Не курит сигару, не ухмыляется.
Минует павильон, где у порога стражами высятся два зеркала с искривлённым стеклом - и выбирает не смотреть в них.
Будь у неё плеер… Вздыхает, опять мыслит фильмами.
Нет у неё плеера, не понимает она, как можно уходить в музыку. Ну, как. Понимает, что музыка может играть в голове. Любимая-то музыка у неё есть. Ей вот Холзи нравится, она дикая и живая. Она не поёт, она кричит, как будто глухие стены голосом разбивает. И вот это её «тебе не проснуться, это не сон, ты часть машины, не человек. Твоё лицо искусственное, и ты живёшь только на экране, и с низкой самооценкой, и твоё топливо - просто бензин».
Вот-вот всё абсолютно так, да.
Жить на топливе. И только пока на экране, с золотым сердцем, руками холодными.
Мика уважает Холзи. Ей кажется, что Холзи бы её поняла. Она ведь такая же странная и отбитая.
Когда-нибудь Мика тоже петь будет.
Она никогда не пробовала, но если «петь» это про «кричать под бит о своих эмоциях», то, наверное, у неё получится.
Только бы научиться кричать.
Вдоль аллеи колышутся ветви деревьев, опадают последние, задержавшиеся до самого начала зимы, листья. Даже среди листьев находятся заторможенные, которых силком от веток приходится отрывать, чего уж тогда о людях.
Опять вздыхает.
Хлюп-хлюп, как подошвой сапог по луже. Откуда бы им здесь взяться?
***
Смотреть под ноги - это очень полезно: никогда не знаешь, в какой момент на плитах заметишь стрелочки.
Мика осекается, останавливается. Поднимает взгляд вдоль аллеи - и, да, видит череду неровных беленьких стрелочек, как разметка на трассе. Вот такие же, аляповатые, простой краской, они тянутся-тянутся - и уходят за угол, в поворот.
Там ещё шатёртички разные за бордюром. Со сладкой ватой и вот этим всем. Беленькие, в полоску синие. Над одним из них поднимается светлый воздушный шарик. ШАрик с большими глазками и улыбкой доброй - и его потоком воздуха вот туда, в указанном направлении тянет.
По указке идти не очень-то хочется.
По этому поводу разворачивается - и оступается. Всё-таки отступает к «указке».
А всё потому, что теперь перед ней на земле выведена плотная тёмно-красная линия, перечёркивающая аллею. И расходящаяся штриховкой по плитам всё дальше и дальше, в тех местах, которые Мика уже прошла.
Та-а-ак, она выдыхает. Смотрит в одну, и в другую сторону. Бордюры аллеи тоже замазаны красным, и тоже укрыты вот этой самой решётчато-полосатой штриховкой.
Алая краска такая плотная, что как будто налита. Не столько светится, сколько ощущается чуть пульсирующей.
И только стрелочки невинно и угловато раскиданы по дорожке.
Блестят немного. Видно же: совсем свежие.
Привыкла ли Мика нарушать правила? Да, не впервой.
Поэтому подходит к левому бордюру, твёрдо становится на него. И что, что это в тёмную рощу и куда-то вглубь, где нет никакого света? Зато, уж точно…
… в пропасть, куда она едва не угодила, не найдя кончиком носка кроссовка земли за очерчернной границей дороги.
Едва равновесие удержала, но не упала, опять отступила на плиты.
Сглотнула, кивнула. Менее уверенным, осмотрительным, мягким шагом прошла к противоположному, правому.
Не решилась на него взлазить, просто - нагнулась, потянулась рукой.
Ладонь обволакивает лёгкий ветер, сквозящий над пастью простирающейся перед ней черноты.
Значит, аллея теперь - это мост над бездной.
Мика кивает своим новым знаниям.
Опять косится на белые стрелочки. Здравый смысл подсказывает: иди по ним.
Чуйка под ложечкой ноет: нет, тебе не туда.
Остаётся - вот эта вот полоса-штриховка. Кстати, её границы подвинулись, как бы подталкивая к правильному пути.
Алые линии опасно-опасно пульсируют. Невольно возвращают память о кубе.
Мика закусывает губу.
Перебирает в кармане леденцы и бумажки.
Леденцы - нет, нет, нет. Её. А бумажки… Бумажки будут. Да, будут, когда-нибудь.
Достаёт все, что есть, сминает в небольшой ком. Осторожно кидает на линию.
Комочек спокойно катится, светлые листы укрываются тёмным, липким: краска, выходит-то, совсем свежая. Но его ничего не распиливает. Никаких странностей не наблюдается.
Пожать плечами.
Осторожно-осторожно поднять ногу. Да, держать глаза открытыми.
Сделать шаг.
… Подошва кроссовка влипла в густую тёмно-алую краску, но не приклеилась. Значит, можно идти. Скоренько и на выход. По возможности, не оглядываться.
***
Твёрдо закинув голову, Мика ступает по каменным плитам, разрисованных неровной красной, клетчасто-полосатой штриховкой.
Старается не думать о том, что по обеим сторонам дороги куда-то исчезли и скамейки, и фонари. И ветер. И снег. И деревья.
Просто вымощенный плотный бетон, сам по себе размежёванный тонким слоем цемента между отдельными блоками.
Главных ворот как-то вообще не видно.
И не угадывается, где тут и какой павильон, где аттракционы какие-то.
Просто прокинутая аллея, уходящая в сгущающуюся черноту. Да-да, именно прокинутая. Ощущается, как бумажный раскладной мостик, который можно расстелить над поверхностью.
Даже колышется характерно, словно вдавливается под весом.
А вот момент, когда от шагов стало разносится гулкое металлическое эхо, Мика совсем пропустила.
Ну, как. Сперва она точно шла по твёрдым каменным плитам.
Потом оно очень плавно ушло в не поскрипывающие, но провисающие половицы. И характерный стук от подошв кроссовок.
А теперь она отчётливо слышит чуть ржавый, решётчатый пол.
И, нет, не ускоряется и не замедляется. Продолжает спокойно идти дальше, ровно и по прямой.
Такой, тихий, именно приглушённый звук. У неё же подошвы мягкие. И стопы вот ни разу не твёрдые. Не настолько твёрдые, чтоб уж совсем звучали.
Просто тихонький цокот.
Где-то далеко впереди.
Мика сцепляет губы. Следует чёткому правилу трёх самых важных «Не».
Не отвлекаться.
Не оглядываться.
Не останавливаться.
… И, возможно, ещё четвёртое: не удивляться. Это неменее важно. Удивляться - это про осознание, которое отвлекает, заставляет осматриваться и приведёт к остановке. Ничего из этого не допустимо.
К густой черноте добавляется лёгкая дымка. Нет, вовсе не где-то рядом, а хорошо-хорошо в отдалении. Такая, стягивающаяся и вязкая. Очерчивающаяся дымка, проступающая из темноты. Именно там, где, если память не лжёт, должны находиться ворота парка.
Да, всё так, это всего лишь туман, зачем-то стелящийся к главному входу.
Ночь-то вокруг очень светлая, первозимняя. И снег с облаков валил, да и продолжает падать. Вовсе не мудрено, что в итоге туман включается. Это даже почти по законам жанра: что это за одинокая прогулка в парке аттракционов - и без него?
Без него было бы непорядок. Все с этим абсолютно согласны. Мика с этим абсолютно согласна.
Кивает собственному согласию.
Продолжает спокойно идти. Не тревожится о всё нарастающем металлическом шуме. Он тоже вполне естественный: она же твёрдо решила не отступать. Вот и шаг её - тоже твёрдый. И поэтому отбивается эхом.
Дым очерчивается. Пусть и всё ещё далеко, но проклёвывается осязаемой фигурой. Овал, висящий неслишком высоко над землёй. Почти заострённый овал, вертикальный, вытянутый.
Уже не пар, а чистый, матово-мягкий плоский рисунок белого. А на плоскости - два маленьких треугольных выреза. Под ними - один широкий, как холм: ровная линия - и вытянутая вверх матерчатая дуга.
Печальное, повисшее в темноте лицо. Оно всё ещё в отдалении, и морок его как будто бы омывает. Прочих деталей, да даже хоть каких-то контуров, намекающего на явно же длинное тело - нет, ничего подобного.
Только матовый, с прорезями для глаз и рта, белый овал.
Впрочем, не то, чтобы Мика сильно теряется. Заметила - да, ей хватило.
Как раз очень удачно занесла правую стопу.
Ровно, на все сто восемьдесят, она оборачивается - и только теперь эту самую стопу опускает, не менее выверенным, точным шагом двигает дальше. Обратно дальше. Куда подальше.
Сильно далеко заходить не приходится.
Стоило ей решиться, как и металлический лязг, да и вообще, вот эта дорога решётка, и тьма вокруг - всё, всё растаскивается, и она опять на плитах парковой аллеи. И, да, аляповатые стрелочки всё ещё перед ней.
Что немаловажно, вот там, у шатра, сразу на повороте, стоит Белая Маска, как всегда в своём ярком театральном костюме.
На его лице весёлая матерчатая улыбка, конечно же, по вытянутой дуге вниз. И серебристые звёздочками под небольшими треугольными вырезами для глаз.
Мика вздыхает. Кивает и этому знанию.
Да, спокойно подходит к поджидающему её тонкому вытянутому человеку. Тот ей даже ладонь протягивает, наклоняется, осматривает, улыбается.
- Да победил, победил, - она отмахивается, чуть плотнее в курточку кутается. - Веди уже, - принимает рукопожатие. - Давай, куда вёл.
***
Белая Маска и девочка в сизоЙ курточке идут по ночному парку. Вдоль аллеи за чертой бордюров мерцают-мигают-вспыхивают разрозненные чёрные фонари, отбрасывают круги света на края плит.
От шатров со сладкой ватой, палаток с лимонадными аппаратами в небо поднимаются светлые, тёмные, разноцветные - много-много воздушных шариков.
Захваченные потоками воздуха, лёгким ветром, эти шарики стягиваются вослед уходящей паре. Складываются как будто волнистой, пульсирующей стеной. Липнут друг к дружке, переплетаются нитями. Из них вытягивается плотная, колышущаяся стена. И чем больше шариков сходятся вместе, тем она выше, тем плотнее и больше.
Так из них складывается самый что ни на есть занавес. И чем дальше, тем сильней и плотней он собой заслоняет пару. Мужчина и девочка - одинокие, они всё так же держатся за руки.
Уходят вдвоём в скрывающую их черноту.
И уже никого не видать - только те самые сплетённые, вьющиеся воздушные шарики - и они тянутся к небу. От земли - и до самого диска луны.
Обещание. Третье лицо
Светлое утро совсем позднего дождливого ноября.
Мика потягивается, и края одеяла спадают, а сама она - полулежит, полусидит на подушке. Сладко зевает, протирает заспанные глаза.
Шумная частая дробь капель о металлический карниз за окном такая назойливая. Так нагло её потревожила! Плохая дробь. И очень-очень настырная. Зачем она так стучит?
Зато в целом всё серое-серое, и солнце не бьёт лучами, не пытается ослепить.
Просыпаться так тяжело, особенно по настолько сырой погоде!
По этому поводу разбуженная обратно падает на подушку, лежит на спине.
Ливень продолжает настойчиво барабанить о непрочный карниз.
Гулкий и частый стук тяжёлых капель по алюминиевому козырьку.
Досадный-досадный вздох.
Нет. Всё-таки она зачем-то проснулась, и сна теперь ни в одном глазу. Вздыхает и снова садится, опирается спиной на подушку.
Оглядывается на пустое пространство рядом с собой. На такую же пустой стул у края постели. На пол чуточку дальше.
Пожимает плечами, кивает слегка приоткрытой, покачивающейся дверце шкафа.
И даже не удивляется.
Вылазит из-под одеяла, легко соскальзывает на всё-таки прохладный паркет.
Раз уж из сна её вырвали, и дальше - очередной беспросветный день, то надо хотя бы одеться. Броня - она в любом виде важная, особенно в этом доме.
Замирает, уже готовая потянуться к рукаву вязанной кофточки, бьёт себя по ладони, кусает губу.
Едва не забыла: подарок, конечно же.
Не то, чтобы она о нём хоть иногда забывает, но порой - очень, уж очень хочется. На прошедший день рождения и подарили. Если вспоминать о нём только по пробуждении, а на всё прочее время - мгновенно выкидывать из головы, то становится куда легче. Просто рефлекс, о котором и говорить-то не принято, как руки помыть. Или зубы почистить, такое. Не думают же об этом всю жизнь.
Опускается на пол, закидывает под кровать руку, щупает-щупает, хватает за пластмассовый край.
Извлекает на свет пресный простенькие неширокие синенькие электронные весы. И блокнотик маленький, с чёрной ручкой, загнанной в переплёт. Вот их - блокнотик и ручку - поднимает, кладёт на стул.
Закидывает голову, встряхивает пока что распущенными, растрёпанными волосами. Становится на неровную, покачивающуюся поверхность, закрывает глаза, ждёт положенных три секунды.
Сходит на пол, методично вписывает проступившие чёрные палочки-цифры на календарном листике в клеточку. Улыбается, видя, что в сравнении не только с предыдущим месяцем, а даже с прошедшей неделей, показатели изменились. Стремительно изменяются. Конечно же, в нужную сторону.
Складывает ручку в блокнотик, их кладёт обратно на поверхность весов, всю конструкцию обратно заталкивает под кровать.
Выдыхает.
Вот теперь наконец-то одеться.
***
Джинсы Мика натягивает в последнюю очередь. Поднимает подол кофточки, затягивает ремень на последнюю дырочку. Ту самую, похоже, потом дополнительно пробивали, сильно отдельно от прочих. Кстати, стандартная затяжка на полтора круга уже даже почти не давит. Даже проседает чуть-чуть.
Опять выдыхает, головой встряхивает, отряхивается, хлопает себя по бёдрам и по щекам.
Что ж всё так плохо-то, а? И дождь настырный всё барабанит и барабанит, и сонливости вроде нет, а глаза жуть как слипаются. Нормально, нормально всё.
Это так часто, и проходит обычно по завтраку.
Чуть пошатывается, вскидывает руку, опираясь на спинку стула у кровати. Касается пульсирующего виска.
Завтрак.
Да, да, точно.
Завтрак.
Надо его приготовить.
Мика закрывает глаза и опять считает, теперь шёпотом до пяти, кивает каждой произнесённой цифре. Сглатывает, только потом поднимает веки.
Новый выдох, уже спокойно и тихо. Можно выходить в коридор.
***
Темно-то как!
Перед глазами чутка темно.
Бывает, бывает. Главное - не сильно шататься.
Дверь в мастерскую чуть дальше по пути приоткрыта, оттуда слышатся шелесты, шорохи, всякое шебуршание.
Мика останавливается у входа, заглядывает.
Несколько сложенных друг на друга, обёрнутых в целлофан прямоугольника. Собранный, лежащий рядом, мольберт. Рядом, вокруг них, повсюду - закрытые банки красок. Пакетик мыла, прищепки, бельевая верёвка сложенные.
А на пыльном полу в три тугих широких кольца свернувшаяся, запрятавшаяся головой в них Кобра. Только кончик хвоста с жёлтой погремушкой торчит, вздрагивает едва уловимо.
- Эй… - Мика аккуратно руку протягивает, пересекает порог помещения. - Ну, - тихонько, к застывшей змее. - Ты чего?..
Хвост зверицы опал, чуть-чуть стукнулся о паркет.
Чуть задел край бельевой верёвки.
Чернота.
Хлёсткая белая молния, рассекающая мгновенную тьму.
Искажённое оскалом ярости бледное лицо, распахнутая клыкастая пасть. Раскинувшийся воротник, на котором вьющиеся, дрожащие штыки, зубья.
Шумно рухнув передней частью всего своего тяжёлого корпуса на пол, Кобра взвилась над пошатнувшейся, отступившей в коридор девушкой.
Мика опасливо вскинула ладони к груди - но, нет, не заслоняла себя локтями. И даже не сильно пятилась. Разве что только чуть-чуть. Спокойно, пусть и часто-часто дыша, выдержала опасный, сочащийся болезненным гневом змеиный взгляд.
- Воу, воу, - Мика выдыхает, всё ещё держит перед собой поднятые руки, не отводит глаз от поднимающейся, всё ещё идущей кольцами, колышущейся зверицы, - я тебя услышала, я всё поняла, - и усиленно вдавливается стопами в пол. Чтоб действительно не отступать.
А Кобра-то очень высокая! Поднялась во весь рост, вот же, в потолок упирается - и оттуда же изгибается, складывается по дуге. Напирает на стены так, что всё, что за ней - и не разобрать вовсе. И шипит притом, часто-часто и очень много. И язык этот её длинный, острый, раздвоенный, из разинутого зубастого рта.
Если б не глаза человеческие, если б не разводы туши под веками и повсюду… Да нет, Мика и без них-то всё, всё понимает. Потому и так силится заставить себя не сбегать. Повернуться спиной, проявить слабость, страх выказать - хочется!
Но стоит. Именно что не стоит, пусть Мика и понимает: и можно, и может. Но не сделает так. Не будет.
Змея умеет опасничать. Умеет казаться лютой. Не такой, как сейчас, а совсем. А как сейчас поступать… Не дрожать. Умно кивать и со всем соглашаться. Как бы та головой своей сильной не билась то в одну, то в другую стену, как бы отчаянно не гремела об пол концом своего хвоста.
Стоять, кивать, не терять с ней зрительного контакта. И не засматриваться на широченные воротники. Не смахивать сочащуюся кислотой брызнувшую к ней чужую слезу со щеки. Не беда, бывало и раньше, и теперь заживёт. Не отвлекаться - но и руки всё же не опускать. Главное - не выказывать ни малейшей агрессии со своей стороны. Она ни ссориться, ни мириться, она просто спросить хотела. Так что - тихо выдержать, обождать.
Шумы и погромы постепенно сходят сами собой на «нет». Во всяком случае, удары Кобры уже не сотрясают ни пол, ни стены. И штукатурка с потолка даже не осыпается. Да вот и сама зверица опускается грузно, медленно, голову наклонила-понурила так, что длинные её смоляные пряди вовсе стелются и скрывают потухающее, прячущееся лицо.
Отступив, Мика прикрывает ногой приоткрывшуюся дверь ванной.
Девушка не закрывает глаза. Даже и не вздыхает - а просто, тихонько подходит к сникающей на паркет зверице, подставляет протянутые нетрясущиеся ладони.
Принимает к себе массивную переднюю часть змеиного туловища, прикладывает аккуратно её к своему плечу. Гладит. Молчит и гладит. Проводит по холодной и склизкой, всё ещё с зазубринами чешуе, опускает ближе её понуренную тяжёлую усталую голову.
В сознании при этом отчаянно перелистываются варианты единственной и самой удачной реплики. Из множества-множеств, одна-одинёшенька, вот та самая. Та самая-самая…
Мика как может крепко прижимается к телу Кобры, предусмотрительно обхватывает объятиями поверх пока что сложенного воротника.
- Я просто не знала, как тебе ещё объяснить.
«… Вот теперь - беги!».
Предупреждая наиболее вероятную реакцию, она молнией отталкивается от всё ещё застывшей в покое зверицы - и бегом на кухню.
И тут же захлопнуть дверь.
Попытаться не думать про отброшенную длинную тень у входа уборной.
Сползти по стенке, закрыть голову, закрыть уши локтями. Бить, бить, бить ими по поджатым коленям.
Она, чёрт возьми, прямым текстом призналась в намеренном и содеянном, и что это всё случилось нарочно. И напоказ. Зная, как и что потом будет. Из всех, из всех возможных, из всех нужных слов, она выбрала сказать Кобре именно это. Именно в тот момент, когда змея только-только успокоилась и перестала шипеть и сотрясать собой весь их дом.
- Дура! Дура! Дура! - Мика вбивает кулаками по голове, углами локтей по бёдрам.
Изо всех сил, она как может старается не выть. Хватает себя за шею, впивается в неё ногтями, всё-таки исторгая вой. Тут же хлёстко отвешивает себе по губам - и опять, концами ногтей, по щекам, плечам. Захватывает себя. Как может силится подавить то, что уже просто вываливается. То, что комьями из неё выхаркивается. Выплёвывается. Выблёвуется.
И застывает. Обмирает, прокидывает вдоль пола ноги, вытягивается по струнке, слыша, как приоткрылся дверной замок.
Нет.
НЕТ!
Она не хотела.
И вот этого просто не может быть. Она же всё точно слишком хорошо видела.
Всё ещё тихо трясётся, хоть и пытается не кусать губы. И не жмуриться, наплевать, что под веками слёзы.
Она не верит - и наблюдает за высокой женщиной в простой вязаной зелёной кофте и длинной юбке до пят.
И как эта женщина к ней подходит. Нависает над ней - и медленно опускается на пол. Протягивает трясущуюся хлипкую ладонь к раскрасневшемуся, горящему лицу Мики.
- Я не виню тебя. И не на тебя злюсь, - говорит она тихо мягким, низким, вот этим вот чуть прокуренным голосом. - Ну, ну, - трогает дрожащую руку девушки.
- Ты уезжаешь? - спрашивает, а сама сидит, ни живая, ни мёртвая.
- Да.
- Мам, я… Я… Я с тобой хочу.
Женщина вся сжимается. Закрывает глаза. Не разнимает прикосновения, даже напротив: вцепилась в её запястье.
- Ты уже взрослая, - сглотнув, шепчет мать. И только ниже опускает голову. Сама же подаётся назад.
Но Мика не позволяет. Кидается на неё, крепко сгребает, буквально на ней висит.
- Мама, пожалуйста! - почти у неё над ухом. Глазами во вздёрнутое плечо упирается. Трётся ими об ткань одежды.
- Не могу… - та говорит только одними губами. Аккуратно пытается снять Мику с себя.
А она только крепче, только сильнее тянется.
- Я не буду мешать тебе, я не буду тебя отвлекать, я всё, я всё-всё-всё, что ты скажешь сделаю, - не сбиваясь на всхлипы вываливает. - Пожалуйста, мама, пожалуйста!
Женщина делает глубокий вдох. До крови закусывает губу.
- Нет, - отрезала твёрдо. И скидывает Мику с себя. Но всё ещё сидит рядом. И никак не может подняться.
- Но почему, почему, мама? - девушка забирает её под локти. Пытается к себе притянуть - а та вяло, нехотя вырывается. Только часто и шумно дышит.
- Ты во всём на него похожа. Я просто не смогу так.
- Так сделай, чтоб я не была похожа! - дочь кричит, впивается пальцами в опущенные женские плечи. - Сделай хоть что-нибудь! - и трясёт её, и трясёт. И сама не скрывает слёз.
Пропускает момент, когда женщина напряглась слишком сильно.
- Руки.
Строго, хлёстко. Оглушающе. И куда действеннее любой пощёчины.
Мика знает эту интонацию. Мика выполняет приказ.
Женщина поднимается. Нависает над ней тёмной фигурой-тенью. Юбка стелится к полу витиеватым подолом тьмы, а смоляные кудри вьются подобно множеству маленьких змей.
- Ты уже достаточно взрослая, - повторяет холодно, отстранённо. - Нет значит «нет». Я очень плохая мать. Знаю. Не напоминай мне об этом.
Поворачивается боком. Проходит ко всё ещё приоткрытой двери.
Девушка вскакивает на колени, правую руку вскидывает.
- Я могу хотя бы тебя навещать?..
Женщина замирает, стоит уже за порогом, частью утопая во тьме коридора.
- Хотя бы.
Закрывается дверь.
Мика сползает по стенке и уже почти не дрожит. Только ладони в рукава кофты прячет. Тихонько кусает губы.
- Смеёшься, - трясётся, прыснула. - Каким же образом, интересно.
Выдыхает, сцепляет зубы.
Один.
Один раз.
Один единственный раз.
Один единственный чёртов раз она решилась смотреть на вещи как есть.
Заглатывает подступающий, удушающий комок к горлу.
Трясётся. Впивается пальцами в плечи.
Нет значит «нет», значит, да? Да? Да?!
Значит, «нет»?! Значит, ничего нет?! Значит, значит, да, да?!
Шумно и сипло дышит. Глаза открыты широко-широко, веки так растянуты, что почти обнажают глазные яблоки.
Девушка схватывается за голову. За волосы свои схватывается.
Скрючивается.
Зарывается.
Закрывается.
Хорошо.
Хорошо-хорошо.
Хорошо-хорошо-хорошо.
Часто-часто вот это вот сидит, выдыхает.
Нет так и нет. Так и будет всё время «нет».
Кожаным мешкам - «Нет!».
Грязным тварям - «Нет!».
Людям мерзким, людям подлым, людям тварям, всем уродам «Нет!», «Нет!», «Нет!».
Кобра сказала ей, что она уже взрослая.
Что она уже умная и самостоятельная. И способна сама за себя решать.
Ну, так Мика решает. Мика твёрдо-твёрдо решает.
Мика клянётся. Мика провозглашает и заключает.
Отныне всему и вся, что хоть немного напоминает ей об этих двуногих тварях, об их двуличии, об их мерзости, об их эгоизме и слабости, об их такому изящному, такому хорошему, такому прекрасному умению перекладывать ответственность на других, и меняться ролями, и делать вид, что они не взрослее - всему этому однозначное, абсолютное, твёрдое, ультимативное «Нет!».
Взрослая женщина говорит повзрослевшей девушке о том, что эта девушка уже взрослая.
И Мика соглашается с этим. Полностью. И берёт на себя своё первое в официальной «взрослости» решение.
Принимает данность. И ни в чём не винит зверицу.
Всё могло бы быть лучше. Она правда отчаялась. И уже не знала, как быть. И не могла предугадать абсолютно все реакции. Взрослые сами решают. И она не станет себя винить. Не она её довела. И у неё это всё тоже накапливалось. А виновник один.
Девочка отирает рукавом кофточки воспалённые раскрасневшиеся глаза.
Кивает и улыбается. Она всё-всё знает. И ей эти знания нравятся.
***
Светлое ноябрьское последождливое утро. Солнце выкатилось из-за серых туч.
Окружённая чемоданами, Белая Кошечка стоит на пороге, оправляет подол тёмной юбки, распрямляет всё-таки опять налезшую на неё футболку.
Мика стоит с ней рядом. Одной рукой держит её за лапку, а второй - почёсывает за подгибающимся ушком. Тыкается носом в её мохнатую мордочку.
Кошка мурлычит, трётся шерстью о щёку девочки.
Слышится приближающийся стук колёс, хлёсткие удары кнута и частый цокот нескольких пар копыт.
Экипаж подъезжает к дому. Из него выходит пара элегантно, с иголочки приодетых в чёрные смокинги ящеров. Кланяются Белой Кошке.
Та хлопает передними лапками, указывает на один, на другой, да на каждый рядом с ней чемодан.
Ящеры снова отвешивают поклоны. Берут поклажу, относят её к карете.
Белая Кошка и девочка стоят вдвоём на пороге и обнимаются.
- Будь осторожна, - мурлыкает ласковая зверица. - Обещаешь? - мордаху насупила, отстранилась. Твёрдо положила переднюю лапку на плечо девочки.
- Есть, мэм! - Мика встаёт по струнке, светится, гордо отдаёт честь.
Обещает, да.
Она - обещает.
Наблюдает за тёмным экипажем, уходящим в утренний свет.
А живот-то всё так же урчит.
Прятки. Фрагментарно
Как-то раз Белая Маска затеял очень увлекательную игру.
Он вот что предложил Мике.
Сел рядом с ней на диван, внимательно заглянул в её большие-большие глаза.
А потом и указывает жестом на ведёрышко с красной краской, и большой малярной кистью в нём. И кивает при этом, мол, вот эти штуки - на грудь, пальцами к себе тянет - он себе возьмёт.
- Ага, - кивает задумчивая, поджавшая губы Мика. - Ты себе возьмёшь краску и кисточку. Так?
Тот твёрдо-твёрдо кивает. И сетчатая прорезь рта вытягивается по дуге вниз. Это у него улыбка такая довольная и широкая. Всегда такая, если его понимают.
- А мне что делать?
Белая Маска складывает руки в боки, склоняет голову, Мику осматривает. Приставляет ладонь ко рту, потирает выпирающий подбородок и оглядывает просторный зал. Поднимает указательный палец - и медленно им указывает на выход из комнаты. И средний туда добавляет. Двигает ими, как ногами маленького человечка. Ещё и чуть-чуть рукой помахал, мол, давай, подальше. Потом опускается на пол, садится на корточки, закрывается. Глядит на девочку из своего импровизированного «укрытия».
- Прятаться? - догадывается Мика.
Пальцы ладони Белой Маски, те самые, которыми он изображал «ноги человечка», задвигались ещё чаще.
- И убегать?
Довольный-довольный кивок.
Ага! Мика догадалась.
Белая Маска будет красить комнаты - а ей нужно бегать и прятаться!
Девочка довольно складывает ладони в кулачки, ими хлопает, прыгает, сидя на диване. Ей очень-очень нравится идея такой игры!
Белая Маска берёт за ручку ведёрышко с краской и малярной кистью, с ногами поднимается на диван, прислоняется локтями к стене. Складывает к ним голову.
Девочка заключает: «Угу! Считает!» - и тихонько-тихонько, аккуратно, стараясь не скрипеть половицами, пятится к коридору.
И где бы спрятаться?
Тут же утыкается взглядом на запертую дверь уборной. Отшатывается от неё. Там от пола до потолка крест чёрный.
Не-не, спасибо. Там Мика не станет прятаться.
Нет, там ей прятаться не хочется. Вот совсем не хочется.
Мика приставляет указательный палец к губам.
Точно! Ведь есть её спальня! Да, убегать оттуда будет не просто, но...
Она уже почти пересекла коридор.
Застывает.
Нет, мастерская - очень, очень плохой вариант. Там и фигурки мелом на полу нарисованы всякие, и сама комната - открытое, залитое солнцем пространство. Никакой мебели, очень плохо. А вот дверь напротив...
Игра разума, да? Мика рассчитывает спрятаться в комнате Белой Маски, зная, что тот станет искать её в её спальной, и поэтому...
Девочка за голову хватается, приставляет ладони к вискам.
Всё-таки решается на свою комнату. В своей комнате, хотя бы, как в крепости.
Главное - не шуметь. И оставить дверь чуточку приоткрытой. Вот так, как было. И толкнуть дверцу у порога в кабинет Белой Маски. Её очень неосмотрительно как бы «забыть» закрыть.
Мика приставляет ладошки к губам, хихикает этой складной идее - и шустро ныряет к себе.
***
Как раз вовремя.
Уже у себя.
С дальней стороны коридора девочка слышит тихонько скрипящие половицы, под осторожными, аккуратненькими шагами.
И вязкое хлюпанье. Липкий шелест такой.
От одних звуков перед глазами тут же картинка рисуется: кисть чуть не по рукоять утопает в густой алой жидкости. Смачивается там, в ней вся-вся измазывается, а потом - шумно ухает, наседает на поверхность обоев - и сильный, давящий, с нажимом мощный мазок, а за ним - сочащийся, чуть не пульсирующий, почти что болезненный красный след.
И ещё, и ещё один. Методично, на одной, на второй стене.
Вот так это всё Мика слышит. Силой заставляет себя очнуться. Ну, как силой: щипает себя за щёку, указательный палец прикусывает. Моргает много и часто, головой, волосами встряхивает. Именно что вырваться, пробудиться пытается.
А хлюпанья-то, а чавканья-то всё ближе и ближе.
Срочно выйти из ступора, по возможности - не дышать.
Под кровать? Нет! Плохо, там очень плохо. Там он в первую очередь искать будет.
А куда тогда? Куда, куда?
В шкаф залазить! И то, потому что больше здесь правда некуда. Гардины подвязаны по углам, и развязать их - себя со всеми же потрохами вывалить. За подушками, под одеялом - всем смешно, и Мике смешно, а Белая Маска-то смеяться как будет!
Так что шкаф, где, впрочем, не так-то уж много вещей.
А! Да!
Мика улыбается. Мика слышит шаги.
Медленные и удаляющиеся. И вязкий, липкий, оставляющий сочащийся плотный красный след звук вот совсем близко, чётко-чётко по поверхности двери в её спальню.
Он клюнул! Он уходит к себе!
Окрылённая, Мика на цыпочках подкрадывается к шкафу. Выгребает оттуда свою вторую кофточку, ещё одну пару джинсов. Как-то худо-бедно их вместе складывает. Носки, трусики, запасную простыню сложенную в них запихивает. Всё это делает в спешке и чтоб ну хоть как-нибудь. Руками трясущимися, с проступающей на лбу испариной, но старается, старается изо всех сил.
Осматривает своё детище.
Гомункул... Ну, получился. Безголовый, да, излишне толстый, кривой, но по темноте - нормально, нормально. Сойдёт.
Вот эту странную куклу Мика тут же под кровать укладывает. Конечно же, с дальней стороны, у окна. Вдавливает это чучело на всю длину собственных рук. Ну, чтоб ощущение было, что Мика пыталась, очень пыталась, но не успела вот там далеко спрятаться. Но как бы сникла к паркету, не дышит, и очень-очень на удачу, на всё самое лучшее, вжавшись в пол пыльный, сейчас надеется.
Ещё и одеяло подтянуть, и простынь, подушки. Всё-всё-всё вот туда, к окну, к дальнему-дальнему краю. «Мика прячется, Мика прячется под кроватью».
Пусть Белая Маска, зайдя сюда, подумает именно так!
***
Девочка выдыхает, смахивает пот со лба. Тихо, конечно же, выдыхает. В принципе по возможности старается не дышать.
Вслушивается. Будто бы ушки даже под косичками навострила, идёт ли там кто-то по коридору.
Нет, даже и хлюпанье совсем-совсем глухое и гулкое. Отдалённое, через несколько стен. Возится! Всё ещё у себя возится!
Кабинет Белой Маски - он же широкий, просторный! Не меньше, вот совсем не уступает размерами опустевшему новому залу бывшей мастерской.
Даже нет, не так!
Он же просто огромный! Там искать-обыскаться, зарыться и закопаться! Гитары, синтезатор, тетрадки нотные, и всё повсюду, без ящиков, не сложено, а развалено. И тряпки всякие, много тряпок. Два кресла ещё, раскладушка, человечки надутые - такой, такой хлам! Нет, храм даже, очень-очень по-своему. Вот Белая Маска сейчас ходит, тот храм раскрашивает.
Но Мика опять теряется, опять выпадает в свои картинки.
Жмурится, кулаком, чтоб беззвучно, себя по щеке хлопает - и вот теперь - да, теперь точно-точно, обязательно затолкаться собою в шкаф.
За щеколду схватиться пальцами. Цепко-цепко схватиться, даром, что с металла они соскальзывают. Будто бы ещё выбор есть. А нет выбора, есть дверь плотная. Вот её бы попридержать.
Затаить дыхание.
Прятаться ей велели?
Очень-очень велели!
Ей нравится эта игра?
Ещё как нравится!
Повторить как-нибудь?
... Зависит от того, как сейчас сыграются.
Дверца шкафа прилегает к его порогу. Прикрытая, не шатается.
Мика пробует отпустить щеколду. Ну, как пробует: удержать не может.
Отпускает замок и очень, очень надеется.
Главное - не дрожать.
И что, что щёлочка? Она тоненькая. Маленькая прореха - и как раз хорошо просматривается пол у кровати.
Прятки - игра выжидания. А в смеси с догонялками - ещё и позиционирования.
Вот Мика очень хорошо позиционируется и ждёт. Так гордится своими решениями, что аж сердечко совсем не на месте.
Не затаилась девочка, забурилась! По самое-самое. Наблюдает. Не закрыла глаза, просто на слабо покачивающуюся дверь, на прореху поглядывает. Всё прочее не столько видит, сколько воображает, хорошо представляет картинками через звук.
***
Да, Белая Маска пересекает порог её спальной.
И первый же хлюпающий жирный мазок - по пульсирующая алая линия по стене, сразу-сразу у входа.
Стоит, руки в боки.
Похоже, заметил кровать.
Мика хорошо представляет, как, должно быть, довольно сужаются его треугольные прорези глаз. И как дуга рта сетчатого сейчас вниз вытягивается. Как улыбается он широко-широко.
Матрас девичьей постели поскрипывает под чужим весом.
Наволочка, скомканная-смятая простынь, одеяло воздушное - всё, всё, всё покрывается размашистыми красными линиями. Вязко и липко, обрызгиваясь жирнющими каплями.
Уже не хлюпает, уже шлёпает, возит, выводит - один мазок за другим, широченнейшие полоски, через белое, через сизые обои на стенах, прямоугольниками и дугами, крестами и треугольниками - всё-всё-всё, везде и повсюду Белая Маска охотно, обильно багряными красками заливает. Кистью малярной как мечом по воздуху водит, едва ли не рубит ею с плеча. С выпадами картинными, театральными. Хаотично - и так старательно - и всё продвигаясь, шагая по кровати к её дальнему краю, где большая часть белья свалена. И даже слегка одёрнута, чуть развязана занавеска.
Белая Маска уверен в том, где именно Мика сейчас.
***
А Мика… А что Мика? Мика затаилась и ждёт. И у неё есть единственная попытка.
Прятки - это когда хорошо спрячешься, зная, что тебя точно-точно найдут.
Прятки с догонялками - это когда ты так прячешься, чтоб вовремя убежать. И чем дальше бежишь - тем лучше.
Мике нравятся именно такие прятки. Очень и очень нравятся.
Белая Маска отставляет ведёрышко, опускается на колени. Да, наконец-то! Он заглядывает! Он лезет - теперь по её стрелочкам.
Девочка легонько-легонько, так, будто действия шёпотом выполняет - надавливает на дверцу шкафа.
На носочках одних - и быстро-быстро, как в игре или мультике - шустро, вот - бесшумно бегом на выход.
Лишь на мгновение застывает уже за порогом, не в силах сдержать всё-таки пораженного взгляда.
***
Коридор… Коридор выглядит вот как в тех фильмах, которые ей обычно запрещают смотреть, а она - подглядывает. Очень такой, характерный. Ещё и с подтёками, с запахами. Очень сложно пытаться его не рассматривать, и делать вид, что всё, всё-всё-всё в рамках нормы. И под одеялом уже не спрятаться.
И не то, чтоб у Мики есть время на очередной ступор. Конечно же, она не прикрыла за собой шкаф. И, конечно же, Белая Маска быстро доберётся до куклы.
Нужно что-то решать, и чем скорее - тем ей же лучше.
Из оставшихся комнат выбор не то, чтоб большой. Те, которые уже измазаны - ей туда по правилам игры зась. Да и не сильно хочется.
Кухня. Последний приют.
Нет, не последний. Но очень важный. Там должно быть хоть что-то, что ей поможет.
***
Мика пытается не шуметь. Пытается не вступать в пятна-линии на полу, не касаться разводов по стенам. Добралась до кухни, которая также - столовая. И интересует её здесь ровно одна полочка. Та самая, что под раковиной.
Ей везёт. Она находит желанное: три банки красок: зелёная, жёлтая и коричневая.
Слышит шаги в коридоре. Хлюпанье и мазки, тянущиеся за ними.
***
Так ли сложно себя…
Да плевать на метафоры и точки зрения!
Мигом, мигом раздеться! Всё к чертям с себя снять и скинуть. Носки эти, клятые джинсы, кофточку… Да, и её, и её тоже. Расстегнуть лифчик. Да, одним точным, заученным выверенным движением. Не путаясь и не мешкая.
Всё, всё, всё с себя скинуть. И быстро. Пока время тянется.
Дальше - откупорить коричневую банку. Нет, не хлюпать. Погрузить в неё одну руку. Да, нормально, да, по плечо. Холодное, липкое? Лучше холодное, лучше липкое. Зато живое!
То же самое со второй рукой.
То же самое с головой. Ай, не жмуриться, можно жмуриться, не глотать, не дышать пока что. Да, заливает глаза, да, запах - ну, тот ещё, красочный запах, а чего ожидать-то! Да, конечно, все волосы перемазаны. И лицо, и шея, и плечи - подтёками, каплями, линиями всё расходится.
Нормально, нормально всё. Очень правдоподобно. Между прочим, почти настоящее.
С коричневой - всё, закончили.
Теперь зелёное. Зелёное-презелёное. Спелое, молодое. Вот молодое так молодое, живот, грудь, спина, талия - она молодая - и краска, и цвет такой же. Да плевать, что кожа под ней проступает, в целом-то - в целом-то видимость! Видимость есть.
Шаги. Чёртовы шаги приближаются.
Времени почти нет.
Но и тела-то тоже почти нет.
Последние, последние пару штрихов осталось.
Коричневую, зелёную банку - ай, разлились… Ну да и чёрт, и бывает, отфутболить, не моё, ничего не знаю, вот так всё было.
Жёлтая!
Откинуть крышку. Ляпнуть в неё стопой. Измочить, хорошенько, по лодыжку, по лодыжку самую-самую.
Со второй - да, естественно, повторить.
Глаза… Да, глаза сейчас лучше не открывать. И рот заткнуть. И вообще. У тебя нет сейчас ни носа, ни глаз, ни рта.
Ничего у тебя нет. И тебя у тебя тоже нет.
Встать по струнке.
Ты всё знаешь. Всё-всё-всё хорошо знаешь. Ты уже видела это. И тебя это сохранит.
***
Дверь кухни тихонько приоткрывается.
Белая Маска пересекает порог.
Отставляет ведёрышко с краской на край стиральной машинки.
Его глаза-треугольники сужаются в неопределённых фигурах. Рот - не дуга, а задумчивый длинный прямоугольник.
Он задумчиво трёт подбородок. Внимательно смотрит перед собой.
В сердце помещения, среди разводов в тонах разной степени бурости и болотистоти раскинулось невысокое молодое деревце.
Корни его в основном валяются плашмя на земле. Грязно-коричневые и путанные. Такие обычно у совсем-совсем старых растений - а это вот уж раскинулось! Лапища свои расставило!
Стебель деревца - совсем тонкий, зелёненький. Дрожит робко, чуть-чуть пошатывается.
Две длинные ветки раскинулись из середины ствола. Обе как бы подруга подругу зеркалят - и всё же по-разному изломлены и изогнуты. Одна - прямая, и лишь чуть-чуть прогибается. А вторая - как будто бы опадает, а потом - по дуге тянется к потолку.
И по жёлтому листику на конце каждой колышется.
Хорошее дерево. Умное.
Сетчатый рот Белой Маски вытягивается в большую дугу к подбородку, а глаза из треугольников сменяются на прорези пятиконечных звёздочек.
Явно не помнит, чтоб сажал на кухне настолько живые растения.
Но так кивает довольно, что, видимо, заключил: «Ладно! Пускай растёт!».
Но всё же смачивает правую ладонь в своём красном ведёрышке: указательный, средний палец. Алый слой ложится поверх матерчатой белой перчатки.
Подходит к деревцу - и проводит аккуратной багряной линией по зелёному стеблю, плавно и медленно, меж двух раскинутых, едва дрожащих ветвей.
Покидает растение, закрывая за собой дверь.
Праздник. Третье лицо
Какой вообще день сегодня?
Да какой-какой. Тот, что к ночи.
Хороший, правильный день.
Непоздний ноябрьский вечер, на сломе явления декабря, если уж совсем точно. И даже совсем не дождливый. Только немножко пасмурный. Когда и мутно, и уже очень по-зимнему, даже снежинки падают. Маленькие сугробы, лужицы с кромкой льда, грязь и слякоть. Всё вместе и всё нерешительное.
Мика знает две вещи: она одетая по погоде, а в кармане у неё леденцы.
Один лимонный, один апельсиновый.
Второй лимонный уже скушала, ещё утром. Эти - пока что при ней.
Ей бы сейчас, как в каком-то нуарном фильме - прислониться к мокрой стене какого-то кафе старого - вот так вот, плечами, отвести ногу в колене, упираясь в кирпич подошвой, руки в карманах, уши заткнуты музыкой. Чтоб голову отвести, чуть закинуть на скомканный капюшон, и сигарета дымится, торчит меж прикрытых губ.
Вот так бы она смотрелась, этакая томбой-панкуха, вся неправильная, молодая и злая.
Мика.
Ми-ка.
Когтями по коже, рваным граффити на заборе в каком-нибудь тупике.
Вот только не о ней обычно такие фильмы. А о всяких кривляющихся, кожаных нелепых мешках. А ещё томбои и панки ненавидят милые леденцы. А от них она отказываться не собирается: они же хорошие! Их, вообще-то, не так уж просто достать!
И она ненавидит курить. Даже ради красивой картинки. Так что, постер, может быть, и эффектный - но как-то совсем мимо. Не её, не её это мир. Зато Белая Маска в нём бы отлично, прекрасно смотрелся. Вот и не по пути им. Что, в принципе, хорошо.
А какой же тогда её?
Вот, Мика сидит на скамейке… Где-то, где-то сидит. Просто у фонаря, и никакого кафе нет рядом. Кутается плотнее в тёплую курточку, поджимает губы, держится за свои леденцы. Дедушка из зелёного радио рассказывал классные сказки. И мудрая Кобра всякое ей читала…
Из того же зелёного радио иногда ещё играла музыка. Эх, послушать бы это радио! Что же, что же там было…
Какая-то колыбельная… Вроде, даже, несколько раз, по дням разным. Мика слова же запомнить пыталась, записывала криво и как умела на слух…
«Глубоко в лес мы уходим, где зверь всякий уже давно спит. Подмигнём, с поцелуем, наши души разбудим, и любовью одарим мир». И ещё там было что-то вроде «Собирайтесь все здесь все и сейчас, и не важно, на что вы способны. Там, где звёзды вам светят, где луны колыбель - вы там настоящие. Вы правдивы с собой. В той стране, где хранятся мечты. В той стране, где собой быть вольны».
Блин, криво-то как вспоминается… Но хорошо, хорошо ведь было! Ещё голос такой тихий, добрый. Манящий.
И звучит-то как… Где луны колыбель… Интересно, а та жар-птица, что средь моря и не знает границ… Она тоже, где-то вот в тех краях?
Мика поднимает ладонь в варежке, осматривает её. Держит так, чтоб словить снежинку - и навести взгляд на восходящий белый далёкий диск.
Вот в эту б страну ей ну очень-очень хотелось.
И зима уже почти наступила. Новое четвёртое декабря совсем скоро…
Не может быть так, чтоб четвёртое декабря - и совсем хмурое, правда? Оно ведь… Ну, хоть каким-то, но всё-таки всегда было. Очень её. И очень своим, Микиным.
И ей же ведь… Не как в музыке. А как там, у себя, на квартире бабушки маминой, с чаем и прекрасной принцессой хочется. Всего-навсего. Чтоб по радио дедушка с трубкой читал добрую сказку. И за окном фейерверк, и трамваи последние. Вот этого только и надо. И чтоб вечер, и гирлянды по стенам.
Да и только-то… Она ведь немного просит, правда ведь, да?..
Как бы там ни было, она очень любит. И очень ценит. И каждый раз ждёт новое четвёртое декабря. Каким бы ни было ни пятое, ни седьмое, ни даже всеми хваленое тридцать первое. Ничто не важно так, как именно этот день.
Мика ещё больше, плотнее кутается. Носом шмыгает.
- Здарова, чего приуныла?
Голос мягкий. Кроссовки розовые, в полосочку тёмную. Шерстяные штаны широкие мешковатые. Простая холщовая курточка, как у Мики. И руки тоже в карманах. А сама-то высокая-высокая! И без шапки. Прямые волосы, сизые.
- Ты тут?
Губы мягкие. Глаза… Прищур такой, как… Нет, не куница и не лисица. И не белочка там какая-то… Но такие… Такие… И лицо ещё чуть-чуть вытянутое…
- Есть чего, нет? Поделишься?
Смеётся и щурится, голову набок склонила. Так падает рядом бесцеремонно, закидывает ногу за ногу.
- Круто? Завидую-понимаю. Можем и подождать.
Она так пахнет… Это же вроде совсем-совсем какой-то простой шампунь. Ячмень, может быть. И чуть-чуть жасмина. Семян обычных. Хоть и под воротником пряди спрятаны, а всё равно ведь - такие пышные… Мягкие, даже на вид.
Красивая…
- Я - Мика. А ты кто?
«Красивая» складывает ладони у своих губ лодочкой, в них прячется, выдыхает, закрывает глаза, головой мотает, прячет голову в плечи поднятые. Моргает, всё ещё улыбается, и не разобрать, то плачет она так, смеётся ли.
- Тебе совсем хорошо, да?
- Очень-очень, - Мика согласно кивает.
- Заметно, - та всё ещё головой мотает. - Осталось ещё? - чуть спокойней.
Девочка поджимает губы.
Перебирает две палочки леденцов.
«Красивая» очень красивая. Как… Как фея, правда. И что, что совсем без крыльев! Крылья под курткой спрятаны, вообще-то на улице холодно! И даже феи должны быть в курточках!
Одним… Да, да, да, можно. Нужно с ней поделиться… Вот только, какой?.. Ей апельсин подходит. Или Мике просто уж очень лимонный нравится. Ну… Как-то так.
- Вот, - она честно протягивает кругленький, оформленный в широкую дольку. Оранживенький по краям, с прожилками белыми.
Лицо Феи… Лицо лица. Очень задумчиво то открывает, то закрывает рот. Широко, да. Моргать перестала. Косится то на сладость в варежке, то на Мику. Судя по её взгляду, то на робко поджатые губы, то на глаза.
Бровь почёсывает. Тихо, одним только выдохом как бы откашливается.
- Ну… - девочка грустнеет, снова смотрит уже на свои кроссовки. - Это всё, правда. Есть с лимоном ещё… Хочешь лимонный?
И на конфетку свою на застывшей ладошке смотрит.
Фея… Она выдыхает. Рот всё ещё приоткрыт.
- Тебе сколько лет-то?
- Зим, - поправляет Мика.
«Ей не нравятся леденцы, да?».
- Оке-е-ей, - та протягивает и кивает. - Сколько зим тебе, девочка?
А та опять носом шмыгает. Не то, чтобы любит говорить об этом. Сами зимы ей очень нравятся. А вот цифры вот эти всякие… Ну, чем больше их, тем просто лучше. И чтоб много-много как-нибудь было. Но и врать не хочется. Вот совсем нет, вдруг. Почему-то. Не может она Фее вРать.
- Втрое меньше, чем на весах, - и теперь сама уже голову в плечи прячет.
«Красивая» снова откашливается. Уже вполне с искренней задумчивостью её оглядывает.
- А… - даже край губы прикусывает, - на весах сколько?..
- Десять палочек, круглое.
Фея кивает, прикрывает веки. Покачивает головой так, словно и правда считает-прикидывает. Испускает тяжёлый вздох.
- Отоспаться тебе есть где, нет?
Отоспаться… Темнота тёплая, лёгкий и мягкий ветер. Прилив и шелест травы.
- В лодочке… - и совсем краснеет.
- А л-л-лодоч-к-ка - где?..
- Сломалась, - и не лицо у Мики, а сплошной грустный смайлик: «:С».
Фея откидывается на спинку скамейки, закидывает голову к небу, вся в сиденье вжимается, плотнее в куртку кутается, ладонями карманы сжимает.
- Куришь? - она косится, как бы со стороны.
Мика не любит курить. А Фея вот леденцы не любит. Не скажет же Мика Фее, что она ненавидит курить? Если Фея такое спрашивает, то она-то ведь точно курит. А… Какие сигареты у фей? Может, с ними всё не так плохо?.. Может, они другие?
- А они у тебя вкусные? - о чём думает, то и спрашивает. - Хочешь, мы поменяемся?
А глаза у той уже и не с прищуром, а большие-большие. Распахнутые. Сказочные.
- Да чтоб я ещё конфеты у девочек отбирала, себе оставь, - Микину всё ещё протянутую ладонь отодвигает. Не то, чтобы вкусные, - пожимает плечами. - Выдохнуть помогают. С ментолом.
ВыдохнУть.
Да, выдохнуть очень нужно.
Мика кивает и соглашается. Всё-таки чуть обиженно, но прячет предложенный фее подарок обратно к себе в карман. Принимает от неё тонкую бумажную палочку, набитую сухой чуть-чуть бурой травой.
- Да табак, табак там, ничего тяжелее б не дала, даже если бы было, - та всё-таки уже не так нервно смеётся. - Ладно, чего уж там, - огонь подносит, как пальцами щёлкает.
Мика затягивается. Ротовая полость, гортань тут же заполняются густым и тяжёлым дымом. И голова кругом.
Мика Скрючивается и кашляет. Но сигарету меж пальцев держит, хоть жмурится и сжимается.
Фея опять выдыхает, сквозь губы чуть сомкнутые. Тут же обнимает девочку, гладит и успокаивает, усаживает обратно.
Обнимает. Гладит. Усаживает. Прикасается.
Добрая.
Мика вздёргивается, трясёт головой.
… «Приятно»…
- Они же с капсулой, ну. Вот так, - Фея показывает: на какую-то кнопочку щёлкает.
И… Да, с новой затяжкой становится уже легче. Но всё равно, даже через ткань куртки всё ещё импульсы мелкие-мелкие. И у шеи. И по щекам. Вот как и дым этот, такие же леденящие. Да, ментоловые. Ментоловые касания.
- Моя «лодочка», - говорит Фея, когда уже сама закурила. - С брачной ночи вообще свалила. До последнего пыталась себя убедить, что мне хорошо будет. А потом. Ну, как дошло до дела… Да к чёрту всё… Давно было. Мика, правильно?
- Правильно, - Мика кивает, старается повторить то, как Фея сидит свободно, как закинула ногу за ногу. Как изящно приставляет сигарету к губам. Откидывается, пускает дым густой в ночь.
- Аяна, - в той же позе говорит Фея, руки ей не протягивает. - Будем знакомы?
- Будем.
- Хочешь гулять?
- Веди.
***
Потерянная девочка и явившаяся на её немой зов Фея - они гуляют. Гуляют по ночно-вечернему парку. Вот да, тому самому парку аттракционов. Над ветвями деревьев прокинуты мерцающие гирлянды, а с высоких небес мерно падает тихий снег.
И парковая аллея сейчас, с вот этими лампами-фонарями, огоньками меж крон, почти лишённых листвы, шатры и палатки, многоголосье, музыка - это всё напоминает какой-нибудь лагерь, стоянку какую-то, на опушке в большом лесу.
Вот как тот самый праздник, где все собираются и танцуют у большого костра.
Да-да-да, как тот самый праздник на противоположном берегу тихого одинокого озера, чьи просторы теряются в нависшем густом тумане.
НеуЖели, Мика наконец-то пересекла это озеро? Неужели, она наконец попала на вот тот, тот далёкий, раньше только слышимый, только эхом и отголосками долетавший до её уютной, укромной, качавшейся на мерных волнах лодочки волшебный, манящий праздник?..
Неужели всё именно так? Она здесь, и это всё происходит?..
Аяна добыла себе и Мике по большой-большой, сладкой воздушной вате.
Заверяет, что это лучше, чем леденцы.
… И… Ничего не лучше! Просто другое! Очень липкое - но тоже очень хорошее!
Мика просто сладкой ваты раньше не пробовала. Но ей нравится!
… Но лимонный леденец - вкусней! Вот!
И не то, чтоб они особо о чём-то общаются. Просто вдвоём, тихонечко. Ходят, вот, на опушке этого высокого, густого дремучего леса. Вот эту самую сладкую вату кушают.
А ещё Мика вдруг замирает. Смотрит восторженно - нет, и вовсе не на большой костёр, от которого отбрасываются пляшущие, гарцующие весёлые тени. Нет, лучше - треугольная башня, пирамида - как основа высокая. А на ней, и вокруг неё - медленно крутящееся колесо. С кабинками-лампочками на крышах, которые то нисходят, как маленькие кораблики - то плывут под самые облака!
Лодочки!
Настоящие небесные лодочки! Вот же, вот же! Вот они все! Синие, жёлтые, зелёные, красные - они мерцают, они зовут. Они приглашают её к себе!
Вот-вот особенно та, нисходящая. Коричневенькая такая, и правда, как будто из дерева. И спокойно раскачивается, дрейфует будто на тихой талой воде.
- Хочешь туда? - Аяна становится рядом, кладёт ладонь на плечо девочки.
А та и ответить не может. Кивает только, очень часто и очень сильно.
Она же только... Видела все эти аттракционы. Но и мечтать не смела, что однажды хотя бы побудет так близко к ним.
Фея глаза прикрывает, цокает языком. Берёт Мику под руку. Не тянет и не спешит. Да, вот, действительно - приглашает её с собой.
На причале только заминка.
- Ам… Дашь конфетку свою? Я не то чтобы, но чёт покачивает.
Мика удивляется от такой просьбы: как же так, Фея, которую укачивает высота?
Но ей виднее. Да и… Она и так собиралась ей его подарИть.
Судёнышко пришвартовывается. Паромщик-жабка квакает, кланяется, любезно указывает на трап.
Потерянная девочка и боящаяся высоты фея поднимаются на борт маленького воздушного корабля.
***
Мика любит сладости и воспоминания.
Да. Её лимонненький леденец достоин Такого вечера.
И лицо у самой такое. Вот как самый-самый уютный смайлик. Как хомячок: «С:».
Вместе со своей феей, они плывут. Мерно покачиваются на мягких волнах - и восходят, восходят всё выше. Над кронами густого-густого леса. Над всеми зверятками, что гуляют, таятся в нём.
Когда-нибудь Мика сюда вернётся. Обязательно познакомится со всеми-всеми здешними обитателями. Быть может даже, с радостью станет одной из них.
Но это потом, когда-нибудь и однажды.
Сейчас - сейчас её вечер. Её личный праздник - и, словно то подтверждая, чуть дальше в небе рассыпается шумный салют. Дробью-осколками, вокруг и повсюду вспыхивают уже не гирлянды, а самые настоящие: зелёные, синие, оранжевые, красные звёздочки - и блики от них отражаются на мягком лице сидящей рядом улыбающейся подруги.
Их тихая лодочка поднимается к облакам - высоко-высоко, вот-вот, к той самой большой луне. К колыбели луны, в её царство.
То самое, которое рядом. Где - средЬ вод, и не зная границ.
КОНДОЛЕНЦИЯ. «ВСЁ НАЧИНАЕТСЯ С ПАРКА…»
Всё начинается с парка.
С весеннего парка, аллеи.
Светлой-светлой аллеи - и скамейки под сенью ивы.
На этой скамейке, в лёгком горошистом сарафане сидит девушка. Она улыбается, держит в ладонях раскрытую книгу. Её глаза прикованы к строкам последней страницы. Последнее предложение… И она закрывает книгу. Откладывает её в свою сумочку, вскидывает руку, смотрит на наручные часы. Оглядывается.
Неужели, она опять пришла раньше и ей опять придётся сидеть и ждать?
Ну так… И не мудрено, чего там.
Не зря же она выбрала прогулять универ: договаривались! Вот и пришла пораньше. Например, чтобы и посидеть-почитать.
Она ведь очень читать любит. В книгах слова такими картинами складываются! Так представляются ярко - руки так и чешутся всех-всех их рисовать.
Девушка улыбается, пожимает плечами. Опять раскрывает сумочку, достаёт свой синий «Бонд», простенькую зажигалку с колёсиком.
Щёлк-щёлк - и даёт огня, затягивается, откидывается на спинку скамейки.
О чём читать любит?
Да о всяком, на самом деле.
О высоких замках и сильных рыцарях, о дамах сердца и девах огня. Сейчас вот про фей читала, монографию Дойля. О девочках, которые встретили лесных жительниц на побережье лесной реки. Из этого могла бы получиться прекрасная сказка! Так и видится: пейзаж такой светлый, в лёгких зелёных, чуть разбавленных салатовыми тонах. Совсем чуть-чуть синего, можно ещё мягкой жёлтой пастели. А вот крылья зарисовать… Чтоб и полупрозрачность, и перепонки, чтоб живые, ещё и в движении…
Ох, доберётся она до мольберта! Уже эскиз представляет, да блокнот с собой не взяла. А стоило б!
Ну и ладно.
Как зовут девушку?
А вот это - вопрос очень правильный. Не какое у неё имя прописано в паспорте, а именно - «как зовут».
Как зовёт, если уж быть совсем точной.
Кстати, вот и он, тот самый, который её зовёт. Как обычно, растрёпанный и запыхавшийся, в пыльных брюках, рубашке мятой. Вспотевший весь, выдыхает.
- Да присядь ты, - девушка смеётся, ладонью хлопает по сиденью. - Давай сюда, - помогает, берёт нетяжёлый чёрный чехол, в котором гитара покоится.
- Да, блин, - парень прыснул, затылок чешет. Да, опускается рядом. - Перерыва вот-вот дождался - и к тебе сразу.
- И что, даже прогул не поставят?
- Да начальник свой, я ему объяснил, куда и зачем мне надо, так он без проблем отпустил. Пожурил, конечно, ну, ничего. Нормально! - он кивает, хлопает себя по коленям. Всё ещё тушуется, нервничает.
- Куда пойдём-то? - та гитарку откладывает, подсаживается чуть ближе.
- Уф-ф-ф… - он закрывает глаза, не то, чтобы сильно, но увиливает из объятий. - Да к моим бы надо зайти. Мы ж концерт прощальный скоро даём. Посидим с ними, не против?
Девушка опирается локтём на спинку скамейки. Прядь смоляную с лица откидывает, головой мотает. На парнишку растерянного смотрит с доброй улыбкой, вздыхает. Ну куда его деть-то, а?
Погулять обещали - а в итоге ведут к друзьям. Но… Что взять-то с него, сама ведь тоже порой такая же.
- Не против? - волнуется он, переспрашивает.
- Нет, что ты, совсем-совсем нет. Прямо сейчас, или посидим ещё?
- Да чего тянуть, - тот вскакивает, как ужаленный. Перехватывает чехол гитары, закидывает на плечо.
Девушка снова вздыхает, улыбается. Тихо кивает. Да, правда, чего тянуть.
Сама встаёт - и берёт парня под локоть.
Так, вдвоём, они идут по аллее парка.
Солнце восходит, поднимается над облаками, застывая в самом зените - и витиеватые, когтистые тени, отброшенные от пары, тянутся двум молодым вослед.
Эхо Теней. Дело 1: Где-то есть город
===== 0 =====
В старых колонках трещала гитара, а Моррисон с надеждой пел про конец. Тот самый, который последний, для всех. Для Тебя, для друзей, для Твоей и моей семьи. Который один, понятный и абсолютный. Единственный.
Я опустился в кресло, щёлкнул зажигалкой, закурил, пуская дым в потолок. Посмотрел в зеркало.
Из сизой хмари едких туманов по ту сторону отражения вышла она.
Укутана в саван. Длинные волосы увенчаны чёрным погребальным венком. Лицо бледное, взгляд ласковый. Потянулась ко мне, и я улыбнулся - увидел свою улыбку в отражении, потянулся чуть-чуть, видя за стеклом её руку, ощущая её щекой.
- Здравствуй, милый.
Она опустилась, встала на колени, сложила ладони на моих плечах. Её руки совсем лёгкие, можно спутать с порывом ветра.
- Здравствуй, Белая, - я усмехнулся ей. Смотрю в зеркало, коснулся её пальцев - почувствовал. Стараюсь не глядеть вокруг, только перед собой - там, за спиной пусто, по ту сторону - мы вдвоём.
- Ещё раз увижу, что куришь - и съем, - облизнулась, щёлкнула зубами над ухом так, что звук, казалось, прозвучал не только в голове, но и в комнате.
- И какой месяц ты уже угрожаешь?
Села передо мной - только спину её вижу, и длинные, мягкие, почти шёлковые на ощупь волосы. Вижу Белую там, а в глаза посмотреть не могу. Странно, не правда ли?
Действительно странно, когда видишь свою девушку только вот так, в виде объёмной картинки. Возможно, Тебе это знакомо.
Знаешь, я часто думаю о Тебе. Смотрю на Белую Вдову, общаюсь с ней, а мысли обращены именно туда. К той самой, которой для меня нет. Как в песенке было: «Когда ты станешь тифом, когда я стану оспой». Мой личный Тиф, с которой мы однажды благословим руины. Ранним утром, с крыши высотки, с пылью-лучиками, с журавлями в небе.
Скорее всего, Ты меня не поймёшь. Но раз читаешь всё это - ведь ноосфера едина, значит, однажды прочтёшь - то по крайней мере пытаешься.
Кто я такой? Тот, кто, возможно, Тебя заинтересует. Что мне нужно? А что может быть нужно человеку, который разделяет квартиру с призраком, убившим его невесту? Внимание, сочувствие, сожаление? Нет, всё не то. Мне нужен спутник. Спутник или спутница, узнавшая меня среди прочих, подхватившая и разделившая мысли.
Прах и забвение, нигредо и декаданс - вот те образы, которые рождает дым сигарет по ночам. Те фигуры, что выходят из тени на стенах, воплощаются в голоса. То, что пугает и отталкивает. Многих, но не меня.
Потянулся, беру аккуратно предплечья Белой, помогаю ей встать - и та становится в пол-оборота, садится ко мне на колени (а всё-таки она что-то весит, не лёгкая, не тяжёлая. Такую можно назвать уютной) - всё так же смотрю на наше отражение, где она заслоняет меня собой - и подаюсь вперёд аккуратно, позволяю себя обнять.
Да, это всё для Тебя. И лирика, и романтика, и мрак, и мечтания - всё вместе сливается здесь, в комнате одиноких судеб, за гранью избитых истин.
Я не знаю, какая Ты: сломленная ли, слабая, сильная, волевая - Ты можешь быть всякой. Если я - твоя книга - садись поудобней, или ложись, укрывайся пледом. Сделай себе чай или налей выпить, включи музыку, какую ты любишь. Или какую предложу я, если примешь такие вкусы. Что у тебя играет?
У меня - всё ещё - The End от старых «Дверей» потаённого восприятия.
Но хватит, всё то прелюдия, время знакомства. Ещё не решилась уйти? Прекрасно, тогда читай. Читай и слушай, читай и смотри.
Читай и знай, что с тобой говорит инквизитор. Инквизитор нового времени.
===== 1 =====
У Тебя уже два вопроса: как я встретился с Белой и почему позволил сожрать мою благоверную. Знаешь, уже об этом можно сложить целую книгу или рассказ. Мы же обойдёмся в несколько фраз: ни то, ни другое воспоминание не имеет большой ценности, чтоб постоянно к нему возвращаться.
Ныне покойную звали Наташей, и дело шло к свадьбе достаточно бодро. Она нашла квартиру, я её оплатил. Ей там было плохо, виделось всякое. Мне - уютно, но слышались голоса. Она просила уехать, говорила, что даже деньги вернёт - зачем?
Знаешь, в нашем мире есть зло. Не то, которое в книгах и фильмах, а настоящее, неотвратимое. Необходимое, с которым стоит считаться, с которым можно мириться.
Однажды я вернулся домой, увидел раскиданные женские вещи - всё, что у неё было. Всё, кроме неё самой. А ночью со мной поздоровались. Низкий приятный голос откуда-то со стороны зеркала.
Почему мне не было страшно? Даже не знаю. Может быть, дело в характере, взгляде на мир. Или в том, что ещё со школы у меня есть ручной демон. Я не упоминал о нём? Познакомься, его зовут Ротти, и он инугами, голодный пёс. Пусть заезжено, пусть банально, но на той стороне у меня есть друзья, и Ротти стал первым из них. Но сейчас не о нём.
Зачем я встречался с Наташей? Ей нравилась мистика и всякая крипота, она писала стихи, пила «кровавую мэри», носила чёрное и слушала 69 Eyes - где такую встретишь сейчас? Вот и я думал, что больше нигде. Во мне её привлекала бледность и отстранённость, умение добыть деньги там, где их нет. Мы были почти идеальной парой, но только почти: что для Наташи было игрой, то являлось моей реальностью. Она не верила в духов, отрицала ту сторону, а там законы просты: либо веришь, знаешь и видишь, либо бежишь, боишься и умираешь. Ирония, правда? Её единственный шанс узнать правду закончился смертью. Если человек умирает сам по себе, его ещё можно вернуть, а вот та сторона поглощает душу. Она ушла, и нет смысла скорбеть. Разве что иногда.
Белая по-своему лучше. Иногда мне кажется, что этот призрак меня боится. Не потому что меня охраняет Ротти, а потому что знает, насколько хрупкая.
Белая Вдова - она старая, только выглядит молодо. Заехала сюда ещё в сороковых. Как-нибудь, если интересно, расскажу тебе и её историю. Мир меняется, изменчива и та сторона. Белая прикована к зеркалу. Разбей я его, повреди или выбрось - и всё, пока, мгновенная смерть. Так забавно: даже люди не всегда умирают от удара одного молотка, а здесь и того не надо, достаточно срезать покрытие или разбить стекло.
Почему она не убила меня? Видишь шрам на моём плече? Она попробовала, пожаловалась, что невкусный. Наверное, это любовь.
===== 2 =====
Когда в сознании всплывает Иннсмут, самое время пройтись к реке. Включай «Зов Дагона» хора имени известного карлика, наслаждайся. Глубинных здесь ты не встретишь, но многое будет похожим.
С Тобой поговорим позже, этим вечером есть дела. Возможно, смекнула, какие.
Если по порядку - всё началось с Прохора. Старый смотритель кладбища, коллекционер мертвецов. Помнишь, я отмечал, что усопших своей смертью или по вине других, если душу не тронули, можно вернуть? Так вот, он у себя это на поток поставил.
На кладбище в Хмаровске всегда тихо. Молчаливый охранник, молчаливый уборщик - много их и повсюду - понимаешь, к чему? Да, вот только живут восставшие очень недолго. Месяц-другой, и уже рассыпаются, надо менять. Что не сгнило - сдаём Порождённому, и с ним тебе лучше не связываться. По крайней мере, если нечего предложить: ему не нужны души, только тела, много тел. Для чего? Та сторона таит в себе много тайн, и далеко не в каждую стоит вникать: только в книгах рассудком тронешься, здесь - хорошо, если только им.
Я ищу тело Прохору, он его пользует, останки идут Порождённому, он - отстёгивает лавэ. Отстёгивает стабильно и каждый месяц, как зарплату. Лучший работодатель, только припадочный. Никогда не ругается, не отчитывает. Только в конвульсиях бьётся. От радости.
Я Инквизитор, ведь помнишь? Изучаю людей, отправляюсь во тьму.
Разумеется, у меня есть телескоп и высотки. Телескоп в квартире, дома вокруг. Тени на стенах, алкобесы в ларьках - всё это помогает в работе.
Вчера полдня просидел у Лаврентия - это бомж, и у него есть подвал. Хороший такой, просторный. С коробками для сна, ямой-парашей, даже старая морозильная камера в углу стоит. Нифига не охлаждает правда, ну так и Лаврентий - призрак, ему образ важен.
Общались с ним, с алкодемоном Шурой - тот сетовал, что в подъезде одна студота, и те либо торчки, либо трезвенники, бухло считают пошлятиной с ароматом семьи, а Захарыча на четвёртом и Миху с девятого он уже так извёл, что не пьют они, а только опохмеляются. Новую кровь надо, взять негде. С горя даже пол-литра мне всучить хотел. Посмеялись, конечно, но пить я не стал: не люблю. И Тебе не советую: алкобесы - они такие. Закинешься рюмочкой - и тут же вторую подгонят. А там и счастлива будешь, и ко мне попадёшь, но ни ты, ни я такой встрече рады не будем.
В итоге Лаврентий вспомнил, что одна семейка в этом подъезде-таки есть, переехали. Отец, мать, малая дочь, только недавно квартиру купили. Взрослые нулевых - они ещё хуже, чем девяностых: думают, что лучше своих родителей, а на деле всё тот же мрак, только с гаджетами. Отец - не то, чтобы пьёт, но по бабам ходит, жену изводит, что не работает и готовит херово, вчера даже подрались. Как Шура такого кадра сам пропустил - не знаю, но дело ясное: сперва споить, а потом - того, к нам в конторку: он крепкий вроде и грозный, новый охранник будет. А семья - ну, знаешь, так часто бывает: муж помер по пьяни, мать с ребёнком осталась. Она только первые дни для виду поплачет, потом вспомнит, что тоже чего-то стоит, вытянется-выкарабкается. И дочь на ноги поставит, и сама молодцом будет.
Понаблюдал за семьёй этой, показал Белой (зеркало к окну подвинул, чтоб к телескопу могла подойти). Ей понравилась девочка - тихая, скромная, за уроками, книгами. (« - Шлейф тьмы не тянется?», « - Пока только шарфик маленький».)
Другой погани в квартире нет, всё остальное чисто, но папаша мутный. У себя заперся, с кем-то болтает на сайте знакомств, новую цыпу клеит. Хорош мужик: жена ужин готовит, то и дело потирает синяк под глазом, а сам сидит довольный, с милахой чатится.
Где ж ты там, Шура? Совсем что-то не разобрать: тени как тени, свет от настольной лампы, экрана ноутбука, уже совсем луна за окном, а тебя всё нет. Ну влезь ты ему в голову, ну стукни дурью, не первый раз же.
Вижу, чешет затылок, что-то отпал, застыл, в окно глядит - хех, прям в глаза мне пырится, пырится, а не видит, на улицу смотрит - и правильно смотрит, ищет, вспоминает, где тут что из ближайшего.
Знаешь, всегда забавляли такие люди. Они только думают, что пить не станут - а ведь хотят, ломаются. Вообще, пока есть в мире хоть одна душа, желающая чего покрепче, алкобесы могут спать спокойно. Вот и сейчас так: встал он, значит (как звали его? Да мне-то что. Лаврентий назвал «хмырь», я смотрю - с брюшком, типа патлатенький, в футболке «Героям слава!», зад подтянутый, бёдра жирные, весь такой контр-культурный, чашка с лейблом любимой работы - ну правда же хмырь, ещё и говнарь походу), вышел, можно и подождать.
- Не хмырь.
- Что, Белая?
- Просто чувак, - она пожала плечами. - Хмыри другие, сам знаешь.
- Ну ладно.
Вдова села на подоконник, вздохнула.
- Да отвернись ты от зеркала, дай на тебя посмотреть. Закрой глаза, если легче.
- Ты чего-то совсем грустная.
- К реке пойдёшь, - звук, как усмехнулась. Горестно. - И Ротти совсем голодный, ты его уже несколько месяцев не кормил. Скоро выть начнёт.
- К Треблинке схожу, там корма навалом.
- Хватит называть тюрьму таким страшным именем. - - Не вижу её - а знаю, поёжилась, для неё это больно.
- Слушай, правда, что случилось?
- Валил бы ты от Порождённого. И Прохора брось, не о том всё это.
Вот теперь закрываю глаза, вздыхаю.
Белая - я её почему люблю. Много кого видел уже, много же с кем встречался. И с той стороны тянет всегда по-особому. Холодно, муторно, неуютно. С ней такого никогда нет. Даже пока Наташка жила - она что-то чувствовала, ей было плохо, а мне - ну, помнишь ведь, уже отмечал, что ласково так, приятно. Такое только с настоящей душой бывает. Которая родная, своя.
- Ага, ещё вставь в пику ему, что он тайком от жены по бабам ходит. Типа не слышу, что у тебя там в голове происходит.
- Ну, он её бьёт к тому же.
Та рассмеялась (краем зрения всё-таки зацепил зеркало - покачала головой, убрала с лица прядь волос).
- Солнце, давай я промолчу, ладно? Делай, как знаешь, просто, будь осторожен.
Всё, время - вижу уже в окне - идёт Хмырь, довольный, взял себе литрушку, сел на лавочке, пьёт. Ну, пора.
Тебе, наверное, интересно, как я всё это вижу, как оно выглядит. Ну, а как оно может выглядеть?
Сидит, значит, как Белая Вдова отметила, простой такой себе чувак в косухе, патлатенький, в джинсах с заплаткой, на лавочке. Бутылку посасывает, причмокивает - а над ним даже не тьма - никогда не называй ту сторону тёмной, это заблуждение и ошибка - а тень, именно что тень. Знаешь, когда голова кружится, мир вокруг плывёт, всё размывается - так вот, то же самое, только вокруг всё в порядке, а размыто совсем немного, над жертвой. И эта размытость, значит, в бутылку просачивается, и вместе с горилкой - и внутрь, взахлёб, и по губам, подбородку, на шею, футболку - совсем закинулся, хлещет и хлещет. Прямо слышу довольное повизгивание - Шура балдеет там просто. Он мне как-то пытался описать это чувство. Как минет... а, прочем, я не алкобес, мне не понять, кто и как у них отсасывает, самого от такого только блевать и тянет.
Осушил до дна, стоит, глаза блестят, лыба давится, щёки красные, губы синие.
- Ахой, мил-человек, - подхожу к нему.
- Сам ты хуй, чо надо-то.
- Пить есть, а не с кем. Хошь разобьём?
Э как глаза заблестели, руки раньше мыслей сработали - потянулся, тяжело так, всем телом, и ко мне подался. Как мертвяк уже.
- Не, - я вскинул руку, - ну кто ж такую красоту да на говёном дворе жрёт? Тут место классное есть. Ты же недавно приехал?
- А если и недавно, - нетерпеливо тот бросил, погрустнел, сел обратно. - Чо за дела-то?
«Блин, Шура, я тебе не за это их поставляю. Шевелись давай».
«Эй, я этого сам нашёл, - едкий смех такой, ядовитый».
«Скажешь тоже, к Лаврентию вместе ходили. А сижек у тебя нет - без них не пустил бы».
Шум ветра как рык - недовольный, злобный. Но смирился.
- С кем эт ты базаришь? Чо бубнишь под нос? - Хмырь вроде заметил, но, естественно, не расслышал. Ещё бы услышать - я речи той стороны сам несколько лет учился, пока по понятиям с ними говорить смог. До этого только жужжания, ворчания и завывания, из которых случайно угадывались обрывки слов. Это тебе для удобства перевожу, на самом деле оно всё совсем по-другому звучит.
- Пошли, - говорю, - прогуляемся, - показываю честно-купленную бутылку. - Намазка, бутеры, всё как надо. Ну чего тебе домой-то? Тебя там что, ждёт кто-то?
Вот тут я попал: махнул рукой, чуть ни в плач, синька - она такая. Вообще просто с литра так не возьмёт, но сейчас Шура старается, дозу получил - и накручивает, нагнетает, всю даркоту наружу выводит.
Снова смеюсь. Всегда смеюсь мысленно, думая об этом. Та сторона - она не тёмная, а другая. А даркота вся, мрачняк - он на этой на самом деле, из людей вытягивается.
Короче, согласился Хмырь со мной идти, и по дороге всё под чистую выложил. И что жена стерва, и дочь-обуза - он ведь против был, чтоб рождалась, так как же теперь сказать может? Родилась, любить надо, воспитывать. А как воспитывать, если ей и компьютер не нравится, и контра не прикольная, и рок не прёт. Цоя, Цоя не уважает! И Высоцкий ей мутный какой-то, книжки про своих очкариков читает, джеков-персиков («Перси Джексон» - машинально поправил я, «-Да-да, он самый Перец этот, совсем мифы все переврали там»), и всё по классике. («Вот Алина, Алина классная. Она меня слушает, сочувствует, понимает. «Арию»уважает, по Мановарам прётся. Мы с ней Малую Эдду обсуждаем. И Старшую, ты прикинь, да? Вот это баба! И Беовульфа любит, любимый фильм у неё, вот это крутяк, ну!»).
- А твоя что?
- А что моя.
- Ну, зачем женился на ней.
Пьяный BSOD - такое словами не передать.
Знаешь, когда котёнок пытается понять, откуда в кране вода - это до чёртиков мило. Представляешь, да? Мордашка удивлённая, лапкой машет, крутится, ходит вокруг да около. Капля капнула - отпрыгнул, напрягся - и снова так боязливо идёт, осматривает.
Так вот, когда такая же борьба интеллекта над приматом происходит в голове у взрослого мужика - от такого уже даже не плакать хочется, только жалость и отвращение. Сразу понимаешь: прав был тот чувак, который сказал: «Кто не мёртв, тот просран»(не знаешь, кто? Прочтёшь как-нибудь, там тоже про ту сторону много, но под другим углом). Вдвойне горько, что вот такой силы напряжение случается от такого простого же блин вопроса.
- Любил я её, в общем, - наконец выдавил Хмырь.
Хотел спросить за что, но новая висячка - это уже перебор. На том и сошлись.
- А куда идём-то?
- Да к реке, тут близко совсем.
Это и правда близко - сперва на набережную, потом свернуть под мост (тяжёлый Хмырь, пьяный Хмырь, не убейся раньше времени, ну), и там уже сесть на камнях, поставить горькую, накрыть поляну.
Там он снова выпил, мне предложил. Я согласился, свой стакан отставил только - а он снова за бутылкой тянется.
Крошу хлеб тем временем, в воду подкидываю, а река всё темнеет, от крошек круги расходятся.
- Ба...ба, - Хмырь поперхнулся так, что бутылка из рук выпала да и в реку упала.
А баба там появилась. Мавка, если точнее. Русы косы, полны груди. Губы пухлые, лицо румяное, руки нежные, пальцы длинные. Только ниже живота не гляди - испугаешься. Да она и не показывалась полностью, только вынырнула, к камням подтянулась, чтоб весь верх был виден.
- Ты кто? - Хмырь удивился, отпрянул.
- Ну, чего ты.
Тут я отвернулся, не люблю на это смотреть. Успокоит и приголубит, утешит и позовёт, всегда всё едино: («Жена мучает, да? Не любит никто, не ценят тебя. Ну иди, иди сюда, утешу, послушаю, обниму тебя нежно»).
А потом - закрываю глаза, отхожу: глухой стук, хрип, кашель. Бьётся, руками стучит, ногами дрыгает, а та всё целует, целует его, что даже Шуре не по себе: подполз ко мне на всех четверых, сел рядом.
- Есть сижки?
- На.
Сидим, курим, ждём.
- Как он тебе?
- Среднячок, - бес потянулся тонкой лапкой, стряхнул пепел в воду, снова затянулся, выдохнул. - Тряхни там Назара, пусть активней квартирантов ищет. Жить невозможно, от таких сам скопытишься.
- А чего не так-то?
- Да ну, там хуйни внутри столько, что весь сок от пьяни ею пропитан. Так горько становится, что хоть своих алкобесов иди заводи.
- Сочувствую, - смеюсь понимающе.
- Нет, ну серьёзно, - Шура в сердцах воскликнул, так, что бычок выронил, схватился за голову. - Пойду я, Ксён, чот совсем херово.
- Давай, Шур. Ты, это. Ну, прости уж.
- Да ладно, - тот махнул лапой, - не бери в голову. Не надо тебе такого («Сестрой! Сестрой свою девушку называть!» - продолжал он сокрушаться, поднимаясь на мост).
Цивильный ты слишком, Шура, сейчас уже всё не так. Я вот вообще с отражением в зеркале встречаюсь, и ничего вполне.
- Я всё.
Мягкий, бархатный голос - и сама красивая. Знаешь, вот как русалок рисуют - она вроде и обычная самая, ничем от сестёр не отличается, а есть этот шарм всё же, какой простых смертных и завлекает. Смотришь на неё - и правда говорить, думать о ней только хочется.
Если не смотреть на изувеченное мёртвое тело рядом. Челюсти вывихнуты, кровь повсюду, от зубов осколки одни. А сама - сидит себе на камнях, хвост в воду свесила, сердце доедает.
- Хочешь? - протянула мне орган. Вернее то, что там осталось.
- Не, пасиб.
- А ко мне? - склонила голову на бок, вильнула хвостом, обняла себя за грудь, размазав алое на бледной и влажной коже.
- Тоже откажусь, - отвожу взгляд. - Рано мне к вам.
- А я всё жду и жду, - мечтательно протянула, уже кончив ужинать. - Ну, чего ты, - перекатилась на живот, опустилась на локти. Смотрит так исподлобья, улыбается. - Давай к нам. Хорошо ведь будет.
И как такой отказать. Что ни говорит - то всё сладкое, волнующее. Только губы видишь. Мягкие, пухлые. Как округляет, облизывается - совсем чуть-чуть рот приоткрыла - и смеётся тихо, привстала, чтоб снова покрасоваться.
- Ну, чем я хуже Герды твоей, а? Смотри, как умею, - совсем поднялась над водой, обхватила свои плечи, прильнула ближе - я отстранился. Та - подняла локти над головой, чтоб видел лучше. Как соски напряглись, живот втянула, шею выгнула, чтоб волосы вдоль тела стелились - и снова ко мне.
- Сердцеедка ты, Мара, - поднимаюсь, отхожу от неё.
- Так я только их, а милая твоя - душеньку подъедает. Медленно так, постепенно. Кушает и кушает, кушает и кушает. Бросай её, солнышко, с нами всё лучше будет.
- Ага, конечно, только хвост подгони - и сразу нырну, - смеюсь, закрываю глаза, чтоб не видеть, и отхожу всё.
Правда, душа моя, никогда. Никогда не связывайся с русалками. Иначе как Хмырь будешь.
Утром тело найдут - напился, упал, лицо разбил себе - стандартная картина. Там Прохор его и получит. Подержит в могилке пару дней, сделает над ним все дела - и будет ему работник новый. А моё дело здесь кончено. И зарплата новая завтра. Сначала в Треблинку (блин, не хочу туда идти, на самом деле, херово там до жути), и потом к роддому заброшенному, к начальству на ковёр.
Такие дела.
Зато ещё одна семья теперь может стать счастливой.
А под мостом снова лишь тишь да водная гладь.
Как река называется? Милое у неё название, доброе: Чревка.
===== 3 =====
Хочется чего-то спокойного, мирного и лирического. Будем честными: жизнь - это грустная штука, особенно, если нет сил и желания на поиск радостей.
Если Ты здесь, то понимаешь, о чём я. И, скорее всего, ищешь у меня утешения. Или поддержки. А я тебе про мрачняк всё рассказываю. Ну, а как иначе? Какой мир, такие и радости.
Не знаю, поставь-ка себе «Старую Мельницу» Веньки Драного (его конечно по-другому зовут, но он как-то сам говорил, что ник его - это как раз про драння, так что не вижу проблем его так называть).
Возможно, уже понимаешь, к чему.
Да, сейчас я дома, вместе с Белой.
Часто вспоминал о том, что мы действительно подходим друг другу. Она - призрак, которому нужна живая душа, я - разочаровавшийся в жизни, себе и людях инквизитор. Мы могли быть как светлый воин и тень на стене, но такое возможно, опять же, только в романтических книгах и историях про героев. В жизни всё по-другому: я ей нужен, чтобы жить, она мне - потому что понимает и принимает. С той же Наташкой часто возникали вопросы: «Куда ты в ночь?», «Опять что-то затеял», «Брось ты эти игры все» и всё прочее. При всей её любви к той стороне, она её отрицала, не видела.
Знаешь, я много думал о том, как так выходит, что та сторона повсюду, а никто в Хмаровске (Прохор, разве что, но этот тип - вообще отдельная тема) её сам собой и не видит. Обычно как говорят - чем ты ближе к тьме, тем явственнее её ощущаешь.
Так вот, походу всё наоборот: чем ты несчастнее, чем мрачнее, грустнее, тем меньше различаешь настоящий мир. Несчастные люди лишены права на чудо, а та сторона - это оно и есть, самое настоящее. Видят только истинно-счастливые или истинно же верующие. Как ты понимаешь, как минимум в моём городе, ни тех, ни других пока не подвезли. Есть некоторые, но про них отдельно поговорим - особые люди для особых дел. Редкие и свои.
Мы все чего-то боимся, от чего-то бежим, даже на той стороне. У всех есть свои проблемы. Например, мой Ротти действительно изголодался, его всё-таки нужно кормить. И Порождённый к себе зовёт. Молча, видения посылает. Такие, от которых голова кругом.
Опять вечер, опять на улице - нужно, всё-таки нужно в Треблинку. Просто вокруг погулять - демон сам себе еду найдёт.
Ты помнишь, да? «Мы в ответе за тех, кого приручили». В особенности, если речь идёт о демоне-фамильяре любимой собаки. Как я стал хозяином этой зверушки?
Ох, думая об этом, я всё ещё удивляюсь, не могу поверить в случившееся до конца.
Это ещё в школе было, седьмой класс. Если тебя донимали старшие, Ты поймёшь меня, как никогда. Ведро на голову, тёмная в коридоре, постоянный рекет - отжимали всё, что могли. А что не могли - то вытряхивали. Некоторым людям просто нужны козлы отпущения, чтобы чувствовать себя крутым.
Я устал от этого. Не хотел быть козлом, хотел стать крутым. А как стать-то, если ты щуплый, патлатый, тебя не прёт общение со сверстниками, и считают тебя либо геем-пидором, либо просто отсоском.
Стал гуглить: «Как защитить себя если ты лох». Пролистал кучу страниц - всякую херь советовали от единоборств до газовых баллончиков и пневмата, обращений к мамкам, директорам и прочую либерастию.
Не работает.
На одном из форумов мне по фану посоветовали мангу Inugami Expert. Про парня, который зарубил собаку и натравил её духа на девушку, которая ему не давала. Прикольно, правда?
Вот и я прочёл, проникся.
Однако ж, с момента, когда я нашёл эту историю и когда решился опробовать прошло несколько месяцев.
Несколько месяцев метаний, боли, унижения, злости - эта фигня казалась вечной. Каждый день - новый ад. Я приходил в школу, меня смешивали с дерьмом, я возвращался домой. И читал, искал, собирал. Прочтённая история меня зацепила.
Образ из манги всё никак не хотел стираться из памяти.
В плане телосложения как был я тогда мелким дрыщом, так и сейчас всё тот же высокий, тощий дрыщ, так что оказать какое-либо сопротивление обидчикам было выше моих сил, и все надежды - только на ритуал. И я копался в поисках подробностей о том, как, при каких условиях его следует провести. Хорошей весточкой стал тот факт, что сама по себе практика инугами - это не авторский вымысел, а вполне существующая традиция. Её практиковали в средние века, её очень редко используют и сейчас.
Для семиклассника откровения с ресурсов вроде «астрал.ру» или «ведовству.нет» могут служить вполне достаточными доказательствами того, что неведомая стрёмная хрень работает. А если она подкреплена ещё и информацией с англоязычных порталов, всяких дневников старых чернокнижников и тому подобного - ну, всё, я был уверен, что мне повезёт.
Оставалось найти собаку, и здесь возникала самая большая проблема: чернокнижник и животное должны иметь духовную связь, должны знать друг друга при жизни хотя бы неделю. И зверь должен доверять человеку. Про это не говорилось в манге, но часто упоминалось на других ресурсах.
Жили мы в частном доме с родителями. Когда я решился, они как раз в командировку свалили, и у меня была целая неделя уединения.
Кайф, правда? Лучшее время, на самом деле. В школе тогда не объявился ни единого дня - идите нафиг, не хочу. Но шли дни, приближались выходные, а там и предки вернутся, и обратно мне в личный ад.
У нас была овчарка, старая уже. Альбой её звали. Ей уже за пятнадцать перевалило, старше меня была. Хиленькая, слабая, едва ходила, чего уж там говорить о прогулках или сколь-нибудь серьёзной защите. Но я любил её. Искренне любил. Почему?
Во-первых, за взгляд. Такой чистый, добрый, полный надежды - я такие глаза только дважды встречал: у неё и у Белой.
Во-вторых - я с ней вырос.
Месяц, два - ей уже время, пойми, она бы всё равно умерла. Это я и перед Тобой оправдываюсь, и себя вот теми же словами тогда успокаивал. Даже доктор сказал, что протянет она недолго. И предки как раз укатили - словом, или сейчас, или никогда.
Не стоит думать, что всё прошло гладко, и ритуал дался легко.
Вот смотри общий список действий:
+купить снотворного;
+закопать по голову в землю;
+поставить рядом миску с едой;
+ждать три дня;
+отрубить голову, когда осатанеет от голода и тесноты;
+дать имя;
+указать обидчика.
А теперь просто пойми:
+седьмой класс;
+проблемы в школе;
+доёбывающиеся мрази;
+любимая (снова говорю: «Любимая!») собака;
Вколоть ей снотворное под лапу. Ага, трясущимися от страха потными руками. И сердце щемит.Вырыть ей могилу (тяжёлой лопатой. В саду. Зная, что Альба сейчас просто лежит и спит вот там, в вольере. Думать о том, что она и так умрёт, чтоб успокоиться. Вспоминать мудаков и злиться на них. Верить, верить, что делаешь доброе дело).
Положить туда тело (самому. протащить на носилках от вольера к саду. Положить туда так, чтоб голова торчала. Смотреть на всё это. Чувствовать её сухой мех. Дрожащий живот. Безвольные обвисшие лапы. Понимаешь, да?)
Присыпать обратно землёй. И так, чтоб не повредить её саму.
Я это руками делал. Своими. Боялся лопатой. Боялся, что проснётся. Боялся.
Уже всё равно было, сработает или нет. В какой-то момент как перемкнуло: просто хотелось боли. Боли себе. Собственной. Объяснял происходящее тем, что если смогу - то найду сил справиться и с мудаками в жизни.
Поставить миску с едой и уйти в дом.
Это было в среду. Ждать до субботы, предки возвращались в воскресенье.
Я ждал. Знал, что будет выть. Это было бы громко. Пришлось заткнуть намордником.
Знаешь, я прервусь ненадолго: понимаю, Тебе нужны пояснения.
Не знаю, сталкивалась ли ты с настоящим отчаяньем - когда уже не думаешь. Не сомневаешься. Не размышляешь. Просто совершаешь механические действия, одно за другим. Когда тебе просто наплевать. Нужно сделать - сделаю. Не нужно - не сделаю. Когда внутри вообще ничего не откликается. Пустота и ожидание результата. Или просто пустота.
И, поверь, видеть, как твоя собака рычит, вертит скованной мордой в попытках зацепить клятую миску с куриной косточкой - а всё остальное тело в земле (даже представлять не хотел, как она там) - та ещё картина.
Пришёл час.
Снял намордник.
Отошёл - нужно заставить себя посмотреть в глаза.
До полудня второй октябрьской субботы 2009-го я не понимал, что такое сатанинский блеск глаз. Не слышал истошно-звериного воя.
Всё случилось мгновенно.
Мгновенно понял, зачем ей новое имя: нареку земным - вспомнит земные обиды. Вспомнит, и права будет.
Мгновенно ударил лопатой.
«Ротти»
«Василий Дыбенко. Павловивч».
Ветер тогда поднялся. Шум страшный, как от грозы, даже нахлынул дождь.
Голова Альбы лежала рядом с опрокинутой миской. Сжала наконец добытую куриную косточку. Только хватка всё слабела, и крови вокруг больше и больше. Выпустила её в итоге, так и лежать осталась.
Только потом понял, что я наделал. Что это всё нужно закопать вместе. Что родителям объяснять придётся - там ладно, это ещё нормально - умерла своей смертью, могилку показать. Только на душе от этого не легче.
Короче, с субботы на воскресенье я не спал. И дело даже не в кошмарах. Просто - ну... просто дело. Такое.
Я не верю, что решился на это. Ну, как. Скажи мне о таком кто-нибудь посторонний - бред полный. Абсурд. Невозможное. У мелкого пиздюка просто кишка тонка. Умом тронется раньше. Не сможет, сил не хватит.
Сил хватило. Умом походу тоже тронулся.
Ваську нашли уже в понедельник, на мосту Чревки. Глотка разодрана, кишки наружу, множественные следы укусов.
Кто, как, почему? Убийцу долго искали. Тем более, что потом были и другие. Много их.
Я не причём. Ротти сам искал новых жертв.
Хмаровск - большой город, и смерть - не такое уж редкое явление. Кто по пьяни, кто сторчался, кого-то машина сбила - всякое бывает. Реально задумались об этом, когда вместо взрослых стали умирать подростки. Вообще на смерть взрослых людей всем похуй, власти начинают шевелиться только в том случае, если умирают дети. А тут - целый букет из суицидов и несчастных случаев.
А мне перед каждой смертью новый кошмар являлся, в котором я - жертва, а Ротти - охотник, идущий за мной.
Потом, где-то месяц спустя, это всё прекратилось - и Ротти насытился, и я с ним поладил. Ну как поладил - появился человек, научивший меня всему, что знаю теперь, но это уже потом. Как-нибудь расскажу об этом человеке. Хотя и сам не знаю, как он сейчас и где. Просто помню его имя, внешность, родину. И всё то, что он вложил в меня.
А сейчас Ротти снова голодный, я и правда давно его не кормил - месяца три с последней охоты прошло.
Треблинка - она на отшибе стоит, тот самый лагерь напоминает. Учитывая назначение для моих дел, это название подходит ей куда лучше чем унылое «Хмаровский изолятор временного содержания».
Это не совсем тюрьма, там к ней готовят, но город у нас немаленький, и таскают туда абсолютно рандомную погань. Ротти уже взрослый, может отделить дичь от грязи, даже имени говорить не надо: сам разберётся.
Моё дело - постоять чуть поодаль, подержаться за куриную косточку в кармане (ту самую, которую Альба так хотела съесть перед смертью), настроиться с духом на единую волну.
В желудке заныло, к горлу подступил комок, челюсти сводит - нашёл, занимается. Кто-то не доживёт до утра.
Аккуратно всё сделает: с виду - задержанный просто упал с койки на пол, шею себе свернул. Отсутствие души у покойного современная медицина не обнаружит.
- Сыт?
Мягкий, приятный ветер, с отголосками воя: довольный пёс, прямо вижу, как хвостом виляет, чуть ни ластится.
- Умница, Ротти, хороший. Ну что, идём?
А теперь и самое время - вздыхаю.
Ты ведь это всё читаешь, правда? Вспомни свои чувства при встрече с начальством. Как тебе в кабинете директора?
А если сама директор - с налоговой как, с госслужбами? Сильно трясут? Подумай об этом.
А я - я пока пойду. Это на другой край города - и чуть дальше, в лесок. Там «офис» стоит. Недостроенный роддом имени всех, кому посчастливилось сразу проскочить жизнь.
===== 4 =====
Горькая ирония, правда?
Та сторона - это чудо, доступное счастливым.
Отсюда - только научишься радоваться простым волшебным вещам, видеть светлое и всю хуйню - и поймёшь, что за светлым действительно следует вся хуйня. А это и алкобесы в алкомаркетах, и бомжи-призраки в старых хрущовках, и сущности в зеркалах, и тени на стенах (сколько раз я уже упоминал их? Не бойся, ещё часто вспоминать буду: их много, и все разные), и мавки в реке, и Порождённый в роддоме. И, поверь, это - только вершина айсберга. Полный список Тебе никто не скажет: его просто нет. И это только та сторона, а ведь мы с Тобой на этой. Думаешь, всё нечестивое только там? Э-нет, я ведь уже рассказывал, что как раз-таки основной градус мрачняка именно с этой стороны берётся. Начиная от шлейфа тьмы, который тянется буквально за каждым, и заканчивая аурами, которая тоже у всех своя. Нет, разумеется, есть ещё много прочего, но для общего понимания тех реалий, в которых мы с Тобой пребываем, пока и этого хватит.
Почему всё именно так? Не знаю. Может, это своего рода проверка: видишь волшебство той стороны, мрак этой - и не теряешь веры в чудо - ну, тогда привет, добро пожаловать, занимайте места.
Вижу, хочешь спросить, что такое счастье, и считаю ли я счастливым себя. А не скажу. Не потому что не хочу, а потому что не знаю. Не к тому обращаешься. По правде, я себя чувствую гостем на этом празднике жизни. Просто левым чуваком, который очень хотел и который смог. Есть ли другие?
В Хмаровске - Прохор, как минимум, остальные - есть несколько ребят, но они к конкретным местам привязаны. На той стороне их смотрителями называют. Дальше нужного нос не суют, сменяют друг друга, если рискнуть решились. Это вторая часть моей работы, но о ней попозже.
По миру?
А вот не известно. Оно как бывает - узнал - делиться не хочется: раскрыть глаза слишком сложно, не поверит никто. А попытаешься - в лучшем случае - как с Наташкой. В худшем - пойдёшь смотрителем. Или как я. Это путь, который проходишь лично.
Ещё одного человека знаю, но уже лет семь как ничего не слышал о нём. Тот самый, который со мной занимался. Помню, что из деревни Глухово, звать Захаром. Приятный такой, лысый старичок. Нос крючком, улыбка широкая, как с театральной маски - счастливый, блаженный. Руки цепкие, речь отрывистая. Он вполне мог бы стать Предвестником. Кого? А мало ли богов, которые спят. Кого-нибудь, да представит.
Говорю загадками? Так и та сторона - сплошная загадка. Это даже не параллельный мир, никаких порталов, иных измерений или чего-то подобного - всё это труха и спец-эффекты для фильмов. Отражение? Не совсем. Не изнанка, не грань, просто более широкая картина общего восприятия.
На самом деле «та сторона» - это моё собственное определение. Подумал о нём именно после встречи с Белой, которая живёт в зеркале. И она же меня шлейф тьмы различать научила. У меня это всё ещё плохо выходит, пока на её зрение и ориентируюсь.
Вообще, Вдова классная и сговорчивая.
Мара - мавка-сердцеедка - сказала вот, мол-де, она мою душу жрёт. Пусть так дальше и думает, мы-то всю правду знаем.
Как это вообще было. Белая действительно попробовала кусочек моей души - знаешь, мортидо свойственно людям, не призракам: у них с ним-то уже и так всё в порядке. Так вот.
От одного маленького кусочка моей души Белая потом полдня бледнее собственного савана ходила, молчала всё. Уж не знаю, что именно там было, но ей не понравилось. А голодать тоже не красиво, да и мне неуютно, что моя девушка ничего не ест.
Предложил ей отведать моей грусти.
И лицо её в тот момент нужно было видеть. Представь, что ты съела нечто настолько божественное, с таким запредельно-непостижимым вкусом, от которого блевать и не выблевать кишки - это ещё суметь надо. Так вот. Теперь тебе предложили вкусить основной ингредиент этого блюда. Вот у Белой была примерно та же реакция.
Радости во мне она не нашла, а других эмоций и вспоминать не хотела.
И - знаешь - ей понравилось. Ей правда понравилась моя грусть. Как заметила, она такая, концентрированная, с привкусом сладкого тлена - и немного кислинки.
Может, по-этому я счастливый: всю тоску и печаль съедает моя любимая. А её у меня, этой грусти, много, сама собой создаётся.
Знаешь, литература не умеет пугать. Ничего не умеет пугать, и я не пытаюсь. Что я хочу этим всем сказать? А ты посмотри на тень - у тебя ведь есть свет, правда? Он всегда есть. А где свет - там и тени.
Посмотри на неё, подумай, что это за фигура. О чём она может думать. Чего желает. Почему так близко или далеко от тебя. Так всё и начинается. Так учили меня.
Я вышел на Аллейную, там конечная кольцевая, и всё вроде как в порядке: обычный такой трамвай, один водитель - в лёгкой куртке, футболке, брюках. Бородатый, в фуражке, за закрытой дверцей. В салоне - милая девчушка, в светлом, в юбке, с наушниками.
Прислонилась к окну, в сгустившуюся ночь смотрит. Тоскливо ей.
А всё-таки что-то неладное: как-то провода у того трамвая искрились, что мне не по себе сделалось. Присмотрелся, значит, - а там чудо маленькое. Ну как чудо - визгарь, совсем молодой ещё.
Ты же наверняка слышала о случайных ДТП, трамвайных дрифтах и прочих авариях, которые происходят либо по случаю, либо по пьяни. Визгари - они почему так зовутся - на лязг колёс сбегаются, покататься хотят, а где катаются - там всё, швах.
Визгари по одиночке не ходят - есть один, стянутся и другие. Но тут - мелкая ползучая тень, сидит на крыше, с антеннами играется, знай искры высекает - и ветер, ветер вокруг: смеётся бесёнок, весело ему.
Я прячу руки в карманы. Глаза закрыть, тихо присвистнуть - и вот, теперь у меня всё та же Аллейная, только вид сверху. Кольцеобразная площадка, парк чуть дальше, остановка, пара ларьков - и рельсы в более населённые точки города.
Смотрю на мир теперь не своими глазами.
С Ротти у нас связь хорошая. Духовная, крепкая. Для себя.
Фамильяр - и я притом, его личными ощущениями - летит, быстро, шумно - и Хмаровск вокруг плывёт, сливается в свет от окон, фар, неоновых вывесок - и высотки, дома-одиночки - всё в единые тёмные линии. Как на Гугл-картах - а там и цель наша: другой трамвай в трёх остановках отсюда.
Ротти подлетает, осматривает - и - так точно, видим чего: ещё один мелкий глупый визгарь. Только в салоне трамвая здесь с десяток людей, и водитель жутко уставший.
Что бесята затеяли, думаю, пояснять Тебе не нужно - сам как представил, что вот эти два больших красно-жёлтых змея на полной скорости в друг друга въедут, с рельс сойдут, оземь рухнут - поёжился тут невольно. До смерти, может, дойдёт не у всех, а вот в больницу отъедут многие.
Но и убивать малышню - тоже не круто - они же не злые, просто тешатся. Это нам, людям, больно и неприятно, а им - две «маффынки» - вжжух, бам, лязг, треск - сама ж понимаешь, как будто бы у Тебя детства не было.
Так что делаю над собой усилие, открываю глаза: подойти к остановке, сесть, закурить.
- Шугни их, - говорю к Ротти. - Не сильно, чтоб вышли просто.
Ветер-счастливый лай - и летит, летит мой красавец, обратно к большому змею с брюхом, битком набитым людьми.
Сам я - смотрю на крышу, вижу мелочь пузатую. Серенький, дымчатый, лица нет, одна улыбка через всю голову. И лапки точит когтями.
Пригрозил я ему - тот приник. Склонил мордашку набок, губки эти свои слепил бантиком: просится так, кататься хочет.
Дал ему знак рукой - «жди, всё будет, но позже».
Фоном слежу за Ротти.
Водитель в другом трамвае носом клюёт, сам едва дорогу перед собой различает. Ударит по рычагу, двери закроет - и тронет навстречу смерти.
Вернее... Тронул бы. Только уже теперь - нет.
Сначала была мысль.
Потом появился образ. Образ, сотканный из множества лязгающих челюстей и сияющих глаз.
Потом вспотели руки. Покрылся испариной лоб. Зрачки расширились, челюсть свело - нет, такой пассажир, даже в водительском кресле, уже сегодня никуда не поедет.
Плечо у него заныло, в желудке острая боль - как ножом под ребро - и кричит он, кричит, уже и себя не помнит, вскочил с места, схватился за голову, бежит ко всем чертям от своего трамвая, от той остановки - а опомнится он аж у ларька ближайшего, а там алкобес все его страхи вместе с горилкой примет, разобьют на двоих поляну.
С одним разобрались - а там и второго, напротив меня, оприходовали - такая же тема. Я не стал лезть в его голову, чего как у них по домашним делам, просто спугнуть хотелось. Он тоже к ларьку побежал, мимо меня пролетел, чуть фуражку не уронил - и дальше, не кричал даже, только под ноги глядел всё жмурился.
Я поймал взгляд девушки в салоне - она удивлённо глянула на водителя. Потом на меня - я развёл руками, плечами пожал: мол, дальше никуда не поедешь, прости. Немного извиняющеся получилось.
Та вздохнула, улыбнулась чуть-чуть, поднялась, легко соскочила на землю.
Я махнул ей рукой - не девушке, мимо - и слышу довольный визг.
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - ваша мамка».
Она всегда следует за подобными шалостями. Большая и необъятная.
Пассажиры, уже вышедшие из салона, на той станции удивлялись, наблюдая, как двери только что оставленного ими трамвая закрылись сами собой, а в водительском кресле сидела женщина. Тощая, в сарафане, с льняными волосами.
Босая. Ударила по рычагам, стукнула пульт - тронулась, тронулась и смеялась.
И здесь также - только полуголый парень - так люди визгарей видят, если те пустой транспорт заняли.
Будь мы где-нибудь в штатах - по утру в морге пару назвали б Джон и Джейн Доу, посмертные неопознанные муж и жена. У нас - в лучшем случае - жмурики. Никакой поэзии, только наша романтика:
Два жмурика ночью сошлись под луной,
Один - ясный взором,
Другая - нага,
Коснулись друг друга, незримы толпой,
И случаем вздорным
Ушли в никуда.
Знаю, что поэт из меня так себе. Зато искренне, посвящается тем несчастным. Я их знаю, Ты их знаешь - теперь эти стихи что-то значат. Любое искусство обретает ценность, если привязано к вещам. И вещи обретают ценность, если обрастают историями.
- Это последний?
Льняные волосы, свободная блуза. Сама она высокая, в длинной юбке, а оттуда - прочем, не стоит смотреть. Много чего из-под юбки тянулось.
Улыбается мне, сняла наушники.
- Не, завтра новый будет. Как дорогу расчистят.
- А что с дорогой? - склонила голову на бок, заинтересована.
Ореол красный вокруг волос - бедная: неудовлетворённость в сексе, одиночество. Внутренняя боль. Ну, так-то картина вполне обычная.
«Шла бы ты отсюда, красотка. Или со мной погуляй, тоже полезно будет».
- Да перекроют её чуть позже, - смотрю на часы на мобильном, - примерно минут через десять.
- И всё-то ты знаешь, - смеётся.
- По должности положено. Ладно, бывай, мне идти надо. Работа.
Пожимает плечами, улыбается.
- Ещё увидимся! - бросила мне напоследок, помахала рукой. - Я тут часто хожу, - пояснила прежде, чем обратно уйти в свою музыку.
Что делала дальше - не наблюдал. Такси вызывала, походу.
Такси - это здорово, к моему офису, жаль, не едет. Или трамваями - на сегодня отменены - или пешком. Или всё тех же визгарей подловить, чтоб тачку добыли. Раздолбают, конечно, но уже без меня. Тот случай, когда и Тойота, и Лада-калина - всё едино «не ссы, доедем».
Так и иду по трассе, а мимо несутся всякие - с шумом, без тормозов, но всё мимо, и всё не то.
Хмаровск ночью - в целом прикольное место, живое такое. Как и любой провинциальный центр, всегда есть на что поглазеть.
Я, вот, глазел на «Волгу». Плохонькая такая, тарахтела громче, чем ехала. Фара выбита, одного зеркала нет, дверь расцарапана - короче, всё как надо. Внутри алкобесов больше, чем человеков.
Вскинул руку, ловлю её.
- Ахой, цари ночи!
Машина с лязгом таким дрифтанула, развернулась на встречную, к торговому центру через дорогу и от меня. Там стопнулась.
Подходить не спешил, стою поодаль и наблюдаю. Дверца открылась, оттуда - тень поползла - одна, другая. Кто на капот перебрался, кто под колёсами спрятался. Пара мордашек из салона выглядывают.
Людей вышло трое, крепкие и поддатые.
Это не только в Хмаровске так, походу. Не ошибусь, если сейчас обобщу - алкобес - он как ручная зверушка. Кто-то возится с кошечкой, кто-то с собачкой, а кто вот этих разводит. В обращении удобные, печаль отведут, с дурью помогут, лучшие собутыльники - не видишь их, зато чувствуешь, ощущаешь.
- До Полосы подвезёте? - улыбаюсь людям, подхожу ближе. Смотрю прямо, руки в карманах. - Да расслабьтесь, чего вы, - усмехнулся, кивнул им. - По пути же.
Не знаю, куда хотели они там изначально, но их демонята меня признали. А раз душа тянется - как отказать тут.
Три мужика, ящик пива в багажнике, там же - сложены удочки. Шестеро чертей, «Ария» из динамиков - словом, я по здесь адресу.
В чёрных очках, усатый и бородатый, в косухе на голое тело и с татухой на волосатой груди - этот тип сел за руль. Рядом плюхнулся - его жилистый синюшный кореш. Мы с третьим парнем - на задних сиденьях.
Сизые ауры у всех, тёплые - расслабленность, буйство, тяга к приключениям.
Вот они, новые славные воины, наши короли разбитых дорог.
По газам, с визгом, с воем, под советский металл - и в самую ночь, в свет неоновых бликов, огни фонарей.
Доедешь с такими - в любое чудо уверуешь.
===== Глава 1. Новая куртка =====
Машина остановилась у лесополосы. Инквизитор распрощался с водителем, похлопал его по плечу и вышел, осмотрелся. Закурил.
Тишина стояла вокруг. Спокойствие, лёгкость - и луна полная, ясная такая. С кровавыми линиями по краям.
Тебе, наверное, интересно, чем обусловлена смена ракурса?
Встречи с Порождённым - никогда заранее не угадаешь, что будет дальше. Хочу, чтобы Ты запомнила мою историю не только в форме бессвязного потока сознания. Истории ценны, если привязаны к вещам, помнишь? Так вот, я - вещь в руках мироздания. Символы на страницах. А в них - моя история. Мы едины. Твоё сознание связывает нас.
А ещё - не спеши с выводами. Ты верно угадала, что здесь речь пойдёт об одежде. Но не права, что история об уже случившемся. То, что ты видишь - оно здесь и сейчас. В прошлую встречу Порождённый намекнул, что хочет подогнать мне одёжку. Не знаю, чем обусловлена подобная блажь со стороны этого припадочного, но с начальством не спорят. Надеюсь, это действительно будет куртка, которую не стыдно носить: отвергнуть дар - обидеть человека. Ты бы хотела обижать своё начальство?
Вот и мне не хочется. А оно у меня особое.
Где-то вдалеке ухнула сова, слышался шелест листвы - ежи, белки - всякая лесная тварь. Это хорошо, это приятно.
Ксёндз улыбнулся. Улыбнулся природе и одиночеству. Одиночество - возможность вспомнить настоящее имя. Когда не тревожит никто, когда можно действительно быть собой.
Докурил, потушил окурок о крышку пачки, закинул внутрь бычок. Потянулся, расправил плечи - нужно идти.
Сначала просто и вдоль дороги - вокруг деревья, в небе - облака, за ними - луна. И ели, осины, много всякой разной хвои. Воздух такой мягкий, с привкусом волшебства.
От основной дороги сворачивает тропинка прикрытая опавшей листвой. Или снегом. А летом и вовсе травой зарастает, чтоб не видел никто - свернул я туда, вглубь.
Ночной лес пугает невинных, безоружных и тех, кому есть, что скрывать. Инквизитор сжимал куриную косточку, помнил каждый из своих пороков и, так-то, завсегда был не прочь поделиться парой-тройкой историй из жизни, так что лес Хмаровска встречал его, как родного.
Просто идти и не оглядываться.
При советах здесь хотели расчистить местность, сделать большой городской парк, лечебницу, санаторий, роддом. С последнего и начали. А потом - Горбачёв, Перестройка - и куча недостроек не только в городе, а и по всей стране. И по остальным пятнадцати.
Заброшка находилась в самой глуши. Два этажа готовы, третий - с полуобвалившейся прохудившейся крышей. Ни о дверях, ни о чём-либо подобных и речи не было - большие чёрные дыры без каких-либо опознавательных знаков, табличек и досок - заходи, отдыхай, будь, как дома. Если захочешь.
Отогнув слишком длинную, мешающую проходу ветку ели, Ксёндз остановился, присмотрелся: парадный вход.
На пороге стояла свеча, а вокруг в неё - как в считалочке старой - сидели шестеро.
Один - разодетый в подъеденные молью меха поверх голого чёрного от грязи и времени тела. Старый такой, с ногтями длиннее пальцев. Что-то чертил на земле. Рядом с первым - некто помоложе, в простенькой такой косухе, с какого-то чувака снял - явно не по размеру: и рукава длинные, и сидела на нём она слишком вольно, до колен, а сам тот - тощий, костлявый и с перстнем на указательном пальце. Напротив них - кто-то третий совсем синий и с бородой, голый, высокий. Лицо морщинистое, взгляд прищуренный. Спорил о чём-то с первым. Подле него - мальчик лет десяти, в красной кофточке, простых штанишках, босой. Он не следил за взрослыми, с машинкой игрался, червячков ей давил.
С другой стороны от четвёрки - пара простых работяг, таких сразу узнать. Первый - как и мальчик - босой, башмак держал в руках, всё его иглой пытался пробить, а игла мимо да мимо ездила, и всё по пальцам. Руки тряслись у него, нифига не видно, а к утру заказ сделать надо - бедняга. Второй не лучше - пуговицу к рубашке пришивал. Ну как пришивал - то эту самую пуговицу уронит, то нить из иглы выскользнет - проблемы, одни проблемы, даже здесь.
«Загадка, значит, - усмехнулся Ксёндз. - На золотом крыльце сидели, спасибо, это я понял. И роли их тоже вроде понятны. А кем я тогда буду?».
«Можно, конечно, и не отгадывать, разогнать просто - а вдруг обидится? Видно же, старался, наряжал их, поиграть ему хочется. Даже ребёнка извёл».
Инквизитор закусил губу, покрепче сжал косточку в кармане.
Лёгкий ветер вскружил листву.
«Спокойно, Ротти, спокойно. Пока всё мирно».
Всё начинается с приветствия. А приветствие у той стороны едино.
- Ахой, красны-молодцы! - Ксёндз улыбнулся, выходя на тропинку. Он остановился чуть поодаль порога так, чтоб вся та пёстрая компания могла его видеть.
- Ах...Ах...пчхой, - уронив машинку, мальчик упал с крыльца.
- Ты у нас королевич? - Инквизитор опустился на корточки где стоял, протянул к нему руки.
Ребёнок снова сел, взял игрушку, улыбнулся довольно, протянул что-то удовлетворительное-невнятное.
Самый первый из мертвецов, который в мехах, смерил Инквизитора пристальным взглядом. Молчал. Провёл длинным ногтём линию по земле, собирая пыль - и медленно, нарочито медленно поднял, указал пальцем на нового гостя.
- Я? - Ксёндз показал на себя, продолжая улыбаться.
Усопший кивнул («или король, или царь, вариантов немного»). Его коллега по титулу почесал бороду, также повернулся к юноше. Сел по-турецки, выставляя весь свой подгнивший срам, сложил мощные жилистые руки на колени.
- Ну, вы-то уж точно царь, - Ксёндз криво усмехнулся, покачал головой.
Бородатый воздел руки к небу в немой не то молитве, не то проклятье - но согнулся в три погибели, отвернулся грустно.
Первый из мёртвых («теперь уж понятно: король») всё ещё молчал, тряхнул рукой в ожидании прямого ответа.
С остальными ролями всё предельно просто, осталось понять, кем являлся Инквизитор.
Загадки Порождённого - в них не стоит искать логики. Ответ либо очевидный и на поверхности, либо даётся прямым боем. И тех, и других уже хватало. Многие из них касались разных существующих сущностей воспалённого воображения людей.
Юноша посмотрел на узор, который до этого чертил Король. На могильный памятник всем нерождённым за ними. На горящую свечу. Свёл вместе руки.
- Седьмым гостем я буду, - промолвил после, поднялся на ноги.
Король застыл, всё держал вскинутый палец. Держал его, смотрел прямо, чуть склонив голову. Смотрел и смотрел. И лишь после чуть выпрямился, залился смехом. Хриплым, едким, но добрым. Не будет беды.
«Седьмой гость? Да серьёзно? А, прочем, чему удивляться после платка, девушки, кусочка бисквита и кота в мешке. Вот это было действительно страшно».
Так или иначе, мертвецы расступились, пропуская Ксёндза внутрь.
- Я могу?.. - Инквизитор потянулся к свече.
Никто возражать не стал.
Ещё одно правило: к Порождённому нельзя ходить со своим источником света. Он всегда что-нибудь подгоняет. И очень здорово, если оставленные вещи действительно создают свет. Попробуй-ка, например, продраться через все эти Silent Hill-style коридоры, держа в руках кошачью голову. Нет, ну а чего? Он-то ведь слышал где-то, что у мёртвых котов глаза горят. Вот бери и верь в это: может и загорятся. У меня получилось. Горели и зрачки, и мех. Пинал её перед собой веткой, пока не истлела. Сейчас хотя бы свеча обычная, и на то уже хлеб.
«Жилая» часть роддома - два первых этажа. На третий даже идти нет смысла - там всё обвалилось давно, сплошные обломки, камни. Даже мох кое-где прорастает. Сам Порождённый тоже на месте редко сидит, и предсказать, в какой именно комнате валяется эта корчащаяся плоть на кости - вечная третья загадка.
Почему третья? Первая - это плата за вход. Вторая - предмет освещения.
Всякий раз, переступая порог этой гробницы, Инквизитору становилось не по себе. Не потому, что жизнь в опасности, или что-то такое - нет. Основной страх - это страх неизвестности, и Порождённый прекрасно владел им. Намеренно меняя условия гостин, заставляя искать себя, он нагнетал ту самую неизвестность, от которой всегда и под ложечкой посасывает, и мурашки по коже. Даже зная, что всё это шутки ради, что игра это всё, становилось немного жутко: ночь вокруг, мертвые на пороге. Полутруп в заброшенном здании.
Я не стану концентрироваться на страхе. Это действительно неприятно, да и монотонные поиски от комнаты к комнате - это не то, зачем Ты сюда пришла. Что, роддомов не видела? Хорошо у Тебя всё, значит. Не хочу шутить об очевидном - ещё обидишься. Да и не надо Тебе такого. Во всяком случае, не здесь.
Отделение номер 9, третья койка. Обычная вполне, только шорох там слышится, дыхание частое. Ткани шелестят, зубы постукивают. И звук такой - как тело о матрац бьётся. А вокруг - ещё и тишина такая. Ни звука, только эхо от шагов собственных, и очень условный свет от огарка свечи.
Одна отрада - эта сущность слишком стара для дешёвых скриммеров, он не тем вовсе берёт. Чем? Посмотри на него, сама поймёшь. Кстати, если Ты вдруг настолько счастливая, что не знакома с ним - он сам по себе - плод фантазии, слез с полотна одноимённого фильма. Уж не знаю, как он от кинотеатра (и сколько заплатили директору нашего-то Хмаровского «Маяка», чтоб он нечто подобное там крутил) сюда дополз, и как его по дороге никто не заметил, но - имеем то, что имеем.
Порождённый лежал под одеялом. Корчился, кривился. Тощий, худее скелета, с облезлой кожей, где и правда сплошная плоть на кости. Пальцы свёл, колени поджал, голову на бок свернул. Пустыми глазницами смотрит, в улыбке скалится, а тазом всё дёргается, бьётся. Застыл ненадолго, посмотрел на подошедшего парня, снова забился от радости.
Инквизитор отвёл взгляд, поставил свечу на тумбочку у койки.
- Ахой, Плоть на кости!
Существо попыталось кивнуть. Снова задёргалось. В частых припадочных движениях угадывалась какая-то просьба.
- Курить?
К конвульсиям добавились столь отчаянные же кивки: он ведь тоже по-своему бомж-призрак, а у тех одна слабость. Вечная, прахом сыплется, но нетленная.
Ксёндз снисходительно улыбнулся, извлёк пачку, пару сигарет. Одну подкурил от свечи, другую - от первой. Взял себе, вставил меж челюстей начальнику.
Молчание, дым от «Прилук», от огарка на тумбочке, слабый оттуда же свет. Скрип матраца от койки напротив - неупокоенный курит и бьётся, бьётся и курит. Но неспешно, нечасто. Смакует так, радуется. Пытается сесть. Как обычно, не смог, только на бок перевернулся, лёг, растянулся. Костлявой рукой сам сигарету из пасти извлёк, пустил дым в лицо гостю - и снова на спину. Только потом успокоился, свободно вздохнул.
Инквизитор хмыкнул, стряхнул пепел на пол.
- Хорошо?
Начальник молча (а как ещё-то?) кивнул.
Ксёндз потянулся к тумбочке, открыл её. Там - стопка бумаг, фонарик, увесистая пачка купюр и свёрнутая куртка («как в воду глядел!»).
- Спасибо! - улыбнулся парень. Отложил подарок, взял фонарик, исписанные и разрисованные листы. - Неужели работа новая?
Не стал дожидаться объяснений.
Глупо полагать, что у такой личности вроде его начальника только одна забота - искать тела. Какой там, Порождённый - он мозг, многое видел, многое знает. И дела у него самые разные.
Так что Инквизитор сейчас рассматривал записи, оставленные Порождённым к его приходу.
«СПАСИБО!
НЯМ-НЯМ ^_^
ПРИВЕТ ПРОХОРУ
ПОМНИШЬ ОКНО?..»
- Да ладно. Опять Вихрево? Шутишь? Ты это, кури, не отвлекайся, дальше читаю.
Больше для Тебя выделяю его УКАЗАНИЯ, чтоб не запуталась. («И свои комментарии рядом, ага»).
«СМОТРИТЕЛЯ НОВОГО».
Дальше - аляповатые рисунки одной неприметной хрущовки на Затейной, это в паре кварталов от дома. На тот случай, если вдруг забыл, как туда добираться («ага, конечно, забудешь такое»).
«СТАРЫЙ ГЛУПЫЙ. НЕТ ЕГО БОЛЬШЕ...» («ну, это, положим, понятно, иначе б не просил нового»).
«ОНО ИЗМЕНИЛОСЬ, ТАМ ТЕПЕРЬ ВСЁ НЕМНОГО С ЖИЗНЬЮ, - («ну спасибо, тоже обрадовал»), - НЕОПАСНОЕ. ПРОСТО ДРУГОЕ, ЖИВОЕ».
«КАКОЙ НОВЫЙ: НЕТ ЦЕЛЕЙ В ЖИЗНИ, СУИЦИДНИК, - («ага, уже. Следующего сам искать пойдёшь. шучу-шучу, спокойно, нормально всё»), ДЕВУШКА, - («а это ещё зачем?»), НЕ ОБДОЛБЫШ, БЕЗ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ, ЛЮБИТ ИССЛЕДОВАНИЯ».
Ксёндз хмыкнул, то кивая, то покачивая головой.
Исследования, говоришь. В окне, ведущем хер знает куда, и, как ты сказал? «Немного с жизнью».
«КУРТКУ НАДЕНЬ. Я СТАРАЛСЯ. ПРЯМО СЕЙЧАС <=~^_^~=.>(«ох и мучился ты, пока рисовал это. Бедняга. Но котик и правда милаха, только кривенький чутка»).
В НЕЙ ПРИХОДИ ПОТОМ. БУДЬ ДРУГОМ :3»
- Прямо сейчас? - парень посмотрел сначала на свёрнутую одежду, дальше - на спокойно лежащий полутруп.
Тот повёл тазом, изогнулся, снова забился в конвульсиях - отказа не примет.
- Ладно, - Инквизитор потянулся к куртке, и Порождённый замахал руками, чуть ни упал. - Что не так? - спросил Ксёндз. - Верх снять?
Тот согласно закивал.
- Весь?
Аж зубами цокнул.
Ну, Ты же именно здесь. А у нас в первой главе да без стриптиза перед начальством - это совсем некрасиво. Скинул с себя джинсовку, футболку, невольно свёл плечи от холода. Накинул куртку. Она простая такая, лёгкая, на ощупь - мягкая, приятная. И на тело уютно легла, как родная. Как раз до талии, но не маленькая, совсем в пору - и в карман джинс спокойно достаю - там всё та же косточка.
На нижней полке лежал пакетик (из чего - не спрашивай. И я не стал), скинул туда всё прочее: бумаги, деньги, свою одежду. Отсыпал начальнику три сигареты, попрощался - и спешным шагом двинулся вниз.
Только снаружи Инквизитор выдохнул спокойно, прислонился к стене роддома. Встреченных ранее покойников уже и след простыл. Курить не хотелось, хотелось домой.
Одно радовало во всём этом - сюда добираться Ксёндзу нужно своим ходом, обратно - «офисный» развоз. Это - выйти к дороге и подождать. Не просто постоять-повтыкать, а подкурить - иначе никакая машина не явится.
С первой сигареты слышен отдалённый гул мотора.
Со второй различим свет фар.
А к третьей уже и сама красавица едет - жёлтенькая, по старой моде «Девятка» с большим знаком-шашкой на крыше.
- Ахой, Зяма, - Инквизитор помахал рукой таксисту.
- Ахой, - тот вскинул правую культю. - Ну, садись, коли не шутишь, - водитель ловко подсел на соседнее с ним сиденье, целой рукой отпёр дверцу, и вернулся на место, впустив пассажира в салон.
- Как путники? - Ксёндз упал на сиденье.
- Да пусто сегодня. Вот тебя поймал, так с тебя и взять нечего. Дрянь, не служба. Кто этой дорогой-то нынче ходит?
Сетовал, бедняга. Он вообще леший, людей с дороги сбивает, кругами водит. Только трассу себе выбрал такую, что если какая бабка заблудится - это уже счастье. А других живых тут, кроме меня, ещё пойди поищи.
- Ты там как? Что начальник?
- Да вот, куртку мне подогнал.
- Красавец, - Зяма цокнул языком. - Двигаем? Тебе как обычно, к дому?
- А куда ещё. Гони давай, да чтоб с ветерком.
Леший Зяма включил музыку - и так сразу весной запахло! Сидит сам довольный, балдеет, о молодости земной ностальгирует.
«...-начальник седой, - подпевал хриплым басом, - ворота открой...».
Так и ехали. С Весной, Централом, Ушаночкой и прочими нетленками уже хвала всем богам минувших времён, ставших эхом наших реалий.
По приезду, распрощались с Зямой, взяли вещи - и бегом в подъезд, на свой этаж. По пути, естественно, не забыть - отстегнуть ещё одну сижку в жестянку на лестничной клетке - местным бомжам-призракам, им лишней не будет - и к себе.
Уже в квартире можно расслабиться.
Мой дом - моя крепость, особенно, если его охраняет влюблённый призрак.
Белая Вдова как обычно сидела в спальне, в том же кресле, где отдыхал Инквизитор - только по ту сторону зеркала. Читала книгу, оставленную в изголовье кровати.
- Я дома!
Оторвалась от чтения, посмотрела за дверь, улыбнулась, помахала рукой.
- Крутая куртка! Сам купил?
- Порождённый подогнал.
Девушка побледнела, отступила вглубь комнаты, поджала губы.
- Сними-ка.
Ксёндз непонимающе посмотрел на девушку.
- Сними, - строго повторила призрак, почти выступая из зеркала, и парень почувствовал сильные руки на своих плечах.
- Ладно, ладно, - он отступил от неё. Попытался расстегнуть. То ли змейка заела, то ли ещё что-то - расстёгиваться чёрная кожанка не желала.
- Дай я, - нетерпеливо бросила Белая, снова подступила к нему.
- Стой, порвёшь... ах ты ж блин, больно!
Белая Вдова расстегнула молнию. Не порвала, не повредила, просто с силой дёрнула на себя. И на внутренней стороне застёжки проступили кровавые пятна. На теле юноши прослеживался вспухший покрасневший след - от ямочки на шее и вниз живота.
Отделить от тела прочие части куртки было легче. Не безболезненно, но легче.
Парень и девушка стояли в спальне и смотрели на брошенную на пол чёрную кожаную куртку. Вполне себе обычная, с карманами, узким воротником, с застёжкой на молнию. Удобная, лёгкая, тёпля и уютная. Лучшая одежда в любую пору года.
- Он наказал только в ней впредь являться.
- Вали от него. Сколько получил сегодня?
Юноша показал пачку купюр.
- На несколько месяцев хватит. И куда валить-то? Везде дотянется.
- Делай, как знаешь, душа моя. Но чтоб при мне её не носил, - сказав так, она прикрыла глаза, снова отступила вглубь зеркала, встала в пол-оборота, и чёрные пряди скрыли часть лица.
===== 5 =====
Прости, я тебя обманул.
Ну, как обманул. Всё, что ты уже прочла - это правда, как есть. Но есть и другая сторона. Не та сторона, а ещё одна.
Одиночество.
Ты ведь уже успела понять, что, даже в обществе Белой, мне не хватает Тебя. Знаешь, есть такой классный парень, Джонатан Янг, ты его песни на ютубе можешь послушать. Или если эта эпоха уже для Тебя в прошлом - найти в архивах. Он чем крут. Всё время пишет (или писал) каверы на чужие песни. А потом ударил свою. Злую такую, жесткую: Bait. Крик души про человека, который исполняет чужую музыку. Про то, что все являются пародией на всех:
It seems like
Everybody, everybody makes the same mistakes.
It seems like everybody everybody's
Just so FUCKING FAKE!
And I'm a hypocrite, I know
With that button down below,
Just be careful when you choose
To take the BAIT.
Это я всё к чему. У парня крик души. Но он не стал плакаться в бложике, не делал каминг-аут видяшек, просто взял гитарку, подсел к микрофону и ёбнул, как и подобает истинному творцу. Перевод внутренних багов в общепринятую форму творчества - это то, чем занимаются настоящие художники.
Мир, в котором мы живём, мир, где сошлись эта и та сторона - она ведь как нельзя лучше иллюстрирует вышеописанное, разве нет? Торжество постмодерна над привычными образами, игры слов, разрушение привычных рамок. Даже сам этот текст - Ты ведь уже поняла, что читаешь не совсем обычную книгу? Во всяком случае, не так много работ, которые общаются с Тобой.
Не стоит задаваться вопросом, является ли данный текст отражением внутреннего мира автора (все мы так или иначе отражение чего-либо, сказали же. Да и где-где, а в ЭТОМ внутреннем мире Тебе точно не понравится), или ещё что-то подобное.
Нет.
Просто сейчас уже почти утро. Я не могу уснуть и курю.
Белая спит. Тихо спит, посапывает. У неё чуткий сон, но пока всё в порядке.
Больно, правда больно.
У Тебя ведь уже был любимый человек. Может, даже и есть. И вот просто представь на минуточку, что Ты его видишь *только* в зеркале. Но чувствуешь, слышишь - да блин - даже сексом заняться можете. Но чтоб увидеть здесь, а не там, нужно закрыть глаза, представить, только тогда это всё станет настоящим.
Не то, чтобы я жалюсь, нет. Просто немного грустно.
Ах, да. Вцени «Звук безмолвия» (или тишины, переводи, как хочешь). Которая про нашу с Тобой старую подругу. К которой мы приходим в одиночестве. И в одиночестве же говорим.
Я уже много раз поминал тени на стенах. Сейчас самое время о них рассказать.
Они есть всюду, куда ни глянь. Нет, речь не об их природе - там разбирать бесполезно - слишком многогранна, чтоб вывести единый шаблон.
Ты долбишь?
Если да, то (Тебе не стать новой смотрительницей Вихрево, что к лучшему) понять будет проще.
Всегда забавляло это. Когда мозг не может справиться с получаемой картинкой (или всё слишком размыто, или просто темно, или ещё какая фигня - ну, Ты понимаешь, о чём я, может даже, сама сталкивалась), он её дополняет инфой из собственного сознания.
Типа ты видишь просто тёмную линию на бледной стене. Этого мало, полноценного изображения нет.
Линия вытягивается, чуть-чуть расширяется. Обрастает более мелкими линиями. Возможно увеличится в объёме, чуть-чуть изменит оттенок. Станет веточкой. Веточку на стене мозг уже принимает. Даже блики цветовые нарисует - типа листочки дофига - и уже дерево целое.
Вот такие тени - это самые частые гости одиночества. Они дружелюбные. Редко ищут чего-то, кроме компании на ближайшие несколько часов.
Есть и другие, враждебные. Они приходят на грусть, страх и прочий негатив. Но не трогают. Просто нависают, ждут, хотят подловить момент. Им плевать на твоё тело. Важно - заполучить Твоё сознание. Заставить о себе думать.
Советую ли я как-нибудь поступать с ними?
А что посоветуешь? Они ведь Твои собственные. Твоё сознание. Да, пожалуй это лучший совет - просто помни, что Твоё сознание, Твой рассудок - самое ценное, что у Тебя в этой жизни вообще может быть.
Я нервный? Тебе интересно, что там дальше с курткой, и вообще?
А что с курткой? Ну, повесили мы её в шкаф. Ну, разбудила она нас в три утра. Стучалась, как ненормальная. В смысле серьёзно.
Лежим с Белой, хорошо всё. Потом - бум, бум, бум. И снова: бум, бум, бум.
И в довесок - стук такой, как плечиком о дверцу.
Я включил свет, подошёл к шкафу - а там эта фигня на плечиках болтается как не в себя, только-только раскачалась для следующего удара - и мимо, прямо как висела, так и слетела. Сейчас на полу валяется, вроде затихла.
Не сказать, что эта куртка буйная. Замкнутых пространств походу боится, и висеть ей не в кайф. На стул или кресло надевать не стал, не хочу мебель портить. А ей и на паркете вроде нормально лежать. К кровати ползти не пыталась, других признаков жизни тоже не подаёт.
Носить её после такого желания ещё меньше. Желудок до сих пор болит, кстати. И не только желудок. Это было больно. Реально, как кожу содрали. Надеюсь, это сравнение здесь только для красного словца - после всего Ты, конечно, можешь считать меня мазохистом, но всему есть пределы. Ну и моё тело - моё дело, в конце концов. Там тоже соврать не дадут.
Да, я немножко пригрузился работой от Порождённого. Знаешь, ожидал чего угодно, но не Вихрево. Даже приют отбитых, и туда бы с большей радостью сходил.
Чем Вихрево плохо?
Ну, даже не знаю. Вот про тени на стенах рассказал тебе. Про аномальные зоны, наверное, и без меня читала.
А теперь попробуй представить такое место, где Твоё одиночество становится абсолютом. Таким, сильным, масштабным. Чистым. Когда доходишь до точки осознания, что Одиночества не существует. Сложно?
Одиночество - это эмоция. Эмоция - это мысль. Одна мысль рождает другую. Вместе они множат то, что их породило. Плодятся и размножаются, плодятся и размножаются. Заполняют.
Чувствуешь себя одинокой?
Оглянись вокруг в себя и скажи это в голос, чтобы не соврать.
Никто не одинок, пока способен мыслить.
В случае Вихрево - это не пустые слова.
Что стало с прошлым смотрителем - правильно, просто не хочу думать. Отправлять туда кого-то, кроме суицидников тоже бессмысленно - всё и так плохо, а забивать хоть сколь-нибудь перспективных ребят даже той стороне не надо.
Собственно, по той же причине нельзя обдолбышей, кислотников и прочих торчков - их там с первого захода расплющит. Это место и раньше особой добродетелью не блистало, а если там ещё и «немного с жизнью» теперь всё, то пиздец.
Поэтому даже здесь всё не будет, как хотелось бы, как в сказке. Помнишь ведь, встретился недавно с девчонкой в трамвае. Которая со мной увидеться хочет. По всем законам жанра - она и есть мой новый смотритель.
Только вот шлейф у неё из-под юбки такой простирается, что не то, что Вихрево, ей вообще про ту сторону лучше пока не знать. Навскидку, что смог распознать - разводы, характерные для ДОБа, чуть размазано, как будто под колёсами, и это всё на фоне такого едкого, мутного каннабиса. Всё свежее, от силы недельной давности. И никотином пропитано.
Когда к новой работе приступлю? Да поскорей надо бы. Нельзя такие точки без надзора всё ж оставлять: у меня там тусить особо ни времени нет, ни уж тем более желания - это не параллельный мир, а лишь ещё одна грань настоящего, только замкнутая, расширенная в себе и утрированная. Мне такого счастья и без аномалий хватает.
Почему я тебя обманул?
Ну, просто запомни это на тот случай, если считаешь меня героем.
Инквизитор - это не герой. И не спаситель. И не лекарь.
Кто же он?
Хранитель, палач. В первую очередь для себя.
А сейчас постараюсь уснуть. Не вижу Белую, нахожу её тело на ощупь.
Обнимаю её, ложусь рядом.
Прости, сейчас немного не до Тебя :)
Но это не значит, что Ты чужая.
Не уходи далеко.
Скоро увидимся С:
===== 6 =====
Как думаешь, в чём заключается моя основная работа?
Пыриться в телескоп на соседние высотки - такая удача выпадает куда реже, чем хотелось бы.
Основную часть времени я залипаю в ноутбуке. Сижу в кресле, завёрнутый в пледик, за спиной - Белая, через плечо смотрит.
Сёрфим паблики знакомств - самое гиблое и неблагодарное дело, какое только можно придумать.
Вообще, хочешь разочароваться в людях - вкинь в один такой свою анкету в надежде найти друзей. Найдёшь хлам, грязь, мусор, стрёмнотела, отбитых, треснутых, мёртвых, просранных - словом, кого угодно, но не тех, кого искала. И личку замусорят, и душу выжмут почище любой неведомой ёбаной хуйни (можно я далее её буду называть НЁХ? Не то, чтобы мне жалко символов, просто это и удобней, и привычней как-то). И, разумеется, именно отбитые и «мёртвые» меня интересуют больше всего. У первых нелады с социумом, у вторых - нелады в целом.
Плеснул себе «Пепси», закурил (Белая опять одарила неодобрительным взглядом, улыбнулась, головой покачала), и давай искать ту единственную, которая поможет в предстоящей экспедиции.
Ах, да, изучая бумаги Порождённого уже при свете дня, обнаружил крайне неприятную, но вполне ожидаемую приписку:
«Найди её поскорее. Дня три хотя бы».
Ну, спасибо. Давай я тебе как-нибудь вот прямо туда ноутбук с павербанком подгоню. Писать научился - и кнопать научишься. Как-нибудь. Ты же вечно весь кнопаешь, какой-нибудь частью тела да приловчишься.
Так и вижу твою страничку ВК. (не Твою, милая, это я к начальнику сейчас. Мысленно. Хорошо, что не слышит).
«Имя: Плоть-на Кости.
На фотографии - ты и мама, когда в лес уходит. А что, готишно вполне. Всё равно никто не поймёт.
Любимые занятия (крепко задумался) - рисовать смайлики котяток <~=`^_^`=~.>, танцевать (ну прости уж, ты правда мог бы отжигать в брейке), играть в загадки (sic! «Седьмой гость»! Всё ещё. Я от твоей темы с «Царевной» только отошёл недавно. Имей совесть. А, блин. Точно), искать информацию, залипать в игры (как ты это делаешь - тоже хороший вопрос. Может, у тебя мозг просто к Сети подключён, и ты это не в конвульсиях там, а в DooM режешься? Не в «Контру»же с такой сенсой бегать).
Любимые фильмы: «Порождённый», «Тень вампира», «Шум небесных птиц» (Биография, автобиография, документалка про семью, ага, всё вместе)
Фотоальбом - закрыт, доступен только друзьям. И там такой милый коллажик с тобой и братишкой. Папой и мамой. Семейное блин фото. И альбом с фотографиями мест твоего детства, йеп.
Аудиозаписи...
Блин, а ведь я никогда у тебя не спрашивал, что ты любишь. Вот серьёзно, никогда музыку не обсуждали...»
- Всё равно не угадаешь, - Белая улыбнулась. - Хочешь, можешь сходить и спросить у него.
Я покосился на куртку на полу.
- После такого - нет, не сегодня уж точно.
- Он же тебе видения посылает.
- Ага, когда задерживаюсь. Уже месяц молчит в этом плане.
- Он не сказал, почему именно девушка?
Я мотнул головой.
- Можешь сама прочесть. Я вроде со всеми инструкциями ознакомился, и каких-либо уточняющих деталей там нет.
Белая Вдова сочувствующе вздохнула, обняла меня за плечи.
- Ты всё равно молодец. Ищи. А я подумаю, что с этим делать, - кивнула на кожанку.
Я откинулся на спинку кресла, сделал длинную затяжку, отхлебнул холодной «Пепси».
А теперь ещё раз: кто мне нужен.
Вот Ты. Ты сама, лично. Чего бы Ты ожидала услышать от меня, спишись я с Тобой в Сети? И какова вероятность того, чтоб Ты подписалась на нечто подобное?
С парнями проще - они в основном ёбнутые. Или сталкеры. Сговорчивые, короче. На любую НЁХ соглашаются, лишь бы не дома, не с заёбывающей их тян, мамками и прочей привычно-бытовой херью. Девушки - они в этом плане умнее, адекватнее. И - зачастую - мрачнее. Куда мрачнее, чем может показаться и принято считать.
Итак, мне нужна:
Не имеющая целей в жизни, склонная к суициду, не упарывающая, одинокая, любящая всякое необычное и готовая к авантюрам девушка.
Один я тут вижу как минимум пару взаимоисключающих параграфов? Возможно, Ты найдёшь больше.
Если я скажу, что моя цель нашлась быстро, то и Ты, и я, и даже Порождённый рискуют услышать хор всех Станиславских мира. Поэтому я не стану кривить душой и сообщу, что нечто похожее по описанию всё же нашлось, но уже хорошо к вечеру.
Понятное дело, что параллельно были и всякие другие дела, но к-мон, кто здесь ради бытовухи? Да, те, кто тут и живёт. Не Ты.
Белая Вдова крута, но до уровня «определю шлейф тьмы по фотографии» пока не прокачались даже самые классные призраки. Те, что взаимодействуют с фотографиями - ещё куда ни шло, но их на моей квартире не водится, а в подвал нашего ХНУРЭ (Хмаровский Научный Университет Радиоэлектроники, не путать с Харьковским ХИРЭ, пожалуйста) идти просто лень. Это я к чему.
Долбят если не все, то многие. И узнать это - в моём случае - возможно только при реальной встрече. Никак не в формате переписки. А до этого ещё и дойти надо.
И, да. Это не жертва. Это Смотритель: не в расход, а на дело. Разница, в сущности, не столь существенная, но второй случай, по крайней мере, сохраняет жизнь.
Её звали «Даяна Рин» (простите, Diana Rhinne), и я готов поставить вот ту клятую куртку на то, что это не её настоящее имя. Кому они вообще нужны, эти паспортные имена?
- А мне твоё нравится.
- И я тебя люблю, Герда.
Белая умилилась, снова опустилась рядом.
Довольно глупо с её стороны - прямо в анкете показывать фотографии со шрамами на руках. Кого она вообще надеется найти таким образом? На что рассчитывает? Сумрачные люди. Почему глупо? Ей же хуже в итоге: сочувствия не найдёт, а хейтеры уже набежали.
Ищет понимающего человека, способного разделить её внутреннюю тьму. Ну да, я тоже ищу такую. Тебе вот пишу. Только понимаешь разницу, да? Вот правильно: нет её. Она своя у каждого.
Страница в My Chemical Romance, Three Days Grace, E Nomine (а вот это внезапно!), Стрыкало, Боуи, Кобейне, каких-то новеньких Rotten Roots, не таких но всё ещё ванильных цитатках про суисиидальную любовь, принять - отпустить и всякая подобная муть, в сепии и чёрно-белых тонах. Стандартный набор любимых фильмов - «На игле», «Развратное детство», «Дети со станции Цоо» (ну, может, хватит? Кристиана уже натерпелась), «Реквием по мечте», «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», «Апокалипсис сегодня», «Алиса в стране кислоты» (солнышко, а ты точно НЕ долбишь?), есть даже свой паблик с фотографиями нежно-нелюбимого Хмаровска (пара объектов даже знакома. Интересно, может, она всё-таки в теме, но мы её как-то упустили?). Любимые книги - «Теория шрамов», «19 минут», «Сомнамбулический поиск Неведомого Кадата», «Джейн Эйр», «Франкенштейн», «Замок», «Дракула», «Грозовой перевал», «Мальчик с голубыми глазами»...
- Ты похож на него.
- Мы все на кого-то похожи. Сегодня думал об этом.
- Ты всегда думаешь.
- Поэтому существую.
«Вдохновляют - внутренняя тьма, несбывшиеся мечты, осознанные сновидения, шрамы души».
«Увлечения - фотографии».
Любимые игры - «играбельные».
Любимые цитаты - «Возьми её - цитируй меня» (а если возьму?)
О себе - «Обо мне».
- Выглядит вполне типичной, - вздохнула Белая. - Ты точно уверен, что подойдёт?
- Ага, как же. Ты на дату анкеты последней девушки посмотри. Эта хотя бы недельной давности. Дальше - хуже, совсем бесполезно.
- Ты бы общался с ней, если бы не работа?
- Ревнуешь?
- Сочувствую. Ей.
Мы снова обнялись. И поцеловались. Сделали перерыв, уже третий за сегодня.
К ноутбуку меня отпустили за полночь. Да я и не рвался особо. Даяна как раз вышла онлайн, осталось самое сложное - составить письмо.
А что бы Ты написала в подобной ситуации? На какой бы ответ рассчитывала? Как вела себя с незнакомкой, которую по сути обрекаешь на нечто, худшее, чем смерть?
Знаешь, вся эта подростковая ванильщина про жизнь под маской и эти наивные «я не такой», «тебе не узнать моей души» - оно только в школе наивное. А в жизни так часто бывает, что мы - не те, за кого себя выдаём.
===== 7 =====
Все мы мёртвые коты на этом тлене бытия.
Возможно, поэтому Порождённый так залип на смайлики котиков. У него эта манечка недавно появилась, кстати. Хотя знакомы уже несколько лет. Может, пять, может, больше. Но инструкции в смайликах с этими кривыми и умилительными мордашками стали приходить только шесть месяцев назад.
И да, мне всё ещё стрёмно к нему ходить, хотя пора бы привыкнуть.
А кому бы не было?
Серьёзно. Этот тип умеет держать в напряжении. А, учитывая, что он по сути является одним из воплощений той стороны, у него есть личная довольно неприятная и сокрушительная для слабонервных способность: знать обо всём, что когда-либо было придумано. Не уверен, может ли он ощущать всё это (я уже строил догадки, может ли он играть в игры, или просто знает о них - любит однозначно), но понимать и держать это всё в своей вечно-кивающе-трясущейся голове - тут никаких сомнений.
Теперь ещё и эта кожанка. Она, кстати, по ночам активизируется. Дёргаться начинает, рукавами шлёпать, ползти куда-то пытается. Не видит ничего только (и хорошо). Поместить её в шкаф - опять раскачивается, стучится - клетки будто чувствует, сразу на волю просится. Как домашний питомец.
С Ротти всё хорошо, к слову. Дома он спит обычно, даже гулять не просится.
Белая пока так ничего и не придумала, что делать с новой одеждой - не её профиль совершенно. И я без понятия. Знаю точно: она [куртка] жрёт носителя, становится его плотью - снова проверяли. Я надеть пытался, и вот то тепло и уют, которые ощутил в роддоме - теперь прислушался к себе, своему телу - жжение, и лёгкий такой, нежный, едва-ощутимый жар. Что-то вроде возбуждения, только по всему торсу, будто прямо к куртке кровь приливает - и от неё же по туловищу расходится, вот и приятно так. А отдирать потом это счастье - процесс всё ещё болезненный и неприятный.
Мне очень не нравится этот подарок. И я совершенно без понятия, что Порождённый хотел мне этим сказать. Может, я не так его понял. Может, нужно как-то ещё раз прочесть последние инструкции, спросить, наконец, при встрече - хер его знает. Не похоже это на него. Совершенно.
Он может просить всякое. Иногда весьма мерзкое, отталкивающее. Но не настолько, чтоб подорвать доверие. Не настолько явно, во всяком случае. Ну и сам должен понимать, что я не из глупых, такую лажу терпеть не стану.
Единственное объяснение - он знает, понимает, что в открытую против него не пойду. Не смогу просто.
Один раз уже испытал его гнев. Просто скажу: это было жестоко. Очень. Потом как-нибудь смогу рассказать Тебе. Когда сам отойду и смогу вспоминать об этом без личных флешбеков, каждого из которых уже достаточно, чтоб отозваться болью. И физической, и душевной.
Короче, просто и по делу - я правда злой на него за такое явное и наглое клеймо.
Почему думаю об этом?
Уже послезавтра мне нужно напялить эту срань и прийти к нему с отчётом о проделанной работе. В идеале - к этому же времени уломать новую потенциальную (и не факт, что именно её, и уже сегодня ночью не придётся искать другую) смотрительницу.
Даяна, к слову, оказалась на удивление сговорчивой. Я не знаю, что там у неё с личным треком безысходности, и насколько он должен зашкаливать, чтоб уже на следующий день спустя пару часов общения согласиться на встречу с незнакомцем, но - у меня получилось призвать её.
Сейчас ясный день, час дня, если быть точным. Сижу на Семейной площади за сквериком имени Ильича (назван так в честь невысокой, но в полный рост и с простёртой дланью, статуи Сама-знаешь-кого, и я искренне удивляюсь, как её пощадили местные).
Интересно, есть ли на той стороне дух Ленина. А если да - во что бы он воплотился?
Немного подумал.
Давай, вместе, дружно. Ты уже усвоила мою catch-phrase: «Не хочу знать».
Меня послушать, так я вообще ничего не хочу знать, да? Ну, так это тоже нормально - того, что знаю, уже достаточно. Тот случай, когда «меньше знаешь - крепче спишь» - прямая инструкция к действию, если жизнь дорога и рассудок ценен.
Грустно, что с людьми - не таксисты-лешие: сколько сигарет не скуришь - а придут тогда, когда сами считают нужным.
Нервничаю чутка, про Виталика думаю - предыдущий смотритель Вихрево.
Хороший был малый. Замкнутый, серьёзный, в себе. Его девушка долго пускать не хотела, а он - материал для статьи про всякую НЁХ собирал. Что-то угадал, про другое - догадывался, иное - сам додумывал, как обычно бывает. Хотел написать полноценную околонаучную работу по странным и необычным местам Хмаровска, всё бредил идеей о том, что в недрах города есть метро. Прочёл как историю Снежинска, так и у нас теперь стал искать. Метро, не метро, в нашем случае - катакомбы, скорее. Но, так-то, туда он не докопался - я на него раньше вышел.
Блин, надо будет с его Ксюхой списаться, наверное. Жалко её - парень ведь нормальный вполне, просто цель выше отношений, всё такое, она не при чём тут. Ну и любил он её вполне искренне. В той мере, в какой художник может любить музу, или как-то так. Не поэт я, говорю же, не умею в такие сравнения, чтоб цепляли или поясняли что-то.
Её саму новой смотрительницей брать не хочу: во-первых (та-дам, здравствуй наш любимый-универсальный-всеотсеевающий пункт) она по шишкам, во-вторых - ну не цинично ли это? Сначала чувак предлагает работу твоему парню. Потом приходит за той же просьбой к тебе.
К тому же, ею уже Прядильщик занялся: память-то почистить надо, негоже оставлять висячкой, ещё копать начнёт.
Кто такой Прядильщик? Видишь вон ту плакучую иву чуть дальше? Это его дочурка. Как и многие другие. Многие деревья. Листвой шелестят, ветвями за одежду цепляются - и по кусочку, по маленькому, память кушают. Не всю. Которую нужно скушать, которая не нужна Тебе.
Что стало с самим Виталиком?
Моё мнение по данному вопросу ты уже неоднократно слышала. А по совести - надо выяснить, конечно. Желательно, чтоб новая смотрительница не просекла, что кроме экскурсии, я ещё и отдельную инфу вынюхиваю. Надеюсь, Вихрево хотя бы позаботилось спрятать труп. Или любые другие останки.
А, что с ним до этого стало?
Загрустил он, в себя ещё больше ушёл. Как увидел, что там за окном творилось - забросил работу свою. Разочаровался в ней. В той квартирке прописался. Сказал, будет смотреть, наблюдать. Ничего не упустит, всё держать будет.
Его работа в целом простая была - раз в сутки спускаться по ту сторону дома, срезать виноградный плющ, который тянулся вдоль стены, пшикать дезинфектором на всё стрёмное, сорняки рубить. Там садик был небольшой у него. Дальше я велел не ходить.
Любопытно. Садик, плющ, и всё прочее, что там уже есть - это, значит, нормально, а теперь там нечто «немного с жизнью». Всё ещё «радуюсь», да.
Зачем срезать, и почему именно сейчас?
Не всё, что растёт - это про жизнь.
И уж тем более не про жизнь среди людей. А сейчас почему - тоже хрен пойми, там мутная история. То ли завеса какая-то на той стороне рванула, то ли сама эта НЁХ до этого слишком мелкой была, короче - ещё каких-то лет пятнадцать назад всё нормально было, а потом это окошко в квартире прорезалось. А потом эту самую квартиру перестали сдавать: кто из жильцов вешался, кто - с крыши прыгал, другие - уходили и не возвращались. Закрыли её на долгосрочный ремонт. И забили, в буквальном смысле. Все двери и окна. Жильцы дома в соседних квартирах всё ещё жаловались, мол-де там кто-то жил, хотя все точно знали, что никого за забитой дверью нет и быть не могло.
Потом эту квартиру купил учёный-затворник. С ним поздоровались и предложили съехать. А к тому времени и я уже во всей этой теме крутился, и Порождённый озаботился тем, чтоб квартирка с окошком в Вихрево стала моей, и с тех пор я ищу туда жильцов. За бесплатно, естественно. Денег у меня и так хватает. А душой жильцы и так платят. Не мне.
Кстати, да. Если Даяна ищет жильё - это выглядит идеальным планом.
А вот и сама она.
Пойду я. Нам предстоит весёлый день.
===== 8 =====
Она не долбит!
В смысле совсем, понимаешь? Она чистая, чистая, твою мать. Ни следа дури. Совсем. Чистейшее, девственное сознание. Вот как раньше девушек ценили за чистоту тела, вот так сейчас радуюсь как дитя малое чистоте её рассудка. Это правда редко и круто, и такую терять нельзя.
А теперь по порядку.
Ты уже поняла, что мы всё-таки встретились.
Люди на площади? Поживёшь с моё - научишься игнорировать: у всех разная тьма, разные ауры, и дела мне до них примерно столько же, сколько любому другому до цвета одежды или выражения лиц - обычные, посредственные, яркие, экстравагантные - какая разница, если они вне поля моих собственных интересов?
Сейчас речь о Даяне, и она - это солнышко с глазастой тьмой.
Зеленоватая, болотистого цвета аура - застой. Не гниение, но близко.
Короткие розовые волосы, невысокая. Румяные щёки, зелёная же блузка, джинсы, белые кроссовки - и большой тёмный сгусток, разбавленный множеством красных глаз за спиной.
Точно смотрительница, самая настоящая. Если до встречи я сомневался, то, ещё только завидев её приближение, все хмурые думы как рукой сняло.
Мы отошли в кофейную, где и завязался основной разговор. Много о чём болтали, не суть. Никогда не понимал, чем людям интересны подобные сцены, и как можно читать их и не уснуть, так что вот тебе основные выдержки оттуда.
- В жизни ты куда более счастливая, чем в Сети.
- А кто там счастлив? Это всего лишь слепок, он всегда печальный.
- Ты говоришь, как книжный персонаж.
- Ну так я и читать люблю.
- А в окна смотреть любишь?
- Да, с улицы. А ты вот даже с виду затворник.
- А парень есть?
- Лучше - баллончик! Так что смотри мне. А с тобой что?
- У меня нет девушки. Только зеркало и верный пёс.
Здесь она рассмеялась. Звонко так, приятно - совсем не вяжется этот высокий голос, вполне искренний смех, добрый взгляд со всем тем, что творилось за спиной девушки.
Снова сделаю для Тебя отступление.
Из предыдущих наших с Тобой диалогов Ты могла сделать вывод, что я умею залазить в головы к людям. Это только половина правды. На подобное способен Ротти, и для такого действия требуются силы.
Если нет нужды убеждать человека в чём-то, с чем он в корне не согласен, и информация, которую я хочу получить, доступна без столь сложных манипуляций, то не вижу преград для вполне обычной-земной беседы. Тем более чистота рассудка Даяны нужна для вполне конкретного дела.
И - снова примечание - наличие и количество внутренней тьмы никак не мешает трезвому мышлению. То, что у неё творится в душе и то, как она это воспринимает и уживается с ней - две, хоть и зависящие друг от друга, но абсолютно разные вещи из разных же плоскостей.
Внутренняя тьма может быть обусловлена проблемами с окружением, недовольством собой, отсутствием какой-либо картины будущего и ещё множеством факторов, которые и делают людей несчастными.
Рассудок же и есть та сила, которая помогает нам держаться на плаву, не позволяя тьме за спиной внезапно предстать перед глазами носителя. И если шлейф тьмы виден за версту, то сила рассудка угадывается в блеске глаз. И у Даяны они, прямо скажем, горели. У того же Виталика, к примеру, глаза были самые обычные - в меру светлые, больше тусклые. И - я уже отмечал это раньше - ни следа употребления веществ - это именно в шлейфе тьмы отпечатывается. Глаза от них, кстати, могут и тускнеть, и гореть ярче - там уже зависит, но тьму оно разбавляет куда ощутимее. И, зачастую, в более хмурую, отталкивающую сторону.
- Так что за домик? - наконец спросила Даяна, допив кофе. - Ты обещал сводить, показать.
- Да, это в паре остановок отсюда. Не домик, квартирка в хрущовке с незабываемым пейзажем из окна. И лестницей наружу, если очень понравится.
А почему темнить-то? Она даже фотоаппарат притащила. Рвётся в бой - так идём. В кои-веки всё складывается по плану. Настолько по плану, что даже подозрительно немного. Может, это городские чудеса? Пока таких не встречал, всё с той стороны только являются.
Кстати, о них: вокруг рук Даяны ползала малышня. Про визгарей я уже рассказывал, это бесята, которые любят технику. А вот эти - совсем крохи, комочки лиловые - слотики. Похожи на ежей, и их в последние месяцы всё меньше. Дружелюбные такие, ласковые. Любят фырчать и нежиться. Чем больше таких вокруг человека, тем чаще он ленится, тем меньше активности проявляет. Такие у домоседов многих раньше жили. Улицы боятся - и их можно понять. А эта милая парочка крохотных слотиков прям из сумки новой знакомой выскочила, носики к её пальцам тянут, лапками зацепить пытаются.
- На чём подвис? Кольцо прикольное? - подняла ладонь, демонстрируя неплохое такое, обычное сувенирное колечко, явно купленное в анимешном магазине.
- А, да. Круг преобразования?
- Он самый! А ты смотрел...
Эту часть тоже можно опустить: поговорить (или красиво солгать) об общих вкусах, ну куда же без этого.
В целом от неё остались очень смешанные чувства. Страница вроде не фейковая, 165 друзей, постоянно новые записи на стенке и прочее. Ладно, просто я давно не общался с кем-то по-настоящему живым, которых бесполезно судить по обложке.
Словом, и разобщались, и сговорились довольно быстро. А там - дело за малым.
Тесный трамвай, стук колёс, улица за улицей, станция за станцией, остановка, ларьки (ахой, алкобесы!), тротуар и длинный пятиэтажный четырёхподъездный дом. Нам - в третий из них.
Внутри запахло приятно - прокуренность и дерьмо, верные признаки, что дом под охраной.
Оглядываюсь, ищу прибитую к лестнице жестянку - есть, есть родимая, никто её так и не снял.
Извлёк пачку «Прилук», кинул в банку три сижки.
- А это ещё зачем? - удивилась Даяна.
- Считай это платой за вход. У этого дома хорошие стражи.
- Странный ты, - недоверчиво оглянулась, чуть поёжилась. - Говном же воняет.
- Это чайная роза цветёт, - бросил первое, что пришло в голову, уже поднимаясь по лестнице.
И девчушка снова рассмеялась, поспешила за мной.
Не нужно быть гением, чтоб понимать - запала. На данном этапе это к лучшему, легче удержать будет. А там - нет, вот сейчас всё же подумаю - уже не столь важно будет. Вихрево и не таких завлекало.
- Стоп, - затормозил на лестничной клетке - и новая знакомая едва ни столкнулась со мной, легко обогнула, вышла вперёд.
- Чего?
- Разве в твоём подъезде так не делают?
Та вопросительно посмотрела на меня.
- Ну, ты никогда не замечала, чтоб бычки или сигареты в такие вот жестянки бросали.
- Не присматривалась, - пожала плечами.
- А сны какие видишь?
Та нахмурилась, мотнула головой.
- Ладно, идём.
Сбавили шаг, преодолели ещё пару пролётов.
- Я думала, ты меня на заброшку ведёшь. А тут - как к себе домой, - она снова недоверчиво поджала губы, наблюдая за тем, как я разбираюсь с ключами от замка квартиры.
Даяна сделала несколько шагов назад. Тьма за спиной выпрямилась, напряглась, - и теперь холодок пробрал уже меня.
Обычно шлейф тьмы просто тянется, не имеет какой-то конкретной формы. В случае с Даяной - её тьма менялась. Сейчас за спиной девушки было что-то похожее на утрированно-длинный, вздёрнутый кверху и заострённый на концах плащ. Когда подолы напоминают не то пики, не то щупальца, и двигаются вполне осознанно. И глаза на полотне сумрака - не просто узоры, а смотрят пристально, иногда моргают, щурятся, наблюдают.
Ну, я тоже не лыком шит - её тьма способна сопротивляться - хорошо, бывает.
Просто мгновение.
Я у двери с ключами.
Девушка - чуть поодаль и в коридоре.
Над моим плечом - скалящийся призрак собаки.
За Даяной - навостривший шипы личный мрак.
Следующий миг - также вдвоём улыбаемся, усмехнулись, извиняемся. Я - что сразу не сообщил, что действительно имею запасные ключи от квартиры. Она - за излишнюю подозрительность.
Люблю таких людей, которые пытаются верить в лучшее до последнего. Именно благодаря им та сторона имеет все права зваться чудом - они и привносят яркие краски в изначально-монотонную тьму.
- Ух ты, свежий воздух какой!
Уже в прихожей я поморщился: мало того, что всё проветрено, так ещё и предыдущий хозяин квартиры не курил. И это очень ощущается. Пахло чем угодно - листвой за окном, старой мебелью, старыми книгами, шампунем с лавандой, мятным привкусом ароматизатора - и ни следа копоти, ни капельки тлена. Так что вместо согласного ответа я просто с непривычки чихнул, и лишь после прикрыл дверь.
- Помни: у меня есть баллончик, и я не побоюсь им воспользоваться, - пригрозила Даяна, садясь на тумбочку для обуви, расшнуровывая кроссовки.
Хочу заметить, что вот эта последняя фраза была сказана без тени улыбки или сарказма. Всё приятное и весёлое, романтичное впечатление от общения в кафе в миг улетучилось, стоило нам оказаться в квартире. И тут дело даже не в месте, куда я привёл девушку. Дело в ней самой.
Это обнадёживало: теперь можно играть на своём поле.
Я говорил, нет? Искренне люблю светлых людей, но в целом стараюсь избегать их - не моё совершенно. Оно как бывает - наша тьма разбавляет друг друга. Так и находятся пары, соразмерно оттенкам, которые, сливаясь вместе, образуют свой общий, единой гармонии цвет.
Скажу больше - я приблизился к вешалке, чтоб сбросить куртку (да-да, ту самую, рискнул накинуть её поверх своей обычной белой рубашки - и отнялась легко, без всякого боя, даже не буйствовала) - и моя новая знакомая весьма однозначно вскинула руку.
- Воу, я, это, ну, - я стушевался для виду, чуть отступил.
Девушка прикрыла глаза, сама прошла вглубь квартиры. Юркнула вправо, огибая стену, которой кончался коридор, скользнула за приоткрытую дверь в кухню.
- Чай есть хотя бы? - спросила уже оттуда, - Сколько здесь вообще комнат? В какую цену снимаешь? Сам или с друзьями? Ты говорил, что это запасные ключи...
... и пошло-поехало - вот он, дух хозяйки. Это я понимаю, это наше все. Ни привет, ни здрасте, сразу, прямо и по делу.
- А поверишь, если правду скажу? - я вышел на мелкую тесную кухоньку (и здесь почти идеальная чистота. Ну как почти - немного паутины под потолком, холодильник отключён, вода перекрыта - а так, будто вчера только съехали), отворил ставни. Упёрся руками в подоконник, закурил, любуясь самой обычной детской площадкой там, снаружи.
- Ну, допустим, - приземлилась на табуретку, закинула ногу за ногу. - Так это, чай где у тебя?
- Верхняя полка... - я смерил Даяну взглядом, - да, сейчас будет.
Потянулся, достал «Хейлис», пара пакетиков. Плеснул воды из полупустой бутылки в чайник, включил нагреваться - и снова к окну, не выпуская сигарету из рук.
- Словом, - потом курил, не смотрел на гостью, - эта квартира совсем моя. Но я не живу тут. Квартирант уехал недавно. Если веришь в чудеса - отдаю за бесплатно.
Я не видел её лица.
А вот я теперь уже довольно сильный, вязкий холод почувствовал. Такой, который к глотке подбирается. Шею сдавливает. От какого дышать сложно.
В глазах на миг потемнело. Звуки пропали.
Гул машин за окном, смех детей, блики солнца на ставнях, зелень листвы - в мгновение всё опять пришло в норму.
- Эй, ты тут? В чём подвох, спрашиваю.
«В тебе», - чуть ни ляпнул, и в целом, похоже, не далёк от истины - сама как ходячая аномалия: полдня с ней вожусь, а до сих пор вычислить не могу - совсем своя, или просто не понимает. Людей с - как бы так выразиться - «боевой» тьмой я не встречал очень давно. Был один мальчик - но ключевое здесь «был». Не хочу о нём - много крови попил, и знал, что делал. О таких Ты могла слышать как «энергетических вампирах». Только суровее они в действительности, если знают о своей силе. Обиженнее, точнее сказать. Они не способны повредить той стороне. А вот с людьми расквитаться могут.
Закрываю глаза, делаю глубокий вдох. Затушил тлеющую сигарету, бросил обратно в пачку.
- Окно.
То ли выходка Порождённого так выбесила, то ли сам заебался - хер, хер его знает. Но сейчас абсолютно не хотелось лгать.
- Поди сюда, - я поманил гостью, проходя в зал.
Внутри уже всё решил. В отчёте начальству - ни слова о смотрительнице. «Нормальная девчонка, подходит по всем параметрам», этого вполне хватит. Может, ещё что-нибудь сбрешу. Главное - что ни перед собой, ни перед Белой, ни перед Тобой не стыдно.
Вот оно, то самое. В гостиной так-то темнее было - все ставни закрыты, занавески задёрнуты. Но нужное мне узнал сразу - у дальней стены, где ни стола, ни кровати, ни кресла - всё то рядом с прочими. Оно одинокое, как дыра в стене.
- За этой стеной же соседи, нет?
Снова ощутил жжение у шеи - того и гляди, задушит.
«Ротти, ты, это, вообще смотри там, ну. Я её испытываю, но всему же пределы есть».
- Скажи честно, - я говорю медленно, всё также не глядя на гостью. Чувствую на себе её напряжение. Да и сам волнуюсь: совсем по-другому всё это представлял. Да и обычно не так всё было - просто завозил жильцов, оставлял их тут, даже не пояснял ничего - сами находили, сами разбирались. Инструкции уже потом раздавал - никто не рисковал по началу, но всем интересно было. А тут - сходу, с первого взгляда уже принял, что всё по-иному будет. Принял и не ошибся.
- Ну, - в тон мне медленно протянула, кивнула, ожидает.
- Скажи честно, - снова повторил, сглотнул. - Ты в чудеса веришь?
Не ждал ответа, просто распахнул занавески.
Поставь себя на место Даяны. Возможно, Ты с ней похожа. Как бы вела себя Ты, увидев выход наружу?
===== 9 =====
В соседней комнате щёлкнул чайник - вода настоялась, самое время прерваться.
Гостья отвела взгляд от собственного отражения в зеркале на стене, проследовала на кухню.
Я остался в гостиной, смотря прямо перед собой.
Я не то, чтобы очень, но что за фигня? Вот здесь, в этом самом месте должно находиться окно. Окно, а не зеркало.
Смотрю на часы в мобильнике: «17:17», всё рассчитал.
- А теперь давай всё обсудим, - Даяна меланхолично пожала плечами, наполняя чашки кипятком, смачивая пакетики. - Здесь есть сахар? Про лимон даже спрашивать не берусь.
Я тяжело опустился на стул, откинулся спиной к стене.
- Тумбочка под раковиной. Вроде там.
Девушка кивнула.
- Честно, так ко мне ещё не подкатывали, - покачала она головой. - Тебе сколько ложек?
- Без сладкого.
Та повела плечом, отсыпала себе две, поставила чашки на стол, опустилась напротив меня.
- Ты на полном серьёзе надеялся, что я соглашусь жить бесплатно в квартире малознакомого молодого человека? Зеркало и правда крутое, я заценила.
- Слушай, а который час?
- Откровений, вестимо.
- А если серьёзно?
- А я серьёзно, - Даяна улыбнулась, откинула прядь с лица.
- А если и да, - я кивнул тогда, сложил руки в замок, внимательно смотрю на Даяну. - Вот совсем да: у меня есть место, тебе нужна вписка - в чём проблема?
- Во-первых, ты Ёбнутый, - мягко усмехнулась, сделала небольшой глоток. - Возможно, с большой буквы. Во-вторых, у тебя запасные ключи. Кто ещё здесь живёт? В-третьих, за любое добро нужно платить. Разве мало?
Я прикрыл глаза, выдохнул, покачал головой. Поднялся из-за стола, подошёл к окну у дальней стены с видом на детскую площадку. Закурил, теперь - пуская дым в комнату.
- Ах, да, теперь тут ещё и прокурено, - Даяна поморщилась, и сгусток тьмы, будто капюшон, лёг ей на лицо. - 16:23, кстати. Ты про время спрашивал. Я откровенна с тобой.
- Спасибо.
Утешила.
Ну, это кое-что проясняло. В погоне и наблюдении за той стороной, проблемы и природа этой волнует всё меньше. А в итоге такая мелочь, как перевод часов, сейчас всё сломала. Чем больше пафоса мы ищем, тем с большим треском наш провал, по-другому и не скажешь. Хотя, может, оно и к лучшему - так хоть подготовить успею. Или потерять. Да ладно, кому я лгу. Не ко всем вещам можно подготовиться. А теперь её тут ещё час держать. Завлечь внимание девушки на целый час, не прибегая к особым ухищрениям - в целом, задача посильная, но не при подобных же обстоятельствах.
- Ты спешишь куда-то? Чем-то встревожен? - неожиданно-заботливый тон с её стороны.
- Настолько, что всё устроил раньше положенного, и вот мы здесь.
А чего? Правда всё и как есть. В Даяне всё ещё ощущается заинтересованность. Я уже отмечал, она - светлая. Из тех, которые верят до последнего. Возможно, по-этому не использую запасной план. Но Ротти уже скалит зубы, готовится. Даже слышно, как слюной исходит, облизывается.
Нет, ничего дурного - просто пригрузить слишком сильным впечатлением, отключить сознание - упадёт в обморок, а мы подождём. А там всё готово будет. Не отпускать же теперь, из-за такой глупости.
- А что положено?
Гулять так гулять: терять всё равно уже нечего. Интересно, как я сейчас выгляжу со стороны?
Стою, курю. Потёр подбородок, внимательно посмотрел на неё.
За спиной - серое небо, густые тучи. Справа от меня - перегородка, выход в коридор. По правую руку - длинная стенка с раковиной и прочей всячиной.
Тёмные волосы до лопаток, белая рубашка, синие брюки. Щуплый весь, тонкий - гляжу на это растерянное солнышко, в улыбке скалюсь - да, именно так: «скалюсь». Часто замечал в зеркалах именно подобное выражение лица.
- Скажи-ка мне, Даяна, приключалось ли с тобой нечто такое, чему ты не могла найти объяснения? Может быть, что-то странное, или таинственное.
Этот вопрос вызвал вполне закономерную улыбку.
- Ага, а сейчас ты достанешь волшебный порошок, бросишь его в то самое зеркало, и мы попадём на Косой переулок.
- У тебя столько шрамов. Неужели ни одного в форме молнии?
Даяна скривилась, закусила губу. Стиснула кулаки. А потом рассмеялась.
- И для чего же я избрана?
- Для того же, зачем и выжила.
Мысли, направленные во внутреннюю тьму, могут убить. Других.
Хлёсткий свист - я аж дёрнулся, едва успеваю уйти - тёмный жгут пролетел прямо над ухом, оставил едва-заметную царапину на шее.
Хозяйка этого «хлыста» зажмурилась, опустила голову, сжала зубы. Её мрак опасно запульсировал, налился багрянцем - недобрый, очень недобрый знак.
- Город детства не найдёшь в царстве мёртвых. Твои сны - это путь через бездну к заветной мечте.
Шлейф тьмы обмяк, девушка дёрнулась, как от удара.
Иные боги, хвала всем вам, спите спокойно в Ониксовом замке. В конечном итоге, кто б так помог мне, если не вы.
- Ты тоже поранился? - тихо спросила гостья, приходя в себя. - Когда успел?
- В смысле, тоже?
- Я не знаю, - Даяна закрыла лицо руками, и все глаза на её полотне сумрака сощурились, засияли. - Не знаю. Не надо так делать, пожалуйста. Не нужно больше несчастных случаев.
Ну, это уже не так страшно. Вернее, страшно, но ожидаемо. Если у тебя «боевая» тьма, то сколько ни направляй свою злость в себя, в итоге страдают окружающие. Мы - смотрители, охранники, другие, кто знает ту сторону - получаем прямые ранения. Остальных людей после такого преследует череда неудач. Может закончится смертью.
Дальше было значительно проще. «Ключик к замку подберётся всегда», особенно, если одно является частью другого.
Она могла не подозревать о том, насколько жив и материален её внутренний мир, но родственные души с его помощью распознавать научилась. В конечном итоге, подобные ей мечтатели ищут одну дорогу - к своему же сердцу, блуждая в сердцах других.
Что было дальше? Фирменный микс-тейп «Кухонная философия с каплей психоанализа», всё по канону - она мне плачется, я её слушаю. Я бросаюсь красивыми образами, она соглашается с их актуальностью.
Они ей подходят, попадают в её настроение.
Смеётся со слотиков, которые снова выползли из открытой сумки - нет, всё ещё не может их видеть. Зато пытается погладить, почувствовать.
- Теперь буду знать, от чего у меня депрессия, - она провела рукой над столом. Прямо поверх шерсти одного из лиловых комочков. Тот весь вытянулся, носик вздёрнул, лапками за её палец ухватился - и на ладонь юркнул.
Эх, грустно, правда грустно, что пока она не различает, не чувствует этой прелести. Много теряет.
- Не, депрессия с тенью приходит, - поправляю её. - Слотики - это про отдых больше.
- А какая тень у депрессии?
- Как твой мрак, только гуще.
- А какой мой?
Потираю шею - там всё ещё неприятно покалывало, знобило.
- Цвета боли.
- Знаешь оттенки гуще?
- Её отсутствие.
И снова смеётся.
А я смотрю на неё - да, Ты уже понять должна была - смотрю, любуюсь вполне открыто. Она правда милая. В должной степени разбитая, концентрированно-несчастная - только такие сейчас умеют по-настоящему радоваться. Обрести шанс увидеть настоящее чудо.
Знаю, это расходится с тем, что говорил раньше, но и Ты хорошенько вдумайся.
Есть люди, которые погрязли в своём унынии, серости. Скатились, ничем не лучше рандомной дряни и погани. А есть другой сорт - отчаявшиеся искатели. У таких даркоты больше, чем дыма в Освенциме - а они всё ещё счастливы. Видят тьму - и различают её оттенки, могут сами себе дорисовывать свет.
А как у Тебя с Твоей тьмой? Любишь её? Какого она у тебя цвета?
Надеюсь, когда-нибудь сможешь мне рассказать.
А знаешь, что самое грустное?
Правильно - совсем скоро Даяна поймёт, что такое настоящая тьма. И я стану её проводником туда.
===== Глава 2. Запоздалое осознание =====
...пришло само собой.
В какой-то момент разговора Инквизитор затих. Резко оборвал речь, завис.
Я не знаю, догадалась ли Ты раньше, а до меня только сейчас дошло. Ну, иначе Ты не нашла бы эту историю среди прочих хорроров, правда?
Перед мысленным взором возникла планировка квартиры.
Небольшая прихожая, в сторону - дверь в ванную. Прямо по коридору - стена-перегородка. Справа - выходы в зал и на кухню. Слева - спальня.
Мы с Даяной сейчас на кухне. Что тут и как, Ты вроде должна хотя бы примерно улавливать: тесная, с одной длинной стенкой, вдоль которой тянутся плита, раковина, холодильник. В сердце - небольшой столик, четыре стула.
Я курю и смотрю в окно. В окно в стене, к которой прилегает перегородка, и там же дверной косяк.
По спине пробежал холодок.
- Ты чего? - Даяна склонила голову на бок, одарила парня заинтересованным взглядом.
«Мамы, дети, детская площадка. Бабушки на скамейках семки лускают, мужик с бутылкой на качели качается. Серое небо, тусклое солнце. Вороны под облаками. Если выглянуть, зацепить взглядом стену - по ней тянется виноградный плющ. Зрелый уже».
Ксёндз сорвал пару ягод - крупные, синие, с наливом такие. Одну протянул девушке.
- Ух ты, даже такое тут есть. Ой, - сплюнула в руку, выкинула в мусорку, - чего горький такой?
Горький, значит.
Медленно поглощаю. Едкий сок обжигает язык, во рту становится гадко. Нёбо пропитывается дешёвыми сигаретными смолами. Мякоть давится, липнет к дёснам.
Сглотнул.
Молча кивнул девушке.
Снова щёлкнул зажигалкой, закурил, смотря прямо перед собой, в комнату. На стенку, за которой располагается зал. Даяна - на стуле, напротив меня. Тоже напряглась, приосанилась.
- У тебя взгляд недобрый, - заметила гостья.
Инквизитор не хотел говорить. По крайней мере, пока не докурит, пока точно не убедится в правоте своих мыслей.
От входа слева тянется кухонная стойка, справа смежная с залом стена.
За спиной - отголоски ругани мамашек с их нерадивыми воспитанниками, старческие сетования, пьяный мат. Карканье ворон. Ветер.
- Даяна, - наконец произнёс парень, стряхнув пепел на улицу, глядя на гостью квартиры. - Скажи, что здесь не так. Не ищи загадок, всё на поверхности, прямо перед тобой.
- А что не так, - откровенно не поняла, пожала плечами. - Постой, с чем именно?
- Ну, вот здесь, с комнатой. Ты встань, осмотрись, не знаю.
- А что может быть-то, - последовала совету. - Хз, у меня планировка похожая. Раковина только чуть по-другому стоит.
Единственная внешняя реакция Ксёндза отразилась в тихой, сочувствующей улыбке.
А вот то, что творилось на лице девушки, нужно было видеть: дошло.
Ну, как дошло. Сначала она просто стояла и вертела головой. Потом спешно покинула кухню, убедившись, что помимо выхода в зал, в коридоре есть ещё проход в спальню.
Вернулась обратно. Потом опять. И опять.
Окно никуда не исчезло. Спальная комната располагалась за ним.
- А в зале что? - тихо спросила после.
Ответа не дождалась - с шумом сглотнула, зажала рукой рот.
- Прямо по коридору, - подсказал Ксёндз.
Этого Даяна уже не слышала.
Впечатлительная, бывает. Виноград как раз не только безвреден, но и полезен.
«Виноград».
«А в зале что?».
«Оно изменилось, там теперь всё немного с жизнью».
«Мамы, дети, старушки, пьянчуга. Вороны».
«Немного с жизнью, говоришь?».
Виноград, положим, там рос всегда. Проблема в цветках на плюще, в пыльце, которая собирается на лепестках. Семена ягод от неё защищают. А вот это самое «немного с жизнью»стало сюрпризом, хоть и предупреждали. Зато отпал вопрос и со временем, и с зеркалом в зале. Во всяком случае, мне искренне хочется так полагать. И ведь сам не заметил подставы, принял всё, как должное.
Ахой, Вихрево.
Узнаю, теперь узнаю: и общая гармония, и подмена воспоминаний, и никакой фальши, всё на пятёрочку. Это до или после отставки Виталика случилось? Нужно Порождённого спросить потом.
Из недр квартиры раздались смачные звуки рвоты.
«...неопасное. Просто другое, живое».
Утешающе, чего уж там.
Снова блевали. Блевала.
Зря, очень зря, Даяна. Спросила бы хоть, ну. Чего так пугаться-то? Ну окно, ну не совсем в том месте, где положено. Ты же вроде любишь подобное. Или из тех, кто мистику только в бумаге и на экранах переваривает, чтоб нервишки пощекотать, но не вживаться, не проецировать? В чём кайф тогда-то?
От открытых ставней Ксёндз всё-таки отошёл, опустился на пол рядом с отключённым холодильником.
Основной вопрос, который мучил парня - поступить по красоте или по совести.
По совести - это вырубить, запереть её здесь. В другие окна после такого смотреть не рискнёт. От мыслей, что в таком случае может находиться в спальне или зеркале гостиной - особо шуметь не станет. Так или иначе потянется исследовать, а там и вовсе втянется. Даже поблагодарит при встрече, чай не первая.
По красоте - это помочь подняться, проводить до Семейной, распрощаться под сенью ивы - Прядильщик память почистит, и больше мы не увидимся: сама Даяна сюда уже не захочет, если сейчас отпустить. Потом только силой. Даже у светлых есть пределы к доверию и любопытству.
Варианта «по дружбе»просто нет. Уговорить вернуться, объясниться, уповать на её личностные качества - не поможет. При всей её внешней и внутренней разбитости, девушка смогла сохранить стержень и не сломаться под тяжестью собственной тьмы, не утратила блеск в глазах. С такими всегда возникают сложности.
Смотрители нужны этому миру. От других такие люди отличаются особым умением концентрировать абсолютно всю тьму вокруг себя, не позволяя ей прорываться во вне. Чаще всего это происходит неосознанно, просто у них такое мышление, такой способ жизни. Находясь на «особых»местах, они ограждают их от остального мира, по сути становятся живым щитом.
Инквизитор дёрнулся, подался вперёд, ударился головой о дверцу холодильника. Шумно выдохнул.
После - тяжело поднялся, расправил плечи, направился вглубь коридора.
Длинные ноги, джинсы в обтяжку. Красные носки, маленькие стопы.
Остальным телом Даяна распласталась в ванной у сортира. Лицом вниз, руки - чуть отведены за голову, лицо скрыто растрёпанной копной светлых розовых волос.
Тихо дышит - едва-заметно спиной поднимается - вдохнула. Опускается - выдохнула. Ровно, спокойно.
Только из разбитого носа струйка крови тянется, а вокруг - словно грязная лужа - бурлящая, отчаянно-пульсирующая тьма. Сейчас - безопасная.
Ксёндз отвёл взгляд, накинул чёрную кожанку поверх прочей одежды - уютно легла, как родная. Тело пробрало теплом - так, что аж вздрогнул, поёжился, усмехнулся невольно.
Снова посмотрел на лежавшее тело.
«Одной ночи вполне достаточно. Завтра подъеду, проведаю тебя, принесу еды. Ты не куришь, вроде, так что отсутствие сигарет не должно мешать.
Ладно, парочку всё же отсыплю. Спички на кухне лежат, с плитой как-нибудь разберёшься».
К Порождённому у меня всё больше вопросов. Инструкция к новому делу не содержала и половины от истинной картины вещей. Раньше он каждую деталь старался описать. Или зарисовать хотя бы, но - во всех подробностях. Не отпускал меня до тех пор, пока не убеждался в том, что я всё понял.
Полагаю, у Тебя, в свою очередь, всё больше вопросов ко мне. Да, знаю, Ты, очевидно, поступила бы «по красоте». Или постаралась бы ещё говорить с Даяной, короче - думаешь, что нашла бы любой иной способ разрешить данную ситуацию. Любой, чтоб не так. Вплоть до того, чтоб отправиться искать кого-нибудь другого для этой работы, кого не жалко, кого можно пустить в расход.
А кого можно?
Основная задача Смотрителя, помимо разных ритуалов, обрядов и прочей хери, связанной с природой объекта - вести борьбу с внешней и внутренней тьмой и не сдохнуть в процессе. Не слишком быстро, во всяком случае. Прямо скажем, людей, которые действительно пригодны к чему-либо подобному - мало. Можно сказать, это те самые, на чьих плечах держится мир.
Мобильный Даяны бросил в карман Кожанки - надеюсь, технику она не жрёт. Кстати, Кожанка - классное имя. Не, ну а что? Вполне себе живая, со своим характером. Чего б не назвать такую.
Планшета в женской сумке не нашлось. Других предметов связи тоже не было.
К Белой добрался без приключений.
Мы ничего не сказали друг другу.
Просто обнялись.
Просто крепко.
Я не видел её, только чувствовал, как дрожит - хрупкая, ранимая. Болеет за людей больше, чем многие из живых.
- Дрянь скинь, - тихо отрезала, отстранившись.
Кожанка слезла вместе с рубашкой.
- Купишь новую завтра. Возьми похожую, она мне нравилась. Очень шла тебе.
Инквизитор упал на постель. Влюблённый призрак прильнула к нему.
Вот она, такая любовь: измотанный отдаётся, ласковая - поглощает грусть.
===== 10 =====
Знаешь, вместо всего, просто включи «Бесимся» Вени Дркина.
Да, я часто вспоминаю его. Хороший был парень, молодой. За свои тридцать лет жизни сделал больше, чем некоторые за все шестьдесят: его наследие до сих пор изучают, переписывают, исполняют. Проводят концерты памяти, чтят, любят. Особенно активно развивался за последние три года жизни. Страшно представить, что бы стало, не умри он тогда - вот она, настоящая звезда, вселяющая надежду. И уходящее солнце героев до кучи - ушёл, запомнился образом, почти как миф.
Но сейчас не о нём, хотя смерти здесь будет много.
Да, Ты всё правильно поняла. Я сейчас с Белой, и мы отдыхаем. Хочу рассказать о ней, помнишь ведь, обещал?
Ну как рассказать. Как обычно, поделиться мыслями. Когда живёшь с человеком несколько лет, пересказывать абсолютно всё нет смысла. А сама она старше и Тебя и меня.
Моя дама хоть и призрак, но социализированный. Пока меня нет, сидит за ноутом (представлять, как это выглядит, или нет - на твоё усмотрение), работает. Человек знает пять языков, один из которых предпочла бы забыть: польский, немецкий, английский, русский и украинский. Из всех возможных форм заработка решила вернуться к тому, чем занималась ещё при жизни - учитель. Общается с учениками исключительно голосом, без видео. Обычно это мешает, но не с её репутацией онлайн-педагога - своё дело знает и любит.
В свободное время сидит в соцсеточках, общается с там людьми. Особенно забавно наблюдать, как нежные юные романтики пытаются её кадрить. Послушают её - и давай фантазировать, как живёт с парнем-тираном, как ревную её, никуда из дому не выпускаю, как она там бедная-несчастная, к кухне, постели привязана, рабскую жизнь ведёт.
Сочувствуют, жалеют, влюбить в себя пытаются. А потом ещё и злятся, что она ничего в жизни не понимает, что ей больше про абьюз читать надо (и ведь честно идёт и читает: про токсичные отношения, собственничество, «парни не нужны», женскую социализацию, прочее), и пока сама не поймёт, в какой дыре оказалась, они - романтики-спасители верные - ничем ей помочь не смогут.
Отдельно - ещё и свой паблик ведёт, со стихами. За популярностью не гонится, пишет больше для себя, но людям заходит. Мне - нет: никогда не любил современную поэзию, считаю данный жанр мёртвым. Стихи возрождаются в музыке, авторской песне, всё прочее - уже избитый, много раз пережёванный трёп про одно и то же.
Чувства? Поддержка? Белая и так делится всем, что у неё на душе - смысл читать то же самое, но в рифму. Что-то дельное здесь посоветовать не могу, а соврать, что мне нравится - наглое лицемерие. Для этого у неё есть фанаты.
Я уже вроде говорил это, нет? У нас с ней в принципе мало точек пересечения в плане вкусов в искусстве, кроме музыки.
Как-то вечером - совсем скоро, как она со мной поздоровалась, мы сидели, смотрели фильм. Вернее, она смотрела, а я показывал. Я люблю показывать фильмы своим девушкам.
Любил, точнее: что мне по нраву, то Белой смерть, а других девушек, после Наташи, у меня не было.
Тогда мы были едва знакомы, мало общались о прошлом, больше - о настоящем: как я дошёл до жизни такой, почему она меня не тронула; как давно на этой квартире, что было с другими жильцами и - наконец - пробовала ли Белая спать ещё с кем-либо, кроме меня. И, естественно, без обмена культурными ценностями, не обошлось.
Сидим, смотрим. Ты тоже можешь приобщиться к этой картине, едва ли ни одна из лучших документалок - «Концлагеря: Дорога в ад». Шесть полноформатных серий, харизматичный рассказчик, много хроники и специально отснятых сюжетов.
Я ей это показал целиком, шесть часов от момента основания Дахау и до весны сорок пятого года.
Белая посмотрела. Иногда смеялась с шуток рассказчика, иногда просто молчала - больше молчала. Кивала, говорила «нравится», просила не останавливать, не комментировать, в дополнительной исторической справке не нуждалась, иногда - сама тянулась к «Пробелу», поправляла ошибки в фактах.
А потом мы уснули.
Этот сон среди прочих я помню особенно.
«Во-первых, там были горы трупов, и смрад стоял на добрых десять километров - ощущался ещё хорошо на подъезде.
Во-вторых - вещей вокруг валялось ещё больше, чем голых истощённых тел. И повсюду слышались выстрелы, один за другим, один за другим.
Нет, Дорогая, это не фронт. Прежде, чем расскажу о дальнейшем содержании сна, хочу прояснить некоторые детали - Ты-то вряд ли знаешь все подробности быта тех мест.
Лагерь «Треблинка» - это один из первых «еврейских городков» чуть вдали от польского гетто. Комендант - Имфрид Эберл, уважаемый доктор, психиатр, одна из ключевых фигур операции Т4. Когда фюрер решил, что истреблённых неполноценных, умственно-отсталых и стариков Рейха вполне достаточно, чтоб оставшийся здоровый и славный немецкий народ мог покорить мир, многие люди, задействованные в данной операции, остались не у дел. Да, им больше не нужно уничтожать врагов нации внутри Германии, зато - самое время заняться унтерменшами на присвоенных великой империей землях.
Так этот неуравновешенный псих и заступил на пост главы тогда ещё совсем небольшого, но подающего большие надежды поселения специального назначения. Почему неуравновешенный?
Концлагеря к тому времени уже активно работали по всей Германии, и не сказать, что служба в них была раем - отправляли туда наиболее отличившихся, жестоких, отбитых, неуравновешенных, образцово-показательных мясников, которым нет места среди людей. Альтернатива - молодых-зелёных эсэсовцев, чтоб те уже сейчас вкусили все прелести мирового господства. Кто из них не стрелялся и не спивался в перерывах между расстрелами пленных, те считались героями.
Как Ты понимаешь, единственный способ для охраны подобных мест не сойти с ума - это подходить к делу с энтузиазмом, креативом. Не просто пускать в расход, а делать всё правильно, красиво, по процедуре. С особой находчивостью.
И доктор Эберл превзошёл все ожидания. Стремясь за похвалой и остатками рассудка, этот человек задался целью создать такой лагерь, где общее число убитых достигнет масштабов, несравнимых ни с чем. Его рекорд побьёт Освенцим, но это будет чуть позже, да и сам герр Имфрид Эберл к тому времени будет списан за некомпетентность в управлении столь сложным и громоздким аппаратом.
И, значит, просто попытайся представить: на станции стоят два эшелона - один за воротами, другой - на платформе. Двери заперты. По ту сторону металлических стен слышатся животный рёв, стенания - пленные поляки и евреи гибнут просто от духоты и жары. Вот прямо там, на месте, ещё даже не ступив на территорию лагеря. Это музыка здесь такая.
На площади - просто сваленная груда тел. Некоторых уже оттащили в специально-выкопанные рвы, некоторым повезло меньше - лежат и гниют на сырой земле. Часть - даже двигаются, немного совсем.
Повсюду раскиданы деньги, монеты, куртки, чемоданы - всё вразнобой, солдаты ходят по голень в купюрах, по колена в крови.
За главной площадью - просторный бар, голые девушки, которых оставили жить, пьяные военные после очередной казни.
А я где? Я смотрю на всё это из окна. Из окна невысокого частного домика, окружённого вполне уютным садиком, цветущими яблонями, клумбами. Детские качели даже есть - вдруг комендант семейный?
У меня чужое тело. Женское. Не вижу себя, только чувствую, что по-другому всё.
Ко мне подходит мужчина - высокий, лысый, усатый. Широкоплечий, в белом халате. Босой, без прочей одежды.
Подходит с бокалом вина, кладёт руку на плечо.
- Gefallt est dir?
Молчу. Слова понимаю, ответ не могу выдавить.
Тот цокает языком, оставляет бокал на подоконник. Пристально смотрит.
После - хватает за скулы, бьёт меня. Хлёсткая пощёчина, ещё одна. И ещё.
- Нравится, спрашиваю? - снова говорит на своём.
Тихо киваю.
Комендант улыбается, прямо расплывается в улыбке.
- Хочешь к ним? - смеётся, даже не ждёт ответ. - А ко мне? Где лучше?
- У вас.
Он был хорошим психологом. Знал, как сломить личность. Хотя, думаю, уж в таких условиях, любой бы справился. Вопрос только в качестве.
Рядом с нами стоит трюмо с высоким зеркалом, оно специально так подвинуто, что - если глядеть - за спиной всегда площадь видно.
Понимаешь, что дальше, да?
Бьёт меня, ставит на колени так, чтоб руками за стекло держалась. И вижу, вижу его над собой. А по бокам - совсем краем зрения - всё, что творится на улице.
Так длится какое-то время. Я молчу - ему не это важно: он мои слёзы видит, и счастлив этому. Потом останавливается, отходит, расправляет усы. Улыбается, смотрит, как без сил сползаю на пол.
А потом он будто бы вспомнил что-то: щёлкнул пальцами, велит подняться - и снова к окну подойти.
А там - прямо под нашим домом - солдаты и пятеро пленных.
Меня заставляют смотреть. Смотреть на то, как тела превращаются в вещи.
Главный из группы расстрела видит коменданта, ждёт его команды. А тот - тот наблюдает за мной. Указывает пальцем на самого дальнего из пленников - девочка семи лет.
- Имя.
Молчу.
Снова пощёчина.
- Хочешь к ним?
- Да!
Отрицательно качает головой.
- К ним нельзя, прости. Имя?
Девочка оглядывается. Старуха рядом косится на ребёнка. Солдат с автоматом оглядывается на нас, не уверен, мешкает. В другом конце линии - мальчик, десять лет. Зажмурился и дрожит. Мужчина рядом с ним - связан в руках, кляп во рту, на глазах повязка. Единственный из всех на коленях. Рядом - старик. Единственный, кто спокоен.
- Пустите к ним, - говорю шёпотом. - Умоляю.
Комендант вздыхает. Даёт знак рукой - солдаты опускают оружие. Сам же - проходит через всю комнату к столу.
- Герда, милочка, - говорит после, показывает чистый лист. - Если ты вспомнишь все пять имён, они выживут. Просто назови одно за другим. Ну. Ты ведь можешь. Не можешь смотреть - так и быть, отойди, присядь, - указал на соседний стул.
Я сажусь, отвожу взгляд.
- Ну? - комендант смотрит на меня испытывающим взглядом.
- Элиза, - шепчу имя девочки, а он его выводит. Аккуратно, медленно, букву за буквой.
Жмурюсь, не хочу думать о том, что она - эта самая девочка, моя дочь, сейчас стоит там, на улице, раздетая, перед охраной.
- Марик, - называю сына, и тиран продолжает писать.
Сглотнула, дрожу. Мечусь между мыслями подняться, встать - и сидеть здесь, верить, что он не лжёт.
- Штефан, - говорю имя мужа.
- Как он тебе?
- Что, простите?
- Ну, любишь его?
Не хочу отвечать - мужчина рядом и так всё видит. Сочувствующе кивает, качает головой.
- Ну не сволочь ли фюрер, правда? Таких красавцев изводить требует! Просто взять - и под нож. А мог бы кем быть? Вот ты кем была, учителем, да? А он - рабочий, шахтёр. Славный, крепкий малый, на таких мир держится. А теперь, теперь куда всё, - сокрушается доктор. Даже встал с места, сложил руки за спиной.
- Никуда не годится, верно? Вот и я так думаю. А старики твои кто?
- Марта и Януш.
Потом доктор встал, закрыл ставни. Строго велел ожидать, покинул комнату - слышу, как щёлкнул замок.
Я осталась одна, одна в той самой спальне, где жила почти всё время с того дня, когда мою семью перевезли в лагерь.
Длинная двуспальная постель, стол, прикроватный столик. Высокий шкаф у дальней стены, трюмо у окна. Наконец, само окно с видом на площадь - сейчас закрытое, плотно задвинуты шторы. Сижу на месте, боюсь шелохнуться. Просто знаю, что лучше не смотреть.
А потом были крики и выстрелы. Выстрелы и крики.
Звучало имя, раздавался гром.
Только дождя не было. Просто гроза, в пять ударов.
Когда доктор вернулся, я просто сидела, смотрела прямо перед собой.
«Хочу жить. Просто хочу жить. Плевать, какой ценой».
Если они погибли, выжить - моя обязанность. Чтоб не забыть их. Чтоб помнить.
Прозвучал ещё один выстрел - близко, ближе, чем казалось. Чем хотелось. Всё, что вижу перед собой - подошвы чёрных сапог - и как лежу на полу, всё затянуто алым, размыто. Пытаюсь ползти, ползти к себе же, которая там, за стеклом. Отчаянная, но живая - и всё. Дальше мрак».
- Как тебе? - спросила Белая уже утром.
Во рту всё ещё стоял едкий вязкий привкус от спермы, собственной крови и сигарет.
- Нормально.
С тех пор о лагерях мы не разговаривали: одноразового путешествия в личный ад мне с головой хватило. А ведь это был даже не какой-либо цельный эпизод, скорее - наиболее яркие впечатления моей дамы от жизни там.
Она хотела выжить и выжила. Ведь только подумай: её убили, душа отпечаталась в зеркале. Самом обычном трюмо. А лагерь потом разрушили. Сломали, сожгли - позаботились о том, чтоб ничего не осталось. Но именно это трюмо из спальни коменданта - его специально забрали, довезли до Берлина, и уже потом советские солдаты - один из них - забрал его домой в качестве трофея. Так Вдова и приехала в Хмаровск.
Советских людей готовили ко многому.
Знания - сила, прогресс превыше всего. Нет религии и мракобесию - ну, Ты всё это, думаю, и так знаешь.
К чему простую польскую учительницу русского и английского языков Герду Войтек не готовили, так это к жизни на той стороне, равно, как и к осознанию, что такое вообще возможно.
Ни одну из своих первых жертв она не стремилась убить. Просто кошмары, наполнявшие её сознание, все образы, отпечатавшиеся в её памяти - всё это оказалось столь сильным потрясением, что держать в себе она этого не могла. И тот факт, что ей было необходимо разделить свою чёрно-белую память хоть с кем-нибудь из живых, обычно приводил к помешательству всех, кто жил в квартире, где стояло проклятое трюмо.
К тому же, довольно скоро Вдова выяснила, что еда для дальнейшего существования необходима. Благо, питалась она душами, не телами, и достаточно редко. Другой вопрос, что физическая оболочка без души разрушается, так что к помешательствам добавились ещё и без вести пропавшие. Одежда, вещи, всё на месте. А самого человека нет.
Так происходило раз в несколько лет, когда голод достигал тех пределов, когда невозможно терпеть. В такой период в эту квартиру въехали и мы с Наташкой.
Она слышала наши разговоры. Понимала, чем я занимаюсь на самом деле, догадывалась, откуда у меня могут быть деньги - и решилась на контакт. Убийство девушки также входило в её план - во-первых, её душа оказалась всяко вкусней. Во-вторых - Белая признала, что ей нужен достаточно жестокий и рассудительный партнёр, для которого уже пропал вопрос «как выжить», и он просто живёт. Живёт, знает, осознаёт. Способен защитить себя, готов постоять за неё. К тому же, благодаря мне, у Белой наконец появился доступ к технике - до этого перебивалась только случайными книгами, оставленными ещё от прошлых хозяев.
Какая с этого выгода лично мне? Обижен ли я за то, что случилось с моей невестой?
Белая Вдова удобная: знает, чего хочет от жизни. Не страдает экзистенциальными кризисами на тему грозящей смерти и отсутствия времени. Нашла дело на ближайшие несколько лет. Вместе ищем способ перенести её душу из зеркала куда-нибудь в более удобное место (смартфон, планшет, ноутбук уже пробовали - не выходит. Касаться и использовать может, выйти за пределы квартиры - всё ещё нет. Фотографии на других носителях также не помогают).
Да, наш союз построен по принципу «лень искать кого-то ещё». Да, мы далеко не всегда и не во всём сходимся. Но, очень по-своему, мы близки, дополняем друг друга.
Иные люди просто не нужны.
А что до Наташи - поставь себя на моё место. Подумай, спроси себя. Да, Вдова убивала людей. Убила близкого человека. Но что наша жизнь в контексте всемирной истории? Некоторым людям просто не повезло стать вычеркнутыми из них.
===== 11 =====
Что-то я размечтался, разнежился.
Ладно, ночь с Белой Вдовой - это всегда приятно, сколько б их ни было, и сколько не будет потом. Много памяти, много чувств.
Сегодня нужно на рынок - купить еды, новой одежды - Кожанка успела сожрать ещё рубашку. Сейчас в своей любимой, зелёной. Не отдам ей её. Нужно взять чёрную вроде той, которую любила Вдова, и несколько свитеров - так надёжней.
А потом и Даяну проведать, посмотреть, как она там. Вернусь к ней как раз через сутки, обычно новым смотрителям этого хватает.
В Хмаровске всего один рынок, но настолько большой, что кажется, будто тут есть всё. Крытые павильоны, ларьки под открытым небом, бродячие торговцы - больше тьмы, наверное, только на Лесной в центре. И повсюду едкий зеленоватый туман - маммонки, у них тут дом. За каждую монетку цепляются. Именно из-за них люди начинают торговаться, сомневаться, набивать или снижать цены - залетят в кошелёк, и давай добром звенеть.
А потом жалобы, что кассы пустые, что мелочи на сдачу не хватает, или на проезд лишней гривны нет, одни крупные купюры остались. Маммонки маленькие, вот и жрут всё звонкое и мелкое. Крупные купюры не трогают - они им не вкусные. Для них отдельный кармашек для мелочёвки ношу - почему б не покормить лишний раз? Да и так всяко удобнее, чем в свой бумажник пускать.
Прохожу мимо очередного отдела с одеждой, глаз зацепился за длинный плащ. Такой же, как у моего учителя был. Настолько, что даже воротник один-в-один сложен: правый раскрыт, прикрывает грудь, левый - отведён, как надо.
Захар, где ты сейчас? Жив ли?
У Тебя ведь тоже есть такие люди, к которым привязана, за которыми скучаешь, правда? В моём случае - это он, Захар Панченко из села Глухово, юговосточная Украина.
Этот человек пришёл в наш дом почти сразу после случая с Ротти. Поздоровался со мной, с моими родителями. Сказал, что явился по объявлению - мне как раз учителя английского искали. О пользе данного языка я уже узнал, потому что почти вся, интересующая меня информация, на наши родные не переводится, и прокачивать навыки необходимо.
Но было в уроках Захара и кое-что ещё.
Почти сразу он дал понять, что знает о случившемся. Спросил, была ли у меня собака. Слышал ли я про несчастные случаи в городе.
В тот момент я испугался - этот пристальный взгляд, тёплая улыбка, крючковатый нос. Лысый, с длинными тонкими пальцами (у всех, кто связан с той стороной, кстати, руки похожи - всегда чуть более тонкие, чем обычно, и вытянутые, как для пряжи). Не ждал ответа, просто добавил: «Куриная косточка - очень удачно. Не потеряй её».
А потом предложил заниматься трижды в неделю - один урок английского, два - знаний.
Уболтать родителей ходить на занятия к нему домой не составило проблем. С тех пор и началось моё обучение.
Если хочешь, можешь пролистать это письмо - дальнейшую его часть я хочу сделать не то, что уроком-основой, но кратким обзором того, что узнал от Захара за пять лет обучения с ним, с седьмого по одиннадцатый класс.
Прежде всего усвой следующее - та сторона здоровается. Не приветствует, не салютует, не бьёт поклоны, а именно здоровается - оповещает о себе, желает здравия. Хочешь взаимодействовать с ней - здоровайся и ты. Почему так?
Кто здоровается, тот и говорит, с кем здороваются, тот и отвечает.
«Ахой», такое простое слово, моряцкий клич, зов хозяина к слугам. Пришло к нам с английского, исказилось, как умело, так и прижилось. Его раньше даже вместо «алло» хотели использовать, вот забавно-то было б.
- Ахой, солнце.
- Хой, милая!
И сразу так, «Гражданку» на фон, пиратский флаг за окном - а просто по телефону болтаем, совершенно настрой другой, правда?
Вот и та сторона так думает - именно с этого клича и начинается диалог. Именно этим словом звала меня Белая Вдова в ту же ночь, когда умерла Наташа. Именно так здоровался и сам Захар самую первую встречу.
Второе - у всего есть имя. Это, я думаю, ты уже и так неоднократно читала, слышала - подобная тема поднимается много где, и не просто так. Та сторона - сущности, порождённые сознанием. Любая мысль есть слово, любое слово - имя. Хочешь взаимодействия - определись, с кем ты здороваешься, что желаешь узнать - просто так тебе не ответят. Даже у теней на стенах есть свои имена, и они охотно их сообщают, если прислушаться. Или разглядеть.
Третье и основное - не ищи лишнего, где его нет. Та сторона сама выбирает затаиться или показаться. Не нужно подозрительности, не нужно поисков. Если она есть - она проявляет себя, если нет - не ищи, можешь случайно вызвать, и не факт, что Тебе понравится. Конечно, без слотиков, маммонок и визгарей наш Хмаровск был бы унылым, но, подумай, было бы это чудом, знай, видь и думай о них каждый? Это попросту усложнило бы жизнь. Я уж молчу о потенциальной сложности социальной системы, которая учитывает шлейф тьмы, его окрас, длину, силу - о таком и правда невеждам лучше не знать.
Четвёртое - некоторые люди могут стать сущностями. Так появляются призраки, так становятся бомжами. Их не то, чтобы много, но хватает, чтоб привязать по одному бомжу-призраку к каждому из домов Хмаровска. И они хорошие, только свой подъезд покинуть не могут и сигареты на жизнь просят. Но с ними лучше, чем без них. Почему? Пока в подъезде живёт бомж-призрак, жители дома спасены от кошмаров теней.
Пятое правило - моё любимое - всё придуманное обретает жизнь. Хвала Древним, в Хмаровске у большей части людей с фантазией туго, и приходится иметь дело с вполне классическими представителями той стороны. Порождённый здесь, пожалуй - единственное исключение, и я всё ещё не хочу думать о том, какими судьбами он проник к нам.
Шестое вытекает из пятого - любое искусство дарит чудо и убивает людей. Конечно, это очень зависит от точки зрения и контекста ситуации, но художники меняют мир.
Особенно опасны новаторы и те, кто владеет словом, кистью и струнами настолько хорошо, что наполняют сознание образами. Образами, о которых хочется думать, которые хочешь узнать. Поиск таких - ещё одна деталь моей работы. Как правило, стараюсь использовать творческих людей в качестве смотрителей - некоторым вещам попросту лучше не существовать: дерьма вокруг и так хватает, и не всё оно так органично и согласовано, как сейчас в Хмаровске.
Седьмое - самое сложное. Его формулировка звучит лаконично: «Объекты существуют». Для пояснения данного правила по совести нужно отвести отдельный учебник, талмуд, который досконально расшифрует его значение, мы же с Тобой обойдёмся краткой трактовкой. Мир полон вещей, которые принадлежат не той и не этой стороне. Они просто другие, хоть и работают по всем законам уже известной Тебе описанной здесь неведомой херни.
В Хмаровске есть пять объектов: уже известное тебе Вихрево, приют отбитых (простой детдом, ничего необычного), Лазарет (городская свалка на пустыре), Тихий уголок (курортный домик на острове Чревки) и Мостик (ещё одно окно, которое время от времени сменяется дверью). Некоторым объектам хватает одного Смотрителя, другим - пара-тройка штук сразу. Под надзором они спокойные, хорошие. Даже на экскурсии водить можно. Без наблюдения - возможны риски. Отдельной статьёй можно отметить объекты, ставшие городом. Захар приводил в пример курортный городок под Одессой, Околица, кажется. Никогда там не был, да и не сильно горю желанием. Моё дело - искать смотрителей, сам на такие дела - ни в жизнь. Я Смотрящий, а это всё-таки о другом. Моя роль ближе к ревизорам и исправителям, сразу во многих местах.
Восьмое запало мне в душу: всему своя роль и место. Опять же, трактовать этот постулат можно по-разному, но суть довольно проста: если в мире есть что-то, значит это кому-то нужно. Нет ничего бессмысленного, всё взаимодействует со всем, а если не видишь системы, то просто не пытаешься копать. Этим же правилом обусловлены наши роли.
Этим же правилом я стал Инквизитором - другого такого в нашем городе нет.
Девятое - сигареты. Уж не знаю, с чем это связано, но та сторона - особенно её более-менее разумная и не-водяная часть, любит курить, любит пускать дым, дышит на Тебя никотином. На сижках вообще многое там подвязано, правильному обращению с ними даже отдельную научную работу посвятить можно. Здесь - просто вкратце: угостить сигаретой жителей той стороны - лучший способ проявить уважение. Призраки (которые совсем призраки, как Белая) не в счёт - там от сущностей зависит. По общим делам - всё именно так.
Было сложно? Прости, если что. И представь, что вышеозвученное - это основы, а всех нюансов в действительности куда больше. И всё это пришлось не только понять и заучить, но в дальнейшем - использовать, применять, искать нужные трактовки. Много часов с Захаром проводили за штудиями, и ещё больше - за практическими занятиями.
Помню, как впервые встретился с мавкой - втрескался по уши, она меня до сих пор подкалывает. Тайком к реке сбегал, обещал, что буду жить с ней. Да, это та самая Мара. Однажды мы даже поцеловались. Без всякого лишнего: сердце мне не сожрала, Ротти на неё не спускал, но ночь провели классную.
И к Лаврентию (да, он правда мой старый друг) с Захаром вместе ходили. Так я впервые побывал на настоящем сквоте. С гитарками, бородатыми мужиками, сталкерами и пивом. Всё было настолько реально, что и не верилось, будто мёртвые. А они - да, давно оставили мир живых. И там же с алкобесами встретился, уже не на правах стрёмных теней, а вполне себе милых-душевных бро, с которыми и за жизнь перетереть, и сижку-другую пропустить в тему. Сколько ни пытались, так они и не споили меня: я и раньше алкоголь не любил, а теперь и подавно.
Он же, Захар, свёл меня с Прохором. Сначала - чтоб показать живых мертвецов и как поступать с ними. А дальше - в подельники, как и случилось. Про Порождённого я узнал уже много после.
Как попрощались с ним?
Учитель даже не называл последнего занятия. Просто в один из вечеров я вдруг понял, что это наша последняя встреча. Мы тогда как раз теней тоски повторяли, он музыку для них искать помогал. А потом улыбнулся - только он так умел, чтоб широко, от уха до уха, и снова пристально-пристально посмотрел, как в самую первую встречу. Пожал руку, пожелал хорошего вечера, проводил за дверь. И всё. С тех пор мы не виделись. И на звонки не отвечал, и такой деревни, как Глухово на иных картах кроме тех, что у него дома висели, я не нашёл.
Как-то так всё и было.
Надеюсь, у нас с Тобой всё закончится не настолько внезапно. Обрывать на середине - самое мерзкое, что только может быть.
Рубашку подыскал, кстати. Она хорошая: длинные рукава, шипованный воротник. Нагрудный карман даже есть. И застёжки две по бокам, отдельно от пуговиц. Надеюсь, Белой понравится.
===== 12 =====
Рюкзак за плечи, трамвай навстречу - и вперёд, подальше от рынка, в дорогу к мирским делам.
Мне ехать опять на Затейную. Там - в АТБ за едой и водой - и в квартирку с выходом в одиночество.
Как обычно сижу в дальнем углу, слушаю музыку. Закрыл глаза, прислонился к окну.
Я Тебя игнорирую?
Наверно. Быть может. Всегда так случается, когда есть дела. Когда нужно думать о чём-то важном, другом, не о близких. Ты - Ты всё-таки близкая, если всё ещё тут. Всё ещё думаю, как хочется пообщаться с тобой вживую. Услышать Твой голос, увидеть лицо. Хотя, скорее всего, в жизни мы бы с Тобой не сошлись. Да и без всего, что знаешь сейчас, всё равно ничего б не узнала, не прочувствовала, не поверила. Так что, быть может, так даже лучше.
Не то, чтобы мне не хватало Белой - просто - родное тянется близкому. Люди склонны в итоге выбирать людей, не кого-то другого, хорошо это или плохо. Да и нужен ли Тебе человек, который не знает Тебя, а уже влюбился? Сомневаюсь. В моей бы жизни такое тело так точно было бы лишним, мешалось только, от дел отвлекало, портило всю атмосферу.
Какую музыку слушаю?
Да как обычно, четверо братьев, поля зелёные (Brothers Four - Greenfields, по-вашему). Про мечты, город детства, забытые сказки.
Хочу сейчас говорить про Хмаровск? И да, и нет. Поверь мне, если ты была в каком-нибудь Николаеве или Измаиле, Хмаровск не станет открытием. Провинциальные городки в принципе между собой похожи. Есть исключения-звери вроде того же Харькова, Львова, Одессы - ну так о них и книги отдельные есть. Про Хмаровск вот нет пока, ту, что читаешь - первой и будет.
Интересно, смеёшься ли с моих шуток? Я не то, чтобы склонен, но толика доброй иронии, особенно с приставкой «само» - это всегда к месту: сможешь стебать себя - всё другое уже полегче.
Даяна ещё не завтракала, так что взял ей всего понемногу: чутка картошки, пакет риса, коробку чая, бутылку «Пепси». Немного мяса, буханку хлеба - сам когда-то жил на всём этом.
А вот и нужная мне хрущёвка.
Сел под дверью, перекурил - самое время передохнуть. С утра никотином не дышал, пора и честь знать, перерыв сделать.
С тлеющим бычком в руке открываю подъезд - в нос бьёт всё тот же чисто-отечественный аромат родины-матери, с оттенком грязи, любовной вонью.
Поднимаюсь по лестнице, уже занёс руку, чтоб бросить окурок в жестянку - и тут застыл.
Одна. Две. Три, четыре, шесть, семь. Пять валяются как попало, две сигареты вверх ногами - те, что вчера оставлял.
Тем вечером их также семь было.
Всё веселье и лёгкость как рукой сняло.
У Тебя ведь тоже такое бывает, да? Идёшь-идёшь, на своей волне, радуешься, веришь в высшее-лучшее, а потом - как по басам ударили, как треск грозы. Не гром, а именно треск. С таким ещё бумагу рвать могут. Звучит такой раскатистый, протяжный - а потом оглушающая тишина.
Вот и здесь также - застыл. Не настолько, чтоб пакет из рук выронить или оступиться, а просто замер, сделал пару шагов назад - и спешным шагом на выход - есть вещи, которые лучше обдумать.
Бомжи-призраки не покидают своих подъездов, оставленные им сигареты стреляют исправно. Не останься там ни одной, или лежи там парочка - всё в порядке, всё хорошо.
Но их там было столько же, что и днём ранее.
Самое время задать вопрос, который Ты, должно, давно ждала.
Меня пугает не неизвестность, а изменение привычных рамок. Да, в моём случае они и без того достаточно широки, но всё же имеют свои границы. И исчезновение Кореша - бомжа с Затейной, в эти границы не вписывается.
Нет, не то, чтобы бомжей-призраков невозможно убить - на той стороне тоже смертны, на свой лад только. Проблема как раз в том и крылась, что оконце в Вихрево исключало любые инородные сущности кроме тех, с которыми уже сожительствует. А помимо неё, Кореша, вездесущих теней и парочки алкобесов в этой хрущовке никто не прописан.
Хорошая новость в том, что со мной не здоровались. Плохая - с кем здороваться, я тоже не знаю, а нарекать ту сторону тьмой просто, чтоб разобщать - это только беду навлечь, сделать тайную опасность явной.
Ротти тоже принюхался. снова потянулся к двери в подъезд - я одёрнул его, отозвал.
О моём присутствии кто-бы-там-ни-был, выходит, знает в худшем случае ещё со вчера. Известно сущности и про Даяну.
Вот только что курил - рука снова за пачкой тянется - не люблю сюрпризы, особенно с той стороны. Они, если не умопомрачительные, то до смерти занимательные.
В любом случае, теперь я пойти к Даяне обязан, и дело не в банальном сочувствии или лицемерной заботе. Сейчас это касается моих прямых полномочий. Что-то убило Кореша - сомнений никаких нет. Труп для подтверждения искать бессмысленно - призраки тел не оставят. Да и в целом как-то тихо вокруг.
Знаешь, такие хрущовки имеют одну общую черту, в каком бы городе их ни строили. Просто посиди на лавочке, понаблюдай. Сможешь заметить следующее: дверь любого подъезда открывается раз двадцать минут. Или полчаса, разброс не так важен. Главное, что всё время кто-то уходит, возвращается, у дверей постоянно теплится жизнь. От пресловутых старушек до нищих студентов, тебе кто угодно откроет дверь, даже не станут спрашивать - довольно удобный способ войти в любой дом. Просто скажи, что Ты местная, но снимаешь с подругой, ключи на двоих - сейчас таких много, проблем не будет.
Вокруг этого дома я не нашёл ни души. В смысле настолько, что не видно даже прохожих, абсолютно пустой тротуар. С одной стороны - вроде мелочь, с той стороны - звонок.
Так на меня глянуть - забавно даже: сидит чувак на лавочке с пакетом еды, рюкзаком. Сидит и курит, стремается, как на измене, нервно на входную дверь косится, на окна первого этажа поглядывает. Себе чего-то надумал, боится теперь - ну, точно под чем-то. Напрягся весь, чтоб, походу, менты не спалили.
Ага. Менты.
Стряхнул пепел на землю, выдохнул, поднимаюсь, продолжаю курить.
Ты пойми меня правильно: я не робкого десятка, всякой херни не боюсь. Просто хочу понять, что она из себя представляет. Стоит ли кликать Прохора, чтоб подогнал мертвяков, снять ли кого-нибудь с прочих объектов - или всё хорошо, мы с Ротти и так разберёмся?
Действовать самолично, не оставив даже вестей - это совсем уж дрянь, так только герои и поступают. И умирают потом. Или устраивают бардак, ведущий к куче бессмысленных жертв.
Вздыхаю, иду к ларьку - там хоть продавщица живая. Беру поллитра «Хмельницкого», снова к подъезду.
Верчу в руках тёмную тару, смотрю, улыбаюсь - вижу, как над горлышком сгущается тьма.
- Ахой, алкобес, - здороваюсь с расплывчатой тенью.
Та уже вполне оформилась в силуэт - невысокий, приземистый. Четыре длинные лапки, тонкое тело-палочка, почти карикатурная голова.
- Ты прости, обманул тебя. Как зовут-то? - спрашиваю.
Тот в непонятках склонил на бок голову, глядит то на бутылку, то на меня.
- Вальдемар, - проскрипел бес. - Ты странный.
- Дело к тебе, Вальдемар. Ты Кореша знаешь?
- А вы кем будете? - тот насторожился, лапки сложил, потирает, сел передо мной на корты. - Чего вопросы такие задаёте? И псина ещё без намордника.
Ротти на такие слова оскалился, но рычать не стал, просто мордой мотнул.
- Смотрящий я, слыхал, может.
Тот побледнел.
Обычно алкобесы всё-таки чёрные, могут краснеть немного, когда балдеют. Но Вальдемар умудрился побелеть, и дело здесь не в горячке. Хорошо видно было, как беса терзают сомнения - верить ли, нет, спрашивать подтверждения, принять за правду - новенький, видимо. Я тоже не встречал его раньше, думал, тут другой будет.
- Кстати, а Гришнак где? Ты его ларёк занял.
- Съехал он, - коротко ответил бес. - На той улице, - указал лапкой через двойную сплошную, разделённую автостоянкой, - к другому дому подвязан. Сам предложил местами махнуться.
- Да не при делах я. Ахой, Инквизитор, прости, что не сразу сказал. Ты вчера с дамой был, чего вечер-то портить.
Как всегда севший и прокуренный, немного кортавый голос. Шепелявит чуть-чуть, заикается.
- Ахой, Гришнак, - я махнул подошедшему алкобесу, угостил сигаретой. Протянул ещё одну Вальдемару, отдал ему же пиво.
- Что расскажешь? - спросил его после.
Тот цокнул языком, выпустил густой дым.
- А что уже знаешь?
- А давай по порядку.
- Вихрево в Бурево переименуйте, так оно честнее сейчас. Предыдущий смотритель уже неделю как помер, а жаль, приятный малый. А раньше ко мне за поллитром бегал. Ну как раньше, чот месяц или как-то так. Плакался мне, что хочет уйти, а дальше ларька ни ногой - возьмёт на грудь, и снова домой, о делах начинает думать.
Я кивнул, тут же мотнул головой.
- Пока всё в порядке вещей. Что тебя напугало? Твой этот, - указал сигаретой на Вальдемара, - говорит, что ты сам просил поменяться.
Гришнак отвёл взгляд, закурил.
- Ты сам говорить не захочешь. Херово там, командир. Кореш первым сдох, смотритель ваш потом сдулся: изошёл на говно, талией - тоньше осиной.
Снова повисло молчание, нарушаемое редкими вздохами, разбавленное сизым дымом.
Я обдумываю его слова. Зная его, если он чего и рассказывает - это всегда по делу. Чётко, ясно, без недосказанностей.
Махнул рукой бесам, глаза закрыл.
«Призрак сдох, смотритель сдулся, значит. Говорить не захочу. Добрый Гришнак, сразу видно - в разведке работал при жизни, и как только до бутылки докатился? Не ценили твой талант, так хоть сейчас покрасоваться можешь».
Выдыхаю, закрываю лицо руками.
Формулировать вывод.
«Хорошо, что бы ты ни было. Плохо, но хорошо. Во-первых - ты слабая. Не Ты, а вот та ты, которая в подъезде. Слабая, потому что потенциал имеешь, а раскрыться до конца не можешь: говорить о себе напрямую запрещаешь, но косвенные описания отследить не способна. Далее - соответственно - до определённого предела влияешь на мысли. Кушаешь и наших и ваших, людей заставляешь истощаться, худеть».
- А как давно Виталик недоедать начал?
Гришнак затушил бычок о плитку, выпустил густое едкое облако.
- Да с тех пор, как к бутылочке присосался. Оно как-то всё вместе пошло у него. По всем фронтам плохо.
- А в подъезде ты сам когда последний раз был?
- Сижки там полтора месяца никто не стреляет. Вы-то где всё это время были? Вам маячили, между прочим.
- Где был, там и нужен, - я бросил бесу, возможно резче, чем следовало. - Не докладывали мне нифига, вот и не появлялся.
- Вам бы в театре играть, - Гришнак снова кивнул в сторону здания. - Вся публика вашей будет.
Я застыл, держа тлеющую сигарету у края губ. Медленно втянул дым, и ещё медленней выдохнул. Всего лишь несколько слов ни о чём, а сколько в них вложено.
«Вся публика моей будет. Обрадовал: не только Виталик, другие жители тоже».
Вообще, Солнце, просто зацени, в какой мы стране живём. Вот целый дом - в несколько подъездов, объёмый такой, большой, представляешь, да? Ну неоднократно же видела. Нарисовала его у себя там где-нибудь, да? Ну и там бабушки всякие, мамочки, дяди-тёти-алкаши-малолетки, студота-торчки-хикканы - любую шваль зарисуй, кто-нибудь да жить будет. Вот все эти бесценные герои нашего времени, которые рядом с тобой, рядом со мной - ходят, живут, что-то своё делают.
И все пропали, занифига. Дружно и только в одном доме, единомоментно. Не исчезли, а именно пропали, сгнили заживо и истлели. Так вот, что все они в этом доме пропали - это такое, херня случается. Комичность в том, что никто вообще не заметил.
Типа стоит себе такая обычная высотка. Только по ночам ни в одном окне света нет и по ту сторону дверей уже никого не водится.
Откуда такие выводы? Раз вся публика моя, то там только Даяна и неизвестность - больше мне сюда не к кому.
Мы докурили, я достал телефон: нужно сделать три звонка.
« - Здравствуй, милая. Позвони, пожалуйста, через полтора часа. Не забудь.
На том конце линии повисло молчание. Тяжело вздохнули, грустно усмехнулись.
- Помни: твоя грусть принадлежит мне. Никому не отдам.
- И я тебя люблю».
« - Эй-йоу, как ты чего там?
- Проснулся только. Что весёлый такой?
- Впиши в свои базы дом на Затейной 35.
- Затейная, Затейная... Это чуть дальше от центра, да? Ближе к набережной.
- Она самая.
- Хлебное местечко... Стоп, что? Весь дом сдаётся?
- Все четыре подъезда, пять этажей в каждом, ты не ослышался. Можешь уже искать квартирантов.
- Хера. Понял-принял, спасибо, чувак. Какую таксу просишь?
- Да от цен зависит, сам знаешь. А вообще 40%, пополам попилим.
- А хозяева что?
- Они сговорчивые.
Назар - мой знакомый риелтор, через которого я обычно и ищу квартирантов - на секунду провис. Потом хмыкнул.
- Ладно, как знаешь. Спасибо, обрадовал. Может, уже сегодня кого присмотрю.
- Давай, жду вестей».
« - Привет. Возьми пятерых, едь в Вихрево. Такси оплачу.
- Мамку свою оплатишь, мал ещё за меня проставляться. Куда ехать? С Вихрево проблемы?
- Кому я звоню, - смеюсь. - Да, всё ещё хуже, чем кажется.
- Ну, разумеется. Вспомнил бы ты ещё старика. Бывай, буду минут через двадцать. Крепкие или шустрые?
- Хер его, и таких, и таких парочку.
- Добро, малый. Будут».
Белую предупредил, риэлтора обрадовал, Прохора вызвал - вроде всё. Осталось дождаться подкрепления.
Так и сидим: я на лавочке, мелкий алкобес Вальдемар посасывает «Хмельницкое», стащил бутылку, ползёт к своему ларьку. Другой, постарше - Гришнак за ещё одной сижкой тянется. Рядом с нами - старая серая хрущовка. Оцарапанная литая дверь, сбитый порог, немного трещин вдоль стен. И задёрнутые занавесками окна.
Ты никогда не знаешь, в какой из соседних квартир обитает нечто, способное тебя сожрать. Просто, банально? Вот такой домик я сейчас наблюдаю. Домик, в котором сейчас живут трое: человек, одиночество, тьма.
===== 13 =====
В итоге нас было семеро. Люблю это число: 7. Как топор или коса, коса палача, который вершит судьбы несчастных.
Было приятно встретиться с Хмырём. Он всё такой же русый и патлатый, в косухе, только взгляд заплывший, стеклянный. Не хмельной, пустой просто. Смерть вообще пошла ему на пользу: молчит теперь, лицо перевязано - развороченную челюсть повязкой прикрыли. Стоит аки солдат: руки по швам, что каменный.
И Лёху узнал - всё такой же улыбчивый, плотный, счастливый. Лысый немного, в лёгкой рубахе на голую грудь, в простых джинсах. Он-то раньше долбил много, я его с Зямой свёл - тот вечно плачется, что клиентов нет, а этот трипануть хотел. Ну, я ему и устроил. Зяма-леший его под шансон несколько суток возил лесами-полями, тот и не заметил даже, как откинулся - в том такси время быстро теряется. И Зяма довольный, и нам кадр хороший.
Никита - тощий дрыщ, тоже здесь. Наглядный пример того, что бывает, если запустить своих слотиков. Ему к сессии надо было готовиться, а он всё не мог и не мог, ленился, бедный. Я с ним провёл несколько ночей, в DooM задротили. Чувак заигрался и не заметил, как его маленькая лень выросла, стала большой, и всё по чуть-чуть, по кусочку подъедала, пока и вовсе не съела. Теперь - тощий, высокий, подтянутый, жилистый. Спортсмен настоящий. У Прохора могильщиком сейчас работает.
Других двоих не знаю, не видел - их наш коллекционер мертвецов сам себе добыл как-то.
Ну и сам Прохор - как обычно старик, при параде. Козлиная бородка, приятный взгляд, добрая улыбка. Аккуратный пиджак, в тон ему чёрные брюки, туфли, галстук. Хороший такой милый дедушка, морщинистый, добрый.
- Здравствуй, - пожимаю ему руку. - Спасибо, что приехал.
- Что там, малый? - кивнул он в сторону дома.
- Белый танец.
Сначала старик не понял, посмотрел на меня чутка удивлённым взглядом.
Я пожал плечами, снова кивнул в сторону дома, прикоснулся пальцем к губам.
Смотритель кладбища на этот жест грустно усмехнулся.
- Э-нет, спасибо. Я с дамами, тем паче незнакомками, не вожусь, - покачал головой.
- А зря. Она молоденькая, возможно, подружек привела. Стесняется только, сидит себе где-то. Найти бы, разговорить.
Старый друг цокнул языком.
- Уже месяц как голодает, если со вчера не кушала, - поясняю детали. - Проведать бы, друзей показать, на неё посмотреть.
- А кто ж еду ей принёс? Не ты ли?
- Не думаю, что она в её вкусе. Хотя до этого вот исправно обедала.
- Она, значит. Сам привёл?
- Начальство, - пожимаю плечами. - Тоже проведать бы, но это по моей части.
- А молодую?
Вместо ответа киваю в сторону бригады мертвяков.
Самоё стрёмное в моей работе - это неизвестность. Обычно всё по правилам, та сторона редко подкидывает сюрпризы. Но если что-то случается, то глобально, и осадок остаётся на вечную память.
Думаю, ты уже достаточно здесь освоилась, чтобы усвоить главное: вокруг всегда пустота и воображение. Причём последнее обманывает куда больше, чем подсказывает. Мир сам по себе пуст, всё вокруг - Твои мысли, одиночество, люди, обитающие на том же сервере, переживающие такие же баги. И чем меньше ты думаешь о той стороне, тем выше шанс, что она всё-таки как-нибудь себя проявит. Или - что плохо - так и будешь видеть вот такие дома, с которыми вроде всё в порядке, пока не поймёшь, что внутри там пустоты больше, чем в одиноком сердце.
И с виду ведь всё хорошо: лестничные пролёты, запертые двери квартир, привычный полумрак, разбавленный солнцем от окон на этажах. Длинные коридорные пролёты, звонки на косяках, глазки на местах - найди отличая.
Вот и мы ищем, все семеро. Первые идут мёртвые, я сзади - Прохор снаружи остался, ждёт.
Неспешно иду, не оглядываюсь - без толку: если что будет, так будет сразу, внезапно. Это чувствуется. Сейчас лишних чувств не было.
Ротти насторожился, принюхивается, впереди всех летает, обыскивает.
Единственные звуки - звуки наших шагов.
Успокаиваю себя тем, что кто бы тут ни обитал сейчас, оно по идее не убивает на месте. Во всяком случае того же Виталика месяц подъедало. Других, видимо, тоже. И знатно подъело в итоге, даже тела не оставило.
Нервничаю ли я сейчас?
А вот Ты сама обо мне беспокоишься? Мне немного стрёмно, но вполне терпимо, спасибо Порождённому с его привычкой играть в прятки - не в первый раз уже такое. Да, он хоть и мирный, а всё равно чертовщина. Сейчас - то же самое. Я ведь не убивать эту штуку иду, а так, поздороваться. Назара вон предупредил даже, чтоб квартирантов ей искал. Только пойму сначала, что-почём, какими судьбами, что ей нужно от мира, а там разбираться будем.
Вышли на нужный этаж, - кивнул мертвецам - а сам я сейчас к Даяне, открываю квартиру. Как зайду к ней - потом могут смело ломать остальные двери. Мы изнутри закроемся, переждём.
Прежде, чем войти, смотрю в глазок - прямой коридор, полумрак. Свет в ванной включён, никого нет. Женские куртка и сумка заметны на вешалке.
Закрываю глаза, делаю вдох, выдох. Настраиваюсь на нужную мне волну.
«Ротти, проверяй».
Дальше вижу-ощущаю происходящее через фамильяра.
Снова всё размыто, снова знакомая квартирка. Кухня, зал - пустые. В спальной лежит, двери прикрыла, меня не ждёт.
Ну, добро.
Щёлкнул замок, дверь отворилась, легко скрипнув сталью.
Я пересёк порог, всё также держа в руках пакет из АТБ.
- Ахой, Даяна! - громко зову в пустоту квартиры.
Тишина.
Закрыл за собой дверь на ключ.
Ротти исчез - мёртвым помогать, потом посмотрю, что нашли.
Сам прислушиваюсь, осматриваюсь. Лишних голосов нет, тени на стенах не ползают - уже полбеды решилось.
- Ой, привет.
Девушка вышла из глубины помещения. Завёрнута в плед, заспана, волосы растрёпаны, взгляд расплывчатый. Зевает, потягивается.
- Не думала, что так скоро вернёшься. Курить есть? А это что? - кивнула в сторону пакета.
- Еда тебе. Я ключи вчера забыл оставить.
- Пустое, - она махнула рукой, подошла ближе. Открыла дверь в ванную, заперлась там.
- Пять сек, в себя приду. Ты проходи, что ли. В зал давай, там уютнее. Курить там же можем.
Я прошёл в помещение, включил свет, упал на диван. Рядом же бросил кулёк с провизией, откинулся на спинку софы.
- Как спалось?
- Я не слышу! Потом, терпение! - громкий голос со стороны клозета.
Пожимаю плечами, достаю сигареты. Уютная эта квартирка, что ни говори. Даже блюдце-пепельница на столе стоит. И диван длинный. И окна с закрытыми жалюзи. И две комнаты. Сам бы здесь жил, наверное. Не знай деталей. А даже и знал бы - проблему б не сразу увидел. Спокойно тут. Та сторона любит спокойных, вот и не гневит, не пугает почём зря.
Оу. Прости, отвлекусь. Тут Ротти картинку прислал: наш «кампф-групп» двери в 40-ю вынес. Аккуратно, как умеют - я отсюда даже не ничего не услышал. Внутри всё вполне обычно, привычная планировка типичных квартир: сени, выходы в зал, на кухню. Клозет сразу направо, там же ванная. В зале старый телевизор.
Никита-дохляк подошёл к нему, включил. Там белый шум.
Мертвяк заулыбался, загигикал, подтащил стул к экрану, сел.
Остальные четверо пытались оттащить - начал отбиваться.
Зомби - не люди, дважды не спрашивают: не хочешь, не надо. Оставили его там сидеть, даже дверь подтащили, кой-как обратно приставили, с понтом с пивом покатит, типа закрыли. А он там остался.
- Ты опять залипаешь.
Уже одетая во вчерашнее, с раскиданными мокрыми патлами Даяна вышла из душа, опустилась за стол напротив, по-хозяйски подтащила пачку сигарет, зажигалку. Закурила.
- Еда? - кивнула на пакет с провизией.
- Она самая. Ты же не ужинала, не завтракала?
- Себе оставь, - она махнула рукой, - путём всё.
- Ты дрожишь. Руки дрожат.
- Да? - удивлённо посмотрела на запястья, оправила мокрую седую прядь.
Стоп-погоди.
Седую?
- Бывает, нервная я чот, не бери в голову.
- В окно смотрела?
- Не, как ты ушёл, сразу спать легла. В целом клёвая хата, - выпустила клуб дыма, - спасибо за подгон. Ключи у меня тоже есть, вчера принесли. Твой друг приходил с ребятами.
- Оу, здорово. Как он? Мы с ним около месяца не общались.
Девушка пожала плечами.
- Патлатенький, на тебя похож. Клёвую музыку любит, Axe, вроде ставил. Никогда их не слышала. И баба у него отпадная.
- А с кем он сейчас?
- Да чтоб я помнила. Алика вроде, или Алиса, как-то так. До утра тусили. Я думала, они тут, кстати. Ушли днём похоже. С третьими ключами. Ты бы сказал ему, что я живу тут. Не люблю чужих у себя.
... «Ты даже не подозреваешь».
- А кто ещё был? - слушаю её, сам сейчас - сама невозмутимость.
- Два каких-то мутных. Они молчали всё время, походу под чем-то уже пришли. Вот на этом диване развалились, всё время валялись, смотрели в потолок. В зеркало аки в ящик залипали. Не круто с ними было. Тебя чего перекосило?
- Не, не обращай внимания, всё нормально, продолжай. Я слушаю, что ещё было?
- А ревновать не будешь? - она усмехнулась, немного оскалилась. Не понравился мне этот оскал.
- А чего ревновать-то?
- Мы втроём переспали. Не думала, что это будет настолько классно, что захочу с кем-то делиться. До самого утра, - протянула довольно. - Тусили и трахались, трахались и тусили.
- Ты какая-то совсем другая, - замечаю серьёзным голосом.
- А нефиг сначала по башке бить, а потом сваливать без предупреждения. Я ещё добрая к тебе достаточно, - также посерьёзнела и она. - Баллончик ты мой забрал, ну так я и сама за себя постоять могу.
«Стоп-погоди два-ноль. Я не брал твой баллончик, Даяна».
- Я не брал его.
- А телефон стащил. Верни, ну. Звонить всё равно некому. Кстати, твой кент сегодня тоже зайти обещал. Хочешь остаться?
«Мой единственный «кент», если так можно выразиться, сейчас сидит перед зомбоящиком в соседней квартире, залипает на белый шум и намерен провести за этим занятием всю оставшуюся нежизнь».
- Слушай, а что за шум там? Ну, слышишь, в двери стучат, не у нас. - Насторожилась. - Вообще соседи тут диковатые. Я вчера как в себя пришла, за стенкой кто-то адовый блэк врубил. Такой, хардовый, от которого не то вскрыться, не то на стену лезть хочется. И не выключал, пока ребята не пришли. Сами удивились, что за фигня. Пошли, разобрались. Потом нормально всё было.
- Всё в порядке, солнце, - сам подкурил теперь. - Такое бывает. Может, газ проверять пришли, или ещё что-то. Ты же знаешь, назойливые службы сейчас.
Даяна немного поёжилась, кивнула.
- Может, всё-таки останешься? - спросила, теперь уже с надеждой в голосе.
... И ведь её можно понять. И Ты её понимаешь. И я. Мы даже лучше, чем она картину всю видим. А ещё вчерашний блеск в глазах пропал совсем.
- Ты хочешь уходить отсюда?
Девушка огляделась по сторонам, снова мотнула головой.
- Нет, а с чего бы? В остальном хорошо тут.
«Ахой, Вихрево. Встречай смотрительницу, - грустно усмехнулся своим мыслям».
- А что на кухне темно так?
- Толик просил там ставни закрыть, занавески задвинуть. Не открывай их, говорит, больше. Не смотри туда. И мне не по себе от окна этого. Я бы его шкафом загородила, если б помог кто.
«Ну, это, положим, проблемы не решит - Вихрево своё и так и так возьмёт. А что смотрительница моя теперь сразу на два фронта работает - это тяжко. Новых жильцов нужно в кратчайшие сроки пригнать, и там уже по живому разбираться».
Мысленно сделал себе пометку для отчёта Порождённому. Вот об этом его известить стоит.
Шлейф тьмы Даяны тоже, к слову, совсем сник. Расплылся в общем свете комнаты, его и не видно толком.
- Останься, пожалуйста, - прошептала надтреснутым голосом. Застыла, держа тлеющую сигарету на уровне груди.
Я отрицательно покачал головой.
- Ксёндз, мне помощь нужна, - тихо добавила Даяна. - Прошу. Толик совсем-совсем вечером придёт...
«...и лучше бы не приходил совсем».
- Всё будет в порядке. Ты смелая, ты сильная, - успокаиваю её, поднимаюсь.
Подошёл ближе - она курила.
Обнял за плечи - она позволила.
Погладил её - прижалась.
Легко поцеловал в лоб - дрожит и не отпускает.
С силой отстранил её от себя, отступил.
- Есть ещё дела. Я вернусь через пару дней. Ключи тебе оставили.
«Только ты ими всё равно не воспользуешься»
Девушка сглотнула, понимающе кивнула.
Я оставил её в зале. Она так и сидела напротив затянутого тканью зеркала. Продолжала курить.
На улице мы с Прохором недосчитались троих - остались те самые, которых я не знал.
Ротти мне передал, что с остальными случилось.
Лёха отпал на втором этаже, завис у старого радио, там «Аттестат» крутили. Он узнал, прижал к груди приёмник, как родной, сел на подоконник, баюкать начал, улюлюкал в такт песне. А Хмырь - ну, с него спросу мало, хотя это забавно было. Нашёл томик Куна по мифологии Греции, сел в кресло в дальнем углу коридора и ушёл читать.
По крайней мере, теперь я знаю, как новое нечто цепляло жильцов: находило что-то, что может быть им по душе, оставляло на видном месте. И человек больше не хотел расставаться с обретённым ништяком.
Ну, мёртвые - не люди, сгниют заживо и быстрее. А гоп-компания торчков-призраков из 70хх - это что-то новое. Даяна, судя по её состоянию, продержится недели две, не больше, если запустить - шутка ли, работать на два объекта одновременно, один из которых ещё и общительный и предметы умеет таскать.
Пищи для размышления много, толковых ответов, как обычно, никаких.
Прохор, тем временем, выставил мне счёт за потерю кадров. Деловой мужик, понимаю его. Разрешил отдать со следующей получки, и на том спасибо.
По домам отъехали в одном такси - сначала ко мне, дальше сам двинет.
И, как водится, всю дорогу просидели в молчании. Обнялись на прощание крепко. Как родственники. Надеюсь, в моём взгляде старик получил столько же тепла и благодарности, сколько было в его глазах.
Только кладбищенский сторож способен на искреннее сочувствие.
===== 14 =====
И снова я повторяюсь.
Надеюсь, Ты это действительно помнишь и сейчас закрепишь: если в мире есть что-то, значит это кому-то нужно.
Нет лишнего и неправильного, есть ненайденное или доставшееся не тем. По дороге к дому я пытался понять, что за фигня творится с той хрущовкой с Вихрево, помимо уже известного окна. Судя по тому, что узнал - это что-бы-там-ни-было изучает предпочтения жильцов в плане отдыха и даёт им время для проведения такого досуга, который им наиболее мил. Да, за своим любимым занятием они могут случайно прозевать жизнь. Зато они будут счастливы, смогут полностью насладиться собой. Тоже по-своему одиночество, только без всяких трипов хер знает куда, а прямо так, и не отходя от кассы.
Залипать в радио, смотреть любимый фильм, листать страницы старой книги или вечно смотреть, искать всё новые детали в прекрасной картине, привезенной домой из музея - много, много чудес можно найти просто так, не покидая пределов комнаты. Я не знаю, как имя этому чуду. Быть может, оно столь молодое, что нужно будет его наречь.
Как бы Ты назвала такое место?
Дом пустеющих комнат уже занят, да и не про это оно. Сумрак блаженства звучит напыщенно, с толикой лишней похоти. Можно поиграться с расслаблением, вспомнив, что расслабленный по Библии означает «покойник». Имя стоит придумать уже к следующему визиту туда.
Снова звонил Назару, попросил поправить новое объявление - на Затейную 35 нужны молодые и одинокие, или старики с пенсией - любые, кому незачем цепляться за жизнь.
Мой риэлтор уже привык к тому, что я выбираю довольно странную аудиторию - и каждый раз удивляется, что именно она - взятая ниша - оказывается наиболее востребованной в итоге.
А тем временем я опять с Белой. Она нашла выпуск журнала Weird Tales, датированный мартом 1927го. Там была переопубликована повесть Лавкрафта «Белый Корабль». Наш с Наташей любимый рассказ. Я ей подарил этот номер на годовщину отношений, вместе с кольцом и предложением руки и сердца. На странице с самой историей в качестве закладки даже наша фотография осталась.
Грустно. Я думал, что выбросил.
- Будем честными, дорогой, ты просто забыл. Я листы для черновиков в шкафу искала, он валялся под кипой бумаг.
- Может и забыл, - пожимаю плечами, опускаюсь в кресло.
Белая Вдова неодобрительно качает головой, вздыхает.
- Её ты хотя бы зовёшь по имени. Меня - по должности только.
- Герда, я...
- Думаешь, - улыбнулась, легко ткнула в щёку. - В том и суть. Я не обижаюсь, - вижу в зеркале, как легко махнула рукой. - Всё в порядке, - добавила после. - Расслабься, дыми, отдыхай, думай. Мечтай о своей далёкой, пока я рядом, пока эти мысли не делают больно.
Это задело. Но Белая правда права. Я от того и пишу Тебе, что счастлив с нею, здесь и сейчас. Что у меня всё в порядке и есть время немного мечтать. К тому же, не направляй я свои мысли к Тебе, в моём сердце бы не осталось грусти. А не останется грусти, Герда останется без еды. Ты хочешь, чтоб она голодала? Вот и я категорически против.
И да, я часто вспоминаю Наташу. Быть может, вижу её в Тебе. Я вообще люблю видеть в людях воспоминания: так легче сходиться, легче подстраивать действия. Мне немного жаль, что так вышло. У нас с ней было прекрасное время. Скажу больше, эта дама - единственная из всех, кто смогла понять и принять меня, хоть и происходящему не верила ни на грамм. Смеялась, называла меня диковатым. Обнимала, звала смотреть фильм. Да блин, это единственный человек, кому тоже понравился «Порождённый» (имею ввиду кино), чего ещё от жизни-то нужно? И первая же спросила, знаком ли я с этой картиной, что думаю о такой группе, как Silencer (херь полная, чесслово), и сочувствую ли я Сыну Земли. Я сочувствовал Матери. Наташа тоже. А кто бы нет?
И в постели она была классной.
- А по-моему, ты идиализируешь. Видела я, как у вас там.
- О мёртвых - только прекрасное.
- Прекраснее, чем обо мне?
- Ты лучшая, солнце. Не сравнивай.
- Чудовище ты, - усмехнулась призрак.
- Ага, зверь для своей же души.
Белая вздохнула, отвела взгляд.
- Тебе «Двери» включить? Я в ту комнату, урок у меня.
- А, так я в зал пойду.
Перемещаюсь в гостиную, лежу на диване. Включаю People are Strange - и дождь за окном в тон гитарным рифам.
Я хочу отдохнуть. Хочу, чтоб отдохнула и Ты. За последние дни было много сумбурного, тяжёлого, мрачного. Книги читают прежде всего для покоя души и свободы духа. Расслабиться, не напрячься. Много ли сейчас таких вот моментов, когда выпадаешь из жизни, наслаждаешься собой и своим досугом? Слушаешь музыку, лежишь под пледиком. Пьёшь чай или кофе, или сладкую воду, или что-то покрепче и просто следишь за окном. За дождём. За закатом. Серые тучи, чёрные вороны, монотонный стук трамвайных колёс.
Нет на стенах теней, отражений в стекле, только мысли, вечер, уют.
Кстати. Люди и правда странные, когда сам чужой. А я ведь уже не чужой Тебе, правда?
У Тебя есть вопросы ко мне, которые не можешь спросить. Может, есть свои мысли, которыми желаешь делиться - я ведь часто и много спрашиваю. А сам хорош, и думать со всей бедой этой забыл, что у меня резервная почта есть: [email protected] . Если хочешь, пиши туда.
Не могу обещать, что отвечу сразу - сама понимаешь, дела, всё дела. Но иногда я там всё-таки появляюсь. Конечно, эта рукопись может попасть Тебе уже в качестве совсем уж ветхих архивных данных, и всё, что останется - вот эти самые мысли, прошедшие воспоминания. Но если я всё ещё не настолько старик, а у Тебя возникло реальное желание общаться - милости просим, всегда пожалуйста. Всегда хотел книгу с живым персонажем. А Ты?
Выхожу на балкон. Курю, опираясь о дверной косяк, смотрю на стучащие с той стороны ставней капли дождя. Где-то над высотками мигнула молния - короткая, мелкая линия, даже вспышкой не назовёшь.
Хмаровск - он и большой, если живёшь в нём долго, и тесный, если привыкла к Киеву. Такая провинция познаётся лишь изнутри. Когда сливаешься с его дорогами, становишься частью улиц.
В дальней комнате послышался шум.
Бросаю всё, мигом туда.
- Герда!
Вижу в зеркале: Кожанка облегает тело. Белая Вдова пытается её снять.
Подбегаю, хватаю за застёжки, с силой потянул вниз.
Громкий крик боли. Лёгкий треск - даже у призраков есть подобие плоти.
Тыльная сторона куртки потемнела. Плечи, руки девушки горят. Виднеются сухожилия, связки.
Куртка трепыхается в моей хватке, мотает рукавами, пытается дотянуться ко мне, налезть на меня.
Кидаю её на пол - не даётся, снова взлетает, цепляется на Вдову.
- Ротти!
Зычный рёв, лязг клыков, опять треск - на этот раз рвущейся ткани.
Мгновение, другое - всё.
Чёрные лохмотья лепестками опадают на пол.
Дёргаюсь, слышится гулкий стук, звон -
...
...
...
Ксёндз закрыл глаза и упал в кресло, откинулся головой на спинку сиденья.
Он не хотел видеть трюмо перед ним. Как мог крепко впился в руками в поручни, стиснул зубы, закусил губу. До боли в ладонях, до вкуса крови на языке.
Зеркало больше не отражало.
Вместо него там крупным планом - будто впечатанная в стекло - не то стояла, не то лежала женщина. Втиснута лицом в «экран». Щека неестественно распухла, округлилась, бледнее луны. От раскрытых губ тянется красная струйка, стекает по подбородку вниз.
Нет, я не хочу красиво описывать, что случилось с Гердой - Ты уже поняла достаточно.
Ротти виновато скулит.
- Ты не причём, волчонок. Это не ты.
Как, что, почему - этого всего Инквизитор не знал.
Всё, что он видел - это лохмотья клятой куртки и разбитое зеркало с мёртвой женщиной.
Изображение по ту сторону стекла изменилось. Пропали цвета, всё стало чёрно-белым, как в хрониках. Тело медленно сползло вниз, потерялось за кадром. Стали слышными липкие звуки шагов. Как будто нечто перемещалось и ладонями, и стопами. И шорох такой, как кого-то тащат по полу.
Знакомые каменные стены, известный длинный коридор.
Труп Белой Вдовы тянут за лодыжку в пустоту.
Извини, я тоже не знаю, как всё случилось в деталях. И мне сейчас не до рефлексии.
На постели лежит ноутбук с открытым скайпом - всё случилось посредине урока. Если ученик и был удивлён, то хозяин квартиры не слышал вопросов - Белая всегда общалась в наушниках, и сегодняшний вечер не стал исключением.
Из-за этого могут возникнуть проблемы. Конечно же, её будут искать, будут пытаться достучаться. Что найдут по итогам обращения в милицию - это отдельная тема.
Хорошо, что работодатель не просил у Герды ни паспорта, ни других документов.
===== Глава 3. Наверное, это конец. =====
Во всяком случае, я не собираюсь искать объяснение внезапности происходящего. Смерть - вообще внезапная, ни от чего независимая штука. Что Кожанка - тварь с подвохом - это было изначально понятно. Почему она сцепилась с Белой и вдруг стала такой агрессивной - это уже детали. Есть догадки, есть мысли, но об этом после. После всего.
Нет причинно-следственных связей, есть цепочка совпадений-событий, из которых строится жизнь.
Так меня к себе ещё не приглашали. Лучший видеозвонок от начальника. Всегда мечтал.
Я знал, что всё будет плохо. Я ждал, что случится херня. Но надеялся, что есть время. Что всё произойдёт не так быстро. Ага, как же. Хочешь поглумиться над собой - попросись у начальства в отпуск. Особенно, когда твой начальник - порождение самых больных фантазий. Спасибо на том, что хоть не стал её демонстративно трахать, с него бы сталось.
Подумал об этом - прямо вижу, теперь стараюсь развидеть. Или нет. Злость мне сейчас нужна. Её пригодится много.
Не веришь случившемуся?
Вот тебе хороший пример.
Обычный семейный вечер, всё у всех хорошо. Ты играешь с любимым котёнком, ловишь его одеялом, отпускаешь. Идёшь за водой на кухню. В зале мама болтает по телефону, в спальне - отец за компом. Котёнок поймал клубок, катает его, как мячик.
Тебе хорошо, у тебя всё в порядке.
Взгляд цепляется за гантелю - почему бы не поиграться? Становишься на неё, катаешься, балансируешь. Гулкий такой звук - металлические гири по линолеуму ёрзают, туда-сюда, туда-сюда.
Отходишь, дёргаешься на женский крик. Запоздало чувствуешь что-то мягкое под ногой, только сейчас до слуха доходит хруст.
Оглядываешься - а котёнок продолжает играться. Ну как играться, из стороны в сторону перекатывается. Лапки выпрямил, хвостом махает, и лужа крови вокруг.
Раздавила его Ты случайно. Не заметила, пока игралась.
Был простой семейный вечер. Ночь провели в саду, могилку копали.
Знаю, мой друг - это у него приключилось - сам виноват, внимательным надо быть, осторожным. И не делать тупых вещей, которые забавными кажутся.
Конечно, к этому примеру можно привязать символизм. Мол-де и за окном тогда дождило, и в целом день удался не очень, и сам котёнок приуныл под ночь. И под одеялом прятался, как чувствовал, что пора ему - но всю эту связь уже пост-фактум делаешь, когда найти хочешь, рационализировать пытаешься. А нечего объяснять, искать нечего.
Случилось, как есть, ни больше, ни меньше.
Герда - не котёнок, и её не так просто убить, и уж тем более её смерть не являлась столь нелепым следствием стечения обстоятельств.
В целом всё происходящее напоминает какого-нибудь Батая с его «Историей глаза». Сначала Ты читаешь про оргию с яишницами, дрочилово перед психушкой и кровавую корриду, а в финале вместо всего автор начинает расписывать, как в детстве ему приходилось ухаживать за припадочным батей, который был настолько немощным, что мочился под себя, а потом пытался барахтаться и крыть матом всех и вся, насколько это позволяло его почти полностью парализованное тело.
На вполне закономерный вопрос, а чем читатель-то провинился, Батай отвечал, что в своей нетленке он пытался проследить психологию извращений, почему люди такие стрёмные, и куда могут привести собственно автора игрища с символизмом.
Скажи спасибо, что я - не Батай. И никто не Батай. Больше. Одного хватило.
Почему я думаю обо всём этом?
У тебя умирали близкие? В смысле настолько близкие. Если нет - счастливая, надеюсь, Ты меня и не поймёшь. Если да - ну, какие ещё могут быть объяснения.
Хочу поговорить, пообщаться о чём-нибудь отвлечённом.
Где я сейчас?
В трамвае, на подъезде к Кольцевой. Оттуда - пешком до Полосы, и в прославленный лесок на свиданку с известно кем.
Что я ожидаю от встречи?
Куриная косточка при мне. Ротти немного злой: он любил Белую, она с ним играла часто. Напоминала мне, чтоб не забывал кормить.
Я, к сожалению, всё ещё представляю, как Порождённый сношает Герду (и искренне надеюсь, что это проблемы моего воображения, потому что иначе сегодня кому-то придётся просить меня о смерти, умолять о ней).
Я опять пафосничаю и строю из себя хер пойми что?
Да нет, напряжён немножко. Самую малость. Настолько, что действительно готов убивать. Но сделаю всё совершенно спокойно, как очередное задание. Мне и раньше приходилось иметь дело с враждебной хренью: далеко не все представители той стороны охотно идут на контакт с первого раза, а эта тварь и так прожила слишком долго. Дольше необходимого.
Знаешь, обычно книги пишут про героев, которым хочется сочувствовать. У которых есть свои минусы и плюсы, которые человечны, с которым читатель может сопоставить себя.
А я не ищу сочувствия. И понимания особо не прошу. Всё, что мне нужно - остаться в памяти. Каким Ты меня запомнишь, это уже дело десятое. Важно, что вместе со мной Ты познакомишься с Хмаровском, с местными чудесами, с жителями этого города. Что у Тебя возникнут определённые мысли как на счёт происходящего здесь, так и - возможно - касательно Твоего собственного бытия.
Если история заставляет задуматься - это высшая похвала для её героев. Для меня. Я вообще люблю людей, которые умеют вчитываться и любят размышлять, рефлексировать, стремятся к анализу. Таких значительно меньше, чем хотелось бы.
Если всё-таки хочешь кому-то сопереживать - подумай о Даяне. О той же Белой. Скоро к ним присоединиться и мой начальник. О всех тех, кто окружает меня. Задумайся о том, что для кого-то они суть набор символов, в то время как для близких - живые, настоящие. Бывшие.
А ещё я приехал.
Трамвай остановился на Кольцевой - конечная, круг.
Небольшая, больше похожая на внутренний дворик, улица окружена маком и киосками. Несколько выходов - к лесополосе, автостоянке и в черту города. Чуть дальше - высотки, чуть ближе - сосновый бор.
Над Хмаровском сгустились сумерки, совсем стемнело. В небе - полная красная луна.
Ксёндз закурил, опустился на лавочку, прислонился к стенке остановки.
Нужно было успокоиться, привести мысли и чувства в порядок. Перестать думать о любимой, сосредоточиться на встрече с врагом. Да, именно врагом. Пусть Порождённый всё ещё значился начальником Инквизитора, но как минимум в эту ночь сам парень его рассматривал, как нечто, которое следует уничтожить.
Так уже было однажды. Помнишь, обещал рассказать?
Молодой я тогда был, наивный. И Порождённый тогда ещё щадил меня, проверял. Из всего, чем занимаюсь сейчас, в то время моей заботой было только искать будущих мертвяков для Прохора. Здесь я был предоставлен полностью собственным суждениям и наводкам от бомжей-призраков, так что проблем с кадрами не возникало.
Потом меня решили повысить. Повышение заключалось в изучении объекта.
Я уже тогда знал, что та сторона проявляет себя не только в лицах, но и в сущностях, и с каждой из них требуется особое обращение. Под мою юрисдикцию попало то, что потом назовут Лазаретом - я же и назову, забегая вперёд. Вернее как. Сначала я с этим местом столкнулся, а уже после поступило задание заняться им.
Если вкратце и не вдаваясь в долгие флешбеки, Лазарет - это самый обычный пустырь за южным жилмассивом, местная городская свалка, где при должной сноровке можно откопать хоть сам адронный коллайдер (если, конечно, Ты туда сможешь припереть экскаватор, бур и бригаду пал-палычей с ящиком пива и отбойниками - чем больше ящиков, тем быстрее всё обработают и достанут, гарантирую).
Проблемы начинаются на обратном пути. В принципе, всё, что валяется в Лазарете - это Твоё. Или тех, кто найдёт ништяк.
Об этом месте я услышал впервые от Гедеона, местный сталкер. Чёрный археолог, личная команда, металлоискатели, техника, всё как надо. Прошёл слушок, что на этом пустыре, мол, в своё время где-то стоял бункер, ставили наши, бить немчуру ещё в сороковых. Только немчура пришла с тыла, и укрепление грохнули сначала воздухом, а потом и штурмом - тех, кто выжил. Информации об этом бункере нигде, кроме как от Симы-зихайлича, Ты сейчас не найдёшь.
Кто такой Сима-зихайлич?
Хороший такой старичок, любезный, сейчас уже паркинсоном страдает, толком говорить не может, если спиртом горло не прочистить. По молодости полицаем местным ходил, людей к власовцам вербовал. Как ему ноги поотрывало при бомбёжке Хмаровска, так его потом и не стали казнить - посчитали, что своё отходил и искупил сполна. Приставили в институт на историческую кафедру, отчёты писал, архивом заведовал, пока думалка не отказала совсем. Был архивист Симон Макарович, как совсем списали - стал дедушкой Симой-зихайличем. Собственно, Гедеон как-то проставился ему поллитром, тот взамен байку про бункер рассказал. Посетовал, что теперь уже там ни черта не найти, ещё и руины эти свалкой местной сделали.
Гедеон - парень конкретный - есть инфа, надо проверить. День работ в труху - можно и забить. С его опытом если что в первые сутки поисков не вскрылось, то больше и не стоит.
При выходе на пустырь мне стало не по себе. Ты ведь видела городские свалки, правда? Груды всякого дерьма, металла, отребьев, мусорных мешков. Картонные домики, в которых прячутся бомжи, трупики крысоптиц, скелеты котиков и собачек - ну, чем бомжам тут ещё питаться? Живут как могут, свой век коротают.
Спрашивать местных, есть ли тут бункер - дело бесполезное. Максимум, что получишь - укажут на самопальный паб, сделанный из нескольких приставленных друг к другу кузовов с вбитой в землю табличку с названием заведения.
Не спрашивал бомжей и Гедеон, сразу пошёл дальше. Те, конечно, на нас покосились, потянулись к палкам, игрушечным пушкам для виду, кто-то ножиком поиграл - мол-де, чего рыскаете, мы вас видим.
Ага, мы вас тоже.
Предусмотрительно-взятый ящик пива пошёл переговорам на пользу, и вглубь свалки нас пропустили. За пять сижек нам вверили гида. По молодости он был спелеологом, по старости - сгорела квартира, документы, вся фигня - в итоге то, что раньше для него было теорией и экзотической практикой, стало для Димыча что называется наукой жизни: Лазарет - та ещё дыра, местами - пещера и горы - лазить-необлазить, ходить-непереходить.
Короче, кратер от бункера мы-таки нашли: он стал огромным таким оврагом в сердце пустыря, и внутри вперемешку с желаемыми трофеями теперь валялось абсолютно всё: битая тара, кости, ткань, жестянки, колёса машин, дверцы, оконные рамы, детские игрушки, детские башмачки, головы кукол, кольца, бижутерия, обложки паспортов - куча хлама, среди которого можно было найти сокровища.
Я уже говорил про недоброе предчувствие, правда? Так вот, оно меня не покидало в течение всей этой экспедиции. Когда Гедеон и его ребята нашли пару старых советских касок, именных медальонов, медаль, несколько гильз и три штыка, естественно, поднялся вопрос о разделе имущества.
Я решил остаться без трофеев: если что и перепадёт, то решим утром и на свежую голову. Может, кто подумает, что не нужно ему чего - сейчас брать ничего не хотел.
Как выяснилось, моя осторожность спасла меня. Не Ротти, не бомжи, а именно нежелание не брать лишнего, даже из чувства общности.
Дымка присвоил себе гильзы. По пути очень неудачно упал, из-за чего сломал запястья (запястья! Не предплечья, не плечи, а именно суставы между предплечьем и ладонью. Где Ты такое видела от простого падения?). Гоша подвернул ногу. И коленную чашечку разбил - железка крайне неудачно попалась. Борзая пострадала сильнее всех - целая добралась до выхода из пустыря, а потом её машина сбила. Толкнула чутка задком. Девка загремела в больницу с сотрясением мозга. Гедеон уцелел, только на него потом ещё месяц все окрестные собаки кидались. Он-то бывалый, отбиться-уйти мог, но страху натерпелся основательно.
Рассказал я об этом месте Порождённому - так он обрадовался, и потребовал от меня две вещи:
Живого человека, который будет жить в этом мест;трофейный набор шариковых ручек, который я смогу добыть, не причинив вреда ни себе, ни найденному ранее живому человеку.
Сначала я решил, что мой начальник шутит - это опасное место. Невинные и неподготовленные там будут пачками гибнуть. Я всё-таки сволочь, но с принципами. Тогда был.
Сущность со мной согласилась и отпустила.
А дома ко мне постучались. В окна, двери, стены. За стеклом виделось всякое, о чём даже вспоминать не хочется. Время от времени накрывало - знаешь, как оглушает, что-то сродни обмороку, и голову заполняют завывания, голоса, всхлипы, и совсем ничего с этим поделать не можешь.
Тело просто немеет. Сидишь в кресле и слышишь шаги. Хлюпающие, медленные шаги, хоть и знаешь, что в соседней комнате никого нет.
Время от времени сбоили динамики.
Наташка - тогда ещё живая - всё это время со мной была и только и говорила, что не слышит ничего, не знает, не видит, что всё это мне только кажется. Говорит мне так, успокаивает - а в зрачках её такой страх, что моя паника рядом с её собственной меркнет, детским лепетом кажется.
На третью ночь с того визита меня чуть ни придушили во сне. А потом я услышал смех. Много смеха, громкого, раскатистого. Не постоянно, а так, на несколько секунд, хриплый, отрывистый, будто кашляет кто-то - и, разумеется, слышал я это или пока выходил из подъезда, или оставался сам с собой. Короче, в самое удачное время для скриммеров. И, знаешь ли, такие штуки в жизни работают на ура.
Особенно если за подобными звуками следуют вполне осязаемые фигуры. Ты можешь потрогать их. Они могут потрогать тебя. Только они медленные, редко шевелятся, больше стоят и смотрят. И белые, безмолвные. А смеяться продолжают - мычат как будто. На шее что-то вроде жабр. Ни носа, ни рта на бледном овале лица у существа не было.
Изводил меня так Порождённый неделю, пока я не сдался и не согласился на его просьбу.
Почему я ничего не мог сделать?
Вот тебе ещё одна аналогия.
Ты работаешь на батьку. Крепкого такого, серьёзного батьку. Потом перед ним провинилась. Вместо выговора он присылает к Тебе своих ребят, которые просто намекают, что Ты не одна. Они не трогают. Просто наблюдают. Шугнуть иногда могут, подшутить неудачно - но не смертельно, без рисков. Оказать сопротивление - прогневить батьку, заставить его уже не намекать, а действовать прямо. Я был тогда мелким, пороху особо не нюхал, мне хватило и этого. Достаточно хватило, чтоб в дальнейшем я не испытывал его терпения.
Нашёл в итоге я ему туда и смотрителя нового. И ручки добыл. Бомжей только не встречал больше. Как выяснилось в ходе дальнейшего наблюдения, они там все призраки, и в Лазарете собираются по праздникам. Тусят на годовщину революции, двадцать третье, день победы, двадцать шестое апреля и ещё пару дат из их жизни.
Ну, историю ещё одну я тебе на память рассказал, а теперь пора и честь знать.
Инквизитор потянулся, расправил плечи. Затушил тлеющую сигарету о ствол осины и направился через пролесок к хмурой заброшке.
На пороге на этот раз никого. Просто вход в темноту, фонарь на батарейках и записки.
Кривым почерком, в кромешной тьме, в лесу, на пороге заброшки разбирать эти каракули было той ещё радостью:
«мёртвым котикам очень грустно .___. наверное, они слишком забыли жизнь ~^.^~»
«не обижай мёртвых котиков. им не стыдно, но они маленькие. пойми их»
«мёртвые котики могут исчезнуть. но тогда ты услышишь их плач. подумай о слёзках котяток .-. им будет больно прощаться с тобой».
Мёртвые котики, говоришь. Подсел ты на них крепко, ох, подсел. Если это всё, что ты хочешь мне сказать, то у меня плохие новости. Очень плохие.
Но он мне оставил фонарь. Не готовил никаких загадок, словно понимал, что сделал мне достаточно больно, и настало время поговорить.
Ксёндз усмехнулся.
- Ротти, искать.
Парень настроен решительно: впереди гончая, загоняет жертву. Сам он - охотник, идущий по следу.
Порождённый просил так не делать - не беда, я пока что добрый.
Искать припадочный труп в здании, где есть два полноценных этажа и подвал - это всегда себе дороже. Сейчас не хотелось играть в загадки: я пришёл сюда за ответами.
Ирония, но знакомый стук тела о спинку стула я услышал уже на первом этаже - чуть дальше прямо и налево, в регистрационную. Тот редкий случай, когда Порождённый сидел. Он не удосужился напялить одежду для вящего маскарада. Просто вскарабкался на стул, больше валялся там - протянул ноги, дёргался в бёдрах. Руки на уровне груди, трясутся так, будто на электрическом стуле. Лицо перекошено, голову склонил. Дрожит, стучит челюстями - и весь в чёрно-белых тонах.
- Ахой, Плоть на кости! На, закури, - Инквизитор положил сигарету на столик перед Порождённым.
Потом вздохнул, снова поднял её, вставил между стучащих челюстей, поднёс огонь.
Тварь затянулась, закашлялась, выпустила дым, и лишь после успокоилась, села условно-ровно.
Ксёндз стоял перед ним. Тяжело, глубоко дышал, смотрел прямо на сущность по ту сторону регистрационной стойки.
Дёрганными движениями Порождённый указал на кипу листов.
«Так было нужно, правда. Куртка - не зло. Она тебя защищала.
Она срасталась с тобой, но не поглощала тебя. С новым телом ничего не страшно.
Белая Вдова - зло. Она мешала тебе. Делала тебя неполноценным. Ты разделял её страх».
Инквизитор покачал головой:
«Да, ты прав, - ответил он мысленно. - Теперь мне уже ничего не страшно».
«Быть с ней, - продолжал Порождённый в записках, - быть хуже. Быть глупым. Не таким, как ты.
Она убила твою невесту. Я за неё отомстил...». (Пять лет спустя, да? Ну-ну).
«...знаю, долго. Но вы земные склонны хранить чувства. Никогда не поздно для мести.
Это было твоим желанием. Ты создавал грусть, чтобы кормить грустного призрака. Не для себя. И потому что скорбел по покойной.
Я хочу помочь тебе. Защитить тебя. Право смотрящего - наблюдать. Изучать. Но не вмешиваться. Ты вмешиваешься. Ты в опасности, потому что опасен.
С моей защитой тебя не тронут. Без меня нам всем будет грустно :с
Подумай о мёртвых котиках».
Инквизитор отложил бумаги, снова посмотрел на корчащийся кадавр перед ним.
- Это всё, что ты хочешь сказать?
Порождённый указал на самый низ листа.
«Делай, что хочешь. Помни о своём праве».
- Я тебя понял, - почти шёпотом сказал Инквизитор. - Ротти, взять.
До сегодняшнего вечера я думал, что мёртвые не умеют кричать. Белая кричала. Что до Порождённого - этот вопль, хочу я того, или нет, но, скорее всего, ещё не раз вернётся ко мне в кошмарах.
Лязг зубов, рваные чавкающие звуки, хриплый кашель, утробный вой - всё смешалось в одно мгновение.
Плоть наконец отделилась от кости.
Одного мига достаточно, чтобы вскрыть глотку.
Одной секунды - чтобы залить стены кровью.
Даже в полутьме, при свете фонаря, её было слишком много, чтобы не видеть, не чувствовать, не слышать зловонного запаха.
Порождённый не сопротивлялся. Не знаю, не успел ли он, правда ли был так слаб - но он умер. В этом нет никаких сомнений.
Сначала были вопли и звуки борьбы. Потом - осыпающийся прах. И треск. Сильный треск вдоль стен. Слишком понятный и очевидный.
Хорошо, что всё происходило на первом этаже, и здание любезно соизволило рушиться сверху вниз.
Инквизитор стоял на поляне в окружении дубов и осин. За спиной - дорога на лесополосу. Прямо - обрушенные камни, бетонные балки, стёкла, руины.
Роддом, в котором обитал Порождённый, рухнул вместе со смертью хозяина этой обителей скорби. Вместе с теми самыми трофейными ручками. С бесконечными записками.
С мыслями про мёртвых котят. С работой. Стабильностью. Жизнью.
Инквизитор стоял у трассы и курил, смотрел на тёмно-серое небо. К горлу подступил комок. Хотелось кашлять.
Победа оказалась настолько лёгкой, что не принесла ничего, кроме ещё большего ощущения пустоты.
Что будет дальше?
Дома - разбитое зеркало в память о любимой. Чуть дальше по дороге - разрушенный офис начальника. Впереди за чертой трассы - город, в котором он вырос. Куда он должен вернуться. С Лазаретом и Вихрево, с Чревкой и Тихим уголком. Дом с мостиком в тайну и приют отбитых. О некоторых уже упоминалось вскользь, про часть Ты уже знаешь.
Вдали угадался свет фар, гул мотора - родное такси, родное лицо.
Зяма выглядел хмуро, не смотрел в глаза. Да и Ксёндз не стремился к беседе.
- Куда тебя? - спросил леший. - Как обычно?
Не знать, куда хочешь, садясь к лешему - верная смерть. Всего на мгновение захотелось признать это вслух.
- «Зарница», - сухо ответил парень, назвав отель на окраине. - Побыстрее, сейчас едва ли час ночи.
- Полпервого, если быть точным.
- Ну и прекрасно. Вези, тут не далеко. Только давай без «Ушаночек», хочу лирики.
Зяма косо ухмыльнулся, порылся в кассетах.
В уши ударил очень нестройный риф, а потом - печальный баритон патлача-анархиста. Он пел про город, тихий, как сон. Про пыль и тягучесть, медленную речку, вода как стекло.
Где-то есть город, в котором тепло.
Где-то, но не здесь. Не сейчас.
Инквизитор возвращался в Хмаровск, и однорукий таксист-мертвяк - единственный его спутник в начале самой долгой ночи.