Трилогия Мёрдстоуна Мэл Пит
        Филип Мёрдстоун разорен. Прошло много лет с тех пор, как его роман о чувствительных подростках выиграл «все эти призы» и «сделал Аспергера крутым». Последняя книга Филипа разошлась тиражом всего в 313 экземпляров. Решение, говорит его агент Минерва Кинч, состоит в том, чтобы переключить передачу: создать трилогию, наполненную Темным Лордом, Дорками, магическими мечами, множеством заглавных букв и случайных апострофов и, самое главное, Амулетом. К сожалению, Филип ненавидит Фэнтези.
        Утопив свои печали в пиве «Темная энтропия» в пабе рядом со своим коттеджем в Дартмуре, он рыгает, направляясь к ближайшему каменному кругу, справляет нужду у стоячего камня и опускается на траву, где его посещает видение. Появляется некое существо по имени Покет Доброчест и диктует первую часть саги о герое-изгнаннике, коррумпированном волшебнике и том самом потерянным Амулете. Получившийся роман, который Филип называет «Темная энтропия», блестящий, но неполный: напрашивается трилогия. Покет появляется снова и предлагает Филиппу остальную часть истории в обмен на Амулет, который злой волшебник спрятал где-то в реальном мире.
        Теперь Филип должен найти Амулет, в то время как его агент Минерва (к которой он глубоко неравнодушен) стоит у него над душой и поторапливает со второй частью, которая должна их обоих озолотить. Филип, никогда не любивший фэнтези, оказывается втянутым в загадочные разборки фэнтезийного мира, от которых он всячески пытается скрыться, путешествую по миру настоящему.
        Мэл Пит
        Трилогия Мёрдстоуна
        Книга первая
        Темная энтропия
        1
        Солнце садится, оставляя в дартсмурском небе неряшливые лохмотья малиновых облаков. Где-то в папоротниках фыркают и отдуваются невидимые жилистые пони. Последний звонок: горластые грачи спешат на ночлег, дрозд перед сном нарывается на еще одну потасовку за территорию. Мышонок полевой семенит домой, но вот он встопорщился в страхе перед совой. Самое начало весны. Ягнята блеют, призывая мать. Под землей готовятся к ночным похождениям созревшие для гона пахучие барсуки. Уши у лиса пламенеют, он прочищает горлышко.
        Тьма охватывает землю, а потом и небо. Единственный источник света теперь - малый квадрат. Свет исходит из окна уединенного коттеджа. А точнее, от настольной лампы на струбцине производства «Хабитат», согнутой над маленьким складным столиком внутри под окном. Лампа делит на две части столик с заляпанной высохшим томатным соусом тарелкой, связкой ключей и просроченным лондонским телефонным справочником.
        Вся эта утварь, как и коттедж, принадлежит Филипу Мёрдстоуну. Последний, так и не сняв пальто, сидит, уставившись на иллюзорный жар электрокамина с функцией имитации живого пламени. Он держит пинтовый стакан с мутноватым крепким сидром, налитым из стоящей у кресла двухгалонной пластиковой канистры, - и время от времени прикладывается к нему, словно спохватываясь. Поддельные угли, питающие поддельное пламя, покоятся на решетке просторного камина, сложенного из неровных гранитных плит.
        На каминной полке тускло поблескивают несколько памятных призов. Один - кусок стекла, а вернее прозрачного пластика; погребенная внутри торжественная надпись читается только под наклоном. Второй - довольно безвкусная статуэтка, изображающая ребенка, который сидит, скрестив ноги и впившись глазами в книгу. Есть и три иных, и со всех пяти давно пора смахнуть пыль.
        Вот уже изрядное время - начав задолго до заката - Филип Мёрдстоун твердит и твердит одну и ту же горькую фразу, словно мантру, несущую утешение.
        Она такова: «Я в жопе».
        Она его не утешает.
        В обычной жизни, как и в своих романах, Филип склонен оставлять самые существенные вопросы без ответа. Сейчас же, в припадке самобичевания, смотрит им прямо в лицо. Даже не вопросам - вопросу. Суровое самодознание, которому он себя подверг, вылилось в одно-единственное недоумение: на кой он продал свою душу?
        Ответ: потому что он на мели. Без гроша. Нищ. Он - человек нищий. Знаменитый - ну ладно, известный, - но голь перекатная. Эта неприглядная истина нередко посещает его под знаменами темной ночи. Он гонит ее прочь, включая прикроватное радио и растворяясь в программах «Всемирной службы Би-би-си» о выращивании пиявок в Камбодже или новейших танцевальных модах Саудовской Аравии, - но помогает не всегда.
        Безденежье не всегда ужасало его; в конце концов, на то и почтенная традиция литераторов - жить в нищете. Особенно русских литераторов. Умирать в нищете, однако, уже не так привлекательно. Умирать от нищеты - не привлекательно вовсе.
        Филип знает, почему продажи его книг резко пошли под откос. И качество тут ни при чем. Каждую субботу он покупает «Гардиан» - в магазинчике на углу Брайен протягивает ему над стойкой очередной выпуск: в полиэтиленовой упаковке, точно порнографическую версию свитков Мертвого моря. Подписан Филип и на журнал «Автор». Так что он в курсе происходящего. О да. Писатели больше уж не затворяются от мира, создавая глубокомысленную изысканную прозу. Нет. Они вынуждены проводить львиную часть времени, торгуя собой в треклятом интернете. Занимаясь блогингом, твитами и апдейтами своих чертовых фейсбучных страничек и разнесчастных нарциссических веб-сайтов.
        Минерва уже несколько раз поминала его досадный провал по этой части.
        - Минерва, но это же к настоящей работе не имеет ни малейшего отношения. Уж вы-то должны понимать.
        - Да все я понимаю, Филип. Я, знаете ли, не совсем дура, хотя и ваш агент. Зато к деньгам это все имеет отношение самое прямое. Прошли те дни, когда можно было просто-напросто написать чертовски хорошую книжку и подождать, пока за ней выстроятся очереди. Читателей, дорогой мой, надо френдить. Они хотят быть подписчиками. Хотят быть френдами. Нельзя отсиживаться в упоительном уединении. Да и не так уж оно упоительно, ваше уединение, верно?
        Но он отказывался хоть что-то менять. Не из луддизма, ни в коем разе. Ничего подобного. Он и сам периодически садился на ежемесячный автобус в Тависток с написанным от руки перечнем Всего, Что Надо Выяснить, и проводил добрый час, а то и больше, в библиотеке за компьютером. Считал себя виртуозом гуглопоиска. Вот это работа. От этого польза есть. Но все остальное, весь этот пустопорожний сетевой треп… Нет. Нет. Нет!
        Он мнил себя благородным - ну ладно, упрямым - сопротивленцем. Вплоть до сего дня. Сегодня - что за день неприглядных истин! - он вынужден был признать, что обманывал сам себя. Водил себя за нос. Абсолютнейше неопровержимый, чтоб его, факт состоял в том, что он позволил себе отстать от жизни. Совсем как какой-нибудь допотопный ремесленник - например, часовщик, - который поднимает взгляд над верстаком и вдруг обнаруживает, что мир перешел в цифровой формат, а его дни сочтены. Или верный и опытный сотрудник, который в один прекрасный день, придя на работу, узнает, что его заменили обрывком компьютерной программы, разработанной каким-то малолеткой из Бангалора.
        Он, Филип Мёрдстоун, сделался - само это слово несло в себе убийственный раскат - анахронизмом.
        Он судорожно проглатывает сидр, потому что даже это еще не самое худшее.
        О нет.
        Потому что, раздуваясь и нависая над горизонтом его личной маленькой трагедии, грядет Высший катаклизм. Восхождение темных блескучих калифорнийских Владык киберпространства. Эти современные чингисханы сметают цивилизации, сжигают библиотеки, сажают редакторов стройными рядами на колья, стирают с лица земли хрустальные башни и сложенные из нежно-медового камня старинные университеты в ненасытном алчном стремлении поработить язык, превратить авторов в трутней, обслуживающих пульсирующий амазонский улей, а детей - в пассивных потребителей, тычущих пальчиком в экраны и бесконечно скачивающих бесплатную лабуду. И вскоре, преуспев в своем филистимлянском завоевании, Владыки в псевдодемократичных джинсах и футболках встанут, подбоченившись и обозревая разоренную пустошь, во главе несметных фаланг слюнявых адвокатов по защите интеллектуальной собственности, посмотрят глумливо на последних кое-как копошащихся еще литераторов и скажут: «Что, старорежимные, чернилозависимые неандертальцы, проблема у вас? И какая же? Кто вякнул „копирайт“? Вытащить чертового ностальгирующего торчка перед строем и переломать
ему пальцы».
        Как Минерва и прощебетала ему в напоминание.
        - Когда миром правит Яблоко, все пойдет на хрен. Так что, если ты писатель, единственный разумный путь - заработать тонну денег, пока не началось. А вам, миленький, прошу прощения, поздновато уже тормозить на старте.
        Но все еще хуже. Он в нее влюблен. Безнадежно - и это mot столь же juste, сколь и triste[1 - MOT - слово, выражение; JUSTE - справедливо; TRISTE - безрадостно, печально (фр.). (Здесь и далее прим. пер.)] - влюблен в Минерву Кинч. И, хотя слащавое клише вызывает в нем разлитие желчи, это любовь с первого взгляда. С его стороны.
        Первая их встреча произошла в фойе отеля «Мариотт». Он только что отхватил премию Блайтон и Косту за «Последнего у финиша», а она вошла и отхватила его. Он понятия не имел, как должен выглядеть литературный агент. Скорее всего, что-то серьезное и в очках. От средних лет и выше. И тут вплывает это умопомрачительное видение, вслед которому все сворачивают головы, и восклицает: «Филип Мёрдстоун! У меня такое чувство, будто мы знакомы сто лет! Давайте выпьем по бокальчику шипучки и поболтаем о славе».
        Он чуть не лишился чувств, точно неопытная героиня бульварного любовного романа. И с тех самых пор безбожно эротизировал каждый их короткий и безличный поцелуй.
        Эротизирует и сейчас, топя стенание в сидре. Как у большинства одиноких мужчин, у него широкий репертуар стенаний.
        Он лишь раз пробовал пригласить ее на свидание. Набирался отваги целый месяц. Она отказала, хотя и мягко, дав понять, что виной всему ее несгибаемый принцип: профессиональные отношения с личными перекрываться не должны. Она, собственно, употребила термин «взаимно вредить друг другу».
        Кроме того, он ее боится. Сперва ему это не мешало. В конце-то концов страх и влечение обитают в человеческом сердце в одних и тех же покоях. Но со временем страх отвоевал себе в этом тесном помещеньице большую часть и жилплощади, и обстановки. Мёрдстоун боялся Минерву не только потому, что она (признавал он с горечью) куда опытнее его в постельных делах. Нет, скорее потому, что она уверенно вращалась в мире, который он презирал, но от которого и зависел. Она разбиралась в издательском бизнесе, а он только и умел, что писать книги.
        До сих пор, пока он не соизволял обо всем этом задумываться, издательский бизнес представлялся ему безбрежной рекой, питаемой (и загрязняемой) непредсказуемыми и не отмеченными на картах притоками. Он знать не знал, как функционирует этот поток. Где там коряги, где мели, где судоходные каналы. А вот Минерва знала. Видит бог, знала еще как! Роскошная, уверенная и недоступная, она стояла у руля парохода «Подростковая литература», бестрепетно ведя его по коварным течениям между хищных аллигаторов, пока он, увенчанный лаврами Филип Мёрдстоун, судорожно цеплялся за перила.
        Частично проблема, конечно, состояла и в том, что это он всегда приходил к ней. Кроме одной отмененной встречи. Она посылала за ним - и он спешил на зов. Пылко и безнадежно, вот как сегодня. Отправлялся в эту чертову нору, мешанину, выгребную яму - Лондон.
        2
        - Столик на двоих, - впорхнув, сказала она. - На имя Кинч. Спасибо.
        Филип заказал «мексиканское ассорти» и получил огромную квадратную тарелку, на которую, судя по всему, стошнило кошку - аккуратными кучками вокруг сложенного блина. Кучки были соединены тонкой полоской жиденького красного повидла. Среди съеденного кошкой торчало что-то зеленое.
        Минерва молочно-белым ногтем сковырнула с зубов зернышко граната и раздавила его на скатерти. Крохотный ошметок красной плоти напоминал последствия вскрытия мелкого зверька.
        - По-моему, миленький, вся проблема в том, что вы потеряли аппетит.
        - Ничего подобного, - с жаром возразил он. - Очень вкусно, правда. В Девоне тебе такого не подадут.
        Минерва приподняла руку.
        - Филип, я не про еду. Я про вашу работу. Ну ладно, не просто работу, а тематику.
        - А-а, - сказал Филип и подлил в бокал молдавского пино гриджио, изображая задумчивость. - А что именно?
        Она по-учительски вздохнула.
        - Мне самой нелегко, окей? Но давайте коснемся основ. Филип, почему вы пишете романы для детей, простите, юношества?
        - Боже, ну и вопрос. Ну то есть… Вы же мой агент.
        - Да, за грехи мои. Итак. Вы пишете для детей, потому что наделены уникальным пониманием травмы детства. Никто, то есть вообще никто и никогда не писал о сложнообучаемом ребенке столь проникновенно и поэтически, как вы в «Первом у финиша». Чудесная, чудесная книга. Совершенно заслуживает все полученные награды. Открыла новые рубежи. Заставила синдром Аспергера выглядеть круто.
        - Последнем, - сказал Филип.
        - Что-что?
        - «Последнем у финиша». Вы сказали «Первом».
        - Прошу прощения. Как бы там ни было, вы сделали всю эту область, ну, понимаете, неадекватных мальчиков, вашей вотчиной. Возможно, именно поэтому-то теперь никто больше такого не пишет. Своими пятью прелестными проникновенными романами вы сказали все, что тут можно было сказать.
        - Ну, черт, даже не знаю. В смысле, в новой книге, по-моему, я вышел в совершенно новое, гм, измерение…
        - Вы это о футболе?
        - Ну, не просто о футболе…
        - Футбол - это круто, - сказала Минерва. - Сразу плюс к продажам.
        - Да, но книга, разумеется, на самом деле не совсем про футбол.
        - Именно, и это Проблема номер один, окей? Миленький, вы когда-нибудь играли в футбол?
        - Ну, нет, не то чтобы, но…
        - Так я и думала. Но, собирались сказать вы, это неважно, потому что «Удаление» на самом деле не про футбол. Оно про ранимого приемного мальчика смешанных кровей и с проблемами в обучении, который хорошо играет в футбол и уверен, что настоящий его отец - футболист из Премьер-лиги. Поэтому он старается связаться с ним, оказывается отвергнут, а потом осознает, что ему не нужна отцовская ролевая модель, поскольку у него хватает своих внутренних сил. В общих чертах.
        - Ну, да, и…
        - И я не могу это продать, - сказала Минерва.
        - Что вы имеете в виду?
        - То, что я обошла этот город вдоль и поперек, на коленях. Я просила, умоляла, рыдала - и никто не хочет публиковать еще одну книжку про ранимого слабоумного мальчика. Даже если там есть футбол.
        - А. - Филип отпил вина.
        Минерва разглядывала его. Он был все еще хорош собой, в этаком стиле чуть помятого сельского викария. В нем до сих пор проглядывал серьезный улыбающийся молодой человек с фотографии на обложках его книг. Волосы не тронуты сединой, а что он до своих лет так и не научился прилично стричься, так оно даже трогательно. Кожа, правда, начала терять тонус - лицо напоминало по текстуре слегка залежавшееся в корзинке яблоко. Минерва на краткий миг более или менее профессионально задумалась, занимался ли он в последнее время сексом. Ну, скажем, с тех пор как премьер-министром был Тони Блэр. Она промокнула помаду бумажной салфеткой, вздохнула и взяла быка за рога.
        - И, миленький, я только что видела показатели продаж «Цыпленка Уолдо».
        Он отважно посмотрел на нее.
        - Триста тринадцать, - сказала она.
        - Боже. Нет. Но - Минерва, рецензии были великолепными.
        - Одна великолепная рецензия. В «Мерри-гоу-раунд». От Тоби Червила. Который предо мной в долгу. И о котором я кое-что знаю. Честно говоря, была пара так себе отзывов в блогах, но их вы, конечно, не видели.
        У Филипа было потрясенное, неверящее лицо человека, обнаружившего у себя в гостиной дохлую корову.
        После нескольких неудачных попыток сказать что-нибудь гневное или высокомерное он выпалил:
        - И что нам теперь делать?
        Минерва чуть подалась вперед и нежно накрыла рукой его запястье.
        - Двигаться дальше. Всех удивить. Снова отрастить аппетит.
        Убрав руку, она махнула официанту, который подпирал стойку и глазел на Минерву. Тот подошел к столику с таким видом, точно это был лишь один из нескольких доступных ему увлекательнейших вариантов времяпрепровождения.
        - Что-нить еще? - спросил он.
        - Фэнтези? - Филип повторил это слово шепотом, словно непристойное ругательство, которое могли услышать из-за соседних столиков.
        - Или, чтоб уж совсем точно, - сказала Минерва, - Высокое Фэнтези. С двух больших букв.
        - И что оно собой представляет, если простыми словами?
        - Толкин на максималках, - сказала Минерва. - Некроманты. Темные силы. Героические походы. Как правило, за утерянными Мифическими Артефактами. Гоблины, Цверги, Эльфы, тоже сплошь и рядом с больших букв. Гномы. Бороды. Сдвиг времени и пространства. Книги с глубоким философским подтекстом, который никто не понимает. Ну знаете.
        - Боже праведный. Минерва, вы же не всерьез? Вы же знаете, я не могу писать этот бред! Я ненавижу Толкина. Не шучу. Гнусная претенциозная эскапистская чушь. Полно, вы сами знаете, это не мой жанр.
        - Филип, миленький. Вы совершенно не в том положении, чтобы выкаблучиваться насчет жанра. Ваш жанр, который вы более или менее изобрели - окей? - жанр Ранимого Придурковатого Мальчика, хоть и мил сам по себе, не продается. Фэнтези же, с другой стороны, разлетается с полок. Ведрами, вагонами, и еще в электронке. И знаете почему? Потому что дети хотят читать именно это. Особенно ранимые придурковатые мальчики.
        Филип не без успеха изображал собой британского военнопленного, гордо игнорирующего тяжелую рану.
        - А вы, Минерва, можете быть жестокой. Вы знали? К слову, пудинг омерзителен.
        - А я вам говорила не заказывать. А теперь слушайте, окей? Я вам кое-что расскажу. Три месяца назад ко мне на стол легла рукопись. Огроменная тяжеленная кипа бумаги, машинопись. Я уже много лет такого не видела. Попыталась поднять - чуть спину не сорвала. Называлась она «Талисман Истины».
        Филип застонал.
        - Автор - баптистский проповедник и массажист на полставки из Хаддерсфилда. Сказал, написал это за три месяца, в припадке вдохновения. Я пролистала первые пару глав, а потом отдала почитать Ивлин.
        - Ивлин?
        - Ивлин Дент, моя ассистентка. Она такое любит. На следующий день она пришла поздно, с ввалившимися глазами, и сказала, полный отпад. Так что я препоясала чресла и предприняла новый заход. Ни структуры, ни развития характеров, одно только безумное нагромождение событий на головокружительной скорости. И, разумеется, смертельно религиозно. Белый Некромант оказывается плохо замаскированным Христом в остроконечной шляпе.
        - Ну разумеется, - сказал Филип. - Это уж как водится…
        Минерва подняла изящную руку, прерывая его.
        - Три недели спустя - всего три, милый, окей? - я продала «Талисман Истины» ребятам из «Пегасус Букс» с авансом… ладно, скажем просто, не сильно меньше бонуса коррумпированного банкира. Плюс еще американские издатели по головам друг у друга лезут, только бы заполучить эту книгу, так что я собираюсь устроить аукцион. И на прошлой неделе я согласилась на полмиллиона за право выпуска компьютерной игры. Во вторник вылетаю в Эль-Эй закрывать сделку.
        Филип медленно покачал головой.
        - Мир сошел с ума, - произнес он, как будто находился совершенно один.
        - Собака лает, караван идет, - сказала Минерва.
        Он подозрительно прищурился на нее.
        - Что это значит?
        - Это значит, миленький, что вам предстоит решить, кто вы - лающая в ночи собака на привязи или часть каравана. Или, если предпочтете, передний фургон с оркестром. Знаете, что сказал мне Уэйн Димбли из «Пегасуса» напоследок, после того как мы пожали друг другу руку над «Талисманом», скрепляя сделку? Он сказал: «Минерва, душа моя, а там, откуда вы это взяли, еще такого нету?» Практически умолял. «Может, и есть», - говорю я ему.
        Она откинулась на спинку стула и пронзила своего клиента взглядом огнедышащего дракона.
        - Минерва, я же сказал. Я не могу писать эту хоббитскую пошлятину. Просто… не могу.
        - Разумеется, можете, - резко возразила Минерва. - Филип, вы профессионал. Вам любая тема по плечу, если вы всерьез зададитесь целью.
        Филип так стиснул руки, что костяшки пальцев у него побелели.
        - Минерва, прошу вас. Послушайте. Я…
        - Нет, миленький. Это вы послушайте меня еще одну минутку. Ваш общий доход за прошлый год - за все пять книг, окей? - составил двенадцать тысяч с мелочью. Моя доля от этого - жалкие тысяча восемьсот плюс НДС. И вам, может быть, по сердцу сидеть в своем барсучьем домишке, питаясь сушеными мышами и ягодами с придорожных кустов, но у меня запросы слегка побогаче. Тысяча восемьсот - это мне ланчи на неделю, да и то едва-едва. Если, конечно, не сюда вот есть ходить. Окружающие уже начинают недоумевать, с какой стати я за вас держусь. И, миленький, говоря начистоту, в минуты ясности я и сама задумываюсь.
        - Вы же не всерьез! - вскричал Филип в ужасе. - Не надо так говорить. Ну то есть, боже праведный, я сейчас и в самом деле в легком упадке, но…
        - Это не называется - в легком упадке, Филип. Это называется - в полной яме. В глубоком колодце. Можно сказать даже, на дне пропасти, в которой царит вечная ночь.
        - Ну, по-моему…
        - Филип, напишите мне фэнтези. Давайте сделаем кучу денег. А потом, если вам не понравится быть богатым, возвращайтесь к писанине про слабоумных мальчиков. Так по-честному, правда?
        - Но, Минерва, Минерва, - взвыл он. - Я не знаю, как это делается!
        Он схватил ее руку обеими руками.
        - Да полно, Филип. Не квантовая физика, чай. Есть формула.
        - В самом деле?
        - Ну разумеется. Я вам покажу. Хотите сперва бренди?
        - О боже, да.
        Минерва говорила быстро, по ходу выписывая на обороте вытащенного из сумки обрывка бумаги ключевые слова и фразы. Ручка у нее была гелевая, фиолетовая. А обрывок бумаги оказался последней трагической страницей рукописи Филипа Мёрдстоуна «Удаление».
        - Значит, так. Мир - правильный термин тут «Королевство» - в Высоком Фэнтези условно-средневековый. Ну, по крайности, до промышленной революции. Насколько мне представляется, что-то вроде Девона. Такое все примерно социалистическое, на идеалистический, селянский - так вообще говорят? - лад. Но это Королевство попало под власть Черного Властелина, который хочет все изменить. Он, скорее всего, изначально-то был приличным парнем, но слетел с катушек после того, как нюхнул власти, или был обижен и отвергнут, или еще что-нибудь. Ну, знаете. Словом, у Черного Властелина есть прислужники. Это слово употребить обязательно, окей? Главные прислужники - Темные Колдуны. Иные из них устраивают заговоры против Черного Властелина, но он гораздо умнее их, так что всегда узнает, что они затевают, и делает с ними всякие ужасные вещи. Под началом у Темных Колдунов состоят полчища жестоких воинов. Они, как правило, похожи на бородавочников в кожаных доспехах, а называются дурками. Угнетенные подданные Королевства делятся на три категории. Во-первых, гномы, они живут под землей в старых рудниках, могильниках и всяком
таком. Во-вторых, эльфы. Они живут в деревьях, на деревьях и под деревьями. Ну и наконец, типа как люди. Одни живут в городах, за крепостными стенами, другие в нелепых деревушках вроде как-там-его, ну, где вы живете. Все три категории способны к магии, но она у них совсем хиленькая по сравнению с могучей магией, на которую способны Колдуны.
        Она подчеркнула слова «хилая магия» и «могучая магия».
        - Я б сейчас не отказался от сигареты, - заметил Филип.
        - Минутку. Юный герой живет в далекой деревушке в самом дальнем Уделе - Удел тоже из обязательного к употреблению, окей? - Королевства. Считает себя сиротой, но, разумеется, принц. Вырастили его какие-нибудь милые простоватые старички из людей. Скорее всего, их убивают дурки, а он вынужден бежать. Так или иначе, он попадает в ученичество к Серой Бороде - это Хороший Волшебник, последний из Двенадцати Высших Магов или чего-то такого. Он-то истинное происхождение героя знает, но ему не говорит. Наставляет героя в правилах и употреблении Магики - это магия, только торжественнее, но во всем остальном темнит и не объясняет, какого черта вообще там творится. Герой проходит разнообразные испытания и проверки, что-то типа мистических выпускных экзаменов, а потом получает волшебный меч. У меча должно быть имя. Это важно, окей?
        Минерва трижды подчеркнула слова «меч с именем».
        - Какое еще имя? - ошарашенно переспросил Филип.
        - Обычно хорошо идет что-нибудь псевдоваллийское. Чтобы ни за что не произнести, если у тебя нормальный речевой аппарат, ну понимаете. А, да, по поводу имен в целом, неплохая идея понатыкать апострофов везде, где их обычно не ожидаешь. Итак. О чем я? Ах да. Потом Серая Борода куда-то пропадает или погибает. К концу истории у героя появится еще более могущественный и таинственный наставник. Белая Борода, уже не Серая. Но до того герой должен пройти Квест. Это непередаваемо важно, Филип, окей? У вас просто обязан быть Квест.
        Она написала «КВЕСТ» фиолетовыми заглавными буквами.
        - В самом деле? - Филип пытался придать голосу шутливость. - Как бы удивительно это ни казалось, а я смутно отдаю себе отчет в важности квеста в детской литературе. Все величайшие детские книги выстроены в форме квеста. Думаю, справедливо будет сказать, что и собственные мои романы можно рассматривать как современную разновидность…
        - Да-да, миленький, разумеется. Но в тех квестах, о которых я сейчас говорю, герой должен сразиться с настоящим драконом, а не злобной на весь мир соцработницей или любителями распускать шаловливые ручонки.
        Оправившись от этого укола, Филип кротко спросил:
        - Драконы ведь опциональны, правда?
        Минерва на пару секунд задумалась.
        - Ну, полагаю, не то чтобы строго обязательны. Какие-нибудь другие чудовища тоже прокатят. Впрочем, пожалуй, лучше все-таки придерживаться драконов - для надежности. Короче. Основная идея Квеста - в том, чтобы найти какую-то Хрень. Хрень наделена мистическими силами. Называется, скорее всего, Амулет Того-или-сего. - Минерва чуть приостановилась. - Честно говоря, я не очень представляю себе, что такое амулет. Какой-то тип оружия, да?
        - Гм, нет, оружие - это арбалет. По-моему, амулет - это такой тотемный объект, скорее как…
        - Не важно. Словом, вся суть - окей? - в том, что эта Хрень дает герою силу одолеть Черного Властелина. Что он в конце и делает, в великой битве между его войсками и дурками. На самом деле, он почти проигрывает, но тут объявляется Белая Борода и учит его паре-другой приемчиков, так что в результате он победоносен. Королевство спасено. Конец. На самом деле, нет. Просто конец первой части.
        - Что-о?
        - Такое обычно выходит трилогиями.
        - Боже праведный, только не это.
        - Не утруждайте пока свою хорошенькую головку, миленький. Этот мост мы сожжем, когда дойдем до него. А это вот вам на пока.
        Она подтолкнула исчерканный фиолетовым листок Филипу, и тот безнадежно на него уставился.
        - Я потрясен, - наконец произнес он. - Вы домашнюю работу выполнили на славу. Сколько жутких эпосов вам пришлось прочитать для подобного, гм, анализа?
        - Нисколько. Я это выцепила из «Телеграфа». Точнее, из обзора «Хроник драконьера».
        - А это еще что?
        - Полноте, Филип! Даже вы не могли не слышать о «Хрониках драконьера»!
        - А вот.
        - Боже мой, миленький, вы в пещере живете, что ли? Хотя да, пожалуй, плюс-минус в пещере. «Хроники драконьера» - крупнейшее событие со времен Гарри Поттера. Про Гарри Поттера же вы слышали? Слышали. Хорошо. Ну так вот, «Хроники драконьера» - это фэнтези-блокбастер на шестьсот страниц, написанный семнадцатилетним фриком по имени Вирджил Перони. Американец, само собой. На самом деле, за него написала его мамаша, но не суть. Он прямо с места в карьер получил полмиллиона от Армитейджа Хэнкса. И миллион целиком - за права на экранизацию. Хватит ему, чтобы купаться в «Клерасиле» до конца вечности. Что, миленький, нам и доказывает. Уж если безбородый юнец и его мамочка могут такое написать, то писателю вашего калибра это раз плюнуть.
        - Я, с вашего разрешения, отойду на минуточку, - сказал Филип. - Мне надо в туалет.
        Когда он вернулся, Минерва отложила айпад и подняла голову.
        - Филип, вы что, плакали?
        - Нет.
        - Окей. Тогда дальше. Стиль. Стиль в Высоком Фэнтези - такой квази-Шекспир, только без рифмы. Можно, пожалуй, назвать полуритмичной прозой. Персонажи не мчатся куда-нибудь стремглав, сверкая пятками, а «устремляют стопы». Надо говорить не «ночью», а «темен был час, когда». Заглавные буквы бочками. Ну вы понимаете, о чем я?
        Филип запрокидывал рюмку из-под бренди, пока та не уронила ему в рот последнюю обжигающую слезу спиртного.
        - Да. Я понимаю, о чем вы.
        - Чудненько. Так вот, что я предлагаю - окей? Возьмите мои заметки с собой. Проведите небольшое исследование. Погрузитесь в жанр. Или, если больше не вынесете, макнитесь на секундочку. А потом отправляйтесь на одну из ваших долгих прогулок по болотистым низинам или где там обычно бродите - и намечтайте мне коротенький общий план и пару глав. Я вам звякну, как вернусь из Эль-Эй, посмотрим, как вы продвинулись. На самом-то деле, миленький, как подумаешь, так вы идеально расположены, верно? В ваших краях кругом все туманное и легендарное, верно?
        - О да, о да. Иной раз шагу ступить некуда от легенд.
        - Вот видите!
        Минерва изобразила рукой в воздухе кардиограмму умирающего, и официант со счетом устремил к ней стопы. Она взмеилась в жакетик из льна с шелком и водрузила сумочку на стол.
        - Миленький, мне надо бежать, окей? Я уже на семь минут опаздываю на ланч с Темным Колдуном по имени Перри Уиппл.
        - Но вы же только что с ланча, - напомнил Филип.
        - Знаю. Просто кошмар. Вы не представляете.
        Она встала, так что Филип тоже начал приподниматься, но тут же села обратно. Он застыл, не закончив движения, согнувшись пополам, точно у него болел живот. Собственно говоря, так оно и было.
        - Чуть не забыла. Вам обязательно нужна карта.
        - Карта?
        - Ну да. На форзацы. Такая, знаете, карта Королевства со всякими забавными названиями. Чтобы видно было, где горы Шанд’р Га или Топи Фетора и так далее. А, да, и не забудьте оставить часть карты загадочно пустой. Терра Инкогнита и все такое. Окей?
        - В школе мне нравилось рисовать воображаемые карты, - признался Филип.
        Минерва расплылась в улыбке.
        - Ну вот видите. Так и знала - вы идеальный кандидат для этой задачи. Я так и сказала Ивлин. Вы справитесь наилучшим образом, миленький. Я просто знаю.
        В комнате уже было темно, но он не мог заставить себя включить свет. Осушив стакан, он ощупью нашарил пластиковую бутыль.
        Анахронизм.
        Вышел в тираж.
        В жопе.
        Исписался.
        Он старался не плакать. В этих усилиях ему помогал отец, покойный капитан Морган Мёрдстоун, твердящий из могилы: «Крепитесь, Буйволы[2 - «Буйволы» - прозвище солдат Королевского Восточно-Кентского полка.]». Филип никогда толком не понимал, что значит эта фраза, но и детстве она останавливала подступающую боль, заставляла отступить горечь утраты, загоняла слезы обратно в окопы.
        Он втянул носом сопли и сел по стойке смирно.
        Он погрузится глубоко в себя. О да. Дотянется до тихого источника упрямого мужества, что питал его и прежде. Ему уже приходилось, образно говоря, черпать оттуда духовными ведрами, чтобы пережить ужаснейший творческий кризис, постигший его на середине «Цыпленка Уолдо». И потом еще, когда засорился новый бак с септиком. Видит бог, тяжелые были времена. Сейчас не многим хуже. Он прорвется. Отважно отправится в Хоббитландию и вернется с кладом. В конце концов, карта у него есть, ну типа того. Не квантовая физика. Он еще всех удивит. Удивит - вот это приятная мысль - Минерву.
        Так что завтра - да, завтра, почему бы и нет - он навестит Вещих сестер и унесет оттуда всю Фэнтезийскую, Магиканскую и Фантасмагорическую дребедень, какая только найдется у них в закромах, и прочитает до последней страницы. Хотя, будь у него выбор, он бы скорее согласился геморрой вырезать.
        Словно бы в ответ на эту мысль внутренности Филипа вдруг скрутило мучительным спазмом. Сгибаясь в три погибели и падая на колени на коврик перед очагом, Филип отлично понимал от чего. Фермерский крепкий сидр вступил в алхимический союз с «мексиканским ассорти», а катализатором, вызывавшим извержение вулкана, вероятно, послужили бренди и шоколадно-ревеневый торт с кремом-перно. Что-то огромное, гротескное вылуплялось из яйца где-то аккурат у него за пупком. Безжалостный кулак молотил в ворота кишечника. Филип, поскуливая, потащился наверх в уборную.
        Минут через сорок пять он вывалился оттуда с лицом бледным и восковым, точно кладбищенская лилия. Добравшись по стенке до неразобранной кровати, он рухнул на нее и почти сразу же лишился чувств.
        3
        Наутро Филип осторожно заварил себе чаю и скрутил сигаретку. Прихватив и то и другое, он прошел через парадную дверь и узкий проезд к тому месту, где в древнюю каменную стену были вделаны покосившиеся и ржавые ворота. Филип поставил кружку на столбик и закурил.
        Вид отсюда открывался дивный - постоянный и неизменно новый. Каким-то образом он всегда соответствовал настроению Филипа. Сегодня это была композиция из сильно разбавленной акварели, освещенная бледным солнцем. Курган Овечий нос выделялся парой бежевых мазков у подножия бесцветного неба. Потаенные очертания затерянной Деревни святого Пессария, притаившейся на полпути вниз с холма Козий локоть, прикидывали, не закосить ли в индиго. За Бежевым мямлей неуловимые изгибы Пасторской щелки сбегали по нежному лону Медовых лугов в темную чащу Большой Нодденской трясины тонкой жилкой цвета сепии. Однако в кои-то веки эта красота не несла утешения. Внутри у Филипа все поникло. В состоянии ли он покинуть это великолепие и отправиться в изгнание в какую-то нелепую версию Средиземья?
        Затоптав самокрутку, он побрел назад к дому.
        Он влюбился в этот коттедж с первого взгляда, десять лет назад. Тогда его распирало от оптимизма и денег, которые принес ему успех «Последнего у финиша». Чтобы себя побаловать, он снял на длинные выходные номер в дорогом и роскошном отеле близ Мортонхэмпстеда, тайно надеясь встретить там привлекательных юных особ женского пола, готовых растаять в объятиях восходящей звезды детской литературы. Как выяснилось, «Блайт-манор» специализировался на гольферах в отпуске. Компанию Филипу в отеле составляли сплошь крикливо одетые мужчины, которые по вечерам с пеной у рта обсуждали гольф, пока не напивались до полной потери речи.
        Чтобы утешиться, он отправился на прогулку по вересковым пустошам. И, к своему удивлению, получил массу удовольствия. К середине лучезарного летнего дня он оказался во Флемуорти, маленьком непримечательном городке, не имеющем ровным счетом никаких причин стоять там, где стоит. Городок Филипу понравился, несмотря на обшарпанность - скорее всего, потому, что у тамошних жителей вид был такой же неприкаянный, как у него самого.
        Так что он пропустил пару пинт в «Приюте коновала», малолюдном пабе на углу Сквер, а потом отыскал тропу, ведущую к Козьему локтю, конечной цели его сегодняшней прогулки. Слева, за низкой каменной стенкой, земля сбегала в зеленую долинку, на дне которой журчал ручей, а потом снова поднималась чередой выглядывающих друг из-за друга холмов со скалистыми вершинами. Овцы щипали траву, жаворонки оглашали небеса легким джазом и все такое прочее.
        Будь Филип не так счастлив, не разглядывай все кругом с таким алчным интересом, он бы запросто проглядел коттедж, сложенный из серого камня, с монашеским клобуком обтрепанной соломенной кровли. Коттедж уютно примостился в складке холма, как мудрый старый зверь, ждущий перемены погоды. Маленькие окошки подслеповато щурились, точно непривычные к такому обилию солнца. На ржавую железную оградку, отделявшую заросший сад от проезда, устало привалился выцветший плакатик «Продается».
        Филип постучал в дверь, хотя было совершенно очевидно, что здесь уже изрядное время никто не живет. Прикрывая глаза ладонью, он заглянул в одно из двух окон первого этажа. Тяжелые черные потолочные балки, зеленая крашеная дверь, ведущая куда-то вглубь дома, каменный камин почти во весь торец. На Филипа вдруг накатило яркое и совершенно неотразимое видение - как он сидит в этой комнате перед огромным камином, в котором жарко пылают поленья. Или как он умиротворенно наблюдает смену сезонов, волшебно преображающих этот великолепный вид. Именно в таких местах и живут Писатели.
        Он списал имя агента по недвижимости и, выехав в понедельник утром из «Блайт-манора», явился в контору Жулингса, Плутера и Пройда в Мортонхэмстеде. Стоило ему объяснить причины своего визита, мистер Плутер проявил в равной степени недоверчивость и поразительную услужливость.
        Независимый эксперт (совершенно случайно еще один мистер Плутер) доложил, что коттеджу требуется «легкий ремонтик», так что Филип в виде начального гамбита предложил всего три четверти запрашиваемой цены. К его несказанному изумлению и восторгу, предложение было тотчас же принято. И документы, и юридические аспекты были оформлены с ошеломительной скоростью. Филип подумал, что девонширцы, пожалуй, не заслуживают своей репутации тормозов-тугодумов. Не прошло и шести недель, как, получив в ходе маленькой торжественной церемонии перед дверью ключи от коттеджа «Днище», он махал рукой вслед стремительно удаляющемуся рэндж роверу мистера Плутера.
        Пять лет спустя легкий ремонтик (новые стропила и крыша; новая канализация; искоренение сухой гнили, влажной гнили, древоточцев и точильщиков; обустройство в доме совместного санузла; подпорка осевшей задней стены; новая электропроводка и трубы; замена растрескавшихся оконных рам; обработка стен от сырости и побелка заново; два новых потолка; новая лестница и полы на втором этаже) был завершен. К несказанной радости Филипа, все это никоим образом не нарушило витавшей в коттедже общей атмосферы божественной неприветливости и застарелого упрямства. Ровно так же новшества ни в малейшей степени не затронули уникального и неизменного запаха этого места, запаха, что и теперь приветствовал Филипа, когда тот распахнул дверь и остановился под низкой притолокой. Он много раз пытался проанализировать этот неуловимый аромат, опознать его многочисленные составляющие. Мокрые ботинки, смерзшийся колбасный жир, застарелый табак, созревающий сыр, плесень, помет мелких грызунов - все эти компоненты складывались в замысловатую смесь. Но было и что-то еще, нечто неуловимое - именно оно-то и делало запах таким уютным;
Филип так и не сумел понять, что же именно. Порой казалось, он сам привнес этот аромат, а не унаследовал его вместе с домом.
        Он вдохнул, нащупывая слово.
        «Барсучий», вот оно. Ее слово.
        Она приезжала к нему однажды, всего однажды, три года назад. Охваченный восторженным ужасом и тревожным возбуждением, он подготовился к ее визиту, разбавив мужскую аскетичность ванной наилучшими лосьонами, какие только мог предоставить Флемуорти, и позаботившись, чтобы гостевая спальня была уютна, но все же уступала в заманчивости спальне хозяйской. Визит длился менее двух часов, и Минерва даже пальто не сняла.
        От воспоминаний его развезло. Наконец он кое-как собрался и, решительный и четкий, выступил к деревне.
        Как водится, кучка самых разнузданных обитателей Флемуорти собралась на Сквер поглазеть, как там паркуют машины. Чуть позже, скорее всего, они дерзко переберутся в «Квик-март», дабы насладиться еще более волнующим зрелищем астигматичной девицы, нарезающей салями на стойке для разделки готового мяса.
        В 1898 году старейшины Флемуорти решили, что назревшие санитарные и культурные потребности города утолит разве что строительство общественной уборной и библиотеки. Нет нужды упоминать, что идея была встречена яростным сопротивлением всех тех, кто считал столь вычурные излишества угрозой миропорядку и традициям. Однако в 1901 году королева Виктория весьма кстати скончалась, и противников проекта уговорили возвести оба здания в память о ней.
        Старейшины бросили клич по городам и весям в поисках подходящего архитектора и в конце концов остановились на слегка авангардном молодом даровании из Барнстепля. Коньком его была Гармония. Он постулировал, что поскольку двум новым зданиям суждено задавать тон на Сквер, то строить их следует в одном стиле и из одинаковых местных материалов. Старейшины, не привычные к подобным эстетическим соображениям и весьма ими впечатленные, дали согласие. А что юный архитектор в интересах Гармонии спроектировал здания одного размера, они просмотрели. Вот каким образом Флемуорти обзавелся самым большим туалетом и самой маленькой библиотекой в графстве. Зато и то и другое - с соломенной кровлей. Неудивительно, что местные порой путали, где что. В менее популярное из двух этих заведений сейчас и устремил стопы Филип.
        Вещие сестры заметили его приближение. Презрев основное свое занятие - сочинение описаний для каталога, - они счастливыми гарпиями запорхали вдоль стеллажей, готовясь к его приходу. Со всеми прочими жительницами Флемуорти их роднило наличие усиков и нежелание толком распрямлять спину в вертикальное положение. У них имелись имена - Фрэнсин и Мерили, - каковые Филип, согласно с местным обычаем, использовал произвольным образом.
        - Доброе утро, Мерили. Доброе утро, Фрэнсин.
        - Утречка, мистер Мёрдстен. Рады видеть вас взад из Лондуна.
        - Ужасти-то какие, что вам туда ездить приходитси. Христом-богом клянусь, я б нипочем не смогла. Туннели эти, народу тьма, говорят по-всякому. Как подумаю, так по всему телу мурашки!
        - Ну да, там иногда слегка…
        Фрэнсин сочувственно вздохнула.
        - Ну вам-то, сам собой, куда деватьси. Вам, писателям, вынь да положь рехулярные ночные загулы с вином и беспутными девками. Все знают.
        Мерили закивала.
        - Дело такое.
        - Э-э-э-э… я, гм…
        Сестры выжидательно подались в его сторону. Филип не в первый раз почувствовал, что непостижимым образом слабеет под их взглядами - вроде бы и косыми, но все равно гипнотизирующими. Освободиться можно было лишь физическим усилием, сознательно встряхнувшись.
        - Собственно говоря, я хотел узнать, найдется ли у вас на полках что-нибудь из того, что, если не ошибаюсь, называется высоким фэнтези.
        Они буравили его взглядом горгулий.
        - В исследовательских целях, - торопливо добавил он.
        - А-а, - бормотнула Фрэнсин.
        - В исследовательских, - выдохнула Мерили. Руки у нее дернулись было, словно порываясь накрыть ладонями грудь, но Фрэнсин остановила их легким хлопком. Выскользнув из-за стойки, она заговорщическим жестом пригласила Филипа следовать за ней. После короткого и извилистого пути они оказались перед пустой полкой.
        - Холера, - сказала Фрэнсин. - Опять все на руках. Вечно так. Больно уж пупулярны, видите? Ну мы тады пока погодим принимать заказы.
        - Бог ты мой, - сказал Филип. - А местные тут такое любят, да?
        - Да им все мало.
        - В самом деле? Поразительно.
        - Настоящая жисть им слишком хороша, вот что.
        - Так значит, - беспомощно уточнил Филип, - даже «Властелина колец» не найдется?
        - Эх. Чего нема, того нема. Но у нас вона фыльмы есть. На кассетах и на дисках еще.
        - Верно. К сожалению, у меня нет необходимого оборудования.
        Мерили сдавленно фыркнула.
        Фрэнсин просияла, глядя на него снизу вверх.
        - Я б это проблемой не назвала, потому как у нас-то есть. Мы офигеть как рады будем, ежли вы заглянете посмотреть у нас. Сделайте одолжение.
        - Ой, ну это очень любезно и, я уверен…
        - Сегодня прям?
        Не успел Филип ответить, Фрэнсин повернулась к стойке и рявкнула:
        - Нема в наличии!
        - Собственно, - начал Филип, борясь с паникой, - не знаю насчет сегодня.
        - Тады завтра? В среду?
        - Я сверюсь со своим расписанием.
        - Уж сверьтеся. Спецыффекты тама - фантастика.
        - Ага. Ну ладно. Я с вами свяжусь. - Он бочком подобрался чуть вправо, обозревая полки. - Похоже, все мои книги снова разобраны…
        - Как всегда, - сказала Фрэнсин. - Их разве что гвоздями прибивай, иначе не удержать.
        Эта загадка, тайна его местного фан-клуба, не переставала интриговать Филипа. Где-то тут, рядом, видимо, существовал кружок пылких поклонников, постоянно берущих и берущих его книги, по кругу. И однако ни один из этих энтузиастов еще не подловил его за пуговицу, когда он приходил сюда по делам. Странно. Подпольный литературный клуб, не склонный никак себя проявлять.
        Он продолжал ломать голову над этой загадкой, делая короткий крюк к Мемориальным Удобствам.
        Вещие сестры смотрели ему вслед. Когда он скрылся из виду, Мерили вытащила из-под стойки девственно-чистые томики его сочинений и водрузила на законное место на полке рядом с нетронутыми романами Айрис Мердок.
        Филип вернулся в «Днище» и с четвертой попытки убедил свой потрепанный и побитый жизнью фордик завестись. Через час он явился в библиотеку Тавистока, где был лицом примелькавшимся. Вдобавок к визитам для заплывов в сетях, он провел там немало публичных чтений; последнее, на котором он поднял вопрос о потенциальном гонораре, состоялось почти год назад.
        В ответ на его запрос Таня (ее имя красовалось на бейджике, покоящемся на покатой перине ее левой груди) сказала:
        - Ну, елки, это смотря что вы подразумеваете под фэнтези. Ну то есть, как вы, несомненно, знаете, это направление широкого спектра. Разумеется, бывает посттолкиновское традиционное фэнтези. Это вот ваши гоблины, волшебники и так далее. Проверено временем. Потом бывает посттолкиновское экспериментальное, там глэм-рок, ангелы, наркотики и все такое. Разумеется, не путать с мормонским вампирским фэнтези - это совершенно другой коленкор. Как и стимпанк.
        - Стимпанк?
        - Ну знаете, викторианское искривление времени. Например, если «Бегущего по лезвию» ставит Изамбард Кингдом Брюнель.
        - А, да. - Мозг Филипа отчаянно пытался нащупать координаты - так утопающий паук судорожно цепляется за поперечинки слива в мойке.
        - Кроме того, само собой, есть портальное фэнтези, где главные герои находят какой-нибудь проем или туннель и, пройдя в него, оказываются в другом измерении пространственно-временного континуума, хотя, на мой взгляд, - тут Таня презрительно фыркнула, - чаще всего это просто приукрашенные исторические романы. Впрочем, очень популярны у детей одиноких родителей. Решительно не понимаю почему. Так, что дальше. Ага: постапокалиптическое фэнтези. Мальчишеское чтиво. Фактически посттолкиновское экспериментальное, только со всякой жестью. Представьте себе компьютерные игры для недоучек. Трудно сказать, чем этот жанр отличается от сплаттерпанка - чаще всего ничем. Что, скажу я вам, спровоцировало немало оживленных дискуссий из области каталогизирования. Немало было преломлено багетов в ожесточенных битвах среди сотрудников. Фэнтези-антиутопии более или менее то же самое, только там главную роль играет девочка, потому что подростки-девочки обычно горестнее подростков-мальчиков. Что еще? Филип Пулман. Он сам по себе проблема. Когда придумывали систему Дьюи, его забыли учесть. Вы, может, скажете, религиозное
фэнтези, но это ведь то же самое, что геология, верно? Ирэн вон за тем столом называет его претенциозным фэнтези, но она-то любит литературу исключительно о статистике. Есть еще, конечно, Терри Пратчетт, но он вполне sui generis[3 - Особого рода, в своей категории (фр.).].
        - И в самом деле, - многомудро заметил Филип.
        - Ну и можно даже не упоминать, еще Гарри Поттер, но его вы знаете. Все равно его можете даже не искать. Все тома разобраны и забронированы на два года вперед. Собственно, даже книги, про которые Джей Кей сказала, что не собирается их писать, забронированы на два года вперед. - Таня посмотрела на часы. - Пожалуй, лучше всего просто идите да пошарьте сами. У вас примерно двадцать минут до следующего наплыва студентов из местного колледжа с их библиотечными проектами. Если понадобится помощь - я буду у охраны, проверять баллончики с перечным газом и сторожевых собак. Телефон на стене справа от двери. Код один девять восемь четыре.
        Она собралась было уходить, но вдруг повернулась обратно.
        - Те, что в синих обложках, обычно лучше прочих, - сказала она.
        Часом позже Филип нянчился с фордиком по дороге обратно на Пустошь. Пассажирское сиденье рядом с ним занимали: «Дочь алхимика», тома первый и третий; «Заклинатель драконов», часть первая; «Меч Немезиды - 4»; «Пестик саламандры», части седьмая - девятая; и «Темное начало: прелюдия». Поверх этой крикливой многоцветной груды покоилась «Краткая история Дартмурских похоронных традиций» Слотропа. Филип взял ее из рассуждений, что ему понадобится какое-нибудь легкое чтиво.
        Вернувшись в безопасность «Днища», он свалил пухлые томики на стол под окном. Потом принес наверх стремянку и фонарик и забрался на низкий чердак. Смахнул толстый слой пыли и сухого мышиного помета с картонных коробок, пролежавших нетронутыми почти десять лет. Почти на самом дне третьей коробки, под слоем экзаменационных сочинений, он отыскал «Хоббита». Края страниц стали коричневыми, как корка на копченом беконе. Филип отнес книгу вниз и добавил к общей груде вместе с новеньким блокнотом формата А4, заметками Минервы и двумя карандашами. Дабы укрепиться духом, он приготовил и съел подряд три тоста с мармайтом[4 - Мармайт - очень популярная в Великобритании бутербродная паста, изготовляется на основе дрожжевого экстракта.]. Он стоял у окна, отхлебывая чай из большой кружки и затягиваясь самокруткой. А потом решительно отвернулся от весеннего великолепия вересковой пустоши, опустился в кресло и приступил к чтению.
        Через два дня он приобрел затравленный взгляд и растерзанный диковатый вид беглеца, чудом выбравшегося из ужасов средневекового побоища.
        4
        Тенебрис испустил протяжный и громкий вопль на неизвестном языке. Покорные зову легионы Гашлука восстали вспять из сырых каменных плит, испепеляя чужаков огнем мертвых глаз.
        Воздух в чертоге отяжелел от их вони.
        Азрафель мрачно улыбнулся и выхватил Ретимнон из ножен.
        Ретимнон? Филип был уверен, что это курорт в Греции. Или Турции. Может, Ксанф? Или Крит? Впрочем, совершенно точно не Уэльс.
        Оружие взыграло в его руке, точно неистовый лосось.
        О господи.
        - Маг! - взревел он. - Пред тем как вступить в свой последний бой, спроси себя, знают ли твои грязные прислужники подлинное имя того, кого тщатся поработить? Во имя Панкреуса предлагаю тебе последний выбор: сдайся и мирно воротись в Гнусное королевство или же Истинный Избранник предаст тебя Вечному Льду!
        Презрительный смех Тенебриса раскатился по чертогу, дробясь и отражаясь от стен. Гашлуки тоже оскалили узкие зубы в припадке веселья.
        - Глупец! - прошипел маг. - Думаешь, жалкое твое оружие способно одолеть вот это?
        Пошарив под своим грязным плащом, Тенебрис извлек Амулет Банга, лаская его кривыми пальцами…
        - Да чтоб тебя! - вскричал Филип, роняя «Темное начало: прелюдию» на груду открытых книг с заломанными корешками. Он закрыл лицо руками и позволил себе всхлипнуть. Через минуту-другую он снова зачерпнул из глубинных источников и взял первый том «Палимпсеста ужаса» - толстый, как надгробие, и почти такого же веса. Карта на переднем форзаце подозрительно напоминала остров Уайт.
        Через пятнадцать минут он уже обмяк на табурете перед пивной стойкой в «Приюте коновала».
        - Пинту обычного, Денис, пожалуйста.
        Денис был барменом новеньким, юным и из Бирмингема; речь его состояла преимущественно из вопросов.
        - Получили новое особое пиво? Фистонская «Темная энтропия»? Слегка смахивает на «Ньюкасл-браун», только попикантнее? Хмель с легкой ноткой горелой помадки? Вставит вам грифель в карандаш?
        - Э-э-э… не, спасибо, Денис. Просто обычного. Честно говоря, я сегодня слегка разбит. Пожалуй, надо бы и перекусить.
        - Фирменным блюдом у нас сегодня печень с кумкватом? - спросил Денис.
        В восходящей кишке Филипа что-то предостерегающе заурчало.
        - Звучит заманчиво, Денис. Но мне бы что попроще. Может, «обед пахаря»?
        Денисовы интонации были крайне заразительны.
        - Пахарь с хрустящим китайским блинчиком? Острый тайский пахарь с крабами?
        - М-м-м. А можно просто под сыром? О, и да, Денис? Не надо маринованного лука?
        Денис с уязвленным видом удалился на кухню, а Филип тем временем осторожно огляделся, не рыщут ли поблизости грозные любители завести беседу.
        Двое Старцев, Леон и Эдгар, сидели на своем обычном месте под доской для дротиков. Загустевшие шапки пены на их пинтах «Гиннесса» были выровнены аккурат посередине стаканов, точно они координировали процесс питья при помощи спиртового уровня. Общение их происходило исключительно телепатическим образом, но время от времени то один, то другой говорил: «Ну и вот», а второй покачивал головой, неохотно соглашаясь. Сейчас для ланча было уже поздновато, так что, кроме них, в пабе остались лишь две коротко стриженные седые женщины в навороченных туристических ботинках. Они сидели, склонив друг к другу голову над картой. Филип выдохнул. Червь отчаяния ослабил хватку.
        После третьей пинты Денис уговорил его перейти на «Темную энтропию».
        Покидая без десяти четыре «Приют коновала», Филип был пьян как сапожник. Он двинулся домой, искусно лавируя между препятствиями, которые только он один, в своем магическом состоянии, и видел. Время от времени он пугал встречных прохожих внезапными громогласными возгласами вроде «Ха!» и «Да!». На Даг-Лейн, околдованный цветущим боярышником, он остановился полюбоваться, как белое облако колышется и переливается в недвижном воздухе, точно кружево на заднице у невесты. Несмотря на некоторые пробелы в сознании, он в конце концов обнаружил, что подходит к коттеджу. Впереди и слева открывались зелено-охряные полотнища пустоши. У ворот в каменной стене он постоял, дирижируя пейзажем, точно нарастающей бравурной мелодией.
        Однако стоило ему добраться до своей калитки, коснуться ее рукой, как хорошее настроение мигом улетучилось. Что-то темное скользнуло по сердцу, точно огромная уродливая тень по морскому дну. Он не мог заставить себя войти в дом, в свой собственный дом. Его святая святых была захвачена некромантами, чернокнижниками, темнофаксерами, алхимиками, распроклятыми дурками и писателями, страдающими аллергией на нормальные полнокровные точки; он не в силах был встретиться с ними со всеми лицом к лицу. Он икнул, вслед за икотой к горлу поднялся кислый пузырь. «Темная энтропия» внутри бродила и пенилась.
        Филип развернулся и нетвердыми шагами направился к пустошам. Благополучно преодолев заградительную решетку для скота, он выбрал правую тропу, потому что она предлагала прогулку по ровной местности, а ноги сейчас ощущались как-то не ахти. Там тоже хватало майского цвета, наброшенного на терновое ложе, точно снежный плед; но Филип уже утратил к нему интерес. В вышине разыгрывалась яростная схватка между ястребом и эскадрильей грачей, но он не поднял головы. Закуковала кукушка; песня ее звучала издевкой.
        Филип выровнялся и рыгнул, а затем устремился в размытые складки пейзажа. Как свойственно каменным кругам в целом, Кровопивцы не слишком впечатляющи с виду. Это совершенно не помешало им опутаться ореолом легенд; в Дартмуре сложи в кучу три камня - не пройдет и двух недель, как по округе расползется легенда. Сказывают, например, что Кровопивцев нельзя сосчитать; сколько ни пытайся, всякий раз получишь другое число. Всего их четырнадцать, хотя один завалился внутрь круга. По местным преданиям, именно на нем, обращенном к рассвету Алтарном камне, в былые времена совершали всякие ужасные ужасы с девственницами, буде таковые случатся в наличии. На самом деле его опрокинул в 1763 году один местный фермер, пытавшийся уволочь его на притолоку для амбара.
        Все камни примерно в метр шириной. Высота их варьируется от чуть больше двух метров до коренастых метра двадцати, хотя отследить это сложно, потому что иногда по ночам они меняются местами.
        Иногда Кровопивцев еще называют Часами Дьявола, Ночным Горшком Старого Ника и Морозилкой Рогатого. Говорят, свежее мясо никогда не протухнет, если подставить его под свет молодой луны внутри круга - что, возможно, и послужило причиной скосившей население Флемуорти в 1923 году вспышки гастроэнтерита на почве пирогов со свининой. Кровопивцы способны исцелять от рахита, лишая, золотухи, подагры, ногтевого грибка, заикания, облысения у женщин, ереси и газов. И еще импотенции, что, вероятно, объясняет, почему рядом вечно валяется презерватив-другой.
        Странность с Кровопивцами в том, что хотя ты готов поклясться, что они стоят на ровной площадке, прямо посередине, но никогда их не видишь, пока не подойдешь почти вплотную. Вот и этим весенним днем они снова застали Филипа врасплох, хотя он им обрадовался. Ему надо было к чему-нибудь привалиться.
        Чувствовал он себя скверно. Внезапно набрал тонну веса, а в самой макушке угнездилась знакомая тупая ломота, которая впоследствии стиснет череп клешнями головной боли. Воздух загустел, и Филип весь взмок. У Долговязой Бетти, четвертого не то пятого монолита, если отсчитывать по часовой стрелке от Алтарного камня, он помочился, а потом сел на траву, прислонившись спиной к Пальцу Ворчуна. Очень медленно он скрутил сигарету. Когда же велел руке поднести ее к губам, рука не поднялась, потому что он уже был в отключке.
        Мне, Орберри Хомякану, четвертому и последнему из Пяти Высших Книжников, выпало на долю составить сей документ. Сколь бы зловещи и темны ни были события, мне надлежит незамедлительно поведать о них. Я прожил двести четыре цикла и во снах вижу уже обрывками, как мои предки за Стеклом ждут возможности приветствовать меня. Когда этот последний мой труд будет завершен, конец истории записан, а Великий Гроссбух запечатан навеки, я с радостью присоединюсь к ним. Возможно, тогда я прозрею вновь. Не то чтобы я не питал благодарности Силам, лишившим меня зрения, Величайшая отрада моей слепоты состоит в том, что она скрывает от меня худшую и более глубокую тьму, наброшенную на Королевство гнусным Антархом Морлом Морлбрандом и его вездесущими прислужниками.
        Чей-то голос произносил эти слова, чья-то рука, не отставая, записывала, но Филип знал: голос и рука принадлежат не одному и тому же владельцу. Голос был стар и надтреснут - вглубь, до самого сердца. Рука же, направлявшая стремительное перо, старой не была. Ни морщин, ни вен, ни шрамов, ни волос. Светлая кожа напоминала текстурой шероховатое мыло. Пальцы длинные, узкие, с бледно-голубыми ногтями. Языка, на котором велась запись, Филип не знал, но понимал в совершенстве. Письмена представляли собой по большей части плавные косые черточки, перемежаемые точками - не больше пяти зараз - вписанными в круг или ромб. И когда перо уже пролетало дальше, чернила все еще продолжали складываться в буквы.
        Но слеп я и вынужден диктовать моему единственному уцелевшему писцу, Покету, грему из клана Матриарха Доброчеста. Хоть он и упрям, как вся его порода, по выучился Книгам и прилично владеет Чернилописанием. Начнем мы, как велит Закон, с Заклинательного Вступления на Древнем Наречии. Венкс Билхата, Венкс люкс Билхата, карпен хос…
        В свинячью задницу Заклинательное Вступление.
        Этот второй голос вклинился так неожиданно, что Филип чуть было не вылетел из страны сновидений головой вперед. Голос был одновременно звонким и сиплым - как у ребенка с легкой формой ларингита. В тот же момент сменилась и манера письма: плавные диагонали превратились в быстрые штрихи, тщательно вырисованные круги и ромбы свелись к торопливым галочкам, черточкам и завитушкам. Чернила корчились на бумаге, стараясь поспевать за пером.
        Все равно бедный старый темнец в жисть не узнает, что именно я пишу. Пока слышит скрип пера, так и будет нудеть без просыху. И все сплошь о Тьме и Роке. Чего нам, в нашем-то, язвись оно, виде, и так предостаточно. В его, язвись оно, виде. Борода пол метет, вся мусором забилась, под губой мох нарос. Когда я прихожу его кормить, завязки шляпы у него купаются в поссете, а стоит мне ему на это указать, он лишь вздыхает и трясет головой, точно облепленный слепнями козел. Газы он пускает самозабвенно, ничуть не считаясь с моим чувствительным гремским обонянием. Спит он порой по два дня кряду, а то и дольше, а просыпается, лишь чтобы воспользоваться горшком (а выносить мне, а я ведь Полноправный Писец). Когда ж не спит, спасу нет от его нытья и жалоб, что, мол, он застрял тут - как он выражается, «в подземном изгнании», словно какой-нибудь норный недотепа. Ну да, а мне, конечно, что станется. А когда я уговариваю его приободриться, он рычит на меня и велит научиться Высшему Смирению и признать, что Высшие Силы переметнулись на другую сторону. А когда я говорю, в свинячью задницу это все, он насылает на
меня Лихоманку, а я этого не люблю, и говорит еще, я, мол, упрям, как все мы, гремы. Ну, может, и так, может, и так.
        Перо бежало все прытче, буквы, теснясь и толкаясь, выстраивались в строку.
        Может, только по нашему упрямству мы, гремы, не перевелись еще на свете. Он-то винит во всем себя, вот в чем дело. Трясется над всякими «если бы да кабы», как наседка над яйцами. Если бы он исключил Морла из Университета, едва учуяв, что тот замышляет. Если бы доверил Кадрелю Четыре устройства Амулета. Если бы раскусил козни оборотня Меллуокса. Гоняет себя этими «если» по кругу, пока сам себе на спину не налетит. И всем только хуже. Сплошные колючки, как говаривала моя почтенная старушка.
        Так что, если я позволю ему и дальше нудеть, мы ввек не закончим. Он как ударится в Отступления Глобальные и Отступления Незначительные, и клятую Обратную Риторику, и Примечания, и Приложения, как в Гроссбухах пишут, так мы и до сути дела не доберемся. А у нас, может статься, времени нет. Морловские огнельты повсюду, даже здесь, в Фаррине. Я засек их над головой и вовсе неуверен, что Библиотечная Печать устоит, особенно если они призовут клятых оккуляторов. Ну вы только послушайте его. Все еще бормочет на Древнем Наречии. Это Вступление тянется семнадцать клятых страниц, не меньше. К чему утруждаться, как-то спросил я его. И получил за свои страдания Лихоманку.
        Перо приостановилось и чернила догнали его, но голос продолжал звучать; и из глубин своей комы Филип понял, что теперь голос обращается непосредственно к нему.
        Значит, вот. Что тебе нужно, так это Общий План. Как гласит старая гремская поговорка, пока не разберешься, где ты, что происходит - и подавно не поймешь. Добавим картинку.
        Бодрствуй сейчас Филип, он бы закричал. Он словно вознесся в прозрачном лифте с ракетным двигателем через каменные напластования и широкие вены земли, мимо разверстых зевов подземных лабиринтов и могильников, мимо обхвативших скалы корней могучих деревьев. И голос Покета поднимался вместе с ним.
        Гремские штучки. Так даже Пеллус не умеет. И бесится, что не умеет, хотя нипочем не признается, слишком уж нос дерет. Ага, вот мы и на месте.
        Филипа бесшумно и резко рвануло вперед, протащило через полосу сияния - и наконец он остановился, зависнув над безбрежным и немыслимо прекрасным ландшафтом, залитым светом плавно скользящих многоцветных лучей: словно бы солнце било сквозь медленно вращающиеся светофильтры. На один жуткий миг Филип решил было, что переживает религиозное откровение.
        Королевство, - сказал Покет небрежно. - Или, как полагается называть его в наши дни, клятая Морлова Подневольщина.
        Ландшафт заскользил к Филипу, медленно и беззвучно проматываясь под ним. Фаррин оказался высоким плато с множеством конических невысоких пригорков и рощ, отбрасывающих оранжевые тени. Его испещряла паутина тропинок, хотя очевидных признаков жилья нигде не было, лишь россыпи сваленных в кучу камней. Склоны плато круто обрывались вниз, съеживаясь до длинных скалистых хребтов, похожих на спинные гребни зарывшихся в песок рептилий. Хребты тянулись вглубь безжизненной пустыни, в синие тени дюн, непрестанно меняющих форму под напором неощущаемых Филипом ветров.
        В поле зрения показалась череда гор, что вставали над песками почти вертикально и гигантской дугой уходили к далекому темному морю справа от Филипа. Склоны этих гор были серыми, но там, где их поверхность взламывали следы обвалов или рудничных работ, проглядывала масляная желтизна. Отдельные высокие пики были припорошены чем-то вроде снега, хотя белым он оставался лишь очень короткие промежутки времени. Меж подножий далеких холмов свет танцевал на глади озера; у дальнего берега поднимался черный зубчатый остров, отбрасывающий на воду зеленую тень.
        Голос писца называл, а рука записывала названия всего, что скользило внизу. Филип с твердой уверенностью спящего знал - каждое слово навеки впечатывается в его память, подгружается в мозг. Он чувствовал, как его поглощает ненасытное счастье.
        Он проследил взглядом русло реки, серебристой, потом молочно-синей, потом бирюзовой. Она обхватывала три обнесенных крепостными стенами города, а затем, после могучего водопада, скрывалась в лесах, казавшихся поначалу безбрежными. Однако закончились и они, и началась плодородная волнистая равнина, сшитая из лоскутов полей, лугов, рощ, деревушек и зеленых выгонов, на которых могли бы играть, но не играли дети.
        Неизмеримое время спустя горизонт надвигающейся земли начало заволакивать тьмой. Сперва Филип думал, что магия писца-грема дотянула мир до наступления ночи, но когда тьма приблизилась, понял, что видит пред собой огромную черную тучу с плоским брюхом. Она отбрасывала на земли под ней тень, создаваемую полнейшим отсутствием света.
        Это Фулы, царство Морла, - объявил голос Покета. - Далее мы не ходим. После этого места Общий План нам неизвестен.
        Медленное вращение мира прекратилось.
        Вглядываясь вперед, Филип видел, что из тьмы на равнину выходит решетка абсолютно прямых дорог. По ним, вдоль и поперек решетки, медленно и неустанно двигались колонны каких-то существ - с этой высоты они казались термитами. Повсюду пылало множество пожарищ, но термиты бестрепетно проходили через них.
        Огнельты, пояснил голос грема, и от этого слова во сне словно бы стало холоднее.
        Королевство завертелось в обратную сторону, и Фулы отступили. Филип не отследил потери высоты, но теперь он находился гораздо ближе к поверхности и различал подробности, которых не заметил раньше. Равнину испещряли темные пятна, где были сметены с лица земли целые деревни - словно бы размазанные огромным грязным пальцем. Лес изборождали полосы поломанных деревьев. Два из трех городов лежали в развалинах - башни их обвалились, в крепостных стенах зияли проломы. Там, где горы сбегали к морю, Филип различал в укромных бухточках почерневшие ребра и хребты сожженных кораблей. Груды камней на плато Фаррин оказались руинами городов, разрушенных, по всей видимости, каким-то прокатившимся по плато катаклизмом.
        Где-то вдали раздался голос, и Филип понял, что говорит он сам.
        - Что тут произошло?
        И в тот же миг он превратился в жидкость и дождем пролился вниз. А когда снова стал самим собой, мир исчез. Филип непостижимым образом знал, что вернулся в подземный чертог. Старческий надтреснутый голос все так же бубнил невнятицу. Покет тараторил на немыслимой скорости, перо летало по бумаге, а чернила снова отчаянно старались не отставать. И Филип видел все то, что они описывали.
        Он видел мрачный и жестокий ритуал, во время которого околдованный Брэндор Люкс отрекся от новорожденного сына Кадреля и вышвырнул его из замка. Видел, как ларец, в коем хранился Амулет Энейдоса, забрали из Тронного зала и унесли куда-то прочь мимо двух длинных рядов черных свечей.
        Он наблюдал детство Кадреля, подрастающего среди мотыльковых фермеров Самодальних холмов.
        Смотрел, как оборотень Тровер Меллуокс в обличье гигантской источающей слизь жабы похитил Амулет у Стражей, одурманенных его наркотическим дыханием.
        Видел, как юный златовласый Морл Морлбранд объявился в Чародейском Университете и замер, не сводя взора с надписей над древними дверями.
        Наблюдал, как караван высоких длинношеих животных с закутанными для защиты от вихрящихся песков головами пересекает под пологом звезд Пустыню Шанд’р Га. На спинах у них покачивались мерцающие сооружения, похожие на шатры. Где-то в ночи залаяла собака.
        Совершенно беспомощный, наблюдал жестокую резню в Самодальних холмах.
        Видел скитания юного Кадреля, следил за ним через пронизанную солнечными зайчиками листву не отмеченного на картах леса. Видел, как юноша медленно отогревается под опекой Орберри Хомякана, как добывает Утраченный Меч Квид Харел.
        Видел, как Брэднор Люкс был внесен на борт окутанной черным полотном ладьи и отправился в последнее свое странствие в сопровождении плакальщиков-Теней.
        Снова видел Морла, уже не юного, облаченного в зеленый с серебром плащ некроманта. Видел обращенные в его, Филипа, сторону глаза, по-рыбьи безжизненные, глубоко посаженные на жестком, словно вырезанном из кости, лице. Видел губы, шевелящиеся не в лад словам: «Отдай! Отдай его мне!»
        Смертное тело Филипа громко застонало во сне, когда Мегрум развернул кольца бесконечно длинного туловища и, вызмеившись из своего спирального пещерного логова, заскользил к нему, капая ядовитой слюной, скопившейся за многорядьем острых зубов.
        Он видел, как зародилась и расцвела злосчастная любовь и как Кадрель заключил в объятия прекрасную Месмиру, сводную сестру Морла.
        Видел, как восходящее кроваво-алое солнце медленно озаряло нетерпеливое войско рвущихся в бой огнельтов Морла и как их боевые секиры и зазубренные копья вздымались навстречу рассвету. Видел, как Кадрель и Гар-Беллон Премудрый обозревали врага с головокружительной высоты скалистого уступа и как утренний ветер играл белоснежной бородой Гар-Беллона.
        Видел пустой, идеально синий экран.
        Несколько долгих мгновений он всматривался в него, надеясь, должно быть, что это какой-нибудь перерыв или рекламная пауза. По синеве плыли крошечные черные точки - и тут-то в припадке озарения Филип сообразил, что это птицы, а он таращится в небо своего собственного мира. Почувствовал, как снова обретает вес, и осознал, что сидит у камня, окончательно проснувшись.
        Филипа пронзила мгновенная, но невыносимая боль утраты - как будто он умер, но сознания при этом не потерял. Во всем остальном же он чувствовал себя превосходно. В пальцах у него была зажата сигаретка, и в конце концов он ее раскурил.
        5
        Иногда Филип Мёрдстоун описывал в романах сны - в качестве художественного приема или чтобы намекнуть, что какой-нибудь особенно скучный персонаж в бессознательном состоянии ведет жизнь событийную и замысловатую.
        Однако же вся правда состояла в том, что сам Филип снов никогда не видел, а если и видел - ведь его уверяли, что их все видят, - его грезы никогда не выживали, никогда не запоминались. Каждый день он просыпался чистой страницей или, возможно, палимпсестом. Втайне он этого стыдился, считая своего рода врожденным уродством.
        Как-то, когда он еще преподавал «английский как иностранный» в Хоуве, бюро знакомств подобрало ему в пару некую женщину по имени Соня (а может, и не Соня). Он повел ее в китайский ресторан, где она проявила недюжинную ловкость в обращении с палочками. Большую часть вечера Соня красочно живописала свои сны - длинные, подробные и пропитанные подспудным эротизмом. Филипу было сложно соответствовать, так что пришлось прибегнуть к помощи фантазии, на ходу выдумывая детали, которые, по его мнению, Соне хотелось бы услышать. Получалось не очень удачно; он вообще плохо умел изобретать поэтические несуразицы, из которых, судя по всему, и состоят сны. Вероятно, именно поэтому редакторы всегда старались вырезать сновидческие пассажи из его историй - и поэтому же Сони он больше не увидел. (Через год он узнал, что она бросила профессию соцработника и уехала танцевать стриптиз в Каннах (или канкан в Страсбурге). Вспомнить точнее ему никак не удавалось, равно как не удалось - хотя он честно наелся перед сном жареного сыра[5 - Согласно британскому поверью, если наесться сыра на ночь, будут сниться кошмары.] -
увидеть ее во сне в той или иной роли.)
        Так что природа совершенно не приспособила его для понимания того, что произошло с ним на пустоши. Вернувшись в свой сумеречный чертог, Филип вертел этот ментальный опыт в голове, примерно как обезьяна вертит фотоаппарат, пытаясь найти в нем съедобную часть.
        Начать с того, что он никак не мог добраться до Кровопивцев сильно раньше половины пятого. После чего увидел во сне - а может, вообразил, а может, пережил, да как ни назови, - события эпического размаха, протяженностью по меньшей мере двадцать лет, причем в ошеломительных подробностях. Когда же пришел в себя и посмотрел на часы, те сообщили, что сейчас четыре тридцать пять. И никуда не денешь тот факт, что, несмотря на злокозненное Денисово пиво, он был свеж, как майская роза. И до сих пор свеж и бодр. Как после весенней уборки.
        Но сидел неподвижно в кресле он сейчас не из-за всего этого, а потому, что сновидение никуда не пропало. И застряло оно не в обычной памяти. Стоило самую малость сосредоточиться - да хоть бы просто глаза в сторону скосить - и оно возникало снова, в точнейшей последовательности и ярчайших подробностях. Голос, картинки, чуждые, но понятные письмена - все прочно обосновалось в том разделе его разума, куда он сам до сих пор не заглядывал. Разделе, про существование которого он даже не подозревал. Филип помнил, как еще во сне понимал, что оно так и будет - но само это осознание было частицей сна, так что… Тут мысль обрывалась.
        Филип снова посмотрел на свой сон. Это было не труднее, чем щелкнуть мышкой. И вот они - стремительная рука и спешащие вдогонку чернила Покета Доброчеста. Тихий сипловатый голос. Щелк. Исчезли. Щелк. Вернулись.
        Господи.
        Возможно ли, гадал Филип, сделаться законченным шизофреником за пять минут, даже меньше, во время невинного послеполуденного сна в майский день? Если да, то как-то совсем нечестно получается. Уж верно, должны быть какие-то предупреждения, постепенное нарастание: загадочный голос из шкафчика в ванной, мимолетное появление архангела в «Теско»[6 - Крупнейшая британская сеть супер- и гипермаркетов.], в таком вот роде.
        Однако он не чувствовал в себе никакого безумия. Напротив. Знал, кто он такой и где находится, хотя, если подумать, не помнил, каким образом попал от Кровопивцев назад в дом. Но знал, например, что те штуки, которыми заканчиваются его ноги, называются ступнями и что, буде ему захочется ими пошевелить, они пошевелятся. Так и вышло. Знал, что при желании может пойти на кухню за чашкой чая и не заблудиться по дороге. Вот и пошел.
        Тут его вдруг осенила новая мысль: возможно, если как следует сосредоточиться на чем-то другом, Покет, Морл и вся компания выветрятся из головы. Так что он вынес чай во двор, поставил на столбик у ворот, скрутил сигарету и попытался погрузиться в знакомый, но вечно меняющийся вид.
        Курган Овечий нос был все еще очерчен золотом, но Бежевый мямля уже подернулся фиолетово-баклажанной тенью. В долине заблеяла было овца, но тут же и передумала. Запоздалые грачи влачились по вечернему небу, превратившемуся сейчас в подобие синей портьеры с фестонами тюлевых янтарных облаков. Филип глотнул чая, затянулся сладким дымом, а потом осторожно позволил мыслям скользнуть в сторону. Щелк.
        Ох, черт, огнельты! Адова пропасть, ну и страхолюдины! Щелк. Ну же, щелк, щелк!
        Исчезли. Господи!
        На лбу у Филипа проступила испарина. Страх был столь же физиологическим, как и потребность помочиться. Он вернулся в коттедж.
        Опорожнив мочевой пузырь примерно наполовину, он вдруг понял.
        Вызвав в памяти Минервин фиолетовый эталон романа-фэнтези, он приложил его, как прозрачную пленку с шаблоном, к своему нечаянному видению.
        Они совпадали. До последней точки. Точки, в которой сон, назовем его так, попросту прерывался - незавершенным. Но до того в этом сне было все: принц в изгнании, квест, амулет, седобородые старцы; вся допотопная пурга, переполнявшая жуткие тома в кабинете этажом ниже. Только вот повесть Покета Доброчеста обладала налетом, ну, скажем, подлинности. Это слово казалось одновременно и нелепым, и абсолютно адекватным ситуации.
        Филип застегнул ширинку, спустил воду и застыл, слушая, как неохотно наполняется бачок. А потом, не очень-то желая этого, напротив даже - остро чувствуя зловещее отсутствие собственной воли - отправился к себе в кабинет, неприглядную тесную комнатенку, которую мистер Плутер именовал Гостевой спальней.
        Он сел в ортопедическое офисное кресло. Величина - и, коли уж на то пошло, величие - задуманного и предстоящего парализовали его. Однако в конце концов он включил настольную лампу и компьютер. Навел непослушный курсор на иконку «Ворда». И, дождавшись появления пугающей белой страницы, на миг заколебался, а потом напечатал жирным курсивом:
        ТЕМНАЯ ЭНТРОПИЯ
        ФИЛИП МЁРДСТОУН
        Он писал без перерывов девять часов кряду, а потом заснул, где сидел. Проснувшись, он отправился вниз и выпил стакан воды. Выкурил сигаретку. Голода он не испытывал ни малейшего, но это почему-то не удивляло. Вернувшись к компьютеру, он нажал на пробел, чтобы оживить экран. (В его первом компьютере имелся анимированный скринсейвер: многоцветные замысловато движущиеся трубы, этакая психоделическая сантехника. Филип на эти трубы подолгу смотрел. Неожиданно на свой лад очень умиротворяло. Филипу теперь этого не хватало. Куда оно делось?)
        Когда на экране возник текст, Филип снова взялся за дело и писал без передышки еще шесть с половиной часов.
        Это был плюс-минус процесс банального перевода. Рукопись Покета Доброчеста ползла наверх со дна экрана, а летающие по клавиатуре пальцы Филипа строка за строкой перекладывали ее на английский. Всю жизнь он настукивал тексты двумя пальцами и теперь изумился, обнаружив, что способен бегло печатать всеми десятью. Если наползающие слова Покета были ему не до конца понятны, он просто мысленно щелкал мышкой и описывал вереницу разворачивающихся перед ним образов. Он не останавливался и не цокал досадливо языком, когда на экране появлялись клише. Не спотыкался на чужеземных именах или бессмысленных апострофах. Ему казалось, что когда пальцы его слабели, текст мчался вперед, увлекая их за собой. И никаких придирчивых правок, составлявших львиную долю его обычного писательского процесса. Не то чтобы сам он осознавал это - или что-либо другое. Он вообще не помнил, кто он такой.
        Стоя на высоком утесе, нависавшем над Кислой равниной, и глядя, как кроваво-алый рассвет озаряет полчища огнельтов, Кадрель обнажил Квид Харел. Клинок выскользнул из ножен с шипением, подобным предсмертному вздоху змеи. Внезапно рядом материализовался Премудрый. Кадрель улыбнулся.
        Длинная борода Гар-Беллона развевалась в рассветном бризе. Маг повернулся к Кадрелю и произнес…
        И все. Слова иссякли. Экран заполнила чистая незамысловатая синева, по которой плыло несколько черных точек. Филип знал, что так и будет, но все равно ударил по кнопке Page down. Ничего не произошло. Он попробовал переключиться на другой раздел мозга, но не обнаружил его. Филип знал, что не обнаружит, но все равно горевал об утрате. Горевал горько и отчаянно, как скупец, на глазах у которого горят его деньги.
        6
        Денис преподнес Филипу пинту пива и жалостливый взгляд.
        - Без обид, Фил? Но выглядишь ты паршиво.
        - Спасибо, Денис.
        - Не за что.
        - Что?
        - Не за что?
        - А, да.
        Две ночи и три дня он лез из кожи вон, но и сейчас находился не ближе к окончанию повести Покета Доброчеста, чем в миг, когда экран подернулся синевой. Фиолетовый сценарий Минервы, который Филип теперь изучал усерднее, чем раввин Тору, предполагал, что именно должно произойти дальше, но не предлагал никаких средств навигации, чтобы попасть туда.
        Очевидно было, что, невзирая на вмешательство Премудрого, Кадрелю суждено проиграть битву с гнусными прислужниками Морла. В конце концов, Мёрдстоун собственными глазами видел темные Фулы Морла. Ну, вроде как видел.
        Однако каким именно образом была проиграна битва? Как Морл одолел могучее чародейство Гар-Беллона? И уцелел ли Кадрель? Ушел ли он снова в бега или, возможно, томится узником в одном из не-измерений Морла? Удалось ли Морлу наконец завладеть Амулетом Энейдоса? Скорее всего, нет, потому что… Ну, просто потому что. И где тогда, черт возьми, Амулет теперь?
        Все эти клубящиеся, переплетающиеся меж собой загадки доводили Филипа до границ безумия; но что грозило ему безвозвратным путешествием в самый центр, так это факт, что он вообще задается такими вопросами.
        Он наблюдал, как паб заполняется посетителями и приобретает чуть ли не праздничную атмосферу. Ах да, сегодня же пятница. Народ аж от самых Епископских корчей стекается попробовать авангардное Денисово меню. Официантки, Зои и Бернис, ссутулившись, сновали туда-сюда, на их юных девичьих усиках поблескивали капельки пота. Филип с чуть поддатой беспристрастностью отметил, что пояс стрингов Бернис торчит на семь-восемь сантиметров выше уровня джинсов, содержащих, по всей очевидности, три ягодицы. С каждой пинтой зрение у него становилось все более и более телескопическим. Он пугающе крупным планом видел, как ярко накрашенные ногти отрывают головы тушеным в текиле креветкам, наблюдал, как сальные языки слизывают волокна страусиного мяса со вставных зубов.
        Позже вечером он различил сквозь просвет в толпе Старцев, сидящих у стены со своими братьями-близнецами. Закрыв один глаз, он заставил близнецов исчезнуть. А потом совершил рискованное путешествие через все помещение и сел рядом.
        Минут через пять Эдгар сказал:
        - Все, значится, путем?
        - Неплохо.
        - Людновато сегодня, - заметил Леон.
        Не поворачивая головы к Филипу, Эдгар сказал.
        - Не взыщитя уж, мистер, видок у вас почищща барсучьей задницы.
        - Прост устал слегка. Работа. Ну, жнаете.
        - Ели тут люциана, - сказал Леон. - Как вот здоровенная золотая рыбка, шоб ее. Но ничо так. Мяса в ей полно.
        - Угу, - сказал Филип.
        После шумной паузы Эдгар спросил:
        - Опять, значится, творческий хрызис?
        - Ну, не то шоб. Прост, ну, знаете. Ну тоисть, да. - Он приложился к пиву, рыгнул и осторожно опустил кружку на чугунный столик со столешницей из искусственно состаренного дуба.
        Старцы синхронно отпили по три сантиметра «Гиннесса».
        - Я тут жадумался, - сказал Филип.
        - Ась?
        - Ходил к Кровопивцам, на днях. Прост, ну жнаете, пройтись. И, ну это. Читал, самсобой, легенды. В книгах и все такое. Сплошной вздор, шкажу я вам. Но я тут жадумался, а нет ли других историй. Местные поверья, такое вот. Ну жнаете.
        - Угу.
        Прошло с минуту, не меньше.
        - Вот я себе и шказал, - сказал Филип. - Шказал себе, значится, ежли кто и жнает, так это вы, жентльмены.
        Взгляд Эдгара остановился на чем-то за левым плечом Филипа, взгляд Леона - на чем-то за правым.
        - Про Кровопивцев.
        Старцы синхронно выпили и отерли пену с верхней губы тыльной стороной большого пальца.
        - Ага, - сказал Эдгар. - Ну значится вот. Вы по адресу. Леон, вот кто вам нужен. Он вам про Кровопивцев порассказать могет. Могешь ведь, Леон?
        - Да чтоб меня, - отозвался Леон. - Как не мочь.
        И погрузился в непрошибаемое молчание.
        Яркая горбатая луна озаряла пустоши. Филип нетвердыми шагами двигался к Камням. Когда тропа наконец вышла на ровное место, он остановился переждать стеснение в горле и услышал голоса.
        Приближающиеся фигуры издали были похожи на держащихся за руки девушку с пингвином. Увидев Филипа, они приостановились, но затем опасливо тронулись дальше. У девушки были длинные голые ноги, и она пошатывалась на них, точно хромой жеребенок. Пингвин оказался парнем в надвинутой на лицо кепке с козырьком, широченных черных джинсах и кроссовках; мотня у штанов болталась чуть ниже колен.
        - Добвечер.
        Парень булькнул что-то в ответ - звук на границе человеческой речи. В свободной руке он держал банку сидра. Девушка сдавленно хихикнула. Лунный свет блестел на кольце у нее в носу. Когда их смех стих позади, Филип повлачился дальше.
        Сперва он принял сидящую на Алтарном камне маленькую фигурку за туриста-недомерка. Длинное одеяние с капюшоном вполне могло сойти за ветровку, обувь - за туристические ботинки. При ближайшем рассмотрении, однако, плащ оказался не из гортекса, а из какой-то промасленной синевато-зеленой ткани, слегка напоминающей замшу. Спереди он застегивался толстыми петлями, накинутыми на костяные пуговицы. Туристические же ботинки преобразились и крепкие сандалии с подошвами на гвоздях. Лицо у незнакомца было маленьким, широким, бледным и каким-то детским, если не считать глаз - те были древними. Руки расслабленно лежали на коленях - почти белые, с длинными пальцами. И синими ногтями. Когда он заговорил, голос его оказался знакОм Филипу не хуже своего собственного.
        - Ну и прыщавая задница у того парня, жуть.
        - Ты?..
        - Покет Доброчест? Само собой. - Старые глаза внимательно разглядывали Филипа. - А ты, прощения просим, совсем закосел. Хуже даже, чем о прошлом разе. Большой, смотрю я, охотник до выпивки.
        - Пожалуйста.
        - Пожалуйста? - Этот ломкий, чуть хрипловатый голос.
        Филип с трудом ворочал языком.
        - Кадрель, - умудрился выдавить он. - Битва. Я хочу. Должен. Знать, что произошло. Как закончилось. Морл.
        - А-а-а, - сказал Покет. - Как закончилось. Ну, нет, пока никак. Можно сказать, незаконченное дело. Битва - да. И потом еще немного. Это я тебе могу устроить. Тута все на виду. Все равно что гнездо на облетевшем дереве. Все в Гроссбухах, у меня на руках. Тут-то никаких проблем. Проблемы у нас совсем в другой епархии.
        - Пожалуйста. Мне надо… мой агент, она…
        Грем поднял левую руку. Ладонь была гладкой и ровной, без линий.
        - Ага, - сказал он. - Теперь вот мы подходим к самой сути. Я знаю, что тебе надо. Знаю, что надо тебе. О да. Но какой вопрос тут надо бы задать?
        Филип откуда-то знал какой.
        - Что надо тебе?
        - Превосходно! Воистину превосходно! Самый подходящий человек для этой работки, как мы и думали. Ну что, заключим сделку, а? По-быстрому? А то время надевает колпак и шагает к двери.
        - Какую еще сделку? Ты ваще о чем?
        - Да задом наперед, совсем наоборот, проще простого. Я посылаю тебе остальное, ты добываешь мне Амулет Энейдоса.
        - Тот самый Амулет Энейдоса?
        - Не, хоть какой-нибудь, без разницы. Ну конечно, тот самый Амулет Энейдоса, мухомор безмозглый. Сколько, по-твоему, на свете таких хреновин?
        - Но. Он же не. Не понимаю. Как я смогу?
        Покет Доброчест вздохнул.
        - Он в твоем королевстве. Его туда спрятал Тровер Меллуокс. А теперь, когда Тровер мертв, если он со своими треклятыми фокусами и правда помер, нам до Амулета не добраться. Морл, может, и мог бы, но мы точно не знаем. Хотя он-то над этим работает, можешь жену под заклад отдать, что да. Но ты, Марлстоун, ты мог бы отыскать Амулет. О да.
        - Мёрд. Не марл.
        - Чего-о?
        - Ниважна. П-проехали. Шлушай, я, я ведь даже не жнаю, на что этот ваш Амулет похож. Н-не видел его. Понятия не имею, какой он из себя.
        Писец вздохнул.
        - Примерно вот такого размера, - начал он, расставляя пальцы, - и у него… Ой, да в свинячью задницу! Увидишь - узнаешь. Ну что, договорились или нет?
        Филип почувствовал, что теряет равновесие, и выставил руку, чтобы опереться на камень, но тот ускользнул. Филип оперся на подкатившийся следующий.
        - Если скажу да, расскажешь продолжение?
        - До распоследней завитушечки и загогулинки. Сколько есть.
        - Тогда давай.
        - Уверен?
        Глаза у писца горели по-совиному ярко, приспосабливаясь к темноте.
        - Ага, шовершенно. Шовершенно уверен.
        - Это все охрененно серьезно, Марлстоун.
        Филип яростно закивал.
        - Да. Очень серьезно. Очень, очень серьезно. Я понимаю.
        Покет с несчастным видом вглядывался в лицо Филипа. Потом он вздохнул.
        - Ну ладно тогда. От всей души надеюсь, ты и правда серьезно. Что там у вас делают, чтобы скрепить сделку? Каково ваше Клятвоприношение?
        Филип отчаянно пробивался в сторону ясности и перевода. Сморгнул, боясь, что это все сейчас исчезнет. Как водится у пьяных, нашел убежище в формальности.
        - Ну, за отсутствием контракта в письменном виде адекватной заменой обычно считается рукопожатие.
        Покет скривился.
        - Не думаю, что мне это по душе. Придется скреплять по гремовским обычаям. - Он поднялся на ноги. - Делай так.
        Он накрыл большим пальцем левой руки веко левого глаза, а средним пальцем - веко правого. Филип сперва перепутал руки, но потом поправился. Покет нетерпеливо ждал. Потом он расставил ноги и правой рукой сжал промежность.
        - Теперь так.
        - А мне обязательно?
        - Да, чтоб тебя.
        Филип неуверенно ухватил себя между ног.
        - Правильно, - сказал Покет сурово. - Пальцы на семечки положил?
        - На что?
        - Да на семечки. Шарики. Яйца. Тьху ты.
        - Э-э, да, кажется, да.
        - Хорошо. Теперь повторяй за мной. Слово в слово. Учти, чтоб как есть. Твой одурмаченный суслом мозг сейчас на это способен?
        - Да. Думаю, да, - сказал Филип и икнул.
        Покет снова вздохнул и начал:
        - Четырьмя Жизнесущими Сферами я, Филип Марлстоун…
        - Четырьмя Жизнесущими Сферами я, Филип Марлстоун…
        - Заключаю сию сделку с Покетом Доброчестом.
        - Заключаю сию сделку с Покетом Доброчестом.
        - А ежели нарушу ее, чтоб им ссохнуться.
        - А ежели нарушу ее, чтоб им ссохнуться.
        Затем грем поднял обе руки и слегка встряхнул, словно обжегся или стряхивал воду. Он посмотрел на Филипа с мрачной серьезностью.
        - Значит, уговор. И чертовски надеюсь, ты понимаешь, что это значит.
        - Да. Кажется, понимаю.
        Покет отвернулся, что-то бормоча себе под нос. Слов Филип не разбирал. Что-то про свинячью задницу и куда деваться. Он выждал.
        - Ну ладно, Марлстоун. Давай покончим с делом. А как найдешь Амулет, принесешь его сюда и никаких фиглей-миглей. Я все равно узнаю, когда времена выровняются. Где, значит, ты срубился в прошлый раз? Вон там, да?
        Мёрдстоун обнаружил вдруг, что лежит на залитой лунным светом траве с подветренной стороны от Пальца Ворчуна. Глядя вверх, он видел лишь глаза Покета Доброчеста - огромные-преогромные, как то последнее, что видит перед смертью какая-нибудь полевка.
        А потом он заснул.
        Меч с шипением вырвался из ножен.
        Чернила зазмеились по странице. Запели боевые рога.
        Багряный рассвет озарил грядущие ужасы.
        Премудрый повернулся к Кадрелю и произнес слова, которых Филип Мёрдстоун не мог даже вообразить.
        В понедельник утром розовый и свежевыбритый Филип легкой стопою вошел в почтовую контору Флемуорти. Его бьющая в глаза жизнерадостность заставила остальных клиентов опасливо расступиться. Добравшись до стойки, он купил конверт с воздушной прослойкой, положил туда компакт-диск и адресовал Минерве Кинч, экспресс-доставкой. Столь необычное отправление привлекло к нему уйму настороженного внимания. Еще он приобрел пластиковый пенал с разноцветными карандашами.
        Когда он шагал обратно через Сквер, в воздухе висела мелкая противная морось, но Вещим сестрам, провожавшим его взглядами из окна библиотеки, показалось, что он озарен бунтарским лучом солнца. Они отметили пружинистость его походки, новый прямой разворот плеч, затаенность улыбки. И молча синхронно сунули в рот по большому пальцу.
        7
        Уэльс - известный экспортер дождя. В самом деле, согласно Llyfr y Meirw, валлийской Книге мертвых, дождь был изобретен в Уэльсе, когда король Сагвинд воззвал к богам о средстве хоть как-то остудить сексуальный пыл жителей Нижних долин. Что, как мы знаем, не помогло. Но миф остается популярен, а дождь не унимается.
        Районы Англии, которым не повезло оказаться ближайшими соседями Уэльса, заливает с удручающей регулярностью, так что, в общем-то, странно, что один из крупнейших английских литературных фестивалей проводится в Хей-он-Уай, аккурат на границе. Проливные дожди книгам на пользу не идут, однако книг в Хее миллионы, причем великое множество выставлено прямо на улице. В результате фестиваль прячется под безбрежными и беспорядочными конструкциями из брезента, парусины и полиэтилена, в хаосе шатров и навесов. Меж всех этих временных убежищ змеятся длинные колонны обтрепанных людей, выстроившихся в очереди к прилавкам с едой, туалетам, раздаче автографов и публичным чтениям знаменитостей. Глядя вниз с самолета, летящего чуть ниже полога туч, вы бы подумали, что видите душераздирающую гуманитарную катастрофу в Бангладеш или каком из самых неблагополучных уголков Африки.
        Глядя на ливень через окно мерседеса, Филип Мёрдстоун сильно переживал, какой эффект погода может оказать на его костюм, не говоря уж о новой дорогой укладке на голове - в стилистике «творческий беспорядок». Мог бы не волноваться. Как раз перед тем как автомобиль с хлюпаньем остановился, дождь стих и в небесах чудесным образом проглянуло солнце. Филип с Минервой прошли по дощатому настилу к навесу «Горгоны», даже ботинок не испачкав. А к тому времени как было покончено с формальными поцелуями в воздух и рукопожатиями, стены павильона налились цветом и легонько раздувались, точно паруса галеона, несомого ласковым бризом к берегам родной Испании.
        После того как к Филипу и его собратьям-гостям приладили микрофоны и проверили звук (программу записывали для «Радио-3»), в павильон хлынула публика. Когда шуршание и перешептывания дождевиков и пластиковых книжных оберток притихли, Вэл Снид, генеральный директор опубликовавшего «Темную энтропию» издательства «Горгона-букс», поприветствовала всех собравшихся на «Горгона-фэнтези-форуме» и сказала, что вместе со всем издательством счастлива и польщена честью принимать здесь троих столь блистательных звезд жанра фэнтези. В этот момент в системе громкой связи что-то заверещало, точно там холостили свинью. Тощий бритоголовый техник засеменил через сцену, повозился с контактами почти под ногами у Вэл Снид, украдкой заглянул ей под юбку и засеменил обратно. Там-сям прошелестели жидкие аплодисменты. Затем Вэл от имени «Горгона-букс» передала слово заведующей Форумом представительнице «Книжного шоу» Би-би-си Глории Раусел, которой предстояло представить гостей.
        Филип разглядывал публику. Павильон был забит под завязку и еще немножко. Досадно, но среди мокрых паломников сплошь преобладали мужчины. К несчастью, «Фэнтези-форум» совпадал по времени с тем, как Гермиона Грир читала в павильоне «Вираго» отрывки из книги «Рисуя вагиной». Впрочем, отсыревшие юные девицы здесь тоже присутствовали в достойных количествах. Филип предположил, что они стеклись насладиться встречей с непомерно долговязым и напряженным юнцом, изогнувшимся на сиденье слева от него. Юнец сосредоточенно грыз ногти и запивал водой. Это был Вирджил Перони.
        - Который поразил мир, - возвестила Глория, - в шестнадцать лет написав «Хроники драконьера», ставшие бестселлером по обе стороны океана и легшие в основу одноименного фильма, в настоящий момент собирающего огромные кассы по всему миру. Теперь, в почтенном возрасте восемнадцати лет, он представляет на суд публики второй роман, «Драконья повестка», опубликованный в Англии на этой неделе. Добро пожаловать, Вирджил.
        Юное дарование сглотнуло, яростно закивало и выговорило что-то вроде «Очрад».
        Аплодисменты.
        Второй участницей панели была облаченная в расшитый иероглифами кафтан, джинсы и сандалии дама средних лет, родом из Хебден-Бридж. Казалось, она крепко спит. Филип забыл ее имя сразу же, как Глория его назвала, но, по всей видимости, она была автором опуса под названием «Сосуд с цикутой».
        - Дебютный роман, - сообщила Глория публике, - вызвавший самые противоречивые отклики из-за эпизодов межвидового секса и бестрепетных описаний насилия.
        Вялые аплодисменты. Спящая кивнула, не открывая глаз.
        - Третий наш гость сегодня - Филип Мёрдстоун. Что я могу сказать? Это человек, первый роман которого, «Первый у финиша», завоевал столько наград, что все не перечислишь. Затем он создал ряд проникновенных романов о мальчиках-подростках - романов, в корне пересмотревших наши представления об инвалидности. Однако в начале этого года он сумел всех удивить, совершив глобальный переход в царство фэнтези. Он, разумеется, автор опубликованной «Горгона-букс» «Темной энтропии».
        Бурные аплодисменты.
        - Филип, если позволите, начнем с вас. И не просто потому, что «Темная энтропия» остается абсолютным бестселлером двенадцатую неделю подряд.
        Смех, слабые аплодисменты. Филип улыбнулся скромной, даже чуточку виноватой улыбкой.
        - Критики единодушно объявили вашу книгу поразительно оригинальным переосмыслением классического толкиновского, гм, образца фэнтези. - Тут Глория помолчала и задумчиво положила два пальца на щеку. - Вынуждена признать, - сказала она, - что, прочитав ваши предыдущие книги, я не могу не задаваться вопросом, откуда, во имя всего святого, возникла последняя.
        Филип подпер кулаком подбородок и, как советовала Минерва, выждал три секунды перед тем, как ответить. И тогда, задумчиво хмурясь, но слегка улыбаясь, сказал:
        - Конечно же, я всегда любил Толкина. Он - Эверест, который все мы стремимся покорить. Однако я не считал себя альпинистом. Поэтому взялся за исследование, образно говоря, подножий. Холмов социального романа. Разумеется, я всегда знал, что в один прекрасный день мне придется бросить вызов вершинам, позволить воображению воспарить. Однако, - Филип благожелательно улыбнулся Вирджилу Перони, - полагаю, все дело в том, что до недавнего времени я чувствовал себя слишком юным, чтобы добиться настоящей оригинальности.
        Рокот смешков постепенно нарастал, пока до самых тугодумов среди публики доходил этот очаровательный и полный самоиронии парадокс.
        Глория переждала и продолжила:
        - Пожалуй, самое поразительное в «Темной энтропии» - это голос рассказчика. Голос Покета Доброчеста. Который не только участвует в этой истории, но и перебивает ход повествования своими будничными комментариям, объяснениями, обращениями к читателям и так далее. Один из критиков назвал его Бильбо Бэггинсом в переосмыслении Дэвида Герберта Лоуренса с небольшой помощью Чосера. Откуда возник он?
        Филип медленно покачал головой.
        - Хотел бы я знать. Могу сказать только, он словно бы приснился мне. Что, полагаю, означает - он всегда был здесь, где-то в моем подсознании, голосом, который я прежде отказывался слушать. Однако, когда я принял сознательное решение писать фэнтези, он в некотором смысле пробился наружу. Мне самому немного страшно признавать, но, возможно, Покет и есть мой настоящий голос, голос, который зрел во мне много лет, пока я совершенно этого не понимал.
        - Потрясающе, - сказала Глория. - Должна признаться, когда я читала «Темную энтропию», у меня было ощущение, причем очень сильное, что я разговариваю с Покетом Доброчестом, а не читаю написанное Филипом Мёрдстоуном. Надеюсь, вы не против, что я это говорю.
        - Ничуть, - великодушно заверил Филип. - Именно такого эффекта я и старался достичь.
        - Вам это с блеском удалось.
        - Премного благодарен, Глория. - Он подался вперед на стуле и встретил теплый взгляд Минервы. Она подмигнула. Внизу живота у него что-то трепыхнулось в ответ.
        Позже, уже из-за трибунки, Филип сказал:
        - Я, гм, думал, может, лучше прочесть что-то по запросу. А не просто отрывок, который выбрал я сам. Так что если тут кому-то что-то…
        В воздух взлетело несколько рук. Филип отпрянул, словно бы устрашенный таким энтузиазмом. Запрокинутые к нему лица были омыты мягким светом, льющимся сквозь брезент над головами. Он выбрал скрюченного мальчика в инвалидном кресле, которого показала ему Минерва.
        - Что ж, посмотрим… как насчет вас, сэр? Молодой человек в… э-э-э-э.
        Девушка из Би-би-си протянула инвалиду микрофон в меховом чехле.
        - Уй, ы-ы-ы! Я люблю, как гремы, ну знаете, э-э-э-э, как они вроде как в туннеле и выр-р-рываются из-з-з-з…
        Филип наклонился к микрофону.
        - Кажется, я знаю, какое место вы имеете в виду. - Он вытащил свой экземпляр «Темной энтропии», который держал за спиной. Из страниц торчал один-единственный желтый стикер. - По небывалому совпадению я отметил только одно место - представьте себе, этот самый отрывок. Когда гремы случайно прорываются через пещеру Мегрума. Ну не странно ли?
        Раздались смешки, а потом чей-то голос добродушно выкрикнул:
        - Подсадка!
        Снова смех, выкрики «Подсадка! Подсадка!». Мальчик в инвалидном кресле в ужасе вывернул голову на голоса. Между губ у него тянулись клейкие нити. Филип, улыбаясь, вскинул руку.
        - Я глубоко шокирован этими циничными предположениями. - Он посмотрел на мальчика-инвалида. - Подтвердите, мы же ничего не подстраивали, верно? Мы с вами никогда прежде не встречались?
        - Нет! Нет! - мальчик вращал глазами и когтил воздух узловатыми пальцами. В голосе его слышалась паника. - Мы никогда… я не…
        Человек рядом с ним, единственным видимым отклонением от нормы которого являлся седой хвост волос, потянулся к мальчику и успокаивающе положил ему руку на локоть.
        - Спасибо, - сказал Филип, и публика снова захлопала - должно быть, чтобы заглушить затихающие вопли мальчика. - Что и требовалось доказать. Я не сговаривался с моим юным другом. Единственная причина, почему я отметил этот конкретный отрывок, это что именно его меня всегда просят прочесть. Ума не приложу почему.
        Одобрительные смешки.
        Филип открыл книгу. Молчание заволокло комнату теплой снежной пеленой. Филип начал читать - чуть приподнятым, чуть хрипловатым голосом с еле уловимым девонширским акцентом. Голосом, как понимал слушатель, писца Покета.
        8
        - За ваш успех, милый.
        Минерва отпила шампанского и принялась водить языком по зубам. Филип зачарованно наблюдал.
        - Обожаю креветки в фенхеле, - сказала она, - но к зубам липнет - просто беда, правда? Ну, словом. Пройдемся по расписанию? Вы как, в силах?
        - Абсолютно.
        - Окей, ладненько. Приземляемся в Джи-эф-кей в два часа по местному времени. Машина отвезет нас в «Фокс-студиос». У вас будет час на то, чтобы прийти в себя, а потом… Тьфу ты. Снова та блондинка. Спорим на гинею, она по вашу душу.
        Стюардесса с бейджиком «Вирджиния» на груди, улыбаясь, прошла через салон первого класса и легонько положила руку на стенку капсулы Филипа.
        - Прошу прощения, что прерываю, - сказала она, - я могу подойти попозже, если вам так удобнее.
        - Все в порядке, - ответила Минерва. Такую улыбку, как у нее, сейчас могли бы выжечь кислотой на статуе Мадонны. - Сделайте одолжение.
        - Просто мне довелось упомянуть капитану, что вы на борту, и - можете представить - он буквально как раз сейчас читает «Темную энтропию» и попросил меня попросить вас подписать ему книгу. Он ее обожает.
        Она протянула роман.
        - С удовольствием, - сказал Филип, нашаривая свою перьевую ручку фирмы «Монблан». - И как зовут нашего отважного капитана?
        - Кеннет.
        - Разумеется.
        Филип попытался придумать что-нибудь подходящее для человека, который ведет через Атлантику самолет с двумя с половиной сотнями пассажиров, а сам при этом с головой ушел в книжку про гномов и некромантию, но воображение отказало ему. Так что он написал просто: «Кену с наилучшими пожеланиями, Филип Мёрдстоун», подписавшись своей новой подписью - где первая буква имени была слегка стилизована на греческий лад, а С напоминало свернувшуюся змею.
        - Итак, - сказала Минерва, когда ей снова удалось завладеть его вниманием, - сперва у нас по списку Хоуп. Вы появляетесь вторым гостем в программе. Вторым гостем - это хорошо, вторым гостем - круто. Мне ради этого пришлось потянуть кое-какие струны - да что там, чертовы стальные тросы пришлось потянуть. Это потому, что место первого гостя - для малахольных. Хоуп выпускает первым кого-то, над кем аудитория может посмеяться - окей? Третий, заключительный, гость - кто-то, с кем аудитория сможет посмеяться вместе, верно? Второй гость, который в середине, то есть вы, - это серьезный гость. Хоуп с командой делают такое, когда очень серьезные люди смотрят середину его шоу, потому что…
        - Простите, вы сказали - его шоу? Разве Хоуп - мужское имя?
        - Очень редко. Но в данном случае - да.
        - Понятно. Забавно они с именами, американцы, да? Так, гм, а кто там первым гостем?
        - Мисти Турбо. Порнозвезда и Рожденная заново христианка, снявшая религиозное порно под названием, гм, «Распни меня заново».
        - Понятно. А третьим кто?
        - Гангста-рэпер по прозвищу Без-Клейма, взлетевший в рейтинге за счет сериала, в котором он играет отца-одиночку, а его бывшую жену насмерть сбивает машина, так что он снова начинает жить со своими двумя детьми и узнает, что его дочь-подросток собирается постричься в монахини, а сын-подросток - транни.
        Филип нахмурился.
        - В смысле - транквилизатор?
        - Нет, миленький. Трансвестит.
        - А. Это над ним полагается смеяться?
        - Не над, а с ним. А над - это будут смеяться над религиозной порнозвездой.
        - Понятно, да. Это же не в прямом эфире?
        - Боже, нет. За кого вы меня принимаете? Итак, теперь вторник. Я забронировала отдельный номер в «Мариотте» для интервью. Их всего три, потому что мы не хотим, чтобы все кругом считали, что вас легко заполучить. Первое - с ежемесячником «Меч и магия», второе - с «Нью-Йоркским книжным обозрением», а третье с, гм, чем-то под названием «Поле банной драни». - Она нахмурилась и склонилась над айпадом. - Нет, не может же быть. Боже, глаза совсем подводят. «Поле бранной дани» - вот как.
        - И мы заставляем «Нью-Йоркское обозрение» ждать второй очереди? Как-то не очень любезно, не?
        - Ну да, но «Меч и магия» и «Поле» нам платят за эксклюзив, окей? Не хочется, чтобы они сталкивались в вестибюле. Кроме того, это значит, что мы можем угостить «Обозрение» ланчем, а они любят интервью за ланчем, потому что это предлог есть ланч, что вообще-то не стильно. В обеденный перерыв полагается прихватить бутылку минералки «Эвиан» и отправиться на пробежку. Как бы там ни было, а закончится это все не позже четырех. Вполне успеем немножечко отлежаться перед тем, как ехать в Нью-Джерси на радиошоу.
        - Понятно. Напомните мне, что за шоу.
        - Тип Ризон. Милейший дяденька. Программа для меньшинств - окей? - но чудовищно влиятельная. Ее все в профессиональных кругах слушают. У Типа лучший радиоголос во всем Нью-Йорке. Злые люди добавляют еще, что у него и лучшее радиолицо во всем Нью-Йорке. Честно сказать, он и правда похож на вареную мошонку, но это между нами. Вообще-то он голубее неба и если умудрится ухватить вас за задницу, обещайте не поднимать шум, окей? Это ни к чему не приведет.
        - Бог ты мой.
        Минерва радостно залучилась.
        - Хорошо, очень хорошо. Когда он вас облапает, скажите «бог ты мой» ровно вот как сейчас, окей? Будет понятно, что вы польщены и очарованы, но, к сожалению, неисправимо гетеросексуальны, хотя и англичанин. Типу понравится.
        - Хорошо.
        - Обещаете?
        - Всенепременно.
        Филип отпил из своего бокала. Минерва искоса разглядывала его. Стремительная трансформация клиента из безнадежного троглодита в светского льва, мягко говоря, поражала. По идее, это должно было бы внушать оптимизм. Но не внушало. Пока.
        - Где мы там? Ага, среда. В семь подъем и разминка в спортзале. Шучу! Утром у меня для вас ничего нет. Если хотите, понежьтесь в «Полюби себя» на четырнадцатом этаже. Джакузи, турецкий массаж, ароматерапия, ну знаете, все такое. У них есть одна услуга, когда фигуристая матрона типажа еврейской мамочки делает тебе массаж, а сама приговаривает, что ты ни в чем, вообще ни в чем не виноват и можешь за милую душу и дальше жить своей жизнью, а про нее и не думать. Пользуется безумной популярностью. Нет? Не хотите? Тогда не надо. Съешьте вместо этого завтрак из девяти перемен. В полдень - подписываете книжки в «Барнс-энд-Нобл», окей? Чтобы подловить волну офисных сотрудников на пробежке во время ланча. «Горгона» организует освещение в массмедиа. Я там буду с десяти, чтобы все проверить. Во второй половине дня ковыляем в «Мегало-студиос», чтобы записать ваши кусочки для «Гики, вперед».
        - Это телеигра, да?
        - Это, миленький, виртуальное состязание. Я посылала вам диск с записями, помните?
        - А, да.
        - Которые вы, разумеется, не посмотрели.
        - Я даже собирался, но…
        - Но вы у нас крайне занятая знаменитость, знаю, знаю. Окей, суперзвезда, слушайте сюда. Четверо участников, выряженных под фэнтезийных персонажей, соревнуются за победу в квесте. Они все носят шлемы с чем-то вроде забрал на глаза, окей? - и видят на них компьютерные изображения, ну такое, знаете, драконы, лес и так далее. Аудитория видит то же, что и они, если понимаете, о чем это я. На самом деле запись ведется в студии перед синими экранами, но вы б ни за что не подумали. Чертовски хитроумно. Как бы там ни было, каждую неделю за основу состязания берется какой-нибудь роман-фэнтези. Филип, солнышко, вы отвлекаетесь, я же вижу. Сосредоточьтесь, пожалуйста, потому что, слушайте, три эпизода «Гики, вперед» основаны на «Темной энтропии», и это невшибенно круто, окей? Просто беспрецедентно.
        Шампанское наполняло голову Филипа счастьем тихого и вполне переносимого сорта. Вид из окна - идеально-ровная дуга безмятежной синевы над волнистым кружевом облаков - мог бы служить превосходной метафорой для состояния его разума, если бы кому-нибудь такая метафора зачем-то понадобилась. Он сентиментально накрыл ладонью шелковистую руку Минервы.
        - Это абсолютно круто. Чертовски. Не думайте, что я это все не ценю. Минерва, вы бесподобны. Я серьезно.
        - Божечки, мистер Мёрдстоун, ну вы, писатели, и скажете. На чем там я остановилась? Ах да. Так что каждую неделю автор играет роль божественного разума и вклинивается с предостережениями или подсказками, всяким таким вот.
        Филип сфокусировал на ней взор.
        - Хотите сказать, я должен играть в этой передаче?
        - Нет-нет, миленький. Вам только и надо, что вырядиться, как этот вот ваш Премудрый, и постоять, пока уйма цифровых камер вас обснимет со всех сторон, окей? Потом из вас на компьютере сделают что-то типа двигающейся голограммы. Все, что вам надо говорить, будет заранее записано, а компьютерные умельцы просто заставят вас открывать и закрывать рот.
        - А что мне надо будет говорить?
        - Ой, да знаете, такое все: «Огнельты в семи лигах от Канцелярии», «Помни Третье правило Пеллуса», «Да открой уже дверь справа, балбесина». Ну и так далее. Вам только и надо, что прочесть это все по бумажке. Даже читать с выражением особенно не придется, потому что компьютер там и с вашим голосом тоже всякого накрутит. Проще простого, миленький. За пару часов управимся. И - трам-пам-пам! - двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.
        - В самом деле?
        - В самом деле. А после тяжких дневных трудов вам будет награда. Свожу вас в один знаменитый суданский ресторанчик в Гринвич-Виллидж.
        Филип посмотрел на нее затуманенным взором.
        - А может, еще шампанского? - спросил он.
        - Черт с вами, - сказала Минерва. - Можете начать награждаться уже сейчас.
        Она потянулась к кнопке вызова, но стюардесса «Вирджиния» сама собой материализовалась рядом.
        9
        Филип ждал в закутке меж двух стен, одна из которых была настоящей. Лицо у него стараниями гримеров приобрело оттенок «калифорнийский мандарин». Он держался за руку молодого человека в радионаушниках. Оба они смотрели на свисавший с узкого потолка телеэкран, где мультяшные куры принимали ванны в маринаде барбекю фирмы «Столлер». Кур сменил многоцветный взрыв, а следом возникла надпись: «Хоуп Уизерс, шоу, часть вторая».
        Молодой человек свободной рукой коснулся наушников и сказал: «Окей». Из-за псевдостены раздался взрыв аплодисментов. На экране показался человек, похожий на кандидата в президенты. Он сидел за письменным столом, погрузившись в книгу, и, казалось, совершенно не сознавал, что находится на телевидении. Секунды через три аудитория засмеялась, и он недовольно поднял голову.
        - Вали отсюда, а? - сказал он, обращаясь в первую камеру. - Не видишь, я читаю?
        Хохот перешел в аплодисменты.
        Хоуп в отчаянии вскинул руки и, всем видом выражая глубочайшую неохоту, закрыл книгу.
        - Вы, люди, появились как раз, когда я дошел до места, где Морл создает первый прототип огнельта. Вау! Потрясающе! Но сдается мне, если кто-то отрывает вас от чтения «Темной энтропии», пусть уж тогда это будет сам автор. Леди и джентльмены, отложим книжку ради неповторимого ФИЛИПА МЁРДСТОУНА!
        На экране разноцветные лучи прожекторов заскользили по восторженной аудитории.
        Опекун Филипа легонько подтолкнул его между лопаток.
        - Давай, детка, тебе понравится. И не забудь - на верхней ступеньке на четыре секунды останавливаешься.
        Филип шагнул в проем в псевдостене и оказался на верхней ступеньке невысокого пролета невероятно широкой лестницы с изогнутыми ступеньками. Ослепнув от яркого сияния и восхищенного рева, он сжал руки перед собой и поклонился, считая в уме: «один-и, два-и». Выпрямился и поднял руки в жесте неохотного смирения. «Три-и, четыре-и». А потом начал спускаться по ступенькам, которые одна за другой вспыхивали под его ногой ярко-фиолетовым светом. Незримый огромный оркестр проиграл несколько тактов из увертюры к «Фаусту» Гуно.
        Филип откинулся на спинку дивана в номере отеля «Мариотт». На диване напротив с хищным видом примостилась Диана Корнбестер из «Нью-Йоркского книжного обозрения». На низком столике между ними пестрело бесчисленное множество изысканных и причудливых канапе, среди которых затесались диктофон Дианы, очки и некоторое количество бутылок и стаканов.
        - Что ж, - сказал Филип, - вы, вероятно, сочтете, что это страшно по-британски и в старом-добром спортивном духе, но я, как правило, не люблю критиковать собратьев-писателей.
        - Валяйте, старина. Ни в чем себе не отказывайте.
        - Скажем просто, что обращение Забрански к дантовой символике лично мне кажется слегка…
        - Банальным? Напыщенным? Гедонистским? Претенциозным?
        - Хм-м. Пожалуй, дело в том, что лично я считаю - роман жанра фэнтези в первую и главную очередь должен показать альтернативный мир, уникальный и совершенный сам по себе. Со своей собственной динамикой. И если вы начинаете внедрять туда идеи, которые… Ну, если вы используете жанр как аллегорию. Как послание. С этим, мне кажется, всегда была большая проблема. Авторы фэнтези на самом деле всегда привязаны к реальности. Не случайно они, в большинстве своем, либо бывшие преподаватели, либо бывшие проповедники. Поэтому они снова и снова тащат читателя назад, в общечеловеческие социально-политические вопросы или к традиционному образу мыслей.
        Он покосился на бдительную Минерву. Ее расширенные от удивления глаза говорили: «Спасибо. Великолепно. Я тебя люблю. И где, черт возьми, ты набрался всей этой хрени?»
        - Выходит, - сказала следившая за его мыслью мисс Корнбестер, - «Темная энтропия» лишена посторонних коннотаций?
        - Ну…
        - Позвольте вам кое-что рассказать, - промолвила Диана, проглотив тарталетку с икрой. - На прошлой неделе я встретилась на одном приеме ни больше ни меньше, как с заместителем пресс-секретаря президента, и он поделился со мной, что в Белом доме «Темную энтропию» считают - и я цитирую более-менее дословно - «мрачным, но своевременным предостережением о неизбежной религиозной, идеологической и военной борьбе между силами Свободы и силами Тьмы и Террора, предупреждением о том, что случится, если мы проиграем в этой борьбе».
        - Хвала небесам, - пробормотала Минерва, - словцо от президента. Не каждый день удостоишься.
        - Аминь, - заключила Диана. - Кстати, надеюсь, вы не против, что я у вас все канапе съела. Фантастические. Божественные. Сверхъестественные. Рыбные хрустелочки - умереть можно.
        Она наклонилась за следующей. Фотограф стоял на стуле у нее за спиной, чтобы получить лучший обзор. Когда Диана потянулась за канапе, он сделал снимок, ставший самым известным из многочисленных портретов Филипа Мёрдстоуна. Воротник и галстук у знаменитого писателя расслаблены, незастегнутая манжета на рукаве рубашки байронически свисает. Локоть покоится на подлокотнике дивана, а подбородок опирается на пальцы правой руки. Пальцы левой руки прижаты к груди. Он выглядит чуть моложе своего возраста. Волосы легонько взъерошены, словно от усиленной работы мысли. Ноги раскинуты в стороны; язык тела предполагает то ли беззащитность, то ли невозмутимость. Выражение его лица столь же загадочно: не то доброжелательное удивление, не то внезапный приступ веселья, не то даже легкая паника. На переднем плане, чуть не в фокусе, затылок и верхняя часть туловища Дианы Корнбестер. Грозный критик «Нью-Йоркского обозрения» тянется вперед, чтобы пронзить рыбный гужон коктейльной палочкой.
        В такси по дороге в Нью-Джерси Минерва спросила:
        - Мистер Мёрдстоун, вы как, в порядке?
        - Как огурчик.
        - Уверены, что не слишком набрались? В известном смысле слова.
        - Что вас наводит на эту мысль?
        - Тот факт, что вы с самого завтрака накачиваетесь шампусиком.
        Он повернул голову посмотреть на Минерву. Профиль ее подсвечивали сменяющие друг друга неоновые огни.
        - На интервью же я был в порядке, правда? Все же прошло окей?
        - О, лучше, чем окей. Превосходно! Вы держались просто величественно. И, даже снобствуя, умудрились не потерять очарования. Эта прожженная стерва Корнбестер у вас из рук ела.
        - А мне она показалась милой.
        - Милой? Да знаете, как ее называют за спиной? Диана Тезауросозавр. А на завтрак она ест головы писателей, с чертополохом.
        - Аппетит у нее и в самом деле хоть куда.
        Водитель такси поднял руку и поправил зеркало. На затылке у него были выбриты какие-то руны, вроде кругов в выжженном поле.
        - Эй, извините, что вклиниваюсь, - сказал он. - Я уловил имя Мёрдстоун? Вы тот самый Мёрдстоун, который «Темная энтропия», да?
        - Э-э-э… да…
        - О-го-го, мужик, прямо вот уважуха! Вещь что надо. Я проникся. Проникся! Слышь, скажу тебе кое-что. У нас на раене шпана мелкая, поганцы этакие. Раньше называли себя «пожарные», что-то типа того. А теперь вот называются «огнельтами». Сечешь, к чему я это? Ты смог, мужик. Ты - сама улица. Подпишешь мне книжку, а? У меня с собой.
        - С удовольствием.
        Водитель вытащил книжку. Обложка была вся потрепана.
        - Подпиши для Легиона, хорошо? Это меня так зовут, Легион.
        Минерва смотрела на переливающиеся цвета, на вихрящуюся толпу на тротуарах.
        - Офигеть! - почти беззвучно произнесла она.
        - Но, полагаю, Тип, главный ответ на ваш вопрос состоит в том, что до недавнего времени я был слишком молод для настоящей оригинальности.
        Тип Ризон наклонился к своему микрофону с тихим смешком, звучащим, как растекающийся по камням мед.
        - Знакомое ощущение. - Он вздохнул. - Филип, это было истинное удовольствие. Я бы мог проговорить с вами всю ночь. Но наше время истекло - и это ощущается личной трагедией.
        Он глянул в окно аппаратной. Молодой кореец в наушниках поднял палец.
        Тип продолжил:
        - «Программа Типа Ризона», которую вы так внимательно слушали и которая так питает и обогащает мозг, выходит в эфир благодаря создателям пищевых добавок «Верность жизни», питающих и обогащающих тело. Нашим гостем сегодня был Филип Мёрдстоун, автор потрясающего мегабестселлера «Темная энтропия», издательство «Горгона». Если вы пропустили сегодняшний выпуск, рыдайте. И не перепутайте время на следующей неделе, когда моим гостем будет давний любимец «Программы Типа Ризона» Том Пинчон. Мы с ним обсудим последний том его автобиографии. До тех пор придется вам как-то обходиться самим, без нас. Доброй ночи.
        Красный огонек на стенке студии сменился на зеленый.
        - Надеюсь, все прошло хорошо, - сказал Филип.
        Тип улыбнулся. Сверкающие ровные зубы в сочетании с темным одутловатым лицом выглядели неожиданно.
        - Ким? - произнес он в микрофон. - Филип хочет знать, хорошо ли все прошло.
        Щелчок, а потом из невидимого Филипу микрофона раздался голос звукооператора:
        - Не хор-росо. Потр-рясаюсе. Мистер Мёрдстоун рожден для радио. Такой ми-и-илый акцент.
        - Слышите, золотко, - сказал Тип. - Если Ким говорит, что вы были великолепны, значит, вы и были великолепны. Он в этом смыслит.
        Выходя в приемную, Тип положил руку на спину Филипа пониже талии, но тут же скользнул ладонью еще ниже и чуть сжал пальцы. Филип почувствовал, как штанины у него поднялись еще на несколько сантиметров от пола.
        - Бог ты мой, - сказал он почти с сожалением в голосе.
        И посмотрел на Минерву. Та с улыбкой закатила глаза.
        10
        Он сидел за длинным черным столом. Его ноги, ножки стола, ножки стула, на котором он сидел, и ноги людей в очереди тонули в поволоке испарений сухого льда. За спиной у него на почти невидимых тросах висел его же огромный фотопортрет. По обоим концам стола несли стражу бдительные охранники «Горгоны». Очередь казалась бесконечной: он смутно осознавал людское волнение на тротуаре перед книжным. Ноющей правой рукой Филип подписывал книгу за книгой:
        «Спасибо. Страшно рад, что вам понравилось».
        «Спасибо, что пришли. Надеюсь, вам понравится».
        Очередная книга оказалась значительно тяжелее остальных. Выглядела как все, а ощущалась на сотню страниц длиннее. Где-то внизу туловища Филипа пробежал холодок - и Филип узнал в нем страх.
        Очень хотелось узнать, что там на лишних страницах, но Филип не смел взглянуть.
        На владельца книги смотреть не хотелось, но пришлось.
        Ростом с ребенка, но не ребенок. В зеленой куртке с капюшоном, так что верхняя часть гладкого белого личика скрыта в тени. Два зеленых огонька на месте глаз.
        Филип вскрикнул от страха.
        Стоявший справа охранник «Горгоны» перепрыгнул через стол, схватил существо в капюшоне и повалил на пол. А когда поднялся, то сжимал в руках пустую куртку. Существо исчезло. Охранник повернулся к Филипу, ворча от досады. У него было лицо огнельта.
        Филип рывком сел на кровати. В комнате все еще звенел его крик. Два зеленых глаза наблюдали за ним издалека. В конце концов он понял, что это маленькие огоньки на кондиционере. В мозгу, точно в перезагружающемся компьютере, вспыхивали обрывки бессмысленных воспоминаний, но наконец все выровнялось и возникло изображение темного номера отеля.
        Простынка была влажной. Обмочился?
        Нет, просто пот. Силы небесные.
        Рядом с кроватью мигали красные цифры: 3:24. Серией панических механических движений Филип нашарил выключатель, пересек комнату, открыл дверь, увидел ряд подергивающихся вешалок, сунулся в другую дверь. В ванной автоматически включился резкий свет. Филип вымыл лицо, попил воды из сложенных чашечкой рук, вытерся небывало мягким полотенцем.
        - Мне приснился сон, - сказал он вслух.
        - Мне никогда не снятся сны.
        - На самом деле, со мной этого не происходило.
        Человек в зеркале, более или менее похожий на него, сказал:
        - С тобой ничего этого не происходит.
        Филип, в бороде и костюме Гар-Беллона, обфотографированный со всех сторон и ручной, и фиксированной камерой, был препровожден в Студию оцифровки номер 3. Стеклянная стена отделяла груду техники от зала - помещения примерно вдвое больше бадминтонной площадки, разгороженного лабиринтом синих стенок. Минерва, слегка трясущаяся от никотинового воздержания, вела поверхностную беседу с Джерзи Кармейкмелианом, режиссером игры.
        - Филип! - вскричал Джерзи, заметив его. - Добро пожаловать в Мастерскую Мага. Сдается мне, только вы один тут и одеты подобающим образом.
        - Ах да, спасибо. - Филип вытащил изо рта прядки бороды. - Я как, ничего? Изображения перекачались?
        Джерзи на секунду озадачился.
        - Перекачались? А, да. Пара гремлинов случайно заблокировала их в начале, но мы все исправили. Подходите сюда, к столу, посмотрим вместе.
        Он провел Филипа с Минервой туда, где двое мужчин и женщина, сидевшие во вращающихся креслах, крутили изображения по нескольким мониторам.
        - Хэл? Мы уже импортировали Филипа?
        Лысому Хэлу на вид было лет тринадцать.
        - Двадцать семь секунд, - сказал он.
        - Круто. Тогда как насчет показать ему немножко, что мы с ним собираемся сотворить?
        - Запросто, - сказал Хэл, не отрываясь от экрана. Там всплыло три диалоговых окна, и он отправил их в небытие быстрыми щелчками мышки. Экран залился беспримесной синевой. Хэл похлопал по сиденью стула рядом с собой. - Присаживайтесь, маэстро.
        Филип подобрал полы своего шаманского одеяния и сел.
        - Отлично, - сказал Хэл. - Давайте выведем вас в то, что мы называем вставкой. Фоны к «Темной энтропии» еще в разработке, так что вас пока вытащим в стандартном виде. Вам ничего?
        - Совершенно.
        Хэл щелкнул мышкой, и экран заполнился иконками.
        - Та-а-ак… ага. Вот это сойдет.
        Он снова щелкнул, и на экране появилось небо. Сумрачное зеленоватое небо над кругом каменных монолитов. Хэл навел курсор в правый верхний угол сцены.
        - Диалог идет через другую матрицу и еще не готов, так что я не могу заставить вас говорить. Но могу временно пропатчить дубль. Ага, поехали.
        На месте курсора Хэла в небесах что-то зашевелилось. Из завихрения материализовался крохотный розовато-белый комочек. Одновременно раздался какой-то слабый звук, с пугающей быстротой набравший громкость, так что казалось, разъяренная гремучая змея бьется о цимбал. Комочек увеличивался и разворачивался, словно волосатый геморроидальный узел, извлеченный из канала пространственно-временного континуума. Вызрел он в голову Мёрдстоуна-Гар-Беллона. Губы его беззвучно зашевелились. Лицо нахмурилось. А потом, под реверс исходного звука, голова всосалась обратно в пасмурное ничто, из которого появилась.
        - Это вот ваша основная вставка, - сказал Хэл. - Еще мы можем вывести вас на молнии или на чем-нибудь таком. Мы сейчас работаем над одним суперклевым вариантом, там вы возникаете как рябь в чаше с кровью.
        - Великолепно, - сказала Минерва и украдкой покосилась на часы.
        Филип сидел, таращась на место своего исчезновения, как оглушенный карп.
        Ресторан был освещен лишь мерцанием догорающих свечей в фонариках, искусно сделанных из вторсырья. Точки люминисцентной краски на потолке имитировали звездное небо над пустыней. Музыка звучала тягучим волнующим плачем по упущенным эротическим возможностям. На других диванчиках вполголоса переговаривались другие посетители. Кормили там чем-то мягким, вкусным и совершенно неидентифицируемым. Минерва с Филипом ели, откинувшись на расшитые подушки, от которых смутно пахло какими-то прекрасными животными во время гона.
        Она потянулась к нему и легонько накрыла ладонью его запястье.
        - Все окей? Хорошее место же?
        - Хм-м-м?
        - Я молодец? Вам тут нравится?
        Он проглотил кусочек чего-то, что вполне могло было быть молочным козленком под маринадом, и сфокусировал взгляд на ее плавящихся озерных глазах. Попробовал изобразить улыбку, некогда принадлежавшую Гари Гранту.
        - Ну, изрядный путь от Флемуорти.
        - Выше похвалы и не придумаешь. Еще? - Минерва подлила ему вина из графина дымчатого стекла со старинной серебряной пробкой. - Миленький, - сказала она, - эти последние пару дней вы справлялись фантастически хорошо. Честно сказать, я потрясена. Вы стали сенсаций. Совершеннейшей, черт возьми, сенсацией.
        - Благодаря вам, Минерва.
        - Ох, да бросьте, Мёрдстоун. Вся благодарность тут направлена в совершенно другую сторону. Теперь-то я могу признаться, окей? Вначале я даже слегка побаивалась. Нет-нет, в самом деле. Я не первый раз привожу клиентов в Нью-Йорк, и некоторые из них умудрялись феерически облажаться.
        - Правда? Кто?
        - Когда они все умрут, вы прочтете в моих мемуарах. Нет, что я собиралась сказать - вы справились с этим, со всем этим, как настоящий профессионал. В богатстве и славе - как утка в шабли. И я даже знаю почему. Вы ведь тоже, правда?
        - Я тоже?
        - Да просто потому, что вам это чертовски нравится, Фил. Проще простого.
        - Ну, я… свои приятные моменты тут есть, ничего не скажу.
        Минерва всматривалась в его лицо, словно разгадывая какую-то медленно проясняющуюся тайну, а потом серьезно кивнула и опустила взгляд в бокал, не в силах больше смотреть Филипу в глаза.
        - Да, есть. И, кажется, настал момент сделать некоторое… признание. Сказать то, что я хочу вам сказать уже не первый день. Но у нас с вами было не так-то много времени на личное, правда?
        Она посмотрела на него - и, кажется, залилась румянцем, хотя при тусклом свете понять было трудно. Однако Филипа будоражило несоответствие между ее застенчивым скромным выражением и томно раскинутыми по дивану руками и ногами.
        - Не так-то много, - попытался согласиться он, но внезапно сжавшееся горло сократило ответ до сухого всхлипа. Филип отпил вина из трясущегося бокала.
        - Когда я в тот первый раз дочитала рукопись «Темной энтропии», - неуверенно начала Минерва, - то, как я уже не раз говорила, была потрясена. Поражена. Словно бы под окном вдруг птицы запели. - Она улыбнулась. - Правда, дело было в пять утра. Но вы же понимаете. И подумала я - окей? - вот что: я совершенно не знаю этого человека. Вы же понимаете, о чем я, да?
        - Кажется, да.
        - Потому что я с самого начала знала, что у вас выйдет что-то грандиозное. И знаете что? Это меня пугало.
        - Боже. В самом деле?
        - Да. Я же знала, что все это, - легкий жест Минервы давал понять, что глобальный успех ее клиента и этот интимный момент - одно и то же, - неизбежно. И всерьез сомневалась, готовы ли вы к этому. Я думала о вашем серьезном отношении к жизни. Добровольном вашем затворничестве в деревне. Замкнутости. Порядочности. Представляла вас смятым и раздавленным под грузом мирового признания. Но я ошибалась. Смертельно ошибалась. И вот теперь думаю снова - я совершенно не знаю этого человека. Вы - череда сплошных загадок, Филип Мёрдстоун, одна за другой. И я понятия не имею, как с вами быть.
        Это признание глубоко растрогало его. Он потянулся было к ее плечу, но она отпрянула.
        - Нет. Не прикасайтесь ко мне. Пока не надо. Я должна сказать что-то еще. В прежней жизни, - она нахмурилась, силясь вспомнить поточнее, - я сказала вам что-то вроде: «Напишите мне книгу, на которой я могу заработать тонну денег, а потом снова сочиняйте про умственно отсталых мальчиков». Помните?
        - Гм, да, кажется, припоминаю. Я взял «мексиканское ассорти». И…
        - Окей. Ну и вот, так и вышло. Мы заработали горы денег, как я и предлагала. И теперь настал момент - окей - освободить вас от обещания. Как эти, как там их, Просперо с Ариэлем. Теперь мы можем считать, дело сделано. Сильно подозреваю, передышки между всякими интервью и прочим вы проводили, сочиняя новый роман про мальчика с ОКР или чем-то в том же роде. Расскажите же мне.
        Минерва выжидательно подалась к нему. От движения ее декольте стало еще откровеннее; жемчужинка на подвеске скрылась в мягкой ложбинке между грудей.
        Филип ухитрился замаскировать стон вожделения под задумчивое хмыканье.
        - Ну, - сказал он. - Не то чтобы. Ну то есть. Я пока не думал. Нет.
        - Не верю.
        - Поверьте.
        - Теперь, скорее всего, я бы могла это кому-нибудь продать.
        - Не в том дело. У меня ничего нет.
        - Давайте погодим до утра. Тогда и скажете. Возможно, утром вы будете чувствовать себя совершенно иначе.
        - Наверняка буду. Но по другим причинам.
        Минерва запустила руку в гриву распущенных волос и чуть приподняла их. Посоветовалась с астрологическим потолком ресторана.
        - Что ж, - произнесла она наконец, - спасибо. Я понимаю, сколько вам стоило это сказать. И уважаю вас за это. - Она прикусила влажную нижнюю губу. - Итак, - сказала она.
        - Итак, - сказал он. Куда писклявее, чем надеялся.
        - Тогда - вторая часть трилогии. Что скажете? Три месяца? Четыре максимум? Стоит вам начать, Филип, вы же несетесь на всех парах. И явно знаете, к чему оно все идет. Даже далекому от фэнтези человеку вроде меня это совершенно очевидно.
        Он кивнул и осушил свой бокал. Как и прежде, вино наполнило его рот густым и шелковистым фруктовым вкусом. Долгое сложное послевкусие содержало нотки алоэ, полыни и желчи.
        Книга вторая
        Хмель чернокнижника
        1
        Филип Мёрдстоун сидел, размышляя над фразой «бездны отчаяния». Множественное число намекало на то, что - даже сейчас - оставались еще уровни, которые ему только предстоит испытать. Он поймал себя на том, что вспоминает виденный когда-то документальный телефильм, в котором дистанционно управляемая подводная лодка спускалась в неизведанную тьму океанской впадины. Лучи прожекторов выхватывали всякие ужасы: исполинских незрячих червей; рыб, представлявших собой не больше чем живой рентгеновский аппарат с клыками; саморазмножающуюся слизь.
        Он налил себе еще порцию купленного в дьюти-фри «Гленморанджи».
        Он сидел за раскладным столиком в гостиной. Три дня назад он сбежал из кабинета, от новенького тонкого лаптопа с ярким пустым экраном и в отчаянном припадке суеверия вернулся к ручке с бумагой. Он уже успел извести полтора блокнота в линеечку на бессвязные заметки - по большей части перечеркнутые и рисуночки - в том числе несколько неумелых порнографических набросков Минервы. Потом он вспомнил, как где-то читал, что иные авторы размечают схему сюжета на больших листах. Так что он сгонял на новеньком лексусе в Тависток и купил два толстых альбома формата А3. Теперь листки из этих альбомов, порой скрепленные между собой селлотейпом, устилали всю поверхность стола. Диаграммы безумия, карты небытия. Множество выведенных разноцветными фломастерами стрелочек отправлялось от обведенных прямоугольниками и кружочками имен и фраз в целеустремленные экспедиции, которые не приводили решительно никуда. Заканчивались пустым местом. Вопросительными знаками. Призрачными кругами - отпечатками чашек с кофе и стаканов с виски.
        Один раз за все это время Филипу показалось, что он нащупал что-то стоящее. Он выписал имена всех, до единого, персонажей «Темной энтропии» и при помощи двух разных маркеров отсортировал живых от мертвых. Тогда ему в голову вдруг пришло, что Морл же некромант и, значит, способен воскрешать погибших персонажей. Казалось, тут открываются богатые возможности. Но в следующий миг земля снова вышла у него из-под ног: он осознал, что богатство возможностей - ровно противоположное тому, что ему требуется; все эти возможности лишь усложняли зеркальный лабиринт, в котором он так безнадежно заблудился.
        Филип никак не мог написать второй том того, что Минерва взяла в привычку называть «Трилогией Мёрдстоуна». Он и первого не писал. Первый том написал Покет Доброчест. А от грема, поганца мелкого, не было ни слуху ни духу. Ни весточки. Вероятно, потому, что он, Филип, не нашел Амулет Энейдоса. Но как и где, скажите на милость, искать чертову безделушку, если даже не знаешь, на что она похожа? Нигде в «Темной энтропии» Амулет толком не описывался. В тексте хватало смутных намеков на могущество талисмана, неоднократно подчеркивалось и яростное желание Морла им завладеть; однако какую бы то ни было действительно полезную информацию Покет утаил. Как литературный прием - даже ловко. Как помощь отчаявшемуся автору - примерно то же, что рыбке зонтик.
        Через две недели по возвращении в Лондон Минерва выбила из «Горгоны» миллион фунтов аванса за «Мёрдстоун-Два». Филип вернулся с прогулки, и автоответчик проблеял ему:
        - Привет, гений. Где вы там? Все творите? Перезвоните мне сию же минуту, окей? Только сначала сядьте.
        Он ей перезвонил - и она ему вывалила. А крик ужаса приняла за вопль восторга.
        - Они, заразы, сперва артачились. Под предлогом, что, мол, еще ни синопсиса не видели, ни чего еще. Синопсиса! Ну вы представляете?
        - Да, - выговорил Филип. - То есть нет.
        Однако Минерва выцарапала-таки сделку, демонстративно сходив на ланч в «Плющ» с Эй-Джи (Бритвой) Меркином, руководителем британского отделения издательства «Сокол и цапля», главного конкурента «Горгоны».
        - И, миленький, угадайте что? Не успела я в офис вернуться, «Горгона» уже обрывала мне телефон, практически предлагая прислать чек с курьером.
        С тех пор Филип успел уже пять раз совершенно бесплодно наведаться к Кровопивцам; дважды в половину двенадцатого ночи и трижды в половину пятого дня.
        В последний визит он чуть из кожи не вылез, чтобы в точности воспроизвести свое поведение в день первого появления Покета Доброчеста. Откопал старую одежду и ботинки, которые носил в тот день, и без нескольких минут час засел в «Приюте коновала». Как и в прошлый раз, съел Денисова «пахаря» без маринованного лука. Неизбежно (но, вероятно, это сыграло роковую роль) гостевое пиво было уже не «Темной энтропией», а чем-то совсем иным под названием «Приятель ректора». Филип все равно выпил несколько пинт, так что без четверти четыре мог проверять время на «Ролексе», лишь прикрыв один глаз.
        По пути к Камням он здорово перенервничал и добрался туда в плохом состоянии. Не слишком уверенно, но обильно помочившись на Долговязую Бетти, он занял надлежащее положение, тяжело привалившись к Пальцу Ворчуна. Он боялся, что волнение не даст ему отключиться, но, на счастье, боялся зря. Не прошло и двух минут, как он полностью утратил связь с действительностью.
        Очнулся он почти в шесть от ледяных зубов яростного ливня. Пустошь вокруг была пуста и уныла, как его воображение. В припадке муки он вскарабкался на Алтарный камень и провыл имя Покета в сгущающуюся тьму. И слез, только заметив группку престарелых туристов, сумрачно взирающих на него из-под капюшонов дождевиков.
        В итоге похмелье Филипа перешло в зверскую простуду, так что диета его свелась к парацетамолу и односолодовому виски.
        И вот телефон трезвонил снова.
        - Привет, c’est moi[7 - Это я (фр.).].
        - Бривед, Бинерва.
        - Филип? Это вы?
        - Да, броде бы я.
        - Как-то голос у вас не очень. Что стряслось?
        - Бростудился флегка, - стоически ответил он.
        - Ох же, бедняжечка. Слушайте, миленький, вы сегодня себя случайно не гуглили?
        - Фто? Нет, я… Нет.
        - Отлично. Значит, будет новостью. Мне только что звонила Джейн Какеетам. Она администратор Натвелловской премии. Слыхали про такую?
        - Э-э-э… броде бы. Сбудно. Вы убобинали в саболеде.
        - Точно. Верно запомнили. Словом, сегодня с утра объявили шорт-лист. Вы в нем.
        - О! Хорошо. Бдиядно.
        - Даже очень. Но что Джейн Этасамая мне сказала, так это - окей? - что шорт-лист на самом деле фигня собачья. Победитель уже определен. И это - та-дам! - «Темная энтропия» Филипа Мёрдстоуна. А это, миленький, если нуждаетесь в напоминаниях, вы и есть. Поздравляю!
        - Бог ды мой. Даже не знаю, что и сказадь.
        - Деньги там невеликие. Тридцать тысяч. Подозреваю, примерно половина вашей новой машины. Но суть не в том. Суть в том, что Натвелловская премия страшно понтовая. Престижная. За лучшее литературное произведение года в жанре фэнтези. Литературное с большой буквы Л. В жюри сплошь тяжеловесы. Профессора Оксбриджа, ведущие «Найт-ньюс», все такое. В прошлом году чертовы снобы вообще никому эту премию не присудили, поскольку никого не сочли достойным.
        - Бонядно, - сказал Филип. - Здачид, хорофо.
        - Вижу, вы не потеряли талант к преуменьшению. Что это на самом деле значит, миленький, так это что мы получаем более широкую базу для маркетинговой стратегии. Не просто еще одна золотая наклеечка на обложку. Это означает, что солидные издания теперь будут воспринимать вас серьезно. Приемы в Номере десять по Даунинг-стрит[8 - По адресу Даунинг-стрит, 10, в Вестминстере находится официальная резиденция британского премьер-министра. А в номере 11 - официальная резиденция канцлера казначейства.]. Возможно даже, в Номере одиннадцать, учитывая, что наши заокеанские продажи, надо полагать, разом загладили весь внешнеторговый дефицит страны. Я серьезно подумываю нанять дополнительный персонал.
        Филипа посетило мимолетное видение жизни, в которой все хорошо. В которой можно остановиться на достигнутом. Почивать на лаврах. Уютный уголок где-нибудь на хорватском взморье. Деньги на низкодоходном, но надежном счету. Постаревшая, но почему-то более юная его версия в светлом костюме шагает по адриатической улице за аперитивом. Вдали ото всех. С деньгами в кармане. Без лаптопов и покетбуков.
        Покет.
        А Амулета нет.
        Миллион фунтов.
        И никакой книги. Ни даже зародыша, ни случайно занесенного ветром зернышка сюжета. Ни единого слепого сперматозоида, отважно сражающегося с темными потоками мочи по пути к незримой яйцеклетке будущего бестселлера.
        Голос Минервы все так же вбуравливался в его ухо сквозь головную боль.
        - Только никому ни слова, окей? У них в Натвелле на этот счет очень строго. Джейн Кактам велела мне вам рассказать, потому что вам надо продумать коротенькую и милую благодарственную речь, которая бы звучала импровизацией, потому что вы же не знали, что выиграете, потому что победителя объявляют только уже на самой церемонии, потому что иначе проигравшие и их представители туда не явятся. Окей?
        - Когда бдием?
        - Церемония награждения? Гм, погодите. В следующем месяце, двенадцатого. Кстати, дресс-код парадный.
        - Что?
        - Смокинг, бабочка, все как у больших. Ну знаете.
        - Бинерва…
        - Не паникуйте. Я прочесала Сеть, ближайший к вам приличный портной нашелся в Экзетере. Я назначила вам прием. Подробности по имейлу.
        Короткая пауза.
        - Филип?
        - Фто?
        - Как продвигается Номер два? Знаю, мне спрашивать не положено, окей? Но…
        - Ну так. Знаете, как оно бываед. Пдодолжения… С ниби так гнадь уже не выходид, как в первый раз. Надо все со всем увязывадь. Последовательносдь чтобы. Надо расписадь план на большом листе.
        - Миленький, у «Горгоны» на это целые полчища редакторов. Не напрягайте свою хорошенькую головку еще и на этот счет. Просто излейте на экран вашу вдохновенную прозу, а уж потом, солнышко, мы оттуда повычистим всех гоблинов.
        - Гремлинов, - сказал Филип. - Не гоблинов.
        - Да хоть кого. Вам виднее. Ладно, надо бежать. Миллион дел, одно другого срочнее.
        От слова «миллион» Филип вздрогнул.
        Когда она разъединилась, он довольно долго стоял с телефоном в руке. Потом выпил еще виски, от которого только сильнее раскашлялся, и осел в кресло. Кашель постепенно перешел в рыдания. Через какое-то время он вытер глаза рукавом, поднялся и подошел к окну. Но тут же отпрянул. Вещие сестры, Фрэнсин и Мерили, снова шли мимо. Мерили или Фрэнсин вытащила изо рта большой палец и застенчиво помахала.
        2
        По взвешенному мнению Минервы, вручение Натвелловской премии было событием довольно-таки своеобразным. Примерно как встреча Высшего света с Отбросами общества. Перед ужином, во время аперитивов, Минерва с невероятным трудом сбежала от какого-то индийского академика, пребывавшего в пагубном заблуждении, что она с восторгом приобщится к его теории о связи «Махабхараты» и «Льва, колдуньи и платяного шкафа». Минерва сперва перепутала его с тем азиатом с Четвертого канала. Потом чуть не попала в глупое положение, неверно расслышав фразу «межжанровое проникновение». Потом непостижимым образом оказалась на одном из семинаров на тему «кто кого поимел» (в плотском или коммерческом отношении), председательствовала на котором Колин (Стервелла) Дивайн. Странно, но стоило Минерве туда зайти, как общее оживление сразу угасло. А ведь она же была кладезем информации на эту тему. Может, именно поэтому.
        А может, потому что она притащила на буксире Филипа. «На буксире» было самым подходящим выражением; она чувствовала себя тем отважным буксирчиком с картины Тернера, что волочет за собой громаду некогда величественного военного корабля, предназначенного на слом. Ужас просто, каким же бестолковым он оказался. Ради всего святого, он же победитель, а сам… а сам вообще как не здесь. Господи!
        Увидев, каким он появился в Дорчестере, Минерва пришла в ужас. Она почти истощила свои запасы невозмутимости, сумев удержаться от крика. Он выглядел кандидатом в список Шиндлера, а не шорт-лист. Она втащила его в номер, силком загнала в горячую ванну с ароматерапическим «Маслом для кризиса». Затем отправила на стрижку и полный курс ухода за лицом. Помогая ему облачиться в новый костюм, она осознала, что с тех пор, как с Мёрдстоуна снимали мерки, он сильно потерял в весе. Брюки заметно болтались. Но, по крайней мере, теперь он выглядел просто чокнутым, а не совсем уж бездомным доходягой. Вполне окей поскольку по меньшей мере половина присутствующих будут чистыми психами.
        Но куда, о куда же пропал Мёрдстоун недавних дней, Мёрдстоун «Последнего обозрения», Хей-он-Уай, Нью-Йорка, Лос-Анджелеса? Каким образом его заменили на этого типа, словно носящего чужие вставные челюсти?
        Минерва покосилась на него поверх бокала с шампанским. Понаблюдала, как он бессмысленно кивает в ответ на оживленное журчание, исходящее изо рта Пердиты Холмс. Ей хотелось влепить ему пощечину, завопить: «Эта скучная сучка - руководитель отдела закупок в Метробукс, так прояви к ней капельку уважения, черт подери!»
        Она допила бокал и подала молодому человеку в черно-золотом жилете знак - принести еще.
        Она не могла все это принять. Так не пойдет. Она глубоко вдохнула (ох, сигаретку бы!) и позволила словам сложиться у нее в голове - не слова, а ряд треклятых надгробий:
        Филип не в состоянии написать то, что все называют «Мёрдстоуном-номер-два». (Не говоря уже о «Мёрдстоуне-номер-три».)
        Просто не в состоянии.
        «Темная энтропия» оказалась великолепным мыльным пузырем.
        Филип пронесся по небосклону наподобие той кометы Билла Хейли Бопа или как там ее - и исчез.
        Одноразовое чудо.
        Эпический великолепнейший Номер-один, но и только.
        Кончен бал.
        Само по себе, ничего плохого. Масса народа уходила на пенсию с куда меньшим. Несравненно меньшим. По роду профессии Минерва знала не одного сочинителя, зависшего над Номером вторым на долгие годы.
        И Филип тут не виноват. Виновата она. Она должна была прочитать его. Человека, а не злополучную книгу. Должна была сказать «Горгоне»: «Окей, вы получили всем бестселлерам бестселлер, переводы на тридцать семь языков, фильм, богатый потенциал для побочных линий, вот это все - но тут и точка. Автор, чтоб его, теперь иссохшаяся саранча. Из него больше выжимать нечего. Окей? Переходим к следующему кандидату».
        Однако она ничего подобного не сказала. Потому что, помимо всего прочего, Минерва Кинч не занималась клиентами-мыльными-пузырями.
        И у нее не было следующего кандидата.
        Принесли новый бокал. К Филипу подбиралась очередная поклонница. От Минервы не укрылось, что он в слепой панике.
        Вырисовывались два варианта действий, причем оба не идеальные.
        Можно увести его отсюда. Взять за руку и увлечь за собой - по Парк-лейн, к подземному пешеходному переходу, а потом в темноту Гайд-парка. Там, у фонтана «Радость жизни» она поцелует его - с языком, если сумеет вытерпеть, - поблагодарит за все, вытащит из сумочки маленький револьвер с перламутровой рукояткой и одним выстрелом вышибет Филипу мозги из затылка. В принципе, она ничего не имеет против убийства из милосердия, а выстрел потонет в шуме машин. В аргументы «против» входило то, что в сумочке не было никакого револьвера, и то, что, учитывая наряд Минервы и погоду, она еще на полдороге отморозит себе все сиськи.
        Или же, когда Филипа объявят победителем, можно помочь ему подняться на ноги, направить на сцену (если на этом снобском фестивале признают такие вульгарные вещи, как сцена), изобразить внезапный приступ месячных болей и поспешить к ближайшему выходу. Домой в Ноттинг-Хилл за одеждой, «евростаром» в Париж еще до полуночи, коттедж во Франции к рассвету, вырвать из стены телефонный провод. А через год вернуться и попытаться восстановить репутацию.
        Что угодно - лишь бы не сидеть тут, глядя, как Филип проваливает благодарственную речь, лишь бы не смотреть, как он стоит тут в обвисшем камербанде, точно подмокшая петарда, у всех на виду - живое олицетворение Автора-неудачника в современной пьесе-моралите. Даже не в полноценной пьесе. В пантомиме. В чертовой живой картине.
        Были - должны были быть - и другие возможности, но не успела Минерва их придумать, как некто в плаще и длинном седом парике вырос из ниоткуда и ударил в гонг. Почти тотчас же двери Банкетного зала отворились вовнутрь, и толпа унесла ее вместе с ее неврастеническим клиентом навстречу их безрадостной участи.
        Они оказались за одним из шести столиков перед самой сценой - да, тут была сцена, с трибункой и синим занавесом, все как положено. За тремя соседними столиками сидели обреченные соискатели из шорт-листа. Они все все знали. Минерва поняла это с первого беглого взгляда. На самом деле, не такого уж беглого; она встретила (и просмаковала) исполненный горечи взор своей заклятой соперницы, Бронвин Айронвод из «Ронсли и Айронвод», двое клиентов которой присутствовали тут в числе проигравших.
        Ужин, учитывая торжественность события, оказался менее чем блестящим. Минерва пила - отчаянно, безнадежно. Вместе с ней и Филипом за столиком сидело еще четверо: чудовищно нервная аристократичная девица по имени Джонни из рекламного отдела «Горгоны»; Глория Раусел из Би-би-си - с виду (и, вероятно, в самом деле) глубоко беременная; кто-то из «Амазона», кого Минерве надо было бы очаровывать, но больно уж влом; и один из членов жюри, профессор Гейтхедского университета в области изучения утопии. Этот все время ужина только и делал, что с пессимистическим вожделением пялился на ее грудь.
        Если бы не Джонни, страдавшая речевым недержанием, и Глория, твердо державшая мировой рекорд по вворачиванию в разговор имен знаменитостей (тридцать два за четыре минуты), беседы за столом не велось бы вовсе. Единственной осмысленной репликой, которую сумел выдавить из себя Филип, было «да» в ответ на вопрос, передать ли ему соль. Своего цыпленка по-нормандски он протыкал и расчленял, точно прорицатель-неумеха.
        Когда под конец ужина им предложили портвейна или бренди, Минерва потребовала себе и то и другое и налила их в один бокал. Закинув руку за спинку стула, она смотрела по сторонам, но преимущественно на Бронвин Айронвод. На лице ее читалось «гори оно все огнем». Затем над сценой вспыхнул свет, и Минерва приготовилась к худшему.
        Согласно святой традиции подобных мероприятий, неимоверное количество времени ушло на выступления почетных гостей, единственная функция которых состояла в том, чтобы представить следующего оратора, который представит следующего. В конце концов словесный факел все же был передан персоне, которая и вправду выступала по существу.
        Поразительно, но это, по всей видимости, была дрэг-квин. Минерва осмотрела его/ее, прикрыв сперва один глаз, потом второй; но и так и этак увидела особу с лошадиным лицом в черном парике и роскошном вечернем платье. Торопливая консультация с Джонни принесла информацию, что это, оказывается, председатель жюри - Терри Парагус, завкафедрой энигматической герменевтики Кембриджа, а также ведущий мировой авторитет по каббалистическим языкам и главный редактор РВМ, ежеквартального издания, посвященного религии, воображению и магии.
        Доктор Парагус проговорила несколько минут голосом, модуляции которого напоминали верхний регистр гобоя. Не считая названий четырех книг шорт-листа и имен авторов, Минерва не поняла ни слова. Утопический профессор пару раз отвечал на какую-нибудь фразу коротким фырканьем горького одобрения. Когда речь и последовавшие за ней вежливые аплодисменты подошли к концу, на сцену поднялись четыре облаченные в черное фигуры - трое мужчин и женщина - и у каждого по книге в руках. Минерва пьяно удивилась; ей на миг вдруг пришло в голову, что с ними сыграли гнусную садистскую шутку, а вот это и есть настоящие авторы шорт-листа. Но нет, оказалось, это актеры. Которые теперь принялись зачитывать избранные места из номинируемых романов, начиная с «Кровавых банкиров» Аарона Эшворта. Отрывок из «Темной энтропии» шел третьим. Голос Покета Доброчеста удавался чтецу не в пример лучше, чем Филипу (чтения которого, честно говоря, Минерва всегда немного стеснялась). Легкий, быстрый, чуть хрипловатый, а периодическая грубоватость выражений казалась абсолютно естественной, без тени заговорщической мужиковатости, в которую
так часто впадал сам автор.
        По окончании четвертого отрывка (из «Отражений в глазу грифона» Мелани Забрански) последовали продолжительные аплодисменты. Актеры (все - из дублерского состава Королевского шекспировского общества, так что тут удалось сберечь немножко бюджетных денег) гуськом удалились со сцены, а доктор Парагус снова взошла на трибуну и почти буднично сказала:
        - И вот теперь я с огромной радостью спешу сообщить, что в этом году победителем Натвелловской премии за литературу фэнтези становится Филип Мёрдстоун с романом «Темная энтропия».
        Какофония продолжилась. Рукоплескания, вопли восторга, свист и уханье стратегически размещенных клакеров «Горгоны»; пара недовольных выкриков (Минерва, нахмурясь, попыталась выяснить, откуда они доносятся); и специально написанная для такой оказии атональная мелодия, заголосившая из доселе молчавшего громкоговорителя. Луч прожектора прокатился по аудитории и остановился на их столике.
        - Ну, мерзавец, встал и пошел, - шепнула улыбающаяся Минерва на ухо Филипу.
        К ее удивлению, он и правда поднялся. Она прикинула расстояние до аварийного выхода.
        Филип шагал к сцене, как ходят в чужом сне, а дойдя, остановился в явственном замешательстве, уставившись на костлявые коленки доктора Парагус. Через секунду-другую ей удалось привлечь его внимание к ступенькам. Он механической походкой поднялся по ним. Аплодисменты, ослабшие было, возобновились с новой силой. Филип пересек сцену и, к облегчению Минервы, сумел вложить руку в протянутую лапищу доктора Парагус.
        Минерва пережила один из классически-безрадостных моментов полнейшей ясности, какие случаются, когда кошмар переключает передачи между предчувствием и событием. За миг до того как занесенный топор опустится, а ветровое стекло вдребезги разобьется. Или до того как ваш звездный клиент выставит себя безнадежным позорищем.
        Конечно, она давно знала, что противоположные крайности страсти могут проявляться одним и тем же выражением лица. Кое-кто из ее любовников на вершине физического блаженства выглядел так, точно лицезрит ужасы погребения заживо. Но сейчас, озираясь по сторонам, она поняла: все дело в контексте. В ожиданиях.
        Филип стоял на сцене с видом человека, которого свинцовой дубинкой по голове уже ударили, а упасть он еще не успел. Молча разевал и закрывал рот. И обмякшее лицо его, и вся поза свидетельствовали о скоропостижном приступе идиотизма. А публике это нравилось. Кругом снова гремели аплодисменты и понимающий смех. Потому что - контекст и ожидания - это все было притворством. Великолепной игрой. Филип Мёрдстоун, ветеран ток-шоу и наградных церемоний, отбросил имидж светского льва и, оказавшись среди равных себе, блестяще исполнял роль деревенщины, невзначай выдернувшего меч из камня. Заики-Клавдия, вдруг провозглашенного императором. Смех и аплодисменты усилились, когда он беспомощно махнул рукой и повернулся, словно бы собираясь уйти.
        Нет! Речь! Речь! - кричали из публики.
        Минерва громко застонала, но, поймав на себе взгляд Глории Раусвел, притворилась, что просто рыгнула, и закрыла лицо руками. В щелочки между пальцами она видела, как многоученый доктор одной огромной ручищей перехватывает Филипа за руку, а вторую вскидывает в величественном жесте, способном утихомирить даже сатуриалию свинопасов.
        - Как вам, без сомнений, известно, - провозгласила Парагус, - получателю Натвелловской премии достается небольшое, однако, хочется верить, не совсем уж незначительное материальное поощрение. Кроме того, он или она традиционно получает уникальный и искусно сработанный артефакт, чтобы не говорить - трофей, который, как мы - мои коллеги по жюри и я - надеемся, останется с ним дольше, чем… э-э-э…
        - Деньги, - пьяным голосом выкрикнул кто-то.
        - Именно. И сегодня этот, гм, памятный знак будет преподнесен лауреаткой Оскара, специально прилетевшей сюда из Новой Зеландии, где, как вам известно, как раз сейчас «Темная энтропия» переводится на язык кинематографа. Коллеги, леди и джентльмены, приветствуйте средоточие всех взоров, мисс Арору Линтон!
        Потрясенные вздохи, шепотки, обмирающие от восторга возгласы и очередной атональный аккорд, на этот раз с явственно-эротическим оттенком. Синий занавес раздвинулся, демонстрируя вырисовывающуюся на фоне розоватого тумана тоненькую, но соблазнительную фигурку. Когда света чуть прибавили, стало видно, что американская актриса одета, как Месмира в момент ее изгнания. Под темно-синей мантией она носила лишь тончайшую и воздушную серебристую кольчужку в обтяжку, неосмотрительно, зато отважно оставляющую значительную часть знаменитого фасада своей обладательницы открытой любой опасности. Бледное утонченное личико обрамляли волны черных, как вороново крыло, волос, и вся она казалась сотканной из лунного света и полночных облаков.
        Она приблизилась к Филипу (который, как со стыдом заметила Минерва, откровенно выпучил глаза), потупившись и держа что-то перед собой в сомкнутых ладонях. Когда они с Филипом оказались лицом к лицу, она пробормотала что-то - так тихо, что даже в воцарившейся вокруг наэлектризованной тишине было слышно только ему. Филип продолжал тупо таращиться, так что она забормотала снова.
        Наконец он опустил голову, и актриса раскрыла ладони, демонстрируя медальон на цепочке, которую она надела ему через голову. Филип не шелохнулся. Минерва была уверена, что знает причину. Как, судя по пробежавшей по залу волне завистливых шепотков и цоканья, знали и остальные зрители. Его положение позволяло невозбранно наслаждаться видом знаменитого бюста Линтон, а учитывая хрупкую архитектуру ее костюма, вполне возможно и прочими чудесами, скрывающимися в тенях ниже. Со всей очевидностью утопический профессор из Гейтсхеда именно это себе и представлял; его чело над сощуренными бровями покрылось жемчужинками влаги, точно запотевший теплый сыр.
        Наконец Арора взяла голову Филипа в руки и подняла ее. Когда он распрямлялся, медальон качнулся и лег ему на рубашку спереди. Филип накрыл его левой рукой, прижимая к груди собственническим и оберегающим жестом. Арора расцеловала Филипа в обе щеки и удалилась, отступила в туман, из которого появилась.
        Призывы произнести речь зазвучали с новой силой. Минерва закрыла глаза, надеясь обрести в уголке личной тьмы мужество вынести неизбежное унижение. А когда вновь открыла, рот сам собой последовал их примеру.
        Филип стоял за трибуной в почти диккенсовской позе, правой рукой держась за край, а левую все так же сжимая на груди. Благодаря причудам освещения казалось, одежда на нем ничуть не болтается. Выражение на его лице могло бы принадлежать милостивому хану или царю, призванному благословить сельскую свадьбу. После чего он произнес речь - без всяких шпаргалок. (Никаких шпаргалок и не было. Минерва знала. Она обыскала его костюм и ничего не нашла. «Где чертова речь, Филип?» - спросила она. А он ответил из ванны: «Насколько я знаю, Минерва, там же, где чертова книга».)
        Говорил он тринадцать с половиной минут - сложными, отточенными и гладкими фразами, без запинки. Минерва и половины не поняла. Ни тогда, ни позже, когда его речь напечатали дословно в «Лондонском книжном обозрении», ни когда она - с пространнейшими примечаниями - появилась в РВМ.
        Начал он с того, что поблагодарил судей поименно (хотя, как твердо знала Минерва, понятия не имел, кто они такие вообще). Потом с аналитической дотошностью расхвалил остальные книги из шорт-листа (хотя, как твердо знала Минерва, не читал ни одной из них). И воистину, похвала его была столь точна и исчерпывающа, что все остальные авторы остались глубоко благодарны как ему за такую малость, так и судьбе за то, что этой малостью он ограничился. Затем он взялся многоучено, но страстно защищать - нет, восхвалять - фэнтези. Подобно величественному интеллектуальному зверю он промчался галопом по всему полю, задержавшись попастись на Овидии и Плинии, на фразеровской «Золотой ветви» и питательном беттельгеймовском исследовании волшебных сказок, на богатых трюфелями угодьях Толкина, Льюиса и Ле Гуин, на острой сочности Картера и Ланаган. Он одобрительно принюхался к Пратчетту - «абсолютно sui generis» - Хобану и Гарнеру, но миновал их, не отведав. Насытившись, он с ледяным отвращением осудил моральный релятивизм, характерный для столь многих современных «реалистичных» подростковых книг, их зацикленность на
убогих домашних проблемах, подхалимское желание угодить повестке дня, фальшивое сочувствие ущемленным и неблагополучным, страх перед непознаваемым. Только фэнтези, с жаром подчеркнул Филип, может увлечь детей в магическую чащу, где собраны древнейшие мифы человечества, а там вручить им оружие и средства противостоять всем гренделям, смогам и мегрумам, пугающим расцветающую душу, и изгнать их навек.
        Когда он закончил речь, настало молчание, подобное молчанию моря за миг до цунами; а когда шквал аплодисментов наконец разразился, сила его унесла Филипа со сцены и выплеснула на прежнее место рядом с Минервой.
        - Откуда все это на хрен взялось? - вполне логично спросила она.
        На лицо Филипа отчасти вернулось знакомое остекленение. Он прикоснулся к груди, к тому месту, где висел медальон.
        - Отсюда, - сказал он. - Мне кажется.
        3
        Филип не сразу отыскал на привокзальной парковке Эксетер-Сент-Дэвидса свою машину, хотя на фоне автомобилей помельче она бросалась в глаза, точно боевой исполин из разряда толстокожих. (Даже сейчас, спустя столько времени, он все еще ловил себя на том, что машинально высматривает свой жуткий старенький фордик.) Выцепив наконец свою зверюгу, он обнаружил, что на покрывале красно-бурой пыли, скопившейся на заднем конце, выведены буквы КАЗЕЛ. Филип миг-другой постоял, рассматривая это почему-то иностранное с виду слово и нашаривая в кармане лазерный брелок с ключами. Со второй попытки лексус пискнул, мигнул фарами и отперся со звуком, до сих пор приводящим Филипа в восторг.
        Вуаля!
        Он залез на водительское сиденье, позволяя себе насладиться тем, как нежно обхватывает зад кожаное сиденье, как легонько подсвечивается ассортимент волшебных переключателей. Откинувшись на рельефный подголовник, Филип поднял взгляд на коренастую башню, которая притулилась на нависающем над рекой и железной дорогой холме (во времена, когда по мезозойскому Эксетеру рыскали жуткие ящеры, это был морской утес из песчаника). Это чудовищно несуразное здание - какой-то колледж - сейчас, под вечер, было залито жемчужным свечением и казалось почти изящным, невесомым. А потом в голове у Филипа кто-то произнес: «Время натягивает башмаки» - и Филип потянул ремень безопасности поперек туловища.
        И в тот же миг оно возникло снова - то пульсирующее стеснение в груди, которое он впервые ощутил на церемонии: как будто под кожей вдруг возникла крабовидная туманность, тянущая электрические щупальца во все доселе неведомые трещины, наполняющая его словами и кинематографическими образами. А в ухе, в самой глубине, заскрипело перо, зашелестел хриплый неясный шепот.
        За лобовым стеклом внезапно образовалось что-то вроде огромной всасывающей воронки. Парковка, оживленная дорога за ней, красновато-фиолетовые огни «Премьер-Инн» и взбирающихся вверх по холму пансионов исчезли, сменились дикими запустелыми склонами, на которых творились невидимые, но жуткие зверства. Башня колледжа, зазубренная и пылающая, торчала на фоне зеленого неба. Вампироподобные тени лились сплошным потоком из верхних окон и выписывали в дымчатом поднебесье огромные спирали - точно роящаяся стая исполинских скворцов.
        С Филипом вдруг приключилось что-то головокружительно-телескопическое. Он обнаружил, что находится почти у самого пожарища, почувствовал на лице дыхание огненного пекла, ощутил, как во впадинке между ключицами скапливается испарина - но повернуть назад не мог. Он видел раньше во сне массивные врата Университета и теперь узнал древние письмена над ними. Знал он откуда-то и то, что огромные двери вот-вот откроются - и они и в самом деле начали медленно открываться, выпуская наружу красное зарево. Филип крепко зажмурился.
        Когда же он рискнул открыть глаза, перед ним возникла фигура, исполненная небывалого могущества, облаченная в вихрящийся серебряно-зеленый плащ. Даже при неверном и режущем глаза свете Филип различал блеск бездонных глаз и хищную красоту лица, обрамленного ореолом подернутых пламенем волос.
        Хотя кожу ему обдавало жаром, а ноздри забивала вонь горящих химикалий, Филип предполагал, что в этом неистовом катаклизме ему отведена роль постороннего и незримого зрителя. Но теперь, в момент запредельной, расслабляющей кишечник ясности, понял, что это не так. Он был участником - живым и ничем не огражденным участником происходящего. Ибо Морл видел его. Некромант воздел левую руку и, распрямив указательный палец и мизинец, произнес имя Филипа, а затем еще несколько непонятных слов, и даже рев пламени притих, внимая его звучному голосу.
        Филип понял, что не в силах ни отвернуться, ни бежать, ни даже пошевелиться. Он мог лишь, коченея от ужаса, смотреть, как позади Морла, в центре раскаленного ада, проступают отвратительные силуэты. Огнельты. Сутулые и громоздкие, клыкастые, уродливые, они выскакивали из пламени и собирались за спиной своего господина; а затем, точно по невысказанной вслух команде, ринулись к Филипу. И в тот же миг небо над его головой раскололось от воя. Посмотрев наверх, он увидел, как оттуда спускаются крылатые огнельты, обуреваемые жаждой крови. За кожистыми панцирями жукообразных тел влачились шипастые ноги. Из горла Филипа вырвалось испуганное поскуливание, и он бросился ничком на землю в малодушной и безоговорочной капитуляции.
        Голова его ударилась о что-то твердое, но смягчающее удар, по груди что-то скользнуло. Это втягивался на место ремень безопасности.
        Филип с минуту сидел, уткнувшись головой в руль, и постепенно дыхание у него почти пришло в норму. Нерешительный стук заставил его поднять голову. Обернувшись, он увидел, что его рассматривает молодой человек с термокоробкой еды на вынос в одной руке и с мобильником в другой. Филип чуть повернул ключи зажигания и опустил окно.
        - Мужик, ты как, в порядке?
        Мёрдстоуну потребовалась секунда-другая, чтобы с усилием отклеить язык от нёба.
        - Уг. Гр-р. Да, в порядке. Спасибо. Все нормально.
        - А на вид и не скажешь, мужик. Я тут уж думал… ну, думал, словом, может, скорую вызывать.
        Он поднял мобильник чуть выше, словно демонстрируя, что и в самом деле готов был уже вызывать службы неотложной помощи.
        - Нет, - сказал Филип. - Не стоит. Но все равно спасибо. Со мной все в порядке.
        - Ну тебе виднее, мужик. Но ты там поосторожнее. - Он отодвинулся от окна. - А тачка у тебя клевая. XL3SE4WDTDSi, да?
        Когда он ушел, Филип расстегнул верхние пуговицы рубашки, вытащил Амулет и осторожно убрал и ящичек для компакт-дисков. А потом поднял глаза к вершине холма, где в целости и невредимости высилась залитая солнцем башня. Еще через некоторое время он включил мотор и нажал на радиоконсоли цифру три. Вагнер, на полувзлете к кульминации.
        Когда он на своем лексусе протиснулся через воротца, двое выросших из ниоткуда ухмыляющихся гоблинов в капюшонах и штанах с низкой мотней изобразили, будто лихорадочно мастурбируют ему вслед.
        В гостиной все еще витал спертый запах отчаяния, но вместо того, чтобы распахнуть окно, Филип задернул шторы, зажег настольную лампу и положил Амулет и пятно света.
        До сих пор ему не выдалось возможности рассмотреть его повнимательнее, в одиночестве. Тайно. Тридцать шесть часов после благодарственной речи - ни слова из которой он не помнил - ускорившись, слились в мерцающий горячечный бред, напрочь вышедший из-под его (или чьего-либо еще) контроля. Воспоминания Филипа об этих часах распадались на отдельные короткие вспышки образов и картинок. Последней такой картинкой было отражение Минервы в зеркале ванной комнаты, в невероятнейшем белье - на шнурочках. Только вот ее эти самые, стринги, находились не там, где им полагалось бы, - а на глазах, как повязка. Он запрокинул голову, как запрокидывает иссушенный жаждой путник в надежде на дождь, но так и не смог припомнить, что же было потом. После нескольких безуспешных попыток заставить кино крутиться дальше он сел и сосредоточился на Амулете.
        С виду ничего особенного. Почти квадратный, но не совсем, примерно четыре на пять сантиметров. Достаточно толстый, чтобы оказаться полым изнутри, но Филип не сумел найти на нем ни трещинки, ни намека на то, что его можно открыть. Филип потряс медальоном над ухом, но ничего не услышал. Из какого материала талисман сделан, тоже сказать было трудно. Довольно тяжелый, темно-серо-зеленый, с разводами - как камень. Сланец? Однако на ощупь больше напоминало металл. Очень гладкий, но не так, как будто его отполировали века. Когда Филип зажал Амулет в руке, тот быстро нагрелся, но стоило его выпустить, тут же стал холоден, как лед. В уголках более короткой стороны были проделаны ушки, к которым крепилась цепочка. Сама по себе цепочка явно никакого отношения к Амулету не имела. Симпатичная - дорогая и серебряная, но современная, из «Аспри» или чего-то в том же роде. Изначально, предположил Филип, медальон висел на кожаном шнурке.
        Шнурки. Почему она? Чтобы не видеть - чего? Боже, он бы все отдал, лишь бы вспомнить…
        На поверхности Амулета был выгравирован или вырезан какой-то узор. В те несколько кратких моментов, что Филип успел урвать, чтобы наспех взглянуть на медальон раньше, ему показалось, что это лист остролиста. Или, может, стилизованная фигурка с остроугольными торчащими крыльями. Или летучая мышь. Теперь же, подставив медальон наклонно к свету, он обнаружил нечто совершенно иное: очертания двух рук с выставленными указательными пальцами и мизинцами - причем кончики пальцев одной руки касались кончиков пальцев второй. Филипа словно бы пронзило слабым разрядом тока - он вспомнил, с каким жестом Морл появился из горящего Чародейского Университета над вокзалом Сэнт-Дэвидса.
        Кроме того, при ближайшем рассмотрении в симметричном пространстве меж согнутых пальцев на обеих руках обнаружилось что-то еще - нечто вроде сплюснутой восьмерки. Внутри одной из петель стояла точка. Филип повернул ее к свету, чтобы рассмотреть получше, но она исчезла. Озадаченно моргая, он повернул медальон еще немного. Ничего. Попробовал снова и снова. Ничего и снова ничего.
        Сдавшись, Филип выпрямился. Отвернулся от стола - и ему вдруг почудилось, что он не у себя дома, а в пещере.
        Нашарив выключатель, он включил большой свет.
        Потом повозился с настройками недавно установленного центрального отопления и услышал, как в глубинах дома запыхтел бойлер.
        Отыскав пульт от нового телевизора с плоским экраном, он наугад нажал кнопку. Жуткого вида девицы, вместо одежды перетянутые ремнями, отплясывали под ужасную попсу. Филип выключил звук и добрую минуту дивился, как эротичны молча извивающиеся девушки, до которых нельзя дотянуться.
        Потом он тронул автоответчик. ВЫ. ПОЛУЧИЛИ. ДЕСЯТЬ. НОВЫХ. СООБЩЕНИЙ. СООБЩЕНИЕ ПЕРВОЕ.
        Остановив запись, он отправился на кухню и взял первую попавшуюся банку консервированного супа. Открыл, вывалил содержимое в кастрюльку и лизнул крышку, проверяя, сумеет ли на вкус определить, что это такое. Сделать тост к супу не вышло, потому что хлеб покрылся крохотными голубыми цветочками плесени, а Филип не помнил, нормально это или, наоборот, смертельно.
        Немного не доев, он прервался на то, чтобы поставить набираться ванну, потому что не мог вынести мысли о пустом промежутке между двумя разными видами деятельности.
        Покончив с супом, он налил себе большой стакан виски, пошел в ванную, плеснул в горячую воду клюквенного молочка для тела, разделся и опустился в розовую амниотическую жидкость.
        Не прошло и минуты, как он выскочил из воды и ринулся вниз за Амулетом - в приступе паники, что оставил его валяться без присмотра. Когда он брал его со стола, зазвонил телефон. Филип застыл в нерешительности, из правой руки у него свисал Амулет, с пениса капала обогащенная витаминами пена. Автоответчик щелкнул, и Филип услышал сперва свой голос, а потом голос Минервы.
        - Это всего лишь я, cheri[9 - Милый (фр.).]. Снова. Думала, уж теперь-то тебя застану. Ты как, окей? С утра вид у тебя был такой восхитительно встрепанный… Филип? Тебя все нет. Ты в том жутком пабе? Миленький, я не помню ничегошеньки, что говорила ночью, но нам совершенно необходимо обсудить одно маленькое дельце, окей? Так что позвони сию же минуту, как будешь compos mentis[10 - В здравом уме, в полном рассудке, в трезвой памяти (лат.).]. Ciao![11 - Пока (ит.).]
        Филип поплелся наверх, повесил Амулет на крючок двери ванной комнаты и снова залез в воду. Отхлебнув виски, он закрыл глаза и попытался рационально обдумать то, в чем не было ни тени смысла.
        Это Амулет Энейдоса. Без всяких сомнений. «Увидишь - узнаешь», - сказал Покет. И Филип узнал. Каким образом Амулет попал в руки доктора Парагус и ее жюри, он представить не мог - и даже гадать не собирался.
        По словам Покета в «Темной энтропии», Амулет обладал способностью воплощать в жизнь самые сокровенные желания того, кто его носит. Что было хорошо. Ну то есть, конечно, это смотря кто именно его надевал. Кроме того, результаты порой бывали непредсказуемы. Например, если то, что обладатель считал своим заветнейшим желанием, не совпадало с тем, что таилось у него в сердце. Так целомудренный девственник Престер Нуллус, не проносив доверенный ему Амулет и недели, до смерти изнурил себя буйным бесчинством и борделе с ненасытными похотливыми гермафродитами. После череды подобных несчастий, во время правления Третьего и Четвертого Фрактусов Лаксов, Высшие Книжники изъяли Амулет и спрятали его, сковав надежными чарами, в скриптории под Фаррином.
        Опять же, Амулет работал не для всех. На груди у некоторых он висел упрямо и бездейственно. Филип, впрочем, к их числу не относился. Совершенно точно. Амулет уже один раз спас его шкуру, выхватил с раскаленной адовой сковородки на церемонии Натвелла. Боже, а ведь катастрофа казалась неминуемой.
        От воспоминания Филип так и похолодел. Сев прямее, он снова пустил в пену горячую воду.
        А потом это… видение или что там была за чертовщина, кошмар да и только, у Сэнт-Дэвидса. Когда ремнем безопасности Амулет снова прижало ему к груди.
        Но самое… самое интересное: это ведь новый… отрывок. В конце «Темной энтропии» Чародейский Университет оставался цел и невредим. Целехонек. А значит…
        Филип открыл глаза. Вялый пульс его участился.
        А значит, это сцена из следующего… тома. Из второй части! Каким-то образом Покет передавал - или пытался передать - «Мёрдстоун-номер-два» через Амулет. Силы небесные!
        Имелся ли в этом хоть какой-то смысл? Ну, пожалуй. Более или менее.
        Славный старина Покет. Милый старина Покет! Филип поднял запотевший стакан и выпил за здоровье грема.
        Правда, признаться, то, что на этот раз он сам оказался внутри происходящего, немножко тревожило. Да что там - чертовски пугало. С чего бы вдруг Морлу видеть его, говорить с ним? А этим небесным огнельтам или как их там пикировать на него с вышины?
        Скорее всего, волноваться не о чем. Максимальное жизнеподобие, только и всего. Наверняка причиной всему магика Амулета. В конце концов, мы ж тут имеем дело со всяким непостижимым.
        Как бы там ни было, а в сухом остатке выходило, что Амулет его, Филипа, ну, любит. Принял его сторону. Потому что самым заветным, самым сокровенным желанием Филипа было - дописать треклятое продолжение «Темной энтропии».
        Мёрдстоун услышал (а может, ему просто примерещилось) тихое поскребывание откуда-то от двери и повернул голову. Амулет болтался на крючке с таким видом, как будто только что замер.
        Филип улыбнулся сам себе. Воображение разгулялось не на шутку. И спасибо всевышнему - или Покету, - что разгулялось.
        Он бегло прикинул, не начать ли работать прямо в этот поздний час. Нацепить Амулет на грудь и устремиться навстречу неведомым чудесам, что проявятся на его мониторе. Но нет. Он взбудоражен, но совершенно вымотался. Лучше устроить себе каникулы - на все выходные. Сходить погулять, подольше, чтобы прочистить голову. Он допил виски и сполоснул пах. Перед мысленным взором у него снова предстала Минерва - такая же, как в воспоминаниях. Филип подумал, не передернуть ли по-быстрому. В конце концов, мастурбация - естественная составляющая творческого процесса. Неотъемлемая даже. Но что-то подсказывало: ресурсы пока лучше поберечь. Он с усилием вылез из ванны.
        4
        Несмотря на важность ритуалов в книге, которая принесла Филипу состояние, в повседневной жизни он их практически не соблюдал. Так что сам себе удивился, когда утро понедельника вышло у него почти церемониальным. Он снова забыл убавить на ночь отопление и, проснувшись, сбросил одеяло, чтобы чуть охладиться, и принял позу изваяния на средневековом надгробий. Когда же наконец оделся, то строго в черно-белое: белые трусы и носки от «Келвина Кляйна», черные брюки с добавлением лайкры и эластичным поясом, черные кроссовки и купленный в «Харродсе» белый свитер из шенили. Потом в отрешенно-благочестивом спокойствии дождался, пока закипит чайник и заварил себе чай из пакетика. С вдумчивостью авгура принюхался к молоку и отверг его, положил белого сахара и помешал двенадцать раз противосолонь. Обхватив чашку двумя ладонями, отнес ее к воротам и там принялся размеренно отхлебывать, устремив взор на отсыревший пейзаж, отрицавший какие бы то ни было надежды на весну.
        Вопреки внешней безмятежности, он был не так уж уверен в себе. Скорее - осторожен. Как будто нес хрупкий выдутый из стекла шар с легковоспламеняющейся жидкостью. Как будто сам он и есть этот шар. Через некоторое время его пробрала легкая дрожь - должно быть, от порыва холодного ветра с пустоши. Тогда он осторожно внес себя обратно в дом, просунул голову в цепочку Амулета, заправил его под свитер и принялся зарабатывать свой миллион фунтов.
        На этот раз все было иначе.
        Начать с того, что возникла проблема с рабочей позой. Текст Покета Доброчеста появлялся на экране, только когда Амулет всей поверхностью прилегал к груди Филипа. А поскольку Филип, печатая, слегка наклонялся вперед, то Амулет повисал свободнее и трансляция прерывалась. Филип попробовал печатать, откинувшись назад в кресле, но работать в таком неестественном положении было совсем неудобно, и очень скоро у него заболели руки. В конце концов его осенило идеей обвязать поперек груди пояс от халата, чтобы удерживать Амулет в нужной позиции, и это вроде бы сработало.
        Кроме того, с самим текстом тоже шло туго. Когда Филип писал - пожалуй, точнее надо бы сказать, «принимал» - «Темную энтропию», слова Покета захлестывали экран таким стремительно поднимающимся потоком, что пока Мёрдстоун переводил верхние строчки, следующие напирали на них снизу, непрестанно формируясь из вихрящегося чернильного сумбура. На этот же раз текст полз с паузами, вычеркиваниями, переписываниями по ходу дела. В иные моменты Филип боялся, что догонит его. Вычерпает все, сколько есть, раньше, чем поспеет следующий кусочек. Что придется выдумывать самому. На счастье, до такого все же ни разу не дошло.
        Живые картинки тоже отличались. Как и прежде, они были тут, рядом, в одном щелчке - только скоси глаза. Невообразимые, жуткие, потрясающие - за пределами обычных человеческих представлений о возможном. Но слегка тусклее, чем в первый раз. Словно бы кинопроектор работал на меньшей мощности.
        И голос Покета звучал чуть иначе. Юмор у него стал слегка вымученным, снова и снова сбивался на скороговорку комика, шутки которого порождены болью. Что было до некоторой степени оправдано, ибо Филип писал - переводил - куда более мрачную и темную повесть. После пяти часов работы он уже не представлял, откуда там мог бы появиться свет.
        В «Темной энтропии» свет и тень распределялись почти симметрично. В главе одиннадцатой Морл выудил из генетического котла в недрах Чародейского Университета первого огнельта, отвратительного и мертворожденного. В двенадцатой - Кадрель посадил себе на руку стайку мотыльков размером с воздушного змея и принес их в хижину приемной матери, чтобы ей было легче вышивать при лунном сиянии, запасенном в их крылышках. Во второй части Филип пока что не видел места для волшебного лунного света - как и для какого-нибудь другого источника света вообще.
        Было очень странно, что Покет заводит повествование все глубже во мрак безо всякой опаски, без малейшего намека на сожаление. Скорее даже наоборот - почти охотно. Бог ты мой, как же стремительно разворачивалась история. Злосчастье за злосчастьем, без передышки. События, события, события. И все как на подбор - жуткие и кровавые. Было ли тактической ошибкой то, что Покет описывал внутреннюю жизнь Морловых Фул? Было ли изъяном в логике сюжета то, что грем словно бы знал то, чего знать никак не мог?
        А еще страннее было, что он, Филип, сохранил способность думать на эти темы. Что даже пока руки его летали над клавиатурой, он мог отстраненно оценивать разворачивающуюся историю. В первый раз ничего подобного не наблюдалось. Тогда он был недвижен и нем - простой приемник, глухой к требованиям желудка, мочевого пузыря, мозга. Не то теперь. Возможно ли, что он приобрел какую-то власть над событиями? Не дай боже!
        Но страннее всего был перерыв. Очень длинный перерыв.
        На сто первой странице к Филипу начали пробиваться какие-то звуки из его мира. Целая череда звуков - словно кто-то упражнялся в игре на тромбоне с сурдиной. Филип попытался игнорировать их - он находился как раз посреди сцены, в которой Страммер Огард находит Звенящую Руну - но не смог. Тогда он развязал пояс халата и высвободил Амулет.
        Это было все равно, что оторвать у себя кусок тела заживо. Экран застыл, двигающиеся картинки остановились. В правом ухе раздался звон теряемых денег. А потом мозг зашелся в ошеломленном - Что? Что? Что? В ванной комнате кто-то был. Филип встал, пересек лестничную площадку, рывком распахнул дверь - и увидел натягивающего штаны Покета Доброчеста. В комнате стояла едкая вонь.
        - Всегда хотел опробовать эту штуковину, - сказал Покет. - Свиток с подтиркой - таки годная мысль. Мягкая бумажка - чудо какое-то. - Он заглянул в унитаз. - А как вы теперь убираете? Вот этим вот?
        Он нажал наугад на рычажок спуска и с воплем отскочил, когда хлынула вода.
        - Ух ты! Все уплыло. Ловко придумано. А там, откуда я, коричневая рыбка - животинка наземная. Ну ты как тут, Марлстоун?
        Даже на слух все еще не окончательно пришедшего и себя Филипа бодряческая живость в голосе грема звучала натянуто. И выглядел Покет усталым. И потрепанным. Подол плаща у него, видимо, слегка подпалился.
        - О чем тут спрашивать, о чем тут спрашивать. Цветешь, как репка, богат, как барсучье молоко. Хей-хо, да уж. Но - сам-то как ты, Покет, слышу я, интересуешься ты. Рад тебя видеть, слышу я, ты восклицаешь. Но слышу ли? Нет и нет. Вот холера, неужто я оглох?
        - Я, - начал Филип. - Что. Как ты?
        - Ах да, я и забыл, что ты не человек, а решето с вопросами. Вот-вот, надо думать, доберешься до «кто». Попутал меня с кем-нибудь из других приятелей-гремов, небось.
        - Нет, нет. Я просто не ожидал.
        Доброчест превратился в живое, пусть и мелкое, воплощение чистейшей ярости.
        - Не ожидал, язви тебя? Не ожидал? Марлстоун, мы заключили сделку. Глазами и шарами поклялись! Я три ночи подряд, язвись они, куковал у того Дьяволова нужника или как вы там зовете эти ваши стояки. И ждал. Тебя дожидался, слизнячина ты этакая, задница ты козлиная. И еще полночи потратил, чтобы найти щель сюда. - Он, пошатываясь, шагнул ближе к Филипу и свел большой и указательный пальцы, белые и с синими ногтями, на миллиметр друг от друга. - Я был настолько, вот настолечко от того, чтобы призвать Клятву на твою голову, чтоб у тебя глаза ослепли и причиндалы усохли.
        Он вдруг застонал и тяжело привалился к стене.
        - Э-э-э-й, - сказал Филип. - С тобой все в порядке?
        Доброчест помолчал. Глаза у него были закрыты, веки похожи на скомканные лайковые перчатки.
        - В свинячью задницу! Какой там порядок. Видать, приплющило по дороге. Пересох весь, как бабушкины титьки. Отсюда можно пить?
        Он кивнул на унитаз.
        - Нет-нет, погоди, - сказал Филип. - Я тебе из-под крана налью.
        Вернувшись наверх со стаканом, он нашел Доброчеста в кабинете. Тот сидел на узкой кровати, глядя на скринсейвер - фотографию Минервы с высунутым, свернутым в трубочку языком, на котором лежала вишенка.
        - Козел шерстомятый. - Покет взял стакан, жадно выпил и отер рукавом подбородок. - Ладно. Гони Амулет. Вот прям тут возьми и отдай. Он под твоим барским кафтанчиком. Я отсюда чую. Давай же. Много происходит такого, чему мне пора положить конец.
        Филип рефлекторным, нерассуждающим жестом поднял руку к груди. Прижал к себе Амулет. Но был вынужден тут же и отпустить. Все это было как-то чересчур. Потрясенное лицо Страммера на краю поля зрения. Скрип пера. Голос Покета, диктующий еще не переведенные строки, - и сам Покет, враждебно сидящий тут, в комнате. Чудовищные осложнения.
        - Нет, - выпалил Филип внезапно сам для себя.
        - Что?
        - Нет, не нет. Ну то есть… Я не понимаю. Почему теперь? Мы же, я не знаю, всего на половине книги. Даже меньше. Мы… я… должен закончить. Обязательно. И ты ж сам мне диктуешь через Амулет. Вот прямо сейчас разговаривал. Зачем тогда отбирать-то? Боже, Покет, ну ты же не можешь! Мы попали на миллион фунтов. Полно тебе. Что стряслось?
        Грем по-куриному наклонил голову набок. Его старые глаза закрылись и открылись вновь.
        - Это что такое сейчас вылетело из дырки у тебя на роже, Марлстоун? У кого из нас мозги съехали, у тебя или у меня? Ты вообще о чем? Книга? Какая книга? Мы написали твою проклятущую книгу. Сделка закрыта - с моей стороны. Даже не пытайся морочить мне голову, придурок. Я сильнее, чем кажусь с виду.
        Филип ничуть не сомневался, что это чистая правда, а потому перешел к мольбам.
        - Ну пожалуйста! Давай закончим вот эту книгу. Я ни о чем большем не прошу, честное слово. Ну сколько это займет? Десять часов? Двенадцать? Ну разреши мне оставить его у себя, пока не закончим. Ради всего святого, дай мне довести ее до конца.
        Совиные глаза грема расчетливо заблестели. Наконец он произнес:
        - Тебя слушать, аж червяки в голове заводятся. Закрой пасть и помалкивай, пока я попробую разобраться.
        Он словно бы заснул секунд на шесть. А когда прогнулся, сказал:
        - Возможно, меня переклинило. Морл мог меня считывать, с него станется. - Он немного погудел себе под нос, а потом добавил: - Марлстоун, положи руки на голову. Ну давай же. Ага, отлично. Так и держи, пока я еще раз ненадолго наведаюсь в твой сортир. Понял? И глаза закрой. Отлично. Когда я вернусь, то хлопну в ладоши, тогда можешь открывать. Усек?
        Филип кивнул.
        - Ну давай тогда, закрывай.
        Филип повиновался. Почти сразу же после этого раздался громкий стук. Доброчест вернулся в комнату и снова сидел на кровати - на этот раз, скрестив ноги. Он передернулся.
        - Как же меня плющит с этих туда-сюда. А ведь, зараза, не приходилось бы, кабы все по-честному. Но мы все-таки тут, а значит, вешки мне еще не перекосило. Так что это за болтовня такая о книге. Новую начал, что ли?
        - Что ты спрашиваешь-то? Сам знаешь. Сам же мне и рассказывал. Диктовал. Ради всего святого, Покет, ты ж сам вел передачу - десяти минут не прошло.
        - Через Амулет.
        - Да. Да! Вот почему ты никак не можешь…
        Грем резко выбросил вперед руку с выставленными указательным пальцем и мизинцем, целя в горло Филипа. Трахею Филипу сплющило. Голос превратился в писк и оборвался вовсе - мышцы собственной шеи душили его.
        - Второй раз ты уже говоришь, что я чего-нибудь не могу - и если тебе дорогА дыхалка, лучше не повторяй в третий. А не то я тебя так и оставлю заткнутым, а сам пойду домой. Усек? Кивни.
        Филип, у которого уже глаза из орбит лезли, кивнул. Доброчест опустил руку и терпеливо подождал, пока Филип снова обретет возможность дышать. Грем поднялся на ноги и стоял, разглядывая Минерву.
        - Зачем она это делает?
        - Уф-ф-ф-ф! Она, э-э-э… только что высосала косточку, не раздавив и не помяв саму вишню. И показывает мне, что та все еще… целая. Просто, ну, типа фокуса.
        - Уж не сомневаюсь. Небось, много лет практики понадобилось, а?
        Филип промолчал.
        - Ну вот и ладненько, - сказал Доброчест. - Эта книга. Напомни-ка мне, на чем ты остановился… то есть мы, на чем остановились мы.
        - В том месте, где Страммер находит… случайно находит Звенящую Руну.
        - Страммер?
        - Страммер Огард, да. Ну я, само собой, не…
        - Я случайно не упоминал, сколько ему лет?
        - Э-э-э, кажется, восемнадцать. Постой, проверю. - Филип потянулся к клавиатуре и нажал на пробел. Лицо Минервы сменилось половинкой страницы текста. - Нет, семнадцать. Честно говоря, у меня из головы все очень быстро улетучивается. Ты в таком темпе гонишь.
        Он повернулся и увидел, что Покет стоит рядом, глядя на экран, и его древние глаза полны ужаса.
        - Выглядит, как будто суходохлых козявок насыпали и граблями в ряды разровняли. Это только у тебя письмена такие или у вас у всех?
        - Ну, у нас есть разные фонты. Я чаще всего использую «таймс-нью-роман», его майкрософтную версию. Еще вот «ариэль» очень популярен.
        - И не шевелятся? Сколько я ни смотрю, не шелохнутся даже. Они все мертвые?
        Филип уставился на него непонимающе, но потом до него дошло.
        - А. Ну да. Нет, у нас не как у вас. Когда я пишу, слова сразу законченные. Они потом не извиваются и не ползают, как твои.
        - А ну напиши что-нибудь.
        - Ты имеешь в виду, дальше в книге? Можно, да?
        - Нет, - резко ответил Покет. - Просто напиши первое, что придет в ночной сосуд, который ты называешь головой. Нет, постой. Пиши вот что: «Покет Доброчест стоит рядом со мной».
        Филип под пристальным взглядом грема застучал по клавишам. На экране заковыляли слова.
        - Чтоб мне ссохнуться, - пробормотал Доброчест. - Все равно что по могильным плитам стучать. Вот уж не думал… - Он на миг повесил голову, а потом протяжно выдохнул через ноздри и снова уселся на кровать. - Что там теперь говорится?
        - Что?
        - Там все еще сказано «Покет Доброчест стоит рядом со мной»?
        - Ну да, конечно.
        Доброчест несколько раз медленно кивнул. Потом уперся локтями в колени, опустил голову и пробормотал что-то, чего Филип не разобрал. Через минуту он снова поднял взор. В глазах его что-то изменилось. Филип не мог бы подобрать слова, чтобы описать, что с ними произошло. А когда грем заговорил, голос его тоже звучал иначе. В нем появились нервные, опасливые нотки.
        - Ладно. К делу. Давай немного вернемся назад. Что там было перед тем, как мы добрались до Страммера Огарда?
        Филип озадаченно нахмурился.
        - Ты разве не… Ага. Ладно. Прости. Словом, ты повел гремовскую экспедицию в Бродячие Утесы на поиски Четвертого устройства. Прямиком в Морлову Лже-Зиму. Это было блестяще! Ну то есть жутко. Когда Сполосни-Графин замерзает до смерти - по мне, поразительной силы отрывок.
        Доброчест вскинул бледную руку, и Филип умолк. Не на шутку встревожась, он увидел, что грем обхватил себя руками и, весь скрючившись, со стоном раскачивается взад-вперед.
        - Покет? Что с тобой?
        Грем снова шумно шмыгнул носом и несколько раз медленно покачал головой.
        Филип ждал. Его подмывало сочувственно положить руку на плечо Покета, но почему-то он не мог себя заставить.
        Наконец грем вздохнул и выпрямился, стискивая колени бледными тощими руками.
        - Ладно. Слушай. Страммеру Огарду на ваши деньги - пятнадцать. Не семнадцать. Пятнадцать.
        - Ой, понятно. Сейчас исправим. Не проблема.
        - Да чтоб тебя, Марлстоун! Слушай! Я никогда не вел никаких клятых экспедиций к Бродячим Утесам. Даже близко не подходил. И не стремлюсь. Оттуда еще никто не возвращался в своем уме.
        - Ого! Поразительно. Как живо ты это все вообразил. Потрясающе, Покет. Я серьезно.
        Если Филип надеялся смягчить сурового гостя комплиментом, то немедленно был выведен из этого заблуждения.
        - Ничего я не придумывал, задница ты этакая!
        - Не придумывал?
        - Нет! За кого ты, дубина стоеросовая, меня принимаешь?
        - Но, - совершенно сбитый с толку Филип показал на экран, - это тогда что такое? Как насчет…
        - Опять ты за свое! Вечные «что», да «что», да «что», язвись они! Скажу тебе, «что», Марлстоун. Ты, гром тебя разрази, пишешь то, чего пока еще не произошло! Еще! Это слово ты знаешь? Еще?
        Лексикограф в голове у Филипа отметил, какое это странное и сложное коротенькое слово. От повторения оно словно бы лишалось смысла. Превращалось в просто звук - вроде шипения от боли. Словно на кнопку наступил. Еще!
        Но сказал он всего-навсего:
        - А это плохо?
        Невинный вопрос - превративший Покета Доброчеста в крошечный, но страшный вихрь острых крючков с синими когтями, рвущимися к горлу Филипа.
        Филип завопил от ужаса и, спотыкаясь, ринулся вниз по ступеням, к дверям. Но грем уже ждал его там.
        5
        Филип отступил к камину и схватил кочергу. Доброчест выставил два пальца - кочерга превратилась в мягкую лакрицу и обвисла у Филипа в руках. Зазвонил телефон. Покет превратил его в розовое безе, а потом зарычал, нацеливаясь руками то на одно, то на другое в комнате, точно обезумевший пистолетчик. Несколько пугающих мгновений казалось, что он намерен обратить дом Филипа в склад разнообразных сладостей. Однако буря угасла так же быстро, как и разгорелась, и Покет изможденно привалился к двери, уронив руки по бокам.
        - Осади, Покет, - тихо произнес он. - Оставь себе запас, чтобы вернуться домой. Если старикан узнает, на что ты тут тратишься, то загонит тебе Лихоманку в задний проход. - Он вскинул старые глаза. - Прощения просим, Марлстоун. Не твоя вина. Нет. Вина вся на мне. Надо было тебя предупредить. А я не стал. А ты теперь балуешься с Силами превыше твоего разумения. Да уж, коли на то пошло, и превыше моего. Куда там.
        Он облизал губы длинным языком цвета индиго.
        - Ты пишешь будущее, Марлстоун, а это недопустимо. А уж тем паче - такому, как ты. И тем паче - мертвыми письменами. И тем паче - сплошное вранье. Так что просто отдай мне Амулет, как хорошая лошадка, и я оставлю тебя в покое.
        Филип не шелохнулся.
        - Ну же, - устало сказал Покет. - Давай. Ты не хочешь, чтоб я опять сорвался. Ты видел, каков я.
        - А как быть с книгой?
        - Какой книгой?
        - Которую я пишу… мы пишем. - Филип указал дрожащим пальцем куда-то в сторону своего кабинета.
        - Марлстоун, никакой клятой книги в помине нет. То, что прячется там у тебя за твоей шлюшкой с ловким язычком, просто-напросто пустопорожние выдумки. Мертворожденный ублюдок. Не знаю, как оно туда попало, - и знать не хочу. Просто избавься от этой пакости. Похорони за церковной оградой и забудь. Лучший тебе совет. Последуй ему. Слышишь? А теперь отдавай мне Амулет. Поверь мне, ты не хочешь держать его у себя.
        - Покет, прошу тебя. Послушай. Ты не понимаешь. Я должен эту книгу. Надо мной «Горгона». Минерва. Моя гребаная публика. Покет, на кону моя репутация. Я уже получил за эту книгу миллион фунтов, гори они огнем. Я должен ее закончить. Неужели не понимаешь?
        - Нет. Меня это не касается. Холера, у меня от тебя голова кругом идет. Нужна тебе еще книга - ну так выдумай.
        - Не могу. Не могу, не могу! Без тебя - никак. Или без Амулета. Пожалуйста…
        Грем наклонил голову.
        - То есть как это - не можешь? Ты ж мастак по невзаправдашним летописям, разве нет? Мы же тебя именно за это и выудили. Ты что ж, провел меня, как слепую козу на веревочке?
        - Я… Я не понимаю, о чем ты. Ты сказал - невзаправдашние летописи? Что это такое?
        - З-зараза, - простонал Доброчест. - Как-там-их. Постой. - Он задрал кафтан и принялся шарить по карманам штанов. - Нет, потерял. У меня был список. Не то чтобы длинный, надо сказать. Что-то про скачки. Первый у финиша, как-то так. И еще про курей. Это ж был ты, верно?
        - Ты про мои романы? Ты их имеешь в виду?
        - Ромляны, вот же как они называются! Напрочь вылетело. - Покет печально покачал головой. - Были времена, я слова ухватывал любо-дорого, проще-простого - что форель в пору нереста. Но старенький мой мозг поизносился. Чего уж тут удивительного, учитывая, что творится. Да, ромляны. Отдай им какой-нибудь из этих. А теперь…
        Филип склонился в униженной, умоляющей позе, молитвенно сжав руки перед собой.
        - Им не того надо. Те никуда не годятся. Им нужна твоя следующая книга. Таков уговор!
        Он в ужасе замолчал.
        - Ага! - вскричал Доброчест. - Вот это слово я помню. Наряду со словами Клятва, Четыре, Жизнесущих и Сферы. А тебе, Марлстоун, они как, ничего не напоминают?
        Если у Филипа и оставалось, что еще сказать, его спасло от необходимости это говорить громкое дребезжание. В кармане кафтана у Покета что-то затрепыхалось, точно живое. Писец сунул туда руку, вытащил синеватое яйцо, покрутил его и разделил на две половины. Пристально посмотрев на них, он показал их Мёрдстоуну. Внутренняя поверхность каждой половинки была выложена темным материалом с узорами из чего-то, похожего на медь.
        - Они говорят мне, - сказал грем, - что я должен вернуться к пятидесяти. То есть, на ваши деньги, минут через десять. - Он закрутил яйцо и положил обратно в карман. - Так что хватит кудахтать. Последний шанс. Отдай мне Амулет, а не то я призову Клятву.
        - Нет, постой! Послушай, ты, наверное, не подумал толком. Если ты прав, если я пишу… получаю - будущее, ну тогда уж точно надо закончить. Понимаешь? Чтобы ты знал. Знал, что случится. И смог бы использовать против Морла. Как-нибудь. Разве не понимаешь? Понимаешь, про что я?
        Эффект, который эти слова оказали на Покета, потряс Филипа. Глаза грема закрылись, уголки губ поползли вниз, подбородок задрожал. Покет слабо взмахнул одной рукой, точно отгоняя какую-то переносимую ветром заразу. На секунду-другую он сделался похож на ребенка в пароксизме ужаса. Но потом очень быстро пришел в себя и напустил на лицо выражение насмешливого нетерпения.
        - Лопни мой зад, Марлстоун, у тебя и правда вместо мозгов жабье дерьмо. Настоящее будущее не поймаешь. Никто б ничего не делал, знай наперед, как выйдет. Это и грудному младенцу понятно. - Доброчест закатал рукава. - Лады. Придется идти по Книге. Я должен потребовать Уплаты трижды. Не заставляй меня делать это в третий раз. Глаза и шарики у тебя держатся на тоненьких стебелечках, Марлстоун. Пожалей их немножечко. Представь, что будет, если они вдруг исчезнут. Начали…
        Грем вытянул обе руки и откашлялся.
        - По Слову Клятвы, - провозгласил он, - и уговора, заключенного между мной, Покетом Доброчестом из Королевства, и неким Марлстоуном из Иного Места, я требую в Уплату Амулет Энейдоса.
        Он помолчал, не сводя взгляда совиных глаз с лица Филипа.
        - Сим я требую Уплаты первый раз.
        Он выжидательно пошевелил пальцами. Филип прижался к стене, мотая головой, и тихо всхлипнул.
        - Ну же, остолоп несчастный, ну же, - прошептал Доброчест.
        Филип снова покачал головой. Доброчест вздохнул.
        - Требую Уплаты второй раз.
        Филип издал звук, напоминающий блеяние новорожденного ягненка.
        - Не вынуждай меня делать это, Марлстоун.
        Доброчест подождал.
        - Последний шанс, чтоб тебя.
        Филип скрючился в оборонительной позе. Закусил нижнюю губу. Крепко-крепко зажмурился.
        - В свинячью задницу! - вскричал Покет. - Требую Уплаты…
        - Хорошо, хорошо! - завизжал Филип, трясущимися руками пытаясь содрать с шеи цепочку.
        Поздно.
        - …третий раз.
        В воздухе возникло что-то стремительное и едва различимое. Мимолетное, бирюзовое, точно крыло зимородка. Филип ощутил в гениталиях ледяное покалывание, словно бы телесные жидкости в мошонке вдруг превратились в шампанское. Продолжалось это не больше пары секунд и было даже не то чтобы неприятно - хотя он все равно заорал. Одновременно с этим у него защипало глаза, как от дыма. Он сморгнул слезы.
        И, к своему величайшему изумлению, обнаружил, что все еще видит.
        Видит Покета.
        Грем тер тонкие белые руки друг о друга, согревая их. Расстроено гудел и бормотал что-то себе под нос. Оглядывал комнату, явственно оценивая сложности, которые она теперь должна представлять для слепого евнуха.
        - О-хо-хо. Ну-ну. Трам-пам-пам. Холера. Кто бы подумал. Знал, что ты умом не блещешь, Марлстоун, но за совсем уж полного кретина не держал. И ты теперь слеп и охолощен - и все по распроклятому твоему же упрямству. Ну чего уж тут. Охохонюшки. - Он вздохнул, вытянулся во весь свой невеликий рост и постарался принять деловой тон. - Пожалуй, лучше мне выправить твой елезвон, чтоб ты мог позвонить в службу слепых. И той твоей потаскушке. Скажи ей, если захочет чего посочнее, может теперь съесть эту вишенку.
        Он устало указал на телефон, который тут же принял исходный вид. Покет повернулся к неподвижному Мёрдстоуну и несколько долгих мгновений печально смотрел на него. А потом чуть повысил голос.
        - Слышишь меня, прыщ разнесчастный? Столбняк, который я на тебя напустил, выветрится довольно скоро. Сможешь передвигаться наощупь. Меня-то к тому времени простынет и след. Хотел бы сказать, что знакомство с тобой было сплошным удовольствием, но, правду сказать, оно было сплошной болью в заднице. Однако надо отдать тебе должное, Амулет ты раздобыл. Так что, когда будешь лежать тут, ощупывая пустые кармашки на чреслах, утешайся хоть тем, что, возможно - всего лишь возможно, - ты внес свою малость в спасение Королевства. Правда, имей в виду, молись всем тем, что у тебя осталось, чтобы Морл о том никогда не проведал. Холера, нет. Зря я вообще на эту тему.
        Он торопливо начертил какой-то знак в воздухе, а потом шагнул к Филипу, протягивая руки за Амулетом. Филип невольно шагнул назад.
        Доброчест застыл.
        - Марлстоун?
        - Что?
        Доброчест присел. Быстро осмотрелся по сторонам. Выпрямился. Протянул руку.
        - Марлстоун? Сколько пальцев я поднял?
        - Три?
        - Ты наугад сказал?
        - Нет.
        На несколько секунд время замедлило ход. А потом грем задергался в судорогах безумного спазма - словно от невыносимой боли. Вопли его заполнили комнату - корчащиеся, бьющиеся, преследующие друг друга, подобные загарпуненным китам, пытающимся уйти в глубины и умереть там.
        Когда вопли стихли, а припадок закончился, Покет был сам на себя не похож. Сидя на корточках, он разглядывал мокрое пятно на ковре.
        - Так ты все еще видишь, Марлстоун?
        - Угу, - виновато сказал Филип.
        - И яички оба тепленькие и на месте?
        - Кажется. Да. - В комнате было душно и тихо. - Э-э-э… похоже, не сработало, - сказал Филип. - Ну то есть Клятва. Наверное, потому что…
        Он не закончил фразы. Внезапно грем набросился на него. Полез вверх по его телу, точно перепуганный ребенок. Кусаясь. Царапаясь. Запуская жесткие пальцы, влажные и холодные, под «хэрродский» свитер в поисках Амулета. И вот - схватил.
        То, что случилось потом, напоминало взрыв, но холодный, а не жаркий. И исходила от этого взрыва не волна звука, а тишина. Доброчеста отшвырнуло через всю комнату, точно тряпичную куклу. Филип вообще ничего не почувствовал. Он встревоженно наблюдал, как Покет перекатывается на полу и, пошатываясь, поднимается на ноги.
        - Ты в порядке?
        Губы Покета задвигались, однако с них не слетело ни звука. Он предпринял новую попытку.
        - Слушай, Марлстоун. Сдается мне, мы увязли в дерьме куда глубже, чем ты и представить себе в состоянии. Не двигайся! Все хуже, чем я думал. Сдается мне, проклятущая штука заряжена черной магией. - Он уперся руками в колени, силясь отдышаться. - Ладно. Я тоже хорош, полез вот так наверх, как полоумный. Только не паникуй. Сними Амулет, плавно, без резких движений, и положи на пол. Тогда я попробую еще раз. Может, ты его каким-то образом заземляешь. Понимаешь?
        - Честно говоря, не очень.
        - Честно говоря, я тоже. Но попробовать стоит.
        В кармане у Покета снова задребезжало. Он душераздирающе застонал и хлопнул по нему.
        - Давай, живо. Снимай и клади на пол. Пошевеливайся, ну же!
        - Нет, - сказал Филип. - Не сниму.
        Стон грема звучал словно из глубокого подземелья.
        - Только вот не начинай все сызнова. С меня довольно, вошь ты навозная, псих вонючий. Мы, язвись оно, на самом краю. Разве не понимаешь, оно же и на тебя в любой момент напустится. Сними эту хрень немедленно!
        - Не сниму.
        Покет не колебался. Шаг вперед - и он ринулся на грудь Мёрдстоуну. Но не достиг ее. Не успел даже вступить в контакт с Амулетом, как его снова отбросило назад. Грем ударился о спинку дивана и рухнул за него вниз головой.
        Короткое молчание. Запах мочи и печеных каштанов по всей комнате.
        - Покет?
        Боже праведный, только бы его там совсем не убило.
        На ковер выкатилось синее яйцо. На миг оно застыло, а потом принялось кататься по полу неровными кругами, захлебываясь отчаянной чирикающей морзянкой. Покет вылез из-за дивана на четвереньках. Он жутко переменился. Весь обмяк, ссохся, словно жертва уличного маньяка-липосакциониста. После пары безуспешных попыток он сгреб яйцо и, шатаясь, заторопился к лестнице. На полдороге наверх он героическим усилием ухитрился повернуть голову и прохрипел последние слова:
        - Клятый ромлянист!
        И скрылся из виду.
        Филип слышал, как захлопнулась дверь ванной. Слышал затихающий вой. Выждав добрых две минуты, он двинулся наверх. Постучал в дверь ванной и окликнул: «Покет?» Ответа не было, и он робко всунулся внутрь. Одно из креплений вешалки для полотенец было вырвано из стены, так что вешалка свисала на пол. Размотанный конец ролика туалетной бумаги болтался в унитазе. Покета Доброчеста не осталось и следа. Филип в ужасе задрал голову, но потолок был цел и невредим.
        Стоя тут в ванной, совершенно один, Филип сказал:
        - Подозреваю, заклятие не сработало потому, что ты неправильно назвал мое имя. Я Мёрдстоун, не Марлстоун. Это могло повлиять.
        Он заглянул в унитаз - чисто на всякий случай.
        - Мёрдстоун, - сказал он в него. - Мёрдстоун.
        6
        Большую часть того дня радость Филипа, что его миновали слепота и кастрация, заглушала все остальные его тревоги.
        После того как Покета Доброчеста против его воли утащило обратно в Королевство, Филип выкурил пару сигарет, дожидаясь, пока слегка успокоятся расстроенные нервы. А потом вернулся к компьютеру и подвязал Амулет поясом. Ничего не случилось. Ни картинок, ни голоса, ни текста. Филип не ужаснулся - даже не удивился толком. После всего произошедшего некоторый перерыв был неизбежен.
        Спустившись вниз, он выпил щедрую порцию виски, пока в микроволновке разогревалось куриное тайское карри из морозилки. По здравом размышлении, думал он, рисковать глазами и яичками ради миллиона фунтов было не слишком-то мудро. У него уже есть миллион - даже больше - в швейцарском банке. Да и не такие уж это деньги по нынешним временам.
        Он съел карри, похожее на комковатую добавку для ванны, а потом посмотрел по телевизору ранний выпуск новостей, толком не вникая в суть. Бутылку виски он прихватил с собой в кабинет. Чуть позже он решил сменить заставку на экране. Минерва с вишенкой теперь казалась какой-то… неуместной.
        Он перелистал содержимое папки «Мои фотографии», но ни одна из тех немногих фотографий, где не было Минервы, его не привлекла. Нашлась одна неплохая - с неоновым буйством Таймс-сквер, но иконки на ней были совершенно неразличимы. В конце концов Филип выбрал один из имевшихся майкрософтовских фонов с изображением Тадж-Махала, потому что папка «Мёрдстоун-2» хорошо смотрелась на синем индийском небе. А потом лег спать.
        Проснулся он под чириканье ранних пташек и рычанье трактора, потому что его разбудило нечто вроде сна. Но нет, не сон, просто воспоминание. Некоторое время он щурился, глядя на пустой потолок, а потом повернул голову и увидел то же, что и всегда. Проверив мошонку, он удостоверился, что все на месте и более или менее в порядке. Утро он провел за домашними делами, время от времени легонько теребя себя через подкладку кармана штанов и периодически посматривая на зимний мир вокруг с насмешливо-веселым одобрением.
        Впрочем, этот уютный антракт, этот медовый месяц с самим собой надолго не затянулся. К тому времени как неяркое утреннее солнце выцвело в тусклый полусвет Дартмурского предвечерья, мантра «мне это с рук сошло» утратила былую силу.
        Потому что книга-то никуда не делась.
        Неоконченная книга.
        И вся прилагавшаяся к ней хренотень.
        Вернувшись в кабинет, Филип постарался думать законченными фразами.
        У него от этой книги есть - сколько? Четверть?
        Ну, почти четверть от конечного объема «Темной энтропии».
        И чертовски хорошо написано. Мрачновато, да, но…
        Покет наверняка снова попытается завладеть Амулетом. Наверняка. Не может не пытаться. А значит, вернется.
        Будь начеку, Мёрдстоун. Держись подальше от Кровопивцев. Посматривай на туалет.
        А может, и не вернется. Потому что Амулет со всей очевидностью выступил против него - Покета, - потому что, со всей очевидностью, хотел (может неодушевленная вещь хотеть?) быть с ним. Со мной.
        Да.
        Потому что у Амулета есть история, которую он может рассказать. А Покетовы уверения, что, мол, ничего этого еще не произошло - чушь собачья. «Горгоне» на это наплевать. Только представить, как он заявляет им: «Простите, новой книги вам написать не могу, потому что ничего в ней еще не произошло». Да они проволокут его в смирительной рубашке в подвал пыток какого-нибудь корпоративного юриста.
        Или…
        Больше ничего не появится. Все кончено.
        Не. Ходи. Туда.
        Там - темные пределы.
        Комната без окон, в которой кишат пауки.
        В которой Минерва разорвет его на куски.
        И конечно, никак нельзя снимать Амулет. Тот может возобновить трансляцию в любой момент.
        Только вот безопасно ли в нем выходить на улицу, там же кругом столько овец и прочего скота. Коли на то пошло, отнюдь не лишено вероятности, что Амулет примет обитателей Флемуорти за гремов. Если заскочить в «Квик-март» за кусочком «стилтона» и случайно пробить десятком завсегдатаев морозилку, выйдет чертовски неловко. Лучше не рисковать. У него припасов хватает. А без молока и «Дейли телеграф» можно и обойтись.
        Шло время. Дни, пролетавшие без следа.
        Как-то утром - или уже днем - Филип поднял взгляд от Тадж-Махала и увидел, что за маленьким окошком кабинета тоже царит веселая синева. Он спустился вниз и распахнул дверь новой весне. Серый древний череп мира словно обрызгали бледно-зеленой краской, а воздух полнился голосами возвещавших эту перемену птиц.
        Филип потрогал Амулет через пижаму и мысленно сказал ему: «Я тебе не раб». Влез в плащ от «Барбура» и всунул ноги в резиновые сапоги.
        Он двинулся вниз по пологому склону привычным маршрутом через пастбище: по вихляющей зигзагом тропе, из красной грязи которой кое-где торчали пестрые камни. Время от времени ветер доносил до него кокосовый аромат цветущего дрока. Новорожденные ягнята при его приближении бежали на разъезжающихся ножках за ободрением к сосцам матери. На дне лощины, там, где тонкая струйка Пасторской щелки впадает в речку побольше, он постоял немного на деревянном мостике, глядя по сторонам. На фоне безоблачного неба мягкими зелеными червяками свисали сережки. Темная, как крепкий чай, вода тихо журчала по камням. В пятнах солнечного света полыхали желтые цветы, названия которых он никак не мог запомнить (знал только, что не лютики). Птица с трясущимся хвостом (трясогузка?) на краткий миг опустилась на отполированный водой валун, но тут же вспорхнула снова. Высоко над головой - мяукающие крики ястреба.
        Филип глубоко вздохнул раз, другой и двинулся дальше, держась вьющегося к Святому Пессарию старинного пути прокаженных. Метров через триста он вышел из пронизанной лучами древесной тени на яркое солнце. У группки покосившихся камней, известных как Три пальца, он остановился. Пожалуй, достаточно далеко отошел. Прислонившись спиной к испещренному узорами лишайника граниту, он запрокинул голову, точно добровольная жертва на церемонии жертвоприношения инков. Потом он закрыл глаза - и внутри у него словно бы что-то растаяло, тихонько просело вглубь. Впервые за - ох, и не сказать уже сколько - дней он чувствовал, что живет в своем теле, что это бодрое струение крови и прочих телесных соков в нем происходит лишь для него самого - и ему на благо. Однако в то же время ему казалось, он вот-вот отделится от себя, в любой миг сделается восхитительно невесом, далек от всего.
        Лицо его нагревалось. Тело впитывало жар - жар, подобный тянущимся в самую глубь его существа горячим пальцам. Пульсирующая сеть тепла, исходящего от…
        Ох, черт!
        От Амулета!
        Филип неловкими пальцами торопливо расстегнул одежду и просунул руку под рубашку. Амулет чуть дрожал.
        Нет, не Амулет, его рука.
        Нет, не рука.
        Черт, о черт!
        Пышащий жаром паук обосновался в центре жаркой сети; Филип чувствовал у себя на груди пульсацию горячих лапок.
        Он бросился бегом, спотыкаясь в непривычных сапогах, всхлипывая и жадно хватая ртом воздух. Когда он мчался через Щелку, деревья кругом зашелестели под внезапным порывом ветра. Или то заскрипело перо?
        - Подожди! - крикнул он, ковыляя по мосту. - Пожалуйста, подожди!
        За пределами обычного поля зрения что-то искрилось или слегка вибрировало.
        К тому времени как он добрался до верха тропы, он уже и воздух толком втянуть не мог; лишь паника придавала его ногам силы бежать через двор. Перед дверью коттеджа он потратил несколько драгоценных секунд на поиски ключей - и лишь потом толкнул дверь и обнаружил, что оставил ее не запертой. Вверх по ступеням, бегом, черт с ней, с грязью. Грудь прожигало изнутри наружу. Ударил по пробелу. Ничего не разобрать, пот выедает глаза. Заставил пальцы на клавиатуре лежать спокойно.
        И - разумеется - ничего.
        Это было - оказалось - всего лишь предупреждением.
        Через полчаса Филип стянул свитер и посмотрел на холодный Амулет. На гладкой поверхности снова проступил угловатый маленький иероглиф, и на этот раз Филип понимал, что он означает. Успел привыкнуть к его чужеродному облику. Иероглиф возникал всякий раз, как Филип включал компьютер. Велел ждать. Это были песочные часы. Однако точка в верхней части часов сместилась ближе к узкой перемычке, отделявшей нижнюю половину. Время было на исходе.
        Филипу оставалось пятьдесят два дня до дедлайна. Он знал это твердо - он вел отсчет.
        7
        Когда Ивлин Дент увидела и услышала появление своей начальницы, она как раз распределяла по круглой синей вазе букет нарциссов стоимостью в десять фунтов. Окна маленькой кухоньки выходили на укромную парковку с тыльной стороны их кемденского офиса. БМВ припарковалась по диагонали, блокируя клио Ивлин.
        Едва увидев, как Минерва вызмеевывается из машины, Ивлин сразу поняла: начало недели будет нелегким. Минерва щеголяла убийственно элегантным черным костюмом и блузкой цвета черносмородинового щербета. Повышенная упругость прически. Вызывающая бижутерия. Когда Минерва так выглядела уже во вторник, Ивлин знала - выходные не задались. Поездка в Девон прошла не гладко. Ничего удивительного.
        Бросив нарциссы, Ивлин поспешила заправить кофемашину «Малабарским муссоном» повышенной крепости. Содрала упрямый целлофан с купленной «На Всякий Случай» пачки «мальборо-лайт».
        - Вообще ничего не говори, детка, - сказала Минерва, - ну разве что можешь спросить, черный ли мне кофе, в каком случае ответ «да», и класть ли сахар, в каком случае ответ «два». Будь так любезна. Покурить не найдется?
        Когда Ивлин принесла поднос, Минерва полулежала, откинувшись на спинку дивана и невидящим взглядом рассматривая носки своих туфелек от «Джимми Чу». Ивлин подала кофе, раскурила две сигареты и передала одну Минерве вместе с пепельницей, которую они стащили в «Граучо-клабе».
        После первой чашки кофе и половины сигареты Минерва сказала:
        - У него нервный срыв. По крайней мере, надеюсь, дело в этом. Предпочитаю думать, что свихнулся он не насовсем. «Горгона» уже звонила?
        - Сначала в восемь тридцать две и потом без пяти девять. Плюс два имейла.
        - И что ты им сказала?
        - Что вы еще обсуждаете черновик и вернетесь только во второй половине дня. Нормально?
        - Это распроклятое место, - безжизненным голосом произнесла Минерва. - Я ему сказала: Филип, миленький, мы столько сил потратили, чтобы раздобыть тебе ту роскошную квартирку, с налоговыми льготами, в таком милом уголке Паддингтона, в двух минутах от вокзала - окей? - два с небольшим часа - и ты в Девоне. Огромные, огромные окна, чудесное освещение, уйма мест, куда можно пойти после трудового дня. Зачем, сказала я ему, зачем тебе обязательно работать в этой жуткой хоббитской берлоге? Неудивительно, что ты впал в депрессию.
        - А он вам ответил, - сказала Ивлин, - что ему надо быть там, потому что только там он и испытывает вдохновение.
        Вместо ответа Минерва докурила «Мальборо».
        - Отгадай, во что он был одет, когда я приехала.
        - В шкуры диких зверей и стеганый кожаный гульфик.
        - Не начинай. Погоди, я еще кое-что вспомнила. Я запарковалась в миле или около того от его дома, потому что, ну, просто ближе там парковаться вообще негде, окей? И вот иду я там по дороге, или проезду, или как там оно, чтоб его, называется, и тут вижу, что на дороге стоят два каких-то пугала и пялятся на Филипов коттедж.
        - Гремы?
        - Ну практически. Коротышки, скрюченные в три погибели, а сами в таких прозрачных накидках, знаешь, типа плащей с капюшоном. Ни дать ни взять, два мешка с туманом. При ближайшем рассмотрении, кажется, обе - женского пола, только с усиками. Ну словом, я сказала - привет, что-то такое. И ни одна зараза не ответила. Просто уставились на меня, и все. И знаешь, что? Обе сосали большие пальцы.
        - Да ну!
        - Клянусь.
        - Силы небесные, - сказала Ивлин и налила им обеим еще кофе. - Так во что он все-таки был одет?
        - Ну, так-то нормально. Но - но! - вокруг груди у него был повязан пояс от халата.
        - Зачем?
        - Ага. Ну так. - Минерва повернулась и посмотрела на Ивлин. - Я не в настроении задушевно беседовать, окей? Скажу только, что все чертовы выходные я не смогла убедить его это снять.
        - Ни ради чего?
        - Ни ради чего.
        Телефон Ивлин зазвонил. Они с Минервой молча выждали, пока Вал Снид закончит свое язвительное сообщение.
        - Так почему? В смысле, почему б не снять?
        Минерва глубоко вдохнула.
        - Он привязал себе к груди ту идиотскую штуковину с Натвелловского награждения, вот почему. Ну знаешь, которую ему вручила Арора Линтон. Я сперва думала, это все из-за нее, ну понимаешь? Типа фетишизма, с него станется. Но дело оказалось не в этом.
        - А в чем тогда?
        - Понятия не имею. Нет, правда, не знаю. Один раз он сказал что-то про координаты. Какую-то бессмыслицу. В другой, что, мол, это его талисман. Что-то про свои четыре сферы, понимай как хочешь. Имей в виду, он был сам не свой. Хлестал вискарь, как будто последний день живет. И в отношении туалета вел себя ужасно странно. Прямо не выносил, чтобы я туда заходила. А стоило мне все же зайти, ошивался под дверью. Кошмар какой-то. Ну то есть, сама знаешь, как сложно что-то сделать, когда ты с парнем, даже в лучшем случае. Но сидеть там, зная, что он по другую сторону двери, да еще и твердит: «С тобой все в порядке? Долго ты там?» Боже праведный! Меня до сих пор крючит. Если мне в голову еще хоть раз придет туда ехать, прикуй меня наручниками к письменному столу и запри дверь. Я серьезно. Запиши себе и поставь дату, окей?
        - Как в прошлый раз? Непременно.
        Они некоторое время помолчали.
        - Итак, - сказала Ивлин. - Рискну ли спрашивать?
        - Говорит, написал около сотни страниц.
        - И правда написал?
        - Бог весть. Он не хотел, чтобы я читала. До самого вечера воскресенья и сессии с ним в этом занюханном пабе.
        - Ох.
        - И вправду ох. Боже, на что приходится идти ради литературы. Я вынудила его распечатать первые десять страниц - и это было все равно, что зубы тянуть. Даже хуже.
        - И?
        - Блестяще, Иви. Великолепно. В жизни ничего подобного не читала. Гораздо лучше «Темной энтропии».
        - Можно почитать?
        - Неа. Едва я закончила, он вырвал у меня страницы. Как будто это адресная книга Ми-шесть.
        - А теперь у него затык?
        - Да, черт возьми. Затык. Дай нам еще по сигаретке. Пожалуйста.
        8
        Двадцать три дня до дедлайна - и у Филипа отросла борода, хотя он едва ли заметил это. Он смутно осознавал, что когда опускает руку ото лба к груди, чтобы покрепче прижать Амулет, то задевает по дороге что-то волосатое, но вообще-то давным-давно уже не смотрелся в зеркало.
        В маленькой комнатке было жарко, и ему вдруг подумалось, что неплохо бы проветрить. Он не без труда открыл окно - и удивился, обнаружив, что ничего не изменилось. На улице тоже стояла жара. От физического усилия, потребовавшегося на то, чтобы встать и открыть окно, у него закружилась голова. Все потому, что еда у него закончилась уже довольно давно. От аварийного запаса, купленного Минервой в деревне в тот ее мучительный и неловкий приезд, не осталось и следа. В холодильнике одиноко лежала тонкая пластиковая упаковка чего-то, что, видимо, когда-то было копченым лососем. Вчера вечером Филип рассмотрел ее повнимательнее и обнаружил, что срок годности закончился в 2001 году.
        И чай, и кофе превратились, в далекие воспоминания. Иногда Филип скучал по ним - обычно по утрам, но лишь с тем ностальгическим смутным сожалением, с каким старики вспоминают о сексе. Без еды он не особенно страдал; напротив, ему казалось, что так он горит ярче, концентрируется яростнее. Заодно это снимало проблему с туалетной бумагой. Израсходовав запас старых газет, он вынужден был перейти на книги. «Радугу» он извел довольно быстро, зато с «Сыновьями и любовниками» дело пошло уже медленнее. За неделю он добрался только до третьей главы. А закончится Лоренс, всегда остается Кингсли Эмис. Это все были не проблемы. Но алкоголь тоже закончился - и вот это уже проблемой было.
        После той прерванной весенней прогулки он получал предупреждения еще два раза - один в «Приюте коновала» во время выходных с Минервой, а второй - когда попытался добраться до деревни, потому что допил бутылку молочного ирландского ликера. И в обоих случаях это ощущение ползущих под кожей раскаленных крабьих клешней в груди, эта электризующая дрожь заставили его ринуться домой. Разумеется, оба раза - ложная тревога, но это служило пугающим (или он имел в виду - ободряющим?) доказательством того, что Амулет все еще… активен. И явно хочет, чтобы он, Филип, был наготове. Филип практически не сомневался: отважься он на еще один бросок к «Квик-марту», произойдет то же самое. А если он проигнорирует предупреждение, бросит вызов силам Амулета, с того станется в наказание начать трансляцию без него. Да-да, вполне правдоподобное предположение. От Амулета как раз такого и жди.
        С другой стороны, никуда не деться и от того глобального, непреложного, неоспоримого факта, что он не может, совершенно не может обходиться без треклятой выпивки.
        Внезапно Филип кое-что вспомнил - кое-что чудесное. Неверными шагами он спустился на кухню, рывком распахнул шкафчик под раковиной, повытаскивал, роняя и разбрасывая, всевозможные моющие средства - и в самой глубине обрел искомое. Вот он, почти целый галлон «Фермерского сидра» в пластиковом контейнере. Усевшись на сушилку для посуды, Филип протер кухонным полотенцем засалившуюся крышку, но уже в процессе заметил в контейнере что-то, чему там быть не полагалось. Усилием воли не разрешая себе паниковать раньше времени, он открутил крышку - и поневоле отпрянул назад от резкой вони вырвавшегося наружу газа.
        Когда глаза перестали слезиться, он увидел, что под самой поверхностью сидра плавает густая желеобразная масса. Филип осторожно просунул внутрь черенок деревянной ложки. Вещество облепило ее. С виду оно напоминало плаценту какого-нибудь гротескного инопланетного существа.
        В Филипе вспыхнула горькая ярость. Не яркая вспышка - скорее искорка от чиркнувшей спички ветреной ночью, - но и этого хватило. Филип провыл короткое непристойное ругательство и заметался по дому, словно заклинание твердя список того, что ему нужно.
        - Деньги? Бумажник. Где? В кармане куртки. Да. Купюры, крупные, несколько штук, хорошо. Обувь, да, обувь. Ключи? Нет, на фиг. Стоп. Пешком или на машине? На машине. А я смогу? Черт, а заведется? Столько стояла без дела. Черт. Надо попробовать, быстрее выйдет. Ох, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, скотина ты этакая.
        Миг - и он уже выскочил из дома. В глубинах сидра на сушилке для посуды склизкий бактериальный матрикс с тихим хлюпом восстановил прежние формы.
        В двадцать шесть минут второго Мерили вошла в библиотеку и привалилась к двери в позе, позаимствованной из эпохи немого кино. Фрэнсин оторвалась от околополуденных трудов - размышлений, в какую графу каталога занести «Дельту Венеры» Анаис Нин, в «Географию» или «Астрологию», - и ахнула.
        - Мамычки, Мерили, да ты вся белая, что ошпаренная свинья. Что стряслоси? Только не говори, что у них пирожки с карри закончилиси!
        - О, Фрэнсин, Фрэнсин! Забудь ты про пирожки. Пошли лучше в детский отдел. Даже говорить не могу, надо опустошитьси в кресло-мешок. В жизни ничего подобного не видела!
        - Да чего там?
        - Мёрдстен. В супермаркете.
        - Быть не могет!
        - Еще как могет. И прихвати-ка малибу с пепси.
        Когда сестры устроились в своих оранжевых вельветовых гнездышках, напоминая два осевших кремовых пирожных, Мерили подергала носом.
        - Тут что, опять кто напрудил?
        - Да вродя не замечала. Ладно тебе, не томи. Выкладай про Мёрдстена.
        Мерили приложилась к коктейлю, словно к восстанавливающему память средству.
        - Да я его ваще не сразу признала. Подумыла было, это Безумный монах Распитон - или тот побирушка, какой вечно играет перед обувным на дыджериде. Волосы вот досюдова отросли, бородища - во…
        - Тока не борода!
        - Борода, Фрэнсин, и слухай - ботинки на босу ногу.
        - Да ни в жисть. Мерили, все ты выдумываишь.
        - Зуб даю. У меня ажно кровь в жилах захолодела, как и заметила.
        - А дальше-то что? Совсем спятил, да?
        Вместо ответа Мерили подняла стакан с малибу и постучала по нему, сопровождая свою пантомиму выразительным взглядом.
        - А-а-а, - протянула Фрэнсин.
        - Это я методом индухции, судя по тому, что у его в тележке лежало. Уйма дорогущего виски в картонных коробках, ну знаешь, с Рождества залежалоси, а еще две бутылки «Бейлиса» и винище всех сортов. Мы, значит, с им нос к носу сталкиваимся у полок с печеньем…
        - Третий ряд.
        - Третий, угу, и как до меня доходит, кто это, я сразу такая: «Мистер Мёрдстен! Сто лет, сто зим!», ну как-то так. А он просто стоит и пялитси на меня, какбута и жисть не видел. Уж так-то неловко, Фрэнсин.
        - Мамычки мои, Мерили, аж предоставить не могу. А ты тада чего?
        - Ну, мне тут было либо стоять столбом, как кролик в гостях у горностая, либо сказать чего, так что я смотрю, значит, ему в тележку и говорю: «Никак, празднуетя, мистер Мёрдстен? Новую книжку сочинили?»
        Фрэнсин сжала коленки.
        - Уж больно любопытничала ты, Мерили. Невоспитанно.
        - Это да. Но ничегошеньки не получилось. Знаешь, как он себя повел? Совершенно как Бэзил Фолти[12 - Бэзил Фолти - главный герой популярного британского ситкома семидесятых годов «Башни Фолти».], когда ходил во сне, а потом вдруг проснулси и дал деру.
        - Совсем сбег?
        - Не, просто почесал вдоль полок, а потом ворочаетси с пакетами кофе и сахара, цельная гора. Как свалит все в тележку и ну дальше. А я, понятно, за ним, и поверь, Фрэнсин, не так-то легко оно было, так он мчалси. Народ по пути знай успевал по сторонам шарахатьси, чуть что на полки не лез.
        - Небось, торопилси, патамуша та егойная штучка из Лондуна дожидаласи.
        - Я ровно так же и подумыла. Ровнехонько. Тута себя винить не за что, Фрэнсин. Но нет.
        - Нет?
        - Как выяснилоси, неа. Но ты вперед забегаешь. Он, значит, чешет на всех парах через молочные продукты…
        - Шестой ряд.
        - Пятый.
        - Шестой.
        - Да чтоб тебя, Фрэнсин! Пятый, шестой, какая нахрен разница? А мы теряем нить повествования.
        - Прости, Мерили. Это я просто пыталаси предоставить картинку целиком. А в пятом стиральный порошок и собачий корм. Есть все ж разница.
        Мерили выровняла дыхание, умерила гнев во взоре и приложилась к стакану.
        - Ну, выходит, ты и права. Патамуша Дензила бы в пятом ряду быть не могло.
        - Кого-кого?
        - Дензила Гаддера. Который по вторникам приходит шерсть себе почесать перед сыром.
        - Ах, э-э-этот Дензил.
        - Мчитси, словом Мёрдстен к кассе, какбута за ним черти гонютси, а Дензил его не видит и летит вверх тормашками в холодильник. Мёрдстен тады останавливаится. У Дензила ноги задраны, гребенка в руке, и он такой - «Шта-а-а?». А Мёрдстен просто глядит на него, какбута ничего особенного, когда извращенец на тебя из йогуртов таращитси, а потом берет себе сыра и молока и чешет дальше. Вот доходим мы до касс, и угадай, кого он выбирает? Учитывая, что он типа как спешит?
        - Не Сигурни ж Хуквэй?
        - А вот да.
        - Ой, нет.
        - Ой, да.
        Тут Вещие сестры прижались друг к другу лбами, со свистом втягивая воздух. (Это их вариант истерического хохота, ритуал духовной связи. Одна из тех деталек, из-за которых их родители двадцать лет назад под покровом ночи сложили вещички и, бросив дочек, перебрались в Шетланд.)
        - Патамуша, - задыхаясь, продолжила Мерили, - Мёрдстен не в курсах, что к Сигурни ваще никто и очередь не становитси, патамуша ей что бар-код, что дохлая зебра. Она, значит, колупаится с его покупками, четыре-пять раз наугад всякий раз машет прежде, чем эта фиговина пискнет, а я такая стою прям позади него, а у него прям как пчела в штанах, а мисс Дыфективная Хуквэй и не замечаит. И я, чтоб отвлечь его, и говорю… Я поминала, что у него поперек груди был вроде как пояс от халата навязан?
        Фрэнсин на долю секунды даже растерялась.
        - Не, не поминала. А на кой?
        - Мне-то откуда знать? Ну тебя, Фрэнсин. Словом, он хватаит свои бутылки, как только Сигурни их пробьет, и распихиваит по сумкам, а я стою сзади и пытаюси с ним разговор завязать про бородищу и такое все, а он только бекаит и мекаит и глазами вращаит, точно олень перед витриной мясника, вот тут-то самое чудное и начинаитси. Не поверишь, что дальше было.
        На этом месте Мерили для вящего драматизма сделала паузу и отхлебнула малибу с пепси. Фрэнсин выжидательно последовала ее примеру.
        - Короче, - сказала Мерили, элегантно вытерев усы тыльной стороной руки, - Сигурни с грехом пополам пробила примерно половину Мёрдстеновой тележки, как он вдруг как схватитси обеими руками за грудь, вот там, где пояс обвязан, как отшатнетси да как застонит. И жутко-то так. Даже нет, не так. Настоящий вой это был, а не стон. У меня аж волосы на ногах позади дыбором встали, Фрэнсин, Христом Богом клянусь. А потом как заголосит - «нет!», и «пожалуйста, погоди», и «тока не сейчас». Лоб весь пОтом обсыпало, что жабу бородавками. Ну, все, конечно, попятилиси. А я знаишь, что подумыла?
        - Сердечный приступ.
        - Сердечный приступ - выменно, что я подумыла, Фрэнсин. Особливо, как он завел: «Пакет! Ради всего святого, пакет!»
        Фрэнсин опешила.
        - Пакет, Фрэнсин. Таблетки. Меня прям как вспышкой осенило. У него какая сердечная болезнь и таблетки в пакетике. Но он так за грудь держитси, что таблетки достать не могет. Я и говорю: «В кармане пакетик-то, мистер Мёрдстен?» Дай, думаю, сама руку суну, ежели надо, и не смотри ты на меня так, Фрэнсин. Но только стала руку ему к штанам подносить, как он вдруг как обернетси, как уставитси на меня, словно… в жисти такого лица не видывала, ну то есть в нормальной жисти. И как завопит: «Нет, убирайся! Прочь от меня! Все прочь!» И все так же обеими руками за грудь держитси. И тут у меня снова вспышка, только ужасть какая.
        - Та фыльма. «Чужой-один».
        - «Чужой-один», Фрэнсин, ты прям опять на все деньги. Я так и представила. Длинная такая скользкая колбаса, как ослиный причиндал, только с зубами - и как вырветси у Мёрдстена из груди, как шмыгнет по полу.
        - И что, Мерили, вырваласи?
        - Так и нет. Хотя считай, что таки да, патамуша там уж такое столбоверчение началось. Эта жирная кобыла Лесси из табачного отдела как заверещит: «Это ж бомбист, комик адский! Мы все умрем!» Ну тут все, конечно, дали деру.
        - Сильно ты перепужаласи, Мерили? Ей-ей, я б, небось, прям там и обмочиласи бы.
        - Ну понятно, Фрэнсин, ничо я не напужаласи. Ну, то есть не так. Я ж знала, что это Мёрдстен, а не аль-кайда какая, хоть и в бороде. Но имей в виду, я тоже попятиласи, на случай, ежели он вдруг-таки с пушкой. Задрал голову к потолку и вопит: «Не надо! Не надо! Это не крем! Не крем!»
        - Крем, Мерили? Это он про чо?
        - Да чтоб мне провалиться, коли знаю. Не про пирожные, это точно, патамуша никаких пирожных он не покупал. И шоколада тоже. Словом, потом он весь ссутулился, одной рукой грудь выпустил и полез в карман…
        - За таблетками, Мерили…
        - Вот и я так подумыла, но нет, он вытащил бумажник, порылся в нем, приговаривая такие слова, каких я никак не ожидала услыхать от писателя с его-то именем, а потом просто хлоп стопкой денег прям перед Сигурни, которая так и сидела, разинув рот - ведро пролезет. А потом хвать сумки с бутылками и как понесете и прочь по улице - как собака, которой хвост подпалили. И все.
        - Конец?
        - Конец. Ну тут и я рванула сюда тебе это все рассказывать, а ноги-то у меня - что желе.
        Сестры некоторое время смотрели друг на друга. Единственным звуком в комнате был ритмичный скрип полистироловых гранул в наполнителе мягких кресел под ними.
        Наконец Фрэнсин сказала:
        - А пирожки-то с карри ты укупила?
        9
        Филип плечом открыл дверь в коттедж и чуть не скончался на месте от разрыва сердца - в камине сидел обугленный манекен. Не сводя с него глаз, Филип бочком проскользнул на кухню и с воровской осторожностью опустил сумки на стойку. Вытащив бутылку «Хайленд-парка» из нарядной упаковки, он сделал большой глоток прямо из горла, потом второй.
        По телу у него пробежала дрожь, он прикрыл глаза и ощупью добрался обратно к двери в гостиную. А когда снова открыл их, манекен никуда не делся, так и сидел в камине, раскинув ноги и чуть согнув одно колено. На голове, которой он привалился к гранитной стенке камина, криво висел грубоватый сельский венок из грязных веточек. Глаз у него, похоже, не было. На ковер перед камином нападало изрядное количество сажи, черные хлопья парили в падавших из окна лучах солнца, точно стаи мошкары.
        Филип осознал, что Амулет у него на груди снова сделался холоден и безучастен, но сейчас он был настолько поглощен представшим ему зрелищем, что гнев и обида продлились не дольше пары секунд. Он на цыпочках прокрался через комнату и подобрался к грязному маленькому трупу на расстояние вытянутой руки. Из раны на лбу недвижного тела сочилась тоненькая красная струйка. Она медленно стекала вниз, вбирая в себя черные крупицы, подобно магме, изливающейся из крохотного вулкана. Филип нагнулся рассмотреть ее поближе, как вдруг труп открыл глаза.
        Филипу были прекрасно знакомы эти глаза.
        - Мёкдстоун? - сказал труп.
        - Покет?
        - Мёрдстоун.
        - Покет!
        - Мы так хоть цельный день можем. - Бледный язык слизал сажу с губ. - Я, твердя «Мёрдстоун», а ты, повторяя «Покет». Вода у тебя еще есть?
        - Да, - сказал Филип. - Тебе принести?
        - Нет, прах побери. Чисто из вежливости интересуюсь. Да, язви тебя, Мёрдстоун.
        Филип бросился на кухню и налил воды из-под крана, а потом схватил заодно и виски и принес к камину и то и другое.
        Грем отпил, закашлялся, выплюнул.
        - Ты себе голову поранил, - сказал Филип.
        - Все не так, как ты мне ее измордовал. Ладно, неважно. Видать, перепутал твой нужник с камином. Ух ты. Надо это упомянуть. Записать в Гроссбух. - Доброчест осушил стакан и отставил его на горку золы. - Вижу, ты так и разгуливаешь, примотав к себе Амулет.
        Филип отступил на два шага.
        Грем приподнял вялую почерневшую руку.
        - Полегче, полегче. Не трясись почем зря. Силком отбирать не буду. После прошлого раза - всего обколотило, как яблоко на благотворительном базаре. Нет, и пробовать не стану.
        - Обещаешь?
        - Почтенной своей старушкой клянусь. Ну то есть торжественно.
        - Отлично. Тогда ладно. Помочь тебе встать?
        - Нет, спасибочки, мне и так хорошо. Я тут надолго задерживаться не собираюсь. Короче. Как дела-то, Мёрдстоун? Амулет тебе выкашлял остаток твоего ромляна?
        - Что-что?
        - Ну знаешь, - грем небрежно ткнул грязным пальцем и сторону кабинета Филипа. - Великий труд. Чисто интересуюсь, как продвигается-то.
        Филип несколько секунд смотрел на него, потеряв дар речи. А потом долгие недели разочарования, обиды и горечи слились в единый нарыв - вот его-то и прорвало.
        - Ты… ты… гнусный мелкий… Думаешь, это смешно, да? Очень весело, да, заставлять меня тут проходить через сто тысяч адских мук каждый проклятый час - все это время, да оно мне годом показалось. Это в ваших вонючих могильниках считается за комедию, да? Подметить какого-нибудь горемыку на крючке, терзать его, издергивать повыше и сбрасывать снова вниз - посмотреть, сколько он выдержит? Ублюдок ты этакий! И… и… и теперь ты как ни в чем не бывало материализуешься у меня в камине и насмехаешься? Как дела, Мёрдстоун? Как ромлян? Когда тебе распрекрасно известно, что нет у меня никакого клятого ромляна, потому что ты сам не… не стал… не захотел… дать мне его - злобный ты, гнусный, долбанный гном! Ну хорошо, хорошо! Я больше так не могу! Ты это хотел услышать?
        На протяжении всего этого монолога и еще немного после Покет Доброчест сидел среди сажи молча и неподвижно. А потом задумчиво пробормотал:
        - Ага. Шурум-бурум и трам-пам-пам, - и посмотрел на Филипа, который, шмыгая носом, осел на диван. - Отлично. Выговорился? А теперь сядь-ка попрямее, вот хорошая лошадка. Мне надо кое-что сделать.
        Он поднял левую руку и выпустил из нее разряд, от которого лимфатическая система Филипа на миг превратилась в муравьиную кислоту. Закусанный армией внутренних муравьев, Филип завопил, обливая колени «Хайленд-парком».
        - Прощения просим за эту маленькую встряску, Мёрдстоун. Ты обозвал меня гномом, так что пришлось. Причитающееся возмездие, Часть Вторая Кодекса Гремов. С Частью Второй не пошуткуешь. Слегка припекает, наверное. Зато сопли в носу повысушивало, да? Хлебни-ка еще глоток своей отравы, будешь как новенький.
        Филип приложился к бутылке и остался сидеть, угрюмо глядя на грема.
        Тот с усилием сел поровнее, чуть поморщившись от движения.
        - Теперь давай к делу. Потому как, хотя оно и может показаться иначе, я тут не со светским визитом. Так что слушай, Мёрдстоун, и сделай одолжение, не вклинивайся со своими вечными что-как-почему и зачем. Со времен нашего прошлого недоразумения, которое, сюрприз-сюрприз, обошлось мне в такую лихоманку, от какой у тебя задница на затылок вылезла бы, кое что произошло.
        Он многозначительно откашлялся.
        - А именно. Промычав-протелившись, почитай, цельный лунный цикл, Книжник Хомякан наконец изъявляет согласие созвать Заседание Ясного Стола всех уцелевших Читателей.
        Тут Покет немножко выждал, чтобы дать время Филипу осознать всю неимоверную значимость этого известия.
        - Первый за семь последних Круговоротов. Прегадски трудно было организовать, учитывая, как всех пораскидало, а огнельты перекрыли большинство Линий. А уж опасно-то как, можешь себе представить. Но вопреки всему большинство-таки собралось. Первой проблемой, конечно, стало то, что Ясного-то Стола у нас и нет.
        - Знаю, - сказал Филип. - Он был утрачен во время…
        Ледяной взгляд Доброчеста заставил его замолчать.
        - Так что пришлось нам положить на мой топчан дверь. Вокруг чего, натурально, немало возникло всякой трескотни и у нас битый день ушел на всевозможные Клятвенные отречения, и Переголосования, и Торжественное то, Торжественное се, прежде чем мы хотя бы подступились к делу. Задергали меня по самый фитиль, доложу я тебе. Словом, если обрезать с истории лишний жир - а история, Мёрдстоун, была прежирная, поскольку иные из дряхлых ворчунов даже пердят Высокой Риторикой и по сравнению с ними Хомякан бодр, как дятел, - мы приняли Ясное Решение.
        Покет снова помолчал, чтобы подчеркнуть весомость последней фразы.
        - И хочешь знать какое, Мёрдстоун?
        - Э-э-э, да. Да, разумеется.
        - Уж я думаю. Итак, Ясное решение состояло в том, что я, Покет Доброчест, сочиню Невзаправдашний Гроссбух. Впервые за всю историю Королевства - чтобы кто-то хоть попытался. Как тебе такая петрушка, Мёрдстоун?
        - Невзаправдашний Гроссбух? Ты имеешь в виду роман?
        - Именно. Ромлян.
        - Ладно. И… э-э-э-э…
        - И написал ли я? О да. Довыправил письмена пару часов назад, на ваши деньги, чуть меньше даже.
        - Господи, Покет, и оно… Ну то есть как?..
        - Хорошо ли вышло? - Грем сдул сажу с кончиков пальцев и полюбовался своими ногтями. - Ну, мне в таких вещах судить - все равно что кошек в темноте оценивать. Но я бы сказал, да. Недурно.
        Филип весь дрожал. Он отглотнул из бутыли, чтобы успокоиться.
        - И ты намерен, ну то есть собираешься ли ты?..
        - Отдать его тебе? Ну разумеется. Мне-то самому оно на кой?
        Филип аккуратно поставил бутылку на диван рядом с собой и закрыл лицо руками, жалобно поскуливая.
        - Мёрдстоун, в свинячью задницу! Я-то думал, ты обрадуешься.
        Когда Филип опустил руки, лицо его было залито слезами.
        - О господи, я… я… я так! Ты не представляешь… Спасибо, Покет, спасибо, спасибо, спасибо. Я даже выразить не могу, что это… ты не… О господи!
        - Язви тебя, Мёрдстоун. Не изображай тут полоумную бабусю.
        Филип взял себя в руки.
        - Когда я его получу? Сегодня? Завтра?
        Доброчест вскинул руку.
        - Но-но, осади пока. Это еще не все.
        - Не все? Еще не все?
        - А вот. К Ясному Решению прилагается Ясная Подвеска.
        - Подвеска?
        - Да, Подвеска. Которую ты можешь назвать, холера, какое там у вас слово…
        Филип понял.
        - Условие?
        - Точно! Оно самое. Условие. Состоящее в том, что в обмен на прописанного ромляна Клятва Четырех Сфер между Покетом Доброчестом и неким Мёрдстоуном будет возобновлена.
        - А.
        - Акай сколько угодно, Мёрдстоун, потому что в этот клятый раз никаких фигле-миглей уже не выйдет. Только попробуй увильнуть снова - требовать Уплаты я уже не стану, ни разу. Лишу тебя гляделок и семечков, ты и пикнуть не успеешь. Понял?
        Филип кивнул.
        - Да. Хорошо.
        Грем подозрительно прищурился.
        - Больно быстро ты соглашаешься.
        - Ну, особого выбора у меня нет, верно? Мне осталось-то - всего три недели.
        - Осталось? О чем это ты? На мой взгляд, ты вроде ничего так, Мёрдстоун. Если не считать бороды, вот она клочковатая.
        - Нет-нет, я имел в виду, что мне надо закончить книгу, ну, ромлян, за три недели. Нет, даже чуть меньше трех.
        - Три недели? Это же, дай прикинуть… Холера, это же уйма времени. Мне и половины хватило, чтоб управиться.
        - Бог ты мой. Правда?
        - Ну, я бы здорово спешил, конечно. Ладно, на чем я остановился? Ага. Через минуту мы заключим сделку. Но перед тем скажи мне кое-что - и без отговорок. Те твои письмена, дерьмо мушиное, на штуковине, в которой ты слова настукиваешь. То, что ты писал в прошлый раз, как я к тебе приходил и у нас вышло маленькое разногласие. Ты сделал, что я тебе велел? Отпел и изгнал?
        - Что-что сделал?
        - Ты, - Доброчест нетерпеливо взмахнул рукой, - отправил это обратно, откуда пришло?
        - Нет, - признался Филип.
        - Так я и думал, прыщ вонючий. Сам не знаешь, что тебе впрок, а что нет, да, Мёрдстоун?
        - Я не знаю, как отправить это обратно, откуда пришло, - огрызнулся Филип.
        Грем посмотрел на него, прищурившись.
        - А ты что, просто сидишь и возразить не можешь? Или там вытереть табличку набело?
        - Ну, я могу стереть текст. Ты это имел в виду? Вернуться к чистому листу? Это я, да, могу.
        - Хвала Шишкам! Я уж думал, и тут завязли. Тогда ладно. Значит, именно это ты и сделаешь - и без фокусов, слышишь? Поднимешься наверх - нет, придурок, не сейчас - и сотрешь всю эту бесопись. Имей в виду - всю, до последнего слова. Я совершенно серьезно. Поклянись, Мёрдстоун. Хотя твои клятвы пара над крысиной струей - и того не стоят.
        - Обещаю. Честно.
        Покет прищурил один глаз.
        - У меня от тебя ум за разум заходит, Мёрдстоун. Мы несусветное количество времени за тобой наблюдали. Решили, вот он, подходящий человек. Думали, ты понимаешь, как опасны Гроссбухи, особенно Невзаправдашние. А ты, оказывается, понятия не имел, язви тебя. Честно говоря, у вас никто, никто не понимает. Все у вас лишь пустой треп да деньги. И вот до чего дошло. Все зависит от человеческого ромляниста. Холера, а?
        - Мне очень жаль, - сказал Филип. - Все как-то вышло из-под контроля. Но я уверен, в конце все будет хорошо. Обычно бывает.
        Перемазанный сажей Писец засмеялся.
        - Что ж, посмотрим. Ладно, давай. Ты знаешь, что делать. Пальцы на глаза, вот так, а вторую руку на… Нет, давай внутрь, в портки. Хочу быть уверен, что ты их плотно обхватил. Отлично. Тогда начали.
        Доброчест провозгласил Клятву Четырех Сфер - с педантичным подчеркнутым тщанием выговорив фамилию Филипа. Пока он декламировал, в комнате заметно потемнело. Грем порылся в карманах пальто, достал оттуда синее яйцо и повернул верхнюю часть на четверть оборота, снова убрал яйцо и устремил на Филипа взгляд совиных глаз.
        - Итак, - сказал он. - Дело сделано - и на сей раз все но-честному. И не вздумай выкаблучивать, потому что тогда я тебя приволоку на возмездие хоть за задние ноги - торжественно обещаю.
        - Окей.
        - Давай теперь, топай наверх и стирай ту хрень. А потом, парень, дай мне… Ну, в то, что у вас называется десять вечера, я начну передавать тебе мой Невзаправдашний Гроссбух, прощения просим, ромлян. Как о прошлом разе. А когда все получишь, вернусь за Амулетом. Не скажу пока точно, во сколько именно, так что далеко не отходи. Понял?
        - Да. Отлично. Хорошо. Десять часов.
        Пару секунд Покет сидел, молча рассматривая своего переписчика. Казалось, он собирается добавить что-то еще, но тут, к вящему беспокойству Филипа, здоровенный гранитный кусок стенки камина словно бы просел, согнулся - и грем исчез. Вместе с ним втянулась обратно вся сажа с ковра и стенок вокруг, так что когда кладка стены затвердела вновь, камин был чист, как совесть младенца. Остался лишь пустой стакан из-под воды.
        Филип осторожно подошел и заглянул в темное жерло дымохода. Не обнаружив там ничего, кроме еле заметного просвета вверху, он поднял стакан и трясущимися руками налил себе виски.
        10
        Чуть позже Филип обнаружил в одном из «квик-мартовских» пакетов вакуумную упаковку промышленного чеддера и пластиковую мисочку с капустным салатом. Филип решительно прогрызся через еду, хотя салат был заправлен странной, клейкой и пузырящейся субстанцией, больше всего напоминающей мокроту заядлого курильщика. Тот же пакет подарил ему банку растворимого кофе и упаковку белого сахара.
        Филип вынес чашку на улицу к воротам и постоял, глядя, как сгущается темнота. Сердцебиение его сейчас гуляло туда-сюда, точно маятник - качалось от нестерпимого пыла до невыразимой тревожности. Чтобы скоротать время, он вернулся в коттедж и атаковал свою бороду с кухонными ножницами наперевес, но, когда потом попытался сбрить остатки растительности ржавым лезвием, не вынес боли. Он смыл пену - и зеркало показало ему лицо, нижней частью напоминающее морскую свинку, пожеванную лабрадором. Он принял ванну и надел все чистое. Выпил еще виски. К половине девятого волнение его достигло таких пределов, что пришлось побегать на месте, чтобы избежать гипервентиляции. От этого у него закружилась голова, и он снова сел.
        Сидеть оказалось невозможно. Филип спустился на кухню, наполнил пустую бутылку водой и принес ее наверх вместе с остатками «Хайленд-парка» и двумя стаканами. Поставив припасы возле клавиатуры, он за дернул занавески на окне и зажег лампу. Из неароматной кучи снятой одежды в ванной выудил пояс и снова привязал Амулет к груди. Он не был уверен, необходимо ли это теперь - странно, что Покет ни словом на эту тему не обмолвился, - но не мог ничего отдать на откуп случайности. Снова сев, он глубоко вдохнул, открыл файл с заголовком «Мёрдстоун-2» и начал читать.
        Мушиное дерьмо, назвал это Покет. И как там еще? Бесопись? Но текст был до того хорош! Богат и горек, как дорогой шоколад. Через двадцать страниц Филип поставил локти на стол и подпер голову руками. И просидев секунд тридцать в этой позе, обнаружил, что буквально парализован нерешительностью. Даже моргнуть не мог. Серые квадратики клавиш, увеличиваясь под его пристальным взглядом, словно бы надвигались на него. У него закружилась голова, нахлынул страх свалиться в бездонную пропасть между Н, Г, Р и О.
        Как можно взять и уничтожить такой текст? Самый настоящий литературный вандализм - вот это что такое. Помимо всего прочего. А может, как-то закруглить его и опубликовать как отдельную новеллу? Отогнать изголодавшуюся и измученную ожиданием жадную публику, бесчисленную орду алчно разинутых ртов. Отделаться от «Горгоны». Стоило бы миллиона. Нет, даже больше. Много больше. Стирать такой текст было бы преступлением. Филип не мог, никак не мог на это пойти.
        А если он не сотрет - что тогда? Откажется ли Покет посылать ему ромлян? Вполне вероятно. Почти наверняка. Грем говорил серьезно. Совершенно серьезно.
        Но - узнает ли он? Гремы, по всей видимости, совершенно не разбираются в компьютерах. Так что, если текст спрятан где-нибудь на жестком диске под каким-нибудь невинным названием… или нет, переписан на компакт-диск или ту втыкающуюся штуковину. Запечатан и зарыт в саду. В банковском сейфе. А потом - стереть с компьютера. Отважится ли он рискнуть? О господи.
        Филип знал, что не знает, что знает Покет. И как он что-нибудь узнаёт. Может, грем каким-то немыслимым образом наблюдает за ним?
        И помимо всех прочих соображений оставался вопрос, над которым Филип позволил себе задуматься только сейчас. А что, если история Покета плоха?
        Невзаправдашний Гроссбух сочинен впервые за всю историю Королевства, сказал самодовольный мелкий поганец. А потому велики шансы, что это окажется жеваниной, остывшей манной кашей. Если посмотреть хладнокровно, вероятность того, что Доброчест создаст выдающееся художественное произведение, равна… ну, это все равно что ожидать, что Леон с Эгбертом порадуют «Приют коновала» дуэтом из «Травиаты». И делать ставкой в такой игре половину настоящего шедевра… Нечестно! Предлагать подобный выбор тому, кто и так уже столько страдал…
        Жестоко. Бесчеловечно.
        Филип с усилием отвел взгляд от алфавитной пропасти и обнаружил, что уже девять сорок пять. Господи ты боже мой, как так-то? Балансируя на грани паники, он опустил духовное ведро в глубинный источник себя самого - и оно поднялось, до краев полное ужаса. А вместе с ним - стон, протяжный, коровий.
        Филип торопливо ударил по клавишам «контрол-А». Включился экран: великолепный текст, теперь тоскливо-желтого цвета, на могильно-черном фоне. Дрожащий указательный палец Филипа завис над клавишей «Delete».
        Щелк.
        Все. Текст исчез.
        Амулет на груди у Филипа содрогнулся.
        Вопль боли и ярости. Филип предположил, что вырвался этот вопль из его собственного горла.
        Он закрыл файл, ответил «да» на вопрос, сохранить ли изменения, и открыл новый документ.
        Прошло девять минут, все девять из которых он немилосердно горевал. Без трех минут десять он отпил большой глоток скотча, покрепче подвязал пояс и выпрямился на стуле, ожидая, когда проснется Амулет.
        Тот не просыпался. Но в десять-ноль-одна Филип услышал что-то вроде шороха ветра в опавшей листве. Однако доносился он не снаружи. Откуда-то изнутри комнаты. Ритмичный и ласкающий слух. Филип почти мгновенно погрузился в состояние глубочайшего, но проясняющего сознание расслабления. Кто-то шел по сухой листве, и та шелестела под ногами. Экран монитора начал мерцать и гаснуть, а потом снова засветился - ровнее, ярче прежнего. Шепот листьев перерос в скрип пера, а внизу экрана заскользили, разворачиваясь, корявые письмена Покета. Пальцы Филипа сами собой легли на клавиатуру и начали перевод. Он скосил глаза в сторону: картинки были на прежнем месте. Ура!
        Над озером вставала огромная болезненно-желтая луна. В кадр вплыло что-то большое и неповоротливое. Ладья под черным, как ночь, парусом. За рулем стоял мрачный, закутанный в плащ Гар-Беллон. В тусклом свете занавешенного фонаря Филип различил на палубе фигурку в ниспадающей мантии. Месмира?
        Да: пляшущие пальцы уже набирали ее имя.
        Она сидела на носу ладьи, склонив голову над воином - Кадрель? О да, бог ты мой! - голова которого лежала у нее на коленях. Из сочленений доспеха сочилась кровь. На глазах раненого была повязка.
        В последний миг перед тем, как отвечающие за критическое восприятие отделы его мозга захлопнулись, Филип успел преисполниться радостного осознания, что все будет хорошо. Покет доставил товар. И этот товар великолепен. Блестящ. То, чего все так ждали. Мёрдстоун-2.
        О да!
        И с этим он погрузился в транс.
        Забыл, кто он и что он.
        До тех пор, как - невозможно сказать, сколько прошло времени, - в передаче случился короткий, но пугающий сбой. Марширующие по экрану письмена остановились и вдруг поползли назад, исчезая и расплываясь. Пальцы Филипа по инерции напечатали несколько слов задом наперед и тоже замерли. Он оцепенело уставился на экран, стараясь удержаться в гипнотическом трансе.
        А потом монитор погас.
        За окном раздалось совиное уханье. Оно пробудило червя паники, дремавшего где-то в толстом кишечнике Филипа. Филипа поволокло наверх, из глубин вдохновенной каталепсии, точно рыбу на крючке. Крючок находился у него в груди.
        Амулет! Он подрагивал напротив желудка Филипа, холодный, точно кубик льда.
        Экран мигал - то включится, то погаснет.
        - Постой, Покет, ради всего святого, - то ли подумал, то ли сказал Филип и, сняв руки с клавиатуры, подвязал пояс покрепче.
        Холод сменился жаром.
        Филипа поглотил черный свет - как при обмороке. Экран снова вспыхнул, превратился сперва в мозаику, потом в калейдоскоп, а потом расчистился. На страницу вновь хлынули письмена.
        Руки Филипа запорхали над клавишами.
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        Что?
        Что?
        Кто?
        Не человек, в решето с вопросами, Мёрдстоун.
        Он погрузился снова. Сделался бессловесным проводником. Фитилем, ждущим возможности донести зажженный Покетом огонек к пороховому заряду. Практически бессознательным.
        Под его оцепенелым взором пальцы его мельтешили над клавиатурой, точно рыбки над коралловым рифом.
        И когда все закончилось, он был пустой скорлупкой, устрицей, выковырянной, высосанной из раковины.
        Через некоторое время он все же вспомнил, кто он и что он.
        Экран перед ним замерцал, и Филип осознал, что не сохранил текст. Он торопливо щелкнул опцию «Сохранить как» - и только теперь сообразил, что Покет не подумал дать своему ромляну название. Не зная, что он там понаписал, весь вымотанный, Филип был просто не в состоянии придумывать сам. Пока что угодно сойдет. Глаза его скользнули по ряду бутылок из-под эля на узкой полочке над узкой кроватью. «Спотыкач». Не годится. «Перст аббата». Нет. «Засов рока». Гм… «Хмель чернокнижника». Пожалуй. Сойдет. Он вбил слова в строку названия. Сохранено. С немалым усилием он развернул кресло лицом к кровати. Казалось, она совсем рядом - и в то же время в сотне миль. Филип как-то сумел до нее добраться.
        Ему снилось, что он стоит в огромном, бескрайнем офисном помещении. Ночь, ни души. Где-то вдали на письменном столе горит одинокая лампа, и он идет к этому свету. Но задолго до того, как успевает добраться туда, лампа гаснет.
        Проснулся Филип в том же сне, только помещение было куда меньше, а лампа горела на его собственном столе. Ночь еще не кончилась. Или настала следующая. Чувствовал он себя вполне неплохо, только очень уж взвинченно. Он заставил себя спуститься вниз за едой и питьем. Свет в кухне резал глаза. Филип поставил чайник на плиту и отыскал остатки обкусанного сыра. С трудом доев сыр, он заварил себе растворимого кофе и с чашкой вернулся в кабинет. Сев перед компьютером, он некоторое время смотрел на потустороннюю красу Тадж-Махала, а потом плеснул виски в кофе, жалея, что не догадался купить сигарет. Потом он открыл «Хмель чернокнижника» и читал шесть часов подряд, то и дело откручивая мышкой немного назад, чтобы уложить в голове хоть общие контуры повествования. Когда на экране появились слова «Часть вторая» - Филип смутно помнил, что они его чем-то пугают, - он откинулся на спинку стула и шумно втянул воздух носом.
        Он был глубоко растроган.
        А еще ему требовалась передышка.
        Он зашел в уборную и опустошил мочевой пузырь, потом спустился вниз и тяжело потянул на себя входную дверь. Прохладный искристый воздух ударил ему в голову, точно ангельский кокаин. Филип чувствовал, как его переполняют надежда, радость, уверенность. Видимо, занимался рассвет. Идеальный рассвет.
        Филип с тихим восторженным возгласом выскочил на улицу. Несмотря на тяготы и труды последних часов, он был бодр, точно омылся росой, только что вылупился из яйца.
        Стоя у железных ворот, он наблюдал, как пейзаж наливается спелостью нового дня. Последние переливы ночной синевы уступили дорогу теплым персиковым тонам. Филип почти слышал, как разворачиваются побеги папоротника, как с треском лопаются желтые пряные бутоны на дроке. Где-то слева зафыркал невидимый пони.
        Филип виновато улыбнулся, вспоминая свои сомнения. Ромлян Покета, насколько он пока успел прочитать, был великолепен. Он и не ожидал, что грем сумеет так виртуозно сочетать в повествовании плавность с напряжением. Или понять людскую потребность, чтобы в истории таился глубинный смысл. Или придать форму бесформенному. Да, разумеется, в «Темной энтропии» Покет преуспел во всем этом, но то была чистая документалистика. Ну, типа того. Предположительно. Однако построить вот это величественное здание… кто бы думал, что маленький поганец способен на такой уровень сложности?
        Как и в «Темной энтропии», Покетово эксцентрическое повествование от первого лица перемежалось отрывками неотесанной тяжеловесной прозы Гроссбухов. Которые теперь грему пришлось выдумывать. Разумеется, будучи Полноправным Писцом, он годился на это дело как никто другой. Но все равно, все равно чертовски тонкая работа. И, в отличие от уничтоженного мертворожденного текста, свет и тьма тут тончайше уравновешивали друг друга. Взять хоть отрывок, в котором Месмира нежно и постепенно омывает глаза Кадреля в градуированных по цвету водах Лемспы и Кадрель, через много долгих недель, наконец видит свое отражение в глазах Месмиры - великолепно написано, без тени дешевой сентиментальности.
        Или мрачная, но комическая линия этих, как там их, веднодиан. Филип практически не сомневался, что они - плод воображения самого Покета. В «Темной энтропии» Ведно, дальний уголок Королевства, характеризующийся обилием не отмеченных на картах долин и мрачных топей в тени крутых утесов, не упоминался ни разу. Как и его население - вечно пьяные или обкуренные волосатые троглодиты с единственной целью в жизни: напиться галлюциногенной воды Зидора и день-деньской смотреть сны, полные героических подвигов и плотских наслаждений. Филип, сам не питавший пристрастия к комедиям, все же мог оценить черный юмор этих эпизодов. Впрочем, ему до сих пор было неясно, какая роль отведена им в общей схеме, которая, разумеется, сводилась к поискам Амулета Энейдоса и великим битвам за него.
        Филип начал подозревать, что Громкобрёх, самый гнусный Страж Источника Зидора, сам того не зная, оказался хранителем Амулета. Намеки на такое положение дел в тексте были предельно тонки. До того тонки, что, скорее всего, единственным читателем, способным их уловить, был сам Филип. Он улыбнулся. Ну и хитрюга же он, старина Покет.
        Эти приятные размышления прервались внезапным взрывом жизнерадостного блеяния. В поле зрения появилась группка шаловливых ягнят, уже успевших нагулять жирок для забоя и теперь резво скачущих под надзором скорбно покряхтывающих матерей. Вырванного из задумчивости Филипа поразила новая мысль: выполнивший свою часть сделки Покет в любой момент явится и потребует Уплаты. Может статься, он уже сейчас, в эту самую минуту, материализовался в камине или туалете. Филипу вдруг стало страшно важно дочитать «Хмель чернокнижника», пока этого не произошло. Развернувшись, он поспешил обратно в коттедж.
        11
        В коттедже грема не оказалось - ни слуху ни духу, ни виду ни запаху.
        Усевшись перед экраном, Филип жадно воткнулся в «Часть вторую».
        Смена рассказчика, переключение голоса, ненадолго выбившие его из транса во время перевода, теперь поражали до глубины души.
        Кто, во имя всего святого, этот всеведущий рассказчик из ниоткуда? К чему столь нежданный переход на третье лицо? Что, черт возьми, задумал Покет? Филип нервно перескочил через страницу, но взял себя в руки, открутил обратно и начал заново.
        Несмотря на ошеломление, приходилось признать: новый голос звучит до крайности притягательно. Величественно и властно, но без тени помпезности. Литературно, но в то же время задушевно и дружески. Мягко, но с темными полутонами. Вычурно и сложнозакрученно, но непринужденно, точно излечившийся от запора Генри Джеймс. По-отечески покровительственно. И до странности знакомо. Очень, очень неплохо.
        Гораздо лучше, с горечью признал Филип, чем когда-либо писал он сам. Лучше, чем он был способен или хотя бы надеялся написать. Первое произведение новоиспеченного автора - вдобавок треклятого гнома - и такое торжество литературного чревовещания, далеко за пределами возможностей самого Филипа.
        Гаденыш мелкий.
        Он продолжил читать. После неспешного начала «Часть вторая» развернулась в эпическую баталию. Битва при Заливе Четвертичности, вводные обстоятельства которой были так тщательно прописаны в «Части первой», шла полным ходом. Ненадежные союзники Кадреля, пираты Долговой Мели под предводительством лжеадмирала Бокштейна (того, у которого завелись червяки в бороде) едва успели привести свои триремы к берегам Королевства, как попали под обстрел дальнобойных мортир. Этот устрашающий огневой вал был делом рук сквернавов. Некогда свободолюбивый клан яростных кроваво-красных саперов-алхимиков превратился теперь в прислужников Морла. Но несмотря на все старания канониров, Бокштейн (под полный муки вой обожженных гребцов) провел пылающие корабли через заслон морских огнельтов к берегу. Беспорядочная рукопашная, душераздирающие стоны, клубы черного дыма, свирепость необузданных пиратов, вспоротые животы и льющиеся на бледный алчущий песок потоки крови - все это было описано с мягкой ироничной отстраненностью.
        Великолепно, радостно признал Мёрдстоун. Минерва описается от восторга, как прочтет. Прямое попадание во все критерии ее чертовой схемы - и даже с лихвой.
        И вот когда битва была в самом разгаре, Кадрель с Бокштейном сражались спина к спине, с мечей их стекала кровь и спадали внутренности врагов, а огнельты наступали на них со всех сторон по горам трупов, действие вдруг сместилось.
        К Месмире.
        Филип напрочь забыл о ней. Так где, значит, она сейчас?
        Ах да, на обнесенной рвом мызе доброго старого Гейла Троса, на чьем попечении Гар-Беллон ее оставил. Да, вот она - прохлаждается у себя в чертоге, вся такая секси в белом шелке, погруженная в раздумья. Экскурс в предысторию. Неплохо написанный. Пожалуй, даже необходимый. Вдруг какие-то читатели по непонятным причинам возьмутся за «Хмель чернокнижника» раньше «Темной энтропии».
        Но тут она берет Веротропное Зеркало и заглядывает в него.
        И мы снова среди сражения. Отличная идея. Следить за ходом битвы в Зеркало. Месмира глядит на окровавленное, почерневшее от пепла лицо Кадреля. Ее любовь придаст новые силы его мечу. Так нам кажется. Как в фильме Мела Гибсона, но хорошо.
        Внезапно в зеркале - Морл! Что он-то тут делает? Словно бы постепенно проявляется, прорисовывается из Кадреля - и исчезает снова. А ведь они немного похожи. Раньше как-то не замечалось.
        Месмира отшатывается от зеркала, роняет его. Стекло разбивается о каменный пол, рассыпается на миллионы крохотных призматических пылинок, что вихрем взвиваются в воздух и вылетают в решетчатое окно.
        Дурная примета - разбить зеркало. Семь лет удачи не видать. Сюжетный прием? Хм-хм…
        Месмира застывает в ужасе, широко распахнув потрясенные, полные ужаса (или восторга) глаза, хватаясь руками за грудь. За пышную грудь. Чувственно. В исполнении Ароры. Немножко легкой эротики. Так и видишь.
        Новая глава. Морл расхаживает по комнате на самом верху Обзорной Башни в далеких Фулах. Его горький монолог, полные душевной боли тирады, обращенные к бессмысленным огнельтам Преторианской гвардии. О том, как весь мир чудовищно не понимает его; как косные, ретроградные, одурманенные магикой обитатели Королевства в упор не видят необходимости в модернизации, модернизации, модернизации. Как на него сперва нацепили ярлык героя и спасителя, но стоило ему приступить к реформам на деле, заклеймили злодеем.
        Филип с удивлением поймал себя на том, что почти сочувствует злому мерзавцу. Признает: учитывая все обстоятельства, в его словах немало правды. Ловко сделано, Покет! Постепенное размывание читательских симпатий. Чертовски здорово!
        Ага, а вот и сам автор. Это хорошо. Смена рассказчика - одно дело, а полное исчезновение - другое. Так не годится. Страшно популярный персонаж. Немало уже было создано целых сайтов, посвященных лично Покету - и его фанаты соревновались там, кто кого перешутит на гремовском языке. Хотя, конечно, его автопортрет в ромлянах изрядно ему льстил. Знали бы его поклонники, каков он в реальной жизни и на что способен, возможно, пересмотрели бы свое мнение.
        Словом, вот он идет, переодевшись морвенским коробейником, и запечатанное в свинец Четвертое устройство спрятано под фальшивым дном его тележки.
        Филип не помнил, что там такого важного с этим Четвертым устройством. Ну и не суть. Рано или поздно - прояснится.
        Лиричный отчет о странствии Покета через Равнину Гнева в Лес Морт-А’Дора. После всех недавних ужасов и зверств - практически пасторальная идиллия: золотой свет пронизывает полог листвы, тенью мелькает вспугнутый олень, закатный луч румянит свисающие лозы. Покет выезжает на прогалину и тихим тпруканьем останавливает запряженную в повозку лошадку. И он, и лошадка - оба устали. Он неуклюже спрыгивает на землю и собирает хворост для костра. Пока тот потрескивает, разгораясь, Покет угощает лошадку слипшимися комками орехов из своей дорожной котомки, а потом отпускает попастись. Над деревьями восходит луна - сегодня она в зеленой фазе. Звезды выбирают себе созвездия и складываются в них на ночь. Покет жарит кролика на вертеле и запивает двумя порциями ячменного эля из дорожной фляжки. Позевывая, заползает под телегу и заворачивается в одеяло. Засыпает, мурлыча сам себе нежный припев старинной гремовской колыбельной.
        И больше уже не просыпается, потому что ему перерезали горло.
        Филип отшатнулся.
        Что-что-что-на-хрен-что?
        Перечел заново.
        О боже, все так и есть. Покет вырезал себя из повествования. Маленькое бледное тело в первых лучах рассвета. Струящаяся на палую листву кровь. Синегрудая пеночка-мертвянка, примостившаяся на окоченелых пальцах левой руки убитого. Тележка разбита в щепы. Четвертое устройство похищено.
        Кто его убил? Без понятия. Просто вот взяло и случилось - как гром с ясного неба.
        Конец главы.
        Слезы христовы! Филип таращился на экран, словно надеясь, что его мертвые письмена обретут жизнь и передумают.
        Но нет.
        Он сидел, встревоженно пощипывая себя за остатки растительности на лице. Вот уж чего он совершенно не ожидал. Покет - незаменимый, необходимый персонаж! Успех «Темной энтропии» в очень многом обусловлен его голосом. То, что он уступил повествование этому новому типу - уже изрядно эксцентрично; но чтобы он добровольно и радостно вычеркнул себя из всего дальнейшего действия… извращение какое-то. Полнейший шок. Но, заметим, какой мастерски сильный ход! Филип так и видел, как миллионы читателей точно так же, как он только что, ошарашенно замирают над страницей и сдавленно матерятся. Этакий поворотец кого угодно наскипидарит.
        (Как оно и вышло. Через несколько месяцев Аделаида Пинкер на страницах «Гардиан» напишет: «Вместе со всеми почитателями „Темной энтропии“ я оплакиваю гибель красноречивого грема. Признаюсь, читая бесстрастное описание его кончины, я испытывала гнев, мне казалось, что меня чуть ли не предали. Но какой ход со стороны Мёрдстоуна! Убить рассказчика на середине трилогии - ибо теперь мы уже не сомневаемся, что нас ждет именно трилогия. Все равно как если бы Диккенс убил Дэвида Копперфильда через каких-нибудь триста страниц. Или на полпути через „Над пропастью во ржи“ Холден Колфилд попал бы под грузовик, переходя Парк-авеню. Чуть ли не самодеструкция чудится нам в этом риске. Но, может быть, подобно всем великим писателям, Мёрдстоун испытывает потребность отбросить одну персоналию, чтобы как следует изучить другую. Манера повествования, найденная им во второй части „Хмеля чернокнижника“, потрясает. Принадлежит ли этот голос самому автору или очередному персонажу его неизменно поражающей истории Королевства - остается одним из тех восхитительно волнующих вопросов, заставляющих нас жадно ждать
заключительной части трилогии Мёрдстоуна».
        В те же выходные «Мейл-он-сандей» начнет серию очерков о спровоцированных злоупотреблением выпивкой или наркотиками злоключениях Маркуса Даллоуэя, низкорослого актера, сыгравшего Покета в телеадаптации «Темной энтропии».)
        Филип читал дальше. Его не переставало поражать, что он переводил эту сагу столько долгих ночных часов, но решительно ничего не запомнил. Поэтому он искренне удивился, когда страниц за восемьдесят до конца повествование устремилось в совершенно неожиданном направлении. Ну, на самом деле, не совсем совершенно: Филип правильно считал предыдущие намеки Покета. В финале «Хмель чернокнижника» фокусируется именно на спивающемся, дикарском захолустье Ведно.
        Амулетом и в самом деле завладел Громкобрёх. Это становится известно Морлу. Он обнаружил, что Тровер Меллуокс, похититель Амулета, не только жив, но и обладает тридцатью двумя, а не тридцатью одним воплощением.
        Тридцать второе - крохотный розовый островок в Срединном Море. Морские огнельты Морла перерубают его якорные цепи и буксируют в Фулы, где он попадает на Внепространственный Вивисекционный Стол торопливо собранной заново Некромантской Лаборатории Морла. Два дня остров отражает попытки придать ему форму. На третий Морлу удается клонировать клетки из пальца, ставшего песчаной отмелью, и пропустить их через Морфопреобразователь, получив в результате нечто, с чем уже можно работать дальше.
        Это девятнадцатое воплощение Меллуокса - юная девушка из народа морвен, лучащаяся невинностью своего племени. Хладнокровное и подробное описание пыток, которым она подвергается в руках Морла и огнельтов, растянуто на несколько страниц и достойно, подумал ослабевший Филип, во рту у которого пересохло, Луи де Берньера. Наконец мучения ее порождают изображение: как Громобрёх грубо овладевает ей сзади, грязные пальцы срывают с тоненькой бечевки Амулет, а она, зажмурив глаза и накрепко затворив все чувства, притворяется благодарной.
        От всего этого Филипу сделалось не по себе. Несмотря на холодноватую сдержанность прозы, все же вряд ли этот материал подходил для юного читателя. Но тут он расхохотался - сам над собой. О чем он думает? У него теперь новый читатель, причем - хотя бы анатомически - взрослый. Можно не волноваться, что там почувствуют дети. Смешно - до сих пор он как-то этого не осознавал, не позволял себе этого восхитительного ликующего облегчения. Зато теперь позволил. И снова вернулся к тексту.
        Последний кусок «Хмеля чернокнижника» был сделан в форме классической погони. Точнее, гонки. Гар-Беллон Премудрый тоже проведал местонахождение Амулета и вместе с Кадрелем, Месмирой и отрядом отважных, хоть и сварливых гремов и порлоков отправляется в опасную экспедицию к пустошам Ведно. По настоянию Гар-Беллона путь их лежит через Мутную Дыру - жуткое озеро, полное миражей и охраняемое ядовитыми Выползками, а оттуда - в дикую глушь веднодианских холмов, не отмеченных ни на одной карте.
        Хотя напичканный бурными событиями мини-эпос Покета захватил Филипа целиком и полностью, все же он не мог не отметить, что характер Кадреля в этой второй части слегка изменился. Наследник трона стал гораздо жестче, порой до надменности. Менее эмпатичным. Это озадачивало. Хотя, возможно, оно и понятно - после всего, через что Кадрелю пришлось пройти. А может, подобно шекспировскому принцу Хэлу, он поневоле отказался от юношеского легкого добродушия, закаляясь духом для царствования. Да, жалко, но, может статься, необходимо.
        Хм-м. Ложится на схему, даже чуть более интересным образом. Пусть редакторы разбираются.
        Тем временем Морл во главе когорт боевых огнельтов приближается к Ведно с другой стороны, через Пустоши Шанд’р-Га и россыпи глаголящих камней в долинах, известных под названием Вилсельф.
        И выигрывает эту гонку - Морл. Его армии вторгаются в извилистые лабиринты веднодианцев, пока гребцы Кадреля еще только налегают на весла в разветвленных протоках Дыры.
        И вот, когда уже кажется, что Злодей неизбежно завладеет Амулетом, Покет разыгрывает виртуозную комбинацию.
        После марш-броска в тяжелых доспехах огнельтов томит жажда. Не успевает Морл остановить их, они припадают к Источнику Зидора и напиваются вдосталь. Начинается оргия, в которой общая атмосфера слезливого товарищества перемежается вспышками спонтанного насилия и примитивными песнями. (Филипу вспомнилось, как однажды, довольно давно, в Вортинге он наткнулся (и быстро бежал) на толпу байкеров, нагрянувших на побережье Суссекса, чтобы накачаться пивом и волшебными грибочками до потери человеческого облика.)
        Шум вакханалии огнельтов будит Громкобрёха, отсыпающегося после вчерашней попойки в своем грязном гроте над Источником. В ужасе обозрев царящий внизу кошмар, он обращается в бегство - но не прежде, чем Морл замечает его.
        Преследуемый могущественным некромантом, Громкобрёх бежит по узким извилистым каменным туннелям, известным только веднодианцам. И с каждым шагом Амулет на его грязной, сальной груди наливается тяжестью, точно помогая его преследователю. Дважды, трижды Морл швыряет в убегающую тень противника смертельные заряды Трансформирующего Заклятия, но промахивается, лишь выбивает из стен вокруг град каменных обломков, которые на лету превращаются в металлических уховерток и с писком и топотанием растворяются в темноте.
        Обливаясь потом, весь наэлектризованный паникой, Громкобрёх вылетает на широкий скальный карниз над головокружительной пропастью. Занимающаяся заря полна грохота, ибо слева, совсем рядом, выступ теряется в пенных струях водопада, что низвергается с плато высоко над головой и обрушивается на Тарн Горн далеко-далеко внизу.
        Постанывая от страха, Громкобрёх на нетвердых ногах спешит к водопаду. Ему известно то, чего, как он надеется, не ведает Морл: что за завесой воды карниз продолжается и выводит к череде неровных, грубо выбитых в камне ступеней, которые, в свою очередь, ведут к нижнему лабиринту пещер и туннелей.
        Однако не успевает отчаявшийся веднодианец сделать и несколько шагов, как останавливается, скуля от ужаса.
        Из теней водопада появляется сперва Кадрель, а за ним Премудрый. Кадрель с мрачной улыбкой выхватывает из ножен Квид Харел. Громкобрёх поворачивается бежать, но, отпрянув, прижимается к скале, увидев шагнувшего на карниз Морла. Одним небрежным мановением руки Морл приковывает Громкобрёха к каменной стене скованными мыслью наручниками. Принц и некромант меряют друг друга горящими ненавистью взглядами.
        Далее следует неизбежный в традициях Меча и магии обмен насмешками и подначками. Филип торопливо пролистал их.
        После заключительной реплики Морл воздевает руку и обрушивает на Кадреля полновесный разряд Заклятия, но принц отражает его, выставив перед собой Квид Харел. Смертоносная энергия, рикошетом отскочив к небесам, попадает в буревятника - и злополучная птица, превратившись в свинью, с неистовым визгом несется вниз, навстречу гибели на острых скалах, обрамляющих воды Тарна. Однако удар Заклятия по магическому клинку столь силен, что от отдачи и сотрясения Кадрель падает без чувств.
        Морл снова воздевает руку для coup de grace[13 - Буквально «удар милосердия» - смертельный удар, наносимый поверженному противнику.], но отшатывается с воем - каждая клетка его тела сотрясена зарядом, вырвавшимся из посоха Гар-Беллона. Чудовищным напряжением воли Черный Некромант собирается вновь и поворачивается к своему Древнему Врагу.
        Премудрый - старый, как мир, седая борода всклокочена, белоснежные одежды опалены и измазаны углем - кажется неровней Антарху, мускулистому и величественному, облаченному в зеленые с серебром доспехи; но Филип знает, на кого бы поставил в этом поединке.
        Проза Покета набирает головокружительную скорость и размах - он живописует решающую дуэль Добра со Злом. Мёрдстоун смутно припоминает, как яростно извивались письмена по экрану, как пальцы его лихорадочно носились по клавиатуре, еле поспевая переводить.
        Поединок ведется на физическом, метафизическом и магическом уровнях. В одном особенно ярком абзаце два чародея превращаются в черного аллигатора и белого крокодила, сцепившихся в свирепом объятии, и под пенными струями водопада мелькают острые когти и клыки.
        - Чтоб я сдох, - пробормотал Филип, - да это ж Шерлок Холмс и Мориарти на Рейхенбахском водопаде! Покет сплагиатил. Хотя как он…
        Наконец над грохотом водопада звучит торжествующий рев. И победитель - Морл, хотя и неузнаваемо изуродованный. Весь он чудовищно асимметричен, а передвигается рывками и подергиваниями, словно ноги его не в ладу друг с другом. Некогда прекрасное лицо обезображено: вся левая половина стянута серебристой чешуйчатой коркой, шрамом, образовавшимся поверх обгорелой плоти. И оттуда глядит ярко-оранжевый, лишившийся века глаз. Левое плечо вздернуто почти до самого уха, от которого остался лишь рудиментарный обрубок, а правая рука заканчивается изогнутыми кожистыми когтями.
        Триумфальная улыбка, еще более искажающая черты некроманта, гаснет, когда он осознает, что на каменном карнизе нет никого, кроме него и Громкобрёха. Кадрель и Квид Харел исчезли, а вместе с ними и Амулет Энейдоса. Шипя от ярости, Морл приближается к прикованному и заикающемуся от ужаса троглодиту. Глаза его - синий и оранжевый - сверкают огнем. Он протягивает к веднодианцу искореженную когтистую длань и произносит слова Иссушающего Заклинания - и в тот же миг вечная ночь захлестывает глаза Громкобрёха, а мошонка его съеживается до размеров горошинок.
        Во рту у Филипа вдруг пересохло. Он торопливо прокрутил последние полстраницы текста.
        Морл отворачивается и ковыляет по карнизу, пока не останавливается на самом краю утеса. Воздевает вверх обе руки - одна нормальная, вторая изувеченная, и на миг кажется, он вот-вот бросится в бездну, решив покончить с собой. Но он запрокидывает голову и воет - испускает проклятие столь темное, столь яростное, что эхо этого проклятия закручивается в воронку, которая втягивает в себя Морла и уносится через дикие пустоши Ведно.
        Конец.
        Нда. Филип сам не знал, чего ждать от ромляна Покета, но уж точно не такого - странно пугающего, тревожащего душу гибрида.
        Ничего, материал годный. Видит бог. Еще какой годный. Слом шаблона случается не каждый день. Совсем напротив.
        Он так и видел цитаты на обложке:
        «Смутно пугающий», - Виктор Хайрлинг, «Санди-Таймс».
        «Элегантно, жутко, извращенно», - Диана Корнбестер, «Нью-Йоркское книжное обозрение».
        Несколько минут он сидел, глядя на экран.
        И тут его осенила новая мысль - точно луч зари в мажорном тоне.
        Покет закончил «Хмель чернокнижника» - оборвав повествование на самом напряженном моменте. Морл изуродован и, обезумев, вихрем унесся прочь. Кадрель - видимо - завладел Амулетом. Гар-Беллон мертв. (Или нет? Разбитого о камни или раздутого от воды трупа никто не видел.) Ничто не решено до конца.
        Значит…
        Осторожней, Мёрдстоун. Деликатнее. Нет ничего коварнее надежды.
        Но ведь это так очевидно. Неоспоримо.
        Филип поднялся, вышел из комнаты и обошел весь коттедж, на ходу проводя рукой по стенам и мебели, словно бы на удачу, для ободрения.
        Но - почему?
        Они же - он и Покет - заключили совершенно недвусмысленную сделку, скрепленную целостью их глаз и яичек.
        Грем дает ему ромлян, Невзаправдашний Гроссбух. Он дает грему Амулет.
        Конец истории.
        Только вот оказалось - что не конец.
        История не завершилась.
        В ней было что-то еще.
        Третий том.
        Должен быть.
        Почему?
        Филип стоял на кухне, разглядывая электрочайник, словно немыслимое, невиданное до сих пор чудо.
        Потому что Покет подхватил заразу.
        И у него, конечно же, не было никакого иммунитета, потому что он первым из своего народа столкнулся с этим недугом. Он не знал, что, если уж взялся за Невзаправдашние Гроссбухи, остановиться ты уже не в силах. Что жажда похвалы и одобрения - пусть даже со стороны мира, который ты искренне презираешь, - становится навязчивой, необоримой страстью, наркотиком, если ты хоть раз успел вкусить это одобрение. И болезненной страстью, если ты лишился его.
        Покет захочет писать дальше. Не сможет не писать.
        Маленький поганец - сам того не желая, по наивности, волею обстоятельств - сделался ромлянистом. Да!
        Филип вдруг осознал, что умирает от голода. В это мгновение тишину прорезал безобразный трезвон: косорукий звонарь унылой викторианской церкви во Флемуорти призывал скорбящих и престарелых. Выходит, сейчас воскресенье. Проклятье! Но тут Филип ликующе вспомнил, что Денис в последнее время взялся по выходным открывать «Коновала» к завтраку. У него слюнки потекли при мысли о Денисовом варианте «классического английского завтрака»: черный пудинг с кисло-сладким гранатовым соусом, кеджери с ананасом и сосиски из дикого кабана с мятой - плюс пинта гостевого эля.
        Он вернулся в кабинет, переписал «Хмель чернокнижника» на новую флешку, а потом открыл окошко электронной почты. Набрал в строке адреса «МИНЕРВА», подписал «Ну что, сойдет???» и добавил текст в приложения. Подождал, пока письмо отправится, и вышел.
        На полпути через двор его вдруг настигло пугающее воспоминание.
        Далеко не отходи.
        Вернувшись в «Днище», он написал на двух листах бумаги: «Проголодался. Пошел в паб. Вернусь через час. Спасибо. Великолепно. ФМ». Один листок он положил на пол в туалете, а второй перед камином. И устремил стопы навстречу завтраку.
        12
        По возвращении Филип застал Покета Доброчеста недвижно стоящим посреди гостиной.
        - Покет! - воскликнул он с чуточку преувеличенной сердечностью. - Старина! Надеюсь, ты не слишком долго ждал?
        - Дольше, чем хотелось бы.
        - Присаживайся, присаживайся! Тебе чего-нибудь принести? Воды?
        - Благодарствую, мне и так неплохо.
        Филипу показалось, что выглядит грем как-то не очень. Искорки в древних глазах потускнели, лицо словно припорошило цементной крошкой. С другой стороны, он добавил к своему костюму новую яркую деталь: щегольский красно-белый шейный платок. Этот богемный штрих внушал надежды: сильное подозрение, что Покет распознал в себе литературное призвание и решил одеваться соответственно.
        - Слушай, Покет. Ромлян великолепен. Изумителен!
        - Сойдет, значит?
        Филип иронически кивнул и тут же рыгнул.
        - О да, сойдет. У тебя, знаешь ли, феноменальный талант. Феноменальный. Ты прирожденный писатель.
        - По-вашенски, я так понимаю, это комплимент?
        - Абсолютно. Но слушай, не могу не спросить - зачем, ради всего святого, ты убил себя на полдороге? Я аж остолбенел от потрясения.
        - Я себя не убивал. Какой-то другой гаденыш.
        - Да, да, само собой. В рамках внутреннего сюжета. Но я имел в виду… ну, как рассказчик, автор. С чего ты вдруг решил стать кем-то другим. Заговорить новым голосом. Принять другую точку зрения.
        Грем стоял, слегка наклонив голову, словно прислушиваясь к чему-то очень тихому и далекому.
        - Скучно стало, - наконец сказал он. - И снова становится от всей этой трепотни. Давай к делу, Мёрдстоун. Амулет.
        - Конечно, конечно, - дружески сказал Филип. Он снял пиджак и расстегнул две верхних пуговицы на рубашке. А потом приостановился и улыбнулся. - А когда ты собираешься начать следующий том?
        - Что-о?
        - Следующую книгу. Следующий Невзаправдашний Гроссбух. Ромлян.
        - О чем, в свинячью задницу, ты кудахчешь?
        - Ну ты же явно собираешься написать еще книжку. Я просто предполагаю, потому что прошлую ты до конца не довел. Историю то есть. Оборвал на полуслове. На краю. Продолжение следует. Угу?
        Глаза Покета Доброчеста сузились.
        - У тебя, часом, голова не съехала, Мёрдстоун? Надеюсь, ты не собрался со мной снова шутки шутковать? - Он поднял руку и выставил два пальца. - Потому как ежели собрался, я тебе такую лихоманку в задницу запущу, что у тебя зубы вверх тормашками вывернутся. А потом займусь глазами и мошонкой.
        - Нет-нет, Покет, никаких шуток, слово даю. Амулет твой, как договаривались. - Филип вытянул медальон из-под рубашки, и Покет впился в него глазами. - Просто я думал… ну, что ты сам хочешь. Ну знаешь, написать последнюю часть. Ты прямо должен, Покет. Честно. Ты настоящий гений - без преувеличения.
        Доброчест молчал.
        Филип стянул цепочку через голову и держал Амулет в сложенных ладонях, глядя на него, как вдова - на прах мужа, который она собирается развеять над гольф-клубом. А потом поднял к грему лицо, с выражением, как он надеялся, одновременно умоляющим и лукавым.
        - Ну же, Покет, старый мой друг. Давай напишем еще книжечку. Закончим серию. Тебе же и самому хочется, ты же знаешь. И не так уж я многого и прошу, правда? У тебя на последнюю всего несколько дней ушло.
        Лицо грема чуть заметно дрогнуло. Не то улыбка, не то усмешка, не то что-то среднее.
        - Язви тебя, Мёрдстоун. Никогда не сдаешься, а?
        - Дело-то в чем - мне правда очень нужна еще книга. Понимаешь, их всегда по три штуки пишут. Не знаю, почему, так уж заведено. Слушай, у меня совершенно нечем торговаться. Я же знаю, что должен отдать тебе Амулет. Побоялся бы не отдать. Но мы же друзья, верно? И… и… и нашел Амулет. Я за ним для тебя приглядывал.
        Лицо Покета затвердело.
        - Пожалуйста, пожалуйста, напиши мне еще одну книгу. Слушай, я понимаю, как важен Амулет. И для тебя. И для Кадреля. И для всего Королевства. Конечно, понимаю. Без дураков. Но и ты, Покет, пойми, новая книжка важна мне ничуть не меньше, чем тебе Амулет. Правда. Мне бы жизнь спасло. Ну ладно, я и правда прошу о многом…
        Доброчест поднял бледную, гладкую руку, и Филип умолк. Ему казалось, он различает в комнате слабое-слабое гудение - такой звук издает электролампочка перед тем, как перегореть.
        - Ну и жадный же ты поганец, Мёрдстоун.
        - Да. Да, я такой. Но мне очень-очень надо, Покет. И остается только взывать к твоим лучшим чувствам. Помоги мне. Пожалуйста.
        - Ладно, ладно. Язви меня.
        - То есть поможешь? Напишешь мне еще один ромлян? Обещаешь?
        - Обещаю? Ты просишь меня пообещаться, ах ты ползучая задом наперед вошь поганая!
        - Нет, Покет, прости. Прости. Окей. Все хорошо. Спасибо. Спасибо.
        - Прибереги свои спасибы, Мёрдстоун. Мне до них интереса меньше, чем до болотной жабы. А теперь поднимайся с воображаемых колен и гони Амулет.
        Филип протянул его.
        - Нет-нет, не так. Держи за цепочку. Вот молодец, хорошая лошадка. А теперь протягивай - аккуратно и не торопясь, плавно так.
        Филип повиновался. От торжественности этого долгожданного церемониального момента на него накатила вдруг настоятельная потребность торжественно склонить голову.
        Покет медленно приближался, бормоча что-то на Древнем Наречии. Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, Филип тихонько ахнул. Пальцы, на которых висела цепочка, внезапно обожгло ледяным покалыванием. Сам Амулет словно бы завибрировал, очертания его на миг расплылись, но потом вновь обрели четкость. Однако висел он неподвижно, вот разве что заметно прибавил в весе. Филип поднял взор.
        - Покет?..
        Грем остановился, глядя на Амулет широко распахнутыми глазами. По бледному лицу пробежала судорога, как будто под кожей одновременно подергивались сотни мелких мышц. Он облизал губы. Кончик языка у него был темно-синим.
        - Покет? Что происходит?
        Грем словно не слышал. Губы его изгибались, силясь произнести слова, но с них не слетало ни звука.
        Вот теперь Амулет пришел в движение. Он медленно повернулся на триста шестьдесят градусов вокруг своей оси, а когда снова оказался обращен к Покету, тот вздрогнул и закрыл глаза. И когда снова открыл их, из них выкатились две крупные белые слезы, которые не столько потекли, сколько поползли, извиваясь, вниз по щекам. Покет поднял руку и смахнул их с лица на ковер. Они напоминали крупные рисинки - пока не начали крючиться и извиваться. От омерзения Филип, как завороженный, несколько секунд не мог отвести от них взгляда, пока Амулет на цепочке не дернулся снова и не налился такой тяжестью, что держать его пришлось уже обеими руками.
        - Покет? Что происходит, черт побери?
        Возглас его оборвался. Новые крупные белые слезы скатывались из глаз Доброчеста - из глаз, напоминавших теперь черные дыры. Синие кончики пальцев слабо скидывали их - и те слезы, что удалось смахнуть, корчились на полу. В широко открытом рту грема кишели черви.
        Крик Филипа слился с другим звуком, напоминающим вздох экстатического наслаждения, - и Амулет сам собой раскрылся, распахнул створки, точно разбуженный приливом моллюск. Всосав весь свет из комнаты, он сконцентрировал его в единый синеватый луч, безжалостно устремленный на Покета.
        Филип в панике попытался отшвырнуть проклятый талисман, но не смог. Как не мог и заговорить. Или отвести взор от Покета.
        Который распадался. Голова грема запрокинулась, уста испустили последнее проклятие, выбросив при этом в воздух горсть белых личинок. Шейный платок слетел с оплывающего горла, на миг открыв зияющий косой разрез под ним. Бледная плоть длинных пальцев рассыпалась подергивающимися комьями. Одежда сползла на пол, и Филип успел мимолетно разглядеть кости и обвисшие сухожилия, но и их тут же поглотила белая липкая колышущаяся масса.
        Покета больше не было.
        Амулет втянул синий разящий луч обратно и со сдавленным иканием захлопнулся.
        Филип остался в гостиной один. Точнее - наедине с бесчисленным множеством личинок. Он слышал их. Они бормотали, искали друг друга, вступали друг с другом в короткие жаркие дискуссии, собирались в группки. Группки объединялись в группы побольше. Громоздились друг на друга. Что-то строили. Воздух налился фекальным, гангренозным зловонием. Поскуливая, Филип залез с ногами на диван и сжался в уголке, подальше от творящегося кошмара. Амулет он сжимал обеими руками, выставив перед собой, сам не зная, зачем, но не в состоянии отпустить.
        Миллионы червяков с чудовищной быстротой образовали огромную кучу, разделенную на три все отчетливее прорезающихся части. Кипящая, копошащаяся поверхность этих частей на глазах твердела и темнела, превращаясь в блестящий хитиновый панцирь. Выступившие наружу длинные щупальца сгустились в членистые конечности, потемнели, отрастили когти, ощетинились колкими волосками. Из спины формирующейся твари с треском отдирающейся липучки выскочили здоровенные склизкие почки, из которых выросли твердые прозрачные крылья, растянутые на черных металлических стержнях. Следом прорезалась и голова: два больших фасеточных пузыря над щетинистыми клейкими жвалами. Один глаз сверкал, второй напоминал больной грейпфрут.
        Личинки, недавно еще составлявшие некромантскую форму Покета Доброчеста, сложились в гигантскую трупную муху, источавшую запах экскрементов и аммиака.
        Полностью преобразившись, существо несколько секунд стояло неподвижно, а затем чуть переступило лапками и наклонило гротескную голову. С того конца, где располагался хоботок, высунулась губа, плоский волосатый отросток размером с коровий язык. Некротическая слюна стекала с него на ковер. Видимо, не обретя того, что искала, муха развернулась на проворных шипастых лапках в сторону Филипа.
        Ему хотелось спрятаться за диван, но он не мог даже пошевельнуться, загипнотизированный и до странности безучастный. Он сам не знал, что подступает к горлу - душа или недавний ланч. Гигантский хоботок ощупью пробрался к дивану, нашел и залил слизью ботинок Филипа, а потом судорожными движениями пополз вверх, к живой плоти его ноги.
        Амулет отпрянул, вздохнул и открылся. Режущее синее сияние на короткий миг обволокло муху мерцающим светом. Чудище отдернулось и завалилось набок, неистово суча лапками. Огромное брюхо конвульсивно подрагивало. От монотонного оглушительного гудения весь коттедж так и вибрировал. В окнах дребезжали стекла.
        Эта волна звука выбила Филипа из транса.
        - Сдохни, тварь! - заорал он. - Сдохни!
        Хотя желание его шло от самого сердца, но возымело ровно противоположный эффект. Паралитическими, судорожными движениями муха снова поднялась и, смолкнув, застыла на подрагивающих лапках; со сложноустроенных челюстей стекала толстая нить слизи. А потом, так же проворно, как прежде, муха снова развернулась к дивану. Филип выставил в ее сторону Амулет, однако вспышки света не воспоследовало.
        Он с силой встряхнул талисман.
        - Ну же, ну!
        Ничего.
        - Ну пожалуйста, черт тебя побери, пожалуйста!
        Муха приближалась.
        И вдруг остановилась.
        Парализованный страхом Филип обнаружил, что смотрит прямо в выпуклые фасеточные глаза. Оттуда на него глядели мириады искаженных лиц Морла Морлбранда.
        Муха заговорила.
        - Опусти Амулет, Мёрдстоун. Он не способен уничтожить меня здесь, за пределами Королевства.
        Голос этот звучал, точно тысяча голосов, слитых воедино. Точно ночной голос безбрежного леса. Глубокий и - учитывая, что исходил он от мухи, совсем недавно прихлопнутой миллионовольтным разрядом магики, - необыкновенно самоуверенный.
        Филип не мог, был не в силах даже пошевелиться.
        - Я люблю страх, Мёрдстоун. Особенно - когда он чист. Неразбавлен. Беспримесен. Вкушу ли я его, если слизну сейчас пот с твоего чела? Или же в нем будет горькое послевкусие остаточных следов надежды?
        - Не прикасайся ко мне! Пожалуйста. Не трогай меня. Забирай Амулет. Правда. Мне он не нужен.
        Морло-мух чуть опустился, точно расслабившись.
        - Не нужен? Тогда почему бы тебе не кинуть его мне? Давай, протяни руку и отпусти его. И все твои проблемы закончатся. Ну же.
        Филип не мог. Пальцы его крепко сжимали Амулет, а когда он пытался отвести его в сторону, сила сопротивления талисмана во много раз превышала силу его рук.
        Муха засмеялась дребезжащим смехом.
        - Ты думал, что обладаешь Амулетом, верно? И ошибался - как и во всем остальном. Это он обладает тобой. Поверь мне, тебе самому было бы лучше, если бы я освободил тебя от него. К несчастью для нас обоих, я просчитался. Я мнил, что покорил и перенастроил его древние чары. Однако вижу теперь, что мне еще есть над чем трудиться. Я должен покорить более глубинные бездны. Спуститься в озера более густой тьмы.
        Хотя все нормальные телесные процессы Филипа сковал ужас, ему почудилось что-то знакомое в манере изъясняться некроманта, в слегка книжной вычурности его выражений.
        - Не сомневайся же в том, что я преуспею, Мёрдстоун. Ничто уже не в силах остановить меня; даже сама Смерть, с которой, как видишь, я достиг определенных соглашений. В некотором роде.
        Очередной сальный смешок.
        - Да я только и хотел, что историю, чтоб ее, просто историю! - вскричал Филип.
        - Нет, Мёрдстоун, ты хотел мою историю. А это, как ты убедишься, совсем другое дело.
        Зазвонил телефон.
        Муха резко втянула хоботок в его хитиновое вместилище и развернулась - точно застигнутый врасплох преступник, подвластный какому-то жуткому зову. Лапки ее совершили очередную серию угловатых движений, цепляясь коготками за ковер. Филип съежился, но муха метнулась от него к камину.
        - Сожалею, что вынужден оборвать нашу беседу. Время не стоит на месте - даже в Фулах. Адью, Мёрдстоун. Я еще вернусь. Теперь у меня есть твои координаты. Хоть какая-то кроха определенности для тебя. Смею сказать, возможно, ты обретешь в ней утешение - теперь, когда границы твоего мира растаяли. По крайней мере, на меня можно положиться.
        Муха заползла в камин и приподнялась к дымоходу, нащупывая в почернелом жерле зацепки для передних лапок. А потом с треском и шорохом начала подниматься и пропала из виду.
        13
        Великой Мухе Флемуорти потребовался почти месяц на то, чтобы войти в местный фольклор. Причиной задержки стала некоторая сомнительность ключевых свидетельниц. С виду-то Мерили и Фрэнсин казались совершенно нормальными. С другой стороны - близнецы. Ходили о них всякие слухи сексуального характера. А что важнее, они были библиотекаршами, а значит - с причудами. Как выразился Леон однажды вечером во время горячего обсуждения Мухи в «Приюте коновала»: «Не просто же так это место назвали приври-ка-текой».
        Сами Фрэнсин и Мерили тем временем сохраняли тихое достоинство. В библиотеке наблюдался заметный прирост посетителей, изображавших интерес к видеоурокам аэробики, но в ответ на все расспросы Мерили (а может, Фрэнсин) отвечала только: «Я уж что видемши, то видемши, а врать не стану».
        Однако на очередной ежемесячной скотной ярмарке, проводимой в заброшенной индустриальной зоне на окраинах города, положение дел изменилось в пользу сестер. Шикарная вдовица Флаксмэн, широкоплечая и (предположительно) лесбийских наклонностей владелица племенного завода «Тоггенхеймский козел» по ту сторону Гримспаунда, неожиданно подтвердила их рассказ. Она разглагольствовала в буфете:
        - В воскресенье, вот когда дело было. Привет, Бернард. Да ты что? Сорок гребаных фунтов за голову? Холера! Ну что тут поделаешь. Чертова Европа. До скорого. Ну как получится. Да-да, повторить. Будь-будь. О чем я там говорила? Что-что? А, да. Во время ланча, вот когда. Я аккурат пришла к загону, а тут над ним и пролетает эта тень. Я-то, конечно, ничего такого не подумала. Ну, облако. Но тут, гром меня разрази, если шесть козочек и оба козла не валятся как подкошенные. На месте прям. Как подстрелили. Я аж поверить не могла. Нет, Джерри, пивасик, как ты выражаешься, тут ни при чем. Но раз уж мы на эту тему… Спасибо. И воды глоточек еще. Твое здоровье. Козы-то? Да через минуту-другую пришли в себя. Правда, до конца так и не оправились. Бедный старина Аякс все еще никакой. Боюсь, придется пристрелить бедолагу, если не поднатужится. Говорите, что хотите, а история чертовски мутная.
        Следующее подтверждение - ну, в некотором роде - воспоследовало в тот же день, когда Кришна Мерси, весь антисанитарный и мистический, явился с пустошей заради еженедельного ведического взаимодействия с торгующим рыбой и жареной картошкой фургончиком из Оукхэмптона. Кришну и в лучшие-то времена понять было не слишком легко, а уж в этот раз он был до того сумрачно-нервозен, что смысл в его речах проглядывал лишь пунктирно. Но у всех, кому довелось стоять с ним в очереди за пикшей со шкварками, не осталось ни малейших сомнений в том, что в воскресенье над его стоянкой, чувак, пролетел аватар Очень Дурной Кармы. Тень была больно уж темная. Кришна задрал голову, да всякий бы на его месте задрал, ну просто посмотреть, что это такую тень отбрасывает. А там, чувак, ничего. Ну то есть вообще ничего. Ясное-синее-прекрасное-духовное-пустое небо. А тень-то была. И до того густая, чувак. И полна негативности. А стоило ей коснуться его помидоров (на самом деле это были кусты марихуаны, обвешанные красными елочными шариками для маскировки), они все сразу пожухли, чувак, и увяли. Половина урожая долой. Какой-то
знак, чувак.
        Но поскольку Кришна приехал из Ливерпуля, а жилище свое называл «юрта», веры его показаниям не было решительно никакой.
        Затем разошелся слух, что с подполковником сэром Артуром Роджерс-Джелли из Салленкотт-манора случилось ровно то же самое. В воскресенье днем, коротая время между томами своих мемуаров, он подышал на стекло в библиотеке, нарисовал на нем решетку и играл сам с собой в крестики-нолики. Партия как раз закончилась вничью, как вдруг взор его застила какая-то тень и вся комната погрузилась во тьму. Натурально, подполковник решил, что у него удар, и нажал тревожную кнопку, вызывая дворецкого. Однако, примчавшись в библиотеку, тот засвидетельствовал, что подполковник не только находится в полном сознании, но и держится более-менее вертикально. Подкрепив силы изрядной порцией розового джина, сэр Артур отправился проинспектировать свои владения и с ужасом обнаружил, что южная лужайка обезображена широкой полосой увядшей травы. Полоса тянулась по диагонали от изгороди в канавке к стене кухонного огородика. Дальнейшая разведка установила, что в самом огородике четыре грядки с декоративной капустой и три с клубникой уничтожены липкой черной гнилью.
        Подполковник коротко ознакомил с ситуацией собратьев-ротарианцев[14 - Участники благотворительной организации Rothary International.] на ежемесячном собрании клуба. Последовало полминуты молчания - собратья обменивались неловкими взглядами и покашливали.
        - Вообще-то, - отважился заговорить первым фармацевт Оллкок, - мы, ну то есть, во всяком случае, я слышал всякие эти… гм… слухи об… э-э-э… неестественно большом… э-э-э-э… выхлопе из камина Филипа Мёрдстоуна.
        - Вздор, - отрезал подполковник. - Суеверная чушь. Местные заики, недоумки одиннадцатипалые, во что угодно поверят. Уж я-то знаю. Каждую неделю перед собой в суде вижу.
        Очередную паузу нарушил земельный инспектор Гаммон.
        - Так вы считаете, полковник, этому феномену существует какое-то рациональное объяснение?
        - Разумеется! Всему существует рациональное объяснение. - Старый вояка обвел коллег суровым взглядом, а потом подался вперед, подпирая голову сцепленными руками. - Джентльмены, - сказал он чуть тише, - мне нужна абсолютная гарантия, что ничто из сказанного мной не выйдет за пределы этих четырех стен. Понятно? Да?
        Все кивнули.
        - Хорошо. По моему взвешенному мнению, мы имеем дело с дроном.
        - А-а-а, - вскричал Гордон Чаус. - Трон.
        - Да никакой не трон! Дрон. Беспилотное летающее устройство. Воздушный шпион.
        Ротарианцы молча уставились на подполковника.
        - Так вот, - продолжал сэр Артур, - если начертить на карте маршрут этой штуки - прошу прощения, хотел принести с собой карту, да забыл - от Флемуорти к Манору, получится прямая, идущая на юго-юго-восток. Продлите ее миль на сорок - где окажетесь? - Ему пришлось ответить на вопрос самому. - В Плимуте. Тогда как в окрестностях Плимута расположено некое учреждение, принимающее непосредственное участие в том, что мы можем назвать, гм, военной футурологией.
        - Части технического обеспечения, - воскликнул Малкольм Свит, владелец «Обуви для полевых работ и досуга». - Моей жены брат им провиант поставляет. Они там и половины…
        Испепеляющий взгляд подполковника заставил его умолкнуть.
        - Я-то про себя уверен: штуковина, пролетевшая над Манором в прошлое воскресенье, - какое-нибудь замысловатое изобретеньице спецов из техотдела. Испытательный полет. По пути назад на базу. Никакого отношения к тому вашему бумагомараке.
        Сэр Артур откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.
        - Что меня озадачивает во всей этой мушиной истории… - начал Гаммон.
        - А, да. Вероятно, даже очень вероятно, на самом деле, что дрон и впрямь был замаскирован под муху. Эти здоровенные псевдоглаза набиты всякими камерами и что там еще бывает. Клеща на оленьем заду за милю углядят, все такое.
        Головы дружно закивали.
        - Но, сэр Артур, почему муха-то? Почему бы не птица или, ну не знаю?..
        - Да очевидно же! Где у нас все театры?
        Ротарианцы опешили. Ну, в Торрингтоне был Центр искусств. Норкотт в Экзетере. Бристольский «Олд вик»…
        - Афганистан. Ирак. Сомали. Иран, если повезет. Что у них всех общего? Мухи. Повсюду проклятущие мухи. Чуете, к чему я клоню? Какой-нибудь Джонни-в-чалме задирает голову, видит муху. Одну из тысяч, вьющихся над его пропотевшей насквозь чалмой. А что эта муха летит гораздо выше всех прочих, не замечает. И не осознает, что она тем временем фотографирует ржавчину у него на Калашникове, план нападения, который он нарисовал палкой на песке, и семтекс[15 - Вид взрывчатки.], которым он набивает свой кушак. Представили картинку? Чертовски ловко придумано. Снимаю шляпу перед этими ребятами. Эффективная разведка - вот что определяет расклад, каждый раз.
        Раздраженный Гордон Чаус не сдавался:
        - А как, сэр Артур, простите за вопрос, вы объясните все это дело с козами миссис Флэксман? Или причиненный вашему саду ущерб? Или, уж коли на то пошло, ущерб, причинный тайной наркоплантации Кришны?
        - Луч, - сказал подполковник.
        - Простите? Кто?
        - Луч. Излучение. Типа лазера. Сверхсекретное оружие. Надо полагать, выстрелившее по ошибке. Кто-нибудь там в Плимуте не на ту кнопку нажал. Или просто так сбойнуло. Такие штуки отладить - требуется время. - Он немного выждал. - Еще вопросы?
        Гаммон глубоко вдохнул и обвел взглядом стол.
        - Никого? Спасибо, полковник. Уверен, сегодня ночью нам всем будет спаться спокойнее. Итак, первый пункт повестки. Извинения от отсутствующих товарищей.
        14
        Не возьми Роджер-Джелли с ротарианцев слова хранить тайну, овладевший Флемуорти панический трепет, возможно, быстро сошел бы на нет. Однако вместо этого рассказы или домыслы о Великой Мухе сделались чуть ли не единственной темой всеобщих бесед. Посетителей в библиотеке увеличилось вдесятеро; порой там толклось по пять человек зараз, наугад вытягивая книги с полок и зависая на часок-другой у регистратуры. Теперь, когда их история получила поддержку уважаемых и влиятельных граждан, Вещие сестры стали куда словоохотливее.
        - Вылезло из дымохода у Мёрдстена, как жирнющая крыса из трубы, - говорила Мерили. - Мы его поперву-то и не заметили. Мы ж не особо смотрели, скажи, Фрэнсин, так себе гуляли.
        - Угу.
        - А потом там как зашелестит что-то, точно сверток разворачивался. Где-то сверху. Ну мы смотрим, а там оно. У нас аж сердца в груди остановилиси, скажи, Фрэнсин?
        - Да хуже того. Меня словно кто за горло схватил обеими руками. Пикнуть - и то не могла. Оно сперва головой крутило туда-сюда и крыльями хлопало друг о друга, как картонками. Потом принялось раскачиваться вперед-назад, точно выпимши, а потом как полетит куда-то в сторону Нодденской топи.
        Аудитория сладко вздрогнула.
        Бледнолицая Полин с почты спросила:
        - А вас не подмывало чуток в окошко-то заглянуть?
        - Да мы и пыталиси, - призналась Мерили, - да только ничегошеньки видно не было, все стекло запотемши. А уж в дверь стучать мы, чтоб мне сдохнуть, не собиралиси.
        Немало самых живых пересудов посвящено было Филипу Мёрдстоуну.
        Что он был темной лошадкой, в этом-то никто и никогда не сомневался.
        Взять хоть, как он впервые объявился в местных краях из ниоткуда и купил эту сырую нору, коттедж «Днище», шесть лет пустовавший после того, как предыдущую его обитательницу, старую Матушку Бёртлс (несомненную ведьму), нашли мертвой в кресле с Библией, которую она держала вверх ногами (вверх ногами, отметьте себе), крепко зажав в холодных, точно камень, когтях. Половину левого уха ей обгрызла кошка.
        Взять, что он был беден, как церковная мышь, а потом враз получил миллионы за книжку, которая вся сплошь про Черную магию, Некромантию и все такое.
        Как он в самое неурочное время шастал по Часам дьявола.
        А до чего не по-людски вел себя в последнее время! Кто забудет, как он появился в «Квик-марте», весь бородатый, без носков, и устроил там переполох?
        - Я-то спервоначалу тогда подумала, - говорила Мерили-не-то-Фрэнсин, - он попросту ужралси в зюзю. А теперя вот себя спрашиваю, а не ошибласи ли. Вдруг мы наблюдали натура-вральный принцендент одержимости бесом?
        Даже маловеры, не убежденные доводами Вещих сестер, вынуждены были признать значимость факта, что сам Мёрдстоун исчез аккурат в то же время - ровно в то же самое время - когда Великая Муха выползла из его дымохода. Простая логика подсказывала - Муха и есть Мёрдстоун. А потому возвращения Мёрдстоуна стоило опасаться.
        На пятое воскресенье после явления Мухи преподобный Колин Миннс с легким удивлением обнаружил, что на вечерней службе собралось народу втрое больше обычного. В высоком сумраке церкви Святого Иуды жалось друг к другу не меньше двадцати четырех прихожан, иных из которых он с трудом помнил в лицо. Он знал, что похвальный прилив благочестия объясняется отнюдь не тем, что он ходил среди паствы, вдохновляя их любовью Господней, - поскольку давно уже не мог распинать себя ни на что подобное.
        Первый робкий проблеск объяснения наметился ближе к концу «Отче наш».
        - И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого, - провозгласил он, и в краткую паузу собравшиеся громко пробормотали: «И от Великой Мухи».
        Викарий устремил на них грозный взгляд, но все потупились, избегая встречаться с ним глазами.
        Позже, когда он вынырнул из ризницы, дыша джином и помышляя о замикроволновленной курице с индийскими специями, его дожидалась целая делегация. Возглавлял ее причетник, Уильям Причет.
        - Билл, - воскликнул Миннс с почти неподдельным радушием и закинул в рот мятную конфетку.
        - Викарий, - сказал Причет.
        Все постояли молча в полумраке, пахнувшем плесенью, воском, неуслышанными молитвами и побитыми молью военными знаменами.
        Миннс потер руки.
        - Чем, э-э-э, могу служить, добрые люди? Вид, скажу я, у вас пугающе церемонный. Что стряслось-то?
        Кто-то, почти наверняка принадлежащий к женскому полу, ткнул Причета в спину и что-то жарко прошептал. Причетник собрался с духом и заговорил.
        - Мы, викарий, хотим, чтоб вы провели экзный рцизм.
        - Прошу прощения?
        Причет переминался с ноги на ногу.
        - Не знаю, правильно ли говорить - провели. Ну словом, совершили. В «Днище». У Филипа Мёрдстена.
        Миннс сунул руки в карманы штанов и опустил голову.
        Все ждали.
        - Уильям. Друзья мои. Сдается мне, эта история с мухой выходит уже за всякие рамки. - Он посмотрел на них в упор. - У кое-кого из моей паствы, скажем так, чрезмерно богатое воображение. И, если начистоту, это же такая, ну, назовем, традиция? Суеверий? В этих краях? Мистер Мёрдстоун - успешный писатель. Что само по себе отнюдь не причина для подозрений, а уж тем более - страха. Я его встречал пару раз, и он производит впечатление, ну, вполне нормального человека, вот правда. Не знаю, знаком ли вам термин массовая истерия», но…
        Причетник Причет перебил его.
        - Недоброе это место, викарий. И всегда таким было. Кого угодно спросите. Собаки - и те скулят, как мимо идут, а уж если собака дьявола не распознает, кто тогда.
        Миннс открыл было рот, но снова закрыл. Обращенные к нему лица казались древними, каменными, исполненными решимости.
        К черту-дьяволу, подумал он.
        Добравшись до дома, он налил себе еще крепкого и позвонил епископу.
        15
        Во Флемуорти не знавали полночных мероприятий со времен публичного сожжения испанского чревовещателя в 1828 году, так что в процессию, движущуюся и сторону «Днища», с энтузиазмом влилось почти все население городка и ближайших окрестностей.
        И все равно двигалась процессия до странности тихо. Дети - в столь позднее время, как правило, перевозбужденные и капризные - и те молчали в своих вездеходных колясках. Обычно говорливые обитатели «Закатного домика» тихо ковыляли или катились рядом. В шествии принимали участие (или были представлены) также Друзья осликов, подвергшихся жестокому обращению, Белые рыцари святого Георгия (представлявшие еще и Партию независимости Соединенного Королевства), Юные фермеры, щеголяющие гульфиками энтузиасты общества Фрэнсиса Дрейка, Оптимисты святого Иуды, седовласые Молодые консерваторы, оба члена Сторожевого комитета, Эрик, утверждавший, что работает на городской совет, в стельку пьяные завсегдатаи, околачивавшиеся вокруг «Коновалов» битый час после закрытия, и, в авангарде, Вещие сестры. Бойкотировали это событие лишь методисты, Женский институт да Леон с Эдгаром - по причинам идеологического характера или же в силу отсутствия интереса.
        Возглавляли шествие преподобный Миннс, на спине у которого был рюкзак, а на лице самое значительное выражение, какое он только сумел на себя напустить, и Уильям Причет, в руках у которого был большой деревянный крест. Большинство из идущих за ними несло зажженные свечи, а остальные - зажигалки с мерцающими язычками огня, которые гасли, когда большому пальцу становилось слишком горячо, и вспыхивали снова, когда палец чуть остывал. Однако ввиду слабого, но непрестанного дождя и все эти разнообразные источники пламени, и их носители были прикрыты почти сплошным щитом разномастных зонтиков, что придавало всей процессии вид призрачный и почти зловещий. Если смотреть на нее откуда-нибудь сверху и издали - скажем, от дымной юрты Кришны Мерси на полпути к Бежевому мямле, - ее можно было принять за гигантскую многоножку, которая тащит бессчетные светящиеся яйца к какому-то невообразимому гнезду.
        Возле коттеджа Миннс и Причет остановились и развернулись лицом к воротам. Сподвижники веером выстроились вдоль проезда у них за спиной.
        Причет тяжеловесно содрогнулся.
        - Прямо чувствую, как оттудова зло волнами растекается, викарий.
        Вздор какой, не ответил Миннс. Несмотря на весь свой экуменический скептицизм, он вынужден был признать, что в этом месте и впрямь чувствуется что-то нездоровое. Дом вжимался в края холма, точно отравленное настороженное животное, в стеклянных глазах дрожали отражения свечей. Низкая соломенная крыша угрюмо хмурилась. Во всем витал запашок - скорее всего, воображаемый - тлена и распада.
        Викарий скинул со спины рюкзак, повернулся и возвысил голос:
        - Други мои. Други мои. Благодарю. Мы с мистером Причетом войдем в сей дом и проведем обряд экзорцизма. Не могу точно сказать, что будет во время этого происходить. Но что бы ни произошло, я решительно настаиваю, чтобы никто из вас даже не пытался войти в дом и не предпринимал никаких иных необдуманных действий. Я говорю предельно искренне. Мы с мистером Причетом будем вам крайне обязаны, если вы останетесь там, где сейчас стоите, и поддержите нас своими молитвами. Благодарю вас. Билл?
        Они открыли ворота, подошли к парадной двери Мёрдстоуна и громко постучали.
        - Впустите нас во имя Господа Всевышнего, - дважды потребовал Миннс. Ответа не воспоследовало, и Причет налег на дверь плечом. Та немедленно поддалась. Причетник поскользнулся на расползающейся горе конвертов перед порогом и полетел головой вперед в гостиную. Пытаясь удержаться на ногах, он задел низкий столик и сшиб телефон, который со стуком укатился куда-то во тьму. Выпавший из руки причетника фонарик ударился о пол и погас.
        - Билл? Билл, ты там как?
        - Викарий?
        - Погоди. Сейчас зажгу свечу. Святые угодники, воняет, точно тут где-то барсук сдох, а?
        - Угу. Это смрад дьявола.
        Миннс порылся в рюкзаке, выудил оттуда толстую восковую свечу и зажег ее зажигалкой.
        (Ни одному из них и в голову не пришло попробовать включить свет. А если бы пришло, им бы не пришлось и дальше блуждать впотьмах. «Юго-западная электрокомпания», не получив ежеквартальную плату от Филипа, решила, что он переметнулся к «Евролек» и, в попытке отвоевать его обратно, простила задолженность. Письмо с уведомлением лежало среди всего того, на чем заскользила нога Причета. С другой стороны, включив свет, они бы серьезно разочаровали ждущих снаружи, для которых дрожащие огоньки и неровный свет были необходимыми элементами долгожданного ритуала.)
        Священник поднял свою свечу повыше, чтобы осветить стол. Потом поставил ее и зажег вторую. Причетник отыскал и снова включил фонарик и теперь громко читал «Отче наш». Мудро решив, что прерывать его не стоит, Миннс воспользовался этой возможностью проглядеть текст, скачанный им с американского веб-сайта. Его искренне смущала перспектива обращаться к Сатане лично, да еще громогласно, утешало лишь то, что услышит его при этом лишь один-единственный идиот.
        - Аминь, - сказал Причет, дочитав до конца, и выжидательно уставился на викария.
        - А, да. Аминь.
        - Что теперь, викарий?
        - Надо расставить десять свечек, чтобы получился крест. На полу, посередине. Шесть вдоль и четыре поперек. По две с каждой стороны. Понимаешь?
        Причет скорбно вздохнул.
        - Так и знал, викарий, что это дело мудреное. Лучше, пожалуй, вы сами.
        - Ага. Хорошо, Билл. Посвети тогда мне на рюкзак фонариком, вот молодец.
        Миннс снова принялся рыться в рюкзаке.
        - Я вот подумал, а вдруг он сам тоже тут.
        Миннс недоуменно вскинул глаза.
        - Что-что?
        - Ну, мы его уже довольно давно не видели, но это ж еще не значит, что его тута нет. Вроде как затаился.
        - Что-о? - Миннс лихорадочно зашарил глазами вокруг, во мраке. - Ты хочешь сказать, по-твоему, Мёрдстоун может быть дома? - Он понизил голос до шепота. - Билл. Это было бы… ужасно. Так неловко. Если он…
        Сверху раздался какой-то шум. Треск, а потом сдавленный вопль.
        - З-зараза! - сказал священник.
        Наверху отворилась дверь. Хриплый голос проговорил:
        - Язви меня, я так больше не могу. Все равно что тебя нажевавшаяся чертополоха коза отрыгивает. Мёрдстоун! Мёрдстоун!
        Миннс и Причет шатнулись друг к другу. Причет выставил перед собой крест и направил дрожащий луч фонарика на верхнюю площадку лестницы.
        - Ага! Вот ты где, сквернавец поганый. Мы уже начали думать…
        В луче света появился демон. Демон в обличье ребенка, одетого в свитер-худи и сандалии. Однако глаза у него были древними и темными - и щурились от яркого света.
        - Чтоб тебя, Мёрдстоун! Выключи клятую лампу!
        - Не выключай, Билл, - предупредил Миннс.
        - Не буду, викарий. Это порождение тьмы!
        Демон присел, вглядываясь вниз.
        - Кто, язви?..
        Когда луч фонарика снова нащупал его лицо, бес зашипел и выставил вперед два белых когтя. Причет закричал от ужаса - фонарик в его руке превратился в горячий бисквит и раскрошился. Мгновение, растянувшееся на целую вечность, два человека и монстр молча смотрели друг на друга. В глазах демона горели огоньки двух свечей.
        - Викарий? - пролепетал Причет.
        Во рту у Миннса пересохло.
        - Во имя Единственного и Вездесущего Господа… - хрипло прокаркал он.
        Более ничего сказать он не успел.
        - Во имя моей задницы! - прорычал демон. И, развернувшись, шмыгнул во тьму. Хлопнула о стену дверь. Весь дом содрогнулся. И тишина.
        Потекло время, неизмеримое обычными земными способами. И когда оно закончилось, Причет осторожно попятился к свечкам и взял одну из них.
        - Надо бы проверить, викарий, - прошептал он. Миннс встряхнулся и взял вторую свечу.
        - Да. Ты прав. Ступай вперед, Билл.
        Держа перед собой крест, они поднялись по лестнице. Единственная открытая дверь вела в ванную комнату, где, когда они осмелились туда войти, оказалось значительно холоднее, чем во всем коттедже, хотя в воздухе витал запах гари. Экзорцисты при свете свечей осмотрели комнату.
        - Я бы сказал, его тут нет, - сказал Причет.
        - Угу. Может, и нам тогда валить к чертовой матери?
        У подножия лестницы Причет сказал:
        - Что ж, при всем прочем, оно оказалось куда как легче, чем я, чтоб меня, ожидал.
        Книга третья
        Без названия
        1
        Хотя до Слута меньше часа езды от Дубровника, однако он не так пострадал от беспощадного улучшайзинга на деньги русской мафии или серых британских частных фондов, как многие другие уголки далматийского побережья.
        Это все потому, что Слут стоит не совсем на море. От города до пляжа ехать на такси добрых тридцать минут, что раздражает, тем более и дорога не так чтобы очень. Можно, конечно, добраться и на пароходике. Медленном таком пароходике, который покинет речной причал Слута в непредсказуемое время (и по непредсказуемой цене) и выгрузит вас, надышавшихся выхлопных паров, за галечной отмелью, отделяющей лагуну Слут от Адриатики. В силу этих и некоторых иных причин Слуту повезло уцелеть. Над его разномастными домиками не нависают угрожающие тени подъемных кранов, а мерседесы-бенцы с затемненными стеклами здесь чуть притормаживают, но проносятся мимо.
        Тем не менее туристы добираются и до него, привлеченные величественным греческим амфитеатром и руинами храма Приапа, аккурат по другую сторону от бензоколонки на автостраде. Они проводят тут день, а то и все два, едят в ресторанчике, где работает Ванда, склоняются над путеводителями «Лоунли планет» или «Раф гайд», поздравляют себя с тем, что сумели найти Подлинную Хорватию, и ломают голову над меню, которое Мирко упрямо отказывается подправлять, несмотря на все уговоры Ванды. Напрасно она пыталась втолковать ему, что «Ягнячий грех в собственной шерсти» едва ли звучит притягательно для нехорватского уха. Как и «Язык козы, задушенной в соусе».
        Ванда знала это, потому что еще подростком провела два с половиной года политическим беженцем в Кромере, прибрежном городе в английском графстве Норфолк. Этот опыт подарил ей две вещи: рабочее знание английского языка и богатый репертуар кошмаров, в которых она бежит по лабиринтам затхлых коридоров полуразваливающегося отеля, выстроенного в 1906 году.
        Ванда разговаривала по-английски с англичанином, который необъяснимым образом провел в Слуте уже больше недели. Остановился он в «Врте», единственном отеле в городе аж с двумя звездами. (Она хоть убей не понимала, отчего бы второму городскому отелю не пририсовать себе тоже звезду на вывеске.) А на ланч и ужин англичанин каждый день приходил в «Дичь», потому что, подобно другим туристам, обнаружил, что альтернативы еще хуже. Как раз скоро придет, уже почти двадцать пять минут первого. Ванда подготовила столик, который он всегда выбирал - совсем маленький, на террасе, в тени навеса. Поставила стул спиной к стене. И точно, вот и он сам, шагает вдоль реки в светлом костюме и панаме, точно тут не Слут вовсе, а Ницца какая-нибудь. Носи он пенсне вместо солнечных очков, выглядел бы совсем как в фильме «Смерть в Венеции». Ванда ничуть не сомневалась, что он какой-нибудь там артист, композитор или поэт. Только не художник. Ни на руках, ни на одежде - ни пятнышка краски. А может, он кто-то поинтереснее. Скрывающийся от Интерпола преступник. Или человек, приходящий в себя после рокового несчастливого романа
или скандала.
        Ванда прикидывала, не заняться ли с ним сексом; он, собственно, не так уж стар и почти наверняка изобретательнее местных вариантов. Уходя в три часа, он почти всегда был изрядно под мухой - но еще не в стельку. Можно обогнать его на велосипеде, провокационно спешиться и обсудить свою неудовлетворенность. Она представила, как его мягкая, аккуратно подстриженная бородка скользит вниз по ее живому и сплетается с ее собственной, куда более пышной, растительностью.
        - Добрый день, мистер Коклин.
        - Добрый день.
        Филип обратился бы к ней по имени, если бы мог припомнить. Его так и подмывало назвать ее Фрэнсин или Мерили; эти густошерстые хорватские женщины подчас навевали непрошеную ностальгию по Флемуорти.
        Не дожидаясь заказа, Ванда принесла и откупорила бутылку знаменитого местного красного. Филип, как всегда, проглядел меню и печально хмыкнул.
        - У нас есть две хороших рыбы, ночью привозить, но Мирко их портить. Я советовать кебаб из ягненка и почек. Да, вы его брать два дня назад, но это другой ягненок, и не коза. Салат я готовить сама.
        - Отлично, - сказал Филип, наливая вина. - Спасибо.
        От первого глотка его передернуло. Следующие пойдут легче. Потом будет так называемый коньяк, вот он Филипу нравился. Еще Филипу нравилось, что к нему обращаются (ну, приблизительно) «мистер Маккафлин».
        В «Дичи» пока не было других посетителей, и это его тоже радовало. В этот час солнца в зените вид с террасы носил отпечаток дивной бестелесности, каковой Филип предпочитал наслаждаться без помех. Река, вообще-то медлительная и мутная, искрилась, а отвесный обрыв на другом берегу казался невесомым, как папиросная бумага. Синие и белые лодки, пришвартованные у причала, теряли очертания, размываясь в солнечном блеске, кроме лишь тех, на палубы которых падала густая тень ресторанного навеса. Все это носило легкий налет хмельной нереальности картин импрессионистов, волшебной нигдешности снов.
        Официантка вернулась с хлебом, блюдцем оливок и какой-то маслянистой кашицей, похожей на хумус, но другой. Поставив это все на стол, она не ушла, хотя делать тут вроде было больше нечего, а задержалась рядом. Филип осторожно на нее покосился. К его облегчению, она на него не смотрела. По всей видимости, как и он, любовалась видом. Вбирала его. Даже вдыхала - так что ее отнюдь не маленькая грудь вздымалась и опадала. Руки ее покоились на плоти, выпирающей из низкосидящих джинсов. Филип занялся не-хумусом.
        - Слут, - произнесла она так внезапно, что он вздрогнул. - Ну и навозная дыра. Напоминать мне Кромер. Знать Кромер, мистер Коклин? В Наффолке, Англии.
        - Э-э-э… нет. Никогда там не был.
        - Я бывать в Кромер.
        - В самом деле? Вы там выучились английскому?
        Ванда вздохнула.
        - Там я учить английский, там я учить насилие.
        - О. Э-э-э. Мне очень жаль…
        - Ничего. Все в прошлое. Мне нравиться английские мужчины, несмотря… - Она придвинула еще один стул и села - одним неожиданно плавным движением. Взяв с блюдца оливку, она облизала ее, потом сунула в рот. - Я только гадать, но думать, вы, например, писатель. Может, собирать материал. Книга о любви, сексе и войне, разрывающей душу моего народа.
        Она высунула свернутый язык, на котором лежала косточка.
        Глубоко-глубоко внутри у Филипа зашевелились воспоминания.
        - Нет, - сказал он.
        Ванда сделала быстрое движение языком. Косточка перелетела низкую оградку террасы. Ванда обратила на Филипа зыбкий и томный взгляд.
        - Ну ладно, нет. Хотеть быть тайной. Мне нравиться. Но вы хотеть историю, я вам рассказать. Фантастическое. Может, я вам позже рассказать. Где-нибудь без помех. Окей?
        - Э-э-э. Да. Было бы очень мило.
        - Спасибо. Теперь присмотреть, чтобы Мирко не портить ваш кебаб.
        Поскольку брать десерт в «Дичи» было решительно невозможно, Филип погонял во рту приторный коньяк, а потом ногтем мизинца выковырял из зубов размягчившиеся мясные волокна. Наслаждение его было подпорчено появлением четырех юных туристов. Разговаривали они по-английски с австралийским акцентом. Ванда поспешила к ним и склонилась над столиком, переводя меню. Красный ободок ее стрингов выглядывал из-за пояса джинсов. Через некоторое время Филип отвел взгляд. Внутри громоздились воспоминания. Воспоминания, которых не могло быть у Йена Маккафлина.
        А потом ее рука легла ему на плечо.
        - Еще рюмочка?
        - Да, пожалуйста.
        Ее рука оставалась на прежнем месте. Он повернулся и посмотрел на Ванду.
        - Окей, - сказала она. - Еще одну. А потом все, окей? Знать почему. Не хотеть, чтобы Роджер Красный беретик засыпать посреди моей истории.
        - Хорошо, - выговорил он внезапно пересохшим ртом.
        Пальцы ее легонько скользнули по его затылку, и она исчезла.
        Двое австралийцев вытаскивали из рюкзаков книги. Одна оказалась путеводителем. Вторая «Темной энтропией».
        Чувствуя на себе Вандин взгляд и потому держась очень ровно, Филип вышел из ресторана и зашагал к причалу. Он посидит на дальней скамейке, той, что под деревьями, и подождет ее. Почему бы нет? Он и вправду слегка заржавел. Давно ничего не было. Несомненно предложение. Ну и что, что усики, ничего. У обслуги отеля сиеста, внутрь попасть не проблема, никто ничего не спросит. Запихнуть заношенные носки под кровать. А потом…
        А потом грудь ему обожгло яростным жаром.
        Боже! Изжога? То, скажем уж честно, жуткое вино?
        Нет. Амулет.
        Снова. Только не это. Пожалуйста.
        Не теперь.
        Но да. Треклятая штуковина пробудилась снова. Опаляющий грудину метеорит. Мозг Филипа зашипел. В глазах стало ярко - точно горящий магний вокруг сердцевины тьмы. И всякие ужасы по краям этого света. Филип доковылял до скамейки и попытался промигаться, смахнуть ужасы прочь.
        Амулет задрожал, а потом успокоился и остыл. В глазах у Филипа прояснилось. Вся верхняя половина туловища ощущалась впалой и мокрой, точно писсуар, и котором спустили воду.
        Он оглянулся. Ванда - он вспомнил вдруг имя - выезжала на велосипеде из-за ресторана. Она помахала ему и закинула ногу на руль. Филип с усилием приподнял руку.
        Что-то пролетело по воздуху и со слабым шлепком приземлилось на каменные плиты у его ног. Отрубленный палец с синим ногтем. В мясистом обрубке копошились черви.
        Ванда вильнула велосипедом и остановилась. Англичанин вскочил с места и помчался прочь, теряя шляпу и невнятно мекая, как та коза, которую он съел на ланч. Ванда была разочарована, но не удивлена. Она прикинула, не пуститься ли вдогонку, но нужно же было и о собственном достоинстве подумать.
        2
        Минерва Кинч не привыкла поддаваться тревожности. Тревожность не шла на пользу работе, пищеварению и, самое главное, цвету лица. Поэтому она отказалась от тревожности, как иные женщины отказываются от насыщенных жиров. Так что сейчас ее ужасно раздражало, что Филип Мёрдстоун заставляет ее нервничать. Опять.
        Он чуть не свел ее с ума, прислав «Хмель чернокнижника» в самый последний момент. И теперь, когда это блистательное произведение лежало у нее на столе, сводил ее с ума снова, пропав со связи. После короткой - что уж там, саркастической - приписки, сопровождавшей присланный по электронной почте текст, от Филипа не было ни слуху, ни духу. Минерва оставила ему сотни сообщений на домашнем телефоне, на паддингтонском телефоне и на мобильнике. Столько же имейлов. И - тишина.
        Сперва она предполагала, что он попросту отсыпается в своей вонючей берлоге после трудов творческих. Или непробудно пьян. Что ж, оно и неудивительно. Но теперь, через несколько недель, все это становилось уже не смешно. А ведь ей надо было сказать ему столько приятного. Что «Горгона» звонила и билась в пароксизме восторга. Что главный редактор сказала, мол, в жизни не получала настолько чистого текста, в котором не надо править практически ничего, кроме пары опечаток. Что чек на полмиллиона, выплачиваемых по получении рукописи, уже получен. Что Ахмед Тимбрел звонил из Эль-Эй и предлагал удвоить опцион на право снять фильм.
        Ну то есть, миленький, сплошь радостные известия, сказала бы она, если бы только поганец наконец снял трубку.
        Вопреки всем ее принципам в ней начала крепнуть совершенно раздражающая уверенность, что он мертв. Перед мысленным взором все чаще и чаще вспыхивало гротескное изображение. Тело Филипа, разлагающееся в глубоком кресле; посиневшая плоть, кишащие во внутренностях черви. Минерва твердила себе, что это просто смешно. Его бы уже давно нашли. Хотя, может, и нет; соседей у него не было, и она сильно сомневалась, что к нему часто захаживают гости.
        В одно прекрасное утро, обнаружив у себя под носом назревающий прыщик, она решительно залезла в БМВ и скормила спутниковому навигатору индекс Филипа.
        Весь этот нервный и напряженный период Ивлин продиралась через рабочие дни, подобно лошади с обвязанными мягкими тряпками копытами. Она принимала звонки, украдкой подменила обычный кофе на декофеинированный, следила, чтобы в ящике письменного стола всегда была припасена сотня-другая сигарет. Звонила Мёрдстоуну каждый час и вешала трубку, как только включался автоответчик.
        Вплоть до сегодняшнего дня, когда, незадолго до возвращения шефини, услышала в ответ на обычный звонок лишь странный вибрирующий вой.
        - Доброе утро, детка. Какие новости? Как Катберт?
        Ивлин вскинула взгляд и храбро улыбнулась.
        - Ну, нарыв вырезали. Ветеринар говорит, можно забирать сегодня во второй половине дня. Ничего? Около четырех?
        - Не вижу, почему бы и нет. - Минерва прислонилась к дверному косяку. Заходить внутрь ей явно не хотелось.
        - И как? - спросила Ивлин. - Был… был он там?
        - Нет.
        - А.
        Минерва глубоко вздохнула всем телом. Плечи у нее немного приподнялись.
        - Детка, мне надо, чтобы ты позвонила Перри Уиплу. Ланч, как можно скорее. Пусть сам назовет где.
        Ивлин приподняла брови.
        - Знаю, детка. Но дело приняло очень странный оборот. Мне нужно поговорить с кем-то, кто занимается всяким странным.
        3
        Вдрукчода Дут переключился на понижающую передачу. Развалюха мини-автобус приближался к последнему повороту перевала. Несмотря ни на что, со временем вышло идеально. Они начинали последний участок подъема к Пунт-Камбуму ровно в тот момент, как склон озарило лучами предвечернего солнца. Он повернулся к своему кузену, гиду-проводнику Ахренте Бечо, и улыбнулся.
        - Через минуту американцы скажут «патрисающи».
        Ахренте поплотнее закутался в парку и хмыкнул. Американцы всю дорогу твердят «патрисающи». И повторят снова, когда увидят белые, красные и золотые крыши монастыря, прилепившиеся к склонам под Шанд’р Га. У последней чайной лавки Вдругчода спросил у Шерри, американки с красивыми, длинными, как у козы, сиськами, что значит это странное слово.
        - Ну, - сказала она, - это как «Невероятно!», понимаешь?
        Забавно, иной раз американцы так напоминают китайцев.
        Он бережно провел автобус за поворот и на пару секунд оторвал взгляд от ненадежной дороги. СнегА на вершинах Тангулая пылали ослепительно-розовым, словно по ним разлилась смешанная с молоком кровь. Под ними лежали тени оттенка мокрых джинсов. А потом вдалеке показался словно плывущий в воздухе сияющий Пунт-Камбум.
        - Ух ты, - ахнул кто-то на задних сиденьях. - Патрисающи.
        Кто-то другой отозвался:
        - Бог ты мой, и вправду же патрисающи.
        Монах-странноприимец смотрел, как автобус, петляя между рядами потрепанных ветрами молитвенных флагов, приближается к цели. Опустив взгляд, следил, как посетители вытаскивают рюкзаки и останавливаются, оценивая ведущий к воротам монастыря пролет из шестидесяти шести ступеней.
        Две пары молодых людей зашагали наверх решительно и бодро, как автоматы. Пятому посетителю пришлось тяжелее. Он сутулился, то и дело останавливался перевести дух, плечи его ходили ходуном от судорожных вдохов. Он был старше прочих, бородат и как-то в целом неухожен. Странноприимец приветствовал американцев безмолвной улыбкой, но не открыл рта, пока запыхавшийся пятый гость не добрался до террасы.
        - Добро пожаловать в Пунт-Кумбум, друзья мои. Меня зовут Сэндап Нос. Странноприимцев этого монастыря испокон века зовут Сэндап Нос. Я сто первый по счету. Можете называть меня Сэнди. - Монах говорил на певучем, но безукоризненном английском. Лишь один из пяти посетителей мог различить в его речи легкий акцент жителя Глазго. - В самом скором времени я покажу вам, где разместиться. Но сперва главное. Вы провели в пути долгое время, так что, ручаюсь, не откажетесь от чашечки чая.
        Он внутренне улыбнулся, увидев, как пять лиц перекосило от ужаса.
        - Нет-нет. Не бойтесь. Никакого масла яка. Настоящий чай. Мы получаем его из Ассама контрабандой. Лучшего вам не продадут даже в «Фортнум и Мейсон». Сюда, пожалуйста.
        В тускло освещенной чайной комнате Сэнди сел рядом с бородатым «инджи».
        Тот держал пиалу обеими руками, низко пригнув к ней голову.
        - Силы небесные! - сказал он. - До чего же хорошо. Я не пил приличного чая с тех пор… - Он поднял лицо и посмотрел невидящим взглядом во мрак. - Уже довольно давно.
        Монах обрадованно всплеснул руками.
        - Да вы англичанин!
        - Да. Ну то есть шотландец. Меня зовут Йен Маккафлин.
        Лицо Сэнди засияло еще сильнее.
        - Шотландия! А откуда именно?
        - Э-э-э… Дамфрис.
        - Я его знаю! Знаю! Дамфрис и Гэллоуэй!
        Ч-черт, мысленно простонал Филип.
        - Я получил степень по управлению бизнесом в университете Глазго. Диплом с отличием второй степени! Потом два года в «Миллер-энд-Миллер», биржевые маклеры.
        - В самом деле?
        - Да, да… - Улыбка монаха поблекла. - Но это чертовски плохо сказалось на моей карме. Я уже начал всерьез задумываться, не предстоит ли мне в следующей реинкарнации родиться ленточным глистом. Так что я вернулся домой. - Он пару секунд помолчал. Стекла его очков поблескивали в отсветах лампы. - Как бы там ни было, - продолжил он, снова обретая пугающую жизнерадостность, - как там старый-добрый Дамфрис?
        - Не могу сказать. Я жил там только до четырех. И больше не возвращался.
        Сэнди кивнул.
        - Шотландцы, народ знаменитый переселениями по свету.
        Тут он закрыл глаза, откашлялся и продекламировал с гортанным горским выговором:
        Видал я мир, но до сих пор
        Никто мне в мире не родня.
        Не понимаю я людей
        И те не поняли меня[16 - «Плач по Джеймсу, графу Гленкэрну». Перевод Евгения Фельдмана.].
        - Великий Рэбби Бёрнс, разумеется. Еще чаю?
        Позже, стоя в двери кельи, Сэнди сказал:
        - Не так аскетично, как в монашеской келье, но лишь самую малость.
        Тонкий матрас и одеяло. Масляная лампа, пиала и термос на низком сундуке. Четырехногий табурет. Мутная картина (изображение Будды Дипанкары, но Филип, понятное дело, этого не знал). Незастекленное окно, закрытое наглухо ставнями. Дверь - судя по виду, добрых десяти сантиметров в толщину, висящая на четырех огромных петлях с продолговатыми засовами.
        - Все в порядке.
        - Наша скромная трапеза будет подана через двадцать минут, - сообщил Сэнди. - Потом вы с прочими гостями приглашаетесь присоединиться к нам в дукханге для вечернего собрания. Для вас это все будет сплошная тарабарщина, разумеется, но бывает довольно живо. Отличное развлечение.
        - Э-э-э-э… я, должен признаться, изрядно устал. Наверное, из-за высоты. Возможно, лягу пораньше. Скорее всего, завтра вечером уже выберусь.
        Спартанское ложе так и манило к себе.
        Монах наклонил голову набок. В улыбке его появился оттенок озадаченности.
        - Завтра, Йен? Но разве ваша группа не уезжает завтра днем?
        - Э-э-э… честно говоря, Сэнди, я не совсем с группой. Просто убедил гида меня сюда подбросить. Честно говоря, подкупил. Я думал… надеялся задержаться здесь чуть дольше.
        - Отдохнуть от мира?
        - Да.
        - Хм-м. Собственно, есть же общепринятые способы, как это делается.
        - Простите. Это было… спонтанное решение.
        - Ну да. Как раз спонтанность-то мы здесь, знаете ли, не особо поощряем, - суховато заметил Сэнди. Но тут же просветлел. - Замолвлю за вас словечко перед настоятелем. Попрошу одолжения для брата-шотландца, а?
        Назавтра утром Филип двинулся прогуляться по «коре», тропе паломников, вьющейся то вверх, то вниз по склонам вокруг Пунт-Кумбума. Продвигался он столь медлительно, что издали могло показаться - погружен в размышления. На самом деле его все еще ломало и тошнило от горной болезни. Уже через десять минут он вынужден был опереться на отполированный базальтовый лингам, привезенный сюда из Индии в Первую Эпоху Света. Пока он цеплялся за его блестящую головку, мимо бодрым галопом в облачках пара проскакали четверо затянутых в лайкру американцев. Филип так запыхался, что был не в силах даже ответить на их шутливые приветствия. Осев на землю, он прислонился спиной к крепкому органу Шивы.
        За широкой долиной вставала горная гряда. Изборожденные морщинами коричневые склоны венчались полосой белоснежных пиков и синих теней. Эта воздушная красота напомнила Филипу покрытый слоем безе шоколадный торт, который он ел в Цюрихе, выйдя из банка. Гном, управляющий его многочисленными счетами, оказался деловитой молодой женщиной в очках с розовыми стеклами. Филип не понял практически ничего из того, что она говорила, зато вышел оттуда со средствами, вполне достаточными на «продолжительный период поездок с исследовательскими целями», пачкой наличных и адресом места, где можно обзавестись фальшивым (гном предпочитала термин «дополнительным») паспортом.
        В парикмахерской, китчево выдержанной в стиле тридцатых годов, он подстригся и покрасил волосы в каштановый оттенок, чтобы скрыть седину, а заодно подровнял бороду и придал ей форму. Через четыре дня, став на несколько тысяч швейцарских франков беднее, он - точнее, согласно его новому, но уже немало попользованному паспорту, Йен Маккафлин - вылетел на юг. Потом снова на юг. Потом на восток и еще раз на восток. Паломничество его в Пунт-Кумбум вышло весьма хаотическим. Он путешествовал не по традиционным путеводителям. Он листал атлас страха.
        Ему удавалось на краткий срок обрести спокойствие в разных закоулках трех континентов. А потом захлестывал ужас. В Слуте он был почти счастлив целых десять дней - до пальца. И до того, пока на фоне утеса не пролетел раптор - или, во всяком случае, его тень. Филип снова вздрогнул, вспоминая.
        В Стамбуле, переходя Галатский мост под знойным, белым, точно бумага, небом, он ощутил шевеление у ключицы и вступил в пятно леденящей тьмы. Удившие с парапета рыбаки обернулись к нему, поднимая воротники.
        В бурлящем многолюдье Дели толпа расступилась, когда факир в зеленой с серебром хламиде и ожерельем из живых змей устремил на Филипа горящий взор единственного глаза.
        На тропинку внизу высыпала горстка монахов. Они суетливо выстроились на ровном скальном выступе и сели, скрестив ноги. Через пару минут безмолвного созерцания один из монахов достал большой пакет попкорна и пустил по кругу.
        На каком-то немом, оцепенелом уровне сознания Филип понимал: бегство напрасно. Возможно - хоть и сомнительно, - он мог бы скрыться от радаров Минервы, «Горгоны» и прочих чертовых умников, сделавших на него ставку. Но не от Морла. Не от Морла. Потому что он, Филип, известный сейчас как Йен, все еще владел Амулетом.
        Здравый смысл требовал избавиться от распроклятой штуковины. Оставить в каком-нибудь месте, которое без труда отыщет ночной кошмар, сваливающийся из каминной трубы или выныривающий из унитаза. Отличный совет, что уж тут. Бери да пользуйся. Однако здравый смысл не сопровождал Филипа в бегстве из «Днища».
        В аэропорту «Хитроу» его подмывало выкинуть талисман в урну. Но он не смог.
        В конце концов, эта штука создала его. И он ее заслужил. И, безусловно, он в жизни не имел ничего столь значительного. Бросить Амулет было бы все равно, как если бы король Артур отшвырнул Экскалибур с небрежным «А ну, на фиг. Потом другой найду».
        Кроме того, это было единственное, чем он еще мог торговаться.
        С Амулетом на шее он прошел через рамочку на контроле - и та даже не пикнула.
        Филип оплакивал Покета Доброчеста, своего спасителя и заклятого врага, маленькая отважная жизнь которого была безжалостно оборвана в Морт-А’Доре. Иногда Филип представлял себе искупительные картины, как он роет грему могилку в залитой солнцем лощине и опускает туда крохотное тело, бормоча благословения на Древнем Наречии.
        Случалось ему и переживать, как там дела в Королевстве. Королевство и «здешний мир» (где бы это «здесь» ни находилось) явно существовали несинхронно относительно межпространственных временных осей. Однако и там и тут время не стояло на месте, а шло вперед. И ход его не радовал. Даже слепому козлу очевидно: Морл набирал силу - что было плохо. История пошла неправильным путем. Филип с нелегким сердцем осознавал, что частично в ответе за это. Груз ответственности висел у него на шее.
        4
        К тому времени, как Филип вошел вслед за Сэндапом в дукханг, тот был почти полон. Филип заранее страшился атмосферы глубокой медитации, а потому с удивлением (но и неимоверным облегчением) обнаружил, что по залу гуляет эхо смешков и веселой болтовни. Собрание было освещено множеством свечей и масляных ламп. На взгляд стороннего наблюдателя там царил полнейший беспорядок. Присутствовало сотни две или около того монахов. Одни из них, улыбаясь, сидели группками или рядками на низких скамьях. Другие бродили по залу, сливаясь в шумные стайки, которые вскоре рассыпались и образовывали новые. Торчащие из охряных шерстяных плащей бритые головы казались совершенно одинаковыми; чириканьем и кружением по залу все действо напоминало брачный ритуал колонии бескрылых птиц. Там и сям - как показалось Филипу, совершенно бессистемно - стояли столы, нагруженные всем тем, что ожидаешь увидеть в магазинчиках «нью эйдж» в Тотнес.
        Сэнди провел Филипа через толпу туда, где сидела группа старших монахов, и представил его им. Монахи приветствовали его речами самой разной продолжительности, каждую из которых Сэнди переводил как «Он желает тебе мира». В ответ Филип изобразил несколько почтительных жестов и произнес: «И вам того же». Судя по тому, как заулыбались монахи, это было уместно.
        Прошло с четверть часа, на протяжении которых Филипа мучали газы. Азия плохо действовала на его желудок. Он тихо гадал, распространяется ли всеприемлющая философия и глубочайшее смирение Пунт-Кумбума на пускание ветров. Вполне возможно: в зале курилось множество благовоний. Из предосторожности Филип высвобождал пучащие живот пузыри очень постепенно, серией мелких выхлопов.
        За протяжным звуком рога (которым Филип благодарно воспользовался) последовал всплеск воодушевленных ритуальных песнопений. Престарелый монах, возглавив небольшую процессию, вывел ее в переднюю часть зала. Когда снова установилось молчание, он сел и простер перед собой руки. Кто-то из сопровождающих возложил на них белый шелковый шарф. Второй прислужник опустил на шарф книгу. Раздался новый взрыв песнопений, чуть приглушеннее.
        Сэнди придвинул голову к Филипу и прошептал:
        - Настоятель отнюдь не всегда читает на собрании. Вам очень повезло.
        Филип просто кивнул. На большее он сейчас был не способен. Во время недавнего метеоризма он держался так напряженно, что теперь, когда ему полегчало, чувствовал себя совершенно опустошенным. Все кругом было чуждо и тускло. Покой - или хотя бы сон - манил его, призывал сбежать из этого диковинного скопления оранжевых птиц. Он заставил себя сесть попрямее.
        Настоятель приступил к чтению. Сперва собравшиеся внимали его словам в почтительном молчании. Тонущие в тенях бронзовые лица были внимательны и бесстрастны. Через четыре минуты кто-то прервал его. Настоятель вскинул суровый взгляд, но потом улыбнулся. Из глубины зала раздался выкрик - должно быть, шутка; послышался смех. Несколько монахов одновременно вскочили на ноги, хором скандируя какую-то фразу - и сами же себе зааплодировали. К ним присоединились другие. Из тускло освещенных глубин одинокий голос произнес одно-единственное слово, повлекшее за собой настолько звучную декламацию, что Филипа пробрало до костей.
        Монах, вручивший настоятелю книгу, вскинул руку. Дукханг мгновенно затих. Чтение возобновилось.
        Через некоторое время до Филипа дошло, что настоятель читает на разные голоса. Это была какая-то история.
        Вскоре чтение прервалось снова. Юный монах произнес короткую пылкую речь. Несколько его соседей тоже вскочили, салютуя сжатыми в кулаки руками. Один из них потряс связкой колокольчиков. Пожилой монах, сидевший неподалеку от Филипа, поднялся на ноги и тут же был встречен почтительным молчанием. Он говорил добрую минуту, а потом сел. Совершенно очевидно, он опроверг все, сказанное юным монахом. Что удивительно, похлопали и ему.
        Настоятель возобновил чтение.
        - Сдается мне, вы бы не прочь узнать, что происходит, - пробормотал Сэнди.
        - Что? А, да. Признаться, я напрочь сбит с толку.
        - Еще бы. Мы, видите ли, изучаем один западный текст, для нас это редкость. Отчасти поэтому молодые монахи так и взволнованы. Мудрость веков утверждает, что Западу нечего нам предложить. И после жизни в Глазго я склонен разделять это мнение. Однако один из членов нашей общины, вернувшись из Девона, с семинара в Дартингтоне, привез с собой… Йен, вы знаете Дартингтон?
        - Да.
        - По мне, славное местечко. Словом, он вернулся с книгой под названием «Темная энтропия», за авторством Филипа Мёрдстоуна. Вы ее читали, Йен?
        Филип кое-как умудрился покачать головой.
        - Жалко. И вправду хорошая книга. Если хотите, я вам одолжу свою. Очень легко читается. Но суть, основная причина, почему многие из нас так взбудоражены и впечатлены, в том, что, как вы знаете, нашему образу мышления необходима аллегория. В «Темной энтропии» описывается прекрасная страна под названием Королевство, а правитель этой страны, Кадрель, изгнан. Народ Королевства, живший прежде в гармонии с миром, терпит притеснения. Страну колонизирует злое существо по имени Морл, жаждущее присоединить ее к своим Фулам. Ему подчиняется огромная армия неразумных воинов под названием огнельты. Надежда Королевства состоит в Мудрецах, особенно в одном, по имени Премудрый. Он обладает Великой Мудростью, которую в книге именуют магикой, и она записана в Гроссбухах.
        - Ну да, - сказал Филип.
        - Но мы, разумеется, понимаем, что Королевство - это Тибет. В тексте имеются самые прямые указания на этот счет. Стоит только подставить названия. Совершенно очевидно, что Морловские Фулы - это Китай. Огнельты - это китайцы, а решетка, которую они строят, - это шоссе и железные дороги, которые возводят китайцы, чтобы ханьским иммигрантам легче было нас заполонить. Кадрель - это далай-лама, несмотря на меч. Премудрый - бессмертная реинкарнация пятого далай-ламы. И так далее.
        Сэнди помолчал, пережидая тихий стон, облетевший по кругу весь дукханг.
        - Вот почему эти дебаты - мы зовем их мёрдстоунскими - так популярны. Пылкая молодежь наслаждается возможностью наговорить гадостей про Морла, потому что на самом деле речь они говорят о Китае. Открыто себе этого позволить никто не может, ведь китайские шпионы - повсюду. Как ни жаль признавать, даже здесь. Старших моих коллег эта возможность, разумеется, тоже радует, но им интереснее разгадывать глубинный, духовный смысл книги.
        Рот у Филипа наполнился слюной, имевшей привкус старых батареек. Он сглотнул.
        - Я и не знал… То есть, выходит, эта «Темная энтропия» переведена и на тибетский.
        - Нет. - Улыбка Сэнди выражала сожаление и, возможно, скорбное недовольство. - Настоятель сам переводит. Он окончил Оксфорд. Диплом первой степени по классическим наукам. Сент-Джонс-колледж, тысяча девятьсот шестидесятый.
        Чтение снова прервалось. Короткую речь с пола встретил всплеск щебечущего смеха.
        Когда настоятель продолжил, Сэнди прошептал:
        - Мы все крайне взволнованы, потому что рассчитываем скоро получить второй том Мёрдстоуна. Две недели назад горстка братьев отправилась в Катманду, чтобы выпросить его у туристов в какой-нибудь гостинице. Вернутся со дня на день.
        - Надеюсь, - слабо проговорил Филип, - вы не останетесь разочарованы.
        - Крайне маловероятно. Мёрдстоун в ладу с Истиной. А Истина по природе своей не может разочаровать.
        Сэнди придвинулся чуть ближе к уху Филипа.
        - Но я очень тревожусь, Йен. Узнал сегодня с утра от американцев, что Филип Мёрдстоун пропал. По всей видимости - исчез без следа. Его друзья взывают об информации. Боюсь, его похитили китайские агенты. Лондон ими, знаете, так и кишит, притворяются официантами и акробатами. Раздираюсь теперь натрое, делиться ли этой информацией с братьями. Не хочется сеять уныние. Как вы думаете?
        Филипа одолевало необоримое желание осесть, сложиться, рассыпаться. Дым благовоний начинал угнетать его. Глаза теряли фокус. Свечи расплывались яркими пятнами во мраке. Он повернулся к пылкому монаху, неожиданно похожему на Покета Доброчеста в очках.
        - Не знаю. Возможно, это просто, ну знаете, трюк для общественности. Он еще вернется. Или, может, он где-нибудь прячется. Пишет новую книгу. Собирает материал. Где-нибудь в тиши.
        Он знал, что речь его теряет четкость. Горная болезнь. Слишком высоко, ты слишком высоко… была такая песня.
        - Вы так думаете?
        - Уверен.
        Филип поднялся на ноги.
        - На вашем месте, Сэнди, я бы ни слова не сказал. Зачем всех обучать. То есть огорчать. Прекрасный вечер, крайне интересно, мне пора. Не привык ко всему. Очень устал.
        - Час настал спешить в постель, - сказал Сэнди, улыбаясь ему улыбкой заправского шотландца.
        - Бёрнс?
        - Миссис Коэн, моя домовладелица, славная старушка.
        5
        Филип заковылял вдоль стеночки дукханга мимо рядов блаженно-внимательных лиц - и выбрался в тускло освещенный коридор. Но на полдороге колени у него превратились в кисель. Пришлось остановиться, привалившись на огромную колонну, крашеную черной и охряной красками. Филип судорожно втянул в себя воздух.
        Через некоторое время он обратил внимание на то, что колонна, его поддерживающая, вместе со второй колонной караулит вход в Часовню Защитника. Медлительно повернувшись, он заглянул в слабо освещенное помещение. Во всю дальнюю стену шла роспись. В центре - какое-то божество. Красное. Вокруг - сплошной вихрь рук с оружием. Ожерелье из отрубленных голов. На лице покой и умиротворение. Со всех сторон синие демоны. Страшные, как смертный грех. Клыкастые, слюнявые, злобные. Вооруженные, беспощадные.
        Огнельты.
        Все как один повернулись к Филипу.
        Одинокий монах, пишущий что-то за низким столиком, поднял голову. Из-под капюшона сверкнул единственный оранжевый глаз.
        Огнельты пульсировали, набухали, силясь вырваться из двухмерного пространства росписи.
        Монах улыбнулся.
        - Et in Arcadia ego[17 - И в Аркадии я (лат.).], Мёрдстоун.
        Амулет на груди Филипа дернулся и зазудел. Филип развернулся и бросился прочь - безмолвным воплем на двух ногах - по каменным, холодным лабиринтам Пхунт-Кумбума.
        Ему показалось, панические поиски заняли час, не меньше, но вот наконец он влетел в свою келью. Захлопнул за собой дверь. Задвинул засов. Прижался к толстым доскам лбом. Попытался подчинить себе сердце и легкие, унять бешеное копошение мозговых клеток. И даже слегка преуспел в этом, как вдруг сзади послышались какие-то звуки: короткий вздох, тихое звяканье, выдох. Он открыл глаза. В уголки их заструился тусклый свет лампы.
        - Лопни моя мошонка, Мёрдстоун. Ты уж как дашь деру, так не враз остановишься, язви тебя.
        О, нет. Только не это.
        - Что застыл, Мёрдстоун? Забыл язык с собой прихватить? Или дверью прищемил и вытащить не можешь?
        - Убирайся. Я не слушаю тебя. Ты не Покет. Покет мертв.
        - Ого, Мёрдстоун, язви меня в бока. А я и не заметил. Мертв, да?
        - Да.
        - Елки. Это осложняет дело. Погоди, дай суну палец в зад, пощупаю, есть ли пульс. Ога. Вот он, тут. Бум-бибум. Бум-бибум. Чуть не перепугал меня, Мёрдстоун. Но, кажись, я все еще в земле живых. Не против, если я вытру палец о твою простынку? Спасибочки. Северо-западный уголок, чтоб ты знал. Ну что, так и будешь стоять тут дубиной стоеросовой до утра - или посмотришь мне в лицо, как мужчина грему? Я, конечно, всю ночь могу с твоей обвислой задницей беседовать, но капелька уважения мне бы не повредила.
        Филип повернулся. Покет сидел на кровати, положив руки на колени. Лицо его мерцало в свете лампы маленькой желтой луной.
        - Королевской шишкой клянусь, Мёрдстоун. Всякий раз, как тебя вижу, ты все плохеешь и плохеешь. Что за ерунда насчет моей смерти?
        - В книге. Ты… умер.
        - Язви меня, Мёрдстоун. Это выдумка. Невзаправду. Клятый ромлян.
        - А потом ты пришел ко мне в коттедж.
        - В самом деле?
        - Только ты был не ты. Это было ужасно. Ты… ты превратился в червей. А потом черви превратились в…
        - Огромную говорящую муху.
        - Да!
        Покет пренебрежительно махнул рукой.
        - Излюбленный трюк Морла. Один из. Спорить не стану, ежели не привык, жутковато. Порлоков пугает до беспамятства. Всякий раз обделываются, недотумки суеверные. Иди сюда, Мёрдстоун. Ну же.
        Филип подошел к кровати и опустился на колени - ноги уже не держали. Покет протянул руку.
        - Возьми вот палец.
        - А это не тот?..
        - Нет. Соседний. Берись, давай. Вот хорошая лошадка. Ну и как на ощупь?
        - Холодный.
        - Холера, а каким ему быть еще? Тут же холоднее, чем у дряхлой ведьмы за пазухой. А ты сожми покрепче. Дряблый? Набит червями? Или кость прощупывается? Сухожилия?
        - Ну, да.
        - А порежешь меня - кровь пойдет. У тебя ножик есть?
        Филип покачал головой. А потом крепче вцепился в палец грема.
        - О, Покет! Покет, я думал, я правда думал…
        Слова перешли во всхлипывания.
        - Осади, Мёрдстоун, осади. Язви меня, никаких причин раскисать. И если мой палец тебе уже не нужен, я бы его забрал обратно. Спасибочки. Ну а теперь к сути. Ступай домой.
        - Что?
        - Ступай домой. Все эти блуждания туда-сюда, язви их, совершенно бесполезны, и ты это прекрасно понимаешь. Морл…
        Разум Филипа перегрузился.
        - Морл! Он здесь, Покет.
        - Что-что?
        - Он здесь! Я его видел. Только что.
        Грем посмотрел на Филипа очень серьезно.
        - У тебя ум да разум с привязи сорвался, Мёрдстоун. Оно, скажу я, и неудивительно. Он и с самого-то начала был привязан не ахти. Полагаю, вот что получается, когда всю жизнь с Невзаправдашними Гроссбухами возишься. Начинаешь видеть, чего нету.
        - Да нет же, Покет, послушай…
        - Нет уж. Это ты меня слушай. Морл не проблема. Ну то есть, язви меня, конечно, проблема. Но не твоя, Мёрдстоун. Твоя проблема - что ты не можешь избавиться от Амулета.
        Филип склонил голову, признавая правоту этих слов.
        - К тебе тут, заметим, претензий нет. Это мы сплоховали. Думали, все будет проще, чем оказалось. Но это уже дело вчерашнее.
        Покет умолк. Филип посмотрел на его искреннюю улыбку.
        - А зачем тебе, чтобы я возвращался домой?
        - У меня для тебя есть новый ромлян.
        - Что-о?
        - Так и знал, что тут-то ты ухи и навостришь.
        - Ты написал еще один?
        - Ты ж, помнится, говорил, что такие штуки тройками пишут. Вот я тебе и приготовил номер три. - Грем прищурился. - А благодарность тебе тяжко дается, да, Мёрдстоун?
        - Прости. Спасибо, Покет. Это чудесно.
        - Тебе прошлый, что ли, не понравился? Что с ним не так?
        - Нет-нет. Не в том дело. Он замечательный. Особенно вторая часть.
        - Хм! И что тогда?
        Филип опустился на другой край матраса и обнял себя руками. В келье было и в самом деле чертовски холодно.
        - Просто с меня, я не знаю, с меня довольно. Я устал. Хочу остановиться. Перестать писать. Просто… пожить спокойно.
        Покет кивнул. Втянул носом воздух. Фыркнул.
        - Так у тебя кое-что не тасуется. Первое. Писать не тебе. Пишу я. Второе. Думаешь, так страшно устал, попробуй в моей шкуре посидеть. Ты даже не представляешь, язви тебя. Третье. Благодаря мне ты высоко вознесся, как блоха на спине у борова. Прославился вдоль и поперек. Деньги к тебе так и липнут, как мухи к свежей коровьей лепешке. Но да, Мёрдстоун, мы-то знаем. Четвертое или пятое, я сбился со счета. Закончишь тройку - и, ежели тебе нравится, живи себе тихо, точно мышка, просиживай задницу день-деньской, как пьянчуга безмозглый. И последнее, но не менее важное: как закончим тройку, я сниму у тебя с шеи клятый Амулет. Тогда и тревогам твоим конец. Не жизнь, а блюдце вишен, а уж с косточками или без, это как повезет. Ах да, и чуть не забыл еще одно. Твоего мнения, язвись оно, никто не спрашивает.
        Филип молчал.
        - Чего-то недопонял, Мёрдстоун? - желчно осведомился Покет.
        - Нет, все понял.
        - Вот и славненько. Так что возвращайся домой. Садись за свою железяку, а я у тебя проявлюсь, как будем… как буду… готов. Ясно?
        - Да.
        Грем поднялся.
        - Ей-же-ей, Мёрдстоун, в кого ты превратился. Честно говоря, рад буду наконец от тебя отделаться.
        Келья втянула в себя воздух - и Покет исчез.
        6
        Тихий вскрик Мерили прозвучал чуть сдавленно: мешал засунутый глубоко в нос указательный палец. Отвернувшись от окна, она выпалила, точнее провыла, имя сестры.
        Из-за стойки регистратуры вынырнула голова Фрэнсин.
        - Мерили? Что стряслоси?
        Мерили прислонилась к стене, прижимая руку к груди. Несколько секунд прошло во все нарастающем напряжении, прежде чем она обрела дар речи.
        - Он вернулси.
        - Кто? Ты ваще о чем, Мерили?
        - Мёрдстен. Только что видела, как егойная машина проехала.
        Фрэнсин подавилась от потрясения. Кусочек пирога со свининой вылетел у нее изо рта и приземлился на свежий выпуск «Фитнеса для мужчин».
        - Да ты уверена, что это он, Мерили?
        - А кто еще раскатывает на здоровенной хреновине такого цвета? Кроме того, она проехала прямиком мимо старого лодыря Тома Бладмора, так он рухнул, как подстреленный, аккурат в лошадиную колоду.
        Близнецы таращились друг на друга, сунув большие пальцы в рот и трепеща от ужаса.
        Наконец Фрэнсин произнесла:
        - Ох, Мерили. А что, ежели он придет сюда и выяснит, что все егойные книги сожгли при честном народе?
        - Елки-моталки, - сказала Мерили. - Вот это мысля.
        Они немного ее пообдумывали.
        Фрэнсин сказала:
        - Придетси уж теперь бдить. По очереди у окна караулить. Ежели он появитси, запрем дверь. Вывесим табличку «Закрыто на…».
        - Ланч?
        - Не. А вдруг будет уже позже.
        - Ты, Фрэнсин, права. Быстро соображаешь. Тогда - на прием товара. Или - смерть в семье.
        Хотя de facto сестры были сиротами, этот план их приободрил.
        До тех пор, как Фрэнсин не сказала дрожащим голосом:
        - Мерили, а ну как он явитси в виде Мухи? А ну как он могет сжатьси до обычной мухи и влететь в окошко или замочную скважину? А потом снова распухнуть до громадины?
        Мерили чуть не лишилась чувств, но сумела собраться.
        - Беги в супермаркет, Фрэнсин. Купи мухобойку и какую-нито брызгалку от насекомых с полки прихвати.
        - Четвертый ряд, - сказала Фрэнсин.
        - Пятый, - сказала Мерили.
        Осоловевший от джет-лага, Филип большую часть дороги по А-30 рулил, открыв окно и врубив музыку на полную громкость. Но несмотря на эти предосторожности, чуть не пропустил свой выход и резко вильнул через внутренний ряд, подрезав гудящий грузовик, в котором ехали навстречу своей участи две тысячи почти лысых куриц.
        Это происшествие разбило заиндевевшее стекло, за которым отсиживался разум Филипа последние пять - или уже шесть? - дней. И теперь, когда за окном мелькали знакомые изгибы сельской дороги, он понял, что ему дурно. Причем эту дурноту нельзя было целиком и полностью списать на тринадцать самолетных трапез. Нет. Желудок ему крутило от тревоги. Еще раз нет. От страха. Его пугало возвращение в оскверненный коттедж и оскверненную жизнь. Как и перспектива третьего и окончательного возвращения в Королевство, несмотря на обещанное за это освобождение. Слова «Завершение» и «Закрытие» располагались для него на той же диаграмме, что и слово «Смерть».
        Он проехал поворот к Случерчу. Еще десять миль. Часы на приборной доске показывали 11:21. Филип сбавил скорость и выключил музыку, надеясь обрести утешение в пышной девонской осени. Гораздо, гораздо милее сердцу, чем леденящая душу краса Гималаев.
        Впереди замаячил знак: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВО ФЛЕМУОРТИ», на котором какой-то местный остроумец подписал: «ГОРОД-ПОБРАТИМ МОРЛОВЫХ ФУЛ».
        Миновав почти безлюдную площадь, Филип свернул на Даг-лейн. Навстречу ему катил велосипедист в черном костюме. Филип узнал в нем местного викария, но имени вспомнить не смог. Поравнявшись с ним, он крикнул в окошко: «Доброе утро».
        Викарий открыл было рот, словно собираясь ответить, но слов Филип не разобрал. Посмотрев в зеркало заднего обзора, он удивился, увидев, как викарий с велосипедом валятся в живую изгородь. Как-то рановато напиваться для священника-то, пусть даже и англиканского.
        Он припарковался и вылез из лексуса. Ноги ступали, как ватные. Ему уже довольно давно не случалось проходить расстояние больше четырехсот метров, да и те - по ковру в зале вылетов. Филип прикурил купленную в дьюти-фри сигарету и попытался почерпнуть душевное умиротворение в окрестном пейзаже. Ощущение принадлежности этим краям.
        Ни то ни другое не черпалось.
        Он побрел к дому, однако, немного не доходя, остановился в полном потрясении. Кто-то превратил ограду его коттеджа в произведение прикладного искусства. Теперь ее украшали связки чеснока, кресты из дерева и других растительных материалов, зеркальца, обрывки бумаги, исписанные какими-то почеркушками, компьютерные диски, четки, липкие антимушиные полоски и грубо сшитые крохотные набивные куколки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что различные части анатомии куколок утыканы булавками, гвоздями, швейными иголками и коктейльными шпажками.
        Филипа так поглотило изучение этих знаков внимания, что он очень не сразу заметил, что на двери коттеджа намалеван белый крест. Когда он толкнул дверь, в лицо ударила невыносимая вонь. Перешагнув через груду почты, он водрузил телефонную трубку на место и распахнул окно. Источником вони оказалось кухонное мусорное ведро. Филип вынес его на улицу и поиграл мыслью отправить следом за мусором коллекцию фетишей с ограды, но побоялся обидеть положившего их туда доброжелателя - или доброжелателей.
        Он очень удивился, обнаружив, что у него все еще есть электричество, что центральное отопление включается, а холодильник, если его открыть, озаряет царящую внутри пустоту. Коврик перед камином был расчерчен блестящей паутиной засохшей слизи. Просто слизни, конечно.
        Он вернулся к машине за сумками со всем, что купил в отделении «Сэйнсбери» на Эксетерской объездной дороге, и краем глаза уловил какое-то движение. Посмотрев на проезд, он увидел - или ему лишь померещилось - как две фигурки торопливо шмыгнули за ствол бука. Во вторую ходку к машине он остановился у запертых ворот и бросил взгляд на лощину. Группка орнитологов-любителей на противоположном склоне развернула бинокли в его сторону.
        Вернувшись в дом, он вытащил пару сэндвичей из треугольной упаковки и съел оба. Вычистил плесень из кофеварки и сварил кофе. Тот отдавал плесенью. Филип плеснул в чашку виски. Гораздо лучше.
        Потом он продолжил приводить дом в порядок. Хотя он устал почти до грани, за которой начинаются галлюцинации, но спать не отваживался и не знал, чего ожидать. Амулет он, разумеется, снова подвязал к груди верным поясом от халата, но Покет ведь обещал «проявиться», что могло означать и личное появление.
        От этой мысли Филипа подбросило. Он поднялся наверх. Подоконник в кабинете был густо завален мушиным пометом. Филип включил ноутбук и десять секунд умирал от волнения, пока экран не ожил. Он открыл новый документ и дал ему смелое название «3».
        Потом он щелкнул по иконке электронной почты и с ужасом обнаружил бесконечный столбец маленьких неоткрытых конвертиков. Тогда он опять переключился на пустую страницу и отправился вниз. Там передвинул кресло так, чтобы видеть одновременно и туалет, и камин, налил себе стакан «Джеймсона», сел и приготовился ждать.
        Пяти минут не прошло, как он уже крепко спал.
        7
        Пробудили его две вещи: теплое шевеление, этакий тактильный смешок у него на груди, и скрип дверных петель. Комнату заливало мягкое янтарное свечение. В дверном проеме стояла темная фигура в надвинутом на глаза капюшоне.
        - Мёрдстоун?
        - Покет?
        - Ой, только не заводи заново эту словесную тягомотину. Ты как, Мёрдстоун, в порядке? Мозги в кучку собрал? Вижу, опять своей дрянью накачивался.
        - Да. Нет. Глоточек-другой, не больше. Заходи, заходи же.
        Грем вышел на середину комнаты, нюхая воздух, точно охотничья собака, а потом удобно устроился на диване.
        Филип подошел к двери и осмотрел тонущий в тенях проезд. Вроде бы никого. Он закрыл и запер дверь, задвинул шторы и включил свет. Только тогда до него вдруг дошло.
        - Ты вошел через переднюю дверь!
        - Чтоб меня! Экий ты востроглазый, Мёрдстоун. Ничего от тебя не укроется.
        - Нет, я про то, что ты обычно…
        - Хлопаюсь тебе в нужник или в трубу, так что у меня вся задница обожженная и облупленная, точно жареный каштан.
        - Угу.
        - Ну ладно. Мы, видишь ли, тайком вывезли из Дымчатой Долины пару чарословов. Ни единого проклятущего слова не понимал из той галиматьи, что они несли, но они отменили часть печатей на Пространственном Проекторе, на большинстве оставшихся каким-то об разом обошли равнозначность, потом протерли наскоро мокрой тряпочкой - и язви меня, если оно теперь не стало как новенькое. Холера, но какие цены они заламывают! Старого Хомякана чуть удар не хватил, как я прочел ему, во сколько это обошлось. Но, заруби себе на носу, оно своих денег стоит. Только благодаря им я тебя и заловил в этом Фанки-Буме. И на этот раз проскочил в ваши края легко и просто - как морская выдра через шлюз. Без сучка, без задоринки. Очутился у тебя под дверью - и все моллеклы на месте, до единой.
        - Понятно, - сказал Филип, слегка удивляюсь такому нехарактерно детальному объяснению. - Тогда хорошо.
        Покет и впрямь выглядел не в пример лучше, чем в предыдущие свои визиты. Неопытному взору Филипа казалось, он слегка прибавил в весе. Неизменная туника с капюшоном на сей раз была незапятнанна, не опалена - и, кажется, даже с иголочки новенькая. Икры его, голые и тощие в предыдущие посещения, сейчас были аккуратно упакованы в белые вязаные чулки. Грем сидел в непринужденной позе, поставив правый локоть на ручку дивана и опираясь подбородком на расслабленный кулак. Выглядит он, подумалось Филипу, словно позирует для фотографа. И никуда не торопится.
        Филип вернулся к креслу и отглотнул крошечный глоточек виски.
        - Так что, Покет, э-э, новый ромлян?
        - Угу-у.
        - С чего вдруг?
        - С чего вдруг? Да с того, что тебе этого до смерти хотелось. Ты ж напирал, как застоявшийся в стойле жених, скажешь, нет?
        - Ну, пожалуй, да.
        - Да и вообще, - сказал грем, небрежно взмахнув рукой, - мы все оставили в подвешенном состоянии. В конце прошлого. Прикинув все в целом, я решил, так не пойдет. Табуретка о двух ножках какая-то получилась. Меня это начало раздражать. Невзаправдашний Гроссбух или еще какой, нельзя ж где попало останавливаться, сказал я себе. - Он помолчал и назидательно поднял палец. - Каждой истории нужна законченная форма, Мёрдстоун. Вот мой тебе совет. Высшего качества.
        - Благослови тебя господь, Покет. Ты законченным ромлянистом заделался. Я подозревал, что так может выйти.
        - В самом деле? Вот уж не думал, что ты из тех, кто видит дальше кончика собственного носа.
        Филип сделал еще глоток «Джеймсона», уже не такой крошечный, и заметил, что рука у него дрожит.
        Он осторожно спросил:
        - Так ты… э-э-э… придал истории законченную форму? Она… заканчивается? Удовлетворительно?
        - Ой, да. К тому времени как доберешься до конца письмен, добавки просить уже не станешь.
        Грем перевел взгляд на камин. Несколько приятных мгновений Филип тешил себя надеждой, что они вдвоем проведут вечер в дружеской беседе, как писатель с писателем. Или просто в молчании. Но потом Покет поднялся и бодро потер руки.
        - Ну что, за дело, дружок. Ленивая жопа не насобирает репы, как говаривала моя старушка. У тебя та твоя штуковина включена? Если не можешь обойтись без грога, прихвати с собой. Без разницы.
        Филип уселся за клавиатуру и покрепче подвязал к груди Амулет. Нажал на пробел - и на экране появилась пустая страница.
        - Ну что, Мёрдстоун, погнали?
        - Да. Нет.
        - Нет?
        - Покет, я не уверен, хочу ли это делать.
        Дрожь из руки добралась до сердца и мозга.
        - Что-что ты сказал?
        - Не знаю, хочу ли я это делать.
        - Мёрдстоун, если это очередные твои выкрутасы, чтобы не отдавать Амулет…
        - Нет-нет. Совсем не в том дело. Честно. Мне страшно. У меня в голове сплошные черные пятна.
        - В свинячью задницу, - тихо сказал Писец. - Мы знаем. С самого начала знали. Ума не приложу, как ты вообще обходишься такой маленькой свечкой. Честно говоря, это одна из причин, по которой мы тебя и зацепили. - Покет положил на плечо Филипу руку, похожую на птичью лапу. - Но мы почти добрались до конца, Мёрдстоун. Так что давай уж теперь не балуй. Третья и последняя часть тройки. И сможешь отложить плуг и пустить лошадок пастись. Честно же?
        Рука сжалась.
        - Честно?
        Филип кивнул, судорожно вздохнул.
        - Ну ладно.
        - Отлично. Тогда я тебя оставлю.
        - Покет?
        - Ну что еще?
        - А вдруг Амулет, ну знаешь, не захочет, не позволит тебе его взять? В прошлый раз он…
        - Не морочь себе голову. Отлично он снимется.
        - Точно-точно? Откуда ты знаешь?
        - Мёрдстоун, просто возьми и напиши уже клятый ромлян, ладно? А там получишь ответы на все вопросы.
        Дверь затворилась. Филип услышал на лестнице звук шагов Покета. Он торопливо отхлебнул из стакана и собрался с духом.
        Началось все как прежде: шелест сухой листвы, тихое приближение незримого путника, перерастающее в скрип пера. Амулет затрепетал и пробудился. Руки Филипа зависли наготове над клавишами. В темном чертоге внутри его головы зародились и вспыхнули образы. По экрану поползли письмена.
        Весь вечер и всю ночь он наблюдал и переводил третью и последнюю часть Трилогии Мёрдстоуна.
        Он видел и описал, как клинок Квид Харел прорубил проход в наружной стене Веднодианского лабиринта. Видел и описал, как Кадрель шагнул на выступ скалы и исчез в водопаде. А потом вынырнул оттуда, вынося изувеченное магикой, но еще живое тело Гар-Беллона Премудрого.
        Его проворные пальцы живописали гнев Антарха, Морла, когда тот обнаружил, что тридцать второе воплощение Тровера Мелуокса исчезло с Внепространственного стола.
        Этот приступ ярости он наблюдал фиолетовыми глазами кривокрыса, затаившегося в глубокой тени лаборатории.
        Он был свидетелем и летописцем того, как, таща на плечах Премудрого, Кадрель преодолевает опасный спуск с головокружительных высот Ведно, чтобы воссоединиться со своими исполненными страха отрядами. Видел, как они взошли на корабли - и тут же попали в водоворот бешено вздымающихся валов, ибо бегство Морла вызвало в Мутной Дыре чудовищную бурю.
        Он видел и описал гибель каждого корабля - кроме лишь того, на котором плыл Кадрель. Видел, как рассвирепевшая бездна уносит порлоков и гремов, как окружают тонущих голодные выползки. Слышал отчаянные предсмертные крики.
        Какой-то крохотной, последней сохранившей способность функционировать частицей сознания Филип расстраивался, что для Королевства все это не сулит ничего хорошего. И еще - что в описании бед, постигших хороших героев, пожалуй, сквозит многовато… злорадного смакования. Впрочем, текст был чертовски хорош. Дух захватывало.
        Что дальше?
        Что
        дальше?
        Мой триумф, Мёрдстоун.
        Что? Кто это сказал?
        Он видел и описал долгожданную встречу Кадреля с Месмирой. Бездна эмоций. Славный старина Тейл Грос, выходящий из спальни с лампадой в руках, а после врачующий раны Гар-Беллона. Месмира, изголодавшаяся по прикосновениям Кадреля. Его рука, вяло ласкающая ее перед тем, как он в изнеможении валится на подушку. Месмира вздыхает. Оба засыпают.
        Что-то шелестит, поднимаясь по побегам плюща, оплетающего стены мызы. Проскальзывает в приоткрытое окно. Тихий перестук коготков по деревянному полу. Меллуокс-Кривокрыс карабкается вверх по одеялу. Забирается на подушку Кадреля. Терпеливо, бесшумно перегрызает кожаный шнурок Амулета на шее спящего. Следя, чтобы случайно не коснуться талисмана, тащит его к окну - и исчезает в ночи.
        Филип видел и описывал предательство.
        В зловещем полумраке угрюмого рассвета фигура в плаще с капюшоном ведет когорты огнельтов по запутанным трактам Фаррина. Показывает им тайный вход в подземную библиотеку.
        Филип со злобной радостью описал зверское убийство Орберри Хомякана.
        Он видел, как горели на кострах завоевателей Гроссбухи, слышал, как письмена с писком превращаются в черных насекомых и, прожив лишь несколько мгновений, рассыпаются на ветру хлопьями пепла.
        За окном медленно плыла по небу полная осенняя луна, а он все продолжал видеть и описывать - неутомимо и с глубочайшим отвращением - как Морл покоряет Королевство.
        Как эскорт огнельтов сопровождает тело Гар-Беллона по Третьему Пути к Фулам. Как жители обнищалых поселений забрасывают грубо сколоченный катафалк грязью и нечистотами.
        Как гниющий труп Кадреля, нанизанного на клинок Квид Харел, вывешен
        Нет!
        Да, Мёрдстоун
        в железной клетке на общее обозрение.
        Он описал, как
        Помни, Мёрдстоун
        по Королевству медленно расползается забвение.
        Как гремы, морвены, порлоки, бормотуны, мотыльковые фермеры, плетуны, качальцы, баркоделы, рамочники, кругокаты - все позабывшие, улыбающиеся, отупевшие - в последних отсветах дня выстраиваются в очередь за морловыми жетонами и грогом.
        Он видел и описал, как длинные колонны лишних огнельтов под конвоем преторианской гвардии терпеливо дожидаются своей очереди перед Камерами уничтожения. Видел, как они вылетают в трубы кольцами зеленого дыма и развеиваются по ветру.
        Стонал в сладострастной муке, описывая Месмиру Обнаженную. Томно поникшую на белоснежной шелковой оттоманке. Одна рука покоится между бедер. Какой-то звук пробуждает Месмиру из транса, и она поднимает взор. Ее пустые глаза со щелчком включают режим «вожделение». Губы приоткрываются.
        Она протягивает руку.
        Что-то шевелится, Мёрдстоун?
        и притягивает иссохшую когтистую длань к розовой ареоле безупречной левой груди.
        О, нет. Нет!
        Да. О, да!
        Морл громоздится на оттоманку. Трепещущая от страсти Месмира исчезает под вздымающимся плащом некроманта, зеленым и серебряным.
        Изображение погружается во тьму. И все, ничего больше.
        Руки Филипа остановились.
        Вдалеке, в деревне, петух бросил вызов новому дню.
        8
        Филипу казалось, мозг у него сочится заразой, все органы чувств отравлены мерзостью. По краям поля зрения стелилась зеленоватая мгла. Поручень перил лип к рукам, точно был весь в крови, выстилавший ступени ковер пружинил под ногой, как болотный мох. Ноздри застила желтая вонь.
        Покет Доброчест сидел на диване, ухватив себе на завтрак гроздь бананов. Филипа он приветствовал с откровенно напускной бойкостью.
        - Шишкой клянусь, Мёрдстоун, вкуснющие штуки. Как вы их называете?
        - Бананы. Вообще-то их полагается чистить.
        - Хм. Каждый за себя, говорю я. Оставить тебе штучку?
        - Ты все еще тут.
        Грем восхищенно покачал головой.
        - Всю ночь не спамши, а востер, как шило. - Он дожевал последний банан и мрачно обозрел Филипа. - Посмотреть на тебя, Мёрдстоун, можно подумать, у тебя костный мозг в башмаки вытек. В чем дело-то? Ромлян не пришелся по вкусу?
        - Ты его читал?
        - Что за кретинский вопрос? Я эту клятую штуку написал!
        - Ты?
        - Да, я.
        - Кажется, я тебе не верю.
        - Язви меня, - нетерпеливо сказал Покет. - Кому какое дело, кто там что написал? Уж только не тебе. Вот уж нет. Ты был рад-радешенек поставить свое имя на мои Невзаправдашние Гроссбухи, так что нечего теперь стоять тут, точно надгробие девственницы, и недотрогу корчить.
        Филип кротко кивнул - и немедленно о том пожалел: в глазах потемнело. Он выпрямился и сказал:
        - Только этот Гроссбух взаправдашний.
        - Не целиком. Как по мне, так выдуманные отрывки самые красочные.
        Филип добрался до дивана и опустился перед гремом на колени, склоняя голову.
        - Сними с меня эту пакость, Покет.
        - Ага. Вот теперь мы готовы, да? Даже требовать Уплаты не надо?
        - Просто сними ее.
        - А волшебное слово? Магическое?
        - Пожалуйста.
        Покет подался вперед и стащил цепочку через голову Филипа. Взяв Амулет бледной рукой, он несколько мгновений рассматривал его, а потом спрятал под куртку.
        - Ну что, легко вышло, а, Мёрдстоун? И всех-то делов. Кто бы подумал? Кстати, ты так и собираешься весь день простоять, уткнувшись носом мне в мотню?
        Филип ползком добрался до своего кресла. В стакане виски, который он оставил там много часов назад, плавала дохлая синяя муха, а пахло от него жженым пластиком. Но Филип все равно отглотнул.
        Покет не сводил с него глаз.
        - Сдается мне, не такого конца ты желал.
        - Не такого. - Слова вырывались из горла сдавленным карканьем. - Ужасный конец. Уродливый. Неправильный! Извращение какое-то!
        - Правда.
        - Да его все возненавидят! «Горгона», Голливуд, все. Меня распнут. Минерва мне яйца открутит!
        - Удачи ей. У меня это не получилось.
        - Он такой… безнадежный.
        - Резковато замечено, Мёрдстоун.
        Филип запустил обе руки в волосы.
        - Я умею писать тлен, Покет. Я пишу тлен. Но это… - он показал на лестницу. - Это…
        - Правда, - снова сказал грем. Из кармана у него донеслось приглушенное жужжание. Он вытащил яйцо, раскрутил его и забормотал себе под нос, наскоро прикидывая сроки.
        Филип сидел, безвольно поникнув в кресле, но тут поднял голову. Глаза у него были мокрыми и покрасневшими.
        - А ты, Покет? Почему?
        - Загадка у тебя, Мёрдстоун, с одним полужопием. Почему я что?
        - Это ведь ты же, ты привел огнельтов в Библиотеку? Предал бедного старого Орберри. Почему, во имя всего святого?
        Доброчест положил руки на колени и несколько долгих мгновений их рассматривал.
        - Мне это не по душе, Мёрдстоун. Даже не думай. Правду сказать, я рад, что Гроссбухи сгорели. Не хотелось бы, чтобы то, что я сделает, записали в чернилах и увековечили. - Он поднял взгляд. - Но у меня никакого выбора, язви его, не было, понимаешь?
        - Покет, что произошло?
        Грем вздохнул.
        - Взнуздали меня честь по чести, Мёрдстоун. Оказалось, морловы оккуляторы засекли Четвертое устройство. А я в клятом Морт-А’Доре спал себе под этой хреновиной. А как проснулся - глядь, надо мной Морл ухмыляется, а за спиной у него дюжина огнельтов маячит. Я чуть не обделался. Чтоб не разводить тут турусы, вариантов было два. Первый - меня режут на кусочки, медленно и с чувством. Или я поступаю к нему на службу. Либо фарш, либо прислужник. Не то чтобы мудреный выбор, правда? Могу ли похвастать, что долго сам с собой монетку кидал? А ты бы на моем месте как?
        Филип промолчал.
        - Но знаешь, что мне по-настоящему фитиль накрутило, Мёрдстоун? Что меня до костей пробрало? Я, значит, клянусь быть верным рабом, на коленях клянусь, а Морл мне и говорит: «Стоило бы тебя все равно убить, грем, за преступления против языка». Как это, господин, говорю я, опешив. А он мне - ты, Мёрдстоун, слухай, слухай - мол, моя манера изъясняться в письменном виде - мужицкий примитив. Да еще эбигонство.
        Покет был преисполнен горечи. Филип чувствовал в застоялом воздухе ее остроту.
        - Примитив, Мёрдстоун! Примитив! И это у меня Полноправного Писца с двумя Гроссбухами и еще половинкой Невзаправдашнего за поясом! - Он с силой стукнул белым кулаком по боковой стенке дивана и на несколько медленных секунд погрузился в мрачные раздумья. А потом снова посмотрел на Филипа. - Слова «эбигонство» я не знаю. Но шариками ручаться готов, это что угодно, только не комплимент.
        - Нет, - согласился Филип, - не комплимент.
        Он двумя пальцами выудил дохлую муху из стакана и щелчком отправил в камин. Недолет.
        Грем сидел молча, видимо, ожидая сочувствия или даже полного отпущения грехов. Не дождавшись ни того ни другого, он поднялся на ноги и деловито потер руки, точно коровница, подбирающаяся холодным утром к первому коровьему сосцу.
        - Что ж, как есть, так есть. Ты, как я уже говорил, получил третью порцию своей тройки…
        - Я ее стер.
        - Чего-чего?
        - Отпел и изгнал. Похоронил за церковной оградой.
        - Голову мне морочишь?
        - Нет.
        Покет уставился на него.
        - Чтоб меня, Мёрдстоун, если ты не… У меня, холера, даже слов нет. - Он нервно потеребил мочку уха. - В известных краях это кое-кому не понравится, уж я тебе гарантирую. Он хочет, чтоб о его делах все знали.
        - Хрен ему, - очень искренне сказал Мёрдстоун.
        - Заткни пасть, Мёрдстоун, - прошипел Покет. - Язви меня. - Подергав себя за ухо еще некоторое время, он сказал: - Сохраним это в тайне, слышишь? Ни словечка ни единой живой душе и никому другому. Чтобы никаких больше разговоров про отпевание, да изгнание. И я этого не слышал. Я, кажись, что-то сделался глуховат, как гробовой гвоздь. - Он чуть подождал. - Мёрдстоун?
        - Ладно, - вяло проговорил Филип.
        - Чего-чего?
        - Уговор, Покет. Уговор. Да и кого волнует?
        Филип осознавал, что речь у него звучит все менее внятно. Но виной тому был не виски. Он уплывал. Терял контакт с происходящим. Снова сфокусировавшись на Покете, он смотрел, как тот потягивается и демонстративно раздувает ноздри.
        - Свежий воздух, Мёрдстоун. Вот что нам надо. Носопырке моей больше не вынести твоей вонючей дыры. Пойдем, тетеревочек. За дверь. Вставай на ножки.
        - Мне и тут хорошо.
        Доброчест нетерпеливо фыркнул и сделал легкий жест рукой вверх. Ноги Филипа сами собой выпрямились, и он обнаружил, что стоит в полный рост. И тут же, словно он пробился головой в какой-то противный пласт, в ноздри ударил неприятный запах, коричневый и волосатый.
        Филип заковылял к открытой двери и позволил Покету взять себя под руку.
        9
        Свет снаружи оказался невыносим. Внезапная слепящая, радужная по краям белизна. Филипу пришлось ухватиться за вуду-оградку и постоять, пока он снова не обрел способность видеть.
        Покет ждал, вдыхая с голодной жадностью пассажира после сверхдальнего перелета, а потом отбуксировал Филипа к воротам в древней каменной стенке.
        В прошлые осени вид отсюда доставлял Филипу особое наслаждение. Нежная розово-лиловая переливчатость вереска на холме Козий локоть, лиственницы и березы охряно-коричневатых тонов, медлительные и зыбкие туманы, придающие пейзажу меланхоличную, но отрадную эфемерность. Не то теперь. Залитый резким светом пейзаж показался Филипу грязным и дымным: зловещий общий план фильма ужасов. С глазами у него было явно что-то не то. Да и уши тоже играли странные шутки: блеяние овец и птичье пение трансформировались в людские крики, яростный лай собак - в грубый смех. На руку Филипу опустилось что-то мягкое. Пушистый клочок сажи.
        - Мёрдстоун?
        Филип обернулся. Покет смотрел на него снизу вверх. Глаза грема были омутами тьмы. Филип попытался заговорить, но лишь ахнул, когда его схватила, обволокла и вздернула вверх незримая сила. На этот раз полет оказался короче. В считанные секунды он обнаружил, что завис неподвижно - предположительно бестелесный, но не утративший способность воспринимать и мыслить.
        Под ним пылал Флемуорти.
        Из окон «Приюта коновала» валил густой дым, несущий все оттенки запаха сома под гранатовым соусом. Над Сквер расстилалась пронизанная алыми всполохами пелена. Огнеупорные огнельты толкали из пекла, некогда бывшего «Квик-мартом», раскаленные докрасна тележки с добычей.
        Соломенные крыши общественного туалета и библиотеки полыхали в симметричной гармонии. Два пылких огнельта спешили к кустарнику Мемориальных садов, таща на плечах восторженно визжащих и брыкающих пухлыми икрами Мерили и Фрэнсин.
        С крыши склада, расположенного за «Обувью для полевых работ и досуга», взмыл в небеса огненный шар - гигантская красно-черная хризантема на высоком черном стебле.
        На перекрестке Оукхэмптон-роуд и Пестер-стрит грузовик с прицепом сложился пополам, высыпав груз пламенеющих связок соломы прямиком на Часовню упокоения, принадлежавшую «Ламбу и сыну», владельцам бюро похоронных услуг. Тем самым две объятых горем семьи избавились от значительных расходов на официальную кремацию.
        Перед исполненным ужасом взглядом Филипа Мёрдстоуна медленно проплывало всеобъемлющее пожарище. Взору его представали все новые и новые ужасы.
        Вокруг втоптанных в землю остатков юрты Кришны Мерси, пошатываясь, отплясывал победный танец отряд огнельтов, курящих косяки размером с тромбон.
        Строго говоря, огнельты были везде. Пейзаж ими так и кишел. Одни, скандируя, маршировали к какой-то цели - несомненно, неся гибель и разрушение. Другие, сбившись в шайки, грабили и мародерствовали, где попало.
        Кровопивцы были выкорчеваны из земли и выложены в слово
        В Сулленкот-маноре, спиной к низкой изгороди, со служебным пистолетом в одной руке и кавалерийской саблей в другой, сэр Артур готовился принять последний бой. Стены его почтенного жилища тонули не то в огне, не то, понадеялся Филип, в девичьем винограде.
        В «Тоггенхеймском козле» отряд разгулявшихся огнельтов жарил коз на импровизированных вертелах, сделанных из подпертых алебардами копий.
        Покет крепче сжал руку Филипа, и они набрали скорость и высоту. За курганом Овечий нос уходила в туманную даль широкая пустошь. Сперва ее продолжение показалось Филипу незнакомым, но потом он начал узнавать местность. Они летели над Фаррином, но едва Филип это сообразил, плоскогорье сменилось непокойными песками Гнетущих пустынь.
        Время сглотнуло, пожирая само себя: над Радушной равниной Филип снова стал свидетелем катастроф, которые описывал несколько часов назад. Он со стоном посмотрел вперед, ожидая увидеть насупившуюся тучу - Морловы Фулы. Но их там не оказалось. Вместо них впереди высился, уходя в небо, огромный блестящий монолит. Исполинская башня из черного отражающего свет стекла, к которой - в которую - Покет увлекал Филипа на самоубийственной скорости.
        В голове у него раздался голос Покета: «Морлов Паноптикум».
        Здание приближалось, пока не заслонило собой все остальное. Филип почувствовал, как у него из нутра вырывается вопль - разматывается, как веревка с завязанными узлами. Они влетели в темное стекло. Последнее, что видел Филип перед смертью, - это свое собственное искаженное лицо за миг до удара.
        Смерть оказалась всего лишь ледяной судорогой. Когда все закончилось, Филип обнаружил, что стоит на четвереньках, разглядывая пол, сложенный из больших шестиугольных мраморных плит, очень дорогих с виду. Он осторожно покрутил головой - сперва направо, потом налево. Пол с обеих сторон уходил куда-то в бесконечность.
        - Приветствую тебя, Мёрдстоун. Наше воссоединение, хоть и неизбежное, состоялось гораздо позже, чем я рассчитывал. Можешь встать.
        Филипу не хотелось вставать. Хотелось так и восхищаться великолепным полом и не видеть никого больше - никогда-никогда. Он умер, и если рай просто-напросто идеальная плитка - что ж, его это устраивает.
        Он встал.
        При личной встрече Морл оказался куда красивее, чем описывалось в «Темной энтропии» и «Хмеле чернокнижника». Антарх сидел в черном кресле с высокой спинкой, перекинув правую ногу через подлокотник. Под мантией некроманта он был облачен в простую белую тунику и синие брюки. Длинное лицо меж драпировок серебристых волос отличалось идеальной симметрией. Глаза - оба! - были синее айсберговой тени.
        Питер О’Тул, подумал Филип. До того как его лицо попало под борону.
        С руками тоже все в полном порядке. Морл щелкнул пальцами левой. Покет, стоявший на коленях, поднялся, умеренно-цветистым жестом достал из-за пазухи Амулет и, держа его на цепочке, опустил в ладонь Морла.
        Некромант погладил талисман пальцем.
        - Немало усилий мне понадобилось, Мёрдстоун, чтобы расколдовать, а затем заколдовать заново эту вещицу. Она была скована могучими чарами. Заклинание уникально, ключ потерян. Верность ее столь же непредсказуема, сколь и велика. И трудам моим нисколько не помогала беспорядочная самодеятельность этого бестолкового грема.
        Покет склонил голову.
        - Однако я преуспел, как и предрекал тебе. - Улыбка Морла могла бы приручить дикого гризли. - А теперь, Писец, давай же испытаем его силу.
        - Да, господин.
        Покет приблизился к креслу, с должным почтением принял Амулет и через голову надел цепочку себе на шею. Амулет мирно улегся ему на живот. Покет бодрым шагом подошел к низкому столику, на котором лежала стопка бумаги и стояла жирная чернильница. Он уселся и взял перо. Проверил кончик, видимо, счел его удовлетворительным, обмакнул в чернила. Размял пальцы.
        - Готово, господин.
        Морл сел попрямее и легонько сжал подлокотники кресла. Чуть запрокинул лицо, прикрыл глаза. В тот же миг Покет начал писать. Писать с чудовищной скоростью, высунув кончик синего языка. Рука его мелькала взад-вперед между листом и чернильницей размытым бледным пятном. Исписанные страницы он отбрасывал, и они сами собой укладывались в аккуратную стопку.
        Освобожденный от гипнотического взгляда Морла, Филип весь обмяк. Хорошо бы сейчас присесть. Голова у него шипела, точно газировка. Он осторожно повернул ее.
        Он находился в пространстве, словно бы лишенном обычных измерений, с искаженной перспективой.
        Тьма, но не тьма. Он стоял в одном из нескольких оазисов света.
        В другом оазисе, мерцавшем на неизмеримом расстоянии от Филипа, над полом поднималась огромная полусфера, похожая на гигантскую розу; на поверхности ее вращались, непрестанно изменяясь и преобразуясь, какие-то образы.
        В третьем, не таком далеком, находился островок мебели: парящая в воздухе рейка с крючками, с которых свисала женская одежда и что-то еще; белый диван; круглый шкафчик с флягами и сосудами с разноцветными жидкостями.
        В еще одном - в плоской чаше росло безлистное мускулистое дерево. Ветви его сжимали гигантский плод - похожий на яблоко, только синий.
        Кругом не слышалось ни звука - лишь лихорадочный скрип пера Покета. Филип ощущал его всей кожей. Перозуд.
        Скрип прервался. Морл открыл глаза. Покет выронил перо. Неиспользованные чернила втянулись обратно в склянку.
        - Сколько слов, грем?
        - Три сотни и двадцать, дюжина и два сверху.
        - Качество?
        - Превосходнейшее, господин.
        Что-то в этом сильно озадачивало Филипа. Причем не подсчеты.
        - Ты волен говорить, Мёрдстоун. Возникли вопросы?
        - Да. Ну. То есть, я имею в виду, ты же победил, да? Ты завоевал Королевство.
        - Я отвергаю термин «завоевание». Я лишь поспешествовал давно назревшей и необходимой модернизации.
        - Верно. Прошу прощения. Но я находился под впечатлением, что ты не способен на это без Амулета. Однако ты обошелся и без него. Так что я не понимаю, зачем ты потратил столько трудов, чтобы его раздобыть.
        Снова улыбка.
        - Твое тупоумие не перестает меня радовать, - любезно произнес Морл. - В нем открываются неожиданные глубины.
        - Благодарю.
        - Ответ на твой вопрос поистине прост. Нет ничего реального, Мёрдстоун. Или, говоря точнее, реальность текуча и переменчива. Стабилизировать ее можно двумя способами. Первый, разумеется, это при помощи магики. Однако же магика сложна, применение ее требует трудов и усердия. И даже в руках и разуме адепта столь опытного, как я, она не всегда надежна. Второй способ - посредством слов. Слов и историй. Мир - это истории, что мы о нем рассказываем, Мёрдстоун. Вот почему Гроссбухи были окружены таким идолопоклонническим трепетом и так ревностно охранялись. А еще они были полны суеверий и путаницы, а также безнадежно ретроградны - что делало их уничтожение абсолютной и срочной необходимостью.
        Филип рискнул кинуть взгляд на Покета, лицо которого напоминало побеленную каменную стену.
        - И теперь я наконец овладел Амулетом, Мёрдстоун. Когда я освобожу своих подданных от забвения, они обнаружат, что благодаря его могуществу ныне живут в совершенно иной истории. Единственно возможной истории. Моей истории.
        По всей видимости, Морл ожидал одобрительных откликов, так что Филип сказал:
        - Да, понимаю. Это… это… блестяще.
        - Нет, Мёрдстоун. Это просто. Хотя и трудоемко в исполнении. Разумеется, в каких-то отношениях моя история будет отличаться от той, коей я тебя удостоил, ибо тот вариант, в силу необходимости, местами был весьма затейлив. Впрочем, если берешься шить шелковый кошель из свиного уха, без затейливости не обойтись. Верно, Писец?
        - Именно так, господин, - смиренно отозвался Покет.
        - Тем не менее, полагаю, легионы восторженных почитателей проглотят последний том с обычным пылом? Я даже тешу себя надеждой, что он покажется им познавательным.
        Покет состроил предостерегающую гримасу.
        - Да, - сказал Филип. - Уверен, что покажется.
        Зрение у него снова помутилось. Острова света расползались. Он спросил:
        - Можно я сяду? У меня голова невыносимо болит.
        - В самом деле? Я избавлю тебя от этой напасти.
        Морл поднял руку. Тьма у него за спиной осветилась, демонстрируя фалангу огнельтов. У двоих передних поверх доспехов были повязаны красные фартуки. Один сжимал в руках тяжелый топор с длинным серпообразным лезвием. С клыков у них капала слюна предвкушения. Они встали с обеих сторон от Филипа. Колени у него подкосились.
        - Наши дела завершены, Мёрдстоун. Меня ждет немало иных трудов. Ты, разумеется, поймешь: о том, чтобы ты вернулся в твое жалкое измерение, зная то, что ты знаешь, и речи идти не может. Однако, поскольку от тебя, скажем так, были не только хлопоты, но и польза, я распорядился, чтобы с тобой покончили быстро.
        - Нет. Постой. Прошу. Послушай, я же писатель. Я могу работать на тебя. Я знаю, как работают истории. Я в этом дока.
        Покет кашлянул в ладонь.
        - Даже в качестве консультанта. Или редактора. Я могу быть полезен. Пожалуйста, не убивай меня. Я могу, могу пригодиться!
        Слова метались в мозгу Филипа горящими крысами. Он пытался ухватить хоть какие-то из них.
        - А, да… но… но… твое колдовство… оно же может… выдохнуться, утратить заряд, ну вроде того, или обратиться вспять… тогда тебе понадобится…
        Морл мотнул головой. Палачи Филипа нагнулись и без малейшего усилия подняли его. Ноги у него болтались в полуметре от пола.
        - Нет! Пожалуйста-пожалуйста! Так нечестно! Я не виноват! Покет, скажи ему!
        Его развернули. Его несли во тьму. Все глубже и глубже.
        Он оглянулся на тающий вдали свет и прокричал:
        - Я бы мог добыть тебе агента!
        - На чем мы остановились, грем?
        - Леди Месмира бежала от пьяных и докучливых ухаживаний объявленного вне закона Кадреля, господин, и всецело отдалась на вашу милость. Ночная сорочка, насквозь промокшая под дождем, облепляет ее тело. Розовые бутоны сосков отчетливо проглядывают сквозь тонкую ткань и…
        - Ах, да, - Морл откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. - Новая глава.
        - Холера, - выдохнул Покет себе под нос и взялся за перо.
        10
        В «Клубе реформаторов» Перри Уиппл коснулся бокалом бокала Минервы.
        - С Рождеством, дорогая.
        - Ура, - безрадостно отозвалась она.
        - Мне нравится ваш наряд. Так и тянутся руки пощипать.
        Ее черная перьевая жилетка в сочетании с черными шелковыми брюками от Филипа Лима вызвала у сурового привратника «Реформаторов» большие сомнения. Однако же - что и понятно - в дресс-коде клуба не нашлось ни единого упоминания черных жилеток из перьев.
        - Спасибо, мастер Уиппл.
        - Тиара с блестками особенно удалась.
        - Да. Мне ее Ивлин сделала.
        - Так почему же такое вытянутое лицо, как сказал бармен лошади?
        Минерва вздохнула.
        - Сами знаете.
        - Хм-м.
        Перегрину Уипплу, основателю, вдохновителю и генеральному директору «Шаманской академии», по слухам, было не меньше семидесяти. Внушительная и совершенно лысая макушка в окружении нимба седых волос смотрелась воплощением древней мудрости. Кончик куцей седой бородки покоился на узле серебряно-синего галстука. В последнее время Перри встречался со звездой кулинарных шоу вдвое крупнее и вдвое моложе себя, и ему это шло. Он пригубил свой «Манхэттен», а потом опустил бокал на столик и несколько секунд критически его рассматривал.
        - Я вам скажу, что я знаю, дитя мое. А именно: что за каких-то два месяца «Хмель чернокнижника» принес, по моим прикидкам, по крайней мере двадцать миллионов фунтов. Это чисто книгопродажей. Не знаю и не хочу знать, сколько приносят фильмы и прочие средства массовой информации, но не думаю, что вам в ближайшем обозримом будущем грозит обедать за счет Армии спасения. «Блог-скан», который я проглядываю ежеутренне во время церемонии приветствия зари, сообщает мне, что двадцать один процент новых постов посвящен Филипу Мёрдстоуну. Это на девять процентов больше, чем у бога, даже учитывая исламские сайты. Слухи о его исчезновении, безумии, смерти…
        - Которые, должна сказать, вы блистательно срежиссировали.
        Перри небрежно отмахнулся от признания его заслуг.
        - Пустяки, дорогая. Чистое удовольствие. Маркетинговые возможности такого уровня встречаются не чаще, чем деепричастие в устах футболиста. Кстати как ваш мохито? Нет-нет, только не пожимайте плечами. Никогда не пожимайте плечами, если носите перья. А то выглядит, будто вы вот-вот снесете яйцо. И я сильно подозреваю, что откладывать яйца в «Реформаторах» посчитали бы серьезным de trop[18 - Излишество (фр.).].
        - Простите. Постараюсь вести себя поскромнее.
        После деликатной паузы Перри спросил:
        - Дорогая, вы питали к нему какие-то нежные чувства? Не помню, чтобы вы упоминали что-то конкретное, ни да ни нет.
        - Нет, между нами ничего… ну. Нет, ничего такого. И, правду сказать, мне плевать, ну то есть вот совершенно решительно плевать, что великая Трилогия Мёрдстоуна так никогда и не будет завершена. Собственно говоря, если бы все трилогии фэнтези состояли всего из двух книг, мир от этого хуже бы не стал.
        - Аминь, - торжественно согласился Перри. - Так что, рискуя повториться - и учитывая, что вы уже заработали состояние, почему вытянутое лицо?
        - Я не оправдала ожиданий.
        - А.
        - А я не из тех, кто не оправдывает ожиданий. Это не мой стиль. И я абсолютно не счастлива от того, что на сейчас дело выглядит так, будто Минерва Кинч снискает вечную славу литагента, который добыл две трети работы гения. Две трети величайшей книги со времен Библии, Корана и Гарри Поттера. Меня это убивает. И профессионально - и во всех прочих отношениях.
        - Что совершенно понятно. Я, так уж вышло, успел немного обдумать это дело. Незаметно наклоните вашу печальную и прелестную головку, дорогая моя. У меня для вас рождественский подарочек. - Перри извлек из внутреннего кармана маленький черный предмет, который вполне бы мог сойти за гроб для кукольного домика. К нему крепилась плетеная цепочка из звеньев белого золота. Перри надел эту цепочку Минерве на шею. - К глубочайшему своему стыду, дарю без подарочной упаковки. Отлепил покупочный чек только час назад. Мне пришлось пойти на ужасные вещи, чтобы это добыть.
        Минерва скосила глаза вниз.
        - Похоже на флешку.
        - Похоже. Она и есть.
        Перри отпил из бокала, обводя взглядом комнату. Они с Минервой уютно устроились в неярко освещенном уголке, отделенном от общего зала тремя колоннами. Единственным человеком в пределах слышимости был изнуренный красавец, столько лет изображавший Тома Стоппарда, что даже сам Том Стоппард звал его Томом Стоппардом. Он сидел один, с головой погрузившись в «Телеграф». В другом укромном уголке бывший ватиканский посол был поглощен беседой с израильским торговцем оружием.
        Минерва ждала. Ей нравилось пить коктейли в нелепом великолепии «Клуба реформаторов». От этого она чувствовала себя порочной. Все равно что в церкви спиртное распивать.
        - Салли Квин. Вернон Беттс. Кит Меллорс. Вам эти имена что-нибудь говорят?
        - Гм-м-м. Меллорс. Он пишет для телевизора, да? Или она?
        - Они все. На троих написали сорок процентов эпизодов всех британских мыльных опер за последние три года. Феноменальная плодовитость и бойкость пера.
        - Они ищут нового литагента?
        - Нет. И не могли бы. Их не существует. - Перри еще сильнее понизил голос. - На этой безделушке вы найдете программу под названием «Xtrapol8». Она читает предыдущие эпизоды и генерирует сюжетные ходы и диалоги для следующих. Отслеживает последовательность, речевые характеристики и все такое. Один мой знакомый юный супергик слегка подкрутил ее под ваши цели.
        - Боже.
        - Вы преувеличиваете. У меня всего лишь есть связи.
        - И вы говорите, что это…
        - Именно. Вставьте эту фиговинку в лаптоп, пока слушаете рождественские песнопения хора Королевского колледжа. Скормите ей Мёрдстоуна. Самое меньшее - она выдаст что-то, с чем можно будет работать.
        - Перри, даже не знаю, что сказать.
        - Дорогая моя, не надо слов. Я придумаю, чем вы сможете меня отблагодарить.
        - Ничуть не сомневаюсь.
        Перри допил «Манхэттен».
        - А теперь, как ни приятно мы проводим время, я должен спешить в Пимлико, меня ждет Мерлин. Сегодня вечером мы отправляемся в Бенгей.
        - Это эвфемизм?
        - Нет, совершенно очаровательный уголок в Суффолке. Кстати, вы за последнее время его видели?
        - Кого?
        - Филипа Мёрдстоуна.
        - О. Да, пару недель назад.
        Аркадия занимала чуть меньше пятидесяти благоустроенных акров Сассекса на северной границе Саут-даунс. Дом был выстроен в 1780-е годы для незаконнорожденного сына препоясанного графа. Потомки его, иные из которых тоже были в том или ином смысле ублюдками, окончательно разорились в 1990-е и продали поместье корпорации «Райский уход».
        От Ноттинг-Хилла путь был чертовски неблизкий, но, рассуждала Минерва, сворачивая на побитое градом шоссе А-26, зато в отношении Глайднборского фестиваля удобно; летом можно будет подсластить пилюлю Штраусом и клубникой. Нечего сказать, сто пятьдесят тысяч в год - немаленькая плата за конфиденциальность, пусть даже и абсолютную. Возможно, придется подыскать что-нибудь подешевле. Кто знает, сколько он еще протянет?
        Она назвала свое имя в домофон, вделанный в кирпичную колонну по правую руку от ворот, и они бесшумно разъехались. Гвендолин, статная чернокожая помощница заведующей, встретила ее у дверей и сопроводила в меньшую из двух гостиных.
        - Как он?
        - В целом примерно так же, мисс Кинч. Не хуже - хотя бы в этом мы твердо уверены. Хотя несколько дней назад у нас случился небольшой кризис, когда мы предложили ему на ланч ризотто. Он крайне разгорячился.
        - Ох, божечки, - сказала Минерва. - Все червяки покою не дают?
        - Да. Когда он вообще разговаривает, что нечасто. Ну вот и пришли. У вас будет своя комната. Чаю? Наш повар печет очень неплохие бисквитные торты.
        - Спасибо. С удовольствием.
        Минерва набралась мужества и подошла к его креслу. Он был одет в красновато-коричневую пижаму, а поверх нее - толстый темно-синий халат. За это время, подумала она, волосы у него, наверное, отросли, но он все равно не снимал белой вязаной шапочки. В бороде у него проглядывали серые и седые пряди.
        - Миленький, - сказала она. - Чудесно выглядишь. Как мудрец или кто-нибудь этакий из твоей книжки.
        Он не поднял головы. Он не сводил пристального взора со сжимавших колени рук. Он и не знал, что у мертвых все еще остаются руки. Что эти руки иногда шевелятся. Он следил за ними - на всякий случай. Другими глазами - боковыми глазами, он наблюдал, как всегда, всегда наблюдал - картины своей гибели.
        В них не было ни связи, ни смысла - видимо, потому что он утратил связь со смыслом. Он знал это точно так же, как земляной червяк знает, что он - земляной червяк. Огнельты тащат его сквозь тьму, и свет, и снова тьму. Он ощущает впивающиеся в подмышки твердые когти, слышит их шарканье и поступь. Чувствует, как опорожняется его кишечник. Потом - пробел, промежуток, хиатус, как в кино. Должно быть, по ходу дела он потерял сознание, потому что место его казни - городская площадь.
        Многолюдье. Две гремки с пальцами во рту. Человек в черном рисует в воздухе какие-то знаки. Подающий еду порлок сыпет вопросами. Шум, поднятые кулаки. Брутальная праздничная атмосфера. Смерть Мухе! Плаха озарена вращающимися огнями.
        Он привязан к передвижному средству на колесиках. Поворачивает голову умолять о пощаде. Огнельт нацепил людскую маску и яркую зеленую тунику с серебряными полосками. И говорит:
        - Здорово, старина. Ты как, с нами? Хорошо. Очень хорошо. Оставайся с нами. Меня зовут Гарри, а огнельт слева от тебя - Майк. Дела у тебя не очень, что и говорить. Мы тебя сейчас везем в Хосни Фулы в Эксетере. Окей?
        А потом Филип лежит на спине, привязанный. К нему крепятся пыточные инструменты.
        - Просто давайте уже побыстрее. Пожалуйста.
        - Не переживай, Филип. Майк у нас демон. В два счета поспеем. - Осматривает инструмент. - Так ты - тот самый Филип Мёрдстоун, да? Не, чувак, серьезно, очень жаль видеть тебя в таком состоянии. Ты ужасно крут. У меня от «Хмеля чернокнижника» прямо башку снесло. - Иголка в руку. - Сейчас немножко поспишь, Фил. - Вытаскивает книжку в аляповатой обложке. - Не возражаешь мне подписать, Фил? Пока не развезло?
        Над головой Филипа кружится его предсмертный крик. Этот крик все еще витает у него над головой, пока он смотрит себе на руки.
        Огнельты проносят его через тьму, и свет, и снова тьму. Он чувствует их жесткие лапы, чувствует руку у себя на голове.
        - Фил, миленький?
        Он поднимает взгляд и видит перед собой деву небывалой красоты. Стройные золотистые ноги. Бедра и живот подобны музыкальным инструментам, известным лишь ангелам. Горделивая грудь. Нежный овал лица обрамлен золотисто-каштановым пламенем. Глаза цвета волн Средиземного моря.
        Он облизывает потрескавшиеся губы и произносит ее имя.
        - Есть перемены? - сказал Перри.
        - Нет. Даже меня не узнал. Назвал меня Еленой.
        Снаружи, на Пэлл-Мэлл, Перри сотворил из ниоткуда такси.
        - Позвоню вам, как только вернусь.
        - Звоните. И, мастер Уиппл, с Рождеством.
        Улыбка его была чудом стоматологии.
        - И вам, дитя мое.
        Она помахала ему вслед. В гул и скрежет машин вплеталась несущаяся из каждой витрины мелодия «Тихой ночи». По тротуару шла группа молодых людей в деловых костюмах и колпаках Санты или мигающих оленьих рогах. Один из них, оценив ее оперение, замахал локтями по-петушиному и закукарекал. Минерва узнала в нем Уэйна Димблби, прежде работавшего в «Пегасусе», а нынче в «Клик-4-букс». Он позвал ее на вечеринку. Она согласилась, на тот маловероятный случай, что из него еще можно вытянуть что-нибудь полезное.
        На Сассекс спускается ночь. Звезды рассаживаются по сиденьям над дюнами. За кулисами луна наносит на лицо последние штрихи грима. Иней сковывает траву и листья. Стоячие водоемы похрустывают корочкой льда. Амбарная сова белой тенью вылетает на охоту. Перебегающий через поле для гольфа лис останавливается и вглядывается в темноту. Все спокойно.
        Выход луны. Все залито светом.
        В «Аркадии» время принимать лекарства.
        Благодарности
        Я крайне признателен Питеру Коксу, выводившему мою невоспитанную дворнягу на прогулки. Равно благодарен я и Дэвиду Фиклингу и Саймону Мейсону, которые предоставили ей любящий дом и заботу во время моих разъездов. И, разумеется, спасибо Элспет Грэм, благодаря которой я вообще завел эту собаку.
        notes
        Примечания
        1
        MOT - слово, выражение; JUSTE - справедливо; TRISTE - безрадостно, печально (фр.). (Здесь и далее прим. пер.)
        2
        «Буйволы» - прозвище солдат Королевского Восточно-Кентского полка.
        3
        Особого рода, в своей категории (фр.).
        4
        Мармайт - очень популярная в Великобритании бутербродная паста, изготовляется на основе дрожжевого экстракта.
        5
        Согласно британскому поверью, если наесться сыра на ночь, будут сниться кошмары.
        6
        Крупнейшая британская сеть супер- и гипермаркетов.
        7
        Это я (фр.).
        8
        По адресу Даунинг-стрит, 10, в Вестминстере находится официальная резиденция британского премьер-министра. А в номере 11 - официальная резиденция канцлера казначейства.
        9
        Милый (фр.).
        10
        В здравом уме, в полном рассудке, в трезвой памяти (лат.).
        11
        Пока (ит.).
        12
        Бэзил Фолти - главный герой популярного британского ситкома семидесятых годов «Башни Фолти».
        13
        Буквально «удар милосердия» - смертельный удар, наносимый поверженному противнику.
        14
        Участники благотворительной организации Rothary International.
        15
        Вид взрывчатки.
        16
        «Плач по Джеймсу, графу Гленкэрну». Перевод Евгения Фельдмана.
        17
        И в Аркадии я (лат.).
        18
        Излишество (фр.).