Век чудес Карен Томпсон Уокер

        Что, если конец света наступит не сразу, а будет надвигаться постепенно, так, что мы сперва ничего и не заметим?
        Сначала день удлинится на несколько минут, потом рассвет запоздает, и вот уже в новостях объявляют, что планета вращается все медленнее,  - и сделать с этим ничего нельзя…
        Что случится с птицами в небе, с китами в океане, с космонавтами, застрявшими на орбите,  - и с обычной одиннадцатилетней девочкой, которая страдает от одиночества, мечтает о любви, разглядывает в телескоп изменившееся звездное небо и незаметно взрослеет, пока Земля неторопливо движется навстречу своей гибели?

        Карен Томпсон Уокер
        Век чудес

        Моим родителя и Кейси

        В эти последние минуты перед концом света кто-то закручивает крошечный, меньше ресницы, винтик, а кто-то тонкими руками расправляет цветы…

Джеймс Ричардсон,
«Другой конец света»



1

        Мы не заметили этого сразу. Да мы и не могли.
        Сначала лишнее время, изменившее привычный срок наступления сумерек, просто не ощущалось, словно расцветающая под кожей опухоль.
        Нас отвлекали войны и погода. Мы не обращали внимания на вращение Земли вокруг своей оси. На улицах далеких стран продолжали взрываться бомбы. Приходили и отступали ураганы. Заканчивалось лето. Начинался новый учебный год. Все шло как обычно. Секунды складывались в минуты. Минуты вырастали в часы. И у нас не было никаких оснований предполагать, что эти часы могут не превратиться в привычные, равновеликие и понятные каждому человеку дни.
        Позже, правда, появились люди, утверждавшие, что почувствовали наступление катастрофы раньше всех. Так говорили рабочие ночных смен, поставщики продовольственных магазинов, корабельные грузчики, дальнобойщики и прочие полуночники, обремененные бессонницей, заботами и болезнями. Они привыкли встречать рассветы. Их покрасневшие глаза заметили непривычную настойчивость утреннего сумрака, но каждый списал эту странность на переутомление и расшатанные нервы.
        Ученые объявили о случившемся шестого октября. Мы все помним тот день. Специалисты заявили, что действительно на Земле произошли изменения, а именно замедление. С тех пор мы так и называем этот процесс.

        - Мы не знаем, станет ли эта тенденция устойчивой,  - заявил скромный бородатый ученый на срочно организованной и ныне печально известной пресс-конференции. Он прокашлялся и перевел дыхание. Камеры светили ему прямо в глаза. А дальше наступил момент, который потом так часто показывали по телевизору, что голос ученого, его заикание, паузы и едва заметный акцент жителя Среднего Запада навек слились воедино с самой новостью. Он продолжил: - Но подозреваем, что станет.
        Сутки стали длиннее на пятьдесят шесть ночных минут.
        Поначалу люди собирались на улицах и кричали, что наступил конец света. Преподаватели в школе проводили с нами беседы. Я помню нашего соседа, мистера Валенсия, который доверху забил свой гараж консервами и бутылками с водой. Сейчас я понимаю, что он готовился к куда менее серьезной катастрофе.
        Продуктовые магазины быстро опустели, товары исчезли с полок, словно корова языком слизнула.
        Автострады встали. Люди слышали новости, и им хотелось бежать. Целые семьи набивались в микроавтобусы и пересекали границы. Автомобили сновали во все концы, как маленькие зверьки, застигнутые врасплох лучом света.
        Но спрятаться на Земле, разумеется, было негде.

2

        Новость обрушилась на нас в субботу.
        Честно говоря, в нашем доме изменений никто не заметил. Ранним утром все спали, поэтому на рассвете ничего особенного не почувствовали. Последние несколько часов до тех пор, когда мы осознали, что началось замедление, отложились в моей памяти, словно спрятанный под осколком стекла детский секретик.
        Моя подруга Ханна в ту ночь осталась у нас. Мы с ней по традиции устроились в спальных мешках на полу в гостиной, как делали уже сто раз до того. Мы проснулись от стрекотания газонокосилок, собачьего лая и мягкого скрипа батута, на котором прыгали близнецы из соседнего дома. Через час нам предстояло надеть синюю футбольную форму, зачесать волосы назад, намазаться кремом от загара и обуть шипованные бутсы.

        - Мне приснился ужасно странный сон,  - сказала Ханна, лежа на животе.
        Затем она оперлась на локоть и заложила за уши длинные, спутанные светлые волосы. Ханна отличалась особой, свойственной только худеньким девушкам красотой, о которой я могла лишь мечтать.

        - Тебе всегда снятся странные сны,  - ответила я.
        Ханна расстегнула спальник и села, подтянув колени к груди. На ее тонком запястье висел браслет с брелоками, один из них был половиной маленького медного сердечка. Вторая половина хранилась у меня.

        - Я как будто дома, но это не мой дом,  - продолжила она.  - Рядом мама, но тоже не моя. И сестры не мои.

        - А я редко запоминаю сны,  - заметила я и пошла выпускать кошек из гаража.
        В то утро мои родители занимались тем же, чем всегда,  - просматривали прессу за обеденным столом. Так и вижу их: мама в зеленом халате и с мокрой головой быстро перелистывает страницы, а полностью одетый папа, молча и внимательно, читает все статьи по порядку. Буквы отражаются в толстых стеклах его очков.
        Позже папа решил сохранить газету за то число. Он спрятал ее как фамильную драгоценность, положив к номеру, который вышел в день моего рождения. На страницах того субботнего выпуска, предвосхищая грядущие события, рассказывали о росте цен на городскую недвижимость, размывании пляжей и планах строительства новых дорожных эстакад. Еще сообщалось, что на прошлой неделе на местного сёрфера напала большая белая акула, а пограничники нашли пятикилометровый подземный тоннель, прорытый контрабандистами из Штатов в Мексику. Кроме того, полиция обнаружила тело давно пропавшей девушки, погребенное под грудой белых камней в восточной пустыне. Время наступления рассвета и заката, которое так и не подтвердилось, было напечатано в таблице на последней странице.
        За полчаса до того, как на нас обрушились новости, мама поехала за булочками.
        Думаю, кошки почувствовали перемены раньше нас. Они обе были сиамками, но из разных пометов. Хлоя, ласковая пятнистая соня, и Тони, полная ее противоположность: старый сварливый дурень, который сам драл на себе шерсть. Ее клочки вечно летали по дому и застревали в ковре, как крошечные перекати-поле.
        В те последние минуты я насыпала сухой корм в миски. Кошки вдруг навострили уши и повернулись в сторону двора. Возможно, они почуяли перемены. Они хорошо знали звук мотора маминого «вольво». Я так и не поняла, что именно их тогда насторожило - шорох колес стремительно подъехавшей к дому машины или истерический визг тормозов.
        Через мгновение я и сама догадалась, что мама взволнована, услышав на крыльце ее торопливые шаги и нервное звяканье ключей: на обратном пути из булочной она узнала тогда свежую, а теперь печально известную новость.

        - Немедленно включите телевизор!  - крикнула она с порога, когда ворвалась в комнату, запыхавшаяся и вспотевшая. Забытые в замочной скважине ключи так весь день и проболтались в двери.  - Происходит что-то кошмарное.


        Мы давно привыкли к маминой манере излагать мысли. Она любила приукрашивать, сгущать краски, преувеличивать. Выражение «кошмарно» могло относиться к чему угодно. Иногда оно обозначало тысячи совершенно обыденных ситуаций: уличную жару или пробки, подтекающие трубы или длинные очереди. Даже еле уловимый сигаретный дым порой становился «действительно и абсолютно кошмарным».
        Поэтому мы не торопились реагировать. Папа в желтой застиранной футболке «Падрес» вообще не сдвинулся с места - так и остался сидеть за столом, в одной руке держа чашку кофе, а другой почесывая затылок. Он как раз заканчивал читать статью из деловой рубрики. Я подошла к маме и открыла шуршащий бумажный пакет с булочками. Даже Ханна настолько хорошо ее знала, что продолжала спокойно копаться на дальней полке холодильника в поисках сливочного сыра.

        - Вы вообще знаете, что творится?  - спросила мама.
        Нет, мы не знали.
        В молодости мама была актрисой. Она снималась в основном в рекламе шампуней и товаров для кухни, кассеты с ее роликами до сих пор пылились стопкой рядом с телевизором. Все говорили, что раньше мама отличалась удивительной красотой. Несмотря на то что с возрастом она прибавила в весе, я до сих пор восхищалась ее гладкой кожей и высокими скулами. Мама преподавала в средней школе - один час драматического искусства и четыре часа истории в неделю. Мы жили в ста пятидесяти километрах от Голливуда.
        Мама встала на наши спальники в двух шагах от телевизора. Размышляя об этом сейчас, я сразу вспоминаю, как она прикрывала рот ладонью - она всегда так делала, когда волновалась. Но тогда меня взбесило, что она топчет черными подошвами кроссовок чудесный спальник Ханны, розовый и в горошек. Он специально был предназначен не для невзгод туристического отдыха, а мягких ковров в отапливаемых домах.

        - Вы меня слышали?  - спросила мама, нервно оглядываясь на нас.
        Я засунула в рот огромный кусок булки со сливочным сыром. В передних зубах у меня застряло кунжутное семечко.

        - Джоэл!  - крикнула она отцу.  - Я серьезно. Это чудовищно.
        Только тогда папа поднял взгляд от газеты, хотя так и не оторвал палец от строки, которую читал. Разве могли мы знать, что пыл маминых слов в кои-то веки соответствовал космическому масштабу событий?

3

        Мы жили в Калифорнии и, естественно, привыкли к колебаниям почвы. Мы знали о том, что ее поверхность может смещаться и подрагивать. У нас всегда лежали наготове фонарики с батарейками, а в туалете стояли галлоны с водой. Появление трещин на тротуарах казалось нормальным явлением. Бассейны иногда начинали плескаться и переливаться через край. Мы все умели прятаться под столами и уворачиваться от летящих осколков стекла. В начале каждого учебного года мы даже собирали большие герметичные мешки с продуктами длительного хранения на случай, если ядерный взрыв застанет нас в школе. Но в результате мы, калифорнийцы, оказались готовы к бедствию не лучше тех, кто строил себе дома на гораздо более спокойной земле.
        Когда мы наконец осознали, что произошло тем утром, то сразу выбежали во двор, ожидая от неба каких-то подтверждений. Но оно казалось обычным - синим и безоблачным. Солнце светило по-прежнему. Со стороны моря дул знакомый ветер, и в воздухе пахло, как всегда,  - скошенной травой и жимолостью. Эвкалипты покачивались на ветру, словно морские анемоны. Чай в мамином чайнике уже успел завариться. Вдалеке за забором буднично гудела автострада. Высоковольтные провода продолжали жужжать.
        Если бы мы подбросили футбольный мяч в воздух, то вряд ли заметили бы, что он падает на землю чуть быстрее и ударяется о нее чуть сильнее, чем обычно. Одиннадцатилетняя девочка-подросток из пригорода, я стояла на улице рядом со своей лучшей подругой, и мне казалось, что мир совсем не изменился.


        На кухне мама хлопала дверцами и выдвигала ящики, лихорадочно проверяя, есть ли в доме все необходимое.

        - Я просто хочу знать, где лежат лекарства,  - объяснила она.  - Неизвестно, что может случиться.

        - Пойду-ка я домой,  - сказала Ханна, обхватив себя руками. Она все еще не сняла фиолетовую пижаму и не причесалась. Капризные волосы, которые она отращивала со второго класса, требовали особого ухода. У всех моих знакомых девочек-мормонов были длинные прически. Доходившие до пояса волосы Ханны закручивались на концах, как язычки пламени.  - Моя мама тоже, наверное, сходит с ума,  - добавила она.
        Дома Ханну ждали многочисленные сестры, а я была единственным ребенком в семье. Когда Ханна уходила, я всегда расстраивалась. Слишком тихо становилось у нас без нее.
        Я помогла ей скатать спальник. Она собрала рюкзак.
        Если бы я знала, как не скоро состоится наша следующая встреча, то нашла бы особые слова, чтобы попрощаться. А так мы просто помахали друг другу, и папа отвез ее домой, на соседнюю улицу.
        По телевизору не показывали ничего особенного - никаких горящих городов, разрушенных мостов, покореженного металла, выжженной земли или изуродованных домов. Не было ни раненых, ни убитых. Поначалу катастрофа казалось совершенно невидимой.
        Наверное, поэтому я ощущала тогда не страх, а возбуждение из-за нарушения привычного течения жизни, из-за предчувствия чего-то нового.
        А вот мама пришла в ужас.

        - Как же так?  - повторяла она, то закалывая, то распуская свои красивые, выкрашенные в каштановый цвет волосы.

        - Может, метеорит?  - предположила я. Мы изучали Вселенную на уроках естествознания, я уже помнила порядок планет Солнечной системы и знала названия всех парящих в космосе небесных тел, а также имела представление о кометах, черных дырах и осколках гигантских камней.  - Или ядерная бомба?

        - Это не ядерная бомба,  - сказал папа, глядя на экран телевизора. Я видела, как двигались желваки на его лице. Он стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Садиться он не собирался.

«Человек способен адаптироваться к новым условиям - в известных пределах, конечно,
        - говорил по телевизору ученый. На его воротнике чернел крохотный микрофон. Ведущий наседал на него, добиваясь информации о худшем варианте развития событий.
        - И если скорость вращения Земли продолжит снижаться - подчеркиваю, пока это просто предположение,  - то могу сказать, что нас ждут серьезные климатические изменения и, как следствие, землетрясения, цунами, массовое вымирание растений и животных. Возможно, океаны сместятся к полюсам…»
        У нас за спиной стучали на ветру вертикальные жалюзи, вдали рычал вертолет, шум его лопастей врывался в дом сквозь занавешенные окна.

        - Почему же это произошло?  - спросила мама.

        - Хелен,  - сказал отец,  - я знаю не больше тебя.
        Про футбольный матч мы конечно же забыли. Моя форма весь день провисела на вешалке, а наколенники так и остались валяться в чулане.
        Потом я узнала, что в тот день на игру пришла только Микаэла, и, как всегда, опоздала. В одних носках, с распущенными волосами и бутсами через плечо, она мчалась с холма к полю, выплевывая попадавшие ей в рот кудряшки, но так и не встретила ни одной разминающейся девочки. Ветер не надувал синие майки, не трепал косички. Не увидела она ни родителей, ни тренеров: матери в солнцезащитных козырьках не потягивали холодный чай, отцы в шлепанцах не прогуливались вдоль линии поля. Не было ни ящиков со льдом, ни шезлонгов, ни нарезанных дольками апельсинов. Потом Микаэла, наверное, заметила, что на верхней стоянке для машин пусто. Только сетки бесшумно колыхались в воротах - единственное подтверждение того, что когда-то здесь играли в футбол.

        - Ты же знаешь мою маму,  - сказала она мне много дней спустя за ланчем, нарочито ссутулившись и привалившись к стене в подражание сексапильным семиклассницам.  - Когда я вернулась на нижнюю парковку, ее и след простыл.
        Мама Микаэлы была самой молодой родительницей в нашем классе. Остальным, даже самым эффектным, мамашам уже перевалило за тридцать пять, моя вообще отметила сорокалетие, а микаэловской маме только-только исполнилось двадцать восемь. Сама Микаэла это отрицала, но мы-то понимали, что это правда. Ухажеры так и вились вокруг нее. Гладкая кожа, упругое тело, высокий бюст и узкие бедра вызывали у нас смутное и безотчетное ощущение досады. Микаэла единственная из моих знакомых жила не в доме, а частной квартире, да еще и без отца.
        Юная микаэловская мамаша новости проспала.
        Спустя несколько дней я спросила Микаэлу:

        - Ты что, ничего не видела по телевизору?

        - У нас нет кабельного, забыла? Да и вообще, я телик редко включаю.

        - А радио в машине?

        - Не работает.
        Микаэла и в обычное время обожала прогулки и поездки. В первый день замедления, пока все смотрели новости по домам, она торчала на футбольном поле и возилась с древним, неисправным и забытым даже своим создателем телефонным автоматом до тех пор, пока не приехал тренер с официальным объявлением об отмене матча. Он-то и подбросил Микаэлу до дома. В нашем классе она единственная до сих пор обходилась без мобильника.
        К полудню информационные каналы иссякли. Они обсасывали каждый свежий факт, вновь и вновь пережевывали самые мелкие новостные крошки. Но для нас это не имело значения: мы слушали как завороженные.
        Я весь день просидела на ковре перед телевизором в компании родителей. До сих пор помню, каково нам было в те часы. Потребность в новой информации ощущалась просто физически.
        Мама то и дело проверяла цвет и чистоту воды в кранах по всему дому.

        - Милая, с водой ничего не случится,  - говорил папа.  - Это же не землетрясение.
        Он держал очки в руках и протирал стекла краем футболки, словно выход из затруднительной ситуации зависел от четкости его зрения. Мне всегда казалось, что без очков папины глаза становятся маленькими и начинают косить.

        - Ты ведешь себя так, будто это ерунда какая-то,  - сказала мама.
        В то время разногласия между родителями были совсем незначительными.
        Папа посмотрел сквозь стекла на свет и аккуратно водрузил очки на нос:

        - Скажи, что я должен сделать, и я это сделаю.
        Отец работал врачом. Он верил в возможность решения проблем, верил в диагнозы и успешное лечение. Тревога, по его мнению, являлась лишь ненужной тратой времени и сил.

        - Народ в панике,  - продолжала мама.  - А что, если люди, отвечающие за водоснабжение, электроэнергию и поставку продовольствия, разбегутся?

        - Нам останется только пережить это,  - ответил папа.

        - Отличный план,  - парировала мама.  - Просто шикарный!
        Она быстро прошла на кухню, шлепая по кафелю босыми ногами. Я услышала, как щелкнула дверца барного шкафчика и зазвенел лед в стакане.

        - Уверена, все будет хорошо,  - сказала я, ощущая потребность произнести хоть что-нибудь жизнеутверждающее. Внезапно я так охрипла, что слова получились похожими на кашель.  - Все как-нибудь наладится.
        Сумасшедшие вперемешку с гениями заполонили все телепередачи. Они размахивали научными статьями, которые отказались публиковать серьезные издания. Эти одинокие волки утверждали, что предвидели катастрофу раньше всех.
        Мама вернулась на диван со стаканом в руках.
        В нижней части экрана пылали красные буквы: «Это конец?»

        - Да перестань,  - сказал отец.  - Они просто раздувают сенсацию. Интересно, что говорят по государственным каналам?
        Вопрос повис в воздухе. Никто не щелкнул пультом. Отец взглянул на меня и сказал маме:

        - Думаю, ей не стоит это смотреть. Джулия, не хочешь попинать мяч?

        - Нет, спасибо,  - ответила я, боясь пропустить какую-нибудь новость.
        Я натянула толстовку на колени. Тони, вытянув лапы и хрипла дыша, спал рядом на коврике. Он казался очень худым от того, что позвонки бугорками выпирали у него на спине. Хлоя спряталась под диваном.

        - Ну все, хватит, пойдем поиграем,  - сказал папа, доставая из чулана мой мяч и пробуя его на упругость.  - Кажется, немного сдулся…
        Папа обращался с насосом так нежно, словно держал в руках один из своих медицинских инструментов. Он втыкал иголку в отверстие с точностью и аккуратностью хирурга, а затем начинал обстоятельно накачивать мяч, запуская в него воздух порциями, как это делает аппарат искусственного дыхания.
        Я неохотно зашнуровала кроссовки, и мы пошли на улицу.
        Мы перебрасывали друг другу мяч в полной тишине, по-прежнему отлично слыша болтовню телеведущих. Их голоса накладывались на глухие удары ног по мячу.
        Соседские дворы вымерли. Качели застыли в неподвижности, будто внезапно сломались. Перестал поскрипывать батут близнецов. Мне хотелось вернуться в дом.

        - Хороший удар,  - сказал папа.  - Точный.
        Вообще-то, он мало понимал в футболе, даже бил не той стороной стопы. Следующий удар я не рассчитала, и мяч полетел в кусты жимолости в дальнем углу двора. Игра закончилась.

        - Ты в порядке?  - спросил папа.
        По небу начали кружить большие птицы, не городские, а хищные: ястребы, орлы и вороны. Их тяжелые крылья напоминали о диких лесах, еще сохранившихся на востоке региона. Птицы перелетали с дерева на дерево, их клекот заглушал щебет наших дворовых пичуг. Я знала, что животные чувствуют приближение опасности лучше и прячутся от нее намного раньше людей. За несколько минут, а то и часов до начала цунами или извержения вулкана слоны рвут цепи и убегают, а змеи, спасая свою жизнь, проползают многокилометровые расстояния.

        - Как думаешь, птицы уже знают?  - спросила я, задрав голову и чувствуя, как напряглись мышцы шеи.
        Папа тоже посмотрел вверх, но ничего не ответил. Ястреб спикировал на крону нашей сосны, окинул взглядом все вокруг, затем поднялся в воздух и улетел в сторону западного побережья.

        - Теперь они заявляют, что это скажется на земном притяжении!  - крикнула мама через застекленную дверь.

        - Мы будем через минуту,  - ответил папа. Он сильно сжал пальцами мое плечо, а потом поднял глаза к небу, будто фермер, высматривающий признаки скорого дождя.  - Помни о том, что люди - самые разумные существа, ладно? Подумай о том, сколько всего они изобрели: космические ракеты, компьютеры, искусственное сердце. Мы всегда решаем проблемы, любого масштаба. Всегда.
        Мы поднялись к застекленной двери, прошли по кафельному полу прихожей и присоединились к маме, причем папа настоял, чтобы мы вытерли ноги о коврик перед входом, словно соблюдение этого ритуала гарантировало нам безопасность. Но, несмотря на его слова, несмотря на наше спокойное поведение и внешнюю устойчивость окружающего мира, у меня было отчетливое ощущение, что все вокруг начинает рушиться.


        В последующие часы нам оставалось лишь ждать и волноваться. Мы терялись в догадках, строили предположения, фантазировали. Толпы ученых и чиновников из телевизора и Интернета заполонили нашу гостиную. Они предлагали новые идеи и пути выхода из кризиса. Мы как никогда внимательно изучали траекторию движения солнца по небу. Мама пила виски со льдом. Папа слонялся по дому. Я не находила себе места. В ту субботу время шло иначе. Утро уже казалось далеким, как вчерашние сутки. Когда наступил закат и солнце ушло за западные холмы, у меня создалось впечатление, что в тот день, явно удлинившийся не на один час, вместилась целая неделя.
        Ближе к вечеру папа поднялся по лестнице в спальню и спустился уже переодетым, в рубашке, темных носках и с выходными ботинками в руках.

        - Ты куда-то собираешься?  - спросила мама.

        - Мне к шести, ты забыла?
        Отец помогал детям появиться на свет и специализировался на сложных родах. Его вызывали в срочных случаях. Иногда он работал ночью и часто дежурил в больнице по выходным.

        - Не ходи,  - сказала мама.  - Только не сегодня.
        Помню, во мне вспыхнула надежда, что ей удастся убедить отца остаться, но он продолжал завязывать шнурки. Ему нравилось, когда петельки получались одинакового размера.

        - Все поймут, если тебя не будет. Сейчас жуткие пробки, всюду хаос и паника.
        Некоторые папины пациентки проводили в больнице по несколько месяцев, давая своим будущим детям возможность набраться сил для выживания в этом мире.

        - Хелен, перестань. Ты знаешь, что я должен идти,  - сказал папа.
        Он уже собрался и стоял перед нами, похлопывая себя по нагрудному карману. Я услышала приглушенное звяканье ключей.

        - Ты нам нужен! Мне не хотим, чтобы ты уходил. Правда, Джулия?  - Мама прильнула к папиной груди. Он был сантиметров на тридцать выше ее ростом.
        Конечно, я тоже хотела, чтобы он остался, но степень моей дипломатичности определялась возрастом.

        - Мне бы не хотелось, чтобы папа уходил,  - ответила я вкрадчиво.  - Но если ему так надо…
        Мама отвернулась от меня и продолжила более мягким тоном:

        - Умоляю тебя. Ведь непонятно, что творится.

        - Да брось ты…  - И он погладил ее по волосам.  - Не драматизируй. До завтрашнего утра ничего не случится. Готов спорить, все наладится.

        - Это каким же образом?
        Отец поцеловал маму в щеку и помахал мне из прихожей. Затем вышел и закрыл за собой дверь. Вскоре мы услышали, как отъезжает его машина.
        Мама упала на диван рядом со мной:

        - Ну, хоть ты меня не бросила. Теперь мы должны заботиться друг о друге.
        Мне очень хотелось сбежать в гости к Ханне, но я понимала, что расстрою маму.
        С улицы донеслись детские голоса. Сквозь жалюзи я разглядела семейство Капланов, неторопливо шествующее по тротуару. По субботам они из-за Шаббата не пользовались автомобилем. Они прогуливались вшестером: мистер и миссис Каплан, Якоб, Бет, Аарон и малыш в коляске. Младшие Капланы посещали еврейскую школу в северной части города. Одевались они всегда в черное. Своими развевающимися длинными юбками и строгими брюками они напоминали мне персонажей старых фильмов. С Бет, моей ровесницей, я не поддерживала никаких отношений. Она держалась особняком. Сейчас Бет шла в рубашке с длинными рукавами, в прямой черной юбке до земли и в стильных ботиночках из красной лакированной кожи. Самовыражаться она могла только при помощи обуви. Пока они степенно плыли мимо дома и самый младший Каплан срывал с нашей лужайки одуванчики, я вдруг подумала, что им, наверное, еще ничего не известно о замедлении.
        Спустя какое-то время я узнала от Якоба, что не ошиблась: Капланы пребывали в неведении вплоть до заката. Шаббат закончился, Господь позволил им включить свет и телевизор. И только тогда они поняли, что мир уже никогда не станет таким, каким они его знали с рождения. Человек, не слышавший новостей, не замечал ничего особенного. Конечно, потом положение изменилось, но в тот, самый первый день Земля казалась совершенно обычной.
        Мы жили в конце квартала, построенного в семидесятые годы и поделенного на квадратные километры участков. На каждом из них стоял оштукатуренный дом с асбестовыми потолками и стенами. Кривые оливы, когда-то росшие на всех лужайках, выкорчевали и заменили более модными и жадными до влаги деревьями. Дворы содержались в чистоте, но до фанатизма в этом деле никто не доходил. В редкой траве росли маргаритки и одуванчики. Почти каждый дом увивали розовые, дрожащие на ветру гроздья бугенвиллей.
        Судя по старой спутниковой карте, на которой каждый угол обозначался лампочкой, здания нашего квартала были выстроены ровными параллельными рядами, словно десять висящих на веревке термометров. Наш дом, затерянный в переплетении скромных улочек, находился в дешевой части побережья калифорнийского холма, более престижная сторона которого спускалась к океану.
        Зато на рассвете наши дома заливало светом. Кухонные окна смотрели на восток. Пока закипали кофейники и лилась вода в душевых, пока я чистила зубы или выбирала наряд для школы, утренние лучи били прямо в стекла. Во второй половине дня нас накрывала прохладная тень: каждый вечер солнце пряталось за крыши дорогих домов и целый час плавно опускалось в океан. В тот день мы ждали закат с тревогой.

        - Кажется, сдвинулось чуть-чуть,  - сказала я, щурясь.  - Точно, идет вниз.
        По всей улице открывались двери гаражей. Показались легковушки и внедорожники, потрепанные от частой перевозки вещей, детей и собак. Многие соседи вышли во двор и теперь стояли, скрестив руки. Все глядели на небо, будто ждали начала салюта.

        - Не смотри прямо на солнце,  - сказала мама, которая сидела на крыльце рядом со мной.  - Глаза испортишь.
        Она вскрыла упаковку пальчиковых батареек, найденных в ящике комода. На цементном полу лежали три фонарика - наш мини-арсенал для борьбы с темнотой. Хотя солнце стояло еще высоко, маму обуревал страх перед необычно долгой ночью.
        Далеко в конце улицы я заметила свою подругу детства Гэбби, которая в одиночестве устроилась на крыше. Мы стали редко видеться с тех пор, как родители перевели ее в частную школу в соседнем городке. Как и обычно, она была одета во все черное. Ее крашеные волосы темнели на фоне неба.

        - И зачем она так покрасилась?  - удивилась мама.

        - Понятия не имею,  - ответила я. Гэбби сидела довольно далеко, но я все-таки разглядела в каждом ее ухе по три сережки.  - Наверное, просто захотелось.
        Рядом гудел радиоприемник. Медленно тянулись минуты. По радио обсуждали «проблему урожая». Я так и не поняла, родился ли этот термин в тот день или уже имел свою давнюю забытую историю и упоминался в соответствующих разделах учебников. Новый вопрос, требующий нового ответа, звучал так: долго ли просуществуют сельскохозяйственные культуры без света?
        Мама один за другим проверила фонарики, направляя их луч себе на ладонь. Она заменила старые батарейки на новые, словно перезарядила ружья.

        - Не понимаю, почему твой отец до сих пор не позвонил.
        Мама вынесла на крыльцо беспроводной телефон, но он безмолвствовал. Потом сделала несколько маленьких бесшумных глотков из стакана. Помню, как в нем позвякивал лед, а вода капала с краев, оставляя на цементном полу странные узоры.
        Конечно, панике поддались не все. Моя учительница музыки Сильвия, жившая через дорогу, продолжала работать в саду, как ни в чем не бывало. Сперва она ползала по земле на четвереньках, и в руках у нее сверкали садовые ножницы. Затем она отправилась на прогулку по кварталу. Сабо постукивали по тротуару, рыжие пряди выбились из наскоро заплетенной косы.

        - Привет, Джулия,  - сказала она, дойдя до нашего двора, и улыбнулась маме, но так и не назвала ее по имени. Они были ровесницами, но Сильвия почему-то выглядела моложе.

        - Кажется, ты не особенно переживаешь,  - заметила мама.

        - Que sera sera,  - вздохнула Сильвия.  - Я всегда так говорю. Будь, что будет.
        Я любила Сильвию, хотя знала, что маме она не нравится. Она казалась мне красивой и прикольной, и от нее вкусно пахло. Ее тонкие, длинные, словно ветви эвкалипта, руки и ноги постоянно были украшены массивными браслетами с бирюзой. Но перед уроком игры на фортепиано она всегда снимала их, чтобы лучше чувствовать единение с клавишами. Она даже разувалась перед тем, как сесть за инструмент.

        - Хотя, возможно, у меня просто помутнение рассудка,  - добавила Сильвия.  - Я сейчас в середине очищения.

        - Какого очищения?  - заинтересовалась я.

        - Поста,  - ответила она и наклонилась ко мне, чтобы объяснить. Я заметила, как мама отодвигает фонарики подальше за спину. Кажется, ей стало стыдно за свой страх.  - Никакой еды и алкоголя, только вода. В течение трех дней. Уверена, что твоя мама тоже так делает.
        Мама покачала головой:

        - Нет, я таким не занимаюсь.
        Теперь уже мне стало неловко за покрытый испариной стакан, который стоял у мамы за спиной. На минуту воцарилось молчание.

        - Как бы там ни было, все происходящее - не повод прекращать занятия, Джулия. Увидимся в среду,  - добавила Сильвия перед уходом.
        Несколько следующих дней Сильвия, надев панаму, так же невозмутимо подрезала розы и пропалывала сорняки.

        - Знаешь, такая худоба вредна для здоровья,  - заметила мама, когда Сильвия вернулась в свои садовые владения. Мамин гардероб был переполнен платьями на размер меньше, чем нужно. Упакованные в пластик, они ждали дня, когда мама сбросит несколько килограммов, расстраивающих ее уже много лет.  - У нее все кости можно пересчитать.
        Что ж, это была правда.

        - Смотри, фонари зажглись!  - воскликнула я.
        Фонари включались автоматически с наступлением темноты. Но в тот день солнце еще сияло.
        Я представила людей, живущих на другой стороне планеты, в Индии и в Китае. Они толпились во мраке и тоже ждали - только, в отличие от нас, не заката, а рассвета.

        - Мог бы хоть сообщить, что добрался до работы,  - проворчала мама.
        Она снова набрала номер, подождала несколько гудков и положила трубку.
        Однажды я ездила к папе на работу. При мне ничего особенного там не произошло. Беременные лежали в кроватях, смотрели телевизор и все время что-то жевали. Отец задавал им вопросы и проверял графики. Будущие папаши кружили поблизости.

        - Я же просила его позвонить,  - не успокаивалась мама.
        Ее тревога передавалась мне, хотя я и старалась не поддаваться.

        - Наверное, он просто очень занят.
        В конце улицы я заметила Тома и Карлотту - пожилую пару, которые сидели возле своего дома. Он - в застиранной майке и джинсах, она - в ботинках «Биркенсток» и с длинной седой косой через плечо. В этот час они всегда отдыхали в шезлонгах на дорожке, с сигаретами и коктейлем «Маргарита» в руках. Через открытую дверь гаража виднелись кольца игрушечной железной дороги Тома. За последние годы почти все обитатели нашей улицы уже переставили или хотя бы отремонтировали свои дома - образно говоря, отполировали пожелтевшие зубы. И только жилище Тома и Карлотты пребывало в первозданном виде. Даже полы там устилал все тот же старый бордовый ковролин. Я это знала точно, потому что заходила к ним, продавая скаутское печенье.
        Том заметил мой взгляд и поднял руку с бокалом в знак приветствия. Мы почти не знали друг друга, но он всегда относился ко мне с симпатией. Я помахала в ответ.
        На дворе стоял октябрь, больше похожий на июль: в воздухе пахло летом, и небо в семь часов вечера оставалось светлым.

        - Надеюсь, телефоны исправны,  - с беспокойством сказала мама.  - Телефоны-то ведь должны работать?
        В ту ночь во мне проявились многие мамины черты, в частности способность зацикливаться на чем-то одном и неумение смиряться с неопределенностью. А вот ее широкие бедра и высокие скулы дремали во мне еще несколько лет. Тогда я этого не понимала.

        - Мам, расслабься!
        Наконец телефон зазвонил. Мама немедленно ответила, но через секунду в ее голосе послышалось разочарование, и она передала трубку мне.
        Звонила Ханна.
        Я поднялась с крыльца и пошла на лужайку, прижимая телефон к уху и щурясь на солнце.

        - Нет времени болтать. Я просто хотела сказать, что мы уезжаем,  - сообщила Ханна.
        В трубке слышались голоса ее сестер. Я представила, как она стоит посреди их общей спальни, вспомнила желтые в полоску занавески, сшитые ее мамой, гору плюшевых игрушек на кровати и разбросанные по комоду заколки для волос. Мы провели немало часов в этой комнате.

        - А куда едете?.

        - В Юту.  - Голос Ханны казался испуганным.

        - И когда вернетесь?

        - Мы не вернемся.
        Меня охватила паника. В тот год мы с Ханной практически не разлучались, и учителя даже начали путать наши имена.
        Как я позже узнала, после начала замедления тысячи мормонов собрались в Солт-Лейк-Сити. Ханна сказала, что их церковь определила точное место Второго пришествия Спасителя. Там уже построили гигантское зернохранилище, чтобы прокормить ожидающих конца света мормонов.

        - Вообще-то, мне нельзя тебе об этом рассказывать, ты ведь не принадлежишь к нашей церкви,  - добавила она.  - Но это правда.
        Моя семья происходила из мирного лютеранского рода, поэтому никакими секретами не владела и четкими знаниями о конце света не располагала.

        - Ты еще здесь?  - спросила Ханна.
        Мне было трудно говорить. Я стояла на газоне и пыталась не заплакать. Наконец я выдавила из себя:

        - Вы уезжаете навсегда?
        Я услышала, как Ханну окликнула ее мама.

        - Надо бежать, я попозже еще наберу,  - ответила она и повесила трубку.

        - Что она сказала?  - крикнула мама с крыльца.
        У меня перехватило дыхание.

        - Ничего,  - сказала я.

        - Ничего?  - удивилась мама.
        У меня из глаз брызнули слезы, но она их не заметила.

        - Странно, что папа до сих пор не позвонил. Может, у него телефон разрядился?  - продолжила она.

        - О господи,  - сказала я.  - От твоих слов только хуже.
        Мама помолчала. Потом взглянула на меня и резко ответила:

        - Не считай, будто ты - самая умная. И не поминай имя Господа всуе.
        Голос радиоведущего искажали помехи, и мама стала настраивать приемник. Говорил эксперт из Гарварда:

        - Если ситуация не изменится, грядет катастрофа, угрожающая всем видам зерновых культур и всемирному продовольственному запасу.
        Минуту мы просидели в тишине.
        Неожиданно из дома послышался глухой удар. Затем что-то мягко шлепнулось на пол, и зазвенело разбитое стекло.
        Мы с мамой обе так и подпрыгнули.

        - Что это было?  - спросила она.
        Мы были готовы вообразить самое невообразимое, и поверить в невероятное. Теперь мне повсюду мерещилась опасность. Из каждой щели выглядывал страх.

        - Звук неприятный,  - заметила я.
        Мы бросились в дом и обнаружили на кухне полный беспорядок. Моя утренняя булочка так и валялась недоеденной на тарелке - точно на том месте, где я ее оставила девять часов назад. Сливочный сыр засох по краям. Кошки перевернули банку йогурта и тщательно вылизали ее содержимое. Кто-то оставил открытым молоко. На стуле висел забытый Ханной футбольный свитер.
        Источником шума оказалась птица. Голубая сойка врезалась в закрытую кухонную форточку и рухнула вниз, видимо сломав тонкую шейку. Ее тельце с неуклюже распростертыми крыльями лежало на полу веранды.

        - Может, она просто без сознания,  - предположила мама.
        Мы застыли у разбитого стекла.

        - Не похоже,  - ответила я.
        Вскоре мы поняли, что замедление действует и на силу гравитации. По всей видимости, инерция движущихся тел увеличилась, а наша зависимость от земного притяжения уменьшилась. Возможно, именно это изменение физических законов и отправило птицу, не успевшую свыкнуться со своей новой скоростью, прямиком к нам в окно.

        - Может, унести ее куда-нибудь?  - предложила я.

        - Не трогай ее. Папа сам все сделает.
        Мы оставили сойку на месте гибели, а кошек заперли в гараже.
        На кухне мы тоже не стали убираться. Там совсем недавно делали ремонт, и теперь слабый, до сих пор не выветрившийся запах краски обогатился привкусом скисшего молока. Мама снова наполнила стакан: два свежих кубика льда звякали и подпрыгивали под струей пенящегося виски. Никогда не видела, чтобы она столько выпивала за день.
        Затем она снова вышла на крыльцо и предложила присоединиться к ней.
        Но я уже так устала от маминого беспокойства, что отправилась к себе в комнату и рухнула на кровать.
        Двадцать минут спустя солнце все-таки соскользнуло за холм - в доказательство того, что, вопреки всему, Земля хоть и медленно, но продолжала вращаться.


        Ночью ветер усилился и поменял направление. Теперь он не дул с моря, а с воем и визгом набрасывался со стороны пустыни. Эвкалипты во дворе отчаянно боролись со стихией, но, судя по ярким звездам на безоблачном небе, шторм нам не грозил.
        Одновременно с кухни я слышала стук шкафчика, мягкое поскрипывание дверных петель, шлепанье маминых босых ног, звук отвинчивающейся бутылочки с лекарством и журчание воды, льющейся в раковину, а затем стакан.
        Мне хотелось, чтобы папа был дома. Я постаралась представить, чем он занят в больнице. Может, именно в этот момент его руки принимают новорожденного. Я подумала о том, каково родиться в такую ночь.
        Вскоре уличные фонари погасли, оставив мою комнату даже без своего слабого света. Наступило время восхода солнца, но мрак продолжал окутывать окрестности. Для меня, городской жительницы, эта густая, словно деревенская, темнота оказалась чем-то новым.
        Я вышла из комнаты и очутилась в коридоре. Из-под двери родительской спальни на ковер падал болезненный голубой отсвет телевизора.

        - Тебе тоже не спится?  - спросила мама, когда я открыла дверь. В своей старой белой ночнушке она выглядела совсем изможденной. Вокруг глаз пролегли тонкие морщинки.
        Я забралась к ней в кровать и спросила, откуда взялся этот ветер.
        Мы перешептывались, словно рядом кто-то спал. Телевизор работал без звука.

        - Просто наступил сезон Святой Анны,  - ответила она, поглаживая меня по спине.  - Осенью всегда так. Это-то как раз нормально.

        - Который час?  - поинтересовалась я.

        - Без четверти восемь.

        - Так ведь утро уже!

        - Утро…
        Небо оставалось темным. Мы не замечали никаких признаков рассвета. Слышно было, как кошки в гараже беспокоятся и царапают дверь. Тони настырно подвывал. Даже он, практически слепой от катаракты, чувствовал, что творится что-то неладное.

        - Папа звонил?
        Мама кивнула:

        - Он останется еще на одну смену, потому что не все вышли на работу.
        Мы еще долго сидели в тишине, слушая вой ветра. Отблески телеэкрана отражались на белых стенах.

        - Когда папа вернется домой, не тревожь его. Пусть отдохнет. У него выдалась тяжелая ночь.

        - А что случилось?
        Мама прикусила губу, глядя в телевизор:

        - Умерла женщина.
        Умерла?
        На моей памяти такое в папиной практике случилось впервые. Смерть во время родов казалась мне чем-то невероятным, будто гибель от полиомиелита или чумы. Подобный исход полностью исключался благодаря мониторам, медицинскому оборудованию, стерильным рукам, бактерицидному мылу, лекарствам, передовым методам лечения, а также обширным научным познаниям человечества.

        - Папа сказал, что этого не произошло бы, если бы присутствовал весь персонал. Просто не хватало людей.

        - А ребенок?  - спросила я.

        - Не знаю.  - В маминых глазах стояли слезы.
        Именно с этого момента я почувствовала тревогу. Я перекатилась на другую половину родительской постели, почувствовала на простынях аромат папиного одеколона, и мне с особенной силой захотелось, чтобы он был дома.
        По телевизору показывали женщину, которая вела репортаж откуда-то из пустыни. За ее спиной алело небо. За приближением восхода следили, словно за штормом: солнце достигло восточной границы Невады, а в Калифорнии еще не показалось.
        Позднее я поняла: те первые дни лишний раз доказали, что мы, люди, вечно переживаем не о том. Нас беспокоили озоновые дыры, таяние ледников, Западный Нил, свиной грипп и пчелы-убийцы. Но самое страшное приходит неожиданно. Настоящие катастрофы всегда становятся чем-то новым, невообразимым, неведомым, тем, к чему невозможно подготовиться.

4

        Наконец ночь резко, словно приступ лихорадки, отступила. Утреннее воскресное небо выглядело абсолютно голубым.
        Весь задний двор был заметен еловыми иголками. Из упавших горшков с маргаритками на веранду высыпалась земля. Рядом на полу валялись опрокинувшиеся шезлонги и зонтик. Эвкалипты накренились и растеряли листву. Тело мертвой сойки лежало на том же месте.
        На горизонте появились столбы дыма, которые ветер тут же уносил на запад. Я вспомнила, что с приходом ветров начинаются лесные пожары.
        Рядом с серыми клубами в небе, будто муха, кружил новостной вертолет. Его присутствие успокаивало нас. Оно означало, что настигшее нас несчастье вполне заурядно и люди еще могут с ним справиться.
        После завтрака я тщетно пыталась дозвониться до Ханны. Я понимала, что у нее в доме всегда шумно: сестры, лабиринт из кроватей, общие раковины, вечно гудящая стиральная машина, которая не успевала опустошать корзину для грязного белья… Чтобы вместить все семейство Ханны, требовались два легковых автомобиля.
        А у меня дома тишину нарушал только скрип рассыхающихся половиц.
        Папа вернулся ближе к вечеру. Ветер уже стих, от берега поднимался туман, скрывавший медленное шествие солнца по небосводу.

        - Всю дорогу ехал с включенными фарами. Из-за тумана видимость нулевая,  - сказал он.
        Хотя отец выглядел очень усталым, его появление на кухне доставило мне огромную радость.
        Он на ходу сжевал половину бутерброда, перемыл всю вчерашнюю посуду, смахнул тряпкой пыль, полил мамины орхидеи, а потом долго оттирал руки над раковиной.

        - Тебе нужно выспаться,  - сказала мама, кутаясь в тот же серый свитер, в котором была накануне.

        - Я до сих пор на взводе,  - ответил он.

        - Хоть приляг.
        Папа бросил взгляд через окно и заметил мертвую птицу:

        - А это когда случилось?

        - Ночью,  - ответила я.
        Он кивнул и достал из ящика комода хирургические перчатки, которые хранились там для работы по дому. Мы вместе вышли на улицу.

        - Жалко беднягу,  - сказал папа, склонившись над сойкой.
        Мертвое тело уже обнаружила боевая колонна муравьев, которая сновала теперь взад-вперед по полу веранды. Насекомые ненадолго скрывались под перьями птицы, а затем появлялись уже с кусочками ее плоти на спинах.
        Папа встряхнул белый мусорный пакет, и тот надулся от воздуха.

        - Может, это сила притяжения повлияла?  - предположила я.

        - На этот счет сказать ничего не могу. У пернатых всегда были сложные отношения с нашими окнами. У них зрение слабое.
        Папа надел перчатки, и в воздух поднялось облачко благоухающего резиной талька. Я почувствовала запах латекса.
        Отец накрыл ладонью птичью грудку и поднял тело с обвисшими, словно ветви дерева, крыльями. Черные глаза, похожие на перечные зерна, смотрели бесстрастно. Несколько потерявшихся муравьев лихорадочно нарезали круги по папиной руке.

        - Мне очень жаль, что на работе все так вышло,  - сказала я.

        - Ты о чем?
        Птица упала в пакет, глухо зашуршал пластик. Папа сдул с запястья муравьев.

        - Женщина умерла, да?

        - Что?
        Он удивленно взглянул на меня. Я поняла, что не стоило ничего говорить.
        Папа продолжал молчать. Я почувствовала, что у меня горят щеки. Двумя пальцами, словно пинцетом, он поднял с пола последнее перо и опустил его в пакет. Затем вытер лоб тыльной стороной ладони:

        - Нет, родная, никто не умирал.
        Тогда он впервые сказал мне неправду. Эта ложь оказалась первой, но не последней и даже не самой серьезной.
        На полу, на том месте, где лежало тело птицы, сотни муравьев метались в безнадежных поисках исчезнувшего угощения.
        Папа затянул шнур на пакете и завязал его:

        - Вы с мамой чересчур переживаете. Я же говорил, что ночью ничего не случится. Все правда прошло нормально.
        Папа отнес пакет к мусорным контейнерам за домом. Силуэт птицы просвечивал сквозь пластик пакета, который подрагивал в такт быстрым шагам.
        Затем он принес шланг, из которого уже текла вода, и смыл с веранды муравьев и кровь. А вот жирное пятно на оконном стекле продержалось еще несколько недель - словно тормозной след на дороге после аварии.
        Наконец папа ушел наверх спать. Мама последовала за ним.
        Я еще долго сидела в гостиной перед телевизором, пока родители шептались в спальне. Мама задала какой-то вопрос, и отец повысил голос:

        - Это еще что такое?
        Я приглушила звук и прислушалась.

        - Конечно, я работал! А что еще, черт побери, я мог делать?


        Мы жили в условиях измененного притяжения. Разум не постигал его, но тело ощущало. В последующие недели, пока дни продолжали удлиняться, мне становилось все сложнее посылать футбольный мяч в конец поля. Распасовщики утверждали, что мячи перестали летать, как прежде. Меткие удары ушли в прошлое. Пилотов допускали к полетам только после переподготовки. Падающие предметы устремлялись к земле с какой-то новой скоростью.
        Думаю, что замедление положило начало и другим переменам - может быть, не таким очевидным, зато гораздо более глубоким. Происходила разбалансировка на тонком уровне - к примеру, в дружбе или любви. Не знаю, могу ли я что-то утверждать: мое детство закончилось задолго до замедления, а отрочество протекало самым заурядным образом, со свойственными этому периоду переживаниями. Есть такая вещь, как совпадения: несколько однотипных событий наслаиваются одно на другое без какой бы то ни было причинно-следственной связи. Возможно, происходившее не имело никакого отношения к замедлению. Такую вероятность вполне можно допустить. Но, честно говоря, верится мне в нее с трудом.

5

        Сначала замедления прошло два дня. Каждый час становился все длиннее. Наступил понедельник, но не принес с собой никаких новостей.
        Я, как и все дети, надеялась, что занятия в школе отменят. Вместо этого их просто сдвинули на полтора часа. Разработанный на скорую руку план состоял в переносе начала уроков примерно на то время, на которое мы теперь запаздывали.
        Правительство призывало нас ничего не менять в привычном распорядке жизни. Перед нами выступали руководители страны в строгих костюмах и красных галстуках. На темно-синих лацканах у них поблескивали значки с американским флагом. В основном они рассуждали об экономике - о том, что надо продолжать ходить на работу, тратить деньги, класть наличные в банк.

        - Они точно чего-то недоговаривают,  - сказал Тревор Уоткинс, когда мы ждали автобуса в понедельник утром. Многие из детей, которые обычно собирались на остановке, теперь либо оставались дома, либо уже уехали из города со своей семьей.
        Без Ханны я чувствовала себя так, будто лишилась невидимой конечности.

        - Прямо как секретная база «Участок 51»,  - продолжал Тревор, нервно покусывая потрепанные черные лямки своего рюкзака.  - Никогда не говорят всю правду.
        Мы жили тихой, спокойной жизнью. Повседневной одеждой для девочек служили сандалии и сарафаны, для мальчиков - шорты и майки для сёрфинга. Мы росли там, где любой мечтает встретить старость. Триста тридцать дней в году нам светило солнце, небольшой дождь становился событием. Катастрофа взбудоражила нас, словно плохая погода.
        С другого конца пустыря послышался шум скейта. Я и не глядя могла сказать, кто это, но все же не удержалась и повернула голову: Сет Морено собственной персоной, высокий и молчаливый, ловко остановил скейтборд и спрыгнул на пыльную землю. Темные волосы падали ему на глаза при каждом движении. Я практически никогда не разговаривала с Сетом, зато преуспела в искусстве незаметно смотреть на него.

        - Уж поверьте,  - взволнованно повторял Тревор. С тщедушным, вечно сгорбленным из-за огромного зеленого рюкзака Тревором никто не дружил.  - Правительство знает гораздо больше, чем говорит.

        - Заткнись, а? Всем плевать на твои умозаключения,  - прервал его Дэрил, который появился у нас недавно, но уже прославился плохим поведением. Вместо четвертого урока он каждый день ходил в медицинский кабинет за порцией риталина[Лекарство, назначаемое для усиления концентрации внимания.  - Примеч. пер.] . Мы старались держаться от него подальше.
        Наши школьные будни начинались с этой автобусной остановки. Здесь все постоянно подшучивали друг над другом, делились секретами. В тот день мы, как обычно, стояли па пыльной площадке рядом с заброшенным участком. Утреннее солнце поднималось по привычной траектории. Теперь мы сверяли время по нему - смотреть на наручные часы больше не имело смысла.

        - Я серьезно, чуваки, это конец света,  - не унимался Тревор.

        - Если автобус через две минуты не приедет, я сваливаю,  - сказал Дэрил.
        Он привалился к цепи, ограждавшей пустырь. Когда-то здесь стоял дом, который рухнул в ущелье вместе с целым пластом известняка. Внизу до сих пор валялись обломки: куски досок в кустарнике, осколки черепицы на земле. Из мебели не сохранилось практически ничего. Потрескавшаяся дорожка вела в никуда. Лужайка заросла сорняками. О неустойчивости скалы напоминали аварийные желтые знаки.

        - Знаете, что будет? Сначала засохнет урожай, вскоре вымрут животные, а потом люди,  - упорно бубнил Тревор.
        В тот момент меня тревожили куда менее глобальные проблемы - я чувствовала себя очень неуютно на обочине без Ханны. Даже в обычное время автобусная остановка была таким местом, где не стоило появляться в одиночку. Здесь правили хулиганы, а школьные инспекторы никогда не появлялись с инспекцией.
        Я встала рядом с Микаэлой. Мы знали друг друга с начальных классов, но наши отношения можно было назвать приятельскими только условно.

        - Джулия, ты же умная. Скажи, эта штука с Землей могла испортить мне волосы? Сегодня с ними творится черт знает что,  - сказала Микаэла, заметив меня. Она снова и снова собирала свои густые, вьющиеся рыжие волосы в конский хвост.
        Микаэла выглядела так, словно собралась на пляж: мини-юбка, коротенькая маечка, блестящие шлепанцы. Моя мама ни за что бы не пустила меня в школу во вьетнамках.

        - Не знаю, все может быть,  - ответила я, жалея, что надела практичные белые кроссовки с двойной шнуровкой и простые джинсы.
        Микаэла всегда мазала губы блеском и ходила, покачивая бедрами. Во время футбольных тренировок по ее щекам растекалась тушь. Еще она очень много говорила о парнях - я просто не успевала запомнить всех этих Джейсонов, Брайенов и Брэдов. И уж конечно, я не осмеливалась поделиться с ней своей скромной мечтой. Как я могла сказать, что уже несколько месяцев хочу просто заговорить с мальчиком, который вместе с нами ждет автобуса и медленно катает свой скейт вперед-назад по пустырю. Ах, Сет Морено, проблесковый маячок моих мыслей!

        - Нет, правда, ты только взгляни на эти завитушки,  - сказала Микаэла, указывая на всклокоченный кончик своего хвоста.
        При малейшем движении ее волосы распространяли запах фруктового шампуня.

        - Ай! Отвали!  - вдруг взвизгнула Микаэла, отскочив как ужаленная. У нее за спиной стоял довольный Дэрил, который только что щелкнул резинкой ее бюстгальтера.
        Лифчик Микаэлы оставался практически пустым. На самом деле она была такой же плоской, как я и все девочки нашего возраста, но носила бюстгальтер в качестве пикантного символа будущих форм. Ничем не заполненные чашечки, просвечивающие сквозь белую майку, намекали на то, что однажды там все-таки появится грудь. Этого предвосхищения грядущей женственности оказалось достаточно для того, чтобы привлечь к Микаэле повышенное внимание мальчишек.

        - Слушай, я серьезно, не доводи меня,  - предупредила она, когда Дэрил снова оттянул и отпустил застежку ее лифчика. Резинка громко шлепнула по коже.
        Я заняла удобную позицию и издалека следила за тем, как Сет Морено через ограду кидает камешки в ущелье. Мне казалось, что он всегда думает только о серьезных вещах. Его грусть бросалась в глаза. Она сквозила в каждом движении его руки, сердито бросающей гальку. Она проглядывала в каждом повороте головы и даже в манере щуриться на солнце, не отводя взгляда.
        Сет знал, что такое несчастье, не понаслышке: его мама болела еще с тех пор, как мы учились в четвертом классе. Пару раз я встречала их вместе в аптеке: она заматывала свою безволосую голову красным платком, на худых ногах болтались тяжелые ортопедические ботинки. У нее обнаружили рак груди. Казалось, ее болезнь длится целую вечность. Но я слышала, что теперь ей действительно осталось недолго.
        Вдруг кто-то сильно ущипнул меня за спину. Я обернулась, ожидая увидеть Дэрила - и не ошиблась. Он весь сотрясался от смеха.

        - Толстуха! Джулия даже лифчик не носит!  - сказал он, обращаясь к остальным ребятам.
        Я покраснела.
        Вот Ханна знала бы, что делать. В нашей паре роль лидера и заводилы играла она. Она могла и сподличать, если нужно. Может, на это влияло наличие сестер. Она бы точно включилась в нужный момент и ответила Дэрилу как следует.
        Но в тот день я осталась одна и оказалась неподготовленной к бою.
        За пару месяцев до этого мы с мамой заходили в отдел нижнего белья в универмаге. Продавщица спросила, не интересуют ли нас придающие форму груди бюстгальтеры для подростков.

        - Нет, не думаю,  - ответила мама и посмотрела на продавщицу так, словно та сказала что-то непристойное. А я быстро опустила глаза.
        Дэрил уставился на меня. Его кожа отличалась страшной бледностью, острый нос усеивали веснушки. Разумеется, я тут же сделалась центром всеобщего внимания. Жестокость объединяет людей, как голод объединяет мух, слетающихся на падаль.
        Ложь выскользнула у меня изо рта, как сломанный зуб:

        - Почему же, ношу.
        Из-за поворота показался и проехал мимо серебристый мини-вэн.

        - Да ладно? Тогда покажи,  - сказал Дэрил.
        Теперь на меня смотрели все, кроме Сета. Даже старшеклассники перестали толкаться и обернулись к нам, чтобы ничего не пропустить. Тревор замолчал. Диана тоже начала пялиться на меня, теребя двумя пальцами серебряный крестик на пухлой шее. Даже вечно безмолвствующие двойняшки Гилберты заинтересовались происходящим. Только Сет оставался в стороне. Я надеялась, что он не обратит внимания на разыгрывающуюся сцену. Сейчас он, отвернувшись, нарезал круги в дальнем углу пустыря. Колесики скейта скрипели на поворотах.

        - Никто тебя за язык не тянул. Теперь докажи, что не врешь,  - напирал Дэрил.
        Напрасно я надеялась, что меня спасет шум подъезжающего автобуса. Тишину нарушало только деловитое жужжание невидимых насекомых в цветах да монотонный стук, с которым скейт Сета снова и снова наезжал на бортик тротуара. Над нашими головами привычно потрескивали высоковольтные провода. Замедление не повлияло на электрический ток. Позднее я узнала, что, если человечество исчезнет, все технические изобретения просуществуют сами по себе еще какое-то время.
        Я стиснула в руке крошечный золотой самородок, висевший у меня на груди на тонкой цепочке. Дедушка нашел его лет шестьдесят назад на приисках Аляски. Я им очень дорожила.

        - Оставь ее в покое,  - запоздало и чересчур тихо вступилась за меня Микаэла.
        Тогда я поняла, что в жизни есть гонители и гонимые, охотники и добыча, сильные и слабые, сильнейшие и слабейшие. До того момента я не причисляла себя ни к одной из этих категорий. Я, тихоня с заурядной внешностью, просто терялась в безвредной и неконфликтной толпе. Неожиданно равновесие нарушилось. Из-за того, что многие школьники не пришли на остановку, места на иерархической лестнице перераспределились. У меня в голове пронеслась подлая мыслишка о том, что роль жертвы должна играть не я, а какая-нибудь уродина вроде Дианы, Терезы или Джилл. Или Рейчел! Кстати, где Рейчел, самая убогая из нас? Ах да, мама оставила ее дома, чтобы готовиться к концу света и молиться. Их семья принадлежала к Свидетелям Иеговы, и они ждали скорого апокалипсиса.
        Из-за поворота появилась еще одна машина. Это мой папа ехал на работу в своем зеленом универсале. Пролетая мимо нас, отец помахал мне рукой. У меня появилась надежда, что он спасет меня. Но, увы, в происходящем на остановке он не заметил никаких признаков надвигающейся катастрофы.

        - Или сама покажешь, или я это сделаю вместо тебя,  - настаивал Дэрил.
        Согласно статистике, уровень убийств и серьезных преступлений резко вырос с первых же дней замедления. Что-то такое возникло в самом воздухе. Как будто замедление снизило и эффективность нашего правосудия, и строгость запретов. Хотя я всегда думала, что, по идее, реакция должна быть обратной. И действительно, с началом замедления любое действие стало требовать больше усилий, чем раньше. Законы физики изменились. Труднее стало, например, сжать в руке нож или надавить на курок. Появилось чуть больше времени на размышления, что стоит делать и чего делать не стоит. Но кто знает, как быстро формируется в мозгу человека новый взгляд на вещи? Кто-нибудь хоть раз замерял, с какой скоростью приходит раскаяние? Нового притяжения оказалось недостаточно для преодоления некоторых мощных, пока не изученных сил. Например, ни один физический закон не может совладать со страстью.
        Как раз в тот момент, когда Дэрил схватил край моей белой майки, из-за угла с грохотом вывернул автобус. Завизжали тормоза. Дэрил заметил это и одним движением надрал майку вверх. Я отскочила, но недостаточно быстро.
        Я помню, как Дерил поднял майку до самого моего лица, помню влажный ветерок, обдувавший обнаженные ребра и плоскую грудь, помню смущенные возгласы всех присутствующих… Уворачиваясь, я заметила, как Сет бежит к нам и размахивает своими длинными руками. Конечно, он увидел мою грудь. Дэрил держал меня несколько бесконечных секунд, а я вырывалась, пытаясь освободиться. Мы как будто танцевали непристойный и нелепый вальс. Я ощущала на коже прохладный воздух, цепочка с золотым самородком съехала на спину.
        Наконец Дэрил отпустил край майки.

        - Врунья,  - сказал он.  - Так и знал, что не носишь.
        Наконец автобус подъехал к остановке и затормозил. Воздух наполнился легким запахом дизельного топлива. У меня кружилась голова, и я ничего не видела из-за слез.

        - Господи, Дэрил!  - сказал Сет. Он подошел и толкнул Дэрила в плечо.  - Ты что вытворяешь?
        Много месяцев спустя мама Микаэлы разложила перед нами карту звездного неба и объяснила, что замедление не прошло бесследно ни для одного знака зодиака. Судьбы стали другими. Характеры людей тоже. Неудача обернулась удачей - и наоборот. Все, что предопределяли нам звезды, изменилось в один день.

        - Не переживай, никто ничего не видел,  - шепнула Микаэла, когда мы поднимались по ступенькам в автобус.
        Я понимала, что так принято говорить в подобных случаях. Разумеется, все всё видели.
        Сет зашел в автобус последним. Проходя, по своему обыкновению, к дальним рядам, он едва заметно мне улыбнулся. Выражение его лица расстроило меня даже больше, чем выражение Дэрила. В темных глазах и пухлых сжатых губах я увидела самое страшное - жалость.
        Мне захотелось выбежать из автобуса, но я опоздала - двери захлопнулись.

        - Готов спорить, они уже отправили президента и лучших ученых на какую-нибудь космическую станцию. Туда, где они будут в безопасности…  - Тревор продолжал трещать с переднего сиденья как ни в чем не бывало. Но сейчас его болтовня меня даже радовала.
        Автобус резко тронулся с места. Водитель - толстый мужчина с животом, перетянутым широким черным ремнем,  - казался встревоженным. Он то и дело поглядывал на солнце сквозь лобовое стекло.
        Я потянулась к шее и только тут поняла, что потеряла цепочку. Маленький золотой самородок остался лежать в пыли на остановке.

        - Цепочка! Где моя цепочка?  - пробормотала я, в панике повернувшись к Микаэле.
        Но она с кем-то оживленно болтала и не услышала меня.

        - Говорю вам, это Армагеддон,  - повторял Тревор, который никак не мог успокоиться.


        В школе нам велели не обращать внимания на звонки: система управления расстроилась, и теперь они вообще не соответствовали времени.
        Без первого бодрящего сигнала на урок наши действия лишились целенаправленности. Мы метались по школе, словно стайка птиц, и вели себя еще менее дисциплинированно, чем обычно. Толпа детей одичала и стала неуправляемой. Мы громко и возбужденно разговаривали. Учителя тщетно старались нас организовать. Их высокие голоса тонули в несмолкаемом гомоне.
        Средняя школа - настоящий век чудес, когда подростки вытягиваются за лето на пять-шесть сантиметров, у девчонок внезапно появляется грудь, а мальчишеские голоса ломаются, становясь то выше, то ниже. Это время, когда проявляются и исправляются первые недостатки внешности. Слабое зрение можно незаметно улучшить волшебными контактными линзами. Кривые зубы - выровнять брекетами. Пористую кожу - почистить лечебными косметическими средствами. Некоторые девочки превращаются в красавиц. Некоторые мальчики становятся высокими парнями. И только я по-прежнему выглядела ребенком.
        Туман рассеялся. Над нами засияло ясное, чистое небо. Школьные флаги развевались на ветру.
        Среди детей, толпившихся во дворе, родился очередной поражающий воображение слух. Обычно сарафанное радио трещало о незаконном снятии отпечатков пальцев у Дрю Костелло, акробатике языка Аманды Коэн, мешке марихуаны, обнаруженном в рюкзаке Стивена Галеты, или последующей жизни Стивена в исправительном лагере «Монт Куямака». И вдруг всю эту чепуху потеснила новая сплетня: в 1562 году ученый по имени Нострадамус предсказал, что конец света наступит именно сегодня.

        - Страшно, да?  - спросила Микаэла, слегка подтолкнув меня плечом.
        Мне хотелось убежать и затеряться в толпе, но я боялась отходить от Микаэлы.

        - Наверное, физик какой-нибудь был,  - добавила она.
        После инцидента на остановке растянутый край моей майки так и свисал с одной стороны.

        - Ой, а где Ханна?  - вдруг спохватилась Микаэла, оглядываясь по сторонам.

        - В Юте. У них вся семья туда уехала,  - ответила я, сделав над собой усилие.
        Я представила, как десятки братьев и сестер ночуют в машинах в пустыне вокруг гигантского зернохранилища.

        - Вот жуть. И типа навсегда?

        - Думаю, да.

        - Странно.
        Потом Микаэла попросила списать домашку по истории.

        - Я надеялась, что уроки отменят, вот ничего и не сделала,  - объяснила она.
        Я знала, что Микаэла давно махнула рукой на домашние задания. Теперь она пыталась овладеть другими навыками: осваивала искусство ухода за волосами и за кожей, а еще училась правильно держать сигарету. Да и техника рукоблудства девочкам не с рождения дается. Я всегда позволяла ей списать, стоило только попросить.


        На естествознании мы мастерили новые солнечные часы на замену тем, которые сделали в первые дни учебного года. Я была счастлива, что в классе не оказалось ни одного свидетеля происшествия на остановке.

        - Способность к адаптации - неотъемлемое свойство живой природы,  - сказал мистер Дженсен, раздавая материал для новых солнечных часов и беспрестанно потирая руки.
        - Все это совершенно нормально.
        Мы засовывали зубочистки в пирамидки из влажной глины. Хитрость состояла в том, чтобы придать палочке строго определенный наклон. Мы почти не сомневались, что наши часы будут показывать неправильное, ничему не соответствующее время.

        - Подумайте о динозаврах,  - продолжил учитель.  - Они вымерли потому, что не сумели адаптироваться к изменениям окружающей среды.
        Мистер Дженсен носил бороду, собирал волосы в конский хвост и любил цветные галстуки. В школу он приезжал на велосипеде. Ходили слухи, будто он готовит еду на горелке в закутке за классной комнатой, а ночует в спальном мешке под партой. На занятия он всегда приходил в грубых туристических ботинках. В общем, мистер Дженсен выглядел как человек, способный прожить в пустыне много месяцев, имея при себе лишь компас, перочинный нож и флягу воды.

        - Хотя, конечно, мы далеко не динозавры,  - добавил он, откашлявшись и снова потирая руки.
        Уверена, он не хотел нас пугать. Но дети, вопреки здравому смыслу, как раз ничего и не боялись. Юный возраст вселял в нас уверенность в своей полной безопасности и отгонял страх.
        Еще ходили слухи, что на самом деле мистер Дженсен миллионер, что он изобрел нечто важное для НАСА[Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства.  - Примеч. пер.] , а естествознание ведет исключительно из любви к преподаванию. В тот год он стал моим любимым учителем. И я знала, что тоже ему нравлюсь.
        Мистер Дженсен сделал специальный почтовый ящик, чтобы мы могли опускать туда записки без подписей и спрашивать его обо всем на свете.

        - Глупых вопросов не бывает,  - говорил он, собирая наши листочки в усовершенствованную коробку из-под бумажных носовых платков.
        Именно этой коробкой мы пользовались в тот день, когда мальчиков отделили от девочек, а потом пришла медсестра и стала рассказывать о том, что нас ожидает в скором времени.

        - С вами произойдет нечто необыкновенное,  - произнесла она медленно, словно гадалка, читающая по ладони.  - Название этого явления имеет один корень с греческим словом «месяц», потому что случается оно ежемесячно, а механизм его действия напоминает лунный цикл.
        Во время беседы Тэмми Смит и Мишель О'Коннор сели подальше от остальных, как бы намекая, что их тела уже настроились на луну.
        Когда коробка наполнилась, мистер Дженсен опустил в нее руку и достал записку. Он аккуратно развернул бумажку: «Это правда, что какой-то ученый предсказал, что сегодня наступит конец света?»

        - Нострадамус - не совсем ученый,  - ответил мистер Дженсен. Видимо, гулявшие по школе слухи дошли и до него.  - Что будет завтра, не знает никто, и уж тем более никто не знал этого пятьсот лет тому назад.
        Прозвенел звонок, но мы остались сидеть в лаборатории. Сигнал к завтраку выбил нас из графика.
        На улице сияло солнце. Его лучи лились сквозь окна, освещая ряды чистых мензурок и пробирок, и те сверкали на своих полках, словно бокалы для вина.
        Мистер Дженсен вытянул из коробки новый вопрос. Кого-то интересовало, не вызвано ли замедление загрязнением окружающей среды.

        - Мы пока не знаем, из-за чего оно происходит,  - ответил учитель.
        Кажется, вопрос расстроил его. Мистер Дженсен снял очки и вытер лоб тыльной стороной ладони. Он стоял рядом с аквариумом, который пустовал с сентября, когда очистительная система внезапно вышла из строя. Это случилось в выходные. Мы пришли в школу в понедельник и увидели, что на поверхности воды, словно осенние листья, плавают пять рыбок. Под чешуйками запеклась кровь. Вода, казавшаяся нам совершенно чистой, стала для них ядовитой.

        - Человеческая деятельность нанесла серьезный ущерб планете,  - сказал мистер Дженсен, и мы вернулись к своим солнечным часам.  - Люди в ответе за глобальное потепление и истончение озонового слоя, а также за исчезновение тысяч видов растений и животных. Но пока рано утверждать, что в этих новых изменениях виноваты тоже мы.
        Незадолго до конца урока мистер Дженсен внес уточнения в висевшую на стене карту Солнечной системы. Шесть метров черной оберточной бумаги изображали космос с Солнцем, восемью планетами и Луной из фольги. Разбросанные вокруг в произвольном порядке канцелярские кнопки всех цветов радуги обозначали еще не изученные светила. Имелось в виду, что их там еще тысячи. Может, даже миллионы. Меня до сих пор поражает, насколько мало мы знаем о Вселенной.
        Рядом с Землей мистер Дженсен вместо пометки «24 часа» написал: «25 часов 37 минут». Правда, новые цифры он нанес уже на стикер, чтобы мы могли заменить его в случае необходимости.
        Классы весь день оставались наполовину пустыми или наполовину полными - это уж как посмотреть. Десятки свободных парт и так и не проверенные списки присутствующих. Словно часть детей забрали на небеса, как того ждали некоторые христиане, а внизу остались лишь отпрыски ученых и атеистов.
        Учителя просили нас не слушать новости во время занятий, но один мальчик принес с собой транзистор. Кроме того, почти все ходили в школу с мобильниками.
        Повсюду на земле констатировали первые случаи недомоганий, связанные с изменением силы притяжения. Сотни людей страдали от тошноты и переутомления. Несколько детей отказались бежать кросс на физкультуре, жалуясь на резь в животе, головокружения и какие-то непонятные боли.

        - Мы не можем справиться со слабостью!  - говорили они.
        Преподаватели старались не поддаваться панике, но вместо завтрака все они смотрели в учительской телевизор, и мы видели через окно их усталые глаза, насупленные брови и лица, на которых отчетливо проступал страх.


        Мыс Сетом Морено встретились только на пятом уроке, математике. Он сидел прямо передо мной. Я каждый день ждала минуты, когда мы окажемся рядом. Я уже до мельчайших подробностей изучила его затылок, каждый завиток волос, форму ушей, линии острых и прямых скул. Мне нравилось, что даже в конце дня от него пахнет мылом.
        Мы никогда не разговаривали. Я ни разу не произнесла его имя вслух, даже с Ханной.

        - Колись уже,  - часто шептала она мне в темной гостиной, пока мы устраивались в спальниках поудобнее.  - Должен же быть кто-то!
        Но я качала головой и шепотом врала, что мне никто не нравится.
        Много недель я мечтала о том, чтобы Сет посмотрел в мою сторону. Но не сегодня. Сегодня он уже видел достаточно.
        Миссис Пинкси сделала замедление темой занятия. Она написала на доске ежедневную математическую головоломку: «За двое суток длина дня увеличилась на девяносто минут. Если допустить, что скорость прироста времени останется прежней, насколько увеличится длина дня еще через двое суток? А через трое? А через неделю?»

        - Нам обязательно это считать?  - спросил Адам Якобсон, сутулясь на стуле. Этот вопрос он задавал традиционно.

        - В нашей жизни обязательна лишь одна вещь - смерть. Во всех других случаях есть выбор,  - ответила миссис Пинкси своим любимым афоризмом.
        Она отличалась непредсказуемым и устрашающим нравом. Если какой-нибудь ученик в классе начинал икать, миссис Пинкси сразу вызывала его к доске. Икота у несчастного прекращалась, как только он поднимался со своего места, потому что лучшего средства внезапно напугать человека не существовало.

        - Не отделывайтесь коротким ответом, покажите ход вашей мысли,  - добавила она, прогуливаясь между рядами. Полы ее оранжевого платья шуршали, задевая хромированные ножки стульев.  - И попрошу не угадывать, а использовать при решении задачи пройденный материал.
        На стенах кабинета миссис Пинкси висели плакаты с разными мотивирующими надписями:
«Никогда не говори никогда», «Жди неожиданного», «Невозможное возможно».
        Затем она вызвала нескольких учеников делать задание у доски. Мы с Сетом оказались в числе избранных. Стоя рядом, мы переносили свои решения из тетрадок на доску. Помню, как я боялась, что, записывая ответ, Сет приблизится и ненароком заденет меня рукой. Его мелок царапал доску, выводя столбики цифр с наклоном вправо. Я чувствовала под ногами грубый, потертый бурый ковролин. Уже больше тридцати лет шестиклассники решали задачи на этом самом месте.
        Сет положил две тряпки одну на другую и чихнул от пыли, но даже это получилось у него очаровательно. Его руки казались мне безупречно красивыми. Когда его сильные запястья напрягались, на их внутренней стороне проступали сухожилия и вены. Его мама умирала дома, а Сет стоял здесь, и жизни в нем с каждым днем только прибывало.
        Проверяя написанное, я заметила, что Сет ошибся в вычислениях. Я хотела подсказать ему, исправить неточность, дать какой-нибудь знак, но он уже положил мел на бортик доски и вернулся на свое место.
        В открытое окно классной комнаты ворвался вой проезжающей мимо пожарной машины. Спустя минуту за ней последовала вторая. Но этот шум давно стал для нас привычным. Через дорогу находилась пожарная часть, и сирены звучали каждый день. Поначалу меня тревожили эти вестники чужой беды, но постепенно я перестала обращать на них внимание.


        Поначалу никто не заметил перемен за окном. Просто слегка потемнело, словно солнце зашло за тучу.
        Потом Тревор подал голос с задних рядов:

        - На улице происходит что-то странное!  - Он играл с металлическим компасом и с грохотом выронил его на парту.  - Правда странное.

        - Тревор, если ты хочешь высказаться, будь добр, подними руку,  - заметила миссис Пинкси.
        В оставшееся от урока время она собиралась показывать слайды. Я услышала, как зажужжал, разгоняясь, вентилятор проектора. В отличие от других учителей, давно перешедших на компьютеры, миссис Пинкси предпочитала старые технологии новым.

        - Вот блин,  - произнес Адам Якобсон, сидевший за партой у окна.  - Ну ни фига себе!

        - Следи за своей речью,  - отозвалась миссис Пинкси.
        Из соседних классов донеслись громкие голоса. Подул прохладный ветерок.

        - Да вы сами посмотрите, как темнеет!  - сказал Адам.
        Все окна в классе находились с одной стороны, и мы хлынули к ним, словно под ногами у нас накренилась палуба корабля. Из-за спин столпившихся впереди учеников я ничего не видела, но то, что небо темнеет, не заметить не могла. Наступали сумерки, как перед ураганом. Только вот небо оставалось безоблачным.
        Последующие события произошли почти мгновенно, секунд за тридцать.

        - Вернитесь на места,  - скомандовала миссис Пинкси, но никто ее не послушался.  - Вернитесь на места, я сказала!
        Только тогда она сама подошла посмотреть, что происходит. Через секунду ее обычно спокойный голос напрягся:

        - Дети, все хорошо. Сохраняем спокойствие. Просто сохраняем спокойствие.
        Затем миссис Пинкси быстро взяла свисток, громкоговоритель, связку ключей и рацию
        - стандартный набор на случай пожарной тревоги, землетрясения и перестрелки в здании школы.
        В классе все будто побледнело - цвета радуги свелись к нескольким тусклым краскам, свойственным тому краткому отрезку уходящего дня, который отделяет момент захода солнца от включения лампы. Этакий нежданный и стремительный закат в один час двадцать три минуты пополудни.
        Дети сначала по одному, а потом уже беспорядочной толпой бросились вон из классов.
        Кто-то схватил меня за руку. Я обернулась и ахнула, увидев, что это Сет. В сумраке его резкие черты показались мне еще привлекательнее, чем обычно.

        - Пойдем,  - сказал он. Даже в такой момент я ощутила нечто вроде электрического разряда, когда его влажная теплая ладонь прикоснулась к моему запястью.
        Мы вместе выбежали на улицу.

        - Вернитесь!  - завопила миссис Пинкси, но никто ее не слушал. Она принялась повторять свой призыв в рупор, но мы даже не обернулись.
        Дети бросились во все стороны. Большинство устремились к заросшему травой холму, который находился за оградой школы.
        Через несколько секунд наступила темнота, словно ночью. Мрак продолжал сгущаться. Небо стало неприятно синим, вечерним. Горизонт окрасило оранжевое зарево.
        Мы с Сетом упали в траву, как-то поняв, что лежать будет безопаснее.

        - Ну вот, начинается,  - произнес он срывающимся голосом.
        В темноте вокруг нас кричали дети. Я услышала чьи-то рыдания. Мигали и щелкали фотокамеры мобильников. Над головой зажглись звезды.
        На дороге стояли десятки машин со включенными фарами и распахнутыми, словно крылья, дверцами. Рядом застыли водители. Все смотрели на небо. По траве пронесся прохладный ночной ветер.
        У подножия холма я увидела мистера Дженсена, который появился в дверях своего класса. Он что-то кричал и отчаянно размахивал руками, но из-за гомона толпы слов было не разобрать. Я поняла, что он тоже потерял самообладание. Уж если мистер Дженсен поддался панике, то как могли оставаться спокойными мы?
        Сет крепко сжимал мою руку, наши пальцы переплелись. Я еще никогда не держалась так за руки с мальчиком. У меня перехватило дыхание.
        В кармане зазвенел телефон, но я знала, что это мама, и не стала брать трубку.

        - Неужели мы так и умрем?  - прошептал Сет. Он казался серьезным, но не испуганным.
        Постепенно все затихло под воздействием темноты и прохлады. Я услышала, как десятки собак лают и воют во дворах. Тянулись минуты. Температура продолжала падать.
        Я быстро прошептала нечто вроде бессвязной молитвы: «Пожалуйста, прошу Тебя, пусть с нами все будет хорошо!»
        В тот день мы ничем не отличались от наших далеких предков и, глядя на огромный небосвод в вышине, испытывали точно такой же страх, что и они.


        Теперь установлено, что темнота продолжалась четыре минуты двадцать семь секунд, хотя тогда нам показалось, что гораздо дольше. В первые дни замедления время будто стало резиновым и шло не так, как обычно. Если бы сотни людей не засняли это событие, я могла бы поклясться, что до появления первой яркой вспышки на небе прошло не менее часа.
        Я услышала, как Сет сказал:

        - Смотри, смотри!
        Свет появился прямо над нашими головами. О чудо - на небе возник силуэт солнца. Мы увидели тонкий сияющий круг, похожий на бриллиантовое кольцо с ослепительной точкой сбоку.
        Мистер Дженсен протискивался сквозь толпу. Когда он подошел, мы наконец услышали, что он кричал все это время.

        - Послушайте, это просто затмение, это не опасно. Солнце закрыла тень луны,  - говорил он.
        Вскоре мы убедились в его правоте. Полное солнечное затмение ожидалось в центральном районе Тихого океана.
        Наблюдать его могли лишь с палуб проплывающих в том квадрате кораблей и с нескольких малонаселенных островов. Но замедление изменило координаты всех прогнозируемых астрономических явлений. Поэтому, несмотря на то что ученые давно определили время и место каждого затмения с точностью до секунды, оно застало нас врасплох. И вместо моряков возможность увидеть его неожиданно получили жители западного побережья Соединенных Штатов.
        Меня захлестнула волна облегчения. С нами все в порядке! Более того, я лежу в траве рядом с Сетом Морено.
        А вот Сета новость, кажется, разочаровала.

        - И это все?  - сказал он.  - Просто затмение?
        Мы остались на холме, чтобы понаблюдать за возрождением солнца. Мы лежали в траве бок о бок и щурились. С такого расстояния я различала даже волоски на его руках.

        - Ты никогда не мечтала совершить героический поступок?  - спросил он.

        - В смысле?  - не поняла я.

        - Я хотел бы однажды спасти кому-нибудь жизнь.
        Я вспомнила о маме Сета. Папа рассказывал мне про рак. Он никогда не сдается. Надо уничтожать каждую пораженную им клетку. Победу над ним ни при каких обстоятельствах нельзя считать окончательной, потому что он в любой момент может вернуться и, как правило, возвращается.

        - Ну… Мне хотелось бы стать врачом,  - ответила я. Хотя это была не совсем правда: вряд ли я смогу стать такой, как папа. Я не уверена, что выдержу вид всей этой кровищи и человеческих мучений.

        - Я каждый раз прихожу в банк и надеюсь, что сейчас ворвется грабитель с пистолетом и именно я схвачу его и спасу всех остальных,  - продолжил Сет.
        Поначалу казалось, что мама Сета не умрет. Еще год назад она делала на продажу шоколадные пирожные и готовила рождественскую выпечку для миссис Сандерс. Она вела такую активную жизнь, что создавалось впечатление, будто рак - просто ее личная особенность, как лишний вес или седина у некоторых. Но в последнее время она редко появлялась на людях.
        Небо медленно, но верно принимало свой обычный цвет. Так оживает лицо человека после обморока.

        - А я стану десантником, когда вырасту,  - добавил Сет.  - Это самое элитное подразделение у военных.

        - Круто,  - сказала я.
        Люди снова рассаживались по машинам. К несмолкающему собачьему лаю присоединился звук сирен. Кое-кто из детей отправился обратно в класс. Остальные, слишком взволнованные, чтобы помнить о правилах поведения, вышли за ворота и разбрелись кто куда.
        Мы с Сетом оставались на холме. Мы не разговаривали, но молчание казалось таким естественным, что нисколько нас не стесняло. Я подумала, что у нас с ним похожие характеры: мы оба тихие и задумчивые.
        Я наблюдала за тем, как Сет смотрит на небо. Нежное перистое облако, первое за день, летело к нам с запада. Мне захотелось сказать что-нибудь значительное и проникновенное.

        - Жалко, что все так вышло с твоей мамой,  - решилась я.

        - Что?  - спросил он, резко обернувшись ко мне. Казалось, мои слова его ошеломили.
        Внезапно мне стало трудно выдерживать его взгляд. Я подняла глаза к небу:

        - Мне жаль, что она болеет. Должно быть, это очень тяжело.
        Сет сел и вытер руки о джинсы:

        - Да что ты можешь об этом знать?
        Он встал. Солнце светило уже почти в полную силу. Теперь оно было таким ярким, что я не могла разглядеть выражение его лица.

        - Что ты можешь знать о моей маме?  - повторил он охрипшим голосом. Каждое слово вонзалось в меня, будто кинжал.  - Не говори о ней! Больше никогда о ней не говори!
        Я хотела попросить прощения, но Сет уже бежал прочь со школьного двора. Я видела, как он, неловко лавируя между машинами, сердитыми быстрыми шагами пересекает улицу, уходя от меня все дальше и дальше.
        К этому моменту небо уже вернуло свой сочный полуденный цвет. Я поднялась с земли и поняла, что осталась на холме одна.
        Я медленно побрела обратно, на урок математики. По дороге мне встретилась Микаэла, которая направлялась к выходу в компании незнакомых мне старшеклассников.

        - Мы на пляж,  - бросила она мимоходом.

        - А как же урок?  - удивилась я. И тут же пожалела о своих словах.
        Микаэла расхохоталась:

        - Боже, Джулия, ты хоть раз в жизни делала что-нибудь не по правилам?


        Дневную тренировку по футболу отменили. Когда мама забирала меня из школы, ее трясло от ярости.

        - Почему ты не взяла трубку?
        Я забралась на пассажирское сиденье, захлопнула дверцу и наконец перестала слышать болтовню с автобусной остановки.

        - Но это же было просто затмение,  - ответила я, пристегнула ремень и откинулась назад.
        Мама резко съехала с обочины:

        - Ты должна была ответить или перезвонить!
        В машине гудел кондиционер, из магнитолы рекой лились новости на тему затмения.

        - Ты меня слушаешь?  - повысила голос мама.
        Мы застряли в пробке: машины под управлением регулировщика медленно покидали школьную парковку.
        Я провела пальцем по стеклу, разглядывая стайку детей, оставшихся во дворе. Внезапно они показались мне такими далекими.

        - Ханна переехала в Юту,  - наконец сказала я то, что знала уже пару дней.
        Мама обернулась ко мне, выражение ее лица смягчилось. Перед нами тут же вклинился красный «мерседес».

        - Переехала?
        Я кивнула.
        Мама наклонилась ко мне и сжала мое плечо:

        - Точно? Ты уверена, что они переехали насовсем?

        - Она так сказала.
        Пока мы ехали к автостраде, я то и дело ловила на себе мамины взгляды. Наконец она выключила радио:

        - Думаю, они вернутся.

        - А мне так не кажется.

        - Сейчас все в панике, понимаешь? Не ведают, что творят…
        Дома мы обнаружили, что мусорные баки, которые папа еще утром выставил на тротуар, по-прежнему полны. Забиравший их дворник не появился, зато муравьи и мухи трудились без устали. Труп птицы в пакете лежал на прежнем месте. Мы закатили баки обратно во двор и достали из машины покупки. Мама взяла несколько банок консервов и шесть бутылок воды. Она, как почти все, боялась перебоев с продуктами.


        Позднее папа утверждал, что сразу понял: это солнечное затмение и ничего более.

        - Ты хочешь сказать, что даже на секунду не испугался?  - спросила его мама.

        - Просто я знал, в чем дело,  - ответил он.
        В ночных новостях рассказывали о горстке энтузиастов, которые еще до начала замедления отправились на далекий тихоокеанский остров. Он принадлежал к тем редким участкам суши, откуда можно было увидеть полное солнечное затмение. Эти люди взяли с собой дорогое видеооборудование и специальные фильтры для съемок исчезающего светила. Но все их камеры так и остались лежать в кофрах, и никакие фильтры им не понадобились. Они даже ни разу не вытащили из нагрудных карманов солнцезащитные очки, ведь затмение произошло над западным побережьем.
        В ту ночь финальные матчи по бейсболу шли в обычном режиме. Игнорировать неизвестность - такое присуще только американцам. Но игра получилась просто ужасной. Бороться с силой притяжения стало сложнее, чем когда-либо. Семерых нападающих удалили с поля. Никто не мог попасть в цель. С каждым часом частицы земной материи оказывались во все большей зависимости от гравитации.
        Видимо, фондовая биржа тоже отменила законы физики: все показатели резко упали. Зато цены на нефть взлетели так, словно их освободили от воздействия силы тяжести.
        Когда я собралась ложиться спать, у нас появилось еще тридцать лишних минут. По всем телеканалам бегущей строкой передавали не курс акций, а изменения в длине земных суток: двадцать шесть часов, семь минут. Секунды продолжали прибывать.

6

        Шли дни. Квартал постепенно пустел. Люди возвращались туда, где родились: в Калифорнии почти все приезжие. И только моя семья осталась, потому что мы были местными. Наш дом был здесь.
        На третий день мы с мамой после школы поехали к дедушке.

        - Он говорит, что у него все в порядке, но я хочу убедиться лично,  - объяснила мама уже в машине.
        Дедушка был папиным папой, но именно моя мама пеклась о нем больше всех. Я тоже за него переживала, ведь он жил один.
        По дороге мы остановились заправиться. Наша машина оказалась в конце огромной очереди. Десятки минивэнов и внедорожников выстроились в цепочку, которая заканчивалась за углом соседней улицы.

        - О господи,  - вздохнула мама.  - Словно в зоне военных действий.
        Женщина в цветастом розовом платье сновала между машинами и, дождавшись, пока пассажиры отвернутся, незаметно засовывала за «дворники» оранжевые листовки со словами: «Конец близок! Покайтесь - и спасетесь!»
        Когда она проходила мимо нас, я отвела взгляд, чтобы не видеть ее безумных, полных уверенности в своей правоте глаз. Но она уставилась прямо на меня, остановилась у нашей машины и закричала:

        - «И будет в тот день, говорит Господь Бог: произведу закат солнца в полдень и омрачу землю среди светлого дня»!
        Мама заперла двери.

        - Это из Библии?  - спросила я.

        - Не помню.
        Очередь медленно продвигалась. Я насчитала впереди девятнадцать автомобилей.

        - Куда они все едут?  - сказала мама. Затем она закрыла лицо ладонями и прошептала:
        - Как будто можно куда-то уехать!


        Дедушка жил в престижном районе в восточной части города. Его старый дом одиноко противостоял только что возведенным жилым постройкам. Свернув с автострады, мы покатили по дороге, недавно покрытой блестящим черным асфальтом с белоснежными пешеходными «зебрами» на каждом перекрестке. Все здесь сияло новизной: и дорожные знаки, и лежачие полицейские, и четкие, еще не стершиеся ребра бордюрного камня, и сверкающие пожарные краны без единого пятнышка ржавчины. Вдоль пешеходных дорожек на одинаковом расстоянии друг от друга зеленели посаженные накануне деревья, а сами дорожки казались проложенными буквально вчера. Трава на лужайках по пышности могла поспорить с самым густым ежиком волос.
        Посреди всего этого великолепия владения деда напоминали пыльный, древний сгусток темноты, на существование которого намекал лишь изгиб дороги. Оставалось лишь догадываться, есть ли где-то там невидимый дом. Застройщики спрятали дедушкин участок от глаз соседей и случайных прохожих, окружив его могучими елями.
        Мы въехали в открытые деревянные ворота, и гладкий асфальт под колесами тут же сменился крупным гравием. Аккуратные, четко спланированные зеленые насаждения уступили место буйной растительности: бурой, неряшливой, неплодородной и некрасивой. Мой отец вырос здесь, когда во дворах еще разводили кур и лошадей. Но последний конь сдох много лет тому назад. Теперь стойло возвышалось пережитком давно минувших дней. Во дворе валялись посеревшие от солнца доски и обломки изгороди. Курятник пустовал. Дедушке исполнилось уже восемьдесят шесть. Он пережил всех своих друзей. Бабушка умерла, и он тяготился своим долголетием.

        - Надейся, что не унаследовала мои гены,  - частенько говаривал он мне.  - Долгая жизнь - это проклятие.
        Много лет тому назад застройщики пытались купить дедово имение. «Черта с два,  - ответил он,  - в этой земле лежит слишком много моего». Я знала, что за поленницей похоронены как минимум две кошки. Скорее всего, это была лишь малая толика некогда дорогих ему существ. Впрочем, застройщики воплощали свои проекты в жизнь и без дедушкиного согласия: они прокладывали дороги, строили дома, возводили фонтаны и устанавливали дорожные знаки вокруг его владений. Новый район наступал на поместье деда, как половодье на высокий берег.
        Мы без стука вошли в кухню. Когда кто-нибудь ходил по дому, все полки дрожали, а стоящие на них безделушки дребезжали. Дедушка в красной фуфайке сидел за столом, перед ним лежали газета и лупа.

        - Привет, Джин! Как дела?  - спросила мама.

        - Я тебе еще по телефону сказал, что все нормально. Со мной же Чип.
        Чип, соседский мальчишка, помогал деду по хозяйству. Он носил черные майки и черные джинсы, а его нижняя губа, украшенная серьгой, немного отвисала вниз. Странная это была парочка. Думаю, их объединяло глубокое чувство ненависти к застройщикам, хотя Чип жил с родителями в одном из новых домов.

        - В любом случае, все это полный бред,  - добавил дедушка.

        - Что именно?  - поинтересовалась мама.

        - Все подстроено, чтобы отвлечь нас от Ближнего Востока.
        Бледно-голубые глаза дедушки, еще более светлые, чем у папы, все сильнее выцветали с возрастом - будто ткань, оставленная на солнцепеке. В волосах прибавилось еще седины.

        - Да ладно тебе, Джин. Неужели ты считаешь, что это чьи-то махинации?

        - Да, я так считаю. Откуда ты знаешь, где правда? Ты делала какие-нибудь замеры? Они что угодно могут подстроить сейчас.

        - Джин…

        - Нет, погоди. Они все сфабриковали. Я знаю наверняка. Что-то мудрят с часами. Я им не верю. Ни одному слову не верю.
        Мамин телефон зазвонил. Судя по тому, как смягчился ее голос, на другом конце провода был отец. Она вышла из кухни, чтобы поговорить. Я присела за стол.

        - Ну, Джулия,  - оживился дедушка,  - присмотрела себе что-нибудь симпатичное?
        И он махнул рукой в сторону полок, на которых теснились старинные бокалы, столетние, давно выдохшиеся бутылки с кока-колой, бабушкин серебряный чайный сервиз, коллекция декоративных наперстков и ложечек, кубки и фарфоровые фигурки, которые бабушка сама когда-то водрузила на кружевные салфетки.

        - Ты же понимаешь, что я это с собой взять не смогу,  - продолжил он.  - Тебе надо забрать все сейчас. Иначе, когда я умру, Рут все приберет к рукам.
        Рут, младшая сестра дедушки, жила на восточном побережье.

        - Нет, дедуль, твои вещи должны оставаться у тебя,  - сказала я, надеясь, что он не заметит отсутствия цепочки с самородком.
        Пока у дедушки не начался артрит, он часами бегал по пляжу с металлоискателем в поисках монет и других ценностей, занесенных песком. А сейчас ему хотелось избавиться от своих сокровищ, будто они удерживали его на этом свете. Ему казалось, что, распрощавшись с ними, он наконец обретет свободу.
        Дед поднялся со стула и пошел за очередной чашкой кофе. На мгновение он задержался у окна. На улице мама, размахивая руками, продолжала говорить по телефону. Из-за ветра волосы лезли ей в лицо, и она все время их поправляла.

        - Я тебе рассказывал, как вон в том дворе однажды погиб человек?

        - Что-то не припомню.

        - Парень, не старше семнадцати лет,  - покачал он головой.  - Лошадь затоптала.

        - Кошмар какой.

        - Да-да, так оно и было.
        Словно подчеркивая сказанное, дедушка легко кивнул. Он отличался великолепной памятью на всякие ужасы. Где-то в глубине дома из крана капала вода.

        - Это напоминает мне Аляску,  - продолжил он, оседлав любимого конька.  - Летом солнце там светило круглые сутки, даже в два часа ночи. Оно просто не заходило. Неделями. А потом начиналась зима, и на два-три месяца наступала абсолютная темень.
        Он умолк. Сквозь сосны на соседней крыше виднелась подрагивающая на ветру тарелка. Я почувствовала запах дыма.

        - Это все дерьмо собачье, уж поверь мне,  - сказал он.  - Только не соображу пока, как они это организовали.

        - Ты шутишь?
        Он долго и серьезно смотрел на меня.

        - А известно ли тебе, что в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году правительство США запустило секретную ядерную программу прямо здесь, в этой стране? Они проверяли, как влияют ядерные вещества на обычных людей. В воду добавляли уран и сравнивали коэффициент раковых заболеваний до и после. Ты об этом слышала?
        Я покачала головой. Где-то тут, на заднем дворе, находилось бомбоубежище. Дедушка сам выкопал его в шестидесятые.

        - Конечно, ты ничего не слышала. Так все дела и делаются. Именно так.
        Сильный порыв ветра за окном поднял в воздух бумажный пакет.

        - Мама с папой водят тебя в церковь?  - спросил дедушка.

        - Иногда.

        - Надо ходить туда каждую неделю. Особенно сейчас…  - Он взял в руки детские кожаные сапожки, отделанные потемневшим серебром: - Возьмешь их?

        - Давай,  - кивнула я.

        - Я их носил, когда мне было четыре года. Может, тебе нравится еще что-нибудь?
        Я слышала, как с трудом работают его легкие, как свистит воздух, проходя через носоглотку.

        - Подожди, я знаю, чем тебя порадовать,  - сказал дедушка и велел мне присесть перед низким буфетом, который стоял в дальнем углу кухни.  - Теперь пошарь рукой внизу. Нащупала?

        - Что?
        Я уже по плечо залезла под буфет. В колени впивался линолеум с рельефным рисунком.

        - Двойная стенка, чувствуешь? Сдвигай вправо.
        В доме дедушки любая коробка с хлопьями всегда представляла собой больше, чем коробку, а в банках с консервированным супом хранились вещи куда более ценные, чем суп. Неудивительно, что он так истово верил в потусторонние силы. За потайной перегородкой обнаружился ряд кофейных банок - таких старых, что я не узнавала этикетки.

        - Дай-ка мне банку «Фолджерс».
        Он поморщился от напряжения, пытаясь отвинтить крышку.

        - Давай я?
        Я легко открыла банку и вынула из нее скомканную газету. Под ней лежала маленькая серебряная шкатулка, внутри которой на твердой бархатной подушке тускло блестели золотые карманные часы на цепочке.

        - Отцовские,  - сказал дедушка.  - Вот тут заводишь, и они идут. Вечные. Механизм отменного качества. Раньше умели хорошо делать, понимаешь? Готов спорить, ты и не видела вещей, сделанных с таким мастерством.
        Мне оставалось лишь присоединить эти совершенно не нужные мне часы к куче других полученных от деда предметов неясного назначения: к закатанным в пластик памятным серебряным долларам неправильной формы, двум округлым золотым слиткам, которые мне запретили продавать, и рамке с картой, изображавшей наш город столетней давности. Но дедушка настаивал, а я не нашла сил признаться, что потеряла единственную по-настоящему дорогую мне реликвию. В то утро я опять безуспешно искала свой самородок в пыли на остановке.

        - Спасибо, они чудесные,  - поблагодарила я, сжимая часы.

        - Станут еще лучше, когда ты их начистишь.  - Дедушка вытер лицо рукавом фуфайки.  - Ты же будешь аккуратно с ними обращаться?
        Хлопнула дверь, и на кухню вошла мама. Она заметила карманные часы в моей руке:

        - Джин, хватит разбазаривать имущество.

        - Пусть оно останется у внучки, я его с собой забрать не смогу,  - ответил дедушка.

        - Но ты ведь никуда не уезжаешь.
        Он только махнул рукой.
        Перед нашим отъездом дед протянул мне десятидолларовую купюру и шепнул:

        - Возьми и купи то, что доставит тебе радость.
        На его лице промелькнула улыбка, обнажившая десны и вставные зубы. Улыбался дедушка редко, поэтому я ценила такие моменты. Я сжала его руку и кивнула.

        - И не верь тому, что говорят, ладно? Ты же умница, все схватываешь на лету.


        Возвращались мы нашим обычным живописным маршрутом - по проселочным дорогам, минуя пробки,  - и по пути слушали новости по радио. Журналисты всего мира рассказывали о том, как люди в разных странах реагируют на происходящее. Из Южной Америки сообщали о первых недомоганиях, связанных с изменением земного притяжения. Центры по контролю и профилактике заболеваний уже занимались этой проблемой.

        - Если почувствуешь себя нехорошо, сразу скажи мне,  - попросила мама.
        У меня тут же началось легкое головокружение.

«Создается впечатление, что новая болезнь выражается у разных людей по-разному,  - заявил какой-то официальный представитель по радио.  - Конкретно эта называется паранойей».
        Толпы ревностных христиан готовились встать посреди ночи и пойти на зов, бросив свои жилища и оставив в них груды одежды.

        - А шмотки-то почему нельзя взять?  - удивилась я.

        - Не знаю, милая,  - ответила мама.  - Мы в такие дела не вникаем.
        Мы принадлежали к другой разновидности христиан, тихому и благоразумному племени, не верившему в чудеса.
        Теперь интервью давал телемиссионер:

«Божественное откровение было явлено много лет назад. Мы знали обо всем уже тогда, когда произошло воссоединение колен Израилевых».
        Между холмами впереди блеснула морская гладь. Всех живущих на берегу людей эвакуировали: никто не знал, какими станут теперь приливы. Мы проехали поселок. По мере приближения к океану участки постепенно уменьшались в размерах. Около воды земля стоила так дорого, что некоторые дома, подпираемые гигантскими сваями, просто-таки свисали со скал.
        Мы притормозили на светофоре. Пока мама крутила головой, чтобы вовремя заметить подъезжающую машину, мне в глаза бросилась тонкая белая полоска, иногда проступавшая у корней ее отросших волос. Седина у мамы появилась в тридцать пять лет, и я очень переживала, когда вдруг замечала этот знак физического увядания.
        Я вдруг почувствовала, насколько одинока. Автомобиль тронулся, и я, наверное, впервые в жизни осознала, что, если с моей семьей что-нибудь случится, у меня на всем белом свете не останется ни одной родной души.
        Мы проезжали торговую площадь. Через неделю здесь должна была начаться местная ярмарка. Мы с Ханной собирались пойти на открытие.
        Обычно приготовления шли день и ночь - устроители торопились возвести все аттракционы вовремя. Но сейчас работы остановились. Я подумала, что организаторы и рабочие тоже разъехались по домам. Сейчас каждому хотелось быть со своей семьей. Разноцветный остов американских горок покачивался на ветру. Недостроенные деревянные качели явно представляли опасность для жизни посетителей. В «чертовом колесе», тоже не законченном, висела на спице единственная красная кабинка, словно последний летний плод или осенний лист.

7

        Дни казались такими же, как всегда. Солнце всходило и садилось. Тьма сменялась светом. Я помню волнующую прохладу утра, неторопливый жар полудня, медлительность заката. Но теперь сумерки плавно растягивались на часы перед тем, как превратиться в ночь. Время лениво скользило и замедлялось.
        С каждым новым утром мы все меньше совпадали с часами. Земля продолжала вращаться вокруг оси, хронометры не прекращали тикать, но они уже не зависели друг от друга. Полночь могла наступить в светлое время суток, стрелки порой показывали девять утра в середине дня. Полдень иногда приходился на закат.
        Шли хаотичные, безразмерные дни.
        Каждое утро ученые официально объявляли суточный прирост минут, которые скапливались, будто дождевая вода в уличном поддоне. Прогнозировать их количество становилось невозможно. Время начала уроков ежедневно уточнялось с рассветом, который наступал всегда по-разному. По утрам мы с мамой смотрели местные новости, чтобы понять, к какому часу приезжать в школу.
        Дети появлялись в классах все реже.
        К рабочим сменам посреди дня неожиданно добавляли лишние часы. Вылеты самолетов откладывались на неопределенное время, поезда стояли на путях, пока создавались и утверждались новые графики движения. Расписания отменялись и переписывались каждые сутки.
        Мы импровизировали. Мы приспосабливались. Мы делали все, что могли.
        Мама медленно, но верно забивала нашу кладовку продуктами первой необходимости. Постепенно там скопились банки со сгущенкой и консервированным горошком, сухофруктами и джемом, штук сорок супов. Теперь мама всегда возвращалась домой, держа под мышкой либо коробку батареек, либо набор свечей, либо обезвоженную и потому почти вечную, без срока годности, пластиковую или алюминиевую упаковку с едой.
        При этом тренировки моей футбольной команды проводились в обычном режиме, а мамины студенты по-прежнему репетировали «Макбета». Ни одно мероприятие подобного рода не отменили. Шоу должно было продолжаться. Мы цеплялись за все, что запланировали до замедления. Любой сбой в графике подорвал бы наши моральные устои и ознаменовал поражение или потерю надежды.
        Появление новых минут сказывалось на всем. Пренебрегать временем в те дни не приходилось. Сам ритм жизни стал размереннее.
        Кто-то скажет, что замедление повлияло на нас с тысячи неизведанных сторон, начиная со срока годности электрических лампочек и заканчивая температурой, при которой тает лед, закипает вода, размножаются или умирают человеческие клетки. Кто-то скажет, что теперь наши тела старели медленнее, умирающие агонизировали дольше, а дети не торопились появляться на свет. И действительно, менструальные циклы у женщин слегка удлинились в те первые две недели. Хотя по большей части все эти эффекты носили скорее анекдотический, нежели научный характер. Любой физик вам подтвердит: человеку, который едет в скором поезде, кажется, что время течет медленнее, чем всегда. Вот и мне казалось, что трава растет, хлеб в нашей хлебнице плесневеет, а яблоки на яблоне миссис Валенсии созревают, падают в траву и гниют не быстрее обычного.
        Между тем часы продолжали идти. Мы чувствовали на запястьях их слабое тиканье. Старинные дедушкины хронометры звенели, а церковные колокола отбивали каждый час.
        Прошла неделя, затем еще одна. Каждый раз, когда звонил телефон, я надеялась услышать в трубке голос Ханны, но она так и не позвонила.
        Минуты все прибавлялись. Сутки длились уже тридцать часов.
        Каким старомодным, невообразимо примитивным стал казаться нам 24-часовой циферблат с его одинаковыми, как две половинки грецкого ореха, полушариями по двенадцать делений в каждом! Мы уже не понимали, как могли раньше доверять такому незамысловатому предмету.

8

        На второй неделе замедления с птицами начало происходить что-то неладное.
        По улицам, метя перьями мостовую, семенили голуби со сложенными крыльями. Воробьи падали на лужайки. Стаи гусей отправлялись пешком на очень большие расстояния. Океан выбрасывал на берег тела чаек. Мертвых птиц находили на дорогах, крышах, теннисных кортах и футбольных полях. По всему миру небесная фауна возвращалась на землю.
        Никто не знал, почему это происходит.
        При обнаружении птичьего трупа полагалось сразу вызывать службу контроля, но папа игнорировал это правило. Пернатые умирали слишком часто, и мы просто выбрасывали их, как ту первую голубую сойку с веранды.
        Я помню этих птиц так же хорошо, как остальные события того периода. Помню их гниющие перья, глаза-изюминки, жирные пятна на асфальте. Ходили слухи, что скоро эпидемия перекинется на людей.


        Сильвия, моя учительница музыки, держала дома зябликов. Маленькие толстые птички жили в куполообразной металлической клетке, которая стояла в углу гостиной. Именно той гостиной, где я каждую среду во второй половине дня в течение получаса безуспешно училась игре на пианино. Сразу после меня начинался урок у Сета Морено. Его пальцы касались этих же клавиш, а ноги нажимали на те же педали. Как часто мысль о нем держала меня в напряжении в течение всего занятия! Но в тот день меня отвлекали зяблики. В каждом их писке мне слышались признаки эпидемии.

        - Ты что, не занималась?  - спросила Сильвия, пока я делала вялые попытки сыграть
«К Элизе».
        Она сидела рядом со мной на блестящей черной скамеечке, поставив узкие босые ступни на пол около латунных медалей. На Сильвии было белое льняное платье, на шее висела нитка крупных деревянных бус. Мне нравилось, как она выглядит. Помимо музыки, Сильвия еще преподавала йогу.

        - Немножко занималась,  - возразила я.
        Так всегда начинались мои уроки. Возможно, если бы я знала, что сидеть на этой скамейке мне осталось всего пару раз, то проявила бы больше усердия.

        - Как ты собираешься достичь мастерства, если совсем не работаешь?
        Один из зябликов пискнул из своего угла. Вообще, они чаще кричали, чем пели, а их чириканье напоминало поскрипывание ржавых петель.
        Поначалу правительство с неохотой связывало птичий мор с замедлением. Они считали, что общая природа этих двух феноменов неочевидна. Эксперты склонялись к тому, что причиной был уже знакомый птичий грипп, всемирная пандемия. Но тесты дали отрицательные результаты по всем известным показателям.
        Мы, простые люди, не нуждались ни в каких доказательствах. Мы не верили в поддельные взаимосвязи и отрицали случайности. Мы чувствовали, что птицы умирают от замедления, но никто не знал причин ни того, ни другого.

        - Сейчас надо заниматься больше, чем когда-либо,  - сказала Сильвия, мягко выпрямляя рукой мою спину. Я на уроке всегда сутулилась.  - Искусство процветает в смутные времена.
        Я не очень любила фортепьяно, но мне ужасно нравились и сама Сильвия, и ее дом. Снаружи он выглядел так же, как наш, но внутри я будто попадала в другой мир: вместо ковров - полы из твердой древесины, в каждом углу - пышные лиственные растения. Сильвия не доверяла химии и кондиционерам. В ее доме царил запах чая, птичьего корма и ладана.

        - Я сыграю еще раз,  - сказала она.  - Закрой глаза и постарайся запомнить, как это должно звучать.
        Она задала ритм метроному, и его удары потекли мерным потоком. Мне никак не удавалось подстроиться под этот чистый ровный перестук.
        Сильвия начала играть.
        Я старалась слушать, но не могла сосредоточиться. Меня беспокоили зяблики. Они вели себя тише обычного и казались какими-то осунувшимися. Сильвия назвала их музыкальными терминами. Первый, Форте, раскачивался на жердочке, неуверенно держась за нее мозолистыми желтыми лапками. Второй, малыш Адажио, бродил по газете на полу клетки.
        Пессимисты считали череду птичьих смертей еще одним предвестием Судного дня. Утром я видела по телевизору грузного евангелиста, который рассуждал на эту тему. По его мнению, мор был Господней карой, которая рано или поздно перекинется на людей.

        - Ты не закрыла глаза,  - сказала Сильвия. Она искренне удивлялась всякий раз, когда я ее разочаровывала. В этом, в частности, заключался секрет ее обаяния.

        - Прости,  - ответила я.
        Она заметила, что я разглядываю клетку.

        - Не переживай, эпидемия для ручных птиц не опасна. Она распространяется только среди тех, кто живет на воле.
        На тот момент это было правдой, хотя птицеводам рекомендовали почаще осматривать своих питомцев на предмет появления подозрительных симптомов.
        Кто-то говорил о колебаниях силы земного притяжения, которые влияли на чувство равновесия птиц и мешали им управлять полетом. Кто-то видел корень зла в нарушении суточных ритмов: птицы не могли понять, почему длина дней и ночей подверглась изменениям, и это влекло за собой искажения их метаболизма. Бедняги больше не знали, когда надо есть, а когда - спать. Сбитые с толку, они подолгу голодали и бодрствовали, что понижало их внимательность.
        Настоящие знатоки птиц - орнитологи - хранили молчание. Время для выводов еще не пришло.

        - Все в порядке,  - успокоила меня Сильвия.  - Правда, ребята?
        Зяблики затихли. Слышался только шорох крошечных коготков, протыкающих газету.
        Однажды, за несколько лет до начала замедления, что-то похожее произошло с пчелами. Миллионы пчел погибли. Люди находили пустые, по непонятным причинам брошенные улья. Целые пчелиные колонии просто растворились в воздухе. И никто так и не смог объяснить, отчего это произошло.

        - Знаешь, что я думаю?  - спросила Сильвия.
        У нее были серьезные темные глаза, которые она никогда не подкрашивала, и гладкая смуглая кожа. Веснушки на ее руках и ногах напоминали мне хлебные крошки, утонувшие в молоке.

        - Я думаю, что замедление Земли - последняя надежда на спасение для птиц. Мы долгие годы отравляли планету и ее обитателей. И теперь начинаем расплачиваться.
        Я уже слышала похожую версию по телевизору: причиной птичьего мора явились наши упорно повторяемые ошибки - применение пестицидов, загрязнение окружающей среды, климатические изменения, кислотные дожди, облучение от радиовышек. Кто-то говорил, что замедление повлияло на природное равновесие и птицы стали более уязвимыми ко всем тем искусственно созданным трудностям, с которыми они успешно справлялись в течение многих лет.

        - Гармония планеты уже давно нарушена. Происходящее сейчас - просто способ восстановить изначальное положение вещей,  - продолжила Сильвия. Она сама выращивала пшеницу в теплице, а потом в домашних условиях выжимала из нее сок.  - Нам нужно просто довериться процессу, дать Земле возможность руководить нами.
        Я не знала, что ответить. В этот момент медленно повернулась дверная ручка, и мое положение стало еще более затруднительным - пришел новый ученик. Я знала, кто это. Сет Морено не разговаривал со мной с самого солнечного затмения.
        Над крыльцом зазвенела «музыка ветра» из ракушек, дверь мягко захлопнулась. Сердце участило стук, в висках зашумело. Обычно мы с Сетом встречались на одну-две минуты в коридоре и обменивались лаконичными кивками в знак приветствия.

        - Я не знал, во сколько точно приходить… из-за часов, да и вообще,  - сказал он.
        Деревянный пол поскрипывал под его кроссовками. Сет встряхнул головой, откидывая с глаз растрепанную челку. Волосы у него еще не просохли после душа,  - я знала, что перед этим он ходил на футбольную тренировку.
        Дедушкины ореховые часы в гостиной показывали бессмысленное время - десять часов - хотя уже наступила вторая половина дня.

        - Вот и пришел наугад,  - продолжил Сет, перекладывая нотные тетради из одной руки в другую.

        - Хорошо, нам как раз осталось несколько минут,  - ответила Сильвия.
        Сет присел в потертое кожаное кресло около птичьей клетки. Комнатный папоротник, прикрепленный к потолку сеткой из макраме, спускался ему прямо на голову. Возможно, я уже подзабыла какие-то детали интерьера, но стоит мне закрыть глаза, как вся обстановка дома оживает в памяти так ясно, будто зафиксирована в протоколе с места преступления.
        Сильвия прокашлялась, и мы вернулись к уроку.

        - Еще раз прогоним «К Элизе»,  - сказала она, снова запуская метроном.
        Я успела сыграть несколько первых нот, и тут зазвонил телефон на кухне. Сильвия хотела его проигнорировать, по телефон упорствовал. Шум растревожил зябликов, они заволновались и защебетали в клетке. Сильвия поднялась, чтобы взять трубку, но сработавший автоответчик уже разнес по всему дому скрипучие звуки мужского голоса.
        Сильвия отключила автоответчик, кажется уже поняв, кто находится на том конце провода.

        - У меня урок, ты забыл?  - сказала она в трубку с некоторой досадой, но чувствовалось, что на самом деле она довольна и смущена.
        Лицо у нее сразу помолодело. Ей было тогда около сорока.
        Я никогда не видела ее в обществе мужчин и теперь вообразила, как какой-нибудь запыленный бородатый путешественник с «конским хвостом» звонит ей по мобильному из джипа или пикапа.
        Сильвия, придерживая телефон плечом, махнула нам с Сетом, давая понять, что скоро освободится. Затем она побежала по лестнице на второй этаж, плотно прижав трубку к уху. Подол белого льняного платья развевался вокруг ее ног.
        Мы с Сетом остались в гостиной одни, и оба замерли. Он перебирал на коленях нотные тетради, нарочно шурша страницами. Я сидела на скамейке перед фортепьяно и рассматривала клавиши, не решаясь обернуться в его сторону.
        Затем Сет выудил из кармана мобильный и принялся играть в какую-то игру. Доносящаяся из телефона электронная мелодия напомнила мне звуки далекого карнавала. Я представила, что он так же коротает время в больницах, пока врачи оперируют его маму или делают ей инъекции.
        Я сняла резинку с волос, разгладила их и заново собрала в хвостик. Приходилось прилагать отчаянные усилия, чтобы скрыть участившееся дыхание.
        Снаружи доносились крики детворы. По тротуару стучал мячик. Мне показалось, что за окном промелькнула падающая с неба темная тень.
        Вдруг один из зябликов пронзительно пискнул. Сет повернулся к клетке и несколько секунд разглядывал птиц. Из телефона продолжала звучать музыка.

        - С ними все нормально?  - наконец произнесла я.
        Сет пожал плечами и ничего не ответил.
        Я встала со скамейки, чтобы посмотреть самой.
        В клетке стояла мисочка с уже потемневшими, но так и нетронутыми яблочными дольками, вокруг которых энергично извивались мучные хрущаки. По словам Сильвии, они составляли основной рацион зябликов.

        - Они не едят,  - заметила я.

        - Может, их недавно кормили,  - ответил Сет.

        - Или это эпидемия.
        Оказавшись рядом с Сетом, я почувствовала, что от него пахнет мылом. Майка у него была совсем мятая, словно в результате перенесенных страданий обычай гладить одежду в его семье устарел и стал ненужным.
        Сверху доносились шаги Сильвии. Метроном продолжать стучать, отмеряя время своим дедовским способом.
        В клетке, на устланном газетой полу, сидел Адажио, похожий на миниатюрную курочку.

        - Что-то он неважно выглядит,  - продолжила я.
        Сет постучал пальцем по прутьям:

        - Эй, малыш, привет. Ты как там?
        Шум взволновал вторую, здоровую птицу, которая немедленно повернула к нам голову. Приболевший Адажио никак не отреагировал.
        Сет оглянулся, не идет ли Сильвия. Затем отпер дверцу клетки, открыл ее, осторожно просунул руку внутрь и легко коснулся зяблика. Тельце Адажио закачалось от слабого толчка, как яйцо. Сет отдернул пальцы.

        - Черт, он умер.

        - Ты уверен?  - спросила я.

        - Абсолютно.

        - Это эпидемия.

        - Может, да, а может, и нет. Может, он просто заболел чем-нибудь обычным и умер.
        Мы услышали, как наверху распахнулась и захлопнулась дверь спальни. Сет закрыл клетку. Мы молча посмотрели друг на друга, словно заключили безмолвный договор, как вести себя в сложившейся ситуации.
        Другая птица беспомощно забила крыльями под куполом клетки. Мне стало ужасно ее жаль. Теперь она осталась одна в своем мирке.
        На лестнице послышались шаги Сильвии. Ее рука скользнула по перилам, и беспроводной телефон вернулся в крепление на кухонной столешнице.

        - Что случилось?  - спросила она, сняв заколку и снова собирая волосы.

        - Ничего,  - ответил Сет, который опять уселся в старое кожаное кресло и свесил длинные руки с подлокотников.

        - Мы просто рассматривали твоих зябликов,  - сказала я.

        - Перестань за них переживать, они в полном порядке.  - И Сильвия сделала такой жест, будто прогоняла муху.
        Затем она извинилась, что мой урок оказался таким коротким, и предложила Сету начать занятие.
        Собираясь, я тщетно пыталась перехватить его взгляд. Но он не смотрел в мою сторону. Я сгребла тетради в охапку и ушла, не зная, что переступить порог этого дома мне доведется еще лишь пару раз в жизни.
        Замедление познакомило меня с повадками смерти: трупы птиц теряли объем и высыхали в течение нескольких дней, а потом становились плоскими и просто исчезали, оставляя на память только перья и лапки.
        Небо с парой нежных продолговатых облаков казалось безупречно синим. На естествознании мы уже начали изучать атмосферные слои, и я знала названия всех видов облаков. Эти были перистые, самые высокие и тонкие.
        Еще я знала, что намного выше облаков, в трехстах километрах над моей головой, шестеро космонавтов - четверо американцев и двое русских - застряли на космической станции. Запуск ракеты, которая должна была их забрать, отложили на неопределенный срок. Систему глобального космического катапультирования, созданную в результате сложнейших расчетов, на данный момент признали опасной для использования. Но именно с ее помощью космонавтов отправляли в космос и возвращали на Землю. Каждый раз, глядя на небо, я вспоминала о его далеких узниках.
        Когда я переходила улицу, в эвкалиптах и соснах зашумел свежий морской бриз. Над головой пролетел одинокий воробей. Я сорвала с лужайки одуванчик, встряхнула его, и он разлетелся по ветру. Наш кот Тони спал, развалившись па крыльце пузом кверху. Подъездные дорожки поблескивали на солнце. Где-то лаяла собака. Я подумала о Ханне и о том, чем она сейчас занята в Юге. Это был один из последних настоящих дней.

9

        На Земле всегда существовали уголки, где солнцу нельзя доверять, а сутки не зависят от восходов и закатов этой звезды. На каких-то далеких широтах солнце садится в декабре и поднимается только по окончании зимы. Лето там превращается в бесконечную солнечную петлю с безжалостным светилом посреди ночного июньского неба.
        Древние рыбацкие поселения Северной Скандинавии, обледенелые равнины Сибири, инуитские деревни Канады и Аляски - в этих суровых местах даже деревья растут неохотно, а местные жители воспринимают понятия «день» и «ночь» с долей условности. Утро там не всегда приносит с собой свет, и далеко не всякая ночь - темная.
        Теперь и нам, южанам, предстояло испытать то, что давно знакомо людям, живущим под полуночным солнцем.


        Ночью через две недели после начала замедления комментаторы прервали плановые трансляции чрезвычайным сообщением. Мне запомнился предваряющий экстренные новости трубный звук, прорвавшийся сквозь гул толпы болельщиков. Передавали седьмой матч ежегодного чемпионата по бейсболу.

        - Господи, ну что там еще?  - вздохнула мама.
        Мы смотрели игру за ужином: тарелки с сырной пиццей «Белизарио» дымились у нас на коленях. День выдался хорошим - ближе к вечеру я получила от Ханны веселую открытку с изображением пустыни. Мама чуть-чуть расслабилась. Папа потягивал пиво. В морозилке ждал своего часа десерт со сливками. Любой идущий мимо дома человек понял бы наше настроение по доносящимся из окна звукам: пронзительный свист мяча, атакующего биту, и звон родительских бокалов. Мы чувствовали себя совершенно счастливыми.
        Мама отставила тарелку на кофейный столик и убрала волосы назад, будто бы для того, чтобы лучше слышать новости. Седина у корней увеличивалась с каждым днем. Мама пропустила ежемесячную процедуру окраски, а замедление не сказывалось на скорости роста волос.
        Отец сидел на диване рядом с ней, поджав губы. Затем он медленно сделал глоток пива.
        Снаружи сияло все то же яркое небо. Длина суток уже перевалила за тридцать часов. Замедление не сдавало позиций.

        - Может, они поняли, как все наладить,  - предположила я с пола, где лежала на животе рядом с кошками.
        Никто мне не ответил.
        Еще до официального объявления из определенных кругов просочились первые, неподтвержденные сведения. Важные известия часто становятся всеобщим достоянием до срока. Люди нередко разбалтывают секреты, а анонимные источники так и вовсе обожают трепать языком. Но даже если слухи о происходящем и ходили, до нашей семьи они не добрались.
        Началась прямая трансляция из Белого дома - президент ждал эфира, чопорно сложив руки на огромном гладком столе. Рядом с ним развевался здоровенный, весь в складках, американский флаг.
        В результате переговоров между лидерами конгресса, представителями Белого дома, министрами торговли, сельского хозяйства, транспорта и внутренних дел родился поразительный по своей простоте план: перед лицом глобальных перемен нас, то есть американский народ, попросили вести себя как обычно.
        Другими словами, в нашем обществе решили сохранить двадцатичетырехчасовое измерение суток.
        Сперва я не поверила. На экране засветились зеленые цифры - одиннадцать утра, хотя день уже закончился. Так нас призывали не обращать внимания на время суток.

        - Не понимаю, как это?  - удивилась я.
        Правительство Китая предприняло аналогичный шаг.
        Тех же действий ждали от Евросоюза. По словам сильных мира сего, любой другой вариант означал бы нашу гибель.

        - Рынки нуждаются в стабильности, больше так продолжаться не может,  - подытожил президент.
        Полагаю, для сохранения статус-кво необходима определенная доля мужества. Бездействие требует отваги.
        Мне было ясно, что нас просят выполнить невыполнимое. С тем же успехом они могли предложить накинуть на солнце вожжи и протащить его по небосводу.
        Я ждала маминой реакции, но она только тяжело вздохнула. Обернувшись, я увидела на диване смертельно усталую женщину. Видимо, у способности удивляться тоже есть свой предел.

        - Это не сработает,  - просто сказала она.
        Папа ничего не ответил. Он умел хранить молчание в самых сложных ситуациях и встречать проблемы мужественно, без лишних слов. Только сейчас я замечаю в себе эти его черты.
        Он продолжил ужин. На его коленях лежала аккуратно расправленная бумажная салфетка и он ел пиццу при помощи ножа и вилки.
        На экране телевизора снова зазеленела бейсбольная площадка.
        Спустя некоторое время последствия этого решения стали очевидны, но тогда я не понимала, во что оно может пылиться. Пока было ясно одно: мы больше не жили единой жизнью с солнцем. Понятия «свет» и «день», «темнота» и «ночь» отдалялись друг от друга. И нравился этот план далеко не всем.

10

        Естественно, каждый принимал решение добровольно.
        Никто не требовал, чтобы мы утрамбовали день и ночь в короткие двадцать четыре часа. Никто даже не издал никакого закона. Это же Америка. Правительство не могло навязать нам образ жизни. Но в течение недели после оповещения, когда сутки удлинились уже до тридцати двух часов, чиновники различных инстанций принялись убеждать население в преимуществах нового плана и в необходимости его скорейшего осуществления. Они называли «время по часам» единственным верным решением. По словам политиков, такое времяисчисление было залогом экономической стабильности, конкурентоспособности и даже национальной безопасности.
        Я помню, что вопрос «времени по часам» вызвал дебаты на национальном уровне - возмущались представители и правых, и левых партий. Но в моем сознании четкий и окончательный сдвиг временных периодов случился разом.
        Средние школы мгновенно заработали по новому плану. Правительственные учреждения тоже. Не стали исключением и телеканалы. Корпорации, естественно, придерживались новой директивы: их еженедельные потери из-за неэффективных сверхурочных выплат исчислялись уже миллионами.
        При этом любой американец имел право жить по световому дню, то есть в так называемом условно реальном времени. Мы по-прежнему могли существовать в согласии с восходами и заходами солнца, если нам так хотелось. Правда, автоматически возникал риск потери рабочего места - или необходимость уволиться по собственному желанию. Дети сторонников «реального времени» не могли посещать школу, так как выпадали из принятого обществом распорядка. Промедление с переходом на «время по часам» было подобно жизни в эвакуированном городе: здания и улицы еще есть, а горожане уже исчезли.
        Так что мы восстановили часы, вернув на запястья браслеты с циферблатами и заменив в них батарейки. Я убрала книги с прикроватной тумбочки, чтобы видеть будильник с постели. Более того, достала дедушкин карманный хронометр и положила его на стол.
        Новое времяисчисление запустили в два часа ночи с субботы на воскресенье, как переход на летнее время. Выбрали день, когда солнце вставало более или менее синхронно с часами. В тот период подобные относительно нормальные дни повторялись раз в несколько недель, как полнолуния. С каждыми прошедшими сутками несовпадение увеличивалось, но, несмотря ни на что, план осуществлялся.
        Тем утром рассвело в семь часов две минуты. Воскресная газета шумно шлепнулась на дорогу. Папа сварил кофе н поджарил тосты. Солнце, как обычно, освещало дом с восточной стороны. Разницу мы почувствовали только на следующий день, когда вместе с часами полностью выпали из солнечного цикла.

        - Это точно вредно для здоровья,  - заявила растрепанная спросонья мама, кутаясь в зеленый банный халат.
        Я сидела рядом во фланелевой пижаме и плела фенечку для Ханны - приближался ее день рождения.

        - Это лучший из имеющихся печальных вариантов,  - отозвался папа из-за стола.
        Кошки увивались у ног, выпрашивая молоко. Тони мёл облезлым худым хвостом по моим коленям. Солнечные зайчики прыгали по кастрюлям на стене и металлической раковине.

        - А какие другие печальные варианты?  - поинтересовалась я.
        Мама налила воду в поддоны двух молочно-белых орхидей на кухонном окне. С началом замедления она стала гораздо внимательней относиться к растениям, словно от их самочувствия зависело и наше существование. Хотя, возможно, причина была совершенно другой: красота сама по себе внушает надежду.

        - Знаешь, что я думаю? Вся эта затея с часами просто бред сивой кобылы,  - сказала мама.
        Тони запрыгнул на столешницу, и я согнала его обратно на пол.

        - Мы выживем,  - сказал отец.
        Он был врачом, полуночным спасителем новорожденных, поэтому привык работать и спать независимо от времени суток. За долгие годы практики его тело научилось игнорировать биологические ритмы.

        - А как насчет самой проблемы? Кто-нибудь ею занимается?  - продолжила мама. За прошедшую ночь сутки выросли более чем на тридцать минут.
        Папа начал медленно перелистывать страницы газеты. В ней еще ни слова не говорилось о втором, даже более смелом плане, который подготавливали брукхавенские ученые и инженеры. На тот момент он был засекречен. Впрочем, вскоре нас посвятили во все детали этого теперь печально известного, дерзкого и злополучного проекта под кодовым названием «Виржиния». Несмотря на всю свою абсурдность, он вызывал восхищение. Только ковбойский оптимизм мог вдохновить его создателей на попытку контролировать вращение Земли вокруг ее оси.

        - Постой-ка, ты что, открыл ее?  - ахнула мама, подняв початую банку арахисовой пасты. В другой руке она, как улику, держала нож, сверкающее лезвие которого покрывала хрустящая ореховая масса.
        Папа продолжал молча сидеть за столом - только откусил здоровенный кусок тоста.

        - Черт побери, Джоэл, это же запасы!
        Склонившись к рождающейся под моими пальцами фенечке, я пережидала бурю. Нужно просто сосредоточиться на сложном узоре из любимых цветов Ханны. Последовательное связывание узелков и постепенное появление рисунка успокаивали меня.
        Папа прожевал тост, проглотил его и медленно отпил кофе из чашки:

        - Хелен, у нас шесть таких банок.
        Ему не нравилась мамина страсть к накопительству.

        - Думаешь, это смешно? По Си-эн-эн сказали, что до полного краха осталось всего несколько недель,  - ответила мама.
        От волнения она задела ногой и опрокинула миску с водой для кошек. На кафельном полу образовалась лужа.

        - О господи,  - пробормотала мама.

        - Несколько недель до чего?  - спросила я.

        - Я ничего такого я не слышал,  - заметил папа.
        Мамин голос понизился и стал серьезным:

        - Может, ты просто не слушаешь?
        Не знаю, ответил ли папа что-нибудь, потому что я ушла наверх. Скорее всего, он просто вернулся к газете.
        О чем он думал? Со временем я поняла, что отец озвучивал лишь малую толику из теснившихся в его голове мыслей, а на самом деле они вовсе не отличались безмятежностью и размеренностью. Его внутренний мир состоял из множества галактик и параллельных реальностей. Наверное, мы все так устроены: ограничиваемся намеками, позволяем додумывать за нас… Просто отец очень хорошо держал себя в руках.
        Вспоминая сцену на кухне, я думала о совершенно невероятном, ведь когда-то эти двое - сгорбившийся за столом мужчина и истеричная женщина в банном халате - были молоды. Это подтверждали фотографии на стенах в гостиной, изображавшие юную красотку, молодого книголюба и их маленькую квартирку в облупленном голливудском доме с аккуратным внутренним двориком и каплевидным бассейном. Давнее, мифическое время до моего рождения, когда мама еще была не мамой, а серьезной, хорошенькой девушкой, перспективной актрисой. Насколько приятнее стало бы наше существование, если бы в нем все шло наоборот и после десятилетий разочарований наступал бы период побед над собой и обстоятельствами. Мне хочется верить, что мои родители нашли друг друга, как золотодобытчики находят в кучах песка желанные мерцающие крупицы. Тогда они только мечтали о будущем - и видели его совсем не таким, каким оно оказалось на самом деле.
        Но разве любой этап жизни не оборачивается мифом, едва успев закончиться? Он остается в памяти пословицей с неясным смыслом. Давно изобретен автомобиль, а мы по-прежнему требуем не ставить телегу впереди лошади. И после замедления мы продолжали использовать такие выражения, как «дневные грезы», «ночные кошмары», а утренние часы обозначали все более и более таинственным словом «рассвет». Вот и мои родители по инерции называли друг друга «милый» и «милая».
        Мне хочется подробнее рассказать о том первом «часовом» воскресенье, потому что время тогда буквально помчалось вскачь. Мы уже успели привыкнуть к предшествующим ему длинным и ленивым дням. И вот утро пролетело за одно мгновение. Затем с невероятной скоростью промелькнул полдень. Часы сыпались один за другим, будто кубарем катились с горы. Их неожиданно оказалось так мало!
        Родители весь день избегали друг друга. В доме воцарилась удушливая тишина. В любое другое воскресенье я бы сбежала к Ханне.
        А теперь мне пришлось навестить свою старую подругу Гэбби. Она жила через три дома от нас, мы вместе выросли, но в последнее время виделись редко.

        - Думаю, что с «временем по часам» все будет круто,  - сказала Гэбби, когда мы оказались наверху, в ее спальне.
        Сидя на неубранной кровати, она вторым слоем красила ногти в черный цвет. Гэбби предложила мне сделать то же самое, но я отказалась. Лак блестел, как вороново крыло, так что даже отдавал в синеву. Несколько его капель уже упали на кремовый плюшевый ковер.

        - Мне нравится выходить на улицу в темноте.
        Крашеные черные волосы свешивались ей на лицо. Вокруг глаз темнели круги угольной обводки, а в ушах поблескивали маленькие сережки-гвоздики в виде человеческих черепов. Гэбби стала мне совсем чужой.

        - Жаль, что мы теперь в разных школах,  - продолжила она.

        - Ты же нашу ненавидела,  - возразила я.
        Когда Гэбби начала курить и прогуливать уроки, родители перевели ее в строгое католическое учебное заведение.

        - Да, но теперь у меня в классе все девчонки - мерзкие анорексички,  - ответила она.
        Раньше мы каждое лето купались в ее бассейне, а потом хрустели чипсами в шезлонгах, дожидаясь, пока высохнут волосы. Но теперь Гэбби не хотела надевать купальник, потому что сильно поправилась. В последнее время у нее все не очень ладилось. Ханне родители вообще запрещали ходить к ней в гости.

        - Моя мама думает, что мы умрем,  - сказала я.
        В комнате пахло средством для снятия лака и ванилью - на столе горела толстая белая свеча. На спинке стула висели две клетчатые плиссированные юбки - школьная форма Гэбби.

        - А мы и так умрем. В конце концов.
        Гэбби слушала какую-то неизвестную мне музыку: из двух огромных черных колонок доносился высокий разъяренный женский голос.

        - Но она считает, что мы умрем от этого, и скоро,  - добавила я.
        Гэбби подула на ногти и для проверки провела ими по щеке. На ковре шипела и булькала банка с диетической колой.

        - Ты веришь в прошлые жизни?  - спросила она.

        - Нет, наверное.
        В комнате горел тусклый свет. Единственную лампу Гэбби задрапировала малиновым шарфом, а вертикальные жалюзи закрыла, хотя сквозь них все равно пробивались солнечные лучи.

        - А я уверена, что прожила несколько жизней, и чувствую, что каждый раз умирала молодой.
        В последнее время у меня были сложности в разговорах с друзьями: иногда я просто не знала, что им отвечать.

        - Слушай, а хочешь, я тебе татуировку сделаю?  - вдруг спросила Гэбби.  - Я научилась по Интернету.
        Она показала на швейную иголку и банку с чернилами, которые, словно старинные хирургические инструменты, лежали рядом со свечой.

        - Просто накаливаешь иголку, выцарапываешь нужный узор на коже, а потом заливаешь чернила в ранку.
        Наши с Гэбби дома казались точными, хотя и зеркальными, копиями друг друга. Ее спальня формой и размерами полностью повторяла мою комнату. В течение двенадцати лет мы с ней спали в стенах, возведенных одними и теми же строителями, и нам из типовых окон открывался один и тот же вид. Но созревшие в одинаковых теплицах девочки выросли совсем разными.

        - Я себе на запястье нарисую контуры луны и солнца, и тебе тоже могу, если хочешь.
        Диск доиграл до конца, и в комнате стало тихо.

        - Наверное, не стоит. И вообще, мне уже домой пора,  - ответила я.
        Возможно, мое отдаление от друзей началось еще до замедления, но очевидным стало только после него. Мы шли разными дорогами. Я вступала из детства в отрочество. И, как в любую трудную дорогу, я не могла взять с собой из прошлого всё.


        Той ночью, пока солнце еще светило, папа принес домой телескоп.

        - Это тебе. Хочу, чтобы ты больше интересовалась наукой,  - сказал он, разворачивая жатую упаковочную бумагу.
        В коробке из красного дерева лежали блестящая серебристая труба и титановая тренога. Телескоп выглядел дорого. Папа установил его и направил на все еще светлое небо. Мама стояла в дверях моей спальни и, скрестив руки, наблюдала за нами. В то время папа ее все время раздражал, и даже этот подарок по их условной шкале ценностей означал очередной папин бунт.

        - Вон Марс,  - сказал он, прищурив один глаз, а второй прижав к телескопу. Папа помахал мне рукой, чтобы я подошла взглянуть.  - Когда стемнеет, его можно будет рассмотреть получше.
        О Марсе стали часто говорить в новостях после запуска некого интернет-проекта
«Пионер». Тайно разработанный на средства миллионеров план предусматривал перелет людей на эту планету - с их дальнейшим проживанием на биобазах с контролируемой температурой и самоочищающейся системой водоснабжения. Создатели проекта замыслили бегство с Земли. В случае необходимости группа людей получала шанс на спасение. Часть человечества уцелела бы во временной капсуле в память о тех, кто населял Землю когда-то.
        В телескоп Марс мне не приглянулся - просто жирная красная расплывчатая точка.

        - Мы видим некоторые звезды, которых уже давно не существует,  - сказал папа, аккуратно подкручивая ручки телескопа большим пальцем. Шестеренки мягко поскрипывали.  - Они исчезли несколько тысяч лет назад.

        - Вы там всю ночь собираетесь торчать?  - спросила мама.
        Папа протер линзу черной замшевой тряпочкой, которая прилагалась к комплекту, и продолжил:

        - Получается, мы видим звезды не такими, какие они сейчас, а какими они были тысячи лет назад. Представляешь, насколько они далеко - их свет идет до нас веками.

        - Ну что, вообще ужинать не будем? Есть-то надо,  - вздохнула за нашими спинами мама.
        Папа промолчал, и я решила успокоить ее:

        - Мы еще недолго.
        Мне понравилась идея застывшего в звездах прошлого. Мне хотелось верить, что откуда-то оттуда, с другого конца временного отрезка, из будущего, от которого нас отделяет световой век, некое далекое существо в этот самый момент разглядывает наши с папой силуэты, замершие на фоне окна.

        - Такое возможно? Через сто световых лет?  - уточнила я у отца.

        - Все возможно,  - ответил он. Хотя мне показалось, что он меня не слушал.
        В тот год я подолгу разглядывала звезды, а заодно и более близкие объекты. Так, я очень быстро сообразила, что теперь имею возможность наблюдать за соседними домами. Например, я следила за тем, как семейство Капланов в полном составе, всемером, садилось ужинать. Еще я видела, как в конце улицы Карлотта пьет чай на крыльце своего дома. Ее длинная коса висела, словно сплетенное из ниток макраме, и благодаря телескопу я могла пересчитать в ней каждый волосок. Рядом Том выливал помои из ведра в компостную яму.
        Лучше всего просматривался дом Сильвии. Он был зеркальным отражением нашего, поэтому моему взгляду открывалась вся гостиная: от клавиш пианино и дощатого пола до постеленной в пустой клетке газеты.


        Той ночью мы тщетно пытались уснуть при солнечном свете. Уже несколько недель я ложилась спать до наступления темноты. Первые дни и вечера казались просто бесконечными. Я засыпала до появления звезд на небе. Но эта ночь выдалась особенной: такого несоответствия реальности и часов еще не бывало. Первая белая ночь. Со временем мы научились прятаться от света, нашивать на него темные заплатки. Но первая ночь «по часам» ослепила нас ярким, как никогда, солнцем.
        Потолок моей спальни украшали несколько фосфоресцирующих в темноте наклеек в форме звезд. Я уже пыталась сорвать их, но мама меня остановила:

        - Потолок асбестовый, лучше не трогай его.
        В ту ночь ни наклейки на потолке, ни настоящие звезды не светились: их вытеснило сияние нашей ближайшей бесценной звезды.

        - Постарайся уснуть, в темноте будет трудно встать в школу,  - посоветовал папа, присев на край моей кровати.
        Перед тем как задернуть жалюзи, он еще раз взглянул в окно на пронзительно-голубое небо.

        - В какие удивительные времена мы живем,  - пробормотал он.
        Где-то после двух солнце наконец село.

11

        На следующий день в школе возобновилось расписание по часам, согласно которому занятия начинались с девяти утра. Поэтому на автобусной остановке мы стояли в кромешной темноте. На лица нам падал лишь отблеск желтого уличного фонаря, тусклого, как все фонари в нашем районе. Яркое освещение помешало бы работе огромного тридцатилетнего университетского телескопа, который возвышался на восточной стороне холма. Это называлось световым загрязнением. Интересно, куда устремляли свои взоры астрономы, когда самое интересное происходило здесь, внизу?
        Мама ждала прибытия школьного автобуса, сидя в машине на обочине. Она не сомневалась, что опасность, как картошка, уходит корнями в темноту. А я боялась остановки одинаково сильно в любое время суток.
        Я сторонилась Дэрила, хотя он вел себя как ни в чем не бывало. Я размышляла, что где-то здесь в пыли, возможно, все еще валяется цепочка с моим самородком. Сет, гордый, одинокий и самодостаточный, по своему обыкновению держался особняком. Одной ногой он стоял на обочине, а другой катал скейт. И совершенно очаровательно дул на озябшие руки.
        Тем утром повсюду вокруг нас трещали цикады. В темноте стоял невообразимый гул и стрекот новорожденных насекомых, стремительно размножавшихся с самого начала замедления. Чем меньше оставалось птиц, тем больше появлялось жуков и прочей мелюзги. По нашим потолкам ползали пауки, из водостоков и канализации лезли тараканы, на цементных полах веранд извивались черви. Однажды из-за миллионного десанта божьих коровок на футбольное поле отменили тренировку. Оказывается, даже красота в чрезмерных дозах наводит ужас.
        С остановки был виден дом Ханны. Я заметила, что над входной дверью горит свет. На долю секунды во мне вспыхнула надежда, что Ханна вернулась. Но, видимо, ее родители в спешке просто забыли выключить фонарик, не заметив его при свете дня.
        В то темное утро все вели себя тише обычного. Мы чувствовали себя сонными, неповоротливыми и вялыми. Даже Микаэла выглядела подавленной. Она проспала и не успела ни помыть голову, ни накрасить глаза. Никто не дразнился. Все просто стояли в темноте и молчали, натянув на головы капюшоны толстовок и спрятав руки в рукава.
        Наверное, нас настигло самое холодное время ночи, хотя мои часы показывали восемь сорок утра. На горизонте поблескивал низкий узкий ломтик месяца, сияли звезды.
        Сейчас почти не верится, что еще недавно в этой стране выпускались толстые справочники, где наряду с другими фактами указывалось точное время каждого рассвета и заката на год вперед. Думаю, с утратой четкого ритма жизни мы также потеряли и веру в непреложность некоторых вещей.


        Когда автобус привез нас к школе, мы увидели, как рабочие устанавливают по всей ее территории стадионные прожекторы. В их свете выцветшие зеленые стены, покрытые, к несчастью, остатками краски с морской базы, стали напоминать тюрьму. С «часовым» временем я усвоила еще один урок: то, что в дневное время кажется безобидным, ночью выглядит зловеще. Думаю, даже не стоит перечислять явления и предметы, которые без света теряют всю свою привлекательность.
        Во время обеда вышло долгожданное солнце, и мрак рассеялся, словно туман. Восход состоялся в двенадцать часов и тридцать четыре минуты. В этот момент мы как раз находились во дворе. Поскольку мы жили в Калифорнии, наши трапезы в любое время года протекали на свежем воздухе. Когда небо на востоке побледнело, а затем многообещающе порозовело, Микаэла с новыми силами начала кривляться перед окружавшими нас мальчишками. Я же, наоборот, стала тише воды ниже травы.
        Постепенно футбольные поля вдали засверкали росой. Щурясь на встающее солнце, я вдруг заметила в углу двора силуэт девочки, очень похожей на Ханну. Но она никак не могла быть Ханной! Иначе я бы уже знала о ее возвращении в город. Девочка, подперев голову худой рукой, уныло сидела в одиночестве за столом возле лабораторий.
        Я подошла поближе и убедилась в правильности своей догадки. За обеденным столом действительно сидела Ханна - без друзей и без еды.

        - Ты приехала!  - ахнула я.

        - Привет. Нам пришлось вернуться из-за папиной работы,  - буднично ответила она. В темных джинсах и розовом топике она выглядела очень стильно. В ушах у нее болтались серебряные сережки в форме колец, а волосы она заплела в небрежную французскую косичку.
        Я ждала, что она скажет что-нибудь еще, но она молчала. Позади нас раздавались беззаботные возгласы девочек, стоящих в очереди за обедом.

        - Я так рада, что ты вернулась,  - добавила я наконец. Скинув рюкзак на землю, я присела за стол.  - Я без тебя уже начала ненавидеть школу.

        - В Юте мы в школу вообще не ходили,  - отозвалась она, глядя голубыми глазами куда-то сквозь меня.  - Все просто ждали… Ну, ты понимаешь, ждали конца. И вот мой папочка устал от ожидания.
        Мы дружили сто лет, а теперь между нами возникла неловкость. Мне показалось, что я встретилась с троюродной сестрой на семейном торжестве. Вроде и не чужие, но говорить не о чем. А ведь Ханна уезжала всего на три недели!
        Гомон детских голосов то стихал, то накрывал нас невидимыми волнами. Ханна разглядывала стол, сковыривая чешуйки облупившейся краски.
        И тут я не выдержала:

        - Почему ты не позвонила мне, когда вернулась?

        - Да мы только вчера приехали,  - ответила она и прикусила кончик ногтя на большом пальце.  - Или позавчера.
        На небе еще оставалось несколько звезд, но день с каждой минутой все больше вступал в свои права. Чтобы смотреть Ханне в глаза, мне приходилось щуриться.

        - А почему ты не пришла утром на автобусную остановку с утра?  - спросила я.

        - Ночевала у Трейси.

        - Кто это?

        - Трейси Блэр.
        Ханна показала на девочку из мормонов, которую я видела на занятиях, но лично не знала. Она шла к нам, и ее силуэт казался нечетким в лучах рассветного солнца. Девочка несла в руках два пакета с буррито и пару бутылок с водой. Потом я заметила, что она одета в точности как Ханна: и розовый топ, и серебряные сережки кольцами, и даже французская косичка на спине.
        Я вдруг смутилась и сказала:

        - Вы как близняшки.

        - Да мы не сговаривались. Смешно вышло, правда?  - ответила Ханна.

        - Привет,  - поздоровалась со мной Трейси и взглянула на меня огромными карими глазами, которые, казалось, никогда не моргали. Ее походка и мозолистые ладони навели меня на мысль, что она занимается художественной гимнастикой.

        - Трейси тоже ездила в Юту,  - пояснила Ханна.

        - Привет,  - сказала я.
        Трейси выплюнула жвачку и присела за стол, передав один буррито Ханне.

        - Видишь? Теперь понимаешь, что я имела в виду?  - спросила Ханна, кивая в сторону детей во дворе.

        - Конечно,  - кивнула Трейси.

        - Вы о чем?  - не поняла я.

        - Да так, ничего особенного,  - сказала Ханна.
        Пока солнце карабкалось вверх, Ханна рассказала мне немного о Юге. Ее жизнь там оказалась совсем не такой безрадостной, как я себе представляла. Она поведала мне запутанную историю про какого-то мормонского мальчика, который жил рядом с ее теткой. Однажды ночью этот парень пробрался к ней в спальню через окно. Они целовались, пока ее сестры спали.

        - Ух ты,  - вот и все, что я могла на это ответить.

        - До сих пор не могу в это поверить. И почему никто не проснулся?  - прокомментировала Трейси.

        - Потому,  - ответила вдруг покрасневшая Ханна. Она еле сдерживала улыбку.  - И мы лежали на верхней койке.
        Наконец она поинтересовалась, как идет моя жизнь.
        Мне очень многим хотелось с ней поделиться. Жизнь моя шла плохо. Но в тот день я не узнавала Ханну, да еще эта Трейси постоянно хрустела над ухом пальцами.

        - Ой, да не знаю, вроде все в порядке,  - буркнула я.
        Трейси внимательно изучала меня маслянистыми глазами. Каждые несколько секунд косточки ее пальцев щелкали.

        - У меня двойные суставы,  - пояснила она, покончив с правой рукой и принимаясь за левую.

        - На самом деле здесь неплохо. Правда, очень даже неплохо,  - добавила я.
        Трейси и Ханна переглянулись.
        Прозвенел звонок.

        - Бли-ин,  - простонала Ханна.  - Как бы я хотела сейчас оказаться в Юте, скажи?

        - Конечно,  - поддакнула Трейси.  - Конечно!
        Мы втроем встали, закинули рюкзаки на плечи, и Ханна с Трейси вместе двинулись прочь от стола.

        - Увидимся,  - сказала я, но девочки меня не услышали или сделали вид, что не услышали. Они шагали в ногу, направляясь к лабораториям. Я могла бы присоединиться к ним, но пошла в обход другой дорогой.
        На вечернюю футбольную тренировку Ханна опоздала и потом со мной почти не разговаривала. А ведь раньше мы постоянно сплетничали в перерывах между подачами. В тот день она окликнула меня всего один раз, да и то как нападающий, который в разгар борьбы обращается к полузащитнику.

        - Джулия, сюда, я открыта!  - крикнула она, когда мяч оказался возле моих ног.
        А после тренировки, пока мы, потные и раскрасневшиеся, ждали родителей, Ханна играла на своем мобильнике.

        - Погуляем на выходных?  - предложила я.

        - Не могу.
        Мне очень не понравилось, что Ханна ответила мне, даже не оторвав взгляд от телефона. Уверена, она строчила эсэмэски Трейси, а та, разумеется, мгновенно ей отвечала.

        - Что с тобой случилось?  - спросила я.

        - Ты о чем? Я такая же, как всегда,  - сказала она, улыбнувшись краешком рта и прикусив нижнюю губу. Длинная светлая коса болталась у нее на плече. Ханна так ни разу и не взглянула мне в глаза.
        Легкое смущение на ее лице показалось мне знакомым. Я вспомнила бледную рыжеволосую Элисон, лучшую подругу Ханны до меня. Это было давно, еще в четвертом классе, но я не забыла, как Элисон крутилась вокруг нас на игровой площадке, а Ханна игнорировала ее, пока мы разминались на парных турниках. Едва завидев ее, Ханна начинала стонать: «Ой, как же она меня достала!» И встречала Элисон той же фальшивой улыбкой, которой одарила меня сейчас.
        Я так распереживалась, что тем вечером не смогла уснмуть. Ночью я встала с кровати и изрезала на куски фенечку, которую плела для Ханны. Потом положила ее обрезки и подаренный Ханной браслет с амулетами в обувную коробку, которую спрятала глубоко в шкаф. К сожалению, легче мне от этого не стало.



«Дни по часам» сменялись «ночами по часам». Мрак и свет накладывались на них, будто ураганы или грозы, не соотносясь более со временем суток. Сумерки порой сгущались в полдень, а солнце не показывалось до самого вечера, достигая зенита к середине часовой ночи. Мы с трудом засыпали и с еще большим трудом просыпались. По улицам бродили люди, мучимые бессонницей. Земля продолжала вращаться вокруг своей оси - с каждым днем все медленнее. Пока мама запасала свечи и брошюры с руководством по выживанию, я развивала в себе другие навыки: я училась проводить время в одиночестве.

        - Почему ты не сходишь проведать Ханну? Уверена, она будет тебе рада,  - недоумевала мама.
        Но Ханна теперь не расставалась с Трейси.

        - Часовое время долго не продержится,  - заявила Сильвия во время очередного урока музыки. Ее гостиная сияла светом посреди окружающей дом тьмы. В три часа пополудни на улице царил непроглядный мрак. Сет в тот день заниматься не пришел. Я не знала почему, а Сильвия не сказала.  - Вот увидишь, скоро мы вернемся к реальному времяисчислению, поверь мне.
        Но мне казалось, что мы к нему уже никогда не вернемся. Более того, я чувствовала, что, если мы выживем, прежний способ измерения времени останется только в преданиях.
        Вспоминая тот период, я не устаю удивляться тому, как быстро мы ко всему приспособились. Привычное постепенно становилось непривычным. Если солнце вдруг садилось по часам, мы впадали в ступор от изумления. Воспоминания о том, что когда-то я чувствовала себя относительно счастливой, более раскованной и менее одинокой, тоже казались мне странными.
        Наверное, каждая уходящая эпоха рано или поздно превращается в легенду.
        Можно убедить себя в том, что самая обычная вещь необычна. Например, попробуем поразмышлять отстраненно о следующем чуде: женщина вынашивает в своем чреве человека, то есть внутри нее появляются второе сердце, еще один мозг, пара глаз, легкие и все остальные органы, будто про запас. А спустя год она исторгает в мир живое, крикливое, совершенно новое существо.
        Поразительно, верно?
        Так и новые сутки очень скоро перестали вызывать у нас удивление. Теперь мы удивлялись тому, что казалось нам нормой раньше.

12

        Уже много лет - с первыми каплями кислотного дождя, с началом истончения озонового слоя, с приходом нефтяного кризиса семидесятых, после ядерных катастроф Чернобыля и Три-Майл Айленда - недовольные происходящим люди бьют тревогу. Ледники тают, а тропические леса горят. Показатели раковых заболеваний зашкаливают. В океаны десятилетиями сбрасываются флотилии мусора. Реки полны антидепрессантов, а наша кровеносная система загрязнена не меньше, чем водные пути. Перед всем этим необъяснимость замедления просто меркнет. Проблем и без того хватает.
        Постепенно среди нас появились личности, не принимающие «часовой» распорядок дня.
        Ими стали биологи, травники и сторонники здорового образа жизни. Среди них попадались целители вперемежку с хиппи, веганы, викканцы, гуру и приверженцы философии нью-эйдж. В их рядах насчитывалось немало борцов за свободу, анархистов и радикальных защитников окружающей среды. Также встречались фундаменталисты, любители выживания в трудных условиях и сторонники возвращения к истокам, уже живущие на природе, подальше от системы. Все эти люди враждебно относились к корпорациям и скептически воспринимали правительство. Они сделались оппозицией в силу своего происхождения или вероисповедания.


        Сперва вычислить несогласных было непросто, поскольку многие из них протестовали втайне. Впрочем, некоторые заявляли о своем мнении открыто.
        Однажды после очередного занятия Сильвия протянула мне тонкий белый конверт и попросила передать его маме.
        Сет Морено уже сидел с нами в комнате, устремив взгляд в окно и ожидая начала урока. Когда Сильвия сказала про конверт, я почувствовала, что он посмотрел на нас.

        - Что случилось?  - спросила я.
        Оба ее зяблика умерли. Клетка пустовала. Теперь тишину нарушал только звон музыки ветра над крыльцом.

        - У меня больше нет сил заниматься. Все кажется ненастоящим,  - ответила она.
        В письме Сильвия объясняла, что больше не может жить по часам, но при этом постарается как-нибудь пристроить всех своих «часовых» учеников.

        - Мы найдем тебе нового преподавателя,  - сказала мама, прочитав послание.

        - Мне не нужен новый,  - возразила я.

        - А почему она не может продолжать ходить к Сильвии?  - спросил папа, который разбирал рядом почту. Большую часть корреспонденции он сразу отправлял в мусорное ведро.

        - Мне никогда не нравился ее образ жизни,  - отрезала мама, выливая томатную пасту на хлебный корж для пиццы.
        На дворе стояла на редкость темная часовая ночь. Я различала наши отражения в стеклянных дверях кухни.

        - Какой образ жизни?  - не понял папа.
        Он до сих пор не снял рабочий костюм - желтый потрепанный галстук и белую рубашку с закатанными до локтей рукавами. От его рук пахло больничным мылом.

        - Ты отлично понимаешь, о чем я. Все эти новомодные бредовые веяния,  - сказала мама.

        - А ты как считаешь, Джулия?  - не сдавался папа. На его нагрудном кармане болтался пластиковый больничный беджик со старой фотографией, с которой мне улыбался молодой человек с густой шевелюрой. Сильно постаревший оригинал тоже смотрел на меня.  - Тебе же нравится Сильвия?

        - Я не хочу к новому учителю,  - ответила я.

        - Минуточку, Джоэл, погоди-ка,  - встряла мама.  - Ведь именно ты утверждал, что часовая реформа - самое оптимальное решение из имеющихся. Что мы приспособимся и так далее и тому подобное.

        - Не нам решать, как ей жить,  - парировал отец.

        - Я найду тебе нового преподавателя, и точка,  - отрезала мама.
        Не все ученики ушли от Сильвии. Сет, к примеру, продолжал регулярно посещать занятия. Я не знала, в какое именно время он приходит, зато периодически слышала из спальни знакомый скрип колес его скейта по мостовой. И тогда я, в солнечных очках, с красиво заплетенной косой, выходила проверить почту или принималась поливать лужайку. Иногда он кивал мне, проезжая мимо. Иногда нет.


        Наши соседи Том и Карлотта встали на сторону реального времени сразу и в открытую. И неудивительно, ведь их крыша просто-таки искрилась солнечными батареями. Они гоняли на двух своих ветхих грузовичках, покрытых истертыми надписями «мир» и старыми, выцветшими на солнце наклейками с оптимистичными призывами вроде
«занимайтесь любовью, а не войной». Том, преподаватель-искусствовед на пенсии, носил феньки из конопли и потрепанные джинсы, заляпанные краской. А доходившие до талии седые волосы Карлотты свидетельствовали, как я понимала, о ее былой сексапильности.
        Спустя несколько дней после внедрения «часового» времени на углу их лужайки появился свежий столбик с маленькой белой табличкой. По стилю она напоминала предупредительный знак, стоявший во дворе мистера Валенсия и оповещавший прохожих о том, что «данное владение находится под охраной системы безопасности
„Сейфлюкс"». Новая табличка Тома и Карлотты гласила: «В этом доме живут по реальному времени».

        - Мама думает, что они торгуют наркотой,  - сказала мне однажды Гэбби. Их участки располагались по соседству. Словно подтверждая слова дочери, мама Гэбби, юрист по образованию, процокала мимо окна на высоких каблуках и в темно-синем костюме.  - Она считает, что Том с Карлоттой выращивают дома травку.

        - Ты тоже так думаешь?  - спросила я. Мы сидели у Гэбби в комнате.

        - Нет, конечно. Это бред полный,  - ответила она.  - Просто мама уверена, что любой необычный человек - преступник.
        На внутренней стороне правого запястья Гэбби виднелась запекшаяся корка в форме солнышка и идеального полумесяца. Когда ее родители заметили эти порезы, то сразу отправили дочь к психиатру, которого она с тех пор посещала еженедельно.

        - Прикинь, я по Интернету познакомилась с одним парнем. Он говорит, что скоро будет революция,  - продолжила Гэбби.

        - Это как?

        - Он считает, что миллионы людей восстанут против времени по часам.
        Пока мы закупали лампы, имитирующие дневное освещение, и вешали плотные шторы, чтобы иметь возможность спать белыми ночами, несколько тысяч американцев решили жить в согласии с настоящими сутками. Они утверждали, что человеческий организм может адаптироваться к природным изменениям. Их внутренние биоритмы уже начали перестраиваться, постепенно растягиваясь, как резина. Эти люди просто спали дольше, чем обычно, а потом бесконечно бодрствовали и ели четыре раза в сутки.


        Иногда посреди ночи я слышала, как Том и Карлотта работают на своем участке. Солнечными вечерами, пока все соседи пытались уснуть, они возились в саду. Помню, как в абсолютной тишине раздавались их голоса, позвякивание металлических садовых ножниц и шорох сандалий по подъездной дорожке. Наличие двух временных измерений в одном пространстве наводило на мысли о привидениях.
        В ту неделю на естествознании наши бабочки вылупились из коконов. Это произошло во время последнего, пятого урока, на рассвете. Так мы узнали, что бабочки практически всегда рождаются по утрам.

        - Видите?  - сказал мистер Дженсен, держа в руках чашку кофе.  - Бабочек не обманешь. Они знают, когда наступает утро.
        Мы наблюдали за трепетом и судорогами бабочек, а потом за тем, как они взмывают в небо. В отличие от них, мы знали, каким коротким и трудным будет их век.
        Помнится, в тот день у мистера Дженсена были красные и слезящиеся глаза. Он выглядел изможденным. Его собранные в хвост волосы и борода разлохматились больше обычного.
        Когда неделю спустя мы снова пришли на урок естествознания, то вместо мистера Дженсена обнаружили за металлическим столом молодую женщину в сером брючном костюме. На доске она написала свое имя: мисс Мозли. Она объяснила, что замена «на время» - «возможно, до конца учебного года».
        Так иногда случается - люди просто исчезают.
        Некоторые вещи мистера Дженсена застряли в лаборатории на весь оставшийся год: его серебристый термос, пара грязных туристических ботинок, скомканная синяя ветровка на полке. Несколько моделей солнечных часов, показывавших совершенно фантастическое время, провалялись на подоконнике до июня. А один плотно запечатанный кокон с бабочкой, отказавшейся родиться, долго покоился в террариуме, пока мисс Мозли не соскребла его скальпелем и не выбросила в мусорку вместе с осколками разбитой мензурки.
        Нам не сообщили причину ухода мистера Дженсена. Пошел слух, что он не выдержал часовой реформы. И, в отличие от старых сплетен о его ночевках в спальнике под партой, эта информация показалась мне правдивой.


        Мистера Дженсена мы больше никогда не видели, а вот Сильвию я на улице иногда встречала.
        Через какое-то время она растеряла всех своих учеников, и я стала переживать за нее. Правда, издалека Сильвия по-прежнему выглядела жизнерадостной. Она всегда приветливо махала мне рукой, доставая из машины холщовые мешки из магазина здоровых продуктов или собираясь на пробежку, во время которой ее рыжие волосы развевались на ветру.
        Я знала, что ей приходится непросто, поскольку практически все общество жило по часовому времени. Не только школы, но и врачи, дантисты, механики, бакалейные лавки, спортзалы, рестораны, кинотеатры и ярмарки. Чтобы пользоваться услугами цивилизации, Сильвии и остальным сторонникам реального времени приходилось как-то подстраиваться под нас.
        Должно быть, с каждой неделей ей становилось все труднее, ведь Земля продолжала замедляться, а дни - удлиняться.

13



        В первые несколько недель «времени по часам» резко возросли продажи снотворного. Производители плотных штор не могли удовлетворить спрос на свою продукцию. Заказы на наглазники для сна делались на несколько месяцев вперед. Также необычайно популярными стали валериановые капли и прочие гомеопатические успокоительные. В некоторых магазинах закончились запасы ромашкового чая.
        Помимо этого, выросло потребление алкоголя и сигарет. Вполне естественно, что и тяжелые наркотики приобрели большую популярность с переходом на часовое время. Из официальных источников поступали сведения о росте цен на все психотропные препараты.
        В разных уголках страны во время ослепительно белых ночей люди стали спать в подвалах. Но в большинстве калифорнийских домов погребов не было, и это обстоятельство обрекало нас на сон при свете.
        Конечно, изредка часовые и естественные ночи совпадали. Мы наслаждались долгожданной темнотой и старались выспаться впрок. Но у нас ничего не получалось. Мы превратились в бредущих по пустыне странников, радующихся каждой капле дождя и не имеющих возможности собрать влагу про запас.
        Мама и раньше спала очень чутко. Бессонница была у нее в крови. Поэтому при часовом времени ей удавалось заснуть только в полной темноте. Я привыкла к тому, что в светлые ночи она сидит на кухне. Я слышала, как тихо свистит чайник, приглушенно звучит музыка, негромко бормочет телевизор. Иногда она всю ночь драила ванную, и запах чистящего средства с привкусом хвои проникал ко мне в спальню через дверные щели. Частенько я и сама подолгу маялась без сна. 'Гонкие полоски света окаймляли прикрепленные к окнам одеяла. Определить, сияет ли на улице солнце, не составляло никакого труда, настолько это было очевидно.
        А вот папа, наоборот, спал крепко. Он накупил маме всевозможных приспособлений для облегчения ее положения. Так у нас появился специальный прибор с будильником и встроенным светильником, имитирующим солнечные лучи и создающим эффект заката при помощи постепенно гаснущей лампочки. А новейший звуковой аппарат на прикроватной тумбочке воспроизводил умиротворяющий шум морских волн, водопадов и лесного ветра.
        Но маме ничего не помогало.
        Не понимаю, как она умудрялась не засыпать на уроках или студенческих репетициях
«Макбета».
        Под глазами у нее появились серые круги. А еще по малейшему поводу стали сдавать нервы.

        - Сама не знаю, отчего плачу,  - говорила она, вытирая лужицу, натекшую из разбитого бокала, или подпиливая сломанный ноготь. И терла глаза тыльной стороной ладони: - Я ведь не так уж и сильно расстроилась.
        Однажды я увидела, как она сидит на кафельном полу в ванной и плачет. Из треснувшей склянки по белым плиткам медленно растекался тональный крем. Сгорбленные мамины плечи тряслись. Шел двадцатый светлый час.


        Тем временем птицы продолжали гибнуть. Я и не подозревала, что в городе их так много, до тех пор, пока они не начали падать с неба. Однажды на асфальте рядом со школой умерла целая стая скворцов. Машины пустили по другим улицам, пока специальная группа зачистки убирала тела. Мухи не могли успокоиться еще несколько часов.
        Очередным тусклым утром, вылезая из школьного автобуса, мы наткнулись на полумертвого воробья, который валялся посреди подъездной дорожки. Автобус уехал, а мы столпились вокруг еле дышащей неподвижной птицы.
        Я нагнулась и погладила ее по спине. Я оказалась в тени, которую образовали столпившиеся вокруг однокашники. Все смотрели на воробья.

        - Может, он пить хочет,  - сказал кто-то за моей спиной. Я удивилась, узнав голос Сета Морено. Обычно, сойдя с автобуса, он сразу уезжал на своем скейте.  - У кого-нибудь есть вода?

        - У меня,  - ответила я, обрадовавшись, что могу ему угодить, и достала из рюкзака полупустую бутылку.
        Когда я протянула воду Сету, наши пальцы соприкоснулись. Он, правда, этого не заметил.
        Тревор пожертвовал своим контейнером для обеда, и Сет налил туда воду для птицы.
        Мы в ожидании уставились на воробья. Он продолжал быстро и прерывисто дышать, не притрагиваясь к воде. Он вообще не двигался. Садящееся за нашими спинами солнце окрасило его оперение в яркие оранжевые тона.
        Я наблюдала за Сетом, который рассматривал воробья. Мы стояли рядом, но между нами пролегала пропасть. Я даже представить не могла, о чем он думает.
        Неожиданно в круг ворвался Дэрил. Видимо, даже риталин не мог сдержать бурлящих в нем импульсов. Схватив воробья, он бросился бежать.

        - Дэрил! Оставь его!  - закричали все хором.
        Но он мчался в сторону ущелья. Сет кинулся за ним.
        Все случилось очень быстро: не дожидаясь, пока Сет его догонит, Дэрил размахнулся, как подающий в бейсболе, и забросил птицу далеко в ущелье.
        Это было такое время: сегодня происходило то, что еще вчера казалось невозможным. С воробьем получилось именно так. Я до сих пор помню длинную траекторию его падения. Я надеялась, что он вот-вот взмахнет крыльями и полетит, но вместо этого он камнем ударился о землю.

        - Ну ты и урод, Дэрил!  - закричал Сет.

        - А что такого? Он бы все равно сдох,  - ответил тот.
        Тогда Сет сорвал со спины Дэрила рюкзак и точно таким же движением запустил в ущелье. Мы видели, как рюкзак сначала взмыл ввысь, а потом резко пошел на снижение, трепеща лямками.
        Дэрил стоял на краю ущелья и смотрел на дно.
        Я ощутила прилив благодарности к Сету. Мне захотелось сказать ему что-нибудь, но он уже запрыгнул на свой скейт и исчез, резко свернув за угол.
        Мы немного постояли и разбрелись кто куда. Теперь нам ежедневно приходилось привыкать к маленьким ужасам жизни. Мы ничего не могли с этим поделать. Все, что нам оставалось,  - это просто разойтись по домам.
        Вскоре мы узнали, что рак проник в костную ткань мамы Сета. Он перестал ходить в школу. Потом мне сказали, что она умерла дома во время длинной белой ночи.
        Я взяла одну из маминых открыток с мерцающей «Звездной ночью» Ван Гога и сочинила целое письмо с соболезнованиями. Мне хотелось сказать Сету что-то важное и уместное. В итоге я все зачеркнула и достала из коробки другую открытку. На ней я написала всего два слова: «Я сожалею». Добавила свое имя и отправила по почте.

14

        К концу ноября сутки насчитывали сорок часов.
        Ситуация приближалась к критической. После каждого восхода солнце оставалось на небе все дольше. Мостовая нагревалась так сильно, что на нее невозможно было ступить босой ногой. Черви заживо жарились на верандах. Ромашки засыхали на клумбах.
        Периодически опускающаяся на землю темнота отличалась той же неторопливостью, что и светлые временные отрезки. Во время бесконечных ночей воздух охлаждался, словно вода на дне озера. По всей Калифорнии замерзли виноградники, зачахли во тьме апельсиновые рощи, почернели от холода плоды авокадо.
        Создавались десятки экспериментальных биобаз для выращивания основных зерновых культур. Семена тысяч нежных видов растений перевезли в специальные хранилища в Норвегии.
        Одни ученые пытались спрогнозировать грядущую степень замедления для вычисления его множественных эффектов, другие утверждали, что все образуется само собой. Третьи предпочитали вообще ничего не говорить, как бы намекая, что представители новоявленной науки знают о будущем не больше, чем предсказатели землетрясений или знахари, пытающиеся вылечить опухоль мозга.

        - Закончим ли мы так же, как птицы?  - так сформулировал вопрос один опытный климатолог в интервью в ночном выпуске новостей. Его темные глаза терялись в морщинах пятнистой от солнца кожи.  - Вполне возможно. Понятия не имею.
        Адреналин, как и любой стимулятор, вызывает привыкание. Паника имеет свой предел. Через шесть или семь недель после начала замедления напряжение спало. Ежедневный подсчет минут исчез с первых полос газет. Мы перестали и ловить каждое слово журналистов на эту тему. Постепенно замедление слилось с обычными плохими новостями, которые еженощно транслировались в наши гостиные.


        Часы тикали, невзирая на мрак и свет, к которым мы уже относились, как к изменчивым и непредсказуемым явлениям погоды. После Дня благодарения миссис Каплан родила малыша. На той же неделе около дома Гэбби появился здоровый контейнер для строительного мусора, и рабочие приступили к перепланировке их кухни. Мистер Валенсия ушел от жены к секретарше. После этого миссис Валенсия сделала подтяжку лица и через день вернулась из клиники с багровыми синяками, расползающимися по коже из-под бинтов.
        Другими словами, жизнь продолжалась.


        Люди, не согласные с часовым временем, жили растительной жизнью: вставали с рассветом и засыпали после того, как наше полушарие погружалось во мрак. Их распорядок дня уже очень сильно отличался от нашего. Приверженцев реального времени все считали чудаками и сторонились.
        Немногочисленную «временную оппозицию» с нашей улицы даже не включили в число участников традиционной осенней вечеринки, которая ежегодно проходила на местном пустыре накануне Дня благодарения. Оранжевые пригласительные билеты положили на каждое крыльцо, за исключением тех домов, где жили «несогласные».
        Однажды утром поднявшееся из-за горизонта солнце осветило сотни полосок туалетной бумаги, которые развевались на ветвях оливы Сильвии. Точно так же пометили участки Тома и Карлотты. Из окна своей спальни я видела, как Сильвия аккуратно снимает бумагу с розовых кустов. Иногда она ненадолго останавливалась, упирала руки в бока и смотрела по сторонам из-под широких полей соломенной шляпы, словно надеялась обнаружить преступников, затаившихся где-то поблизости. Она даже достала из гаража стремянку, но дотянуться до некоторых полосок ей все равно не удалось. Еще несколько недель обрывки туалетной бумаги так и висели на самых высоких ветвях.
        Семейство Капланов тоже выпало из общего ритма. Они скрывали свой «нечасовой» образ жизни, продиктованный верностью Шаббату, который приходился на каждый седьмой день и длился от заката до заката. Как только это стало известно, их старшую дочь Бэт перестали приглашать присматривать за малышом Свонсонов. Теперь мы общались с ними еще меньше, чем раньше.
        В те дни я часто наблюдала за Сильвией в телескоп.
        Белыми ночами я видела, как она в полночь поливает розы или в три утра откидывает макароны в дуршлаг. Иногда, пока все спали, Сильвия бродила по тихой, будто вымершей улице.
        Она отличалась от прочих сторонников реального времени своим неизменным одиночеством. Когда я не могла уснуть, то следила в телескоп, как она играет на пианино.
        Ее поникшие плечи и опущенная голова говорили о непреходящей печали. Сильвия напоминала мне те далекие, уже несуществующие звезды, свет которых все еще доходит до нас. Она казалась мне даже более одинокой, чем я сама.


        И в катастрофах порой есть нечто притягательное. Мы с папой периодически ездили на побережье наблюдать за тем, что творит океан с постройками на берегу. Жителей эвакуировали оттуда еще в начале замедления, изменившего уровень подъема воды. Во время приливов волны перекатывались по крышам, чьи очертания создавали геометрически правильную береговую линию. Дайверы тайком обчищали дома. В отливы величественные здания, жилища кинозвезд и миллионеров, скрипели и сочились влагой, словно затонувшие корабли. Океан стремительно разрушал их. Дома зияли пустыми окнами: должно быть, когда-нибудь осколки их стекол вернутся на берег, обточенные водой и перемешанные с ракушками.
        С приходом замедления пляжи закрыли, но папа все равно обожал бродить по ним во время отливов.
        Однажды в воскресенье, сворачивая к заброшенному пляжу Кейп-Код, он уговорил меня пойти с ним. Бесконечная оградительная полицейская лента билась на ветру. Вокруг не было ни души. Из-за эпидемии даже чайки пропали.
        Кровля огромного дома покорежилась от воды, входная дверь просто исчезла. Большую часть мебели унесли волны. Внутри все приобрело серый оттенок. В гостиной не хватало целой стены, и она напоминала гараж, распахнутый навстречу морю.

        - Ты только посмотри,  - сказал папа. Он склонился к совершенно мокрому ковру. В покрывавшей его тине прятались маленькие песчаные крабы.  - Хочешь подержать?
        С закатанными до колен брюками он напоминал мне сборщика моллюсков.

        - Нет, спасибо,  - отказалась я.
        В то утро отлив оказался особенно сильным - океан отступил на несколько сотен метров,  - но вода постепенно начинала возвращаться. Мелкие волны уже лизали обломки заднего крыльца.

        - А прилив-то уже идет,  - сказала я.

        - Время еще есть, давай здесь побродим,  - ответил папа.
        Дом кишел жизнью: к столешницам прилипли морские звезды, раковины заняли актинии.

        - Смотри, куда ступаешь,  - предупредил отец, когда мы спускались в холл.
        На полу валялись куски дерева, водоросли и битое стекло.

        - Я бывал в этом доме много лет назад,  - сказал папа, щурясь на солнце. Только сейчас я заметила, как много морщинок появляется у него вокруг глаз, когда он улыбается.  - Я встречался с одной девушкой, и мы заезжали сюда на рождественскую вечеринку. Это дом ее родителей.
        Комнату захлестнул пенистый вал, и ноги у нас мгновенно промокли по щиколотку. Холодная вода немедленно пропитала мои сандалии, и они стали тяжелыми.

        - Пап, пожалуйста, пойдем отсюда,  - попросила я, оглядываясь.
        Пол в коридоре уже скрылся под бурлящей пеной. Недавно двое подростков вот так же утонули в одном из старых домов, расположенных дальше по побережью.

        - Здесь стояла огромная рождественская елка,  - продолжал папа, двумя руками показывая ширину дерева. Ему уже приходилось перекрикивать шум воды.  - А там - рояль. Мы чуть не поженились с той девушкой. Но это было до того, как я встретил твою маму, разумеется.
        Вода прибывала с каждой минутой. Посреди комнаты покачивалась маленькая пластиковая бутылка.

        - Папа, я серьезно!

        - Ты поймешь меня, когда вырастешь. Ты не представляешь, как быстро идет время. Кажется, я был здесь вчера, а прошло уже двадцать лет.
        Волны уже поднимались мне почти до коленей. Я ощущала их пугающую силу.

        - Пожалуйста, уйдем отсюда!

        - Хорошо, пошли,  - наконец согласился он.
        Мы с трудом выбрались из дома. Пока мы поднимались к дороге, папа заметил в небе чайку.

        - Смотри-ка,  - сказал он, прищурившись.
        Я уже несколько недель не видела живых чаек. Вид существа, способного летать, нас просто потряс.
        Джинсы прилипли к ногам. В машине пахло морской водой.

        - Раньше ты была смелее,  - заметил папа, заводя мотор.  - Похоже, в тебе просыпаются мамины черты. Причем не лучшие.
        Он не ошибался: я превращалась в пугливую девушку, постоянно опасающуюся больших и маленьких несчастий. Я ждала разочарований со всех сторон.

15

        Это случилось в темноте: в конце улицы горели фары, хлопали дверцы машин, беспокойно вспыхивали фонарики.
        Из окна я увидела три полицейских автомобиля, припаркованных перед домом Тома и Карлотты. Сначала я почему-то решила, что произошло убийство. В телескоп я разглядела маму Гэбби в пижаме: скрестив руки, она стояла на своей дорожке в красном свете фонарей и смотрела на соседний дом. Я застыла на коленях на ковре. Шли минуты. Часовое время показывало четыре дня, хотя на самом деле стояла середина ночи. В безоблачном темном небе светился новорожденный месяц. Трещали цикады, лаяла собака, в эвкалиптах шумел ветер.
        Наконец из дома вышла женщина в белом, похожая на привидение. Это оказалась Карлотта в ночной рубашке и с рассыпанными по плечам длинными седыми волосами. Идущий рядом полицейский придерживал ее за руки. Позади них топтался взъерошенный со сна Том.
        Оба супруга были в наручниках.
        Соседи узнали о подробностях преступления лишь спустя некоторое время. На следующий день отряд полицейских в течение трех часов переносил десятки горшков с рассадой из огорода Тома и Карлотты в большой белый грузовик. Зеленые кустики со множеством листьев выглядели необыкновенно здоровыми. Впрочем, и неудивительно, ведь они всю жизнь питались энергией ламп, которые работали от сверкавших на крыше дома солнечных батарей. Полицейские прочесали лужайку и конфисковали все, что попалось под руку, даже упаковали содержимое компостной ямы в три больших черных пластиковых мешка. Когда все закончилось, я заметила, что выдернутая из земли табличка валяется во дворе надписью вверх: «В этом доме живут по реальному времени».
        Если верить слухам, распространившимся после ареста, Том и Карлотта много лет тайно выращивали марихуану. И только недавний анонимный сигнал кого-то из соседей помог полиции обнаружить преступников. Оставалось гадать, почему этот человек донес на них именно сейчас. Возможно, немалую роль сыграл и образ жизни, который выбрали для себя Том и Карлотта. Теперь стало ясно: сторонники реального времени мешали всем остальным. Они спали, пока мы работали; они гуляли, пока мы спали. Некоторые считали, что такое положение вещей угрожает социальному укладу, что это первые признаки грядущего раскола.
        Я все сильнее переживала за Сильвию.
        Тем временем адепты реального времени начали покидать города. Они устраивали временные поселения в лесах и пустынях. Тогда эти люди были еще плохо организованным меньшинством, теневыми сообществами, пионерами нового движения.

16

        К началу декабря, за три недели до Рождества, сутки удлинились до сорока двух часов. В океанических течениях зафиксировали изменения. Ледники таяли быстрее обычного. Некоторые давно уснувшие вулканы проснулись и начали извергаться. По телевизору передали, что мигрирующие киты предпочли в этом году остаться в холодных северных водах. Некоторые эксперты считали, что жить нам осталось несколько месяцев, но их объявили экстремистами. Как будто экстремисты не могут говорить правду.
        Однако, вопреки всему, на крышах нашего района традиционно загорелись разноцветные рождественские огоньки. Мистер Валенсия установил на своей лужайке «вертепную» инсталляцию с фигурами в человеческий рост, как он делал каждый год. На площадях и магазинных парковках выросли целые еловые леса. В аптеках и на ярмарках наряду с советами по охране здоровья и праздничным покупкам зазвучали рождественские гимны.
        Мы с мамой посвятили целый день приготовлению сахарного печенья в рождественских формочках.

        - Так приятно заниматься чем-то привычным,  - сказала мама, раскатывая тесто толстой скалкой. Непослушная прядь волос, вернувших себе привычный темный цвет, то и дело выбивалась у нее из-за уха. Она наконец-то закрасила седину.
        Рождество вернуло маму к жизни. Хотя мне казалось, что она выбирала елку, украшала ее игрушками, заворачивала подарки и соблюдала рождественский пост даже с чрезмерным усердием. В ее приподнятом настроении чуть заметно сквозили истерические нотки - ей словно казалось, что мы совершаем все эти ежегодные ритуалы в последний раз. Я замечала мамину нервозность в том, как она постоянно разглаживала складки на обеденной скатерти, как тщательно склеивала расколотое фарфоровое блюдо в виде Санта Клауса, до этого много лет провалявшееся в чулане. Блюдо предназначалось для печенья. Ее тревога чувствовалась и в том, как внимательно она изучала все полки магазина «ФудПлюс» в поисках съедобных серебряных шариков, которые мы всегда покупали раньше и которые теперь исчезли из продажи.

        - Многое меняется, но не все же,  - говорила мама.
        Достав последнюю партию печенья из духовки, мы доверху наполнили ими жестяную банку для дедушки, а остальное поделили на кучки для учителей и друзей.

        - Давай Сильвии тоже отнесем,  - предложила я, облокотившись о столешницу. У меня во рту таял масляный кусочек бисквита. Последние его звездочки остывали на полке.

        - Незачем,  - отрезала мама. Она бережно заворачивала каждую порцию печенья в зеленый и красный целлофан, стараясь не повредить глазурь.

        - Почему?  - удивилась я.

        - Это неудачная мысль.
        Неожиданно кошки за дверью принялись яростно царапать ее стеклянную поверхность. Они чуяли сладкое, но заходить внутрь им запрещалось до тех пор, пока мы не перемоем и не уберем все миски, ножи и формы для выпечки.

        - Но почему?  - не сдавалась я.

        - Мы испекли не так много печенья, чтобы раздавать его всем подряд.
        Мама никогда не запрещала мне говорить о Сильвии или других сторонниках реального времени. То есть она не запрещала этого официально, вслух, но я и без слов понимала, что упоминать о них не стоит, и о Сильвии в особенности. Я старалась не переступать черту.
        Но я переживала за Сильвию. Когда мы выключили духовку, убрались на кухне и мама уснула на диване, я взяла небольшую часть печенья, оставленного для нас, перевязала кулек красной ленточкой и вышла из дома.
        Я долго ждала на крыльце, прежде чем дверная ручка повернулась и на пороге появилась заспанная и тонкая, как балерина, Сильвия в малиновом шелковом халате. Волосы она зачесала назад и собрала красной тесьмой в свободный пучок. Я уже торопилась на ужин, хотя солнце стояло высоко в небе - по реальному времени наступало позднее утро.

        - Счастливого Рождества,  - сказала я и протянула ей кулек.

        - Как это трогательно, Джулия,  - ответила она непривычным - низким и скрипучим - голосом.  - Прости,  - добавила она и долго откашливалась.  - Я сегодня еще ни с кем не разговаривала.
        Так я получила еще одно подтверждение ее одиночества: изолированные от общества люди теряют не только желание разговаривать, но и возможность делать это.
        Дни Сильвии, по сравнению с моими, замедлились. То же произошло и с ее движениями: она плавно поднимала руку, чтобы убрать выбившуюся прядь волос, неторопливо кивала. Тогда в ее один день вмещалось два моих. Если бы все так и продолжилось, Сильвия отстала бы от нас сначала на месяцы, а потом на годы.
        Я заглянула в дом ей через плечо:

        - У тебя нет елки?

        - Неохота заморачиваться в этом году.
        В каждом ее слове, в каждом жесте чувствовалась грусть. Музыка ветра из ракушек размеренно покачивалась над моей головой.

        - Еще раз спасибо. Береги себя, Джулия,  - сказала она и закрыла дверь.


        Несколько дней спустя к дому Сильвии подъехала машина доставки. Двое парней в толстых зеленых перчатках достали из кузова елку и бережно поставили на землю. Такое живое деревце в терракотовом горшке после праздника можно высадить во дворе. Сильвия сама затащила его внутрь и, не наряжая, поставила в гостиной у окна. В любом случае, это было лучше, чем ничего. Так ее дом хоть немного повеселел.
        В тот же день вернулись Том и Карлотта. Их выпустили под залог, и теперь они ждали суда.

        - Как думаете, их надолго посадят?  - спросила я родителей тем вечером. К нам на ужин приехал дедушка.

        - Может, и надолго,  - ответила мама.

        - А что они натворили?  - поинтересовался дедушка, поднося чашку с молоком к дрожащим губам.

        - Оставили бы бедняг в покое!  - воскликнул папа. Был выходной, но он надел строгую рубашку и тщательно побрился.

        - Я так и не понял, в чем их вина. Джулия, может, ты знаешь?  - спросил дедушка погромче. Он пережевывал кусок лосося и смотрел на меня в ожидании ответа.

        - Наркотики, Джин. Они выращивали травку,  - объяснила мама.
        Дедушка закашлялся, сплюнул что-то в салфетку, а затем достал оттуда маленькую и тонкую, как нитка, косточку.

        - Кому они мешали?  - продолжал папа.

        - Да ты просто не видел, сколько горшков вынесли из их дома. Это преступление,  - возразила мама, глядя почему-то на меня.
        Папа, не поднимая взгляда, запихнул в рот остатки лосося. Мама налила красного вина в бокал. В углу сверкала елка. Воцарилась тишина. Слышно было только металлическое потрескивание лампочек в гирляндах.
        Папа отвез дедушку домой. Потом его неожиданно вызвали на работу: в больнице не хватало персонала.
        Мы с мамой сидели на диване и смотрели передачу об одном из последних диких племен Амазонки. Недавно оно сдалось руководству бразильской базы, располагавшейся на подступах к тропическому лесу. Самолеты частенько появлялись над деревней аборигенов, поэтому они решили, что бразильцы не только умеют летать, но также управляют движением солнца и луны.
        Мама завозилась под пледом. На дворе стояла ночь. Дом остывал.

        - Думаю, нам нужно поговорить,  - сказала она.
        Я так и замерла на месте:

        - Ты о чем?
        Она направила пульт на телевизор и выключила звук:

        - Что у тебя с мальчиками?

        - Чего?
        Мама посмотрела на меня, и я отвернулась. На журнальном столике горела коричная рождественская свеча. Я уставилась на ее пламя.

        - Ты никогда не говоришь о мальчиках из школы.

        - А что мне о них говорить?
        Сета Морено я уже давно не видела и боялась, что он пропал навсегда. Микаэла слышала, что после смерти матери он вместе с отцом переехал в поселение реального времени.

        - А ты вообще с ними общаешься?

        - Странный какой-то разговор получается.

        - Тебе же наверняка кто-нибудь нравится?  - настаивала она.
        Люди по всему миру сходили с ума, начинали жизнь с нуля, кидались в омут с головой. Но только не я. Я затаилась и держала свои секреты при себе.

        - Что-то я устала. Пойду лягу,  - сказала я.

        - Подожди, посиди со мной еще немного. Хочешь, поговорим о чем-нибудь другом?  - Мама помолчала и добавила: - Пожалуйста!
        Я уже забыла, как выглядели мамины глаза до замедления. Неужели они всегда были такими красными? Вот серые мешки под ними точно появились недавно. Мама по-прежнему плохо спала, а может, у нее просто начались возрастные изменения, которых я раньше не замечала. Иногда мне хотелось проверить по фотографиям, когда именно мама стала такой изможденной.
        Сторонники реального времени утверждали, что их тела стареют не так быстро, как наши. В Голливуде появился новый способ омоложения организма. Он назывался
«лечение медленным временем» и основывался на каком-то изменении в обмене веществ. Интересно, помогла бы эта методика моей маме?
        Когда я добралась до спальни, то с радостью обнаружила, что Сильвия все-таки украсила свою елку: на ветвях мерцали десятки белых огоньков.
        Сквозь щель между занавесками я видела, как в окне мелькают то широкая юбка, то улыбающиеся губы, то красивая прическа Сильвии. К ней пришли гости - в телескопе мелькнула мужская рука с закатанным до локтя рукавом. На моих глазах эта рука перевесила пониже сверкающую серебряную звезду, венчавшую верхушку елки.
        Мужчина нежно обнял Сильвию, и они быстро поцеловались. Я с облегчением заметила, что она смеется.
        Около дома Сильвии стояла только ее машина, словно мужчина появился из ниоткуда, просто волшебным образом материализовался в ее гостиной.
        Я понаблюдала за ними еще какое-то время.
        А потом, когда мужчина повернулся, вдруг поняла, что мне знаком его рот. И острый подбородок, и длинная челка. И голубая рубашка - я помнила ее еще накрахмаленной, упакованной в серебристую магазинную коробку и украшенной сверху малиновой открыткой, которую я сама сделала на День отца.

17

        В течение пяти тысячелетий искусство и суеверия убеждали нас в том, что для человека страшнее всего темнота, что именно ночь разрушительно воздействует на разум. Но несколько десятков экспериментов, проведенных после начала замедления, доказали, что нашу интеллектуальную деятельность нарушает как раз не тьма, а свет.
        С увеличением суток мы столкнулись с новым феноменом: отдельные часовые дни успевали начаться и закончиться до восхода или захода солнца.
        Ученые боялись, что длина светового дня отрицательно повлияет на человеческий мозг. К примеру, попытки самоубийства, удачные и неудачные, чаще всего случаются летом в местностях, расположенных за полярным кругом. От постоянного солнца люди сходят с ума.
        Теперь сутки длились почти сорок восемь часов, и те из нас, кто жил в более низких широтах, начали страдать от неумолимости света.
        Статистика фиксировала всплески непроизвольной агрессии в затяжные дневные периоды. Что-то неладное происходило с уровнем серотонина в организме - у нас всех ум немного заходил за разум. Вместе с длиной дня росла популярность азартных игр, а торговля на биржах активизировалась в светлое время суток. Убийства и особо тяжкие преступления чаще совершались тогда, когда солнце стояло над нашим полушарием. Мы очень быстро поняли, насколько опасны белые ночи.
        Люди начали больше рисковать. Противостоять страстям и соблазнам становилось все труднее. Некоторые из нас принимали решения, на которые никогда бы раньше не осмелились.
        Именно так мне нравится объяснять начало отношений между папой и Сильвией. Я думаю, длинными белыми ночами папа часто возвращался домой из больницы после двенадцати и видел Сильвию, которая, пока мы все пытались заснуть, работала в саду в соломенной шляпе или читала книгу на лужайке. Может, она махала ему рукой, когда он выходил из машины. Видимо, они перекидывались несколькими фразами, щурясь на солнце, от которого все прятались за задернутыми шторами. Ночи накладывались одна на другую. Бесконечный свет делал папу и Сильвию чуть более беспечными, и они уже не думали о том, что творят.
        Если бы мама могла вклиниться сейчас в мой рассказ, она бы сказала: «Нельзя все валить на замедление. Люди должны отвечать за свои поступки».


        На следующее утро отец пришел домой, как ни в чем не бывало. Я сидела за столом, передо мной стояла пиала с йогуртом. Мама варила кофе. Я не сказала ей о Сильвии. Первое время я хранила молчание.

        - Доброе утро,  - сказал отец.
        На улице царила тьма, вместе с папой в прихожую проник холод.
        Папа вытер ноги о коврик и повесил ключи на кухонный крючок. Затем он поцеловал маму в щеку и погладил меня по голове:

        - Ну что, готова к тесту по математике?

        - Я его вчера писала,  - ответила я, размазывая йогурт по стенкам пиалы. Аппетит у меня совершенно пропал.

        - Точно, прости. Все перепутал!  - воскликнул отец.
        В тот момент я его ненавидела. Он был в белом больничном халате, который натянул на себя прямо перед входной дверью.

        - Как дела на работе?  - спросила мама. Она сидела за столом в домашнем халате, без макияжа, и выглядела ужасно старой. Мне стало жаль ее.

        - Все нормально,  - кивнул отец, прислонившись к стене и большим пальцем, снимая кожуру с апельсина. Самым страшным мне показалось то, что он выглядел уставшим.  - Я просто как выжатый лимон. Пойду прилягу.
        Он начал медленно подниматься по ступенькам, на ходу жуя апельсин и сплевывая косточки в ладонь. Я слышала, как он закрыл дверь спальни. Мы с мамой остались наедине.
        С тех пор меня начали посещать самые удивительные мысли. К примеру, я не понимала, почему часы шли, несмотря на случившееся, почему время не остановилось. Жизнь продолжалась. Папа приходил и уходил. Наши сердца бились, как и раньше. Я все так же отправлялась в школу, каждый день надеясь увидеть вернувшегося Сета Морено. Мы отпраздновали Рождество. Планета вращалась вокруг своей оси.


        Через шесть дней наступил канун Нового года.
        Не знаю, почему замедление не повлияло на земную орбиту сразу. Почему в последний день первого года замедления наша планета находилась в том же месте Солнечной системы, что и 365 дней назад. Земля сделала четырехсотмиллиардный оборот вокруг Солнца, и это, пожалуй, стало одним из немногих неизменных процессов того года.
        В канун праздника солнце поднялось над Калифорнией в три часа утра. Девятнадцатью часами позже, когда мама завела машину и отъехала от дома, мы продолжали все так же щуриться от его лучей, хотя часы показывали восемь вечера. Мы ехали к дедушке, где мне предстояло переночевать, чтобы у родителей была возможность по-настоящему расслабиться на новогодней вечеринке.

        - Я могла бы остаться дома одна,  - протянула я. На коленях у меня подпрыгивала малиновая сумка из плотной шерсти.

        - Мы это уже обсуждали. Другое дело, если бы тебя пригласили куда-нибудь,  - возразила мама.

        - Я бы пошла к Микаэле.

        - Ты прекрасно знаешь, что не можешь ходить в гости туда, где нет родителей.
        Впрочем, Микаэла меня особо и не приглашала. «Если захочешь, подтягивайся»,  - бросила она мне вчера перед футбольной тренировкой.
        Мы двигались на запад от побережья по старой двухполосной дороге под необъятным пылающим небом. Шел двадцать первый час светлого времени суток. Папа, по его словам, задерживался на работе и планировал встретиться с мамой позже, уже на празднике. Мы обогнали серебристый автомобиль-универсал, который позже фигурировал в полицейском отчете как синий.

        - Что ты себе пообещала сделать в новом году?  - спросила мама, пока мы ехали мимо ипподрома. Перед отъездом мы выпили по бокалу на кухне: я - газированного яблочного сидра, она - шампанского.

        - Никто все равно не выполняет новогодних обещаний,  - ответила я.
        Наша машина приближалась к лагуне.

        - Ты говоришь прямо как отец.
        Маме хотелось поболтать, она выглядела жизнерадостной. В тот день на ней было черное платье без бретелек. С началом замедления мама начала терять в весе и теперь смогла застегнуть наряд, пылившийся в шкафу уже много лет.

        - Почему ты такая раздраженная?  - спросила она.
        Я всю неделю избегала папу. Я боялась обращаться к нему. Мне казалось, что, если я четко произнесу две буквы «п» в слове «папа», мама поймет, как я на него сержусь, и обо всем догадается.

        - Вот я, например, пообещала себе меньше расстраиваться,  - продолжила мама, взглянув на свое отражение в зеркале заднего вида и пригладив одну из бровей кончиком пальца.  - И жить сегодняшним днем.
        Мы проезжали мимо большого белого особняка на холме. Из дорогих сияющих машин вылезали гости. Когда мы притормозили на светофоре, двое мужчин во фраках как раз заходили внутрь, а молодая белокурая женщина курила на лужайке, сверкая золотым коктейльным платьем и вдавив шпильки глубоко в траву.
        Позади засигналила машина. Светофор загорелся зеленым. Мама не спала с самого рассвета. Доказано, что долгое воздействие дневного света ослабляет человеческие рефлексы. Специальные исследования подтвердили, что такое понижение реакции приравнивается к состоянию опьянения после двух стаканов алкоголя.

        - Но мое главное обещание…  - сказала мама, нажав педаль газа.  - Ты слушаешь?  - Я кивнула.  - Я снова начну играть.
        Дорога вильнула, и мы пролетали мимо отстойника, куда уже много недель сбрасывали трупы птиц. Уровень воды в нем упал. Люди думали, что количество осадков уменьшилось из-за замедления. Берега отстойника оголились, обнажив слои черного ила и как-то непристойно открыв спутанные корни деревьев, которые не привыкли жить без влаги.

        - Серьезно,  - сказала мама. Ее хрустальные сережки качнулись, когда она повернулась ко мне.  - Я позвонила своему старому агенту, процесс уже запущен.
        Ее открытые плечи поблескивали от новой тональной пудры. Когда мама улыбалась, на одном из передних зубов поблескивало розовое пятнышко помады.
        В эту секунду до меня дошло, что, возможно, она уже знает о Сильвии.
        Несколько минут мы ехали молча. Дорога сузилась. Солнце светило нам в глаза. Я помню, как за окнами мелькали деревья. Их ветви чернели на фоне ярко-голубого неба.
        Потом мама говорила, что почувствовала приступ дурноты и у нее потемнело в глазах. Впрочем, она не любила вспоминать, как все произошло. Она просто потерла лоб, закрыла отяжелевшие веки и сказала:

        - Что-то мне нехорошо.
        Через мгновение я ее потеряла. Я никогда раньше не видела, как человек падает в обморок. Неожиданно ее тело обмякло, голова склонилась набок, руки соскользнули с руля. Уже потом стало известно, что мы ехали со скоростью семьдесят километров в час.


        Свидетели рассказывали, что видели на обочине бородатого мужчину, одетого в тряпье и выкрикивающего цитаты из Библии. Согласно их показаниям, машина-универсал приблизилась к месту событий в восемь двадцать пять вечера. Правда, мнения по поводу скорости автомобиля перед столкновением разошлись, но все единогласно утверждали, что мужчина внезапно кинулся на дорогу, влекомый жаждой смерти или чуда. Шесть машин сумели его объехать. Наша оказалась седьмой.
        Я видела его лишь мгновение. Одновременно я пыталась вывернуть руль, которым больше никто не управлял, поэтому не уверена, что помню все правильно. Говорят, в моменты опасности время растягивается и люди успевают увидеть больше обычного. Я запомнила следующее: глаза мужчины, уверенность в которых сменялась страхом, и еще то, что он инстинктивно успел прикрыть голову руками.
        Помню глухой удар о капот и скрежет тормозов - мама как раз пришла в себя и нажала на педаль. Она оставалась без сознания меньше десяти секунд. Мой ремень безопасности натянулся. Машина дернулась, и мы остановились. Лобовое стекло разбилось и выпало из рамы. В лицо ударил ветер, и я ощутила запах удобрений с соседних полей для игры в поло. Кровь залила все, кроме стекла.
        Мама тяжело дышала. Кто-то стонал. На моих джинсах сверкали мелкие стеклянные осколки.

        - Ты в порядке?  - закричала мама, схватив меня за плечи. Из-под ее волос к уху стекала тонкая струйка крови.

        - А ты?  - ответила я.

        - Что случилось?
        Рядом с нами затормозил грузовик. Из него выпрыгнули два серфера в шлепках и спущенных до пояса гидрокостюмах. Они остановились перед нашей машиной, наклонились и стали о чем-то переговариваться. Подбежал еще один человек и начал регулировать движение автомобилей.
        Позади загудели сирены.
        Мама высунулась из окна, посмотрела на сидящих на корточках серферов и на оглядывающегося регулировщика.

        - О боже,  - сказала она, зажав рот рукой. Сквозь пальцы глухо прорывалось: - Боже, боже мой.
        Серферы закрывали от меня лицо пострадавшего, но я видела нижнюю часть его тела: неподвижные, раскинутые в стороны ноги и руки ладонями вверх. Еще мне запомнилось неестественно вывернутое колено.
        В тот момент я пообещала себе - или скорее взмолилась: если этот человек выживет, я больше никогда и ни на что не буду жаловаться.
        Стопка оранжевых листовок взлетела над телом пострадавшего и рассыпалась по земле, словно семена одуванчика. Одна из них залетела в нашу машину сквозь разбитое лобовое стекло и опустилась мне на колени. Я увидела ксерокопию ксерокопии рукописного текста: «Внемлите, грешники. Трубы трубят, конец приближается. Покайтесь, или гнев Господень обрушится на вас».
        Из-за угла появились одна пожарная и две полицейские машины. Они остановились на обочине. Затем приехали еще две мигающие огнями «скорые». Я почти ничего не видела от слез. Неизвестные люди спешили на помощь неизвестному человеку.
        Как следовало из полицейского отчета, его отвезли в госпиталь Святого Антония, расположенный в трех километрах от места столкновения. Той же ночью в четырнадцать отделений неотложной помощи различных больниц доставили еще четырнадцать адептов культа самоубийства. Они были без сознания, едва дышали, а ногти у них уже посинели от растворившегося в крови мышьяка. Уверившись в близком конце света, эти люди в полночь, пока остальные целовались и пили шампанское, насыпали себе в бокалы яд. Эти четырнадцать человек хотели умереть под аккорды традиционной рождественской баллады «Auld Lang Syne».
        В машине «скорой помощи» молодой врач обработал мамины порезы и проверил зрачки на случай сотрясения мозга. Женщина-полицейский с блокнотом на пружине задавала ей вопросы.

        - С какой скоростью вы предположительно двигались?

        - Он погиб?  - спросила мама, не переставая оглядываться.
        На асфальте расставили оранжевые конусы, натянутая между ними желтая лента подрагивала на ветру. Наша машина стояла как вкопанная, ее зеркала сверкали в солнечных лучах.

        - Им занимаются врачи,  - ответила полицейский.  - Так с какой скоростью вы ехали? Шестьдесят километров в час? Пятьдесят?

        - Он умрет?
        Платье съехало с маминой груди, на лбу возле пореза набухал темный синяк. Она ударилась головой о руль.

        - Он в сознании?  - не могла успокоиться мама.

        - Врачи делают все возможное, мэм.
        Многие годы спустя я узнала следующую статистику: до начала замедления у пешехода, сбитого машиной на скорости семьдесят километров в час, шансы выжить приравнивались к одному из десяти. После замедления эти шансы снизились вдвое. Теперь не только бейсбольные мячи падали быстрее и ударялись о поверхность сильнее обычного. Действие возросшего притяжения распространялось на любое движущееся тело.
        В итоге маму забрали в больницу, чтобы сделать анализы. Врачи подозревали сотрясение мозга. Невредимая, я ждала папу на заднем сиденье полицейской машины.
        Полицейские измерили наш тормозной путь, подъехал буксир. Кто-то подмел осколки стекла. Ветер усилился, эвкалипты качались вдоль дороги, сквозь их листву на сияющем горизонте проглядывал низкий серебряный серп месяца.
        Когда отец открыл дверь полицейской машины, солнце по-прежнему стояло высоко в небе.

        - Ты не ударилась головой?  - спросил он.

        - Нет.
        Мне показалось, что папа приехал от Сильвии. Я представила их торопливое прощание на крыльце, поспешный поцелуй в коридоре. Я вообразила, как Сильвия собрала волосы в пучок, как помахала отцу рукой. Конечно, я ничего не знала наверняка - просто решила, что все происходило именно так. Может, он и вправду сорвался с работы.

        - Тебя не тошнит?  - продолжал допытываться папа.
        Я покачала головой.
        Он рассматривал мои глаза, а я рассматривала его, чтобы понять, права я или нет. Наглаженный воротничок рубашки, завязанный тугим узлом серый галстук. Больничный беджик аккуратно прикреплен к нагрудному карману.

        - Ну, поехали,  - наконец успокоился отец и взял меня за руку.


        Прибыв на место, мы застали дедушку в процессе реализации очередного плана. Пустые шкафы стояли нараспашку. С полок исчезли фамильные ценности, а с камина - безделушки. Кладовка освободилась, выдвинутые кухонные ящики нависали над линолеумом.

        - Шустро вы,  - отметил дедушка, завидев меня. Стеклянная дверь захлопнулась за моей спиной, и он закрыл ее на замок. Никогда раньше не видела, чтобы дедушка запирался.  - С тобой все нормально?

        - Вроде да,  - ответила я.
        Снаружи под колесами машины заскрипел гравий. Пана отправился в больницу к маме.

        - На тебе ни царапинки,  - сказал дедушка. Его молочно-белые волосы торчали в разные стороны, словно пучки травы. Он облачился, по его собственному выражению, в
«рабочую одежду» - потертый джинсовый комбинезон и зеленую фланелевую рубашку.  - Если ты голодная, в холодильнике есть тунец.
        Несмотря на то что на улице стоял день, в доме царил полумрак из-за задернутых штор. Комнаты скудно освещались несколькими желтыми лампочками.
        Дедушка прошаркал в столовую, все горизонтальные поверхности в которой были заняты тем, что раньше заполняло ящики. На темном обеденном столе рядами, словно приготовленные на продажу, лежали сокровища. Полупустые картонные коробки ждали рядом на полу.

        - Ты куда-то уезжаешь?  - спросила я.
        Дед присел за стол, просматривая стопку старинных открыток.

        - Уезжаю?  - повторил он, взглянув на меня своими слезящимися, выцветшими голубыми глазами.  - Куда мне ехать?
        На столе возвышались его коллекции старинных бутылок из-под кока-колы, морских стекляшек и долларов с пляжа. Бабушкин чайный сервиз, потускневший без полировки, соседствовал с пыльными фарфоровыми фигурками и декоративным ножом с Аляски, украшенным резной рукояткой из китового бивня. На дальнем краю стола поблескивали упакованные в пластик и так ни разу и не распечатанные башни из редких монет.

        - А что ты тогда делаешь?  - поинтересовалась я.
        Дед положил на выцветшую открытку увеличительное стекло. Светлые глаза затуманились - видимо, рисунок воскресил в его памяти череду видений из прошлого.

        - Сделай одолжение, прочитай, что там написано,  - попросил он, прижимая карточку толстым указательным пальцем.
        На раскрашенной фотографии виднелись зеленые холмы и неправдоподобно красные крыши домов.

        - Чайдлер, Аляска, одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой,  - прочитала я вслух.

        - Видишь тот холм?  - сказал он, указывая на гору, которая нависала над домами и колокольнями.  - Год спустя во время шторма вся его вершина осыпалась вниз.
        Где-то вдалеке зашипели фейерверки - несмотря ни на что, приближался Новый год. Солнечный свет окаймлял края штор. В доме пахло пылью и листерином[Ополаскиватель для полости рта.  - Примеч. пер.] .

        - Когда это случилось, шла свадьба. Двадцать три человека оказались погребены заживо,  - продолжал дедушка.
        Из восьмидесяти шести лет своей жизни он два года провел на Аляске, работая на золотых приисках и плавая на рыболовецких судах. Эти два года вытеснили все остальные и разбухли в его памяти, как губка, пропитанная водой. Десятилетия, прожитые в Калифорнии, не удостаивались даже которого рассказа из его уст.

        - Мне повезло,  - сказал он.  - Я стоял в самом дальнем углу церкви. В отличие от невесты с женихом, их родителей, братьев, сестер и священника. Всех поглотила земля…
        Он покачал головой и еле слышно присвистнул.

        - Вот такие дела.  - Дедушка разгладил открытку кончиком пальца.  - Видишь домик? Брат жениха работал на судне, добывавшем лосося. Как раз шел сезон, поэтому он пропустил свадьбу. Из всей семьи он один уцелел. А через какое-то время он повесился в этом доме.
        Подо мной скрипнул стул. Я слышала тиканье - дедушка собрал целую коллекцию старинных часов. Два экспоната в ней размерами превосходили самого дедушку. Они звонили каждый час и всегда вразнобой.

        - Так много страшного произошло, пока ты жил на Аляске,  - сказала я.
        Дед засмеялся, и розовые складки на его лбу разгладились.

        - Я бы так не сказал. Плохого там случалось не больше, чем в любом другом месте.
        Дедушка перевернул открытку чистой стороной вверх. В углу расплылась яркая красная клякса.

        - У тебя кровь?  - встревожилась я. Он осмотрел свои пальцы:

        - Вот черт.
        Дедушка медленно встал и побрел на кухню. За последние годы его кожа истончилась, а кровь загустела. Порез бумагой мог кровоточить несколько минут. Пока он промывал палец под холодной водой, я заглянула в коробки, расставленные на полу столовой. Внутри оказались альбомы с черно-белыми фотографиями: дедушка и бабушка в модных шляпах и меховых пальто, папа в младенчестве, папа постарше, папа, одетый в бейсбольную форму, стоит, опираясь на велосипед, возле высокой круглой ограды. Один из альбомов полностью посвящался мне: здесь хранились все мои снимки со дня рождения и до самой последней школьной фотографии, на которой я получилась с полузакрытыми глазами (я как раз моргнула) и ужасно усталая, потому что перед этим долго выбирала мохеровый кремовый свитер специально для этого случая.
        В пыльной коробке из-под обуви я нашла четыре крупных золотых слитка, упакованных плотно, как плитки шоколада.

        - Эй,  - окликнул меня дедушка. На пальце у него красовался криво наклеенный пластырь.  - Туда залезать не стоит.
        Не удержавшись, я достала один слиток из коробки. Он лежал у меня на ладони - холодный и тяжелый. Дедушка забрал его и вернул на место.

        - Ну, коли уж ты сюда полезла, я тебе кое-что скажу, а ты запомни.  - Он закрыл коробку и задвинул ее в угол.  - Золото - самая надежная вещь на свете. Лучше долларов и банков.
        Я заметила, что солнце наконец садится. Теперь в щель между шторами просачивались розоватые отблески заката. Темнота продержится как минимум до следующего вечера.

        - Я сам сначала не мог поверить. Но это именно так,  - продолжал дедушка.
        В соседних домах сейчас наверняка вылетали пробки из бутылок, пенились бокалы, люди надевали праздничные колпаки. Я слышала, что Ханна с семьей Трейси поехала в Палм Спрингс. Еще я очень хотела узнать, чем занят в эту минуту Сет Морено.

        - Всем наплевать. Вернули часы и думают, что решили проблему. И никто ни черта не готовится к тому, что нас ожидает…
        Он тяжело вздохнул и поднялся со стула.

        - Подумай о птицах. Испокон веков они - вестники. После потопа именно голубь принес ветвь оливы, чтобы сообщить Ною, что все закончилось и можно наконец покинуть ковчег. Вдумайся в это. Наши птицы не приносят оливковых ветвей. Они умирают.
        Внезапно дедушка переключил внимание на охотничью винтовку, которая раньше всегда хранилась в чулане. Тыльной стороной ладони он смахнул с нее пыль. Дед не пользовался ей уже много лет.

        - Когда приедешь в следующий раз, напомни, я покажу тебе, как стрелять.

        - Стрелять?

        - Я серьезно говорю, дела плохи. Я за нас всех переживаю.
        Чуть позже я уселась смотреть по дедушкиному громоздкому телевизору первые трансляции салютов в Токио, Найроби и Лондоне. Новый год шагал по планете с запада на восток.
        Затем начались дебаты на тему времени. С технической точки зрения мы жили с опережением на сутки благодаря неделям, прожитым без часов. Но большая часть крупных государств моментально придумала и утвердила решение проблемы: мы как бы перепрыгнули через тридцатое декабря, чтобы нагнать потерянное время.
        В перерывах между фейерверками по телевизору передавали, что отдельные религиозные лидеры собрали свои паствы в храмах. В последний день года они то ли боялись конца света, то ли надеялись на него.
        Я задремала в кресле, не дождавшись полуночи. Мне снились кровь, битое стекло и визг тормозов. Через несколько часов меня разбудил синий свет телеэкрана, и я не срезу сообразила, где нахожусь. Зубы выбивали чечетку. Шея затекла оттого, что я неудобно привалилась к подлокотнику. Солнце наконец село, дедушка ушел к себе. Пока я спала, старый год кончился и во мраке родился новый. В те дни возможным казалось все. Любое пророчество заслуживало доверия. И это вселяло в меня тревогу
        - я не понимала, чего ждать от наступившего года.


        Утром родители забрали меня по дороге из больницы домой. О сбитом пешеходе им так никто ничего и не сказал.
        Мама была все в том же черном праздничном платье, только уже измятом. В кулаке она сжимала хрустальные серьги. На одном запястье у нее болтался пластиковый идентификационный больничный браслет. Папа так бережно повел ее к дому, словно она шла с завязанными глазами. Одной рукой он ее мягко направлял, а другой - поддерживал.
        Потом мамины синяки исчезли. Раны затянулись. Все кости остались целы. При помощи магнитно-резонансной томографии врачи исследовали ее мозг на предмет скрытых повреждений и ничего не обнаружили. Но разумеется, аппарат не мог проверить состояние ее психики. А о синдроме в то время еще никто не знал.

18

        Сначала мы называли это недомоганием, вызванным изменением силы притяжения, потом
        - синдромом замедления, а затем стало достаточно просто сказать «синдром», чтобы все поняли, о чем речь. Его симптомы, при всем их разнообразии, имели нечто общее: головокружение, тошнота, бессонница, усталость и, как в случае с моей мамой, обмороки.
        Болезнь поражала не всех, но многих. Мужчины начинали спотыкаться на улицах, а женщины теряли сознание в торговых центрах. У некоторых детей обильно кровоточили десны. Многие по несколько дней не находили в себе сил встать с кровати. Точной причины никто не знал.
        Первую неделю после аварии мама просидела дома. Целыми днями, пока порезы превращались в шрамы, она пыталась узнать хоть что-нибудь о сбитом пешеходе. Периодически у нее начинались приступы головокружения. Мама медленно, опираясь о стены, шаркала по дому. Как только ей становилось легче, она сразу вспоминала о том, что произошло. Звонки в больницу не давали результатов. Она посылала туда цветы «для человека, попавшего под машину на трассе „Самсон" в канун Нового года», она умоляла отца выяснить, жив ли пешеход, но папа отказывался заниматься этим делом. «Когда-нибудь мы все обязательно узнаем»,  - говорил он.
        Мама спала еще меньше, чем раньше. Теперь она лишилась отдыха не только в белые ночи, но и в темные тоже. Иногда, просыпаясь в кромешной темноте, я обнаруживала, что она бодрствует и красными слезящимися глазами изучает веб-сайты и полицейские блоги. Белесый экран компьютера невыгодно освещал ее черты. Однажды ночью она снова упала в обморок - рухнула на пол со стула и до крови прикусила язык.
        Мама больше не водила машину и почти совсем перестала есть.
        Я стала выяснять, какие симптомы предшествовали смерти мамы Сета Морено. Заболевания у них были разными, но я боялась, как бы конец не оказался одинаковым. Никто не знал, к чему приводит синдром замедления.


        Одним ярким солнечным утром Сет Морено вернулся в школу.
        Его темные волосы немного отросли, и он завел новую привычку убирать челку с глаз одним пальцем. В остальном Сет остался прежним: то же усталое выражение лица, та же неторопливая походка и старый скейт под мышкой. Мы не виделись с тех пор, как умерла его мама.
        Я почувствовала, как загорелись щеки, когда Сет появился на остановке. Интересно, что он подумал о моей открытке.
        До меня доходили самые разные слухи о судьбе Сета после смерти его матери: говорили, что он или у родственников в Аризоне, или в поселении сторонников реального времени в Орегоне, или в школе-интернате во Франции.
        А он оказался здесь, на автобусной остановке. Тем утром он ни с кем не разговаривал - просто стоял сам по себе, как обычно. Я хотела обратиться к нему, но не решилась. Хотела подойти, но не сдвинулась с места.
        На уроке математики я, как раньше, молча смотрела ему в затылок.


        Тем временем океаны смещались, течение Гольфстрима замедлялось, а Гэбби обрила голову наголо.
        Однажды она пригласила меня к себе. Солнце село, небо было ясным и синим. По дороге я встретила малышей, игравших в «привидения на кладбище»: одни прятались за припаркованными машинами и стволами деревьев, а другие попарно искали своих друзей. Осторожно двигаясь в полумраке, они дергали друг друга за рукава и перешептывались.

        - Приколись,  - сказала Гэбби.
        Мы сидели в ее спальне. Гэбби зажала в руке большую прядь своих крашенных черных волос и поднесла ножницы к корням.

        - Ты что, сама будешь отрезать?  - опешила я.
        Внизу рабочие дробили стену. На кухне полным ходом шел ремонт. Родители Гэбби были на работе.

        - Сначала все отрежу,  - ответила она и щелкнула ножницами.  - А потом сбрею, что останется.
        Прядь волос беззвучно приземлилась на ковер.

        - Но зачем?  - удивилась я. Гэбби отрезала еще одну прядь.  - Ведь придется ждать целую вечность, пока они заново отрастут.
        На комоде загудел мобильник - Гэбби пришло новое сообщение. Она взглянула на экран и ухмыльнулась. Бросив ножницы на стол, она заперла дверь в спальню.

        - Хочу рассказать тебе секрет, только обещай никому не говорить,  - сказала она.
        Я пообещала.

        - Помнишь того парня, с которым я познакомилась в Сети?
        Я кивнула. Окна на мгновение осветились фарами проезжавшей мимо машины.

        - Мы с ним общаемся каждый день,  - продолжила Гэбби.
        Я почувствовала укол зависти.
        Парню Гэбби уже исполнилось шестнадцать. Он жил в трехстах километрах от нашего города, в одной из новых колоний, обосновавшихся в песках пустыни.

        - Место называется Циркадия,  - сказала Гэбби. Ей явно нравилось произносить это слово.  - Там есть школа, ресторан и все остальное.
        Сторонники реального времени создавали такие поселения в каждом штате. Там сменой дня и ночи по-прежнему правило солнце. Думаю, время там протекало медленно и неторопливо, как постепенно нарастающий прибой.

        - И многие девчонки там побрились наголо,  - добавила Гэбби.
        Она принялась набирать ответ. Свет лампы отражался на черных ногтях. Потом Гэбби взяла ножницы и вернулась к своему занятию. Все новые пряди ложились на кремовый ковер и валявшуюся на нем мятую школьную форму.
        Для завершения начатого она использовала папину электробритву. Гэбби водила ею по голове, и та жужжала. Постепенно начал проступать рельеф ее черепа - показались невидимые ранее впадинки и бугорки.

        - Вот черт,  - охнула она, взглянув на себя в зеркало.  - Потрясно.
        Гэбби повертела головой, пробуя пальцами щетину. Она выглядела так, словно ее измучила не то какая-то болезнь, не то интенсивный курс лечения.
        Затем Гэбби присела на кровать. На покрывале валялись черный кружевной лифчик и такие же трусики. Она заметила, что я их разглядываю и спросила:

        - Тебе нравится?

        - В общем, да,  - ответила я.

        - Я заказала их по Интернету.
        Одна из свечей на комоде растеклась в лужицу воска. Огонек какое-то время сопротивлялся, но потом потух, оставив после себя белое облачко дыма.

        - Слушай,  - неожиданно сменила тему Гэбби.  - А твоя мама правда убила кого-то на Новый год?

        - Мы не уверены. Может, он выжил,  - ответила я.
        Снизу послышался глухой удар. Рабочие уронили что-то тяжелое на кафельный пол.

        - Говорят, она переехала кого-то.

        - Она болеет,  - объяснила я.
        Гэбби отвернулась:

        - Чем болеет?

        - Точно не известно.

        - Это смертельно?

        - Мы не знаем.

        - Вот дерьмо. Прости.
        Гэбби недавно перекрасила стены в темно-коричневый цвет, и запах краски, смешанный с ванильным ароматом свечей, еще витал по комнате.

        - Мне пора домой,  - сказала я.

        - Вот, возьми, мне они больше ни к чему,  - Гэбби протянула мне пластиковый пакет, забитый разными заколками и резинками для волос.
        Я покачала головой. Мне не хотелось ничего у нее брать.
        По дороге домой я заметила, как к участку подъезжает черный «БМВ» мамы Гэбби. Мы помахали друг другу. Машина заехала на дорожку и притормозила, ожидая, пока откроются электронные ворота гаража. Я поняла, что начался обратный отсчет до момента, когда последствия сумасбродства Гэбби неминуемо обрушатся на ее бритую голову. «БМВ» плавно скрылся в гараже. Дверь мягко закрылась. Урча и остывая, затих мотор.
        Позже выяснилось, что Гэбби немедленно лишили доступа к компьютеру и мобильнику - связь с циркадийским мальчиком, сочиняющим для нее стихи, прервалась.


        В ту ночь я не отходила от телескопа, высматривая у Сильвии папу. Чем дольше становились дни, тем более странно она себя вела. С наступлением сумерек она уходила в дом. У всех окна горели, а у нее - нет. Она как будто научилась спать по двадцать и более часов подряд. Любой человек, проходящий мимо ее участка в темное время суток, подумал бы, что либо дом выставлен на продажу, либо хозяева уехали из города. Газеты скапливались на подъездной дорожке до тех пор, пока не показывалось солнце.
        А вот в светлые ночи Сильвия словно оживала. Ее тонкие пальцы скользили по клавишам, хотя соседи в округе уже видели десятый сон. В полночь она полола сорняки. Пока все спали, она бодрствовала. Одной тихой белой ночью я наблюдала, как Сильвия вытащила елку на лужайку, на солнцепек. В тишине спящей улицы отчетливо слышался скрежет горшка по асфальту.
        В некоторых европейских странах образ жизни Сильвии и ей подобных уже считался полулегальным. На соседнем континенте сторонниками реального времени становились эмигранты из Северной Африки и Ближнего Востока, в основном по религиозным соображениям. В Париже ввели комендантский час, что вызвало бунты. Один из членов городского совета предложил последовать примеру Парижа. В соседнем городке введение комендантского часа прошло успешно, но вскоре эта мера была отменена решением суда.
        На той же неделе отрубили электричество в нескольких домах на нашей улице. Телевизоры смолкли без предупреждения. Внезапно остановились стиральные машины. Из колонок больше не звучала музыка, над обеденными столами не горел свет.
        Причем этот сбой произошел только на трех участках: у Капланов, у Тома с Карлоттой и у Сильвии. Случайность была исключена. На сторонников реального времени начались гонения. Кто-то перерезал провода.
        Для осмотра места происшествия приехали двое полицейских. Они опросили соседей, но никто ничего не видел. У электрокомпании ушло шесть часов на восстановление подачи тока в жилища. Злоумышленников так и не нашли.

19

        В школе мы расчленяли лягушек, бегали кроссы, проверялись на сколиоз. Футбольный сезон продлили до января из-за пропущенных осенью игр. Но у меня пропал интерес к спорту - я больше не видела в нем смысла.

        - Тебе же нравится футбол?  - спросил как-то раз папа, когда я забралась к нему в машину, чтобы поехать на тренировку. После того, как мама заболела, он изменил свое расписание, чтобы подвозить меня.

        - Откуда ты знаешь, нравится он мне или нет?  - ответила я.
        Папа обернулся ко мне. Я никогда раньше не разговаривала с ним в таком тоне, и он удивился. Небо окрасилось жгучим оранжевым цветом - начался закат.

        - Да что с тобой творится в последнее время?  - поинтересовался он устало.
        Его светло-каштановые волосы начали редеть, на подбородке проступила щетина. Интересно, догадывался ли он, что я знаю про него и Сильвию.

        - Ничего. Просто надоело все,  - сказала я.
        Папа промолчал, и мы поехали дальше.
        Из времени, проведенного на футбольном поле, я лучше всего помню моменты, когда мимо нас пробегала команда мальчиков. Мы слышали, как шипы их бутсов, приближаясь, синхронно стучали по асфальту. От их одежды доносился запах пота. Я всегда искала глазами Сета, но он бежал сбоку впереди всех и никогда не смотрел в нашу сторону. Остальные ребята на ходу поглядывали на Микаэлу, и она отвечала им широкой улыбкой. Никогда не могла понять, как ей удавалось угадывать их желания. Я же, напротив, старалась не смотреть на мальчишек до тех пор, пока они не вступят на приглушающую все звуки пыльную дорожку на дальнем конце поля. Тогда я позволяла себе еще раз взглянуть на Сета перед тем, как он с остальными парнями скроется за эвкалиптами, которые разграничивали наши поля.
        Мы приехали на стоянку. Папа притормозил у обочины и сказал:

        - Послушай, не бросай футбол.
        Я вылезла из машины, закинула спортивную сумку на плечо и хлопнула дверью.
        Стоянка находилась на приличном расстоянии от поля, но я старалась идти как можно медленнее. Издалека я заметила там тощую фигуру Ханны. Меня бесило воспоминание о недавней близости, которое незримо и мучительно висело в воздухе между нами.
        И тут я поняла, что могу пойти не на тренировку, а в любое другое место.
        Папа уже уехал, поблизости никого не было.
        Видимо, замедление повлияло и на мой характер: в тот день я ощутила прилив отваги и безрассудства. Сначала не спеша, а потом все быстрее и быстрее я направилась в противоположную от поля сторону. Затем я сбежала с крутого склона холма, сминая бутсами хрустальную от росы траву.
        Я остановилась только на стоянке располагавшегося неподалеку торгового центра.
        Первым мне на глаза попался магазин здорового питания, где покупали продукты сторонники реального времени. Несмотря на то что день давно начался, магазин только открывался, продавцы выставляли ряды банок с витаминами, сушеной капустой и гомеопатическим снотворным.
        Следующая дверь вела в огромную аптеку, покупатели сновали туда и обратно с тележками. Я несколько раз бывала там с мамой. Аптека делала ставку на людей, желающих выжить в экстремальных условиях: у входа возвышалась гора консервированных продуктов, украшенная вывеской «А ваша семья уже сделала запасы? .
        Я стала бродить по магазину. Звук собственных шагов по линолеуму пугал меня. Мне казалось, что меня в любой момент могут выгнать отсюда. Но никто не обращал на меня внимания. На скучную классическую музыку, льющуюся из динамиков под потолком, накладывалось жужжание флуоресцентных лампочек.
        Когда я приходила сюда с мамой, то всегда стеснялась заглядывать в некоторые отделы. А сейчас у меня появилась возможность изучить их. Я отправилась в отдел косметики, где на пятнадцатиметровой витрине лежали сверкающие упаковки с пудрой, лаком, кремом, подводкой для бровей, блеском для губ, пинцетами, заколками и бритвами. Мне пришло в голову, что если использовать все эти сокровища правильно и в меру, то они помогут мне стать более привлекательной и более любимой.
        В дальнем углу отдела девушка с безупречно прямыми черными волосами, зажав в руке ключи от машины, открывала и пробовала на ногтях лак. До сих пор помню, как приятно позвякивали друг о друга флакончики. Я позавидовала тому, как буднично она скидывала в корзинку понравившиеся лаки.
        За ее спиной на круговой подставке висели несколько лифчиков.
        Пока девушка была в отделе, я стеснялась подойти к вешалке и слонялась по магазину взад-вперед, делая вид, что выбираю помаду. Как только она ушла, я бросилась к лифчикам. Их оказалось всего пять или шесть видов, но мне особенно понравился один: белоснежный, в синий горошек, с бретельками в виде атласных синих лент, которые крепились к чашечкам маленькими бантиками. Убедившись, что рядом никого нет, я приложила лифчик к груди.
        На ценнике было указано: восемь долларов и девяносто девять центов. В моей спортивной сумке лежала дедушкина десятидолларовая купюра.


        Когда папа подъехал к футбольному полю, я, как обычно, сидела на обочине. В недрах сумки тайно сиял лифчик. Девочки из моей команды уже потянулись в сторону парковки. Я видела издали маленькие фигурки, которые останавливались, чтобы размять ноги или поправить хвостики, растрепавшиеся после тренировки. Тренировки, которую я пропустила.
        Я быстро залезла в машину.

        - Как все прошло?  - поинтересовался папа.
        Я принялась большими глотками пить воду из бутылки. Вранье, как алгебра, стало для меня новой областью для изучения.

        - Прекрасно,  - ответила я.

        - Чем занимались?
        Я испугалась, что он о чем-нибудь догадается, и протянула:

        - Мы всегда делаем одно и то же. Потому и скучно.
        И тут случилось чудо - он мне поверил.
        Как только мы приехали домой, я заперлась в ванной. У меня появилось приятное ощущение, что теперь все только начинается. Все мои переживания постепенно отошли на задний план. Я уже видела, как бретелька спускается с моего плеча, вылезая из-под майки точно так же, как у Микаэлы в школе.
        Но едва я примерила лифчик, промучившись несколько минут с застежкой, как обнаружила, что в восприятии вещей в магазине и дома существует чудовищная разница. Выяснилось, что я купила просто дешевый бабский бюстгальтер. Атласные ленточки оказались слишком яркими и блестящими. Один шов уже поехал. А чашечки, словно два сдувшихся воздушных шарика, уродливо повисли на моей плоской груди.
        Я услышала, как мама поднимается по лестнице.
        Из-за двери она спросила, чем я занимаюсь.
        Одно ее присутствие в коридоре заставило меня занервничать.

        - Ничем,  - ответила я.

        - Ты заболела?  - Мама очень боялась, что у меня тоже начнется синдром.  - Папа говорит, ты там уже полчаса торчишь.
        Я чувствовала, как ей хочется открыть дверь, как ее рука тянется к дверной ручке. Я расстегнула лифчик и натянула майку:

        - Все в порядке. Я выйду через минуту.
        Позже, когда мама уже уснула, а папа уехал на работу, я похоронила лифчик на дне мусорного контейнера на заднем дворе, чтобы никто никогда не узнал, как мало я смыслю в том, что для других девочек совершенно очевидно.

20

        С приходом февраля темное время суток стало по-настоящему темным, а свет начал светить еще безжалостнее. Жар поднимался от асфальта горячими волнами, заметными даже глазу. Чем длиннее становились дни, тем хуже я спала.
        Мамино состояние казалось нестабильным. Иногда она чувствовала себя прекрасно: могла пойти на работу, заняться мелкими делами или приготовить ужин. А порой очередной приступ валил ее с ног. Однажды, придя домой после школы, я увидела, что она лежит под тремя одеялами. У нее стучали зубы, ее бил озноб. Шел восемнадцатый светлый час, уличный термометр показывал больше тридцати градусов тепла.

        - Не переживай,  - сказала она, дрожа всем телом.  - Скоро пройдет.
        Но я не могла не переживать.
        Тогда многие полагали, что причины синдрома кроются в психологическом состоянии людей. Что дело не в изменении силы притяжения, а во всепоглощающем чувстве страха.
        Папа, вернувшись в ту ночь домой, предположил, что у мамы нервное расстройство.

        - Ты хочешь сказать, что я все выдумываю?  - тяжело вздохнула она в ответ.

        - Я не это имел в виду, Хелен.
        Папа поставил в микроволиовку наш ужин - замороженную пиццу. Когда мама болела, он сам все делал по дому. Но мысли его витали где-то далеко. Я чувствовала это по тому, с каким видом он протягивал мне стакан с молоком, как произносил для проформы «Как дела в школе?» или «Ты сделала домашнее задание?».

        - Я просто говорю, что у тебя стресс,  - мягко продолжил папа.
        Мама покачала головой:

        - Мои симптомы реальны.

        - Это правда,  - поддакнула я.
        В те дни я всегда принимала сторону мамы, хотя про себя обрадовалась папиному предположению. Ведь от тревоги не умирают.
        Следующей ночью впервые за несколько месяцев появились намеки на хорошие новости: накануне наши сутки выросли всего на шесть минут, что являлось минимальным приростом времени с начала замедления.

        - Здорово, правда?  - сказала я.
        Родители промолчали.

        - Думаю, уже слишком поздно,  - вырвалось у мамы. Она давно не мыла голову, и волосы у нее стали сальными.

        - Брось, Хелен,  - отозвался отец, переводя на меня взгляд.  - Конечно, это отличное известие.
        Прохладный ветер колыхнул жалюзи у нас за спиной.

        - Что изменит отрицание очевидного?  - сказала мама.
        Не уверена, что папа внутренне с ней согласился. Он придерживался другого мнения о правде и лжи.

        - Отличное известие,  - повторил он, крепко сжимая мое плечо.
        Мама выключила телевизор.

        - Ты должна правильно оценивать происходящее, Джулия. Все катится в тартарары,  - подытожила она.


        Начались напряженные дни. Родители общались все меньше и меньше. После долгих часов шпионажа с телескопом я снова подловила отца с Сильвией. На этот раз это случилось утром: он якобы поехал на работу, а мама задремала на диване. Он припарковал машину и зашел со стороны улицы пешком. Перед тем как скрыться за калиткой Сильвии, папа трижды обернулся на наш дом. Я мало знала о том, как развиваются подобные истории, и все больше боялась, что он уйдет от нас насовсем.
        А потом однажды отец солгал. Он врал не первый и не последний раз. Просто эта выдумка оказалась лучшей. Совершенной в своей лаконичности. Изящной сказкой о дальних странах. Всего одна фраза, в которой не было ни слова правды.
        Это случилось в субботу. Солнце тогда встало утром и светило весь день. В эвкалиптах шелестел соленый ветер, в соседском бассейне плескались близняшки. Мама чувствовала себя лучше обычного и листала журнал на заднем дворе. Рядом стоял покрытый испариной стакан с холодным чаем. По небу скользила флотилия красных воздушных шаров, пассажиры которых, пролетая над нашей крышей, весело махали нам из корзин. Температура воздуха поднялась до двадцати четырех градусов. Здесь, внизу, с трудом верилось в то, что где-то на высоте в пятнадцать тысяч километров шестеро космонавтов сидят на станции, как в ловушке, и продовольственные запасы у них заканчиваются. Правда, мы тоже сидели на земле, как в ловушке, и в это нам тоже верилось с трудом.
        Когда зазвонил телефон, я была на кухне, а папа - наверху. Услышав звонок, мама повернула голову, но подходить не стала. Так получилось, что я взяла трубку на кухне на мгновение позже папы, который уже начал разговор на втором этаже.

        - Джоэл? Это Бен Харви из госпиталя Святого Антония,  - сказал голос из телефона.
        Я прикрыла микрофон трубки ладонью и стала слушать.

        - Ну что?  - ответил папа.
        Я затаила дыхание и замерла, стоя босиком на кафельном полу.

        - Вряд ли ты будешь рад тому, что я скажу,  - продолжил мужской голос.
        Повисла пауза. Я беззвучно набрала в легкие воздуха.

        - Этот человек умер сразу после того, как его привезли,  - наконец ожила трубка.
        В телефоне послышался глубокий папин вздох.

        - Трещина черепа, раздробленные позвонки, субдуральная гематома. Очевидно, бродяга. И родственников нет.
        Не понимаю, как мы с мамой могли верить, что сбитый нами человек не погибнет. Мы же обе видели его, бездыханного, на асфальте. Сама его поза свидетельствовала о смерти - живые так не лежат. Но, несмотря ни на что, мы продолжали надеяться.
        Дальше я слушала не стала - просто оперлась на кухонный стол и постаралась преодолеть дурноту. Когда разговор наконец закончился, я как можно тише положила трубку. Папа стал спускаться по лестнице.
        Мама во дворе перевернула страницу журнала и сделала глоток холодного чая. Я поняла, что у меня нет сил присутствовать при том, как папа объявит ей новость.


        Я пошла к Гэбби, но дома никого не оказалось. Поэтому я села на их крыльцо и стала наблюдать за пухлыми белыми облаками, скользящими на восток. Примерно в это время обычно проходили уроки музыки у Сета. Я подумала, что, может быть, он сейчас у Сильвии, и начала прислушиваться, но пианино молчало.
        В конце улицы огромный грузовик забаррикадировал подъездную дорожку Капланов. Около входной двери стоял матрас, рядом в переноске завывал кот.
        Через три дня после того, как перерезали провода, на доме Капланов появилась табличка «Продается». Сейчас двое младших Капланов играли с коробками во дворе, а грузчики вместе с их отцом заталкивали в утробу грузовика длинный коричневый диван. Ветер доносил до меня обрывки разговоров - мужчины о чем-то спорили.
        Капланы переезжали в еврейское поселение, где все соблюдали Шаббат от восхода до заката каждый седьмой день. Их дни окончательно перестали совпадать с нашими. Одной бессонной белой ночью я подсчитала: сторонники реального времени отставали от нас уже на несколько недель, и эти недели должны были перерасти в годы.
        В доме через дорогу скрипнула входная дверь. Я подняла глаза в надежде увидеть Сета, но Сильвия вышла одна, в панаме и сабо, с садовым совком в руке.
        Она помахала мне и уже из сада крикнула:

        - Прекрасный денек!
        Потом Сильвия спросила, как мои дела.

        - Прекрасно,  - ответила я.
        Я больше не переживала за нее. Более того, она меня раздражала. Я чувствовала себя соучастницей их с отцом преступления.
        Сильвия опустилась на колени перед увядающими розами. Сама-то она как раз цвела. Мы еле ползали, сонные и вялые, мама уже несколько месяцев мечтала выспаться, а вот Сильвия казалась отдохнувшей, активной и умиротворенной. Без сомнения, тогда она выглядела гораздо более красивой, чем мама. Я надеялась, что Сильвия уедет так же, как Капланы и другие сторонники реального времени.
        Еще мне хотелось, чтобы мы и сами уехали куда-нибудь. Меня интересовали новые поселения в пустыне. Мне нравилось думать, что время там идет не так быстро, как здесь. И если предположить, что всем событиям там нужно чуть больше времени, чтобы состояться, значит, и последствия наступают менее стремительно?


        Вернувшись домой, я обнаружила родителей на веранде. Сквозь кухонное окно они выглядели совсем не так, как я ожидала. Мама смеялась и покачивала головой. Папа сжимал ее колено. Мама заметила меня через стекло и жестом пригласила присоединиться к ним. Еще не открыв прозрачную дверь, я поняла, что папа ни словом не обмолвился о том, что ему сообщили по телефону.

        - Угадай, что случилось,  - сказала мама, как только за мной захлопнулась дверь.

        - Что?
        Прикрывая глаза от солнца, мама повернулась к отцу и попросила:

        - Скажи Джулии.  - Она как подросток, забралась на стул с ногами и положила подбородок на колени.  - Скажи же.
        Папа прокашлялся и посмотрел мне прямо в глаза:

        - Помнишь человека, попавшего в аварию?
        Ветер качнул засохшую жимолость у него за его спиной.

        - Ну?  - ответила я.
        А через секунду прозвучала ложь - твердая, спокойная и ясная:

        - Сегодня я узнал, что он выжил.

        - Его выписали из больницы,  - кивнула мама, устраиваясь на стуле поудобнее.  - Несколько сломанных ребер, и все. Представляешь?
        Я разозлилась на папу. Неужели мама не достойна знать правду?
        Но вдруг я поняла, что она уже очень давно не выглядела так хорошо: тело расслабилось, вокруг глаз залегли морщинки от смеха. Само ее лицо изменилось: глаза щурились, а щеки округлились из-за улыбки, которая слегка приоткрывала зубы.
        И мне захотелось улыбнуться ей в ответ.
        Сначала мне казалось, что мы поступаем неправильно. Я чувствовала себя виноватой, надеюсь, папа тоже. Но перемена в мамином настроении была очевидна для нас обоих.
        Ложь помогла нам всем.
        Мама достала хрустальные бокалы и откупорила одну из бутылок красного вина, которые ждали особого случая на полке над ликерным шкафчиком. Затем она приготовила лапшу с помидорами «конфит», привезенными из Италии несколько лет назад. Плоды сняли с куста и законсервировали в оливковом масле задолго до начала замедления. На десерт мы ели ананасы в сиропе - как потом выяснилось, последний раз в жизни. С набитыми животами мы уселись на веранде. Почаще бы в нашей жизни случались такие ночи, как эта! Высоко в небе сияло солнце. Дул теплый ветер. Земля вращалась вокруг своей оси, но это в кои-то веки нас не волновало. Мама чувствовала себя счастливой, потому что с ее души упал камень. И я поняла, что никогда не скажу ей правды.
        Отец тоже казался довольным. Я видела, как он наблюдает за мамой. Возможно, он действительно ее любил. За время работы в госпитале он спас сотни людей, а сейчас впервые в своей практике оживил мертвеца.

21

        Свинорой пальчатый, также называемый бермудским газоном, очень распространен в Аризоне: этот сорт травы, известный своей устойчивостью к жаре и засухе, широко используется для лужаек и гольф-полей на юго-западе США. Правда, свинорою необходимо обильное солнце, он не растет в тени и не выдерживает долгой темноты. Поэтому, когда сутки превысили пятьдесят часов, километры почвы - в частности, на нашем и на семи соседских участках - начали сохнуть. Трава истончалась, бурела и умирала.
        Мистер Валенсия засыпал свой двор слоем вулканических камней. Утром я проснулась от грохота булыжников, которые двое рабочих вываливали на лужайку, некогда покрытую травой. Вскоре пространство перед некоторыми домами устлал искусственный дерн. В других дворах появились здоровенные солнечные лампы.
        Пока родители решали, что делать с нашей лужайкой, она окончательно облысела. Земля стала грязью. Червяки извивались на поверхности в поисках лучшего жилья: им удавалось доползти до цементированной подъездной дорожки, только чтобы поджариться там на солнце и затем оказаться размазанными по колесам наших машин.
        Жимолость завяла. Бугенвиллеи больше не цвели.
        По всей Америке фермерские поля покрылись огромными теплицами. Гектары земли оказались спрятаны под стекло. Тысячи натриевых ламп снабжали светом помидорные грядки и апельсиновые деревья, клубнику, картофель и кукурузу.

        - Труднее всего придется странам третьего мира,  - заявил глава Красного Креста в одной из утренних телепередач. Голод предрекали Африке и, частично, Азии.  - У этих государств просто не хватит финансовых ресурсов для адаптации.
        Но и для нас новые решения стали временными. Фермы потребляли слишком много электричества. Двадцать тысяч ламп под потолком всего одной теплицы за полчаса съедали столько энергии, сколько средняя семья использовала за год. Пастбища очень быстро превратились в непозволительную роскошь, говядина стала деликатесом.

        - Теперь мы вынуждены менять курс на противоположный,  - признался руководитель крупнейшей на тот момент организации по охране окружающей среды в интервью во время ночного выпуска новостей.  - Нам следует снижать, а не повышать потребление зерновых культур, которые нуждаются в большом количестве света.
        С прилавков уже пропали бананы и другие тропические фрукты. Бананы! Как странно звучит слово, если годами не произносить его вслух.
        Ученые искали средство спасения. Большие надежды возлагались на генную инженерию. Шли разговоры о каком-то чудесном рисе. Исследователи занялись изучением болотистых тропических лесов и сумрачных океанских глубин, где - практически без света - все-таки что-то росло. Они хотели скрестить гены выносливых диких растений с культурными овощами и злаками, составлявшими мировой запас продовольствия.
        Мы то паниковали, то успокаивались. Смятение накатывало на нас волнами. Настроения в обществе быстро распространялись и быстро менялись. Порой целые недели проходили относительно спокойно. А потом вдруг какая-нибудь плохая новость вызывала вспышку спроса на консервы и воду в бутылках. Мамина коллекция предметов первой необходимости продолжала увеличиваться. Я находила в гардеробной свечи, а в гараже
        - банки с консервированным тунцом. Под родительской кроватью рядами стояли пятьдесят банок арахисовой пасты.
        Замедление неумолимо наступало. Дни растягивались. И мы понимали, что ручеек прибавляющихся минут однажды превратится в потоп.

22

        Однако никакая сила на Земле не могла замедлить переход в шестой класс. Более того, вопреки всему, тот год стал годом танцевальных вечеринок.
        Как только приближался день рождения кого-нибудь из учеников, избранные мальчики и девочки получали электронные приглашения. Прощайте, скучные домашние посиделки, куда парням вход был воспрещен! В моду вошли приглашенные диджеи и аренда танцевальных площадок. Диско-шары и стробоскопы украшали потолки подвалов и заборы задних дворов, либо, как в случае Аманды Коэн, карнизы гулкого актового зала гостиницы. Обо всех праздниках я узнавала от Микаэлы, с которой мы по утрам вместе ждали школьный автобус. Хотя порой она могла ничего и не говорить: однажды в понедельник все самые симпатичные девчонки школы явились на занятия в одинаковых розовых свитерах в обтяжку. На их спинах стразами было вышито имя «Жюстин Валеро» и дата ее рождения - в память о прошедшей субботней вечеринке.
        Я знала, что день рождения, выпадавший на темный вечер, считался особенно удачным. Лунный свет и звезды способствовали романтической атмосфере. Что именно творилось на этих тусовках, я не знала. Меня туда еще ни разу не приглашали.

        - Джастин просто забыла тебя позвать,  - сказала Микаэла. На глаза ей свешивалась кудрявая челка с красными мелированными прядями.  - У нее вылетело из головы.
        Неподалеку у школьного забора прогуливалась Ханна в новой мятно-зеленой кофточке и с французской косой. Она хохотала, разговаривая по мобильнику. За несколько последних недель мы не сказали друг другу ни слова.

        - К тому же тебе там было бы скучно. Ты слишком стеснительная. Готова спорить, ты весь вечер простояла бы в углу,  - добавила Микаэла.

        - Неправда, я бы потанцевала,  - возразила я.
        До моего дня рождения оставалось меньше месяца. Но ни вечеринки, ни танцев не планировалось.

        - Ты стала бы танцевать? Ну да, как же,  - хмыкнула Микаэла.
        В то темное утро стоял туман. Его капельки блестели в свете уличных фонарей. Влажные клубы поднимались из ущелья, где, как и всюду, медленно умирали от недостатка света десятки видов растений.

        - Я целый час танцевала с Сетом Морено в субботу,  - продолжила Микаэла.
        Я вздрогнула, как от ожога:

        - Он тоже был там?

        - Он очень крутой, если с ним познакомиться поближе,  - ответила Микаэла, дрожа от холода в своей мини-юбке.  - И я чувствовала его штуку.
        В этот момент Сет подъехал к остановке на своем скейте, и Микаэла умолкла.


        После начала замедления количество учеников в нашей школе сократилось на четверть, но нас все еще насчитывалось пятьсот сорок два человека. Каждое утро в ожидании первого звонка пятьсот сорок две глотки надрывались от усилий, пятьсот сорок два рта перекрикивали друг друга. Галдеж на школьном дворе усиливался с каждым новым автобусом, который подвозил детей. Вновь прибывшие воплями приветствовали приятелей. Группы, каждая из которых дробилась на более мелкие внутренние кучки, обменивались слухами. То и дело раздавались взрывы хохота. Эхо пятисот сорока двух голосов множилось, отскакивая от оштукатуренных стен. Ему аккомпанировали пятьсот сорок две мелодии мобильных телефонов. Кто-то громко удивлялся услышанному, кто-то что-то восклицал. Я стояла поодаль, и гул толпы казался мне бессмысленным, словно все несли несусветную чепуху на разных языках.
        В такой обстановке молчунов никто не принимает в расчет. Власть принадлежит горластым. Тихони авторитетом не пользуются.
        В будни я жила ожиданием тихих вечеров. Мне хотелось скорее повернуть ключ в замке и насладиться тишиной пустого дома. Мама снова пыталась работать, поэтому во второй половине дня либо отсутствовала, либо спала наверху.
        Одним таким спокойным вечером сильный стук в дверь отвлек меня от чтения.
        Мы проходили по литературе Рэя Брэдбери, и нам задали на дом прочитать рассказ о школьниках-землянах, живущих на Венере, где, согласно сюжету, солнце выходит из-за туч на один час раз в семь лет.
        Прежде чем я успела заглянуть в глазок, звонок прозвучал еще дважды. На крыльце стояла Гэбби, одетая в форму школы имени Святой Марии: зеленая шотландка, белое поло и завязанный на талии свитер защитного цвета.
        Я открыла дверь.

        - Предки дома?  - спросила она, потирая руки и оглядываясь по сторонам. Волосы у нее немного отросли и уже покрывали череп коричневым пушком.

        - Пока на работе,  - ответила я.
        Она проскочила внутрь и помахала мне, чтобы я закрыла дверь.

        - Мне надо почту проверить на твоем компьютере,  - прошептала Гэбби так, словно дом прослушивался.
        Она жила без Интернета уже несколько недель, а ее мобильник хранился под замком в мамином столе. За это время ей изредка удавалось связаться с тем мальчиком из Циркадии. Естественно, в такой обстановке любовь росла как на дрожжах.
        Оказавшись за компьютером, Гэбби принялась быстро печатать. Ее пальцы запорхали по клавиатуре, иногда отвлекаясь на мышку. Наконец она встала со стула:

        - Мы, наверное, не увидимся какое-то время.

        - Что ты имеешь в виду?

        - Уеду на фиг отсюда,  - пояснила Гэбби.  - Завтра Кейт заберет меня из школы, и мы уедем жить вместе в Циркадию.
        Она уже не в первый раз хотела сбежать. Гэбби вечно строила планы и мечтала, но никогда не доводила задуманное до конца.

        - А родители?

        - Не говори им.

        - Да они же с ума сойдут.
        Гэбби уже направлялась к выходу. Ее школьные мокасины поскрипывали на каждом шагу.

        - Здесь все фуфло,  - заявила она, обведя рукой широкий круг.
        Она остановилась рядом с нашим поникшим в горшке фикусом. В помещениях растениям приходилось еще труднее, чем на открытом воздухе.

        - Ты серьезно?  - уточнила я.

        - Зря я тебе сказала. Уж больно ты правильная, не понимаешь ни фига.
        Гэбби толкнула дверь и вышла на крыльцо.

        - Подожди!  - окликнула я ее.

        - Понимаешь, Кейт прав. Здесь все как во сне. Они зомбируют людей с помощью часового времени.
        Солнце ушло за холм, небо порозовело. Местные закаты всегда отличались поразительной красотой, а теперь, когда мы видели их все реже и реже, они казались особенно яркими.

        - Никому не говори, пожалуйста,  - попросила она.
        Любой, кто знал Гэбби так же хорошо, как я, понял бы, что она не собирается никуда уезжать. Даже если такие планы и существовали, их ждал несомненный провал. Что-нибудь обязательно пойдет не так: решения у Гэбби менялись быстро, а настроение - еще быстрее. Я не сомневалась, что на следующий день она вернется из школы домой, как ни в чем не бывало, и уснет в своей кровати, обдумывая новый вариант побега.
        Гэбби наспех обняла меня и попрощалась. Я вернулась к чтению.
        До сих пор помню финал рассказа Брэдбери: в тот самый день, когда солнце осветило Венеру после семилетнего перерыва, какой-то мальчишка подговорил остальных ребят запереть одну маленькую девочку в туалете. С появлением солнца все дети выбежали на улицу, чтобы впервые в жизни ощутить на своих лицах его лучи. Это длилось всего час. А девочка осталась взаперти. И когда о ней наконец вспомнили, солнце уже скрылось за облаками, чтобы вернуться через семь лет.


        Когда я на следующий день вернулась из школы, на улице еще царила темнота. До рассвета оставалось несколько часов. Я сразу отправилась к Гэбби. Съежившись от холода, я миновала участок Тома и Карлотты. Они все еще жили у себя, но свет в окнах не горел: по реальному времени была полночь. За эти месяцы их осудили и вынесли приговор - дом выставили на продажу, чтобы оплатить судебные издержки.
        Дойдя до двора Гэбби, недавно устланного искусственным дерном, я обнаружила, что у них тоже темно. Горел только уличный фонарь над крыльцом.
        Я позвонила в дверь. Никто не ответил. Я позвонила еще раз.
        Через кухонное окно я видела ряд новых бытовых приборов из нержавеющей стали, которые безжизненно мерцали в лунном свете.
        Я выросла на рассказах об опасностях, подстерегающих маленьких девочек на каждом шагу. Я знала, что их мертвые тела раздевают, кромсают на куски и оставляют на пляжах, прячут в холодильник или погребают в цемент. Эти истории никогда от нас не утаивали. Наоборот, их передавали из уст в уста, как сказки о привидениях. Родители надеялись, что страх сделает то, что не под силу правоохранительным органам.
        Я вдруг увидела произошедшее с Гэбби в другом свете: двенадцатилетняя девчонка сбежала из дома с человеком, которого знала только по Интернету. Он утверждает, что ему шестнадцать, но никаких подтверждений тому нет. Предположительно, он живет в одной из колоний реального времени. Неизвестно даже его имя. Подобные приключения нередко заканчивались скверно, а с началом замедления они участились и стали еще трагичнее. Уровень преступности рос.
        У меня свело живот от тревоги. Беспокойство поднялось к груди, добралось до плеч, охватило все тело до самой макушки. Страх грыз меня весь день. Удивительно, как родители ничего не поняли по выражению моего лица.
        Вечером мама подняла вопрос о грядущем дне рождения.

        - Надо что-нибудь придумать,  - сказала она.  - Давайте устроим вечеринку!
        Но я даже не знала, кого приглашать. Мама и не подозревала, что все перемены я теперь проводила в одиночестве, делая вид, что болтаю по телефону. Моя жизнь изменялась со скоростью движения зыбучих песков. Вот и Гэбби исчезла.

        - В такое трудное время просто необходимо отмечать хорошие события!  - продолжала мама.
        В итоге я согласилась на обед, уточнив, что будем только мы с дедушкой.

        - Может, хоть Ханну позовем?  - предложила мама.  - Я так давно ее не видела.

        - Нет, без Ханны,  - отрезала я.
        К ужину я уже сгорала от страха за Гэбби. Мне казалось, что этот жар выделяется сквозь поры моей кожи, словно феромоны, или пот, или какой-нибудь другой химический сигнал, призывающий маму Гэбби к нашему крыльцу. Собственно, она и пришла к нам после восьми вечера, чтобы спросить, не видели ли мы ее дочь.
        Моя мама встала в дверном проеме и сказала извиняющимся тоном:

        - Нет, не видели. А вы узнавали у других ее подруг?
        Мама Гэбби в строгой юбке и на каблуках посмотрела мне прямо в глаза. К концу рабочего дня помада стерлась с ее губ, но карандашный контур еще оставался.

        - Умоляю, только не говорите ей, что это я ее выдала,  - попросила я.

        - А ты знаешь, где она?  - удивилась моя мама.

        - Кажется, что она уехала с одним парнем в Циркадию.

        - В какую еще, черт побери, Циркадию?  - спросила мама Гэбби.
        Она носила контактные линзы, которые раздражали ей глаза, и поэтому все время моргала. Когда у нее потекли слезы, она заморгала еще чаще.

        - Ну, это одна из колоний реального времени.


        Мама Гэбби немедленно заявила в полицию. Вместе с отцом Гэбби они помчались в пустыню и ночь напролет стучались в двери всех домов. Поскольку светило солнце, в Циркадии был день, и ее жители бодрствовали.
        Под утро Гэбби обнаружили в закусочной за бокалом вина в компании более взрослого беглеца из другой части штата. Парня звали Кейт. Гэбби удалось провести в Циркадии всего одну ночь.
        После этой истории она изменилась до неузнаваемости. Оказавшись дома, Гэбби впала в тоску и преисполнилась разочарования. Она напоминала путешественника, вынужденного вернуться домой из потрясающей экзотической страны.

        - Это ты сказала маме, где меня искать?  - спросила она.

        - Нет,  - ответила я.
        Она посмотрела на меня и скептически протянула:

        - Правда?

        - Клянусь.

        - Когда-нибудь я туда обязательно вернусь,  - сказала она тоном человека, обогатившегося новым опытом.  - Трудно объяснить. Циркадия - такое место… Как же это называется? Утопия? Там все совершенно расслаблены. И относятся к тебе как к взрослой. Неважно, как ты выглядишь, во что одета.
        Как я узнала позднее, у Циркадии была недолгая история. За год до начала замедления один застройщик возвел в пустыне, в ста пятидесяти километрах от ближайшего населенного пункта, несколько бетонных коробок. Он считал, что эта полоса земли в скором времени примкнет к разрастающимся прибрежным городам Калифорнии. Но за полгода до начала замедления застройщик обанкротился. Работы остановились. Незаконченные дома так и пустовали до тех пор, пока группа приверженцев «дневного света» не выкупила участок со всеми строениями и не назвала его в честь собственной системы времяисчисления.
        Гэбби описывала Циркадию как земной рай, не имеющий ничего общего с нашим городком. Она уверяла, что время там идет по-другому. Один час казался ей целым днем. Сердце там билось реже, чем здесь. Люди дышали глубже. И практически никогда не сердились друг на друга - просто не находили повода. Гэбби не сомневалась, что обитатели Циркадии будут жить дольше, чем мы. Вообще все там длилось дольше: трапезы, смех, взгляды Кейта после первого поцелуя.

        - Такая жизнь меняет людей. Они намного лучше тех, кто живет здесь,  - сказала Гэбби.
        По ее рассказам, жители Циркадии представляли собой новое поколение благородных первопроходцев, умеющих и работать, и отдыхать. Они спали двадцать четыре часа подряд, а потом могли бодрствовать сколько угодно, не чувствуя усталости. Нам это казалось абсурдом. Но ученые подтверждали, что внутренние биоритмы циркадийцев стали значительно более гибкими, чем у обычных людей.
        Рассказы Гэбби о Циркадии запали мне в память. Я лелеяла мечту когда-нибудь уехать далеко-далеко. И белыми ночами, когда солнечный свет проникал в щели между шторами, я нередко пыталась представить себе, как можно засыпать сразу после захода солнца. Каким, наверное, странным и мирным становится сон в еженощной темноте. Какой тишины полна плотная тьма пустыни, пронизанная лишь светом звезд. Не грохочут машины на автострадах. Не жужжат электропровода. Не слышно даже тиканья часов, ведь в Циркадии их ни у кого нет. Возможно, я никогда, и не знала такой тишины.
        Как только волосы Гэбби достигли длины симпатичной стрижки, ее отправили в пансион, расположенный в ста пятидесяти километрах от дома. Гэбби оказалась моей последней настоящей подругой, и ее я тоже потеряла.

23

        В борьбе с великой перетасовкой судеб, начавшейся после замедления, большинство из нас потерпели поражение. По сравнению с прошлым, положение почти у всех ухудшилось. Одни заболевали, другие впадали в депрессию. Под влиянием стресса распадались множество браков. С рынков утекали миллиарды долларов. Кроме привычного уклада жизни, мы потеряли душевное равновесие. Мы утратили веру.
        Впрочем, пострадали не все. Некоторым счастливчикам повезло. Среди них оказались Микаэла и ее мама.
        Шесть месяцев назад Микаэла встретила учебный год в съемной квартире с видом на парковку, в глухом тупике. Снаружи к зданию лепилась ржавая черная лестница. Вы стучали в квартиру «2Б», слышали грохот дверной цепочки, а затем Микаэла открывала вам.
        Но уже в феврале попасть к ней стало можно, только предъявив водительские права охраннику, который сидел в будке возле входа. Перед тем как открыть электронные ворота, он звонил в дом Микаэлы и докладывал о посетителе. У мамы Микаэлы появился обеспеченный друг, к которому они переехали жить.
        Я страшно разволновалась, когда она позвала меня в гости. Уже несколько месяцев меня никто никуда не приглашал.

        - И захвати купальник,  - сказала Микаэла по телефону.  - Здесь во дворе бассейн и джакузи.
        Миновав ворота, мы с папой в молчании проехали десяток особняков, окруженных фонтанами или водоемами. Повсюду виднелись конюшни и теннисные корты.

        - Ты только посмотри,  - удивлялся отец.  - За кого же она выскочила замуж?
        Мама осталась дома: у нее началось очередное помутнение сознания. Мы никогда не могли предугадать, когда случится следующий приступ.

        - Они не женаты,  - ответила я.  - Но думаю, все к этому идет.
        Пока мы двигались вперед, небо окрасилось в необычный оранжевый цвет. На востоке горели леса, дым добрался до побережья. Обычно это время года проходило без по жаров, но теперь огонь пожирал остатки засохших растений. Воздух наполнился запахом гари, даже солнечный свет стал менее ярким. Все белые предметы приобрели янтарный оттенок.
        Необъятная искусственная лужайка у дома, адрес которого дала Микаэла, была опоясана круговой дорожкой Стебельки, сделанные из какого-то мягкого материала приятно обманывали ногу: трава казалась совершенно на стоящей. Она даже пахла как настоящая. Некоторые производители дорогих газонов использовали ароматизацию, но потом перестали: мы сами уже постепенно забывали запах настоящей травы.
        Построенный в стиле ранчо, дом вытянулся по всей длине участка, словно человек, который прилег позагорать у бассейна. На двери висело толстое стальное кольцо. Не успела я его коснуться, как на пороге появилась Микаэла.
        Сквозь белый топик просвечивал розовый купальник, на шее болтались тесемки.

        - Входи,  - пригласила она.
        У выхода застегивала хозяйственную сумку невысокая мексиканка. В воздухе витал аромат сладкой выпечки.

        - Алма испекла печенье,  - сказала Микаэла.

        - Спасибо, Алма, до завтра,  - произнес кто-то в соседней комнате. Я узнала голос мамы Микаэлы.
        Бесконечный коридор, покрытый терракотовой плиткой, в итоге привел нас на кухню, которую едва можно было разглядеть от входа.

        - Можешь бросить шмотки здесь,  - сказала Микаэла.
        Я аккуратно сложила рюкзак и спальник около стены.
        Все поверхности на кухне были новехонькими и сверкали безупречной чистотой. Мама Микаэлы, облокотившаяся на столешницу, тоже выглядела безупречно: персиковое шелковое платье, яркий макияж, веки и уголки глаз блестят серебристой подводкой, рыжие волосы выпрямлены и гладко зачесаны.

        - Девчонки, прочитать вам гороскоп, пока я не ушла?  - спросила она. Астрологический прогноз лежал на мраморной столешнице.

        - Давай для Джулии,  - ответила Микаэла.
        На столе сверкала глубокая стеклянная ваза с зеленым виноградом, которого я не видела с самого Рождества.

        - Представляешь, полкило стоит около сотни долларов. Странно, да?  - заявила Микаэла, кладя одну ягоду в рот.
        Тогда я в последний раз ела виноград.
        Из смежной гостиной доносились автоматные очереди и взрывы. На белом кожаном диване сидел мальчик чуть постарше нас и играл в видеоигру.

        - Это Джош, сын Гарри,  - шепнула Микаэла. Гарри - так звали друга мамы Микаэлы, владельца этого дома.

        - Джулия, дорогая, ты знаешь свой знак зодиака?  - спросила мама Микаэлы.
        Я не знала.

        - Когда у тебя день рождения?

        - Семнадцатого марта.

        - Значит, скоро будешь устраивать вечеринку?

        - Нет, наверное.
        В дверь позвонили, и Микаэла убежала в прихожую.

        - Ты обязательно должна отпраздновать день рождения,  - сказала ее мама и вернулась к таблице гороскопов.  - Если ты Рыба и родилась в один год с Микаэлой…
        Она водила пальцем по строкам до тех пор, пока красные ногти не соединились в одной клетке. Затем она нахмурилась и хмыкнула.
        Я слышала вдалеке смех Микаэлы.

        - Что, плохи мои дела?  - поинтересовалась я.

        - Важен не сам гороскоп, а твое отношение к нему. В любом случае, замедление уже исказило все прогнозы. Сейчас все так быстро меняется, что доверять звездам не стоит.
        Микаэла возвращалась к нам. Я услышала мужской голос.

        - Но все равно будь повнимательнее, ладно?  - сказала ее мама. Ее глаза блестели.  - На твоем месте я бы на какое-то время стала осмотрительнее, чем обычно.
        Вместе с Микаэлой на кухне появился парень, которого я знала по школе - Кай, на год старше нас, наполовину гаваец. Он смутил меня тем, что без улыбки встал посреди кухни, словно ожидая, что его сейчас начнут развлекать. Загорелый, со сверкающими белыми зубами, он зацепился большими пальцами за карманы своих синих спортивных шортов и начал пялиться на платье мамы Микаэлы.

        - Уже семь часов? Черт, пора переодеваться,  - сказала она и оставила нас на кухне втроем.
        С ее уходом повисла тишина, нарушаемая только журчанием воды из двух фонтанов-лебедей в бассейне на улице. Затем возобновилась музыка видеоигры.

        - «Уличный мститель»?  - произнес Кай, наконец оживившись. И пошел в гостиную, шаркая шлепками по кафелю.

        - Крутой, правда?  - прошептала мне Микаэла, пока мы следовали за ним.  - Он еще не мой парень, но что-то вроде того.

        - А еще кто-нибудь будет?  - спросила я.

        - Нет, а зачем?
        Джош с Каем сыграли три раунда «Уличного мстителя», а мы с Микаэлой сидели и смотрели. Я старалась выглядеть естественно и периодически закидывала ногу на ногу. В то время мне постоянно казалось, что все за мной наблюдают. Подозреваю, в действительности дело обстояло с точностью до наоборот.
        Мама Микаэлы вернулась в блестящем платье и на каблуках. Вместе с ней появился Гарри, элегантный, подтянутый мужчина лет на двадцать старше ее, в коричневом спортивном пиджаке. Они знали друг друга всего три месяца.

        - Веселитесь, ребята. Мы вернемся поздно,  - сказала мама Микаэлы.
        Если бы моя мама знала, что мы останемся одни, то ни за что бы меня не отпустила.

        - Джош, ты за старшего,  - добавил Гарри, выходя из комнаты.
        Каблуки мамы Микаэлы процокали по коридору. Вскоре мы услышали шум открывающихся и закрывающихся ворот гаража, а затем постепенно удаляющееся рычание мотора.

        - Надоели видеоигры. Пошли в джакузи,  - сказала Микаэла.

        - Только сначала пивка,  - ответил Джош.

        - У вас есть пиво?  - удивился Кай. Я попыталась сделать вид, что пиво для меня - самое обычное дело.

        - Они догадаются, что мы взяли,  - заметила Микаэла.

        - Не догадаются, если возьмем из хранилища,  - отрезал Джош.

        - А что за хранилище?  - спросила я. Джош спрыгнул с дивана и быстро вышел в коридор.
        Мы последовали за ним. Он был старше нас - ему уже исполнилось тринадцать. Почему-то он выглядел ужасно худым - просто кожа и кости.
        Джош остановился перед огромным зеркалом в раме из красного дерева, пробежал по ней пальцами и потянул на себя. Оказалось, что зеркало открывается, как дверь. За ним пряталась вторая дверь, уже металлическая.

        - Сталь,  - произнес он, вводя код на панели. Мы услышали, как щелкнул замок.  - Пятнадцать сантиметров в толщину.
        Я впервые видела такое.
        За дверью обнаружился темный провал. Потом включился свет, и из мрака появилась огромная комната с деревянными полками, до отказа забитыми припасами: десятки пачек со свечами, сотни упаковок с батарейками, ящики консервированных фруктов, тунца, овощей, соков, сгущенки, сухого молока, двадцать пять банок орехового масла… И множество пластиковых ларей с овсяной крупой, злаками и рисом. Еще в свете лампы поблескивала целая кипа тонких серебристых упаковок.

        - Продукты сухой заморозки,  - пояснил Джош.
        На одной из глубоких этажерок выстроились сотни галлонов воды. Мне бросилась в глаза пирамида из рулонов туалетной бумаги. На внушительном зеленом бочонке красовалась надпись крупными буквами: «Запас семян». Возле походной плитки и радиоприемника с рукояткой лежали несколько свернутых спальных мешков. Над ними высились коробки с бинтами, марлей, мылом и лекарствами, которые подразделялись по сортам - антибиотики, витамины, йод.

        - Черт побери,  - сказал Кай, уставившись на витрину у дальней стены. Под стеклом блестели две винтовки и семь ножей в футлярах. Рядом лежали шесть коробочек с пулями.

        - Что это?  - удивилась я.

        - А на что это похоже?  - ответил вопросом Джош.
        Он уже вытащил пиво. Я взяла бутылку за горлышко двумя пальцами, потому что понятия не имела понятия, как ее правильно держать.

        - Его папа уверен, что близится конец света. Вот, готовится,  - прокомментировала Микаэла.

        - Здесь еды хватит на год,  - подтвердил Джош.  - А эту комнату ниоткуда не видно. Поэтому сюда никто не вломится и ничего не тронет.
        Запасы моей мамы просто померкли по сравнению с таким изобилием.
        Хранилище оказалось не единственной особенностью этого технологичного дома. Освещение всех шести спален обладало сложно устроенными реостатами с часовым устройством, который обеспечивал имитацию восходов и закатов. Плотные ставни исключали всякую возможность проникновения солнечных лучей в помещение во время белых ночей. В главной ванной комнате стоял солярий, который Микаэла называла солнечной кроваткой. Он за двадцать минут обеспечивал жильцов дневной нормой витамина Д, если на улице царила тьма. В пристройке на заднем дворе располагалась автономная теплица, в которой росли морковь и шпинат. Там же находился готовый к использованию генератор, работающий на солнечной энергии.

        - Вот увидите, однажды придем в магазин, а на полках пусто,  - пообещал Джош.


        Вода в джакузи оказалась такой горячей, что обжигала кожу. Мы некоторое время посидели на бортике, болтая ногами, чтобы привыкнуть. Затем осторожно опустились внутрь. Микаэла устроилась у Кая на коленях. Он играл ее волосами, а мы болтали. Джош сел рядом со мной. Я выпила маленькую бутылку отвратительного на вкус пива. Правда, это помогло мне почувствовать себя в компании ребят более уверенно. Я была в новом раздельном купальнике. Над нами клубился пар.
        Тем временем солнце едва пробивалось сквозь дымные облака, а двор, словно снегом, заметало пеплом. Как ни странно, далекие пожары лишь усиливали ощущение комфорта. Они подчеркивали значимость переживаемых нами времен.

        - Видела молельный дом?  - спросила Микаэла.
        Она обернулась и показала на один из соседних коттеджей. Заборов здесь почему-то не ставили, и я могла беспрепятственно разглядывать все строения в округе. Здание, на которое обратила мое внимание Микаэла, ничем не отличалось от остальных: двухэтажное, в испанском стиле, с гаражом на три автомобиля. Именно в его стенах четырнадцать человек в канун Нового года выпили отравленное вино и таким образом покончили с собой.

        - Когда это случилось, одного парня не было дома. И теперь он живет там один,  - объяснила Микаэла.
        Джош под водой прикоснулся своей ногой к моей. Я решила, что он немного похож на Сета Морено, и сделала еще глоток пива. Над бассейном качались несколько поразительно зеленых эвкалиптов. Как я узнала позже, у них в ветвях укрепили солнечные лампы.


        Мы заказали пиццу с двойным сыром и съели ее прямо в мокрых купальниках, сидя на диване и завернувшись в полотенца. Мы запачкали пол мокрым пеплом и не закрыли за собой дверь. Смотрели по телику все подряд, задержавшись на длинной любовной сцене из немецкого фильма. Потом ели печенье и мороженое, достали еще пива. Ко мне вдруг вернулось давно забытое чувство радости.
        Джош предложил сыграть в игру, о которой я раньше не слышала.

        - Но в нее прикольно без света,  - заметила Микаэла.
        Было уже десять вечера белой ночи, до заката оставалось часов шесть.

        - Можно закрыть ставни, и будет темно. Зацените,  - сказал Джош.
        Он набрал код на очередном пульте на кухне. Последовала серия коротких сигналов, и отовсюду послышался мягкий механический шум. На окна медленно опустились серые металлические ставни.

        - Ни фига себе!  - удивился Кай.
        Солнечный свет исчез, как только ставни коснулись пола. Не дав дому погрузиться во мрак, Микаэла включила маленький светильник.

        - Ставни тоже стальные,  - прокомментировал Джош. Мы встали вокруг светильника, словно вокруг костра. Его мерцание озаряло наши лица.  - Они могут защитить не только от света, но и от людей.
        Эта семейка просто готовилась к эпохе монстров, причем монстрами они считали обычных людей, соседей и даже друзей.
        Перебирая волосы Кая, Микаэла объяснила, что правила игры такие же, как в прятках, только если найдешь человека - присоединяешься к нему. Тот, кто остался последним, ищет всех остальных.
        Мы кинули кости, чтобы решить, кто будет прятаться первым, и жребий пал на меня. Чтобы дать мне возможность выбрать укрытие, все ушли в спальню Микаэлы. Досчитав до двадцати, они выключат лампу и начнут искать в темноте.
        Я забралась в не запертое Джошем хранилище и присела на корточки в дальнем углу, возле рулонов туалетной бумаги. Через какое-то время свет погас. До меня донесся приглушенный смех.
        Я надеялась, что глаза привыкнут к мраку, но ничего подобного не происходило. Ставни вообще не пропускали свет. Мне казалось, что я ослепла. Раньше про такое говорили: темно, как ночью.
        Спустя несколько минут я услышала возле хранилища шаги, скрип открывающейся двери и чье-то дыхание. В комнате появился кто-то еще.
        Несколько банок покатились по полу.

        - Черт,  - произнес мальчишеский голос.
        Мне показалось, что это Джош, но я не могла его разглядеть. Я вообще ничего не видела.
        Он шарил по комнате до тех пор, пока его руки не наткнулись на мое плечо.

        - Нашел,  - прошептал он.
        Я обрадовалась. Он присел на пол рядом со мной и будто случайно еще раз коснулся моего плеча. Чудесным образом мы превратились в невидимок.

        - Тебе идет купальник,  - сказал он.

        - Спасибо,  - поблагодарила я, улыбнувшись в темноте. Кажется, мальчик впервые сделал мне комплимент по поводу внешности.
        Довольно долго мы сидели молча.

        - Я ни разу не целовался с девочкой,  - прошептал он.
        На дне океана есть существа, не испытывающие потребности в свете. Они выживают там, где остальные умирают. Темнота и в людях пробуждает новые способности. То, что возможно во мраке, никогда не произойдет на свету. Я затаилась и чего-то ждала.
        Затем я почувствовала его дыхание на своей щеке. Прошло еще несколько мгновений, а потом его губы уткнулись в мой подбородок - он промахнулся в темноте.

        - Ничего страшного,  - сказала я.
        Он промолчал и закашлялся. Затем он спросил:

        - Можно еще разок попробовать?

        - Но мы ведь играем, кажется?  - ответила я и отпрянула, когда он снова ко мне потянулся.

        - Да ладно тебе,  - зашептал он.  - Мы все равно умрем через год или два.

        - Никто не знает, что будет,  - возразила я.
        Я прислушалась, но Кай с Микаэлой не появлялись.

        - Когда кончится еда, начнутся войны. Большие войны,  - продолжил Джош.
        Он снова попытался меня поцеловать, но я вскочила, задев полку позади нас. Что-то свалилось на пол. В случае катастрофы они явно недосчитаются одной банки с вареньем.

        - Да ну тебя к черту! Так и знал, что ты вконец беспонтовая,  - закричал Джош.
        Я услышала, как он встал и пошел к двери. В воздухе явственно пахло клубникой.

        - И вообще, Микаэла тебя пригласила только потому, что ее мама заставила. Она не хотела оставлять ее с парнем без присмотра какого-нибудь верного человека.
        Он еще не успел договорить, а я уже поняла, что это правда. Все стало ясно. До этого Микаэла меня целый год никуда не звала.
        Дверь со скрипом открылась, а потом щелкнула, закрываясь. Я осталась одна в темноте.
        Еще какое-то время я сидела, съежившись, в хранилище. Продолжение игры казалось мне единственным выходом из положения. Но никто не собирался меня искать. Вскоре из-под двери показалась полоска света. Они либо включили электричество, либо подняли ставни.
        В коридоре мне пришлось зажмуриться. Глаза медленно привыкали к свету. Ребята снова смотрели телевизор: Микаэла и Кай, переплетя ноги, валялись на диване. Микаэла ела конфеты из коробки. Джош куда-то ушел.

        - Вот ты где,  - сказала Микаэла. Она все еще была в бикини и так и не расчесала волосы после джакузи.  - А мы тебя не нашли.
        На ее лице отражался голубой отсвет экрана. Кай не отводил глаз от телевизора.

        - И вы перестали искать?  - спросила я.

        - Мы не нашли,  - повторила она и отвернулась к телевизору.  - Джош сказал, что проверил хранилище, и тебя гам нет.


        Я легла спать на диване прямо в джинсах. Дважды я просыпалась: первый раз, когда вернулись Гарри и мама Микаэлы - ее шпильки цокали по кафелю, оба смеялись,  - а второй раз от того, что кто-то из мальчиков (думаю, Джош) блевал в ванной.
        Утром я проснулась первая. На столе лежали открытая коробка из-под пиццы и картонный контейнер с недоеденным растаявшим мороженым. Кто-то убрал пивные бутылки.
        Ночью солнце село, пришли холод и темнота, которые будут продолжаться весь день.
        Я позвонила домой, и мама отправила за мной отца. Я уехала, не попрощавшись. Наверное, кто-то проинструктировал по телефону охранника, потому что вскоре папа появился на круговой дорожке, мигая фарами.

        - Что так рано? Тебе не понравилось?  - спросил он, когда я залезала в машину.
        В воздухе воняло гарью. Пожарные вертолеты не могли летать в темноте, поэтому пожары безнаказанно полыхали еще много часов. По радио сообщили о странном происшествии: в сельскохозяйственном районе Канзаса впервые в истории случилось сильное землетрясение.

        - Да просто домой захотелось,  - ответила я.

24

        За два дня до моего двенадцатилетия на берег выбросило стаю китов. Местные жители обнаружили их утром барахтающимися в песке. Киты вяло переваливались с боку на бок, а волна отступала к океану без них. Десять обитателей моря стали пленниками суши.
        По всему миру началось глобальное обмеление. В Австралии на пляже остались две тысячи черных дельфинов и тысяча двести обычных. В Южной Африке аналогичным образом пострадали касатки. Восемьдесят девять горбатых китов не сумели покинуть берег Мыса Трески.
        Появилась масса очень слабо обоснованных теорий. Наверняка мы знали только то, что океан меняется, и его течения тоже. Система приливов и отливов сбилась. С каждым приливом вода поднималась все выше, а с каждым отливом уходила все дальше от берега. Нарушилась пищевая цепочка, в водной среде образовались новые мертвые зоны. Голодающие киты заплывали на мелководье в поисках еды.
        Впрочем, некоторые консерваторы умудрялись по-прежнему отстаивать свою точку зрения.

        - Мировой истории известны аналогичные случаи,  - заявила мисс Мозли, наш новый учитель естествознания, пока мы ерзали на лабораторных табуретах.
        При ней мы перестали заниматься стендом Солнечной системы мистера Дженсена. Черная бумага выцвела. Бумажные планетки уже закручивались по краям, а Луна и вовсе свалилась с небес. Под Землей все так же висел стикер с надписью «двадцать восемь часов и шесть минут», хотя с тех пор день успел увеличиться почти вдвое.
        Мисс Мозли в юбке мышиного цвета и белой блузке с воротничком склонилась над экраном компьютера, показывая нам фотографии сотен китов, которые выбрасывались на пляжи в девятнадцатом веке.

        - Видите? Новая серия обмелений не связана с замедлением.
        Но ее слова нас не убеждали. Мы понимали, что происходит.


        У меня появилась привычка проводить большие перемены в библиотеке - прибежище одиноких. Тревор Уоткинс играл здесь в компьютерную игру, заправляя космический корабль топливом из правильных ответов по алгебре. Диана Кофски читала роман, тайком поедая из рюкзака сырные слойки: в библиотеке запрещалось разговаривать и есть.
        Единственным уважительным поводом сидеть в библиотеке во время обеденного перерыва являлось выполнение домашней работы для следующего урока. Но я свое задание уже написала. Я пыталась читать, но не могла сосредоточиться. Сидя за письменным столом, миссис Маршалл просматривала газету и одновременно следила за Джессом Шварцем. Возможно, мы все находились в библиотеке в той или иной мере не по своей воле, но Джесс официально отбывал тут наказание за неизвестное мне и наверняка банальное нарушение дисциплины. Он сидел один за дальним столом, нервничая и поглядывая через окно на двор - место своего естественного обитания. Звуки оттуда доносились до нас как едва слышный, смягченный водной толщей шепот.
        В начале года, на первом вводном уроке по алгебре, миссис Пинкси нарисовала на доске воронку, которая иллюстрировала начавшийся процесс отбора в старшие классы.

        - Пока вы все перешли на следующую ступень, но количество учеников, способных понимать математику, будет сокращаться с каждым годом,  - сказала она.
        Наступало время расцвета талантов и отсева бездарностей. Нам предстояло выяснить, к какому разряду мы принадлежим. Кто-то станет красавчиком, кто-то - весельчаком, а кого-то окончательно одолеет застенчивость. Толстяки вовек пребудут толстяками, а всеобщие любимчики, как я предчувствовала, так и останутся баловнями жизни. Я боялась, что это правило касается и детей, страдающих от одиночества. Должно быть, оно коренилось в моих генах. Со временем я просто начну погружаться в него все глубже.
        В середине перемены стеклянная дверь библиотеки распахнулась. Из коридора хлынул шум, но тут же стих, едва дерь с грохотом захлопнулась.
        Я подняла глаза и поразилась тому, что увидела. Сияя, в отличие от всех присутствующих, красотой и обаянием, в библиотеку зашел Сет Морено. Раньше я его здесь никогда не встречала.
        Сет сел через два стула от меня. Несколько бесконечных минут я не могла понять, случайно он это сделал или намеренно.
        Скейт он прислонил к своему стулу. Диана отвлеклась от чтения книги и посмотрела на него. Не так уж часто можно обнаружить в библиотеке скейт.
        Сет выудил из рюкзака механический карандаш и блокнот на спирали, открыл чистую страницу и разгладил ее ладонью.
        Затем он начал рисовать. Из-под грифеля карандаша медленно появилась маленькая летящая птица с прижатыми к бокам крыльями. Вскоре к ней присоединилась вторая птица, парящая на несколько сантиметров выше. Сет принялся было за третью, но стер ее и начал все заново.
        В тишине библиотеки я слышала, как скрипят, вторя нашим движениям, стулья, как нажимает на клавиши Тревор, как хрустят крошки слойки на зубах Дианы и мягко шуршит по бумаге карандаш Сета.
        Кто-то снаружи стукнул в окно.

        - Блин, не переношу это все, понимаешь?  - прошептал Сет, обернувшись ко мне, и снова вернулся к рисунку. Когда он моргал, его ресницы смыкались в густую бахрому.

        - Понимаю,  - ответила я не сразу.
        Прозвенел звонок. Мы стали собираться. Диана пыталась справиться с молнией на рюкзаке. Тревор застыл у компьютера.

        - Тревор, звонок уже был,  - заметила миссис Маршалл из-за своего стола.
        Внезапно надо мной кто-то встал. Оказалось, что это Сет. Что еще удивительнее, он со мной заговорил. Сет говорил со мной.

        - Слушай, спасибо за открытку,  - произнес он.
        Есть разновидность шока, которую можно выдержать только в молодости. Мне показалось, что Сет обращается к кому-то другому.

        - Да не за что, пожалуйста,  - промямлила я.

        - Ты слышала про китов?  - спросил Сет.
        Мне пришлось поднять голову, чтобы взглянуть ему в глаза. Я боялась сказать что-нибудь не то, поэтому молчала.

        - Да,  - наконец ответила я, кое-как разлепив губы.
        Он ждал от меня продолжения. Я почувствовала, как краснею. Под потолком покачивались флаги всех стран мира.

        - Может, кто-нибудь сумеет помочь им вернуться в воду,  - выдавила я.
        Сет покачал головой:

        - Скорее всего, они снова выбросятся на берег. У меня папа ученый. Он говорит, что они не просто так это делают, есть причина.
        Библиотека начала заполняться детьми, которых врач освободил от занятий физкультурой.

        - Я хочу прогуляться на пляж после школы, проведать их,  - сказал Сет, перекладывая из руки в руку скейт. Его колесики медленно вращались.  - Пойдем вместе?

        - Что?  - опешила я.
        Из всех невероятных происшествий, случившихся в том году, эта короткая фраза из уст Сета Морено произвела на меня самое сильное впечатление.

        - Пойдешь со мной?
        Я до сих пор помню геометрический узор красного библиотечного ковра и флаги, раскачивавшиеся у нас над головами. Они оживали всякий раз, когда дверь открывалась и закрывалась.

        - Пойду,  - просто ответила я.

        - Договорились,  - сказал он. После этого Сет повернулся и вышел.


        В автобусе мы сели отдельно и сошли на нашей остановке с теми же ребятами, что обычно. Погода стояла жаркая и облачная. Ветер гонял по пустырю пыль. Дети сразу разбежались кто куда. Я направилась к Сету, представляя, как он сейчас бросит скейт на асфальт и умчится с холма без меня. Может, я его неправильно поняла. Или это шутка такая. Но он повернулся, прищурился и сказал:

        - По дороге можем закинуть рюкзаки ко мне.
        Мы шли в тишине, не произнося ни слова. Только две пары кроссовок дружно шаркали по блестящему от солнца тротуару.
        Родителям я о своих планах не сообщила. Все равно они вернутся с работы не скоро.
        Сет жил через две улицы от меня в бежевом доме, похожем на ранчо. На гараже висело ржавое баскетбольное кольцо. В запущенном дворе стояли в ряд пустые терракотовые цветочные горшки.
        Мы прошли в незапертую дверь и скинули рюкзаки в прихожей, на груды газет и тюки белья из прачечной. Для защиты от солнечного света на окнах вместо штор висели толстые одеяла. В углу валялся уже ненужный кислородный баллон с трубками. Мама Сета умерла в этом доме.

        - Хочешь колы?  - спросил он.

        - Давай.
        Мы выпили газировки за кухонным столом.
        Отец Сета, ученый-биоинженер, был на работе, где, по словам сына, проводил большую часть времени. Сет сказал, что сейчас он занимается выведением нового сорта кукурузы.

        - Если все получится, она сможет расти без света.


        Сет показал мне короткую дорогу на пляж через ущелье. Это оказалась крутая песчаная тропа, устланная еловыми иголками и окаймленная обломками известняка. Пахло там как всегда - землей и шалфеем, но привычные краски Калифорнии уже померкли. Зеленый цвет постепенно исчезал. Растения умирали. Несмотря на это, в ущелье по-прежнему гудели жуки, комары и мухи - те, кто раньше служили птицам едой, продолжали жить и здравствовать.

        - Осторожно, здесь есть змеи,  - предупредил Сет.
        Мне нравилась его расслабленная, неторопливая походка: этот парень знал, куда идет. И я, как его девушка, шла за ним точно такой же походкой.
        Тропинка вильнула, и впереди показался пляж. Стоял отлив - самый сильный из всех, что я видела. Замедление оттягивало воду вглубь океана. Сотни метров дна обнажились, и теперь на нем чернел песок вперемешку с кусками железа. Нам открылась изнанка моря.
        Мы замерли, наблюдая за океаном. Наши руки почти соприкасались.
        Затем мы пересекли прибрежную дорогу, поднырнули под оградительную ленту и проскользнули между двух разрушенных зданий, еще мокрых от недавнего прилива. Один дом обвалился и напоминал обглоданный пирог. На его стенах висели морские желуди, ступени крыльца усеивали актинии.
        Я наклонилась, чтобы разуться.

        - Смотри,  - сказал Сет.
        И тогда я увидела китов - темных и неподвижных, напоминающих своими размерами о доисторических временах.
        По пляжу ходили еще несколько человек: добрые самаритяне поливали китов свежей морской водой, волонтеры тащили от океана ведра.
        Киты медленно тяжело дышали. Мы смотрели и слушали. Стадные животные переживают страдания товарищей как свои собственные. Киты, несомненно, умирали. Но мы ничем не могли им помочь и просто стояли как громом пораженные.
        Сет подобрал с песка две пустые, грязные на дне пластиковые бутылки и протянул одну мне.

        - Надо что-то делать. Пошли,  - сказал он.
        Босиком, с бутылками в руках, мы пустились к воде.
        Путь оказался неблизким. Под ногами зачавкал ил. Между пальцами ползали какие-то невидимые существа. Ветер ерошил мои волосы, чешуя мертвых рыб поблескивала на солнце. Когда мы наконец добрались до воды и обернулись, то еле смогли различить людей на пляже. Они беззвучно толпились вокруг китов, размахивая руками. Все заглушал шум океана.
        Мы быстро наполнили бутылки и заспешили обратно по толстому слою ила. Мы выбрали самого сухого кита - он нуждался в помощи больше других. Он лежал с краю и казался неимоверно старым. Его шкуру покрывали белые полоски шрамов. Я стала очищать его глаза от мух - сначала один, потом другой. Сет вылил наши скудные запасы воды ему на голову и в пасть. Он даже погладил кита по боку. Я чувствовала, что Сету самому не хватает нежности.

        - Эй, ребята!  - крикнул кто-то за нашими спинами. Голос принадлежал мужчине в панаме. В руке у него болталось пустое белое ведро. Порыв ветра унес его слова, и он повторил снова: - Этот уже мертвый.


        Обратно мы возвращались потрясенные, вспотевшие и усталые. Шел двадцать третий час светлого дня. Солнце и не думало садиться.

        - Дело в магнитном поле,  - сказал Сет.

        - Что?
        В ущелье поднялся сильный ветер, который подбрасывал вверх пыль и сухие листья.

        - Из-за него киты выбрасываются на берег. Им нужно магнитное поле, чтобы определять направление движения. А замедление его разрушает.
        Прищурившись, я посмотрела на гладкое синее небо без единого облачка.

        - Ты его не заметишь, оно невидимое,  - пояснил Сет.
        Те киты-смертники стали первыми. Скоро на берегу их появились сотни, потом тысячи, а потом - десятки тысяч. И люди прекратили попытки спасти их.

        - Не только китам нужно магнитное поле. Нам тоже. Папа говорит, что люди без него обречены на гибель,  - добавил Сет, когда мы покинули ущелье и зашагали по мощеной дороге.
        Я едва слышала его - мои мысли витали где-то далеко. Да, я была влюблена, и меня преисполняло счастье от того, что я провела весь день в обществе Сета Морено.

25

        Первые эвкалипты завезли в Калифорнию из Австралии в пятидесятых годах девятнадцатого века. Перед тем как попасть в почву нашего штата, их семена преодолели восемь тысяч километров через открытый океан. Древесину эвкалиптов предполагалось использовать множеством разных способов. Особенно их рассчитывали применять при производстве железнодорожных шпал. Но дерево оказалось бесполезным. При сушке оно искривлялось, а от гвоздей шло трещинами. Не успев стать популярной, государственная эвкалиптовая индустрия обанкротилась.
        Несмотря на это, эвкалипты прижились. Во времена моего детства они росли повсюду, и во времена дедушкиного детства - тоже. Их стройные силуэты высились рядом с прибрежными скалами, пляжными утесами и футбольными полями. Продолговатые листья плавали в бассейнах, сточных канавах и у берегов водоемов с соленой водой. Больше ста пятидесяти лет эвкалипты благоденствовали в Калифорнии, превозмогая все катастрофы: землетрясения, засухи, появление автомобилей. Но теперь они гибли: кроны выцветали, а из трещин в коре сочился оранжевый сок. Наши эвкалипты медленно умирали.
        Утром моего двенадцатого дня рождения я лежала в темноте, в деталях припоминая все события предыдущего дня: как Сет щурился на солнце, пока мы шли через ущелье, как он нежно гладил китов по спинам, как звучал его голос, когда он сказал: «До скорого», а потом отвернулся, вспрыгнул на скейт и, отталкиваясь одной ногой, полетел с холма. Его майка развевалась на ветру. Мне приходилось вновь и вновь напоминать себе, что это действительно случилось. Он на самом деле позвал меня с собой.
        В комнате царила темнота. В доме было тихо.
        Через несколько часов мне предстояло увидеть Сета на автобусной остановке, и я хотела найти правильные слона, которые помогут мне провести рядом с ним еще один день.
        И тут снаружи раздался оглушительный треск. Я помню звон разбитого стекла, а потом
        - вой автомобильной сигнализации. Я бросилась к окну: упал самый высокий эвкалипт на нашей улице. Он проломил крышу и разрушил угол дома Сильвии.
        Со временем я начала верить в приметы. Интересно, смогла бы я развить в себе более строгое рациональное мышление, если бы повзрослела до замедления? Возможно, в некоторые эпохи суеверия успешно заменяют научный подход.
        Родители выбежали во двор - мама в домашнем халате, папа без рубашки. Стояла черная беззвездная ночь. Повалившееся дерево забаррикадировало входную дверь Сильвии. Его корни торчали вверх, как у вырванного зуба. Часть крыши обвалилась.
        В окнах по всей улице зажегся свет, двери распахнулись, с участков послышались голоса соседей. И только в доме Сильвии по-прежнему царили темнота и безмолвие. Несколько мужчин в пижамах бросилось туда, но мой папа оказался первым: он проскользнул в боковую калитку и скрылся из виду. Мама, скрестив руки, остановилась посреди мостовой. Я прижалась к ней, ежась в одной в ночной рубашке.

        - Она должна была спилить это дерево,  - сказала мама.
        Два наших эвкалипта уже убрали. Вся округа украсилась пнями. Команды рабочих в светоотражающей спецодежде работали без устали: они валили деревья одно за другим и по частям вывозили стволы.

        - Нам тоже надо срубить оставшиеся,  - добавила мама и, сделав несколько шагов к дому Сильвии, привстала на цыпочки, чтобы лучше видеть происходящее.

        - Куда это он делся?  - спросила она.
        Мне уже давно казалось, что мама не хуже меня знает о Сильвии и папе, поэтому в каждом ее вопросе я искала зашифрованный подтекст. Хотя, возможно, она пока не шла дальше подозрений.
        Мама и сама кое-что скрывала. В шкафу гостиной она прятала приличный запас продуктов первой необходимости. Втайне от отца мама накупила сотни банок с консервами. А еще, никому не сказав, заказала теплицу.
        Наконец папа вышел из боковой калитки, поддерживая босую Сильвию в короткой белой сорочке.
        Отец довел ее до нашего крыльца. Она рухнула на ступени и уронила голову на руки.

        - С ней все в порядке, просто шок,  - пояснил папа.
        Мама принесла стакан воды и протянула ей, не подходя близко.
        Ночная рубашка Сильвии обнажала ее спину, небольшая грудь просвечивала сквозь тонкую ткань. Сгорбившись, как маленькая девочка, Сильвия долго сидела на нашем пороге. Редко встретишь взрослого человека, который может так искренне, не стесняясь, по-детски рыдать, как рыдала она той ночью.

        - Пианино пострадало,  - прошептал отец.

        - Это не несчастный случай,  - сказала Сильвия, вытирая нос рукой.
        Соседи постепенно разбрелись по домам, свет снова потух. Было пять утра - еще совсем темно.

        - Дерево просто засохло,  - возразил папа.

        - Нет,  - покачала головой Сильвия. Когда она повернула тончайшую лебединую шею, на спине у нее проступили позвонки.  - Это кто-то сделал нарочно.
        Сильвия оставалась последней сторонницей реального времени на нашей улице. Капланы съехали. Том с Карлоттой тоже - в их дом заселилась молодая семья, сразу начавшая перепланировку.

        - Пойми, Джоэл,  - сказала Сильвия, обращаясь к папе совсем не по-соседски. Мама тоже это заметила, взглянула на папу и плотнее закуталась в халат.  - Пойми, они выживают меня отсюда.
        Позже я тщетно пыталась уснуть хоть на часок, пока не зазвонил будильник. Родители ссорились у себя в спальне. Слов я разобрать не могла, но гнев, переполнявший их голоса, буквально просачивался под дверь.


        В моей школе у девочек существовала традиция дарить друг другу на дни рождения воздушные шары. Все они покупались в одном и том же магазине товаров для праздников «Майлар». Весь день именинница носила подарок в руке или привязывала к рюкзаку, и он парил около хозяйки на математике, на английском языке, на естествознании, на физкультуре. Шарик висел над морем голов в коридорах, безошибочно указывая местоположение счастливицы. Замедление никак не сказалось на этом обычае.
        В прошлом году такой шарик мне подарила Ханна, но теперь мне казалось, что это было в прошлой жизни или случилось ранней беззаботной весной вообще с кем-то другим.
        Утром на автобусной остановке я старалась не встречаться глазами с Ханной. Она сидела, прислонившись к ограде и прижимая мобильник к уху. Она даже со мной не поздоровалась.
        Я знала, что в этом году мой день рождения пройдет в школе незамеченным.
        Я держалась в стороне от толпы и ждала, когда из темноты появится Сет. Я долго обдумывала, что надеть, и в итоге выбрала мохеровый кремовый свитер - тот самый, в котором когда-то фотографировалась - и джинсовую юбку до колен.
        Мерцали звезды, горели фонари. Дети стекались к остановке с разных сторон. Некоторые, придерживая рюкзаки, вылезали с пассажирских сидений автомобилей. Сет не появлялся.
        Шли минуты. Я замерзла.
        Я потопталась на месте и, опустив глаза, с ужасом обнаружила, что на моих голых икрах поблескивают вставшие дыбом от холода волоски. Я почувствовала, что мне невыносимо стоять рядом с Микаэлой, которая, постукивая идеально выбритыми ногами в черных босоножках на каблуках, со смехом перешептывалась с каким-то восьмиклассником.
        Наконец издалека послышались скрип пластиковых колес по асфальту и стук скейта, задевающего бортик тротуара. Мое сердце бешено застучало. Сет Морено приехал.
        Он спрыгнул со скейта и взял его под мышку.
        Я хотела сказать, что в нескольких километрах выше по течению на берег выбросилась еще одна стая китов. Но не знала, как начать. Я пока не умела общаться с мальчиками так, чтобы привлекать их к себе.
        Автобус затормозил у обочины, и дети начали взбираться по ступенькам. Я медлила на мостовой, ожидая, пока Сет подаст мне какой-нибудь знак. Наши глаза встретились. Сет едва заметно кивнул мне.
        Я так долго ждала этого момента, что успела продумать сотни вариантов развития событий. Однажды мистер Дженсен рассказывал, что параллельно нашему миру существуют и другие - недосягаемые, но реальные. Там все неосуществленные возможности сбываются: не случившееся здесь реализуется где-то в другом месте, и каждая альтернатива раскрывается в отдельной космос. Но в нашей Вселенной, по крайней мере в то утро, все шло по привычному сценарию.
        Сет ненадолго задержался на остановке. Он не смотрел мне в глаза, не улыбался и не заговаривал со мной. Просто прошел мимо, словно мы были незнакомы. А потом поднялся в автобус, даже не оглянувшись.
        Не могу сказать, сколько времени прошло после этого - полминуты или больше. Я очнулась от голоса водителя, который окликал меня со своего сиденья.

        - Эй, ты едешь?  - кричал он мне сквозь рев мотора.
        Остальные школьники уже сидели в автобусе. Некоторые строили мне гримасы сквозь пыльные стекла. Я поняла, что они видят только девочку, которая в полном одиночестве стоит на грязной мостовой в кремовом мохеровом свитере и дурацкой джинсовой юбке. Мне стало трудно дышать.
        Когда я забралась в автобус и уселась впереди, через пятнадцать рядов от Сета, мне вдруг пришло в голову, что я могла убежать в ущелье и никто бы этого даже не заметил.


        Все перемены я провела в уборной, а во время обеденного перерыва сидела в библиотеке. Там, как всегда, торчала Диана. Золотой крестик у нее на шее блестел в свете флуоресцентных ламп. Тревор стучал по клавиатуре, увлеченный своей любимой игрой, где роль лидера всегда доставалась ему. Миссис Маршалл расставляла книги по полкам. Мы слышали, как скрипит, катясь по ковру, ее тележка, как шелестят глянцевые обложки возвращаемых на место книг. Каждый раз, когда открывалась дверь, я надеялась, что появится Сет с извинениями или объяснениями.
        Меня посетила печальная мысль, что Сет просто не хочет общаться со мной при всех в школе.
        Через окна доносились приглушенные крики ребят, бесившихся во дворе. Уж они-то никогда не оставались в одиночестве.
        По коридору прошла Кристи Кастанеда. У нее тоже сегодня был день рождения. За ней, привязанные к тонкому запястью, летели целых два серебряных шарика. На каждом из них красовалась поздравительная надпись, выполненная затейливым почерком.
        Я попыталась сосредоточиться на чтении. Тикали часы. Сет не появлялся.
        В такие темные дни библиотечные окна напоминали стенки аквариума, все обитатели которого волей-неволей становились объектом для наблюдения. Здесь собирались самые немногочисленные рыбки: странные, одинокие, нелюбимые.


        К вечеру эвкалипт Сильвии распилили на куски и, словно обглоданные кости, сложили на подъездной дорожке. Дыру в крыше закрыли листом белого пластика, который шелестел от каждого дуновения ветра. Солнце до сих пор не взошло.
        Той ночью папа долго возился во дворе, осматривая наш последний эвкалипт. Одну его половину еще покрывали листья, а вторая уже умерла, и, похоже, смерть запускала свои щупальца все глубже. Пока мы не уехали на ужин, папа вызвал службу по уборке деревьев.
        Мама пришла домой с подарком - парой золотистых балеток с рифлеными носами. Девчонки в школе носили похожие уже несколько месяцев. Я переобулась, и туфельки заскрипели по кафелю.
        Папа вручил мне книгу.

        - В твоем возрасте я ее обожал,  - сказал он. С обложки на меня смотрели нарисованные горы, долина и луна. Страницы пахли пылью и плесенью.  - Там рассказывается про очень одинокого мальчика. Долгое время ему казалось, что он один в целом мире. Ну, а что случилось потом, я тебе рассказывать не буду, сама прочтешь.
        Помню, как эта книжка гуляла по нашему классу пару лет назад. Тогда я ее не достала, а теперь она стала для меня слишком детской.

        - Спасибо,  - поблагодарила я и положила книгу на колени.
        Папа похлопал меня по плечу. Мы ехали на ужин.

        - Как удачно, что я хорошо себя чувствую в твой день рождения,  - сказала мама.
        Мы двигались на восток, к дедушкиному дому, чтобы подхватить его по дороге в мой любимый ресторан. Я очень ждала встречи с дедушкой: звук его голоса всегда помогал мне отделить главное от второстепенного.

        - Хотя я по-прежнему думаю, что надо было устроить вечеринку,  - продолжила мама.  - Радостные события следует отмечать.

        - Что мы и делаем,  - ответил папа и бросил на меня взгляд в зеркало заднего вида.
        - Она захотела провести свой день рождения именно так.
        С каждой новой поездкой в эту сторону пейзаж по обочинам дороги все больше терял краски. И проблема заключалась не только в траве и эвкалиптах. Появились другие, менее явные признаки всеобщего увядания. Я видела, что берега водохранилища приобрели бурый оттенок, болотная трава и камыши поредели. Нам не хотелось говорить об этом вслух, ведь теперь у нас были теплицы и солнечные батареи для выращивания пищевых культур, но мы не могли не замечать, как тихо исчезает окружающая флора. Вид такого опустошения вызывал содрогание. Одному богу известно, что творилось на менее удачливых континентах. А вот поле для гольфа, мимо которого мы проезжали, неожиданно засияло еще более сочной зеленью, чем раньше. На самом деле старый газон просто заменили на высокотехнологичный искусственный дерн, и машинки для гольфа, словно рекламируя новую жизнь гольф-индустрии, безмятежно катались по холмам.

        - Не понимаю, почему ты не захотела пригласить Ханну,  - не могла успокоиться мама. Она даже повернулась ко мне, ремень безопасности врезался ей в шею.  - Вы раньше так дружили.

        - А теперь не дружим,  - отрезала я.
        Дедушкины владения переживали не лучшие времена. Он отказался рубить эвкалипты. Часть деревьев облысела и зловеще уткнулась верхушками в небо. Остальные упали на землю. Только сосны еще держали оборону, по-прежнему закрывая дедушкин дом от дороги и развернувшейся поблизости стройки.
        Мы свернули на подъездную дорожку. Я выпрыгнула из машины и побежала к двери. Родители ждали в машине, не выключая мотор.
        Я позвонила несколько раз, но никто не ответил. Я постучала. Вокруг фонаря над крыльцом роились мошки. За моей спиной наконец-то начало светлеть небо - медленно наступал рассвет. Я подергала ручку, но дверь оказалась заперта.
        Я вернулась к машине, громко шурша балетками по гравию, и сообщила родителям:

        - Он не отзывается.

        - Может, забыл слуховой аппарат надеть,  - предположил папа и, заглушив мотор, пошел вместе со мной к дому.
        Мама приоткрыла дверцу, чтобы подышать свежим воздухом.
        Папа отпер дом своим дубликатом ключа, и мы зашли внутрь.

        - Пап? Мы приехали,  - произнес отец.
        В доме стояла духота и тишина, только размеренно тикали часы. На кухне горел свет.
        Со времени моего последнего визита ничего не изменилось - закрытые окна, пустые шкафы.

        - А куда все делось?  - удивился папа. Он провел пальцем по голой полке и заглянул сквозь стекло в сервант из красного дерева, некогда забитый китайским фарфором и хрусталем.

        - На Новый год он перебирал все свои сокровища,  - объяснила я.

        - То есть?
        Мы вывозили дедушку на ужин почти каждое воскресенье. Обычно он поджидал нас на крыльце, ворча, что мы вечно опаздываем.

        - Ну, он раскладывал вещи по коробкам,  - продолжила я.

        - Что? Но я ведь разговаривал с ним вчера вечером.  - На папином лице отразилось беспокойство.
        Коробки исчезли, стол освободился, все ценности куда- то пропали. Мы проверили спальню - в неубранной постели никого не было. В чулане недоставало половины вещей и обуви.
        На кухне обнаружилась стопка каких-то писем и брошюрок, на которых лежала тонкая газета со следующим заголовком: «Они не хотят, чтобы вы знали правду о „времени по часам"». На холодильнике висела листовка с изображением идущих по улице людей с остекленевшими глазами. Подпись гласила: «Часовые зомби».
        Мама зашла в дом и спросила, что случилось и где дедушка.

        - Не знаю,  - ответил папа.

        - Боже мой, дом словно ограбили,  - ахнула мама.

        - Джулия говорит, что видела, как он собирал вещи.
        Что-то внутри отца клокотало, словно мощная река под слоем льда.

        - Ну, не то чтобы собирал…  - протянула я.
        Разъяренная мама повернулась в мою сторону:

        - Может, хватит уже разводить секреты?
        Папа выбежал во двор, освещенный лучами рассветного солнца, и начал звать дедушку:

        - Папа! Где ты?
        Я видела через окно, как он искал его в старой конюшне, на заднем дворе, в засохших зарослях на границе участка.
        Дедушка уже не водил машину. У него ее даже не было. Он не мог уехать сам. С покупками и поездками ему помогали или мы, или живший по соседству паренек Чип.

        - Он слишком стар для самостоятельной жизни. Как мы раньше этого не поняли,  - сказала мама.
        Я почувствовала, как к глазам подступают слезы.
        Отец отправился к Чипу, чей дом типовой застройки недавно вырос поблизости.
        Мама стала обзванивать телефонные номера, записанные на стикерах на холодильнике. Абонентами оказались прихожане, посещавшие с дедушкой одну и ту же церковь, служба телефонного оповещения и организация по поиску попутчиков для путешествий. В доме по-прежнему пахло дедушкой, листерином и старыми газетами. Антикварные часы в гостиной пробили семь раз. Мама дрожащим голосом диктовала номер своего мобильного на случай, если дедушка где-нибудь появится.
        Вскоре папа вернулся с новостями: Чип бросил колледж и уехал.

        - Куда уехал?  - спросила мама.
        Папа потер лоб, закрыл глаза, потом медленно откры их. Солнечный луч появился из-за горизонта, проник в окно и осветил пыль, покрывавшую все в доме. Обычно свет после долгих часов тьмы вызывал у нас радость, но в ночь мы не обратили на него никакого внимания - просто начали щуриться.

        - Его мать сказала, что Чип поехал в то место в пустыне. В Циркадию. Он выехал прошлой ночью.

26

        Циркадии не было на картах. В интернет-справочнике, где, по слухам, находилась информация об этом поселении, мы обнаружили пустое место - точнее, бежевое пятно, обозначающее пустыню. У нас складывалось ощущение, что мы направляемся в какой-то выдуманный, несуществующий край. И в определенном смысле так и получилось. В пустыне мы съехали с двухполосного асфальтированного шоссе на проселочную дорогу, которая заканчивалась на схеме тупиком, а на самом деле переходила в другую дорогу, еще не нанесенную на карты. Только так мы могли добраться до Циркадии.

        - Думаешь, он там?  - спросила мама.
        Солнце било нам в лобовое стекло. Она поправила защитный козырек.

        - Может быть,  - ответил папа, щурясь от усиливающегося света. Было девять часов вечера.  - А может быть, и нет.
        Мы звонили в полицию, но деда отказались отнести к категории пропавших. Пожилой, странный, но не слабоумный дедушка перед отъездом собрал все личные вещи.
        Оставшись без ужина, мы помчались к пустыне. Дорога петляла по холмам, некоторые из которых почернели от недавних пожаров. Температура поднималась с каждым километром. Растительность здесь привыкла к борьбе за выживание, поэтому пейзаж не производил такого тягостного впечатления, как на побережье. Кое-где на скалистых склонах виднелись редкие и, как обычно, тощие кустарники.

        - С трудом верится, что твой отец вступил в какую-то коммуну,  - сказала мама.

        - Он ходит в церковь,  - возразила я с заднего сиденья.
        Вдоль дороги тянулись электропровода, провисающие волнами от столба к столбу.

        - Ты как считаешь?  - снова обратилась мама к отцу.

        - Хелен, я не знаю,  - ответил он, выпрямившись, крепко держа руль обеими руками и глядя строго перед собой.
        Когда мы миновали последние городские окраины, радио умолкло. Другие машины нам тоже перестали встречаться. Почва выровнялась. Вокруг простиралась пустыня. Синее небо придвинулось к земле, а над горизонтом зависло неподвижное солнце.
        От жары воздух над дорогой рябил и клубился. Я почувствовала кожаный запах сидений, тоже раскалившихся на солнце. Мама включила кондиционер.
        Через какое-то время все начали зевать. Папа чесал подбородок, на котором с утра уже успела вырасти щетина.
        Мы проехали развалины старой заправки, где еще торчала одна колонка, красная и ржавая. Рядом с ней стоял выгоревший на солнце скромный дом, завалившийся на один бок и уже лишившийся крыши. Вместе они составляли невыносимо тоскливую картину. Кто-то ведь возводил эти постройки, возлагал надежды на будущее. А теперь сквозь дыры в стенах виднелось небо.
        Я прислонилась к окну и задремала. Мне снилось, будто мы перевезли наш дом в Циркадию, и теперь у нас все так же, как раньше, только поменялись соседи и вид из окна.


        Я проснулась около десяти часов от того, что машина съехала на грунт.

        - Давай помедленней,  - попросила мама, крепко держась за ручку под потолком.
        Мы ехали по самому солнцепеку. Сквозь дымку вдали я разглядела очертания крыш над аккуратными белыми домиками в окружении бесконечных песчаных дюн, которые волнами уходили в пустыню.
        У въезда стоял памятный знак от самого первого застройщика - здоровенная гранитная плита с высохшим фонтаном и увядшей лужайкой перед ним. На плите крупными буквами было выбито: «Дома на Ранчо Domingo del Sol»[«Солнечного Воскресенья» (исп.)  - Примеч. пер.] (Сверху висел на двух подпорках самодельный баннер: «Добро пожаловать в Циркадию». Снизу кто-то подписал: «Край свободных».
        Я волновалась, хотя старалась этого не показывать. Гэбби говорила, что жизнь здесь прекрасна.
        Местные улицы носили названия вроде «Тропа Пустынной Розы» или «Путь Дюны». Некоторые оказались мощеными, некоторые - нет. Несколько сотен метров «Дороги Чистого Неба» покрывал асфальт, а затем она стала грунтовой. Видимо, это место знаменовало момент, когда у застройщика кончились деньги.

        - Как здесь можно жить?  - спросила мама.
        Возведение домов прервалось на разных стадиях. Где-то недоставало гаражей, где-то
        - крыш. Некоторые жилища являли собой просто голые деревянные коробки без гипсо-картона и штукатурки, обреченные противостоять сухому раскаленному воздуху в таком виде. Задумка застройщика, тем не менее, представлялась ясной: он запланировал двенадцать улиц, утыкающихся в окраину. Ближайший продуктовый магазин находился в часе езды.
        Несмотря на половину одиннадцатого вечера, Циркадия только начинала просыпаться. Впереди ее ждал двадцатипятичасовой светлый день. Где-то далеко стучали молотки, взвизгивала пила.
        Мужчина в выцветшей синей майке и широкополой шляпе сидел на корточках на подъездной дорожке и наливал в поддон белую краску. Рядом к стене была прислонена стремянка.
        Папа притормозил и опустил стекло. Дышать воздухом пустыни оказалось непросто.

        - Простите,  - крикнул он из машины.
        Мужчина обернулся и прищурился.

        - Я ищу своего отца. Ему за восемьдесят, зовут Джин. Ни видали такого?
        Мужчина направился к нашей машине. Сильно обгоревшие щеки и подбородок покрывала черная щетина.

        - Он сказал, что поедет сюда?  - ответил он вопросом на вопрос, подойдя к папиному окну.
        Мне пришло в голову, что жители Циркадии не просто не обращали внимания на часы, они каким-то образом научились игнорировать и само время. В лице мужчины я искала подтверждение тому, что он чем-то отличается от нас. При этом я понимала, что перемены имеют более глубинный, молекулярный характер, что именно в эту секунду атомы в его организме двигаются чуть медленнее наших. Пот тек из-под его волос и струился по майке.

        - Возможно, он приехал сюда этой ночью,  - сказал папа. Он сидел за рулем во все той же в белой рубашке с воротничком. Его наручные часы поблескивали на солнце. Кондиционер в машине отчаянно сопротивлялся подступающей жаре.
        Мужчина закусил нижнюю губу и взглянул на меня через стекло. На приборной панели тикали часы, отмечая неоновыми цифрами каждую истекшую минуту. Наш «воль-во» явился сюда из мира, где время бежит на повышенных скоростях.

        - Скорее всего, он приехал с парнишкой лет семнадцати,  - добавила мама, придвигаясь к водительскому сиденью.  - Его зовут Чип.
        Мужчина почесал лоб и дотронулся до полей шляпы:

        - Если он вам не сказал, что едет сюда, значит, не хотел, чтобы вы об этом знали.
        Мы сдались и поехали дальше по улице. А мужчина все стоял, подбоченившись, и смотрел нам вслед.
        На перекрестке мы свернули направо и встретили женщину, которая выгуливала рыжего Лабрадора.

        - Извините, но я их не видела,  - сказала она и пошла дальше.

        - Не самый дружелюбный прием,  - заметила мама.
        Мы проехали несколько теплиц. Повсюду, куда бы мы ни заглядывали, на ветру полоскалось развешенное на веревках белье.
        В одном из тупиков мы наткнулись на недостроенный общественный бассейн, проект которого так расхваливали в рекламных буклетах. Сейчас он выглядел просто ямой, вырытой в сухой земле. Ее скошенное дно даже не успели залить цементом.
        Около бассейна располагалась маленькая игровая площадка. Там сидела на качелях девочка в зеленом сарафане. Ветер трепал ее темные волосы. Я узнала ее: мы сталкивались во время футбольных тренировок. Девочку звали Молли Копачек.

        - Притормози,  - попросила я папу и опустила стекло.  - Молли?..
        Она посмотрела в мою сторону, убрала волосы с лица и закрутила их в пучок. Как-то мы целый год обе стояли в защите, игроком она себя показала слабым. Во время матчей она любила собирать одуванчики вокруг штрафной скамьи.
        Молли спрыгнула с качелей и подошла к моему окну, увязая сандалиями в грязи.

        - Вы тоже сюда переезжаете?  - спросила она.
        За ее спиной возвышалась конструкция, похожая на деревянный скелет - видимо, тоже чье-то жилище.

        - Мы пока только дедушку ищем,  - ответила я.
        Дедушку она не видела, но когда я произнесла имя Чипа, Молли показала в другую сторону улицы.

        - Кажется, этот парень остановился вон там.
        Отец вдавил педаль газа.
        Снаружи дом казался серым оттого, что штукатурка покрывала его не полностью. Рядом валялись банки с краской.
        У входа курила худая, как тростинка, девушка в короткой белой майке. Тонкая и бледная, она стояла и наблюдала сквозь огромные солнечные очки, как мы подходим к дому. В темных стеклах отражалось небо. В пустыне небо повсюду. Его там видно лучше, чем в любом другом месте на Земле.

        - Вы его родители?  - поинтересовалась она, когда мой папа спросил про Чипа.
        Из дома до нас периодически доносились гитарные аккорды. Кто-то пел. Я с трудом дышала раскаленным воздухом.

        - Мы просто хотим с ним поговорить,  - успокоила ее мама.
        Девушка сделала глубокую затяжку и выпустила клуб дыма. Она держала сигарету двумя пальцами на уровне бедер. Запах показался мне необычным: в нем чувствовалась гвоздика.

        - Думаю, он там,  - она кивнула в сторону входной двери и добавила: - Не заперто.
        Войдя, мы обнаружили гостиную без мебели. На полу рядами лежали спальники. В одном из них явно кто-то был. Вентилятор под потолком вяло гонял горячий воздух.

        - Здравствуйте?  - произнес папа и огляделся. Казалось, он не знал, куда ступить. В коридоре валялось мусорное ведро, из которого, как кегли, высыпались на деревянный пол пивные бутылки.
        С кухни доносилась музыка: две девушки - такие же худые, как та, что на улице,  - сидели на разномастных стульях, а голый по пояс парень играл на гитаре.
        Он увидел нас первым и отвлекся от своего занятия:

        - Да-да?
        Девчонки медленно повернулись в нашу сторону. Их покрасневшие глаза слезились. Едва завидев нас, они покатились со смеху. Моя семья попала на кухню к людям, совершенно на нас не похожим.

        - Мы ищем Чипа,  - объяснил отец.
        Его слова, быстрые и резкие, с трудом рассекали воздух. Казалось, я ощущала вязкость окружающего пространства на физическом уровне: время здесь не двигалось.
        Девчонки бросили взгляд вглубь дома.

        - Эй, Чип, твой папаша приехал,  - крикнул парень.
        Девчонки снова заржали, а парень начал бренчать на гитаре.
        Скорее всего, это были сбежавшие школьники. Я слышала, что они тысячами покидали города. Они воровали из классов часы, а потом разбивали их на улице.
        Внешне Чип совершенно не изменился: черная майка, обрезанные черные шорты, такие же кроссовки и крашеные волосы. Он сидел в выцветшем шезлонге под потрепанным тентом и читал книгу.
        Увидев нас, он очень удивился:

        - А вы тут что делаете?

        - Мой отец приехал сюда с тобой?  - спросил папа.
        Вопрос прозвучал смешно. У нас уже не оставалось никаких сомнений: дедушки в этом доме нет.

        - Нет, а что?  - ответил Чип, опустив книгу на колени.
        В нескольких метрах от нас в плетеном кресле нежилась, обнявшись, влюбленная парочка. Они либо не замечали нас, либо не хотели замечать. Они так долго целовались, что мама прикрыла лицо рукой, чтобы не видеть их.
        Папа показал Чипу один из буклетов, которые мы нашли в дедушкином доме.

        - Я в курсе, что он считает часовое время полным бредом, но если он уехал, то я не знаю куда,  - сказал Чип.
        На заднем дворе не было забора, да и самого двора в привычном смысле слова не было. Вокруг расстилалась голая пустыня с солнечными панелями, которые поблескивали в горячих лучах.

        - Вот откуда мы черпаем энергию,  - перехватил мой взгляд Чип.
        Электричество сюда не дотянули, и вода была тоже только привозная.

        - Подумай о том, чтобы к нам присоединиться,  - продолжил он.  - Понимаешь, отделиться от тупой массы, влиться в новую среду.

        - Выпасть из своей среды и примкнуть к тупой массе - вот что это такое. Поехали отсюда,  - отрезала мама, театрально обмахиваясь журналом, который достала из сумочки.
        Папа написал номер своего мобильника на клочке бумаги и протянул его Чипу.

        - Если увидишь его или что-нибудь узнаешь, пожалуйста, позвони,  - попросил он.
        Чип проводил нас до дверей. Девочки все еще смеялись - видимо, никак не могли успокоиться.

        - Вы, наверное, решили, что здесь собралась просто толпа укурков-мечтателей,  - сказал Чип. Девушка рядом с ним прикурила новую сигарету.  - Но на самом деле все наоборот. Очевидность отрицаем не мы.
        Поднялся ветер. Он понес по улице песок и мусор, закручивая их в маленькие пыльные водовороты. Совсем скоро мы собирались уезжать, и я внимательно прислушивалась к своему сердцу, стараясь понять, екнет ли оно.

        - Мы реалисты. А мечтатели - это вы,  - добавил Чип.

27

        Когда-то у дедушки был дядя, который пропал на Аляске. Это случилось неподалеку от полярного круга летом 1970 года, когда солнце там светило двадцать два часа подряд. Дядя приехал из Норвегии и прожил на Аляске тридцать лет. Он стал рыбаком и легендой всего побережья, поскольку умел угадывать места нереста лосося. Жил он один на крошечном островке в нескольких километрах от берега и отличался повышенной бережливостью. В частности, он ютился в однокомнатной избушке без электричества и водопровода, а деньги прятал в тайнике на острове. Дедушка два сезона подряд ловил с дядей лосося, а потом много лет хранил его маленькую фотографию, на которой тот, в болотных сапогах и черной вязаной шапочке, держал в грубых пальцах спутанную сеть.
        Однажды дядя вышел в море на своей рыбацкой лодке. Плыть ему предстояло недалеко - из порта на остров. Погода стояла ясная. Море было спокойным. Но больше его никто никогда не видел.
        Дедушка любил добавлять «Это случилось в июне» таким тоном, будто сам находился там в тот день. В семидесятом году он уже перебрался обратно в Калифорнию, но каждый раз, вспоминая эту историю, дедушка размашисто показывал ладонью абсолютную гладкость океана в день, когда пропал дядя.

        - Погода стояла отличная, полный штиль,  - повторял он.
        Официально дядя считался пропавшим в море. Но дедушка никогда в это не верил и предпринял несколько безуспешных попыток разыскать его.

        - Рольф хорошо плавал, да и лодка утонуть не могла,  - повторял дедушка.
        Прошло пятнадцать лет, но о дяде по-прежнему никто ничего не слышал.
        Потом, за много лет до моего рождения, дедушка с бабушкой отправились путешествовать по Норвегии. Однажды они ехали на автобусе по северу страны - тем местам, где жили дедушкины родственники. Во время остановки в маленькой рыбацкой деревушке в автобус зашел старик.

        - Я узнал его, как только увидел,  - рассказывал дед.
        Обычно в этот момент он медленно покачивал головой, прикрывал глаза и начинал тихо присвистывать, радуясь подтверждению своего долгого предчувствия.

        - Я всегда знал, что он жив. Всегда.
        А как-то раз дедушка потерял обручальное кольцо: оно соскочило с пальца и упало в снег. Он тогда работал на Аляске. Ему удалось найти его позже, весной. Снег растаял, и золото заблестело в грязи. Палец и символ супружеской верности воссоединились. Дедушка обожал истории, где невероятное становилось возможным.

        - А почему дядя Рольф тогда исчез?  - спрашивала я, но дедушке эта деталь повествования ключевой не казалась. А может, он просто не сомневался, что у человека могут появиться свои причины расстаться с привычным течением жизни.

        - Я уверен, что он узнал меня тогда в автобусе. Но он ничего не сказал. А на следующей остановке просто встал и вышел, даже не обернулся.
        Больше дедушка его никогда не видел. Дядя буквально растворился в лесу у обочины дороги.

        - В этом весь Рольф, его стиль,  - добавлял дедушка с ноткой восхищения в голосе.


        Домой из Циркадии мы вернулись за полночь. На нашей тихой, светлой улице все спали. Стояла безжизненная середина сияющей белой ночи. Пятачок вокруг нашего дома вымер, словно после эвакуации. Даже Сильвии не было видно. Когда мы захлопывали дверцы автомобиля, эхо отскакивало от оштукатуренных стен. Ветер нес на запад пару облаков. Единственным признаком жизни стала тощая сиамская кошка, которая прогуливалась по искусственному газону Петерсонов и щурилась на солнце.
        Родители не ложились всю ночь. Они обзванивали больницы.
        Я опустила шторы и попыталась уснуть. На ковре лежали полосы солнечных лучей. На комоде тикал будильник. Я снова подумала о стремительности времени, которое он отсчитывал: тик-тик-тик. Накапливались минуты. Текли часы. Я задремала. Мне снились тревожные сны. Дни, месяцы, годы, целые жизни - все мчалось к концу В назначенный час будильник словно взорвался звоном: настала пора собираться в школу. Я вскочила и почувствовала, что задыхаюсь. Сердце бешено стучало. Я вся взмокла под простынями.
        Позже утром нам позвонили из полиции с сообщением, что рядом с бакалейной лавкой обнаружен потерявший память пожилой мужчина. Папа поехал в участок удостовериться в том, что мы и так знали: это был не дедушка.

28

        Прошли три дня, но не принесли с собой никаких известий о дедушке.
        Сет Морено, казалось, тоже исчез из моей жизни. С каждым утром он все позже приходил на остановку. На математике он смотрел строго перед собой и исчезал сразу после звонка. С того дня как мы ходили смотреть на китов, мы не перекинулись даже словечком. Я не понимала, что сделала неправильно.
        Дни и ночи продолжали расти. Пошли разговоры о переломных моментах, петлях обратной связи и местах, откуда нет возврата.
        В конце недели Национальное агентство по аэронавтике сообщило о том, что космонавты, несмотря на весь риск мероприятия, возвращаются на Землю. Никто не мог сказать, как именно замедление повлияет на работу двигателей, но на космической станции больше не осталось еды. Провели тысячи расчетов, предусмотрели массу вариантов. По официальным данным, появление космического корабля «Орион» ожидали над Южной Калифорнией в три минуты пятого. Он должен был приземлиться на военно-воздушной базе «Эвардс».
        Я собиралась в одиночестве наблюдать за полетом корабля в телескоп.
        Когда я в тот день вылезла из автобуса, погода стояла солнечная и жаркая: было светло уже больше двадцати часов кряду. Асфальт сверкал. Теплый ветер нес по улице листья и мусор.
        По дороге домой я думала о космонавтах. Они находились в космосе уже десять месяцев. Они стали последними людьми на планете, кто не знал суток длиннее двадцати четырех часов.
        Проходя через заброшенный участок, я с удивлением заметила Сета на скейте. С автобусной остановки он умчался мгновенно. А теперь почему-то прыгал здесь, возле пожарного крана, с тротуара на мостовую и обратно.
        Усилием воли я заставила себя не смотреть в его сторону. Я слышала, как скейт снова и снова запрыгивает на тротуар. Я пошла дальше.
        Но когда я повернула на свою улицу, стук скейта прекратился. Вместо него я услышала невероятное: ветер донес до меня три слога моего имени.

        - Да?  - ответила я, ощутив комок в горле.
        Остальные школьники уже разбежались кто куда. На улице не осталось никого, кроме клубов пыли и нас двоих.

        - Ты будешь смотреть, как приземляется космический корабль?  - спросил он, прикрывая глаза от солнца рукой. Наши тени на дорожке слились в одну.

        - Наверное,  - ответила я смущенно и немного кокетливо.

        - Я хочу понаблюдать за ним с крыши. Пойдем со мной,  - продолжил Сет.
        Налетел ветер. Прошло несколько секунд.
        Наверное, мне стоило обидеться на Сета за его недавнее поведение. Но я помню только, как он сделал приглашающий жест рукой и произнес те самые заветные для меня слова.
        Мы извлекли из захламленного гаража два ржавых шезлонга, занесли их в дом, а потом по стремянке затащили через чердак на крышу. Мы поставили их рядом на плоской части крыши, покрытой разлинованным толем и электропроводкой. Везде лежали засохшие холмики птичьего помета. Сет принес две колы и крендельки. Мы устроились поудобнее и стали ждать, когда над нашими головами в безоблачном небе появится
«Орион». Погода стояла жаркая. Шезлонги пахли солнцезащитным кремом и солью. Я чувствовала близость Сета, слышала его дыхание. Довольно долго мы сидели молча.
        Тишину нарушил Сет.

        - Почему ты так себя вела на следующий день?  - спросил он.
        Меня охватила паника.

        - Как себя вела?  - не поняла я.
        Он, не взглянув на меня, отпил колы и поставил банку на толь. До нас доносился далекий шум несущихся по трассе автомобилей.

        - Ну, не знаю. Просто на прошлой неделе на остановке ты как-то странно держалась.
        Что-то сжалось у меня в груди. Я вцепилась в металлический подлокотник шезлонга и ответила:

        - Я держалась как обычно, а вот ты действительно был странный.
        Сет продолжал смотреть в сторону. Я разглядывала его профиль, нос, левую скулу, ухо, глаз, а он не отрывал взгляда от темневших на востоке гор. Тогда Сет показался мне еще более красивым, чем обычно.
        Наконец он прокашлялся и продолжил:

        - Мне показалось, что ты не хочешь ни с кем разговаривать.

        - Неправда! Все было не так,  - ответила я.
        Говорят, что мы можем улавливать настроение другого человека на тончайших уровнях. Что мы способны угадывать желания собеседника по еле заметным движениям его тела и оттенкам написанных на лице эмоций. Я больше всего на свете хотела понять Сета, но почему-то в тот день эффект от моих усилий получался диаметрально противоположный.

        - Ты тогда зачем-то нарядилась. Зачем?
        У меня перехватило дыхание, но при этом я испытала чувство облегчения. Я вдруг получила доказательство тому, что он думал обо мне.

        - Это ты себя вел непонятно. Даже «привет» не сказал.
        После этих слов он повернулся ко мне. Я увидела темно-карие глаза и густые ресницы. У него на коже не было ни одной веснушки.

        - Так ты тоже ничего не сказала,  - ответил он.
        Неожиданно его рот растянулся в широкую улыбку. Я заметила, что передние зубы у него с щербинками.

        - У меня тогда был день рождения.

        - А, ну с днем рождения тогда.
        Никто не мог знать, что будет дальше. Но в тот момент мы сидели рядом, пили колу и смотрели на небо.

        - Слушай, а который час?  - вдруг сказал Сет и заерзал в шезлонге.
        Он первый понял, что «Орион» запаздывает.

        - Что-то идет не так,  - заметил он с беспокойством и, прищурившись, посмотрел на небо.
        Мы подождали еще немного, но ни космического корабля, ни его следа на безупречно голубом небе не появилось.
        И мы поняли, что это значит.
        Позже мы в деталях узнали из теленовостей о последнем полете «Ориона». По неустановленной причине корабль потерпел крушение в трехстах километрах от калифорнийского побережья. Шестеро астронавтов на его борту погибли.
        Мы с Сетом неподвижно сидели на разных концах дивана, а по телевизору продолжали передавать свежие новости.
        На интернет-сайтах замелькали фотографии астронавтов, сделанные в день их отлета с Земли десять месяцев тому назад. Их счастливые лица сияли здоровьем, новые белые костюмы сверкали на солнце. В руках они сжимали огромные блестящие шлемы. За время пребывания в космосе они страшно изменились. На последних видеозаписях переговоров с Хьюстоном по спутниковой связи они парили в воздухе такие худые и слабые, что их невесомость казалась естественной.
        Мы молчали. Я пошевелилась, и диван, кожаная обивка которого пестрела дырами, заскрипел.
        Сет заговорил первым:

        - Ты что предпочла бы - смерть от взрыва или от болезни?
        Я оставила вопрос без ответа. Его мама умерла здесь. Я боялась сказать что-нибудь не то.

        - Преимущество взрыва в том, что он длится всего несколько секунд,  - ответил он сам себе.

29

        С тех пор мы с Сетом стали неразлучны.
        Такая внезапная близость может возникнуть только между теми, кто-либо очень молод, либо подвергается сильной опасности. Время той весной для нас шло иначе, чем всегда: ряд длинных дней казался годом.
        Мы перестали тратить обеденные перерывы на визиты в библиотеку. Вместо этого мы валялись в дальнем углу двора под двумя засохшими соснами и наблюдали за полетом облаков. Сет начал занимать мне место в автобусе по утрам и на обратном пути из школы.
        Вскоре я перестала обращать внимание на то, что остальные ребята смотрят на нас. Я больше не слушала, как они перешептываются. Мне просто стало все равно.

        - Кажется, Сет хороший мальчик. Давай пригласим его на ужин,  - предложила однажды мама.
        Но я не хотела делить его ни с кем.
        Тот день, когда поставили «пшеничную точку», мы тоже провели вместе. Правительство признало, что пшеница уже не может расти без искусственного освещения. Мы смотрели с вершины холма, как люди толкают по парковке супермаркета тележки, до отказа набитые консервами. Паника вернулась. В воздухе повисло предчувствие конца, от него першило в горле.

        - Ты бы предпочла умереть от голода или от жажды?  - спросил Сет.
        У нас появилась новая любимая игра. Нам, и без того вдумчивым, трудные времена только прибавили серьезности.

        - От голода, а ты?

        - От жажды,  - ответил он и поддел ногой гальку, которая покатилась с откоса. Поднялось облако пыли, и камень исчез в высохшей до хрустальной прозрачности траве. Сет всегда выбирал самую быструю смерть.
        Когда нам привезли теплицу, Сет сидел у меня в гостях. Мы смотрели, как рабочие устанавливают ее на заднем дворе. Стекло сверкало, когда они крепили солнечные лампы и засыпали грунт. Потом они распаковали оранжевый электрошнур и воткнули массивный штепсель в уличную розетку. На нашей улице мы купили теплицу чуть ли не последними. Мама заказала ее, не посоветовавшись с папой. Пока она высаживала в землю несколько кустиков, отец наблюдал за ней из дома. Он сидел за обеденным столом, скрестив руки, а потом ушел наверх. К концу дня у нас появились две грядки зеленого горошка и три грядки клубники.

        - Клубника - баловство. Если и стоит что-нибудь выращивать, так это грибы. Им не нужно много солнца,  - заметил папа.
        На город обрушилась волна преступлений, которые совершались белыми ночами. Все подозревали сторонников реального времени. А кто еще шатается по улицам, когда все спят? В припаркованной к дому машине Сильвии разбили стекла. А вскоре кто-то жирно написал на ее гараже краской из баллончика: «Вали на хрен отсюда».
        Мне было интересно, что об этом думает папа, но я не спрашивала, а он не говорил.


        Той весной мне казалось, что время летит стрелой. Волосы Сета отросли и постоянно лезли ему в глаза. Я отпустила челку, и Сет сказал, что ему нравится. Еще я начала брить ноги и купила настоящий бюстгальтер своего размера. Одним темным днем Сет научил меня кататься на скейте. До сих пор помню, как он придерживал меня за спину и трусил рядом в свете уличных фонарей. А я, довольная, выписывала на доске зигзаги, стараясь объезжать трещины на асфальте.
        После школы мы частенько ходили в ущелье за птичьими скелетами. Горстки костей и перьев валялись повсюду, словно опустевшие ракушки. Мы долго искали и в итоге нашли последний еле живой эвкалипт, который рос над океаном на отвесном краю песчаника. Мы собирали еще не засохшие травинки, последние цветущие маргаритки, ноготки, жимолость - и закладывали их между страницами словарей. Мы заставили все полки в своих домах реликвиями нашего времени, чтобы когда-нибудь потом иметь возможность рассказать детям о том, как выглядят клен, магнолия, осина или дуб. В темные дни Сет рисовал карты созвездий, словно небесные тела тоже могли вскоре увянуть и осыпаться.
        Папа Сета много работал в своей лаборатории. Он рано уходил из дома и поздно возвращался. После него оставались только кофейная чашка в раковине на кухне, окурки в пепельнице на заднем дворе, лабораторный халат на перилах лестницы. На скопившихся перед дверью нераспечатанных письмах стояло его имя, и его голос инструктировал Сета по телефону, как самостоятельно заказать пиццу. Мои родители даже не подозревали о том, как редко папа Сета бывает дома.
        В день, когда вырубилось электричество, мы с Сетом сидели у него одни.
        В четыре часа пополудни вдруг погас телевизор и отключился свет. В темноте я вцепилась в руку Сета. Вокруг, словно непременный спутник мрака, немедленно воцарилась тишина. До нового восхода оставалось не меньше шестнадцати часов. Мы кинулись к входной двери, распахнули ее и столкнулись с доисторической темнотой и безмолвным сиянием звезд.
        Мама позвонила с работы по мобильному и сказала: «Просто оставайся на месте. Заприте двери и никого не впускайте». Мы перерыли весь дом в поисках фонариков. Передвигаясь на ощупь вдоль стен, мы натыкались друг на друга. Потом разбили лампу и долго хохотали. Наконец с помощью отцовской зажигалки Сет зажег свечи. Мы ходили с ними, как с факелами, и отсветы огня играли на наших лицах. Еще мы представляли, что будет, если мы лишимся электричества навсегда.
        Затем мы уселись на деревянном полу в гостиной и расставили вокруг мерцающие свечи. Сет достал колоду карт.

        - Зацени,  - сказал он и начал строить башенку. Каждый этаж состоял из трех карт.
        В темном доме стало так тихо, что я слышала шорох карт. При свечах Сет выглядел старше своих лет. Я долго смотрела на него.

        - Попробуй,  - предложил он и протянул мне пару карт. В его глазах отражался блеск свечей.
        У меня дрожали руки, и я испугалась, что разрушу всю конструкцию.

        - Ничего страшного. Второй уровень намного сложнее первого,  - подбодрил меня Сет.
        Уже несколько недель я собиралась рассказать ему про папу и Сильвию. Сейчас, в неверном свете свечей, я почувствовала, что смогу сделать это.
        Я глубоко вздохнула и произнесла:

        - Хочу открыть тебе один секрет.
        Он прервал свое занятие и взглянул на меня.

        - Я видела своего папу в доме Сильвии.
        Я вдруг заметила, что тишину в доме не нарушает ни один звук - не гудит холодильник, не мерцает кабельная коробка, не тикают электронные часы.

        - Ты о чем?

        - Ну, я видела их. Вместе, понимаешь.
        После того, как я произнесла эти слова, положение вещей стало бесповоротно реальным.
        Сначала Сет ничего не ответил. Я молчала. Потом он кивнул так, словно ждал от жизни чего-то подобного. Он никогда не говорил о своей маме, а я научилась не спрашивать. Но иногда то, что он все время помнил о ее смерти, ощущалось в его манере реагировать на события. Он словно знал, что все происходящее в мире имеет общую печальную подоплеку.

        - А твоя мама в курсе?  - спросил он после паузы.

        - Вряд ли. Я не уверена.
        Он добавил пару карт на вершину башни. В ответ вся постройка слегка пошатнулась. Сет поднял руки, будто приказывая каким-то невидимым силам удержать конструкцию от падения. Как ни странно, это сработало. Карточный домик устоял.

        - Это нечестно по отношению к твоей маме. Ненавижу несправедливость,  - сказал он.
        Я кивнула, соглашаясь.
        Больше мы на эту тему не говорили, но секрет остался с нами. Я испытывала облегчение, что поделилась своей тайной именно с тем, с кем нужно. Когда карты рассыпались по полу, а свечи догорели, мы надели купальные костюмы и запрыгнули в иссиня-черные воды джакузи. В темноте мы не видели ничего, кроме звезд. Наши ноги соприкасались под водой. Сет прижался ко мне и поцеловал, а я поцеловала его в ответ. Давно я не чувствовала себя такой счастливой.
        Через два часа включили свет.
        В сбое электропитания власти обвинили солнечные лампы и теплицы. Потребление электроэнергии сделали нормированным.
        Нам запретили пользоваться освещением после десяти вечера. Мы не могли включать кондиционеры, если температура не превышала тридцати одного градуса. Но промышленные теплицы продолжали пожирать энергию. Все фермерские хозяйства страны зависели от искусственного солнца.


        В разгар весны в наших почтовых ящиках появились пухлые розовые конверты. В письмах торжественно объявлялось о приближении двенадцатого дня рождения Микаэлы и о праздничной вечеринке в отеле «Рузвельт». Первый раз в жизни меня пригласили на настоящую большую тусовку с танцами. Я не сомневалась, что это из-за Сета. Если бы я получила этот конверт на несколько месяцев раньше, то точно испытала бы прилив благодарности и радости.
        А теперь мы с Сетом вместе решили не идти на праздник.

        - Ненавижу это все. Микаэла вообще действует мне на нервы. Давай лучше посмотрим кино у меня дома.

        - Как не придешь? Ты прикалываешься, что ли?  - удивилась Микаэла на следующий день.
        Она пригласила около сотни ребят. На вечеринке ожидалось столпотворение.

        - Ну, это не совсем мое решение,  - пояснила я.
        Ее рот сжался в ниточку.

        - То есть Сета тоже не будет, я правильно понимаю?
        На меня нахлынула гордость от того, что она воспринимает нас, как пару.

        - Думаю, да.
        Микаэла прикусила губу и уперла руки в бока:

        - Прекрасно. Наплевать. Мне все равно, придете вы или нет. Неудачники.
        Она развернулась и, сердито шаркая по цементу, зашагала прочь в своем сарафанчике и блестящих сандалиях. Но меня совершенно не волновало, что она думает.


        Тем временем жара начала представлять для людей опасность. На дворе стоял только апрель, а нас уже попросили оставаться в помещении, если солнце светило больше двадцати пяти часов подряд. Метеорологи регулярно фиксировали новые температурные рекорды.
        При этом иногда погода резко менялась в противоположную сторону. Одним темным утром я увидела чудесную картину.

        - Черт знает что такое,  - сказала мама, кутаясь в зеленый домашний халат.
        Я посмотрела в окно и поняла, что выпал снег.
        В Калифорнии. На уровне моря. В разгар весны.
        Пока мы спали, снег лег на землю слоем в двенадцать сантиметров - и продолжал идти. С каждой новой ночью температура опускалась все ниже. Все сверкало, отливая в свете луны голубым: и закованные в иней машины, и припорошенные заборы, и покрытые белыми пушистыми шапками терракотовые крыши. Подъездные дорожки казались только что вымощенными. За ночь искусственные лужайки полностью скрылись под гладким, чистым, сливочно-белым покрывалом. Вся наша улица блестела.
        Сет появился на моем крыльце в красной горнолыжной куртке, которую я видела впервые, и в черной вязаной шапочке набекрень. На его плечах таяли снежинки.

        - Пошли кататься с горы,  - предложил он. В руках Сет сжимал захваченную из дома короткую синюю доску для серфинга.
        Я мигом схватила куртку и вышла на заснеженную улицу.

        - Подожди! Не знаю, стоит ли тебе идти гулять,  - окликнула меня мама с порога.

        - Хелен, это просто снег,  - сказал папа.
        Дети пляжа и солнца, мы не знали всех тонкостей обращения со снегом. Я ни разу его не видела и даже не подозревала, что поначалу он такой мягкий, что он легко утаптывается и неподражаемо хрустит. Я и не представляла, как он приглушает и смягчает все звуки.
        В наших гаражах не нашлось ни снегоуборочных лопат, ни снежных ветродуев. Ни один автовладелец не запасся зимней резиной. Ближайшая снегоуборочная техника находилась в горах, в двухстах километров от нас. Естественно, нас завалило по самую макушку. Занятия в школе отменили, папе дали выходной. Нам ничего не оставалось, как начать лепить ангелов и снеговиков и кататься с холмов и любых других возвышенностей. Все соседские дети высыпали на улицу. Снежинки падали нам на языки и ресницы, таяли в ладонях. Мы наблюдали за реакцией Тони. Как любой южнокалифорнийский кот, он никогда не сталкивался со снегом, но мгновенно возненавидел его, с отвращением отряхнул с лап и спрятался в доме.
        Глядя на Тони, даже папа расхохотался - наверное, впервые с тех пор, как пропал дедушка. Теперь он все выходные разъезжал по колониям реального времени в поисках отца. Зачастую посещение одной колонии влекло за собой визит в следующую, расположенную еще дальше в пустыне или, наоборот, где-нибудь в горах. В нашем штате этих поселений уже насчитывались десятки. Папа повсюду раздавал листовки с сообщением о пропавшем человеке. За шесть недель не появилось никаких новостей. У меня в голове не укладывалось, почему дедушка за все это время ни разу не позвонил. Я начала подозревать, что с ним произошло что-то неладное, но опасений своих старалась не высказывать.

        - Надеюсь, он видит это, где бы ни был,  - сказал папа, нагибаясь, чтобы дотронуться до снега.
        Он сделал снежок и кинул его в мою сторону. А потом помог нам с Сетом слепить во дворе снеговика.
        Конечно, через пару дней солнце вернется, и весь снег растает. Но сейчас, сегодня, в нашем мире царила красота.
        Только мамино настроение в то утро внушало мне смутную тревогу.

        - Все это неправильно. Мы же в Калифорнии. Это неправильно,  - повторяла она. Ее голос почти заглушали крики играющих на улице детей. Она даже не вышла из дома, чтобы прикоснуться к снегу.

30

        Однажды с неба раздался странный звук: что-то шелестело, словно целлофан на ветру.
        Звук пронизывал все и длился минуты три. Говорят, его слышали и даже чувствовали от Мехико до Сиэтла. На небе мы ничего не увидели. Того, что кружило в тот день в атмосфере, человеческий глаз не замечал.
        Раздвигая мглу, на горизонте появился струящийся поток зеленого света. Он напоминал движущиеся языки пламени, и его зафиксировали тысячи камер. Сразу же после этого отказали навигационные системы. Несколько спутников погасли. А у мамы случился сильнейший приступ: она не могла удержать равновесие и скользила по кухонному полу, как по палубе корабля в шторм. Ей ни на минуту не удавалось встать ровно.
        После возвращения солнца появились новости: что-то происходило с магнитным полем Земли.


        Во времена замедления мы очень мало знали о динамо-эффекте. Он представлял собой изящную математическую догадку - скорее теоретическую, чем практическую, балансирующую в качестве связующего звена между наукой и абстрактной верой. Непроверенная, да и не поддающаяся проверке, динамо-теория заключалась в том, что магнитное поле каким-то образом зависит от равномерного вращения Земли вокруг своей оси.
        Миллионы лет магнитное поле защищало Землю от солнечной радиации, но на восьмой месяц замедления оно начало истончаться. Над западной половиной континента открылась обширная брешь - так называемая «североамериканская аномалия».
        Конечно, я и раньше слышала слово «радиация». Но если бы за день до случившегося меня спросили о его значении, я бы начала припоминать историю, атомную бомбу и войны прошлого столетия.
        Теперь же нам сообщили, что радиация проникает в верхние слои атмосферы. Летательные аппараты и спутники изменяли свои маршруты. Правительство уверяло, что воздействие радиации на людей минимально, но тем не менее рекомендовало избегать солнечных лучей - просто на всякий случай. Для определения истинного ущерба понадобилось время.
        Когда сутки выросли до шестидесяти часов, парки аттракционов и уличные ярмарки стали закрываться на светлое время суток. Несколько спортивных мероприятий отменили или перенесли на закрытые стадионы. Индустриальные теплицы спрятали под тентами. Радиация могла убить клетки растений так же легко, как наши. Отныне зерновые культуры выращивались исключительно при искусственном освещении.
        Конечно, мы надеялись, что это временно. Официальные лица в один голос твердили заученную фразу о необходимости «превентивной осторожности». Много позже я поняла, что этот сдвиг был не очередным удивительным феноменом, а последним решающим шагом в пропасть.
        Мои родители отнеслись к предупреждениям серьезно. И школы тоже. Теперь мои дневные перемещения свелись к поездкам в школьном автобусе, снабженном тонированными стеклами. Шторы никогда уже не раздвигались. Все планы откладывались до темноты. Всякий раз, когда небо светлело, мы спешили по домам и захлопывали двери перед солнечной радиацией.
        Чтобы возместить нехватку солнечного света в организме, мы глотали витамин Д в таблетках. Мы затаились и пережидали опасность.
        Светлые отрезки времени тянулись медленно и уныло. Мама, кроме школы, никуда меня не отпускала. Я очень мало виделась с Сетом. В основном я сидела в своей комнате и торопила приход освободительного сумрака.
        В тот период закаты, когда бы они ни наступали, стали для меня явлением огромной важности. Спустя несколько минут после захода солнца раздавался стук в дверь, и на пороге появлялся Сет.

        - Привет,  - говорил он.

        - Привет,  - отвечала я и приглашала его в дом.


        Темные дни мы всегда проводили вместе.
        Я не видела Сильвию уже несколько недель. Ее шторы постоянно были плотно задернуты. Что за ними происходило, я не могла узнать даже при помощи телескопа. Как и у всех соседей, ее розовые кусты высохли, но она и пальцем о палец не ударила, чтобы убрать их останки. Скелеты кустов продолжали торчать вдоль подъездной дорожки. К лужайке Сильвия тоже больше не прикасалась - несмотря на то, что все соседи уже привели в порядок свои газоны. Искусственный дерн вокруг ее дома так и не появился. Казалось, что Сильвия вообще перестала выходить на улицу. Следы граффити наспех замазали коричневой краской, ее банка так и стояла у белого гаража. В крыше по-прежнему зияла дыра, прикрытая лишь трепещущим на ветру куском пластика.
        Дети начали сочиняли про Сильвию страшные истории. Они перебегали на другую сторону улицы, чтобы не проходить мимо ее дома. Малыши подзадоривали друг друга, чтобы позвонить ей в дверь, но смельчаков не находилось. Однажды я видела парочку Свидетелей Иеговы, которые присматривались к дому Сильвии с боковой дорожки. Но постучать они тоже не решились и ушли, видимо, предпочитая приберечь свои откровения для себя. Если мой отец и переступал порог ее дома, я об этом ничего не знала. По моим наблюдениям, к Сильвии никто не заходил. И, кажется, не выходил.

        - Может, она выбирается на улицу в белые ночи, когда все остальные спят?  - предположил Сет.
        Развалившись на маленьких диванчиках в его гостиной, мы ели мороженое из металлических пиал и наслаждались последними часами темноты. В окнах виднелись радужные блики: из-за изменений магнитного поля северное сияние сместилось почти к экватору. У этого эффекта уже появилось название - «срединное сияние».

        - Может быть,  - согласилась я.

        - Я бы на ее месте так и делал,  - продолжил Сет.

        - А вдруг она переехала?
        Сет обдумал эту версию, постукивая ложкой по передним зубам.

        - Без тачки?  - наконец спросил он.
        Впридачу к этому обстоятельству мы заметили, что газеты не успевают накапливаться у ее крыльца, и письма из почтового ящика кто-то вынимает.

        - Думаю, она все еще здесь,  - заметил Сет.
        Лампа в гостиной замигала. Это происходило все чаще и чаще - ведь обществу требовалось все больше топлива.

        - Я знаю, что нужно делать,  - произнес Сет. Он резко выпрямился и отставил мороженое на кофейный столик. Когда он поднял руку, я увидела, как мелькнула полоска его загорелого живота. Тазовые кости красиво выступали над ремнем.  - Мы пойдем на улицу посреди белой ночи и определим, живет ли она еще там.
        Как только он договорил, я поняла, что мы сделаем вылазку ближайшей ночью. Перед таким соблазном мы не могли устоять. Сильвия была представителем редчайшей породы людей - она оказалась последней сторонницей реального времени в округе.
        Я сказала маме, что переночую у Ханны. Мне становилось все легче врать.

        - Вот и прекрасно. Я знала, что у вас с Ханной все наладится,  - сонно ответила мама по телефону.
        По паузам между словами я поняла, что она как раз приходит в себя после очередного приступа дурноты. Если бы она хорошо себя чувствовала, то ни за что бы мне не поверила, ведь я не общалась с Ханной уже несколько месяцев.

        - Только, пожалуйста, не выходи на солнце,  - попросила она.

        - Конечно, обещаю,  - ответила я.


        Но той ночью мы не прислушались к ее совету.
        Весь вечер мы с Сетом провели у бассейна, наблюдая, как карабкается по холмам солнце. Я уже несколько недель не видела его лучей. Раньше мы такого удовольствия от рассветов не получали. Теперь они стали редкими и к тому же запретными, и мы лакомились ими, словно небесной манной с химическим привкусом света.
        Папа Сета пришел около девяти. Направляясь в спальню, он сказал, что мне, наверное, пора домой.

        - Она уже уходит,  - успокоил его Сет.
        Я закивала. Папа Сета, стоявший в дверном проеме, почесал бороду. Он выглядел изможденным.

        - Ну, тогда спокойной ночи,  - попрощался он и скрылся в спальне.
        Но я никуда не ушла.
        Вместо этого мы с Сетом разлеглись в шезлонгах и стали ждать, пока солнце коснется нашей кожи. Когда это случилось, мы нагрелись до умопомрачения, а потом, едва не теряя сознание от жары, отползли в тень.
        Потом я узнала, что для детей радиация опаснее, чем для взрослых. Организм ребенка меньше, он еще продолжает расти. Пораженные клетки получают больше времени для того, чтобы превратиться в раковые. Мозг тоже еще находится в процессе развития. Определенные его участки не сформированы - в частности, фронтальная кора головного мозга, которая отвечает за принятие решений, за их дальновидность и оценку последствии.
        Во многих семьях в нашем районе состояние больных ухудшалось. Множились случаи недомоганий, связанные с земным притяжением. Перспективы на будущее становились все страшнее. Но мы с Сетом чувствовали себя хорошо, и даже лучше, чем просто хорошо. Иногда смерть лишь подтверждает мощь жизни. А угасание становится новым источником энергии. Нам, юным и голодным, казалось, что силы и здоровье у нас с каждым днем только прибывают.
        В полночь мы вышли из дома. Стояла радиоактивная ночь. Она запомнилась мне особенно яркой, хотя вряд ли это соответствовало действительности, ведь человеческий глаз не видит радиацию.
        На севере, в пятистах километрах от нас, горел Йосемит. Сухие деревья легко воспламеняются. Дым сносило на юг. Он истончался до белесого тумана и, придавая небу новый оттенок, делал свет более рассеянным.
        На улицах царили безмолвие и неподвижность. Окна всех домов были занавешены шторами от солнца. Только мы вдвоем бодрствовали в столь позднее время и, пренебрегая дорожками, гуляли прямо посреди проезжей части. Эпоха автомобилей словно закончилась.

        - Мы сейчас можем делать все, что захотим,  - прошептал Сет и опустился на колени посреди мостовой. Потом он лег на спину и подставил лицо полночному солнцу. Я легла на землю рядом с ним. Сквозь копну волос я чувствовала кожей затылка горячий асфальт.

        - Закрой глаза,  - сказал он тихо. Я подчинилась.
        Несколько долгих минут мы, ослепшие и беззащитные, пролежали на улице. Резкий запах дорожного покрытия напоминал о романтических приключениях с легким привкусом опасности. Неожиданный шорох испугал нас. Я резко открыла глаза - по дороге пробежала кошка.
        Мы миновали пыльную, пустую автобусную остановку, торговый центр с закрытыми на ночь магазинами. Потом пересекли самую тихую парковку на планете - на ней вообще не оказалось машин. Мы представляли себя пришельцами и вслух гадали, для чего устроена эта широкая открытая площадка, зачем на ней нарисованы ряды заштрихованных линий?
        Затем мы скатились с пригорка и свернули на мою улицу. Ранние лучи удлиняли наши бегущие тени.
        Вскоре мы оказались у дома Сильвии. Папа той ночью дежурил, а мама спала или мучилась бессонницей дома, прямо через дорогу. Я вдруг испугалась, как бы нас кто не заметил. Мы спрятались за припаркованной машиной.
        Вблизи я снова увидела замазанную краской надпись на гараже Сильвии. Неуклюже выведенные буквы продолжали вопить: «Вали на хрен отсюда!» Мне стало интересно, как дом теперь выглядит изнутри. Вынесли сломанное пианино или оставили на прежнем месте? Я представила себе руины: просевшие полы, обвалившиеся полки, макраме, сто лет назад стершееся до ниток. Тишину нарушало только слабое жужжание электропроводов над крышей.
        Мы заметили, что боковые ворота Сильвии открыты. Сквозь них виднелся шипастый сухой куст на заднем дворе.

        - Давай зайдем,  - шепнул Сет.
        И прежде, чем я успела возразить, он бросился в ворота. Как красиво озарял его яркий свет, когда он проскользнул мимо оштукатуренной стены, обернулся, прищурился и помахал мне рукой! Естественно, я последовала за ним. Добежав до дома Сильвии, мы беззвучно расхохотались. Наши плечи дрожали, мы старались унять дыхание. Мы были детьми, на дворе стояло лето. Мы нарушали закон и почти любили друг друга.
        Мы попытались заглянуть в окно, но его закрывали шторы. Никаких признаков присутствия Сильвии не наблюдалось.
        И потом, естественные сутки выросли к тому моменту до шестидесяти часов: два дня мрака и два - солнца. Если бы Сильвия продолжала тут жить, она физически не смогла бы проспать весь темный период или продержаться на ногах весь световой день. Но мы хотели удостовериться в этом наверняка. Нам хотелось узнать все, что только можно было.
        Мы боялись прождать во дворе несколько часов и так и не увидеть ее. Но неожиданно боковая дверь распахнулась, и Сильвия - худая, как всегда, босая, в оранжевом льняном платье - вышла во двор. Мы спрятались за мусорными баками и стали наблюдать, как она идет к подъездной дорожке. При этом она так настороженно оглядывалась, словно что-то украла. В руках у нее были две заклеенные скотчем картонные коробки. Сильвия поставила их на мостовую и пошла обратно в дом.

        - Значит, она и правда все это время оставалась здесь,  - шепнула я.
        Сет кивнул и приложил палец к губам.
        Сильвия появилась с двумя новыми коробками и опять направилась на улицу. На некоторое время она пропала из нашего поля зрения, зато мы услышали звон ключей и звук открывающегося, а потом закрывающегося багажника.
        Внезапно Сет еле слышно закашлялся. Зажав рот ладонью, он пытался сдержаться, но сдавленные звуки вырвались на свободу как раз в тот момент, когда Сильвия возвращалась во двор. Она бросила взгляд в нашу сторону.

        - Боже мой, как вы меня напугали! Что вы тут делаете?  - сказала она, прижимая руку к груди.
        Мы встали, но ничего не ответили. Нас застукали на месте преступления.
        Сильвия взглянула на боковую дверь. Ее движения, раньше такие грациозные и плавные, вдруг стали резкими. 'Теперь она как-то судорожно сжимала руки и закусывала нижнюю губу.

        - Ну?  - переспросила она.
        Мы молчали.

        - Быстро отправляйтесь по домам. Немедленно, продолжила Сильвия.
        Я никогда раньше не слышала, чтобы она говорила таким тоном. Во время занятий она обнаруживала бездонные запасы терпения.

        - Вам здесь нечего делать!  - повторила она.
        Мы услышали, как за ее спиной скрипнула дверь. Сильвия закрыла глаза.
        Это был он. Мой отец. В каждой руке он держал по коричневому чемодану.
        Наверное, мне не стоило удивляться, что мой отец оказался на пороге ее дома, но я все равно удивилась. Он увидел нас и остановился. До меня донесся его быстрый, глубокий вздох. Затем он поставил чемоданы на асфальт.

        - Что вы тут делаете?  - спросил он, посмотрев сперва на Сета, потом на меня. Из нагрудного кармана его рубашки свисали солнечные очки.
        Я стояла неподвижно и молчала.

        - Я думал, ты у Ханны,  - сказал папа.
        Он хотел что-то добавить, но Сет прервал его:

        - А она думала, что вы на работе!
        Сет весь кипел, готовый к бою.

        - Смени, пожалуйста, тон. И вообще, я обращаюсь к Джулии,  - ответил папа.
        Неожиданно он заметил открытые ворота и явно встревожился: если мама проснется и выглянет на улицу, то заметит нас во дворе.

        - Черт,  - сказал он.
        Тогда я впервые заметила отличие между отцом и мужчиной. Сейчас перед нами находился именно растерянный мужчина. Даже сторонний наблюдатель заметил бы обычный человеческий гнев в той стремительности, с которой отец кинулся закрывать ворота.

        - Ты куда-то уезжаешь?  - спросила я.

        - Нет, никуда,  - ответил папа. Но стоящие на земле чемоданы красноречиво опровергали его слова.

        - Скажи мне правду,  - попросила я.
        Сильвия постепенно отходила от нас все дальше и дальше. Как-то незаметно она оказалась уже у двери.

        - Я хочу, чтобы ты прямо сейчас пошла домой,  - сказал отец и указал на наш грустный дом, который виднелся над забором. Его непритязательная штукатурка почти сияла на солнце.

        - Нет,  - просто ответила я.
        Сильвия скрылась внутри дома. Я услышала, как она запирает дверь.

        - Сию минуту,  - повторил папа.
        Но я не сдвинулась с места. То ли из-за Сета, то ли из-за солнца. Говорят, солнечный свет возбуждает нас гораздо сильнее, чем темнота.

        - Я не пойду домой,  - отрезала я.
        Сет схватил меня за руку и сказал:

        - Он не может заставить тебя. Или ты обо всем расскажешь маме.
        На папином лице отобразилась злость. Злость и недоверие.

        - Мы с твоей мамой уже все обсудили,  - заметил он.

        - Я тебе не верю,  - ответила я и заплакала. Рука Сета лежала на моем плече.

        - Если не хочешь возвращаться домой, иди хотя бы к Сету.
        Папин тон стал просительным. Он впервые так со мной; разговаривал.

        - Пожалуйста, послушай меня. Сейчас опасно выходить на улицу, тебе нельзя находиться на солнце.
        В конце концов, после долгих уговоров, мы согласились уйти, хотя отказались от папиного предложения подвезти нас. Он все равно поехал за нами на машине. Дорогой я думала о том, что соприкоснулась со взрослым миром, со странной драмой, которая возможна только глубокой ночью.
        Когда мы добрели до дома Сета, папа сказал:

        - Я не скажу маме, что ты наврала про Ханну,  - он помолчал. Несколько секунд слышалось только урчание мотора.  - Хорошо?

        - Из нас двоих врун - ты,  - ответила я.

        - Джулия,  - снова окликнул он меня, но я больше не хотела с ним разговаривать. Когда мы теперь увидимся, я даже не представляла.
        Взявшись за руки, мы с Сетом прошли по пыльному пространству, некогда называвшемуся лужайкой, поднялись по ступенькам и тихо, чтобы не разбудить его отца, зашли в дом.
        Потом немного посидели на диванчиках в гостиной. Из-под опущенных штор пробивался мягкий свет. Было уже поздно, около двух.

        - Тебе надо сказать маме,  - сказал Сет, зевнул и лег на ковер.
        Я растянулась на диване и уставилась в потолок. Прошло несколько минут. Где-то капала вода. Гудел холодильник. Солнце снаружи жгло землю.

        - Она сама все равно узнает,  - ответила я.
        Я взглянула на Сета: он уже уснул, свернувшись калачиком на полу прямо в майке и шортах. Его сонное дыхание меня успокаивало. Я смотрела, как вздрагивают его закрытые веки. Но мне хотелось не только находиться рядом с ним. Я мечтала видеть его сны и путешествовать в них вместе с ним.

31

        И только на следующее утро мы увидели на себе ожоги. Таких сильных ожогов мы не получали никогда в жизни.
        Нас била лихорадка, мучила жажда. Вся кожа покраснела. От боли мы не могли согнуть колени и повернуть голову. Сет бросился в ванную, и его вырвало. До сих пор помню, как он вернулся в гостиную и, продолжая надсадно кашлять, рухнул на диван. На глазах у него выступили слезы. А еще я увидела в них страх.
        Когда я приплелась домой, мама пришла в ужас. С моих щек уже начали слезать лоскутки белой кожи.

        - Боже, я же просила тебя не выходить на солнце!  - воскликнула она.
        В тот день, благодаря моему ожогу, мама словно забыла о своей болезни. Она долго протирала мне лицо соком алоэ. Прикосновения ее пальцев, мучительные, но целебные, превращали меня в маленькую девочку.

        - Кому принадлежала идея, тебе или Ханне? И куда, черт побери, смотрели ее родители?
        Я не могла поднять на маму глаз.

        - Отец осмотрит тебя, как только вернется,  - сказала она. В свете лампы я видела снегопад из крошечных хлопьев моей кожи, который сыпался с ее рук.  - Он придет с работы через час.
        Я надеялась, что она окажется права, хотя помнила о том, что случилось ночью. Произошел какой-то последний толчок, приведший к сбору двух чемоданов и их погрузке в багажник автомобиля Сильвии. Возможно, папа с Сильвией уже доехали до Невады или побережья Калифорнии. Я держала язык за зубами и гадала, чем же все кончится.
        Мама наклонилась, разглядывая мои щеки. Вблизи она выглядела еще старше, чем всегда. Морщины вокруг глаз углубились, теперь ее лицо напоминало засохшие цветочные лепестки, которые мы с Сетом собирали весной.
        Она перевернула меня на живот, закатала на спине майку и увидела простой белый спортивный лифчик, который я купила тайком от родителей. Я закрыла глаза и приготовилась выслушать ее комментарии. Но мама ничего не сказала. Она только вздыхала и рассматривала мою кожу.

        - Боже мой, ты что, без майки гуляла?
        На самом деле хитрое солнце просто сумело обжечь нас сквозь одежду.


        Тем же утром к дому Сильвии подъехал мебельный грузовик. Сквозь шторы я видела, как грузчики таскают по пыльной лужайке ящик за ящиком. Они погрузили напольные лампы, вязаные коврики из грубой шерсти, две корзины пряжи, многометровое макраме. Затем последовала мебель: простой обеденный стол, коричневый вельветовый диван, пара мягких кресел, остов кровати, птичья клетка. Погрузка шла все утро, но сама Сильвия не показывалась. Ее машина исчезла. На подъездной дорожке подсыхало масляное пятно.
        Через некоторое время уехал и грузовик.
        Время приблизилось к полудню, затем наступил первый час. Папа не появлялся.
        Мама безуспешно пыталась ему дозвониться.

        - Его смена уже должна была закончиться,  - сказала она.
        Внешне я хранила спокойствие, но внутри, как грозовая туча, зрела уверенность: папа не вернется. Осознание этого факта влекло за собой осознание и других вещей: любовь проходит, люди умирают, время летит, эпохи сменяют друг друга.
        Около половины первого снова начались перебои с электричеством. Спустя несколько минут свет погас.

        - Черт, только этого не хватало,  - сказала мама.
        Все окна в доме были занавешены черными светоотталкивающими шторами, но немного солнца все равно проникало внутрь, и на кухне воцарилась полутьма. Мы сидели и переживали, как женщины в стародавние времена. Мама зажгла свечи.
        Я потерла лицо тыльными сторонами ладоней. Мелкие хлопья обожженной кожи спланировали на пол.

        - Не надо, только хуже будет,  - остановила меня мама.
        Вскоре после отключения электричества начали завывать кошки. Никогда не слышала, чтобы они так волновались. Хлоя мяукала в пустоту, шерсть у нее на холке встала дыбом. Тони, навострив уши, метался по кухне и рычал. Когда я попыталась до него дотронуться, он зашипел.
        Потом залаяли соседские собаки. Их вой доносился отовсюду, он нарастал, как морской прибой. Вниз по улице, гремя привязанной к ошейнику цепью, пробежал Большой Дейн. На окрестных фермах бунтовал крупный рогатый скот, лошади перепрыгивали через изгороди загонов.
        А люди ничего не чувствовали. Небо оставалось голубым и безмятежным.
        Мы попробовали включить радио, но ни на одной частоте ничего не ловилось - из динамиков слышался один треск. Позже мы узнали причину, в ретроспективе выглядевшую очевидной: произошла первая солнечная буря, вызванная сдвигом магнитного поля.
        Мама снова попыталась дозвониться до папы, но безрезультатно.
        Мяуканье Хлои становилось все печальнее, она выводила одну нескончаемую дрожащую ноту. Мама заперла ее в комнате для гостей и закрыла все окна, чтобы не слышать шума.
        Затем она снова набрала папин номер. Включилась переадресация на почтовый ящик.

        - Да где же он?
        Думаю, она понимала, что отец запаздывает не просто так. Что-то изменилось, и мама это чувствовала.

        - Не сажай батарейку,  - посоветовала я.
        Я видела, что она с трудом сдерживает слезы.
        Прошел час, другой. От папы - ни звука. Мама позвонила в больницу. Там его не оказалось.
        Она снова набрала его мобильный. Помню, как попискивали кнопки телефона - снова и снова, все настойчивей и настойчивей, словно слабые позывные, не доходящие до исчезнувшей цели.
        До начала замедления никто и подумать не мог, что мой отец принадлежит к числу мужчин, которые бросают жену и ребенка. Он никогда ничего не скрывал, занимался своим делом и каждую ночь возвращался домой. Он преодолевал все проблемы и вовремя платил по счетам.
        Ученые уделяли много внимания изучению физических проявлений синдрома, но он сопровождался также и тонкими изменениями в психике. По неясным причинам замедление или его эффекты влияли порой на духовный мир человека, нарушая хрупкий баланс между страстями и способностью к их подавлению.

32

        А тем временем в пятидесяти километрах от нас разыгралась еще одна драма. И все из-за золотистого ретривера. Хотя, пожалуй, можно сказать, что эта история уходит корнями в прошлое и началась шестьдесят лет назад - в 1961 году. Тогда американцы получили первые инструкции по возведению дворовых бомбоубежищ. В те времена все знали, сколько сантиметров цемента могут защитить человека от радиоактивных осадков.
        Но события того дня были связаны, прежде всего, с золотистым ретривером. Как и прочие животные в округе, этот пес испугался солнечной бури. Не сумев побороть страх, он перепрыгнул через ограду своего двора и побежал, куда глаза глядят.
        Пес галопом промчался по десяти кварталам - мимо автострад, пней и пластиковых муляжей лужаек. Затем он оказался в новом поселке, который возводился по плану уже в эпоху замедления и стремился выглядеть максимально естественно. Склоны холма пустовали без растений, и из домов беспрепятственно открывался вид на далекий океан. В итоге ретривер поднялся на холм и наткнулся на частную территорию за пределами новостроек. Когда-то этот участок высохшей почвы принадлежал моему дедушке. Хозяева обнаружили своего питомца за дедушкиной поленницей, в тот момент, когда он раскапывал какой-то металлический щит, наполовину утонувший в пыли. Выяснилось, что это потайная дверь, плотно прилегающая к поверхности земли.


        Хозяева пса вызвали полицию.
        Некоторые утверждают, что самое радостное чувство - это любовь, чистая форма блаженства. Но это не так. Самое радостное чувство - облегчение.
        Помню, каким ликующим голосом мама позвала меня с первого этажа.

        - Нашелся, нашелся!  - восклицала она.
        Все наше будущее изменил звук мотора папиной машины на подъездной дорожке.

        - Простите, никак не мог дозвониться,  - сказал он, размахивая телефоном.
        Позже мы узнали, что солнечная буря вызвала сбой сотовой связи. В тот день миллионы отчаянных звонков повисли в пространстве, так и не достигнув абонентов.

        - Где ты пропадал?  - спросила мама.
        Но меня это уже не интересовало. Он вернулся домой, он был с нами. В одну секунду я простила ему все.
        Из-за этого я не сразу заметила, какое горе выражалось на его лице. А ведь могла бы вспомнить, что беда всегда приходит неожиданно. Папа задержался в тот день по уважительной причине. Он ездил к дедушке.


        За поленницей, где раньше цвели анемоны, лежала плоская, проржавевшая, старая подъемная дверь. Она служила входом в подземное убежище, построенное дедушкой шестьдесят лет назад на случай атомной войны.
        Я ничего не знала о бункере. Папа что-то слышал в детстве, но не мог даже вспомнить его точное местоположение во дворе. Как он признавался потом, он не сомневался, что убежище завалило много лет назад. Оказывается, за несколько месяцев до исчезновения дедушка тайно переоборудовал его для защиты от опасностей нового времени.
        Оно представляло собой помещение три на четыре метра с тридцатисантиметровыми цементными стенами. Внутри хранились коробки с бутылками воды, горы консервов, два дробовика, радиоприемник, четыре спальника и раскладушки для каждого из нас. Еще там стояли несколько ящиков моих любимых батончиков мюсли с ореховой пастой. В бункере обнаружились многие пропавшие из дома вещи. В углу лежали обувные коробки с фотографиями, драгоценностями и золотыми слитками, которые он упаковывал при мне в столовой. На стене висел двухгодичный календарь. Это убежище предназначалось для пережидания социальных пертурбаций и последующего хаоса, причем для нас четверых. Получается, дедушка и не собирался порывать с жизнью.
        На полу валялось содержимое последней дедушкиной ноши: колода карт, старая игра
«монополия» и шахматная доска с фигурами. Все лежало на цементном полу рядом с криво упавшей деревянной стремянкой. Согласно полицейскому отчету, здесь же нашли и тело дедушки.
        Дед никогда не жаловался на здоровье, но когда я услышала о его смерти, то сразу вспомнила, какой тонкой в последнее время стала его кожа, как часто и легко сочилась сквозь нее кровь.
        Я много размышляла о причинах и следствиях, о том, какое место заняло падение стремянки в цепочке событий.
        А если бы пол бункера вместо цемента покрывал ковер? А если бы производитель стремянок снабдил их ножки резиновыми набалдашниками для большей устойчивости? Может, тогда она не заскользила бы по полу с такой быстротой. Если бы Советский Союз не разместил ядерные ракеты на Кубе в шестьдесят втором, дедушка не стал бы строить бункер. Если бы Земля продолжала вращаться вокруг своей оси в обычном ритме, он бы не начал перестраивать его. Ночи напролет я представляла себе сотни обстоятельств, которые могли предотвратить дедушкину смерть. Но как только стремянка зашаталась, круг возможных вариантов сузился: он ударился головой о цемент, венозная кровь прилила к голове, сердце остановилось, и дедушка покинул этот мир.
        Позже определили, что он умер именно два месяца назад - в день своего исчезновения и моего рождения. В момент падения на нем были серые брюки, кожаные ботинки и вельветовая спортивная куртка. Дедушка нарядился, чтобы поехать с нами на ужин. Полиция утверждала, что он полез в убежище примерно за час до нашего приезда. Видимо, собирался отнести туда последнюю партию необходимых вещей - свои любимые настольные игры. В его нагрудном кармане обнаружили голубой конверт с моим именем, написанным дрожащим дедушкиным почерком. Внутри оказались поздравительная открытка и двадцатидолларовая купюра. В открытке он поздравлял меня с днем рождения и благословлял.

33

        В наших краях дожди бывают редко, но в день дедушкиных похорон шел дождь. Службу отправили в прохладной безопасной темноте. Я никогда не видела отца таким молчаливым и сосредоточенным, как на кладбище. Мама тихо плакала. Дождевые капли стекали по крышке черного гроба и поблескивали под прожекторами. Я никак не могла поверить в то, что дедушка лежит в нем мертвый. В ушах у меня до сих пор звучал его голос, а перед глазами стояло его лицо. Я впервые была на похоронах.
        Вскоре пыль превратилась в грязь, к дождю прибавился мокрый снег. Где-то на другом конце планеты светило солнце, и люди прятались от его лучей. Помню, как я зябла в теплой куртке и размышляла над разницей между совпадением и судьбой.
        Мои солнечные ожоги быстро сошли, а вот Сету пришлось промучиться несколько недель. Кожа у него на руках пузырилась и облезала. Несколько раз поднималась высокая температура. Доктора не могли определить причину жара. Сет не ходил в школу полмесяца, и каждый день после занятий я бежала к нему. Он почти не разговаривал и много спал. Прошлое вернулось ко мне, как открывшаяся старая рана - я снова сидела на переменах в библиотеке, несчастная и одинокая.
        В итоге Сет поправился, но тревога не ушла. Следы некоторых событий, случившихся в юности, остаются на всю последующую жизнь. Ученые уже предрекали волну раковых заболеваний.
        Апрель незаметно перешел в май. В мае начались землетрясения - несильные, но частые. Почти ежедневно где-то что-то содрогалось и грохотало. В том же месяце мы установили на заднем дворе вторую теплицу и повесили на окна дополнительную защиту от солнца. Мама купила висячие замки на все двери в доме. Папа обзавелся пистолетом.
        Через семь закатов наступил июнь.


        Последний учебный день запомнился мне очень спокойным. Мы не устраивали обычного праздника. Частично из-за мрака и тонкого серповидного месяца, частично из-за нового ощущения времени - точнее, ощущения того, как быстро оно ускользает. Когда мы застегивали рюкзаки и сдавали книги в библиотеку, нам вдруг показалось, что мы никогда не вернемся в эти залы. До сентября оставалось всего три месяца, но мы перестали прогнозировать будущее. В тот год мы особенно серьезно отнеслись к оформлению выпускных фотоальбомов. С каждой ручки капала ностальгия. Я не общалась с Ханной несколько месяцев, но она захотела расписаться в моем альбоме в память о том времени, когда мы дружили. Больше я ее не видела. Летом она вместе с семьей переехала в Юту.
        День пошел на убыль. Луна пропала из поля зрения. Учителя литературы объявили список книг для летнего чтения: «Скотный двор», «Том Сойер», «Дневник Анны Франк». Никогда раньше мы не получали такого удовольствия от шарканья стульев по линолеуму, от скрипа маркера по доске. Но часы тикали с обычной скоростью, и занятия завершились вовремя. Во дворе заурчали школьные автобусы, пронзая туман светом фар. Прозвенел звонок. Кто-то обнимался, кто-то плакал. А потом все разбрелись кто куда. Впервые начало каникул вызвало у нас так мало энтузиазма.


        Солнечные бури бушевали все лето. Мы с Сетом следили за ними. Физически они не ощущались, зато портили электропровода и вызывали пожары по всему миру. Радиация продолжала просачиваться в атмосферу. О ней напоминали буйные радуги полярного сияния, появлявшиеся на небе каждый раз перед наступлением темноты. В любой момент могло отключиться электричество. Волны магнитных частиц нарушали движение тока, поэтому мы всегда держали наготове свечи и фонарики.
        И продолжали избегать солнца.
        Большая часть информации, звучавшей из уст ученых, оставалась для нас непонятной, но какие-то вещи мы видели своими глазами. Именно эти солнечные бури, что терзали отныне наши небеса, когда-то погубили океаны и атмосферу Марса.
        Один представитель научного мира сказал:

        - Мы и раньше наблюдали аналогичные эффекты магнитного поля, но в таком масштабе - никогда. Подобная ситуация, по идее, должна была сложиться лишь через несколько тысяч лет.
        Выводы исследователей иногда доходили до поэзии. Фантазии зашкаливали. Кое-кто утверждал, что в процесс включилась третья, до сих пор не известная сила.

        - То, что мы наблюдаем, опрокидывает все наши представления о физических законах,
        - заявил один ученый.
        Мамина болезнь то отступала, то возвращалась. Она заметила, что приближению приступа дурноты предшествует слабый металлический привкус во рту. Но врачи не могли объяснить и этот симптом.
        Я видела, что папа стал проявлять к ней гораздо больше нежности и заботы. Я ощущала, что связь между родителями укрепилась, что их объединяет какая-то новая близость. По непонятной мне причине что-то изменилось. В то лето я тайком наблюдала за ними со стороны. В школе нам рассказывали, что астрономы иногда находят далекие планеты, вслепую измеряя их массу по изменению падающего на них света звезд. О чем-то мне говорила папина рука на мамином плече, о чем-то - мягкий тембр его голоса. Иногда маме удавалось выйти из очередного приступа в веселом расположении духа, и тогда, пока родители потягивали пиво, мы играли с ними в
«монополию» или китайские шашки. Один раз она не болела целую неделю, и каждый вечер они с папой засиживались допоздна, тихо разговаривая и смеясь. Помню, с какой убежденностью папа говорил: «Вот видишь? Ты обязательно поправишься». Чем больше проходило времени, тем меньше я что-либо понимала в их отношениях. Но о главном я догадалась: набалдашники ножек стремянки в дедушкином бомбоубежище сыграли решающую роль в судьбе родительского брака. Я так и не узнала точную хронологию событий или решений, не узнала, собирался ли папа в тот день уехать вместе с Сильвией. Знаю только, что он этого не сделал.


        Сильвию я больше никогда не встречала. Не знаю, виделись ли они с отцом. Иногда тем летом, да и потом, я слышала, как поздними вечерами он говорил с кем-то по телефону. Но с кем и о чем - мне неизвестно.
        Когда он оставался дома, то подолгу перебирал дедушкины вещи. Его старинные дубовые часы теперь тикали в нашей гостиной. Крошечные бабушкины ложки украсили лимонно-желтую стену в кухне. А детские сапожки, подкованные серебром восемьдесят лет назад, поселились на полке в гостиной.
        Отец никогда не говорил о Сильвии прямо. Тем летом мы старались делать вид, что некоторые события просто не происходили. Человеческий разум - могучая сила, а два человеческих разума - в особенности.
        Где-то в июне в наш почтовый ящик опустили полицейский отчет по маминому делу. В нем наверняка содержалась информация о судьбе того погибшего пешехода. Я успела лишь краем глаза увидеть документ - папа быстро скомкал его и бросил в камин к газетам для растопки. Мы словно научились совершать воображаемое путешествие в то время, где правила хронологии и согласования, действия и противодействия отличались большей расплывчатостью и меньшей четкостью. Но однажды папа все-таки упомянул о Сильвии.
        Стояла ясная ночь, в небе висела почти полная луна. Мы с папой отправились на прогулку до начальной школы, где по его предложению решили покидать мяч на поле.

        - По-моему, ты не все понимаешь,  - сказал он дорогой. Мы брели в свете фонарей. Я испугалась продолжения разговора.

        - Знаешь, в чем заключается парадокс?  - спросил папа.
        Он сделал паузу и потер лоб. Силуэты крыш поблескивали на фоне темного неба.

        - Не думаю,  - ответила я.
        Я крепко сжала озябшие руки в кулаки и спрятала их в рукава куртки. Наше дыхание на воздухе превращалось в пар. Я никак не могла привыкнуть к холоду долгого мрака.

        - Парадокс заключается в том, что иногда правы обе стороны.
        Папа поднял голову к небу. На его затылке виднелась маленькая плешь. Я подумала, что время одинаково безжалостно ко всем и ко всему.

        - Просто не забывай об этом, ладно? Не все на свете однозначно,  - добавил он.
        Мы дошли до стоянки и нашли лазейку в изгороди. Помню хруст искусственного дерна под нашими подошвами. К тому времени на улицах не осталось ни одного живого растения.
        Футбольный мяч поблескивал при всполохах полярного сияния. Папа стоял на воротах, пока я забивала голы. С течением месяцев бить по мячу в воздухе становилось все труднее: увеличивалась не гравитация, а центробежная сила. Я ощущала ногой тяжесть мяча.

        - Слышала, они нашли новую планету, похожую на Землю,  - сказал отец, когда мы двинулись обратно к дому.

        - Да ладно! А где?  - оживилась я.

        - Далеко отсюда, двадцать пять световых лет.
        По дороге проехала вереница машин, на мгновение осветив ряд пеньков перед школой.

        - Получается, нам это не поможет,  - расстроилась я.

        - Нам - нет,  - подтвердил он.
        Некоторое время мы шли молча. Я застегнула куртку до горла. Бутсы скрипели по асфальту.

        - Спорим, в этом году ты поедешь на сборы,  - сказал папа. Небо над нами рассекали зеленые и лиловые полосы.

        - Может быть,  - ответила я.
        Но думаю, мы оба знали, что никаких футбольных сборов в ближайший год не предвидится.
        Отовсюду доносился стук топоров и слышался визг циркулярных пил, режущих железо. Под землей росли сотни радиационных убежищ.
        Дни продолжали увеличиваться. К четвертому июля наши сутки достигли семидесяти двух часов.


        Темными днями того лета мы с Сетом - два бледных и все еще растущих создания - часто бродили при свете уличных фонарей. Сет снова выглядел здоровым, казалось, что с ним все в порядке. Мы по очереди катались на его скейте по окрестным холмам. Покупали конфеты в лавке, пили газировку на пляжных утесах. Дежурили около умирающих китов.
        Но однажды у него пошла носом кровь. На майку упало несколько капель.

        - Ничего страшного, иногда бывает,  - успокоил он меня, вытирая нос тыльной стороной ладони и доставая из кармана платок. Мы гуляли по берегу темного шумного океана. Сет запрокинул голову и зажал нос. Кровь быстро намочила платок.

        - Точно? Может, тебе показаться моему папе?  - предложила я.

        - Да незачем.
        Через несколько минут кровотечение остановилось. Больше я ничего странного не замечала. Сет отлично скрывал другие симптомы.
        Дом Сильвии продолжал пустовать. Во дворе стояла табличка «продается», проваленную крышу по-прежнему прикрывал пластик. Покупателей не находилось. Во время одной из прогулок мы с Сетом заглянули в окно. На полу - там, где раньше стояло пианино - темнело пятно, на ветру мягко позвякивала музыка ветра. Вот и все, что напоминало здесь о Сильвии.
        Иногда я размышляла над тем, куда она уехала. По телевизору часто показывали колонии сторонников реального времени и их жителей. Я искала Сильвию в каждом кадре, но так ни разу ее и не увидела.
        Тем же летом в Циркадии, когда отметка термометра поднялась выше пятидесяти семи градусов, в течение дня, длившегося сорок один час, практически одновременно от солнечного удара скончались три человека. Колонии в скором будущем собирались запрещать. С увеличением суток неспособность человека адаптироваться к ним становилась все более очевидной. Обещания замедлить время оставались беспочвенными. У сторонников реального времени из-за долгих периодов бодрствования началось нарушение когнитивных функций. Часть людей перешла обратно на часовое время. Среди тех, кто продолжал жить в колониях, многие начали сходить с ума. В Айдахо обнаружили целую общину, члены которой находились на грани голодной смерти. Они бредили и страдали галлюцинациями. Несмотря на то, что их кладовые ломились от консервов, они просто перестали есть.
        В то лето нехватка продовольствия стала ощущаться очень остро. Пошла волна самоубийств. Чуть ли не каждый день находили новые трупы с ядом в венах.
        Свежая еда появлялась в продаже все реже. В июле правительство запустило кампанию
«Живой сад», направленную на поддержку выращивания собственных продуктов в крытых теплицах. Повсюду распространяли наборы морозоустойчивых семян и инструкции по уходу за ними. Мы пытались вырастить морковь, но она уродилась хилой и мелкой. Ей не хватало искусственного освещения. Только грибы росли в изобилии.
        Чтобы восполнить недостаток микроэлементов, мы горстями глотали витамины. Вскоре они тоже стали дефицитом. В то лето мамина коллекция консервированной еды сильно пополнилась. Банки заняли всю столовую.
        Мы с Сетом часто представляли, каким станет мир, когда исчезнут люди. Мы слышали, что пластмасса переживет всех, и воображали, как от домов на нашей улице останутся груды труб, конструкторов «Лего», полимерной посуды «Тапперваре», пляжных ведерок, компьютерных чипов, мобильников и электробритв. Сверху будут валяться бесчисленные бутылки всех мастей, с которых в течение десятилетий станут облезать этикетки. И все эти горы пластика будут знай себе потрескивать под палящим, безжалостным и безжизненным солнцем.

        - Прикинь, сколько останется зубных щеток!  - сказал Сет.
        Однажды нас восхитил комар, прилетевший на свет лампы над крыльцом.

        - Ты только посмотри!  - воскликнул Сет, рассматривая насекомое своими большими слезящимися глазами.
        Нас поразила красота его движений, его утонченность и элегантность. Мы не сомневались в том, что это последний представитель дикой фауны на планете.
        Мы бродили по ущелью с фонариками. Украдкой смотрели на солнце из-за штор. Валялись в темноте на спине и наблюдали за полярным сиянием так, как другие дети разглядывают облака.
        Иногда мы целовались ночью, стоя на подъездной дорожке. До сих пор помню, как прижимались к моим губам его губы, помню сладкий вкус его жвачки.


        Иногда создавалось впечатление, что память изменяет нам. Я чувствовала, что забываю черты дедушки. Я не помнила, какой мама была до болезни. Мне казалось, что ее кожа сильно увяла и погрубела за последнее время, но я уже не знала, так ли это на самом деле. Звуки пианино Сильвии полностью выветрились из моей головы. Ушли ощущения солнечных лучей на лице, аромат клубники, вкус лопающегося под зубами винограда. В памяти смутно всплывало время, когда утром солнце вставало по часам, неторопливо таял туман, мягким светом начинался новый день.
        Но иногда порыв ветра или случайный запах будили во мне прошлое. И я на минуту задавалась вопросом, почему на горизонте не видно ни одного дерева. В ушах начинала звенеть тишина - и я понимала, что птицы уже не поют.
        На других континентах начался голод. Мы старались внушить себе мысль, что нам еще очень повезло.


        В августе того года служба электрокомпании перекопала нашу улицу. Из-за участившихся землетрясений понадобился ремонт. Рабочие в оранжевых жилетах с помощью пневматических отбойных молотков сняли часть асфальта, чтобы добраться до тянувшихся под землей кабелей. Через несколько часов после окончания работ они положили свежий цемент взамен разрушенного старого. Когда они уезжали, цемент еще не высох, поэтому рядом они поставили два оранжевых конуса с желтой предупредительной лентой.
        Мы с Сетом присели на корточки рядом с незастывшим цементом - у нас появилась возможность оставить свой след в истории, но мы не знали, в какие слова его облечь. Я чувствовала тепло касавшегося меня Сета. В свете фонарей мы начали обсуждать надпись.

        - Что бы мы ни написали, это сохранится надолго,  - сказал Сет, глядя на дорогу и по привычке покусывая губу. Я уже знала все его привычки. Он бросил на меня взгляд.  - Может, на всю нашу жизнь.
        На меня нахлынули грусть и предчувствие будущего горя.
        Гладкая поверхность цемента напоминала свежий снег и источала аромат морской соли. Мы так долго обдумывали текст, что цемент почти высох на открытом воздухе.
        Земля продолжала вращаться вокруг своей оси. Проходили дни, плеяды звезд проплывали по небу. Постепенно мы научились спать белыми ночами в радиационных убежищах, которые все выкопали у себя во дворах. Внутри пахло пылью и камнем. Забыть о том, что находишься под землей, никогда не удавалось.
        Лето постепенно катилось к завершению и вдруг кончилось.


        О том, что случилось потом, сохранилось много записей. Хотя я сильно сомневаюсь, что имя Сета фигурирует в каких-то отчетах, кроме моего.
        Он не мог скрывать свое состояние вечно. Однажды мы шли с пляжа домой, фонари светили нам в спину. Только начинало темнеть. Луна висела низко в небе, едва виднеясь над крышами домов.
        По дороге мы ели кислые конфеты из пакетика. Сет смотрел на звезды.

        - Если бы люди могли отправиться на Марс, ты бы полетела?  - спросил он.
        Я обожала его манеру размышлять на подобные темы.

        - Нет, наверное, я бы испугалась.

        - А я бы полетел. Мне так хочется чего-нибудь в этом роде.
        Через несколько секунд я услышала, как из его руки выпали конфеты. Я помню, как целлофановый пакетик шлепнулся об асфальт. Конфеты раскатились в разные стороны.
        Я почувствовала, как его тело привалилось к моему плечу. Затем он рухнул на землю.
        Наверное, я только тогда поняла, что мир изменился и никогда уже не будет таким, как прежде.
        Я закричала, я повторяла его имя, я смотрела в его глаза - полуприкрытые и пустые. Голова Сета перекатывалась из стороны в сторону. Тело на тротуаре билось в судорогах.
        Я преодолела бесконечное, как мне показалось, расстояние от дороги до двери ближайшего дома. Я бежала, как во сне, земля уходила у меня из-под ног. Мне до сих пор иногда снится этот сон. Я стучала в дверь обоими кулаками. Я задыхалась, умоляя о помощи появившуюся на пороге женщину. Я заразила ее своей паникой, и она завопила в трубку таким же страшным, как у меня, голосом: «Господи, мальчику стало плохо на улице!»
        В первые мгновения я испытала благодарность, но потом мне захотелось, чтобы эта женщина ушла и не наклонялась над ним вместе со мной. Сет продолжал извиваться на земле, его голова дергалась. Мои слабые руки не могли удержать его, а разум оказался еще беспомощней, чем руки. Никто не имел права смотреть на нас в эти сокровенные минуты.


        Припадок закончился, но Сет провел ту ночь в больнице. Когда он вернулся домой на следующий день, он позвонил мне и сказал то, о чем я уже догадалась:

        - Они думают, что это синдром.
        Эти слова раздавили меня своей тяжестью. Я ответила:

        - Я так и знала.
        Мы немного помолчали. Я слышала в трубке его дыхание.

        - Но я не переживаю,  - продолжил он. Я ему не поверила.  - Ведь твоя мама нередко прекрасно себя чувствует?

        - Типа того,  - согласилась я и не стала говорить, что его случай уже тогда выглядел гораздо серьезнее маминого.
        Сет начал стремительно терять силы. Вскоре он проводил большую часть времени в постели. После школы я сразу бежала к нему, и мы вместе смотрели кино, или играли в карты, или просто наблюдали за звездами из окна его комнаты.
        Однажды он предложил:

        - Давай, когда я поправлюсь, построим во дворе крепость и установим там твой телескоп.
        Разумеется, я сразу согласилась.
        У меня разрывалось сердце, когда я смотрела на его исхудавшее, изможденное лицо.
        Иногда он закрывал глаза, превозмогая внезапный приступ головной боли. У него постоянно шла носом кровь. Он все меньше говорил. Заброшенный скейт валялся в углу комнаты.
        Еще через некоторое время ему стало трудно ходить. Я чувствовала, что он ускользает, уплывает от меня, как льдина в море.
        Папа Сета не вывел кукурузу, над которой работал - ту самую, способную расти без света. Он просто сдался и закрыл лабораторию. А потом однажды осенью он решил, что им с Сетом нужно переехать в Мексику. Говорили, что там слабее радиация.
        Я хорошо помню, как Сет сообщил мне о своем отъезде:

        - Спорим, мы вернемся обратно?
        Как же я уцепилась за эту фразу.
        Еще в моей памяти сохранился день, когда они грузили багаж в грузовичок. Отец нес Сета на руках. Его ноги, когда-то сильные, а теперь тонкие и слабые, болтались в воздухе. Я помогала Сету собирать вещи. Он отдал мне свой скейт, на котором больше не мог кататься.

        - Сохрани его для меня,  - попросил Сет с пассажирского сиденья. Я плакала так горько, что не могла говорить.
        Помню, как его папа отводил взгляд, укладывая сумки в машину.

        - Это всего на несколько месяцев,  - сказал Сет и коснулся рукой моей щеки. Его кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок, но глаза по-прежнему оставались яркими и темными.  - Мы вернемся, вот увидишь.
        До сих пор вижу удаляющийся грузовичок и постепенно исчезающее лицо Сета. Я еще долго стояла на темной улице, прижимая скейт к груди, и чего-то ждала - словно существовал крохотный шанс, что машина вот-вот поменяет курс и поедет обратно. Но жизнь вокруг текла дальше.
        На следующий день Сет прислал мне короткое электронное сообщение, всего несколько драгоценных слов: «В Мексике странно и жарко. Я по тебе скучаю!»
        Я много раз перечитывала текст письма в тот день и позже. Мне казалось, что я слышу его голос.


        Еще через два дня случился крупнейший в истории сбой электроснабжения, и вся Северная Америка погрузилась во тьму. Семьдесят два часа мы жили при свете свечей и экономили запасы продуктов. По всему континенту зерновые культуры остались без искусственного освещения. Все боялись, что кончится еда. По городам и ярмаркам шныряли грабители. Впервые на моей памяти папа не пошел на работу. Мы сидели втроем, прижимаясь друг к другу, в нашем радиационном убежище. Папа закрыл двери на цепочки. Мама переживала, что нам не хватит воды, поэтому мы старались пить поменьше. Сначала мы считали часы, потом дни. В середине второй ночи вдалеке послышалась стрельба. Уснуть стало невозможно.
        Свет загорелся только на третий день.
        Но не все вернулось на круги своя. Гигантские серверы, отвечавшие за работу наших компьютерных систем, почтовых программ и большую часть сайтов, временно отключили в целях экономии электроэнергии. Электротехнику не первостепенной важности обесточили.
        Как мы все знаем, серверы так и не включили.
        Я не единственная потеряла дорогого мне человека. Стены почтовых отделений и продуктовых магазинов запестрели клочками бумаги. Вместо объявлений о пропавших питомцах на столбах появились подписанные фотографии людей. «Если вы увидите эту женщину, пожалуйста, передайте ей, что Дэниэл ее ищет». Или: «Джей Ти, если ты читаешь эти слова, вот мой номер…» Похоже, именно этот новейший способ общения стал самым эффективным после того, как оборвались миллионы связей. Только представьте себе, каково пришлось тем, кто искал любимых, затерянных среди чужих друг другу жителей планеты. Я не знала номер телефона Сета, но он дал мне почтовый адрес в Баха.
        И я начала отправлять письма туда. Много недель я писала ему каждый день.
        Может, адрес оказался неправильным, или почта работала с перебоями.
        Иногда самые печальные истории можно рассказать в двух словах: я больше никогда не видела Сета Морено.

34

        Не устаю удивляться тому, как мало мы знаем.
        Мы создали космические корабли, спутники и нано-технологии. Роботы стали продолжением наших рук, они даже шагали по поверхности Марса. Наши беспилотные, автоматически управляемые самолеты подчинялись командам человека на расстоянии пяти километров. Мы научились имитировать кожные покровы, клонировать овец. Мы могли заставить сердце мертвеца качать кровь в новом теле. Мы далеко продвинулись в области любви и печали, придумав одни таблетки для стимуляции желания, а другие
        - для смягчения боли. Мы творили настоящие чудеса: слепые начинали видеть, глухие
        - слышать. Ежедневно доктора как по волшебству подсаживали эмбрионы младенцев в лоно бесплодных женщин. Во времена замедления ученые, занимавшиеся стволовыми клетками, стояли на пороге излечения паралича, калеки вот-вот должны были встать и пойти.
        И тем не менее, неведомое победило. Мы так и не определили причину замедления. Источник наших страданий остался неизвестен.
        Когда анонсировали проект «Исследователь», мне исполнилось двадцать три года. Этот новейший космический корабль, способный на сверхскоростные перемещения в пространстве, предназначался не для людей и не для багажа. Скорее, он представлял собой бутылку с запечатанным внутри сообщением - сувенир с Земли, возможно, наше последнее послание космосу. На его борту планировалось поместить золотой диск с данными о планете и ее обитателях, на случай, если корабль встретит на своем пути, где-то в далеком уголке Вселенной, разумную жизнь.
        Для отбора информации на диск собрали команду специалистов. На диск записали, в частности, шум бьющихся о берег волн, голоса людей со всего света, изображения с вымершими образцами флоры и фауны, диаграмму с точным расположением Земли во Вселенной. На поверхность диска нанесли самую важную информацию, изложили иероглифами всю историю двадцать первого века и особо выделили период нашего времени.
        Но на диск не поместились запах скошенной травы в середине лета, вкус тающих во рту апельсинов, песок, сыплющийся между пальцами; не поместились наша любовь, наша дружба, наши тревоги и мечты, наши сострадание, доброта и ложь.

«Исследователю» предстояло преодолеть такие огромные расстояния, что измерить их могло только время. Частица урана, заключенная в центре диска, являлась радиоактивными часами. Возможно, через шестьдесят тысяч лет, когда «Исследователь» приблизится к ближайшей звезде, какие-нибудь разумные существа смогут определить возраст корабля.
        Благодаря диску они также узнают, что в период запуска «Исследователя» мрак над нами сгущался, а продовольственные запасы подходили к концу. И хотя темпы замедления с годами постепенно снизились, оно так и не прекратилось окончательно. Удар был нанесен. Мы понимали, что вымираем.
        Возможно, диск поведает нашим далеким собратьям о том, что мы еще держимся. Несмотря на прогнозы экспертов, оставлявших человечеству всего несколько лет, мы жили, рассказывали истории, влюблялись, сражались и прощали. Некоторые даже надеялись, что мир не погибнет.
        Ведь дети продолжали появляться на свет.


        Мама продолжала преподавать в колледже до тех пор, пока пару лет назад его не закрыли из-за низкой посещаемости. Ее недуг развивался не так, как у Сета. Мой отец работает в госпитале по сей день.
        Они живут в том же доме, где я выросла. Правда, сейчас он выглядит совершенно иначе. Травы и бугенвиллей давно нет, стены покрыты толстыми антирадиоактивными листами стали. Солнцезащитные ставни закрывают привычный с детства вид из окна моей спальни. Дом Сильвии через дорогу снесли, теперь на его месте пустырь.
        Мама считает, что я слишком много думаю о прошлом. Она говорит, что нужно смотреть вперед и ценить оставшееся время. Но прошлое большое, а будущее - маленькое. Пока я описывала историю одной заурядной жизни, наши сутки выросли до семи дней, и теперь трудно сказать, что опаснее - недели леденящей мглы или недели света.
        Наша жизнь продолжается только благодаря топливу - и весь вопрос в том, надолго ли его хватит.
        Я стараюсь развиваться. Я решила выбрать профессию врача, несмотря на то, что некоторые университеты закрылись. Никто не знает, каким будет мир, когда я закончу обучение.
        На мой взгляд, очень трудно не думать о лучших временах. Когда приходит неделя света, длинными белыми ночами я частенько лежу без сна и вспоминаю Сета. Иногда я начинаю верить, что когда-нибудь он вернется ко мне. Я даже начала коллекционировать истории о неожиданных возвращениях: где-то объявляется давно потерянный сын или отец, влюбленные встречаются после сорокалетней разлуки. Ведь бывает так, что письмо теряется, ждет своего часа годами, а потом вдруг находит адресата. Или человек с диагнозом «смерть мозга» неожиданно встает и начинает говорить. Лично я считаю, что ничто в мире не окончательно.
        Мы с Сетом любили воображать, каким наш мир предстанет перед инопланетными гостями, к примеру, через тысячу лет, когда человечество исчезнет и даже асфальта уже не будет. Мы представляли, что найдут на Земле пришельцы, что сохранится к тому времени. Борозды в почве позволят им предположить, что когда-то здесь пролегала сеть дорог. По металлическим наслоениям они догадаются, что раньше на этом месте стоял город с рядами гигантских стальных конструкций. Где-то сохранятся остатки одежды или кухонной утвари, захоронения или земляные насыпи, когда-то служившие людям жилищем.
        И среди артефактов, которые никто никогда не найдет, среди предметов, которые рассыплются задолго до приземления разумных существ, будет маленький участок подъездной дорожки на калифорнийской улице, где однажды темным летним днем в конце первого года замедления двое детей сидели рядом на холодной земле. Пальцами на влажном цементе мы написали самые правдивые и самые простые из известных нам слов: наши имена, дату и фразу «Мы здесь были».



        Благодарности

        Спасибо вам, мои бесценные учителя: Эйми Бендер, Натан Ингландер, Мэри Гордон, Сэм Липсайт, Дэни Шапиро, Мона Симпсон, Марк Слаука.
        Я глубоко признательна Алене Грэдон, Нелли Херман, Натану Айхара и Мэгги Паунси. Ваша дружба, понимание и готовность читать мои строки очень помогли мне в работе.
        Благодарю Колин Харрисон за мудрые советы в вопросах жизни и творчества.
        Спасибо Ривке Галчен, Тане Джеймс, Сюзанне Кон и Карен Рассел за критику и предложения.
        Я выражаю признательность Эрику Симонову за веру, терпение и проницательность. Еще я благодарю Лору Боннер и Катрин Саммерхейз за безупречное представление меня всему миру. Также я говорю спасибо Трейси Фишер, Алисии Гордон, Бриттон Шей и Кейт Хатчинсон из агентства WME («Вильям Моррис Индивор»).
        Также благодарю моего прекрасного редактора, Кейт Медину из «Random House», чья проницательность и внимательность к моим строкам помогали мне двигаться вперед. Выражаю признательность всей команде «Random House», в особенности Джине Сентрелло, Сьюзан Камил, Лондону Кингу, Линдси Швоэри и Анне Питоньяк.
        Спасибо Сюзанне Бабоно, Яну Чапману, Джессике Лик и всем сотрудникам «Simon & Schuster UK» за ваш безграничный энтузиазм.
        За помощь по разным вопросам и в разное время я выражаю благодарность Джонатану Карпу, Элис Мэйю, Кэролин Рейди, Дэну Сколнику, Майклу Марену, Ханне Тинти, Антонио Серсейлу и Карле Серсейл. За постоянные вдохновляющие идеи по книгам я благодарю Бриттани Бант, Дженни Блэкмен, Мину Хартенштейн, Пола Лукаса, Финна Смита, Питчайю Садбантхад и Девина Макнайта.
        За дружбу и многолетнюю моральную поддержку спасибо Кейт Анкофски, Шило Бекерли, Келли Хаас, Хезер Соседе Хэннон, Саре Ирвин, Саманте Мартин, Кэрри Лоэвенталь Масси и Хезер Джу Нортовер.
        За любовь и энтузиазм спасибо Лиз Шу, Киль Уокер, Черил Уокер, Стиву Уокеру и Крису Томпсону.
        И конечно, бесконечное спасибо моим родителям, Джиму и Марте Томпсонам. Особенно благодарю вас за то, что поддерживали меня в моем желании писать.
        Наконец, я выражаю признательность Кейси Уокер, моей первой читательнице. Твой ум, великодушие и любовь украсили не только мою книгу, но и всю мою жизнь. Спасибо, Кейси.



        Об авторе

        Карен Томпсон Уокер - выпускница UCLA (Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе) и магистр изящных искусств Колумбийского университета (the Columbia MFA program), а также призер общества «Sirenland» 2011 года и журнала «Bomb» в категории художественной литературы. Будучи редактором в издательстве «Simon & Schuster», она писала «Век чудес» по утрам перед работой. Родившаяся и выросшая в Сан-Диего, Карен сейчас живет вместе с супругом в Бруклине. «Век чудес» - ее литературный дебют.


        notes

        Примечания


1

        Лекарство, назначаемое для усиления концентрации внимания.  - Примеч. пер.

2

        Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства.
        - Примеч. пер.

3

        Ополаскиватель для полости рта.  - Примеч. пер.

4


«Солнечного Воскресенья» (исп.)  - Примеч. пер.