Стопроцентно лунный мальчик Стивен Танни


  Четвертое тысячелетие нашей эры. Спутник Земли Луна. Это не та безжизненная пустыня, какой мы знаем Луну сейчас. На Луне можно дышать, в ее красном небе летают птицы величиной с маленькую собаку. А те, кто родились на Луне, обладают способностью видеть будущее и носят специальные очки, подавляющие пророческие видения. А еще говорят, что человек, заглянувший в глаза лунному жителю, может сойти с ума и даже умереть. Шестнадцатилетний Иеронимус именно из таких, он стопроцентно лунный. И девушке, его сверстнице, прилетевшей с Земли на экскурсию, очень хочется убедиться, правда или выдумка то, что говорят о лунных жителях на Земле…

  Стивен Танни
  Стопроцентно лунный мальчик

  Посвящается Энн, Джулиэну и Софи

  Глава 1

  На Луне водится только один вид птиц. Лунно-белые колибри, размером с собаку, летают огромными стаями. Вибрация их крыльев действует на среднее ухо, вызывая ощущение эйфории, словно ты паришь в воздухе. Когда они с той девочкой целовались, Иеронимусу показалось, что они находятся посреди целой тучи колибри.
  Память о поцелуе сделала даже поездку на метро не такой отвратной, а это кое-что да значит, потому что ветка через Море Спокойствия — самая гнусная линия подлунных поездов, особенно в ночное время. Около часа ночи древнее чудище из пластика и алюминия ни с того ни с сего застряло между остановками. Иеронимус несколько часов просидел в жаре и духоте. Флюоресцентные лампы то вспыхивали, то гасли. Голос из хрипящего динамика периодически разъяснял причины задержки, но никто его не слушал: в переполненном вагоне почти все были под градусом. Горластые, потные пассажиры, должно быть, возвращались домой с вечеринок, с концертов и других ночных развлечений. Некоторые громко разговаривали, другие спали, кого-то тошнило. Кто-то пел, пару раз вспыхивали драки. Все это почти не задевало Иеронимуса. Он только что целовался с девчонкой в парке аттракционов, где высоко в небе сияла Земля, и чудесное воспоминание помогало отгородиться от творящегося вокруг безобразия. Девочка была красивая, он таких никогда не встречал. Иностранка. Туристка с Земли.
  Он добрался домой в пять утра, жутко поскандалил с отцом, еле доплелся до своей комнаты и вырубился. Проспал семь часов и проснулся, ничего не соображая.
  Борясь с отупением, Иеронимус пытался припомнить вчерашнюю ночь. Правда, на Луне ночь не так уж отличается от дня. Из-за искусственной атмосферы небо всегда одного и того же красноватого оттенка. Земляне его называют «предрассветные сумерки». И она тоже так говорила. Она… А как ее звали? Что он за парень такой — поцеловал девчонку, а назавтра уже и имени ее не помнит? И ведь не пьяный вроде был… Не пил он.
  Иеронимус выглянул из-под одеяла. Часы на захламленном столе показывали двенадцать. Причина его забывчивости явно не в недосыпе.
  Зверски воняло машинным маслом. Иеронимус откинул одеяло и с изумлением обнаружил, что не только полностью одет, но и весь измазан какой-то дрянью промышленного происхождения. Зеленоватая маслянистая гадость, грязь, копоть… Белая пластиковая куртка валялась на полу, вся в пятнах машинного масла, бок распорот сверху донизу.
  Да еще и защитные очки не снял. И так приходится их целыми днями носить, по вечерам Иеронимус обычно срывал с себя эту феями проклятую гадость и швырял куда-нибудь не глядя. Очки он ненавидел. Уродливая штуковина в плотно прилегающей оправе из черной резины. Линзы с фиолетовым отливом. Хотя бы запершись у себя в комнате, можно от них освободиться, а на людях требуется носить обязательно. Закон такой.
  Правда, благодаря очкам он познакомился с той земной девочкой. Память понемногу возвращалась. Вчерашний вечер кое-как складывался из кусочков.
  Имя у нее тоже было земное. На Луне таких не встретишь — здесь всегда чуть-чуть отстают от земной моды. Вместо имени — целая фраза. Сначала Иеронимус притворялся, что его это ничуть не смущает, а через несколько минут привык. Сейчас, лежа одетый в постели, он злился на себя за то, что никак не может вспомнить имя.
  Он уже собрался снять очки и снова заснуть, чтобы еще раз увидеть во сне тот чудесный поцелуй, как вдруг вспомнил все разом.
  Не имя девочки — другое, страшное, что они сделали вдвоем. Запретное.
  Он закрыл лицо руками.
  Ему всего шестнадцать, а жизнь уже кончена. С ума он, что ли, сошел? Спятил окончательно и бесповоротно. То, что они сделали, не просто незаконно. Это автоматический пожизненный приговор. Если узнают, Иеронимуса посадят в тюрьму на обратной стороне Луны, там он и сгинет. Эти поганые очки, что так заинтересовали девочку с Земли, интересуют также и полицию. Очки — сигнал всему лунному обществу, что он — из этих. Стопроцентный лунный мальчик.
  Иеронимус постарался дышать глубоко и медленно.
  Первая мысль была: пока еще у него неприятности не с полицией, а всего-навсего с отцом. Он еще раз глянул на часы и напомнил себе, что простился с той девочкой больше двенадцати часов назад. Отвез в гостиницу, где ее ждали мама и папа, а сам успел на последний поезд метро, идущий через Море Спокойствия. Полицейские в подобных случаях действуют быстро. Иеронимус надеялся, что ее родители поверили в совершенно идиотское алиби, хотя и считал это маловероятным. Дочка пришла вся в грязи, волосы слиплись от машинного масла, да еще и практически в отключке после того, что они натворили. Какие родители не обратились бы в полицию?
  Да, они нарушили закон. Точнее говоря, он нарушил. Он в ответе, не она. Он не хотел, но она его уговорила. Он предупреждал, что ей будет плохо, а она уперлась — ну как же, она ведь отважная, сильная девушка с Земли, и на Луне ей все нипочем. На самом деле она ошибалась… То есть отваги у нее и впрямь хватает, но в остальном она была неправа.
  По крайней мере, они поцеловались, прежде чем сделали это.
  Он скорчился в постели, не смея пошевелиться, каждую секунду ожидая, что за окном взвоет полицейская сирена и в квартиру вломятся двадцать человек в форме. Вдруг пришла мысль: интересно, а сколько раз в день подобное случается? С другими, такими же, как он. Стопроцентно лунными.
  Он вовсе не уникум, хотя достаточная редкость, чтобы вызывать любопытные взгляды и шепотки за спиной. Не совсем нормальный. Их много, носящих позорное клеймо — стопроцентно лунных мальчиков и девочек, мужчин и женщин. Тысячи. И все носят защитные очки. Обязаны носить. Их всех, уродов несчастных, заставляют носить защитные очки. Иначе — ссылка на ту сторону Луны. Иеронимус проклинал свою жизнь, со всех сторон обставленную запретами.
  Он сел на постели, сдвинул очки на лоб и потер усталые глаза. Покосился на окно. За стеклом что-то происходило. Точнее, готовилось произойти… Он быстро вернул очки на место. Ну точно: здоровенная колибри подлетела вплотную и застучала клювом в стекло, выпрашивая подачку по обычаю этих надоедливых птиц. Иеронимус швырнул в нее подушкой. Колибри улетела. Он заранее знал, что так будет. В те несколько секунд без очков Иеронимус увидел всю сцену, разыгранную едва различимыми тенями, прежде чем это произошло в действительности. Очки отсекают его природную способность заранее видеть перемещение физических тел. Все стопроцентники обладают этим свойством, потому лунные власти и приняли законы, принуждающие их подавлять свое специфическое зрение, притворяться нормальными людьми, когда на самом деле они совсем не такие.
  Один закон сформулирован особенно четко: никогда не смотреть на других людей без специальных защитных очков. Именно этот закон Иеронимус нарушил вчера. И если об этом станет известно, последствия будут самыми суровыми.
  Земная девочка, у которой вместо имени — целая фраза. Он раньше не встречал подростков с планеты-прародительницы. Живая, умная, своенравная, она даже знала о стопроцентниках. Была бы она лунницей, Иеронимус от нее запросто отмахнулся бы, но его очаровали экзотический акцент, необычная походка и наивный земной энтузиазм. Слабак, не смог устоять. Она хотела, чтобы он посмотрел на нее без очков.
  И он посмотрел.
  Теперь он больше никогда ее не увидит.
  Иеронимус нарушил закон. Сняв очки, он мог совершенно точно узнать, что будет с человеком, на которого он смотрит. Он знал, что будет с нею. И от этого было ужасно грустно.
  Еще две колибри врезались в оконное стекло и улетели, оглушенные. Иеронимус вдруг вспомнил: Окна Падают На Воробьев. Ее звали Окна Падают На Воробьев. Он еле слышно прошептал эти слова. Вновь обретенное имя тихим вздохом скользнуло с губ и на миг воплотилось в зрительный образ. Такую он видел ее на прощанье: одной рукой касаясь перил, она взглянула на него в последний раз, прежде чем исчезнуть, поднявшись по грязной, плохо освещенной гостиничной лестнице.
  Окна Падают На Воробьев.
  Иеронимус выглянул в окно. На фоне красного неба вырисовывался длинный ряд озаренных неоновыми огнями многоэтажек. Море Спокойствия сплошь застроено высотными домами, и сам он — тоже частица единого урбанистического пейзажа с бесконечно повторяющимися группами небоскребов. Иеронимус жил вместе с родителями на восемьдесят восьмом этаже стандартной высотки. Отец нечасто повышал на него голос, но когда Иеронимус явился домой под утро, у предка буквально сорвало крышу.
  Ринго Рексафин отлично знал, что в метро случаются поломки, иначе его сын вернулся бы вовремя, но разорялся он не из-за этого. «Почему ты вечно попадаешь в подобные ситуации? Почему постоянно идешь на поводу у других? Нашему метро больше трехсот лет!» Отцовский баритон звучал на полную громкость, у родителя и у самого глаза слипались, он не ложился всю ночь и был по этому поводу в бешенстве. Да и прав он вообще-то. Лунное метро славилось всевозможными авариями, а иногда поезда снимали с линии и отправляли на техосмотр без всякой видимой причины. Просто так, ни с того ни с сего. Чья-то левая нога захотела — и пожалуйста, а в результате можно застрять на несколько часов. И если бы одни только поломки! В древних туннелях творился криминальный беспредел — ограбления, изнасилования, поножовщина. Отец особенно нервничал, потому что как раз накануне на той же самой ветке метро убили двоих из Плагстон-хайтс. Их поезд застрял между двумя пригородными станциями посреди Моря Спокойствия. Трое мерзавцев в масках из чулка напали на несчастную парочку — те, на свою беду, оказались единственными пассажирами в
вагоне. Девушке отрезали голову, а мужчине вырвали глаза. Жуткая находка для утренних пассажиров.
  Иеронимус выслушал эту историю очень внимательно, как и другие подобные. Вчера, в тесноте вагона, он вспоминал ее во всех подробностях, чувствуя, как подступает паранойя. Человек с вырванными глазами был стопроцентно лунным. Следователей — как и журналистов — особенно заинтересовал один любопытный факт: глаза так и не нашли. Убийцы унесли их с собой. Не взяли ни денег, ни ценностей, даже защитные очки парня бросили, а глаза прихватили.
  Полицейские знали, в чем тут дело. Догадаться-то нетрудно: цвет глаз был такой же, что скрывается под очками у всех стопроцентно лунных. Весьма необычный цвет, встречается только в их глазах и нигде больше. Совершенно новый цвет, его невозможно разложить на привычные оттенки. Четвертый основной цвет. Один-единственный взгляд на него вызывает глубокие временные нарушения в коре головного мозга. И очень многим нестерпимо хочется испробовать эти ощущения…


  — Позволь заглянуть под твои очки, я тебе дам пятьдесят долларов!
  — Отвали.
  — Слушай, Иеронимус, ну сдвинь чуть-чуть очки, я никому не скажу! Просто не могу представить, как выглядит четвертый основной цвет. Пожалуйста, дай взглянуть…
  — Ни за что.
  — Ты, урод очкастый, я тебе всю морду расквашу, если не покажешь, что у тебя за стеклами!
  — Оставьте меня в покое!


  Девочка с Земли тоже оказалась слишком любопытной, это ее и сгубило.
  Иеронимус откинулся на подушку. Если бы полицейские знали, они, конечно, давно уже были бы здесь.
  Он ее поцеловал. Почему нельзя было на этом остановиться?! Ну, может, поцеловались бы еще, как нормальные люди. Зачем законы-то нарушать?
  Они целовались. Ничего чудеснее с ним еще не происходило.
  А потом она все испортила.
  Она требовала и настаивала. Она была не просто красивой. Она была воплощенная красота, да еще из другого мира, и голова у нее работала как надо, и от звука ее голоса в его душе разлетались кометы, и почему-то ему вдруг показалось, что она сильная, что она сможет увидеть его глаза и ничего с ней не сделается. Как ужасно он ошибся… Захотел раз в жизни побыть нормальным парнем. А он ненормальный, и жизнь об этом напомнила. Он позволил снять с себя защитные очки. Вот тогда все и случилось. Прошло несколько часов, пока она очухалась. Они оба еле выжили. Иеронимус лежал и вспоминал, как она слетела с катушек, и он был тому виной. И каким беспомощным он себя чувствовал!
  Окна Падают На Воробьев.
  Он уткнулся лицом в ладони.
  Что с ней стало? Она была в жутком состоянии. Поверили ей родители? Наверное, он трус, раз не поговорил с ними сам? Да, он трус. Чуть ее не угробил, ему бы полагалось добровольно сдаться полиции, а он решил: какого черта, надо успеть на поезд. Проводил ее до гостиницы и рванул к ближайшей остановке метро. Он очень быстро бегал. Только вчера узнал, что в школе его прозвали Призраком, потому что он вечно мчится на уроки сломя голову. А вчера он бежал так, словно от этого зависела его жизнь. Он был уверен, что в полиции уже узнали о нарушении закона и начали охоту за ним, Иеронимусом. Нужно только успеть на поезд. Нет времени даже позвонить отцу — тот наверняка давно бушует из-за того, что Иеронимус пропадает неведомо где. Обязательно нужно успеть на поезд!
  Он мчался мимо переполненных пьяными посетителями казино, мимо баров, где промышляют проститутки, мимо вонючих забегаловок и притонов с наркотой, мимо полуразрушенных останков лунного экспедиционного модуля, что когда-то, больше двух тысяч лет назад, впервые совершил посадку на Луну, мимо веселящихся толп, мимо красавиц-фотомоделей, отправляющихся за город со своими бойфрендами, мимо лимузинов, оживленных перекрестков, сверкающих афишами кинотеатров, мимо клубов, где гремит ритмичная безумная музыка, чуть притормозил, увидев стоянку такси, но вспомнил, что денег почти не осталось. Деваться некуда — только в метро, на самую что ни на есть криминальную ветку через Море Спокойствия. Отец предупреждал, чтобы ни в коем случае по ней не ездил, а теперь вот приходится. Быстрее, быстрее, лишь бы не опоздать на последний поезд, идущий в район Сан-Кинг-Тауэрс, где живет Иеронимус.
  Он успел. Зато поезд всю дорогу тащился еле-еле. Душная, мерзкая развалина из обшарпанного пластика и растрескавшегося алюминия. Иеронимус добрался до дому в пять утра.

* * *

  Окна Падают На Воробьев лежала в незнакомой постели и вспоминала. Полицейские разговаривали с ней то ласково, то грубо, особенно один странный следователь с лицом пластмассовой куклы и разными глазами. Еще бы не грубо, она ведь не хотела им помогать, и кукольный полицейский понял, что она врет, раньше, чем она произнесла хоть слово.
  Она смотрела в потолок и никак не могла уснуть. Только задремлет, и сразу ни на что не похожий цвет выталкивает ее из того уютного места, где начинаются сны, и она садится на постели, задыхаясь от ужаса и блаженства, отчаянно стараясь еще раз увидеть тот цвет. А потом вспоминает того мальчишку и опять начинает плакать.
  Родители жутко разозлились, когда она явилась посреди ночи в таком виде, словно ее переехала протекающая цистерна с мазутом, и явно в неадекватном состоянии: не могла закончить ни одной фразы, а на вопросы, где ее носило, отвечать отказалась наотрез. Мама раскричалась на отца: он, мол, отпустил дочь одну бродить по этой ужасной, кошмарной Луне. Отец вызвал полицию — он был уверен, что на дочку напали какие-то бандиты и, может быть, заставили принять наркотики. Полицейские мгновенно узнали характерные признаки: девочка подверглась воздействию четвертого основного цвета. Она все отрицала, и для несчастного семейства землян вечер из просто страшного превратился в чудовищный, так как полицейские повели себя резко и крайне невежливо. Им сообщили, что в парке аттракционов заметили стопроцентно лунного мальчика с девочкой, похожей по описанию на эту. Полиция постоянно приглядывает за стопроцентниками — как раз на такой вот случай.


  — Если бы я не показал тебе свои глаза, ничего бы этого не случилось.
  — Ну и пусть.
  — Ты уверена?
  — Да. И потом, это же я тебя уговорила. Правда, я почти ничего не помню. И цвет твоих глаз не помню. А жаль.
  — Его невозможно запомнить. В мозгу срабатывает защита.
  — Как грустно.
  — Нет. Грустно то, что мы больше никогда не встретимся.
  — Не верю!
  — Я увидел это, когда ты сняла с меня очки.
  — Значит, ты ошибся.
  — Я никогда не ошибаюсь. Хотел бы, но не могу.
  — Давай проверим!
  — Как?
  — Договоримся встретиться завтра в восемь на этом самом месте.
  — Завтра вечером тебя уже не будет на Луне. Ты будешь возвращаться на Землю на мега-крейсере.
  — А вот и нет! Мы улетаем с Луны в воскресенье утром. И полетим не на Землю, а к Сатурну. Завтра я еще буду здесь. Приходи, увидишь.
  — Мы не встретимся. Случится нечто совсем неожиданное, и вам с родителями придется вернуться на Землю.
  — Не может такого быть! Ты все неправильно предвидишь.
  — Тут не предвидение, а просто факт. Цвет, который я вижу, существует вне линейного потока времени. Я вижу как бы тень будущих событий. Их уже нельзя изменить…
  — Обещай, что встретишься здесь со мной завтра вечером!
  — Я не могу обещать то, чего совершенно точно не будет.
  — Все равно! Обещай, потому что мы поцеловались!
  — Обещаю: я приду завтра в восемь.


  Сидя в постели, она закрыла лицо руками. Почти все, что он тогда говорил, сбылось. После ужасного скандала родителей с полицией туристическая поездка развеялась как дым. Ее просто отменили. Иеронимус оказался прав: их возвращают на Землю. Если бы только она не оскорбила того следователя с потным пластмассовым лицом, ей, может, разрешили бы остаться с родителями. А теперь она здесь — в комнате со стальными стенами и кучей каких-то механизмов. Она не назовет его имя. Никогда! Чудесное, необыкновенное имя. Они поняли, что она видела глаза стопроцентно лунного, это у нее на лице написано так же ясно, как тоска погибельной влюбленности. Они здесь в своем мире, и они все поняли, но имени от нее не добьются. Она — женщина с Земли-матушки, и тайну его имени, словно любимое дитя, ни за что на свете не отдаст жалким обитателям спутника с искусственным климатом, а особенно тому странному, слегка невменяемому типу с искусственной кожей и тревожными глазами, из которых один — ненастоящий. А вот на Землю возвратиться придется, раз выгоняют.
  Она зажмурилась и постаралась напрячь память.
  Первичный, основной цвет. Как красный. Как синий. Как желтый. Только без названия.
  Воспоминание ушло безвозвратно.
  Цвет не вспомнить, зато память сохранила поцелуй. А теперь и это воспоминание отравили.


  Перед поездкой на Луну подруга прислала ей нашумевшую статью. Автор, журналист Уоррен Глэдпони, славился своим пламенным красноречием…


  НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ СМОТРИТЕ ИМ В ГЛАЗА!

  У вас в мозгу произойдет короткое замыкание. Все палочки и колбочки в сетчатке вашего глаза сойдут с ума, пытаясь воспринять цвет, стоящий вне обычного спектра, образованного красным, желтым и синим оттенками. У вас наступит временное помешательство, начнутся галлюцинации. Вы будете беспомощны, как только что родившийся младенец. Это случится с каждым, кто попробует взглянуть на четвертый основной цвет. Насколько известно науке, цвет этот встречается исключительно в глазах у небольшой части лунного населения. Таких людей — если их вообще можно считать людьми — по сложившейся традиции называют «стопроцентно лунными». Сложный вопрос — какое место эти существа занимают по отношению к человечеству. Мало того, что в их глазах таится отвратительный цвет, который калечит при одном лишь взгляде на него; эти демоны, эти исчадия ада обладают способностью различать четвертый основной цвет в окружающем нас пространстве. От вас это скрывают. Земное и лунное правительства не хотят, чтобы об этом стало известно. Утверждают, что четвертый основной цвет — вымысел, что его не бывает в действительности. В то же время
лунные власти установили закон, обязывающий нечеловеческую часть населения Луны постоянно носить защитные очки, фильтрующие цвет, которого якобы не существует. По крайней мере, очки служат предупреждением. Если вам, на ваше несчастье, придется побывать на Луне, всеми средствами уклоняйтесь от общения с теми, кто их носит. Этим людям нужно бы запретить появляться в общественных местах. Всего один мимолетный взгляд на их противоестественные глаза приведет к психическому и физическому расстройству. Ваш мозг отключится. На какое-то время вас охватит безумие.
  Созерцание этого цвета настолько травматично, что в вашем сознании произойдет перезагрузка, в ходе которой будут стерты все воспоминания об ужасном опыте. Разум отвергает их, иначе он не сможет снова нормально функционировать.
  И это еще не все! Документально зафиксированный факт: опасные твари, воспринимающие четвертый основной цвет, видят проекцию будущего. Измерение, в котором существует новый цвет, не подчиняется обычному ходу времени. Эти демоны видят остаточный след четвертого основного цвета, как бы тень любого движения, совершающегося как в прошлом, так и в будущем.
  Избегайте их! Бездействие правительства просто возмутительно. Этих мерзких выродков следовало бы отлавливать и истреблять. Уничтожить их всех поголовно, пока они не уничтожили нас.

  Она не стала дочитывать статью. Все равно там не было ничего, кроме отвратительной истеричной демагогии. Результат получился как раз обратный: статья еще больше разожгла ее любопытство. Ходят ведь и другие слухи: будто бы только стопроцентно лунные могут быть пилотами мега-крейсеров.

* * *

  Иеронимус снова вылез из постели. Дико болела голова. Комната у него была не очень большая: кровать, письменный стол, четыре стены, окно. Иеронимус взглянул на высотные башни за окном, и тут на него упала тень. Очередной мега-крейсер с Земли. Иеронимус подумал было, не на этом ли крейсере она улетает, и тут же сообразил, что этот, скорее всего, идет на посадку.
  Небо отливало красным. Терраформирование Луны проводилось не больше тысячи лет назад, но кто-то ухитрился при этом здорово напортачить с искусственной атмосферой. Говорят, на Земле можно определить время суток просто по оттенку неба — то светлее, то темнее, то середка на половинку. А здесь небо всегда одинаковое: тускло-красное, точно в преисподней. И под красным небом исчерченный неоновыми огнями пейзаж. Все здания на этой стороне Луны сплошь покрыты неоновыми светящимися трубками, в том числе и высотка, где живет семья Иеронимуса. Непонятно, почему именно неон,  — такую эстетику выбрали сотни лет назад. Никто уже не помнит, как принималось решение. Причина затерялась в веках.
  Колибри тучами кружились вдалеке. На Луне водится только один вид птиц: колибри. Прочие не выживают в искусственной среде, а этим хоть бы что. Они огромные — взрослая птица размером с хорошую собаку. Громадные стаи летают над городами и над незаселенными территориями, они живут повсюду и даже в норах под поверхностью. И все до единой белые, как высушенная кость. Лунно-белые. Бесцветные, парящие в воздухе птицы, точно сновидение. Колибри не брезгуют падалью, а их длинные клювы прекрасно приспособлены выискивать съедобные кусочки на помойках. Случается, они бесшумно влетают в дома и воруют еду прямо со стола, стоит только отвернуться.
  С большого расстояния летящая стая колибри напоминает белого дракона размером с мега-крейсер, кружащего в небе, постоянно меняющего форму — то рассыпающегося, то возникающего вновь.
  На обратной стороне Луны тоже есть колибри.
  А еще там есть тюрьма. Специальное, секретное место заключения для стопроцентно лунных мальчиков и девочек, мужчин и женщин, которые нарушили закон — и не просто какой-нибудь закон, а ровно один, запрещающий преднамеренно показывать обычному человеку свои глаза.
  Никому не хочется на обратную сторону Луны. Там практически пустыня — ни домов, ни городов, ни поездов. Ничего нет. Горстка исследовательских станций, где трудятся немногочисленные ученые. Одно-единственное шоссе под номером ноль. Пастбища диких животных. Странные фермы, обслуживаемые роботами, потому что люди там жить не могут. Луна состоит из контрастов: на той стороне, что обращена к Земле, перенаселенность, урбанизация и неоновый блеск, на другой — темно, пусто, царство теней и страха. И еще тюрьма.
  Если бы земная девочка его выдала, он уже был бы там.


  Пора начинать дневные дела. Он стал искать во что бы одеться. Увы, любимая белая пластиковая куртка погибла. Он оставил ее валяться на полу вместе с прочими вещами. Откопал рубашку — мятую, но сравнительно чистую. Извлек из-под кровати скомканные брюки, всего однажды надеванные. Потом двадцать минут отыскивал пару одинаковых носков.
  На цыпочках вышел в коридор, направляясь в ванную. Придется долго торчать под душем, пока смоешь с себя всю эту мазутно-бензиновую пакость.
  Стараясь не шуметь, миновал родительскую спальню. Отец еще спал. Мама проснулась, лежала в постели и плакала. Это было привычно — она никогда ничего другого не делала.
  Ее звали Барби. Она тоже была родом с Земли и всю жизнь проводила в слезах, не прерываясь ни на минуту. Иеронимус ни разу с ней не разговаривал. Если пробовал заговорить, она отворачивалась, вся сморщившись, заплаканная, бесконечно несчастная. Иеронимус много лет считал, что причиной всему ужасный закон — Постановление о карантине за номером шестьдесят семь, согласно которому родители стопроцентно лунных детей младше восемнадцати лет не имеют права покидать Луну. Иначе говоря, мама плачет из-за него.
  Ринго не хотел, чтобы Иеронимус так думал.
  — У мамы свои причины. Ты здесь ни при чем. Это не связано с тем, что мы живем на Луне. Она и на Земле была такая. И давно.
  Однажды Иеронимус спросил:
  — Пап, тебе не кажется, что ее нужно показать психиатру? По-моему, ей очень плохо.
  Ринго пожал плечами, как делал всегда, если нужно было уйти от ответственности,  — это он умел мастерски.
  — Нет,  — ответил он.  — Она не очень страдает. Просто у нее сейчас трудная полоса в жизни.
  Иеронимус не поверил отцу и пришел к вполне естественному выводу, что трудная полоса началась в тот день, когда он появился на свет.


  Врач держал его вниз головой.
  Еще прежде чем шлепнуть измазанного в крови и слизи младенца по попке, врач понял, что ребенок не совсем обычный.
  Он поднял новорожденного повыше, посмотрел на сморщенное личико и сейчас же зажмурился, резко отвернувшись, как человек, внезапно оказавшийся на краю километровой пропасти.
  Лицо его затуманилось. Вздох, исполненный неимоверной печали, подготовил всех присутствующих к тому, что им предстоит услышать.
  — Мадам,  — сказал врач,  — ваш сын — стопроцентно лунный мальчик.
  Барби и без того уже плакала, так что в ее поведении ничего не изменилось. А вот медсестра не сумела побороть любопытства.
  — Как так?  — воскликнула она, выхватив из рук доктора перевернутого младенца.  — Дайте посмотреть…
  Все произошло очень быстро. В такие мгновения реакция у всех бывает разная. Медсестричка, Окселендра Марлинь, оказалась совершенно неподготовленной, и врач позже винил себя, что не проинструктировал своих сотрудников на случай, если новорожденный окажется из этих.
  Медсестра заглянула в крохотные, широко раскрытые глазенки и увидела… цвет, которому не существует названия. Не просто смесь других оттенков. Совершенно новый основной цвет.
  Ее вдруг охватил неописуемый ужас. Показалось, что ее грудная клетка вдавилась внутрь, сминаясь, точно бумажный пакет. Кто-то забрал у нее ребенка. Медсестра упала на колени, упираясь ладонями в керамические плитки пола. Ей вдруг вспомнилась молитва, слышанная еще в детстве, и она запела.
  Иисус и Пикси, славы час настал!
  Пикси, Пикси, Божья фея,
  Мчусь я сквозь огонь и воду
  И разбитые обломки бешеных автомобилей.
  Видит он цвет соленой крови,
  Из очей его демоны взирают.
  Смотрите! Глаза его привычный свет убивают…

  Внезапно свихнувшаяся медсестра, прервав свою странную молитву, обхватила голову руками, пытаясь одолеть неподвластный рассудку страх, который заставил ее преклонить колени перед беспомощным младенцем. Что они понимают, все эти люди? Ведь они не видели его глаз! Казалось бы, нормальные глаза, и зрачки расположены как надо. А цвет… Одновременно страшно яркий и как будто из пустоты. Она подумала: вот что чувствует слепой от рождения, внезапно прозрев. Нет. Слепой бы понял. Скорее, так чувствует собака. Зверь, живущий в черно-белом мире, вдруг увидел разноцветную вспышку — и не способен охватить ее разумом. Совсем не похоже на желтый! Ни на синий, ни на красный не похоже нисколько! Ничего общего с зеленым, или с оражневым, или с фиолетовым! Новое! Новое!
  Голова болела нестерпимо. Врач, другие медсестры — все стали нестерпимы. А ребенок… нестерпим бесконечно. Несущий свет, но свет этот — из бездны. Все вокруг него поблекло. Ужасные люди, столпившиеся возле ужасного младенца, превратились в тени, а потолок напоминал ведро с горючим. В ранней юности медсестра опалила ресницы и брови, заглянув в ведерко с горючим, которое неожиданно вспыхнуло, и сейчас, глядя в потолок, она думала: «Скоро ли оно опять загорится?» Увы, все уже сгорело, она увидела цвет, о котором шептались втихомолку, а она не знала, о чем речь, и никто не знал. Никто ни на Луне, ни на Земле понятия не имел, что это за цвет. Могли только прятаться от него. Делать вид, что его не существует. Не давать ему имени.
  Она услышала голоса. Какие-то люди вошли в палату, и среди них один, высокий, она его знала, когда работала в операционной на сороковом этаже. В своем нынешнем состоянии она только различила знакомый голос и ощутила смутное доверие, когда человек подошел ближе. Возле него маячили еще какие-то люди. Он заговорил глубоким, низким голосом:
  — Окселендра, Окселендра, дыши глубже, не делай резких движений. Это пройдет, Окселендра. Так бывает со всеми, в первый раз и каждый раз. Через минуту ты снова станешь самой собой, главное — дыши глубже. Воспоминание уже потихоньку слабеет, Окселендра, мозг не в состоянии удержать образ, который ему недоступен. Хочешь, я тебе расскажу, милая Окселендра, как я сам впервые увидел этот цвет? Приляг здесь на полу, вот так. Мне было двенадцать, а у моей сестры был приятель, очень жестокий, тоже из этих. Он надо мной подшутил: снял очки и заставил смотреть ему в глаза, и я увидел этот цвет и забился под стол. Дело было в ресторане. Кончилось все хорошо, я пришел в себя и пожаловался в полицию, и жестокого приятеля услали далеко-далеко…
  Окселендра Марлинь сжалась в комочек под окном. Она уснула, и никто не решился ее потревожить.
  Врач ушел. Барби по-прежнему плакала, и другая медсестра гладила ее по голове, что была прикрыта бумажной шапочкой, промокшей от слез. Щуря заплаканные глаза, Барби смотрела, как уносят прочь ее малыша. На него уже надели крошечные детские защитные очки.


  Вдоль стен коридора тянулись бесконечные неоновые трубки. Примерно через каждые двадцать метров приходилось останавливаться — неон был Ринго не в новинку, но на Луне им явно злоупотребляли, так что иногда начинала кружиться голова. Ринго злился на себя за то, что не присутствовал при родах. Может, при нем Иеронимус как-нибудь все-таки родился бы нормальным, с карими или там голубыми глазами, и не пришлось бы вплотную столкнуться с чем-то огромным и неведомым. А он пропадал на своей проклятой работе. На датчиках гидродинамического преобразователя частиц как раз замигали красные лампочки. Если бы Барби и позвонила ему (а она не позвонила, она давно перестала общаться с кем бы то ни было), даже если бы он узнал, что у нее начались схватки, все равно не смог бы прийти.
  Он был одним из тридцати семи физиков, единственных на Луне специалистов по ульзаталлизину, способных управлять процессом гидроэкстрации с использованием атомных реакций. Уйди он в такой серьезный момент, когда с ускоряющих блоков поступил тревожный сигнал,  — это бы означало немедленное расторжение контракта. И поделом, поскольку так поступить мог только абсолютно безответственный эгоист.
  Четыре года назад его коллега, занимающий точно такую же должность, в такой же ситуации ушел с рабочего места. Произошедшая в результате катастрофа унесла жизни четырехсот пятидесяти восьми рабочих, тридцати инженеров, двух десятков административных работников и шести тысяч обитателей жилого комплекса, расположенного над глубинной станцией добычи и переработки ульзаталлизина. И все из-за дурацкой халатности — сотрудник решил сбегать домой, посмотреть чертову трансляцию матча по телеболу между командами «Тихо» и «Изобилие». Сотрудника уволили. Позже он покончил с собой. Ринго эта история поразила до глубины души. И все же ему упорно мерещилось, что его отсутствие в родильном покое стало последней каплей, толкнувшей его сына в ту часть лунного населения, кому закон повелевает носить, не снимая, кошмарные уродливые очки.
  Ринго вошел в палату. Как и в коридоре, здесь ярко горели неоновые лампы. Барби лежала на боку и плакала. Глаза ее были закрыты. Ручейки слез, по одному с каждой стороны, промочили подушку насквозь. Это было привычно и хоть немного утешало. Барби всегда плакала. Если бы Иеронимус родился нормальным, она бы плакала точно так же.
  Слезы день за днем.
  Она ненавидела жизнь на Луне, хотя и на Земле не была особенно счастлива.
  Ринго склонил голову, глядя на жену.
  На Земле…
  Которая вдруг стала для них запретной.
  Не то чтобы он очень спешил вернуться. С тех пор как они с Барби переехали на Луну, он побывал на родной планете только однажды. Один короткий визит за целых три года.
  Но теперь…
  Постановление о карантине за номером шестьдесят семь.
  В течение восемнадцати лет им нельзя покидать Луну. Прежняя жизнь на Земле вдруг показалась мимолетным, полузабытым сном. Словно это было миллионы лет назад. Неясные, поблекшие картинки разом отдалившегося мира. Учеба в университете… На одном из семинаров Барби сидела через две или три парты от него. У нее были ярко-рыжие волосы. И еще акцент. Ринго все спрашивал, откуда она родом, а Барби долго не хотела рассказывать. Их первый поцелуй. Совсем рядом ветер повалил дерево, и они бегом вернулись на вечеринку, с которой сбежали, совершенно уверенные, что их любовь — это судьба.
  Он говорил, что Барби — дурацкое имя. А сам-то? Ну что это за имя — Ринго?
  Кухонная плита без конца ломалась. У них умерла кошка, и Ринго закопал ее на поле за домиком, где они жили, пока он заканчивал учебу. Барби написала роман; его опубликовали. Она получила диплом по специальности «Обратимое хлорирование» и поступила на работу в геологический институт. Коллега по имени Филби пытался ее соблазнить и был жестоко бит — Ринго в то время был очень ревнив. Потом они подружились, и Филби взял в жены сестру Ринго. У Ринго были совсем черные волосы, а глаза медно-карие. Бархатно-карие, говорила Барби. Они ей напоминали бархатный диванчик, на котором спала ее бабушка. Однажды он напился и сочинил неприличные стихи. Потом их уничтожил, чтобы жена не нашла. Желтый воздушный змей — ветер закрутил его и ткнул в землю. У них украли велосипеды. Отец Ринго погиб, попав в сель. Сколько у тебя было возлюбленных до нашей встречи? Несколько. Сколько это — несколько? Не помню. Никто из них не сравнится с тобой.
  Иногда Луну называют булыжником.
  Восемнадцать лет на булыжнике.
  А для их сына все намного хуже.
  Стопроцентно лунным не разрешается бывать на Земле. Совсем.
  Обречен всю жизнь провести на Луне. Его сын — изгнанник. Навечно.
  Барби наконец открыла глаза и тут же отвела взгляд. За окном нависало небо, окрашенное в цвет бесконечных искусственно-красных сумерек. Оно никогда не менялось. Ни дня, ни ночи, вечное не то, не сё. Новоявленным родителям были видны изукрашенные неоном небоскребы Саут-Олдрин-сити, гудящие бесчисленными крупинками человеческих жизней. Одинокая колибри подлетела к самому окну, потыкалась в стекло клювом — должно быть, надеялась получить еду. Барби молча смотрела на нее, и птица в конце концов улетела. В одном из далеких небоскребов, как видно, отключили электричество: он стоял пустой и темный среди пестрых городских огней.
  Барби чуть-чуть повернула голову, всего на пару сантиметров, глядя на грязновато-бурую Землю.
  Шарик, покрытый мерцающими огнями, дымом и хламом. Досадное недоразумение. Пример, каким не должен быть уважающий себя мир.
  Восемнадцать лет.
  Разглядывая больную планету, Барби услышала, что кто-то вошел. Ей было совсем неинтересно, кто это. Безразлично даже, мужчина или женщина. Она по-прежнему смотрела в окно, а если до ее ушей долетали обрывки разговора, она к ним не прислушивалась.
  — Да,  — сказал Ринго,  — нашего сына зовут Иеронимус.
  — Очень красивое имя,  — улыбнулась женщина социальный работник.  — Это вы его выбрали или ваша жена?
  В голосе Ринго звучала привычная усталая покорность. Он чуть помялся, как будто что-то скрывал. Словно ему и хотелось об этом рассказать, но он просто не мог.
  — Я сам выбрал. Моей жене в последнее время немного нездоровится… Я спросил, как назовем ребенка, а она только отмахнулась. Не хотела ничего решать.
  Подняв глаза, Ринго заметил, что дама из социальной службы сидит совсем близко. Ее зовут Джоэлленбекс, одета в костюм из алюминиевой фольги и шикарные туфельки из ярко-красного блестящего пластика, с вытисненными изображениями медвежат. На галстуке тоже рисунок медвежонка гризли. У дамы были большие черные глаза и черные волосы. Она улыбалась, а Ринго еле выдавил в ответ кривоватую ухмылку, и то лишь потому, что дама ему понравилась. Если бы не произвела никакого впечатления, он и смотрел бы на нее никак, совсем не улыбаясь.
  — Почему вы назвали сына Иеронимусом?  — Улыбка ее дрогнула, хотя осталась такой же искренней.
  — А, ну, я, это… Подумал, может, она…  — В его глазах блестели непролитые слезы.  — Это имя для нее, понимаете ли… В общем, я не очень четко соображал, когда заполнял регистрационную карточку.
  — Ваша жена осталась довольна вашим выбором?
  — Вроде да. Я ей вчера сказал. Иногда нелегко понять, слышала она или нет. Сейчас спрошу. Барби! Тебе нравится, какое имя я выбрал для нашего сына?
  Барби несколько раз подряд громко всхлипнула, вяло махнула ужасно бледной, словно бы неживой рукой и продолжала плакать, уткнувшись лицом в подушку. Ее уже не интересовали ни окно, ни пейзаж за ним с далекой башней, где отключилось электричество.
  — Все нормально,  — сказал Ринго, как будто жена каким-то образом сообщила ему нечто содержательное.  — Ей нравится.
  Джоэлленбекс все еще улыбалась, но уже не так искренне. После неловкой паузы она заговорила, чуть понизив голос:
  — Ваш сын страдает лунарным офтальмическим символяризмом, сокращенно — ЛОС.
  — Да,  — еле слышно прошептал Ринго,  — знаю.
  Дама собралась произнести положенную в таких случаях речь — о том, что слухи по поводу ЛОС не соответствуют действительности, что мальчик сможет вести абсолютно нормальную жизнь, что из стопроцентно лунных детей вырастают вполне нормальные стопроцентно лунные взрослые. Они получают образование вместе с другими детьми, поступают на работу, женятся и выходят замуж. У них бывают дети. Они такие же граждане, как все, у них те же права, что и у прочих граждан. На Луне. Но она видела, что перед ней человек образованный. Его мало интересует статистика и явно беспокоит здоровье сына.
  — ЛОС — это болезнь?
  — Что вы, нет! Ваш сын совершенно здоров.
  — Значит, с ним все в порядке?
  — Вот именно.
  — Если не болезнь, тогда что это?
  — Мы не знаем. Первые случаи лунарного офтальмического символяризма появились около двухсот лет назад. Существуют несколько теорий, объясняющих причины его возникновения, но ни одна из них не доказана. Просто некоторые дети от рождения способны видеть четвертый основной цвет.
  Это Ринго знал и так, хотя и не улавливал социальные и даже политические последствия столь абстрактной идеи.
  — Не понимаю, почему вокруг этой ерунды столько шума? Мой сын может видеть несколько оттенков, которых мы не различаем. Ну и что? Значит, он чуточку менее дальтоник, чем остальное человечество, только и всего. Не пойму, зачем его заставляют носить эти безобразные очки, и особенно непонятно, почему он осужден прожить всю свою жизнь на Луне. Вы сами сказали, что это не болезнь. Он здоров!
  Джоэлленбекс подождала, пока Ринго немного успокоится. Вообще-то они с женой восприняли известие сравнительно мирно. Две недели назад во время такого же разговора в Бразерсофтанге супружеская пара набросилась на нее с кулаками. Не могли смириться с цветом глаз своей дочери. Сейчас оба в тюрьме, а девочка в приюте. Муж раньше был управляющим банка в Гамлетвилле, жена — представителем корпорации C.R.Z. на Луне. Оба были коренными лунниками, а реагировали не лучше какого-нибудь землянина, впервые узнавшего об этом явлении.
  Ринго заметил, что дама держит в руках зонтик. Он три года не видел зонтика.
  — Зачем вам зонт? На Луне не бывает дождя.
  — Знаю,  — улыбнулась она.  — Это мне муж привез с Земли. Там вода падает с неба… Муж использовал этот зонт для защиты.
  — Можете мне поверить, ничего в этом нет замечательного. Чертовски неудобно, если попадешь под ливень.
  — Дождь… Планета, где с неба льется вода. Мне трудно такое вообразить!
  — Значит, вы не бывали на Земле?
  — Я там родилась. Мы переехали на Луну, когда мне было всего несколько недель отроду.
  — Ну, вы немного потеряли. А дождь сильно переоценивают. Он полезен только для фермеров, и те говорят, что он воняет.
  — Поэтому и нужно брать с собой зонтик!
  — Здесь, на булыжнике, он вам не понадобится.


  ПОСТАНОВЛЕНИЕ О КАРАНТИНЕ № 67

  Согласно закону, все граждане Луны обязаны подчиняться нижеперечисленным правилам. Невыполнение этих правил карается в соответствии со статьей 4898 Лунного Уголовного кодекса.


  Настоящим постановлением всем гражданам, являющимся носителями лунарного офтальмического символяризма (в дальнейшем — ЛОС), вменяется в обязанность не покидать пределов Луны. Любые действия, направленные на то, чтобы посетить Землю или терраформированные колонии на Марсе и Венере, Конфедерацию тридцати семи астероидов, Лигу спутников Юпитера, Сообщество спутников Сатурна и любую другую обитаемую или необитаемую колониальную единицу в пределах Солнечной системы, будут караться тюремным заключением сроком не менее двадцати пяти лет.
  Лунные граждане — носители ЛОС, совершившие попытку нарушить государственную планетарную границу Луны, понесут уголовное наказание.
  Проживая на поверхности Луны и находясь среди местного населения, лунные граждане — носители ЛОС обязаны соблюдать следующие правила поведения.
  Постоянно носить защитные линзы системы Шмильядзано. Списки одобренных законом фирм-производителей можно получить в любой больнице, школе, в помещениях городского управления. Отказ от ношения линз Шмильядзано является уголовным преступлением.
  ЗАКОН ЗАПРЕЩАЕТ показывать незащищенные глаза любому жителю Луны или иностранному гражданину. Нарушение этого пункта правил является ТЯЖКИМ уголовным преступлением, влекущим за собой соответствующую кару. Не допускается никаких исключений, в том числе для родных, близких друзей и супругов.
  Преднамеренная демонстрация глаз носителем ЛОС с точки зрения закона приравнивается к вооруженному нападению.
  Закон запрещает любые попытки визуально воспроизвести так называемый четвертый основной цвет.
  Закон запрещает обсуждать вопрос о существовании так называемого четвертого основного цвета.
  Так называемого четвертого основного цвета не существует.

  Ринго бросил читать ужасный документ, который ему вручила вежливая дама из социальной службы, и запустил пальцы в густую черную шевелюру.
  — Как можно принимать такие законы? Почему люди не протестуют? Почему?
  Джоэлленбекс пожала плечиками: нечто среднее между сочувствием и долготерпением, с добавкой хорошо скрытого презрения.
  «Никого это не волнует, пока самих не прижмет,  — ответила она мысленно.  — И вы не исключение, мистер Рексафин. Вам же было глубоко плевать, пока вашей семьи это не коснулось. Возмущались ли вы, когда закон применяли к другим? Ох, вряд ли! А вот теперь случилось и с вами…»
  Неисправная неоновая трубка на стене зашипела и замигала. Джоэлленбекс начала следующую часть своей речи. Она уже говорила все это раньше и давно выучила наизусть. Пустая формальность, не более. Она ненавидела себя, произнося привычные слова.
  — Первый официально документированный случай лунарного офтальмического символяризма отмечен двести семнадцать лет назад. Девочку звали Элеонора Биай. Она дожила всего до девяти лет. Ее убили жители родного города. Мать ее еще раньше покончила с собой, отец превратился в слабоумного. Никто не понимал, почему необычный цвет глаз девочки повсюду приводит к несчастьям, и в первую очередь у нее дома. Вероятно, вам известно о том, что произошло при рождении вашего сына. Медсестра посмотрела ему в глаза, и ее нервную систему замкнуло на глубинном уровне восприятия. Такого цвета в принципе не может существовать. Человеческий разум и весь организм в целом его отвергают. Происходит сильнейший когнитивный диссонанс. Реакция медсестры была вполне нормальной. Для нашего мозга зрение — важнейший канал восприятия окружающего мира, но глаз — всего лишь орган, состоящий из обычных живых тканей. Миллионы лет люди, как и, по всей вероятности, их предки-животные, взаимодействовали с миром, опираясь всего лишь на три основных цвета: желтый, красный, синий. Четвертый основной цвет грубо нарушает эту тройственную базу.
Сознание не в силах охватить четвертый основной цвет, особенно при непосредственном столкновении с ним, поэтому оно создает самые невероятные объяснения его существованию. Вполне разумные люди готовы верить самым неправдоподобным мифологизированным и религиозным версиям. Поначалу кое-кого из стопроцентно лунных людей считали богами или полубогами. Других объявляли слугами сатаны или даже самим дьяволом…
  Ринго не мог больше этого слушать. То, что говорила милая дама из социальной службы, чем дальше тем больше становилось похожим на жуткий псевдонаучный бред религиозного фанатика. На середине фразы Ринго встал и вышел из комнаты.
  Джоэлленбекс бросилась к двери и успела заметить удаляющуюся спину в конце ярко освещенного коридора.
  — Мистер Рексафин! Подождите!
  Он оглянулся, поворачиваясь всем телом, словно деревянный. На его щеках блестели дорожки слез, которые он до сих пор каким-то чудом сдерживал.
  — Мистер Рексафин, я не закончила! Вам нужно еще кое-что узнать и рассказать об этом сыну, когда он подрастет.
  Карие глаза Ринго смотрели обреченно.
  — Сэр, мне тяжело говорить, но это правда, и ваш сын должен ее знать. Это очень важно. Ваш сын ни в коем случае не должен дружить с другими детьми, у которых ЛОС, и вообще не должен общаться с такими людьми. Никогда. Граждане — носители ЛОС должны избегать себе подобных ради собственного блага.
  — Почему?  — еле слышно прошептал Ринго.
  — Если двое людей с лунарным офтальмическим символяризмом посмотрят друг другу в глаза, не прикрытые защитными очками, они…
  — Полюбят друг друга, как обычные люди?  — спросил он с горечью.
  — Нет. Они умрут.


  Лунарный офтальмический символяризм встречается редко, но такие случаи отнюдь не единичны. Он постоянно витает вдали, словно древний призрак с темной, необитаемой стороны. Он в любую минуту может влететь в открытое окно. Выберет себе жертву и закует в кандалы. На этот раз он выбрал Иеронимуса Рексафина и приказал ему: останься здесь навсегда. Дыхание призрака древнее, чем лунные кратеры, давно уже заполненные водой от растопленных комет.



  Глава 2

  Она была хорошим другом.
  Защитные очки у нее были ничуть не уродские — в стильной прозрачной оправе. И еще она красила волосы в синий цвет, сколько Иеронимус ее помнил, то есть с третьего класса. Девочка с ярко-синими волосами.
  Все последующие школьные годы волосы у нее не менялись, всегда оставались синими. Еще и в рифму с именем: Слинни. Многие звали ее Синяя Слинни. Прозвище такое.
  Все знали: она — девочка с синими волосами.
  Для нее было очень важно, что люди обращают внимание именно на волосы.
  А не на то, что она — стопроцентно лунная.
  Слинни Мемлинг было шестнадцать, как и Иеронимусу. Из двух тысяч учеников их школы всего пятеро являлись носителями лунарного офтальмического символяризма, но они никогда не разговаривали друг с другом. Люди в защитных очках шарахались от себе подобных то ли по привычке, то ли в силу какого-то инстинкта, а может, сказывались две сотни лет психологической обработки. К тому же в глубине сознания постоянно маячила грозная тень. Посмотреть друг на друга без очков — смерть. Высшая кара за дерзость воображения.
  Все они стыдились самих себя. Непонятный, пугающий цвет глаз, скрытых защитными очками, каждую секунду напоминал о том, кто они такие.
  Слинни была исключением. Цвет волос, шикарные (импортные, земного производства, итальянские) очки и яркая личность помогли отодвинуть на задний план клеймо стопроцентной лунности. Его заслонил придуманный Слинни образ. Все получилось как нельзя лучше: первым делом замечали синие волосы. А пижонские очки воспринимались не иначе как модный аксессуар.
  «Серьезно, что ли? Синяя Слинни — стопроцентно лунная? Надо же! Никогда бы не подумал!»
  Она была высокая, эффектная, веселая. И отличница к тому же.
  Все мальчишки были в нее влюблены.


  Иеронимус уже забыл, зато Ринго помнил, как его сын пришел домой из школы:
  — Пап, у нас в классе такая красивая девочка! У нее синие волосы, а еще она такая же, как я. Тоже носит защитные очки…
  Ее обаяние и на Иеронимуса действовало, только он эти мысли задвинул поглубже, злясь на себя, что позволил их дружбе перейти в чересчур доверительную, хоть и платоническую близость, почти как между братом и сестрой. Втайне она ему самую чуточку нравилась, но было поздно. Отношения уже обозначились: она его хороший друг — и только. Так все и оставалось. Может быть, к лучшему.
  Все же при случайных встречах на улице или в школьном коридоре, или когда их прижимало друг к другу в переполненном вагоне метро, Иеронимус не мог отделаться от назойливых мыслей, вползающих в мозг, подобно привидениям: «Конечно, это неправда! Мы не умрем! Нам можно! Можно смотреть друг на друга! Что мы увидим, если посмотрим друг на друга без очков?»
  Наверное, они оба думали об этом, только вслух никогда не говорили. Когда Иеронимус и Слинни оказывались рядом в классе, в столовой или в библиотеке, другие ученики таращились на них, но тут же отводили взгляд. Редкий случай: двое очкариков разговаривают друг с другом.
  Если бы не очки, Иеронимус был бы почти нормальным, типичным старшеклассником. В типичной средней школе. В типичном жилом районе Луны. Почти.
  Но.
  Он вел совершенно удивительную двойную жизнь.
  Однажды на родительском собрании школьный психолог назвал его отцу научный термин: «Тяжелый случай ученической шизофрении».
  — По некоторым предметам ваш сын учится превосходно. Литература, например. По античной литературе он обогнал всех прочих учеников. Ему бы стоило взяться за университетский курс, чтобы не заскучать. Выдающиеся успехи по истории. По философии он мог бы сам вести уроки. Просто поразительно, у вашего сына задатки великолепного исследователя в области гуманитарных наук.
  Ринго рассмеялся:
  — Это же чудесно!
  Он был готов стоять на голове от радости и откупорить бутылку шампанского.
  — Вы правы, мистер Рексафин, это действительно чудесно…
  — Здравствуй, Гагаринский университет!
  Ринго победно вскинул кулак, а психолог от смущения густо покраснел.
  — Постойте, сэр, это не все…
  Дальше разговор покатился под гору. Конечно, Ринго винил себя. Он, физик и математик, не сумел передать сыну способность к точным наукам. Из-за этого бедный ребенок теперь страдает.
  — Школа у нас государственная, существует на деньги налогоплательщиков Моря Спокойствия, и, согласно закону, мы вынуждены перевести Иеронимуса в специальный коррекционный класс для отстающих. По гуманитарным предметам он первый в классе, зато по математике и естественным наукам — в самом хвосте.
  — В самом хвосте?
  — Ниже некуда.
  — Это ужасно!
  — С такими отметками он не сможет закончить школу. Его даже в следующий класс не переведут. А в коррекционном классе его успеваемость повысится…
  — Мой сын, в коррекционном классе… Кошмар!
  — Он будет учиться по индивидуальному расписанию, один из всех учеников средней школы номер семьсот семьдесят семь. Половина уроков — среди самых блестящих, умненьких, пытливых детей, в классе для одаренных. А вторая половина…


  Вечером Ринго попытался найти для Иеронимуса частную школу. Знакомый знакомого его знакомых был знаком с чиновником, который ведал приемом в Армстронговскую академию. Расстроенный отец не задумываясь проглотил свою гордость и после долгих муторных переговоров добился-таки собеседования.
  «Весьма сожалею, сэр».
  Затея провалилась по двум причинам. Во-первых, у них не было денег на плату за обучение. А если бы даже и были, все равно его сына бы не приняли. Почему?
  «Весьма сожалею, сэр. За долгие годы работы в приемной комиссии я впервые вижу настолько низкие оценки по математике и естественным наукам».


  Открыв дверь, висящую на одной петле, Иеронимус мгновенно привлек к себе общее внимание. В классе царил жуткий беспорядок. Опрокинутые парты, неописуемая вонь, хаос и гвалт, учителя нигде не видно. Все уставились на Иеронимуса: новенький, да еще в защитных очках. Он совершенно растерялся, окунувшись в непривычный, странный мирок анархии, вызывающих нарядов и непонятного жаргона. Его тут же окружили. Первый учебный день в коррекционном классе начался бурно и стремительно.
  — А правда, что ты, если снимешь очки, сможешь увидеть будущее?»
  — Отпусти руку!
  — Нет, правда, урод очкастый?
  — Нет! Ничего похожего!
  — Говорят, без очков ты можешь видеть какие-то такие цвета, каких другие не видят. И эти цвета показывают, кто где находился раньше и где окажется в будущем. Правда это, очкарик?
  — Прекрати обзываться, дебил вонючий!
  — Ты что сказал, очкарик?
  — Руку отпусти, а то как врежу!
  — Это ты-то мне врежешь? Задохлик очкастый, я на два года тебя старше! Я тебя по стенке размажу!
  — Оставь меня в покое!
  — В покое? Не-а, не оставлю, пока не покажешь нам свои хреновые глазки, а потом еще скажи, кто завтра выиграет, Грейтон или Вул, на кого ставить.
  — Придурок, оно совсем не так действует!
  — Не так? А как? Давай покажи!
  Скандала не было. Дело успешно замяли, ведь Лестер никому не был особенно дорог, в том числе и собственным родителям. Они даже не явились в морг опознать тело. Прочие хулиганы, помогавшие стаскивать с Иеронимуса очки, от страха не смели и заговорить о случившемся. Обвинений Иеронимусу не предъявляли — в конце концов, очки с него сняли силой, да еще и в первый день в коррекционном классе. Учителя уволили — он как-никак отвечает за то, что происходит в классе, а сам сбежал от учеников. Иеронимусу было тогда четырнадцать лет. Дети в коррекционном классе были совершенно неуправляемые, у них уже сменилось несколько учителей, и никто не мог с ними справиться. По сути, это был не класс, не коллектив, а просто аморфная нестабильная масса. Здесь постоянно бушевала словесная и физическая буря. Могли ударить без предупреждения, со скуки, из вредности, от любви. Здесь правое и левое полушария не могли договориться между собой. Все непрерывно орали и насмехались друг над другом. Эти дети были до того несчастны дома, что в школе им даже нравилось, хоть они ее и ненавидели. Они дрались друг с другом и с учениками
из других классов, они воровали, пили, кололись, садились в тюрьму, крушили все на своем пути, разрисовывали стены, бесконечно врали, они угрожали учителям, попадали в психушку, становились проститутками, сутенерами, бандитами, залетали, мечтали о дорогих шмотках и все случайно добытые деньги тратили на одежду, обувь, ювелирные украшения. Они жили на всю катушку, но они жили минутой, мгновением. Для них не было ни вчера, ни завтра. Они ничего не помнили и отвергали все, что не ведет к саморазрушению. Их бытие было неподвластно разуму; логика не могла и секунды продержаться, чтобы не потонуть в водовороте хаоса. Иеронимус оказался один среди целого класса этих деток. Они не давали ему шагу ступить. Хватали его за руки, угрожали, сорвали с него очки.
  — Нельзя смотреть в глаза дьяволу! А у него дьявол в глазах. Все стопроцентные — черти. Они сами не знают, но это точно черти!
  — Неправда! Я знаю, и ты знаешь, Лестер просто обкурился. Они с еще двумя лохами курили базз в подсобке, он перебрал и помер.
  — Это в полиции так сказали, а я совсем другое слышал.
  — Что ты слышал, ну что?
  — Этот парень, который в очках, уже несколько человек угробил. Его в наказание к нам перевели.
  — Да ну, не верю! Его, наверное, к нам сунули из-за плохих отметок по матике. Как и нас с тобой. У нас тоже с матикой полный песец.
  — Спорим, все у него нормалёк с матикой! И вообще, эти очкастые кого хочешь могут убить, полиция и слова не скажет, потому что тут дьявол замешан. Дьявол всегда так устроит, что с виду все тип-топ. А потом, они убивают тех, кого и так не любят. Придурков вроде Лестера. Думаешь, по нем кто-нибудь скучает? Я его терпеть не мог, засранца. Я рад, что он сдох, но к очкастому и близко не подойду. Он одним взглядом убить может, у него дьявольский цвет в глазах!
  — Слушай, у тебя уже завихрения.
  — Может, и завихрения, но я всегда черта узнаю. Этот парень — он черт и есть. Его к нам прислали как приманку, вроде сыра в мышеловке. Чистку провести, поубивать уродов вроде Лестера, и ничего ему за это не будет, потому что его защищает дьявол в сговоре с нашим глюкнутым директором.


  Иеронимус поскорее вернул очки на место и только тогда посмотрел, уже точно зная, что произошло.
  Лестер — тот мальчишка, который требовал снять очки,  — лежал на полу мертвый. Глаза его были широко раскрыты, на лице навечно застыло выражение дикого ужаса. Еще двое мальчишек медленно отползали на четвереньках. Один из них плакал и что-то неразборчиво бормотал, другой так же невнятно молился. На грязном линолеуме шахматной расцветки валялись опрокинутые стулья. Ползущий мальчишка остановился, обернулся и сел с совершенно опрокинутым лицом, отрешенным, как у снулой рыбы в магазине. Он завыл на одной ноте — громко и с таким отчаянием, какого Иеронимус никогда не слышал от человеческого существа. Другие ученики сгрудились у дальней стены, сами не свои от страха и в кои-то веки молча.
  Иеронимус посмотрел на покойника. Нечто похожее случалось и раньше: к нему цеплялись, донимали, срывали очки… Только до смертельных случаев пока не доходило.
  Вскоре прибыли директор школы, двое полицейских и судмедэксперт. Потом появился серебристый механический человек — робот-спасатель. Он вступил в класс грациозно, словно балетный танцор, обратил к перепуганным ученикам гладкое лицо, без глаз, рта и носа, и, тихо жужжа, принялся сканировать, измеряя пульс и оценивая состояние нервной системы — проверял, не слишком ли человеческие детеныши травмированы смертью одноклассника. Робот был такой блестящий, что в его лицо и тело можно было смотреться, как в зеркало. Судмедэксперт взял образцы крови у Иеронимуса, у погибшего и у тех двоих — второй забился в какой-то замызганный угол. Образцы поместили в небольшую портативную машинку для немедленного анализа.
  Следователь пристально посмотрел на Иеронимуса и обратился к директору:
  — Вы позволяете подобным тварям учиться вместе с обычными школьниками?
  — Таков закон. Мы должны способствовать их интеграции в ученическую среду.
  — Я впервые сталкиваюсь с тем, чтобы от этого умирали.
  — От чего?
  — Вы знаете, о чем я говорю.
  — А, о цвете, которого не существует…
  Следователь снова мрачно посмотрел на Иеронимуса. Иеронимус ответил таким же злобным взглядом. Следователь выглядел очень странно. Лицо его казалось потным и словно бы сделанным из пластика, будто кто-то попробовал слепить очень реалистичную маску, но ничего не получилось, потому что в маске оказалось слишком жарко и неудобно. Вышла жалкая подделка — лицо манекена с шевелящимися губами и злым, печальным глазом. От полицейского пахло ланолиновой мазью. В целом неприятное впечатление. Этого человека никто не любил. Коллеги его терпеть не могли, но он был специалистом по таким именно случаям, как этот. В настоящую минуту лейтенанта Догуманхеда Шмета крайне беспокоило, что опасное существо с нечеловеческими глазами до сих пор не в наручниках.
  Какой-то полицейский записал показания Иеронимуса. Других учеников тоже допросили, но они, само собой, дали двадцать пять абсолютно разных версий случившегося.
  Да и какая разница, что думают эти малолетние психи? Все происшедшее фиксировалось установленной в классе камерой видеонаблюдения. На записи совершенно ясно видно, как Иеронимуса толкали, а потом набросились на него. Двое мальчишек держали стопроцентного за руки, а погибший, ученик по имени Лестер, стащил с него очки.
  Судмедэксперт зачитал следователю результат анализа, появившийся на крошечном старомодном экранчике.
  — Так, у покойника в крови отмечен высокий процент базза, а также незначительные следы Е-девяносто четыре. Разгулялся пацан… Все указывает на превышение дозы. Тех двоих нужно немедленно в больницу, а у очкарика все чисто.
  Следователь спросил:
  — Вы можете определить, чем вызвано превышение дозы у погибшего?
  — Безусловно. Оно вызвано тем, что мальчик принял большую дозу наркотика под названием базз, да еще и смешал его с Е-девяносто четыре. Редкостная дурость.
  Следователь ткнул пальцем в Иеронимуса.
  — Видите вы это?
  Судмедэксперт зачесывал реденькие черные волосы на лысину, как это веками делают мужчины, и очень тщательно подбирал слова.
  — Я вижу мальчика, приблизительно лет четырнадцати.
  — Вам известно, что здесь случилось. Будьте добры, отметьте в своем отчете, что, хотя очки были сняты непреднамеренно, именно четвертый основной цвет глаз спровоцировал действие наркотика в крови любителя острых ощущений, который сейчас отправится в морг.
  — Официально четвертого основного цвета не существует.
  — Мне безразлично, существует он, по-вашему, или нет. Я хочу услышать от вас подтверждение того, что передоз у мальчика был вызван четвертым основным цветом.
  — Передоз был вызван приемом запрещенных наркотиков в большом количестве. В крови погибшего не наблюдается веществ, хотя бы отдаленно свидетельствующих о воздействии каких бы то ни было визуальных факторов. Я не намерен включать в отчет ненаучные подробности, которые не соответствуют истине и не могут использоваться при расследовании данного дела. К тому же с точки зрения закона четвертого основного цвета не существует.
  Лейтенант Шмет недовольно обернулся к спасательному роботу.
  — Белвин! Ко мне!  — рявкнул он.
  Белвин, серебристое чудо биоинженерии и хромированного минимализма, изящной походкой приблизился к лейтенанту.
  — Слушаю, лейтенант Шмет.
  — Белвин, просканируй, пожалуйста, мертвого мальчика и вон то существо в очках.
  — Лейтенант, выражение «существо», строго говоря, не вполне верно с юридической точки зрения, когда речь идет о школьнике в защитных очках системы Шмильядзано.
  — Ладно, неважно. Просканируй обоих и скажи мне, в какой мере смерть мальчика связана с тем, что он подвергся воздействию четвертого основного цвета.
  — Прошу прощения, лейтенант, но основных цветов всего три: желтый, красный и синий.
  — Белвин, ты знаком с таким явлением, как лунарный офтальмический символяризм?
  — В известной мере. При проведении спасательных операций, если у жертвы пожара или другого несчастного случая окажутся очки системы Шмильядзано, мне предписано проследить, чтобы очки постоянно находились на лице. Мне непонятно, с чем связано подобное требование, однако я запрограммирован на строгое выполнение данной директивы.
  — Не надо мне тут о пожарах! Белвин, будь любезен, просканируй кору головного мозга и зрительные нервы покойника. Имеются ли разрывы в перцептивной цепи, указывающие на травматичное воздействие четвертого основного цвета?
  — Лейтенант Шмет, я рад помогать вам в любых спасательных операциях. Однако, боюсь, при сборе улик от меня мало пользы. Результаты моего сканирования лишь подтверждают вывод моего коллеги-человека: смерть школьника наступила из-за повышенного содержания запрещенных химических веществ в крови. Ваше предположение о том, что смертельная травма учащемуся нанесена неким невообразимым цветом, является сугубо гипотетическим, а с точки зрения закона — совершенно необоснованным. Мое взаимодействие с представителями человеческого рода регулируется положениями закона, согласно которым четвертого основного цвета не существует. Моему пониманию недоступно, как можно ссылаться на несуществующий цвет при проведении уголовного расследования. Я говорю это не просто как машина, а как машина, которой глубоко симпатична ваша любознательность при решении данной загадки. Сам я, не будучи живым организмом, цветов совсем не различаю, но, думаю, если бы различал, это стало бы для меня настоящим потрясением. Для меня цвета и оттенки — не более чем теоретические данные спектрального анализа, который, кстати сказать, убеждает
меня в том, что основных цветов ровно три, как и положено по закону. Предполагая иное, вы сами нарушаете закон, и если будете упорствовать, возможно, вам придется арестовать самого себя за то, что ведете с гражданским населением разговоры о цвете, законодательно запрещенном к обсуждению.
  Шмет, уставившись на робота, увидел на месте лица отражение собственной неприятной физиономии с разноцветными глазами, голубым и карим. Глаза двигались чуточку вразнобой, поскольку один был настоящий, а другой — искусственный. Настоящий глаз обратился к мальчику в защитных очках. Шмет мысленно завязал узелок на память — о рыбке, сорвавшейся с крючка.


  Следующим в тот день был урок древней литературы. Обсуждали книгу Мелвилла «Белый бушлат», проводили сравнительный анализ этой книги с повестью Кредольфера «Ритм Скрона». Учительница очень хвалила Иеронимуса. И все другие ученики, такие умные, по-взрослому вежливые, восхищались тем, как он с ходу провел разбор этих классических произведений. Слинни тоже там была — она по всем предметам училась в классах для одаренных и всегда испытывала странную затаенную гордость, когда ее стопроцентно лунный друг принимался рассуждать о древних авторах, об удивительно современном звучании старинных книг, о красоте античного стиля и о том, как сочинения далекой древности увязываются с политическими, социальными и культурными особенностями нашей сегодняшней лунной жизни. Иеронимус даже процитировал по памяти несколько строк из «Белого бушлата» на языке оригинала, а потом сам же объяснил, что они значат в переводе. Некоторых учеников так пробрало, что они с трудом скрывали слезы, навернувшиеся на глаза.
  Никто из них не думал о мертвом мальчишке, которого в эту самую минуту перевозили в центральный морг Моря Спокойствия. Никто и не знал о нем. Этого случая просто не было, как не было и четвертого основного цвета.
  На следующий день, придя на урок в коррекционный класс, Иеронимус обнаружил, что о происшествии все забыли. Зато буйные одноклассники, никого и ничего не уважающие, старались держаться от стопроцентника подальше. Опасались. Он был то ли демон, то ли еще какой-то вурдалак, убивающий взглядом.
  Если рассвирепеет, ему даже не нужно будет прикасаться к своему врагу — достаточно всего лишь посмотреть.


  Прошло два года. Никто не знал о его двойной жизни. Иеронимус боялся до дрожи, что кто-нибудь, особенно Слинни, узнает о диагнозе «тяжелая ученическая шизофрения». Он мастерски уходил от ответа на вопросы вроде: «В каком ты классе по математике?» или «Слушай, где ты пропадаешь половину уроков?». И самый коварный вопрос: «Постой, а что ты делал на втором этаже, там же дебилы учатся?»
  Дебилы.
  Среди подростков принято придумывать всем обидные клички. Людей делят на категории, приклеивают ярлык, и он остается на всю жизнь.
  «Это не тебя я видел в коридоре с дебилами?»
  «А правда, у тебя брат-близнец — дебил?»
  «Проходил вчера мимо дебильского класса и глазам не поверил: померещилось, что ты там сидишь».
  Дебилами их называли все. Если ты учишься в таком классе, ты — дебил. Даже учителя употребляли это словечко. Однажды Иеронимус, зайдя зачем-то в учительскую, слышал, как преподавателю-почасовику объясняли: «Извините, сегодня вам придется вести урок у дебилов». Тот сразу принялся вздыхать и ругаться: «Конца-краю нет, опять меня угораздило, эти дебилы совершенно невыносимы, чтоб их всех феи побрали, не пойду, и все!» Он вылетел из учительской, и секретарше пришлось обзвонить еще несколько педагогов, пока не нашла замену. «Алло, это школа номер семьсот семьдесят семь, у нас преподаватель заболел. Вы сейчас свободны? Да? Вот хорошо! Нужно провести урок в классе двести сорок один… Да, верно, это класс для дебилов… Постойте, вы же только что говорили, что свободны!»
  Никто не хотел учить дебилов. Некоторые педагоги и одного дня не выдерживали. Временные учителя уходили и больше не возвращались. За год в трудном классе, состоящем из трудных подростков, сменились не меньше пятнадцати педагогов. Это не считая бесконечного количества случаев, когда приходилось вызывать замену, потому что преподаватель просто сбегал с урока.
  К счастью, большинство учеников семьсот семьдесят седьмой школы никак нельзя было отнести к дебилам. Иеронимус об этом отлично знал, но половину каждого школьного дня его преследовало ощущение, что он живет в мире, населенном дебилами. Их бешеные вопли по любому поводу, привычка поднимать кошмарный шум из-за каждого пустяка, неспособность усидеть на месте больше тридцати секунд подряд, постоянное обзывательство, невообразимый жаргон, весь этот вульгарный и неуправляемый дебильный мирок странным образом нашел себе место в сердце Иеронимуса. Стопроцентник потихоньку сам стал частью их жизни. Сидя в битком набитом классе, он занимал особое, привилегированное положение: он мог наблюдать, потому что его не трогали, а не трогали его потому, что он был демон-убийца.
  Иеронимус единственный в классе делал домашние задания, вовсю пользуясь тем, что материал им давали совсем легкий, и получал вполне приличные отметки на контрольных и экзаменах. Постепенно от него перестали шарахаться, и он обнаружил, что у него даже завелись друзья в этом дурдоме. Были у них и положительные качества, которых не хватало ученикам в классе для одаренных. Например, дебилы никогда ничего из себя не строили. Они были до грубости честны. Не лицемерили, изображая хорошее отношение. За жестокостью, анархией и слезливой сентиментальностью скрывался свой кодекс поведения — кодекс дебилов. Через несколько месяцев Иеронимус начал понимать основные правила этого кодекса и научился общаться с одноклассниками. Это было увлекательно! Его начали считать «умником», и постепенно, очень постепенно, дебилы стали изредка спрашивать его о чем-нибудь, связанном с учебой. С этих пор он сделался своеобразным посредником между учениками и очередным мимолетным учителем. Он стал в классе своим и даже получил дебильное имя. Дебилы недолго думая взяли и выбросили первые четыре слога имени «Иеронимус». Отныне он
был просто Мус — дебил, который доказал, что проблема коррекционного класса не в домашних заданиях по физике и математике, а в том, как «хренов глюкнутый препод зырит на мои ботинки от ЕЕЕ — он что, надеется и на свои кочерги найти такую же отпадную обувку?»
  Когда его статус в мире дебилов поднялся на новую высоту, Иеронимус слегка забеспокоился, как бы его не разоблачили. Вдруг узнают, что он с ними только на половину учебного дня? Никто здесь не подозревал об уроках в классе для одаренных. Если тайна раскроется, рухнет с таким трудом завоеванный статус, добытый путем превращения из жертвы в демона, а из демона в нечто вроде репетитора.
  Понятие «ученической шизофрении» дебилам явно недоступно. И все-таки что они сделают, если и вправду узнают? Ничего, конечно, им хватает своих забот — например, увернуться от колотушек отчима или раздобыть обалденные хромированные запонки, точно такие же, как у Блонзо Кланфора из «Альфатаун юнайтед». Вопрос в другом: «Вдруг дебилы перестанут мне доверять, если узнают, что я… что я ботан?»
  Ботаны.
  Отвратительная категория людей, которую дебилы ненавидят лютой ненавистью. Снобы. Воображалы. Вечно умничающие. Полная противоположность дебилам. Примерные ученики, во всем подражающие взрослым. Рассуждают логично и не стыдятся читать наизусть стихи по свистку учителя. Послушные, но способны ввязаться в спор с учителем, если он скажет глупость. Преподаватели их обожают, временные учителя дерутся за право провести урок в их классе — такая радость им редко достается, потому что постоянные учителя в классе отличников никогда не берут больничный.
  Вот такие типы учатся в классе для одаренных. Иеронимус там — один из лучших.
  — Мус! Это не тебя я видел вчера в аудитории с ботанами?
  — Говорят, у нашего Муса есть брат-близнец, учится в классе ботанов! Вот это да!
  «Ботанами» они не сами себя назвали, точно так же, как дебилы не сами заклеймили себя «дебилами». Прозвища придумали середнячки, то самое подавляющее большинство школьников, которых нельзя причислить ни к дебилам, ни к ботанам. У Иеронимуса не было знакомых середняков — он держался крайностей.
  Середняки, безликая серая масса, глубоко презирали и ботанов, и дебилов. В дебилах они ощущали физическую угрозу, в ботанах — интеллектуальную. Иеронимус Рексафин был для них совершенно необъяснимым явлением. Неизвестно даже, точно ли он учится в их школе. Из-за своеобразного распределения уроков ему постоянно приходилось бегать от ботанского класса к дебильскому и обратно. Он проносился по переполненным коридорам, сверкая очками, лавируя меж обычных учеников — не психов, не гениев, не уголовников, не вундеркиндов. Иногда они его обзывали. Эти-то все знали об особенностях его расписания, но на них Иеронимусу было плевать. Они обитали как бы в междумирье. Он пробегал мимо, они кричали ему в спину: «Эй, очкастый, ты ботан или дебил?» А он только улыбался, он гордился их оскорблениями, словно почетной медалью, потому что знал — они по-своему завидуют. Для бесцветных, никому не нужных середнячков не придумали особого прозвища.


  Через два года такой жизни, то есть к шестнадцатилетнему возрасту, Иеронимус обзавелся немалым количеством приятелей в обоих мирах, в том числе двумя по-настоящему близкими друзьями. Среди ботанов это была, конечно, Слинни — как и он сам, носительница лунарного офтальмического символяризма. На противоположном конце шкалы находился Брейгель — верный друг-дебил. Брейгель и слыхом не слыхал ни о каком лунарном офтальмическом символяризме. Он вообще был убежден, что Иеронимус носит очки ради прикола.
  Брейгель был принцем среди дебилов. У него, как и у всех в этом скопище неприкаянных подростков, была масса проблем в семье и в обществе, но, в отличие от прочих, он никогда не прибегал к насилию для преодоления трудностей. Это не значит, что ему не случалось ломать товарищу нос пудовыми кулаками. Брейгель не искал драк, они сами его находили. Рослый, неповоротливый, с лохматыми русыми волосами, он жизнерадостно возвышался посреди окружающего хаоса, с веселым, вечно чуть озадаченным лицом и с выражением полной невинности. Он был неряхой, но не отталкивающим — скорее, чем-то напоминал рыцаря, который только что шлепнулся с коня и приземлился в лужу. Если можно представить себе дебила-вельможу, великолепного в своей аристократической наивности, именно таким был Брейгель.
  Он каждый год проваливал все до одного экзамены по всем предметам.
  Он легко отвлекался.
  Часто загорался энтузиазмом по самым неожиданным поводам, никак не вписывающимся в учительские планы.
  Некоторые учителя считали, что он сообразительный и славный мальчик, хоть и никудышный ученик; по мнению других, ученика хуже им еще встречать не приходилось. Девочки никак не могли решить, красавец он или страшила.
  Иеронимусу он сразу понравился.
  Когда Брейгель входил в класс, комната словно становилась меньше, а его голос, громкий от природы, перекрывал все прочие звуки. Ему постоянно кричали: «Заткнись! Убавь децибелы!» — а он не обращал внимания. С появлением Брейгеля коррекционный класс мгновенно погружался в безумную какофонию звуков, центром которой был он сам.
  — Иеронимус!  — орал он через всю комнату.
  Брейгель единственный среди дебилов никогда не звал стопроцентного «Мус». Сокращать имена было ниже его достоинства.
  — Иеронимус, ты не поверишь, что со мной сегодня случилось по дороге в этот вертеп невежества…
  — Брейгель!  — вопил разъяренный учитель, уже дошедший до точки кипения посреди непочтительного шума.
  Брейгель продолжал как ни в чем не бывало:
  — В метро подходит ко мне тетка. Вроде из какой-то религиозной конторы. С колокольчиком, в дурацкой такой шапке и хочет, чтобы я дал ей денег. Еще и книжкой на меня махала.
  — Брейгель!  — надрывался учитель.
  — Хорошенькая даже, только для меня старовата и с привихом. Все что-то бубнила про Иисуса и Пикси.
  Учитель, по имени мистер Фластегелин, проработал в этом классе всего две недели, полностью перегорел и мечтал об увольнении.
  — Брейгель, ты опоздал! Ты срываешь урок!
  Это была и правда, и неправда. Брейгель действительно разговаривал слишком громко, и если бы учитель хоть немного контролировал происходящее в классе, можно было бы и впрямь сказать, что Брейгель срывает урок. С другой стороны, поскольку еще до его прихода шум зашкаливал, выходило, что учитель к Брейгелю явно придирается. Наверное, потому, что это вполне безопасно — Брейгель никогда не нападал на учителей.
  — Уважаемый наставник!  — вопил Брейгель.
  Он не давал себе труда запоминать фамилии преподавателей, обращался к ним исключительно «уважаемый наставник» или «уважаемая наставница». Сознавая ограниченность своего словарного запаса, он часто придумывал новые слова, чтобы казаться умнее.
  — Ваши квадрангуляции по поводу артикуляционных излишеств моего орального аппарата крайне чрезмернотичны! Я здесь не один такой звукораспространяющий! Вы бы сначала других призвали к порядку, чем на меня свои укорительные флюиды разбазаривать!
  Класс взревел от хохота. Некоторым было обидно, что учитель словно не замечает их вклада в общий гам. Псевдопафосные речи Брейгеля служили своего рода усилителем, поднимающим уровень шума на небывалую высоту.
  — Брейгель, ты в классе громче всех разговариваешь!
  Брейгель, не обращая внимания на учителя, прервал рассказ о своей необычной встрече в метро и обернулся к девочке по имени Клеллен, сидевшей в двух шагах от него, причем говорил он, не понижая голоса, на той же громкости, что и с Иеронимусом.
  — Клеллен, смотрела вчера «Потных служанок»? Девчонка, которая играла Роксану, жутко на тебя похожа!
  — Отвянь, Брейгель!  — возмутилась Клеллен.  — Я такую гадость не смотрю! Опять у тебя пылесос в обратную сторону включился, пингвин несчастный!
  — Да это ж я в хорошем смысле!  — хохоча, заорал в ответ Брейгель с насмешливой нежностью.
  Пока он говорил, в дальнем конце комнаты завязалась драка. Один дебил колотил другого по лицу массивной металлической пряжкой от пояса, используя ее как кастет. Мистер Фластегелин бросился разнимать и споткнулся о чью-то выставленную в проход ногу. Ученик, самым неподобающим образом развалившийся на стуле, вовсе не хотел поставить подножку мистеру Фластегелину, однако страшно обиделся, что учитель не заметил его вытянутой во всю длину ноги. Мимолетная боль в ступне вызвала поток ужасных обвинений в адрес лежащего на полу учителя, у которого череп раскалывался от боли после удара о твердую поверхность. Возмущенный ученик в порыве справедливого негодования подскочил к учительскому столу, схватил электронный планшет с конспектом урока и треснул ошарашенного мистера Фластегелина по лицу, как раз когда тот поднимался с пола.
  — Учеников нельзя бить, права не имеете!  — со слезами орал он во всю глотку.  — Вы мне палец на ноге сломали! Палец сломали!
  Выкрикивая «Палец!», он каждый раз обрушивал планшет на несчастного учителя. Тот сжался в комочек, прикрывая голову руками. Прочие ученики тоже бросились в свалку — учитель был новый, практически незнакомый и с самого начала не справлялся с классом. Его пинали, словно мешок зараженных крыс.
  Брейгель в избиении не участвовал. Он покамест выбил замок у старого шкафа молотком, который тайно протащил в школу, и давай разбрасывать по комнате мелкие пластмассовые инструменты, карточки с записями и школьные тетрадки, распевая популярную песенку: «Наша любовь не пройдет, пока дождь на Луне не пойдет».
  Иеронимус спрятался под партой. Скоро явятся охранники — они то и дело заглядывают в коррекционный класс, потому что подобные сцены здесь не редкость. Иеронимус потихоньку вытащил свой секретный мини-планшетик, на котором был записан черновик доклада по философии на тему: «„Исповедь“ Жан-Жака Руссо». Он как раз недавно прочел это произведение, к тому же на языке оригинала. Иеронимус планировал удрать, как только в класс ворвутся охранники с дубинками, сетями и баллончиками парализующего газа. Не хотелось опаздывать на философию из-за всей этой ерунды.
  Словно моряк, добравшийся после шторма до тихой гавани, прибегал он на урок философии, литературы или истории. Одаренные ученики не подозревали о его второй жизни в сумасшедшем доме. А психи из коррекционного знать не знали о его другой жизни среди интеллектуальной элиты. Он легко и плавно перемещался меж двух миров и в обоих чувствовал себя своим, а в глазах его таился цвет, чуждый всему вокруг.



  Глава 3

  Иеронимус и Слинни пришли в мультимедиатеку поискать материалы для совместного реферата, посвященного анализу книги Наака Коонкса «Шальной древоволк». Иеронимус уже накопал миллион критических отзывов об этом широко известном классическом произведении и сам сочинил превосходный разбор, а недавно от дяди Рено, отцовского брата, узнал такое, о чем наверняка не слыхала даже учительница. Иеронимусу не терпелось удивить Слинни.
  У нее стопроцентно вынесет мозг!
  Они устроились за столом посередине просторной ротонды, подключились к терминалу, достали планшеты и приготовили электронные стилусы.
  — Знаешь…  — начал Иеронимус.
  Мимо прошла шумная группа человек учеников класса ИЗО, направляясь к терминалам раздачи красок.
  — Что?  — отозвалась Слинни.
  — Знаешь, по-моему, нам досталось очень скучное задание,  — соврал Иеронимус, поигрывая стилусом.
  Он нарисовал в воздухе прозрачную коробочку, внутри нее — облачко, потом кликнул по облачку, запуская анимацию с крошечной мультяшной молнией и косыми черточками, изображающими дождь.
  Слинни посмотрела и уничтожила рисунок одним росчерком стилуса.
  — Иеронимус, серьезней надо быть!
  — Зачем ты стерла мою тучку?  — притворно возмутился Иеронимус.
  Слинни уже собралась разразиться длинной речью об очевидных вещах: о том, что они, стопроцентно лунные, ни разу в жизни не видели дождя и никогда не увидят, потому что на Луне дождь не идет. Она готовилась к серьезному разговору о судьбе лунных очкариков, как вдруг заметила, что Иеронимус уже открыл «Шального древоволка» на сорок второй странице и деловито подчеркивает стилусом целые фразы на висящей в воздухе полупрозрачной картинке.
  Слинни вызвала на своем экране ту же самую книгу и уставилась в просвечивающую насквозь страничку. Взмахнув рукой и пощелкав кнопкой стилуса, подправила степень прозрачности. Начала читать и внезапно обнаружила, что ее сорок вторая страница совсем не та, что у Иеронимуса.
  — Эй, мы вроде должны работать над одной и той же книгой!
  — Книга та же самая,  — ответил он, не отрываясь от своих пометок.
  — Нет, не та же! Посмотри, вот твоя сорок вторая страница, а вот моя — ничего общего!
  Иеронимус не поднимал глаз от экрана, даже не взглянул в сторону Слинни. Рано или поздно до нее дойдет. Собственно говоря, пока что она реагировала именно так, как было задумано.
  — Мы оба читаем «Шального древоволка», автор — Наак Коонкс,  — сообщил он благодушно.
  — Нет, это я читаю «Шального древоволка», а ты читаешь что-то совсем другое!
  Слинни повысила голос. Иеронимус улыбнулся. За соседними столиками начали оборачиваться.
  — Тихо,  — шепнул Иеронимус.
  В ротонду вошла еще одна группа.
  — Слинни, привет!  — окликнул какой-то парень, перекрикивая общий гул.
  Слинни оглянулась. А, это Боб. Высокий. Спортивный. Не ботан. Просто обычный школьник, ничем особо не выдающийся. Она ему нравилась, чему была совсем не рада. Боб улыбался, глядя на Слинни так, словно она прямо-таки счастлива его видеть. На самом деле ей было все равно, и брошенная в ответ улыбка была так же мимолетна, как и взгляд. Боб с одноклассниками пересекли ротонду, ненадолго оказались в пятне света от круглой желтой лампы под потолком и скрылись в тени в дальнем конце зала. Она потом с ним поздоровается, вот только сначала разберется с книжкой.
  Громкий шепот Слинни было слышно за несколько столов.
  — Ты читаешь совсем другую книгу! Текст на странице разный!
  — Та же книга, Слинни.
  Она придвинула свой стул поближе к Иеронимусу и чуть не ткнулась лицом в экран, указывая на очевидные несоответствия. Иеронимус веселился вовсю.
  — Вот, вот, смотри!  — Она обвела несколько слов стилусом.  — Что это за персонаж — Нееф? И что за история с пончиками в складной тачке? А сюда, на эту строчку глянь! «Конфетная чувырла, наморщив сопатку, впаривала Полу, будто бы облака на рассвете похожи на его наглые, мерзкие, опухшие с похмелья, налитые кровью гляделки, о, термоядерный взрыв, о, термоядерный взрыв, о, термоядерный взрыв, о, кружись волчком, да молчком, все пучком»! И ты еще говоришь, что книга та же самая?!
  Не успели эти слова вылететь из ее возмущенно раскрытого рта с чуточку крупноватыми зубами, как рядом послышался голос еще одного поклонника:
  — Синяя Слинни! Синяя Слинни!
  Слинни и Иеронимус оторвались от экрана. В мультимедиатеку вошла очередная группа учеников, и опять высокий спортивный парень радостно улыбнулся Слинни, проходя мимо. Джим. Местная знаменитость, второй полузащитник школьной команды по телеболу, уверенный, будто все девчонки в районе Моря Спокойствия считают его неотразимым. Некоторые и правда так считали, но Слинни была не в их числе. А он, совсем как Боб, почему-то вообразил, будто она им интересуется. Слинни одарила Джима такой же неискренней улыбкой, как и Боба, после чего вернулась к спору о книге.
  — Я тебе повторяю, Иеронимус, ты изучаешь какой-то другой текст! Честно говоря, это твои проблемы, но у нас все-таки совместный реферат! Тебе, наверное, кажется, что это очень смешно — притворяться, будто книжка одна и та же!
  Она еще больше разозлилась, увидев на лице Иеронимуса широкую улыбку. Он раскрыл рот, чтобы наконец объяснить, в чем фокус, и тут его напарницу в третий раз окликнули:
  — Слинни! Слинни! Слинни!
  Еще одна группа школьников проходила через ротонду, и, как всегда, нашелся спортсмен, слегка возвышающийся над толпой. На лице у парня расплылась улыбка от уха до уха — явно по тому же образцу, что и у предыдущих двоих. Этот звался Пит. Телеболист, и не просто, а капитан команды. Еще и в команде по легкоатлетике. Юноша вообще любил команды. И в школе его любили, только Слинни в этот раз даже не удосужилась ему улыбнуться, а молча уткнулась в текст, сгорая от смущения.
  — Слинни, почему все эти парни считают, что они тебе нравятся?
  — Иеронимус, помолчи.
  — Нет, серьезно! У тебя образовался прямо-таки фанклуб из дубиноголовых спортсменов.
  — Не знаю, с чего они взяли, будто нравятся мне.
  — С чего-то же взяли!
  — Просто они тупые. Понятия не имею, почему они так на меня смотрят. Я с ними даже не кокетничала.
  — Может, кокетничала, сама того не замечая.
  — Не говори ерунду!
  — Может, Боб, или Джим, или как их там зовут, уронили, ну я не знаю, монетку или резинку для волос, а ты им сказала что-нибудь такое вполне нейтральное, допустим: «Извини, ты уронил резинку для волос», а со стороны это выглядело, как будто ты с ними заигрываешь.
  Покосившись на Иеронимуса, Слинни по изгибу губ, наклону головы и по интонации поняла, что его реплика исполнена поистине адского сарказма.
  — Ты,  — проговорила она медленно и раздельно,  — голову свою… забыл… на обратной… стороне… нашего булыжника… тупица несчастный…
  Пит все еще пытался привлечь внимание Слинни, одновременно стараясь не отстать от класса, который постепенно продвигался через зал.
  — Слинни! Эй, Слинни!
  Она притворилась глухой, зато Иеронимус так и уставился на Пита. Вдруг его поразила одна мысль. Вот уже третья большая группа школьников посещает обычно тихую обитель знаний. В школе явно что-то происходит, а они со Слинни не в курсе.
  — Эй, ты! Очкарик!
  — Ты мне?  — отозвался Иеронимус.
  — Ага. Скажи своей сестре, пусть посмотрит в эту сторону!
  — Она мне не сестра.
  — А, все равно. Похлопай ее по плечу, пожалуйста!
  — Похлопать по плечу? Это как?
  — Ну что тебе, трудно, что ли?
  — В смысле, по плечу похлопать?
  — Ага.
  — Вообще-то непросто. Я точно знаю, она не любит, чтобы ее кто-нибудь хлопал, особенно я.
  — Слушай, ну не будь какашкой. Сделай, что просят!
  — За пять тысяч долларов я бы взялся. Сначала хотел содрать с тебя три тысячи, но когда меня обзывают какашкой, цена повышается.
  — Ты, долбодятел, вот я щас к тебе подойду…
  — Я как раз хотел тебе посоветовать — подойди и сам ее похлопай по плечу.
  — Не могу, нам нельзя выходить из строя! Так что радуйся, твой нос пока еще остается при тебе.
  Иеронимус не торопился отвечать. Угрозы его нисколько не взволновали. Пит явно считал, что Слинни сидит в наушниках и ничего вокруг не замечает. За время их диалога в ротонду вошли еще два класса, и шум теперь стоял, как в школьной столовой. Иеронимус покосился на Слинни — она притворялась, что не слышала их содержательной беседы, и усердно отворачивалась, давясь от смеха.
  Вошли еще несколько групп — кажется, целые классы.
  — Слушай, ты, маньяк на почве плеч! Что за переселение народов у нас в школе происходит?  — спросил Иеронимус своего противника.  — Куда вас всех гонят?
  — Иди уфейся об стенку, очкарик!  — злорадно ухмыльнулся Пит.
  — Услуга за услугу,  — предложил Иеронимус, пропустив обидную реплику мимо ушей.  — Расскажи, что творится, а я за это похлопаю твою подружку по плечу. Еще и наушники у нее отберу, тогда ты сможешь с ней поговорить. Она будет счастлива послушать, как ты красиво уговариваешь людей хлопать друг друга по плечам!
  Как и ожидалось, Пит, не уловив насмешки, принял предложение Иеронимуса всерьез.
  — Собрание у нас. Что-то насчет гигиены полости рта. Вся школа обязана присутствовать. А вы почему не со своими классами? Вот, я рассказал, теперь хлопни ее по плечу, а то мы уже уходим. Давай быстрее!
  Иеронимус, не задумываясь, театральным жестом коснулся плеча Слинни. Пит принял все за чистую монету, а Слинни подыграла — сделала вид, будто вынимает крохотные штучки из ушей, и, обернувшись, изобразила удивление и радость при виде плечистой фигуры Пита. Она даже выдавила улыбку и помахала рукой. Пит замахал в ответ. Иеронимус тоже помахал Питу, а Пит — ему, и все обиды мигом испарились. Посмотришь — лучшие друзья на свете, да и только.
  — Как, значит, этого зовут?  — спросил Иеронимус с несколько жестокой улыбкой.
  — Его. Зовут. Пит.
  — Пит? Такой здоровый парень, мне нос грозился сломать, и вдруг — Пит?
  — Ничего он не грозился сломать.
  — Грозился.
  — Это он только говорит. На самом деле он очень славный…
  В последнем слове отчетливо прозвучало сожаление.
  — Так вы все-таки знакомы!  — мгновенно прицепился Иеронимус.
  — Ничего подобного!
  — Ты сказала, он славный! Откуда ты это знаешь?
  — Да мы так, самую чуточку знакомы.
  — Самую чуточку, значит. Вы целовались?
  — Мы будем сегодня работать над книгой или как?
  — Наверняка целовались.
  — Не целовались, и вообще это не твое дело.
  — Мое, сама знаешь. И знаешь почему.
  — Вот придурок!
  — Мы, стопроцентные, должны держаться друг за друга.
  — Так и знала, что ты притянешь эту тему!
  Школьники, направляющиеся на собрание, мало-помалу организованно покинули ротонду, и разговор Сленни с Иеронимусом снова стал развлечением для публики.
  — Мы дружим совсем не потому, что оба входим в сообщество ЛОС! Это вообще ни при чем!
  Как только отзвучало последнее слово, в ротонде установилось изумленное молчание. Ученики за соседним столиком подозрительно косились на них.
  — В сообщество ЛОС?  — задохнулся Иеронимус недоверчиво, растерянно и возмущенно.  — Это еще что за чушь?
  — ЛОС — лунарный офтальмический символяризм! Ты что, вообще ничего сам о себе не знаешь?
  — Да нет, меня царапнуло слово «сообщество».
  — А как еще нас назвать, всех в целом, ты никогда не задумывался?
  — О чем ты, не пойму? Нас все зовут стопроцентно лунными…
  — Вот-вот! Эта дурацкая кличка тебя устраивает?
  — Постой, но как же… Сообщество ЛОС — звучит как название дома для престарелых…
  — А «стопроцентно лунные» — это унизительный ярлык! Знаешь, как он появился?
  — Не знаю и знать не хочу,  — соврал Иеронимус.
  — Девяносто четыре года назад таких, как мы, ссылали в специальные лагеря на обратной стороне Луны. Это время называют «Эпоха слепоты». В школах о нем не рассказывают. Правительство скрывает…
  — Я сказал: не хочу об этом знать!
  — Конечно, это же убрали из всех учебников и книг по истории!
  — А ты откуда знаешь? Кто тебе рассказал?
  Слинни поперхнулась. Ответ не шел у нее с языка.
  Иеронимус зло рассмеялся. То есть со стороны казалось, что зло, а на самом деле — грустно, с затаенным оттенком самой обыкновенной ревности.
  — Это тебе очередной бойфренд наплел?
  Иеронимус понимал, что разговор катится куда-то не туда, и виноват в этом только он сам. Ему всегда нравилось дразнить Слинни. Всего две минуты назад он передразнивал Пита, а она изо всех сил старалась не смеяться. Как быстро все изменилось! Слинни вскочила, сжимая кулаки. На ней был короткий синий жакетик, точно в цвет волос, а под ним черная футболка. Черное и синее. В древности синий цвет означал грусть. Синяя Слинни… Синяя Слинни… Впервые Иеронимус молча проклинал свою дурацкую жизнь за то, что не может увидеть ее глаза. Такими, какие они есть на самом деле, без фиолетовых линз. Сквозь стекла можно разглядеть форму век, ресницы, темные точечки зрачков, белки глаз, но с бесцветной радужкой ее глаза словно бы стерты. Как и его.
  Они застыли друг против друга. Слинни хотела сказать: «Мы не умрем, если посмотрим друг другу в глаза»,  — но он остановил ее. Сколько времени могут люди обитать на Луне, оставаясь людьми? Не бывает лунных наполовину. Или ты человек, или нечто совсем иное. Луна — это камень, летящий в пустоте. Здесь дышат искусственным воздухом, здесь воду для питья добывают из растаявших комет. Слинни красит волосы в синий цвет. Они вместе работают над рефератом. Слинни встала. Им постоянно твердили: нельзя смотреть друг другу в глаза, нельзя разговаривать друг с другом, но это было сплошное вранье. Слинни знала такое, о чем Иеронимус не догадывался, а узнать боялся. Это было понятно по наступившему молчанию. На них смотрели. Слинни по-прежнему сжимала кулаки. Линзы на глазах запрещали продолжать этот разговор. Иеронимус залюбовался ею…
  Он уже готов был признаться, что все в его жизни вращается вокруг нее. «Ха, Слинни, спорим, ты этого не знала — я и сам раньше не сознавал, а вот сейчас ты встала, стиснула кулаки, твои волосы медленно плеснулись в такт движению, ты кружишься, и я кружусь вместе с тобой. Я и не подозревал, а оказывается, я — твой спутник, без тебя в моей планетной системе нет центра…»
  Иеронимус заговорил так тихо, что Слинни едва могла его расслышать. При этом он неотрывно смотрел ей под ноги.
  — Моя мама целый день не встает с постели. И все время плачет.
  Кулаки Слинни сами собой разжались.
  — Шестнадцать лет ничего другого не делает. Мы ни разу с ней не разговаривали.
  Пальцы Слинни бессильно повисли.
  — Она лежит в кровати в дождевике. Пластиковом таком.
  Слинни села, глядя прямо перед собой. Иеронимус никогда не рассказывал подробно о своей семье. Ни слова о матери — Слинни думала, что его мама умерла или, может, вернулась на Землю. Она не спрашивала, потому что Иеронимус всегда держался так, словно они в семье одни с отцом.
  Эпоха слепоты. Нужно ему рассказать. На самом деле он понимает, что это правда.
  Слинни долго так сидела и смотрела на него. Несколько раз глаза Иеронимуса моргнули за стеклами очков. Она знала, что он смотрит в никуда, и ждала, пока он снова заговорит. Его губы шевельнулись, но беззвучно. Он поднял руку к голове и смахнул несуществующую соринку. Хотел попросить прощения и не мог. «Извини, я просто завидую этим мальчишкам, им не приходится прятать глаза под очками…»
  «Милый Иеронимус, я не знала про твою маму. Это была твоя тайна. У меня тоже есть тайна, только я не могу тебе ее рассказать. Пока не могу. Это связано с моим братом Раскаром. Помнишь его? Он адвокат, живет в округе Коперника, работает в Лунном федеральном суде. Недавно он раскопал совершенно потрясающие вещи, которые имеют самое прямое значение для тебя и для меня. Родители боятся, что его арестуют, но еще больше они боятся того, что может случиться со мной, если ему не дадут раскопать правду. Он вступил в тайное общество, занимающееся сбором информации о том, что у нас на Луне не все ладно. Точно известно одно: вранье началось, когда правительство и корпорации объявили, будто бы нам нельзя друг на друга смотреть. Они больше всего на свете боятся, как бы такие, как мы, не посмотрели в глаза друг другу».
  После долгого молчания Слинни задала вопрос на тему их нынешнего задания.
  — На самом деле ты ведь читаешь не «Шального древоволка»?
  Иеронимус встряхнулся, собираясь с мыслями. Реферат… Ну как же! Страница все еще светилась в воздухе, рядом со страницей Слинни. Два абсолютно разных текста.
  — Я хотел тебя удивить. На самом деле книга одна и автор тот же, только… Мой экземпляр — это прямой перевод с оригинального издания. А в библиотеке — стандартная версия, которую учат в школах уже больше ста тридцати лет. Я выяснил, за последние девятьсот лет эту книгу «дорабатывали» триста сорок восемь раз.
  Изумленная Слинни отреагировала так, как реагировала всегда, когда чему-нибудь сильно удивлялась — пожав плечами, рассеянно спросила:
  — И что?
  — Это совершенно другая книга,  — ответил Иеронимус.  — Явный случай преступного редактирования.
  — Преступного редактирования?  — шепотом повторила Слинни.
  Одним касанием стилуса она вызвала на экран заглавную страницу книги. Там было написано: «Наак Коонкс (Натали Кулмен). Шальной древоволк. Перевод с древнеамериканского: Рено Рексафин».
  — Рексафин? Твой родственник?
  — Дядя. Он преподает древнюю литературу в земном университете Квадрофф-Максант и часто прилетает на Луну для исследований. Он и сейчас здесь. Два дня назад виделись.
  — Он проводит на Луне исследования в области древней литературы?
  — Конечно. Здесь самая большая в истории человечества библиотека бумажных книг.
  — Бумажные книги? У нас, на Луне?
  — Да. Ты не знала?
  — Даже вообразить не могла!
  — Библиотека не засекречена, просто она не для широкой публики. Туда пускают только ученых, вот как дядя Рено.
  — И где эта библиотека?
  — На обратной стороне, в горах. Вроде хранилище располагается под поверхностью, иначе книги погибнут.
  — Их перевезли сюда с Земли?
  Иеронимус вспомнил свой долгий разговор с дядей. В тесном научном мирке Рено Рексафин прославился открытием: оказывается, большинство современных изданий классики резко отличаются от своих же ранних изданий на языке оригинала.
  Рено пришел к выводу, что в этой, по его мнению, колоссальной трагедии для всего человечества, виновны лень, косность и топливный кризис.
  — Несколько сотен лет назад на Земле закончились запасы топлива,  — объяснял он Иеронимусу в свой прошлый приезд.  — А потом какой-то идиот обнаружил, что старинные бумажные книги прекрасно горят. Никого не волновало, что при этом уничтожаются миллионы экземпляров — романы все равно никто уже не читал. Тексты оцифровывали и переносили на электронные носители, но делали это из рук вон плохо и небрежно. Удовольствие держать книгу в руках, перелистывая страницы, давно утрачено. Считается, что книги устарели, только место занимают, и читать их невозможно: древние тексты никто не понимает, потому что словарный запас человечества катастрофически сократился. Никого не волновало, что великие произведения литературы сжигают вперемешку с газетами и журналами. Книги воспринимали так же, как продукты жизнедеятельности динозавров, постепенно превратившиеся в нефть. Над теми, кто пытался протестовать, открыто насмехались.
  Иеронимус рассказал Слинни, как возникло движение за то, чтобы вывезти последние уцелевшие книги на Луну, как построили секретную библиотеку и как эта библиотека за столетия превратилась в крупнейшее хранилище человеческой мысли. В фондах библиотеки миллионы, а может быть, и миллиарды бумажных книг. Многие написаны на уже не существующих языках.
  Слинни спросила:
  — А твой дядя позволит нам туда приехать и почитать эти книги?
  — Пока он здесь, наверное, проблем не будет.
  — Я ни разу в жизни не видела бумажной книги,  — прошептала Слинни.
  — Я тоже,  — ответил Иеронимус.
  Они снова посмотрели на титульную страницу.
  — Когда твой дядя это перевел?  — спросила Слинни.
  Иеронимус улыбнулся.
  — Лет двадцать назад. Он тогда еще учился в школе. Чуть ли не первый его перевод. Когда я сказал, что нам с тобой задали реферат по «Шальному древоволку», дядя очень удивился. Он эту книгу знает вдоль и поперек, и вот предложил, если мы хотим как следует повеселиться и сделать действительно классный реферат, взять самую что ни на есть оригинальную версию, которую он сам перевел по первому бумажному изданию двадцать первого века.
  — Бумажное издание…  — мечтательно вздохнула Слинни.  — Потрясающе! Он знает, как это — читать книгу, в которой слова напечатаны на листках бумаги…
  — Наверное, это как если бы дождь пошел на Луне,  — отозвался Иеронимус.
  Они уставились на висящие в воздухе две страницы текста. Вариант Слинни казался простеньким, коротким и неинтересным по сравнению с тем, что парил перед Иеронимусом. Там шла речь о вещах, которых они до конца и понять-то не могли, и казалось, предложения и абзацы написаны не столько ради содержания, сколько ради красоты самого текста, ради звуков и образов, которые возникают при чтении.
  В дядином переводе было в три раза больше страниц. Встречались целые главы и персонажи, которых не было в современной версии. Чем внимательнее сравнивать два варианта, тем более пресным и плоским казался второй, стандартный. Слинни заметила идиоматическое выражение, которого не существовало во время написания книги,  — оно возникло лет на сто позже. Работа по сравнению двух текстов, начавшись как увлекательная детективная игра, быстро переросла в трагическое осознание культурной и интеллектуальной потери.
  — Дядя говорит, самое важное — даже не физическое состояние бумажных книг, а постепенная утрата их смысла с течением времени. Язык ведь меняется, сокращается словарный запас, и для новых поколений многое в литературе становится недоступным.
  — Происходила своего рода утечка слов и смысла, и вот издатели, вместо того чтобы защищать первоначальные тексты, стали их слегка «дорабатывать» для нового поколения. Книги сокращали, втискивая в рамки тупого лексикона. Сначала вымарывали отдельные слова, потом целые абзацы. Потом стали урезать прямо страницами. К тому времени бумажных книг уже не печатали, а компьютерный текст редактировать легче — хоть половину выброси, никто и не заметит. Да никто особо и не интересовался. И сейчас не интересуется. Нам с тобой интересно, потому что мы в классе для одаренных, а вот все эти, которых сейчас вели на собрание? Будет им хоть чуточку любопытно, что в оригинальной версии «Шального древоволка» триста сорок девять страниц, а в стандартном тексте, который мы проходим в школе, чуть меньше ста?
  Слинни не успела задуматься над этим удивительным открытием — их грубо отвлек посторонний шум: а именно грохот опрокинутого стола.
  В ротонду явились дебилы, человек пятнадцать. Громкие, орущие, хохочущие и дерущиеся.
  Иеронимус оцепенел.
  Два мира столкнулись в звоне бьющегося стекла и треске ломающейся мебели. Ни разу еще ему не приходилось оказываться в одной комнате с ботанами и дебилами одновременно. Ну никак они друг с другом не совмещались…
  — Эй!  — заорал мелкий лохматый шкет по имени Пленним.  — Зырьте, кто тут у нас! Это же Мус!
  У Пленнима был скрипучий голос и воспаленные, покрасневшие глаза. На груди белой рубашки красовалось большое масляное пятно.
  — Мус! Му-у-у-у-ус!  — заорал парень с длинной бородой, доходящей до середины груди.
  Джескер — один из худших. У него на лбу татуировка третьего глаза, а на шее — серебряная коробочка на цепочке. Есть у него противная манера — подойти к человеку и сунуть под нос открытую коробочку: «Понюхай! Ну, давай понюхай!» А вонь из коробочки неописуемо омерзительная.
  Не прошло и пары секунд, как двое дебилов подрались, а еще один ни с того ни с сего вскочил на стол — проверить, хорошее ли будет у крышки стола сцепление с подошвами его кроссовок. Стол проломился.
  Слинни не поверила своим глазам, когда Иеронимус быстрым взмахом стилуса закрыл парящее в воздухе изображение, которое они только что увлеченно обсуждали, и встал. К нему подскочили две симпатичные девочки, одна — во фланелевой пижаме и с волосами, накрученными на бигуди. У нее были на редкость красивые глаза; к сожалению, их немного портил здоровенный синяк. Ее звали Клеллен. Вторая, чуть пониже ростом, звалась Цихоп. Ее длинные черные волосы доходили до колен, обтянутых белыми джинсами в черную крапинку. На черной футболке был нарисован всадник с автоматом наперевес. На месте глаз у всадника зияли пустые глазницы. Так же, как и у лошади.
  — Мус!  — промурлыкала Клеллен, хлопая ресницами.  — Мы на матике так по тебе скучали!
  — Да, Мус, где ты пропадал?  — подхватила Цихоп.  — Дебби и Джондона выгнали из класса за то, что обжимались…
  — Они не просто обжимались,  — уточнила Клеллен, выгибая брови.  — Он ей рубашку до самой шеи задрал, а она ему сунула руку в…
  Цихоп не дала Клеллен договорить.
  — Ты что, прогуливал?  — инквизиторским тоном спросила она.
  Улыбка Иеронимуса стала шире, и он сказал азартным тоном, какого Слинни от него ни разу не слышала:
  — Ага, ты же знаешь, я всегда прогуливаю матику по вторникам!
  Слинни, замерев, наблюдала за разворачивающимся перед ней спектаклем. Иеронимус знает этих дебилок! Он с ними знаком! И они с ним знакомы! У них даже есть для него ласкательное прозвище — Мус! Они называют его «Мус»! Пошлость какая! Можно подумать, они не в состоянии выговорить его имя полностью.
  И что еще за разговоры о прогулах? Иеронимус не ходит на дебильские уроки! Это немыслимо, ведь он — ботан!
  Слинни замотала головой. Словно какой-то кошмарный сон…
  Когда она подняла взгляд, ей открылось еще более чудовищное зрелище.
  Клеллен обняла Иеронимуса и тронула указательным пальцем кончик его носа.
  — Ну что,  — спросила она кокетливо,  — когда я наконец увижу тебя без очков? Говорят, у тебя потрясающие глаза…
  Иеронимус, в свою очередь, коснулся ее носа. Просто поразительно, как запросто он общается с этой девчонкой!
  — Кто тебе такое сказал, Клеллени-Клель?
  — Да так, ходят слухи. Разные девушки… видели… твои глаза…
  «Да Иеронимус ли это?  — изумлялась про себя Слинни.  — Болтает и флиртует с дебилками?!»
  Она поскорее отключила экран с текстом. Ее бил озноб.
  Трое их одноклассников издали ошалело уставились на Слинни. Похоже, несчастным ботанам чудилось, что эти уголовники вот-вот набросятся на них с кулаками, хотя на самом деле тем до них и дела не было.
  Перепуганный ботан по фамилии Пул снова и снова повторял одними губами: «Бежим отсюда!» Но Слинни словно приросла к месту.
  Трое дебилов вдруг заинтересовались стойкой библиотекаря и немедленно извлекли отвертки и фломастеры. Под радостное ржание и похабные комментарии они принялись разрисовывать стойку и вырезать на ней разнообразные надписи и рисунки, поражая Слинни невообразимой энергией разрушения.
  Какой-то парень врезал другому по зубам.
  Высокий мальчишка в полувоенном пальто подошел к Цихоп, и они принялись увлеченно целоваться — поначалу стоя, потом в порыве страсти повалились на письменный стол, за которым сидели несколько школьников. Те в страхе удрали.
  Слинни оглянулась на Иеронимуса.
  — Клеллен, нахальная ты кошечка,  — говорил он чужой девице в бигудях.  — Сама знаешь, если бы я снял очки ради какой-нибудь девчонки, это была бы ты.
  — Муус!  — смеялась она.  — Врешь ты всё!
  Клеллен принялась нежно гладить его по лицу. На руке у нее темно-зеленой тушью было наколото число «10». Она явно приладилась поцеловать Иеронимуса! А он, покосившись на Слинни, сделал слабую попытку уклониться.
  Еще один стол развалился на части. Парень в кроссовках спрыгнул на пол с груды обломков.
  Дерущиеся сменили тактику и принялись обзывать друг друга такими словами, что Слинни невольно поморщилась. В дальнем углу две долговязые дебилки в потертых бархатных пиджаках принялись лупцевать друг друга. Вмиг у одной из носа брызнула кровь. Никто не обращал на них внимания, в том числе и Иеронимус.
  — Ну покажи!  — заливалась смехом Клеллен.
  — Нет уж!  — смеялся он в ответ.
  — Покажи!
  Иеронимус закрыл глаза ладонями. Клеллен вцепилась в него, словно осьминог из мультфильма, пытающийся открыть сундук с сокровищами. Оба шлепнулись на пол. Иеронимус вяло отпихивался. Эта игра ему, похоже, нравилась. Они катались по полу, словно влюбленная парочка в стоге сена. Клеллен хохотала, а Иеронимус давился от смеха, не слишком энергично протестуя.
  Слинни встала и подошла к ботанам, которые пятились к выходу, стараясь не привлекать к себе внимания этих бандитов. Все вместе они кое-как выбрались за дверь. Слинни охватили не совсем понятные ей чувства. Она остановилась, потом вернулась в ротонду и подошла к валяющимся на полу Иеронимусу и Клеллен.
  — Иеронимус!  — окликнула она своего преобразившегося друга.  — Я ухожу!
  Она тут же пожалела, что привлекла общее внимание. В комнате наступила мертвая тишина. Дебилы прекратили буйствовать и все разом уставились на Слинни.
  Иеронимусом стопроцентника звали только учителя. И Брейгель, но его сейчас здесь не было.
  Вдруг Клеллен и Цихоп завопили во весь голос:
  — Ой, прелесть какая! Нет, ну какая пре-е-е-е-елесть!
  Клеллен вскочила на ноги и чуть не ткнулась носом в лицо Слинни.
  — Ты такая лапочка!  — воскликнула она, словно маленькая девочка, выбирающая себе куклу в магазине.  — Стопроцентно лунная! Да еще и Муса знаешь! Даже зовешь его Е-рон-ни-мусом!
  Парень в пальто присел на стол рядом со Слинни и подергал ее за локоть.
  — Не знал, что у Муса есть сестра. Ты его сестра?
  Цихоп высказалась более откровенно:
  — Эй, ты, наверное, его подружка? Спорим, вы снимаете свои очочки, когда сплетаетесь во влажных объятиях!
  Слинни так и застыла. Вокруг нее толпились уголовники. Почему их вообще пускают в школу? Из дальнего угла долетел треск — там продолжали крушить мебель. Куда подевались учителя?
  Иеронимус медленно поднялся с пола и вразвалочку подошел к Слинни. Он даже двигался совсем иначе!
  Парень в пальто проорал излишне громко:
  — Мус! Как у тебя могут быть шашни с этой цыпочкой, когда она тоже в очках? Я слышал, очкарики друг друга на дух не переносят!
  Иеронимус протолкался сквозь толпу и втиснулся между Слинни и Клеллен.
  — Народ!  — объявил он.  — Это Слинни.
  — Слинни!  — взвизгнула Клеллен.  — Такое сексуальное имя! И волосы у тебя отпадные!
  Слинни кивнула. Ей было тяжело смотреть на синяк, уродующий лицо Клеллен.
  — Откуда ты знаешь Муса?  — крикнул какой-то мальчишка из задних рядов.
  — Ну-у,  — начала перепуганная Слинни.  — Мы с ним знакомы с третьего класса…
  — А почему ты не в нашем классе?  — спросил кто-то другой.
  На это ответить было нечего. Слинни отвела глаза.
  Подошли еще два-три дебила. Один сжимал в руке серебряную коробочку, подвешенную на цепочке. Это был Джескер. При виде Слинни он сделал то, что делал всегда, встретившись с незнакомым человеком — открыл крышечку и сунул коробочку Слинни под нос.
  — Понюхай!  — потребовал он резким гнусавым голосом.  — Нюхай давай!
  — Что?  — в ужасе пискнула Слинни.
  — Нюхай!
  — Что нюхать?
  — Ой, да ладно тебе!  — вмешалась Цихоп.  — Джескер хочет стать парфюмером, когда вырастет. Он вечно пробует на всех свои новые духи.
  Слинни уже приготовилась понюхать и вдруг остановилась.
  — Погодите, а это не наркотик какой-нибудь?
  Среди взрывов смеха она различила голоса, уверяющие:
  — Нет, нет, это не наркотик какой-нибудь! Не волнуйся!
  Слинни оглянулась на Иеронимуса. Он широко улыбался.
  — Нюхай смело, это абсолютно безопасно. Джескер — настоящий художник ароматов.
  Слинни наклонила голову. Серебряная коробочка выглядела очень красиво, но пальцы, державшие ее, были чудовищно грязными, под каждым ногтем — лиловая полоска. Слинни сунула нос в коробочку и втянула воздух.
  Ее чуть не вырвало. Такой вони она даже вообразить не могла: запах тления, тухлятины, смерти, кислый и нестерпимый. Это были самые страшные полсекунды в жизни Слинни. Она не знала, из чего изготовлен состав, но от него разило мертвечиной.
  — Фу!  — крикнула Слинни, страдая от унижения.  — Бр-р!
  Дебилы снова закатились истерическим хохотом. Смеялись все, даже Иеронимус — он стоял, обнимая Клеллен за талию и чуть покачиваясь для равновесия.
  Бородатый шутник по имени Джескер уже исчез.
  У Слинни глаза слезились за стеклами очков.
  — Уроды больные!  — закричала она на всех дебилов сразу.  — Больные! На всю голову!
  — Покажи глаза!  — крикнул кто-то из толпы.
  — Ага, точно!  — обрадовался другой.  — Мус нам свои зенки не показывает, давай ты покажи!
  Тут же вспыхнули возражения.
  — Нет! Пусть не показывает!
  — А мы хотим посмотреть!
  — Не надо! Она очки снимет, мы все подохнем!
  — Да не подохнем. Говорят, от их глаз прибалдеть можно.
  — Окочуриться от них можно, вот что!
  — Помните, в позапрошлом году что с Лестером было?
  — Лестер сдох от передоза!
  — Оттого, что сатанинский цвет увидел!
  Четверо дебилов пустили в ход кулаки.
  Цихоп задумчиво покачала головой.
  — Ты, поганочка, на грубость нарываешься. Больными нас назвала, четверых человек в драку втянула. Видно, ты и правда демон.
  Слинни окаменела. Иеронимус, слегка встревожившись, шагнул к ней. Он больше не смеялся.
  — Я тоже считаю, что она демон,  — объявил чей-то громкий голос возле стойки библиотекаря.  — И она, и Мус. Оба они демоны с обратной стороны Луны.
  — Постой-ка, ты же ботанка,  — раздался вдруг скрипучий голосок Пленнима.
  — С чего ты взял?  — Клеллен, уперев руки в бока, решительно повернулась к парню с масляным пятном на рубашке.  — Мус ни за что не стал бы дружить с этими воображалами!
  — Может, не стал бы, а может, и стал бы,  — отозвался Пленним.  — Просто я слышал, что в классе у ботанов есть шикарная девчонка, стопроцентно лунная и с синими волосами.
  Клеллен покачала головой.
  — Базза ты обкурился, вот что, чесоточный!
  Пленним за словом в карман не лез:
  — Ничего я не обкурился, задротка облезлая!
  — Ты кого это задроткой назвал, нубяра вшивый!
  — Тебя, слякоть, иди в помойку закопайся!
  Пленним и Клеллен сцепились, тем самым удачно отвлекая внимание от Слинни. Ее поразило, насколько отрывочными были все их разговоры. Короткая реплика, ответ — и мгновенный переход к физическим действиям, чаще всего в виде потасовки. Все у них состояло из крайностей. Удивительные обзывательства, каких Слинни в жизни не слыхала и смутно представляла, что они значат. Слинни наблюдала за битвой парня с девчонкой. Дрались они страшно, шумно и жестоко. Остальные секунд через двадцать перестали обращать на них внимание. В конце концов к Слинни, слегка смущаясь, подошел Иеронимус.
  — Я понимаю, ты, наверное, немного удивилась…
  — Дебилы?
  — Я… Понимаешь, мне плохо дается математика. И физика тоже.
  — Дебилы.
  — На самом деле они не такие плохие.
  Слинни заглянула ему за спину — там Клеллен только что ткнула Пленнима ножкой стула в лицо.
  — Мне велели ходить в коррекционный класс по математике и физике. И по биологии, и по труду. Я половину уроков сижу с дебилами.
  Слинни смотрела на него, часто дыша. Потом резко отвернулась и двинулась прочь — сначала медленно, потом бросилась бежать.
  На следующий день Слинни попросила поменять ей задание и партнера. Ее поставили в пару с мальчишкой по фамилии Пул — тот был прямо-таки счастлив готовить реферат вместе с синеволосой красавицей.
  На Иеронимуса она даже не глядела, не то чтобы сказать хоть слово. Слинни твердо решила больше никогда в жизни с ним не разговаривать.
  Две недели спустя Иеронимус прочел на уроке доклад о двух редакциях «Шального древоволка». У Слинни сдавило горло и трудно было дышать. Иеронимус ей больше не нравился. Может быть, она его даже ненавидела. Доклад был блестящий. Впервые в жизни Слинни радовалась, что на ней очки — благодаря им не видно, до чего она растроганна.



  Глава 4

  Окна Падают На Воробьев рвалась поскорее удрать от измучившей ее назойливыми советами матери и недоумка-отца. То, что ей удалось вытерпеть четырнадцатичасовой перелет с Земли до Луны в тесной семейной каюте, уже само по себе настоящее чудо.
  Хотя это, конечно, фантастика — взлететь в небо и, выглянув в иллюминатор, увидеть, как твой родной город превращается в далекую лужицу огней, а потом сливается с другими светящимися лужицами на дряхлом континенте, где ты провела всю свою жизнь. И в такой волнующий момент мамуля начинает задавать дурацкие вопросы о школе, контрольных, домашних заданиях и мальчике из твоего класса по имени Корнелиус. «Такой милый мальчик, тебе надо бы с ним встречаться, а не со всяким отребьем». Вопросы бесконечные, нудные. «Мам, ты, может, не заметила, но мы впервые в жизни оказались в космосе, можно хоть сейчас не обсуждать мою учебу и личную жизнь?» Как же, размечталась! Ее мама, Экзонарелла, лелеяла честолюбивые планы касательно своей младшей дочери и постоянно пыталась жить ее жизнью. Это было страшно утомительно. Женщина она была нервная и, мечтая вырастить дочь уверенной в себе и независимой, вечно донимала ее мелочными придирками и старалась контролировать каждый шаг — чем, разумеется, только отталкивала ее от себя. Так же было и с двумя старшими детьми.
  Семейную каюту трясло. Уже две тысячи лет, как люди путешествуют в космосе, а выход из земной атмосферы до сих пор проходит не гладко. Седенкер, муж Экзонареллы и отец раздраженной, резко возненавидевшей все на свете девочки-подростка, тихо радовался, что успел принять большую дозу Е-94 — этот наркотик специально рекомендовали космическим путешественникам. Иначе какой-нибудь новичок мог бы с непривычки заблевать весь корабль. Препарат успешно отключил чувство страха, а заодно и нудную жену, которая, закончив спор с дочерью, накинулась на спутника жизни.
  — Когда ты наконец найдешь работу?  — поинтересовалась она.
  Огромный корабль плавно выполнил поворот, и в иллюминаторах неряшливого вида тучи уступили место сверкающим звездам в лиловой дымке.
  — Обязательно именно сейчас об этом спрашивать?
  — Не представляю, как нам продержаться следующий месяц,  — объявила жена сурово.
  — Как раз поэтому,  — сквозь зубы прошептал Седенкер,  — я и считаю поездку на Сатурн самой идиотской затеей…
  Разумеется, эта реплика привела жену в ярость.
  — Нет, извини, сколько можно пережевывать одно и то же! Билеты брат нам достал бесплатно, спасибо ему огромное! Часто ли выпадает такая возможность?
  Седенкер промолчал. Это он умел виртуозно.
  «Слава богу,  — думал он, пока жена увлеченно перечисляла его многочисленные недостатки,  — слава богу, что меня в полете укачивает, можно закинуться Е-94 и хоть раз в жизни ее не слушать».
  Он покосился на Экзонареллу. Ее губы быстро-быстро шевелились. Когда не слышишь, о чем она говорит, его жена — самая красивая женщина в мире.


  Семья и в самом деле направлялась к кольцам Сатурна. Их ждал курорт на Титане, под названием «Ле Кракэн-сан». Мега-крейсер звался «Грейдлианская хризантема» и вмещал несколько тысяч пассажиров. Крохотная семейная каюта на троих вполне годилась для короткого перелета до Луны, но Окна Падают На Воробьев заранее ужасалась при мысли о предстоящем путешествии до Сатурна. Три дня сидеть нос к носу с матерью, которая непрерывно выспрашивает, поучает, вслух перечисляет свои нелепые мечты. И отец — полная противоположность, закрылся в скорлупе своего депрессивного невроза, перед ним хоть на коньках катайся по кольцам Сатурна, он и не заметит. Уже три года отец безработный. Чуть-чуть напрягшись, можно вспомнить, каким он раньше был веселым и довольным. В то время она звала его папой. А теперь ничем не занимается, только ищет работу и никогда не находит. Как будто совсем другой человек.
  — Пап, ты принял Е-девяносто четыре?
  — Принял, Окна Падают На Воробьев.
  — Значит, ты принимаешь наркотики?
  — Это не наркотик, просто лекарство, чтобы не тошнило, когда мы выйдем в открытый космос.
  — Откуда ты знаешь, что будет тошнить, ты же никогда не был в космосе?
  — Меня даже в автотранспе тошнит, а уж тут и подавно.
  — У тебя глаза совсем красные.
  — Да, вроде того.
  — Сначала принимаешь Е-девяносто четыре, потом перейдешь на базз и умрешь от передоза.
  — Да ну? Можешь обо мне не беспокоиться. Я не собираюсь ходить обкуренный.
  Корабль, пробив облака, вышел за пределы атмосферы, и вдруг стало видно округлый краешек Земли. Зрелище было невероятное. Впервые в космосе! Все трое притихли. Из глубин мега-крейсера доносился странный глухой гул. За иллюминаторами открылась картина, впечатление от которой не в силах передать никакие видеозаписи. Земной шар остался позади. Каждый в этот миг испытывает одно и то же чувство: восхищенное изумление. Следом приходит ужасающее осознание собственной незначительности, за ним — чувство свершения. Ну, а потом возвращаются мелкие земные заботы, личные свары и обиды — словом, все то, что занимало человека перед прыжком через стратосферу в бесконечность небес, наполненных мириадами звезд, которых не увидишь с нашей замусоренной, закопченной планетки.
  Седенкер взял Экзонареллу за руку и шумно потянул носом:
  — Правда, на корабле чудесно пахнет?
  Жена, ненадолго задержав на нем презрительный взгляд, обернулась к дочери:
  — Так скажи, у тебя роман с Корнелиусом? Да или нет?


  Путешествуя к кольцам Сатурна в режиме «все расходы оплачены», семье, разумеется, приходилось мириться с некоторыми неудобствами — так всегда бывает, когда что-нибудь достается даром. С собой не разрешили взять практически никакого багажа. Время поездки было строго ограничено и лететь полагалось только определенными рейсами, поменять расписание — ни-ни. Бесплатных билетов было всего три, поэтому двое старших детей, сын по имени Белки Скачут По Шоссе и дочка Дельфины Попадаются В Сети, остались дома. Удивительное дело, они совсем не огорчились! Вообще-то когда родители объявили, что берут с собой Окна Падают На Воробьев, она хлопнула дверью с криком: «Так нечестно!» — и потом долго еще дулась. Родители решили, что это просто очередные подростковые драмы, а на самом деле она дико завидовала, что брат с сестрой будут устраивать развеселые гулянки, оставшись одни в квартире, а ей, как всегда, не везет.
  Правда, она быстро утешилась, как только узнала расписание экскурсии. Матушка ее, наоборот, осталась им недовольна и чуть было не отменила поездку.
  — Два дня торчать на Луне!  — возмущалась Экзонарелла.  — Гостиница в зоне Первого ЛЭМа?! Жуткий район, кошмар, гадость! О чем только брат думал? Как он мог! Ничего себе экскурсия! Пусть нас доставят прямо на Сатурн! Я ни секунды не останусь в этой помойке!
  — Ничего не попишешь, билеты-то бесплатные,  — заметил Седенкер.  — Какие могут быть претензии?
  — Луна — ужасное место!  — возразила жена.  — Гнездо воров и проституток, а разные маньяки там так и кишат. Сейчас же звоню брату, мы никуда не едем!
  — Ладно,  — покладисто отозвался муж.
  Сказать по правде, ему было все равно.
  Экзонарелла была женщина с множеством предрассудков. Окна Падают На Воробьев никак не могла понять, откуда мама их набралась. Та и сама не сумела бы внятно объяснить, почему у нее такое предубеждение против Луны, тем более, что она в жизни там не бывала. Зато Окна Падают На Воробьев была в полном восторге.
  Луна! Нехорошее место!
  Не то что «Ле Кракэн-сан», популярный курорт в районе колец Сатурна,  — наверняка скука смертная, масса туристов и сувенирных магазинчиков. Как раз по маминому вкусу. Все синтетическое, сугубо искусственная среда с несмолкающей музыкой из репродукторов — увлекательно, как поездка в лифте. Не приходится удивляться, что дядя отдал им билеты — в такие путешествия ездят только взрослые, а чаще пожилые и вообще неудачники. Она там будет единственная молоденькая девочка среди похабных старичков с накладками из фальшивых волос на лысых макушках. Старички, конечно, станут на нее пялиться, пока их маразматичные жены трещат о своих детках, и у кого сынок учится в медицинском, а у кого — в юридическом. Она же там просто сдохнет, а в это время брат с сестрой вытащат всю мебель из гостиной и устроят круглосуточный рейв-фестиваль. Там будут ну буквально все, кроме нее самой; а она обречена торчать при маме с папой и слушать их тупые ссоры ни о чем. Веселенькая жизнь в тесном гостиничном номере с властной матерью и пассивно-агрессивным папашей…
  «Кольца Сатурна? Да на фига они мне? НА ФИГА?! Вот состарюсь, тогда и поеду!»
  Экскурсия, ага. Только время зря тратить.
  А вот Луна… Особенно если их действительно поселят в знаменитой Зоне первого ЛЭМа! Она сбежит от родителей и станет бродить по окрестностям, совсем как девушка из фильма «Кровавый кратер», ее еще играет Джанет Ксан. Там героиня проникает в мафиозную семью, контролирующую Море Спокойствия, и в финальной сцене в игорном зале убивает три сотни бандитов. Или еще героиня фильма «Отвалите от милашки», которая вначале работала проституткой и получила удар ножом от своего сутенера, но позже вернулась и отрезала ему голову, а потом положила из пулемета всех его подручных — дело тоже происходило в казино. Окна Падают На Воробьев обожала кровавые фильмы, эксплуатирующие лунную экзотику, и вдруг такая возможность своими глазами увидеть самый злачный район Луны! Вот подруги обзавидуются!
  И это еще не все.
  Окна Падают На Воробьев страшно интересовалась стопроцентно лунными людьми. О них рассказывали странное и удивительное. В школе бесконечно шептались об этих странных лунных жителях, которые вынуждены постоянно носить защитные очки, потому что у них глаза какого-то необыкновенного цвета. Они еще и сами видят особые невидимые цвета и благодаря этому умеют заглядывать в будущее.
  И самый потрясающий слух: только стопроцентно лунные способны пилотировать сверхскоростные корабли для межзвездных путешествий, в том числе и мега-крейсеры. Их глаза способны разглядеть в незримых лучах безопасные пути через Солнечную систему к самым далеким планетам.
  Слухи, слухи… Но у одной ее подружки, Слаквен, был кузен — стопроцентно лунный мальчик. И с ним случилось нечто страшное, те самые слухи подтверждающее.
  Подруга, волнуясь, рассказала ей об этом во время школьной поездки. Пока весь класс осматривал развалины города, разрушенного сотни лет назад, девочки забрели в пустынное место, где, как обычно на природе, пахло горелой пластмассой и гниющей листвой. Слаквен специально отвела Окна Падают На Воробьев в сторонку, чтобы поговорить о важном и секретном. Окна Падают На Воробьев была уверена, что речь пойдет об очередной безответной влюбленности. Они устроились под эстакадой древнего шоссе, среди потрескавшихся бетонных опор и ржавых железных конструкций. Убедившись, что вокруг никого нет, Слаквен поделилась невероятной историей:
  — Только смотри, никому не рассказывай! Слушай скорее, пока я не передумала. У меня есть двоюродный брат, Бик. Он на десять лет старше. Я его почти не знаю, всего один раз гостила у них на Луне. Между прочим, Луна — странное место. Никогда туда не езди! В общем, Бик — племянник моего папы, сын его брата. Никому не говори: Бик, что называется, стопроцентно лунный. Я так и не поняла, что это точно значит. В общем, на Луне иногда рождаются такие люди, они почему-то умеют видеть необычные цвета, которых нормальные люди не различают. Никто не знает, почему так. Еще им все время нужно прятать глаза. Кто посмотрит им в глаза, получает шок, можно даже совсем спятить! Это все — большой секрет. Таким, как Бик, не разрешается улетать с Луны. В прошлый раз мы виделись девять лет назад, мне было семь, ему семнадцать. Мы с мамой и папой приехали к ним в гости. Было очень хорошо, только странно видеть Бика всегда в этих дурацких очках. Я была совсем маленькая, думала — это он в бассейн собрался. А когда мы уехали, Бик попал в беду. Показал кому-то свои глаза, и его арестовали. Посадили в тюрьму на дальней стороне
Луны. Ни переписываться, ни звонить ему не разрешалось. Родители хотели его навестить, но им пригрозили, что и их тоже арестуют. А потом сделали так, словно Бика вообще никогда на свете не было. Все записи о нем, личное дело в школе, медицинская карта — все исчезло. Его маму отправили в психушку за то, что ей мерещится, будто бы у нее был сын. Папу, то есть моего дядю, посадили в тюрьму за подрывные разговоры. До сих пор сидит. Бика официально не существует и никогда не существовало. Лунные начальники очень упрямые. Мой папа много лет пытался выяснить правду и в конце концов сдался. Мы уже готовы были смириться и вдруг узнали такую новость, что уже совсем не понимаем, что к чему. Полгода назад моя тетя, папина сестра — она Бику тоже тетя,  — полетела в командировку на Марс. На мега-крейсере. По дороге корабль столкнулся с кометой, дали сигнал SОS, вызвали спасателей. К счастью, повреждения оказались несерьезными, но пассажиров все-таки загнали в спасательные катера — мало ли что. Обычно пассажиры мега-крейсера не пересекаются с пилотами — ну, знаешь, с теми, кто сидит за рулем и ведет всю эту орясину.
Не знаю, почему их нельзя видеть, порядок такой. А тут из-за аварии все нарушилось, и тетя оказалась в каком-то закоулке еще с полсотней людей, и с ними был капитан. Все были в истерике — думали, крейсер вот-вот развалится. Капитан тоже перепугался, орал и выкрикивал какие-то приказы, а потом вдруг велел вызвать пилотов. Кричит: «Подать сюда этих феей проклятых стопроцентных очкариков, недоумки мне корабль сгубили!» И тут тетя не поверила глазам: из какого-то люка вылезает ее любимый племянник, мой кузен Бик, а с ним еще один стопроцентник. Капитан грозился вернуть их в тюрьму на обратной стороне Луны. «Что толку от вашего ненормального зрения, если вы комету не видите? Зачем вас за штурвал посадили? Чтобы вот такого не случалось!» Тетя стала махать Бику, но его увели, а капитан сообразил, что слишком разговорился при пассажирах. Позже, когда аварийную ситуацию ликвидировали, а пассажиров перевели на другой корабль, тетя к кому только ни обращалась — везде глухая стена. Не было у нее никакого племянника, и точка, а пилоты вовсе даже не стопроцентно лунные.
  Только это опять вранье! На самом деле корпорации специально создали такой закон, чтобы каждого стопроцентного рано или поздно можно было за что-нибудь да привлечь, а потом их отправляют в секретную тюрьму на обратной стороне Луны, обучают на пилотов и заставляют водить эти громадные корабли, потому что больше никто не может! Мои родители и тетя считают, что правительство и корпорации боятся, как бы стопроцентно лунные не объединились и не стали грозной политической силой. Поэтому их и давят, и заставляют водить межпланетные корабли. Ведь если все узнают, на что они способны, с путешествиями в пределах Солнечной системы все станет по-другому. Поэтому распускают слухи, будто бы они демоны или сумасшедшие. Власти хотят, чтобы стопроцентно лунных все боялись и чтобы они сами друг друга боялись…
  Рассказ поразил Окна Падают На Воробьев. Поначалу она лишь из вежливости притворилась, будто поверила. Ей казалось, что Слаквен говорит какую-то ужасную чушь, но позже она поймала себя на том, что все чаще думает о словах подруги, а там и сама начала потихоньку искать информацию. Из официальных источников удалось узнать только, что у некоторых жителей Луны действительно наблюдается загадочный синдром под названием «лунарный офтальмический символяризм». И больше ничего. На Земле никаких дополнительных сведений невозможно было не найти. Несколько недель спустя Окна Падают На Воробьев стала расспрашивать Слаквен, но та даже говорить об этом не захотела. А потом и Слаквен, и вся ее семья бесследно исчезли, и Окна Падают На Воробьев сделала единственно возможный вывод: значит, все, что рассказывала подруга,  — стопроцентная правда.
  Неожиданно во время полета на Луну ей представился случай проверить свою гипотезу. Правда, это закончилось небольшими неприятностями, зато подозрения подтвердились.
  В каюте было тихо. В иллюминаторе маячила Земля, уменьшаясь по мере того как они удалялись от нее с невероятной скоростью. Отец, не обращая внимания на попреки, мирно заснул. Скорее всего, он принял еще одну таблетку Е-94. Вслед за ним отключилась и Экзонарелла. Вдруг уснула, как ребенок, прислонившись к плечу мужа, словно они были единым организмом и принятое им лекарство непонятным образом проникло в кровь жены.
  Окна Падают На Воробьев тихонечко вышла из каюты. Хотелось поскорее обследовать этот удивительный корабль и найти ответы на вопрос, который не давал ей покоя.
  В коридорах толпились туристы. Говорили, что на этом мега-крейсере имеется какая-то потрясающая обзорная площадка, но никто не знал, где ее искать. Компания мальчишек, явно в приподнятом настроении, принялась выкрикивать комплименты, но Окна Падают На Воробьев только улыбнулась им, не сбавляя шага. Сейчас ее не интересовали ни мальчишки, ни обзорные площадки. У нее была другая задача: увидеть пилота. Проверить, какой он…
  Она петляла в надоедливой толпе бездельников-туристов, надеясь, что приближается к капитанскому мостику. Именно там они должны быть: пилоты, штурман, капитан. Ей бы только одним глазком глянуть, сидит ли за рулем, штурвалом или чем там управляется большой космический корабль, человек в защитных очках. Она смутно представляла, что потом с такой информацией делать. Просто на данный момент это была ее очередная полоумная идея. А полоумные идеи должны же к чему-то приводить.
  Наконец основные толпы остались позади. Корабль был и впрямь огромный. Окна Падают На Воробьев шла по главному коридору, который пассажиры прозвали Хордой, потому что он тянулся вдоль всего крейсера. Кое-где попадались редкие группки туристов, а из боковых ответвлений то и дело выскакивали шустрые электрические машинки и тут же снова исчезали.
  Вдруг словно из ниоткуда перед девочкой возникла громадная человеческая фигура в комбинезоне из мятой бумаги, к которому крепились сотни крошечных металлических антенн. Охранник! Он спросил, куда это девочка направляется.
  — Я хочу поговорить с капитаном,  — решительно ответила Окна Падают На Воробьев.
  Охранник, чей рот прикрывал белый пластмассовый щиток с тремя мигающими лампочками, уставился на нахальную девчонку.
  — Извините, мисс! Капитана видеть нельзя, разве только в случае аварии,  — сообщил он скучающим голосом, глядя не в глаза, а в какую-то точку у нее на лбу.
  — А с пилотами поговорить можно?
  — Ни в коем случае. С ними встречаться строго запрещается.
  — А почему?
  Подозрения явно оправдывались!
  — Пилотирование мега-крейсера — очень напряженная работа, нельзя их отвлекать дурацкими вопросами.
  — Вы уверены? А не потому, что все пилоты мега-крейсеров — стопроцентно лунные?
  — Что?  — непритворно озадачился охранник.
  — Но ведь только стопроцентно лунные могут пилотировать мега-крейсер?
  — Нет! Глупость полнейшая.
  — Совсем не глупость, а так и есть, вы сами знаете. Вот скажите, пожалуйста, правда или нет: чтобы водить большие космические корабли, нужно быть носителем лунарного офтальмического символяризма?
  — Что за дикие измышления, мисс!
  — За штурвалом они тоже сидят в очках? Или снимают их, чтобы видеть сразу и прошлое, и будущее, и благодаря этому путешествовать по бескрайним…
  В этот миг овальная дверь в противоположной стене коридора отъехала в сторону. Из нее вышли трое в характерных облегающих костюмах из блестящего черного пластика — обычная форма экипажа сверхскоростных кораблей. Мужчина и женщина, а тот, что посередине, так утыкан всевозможными трубками, что сразу и не разберешь, но все-таки мужчина. Интереснее всего был его шлем: похожий на гладкое черное яйцо, полностью закрывающий голову. У двух других на голове ничего не было. Они поддерживали среднего под руки, словно он не видел, куда идет.
  — Я тебе говорю, Реджинальд,  — произнесла женщина,  — ты ровным счетом ничего не теряешь. Земля давно перегорела. Она воняет тухлыми яйцами и жженой пластмассой…
  — Спорим, Пегги, там все-таки лучше, чем на обратной стороне Луны,  — отозвался голос из-под шлема.
  — Ну, ты, Реджи, этого никогда узнать не сможешь,  — возразил второй мужчина.  — Тебе туда спуститься не позволят, так что нечего зря себя изводить.
  Окна Падают На Воробьев оцепенела. Наверное, эти люди попали на корабль уже после взлета — скорее всего, при заправке горючим на орбитальной станции, два часа назад.
  Она шмыгнула мимо охранника и подскочила к человеку в шлеме.
  — Простите!  — выпалила девочка, задыхаясь. Она видела на блестящей черной поверхности свое отражение с челкой, прикрывающей глаза.  — Вы стопроцентно лунный?
  Ответа не было. Трое в космической форме хранили мрачное молчание.
  — Вы одеты, как весь экипаж, только вот вы,  — обращаясь к человеку в середине,  — вы и есть настоящий пилот? Стопроцентно лунный? Я случайно услышала, о чем вы сейчас говорили. Вам нельзя на Землю. И притом на вас костюм космического пилота. Ну скажите, правду говорят, что водить большие скоростные корабли могут только стопроцентно лунные?
  Женщина тревожно оглянулась на яйцеобразный шлем, а дерзкая девчонка с Земли продолжала:
  — У вас под маской очки системы Шмильядзано?
  Тут наконец вмешался охранник. Что-то ворча об избалованных сопляках, он схватил ее за руку, просканировал билетный браслет на запястье и потащил в каюту, не отпуская все тридцать пять минут пути. Разбудив родителей, охранник пожаловался, что их дочь бродит без присмотра по коридорам и мешает работать экипажу мега-крейсера. Папа с мамой, разумеется, были страшно недовольны, что им не дали поспать, и немедленно запретили дочери выходить из каюты до самой Луны, а лететь им оставалось еще часов восемь. Все их упреки отскакивали, как от стенки горох. Дочь только улыбалась, устраиваясь на диванчике. Земля в иллюминаторе становилась все меньше и меньше. Поведение охранника и троих членов экипажа подтверждало рассказ Слаквен. Действительно, с пилотами мега-крейсеров никому не разрешают встречаться, а причина может быть только одна. Они — носители лунарного офтальмического символяризма и способны видеть то, чего обычные люди даже вообразить не могут.


  Захудалая гостиница, куда их поселили на два дня до следующего рейса, вызывала у Экзонареллы глубочайшее отвращение.
  Называлась она — отель «Венеция».
  Комнаты были крохотные, стены — как бумага. Ковры отсырели, а само здание, пропахшее плесенью, располагалось прямо в центре квартала красных фонарей. В однокомнатном номере стояли двуспальная кровать и узкая кушетка с очень тонким матрасом у окна, стекло в котором треснуло. Экзонарелла жаловалась на аллергию — у нее страшно саднило горло. За окном в мигающем свете неоновых вывесок тянулась улица, где на каждом углу стояли проститутки. Экзонарелла завизжала от ужаса, когда большущая колибри зависла в воздухе, стукая клювом по стеклу в надежде на угощение. Бедная женщина молила дочь прогнать кошмарную зверюгу, но Окна Падают На Воробьев открыла окно и протянула птице печенье, захваченное с мега-крейсера, и только тогда отогнала ее взмахом руки. Тем временем Седенкер, развалившись на постели, улыбался жене; он так делал довольно часто, когда она чем-нибудь особенно возмущалась.
  — Неплохо!  — заявил он.  — И главное, бесплатно!
  — Была бы у тебя работа, мы бы могли сию же минуту уйти из этой кошмарной дыры и найти себе приличную гостиницу!
  Отец только пожал плечами, не переставая улыбаться. Это еще больше взбесило Экзонареллу.
  — Ухмыляйся, ухмыляйся, самодовольный перекормленный балбес! По-твоему, в такой гостинице можно жить с дочерью-подростком? Видел толпу проституток на улице и в вестибюле? А что это за чудище колотилось в стекло? Честное слово, если я не умру от аллергии на здешнюю вонь, так у меня случится разрыв сердца от твоего наплевательского отношения! Сидишь и ничего не делаешь, пока твоя дочь вынуждена сталкиваться с проститутками!
  — Мама!  — вмешалась Окна Падают На Воробьев.  — Ничего мне не сделается, как-нибудь переживу, если мне на глаза попадутся одна-две потаскухи.
  — Я и сам, извините за откровенность, очень даже могу пережить вид этих потаскушек,  — прибавил Седенкер, улыбаясь еще шире.
  После этих слов Экзонарелла окончательно разбушевалась.
  — Слабак никчемный!  — вопила она, швыряя в него сумкой.  — Сегодня я точно умру от аллергии, от инфаркта, и еще меня зарежет какой-нибудь бандюган или сутенер, когда ночью к нам полезут грабить! А виноват в этом ты, бездарность, неудачник, ленивый, безмозглый тунеядец! Права была мама… Как только я могла выйти замуж за такое ничтожество! Безработный обманщик! Чтоб ты сгнил в канаве! Ты мне всю жизнь испортил! Посмотри, на что я стала похожа! И все из-за тебя…
  Тут Окна Падают На Воробьев сделала краткое заявление, заставившее ее мать мгновенно заткнуться.
  Она сказала будничным тоном:
  — Пойду погуляю.
  Как будто они были дома, на Земле.
  — Что?  — взвизгнула мать.  — Куда это ты пойдешь? Гулять? По такому кошмарному району?
  — Я хочу посмотреть ЛЭМ. Ну, знаешь, тот, исторический. Первый ЛЭМ.
  — ЛЭМ? Что еще за ЛЭМ? Иисус и Пикси, о чем ты тут говоришь?
  — Район называется «Зона первого ЛЭМа», потому что примерно в этих местах две тысячи лет назад космонавты с Земли впервые ступили на лунную поверхность. Их корабль назывался ЛЭМ — Лунный экспедиционный модуль. Он частично сохранился. Я хочу его посмотреть.
  — Ты хоть представляешь, как опасно ходить по такому мерзкому району?  — взвыла Экзонарелла.
  — Да пусть идет,  — вмешался Седенкер.  — Ты ее с ума сведешь. Орешь как ненормальная. Там в основном туристы гуляют.  — Он обернулся к дочери: — Смотри, слишком долго не броди. И не заблудись! Если около этого ЛЭМа продают сувениры, купи для нас парочку.
  Окна Падают На Воробьев шла по грязным, освещенным неоновыми огнями улицам, чувствуя себя совсем чужой здесь. Может, мама и права… На каждом шагу попадались уголовного вида типы, страшноватые проститутки и странные дядьки с жесткими лицами, вовсю ее разглядывающие. Иногда ее окликали, задавали какие-то вопросы, а она не могла ответить, потому что выговор у всех был непривычный, а речь полна совершенно непонятных идиоматических выражений.
  — Эй, фиалочка, хочешь покувыркаться в турбогенераторе?
  — Земляничинка, иди-ка сюда, устроим тут коллайдер!
  Она явно бросалась в глаза. Обычно туристы с Земли держатся вместе, а она вот — одна. Ее выдавала походка, словно бы подпрыгивающая, от непривычки к уменьшенной силе тяжести. Все вокруг двигались куда естественнее. На самом деле не так уж ей и хотелось осматривать ЛЭМ. Просто предлог, лишь бы выбраться из душного гостиничного номера. Она и сама толком не знала, что такое этот ЛЭМ, и, сказать по правде, не особенно стремилась узнать. По крайней мере, если его найти, можно будет сообразить, с какой стороны гостиница. Поболтаться там немного, пока родители не угомонятся и не лягут спать, а потом тихонечко пробраться к себе. Окна Падают На Воробьев не переносила, когда они ссорились, а иначе вряд ли стала бы шататься по заведомо опасному району, притворяясь, будто ищет обломки давно забытого корабля.
  Двое людей в странных белых костюмах, закрывающих лицо и все тело, раздавали прохожим электронные карточки с какой-то информацией: прозрачные кусочки пластика с нанесенными на них знаками через несколько минут растворялись в воздухе. Информация была как-то связана с ЛЭМ, а белые костюмы всего-навсего копировали скафандры первых исследователей Луны еще до ее терраформирования. Эти люди рекламировали музей ЛЭМ. Прохожие не проявляли к ним интереса.
  На фоне красного неба громоздились чудовищно огромные казино, сплошь покрытые мерцающими неоновыми трубками. Это ей нравилось на Луне: почти все здания украшены неоном. Земную девочку очаровали кружащие в воздухе многотысячные стаи колибри. Небо в отсветах вечных предзакатных сумерек, с плывущими по нему редкими зеленоватыми облачками дыма, напоминало о праздничных летних вечерах.
  Мимо прошла женщина в зеленом платье, расшитом блестками, ведя на поводке ручную гориллу. Рослая горилла, покрытая белым мехом, шагала на задних ногах, как человек. Окна Падают На Воробьев слышала раньше, что на Луне имеется значительная популяция белых горилл, но она не знала, что их держат в качестве домашних животных. Думала, они живут в горных пещерах на обратной стороне Луны. Она вспомнила Бика, двоюродного брата подруги. Когда его отправили в тюрьму на той стороне Луны, видел он там лунных горилл?
  Она постоянно оглядывалась по сторонам. Где же они? Где стопроцентно лунные?
  Окна Падают На Воробьев прошла мимо сверкающего неоном автомобиля в виде огромного колеса, внутри которого подвешен шар. Колесо защищала массивная рифленая шина, а в шаре сидели водитель и пассажиры. Все вместе напоминало повернутый на бок Сатурн с кольцами. Точно так же выглядели все автомобили на Луне. На шоссе по дороге из космопорта она видела их тысячи. Беспокоило огромное количество пьяных в толпе, и очень тревожно было видеть, как они забираются в эти свои сатурнообразные машины. Полицейские в старомодных плащах и цилиндрах словно не замечали пьяных водителей. Да они вообще ничего не замечали! Даже не вмешались, когда какой-то тип мимоходом разбил полупустую бутылку пива о голову другого типа. В двух шагах от них молодая женщина везла младенца в коляске, а рядом, у входа в казино, гигантский лось, худой и белый, как та горилла, по-собачьи задрав ногу, помочился на бетонные ступеньки.
  Девочке с Земли вдруг стало не по себе. Мысленно она вновь услышала пронзительный голос матери. Неужели надоедливая родительница беспокоилась не зря?
  Чуть дальше по тротуару, за столиками кафе на открытом воздухе, началась какая-то суматоха. Официант принес парочке посетителей обед. Как только он ушел, а посетительница отвернулась, копаясь в сумочке, три здоровенные колибри, откуда ни возьмись, спикировали на стол, похватали еду прямо с тарелок и улетели. Начался грандиозный скандал. Все орали, искали виноватых, разгневанные клиенты обвиняли руководство кафе, управляющий распекал официантов за небрежность, официанты отругивались, виня во всем начальство, посетители за соседними столиками требовали прекратить шум. Вызвали полицию, зазвенела разбитая посуда, атмосфера необычайно накалилась, и все это было крайне неприятно.
  Протискиваясь через толпу, Окна Падают На Воробьев думала о своей матери. Та сейчас в безопасности, заперлась у себя в номере и шагу за дверь не ступит, пока не придет время отправляться на Сатурн. Отец, может быть, рискнет пару раз выглянуть наружу. Но бояться они не перестанут, и она, кажется, начинала понимать почему.
  Неужели, кроме нее, на этих улицах больше нет землян? Быть не может! Практически все мега-крейсеры делают остановку на Луне, прежде чем отправиться к далеким планетам. А Зона первого ЛЭМа все-таки историческое место, хоть и замусоренное до полной непотребности. Наверняка здесь бродят какие-нибудь туристы или всем уже плевать на историю? В школе всего лишь треть одноклассников знали, что, собственно, означает Зона первого ЛЭМа. Большинство считали, что это просто район на Луне, где сосредоточено несколько десятков казино — собственно, так оно и есть.
  Вдали, за сверкающими неоном на фоне красного неба казино и отелями, виднелся длинный, вытянутый горизонтально силуэт, похожий на гигантского осетра, не меньше километра в длину. Мега-крейсер покоился на бетонной опоре размером с небоскреб, весь окутанный стальными трубами в мерцающих алых огоньках. «Грейдлианская хризантема» заправлялась ульзаталлизином, который выкачивают из недр Луны. Лунный ульзаталлизин — единственное топливо, на котором огромные мега-крейсеры и подобные им корабли могут долететь до Плутона и обратно. Ради него, в первую очередь, люди и стали селиться на Луне. Вся экономика Луны вращается вокруг ульзаталлизина. Никто толком не знает, что это такое, но мощь в нем таится неимоверная. Ульзаталлизин открыл для человечества Солнечную систему. Божественный нектар. Святая вода. Ветер в парусах десяти тысяч кораблей, мчащихся на невообразимых скоростях, выход из колыбели, которую сами же люди безнадежно загадили мусором, промышленными отходами, собственными глупостью и эгоизмом.
  От башни к брюху «Грейдлианской хризантемы» тянулись бесчисленные трубки и шланги. Питательная пуповина. Между шлангами сновали тучи колибри, ничуть не смущаясь присутствием в небе этой хитроумной конструкции. Окна Падают На Воробьев не знала, сколько ульзаталлизина помещается в баках гигантского крейсера. Все корабли, отправляющиеся к отдаленным планетам, вынуждены останавливаться на Луне для последней дозаправки. Дальше горючего взять будет негде.
  По всей вероятности, именно здесь они берут на борт и своих таинственных стопроцентно лунных пилотов.
  Человек, мимо которого она как раз проходила, вдруг упал на спину. В глазах у него полопались сосуды, из носа текла кровь. Из ближайшей забегаловки доносился смех. Неподалеку от пьяного сидела на краю тротуара пожилая женщина и плакала так сильно, что тушь с ресниц текла двумя черными ручейками по морщинистым щекам. Рядом сидел парень в женском наряде, с белокурым париком и мини-юбкой. Он, кажется, утешал женщину, а она, давясь всхлипами, бормотала, что всё, ну просто всё как есть проиграла в очко.
  К земной девочке подбежала еще какая-то женщина — проститутка, судя по одежде, не говоря уже о приколотом на груди официальном значке, подтверждающем, что она занимается своей профессией вполне законно и безопасна с медицинской точки зрения.
  — Золотце, не знаешь, который час? У меня часы сломались.
  Окна Падают На Воробьев испуганно глянула на часы и только тут сообразила, что они все еще показывают земное время.
  — Я… ну… понимаете, мои часы…
  Она сама удивилась своему страху. Проститутка, потеряв терпение, обратилась к другому прохожему — высокому, в поношенном смокинге и с правильными часами.
  У девочки с Земли голова шла кругом. Вокруг толпились взрослые — вонючие, неопрятные, пьяные, скучающие, отчаявшиеся. Они были отвратительны… Все здесь было отвратительно. Вдруг расхотелось осматривать первый космический корабль с Земли, тот самый ЛЭМ или как там его называют. Скорей бы вернуться в безопасность гостиничного номера, к родителям, и лечь спать, а утром продолжить бессмысленное путешествие к Сатурну, злясь, что пропускает замечательную вечеринку. Брат с сестрой наверняка позвали в их тесную квартирку целую кучу приятелей. «Ненавижу свою жизнь!  — кипела Окна Падают На Воробьев.  — Ненавижу родителей, и Луну ненавижу, и эту экскурсию дурацкую…»
  Она прошла еще метров пять, и все изменилось. Перед ней открылась площадь в окружении небоскребов-казино. А посреди площади торчало нечто, похожее на сильно помятого паука, у которого осталось всего три ноги из восьми. Искореженный шестиугольный аппарат. Первый ЛЭМ — или, по крайней мере, то, что от него осталось.
  Ему было больше двух тысяч лет. Мимо брели толпы людей, не обращая на него особого внимания. Скособоченная кучка металлических деталей казалась крошечной в мерцании городских огней. Вокруг ЛЭМа копошились в мусорных кучах колибри. Большая часть прохожих явно и знать не знала, что это за металлолом.
  Подойдя ближе, Окна Падают На Воробьев заметила, что на остов древнего корабля карабкаются какие-то подростки, примерно ее ровесники. Только не туристы.
  И тут она увидела его. Ее поразило, что он болтает с другими мальчишками, как будто ничем от них не отличается. На самом деле он был другой. Повыше ростом, худой, почти тощий, в белой пластиковой куртке — высший шик среди подростков, хоть на Земле, хоть на Луне. Земной девочке он показался потрясающе красивым: высокие скулы, решительный подбородок, ястребиный нос и густые растрепанные волосы, не настолько длинные, чтобы скрыть очки системы Шмильядзано с фиолетовыми линзами. Он вместе со всеми залезал на памятник древней космонавтики и спрыгивал вниз. Окна Падают На Воробьев двинулась к нему, как во сне, точно была сделана из железа, а он был притягивающим ее магнитом.
  Подумаешь, какой-то пилот в шлеме, закрывающем лицо! Перед ней был настоящий живой стопроцентно лунный мальчик, и она твердо решила с ним познакомиться.



  Глава 5

  Иеронимуса окружали совершенно незнакомые школьники. Он знал их в лицо, не более. Некоторые с любопытством на него таращились.
  Школа организовала для учеников экскурсию в Зону первого ЛЭМа. Группу человек в сто запихали в автотрансп — по большей части середнячков, хотя были одно-два исключения. Дебилы — одноклассники Иеронимуса по коррекционной математике и физике — тоже должны были ехать, но по дороге к автотранспу они почти все разбежались, а очередной временный преподаватель не сумел их удержать. Поехали, кроме самого Иеронимуса, только двое: Клеллен и Брейгель. Они сидели в самом хвосте. Брейгеля редко можно было увидеть среди «нормальных» учеников, и вне своей привычной среды он как-то притих. Клеллен держалась куда более непринужденно. Сняв на сей раз бигуди, она смазала волосы гелем и уложила в сложную прическу из влажно поблескивающих завитков. Клеллен то подходила и заговаривала с незнакомыми учениками, то присаживалась рядом с Иеронимусом и Брейгелем и, надувшись, бросала: «Эй, на что уставился?» — каждый раз, как замечала чей-нибудь взгляд. Их сторонились. Иеронимус то и дело различал среди общего шума: «Дебилы! С ума сойти, к нам сунули дебилов!»
  Обычно поездка по шоссе от семьсот семьдесят седьмой школы до Зоны первого ЛЭМа занимала часа полтора. Правда, движение сегодня было довольно оживленное, а в одном месте их задержали на двадцать минут — чуть дальше произошла авария. Явилась дорожная полиция и несколько машин «скорой помощи». Когда наконец разрешили проехать, школьники могли наблюдать жуткую картину: три искореженных автомобиля, россыпь битого стекла, столбы черного дыма над полыхающими лужами горючего, а на обочине — пять зловещих холмиков накрыты простынями в кровавых пятнах. Ясно было, что это за холмики,  — из-под коротких простыней торчали ноги погибших.
  Пока школьный автотрансп проезжал мимо, у окна зависла колибри — ярко-белая, похожая на заводную игрушку. Размером с собаку. Медики «скорой» еле успевали отгонять надоедливых птиц от места трагедии.
  Как только дорога расчистилась, школьный автотрансп продолжил путь. Сиденья в нем были поставлены тесно, и пассажиры сидели вплотную друг к другу по обе стороны от прохода. Из окон открывался великолепный вид на окружающий мир.
  Иеронимус обернулся к Брейгелю:
  — Что-то ты сегодня тихий!
  Брейгель чуть смущенно усмехнулся, не отрывая взгляда от проплывающего мимо пейзажа.
  — Это я снаружи тихий, Иеронимус, исключительно снаружи. Зато здесь…  — Он постучал себя по лохматой макушке.  — Здесь назревает буря… Еще какая буря…
  — Ясно!  — засмеялся Иеронимус.  — Значит, у тебя сегодня рот и мозги поменялись местами?
  — Его рот и мозги,  — вмешалась Клеллен,  — две стороны одной и той же пустой трещотки, которую нам без конца приходится слушать,  — все равно с какой стороны.
  — Клеллен, если бы меня интересовало твое мнение, я не стал бы спускать воду в тубзике сегодня утром.
  Эти двое готовы были обрушить друг на друга привычную лавину по-детски нелепых шуточек, переходящих в оскорбления, переходящих в драку, когда вдруг в их уютный уголок дебильского мира грубо вторглись посторонние.
  — Эй!  — крикнул кто-то, явно обращаясь к ним.  — Ты, очкастый!
  Иеронимус оглянулся и среди массы школьников различил смутно знакомую физиономию. Рослый спортивный парень встал и, улыбаясь до ушей, начал пробираться к задним сиденьям.
  — Очкарик, помнишь меня?
  Иеронимус пребывал в недоумении — и вдруг его осенило. Ну как же! Тупица Пит! Очередной приятель Слинни. Три недели назад они случайно встретились в ротонде. Он еще просил похлопать Слинни по плечу и грозился открутить Иеронимусу нос. Иеронимус вяло помахал рукой:
  — Привет.
  Пит подошел ближе. Брейгель вжался в спинку сиденья, а Клеллен принялась поправлять слипшиеся от геля волосы. Она явно заинтересовалась новым знакомым.
  Пит широко и радостно улыбался.
  — Привет! Ничего, если я с вами сяду?
  — Конечно садись,  — промямлил Иеронимус и чуть подвинулся, освобождая место.
  У Пита на телеболке красовались слова «Пауки Спутника», а под ними — разноцветное существо, похожее на тарантула, с окровавленными клыками.
  — Симпатичная у тебя маечка!  — с необыкновенным энтузиазмом воскликнула Клеллен.
  — Спасибо!  — Пит устроился рядом с Иеронимусом.  — Я считаю, на той неделе «Пауки» разделают «Джексонских кратеров», а вы как думаете?
  Иеронимус и Брейгель дружно кивнули, не слишком понимая, о чем речь. Клеллен азартно завопила:
  — О дааааааа!  — изо всех сил размахивая руками и стараясь не показывать виду, что знает о телеболе еще меньше своих приятелей.
  Пит вполне искренне ей улыбнулся и назвал свое имя, не сводя глаз с оживленной девчонки. Клеллен про себя тихо радовалась, что синяк давно уже сошел.
  — Между прочим, меня зовут Пит.
  — Очень приятно познакомиться!  — захихикала Клеллен, пожимая ему руку.  — А я — Клеллен.
  — Чудесное имя,  — ответил Пит.
  — А это — Брейгель, а вот тот тип в очочках — Мус.
  — Мус?  — удивился Пит.  — Я думал, его зовут Хикерамас или как-то так. Слинни все время его поминает, только я никак запомнить не могу…
  Иеронимуса обожгла горькая мысль. «Слинни все время его поминает»… И сказано так походя, привычно. А вот с ним Слинни теперь совсем не разговаривает. Из одной-единственной, мимоходом брошенной фразы стало ясно — она проводит время с этим спортсменом.
  — На самом деле мое имя произносится «Иеронимус».
  — А, ну прости, чувак! Мне плохо даются длинные имена.
  — Не переживай. Имя необычное, так что его часто коверкают.
  — Потому мы и зовем его Мус,  — пояснила Клеллен.
  — Ага.  — Иеронимус криво усмехнулся.  — Меня многие так называют. Если хочешь, можешь тоже звать меня «Мус».
  — Ну, не знаю,  — дружелюбно засмеялся Пит.  — Я уж лучше напрягусь. Люблю трудные задачи! У всех моих знакомых имена простые, как у меня: Пит, или Бад, или Кен, или там Слинни — тоже коротенькое имя. А у тебя вон какое классное! Постараюсь все-таки запомнить.
  Иеронимуса поразила такая дружеская непосредственность, причем не только по отношению к нему самому, но и к тем двоим. Раньше они встречались всего один раз, и притом не особо тепло.
  — В общем,  — продолжал Пит, уставившись на свои здоровенные кроссовки,  — я хотел извиниться за то, что вел себя как какашка тогда, в ротонде.
  Вот уж чего Иеронимус никак не ожидал.
  — Ты о чем? Совсем ты не вел себя как какашка,  — соврал он.
  — Ну, там, хамил, требовал, чтобы ты похлопал Слинни по плечу, а сам даже «пожалуйста» не сказал. Еще нос грозился тебе сломать, кажется.
  Иеронимус в жизни своей не испытывал такой неловкости — и одновременно торжества. Довольно странно, ведь он практически и не вспоминал ту встречу. А если приглядеться, нельзя было не признать, что Пит ему даже нравился. В конце концов, не может он быть совсем уж плохим, если Слинни с ним встречается. Воспитание требовало вежливо ответить на извинения этого олуха.
  — Да ладно, я тоже был неправ. Мог бы сразу хлопнуть ее по плечу, когда ты попросил, а я стал выпендриваться.
  — Да, но я потом сообразил — Слинни же серьезно учится, ей неприятно, когда ее отвлекают от разных умных занятий. А я полез.
  — Да ничего страшного, Пит,  — настаивал Иеронимус, изумляясь этому неожиданному состязанию в извинениях.  — Можно подумать, если человек хорошо учится, его уже нельзя и по плечу похлопать?
  Пит не нашелся, что ответить, и задумчиво уставился в окно.
  — В общем, Слинни мне все растолковала, и я понял, что вел себя не очень хорошо.
  — Все нормально, Пит.
  — Вы со Слинни давно дружите?
  Иеронимус дернул плечом.
  — С третьего класса.
  — Она часто о тебе говорит.
  — Вы с ней много общаетесь?  — не удержался Иеронимус.
  — Ага, довольно-таки. В субботу я ее водил на предварительный матч по телеболу между Ловет-тауном и Гагариным. Ей понравилось.
  — Правда? Не знал, что Слинни интересуется спортом.
  — Не, если матч интересный, она знаешь как увлекается! Мы договорились: она ходит со мной на соревнования, а я с ней — в музеи, в кино, на разные поэтические вечера. Я открыл для нее мир спорта, а она для меня… ну, знаете, мир фильмов, книг, живописи даже и еще массу музыки, я о такой и не слышал никогда. А знаете, в чем мы с ней полностью согласны? Моя машина, «Проконг-девяносто», в прекрасном состоянии, три года езжу! Слинни от нее в восторге. Нам больше всего нравится гонять по шоссе при свете Земли, рано-рано утром, когда другие машины не мешают.
  Иеронимус заставил себя улыбнуться и сказал, немного помолчав:
  — Это классно, Пит.
  — Я даже прочел ту книгу, по которой ты делал доклад на прошлой неделе. Слинни мне скопировала перевод твоего дяди. Классная книга. Странная очень, но классная.
  — Пит, мне приятно это слышать. Мы ведь сначала готовили доклад вместе, а потом Слинни вдруг передумала и взяла себе другую книгу, в паре с другим учеником.
  — Угу, она мне говорила.
  — А со мной она больше не разговаривает.
  — Правда?
  — Ага. С того самого дня, как мы тебя встретили в ротонде. Когда это было — три недели назад вроде? С тех пор она на меня смотреть не хочет. Я думал, она и доклад мой не слушала, пока ты вот сейчас не сказал, что она скопировала для тебя «Шального древоволка».
  Пит со смехом покачал головой:
  — Да она без конца про твой доклад талдычит! Считает, что это прямо нечто гениальное.
  Иеронимус промолчал, глядя в никуда, потом отвернулся к окну, за которым проносились в неоновом блеске далекие жилые дома.
  Пит наклонился к нему.
  — Слышь, чувак, мне очень нужно тебя кое о чем спросить.
  — Да, конечно, спрашивай.
  — Я знаю, что Слинни учится в классе для ботанов. Чтобы туда попасть, нужно быть жутко умным. Обычно, если человек учится в ботанском классе по какому-нибудь предмету, то и по всем остальным тоже. Вот как Слинни. А она недавно о тебе сказала совсем странную вещь.  — Пит понизил голос до шепота, чтобы Брейгель и Клеллен не услышали.  — Сказала, ты учишься с ботанами только по трем предметам, а по всем остальным… с дебилами?
  Иеронимус улыбнулся и так высоко поднял брови, что очки перекосило. Он ожидал какого-нибудь каверзного вопроса о лунарном офтальмическом символяризме, о четвертом основном цвете или о защитных очках, а тут вон что — старая дурацкая история с дебилами и ботанами.
  — Это правда. Я — ботан и дебил одновременно.
  Пит был потрясен до глубины души.
  — Я же видел, как ты носишься через толпу по коридорам! В школе давно ходят слухи, что один очкарик — ох, извини, стопроцентно лунный парень,  — учится сразу и в элитных, и в коррекционных классах, и вынужден бегать через всю школу, чтобы успевать на уроки. Значит, это ты?
  — Да, Пит. Это я.
  — Знаешь, у тебя невероятная скорость! Проносишься мимо, как метеор. Идем по коридору с друзьями, треплемся о чем-нибудь таком обычном — ну, там, обсуждаем вчерашний матч или еще что, и вдруг — вжик! Призрак с планшеткой и стилусом в руках мелькнул, и нету его. Каждый день такое. Никто не знает, кто ты, никто не учится с тобой в одном классе, а ты сам, кажется, общаешься только с ботанами и с дебилами. Тогда, в ротонде, мне и в голову не пришло, что ты и есть Призрак. Скорость у тебя что надо!
  Иеронимус не мог понять, к чему все это. Похоже, его способности к бегу произвели на Пита впечатление. Сам Иеронимус никогда раньше о таких вещах не задумывался.
  — Слушай,  — продолжал Пит,  — через три недели начинается отбор в команду по легкой атлетике.
  — А-а…
  До Иеронимуса наконец дошло, о чем речь.
  — Мы с ребятами сначала ржали над Призраком, то есть над тобой, а потом сообразили, что ты бегаешь быстрей любого из нас. Мог бы стать классным спринтером в команде!
  — Ты вроде в команде по телеболу?  — спросил Иеронимус, удивленный и польщенный неожиданно высокой оценкой его таланта, о котором сам он и не подозревал.
  — Ну да, но сезон уже заканчивается. И потом, в полуфинале, мы продули шестьдесят четвертой школе, так что из чемпионата все равно вылетели… А с Призраком в команде можно достичь многого.
  — Призрак…  — задумчиво протянул Иеронимус.  — Мне нравится. Звучит лучше, чем очкарик.
  Пит со смехом хлопнул себя ладонью по лбу.
  — Извини, пожалуйста!
  Пит остался с тремя выходцами из мира дебилов до самого конца пути. Он болтал с Иеронимусом, а особенно — с Клеллен. Брейгель смущался, что было для него совсем не характерно. Клеллен кокетничала напропалую, и Пит охотно шел ей навстречу.
  — Тебе нравится в команде по телеболу?
  — Еще бы! А тебе нравится в команде самых красивых девчонок школы?
  Клеллен, хихикая, ткнула его в бицепс кулачком.
  — Прекрати! Нет такой команды — «Красивые девчонки»!
  — Разве? Надо создать. Ты будешь капитаном…
  — Да ну тебя!
  На этот раз она шлепнула его по плечу и заговорила о другом, хотя и близком по теме.
  — Как ты думаешь, из меня получилась бы хорошая чирлидерша?
  — Чирлидерша?  — переспросил Пит.
  — Ага. Знаешь, такие ништячные девчонки, при полном марафете, трясут бампером у края поля, пока парни из команды мутузят противников!
  — Что?  — спросил Пит.
  Мозг типичного середняка был неспособен вникнуть в смысл последней фразы.
  — Ну, подбадривают вроде. Вот так!
  Клеллен вскочила и, стоя в проходе между сиденьями, вскинула руки над головой.
  — Чирлидерши!  — завопила она во все горло и принялась отплясывать какой-то неописуемый танец, распевая, вихляя бедрами и отчаянно размахивая ногами.
  Получалось очень лихо, сексуально и совершенно нелепо — точная копия старинных фильмов из тех времен, когда на Земле действительно существовали команды чирлидерш, пользовавшихся огромной популярностью, никто уже не знает, почему…
  Супермен, приходи,
  На меня погляди!
  От тебя я без ума,
  А я дурочка сама.
  Вот нам весело вдвоем —
  Мы и спляшем, и споем!
  Тир-лир-ли, тир-лир-лю,
  Супермена я люблю!

  Иеронимус и Брейгель не обращали внимания на этот спектакль — Клеллен и не то еще выделывала в классе по пять раз на дню. Зато Пит никогда еще ничего подобного не видел.
  — Вау!  — Он громко захлопал в ладоши.  — Отличная песенка!
  Клеллен, подпрыгнув, плюхнулась к нему на колени и немедленно припала к губам открытым ртом, подарив спортсмену невероятно долгий влажный поцелуй с активным участием языка.
  — Вот это да!  — охнул Пит, покраснев до ушей.  — Сейчас же перехожу в класс для дебилов!  — заорал он так громко, что весь автотрансп его услышал.
  Через несколько минут они прибыли в Зону первого ЛЭМа. Иеронимус отметил про себя, что всего четыре человека, считая его самого, знали, что такое ЛЭМ, остальным было все равно. Пит остался с дебилами — главным образом потому, что Клеллен еще несколько раз его поцеловала. По дороге к останкам древнего корабля он знакомил Иеронимуса со своими приятелями, причем говорил что-нибудь в таком духе:
  — Это Призрак, его зовут Иеронимус, он согласился вступить к нам в команду по легкой атлетике!
  Школьники, добравшись до металлической развалины с далекой Земли, мгновенно наплевали на все и всяческие правила. Они забирались на остов лунного модуля, спрыгивали с него, дрались и швырялись друг в друга разными предметами. Учителя с воплями останавливали их и, наконец построив, принялись рассказывать, что именно произошло на этом месте две тысячи лет назад. Ученикам быстро стало скучно, они снова стали валять дурака. Сто раз слышанная история давно им надоела. Сверкающие огни казино и диковинного вида прохожие казались куда интереснее, чем груда старого железа, отдаленно напоминающая гигантского паука. Какой-то мальчишка нашел под корпусом ЛЭМ ржавую пивную банку и крикнул:
  — А это тоже они здесь оставили?
  Все засмеялись.
  Иеронимус с Брейгелем, Клеллен и Питом снова стали бегать вокруг модуля и карабкаться на него.
  Стоя на самом верху, Иеронимус увидел ее. Она шла прямо к нему и не сводила с него глаз.
  Девочка с Земли.
  Он застыл. Ее походка… Лицо… Он никогда в жизни ничего подобного не видел.



  Глава 6

  — Это не болезнь. Это невозможно объяснить. Я совершенно здоров. Они придумали такое название, как будто болезнь, а на самом деле — ничего похожего. Я не знаю, что это, но я уверен, что ничем не болен.
  — Что ты видишь, когда снимаешь очки?
  — Нам не разрешают об этом говорить.
  — Но ведь ты снимаешь очки?
  — Снимаю иногда. Ночью, когда сплю. Когда умываюсь.
  — Значит, ты можешь подойти к окну — среди ночи, например,  — и выглянуть наружу.
  — Да.
  — И что ты видишь?
  — Все то же самое, что видят нормальные люди. И еще кое-что.
  — Что значит — «еще кое-что»?
  — Об этом нельзя рассказывать. Если меня поймают, отправят в тюрьму.
  — Я приехала издалека, с Земли.
  — Вот и возвращайся на Землю. Живи нормальной жизнью и забудь об этом разговоре. Совсем обо мне забудь.
  — А ты знаешь, что только стопроцентно лунные люди могут быть пилотами мега-крейсера?
  — Что ты плетешь?
  — Это правда. Чтобы водить мега-крейсер, нужно уметь видеть то, что вы видите. Говорят, стопроцентно лунные пилотируют корабли через всю Солнечную систему, и они это делают без очков.
  — Не верю.
  — Такие ходят слухи. Я думаю, ты сразу поймешь, правда это или нет. Наверняка ты хоть раз смотрел в небо, в вечность — в то самое космическое пространство. Сам сказал, ты иногда смотришь из окна ночью. Как бы ты мог не посмотреть в небо? Что ты там видишь? Ну скажи, что ты видишь?
  Она стояла перед ним. «Красивая» — слишком пошлое слово. Она была как откровение. Хрупкая. Бесстрашная. Орхидея. Серебристая антенна. Она была — электричество. Она была — фея. Светлячок, шелковичный червячок, бесенок, чертенок, богиня. Черноглазая, черноволосая девочка с другой планеты, с того самого шарика, что висит в небе у них над головой. Иеронимус не мог сделать вдох с той самой секунды, когда увидел ее издали. Он стоял на кривобокой железной конструкции, что когда-то доставила первых людей на Луну. Внизу толпились люди — школьники, туристы,  — и вдруг появилась она, возникла словно бесплотный дух, неотрывно глядя ему в глаза. Он как будто снова стал ребенком. Все было нездешним в ней, даже неловкая походка, и взгляд ее принадлежал ему одному.
  Она вскарабкалась по лесенке, по которой древние когда-то спустились на лунную поверхность. Она поднималась легко, словно парила в воздухе, как и положено существу из мира с увеличенной силой тяжести.
  Иеронимус не мог пошевелиться. Его как будто парализовало. В переливах неоновых огней она взошла на груду археологического мусора — трудно поверить, что когда-то человечество зашвырнуло сюда эту штуковину, символ невиданных надежд и великой отваги,  — взошла, как на алтарь, построенный в глубокой древности ради ее появления именно здесь, именно сейчас.
  Подошла вплотную к нему, и мир застыл. Их окутала тишина. Огромные птицы недвижно зависли в воздухе.
  Человечество затаило дыхание.
  Ее губы шевельнулись.
  — Привет! Я с Земли. Увидела тебя издалека. Ты — стопроцентно лунный?
  — Да.
  Ее улыбка стала шире. Извержение вулкана разорвало Луну пополам. Иеронимус ничего вокруг не видел, только удивительные черные глаза. Ее произношение…
  — Я очень хочу с тобой поговорить. Можно?
  — Да. Да, конечно.
  Другие школьники мгновенно перестали что-нибудь значить. Превратились в серые, тусклые тени, поблекли и растворились на фоне сверкающего городского пейзажа. Все исчезло, кроме нее. Девочка с Земли, запретной планеты, беспокойного мира его предков. Ничего чудеснее он в жизни своей не видел.


  — Тебе не понять, что я вижу. Это невозможно объяснить словами.
  — Все можно объяснить словами.
  — Это — нельзя.


  Только Брейгель и Клеллен заметили, как они ушли от развалин ЛЭМа. Пит, как примерный мальчик, тут же забеспокоился, не будут ли Иеронимуса ругать за прогул. Брейгель, к тому времени начавший испытывать к спортсмену дружескую симпатию, разъяснил, что данный случай не прогул, а всего лишь независимое решение перенести научные изыскания на более удобное время, или, выражаясь в своеобразной манере Брейгеля, флукстуация беховрического поведения, ухрюченная в лунном конституционном суброндарии, допускающем определенные инфузии и маргиноидные консенсусы в самом корпунцелярном смысле. Пит решил, что это звучит логично, особенно когда Клеллен подарила ему еще один роскошный поцелуй, пробирающий до мурашек по хребту. Сердце Пита затрепетало. «Где ты выучилась так целоваться?!» — воскликнул он, еле переведя дух.
  Весь класс повели в расположенный поблизости музей, а Брейгель, Пит и Клеллен свернули в какой-то бар. У Брейгеля было поддельное удостоверение личности, а у Пита — несколько лишних долларов. Они взяли всем по пиву, потом еще и еще, и в итоге три часа спустя вернулись к автотранспу совсем косые. Иеронимус не показывался. Учителя не стали его искать, для них он был сейчас одним из дебилов, а кому какое дело до этих отморозков, они и без того вечно прогуливают. Обратный путь прошел без приключений, только Пит и Клеллен очень уж увлеклись взаимными ласками. Брейгель всю дорогу проспал. Ему повезло — мать не заметила запах алкоголя, потому что и сама спьяну вырубилась прямо на полу. Клеллен страшно боялась, что подумает отец, если увидит дочь с размазанной помадой и заметит, что от нее разит пивом. Целую пачку мятных пастилок сжевала на всякий случай, но, к счастью, действенность этого метода испытать на практике не пришлось: когда она вернулась домой, отец развлекался в спальне с очередной подружкой. Клеллен тихонько прокралась к себе в комнату и подперла дверную ручку стулом. Пит никогда раньше не
напивался и оказался совершенно не готов к резко отрицательной реакции своего организма на спиртное, не говоря об ужасе родителей при виде блюющего посреди гостиной сына.
  Ринго Рексафин всю ночь сходил с ума от беспокойства. Позвонил в школу, но там даже не знали, что Иеронимус пропал. В полицию Ринго обращаться не стал. Не доверял он полицейским — они готовы прицепиться к любому предлогу, лишь бы обвинить стопроцентно лунного гражданина в преступлении под названием «оптическая агрессия», даже если ничего подобного не произошло в действительности. А тут еще ужасный случай в метро накануне… Ринго не находил себе места, всю ночь метался по квартире. Несколько раз чуть не задохнулся. Никогда еще ему не было так страшно. Выпил, не пьянея, три стакана виски — легче не стало.
  Иеронимус явился в пять утра. Отец наорал на него и чуть было не дал пощечину — впрочем, облегчение все-таки перевесило. По крайней мере, живой пришел…
  Было утро субботы. Иеронимус проспал до полудня.


  — Ты представляешь себе, как может выглядеть четвертый основной цвет?
  — Пробовала представить, не получается.
  — Есть три основных цвета: красный, желтый, синий.
  — Знаю.
  — Попытайся вообразить четвертый.
  — Сразу приходит в голову зеленый.
  — Зеленый — смесь желтого с синим. Попробуй еще.
  — Фиолетовый? Четвертый основной цвет — фиолетовый?
  — Опять мимо.
  — Какой-нибудь серо-буро-малиновый?
  — Это вообще не сочетание цветов! Его нельзя получить, смешивая другие оттенки. Это основной цвет, понимаешь?
  — Так не бывает! Если рассуждать логически, четвертого основного цвета не существует.
  — Существует. Я знаю, я видел. Наверное, есть и пятый, и шестой. Может, их бесконечное количество, только мы не все воспринимаем. Ты видишь три основных цвета. Я — четыре.
  — Скажи, на него смотреть больно? Голова болит?
  — У меня от очков голова болит.
  — Зачем надо их носить? По-моему, это перестраховка.
  — Я по закону обязан носить защитные очки.
  — Какой-то несправедливый закон! А что будет, если вы все откажетесь подчиняться?
  — Будет массовая истерия, ты даже представить себе не можешь.
  — Почему у кого-то должна быть истерика, если человек снял очки?
  — Если я сниму, у тебя тоже будет истерика.
  — С чего ты взял? Ты меня совсем не знаешь.
  — Неважно. Если я сниму очки, ты станешь биться в истерике.
  — Докажи! Сними очки!
  — Нет. Меня посадят.
  — Бессмыслица сплошная.
  — Нет, правда. У меня глаза четвертого основного цвета. Если ты их увидишь, у тебя в мозгу случится короткое замыкание.
  — Покажи!
  — Не могу. То, что я с тобой об этом говорю,  — уже нарушение закона.
  — Покажи глаза!
  — Один человек умер оттого, что посмотрел мне в глаза.
  — Я не умру.
  — Может, и нет, но ты никогда больше не будешь прежней.
  — Вот и хорошо!
  Они разговаривали на ходу. Иеронимус и раньше встречал землян, но те все были взрослыми, а она — подросток, как и он. До чего грациозно она двигается — как балерина, почти летит, причудливо взмахивая руками. И такой восхитительный, чарующий акцент. Она назвала свой родной город на Земле, но Иеронимусу название ничего не говорило — он просто слушал ее речь, как музыку.
  Они прошли мимо гигантского казино, где только что вспыхнул пожар. Игроки большими группами покидали здание. Примчалась пожарная машина, въехала прямо на тротуар, пожарники бегом бросились в казино. В глубине его бушевало оранжевое пламя. Из этого пекла доносились испуганные голоса, вопли. Собиралась толпа.
  Зеваки мешали пожарным разворачивать свое оборудование. Трое прохожих затеяли скандал с бригадиром пожарников: они были недовольны тем, что грязный пожарный шланг растянули прямо поперек дороги. Пока они спорили, в здании грянул взрыв, с новой силой взметнулись языки пламени.
  Один из троицы, в модном ярко-синем блейзере и шляпе из алюминиевой фольги, громко возмущался неаккуратностью пожарных.
  — Что за наглость!  — разорялся он.  — Суете свои поганые шланги людям под ноги, чуть нам ботинки не испачкали!
  Бригадир, не слушая, выкрикивал команды в старомодную наручную рацию. Подошел еще один пожарный, и они вдвоем принялись швырять какое-то громоздкое оборудование рядом со шлангами. Прохожий в алюминиевой шляпе взъярился пуще прежнего:
  — Безобразие! Вы нас чуть не измазали!
  Бригадиру было не до него. Под грохот очередного взрыва второй пожарник обратился к зеваке:
  — Сэр, будьте так добры, отойдите в сторонку. Вы мешаете устранять возгорание.
  — Сами отойдите! И шланги свои уберите! Я не намерен ходить по грязи в новых ботинках. Вы мне их и так чуть не испортили!
  Едва он успел произнести последние слова, мимо пробежали еще трое пожарных с только что подъехавшей машины. Один из них задел плечом приятеля возмущенного прохожего, тот был одет в изысканный костюм из ослепительно-белой гофрированной бумаги. Все трое дружно застонали, глядя, как на плече у нарядного джентльмена расплывается огромное черное пятно.
  — Нет, вы только посмотрите!  — завопил прохожий в алюминиевой шляпе.  — Моему другу посадили пятно! Что вы теперь будете делать?
  Пожарные не обращали на грубияна внимания, им и без того дел хватало. Нужно было как-то локализовать пламя, чтобы пожар не охватил все казино. Прибыли три-четыре спасательных робота, похожих на серебристые безликие манекены, специально созданные, чтобы вытаскивать людей из огня. Бригадир велел им бежать на десятый, четырнадцатый и двадцать девятый этажи. Не успел он договорить, как сверху посыпалось битое стекло. Все задрали головы. С двадцатого этажа трое перепуганных людей отчаянно звали на помощь.
  — К ним идите! Найдете по голосу!  — крикнул бригадир последнему роботу, уже исчезающему в пламени.  — Кажется, они на двадцатом…
  Огонь быстро распространялся. Пожарные ворчали, что, мол, при строительстве таких вот небоскребов дешевизны ради используют пожароопасные материалы. На шестом этаже вспух и лопнул оранжевый светящийся шар, и начальник пожарной охраны сказал бригадиру: «Какого дьявола они там хранили?» А бригадир сказал: «Похоже на поджог». Вынесли трех пожарников, которые надышались ядовитого дыма,  — на них упала балка и повредила трубки от кислородных масок. Когда их увозили, один перепачканный сажей пожарный задел клетчатые брюки скандального прохожего в алюминиевой шляпе, так и не пожелавшего сдвинуться с места. Тот посмотрел вниз, увидел на штанине черное пятно и раскричался, что ему замарали штаны и чуть было не испачкали ботинки, а бумажный костюм его друга вообще безнадежно испорчен. К нему никто не прислушивался. Из горящего дома доносились ужасные крики. Недовольный господин воодушевился еще больше, продолжал ругаться, несмотря на опасность, и жутко всем мешал. В конце концов начальник пожарной охраны сказал ему: «Слушайте, отойдите с дороги! Мне очень жаль, что ваша одежда испачкалась, но вы могли бы
сообразить, что не следует стоять посреди зоны пожара. Вы не даете нам выполнять свои обязанности. Пожалуйста, перейдите на ту сторону улицы! Иначе еще сильнее измажетесь, а когда приедет полиция, вас обязательно арестуют, так и знайте!»
  Это не помогло. Трое разъяренных прохожих остались, где стояли, заявляя, что не двинутся с места, пока кто-нибудь из руководства пожарной службы не выпишет им чек на сумму, равную стоимости химчистки. За всех говорил джентльмен в алюминиевой шляпе. Покраснев от злости, он орал во все горло, упрямо настаивая на своем, и это его сгубило вместе с друзьями. С высоты тридцатого этажа раздался оглушительный треск, и какой-то крупный предмет полетел вниз, непрерывно крича. Человек, под двести килограммов весом, выпрыгнул в окно, спасаясь от огня, и свалился прямо на троих прохожих. Удар переломил им позвоночники и размозжил черепа. Хруст заглушил даже мешанину криков и пожарных сирен. Трое упрямых джентльменов умерли на месте, а тот, прыгнувший из окна, остался без единой царапины и охотно выполнил просьбу начальника пожарной охраны перейти на другую сторону улицы.
  Девочка с Земли расплакалась. Иеронимус обнял ее за плечи оберегающим жестом. Он уже видел смерть, видел невооруженным глазом. Кошмарная сцена пожара напомнила ему, как он убил Лестера два года назад. Девочка вся дрожала. Надо же было им свернуть именно на эту улицу… День был испорчен. У нее тряслись плечи, а глаза были полны слез.
  — Прости, что так получилось,  — сказал Иеронимус.
  — Бедные, бедные люди! Я никогда раньше не видела мертвых. В голове не умещается: только что были живы, секунда — и уже раздавлены. Послушались бы того пожарного, были бы сейчас целы!
  — Да, но тогда умер бы толстяк, который на них упал.
  — Ужас!  — вскрикнула она.  — Смерть — это ужасно!
  Крепко держась за руки, они пробивались сквозь толпу, словно рыбы, плывущие вверх по реке,  — против течения людской массы, рвущейся полюбоваться пожаром на фоне красного неба. Пламя окончательно вырвалось из-под контроля. Мимо проносились все новые пожарные машины, спеша к месту трагедии.
  Земная девочка ужасно перепугалась. Иеронимусу тоже было не по себе.
  — Я видела, как их сплющило,  — рыдала она.  — Троих человек раздавило, как каких-нибудь букашек… Ужас, кости так и хрустнули и головы…
  Слезы ручьями текли у нее по щекам. Выли сирены. Мимо прошел человек в черном котелке. Он улыбнулся девочке, а она чуть не потеряла сознание — у человека был только один глаз. На месте второго — пустая глазница. Еще у него были длинные, закрученные кверху усы. Когда он открыл рот, оттуда вылетела крошечная колибри на поводке из зубной нити. Она порхала возле хозяйского уха, а улететь не могла. Другой конец нити был привязан к переднему зубу.
  Девочка с Земли закрыла лицо руками.
  — Мне страшно,  — прошептала она.
  — В какой гостинице вы с родителями остановились?  — спросил Иеронимус.
  — Отель «Венеция», на Ратугенбар-авеню.
  — Я тебя провожу.
  Автомобиль с тремя пьяными туристами, вильнув, заехал на тротуар и врезался в пешеходный мостик. Люди внутри были не пристегнуты и при ударе их бросило вперед, словно тряпичных кукол. Они ударились о ветровое стекло, заливая лица кровью, ломая челюсти. По стеклу побежали трещины. Иеронимус хотел броситься на помощь, но девочка с Земли схватила его за руку.
  — Не надо! Не хочу больше ужасов!
  И они прошли мимо. Девочка страшно расстроилась. Ей казалось, будто Луна сошла со своей орбиты и нарочно пугает ее разнообразными катастрофами.


  — У тебя глаза четвертого основного цвета?
  — Да.
  — Ты поэтому их прячешь?
  — Я не прячу. Так по закону полагается.
  — Если бы не этот закон, ты бы все равно ходил в очках?
  — Не знаю.
  — Я хочу увидеть твои глаза. Покажи!
  — Не могу. У тебя будет истерика.
  — Мы сегодня такого навидались, что у меня уже и так истерика.
  — Нельзя, закон запрещает. А кругом полиция. Ко мне постоянно цепляются, потому что я — стопроцентно лунный. Если покажусь тебе без очков, меня арестуют.
  — Я хочу увидеть этот цвет!
  — Найди кого-нибудь другого!
  — А я хочу видеть именно твои глаза!
  — Не выйдет.
  — Разве ты не хочешь посмотреть на меня без очков?


  Они заблудились. Иеронимус плохо представлял, где ее гостиница. Где-то поблизости, среди сотен других таких же. Один раз свернул не в ту сторону — и начинаешь ходить кругами. Повсюду мельтешат туристы, и не только с Земли; из других районов Луны сюда тоже приезжают ради казино, баров, ресторанов и ночных клубов, проституток и наркотиков. Зона первого ЛЭМа — всего лишь название. Никого не интересует историческое значение этого места. Сейчас здесь практически неподвластная закону территория взрослых игр, куда стекаются неудачники, чтобы воплотить в жизнь свои убогие мечты.
  Очередной переулок вывел на ярко освещенное пространство. Девочка с Земли заглянула в открытую дверь. В темном коридоре человек с резиновой змеей в зубах гонялся на четвереньках за белой мышью, размахивая молотком. Заметив краем глаза девочку, он рявкнул:
  — В чем дело? Никогда чейн-карессера не видела?
  Девочка шарахнулась, и они с Иеронимусом выскочили из переулка, окунувшись в целое море голубых огней. Парк аттракционов: колесо обозрения, карусели, горки… Озеро с лодочками в форме механических собачек.


  — Как тебя зовут?
  — Ты не поверишь.
  — Неправда! Я тебе во всем верю.
  — Меня зовут Окна Падают На Воробьев.
  — Что-что? У тебя вместо имени какое-то идиотское предложение?
  — Ну да. Окна Падают На Воробьев.
  — Это одно только имя или имя и фамилия вместе?
  — Только имя. А тебя как зовут? Мы уже целый час гуляем, о чем только я тебя не расспрашивала, а имя узнать не догадалась.
  — Иеронимус.
  — Тоже необычное! Я раньше никогда такого не слышала.
  — Меня папа так назвал. Не знаю, откуда он это имя выкопал.
  — А маме оно нравится?
  — Понятия не имею.
  Надеясь избавиться от ужасных впечатлений этого вечера, двое подростков отправились в парк аттракционов — царство праздничных фонариков и гигантских механических насекомых. Сразу у входа им попалась круглая огороженная площадка метров пятидесяти в диаметре. На площадке яростно бились два громадных лося. Лунные лоси очень похожи на своих земных сородичей, только мех у них неестественного голубовато-белого цвета. И размерами они крупнее, и намного агрессивнее. Их предков завезли на Луну около тысячи лет назад, и они расплодились во множестве, особенно на обратной стороне. Еще одно отличие от земных — лунные лоси всеядны, а иногда, если пищи не хватает, могут стать и людоедами.
  Окна Падают На Воробьев подбежала к ограждению. Вокруг толпились азартно вопящие зрители, многие сжимали в руках деньги. Рослые, неотесанные мужики и тетки с мясистыми лицами жадно смотрели, как два огромных зверя молотят друг друга великолепными ветвистыми рогами. Животные выглядели пугающе, словно какие-то доисторические существа. Окна Падают На Воробьев никогда еще не видела такого скопища грубости и невежества. Зрители выкрикивали непонятные жаргонные выражения, все лица казались тупыми или безобразными. Девочка с Земли испуганно жалась к Иеронимусу. Лоси кружили по площадке, выжидая удобного момента, потом бросались друг на друга и с треском сталкивались рогами, норовя попасть в бок. Победные вопли и свист в толпе оглушали. Рядом какой-то дядька размахивал целой пачкой лунных долларов. От него воняло. Он был грязен и одет чудовищно безвкусно: блестящие синие тренировочные штаны и фланелевая рубашка. Он был пьян и угрожающе косился на девочку налитыми кровью глазами. Позади него тощая женщина с реденькими седыми волосами и морщинистым лицом отхлебнула из плоской бутылки, потом швырнула ее на ринг
и вдруг лизнула ржавый железный столбик ограды.
  Иеронимус видел на лице земной девочки страх и отвращение. Ему и самому здесь не нравилось, но все-таки было почти привычно. Зрелище не слишком отличалось от обычного учебного дня в коррекционном классе.


  — Если снять очки, что изменится? Например, ты увидишь вместо зеленого какой-нибудь другой цвет? Все, что было белым, станет твоего особенного цвета? А вместо черного что?
  — Никакие цвета не изменятся. Четвертый основной цвет совсем прозрачный. Это как тень, постепенно угасающий след от движущихся предметов. Любое движение оставляет такой след. И такая же тень возникает за несколько мгновений до начала движения. Проявляется постепенно, а потом опять угасает.
  — Чушь какая-то! Или ты псих, или врешь.
  — Довольно тяжело смотреть на мир без очков, особенно когда рядом много людей и все движутся в разных направлениях. Голова идет кругом.
  — Ничего не понимаю!
  — Конечно. Ты и не можешь понять.
  — Если ты на меня посмотришь, увидишь этот самый след? И будешь знать, откуда я пришла?
  — Точно. Если след будет яркий и долго не угаснет, я смогу определить твой путь на довольно далекое расстояние. Беда в том, что следы пересекаются и путаются. А кроме людей есть еще машины, животные, падающие предметы, они все тоже оставляют след.
  — А еще ты увидишь, куда я пойду?
  — Верно.
  — Если я сейчас повернусь и пойду от тебя, ты сможешь узнать, в какую сторону я направлюсь?
  — Да.
  — Значит, ты можешь предвидеть будущее?
  — Вроде того. Я могу узнать, в какую сторону ты двинешься, еще раньше, чем ты сама это решишь. Могу определить, куда переместится любой объект в моем поле зрения.
  — Похоже на вранье, как выдумки экстрасенсов.
  — Я не экстрасенс. Я не умею читать мысли. Просто без очков я могу определить, куда ты пойдешь. Все научно доказано, а для меня так и просто очевидно, потому что четвертый основной цвет ничем не хуже красного, желтого и синего.
  — А как ты все-таки видишь движение раньше, чем оно произошло?
  — Потому что я вижу четвертый основной цвет, а он существует не в том временном потоке, что остальные три.
  — Временной поток?
  — Мы воспринимаем время как нечто линейное, движущееся в одном направлении. Мы, люди, стареем, а не молодеем. Для нас цвет — это часть линейного мира. Все оттенки блекнут со временем, если их не обновлять. Наш глаз воспринимает определенные цвета, этого нам хватает для жизни. А если задуматься об ограниченности наших механизмов взаимодействия с окружающим миром, станет понятно, что мы слепые, как черви. Мы высокомерно считаем, что наше восприятие реальности — единственно возможное. Раз мы видим всего три основных цвета — значит, больше и быть не может. Раз мы растем, стареем и в конце концов умираем — значит, время движется только в одном раз и навсегда заданном направлении. Мы самодовольны, как червяк-паразит, который живет в кишечнике лося; для этого червя нет иной реальности, кроме жизни в чьем-то темном брюхе среди себе подобных. Червяк довольствуется тем, что дает ему непосредственное восприятие, и даже не подозревает, что на самом деле весь его мир заключен внутри здоровенного зверя, который дерется с другим зверем, а вокруг разные пьяницы делают ставки — кто из двух зверей победит в этой
бессмысленной драке.
  Я своим особым зрением способен всего лишь разглядеть самый краешек иной реальности, недоступной нашим примитивным органам чувств. Четвертый основной цвет показывает будущие события, потому что он существует в истинной реальности времени. Я просто наблюдатель, но я вижу четвертый основной цвет и его место в реально существующем мире, точно так же, как человек, глядя в ночное небо, видит свет давно погасших звезд. Большинство людей, и ты в том числе, этого цвета не видят, потому что ему нет места в обычной системе взаимоотношений человека с миром, и тем не менее он реален, как ты и я. Как вон те дерущиеся лоси. Как планета, с которой ты прилетела. Для четвертого основного цвета не придумали названия, потому что люди, не способные увидеть этот цвет, его запретили, но он существует. А вот лунарного офтальмического символяризма не существует, вопреки всем дурацким законам. Я здоров, у меня нет никакой болезни. Я не мутант, я просто вижу то, чего не видят другие.
  Он впервые в жизни говорил с кем-то на запретную тему. Говорил, зная, что в любую минуту его могут арестовать. Правда, в парке аттракционов стоял страшный шум и, насколько можно судить, не действовали никакие законы.
  Они подошли к алюминиевому киоску с пиццей и взяли по кусочку. Над головой сияла гирлянда ослепительно-белых лампочек. Иеронимус смотрел, как девочка с Земли ест: вот она складывает пополам ломтик пиццы, дует на него, ее черные глаза блестят. У них есть общая тайна. Он совершил преступление, рассказывая о себе. Но эту девочку окружала какая-то удивительная атмосфера доверия. Она его не предаст.
  Она сказала, что земная пицца совершенно не похожа на то, что они едят.


  — Дай мне посмотреть в твои глаза, никто не узнает!
  — Все узнают, и в первую очередь — полиция.
  — Ты видишь здесь хоть одного полицейского?
  — Я не буду тебе показывать!
  — А по-моему, тебе и самому хочется. Я же вижу! Ты хочешь показать мне свои глаза.
  — Зачем это мне?
  — Затем, что я тебе нравлюсь. Ты в меня влюбился!
  — Это… правда.
  — Тогда почему не показываешь?
  — Тебе станет плохо, а меня посадят в тюрьму.
  — Ничего мне не сделается. Я сильная! Я с Земли, там знаешь какая сила тяжести, вашим ни за что не выдержать, а я выдерживаю. Ты раньше встречал хоть одну земную девчонку?
  — Нет.
  — Ты целовался хоть раз с земной девочкой?


  Иеронимус купил целую книжечку билетов, и они пошли кататься на аттракционах. Сначала им попалась крутящаяся штуковина под названием «Тарантул» — она и была похожа на гигантского паука, только с двадцатью ногами вместо восьми. Как и все прочие аттракционы, «Тарантул» был весь утыкан электрическими лампочками. Иеронимус в жизни не видел столько лампочек — такой способ освещения считался устаревшим и даже опасным. Потом они забрели в комнату смеха и вышли, нахохотавшись над искаженными отражениями друг друга. Затем забрались в вагончик, заняв первые места. Пока вагончик карабкался на вершину ажурной металлической конструкции, Иеронимус огляделся по сторонам. Громадные белые колибри парили в воздухе, поднимаясь вместе с ними. Внизу, до самого Моря Спокойствия, раскинулся неоновый мир. Сверкающие казино, бесконечно текущие реки автомобилей, похожие на повернутый набок Сатурн, пробирающиеся через паутину эстакад, словно трудолюбивые муравьи, которые ни с того ни с сего решили притвориться светлячками. В небе кружились бесчисленные стаи колибри, миллионы птиц. Вдали виднелись мерцающие силуэты жилых
комплексов, заполненные водой кратеры, бетонные корпуса заводов по добыче и переработке ульзаталлизина и высокие причалы, у которых швартовались мега-крейсеры, похожие на гигантских осетров. Они то взмывали в небо, то медленно спускались, ища место для посадки после немыслимо долгого перелета. Окна Падают На Воробьев указала на один из них тоненьким пальцем.
  — Смотри,  — сказала она с ноткой легкой грусти.  — Это мой корабль — «Грейдлианская хризантема».
  Тут вагончик нырнул вниз, и они ухватились друг за друга.


  — Ты хочешь показать мне свои глаза.
  — Да, хочу. Но это запрещено.
  — Тем более покажи!
  — Я никогда никому не показывал свои глаза преднамеренно.
  — Значит, я буду первой. Умышленно.
  — Да. Может быть, потом ты меня не простишь.
  — Не прощу, если не покажешь.
  — Я буду для тебя первым.
  — И я буду первой, кому ты нарочно покажешь свои глаза.
  — Надеюсь, мы об этом не пожалеем.
  — Если и пожалеем, ничего. Я вернусь на Землю. Ты будешь жить, как жил раньше. Если все-таки пожалеем, то мы просто забудем друг друга.
  — У меня сердце колотится. Так хочется скорее увидеть тебя без этих дурацких стекол.
  — И мне тоже не терпится увидеть твои глаза. Дай руку — чувствуешь, у меня тоже сердце колотится?
  Лунный мальчик и земная девочка отыскали узкий переулочек между заброшенными кирпичными зданиями. Они побежали туда, взявшись за руки. Переулок привел их в закрытый со всех сторон дворик. Здесь было совсем темно, если не считать отраженного света Земли, высоко стоявшей в небе. Вокруг только стены и три-четыре колибри. За выходом из переулка мелькали огни аттракционов, гремела музыка.
  Они встали лицом друг к другу, по-прежнему держась за руки. Сначала они восхитительно долго целовались. Ее губы из такой немыслимой дали… Оба были не слишком привычны к таким вещам, и легкая неловкость была сама по себе восхитительна. Они столкнулись носами. Он чувствовал, как ее дыхание смешивается с его на вдохе.
  Они никак не могли остановиться. В позвоночнике тек жидкий огонь. Ее пальцы легли ему на локоть.
  Никогда еще он не чувствовал себя настолько живым.
  Они еще какое-то время целовались.
  Потом отступили друг от друга. Земля висела прямо над головой, бросая голубоватый свет.
  Окна Падают На Воробьев протянула руку и сняла с Иеронимуса очки.



  Глава 7

  Дальше была полная катастрофа. Девочка с Земли оказалась совершенно не готова к тому, что увидела. Допустить все это — чудовищная безответственность с его стороны. А что он мог сделать? Она действительно ему нравилась. Он ей — тоже. И когда он увидел, как ее лицо перекашивает гримаса нечеловеческой растерянности, сразу понял, что поступил очень и очень плохо.
  Она увидела четвертый основной цвет. Два кружочка, с черной точкой зрачка посередине. Да, это и впрямь основной цвет. Неразложимый на другие оттенки, точно так же, как желтый, синий, красный. Как можно смотреть на него? Ни на что не похож, разуму просто не за что зацепиться. Такой обычный и в то же время глубоко чуждый. Через секунду заболели глаза, словно она смотрела на солнце. В голове как будто что-то щелкало. Два цветных кружочка… Что это, цвет или взрыв? Перед нею — незнакомый мальчишка, он показал ей этот цвет. Как его простить? Вот он стоит — то ли божество, то ли тварь. Он не человек. Он камень. Он явился из центра Луны. Даже не дотрагиваясь, одними только глазами он расколол ей череп, вывернул ее наизнанку, она ничего больше не видит, только крохотную точку прямо перед собой, ужасную, неумолимую. Этот цвет, чудовищное окошко в небеса и в преисподнюю. Мир распадается, не осталось больше нерушимых связей. Расщепляются молекулы, мелькают обрывки химических цепочек, образы людей, раздавленных всего пару часов назад. Как ломались их позвоночники, словно стопки деревянных плашек, залитых красным
клубничным сиропом. Ее позвоночник вдруг показался таким же хрупким, готовым в любую секунду рассыпаться, во рту пересохло, а зубы сделались ломкими, как хрусталь. Все в ее теле разладилось, легкие работали на пределе, сердце заходилось в бешеном ритме, а мозг отключился напрочь. Она была пустым сосудом. Слезы тихонько закапали из глаз в мир, где вода не падает с неба. Господи, да что она делает на Луне, в противоестественном, искусственном мире? Здешний мир насквозь фальшив, и мальчик этот такой же. Фальшивый мальчик с фальшивым цветом глаз, он обманул ее необычной внешностью и экзотическими очками. Наверное, он демон или, возможно, бог с обратной стороны Луны. Раньше она не верила в богов. Но кем еще он может быть? Бог подземного царства. Он сам и есть этот цвет — восхитительный, тошнотворный, нестерпимый. Он и цвет — одно, ей хотелось убить его и преклониться перед ним, она ненавидела его и любила, она была прикована к нему навеки. Она увидела его глаза и теперь проклинала себя за глупость. Он ведь предупреждал, а она, самоуверенная идиотка, не послушала, и вот что вышло, теперь она вечно будет
помнить, что живет полуслепая в мире, где существует четвертый основной цвет. Этот цвет открылся ей всего лишь на мгновение. Больше она никогда его не увидит, люди жалки в своей ограниченности, зачем только этот мальчишка одним-единственным взглядом показал ей все ее убожество.
  Она чувствовала, словно куда-то проваливается.
  Глаза у нее закатились, оптические нервы завибрировали, натянутые до отказа.
  Она прикусила язык. Пыталась закричать, но только мычала что-то невнятное. Она корчилась, хватаясь за горло, не помня собственного имени, не зная, где находится. Во всем мире остался только загаженный дворик среди кирпичных стен, грязно-бурая Земля в небе и где-то сбоку — сияющий электрическими лампочками обод колеса обозрения. Глаза разъезжаются в стороны, невозможно сфокусировать взгляд. Она выкрикивала бессмысленные слова, рвала на себе волосы, затыкала пальцами уши, чтобы не слышать безумного звона. Медный колокол в голове. Она каталась по земле, а силуэт бога-мальчишки кружил вокруг нее. Он не знал, что делать. Она кричала на него, пыталась зажмуриться, но проклятый цвет словно отпечатался под веками, от него нельзя было избавиться. Она поползла вперед, попробовала разбить голову о стену, и тут бог обхватил ее, прижимая к себе.
  Она вырывалась, а когда он заговорил, ни слова не поняла — все слова стали бессмысленными. Он держал ее крепко и тоже весь перемазался в грязи. Комья грязи летели во все стороны, а она отчаянно рвалась удариться головой о стену, а он отчаянно просил не дергаться, остаться живой и немножко подождать. И вдруг она поняла, о чем он говорит. Он просит ее подождать. «Все пройдет, твой мозг сам отвергнет этот цвет, чуть-чуть подожди, все вернется в норму, ты снова станешь такой, как была, только нужно потерпеть, ты потерпи, подожди немного…»


  Два часа спустя они сидели в лодке посреди озера, устроенного в кратере. Оба были с ног до головы в грязи, волосы девочки слиплись от мазута. В заброшенном дворике, где они проводили свой тайный эксперимент, был разлит мазут и валялись детали сломанных машин. Белая пластиковая куртка Иеронимуса покрылась черными пятнами и была распорота сбоку — в куче мусора, на который он упал, подвернулся осколок ветрового стекла. Окна Падают На Воробьев прокусила Иеронимусу палец, и теперь этот палец ужасно болел. Они не ожидали, что все будет так ужасно. Иеронимус хотел отвести ее к врачу, а потом сдаться в полицию, но девочка с Земли не позволила. Когда она чуть-чуть пришла в себя, они ушли из дворика и долго бродили по парку аттракционов. Наткнулись на лодочную станцию и решили взять напрокат лодку, похожую на плавающую собачку. Выгребли на самую середину озера — хотелось оказаться подальше от всех.
  Гладкая вода под темно-красным небом казалась совсем черной.
  Они сидели рядом, отвернувшись друг от друга. Окна Падают На Воробьев сильно ободрала коленки. Она сгорбилась, глядя на воду, на далекие огни аттракционов. Весла тихонько плеснули, когда Иеронимус втаскивал их в лодку. Если задрать голову, можно увидеть вдали застывший в небе мега-крейсер. Они были одни на озере. Из парка доносилась приглушенная музыка и время от времени — визги катающихся. Окна Падают На Воробьев не могла заставить себя взглянуть на Иеронимуса. Он смотрел на ее тонкие, слипшиеся волосы.
  — Я люблю тебя,  — сказала она.


  Иеронимус так и не сказал ей, как хорошо было смотреть на нее и на мир без этих проклятых очков. Четвертый основной цвет удивительно приятный, чувствуешь себя наконец-то нормальным. Огромное облегчение — видеть вещи такими, какие они есть, а не отфильтрованными с помощью линз. Жаль, что удовольствие продлилось не дольше пары секунд. Реакция земной девочки на его глаза была ужасна, он сам не ожидал, что ее так скрутит. Притом он заранее знал, что сейчас произойдет,  — оказавшись без очков, он увидел предстоящее словно бы нарисованным в воздухе, только все равно было поздно. Он видел, как она покатится по земле, как будет биться о стену и как он будет удерживать ее, не давая покалечиться. Спасибо еще, он сразу понял, что из дворика они уйдут вместе, уже успокоившись. А еще он увидел нечто невероятно грустное. Непонятно, как ему это удалось, но он разглядел ее далекий-далекий след, удивительно яркий. След поднимался в небо почти у самого горизонта и уходил в сторону Земли. Иеронимус знал, что это случится скоро. Он инстинктивно читал цветовые следы по степени их яркости и четкости. В небе постепенно
проступали бесчисленные другие траектории. Следы мега-крейсеров и множества мелких космических суденышек, а потом все затмила широкая полоса — след прошлого и будущего движения Земли. Иеронимуса все это не волновало. Безмолвный язык цвета сказал ему главное: Окна Падают На Воробьев покинет Луну, и притом не полетит на Сатурн с мамой и папой. Она вернется на Землю, и случится это очень скоро.


  Вода была черная. Иеронимус смотрел на испачканные, перепутанные волосы земной девочки. Лодка почти не двигалась. Ни волн, ни течения — почти неестественная тишина.
  — Можешь не отвечать,  — продолжала Окна Падают На Воробьев.  — Я знаю, ты тоже меня любишь.
  Он молчал. Она была права. Они были совсем чужие друг другу, но он любил ее неимоверно, хоть слова и не шли на язык.
  Он спросил:
  — Хочешь знать, что я увидел?
  — Какая разница, что ты видел? Главное — то, что мы сделали.
  Он протянул руку и погладил ее по голове. Пальцы у него были в крови и в грязи, но что уж тут беспокоиться.
  — Ну и вид у тебя! Что мы твоим родителям скажем?
  — «Мы» им ничего не скажем. Ты проводишь меня до гостиницы. Я скажу, что за мной гнались бандиты, а ты меня спас. Мы спрятались от них во дворике.
  Только сейчас Иеронимусу пришло в голову, что сам-то он очень далеко от дома. Школьный автотрансп наверняка уже ушел, а денег у него чуть.
  Окна Падают На Воробьев спросила:
  — Ты тут рядом живешь?
  — Нет. Я живу на той стороне Моря Спокойствия.
  — Как же ты доедешь?
  — На метро.
  — Тебя дома будут ругать, если ты вернешься поздно и в таком виде?
  — Угу. Отец всегда меня ждет, сам не ложится. Лучше бы спал, а мне позволял приходить, когда захочу, но что делать, он такой. Доставучий, жуть.
  — Уж наверное, не хуже моей мамули…
  Будь они на Земле, Окна Падают На Воробьев пустилась бы перечислять накопившиеся обиды, но сейчас она молча уставилась на черную воду — гладкую, без малейшей ряби. Четкая граница между жидкой средой и газообразной. Вдруг вспомнились объяснения из школьного курса физики: из-за искусственной атмосферы на Луне у воды и воздуха проявляются не совсем обычные свойства.
  — Ты все время говоришь об отце,  — сказала девочка с Земли.  — А мама у тебя есть?
  Иеронимус неотрывно смотрел на ее затылок. Настоящий колтун…
  — Трудно сказать… Мама… Я ее почти не знаю. Мы живем в одной квартире, но она ни разу в жизни со мной не разговаривала. Вообще-то она сумасшедшая. Целый день лежит в кровати и плачет. Лежит в дождевике. Она… с ней невозможно общаться.
  Он рассказывал о своей маме, а Окна Падают На Воробьев внимательно слушала.
  Иеронимус кое-что знал о прежней маминой жизни, когда она еще не была такой, как сейчас. Когда-то, еще на Земле, мама работала в геологическом институте. Родилась и выросла там-то и там-то, потом из-за какого-то стихийного бедствия ей пришлось уехать за границу. Там она встретила Ринго. Мама почти ничего не рассказывала о прошлом. Одно воспоминание постоянно ее мучило, а рассказывать об этом она ни за что не хотела. В конце концов Ринго узнал, что это было, и приложил все силы, чтобы его жена была счастлива и забыла о прошлом. Они поженились; она старалась начать жизнь заново. Пробовала заняться писательством, один ее роман даже опубликовали, но успеха он не имел, и мама бросила это дело. Следы романа затерялись. Однажды Ринго с женой предложили работу на Луне, на заводе по переработке ульзаталлизина. Платить обещали хорошо, а через пять лет они планировали вернуться на Землю. Правда, уже на третьем году лунной жизни в мамином поведении появились странности. Ринго думал, это связано с тем, что она ждет ребенка, но когда Иеронимус появился на свет, лучше не стало. С работы ее уволили, а у сына
обнаружился лунарный офтальмический символяризм — из-за этого маме в ближайшие восемнадцать лет запрещалось покидать Луну.
  — Как грустно,  — сказала Окна Падают На Воробьев, не отрывая взгляда от черной воды в озере.


  У колеса обозрения выстроилась очередь из туристов, желающих прокатиться, а само колесо выглядело каким-то неустойчивым — все в электрических лампочках и многослойной облупившейся краске, в тех местах, где бирюзовый осыпался, проглядывает коричневый. Кататься они не собирались, просто наметили место завтрашней встречи. В восемь вечера, у колеса обозрения. Иеронимус ей объяснил, что этого не будет. Он-то знал, что скоро она сядет на мега-крейсер и улетит домой, на Землю. Она не верила. Он пообещал, что все равно придет.
  В ее черных глазах отражалось круженье электрических лампочек.
  Она сказала:
  — Вот будет здорово, если окажется, что ты ошибся!
  — Было бы замечательно!  — от души согласился Иеронимус.


  В конце концов они отыскали отель «Венеция». Девочка с Земли не позволила Иеронимусу подняться с ней в номер и объяснить родителям, почему у их дочери такой истерзанный вид. Местные шлюхи и те ужасались, глядя на них.
  — Может, «скорую» вызвать?  — спросил дежурный за стойкой регистрации.
  Он явно насторожился, заметив, что Иеронимус — стопроцентный.
  Какая-то проститутка спросила со злостью:
  — Это ты виноват? Небось посмотрел на нее без очков, урод ненормальный?
  Иеронимус прошел мимо, словно не слышал.
  Окна Падают На Воробьев остановилась на середине лестницы, обернулась, держась рукой за перила. Оба молчали. Он старался представить, какой она будет, когда станет старше, и не сомневался ни минуты, что она и в пятьдесят будет такой, как сейчас, когда смотрит на него, словно хочет о чем-то спросить.
  Он едва сдерживался, чтобы не броситься к ней, умоляя остаться, но куда им идти? Колибри, зависнув в воздухе около люстры, бросала на земную девочку странные колеблющиеся тени.
  Окна Падают На Воробьев медленно смигнула, отвернулась и стала подниматься по ступенькам.
  Он знал, что никогда больше ее не увидит и проклинал эту свою уверенность.
  Хоть бы раз! Ну хоть бы один-единственный раз ошибиться!


  Интересно, все стопроцентно лунные такие же параноики, как и он?
  Когда Иеронимус выбежал из отеля, дежурный чуть шею не вывихнул, провожая его взглядом. Наверное, сейчас же кинется названивать в полицию. Иеронимус, конечно, виноват — надо было сразу отвезти девочку к врачу, но тогда пришлось бы признать, что он все сделал вполне умышленно.
  Он бежал по улицам, похожий на бездомного оборванца с помойки. Надо было постараться, чтобы выглядеть настолько жалким, учитывая, что его окружали сплошные отбросы общества — проститутки, наркоманы, проигравшиеся вдрызг жертвы собственного азарта. Иеронимус бросался через дорогу под самым носом у машин. Пьяненькие водители судорожно жали на тормоза, увидев перед собой стремительный призрак в защитных очках. Он бежал в переливах неоновых огней, мимо туристов, бредущих стадами, точно овцы, безвкусно одетых и восхищенно пялящих глаза на дешевку вроде игорных домов. «Откуда все эти люди?  — удивлялся про себя Иеронимус.  — И зачем они сюда приехали?» Конечно, ответ он получил, пробегая мимо остатков земного корабля — первого лунного модуля. Когда-то это была здесь главная достопримечательность, а сейчас — просто никому не нужная груда металлолома. Скоро ее, наверное, уберут и поставят на этом месте закусочную. Иеронимус постарался обойти памятник стороной, а еще он старался, по возможности, не попадаться на глаза полицейским. На сей раз ему не отвертеться, он действительно виноват. Ну что за остолоп,
надо же было сделать такую дурость! Чуть не угробил девчонку, и сам рисковал сесть в тюрьму, там бы и сгинул навеки.
  За двумя сверкающими небоскребами медленно проплывало исполинское брюхо мега-крейсера. Иеронимус вспомнил, что ему рассказала Окна Падают На Воробьев о судьбе стопроцентно лунных мальчиков и девочек, исчезнувших в недрах судебной системы. Неужели правда? Возможность применить четвертый основной цвет для навигации в космосе так его потрясла, что он от одних мыслей чувствовал себя виноватым. Неоновый мир проносился мимо. Иеронимус бежал так быстро, что колибри едва успевали убраться с его пути. Он мчался по тротуарам, по газонам, мимо разбитых витрин. Свернул за угол и вдруг оказался в потрясающе шикарном районе. Дорогущие машины, дорогущие квартиры. По улицам прогуливаются с собачками дамы средних лет в дорогущих украшениях. Кое-кто с опаской оглядывался на Иеронимуса. Наверное, он выглядел настоящим уголовником в нелепых очках и рваной, немилосердно перепачканной пластиковой куртке. Выскочил на проспект, известный роскошными ночными клубами, фотомоделями и кинозвездами. Наверняка в полицию уже позвонили и сообщили, что один из этих бегает по нашему району. Какая нелепость — за ним ведут охоту, а тем
временем такие, как он, пилотируют мега-крейсеры. Хотя очень может быть, потому за ним и охотятся — посадят под замок и заставят вкалывать, как высокотехнологичного крепостного. Точно, хотят сделать из него раба, который никому ничего не сможет рассказать. В древности так использовали пленных, захваченных на войне. Собираются эксплуатировать его талант, его особое зрение — космическое зрение. Он родился в космосе. На Луне все искусственное, но он-то — настоящий! А людям свойственно учиться мастерству. Особое зрение и есть его мастерство, ни для чего не пригодное, кроме космических путешествий. Умение предсказать, куда направится тот или иной прохожий, способность напугать обычного человека до полусмерти — все это чушь и чепуха, а важно то, что его глаза созданы смотреть на звезды, окидывать взглядом неизмеримую даль, где кривизна пространства и времени открывает свои тайны тому, кто умеет видеть. Он — умеет, прочее несущественно.
  Иеронимус бегом спустился по бетонным ступенькам лунного метро. Расплачиваться наличными — страшная морока: у него оставалась всего пара мятых купюр, и автомат их без конца выплевывал обратно, а другие люди шли мимо легко и спокойно, лишь коснувшись датчика, снимающего отпечатки пальцев. Загремел, подходя к платформе, поезд. Глупая машина наконец-то приняла деньги. Иеронимус бросился сломя голову вниз по лестнице и чуть не грохнулся, поскользнувшись на стальных ступенях. Еле успел проскочить, когда двери вагона уже закрывались. Неуклюжая гусеница из допотопного пластика тяжело тронулась с места и втянулась в туннель, навевающий клаустрофобию. До дома еще далеко, но если поезд не слишком отстанет от расписания, можно добраться часа за полтора — будет еще не так уж поздно.
  Он сел и огляделся. Почти все пассажиры в вагоне спали. В основном пьяные или обкурившиеся. Мерзко воняло. Мигали неисправные светильники. На выцветших экранах каждые десять секунд сменялась реклама. Экран против Иеронимуса, над головой у пьяненького студента, был распорот прямо посередине. Из разреза вытекало, пузырясь, липкое, желеобразное вещество.


  Увидев Окна Падают На Воробьев, родители пришли в неописуемый ужас. Их дочь выглядела так, словно попала под обвал, а потом по ней проехался грузовик. У Экзонареллы началась истерика. Окна Падают На Воробьев приготовила целый монолог о нападении бандитов, но в ярко освещенном гостиничном номере, где родители не ложились спать, беспокоясь о ней, мысли у нее спутались. Она прошла к кровати, легла и уже хотела заговорить, как вдруг в мозгу промелькнуло воспоминание о том цвете. Это длилось не больше чем одну миллионную долю секунды, и сразу стало не хватать воздуха.
  «Нет!» — мысленно закричала она, испугавшись, что цвет вернется и больше не исчезнет, и тогда — прощай, рассудок.
  Она едва слышала вопли матери и спокойный, непривычно решительный голос отца:
  — Что случилось? Тебя кто-нибудь обидел? Что произошло?
  Она прятала глаза от света, не могла смотреть на родителей. Их лица казались чужими и страшными. Мать подбежала с мокрым полотенцем и принялась вытирать ей лицо. Полотенце мгновенно стало черным от грязи. Отец все повторял одно и то же, мать что-то взволнованно выкрикивала — казалось, они говорят на незнакомом языке. Окна Падают На Воробьев пробовала что-то сказать, но выдавила всего несколько слов пересохшим ртом. Она ни о чем не могла думать, кроме колеса обозрения. Завтра, в восемь вечера.
  Отец не сомневался, что на нее напали. Коленки и ладони ободраны, волосы измазаны какой-то липкой гадостью. Что с ней сделали? Кто ее мучил? «Я их убью! Голыми руками разорву!»
  Она закрыла глаза, прислушиваясь к громкому голосу матери, отчитывающей отца, и никак не могла решить, хочется ли ей снова вернуть воспоминания о том цвете, что чуть не свел ее с ума.


  Родители быстро поняли, что напрасно вызвали полицию. Прибыли двое полицейских в старомодных плащах и цилиндрах. Один — длинноволосый, с большими, почти женскими глазами, другой — невысокий, крепко сбитый, плохо выбритый. Экзонареллу поразило, какие у него маленькие руки. Говорил он грубо и напористо.
  — Нам сообщили, что ваша дочь подверглась нападению. Где она?
  Не дожидаясь ответа, полицейские отодвинули Седенкера в сторону, прошли в комнату и застыли, увидев девочку. Окна Падают На Воробьев сидела на краю кровати и щурилась на мигающую под потолком лампу, не замечая стражей закона.
  Полицейские сразу все поняли. Один из них включил крохотное переговорное устройство на браслете.
  — Лейтенант Шмет, говорит полицейский инспектор Крон. Я в «Венеции». Кажется, мы нашли Джульетту, а вот Ромео что-то не видно. Повторяю, Ромео не видно. Хотите приехать и задать пару вопросов?
  У Экзонареллы от такой наглости разом подскочило давление, а разъяренный мозг вскипел, готовый взорваться, подобно ручной гранате.
  — Как вы смеете обзывать мою дочь Джульеттой?! У нее совершенно другое имя!
  — Я понимаю, мадам, это просто полицейский жаргон, не надо обижаться. Сюда едет лейтенант Шмет, он спец по таким делам и должен задать несколько вопросов вашей дочке.
  — Что значит «по таким делам»?
  Полицейские переглянулись. Женоподобный ответил:
  — Мы пока не уверены, однако похоже, что ваша дочь стала жертвой весьма специфического преступления, возможного только здесь, на Луне.
  — Что?!  — завизжала Экзонарелла и, размахнувшись, залепила Седенкеру пощечину.  — Это ты разрешил ей уйти! Я ее не пускала, а ты позволил идти осматривать этот проклятый ЛЭМ!
  — Не смей драться, психопатка!
  — Ты во всем виноват! Отпустил нашу дочурку в гнездо проституток, бандитов и прочей швали! Теперь она не в себе, а все ты виноват!
  Седенкер подошел к дочери.
  — Кто это сделал? СКАЖИ, КТО ЭТО СДЕЛАЛ?
  Окна Падают На Воробьев оглянулась, хотела заговорить, но, не дойдя до середины фразы, позабыла, с чего начала. Она повернулась к отцу спиной — не потому, что хотела нагрубить, просто ей показалось, что перед глазами вдруг мелькнул четвертый основной цвет. На этот раз она хотела принять его, слиться с ним, увидеть его вновь.


  Детектив Догуманхед Шмет в самом деле был своего рода специалист в данной области. И даже более того: к закону о лунарном офтальмическом символяризме у него было особое, личное отношение. Детектива не волновали научные и общественные вопросы, собственная миссия была ему совершенно ясна: если кто-нибудь из этих станет демонстрировать свои вредоносные глаза нормальным людям, такого человека надо немедленно арестовать. Своей одержимости он отдавал долгие служебные и внеслужебные часы. Судьба носитилей ЛОС после ареста его не интересовала; он просто знал, что его задача — быть ангелом-хранителем, который защитит Луну от мерзких тварей, даже если для этого нужно переловить их поодиночке, согласно закону. В своем деле он изрядно преуспел. Пятьдесят восемь арестов по одной и той же статье: гражданин или гражданка, у которых выявлен лунарный офтальмический символяризм, преднамеренно демонстрировали свои глаза гражданам, у которых не выявлено лунарного офтальмического символяризма. В этом их слабость. Все они обязательно кому-нибудь показывают свои глаза, просто не могут удержаться. И тогда на сцену выходит
лейтенант Шмет.
  В органах лунного правопорядка о нем ходили легенды. Отсюда не следует, что его любили. Большинство знакомых полицейских втайне терпеть его не могли. Им не нравилось, что он постоянно стремится манипулировать как своими коллегами, так и гражданскими лицами. Необъяснимо не нравился его запах — возможно, как-то связанный со странной, словно бы искусственной кожей. И еще глаза: один настоящий, другой искусственный, и оба разного цвета. Неприятно смотреть. И все же он был человек-легенда.
  Лейтенант вошел в гостиничный номер без стука. Не поздоровался ни с истеричной матерью, ни с взбешенным отцом. Коллегам-полицейским едва кивнул и сразу направился к девочке. Увидев ее, он на секунду замер. Почему-то она показалась ему знакомой. Невозможно! Девочка прилетела с Земли, а лейтенант никогда там не был.
  — Здравствуй. Я — детектив Шмет из полицейского управления Моря Спокойствия. Твои родители считают, что на тебя напали хулиганы, а вот инспекторы Рондо и Крон подозревают нечто совсем иное. Преступление, которое может произойти только на Луне. Глядя на тебя, я склоняюсь к тому же мнению. Итак, отвечай: где он? Ты знаешь, как его зовут?
  — Кого?
  — Брось! Мальчишку в защитных очках, который показал тебе свои глаза.
  — Не знаю такого.
  Очевидно, девочка запугана. Детектив Шмет вздохнул. Мучнисто-белая кожа его словно бы синтетического лица была влажной и морщинистой, как оливка, и сам он, окутанный тяжелым запахом ланолина, был как будто слеплен из размягченного тягучего воска. Желтые волосы и разные глаза — один голубой, другой карий. Бирюзовый бархатный костюм. На руке татуировка в виде оскаленной кошачьей морды с торчащим изо рта мышиным хвостом.
  — Возможно, ты и в самом деле не знаешь такого мальчика. Откуда? Ты прилетела на Луну всего несколько часов назад, и, согласно данным твоего паспорта, с которыми я позволил себе ознакомиться, как только узнал об этом случае, а меня сразу же поставили в известность, потому что я отслеживаю все происшествия, связанные с неким специфически лунным природным явлением… К чему это я? Ах, да. Согласно данным твоего паспорта, на Луне ты впервые. Конечно. Итак, ты действительно не знакома ни с одним таким мальчиком. И это подводит нас к следующему вопросу. Отвечай правду. Ты знаешь, что такое «стопроцентно лунный мальчик»?
  Окна Падают На Воробьев молчала в нерешительности.
  Детектив придвинулся ближе. Он буквально чуял вину. Те, кто утаивают информацию от следствия, всегда чем-нибудь выдают себя. Он все видел по дрожанию ее левого мизинца, по движению ресниц и чуть подрагивающей сережке в ухе.
  — Кто такие «стопроцентно лунные»?
  — Да.
  — Это такие люди на Луне, которые носят очки с фиолетовыми линзами.
  — Верно. Молодец! Большинство детей с Земли об этом не знают. А теперь следующий вопрос. Почему они носят эти защитные очки?
  — Наверное, у них слабые глаза?  — предположила она, отчетливо понимая, что он видит насквозь ее жалкую ложь.
  Детектив улыбнулся.
  — Ты умненькая девочка. Я знал, еще когда только шел сюда, что встречу необычную, очень любознательную личность. Откуда же я это знал? А потому что к твоим паспортным данным была приложена докладная записка. Такие вещи всегда пересылают мне, на всякий случай. Докладную записку составил сотрудник охраны мега-крейсера, на котором ты летела с мамой и папой. Красивое название, кстати — «Грейдлианская хризантема». Охранник сообщает, что ты, Окна Падают На Воробьев, расспрашивала о пилотах, высказывая нелепое предположение, будто пилотами мега-крейсеров служат только стопроцентно лунные люди. Приводила совершенно фантастические доводы в пользу своей теории. Ты употребляла выражение «лунарный офтальмический символяризм» — это показывает, что ты давно интересуешься данным вопросом и потратила немало усилий на его изучение. Что самое интересное, ты пыталась заговорить с пилотом, случайно проходившим мимо вместе с другими членами экипажа; как я понял, они направлялись на обед. Ты спрашивала, не носит ли он под шлемом очки системы Шмильядзано. Разумеется, никто не запрещает интересоваться тем или иным вопросом,
а также строить по этому поводу живописные гипотезы, но мне как представителю закона эта история говорит только об одном: ты явно скрываешь информацию, касающуюся опасного преступника. Он совершил против тебя уголовно наказуемые действия и наверняка способен напасть на других людей, прежде чем мы его поймаем. Поэтому я прошу: не притворяйся дурочкой, когда тебе задают вопрос. Ты знаешь, что я знаю о твоем интересе к проблеме стопроцентно лунных людей. Я и сам весьма интересуюсь этим явлением и хорошо понимаю, что, оказавшись на Луне, ты немедленно захотела удрать от своих очаровательных родителей, от спокойной и уютной семейной атмосферы, и отправилась бродить по улицам, рассчитывая, что встретишь стопроцентно лунного человека и получишь ответы, которых не сумела добиться на мега-крейсере. Я прав?
  — Докладная записка — ошибка,  — соврала Окна Падают На Воробьев.
  — Новости на Луне путешествуют очень быстро. Ты встретила стопроцентно лунного мальчика. Нам известно, что сегодня вечером в Зоне первого ЛЭМа находился именно такой мальчик. Твои действия на мега-крейсере свидетельствуют о глубоком интересе к мифологии так называемого «четвертого основного цвета». Ты захотела увидеть глаза этого мальчика. Он их показал.
  — Инспектор, я не понимаю, о чем вы говорите.
  — Все хотят увидеть четвертый основной цвет. Признавайся, он снял очки…
  Этот человек невероятно уродлив, но он умен и хорошо соображает. Нужно сосредоточиться, чтобы случайно не выдать себя и своего лунного мальчика. Детектив снова заговорил, а она, чтобы отгородиться, дала волю внезапно охватившему ее ощущению пустоты.
  — Ты знала, что у него глаза четвертого основного цвета. Стала просить, чтобы он снял очки…
  — О чем это вы?  — заорала, потеряв терпение, Экзонарелла.  — Что за бред вы тут несете — какие-то очки, глаза какого-то цвета…
  Сыщик обратил к ней свое странное, как будто искусственное лицо. По щекам стекали капельки пота. Лейтенант устремил на Экзонареллу суровый взгляд.
  — Вы очень красивы, но жить с вами, должно быть, сущее мученье,  — прорычал он.
  Тут встрепенулся Седенкер. Он, хоть сам терпел от жены бесконечные поношения, никому не позволял ее оскорблять.
  — Эй! Что это вы себе позволяете? Сейчас же извинитесь перед моей женой!
  Восковой детектив обратил один глаз к возмущенному землянину. Говорил сыщик тоже только половиной рта, словно губы у него с одного краю склеились.
  — Подходя к отелю, я еще за квартал услышал вопли вашей жены. Впечатление было такое, словно я иду в сумасшедший дом. Пока поднимался по лестнице, у меня разболелись уши. По-моему, ваша жена — угроза для общества. А я — лейтенант полиции. Обычно мы арестовываем тех, кто грубо нарушает общественный порядок.
  — Ах так!  — закричала Экзонарелла.  — Почему же вас не беспокоят бандюганы, сводники и потаскушки, которые кишмя кишат вокруг этого клоповника?
  — Или вы дадите мне возможность допросить вашу дочь в вашем присутствии, или я буду вынужден забрать ее в участок и допрашивать там. К вашему сведению, она стала жертвой смертельно опасного явления, которое существует только на Луне. Сегодня мне сообщили, что по парку аттракционов бродит мальчик — носитель лунарного офтальмического символяризма, а с ним девочка, предположительно — с Земли. Мы сразу же начали поиски, но в парке много народу, а у нас часть людей была занята на пожаре в казино. Мы надеялись, что успеем вмешаться и предотвратить несчастье. Если бы мальчишку застигли в момент преступления, он сейчас уже отправился бы на ту сторону Луны. Его еще можно поймать, если ваша дочь окажет помощь следствию.
  Тут вдруг заговорила Окна Падают На Воробьев, и все повернулись к ней.
  — Вы меня с кем-то путаете. Я не встречала никакого мальчика. Я весь вечер гуляла одна. У меня голова немножко кружилась, потому что здесь маленькая сила тяжести. Я забрела в переулок и упала в кучу деталей от старых машин, испачкалась в мазуте. Когда я очнулась, то сначала не могла найти дорогу к гостинице. Потом все-таки нашла. Если вам кажется, что я странно себя веду, так это от непривычки к здешней силе тяжести. Я в первый раз улетела с Земли и очень плохо себя чувствую.
  — У меня имеются показания дежурного из вестибюля. Он говорит, что вместе с тобой в отель вошел мальчик в очках системы Шмильядзано, тоже весь грязный. Вас видели несколько человек.
  — Они все ошибаются. Это был совсем не мальчик, а пожилой дяденька в очках. Противный такой, всю дорогу за мной шел, до самых дверей. У него были обыкновенные очки, не защитные. Зачем вы меня допрашиваете про какого-то мальчика, когда на улице столько страшных взрослых? Тот человек, наверное, искал себе проститутку. Их тут много, в отеле, а дежурный хочет от себя внимание отвести.
  Детектив Шмет понял, что следствие зашло в тупик, но сомнений уже не оставалось. Он всегда мог точно определить, что человек столкнулся с тем особенным цветом глаз. Воздействие этого цвета проходит далеко не сразу. У девчонки все было видно по лицу, но она упорно не шла на контакт.
  Сыщик обернулся к родителям.
  — Я убежден, что ваша дочь утаивает важную информацию. Иногда так бывает с людьми, пережившими воздействие четвертого основного цвета. Готов поспорить, что у нее с тем мальчишкой завязался роман, и теперь она его выгораживает. Очень трогательно, только ваша дурочка не понимает, что на самом деле он отъявленный негодяй. Лунные мальчишки любят покрасоваться перед туристками с Земли. Ваша дочь воображает, что она — первая, кому он показал свои глаза, однако… По всей вероятности, он это говорит всем земным девушкам.
  Окна Падают На Воробьев смотрела лейтенанту прямо в лицо, стараясь не слушать его дурацкие намеки.
  Экзонарелла от изумления даже замолчала.
  — Итак, Джульетта,  — усмехнулся Шмет.  — Ромео, где ты? Где же ты, Ромео? [1 - У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт II, сц. 1. Перевод Б. Пастернака.] Как его имя? Где он живет? А давай-ка поиграем! Дай мне подсказку. Спорим, одна подсказка — и я найду его в течение двадцати четырех часов. Я очень хороший полицейский.


  Окна Падают На Воробьев улыбнулась. Ее глаза заблестели, и веки на мгновение сомкнулись.
  — Знаете, мистер, вы похожи на куклу. Спорим, вы на самом деле кукла? Если раскроить вам голову, окажется, что там сплошная пластмасса.


  Через несколько минут инспекторы Крон и Рондо вывели земную девочку в наручниках из отеля «Венеция», пройдя мимо дежурного и толпы обшарпанных проституток. Визг и вопли Экзонареллы разносились по всей улице. В вестибюле было слышно, как в номере землян грохочет мебель и разбиваются зеркала и кто-то приглушенно стонет — очевидно, Седенкер. Через несколько секунд по лестнице сбежал детектив Шмет, обтирая руку махровым полотенцем. Ткань была заляпана кровью. Сыщик подошел к перепуганному дежурному.
  — Вызовите «скорую»!  — приказал он отрывисто.  — Мужу этой невыносимой женщины срочно требуется помощь стоматолога. Я несильно его ударил, но все-таки. Пусть оба не покидают вашего замечательного отеля. Я пришлю инспектора, наблюдать за номером. Ваши постояльцы находятся под домашним арестом на неопределенное время.
  — Да вы что?!  — вскинулся дежурный.  — Заберите отсюда эту мымру! Слышать больше не могу их свары! Сейчас же выгоню обоих к Пиксиной матери!
  — Только попробуй! В ту же минуту сюда явится полиция нравов, и ты у меня ответишь за каждую проститутку без медицинского значка — их, как вижу, полным-полно толчется в этой милой семейной гостинице.
  Тут в вестибюле появились еще трое — безликие серебристые манекены с удивительной грацией в движениях. Роботы-спасатели выглядели абсолютно одинаково, и все же лейтенант узнал одного.
  — Белвин! Как я рад тебя видеть!
  — Лейтенант Шмет, встреча с вами всегда приятна. Я ожидал вас увидеть, после того как с вашего омни-трекера поступил вызов по пожарной тревоге. Однако меня несколько озадачивает, что я не вижу здесь признаков пожара.
  — Ты прав, Белвин, пожара здесь нет. Я, должно быть, нечаянно нажал не на ту кнопку. Надо же, вот глупость! Я такой рассеянный…
  — Не извиняйтесь, лейтенант. Бывает.
  — Ох, бывает, бывает. Но я думаю, вы с коллегами не зря потратили время. У нас тут экстренная ситуация, хоть и не связанная с возгоранием, а все же таланты роботов-спасателей здесь очень пригодятся.
  — Мы в вашем распоряжении, лейтенант.
  — Чудесно! Итак, в отеле проживают земляне, муж и жена. Мужчина ранен, у него пострадала челюсть, а женщина в истерике…
  — Мы с улицы слышали,  — сказал Белвин.
  — Вот-вот. Она бушует, а бедный муж налетел на какую-то мебель и немного ушибся. Оба под домашним арестом и не должны выходить из номера. Я бы попросил твоих коллег ими заняться: оказать мужу первую помощь, а мегере, которую он зовет своей женой, дать успокоительное. К мужу скоро приедут врачи — он действительно сильно поранился, бедный недотепа. Ни в коем случае не разрешайте увозить этих людей в больницу или еще куда-нибудь. Пусть остаются под домашним арестом как свидетели оптического преступления вплоть до моих дальнейших распоряжений.
  — Понял, но вы ведь понимаете, лейтенант, что такое поручение выходит за рамки моих должностных обязанностей?
  — Белвин, можете обратиться за указаниями к капитану МакЧану из руководства Лунной пожарной службы. Он у меня в долгу, возражать не будет.
  — В таком случае, мы к вашим услугам.
  — Спасибо! А сейчас, Белвин, у меня вопрос лично к тебе.
  — Конечно спрашивайте.
  — В каком объеме ты владеешь навыками пилота?


  Окна Падают На Воробьев никак не могла понять, что задумал урод-полицейский. Вот он выходит из гостиницы с потрясающе красивым роботом без лица, который двигается, как танцор. Они куда-то ее повезут. Неужели сбывается то, о чем говорил Иеронимус?
  Ее усадили в отдельную полицейскую машину — не ту, в которой ехали детектив Шмет и его удивительный робот. Она сидела на заднем сиденье одна, а впереди разместились Крон и Рондо, не отвечавшие ни на какие вопросы. Шмет ехал впереди, обе машины включили синие мигалки. Сирены молчали, только на участках особенно плотного движения начинали завывать: «Уиу! Уиу! Уиу!»
  Через несколько минут машины выскочили на небольшую площадку с бетонным покрытием — явно служебного назначения. Посреди площадки высился космический корабль, очертаниями слегка похожий на мега-крейсер, только гораздо меньше по размеру. Человек на десять.
  Рондо и Крон велели ей вылезать, отомкнули наручники и повели девочку к кораблю, компактному «Флайераунд-790». Вдруг оказалось, что рядом идет лейтенант Шмет.
  — Привет, малышка,  — сказал он, глядя не на нее, а на корабль.
  Потом крикнул громче:
  — Рондо, Крон, спасибо! Дальше мы с Белвином сами займемся.
  В кабине пилота виднелся серебристый силуэт Белвина.
  — Миленький кораблик, правда?  — промолвил детектив с усмешкой.
  — Куда вы меня везете?  — спросила Окна Падают На Воробьев.
  — А ты как думаешь?
  В памяти всплыли слова Иеронимуса: «Завтра вечером тебя уже не будет на Луне. Ты будешь возвращаться на Землю на мега-крейсере».
  — Вы хотите отправить меня на Землю…
  — Откуда у тебя такая мысль, девочка?
  — Просто знаю.
  — Вернее, кто-то тебе сказал. Тот, кто видел проекцию твоих будущих перемещений. Траекторию, уходящую в небо…
  Окна Падают На Воробьев молчала.
  — Не терзайся понапрасну, цветочек! Твой приятель уже арестован и дает показания.
  Она опять промолчала, но внезапный взмах ресниц да чуть заметно дернувшийся мускул на верхней губе вместе с этим молчанием, полным глубокой печали, убедили детектива Шмета, что хитрость удалась и что интуиция ведет его в нужном направлении.
  В салоне для пассажиров никого, кроме них двоих, не было. Кабина пилота, где сидел Белвин, отделялась от салона дверью. Они были одни, и ей было трудно смотреть на детектива, а он смотрел на нее не отрываясь. Смотрел без всяких похотливых мыслей; просто девочка с Земли по-прежнему казалась ему странно знакомой. Что-то в ее облике тревожило его застывшее сердце, пробуждая давно угасший огонь. Тень забытого лица. Чье лицо? Ад и преисподняя, до чего же это отвлекает!
  Девочка пристегнула ремень безопасности. Шмет сел от нее подальше. Их разделяли четыре сиденья.
  Заработал двигатель, корабль заурчал и чуть заметно завибрировал, покидая лунную поверхность. Нужно было торопиться. Девчонка готова ему поверить, а через десять минут она поймет, что ее провели.
  — Ты видела нашего пилота?
  — Да.
  — Он робот.
  — Я знаю.
  — Теперь ты убедилась, что глупые слухи не соответствуют действительности. Не только стопроцентно лунные люди могут водить корабли в глубинах космоса. Это умеют даже роботы.
  — Значит, мы летим на Землю?
  — Да.
  — На этом корабле?
  — Да.
  Картинка в иллюминаторе была удивительно четкой. Сияющий неоновой пестротой мир уходил вниз. Предстала в миниатюре Зона первого ЛЭМа: путаница улиц, жилые кварталы, казино и, конечно, первое, за что зацепился взгляд — колесо обозрения. Недалеко отсюда она посмотрела ему в глаза, а он увидел траекторию ее будущего и, увы, оказался прав. Все исполняется, как он предсказал: она возвращается на Землю куда раньше, чем планировала.
  — А где мама и папа?
  — Вскоре последуют за тобой.
  — Почему вы со мной летите?
  — Я должен лично передать тебя своему коллеге на Земле. Там тебя на неделю поместят в специальную больницу для наблюдения. Ты сильно пострадала от воздействия четвертого основного цвета.
  — А с ним что будет? Он исчезнет?
  Наконец-то призналась!
  — Его отправят в специальную школу. Там носители ЛОС учатся более ответственно относиться к своему здоровью и к безопасности окружающих.
  — Мне страшно.
  Полицейский растерялся. Девочка смотрела ему прямо в настоящий глаз.
  — Этот цвет…
  — Понимаю, малышка, но все уже закончилось.
  — Простите, что я вас обозвала…
  — Ничего… Ты была расстроенна.
  К такому он был совершенно не готов. Девчонка перед ним извинилась! Причем извинилась искренне, ведь она и вправду поверила, что ее лунный мальчик арестован, а ее саму возвращают на Землю. Шмет буквально оцепенел. Он уже не мог продолжать свой хитрый допрос, а ведь его догадка сработала! Иногда проекция будущих событий в четвертом основном цвете позволяет делать предсказания на несколько часов вперед, особенно если речь идет о влюбленных. В лице земной девочки сыщик безошибочно различил тоскливую покорность судьбе. Иногда, чтобы изловить преступника, видящего тени еще не свершившихся событий, приходится создавать эти самые тени, а потом затаиться, словно кот, и, выждав нужный момент, броситься на добычу. Так и поступил Догуманхед Шмет. Разумеется, мальчишка знал, что она улетит с Луны, и наверняка сказал ей об этом. Печать его предсказания сыщик и увидел, как только вошел в гостиничный номер. Странное дело — он не испытывал привычного чувства удовлетворенности. Оставалось только узнать имя преступника, но слова не шли с языка. Корабль уже находился на орбите, а детектив сидел и молча смотрел, как
девочка плачет. Он не знал, что делать, и сам удивлялся своему состоянию. Можно поручить Белвину ее утешить, но робот занят — исполняет обязанности пилота. Значит, нужно действовать самому.
  Шмет встал и осторожно подошел ближе. Теперь между ними оставалось всего одно сиденье.
  И тут он совершил ошибку. От волнения и непривычной грусти забылся на какую-то крохотную долю секунды.
  Он сказал:
  — Прости меня, Селена…
  Девочка посмотрела снизу вверх на странного пластикового человека. Один глаз у него смотрел с глубокой тоской — наверное, настоящий.
  — Я не Селена.
  — Да, конечно, извини, Окна Падают На Воробьев. Просто ты очень на нее похожа, вот и все. И жесты совсем такие же.
  — Что?
  — Она была моей старшей сестрой. Знаешь, когда-то у меня было семь старших сестер. Можешь себе представить, как они меня избаловали! Поверишь ли, словно маленького принца. Селену я любил больше всех. Ты мне ее напомнила.
  — Кажется, у древних греков Селена была богиней Луны?
  — Да. Она была богиней.
  Белвин вел корабль точно по программе, а значит, всего через несколько минут Окна Падают На Воробьев поймет, что они возвращаются на Луну и Шмет посадит ее в тюремную камеру. Шмет решил не портить эти минуты попытками выяснить имя мальчишки. Скоро он снова станет самим собой — хитрым, бессердечным, глубоко несчастным сыщиком, и будет злиться на себя за постыдную сентиментальность. Неизбежная реакция человека, изгнавшего из своей жизни все и всяческие чувства. Девчонка наверняка придет в ярость. Она решит, что ее подло обманули — и будет права.
  А пока он сидит возле нее, возле девочки с Земли, разбудившей воспоминания о любимой сестре, и наслаждается мгновениями, когда можно не быть самим собой. Они вместе смотрят, как проплывает внизу озаренная разноцветными огнями Луна, и, как все, не могут понять, почему на Луне столько неона. Эстетическое решение такой далекой древности, что причины давно забылись, превратившись в окаменелость.
  Кораблик мчится вперед, и вот уже показался край Луны. Освещена только половина шара, другая погружена в непроглядную тень. Окна Падают На Воробьев пробует восстановить в памяти четвертый основной цвет, но он никак не возвращается.
  Она прижимает ладонь к иллюминатору. На стекле остается отпечаток, но и он постепенно исчезает.



  Глава 8

  Иеронимус спрятал лицо в ладонях, чувствуя себя настоящим негодяем. Перебирая мысленно вчерашние события, он искал мельчайшую лазейку, которая поможет полицейским сложить два и три и получить пять. Главный вопрос: обратился ли кто-нибудь в полицию? Например, дежурный в гостинице? Вряд ли, этот тип слишком прочно завязан с проститутками. А родители девочки? Как они могли не позвонить в полицию, когда дочь явилась домой в кошмарном виде? Она еще на Луне? Нет, исключено. А все-таки он обещал — в восемь, у колеса обозрения. Хотелось ошибиться в том, что видел. Ох как хотелось!
  Как последний преступник,  — а он и есть преступник!  — он должен придумать алиби на случай, если вдруг постучат в дверь. Хотя с чего бы к нему стали стучать? Есть тысячи других стопроцентно лунных мальчишек, и любой из них мог вчера приехать к мемориалу первого ЛЭМа. Правда, если она скажет полицейским, что его зовут Иеронимус, все будет кончено. Можно быть абсолютно уверенным, что среди всех носителей лунарного офтальмического символяризма у него одного такое имя.
  А вдруг полицейские пронюхают про экскурсию и позвонят в школу номер семьсот семьдесят семь? Даже если и позвонят, не обязательно его имя всплывет, ведь класс дебилов в полном составе прогулял экскурсию, за исключением его самого, Клеллен и Брейгеля.
  Нужно все-таки выяснить точно, а то так и свихнуться недолго. Иеронимус принял душ, а потом вернулся к себе в комнату и позвонил Брейгелю по болтофону. Дожидаясь ответа, он глянул на кучу одежды на полу и сразу расстроился оттого, что белая пластиковая куртка порвалась и безнадежно измазана машинным маслом. Вот она валяется на самом виду — плата за непроходимую глупость…
  На экране появился встрепанный Брейгель с опухшими со сна глазами. Увидев Иеронимуса, приятель расплылся в улыбке.
  — Привет! Что с тобой случилось вчера? Исчез куда-то с той девчонкой. Все интересное пропустил.
  — Что я пропустил?
  — Да мы с Клеллен и этот твой спортивный знакомый Пит решили провести альтернативный урок в ближайшем баре. Напились вусмерть. Пит и Клеллен так разрезвились, жуткое дело. По-моему, она ему всерьез нравится.
  — Как вы домой-то добрались?
  — Как все, на школьном автотранспе. А ты?
  — Я как раз об этом хотел с тобой поговорить, и поскорее. Кажется, я здорово вляпался.
  — Где встретимся?
  — Давай через двадцать минут у забегаловки О’Луни.
  — У меня похмелье.
  — Ладно, куплю тебе заг-заг. И сахарной пакли куплю, только вылезай из своей берлоги и приходи. Это правда очень важно.


  Издали высотный жилой комплекс Сан-Кинг-Тауэрс был похож на ярко-красный канделябр. Построенный несколько столетий назад, он представлял собой чудовищное столпотворение бетонных башен, щедро разукрашенных неоном. Иеронимус жил в центральной, под названием Эйлер-Тауэр, на восемьдесят восьмом этаже.
  У подножия башен была остановка метро. Утром и вечером по единственной лестнице протискивалась вниз или вверх плотная человеческая масса. Когда поток схлынет, в туннель устремлялись колибри. Птицы подбирали объедки на рельсах, на платформах, а иногда и прямо в поезде. Иеронимус каждый день ездил в школу на метро. Хотя пешком идти не больше километра, зато местность не слишком приятная — пустыри, бетонные заборы, сплошь изрисованные граффити, и высоченные мачты антенн.


  Иеронимусу нравилось в заведении О’Луни. Ничем хорошим оно, по правде сказать, не отличалось, только расположено было удобно, прямо в здании Эйлер-Тауэр, и не страдало высокотехнологичными излишествами. Чтобы попасть туда, нужно было спуститься на лифте, пересечь гулкий безлюдный вестибюль, выйти на улицу и сразу повернуть налево; пройти еще метров тридцать — и вот она, забегаловка О’Луни.
  Собственно, это был захудалый бакалейный магазинчик, совмещенный с кафе. Большинство спешащих на работу жильцов воспринимали его, как занозу в глазу. У входа постоянно толпились бездомные, потому что здесь продавались дешевые пакеты с готовой едой и за разумную цену можно было купить литровую бутылку низкосортного пива. Жильцы и городская управа давно уже пытались избавиться от О’Луни. Простенькое заведение, отделанное алюминием и видавшим виды плексигласом, было последним пережитком давней эпохи, когда в цокольном этаже каждой высотки располагались магазины, кинотеатры, кафе, рестораны и бары. Сейчас в пустующих помещениях самовольно селились бродяги. Один только О’Луни до сих пор не сдавался.
  Большинство завсегдатаев кафе составляли бездомные. Разных чудаковатых старичков сюда как магнитом тянуло. Неизвестно почему, днем у О’Луни трудно было застать посетителя младше семидесяти восьми-семидесяти девяти лет. Иеронимус считал, что они остались от прежних времен, когда в парках и ресторанах Сан-Кинг-Тауэрс было весело и оживленно, а не пусто и страшно, как сейчас. Перед магазинчиком лежала зацементированная площадка с несколькими скамейками и круглыми бетонными подставками для деревьев, грязными и потрескавшимися — попытки озеленить район давно потерпели неудачу. Заколоченный досками цокольный этаж сам по себе представлял эффектное зрелище — древние доски из пластика сплошь покрыты многолетними наслоениями граффити.
  Брейгель жил в соседнем, еще более громадном корпусе под названием Жуг-Тауэр. Слинни обитала в этом же квартале, почти на самом верху башни Пеликанхоппер. В школе номер семьсот семьдесят семь было много учеников из Сан-Кинг. Другие приезжали на метро из жилого комплекса Телстар-Тауэрс, известного низким уровнем жизни и весьма криминогенной обстановкой. Там жили Клеллен, Цихоп да и большинство учеников коррекционного класса.
  Были еще такие, как Пит. Пит жил не в башне и вообще не в многоквартирном доме, а в скромном особнячке в квартале Мериголд, по другую сторону от школы. Там жили и многие ботаны. Считалось, что такое жилье классом выше, чем обычные для Луны тесные квартирки. Само собой, из числа дебилов там обитали человека два-три, не больше. Самым шикарным в округе считался квартал Вердескер-Ванк-Гарденз. Тамошние дети не ходили в государственную школу — они учились в Армстронговской академии.
  Иеронимус вдруг догадался, откуда Пит знает Слинни. У нее было много подружек в районе Мериголд, где жил Пит. Наверное, они познакомились в метро или в гостях у каких-нибудь общих знакомых. После случившегося вчера с той земной девочкой все сложности со Слинни отошли на второй план. А невысказанная обида на то, что, узнав о коррекционном классе, Слинни перестала с ним общаться, в сравнении с прошлой ночью показалась такой ерундой…


  Брейгель ждал у входа в забегаловку О’Луни. Он еще издали заулыбался во весь рот.
  — Я смотрю, тяжелая ночка у тебя выдалась!  — засмеялся Брейгель, как всегда похожий на растерянного рыцаря, которого только что сшибли с верного коня.  — Хотя у Пита вроде было покруче!
  — Ну, в общем, да…
  Иеронимус чуть было не сказал — чего, мол, и ожидать от такой гремучей смеси, как Клеллен и обормот вроде Пита, но в последний момент удержался.
  Вокруг сидели группками пьянчужки, привыкшие целыми днями толочься поблизости от О’Луни. Приятелей окликнул какой-то дядька с красным, как небо, лицом, серо-голубыми глазами и рыхлым лиловым носом.
  — Колченогая коняшка выдыхает черной розы аромат!  — сообщил он, словно о каком-то вполне житейском факте.
  — Ага,  — ответил Брейгель с широкой улыбкой.
  Женщина, от которой пахло брагой, открыла им алюминиевую дверь. Иеронимус дал ей монетку.
  — Безумная Грета! Меня зовут Безумная Грета! Можешь повторить?  — крикнула она.
  — Безумная Грета!  — жизнерадостно отозвался Брейгель, тоже дав ей денег.  — У меня даже лучше получается! Безумная Грета! Безумная Грета!
  В крохотном магазинчике не было привычных неоновых огней; вместо них, как и много лет назад, тускло светились электрические лампочки. Иеронимус вспомнил странный парк аттракционов в Зоне первого ЛЭМа. Там тоже было царство электрических лампочек. Здесь лампочки просто свисали с потолка на проводах — совершенно устаревшая система освещения.
  В углу, отведенном под кафе, у стойки не было ни одного посетителя, только владелец заведения, Чаз О’Луни, бренчал столовыми приборами. Кивнув мальчишкам, он тут же принялся готовить для них «как всегда»: Иеронимусу — кружку фледдеркоппена, а Брейгелю — бутылку заг-зага. Приятели расплатились и двинулись к древним виниловым кабинкам, установленным перед входом в продуктовый отдел. Входить в них надо было осторожно — иногда на сиденье дремал какой-нибудь пьяненький посетитель. В прошлый раз Брейгель чуть не сел в лужу блевотины, которую оставил после себя неведомый завсегдатай. Чаз О’Луни только пожал плечами, когда Брейгель пожаловался со свойственным ему красноречием: «Извините, мистер О’Луни, тут один перпендикультяпистый долбодятел прокуковался прямо на стрекозетку!» Владелец, привычный к изыскам брейгелевского стиля, ответил флегматично, глянув издали на испорченный диванчик: «Пускай высохнет, я потом почищу».
  Стены были выкрашены в грязно-желтый цвет, а из продуктов на полках виднелись только алкогольные напитки и чипсы. Иеронимус не рассказывал дома, что часто здесь бывает,  — заведение было безрадостное во всех отношениях, и отец наверняка забеспокоился бы, почему его шестнадцатилетнему сыну приглянулась забегаловка, где толкутся старые алкоголики, еле-еле наскребая медяков на поллитра самой гнусной водлунки…
  Под потолком кружила колибри — она случайно влетела в магазинчик и теперь не находила выхода.
  — Слушай,  — начал Иеронимус, усевшись напротив Брейгеля.  — Кажется, у меня большие неприятности.
  Улыбка Брейгеля стала шире.
  — С той девчонкой?
  — Ну, вроде того.
  — Иеронимус, я бы разочаровался в тебе, если бы тебе не грозили неприятности, после того как вы ушли вместе с той очешуительно потрясной лисохвосткой…
  Иеронимус тревожно оглянулся. Чем хороша забегаловка О’Луни — здесь тебя никто не услышит.
  — Я позволил ей снять с меня очки. Она видела мои глаза.
  Брейгель уставился на него с полнейшим непониманием, словно ждал, когда наконец начнется интересное.
  — И?  — спросил он наконец.
  — И? Больше сказать нечего?
  Брейгеля уже волновали совсем другие вещи — например, распродажа совсем уже захудалого, несортового пива.
  — Нет, ты глянь!  — завопил Брейгель.  — Смешно, скажи? Просто «Пиво» на этикетке, без названия! Ох, моя мамулька бы оценила! Когда она жила в Титов-сити, там, говорит, продавали такое пиво. Смехотища! Не знаю, почему это так смешно, но смешно же! Смотри, Иеронимус, рядом с пивом — собачьи консервы. Точно такие же банки! И этикетки одинаковые, только на тех написано «Пиво», а на этих — «Собачий корм»! Во укатайка! Представь, где-нибудь на фабрике штампуют одни и те же банки для всего, а дальше стоит чувак и пихает в одни банки собачий корм, а в другие льет пиво! Эй, мистер О’Луни! Мистер О’Луни! Кто поставляет это «Пиво» и «Собачий корм»? Банки-то одинаковые! Их что, на одном заводе делают?
  Иеронимус вздохнул.
  — Ты можешь орать потише?  — рявкнул Чаз О’Луни.  — Щас вылетишь отсюда!
  Брейгель подскочил к полкам, схватил в одну руку банку пива, а в другую — собачьи консервы.
  — Смотрите, одни и те же банки! На какой фабрике их делают? Наверное, стоит такое здоровенное белое здание, а на стене написано: «Фабрика»!
  Обычно О’Луни терпел выходки Брейгеля — мальчишка никогда не воровал и притом покупал много пива себе и матери, но когда он особенно заводился из-за какой-нибудь ерунды, даже его могли выбросить на улицу.
  Именно это и собирался сделать Чаз О’Луни, но ему грубо помешали.
  В магазинчик, пошатываясь, ввалился старик из тех, что сидели снаружи. Он прошаркал мимо Иеронимуса и чуть не налетел на Брейгеля, приплясывающего с двумя одинаковыми банками в руках. Осилив еще три шага до стеллажей с продуктами, старик сгреб с полки литровую бутыль желтого эля и по кривой направился к прилавку.
  — Это что за холодец на ножках тут распрыгался?  — прокричал старикашка на весь магазин.
  — От студня слышу!  — так же громко отозвался Брейгель.
  Двое старикашек у прилавка при виде дядьки с бутылью разволновались и принялись на него кричать — видимо, сводили какие-то старые счеты. Две пары красных и очень грязных рук ухватились за бутылку. Ругань столбом стояла, началась потасовка, бутылка упала на твердый, крытый линолеумом пол и разлетелась вдребезги, залив все вокруг вонючей пенистой жидкостью. Иеронимус никогда раньше не видел, чтобы старики дрались с таким ожесточением. Даже Чаз О’Луни слегка удивился. Только когда третья бутылка разбилась о голову одного из участников, хозяин взялся за утомительную работу — выгонять буянов из магазина. Здоровенный пес О’Луни, со свалявшейся грязно-серой шерстью и вонючей пастью, давно уже облаивал шумных посетителей.
  — Вон отсюда, а то полицию вызову!
  О’Луни тянул к выходу намертво сцепившихся пьянчуг.
  — Валите, уроды, и чтобы я вас больше здесь не видел!
  Вытолкать за дверь престарелых буянов оказалось не так-то просто. Мелькали кулаки, со звоном разлетались бутылки.
  Брейгель смотрел-смотрел на этот цирк, потом спокойно положил на место две консервные банки, неспешной походкой подошел к дерущимся и, одним плавным жестом оторвав их друг от друга, побросал за дверь, словно три пачки макулатуры. Будто не заметив, что стариканы приземлились мордой вниз и сильно поранились, он вернулся на свое место напротив Иеронимуса и как ни в чем не бывало продолжил разговор:
  — Так о чем ты говорил? Девчонка сняла с тебя очки, что ли?
  Иеронимус понял, что разговаривать о таких подробностях с Брейгелем — пустая трата времени. Пытаясь объяснить приятелю, что такое лунарный офтальмический символяризм, зачем нужны защитные очки и почему носителям ЛОС до конца жизни запрещается покидать Луну, Иеронимус каждый раз наталкивался на полное, хотя и дружелюбное, равнодушие. Все эти сложности Брейгелю были недоступны, к тому же он постоянно отвлекался. На его взгляд, Иеронимус носил очки просто так, без всякой причины.
  Впрочем, Иеронимус и не собирался обсуждать с другом-дебилом тонкости лунарного офтальмического символяризма. Ему нужна была конкретная услуга.
  — Слушай, у тебя ведь есть водительские права?
  — А то!
  — Ты не мог бы одолжить у матери машину и отвезти меня сегодня вечером в Зону первого ЛЭМа?
  — Первого ЛЭМа? Ты же там был вчера.
  — Был, и мне опять нужно.
  — Так, предполагаю, тут замешана девица, с которой ты вчера ушел у всех на виду! Она что, там живет? Местная ЛЭМ-зоновская лисохвостка?
  — Она с Земли.
  Брови Брейгеля поползли вверх так стремительно, что Иеронимусу даже показалось, будто у его приятеля сплющился череп.
  — С Земли?
  — Ну я же говорю.
  — Девчонка с планеты-прародительницы шаталась одна по Зоне первого ЛЭМа?
  — Даже не верится, правда?
  — И что было? Вы с ней позволили себе окунуться в роскошества перипатетической эротомистики?
  — Нечего мне голову морочить своими дурацкими словечками.
  — Ваши губы соприкоснулись?
  Иеронимус вздохнул.
  — Если ты хочешь узнать, целовались мы или нет — то да.
  — Долго? С языком?
  — Брейгель, ты же знаешь, я ненавижу такие вопросы.
  — Прости, я забыл, что ты у нас с комплексами.
  — Нет у меня никаких комплексов. Что ты лепишь?
  — Клеллен всем рассказывает, что у тебя комплексы.
  — Клеллен? Она-то здесь при чем?
  — Она говорила в классе, что в жизни не тискалась с таким закомплексованным парнем.
  — Врет она! Я с ней никогда такими вещами не занимался.
  — А она говорит, было. Говорит, что ты классно целуешься, а насчет потискаться — вообще никакой.
  — Много она понимает! У Клеллен с головой не все в порядке.
  — Так вы не целовались?
  — Целовались, но просто так, не всерьез.
  — А есть разница?
  — Еще бы, придурок! «Просто поцеловаться» — это значит… Ну, просто поцеловаться. Раз или два. Не больше десяти минут. А всерьез — это уже не только поцелуи, а еще и обниматься, и всякое такое…
  — Клеллен говорила, вы с ней полдня обжимались на вечеринке у Мегги-Мэг, и другие тоже видели…
  — А, вот ты о чем! Брейгель, на той вечеринке все упились в лохмотья…
  — Клеллен — горячая штучка.
  — Да, но, по-моему, она совершенно чокнутая.
  — Может, и чокнутая, только я бы согласился нюхнуть из Джескеровой серебряной коробочки, если бы мне за это разрешили облизать ее зубки! Я сто раз к ней подваливал, да она меня отшивает! А ты с ней обжимался, и это всем известно!
  — Слушай, я не хочу о ней говорить. Отвезешь меня сегодня?
  — Что я тебе, персональный шофер? Лакей-камердинер? А если маме понадобится машина?
  — Ты сам говорил, твоя мама никогда на ней не ездит.
  — Ездит иногда.
  — Ну купи ей ящик пива, и она никуда не поедет.
  — Знаешь, я бы тебе должен челюсть свернуть на сторону за такие слова!
  — Брось, ну соглашайся. Поедем в Зону первого ЛЭМа!
  Брейгель уставился в пространство.
  — Девчонка с Земли… Как, бишь, ее зовут?
  — Окна Падают На Воробьев.
  — Это как? «Окна» — имя, «Падают На» — второе имя, «Воробьев» — фамилия?
  — Нет. Просто имя, вся фраза целиком. А фамилию ее я не знаю.
  — Наверное, при такой красоте непринципиально, как ее зовут. У нее, кстати, нет сестры или подружки? Иначе я не играю, езжай себе на поезде. Я не согласен дежурить при тебе на подхвате, пока вы будете с этой земной труляляшечкой языки узлом завязывать!
  «Иисус и Пикси!  — мысленно вскипел Иеронимус.  — Вот дурак проклятый, кратер вместо башки!»
  — Что-то мне подсказывает,  — продолжал Брейгель, шумно отхлебнув заг-зага,  — что у тебя нет возможности позвонить этой инопланетной конфетке?
  — Не могу я ей звонить. Мы договорились встретиться сегодня в восемь у колеса обозрения. Там есть такой парк аттракционов… А если я позвоню в гостиницу, могут быть неприятности из-за вчерашнего.
  — Ну, удачи тебе! А я тебя не повезу. Ненавижу Зону первого ЛЭМа. Поеду, только если для меня тоже найдется парочка придатков в комплект к моим…
  — Стоп! Я понял! Знаешь что, давай позвоним Клеллен? Она же тебе нравится? Пусть едет с нами. Доберемся до Зоны первого ЛЭМа, я найду ту девочку с Земли, а потом разделимся. Может, у тебя с Клеллен что-нибудь и выйдет. Ну, как идея?
  Иеронимус считал, что очень хитро придумал. Брейгель внимательно выслушал, подумал минутку и вдруг расхохотался.
  — Клеллен! Куда же без нее! Иеронимус, я ценю твое великодушное предложение состыковать меня с королевой геля для волос, но у меня есть информация из самого верного источника, откровенно говоря — от самой Клеллен. Сегодня вечером она занята!
  — Погоди, о чем это ты?
  — О, Клеллен такая нехорошая девочка! У нее сегодня горячее свидание с Питом.
  — С Питом?!
  — У тебя в голове мозги или лосиные какашки? Пит — это тот парень, с которым мы встретились вчера на экскурсии. Он еще зацепился языком с нашей лапочкой Клеллен. Знакомый твой, спортсмен, голова — сплошная кость. Не поедет с нами Клеллен, она вечером ведет Пита в мотель, там, недалеко от Телстар-Тауэрс. Мотель! Вот похабство, скажи?
  Иеронимус уставился в кружку с горячим фледдеркоппеном. Фиолетовые завитки на поверхности постепенно расплывались, превращаясь в лохматые круги. Зачем он пьет эту кошмарную жижу? Зачем вообще приходит в такие вот забегаловки и дружит с такими вот людьми?!
  Жуткая псина О’Луни опять принялась гавкать на бомжей, которые колотили в плексигласовую дверь, пытаясь прорваться обратно.
  И тут Брейгель выдал по-настоящему омерзительную идею. И едва он закончил говорить, Иеронимус уже знал, что так и будет. Деваться-то некуда: если он хочет снова увидеть проклятое колесо обозрения, то вынужден будет пойти на эту чудовищную сделку.
  — В общем, Клеллен отпадает. Иеронимус, есть еще одна девчонка, с которой мне жестоко хочется встретиться. Я знаю, вы дружите, часто видел тебя с ней. Такая, в очках и с синими волосами…

* * *

  Иеронимус терпеть не мог, когда сталкивались два его мира. Он вообще ненавидел мешать разные компании, тем более такие! Его не тревожило, как бы чего не случилось между Слинни и Брейгелем,  — он знал с абсолютной, непоколебимой уверенностью, что здесь всем тупикам тупик. Слинни Брейгель не понравится, и точка. Зато при мысли о встрече Слинни с Окна Падают На Воробьев начинали ныть зубы и поджимались пальцы на ногах.
  Иеронимус мучительно размышлял, почти не слыша, как Брейгель пламенно восторгается Слинни. Вот придурок! Чешет языком, как будто Слинни уже его подружка! Что этот лопух о себе вообразил? Дебил недоделанный, да как он смеет! С другой стороны, может получиться забавно. Слинни с Иеронимусом не разговаривает, даже не здоровается — уж конечно она никуда с ним не поедет, да еще и с Брейгелем. Мало того, она встречается с Питом. Это же надо! Пит, конечно, славный парень, но ведь дуб дубом! Почему Пит? Правда, машина у него шикарная, только ведь Слинни такими вещами не интересуется. Или все-таки интересуется? Если ей позвонить, она ответит свысока, что вечером у нее свидание с Питом. С другой стороны, учитывая Клеллен и мотель, может оказаться, что Пит сегодня… занят…
  — Ты слушаешь или нет?  — возмутился Брейгель, заметив, что Иеронимус размечтался о своем.
  — Вообще-то не очень. А о чем ты говорил?
  — Я говорю, сегодня мы поедем на концерт «Джинджер Клип-клоп».
  — «Джинджер Клип-клоп»? Это еще что? Я же сказал, мы поедем в Зону первого ЛЭМа, в парк аттракционов.
  — Там гуляют одни только лузеры. И мелкие детишки. Нет, мы уже взрослые, да еще на тачке. Взрослые на тачках не ходят в парк аттракционов. Давай звони Слинни и спроси, хочет ли она шикарно покататься с тобой и с твоим другом Брейгелем, совершенно роскошным парнем, офигительным красавцем, который, в отличие от тебя, умеет водить машину. Скажи, у меня есть четыре билета на концерт «Джинджер Клип-клоп». Они сегодня выступают в «Собачьем питомнике», это как раз рядом с Зоной первого ЛЭМа. Сначала завернем в этот тухлый парк аттракционов, прихватим твою подружку…
  — Брейгель, погоди, что это за «Джинджер Клип-клоп»?
  — Группа такая, местная, хорошая на самом деле. Они из района «Спутник-Хайтс», говорят, очень классные. Клеллен они нравятся, а Клеллен в музыке разбирается. И «Собачий питомник» — зашибенный клуб, до того авангардный, что даже, может, нелегальный. Когда-то давно там вправду был собачий питомник. У них в одной комнате до сих пор клетки стоят. Комната специально для парочек. Залезаешь в конуру и резвишься там с подружкой, а в главном зале музыка играет. Обалдеть можно!
  — Гадость какая… Я туда девочку с Земли не поведу. И Слинни тоже не стану приглашать в заведение, где люди обжимаются в собачьих клетках.
  — Ясно. Видно, Клеллен о тебе правду сказала.
  — О чем?
  — Что у тебя комплексы.



  Глава 9

  Болтофон-автомат в магазинчике О’Луни располагался у самой дальней, бетонной стены, покрашенной в желтый цвет. Экран у автомата был крошечный. Иеронимус, как и Брейгель, не имел привычки носить с собой мобильник и тому подобные устройства. Это у них была общая черта — сильная неприязнь к средствам быстрой коммуникации. Иеронимусу противна была сама мысль, что его в любую минуту можно будет достать звонком. Обязанность отвечать на звонок — своего рода тирания.
  Брейгель решил пойти с Иеронимусом — ему интересно было послушать разговор стопроцентно лунного парня со стопроцентно лунной девчонкой. Иеронимус набрал номер. Сердце у него отчаянно колотилось. Он уже три недели с ней не разговаривал.
  Слинни появилась на экране, глядя куда-то в сторону, как будто ее только что окликнули. Иеронимус жадно вглядывался в изображение. Лицо в пол-оборота, линия носа, очертания скул… Губы, брови. Синие волосы на маленьком экранчике болтофона казались еще синее.
  Она оглянулась и узнала Иеронимуса. Кажется, слегка растерялась.
  — А, привет…
  — Привет, Слинни. Ты как?
  — Нормально. А ты?
  — У меня все хорошо.
  Последовала неловкая пауза. Слинни отвела глаза, снова посмотрела в экран — то ли на Иеронимуса, то ли мимо. Изображение расплывалось, цвета были слишком контрастными. Древний болтофон явно нуждался в ремонте. А она Иеронимуса видит в таком же дрянном изображении? Может, это и к лучшему — за некачественной картинкой проще спрятаться. Изображение мигнуло, и в ту коротенькую секунду, когда Слинни исчезла с экрана, у Иеронимуса сжалось сердце. Он понял, как сильно по ней соскучился. Она заговорила сквозь треск в неисправных динамиках.
  — Я… тебе еще не говорила… Мне очень понравился твой доклад по «Шальному древоволку». Замечательно получилось. Я думаю, ты без меня даже лучше справился. Я бы тебе только мешала.
  — Неправда! Я думаю, вместе у нас вышло бы гораздо лучше. Наверняка ты бы заметила кучу всякого, что я пропустил.
  — Тебе понравился наш с Пулом доклад по «Священному острову»?
  — Ага,  — соврал Иеронимус.  — Очень сильный.
  «С твоим не сравнить»,  — подумала Слинни.
  — Иеронимус, а зачем ты звонишь?
  — Да я тут подумал… не хочешь сегодня сходить на концерт? «Джинджер-канкан»… Слышала про такую группу?
  — Название знакомое. Где они выступают?
  — В «Собачьем питомнике».
  — «Собачий питомник»? Это в районе Зоны первого ЛЭМа?
  — Да. Мой друг Брейгель может нас подвезти. У него права есть.
  — Брейгель… Он же из дебильного класса? Ах да, я забыла… Ты дебил. По крайней мере, полдебила. И дружишь с дебилами.
  Иеронимус дернулся. К счастью, Брейгель отошел от него, как только речь пошла о классической литературе. Сейчас он стоял у дальних полок, изучая надписи на пачке печенья.
  — Вообще-то не очень красиво так говорить.
  — А ты видел, во что они превратили ротонду? Я не хочу иметь никаких дел с этими уголовниками.
  — Брейгеля в тот день там не было.
  — Ты уверен? Как-то не хочется оказаться в машине с типом, который заставит меня нюхать какую-нибудь гадость из серебряной коробочки.
  — Да ладно тебе! Признайся, смешно было.
  — Это была самая ужасная минута в моей жизни!
  — Что, так страшно воняют зверские духи Джескера?
  — Нет. Ужасно было видеть тебя. Внезапно узнать, что ты живешь двойной жизнью и скрываешь это от меня.
  Иеронимус глядел в лицо на экранчике. Два человека в защитных очках ведут полный горечи разговор, словно влюбленные, которым не суждено быть вместе.
  — Это правда, Слинни. Я старался, чтобы две моих школьных жизни совсем не пересекались. Я знал, что никто не поймет. И ты не поймешь. А что я мог сделать? Так фишка легла. По крайней мере, в коррекционном классе меня никто не станет осуждать. В крайнем случае, побьют и ограбят, но не осудят, если вдруг узнают, что я хожу на уроки с классом для одаренных.
  — Иеронимус, я тебя не осуждаю. Просто обидно, что ты мне ничего не рассказывал.
  — Слушай, ну прости меня! Я понимаю, что ты сердишься, но тут случилось кое-что, и мне обязательно нужно с тобой поговорить.
  — Что, еще одну книжку нашел, которую успели за века основательно поредактировать?
  — Да нет! Слушай, у тебя телефон случайно не прослушивается?
  В безумном, на поверхностный взгляд, разговоре наступила пауза, и за этот безмолвный промежуток времени Слинни поняла, что именно произошло.
  — Н-не уверена…
  — Видишь ли, вчера ночью случилось такое, чему лучше бы не случаться.
  — Я слушаю.
  — Там была одна девочка…
  Лицо Слинни стало мрачным. Она наклонила голову, с трудом переводя дух, похожая на затравленного зверька — мышь в мышеловке, издыхающую от голода собаку в клетке.
  — Мы с ней вчера познакомились. Ее очень интересовало то, что у нас с тобой есть общего. Мы… перешли определенную черту… И она это перенесла очень тяжело.
  Слинни не верила своим ушам.
  — Ты соображаешь, что ты наделал?  — спросила она шепотом.
  — Теперь-то соображаю. А тогда я совсем голову потерял. Она очень хотела увидеть мои глаза. А я очень хотел посмотреть на нее — без очков…
  — И как?  — прошептала Слинни.
  — Я не могу сейчас об этом говорить.
  — Ты сказал, ей было тяжело?
  — Просто ужасно.
  — А потом?
  — Когда мы прощались, она была в норме. Но мне надо еще раз с ней увидеться. И я хочу, чтобы ты тоже с ней встретилась. Она мне рассказала потрясающую вещь. Один слух, который напрямую касается и тебя, и меня, и всех, кто носит защитные очки.
  Слинни молчала. Ее лицо оставалось неподвижным, но каждая черта словно излучала страх. В прошлый раз она первой заговорила на эту тему, а Иеронимус не захотел слушать.
  «Девяносто четыре года назад таких, как мы, ссылали в специальные лагеря на обратной стороне Луны»…
  Но Иеронимус хотел рассказать не об этом. Его интересовали некие тайные события в настоящем, безусловно связанные с тайными событиями прошлого.
  — На Земле болтают… Эта девочка, с которой мы вчера…
  — Погоди!  — перебила Слинни.  — Так она с Земли?
  — Да. Ты слушай! Она говорит, что слухи подтверждаются, она сама видела…
  Иеронимус рассказал Слинни то, что узнал о мега-крейсерах. Когда он замолчал, у Слинни лицо выражало уже не страх — запредельный ужас. Она схватила со стола стилус, быстро написала несколько слов и поднесла планшет к экрану. Иеронимус прочел:


  НЕ ГОВОРИ БОЛЬШЕ ОБ ЭТОМ.
  Я НЕ УВЕРЕНА, ЧТО ЛИНИЯ НЕ ПРОСЛУШИВАЕТСЯ.
  В ШКОЛЕ ОБСУДИМ.
  СМЕНИ ТЕМУ.

  Иеронимус запнулся. «О чем говорить? Ах да, сегодняшний вечер. Колесо обозрения. Девочка с Земли. Концерт в «Собачьем питомнике». Брейгель. Уговорить Слинни, чтобы поехала с нами. Не захочет. Но она должна поехать, должна…»
  — В общем, Слинни, я познакомился с классной девчонкой, она с Земли, и мы договорились встретиться сегодня в восемь. Она тебе понравится. Часто ли выпадает случай поговорить с земной девочкой? Это же круто! Мы ее прихватим и вчетвером поедем на концерт, послушаем этих «Джинджер-канкан». Будет весело! Поехали с нами, пожалуйста! Иначе Брейгель отказывается нас везти.
  — Погоди, кто такой Брейгель?
  — Ты наверняка его видела. Здоровый такой, с громким голосом. И совсем не урод.
  — Не урод. Это радует. Почти так же радует, как то, что он дебил. И отказывается тебя везти, если я не поеду. Жутковато как-то. Но я все равно не могу, у меня на сегодня другие планы.
  — Правда? И эти планы для тебя важнее?
  — Что может быть важнее, чем поехать на машине за двести километров с тобой и твоим другом-дебилом слушать никому не известную группу в «Собачьем питомнике»? Вообще-то я могу навскидку предложить сразу несколько вариантов.
  — Так какие у тебя планы?
  Слинни вздохнула — она всегда так делала, когда смущалась.
  — Я сегодня встречаюсь с Питом. Помнишь Пита из ротонды? Я обещала с ним пойти на «Крушение трапезоидов».
  — Вряд ли ты сегодня увидишь Пита.
  — Почему это?
  — Весьма надежный источник сообщает, что сегодня вечером Пит будет занят совсем другими вещами.
  — Иеронимус, о чем ты говоришь? Вы с Питом даже не знакомы, всего один раз случайно встретились и то чуть не подрались!
  — Ничего подобного! Мы вчера очень славно потрепались по дороге на экскурсию в Зону первого ЛЭМа. Я понял, что ошибался на его счет. Он отличный парень. Мы с ним лучшие друзья. Я бы и его пригласил, только у него на сегодняшний вечер другие планы. В районе Телстар-Тауэрс. Увидишь, он тебе позвонит и отменит встречу.
  — Телстар-Тауэрс? Ты издеваешься? Ему там совершенно нечего делать! Иеронимус, мы с тобой об одном и том же человеке говорим?
  — Давай так: если Пит отменит встречу, а он отменит, даже не сомневайся, ты поедешь со мной и с Брейгелем. Двойное свидание: ты с Брейгелем, я с той земной девочкой.
  На долю секунды лицо Слинни перекосилось от глубочайшего отвращения.
  — Двойное свидание? С ума сошел? О чем вообще речь?
  — Речь о том, что мне обязательно нужно попасть в Зону первого ЛЭМа, чтобы встретиться с той девочкой. На метро я поехать не могу, поезда совсем плохо ходят. Я в тот раз домой добрался только в пять утра. Знакомых с машиной у меня один только Брейгель. Он соглашается меня отвезти при условии, что я организую двойное свидание. Он и ты, я и та девочка.
  — Гадость какая!
  — Ну почему гадость? С Питом ты ведь не против была куда-то пойти.
  — Да, и пойду!
  — А я точно знаю, что он позвонит и отменит.
  — Не отменит! Питер — порядочный мальчик, не то что твои друзья-дебилы. Он не отменяет свиданий.
  — Значит, ты признаешь, что собиралась на свидание?
  — Иеронимус, прекрати! Да, у нас с Питом свидание.
  — Вы с ним встречаетесь?
  — Ненавижу это выражение! Пошлость невероятная, брр!
  — Отвечай на вопрос!
  — Ладно, Иеронимус. Да, мы с Питом встречаемся. Доволен? Счастлив?
  — Почти. А теперь ответь еще на один вопрос. Он твой парень?
  — Я не знаю! Что это вообще значит? Мой парень, его девушка… Чушь какая-то!
  — Значит, ты не очень огорчишься, если Пит позвонит и скажет, что он заболел или что-нибудь еще в таком духе, а потом ты вдруг узнаешь, что на самом деле он закрутил бешеный роман с потрясающе красивой девчонкой, которая совершенно случайно тоже учится в классе для дебилов?
  — Ты… совсем спятил! Я на такое даже отвечать не буду!
  — Значит, ты все-таки не готова поспорить, что Пит не отменит свидание?
  — Ладно, готова, лишь бы ты заткнулся! Спорим!
  — Отлично! Итак, если Пит не отменит свидание, значит, я был неправ. Позор на мою голову, и я всем в школе расскажу, что я псих ненормальный и половину уроков провожу в классе с дебилами. А если все-таки отменит, а он точно отменит, ты поедешь на маленькое такое двойное свиданьице со мной, и Брейгелем, и девочкой, с которой я вчера познакомился. Мы ее заберем у колеса обозрения в Зоне первого ЛЭМа, а потом все вместе отправимся в «Собачий питомник» слушать «Джинджер-канкан». Брейгель говорит, это классная группа.
  Слинни вздохнула.
  — Ну хорошо, Иеронимус. Будь по-твоему.
  — Договорились?
  — Ну да.
  — Так мы за тобой заедем часика через два.
  — Это не понадобится.
  — В пять тридцать, будь готова.
  — Погоди, в пять тридцать — не рановато ли?
  — Ехать далеко. Да ты не волнуйся, ты будешь сидеть на переднем сиденье, рядом с водителем. У тебя же с ним свидание как-никак.


  — Все улажено, толстый,  — улыбнулся Иеронимус, хлопнув друга по плечу.
  — Что улажено?  — неподдельно удивился Брейгель, с трудом оторвавшись от перечня ингредиентов на упаковке печенья.
  — Я договорился, Слинни поедет с нами.
  — Слинни?
  — Да, Слинни. Девочка с синими волосами.
  Брейгель задрал голову. Он уютно устроился на полу, обложившись со всех сторон пачками печенья.
  — Слинни…
  Видно было, как он мысленно повторяет это слово, пока оно не обрело смысл. Наконец в его глазах что-то промелькнуло. Брейгель вышел из транса.
  — О, конечно, Слинни! Слушай, это классно! Я знал, что у тебя получится! Та самая синевласка! Иеронимус, ты настоящий друг! Ух ты! Свидание с лисохвосткой, от которой все пацаны в школе балдеют! Слушай, а какую куртку мне надеть? Может, фиолетовую замшевую? Иеронимус, как ты думаешь, а гетры стоит нацепить? Девчонкам это обычно нравится! А еще вот что, у меня есть такой шляпентох отпадный, настоящий цилиндр, от маминого дружка остался, который нас бросил. Ну правда классный шапец! Может, я его сегодня надену? Из крокодильей кожи; знаешь, какая редкость — с Земли! Как ты думаешь?
  Иеронимус никак не думал. Он молча принялся подбирать с пола пачки печенья и аккуратно раскладывать на полке.
  Они купили для мамы Брейгеля ящик пива Перрере «Особое — Экстра». Собрали по карманам деньги и вручили мистеру О’Луни пучок мятых банкнот. На драном антикварном диване возле плексигласового окна храпели двое бездомных, старичок и старушка. У обоих были такие лица, словно во сне к ним вернулась молодость, но молодость, полная тревог и лишений, ведущая к нынешней печальной действительности.


  На улице вечные сумерки, как всегда, озарялись неоновыми огнями. Над небоскребами кружили стаи больших белых птиц.
  Иеронимус на цыпочках пробрался к себе в комнату, надеясь увильнуть от встречи с отцом — тот все еще злился на него за возвращение в пять утра. Нужно было спешить. Иеронимус начал рыться в куче одежды, которую так и не удосужился убрать в шкаф или сунуть в корзину с бельем для стирки. Все мятое, грязное. «Почему я бросаю вещи на пол? Каждый раз обещаю себе аккуратно все развесить, и вот опять: рубашки, штаны, носки — все вперемешку… Бр-р! Хотел сегодня надеть эту рубашку, а на ней лежат носки, все провоняло насквозь…»
  Всегда одно и то же — задумываешься о том, как хранить одежду в приличном состоянии, только в те минуты, когда она срочно понадобится.
  Вдруг Иеронимус заметил что в дверях кто-то стоит и смотрит на него. Отец!
  Ринго пребывал в дурном настроении. Под карими глазами залегли тени. На работе всю неделю невесть что творилось, а вчерашняя история стала последней каплей. Он всю ночь метался по квартире, иногда укладывался на диван, сжавшись в комок, и кричал в подушку: «Полчетвертого утра, где мой сын, Пикси его подери!!!» Легче не становилось. Ни капельки.
  Когда Иеронимус наконец явился, Ринго не стал расспрашивать о подробностях — сам был слишком измотан. Раньше Иеронимусу нечего было скрывать, разве что свои походы к О’Луни, да и о том он не врал, просто речь об этом не заходила. Поэтому даже самая маленькая ложь отцу тяжело давила на сердце. Иеронимусу было жаль отца, хоть он сам не понимал отчего. Вроде тот и не старый, но разочарованные морщинки на лбу ясно говорят: что-то хорошее в жизни обошло его стороной. Такому человеку трудно говорить неправду, особенно если это твой родной папа.
  — Так где тебя вчера феи носили?
  — Пап, я же сказал: нас возили на экскурсию в Зону первого ЛЭМа. Мы с друзьями удрали и пошли гулять. Я понимаю, не надо было так делать. Я заблудился и опоздал на автотрансп, а в метро поезд тащится не знаю сколько. Хочешь — проверь, на транспортном канале всегда вывешивают список аварий за прошедшую ночь. Могу даже билеты из парка аттракционов показать.
  — Парк аттракционов?
  — Ага, в Зоне первого ЛЭМа парк аттракционов есть.
  — Так ты сбежал с экскурсии, чтобы кататься на карусельке, и из-за этого опоздал на автотрансп? Ты что, больной? Ты хоть представляешь, какая даль эта самая Зона?
  — Теперь представляю.
  — Не остри!
  — Я серьезно, ну прости. Я просто сказал, что после вчерашнего очень хорошо представляю, какая это даль.
  — Иеронимус, не в том же дело! Я сержусь оттого, что ты так рисковал из-за ерунды. Сесть в метро в три часа ночи, приехать в пять…
  — Я в метро сел около двенадцати. Если бы не авария, за полтора часа доехал бы. Я не виноват, что поезд сломался или что у них там случилось.
  Ринго чуть повысил голос:
  — Нет, это именно ты виноват! Каким надо быть остолопом, чтобы среди ночи ехать на поезде через все Море Спокойствия? Додумался, нечего сказать! Всем известно, что поезда метро еле ходят! Обязательно надо было полуночи дождаться? Домой позвонить не мог, сказать, где ты находишься?
  — Прости…
  — Как будто не понимаешь, что в метро опасно! Ты знаешь, что случилось на днях? Парочку ночью убили! Мужчину — за то, что он был стопроцентный…
  — Знаю, пап.
  — А знаешь что еще? В школе понятия не имеют, что ты был на экскурсии! Я им звонил вчера в шесть.
  — Ты звонил в школу?
  — Да. Ты забыл, что к нам дядя Рено собирался прийти? А тебя нет и нет, я и позвонил. В школе мне ответили, что твой класс в полном составе прогулял экскурсию. А ты как в воду канул!
  — Прости, пап! Не знаю, почему они так сказали. Да, у нас в классе многие решили прогулять — наверное, учитель отчитался, что никто не пришел. У нас опять временный учитель, на замену. А я поехал. Брейгель и Клеллен тоже не стали прогуливать.
  — Клеллен… Кажется, она живет в Телстар-Тауэрс?
  — Угу.
  При звуке имени Клеллен Ринго отвлекся. Девчонка, конечно, с большими странностями, но ведь красавица, охренеть можно. Думая о ней, он каждый раз чувствовал себя похотливым старикашкой. Ринго с трудом прогнал навязчивые мысли. Надо же, сын общается с Клеллен — это и восхищало, и тревожило.
  Зазвонил болтофон. Ринго ушел разговаривать в гостиную. Иеронимус осторожно прокрался следом — ему хотелось узнать, кто звонит. То, что в школе решили, будто бы его класс не участвовал в экскурсии, оказалось для Иеронимуса большой удачей, потому что звонил не кто иной, как лейтенант Догуманхед Шмет из полицейского управления.
  Иеронимус его не забыл. И у отца, и у сына мороз по коже продрал при виде воскового нечеловеческого лица на экране.
  — Алло! Алло!  — сказал полицейский.  — Извините, мне нужен мистер Ринго Рексафин. Это вы, сэр?
  — Да,  — ответил Ринго как мог спокойнее.  — Чем могу помочь?
  — Добрый день, сэр. Я — лейтенант Догуманхед Шмет, полицейское управление Моря Спокойствия. Мы проводим рутинную проверку носителей ЛОС в возрасте от пятнадцати до двадцати лет, мужского пола. Можно вам задать несколько вопросов?
  — Конечно,  — ответил Ринго.  — Мне скрывать нечего.
  — Спасибо, сэр. Я ценю вашу добрую волю. Прежде всего я хотел бы уточнить: вы как отец ребенка-носителя ЛОС, вероятно, знакомы с Постановлением о карантине за номером шестьдесят семь?
  — Да, знаком.
  — Хорошо. Должен вам напомнить, что это очень серьезное постановление, направленное на защиту всех лунных жителей, и мой долг сотрудника правоохранительных органов — всеми силами обеспечивать соблюдение данного закона. Имейте в виду, закон касается не только непосредственных носителей ЛОС, но и тех, кто пытается их выгораживать. Вы понимаете, сэр, о чем я говорю?
  — Инспектор, я уже сказал: мне скрывать нечего.
  — Благодарю вас. Повторюсь, полицейское управление ценит ваше сотрудничество, которое являет собой пример высокой гражданской сознательности…
  Ринго тихо бесился: как смеет этот тип читать ему мораль на тему высокой гражданской сознательности? К тому же безумно раздражал нудный, монотонно журчащий голос, как будто читают по бумажке. В сущности, так оно и было. Догуманхед Шмет с утра обзванивал родителей, чьи сыновья хотя бы приблизительно подходили под описание стопроцентно лунного мальчика из парка аттракционов. Девочку с Земли оставили пока под арестом, но после той сцены на орбите лейтенант не мог, не хотел продолжать допрос. Бесконечная печаль в ее взгляде взяла его за душу. Он не станет больше ее мучить… В результате все нити оборвались, приходилось искать подозреваемых напрямую, без всяких тонкостей.
  — Всего пару вопросов, мистер Рексафин, и я вас оставлю в покое. У вас ведь есть сын по имени Иеронимус?
  — Верно.
  — Забавная вещь! Вы, возможно, и не знаете, а мы с вашим сыном знакомы. Два года назад встречались.
  — Да, я помню.
  — Как звали того мальчика — Лестер, что ли?
  — Я позабыл, как звали мальчика, погибшего от передозировки наркотика.
  — Да-да, от передозировки. По крайней мере, такова была официальная версия, правильно?
  — Вы из-за этого сейчас звоните? Я думал, то дело закрыли два года назад.
  — Ну конечно, сэр, то дело давно закрыто. Мертвее мертвого, как и тот несчастный мальчишка. Помню, на его лице застыло выражение невыразимого ужаса… Н-да, дело отправили на полку. Разумеется, мальчик скончался от передозировки, и его смерть ни в коей мере не связана с тем, что ваш сын показал ему свои глаза чудовищного, непереносимого цвета, которого, впрочем, согласно закону, вообще не существует.
  Ринго никак не реагировал на упорные намеки лейтенанта Шмета. Он молча ждал, когда сыщик наконец задаст свой вопрос и отвалит. Правда, его не на шутку тревожило, что полицейский позвонил именно в тот день, когда Иеронимус явился домой под утро. Ринго слушал с каменным лицом.
  — Итак, мистер Рексафин, к делу! Обычная рутинная проверка. Скажите, пожалуйста, где был ваш сын вчера, между восемью часами вечера и полуночью?
  — Он был здесь, дома,  — не задумываясь, солгал Ринго.  — Со мной и с матерью.
  — Да что вы говорите? Видите ли, я звонил к нему в школу, там сказали, что вчера для детей проводилась экскурсия в Зону первого ЛЭМа. Ваш сын, случайно, не был там с классом?
  — Нет, не был. Действительно, у них намечалась экскурсия, но с утра многие одноклассники моего сына прогуляли занятия, и в наказание экскурсию для них отменили. Из-за нескольких лоботрясов целый класс лишился интересной поездки! Надо сказать, в этом классе лоботрясов хватает…
  — Да,  — согласился лейтенант Шмет.  — Я помню.
  — Можете позвонить в школу и проверить. Вам подтвердят, что в классе для дебилов экскурсию отменили.
  — В классе для дебилов? Это официальное название?
  — Нет, но все так говорят.
  — Ах вот как! И ведь действительно дебилы, все до единого. Знаете, раз вы за него ручаетесь, я думаю, нет необходимости снова звонить в школу. У меня тут в списке еще прорва имен. Мы просто разыскиваем одного мальчика, носителя ЛОС, который нарушил Постановление о карантине за номером шестьдесят семь — показал свои глаза девочке-туристке с Земли. Девочка чуть не погибла. Что тут скажешь… Возможно, вы захотите сами расспросить сына. Вдруг его приятели что-нибудь видели во время экскурсии. Как говорится, мир тесен, а Луна еще теснее. Если что-нибудь узнаете, пусть даже это вам покажется несущественным, перезвоните, пожалуйста, мне по этому номеру. Большое спасибо за помощь, мистер Рексафин.


  Иеронимус действовал молниеносно. Он метнулся к себе в комнату, схватил единственное, что еще не валялось в куче на полу: темно-синий бархатный костюм, розовую рубашку, которую он никогда не носил, один черный носок и один белый. Соображать приходилось быстро, потому что разговор по болтофону подходил к концу. Папа замечательно разыграл удивление перед инспектором, но, если Иеронимус не уберется из квартиры — а лучше бы и успеть спуститься на лифте, пока отец не повесит трубку,  — больше его на улицу не выпустят, и тогда прощай единственная возможность еще раз увидеть Окна Падают На Воробьев. А ему обязательно нужно с ней встретиться, и никакие звонки из полиции его не остановят. Он старался не думать о том, что все это на самом деле значит: меньше суток прошло, а им уже звонит сам лейтенант Шмет, ни больше ни меньше. Значит, поздно — его ищут. Иеронимус не хотел об этом думать. Он хотел, как нормальный мальчишка, бояться, что его не отпустят на свидание, вместо того чтобы, как ненормальный мальчишка, бояться, что его посадят в тюрьму. Одной рукой подхватив с пола ботинки, Иеронимус кинулся к выходу.
Лифт стоял на площадке, гостеприимно раззявив двери. Иеронимус влетел в него стрелой, и двери закрылись как раз в тот миг, когда Ринго выкрикнул его имя. В этом крике звучала вся ярость и боль, какую может испытывать отец, узнав, что его ребенок вляпался в очень и очень серьезную историю.
  Лифт пошел вниз. Иеронимус плюхнулся на коврик и торопливо натянул ботинки.
  Через вестибюль он промчался на максимальной скорости. Навстречу попался один из тех старикашек, которых Брейгель выбросил из магазина, с опухшим лицом в сплошных синяках. Он узнал Иеронимуса и, сплюнув зуб, хрипло заорал:
  — Скажи своему дружку — он покойник! Он труп, ясно?
  Иеронимусу некогда было с ним разговаривать. Он помчался дальше, оставив за спиной дряхлого бандюгана. Круто свернув налево, проскочил мимо забегаловки О’Луни, перепрыгивая через бетонные скамейки и наполненные мусором вазоны, в которых теоретически должны были расти деревья. Башня Эйлера осталась позади. Впереди маячила башня Жуг.
  Иеронимус еще прибавил скорости. Позже он все расскажет отцу, только сперва ему необходимо повидать земную девочку, хоть для этого и нужно вернуться на место преступления. Если они встретятся, это будет доказательством, что способность видеть четвертый основной цвет не так уж много и значит. С помощью этого цвета нельзя предвидеть будущее. А значит, он почти нормальный.
  Иеронимус бежал. Бетонированные площади и загаженные улицы были безлюдны. Небо над головой отливало красным. Сверху на стопроцентно лунного мальчишку смотрела Земля. Вдали мигали неизбежные неоновые огни. У подножия башни Жуг стоял возле материнской машины Брейгель в дурацком цилиндре из крокодиловой кожи. Рядом зависла в воздухе колибри, словно шляпа была гигантским цветком. Рослый дебил улыбался бегущему сломя голову очкарику в синем бархатном костюме и разноцветных носках.



  Глава 10

  Машина Брейгеля оказалась марки «пейсер». Иеронимуса это встревожило.
  — «Пейсер»?  — спросил он, с трудом переводя дух.
  — Угу. А что? Чем тебе «пейсер» не угодил?
  — Ты повезешь нас за двести километров, в Зону первого ЛЭМа, на «пейсере»?
  — Ну да, не вижу проблемы.
  «Пейсеры» славились своей ненадежностью — они постоянно ломались. А у Брейгеля машина была еще и старая, стандартной конструкции: шар, укрепленный по принципу гироскопа внутри пятиметрового колеса с резиновой шиной. Брейгелев «пейсер» был темно-бордовый, с большими окнами и облезлый, как вчерашнее колесо обозрения. Внутри могли поместиться четыре человека — двое впереди, двое сзади. Иеронимус подозрительно уставился на древнюю нелепую колымагу, к тому же еще и покрытую слоем жирной грязи. Провел рукой по стеклу — на пальцах осталась липкая серая субстанция.
  — Когда ты в прошлый раз ездил на автомойку?
  — Ась?  — отозвался Брейгель.
  — В жизни не видел такой грязищи!
  Брейгель притворился, будто не слышал. Он гордо ткнул пальцем в свой неописуемо дурацкий галстук с изображением знаменитой картины: обнаженные люди на земном пляже играют в волейбол.
  — Как ты думаешь, Слинни понравится?
  — Я думаю, что об этом тебе надо беспокоиться в последнюю очередь. Более насущный вопрос — состояние твоей машины. По-твоему, она доедет до Зоны первого ЛЭМа?
  — Я этот галстук отхватил в «Воксбое».
  Поняв, что осмысленного ответа не добиться, Иеронимус переменил тему.
  — Я думал, у твоей мамы «вингберд» или, по крайней мере, «лансер»…
  — Да что ты ноешь?  — вздохнул Брейгель, залезая в машину.
  Внутри картина была еще более удручающая.
  Забравшись на переднее сиденье, Иеронимус немедленно ощутил под ногой перекатывающиеся пивные бутылки. Сзади скопилась целая коллекция мятых целлофановых пакетов из-под чипсов, крекеров и тому подобной ерунды. Обивка сидений зияла дырами в самых неподходящих местах. В спертом воздухе воняло застарелой грязью.
  Мотор простуженно зачихал и заперхал. Машина скакнула вперед, угрожающе раскачиваясь из стороны в сторону. Квартал Пеликанхоппер, где жила Слинни, располагался неподалеку, сразу за Сан-Кинг-Тауэрс, но за время короткой поездки Иеронимус понял, что просить Брейгеля отвезти его в Зону первого ЛЭМа — не просто глупость, а явное самоубийство. Слинни в этой развалюхе и десяти минут не высидит, если колымага раньше не развалится.
  — Слушай, Брейгель, мне нужно тебе сказать кое-что важное…
  — Да?  — отозвался Брейгель.
  Он сидел, вцепившись в руль и не отрывая глаз от дороги, как будто только вчера получил права.
  — Машина у тебя совершенно хреновая.
  — Ты считаешь? А почему?
  — Почему?! Ладно, забудем на минутку грязищу — я, наверное, руки до конца жизни не отмою, и бутылки по полу катаются, и обертки от конфет, и вообще от мусора не продохнуть.
  — И что?
  — По-твоему, девчонки уровня Слинни не обращают внимания на такие вещи? Не машина, а позорище! Ты чем думал вообще?
  Брейгель не ответил. У него на лбу блестели капельки пота, словно он внезапно разнервничался.
  — Слышишь, что я тебе говорю?
  — А?
  — Я говорю, не машина, а помойка! Девчонкам не нравится, когда в машине мусор до потолка. Давай остановимся и хоть часть этого спама выкинем.
  — Ну что ты разоряешься? Эта машина — классика автомобилестроения. Мамин бывший говорил, что «пейсер» — сильно недооцененная классика.
  — Пусть классика, я же не о том. Грязища и вонища, как будто твоя мама со своим дружком здесь выпивали и закусывали, а убрать за собой забыли.
  — Да ладно! Слинни — нормальная девчонка, она не станет придираться.
  — Станет, еще как. Ты ее не знаешь, а я знаю.
  — Думаешь?
  — Точно.
  — А, все равно поздняк метаться.
  Они свернули за угол и подъехали к Пеликанхопперу — самому высококлассному жилому дому в Сан-Кинг-Тауэрс. Брейгель поставил машину недалеко от входа.
  — Ты все-таки подумай,  — обронил Иеронимус.  — А то Слинни встречается с Питом.
  — И что?
  — У Пита «Проконг-девяносто».
  — Правда, что ли?
  — Ага. Забыл, он вчера нам рассказывал? Машине три года, но она у него как новенькая. Говорит, Слинни очень нравится кататься при свете Земли…
  — Ух ты, «Проконг-девяносто»…
  — Да. А ты собрался ее везти на дряхлом «пейсере», который по виду, по запаху и на ощупь ничем не отличается от общественного туалета в забегаловке О’Луни.


  Мама Слинни открыла дверь, озабоченно хмурясь. Зрелище было непривычное, обычно она держалась бодро и жизнерадостно. Мама Слинни была удивительно похожа на дочь — естественно, без очков и синих волос. В глубине квартиры отец Слинни раздраженно говорил с кем-то по болтофону. Это тоже было необычно. Мама Слинни явно была в нерешительности: впустить мальчишек в дом, где им будет слышно все происходящее, или, забыв о вежливости, оставить их ждать на лестнице — а это сложно, ведь они с Иеронимусом уже много лет знакомы.
  — Раскар, не дури! Какая разница, что ты там раскопал? Говорю тебе, не нарывайся! Вы с твоими друзьями-радикалами все равно ничего не измените. Совсем с ума сошел? Ты соображаешь, на что вы замахнулись? Вы хотя бы представляете, что с вами сделают, если узнают? Хочешь всю свою жизнь под откос пустить? А она ведь только начинается! Столько лет в юридической школе! Поймают — сядешь, и тогда уже ничем не поможешь ни сестре, ни другим — таким, как она!
  Маму Слинни заметно трясло. Явно не в состоянии думать о посторонних вещах во время семейной драмы, она отступила, давая пройти Иеронимусу с Брейгелем. Разговор в глубине квартиры немедленно оборвался.
  Мама Слинни фальшиво улыбнулась Иеронимусу. Ее улыбка несколько увяла при виде Брейгеля — тот ввалился в прихожую, безуспешно стараясь казаться незаметным.
  — Я мама Слинни. Меня зовут Дерторфи.
  Она протянула руку, которую Брейгель не решился пожать. От волнения он мог только глупо улыбаться и в конце концов еле слышно промямлил:
  — Здрасте, я Брейгель.
  — Миссис Мемлинг, у вас все в порядке?  — спросил Иеронимус.
  — О да, Иеронимус, все просто чудесно! Ты, наверное, помнишь Раскара, брата Слинни? Мы с отцом за него немного тревожимся. Подростковый бунт обошел его стороной, и вот теперь, став юристом, он решил наверстать упущенное.
  Иеронимус кивнул, догадываясь, что на самом деле все намного сложнее. Особенно зацепили слова о том, чтобы помочь таким, как Слинни. Это, разумеется, могло означать только одно.
  Из окон просторной гостиной открывался потрясающий вид на Море Спокойствия, раскинувшееся внизу во всем своем урбанистическом великолепии. Вдали, над самым горизонтом, кружили стаи белых колибри. Дерторфи, спеша переменить тему, принялась рассказывать Иеронимусу, что слышала о его прекрасном докладе, посвященном «Шальному древоволку». Брейгель непринужденно плюхнулся на диван и без приглашения запустил руку в вазу с чипсами. Мама Слинни поглядывала на него весьма неодобрительно.
  Пришли Джефкен, папа Слинни, и ее младший брат Нед. Джефкен все еще сердился, но явно был рад, что гости отвлекли его от неприятного разговора. Отец и сын поздоровались с Иеронимусом и вопросительно посмотрели на Брейгеля, за полминуты успевшего умять половину чипсов. Джефкен хмурился, разглядывая незнакомого подростка, который словно и не замечал хозяев дома. Брейгель зачерпнул еще горсть чипсов и бодро запихал их в рот.
  «Позорище»,  — подумал Иеронимус, глядя на друга с немалой досадой. Он понимал, что здоровяк уже считает Слинни своей подружкой — видно по тому, как тот нахально развалился на диване и жует чипсы, не закрывая рта.
  Вошла Слинни, увидела Брейгеля, развернулась и вышла.
  — Эй!  — сказал Нед.  — А я тебя знаю! Видел в школе.
  Брейгель, не переставая жевать, уставился на младшего братишку Слинни.
  — Ну да, ты тусуешься с разными хулиганами рядом со школой, возле Вулбертовской стены.
  Брейгель прожевал, проглотил и оглянулся на маму Слинни.
  — Можно мне еще чипсов? Классные они у вас.
  И громко рыгнул.
  Через минуту Брейгель остался в гостиной один. Семья ретировалась на кухню, где уже сидела Слинни. Иеронимуса принялись расспрашивать, что за странного незнакомца он привел.
  — Кто этот мальчик?  — спросила Дерторфи.  — Такой невоспитанный! Даже шапку не снял… Если этот предмет можно назвать шапкой.
  — Он дебил!  — засмеялся Нед.  — Учится в классе для умственно отсталых.
  — Да неужели?  — ужаснулась Дерторфи.  — Иеронимус, разве ты общаешься с дебилами?
  Тут наконец заговорила Слинни.
  — Этот мальчик — друг Иеронимуса. Они подружились, потому что Иеронимус учится в коррекционном классе по математике и физике.
  В наступившей тишине было слышно, как Брейгель хрустит чипсами в гостиной.
  Дерторфи изумленно поморщилась. Впервые в ее словах, обращенных к Иеронимусу, прозвучала легчайшая нотка презрения.
  — Не верю! Иеронимус, правда ведь, Слинни пошутила…
  Иеронимус всеми силами старался сохранить равнодушное выражение лица.
  — Вы разве не знали? Слинни вам не рассказывала, что я половину уроков провожу в коррекционном классе?
  Нед расхохотался:
  — Деби-ил! Слинни дружит с дебилами!!!
  — Нед, выйди за дверь!  — оборвала его Дерторфи.
  — Иеронимус!  — вмешался Джефкен.  — Ты никогда об этом не говорил! Почему ты скрыл от нас такой важный факт?
  Иеронимус начал беситься. Они с родителями Слинни много лет знакомы, почему же на него вдруг смотрят, как на постороннего?
  — Видите ли, Джефкен, я не понимаю, в чем проблема. Мне плохо даются математика и естественные науки. В коррекционном классе я справляюсь с программой, а в обычном получал бы одни двойки и отставал от других на два года. Дело не в коррекционных классах, беда в том, что наше общество не решает проблемы малоимущих и неблагополучных семей, и в результате…
  — Но они ведь преступники!  — перебила Дерторфи.  — Ученики из коррекционных классов — отъявленные хулиганы, это всем известно! Как ты с ними уживаешься? Ты их не боишься?
  — Вообще-то,  — ледяным тоном ответил Иеронимус,  — это они меня боятся…
  — Возмутительно!  — рявкнул Джефкен.  — Блестящий ученик, звезда класса для одаренных, лучший по истории, философии и литературе вынужден учиться среди отребья! И твой отец это допустил?
  — От папы тут ничего не зависит.
  — А мама? Или твои родители в разводе? Не переехать ли тебе к маме — может быть, в том районе, где она живет, школьные правила не так строги…
  — Дело в том, что мама живет с нами. Со мной и с папой.
  Слинни даже зажмурилась от отцовской бестактности.
  — Мама живет с вами? Я ее ни разу не видел. На родительские собрания всегда приходит твой папа. Все считают, что твои родители разведены. Мы раньше думали, что твоя мама умерла, но однажды Ринго что-то сказал о ней, и мы решили, что они в разводе.
  — Нет, мама живет дома. Просто она не совсем здорова.
  — Что с ней такое?
  Тут вмешалась Слинни, грозно глядя на отца.
  — Папа, хватит! Это не твое дело!
  В кухню, давясь от смеха, заглянул Нед.
  — Вы не поверите — дебил прикончил вторую миску чипсов, пошел в уборную и вытирает руки туалетной бумагой!
  — Фу!  — вздохнула Дерторфи.  — Слинни, будь добра, попроси своих друзей уйти.
  — Да, мама. Мы уже уходим.
  Родители потрясенно воззрились на дочь.
  — Ты же не собираешься куда-то идти с этим хулиганьем?  — заорал Джефкен.
  — Папа! Мы с Иеронимусом дружим с третьего класса! Он сто раз был у нас дома, он всегда тебе нравился! Как ты можешь ни с того ни с сего называть его хулиганьем? Ты же его прекрасно знаешь!
  — Оказывается, не так уж хорошо я его знаю!  — рявкнул папа в ответ.  — Он учится в коррекционном классе по нескольким предметам! Почему нам об этом ничего не известно? Еще и приводит к нам домой каких-то подозрительных, не вполне нормальных типов!
  Нед все еще хихикал, стоя на пороге кухни.
  — Эй, Слинни!  — поддразнил он сестру.  — Вот, значит, с кем у тебя сегодня свидание? Ты встречаешься со здоровенным недоумком, который стрескал все наши чипсы и вместо салфеток утирается туалетной бумагой?
  Дерторфи поспешила уладить дело.
  — Слинни, тебе не пора собираться? Скоро приедет Пит…
  Иеронимус не сумел сдержать улыбку, расплывающуюся от уха до уха. Стоило пережить унизительный разговор, чтобы увидеть пристыженное выражение на лице Слинни.
  — Нет, мама, Пит сегодня не придет. Он звонил примерно час назад.
  — Пит? Твой новый мальчик? Вы же договорились встретиться сегодня…
  — Нет, мама, Пит отменил встречу. Сказал, что не сможет прийти.
  Иеронимус улыбнулся шире.
  — Пит — славный мальчик,  — промолвила Дерторфи.  — Надеюсь, у него не случилось ничего серьезного.
  Иеронимус прилагал титанические усилия, чтобы не расхохотаться в голос.
  — Да, Слинни. Я уверен, то, чем занят сегодня Пит, не так уж серьезно. Хотя, в принципе, может стать и серьезным…
  — Иеронимус! Не начинай!
  В дверях раздался новый голос:
  — Вы о Пите?
  Брейгель говорил уже не так скованно, хотя пока и не на полной громкости. Он продолжил, широко и радостно улыбаясь и не подозревая, какую совершает бестактность:
  — Я знаю, чем Пит занят! Он встречается с Клеллен!
  — Клеллен?  — оживился Нед.  — Эта такая горячая цыпочка, она еще всегда так странно одевается и учится в классе для деб… то есть в одном классе с тобой?
  — Ага! Она его пригласила в свой любимый мотель. Ух, они там покувыркаются от души, привалило счастье этому лопуху Питу, она его раскрутит на центрифуге до огненных мурашек!
  Последнюю часть его реплики никто толком не понял, но суть была ясна: Пит променял Слинни на притчу во языцех по имени Клеллен. Возмущению родителей не было предела, а их недовольство Иеронимусом и Брейгелем как-то само собой забылось. Узнав, что приятели собираются сводить Слинни на концерт «Джинджер-канкан», папа окончательно сменил гнев на милость — он слышал, что это первоклассная группа. Впрочем, не так существенно, куда они собирались; Джефкена и Дерторфи сразило наповал известие о том, что приличный мальчик, спортсмен и красавец, уже несколько недель встречавшийся с их дочерью, на поверку оказался настоящим демоном.
  «Клеллен!  — думала мама Слинни.  — Всем известная шлюшка из класса для дебилов! Он пренебрег нашей чудесной девочкой ради встречи с этой безвкусной дешевкой?!»
  В расстройстве из-за предательства Пита родители едва заметили, что их дочь ушла со здоровенным дебилом и его приятелем полудебилом, не попрощавшись и даже не закрыв за собой дверь. Лязг закрывающихся дверей лифта разнесся по всей квартире.
  Нед сидел на диване в глубокой задумчивости. Вот бы и его хоть разик девчонка вроде Клеллен пригласила в сомнительный мотель!
  «Везет же некоторым»,  — думал он с завистью, глядя, как за окном огромные мега-крейсеры один за другим взмывают в темно-красное небо.


  Пока лифт медленно полз вниз, Иеронимус наконец-то познакомил своих приятелей друг с другом. Получилось неловко. Брейгель потел, как свинья на сковородке, а Слинни демонстрировала полную незаинтересованность.
  — Слинни, это Брейгель,  — официальным тоном представил друга Иеронимус.  — Брейгель, это Слинни.
  Высокие договаривающиеся стороны обменялись рукопожатием. Слинни сказала, словно с другого конца Галактики:
  — Очень приятно.
  Брейгель что-то невнятно буркнул.
  «Замечательно!  — думал Иеронимус.  — Вечер начинается просто блестяще…»
  Брейгель до самого первого этажа хранил зловещее молчание.
  Слинни была одета сплошь в черный бархат, за исключением чулок — синих, в цвет волос. На ногах черные замшевые сапожки, поверх всего — черное бархатное пончо. Оба ее спутника считали, что выглядит она, как всегда, совершенно потрясающе.
  Иеронимус улыбнулся и произнес, обращаясь к Слинни:
  — Этот лифт всегда ползет еле-еле!
  Слинни даже бровью не повела.
  Иеронимус покосился на Брейгеля. Тот стоял столбом и только ворочал глазами, переводя взгляд со Слинни на Иеронимуса и обратно, как будто наблюдал за игрой в теннис.
  Немного погодя Брейгель в свою очередь попытался разрядить обстановку.
  — Э-э, Слинни… Как ты относишься к «пейсерам»?
  — Что?  — ответила она рассеянно, почти грубо.
  — Ну, знаешь, «пейсеры».
  — Нет, Брейгель, я не знаю, о чем ты говоришь.
  — А-а…  — сказал Брейгель и трусливо замолчал.
  Наступила мучительная пауза, потом Иеронимус высказал свежую мысль:
  — Не волнуйся, Слинни, Брейгель всегда нервничает в лифте. А когда сядет в свой «пейсер», сразу оживет и с шутками и прибаутками домчит нас в «Собачий питомник»…
  — Да,  — прибавил Брейгель сипло и с запинкой.  — «Пейсер». Хорошая машина. Вот увидишь.
  Три-четыре долгих секунды Слинни молчала, рассматривая Иеронимуса с выражением крайнего недовольства.
  — Когда мы должны встретиться с твоей земной подружкой?
  — В восемь. В парке аттракционов, у колеса обозрения. В Зоне первого ЛЭМа.
  Слинни посмотрела на часы и громко вздохнула.
  — Времени совсем немного осталось… Ты! Твоя машина быстрая хоть?
  — М-м-мой «пейсер»?  — придушенно переспросил Брейгель.
  — Да. Твой «пейсер».
  — Ну-у… Это хорошая машина.
  — Я не спрашиваю, хорошая или плохая. Я спрашиваю — быстрая она?
  — Да… «Пейсер» развивает хорошую скорость.
  — А по бездорожью пройдет?
  — Не знаю… Наверное.
  Лифт наконец достиг первого этажа. Выходя на улицу, Брейгель снова попытался поддержать беседу, спросив ни к селу ни к городу:
  — Э-э, Слинни, а тебе нравится «Джинджер-канкан»?
  Слинни продолжала говорить, обращаясь исключительно к Иеронимусу, как будто не слышала вопроса.
  — Я знаю короткую дорогу. Нужно пересечь пустынный участок Моря Спокойствия, иначе не успеем к сроку.
  — Думаешь, опоздаем?
  — Сейчас вечер субботы. Представляешь, какие пробки на шоссе?
  — А ты знаешь, как можно срезать?
  — Угу. Получится быстрее, только ехать надо напрямик, без дороги. Надеюсь, машина у твоего друга в хорошем состоянии…
  Тут Слинни прикусила язык: перед ними предстало упомянутое транспортное средство.
  «Пейсер».
  — Иисус-Пикси…  — прошептала Слинни.
  Хоть они и опаздывали, Слинни наотрез отказалась садиться в машину, пока мальчишки не выгребут хотя бы половину мусора — главным образом, пустые бутылки, жестянки и пакеты из-под еды. К счастью, в бардачке нашлась пара пустых полиэтиленовых пакетов, это облегчило задачу.
  Слинни не скрывала своего отвращения. Машина была очень старая. Шар, подвешенный внутри колеса пятиметровой высоты, с резиновым ободом — стандартная конструкция, внешне и Питов «Проконг-90» выглядел точно так же, но Пит свою машину содержал в чистоте и полном порядке. В такой автомобиль и сесть приятно, не то что это уродство. Только подумать, Пит сейчас с Клеллен! В эту самую минуту! Пит не слишком нравился Слинни — попробуй он пригласить ее в мотель, мигом схлопотал бы по физиономии, но ведь обидно! Конечно, высиживать «Крушение трапезоидов» не слишком увлекательно, и все-таки неприятно, когда тебе врут, отменяют свидание, и ради кого? Ради Клеллен, этой… дебилки с привихом! А она, Слинни, осталась с двумя недотепами, причем один из них, друг с третьего класса, всегда ей втайне нравился, а второй — странный тип из класса для дебилов. И машина у него дряхлая, да еще и вся забита мусором. А сам он почему-то вообразил своим дебильным умишком, будто у них свидание!
  В машине стекла вульгарно огромных окон исчерчены тонюсенькими трещинками. Бордовая краска облупилась и отваливается кусками. Дверцы помяты. Одна фара светит слабее другой. Пятна ржавчины. Выхлопная труба повисла под совершенно неправильным углом. На задней стенке шара дурацкие наклейки с рекламой каких-то баров и достопримечательностей. Огромная резиновая шина практически лысая. И вот на этой развалине они намерены ехать?
  Брейгель с Иеронимусом напихали в пакеты сколько влезло бутылок и банок из-под пива и вышвырнули за дверь. Пакеты шлепнулись на тротуар, зазвенело разбитое стекло.
  — Слинни, давай сюда!  — крикнул из машины Иеронимус.  — Опаздываем!
  Слинни решительно уселась на обочине.
  — Да, Слинни!  — позвал и Брейгель, усиленно притворяясь, будто ничуть не стесняется.  — Отправляться пора!
  — Мальчишки, что же вы делаете? Так и уедете, а эта дрянь пусть валяется на дороге? До мусорного ящика донести никак нельзя?
  Брейгель повернул ключ в замке зажигания. Хилый мотор натужно закашлялся, почти заглушив ответ Иеронимуса.
  — Поехали, Слинни! А то девочка с Земли решит, что мы не придем!
  Слинни встала, подобрала пакеты и решительно зашагала к мусорному контейнеру. «Пейсер» медленно катился за ней. Слинни с трудом затолкала мусор в переполненный контейнер, вместимостью в полсотни таких пакетов. Несколько чумазых колибри вспорхнули над контейнером и зависли, выжидая, пока она уйдет. Из пакета посыпались бутылки, одна разбилась. Запахло прокисшим пивом. Слинни, морщась, вернулась к машине и забралась на пассажирское сиденье рядом с Брейгелем. Иеронимус остался сзади. После того как часть мусора выбросили, здесь стало попросторнее.
  Брейгель оказался настолько же внимательным водителем, насколько в обычной жизни был разгильдяем. Он вел машину так осторожно, что становилось даже скучновато. «Пейсер», виляя из стороны в сторону, продвигался через путаницу туннелей. Брейгель не отрывал глаз от дороги.
  — Эй!  — окликнул Иеронимус.  — Брейгель, у тебя точно есть права?
  Брейгель не услышал вопроса, целиком сосредоточившись на вождении.
  — Гм, значит, так…  — бормотал он себе под нос.  — После третьего светофора свернуть налево, по бульвару Королевы Марии на север три километра, поворот номер сорок три, а там выезд на шоссе шестнадцать-шестьдесят один и дальше прямо до Зоны первого ЛЭМа…
  Сленни сердито сверкнула глазами.
  — Ау!  — Она даже не могла заставить себя произнести его имя.  — Ты что, не слышишь? Иеронимус спросил, есть ли у тебя водительские права.
  Брейгель смотрел прямо перед собой, вцепившись в руль потными руками.
  — Есть, есть, не волнуйся. Просто не хочу, чтобы полицейсы ко мне цеплялись.
  — Если права есть, почему ты боишься полиции?  — удивилась Слинни.  — Разве тебя разыскивают?
  — Нет. Если б разыскивали, загребли бы прямо в школе, и все дела.
  — Тогда в чем дело? Почему ты едешь, как старая бабка?
  — Я еду, как старая бабка?!
  Иеронимусу жутко надоело слушать, как Слинни препирается с Брейгелем. Брейгель и так вел машину из рук вон плохо, а когда его отвлекали, он еще сбрасывал скорость. Вечер только начинается, а уже от тоски не знаешь куда деваться!
  На бульваре Королевы Марии машин было невпроворот. «Пейсер» застревал на каждом светофоре. Субботний вечер, жители Моря Спокойствия оживились, прямо-таки всеобщее веселье: автомобили гудят, неоновые огни сверкают, на тротуарах теснятся пешеходы.
  — Чтоб их всех феи забрали!  — буркнул Иеронимус.  — В жизни не видел таких толп на бульваре. Сегодня праздник какой-нибудь, что ли, а я и не знал?
  Слинни сердито обернулась. Она была такая красивая… Синие волосы, фиолетовые линзы, высокие скулы… И это пончо…
  «Я люблю тебя,  — сказал он мысленно.  — Люблю, но почему-то еду встречаться с другой девчонкой. Ее я тоже люблю… Только я уверен, что ее там не будет, но ужасно хочется, чтобы была. Если она там — значит, наши глаза на самом деле не могут видеть будущее, и мы с тобой не такие уж ненормальные. А если она вернулась на Землю — значит, все правда, и тогда мне конец и тебе, Слинни, тоже. Рано или поздно нас арестуют и заставят водить корабли через всю Солнечную систему. Мы всю жизнь так и проживем песчинками, затерянными в космосе. Исход предрешен: нас поймают, засудят, разлучат, и все равно я не могу тебе сказать простую правду — как много ты для меня значишь. Только благодаря тебе я еще жив в этом кошмарном мире неона и защитных очков, ботанов и дебилов, отцов-неудачников и вечно плачущих матерей, в мире, где искусственные люди дышат искусственным воздухом, а запретная Земля смеется над нами с вышины, вся отравленная радиацией, дымом, грязью и безумием…»
  Слинни все еще смотрела на него с переднего сиденья. Движение на бульваре совсем остановилось. Прохожие по всей улице начали собираться группами. Громко загудела какая-то машина, тысячи разговоров сливались в единый ровный шум, почти заглушавший урчание мотора.
  «Что она смотрит?»
  — Значит, так,  — сказала Слинни.  — Эта девочка с Земли…
  — Я тебе рассказал, что произошло.
  — По болтофону нельзя нормально разговаривать. А в этой куче металлолома, которую твой друг зовет машиной, ты можешь все рассказать подробно — никто не услышит. Даже мой сегодняшний поклонник так трясется над дорогой, что ничего вокруг не замечает.
  Это была правда. Машина потихоньку ползла вперед, а Иеронимус, глядя в лицо Слинни над спинкой переднего сиденья, стал рассказывать о том кошмарном, волшебном вечере. И о поцелуе тоже.
  — Она тебе нравится?
  — Что значит — нравится?
  — Ну, в смысле — ты ее любишь?
  — Не знаю.
  — Ты не можешь не знать! Она попросила показать ей твои глаза — и ты показал.


  Как тихо она сидела… Неподвижно, словно каменная. Может быть, все женщины так себя ведут, когда им грустно? Ни разу не пошевелилась за все то время, что они простояли в пробке на бульваре Королевы Марии. Так и застыла вполоборота, будто на фотографии. Зачем она спрашивала? Их с Иеронимусом разделяли две пары фиолетовых линз. Любит ли он ту земную девочку — кажется, это волновало Слинни даже больше, чем совершенное им вчера преступление. Ей важно было знать. Ты ее любишь? Любишь?
  На самом деле Иеронимусу больше всего на свете сейчас хотелось вскочить, схватить Слинни за руку и убежать вместе с ней, бежать долго-долго, подальше от Брейгеля с его полудохлой машиной, от неона, от небоскребов и шоссе, убежать в луга, где никого нет и светит только грязно-бурая планета над головой, и там наконец-то сделать то, о чем они оба думают с той минуты, когда впервые встретились: снять очки и посмотреть друг на друга.
  — Девочку с Земли?
  — Кого же еще?
  — Да. Я люблю ее.
  Слинни еще секунды три смотрела на Иеронимуса, а потом медленно отвернулась. Прошла минута. Ему было трудно дышать. Зачем он ей сказал? Зачем? «Я сам не соображаю, что говорю».
  Зажегся зеленый свет, «пейсер» дернулся и свернул влево, на шоссе 16-61. Пробка осталась позади, и казалось, дальше предстоит спокойная поездка до самой Зоны первого ЛЭМа.
  Слинни опустила стекло со своей стороны. Ветер ворвался в окно и растрепал ее синие волосы. Пряди четко выделялись в свете фар встречных автомобилей. «Пейсер» прибавил скорость. Лунный пейзаж проносился мимо, сверкая неоном. Движение было довольно оживленное: впереди теснились тысячи машин, едущих в том же направлении. До самого горизонта раскинулись жилые кварталы, над ними в красном небе плыли сотни мега-крейсеров. Иеронимус уставился в затылок Слинни и чувствовал только, как ноет сердце.
  «Прости меня».
  Они миновали несколько громадных дорожных знаков, зеленых с ослепительно-белыми буквами. «Зона первого ЛЭМа — 200 км». Вдруг движение на шоссе снова замедлилось, тягуче, словно финальная нота на аккордеоне, а потом совсем остановилось.
  Через три мучительно долгих минуты машины снова двинулись, но еле-еле.
  — Слушай,  — деловито сказала Слинни, обращаясь исключительно к Брейгелю,  — так мы никуда не успеем.
  — Ага,  — ответил Брейгель.  — Ты вроде говорила, что знаешь короткую дорогу?
  — Да. Сверни у отметки девяносто четыре — это вон там, за теми тремя фургонами. Попадешь на узкую дорогу, она называется Шен-авеню. Надо ехать по ней, пока не увидим кратер с водой — это на самом деле ферма, там выращивают водоросли. После кратера поворачиваем направо и едем прямо на север по пересеченной местности. Примерно через час будет несколько озер — и мы на месте. Въедем в Зону первого ЛЭМа с обратной стороны. Иеронимус заберет девушку, и все вместе отправимся в «Собачий питомник» слушать «Джинджер-канкан».
  Брейгель молча кивнул.
  — Откуда ты знаешь этот путь?  — спросил Иеронимус.
  Она не оглянулась и не повысила голос, так что Иеронимусу пришлось напрячься, чтобы расслышать ответ.
  — Мне Пит показал. Дней десять назад мы ездили в Зону первого ЛЭМа, смотреть матч его любимой телебольной команды. Мы опаздывали, машин на шоссе было много, и он поехал напрямик.
  Впереди образовался небольшой просвет, и Брейгель, вывернув руль, свернул с основного шоссе.
  На Шен-авеню было абсолютно пусто.
  — Сомневаюсь, что этот драндулет поедет так же быстро, как «Проконг-девяносто»,  — тихонько пробормотал Иеронимус.
  — Не переживай,  — ответила Слинни с усталым вздохом.
  Ее явно не волновал предстоящий вечер.
  Дорога шла через мрачную пустынную местность, заваленную промышленными отходами. Приземистые серые корпуса бездействующих фабрик, дымовые трубы… Кирпичное здание вдалеке чем-то привлекло огромную тучу колибри — тысячи птиц влетали в единственное окно и вылетали через дверной проем, образуя нечто вроде слегка расплывчатого дракона, бесцветного, тускло-белесого. Промелькнул забор, изрисованный непонятными каракулями. В воздухе стоял странный запах. Между двумя разбитыми машинами какой-то человек что-то варил в железной бочке. Пляшущие языки пламени бросали оранжевые отсветы на полуразрушенные строения вокруг. Белый лось пил грязную воду из лужи. Зверь поднял голову и посмотрел вслед «пейсеру». На шее у него болтался колокольчик. Вслед машине долго еще неслось звяканье. Среди буйных сорняков виднелся ржавый остов автомобиля, с которого давно сняли все запчасти. Он не стоял вертикально, а завалился набок, став более похожим на классическое изображение Сатурна. Зацепившиеся за раму целлофановые пакеты трепетали на ветру.
  Вот проехали ферму с водорослями и свернули с дороги на открытое пространство.
  Пять минут спустя вокруг не осталось ни домов, ни шоссе, ни неоновых огней и уж конечно ни единой машины. Тишина и безлюдье, только мелкие камешки хрустят под резиновым колесом.
  Брейгель нажал на газ, и «пейсер» помчался вперед. Они были совсем одни на равнине, а впереди темнели силуэты далеких гор.



  Глава 11

  Иеронимус обхватил голову руками. Он был зол на весь свет, на друзей и на злую судьбу. Ему хотелось кричать. Конечно, он сам виноват — не надо было никого вмешивать в свои неприятности. Поехал бы один! Так нет, обязательно нужно тупо просить о помощи тупого дружбана, а тот за это потребовал совсем уже тупость, и в итоге Слинни тоже втравили в идиотскую затею. Тупо, тупо! Тупой замкнутый круг.
  Иеронимус врезал кулаком по сиденью. Обхватил себя руками и стиснул зубы. А толку? Пустая трата времени. Он ничего, ничего, совершенно ничего не может сделать, чтобы изменить простой бесповоротный факт: они заблудились.
  Он же и так знал, что Окна Падают На Воробьев улетела с Луны. Вот и надо было смириться, но неизвестность сводила его с ума. Иеронимус не хотел верить, что четвертый основной цвет действительно позволяет заглянуть в будущее. Он хотел быть нормальным! Ну хотя бы самую чуточку…
  Он сидел в «пейсере», проклиная свое невезение, и не знал, что прав только наполовину. Корабль, уносящий Окна Падают На Воробьев, действительно поднялся в лунное небо, точь-в-точь по виденной им траектории. По направлению к Земле. Иеронимус не понимал одного: здесь любое направление будет «к Земле». Корабль взлетел, сделал круг и вернулся обратно.


  — Я знаю, какой глаз у вас настоящий, а какой — искусственный,  — сказала Окна Падают На Воробьев человеку, похожему на манекен.
  — Откуда ты знаешь?  — спросил он еле слышно.
  — В настоящем у вас слезы.
  — Вот как…
  — Мы ведь не летим на Землю?
  — Не летим. Мы направляемся в Олдрин-сити. Я соврал. Нарочно, чтобы ты призналась, что встретила стопроцентно лунного мальчика. Мы задержим тебя до тех пор, пока его не поймаем. Чем скорее ты нам скажешь — ну, не знаю, например, его имя, тем скорее вернешься к папе и маме. Они находятся в гостинице под домашним арестом. Возможно, вы даже успеете к своему рейсу и сможете попасть на курорт.
  — Мама ненавидит эту гостиницу.
  — Да, в самом деле. Весьма неудачно.
  — Честно говоря, перспектива отправиться в «Ле Кракэн-сан» меня не слишком привлекает.
  — Судя по названию, место довольно тоскливое.
  — Тогда какой мне смысл помогать вам разыскивать мальчика, с которым я вчера познакомилась?
  — Понятия не имею.
  — Вам ведь все равно, назову я его имя или нет.
  — Совершенно безразлично. Я и так его найду.
  — Вы чем-то похожи на кота — того, что у вас на руке, татуировка.
  Лейтенант Шмет промолчал. Белвин объявил посадку. Окна Падают На Воробьев смотрела в окно и думала об Иеронимусе, а лунный мир приближался, сверкая неоном.
  «Мы с тобой еще встретимся»,  — подумала девочка с Земли и улыбнулась.
  В полицейском участке все были очень добры. Шмет даже не приказал снова надеть на нее наручники. Пока оформляли бумаги, Белвин рассказывал ей о разных интересных вещах, таких как сознание, неодушевленная материя и лунный кинематограф. Лейтенант Шмет лично проследил, чтобы ее поместили в самую удобную камеру, отдельно от других заключенных, оплатил доставку обеда из лучшего ресторана Олдрин-сити и строго-настрого запретил допрашивать задержанную. Никто не должен был знать, где она находится, в том числе ее родители и земное посольство. Детектив знал, что если даст волю худшим сторонам своей натуры и допросит ее как следует, то узнает имя мерзавца, посмотревшего на нее без очков, но что-то его останавливало. Земная девочка стала ему дорога, лейтенант не мог и помыслить о том, чтобы хоть чем-нибудь ее расстроить. Она попросила у него прощения. Этот золотой миг он не мог, не хотел разрушить.
  Шмет вернулся домой, принял обычные лекарства и забрался в постель. Как всегда, его мучили кошмары. Утром он встал очень рано, поехал на работу и весь день обзванивал семьи со стопроцентно лунными сыновьями, проживающие не слишком далеко от места происшествия. В конце концов ему попалась знакомая фамилия. Воспоминание двухлетней давности. Рыбка, которая ускользнула из сети.

* * *

  Иеронимус опустил стекло, высунул голову и посмотрел в небо. Земной диск над самым горизонтом перечеркивали стаи летящих колибри.
  В путешествии по лунному бездорожью обнаружился один неожиданный подвох: очень легко сбиться с курса и начать ездить кругами, а то и вовсе отправиться в обратную сторону. Особенно если навигатор не работает.
  Брейгель и Слинни опять ссорились.
  — Остолоп несчастный!  — вопила Слинни.  — Значит, в твоей колымаге нет навигатора?
  — Есть. Просто он сломался. Да мне он и не нужен был никогда.
  — Ты вообще раньше водил машину?
  — Да, я же говорю, у меня и права есть…
  — Не верю!
  — Ну и не верь! Мне плевать. Из-за тебя заехали к черту на рога…
  — Я дорогу хорошо помню! Мы с Питом на позапрошлой неделе здесь ездили! За полтора часа добрались! Конечно, у него «Проконг-девяносто», а не такая рухлядь, как у тебя… Ты хоть понимаешь, что мы уже два с половиной часа здесь дурака валяем?
  Брейгель ненадолго примолк, а потом выдал, по его мнению, убийственный ответ, чтобы раз и навсегда заткнуть нахалку.
  — Нечего хвастаться своим Питом! Он сейчас в мотеле с Клеллен. Они уж там выправят все поршни и кривошипы, так что предохранительные клапаны взорвутся в лучшем виде…
  — Ты что, совсем умственно отсталый? Что за бред ты несешь?
  — Твой дружок Пит со своим «Проконгом-девяносто», он… он… сейчас отрывается по полной, отплясывает крышесносную марангу с нашей карамелькой Клеллен!
  — Ты на каком языке сейчас говорил? Больной на всю голову!
  — Если Пит, по-твоему, весь такой-растакой, что же ты сейчас не с ним в мотеле? Нет, принцесса, ты неправильная лисохвостка, ты просто клюшка ржавая! Пит не с тобой, а с Клеллен, потому что она по-настоящему отвязная девчонка, без тормозов, не то что ты, плесневелая колода!
  — Я тебя сейчас по лицу ударю! Как ты смеешь? Извращенец! Да мне безразлично, чем там Пит с твоей ненормальной Клеллен занимаются!
  Иеронимус высунулся в окно и стал всматриваться в горизонт, надеясь разглядеть отблеск неоновых огней. Потом, повернувшись к Брейгелю, сказал убитым голосом:
  — Поехали домой…
  — Домой?  — переспросила Слинни, сверкая глазами.  — Как мы поедем домой? Твой гений-штурман даже не знает, где мы находимся!
  — А я предлагаю начихать на Зону первого ЛЭМа! Валим прямо в «Собачий питомник»!  — провозгласил Брейгель, как будто его ничуть не волновало, что он понятия не имеет, куда ехать.  — Позвоните той земной цыпочке, пусть она тоже туда приезжает, там и встретимся.
  Наступила пауза. Слинни знала, что Иеронимус терпеть не может средств мобильной связи. У Брейгеля подобной техники, скорее всего, тоже не водится. Сама же она в спешке оставила мобильный видеофон и наручный болтофон в кухне на столе.
  — У тебя в машине болтофон есть?
  Брейгель покосился на нее, как будто она ляпнула первостатейную глупость.
  — Нет, конечно. Очень опасно говорить по болтофону за рулем. Это отвлекает, хоть многие и думают, будто тут ничего такого…
  Слинни оборвала его рассуждения.
  — Замечательно! Итак, позвонить мы никому не можем.
  Иеронимус вздохнул.
  — Что уж теперь… Вот ты всегда таскаешь с собой кучу всяких экранов и мобильников. Если на этот раз ты их забыла, не надо нас винить.
  — Я тебя не виню! И твоего дурного приятеля тоже. Я себя виню за то, что вообще согласилась на эту бессмысленную авантюру!
  — Лучше Пита вини,  — искренне посоветовал Брейгель.  — Если бы он тебя не продинамил, чтобы пойти… Ну, ты понимаешь, с Клеллен… Сейчас ты бы с ним отрывалась на «Крушении трапезоидов», а не сидела в «пейсере» моей мамули…
  — Довезите меня до ближайшей станции метро! А там уж я сама доберусь.
  — Может, ты прямо отсюда пешком доберешься?
  — Может, ты уже закроешь рот и будешь вести машину?
  — Я веду машину! Только, к сожалению, послушался твоих указаний.
  — Я правильно дорогу показывала! Если бы ты водил получше и навигатор держал в рабочем состоянии, мы бы не заблудились!
  — Ну извини, Слииииииииинни!  — огрызнулся Брейгель, растягивая ее имя в попытке изобразить иронию, а получилось похоже на семилетнего ребенка.  — У меня, понимаешь ли, не «Прокооооооонг-девяноооооостооооооо»…
  Слинни проигнорировала детскую выходку и обернулась к унылому Иеронимусу на заднем сиденье:
  — Иеронимус! Где мы? Ну где?!
  — Насколько я понимаю, Слинни, мы шкандыбарим по пустынной местности на корявом «пейсере», как и полагается трем придуркам, которым больше нечем заняться.
  — Шкандыбарим?
  — Ага. Сначала в одну сторону шкандыбарнем, потом развернемся и в другую…
  Разговор грозил увязнуть в тонкостях шкандыбаранья, но тут раздался новый звук — негромкое металлическое лязганье откуда-то снизу, из мотора.
  — Эй!  — заорал Брейгель.  — Это что еще за шлак небесный?
  Слинни закрыла лицо руками. «Пейсер» замедлил ход и в конце концов совсем остановился посреди бескрайних необжитых просторов.
  Наступила гнетущая тишина. Красное небо казалось чуть темнее обычного. Вокруг расстилалась пустынная равнина, вдали со всех сторон ее обступили горы. Во всем пейзаже двигались только бесконечно далекие стаи колибри. Из серой сухой почвы кое-где торчали пучки травы. Земля склонилась еще ниже на небосводе, почти касаясь горизонта. Слинни понимала, что это значит, но не решалась поделиться с мальчишками ужасной догадкой. Постепенно уши привыкли к тишине, и Слинни почудилось, что она слышит шипение пара, вырывающегося на волю.
  Брейгель выскочил наружу, приложил руку к борту машины — металл был раскаленный. Брейгель подлез под шарообразный корпус и принялся копаться в моторе.
  Слинни тоже выбралась из машины, сделала несколько шагов и остановилась, глядя вдаль.
  Иеронимус так и остался на заднем сиденье, исполненный тоски и раскаяния.
  Он вдруг вспомнил об отце. Отец прикрыл его от полиции, а он удрал, не сказав ни слова. Как же так можно? Ринго, наверное, сейчас обзванивает всех знакомых. А если полицейские все-таки вычислят Иеронимуса, папу тоже арестуют.
  Брейгель под машиной громыхал инструментами. Иеронимус, не находя себе места от злости и отчаяния, старался дышать помедленнее и хоть немного успокоиться. Делать было нечего, кроме как смотреть на Слинни. Она стояла к нему спиной, в развевающемся пончо, одна среди пустынного пейзажа, глядя в небо, на безмерно далекий мир предков.
  Прошло довольно много времени. Иеронимус вылез из машины и чуть не упал на Брейгеля, который все еще ковырялся в моторе.
  — Как дела?  — спросил Иеронимус.
  У Брейгеля руки были черные от машинного масла, на лице тоже красовалось пятно, словно он почесал щеку грязным пальцем.
  — Неплохо… Всего лишь порвался шланг между грезолем и фриденотом. Я думаю, есть смысл обрезать шланг покороче и подсоединить грезоль напрямую к трубингу.
  Брейгель показал Иеронимусу какую-то механическую штуковину.
  — А фриденот как же?
  — Да ничего с ним не сделается! Подведу к нему другую трубку, от блонзелератора, через нее будет поступать достаточно ацетонового охладителя. Не идеально, ясное дело, но пару дней продержится, пока я новый шланг куплю.
  — Как ты думаешь, скоро сможем дальше ехать?
  Брейгель вздохнул:
  — Ну, ты понимаешь, резать и подсоединять шланги надо аккуратно, иначе совсем тут застрянем — а где это «тут», одни только Иисус и Пикси знают. Может, за час управлюсь.
  Иеронимус, кивнув, направился к Слинни — та все еще стояла к ним спиной, шагах в пятидесяти.
  Брейгель окликнул:
  — Иеронимус!
  — Да, Брейгель?
  — Ты прости, друг! Правда, прости! Из-за меня мы заблудились, а теперь еще и мотор сдох…
  Иеронимус только рукой махнул — не беспокойся, мол, все нормально.
  Слинни отыскала поблизости небольшой травянистый участок и уселась. Иеронимус присмотрел рядом другой зеленый клочок и растянулся, уткнувшись лицом в сухую траву. Потом поднял голову и посмотрел на Слинни, а она сразу перевела взгляд на Землю.
  Он сказал:
  — Знаешь, я очень боюсь.
  — Чего?  — спросила она шепотом.
  — Папе звонил следователь. Я подслушал — он спрашивал, где я был вчера вечером. Папа соврал, будто бы я был дома.
  — Это хорошо,  — сказала Слинни.  — Удачно, что отец тебя прикрыл…
  — Да не все так просто! Я знаю этого следователя. Он приезжал в школу два года назад, когда один мальчишка сдернул с меня очки и умер. Я запомнил фамилию этого детектива. И он меня запомнил.
  — И?
  — Мы с той девочкой сваляли жуткого дурака. Я проводил ее до гостиницы, там нас видел дежурный и еще какие-то тетки — по-моему, шлюхи. Они меня хорошо рассмотрели, одна даже сказала какую-то гадость. А дежурный предлагал вызвать «скорую».
  — И что? Чего ты боишься?
  — Вдруг следователь догадается, что папа наврал? Начнет копать. Два года назад он очень хотел на меня повесить убийство того парня. Говорят, он ненавидит таких, как мы с тобой. Что ему помешает на всякий случай — или просто назло — взять в школе мою фотографию и показать дежурному в гостинице?
  — Не думай об этом! Так и спятить недолго.
  Иеронимус запрокинул голову. В двух шагах от них Брейгель, стуча инструментами, возился с мотором, а в темно-красном небе мелькнула падучая звезда. Слинни тоже на нее смотрела.
  Иеронимус сказал:
  — Видела ту звезду? У нас такая же судьба. Стать пылинками в космосе. Водить корабли к далеким планетам, пока не выгорим дотла. Рано или поздно нас всех загребут поодиночке. Мы уже попались в сеть, им остается только решить, когда кого вытащить и запихнуть в кресло пилота. Конечно, слухи не врут. Кому же еще водить мега-крейсеры?
  Слинни не ответила, своим молчанием подтверждая, что думает точно так же.
  — Наверняка это правда! Без очков мы видим будущее движение каждого предмета. Здесь, на Луне, получается жуткая каша из проекций, а в космосе, чтобы попасть из пункта А в пункт В, необходимо заранее определить, где будет находиться точка С при пересечении траектории с линией между точками D и E. На таких скоростях и при таких расстояниях требуется видеть искривление времени и пространства. Обычный человек такого не сможет, и никакая машина тоже, потому что машины не различают четвертый основной цвет.
  Слинни принялась выдергивать из земли травинки.
  — Да ты математик! Пункт А, пункт В…
  — Нет, математика мне как не давалась, так и не дается. Зато ни один обычный математик не может, как мы, видеть четвертый основной цвет, хоть он и существует повсюду.
  — Логично, только страшновато.
  — Ты сама понимаешь, что так и есть. Много ты знаешь стопроцентников старше двадцати пяти? Сколько еще нам позволят жить среди нормальных людей, пока не заберут за самый нормальный поступок — за то, что мы посмотрели на другого человека?
  Слинни молча глядела на него. Ветер трепал ее волосы. Со стороны «пейсера» по-прежнему доносился лязг, словно кто-то бил в рельсу.
  — Слинни, о чем твой папа говорил по болтофону?
  — Папа? Когда?
  — Когда мы с Брейгелем к вам пришли, твой папа разговаривал с твоим братом Раскаром. Кажется, он очень сердился.
  — Да,  — вздохнула Слинни.  — Не хочу об этом.
  — Вроде бы Раскар ввязался в какое-то опасное дело? Он и его друзья-радикалы что-то такое узнали?
  — Раскар… Ты же знаешь, он юрист. Недавно поступил на работу в Федеральный суд по округу Коперника. Он считает, что, по некоторым признакам… Кое-кто в правительстве и в руководстве корпораций хочет вернуть Эпоху слепоты.
  — Что?!
  — Это всего лишь предположение, но уже многие встревожились. Их папа и назвал «радикалами». Среди них есть один высокопоставленный судья, он сделал другое открытие: оказывается, некоторые законы редактируют в электронной версии. Примерно как с «Шальным древоволком». Преступное редактирование, только изменяют не художественный текст, а свод законов. А конкретно — законы, относящиеся к ЛОС. Многие носители ЛОС бесследно пропадают… Наверное, твоя подружка с Земли права насчет мега-крейсеров. Раскар не знает, как все это доказать, но он очень напуган и хочет что-нибудь сделать, только неизвестно что.
  — Он тебе все это рассказал?
  — У Раскара есть друзья — носители ЛОС. Я с ними знакома. Они мне говорили про четвертый основной цвет. Оказывается, мы даже не представляем возможности своего зрения. А нам все время врут…
  — Рассказывай дальше!
  — Пожалуйста, давай не сейчас! Не хочу об этом думать, а то совсем расстроюсь.
  Иеронимус собрался было настаивать, но Слинни быстро сменила тему.
  — Ты обратил внимание на положение Земли?
  — Да. Мы далеко заехали.
  — А заметил ты еще кое-что?  — не успокаивалась Слинни.
  — Что еще?
  — Чуточку темнее стало.
  — Серьезно?
  — Да. Вот посмотри на колымагу Брейгеля. Правда ведь, она была светлее? И почва тоже. Согласись, освещение здесь не такое, как было на шоссе?
  Иеронимус огляделся.
  — Мы заехали дальше, чем я думал.
  — Намного дальше,  — подтвердила Слинни.  — А если проедем еще немного, окажемся на обратной стороне Луны, и вот тогда мы и вправду пропали.
  Словно по сигналу, едва слово «пропали» слетело у нее с языка, она увидела такое, что сразу воспряла духом. Вдали, чуть ли не у самого горизонта, показался синий мерцающий огонек. Слинни сорвала с себя пончо и вывернула наизнанку, ярко-красной подкладкой наружу. Слинни принялась размахивать накидкой, держа ее обеими руками.
  — Ты что делаешь?  — заорал Иеронимус.
  — Балда, это же полиция!  — крикнула она в ответ.  — Там полицейская мигалка!
  — С ума сошла? А если они начнут расспрашивать про вчерашнее?
  — Не начнут! Иеронимус, в полиции сотни сотрудников, и большая часть не интересуется стопроцентно лунными! И потом, отец же тебя прикрыл.
  Она еще сильнее замахала своим пончо.
  Иеронимус машинально попятился.
  — Да что с тобой? Совсем как твой тупой дружок, он тоже боится полицейских! Этому учат в классе для дебилов?
  Иеронимус не нашелся, что ответить. Он просто не мог думать ни о чем, кроме детектива с восковым лицом, несколько часов тому назад звонившего ним домой.
  Далекий мерцающий огонек сменил направление и понемногу становился ярче.
  — Они нас заметили!  — радостно закричала Слинни.
  Иеронимус продолжал пятиться к машине.
  — Ну прекрати эту ерунду! Нам повезло, они помогут! А представляешь, если бы мы заехали на обратную сторону? Уже не смогли бы вернуться! Так и ехали бы вперед, пока не кончится горючее, дальше пошли бы пешком и в конце концов умерли с голоду! А теперь нас спасут, понимаешь?
  Уже можно было разглядеть приближающийся автомобиль — это действительно была полиция. Громадный обод катился к ним, постепенно замедляя ход. Слинни все махала накидкой. Сзади раздался голос ошарашенного Брейгеля:
  — Эй, это еще что? Кто там едет… Ох, черт! Полиция!


  Патрульный автомобиль остановился возле Слинни с Иеронимусом. Прежде всего им бросилось в глаза колесо — шина раз в десять толще, чем в машине Брейгеля. Спереди к автомобилю был приделан какой-то странный ковш, а пониже шарообразного корпуса — металлическая пластина.
  Из автомобиля вылезли двое полицейских в обычной форме — старомодных плащах и цилиндрах.
  Лица у них абсолютно ничего не выражали.
  — Добрый вечер,  — вежливо поздоровался один.  — Что вы здесь делаете, ребятки?
  — У нас машина сломалась!  — немедленно ответила Слинни.
  — Вы забрались в такую даль на старом «пейсере»?  — удивился второй полицейский.
  — Да, сэр! Мы хотели проехать напрямик и заблудились.
  Второй полицейский спросил:
  — Как это вас угораздило? Куда вы ехали?
  — Мы ехали…  — Слинни чуть не сказала «в Зону первого ЛЭМа», но вовремя вспомнила, что у Иеронимуса заскок на почве паранойи.  — Мы искали клуб, называется «Собачий питомник». Там сегодня концерт группы «Джинджер-канкан»…
  — Что-что? «Собачий питомник»? По-вашему, где-то здесь есть клуб?
  — Понимаете, на шоссе была пробка, и мы решили сократить дорогу.
  — Мисс, тут нет никакой дороги.
  — Ну да, мы хотели переехать через поле, а потом уже не смогли вернуться на шоссе, а поле каким-то образом превратилось в целую степь.
  — Где находится клуб?
  Слинни запнулась.
  — Ну, это…
  Иеронимус решил сам произнести роковые слова:
  — В Зоне первого ЛЭМа, сэр. То есть примерно в том районе, но мы в этом клубе никогда раньше не были и потому не знали, как доехать. То есть мы знали, как доехать, но, наверное, что-то перепутали.
  Полицейские переглянулись. Один из них вздохнул.
  — Если вам надо в Зону первого ЛЭМа, то вы очень далеко от цели.
  — Правда?  — спросила Слинни.
  — Правда, правда. Это ваша машина?
  — Нашего друга.
  — Ну, пошли!
  Полицейский направился к «пейсеру», махнув рукой, чтобы Слинни с Иеронимусом шли за ним. Второй полицейский вернулся к своему автомобилю и на малой скорости двинулся в ту же сторону.
  Брейгель стоял возле машины с ужасно виноватым видом.
  — Зд-дравствуйте, сэр!  — сказал он.
  — Твоя машина?
  — Мамина.
  — Ты был за рулем?
  — Да, сэр.
  — Значит, ты поехал на «пейсере» по пересеченной местности?
  — Не понял, сэр, извините…
  — «Пейсер» — автомобиль класса «А». По бездорожью разрешается ездить только на автомобилях класса «D».
  Брейгель потрясенно раскрыл глаза. Иеронимус знал, что его приятель притворяется — тот и раньше прекрасно понимал, что его машина не приспособлена передвигаться там, где нет дорог.
  — Я… Я не знал, сэр.
  — Водительские права и документы на машину, пожалуйста.
  Брейгель полез за бумажником. Полицейский обернулся к Иеронимусу и Слинни:
  — Вы тоже покажите-ка удостоверения личности.
  — Я ничего не понимаю, сэр!  — Слинни стала копаться в сумочке.  — Что мы такого сделали?
  — Барышня, здесь запретная зона.
  — Запретная зона? Мы не видели никаких предупреждающих знаков!
  — Могли и не увидеть, если съехали с шоссе в районе Моря Спокойствия. И все же налицо нарушение.
  — Погодите!  — встрепенулся Брейгель.  — А сейчас мы не в районе Моря Спокойствия?
  — Нет,  — ответил полицейский.  — И даже не в его окрестностях. Судя по отпечаткам шины, вы направлялись прямиком на обратную сторону Луны — до нее всего пара километров.
  У Брейгеля отвисла челюсть. Слинни с Иеронимусом уже догадались по положению Земли в небе, а для Брейгеля это стало полной неожиданностью.
  Все трое протянули патрульному идентификационные карточки. Брейгель неохотно отдал и права. Полицейский внимательно изучил документ и посмотрел на Брейгеля с легкой укоризной.
  — Тебя зовут Хаусман Рекфаннибль?
  — Да.
  — Гм… Что тут еще сказано? Ты студент Гагаринского университета, изучаешь… как бишь его, «экономические теории Робастиона Дефолтикера»? Я даже не понимаю, что это значит.
  Брейгель попытался улыбнуться, от души надеясь, что его не попросят объяснить.
  — Тебе двадцать семь лет?
  Брейгель поперхнулся.
  — Да.
  — Правда?
  — Я… выгляжу моложе.
  — Да что ты говоришь?
  Полицейский поскреб ногтем водительские права.
  — Что там у нас?  — спросил напарник.
  — Да как обычно.
  Первый полицейский с усмешкой подцепил фотографию Брейгеля за уголок, и под ней открылось фото настоящего владельца водительских прав.
  — Брейгель!  — ахнула потрясенная Слинни.
  Не будь у Иеронимуса за плечами собственного преступления, он бы посмеялся над растерянностью друга. А так он только еще глубже погрузился в пучину отчаяния и безумного страха.
  Как ни странно, полицейский держался скорее сочувственно.
  — Слушай, малыш! Я таких, как ты, навидался. Дай угадаю — небось использовал эту карточку, чтобы покупать алкогольные напитки в заведениях, где не слишком присматриваются к документам? Я верю, что твоя подружка правду сказала. Вы хотели съездить на концерт, а для этого пришлось одолжить машину… Надеюсь, действительно мамину или папину. Водить ты толком не умеешь, вот и заблудился. Так?
  Брейгель кивнул и проговорил еле слышно:
  — Я знаю, как водить машину, сэр. В прошлом году проходил заочный курс.
  — Знать и уметь — не одно и то же. У тебя хоть ученические права есть?
  — Есть… Просроченные…
  — Как зовут-то тебя, малыш?
  — Брейгель. Брейгель Вестминстер.
  — Ну ладно, Брейгель! Мы вот как сделаем: отвезем вас с друзьями домой. Места здесь опасные. Гиблые места. И навигатор у тебя неисправный.
  — Да, сэр. А как вы догадались?
  — Иначе бы ты сюда не заехал! Будь у тебя нормальный навигатор, ты бы знал, что выскочил в пустыню и хуже того — направляешься к обратной стороне Луны.
  Брейгель смиренно кивнул.
  — Вот так-то! Вы, по-моему, ребятки хорошие. Непохоже, чтобы вы намылились исследовать обратную сторону Луны или, там, искать приключений на запретных территориях. Я поверю, что вы и в самом деле ехали в клуб. А теперь скажи мне правду: чья машина?
  — Мамина.
  — Значит, если я наберу этот номер на служебном компьютере, какое имя появится?
  — Элизабет Вестминстер. Это моя мама.
  — Она удивится, если ей сообщат, что ты катался на ее машине с поддельными правами?
  — Да. Она думает, что права настоящие.
  — Ты ведь понимаешь, мы не можем позволить тебе самому отогнать машину домой. Придется вызывать эвакуатор, а это будет дорого. Твоей маме придется все оплатить.
  — Пожалуйста, сэр!  — взмолился Брейгель, чуть не плача.  — У мамы денег нет! Она безработная!
  Иеронимус никогда еще не видел своего самоуверенного друга таким жалким.
  Брейгель весь сморщился и начал всхлипывать:
  — Пожалуйста, сэр, я вас очень прошу, не звоните маме! Ну нету у нас денег! Мы и так с долгами расплатиться не можем. Мало у мамы проблем… Ну не надо, сэр…
  — А как насчет отца? Может быть, он заплатит?
  — Да я даже не знаю, кто он, мой отец! Может, он и не на Луне живет вовсе…
  Полицейские переглянулись. Тот, что все время задавал вопросы, пожал плечами. Второй кивнул и подошел к Брейгелю:
  — Слушай, малыш! Ты все-таки нарушил закон. Сел за руль без прав да еще и заехал на запретную территорию. Вообще-то тебе повезло, что мы тебя нашли. Строго говоря, ты даже не был за рулем — вовремя твоя машина сломалась! А если бы дело было на оживленной городской улице и произошла бы авария? Вот выпили вы с друзьями по банке пива, а потом ты кого-то сбил, сел бы в тюрьму, как миленький. А сейчас тебя сажать не за что.
  — Правда?  — Глаза Брейгеля были полны слез.  — Вы меня не арестуете?
  — Нет, но неприятности у тебя будут. Мы тебе выпишем штраф за то, что предъявил представителю власти поддельные права. И еще один штраф за то…
  Полицейский запнулся и вопросительно взглянул на коллегу.
  — Формально мы не можем его оштрафовать за езду без прав. Он здесь чинил машину. Ясно, что он же ее сюда и привел, но мы этого не видели. Машина принадлежит его матери, ей и отвечать за все.
  Полицейские явно не знали, как поступить. Они старались найти справедливое решение. Другие попросту избили бы подростков — к счастью, эти оказались не такими. И притом они ни словом не обмолвились насчет очков Иеронимуса и Слинни, как будто совсем не заметили, что подростки — стопроцентно лунные.
  Полицейские отошли к своей машине. Слинни гневно сверлила Брейгеля взглядом. Ей очень хотелось выплеснуть на него всю злость — в конце концов, он им наврал, якобы у него есть водительские права!
  А теперь сидит на земле, спрятав лицо в ладони, и плачет.
  Один из полицейских вернулся:
  — Что с машиной?
  — Шланг от грезоля лопнул, сэр.
  Полицейский почесал подбородок:
  — Ты смог его починить?
  — Ага. Как раз закончил, когда вы подъехали.
  — Молодец! Давай сделаем так: вы с друзьями сядете ко мне в машину, а инспектор Дюбелекс поведет «пейсер». Через двадцать километров будет заправка. Оставим там «пейсер», а дальше вы своим ходом вернетесь домой, на поезде или на автотранспе. Расскажешь маме всю правду, и, если она заплатит штраф, получит назад машину. Так уж по закону полагается. Ну, еще тебе надо будет явиться в суд по поводу поддельных документов, за это тоже штраф. Больше мы ничего не можем сделать. Если вызывать эвакуатор, там будут астрономические суммы.
  Друзья понимали, что полицейские слегка нарушили правила, чтобы им помочь. И вдруг Иеронимус оцепенел. Пока один патрульный беседовал с ними, второй, которого коллега назвал Дюбелексом, сидел в машине и что-то рассматривал на экране служебного компьютера. Он забрал их удостоверения личности! Наверное, отсканировал их и теперь прогоняет информацию через полицейскую базу данных.
  Иеронимус понял, что его жизнь кончилась.
  Дюбелекс вытаращил глаза и быстро заговорил по рации, глядя прямо на Иеронимуса. Изумленно покачал головой, что-то проверил в компьютере и снова посмотрел на Иеронимуса. Выражение его лица ясно говорило: «Ну надо же… В голове не укладывается!»
  Полицейский вылез из машины и двинулся к Иеронимусу, на ходу вытаскивая пистолет.
  — Иеронимус Рексафин!  — громко возгласил он.  — Руки вверх!
  Иеронимус подчинился. Слинни разинула рот. Первый полицейский — тот, что разговаривал с Брейгелем,  — удивился не меньше.
  — Дюбелекс, в чем дело?
  — Я тут проверил их карточки. Этот молодой человек совсем не прост. Он — стопроцентно лунный, вчера показал свои глаза девчонке с Земли. На него объявлен розыск.
  — Ладно, значит, забираем,  — сказал первый.
  Иеронимус так и стоял молча, держа руки над головой.
  — Твое имя — Иеронимус Рексафин?
  — Да, сэр.
  — Не опускай руки! Смотри в землю! С друзьями не разговаривать! Встань на колени, пока мы не наденем на тебя наручники.
  — Да, конечно.
  Иеронимус опустился на колени, уткнувшись взглядом в землю с редкими пучками травы.
  Слинни о чем-то просила полицейских, Иеронимус от волнения не понимал, что она говорит. Скосил глаза на Брейгеля — тот сидел на земле рядом с «пейсером», совершенно остолбенев от всего происходящего. Кажется, полицейские о нем забыли. Воздух словно потрескивал от напряжения, крепко приправленного страхом. Иеронимус не разбирал слов, только интонации. Слинни явно была в отчаянии, а полицейские что-то ей втолковывали.
  — Не расстраивайся, Слинни!  — крикнул Иеронимус.
  Полицейский не дал ей ответить.
  — Не разговаривай с ней, Иеронимус!
  — Инспектор, куда вы меня заберете?
  — По правилам полагалось бы отвезти тебя в участок, но в ордере на арест даны особые указания. Тебя надо доставить в Олдрин-сити, в отдел по борьбе с оптическими преступлениями.
  — А мои друзья?
  — С ними все будет нормально. Мы проследим, чтобы они благополучно добрались до дома.
  — А можно позвонить отцу?
  — Извини, по инструкции тебе нельзя никому звонить. С тобой велено обращаться как с особо опасным преступником и передать тебя лично какому-то лейтенанту Шмиту.
  — Шмету,  — поправил Иеронимус.
  — Шмету?
  — Ага, его фамилия Шмет, а не Шмит.
  — Так у тебя уже были неприятности в таком же духе?
  — Нет, сэр. Я просто рыбка, которая уплыла из сети.
  Иеронимус не отрывал взгляда от камушка под ногами. Полицейские осторожно завели ему руки за спину и защелкнули наручники. Потом стали переговариваться вполголоса.
  — Слушай, что мне пришло в голову… Может, эти детишки совсем даже и не заблудились? Может, они помогали этому Иеронимусу удрать на обратную сторону Луны?
  — Прошу прощения…  — перебила Слинни.
  Дальше наступила тишина. Затем невнятное бормотание, испуганные крики, обрывки молитв, и когда Иеронимус наконец обернулся, то увидел, что полицейские ползают на четвереньках в невменяемом состоянии, а Слинни стоит, сдвинув очки на лоб и широко раскрыв свои прекрасные, удивительные глаза насыщенного четвертого основного цвета. Она улыбалась Иеронимусу, словно богиня мщения, а служители закона пресмыкались у ее ног.



  Глава 12

  Иеронимус подбежал к Брейгелю. Здоровяк так и сидел около машины, в полной растерянности. Только что его хотели арестовать, потом полицейские ни с того ни с сего невероятно ему помогли, а потом вдруг уже Иеронимуса надумали арестовывать. А потом Слинни всего лишь посмотрела на полицейских, и они вдруг рухнули как подкошенные.
  — Брейгель! Ни в коем случае не смотри ей в глаза!
  — А в чем дело-то?
  — Долго объяснять. Слушай, надо срочно мотать отсюда. У тебя есть ножик или что-нибудь острое?
  — В ящике с инструментами.
  — Отлично! Тогда сними с меня наручники.
  Один полицейский сжался комочком в позе эмбриона, другой пытался отползти. Слинни первым делом забрала у них пистолеты и зашвырнула подальше, насколько хватило сил. Потом, не возвращая очки на место, опустилась на колени перед ползущим полицейским. Тот застыл, боясь еще раз увидеть запретный, недоступный пониманию цвет ее глаз. Лицо у него стало бессмысленным, челюсть отвисла. Слинни приложила ему ладони к щекам.
  — Не бойся,  — сказала она.
  «Ты ничего этого не вспомнишь. Вы не встретили посреди пустыни трех подростков на сломанном “пейсере”. Смотри мне в глаза! Ничего этого не было. Ты нас не видел. Имя Иеронимус Рексафин тебе ничего не говорит. Сейчас ты сядешь в машину и сотрешь все данные, которые ввел в служебный компьютер за последние полчаса. Вы с напарником забудете все, что здесь случилось. Вы вернетесь на то место, где вам показалось, что какая-то девочка машет плащом. На самом деле это был обман зрения. Если вы успели сообщить начальству о трех подростках на “Пейсере”, то скажете, что произошла ошибка. Свои пистолеты вы забыли в участке. Если будете чувствовать дурноту, это потому, что вы надышались выхлопных газов, пришлось выйти из машины и немного отдохнуть. Весь этот разговор ты полностью забудешь. Ты не узнаешь нас, если встретишь снова. Ты никогда меня не видел. Ты не видел моих глаз. Ты убежден, что четвертого основного цвета не существует. Ты ничего не знаешь о деле Иеронимуса Рексафина…»
  Пока Брейгель кромсал ножом пластмассовые наручники, Слинни повторила свою речь слово в слово второму полицейскому, который свернулся клубком и непрерывно дрожал. Потом забрала из патрульной машины идентификационные карточки и какое-то портативное устройство.
  Когда она снова подошла к мальчишкам, очки были на месте.
  — Ты с ума сошла,  — произнес Иеронимус без особых эмоций.
  — Нет бы спасибо мне сказать!
  — В глазах закона ты сейчас совершила умышленное нападение на двух полицейских инспекторов. Теперь тебе грозит кое-что похуже, чем мне.
  — Брейгель,  — сказала Слинни как ни в чем не бывало,  — ты действительно починил машину?
  — Ага.
  — Тогда поехали!
  — Никуда мы не поедем!  — Иеронимус оглянулся на полицейских, ползающих по безжизненной лунной поверхности.  — Мы не можем их тут бросить! Их надо в больницу.
  — Они хотели тебя арестовать!
  — А что они могли сделать, у них приказ! Я не преступник и не буду калечить людей, лишь бы скрыть, что вчера нарушил закон! Да, нарушил! Я не должен был смотреть на ту девочку! А я слабак и тупица, я посмотрел, а теперь еще и вас с Брейгелем втравил! Сейчас возьму в полицейской машине рацию и вызову врачей, дождусь их и сдамся! Скажу, что это я посмотрел на патрульных! Я все возьму на себя!
  Слинни только отмахнулась:
  — Шлак ты городишь! Трус! Как всегда, лишь бы ничего не делать. Все равно это тебе не поможет!
  — Я отсюда ни за что не уйду!
  — Правда?  — спросила Слинни.
  — Правда! Ни за что на свете!
  Слинни подошла к нему вплотную и поцеловала в губы.


  Через несколько минут они ехали по пустыне, направляясь к обратной стороне Луны. Брейгель вел машину.
  Теперь командовала Слинни. Она велела Брейгелю держать курс на две высокие горы с зубчатыми вершинами почти у самого горизонта. После того как открылось, что права у Брейгеля фальшивые, он растерял свою всегдашнюю самоуверенность и предстал в совершенно непривычном облике: растерянный мальчишка, не способный слова вымолвить от смущения, и в то же время впервые в жизни воодушевленный ощущением цели.
  Иеронимус сидел и думал: как долго мы целовались? Надо же, подошла и поцеловала… как будто так и надо…


  — Может, полицейские уже при смерти.
  — Не волнуйся, не умрут.
  — Откуда ты знаешь? Мало того, что ты на них смотрела, так еще и за лицо взяла, и заставила посмотреть еще раз! Что ты им говорила?
  — Объяснила, что они сделают в ближайшем будущем.
  — Что-что?
  — Сам знаешь, что! Когда я посмотрела на этих полицейских, то увидела проекцию их будущих действий. Они полежат еще немного, потом встанут, сядут в свою машину и будут сидеть, пока окончательно не придут в себя, а потом спокойно поедут своей дорогой. Встречу с нами они не вспомнят.
  — Зачем ты сказала Брейгелю ехать на обратную сторону Луны?
  — Когда я посмотрела на «пейсер», то увидела, что мы все трое сядем в него и поедем. Проекция указывала прямо на те две горы.
  — Ты знала, что мы поедем в ту сторону?
  — Да.
  — Ты знала, что поцелуешь меня?
  — Да. Только…
  — Что?
  — Чтобы узнать это, не надо было снимать очки.


  Брейгель ехал жутко быстро, но горы почти не приближались. Тем временем Слинни вертела в руках приборчик, который взяла из полицейской машины.
  — Что это у тебя?  — спросил Иеронимус.
  — Полицейский омни-трекер.
  — Это еще что?
  — Портативное навигационное устройство, но не совсем обычное. Их разрешается использовать только в полиции. Теоретически оно способно отслеживать перемещения любого человека на поверхности Луны.
  Слинни нажала на кнопку, и в воздухе возникла полупрозрачная картинка — нечто вроде карты, явно изображающей ближайшие окрестности. На карте вспыхнула красная движущаяся точка. Слинни ткнула в нее пальцем.
  — Это мы. Красная точка указывает местоположение самого омни-трекера.
  — По крайней мере, теперь можно понять, где мы,  — сказал Иеронимус.  — Значит, ты не только показала свои глаза двоим полицейским, что, по сути, является нападением, но еще и украла государственную собственность.
  — Полицейские не сразу заметят, что прибор пропал, а когда заметят, решат, что оставили его в участке, как и пистолеты.
  — Почему ты так уверена?
  Горы понемногу увеличивались в размерах. «Пейсер» ехал намного быстрее, чем раньше. Брейгель не знал, что, подсоединяя шланг, нечаянно устранил засор, многие годы мешавший нормальной подаче горючего.
  Слинни оглянулась на Иеронимуса.
  — Уверена… Знаешь, почему власти так боятся четвертого основного цвета? Дело не только в том, что от него впадают в ступор. Мозг настолько дестабилизируется, что в это время можно убрать старые воспоминания и заменить их другими, ложными.
  — Вроде гипноза?
  — Нет,  — грустно ответила Слинни.  — Воздействие гораздо глубже, чем при гипнозе. Как ты знаешь, когда обычный человек видит четвертый основной цвет, у него в мозгу происходит перезагрузка. В эти минуты его сознание делается податливым, словно глина. Все, что ему скажут, человек принимает за правду. Сейчас полицейские понемногу приходят в себя, и оба они намертво убеждены, что потеряли сознание, надышавшись выхлопных газов. И что я — обман зрения. Они не видели, как я махала, они никого из нас не встречали. Просто потому, что я так сказала.
  — Откуда ты знаешь?
  Она снова посмотрела на него. На фоне окрестных гор в наступившей полутьме ее синие волосы казались бесцветными; их трепал ветер, бьющий в открытое окно. Она улыбнулась.
  — Откуда ты все это знаешь, Слинни?


  «Пейсер» проскочил между двумя горами и помчался дальше по пустыне. Земного шара больше не было видно. Иеронимус и Слинни поняли, что они уже на обратной стороне Луны. Небо здесь было не красным, а темно-багровым. Свет почти угас. Терраформирование на обратной стороне проводилось несколько иначе, поэтому ландшафт выглядел непривычно. Большие участки высокой травы зловещими пятнами выделялись на склонах холмов.
  Перед самым носом «пейсера» возникла здоровенная колибри и чуть не врезалась в ветровое стекло.
  — Нет, ну вы видали!  — закричал возмущенный Брейгель.
  Слинни вгляделась в изображение над омни-трекером и принялась что-то набирать на клавиатуре устройства.
  — Что ты делаешь?  — спросил Иеронимус.
  — Подготавливаю для тебя защиту.
  — Защиту? Какую еще защиту?  — Иеронимус откинулся на спинку сиденья.  — Все равно меня найдут и посадят. А потом…
  — Заставят водить мега-крейсеры, пока не надорвешься. Ну, а мы позаботимся, чтобы этого не случилось.
  — Как?
  Мотор негромко урчал. Огромное колесо машины подскакивало на неровностях почвы.
  — Мы поставим под вопрос саму формулировку закона. Разоблачим злоупотребления правительства, связанные с Постановлением о карантине за номером шестьдесят семь. Текст закона определяет все, но знаешь, Раскар прав — текст изменили, и не в нашу пользу. Тебе известно, что за всю историю не было ни одного судебного процесса по делам, связанным с оптической агрессией?
  — Как это?
  — А так! У тебя нечаянно падают очки. Кто-то видит твои глаза и на минуту впадает в ступор. Тебя арестовывают, и ты исчезаешь. Ни суда, ничего. Ни у кого не возникает вопросов, потому что нас все боятся, и мы сами боимся друг друга. Но все это явно противоречит конституции, а если вспомнить, что тебе рассказывала та девочка с Земли, наверняка существует договоренность между лунным правительством и корпорациями, которым принадлежат линии мега-крейсеров, а то и вся транспортная сеть Солнечной системы. Они делают деньги, нарушая закон за наш счет.
  Слинни нажала еще какую-то кнопку, и в воздухе возникла карта знакомого лунного города — Олдрин-сити, не так уж далеко от квартала Сан-Кинг. Среди путаницы дорог и высотных зданий замигала синяя точка.
  — Смотри!  — Слинни показала на точку.  — Это твой отец. А это — городская тюрьма Олдрин-сити. Твоего отца посадили. Ничего удивительного.
  Иеронимус только скрипнул зубами, чувствуя себя ужасно виноватым.
  — Он точно в тюрьме?
  Вдруг отца просто вызвали для дачи показаний?
  — Точно, точно. Вот!
  Она нажала еще одну кнопку, и в воздухе появился сопроводительный текст.
  Слинни прочитала вслух:
  — «Ринго Рексафин задержан без права выхода под залог за пособничество в сокрытии оптического преступления. Обвиняется в том, что солгал следователю Отдела по борьбе с оптическими преступлениями. Обвиняется в нарушении Постановления о карантине за номером шестьдесят семь. Обвиняется в терроризме. Ожидает суда».
  — В терроризме?  — охнул Иеронимус.  — Он всего лишь меня прикрывал!
  — Пока мы ничего не можем сделать,  — вздохнула Слинни.  — Но у меня есть вопрос. Твой дядя — тот, что дал тебе первоначальный текст «Шального древоволка»…
  — Дядя Рено.
  — Ага. Ты говорил, что он иногда прилетает на Луну, заниматься исследованиями в той огромной библиотеке?
  — Ну да.
  — В уникальной библиотеке, которая находится на обратной стороне Луны?
  Иеронимус потрясенно уставился на Слинни.
  Они проехали мимо высокого белого дерева без листьев. Кто-то покрасил его белой краской, а потом весь ствол изрисовал граффити.
  — Как ты думаешь, твой дядя сейчас там?
  — Вряд ли он чем-нибудь сможет нам помочь.
  — Он может просто невероятно помочь, если впустит нас в библиотеку и отведет в отдел юридической лунной литературы. Там я смогу найти печатные экземпляры всех документов, связанных с Постановлением о карантине за номером шестьдесят семь. Наверняка в них нет ни слова о бесчеловечном наказании, которое рано или поздно грозит каждому из нас. Если бы я смогла отсканировать первое бумажное издание и передать его брату…
  Они проехали еще одно дерево, выкрашенное белой краской.
  — Почему здесь все деревья белые?  — спросил Брейгель.
  Слинни, не обращая на него внимания, снова повернулась к Иеронимусу:
  — Та девочка с Земли…
  Иеронимус замер.
  Да. Девочка с Земли.
  — Ты на самом деле думал, что сегодня с ней встретишься?
  — Надеялся, что встречусь.
  — Я не о том спросила. Я спрашиваю, ты на самом деле думал, что встретишься?
  Иеронимус отвел глаза.
  — Ты ведь не верил, что она придет, скажи?
  — Я уже не знаю, чему верить.
  — Признайся, ты поставил опыт? Хотел доказать: мол, не все, что ты видишь без очков, сбывается.
  Иеронимус кивнул.
  — А когда смотрел на нее без очков, ты был уверен, что больше никогда ее не увидишь?
  — Слинни…  — только и смог выговорить Иеронимус.
  Она облекла в слова то, что он знал и сам.
  — А тебе не кажется странным вот что: если бы ты по-настоящему хотел проверить, нашел бы более надежный способ добраться до Зоны первого ЛЭМа? А ты попросил своего друга Брейгеля, и вот что в итоге получилось. Ты специально выбрал Брейгеля, потому что на него нельзя положиться, и ты заранее знал, что он попросит пригласить меня и еще больше все усложнит.
  Вдалеке показались белые лунные лоси. Двое дрались, вцепившись зубами в какой-то предмет, и тянули его в разные стороны. Это была мертвая колибри размером с собаку.
  — Ее и на Луне-то уже нет,  — сказал Иеронимус.  — Я видел проекцию… След шел прямо в небо. Наверняка в полиции догадались, что произошло, стали ее допрашивать, она не захотела отвечать, и ее отправили обратно на Землю.
  — Ты не хотел этому верить,  — прошептала Слинни.
  — Не хотел. Мы с ней договорились встретиться у колеса обозрения — проверить, правду я видел или нет. Я знал, что это глупо. Был абсолютно уверен, что ее отправят, точно так же как ты уверена, что полицейские нас не вспомнят.
  — Если бы ты действительно хотел проверить, мог просто заплатить несколько баксов и доехать до Зоны первого ЛЭМа на такси или на ТЖВ.
  — Угу. А так еще оставалась надежда, что она все-таки меня ждет, просто я не успел вовремя к месту встречи.
  — Опоздал на свидание, как все нормальные люди.
  — Ага. Нормальные люди опаздывают, потому что плохо организовали свое время.
  — Только мы — не нормальные,  — сказала Слинни тоном окончательного приговора.


  Благодаря омни-трекеру трое беглых школьников по крайней мере знали, куда они едут. Правда, Слинни тревожило, как бы кто-нибудь в полицейском участке не заметил, что патрульные движутся каким-то странным путем. Ясно, что машину придется бросить.
  Но сначала нужно сделать пару звонков.
  Слинни набрала на клавиатуре омни-трекера имя: Рено Рексафин. Полупрозрачная карта показала новую локацию: нечто, похожее на подземный комплекс в горах, и там внутри мигает зеленая точка. Слинни проверила координаты — километров триста от того места, где они сейчас находились.
  Гигантская библиотека. Собрание книг, отпечатанных на бумаге.
  — Брейгель,  — позвала она.  — Брейгель!
  — Ау, Слинни! Как тебе поездка, нравится?
  — Ага. Слушай, Брейгель, сколько у нас осталось горючего?
  Он прищурился, всматриваясь в приборную доску. Показания датчиков были неутешительны.
  — Я думаю, до «Собачьего питомника» хватит!  — бодро отрапортовал здоровяк.
  — Брейгель, мы сейчас очень далеко от «Собачьего питомника».
  Слинни снова вызвала на экран карту окрестностей. Обратную сторону Луны пересекала всего одна дорога. К ней Брейгель и ехал все это время, следуя указаниям Слинни. Судя по количеству горючего, Слинни пришла к выводу (в отличие от своих спутников она была сильна в математике), что до дороги они, может быть, и доедут, а вот до заправочной станции — ни в коем случае. Однако в полукилометре от шоссе на карте имелся неприметный значок, указывающий, что здесь находится покинутый город, или шахтерский поселок, или еще какой-то населенный пункт. Написано было просто: «Джойтаун-8 (заброшен)». Именно словечко в скобках привлекло внимание Слинни. Она проверила координаты и велела Брейгелю ехать туда, что было несложно — они и так двигались в нужную сторону.
  Слинни обернулась к Иеронимусу:
  — Дядя Рено там и живет, в библиотеке?
  — Ага,  — устало ответил Иеронимус.  — Все исследователи там останавливаются, потому что поблизости другого жилья нет.
  — Он обычно поздно ложится спать? Ну, хотя бы после полуночи?
  Иеронимус пожал плечами.
  — Откуда я знаю? Дай сюда омни-трекер, попробую ему позвонить.
  Слинни знала, что омни-трекер можно использовать как телефон, но звонить Иеронимусу не разрешила. Она даже родителям своим не позвонила, хотя они наверняка уже беспокоились.
  — С этим прибором надо поосторожнее,  — сказала Слинни.  — Звонок родным почти наверняка привлечет внимание полиции. Тебя ведь разыскивают, а единственный твой родственник на Луне — дядя Рено. В общем, на нашем булыжнике есть только один человек, который может нам помочь, и я ему сейчас позвоню.
  — Кто это?  — спросил Иеронимус.
  Слинни только улыбнулась, набирая номер.


  Пит крайне удивился, что Слинни звонит ему на ночь глядя. И смутился тоже. Наверняка ей было слышно, как наяривают на эстраде «Джинджер-канкан». В «Собачьем питомнике» веселье было в самом разгаре. Хорошо еще, что Слинни не позвонила на пару часов раньше, когда они с Клеллен были в том сомнительном мотеле.
  — Пит, алло! Это Слинни!
  — А-а… Привет, Слинни. Э-э… Как дела?
  — Замечательно! Ой, Пит, я тебя почти не слышу! Ты, наверное, в «Собачьем питомнике»!
  — Ага, я в «Собачьем питомнике»…
  — А я — угадай, где? Мы с Иеронимусом и Брейгелем тоже едем в «Собачий питомник»! Мы тоже хотим послушать «Джинджер-канкан»!
  — Правда?  — окончательно стушевался Пит.
  — Ага! Мне было нечем заняться. Ты ведь помнишь, Пит, сегодня ты отменил наше свидание? Сказал, у тебя что-то случилось. Надеюсь, ничего страшного? Я так беспокоилась! Просто ужасно переживала, а Брейгель с Иеронимусом позвали меня в «Собачий питомник», на концерт «Джинджер-канкан»! Только мы не доехали! У нас авария случилась!
  — Правда?  — спросил совсем сбитый с толку Пит.
  — Ну да. Настоящая авария. Пит, а передай, пожалуйста, трубку Клеллен!
  — Клеллен? Ты хочешь поговорить с Клеллен? Э-э… А кто это?
  — Да ладно тебе, Пит! Я знаю, что она где-то рядом. Мне надо с ней поговорить.
  — Правда?
  — Пит! Ну передай ей трубку!
  Несколько секунд ничего не было слышно, кроме гула голосов на заднем плане, шарканья и гремящей музыки. Потом раздался легко узнаваемый голос Клеллен:
  — Алё?
  — Привет, это Клеллен?
  — Ага, Клеллен. С кем имею удовольствие собеседовать?
  — Я Слинни! Помнишь меня?
  — Слинни?
  Шумовой фон заметно ослаб — видимо, Клеллен перешла в более тихое место. Имя Слинни явно ничего ей не говорило.
  — Ты из нашей школы? Я тебя знаю?
  — Конечно знаешь! Я — девочка в очках и с синими волосами…
  — А-а, ну как же! Я тебя видела в ротонде. Ты ботанка! И с Мусом дружишь!
  — Да-да, я с Мусом дружу…
  — Ой, ты такая классная, такая красотка! Я чуть волосы в синий цвет не покрасила, после того как тебя увидела! Только не хотела, чтобы подумали, будто я за тобой повторяю.
  — Никто ничего такого не подумает! Крась в какой хочешь цвет и наплевать, кто что говорит! А вообще, у тебя и так очень красивые волосы.
  — Правда? Я постоянно придумываю разные прически — гелем волосы укладываю или накручиваю на бигуди…
  — Получается замечательно.
  — Спасибо тебе, Слинни! Ты такая добрая! Давай как-нибудь встретимся!
  — А давай сегодня!
  — Сегодня?
  — Ну да. Вы с Питом в клубе сейчас? У него классная машина! «Проконг-девяносто»?
  — Кажется, да. Машина роскошная! Мы сначала поехали в мотель, чтобы никто не мешал повеселиться, часа два кувыркались по радуге, а потом вдруг вспомнили, что сегодня «Джинджер-канкан» выступают, а я их обожа-аю! Мы боялись, что опоздаем, потому что «Собачий питомник» далековато от Телстар, но у Пита такая быстрая машина, мы за сорок минут доехали!
  — Вот это да!
  — Ага, а Пит такой хороший, просто лапочка…
  — Не сомневаюсь.
  — А ты правда хочешь сегодня встретиться? Прямо всем вместе собраться?
  — А почему нет? Я поэтому и звоню. Тут у нас намечается шикарная вечеринка…
  — Вы сейчас где?
  — На обратной стороне Луны.
  — Правда, что ли?
  — Ага, тут есть такой городок, называется Джойтаун-восемь, заброшенный совсем. Ребята из Гагаринского университета устраивают здесь дискотеку на всю ночь, представляешь? Будет так весело! Приезжайте с Питом, обязательно!
  — Ой, Слинни, как здорово, что ты нас пригласила! Мус тоже там?
  — Тоже тут.
  — Получится двойное свидание! Мы с Питом и ты с Мусом!
  — Да, вроде того. Только здесь еще и Брейгель.
  — А, Брейгель,  — снисходительно отмахнулась Клеллен.  — Он всегда третий лишний.
  Иеронимус слушал и дивился, как ловко Слинни провела разговор. Правда, ему совсем не хотелось втягивать еще больше людей в свои беды, нарастающие как снежный ком. Он-то знал, что никакой вечеринки в пустом городе не предвидится. Неизвестно еще, осталось ли вообще хоть что-то от этого Джойтауна-8. В ходе освоения Луны на обратной стороне создавалось множество городков и поселений, и по большей части все они рано или поздно приходили в упадок. Некоторые совсем снесли, другие пустовали, постепенно разрушаясь. Слинни надеялась, что хоть несколько зданий в поселке сохранилось. Она хотела спрятать «пейсер», в котором уже заканчивалось горючее, и на «проконге» Пита добраться до библиотеки. Лишь бы доехать, а уж внутрь они как-нибудь проберутся и добудут доказательства, что стопроцентно лунных граждан преследуют незаконно, что случившееся между Иеронимусом и земной девочкой доказать невозможно и что сама Слинни вправе жить свободной жизнью, не боясь, что правительство и могущественные корпорации отправят ее в глубины космоса только за то, что ее глаза способны видеть искривление пространства и времени.


  Без омни-трекера им бы ни за что не найти дороги в Джойтаун-8. Его даже городом-то не назовешь. Первое творение рук человеческих, которое они увидели,  — цепочка покосившихся столбов на горизонте, словно когда-то, сотню лет назад, там была построена стена. «Пейсер» сбавил ход. Небо уже стало темно-лиловым. Это не значило, что наступает ночь — на Луне не существует смены дня и ночи. Просто чем дальше на обратную сторону, тем более темным и зловещим становится мир.
  Здесь росла длинная сероватая трава, кое-где она полегла и спуталась. Очертания гор сделались резче. Земли не было видно. Вверху, над слоем искусственной атмосферы, простиралась бесконечность.
  — Стоп.
  Иеронимус говорил тихо, но вот еще одно странное явление: на обратной стороне Луны все звуки усиливались. Даже шепот казался оглушительным.
  «Пейсер» затормозил у ворот. Видимо, когда-то здесь был въезд в поселок. Дальше дорогу сплошь покрывали засохшие сорняки. Рама от ворот все еще стояла — жутковатая конструкция, а створки валялись рядом, покрытые какой-то странной слизью цвета охры, как и длинный ряд столбов, тянувшийся в обе стороны от дороги.
  — Что это?
  Иеронимус ткнул пальцем в большой белый предмет сферической формы, лежащий на земле у ворот. Брейгель подвел машину поближе. Предмет был похож на пластиковый шар около метра в диаметре. Внутри сквозь дыры виднелась металлическая сетка. Хотя рисунок снаружи сильно выцвел, все-таки можно было рассмотреть, что когда-то он изображал огромный глаз. От шара к верхней перекладине ворот тянулась проволока, словно раньше это украшение было подвешено над дорогой.
  — Как странно,  — проговорила Слинни.  — Своеобразный был городок! Повесить над воротами здоровенный глаз…
  — Вряд ли здесь был настоящий город,  — мрачно ответил Иеронимус.
  За воротами Брейгель свернул к небольшой кучке заброшенных блочных строений — одинаковые прямоугольные коробки, расставленные ровными рядами, одноэтажные, с разбитыми окнами и давно провалившейся крышей. В развалюхах так и кишели ослепительно-белые колибри. Птицы влетали и вылетали в окна, лазали по стенам, забирались в ямы, наполняя поселок-призрак движением и странной звенящей тишиной.
  — Может, это бывшая военная база?  — чуть испуганно прошептала Слинни.
  — Насколько я знаю, на Луне никогда не было вооруженных сил. А для земной базы городок недостаточно древний. Может быть, здесь был тренировочный лагерь для полицейских? Или общежитие для рабочих, которые строили шоссе?
  — Бензин заканчивается…  — сказал Брейгель.
  Все стали искать, куда бы спрятать «пейсер». Впереди виднелись несколько зданий повыше — одно частично обвалилось, в нем как раз хватило бы места поставить автомобиль на пару дней.
  — Не хочется мне оставлять здесь мамину машину,  — бурчал Брейгель, подъезжая к развалинам.
  — А что делать?  — ответил Иеронимус.  — До заправки мы не доедем, застрянем посреди шоссе, и вот тогда-то будет полный финиш. Полицейские наткнутся на машину, по ней найдут тебя, и все повторится по новой. Лучше найдем человека с запасом горючего на обратную дорогу. Твоя мама очень расстроится, если ты вернешься без машины?
  Брейгель передернул плечами, выкручивая руль:
  — Она и не знает, что я эту машину одолжил. Когда уходил, мама уже была в отключке. Я просто взял ключи в шкафчике на кухне. Мама все равно никогда на ней не ездит.
  Они нашли большой кусок полиэтиленовой пленки, грязный и осклизлый, и накрыли машину Брейгеля, предварительно загнав ее в разрушенное здание.


  Под ногами хрустело — мелкий гравий, скопившееся за столетия битое стекло. Над заброшенными корпусами нависало тускло-багровое небо. Крупные колибри порхали на безопасном расстоянии, а иногда пролетали у самого лица — все такие же беспощадно белые. Лунная белизна. Все бесцветное — и перья, и длинные клювы. По земле и по стенам домов тянулись пучки кабелей разной толщины. На углу одного здания торчала громадная антенна. Здесь приятели увидели печальное зрелище: высохшую туша лунного лося, опутанную проводами. Белый мех пожелтел от времени, морда провалилась. Наверное, десятки лет прошли с тех пор, как зверь забрел в покинутый поселок, застрял в паутине кабелей и умер с голоду.
  — Ужасное место,  — сказала Слинни.
  Пройдя немного дальше, они наткнулись на нечто еще более странное. Перед круглым зданием с треснувшим куполом вместо крыши стояли семь-восемь автомобилей. Две машины, покрытые пылью и слизью, казалось, пробыли здесь не меньше лося, другие напоминали давно недвижные валуны, зато одна явно только что приехала. Задние фары еще светились.
  Из круглого здания доносились загадочные звуки. Какое-то бормотание…
  Жалобные человеческие голоса.



  Глава 13

  Первая мысль была: бежать!
  Но для Иеронимуса и Слинни бормочущие голоса звучали чудовищно знакомо.
  Ошибиться невозможно: там, внутри, есть некто стопроцентно лунный, и он или она только что показали кому-то свои глаза.
  К общему хору причитаний прибавился новый голос. Все как всегда — неразборчивые молитвы, Иисус и Пикси, обрывки детских воспоминаний, растерянность и тоска…
  Слинни протянула Брейгелю омни-трекер.
  — Держи эту штуку и беги отсюда за три квартала. Спрячься вон в том доме на углу, где стена треснула. Приборчик не потеряй: скоро подъедут Пит и Клеллен, они нас найдут по сигналу омни-трекера.
  — Пит и Клеллен?  — переспросил Брейгель, явно ничего не понимая.
  — Ну да. Уже забыл? Они приедут за нами. Мы думали, что сегодня здесь будет вечеринка, а ее перенесли. Надо будет сказать об этом Питу и Клеллен.
  — А вы с Иеронимусом куда?
  — Пойдем посмотрим, что творится в том здании. Тебе туда нельзя.
  — Почему это?
  — Возможно, то, что там происходит, опасно для людей с обычными глазами. У нас с Иеронимусом глаза необычные, поэтому мы и носим очки. Там, в здании, могут быть люди с такими же глазами, только без очков. Если они на тебя посмотрят, тебе может стать плохо.
  — Я думал, у тебя со мной свидание?
  — Да-да, с тобой.
  — А ты целовалась с Иеронимусом!
  — Что делать, бывает.
  Слинни сунула Брейгелю в руки омни-трекер и чмокнула в щеку.
  — Беги! Беги изо всех сил и жди нас там! Никуда не уходи, пока Пит и Клеллен не приедут. Мы скоро вернемся. А если из здания выйдет кто-нибудь другой, иди на шоссе, встречай там Пита и Клеллен, возвращайтесь все вместе домой и никогда никому не рассказывайте, что сегодня было!
  Спрятавшись за углом, они смотрели вслед бегущему Брейгелю. Он мчался в полутьме, прыгая через кабели и обломки бетонных плит, в замшевом фиолетовом смокинге и цилиндре из крокодиловой кожи.


  Иеронимус и Слинни не знали, чего и ждать. Судя по количеству пыли, скопившейся на автомибилях, люди сюда приезжали в разное время.
  «Кем надо быть, чтобы оставить машину в таком месте?» — недоумевал Иеронимус.
  Они подошли к зданию, откуда доносились голоса. Дверь давно отвалилась и лежала перед входом, словно растрескавшийся пластиковый коврик. Свет внутри не горел — видимо, хватало освещения от полупрозрачного пластикового купола, тоже немного напоминающего странный громадный глаз.
  В вестибюле стояли вдрызг изрезанные банкетки. На стене висела картина — изображение человека в полный рост, одетого в необычную форму. Иеронимус и Слинни такой никогда не видели. Перекосившийся от времени портрет покрывала пыль. Рядом на стене виднелась рельефная надпись: «Проекционный техбольсинатор “Камера обскура”».
  Все увиденное казалось совершенно бессмысленным. Внутри здания голоса звучали громче. Похоже, там бормотали и плакали человек шесть или семь.
  Вдруг Иеронимус и Слинни увидели какого-то человека. Он сидел на полу прямо под загадочной надписью, страшно исхудалый, изможденный и словно пьяный, с растрепанной светлой бородой и длинными сальными космами. Он выглядел так, словно уже месяц не мылся. Одет он был в светло-зеленый свитер и вельветовые штаны с дырами на коленях. Глаза воспаленные, сплошь в кровавых прожилках, зрачки невероятно расширены. Увидев Слинни с Иеронимусом, он улыбнулся и затянул нараспев:
  Иисус и Пикси, славы час настал!
  Пикси, Пикси, Божья фея,
  Мчусь я сквозь огонь и воду
  И разбитые обломки бешеных автомобилей.
  Видит он цвет соленой крови,
  Из очей его демоны взирают.
  Смотрите! Глаза его привычный свет убивают…

  Иеронимус опустился на колени возле загадочного человека.
  — Кто вы? Что здесь вообще происходит?
  Бородач силился что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.
  Слинни тоже бросилась на колени.
  — Эти голоса! Там есть стопроцентно лунные люди? Кто-то посмотрел на вас без очков?
  Странный дядька уставился на нее и вдруг расхохотался, будто закашлялся. Затем с трудом поднялся на ноги. Грязен он был неимоверно.
  — Идите за мной,  — осклабился он.  — Я уже как раз готов добавить…
  Иеронимус и Слинни с опаской последовали за ним в темный коридор, идущий вдоль круглой наружной стены здания. Вдруг оба ахнули: их странный провожатый переступил через три обтянутых высохшей кожей скелета, валявшиеся прямо на полу.
  — О них не волнуйтесь,  — ухмыльнулся оборванец.  — Когда я приехал, они уже были мертвые. Уйти-то отсюда нелегко. Не знаю, смогу ли я уйти, мне здесь до того нравится…
  — По-моему, вы голодаете!  — воскликнула Слинни.  — Когда вы в последний раз ели?
  Он улыбнулся.
  — Здесь никто не ест.
  Оборванец распахнул дверь в огромный круглый зал, и перед ними открылось самое неожиданное зрелище.
  Все стены в зале были сплошь четвертого основного цвета.
  На полу, на тонких матрасах сидели и лежали десятки людей. Словно в трансе, они рассматривали запретный цвет. Некоторые стонали, некоторые вставали на колени, другие спали, а несколько человек явно уже умерли.
  Вонь стояла непереносимая: гниль, пот, разлагающаяся плоть, фекалии, моча. Кое-кто в зале успел исхудать не меньше бородатого, а кто-то, судя по всему, совсем недавно приехал.
  Шум стоял ужасный. Все нечленораздельно бормотали и все таращились на стены, словно старались впитать в себя недоступный разуму цвет.
  «Как они сумели покрасить стены?  — изумился Иеронимус.  — Неужели кто-то нашел пигмент четвертого основного цвета? Может, привезли с других планет?»
  Он подошел ближе и вдруг понял весь ужас происходящего. Сразу стало ясно, что было раньше в Джойтауне-8 и почему сюда стекаются люди…
  Иеронимус схватил Слинни за руку.
  — Уходим! Скорее!
  Слинни, ошарашенная всеми этими событиями, вырвала руку и тоже шагнула к стене. Она мгновенно поняла, что тут не краска, а чудовищная мозаика, покрытая для сохранности тонким слоем прозрачного лака. Слинни прижала к лицу ладони и дико закричала, добавив свой голос к истерическому хору, переполнявшему это мерзкое, отвратительное здание.


  Иеронимус упал в кучу осколков — стекло, должно быть, разбилось лет сто назад. К счастью, за это время непогода сгладила острые края, и он не порезался. Слинни, схватив Иеронимуса за локоть, помогла ему встать, и через секунду они уже бежали, не разбирая дороги, по закоулкам Джойтауна-8. Рядом бесшумными белыми призраками летели колибри. Перед напуганными подростками разворачивалась запутанная панорама мертвого города — бесконечные бетонные джунгли, переплетения проводов, обломки непонятных машин. Ощущение, что они в ловушке, усиливалось с каждым шагом. Иеронимус и Слинни уже не помнили, в какой стороне Брейгель. Они потеряли чувство направления, стараясь уйти подальше от кошмарного купола.
  На пути попался домик с обвалившейся крышей — наверное, бывшая караулка, судя по тому, что на полу валялись примитивные старинные ружья и странная металлическая штуковина, вроде миски или небольшого тазика: Иеронимус решил, что это древняя каска. Приглядываться не хотелось. Весь этот поселок навевал жуть. И нигде ни одной надписи. Если в те времена и были какие-нибудь печатные тексты, чернила давно выцвели, а бумага рассыпалась в прах. Осталась только круглая стена четвертого основного цвета, ныне объявленного вне закона, подпольный аттракцион для любителей острых ощущений, а может, религиозных фанатиков.
  Иеронимусу вдруг стало совсем страшно.
  — Брейгель!  — заорал он во все горло.  — Брейгель! Ты где?
  Ответом было только эхо.
  Иеронимус заорал снова. Из развалин соседнего здания взметнулась огромная туча колибри. Слинни с Иеронимусом нырнули в переулок, уворачиваясь от трепыхающихся крыльев, и вдруг увидели целое стадо лосей, бредущее по широкой улице. Животные проходили под гигантской тарелкой радиолокатора, застрявшей между двумя кирпичными столбами. Должно быть, она упала сюда, когда рухнуло само здание.
  Иеронимус и Слинни нырнули в первую попавшуюся дверь. Лоси все шли, и шли, и громко трубили на ходу, запрокидывая головы. Иеронимус и Слинни, выбившись из сил, сели прямо на бетонный пол, привалившись к стальной стене. Посреди пола виднелось отверстие для стока воды. Под потолком перекрещивались какие-то трубы, обросшие странными рыжевато-бурыми кристалликами. Кое-где образовались целые сталактиты.
  Слинни начала дрожать от холода в своем бархатном пончо. Иеронимус обнял ее одной рукой. Его тоже знобило.
  — Это место…  — прошептала Слинни, уставившись на отверстие в полу.  — Ты понял…
  Иеронимус кивнул.
  Он начал догадываться, еще когда увидел обломки ворот с изображением глаза. Здесь никогда не было города. В давние-предавние времена здесь творился настоящий ужас.
  «Сколько времени могут люди обитать на Луне, оставаясь людьми? Не бывает лунных наполовину. Или ты человек, или нечто совсем иное. Луна — это камень, летящий в пустоте. Здесь дышат искусственным воздухом, здесь воду для питья добывают из растаявших комет.
  Слинни красит волосы в синий цвет».
  Снаружи продолжался неумолчный перестук копыт. Два-три громадных лося забрели в переулок, один вдруг сунул голову в дверь и преспокойно вошел в комнату, где сидели, прижавшись друг к другу, двое подростков. Зверь приблизился к дыре в полу, опустил голову и невероятно длинным гибким языком облизал внутренние стенки отверстия.
  — Что он делает?  — изумленно прошептал Иеронимус.
  — Молчи!  — зашипела Слинни.
  Лось вскинул голову и посмотрел прямо на них. У него были бледно-розовые глаза и кривые зубы. Губы испачканы зеленой слизью. На боку у зверя ползал большой черный жук, то зарываясь в шерсть, то снова появляясь.
  Игра в гляделки продолжалась недолго. Через несколько секунд зверь снова принялась лизать гнусную жижу в трубе. Язык его влажно блестел. Ужас. Огромные копыта были покрыты коркой засохшей грязи, скопившейся за долгие годы странствий по обратной стороне Луны.
  Двое на полу отчаянно вцепились друг в друга. Рука Иеронимуса нашарила в складках пончо руку Слинни. Их пальцы переплелись, точно у испуганных влюбленных.
  Белый зверь вновь оглянулся. Его потревожили колибри — семь или восемь птиц влетели в комнату и принялись описывать круги. Лось протяжно затрубил и поднялся на дыбы, пытаясь схватить одну птицу зубами. Колибри стремительно выпорхнули за дверь, и лось неуклюже поскакал за ними, издавая отрывистые, лающие звуки.
  Иеронимус и Слинни остались сидеть, держась за руки.
  По переулку разнесся металлический скрежет. Наверное, тарелка радиолокатора сместилась на своей опоре.
  Прилетели еще несколько птиц. Часть расселась на трубах под потолком, другие зависли в воздухе, разглядывая растерянных подростков. Три-четыре колибри спустились на пол и нырнули в ту самую трубу, куда лось засовывал свой длинный язык.
  — Помнишь, как мы работали вместе над докладом?
  — В ротонде? Мы готовили доклад по «Шальному древоволку».
  — Ты тогда начала мне что-то рассказывать.
  — О чем?
  — О том, что происходило на Луне девяносто четыре года назад.
  — Я собиралась рассказать про Эпоху слепоты, но ты не захотел слушать…
  — Думаешь, здесь один из тех лагерей?
  — Да.
  — Я тоже так подумал. Остатки ворот… Гигантский глаз…
  — Таких, как мы, ловили и запирали в лагеря. С нами делали чудовищные вещи. Эта стена… Ты ведь понял, из чего она сделана.
  — В тот раз ты еще о чем-то начала рассказывать.
  — О чем я еще говорила?
  — Почему нас с тобой называют стопроцентно лунными.
  — Это старинное выражение. Тогда считали, что ты или стопроцентный человек, или стопроцентно лунный. Середины нет.
  Наступила жутковатая тишина. Лоси наконец ушли, зато колибри остались. Кроме тихого жужжания их часто-часто взмахивающих крыльев было слышно только, как поскрипывают на ветру древние антенны и сломанные тарелки радиолокаторов.
  Иеронимус и Слинни были одни на обратной стороне Луны. Совсем одни. Далеко от всех. Ни искорки неонового света. Ни начальства. Только они двое, забившиеся в тень.
  — Мы не умрем,  — сказала Слинни.
  У обоих отчаянно колотилось сердце.
  Иеронимус улыбнулся.
  — А если и умрем…
  Приблизив лица почти вплотную, они одновременно сняли защитные очки и посмотрели друг другу в глаза.
  И тут произошла удивительная вещь. Колибри все разом взмыли в воздух. Снаружи в комнату, словно по зову трубы, рванулись тысячи птиц. Они влетали через пустые оконные проемы с давно выбитыми стеклами, лезли из дыры в полу, из труб под потолком. Комнату заполонил вихрь машущих крыльев, уже не белых, а победно сияющих своей природной лунной окраской — четвертым основным цветом. Мальчик и девочка сидели на полу, глаза в глаза, сами не свои от изумления, а вокруг клубилась туча колибри. Их мельтешенье превратило пустые развалины в сказочный великолепный дворец. А птицы все прибывали, преображаясь на лету, возникая со всех сторон сразу, сбиваясь в плотный шар, полный движения и блеска. Огромные птицы с острыми клювами образовали сверкающую сферу, с торжеством объявляя всему миру, что четвертый основной цвет невозможно ни спрятать, ни задавить, он существует и провозглашает сам себя как естественный цвет всего истинно лунного. Он приходит на смену бесцветно-белому, колибри приносят его на своих крыльях, откликаясь на зов истосковавшихся влюбленных глаз.
  В облаке порхающих птиц, омытые этим безымянным цветом, девочка и мальчик впервые в жизни чувствовали себя по-настоящему нормальными. Впервые они могли посмотреть в глаза друг другу прямо, без ненужных драм, без фиолетовых стекол. Все было нормально. «У тебя красивые глаза»,  — сказал он ей, а она засмеялась, девочка с синими волосами. «Знаешь,  — сказала она,  — у тебя тоже!» Она протянула руку и коснулась его лица, и он сделал то же самое, легонько погладил ее щеку самыми кончиками пальцев. «Я еще никогда никому не смотрела вот так в глаза». Это была правда. Это было чудесно. Если отвести взгляд, можно узнать прошлое и будущее, увидеть, как искажаются пространство и время, заглянуть в диковинные глубины бесконечности, но им не хотелось смотреть по сторонам. Обыкновенное чудо: юноша и девушка смотрят друг на друга. Багровое тусклое небо, холодный бетонный пол, зловещие темные стены — все, окрашенное прежде в оттенки, составленные из красного, желтого и синего, померкло рядом с истинно лунным цветом, озаряющим перья тысячи птиц и глаза двоих людей. Мир наконец-то стал нормальным. Обычным. «Ты
выглядишь совсем по-другому,  — сказал он с улыбкой.  — Как деревенская девчонка. Даже синие волосы стали незаметными». Она засмеялась. «Ты тоже совсем другой, в кои-то веки не комплексуешь. Просто невероятно, до чего же ты не комплексуешь!»
  Они делились друг с другом потрясающими открытиями, и вот уже больше не о чем стало говорить. Тогда они наконец поцеловались, и это тоже было нормально и удивительно.



  Глава 14

  Где-то поблизости заурчал мотор. Колибри повернули головы в ту сторону, откуда доносился механический звук, а потом разлетелись так же внезапно, как прежде собирались вместе. Как только Иеронимус и Слинни оторвали друг от друга взгляд, птицы снова стали белыми. Они выпархивали из разбитых окон, словно стая летучих мышей из пещеры. Шум от машины послышался ближе — ровное, мощное урчание мотора, хруст стекла и гравия под огромным резиновым колесом.
  Иеронимус и Слинни, вскочив, бросились к большой квадратной дырке в стене на месте бывшего окна.
  По бульвару как ни в чем не бывало ехал «Проконг-90». За рулем сидел Пит, рядом с ним — Клеллен, а на заднем сиденье — Брейгель. Без очков Иеронимус и Слинни видели проекцию будущего движения автомобиля и своего собственного — как они садятся в машину, и дальше ее траектория уходит по прямой линии вдаль и постепенно теряется из виду.
  — Похоже, наша судьба — идти к ним,  — сказал Иеронимус, вновь надевая очки.
  — Погоди!  — В голосе Слинни звучала неподдельная печаль.  — Дай посмотрю на тебя в последний раз…


  Пит и Клеллен никак не могли понять, куда это они заехали, а комментарии Брейгеля ничего не прояснили. Они, конечно, обрадовались, когда Иеронимус и Слинни выбежали им навстречу из разрушенного здания. Пит поначалу очень смущался, пока не заметил, что Слинни с Иеронимусом держатся за руки. Клеллен пришла в экстаз и, радостно хихикая, воскликнула:
  — Вот видишь, Пит! Я же тебе говорила! Они и правда вместе!
  От всего этого Пит слегка обалдел. Он больше месяца встречался со Слинни, потом познакомился с Клеллен и решил позволить себе небольшой загул с этой… более смелой барышней. Из этого отнюдь не следовало, что Клеллен автоматически станет его подружкой, и вдруг за несколько часов он продвинулся с ней неизмеримо дальше, чем за довольно-таки скучные, если честно признаться, дни и недели, проведенные с отличницей Слинни. Клеллен сразу согласилась поехать в мотель! Со Слинни он о таком и помыслить не смел. Слинни, хоть и красотка, но по сути настоящая зануда. И целоваться толком не умеет, да еще и очки мешаются. А Клеллен — веселая, горячая, собой хороша, обожает спорт (по крайней мере, на словах), а главное — она на все готова хоть сейчас, и делает это, как никто.
  Брейгель притих на заднем сиденье. Он тоже видел, как Слинни и Иеронимус шли к машине, держась за руки. Оставалось только молча дуться. Брейгелю нравилась Клеллен, но она выбрала Пита. Ему нравилась и Слинни, но, увы, она выбрала Иеронимуса. Он знал, что Клеллен раньше позволяла себе кое-какие вольности с Иеронимусом, а Пит встречался со Слинни, и они наверняка целовались. Опять все девчонки достались другим…
  «Девчонкам, которые мне нравятся, я не нравлюсь,  — думал Брейгель, грустя о несправедливости мира.  — А девчонки, которым я нравлюсь, не нравятся мне».
  Иеронимус забрался на заднее сиденье, к Брейгелю. Слинни села рядом с Иеронимусом и захлопнула дверцу.
  — Ну что,  — усмехнулся стопроцентник.  — Вот мы все и собрались…
  Клеллен обернулась к ним с обаятельной улыбкой, которая успешно скрывала всепоглощающее безумие ее жизни.
  — А как насчет вечеринки? Синяя Слинни говорила, намечается нечто потрясающее, а вот Брейгель сказал, надо куда-то в другое место ехать?
  Слинни уже раскрыла рот, чтобы ответить, но тут «проконг» свернул за угол, и они неожиданно оказались на той улице, где уже были раньше. Впереди высился ужасный купол. Пит заметил скопление машин у входа.
  — Эй! Наверное, вечеринка здесь!
  — Нет!!!  — закричала Слинни.  — Поворачивай, Пит! Не надо туда! Не надо!
  Пит лишь глянул на нее и ухмыльнулся.
  — Ну, не знаю!  — объявил он, разворачивая машину к зданию со страшной стеной внутри.  — Если Слинни считает, что туда лучше не ходить, значит, там, наверное, весело!
  Иеронимус наклонился к нему:
  — Слушай, друг, тебе там не понравится. Это никакая не вечеринка.
  Пит остановил машину у самых дверей, и тут Слинни с Иеронимусом увидели еще один автомобиль — должно быть, он подъехал совсем недавно. Трое молодых людей, на вид немного за двадцать, возились с веревкой. Один обвязал веревку вокруг пояса, а другой конец крепился к машине. Парень пошел ко входу. Его приятели принялись разматывать веревку.
  — Эй!  — крикнул Пит, высунув голову в окошко.  — Что это вы делаете?
  Трое возле машины беспокойно оглянулись.
  — Ты из полиции?  — спросил один.
  — Я что, похож на полицейского?
  Парни переглядывались с явной тревогой. Пит не дал им времени ответить.
  — Слушайте, я не из полиции! Да ну вас совсем, я еще в школе учусь! А что здесь происходит, какая-то вечеринка?
  — Пит!  — вмешался Иеронимус.  — Я же говорю: нет здесь никакой вечеринки!
  — А веревка зачем?  — поинтересовался Пит.
  — Без нее никак. Туда можно входить только по одному. Через двадцать минут человека вытаскивают и заходит следующий.
  Пит засмеялся:
  — Что ж это за диво такое, что оттуда нужно людей на веревке тащить? Наверное, оргия!
  — Да нет, ничего похожего,  — возразил парень.
  Слинни подалась вперед.
  — Пит! Поедем отсюда!
  Клеллен тоже подалась вперед.
  — Оргия, говорите?  — спросила она с азартным блеском в глазах.
  Пит втянул носом воздух:
  — Фу, чем так воняет?
  Из здания, спотыкаясь, вывалилась девчонка лет девятнадцати. Выглядела она вроде того бородача, как будто несколько недель не мылась, и пахло от нее соответственно. На ней было мятое пестрое платье, темные волосы свалялись, чулок разорван до самой щиколотки, глаза налились кровью. Девица прислонилась к машине рядом с окошком, в которое выглядывал Пит, и тут спортсмен наконец услышал стоны и причитания, доносившиеся из-под купола.
  — Эй!  — крикнул Пит чумазой девице, поскорее поднимая стекло.  — Не трогай мою машину!
  — Проекционный техбольсинатор — камера обскура!  — хрипло каркнула та.
  Пит нажал на газ. Автомобиль поехал, но Слинни вдруг тронула спортсмена за плечо.
  — Погоди, не уезжай!
  — Эта чокнутая трогала мою машину!  — пожаловался Пит, но все-таки остановился.
  Загадочная девица догнала их и прижалась лицом к стеклу.
  Клеллен сказала со смехом:
  — Брейгель, вот и тебе подружка!
  — Клеллен, захлопни свою крысоловку!
  Иеронимус наклонился почти к самому лицу Клеллен, шепча одними губами:
  — Не цепляйся к нему… не отвечай… не надо…
  Пока Клеллен молча злилась, Слинни повернулась к Брейгелю:
  — Слушай, омни-трекер все еще у тебя?
  Брейгель, кивнув, вытащил приборчик из кармана и протянул ей.
  Никому ничего не объясняя, Слинни выскочила из машины. Крикнула только:
  — Я сейчас!
  Иеронимус закричал ей вслед:
  — Слинни!
  Девчонка с синими волосами побежала к зданию с омни-трекером в руках, перепрыгивая через кучи мусора и мотки ненужных проводов.
  Пит спросил в полном недоумении:
  — Может, кто-нибудь все-таки объяснит, что за фейская чушь здесь происходит?
  Иеронимус, не отвечая, бросил:
  — Подожди!  — и побежал за Слинни к страшному куполу.
  Один из молодых людей с веревкой вдруг заметил у Иеронимуса очки.
  — Эй, смотрите! Стопроцентник!  — заорал он.
  Все трое загородили Иеронимусу дорогу и в один голос потребовали:
  — Глаза покажи!
  — Там, куда вы идете, этого добра навалом,  — ответил он.  — Вам хватит.
  Парни переглянулись, кивнули:
  — Тоже верно.
  Тот, что был обвязан веревкой, неожиданно высказал деловое предложение:
  — Хочешь денег заработать?
  — Ребята, вы, может, не заметили, но я сюда не развлекаться пришел. Я знаю, что там, внутри. Я бы с вами вообще сейчас не разговаривал, только вы стоите у меня на дороге, а мне надо забрать свою подружку из этой чертовой дыры, куда вы так рветесь.
  — Да, но у тебя ЛОС, на тебя этот цвет не подействует. Хочешь быть нашим проводником? Отведешь нас внутрь, усадишь на хорошее место, а потом выведешь наружу, чтобы мы там не застряли и не померли с голоду. Мы заплатим!
  — Там, внутри, трупы!  — заорал Иеронимус.  — Все провоняло! А на этот цвет вам совсем смотреть не надо! Вы что, не знаете, что от него с башкой бывает?
  Один из парней улыбнулся:
  — Знаем, конечно. Мы здесь не первый раз.
  — Психи! Будете долго здесь торчать, совсем пропадете!
  — Поэтому мы и берем с собой веревку.
  — Совсем дурак? Ради дешевого кайфа готов рисковать головой?
  — Чувак, ты не прав,  — подал голос парень, стоявший посередине.
  — Не прав?  — повторил Иеронимус.
  — Совсем не прав! Мы здесь вовсе не ради кайфа. Мы хотим ощутить истину. То, что мы не способны понять четвертый основной цвет, еще не значит, что его не существует.
  — Вот это точно! Он существует, да вам-то незачем с ним баловаться!
  — При чем тут баловство? Этот цвет существует в природе, твои глаза тому доказательство. Мы тоже имеем право его ощутить, точно так же, как ты имеешь право жить без дурацких очков!
  — Друзья, я бы с удовольствием вступил с вами в дискуссию об этих высоких материях, только вы не понимаете…
  — Это ты, друг, не понимаешь. Твои глаза и твой разум способны вместить этот цвет, поэтому ты не представляешь, какой ни с чем не сравнимый опыт получаем мы, когда его видим.
  — Мне идти надо! Неизвестно, что там с моей подругой. И ребята в машине ждут.
  Молодые люди не сдвинулись с места. Иеронимус заметил у одного из них на свитере надпись крупными буквами: «Государственный Университет Моря Нектара».
  Парень сказал:
  — Вот представь, что, войдя в этот зал, ты испытаешь нечто невообразимое — к примеру, нечто похожее на смерть.
  — Смерть?
  — Да.
  — Там полно настоящих мертвецов. Пойди, у них спроси.
  — Что, если в том зале человек может на краткий миг приобщиться к непостижимому таинству смерти? Неужели тебе не стало бы любопытно?
  — Дурацкое сравнение и фальшивое к тому же. Уйдите с дороги!
  — Я сравнил со смертью, потому что она не поддается воображению. Она противопоставлена разуму. Четвертый основной цвет существует, потому что ты так говоришь, а вот правительство говорит, что его нету. Когда мы на этот цвет смотрим, то на какое-то неуловимое мгновение видим, а потом разум отталкивает его прочь, словно забытый сон. Потому и ходят нелепые истории про Иисуса и Пикси, и что якобы этот цвет — дьявольский, на самом же деле наш разум ненадолго погружается в пучину истины, и в этот миг истина физической реальности бесконечно превосходит наши способности к постижению.
  Иеронимус еще раз прочел надпись на свитере. Ну конечно, все понятно. Это учебное заведение славится больше студенческими попойками, чем качеством образования.
  — Вас в Университете Моря Нектара такому учат?
  — Неофициально. Мы учимся на факультете философии.
  — Ага. Это у вас, значит, домашнее задание?
  — Нет, мы от профессора слышали про это место и заинтересовались.
  — Похоже, он у вас просто нетопырь безответственный. Говорю вам, там люди умирают!
  — Не надо принижать наш университет! Гордон Чазкоффер — один из величайших философов мира, он еще студентом написал фундаментальный труд «Перцептивный анализ меркантильных социальных трансгрессий». И учился, между прочим, в нашем университете.
  — Ага, сто лет назад там, может, чему-нибудь и учили. А сейчас это обычная пивнушка, и ничего больше. Посмотрите на себя — вы же просто наркоманы!
  — А ты знаешь, что у нас на факультете есть оригинальное издание «Перцептивного анализа»?
  — Класс! Я потрясен! Читал в прошлом году. Замечательная книга, но в ней нигде не сказано, что надо обвязываться веревкой и лезть в полную комнату жмуриков, чтобы прибалдеть от цвета, на который вам вообще смотреть не положено.
  — В поздних изданиях пропущены три главы, а в них как раз подробно говорится о четвертом основном цвете.
  Тут их перебил громкий гудок «Проконга-90» — Пит заскучал. Слинни почему-то не возвращалась, а студенты только что сказали Иеронимусу нечто совершенно невообразимое.
  — Что-что?
  — У нас есть оригинальное издание «Перцептивного анализа меркантильных социальных трансгрессий», и там три пропущенных главы — за них в свое время Гордон Чазкоффер отсидел. Это единственное опубликованное исследование по четвертому основному цвету. Естественно, запрещенное.
  Ничего себе новость! У Иеронимуса даже язык отнялся.
  Неужели эти раздолбаи говорят серьезно?
  — О чем он там пишет?
  — О том, что происходит с человеком, который с умом смотрит на четвертый основной цвет. Если в течение долгого времени повторять короткие воздействия, можно достичь глубокого интеллектуального просветления.
  — Просветления? От того, что просто смотришь на какой-то там цвет?
  — Вот видишь, тебе не понять. А ведь это вполне реально. Мозг впадает в состояние шока, потом происходит перезагрузка, и человек выходит из этого процесса обновленным. Становится лучше. Умнее. Величайший философ прошлого столетия на себе испытал кратковременные воздействия в течение длительного промежутка времени. Это меняет людей.
  Иеронимус не знал, что и думать. Просветленные балбесы… Или просто балбесы, которым лень играть в телебол. Но они изучают философию! Стоят у входа в самое страшное здание на Луне и готовятся к экспедиции, как скалолазы готовились бы к спуску в жерло действующего вулкана. Ничего не скажешь, веревка у них длинная, в самую преисподнюю спуститься можно.
  Через несколько секунд из дверей выбежала Слинни. Промчавшись мимо парней с веревкой, она схватила Иеронимуса за руку и потащила к «проконгу», который так и стоял, солидно урча мотором.
  Девушка с колтуном на голове сидела на мотке провода, бесконечно повторяя одно и то же странное слово: «Техбольсинатор, техбольсинатор, техбольсинатор…»
  Слинни с Иеронимусом забрались на сиденье, и «проконг» двинулся с места.
  — Укурки,  — вздохнул Пит.  — Гадость какая!
  — Наверное, тут настоящий притон,  — объявила Клеллен таким тоном, словно еще не решила, осуждать или восхищаться.  — Та девчонка, по-моему, улетела от эскимо с тройным эс-джемом, а может, кип-капом ширнулась. А те ребята с веревками тоже чем-то неслабым закинулись. Брейгель, что скажешь?
  Брейгель в полном унынии только плечами пожал. Пит с опаской покосился на Клеллен. Неуютно было слышать, что она так свободно владеет наркоманским жаргоном, для него совершенно загадочным.
  И только двое стопроцентно лунных знали, что происходящее под куполом никак не связано с наркотиками.
  Машина постепенно набирала скорость, удаляясь от жуткого здания.
  — Что ты сделала?  — тихо спросил Иеронимус.
  — Нажала на омни-трекере кнопку экстренного вызова полиции и оставила там, посреди зала.
  — Зачем?
  — Как зачем? Ты тоже свихнулся вроде придурков с веревкой? Этот вертеп нужно уничтожить! Скопище маньяков, и половина из них умирают, потому что в отключке не могут выйти. Случай как раз для полиции…
  Иеронимус не слушал. Он думал о том, что ему рассказали трое студентов. Эти ребята, и не только они, стремятся познать то, что не поддается пониманию. Вдруг его осенило: так ведь поэтому и убивают стопроцентно лунных и забирают их глаза! Жажда увидеть запретный цвет настолько сильна, что люди готовы пойти на убийство. Или рискнуть собственной жизнью, вот как студенты с веревкой. Из величайшего философского труда изъяты три главы, а в них рассказано, что происходит, если человек смотрит на этот цвет не как попало, а по определенной системе. Трудно представить себе такую безумную любознательность, хотя, если вспомнить, что он сам натворил с той земной девочкой, а потом со Слинни… Похоже, у всех у них любопытство одной и той же природы, именно его власти и стремятся подавить любой ценой.


  «Проконг» мчался мимо покосившихся столбов — когда-то на них держалось ограждение по периметру Джойтауна-8. Долго ехали по травянистой равнине, подскакивая на неровностях почвы, а потом показалась единственная на обратной стороне автомобильная дорога: Нулевое шоссе. Скоро они уже гнали по темной, извилистой четырехполоске, где лишь изредка, примерно через каждые полкилометра, попадались фонари на высоких металлических опорах. На дальней стороне Луны не существовало ограничений скорости. Пит вдавил в пол педаль газа. Мимо проносились причудливые пейзажи, а вверху Иеронимус увидел комету: яркую черточку в сумрачном небе над густо-фиолетовой бездной.
  Отвечая на вопросы Пита и Клеллен, Слинни ухитрялась ограничиться полуправдой.
  — Как вы добрались в такую глушь?  — спросил Пит, не отрывая глаз от дороги.
  — Брейгель нас привез, одолжил у своей мамы «пейсер».
  — Брейгель, да у тебя и прав-то нет!  — расхохоталась Клеллен.  — А этот «пейсер»! Сомневаюсь, что он хоть по улице проедет!
  — На самом деле у Брейгеля замечательная машина!  — соврала Слинни.  — И водит он классно. К сожалению, заправка, на которую мы рассчитывали, оказалась закрыта, вот и пришлось оставить машину в Джойтауне-восемь. Надо ее потом забрать… На неделе заедем с запасом горючего.
  Клеллен ничуть не волновали беды Брейгеля. Она быстро перевела разговор на более интересные темы.
  — Значит, вы с Мусом? Да?…
  — Мы с Мусом,  — начала Слинни, сдержанно улыбаясь,  — приглашаем вас с Питом на шикарную вечеринку!
  Пит глянул на нее через плечо.
  — Надеюсь, там будет что-нибудь получше вонючего притона, куда мы чуть не вляпались. И ради этого мы пропустили последние две песни «Джинджер-канкан»!
  — Это была совсем не та вечеринка, Питер.  — Слинни нарочно подчеркнула имя — она знала, что Пит терпеть не может, когда его так называют.  — Ту, настоящую вечеринку перенесли в огромную подземную библиотеку, чуть дальше по шоссе. Ее устраивают мои друзья из Гагаринского университета. Сначала думали собраться в том странном доме с куполом, но его заняли наркоманы, так что пришлось искать другое место. Я как раз и зашла туда, чтобы узнать адрес.
  — И где эта библиотека?  — спросил Пит.
  — У отметки триста девяносто девять свернуть с Нулевого шоссе на Вест-Гонг-род. Это недалеко, при такой скорости за час доедем.
  — Библиотека — странное место для вечеринки,  — заметил Пит.
  — Это необычная библиотека. С бумажными книгами.
  — Бумажными? Серьезно, что ли?
  — Ага. Миллиарды книг. Но вечеринка будет в отдельном помещении. По-моему, будут играть «Рапузлы».
  — Что за «Рапузлы»?  — спросила Клеллен.
  — Отличная группа, из Сент-Экзюпери,  — ответила Слинни, на ходу выдумывая подробности.
  Иеронимус посмотрел на нее с изумлением.
  «Совсем с ума сошла? Нет такой группы! Вот они разозлятся, когда приедем и станет ясно, что никакой вечеринки не будет, и мы зря тащились за сотни километров…»
  Слинни зато ничуть не беспокоилась. У нее уже был продуман запасной план, и не один. Она была готова врать и изворачиваться, лишь бы прорваться в библиотеку, в раздел юридической литературы, и найти ту единственную страничку в своде законов, которая отменит несправедливость, загнавшую Иеронимуса Рексафина на обратную сторону Луны, а ей самой грозящую неописуемыми ужасами и полным крахом всех жизненных надежд.
  Иеронимус уснул, пристроив голову на плече у Слинни. Ровное урчание мотора убаюкивало…
  «Люди не созданы для того, чтобы здесь жить!
  Как Ангел смерти не ведает, что такое смерть, так и вы — видите этот цвет, но не понимаете.
  Вы свои на Луне, в этом фальшивом мире. Противоестественный нарыв.
  Спросите Ангела смерти, что такое смерть — он не сумеет ответить.
  И вот я спрашиваю вас: какой цвет вы видите?
  Вы не знаете.
  У него нет имени. Но он есть. Это ваш цвет.
  В этом цвете вам снятся сны.
  Вы и сейчас грезите о нем. Есть ли у вас свое, тайное название для этого цвета?
  Шепотом назовите его. Прошепчите, как прошептал бы ангел, который ведает таинство смерти, но не может объяснить его смертным, потому что тогда они оторвут ему крылья и швырнут в печь огненную…»
  Иеронимус проснулся. Слинни дремала, прижавшись к нему. Брейгель спал, прислонившись к дверце, а на переднем сиденье спала Клеллен. Иеронимус протер глаза, подсунув пальцы под защитные очки. Сон был знакомый. Голос, которого он никогда не слышал в реальности, бесконечно задает одни и те же вопросы.
  Иеронимус наклонился к переднему сиденью.
  — Пит, ау!
  — Как дела, Иеронимус?
  — Хорошо. Я тут спал.
  — Я знаю. Все спят.
  — Надолго я отключился?
  — Может быть, на час.
  — Ничего, что тебе пришлось ехать в такую даль?
  — Да нормально. Я этой дорогой уже ездил раньше. Года два назад мы с папой пересекли всю обратную сторону. Мне здесь понравилось. Тихо так.
  Характер местности изменился. Стало меньше травы, почва сделалась более каменистой, а небо — еще темнее. Почти такое темное, как ночью на Земле. Горы вокруг были увенчаны острыми пиками, иногда еще и искривленными. Комета в небе заметно переместилась.
  — Ух ты!  — Пит вдруг сбросил скорость.  — Смотри!
  Слева, метрах в ста от шоссе, виднелся силуэт лунной гориллы. Она стояла на двух ногах, как человек, свесив длинные руки, и с любопытством рассматривала приближающуюся машину.
  — Видел таких раньше?  — спросил Пит.
  — Один раз. Когда был совсем маленький. Горилла забрела в город. Странно было — многие думали, что это человек в костюме гориллы. А она шла себе по улице, смотрела по сторонам. Никого не трогала, и ей никто не мешал. Мы в парке с друзьями играли в мяч. Горилла вышла прямо на поле, мы остановили игру, и один парень стал обзываться — разозлился, что ему не дали забить гол. Потом я рассказал папе, что к нам на поле приходил человек в костюме гориллы, а он мне объяснил, что это настоящая горилла заблудилась и пришла к нам с обратной стороны.
  Когда машина проезжала мимо загадочной фигуры, у Иеронимуса возникло отчетливое ощущение, что зверь смотрит ему прямо в глаза, как будто знает о его несчастье и о том, какие беды грозят всем его друзьям.
  — Слушай, Пит, я должен тебе кое-что сказать. У меня большие неприятности. Меня разыскивает полиция.
  — Вот это, насчет полиции, я сейчас не слышал.
  — А про неприятности слышал?
  — Да я и сам догадался.
  — Тебе бы надо высадить меня и отвезти всех по домам.
  — Кругом пустыня.
  — Это не твои заботы. Если ты меня сейчас не бросишь, для тебя все кончится очень плохо. Тебя посадят в тюрьму.
  Пит только засмеялся.
  — Никто меня не посадит. Глупость какая! Я ничего плохого не сделал, и ты тоже.
  — Я-то очень даже сделал. Я вчера…
  — Дай угадаю. Ты кому-то показал свои глаза.
  — Откуда ты знаешь?
  — Я не знал. А что еще может сделать стопроцентно лунный парень, чтобы у него начались неприятности с полицией?
  — Все верно. Так вот, на самом деле мы едем вовсе не на вечеринку.
  — Да уж ясно.
  — Ты понял?
  — Еще бы! Слинни совсем не умеет врать. А Клеллен поверила, смешно. Дело, наверное, очень важное для Слинни, раз она так напряглась, лишь бы добраться на другую сторону Луны. А мне немножко совестно, что я ее сегодня кинул — ну, ты знаешь, насчет Клеллен. Правда, Слинни, кажется, не обиделась. По-моему, ты ей больше нравишься. Ну и ладно, все равно у нас с ней ничего такого не получилось бы. Как пойдем куда-нибудь, она только о тебе и говорит. В общем, я не против, и потом… То, что мы с Клеллен вытворяли сегодня в мотеле… Ох, ну и бешеная девчонка!
  — Вообще-то я с Клеллен давно знаком,  — сказал Иеронимус.  — Ее многие совсем неправильно понимают. Я рад, что вы с ней познакомились. Как ни странно, вы подходите друг другу. Как-то дополняете друг друга, что ли.
  — Ты думаешь?
  — Ага. Ты — чуть ли не самый известный спортсмен в школе, а Клеллен — чуть ли не самая эпичная чудачка в моем классе. Ну, не знаю, интересное сочетание получается…
  — Слушай, мне вот что любопытно… Если не хочешь — не отвечай. Когда мы приехали в тот пустой город, и вы со Слинни вышли из какого-то обвалившегося дома, вы с ней держались за руки. Я-то не против, я рад за вас. Правда. Просто вдруг подумал: выходит, она с нами двумя одновременно встречалась?
  — Нет. Мы сегодня впервые поцеловались. Когда она уже знала про тебя и Клеллен.  — Тут Иеронимус сделал такое, что сам удивился. Он наклонился вперед, чтобы никто, кроме Пита, не услышал, хотя остальные все равно спали, и прошептал: — Я Слинни с третьего класса люблю.
  Через какое-то время все начали понемногу просыпаться. Брейгель протер глаза, жалея, что не догадался захватить с собой пива, или водлунки, или еще чего-нибудь вроде этого, а потом спросил вслух:
  — Куда мы, вообще, едем на ночь глядя? Где это мы?
  Клеллен ни минуты не сомневалась, что вечеринка с лихвой вознаградит за все трудности пути. Такое экзотическое место — библиотека, где книги сделаны из бумаги! Клеллен смутно представляла, что это означает, но звучало просто бесподобно, а если веселье слишком затянется, можно найти местечко, где переночевать,  — например, в каком-нибудь мотеле. Отличный предлог, а в такой пустынной местности в мотеле наверняка найдется много свободных комнат: одну ей с Питом, другую Слинни с Иеронимусом и еще одну для Брейгеля, пусть себе сидит и тоскует.
  Слинни их не слушала. Она сидела молча и думала: «А когда мы наконец приедем, как мы туда войдем? Как мы туда войдем? Войдем-то мы как?»



  Глава 15

  Зрелище было не для слабонервных. Прибывшие по вызову полицейские даже не знали, что на Луне есть такое место — Джойтаун-8. Их отправили проверить сигнал тревоги, поступивший с омни-трекера. Добравшись до здания с куполом, они ужаснулись увиденному, да и запах был чудовищный. Полицейские, как и Пит, решили, что здесь нашли приют наркоманы или какие-нибудь фанатики проводят свои безумные ритуалы. Доблестные стражи порядка, выхватив табельное оружие, ворвались внутрь. Ориентируясь по сигналу омни-трекера и непонятным голосам, они миновали бородача, оборванную веревку, давно высохшие трупы и вошли в круглый зал.
  По сигналу омни-трекера были отправлены одна за другой три группы. Все три бесследно исчезли.
  Само собой, в полиции сделали вывод, что в забытом уголке на обратной стороне Луны происходит нечто очень странное.


  Лейтенант Догуманхед Шмет лег спать, весьма довольный собой. Приятно, когда интуитивная догадка подтверждается фактами. Вот потому он такой хороший полицейский! В мозгу что-то щелкает, выскакивает крошечная идейка. Для отца естественно солгать, чтобы защитить сына. Будь у самого лейтенанта сын, он бы тысячу раз солгал ради него, если понадобится. Впрочем, сына у лейтенанта не было, как не было ни жены, ни дочери, вообще никакой родни — только работа. Одинокое существование лейтенанта Шмета было посвящено одной цели: выявлять людей, нарушивших закон. Человек по имени Ринго Рексафин закон нарушил. Полиции лгать нельзя. Это серьезное преступление. Его сына, Иеронимуса Рексафина, свидетели опознали как оптического преступника, выражаясь юридическим языком. А вычислить мальчишку среди множества других стопроцентно лунных мальчишек помогла интуиция. Все началось с отцовской лжи. Человеку знающему подобная ложь видна как на ладони, а Догуманхед Шмет ее буквально кожей чувствовал. Что-то свербит у основания черепа, как будто перышком щекочут. Ложь сразу выдает вину. Мальчишка оказался тем самым, что
ухитрился выкрутиться два года назад. Его бы еще тогда посадить под замок — не ходил бы теперь по улицам, не показывал свои мерзкие глаза ни в чем не повинным гражданам. Парень — явная угроза для общества, а теперь еще и ударился в бега.


  — Где ваш сын?
  — Не знаю.
  — Где ваш сын?
  — Я сказал, понятия не имею.
  — Назовите друзей вашего сына.
  — Не знаю я его друзей.
  — Нечего сказать, хороший отец.
  — Вы специально пришли, чтобы меня оскорблять?
  — Я пришел, чтобы выяснить, где ваш сын.
  — А я не знаю, где он! Ушел и уже несколько часов не возвращался.
  — Его видели в Зоне первого ЛЭМа, в вестибюле гостиницы, вместе с девочкой, туристкой с Земли, явно подвергшейся негативному воздействию четвертого основного цвета.
  — А я думал, четвертого основного цвета не существует.
  — Прекратите выгораживать своего сына! Имеются двое свидетелей.
  — Я уже сказал: мой сын был дома. Он очень устал и рано лег спать.
  — А как вы объясните показания очевидцев?
  — Никак. Они моего сына с кем-то перепутали. А может, просто врут. В защитных очках все подростки выглядят одинаково.
  — Где сейчас ваш сын?
  — Не знаю.
  — Видимо, придется вас задержать, пока вы не надумаете помочь следствию.
  — Я помогаю, как могу. Отпустите меня домой! У меня жена больная, она не в состоянии сама себя обслуживать.
  — Ничего, справится. Она взрослый человек. А вас мы отпустим, как только вы признаетесь, что солгали и что вашего сына всю ночь не было дома.
  — Позвольте мне позвонить по телефону. Я попрошу знакомых прийти к нам, позаботиться о моей жене.
  — Нет.
  — Я имею право на звонок адвокату.
  — Не имеете.
  — Простите?
  — Шучу. Конечно, вы имеете право. Право все имеют. Но для этого нужно получить от меня разрешение. А я сейчас крайне загружен административной работой, и у меня совершенно нет времени с вами разговаривать. Вот когда подпишете признание, я в ту же секунду освобожусь от всех прочих дел и внимательно выслушаю любые ваши просьбы по поводу звонков женам, друзьям и адвокатам.
  — Ну и сволочь же ты! Я тебе за это устрою!
  — Ничего ты мне не устроишь. Ты будешь сидеть, и ждать, и трястись от беспокойства за сына и за жену. В конце концов ты начнешь злиться на сынка за то, что он тебя втравил в такую историю. Потом ты подпишешь признание — я уже набросал текст. В нем сказано, что, как тебе отлично известно, твой сын, Иеронимус Рексафин, в указанный вечер находился в Зоне первого ЛЭМа, а ты скрыл его незаконные действия, солгав представителю властей. В признании также указано, что я не угрожал ни тебе, ни твоей семье, и что ты поставил подпись абсолютно добровольно.
  — Лейтенант, вы так странно выглядите. Вам никто не говорил, что у вас лицо как у халтурно сделанной пластмассовой куклы? Еще и пот по нему катится. Смотришь на вас и невольно думаешь: если вашу голову разрубить пополам, она окажется сплошная?


  Лейтенант Шмет не сомневался, что рано или поздно Иеронимус Рексафин где-нибудь да объявится. Скорее всего, мальчишка ночует у приятеля, а утром выйдет на улицу, там его и прихватят или отловят при проверке удостоверений личности, а может, найдут спящим в чьей-нибудь машине. Девочка с Земли все еще в камере. Она ничего не сказала лейтенанту, потому что он ее ни о чем не спрашивал. И не будет спрашивать, хотя она знает имя мальчишки. О встрече у колеса обозрения она обмолвилась случайно, еще до того как поняла, что парень все еще в бегах. Надо будет отправить несколько человек дежурить в парке аттракционов — на случай, если мальчишка решит вернуться на место преступления. Почему-то многие так делают. Разумеется, больше всего детектив рассчитывал на то, что Иеронимус придет домой, повидаться со своей сумасшедшей матерью, особенно когда узнает, что отец арестован. Стопроцентно лунный мальчишка и пяти минут не проведет в квартире, как за ним явятся штук двадцать групп захвата. На том все и закончится.
  Лейтенант Шмет распорядился, чтобы его известили, если за ночь случится что-нибудь необычное, каким-либо образом связанное с лунарным офтальмическим символяризмом. Спал детектив крепко, несмотря на обычный для него кошмар о несчастье, которое с ним случилось в детские годы. Он проснулся весь в поту, затем понемногу успокоился. Сел. Нашарил свое лекарство. Зажмурил глаз и все равно видел, как она колотится в стекло, пытается спастись от огня… Лейтенант встряхнул головой, как будто можно вытрясти оттуда печальные мысли, точно песок из совка. Как это ни бессмысленно с точки зрения логики, он постоянно задавал себе один и тот же вопрос: почему они оказались там именно в это время? «Если бы мы уехали на пять минут позже…»
  Детектив наклонил голову. Кошмарный сон оставил после себя необъяснимое желание броситься к ее камере, послушать у двери, все ли в порядке, а потом свернуться у порога, словно сторожевой пес, и защищать ее от ужасных, непредсказуемых бедствий. Впрочем, он мало-помалу пришел в себя и вспомнил: увы, она — не Селена.
  В прикроватной тумбочке у лейтенанта хранилась матовая алюминиевая коробочка примерно два на два дюйма. Иногда он ее носил в кармане, хотя показывать никому не решался, да и сам давно уже не открывал. Просто хранил как напоминание: любой трагедии можно избежать. Каждого пожара могло бы не быть. Для каждой дороги существует объезд. Воспоминания — несводимые татуировки, терзающие душу картинами возможного, так и не воплотившимися в реальность.
  И тут ему позвонили. Не по поводу мальчишки.


  Когда он прибыл в Джойтаун-8, среди заброшенных зданий кишмя кишели полицейские, стараясь держаться подальше от купола. Детектив только головой покачал, глядя на их неуклюжие попытки окружить здание. Лейтенанта сопровождал серебристый робот-спасатель — Белвин, как всегда, взятый взаймы у приятеля из пожарной службы. Хоть у робота и не было лица, он изъяснялся весьма изысканно, а двигался грациозно, как лесная лань.
  — Так, Белвин!  — сказал лейтенант Шмет.  — Повторяю еще раз: это не обычная спасательная операция на пожаре.
  — Я понял, лейтенант.
  — Ты знаешь, что такое лунарный офтальмический символяризм?
  — Теперь знаю — я загрузил в память присланные вами файлы.
  — Тебе, конечно, ясно, что четвертый основной цвет на тебя не подействует?
  — Как бы он мог подействовать? Я не живое существо. У меня нет глаз, да и зачем глаза роботу, у которого отсутствует сознание, способное к восприятию зрительных образов?
  — Истинная правда, Белвин. Поэтому ты мне и понадобился. У меня предчувствие, что сегодняшние события имеют самое непосредственное отношение к четвертому основному цвету.
  — Я в вашем распоряжении, лейтенант.
  В старом гараже против здания с куполом и скопищем забытых машин у входа устроили временный штаб. Полицейских нагнали целую армию, но никто не рисковал выходить на открытое место. Капитан Уис Бегфлендоппель наскоро организовал несколько штурмовых отрядов, оснащенных шлемами и щитами, ощетинившихся дробовиками. Сам капитан, коренастый толстяк с пышными рыжими усами и в бронежилете, просиял при виде лейтенанта.
  — А, Догумнахед! Как я рад, что ты приехал! И очень вовремя — мы как раз готовимся штурмовать здание.
  — Которое?
  — Вон то, с куполом. Они там засели.
  — Кто?
  — Да эти мерзавцы, очкастые наркоторговцы!
  — Ты считаешь, там присутствуют носители ЛОС? Ты уверен в этом?
  — Еще бы не уверен! Вот, послушай…
  Капитан взял со стола небольшой серебристый предмет — полицейскую рацию — и прибавил громкость.
  Ошибиться невозможно — именно так бормочут и стонут люди, впавшие в транс под действием четвертого основного цвета. Правда, лейтенант Шмет никогда еще не слышал, чтобы подобные звуки издавало столько людей сразу.
  — Часа не прошло, как мы потеряли еще одну группу из двух человек. Итого — восемь. Уже восемь сотрудников полиции пострадали от этих психов с ненормальными глазами!
  — Объясните, что произошло,  — попросил Шмет взволнованного капитана.
  — Как ты знаешь, нам сообщили, что с пропавшего омни-трекера поступил тревожный сигнал. Отправили, как положено, группу из двух человек — выяснить, в чем дело. Прибыв на место, они сообщили, что здесь покинутый город или какая-то бывшая база…
  — Лагерь оптического заключения,  — перебил Шмет, отлично знавший историю Джойтауна-8.
  — Неважно,  — отмахнулся капитан Бегфлендоппель.  — Наши сотрудники заметили, что возле здания ошиваются какие-то люди: студенты, бродяги, наркоманы, обычная шушера, какая селится в пустующих домах. Сотрудников удивило, что кому-то не лень тащиться на обратную сторону Луны, когда в наших городах полно заброшенных зданий. Войдя внутрь, они передали по рации, что видят трупы, а несколько минут спустя — тишина. Радиопомехи, и ничего больше.
  Прибыли еще несколько полицейских в неповоротливых спецкостюмах и заняли позиции в бетонных коробках разрушающихся домов. Ну и дилетанты… Им бы где-нибудь на перекрестке стоять, регулировать движение, или сидеть в уютном кабинете в Леоновберге. Происходящее воспринимают как игру — им и невдомек, во что они на самом деле вляпались!
  А вляпались капитально, ничего не скажешь. Считается, что подобные лагеря сровняли с землей… Как Джойтаун-8 уцелел? Может, восемьдесят пять лет назад какой-нибудь бюрократишка не удосужился замести следы? А может, решили, что никто никогда не догадается о прошлом поселка. Вот капитан полиции, например, не догадался, как и те сотрудники, что бодро вошли в здание, а ведь это, вне всякого сомнения, настоящий, подлинный проекционный техбольсинатор «Камера обскура». Полная нелепость — вообразить, будто в здании прячутся стопроцентники. Любой носитель лунарного офтальмического символяризма сбежал бы отсюда без оглядки. Только настоящий техбольсинатор, сохранившийся со времен Эпохи стойкости, способен воздействовать на такое количество людей одновременно. Отломить бы себе хоть кусочек! А лучше — захватить все здание целиком. Да разве это возможно? Он и сам не застрахован от воздействия такой стены. И все же должен быть способ…
  Капитан что-то еще говорил, но лейтенант Шмет слушал вполуха. Пот градом катился по его лицу от мыслей о чудовищной силе, таящейся в здании на другой стороне улицы.
  — Когда пропадает оперативная группа, естественно, следом высылают другую. После того как пропали еще две пары сотрудников, мы собрали побольше людей и оцепили здание. При появлении большого количества полиции весь здешний сброд утянулся внутрь. Мы отправили на переговоры с террористами еще двух сотрудников, но и они не вернулись.
  — Там нет никаких террористов,  — произнес Шмет с такой уверенностью, что капитан слегка растерялся.
  — Нету? А что же, по-вашему, случилось с моими людьми?
  — Ничего особенно страшного. По всей вероятности, обычная реакция на четвертый основной цвет.
  — А я считаю, что они — заложники, их необходимо спасать!
  — Никто никого не брал в заложники.
  — Вот как? Ну что ж, через десять минут мы начинаем штурм здания. Там уже имеются мертвецы, и вонь такая… Ты не чуешь?
  Дегуманхед Шмет не ответил. Он лишился обоняния много лет назад.
  — Капитан, если вы войдете туда с оружием, добьетесь двоякого результата. Во-первых, случайные пули могут задеть ни в чем не повинных людей. А ваши сотрудники подпадут под действие того же фактора, который обездвижил предыдущих оперативников. Вы не сдвинетесь с мертвой точки, только станет еще хуже.
  Лейтенант Шмет без особого труда убедил капитана и прочее полицейское начальство испробовать его собственный план, как нельзя более простой: пустить вперед робота Белвина, он разведает и доложит обстановку. Всем это показалось разумным решением, ведь никто не рвался штурмовать заброшенное здание — ни спецназ, ни полсотни полицейских, которых вытащили из уютной постели и отправили на это безумное задание. Всем хотелось вернуться домой и снова лечь спать.


  Детектив и робот шагали через парковочную площадку. Часть автомобилей стояли здесь уже много месяцев, другие приехали совсем недавно. От одной машины прямо в здание тянулась веревка. Поднявшись на несколько ступенек, вошли в замусоренный вестибюль. Догуманхед Шмет остановился перед картиной.
  — Уилсон Мак-Тули!  — объявил он, мгновенно узнав портрет.
  — Сэр?  — переспросил Белвин.
  — Да так, ничего. Это портрет замечательного человека. Уилсон Мак-Тули девяносто лет назад возглавил движение, известное под названием «Эпоха стойкости». Это время иногда ошибочно называют «Эпоха слепоты». На самом деле строительство таких вот лагерей было актом стойкости и принципиальности. Видишь ли, Белвин, Луна чужда человеческой природе, однако мы пересилили себя, пришли сюда и заставили Луну нас принять. Тогда сама природа вмешалась и попыталась перекроить нас. В результате стали рождаться люди с лунарным офтальмическим символяризмом. Таким следовало бы жить отдельно от всего остального человечества. Именно этого добивался Уилсон Мак-Тули. Одно из двух: изоляция либо лишение зрения. Лишившись глаз, носитель синдрома ЛОС может жить среди людей, а иначе пусть отправляется в изгнание…
  Белвин внимательно изучал необычное лицо детектива. Даже машине было ясно, что в этом человеке кроется какая-то нечеловеческая жестокость.
  Робот плавно двинулся вперед. Шмет остался стоять посреди вестибюля, рассматривая рельефную надпись на стене.
  — Проекционный техбольсинатор «Камера обскура»,  — произнес он вполголоса.  — Кто бы мог подумать!
  Он нащупал в кармане алюминиевую коробочку, мысленно прикидывая варианты.
  «Сказать им? Или провести расследование самостоятельно? Вот так дилемма! Если я поднесу им такое открытие на блюдечке, меня осыплют почестями, но можно ведь и самому воспользоваться. Если последователи Мак-Тули узнают, что я скрыл от них такое, меня тут же уволят, а может, даже убьют. От них не скроешь, мерзавцы все держат под контролем. Нет, рассказать придется, но только на своих условиях…»
  Догуманхед Шмет разволновался настолько, что чуть не вытащил из кармана коробочку и не открыл крышку.
  Белвин занялся тем, для чего его создали: спасением людей. Войдя в круглый зал, он обнаружил десятки человеческих существ в странном эйфорическом состоянии, размещенных на полу и на матрасах. Некоторые были без сознания, а некоторые — мертвы. Белвин сейчас же просканировал ДНК, дыхательные органы, кровообращение и нервную систему каждого и за пару секунд определил, кто более других нуждается в медицинской помощи. Робот сообщил полицейскому начальству, что к зданию следует немедленно подогнать несколько машин «скорой». Затем он просканировал круговую стену зала. Наличие большой поверхности, окрашенной четвертым основным цветом, делало практически невозможным пребывание здесь обычных людей, поэтому Белвин запросил подкрепление из спасательных роботов, чтобы вынести из помещения пострадавших и покойников.
  Добрый робот подошел к лежащей на полу истощенной девушке. Чувствуя, что она близка к смерти, он выбрал ее первой, гибким движением балетного танцора подхватил на руки и понес к выходу. У дверей уже стояла, сверкая мигалкой, «скорая». Медики ждали с кислородными баллонами и антибиотиками наготове, чтобы спасти всех, кого только можно.
  Пока Белвин выполнял свою работу, Шмет вернулся к приятелю. Капитан Уис Бегфлендоппель со вздохом облегчения отправил подчиненных по домам. Чрезвычайная ситуация разрешилась, пусть присылают дополнительных роботов, «скорую», кофе и бутерброды. Капитан подошел к лейтенанту и добродушно похлопал по спине.
  — Молодец, Догуманхед! Отлично сработано! Правильно ты придумал, отправить вперед робота! Ни тебе террористов, ни бешеных наркоманов, ни заложников. Просто хренова стена того самого хренового цвета! Вот так история… Надеюсь, больше ни у кого не осталось такой краски!
  — Краски, капитан?
  — Да, Догуманхед, краски!  — Бегфлендоппель рассмеялся, толстыми пальцами подкручивая усы.  — Представь, если еще какие-нибудь подонки раздобудут подобную краску и тоже возьмутся красить стены!
  — Это не краска, Уис,  — прошептал Шмет.  — Мой тебе совет: помалкивай об всем, что здесь было. Зал — пережиток далекого прошлого. Город-призрак… Надо бы восстановить ограду по периметру, и чтобы никто — вообще никто — и словом не обмолвился о сегодняшних событиях.
  Капитан не успел высказать своего мнения о странных речах детектива — его отвлекло появление полицейского, который вел за собой двух молодых людей в наручниках. Шмет мгновенно узнал их остекленелый взгляд. Полицейский подвел задержанных к капитану.
  — Вот, прятались в сарае чуть дальше по улице.
  — Да что вы говорите!  — Жизнерадостный Бегфлендоппель расхохотался и снова лихо подкрутил усы.
  Зато Догуманхед Шмет не видел в происходящем ровно ничего смешного. Он немедленно приступил к допросу, хотя арестованные явно пребывали не в полном рассудке.
  — Что вы здесь делаете?  — сурово спросил лейтенант.
  Парней страшно напугал причудливый облик следователя: восковое лицо, желтые волосы, один глаз голубой, другой карий, и все тот же бирюзовый бархатный костюм. Один задержанный обратил внимание на татуировку в виде оскаленной кошачьей морды на запястье лейтенанта.
  — Чувак, прикольная татушка!
  — Если я прикажу, вас отправят в тесную камеру, где уже сидят весьма несимпатичные амбалы. Они могут с вами обойтись не очень хорошо, пока охранник уйдет пить кофе. Хотите вы этого? Едва ли, так что попрошу без «чуваков». Сядьте и отвечайте на вопросы, тогда я вас отпущу и валите по своим уютным мещанским норкам!
  Принесли пару складных стульев. Сильно оробевшие молодые люди уселись.
  — Что вы делаете в Джойтауне-восемь?
  Ответил тот, что повыше:
  — Тут, в здании, есть стена…
  — Да, я так и понял. Откуда вы узнали про эту стену?
  — Да так… Про нее все знают.
  — Кто это — все?
  — Все в университете.
  — В каком университете вы учитесь?
  — Море Нектара.
  — Итак, в Университете Моря Нектара все знают о стене в этом здании?
  — Ну, двое-трое ребят знают.
  — Можете назвать имена этих «двоих-троих»?
  — Они все здесь, в основном.
  — Живы?
  — Не знаю.
  — Одно хорошо: сегодня мы сможем закрыть несколько висяков по розыску пропавших, как только трупы опознаем.
  — Ох…
  — Вот именно, ох. Кстати, не можете ли объяснить, почему вы оказались на улице, а не балдеете внутри вместе со всеми?
  — Ну, у нас был свой метод.
  — Метод?
  — Ага. Раньше мы каждый раз внутри застревали…
  — Вы уже были здесь раньше?
  — Да, сэр. Несколько раз. Так вот, выйти оттуда очень трудно. Как посмотришь на этот цвет, мозг отключается, а включиться не может, потому что цвет все время перед глазами. Беда в том, что забываешь, где ты, и не догадываешься выйти. Вот мы и придумали способ: приезжаем втроем, привозим веревку и заходим туда по очереди. Через двадцать минут вытаскиваем того, кто входил, и отправляем следующего.
  — Веревку я заметил, но вас только двое. Где третий?
  — Внутри остался. Мы, как увидели полицию, стали его тащить, а веревка оборвалась. Мы поэтому тут и задержались — не хотели его бросать.
  — Какое благородство! Итак, вы оба подтверждаете, что входили в здание с целью подвергнуться воздействию четвертого основного цвета?
  — Да. По два раза входили.
  — А теперь главный вопрос. Вот вы сидите и мило беседуете со мной вместо того, чтобы запускать друг друга на веревке в эту поганую комнату и там ловить нереальный кайф, и единственная этому причина…
  Лейтенант Шмет показал студентам омни-трекер, который Белвин исправно передал ему после того, как эвакуировал из-под купола самых истощенных.
  Студенты посмотрели на прибор и почесали в затылках. Шмет снова заговорил. Капли пота, стекающие по его лицу, выглядели крайне отталкивающе.
  — Не пойму, как это устройство здесь оказалось. Полицейский омни-трекер находился в зале, на полу между матрасами, и что самое интересное — кто-то включил сигнал тревоги. Кто-то хотел навести на это логово полицию. Не представляю, с чего бы. Если вы мне поможете решить эту загадку, можете отправляться на все четыре стороны.
  — Трудный вопрос, сэр. Вы не обижайтесь, но и нам, и нашим друзьям полиция была совершенно ни к чему.
  — Что уж там, не стесняйтесь! Однако не все присутствующие здесь учатся в вашем университете?
  — Точно, многих мы не знаем.
  — Кто-нибудь вел себя странно, необычно? Быть может, выражал неодобрение происходящему?
  Тот студент, что повыше ростом, встрепенулся, как будто вдруг что-то вспомнил.
  — Точно! Было такое!  — Он обернулся к своему другу: — Помнишь того парнишку в очках?
  — Что-что?  — перебил детектив Шмет.  — В очках, говорите?
  — Ага, стопроцентно лунный парень в защитных очках. Он с друзьями приехал. Еще спорил с нами насчет этой стены.
  — Сможете его опознать по фотографии?
  — Конечно!
  Нечеловеческое лицо лейтенанта Шмета не выражало и десятой доли эмоций, бушевавших у него внутри. Детектив нажал пару кнопочек на клавиатуре наручного устройства. Перед студентами вспыхнуло двухмерное полупрозрачное изображение Иеронимуса Рексафина со школьной фотографии.
  — Да, это он!  — воскликнули оба хором.
  Шмет с трудом сдерживал ликование. Он знал, он спинным мозгом чувствовал: одно с другим непременно связано!
  — Замечательно, ребята! А теперь подумайте как следует. Этот мальчик в защитных очках… Именно он принес омни-трекер?
  — Так, если вспомнить…  — Парень прикрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.  — Устройство принесла девчонка. Да, точно, девочка, и, кстати, тоже в очках, только более модных. Стопроцентно лунная девочка, а волосы у нее были синие…
  — В самом деле?  — насторожился детектив.  — Ох, ну надо же…  — Он принялся нажимать на кнопки, отыскивая нужную папку.  — Вряд ли найдется много стопроцентно лунных девочек с синими волосами…
  Лицо Иеронимуса исчезло, и появилось изображение Слинни, с той же самой школьной фотографии.
  — Не она ли?
  — Определенно, она!
  Да эти двое балбесов — истинный кладезь информации! А ведь обалдуи редкостные, укурки, маразматики. Детектив таких ненавидел всей душой, но их показания подтвердили его давнюю уверенность: рано или поздно гнусные носители ЛОС объединятся. Сначала по двое, дальше — больше. Скоро возникнут целые армии. Это всего лишь вопрос времени.
  — Рассказывайте подробно!
  — Понимаете, мы приехали втроем, привязали веревку и уже собирались по очереди заходить в купол, и тут подъезжает шикарная машина… Кажется, «Проконг-девяносто».
  — «Проконг-девяносто»?
  — Да, точно, я теперь вспоминаю.
  — «Проконг-девяносто»…  — задумчиво повторил детектив Шмет.
  Он больше не обращал внимания на студентов, многословно описывающих автомобиль, водителя и диковинную девчонку на переднем сиденье. Он уже услышал все, что ему было нужно.
  — Капитан Бегфлендоппель,  — сказал своему другу и командиру человек с лицом восковой куклы.  — Объявите в розыск автомобиль «Проконг-девяносто», передвигающийся по обратной стороне Луны!
  Один из студентов спросил:
  — Сэр, нам можно идти?
  — Да. Нет, постойте!
  В голове у лейтенанта словно что-то щелкнуло. Оба глаза — и настоящий, и искусственный — уставились на молодых людей.
  — Вы сказали — Университет Моря Нектара?
  Они переглянулись с выражением запредельного ужаса.
  Шмет презрительно посмотрел в их воспаленные глаза и бросился к двери.
  Спасательные роботы укладывали полумертвых людей в ряд возле машин «скорой помощи», а покойников — перед фургонами из морга.
  — Белвин!  — заорал детектив.  — Иди сюда!
  Сверкающий зеркальным блеском робот явился на зов. Детектив подвел его к студентам.
  — Белвин, просканируй, пожалуйста, этих джентльменов! Они действительно студенты Моренектарского университета?
  — Да, лейтенант. Они обучаются на факультете философии ГУМН.
  — Скажи, ты сканировал спасенных из той чудесной круглой комнаты, куда так стремились эти милые молодые люди?
  — Безусловно, лейтенант.
  — И трупы тоже?
  — Разумеется. Идентификация погибших — важнейшая часть моей…
  — Белвин, реши-ка мне быстренько одну арифметическую задачку. Назови, какой процент среди извлеченных из техбольсинатора людей, как живых, так и мертвых, составляют учащиеся Государственного университета Моря Нектара?
  — Пожалуйста — это будет шестьдесят шесть процентов.
  — Замечательно! А из этих шестидесяти шести сколько учатся на философском факультете?
  Робот начал отвечать еще прежде, чем лейтенант сформулировал свой вопрос до конца.
  — Согласно моим данным, из присутствующих здесь студентов ГУМН сто процентов учатся на факультете философии.
  От такой новости лейтенант Шмет буквально впал в бешенство. Белвин слегка удивился его реакции на совершенно безобидные сведения.
  — Так, мальчики! Выходит, мы сюда ездим не ради бесплатного кайфа? Отчего же вдруг такой наплыв студентов философии?
  — Сэр?
  — Есть слух, очень старый. Будто бы имеется книга, из которой удалены три главы. Я сам их читал давным-давно, однако я уничтожил свой экземпляр, понимая, как опасны подобные идеи. До чего же любопытно, что эта книга вдруг объявилась в тихой и уютной альма матер самого Гордона Чазкоффера! И не притворяйтесь, будто не понимаете, о чем я говорю!
  — Сэр?  — еле вымолвил один из студентов.
  — Больше всего на свете я ненавижу остолопов, которые воображают себя философами, потому что они, дескать, увидали проклятущий цвет и от этого страх как поумнели! Настоящие философы упорным трудом достигают просветления! Годами копают научные материалы не покладая рук! Им некогда шляться по кабакам и дискотекам, они штудируют Гегеля, Декарта и Платона! А вы дрянь избалованная! Мало вам пялиться на этот чертов цвет ради балдежа, вы еще и вообразили, будто это вам помогает совершенствоваться!
  Детектив обернулся к капитану Бегфлендоппелю, который никак не мог понять, почему его друг выходит из себя.
  — Отправьте этих двоих и всех их знакомых в Олдрин-сити, пусть их там задержат до выяснения! Немедленно проведите облаву на философском факультете в Университете Моря Нектара! Изъять любые печатные издания, а особенно — старые редакции трудов Гордона Чазкоффера! Всех преподавателей — на допрос!
  Уис Бегфлендоппель изумленно воззрился на приятеля. Капитан в жизни не слышал настолько нелепой просьбы.
  Шмет не стал дожидаться возражений.
  — Белвин!  — загремел он, бросаясь к машине.  — Поедешь со мной! Ночь только начинается!
  Следующий пункт программы — отдел транспорта. Вряд ли так уж сложно отследить перемещения феями проклятого «Проконга-90» на обратной стороне булыжника, особенно если детишки так и будут ехать по Нулевому шоссе. А куда им еще деваться?
  Детектив посмотрел на татуировку с кошачьей мордой. Если тихо сидеть у мышиной норки, рано или поздно мышка забудет, что ты ее стережешь…



  Глава 16

  Библиотека и впрямь была основательно запрятана. Даже Клеллен, хоть и продержалась дольше всех, надеясь на дискотеку, в конце концов соскучилась и устала, ей уже больше ничего не хотелось. Иеронимус начал подумывать, не позвонить ли ему дяде по одному из многочисленных коммуникаторов Пита, но тут Слинни крикнула:
  — Вон она, прямо по курсу! Пит, видишь?
  Они покинули Нулевое шоссе у отметки триста девяносто девять и двинулись по Вест-Гонг-род, узенькой проселочной дороге, петляющей среди невысоких зубчатых гор. Здесь почти не попадалось никакой растительности — настоящая пустыня. Небо стало еще темнее. Иеронимус подумал — наверное, так выглядела вся Луна до терраформирования, когда была еще просто луной.
  Итог поисков несколько разочаровал. Дорога внезапно кончилась. В библиотеку вела самая обычная дверь в торце бетонного цилиндра, уходящего в глубь огромной горы. Единственным указанием на то, что здесь хранятся книги, служила неоновая вывеска над дверью — голубые мигающие буквы, образующие всего одно слово: «БИБЛИОТЕКА».
  — Библиотека?  — повторил Пит.
  — Ага,  — ответила Слинни.  — Мы же говорили, что едем в библиотеку.
  — Да, но обычно у библиотек бывает название. На сотню километров ни домов, ничего, и вдруг пожалуйста: «Библиотека». Не могли хотя бы назвать «Библиотека имени такого-то» или, там, «Библиотека Обратной стороны»?
  Пит затянул ручной тормоз и выключил мотор. Парковочной площадки в зоне видимости не наблюдалось, так что он просто оставил «Проконг-90» у обочины.
  Вылезая из машины, Клеллен решила высказаться по поводу неоновой надписи.
  — Ну, не знаю, Пит, мне нравится. Прикольная вывеска. И к тому же секси! Вроде нелегального клуба для свингеров.
  — Я тоже так считаю!  — объявила Слинни, гадая, как же ей преподнести приятелям новость о том, что на самом деле им предстоит не развеселая вечеринка, а унылая экспедиция в хранилище бумажных книг, написанных давно умершими авторами на давно забытые темы…
  Под ногами захрустели мелкие камешки. Иеронимус попробовал открыть дверь и убедился, что она заперта.
  — Что за черт? Заперто!
  — Вообще-то сейчас полчетвертого утра,  — заметил Пит.
  Он постучал по двери кулаком, но результата не добился. Видимо, дверь была толстая, из очень прочного сплава.
  — Ну и вечеринка!  — хмыкнула Клеллен.  — Вывеску включили, а людей не пускают.
  — Звонка у двери нет?  — спросила Слинни с ноткой отчаяния.
  — Нету. Стоп, а это что?
  Иеронимус заметил сбоку от входа выступающую квадратную пластинку с узкой щелью посередине.
  Пит подошел поближе.
  — А!  — сказал он с глубоким разочарованием.  — Это старинное устройство для считывания электронных пропусков. У папы такие были на старой работе. Чтобы войти, нужна специальная карточка. Наверное, их выдают в библиотеке.
  Все окончательно сникли. Пит — потому что по-настоящему хотел помочь Слинни, чтобы загладить свою вину. Клеллен — потому что сверкающая неоновая вывеска вновь зажгла в ней надежду на потрясающую дискотеку. Брейгель — потому что рассчитывал найти внутри бар, а если повезет, познакомиться с парочкой не очень стеснительных студенток и больше не быть в компании третьим лишним. Слинни — потому что знала, знала, знала, что в недрах этой горы, в отделе юридической литературы, таится информация, необходимая, чтобы Иеронимуса не посадили в тюрьму. Иеронимус — потому что запертая дверь означала полный финиш. Его поймают. Жизнь кончена. Будь оно все проклято!
  Пятеро подростков стояли и смотрели на дверь. Среди скал свистел ветер. Вверху неподвижно висела комета — ослепительно яркая, но такая недолговечная…
  Вдруг Брейгель сунул руку в карман, вытащил поддельное удостоверение и сунул в щель. Дверь открылась, будто по волшебству, и раздался механический голос:
  «Добро пожаловать! Мы рады вашему повторному посещению, Хаусман Рекфаннибль! Приятной работы!»
  Слинни бросилась Брейгелю на шею и звучно чмокнула в щеку.
  На этот раз он улыбнулся, а Слинни сказала:
  — По крайней мере, мой парень умеет говорить: «Сезам, откройся!»
  Компания с хохотом вступила в библиотеку.
  За дверью их ожидал совершенно невероятный сюрприз.


  В глубине подземного комплекса гремела ритмичная музыка.
  Иеронимус и Слинни изумленно переглянулись. Оба подумали одновременно: «Неужели здесь на самом деле вечеринка?»
  Коридор внутри цилиндра, с выкрашенными в черный цвет стенами, уже от входа напоминал какой-нибудь клуб. Когда музыка зазвучала громче, Клеллен обернулась к Иеронимусу и показала ему язык, а потом выговорила одними губами: «Дискотека!» Слинни засмеялась, Брейгель снова задрал нос, и у Иеронимуса отлегло от сердца — кажется, друг вполне пришел в себя.
  — Клеллен, радость моя мега-клаксонистая!  — орал Брейгель, точно у себя в классе, на ходу изобретая слова.  — Можешь сколько угодно выводить язычком словечко «дискотека», но как только ты появишься, празднику настанет полный кваркокристаллический вальсец. Все подумают: «Ого, пришла королева косолапости! Спасайся, кто может!»
  Клеллен, крепко держа Пита за руку, снова обернулась и показала язык. Что характерно, хотя ее ответ мог бы показаться обидным, да она, скорее всего, и хотела обидеть, на самом деле в словах Клеллен звучала непритворная нежность.
  — Брейгель, да ты сам-то в танцах ни на вот такую крохотулечную чуточку не шаришь! Дамы от одного запаха по углам разбегутся! И будешь ты в одиночестве исполнять зажигательное танго с воображаемой девушкой своей мечты, карапузик!
  — Ах, Клеллен, пока что я вижу только двух дам в обозримой окрестности, а точнее — одну, потому что вряд ли тебя можно назвать дамой… Ну ладно, допустим, из уважения к Питу, мы временно будем считать Клеллен дамой. Так вот, вы обе утратили шанс танцевать с королем лунных дискотек, ибо клан Вестминстеров славится на всю Солнечную систему танцорским мастерством…
  Слинни, хоть и шла, держась за руку Иеронимуса, при этих словах обернулась к Брейгелю с искренним восхищением во взоре.
  — Слушай, Брейгель, придется с тобой станцевать, раз ты такой талантливый!
  — Ага, мне тоже,  — подхватила Клеллен.  — Только я все равно лучше танцую!
  Брейгель, страшно довольный вниманием, ответил:
  — Дамы, тут такое дело… Поскольку у вас уже есть кавалеры, которых я глубоко ценю и уважаю, придется вас внести в список после других, более опытных женщин, которым суждено не только изощряться со мною в танцах и плясках, но и удалиться затем в сторонку от светского общества, дабы предаться взаимным радостям недетской любви в чертогах, во дворцах, на бастионах наслаждения…
  Клеллен расхохоталась.
  — Я смотрю, наш красавчик уже составил себе расписание на вечер!
  Подземный коридор привел к двустворчатым дверям. Пит распахнул их, и все вошли в просторный холл с высоким потолком и алюминиевыми стенами. Слева стоял письменный стол, за которым никто не сидел, а на столе красовалась картонная табличка с надписью «Дискотека» и стрелочкой, указывающей на еще одну дверь.
  Холл ничем интересным не отличался, а музыка звучала все громче и манила за собой. Ничего другого не оставалось, как двигаться дальше по таинственному лабиринту. Над дверью в глубине холла оказалась надпись: «Конференц-зал 5». Хоть они и слышали музыку, все равно увиденное за дверью ошеломило. Человек пятьдесят вполне взрослых людей пили и плясали в полумраке, то и дело прорезаемом вспышками света от мерцающих ламп. Столы и стулья сложили штабелем у стены, освободив место для бара, стереосистемы, диджея и полупьяного народа. Похоже, участники странной вечеринки протанцевали половину ночи и собирались продолжить веселье до утра.
  На незваных гостей никто не обратил внимания. Клеллен, чтобы не терять ни единой лишней секунды, потащила Пита в самую гущу танцующих и лихо пустилась в пляс. Пит, сам танцор весьма неизобретательный, заходился хохотом, глядя на ее выкрутасы. Иеронимус держался в сторонке, выискивая в комнате единственное знакомое лицо. Ну конечно, вот он, тут как тут.
  Слинни, так и не выпустив его руки, зашептала на ухо:
  — Иеронимус, вон тот человек, который танцует сразу с двумя дамами, это же твой папа?
  — Нет. Это дядя Рено.
  — А как похож!
  — Ага, только моложе.
  Тот, о ком они говорили, бодро скакал среди веселой толпы, вокруг болтали и смеялись. «Он не подозревает, что папа в тюрьме,  — подумал Иеронимус.  — А значит, полиция не знает, что дядя Рено как-то связан со всей этой злосчастной историей. Значит, здесь можно на время затаиться».
  Брейгель уже пристроился у стойки и смешил бармена какими-то байками, пока тот наливал ему два немаленьких стаканчика водлунки.
  Удобные глубокие кресла у стен почти все были заняты участниками гулянки самого разного вида и возраста. Оставалось неясным, кто все эти люди и в честь чего веселье. Во всяком случае, Иеронимусу явно повезло — теперь не придется разыскивать и будить дядю.
  Иеронимус и Слинни приготовились проталкиваться к нему, как вдруг Рено Рексафин сам посмотрел в их сторону.
  — Господи! Это же Иеронимус!  — Дядя Рено тронул за локоть свою партнершу.  — Смотри, это мой племянник!
  Он растолкал танцующих и с разбегу сгреб Иеронимуса в объятия, так что оба чуть не повалились на пол. От дяди отчетливо пахло алкоголем. Он был вдребезги пьян.
  — Глазам не верю!  — завопил он на весь зал.  — Какой сюрприз! Как ты узнал про нашу вечеринку? Тебе папа сказал? Он тоже здесь? Где ты, Ринго, старый негодник!  — добродушно орал дядя Рено в полной уверенности, что отец Иеронимуса сейчас появится.
  Тут его взгляд упал на Слинни.
  — Ого!
  Он ухмыльнулся Иеронимусу и тут же переадресовал свою шутовскую улыбку Слинни.
  — Приветствую, милая барышня!  — Дядя Рено с поклоном поцеловал ей руку.  — Рено Рексафин, ваш покорный слуга!
  К сожалению, он перестарался, кланяясь слишком низко, и шмякнулся на пол. Его партнерша в платье с золотыми блестками быстро опустилась на колени и помогла дяде Рено подняться.
  Иеронимус оглянулся, ища глазами друзей. Брейгель лихо опрокинул одну за другой две стопки водлунки, а Пит и Клеллен исполняли модный «птичий танец», в котором партнеры кружатся друг возле друга, размахивая руками, словно обезумевшие колибри.
  Рено Рексафин подскочил к племяннику и схватил его за плечи.
  — Извини, Иеронимус, я немного выпил.
  — Ничего, дядя Рено.
  — Папа тоже здесь?
  — Нет.
  — Как же вы сюда добрались?
  — Долго рассказывать.
  — Папа знает, где ты?
  — Нет.
  Дядя Рено прошептал на ухо Иеронимусу, кивая в сторону Слинни, которая разговаривала с женщиной в блестках:
  — Это твоя… твоя подружка?
  Иеронимус, помявшись, улыбнулся.
  — Подружка? Молодец, племянничек! Знай наших!
  Слинни подошла к ним, сияя улыбкой.
  — Иеронимус! Вот удача! Познакомься, это Матильда, она проведет меня в отдел юридической литературы!
  — Юридический отдел?  — засмеялся Рено.  — Вы притащились в такую даль, попали прямо в разгар веселья, а тебе первым делом понадобилась юридическая литература?
  Слинни ушла вместе с Матильдой — та оказалась штатной библиотекаршей, причем трезвой, меж тем как дядя Рено успел упиться в шлак. Никакой особенной причины для вечеринки не было — примерно раз в две недели кто-нибудь из сотрудников устраивал праздник по любому подходящему поводу. А на самом деле им просто было скучно. Вокруг — ничего и никого, а работа напряженная, и не только в плане хранения книг. Здесь ежедневно загружали в компьютеры огромные массивы данных. Тысячи книг сканировали страницу за страницей, а выполнять эту операцию из-за хрупкости древней бумаги могли только люди. Скорее всего, работы еще лет на триста, а в библиотеке и так не хватает сотрудников.
  Рено любил сюда приезжать по двум причинам. Как профессор древней литературы он получал доступ к редчайшему источнику — к бумажным первоизданиям. Здесь он совершал самые невероятные открытия, и ему очень нравилось вместе с библиотекарями и архивными работниками разгадывать загадки древней литературы.
  Вторая, не менее важная причина была мало кому известна. Рено Рексафин вел двойную жизнь. Иеронимусу и в голову бы не пришло, что, кроме жены на Земле, у дяди уже много лет была возлюбленная в лунной библиотеке, и звали ее Матильда. Именно она повела Слинни в отдел юридической литературы.


  Иеронимус чудовищно устал. Он устроился посидеть на диванчике у стены. Толпа танцующих немного поредела и стало видно, как Клеллен изображает весьма неординарную вариацию на тему популярных хитов. Кое-то, конечно, считал Клеллен полнейшей психопаткой, но многим нравился ее азарт. Вдруг она поймала взгляд Иеронимуса и замахала ему рукой. Что-то еще кричала, только за грохотом музыки не расслышать. Наверное: «Мус, давай к нам!» И Пит рядом с ней кричал: «Давай сюда, друг!» Брейгель на другом краю танцпола отжигал с какими-то подвыпившими дамами за тридцать, находившими его ужасно забавным. Иеронимус колебался — в конце концов, какой смысл танцевать без Слинни? С другой стороны, ему было невыразимо тоскливо. Скоро, уже совсем скоро полиция его догонит, и больше он никогда не увидит своих друзей. Его давило чувство обреченности. Счастье общения с друзьями, и ботанами, и дебилами, и даже середнячками в лице Пита, ускользало безвозвратно. Вот-вот за ним придут, а пока еще осталось время, нужно танцевать. С Клеллен и со Слинни тоже, когда она вернется. Прыгать и скакать в общей массе, размахивать руками,
хоть немножко еще побыть человеком.
  Еще чуть-чуть, и все кончится…
  Иеронимус поднялся с диванчика и бросился в толпу, как в омут. Клеллен завизжала от восторга, Пит радостно засмеялся. Иеронимус танцевал, забыв обо всем, выплясывал свои беды в глубине огромной пещеры на обратной стороне Луны, среди тысяч, миллионов, миллиардов бумажных книг, которых никто не читал уже долгие столетия и вряд ли когда-нибудь прочтет.


  — Ты с мамой никогда не разговаривал?
  — Дядя Рено, ты пьяный.
  — Много лет назад мы с твоей мамой были знакомы.
  — Я так и думал.
  — Ни единого слова?
  — Ты же знаешь, какая она. Все время плачет, и больше ничего.
  — Я думаю, что мой братец — осел.
  — Дядя, пожалуйста, не надо.
  — Нет, я серьезно! Я его люблю, он мой старший брат, но что за придурок. Полный идиот.
  — Перестань, пожалуйста. Тяжело слышать, когда твой собственный дядя так говорит о твоем папе.
  — Знаешь, почему мама все время плачет?
  — Не знаю. Потому что из-за меня на всю жизнь застряла на Луне?
  — Нет. Совсем не поэтому.
  — Ну, тогда, наверное, какая-нибудь глубокая психологическая причина. Патология какая-нибудь.
  — Имя Иеронимус дал тебе папа?
  — Кажется, да. А что?
  — Твоя мама была прекрасной писательницей. Знаешь ты это?
  — Я знаю, что она когда-то написала книгу.
  — Не просто книгу. Роман. Удивительный роман.
  — А… ну, значит, роман. Ага.
  — Ты его не читал?
  — Папа сказал, что тираж изъяли. Ни одной книги не осталось.
  — А тебе не любопытно, что написала твоя мама?
  — Дядя Рено, она целыми днями сидит в кровати в дождевом плаще и плачет.
  — Она не всегда была такой.
  — А ты не всегда был пьяницей.
  — Я не пьяница. Я сейчас пьяный. Завтра протрезвею. Я вообще нечасто пью. Сегодня — особый случай.
  — Какой такой случай, дядя Рено?
  — Забыл. Надо спросить Матильду, когда она вернется с твоей очаровательной синевлаской. Как, бишь, ее зовут?
  — Слинни.
  — Прелестное имя. Скажи, как тебе понравилась Матильда?
  — Я на нее особенно не смотрел.
  — По-твоему, она красивая?
  — Да, конечно.
  — Знаешь, ты папе не говори, мы с ней, мы… Ну, она и я, мы…
  — Дядя Рено, я не хочу этого слышать. Ты мне этого не говорил, о’кей?
  — Она… Я с ней счастлив… Она такая…
  — Хочешь кофе?
  — Твоя мама однажды мне сказала…
  — Я, наверное, пойду еще потанцую с друзьями.
  — Когда твоя мама была молода…
  — Ох, чуть не забыл! Дядя Рено, можно, мы с друзьями сегодня здесь переночуем?
  — Э-э… Конечно, Иеронимус. Вот вернется Матильда, она вас устроит в общежитии. А пока я не отключился и пока ты не лег спать, я хочу кое-что отдать тебе. На той неделе нашел совсем случайно. Это подарок. Я хотел вчера тебе вручить, но ты домой не пришел, а мне надо было ехать сюда, на эту чудесную вечеринку. Никуда не уходи, я сейчас. Вот прямо сейчас вернусь…


  Иеронимус посидел немного — просто сил не было встать. Зазвучала медленная музыка, посреди зала осталось всего несколько пар танцующих, в том числе Пит и Клеллен. Они еще ни разу не присели отдохнуть, а ведь прошло, наверное, часа два. Иеронимус посмотрел на запястье — почти половина шестого. Никто не собирался расходиться, бармен все еще раздавал напитки. Брейгель сидел на диванчике между двух женщин, все трое смеялись, чокались и снова смеялись. Одна отобрала у Брейгеля цилиндр и нахлобучила себе на голову. В зал вкатили стол на колесиках с целыми грудами жареного мяса на больших овальных блюдах.
  «Вот это разгулялись,  — подумал Иеронимус.  — Они сегодня вообще угомонятся?»
  Вернулся дядя Рено — в одной руке пластиковый стаканчик с кубиками льда и янтарным виски, в другой — синий бархатный мешочек с каким-то предметом внутри. Мешочек он вручил Иеронимусу, а из стакана сделал долгий глоток, позвякивая льдинками.
  — Спасибо, дядя Рено,  — неуверенно произнес Иеронимус.
  Дядя в ответ только грустно усмехнулся, глядя вдаль.
  Иеронимус вынул из мешочка загадочный предмет. Это оказалась книга. Настоящая, бумажная, в кожаном переплете. Иеронимус перелистал страницы не читая. Настоящие страницы с настоящей типографской краской. Потрясающее ощущение!
  — Настоящая книга!
  — Вообще-то здесь таких полно.
  — Ты ее украл? Это не противозаконно?
  — Вполне законно. Если мы обнаруживаем три или четыре экземпляра одного издания, лишние полагается просто выбросить, если книга не представляет исторической ценности. А можно оставить себе. Я подумал, что у тебя должна быть эта книга.
  — Ей, наверное, сотни лет,  — прошептал Иеронимус.  — А на вид как новая.
  Он раскрыл книгу, ожидая увидеть текст на древнем языке, но на титульном листе каждое слово оказалось понятным. Автор и заголовок.


  Барби О’Фолихорн


«Страна дождей»


  Иеронимус уставился на дядю.
  — Мамина книга… Где ты ее достал?
  — Я же говорю — нашел. Случайно. Искал что-то совсем другое и наткнулся на коробку с четырьмя экземплярами.
  — Я думал, эта книга пропала. И вообще, я думал, бумажных книг больше не печатают.
  — Все так считали, однако несколько лет назад на Земле попробовали возродить старинное книгопечатание. В наше время все так непрочно, все ускользает из рук. Роман твоей мамы приняли к печати, но она, знаешь, немножко упрямая — после появления бумажной книги не давала согласия на издания в любом другом виде. Проект провалился в коммерческом отношении, зато критики роман заметили. Еще чуть-чуть приложить усилий, и мама стала бы известной писательницей, но с ней уже тогда начало твориться неладное. Мама не хотела даже смотреть на свой роман и сама уничтожила все имевшиеся у нее экземпляры.
  — Забери эту книгу! Она мне не нужна.
  — Да нет, стопроцентник, еще как нужна! И ты прекрасно знаешь почему. Открой книгу. Мама написала ее за много лет до твоего рождения. Она вся там, Барби О’Фолихорн, и она хочет говорить с тобой…
  — Хватит, дядя Рено! Ты такой же нудный, как папа.
  — Наверное, ужасно расти в одной квартире с мамой, которая целый день лежит в кровати в дождевике, то плачет, то спит, то снова плачет и никогда с тобой не разговаривает, а папа делает вид, что все нормально.
  — А тебе-то что до этого?
  — А мне — всё до этого. Ну не смешно ли? Я по твоей маме скучаю больше тебя. Я ее знал. Она мне была как старшая сестра. Мне ее не хватает, потому что я многое о ней знаю, чего твой отец никогда тебе не рассказывал. Например, ты никогда не задумывался, почему она спит в дождевике? На Луне ведь не бывает дождя.
  — Я ухожу.
  — Никуда ты не пойдешь. Твоя синевласка пока не вернулась из отдела юридической литературы. Придется тебе еще послушать своего дядьку.
  — Ты совсем пьяный!
  — Знаешь, в какой стране жила твоя мама на Земле?
  — Не знаю.
  — Как ты можешь не знать? Этой страны больше нет на картах. Там постоянно шел дождь, и все ходили в дождевиках. А однажды дождь полил в буквальном смысле не переставая. Лужи превратились в озера, ручейки стали реками, вода поднималась все выше, потом океан хлынул на сушу, и вся та местность стала одной большой водной могилой. Вся мамина семья погибла, а у нее было семь братьев. Спаслись только мама и ее бабушка.
  — Пожалуйста, перестань! Не надо мне это рассказывать!
  — Ты всегда это знал. Ты понимал, Иеронимус, что в жизни твоей мамы была трагедия намного мрачнее, чем твои собственные беды. Тень этой трагедии преследует тебя, буквально пополам режет. Наполовину ты конформист, вроде отца, а наполовину — изгнанник, как мама. На самом деле твоя проблема — вовсе не офтальмический, как там его… Твоя главная проблема — то, что ты ни разу в жизни не говорил с мамой, а этого тебе хочется больше всего на свете.
  — Дядя Рено, по-моему, ты уже наговорил больше чем достаточно. Пора и остановиться.
  — Ты считаешь?
  — Да. Очень ты сегодня разговорчивый.
  — Как грустно, что ты это можешь сказать дядьке, а не родной матери.
  — Моя мама — сумасшедшая, и не будем больше об этом.
  — Жаль, что твой отец не сумел ей помочь.
  — Может, он ничем и не мог помочь.
  — А, пассивный подход… До чего же ты похож на отца, когда так говоришь. Плыви по течению — и будь, что будет. Бедная Барби! Я всегда считал, что она слишком хороша для моего бестолкового братца. Типичный неудачник. Ведь неудачник, согласись?
  — Ага, точно, неудачник. Он сейчас в тюрьме, потому что меня выгораживал.
  — Правда?
  — Тебя не волнует, что твоего брата посадили?
  — Не больше чем тебя, мой мальчик. Ты его ненавидишь посильнее, чем я. Иначе давно бы мне рассказал вместо того, чтобы отплясывать с той чудной девчонкой.
  Рено показал пальцем на Клеллен.
  — Девочка — просто нечто! Спорим, в ее жизни тоже найдутся неимоверные трагедии. Как и у ее парня, только он еще об этом не знает. А второй твой друг, который сидит вон там с таким видом, как будто еще не решил, с которой из двух дам закончит сегодняшнюю ночь… На нем просто большими буквами написано: «ТРАГЕДИЯ». И у меня есть трагедия, да еще какая. И у папы твоего. И у моей Матильды. У каждого в этой комнате. Весь наш круглый булыжник — трагическое место. А уж у тебя просто Волшебная гора трагедий. Давай-ка срочно придумывай, что с ней делать, пока она не превратилась в вулкан и не снесла тебе башку.
  Иеронимус пошел прочь, петляя между танцующими. Клеллен проводила его взглядом, а Пит даже голову повернул вслед.
  Одинокий, словно призрак, мальчишка нашел себе свободный диванчик и уселся.
  Открыл роман своей матери. Прочел первые две страницы. Закрыл книгу и спрятал в карман.
  Сгорбился, закрыв лицо ладонями.
  Просунул пальцы под очки и вытер с глаз печальные капли.



  Глава 17

  Дальше все стало происходить очень быстро. Наконец-то вернулись Матильда и Слинни. Матильда направилась туда, где дядя Рено, почти в отключке, прилег на диванчик, а Слинни подошла к Иеронимусу.
  Улыбаясь, она присела рядом и поцеловала его в губы.
  Тут в зале включился свет. Очень яркий.
  Слинни с Иеронимусом отодвинулись друг от друга и, к огромному своему огорчению, увидели Догуманхеда Шмета. Иеронимус его сразу узнал, хотя с той школьной истории прошло уже два года. «В чем дело? Неужели кто-то пожаловался на шум?» Тут он сообразил, что этот самый полицейский звонил его отцу и к тому же ненавидит стопроцентников лютой ненавистью. Вряд ли такого пришлют по поводу банального нарушения тишины.
  Лейтенант привел с собой еще человек десять, а то и больше, полицейских в плащах и цилиндрах, но, кажется, не при оружии. Они мигом окружили участников праздника. Вид у полицейских был усталый и скучающий, только потное восковое лицо лейтенанта Шмета выражало неистовый восторг.
  — Леди и джентльмены, пожалуйста, не пугайтесь! Я — лейтенант Догуманхед Шмет из управления полиции Моря Спокойствия, отдел по борьбе с оптическими преступлениями. Мы не намерены прерывать ваш замечательный праздник, можете продолжать свое убогое веселье и жалкий разгул, как только я арестую чрезвычайно опасного преступника, который скрывается от закона среди вас.
  При этих словах Слинни встала и направилась в сторону танцпола. Она обняла Клеллен за талию и что-то зашептала на ухо. Клеллен испуганно смотрела на нее. Слинни вынула из кармана и сунула ей в руку крошечный предмет — прямоугольную серую коробочку размером с палец. На коробке мигала красная лампочка. Клеллен кивнула с серьезностью маленького ребенка, которому поручили важное дело.
  — Беглец, которого я разыскиваю,  — продолжал между тем лейтенант,  — носит защитные очки, характерные для определенной группы лунных граждан. С ним несколько сообщников, в том числе синеволосая девочка-подросток, также в защитных очках, и мальчик, который сидит за рулем. Они путешествуют на автомобиле «Проконг-девяносто».
  «Слушай, Клеллен, я тебе сейчас дам одну вещь. Эти люди пришли арестовать Иеронимуса и почти наверняка меня тоже заберут. Если так случится, отнеси этот чип с данными в Лунный федеральный суд, в отделение округа Коперник. Это очень-очень важно. Знаешь большое белое здание в форме улитки? Одно из самых известных на Луне. Найди там человека по имени Раскар Мемлинг. Это мой старший брат, он там работает. Передай ему эту штучку. Только ему, в собственные руки, и расскажи, что здесь было. Все, наверное, волнуются, куда я пропала. У брата есть друг, судья в конституционном суде. На кубике с данными записано доказательство, что таких, как мы с Иеронимусом, бросают в тюрьму незаконно, без суда и следствия. Есть тайный сговор между частью правительства и корпорациями… Некогда сейчас объяснять. В общем, скандал будет грандиозный. Главное — отдай эту вещь моему брату. Клеллен, теперь все зависит от тебя. Меня арестуют и, скорее всего, будут допрашивать всех, с кем я общалась. А тебя не тронут — ты просто танцевала, и ничего больше. Пожалуйста, запомни: мой брат. Расскажи ему все. Постарайся запомнить! Может,
это самое важное, что ты сделаешь в своей жизни. Не знаю, увидимся ли мы еще. Было здорово с тобой дружить. Я знаю, что на тебя можно положиться».
  Лейтенант Шмет продолжал свою неприятную речь.
  — Я сейчас оглашу список лиц, которые должны быть задержаны, а остальные могут продолжать развлекаться. Тех, кого я назову, попрошу выйти вперед. Иеронимус Рексафин. Слинни Мемлинг. Питер Кранах. Рено Рексафин. Матильда Вейден…
  Иеронимус и Слинни подошли к детективу Шмету.
  Иеронимус сказал:
  — Послушайте, вот он я. Забирайте. Зачем вам другие?
  Лейтенант, не отвечая, принялся зачитывать обвинения, как будто они были в зале суда, а сам детектив представлял собой судью, присяжных и палача в одном лице.
  — Иеронимус Рексафин, ты арестован по обвинению в оптической агрессии, а именно: демонстрировании незащищенных глаз ничего не подозревающей туристке с Земли. Слинни Мемлинг, ты арестована по обвинению в краже полицейского омни-трекера, который впоследствии со злым умыслом поместила в крайне опасном месте. При извлечении оттуда устройства серьезно пострадали восемь сотрудников полиции. Питер Кранах, ты арестован по обвинению в сознательном пособничестве преступникам, которых доставил на обратную сторону Луны, на запретную территорию, а именно: в поселок Джойтаун-восемь, известное место сбора преступных группировок и торговцев наркотиками.
  Пит, не веря своим ушам, заорал на лейтенанта:
  — Вы что, с ума сошли? Мы ничего плохого не делали!
  — Оскорбление сотрудника полиции при исполнении им служебных обязанностей может быть по желанию сотрудника приравнено к нападению. Вы меня оскорбили. Вы ранили мои чувства. Молодой человек, я обвиняю вас в нападении на сотрудника полиции!
  Пит бросился на него с кулаками, но Шмет оказался проворней. Чуть заметное движение кисти — и вот уже рослый спортсмен корчится на полу, прижимая к себе сломанную руку.
  — Преданность друзьям — похвальная черта, а вот глупость непохвальна,  — обронил детектив и вслед за тем продолжил перечень обвинений.
  — Рено Рексафин, вы арестованы по обвинению в сознательном пособничестве и укрывательстве преступников. Матильда Вейден, для вашего ареста, строго говоря, нет оснований. Будьте любезны пройти с нами для дачи показаний.
  Потом лейтенант принялся наугад тыкать пальцем в толпу.
  — Вы, вы и вы! Мы вас забираем для допроса. Если кто-то по неосторожности впустил преступников в библиотеку, пусть также пройдет с нами!
  В толпе загомонили — требования лейтенанта показались очень уж дикими.
  Вдруг какой-то полицейский вытолкнул вперед Клеллен и Брейгеля.
  — Лейтенант, а с этими что? Они подростки, наверное, друзья подозреваемого?
  Шмет глянул и расхохотался, узнав обоих. Он видел их в той злополучной школе, когда Иеронимус взглядом убил одноклассника. Жалкие, никчемные убожества.
  — Отпустить! Эти ничего не знают — слишком тупые. Обыкновенная парочка дебилов, так их в школе называют. Девчонка — ненормальная шлюшка, а парень — умственно отсталый.
  В другое время Клеллен за такой отзыв изругала бы лейтенанта вдоль и поперек, но сейчас она стояла молча, глядя в неподвижное, кукольное лицо. У нее было удивительное чувство, словно прежняя Клеллен осталась далеко-далеко. В один миг она стала другой. Уставившись в глаза детективу, Клеллен ловила каждое его слово, сжимая кубик с данными в руке, а в душе у нее росла стальная решимость. Она точно знала: последнее слово будет за ней.
  Зато Брейгель не сдержался. Пока Шмет говорил, здоровяк смотрел на него с усмешкой, склонив голову к плечу и жуя картофельные чипсы — открытую пачку он держал в руке.
  — Извините, сэр, я тут подумал: какое у вас лицо странное. Как будто пластмассовый манекен покрыли воском! Если взять ножик да рассечь вам голову, наверняка она внутри сплошная…
  — Я передумал!  — объявил лейтенант Шмет.  — Олуха тоже заберите, пусть дает показания.
  Затем детектив обратился к Клеллен:
  — Видно, ты одна осталась. Все приятели под арестом. Как же ты теперь домой доберешься? Наверное, телом оплатишь дорогу?
  Несколько полицейских заржали. Клеллен промолчала, глядя прямо перед собой.


  Иеронимусу и Слинни надели наручники. Их посадили в машину к лейтенанту и Белвину, спасательному роботу, который сидел за рулем. Остальных развели по другим машинам, а Пита из-за сломанной руки отправили в тюремную больницу.
  Обратный путь прошел почти без происшествий. Иеронимусу оставалось только наблюдать за сменой пейзажа — вновь появились знакомые картины далеких городов в неоновых огнях, оживленных магистралей и вечно красного неба.
  Стаи колибри виднелись вдали, одни летели параллельно движению машины, другие — огибая высотные дома. Кто знает, куда они летят? Издали их скопления напоминали бесцветных драконов, властителей лунного неба.
  «Сегодня начинается мое изгнанничество»,  — думал Иеронимус.
  Они со Слинни переглянулись и улыбнулись друг другу. Скоро их разлучат, отправят в разные тюрьмы и будут учить на пилотов, а потом забросят в далекий унылый космос. Там каждый проживет короткую, неинтересную жизнь, полную неизбывного одиночества.
  — Лейтенант,  — сказала Слинни,  — вы придете на суд?
  — На суд?  — засмеялся человек с восковым лицом.  — С чего ты взяла, что вас будут судить?
  — Так полагается по закону. Мы имеем право на справедливый суд.
  — Ты, мисс, имеешь право держать рот на замке.
  — Если бы я ограбила банк, меня бы судили?
  — Тебя? Нет.
  — А если бы я была просто первым попавшимся человеком с улицы, без лунарного офтальмического символяризма, и ограбила банк, меня бы судили?
  — Тогда — да.
  — Понятно. Значит, способность видеть четвертый основной цвет лишает меня законных прав.
  — Никто тебя прав не лишает, у тебя их никогда и не было. Те, кто видят четвертый основной цвет, не могут считаться людьми, так что и гражданские уложения нашего общества к вам неприменимы.
  — А где это написано?
  — Нигде. Поскольку вы не люди, не для вас закон писан.
  — Выходит, все дело в том, что государство не признает нас за людей?
  — Ясно ведь, что ты и твой дружок — нeлюди.
  — Если мы не граждане, кто дал вам право нас арестовывать?
  — Я вас арестую, потому что вы представляете угрозу для общества. Если бы по улицам бегала бешеная собака и кусала людей, я был бы обязан ее отловить. Конечно, с бешеной собакой я бы не вел столь приятную беседу, но в общих чертах, думаю, ты поняла.
  — А что с нами дальше будет?
  — Я отвезу вас в Олдрин-сити, в полицейский участок. Оформлю задержание, а потом препровожу вас в камеру. Там вы будете ожидать высылки в частную тюрьму.
  — Частную? Нас даже не оставят в государственной тюрьме?
  — О нет! Такими, как вы, нeлюдьми, занимаются несколько корпораций — вот одной из них вас и передадут.
  — Покажите, где это записано в законе!
  — Покажи, где в законе записано, что ты — человек.
  — Просто возмутительно, как вы с нами разговариваете!
  — Мисс Мемлинг, откуда ты взяла полицейский омни-трекер?
  — Как вас только в полиции держат? Вы явно не соответствуете профессиональным требованиям!
  — А может, я хороший следователь. Вас же выследил, например.
  — Тоже мне, подвиг,  — вмешался Иеронимус.  — Мы всего лишь дети, а вы нас выставляете какими-то жутко опасными преступниками.
  — По сути, ты с самого рождения оказался вне закона.
  — Правда? А по-моему, вы могли бы и более полезное занятие найти. На Луне такой высокий уровень преступности, а вы на ерунду время тратите.
  — О нет, не на ерунду! Благодаря вам я нашел настоящий, подлинный проекционный техбольсинатор «Камера обскура».
  — Эту мерзость необходимо уничтожить!  — воскликнула Слинни.
  — Эта мерзость нам еще ох как пригодится!
  — Ужас кромешный! Как могли такое построить!  — негодовала Слинни.
  — Когда-то их было несколько. Эти учреждения создали в Эпоху стойкости. О, прошу прощения, я неполиткорректно выразился. Ваша братия называет ее Эпохой слепоты. Так о чем это я? Ах, да. Видишь ли, всех буквально заворожил четвертый основной цвет, но никто не знает, как с ним совладать. Как тебе, по всей вероятности, известно, обычный человек впадает в шок от этого цвета, и прежде чем придет в себя, становится крайне податлив к внушению. Вот в чем опасность таких, как ты. Поэтому и было создано мощнейшее орудие — круглая комната, стены в которой сплошь заполнены тысячами стопроцентно лунных радужек. Войдя туда, человек забывает, кто он такой. Пока он не опомнился, можно ему сказать все, что угодно, и это станет его воспоминаниями. Соберите в таком зале двадцать величайших ученых, скажите им какую-нибудь глупость, вроде того, что Земля плоская и вращается вокруг Луны, которая сделана из сыра, и они выйдут оттуда с глубоким убеждением, что так все и обстоит на самом деле.
  — Варварство какое…
  — Дорогая синевласка, это неопровержимый факт. Как ты думаешь, почему случаются нападения на стопроцентно лунных людей, когда у них забирают глаза? Некоторые так жаждут увидеть этот цвет, что готовы пойти и на убийство. А кое-кто стремится воздействовать на других при помощи этого цвета. Представь, какие открываются возможности! Внушать другим ложные воспоминания — почему такое сказочное могущество должно достаться только тем, кому оно дано при рождении? В Эпоху стойкости этому природному феномену нашли надлежащее применение — всех вас отделили от основной массы человечества, забрали ваши глаза и создали несколько залов, подобных тому, что в Джойтауне-восемь. Эти залы позволяли великолепно манипулировать памятью политиков, юристов, писателей, ученых, врагов государства — словом, всех, кого требовалось немного перепрограммировать. Я уже дал распоряжение запереть эту комнату и передать ее под исключительный надзор отдела по борьбе с оптическими преступлениями. В чьих руках ключ — у того и сила. Да, я не забыл упомянуть, что ключ — в моих руках?
  — Я думаю, вы спятили,  — сказал Иеронимус.  — Что-то страшное с вами случилось, и вы на этой почве тронулись умом. Видно же! Ваше лицо, ваша кожа. Я больше ни у кого такого не видел. Это у вас не врожденное, значит — несчастный случай? И этот ужас вы постоянно носите с собой…
  — По-моему, вам лучше помолчать, молодой человек!
  — А по-моему, я угадал.
  Вдруг заговорил Белвин, до тех пор молчавший:
  — Лейтенант Шмет, а ведь я был при этом.
  — Что? Ты, робот? О чем ты говоришь?
  — Я там был. Это я много лет назад вытащил вас из огня. Вам было примерно двенадцать. Произошла ужасная катастрофа — мега-крейсер упал на шоссе недалеко от кратера Тихо. Погибли сотни людей. Меня вызвали на место происшествия, но в вашем автотранспе почти никого спасти не удалось. Я крайне сожалею, что не сумел помочь другим членам вашей семьи. Это невероятная трагедия. Ваши мать, отец, семеро сестер — все погибли в огне. Вы сами, к счастью, выжили, хотя и сильно обгорели. Впрочем, как вижу, искусственная кожа вполне прижилась.
  Как известно, роботы-спасатели не отличаются тактичностью. У них другие таланты: способность войти в огонь, отыскать и спасти людей. При всей своей изысканной любезности Белвин не подозревал, что его слова, мягко говоря, огорчают лейтенанта Шмета.
  — Если бы у тебя был рот, я бы тебе велел его захлопнуть! А так — приказываю отставить комментарии и сосредоточиться на вождении. Точнее говоря, останови машину!
  Робот послушно умолк и резко затормозил у обочины.
  — А вы, уроды, не думайте ничего такого! Мы остановились не потому, что разговорчики Белвина меня задели, все это вас вообще не касается. Просто мне нужно кое-чем заняться. А вы будьте любезны, оставайтесь на своих местах, я скоро вернусь.
  Шмет вылез из автомобиля, и его странные белобрысые волосы тут же растрепал ветерок от проезжающих машин. Чуть впереди стояла еще одна патрульная машина с включенной мигалкой. Шмет рысью подбежал и с кем-то заговорил, наклонившись к окошку.
  Слинни смотрела прямо перед собой, приоткрыв рот. Ее лицо выражало всепоглощающее изумление.
  — Шмет,  — прошептала она, как во сне.  — Его ведь Шметом зовут?
  Иеронимус ответил:
  — Ага.
  — У него один глаз голубой, другой карий?
  — Точно. Если ты заметила, один глаз искусственный.
  Слинни повернулась к роботу на переднем сиденье.
  — Белвин, ты сказал, что Шмет получил ожоги при аварии мега-крейсера поблизости от Тихо? Это было много лет назад, правильно?
  — Да.
  — И при пожаре погибли семь сестер Шмета?
  — Совершенно верно.
  — Иеронимус!  — задохнулась Слинни.  — Это же знаменитый пожар! И не только из-за аварии. Там в автотранспе был мальчик, и у него семь сестер. Двенадцатилетний мальчик по фамилии что-то вроде «Шмет». Настоящий уникум. Сообщали, что он погиб, и при этом — ты не поверишь — это был редчайший случай: наполовину-лунный мальчик! Пятидесятипроцентник! Один глаз у него был нормальный, а другой — четвертого основного цвета!
  — Все правильно,  — вмешался Белвин.  — При пожаре он лишился глаза с лунарным офтальмическим символяризмом.
  Для Иеронимуса это было настоящее откровение.
  — Наполовину-лунный мальчик! Я даже не знал, что такое возможно!
  — За всю историю их было не больше десятка. Но ведь все сходится! Он всегда заранее знает, что мы сделаем.
  — Неудивительно, что он ненавидит стопроцентников! Его семья погибла при аварии мега-крейсера. А кто водит мега-крейсеры?
  — Только посмотри на него,  — сказала Слинни.  — Он такой же, как мы!
  Человек с фальшивой кожей и фальшивым глазом разговаривал с кем-то в другой полицейской машине. Потом открыл дверцу, его собеседник вылез наружу и вместе с детективом направился к машине, где сидели Слинни с Иеронимусом.
  Это была девочка.
  Иеронимус не поверил своим глазам.


  Шмет распахнул заднюю дверцу и, широко улыбаясь, заглянул в машину. Он смотрел прямо в лицо Иеронимусу.
  — Сюрприз!  — гаркнул Шмет и жестом предложил девочке садиться.
  Она так и ахнула, когда забралась в машину и увидела Иеронимуса. Шмет сел рядом с ней, напротив двоих стопроцентников. Белвин запустил мотор, и машина влилась в поток транспорта.
  — Привет, Окна Падают На Воробьев,  — сказал Иеронимус с глубоким раскаянием в голосе.
  В ее лице изумление сменилось печалью:
  — Я тебя не выдавала!
  — Я знаю.
  — Он посадил меня на корабль и поднял в атмосферу. Соврал, будто бы мы отправляемся на Землю. Та проекция, что ты видел,  — это я не улетала с Луны. Он отвез меня в Олдрин-сити. Я ничего ему не говорила, он сам догадался…
  — В самом деле, Рексафин, она тебя не выдала,  — засмеялся лейтенант Шмет.  — Дежурный в гостинице тебя опознал по фотографии. Ну и, не буду скромничать, мой талант сыщика сыграл свою роль. Да ты и сам себя выдал. Все вы, стопроцентники, рано или поздно себя выдаете.
  — А вы, пятидесятипроцентники?
  — Что-что, мисс Мемлинг?
  — Что слышали. Тяжело, наверное, посвятить всю жизнь охоте на тех, кто… Ну, скажем, представляет собой законченное целое, а не жалкую растерянную половинку.
  — Давай, синевласка, копай себе могилку.
  — Лейтенант Шмет, если я сейчас сниму очки, то увижу, что произойдет впереди нас на дороге. Если, например, там скоро случится авария, то я это увижу заранее и смогу спастись. Вам это, наверное, разрывает сердце. Если бы вы когда-то могли свободно смотреть на мир тем глазом, в котором у вас ЛОС, вы бы увидели, как падает мега-крейсер…
  Не будь в машине Окна Падают На Воробьев, Шмет отвесил бы Слинни пощечину за такие речи, хоть это и была чистая правда. Сейчас он сдержался, только обратился к земной девочке, назвав ее именем, которое сам ей дал.
  — Селена, позволь тебя познакомить — это очаровательная Слинни Мемлинг, подружка Иеронимуса Рексафина.
  Окна Падают На Воробьев посмотрела на Слинни, ничем не показывая, какую боль причинили ей слова детектива.
  — Я не его подружка.
  Шмет покосился на Иеронимуса.
  — Всем бы твои проблемы! Ну посмотрите только — две такие милые девочки! Как можно их не любить? Повезло тебе, парень! Часто ли увидишь в патрульной машине сразу двух таких красоток? Одна с Земли! Другая с Луны! И вот ведь беда какая — стоит тебе повиниться перед одной из этих барышень, ты тем самым признаешь свои преступления перед законом! Что же делать-то теперь? Разве лишь взять и разом во всем признаться. Слово за тобой! Земная девочка тебя не выдаст, отец тебя не выдаст, только сам. Иеронимус Рексафин, отвечай: показывал ты свои глаза без очков этой девочке, Окна Падают На Воробьев?
  Иеронимус посмотрел на нее. Потом повернул голову и долго смотрел на Слинни. Потом перевел взгляд на лейтенанта Шмета.
  — Я сделаю три признания. Я признаю, что всегда любил Слинни Мемлинг, с тех пор как познакомился с ней в третьем классе, хотя сейчас у меня такое чувство, словно мы только сегодня встретились. Я признаю, что люблю Окна Падают На Воробьев, и хоть мы познакомились всего два дня назад, у меня такое чувство, словно я знаю ее всю жизнь. И в-третьих, лейтенант, я признаю, что совершил акт оптической агрессии.
  — Прелестно!  — улыбнулся Шмет.
  — Вы не можете посадить его в тюрьму!  — закричала Окна Падают На Воробьев.  — Я не предъявляю обвинения!
  — Не важно, предъявляешь или не предъявляешь. Твой Ромео совершил преступление, причем серьезное.
  — Тогда и меня тоже арестуйте! Я своими руками сняла с него очки! Я его умоляла! Я хотела увидеть этот цвет! Я тоже виновна!
  — Тебя, Селена, я ни в коем случае не арестую. Ты нам не нужна.
  — Не нужна? Потому что я не стопроцентно лунная?
  Шмет улыбнулся.
  — Значит, все правда? Их отправят в лагерь на обратной стороне Луны и заставят водить мега-крейсеры до самой смерти? Если бы у меня глаза были четвертого основного цвета, вы бы и меня арестовали!
  — На кого вы работаете?  — спросила Слинни.  — На полицию или на те частные тюрьмы?
  На пластмассовом лице застыла фальшивая улыбка.
  — Белвин!  — крикнула Слинни.  — Кому нас отдадут?
  Робот-спасатель все это время молчал, повинуясь приказу Шмета, однако он не мог не ответить на прямой вопрос. Он был запрограммирован на максимальную возможную честность.
  — Стопроцентно лунные граждане, задержанные за нарушение Постановления о карантине номер шестьдесят семь, обычно переходят в ведение корпорации Мак-Тули.
  Слинни и Иеронимус переглянулись. Мак-Тули — опять это имя!
  — Уилсон Мак-Тули, ну конечно!  — прошептала Слинни.  — Портрет человека в форме в вестибюле техбольсинатора. Вспомнила! Уилсон Мак-Тули, по сути, создал Эпоху слепоты. Корпорацией, наверное, владеют его потомки…
  — Хватит болтовни!  — Шмет обернулся к Окна Падают На Воробьев, стремясь вернуть разговор в лирическое русло.
  — Вот на кого Иеронимус тебя променял! Такая неприятная девица… Паранойя, синие волосы — бр-р! Я тебе говорил, стопроцентно лунные мальчишки все одинаковы — соблазняют земных девочек рассказами о каком-то загадочном цвете, развлекутся, а потом опять возвращаются к своим…
  — А вы, сэр, к кому возвращаетесь?  — спросил Иеронимус.  — Так стараетесь доказать, что вы — человек! А на самом деле вы такой же, как мы. Поэтому так хорошо нас ловите. Вы угадываете наши поступки и всегда успеваете опередить. Разве обычному человеку пришло бы в голову подняться на орбиту? Вы понимаете четвертый основной цвет. Вы почуяли, что я увидел, как она улетает, и организовали, чтобы предвидение сбылось. Нормальному человеку ни за что не додуматься, а вы — пятидесятипроцентник, одной ногой в обычном мире, а другой — в мире ЛОС. Вы гоняетесь за собственной половиной! Только на самом деле вам еще хуже — вы потеряли свой глаз и больше не можете видеть четвертый основной цвет. От этого и беситесь. Признайтесь, вам его не хватает?
  Шмет не нашелся с ответом, и в эти полсекунды молчания Иеронимус увидел для себя шанс. Окна Падают На Воробьев сидела без наручников. Ее руки — те самые, что два дня назад сняли с него очки,  — были свободны. Иеронимус произнес:
  — Меня арестовали только за то, что я на тебя посмотрел. А ты посмотрела на меня. Это запрещено законом. Знаешь, чего они на самом деле боятся? Правительство жутко не хочет, чтобы такие, как я и Слинни, посмотрели друг на друга без очков. Это их самый страшный кошмар. Вдруг мы узнаем то невероятное, что бывает, когда двое наших посмотрят друг на друга. Мы со Слинни вчера это открыли. Мы не умерли… Зато было очень красиво.
  Шум дорожного движения усилился — Белвин сменил полосу.
  Следующую фразу Иеронимус произнес медленно и раздельно, чуть ли не по складам.
  — Как приятно, что добрый лейтенант Шмет не надел на тебя наручники.
  Окна Падают На Воробьев поняла его с полуслова. Все заняло не больше секунды. Она протянула руки и дернула на себя сразу две пары очков.
  Иеронимус и Слинни посмотрели друг на друга.
  Ветровое стекло разлетелось брызгами осколков — громадная колибри ударилась в него всем телом и ворвалась в автомобиль, а за ней еще десяток. Машина вильнула, снова посыпались осколки, в боковые стекла тоже ломились птицы. Они слетались со всех сторон, стремясь к единой цели, стаи в небе круто меняли направление и пикировали на полицейскую машину. С крыш соседних домов тоже срывались колибри, невесть откуда зная, что поблизости двое подростков смотрят друг другу в глаза четвертого основного цвета, и даже птицы, зарывшиеся в норы, чтобы откладывать яйца, выпархивали из-под земли. Ни одна не могла противиться безмолвному зову. Стремление обрести свой истинный цвет, лунное оперение, в котором так долго было им отказано, пересиливало все другие инстинкты. Колибри мчались к машине, и чем ближе подлетали к источнику небывалой энергии, тем ярче и великолепней становились их перья четвертого основного цвета.
  За считанные секунды тысячи колибри заполонили полицейский автомобиль. Они кружились плотной массой запретного цвета, они рвались внутрь, сминая приборную доску, задевали сидящих в машине людей и создавали невероятный хаос. Всюду, куда ни глянь, сиял четвертый основной цвет, и на этот раз Окна Падают На Воробьев была к нему готова. Она наслаждалась его бесповоротностью и полным выключением своего разума.
  На этот раз она улыбалась.
  Шмет попытался прикрыть здоровый глаз, но опоздал. Его захватило мельтешение обезумевших птиц, и мозг лейтенанта вернулся к своему первородному состоянию. Шмет сполз с сиденья, скорчился, словно эмбрион, выкрикивая имена семерых погибших сестер — и самой любимой, той, которую звали Селена.
  Белвин остался неуязвим к воздействию четвертого основного цвета, однако его сбило с толку внезапное нашествие колибри. Хотя у робота не было глаз, все его сенсоры оглушила беспорядочно мечущаяся стая. Машина потеряла управление.
  Ближайшие водители тоже увидели тучу колибри и вспышку недоступного пониманию цвета вокруг полицейского автомобиля. Десятки машин разом вышли из-под контроля, мир наполнился грохотом и взрывами, а Иеронимус и Слинни по-прежнему смотрели друг на друга.
  Они поцеловались, и тут их закружило, потом перевернуло вниз головой. Звон битого стекла, надрывные гудки, визг рвущегося железа — ничто не могло прервать слияние их губ.
  Машина врезалась в разделительный барьер посередине шоссе, еще раз перевернулась, ударяясь о другие автомобили, вылетела на тротуар и проломила стену придорожного ресторанчика.


  Иеронимус очнулся, лежа на носилках. Вокруг толпились люди, в стороне стояла «скорая». Потом он заметил несколько полицейских машин, а повернув голову, увидел вмятые в стену искореженные останки автомобиля, в котором они ехали. На шоссе что-то горело, столбы черного дыма поднимались в красное небо. Рядом лежали еще люди на носилках, все незнакомые. Может, из других машин, а может, из ресторана.
  Иеронимус сел. Где Слинни? Где Окна Падают На Воробьев?
  Вдруг он увидел обеих. Окна Падают На Воробьев без сознания лежала на носилках. Вокруг не суетились медики — значит, она не ранена. Спит или приходит в себя после четвертого основного цвета. Рядом стояла Слинни и смотрела на земную девочку. Слинни совсем не пострадала при аварии — только синие волосы растрепались и на щеке царапина. И, как была, в наручниках. Подошел полицейский и повел ее к другой машине. Иеронимус смотрел, как она устраивается на сиденье, все еще в своем бархатном пончо. Вот она оглянулась, увидела Иеронимуса и заулыбалась, поняв, что он тоже не ранен. Дверца за ней захлопнулась.
  «На какой планете мы с тобой увидимся?» — подумал Иеронимус.
  Неподалеку Догуманхед Шмет препирался с парой инспекторов дорожной полиции. Детектив прикрывал глаз рукой. Белвин его направлял. Шмет стоял спиной к Иеронимусу и, кажется, еще не совсем опомнился. Поскольку за арестованных отвечал именно он, его и посчитали виновником аварии. Шмет спорил и оправдывался, а Иеронимус вдруг заметил у него в руке алюминиевую коробочку, которую тот прижимал к сердцу, словно хотел собственным телом заслонить от окружающего мира.
  А потом Иеронимус заметил еще одну поразительную вещь. С него сняли наручники! Ну конечно — должно быть, это сделали врачи «скорой».
  Он огляделся. Кругом суетились люди, на него никто не обращал внимания. Иеронимус встал, нетвердо держась на ногах. Он обязательно должен кое-что сделать, прежде чем его опять поймают.
  Иеронимус подошел к пустой полицейской машине. В теории он умел водить. Прав у него не было, но он прошел заочный курс вождения. Сейчас он ее украдет. Он угонит полицейскую машину.
  — Эй, ты!  — раздался голос сзади.  — Далеко собрался?
  Иеронимус оглянулся, все еще с открытой дверцей. К нему быстрым шагом приближались с полдесятка полицейских.
  — Берегись!  — истошно заорал кто-то.  — Очкарик без очков!
  Тут же все кинулись врассыпную, прячась за машинами и другими предметами, не смея взглянуть в сторону мальчика с проклятым цветом глаз.


  Он завел машину и сам удивился, как легко все получается. Оставалось завершить еще одно дело, последнее.


  Дома он застал полный разгром. Должно быть, когда полицейские пришли арестовывать отца, все перевернули вверх дном, разыскивая Иеронимуса. Или… все это мама устроила? Отца забрали только вчера. Заметила она или нет? Могла она разнести весь дом, отыскивая что-нибудь поесть? Иеронимус еще в коридоре услышал, как она всхлипывает. Этот звук он слышал всю свою жизнь.
  А потом раздался новый звук — вой полицейской сирены. Они знают, где он. Пускай ловят. Он уже дома, а то, что ему нужно сделать, не займет много времени.
  — Мам,  — сказал Иеронимус, входя в комнату.
  Как он и ожидал, в спальне творилось нечто невообразимое. Полка сорвана со стены, вся одежда из шкафа выброшена на пол. В луже воды, разлившейся из бутылки, валяется сама бутылка. Осколки треснувшей вазы.
  Барби лежала в кровати в дождевом плаще и плакала. Рыжие волосы спутались горестным клубком. Она посмотрела на сына, не утирая слез.
  Вой сирен за окном приближался.
  — Мама, это я! Твой сын, Иеронимус. Я пришел домой. Я вернулся.
  Безумная, все так же всхлипывая, уткнулась лицом в подушку. Иеронимус встал на колени, чтобы быть к ней ближе.
  — Послушай, мам! Не знаю, услышишь ты меня или нет. Мы с тобой всю жизнь прожили рядом и ни разу не разговаривали. Ты не виновата, так уж получилось. И все-таки я твой сын. Другие мамы разговаривают со своими детьми, иначе мы все просто сироты, а мне надоело жить сиротой.
  Из коридора донесся грохот. Наверное, полицейские выбили дверь квартиры. Раздался топот тяжелых башмаков. Сирены за окном выли не умолкая.
  Иеронимус снял очки и швырнул их через всю комнату. Он знал, что сейчас будет.
  — Посмотри на меня, мама!  — сказал он с уверенностью и отчаянием.  — Времени мало, сейчас меня уведут. Пожалуйста, посмотри на меня!
  Барби Рексафин посмотрела на Иеронимуса. Она реагировала на четвертый основной цвет совсем не так, как другие,  — может, потому, что и так была не в своем уме. Она смотрела ему в глаза скорее с любопытством.
  В коридоре снова загремело. Послышались отрывистые команды. Трое полицейских ворвались в комнату Барби и кучей повалились на пол под взглядом Иеронимуса.
  — Нашли!  — закричал кто-то.  — Он там, прячется в спальне!
  Иеронимус вновь повернулся к маме. Впервые в жизни она на него по-настоящему смотрит!
  — Я знаю, ты не сможешь со мной разговаривать. Это ничего. Понимаешь, мам, я, кажется, придумал, как нам…
  Он вытащил экземпляр пропавшего маминого романа «Страна дождей».
  — Это твоя книга, мам. Ты ее написала. И знаешь, что я придумал? Я почитаю ее тебе вслух, вот сейчас. Прочту, сколько успею, пока меня не забрали. Может быть, мы никогда больше не встретимся, но этого они у нас уже не отнимут.
  На лице рыжеволосой женщины появилась нечто, почти похожее на улыбку. Иеронимус раскрыл книгу и начал читать своей маме ее же собственные слова.


  «Когда я была еще девочкой, в родной стране, откуда я изгнана и куда мне уже не вернуться никогда, потому что этой страны больше нет, у меня был друг. Не знаю, настоящий ли. Мама и папа утверждали, что я его выдумала. Это был мальчик, его звали Иеронимус. Видите ли, у меня было семеро братьев, и все старшие, а Иеронимус был младше меня. Когда он возникал из теней, я так радовалась, что для кого-то я — старшая сестра. Когда я спала, он странствовал со мной по моим снам, когда просыпалась — он весь день оставался рядом. Он был моей тайной. Если кто-нибудь входил в комнату, Иеронимус тихонько исчезал, растворялся в тенях. Я держала занавески постоянно задернутыми, чтобы Иеронимусу было уютно. А когда он опять появлялся, мир наполнялся светом, и мне никогда не было одиноко.
  Он был очень умный и смешной. Когда меня дразнили, Иеронимус прятался у меня в ухе и нашептывал остроумный ответ, который мог сразить наповал самого нахального противника. Иеронимус был всегда на моей стороне и знал меня лучше, чем я сама.
  Он меня спасал из черного провала необъяснимой грусти, откуда так трудно было выбраться. Только с ним я чувствовала себя нормальной. Он слушал меня, мы смеялись, нам было так весело! Когда я наконец рассказала о нем родителям, они ужасно расстроились. Они не понимали, но и поделать ничего не могли. Я сама его придумала, и для меня он был настоящим.
  Замечательнее всего в моем Иеронимусе были сияющие глаза. Он умел видеть в темноте, а еще сквозь стены. И людей он видел насквозь, часто мог заранее сказать, что ты сейчас сделаешь. Однажды я заблудилась в лесу. Было темно, я ужасно испугалась, а потом из мрака моих слез появился Иеронимус и отвел меня домой, освещая дорогу светом глаз вместо фонарика.
  Благодаря моему воображаемому другу я жива до сих пор. Когда на неделю зарядили ужасные дожди и вся моя страна ушла под воду, мы всей семьей забрались в лодку, причаленную к крыше дома,  — так высоко поднялась вода. Ветер сбил меня с ног, и, к общему ужасу, течение потащило меня прочь. Я увидела плывущий стол и забралась на него. Я плакала от страха за братьев и маму с папой. У меня ничего не было, только дождевик. Вдруг рядом появился Иеронимус и стал меня успокаивать. Сказал, чтобы я ничего не боялась. Когда стемнело, я при свете его чудесных глаз выбралась на сушу. Вода все еще поднималась, а Иеронимус находил для меня такие места, куда она не могла добраться. Он сказал, что видит, куда пойдет вода, потому что у него глаза светятся.
  Из всей семьи спаслись только я и бабушка. Мы стали беженцами и уехали в чужие края. Мне было ужасно одиноко.
  После наводнения Иеронимус исчез. Я всех потеряла, родных и друзей, настоящих и выдуманных. С этим трудно было смириться. Я рассердилась на Иеронимуса за то, что он меня покинул, и отказалась вылезать из кровати. Я нашла где-то дождевик и никогда его не снимала. Во сне я возвращалась к наводнению. Я хотела спасти своих родных, я хотела, чтобы меня спас Иеронимус. Но я так ничего и не сделала, только плакала, почти не останавливаясь.
  Из-за депрессии я попала в больницу.
  И там однажды ночью Иеронимус вернулся ко мне. Он вышел из теней — их было много в палате, и все такие зловещие… Я тогда была уже взрослой девушкой, и воображаемый друг явился мне в образе юноши. „Я вернулся, Барби,  — сказал он мне,  — но ты изменилась, и я не смогу остаться надолго“. Я так обрадовалась ему! Я сказала: „Милый Иеронимус, у тебя глаза светятся, ты видишь, как темно у меня на душе. Ты можешь вывести меня из этого безумия, как вывел тогда из потопа? Помоги найти дорогу из печальной чужбины, с обратной стороны души, где тени такие длинные и ночь никак не кончается!“
  Иеронимус только улыбнулся. В следующий раз, когда мы встретимся, так он сказал, я буду настоящим и больше не исчезну среди теней. А тебе не понадобятся больше чужие светящиеся глаза — твои собственные слова превратят ночь в день и покажут тебе путь к спасению от потопа, который промочил твой мир тоскою насквозь, так что слезы твои никак не останавливаются. Я вернусь и услышу твои слова, которых я ждал от тебя всю мою жизнь.
  Когда-нибудь ты будешь надевать дождевик только в дождь».



  Эпилог

  Если меня просят подвезти, я никогда не отказываю. Обратная сторона Луны — самый настоящий край света, и у меня просто духу не хватит бросить человека посреди Нулевого шоссе. Так вот, вы не поверите, кого я подобрал на прошлой неделе. Девчонка, ну очень странная. Настоящая лисохвостка, кстати. Я сначала подумал, обкуренная, но нет, с этим все в норме. Я, как обычно, ехал от шахты до Коллинзберга, смотрю — стоит у дороги. Даже руку не поднимает. Говорю вам, красотка — обалдеть можно! Фигурка такая… Ну, вы меня поняли. Я, конечно, остановился, говорю: «Привет, симпомпошечка! Хочешь прокатиться?» А она этак посмотрела и говорит: «Нет, спасибо, я лучше пешком». Я тогда спросил: «Тебе куда нужно?» Она уже ответила спокойней: «В округ Коперника».
  Я же сказал, на обратной стороне подвезти не отказываются. Прическа у нее была совсем чудная — вроде когда-то волосы намазали гелем, а потом к ним пристала пыль и грязь разная, и лохмы торчат во все стороны. Одета как будто на выход, но все замурзанное до невозможности. Я ее спросил, как она сюда попала. Говорит — была на вечеринке, и вдруг ее друга арестовали. И теперь у нее особое задание, идти в Лунный федеральный суд, отделение округа Коперника. Она, мол, и пешком доберется. Шизанутая, в общем. Но не мог же я ее там бросить!
  В конце концов я ее уговорил сесть в машину. Оказалось, она уже три дня так шла. Спала прямо на обочине. Изголодалась, наверное. Я ее угостил вяленой лосятиной — отказалась. Говорит: «Не буду ничего есть, пока не выполню то, что нужно». Вот едем мы с ней по пустыне, а она, лисохвостка эта, уставилась прямо перед собой, вся в каких-то своих мыслях, только и рвется к тому здоровенному зданию в форме раковины, которым славится округ Коперника. Мне ее прямо жалко стало. Да я и так всегда по пути в Коллинзберг проезжаю Коперника, так чего уж там. Согласился довезти, куда ей приспичило.
  Уставший я был как не знаю кто. Предложил снять комнату на двоих в мотеле, а она странно на меня посмотрела и говорит: «Я такими вещами больше не занимаюсь».
  Я остановился у ближайшего мотеля, говорю — если не хочет идти со мной, пусть спит в машине. Сам придавил подушку часиков на семь. Отоспался, возвращаюсь — она так и сидит, ждет, что я ее отвезу в округ Коперника.
  Не знаю, как ее зовут. Она мне не сказала. В жизни не видел такой целеустремленности. Еще целый день в пути, и вот мы добрались до места. Может, вы знаете — как въезжаешь в округ Коперника, первым делом видишь то самое громадное здание-улитку. Она давай тыкать пальцем, раз двадцать повторила: «Туда, мне туда!» Потом достает такую серенькую штучку вроде бруска, размером с палец, и лампочка красная мигает. Девчонка эту дрянь держала обеими руками. К тому времени я уже был рад от нее отделаться.
  Подвез ее к зданию. Она поблагодарила и вышла из машины. Это надо было видеть, как она поднималась по широченным ступеням, словно у нее вся тяжесть Луны на плечах.

  notes


  Примечания

  1

  У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт II, сц. 1. Перевод Б. Пастернака.