Станция Одиннадцать Эмили Сент-Джон Мандел

        Кирстен Реймонд никогда не забудет последнее выступление Артура Линдера, известнейшего голливудского актера, умершего прямо на сцене во время постановки «Короля Лира». Через пару недель эпидемия смертельного грузинского гриппа опустошит и разрушит цивилизацию…

        Спустя двадцать лет Кирстен вместе с маленькой театральной труппой «Дорожная симфония» бродит между поселениями выживших и пытается сохранить останки культуры. Но после прибытия в городок Сент-Дебора, обитель опасного самопровозглашенного пророка, жизнь актеров оказывается под угрозой.

        Жуткая и одновременно лиричная, «Станция Одиннадцать» рассказывает историю об отношениях, поддерживающих нас, об эфемерном характере славы и о красоте мира, который мы знаем.

        Впервые на русском языке!

        Эмили Сент-Джон Мандел
        Станция Одиннадцать

        EMILY ST. JOHN MANDEL
        STATION ELEVEN
        This edition published by arrangement with Curtis Brown and Synopsis Literary Agency
        
* * *

        Памяти Эмили Джейкобсон

        Теплый ветерок в пальмовых ветвях, а я думаю о снеге
        В дальнем краю, где бывало всякое,
        Что связано с другой, невероятной жизнью.
        Светлая сторона планеты движется во тьму,
        И каждый город заснет в должный час,
        А для меня, как и прежде, это слишком.
        Слишком много этого мира.

Чеслав Милош, «Отдельные записи»

        Часть первая
        Театр

1

        В луче голубоватого света стоял король. Шел четвертый акт «Короля Лира» в театре Элгин в Торонто. В начале, пока зрители только собирались, на сцене играли, хлопая в ладоши, три девочки — дочери Лира в детстве. Сейчас они появились вновь, изображая видения сумасшедшего короля. Лир тянул к ним руки, но девочки пробегали мимо, то и дело скрываясь в тенях. Актера звали Артур Линдер. Ему был пятьдесят один год; на его голове лежал цветочный венок.
        — …меня узнали?[1 - Здесь и далее «Король Лир» в пер. Б. Пастернака.] — спросил Глостер.
        — Я довольно хорошо помню твои глаза,  — отозвался Артур, отвлекшись на маленькую Корделию… И тут все случилось.
        Он пошатнулся, изменившись в лице, и хотел было коснуться колонны, но не рассчитал расстояние и ударился о нее ладонью.
        — Что ниже пояса у них — Кентавр…  — едва слышно прохрипел Артур неверную строку и прижал ушибленную руку к груди, словно раненую птицу.
        Мужчина в первом ряду поднялся с места; он учился на парамедика. Девушка этого мужчины потянула его за руку и прошипела:
        — Дживан! Ты что творишь?!
        Дживан и сам не понимал. Зрители за его спиной забормотали, чтобы он сел. К нему поспешил работник театра. С потолка над сценой начал сыпаться искусственный снег.
        — И королек, и золотая мушка…  — прошептал Артур. Дживан, отлично знавший пьесу, понял, что тот перескочил на двенадцать строк назад.  — И королек…
        — Сэр,  — начал работник театра,  — не могли бы вы…
        Артуру Линдеру оставались считаные минуты. Он покачнулся, не видя ничего, и Дживан сразу понял: Артур уже не играет Лира. Дживан оттолкнул работника театра и бросился к ступенькам, ведущим на сцену. По проходу бежал второй билетер, и Дживану пришлось лезть наверх безо всяких ступенек, хоть сцена и оказалась выше, чем он ожидал. В рукав вцепился работник театра; Дживан его отшвырнул. А снег пластиковый, отстраненно заметил он. Прозрачные кусочки липли к пиджаку и задевали кожу. Эдгар и Глостер отвлеклись на поднявшуюся суматоху и не смотрели в сторону Артура, который припал к фанерной колонне и неподвижно глядел перед собой. За кулисами кто-то кричал; к сцене поспешно приближались две тени. Дживан успел подхватить потерявшего сознание актера и бережно опустил его на пол. Артур не дышал. Две тени — охранники — замерли в нескольких шагах, осознав, что Дживан — отнюдь не обезумевший поклонник. Зрители шумели. В темноте мелькали вспышки телефонных фотокамер, раздавались возгласы.
        — Господи Иисусе,  — охнул Эдгар.  — Боже…
        Британский акцент исчез, и теперь он говорил как типичный житель Алабамы, откуда и был родом. Глостер стянул марлевую повязку, что закрывала половину его лица — к этому моменту персонаж уже лишился глаз — и оцепенел, безмолвно открывая и закрывая рот, словно рыба.
        У Артура не билось сердце. Дживан начал искусственное дыхание и непрямой массаж. По чьей-то команде опустился занавес — зашуршавшая ткань отрезала зал и приглушила свет на сцене. Пластиковый снег все продолжал падать. Охранники исчезли. Бело-голубую снежную вьюгу прорезал яркий свет флуоресцентных ламп. Дживан молча работал, временами поглядывая на лицо Артура. Пожалуйста, думал Дживан, ну давай. Глаза Артура оставались закрытыми. Ткань дернулась, пропуская кого-то на эту сторону, и рядом с Артуром на колени опустился мужчина в сером костюме.
        — Я кардиолог. Уолтер Джейкоби.
        Стекла очков зрительно увеличивали его глаза; на макушке назревала лысина.
        — Дживан Чоудхари.
        Он не знал, сколько уже там пробыл. Рядом сновали люди, но все казались смутными, далекими — все, кроме Артура и подошедшего мужчины. Словно бушует ураган, думал Дживан, а вокруг нас затишье.
        Уолтер бережно коснулся лба актера, будто родитель, успокаивающий горячечного ребенка.
        — Вызвали «скорую»,  — сообщил он.
        Опущенный занавес создал на сцене неожиданно интимную атмосферу. Дживан вспоминал, как давным-давно в Лос-Анджелесе брал у Артура интервью, когда работал журналистом. Мелькали мысли и о Лауре — ждет ли она на своем месте в первом ряду или вышла в холл? Пожалуйста, дыши, пожалуйста, умолял Дживан и думал о том, как занавес стал четвертой стеной и сцена из пространства, заполненного переходами и светом, где любой может проскользнуть незаметно, превратилась в обычную комнату, пусть и огромную. Какая глупая мысль, вдруг одернул себя Дживан, не будь идиотом. В основании шеи закололо от внезапного ощущения, что за ним наблюдают.
        — Вас сменить?  — спросил Уолтер.
        Осознав, что кардиологу неловко от собственного бездействия, Дживан кивнул и убрал руки с груди Артура. Уолтер продожил делать массаж сердца.
        Нет, не совсем комната, размышлял Дживан, осматриваясь. Слишком много переходов, темных пятен между кулисами, не видно потолка. Скорее, вокзал или аэропорт, где точно так же туда-сюда снуют люди. Прибыла «скорая» — сквозь ни к месту падающий снег приближалась пара врачей в темной форменной одежде — мужчина и женщина, похожая на подростка. Они оттеснили Дживана и, словно два ворона, склонились над лежащим актером. Поднявшись, Дживан отступил назад. Колонна, о которую ударился Артур, была гладкой на ощупь — дерево, полированное и окрашенное под камень.
        Кругом толпились люди — рабочие сцены, актеры, безымянные служащие с папками-планшетами.
        — Господи,  — расслышал Дживан,  — да остановит кто-нибудь этот чертов снег?
        У занавеса, держась за руки, плакали Регана и Корделия. Эдгар сидел неподалеку, скрестив ноги и прижав ладонь ко рту. Гонерилья тихо говорила по мобильному; накладные ресницы отбрасывали на лицо тени.
        На Дживана никто не смотрел — наверное, его роль в этом представлении подошла к концу. Врачи, судя по всему, тоже оказались бессильны. Дживан захотел найти Лауру. Скорее всего, она, расстроенная, ждет его в фойе; возможно — только возможно — она восхищена поступком Дживана.
        Снег наконец остановился — вниз упали последние пластиковые «снежинки». Дживан начал искать ближайший выход со сцены, когда услышал всхлипы — слева, у соседней колонны, плакала девочка, которую он заметил ранее, маленькая актриса. Дживан видел пьесу уже четырежды, но в постановках никогда не участвовали дети, поэтому сегодня этот ход показался ему весьма оригинальным. Девочке было лет семь-восемь. Она постоянно вытирала глаза, смазывая макияж тыльной стороной ладони.
        — Разряд,  — произнес медик, проводя дефибрилляцию. Его коллега отошел.
        — Здравствуй,  — обратился Дживан к девочке и присел рядом.
        Она не сводила с медиков глаз. Почему ее никто не увел?.. Дживану не приходилось иметь дела с детьми, хотя подумывал уже и о собственных, и не знал, как с ними разговаривать.
        — Разряд,  — повторил медик.
        — Не надо туда смотреть,  — сказал Дживан.
        — Он умрет?  — всхлипнула девочка, почти задыхаясь от рыданий.
        — Не знаю.
        Артур лежал без движения даже после двух разрядов. Уолтер сжимал его запястье и мрачно смотрел куда-то вперед, пытаясь нащупать пульс.
        — Как тебя зовут?
        — Кирстен,  — ответила девочка.  — Кирстен Реймонд.
        Сценический макияж на ее личике смотрелся странно.
        — Кирстен, а где твоя мама?
        — Она забирает меня только в одиннадцать.
        — Объявляем время,  — произнес медик.
        — А кто же тогда за тобой присматривает?
        — Пастушка Танья.
        Девочка по-прежнему смотрела на Артура. Дживан сдвинулся, загородив его спиной.
        — Двадцать один час четырнадцать минут,  — проговорил Уолтер Джейкоби.
        — Пастушка?  — переспросил Дживан.
        — Ее так называют,  — ответила Кирстен.  — Она за мной следит.
        Справа подошел мужчина в костюме и что-то быстро сказал медикам, которые укладывали Артура на каталку. Один пожал плечами и откинул ткань с лица Артура, чтобы надеть кислородную маску. Притворство ради семьи актера, сообразил Дживан, иначе они узнают о смерти Артура из вечерних новостей. Трогательно.
        Дживан поднялся на ноги и протянул руку хлюпающей носом девочке.
        — Пойдем, поищем Танью. Она, наверное, сама тебя высматривает.
        Что, конечно, вряд ли — Танья уже нашла бы свою подопечную. Дживан повел девочку за кулисы. Мужчина в костюме исчез. Кругом царил хаос — все сновали туда-сюда, шумели. Раздавались громкие просьбы пропустить каталку. Уолтер держался у изголовья. Процессия прошла по коридору к служебному выходу, и всеобщий шум только усилился. Люди плакали, звонили по телефону, сбивались в группки и раз за разом пересказывали друг другу случившееся («Значит, поворачиваюсь я, а он уже падает…»); одни отдавали распоряжения, другие не обращали на них внимания.
        — Сколько же тут людей,  — произнес Дживан. Он не очень любил толпу.  — Видишь Танью?
        — Нет, не вижу.
        — Тогда лучше останемся на месте, она сама нас найдет.
        Такой совет давала брошюра о том, что делать, если заблудишься в лесу. Дживан уселся на один из стульев у стены. Оттуда он видел неокрашенную заднюю часть фанерных декораций. Рабочий подметал искусственный снег.
        — А с Артуром все будет хорошо?  — Кирстен забралась на соседний стул и стиснула в кулачках ткань платья.
        — Буквально только что,  — сказал Дживан,  — он делал то, что любил больше всего на свете.
        Такой вывод Дживан сделал из интервью, которое прочитал месяц назад. Артур беседовал с газетой «Глоб энд мэйл»: «Всю жизнь ждал, когда достаточно состарюсь для роли Лира. Для меня нет ничего любимей игры на сцене, ощущения, что все происходит здесь и сейчас…» Странные слова. Артур, как правило, играл в кино, а кто в Голливуде жаждет постареть?
        Кирстен молчала.
        — В том смысле, что раз уж эта роль стала его самым последним делом,  — проговорил Дживан,  — то в этот момент он был счастлив.
        — А это стало его последним делом?
        — Думаю, да. Мне жаль.
        Снег успели смести в небольшую сверкающую кучку.
        — Я тоже больше всего на свете это люблю,  — через некоторое время сказала Кирстен.
        — Что любишь?
        — Играть на сцене,  — пояснила она.
        Из толпы вдруг вынырнула заплаканная девушка и протянула к малышке руки. На Дживана девушка даже не посмотрела. Кирстен же, прежде чем уйти, оглянулась.
        Дживан вернулся к сцене. Его никто не останавливал. Он почти ожидал увидеть Лауру в центре первого ряда — а сколько вообще прошло времени?..  — но зрителей уже не было. Уборщики подметали полы и собирали оброненные программки. На спинке кресла висел забытый шарф. Дживан покинул зал, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Он набрал номер Лауры. Тщетно. Она выключила телефон на время представления и, очевидно, до сих пор не включила.
        — Лаура,  — обратился Дживан к голосовой почте,  — я в фойе. Ты где?
        Задержавшись у дверей женского туалета, он выяснил у работницы театра, что там пусто. Затем еще раз обошел фойе и направился к гардеробу. На крючках оставалось совсем немного одежды, в том числе полупальто Дживана. А вот синее пальто Лауры уже пропало.

        На Янг-стрит опускался снег. Дживан вздрогнул, когда увидел его — эдакий отголосок прозрачных кусочков пластика, которые до сих пор поблескивали на пиджаке. У служебного входа дежурило с полдюжины папарацци. Артур уже не так интересовал публику, как раньше, но за его фото все равно можно было выручить денег. Особенно теперь — он ввязался в эпический бракоразводный процесс то ли с моделью, то ли актрисой, которая изменила ему с режиссером.
        До недавнего времени Дживан и сам работал папарацци. Он надеялся тайком проскользнуть мимо, однако эти люди с профессиональным чутьем замечали подобные уловки и тут же его обступили.
        — Неплохо выглядишь,  — обратился один.  — Модное пальтишко.
        Дживан был одет в двубортное полупальто — не такое уж теплое, зато отличающее его, как и планировалось, от бывших коллег, которые предпочитали дутые куртки и джинсы.
        — Где пропадаешь?
        — Работаю барменом,  — ответил Дживан.  — Учусь на парамедика.
        — Серьезно? Хочешь за гроши с тротуаров пьяниц соскребать?
        — Я хочу делать что-нибудь важное.
        — Ну, ясно. Ты внутри был, да? Что там случилось?
        Некоторые папарацци кому-то звонили.
        — Говорю тебе, он умер,  — раздалось рядом.  — Снег, конечно, мешает, но посмотри, что я отправил, там лицо на снимке, где его грузят в «скорую»…
        — Не знаю,  — произнес Дживан.  — В середине четвертого акта опустился занавес, и все.
        Он соврал отчасти потому, что не хотел ни с кем разговаривать. Наверное, кроме Лауры. И отчасти потому, что не желал разговаривать именно с этими людьми.
        — Вы видели, как его увезла «скорая»?
        — Выкатили из этого выхода,  — отозвался фотограф, который то и дело нервно затягивался сигаретой.  — Медики, «скорая», все дела.
        — Как он выглядел?
        — Честно? Как чертов труп.
        — Ботокса надо меньше колоть,  — фыркнул другой папарацци.
        — Официальное заявление было?  — спросил Дживан.
        — К нам вышел мужик в пиджаке. Истощение и — что бы вы думали?  — обезвоживание.  — Несколько человек рассмеялись.  — Стандартная отговорка.
        — Пора открыть им эту тайну,  — заговорил фотограф, упомянувший ботокс.  — Пусть бы хоть кто-то уже решился отвести в сторонку одного-другого актера и сказать, мол, слушай, дружище, передай остальным: пейте больше водички и периодически ложитесь спать, ага?
        — Увы, я видел еще меньше вашего,  — произнес Дживан.
        Затем он сделал вид, будто ему звонят, и зашагал по Янг-стрит, прижимая телефон к уху. Через полквартала Дживан остановился под козырьком какой-то двери, чтобы снова набрать Лауру. Ее телефон был до сих пор выключен.
        Дживан мог бы поймать такси и оказаться дома уже через полчаса, но ему нравилось прогуливаться на свежем воздухе, подальше от людей. Он вдруг ощутил себя странно, почти преступно живым. Какая несправедливость — его сердце продолжает уверенно биться, а Артур лежит где-то там, бездыханный и холодный… Дживан шел на север по Янг-стрит, сунув руки в карманы. Снег падал на лицо и покалывал кожу.
        Дживан жил в районе Кеббеджтаун, северо-восточнее театра. В двадцатилетнем возрасте он отправился бы в такой путь, даже не задумываясь,  — несколько миль пешком, пока мимо проплывают красные трамваи. Впрочем, он уже давно так не ходил и сомневался, стоит ли пытаться сейчас. Тем не менее, свернув направо, на Карлтон-стрит, он ощутил внезапный порыв и все же прошел мимо трамвайной остановки.
        У парка Аллан, примерно в середине пути, Дживана охватила внезапная радость. Артур умер, напомнил он себе, ты не смог его спасти, чему здесь радоваться? Однако повод нашелся; Дживан был счастлив, потому что всю жизнь гадал, какую профессию выбрать, и теперь понял, совершенно ясно понял, что хочет работать в «Скорой помощи». В те моменты, когда остальные способны лишь смотреть, он готов сделать шаг вперед.
        Накатило нелепое желание пробежаться по парку. Снегопад превратил его в незнакомое место, полное теней и черно-белых деревьев. Поблескивал стеклянный купол теплицы. В детстве Дживан любил лежать на спине во дворе и смотреть на падающий снег. В кармане завибрировал телефон. Дживан остановился и прочитал сообщение от Лауры: «Голова разболелась, ушла домой. Захватишь молока?»
        Все, порыв сошел на нет. Билеты в театр должны были стать эдаким красивым жестом — в духе «давай добавим в жизнь немного романтики, ведь мы только и делаем, что ссоримся»,  — а Лаура оставила его одного. Он делал непрямой массаж сердца мертвому актеру, а она ушла домой и теперь просит купить молока. Стоя на месте, Дживан начал мерзнуть. Пальцы ног онемели от холода.
        Волшебство метели исчезло. Счастье, испытанное мгновение назад, померкло. Снег падал бесшумно и быстро, скрывая под собой припаркованные у обочины машины. Дживан боялся, что наговорит лишнего, если вернется сейчас домой к Лауре. Он подумал о баре, но общаться ни с кем не хотелось, да и напиваться тоже. Лучше просто побыть одному, пока он не решит, куда идти дальше. И Дживан шагнул в тишину парка.

2

        В театре Элгин еще оставалось несколько человек. Двое в костюмерной — женщина чистила наряды, мужчина их гладил. Актриса, игравшая Корделию, пила текилу за кулисами с помощником режиссера. Молодой рабочий подметал сцену и кивал в такт музыке с айпода. В гримерной женщина, чьей обязанностью было следить за маленькими актрисами, пыталась утешить плачущую девочку, которая видела смерть Артура.
        Шестеро человек переместились в бар, расположенный в фойе; бармен сжалился и тоже остался. Среди них был режиссер, Эдгар и Глостер, гример, Гонерилья, а также исполнительный продюсер. В то время как Дживан брел по парку сквозь метель, бармен наливал Гонерилье виски. Разговор зашел о том, как сообщить о случившемся родственникам Артура.
        — Кто у него вообще был?  — спросила сидящая на высоком стуле Гонерилья. Без грима лицо с покрасневшими глазами казалось мраморным — самым бледным и безупречным из тех, что когда-либо видел бармен. Вне сцены она выглядела куда ниже ростом, да и совсем не такой злой.
        — Сын,  — ответил гример.  — Тайлер.
        — Сколько ему?
        — Семь или восемь?  — Гример знал точный возраст, но не хотел признаваться, что читает светские журналы.  — Наверное, живет с матерью в Израиле — в Иерусалиме или Тель-Авиве.
        Он знал, что в Иерусалиме.
        — А, точно, та светловолосая актриса,  — сказал Эдгар.  — Элизабет, да? Элиза? Что-то в этом роде.
        — Бывшая жена номер три?  — поинтересовался продюсер.
        — Кажется, сына родила бывшая жена номер два.
        — Бедный парнишка,  — сказал продюсер.  — А сейчас у Артура кто-нибудь был?
        Воцарилось неловкое молчание. Артур крутил роман с женщиной, которая присматривала за маленькими актрисами. Об этом знали все присутствующие, кроме продюсера, хотя каждый и сомневался, что другой тоже в курсе. Ее имя произнес Глостер:
        — Где Танья?
        — Кто это?  — спросил продюсер.
        — Одну из девочек не забрали. Наверное, в гримерке.  — На глазах у режиссера никогда никто не умирал. Ему хотелось курить.
        — Ну,  — снова заговорила Гонерилья,  — так кто? Танья, маленький сын, бывшие жены… А еще? Братья-сестры, родители?
        — Кто такая Танья?  — настаивал продюсер.
        — Сколько там этих жен?  — Бармен натирал бокал.
        — У него есть брат,  — сказал гример,  — не помню имени. Артур упоминал младшего брата.
        — По-моему, три или четыре,  — ответила Гонерилья о женах.  — Три?
        — Три.  — Гример сморгнул слезы.  — Не знаю, развелся ли он окончательно с последней.
        — То есть Артур не женат… он не был женат?  — Продюсер понимал, как нелепо прозвучал вопрос, но не мог подобрать других слов. Артур Линдер вошел в здание театра всего несколько часов назад, и невозможно было представить, что завтра он уже не придет снова.
        — Три развода,  — произнес Глостер.  — Невероятно.
        Он и сам недавно расстался с женой. Сейчас он пытался вспомнить, что последнее сказал ему Артур. Что-то про расстановку во втором акте?..
        — Кому-нибудь уже сообщили? Кому нам звонить?
        — Надо позвонить его юристу,  — проговорил продюсер.
        Бесспорная необходимость, да. Однако это настолько опечалило собравшихся, что некоторое время они пили молча.
        — Юристу!..  — наконец выплюнул бармен.  — Господи, вот так умрешь, а звонить будут юристу.
        — Кто там еще?  — спросила Гонерилья.  — Семилетний сын? Бывшие жены? Танья?
        — Знаю, знаю,  — продолжил бармен.  — Просто это чудовищно.
        Все снова умолкли. Кто-то сказал про сильный снегопад, и они в самом деле увидели метель сквозь стеклянные двери в дальнем конце фойе. Из бара снег казался нереальным, будто кино о плохой погоде на пустынной улице.
        — Ну, за Артура,  — произнес бармен.
        В детской гримерной Танья старалась отвлечь Кирстен.
        — Вот, держи,  — опустила она в руки девочки пресс-папье.  — Я буду дозваниваться твоим родителям, а ты постарайся не плакать, смотри, какая красивая штучка…
        И Кирстен, которой через считаные дни исполнялось восемь лет, уставилась на предмет в руках, задыхаясь от слез. Она подумала, что это самая красивая и самая странная вещица, какую ей когда-либо давали — крупный кусок стекла с пойманной внутрь грозовой тучей.
        Собравшиеся в баре зазвенели бокалами.
        — За Артура.
        Вскоре они вышли на улицу, в метель, где разошлись каждый в свою сторону.
        Из собравшихся в баре той ночью дольше всех продержался бармен. Он умер через три недели на дороге, ведущей из города.

3

        Дживан в одиночку бродил по парку Аллан. Холодный свет теплицы манил, словно маяк. Снег уже доставал до середины голени: можно, как в детстве, радостно оставить следы на его нетронутой белой глади. Заглянув в теплицу, Дживан ощутил некое умиротворение — рай из тропических растений и пальмовых ветвей за запотевшим стеклом напомнил о давнем отдыхе на Кубе. Надо навестить брата; хотелось рассказать Фрэнку о сегодняшнем вечере, об ужасной смерти Артура и собственном открытии, что он все-таки должен стать парамедиком. До сегодняшнего дня Дживан сомневался. Он долго искал себе профессию и успел поработать барменом, папарацци, журналистом в развлекательном журнале, затем снова папарацци и снова барменом. И это только за последний десяток лет.
        Фрэнк жил в стеклянной многоэтажке с видом на озеро, на южной окраине города. Дживан вышел из парка и немного подождал на тротуаре, слегка подпрыгивая, чтобы согреться. Затем сел в трамвай, который выплыл из темноты, словно корабль, и прислонился лбом к стеклу. Трамвай медленно пополз вдоль Карлтон-стрит, откуда Дживан пришел пешком. Снежная буря все замела белым.
        После массажа сердца Артура, которое упрямо не желало начинать стучать, болели руки. Дживана охватили грусть и воспоминания, как он много лет назад делал снимки Артура в Голливуде. Вспомнилась та девочка в театральном гриме, Кирстен Реймонд; стоявший на коленях кардиолог в сером костюме; лицо Артура, его предсмертные слова: «И королек…». Последнее, конечно, навело на мысли о птицах, Фрэнке и его бинокле, как они с братом несколько раз наблюдали за пернатыми; любимое летнее платье Лауры — синее с россыпью желтых попугайчиков. Лаура… что же будет с их отношениями? Дживан почти вернулся к началу своего пути — впереди, в нескольких кварталах, темнел уже закрытый театр. Трамвай остановился, так и не доехав до Янг-стрит,  — на пути вынесло машину. Трое людей помогали ее толкать; колеса буксовали в снегу. В кармане снова завибрировал телефон, но звонила не Лаура.
        — Хуа?
        Дживан считал Хуа своим лучшим другом, пусть и виделись они редко. Они проработали в одном баре несколько лет после колледжа, пока Хуа готовился к экзамену для поступления в медицинский университет, а Дживан делал безуспешно карьеру свадебного фотографа. Затем Дживан с еще одним другом отправился в Лос-Анджелес снимать «звезд», а Хуа стал учиться на врача. Теперь он работал, зачастую сверхурочно, в клинике «Торонто Дженерал».
        — Новости смотрел?  — необычайно напряженно произнес Хуа.
        — Сегодня? Нет, я в театре был. Собственно, не поверишь, что случилось…
        — Погоди, послушай, скажи мне, только честно, ты, как всегда, впадешь в панику, если я расскажу тебе кое-что очень-очень плохое?
        — У меня уже три года не было панических атак. Доктор считает, что это все временная реакция на стресс.
        — Ладно, слышал про грузинский грипп?
        — Конечно,  — ответил Дживан,  — ты же знаешь, я стараюсь следить.
        Вчера эфир потрясла новость о бушующем в Грузии новом опасном гриппе. Поступали противоречивые сведения о проценте смертности и количестве жертв. Информационные агентства дали вирусу название «грузинский грипп». Дживану оно показалось обезоруживающе красивым.
        — У меня в реанимации пациент,  — сказал Хуа.  — Шестнадцатилетняя девочка, вчера прилетела из Москвы, рано утром поступила с симптомами гриппа.
        Дживан только сейчас заметил, какой усталый у друга голос.
        — Перспективы у нее не очень. А к середине утра с аналогичными симптомами поступило ещё двенадцать новых больных. Все летели тем же рейсом и утверждают, что начали плохо себя чувствовать еще на борту.
        — Родственники? Друзья той девочки?
        — Никаких связей. Они просто сели в один самолет из Москвы.
        — А шестнадцатилетняя?..
        — Вряд ли выживет. Так вот, это была первая группа, пассажиры из Москвы. Днем появился еще пациент. Те же симптомы, но на борту его не было. Он работает в аэропорту.
        — Не понимаю, к чему ты…
        — То есть он не контактировал с другими пациентами, за исключением одного, который спросил, как сесть на автобус до отеля.
        — Ого,  — удивился Дживан.  — Паршиво.
        Трамвай до сих пор не мог сдвинуться с места из-за застрявшей машины.
        — Значит, ты сегодня допоздна?
        — Помнишь эпидемию ТОРС?[2 - ТОРС — тяжелый острый респираторный синдром, также известный как атипичная пневмония.] — спросил Хуа.  — И наш разговор тогда?
        — Я позвонил из Лос-Анджелеса, когда узнал, что твоя больница на карантине, но не помню, что говорил.
        — Ты ударился в панику, и мне пришлось тебя успокаивать.
        — Ладно, было дело. Но слушай, про это все так убедительно…
        — Ты попросил сообщить, если вдруг начнется настоящая эпидемия.
        — Да, помню.
        — С утра количество пациентов с гриппом возросло до двух сотен,  — сказал Хуа.  — Сто шестьдесят только за последние три часа. Пятнадцать умерли. Каталки стоят уже в коридорах. Министерство здравоохранения вот-вот объявит официально.
        Дело не только в усталости, сообразил Дживан. Хуа напуган.
        Дживан надавил на кнопку, подавая сигнал водителю трамвая, и добрался к задней двери. По пути он вдруг понял, что поглядывает на других пассажиров: девушка держит полную сумку покупок, мужчина в деловом костюме играет на телефоне, пожилая пара тихо переговаривается на хинди. Может, кто-то из них был в аэропорту?.. Дживан буквально чувствовал их дыхание.
        — Я знаю, как у тебя может разыграться паранойя,  — сказал Хуа.  — Поверь, я в жизни тебе не позвонил бы…
        Дживан постучал ладонью по стеклу. Кто еще прикасался к этой двери?.. Водитель мрачно глянул и все же выпустил его. Дверь тихо закрылась за спиной, и Дживан шагнул в метель.
        — Но ты думаешь, что это не пустяк.
        Дживан прошел мимо застрявшей машины. Впереди показалась Янг-стрит.
        — Я уверен. Слушай, мне пора возвращаться.
        — Хуа, ты с этими пациентами с самого утра работаешь?
        — Я в порядке. Мне пора. Позвоню позже.
        Дживан сунул телефон в карман и пошел по Янг-стрит в сторону озера и многоэтажки, где жил брат. Ты в порядке, мой давний друг, или будешь в порядке?.. Дживана охватило страшное беспокойство. Впереди замерцали огни театра Элгин. Внутри здания уже было темно, освещенные постеры до сих пор рекламировали «Короля Лира» — Артур с венком из цветов глядел вверх и держал на руках мертвую Корделию. Дживан постоял немного, рассматривая постеры, затем побрел дальше. Странный звонок Хуа никак не шел из головы.
        На Янг-стрит почти никого не было. Дживан остановился под козырьком входа в магазин чемоданов, переводя дыхание и наблюдая, как по нерасчищенной дороге медленно пробирается такси. Фары осветили падающий снег, и это зрелище на мгновение перенесло его на сцену театра. Он помотал головой, чтобы перестать видеть застывший взгляд Артура, и зашагал дальше, усталый и оцепеневший, сквозь тени и оранжевые огни, мимо трассы Гардинер — Экспрессвей к южной окраине Торонто.
        На набережной Квинс-Квей метель бушевала еще яростней. Над озером завывал ветер. Дживан только добрался до дома Фрэнка, как Хуа позвонил снова.
        — Я все думаю о тебе,  — начал Дживан.  — Ты и правда…
        — Слушай,  — перебил Хуа.  — Уезжай из города.
        — Что? Сегодня? Что творится?
        — Не знаю, Дживан. Если вкратце, я не знаю, что творится. Это грипп, да, но я никогда такого не видел. Все очень быстро. Он так легко передается…
        — Стало хуже?
        — Отделение переполнено,  — ответил Хуа,  — и дело плохо, уже половина штата не может работать.
        — Заразились от пациентов?
        В холле здания листал газету ночной консьерж. За его спиной на стене висела абстрактная картина в серо-красных тонах. И консьерж и картина отражались в натертом до блеска полу.
        — Никогда не видел такого короткого инкубационного периода. Только что осмотрел пациентку — она работает у нас санитаркой. Когда утром начали поступать больные, как раз была ее смена. Через несколько часов санитарке стало плохо и она ушла домой. Два часа назад бойфренд привез ее обратно, теперь она на искусственной вентиляции легких. Если рядом больной, ты сляжешь в считаные часы.
        — Думаешь, вирус выйдет за пределы больницы?..  — Дживан постепенно терял способность ясно мыслить.
        — Не думаю — знаю. Он уже за ее пределами. Это полномасштабная эпидемия. Если она так распространяется у нас, то в городе наверняка еще похлеще. Я никогда не видел ничего подобного.
        — То есть ты говоришь, чтобы я…
        — Говорю, чтобы ты немедленно уезжал. Или запасись едой и не выходи из квартиры. Мне надо сделать еще несколько звонков.
        Хуа положил трубку, и Дживан остался один посреди метели. Дежурный перевернул очередную страницу. Если бы такое рассказал кто-то другой, Дживан не поверил бы, но Хуа обладал невероятной способностью все преуменьшать. Если он подтвердил, что бушует эпидемия, значит «эпидемия» — это еще слабо сказано.
        Дживан вдруг содрогнулся от внезапной уверенности, что всему настал конец. Что болезнь, о которой говорил Хуа, станет чертой между «до» и «после», проходящей через его жизнь.
        Он миновал дом Фрэнка, темную кофейню у причала, крошечную гавань, полную засыпанных снегом прогулочных лодок, и вышел к продуктовому магазину. Внутри замер, моргая от яркого света. Между рядами ходили всего пара покупателей. Дживан понял, что должен позвонить, но кому? Его единственным близким другом был Хуа. Брата Дживан увидит через несколько минут. Родители мертвы, а заставить себя поговорить с Лаурой он пока не мог. Наконец Дживан решил сперва добраться к Фрэнку, проверить новости, а потом пройтись по списку контактов телефона и всех обзвонить.
        Над окошком киоска фотоаппаратуры висел небольшой телевизор, и Дживан подошел ближе. На экране на фоне «Торонто Дженерал» под снегопадом стояла корреспондентка, а над ее головой шли субтитры. «Торонто Дженерал» и две другие больницы закрыты на карантин. Министерство здравоохранения подтверждает вспышку грузинского гриппа. На данный момент они не обладают точными цифрами, однако уже были случаи летального исхода. Информация продолжает поступать. Есть предположения, что грузинская и российская стороны скрывают истинное положение дел в их странах. Чиновники обращаются с просьбой по возможности сохранять спокойствие.
        Как подготовиться к катастрофе, Дживан знал только из экшн-фильмов, зато пересмотрел их целое множество. Он начал с воды и доверху наполнил огромную тележку как упаковками, так и отдельными бутылками. С усилием толкая свою ношу к кассам, Дживан вдруг засомневался — не перегнул ли палку? Однако затем он решил, что поворачивать назад уже поздно. Продавщица вскинула бровь, но промолчала.
        — Припарковался у магазина,  — сказал Дживан.  — Я верну тележку.
        Девушка устало кивнула. Она была юной, едва за двадцать, наверное, и постоянно отбрасывала с глаз темную челку. Дживан выкатил невозможно тяжелую тележку за двери, в снег. Тележка набрала скорость на склоне, но колеса увязли в снегу и она вильнула к клумбе.
        Двадцать минут двенадцатого. Сорок минут до закрытия магазина. Дживан мысленно прикидывал, как быстро сможет добраться к Фрэнку и разгрузить тележку. И сколько времени уйдет на попытки объяснить происходящее и убедить брата, что Дживан не сошел с ума. Может, оставить тележку здесь?.. На улице ведь ни души.
        По пути к магазину Дживан позвонил Хуа:
        — Что там сейчас творится?
        Пока Хуа рассказывал, Дживан быстро перемещался между рядами. Еще упаковка воды — воды много не бывает, затем бесчисленное множество консервных банок, всю полку тунца, бобов и супов, макароны — все, что хоть как-то хранится. В больнице Хуа было полно больных гриппом, как и в остальных больницах города. В «Скорой помощи» сбивались с ног. Умерло уже тридцать семь человек, включая всех пациентов московского рейса и двух медсестер, которые дежурили с утра. Дживан стоял у кассы, продавщица «пробивала» все его консервы и упаковки. Хуа позвонил жене и велел вместе с детьми покинуть город, только не самолетом. События в театре Элгин теперь казались частью какой-то совершенно иной жизни. Продавщица шевелилась ужасно медленно, а кредитку Дживана разглядывала так пристально, как будто не видела ее десять минут назад.
        — Забирай Лауру и брата,  — сказал Хуа,  — и сегодня же уезжайте из города.
        — Я не могу из-за брата. Где я в такое время арендую фургон для инвалидного кресла?
        В ответ донесся приглушенный звук. Хуа кашлял.
        — Ты заболел?  — Дживан толкнул тележку к выходу.
        — Доброй ночи.
        Хуа бросил трубку, и он остался один посреди снега. Следующую тележку он нагрузил туалетной бумагой. Затем еще одну — снова консервами, замороженным мясом, аспирином, мусорными пакетами, отбеливателем, клейкой лентой.
        — Работаю на благотворительную организацию,  — пояснил Дживан девушке за кассой во время третьего или четвертого круга, однако она почти не обратила на него внимания. Она то и дело поглядывала на экран телевизора, машинально «пробивая» товары.
        Во время шестого похода в магазин Дживан позвонил Лауре, но попал на голосовую почту.
        — Лаура, слушай…
        Да, лучше переговорить с ней лично, однако на часах уже было почти без десяти одиннадцать. Наполняя очередную тележку едой, Дживан быстро перемещался по этому пропахшему выпечкой и чем-то цветочным миру, что вот-вот исчезнет, и думал о Фрэнке в квартире на двадцать втором этаже, как снаружи бушует метель, а брат заперт на такой высоте наедине с бессонницей, работой над книгой, вчерашним выпуском «Нью-Йорк таймс» и музыкой Бетховена. Дживана охватило отчаянное желание поскорее добраться до Фрэнка. Он хотел позвонить Лауре позже, но передумал и набрал домашний номер, пока стоял на кассе, старательно избегая взгляда продавщицы.
        — Дживан, ты где?  — В голосе Лауры звучало смутное обвинение.
        — Ты смотришь новости?  — Дживан в который раз достал кредитку.
        — А надо?
        — Началась эпидемия гриппа. Лаура, это не шутки.
        — В России, что ли? Знаю.
        — Теперь и здесь. Дела куда хуже, чем все думали. Я только что говорил с Хуа. Ты должна уехать из города.
        Подняв взгляд, Дживан вдруг увидел выражение лица девушки за кассой.
        — Должна?! Что? Ты вообще где?
        Он нацарапал свое имя на чеке и с трудом толкнул тележку к выходу, где начиналась снежная буря. Управлять тележкой одной рукой было сложно; между скамейками и клумбами дожидались еще пять, припорошенных снегом.
        — Просто включи новости.
        — Ты ведь знаешь, я не люблю смотреть новости перед сном. У тебя что, паническая атака?
        — Нет. Я иду к брату, проверю, в порядке ли он.
        — А что с ним может быть?
        — Ты меня не слушаешь. Ты никогда меня не слушаешь.
        Дживан понимал, что говорить такое, когда им грозит пандемия гриппа, слишком мелочно, но все равно не удержался. Он толкнул тележку в сторону остальных и рванул обратно к магазину.
        — Поверить не могу, что ты бросила меня в театре. Ты просто ушла, пока я пытался запустить сердце мертвого актера.
        — Дживан, скажи, где ты.
        — В магазине.
        Без пяти двенадцать. В последнюю тележку легли всякие излишества: овощи, фрукты, пакеты с апельсинами и лимонами, чай, кофе, крекеры, соль.
        — Слушай, Лаура, я не хочу ссориться. Грипп очень опасный. И очень быстрый.
        — Кто быстрый?
        — Грипп. Хуа сказал, что он очень быстро распространяется. Тебе лучше уехать из города.
        В последний момент Дживан взял еще и букет нарциссов.
        — Что?..
        — В самолет ты сядешь еще здоровой,  — проговорил он,  — а через день умрешь. Я останусь с братом. Немедленно собери вещи и поезжай к матери, пока большинство людей не в курсе и дороги без пробок.
        — Дживан, я волнуюсь, у тебя паранойя. Прости, что оставила тебя в театре, действительно разболелась голова, и я…
        — Пожалуйста, включи новости. Или почитай их где-нибудь в Сети.
        — Прошу, ответь, где ты, и я…
        — Лаура, пожалуйста, сделай, как я говорю,  — сказал он и бросил трубку, потому что уже в последний раз вернулся на кассу и время на разговоры с Лаурой подошло к концу.
        Дживан отчаянно пытался не думать о Хуа.
        — Мы закрываемся,  — произнесла девушка за кассой.
        — Последний заход,  — отозвался Дживан.  — Вы, наверное, считаете меня психом.
        — Видела и похуже.
        А она ведь напугана — после случайно услышанных фраз Дживана и тревожных новостей по телевизору.
        — Ну, я просто хочу подготовиться.
        — К чему?
        — Кто знает…
        — Это?  — Девушка кивнула на экран.  — Будет как с атипичной пневмонией. Раздули такую шумиху, а все мгновенно кончилось.
        Говорила она, впрочем, не так уж уверенно.
        — Ничего подобного. Уезжайте из города.
        Дживан всего лишь хотел быть честным и как-то помочь, но сразу понял, что зря. Испуганная девушка просто решила, что он сумасшедший. Скользнув по нему безучастным взглядом, она «пробила» оставшиеся товары, и Дживан вновь оказался на улице под падающим снегом. Парень с козлиной бородкой, что работал в киоске, щелкнул замком.
        Снаружи ждали семь огромных забитых тележек, которые необходимо доставить в квартиру брата. Дживан чувствовал себя глупым и немного безумным.

        Ушел добрый час, чтобы откатить тележки по одной в холл здания, а потом в грузовой лифт, за внеурочное использование которого пришлось подкупить консьержа. И затем, по очереди, доставить их на двадцать второй этаж.
        — Я выживальщик,  — пояснил Дживан.
        — У нас здесь такое редкость,  — отозвался консьерж.
        — Поэтому тут для этого и самое место,  — ляпнул Дживан.
        — Для чего самое место?
        — Для выживализма.
        — Вот как…
        Потратив еще шестьдесят долларов, Дживан наконец остался один. Тележки выстроились вдоль коридора. Может, стоило позвонить брату еще из магазина?.. Час ночи — все квартиры заперты, кругом царит тишина.
        — Дживан?  — удивился Фрэнк, открыв дверь.  — Какая приятная неожиданность.
        — Ну, я…  — Дживан не знал, как объясниться, поэтому шагнул в сторону и слабо махнул рукой на тележки.
        Фрэнк проехал вперед в инвалидном кресле и выглянул из квартиры.
        — Смотрю, ты прошелся по магазинам,  — сказал он.

4

        К тому времени театр Элгин уже был почти пуст — там находились лишь охранник, который сидел в фойе первого этажа и играл в тетрис на телефоне, и продюсер, наконец решившийся позвонить из кабинета наверху. Продюсер удивился, когда адвокат Артура ответил. Разве юристы в сфере индустрии развлечений обычно работают до десяти вечера по тихоокеанскому времени? Наверное, да, из-за огромной конкуренции в их области. Так или иначе продюсер сообщил адвокату о смерти Артура и ушел домой.
        Адвокат всю жизнь был трудоголиком и приучил себя к двадцатиминутным перерывам на сон вместо полноценного отдыха. Он два часа изучал завещание Артура Линдера, а затем все его е-мейлы. Оставались вопросы, что-то не сходилось. Адвокат позвонил ближайшему другу Артура, которого однажды встретил на званом ужине в Голливуде. Утром после нескольких все более раздражающих телефонных разговоров этот ближайший друг начал обзванивать бывших жен Артура.

5

        Звонок застал Миранду на южном побережье Малайзии. Она работала на судоходную компанию, поэтому получила задание отправиться в недельную командировку и проверить условия на местности, как сказал ее начальник.
        «На местности?» — переспросила тогда Миранда.
        Леон улыбнулся. Их кабинеты располагались рядом, и оба выходили на Центральный парк. Леон и Миранда работали вместе уже долго, больше десяти лет. Они пережили два преобразования предприятия и переезд компании из Торонто в Нью-Йорк. Друзьями они не были — по крайней мере в смысле общения вне работы,  — но Миранда считала Леона самым дружелюбным из сотрудников.
        «Ты права, звучит странно,  — согласился он.  — Значит, условия на воде».
        В тот год у побережья Малайзии на якоре стояло около двенадцати процентов транспортных судов всего мира, погруженных в спячку экономическим кризисом. Днем они казались серо-коричневыми фигурами у линии горизонта, почти скрытыми в дымке. На каждом — от двух до шести человек, сокращенный состав команды. Люди бродили по пустым каютам и коридорам, и шаги их отзывались гулким эхом.
        «Одиноко тут»,  — пожаловался моряк Миранде, когда она вместе с переводчиком и местным капитаном вышла из опустившегося на палубу штатного вертолета. Дюжина располагающихся здесь кораблей принадлежали их компании.
        «Пусть они там не особо расслабляются,  — сказал Леон.  — Капитан неплох, но я хочу дать им понять, что всем руководит именно наша компания. Так и вижу эту армаду плавучих вечеринок».
        Однако люди были настроены серьезно и осторожничали, боялись пиратов. Миранда пообщалась с человеком, который не был на суше уже три месяца.
        Тем же вечером, на пляже у гостиницы Миранду вдруг охватило необъяснимое одиночество. Она думала, что знала абсолютно все об этих остатках флота, но не была готова увидеть такую красоту. Корабли светились, чтобы не сталкиваться ночью. Глядя на них, Миранде казалось, что ее выбросило на темный берег, а у линии горизонта сверкает таинственная и невозможно далекая сказочная страна. Миранда держала в руке телефон, ожидая звонка от друга, однако, ощутив вибрацию, увидела на экране незнакомый номер.
        — Да?
        Пара неподалеку общалась по-испански. Миранда уже несколько месяцев учила этот язык и разбирала каждое третье или четвертое слово.
        — Миранда Кэрролл?  — произнес смутно знакомый мужской голос с британским акцентом.
        — Да, с кем я говорю?
        — Вряд ли вы меня помните, мы виделись несколько лет назад на мероприятии в Каннах. Кларк Томпсон. Друг Артура.
        — И еще раз после этого,  — сказала Миранда.  — Вы приезжали на званый ужин в Лос-Анджелесе.
        — Да,  — отозвался Кларк.  — Да, конечно, как я мог забыть…
        Ничего он не забыл, поняла Миранда, а просто повел себя тактично.
        — Миранда,  — произнес Кларк.  — Боюсь, у меня плохие новости. Лучше присядьте.
        Она осталась стоять.
        — Говорите.
        — Миранда, вчера Артур умер от сердечного приступа.
        Свечение над водой смазалось, превращаясь в череду сливающихся ореолов.
        — Мне очень жаль. Не хотел, чтобы вы узнали из новостей.
        — Но я только недавно его видела,  — услышала Миранда собственный голос.  — Я была в Торонто две недели назад.
        — Сложно поверить, да.  — Кларк кашлянул.  — Такое потрясение, такое… Мы познакомились, когда мне было всего восемнадцать. Тоже никак не могу смириться.
        — Прошу, расскажите, что вы знаете.
        — Ну, он… надеюсь, вас не обидит, если я скажу, что сам Артур был бы рад… Он умер на сцене. Мне сообщили, что у него случился тяжелый сердечный приступ во время четвертого акта «Короля Лира».
        — Он просто рухнул?..
        — В зале было двое врачей, они сразу поднялись на сцену, как только поняли, что происходит, и попытались его спасти, однако никто уже ничего не мог сделать.
        Вот как все заканчивается, думала Миранда после разговора. Так банально и просто, что эта мысль почему-то странно успокаивала — вот тебе звонят по телефону, пока ты в другой стране, и в одно мгновение узнаешь, что человек, с которым ты когда-то хотела прожить до самой старости, покинул этот мир.
        Из темноты по-прежнему доносилась беседа на испанском. На горизонте светились корабли. Ветра не было. В Нью-Йорке занималось утро. Миранда представляла, как Кларк положил трубку телефона в своем офисе в Манхэттене. Все это происходило в последнем месяце той эры, когда еще было возможно нажать несколько кнопок на аппарате и связаться с кем-то на другом конце планеты.

6

        НЕПОЛНЫЙ СПИСОК:
        Не стало бассейнов с хлорированной водой и подсветкой на дне. Игр с мячом в свете прожекторов. Фонарей, у которых летними ночами вьется мошкара. Поездов, что проносятся под землей в городах, благодаря текущему в третьем рельсе току. Не стало самих городов. Не стало кино, разве что иногда, с генератором, который заглушает половину диалогов, хотя вскоре топливо кончилось, ведь автомобильный бензин портится через два или три года хранения. Авиационный — медленнее, но его сложно найти.
        Нет больше экранов, что светятся в полутьме, когда люди вытягивают руки с телефонами над головами толпы, чтобы сфотографировать сцену. Нет и самих сцен, освещенных яркими галогенными лампами. Нет электронной музыки, нет панка и электрогитар.
        Нет лекарств. Нет уверенности, что можно не умереть от царапины на руке или пореза на пальце, если соскочит нож, пока готовишь обед.
        Нет полетов. Не выглянуть из иллюминатора на мерцающие внизу города, представляя, как среди этих огней живут люди. Нет самолетов, нет просьб поднять и зафиксировать откидные столики… хотя самолеты все же иногда встречались то тут, то там. Они покоились в ангарах и на взлетных полосах, собирали снег на крыльях. В холодные месяцы самолеты становились идеальными хранилищами для пищи. Летом те, что находились возле садов, были наполнены подносами с высыхающими на солнце фруктами. Подростки тайком пробирались в самолеты, чтобы заняться сексом. На металле расцветала ржавчина.
        Исчезли государства, границы остались без охраны.
        Не стало пожарных частей, полиции. Как и технического обслуживания дорог, вывоза мусора. С космодромов Мыс Канаверал, Байконур, Ванденберг, Плесецк и Танегасима не взлетают космические корабли, прожигая пути вверх сквозь атмосферу.
        Не стало Интернета, социальных сетей. Больше не прокрутить бесконечные страницы, заполненные чужими мечтами, надеждами и фотографиями еды, криками о помощи или радостными возгласами, обновлениями статуса отношений с целыми или разбитыми сердечками, планами о встречах, призывами, жалобами, желаниями, картинками с детьми в костюмах мишек или перчинок для Хеллоуина. Не почитать и не прокомментировать жизнь, чувствуя себя не так одиноко в своей комнате. Не поставить аватарку.

        Часть вторая
        Сон в летнюю ночь

7

        Через двадцать лет после того, как путешествия по воздуху стали невозможны, повозки «Дорожной симфонии» медленно продвигались вперед под добела раскаленным небом. Стоял конец июля, и двадцатипятилетний термометр, прикрепленный к ведущей повозке, показывал сто шесть по Фаренгейту и сорок один по Цельсию. Труппа ехала к озеру Мичиган. Обочины плотно заросли деревьями, которые пробились сквозь трещины в асфальте. Побеги гнулись под колесами повозок, а мягкая листва щекотала ноги лошадей и людей. Безжалостная жара не спадала уже неделю.
        Большинство людей шли пешком, чтобы облегчить ношу лошадей, ведь им и без того, к всеобщему неудовольствию, приходилось часто давать отдых в тени. Участники «Симфонии» не очень хорошо знали эту местность и спешили ее покинуть, однако при такой жаре двигаться быстро было невозможно. Они медленно шагали, сжимая оружие. Актеры повторяли реплики, музыканты пытались не обращать внимания на актеров, а разведчики следили, нет ли какой опасности впереди или позади.
        «Неплохая проверка,  — сказал чуть раньше их режиссер-постановщик. Гилу было семьдесят два, и он ехал во второй повозке, ведь ноги уже не держали его так хорошо, как раньше.  — Если сможете вспомнить текст на такой сомнительной местности, то на сцене все будет отлично».
        — Входит Лир[3 - Здесь и далее — «Сон в летнюю ночь» в пер. В. Лозинского.],  — произнесла Кирстен.
        Двадцать лет назад, в той жизни, которую она почти и не помнила, у нее была маленькая немая роль в недолго продержавшейся постановке «Короля Лира» в Торонто. Теперь Кирстен шагала в сандалиях на подошве из автомобильной шины и носила за поясом три ножа. В руках она держала печатную версию пьесы в мягкой обложке с выделенными желтым сценическими ремарками.
        — Причудливо убранный цветами,  — продолжила Кирстен.
        — Но кто идет там?  — проговорил человек, разучивающий роль Эдгара.
        Его звали Август, и он только недавно стал актером. А еще он был второй скрипкой и тайно писал стихи, о чем в «Симфонии» знали лишь Кирстен и седьмой гитарист.
        — Да, здравый ум едва ли заставил бы… заставил… Как там?
        — Так нарядиться,  — подсказала Кирстен.
        — Спасибо. Да, здравый ум едва ли заставил бы так нарядиться.
        Повозки раньше были пикапами; теперь их тянули лошади, помогая крутиться колесам из стали и дерева. Все части, ставшие бессмысленными, когда исчерпались запасы бензина,  — двигатель, топливная система и другие, которые люди младше двадцати никогда не видели в действии,  — пришлось изъять, а на крышах установить скамеечки для кучеров. Из машин убрали все, что добавляло лишний вес, но в остальном они остались прежними — закрывающиеся двери, окна из автостекла, которое непросто разбить, ведь путешествовали они по опасной территории, и было бы неплохо иметь возможность куда-нибудь усадить и как-то защитить детей. Платформы кузовов перетянули темно-серым брезентом с белыми буквами «ДОРОЖНАЯ СИМФОНИЯ» по обеим сторонам.
        — Они не могут препятствовать мне чеканить монету,  — бросил через плечо Дитер.
        Он разучивал роль Лира, хотя был еще молод. Дитер шел чуть впереди остальных актеров и что-то бормотал своему любимому коню Бернстайну. У коня не хватало доброй половины хвоста — неделю назад первой виолончели понадобилось перетянуть смычок.
        — Вид душу раздирает!  — продолжил Август.
        — Знаете, что душу раздирает?  — проворчал третий трубач.  — Слушать «Короля Лира» который раз подряд на таком пекле.
        — А знаешь, что хуже?  — Александре, самой младшей актрисе «Симфонии», было пятнадцать. Ее еще младенцем подобрали на дороге.  — Четыре дня добираться от одного города до другого.
        — А как это, «душу раздирает»?  — спросила Оливия, шестилетняя дочь тубиста и актрисы по имели Лин. Малышка ехала во второй повозке вместе с Гилом и плюшевым медвежонком.
        — Через пару часов будем в Сент-Деборе,  — сказал Гил.  — Волноваться совсем не о чем.

        По поверхности Земли, словно ударная волна ядерного взрыва, прокатился грипп, а затем и ужас от последовавшего краха. В первые страшные годы все перебирались с места на место в безуспешных поисках хотя бы частички былой жизни и оседали где попало, для безопасности сбиваясь в группки в придорожных кафе, бывших ресторанах и мотелях. «Дорожная симфония» начала передвигаться между поселениями нового мира спустя пять лет после катастрофы. Женщина-дирижер собрала своих друзей из военного оркестра, вместе они покинули авиационную базу, на которой жили, и отправились в неизвестность.
        К тому времени большинство людей уже обустроили себе постоянные жилища, ведь оставшийся бензин испортился к третьему году, а бесконечно переходить с места на место пешком невозможно. После полугода странствий от одного городка к другому, хотя слово «городок» использовали весьма условно, в некоторых бывших придорожных кафе могли проживать лишь четыре-пять семей: оркестр соединился с внезапно встреченной компанией шекспировских актеров во главе с Гилом, которые вместе покинули Чикаго, затем несколько лет проработали на ферме, а теперь уже три месяца путешествовали по дорогам.
        И даже через двадцать лет после катастрофы они продолжали колесить туда-сюда вокруг озер Гурон и Мичиган; шли до самого Траверс-Сити на западе и Кинкардина на северо-востоке, вдоль реки Сент-Клэр на юг к рыбацким городкам Марин-Сити и Алгонак, а затем возвращались обратно. Сейчас эти места стали тихими. На дорогах почти никого не было, разве что встречались бродячие торговцы, которые перевозили в телегах всякую всячину. «Симфония» исполняла музыку — классику, джаз, оркестровые аранжировки популярных до катастрофы песен — и Шекспира. В первые несколько лет они ставили и более современные пьесы, но, как ни странно, зрители предпочитали смотреть именно Шекспира.
        «Люди хотят лучшее, что было в мире»,  — сказал однажды Дитер. В нынешней жизни ему приходилось тяжело. В колледже он играл в панк-группе и теперь ужасно скучал по звуку электрогитар.
        До Сент-Деборы оставалось не более двух часов пути. Репетиция «Лира» сошла на нет на четвертом акте: все устали, да и жара действовала на нервы. Труппа остановилась, чтобы дать лошадям отдохнуть. Кирстен, которой не сиделось на месте, прошла чуть дальше и начала упражняться в метании ножей. С пяти шагов, с десяти, с двадцати. Лезвия вонзались в дерево с приятным звуком. Когда «Симфония» вновь двинулась вперед, Кирстен залезла во вторую повозку, где за починкой костюма отдыхала Александра.
        — Так вот,  — произнесла та, возвращаясь к разговору,  — ты видела компьютерный экран в Траверс-Сити…
        — И что?
        В Траверс-Сити, который они недавно покинули, некий изобретатель собрал у себя на чердаке электрическую установку. Достаточно скромную — если яростно крутить педали велотренажера, то электричества хватало для работы ноутбука, однако изобретатель питал куда большие надежды: дело было даже не в самой установке, а в поисках выхода в Интернет. Юные участники «Симфонии» трепетали, слушая его рассказ; они помнили истории о вай-фае и невообразимом хранилище-«облаке», а также гадали: вдруг Интернет все еще где-то там, в невидимых крапинках света.
        — Он был таким, как ты помнишь?
        — Я плохо помню, как выглядели компьютерные экраны,  — признала Кирстен.
        У второй повозки были крайне отвратительные амортизаторы, поэтому Кирстен казалось, что у нее дребезжат даже кости.
        — Как можно такое забыть? Он ведь красивый.
        — Мне было восемь.
        Александра недовольно кивнула: вот если бы она в восемь лет увидела светящийся экран, то непременно бы его запомнила.
        В Траверс-Сити Кирстен прочитала на экране надпись «Страница не может быть отображена». Вряд ли, конечно, изобретатель сумел бы обнаружить Интернет, но ее больше очаровало само электричество. В мыслях возникли образы лампы с розовым абажуром на столике, ночника в форме широкого полумесяца, люстры в столовой, залитой светом сцены. Изобретатель быстро крутил педали, чтобы экран не потух, и попутно объяснял что-то про спутники. Александра пришла в восторг, для нее экран был неким волшебством. А Август просто пялился на него с отсутствующим выражением на лице.

        Когда Кирстен и Август проникали в заброшенные дома (это было их любимое занятие, и порой они находили полезные вещи), Август всегда глядел с тоской на телевизоры. В детстве он был тихим и немного застенчивым, да и вообще редко находил общий язык с другими людьми. То есть пока его братья играли в бейсбол и заводили новых друзей, Август все свободное от школы время проводил в четырех стенах домов на американских военных базах, между которыми переезжала семья. Что хорошо в телепрограммах — их можно было смотреть везде, причем одни и те же, неважно, перебросили родителей в Мэриленд, Калифорнию или Техас. До катастрофы Август часами просиживал перед телевизором, играл на скрипке или делал и то и другое одновременно. Кирстен с легкостью представляла подобную картину: Августу девять лет, десять, одиннадцать, он бледный и тощий, с падающими на глаза темными волосами и серьезным, застывшим выражением лица играет на маленькой скрипке в свете экрана. Сейчас, когда они вламывались в дома, Август искал выпуски журнала «Телегид». К началу пандемии этот еженедельник уже почти никто не читал, хотя некоторые люди
все же продолжали его покупать до самого конца. Потом, в моменты отдыха, Август листал найденные выпуски. Он говорил, что помнит все телешоу: звездолеты, гостиные с огромными диванами в комедиях, полицейских, несущихся вперед по улицам Нью-Йорка, залы и судей с суровыми лицами. Август с удовольствием брал и сборники стихов — они попадались еще реже, чем «Телегид»,  — и читал их по вечерам.
        Кирстен же искала журналы о знаменитостях, ведь однажды, когда ей было шестнадцать, она пролистнула страницы журнала, лежавшего на пыльном столике, и наткнулась на свое прошлое:

        «Счастливое воссоединение: Артур Линдер встречает своего сына Тайлера в международном аэропорту Лос-Анджелеса.
        Заросший Артур приветствует семилетнего Тайлера, который живет в Иерусалиме с матерью, моделью и актрисой Элизабет Колтон».

        И фото: Артур, в мятой одежде и кепке, с трехдневной щетиной, держит на руках сына. Мальчик сияет, глядя на лицо отца, а сам Артур улыбается в камеру.
        Через год случится вспышка грузинского гриппа.
        «Я его знала!  — пораженно выдохнула Кирстен.  — Он подарил мне комиксы, я тебе их показывала!» Август кивнул и попросил посмотреть их еще раз.
        Кирстен многого не могла вспомнить о мире до катастрофы — свой домашний адрес, лицо матери, телепрограммы, о которых без остановки болтал Август,  — зато помнила Артура Линдера. И после первой находки она стала просматривать все попадающиеся на глаза журналы в поисках Артура. Собранная по крупицам информация хранилась в рюкзаке в специальной папке на застежке. Снимок, где задумчивый Артур один на пляже. Снимок, где он с первой женой, Мирандой, и, позже, уже со второй, Элизабет, тощей блондинкой, что никогда не улыбалась на фото. И еще с их сыном, который был примерно одного возраста с Кирстен. И с третьей женой, очень похожей на предыдущую.
        «Да ты как археолог»,  — сказала Чарли, когда Кирстен похвасталась добычей. В детстве Чарли сама мечтала стать археологом. Она играла на виолончели и была близкой подругой Кирстен.
        Ни один из экспонатов коллекции не походил на Артура Линдера, каким его помнила Кирстен, но что вообще сохранилось в ее памяти? Мимолетная доброта, седые волосы, человек, который однажды сунул ей в руки две книги комиксов — «У меня есть для тебя подарок»… А после этого самое ясное воспоминание из жизни до катастрофы — сцена, мужчина в костюме что-то говорит, а за ним на спине лежит Артур, над которым склонились врачи «Скорой помощи»; голоса и плач, группы людей, почему-то падающий снег, хотя они не на улице, лучи софитов.

8

        Артур подарил две книги из серии не известной никому из «Симфонии» под названием «Доктор Одиннадцать». Том первый, выпуск первый — «Станция Одиннадцать». Том первый, выпуск второй — «Погоня». К двадцатому году Кирстен запомнила их наизусть.
        Доктор Одиннадцать — физик и живет на космической станции, но она настолько усовершенствована, что напоминает маленькую планету. Там есть глубокие синие моря и скалистые острова, связанные мостами, оранжево-багровые небеса с двумя лунами над горизонтом. Контрафаготист, который до катастрофы работал в типографии, рассказал Кирстен, что напечатать эти две книги стоило больших денег, ведь там дорогая бумага и яркие иллюстрации, то есть это были даже не просто комиксы, как при серийном производстве, а чей-то амбициозный проект. Но чей? В книгах нет биографической информации, а вместо имени автора стоят лишь инициалы — «М. К.». На форзаце первого выпуска кто-то написал карандашом «Экземпляр 2 из 10». На форзаце второго — «Экземпляр 3 из 10». Может, в мире существует всего десять экземпляров каждой из книг?
        Кирстен как могла берегла их, но сейчас страницы уже загнуты, обтрепаны по краям. Первая книга открывается картинкой. Доктор Одиннадцать стоит в сумерках на темном утесе, нависающем над морем цвета индиго. Между островами снуют маленькие лодочки, на горизонте вращаются ветряные установки. Доктор держит в руке фетровую шляпу. К его ногам жмется небольшое белое животное. Несколько старших участников «Симфонии» подтвердили, что это собака, однако Кирстен таких собак не видела. Животное зовут Лули. Оно похоже на смесь лисы и облака. Под картинкой — строка текста: «Я стоял, глядя на свой разрушенный дом, и пытался забыть счастье жить на Земле».

9

        Во второй половине дня труппа прибыла в Сент-Дебору: заправка и несколько однотипных ресторанчиков вдоль дороги, мотель и торговый центр «Волмарт». Здесь пролегала юго-западная граница территории «Симфонии». Насколько все знали, за ней ничего больше не было.
        Два года назад они оставили в этом городе шестого гитариста и Чарли, беременную от него. Их устроили в бывшем ресторанчике «Вендис», чтобы Чарли не пришлось рожать в дороге. Теперь на северной окраине города «Симфонию» вдруг встретил сторожевой пост — под радужным пляжным зонтом сидел пятнадцатилетний мальчишка.
        — А я вас помню,  — сказал он.  — Можете разбить лагерь в «Волмарте».
        «Симфония» намеренно медленно продвигалась по Сент-Деборе; первый трубач исполнял соло из концерта Вивальди, но музыка почему-то никого не привлекала. В Траверс-Сити за ними по улице шла целая толпа, которая разрослась до ста человек. Здесь же лишь четверо-пятеро человек выглянули из-за дверей или угла дома, хмурые, насупленные.
        «Волмарт» располагался у южной окраины; над парковкой подрагивал раскаленный от жары воздух. Труппа остановила повозки у сломанных дверей, и артисты принялись привычно ухаживать за лошадьми и попутно спорить, какую пьесу сегодня исполнить или же вообще устроить музыкальный вечер. Ни Чарли, ни гитарист так и не появились.
        — Может, они сейчас где-то работают,  — предположил Август.
        Кирстен казалось, что город слишком пуст. Вдалеке возникали миражи — призрачные омуты на дороге. Человек, толкающий тачку, будто шагал по воде. Между домами шла женщина с охапкой стираного белья. И больше никого.
        — Я бы предложил «Лира»,  — сказал Саид, актер,  — но не знаю, стоит ли погружать этот город в еще большую тоску.
        — В кои-то веки я с тобой согласна,  — отозвалась Кирстен.
        Другие актеры продолжали спорить. «Король Лир», ведь они репетируют уже неделю — Август занервничал — или «Гамлет», потому что его не исполняли уже месяц?
        — «Сон в летнюю ночь»,  — объявил Гил, разрешая тупиковую ситуацию.  — Думаю, самое время для фей.

        — Что, вся наша компания в сборе?
        — Ты лучше выкликай каждого порознь соответственно списку.
        Джексон играл Мотка уже с десяток лет и единственный сегодня справлялся без сценария. Даже Кирстен пришлось дважды взглянуть на текст — с тех пор как она исполняла роль Титании, прошли недели.
        — Здесь как-то тихо, правда?  — произнес Дитер, стоявший рядом с Кирстен.
        — Даже страшновато. Помнишь, как мы в прошлый раз здесь были? За нами через весь город шли десять или пятнадцать детей, потом они смотрели репетицию.
        — Твой выход,  — подсказал Дитер.
        — Я же ничего не путаю?  — Кирстен вот-вот было пора на «сцену».  — Они все вокруг нас толпились.
        Дитер нахмурился, бросив взгляд на пустую дорогу.
        — …но отойдем!  — произнесла Александра в роли Пака.  — Смотри: вот Оберон.
        — А там — царица,  — отозвалась Лин, фея.  — Как некстати он!
        — К добру ли эта встреча при луне, надменная Титания?
        Саид держался с царственностью, в которую Кирстен когда-то влюбилась с первого взгляда. Даже здесь, на парковке, в этом пекле, с влажными пятнами на футболке и в драных на коленях джинсах, его все равно можно было с уверенностью назвать королем.
        — Что это? Ревнивый Оберон?  — уверенно шагнула вперед Кирстен.
        Они с Саидом встречались два года, пока четыре месяца назад Кирстен не переспала со странствующим торговцем — наверное, от скуки. Сейчас они вместе играли в «Сне в летнюю ночь», и Кирстен не могла смотреть Саиду в глаза.
        — Умчимся, феи! Мне вид его и ложе ненавистны.
        Донеслись смешки. Саид ухмыльнулся.
        — Господи,  — расслышала Кирстен бормотание Дитера,  — ну вот обязательно, что ли?..
        — Стой, дерзкая,  — произнес Саид, растягивая слова.  — Иль я тебе не муж?

10

        «Дорожная симфония» столкнулась с той же проблемой, от которой повсеместно страдали любые сборища людей еще до катастрофы и, без всяких сомнений, даже в доисторические времена. Взять, например, третьего виолончелиста: он уже несколько месяцев пытался взять Дитера измором, ведь тот имел неосторожность заметить, как рискованно играть на инструменте в опасной местности — при хорошей погоде звуки разносились на милю. Дитер в свою очередь затаил немалую обиду на вторую валторнистку, которая однажды что-то сказала о его игре. Обида не осталась незамеченной — валторнистка считала, что Дитер ведет себя мелочно. Однако в рейтинге тех, кто не нравился ей самой, Дитер находился куда ниже седьмого гитариста. В труппе на самом деле не было семи гитар, но у гитаристов возникла традиция не менять свои номера, когда их коллеги умирали или уходили из оркестра, так что сейчас в активе «Симфонии» числились четвертый, седьмой и восьмой. Местонахождение шестого оставалось под вопросом.
        Репетиция «Сна в летнюю ночь» на парковке подошла к концу, и теперь участники растягивали фон для пьесы между повозками — «Симфония» пробыла в Сент-Деборе уже много часов, почему шестой так и не появился? В общем, возвращаясь к теме седьмого гитариста: он видел настолько плохо, что не мог выполнять большую часть ежедневной работы, связанную с починкой, охотой и так далее, но это было бы терпимо, найди он другой способ помогать, чего он не сделал. Вторая валторнистка считала его балластом. Седьмой гитарист, нервный и боязливый из-за почти полной слепоты, когда-то мог видеть относительно хорошо при помощи очков с толстенными линзами, однако потерял их шесть лет назад и с тех пор жил среди сливающегося в один зависящий от времени года цвет пейзажа: летом в основном зеленого, зимой — серого и белого. В поле его зрения вдруг появлялись расплывчатые фигуры, которые исчезали быстрее, чем он успевал понять, кто перед ним. Он не мог понять, что вызывает головную боль — попытки напрячься и хоть что-то увидеть или тревога от невозможности увидеть, кто к нему приближается. И ситуацию никак не улучшала первая
флейта — она постоянно громко вздыхала, когда ему приходилось прерывать репетицию, чтобы переспросить ноты.
        Однако первую флейту куда больше раздражала вторая скрипка. Август вечно пропускал репетиции, взламывая очередной дом вместе с Кирстен и до недавнего времени с Чарли. Словно он считал «Симфонию» сборищем мусорщиков, которые попутно исполняют музыку.
        «Если ему ближе мусорщики,  — заявила флейтистка четвертому гитаристу,  — то почему к ним не присоединяется, м?»
        «Ты же знаешь скрипачей»,  — ответил тот.
        Август же злился на третью скрипку, которая любила отпускать оскорбительные комментарии о нем и Кирстен, хотя они были всего лишь близкими друзьями и даже заключили тайное соглашение по этому поводу — друзья навсегда и ничего больше,  — когда однажды выпивали с местными за разрушенной автобусной станцией на южной оконечности озера Гурон. А третья скрипка презирала первую из-за давнего спора о том, кто израсходовал последнюю баночку канифоли. Первая скрипка прохладно относилась к Саиду, ведь тот отверг ее заигрывания в пользу Кирстен, которая изо всех сил старалась не обращать внимания на привычку альтистки время от времени вставлять в речь французские словечки, как будто хоть кто-то еще во всей чертовой «Симфонии» знал этот язык. Альтистка тайком ненавидела еще кого-то, и так далее. И вся эта подборка мелких ревностей, неврозов, нераспознанных случаев посттравматического синдрома и кипящих обид жила, путешествовала и репетировала вместе триста шестьдесят пять дней в году. Да — благодаря дружбе, музыке и Шекспиру, мгновениям необыкновенной красоты и радости, когда становилось неважно, кто
использовал последнюю канифоль или кто с кем переспал. Хотя кто-то — наверное, Саид — написал ручкой внутри повозки фразу «Сартр: ад — это другие». Рядом с последним словом еще кто-то приписал: «флейтисты».

        Иногда люди покидали «Симфонию», но те, кто оставался, понимали нечто, о чем редко заговаривали вслух. Цивилизация сохранилась лишь в эдаком архипелаге из небольших городков. Их жители отбивались от диких животных, хоронили соседей, жили, умирали, страдали бок о бок в те кровавые годы, что последовали после катастрофы. Люди выживали, когда смерть казалась неминуемой, и держались вместе, пока не наступило затишье. В таких местах незнакомцев не очень-то жаловали.
        «В маленьких городках было непросто и тогда»,  — однажды сказал Август в три часа ночи холодной весной около Нью-Феникса. Это был единственный раз, когда Кирстен с кем-то говорила на такую тему. Ей было пятнадцать (Августу соответственно восемнадцать), и она пропутешествовала с «Симфонией» всего год. В то время Кирстен почти не могла спать по ночам, поэтому часто сидела с дозорными. Август помнил жизнь до пандемии как бесконечную череду детей, которые окидывали его взглядом и выдавали что-то вроде «А ты не местный, да?» с разными акцентами. Подобные встречи перемежались постоянными переездами. Если в смехотворно простом мире, где еда лежала на полках супермаркетов, вода текла из кранов, а для путешествия достаточно было занять место в машине и ехать, оказывалось сложно прижиться в новом месте, сейчас это стало в десятки раз труднее. Ад составляли флейтисты или те, кто использовал последнюю канифоль, или те, кто пропускал большую часть репетиций. Однако правда заключалась в том, что труппа была их единственным домом.

        После прогона «Сна в летнюю ночь» Кирстен стояла у повозок и с силой прижимала ладони ко лбу, стараясь отогнать головную боль.
        — Ты в порядке?  — спросил Август.
        — Ад — это другие актеры,  — сказала Кирстен.  — И бывшие парни.
        — Общайся с музыкантами. Думаю, мы зачастую более вменяемы.
        — Хочу прогуляться, поискать Чарли.
        — Я пошел бы с тобой, но сегодня отвечаю за обед.
        — Ничего, сама схожу.
        Город охватило вечернее оцепенение; солнце садилось за горизонт, а тени на дороге становились длиннее. Асфальт здесь, как и везде, постепенно исчезал, испещренный глубокими трещинами и рытвинами, сквозь которые пробивались сорняки. На краю тротуара, вдоль овощных грядок, росли полевые цветы, щекотавшие лепестками вытянутую руку идущей вперед Кирстен. Она миновала «Мотор-Лодж», где жили старейшие семьи города. Постиранное белье хлопало на ветру, двери в комнаты мотеля были открыты, а между помидорными грядками играл мальчишка с машинкой в руках.
        Кирстен радовалась, что она наконец одна, вдали от шумной «Симфонии». Можно было смотреть на вывеску «Макдоналдс» и робко мечтать; если видеть только небо и вывеску, казалась, что вокруг по-прежнему старый мир и Кирстен сейчас заглянет туда, чтобы перекусить бургером. В прошлый раз, когда она была в этом городе, в «Айхопе» жили три-четыре семьи, однако сейчас ресторанчик был заколочен, а поперек двери красовалась прибитая доска с нарисованным серебристой краской знаком — что-то вроде строчной «t» с еще одной черточкой ниже. Два года назад за Кирстен таскалась целая ватага ребятишек, а теперь она заметила только двоих — мальчика с игрушечной машинкой и девочку лет одиннадцати, которая наблюдала из-за двери дома. У заправки, окна которой закрывали куски простыней в цветочек, дежурил мужчина в зеркальных солнечных очках и с ружьем. Закрыв глаза, на шезлонге у бензоколонки лежала молодая женщина на позднем сроке беременности. Вооруженный человек посреди города заставлял задуматься, что здесь небезопасно — может, они недавно подверглись налету?  — хотя вряд ли ситуация настолько плоха, раз беременная
женщина спокойно загорает. Бессмыслица. В «Макдоналдсе» жили еще две семьи, куда они делись? Поперек его дверей была тоже прибита доска с таким же странным символом.
        «Вендис» представлял собой низкое квадратное здание, которое кто-то словно слепил из набора разных элементов во времена, когда архитектурные принципы мало волновали строителей. А вот двери у ресторанчика были красивые — деревянные и массивные; кто-то даже вырезал ряд цветов вдоль резной ручки. Кирстен обвела пальцами их лепестки и только потом постучала.
        Сколько раз за два года путешествий без подруги она представляла себе этот миг? Как постучит в дверь, украшенную цветами, как Чарли откроет с ребенком на руках, как шестой гитарист будет улыбаться за ее спиной, слезы и смех!.. «Я так по тебе скучала».
        Ей открыла незнакомка.
        — Добрый день,  — поздоровалась Кирстен.  — Я ищу Чарли.
        — Простите, кого?  — произнесла женщина без особой враждебности, но с непониманием на лице.
        На вид женщина была одного возраста с Кирстен или, может, немного младше, очень бледной и тощей. Под глазами темнели круги.
        — Чарли. Шарлотта Гаррисон. Она поселилась здесь примерно два года назад.
        — Здесь, в «Вендис»?
        — Да.  — Ох, Чарли, где же ты?..  — Она моя подруга, виолончелистка. Осталась здесь с мужем, шес… то есть с Джереми. Она была беременна.
        — Я здесь только год. Наверное, кто-нибудь их знает. Зайдете?
        Кирстен шагнула в душный коридор. Он вел в общую комнату в дальнем конце здания, где раньше располагалась ресторанная кухня. Сквозь открытую заднюю дверь виднелось кукурузное поле — дюжина ярдов зеленых стеблей, после которых начиналась стена леса. В кресле у двери вязала пожилая женщина, местная акушерка.
        — Мария?  — позвала Кирстен.
        Свет из двери так падал на Марию, что было невозможно разглядеть выражение ее лица.
        — Ты из «Симфонии»,  — произнесла она.  — Я тебя помню.
        — Я ищу Чарли и Джереми.
        — Мне жаль, они покинули город.
        — Покинули? Почему? Куда они ушли?
        Акушерка глянула на женщину, впустившую Кирстен в дом. Та опустила глаза. Обе молчали.
        — Давно они отбыли?
        — Чуть больше года назад.
        — Она родила?
        — Девочку, Аннабель. Здоровенькую.
        — И больше вы мне ничего не скажете?
        В голове Кирстен возникла приятная картина, как она держит нож у горла акушерки.
        — Алисса,  — обратилась Мария ко второй женщине,  — милая, ты так бледна. Может, приляжешь?
        Алисса скрылась за занавешенной дверью. Акушерка быстро встала.
        — Твоя подруга отвергла знаки внимания пророка,  — прошептала она на ухо Кирстен.  — Им пришлось покинуть город. Хватит задавать вопросы, вели своим людям как можно скорее уезжать.
        Затем акушерка вернулась к вязанию.
        — Спасибо, что заглянула,  — произнесла она громко, чтобы было слышно в соседней комнате.  — «Симфония» сегодня выступает?
        — Будет «Сон в летнюю ночь». В сопровождении оркестра.
        Кирстен едва справлялась с голосом. Ей даже не приходило в голову, что, когда спустя два года труппа вернется в Сент-Дебору, Чарли и Джереми уже здесь не будет.
        — Город кажется другим,  — сказала она.
        — О,  — радостно отозвалась акушерка,  — это точно! Он совсем другой.

        Кирстен шагнула за порог. Дверь закрылась. Девочка, которую Кирстен заметила ранее, проследила за ней и теперь стояла на другой стороне улицы. Кирстен кивнула, и девочка ответила тем же. Серьезный, неряшливый ребенок, за которым явно никто не следит — волосы спутаны, воротник футболки порван. Кирстен хотела было подозвать девочку и спросить, не знает ли она, куда отправились Чарли с Джереми, но в ее взгляде было нечто пугающее. Кто-то приказал ей следить?.. Кирстен пошла дальше по дороге, притворяясь, что ее интересует лишь прогулка — свет закатного солнца, полевые цветы, скользящие в порывах ветерка стрекозы. Оглядываясь через плечо, Кирстен видела, как девочка упорно держится позади.
        Два года назад они шли по этой дороге с Чарли, пытаясь оттянуть неизбежный момент расставания. «Два года пролетят быстро»,  — сказала Чарли. Так и произошло, если задуматься. Дорога к Кинкардину, потом обратно вдоль побережья и вниз по течению реки Сент-Клэр, зима в одном из рыбацких городков. «Гамлет» и «Лир» в мэрии, которая раньше была спортзалом старшей школы. Болезнь, охватившая «Симфонию» весной, высокая температура и рвота. Выздоровели все, кроме третьего гитариста — теперь он в могиле у обочины за чертой Нью-Феникса… и снова в путь. И я всегда думала о тебе, Чарли.
        Кто-то шел ей навстречу. Солнце светило сквозь верхушки деревьев, покрывая дорогу тенями, поэтому Кирстен не сразу узнала Дитера.
        — Нам пора возвращаться,  — произнесла она.
        — Сперва я должен тебе кое-что показать. Обязательно.
        Судя по тону, Дитера что-то тревожило. По пути Кирстен передала ему слова акушерки. Дитер нахмурился.
        — Так и сказала — покинули город? Ты уверена?
        — Конечно. А что?
        На северной окраине когда-то начинали строить новое здание — фундамент залили как раз перед вспышкой грузинского гриппа. Осталась бетонная площадка с металлическими штырями, поросшая лозой. Дитер сошел с дороги и повел Кирстен по тропинке, уходящей за стройку.
        Кладбища есть в каждом городе, и Сент-Дебора не исключение, хотя могил здесь стало куда больше с тех пор, как два года назад сюда забрели Кирстен и Чарли. Между заброшенным фундаментом и лесом располагались аккуратные ряды из, наверное, трехсот надгробий. На зеленой траве выделялись новые, свежепокрашенные белым, и Кирстен разглядела имена еще издалека.
        — Нет,  — выдохнула она,  — о нет, пожалуйста…
        — Там не они,  — сказал Дитер.  — Я должен тебе показать, но их там нет.
        Три надгробия в тени, ровные черные буквы: Чарли Гаррисон, Джереми Лен, Аннабель (младенец). И дата одна и та же: 20 июля, 19 год.
        — Их там нет,  — повторил Дитер.  — Посмотри на землю. Под надгробиями никто не похоронен.
        И верно: старые надгробия на дальнем конце кладбища были явно установлены поверх могил — холмиков земли. Так продолжалось до тех, что появились примерно полгода назад. Тогда начались странности: многие могилы выглядели настоящими, а у других, включая Чарли, Джереми и Аннабель, похоже, были одни надгробия, установленные на идеально ровной, нетронутой земле.
        — Чушь какая-то…  — пробормотала Кирстен.
        — Спроси у своей тени.
        С края кладбища за ними следила девочка, которая прошла за Кирстен через весь город.
        — Эй!  — позвала Кирстен.
        Девочка отшатнулась.
        — Ты знала Чарли и Джереми?
        Она оглянулась, затем еле заметно кивнула.
        — Они?..  — Кирстен указала на могилы.
        — Ушли,  — очень тихо сказала девочка.
        — Оно говорящее!  — воскликнул Дитер.
        — Когда они…  — начала Кирстен, но не успела закончить.
        Нервная девочка не выдержала и рванула прочь.

        Вскоре после их возвращения к «Волмарту» в лагерь вернулся и тубист. Он разыскал старого знакомого, живущего в мотеле. Тот поведал, что здесь была эпидемия. От лихорадки полегло тридцать человек, включая мэра. Затем произошла смена власти; знакомый тубиста отказался пояснить, что имел в виду. Однако он все-таки добавил, что с тех пор город покинули двадцать семей, включая Чарли и Джереми. Никто не знал, куда они отправились, и он советовал тубисту не расспрашивать.
        — Смена власти,  — проворчала дирижер.  — Как у них тут все структурировано.
        Некоторое время они продолжили обсуждать могилы. Зачем они, если никто не умер? Или это на будущее?..
        — Акушерка упомянула какого-то пророка,  — напомнила Кирстен.
        — Да, чудесно.  — Саид мрачно открывал упаковку свечей. Шестой гитарист был его близким другом.  — То что надо в каждом городе.
        — Кто-то же должен знать, куда они отправились,  — пожала плечами дирижер.  — Они должны были с кем-то поделиться. У вас еще есть здесь друзья?
        — Я знал парня, жившего в «Айхопе»,  — заговорил третий виолончелист.  — Днем наведался, а там все заколочено, и в «Мотор-Лодже» сказали, что в прошлом году он ушел из города. И никто не говорит, куда отправились Чарли и Джереми.
        — Здесь никто ничего не говорит.  — Кирстен хотелось расплакаться, но она уставилась на асфальт, перекатывая камешек ногой.
        — Как мы могли их здесь оставить?..  — Лин встряхнула костюм феи — серебристое коктейльное платье, блестящее, словно чешуя,  — и в воздух взвилось облачко пыли.  — Могилы. Я даже не могу…
        — Города меняются.  — Гил стоял у третьей повозки, опираясь на трость, и смотрел на здания и огороды Сент-Деборы, на вуаль из полевых цветов, обрамляющую дорогу. Вывеска «Макдоналдс» отразила последний луч солнца.  — Кто мог предвидеть…
        — Может, есть какое-то объяснение,  — с сомнением произнес третий виолончелист.  — Они уехали, а люди, например, решили, что умерли?
        — Пророк,  — сказала Кирстен.  — Надгробия с их именами. Акушерка посоветовала не задавать вопросов и поскорее отсюда убираться. Я не упоминала?
        — Упоминала. Раз шесть,  — букнул Саид.
        Дирижер вздохнула.
        — Мы не можем уехать, пока не разберемся. Давайте готовить вечернюю программу.
        Повозки стояли вплотную, и на них висел фон — сшитые простыни, потемневшие от многолетних путешествий, с нарисованным лесом. Александра и Оливия насобирали веток и цветов для полноты картины. Края сцены обозначили сотней свечей.
        — Я поговорил с нашей бесстрашной главой,  — рассказал Август Кирстен позже, настраивая инструмент перед выступлением,  — и она считает, что Чарли с шестым гитаристом отправились на юг, вдоль берега озера.
        — Почему на юг?
        — Потому что на западе вода, а на север они не пошли. Мы встретили бы их по дороге.
        Солнце почти скрылось за горизонтом, и жители Сент-Деборы начали стягиваться на представление. Куда меньше, чем раньше — на гравии бывшей парковки в два ряда разместились от силы тридцать человек с мрачными лицами. У первого ряда, вывалив язык, лежала серая, похожая на волка собака. Девочки, которая преследовала Кирстен, видно не было.
        — А на юге вообще что-нибудь есть?
        Август пожал плечами.
        — Побережье. Должно ведь что-то быть между этими местами и Чикаго, как думаешь?
        — Может, они ушли в глубь земель.
        — Вариант, но они знают, что мы туда никогда не заходим. Они отправились бы туда, если бы только не хотели с нами больше встретиться, а зачем им?..  — Август покачал головой.
        — У них девочка,  — произнесла Кирстен.  — Аннабель.
        — Так звали сестру Чарли.
        — По местам,  — скомандовала дирижер, и Август ушел к остальным струнным.

11

        Что было утрачено во время катастрофы? Почти все, почти все. Однако остается красота. Сумерки в новом мире, постановка «Сна в летнюю ночь» в городке со странным названием Сент-Дебора-на-воде, блеск озера Мичиган вдали. Кирстен в роли Титании с короной из цветов на коротко стриженных волосах; шрам на скуле, почти невидимый при свете свечей. Вокруг Кирстен кружит Саид в смокинге, который она обнаружила в шкафу умершего человека около Ист-Джордана.
        — Стой, дерзкая. Иль я тебе не муж?
        — Да, я — твоя жена.
        Строки пьесы, написанной в 1594 году, когда театры Лондона вновь открыли двери после двух лет чумы. Или, возможно, созданной на год позже, в 1595-м, за год до смерти единственного сына Шекспира. Спустя столетия на далеком континенте Кирстен проходит по сцене в облаке цветной ткани, исполненная злости и любви. На ней свадебное платье, которое она добыла в Нью-Петоски — шифон и шелк с акварельными полосами.
        — Чтоб наших игр,  — продолжает Кирстен,  — ты не нарушил ссорой.  — В эти мгновения она чувствует себя как никогда живой. На сцене она ничего не боится.  — И ветры, видя, что дудят напрасно, как будто мстя, из моря извлекли губительный туман…
        «Несущий смерть» — сноска у слова «губительный» в любимой версии пьесы Кирстен из трех, которыми располагает «Симфония». Шекспир был третьим ребенком, но первым, кто пережил младенчество. Четверо его братьев и сестер умерли еще детьми. Его собственный сын, Хемнет, умер в возрасте одиннадцати лет, оставив свою сестру-двойняшку одну. Чума вновь и вновь закрывала театры, по землям бродила смерть. А сейчас, когда сумерки разгоняют свечами — век электричества начался и подошел к концу,  — Титания поворачивается к царю эльфов.
        — Луна, владычица морских приливов, бледна от гнева, увлажняет воздух, и множатся простудные болезни.
        Титания говорит словно сама с собой, позабыв про Оберона. Голос разносится над притихшими зрителями, над струнной группой оркестра, что ждет сигнала слева от сцены.
        — От этого разлада поры года смешались.
        Все три повозки «Дорожной симфонии» подписаны ее названием, белыми буквами по обеим сторонам каждой, но на ведущей значится еще одна строка: «Потому что выживания недостаточно».

12

        Зрители поднялись, продолжая аплодировать. Кирстен пребывала в некой отрешенности, которая всегда охватывала ее в конце представления, словно взлетаешь высоко в воздух и никак не приземлишься полностью, потому что душа еще рвется из груди. Мужчина в первом ряду прослезился. А человек во втором ряду — его Кирстен заметила ранее, он единственный, кто сидел на стуле, который женщина принесла с заправки — поднялся и вскинул руки вверх, пробираясь вперед. Хлопки стихли.
        — Люди мои,  — произнес мужчина.  — Прошу, сядьте.
        Лет тридцати, высокий, со светлыми волосами до плеч и бородой, он перешагнул через полукруг из свечей и встал рядом с актерами. Собака, лежавшая у сцены, как по команде села.
        — Что за услада,  — продолжил мужчина.  — Что за чудесное зрелище.
        Его лицо показалось Кирстен знакомым, но она не могла его вспомнить. Саид хмурился.
        — Спасибо,  — обратился мужчина к актерам и музыкантам.  — Позвольте нам поблагодарить «Дорожную симфонию» за столь прекрасный отдых от ежедневных забот.
        Он улыбался. По знаку зрители вновь захлопали, но уже не так громко.
        — Это дар свыше,  — проговорил он и поднял руки.
        Аплодисменты тут же прекратились. Пророк.
        — Это дар свыше, что сегодня среди нас музыканты и актеры.
        Что-то в его голосе вызвало у Кирстен желание убежать, словно за каждым словом скрывалась ловушка.
        — Мы благословенны во многом и превыше всего в том, что сегодня мы живы. Мы должны спросить себя — почему? Почему нас пощадили?
        Он умолк, обводя взглядом труппу и собравшихся зрителей.
        — Я полагаю,  — продолжил пророк,  — что все, происходившее когда-либо на этой земле, случается не без причины.
        Дирижер стояла у струнных, сжав руки за спиной и не шевелилась.
        — Братья мои, ранее этим днем я размышлял о гриппе, о великой пандемии, и позвольте задать вам вопрос. Задумывались ли вы о совершенстве вируса?
        Раздались изумленные вздохи и бормотание, однако пророк поднял руку и люди стихли.
        — Задумайтесь… те, кто помнит мир до грузинского гриппа, задумайтесь о болезнях, предшествовавших ему, о легких вспышках, от которых нас прививали с детства, о гриппах прошлого. В тысяча девятьсот восемнадцатом случилась эпидемия, народ мой, и здесь все очевидно — сие было божественной карой за грязь и резню Первой мировой войны. Но после, на протяжении десятилетий? Грипп, хотя и возвращался каждый год, был слаб и уносил жизни лишь самых старых и самых юных. А затем возник вирус, безжалостный, как ангел мщения, бактерия, уничтожившая населения павшего мира на… на сколько? К тому времени уже не осталось специалистов по статистике, ангелы мои, но можем ли мы сказать, что на девяносто девять целых и девяносто девять десятых? Из каждых двухсот пятидесяти или трехсот человек остался один? Я считаю, мои дорогие, что столь смертоносная сила может быть лишь божественной. Ведь все мы читали о подобном очищении земли, верно?
        Кирстен переглянулась с Дитером через сцену. В постановке он исполнял роль Тезея. Дитер нервно теребил запонки.
        — Грипп — великая чистка, которую мы пережили двадцать лет назад, стал нашим всемирным потопом. Свет, что мы несем в себе,  — это ковчег, который держал Ноя и его людей на поверхности страшных вод, и я считаю, что мы были спасены,  — пророк все повышал голос,  — не только, чтобы нести свет, но чтобы им быть! Нас пощадили, потому что свет — это мы. Мы чисты.
        По спине Кирстен стекал пот. А ведь платье уже пованивает, отстраненно заметила она. Когда его в последний раз стирали?.. Пророк продолжал разглагольствовать о вере, свете и судьбе, божественных замыслах, явившихся ему во снах, и приготовлениях, которые люди должны сделать перед концом света,  — «поскольку мне во сне открылось, что чума, пришедшая двадцать лет назад, была лишь началом, ангелы мои, лишь избавлением от нечистых. Что прошлогодний мор был прелюдией и грядут еще чистки, множество их…». В конце проповеди он подошел к дирижеру и что-то тихо ей сказал. Она ответила, и пророк отступил со смехом.
        — Откуда мне знать,  — сказал он.  — Люди приходят и уходят.
        — М-да? А поблизости есть города, может, южнее, куда люди обычно направляются?
        — Поблизости нет городов,  — ответил пророк.  — Хотя все,  — он улыбнулся, глядя через плечо на толпу, и повысил голос,  — все, конечно же, вольны уйти при желании.
        — Естественно. Иного я и не ожидала. Странно лишь, что они отправились в путь, зная, что мы за ними вернемся.
        Пророк кивнул. Кирстен придвинулась ближе, желая подслушать разговор. Остальные актеры тихонько покидали сцену.
        — Когда мои люди и я,  — произнес пророк,  — говорим о свете, мы имеем в виду порядок. Здесь царит порядок. Те, у кого в сердцах властвует хаос, не могут жить с нами.
        — Извините меня за любопытство, я еще хотела спросить о надгробиях на кладбище.
        — Вопрос не лишен оснований,  — кивнул пророк.  — Вы уже какое-то время в дороге, так?
        — Да.
        — Ваша «Симфония» путешествует с самого начала?
        — Почти. С пятого года.
        — А вы?  — Пророк вдруг повернулся к Кирстен.
        — Я в дороге с первого года.
        Отвечая, она немного покривила душой, ведь она совершенно не помнила этот первый год.
        — Если вы пробыли в пути так долго,  — сказал пророк,  — если вы скитались всю жизнь, как и я, сквозь жуткий хаос, если вы все помните, тогда вы знаете, что умереть можно не только одним способом.
        — О, я видела многое,  — проговорила дирижер, и Кирстен заметила, что она с трудом держит себя в руках.  — От утопления до обезглавливания и смерти, но ни один из способов не объясняет…
        — Вы меня не понимаете,  — прервал ее пророк.  — Я говорю не о банальной физической смерти. Есть смерть тела, а есть смерть души. Я видел, как моя мать умерла дважды. Когда падшие ускользают без разрешения, мы устраиваем похороны и возводим для них надгробия, ведь для нас отступники мертвы.
        Пророк глянул на Александру, которая собирала со сцены цветы, и что-то тихо сказал дирижеру на ухо. Она отшатнулась.
        — Исключено,  — произнесла дирижер.  — И речи быть не может.
        Пророк внимательно посмотрел на нее, а затем отвернулся. Он пробормотал что-то мужчине в первом ряду, стрелку, который утром охранял заправку, и они вместе ушли прочь от «Волмарта».
        — Лули!  — бросил пророк через плечо. Собака потрусила за ним следом.
        Зрители расходились, и совсем скоро на парковке остались только участники «Симфонии». Никто не задержался с ними поговорить, чего еще никогда не случалось.
        — Быстро,  — скомандовала дирижер.  — Запрягайте лошадей.
        — А я думала, мы на пару дней задержимся,  — скривила рожицу Александра.
        — Это секта конца света,  — кларнетистка снимала фон для «Сна в летнюю ночь».  — Ты что, не слушала?
        — Но когда мы здесь были…
        — Город уже совсем другой.  — Нарисованный лес пошел складками и бесшумно сполз на землю.  — В некоторых местах не замечаешь, что все вокруг падают замертво, пока не выпьешь отравленного вина.
        Кирстен опустилась на колени, помогая кларнетистке сложить ткань.
        Труппа двинулась в путь через считаные минуты, выбрав дорогу за «Волмартом», что уходила прочь от центра города. Впереди, у обочины, мерцал небольшой костерок. Рядом обнаружился мальчишка, караульный, который жарил на огне насаженного на ветку зверька, наверное, белку. В большинстве городов на въездах всегда сидели люди со свистками, ведь было бы неплохо получить хоть какой-то знак, если в город войдут мародеры. Однако здешний караульный был столь юным и невнимательным, что, видимо, тут располагался не самый опасный пост.
        — Есть разрешение покинуть город?  — крикнул он.
        Дирижер махнула первой флейтистке, которая управляла лошадьми ведущей повозки, мол, не останавливаться, и подошла к мальчишке.
        — Добрый вечер,  — поздоровалась она.
        Кирстен остановилась в нескольких шагах, слушая разговор.
        — Ваше имя?  — с подозрением спросил мальчик.
        — Меня называют дирижером.
        — Это ваше имя?
        — Единственное имя, которое я использую.
        — У вас есть разрешение покинуть город?
        — Когда мы были здесь в прошлый раз, никакого разрешения не требовалось.
        — Сейчас по-другому.  — У мальчика еще даже не сломался голос.
        — А если у нас нет разрешения?
        — Ну,  — сказал мальчик,  — когда люди уходят без разрешения, мы проводим их похороны.
        — А если они возвращаются?
        — Если мы уже провели похороны…  — начал мальчик, но не смог закончить фразу.
        — Ну и местечко,  — буркнул четвертый гитарист.  — Чертов гадюшник.  — Проходя мимо, он коснулся руки Кирстен.  — Лучше не задерживайся, Кики.
        — То есть ты не советуешь возвращаться?  — спросила дирижер.
        Мимо проехала последняя повозка. Саид, замыкающий шествие, схватил Кирстен за плечо и потащил вперед.
        — Тебе что, опасностей мало?  — прошипел он.  — Шагай давай.
        — Не говори мне, что делать.
        — Тогда не будь дурой.
        — А вы возьмете меня с собой?  — донесся вопрос мальчика.
        Дирижер что-то ответила, а когда Кирстен оглянулась, мальчик уже глядел вслед уезжающей «Симфонии», позабыв про свою жареную белку.

        Ночь стала прохладнее. Тишину нарушали только стук копыт по испещренному трещинами асфальту, поскрипывание повозок, шаги артистов, шуршащие звуки леса. В воздухе пахло соснами, полевыми цветами и травой. Звезды светили настолько ярко, что повозки отбрасывали на дорогу косые тени. «Симфония» так быстро покинула город, что актеры даже не успели снять костюмы. Кирстен придерживала платье Титании, чтобы не запнуться. Когда Саид, странный и непривычный в смокинге Оберона, оглядывался, в темноте ярким пятном мелькала его белая рубашка. Кирстен догнала дирижера, которая, как всегда, шла рядом с первой повозкой.
        — Что вы сказали мальчику?
        — Что мы не можем дать повод обвинить нас в похищении.
        — А что вам сказал пророк после представления?
        Дирижер мельком оглянулась.
        — Сохранишь в тайне?
        — Может, поделюсь с Августом.
        — Конечно. Но больше никому.
        — Хорошо,  — согласилась Кирстен.  — Больше никому.
        — Он предложил оставить Александру в залог добрых отношений между «Симфонией» и городом.
        — Оставить? Зачем?..
        — Ему нужна новая невеста.
        Вернувшись назад, Кирстен рассказала все Августу. Тот тихо выругался и покачал головой. Ничего не подозревающая Александра шла у третьей повозки, любуясь звездами.

        Вскоре после полуночи устроили привал. Кирстен швырнула наряд Титании во вторую повозку и переоделась в платье из мягкого хлопка с кучей заплаток, которое всегда носила в жару. Ножи оттянули ремень, и стало спокойнее. Джексон и второй гобоист взяли двух лошадей и проскакали милю обратно к городу, а затем вернулись, убедившись, что за труппой никто не следует.
        Дирижер и еще несколько старших артистов в свете луны изучали карту. В спешке они отправились по ближайшей дороге на юг вдоль западного берега озера Мичиган. Приемлемые прямые пути обратно к знакомой местности лежали или вновь через Сент-Дебору, или мимо города, где в незнакомцев без предупреждения стреляли, или сквозь дикие земли, что во времена до катастрофы назывались национальным заповедником.
        — А что мы знаем об этом заповеднике?  — Дирижер хмуро смотрела на карту.
        — Я голосую против,  — заявил тубист.  — Знакомый торговец однажды миновал эту зону и сказал, что делать там нечего, городов нет, а в лесах дикое зверье.
        — Очаровательно. А что насчет юга, вдоль берега?
        — Ничего,  — покачал головой Дитер.  — Я говорил с человеком, который там бывал, правда, лет десять назад. По его словам, там почти нет населения, но подробностей я не помню.
        — Десять лет назад,  — заметила дирижер.
        — Тем более. Но смотрите, если мы пойдем дальше на юг, нам все равно придется повернуть к диким землям, если вы, конечно, не мечтаете увидеть, что стало с Чикаго.
        — А вы слышали историю о снайперах в Сирс-тауэр?  — спросил первый виолончелист.
        — Я был ее свидетелем,  — сказал Гил.  — Разве южнее, у Северн-Сити, нет поселения? В бывшем аэропорту, если я правильно помню.
        — Я тоже об этом слышала.  — Дирижер колебалась, что было на нее непохоже.  — Мы ведь уже годами обсуждаем, что следует расширить нашу территорию, так?
        — Рискованно,  — отозвался Дитер.
        — Жить вообще рискованно.  — Дирижер свернула карту.  — У меня не хватает двух артистов, и я все еще думаю, что они отправились на юг. Если в Северн-Сити живут люди, то, возможно, они подскажут, как нам лучше выйти на привычный маршрут. Продолжим двигаться вдоль берега.
        Кирстен вскарабкалась на место кучера второй повозки, чтобы выпить немного воды и отдохнуть. Она сбросила с плеч рюкзак, детский, с потрескавшимся и потускневшим изображением Спайдермена. В рюкзаке Кирстен держала минимум вещей: две бутылки с водой, в которых во времена былой цивилизации был холодный чай «Липтон», свитер, обрезок ткани, чтобы повязывать на лицо в пыльных домах, моток проволоки, чтобы вскрывать замки, папка с подборкой журнальных вырезок и комиксами о докторе Одиннадцать, а также пресс-папье.
        От пресс-папье, гладкого куска стекла размером со сливу, не было никакой пользы — оно лишь добавляло весу, однако Кирстен считала его красивым. Эту вещицу перед самой катастрофой ей подарила женщина, имя которой Кирстен не помнила. Она на мгновение сжала в руке пресс-папье, а потом вернулась к папке.
        Кирстен нравилось просматривать вырезки, это уже вошло в привычку и успокаивало. Картинки из мира теней, времен до грузинского гриппа, сливались в сплошные пятна при свете луны, но Кирстен помнила каждую черточку. Артур Линдер со второй женой, Элизабет, и их крошечным сыном, Тайлером, на веранде ресторана. Артур с третьей женой, Лидией, несколько месяцев спустя. Артур с Тайлером в аэропорту. Еще более старая фотография, которую Кирстен обнаружила на чердаке, полном журналов. Снимок, сделанный еще до ее рождения: Артур обнимает бледную девушку с темными кудрями, которая вскоре станет его первой женой. Фотограф поймал их на выходе из ресторана — Артура ослепило вспышкой, а лицо девушки полускрыто солнечными очками.

        Часть третья
        В короне ты мне нравишься больше

13

        Снимок из желтой прессы.
        Артур Линдер и девушка стоят возле гардероба ресторана в Торонто. Пандемия разразится очень нескоро. Цивилизация проживет еще четырнадцать лет. Артур всю неделю провел на съемках исторической драмы, частично в павильоне, а частично в парке на окраине города. Утром на нем была корона, а сейчас — бейсболка команды «Торонто Блю Джейс». Артуру тридцать шесть лет.
        — Что будешь делать?  — спрашивает он.
        — Уйду от него.
        Они разговаривают шепотом, чтобы не услышали работники ресторана. У девушки, Миранды, на лице свежий синяк.
        — Хорошо.  — Артур смотрит на синяк, который Миранде не удалось полностью скрыть косметикой.  — Наконец-то. Что нужно?
        — Не знаю,  — отвечает Миранда.  — Прости за все это. Я просто не могу вернуться домой.
        — Есть предложение…
        Артур умолкает — подходит девушка с их верхней одеждой в руках. Пальто Артура — великолепное, мягкое и дорогое, а Миранды — изношенное и короткое, купленное в секонд-хенде за десять долларов. Надевая его, Миранда отворачивается, чтобы скрыть порванную подкладку. Судя по улыбке администратора, попытка напрасная. Артур, который к этому времени уже невероятно известен, тоже сверкает улыбкой и незаметно передает гардеробщице двадцать долларов. Девушка-администратор тайком жмет кнопку телефона и отправляет сообщение фотографу, что успел заплатить ей целых пятьдесят. За дверью ресторана фотограф читает эсэмэс: «Выходят».
        — Как я и говорил,  — бормочет Артур над ухом Миранды,  — тебе лучше остаться у меня.
        — В отеле? Я не могу…  — шепчет она.
        — Я настаиваю. И ни к чему не обязываю.
        Миранда на мгновение отвлекается на гардеробщицу, которая с обожанием смотрит на Артура.
        — Не обязательно решать прямо сейчас,  — продолжает он шепотом.  — Это просто место, где ты, если хочешь, можешь пожить.
        К глазам Миранды подступают слезы.
        — Я не знаю, что…
        — Просто скажи «да».
        — Да. Спасибо.
        Администратор открывает дверь, и Миранда вдруг понимает, что наверняка выглядит жутко — синяк на лице, красные слезящиеся глаза.
        — Подожди,  — просит она, копаясь в сумочке.  — Секундочку…
        Миранда надевает огромные солнечные очки, которые носила днем. Артур обнимает ее за плечи, фотограф на улице поднимает камеру, и пара шагает к ослепляющей вспышке.

        — Так вот, Артур…
        Журналистка красива, как люди, которые тратят невероятное количество денег на уход за собой. Поры кожи профессионально очищены, стрижка стоит четыреста долларов, макияж безупречен, ногти стильно накрашены. Когда журналистка улыбается, Артур невольно отмечает неестественную белизну ее зубов, хотя он уже годами обитает в Голливуде и к подобному привык.
        — Расскажите-ка нам о таинственной брюнетке, с которой мы вас видели.
        — Думаю, таинственная брюнетка имеет право на частную жизнь, не так ли?  — Улыбка Артура тщательно выверена — она сглаживает упрек, делая его очаровательным.
        — Ничего о ней не поведаете? Может, хотя бы намекнете?
        — Она из моего родного города,  — отвечает Артур и подмигивает.

        На самом деле не из города, а с острова.
        «Он такого же размера и формы, как Манхэттен,  — всю жизнь рассказывает Артур на вечеринках,  — но живет там лишь тысяча человек».
        Остров Делано расположен между Ванкувером и побережьем провинции Британская Колумбия, прямо на север от Лос-Анджелеса. Остров покрыт лесом и скалистыми пляжами. Дикие животные пробираются в огороды или выпрыгивают на дорогу прямо перед автомобилем. На низко свисающих ветвях деревьев растет мох, в кронах кедров шумит ветер. Посреди острова есть маленькое озеро, почти идеально круглое и очень глубокое. Артур всегда воображал, что оно возникло из-за упавшего астероида. Одним летом молодая женщина покончила там с собой — припарковала на дороге машину, оставив в ней записку, и вошла в воду. Когда водолазы ныряли за ней, они «не смогли найти дно озера», как шептали друг другу местные дети, перепуганные и раззадоренные. Хотя, если подумать, через много лет мысль о столь глубоком озере, что водолазы не сумели достичь дна, кажется невозможной. Тем не менее женщина вошла в не такое уж большое озеро и на протяжении двух недель усердных поисков ее тело так и не нашли. Происшествие затмевает детские воспоминания, отбрасывая тревожную тень, которую Артур раньше не замечал. Ведь на самом деле это обычное озеро,
где он любит плавать, как и все остальные, потому что вода в океане всегда ледяная. Артур вспоминает, как мать читала книгу под деревьями на берегу, младший брат в надувных нарукавниках плескался на мелководье, а на гладкую поверхность озера садились насекомые. На дороге в грязи по пояс была зарыта голая кукла Барби, никто не знает почему.
        Дети на острове все лето ходят босиком и носят перья в волосах. «Фольксвагены», в которых их родители приехали туда в семидесятых, ржавеют в лесу. Каждый год приблизительно двести дней идут дожди. У паромной переправы находится небольшая деревенька: универсальный магазин с единственной бензоколонкой, магазин органических продуктов, агентство недвижимости, начальная школа с шестьюдесятью учениками, местный общественный центр с двумя массивными резными русалками, чьи руки образуют арку над входом, и крошечная библиотека. Остальную часть острова занимают скалы и лес.
        Другими словами, никто из знакомых Артура в Нью-Йорке, Торонто или Лос-Анджелесе не бывал в таких местах. Заговаривая о родине, он натыкается на непонимающие взгляды. Артур вечно пытается описать ее и в конце концов сводит все к пляжам и растениям.
        «Наверное, там было очень красиво»,  — слышит он одни и те же реплики.
        «Было,  — соглашается Артур,  — и есть». А потом меняет тему, потому что объяснять дальше куда сложнее. Да, там красиво. Самое прекрасное место, которое я только видел. Я любил его и всегда хотел оттуда сбежать.

        В семнадцать лет он поступает в университет. Заполняет заявление на кредит для учебы, родители наскребают денег на авиабилет, и Артур улетает. Он думает, что хочет изучать экономику, но в Торонто осознает, что лучше займется чем угодно другим. Занятия кажутся ему скучными и мучительно долгими. Я прилетел в этот город не за учебой, решает Артур, это лишь способ сбежать из дому. Через четыре месяца он бросает университет и принимается ходить по прослушиваниям, потому что девчонка с курса по торговой деятельности посоветовала ему стать актером.
        Родители в ужасе, со слезами звонят Артуру по ночам. «Смысл был в том, чтобы уехать с острова»,  — говорит он им. Увы, объяснение не помогает. Родители любят остров и осознанно продолжают там жить. Однако через два месяца Артур получает большую роль в американском фильме, съемки которого проходят в Торонто, и выходную роль в канадском сериале. Артур не уверен, что вообще понимает, как надо играть, поэтому тратит все деньги на актерские курсы, где знакомится со своим лучшим другом Кларком. Следует прекрасный год — они неразлучны и ходят по вечеринкам, подделав удостоверения личности. Затем, когда им обоим уже по девятнадцать, Кларк, поддавшись давлению родителей, возвращается в Англию в университет, а Артур успешно проходит прослушивание в театральную школу Нью-Йорка. Он работает в ресторане и живет с четырьмя соседями в комнате над пекарней в Куинсе.
        После выпуска из театральной школы Артур некоторое время топчется на месте. Ходит по прослушиваниям, работает официантом. Затем получает роль в сериале «Закон и порядок» — в Нью-Йорке есть хоть один актер, который там не снимался?  — и благодаря этому находит себе агента. Также Артуру дают сквозную роль в одном из спин-оффов «Закона и порядка». Съемка в рекламе, два пилотных эпизода, так и не получивших продолжения. «Тебе однозначно надо приехать в Лос-Анджелес,  — говорит режиссер второго, когда звонит Артуру с плохими новостями.  — Перекантуешься у меня в гостевом доме, походишь по прослушиваниям, а дальше посмотрим». К тому времени Артура уже тошнит от холодов, поэтому он избавляется от небогатого скарба и садится на самолет.
        В Голливуде он ходит по вечеринкам и получает роль солдата с тремя фразами, который гибнет в первые десять минут фильма. Потом ему дают куда более крупную роль, и тут начинается настоящее веселье — кокаин и льстивые девушки с гладкой кожей. Годы, что остаются в памяти серией вспышек: он сидит у бассейна в Малибу и пьет водку, разговаривая с девушкой, которая, по ее словам, нелегально прибыла из Мексики, пересекла границу, лежа в грузовике под грудой перца чили, когда ей было десять лет; Артур не знает, верить или нет, но она красива, поэтому он целует ее; она говорит, что позвонит, и исчезает навсегда; он едет в кабриолете с друзьями, они подпевают радио, а Артур смотрит, как над головой мелькают пальмовые ветви; он танцует с девушкой под Don’t Stop Believin’ — его любимую песню, что он хранит в тайне — в подвальном гавайском баре какого-то парня, а потом словно происходит чудо и Артур вновь встречает ее через неделю на другой вечеринке, ту же девушку в этом безграничном городе; она улыбается с полуприкрытыми глазами и, взяв Артура за руку, ведет на задний двор, чтобы полюбоваться рассветом. К
тому времени Лос-Анджелес уже не кажется столь необыкновенным, однако там, на Малхолланд-драйв, Артур вдруг понимает, что разгадал еще не все тайны, что видел еще не все — как море огней постепенно тускнеет, уступая восходящему солнцу, как девушка легонько проводит ногтями по его руке.
        «Люблю этот город»,  — говорит Артур. Полгода спустя, при расставании, она бросает эту фразу ему в лицо: «Ты любишь этот город, но никогда не станешь его частью, тебе никогда не дадут главную роль». Ему уже двадцать восемь, и ход времени тревожно ускоряется. Вечеринки теперь совсем дикие, и Артур дважды оказывается у дверей реанимации, ожидая новостей о состоянии товарищей, заработавших передоз от странной смеси алкоголя и рецептурных препаратов. Одни и те же люди на вечеринке за вечеринкой, сцены утомительного распутства в лучах восходящего солнца, всеобщий паршивый вид. Сразу после двадцать девятого дня рождения Артур получает главную роль в малобюджетном фильме о неудавшемся ограблении банка; к его удовольствию, съемки проходят в Торонто. Артуру нравится мысль, что он вернется в Канаду с триумфом. Да, эгоистично, но что поделать.

        Как-то вечером Артуру звонит мать: помнит ли он Сюзи, женщину, которая, когда он был маленьким, работала в кафе при универсальном магазине? Конечно, помнит! У него сохранились смутные воспоминания, как она ставила перед ним тарелку блинчиков. В общем, несколько лет назад к Сюзи переехала племянница, хотя причины этого так и остались неизвестными, несмотря на любовь местных к выуживанию даже мельчайших слухов. Племяннице, Миранде, уже семнадцать, и она очень целеустремленная. Девушка недавно перебралась в Торонто, чтобы поступить в художественный колледж; не мог бы Артур пригласить ее пообедать?
        «Зачем?  — спрашивает он.  — Мы незнакомы. Ей всего семнадцать. Будет неловко».
        Он терпеть не может неловкие ситуации, поэтому изо всех сил старается их избегать.
        «У вас много общего,  — отвечает мать.  — Вы оба перескочили через класс в школе».
        «Много?»
        Артур вдруг ловит себя на мысли: «Она же поймет, откуда я». Он постоянно чувствует себя потерянным, как при высокой температуре. Над ним довлеет вопрос: как я оттуда добрался сюда? Есть мгновения — на вечеринках в Торонто, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке,  — когда он рассказывает об острове Делано и замечает на лицах собеседников одно и то же выражение, заинтересованное, но слегка скептичное, будто Артур утверждает, что вырос на поверхности Марса. Понятное дело, об этом острове почти никто не слышал. Когда в Торонто Артур упоминает, что он из Британской Колумбии, люди постоянно отзываются, что любят Ванкувер, словно город из стекла в четырех часах пути на двух паромах от родины Артура имеет с ней что-то общее. Дважды, когда в Лос-Анджелесе Артур говорил, что он из Канады, его спрашивали об иглу. Некий прекрасно образованный житель Нью-Йорка выслушал рассказ Артура о его родине — юго-запад Британской Колумбии, островок между Ванкувером и материковой частью провинции — и со всей серьезностью задал вопрос: значит, Артур вырос неподалеку от штата Мэн?
        «Позвони Миранде,  — просит мать.  — Просто пообедаете».

        Миранда в свои семнадцать необычайно хорошо сложена и очень симпатичная, светлокожая и сероглазая, с темными кудрями. Она входит в ресторан, впуская порыв холодного ветра. На ее волосах и пальто — январская изморозь. Артура сразу поражает ее манера держаться, Миранда кажется куда старше своего возраста.
        «Как вам Торонто?» — спрашивает Артур.
        Не просто симпатичная, понимает он. Миранда красива, пусть это и не сразу бросается в глаза. Она — полная противоположность девушек Лос-Анджелеса, загорелых блондинок в обтягивающих футболках.
        «Очень нравится».
        Внезапное осознание, почти откровение: Миранда может идти по улице, и совершенно никто ее не узнает. Возможно, те, кто не рос в маленьких поселениях, не поймут всю прелесть подобного — как анонимность в больших городах походит на свободу. Миранда начинает рассказывать о своем парне Пабло, тоже художнике, и Артур заставляет себя улыбаться. Она устает говорить о собственной жизни и спрашивает о нем. Артур пытается объяснить всю невероятность мира, в который попал, где незнакомые ему люди знают его. Насколько он любит Лос-Анджелес и как это место выжимает из него все соки. Как он теряется, думая об острове Делано и сравнивая его со своей нынешней жизнью. Миранда никогда не была в Штатах, хотя жила в двухстах милях от границы с ними. Артур видит, как девушка силится представить его жизнь там. Наверное, в ее мыслях обрывки фильмов и фотосессий для журналов.
        «Вам нравится быть актером?»
        «Да, чаще всего».
        «Как чудесно — получать деньги за любимое дело»,  — говорит Миранда, и Артур соглашается. В конце встречи она благодарит его за обед, и они уходят вместе. На улице холодно, на грязный снег падают лучи солнца. Позже Артур будет вспоминать это время, как золотой период, когда они с Мирандой могли вместе выходить из ресторана и никто не поджидал их с фотокамерами.
        «Удачи с фильмом»,  — говорит она и садится в трамвай.
        «Удачи в Торонто»,  — отвечает Артур, но Миранда уже не слышит.
        Идут года, и он успешно отгоняет мысли о ней. Она далеко и очень юна. Он снимается во многих фильмах, перебирается в Нью-Йорк на восемнадцать месяцев, чтобы играть в пьесе Мэмета, затем обратно в Лос-Анджелес для сквозной роли в сериале для канала Эйч-би-оу. Артур встречается с другими женщинами, актрисами, и не только. Две из них настолько знамениты, что любой их выход в свет привлекает целый рой назойливых папарацци. К тому времени, как Артур возвращается в Торонто для съемок в очередном фильме, он тоже не может появиться на людях спокойно, его обязательно сфотографируют. Отчасти из-за того, что ему стали давать более масштабные и впечатляющие роли, а отчасти от того, что фотографы уже привыкли делать снимки, как он держит куда более известных женщин за руку. Агент хвалит его стратегию.
        «Это не стратегия,  — говорит Артур.  — Они мне нравились».
        «Конечно-конечно,  — соглашается агент.  — Шучу, без обид».
        На самом ли деле Артур встречался с ними из симпатии или все-таки не переставал думать о собственной карьере? Вопрос неожиданно тревожит.
        Артуру уже тридцать шесть, а Миранде — двадцать четыре. Он становится крайне, до неприятного известным. Он не ожидал такой славы, хотя и мечтал о ней тайком в двадцатилетнем возрасте. Только что с этим делать? Чаще всего ему стыдно. Например, он заселяется в «Ле Жермен» в Торонто, и девушка-администратор говорит, что это огромная честь для отеля — «я без ума от того детектива»,  — и Артур, как всегда, не знает, что отвечать. Он искренне не понимает, действительно ли девушке понравился фильм, или она хвалит из вежливости, или она хочет с ним переспать, или все вместе. Поэтому Артур улыбается и смущенно благодарит ее, а потом забирает карту-ключ и идет к лифтам, ощущая спиной взгляд девушки. Старается шагать уверенно, словно ничего не замечает, и вообще ему плевать, что на него пялится половина вестибюля.
        Уже в номере Артур с облегчением садится на постель — он наконец один, никто на него не смотрит. Но в то же время он, как всегда в такие моменты, чувствует себя потерянным, опустошенным. А затем вдруг осознает, что надо сделать. И набирает номер, который хранил все эти годы.

14

        Когда Артур Линдер звонит вновь, Миранда на рабочем месте. Она помощник по административной работе в транспортной компании «Нептун логистикс» и мирно проводит дни за столом в форме подковы рядом с кабинетом босса, молодого директора по имени Леон Превант. Дверь в кабинет почти всегда закрыта, ведь босс постоянно в командировках. На полу помещения — серое ковровое покрытие, из окна во всю стену видно озеро Онтарио. Если появляются какие-то дела, Миранда чаще всего справляется с ними за пару часов, поэтому может целый день рисовать — она работает над серией комиксов — и устраивать долгие перерывы на кофе, во время которых ей нравится стоять у стеклянной стены и смотреть на озеро. В такие моменты у нее создается впечатление, будто она висит в воздухе, парит над городом. Водная гладь, линия горизонта в обрамлении других стеклянных небоскребов, а вдали — крошечные лодочки.
        Раздается тихий перезвон — пришло электронное письмо. В период, когда место Миранды занимал некомпетентный временный сотрудник — «зима тревоги нашей», как называет это время босс,  — Леон стал доверять планирование своих командировок Тее, помощнице своей подчиненной Ханны. Тея, безупречная и организованная, чем Миранда восхищается, только что перенаправила электронное подтверждение бронирования для командировки Леона в Токио в следующем месяце. В присутствии Теи Миранда чувствует себя неряхой с торчащими во все стороны кудряшками. У Теи идеально уложенные блестящие волосы и великолепно подобранная одежда. Помада Миранды всегда или слишком яркая или слишком темная, каблуки — или чересчур высокие или чересчур низкие. Все чулки — дырявые на ступнях, поэтому их приходится носить только с определенными туфлями. Да и у туфель изношенные каблуки, которые приходится аккуратно подкрашивать маркером.
        С одеждой проблемы. Большую часть рабочего гардероба Миранда покупает в стоковом магазинчике неподалеку от Янг-стрит. В примерочных, в свете ламп, вещи всегда кажутся нормальными. Однако как только Миранда попадает домой, они вдруг становятся ужасными. Акриловая юбка блестит, а блузка из синтетики неприятно липнет к коже, все смотрится дешево и огнеопасно.
        «Ты же человек искусства,  — сказал тем утром ее парень Пабло, наблюдая, как Миранда пыталась поддеть что-нибудь под севшую после стирки блузку.  — Зачем тебе подстраиваться под какой-то дерьмовый корпоративный дресс-код?»
        «Потому что это входит в мою работу».
        «Моя бедная корпоративная девочка,  — произнес он.  — Совсем потерялась в системе».
        Пабло часто говорит о метафорических системах и машинах, а еще о верхах. Иногда он совмещает, например: «Именно этого верхи и хотят: поймать нас в ловушку корпоративной системы». Они познакомились во время учебы. Пабло выпустился на год раньше Миранды, и сперва его дела шли настолько удачно, что она по его предложению бросила работу официантки. Пабло продал картину за десять тысяч долларов, затем еще одну, большего размера, за двадцать одну тысячу и намеревался стать новой сенсацией. Однако экспозицию отменили, и за следующий год Пабло не продал ничего, ни одной картины, поэтому Миранда подала заявку в бюро временного трудоустройства и вскоре сидела за столом у двери в кабинет Леона Преванта. «Держись, детка,  — произнес Пабло тем утром, глядя, как она одевается.  — Ты же знаешь, это только на время».
        «Конечно»,  — ответила Миранда. Пабло повторял одно и то же с тех самых пор, как она связалась с бюро, но Миранда не сказала ему, что после шестой недели работы стала постоянным сотрудником. Миранда нравится Леону. Он ценит то, какая она неизменно спокойная, как он сам говорит, невозмутимая. В редкие моменты, когда Леон бывает на рабочем месте, он так ее и представляет: «А вот моя невозмутимая помощница Миранда». И она довольна этим куда больше, чем признается сама себе.
        «Я продам новые картины,  — сказал Пабло, раскинувшись на постели полуобнаженным. После того как Миранда вставала, он с удовольствием наслаждался освободившимся пространством.  — Мне выплатят гонорар».
        «Конечно»,  — отозвалась Миранда, прекращая мучиться с блузкой и принимаясь искать футболку, которая будет хотя бы более-менее прилично смотреться под пиджаком за двадцать долларов.
        «Из последней экспозиции почти никто ничего не продал,  — вдруг словно сам с собой заговорил Пабло.  — Ничего, все временно».
        Но у Миранды есть тайна: она не хочет уходить с работы. И Пабло не должен этого знать, ведь он презирает все, связанное с корпорациями, а Миранде нравится в «Нептун логистикс» куда больше, чем дома. Они живут в маленькой темной квартирке с вечными комками пыли на полу. В коридоре не пройти из-за стоящих у стены холстов, а половину окна гостиной закрывает мольберт. На рабочем месте в «Нептун логистикс» убрано и кругом встроенные светильники. Миранда может часами трудиться над своим бесконечным проектом. В художественном колледже об основной работе говорили с ужасом; Миранда и представить не могла, что основная работа окажется самой спокойной и свободной частью ее жизни.
        Этим утром от Теи приходят пять электронных писем — подтверждения бронирования авиабилетов и гостиничных номеров для будущей командировки Леона в Азию. Миранда изучает маршрут — Япония, Сингапур, Южная Корея. Ей нравится разглядывать карты и представлять, как она сама отправляется во все эти места. Миранда еще ни разу не покидала Канаду. Пабло не работает и не продает картины, а ее денег с трудом хватает на выплаты по кредиту на обучение и аренду квартиры. Миранда добавляет информацию о перелете из Сингапура в Сеул, снова проверяет остальные номера подтверждения… и задания на сегодня подходят к концу. На часах — без пятнадцати десять.
        Миранда читает новости, недолго рассматривает карту Корейского полуострова, а потом вдруг ловит себя на том, что просто-напросто пялится в экран, размышляя о мире в своем проекте — своей графической новелле, своем комиксе, да что бы там ни было — над которым работает с тех пор, как выпустилась из художественного колледжа. И достает спрятанный под документами в верхнем ящике скетчбук.
        В проекте под названием «Станция Одиннадцать» есть несколько важных персонажей, но главный герой — доктор Одиннадцать, великолепный физик, поразительно напоминающий Пабло внешне и совершенно не похожий на него во всех прочих отношениях. Он человек из будущего, который никогда не жалуется. Он смелый и временами саркастичный. Он пьет, но слишком много. Хотя он ничего не боится, с женщинами ему не везет. Свое имя он взял в честь космической станции, на которой обитает. Враждебная цивилизация из соседней галактики захватила Землю и поработила ее население, однако несколько сотен мятежников ухитрились сбежать на украденной станции. Доктор Одиннадцать и его коллеги провели Станцию Одиннадцать сквозь кротовую нору и теперь скрываются в неисследованных дебрях космоса. Все происходит в далеком будущем.
        Станция Одиннадцать размером с земную Луну и напоминает планету, но эта планета способна проложить маршрут между галактиками и ей не нужно солнце. Однако во время войны искусственное небо было повреждено, поэтому на поверхности станции теперь всегда либо закат, либо сумерки, либо ночь. Пострадал и ряд систем жизнеобеспечения, включая регулировку уровня океанов, поэтому сушей осталась лишь группа островов из бывших горных вершин.
        Произошел раскол. Есть люди, которые, проведя пятнадцать лет в вечных сумерках, мечтают отправиться домой, на Землю, и умолять о прощении, рискнуть и попытаться жить под инопланетной властью. Они поселились в Подморье — сети огромных противорадиационных убежищ под океанами станции. Всего этих людей теперь триста. В сцене, которую Миранда сейчас рисует, доктор Одиннадцать плывет в лодке со своим наставником, капитаном Лонаганом.
        Доктор Одиннадцать: Опасные воды. Мы над воротами в Подморье.
        Капитан Лонаган: Попытайся их понять. (Далее идет фрейм с его лицом). Они всего лишь хотят снова увидеть солнечный свет.
        После этих двух фреймов Миранда решает, что следующий нужно сделать на всю страницу. Рисунок уже готов. Закрыв глаза, Миранда буквально видит его на своем домашнем мольберте. Морской конек, массивное создание ржавого цвета, с пустыми глазами размером с блюдца, полуживотное-полумашина. На голове его сбоку голубым цветом горит радиопередатчик. Конек бесшумно движется к поверхности, это одновременно и красиво и жутко, а на изгибе его спины сидит всадник, человек. Темная вода достигает почти до самого верха рисунка. А на ее поверхности — доктор Одиннадцать и капитан Лонаган в гребной лодке, крошечные под чуждыми созвездиями бездонного космоса.
        В день когда Миранда вновь встречается с Артуром, Пабло звонит ей в офис. На часах — четыре, и она едва успела сделать пару глотков кофе за очередными набросками, где доктор Одиннадцать пытается сорвать новый план Подморья — они хотят повредить реакторы станции и принудить ее к возвращению на Землю. Едва заслышав голос Пабло, Миранда понимает, что разговор будет тяжелым. Пабло хочет знать, когда она вернется домой.
        «Где-то в восемь».
        «Не понимаю,  — говорит Пабло,  — что ты там для этих людей делаешь».
        Миранда накручивает телефонный провод на палец и смотрит на сцену, над которой только что работала. Доктор Одиннадцать сталкивается со своим главным противником из Подморья в подземном туннеле, ведущем к основному реактору станции. Пузырек с мыслью: «Но что это за безумие?»
        «Я собираю информацию по командировкам Леона.  — В последнее время Пабло достаточно часто так звонил, и Миранда пытается рассматривать эти разговоры как возможность потренировать терпение.  — Обрабатываю его отчеты о расходах, иногда отправляю е-мейлы. Иногда принимаю сообщения. Подшиваю документы».
        «И на это уходит целый день».
        «Вовсе нет. Мы уже об этом говорили, зануда. У меня много свободного времени».
        «И чем же ты занимаешься в свободное время, Миранда?»
        «Работаю над своим проектом, Пабло. Не понимаю, почему ты говоришь со мной таким тоном».
        Проблема в том, что на самом деле Миранду не особо волнует его тон. Раньше подобный разговор довел бы ее до слез, сейчас же она просто разворачивается на стуле и смотрит в окно на озеро, думая о грузовых машинах для переезда. Можно отпроситься с работы, сославшись на болезнь, собрать вещи и через несколько часов исчезнуть.
        «…двенадцатичасовые рабочие дни,  — продолжает Пабло.  — Тебя вечно нет дома. Тебя нет с восьми утра и до девяти вечера, а еще порой и по субботам уходишь, и я должен просто… Ох, не знаю, Миранда, что ты сама сказала бы на моем месте?»
        «Погоди. До меня только дошло, почему ты звонишь в офис».
        «Что?»
        «Проверяешь, здесь ли я, так? Поэтому звонишь не на мобильный».
        Миранду трясет от неожиданно сильного гнева. Она одна платит за квартиру, а он смеет проверять, действительно ли она на работе!
        «Твои бесконечные рабочие часы…»
        Слова обвиняюще повисают в воздухе.
        «Ну,  — даже разозлившись, Миранда отлично умеет сохранять спокойный тон,  — как я уже упоминала, Леон предельно ясно изложил требования. Он хочет, чтобы я сидела на рабочем месте до семи вечера, когда он в командировках, а когда он здесь, то и я тоже. Он присылает сообщение, если приходит на выходных, и я опять же должна сидеть за своим столом».
        «Ах, он шлет сообщения…»
        Миранда невероятно устала и от этого разговора, и от Пабло, и от кухни на Джарвис-стрит, где он сейчас стоит, потому что ругается по телефону только из дома. Тут они с Мирандой похожи — оба не любят орущих в мобильный прохожих, тех, кто выясняет отношения на людях. Плюс на кухне лучше всего в их квартире ловится связь.
        «Пабло, это всего лишь работа. Нам нужны деньги».
        «Вечно ты все сводишь к деньгам».
        «Зато нам есть чем платить за квартиру».
        «Ты намекаешь, что я не вкладываюсь?»
        Миранда уже не может его слушать и осторожно опускает трубку на рычаг, гадая, почему раньше не замечала — например, восемь лет назад, когда они только начали встречаться,  — какой Пабло гадкий. В считаные минуты от него приходит е-мейл с темой «Да какого?». «Миранда,  — говорится в письме,  — что происходит? Ты ведешь себя странно и враждебно, устраиваешь какой-то молчаливый протест. В чем дело?»
        Миранда закрывает е-мейл, ничего не ответив, и отходит к окну. Она воображает, как вода озера все поднимается, пока не затопляет улицы, как между небоскребами финансового округа скользят гондолы, как доктор Одиннадцать стоит на высоком арочном мосту.
        Звонит мобильный. Номер незнаком.
        «Это Артур Линдер. Могу я снова угостить тебя обедом?»
        «А как насчет ужина?»
        «Сегодня?»
        «А ты занят?»
        «Нет,  — отвечает он, сидя на кровати в отеле «Ле Жермен» и гадая, как выкрутиться и не пойти на ужин с режиссером.  — Совершенно не занят. С удовольствием».
        Миранда решает, что не станет ни о чем предупреждать Пабло. Выполнив небольшое задание Леона, который как раз должен сесть в самолет в Лиссабон,  — найти нужный документ и выслать электронным письмом,  — она возвращается к «Станции Одиннадцать». На новых фреймах изображено Подморье, спокойно работающие в огромных помещениях люди. Они доживают свой век в свете мигающих ламп, постоянно осознавая, что над ними воды океана, и ненавидят доктора Одиннадцать и его коллег, которые заставляют станцию бесконечно перемещаться в открытом космосе. (Пабло шлет эсэмэску: «??ты мейл получила???») Жители Подморья находятся в вечном ожидании того, что начнут жить, а не существовать.
        Миранда вдруг осознает, что рисует приемную. Ковровое покрытие на полу, стол, запертую дверь в кабинет Леона, стеклянную стену. Даже два степлера на столе — почему их два?  — и выход к лифтам и уборным. Она пытается передать утонченность и атмосферу спокойствия места, где проводит самые приятные часы, но изображает за окном иной пейзаж: темные скалы и высокие мосты.
        «Часть тебя всегда в «Станции»,  — упрекал ее Пабло во время ссоры неделю назад,  — а я даже не понимаю этот твой проект. К чему ты стремишься?»
        Комиксы его не интересуют. Он не видит разницы между серьезными графическими новеллами и воскресными мультиками с глазастыми птичками и неуклюжими котами. Трезвым он говорит, что Миранда растрачивает свой талант; пьяным заявляет, что и тратить-то там нечего, хотя потом извиняется и даже иногда плачет. Миранда начала было заново объяснять смысл своего проекта, но слова застряли в горле.
        «Тебе не обязательно его понимать,  — ответила она.  — Он мой».
        В ресторане все из темного дерева, мягкий свет, сводчатый полоток. А это можно использовать, размышляет Миранда, ожидая за столиком. Она видит такое помещение в Подморье, сооруженное из древесины затонувших лесов, которую удалось спасти. Жаль, под рукой нет скетчбука. В восемь ноль один опять приходит эсэмэска от Пабло: «Я жду». Миранда отключает телефон и бросает его в сумочку. Через десять минут с виноватым видом появляется запыхавшийся Артур. Он опоздал из-за застрявшего в пробке такси.
        «Я работаю над комиксом,  — рассказывает Миранда, когда Артур позже спрашивает о ее проекте.  — Может, будет целая серия. Еще не знаю».
        «А почему ты выбрала именно такую форму?» — Кажется, ему искренне интересно.
        «В детстве я читала много комиксов. Тебе когда-нибудь попадался «Кельвин и Хоббс»?»
        Артур внимательно за ней наблюдает. А он молодо выглядит, думает Миранда, для тридцати шести. Стал совсем немного старше на вид с тех пор, как они виделись семь лет назад.
        «Конечно,  — отвечает Артур.  — Я любил этот комикс. Когда был маленьким, у моего лучшего друга была целая стопка».
        «Твой друг тоже с острова? Может, я его знала».
        «Ее. Это Виктория. Пятнадцать лет назад она переехала в Тофино. Но ты хотела рассказать о «Кельвине и Хоббсе»».
        «Да, точно. Помнишь капитана Спиффа?»
        Это были любимые фреймы Миранды. Как летающая тарелка Спиффа пересекала инопланетные небеса, а под ее стеклянным куполом виднелся маленький астронавт в летных очках. Часто рисунки были смешными, но в то же время красивыми. Миранда рассказывает, как вернулась на остров Делано на Рождество после первого семестра в колледже, полного разочарований и неудачных попыток заняться фотографией. Она пролистывала старый выпуск «Кельвина» и вдруг поняла: вот оно. Пейзажи с красной пустыней, две луны в небе. Миранда начала раздумывать о возможностях, которые открывались в подобном виде творчества, о космических кораблях и звездах, чужих планетах, но лишь через год сумела описать прекрасное крушение Станции Одиннадцать. Артур наблюдает за Мирандой через стол. Ужин затягивается допоздна.
        «Ты до сих пор с Пабло?» — спрашивает Артур на улице. Он ловит такси. Кое-что уже решено, пусть они не заговаривали об этом вслух.
        «Мы расстаемся. Не подходим друг другу»,  — неожиданно произносит Миранда, и слова становятся правдой.
        Они с Артуром целуются на заднем сиденье, он проводит ее по вестибюлю отеля, касаясь ладонью спины, Миранда целует его и в лифте, а затем следует за ним в номер.
        Эсэмэски от Пабло, в девять, десять и одиннадцать вечера:
        злишься на меня?
        - ?
        - ??
        Миранда отвечает — ночую у подруги, утром вернусь и поговорим,  — и от него приходит следующее: знаешь что, можешь не возвращаться.
        У Миранды вдруг начинает по-особенному кружиться голова, полная мыслей о побеге и свободе. Я могу отбросить почти все, думает она, и начать заново. Не изменится только «Станция Одиннадцать».
        В шесть утра Миранда вызывает такси, чтобы добраться домой, на Джарвис-стрит. «Хочу встретиться с тобой вечером»,  — шепчет Артур после поцелуя. Они договариваются, что после работы Миранда снова приедет.
        В квартире темно и тихо. В раковине гора посуды, на плите сковорода с прилипшими остатками еды. Дверь в спальню закрыта. Миранда собирает два чемодана — с одеждой и с художественными принадлежностями — и через пятнадцать минут вновь уходит. Принимает душ в спортзале для сотрудников «Нептун логистикс» и переодевается в слегка помятую после чемодана одежду, а затем, нанося макияж, смотрит в глаза своему отражению в зеркале. Я ни в чем не раскаиваюсь. Строка, увиденная где-то в Интернете. Я бессердечная, думает Миранда, но грызущая ее вина доказывает обратное. Миранда знает, что везде поджидают ловушки, способные вызвать у нее слезы, что каждый раз она немного умирает внутри, когда кто-то просит монетку, а она не дает. То есть Миранда слишком мягкая для этого мира или, может, только для этого города, где она чувствует себя такой крошечной. И сейчас к глазам подступают слезы. Миранда мало в чем уверена, но в одном она не сомневается: от трудностей бегут только подлецы.
        «Трудно сказать»,  — говорит Артур в два часа ночи.
        Они лежат на его огромной постели в отеле «Ле Жермен». Артур пробудет в Торонто еще три недели, а затем вернется в Лос-Анджелес. Миранда хочет верить, что их касается лунный свет, хотя знает, что он скорее всего электрический.
        «Разве можно назвать подлостью желание обрести счастье?»
        «Ну, спать с кинозвездами, если живешь с другим, как-то бесчестно».
        Артур слегка ерзает, ему неловко от слова «кинозвезда», и целует Миранду в макушку.
        «Утром вернусь в квартиру за некоторыми вещами»,  — в полусне говорит Миранда примерно в четыре утра. Она вспоминает о рисунке на мольберте, морском коньке, что поднимается со дна океана. Они с Артуром говорили о планах.
        «Ты не думаешь, что он выкинет какую-нибудь глупость? В смысле Пабло?»
        «Нет,  — отвечает Миранда,  — разве что наорет».
        Глаза закрываются.
        «Уверена?»
        Артур ждет ответа, но Миранда уже спит. Он целует ее в лоб — она что-то бормочет, не просыпаясь,  — и укрывает ее голые плечи. Затем выключает телевизор, а потом и свет.

15

        Позже у них появляется дом в Голливуд-Хиллз и померанцевый шпиц, сияющий белым пятном в темноте на дальнем конце двора. По улицам за Артуром и Мирандой следуют фотографы, поэтому ее нервы постоянно на пределе. Имя Артура теперь помещают над заголовками фильмов. В день третьей годовщины его лицо появляется на рекламных щитах по всему континенту.
        Сегодня в доме званый ужин, и Лули, шпиц, наблюдает за происходящим из террасы, куда ее изгнали за попрошайничество. Всякий раз, как Миранда поднимает глаза, она видит, как Лули подглядывает из-за стеклянной двери.
        «Ваша собака похожа на зефирку»,  — говорит Гэри Хеллер, адвокат Артура.
        «Милейшая малышка»,  — соглашается Элизабет Колтон.
        На плакатах рядом с Артуром она сверкает улыбкой на алых губах, но вне экрана, без помады, выглядит нервной и застенчивой. Элизабет настолько красива, что, глядя на нее, люди забывают, о чем хотели сказать. Она очень тихо разговаривает, поэтому собеседникам приходится постоянно наклоняться ближе.
        Гостей всего десять — вечер в узком кругу, празднование и годовщины и сборов по итогам первых выходных проката фильма. «Одним выстрелом двух зайцев»,  — сказал Артур, однако вечер пошел как-то не так, и Миранде все сложнее скрыть беспокойство. Почему третью годовщину свадьбы отмечает кто-то, кроме, собственно, поженившихся людей? Кто все эти чужаки за моим столом?.. Сидя напротив Артура, Миранда почему-то не может поймать его взгляд.
        Артур говорит со всеми, кроме нее. Никто, похоже, не замечает, что она почти все время молчит. «Если бы ты немного постаралась»,  — сказал раз или два Артур, но Миранда знает, что никогда не станет частью этого мира, как бы ни старалась. Это просто не ее люди. Она словно выброшена на чужую планету. И лучший вариант — притворяться невозмутимой.
        Тарелки и бутылки приносит и уносит небольшая армия официантов, которые в конце вечера «забудут» на кухне свои фото и, возможно, пару сценариев. Лули, застрявшая с другой стороны стекла, с тоской смотрит на клубничку, что упала с десерта жены Хеллера. У Миранды плохо с памятью, когда она нервничает, то есть всегда, когда она вынуждена встречаться с людьми из индустрии или устраивать званый ужин или все вместе. Поэтому сейчас она напрочь забыла имя жены Хеллера, хотя слышала его этим вечером по крайней мере дважды.
        «О, впечатляюще!  — восклицает жена Хеллера на вопрос, который Миранда не услышала.  — Мы пробыли там неделю, серфили каждый день. Вышло весьма душевно».
        «Серфинг?» — переспрашивает сидящий рядом с ней продюсер.
        «Постоянные занятия, когда только ты, волны и частный инструктор… очень насыщенный опыт. Вы серфите?»
        «Увы, в последнее время слишком занят делами школы,  — говорит продюсер.  — Вообще-то это скорее сиротский приют, местечко, которое я открыл на Гаити в прошлом году, но его смысл — не дать дом этим детям, а обучить их…»
        «Не знаю, я не связан с его проектом.  — Артур погружен в беседу с актером, исполнившим роль его брата в прошлогоднем фильме.  — Никогда с ним не встречался, но слышал от друзей, что ему нравится моя работа».
        «Я виделся с ним несколько раз»,  — отзывается актер.
        Миранда перестает прислушиваться к смеси разговоров и смотрит на Лули, которая глядит на нее в ответ из-за стекла. Вот бы вывести Лули и гулять с ней во дворе, пока все эти люди не уйдут.
        Уже за полночь, тарелки с десертом пустеют, однако никто и не думает уходить. Гостей охватывает пропитанная вином истома. Артур увлечен разговором с Хеллером, чья безымянная жена мечтательно глазеет на люстру.
        Кларк Томпсон, давний друг Артура, единственный за столом кроме Миранды, кто не связан с киноиндустрией.
        «Простите,  — заговаривает женщина по имени Теш, обращаясь к Кларку,  — а чем вы, собственно, занимаетесь?»
        Она из тех, кто путает грубость и прямолинейность. Теш лет сорок, на ней строгие очки в черной оправе, что почему-то напоминает Миранде об архитекторах. Она познакомилась с Теш этим вечером, но уже забыла, кем та работает. Очевидно, тоже в индустрии; киномонтажер?.. А еще Миранда не понимает — она Теш кто-то там или кто-то там Теш? Или без ничего, как Мадонна? Вообще разрешено ли иметь только одно имя, если ты не звезда? Может, Теш на самом деле безумно знаменита и лишь Миранда не в курсе?
        «Чем я занимаюсь? Боюсь, ничем гламурным»,  — отвечает Кларк.
        Он британец, тощий и очень высокий, как всегда, элегантный в своем старомодном костюме и кедах «Конверс», из которых выглядывают розовые носки. Сегодня Кларк пришел с подарком — красивым стеклянным пресс-папье, которое купил в подарочном магазине в римском музее.
        «Я никак не связан с киноиндустрией»,  — продолжает он.
        «О,  — произносит жена Хеллера,  — чудесно».
        «Как необычно,  — говорит Теш,  — но ваш ответ не очень-то сузил список возможных занятий, верно?»
        «Консультирование по вопросам управления. Офис в Нью-Йорке, а в Лос-Анджелесе новый клиент. Специализируюсь на починке и техобслуживании работников с дефектами».  — Кларк потягивает вино.
        «А если перевести на наш язык?»
        «Компания, нанявшая меня, считает, что, если сотрудник ценен в каких-то отношениях, но совершенно негоден в других, иногда дешевле починить этого сотрудника, чем нанять нового».
        «Он организационный психолог,  — встревает Артур с другого конца стола.  — Помню, как он вернулся в Англию, чтобы получить докторскую».
        «О, докторскую!  — повторяет Теш.  — Консервативно. А вы…  — обращается она к Миранде.  — Как продвигается ваша работа?»
        «Замечательно, спасибо».
        Миранда трудится над «Станцией Одиннадцать». В интернет-блогах пишут, что она чудачка, рисующая загадочные комиксы, которые никто никогда не видел («Моя жена держит свою работу в тайне»,  — рассказывает Артур в интервью), что она не водит машину и любит долго гулять по городу, где никто не ходит пешком, и что у нее нет друзей, кроме померанцевого шпица, хотя кого это действительно волнует? Хорошо, что сплетники никогда не обсуждают отсутствие у нее друзей. Элизабет Колтон не сводит с Миранды ярко-голубых глаз.
        «Проект великолепен,  — говорит Артур.  — В самом деле. Однажды она покажет его миру, и мы все будем гордиться, что знали ее еще тогда, в самом начале».
        «А когда он будет закончен?»
        «Скоро»,  — отвечает Миранда.
        И правда, осталось не так много. Она чувствует, что приближается к некоему окончанию, хотя история сильно разрослась. Миранда пытается поймать взгляд Артура, но он смотрит на Элизабет.
        «А что вы потом собираетесь с ним сделать?» — спрашивает Теш.
        «Не знаю».
        «Конечно же, издадите?»
        «У Миранды сложные чувства по этому поводу»,  — говорит Артур.
        Миранде кажется, или он изо всех сил избегает смотреть на нее?
        «О!» — Теш улыбается, вскинув бровь.
        «Мне важен сам процесс работы.  — Миранда понимает, как пафосно звучит фраза, но это ведь правда.  — А не издание. Работа меня радует. Очень умиротворяет часами над ней сидеть. И мне не особо важно, увидит ее кто-то или нет».
        «Ах,  — отзывается Теш,  — достойно восхищения. Знаете, это все напоминает документалку, которую я посмотрела в прошлом месяце. Короткий чешский фильм про художницу-изгоя, она на протяжении всей жизни никому не показывала свои работы. Она жила в городе под названием Пра-аха…»
        «Хм,  — перебивает ее Кларк,  — думаю, если вы говорите на нашем языке, то правильнее будет Прага».
        Теш умолкает, утратив дар речи.
        «Прекрасный город, правда?» — Элизабет так улыбается, что окружающие не могут не ответить тем же.
        «О, вы там бывали?» — спрашивает Кларк.
        «Несколько лет назад посетила пару занятий по истории искусства в Калифорнийском университете. И отправилась в Прагу в конце семестра, хотела увидеть некоторые картины, о которых читала. Там все настолько пронизано историей… Захотелось туда переехать».
        «Ради истории?»
        «Я выросла в пригороде Индианаполиса,  — объясняет Элизабет.  — А сейчас живу в районе, где самому старому зданию лет пятьдесят-шестьдесят. Но в мысли о том, чтобы жить в историческом месте, есть некая притягательность, вам так не кажется?»
        «Сегодня,  — произносит Хеллер,  — если я не ошибаюсь, ровно годовщина вашей свадьбы?»
        «Именно,  — кивает Артур, и все поднимают бокалы.  — Три года».
        Он улыбается, глядя в сторону Миранды, словно на что-то позади. Она оглядывается, а когда вновь смотрит на Артура, его взгляд уже ускользнул.
        «А как вы познакомились?» — спрашивает жена Хеллера.
        Еще в самом начале Миранда кое-что поняла о Голливуде. Здесь почти все как Тея, ее бывшая коллега из «Нептун логистикс», то есть почти у всех правильно подобранная одежда, стрижка и так далее; Миранда просто не поспевает за ними в неподходящем наряде и со всклокоченными волосами.
        «О, боюсь, наша история знакомства далеко не самая интересная».  — Голос Артура слегка напряжен.
        «А я считаю, что истории знакомства всегда увлекательны»,  — вставляет Элизабет.
        «Вы куда терпеливее меня»,  — говорит Кларк.
        «Не скажу, что использовала бы слово «увлекательны»,  — произносит жена Хеллера.  — Но они, в смысле все эти истории, в какой-то степени милы».
        «Нет, я о том, что все случается по какой-то причине,  — настаивает Элизабет,  — я в это верю. Для меня рассказ о том, как двое людей обрели друг друга, будто раскрывает частичку высшего замысла».
        В тишине слышно, как официант наполняет бокал вином.
        «Мы родом с одного острова»,  — говорит Миранда.
        «А, остров, о котором ты нам рассказывал,  — обращается к Артуру женщина из студии.  — С папоротниками!»
        «То есть вы с одного острова, и… И что?» — интересуется Хеллер, глядя на Артура.
        К разговору прислушиваются не все — над столом кружат обрывки других фраз. У Хеллера почти оранжевый загар. Ходят слухи, что адвокат не спит по ночам. Лули пытается получше рассмотреть упавшую клубничку.
        «Простите, я на минутку,  — произносит Миранда.  — Выпущу собаку. Артур расскажет все куда лучше».
        Она сбегает на застекленную террасу, а оттуда во двор. Свобода! Ночная тишина. Лули щекотно задевает лодыжку Миранды и исчезает в темноте. Двор небольшой, участок располагается на склоне холма, и маленькую лужайку обрамляет листва. Днем приходил садовник, в воздухе до сих пор пахнет сырой землей и свежескошенной травой. Миранда отворачивается от столовой, зная, что гости не увидят ее из-за своего же отражения в стекле. Двери остались приоткрытыми, чтобы было слышно разговор.
        «Ну, как вы знаете, ужин проходит отлично, а следующим вечером,  — продолжает Артур,  — сижу я в своем номере в «Ле Жермен», после двенадцатичасовых съемок в эдаком полукоматозе перед телевизором, жду Миранду, чтобы второй раз сводить ее в ресторан, как вдруг раздается стук в дверь и… вуаля! Вот она, но на этот раз не просто так…»
        Артур драматично умолкает. Миранда снова находит Лули взглядом — любимица что-то вынюхивает на другом конце дворика.
        «Так вот, могу поклясться, пришла со всеми пожитками».
        Смех. Да, в версии Артура история выходит забавной. Миранда появляется на пороге номера с двумя чемоданами, пройдя по вестибюлю отеля с такой уверенностью, будто она там живет. (Лучший совет, который ей когда-либо давала мать: входи так, словно ты здесь хозяйка.) Миранда туманно объясняет, что теперь сама переезжает в отель, и просит, если Артур не против, оставить чемоданы у него на время ужина. Артур уже влюблен, он целует ее, тянет в постель, и они остаются в отеле. Артур предлагает Миранде пожить с ним несколько дней, и «вот так мы оказались в Лос-Анджелесе».
        Однако Артур кое-что упускает. Он не рассказывает гостям, как следующим утром Миранда вернулась в квартиру за акварельным рисунком на чертежном столе, а ее ждал пьяный Пабло в слезах, и в отель она вернулась с синяком под глазом. Артур не рассказывает, как взял ее на съемочную площадку, представив кузиной. Как она отпросилась с работы и целый день сидела в трейлере, читая журналы и стараясь не думать о Пабло. Как Артур вернулся в длинной алой накидке из бархата и с короной на голове. Он был великолепен. Стоило ему только посмотреть на Миранду в тот день, как в груди у нее что-то сжималось.
        Вечером, после работы, Артур просит водителя высадить их в центре города у ресторана. Он сидит за столом напротив Миранды — самый обыкновенный человек в бейсболке команды «Торонто Блю Джейс». Миранда смотрела на него и думала: «В короне ты мне нравишься больше». Вслух она, конечно же, никогда подобное не сказала бы. Через три с половиной года, в Голливуд-Хиллз, Миранда стоит во дворе дома и гадает, видел ли кто-то из гостей фото, которое появилось в желтой прессе на следующее утро. Как они с Артуром покидали ресторан — Миранда в темных очках, а обнимающего ее за плечи Артура ослепило вспышкой. Лицо Миранды, к счастью, вышло размытым, и на фото не видно синяка.
        «Милая история»,  — произносит кто-то, и Артур соглашается.
        Он поднимает бокал, наполнив его вином, и произносит тост: «За мою прекрасную, восхитительную жену». Но Миранда все видит: как Элизабет замирает, опустив взгляд, как Артур благодарит гостей за визит и смотрит в глаза каждому, кроме Элизабет, которая незаметно касается его бедра под столом.
        «Замечательный рассказ,  — говорит Хеллер.  — Но где же твоя жена?»
        Может, пройти к парадной двери, незаметно проскользнуть в дом и в свой кабинет, а потом сбросить Артуру эсэмэску, что разболелась голова?.. Миранда отходит к середине двора, где сгущаются тени. Отсюда званый ужин похож на диораму — белые стены, золотистый свет, эффектные люди. Миранда отворачивается и ищет Лули — собачка тычется носом в траву у куста азалии, привлеченная каким-то запахом, как вдруг слышит звук, с которым закрывается стеклянная дверь. Кларк вышел покурить. План Миранды притвориться, что она просто ищет собаку, не пригодился — Кларк ничего не спрашивает. Он молча достает сигарету, стукнув пачкой по ладони.
        Миранда пересекает лужайку и забирает эту сигарету. Наклоняется к щелкнувшей зажигалке. А затем окидывает взглядом гостей, затягиваясь дымом. Артур смеется. Его рука на мгновение касается запястья Элизабет, и он наливает ей вино. Почему Элизабет сидит рядом с ним? Почему они поступили так бестактно и неосторожно?
        «Неприятное зрелище, да?»
        Миранда хочет не согласиться, однако что-то в голосе Кларка ее останавливает. Все уже знают?..
        «О чем вы?» — спрашивает она дрожащим голосом.
        Кларк бросает на нее взгляд, а затем отворачивается от живописной картины за столом. Спустя мгновение Миранда поступает так же. Нет смысла наблюдать за тонущим кораблем.
        «Извините, что был груб с вашей гостьей».
        «Теш? О, прошу, не церемоньтесь с ней. В жизни не встречала настолько напыщенной дамы».
        «Я видел и похуже».
        Миранда не курит — бросила, убедив себя, что курение отвратительно, но сейчас испытывает удовольствие. Зажженный кончик вспыхивает в темноте во время затяжки. Голливуд нравится ей больше всего по ночам, в тишине, когда вокруг только темная листва, тени и раскрывающиеся в это время суток цветы. Линии сглаживаются, на склоне холма видны изгибы слабо освещенных улиц. Рядом бродит Лули, вынюхивая что-то в траве. На небе можно разглядеть звезды, но совсем чуть-чуть — из-за тумана над городом.
        «Удачи, дорогая»,  — тихо произносит Кларк. Он докурил.
        Когда Миранда поворачивается, он уже шагает обратно к гостям и занимает свое место за столом.
        «Ищет собаку,  — слышит Миранда его ответ на вопрос.  — Появится с минуты на минуту».
        У доктора Одиннадцать есть померанцевый шпиц. У доктора мало друзей, и без собаки ему будет слишком одиноко. Той ночью, в кабинете, Миранда делает набросок сцены: доктор Одиннадцать стоит на скале — тощий силуэт в низко надвинутой фетровой шляпе — и смотрит на волны, а у его ноги — маленькая белая собака, чья шерсть развевается на ветру. Только на середине работы Миранда вдруг понимает, что подарила доктору копию Лули. У горизонта вращаются ветряные установки. Лули доктора глядит на море; Лули Миранды видит собачьи сны, слегка подергиваясь на подушечке у ног хозяйки.
        Окно кабинета выходит на боковой дворик, который спускается к бассейну. Рядом с бассейном — фонарь пятидесятых годов, полумесяц на длинном темном столбе, расположенный так, чтобы в воде всегда отражалась луна. Этот фонарь — любимая вещь Миранды в доме, хотя она порой гадает, почему он здесь появился. Какая-нибудь дива жаждала постоянно видеть свет луны? Холостяк надеялся впечатлить юных старлеток? Почти каждой ночью на краткое время в воде висят две луны. Ненастоящая всегда ярче, ведь она расположена ближе и городской смог ей не страшен.
        В три часа ночи Миранда встает из-за чертежного стола и спускается на кухню за второй чашкой чая. Гости разъехались. Порядком выпившие, они влезли в свои дорогие машины — все, кроме Элизабет Колтон, которая пила тихо, методично и явно без удовольствия, пока не отключилась на диване в гостиной. Кларк забрал бокал с вином из ее руки, Артур достал ключи от машины из сумочки и бросил в темную вазу на каминной полке, а Миранда укрыла Элизабет одеялом и оставила неподалеку стакан воды.
        «Нам надо поговорить»,  — обратилась Миранда к Артуру, когда последний гость, не считая Элизабет, отбыл. Но Артур только отмахнулся и побрел к спальне, уже с лестницы сказав что-то о разговоре утром.
        Сейчас в доме тихо, и Миранда чувствует себя в нем чужой.
        «Эта жизнь никогда не была нашей,  — шепчет она собаке, что следует за ней из комнаты в комнату, и Лули виляет хвостом, глядя на хозяйку блестящими карими глазами.  — Мы просто примерили ее на время».
        Элизабет Колтон до сих пор в гостиной. Даже забывшись пьяным сном, она кажется картинкой в свете лампы. На кухне, на столешнице, лежат четыре фотографии. Миранда разглядывает их, пока закипает вода, и узнает сегодняшних официантов, только моложе и задумчивей. На террасе она надевает сандалии, а потом выходит на прохладный ночной воздух. Какое-то время сидит с чашкой чая у бассейна и болтает ногой в воде, заставляя отражение луны подернуться рябью.
        Со стороны дороги доносится звук — захлопнулась дверь машины.
        «Сидеть»,  — говорит Миранда собаке.
        Лули остается возле бассейна и следит, как хозяйка распахивает калитку, ведущую к въездной дороге, где стоит темный поблескивающий кабриолет Элизабет Колтон. Миранда пробегает пальцами по машине, проходя мимо, и они становятся черными от пыли. У фонаря вьется мошкара. На улице у дома припаркованы два автомобиля. К одному прислоняется человек с сигаретой. За рулем другого спит еще один мужчина. Миранда узнает обоих, ведь они преследуют их с Артуром гораздо чаще остальных.
        «Эй»,  — зовет курящий и тянется за камерой.
        Он примерно одного возраста с Мирандой. У него бакенбарды и темные волосы, падающие на глаза.
        «Не надо»,  — повышает голос Миранда, и мужчина медлит.
        «Что вы делаете на улице так поздно?»
        «Вы собираетесь меня фотографировать?»
        Он опускает камеру.
        «Спасибо,  — говорит Миранда.  — Ответ на ваш вопрос — я просто вышла узнать, не найдется ли у вас сигаретки».
        «Почему вы решили, что у меня есть сигареты?»
        «Потому что вы каждую ночь курите напротив моего дома».
        «Шесть ночей в неделю,  — произносит мужчина.  — По понедельникам отдыхаю».
        «Как вас зовут?»
        «Дживан Чоудхари».
        «Так вы угостите меня сигаретой, Дживан?»
        «Конечно. Вот. Не знал, что вы курите».
        «Недавно снова начала. А огоньку?»
        «Небывалое дело»,  — говорит Дживан, дав ей прикурить.
        Миранда пропускает его слова мимо ушей, глядя на дом.
        «А он отсюда красивый, верно?»
        «Да,  — соглашается Дживан.  — У вас прекрасный дом».
        Это сарказм?.. Плевать. Миранда всегда любовалась этим домом и особенно сейчас, понимая, что она его покидает. Он достаточно скромный — по меркам людей, чьи имена значатся над заголовками фильмов,  — но куда вычурнее того, что могла себе представить Миранда. В моей жизни больше никогда не будет такого дома.
        «Не знаете, который час?» — спрашивает Дживан.
        «Может, три? Или даже половина четвертого?»
        «Почему машина Элизабет Колтон до сих пор здесь?»
        «Потому что Элизабет — невероятная алкоголичка».
        «Серьезно?» — распахивает глаза Дживан.
        «Она слишком надралась, чтобы сесть за руль. Я вам ничего не говорила».
        «Конечно. Да. Спасибо».
        «Не за что. Ваша братия ведь живет ради таких сплетен, верно?»
        «Нет,  — отвечает он,  — я живу благодаря таким сплетням. В смысле зарабатываю на аренду квартиры. А живу ради кое-чего другого».
        «Ради чего же?»
        «Ради правды и красоты»,  — бесстрастно произносит Дживан.
        «Любите свою работу?»
        «Не ненавижу».
        Слезы опасно подступают к глазам.
        «Вам нравится преследовать людей?»
        Он смеется.
        «Ну, скажем, эта работа укладывается в мое представление о работе».
        «Не понимаю».
        «Естественно. Вам же не приходится зарабатывать на хлеб».
        «Я вас умоляю!  — говорит Миранда.  — Я всю жизнь работала, даже в школе. А последние несколько лет — это как раз для меня ненормально».
        Вспоминается Пабло. Она десять месяцев прожила за его счет, пока не стало ясно, что деньги закончатся раньше, чем он сумеет продать очередную картину. Когда начнется новый этап, решает Миранда, я буду полностью независимой.
        «Забудьте».
        «Нет, правда, мне интересно. Как вы представляете работу?»
        «Работа — это битва».
        «То есть вы ненавидите все, чем занимались?»
        Дживан пожимает плечами, а потом отвлекается на что-то в телефоне. Яркий экран подсвечивает лицо голубым. Миранда вновь смотрит на дом. Ее охватывает ощущение, что она во сне, который вот-вот закончится, только непонятно, хочет ли она проснуться или же продолжить спать? В плавных изгибах машины Элизабет отражается свет. Миранда размышляет о местах, куда может отправиться, когда покинет Лос-Анджелес. И, к ее удивлению, первым на ум приходит «Нептун логистикс». Она скучает по царящему там порядку, удивительно выполнимой работе, прохладному воздуху, спокойному озеру за окном.
        «Эй!» — вдруг восклицает Дживан.
        Миранда поворачивается, поднося сигарету к губам, и вспышка застает ее врасплох. Еще пять быстрых снимков, пока она роняет окурок на асфальт и быстро уходит. Вводит код на панели замка и скрывается за воротами, еще ослепленная первой вспышкой. Как она могла потерять бдительность? Как могла так сглупить?
        Утром снимок появится на сайте со сплетнями: Не все так гладко в раю? О неверности Артура и так ходят слухи; Миранда блуждает по улицам Голливуда в четыре утра и курит со слезами на глазах. И фотография, фотография Миранды ранним утром, бледной из-за вспышки и взъерошенной, с явно влажными глазами, сигаретой в пальцах и сползшим с плеча платьем, так что видна лямка бюстгальтера.
        Но сперва нужно пережить остаток ночи. Миранда долго сидит на каменной скамье у бассейна и дрожит, прижав к себе Лули. Наконец она вытирает глаза и вместе с любимицей возвращается в дом, где до сих пор спит Элизабет. На втором этаже Миранда замирает у спальни, прислушиваясь. Артур храпит.
        Она открывает дверь в его кабинет, полную противоположность ее собственного, то есть туда можно входить домработнице. В кабинете Артура все до боли чисто и аккуратно. Четыре стопки сценариев на столе из стекла и стали. Удобное кресло, изящная лампа. Рядом с лампой — плоская кожаная коробка с выдвижным ящичком. Миранда тянет за ленту и выдвигает его. Вот то, что она ищет,  — желтый линованный блокнот, в котором Артур не раз что-то писал. Однако сегодня там лишь обрывок недавнего письма к его подруге детства.
        Дорогая В., все очень странно. Ощущение, будто жизнь стала напоминать кино. Много думаю о будущем. У меня такое…
        И все. Что у тебя такое, Артур? На середине предложения зазвонил телефон?.. Миранда кладет блокнот на место и краем платья вытирает отпечаток пальца со стеклянной столешницы. Взгляд вдруг падает на подарок Кларка, матовое пресс-папье.
        Оно лежит в ладони приятной тяжестью. Смотреть на него — словно вглядываться в бурю. Миранда выключает свет, убеждая себя, что возьмет пресс-папье на время, чтобы зарисовать, но уже знает, что заберет его навсегда.
        Она возвращается в свой кабинет на рассвете. Доктор Одиннадцать, пейзаж, собака, рамка для внутреннего монолога доктора внизу: После смерти Лонагана все стало чужим. Я стал чужим для самого себя. Предложение хорошее, но не для этого рисунка. До него будет новый, крупный план записки, оставленной на теле капитана Лонагана убийцей из Подморья: «Нам не место в этом мире. Дай нам вернуться домой».
        В следующем кадре доктор Одиннадцать держит эту записку, стоя на утесе с собачкой у ног. Его мысли:
        Первое предложение в записке убийцы звучало правдиво: нам действительно нет места в этом мире. Я вернулся в свой город, к своей разбитой жизни и разрушенному дому, к одиночеству, пытаясь не думать о счастье жить на Земле.
        Слишком длинно и мелодраматично. Миранда стирает текст и мягким карандашом пишет новый: Я стоял, глядя на свой разрушенный дом, и пытался забыть счастье жить на Земле.
        Звук сзади. Элизабет Колтон прислоняется к дверному косяку, сжимая стакан воды обеими руками.
        «Прости,  — произносит она,  — я не хотела мешать. Просто заметила включенный свет».
        «Входи».
        Миранда с удивлением понимает, что ей любопытно. Воспоминание о первой ночи в отеле «Ле Жермен» в Торонто, лежащий рядом Артур, осознание начала. А теперь в дверях ее кабинета стоит конец всего — на ножках-спичках в узких джинсах, до сих пор нетрезвая, растрепанная, с потеками туши под глазами и блестящим от пота носом, но по-прежнему красивая, по-прежнему одна из лучших представительниц своего класса в Лос-Анджелесе. Миранда знает, что никогда не станет такой, неважно, сколько времени здесь проживет или как сильно будет к этому стремиться. Элизабет делает шаг вперед и вдруг оседает на пол, каким-то чудом не разливая воду.
        «Прости,  — произносит она.  — Меня немного шатает».
        «А кого не шатает?  — усмехается Миранда; впрочем, как обычно, когда она шутит, собеседники не улавливают юмора. Элизабет и Лули молча пялятся на нее.  — Только не плачь,  — обращается Миранда к Элизабет, глаза которой начинают блестеть.  — Не надо, правда. Это уже чересчур».
        «Прости»,  — в третий раз повторяет та.
        Снова этот приводящий в ярость тихий голосочек. Перед камерами она разговаривает совсем иначе.
        «Хватит извиняться».
        Элизабет моргает.
        «Ты ведь работаешь над своим тайным проектом».
        Она оглядывается по сторонам, умолкнув, и Миранда, уступая собственному любопытству, садится на пол рядом с Элизабет, чтобы увидеть комнату с того же ракурса. На стенах — картины и скетчи, на массивной доске — записки со структурой и хронологией, на подоконнике — четыре страницы сценария.
        «И что дальше?» — спрашивает Миранда. Ей легче говорить с Элизабет, сидя вот так рядом, когда не надо на нее смотреть.
        «Не знаю».
        «Знаешь».
        «Я хотела бы сказать, как мне жаль,  — произносит Элизабет,  — но ты запретила мне извиняться».
        «Так поступать — ужасно».
        «Я не считаю себя ужасным человеком».
        «Даже самые ужасные так не считают. Это заложено в нас природой, для выживания».
        «Я считаю, что все складывается, как должно»,  — очень тихо говорит Элизабет.
        «Предпочитаю не думать, что следую сценарию»,  — отзывается Миранда, но она устала, в ее словах нет яда, сейчас уже начало пятого и слишком поздно во всех смыслах.
        Элизабет молча подтягивает колени к груди и вздыхает.
        Через три месяца Миранда и Артур будут сидеть в переговорной с адвокатами и обсуждать последние пункты соглашения о расторжении брака, пока папарацци курят и поджидают их на улице, а Элизабет готовится к переезду в дом с фонарем-полумесяцем у бассейна. Через четыре месяца Миранда переберется в Торонто, разведенная в двадцать семь лет, и будет учиться по специальности «торговое дело», тратить алименты на дорогую одежду и консультации у стилистов, наконец поняв, что внешний вид — это ее броня. Она позвонит Леону Преванту, чтобы спросить о работе, и через неделю вернется в «Нептун логистикс», но уже на более интересную должность в отделе по работе с клиентами. Миранда быстро поднимется по карьерной лестнице, а через четыре или пять лет станет почти постоянно перемещаться между дюжиной стран и жить лишь с одним чемоданом вещей, жить свободно, временами спать с соседями снизу, но отказываться завязывать отношения, шептать «Я ни в чем не раскаиваюсь» отражению в зеркалах сотен отелей от Лондона до Сингапура и надевать по утрам одежду, которая делает ее неуязвимой. Мгновения пустоты и разочарования будут
приходить все реже. К тридцати пяти годам Миранда начнет чувствовать себя в этом мире уверенно и наконец более-менее спокойно. Она будет учить иностранные языки в залах ожидания первого класса и перелетать через океаны в удобных креслах, встречаться с клиентами и жить своей работой, дышать ею, будет почти всегда любить свою жизнь, тихими одинокими ночами рисуя истории про Станцию Одиннадцать в номерах отелей.
        Но сперва произойдет этот миг в кабинете со включенной лампой: Миранда сидит на полу рядом с Элизабет, от которой несет вином. Она откидывается назад, пока не упирается спиной в дверной косяк. Плачущая Элизабет закусывает губу, тоже разглядывая развешанные по стенам скетчи и картины. Собака настороженно смотрит в окно, где только что у стекла мелькнула мошка. На мгновение все замирает. Их окружает Станция Одиннадцать.

16

        Стенограмма интервью, которое провел Франсуа Диалло, библиотекарь города Нью-Петоски, издатель и редактор газеты «Нью-Петоски ньюс», через двадцать шесть лет после последнего званого ужина Миранды и Артура в Лос-Анджелесе и через пятнадцать лет после пандемии грузинского гриппа.
        ФРАНСУА ДИАЛЛО: Благодарю за уделенное для нашей сегодняшней беседы время.
        КИРСТЕН РЕЙМОНД: Рада помочь. А что ты пишешь?
        ДИАЛЛО: Это моя личная система обозначений. Сам изобрел.
        РЕЙМОНД: Так быстрее?
        ДИАЛЛО: Намного. Я могу зафиксировать интервью в режиме реального времени, а позже переписать. Так вот, благодарю за согласие побеседовать со мной. Как я упоминал вчера, я недавно начал издавать газету и беру интервью у всех, кто проезжает через Нью-Петоски.
        РЕЙМОНД: Я вряд ли знаю много новостей.
        ДИАЛЛО: Для нас новостями будет и рассказ о городах, где ты бывала. Мир сузился, верно? Да, торговцы делятся историями, но большинство людей не покидают своих городов. Думаю, моим читателям было бы интересно узнать что-нибудь от тех, кто путешествовал в другие места.
        РЕЙМОНД: Ладно.
        ДИАЛЛО: Конечно, издание газеты — дело интересное. Однако вскоре я задумался: а зачем останавливаться на достигнутом? Почему бы не создать устную историю нашего времени, историю катастрофы? С твоего разрешения я опубликую отрывки в следующем выпуске, а полное интервью сохраню в архиве.
        РЕЙМОНД: Хорошо. Интересный проект. Понимаю, что по идее интервью проводишь ты, но могу ли я задать вопрос?
        ДИАЛЛО: Конечно.
        РЕЙМОНД: Ты уже долго работаешь библиотекарем?..
        ДИАЛЛО: С четвертого года.
        РЕЙМОНД: Хочу спросить тебя насчет комиксов, которые я только что показала, про космическую станцию. Ты когда-нибудь видел их или другие книги из этой серии?
        ДИАЛЛО: Нет, никогда. Они не входят ни в одну серию комиксов, что мне встречались. Ты говорила, это подарок?
        РЕЙМОНД: Мне их подарил Артур Линдер. Актер, о котором я рассказывала.

17

        За год до грузинского гриппа Артур и Кларк вместе пообедали в Лондоне. Артур был проездом на пути в Париж, а Кларк как раз навещал семью, и они договорились встретиться на каком-то углу города, которого Кларк особо и не знал. Он вышел заранее, но как только поднялся из метро, перед глазами вдруг возник образ телефона, забытого на родительской кухне, с открытой на экране картой. Кларку нравилось думать, что он ориентируется в Лондоне, однако на самом деле большую часть взрослой жизни он провел в Нью-Йорке, в границах ровных, где не потеряется и дурак, улиц Манхэттена, а хитросплетение дорог Лондона именно этим вечером стало и вовсе непостижимым. Нужный переулок никак не хотел появляться в поле зрения, и Кларк вдруг понял, что уже просто блуждает, все больше опаздывая, злой и смущенный, возвращается по своим же следам и пробует сворачивать в другую сторону. Затем начался дождь и Кларк остановил такси.
        — Никогда так легко не отрабатывал два фунта,  — заметил водитель, когда Кларк назвал адрес.
        Машина дважды свернула налево, и они оказались у ресторана в переулке, которого, Кларк готов был поклясться, еще десять минут назад там не было.
        Артур уже ждал за дальним столиком в луче света. Раньше Артур не мог повернуться к залу лицом — всегда сидел спиной к остальным, надеясь, что по ссутуленным плечам и дорогой стрижке его не узнают. Сейчас Кларк вдруг понял: Артур хочет быть на виду.
        — Доктор Томпсон,  — поздоровался он.
        — Мистер Линдер.
        Вид стареющего ровесника сбивает с толку — воспоминания о молодом лице разбиваются о реальность с обвислыми щеками, мешками под глазами и жутким осознанием, что ты, наверное, выглядишь так же. Помнишь, как мы были молодыми и яркими, хотел спросить Кларк. Помнишь, как все казалось безграничным? Как не верилось, что ты станешь знаменитым, а я защищу докторскую?.. Вместо этого Кларк просто поздравил друга с днем рождения.
        — Ты не забыл.
        — Конечно. Что мне нравится в днях рождения, так это то, что они остаются на месте. Из года в год, на одном и том же листе календаря.
        — Зато годы летят все быстрее, заметил?
        Они принялись выбирать напитки и закуски, причем Кларку было интересно, заметил ли Артур, что парочка за соседним столиком шепчется, глядя на него. Если и заметил, то остался в высшей степени равнодушен, а вот сам Кларк занервничал.
        — Завтра в Париж?  — спросил он за первым бокалом мартини и закусками.
        — Навестить сына. Элизабет привезла его туда на каникулы. Знаешь, год выдался такой мерзкий.
        — Знаю,  — отозвался Кларк.  — Мне жаль.
        Третья жена Артура недавно подала на развод, а ее предшественница увезла их сына в Иерусалим.
        — Ну почему Иерусалим?  — плаксиво спросил Артур.  — Совсем не понимаю. Из всех мест — почему это?
        — Она ведь училась на историка? Может, ее и привлекла местная история.
        — Наверное, закажу утку,  — произнес Артур.
        И больше они не заговаривали об Элизабет.
        — Мне неприлично повезло,  — заявил Артур позже, после четвертого мартини. В последнее время он стал очень часто использовать эту фразу. Кларк не обратил бы внимания, если бы месяц или два назад не увидел ее в интервью Артура для еженедельника «Энтертейнмент уикли».
        Он вдруг заметил зеленую точку — кто-то снимал Артура на видео из полутемного угла ресторана. Кларк все сильнее цепенел, слыша шепоток и ощущая на себе взгляды, а Артур, расслабленно жестикулируя, продолжал вещать о спонсорской сделке и мужских наручных часах. Он в лицах пересказывал встречу с руководством компании, как в конференц-зале произошло какое-то забавное недопонимание… Он играл. Кларк думал, что Артур пришел ужинать с давним другом, но понял, что он пришел ради публики. Кларка затошнило от отвращения. После ухода он вдруг поймал себя на том, что снова блуждает по улицам, хотя уже знает дорогу к станции метро. Холодный дождь, блестящий от влаги асфальт, шуршание автомобильных шин. И мысли об огромной пропасти лет между восемнадцатью и пятьюдесятью.

18

        ДИАЛЛО: Я расспрошу тебя об Артуре Линдере и комиксах чуть позже. А пока, может, несколько вопросов о твоей жизни?
        РЕЙМОНД: Ты же меня знаешь, Франсуа. Мы годами проезжаем через ваш город.
        ДИАЛЛО: Да, конечно, но некоторые наши читатели могут не знать о тебе или о «Симфонии». Я передаю экземпляры газеты торговцам, прошу распространять по пути. Ты играешь с детства, верно?
        РЕЙМОНД: С самого раннего. Снялась в рекламе, когда мне было три года. Ты помнишь рекламные ролики?
        ДИАЛЛО: К сожалению, да. Что ты рекламировала?
        РЕЙМОНД: Вообще я не помню сам ролик; по словам брата, он про печенье из арроурута.
        ДИАЛЛО: Было такое. А после печенья?
        РЕЙМОНД: Тоже не помню, но брат немного рассказывал. Что я снялась и в других роликах, а потом в шесть или семь лет мне дали сквозную роль в телевизионном… телевизионном сериале.
        ДИАЛЛО: Не помнишь в каком?
        РЕЙМОНД: Нет. Кажется, я уже говорила, что у меня проблемы с памятью. Я мало что помню до катастрофы.
        ДИАЛЛО: Такое нередко случается у тех, кто тогда был ребенком. А что насчет «Симфонии»? Ты давно с ними?
        РЕЙМОНД: С четырнадцати лет.
        ДИАЛЛО: Где тебя нашли?
        РЕЙМОНД: В Огайо. Мой брат и я оказались там после того, как покинули Торонто. А когда брат умер, я осталась одна.
        ДИАЛЛО: Не знал, что «Симфония» забиралась так далеко на юг.
        РЕЙМОНД: Лишь однажды. Но эксперимент не удался. Они хотели расширить свою территорию, поэтому той весной прошли вниз по течению реки Моми, миновали руины Толидо, а потом по реке Оглейз добрались до Огайо и, наконец, до города, где жила я.
        ДИАЛЛО: А почему ты говоришь, что эксперимент не удался?
        РЕЙМОНД: Я всегда буду благодарна, что «Симфония» заехала в мой город, но для них эта экспедиция обернулась трагедией. К тому времени, как они оказались в Огайо, один из актеров умер от похожей на малярию болезни, и в трех разных местах попадали под обстрел. Одна из флейтисток получила огнестрельную рану и чуть не погибла. Они… мы… «Симфония» больше не покидала привычные земли.
        ДИАЛЛО: Похоже, жизнь у вас опасная.
        РЕЙМОНД: Это было много лет назад. Сейчас куда спокойнее.
        ДИАЛЛО: А другие города, в которых вы бываете, очень отличаются от нашего?
        РЕЙМОНД: Те, куда мы не раз возвращаемся, похожи. В некоторых мы были единожды и больше не заезжаем, ведь с первого взгляда понятно, что там дело нечисто. Все запуганы, или кто-то ест досыта, пока другие голодают, или встречаются беременные девочки одиннадцати лет, и сразу ясно, что там либо царит беззаконие, либо над городом властвует какая-нибудь секта. В некоторых местах полностью разумное, логичное управление, а когда возвращаешься в них через два года, все погружено в хаос. Везде свои традиции. Есть города, похожие на этот, где люди интересуются прошлым, где есть библиотека…
        ДИАЛЛО: Чем больше мы знаем о старом мире, тем скорее поймем, что случилось во время его краха.
        РЕЙМОНД: Все и так знают, что случилось. Новый штамм свиного гриппа, самолеты из Москвы, полные нулевых пациентов…
        ДИАЛЛО: И все же я уверен, что историю нужно понять.
        РЕЙМОНД: Справедливо. Некоторые города, как я уже сказала, похожи на этот, где люди хотят обсуждать случившееся, говорить о прошлом. В других это не поощряется. Мы заезжали в место, где дети даже не подозревают, что мир изменился. Хотя, казалось бы, телефонные аппараты и заржавевшие автомобили должны были натолкнуть их на эту мысль. Какие-то города посетить проще. Где-то выбирают мэров или специальные комитеты. Иногда власть захватывают секты; подобные города становятся самыми опасными.
        ДИАЛЛО: В каком смысле?
        РЕЙМОНД: Сектанты непредсказуемы. Им невозможно что-либо доказать, ведь они живут согласно своей, совершенно иной логике. Вот, например, ты попадаешь в поселение, где все одеты в белое. Я имею в виду город, где мы однажды побывали, слегка выйдя за привычную территорию, севернее Кинкардина. Местные жители говорят, что были спасены от грузинского гриппа и пережили катастрофу, потому что они высшие люди, свободные от греха. И что ты ответишь? Им ничего не докажешь. Ты просто вспомнишь семью, которую потерял, и захочешь расплакаться или кого-нибудь убить.

        Часть четвертая
        Звездолет

19

        Иногда участники «Дорожной симфонии» думали, что поступают благородно. Были мгновения, когда у костра кто-нибудь воодушевленно говорил о значении искусства, и остальные той ночью спали спокойнее. А в другое время такой образ жизни казался слишком опасным и вряд ли стоящим таких усилий. Особенно когда приходилось разбивать лагерь между городами; когда враждебно настроенные жители прогоняли их, угрожая застрелить; когда актеры и музыканты шли по опасным местам сквозь снег и дождь, с ружьями и арбалетами в руках, а лошади выдыхали клубы пара; когда они дрожали от страха и холода в насквозь мокрой обуви. Или, как сейчас, в невыносимую июльскую жару, когда они двигались по дороге, обрамленной стеной леса с обеих сторон, и гадали, не станет ли этот безумный пророк и его люди их преследовать, и спорили друг с другом, чтобы отвлечься от страха.
        — Я просто говорю,  — произнес Дитер уже в двенадцати часах пути от Сент-Деборы,  — что та цитата на первой повозке была бы куда более глубокой, если бы мы взяли ее не из «Стартрека».
        «Потому что выживания недостаточно». В пятнадцать лет Кирстен сделала такую татуировку и с тех самых пор ругалась по поводу нее с Дитером. Он был настроен категорически против татуировок и утверждал, что однажды видел, как человек так заработал заражение и умер. На коже Кирстен был еще один рисунок — два черных ножичка на тыльной стороне запястья, но они волновали Дитера куда меньше за счет размера и связи с определенными событиями.
        — Да,  — отозвалась Кирстен,  — я уже слышала твое мнение, но это все равно моя самая любимая цитата из всех текстов мира.
        Она считала Дитера близким другом. Споры о татуировке давным-давно утратили накал и стали привычны.
        Солнце еще не выглянуло из-за верхушек деревьев. «Симфония» двигалась вперед почти всю ночь. У Кирстен болели ноги, и она буквально бредила от усталости. Странно, думала она, что собаку пророка зовут точно так же, как собаку в комиксе. Имя редкое.
        — Вот тут и проявляется проблема,  — сказал Дитер.  — Лучшая шекспировская актриса в округе, а ее любимая цитата — из «Стартрека».
        — Какая проблема?
        Кирстен казалось, что она и правда видит сон. Отчаянно хотелось опуститься в ванну с прохладной водой.
        — Это точно одна из лучших цитат из телесериалов,  — сказал Август.  — Ты видел эту серию?
        — Не припоминаю,  — ответил Дитер.  — Никогда особо не любил «Стартрек».
        — А ты, Кирстен?
        Она пожала плечами. То ли она сама что-то видела, то ли просто ей так много рассказывал Август…
        — Только не говори, что не смотрела «Стартрек: Вояджер»! Серию, где Борг и Седьмая-из-девяти…
        — Напомнишь?  — попросила Кирстен, и Август заметно оживился.
        Пока он рассказывал, она позволила себе представить, что действительно помнит все это. Телевизор в гостиной, корабль, плывущий сквозь темное безмолвие космоса, брат сидит рядом, и где-то неподалеку родители.
        В начале дня устроили привал. Пророк все же устроит погоню или им было позволено покинуть город? Дирижер выслала разведчиков. Кирстен вскарабкалась на козлы третьей повозки. Из леса доносилось гудение насекомых, усталые лошади щипали траву у дороги. Сверху полевые цветы казались лишь точками на траве — розовыми, фиолетовыми, голубыми.
        Кирстен закрыла глаза, и нахлынули воспоминания из раннего детства: она сидит с подругой на лужайке, и они играют в игру, где надо закрыть глаза и хорошенько сосредоточиться, чтобы прочитать мысли друг друга. Кирстен так и не избавилась от ощущения, что если мысленно потянуться, то можно кого-нибудь обнаружить. Если два человека будут одновременно стремиться друг к другу, то встретятся на середине пути. Чарли, где ты?.. Кирстен знала, что глупо пытаться. Она открыла глаза. Дорога по-прежнему пустовала. Оливия собирала цветы.
        — Дальше,  — раздался голос дирижера, и лошадей вновь впрягли.
        Повозки со скрипом сдвинулись с места, и изможденная «Симфония» поползла вперед под палящим солнцем. Прошло много часов, прежде чем труппа разбила лагерь у обочины. Те, кто помнил утраченный мир, с тоской мечтали о кондиционерах.
        — Вот так просто, из отверстий?  — спросила Александра.
        — Вроде бы да,  — отозвалась Кирстен.  — Я слишком устала, чтобы думать.
        Они вышли из Сент-Деборы восемнадцать часов назад и провели на ногах всю ночь, утро и большую часть дня — хотели убраться от пророка как можно дальше. Некоторые по очереди спали в движущихся повозках, другие все шли, пока мысли не выжгло из головы одну за другой, как умершие звезды, шли, пока не впали в ступор, в котором единственное значение имели лишь деревья, дорога, перестук подков и шагов. Лунный свет постепенно угас, и началось летнее утро.
        Повозки словно подрагивали, окутанные маревом. Еле живые участники «Симфонии» разбрелись по обочине, ожидая, когда будет готов ужин. Половина отправилась охотиться на кроликов, разбившись по парам. От костра в небо поднимался белый дымок, похожий на сигнальный знак.
        — Воздух действительно дул из отверстий,  — подтвердил Август.  — Нажимаешь кнопку, и фш-ш-ш! Холодный воздух. У меня в комнате был такой кондиционер.
        Кирстен и Август устанавливали палатки, а Александра, которая уже управилась со своей, лежала на спине и глядела в небо.
        — Ого,  — выдохнула она.  — Так там было электричество? Или газ?
        Август посмотрел на тубиста — тот сидел неподалеку с дремлющей дочкой на руках. Оливия объявила, что слишком устала и не будет ждать ужин, поэтому тубист рассказывал ей сказку о русалочке, пока Лин готовила ночлег.
        — Электричество,  — ответил тубист.  — Кондиционеры работали от электричества.  — Он вытянул шею, пытаясь заглянуть дочке в лицо.  — Заснула?
        — Кажется,  — сказала Кирстен.
        Со стороны третьей повозки вдруг раздался возглас.
        — Что там?!
        Кирстен поднялась и тут же увидела, как первый виолончелист вытягивает из повозки девочку. Оливия села, удивленно моргая.
        — Безбилетница,  — рассмеялся Август. Он однажды и сам был таким.  — Давно у нас не было «зайцев»!
        «Зайцем» оказалась девочка, которая преследовала Кирстен в Сент-Деборе. Мокрая от пота и в пропитанной мочой юбке, она плакала. Первый виолончелист поставил девочку на землю.
        — Пряталась под костюмами. А я полез за палаткой.
        — Дайте ей воды,  — произнес Гил.
        Дирижер выругалась вполголоса и глянула на дорогу. Остальные подобрались ближе. Первая флейтистка протянула девочке одну из своих бутылок с водой.
        — Простите,  — взмолилась беглянка.  — Простите, пожалуйста, я не хочу обратно…
        — Мы не можем брать детей,  — проговорила дирижер.  — Мы вам не цирк, куда можно сбежать из дома.
        Девочка ничего не поняла. Она не знала, что такое цирк.
        — Между прочим,  — обратилась дирижер к труппе,  — именно поэтому перед отбытием надо проверять повозки.
        — Мы очень спешили,  — пробормотал кто-то.
        — Я должна была выбраться,  — произнесла девочка.  — Простите, простите, пожалуйста, я все сделаю, только…
        — Почему ты должна была выбраться?
        — Я обещана пророку,  — ответила она.
        — Ты что?!
        Девочка снова расплакалась:
        — Я должна была стать его очередной женой.
        — Господи,  — поразился Дитер.  — Треклятый мир…
        Оливия подошла к отцу, потирая глаза. Тот поднял ее на руки.
        — У него не одна жена?  — спросила Александра. К счастью, она ничего не подозревала.
        — Их четыре,  — всхлипнула девочка.  — Живут на заправке.
        Дирижер протянула ей чистый платок из своего кармана.
        — Как тебя зовут?
        — Элинор.
        — Сколько тебе лет, Элинор?
        — Двенадцать.
        — Зачем ему жениться на двенадцатилетней?
        — Он увидел сон, в котором Бог сказал, что он должен заново населить Землю.
        — Ну конечно,  — фыркнула кларнетистка.  — У них у всех такие сны.
        — Ага, для пророков это обязательно,  — сказал Саид.  — Черт, вот был бы пророком я…
        — И твои родители не против?  — уточнила дирижер, взмахнув рукой в сторону Саида и кларнетистки, чтобы те стихли.
        — Они умерли.
        — Мне очень жаль.
        — Ты за мной шпионила?  — спросила Кирстен.
        Девочка покачала головой.
        — Тебе никто не приказывал за нами следить?
        — Нет.
        — Ты знала Чарли и шестого гитариста?
        Элинор нахмурилась:
        — Чарли и Джереми?
        — Да. Так куда они отправились?
        — Они отправились в… в Музей Цивилизации.
        Элинор произнесла слово «музей» так осторожно, как неуверенно выговаривают незнакомые иностранные слова.
        — Куда?
        Август тихо присвистнул.
        — Они сказали тебе, что направляются туда?
        — Чарли говорила, что если когда-нибудь я смогу выбраться, то найду их там.
        — А я думал, что Музей Цивилизации — всего лишь слухи,  — сказал Август.
        — Что это?  — спросила Кирстен.
        — Слышал, что это музей, устроенный в аэропорту.  — Гил разворачивал карту, близоруко моргая.  — Помню, как торговец рассказывал много лет назад.
        — Мы все равно идем в ту сторону, верно? По идее, этот музей рядом с Северн-Сити.
        Дирижер заглянула Гилу через плечо и коснулась точки далеко на юге карты, на берегу озера.
        — Что мы о нем знаем?  — спросил тубист.  — Там по-прежнему живут люди?
        — Понятия не имею.
        — А может, это ловушка,  — пробормотал тубист.  — И девчонка нас туда заманивает.
        — Знаю,  — отозвалась дирижер.
        Что делать с Элинор?.. Избегая обвинений в похищении, они давно придерживались строгой политики невмешательства в дела городов, через которые проезжали. В то же время никто не мог представить, как можно вернуть в руки пророка невесту, которая еще совсем ребенок. На кладбище уже появилось надгробие с ее именем? Выкопают ли саму могилу, если она вернется? Оставалось одно: забрать девочку и поднажать в пути к неизведанному югу вниз по восточному берегу озера Мичиган, дальше, чем они когда-либо добирались.
        За ужином Элинор попытались разговорить, однако испуганная девочка впала в безмолвие, какое случается с осторожничающими сиротами. Ее усадили в первую повозку, чтобы она не сразу попалась на глаза, если кто-то подойдет к «Симфонии» с тыла. Элинор держалась вежливо, но хмуро.
        — Что ты знаешь о Музее Цивилизации?  — спрашивали ее.
        — Немногое. Просто слышала, как о нем иногда говорят.
        — Значит, Чарли и Джереми узнали о нем от торговцев?
        — А еще пророк оттуда.
        — У него там семья?
        — Я не знаю.
        — Расскажи нам о пророке,  — попросила дирижер.
        Он появился в Сент-Деборе вскоре после того, как «Симфония» оставила там Чарли и Джереми. Он был главой секты религиозных странников. Сперва они обустроились в «Волмарте», разбив в бывшем садово-огородном отделе общинный лагерь. Местным жителям они сказали, что пришли с миром. Некоторые отнеслись к ним с подозрением. Новоприбывшие рассказывали мутные истории о путешествиях по югу, по местности, в прошлом известной как Виргиния, и не только. Ходили слухи, что юг наиболее опасен и кишит оружием, как же сектанты там выжили?.. Однако новоприбывшие были дружелюбны и самодостаточны. Они охотились и делились добытым мясом, помогали с ежедневной работой. Их было девятнадцать, и держались они в основном замкнуто. Только спустя какое-то время местные жители заметили, что к высокому светловолосому мужчине, их лидеру, обращаются не иначе, как «пророк», и у него три жены. Никто не знал его настоящее имя. Он утверждал, что ему являются видения и знаки, пророческие сны. Его последователи рассказывали, что он родом из места под названием Музей Цивилизации, однако с детства путешествует и несет людям свет. У них
была целая история о том, как они выдвинулись ранним утром, но уже через несколько часов пророк потребовал остановиться, так как узрел впереди, над самой дорогой, трех воронов. Больше никто их не видел, однако пророк настаивал, что необходимо переждать. Следующим утром они наткнулись на обломки моста. У берега реки проходили похороны — женщины пели над тремя белыми саванами. Трое мужчин погибли, когда мост обрушился в реку. «Понимаете?  — говорили последователи пророка.  — Если бы не видение, на их месте были бы мы».
        Когда зимой в Сент-Дебору пришла болезнь, когда умер мэр, пророк добавил в свою «коллекцию» его жену и вместе с последователями перебрался на заправку в центре города. Никто не подозревал, сколько у них оружия. Истории о путешествиях по югу обрели смысл. Через неделю стало ясно, что город теперь принадлежит пророку. Почему его собаку зовут Лули, Элинор не знала.

20

        В двух днях пути от Сент-Деборы «Симфония» наткнулась на сгоревший курортный городок. Пожар случился несколько лет назад, и теперь город превратился в луг с черными руинами. Между обломками зданий цвело море розовых цветов. По берегу озера тянулись скелеты гостиниц. В центре сохранилась башня с часами; стрелки навеки замерли в восемь пятнадцать.
        Участники «Симфонии» осторожно продвигались вперед с оружием в руках, усадив Оливию и Элинор в первую повозку, но не встретили никаких признаков человеческой жизни. Лишь олени щипали траву на заросших бульварах, а в темных норах прятались кролики. На ужин удалось застрелить двух оленей. Туши привязали к капотам первой и второй повозок.
        Дорога вдоль озера состояла из странной смеси зелени и кусков асфальта. В дальнем конце города проходила граница пожара, там деревья были выше и росли другие цветы. Дальше обнаружилось старое бейсбольное поле, и труппа устроила привал, чтобы дать лошадям попастись. Наполовину разрушенные трибуны тонули в высокой траве. Две прожекторные башни уже рухнули на землю. Опустившись на колени, Кирстен дотронулась до толстого стекла огромной лампы и попробовала представить, как внутри гудело электричество, как на поле лился поток света… На руку прыгнул сверчок.
        — На них было даже больно смотреть,  — сказал Джексон. Он не очень любил бейсбол, но в детстве несколько раз ходил на матчи и послушно сидел рядом с отцом на трибуне.
        — Весь день собрались там стоять?  — поинтересовался Саид.
        Кирстен пристально на него глянула и вернулась к работе. Они косили траву для лошадей, на случай если по дороге встретится место, где животным будет нечего есть. Элинор в одиночестве сидела в тени первой повозки и фальшиво мычала под нос какую-то мелодию, сплетая и расплетая травинки. С тех пор как ее нашли, девочка почти не разговаривала.
        Разведчики доложили о школе сразу за деревьями у края поля.
        — Возьмите пару человек и проверьте, не осталось ли там инструментов,  — приказала дирижер Августу и Кирстен.
        Они отправились к школе вместе с Джексоном и альтисткой. В лесу было на пару градусов прохладнее. Под ногами стелился ковер из хвойных иголок.
        — Приятно наконец убраться с того поля,  — сказала Виола.
        Раньше ее звали иначе, но после катастрофы она взяла новое имя в честь инструмента. Девушка тихо шмыгнула носом из-за аллергии на траву. Лес уже подобрался к парковке, а его передовой отряд начал движение к самой школе — сквозь трещины в асфальте росли молодые деревца. Стояли несколько машин на спущенных колесах.
        — Давайте понаблюдаем,  — предложил Август, и какое-то время они простояли у края леса. Ветер шевелил ветви. Ничто не двигалось, кроме птиц и подрагивающего на жаре воздуха. Школа была темной, погруженной в тишину. Кирстен смахнула пот со лба.
        — Похоже, никого,  — сказал Джексон.
        — Не знаю,  — буркнула Виола.  — У меня от школ мороз по коже.
        — Ты сама вызвалась,  — заметила Кирстен.
        — Только потому, что ненавижу косить траву.
        Сперва они обошли здание, заглядывая в окна, и увидели разоренные классы с граффити на стенах. Распахнутая задняя дверь вела в спортивный зал. Сквозь дыру в крыше падал луч света. На полу пробивались сорняки. Когда-то здесь было укрытие или полевой госпиталь — в углу возвышалась гора сваленных коек. Позже кто-то развел костер под дырой в потолке — об этом свидетельствовал застарелый пепел, перемешанный с костями животных. Общая история места было понятна, но, как всегда, не хватало деталей. Сколько людей здесь жило? Кто они? Куда делись? Двери на противоположном конце зала вели к коридору с классами. Сквозь сломанный парадный вход проникал солнечный свет.
        Участники «Симфонии» обходили помещение за помещением и везде видели только хаос и обломки. Слои граффити, неразборчивые имена, написанные объемными неровными буквами, старые послания: «Жасмин Л., если ты это читаешь, отправляйся в дом моего отца у озера. Бен». Перевернутые парты. Угол класса, потемневший от огня. Груда сломанных пюпитров на полу — а вот и музыкальный класс. Ноты, наверное, ушли на растопку костра в спортзале, как и инструменты. Зато в шкафу Виола обнаружила полбанки канифоли, а Кирстен откопала в мусоре мундштук для флейты. На северной стене кто-то написал краской: «Это конец».
        — Адски стремно,  — произнесла Виола.
        В дверях возник Джексон.
        — В мужском туалете скелет.
        — Давний?  — нахмурился Август.
        — Давний. С дыркой от пули в черепе.
        — А что ты искал в туалете?
        — Надеялся на мыло.
        Август кивнул и скрылся в коридоре.
        — Что он удумал?  — спросила Виола.
        — Он обычно читает молитву над мертвецами.  — Кирстен сидела на корточках, ковыряясь в мусоре сломанной линейкой.  — Помоги мне, надо еще проверить шкафчики.
        Но все они оказались пусты, дверцы болтались, сорванные с петель. Кирстен подняла пару заплесневевших папок, чтобы рассмотреть наклейки и надписи гелевой ручкой — «Леди Гага — крутота», «Ева и Джейсон форева», «Я <3 Криса» — и так далее. В обычный день Кирстен там задержалась бы, пытаясь разыскать что-нибудь интересное об утерянном мире, но воздух был вонючим, а духота — невыносимой. Поэтому, когда Август наконец вышел из туалета, Кирстен с облегчением вернулась к солнечному свету, ветерку и стрекотанию сверчков.
        — Господи,  — произнес Джексон,  — не понимаю, как вы двое можете ходить по таким местам.
        — Ну, для начала мы не ходим по общественным туалетам,  — заметил Август.
        — Я просто искал мыло.
        — Глупый поступок. В туалетах всегда кого-нибудь казнят.
        Мы можем, потому что были младше тебя, когда всему настал конец, думала Кирстен, но не настолько юными, чтобы ничего не запомнить. Потому что остается не так много времени, ведь крыши обваливаются, и вскоре в старых домах станет слишком опасно. Поэтому мы всегда будем искать старый мир, пока его следы не исчезнут окончательно. Однако разве такое объяснишь? И Кирстен просто пожала плечами.
        Труппа отдыхала у обочины в тени деревьев. Большинство дремало. Элинор показывала Оливии, как сделать венок из маргариток. Кларнетистка занималась йогой, лениво меняя позы, а дирижер с Гилом изучали карту.
        — Мундштук!  — воскликнула первая флейтистка, когда Август продемонстрировал находки. Она захлопала в ладоши и бросилась ему на шею, хотя обычно он раздражал ее куда сильнее всех остальных.
        — Что было в школе?  — спросила Александра, когда лошадей вновь запрягли и «Симфония» двинулась в путь. Александра очень хотела исследовать здания вместе с Августом и Кирстен, но последняя никогда не позволяла ей присоединяться.
        — Ничего особенного,  — ответила Кирстен, стараясь не думать о скелете и не сводя глаз с дороги.  — Просто часть флейты и куча мусора.

21

        Интервью в пятнадцатом году, продолжение:
        ФРАНСУА ДИАЛЛО: Так вот, когда пришел грузинский грипп, когда началась катастрофа, думаю, ты была очень юной.
        КИРСТЕН РЕЙМОНД: Мне было восемь.
        ДИАЛЛО: Прости, что всегда заостряю на этом внимание, когда беседую с человеком, который в те времена был ребенком, и я не уверен, как лучше сформулировать, но хотел бы знать, о чем ты думаешь, когда размышляешь об изменении мира, случившемся у тебя на глазах.
        РЕЙМОНД: [4 - тишина]
        ДИАЛЛО: Или, иначе говоря…
        РЕЙМОНД: Я поняла вопрос. И предпочла бы не отвечать.
        ДИАЛЛО: Ладно. Еще меня интересует твоя татуировка.
        РЕЙМОНД: Текст на руке? «Потому что выживания недостаточно»?
        ДИАЛЛО: Нет, нет, другая. Два черных ножа на правом запястье.
        РЕЙМОНД: Ты знаешь, что означают подобные татуировки.
        ДИАЛЛО: Просто расскажи…
        РЕЙМОНД: Я не буду об этом говорить, Франсуа, и ты не настолько глуп, чтобы расспрашивать.

22

        Когда Кирстен задумывалась о том, как изменялся мир, ее мысли неизменно возвращались к Александре. Александра умела стрелять, но мир уже становился мягче, поэтому у нее был неплохой шанс прожить жизнь без убийств.
        Сейчас она шла молча, обиженная, что ей запретили отправиться на вылазку в школу. «Симфония» не останавливалась до самого вечера. Сгущались тучи, душный воздух давил все сильнее. По спине Кирстен стекали ручейки пота. К концу дня стало совсем темно. Повозкам приходилось осторожно огибать ржавеющие прямо на дороге машины, брошенные там, где кончился бензин. Мелькнули вспышки молнии, грянул гром, сперва далеко, затем ближе. Грозу переждали под деревьями у обочины. А потом принялись устанавливать палатки на мокрой земле.
        — Вчера мне приснилось, что я увидел самолет,  — прошептал Дитер.
        Они с Кирстен лежали в его палатке в нескольких футах друг от друга. Они всегда были только друзьями — Кирстен даже смутно считала его своей семьей,  — но год назад ее старенькая палатка окончательно рассыпалась, а другую она так и не нашла. С Саидом Кирстен больше не ночевала по вполне ясным причинам, поэтому ее приютил Дитер, как владелец одной из самых просторных палаток в «Симфонии». Снаружи доносились тихие голоса — на часах сидели тубист и первая скрипка. Лошади беспокойно топтались в своем «загоне» между тремя повозками.
        — Я уже давно не вспоминала о самолетах.
        — Это потому, что ты так молода. Ты ничего не помнишь.
        — Помню. Конечно, помню. Мне было восемь.
        Когда мир рухнул, Дитеру было двадцать. Главная разница между ним и Кирстен заключалась в том, что он помнил все. Кирстен прислушалась к его дыханию.
        — Раньше я их ждал. Я думал о странах на другом конце океана, гадал, вдруг какую-то из них пощадили. Если бы я увидел самолет, то понял бы, что где-то они еще взлетают. И я целых десять лет все смотрел в небо.
        — А сон был хорошим?
        — Во сне я был счастлив,  — тихо проговорил Дитер.  — Я поднял взгляд и увидел его. Самолет наконец прилетел. Цивилизация где-то сохранилась. Я упал на колени, плача и смеясь. А потом проснулся.
        Снаружи кто-то назвал их имена.
        — Смена караула,  — снова шепнул Дитер.  — Наша очередь.
        Предшественники ложились спать. Докладывать было нечего.
        — Только чертовы деревья с совами,  — пробурчал тубист.
        Дитер и Саид будут вести разведку на дороге, вернувшись на полмили назад, Кирстен и Август — сидеть на часах в лагере, а четвертый гитарист и гобоист выдвинутся на полмили вперед. Разведчики разошлись в противоположных направлениях, и Кирстен осталась наедине с Августом. Они обошли лагерь по периметру, затем постояли у дороги, прислушиваясь и высматривая, нет ли где движения. Облака начали расползаться, открывая звезды. Сверкнул метеор или, может, падающий спутник. Неужели самолеты тоже так выглядели ночью — просто полосы света в небе? Кирстен знала, что они летали на немыслимой скорости в сотни миль в час. Как же это могло выглядеть?.. Лес был наполнен тихими звуками — с веток падали капли дождя, бродили животные, шелестел ветерок.
        Кирстен не помнила, как выглядели самолеты в небе, зато помнила, как летела внутри одного из них. И это воспоминание было ярче всех прочих — наверное, потому, что уже близился конец. Семилетняя Кирстен зачем-то отправилась с матерью в Нью-Йорк. В Торонто возвращались ночью. Мать что-то пила — кубики льда постукивали о стенки бокала и блестели на свету. Кирстен запомнила напиток, но не лицо матери. Сама она, прижавшись лбом к стеклу, смотрела на сияющие в темноте огни, похожие на созвездия, соединенные трассами. Красота, одиночество, живущие там люди, фонари у домов, семьи… Здесь, на дороге, двадцать лет спустя, облака сдвинулись, являя луну. В луче ее света вдруг проявилось лицо Августа.
        — У меня волосы дыбом встают,  — пробормотал он.  — Думаешь, мы тут одни?
        — Я ничего не слышала.
        Они снова медленно обошли лагерь. Из пары палаток доносились едва слышные голоса. Лошади пофыркивали и переступали с места на место. Кирстен и Август все прислушивались и наблюдали, но на дороге было пусто и тихо.
        — Иногда мне хочется остановиться,  — прошептал Август.  — Никогда об этом не думала?
        — В смысле перестать странствовать?
        — Наверняка ведь можно жить по-другому, осесть.
        — Конечно, но смогу ли я при такой жизни играть Шекспира?
        И тут раздался звук — ночь коротко дрогнула, словно вода, в которую бросили камень. Кто-то вскрикнул? Если бы Кирстен была одна, она решила бы, что ей почудилось. Однако Август кивнул, когда она на него глянула. Они замерли, изо всех сил напрягая слух, но снова ничего не услышали.
        — Надо разбудить третью смену.
        Кирстен вытащила из-за пояса пару лучших ножей. Август скрылся между палатками.
        — Не знаю, какой-то звук, может, голос с дороги. Займите посты, а мы проверим…  — расслышала она его приглушенный голос и увидела две тени, зевающие и пошатывающиеся.
        Кирстен и Август как можно быстрее и тише выдвинулись в сторону звука. С обеих сторон дороги темнел лес, живой и наполненный неразборчивым шуршанием, черными на фоне лунного света тенями. Над дорогой низко пролетела сова. Через мгновение раздалось хлопанье маленьких крылышек — к звездам черными точками взвились разбуженные птички.
        — Их что-то вспугнуло,  — тихо сказала Кирстен на ухо Августу.
        — Сова?  — так же тихо отозвался он.
        — Мне показалось, сова летела в другом направлении. Птицы были севернее.
        — Давай подождем.
        Они остановились в тенях у обочины, стараясь дышать как можно тише и охватить взглядом все вокруг. Лес давил, как стены комнат. Было видно лишь несколько деревьев впереди, эдакий контраст черных стволов и белого лунного света, а за ними лежал целый континент, непрерывная полоса дикой местности от океана до океана, между берегами которых осталось так мало людей.
        — Пойдем дальше,  — шепнул Август.
        Они осторожно двинулись вдоль дороги. Кирстен крепко сжимала ножи, ощущая, как в ладонях бьется пульс. Они с Августом давно миновали точку, где должны были находиться разведчики. Прошли еще две мили, затем три. Обратно они вернулись с рассветом, безмолвные в мире шумного птичьего пения. Разведчиков не нашли. Ни отпечатков ботинок, ни следов крупных животных, ни сломанных веток, ни крови. Дитер и Саид будто исчезли с лица земли.

23

        — Просто не понимаю…  — сказал тубист утром, после нескольких часов поисков.
        Никто не отозвался. Никто не понимал. Что за необъяснимые исчезновения? «Симфония» разделилась на четверки, все мрачно и методично искали пропавших. Но лес был густым, поросшим кустарником, и они могли легко пройти буквально в футе от Дитера и Саида, ничего не заметив. Поначалу Кирстен временами ловила себя на мысли, что это всего лишь путаница, что Дитер и Саид каким-то образом прошли мимо них в темноте, свернули не туда и сейчас в любую секунду вернутся с извинениями. Однако дорогу прочесали на много миль в обе стороны. Кирстен вновь и вновь замирала, прислушиваясь. Кто-то следит? А сейчас кто-то наступил на ветку? Но звуки исходили от остальных поисковых групп, и всем казалось, что за ними наблюдают. В перерывах они встречались в лесу и на дороге, молча переглядывались. Солнце медленно плыло по небу. Над дорогой подрагивал раскаленный воздух.
        К вечеру все собрались у первой повозки, которая когда-то была «Фордом» с удлиненным кузовом. Надпись «Потому что выживания недостаточно», ответ на вопрос, терзавший «Симфонию» с момента начала странствий, белела в сумерках на брезенте. Кирстен стояла рядом с любимым конем Дитера, Бернстайном, прижав ладонь к его боку. Конь следил за ней большим темным глазом.
        — До сих пор мы путешествовали вместе,  — произнесла дирижер.
        Временами свет может искажать возраст. Дежуря с Августом на рассвете, Кирстен порой бросала на него взгляд, и в первых лучах солнца он на долю секунды казался ей почти мальчишкой. Вот так и сейчас, на дороге, дирижер выглядела куда старше, чем накануне. Она взъерошила пальцами короткие седые волосы.
        — За все эти годы было лишь четыре случая, когда участники отделялись от «Симфонии». В каждом из этих случаев они следовали инструкции, и мы находили их в конечном пункте маршрута. Александра?
        — Да?
        — Как звучит инструкция?
        Всем участникам пришлось ее зазубрить.
        — Каждому известен конечный пункт маршрута,  — проговорила Александра.  — Если мы вдруг разделимся в пути, необходимо добраться до конечного пункта и ждать.
        — И где этот пункт сейчас?
        — Музей Цивилизации в аэропорту Северн-Сити.
        — Правильно.
        Дирижер умолкла, глядя на собравшихся. В лесу сгущались тени, но полоса неба над дорогой по-прежнему светилась розовым — сквозь облака пробивались последние лучи заходящего солнца.
        — Я провела в пути уже пятнадцать лет,  — продолжила дирижер.  — Саид пробыл со мной двенадцать лет, а Дитер и того больше.
        — Сперва он был со мной,  — сказал Гил.  — Мы вместе покинули Чикаго.
        — Я не оставлю ни одного из них по доброй воле.  — Глаза дирижера заблестели.  — Однако не стану рисковать всеми вами и задерживаться здесь еще на день.
        Ночью они выставили двойной дозор, по четверо, и выдвинулись в путь до рассвета. Влажный воздух между стенами леса, мраморные облака над головой. Аромат хвои. Кирстен шла рядом с первой повозкой, стараясь ни о чем не думать. Ее охватило ощущение, что она никак не проснется от кошмара.
        Труппа остановилась только ближе к вечеру. В новом мире лето стало невыносимо жарким. За деревьями мерцала вода озера. Трудно было сказать, пригород это или уже нет. Просто промежуточные земли, где дома строили прямо посреди леса. До аэропорта оставалось три дня пути. Кирстен сидела на бревне, обхватив голову руками, и думала. Где же вы, где же вы, где же вы?.. Август опустился рядом.
        — Мне жаль,  — произнес он.
        — Их похитили,  — сказала Кирстен, не поднимая головы.  — Я все время вспоминаю россказни пророка в Сент-Деборе — про свет.
        — Кажется, я не слышал, я собирал вещи.
        — Они называют себя светом.
        — И что?
        — Если ты свет,  — проговорила Кирстен,  — то твои враги — тьма, верно?
        — Возможно.
        — Если ты свет, если твои враги — тьма, ты найдешь оправдание всему. Ты переживешь все, потому что не остановишься ни перед чем.
        Август вздохнул:
        — Мы можем только надеяться. Верить, что ситуация прояснится.
        Однако из четырех групп, которые отправились на поиски ужина, до лагеря добрались лишь три с половиной.
        — Я оглянулся, а ее нет,  — говорил Джексон о Сидни, кларнетистке.
        Он пришел один, потрясенный. По его словам, они нашли речушку примерно в четверти мили от лагеря. Джексон опустился на колени, чтобы наполнить бутылку водой, а когда поднял голову, Сидни уже исчезла. Может, упала в воду? Нет, раздался бы всплеск, ответил Джексон, да и он стоял ниже по течению, так что она проплыла бы мимо. Вдобавок речушка неглубокая, с ровными берегами. Вокруг не было никого, только деревья. При этом его не оставляло ощущение, что за ним наблюдают. Джексон позвал Сидни; она не отозвалась. И тут он заметил, что птицы перестали петь. Лес погрузился в тишину.
        — Где Оливия?  — вдруг спросила Лин.
        Девочка играла с тряпичной куклой в первой повозке.
        — Чтобы я все время тебя видела!  — прошептала Лин.  — Даже не так — чтобы ты все время была рядом, ясно?
        — Они с Дитером были близки,  — сказала первая гобоистка.
        Все притихли, думая о Сидни и пытаясь вспомнить хоть что-нибудь толковое. Не была ли она сама не своя в последнее время? Все развели руками. И как определить это «сама не своя» в такие жуткие дни? Какими теперь вообще должны быть люди на вид?
        — На нас что, охотятся?  — спросила Александра.
        Звучало правдоподобно. Кирстен оглянулась на темнеющие деревья. Участники «Симфонии» собрались было на поиски, но уже стемнело. Разжигать костер не стали — слишком опасно, пришлось ужинать вяленой крольчатиной и сушеными яблоками, а затем готовиться к нелегкой ночи. Утром пять часов проискали кларнетистку, однако так и не нашли ее и снова двинулись в путь под палящим солнцем.
        — Разве их могли всех похитить?  — Август шел рядом с Кирстен.  — Дитера, Саида, кларнетистку?
        — Справились совершенно беззвучно?.. Может, они просто ушли.
        — Бросили нас?
        — Да.
        — Почему?
        — Не знаю.
        Позже кто-то сообразил, что надо обыскать вещи кларнетистки, и обнаружил записку: «Дорогие друзья, я вдруг ощутила неизмеримую усталость и отправилась отдохнуть в лес». И все. Судя по дате, либо она была написана одиннадцать месяцев назад, либо кларнетистка не знала, какой сейчас год и месяц. В новой эре точные даты редко имели значение. Саму записку явно много разворачивали и снова складывали — бумага была мягкой на сгибах.
        — Ну, тут вообще можно долго гадать,  — сказал первый виолончелист.  — Например, она написала записку год назад, а потом передумала.
        — Может, год назад,  — отозвалась Лин.  — А может, и на прошлой неделе. Я думаю, записка говорит о суицидальных намерениях.
        — Где мы были год назад? Кто-нибудь помнит?
        — Макино-Сити,  — произнес Август.  — Нью-Петоски, Ист-Джордан, разные местечки вдоль побережья по пути к Нью-Сарнии.
        — Не помню, чтобы Сидни казалась другой год назад,  — промолвила Лин.  — Она грустила?
        Никто не мог ответить наверняка. Каждый жалел, что не уделял ей больше внимания. Разведчики докладывали, что и впереди, и сзади на дороге ни души. И все-таки казалось, что из леса за ними постоянно наблюдают.
        Что представляла собой «Симфония» без Дитера, без кларнетистки, без Саида? Кирстен видела в Дитере что-то вроде старшего брата, неотъемлемую часть своей жизни и жизни труппы. Продолжать без него?.. Невозможно. Кирстен никогда не общалась с кларнетисткой близко, однако и ее отсутствие накладывало свой отпечаток. С Саидом они только ссорились, но одна мысль, что с ним что-то случилось, причиняла мучительную боль.
        Позже тем же днем Кирстен нашла в кармане свернутый клочок бумаги. Почерк Августа.

        Пара строк другу -
        Если душа твоя покинет землю эту, я тебя найду,
        Безмолвно ждет в ночи мой звездолет.

        Кирстен понятия не имела, что он пишет стихи, и была невероятно тронута.
        — Спасибо,  — произнесла она, увидев Августа.
        Он молча кивнул.
        Местность становилась все более глухой, дома встречались реже. Пришлось трижды расчищать дорогу от поваленных деревьев, разделяя их на части при помощи двуручных пил. Взмокшие участники «Симфонии» старались работать как можно быстрее, пока расставленные тут и там разведчики следили за дорогой и лесом, чуть что — подпрыгивая и целясь на малейший звук. Кирстен и Август двинулись дальше, несмотря на возражения дирижера. Через полмили они вышли к холмистой равнине.
        — Поле для гольфа,  — произнес Август.  — Ты понимаешь?
        Однажды они обнаружили в гольф-клубе две полные бутылки виски и консервную банку каким-то чудом сохранившихся съедобными оливок, поэтому с тех пор Август пытался повторить удачный опыт.
        Гольф-клуб располагался в конце длиной дороги, за деревьями. Здание сгорело, и крыша, как кусок ткани, свисала с трех оставшихся стен. На траве валялись перевернутые гольф-кары. Предгрозовое небо темнело, и тусклый мрачный свет не давал разглядеть, что внутри здания, только поблескивали осколки стекла в рамах. Входить, когда крыша уже наполовину рухнула, было слишком опасно. На дальнем конце поля Кирстен и Август обнаружили небольшое искусственное озеро с прогнившим пирсом. Под водой что-то мелькало, и они побрели обратно к повозкам за рыболовными снастями. Первый и третий виолончелисты распиливали последнее дерево.
        В озере оказалось столько рыбы, что она сама шла в сеть. Рыбешки, правда, были маленькие и коричневатые, неприятные на ощупь. Вдали зарокотал гром, и вскоре упали первые капли дождя. Август, который никогда не расставался с инструментом, обернул футляр скрипки куском полиэтилена, что носил в рюкзаке. Они с Кирстен продолжили работать и под ливнем — она вытягивала сеть из воды, а Август потрошил и чистил улов. Он знал, что Кирстен терпеть не может потрошить рыбу, и всегда брал эту часть на себя. Кирстен едва видела Августа сквозь стену дождя. На мгновение можно было забыть, что у них пропало трое человек. Когда ливень наконец стих, они наполнили сеть рыбой и понесли улов обратно. От дороги поднимался пар. Они добрались до места, где их товарищи распиливали и утаскивали поваленные деревья, но «Симфонии» уже не было.
        — Наверное, прошли мимо, пока мы рыбачили,  — произнес Август.
        Какой еще вывод они могли сделать? Прежде чем уйти с сетью на поле для гольфа, маршрут согласовали с дирижером. Озеро располагалось достаточно далеко от дороги, и они не увидели бы «Симфонию» из-за сгоревшего здания, а ливень заглушал все звуки.
        — Тогда они двигались очень быстро,  — сказала Кирстен, чувствуя, как в животе что-то сжимается.
        Август нервно поигрывал монетками в кармане. Что-то не сходилось. Зачем «Симфонии» сниматься с места во время ливня, если нет никакой срочности? Дождь смыл с дороги все следы, кругом валялись листья и веточки, но жара вновь возвращалась. Небо будто раскололо, между тучами пролегли голубые струи.
        — На такой жаре рыба пропадет,  — заметил Август.
        Перед ними стоял сложнейший выбор. Каждая клеточка в теле Кирстен изнывала от желания догнать труппу, однако развести костер днем было безопаснее, а они с самого утра ничего не ели, кроме пары кусочков вяленого кролика. Кирстен и Август собрали веток для растопки, но все было сырым, поэтому разжечь даже крошечный огонек удалось далеко не сразу. От костра шел едкий дым, и во время готовки слезились глаза; зато дым перебивал запах рыбы от их одежды. Они съели, сколько смогли, остальное сложили обратно в сеть и кое-как выдвинулись в путь — мимо поля для гольфа, мимо давным-давно перевернутых вверх дном домов с разбросанной по газонам испорченной мебелью. Вскоре рыбу пришлось выбросить — она начала портиться, но хотя они спешили как могли, «Симфонии» все не было видно. А ведь к тому времени должны были бы уже заметить какие-то следы ног, колес… Кирстен и Август не переговаривались.
        К сумеркам они дошли до места, где проселочная дорога пересекалась с автомагистралью. Кирстен поднялась на пешеходный мостик, надеясь увидеть впереди «Симфонию», но дорога сворачивала к блестящему вдалеке озеру и исчезала за лесом. На магистрали на многие мили тянулась вечная пробка. Между машинами прорастали деревца. В тысячах лобовых стекол отражалось небо. За рулем ближайшего автомобиля сидел скелет.
        Заночевать пришлось под деревом неподалеку от перехода, прижавшись друг к другу на подстеленном полиэтилене. Кирстен спала урывками, каждый раз просыпаясь и заново осознавая, что чего-то не хватает, что вокруг нет людей, повозок, животных. Ад — это отсутствие людей, по которым ужасно скучаешь.

24

        На второй день без «Симфонии» Кирстен и Август наткнулись на выстроенные у обочины машины. Стояло позднее утро, жара набирала силу, и все вокруг затихло. Озеро скрылось из виду. Машины отбрасывали изогнутые тени. В салонах было пусто — ни костей на задних сиденьях, ни брошенных вещей. Значит, кто-то живет неподалеку… Через час Кирстен и Август добрались до одинокого здания заправки; рядом сохранился знак с желтой ракушкой. У бензоколонок сгрудились перекрывающие друг другу выезд автомобили. Среди них один цвета топленого масла, с черными буквами сбоку. Чикагское такси, вдруг поняла Кирстен. Уже в самом конце кто-то поймал машину в охваченном беспорядками городе, договорился о цене и рванул на север. В водительской двери красовались две аккуратные дырочки от пуль.
        Рядом залаяла собака, и Кирстен с Августом замерли, схватившись за оружие.
        Из-за угла здания показались золотистый ретривер и его хозяин с необычным шрамом на лице, лет пятидесяти-шестидесяти, с короткими седыми волосами и деревянной походкой, что указывала на застарелую травму. В руке он держал опущенную дулом вниз винтовку.
        — Помочь?  — поинтересовался мужчина без особой враждебности в голосе. В этом-то и заключалось счастье жить в двадцатом году, более спокойном времени. В первые десять-двенадцать лет он, вероятно, выстрелил бы без предупреждения.
        — Мы просто идем мимо,  — сказала Кирстен.  — Без всякого злого умысла. Направляемся в Музей Цивилизации.
        — Куда-куда?
        — Аэропорт Северн-Сити.
        Август молчал. Он не любил говорить с незнакомцами.
        Мужчина кивнул.
        — Там еще кто-то есть?
        — Надеемся, что наши друзья.
        — Потеряли их?
        — Да,  — ответила Кирстен.  — Потеряли.
        Август вздохнул. Они уже поняли, что «Симфония» здесь не проходила. Им встречались клоки рыхлой земли, но на ней не было следов. Ни конского навоза, ни недавних борозд от колес или отпечатков подошв, никаких признаков того, что где-то впереди по дороге движутся двадцать с лишним человек, три повозки и семь лошадей.
        — Ну,  — мужчина покачал головой,  — не повезло. Мне жаль. Кстати, я Финн.
        — Я Кирстен. А это Август.
        — А это футляр со скрипкой?  — спросил Финн.
        — Да.
        — Сбежали из оркестра?
        — Оркестр сбежал от нас,  — быстро сказала Кирстен, заметив, как Август сжал кулак в кармане.  — Вы здесь один?
        — Конечно, нет,  — произнес Финн.
        Кирстен осознала свою ошибку. Даже в более спокойное время кто же признает, что он в меньшинстве? Взгляд Финна задержался на ее ножах, а она пыталась не глазеть на его шрам. На расстоянии было сложно сказать наверняка, но складывалось впечатление, что «узор» нанесли специально.
        — Здесь ведь не город?
        — Нет, не назвал бы эти места городом.
        — Простите, мне просто любопытно. Мы редко встречаем подобных вам людей.
        — Подобных мне?
        — Живущих вне города,  — пояснила Кирстен.
        — А-а. Ну, здесь тихо. Место, которое вы упомянули,  — проговорил Финн,  — музей этот… Вы о нем что-нибудь знаете?
        — Не особо,  — покачала головой Кирстен.  — Но туда направлялись наши друзья.
        — Слышал, что там хранятся экспонаты из старого времени,  — вдруг произнес Август.
        Финн громко расхохотался. Собака подняла голову.
        — Экспонаты из старого времени… Дело в том, детишки, что эти экспонаты хранятся по всему миру. Когда вы последний раз видели новую машину?
        Кирстен и Август переглянулись.
        — Ладно,  — продолжил Финн,  — за зданием есть насос, если хотите пополнить запасы воды.
        Они поблагодарили его и последовали за ним к насосу. За заправкой обнаружились двое детей восьми-девяти лет, рыжеволосых близнецов непонятного пола, которые чистили картофель. Дети были босыми, но аккуратно подстриженными и в чистой одежде. Они уставились на незнакомцев, и Кирстен, как всегда при виде детей, поймала себя на мысли, что, может, лучше и не знать никакого мира, кроме нынешнего.
        — Мы уже встречались,  — вдруг произнесла Кирстен,  — да? Вы ведь два года назад были в Сент-Деборе? Я помню рыжих близнецов, они за мной повсюду ходили, когда я гуляла по городу.
        Финн напрягся. Его рука дрогнула, будто он вот-вот вскинет винтовку.
        — Вас прислал пророк?
        — Что? Нет. Ничего подобного. Мы просто проезжали через тот город.
        — Убрались оттуда как можно скорее,  — добавил Август.
        — Мы из «Дорожной симфонии».
        Финн улыбнулся:
        — Ну, тогда ясно, откуда скрипка. Помню «Симфонию», точно.  — Он ослабил хватку на винтовке.  — Не скажу, что особо секу в Шекспире, но лучшей музыки уже много лет не слышал.
        — Спасибо,  — поблагодарил Август.
        — Вы покинули город, когда его захватил пророк?  — спросила Кирстен.
        Август качал воду, а Кирстен подставляла бутылки под прохладную струю.
        — Таких психов я никогда еще не встречал,  — сказал Финн.  — Они чертовски опасны. Мы и еще несколько семей с детишками сбежали.
        — А вы знали Чарли и Джереми?  — Кирстен закрыла бутылки и спрятала их в рюкзаки.
        — Музыканты? Она черная, а он азиат?
        — Да.
        — Ну, мы здоровались. Они с ребенком покинули город за несколько дней до меня.
        — Не в курсе, куда они отправились?
        — Понятия не имею.
        — А можете сказать, что дальше по этой дороге?
        — Ничего на многие мили. Пара заброшенных городов, насколько я знаю. Потом только Северн-Сити и озеро.
        — Вы там бывали?
        Они уже возвращались к дороге. Кирстен глянула на лицо Финна, и в глаза сразу бросился шрам: строчная «t» с еще одной черточкой ниже, знак, который она видела на домах в Сент-Деборе.
        — В Северн-Сити? Только до катастрофы.
        — А каково жить здесь, вне города?  — вдруг спросила Кирстен.
        — Тихо,  — пожал плечами Финн.  — Лет восемь-десять назад я не стал бы так рисковать, но последний десяток лет выдался спокойным, за исключением дел с пророком.  — Финн поколебался.  — Слушайте, я вам немного соврал. Я знаю место, про которое вы говорили, про этот музей. Там, по идее, прилично народу.
        — Вам разве не захотелось туда отправиться после ухода из Сент-Деборы?
        — Говорят, что пророк пришел оттуда,  — ответил Финн.  — А люди в аэропорту… Что, если они за него?
        Большую часть времени Кирстен и Август шагали в тишине. Дорогу вдруг перебежал олень — он замер, глянув на них, и скрылся за деревьями. Мир, где почти никого нет, завораживал своей красотой. Если ад — другие люди, то что такое мир, где их почти не осталось? Может, вскоре человечество просто-напросто вымрет? Эта мысль скорее успокаивала Кирстен, чем печалила. Виды появлялись и исчезали. Одним больше, одним меньше… Да и сколько вообще людей до сих пор живы?
        — Его шрам,  — вдруг произнес Август.
        — Знаю. Где же «Симфония»? Зачем им менять маршрут?
        Август не ответил. Причин могло набраться с дюжину. Труппе что-то угрожало, и они передумали идти напрямик. Или посовещались и решили, что есть более короткий путь, а Кирстен и Август встретятся с ними в аэропорту. Или они свернули не туда и затерялись на местности.
        В начале дня Август обнаружил подъездную аллею. Они отдыхали в тени, как вдруг он поднялся и перешел на другую сторону дороги. Кирстен еще раньше заметила там молодую рощицу, но слишком устала и одурела от жары.
        Август коснулся земли, опустившись на одно колено.
        — Гравий,  — произнес он.
        Аллея так заросла, что практически растворилась в лесу. За деревьями пряталась поляна с двухэтажным домом, парой заржавевших автомобилей и пикапом, грузно осевшими на пробитых покрышках. Кирстен и Август немного подождали у кромки леса. Вокруг царила тишина.
        Дверь в дом была заперта — необычно. Они обошли здание, но и задняя дверь не поддалась. Кирстен пришлось взламывать замок. Как только они ступили в гостиную, им стало ясно — до них сюда никто не пробирался. Диван украшали аккуратные подушечки. На низком столике лежал припорошенный пылью пульт телевизора. Кирстен и Август переглянулись поверх повязанной на лицо ткани, одинаково вскинув брови. Им уже годами не встречались нетронутые дома.
        В кухне Кирстен пробежала пальцами по расставленным на сушилке тарелкам, забрала несколько вилок — пригодятся. На втором этаже обнаружилась комната, принадлежавшая ребенку. Сам ребенок тоже был тут — скелет в постели. Кирстен накрыла его с головой одеялом, пока Август возился в ванной внизу. На стене висела фотография в рамке — мальчик в форме Малой бейсбольной лиги, рядом стоят родители, все сияют улыбками.
        Сзади раздались шаги.
        — Смотри, что я нашел,  — произнес Август.
        И показал металлический звездолет «Энтерпрайз» размером со стрекозу. Только после этого Кирстен заметила над кроватью плакат с планетами Солнечной системы, где Земля была маленькой синей точкой возле Солнца. Мальчик любил и бейсбол, и космос.
        — Надо двигаться дальше,  — сказала Кирстен спустя мгновение, но Август уже смотрел на постель.
        Кирстен вышла, чтобы он по своему обыкновению произнес молитву. Правда, она сомневалась, что «молитва» — правильное слово. Когда Август что-то бормотал над мертвецами, он словно обращался только к ним. «Надеюсь, ты ушел спокойно»,  — как-то расслышала Кирстен его слова. Или: «У тебя очень милый дом. Прости, что забрал ботинки». Или: «Где бы ты ни был, надеюсь, что с тобой рядом семья». Сейчас, над ребенком, он говорил очень тихо. Кирстен разобрала «среди звезд» и быстро скрылась в родительской спальне. Август успел побывать и там — семейная пара тоже умерла в постели, над которой теперь висело облачко пыли. Оно взметнулось, когда Август накрыл их лица одеялом.
        В ванной, прилегающей к спальне, Кирстен на мгновение закрыла глаза и щелкнула выключателем. Естественно, ничего не произошло, но она вечно силилась представить, как все было раньше: входишь, щелкаешь выключателем, и комната озаряется светом. Беда в том, что Кирстен сомневалась, помнит ли она это на самом деле или только воображает, что помнит. Она провела пальцами по бело-голубой фарфоровой шкатулке на столике, полюбовалась рядами ватных палочек внутри, а затем спрятала их в карман — ими удобно чистить уши и музыкальные инструменты. Кирстен посмотрела в глаза своему отражению. Надо подстричься. Она улыбнулась, потом попробовала скрыть, что недавно потеряла очередной зуб. Открыв шкафчик, уставилась на стопку чистых полотенец. То, что сверху, было голубым с желтыми уточками и пришитым к уголку капюшоном. Почему родители не забрали сына к себе в постель, если они заболели все вместе? Может, умерли первыми? Кирстен не хотела об этом думать.
        Дверь в гостевую спальню была заперта, а вот окно приоткрыто, поэтому ковер оказался испорчен, зато одежда в шкафу не пропиталась запахом разложения. Кирстен взяла приглянувшееся ей платье из голубого шелка и переоделась в него, пока Август оставался в детской. Рядом висели свадебные наряды невесты и жениха. Кирстен забрала их для новых костюмов. «Симфония» пыталась — да все они пытались — сотворить некое волшебство, и костюмы были кстати. Они наряжались в противовес тяжелому, полному труда существованию, когда люди тратят все свое время лишь на выживание. Некоторые актеры полагали, что зрители лучше воспримут Шекспира в такой же залатанной и потертой одежде, однако Кирстен считала, что в Титании в свадебном платье, в Гамлете в рубашке и галстуке есть особой смысл. Тубист соглашался.
        «В новом мире,  — произнес он как-то раз,  — жутко не хватает элегантности».
        В элегантности он разбирался. До катастрофы они с дирижером играли в одном военном оркестре. Иногда тубист рассказывал об офицерских балах. Где же он?.. Не думай о «Симфонии». Не думай. Есть только здесь и сейчас, уговаривала себя Кирстен, только этот дом.
        — Милое платье,  — оценил Август, когда она обнаружила его в гостиной.
        — Старое воняло дымом и рыбой.
        — Я нашел пару чемоданов в подвале.
        Они покинули дом с этими чемоданами, с полотенцами, одеждой и пачкой журналов, которые Кирстен хотела пролистать позже, запечатанной упаковкой соли с кухни и другими вещами, что могли пригодиться. Но сперва Кирстен на несколько минут задержалась в гостиной, изучая книжные полки, а Август поискал «Телегид» или сборники стихов.
        — Хочешь найти что-то конкретное?  — спросил он, прекратив собственные безуспешные поиски. Кирстен заметила, что Август задумал прихватить пульт, на кнопки которого бесцельно нажимал.
        — Конечно, доктора Одиннадцать. Но сойдет и «Дорогая В.».
        Кирстен ухитрилась потерять свой экземпляр два-три года назад и с тех пор пыталась найти замену. Ту потерянную книгу купила ее мать практически перед самым концом всего. «Дорогая В. Неофициальная биография Артура Линдера». Текст вверху заявлял, что это бестселлер номер один. На обложке — черно-белое фото: Артур оглядывается, садясь в машину. На его лице непонятное выражение — может, слегка загнанное, а может, Артура просто кто-то окликнул. Книга полностью состояла из его писем подруге, неизвестной В.
        Когда Кирстен покидала Торонто с братом, он велел взять только одну книгу, и Кирстен выбрала «Дорогую В.», которую мать всегда запрещала ей читать. Брат вскинул бровь, но промолчал.

25

        Несколько писем:
        Дорогая В, хотя в Торонто холодно, город мне нравится. Единственное — никак не привыкну, что, когда облачно и вот-вот пойдет снег, небо кажется оранжевым. Оранжевым. Знаю, это просто отраженный свет города, но все равно выглядит зловеще.
        Я начал много ходить пешком, ведь из-за аренды, стирки в прачечной самообслуживания и покупки продуктов я вряд ли могу позволить себе транспорт. Вчера нашел в канаве блеснувший цент и подумал — на счастье. Приклею его к письму. Необычно блестит, правда? Отметил день рождения в клубе, где за вход надо заплатить пять долларов. Да, безответственная трата, когда я так мало получаю в ресторане, но плевать. Я люблю танцы, пусть и не умею хорошо двигаться, а со стороны, наверное, выглядит, будто у меня припадок. Я вернулся домой со своим другом Кларком, и по пути он рассказывал про эксперимент, для которого актеры надели огромные маски из папье-маше. Звучало круто, но как-то вычурно. Я так и сказал К., и он ответил: «Знаешь, что вычурно? Твоя прическа». Он не пытался меня задеть, но утром я приготовил завтрак кое-кому из соседей в обмен на стрижку, и вышло, по-моему, неплохо. Сосед учится на парикмахера. Хвоста больше нет! Ты меня бы не узнала! Люблю этот город и ненавижу, а еще скучаю по тебе.
        А.
        Дорогая В., вчера мне приснилось, что мы снова у тебя дома, играем в ма-джонг (правильно?) с твоей матерью. Кажется, на самом деле мы играли в него только в тот раз, да и мы оба были под кайфом, но мне понравилось: все эти маленькие игральные косточки… Неважно. Утром я вспомнил, что мне нравилось в твоем доме — зрительный обман с океаном, когда из гостиной чудилось, он начинается уже за газоном, а снаружи становилось ясно, что между травой и водой обрыв с той шаткой лестницей, которая всегда меня до смерти пугала.
        Не то чтобы я скучал по дому и не то чтобы не скучал. Много времени провожу с Кларком, мы вместе изучаем актерское мастерство, он бы тебе, наверное, понравился. У К. выбрито полголовы, как у панк-рокера, а оставшиеся волосы выкрашены в розовый. Родители хотят, чтобы он пошел учиться в школу бизнеса или по крайней мере получил какую-нибудь полезную профессию. К. сказал, что лучше сдохнет. Мне показалось, он загнул; с другой стороны, я помню, как сам думал, что уж лучше помру, чем останусь на острове, поэтому ответил, что понимаю. Сегодня было хорошее занятие. Надеюсь, у тебя все хорошо. Жду ответа.
        А.
        Дорогая В., помнишь, как мы раньше слушали музыку в твоей комнате, в доме на утесе? Какое хорошее было время. Хотя я уже собирался в Торонто, поэтому было еще и грустно. Помню, как смотрел на листву у тебя за окном и пытался представить, что смотрю на небоскребы, как все будет, стану ли я скучать по зелени, и так далее. А теперь я в Торонто, у меня за окном тоже дерево, и я вижу одну зелень. Это гинкго, каких нет у нас на Западе. Красивое дерево. С листьями в форме маленьких вееров.
        А.
        Дорогая В., я ужасный актер, в этом городе чертовски холодно, и я по тебе скучаю.
        А.
        Дорогая В., помнишь ночь, когда мы ждали комету? Комету Хякутакэ, той очень холодной мартовской ночью, когда даже трава покрылась изморозью. И мы раз за разом шептали ее название — Хякутакэ, Хякутакэ. Просто полоса света в небе, а показалась мне красивой. В общем, я вот только что о ней размышлял и задумался: помнишь ли ты эту ночь так же ярко, как я? Здесь почти не видно звезд.
        А.
        Дорогая В., я тебе об этом не писал, но в прошлом месяце преподаватель актерского мастерства сказал, что я кажусь ему слегка плосковатым; имея в виду, что я ужасный актер. Он расплывчато и почти любезно объяснил, как бывает сложно совершенствоваться. «Посмотрим»,  — ответил я, и он удивленно моргнул, а потом три недели не обращал на меня внимания. Однако вчера я поднял взгляд во время монолога, и преподаватель действительно смотрел, наблюдал за мной. А вечером он сказал мне «доброй ночи», впервые за эти недели, и я понял, что у меня еще есть надежда. Я словно человек в инвалидном кресле, который видит, как другие бегают. Я понимаю, что такое хорошая актерская игра, но никак этого не достигну, хотя иногда я близок, В. я правда стараюсь.
        Думал об острове. Он совсем в прошлом, как будто однажды мне приснился, и все. Я хожу по улицам города, гуляю в парках и не только, танцую в клубах и думаю: «Когда-то я гулял по пляжу со своей лучшей подругой В., когда-то я строил замки в лесу с братом, когда-то я не видел ничего, кроме деревьев». И все это вдруг кажется нереальным, словно сказка, которую кто-то мне прочитал. Я жду, пока переключится светофор на улицах Торонто, и то место, в смысле остров, кажется другой планетой. Без обид, но мне странно думать, что ты до сих пор там.
        Твой А.
        Последнее письмо, дорогая В., потому что ты за четыре месяца ни разу не ответила. И не написала ничего длиннее подписи на открытке за пять месяцев. Сегодня я вышел из дома и увидел, что деревья покрыты весенним цветением. Кажется, мне приснилось, что ты шла со мной по этим сияющим улицам?.. (Прости, В., вчера сосед вернулся с отличной травой и щедро угостил; я слегка невменяемый, и мне одиноко, ты ведь не знаешь, как это — быть далеко от дома, потому что ты никуда не уедешь, верно, В.?) Я недавно понял, что этот город можно узнать, если сперва остаться без гроша (действительно без гроша, чтобы даже два доллара на метро не было), потому что придется везде ходить пешком, а это лучший способ изучить местность. Ладно, неважно. Я собираюсь стать актером, и я буду хорош. А самое главное, я хочу делать что-то особенное, правда, пока не знаю что. Вчера поделился мыслью с соседом; он рассмеялся и назвал меня юнцом, но мы все взрослеем, причем быстро. Мне уже девятнадцать.
        Думаю отправиться на прослушивание в театральную школу в Нью-Йорке.
        И еще кое-что, о чем я в последнее время размышляю. Прозвучит грубо, прости. Ты говорила, что всегда будешь моей подругой, но ведь это не так, верно? Только недавно это понял. Моя жизнь тебя совершенно не интересует.
        Не хочу показаться жестоким, В., однако факт: ты звонишь мне, только если я позвоню первым. Ты заметила? Если я наберу тебя и оставлю сообщение, ты перезвонишь, но ты никогда не звонишь первая.
        По-моему, В., друзья так не поступают. Я все время к тебе прихожу. А ты все время говоришь, что ты моя подруга, но никогда не приходишь. Наверное, я должен перестать слушать твои слова, В., и обратить внимание на поступки. Мой друг Кларк считает, я слишком многого хочу от дружбы, но я думаю, что он не прав.
        Береги себя, В. Скучаю.
        А.
        В., с тех пор как я отправил последнее письмо, уже прошли года (десятилетия?), и все же я часто о тебе думаю. Был рад встретиться на Рождество. Не знал, что мать собиралась пригласить гостей на праздник. Впрочем, она всегда кого-нибудь приглашает, когда я на острове, наверное, чтобы похвастаться мной, хотя, будь ее воля, я никуда бы не уехал, а сейчас сидел бы за рулем отцовской снегоуборочной машины. Мне было неловко вдруг оказаться с тобой в одной комнате, но так замечательно снова тебя увидеть и немного пообщаться спустя столько времени. Четверо детей! Невероятно.
        Я уже много лет никому не писал писем и, признаться, утратил навыки. Однако у меня появились новости, еще какие, и я хотел, чтобы ты узнала первой. Я женюсь. Совершенно внезапно. Я ничего не сказал на Рождество, ведь еще сам не был уверен, однако сейчас решение кажется идеально верным. Ее зовут Миранда, и вообще-то она тоже с острова, хотя познакомились мы в Торонто. Она художница и рисует странные, но красивые комиксы. В следующем месяце она переедет со мной в Лос-Анджелес.
        Когда мы успели постареть, В.? Помню, как мы с тобой строили замки в лесу, нам было по пять лет. Мы можем вновь стать друзьями? Я ужасно по тебе скучаю.
        А.
        Дорогая В., все очень странно. Ощущение, будто жизнь стала напоминать кино. Будто я потерян в пространстве. Не пересказать словами. Иногда вдруг ловлю себя на мысли: как я здесь оказался, как попал в эту жизнь? Невероятно, если оглянуться на череду всех событий. Я знаю десятки более талантливых актеров, которые ничего не добились.
        Я встретил кое-кого и влюбился. Элизабет. Такая грациозная, красивая и, что куда важнее,  — такая светлая. Именно этого мне и не хватало. В свободное от съемок время она изучает историю искусств. Знаю, что все неоднозначно. Кажется, Кларк в курсе. Устроил вчера званый ужин (было столько неловкостей, опрометчивый поступок, но это долгая история) и в какой-то момент увидел взгляд К., словно я его разочаровал. Я вдруг понял, что он имеет полное право на это чувство. Я сам в себе разочарован. Не знаю, В., кругом такая путаница.
        Твой А.
        Дорогая В., вчера на ужин пришел Кларк, впервые за полгода. Я переживал, частично потому, что уже не считаю его таким интересным, как в девятнадцать лет (да, грубо с моей стороны, но можем ведь мы честно говорить о том, как люди меняются?), а частично потому, что во время его прошлого визита я еще был женат на Миранде. Но Элизабет приготовила жареного цыпленка и отлично изобразила домохозяйку пятидесятых годов, так что, думаю, К. был впечатлен. Элизабет весь вечер улыбалась, вела себя очаровательно и так далее. В кои-то веки не напилась.
        Помнишь учителя английского в нашей старшей школе, помешанного на Йейтсе? Как эта страстная любовь зацепила и тебя, и ты повесила на стену в комнате цитату, о которой я в последнее время часто думаю: «Любовь подобна львиному клыку»?
        Твой А.

26

        — Пожалуйста, скажи, что это шутка,  — произнес Кларк, когда Элизабет позвонила с рассказом о книге.
        Элизабет не шутила. Она еще не видела саму книгу — ее издадут лишь через неделю,  — но узнала из надежного источника, что они оба там упоминаются. Элизабет была в ярости. Она хотела подать в суд, однако не понимала на кого. На издателя? На В.? Ей хотелось, конечно, засудить Артура, но он тоже явно ничего не подозревал.
        — Что он о нас говорит?  — спросил Кларк.
        — Понятия не имею,  — ответила Элизабет.  — Очевидно, подробно описывает свои браки и дружеские отношения. Мой друг даже использовал слово «расточительно».
        — Расточительно?  — повторил Кларк.  — Так можно сказать о чем угодно.
        Правда, вряд ли о чем-то хорошем, решил он про себя. Никого не назовут расточительно добрым.
        — Видимо, ему нравилось описывать людей из своего окружения. По крайней мере ему хватило такта изобразить огорчение, когда я позвонила.
        Из трубки донеслось потрескивание.
        — Дорогая Бэ?  — Кларк записывал название.
        До пандемии оставалось три недели. Люди еще могли позволить себе невероятную роскошь беспокоиться о какой-то книге с письмами.
        — Вэ. Это его подруга, Виктория.
        — Бывшая подруга, надо полагать. Позвоню ему завтра,  — сказал Кларк.
        — Он просто начнет нести бессвязную чушь, увиливать и темнить,  — проговорила Элизабет.  — А может, он только со мной так беседует. Тебе никогда не казалось, что во время разговора он отыгрывает роль?
        — Мне пора бежать.
        — Я через несколько дней буду в Нью-Йорке. Давай встретимся и обсудим.
        — Хорошо.  — Кларк уже много лет не видел Элизабет.  — Пусть твой помощник поговорит с моим шефом, как-нибудь разберемся.
        Он положил трубку, но все мысли продолжали вертеться вокруг «Дорогой В.». Кларк покинул офис, избегая взглядов коллег,  — вдруг кто-то из них уже прочитал книгу?  — и вышел на 23-ю улицу. Ему хотелось немедленно раздобыть экземпляр — несомненно среди его знакомых есть кто-то, кому это удастся,  — однако до встречи оставалось совсем мало времени. Кларк должен был провести опросы по методу 360 градусов для консалтинговой фирмы, расположенной около Центрального вокзала.
        За последние несколько лет оценивание персонала стало его основным занятием. В центре всего находился сотрудник, чью работу компания-заказчик надеялась улучшить. Такого сотрудника без всякой иронии называли целью. Сегодня у Кларка было несколько целей: продажник, который зарабатывал для компании миллионы, но орал на подчиненных, блестящая женщина-адвокат, которая засиживалась до трех утра, но все равно не успевала в срок, и специалист по связам с общественностью, чье мастерство в общении с клиентами могло сравниться лишь с его полнейшей неспособностью организовать персонал. Для каждого оценивания Кларк опрашивал примерно дюжину человек, которые работали непосредственно с целью, затем демонстрировал цели нескольких отчетов, состоящих из анонимных мнений,  — сперва шли положительные комментарии, чтобы смягчить удар,  — а затем финальная стадия, несколько месяцев занятий.
        На 23-й улице было малолюдно — толпы еще не вышли на обед, но Кларк все время застревал из-за айфоновых зомби — молодежи, что брела, словно во сне, не сводя глаз с экранов своих телефонов. Кларк нарочно толкнул пару таких прохожих, шагая быстрее обычного. Хотелось врезать кулаком в стену, или рвануть вперед на полной скорости, или броситься на танцпол, чего он уже двадцать лет не делал. Кларк чуть было не влетел в девушку, которая резко остановилась перед ступеньками в метро, и одарил ее недовольным взглядом — девушка ничего не заметила, поглощенная чем-то на экране, зато успел шагнуть в вагон за мгновение до закрытия дверей. Первая маленькая радость за день. Всю дорогу до Центрального вокзала Кларк изводил себя мыслями. Там он поднялся по лестнице, по две ступеньки за раз, миновал пропахший разнообразными специями Центральный рынок и направился к Грейбар-билдинг.
        — Простите за опоздание,  — извинился Кларк перед опрашиваемой.
        Она пожала плечами и кивнула на стул для посетителей.
        — Если вы думаете, что две минуты — это опоздание, мы вряд ли поладим.
        Техасский акцент?.. Далии было около сорока лет, она носила резко очерченную стрижку и очки в красной оправе в тон цвету помады.
        Кларк привычно представился и начал объяснять, как проходит опрос: ее начальник является целью; участвовать будут пятнадцать человек; все анонимно; отзывы распределят для отчетов по подчиненным, равным коллегам и вышестоящим (в каждой группе минимум трое) и так далее. Кларк слышал свой голос будто со стороны и с удовольствием отметил, что говорит уверенно.
        — То есть весь смысл,  — произнесла Далия,  — если я правильно понимаю, в том, чтобы изменить моего босса?
        — Точнее, выявить потенциально слабые области,  — ответил Кларк и снова подумал о «Дорогой В.». Разве неосторожность — не синоним слабости?..
        — Изменить его,  — настаивала Далия с улыбкой.
        — Думаю, можно сказать и так.
        Далия кивнула:
        — Я не верю, что человек способен совершенствоваться.
        — Неужели?  — отозвался Кларк. У него промелькнула мысль, что Далия немного старовата для того, чтобы разговаривать, как выпускница факультета философии.  — А как насчет способности исправиться?
        — Не знаю.
        Далия откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди, и задумалась. Ее голос звучал беспечно, однако Кларк видел, что она отнюдь не легкомысленна. Он вспомнил несколько комментариев коллег о ней во время предыдущих интервью, когда он спрашивал о командной работе. Кто-то назвал Далию немного непохожей на других. Кто-то упомянул напряженность.
        — Вы сказали, что уже долго занимаетесь подобным?
        — Двадцать один год.
        — И люди, с которыми вы работаете, действительно меняются?
        Кларк поколебался.
        — Они ведут себя по-другому,  — произнес он.  — Часто люди понятия не имеют, что окружающие видят в них некоторые недостатки, но потом, увидев отчеты…
        Далия опять кивнула:
        — То есть вы различаете изменение человека и изменение поведения.
        — Конечно.
        — Дело вот в чем. Уверена, у вас получится натаскать Дэна, и он, возможно, продемонстрирует отменные результаты, исправит некоторые недостатки. Но все равно останется безрадостной скотиной.
        — Безрадостной…
        — Нет, стойте, не записывайте. Я скажу иначе. Даже если он немного изменится, он все равно останется успешным, но несчастным человеком, который работает до девяти вечера, потому что у него ужасный брак и он не хочет домой. Не спрашивайте, откуда я знаю, все знают, ужасный брак не скроешь, это как дурной запах изо рта. Только подойдешь к человеку, и уже все ясно. Видите ли, я говорю о человеке, который жалеет, что не может как-то изменить свою жизнь, даже не как-то, а почти полностью… это уже перебор?
        — Нет. Прошу, продолжайте.
        — Хорошо. Я люблю свою работу и говорю так не потому, что босс увидит мои комментарии. Кстати, не верю, что он не поймет, кому какие слова принадлежат. Короче, я иногда оглядываюсь вокруг и думаю, что корпоративный мир полон призраков. И не только. Мои родители из сферы науки, так что я и этот фильм ужасов смотрю в первом ряду, там происходит то же самое. То есть будет правильнее сказать, что призраков полон весь мир взрослых людей.
        — Простите, я не очень…
        — Я говорю о тех, кто вынужден жить не так, как им хочется, поэтому они расстроены. Понимаете? Они делают то, что от них ожидают. Они хотели бы заняться чем-то другим, но это невозможно — кредиты, дети, да что угодно, они в ловушке. Дэн как раз из таких людей.
        — То есть вы думаете, что он не любит свою работу.
        — Именно,  — подтвердила Далия,  — однако вряд ли сам это осознает. Вы, наверное, постоянно таких видите. По сути, он высокофункциональный лунатик.
        Что такого было в ее фразе, отчего Кларку захотелось плакать? Он покивал, стараясь записать как можно больше информации.
        — Как полагаете, он сознает, что несчастлив?
        — Нет. На мой взгляд, ему подобные думают, что работа должна быть тяжелой и скучной, с редкими мгновениями радости. Под радостями я имею в виду скорее какое-нибудь отвлечение. Понимаете?
        — Нет, поясните, пожалуйста.
        — Хорошо. Допустим, вы заходите в комнату отдыха, а там пара таких же, как вы. Например, кто-то рассказывает смешную историю, вы смеетесь, чувствуете себя частью общества, где все такие веселые, и возвращаетесь на рабочее место с ощущением… не знаю, наверное, с остатком этого приятного воспоминания. А потом к четырем или пяти часам день снова становится самым обычным. Вы ждете конца работы, а потом выходных, а потом двух-трех ежегодных недель оплачиваемого отпуска, день за днем, вот так и проходит вся жизнь.
        — Ясно,  — произнес Кларк.
        Его охватила необъяснимая тоска. Вчера он зашел в комнату отдыха и несколько минут, смеясь, слушал, как коллега пересказывал фрагмент из программы «Дейли шоу».
        — И вот это они называют жизнью, счастьем. Такие, как Дэн, похожи на лунатиков, и ничто не способно их пробудить.
        Кларк завершил собеседование, пожал Далии руку, а потом пересек сводчатый вестибюль Грейбар-билдинг и вышел на Лексингтон-авеню. Было холодно, но Кларк стремился наружу, подальше от людей. Он свернул на относительно тихую Секонд-авеню, выбрав долгий окольный путь.
        Кларк думал о книге, о словах Далии про лунатиков, и ему в голову пришла странная мысль: замечал ли Артур, что Кларк превратился в такого лунатика? Будет ли это в его письмах к В.? Потому что Кларк вдруг осознал, что уже какое-то время полусонно плывет по течению жизни. Пусть он и не особо несчастен, но когда работа в последний раз приносила ему удовольствие? Когда что-то приятно удивляло? Когда он чувствовал трепет или прилив вдохновения? Вдруг захотелось как-то разыскать тех людей с айфонами и извиниться — простите, я понял, что тоже не живу в этом мире, я не имел права вас судить. А еще захотелось обзвонить все цели всех опросов и тоже попросить прощения. Ведь это ужасно — появиться на страницах чьего-то отчета. Теперь ясно. Быть целью — отвратительно.

        Часть пятая
        Торонто

27

        Однажды на Земле было краткое время — совершенно невероятное, если вспоминать теперь — или даже миг во всей истории человечества, мгновение ока, когда можно было зарабатывать на жизнь тем, что ты фотографировал известных людей или задавал им вопросы. За семь лет до конца света Дживан Чоудхари договорился об интервью с Артуром Линдером.
        Дживан работал папарацци и вполне сносно жил на вырученные деньги, однако до смерти устал преследовать знаменитостей и сидеть в засаде в припаркованной машине. Поэтому он пытался стать журналистом для развлекательного журнала. Это занятие тоже казалось ему скользким, но не настолько, как нынешняя профессия.
        — Я знаю этого человека,  — уговаривал Дживан редактора, которому когда-то продал несколько фото. За выпивкой вдруг всплыла тема Артура Линдера.  — Я видел все его фильмы, некоторые по два раза, ходил за ним по всему городу, фотографировал его жен. Я смогу его разговорить.
        Редактор согласился дать ему шанс. В назначенный день Дживан приехал в отель и предъявил удостоверение личности и аккредитацию девушке-агенту у дверей номера-пентхауса.
        — У вас пятнадцать минут,  — произнесла девушка и провела Дживана в помещение с паркетным полом и ярким освещением. Там уже ожидали другие журналисты, уставившиеся в телефоны. На столике стояло блюдо с канапе.
        Артур находился в смежной комнате. Человек, которого Дживан считал лучшим актером поколения, сидел в кресле у окна, выходящего на центр Лос-Анджелеса. Дживан, знавший толк в дорогих вещах, тут же оценил тяжелые шторы, лоск обивки кресла, покрой костюма. Откуда Артуру знать, убеждал себя Дживан, что именно он сделал ту самую фотографию Миранды. Однако Артур вполне мог быть в курсе. Дживан не мог не думать о том, как глупо поступил, назвав Миранде свое имя. Только теперь он понял, что зря решил стать журналистом. Шагая по паркету, он перебирал в голове безумные идеи: что, если притвориться больным и сбежать прежде, чем Артур поднимет взгляд? Однако, когда девушка-агент представила Дживана, Артур улыбнулся и протянул руку для приветствия. Он не узнал ни имя, ни лицо. Дживан постарался как-то изменить внешний вид: сбрил бакенбарды, надел очки вместо контактных линз, чтобы выглядеть серьезнее. А теперь Дживан опустился в кресло напротив и положил диктофон на столик.
        За последние два дня Дживан пересмотрел все фильмы Артура и часами искал дополнительную информацию. Однако Артур не захотел беседовать ни о недавних съемках, ни о своей подготовке, ни о вдохновении. На вопросы Артур ответил односложно. Он казался вялым, похмельным. Как будто уже давно не высыпался.
        — Итак, скажите-ка мне,  — произнес он после томительного молчания. Девушка-агент вложила в его руку спасительный капучино.  — Как люди становятся журналистами в сфере развлечений?
        — Это такой постмодернистский прием?  — поинтересовался Дживан.  — Вы меняете обстановку в свою пользу и задаете вопросы мне, как знаменитости, которые начинают сами фотографировать папарацци?
        Осторожнее, подумал он. Разочарование от того, что Артуру неинтересно с ним беседовать, постепенно превращалось во враждебность. А она в свою очередь пробуждала вопросы, которые терзали Дживана всю ночь: что же это за карьера, что за жизнь? Некоторым людям удавалось делать действительно значимые вещи. Например, его брат Фрэнк вел репортажи для агентства «Рейтер» из охваченного войной Афганистана. Дживан не очень-то стремился стать вторым Фрэнком, но не мог избавиться от ощущения, что свернул куда-то не туда.
        — Не знаю,  — ответил Артур.  — Мне просто любопытно. Как вы попали в эту сферу?
        — Постепенно, потом внезапно.
        Артур нахмурился, будто пытаясь что-то вспомнить.
        — Постепенно, потом внезапно,  — повторил он и немного помолчал.  — Нет, правда, мне всегда было интересно, что движет такими, как вы.
        — Деньги по большему счету.
        — Конечно, но разве нет других, более простых профессий? Вся эта развлекательная журналистика… В смысле я не говорю, что вы на уровне с папарацци… Вы, конечно, занимаетесь другим делом, но я видел, как некоторые…  — Артур поднял руку, мол, секундочку, и осушил половину чашки. Его глаза слегка расширились от вливания дозы кофеина.  — Я видел, как некоторые сидели на деревьях! И я не шучу. Это было во время моего развода, когда Миранда съезжала из дома. Значит, мою я посуду, вдруг смотрю в окно, а там парень с камерой в руках пытается удержаться на ветке.
        — Вы моете посуду?
        — Да, домработница общалась с прессой, и я ее уволил, а посудомоечная машина вышла из строя.
        — Беда не приходит одна, верно?
        — А вы мне нравитесь,  — усмехнулся Артур.
        Дживан смущенно улыбнулся в ответ.
        — Работа любопытная,  — произнес он.  — Можно встретить любопытных людей.
        И настолько скучных, каких еще поискать, но Дживан решил, что немного лести не помешает.
        — Меня всегда интересовали люди,  — проговорил Артур.  — Что ими движет, что их волнует, и так далее.
        Дживан попытался углядеть сарказм, однако актер выглядел на удивление искренним.
        — И мне, честно говоря.
        — Я спрашиваю потому,  — продолжил Артур,  — что вы кажетесь непохожим на остальных.
        — Разве? Серьезно?
        — В смысле вы всегда хотели попасть в сферу развлечений?
        — Раньше я был фотографом.
        — И что снимали?  — Артур допивал капучино.
        — Свадьбы и портреты.
        — И после этого вы решили писать о таких, как я?
        — Да.
        — Почему?
        — Надоело ходить по свадьбам. Здесь лучше платят. Меньше возни. А что?
        Артур протянул руку и выключил диктофон.
        — Знаете, как я устал говорить о себе?
        — Вы часто даете интервью.
        — Слишком часто. Не пишите, что я такое сказал. Раньше с работой в театре и на телевидении было проще. Редкий очерк или статья, интервью. Но вот ты добиваешься успеха в кино — и, господи, здесь совсем другое дело.
        Артур поднял чашку, прося еще капучино, и где-то за спиной Дживана по полу зацокали каблучки агента.
        — Простите,  — продолжил Артур.  — Понимаю, жаловаться на такую работу как-то лицемерно.
        Не то слово, подумал Дживан. Ты богатый и всегда таким останешься, можешь хоть сегодня бросить все и никогда больше не работать.
        — Но вы уже годами снимаетесь в кино.  — Дживан изо всех сил сохранял нейтральный тон.
        — Ага,  — отозвался Артур.  — Наверное, никак не привыкну. Все это внимание по-прежнему смущает. Я говорю, что меня уже не заботят папарацци, но это неправда. Просто я не могу на них смотреть.
        За что я благодарен, подумал Дживан. Отведенные пятнадцать минут ускользали. Он приподнял диктофон, чтобы Артур заметил, и нажал на кнопку записи.
        — Вы добились значительного успеха. И конечно, этому сопутствует некая потеря личного пространства. Можно ли сказать, что вам в тягость такое пристальное внимание?
        Артур вздохнул и сцепил руки в замок, будто собирался с силами.
        — Знаете,  — произнес он бодро и четко, играя роль небрежного и беспечного человека, который на записи совершенно не будет казаться таким, какой он сейчас, бледный, невыспавшийся, с темными кругами под глазами,  — я просто думаю, что это часть сделки. Нам повезло оказаться на своем месте, быть актерами, и, честно говоря, жалобы о вмешательстве в личную жизнь я считаю лицемерием. Как будто мы не знали, что нас ждет.
        Артур благодарно кивнул агенту, взяв очередную чашку капучино. Воцарилось неловкое молчание.
        — Итак, вы только прилетели из Чикаго,  — начал растерянный Дживан.
        — Да.  — Артур снова выключил диктофон.  — Скажите-ка мне кое-что. Как вас зовут, еще раз?
        — Дживан Чоудхари.
        — Если я поделюсь с вами, Дживан Чоудхари, некой информацией, когда она появится в прессе?
        — Ну а чем же вы намерены поделиться?
        — Никому не известным секретом, но я хочу, чтобы известие появилось не раньше, чем через двадцать четыре часа.
        — Артур,  — произнесла девушка-агент где-то за спиной Дживана,  — мы живем в информационной эре. Все появится на сайте Ти-эм-зэт раньше, чем парень дойдет до парковки.
        — Я человек слова,  — заявил Дживан.
        Беспорядочная на тот момент жизнь заставляла его сомневаться, но Дживану хотелось верить, что он говорит правду.
        — Что это значит?  — спросил Артур.
        — Я поступлю так, как скажу.
        — Ладно, слушайте,  — начал Артур,  — если я вам кое-что…
        — Информация эксклюзивная?
        — Да. Я больше никому не расскажу при условии, что вы дадите мне двадцать четыре часа.
        — Хорошо, я могу дать вам двадцать четыре часа. Раньше информация не попадет в прессу.
        — Не просто в прессу. Ни одна живая душа не должна узнать.
        — Хорошо,  — согласился Дживан. Он получал удовольствие от этой интриги.  — Двадцать четыре часа об этом от меня не узнает ни одна живая душа.
        — Артур,  — позвала девушка-агент,  — можно вас на минутку?
        — Нет. Я должен рассказать.
        — Вы ничего не должны. Вспомните, с кем имеете дело.
        — Я человек слова,  — повторил Дживан. И смутился.
        — Вы журналист,  — произнесла девушка.  — Не говорите глупостей, Артур…
        — Так вот,  — обратился тот к Дживану,  — я прибыл сюда прямиком из аэропорта.
        — Хм.
        — И я прибыл на два, даже на три часа раньше, потому что не хотел появляться дома.
        — Почему?..
        — Я бросаю жену и ухожу к Лидии Маркс.
        — Боже мой…  — вздохнула агент.
        Артур и Лидия Маркс исполняли главные роли в фильме, съемки которого недавно завершились в Чикаго. Однажды Дживан сделал снимок, как Лидия выходила из клуба в Лос-Анджелесе с осмысленным взглядом и почти сверхъестественной собранностью, несмотря на три часа ночи. Лидия была из тех, кто любит внимание папарацци. Иногда она даже вызывала их заранее. В тот раз она одарила Дживана победной улыбкой.
        — Вы бросаете Элизабет Колтон,  — проговорил он.  — Почему?
        — Потому что я влюблен в другую.
        — Зачем вы мне это рассказываете?
        — В следующем месяце я уже буду жить с Лидией. Элизабет пока ничего не знает. Я специально прилетел сюда на прошлой неделе в свободный от съемок день, но так и не смог ей сказать. Поймите, с Элизабет никогда не случалось ничего плохого.
        — Никогда?
        — Не пишите об этом в статье, мне не следовало так говорить. Суть в том, что я не смог ей признаться. Ни в одном из телефонных разговоров, ни сегодня. Но если завтра история появится в прессе, мне придется раскрыть карты, верно?
        — История будет деликатной,  — произнес Дживан.  — Вы с Элизабет остаетесь друзьями, вы желаете ей лишь добра, больше не комментируете ситуацию и просите уважать личное пространство Элизабет в такое трудное время. Все?
        Артур вздохнул. Он казался старше своих сорока четырех лет.
        — Можете ради нее написать, что все было по обоюдному желанию?
        — Разрыв произошел по обоюдному желанию и был… м-м… мирным. Вы с Элизабет сохранили дружеские отношения. Вы глубоко… глубоко уважаете друг друга, совместно решили разойтись и желаете покоя в это… не знаю, в это нелегкое время?
        — Идеально.
        — Надо ли упомянуть?..  — Дживан не договорил.
        Артур вздрогнул и уставился в полоток.
        — Да,  — напряженно ответил он,  — давайте упомянем ребенка. Почему бы и нет?
        — Самым главным для вас остается забота о сыне Тайлере, которого вы с Элизабет намереваетесь воспитывать совместно.
        — Спасибо.

28

        Артур поблагодарил его, и что дальше?.. Дживан лежал на диване в квартире брата в высотке на южной окраине Торонто, со смерти Артура прошло уже восемь дней, и он пытался вспомнить, как разворачивались события. Агент предложила капучино? Нет, хотя было бы неплохо. Дживан очень много думал о капучино, ведь он любил этот напиток, а если все настолько плохо, как говорят в теленовостях, больше ему не удастся им насладиться. Ох уж эти навязчивые желания… Так вот, агент. Она, не глядя, вывела его из номера и захлопнула дверь перед самым носом. И семь лет как-то пролетели.
        Дживан проводил время на диване, вспоминая разные мгновения прошлого или размышляя о капучино, пиве и так далее, а Фрэнк трудился над очередной книгой, мемуарами, которые писал за какого-то филантропа, чье имя было запрещено упоминать по контракту. Дживан часто думал о своей девушке, о доме в Кеббеджтауне и гадал, увидит ли их снова. К тому времени мобильная связь уже перестала работать. Городского телефона у Фрэнка не было. Снаружи умирал мир и падал снег.

29

        Впрочем, он сдержал слово. И это был один из немногих моментов в его карьере, которыми Дживан гордился. Он выждал ровно двадцать четыре часа, прежде чем вообще кому-либо рассказать о разрыве Артура и Элизабет.
        — О чем ты думаешь с такой улыбкой?  — спросил Фрэнк.
        — Об Артуре Линдере.
        В другой жизни Дживан часами ждал у его дома, курил и глядел на окна, сходя с ума от скуки. Однажды ночью ему удалось обманом сделать неприглядный снимок первой жены Артура. Дживан прилично заработал, однако до сих пор мучился угрызениями совести. Помнил взгляд, ошеломленный и печальный, сигарету в руке, торчащие во все стороны волосы, соскользнувшую с плеча лямку платья.

30

        — Хватит уже петь эту песню,  — сказал Фрэнк.
        — Прости, она ведь идеальна.
        — Не спорю, но поешь ты отвратительно.
        И настал конец привычного им света! Песня группы «R.E.M.» уже несколько дней не шла из головы, с тех самых пор как Дживан с тележками появился на пороге квартиры брата. Целыми днями, засыпая и вновь просыпаясь, они жили перед телевизором с новостными каналами, включенными на малой громкости. Тихо льющаяся череда кошмаров выматывала, доводила до дрожи. Как столько людей могли умереть так быстро? Число жертв казалось невероятным. Дживан заклеил все вентиляционные отверстия полиэтиленом, гадая, достаточно ли подобных мер. Вдруг вирус проникнет сквозь преграду или как-то просочится по краям? Дживан прикрепил к окнам банные полотенца, чтобы по ночам не было видно, что в квартире горит свет, и придвинул к входной двери комод. Иногда к ним кто-то стучал, и Дживан с Фрэнком затихали. Дважды кто-то пытался вломиться в квартиру, скреб около замка чем-то металлическим. Дживан и Фрэнк цепенели в болезненной тишине, однако засов выдержал.
        Так проходили дни. Поток новостей стал казаться нереальным, словно бесконечный фильм ужасов. Дикторы были оцепеневшими, вялыми. Иногда они плакали.
        Гостиная Фрэнка располагалась в углу здания, поэтому окна выходили и на город и на озеро. Дживан предпочитал второе. Если развернуть телескоп Фрэнка в сторону города, можно было увидеть автомагистраль, и зрелище расстраивало. Первые два дня пробка из машин с прицепами и прикрепленными к крышам чемоданами, корзинами еще хоть как-то двигалась, но к третьему утру движение полностью замерло. Люди начали пробираться пешком, с вещами, детьми, собаками.
        К пятому дню Фрэнк вернулся к работе над книгой, ведь, как он сказал, новости сведут их обоих с ума. Да и к тому времени уже не было дикторов как таковых, их заменяли другие работники каналов, не привыкшие быть по другую сторону камер — с экранов сбивчиво говорили операторы и администраторы. Затем начали пропадать страны, город за городом,  — никаких новостей из Москвы, из Пекина, затем из Сиднея, Лондона, Парижа… Соцсети пестрели истерическими слухами, а местные новости охватывали все меньшую территорию. Каналы прекращали работу, пока в эфире не остался единственный. Неподвижная камера снимала отдел новостей, и сотрудники канала по очереди распространяли добытые сведения. Однажды Дживан проснулся в два часа ночи, и перед камерой никого не было. Все ушли. Дживан долго смотрел в пустую комнату на экране.
        На других каналах лишь потрескивали помехи или светилась тест-таблица, кроме тех, где повторялось правительственное сообщение, бесполезные советы о том, что необходимо оставаться в помещении, а также избегать мест массового скопления людей. Через день кто-то наконец выключил камеру в пустом отделе новостей, или же она прекратила работать сама. Еще через день пропал Интернет.
        Торонто погружался в тишину. С каждым утром она становилась все глубже, вечный шум города постепенно сходил на нет. Дживан рассказал об этом Фрэнку, который пояснил: «Горючее заканчивается». На самом деле, осознал Дживан, глядя на пробку на автомагистрали, даже те, у кого есть горючее, не могли никуда уехать. Все дороги были перекрыты брошенными машинами.
        Фрэнк постоянно работал и почти закончил мемуары филантропа.
        — Он, наверное, мертв,  — сказал Дживан.
        — Наверное,  — согласился Фрэнк.
        — Тогда почему ты до сих пор о нем пишешь?
        — Я подписал контракт.
        — Но все остальные, кто его подписал…
        — Знаю.
        Дживан поднес бесполезный мобильный телефон к окну. Нет сигнала, значилось на экране. Дживан уронил телефон на диван и уставился на озеро. Может, приплывет лодка и…
        Сидя в тишине квартиры брата, Дживан ловил себя на мысли, насколько города зависят от людей, насколько все от них зависит. Мы оплакивали безличность современного мира, но это ложь. Мир никогда не был безличным. Всегда существовала огромная — и хрупкая — человеческая инфраструктура, вокруг нас незаметно работают люди, а когда перестают работать, система выходит из строя. Никто не доставляет горючее на заправки или в аэропорты. Машины обездвижены. Самолеты не могут взлететь. Грузовики стоят на месте. В города не поступают продукты, магазины закрываются. На помещения вешают замки, которые срывают мародеры. Никто не выходит на электро — или подстанции, никто не убирает упавшие деревья с линий электропередач. Дживан стоял у окна, как вдруг свет погас.
        Несколько мгновений он глупо стоял и щелкал выключателем. Туда-сюда, щелк-щелк.
        — Хватит.  — Фрэнк делал пометки на полях рукописи, пока сквозь жалюзи еще приникал сероватый свет дня.  — Ты меня с ума сводишь.
        Фрэнк просто уходит от всего, прячется в своей работе, понял Дживан, но не мог не завидовать. Если бы у Дживана была работа, он тоже искал бы в ней спасение.
        — Может, это только у нас что-то стряслось,  — сказал он.  — Например, в подвале предохранитель перегорел?
        — Да какое только у нас. Удивительно, что электричество вообще так долго проработало.
        — Мы будто в шалаше на дереве,  — заметил Фрэнк вскоре после того, как перестал работать водопровод.
        Шел примерно тридцатый день. Дживан и Фрэнк могли сутками не разговаривать, однако случались и необъяснимые мгновения мира, спокойствия. Дживан еще никогда не ощущал такого единения с братом. Фрэнк все работал над мемуарами филантропа, а Дживан читал. Он часами разглядывал озеро в телескоп, но и вода и небо оставались пусты. Ни кораблей, ни самолетов, и куда делся Интернет?..
        Дживан давно не вспоминал о шалаше, который располагался на заднем дворе их родительского дома в пригороде Торонто. Они с Фрэнком часами там сидели и читали комиксы, подняв наверх веревочную лестницу, чтобы к ним не проникли чужаки.
        — Мы можем еще довольно долго пережидать,  — сказал Дживан, проверяя запасы воды, по-прежнему достаточные. Он успел наполнить все доступные в квартире емкости, пока водопровод не иссяк, а недавно начал собирать снег в горшки и миски, выставленные на балконе.
        — Да,  — согласился Фрэнк.  — А потом что?
        — Ну, будем сидеть здесь, пока не включат электричество или не приедет Красный Крест или типа того.
        В последнее время Дживан полюбил представлять яркие сцены, как в кино, перебирать и смешивать различные образы. Больше всего он любил воображать, как проснется утром от звуков громкоговорителя, объявляющего, что в город вошла армия, что все кончено, гриппа больше нет, и жизнь возвращается на круги своя. Как отодвинет комод от двери и спустится на парковку. Может, какой-нибудь солдат предложит ему чашку кофе, похлопает по плечу. Как люди будут хвалить его, Дживана, дальновидность с запасами еды.
        — С чего ты решил, что электричество включат?  — поинтересовался Фрэнк, не поднимая головы.
        Дживан начал было отвечать, но не нашел слов.

31

        Интервью с Кирстен Реймонд проводит Франсуа Диалло, библиотекарь города Нью-Петоски, издатель и редактор газеты «Нью-Петоски ньюс», пятнадцатый год, продолжение.
        ДИАЛЛО: Прости. Не стоило спрашивать о татуировке с ножами.
        РЕЙМОНД: Прощаю.
        ДИАЛЛО: Спасибо. Могу ли я, впрочем, спросить о самой катастрофе?
        РЕЙМОНД: Конечно.
        ДИАЛЛО: Как понимаю, ты была в Торонто. С родителями?
        РЕЙМОНД: Нет. В первый день или, скорее, в первую ночь, хотя неважно, я участвовала в постановке «Короля Лира» и на сцене умер ведущий актер. Его звали Артур Линдер. Помнишь, мы обсуждали несколько лет назад? В одной из твоих газет нашелся некролог.
        ДИАЛЛО: Если ты не против, нашим читателям было бы…
        РЕЙМОНД: Хорошо. У него случился сердечный приступ. Мало что о нем помню, потому что вообще мало что помню о тех временах. У меня осталось общее впечатление, если так можно сказать. Он относился ко мне с добротой, у нас завязалось что-то вроде дружбы, и я очень четко помню его смерть. Я была на сцене с еще двумя девочками, но стояла за спиной Артура и не видела его лица. Только как в первых рядах засуетились люди. Потом вдруг раздался звук, резкий шлепок — Артур ударился ладонью о фанерную колонну. Он взмахнул рукой, пошатнувшись, и на сцену взобрался мужчина из зала, подбежал к Артуру…
        ДИАЛЛО: Таинственный зритель, который умел делать сердечно-легочную реанимацию. Его упомянули в некрологе в «Нью-Йорк таймс».
        РЕЙМОНД: Он хороший. Не знаешь его имя?
        ДИАЛЛО: Не уверен, что кто-либо вообще его знает.

32

        На сорок седьмой день Дживан увидел вдали дым. Вряд ли огонь распространился бы далеко, учитывая, что кругом снег, но раньше мысль о пожарах в городе без пожарных как-то не приходила Дживану в голову.
        Иногда по ночам раздавались выстрелы. Ни скрученные полотенца, ни полиэтилен, ни скотч не спасали от просачивающейся из-за входной двери вони, поэтому Дживану и Фрэнку приходилось держать окна открытыми, надевать несколько слоев одежды и спать вместе в кровати Фрэнка, чтобы не замерзать.
        — В конце концов нам придется выйти,  — сказал Дживан.
        Фрэнк отложил ручку и посмотрел мимо него, в окно, на озеро и холодное голубое небо.
        — Я не знаю, куда мне отправиться,  — произнес он.  — Не знаю как.
        Дживан растянулся на диване и закрыл глаза. Скоро придется принимать решение. Еды оставалось еще на две недели.
        Когда Дживан смотрел на автомагистраль, его терзала мысль о том, что будет, если инвалидное кресло Фрэнка не проедет между замершими машинами. Придется искать другие дороги, но что, если они все такие?
        Неделями из внешнего коридора не доносилось ни звука, поэтому однажды ночью Дживан решил выбраться на разведку. Он отодвинул комод от двери и поднялся на крышу. После долгого заточения в четырех стенах на холодном свежем воздухе он чувствовал себя уязвимым. Луна отражалась в стеклах, иного света нигде не было. Строгая, неожиданная красота, безмолвный город без единого движения. Над озером одна за другой исчезали звезды, скрываясь за проплывающим облаком. Пахло снегом. Дживан решил, что пора уходить. Снегопад послужит прикрытием.
        — Но что будет там, снаружи?  — спросил Фрэнк.  — Дживан, я не идиот. Я слышу выстрелы. И смотрел новости, пока каналы не отключились.
        — Не знаю. Другой город поблизости. Ферма.
        — А ты фермер? Если закрыть глаза на то, что сейчас середина зимы, Дживан, как вообще фермы работают без электричества и поливных систем? Что вырастет весной? Что ты будешь там есть до этого?
        — Не знаю, Фрэнк.
        — Ты умеешь охотиться?
        — Нет, конечно. Никогда не стрелял из ружья.
        — А ловить рыбу?
        — Хватит.
        — Когда меня подстрелили, когда в больнице мне сказали, что я больше не смогу ходить, я много размышлял о цивилизации. Что она собой представляет, какое я имею для нее значение. Помню, как решил, что не желаю больше видеть зоны боевых действий. И мое мнение по-прежнему неизменно.
        — Там, за пределами квартиры, до сих пор живет мир.
        — Скорее выживает, Дживан. Наверное, тебе стоит выбраться наружу и попытаться выжить.
        — Я не могу уйти без тебя.
        — Я уйду первым,  — сказал Фрэнк.  — Я все обдумал.
        — О чем ты?  — спросил Дживан, хотя уже знал ответ.

33

        РЕЙМОНД: У тебя сохранился некролог Артура Линдера? Ты показывал мне его, давно, но я не помню, было ли там имя…
        ДИАЛЛО: Сохранился ли у меня предпоследний номер «Нью-Йорк таймс»?! Что за вопрос!.. Увы, там нет имени. Личность человека, который делал сердечно-легочную реанимацию Артуру Линдеру, не установлена. При обычных обстоятельствах далее последовала бы еще одна статья. Этого человека обязательно разыскали бы. Но расскажи нам, что произошло. Мистер Линдер упал, а затем…
        РЕЙМОНД: Да, он рухнул. К нему бежал мужчина, через всю сцену, и я поняла, что он из зала. Он пытался спасти Артура, делал искусственное дыхание и массаж сердца. Потом прибыли медики, и этот мужчина оставался со мной, пока они работали. Помню, как упал занавес, как я сидела на сцене, а этот человек со мной разговаривал. Он был так спокоен. Потом мы ушли за кулисы и немного подождали, пока нас не нашла ответственная за меня женщина. Наверное, она была нянькой. В ее обязанности входило следить за мной и еще двумя девочками из постановки.
        ДИАЛЛО: Помнишь, как ее звали?
        РЕЙМОНД: Нет. Помню только, что она плакала, прямо рыдала, и мне от этого тоже хотелось плакать. Она смыла с меня грим, а потом подарила пресс-папье, которое я тебе однажды показывала.
        ДИАЛЛО: Ты единственная из всех моих знакомых носишь в рюкзаке пресс-папье.
        РЕЙМОНД: Оно нетяжелое.
        ДИАЛЛО: Необычный подарок ребенку.
        РЕЙМОНД: Мне оно показалось красивым. До сих пор так считаю.
        ДИАЛЛО: Поэтому ты забрала его с собой, когда уходила из Торонто?
        РЕЙМОНД: Да. В общем, она отдала мне пресс-папье, и мы в конце концов успокоились. Помню, как сидели в гримерной и играли в карты. Еще она пыталась дозвониться моим родителям. Они так и не пришли.
        ДИАЛЛО: Они перезванивали?
        РЕЙМОНД: Она не связалась с ними. Должна сказать, что не особо помню, что было дальше. В итоге она позвонила Питеру, моему брату, который в то время сидел дома. Он сказал, что тоже не знает, где родители, и попросил привезти меня домой. Питер намного старше меня, ему было лет пятнадцать-шестнадцать, поэтому он часто со мной возился. Та женщина отвезла меня домой и оставила с братом.
        ДИАЛЛО: А родители?..
        РЕЙМОНД: Больше я их не видела. У меня есть друзья с похожими историями. Люди просто исчезали.
        ДИАЛЛО: Значит, они были среди самых первых жертв, если это случилось в день первый в Торонто.
        РЕЙМОНД: Порой я гадаю, что же с ними случилось. Наверное, они почувствовали себя плохо на работе и отправились в больницу. Вероятнее всего. А когда они добрались туда… ну, не представляю, как в больницах вообще можно было выжить.
        ДИАЛЛО: Значит, вы с братом остались дома и ждали родителей.
        РЕЙМОНД: Мы не знали, что происходит. Поначалу казалось, что лучше подождать.

34

        — Почитай мне что-нибудь,  — попросил Дживан на пятьдесят восьмой день. Он лежал на диване и пялился в потолок, то и дело проваливаясь в сон. Он заговорил впервые за двое суток.
        Фрэнк прокашлялся. Он тоже все это время молчал.
        — Что-то конкретно?
        — Страницу, над которой сейчас работаешь.
        — Серьезно? Ты хочешь послушать мысли какого-то избалованного филантропа по поводу благотворительной деятельности голливудских актеров?
        — Почему бы и нет?
        — Бессмертные слова филантропа, чье имя мне не разрешено раскрывать, но о котором ты все равно никогда не слышал…
        «Что мне нравится, так это когда актеры используют свою известность для любопытных целей. Некоторые открывают благотворительные фонды, например привлекают внимание к тяжелой участи девочек и женщин в Афганистане, спасают белых носорогов, страстно стремятся поднять уровень грамотности среди взрослого населения, да что угодно. Все это — общественно значимые дела, и я знаю, что слава актеров помогает им привлечь внимание к данным проблемам.
        Но давайте будем откровенны. Ни один из них не выбрал индустрию развлечений потому, что им хотелось сделать мир лучше. Я сам даже не думал о благотворительности, пока не достиг успеха. До того как стать знаменитыми, мои друзья-актеры лишь ходили по прослушиваниям и изо всех сил пытались сделать так, чтобы их заметили. Они брались за все — бесплатные съемки в фильмах друзей, работа официантом в ресторанах,  — лишь бы держаться на плаву.
        В последнее время я много думаю о бессмертии. Как это — остаться в памяти людей; чем я бы хотел им запомниться; и о других вопросах касательно воспоминаний и славы. Я люблю смотреть старые фильмы. Я разглядываю лица давно умерших актеров и размышляю о том, что они никогда не умрут. Да, клише избитое, и все же это правда. Не только известные личности, всякие кларки, гейблы и авы гарднер, но и актеры, исполнившие эпизодические роли. Служанка с подносом, дворецкий, ковбои в баре, третья слева девушка в ночном клубе. Для меня все они бессмертны. Сперва мы просто хотим, чтобы нас заметили, затем этого нам становится мало. И мы начинаем хотеть остаться в памяти людей».

35

        ДИАЛЛО: Какими были последние дни в Торонто, прежде чем вы покинули город?
        РЕЙМОНД: Я сидела в подвале и смотрела телевизор. Соседи постепенно покидали дома. Питер где-то бродил по ночам — наверное, воровал еду,  — а потом однажды утром сказал: «Кики, нам надо уходить». Он завел брошенную соседскую машину, однако вскоре мы застряли. Все выезды на магистраль, все дороги были забиты автомобилями, и нам пришлось идти пешком, как и остальным.
        ДИАЛЛО: Куда вы направились?
        РЕЙМОНД: На юго-восток. Обогнули озеро и вышли на территорию Штатов. К тому времени граница уже была открыта.
        ДИАЛЛО: Вы решили, где будет конечный пункт вашего маршрута?
        РЕЙМОНД: Сомневаюсь. Перед нами был выбор — уходить или ждать в Торонто, но чего?

36

        Дживан решил двигаться вдоль озера. Ему было сложно идти по каменистым, покрытым снегом берегам, вдобавок в сумерках; он боялся подвернуть ногу и опасался, что оставляет следы, но хотел при возможности избегать дорог. И, что куда важнее, других людей.
        В свой последний вечер в квартире он долго стоял у окна, изучая магистраль в телескоп. За три часа наблюдения он увидел лишь двоих человек. Оба удалялись прочь от центра города, то и дело оглядываясь. За все это время Дживан ни на миг не мог забыть о тишине, царящей в спальне Фрэнка. Он дважды убедился, что брат не дышит. Проверять второй раз было бессмысленно, однако Дживан переживал, что Фрэнк вдруг проснется — в одиночестве. Дживану до головокружения хотелось сдаться, ему казалось, что он стоит на краю утеса и вот-вот рухнет вниз. Впрочем, кому сейчас хорошо?
        Дживан дожидался вечера, сидя за столом Фрэнка и глядя на озеро. Он пытался запомнить последние спокойные мгновения здесь, в квартире, в которой прожил так долго. На столе лежала оставленная рукопись. Дживан нашел страницу, которую редактировал Фрэнк,  — мысли филантропа о старых фильмах и славе. Безупречный почерк Фрэнка на верхнем поле листа: «В последнее время я много думаю о бессмертии». Значит, эту строку он добавил от себя лично?.. Кто теперь знает? Дживан сложил лист и спрятал его в карман.
        После заката он покинул квартиру с запылившимся рюкзаком, с которым Фрэнк путешествовал до повреждения спинного мозга. Как рюкзак до сих пор сохранился, оставалось загадкой. Может, Фрэнк мечтал, что однажды снова сумеет встать на ноги и пойти? Или он собирался его кому-нибудь отдать?.. Когда последний луч солнца померк где-то за озером, Дживан отодвинул комод от двери и шагнул в жуткий коридор, где воняло смертью и отбросами, затем спустился по темной лестнице. Немного постоял перед дверью в холл, прислушиваясь, а потом толкнул ее и скользнул вперед.
        Мир опустел с тех пор, как Дживан видел его в последний раз. Ничто не двигалось ни на парковке, ни на улице, ни на далекой магистрали. Пахло дымом с примесью чего-то химического — горели офисы и дома. Однако больше всего поражало полное отсутствие электричества. Однажды, когда Дживану было слегка за двадцать, он шел по Янг-стрит, как вдруг все огни мигнули. Город на мгновение исчез, но тут же вернулся обратно, причем так быстро, что произошедшее показалось галлюцинацией. Прохожие спрашивали спутников, заметили ли они что-то — «Или мне показалось?» — а Дживан вдруг похолодел от мысли о погруженном во тьму городе. Сейчас он убедился, что это действительно страшно. Хотелось сбежать.
        В вечернем небе висел полумесяц. Рюкзак с каждым шагом все сильнее давил на плечи. Дживан старался двигаться как можно тише и избегать дорог. По левую руку поблескивала темная вода озера. В сумеречном свете пляж был серым и тусклым. В голову лезли мысли о Фрэнке, неподвижно лежащем на постели с пустой баночкой снотворного на прикроватном столике, и в то же время отвлекаться на них было нельзя. Каждый звук мог предвещать конец. В каждой тени мог скрываться вооруженный человек, который захочет отнять рюкзак. Чувства обострились, и Дживан полностью сосредоточился. Только так получится достигнуть цели.
        Через несколько часов вдалеке раздались выстрелы — два резких, отрывистых звука, и все вновь поглотила ночь, в которой остались лишь Дживан, озеро и еще какие-нибудь перепуганные души, если они находились где-то поблизости.
        Луна садилась. Дживан проходил мимо пустыря. Несмотря на усталость, засыпать здесь опасно. Дживан почему-то не особо задумывался, как ему придется спать по дороге, беззащитным. Он замерз и не чувствовал пальцев ног. Язык тоже онемел — Дживан ел снег, чтобы избежать обезвоживания. Он снова взял в рот щепотку снега и вспомнил, как в детстве они с Фрэнком и матерью делали мороженое. «Сперва нужно подмешать ваниль!» Фрэнк стоял на стуле на чудесно работающих ногах. До Ливии и пули, которой будет суждено повредить его спинной мозг, оставалось еще двадцать пять лет, но процесс уже пошел. Женщина родит ребенка, что потом нажмет на курок; диктатор примет решение, из его искры со временем разгорится пламя войны, о которой Фрэнк будет вести репортажи для «Рейтер». Кусочки общей картины пришли в движение.
        Дживан сидел на прибитом к берегу бревне и смотрел на рассвет, гадая, что случилось с его девушкой Лаурой. Она будто канула в прошлое. Дживан вспоминал о доме, думая, увидит ли его вновь, и одновременно понимая, что не увидит. Пока небо светлело, он строил шалаш из бревен и мусорных пакетов, которые захватил с собой,  — надеялся, что хлипкие стенки удержат ветер, а издалека покажутся грудой хлама. Затем свернулся в своем убежище, обняв рюкзак, и забылся беспокойным сном.
        Проснувшись позже утром, он не сразу понял, где находится. Ему в жизни не было так холодно.
        Он встретил людей лишь на пятый день пути. Сперва одиночество казалось благом — Дживан множество раз воображал, как в этом жестоком мире у него отнимают рюкзак и бросают умирать без припасов, однако со временем он начал осознавать, что означает пустота вокруг.
        Сердце забилось чаще. Три человека шли в том же направлении, что и Дживан. Он следовал за ними целый день, держась на расстоянии мили. Ночью они развели на берегу костер, и Дживан решился. Они расслышали шаги, но наблюдали за его приближением молча. Остановившись в нескольких футах, Дживан поднял руки, показывая, что безоружен, и громко поздоровался. Его подозвали ближе. У костра сидели два парня девятнадцати-двадцати лет и пожилая женщина — Бен, Абдул и Дженни. Все трое уставшие, измотанные. Они вышли на день раньше Дживана, с северных окраин города.
        — В городе много преступности?
        — Конечно,  — ответил тощий и боязливый Абдул, накручивая на палец прядь длинных, до плеч, волос.  — Анархия. Полиции нет. Чертовски страшно.
        — Правда, не настолько уж много преступности, как можно подумать,  — сказала Дженни.  — Людей осталось совсем мало.
        — Они ушли или?..
        — Если заболеешь,  — произнес Бен,  — через сорок восемь часов тебя не станет.
        Его девушка, родители и две сестры умерли еще в первую неделю. Бен не мог объяснить, почему его не постигла та же участь. Ему пришлось заботиться обо всех больных самому — больницы закрылись уже к третьему дню. Потом он выкопал пять могил на заднем дворе.
        — Должно быть, ты невосприимчив к вирусу,  — сказал Дживан.
        — Да.  — Бен неотрывно смотрел на огонь.  — Я самый везучий человек на Земле, верно?
        Они расстались лишь спустя неделю: настал момент, когда Дживан хотел продолжать двигаться вдоль озера, а остальные трое — свернуть на восток, к городу, где жила сестра Дженни. Несколько часов кипел спор. Дживан был уверен, что направляться в города опасно, другие возражали. Дженни боялась, что больше никогда не увидит сестру. В конце концов они пожелали друг другу удачи и разошлись. Дживан зашагал по берегу, чувствуя, как растворяется в окружающем пейзаже — маленькое, неприметное существо… Он никогда еще не ощущал в себе ни столько жизни, ни столько печали.
        Ясным утром через несколько дней Дживан увидел на другой стороне озера Торонто, из-за расстояния похожий на мираж. Тонкое голубое острие небоскреба, пронзающее небо. Город из стекла.
        Иногда Дживан встречал и других путешественников, однако их было очень мало. Почти все двигались на юг.
        «Как фильм-катастрофа», сказал он Фрэнку уже больше двух месяцев назад, на третью или четвертую ночь в квартире. Тогда еще работало телевидение. Они были потрясены и напуганы, однако пока не осознали происходящее в полной мере, и той ночью им стало дурно. Данные свидетельствовали о том, что болезнь распространилась повсеместно. «Неужели это правда?» Впрочем, Дживан и Фрэнк запаслись едой и водой, они по крайней мере временно были здоровы и в безопасности.
        «Знаешь,  — сказал Дживан,  — в кино обычно сперва случается апокалипсис, а потом…»
        «С чего ты взял, что мы доживем до этого «потом»?»
        Фрэнк всегда оставался чертовски спокоен.
        Безмолвный пейзаж. Снег и замершие машины, в которых творится что-то ужасное. Необходимость перешагивать через трупы. Дживан старался подальше держаться от дорог, скрываясь в лесах. На дороге встречались люди с пустыми лицами, закутанные в одеяла поверх курток дети. Там могли убить ради содержимого рюкзака. Могли напасть голодные собаки. В поисках консервированной еды Дживан пробирался в загородные дома, чьи мертвые хозяева лежали в комнатах наверху.
        Становилось все сложнее не забыть самого себя. Дживан мысленно перечислял одно за другим мгновения своей жизни. Меня зовут Дживан Чоудхари. Я был фотографом, а потом собирался стать парамедиком. Моими родителями были Джордж из Оттавы и Амала из Хайдарабада. Я родился в пригороде Торонто.
        Но эти мысли распадались на части и ускользали. Наконец он дошел до того, что стал шептать лишь два слова: «Шагай вперед. Шагай вперед. Шагай вперед».
        Дживан поднял голову и встретился глазами с совой, наблюдающей с заснеженной ветки.

37

        ДИАЛЛО: Значит, выдвинувшись в путь, вы просто шли куда глаза глядят?
        РЕЙМОНД: Насколько я знаю, да. Совершенно не помню тот год.
        ДИАЛЛОН: Ни капли?
        РЕЙМОНД: Ничего, абсолютно.
        ДИАЛЛО: Должно быть, последствия ужасного шока.
        РЕЙМОНД: Конечно. Потом мы наконец остановились в каком-то городе, и с тех пор я уже помню все. Люди привыкают ко всему. Думаю, детям вообще было легче.
        ДИАЛЛО: Произошедшее травмировало и детей.
        РЕЙМОНД: Поначалу, естественно. Но два года спустя? Пять лет? Десять? Мне вот было восемь. Уже девять, когда мы осели. Я не помню год, который мы провели в дороге. То есть, думаю, я забыла все самое плохое. Так вот, к чему я веду. Тебе не кажется, что в нынешней эре, неважно, как ее называть, в мире после грузинского гриппа хуже приходится именно тем, кто ясно помнит старый мир?
        ДИАЛЛО: Не думал об этом.
        РЕЙМОНД: То есть чем больше ты помнишь, тем больше ты утратил.
        ДИАЛЛО: Но ты сама кое-что не забыла…
        РЕЙМОНД: Мои воспоминания о жизни до катастрофы сейчас кажутся снами. Я помню, как смотрела из окна самолета вниз — наверное, это было за год-два до катастрофы — и видела Нью-Йорк. Море огней. От мысли о них по коже пробегают мурашки. Я не помню самих родителей, остались только ощущения. Помню, как зимой из вентиляции дул темный воздух. Аппараты, проигрывавшие музыку. Как выглядели компьютеры, их светящиеся экраны. Если открыть холодильник, там загорался свет, и веяло холодом. Или морозильник, еще холоднее, с кусочками льда в пластинах. Помнишь холодильники?
        ДИАЛЛО: Конечно. Правда, уже давно пользуюсь ими как полками для хранения вещей.
        РЕЙМОНД: И внутри было не только холодно, но и светло, верно? Я же не выдумываю?
        ДИАЛЛО: Внутри горел свет.

        Часть шестая
        Самолеты

38

        Покинув дом, Кирстен и Август вышли на дорогу и остановились. Август перекладывал сборники стихов и бутылки с водой из рюкзака в чемодан на колесиках, а Кирстен глядела на заросшую подъездную аллею. Если бы не материальные доказательства — чемоданы, заполненные полотенцами и шампунями, найденная на кухне упаковка соли, голубое шелковое платье на Кирстен, звездолет «Энтерпрайз», выпирающий из кармана жилета Августа,  — она бы решила, что дом им привиделся.
        — Неразграбленный дом,  — произнес Август, когда они зашагали дальше. Кирстен не нравился звук, с которым жесткие колесики катились по дороге, но во всех прочих отношениях чемоданы были идеальны.  — Не думал, что такой еще попадется.
        — Невероятно. Мне почти хотелось снова запереть дверь.
        Вот какой была жизнь в домах, вдруг осознала Кирстен. Ты уходишь и запираешь дверь, весь день у тебя с собой ключ. Наверное, Дитер и Саид помнят, как это — жить в домах и носить ключи. Все мысли возвращались к «Симфонии».
        Август верил в теорию о множественных вселенных. Он заявлял, что это чистейшая физика. Может, не основное ее направление, а что-то связанное с квантовой механикой, однако ни в коем случае не бредовая идея самого Августа.
        «Увы, понятия не имею»,  — сказал тубист, когда Кирстен несколько лет назад спросила, правда ли это. Как выяснилось, он был не одинок. Старшие участники «Симфонии» мало что знали о науке; поразительно, учитывая, сколько времени эти люди могли проводить в Интернете до конца света. Гил с сомнением вспомнил статью, которую однажды прочитал, о том, как субатомные частицы постоянно исчезают и появляются вновь. Исходя из этого, он предположил, что человек теоретически мог бы одновременно присутствовать и отсутствовать, проживать вторичную жизнь в одной или двух параллельных вселенных. «Но учти,  — говорил Гил,  — я никогда особо не ладил с наукой». Августу нравилась мысль о бесконечном числе вселенных, выстроившихся во всех направлениях. Кирстен представляла их похожими на последовательные плоскости, возникающие, если поставить напротив два зеркала. Когда с каждым повторением изображения становятся все бледнее, пока не исчезают в бесконечности. Кирстен однажды видела такое в магазине одежды в заброшенном торговом центре.
        Август говорил, что в бесконечном количестве вселенных обязательно должна быть та, где не было пандемии, а он сумел стать физиком. Или где пандемия случилась, но у вируса оказалась немного другая структура, и это крошечное изменение позволило людям пережить болезнь, так что цивилизация не исчезла столь внезапно и жестоко. Именно это они и обсуждали, устроившись на насыпи поздним днем, чтобы отдохнуть и полистать журналы, которые Кирстен прихватила из дома.
        — В альтернативной вселенной,  — произнес Август,  — ты могла сама оказаться на фотографии в таблоиде. А это не одна из жен твоего актера?
        — Хм?
        Кирстен забрала у него журнал. Действительно. На снимке третья жена Артура Линдера, Лидия, ходила по магазинам Нью-Йорка в туфлях на высоченном каблуке и с дюжиной пакетов с покупками. Пандемия настигнет Северную Америку меньше чем через месяц. Находка была любопытной, однако не настолько, чтобы добавить ее в коллекцию.
        В последнем журнале Кирстен обнаружила еще одну бывшую жену Линдера. На фотографии женщина сорока лет, в низко надвинутой шапке, хмуро глядела в объектив, покидая здание.
        Разжигаем былую страсть?
        Ну здравствуй, Миранда! Миранда Кэрролл, руководитель судоходной компании и первая жена актера Артура Линдера, была замечена у служебного входа театра в Торонто, где Линдер играет в постановке «Короля Лира». По сообщению очевидца, они провели около часа в гримерной Линдера наедине! «Мы все были слегка удивлены»,  — комментирует очевидец.
        — Кажется, я была там,  — задумалась Кирстен.  — По крайней мере я могла быть в здании в то же время.
        За Мирандой виднелись стальная дверь и каменная стена. Проходила ли сквозь эти двери сама Кирстен?.. Наверняка, думала она.
        Август с интересом разглядывал фото.
        — Помнишь ее там?
        Книжка-раскраска, запах карандашей, голос Артура, теплая комната с красным ковром, свет ламп. Был ли третий человек? Кирстен не могла сказать точно.
        — Нет, не помню,  — ответила она и оторвала кусок страницы с фотографией и подписью.
        — Посмотри на дату. Две недели до апокалипсиса!
        В остальных журналах не было ничего интересного. Впрочем, последняя находка полностью удовлетворила Кирстен. Они с Августом оставили два журнала для растопки, а остальные три закопали под листвой.
        — Ты могла бы сама оказаться на такой фотографии.  — Август снова вернулся к теме разговора.  — В том смысле, что ты там и есть, в параллельной вселенной, где не было катастрофы.
        — Я все еще считаю, что ты сам выдумал эту теорию,  — произнесла Кирстен.
        Август не знал, что, разглядывая коллекцию фотографий, она пыталась вообразить свою жизнь в другой вселенной. Как это — входить в комнату, щелкнуть выключателем и все озарится светом. Оставлять мусор в пакетах у обочины, чтобы их забросили в грузовик и увезли в какое-то далекое невидимое место. Звать полицию в случае опасности. Открывать кран, откуда льется горячая вода. Поднимать трубку или нажимать кнопку телефона, чтобы поговорить с любым человеком. Что вся информация хранится в Интернете, а он везде, вокруг тебя, кружит в воздухе, словно пыльца на летнем ветерке. Что есть деньги, кусочки бумаги, которые можно обменять на что угодно — дома, лодки, идеальные зубы. Что есть стоматологи. Кирстен представляла, как сейчас где-то протекает эта жизнь. Как в комнате с кондиционером просыпается еще одна Кирстен, которой приснился кошмар, что она бродит по пустынной местности.
        — Параллельная вселенная, где возможны космические путешествия,  — проговорил Август.
        Они уже с десяток лет играли в эту игру. Сейчас они лежали на спине, разомлев от жары. Ветерок шевелил березовые ветви, солнце подсвечивало зеленую листву. Кирстен закрыла глаза. Силуэты, отпечатавшиеся на сетчатке, медленно померкли.
        — Космические путешествия и так возможны. Я видела снимки.
        Рука сама собой потянулась к шраму на скуле. Если существуют лучшие вселенные, то должны быть и более страшные. Вселенные, где Кирстен помнит первый год на дороге, например, или откуда взялся этот шрам, или где она потеряла больше чем два зуба.
        — Мы добрались только к вон той серой луне,  — сказал Август.  — А я говорил о путешествиях, которые показывают в сериалах, типа других галактик, планет.
        — Как в моих комиксах?
        — Они странные. Я скорее имел в виду «Стартрек».
        — Параллельная вселенная, где мои комиксы реальны,  — произнесла Кирстен.
        — В смысле?
        — Я говорю о вселенной, где мы поднялись на Станцию Одиннадцать и улетели прежде, чем все кончилось.
        — Ничего не кончилось, все продолжается. Но неважно. Ты хотела бы жить на Станции Одиннадцать?
        — Мне кажется, там красиво. Все эти острова и мосты…
        — Там ведь постоянно ночь или сумерки, да?
        — Какая разница?
        — А мне этот мир больше нравится. На Станции Одиннадцать разве есть оркестр? Или мне пришлось бы в одиночку стоять на камнях в темноте и играть на скрипке для огромных морских коньков?
        — Ладно, тогда вселенная, где зубы лечат лучше, чем здесь.
        — А ты высоко метишь.
        — Если бы у тебя зубов не хватало, ты понял бы, куда я мечу.
        — Справедливо. Жаль, что у тебя беда с зубами.
        — Вселенная, где у меня нет татуировок с ножами.
        — Я тоже хотел бы там жить,  — согласился Август.  — Вселенная, где Саид и Дитер не исчезли.
        — Вселенная, где работают телефоны, чтобы мы могли просто позвонить и спросить, где «Симфония», и встретиться с ними.
        Они помолчали, глядя на листву.
        — Мы их найдем,  — произнесла Кирстен,  — мы снова встретимся.
        Но, конечно, откуда им было знать.
        Они спустились с чемоданами с насыпи. К сумеркам дорога свернула обратно к песчано-галечному берегу и впереди показались первые дома Северн-Сити. Лес кончился, между дорогой и озером виднелись лишь молодые березы. Газоны давным-давно заросли, а сами дома почти скрылись за лозой и кустарниками.
        — Не хочу никуда лезть ночью,  — сказал Август.
        Они наугад выбрали дом, побродили по заднему двору и, наконец, разбили лагерь за сараем. Есть было нечего. Август отправился на разведку и принес немного черники.
        — Я подежурю первой,  — вызвалась Кирстен.
        Она села на свой чемодан, прислонившись спиной к стене, и стиснула нож. Над травой сновали светлячки. Через дорогу шумела вода. В листве шелестел ветер. Захлопали крылья, раздался писк грызуна — сова настигла свою жертву.
        — Помнишь человека, которого мы встретили на заправке?  — спросил Август. Кирстен думала, что он уже спит.
        — Конечно. А что?
        — У него был шрам.  — Август сел.  — Я вдруг понял, откуда он взялся.
        — Его пометил пророк.
        Нахлынули воспоминания. Кирстен резко двинула запястьем, и нож срезал верхушку белого гриба, растущего неподалеку.
        — Да, но что насчет самого символа? Как бы ты его описала?
        — Не знаю. Похоже на строчную букву «ти» с еще одной чертой ниже.
        — Более короткой и ближе к низу. Подумай. Это ведь неспроста.
        — Я и думаю. Наверное, это все-таки просто символ.
        — Это самолет,  — произнес Август.

39

        За две недели до прекращения коммерческих авиаперевозок Миранда прилетела из Нью-Йорка в Торонто, где не была уже несколько месяцев. Стоял поздний октябрь. Когда самолет заходил на посадку, она смотрела в иллюминатор: высотки у озера, безбрежный океан пригорода, шпиль Си-эн-тауэр. Миранда считала эту постройку некрасивой, однако из окон самолета она казалась неожиданно очаровательной. Как всегда, Торонто для Миранды словно существовал в нескольких ипостасях. Это был тот же город, который поразил ее своими размерами, когда она в семнадцать лет впервые попала туда после острова Делано. И одновременно Торонто стал для нее куда меньше, ослабел под давлением лет, которые она провела в разъездах между Лондоном, Нью-Йорком, портовыми городами Азии. Самолет приземлился. Миранда без проблем прошла контроль — пограничник еле нашел свободный уголок для штампа на страницах паспорта — и села в ожидающий автомобиль, который отвез ее в местное отделение компании «Нептун логистикс». Миранда пожелала водителю доброго дня и передала двадцатидолларовую банкноту.
        — Спасибо,  — удивился он.  — Вам нужна сдача?
        — Нет.
        С тех пор как у Миранды появились деньги, она стала оставлять щедрые чаевые. Для нее это была некая небольшая плата за успех. Миранда вкатила свой чемоданчик в вестибюль, прошла проверку у охраны здания и поднялась на восемнадцатый этаж.
        Она повсюду видела собственных призраков. Двадцатитрехлетнюю Миранду в неправильной одежде и торчащими волосами, которая моет руки и нервно разглядывает отражение в зеркале женского туалета. Двадцатисемилетнюю разведенную Миранду в темных очках, которая проходит по вестибюлю, сутулясь и желая исчезнуть, и плачет, потому что утром увидела в Сети очередную сплетню с отвратительным заголовком «Артур тайно звонит Миранде?» (ничего такого не было). Собственное прошлое казалось ей очень далеким, как будто она вспоминала не себя, а других людей, девушек, которых она давным-давно знала и которым сейчас сочувствовала. «Я ни о чем не жалею»,  — сказала она отражению в зеркале — и поверила в свои слова. В тот день Миранда провела несколько встреч, а ближе к вечеру машина увезла ее в отель. До встречи с Артуром оставалась пара часов.
        Он позвонил ей в нью-йоркский офис. «Артур Смит-Джонс»,  — сообщила помощница, и Миранда на мгновение оцепенела. Это было имя из понятной только им двоим шутки, которую они с Артуром бесконечно повторяли, когда только поженились. Теперь Миранда напрочь забыла, что такого смешного в фамилии «Смит-Джонс», но сразу поняла, что это он.
        — Спасибо, Летиция, соедините.  — Щелчок.  — Здравствуй, Артур.
        — Миранда?  — с сомнением спросил он.
        Интересно, у нее изменился голос? Миранда намеренно использовала самый уверенный тон, предназначенный для многолюдных встреч.
        — Да, Артур. Давно тебя не было слышно.  — Тишина на линии.  — Ты тут?
        — Отец умер.
        Развернувшись в кресле, Миранда посмотрела в окно на Центральный парк. В августе он всегда ее завораживал буйной, но тяжелой и уже постепенно увядающей зеленью.
        — Соболезную. Мне нравился твой отец.
        Миранда вспоминала вечер на острове Делано, первый год супружеской жизни, единственный раз, когда на Рождество они вернулись в Канаду вместе. Отец Артура в красках рассказывал о поэте, которого недавно читал. Образы уже успели потускнеть: Миранда не помнила ни имени поэта, ни других подробностей беседы.
        — Спасибо,  — невнятно отозвался Артур.
        — Ты помнишь имя поэта, которого он так любил?  — неожиданно для самой себя спросила Миранда.  — Давно еще, когда мы приехали на Рождество.
        — Наверное, Лорка. Он часто говорил о Лорке.
        На фоне зелени парка резко выделялась чья-то алая футболка. Миранда следила, как ее обладатель скрылся за углом.
        — Он всю жизнь водил снегоуборочную машину и занимался плотничным делом,  — сказал Артур.
        Они немного помолчали.
        — Знаю,  — произнесла она наконец.  — Ты показывал его мастерскую.
        — Я просто имею в виду, что моя жизнь наверняка была для него непостижимой.
        — Твоя жизнь непостижима для большинства людей. Артур, зачем ты звонишь?  — как можно мягче поинтересовалась Миранда.
        — Как только узнал новости, захотел тебе позвонить.
        — Почему именно мне? Мы не общались с последнего слушания о разводе.
        — Ты знаешь, откуда я родом,  — сказал Артур, и она его поняла.
        Когда-то мы жили на острове в океане. До старшей школы нас довозил паром. По ночам небо сверкало звездами. Когда-то мы добирались на каноэ к маяку, чтобы посмотреть на вырезанные на камнях рисунки, ловили лосося и гуляли по густым лесам. И не было ничего особенного, ведь все наши знакомые делали то же самое. А здесь, в жизни, которую мы выстроили для себя, здесь, в непростых сверкающих городах, все это казалось бы выдуманным, невозможным, если бы не ты.
        А еще, осознала Миранда, он снова развелся.
        Артур играл главную роль в постановке «Короля Лира», закрытые показы которой уже шли в театре Элгин. Там они и договорились встретиться. Из-за бракоразводного процесса с третьей женой Лидией Артур опасался, что поход в любой ресторан тут же привлечет рой камер.
        Папарацци, которым давно наскучило совершенно обычное существование Миранды после жизни с Артуром, перестали за ней следить, но она все равно постаралась изменить свой вид, чтобы как можно меньше походить на себя в прошлом. Она зачесала волосы назад — в Голливуде и таблоидах ее кудри торчали во все стороны — и надела любимый темно-серый костюм с белой окантовкой, а также дорогие белые сапожки на шпильке, которые голливудская жена Миранда даже и не подумала бы нацепить.
        — Ты выглядишь как руководитель,  — сказала она своему отражению в зеркале, а в голове промелькнуло: «Как другой человек».
        Она вышла из номера, когда уже начало смеркаться. Морозец в воздухе, прохладный ветер с озера. Знакомые улицы. Миранда заглянула в «Старбакс» за стаканчиком кофе без кофеина и поразилась ярко-зеленым волосам баристы.
        — Красивый цвет,  — произнесла она, и бариста улыбнулся.
        Миранде нравилось шагать по холоду с горячим стаканчиком в руке. Почему на Станции Одиннадцать ни у кого нет зеленых волос?.. Или в Подморье. Или у кого-нибудь из соратников доктора. Нет, все-таки в Подморье.
        У здания театра дежурили пять-шесть мужчин: курили, уткнувшись в телефоны. На шее каждого мужчины висела камера с массивным объективом. Миранду вдруг охватило леденящее спокойствие. Ей нравилось думать, что она ни к кому не испытывает ненависти, но что же она ощущает, глядя на этих людей, как не ненависть?.. Миранда попыталась как можно незаметнее пробраться мимо, но просчиталась — кто носит темные очки после заката?
        — Это что, Миранда Кэрролл?  — спросил кто-то. Чертов гад.
        Все взорвалось вспышками. Миранда низко опустила голову и скользнула в служебный вход.
        Гримерная Артура походила на многокомнатный номер-люкс. Помощница, чье имя Миранда тут же забыла, провела ее в гостиную с двумя диванами и столиком посередине. В открытой двери Миранда успела увидеть ванную и гардероб с полной костюмов вешалкой — среди них была бархатная мантия. Там же, отражая свет, блеснуло зеркало. Артур появился из второй комнаты.
        Он еще не был явно стар, но возраст заметно брал свое. Наверное, сказывались застывшее на лице разочарование и напряженный взгляд.
        — Миранда,  — произнес Артур,  — сколько времени утекло?..
        Глупый вопрос, подумала она, осознавая, что все помнят дату свадьбы и развода.
        — Одиннадцать лет.
        — Прошу, присаживайся. Могу я тебе что-нибудь предложить?
        — У тебя есть чай?
        — Есть.
        — Не сомневалась.
        Сняв пальто и шапку, Миранда села на диван, неудобный и на вид и на деле, пока Артур возился с электрочайником. «Докатились»,  — подумала она.
        — Как проходят закрытые показы?
        — Хорошо,  — ответил Артур.  — Даже отлично. Давно не играл шекспировских ролей, занимаюсь с репетитором. Впрочем, нет, неподходящее слово. Со специалистом по Шекспиру.
        Артур вернулся к диванам и сел напротив. Он оглядел костюм Миранды, ее блестящие сапожки. Она вдруг поняла, что он точно так же пытается совместить нынешний образ с воспоминаниями о своей бывшей половинке из далекого прошлого.
        — Специалист по Шекспиру?
        — Ученый из торонтского университета. Обожаю с ним работать.
        — Должно быть, интересно.
        — Так и есть. Он очень много знает и предлагает массу идей, но в то же время полностью поддерживает мое в?дение роли.
        «Поддерживает мое в?дение»? Набрался новых фраз. Ну, конечно, ведь прошло уже одиннадцать лет, полных общения с друзьями и знакомыми, встреч и вечеринок, съемок и путешествий. Артур успел дважды жениться и развестись, завести ребенка. Логично, что он изменился.
        Наверное, она в жизни не сидела на более неудобном диване. Миранда вдавила пальцы в обивку, но иначе ничем себя не выдала.
        — Артур, я так соболезную насчет твоего отца.
        — Спасибо.  — Он поднял на нее взгляд, явно подбирая слова.  — Я должен тебе кое-что сообщить.
        — Звучит нехорошо.
        — Да. Слушай, скоро выйдет книга…
        Его подруга детства, Виктория, издала письма, которые он ей слал. «Дорогая В. Неофициальная биография Артура Линдера» появится в продаже через полторы недели. Друг из издательства прислал ему сигнальный экземпляр.
        — Я там есть?  — спросила Миранда.
        — Боюсь, что да. Прости.
        — Рассказывай.
        — Я иногда упоминал тебя в письмах. И все. Я хочу, чтобы ты знала, что я никогда не отзывался о тебе плохо.
        — Ладно.
        Миранда не знала, имеет ли право злиться. Все-таки Артур не подозревал, что Виктория продаст его письма.
        — Ты, наверное, не поверишь,  — произнес он,  — но я умею быть осмотрительным. На самом деле это одна из черт, которыми я славлюсь.
        — Прости, мне не послышалось? Ты славишься своей осмотрительностью?
        — Я просто хочу сказать, что писал Виктории не обо всем.
        — Спасибо.  — Повисла напряженная тишина. Миранда отчаянно захотела, чтобы чайник уже наконец закипел.  — Ты знаешь, почему она так поступила?
        — Виктория? Думаю, все дело в деньгах. Слышал, что она работала уборщицей на каком-то курорте на западном побережье Ванкувера. Наверняка получила за книгу больше, чем за предыдущие десять лет труда.
        — Подашь в суд?
        — Только больше внимания привлеку. Мой агент считает, что лучше пустить все на самотек.
        Чайник наконец закипел. Артур поспешно встал, и Миранда поняла, что он тоже ждал этого мгновения.
        — Будем надеяться, что через неделю после выхода о книге забудут. Зеленый или ромашковый?
        — Зеленый,  — ответила Миранда.  — Ты, наверное, в ярости.
        — Сперва разозлился, даже до сих пор злюсь. Но, честно говоря, думаю, что сам виноват.
        Артур поставил на стол две чашки зеленого чая. Стеклянная столешница запотела.
        — Почему?
        — Я использовал Викторию как личный дневник.  — Он взял чашку, подул на нее, потом демонстративно опустил обратно. У Миранды появилось странное ощущение, что он играет роль.  — Она тоже мне писала, еще в самом начале. Два письма и три открытки, кажется. Потом была пара коротких сообщений о сменах адреса с беглой припиской, знаешь, вроде «привет, прости, что так мало пишу, занята, вот мой новый адрес».
        — То есть ты писал ей столько писем, я сама их видела, и она ни разу не ответила?
        Миранде стало грустно.
        — Именно. Я использовал ее как хранилище для мыслей. Наверное, даже перестал думать, что она человек, который все это читает.
        Артур поднял взгляд. Миранда словно видела перед собой сценарий: «Артур поднимает взгляд. Пауза». Это такая роль?
        — Честно говоря, я вообще забыл, что она реальна.
        Случается ли такое со всеми актерами? Когда границы между игрой и жизнью постепенно исчезают? Сидящий перед Мирандой человек исполнял роль стареющего актера, который попивает чай. И этот человек казался Миранде глубоко несчастным.
        — Похоже, у тебя выдался тяжелый год,  — произнесла она.  — Сочувствую.
        — Спасибо. Хотя было нелегко, я постоянно себе напоминаю, что другим гораздо труднее. Я проиграл несколько битв, но не войну.
        — За войну,  — приподняла Миранда чашку, чем вызвала у Артура улыбку.  — Что еще случилось?
        — Я все время говорю о себе. Ты-то как?
        — Хорошо. Очень даже. Не жалуюсь.
        — Работаешь с перевозками, верно?
        — Да. Мне нравится.
        — Замужем?
        — Боже, нет.
        — Без детей?
        — Мое мнение в данном вопросе неизменно. У вас с Элизабет родился сын, да?
        — Тайлер. Ему почти восемь. Живет с матерью в Иерусалиме.
        Раздался стук, и Артур встал. В дверях показался кто-то маленький.
        — Здравствуй, Кики,  — поприветствовал гостью Артур.
        В комнату вошла девочка семи-восьми лет. В одной руке она сжимала книжку-раскраску, а в другой — пенал с карандашами. У нее были очень светлые волосы, почти белые при определенном освещении. Миранда не представляла, какую роль в «Короле Лире» может исполнить ребенок, но в свое время насмотрелась на детей-актеров и тут же поняла, что девочка тоже участвует в постановке.
        — Можно я тут порисую?  — спросила малышка.
        — Конечно,  — разрешил Артур.  — Проходи. Познакомься, это моя подруга Миранда.
        — Здравствуйте,  — безо всякого интереса произнесла девочка.
        — Здравствуй,  — отозвалась Миранда.
        Девочка напоминала ей фарфоровую куклу. О ней явно хорошо заботились и всю жизнь баловали. Наверное, она когда-нибудь превратится в кого-то похожего на Летицию, помощницу Миранды, или Тею, помощницу Леона, скучную и холеную.
        — Кирстен иногда любит заходить в гости,  — пояснил Артур.  — И мы беседуем об актерстве. Твоя нянька знает, что ты здесь?
        По его взгляду на девочку Миранда поняла, насколько сильно он скучает по собственному ребенку.
        — Она по телефону болтает,  — сказала Кирстен.  — Я сбежала.
        Усевшись на ковер у двери, девочка открыла книжку на уже начатой страничке с принцессой, радугой, далеким замком и лягушкой и принялась рисовать красные полоски на пышном платье.
        — По-прежнему рисуешь?  — спросил Артур у Миранды. С появлением Кирстен он заметно расслабился.
        Конечно. Миранда постоянно возила с собой скетчбук, чтобы заниматься им ночью в гостиничном номере. Со временем фокус ее работы сместился. Доктор Одиннадцать, который столько лет был главным героем, начал раздражать Миранду, и она все больше интересовалась Подморьем. Людьми, которые живут в подводных противорадиационных убежищах и цепляются за надежду, что их мир еще можно вернуть.
        — Спасибо, что напомнил. Я тебе кое-что принесла.
        Миранда наконец составила первые два выпуска комикса о докторе Одиннадцать и за свой счет выпустила маленький тираж. Сейчас она извлекла из сумочки по паре экземпляров каждого выпуска, которые назывались «Станция Одиннадцать» и «Погоня».
        — О, твоя работа,  — улыбнулся Артур, взяв протянутые книги.  — Красивые. Обложка первой еще висела на стене в Лос-Анджелесе, да?
        — Ты запомнил.
        Артур открыл первый выпуск на случайном развороте: океан и соединенные мостами острова, сумерки, доктор Одиннадцать на утесе, померанцевый шпиц у его ног. И строка: «Я стоял, глядя на свой разрушенный дом, и пытался забыть счастье жить на Земле».
        — Он был на космической станции. Совсем из головы вылетело,  — произнес Артур и пролистал страницы.  — Собака по-прежнему с тобой?
        — Лули? Умерла пару лет назад.
        — Соболезную. Красивые книги,  — повторил он.  — Спасибо.
        — А что это?  — спросила сидящая на ковре девочка. Миранда успела о ней забыть.
        — Книги, которые сделала моя подруга Миранда,  — ответил Артур.  — Я тебе их покажу потом. Над чем трудишься, Кики?
        — Это принцесса,  — сказала Кирстен.  — Матильда говорит, что нельзя раскрасить платье полосками.
        — Ну, я с ней не согласен. Ты поэтому убежала из своей гримерной? Вы опять ссорились с Матильдой?
        — Она сказала, что там не должно быть полосок.
        — А я думаю, они идеальны.
        — Кто такая Матильда?  — поинтересовалась Миранда.
        — Тоже актер,  — ответила Кирстен.  — И иногда очень злая.
        — Постановка необычная,  — пояснил Артур.  — В начале на сцене будут три девочки, которые играют дочерей Лира в детстве, а потом они вернутся в четвертом акте как его галлюцинации. Никаких слов, просто присутствие.
        — Она считает себя лучше всех, потому что ходит в Национальную школу балета,  — снова заговорила о Матильде Кирстен.
        — А ты тоже умеешь танцевать?  — спросила Миранда.
        — Да, но я не хочу быть балериной. Балет — это глупо.
        — Кирстен мне рассказала, что хочет стать актером,  — произнес Артур.
        — О, как интересно.
        — Ага,  — отозвалась Кирстен, не поднимая головы.  — Я уже много во всяких штуках играла.
        — В самом деле?
        Как вообще надо общаться с восьмилетними? Миранда глянула на Артура, но он пожал плечами.
        — Например?
        — Просто всякие штуки,  — сказала девочка, как будто не заговаривала о них первой.
        Миранда начала вспоминать, что никогда не любила детей-актеров.
        — В прошлом месяце Кирстен летала в Нью-Йорк на прослушивание,  — произнес Артур.
        — На самолете.  — Кирстен уставилась на принцессу.  — Плохое платье,  — заключила она дрогнувшим голосом.
        — А я думаю, красивое,  — похвалила Миранда.  — Ты хорошо над ним поработала.
        — Согласен с Мирандой,  — поддержал Артур.  — Полоски отлично смотрятся.
        Кирстен перевернула страницу. Черные абрисы рыцаря, дракона, дерева.
        — Ты не закончишь принцессу?  — спросил Артур.
        — Она не идеальна,  — ответила Кирстен.
        Они немного посидели в тишине. Кирстен раскрашивала чешую дракона зеленым и фиолетовым, Артур листал «Станцию Одиннадцать». Миранда пила чай и пыталась поменьше думать о его выражении лица.
        — Она часто приходит?  — тихо спросила Миранда, когда Артур добрался до последней страницы.
        — Почти каждый день. Не ладит с другими детьми. Несчастный ребенок.
        Они молча отпили из чашек. Скрип карандашей по бумаге, кольца пара на стеклянной столешнице, приятное тепло чая, красивая комната вокруг. Миранда будет вспоминать все это в бреду две недели спустя, в последние пару часов на пляже в Малайзии.
        — Надолго в Торонто?
        — На четыре дня. В пятницу улетаю в Азию.
        — Что ты там делаешь?
        — Разбираюсь с токийским отделением. Возможно, меня переведут туда в следующем году. Встречаюсь с партнерами в Сингапуре и Малайзии, бываю на кораблях. Ты знаешь, что в пятидесяти милях от гавани Сингапура на якоре стоят двенадцать процентов транспортных судов всего мира?
        — Понятия не имел.  — Артур улыбнулся.  — Азия. Да, жизнь…
        Миранда вспомнила о пресс-папье уже в отеле. Она бросила сумочку на постель и услышала, как звякнули ключи. Это было то самое пресс-папье из матового стекла, которое Кларк Томпсон принес на званый ужин одиннадцать лет назад, которое Миранда забрала из кабинета Артура. Она собиралась его вернуть.
        Миранда немного подержала пресс-папье в руке, любуясь им в свете лампы. А затем написала записку в блокноте на столе, снова надела обувь и спустилась вниз, чтобы отправить пресс-папье в театр Элгин курьером.

40

        Две недели спустя, прямо перед концом света, Миранда стояла на пляже побережья Малайзии и смотрела на море. Ее доставили обратно в отель после целого дня совещаний. Там она закончила отчет и поужинала в номере. Миранда собиралась лечь спать пораньше, но обратила внимание на огни кораблей и спустилась к воде.
        За последние полтора часа закрылись три ближайших аэропорта. Миранда этого не знала. Она, конечно, слышала о грузинском гриппе, однако ей казалось, что это всего лишь смутный кризис в самой Грузии и России. Штат отеля получил указание не тревожить гостей, поэтому, когда Миранда прошла по вестибюлю, о пандемии ей никто не сообщил. Впрочем, она отметила, что за стойкой регистрации непривычно мало людей. В любом случае Миранда с удовольствием покинула отель с его леденящей системой кондиционирования и прогулялась по освещенной дорожке к пляжу, а затем стянула туфли и осталась стоять босой на песке.
        Позже тем вечером она вдруг поймает себя на беспокойных, а иногда даже слегка веселых мыслях о том, как все разбрасывались словом «катастрофа», не понимая его истинного значения. Впрочем, экономическая катастрофа, или как ее тогда называли, все же случилась, и сейчас в пятидесяти милях на восток от гавани Сингапура стоял крупнейший транспортировочный флот. Компании «Нептун логистикс» принадлежали двенадцать кораблей, включая два новых супертанкера класса «Панамакс», которые еще не перевезли ни одного контейнера и чьи палубы до сих пор блестели после выхода из судостроительных заводов Южной Кореи. Корабли, заказанные в мгновение, когда казалось, что спрос будет только расти, построенные за три года, когда экономика рухнула, и теперь никому не нужные.
        Еще днем в офисе местного отделения компании Миранде рассказали, что рыбаки боятся этих кораблей. Суеверные люди считали, что в судах, недвижимых и светящихся по ночам, словно город на плаву, есть нечто сверхъестественное. Местный директор посмеялся над абсурдными страхами рыбаков. Миранда тоже улыбнулась, как и все собравшиеся за столом. Однако позже она задалась вопросом: неужели так неразумно задумываться о том, что эти огни не совсем земные? Миранда знала: корабли подсвечивают, чтобы они не столкнулись в темноте. И все же тем вечером на пляже ей казалось, что она видит что-то неземное.
        В руке вдруг завибрировал телефон. Звонил Кларк Томпсон, давний друг Артура.
        — Миранда,  — произнес он после неловкого вступления.  — Боюсь, у меня плохие новости. Лучше присядьте.
        — Что случилось?
        — Артур вчера умер от сердечного приступа.
        Ох, Артур.
        Кларк Томпсон положил трубку и откинулся на спинку кресла. В компании, где он работал, двери закрывались лишь по одной причине — если кого-то увольняли, и Кларк понимал, что теперь, без сомнения, стал главной темой сплетен по всему офису. Драма! Что же там творится в его кабинете? Когда Кларк наконец вышел за кофе, все тут же изобразили нейтральное, но слегка обеспокоенное выражение лица. Мол, «мы не настаиваем, но если тебе вдруг надо высказаться…». Кларк переживал наихудшее утро в своей жизни и не отказал себе в маленьком удовольствии промолчать и лишить сплетников пищи для обсуждений. Он вычеркнул Миранду Кэрролл из списка и уже начал было набирать номер Элизабет Колтон, как вдруг передумал и подошел к окну. Молодой человек внизу играл на саксофоне. Кларк открыл створку, и комнату заполнили звуки: высокие ноты инструмента на самой поверхности городского океана, орущий из проезжающего автомобиля хип-хоп, гудок клаксона из машины на углу. Кларк закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на саксофоне, но его тут же прервала помощница.
        — Снова адвокат Артура Линдера,  — сообщила Табита.  — Сказать, что вы на совещании?
        — Да чтоб его… он вообще когда-нибудь спит?
        Хеллер оставил Кларку сообщение — «срочное дело, пожалуйста, перезвоните мне немедленно!» — на голосовой почте, когда в Лос-Анджелесе была полночь, а в Нью-Йорке три утра. И этот же Хеллер продолжал работать, когда Кларк набрал его в пятнадцать минут седьмого в Нью-Йорке и соответственно пятнадцать минут четвертого в Лос-Анджелесе. Они договорились, что именно Кларку стоит обзвонить семью Артура, ведь он с ними знаком. Кларк решил сообщить известие и бывшим женам, хотя последняя ему не особо нравилась. Все же будет как-то неправильно, если они узнают о смерти Артура из газет. Кларк считал — пусть и слишком сентиментально, да и разведенные друзья в таком в жизни не признаются,  — что и после расставания внутри остается некое чувство, воспоминание о любви. Кларк думал, что такие люди все равно не чужие, даже если перестали друг другу нравиться.
        Через полчаса Хеллер позвонил снова с вопросом, пообщался ли Кларк с семьей Артура, чего, конечно же, еще не произошло. Ведь и в Лос-Анджелесе, и на западном побережье Канады, где жил брат Артура, на часах без пятнадцати четыре утра, а Кларк понимал, что всему есть предел и нельзя беспокоить людей в такую рань, не важно по какой причине. Сейчас в Нью-Йорке было всего девять, то есть шесть утра на побережье Хеллера. Кларку казалось жутким, что этот человек, который явно не спал всю ночь, до сих пор продолжает работать. Он уже начинал представлять Хеллера летучей мышью, зловещим адвокатом-вампиром, что спит днем и работает ночью. Или он просто сидит на амфетаминах? Кларк невольно вспомнил особенно увлекательную недельку в Торонто, когда ему было восемнадцать или девятнадцать лет. Они с Артуром взяли несколько таблеток у нового друга в клубе и потом не спали семьдесят два часа подряд.
        — Вы ответите на звонок?  — спросила Табита.
        — Хорошо. Соедините, пожалуйста.
        Буквально мгновение ничего не происходило. За семь лет близкой работы с Табитой Кларк понял, что такая тишина означает: «Ну расскажите, что происходит, вы же знаете, как я люблю сплетни». Только благодаря тому, что достаточно хорошо знал Табиту, он различил в ее идеально профессиональном «Ожидайте соединения» нотку разочарования.
        — Кларк? Это Хеллер.
        — Я так и понял.
        Люди, которые представлялись фамилией, но называли других по имени, казались Кларку немного беспардонными.
        — Как вы, Гэри? Целых девяносто минут вас не слышал.
        — Потихоньку, потихоньку…
        Кларк мысленно добавил это слово в личный список самых ненавистных дежурных ответов.
        — Я не стал ждать и сообщил семье,  — заявил Хеллер.
        — Зачем? Мы же вроде бы договорились…
        — Знаю, вы не хотели никого будить, но в такой ситуации будить надо! Вам должно хотеться их разбудить, понимаете? Так даже более прилично. Семья должна узнать раньше, чем кто-то что-то сольет, и «Энтертейнмент уикли» начнет вызванивать родственников ради комментариев. Человек же умер на сцене.
        — Хорошо,  — согласился Кларк.  — Я понял.
        Саксофонист исчез. Серое ноябрьское небо напоминало, что пора бы навестить родителей в Лондоне.
        — Элизабет Колтон в курсе?
        — Кто?
        — Элизабет Колтон. Вторая жена.
        — Нет. Ну она ведь не семья, верно? В общем-то, под семьей я имел в виду только его брата.
        — Все-таки мать его единственного ребенка.
        — Да-да, точно. Сколько ему?
        — Восемь или девять.
        — Бедный парнишка…
        Голос дрогнул то ли от печали, то ли от усталости, и Кларк увидел Хеллера уже не висящим вниз головой адвокатом — летучей мышью, а грустным и бледным кофеинозависимым человеком с хронической бессонницей. А они не виделись когда-то с этим Хеллером? Вроде он был на том отвратительном званом ужине в Лос-Анджелесе, после которого Артур развелся с Мирандой… Возможно, Кларк не помнил.
        — Да, и еще.  — Хеллер вновь вернулся к деловому, якобы небрежному тону, который у Кларка ассоциировался с Калифорнией.  — Артур ничего не упоминал, особенно недавно, о женщине по имени Танья Джерард?
        — Имя мне незнакомо.
        — Вы уверены?
        — Нет. А что? Кто она?
        — Ну, только между нами… Кажется, у Артура была маленькая интрижка.
        Хеллер не то чтобы смаковал новость; просто он любил знать то, что неведомо другим.
        — Ясно,  — отозвался Кларк,  — но я не понимаю, как это касается на…
        — Конечно,  — согласился Хеллер,  — конечно, нас это не касается, его личное дело и все такое, верно? Никто не пострадал, они оба взрослые люди, и тэ дэ. Поймите, я сам еще как берегу свои личные дела, у меня, прости господи, даже страницы в Фейсбуке нет, вот насколько я верю в неприкосновенность личного пространства, да я же единственный человек на земле без страницы в Фейсбуке. В любом случае эта Танья по идее была костюмершей в «Короле Лире». Просто интересно, упоминал ли ее Артур.
        — Нет, Гэри, вряд ли.
        — Продюсер мне сказал, что все было в строжайшей тайне с этой девицей-костюмершей. Или, может, она возилась с детьми? Что-то связанное с девочками-актрисами… Может, она делала для них костюмы?.. Наверняка! Хотя какие могут быть дети в «Лире»?.. Ну и головоломка. В общем, Артур…
        На той стороне Ист-Ривер показалось солнце. Луч света пронзил облака и озарил Куинс, напоминая Кларку о масляной живописи. Он думал о том, как впервые встретил Артура в актерской мастерской на Данфорт-авеню в Торонто. Восемнадцатилетний Артур был уверен в себе, хотя по крайней мере полгода играл, как полное бревно. Эту фразу однажды выдал их преподаватель, когда они выпивали в баре, где работали исключительно трансвеститы. Преподаватель все пытался подцепить Кларка, тот сопротивлялся, правда, только для приличия. Каким же Артур был красивым…
        — Остается очевидный вопрос,  — продолжал Хеллер,  — собирался ли Артур включить эту девчонку в завещание, потому что на прошлой неделе он сообщил мне в е-мейле, что намерен его изменить — мол, кое-кого встретил и хочет этому человеку что-то оставить, и я думаю, он как раз ее и имел в виду. И вообще, я уже представляю худшее развитие событий, что где-то есть второй вариант, какой-нибудь неофициальный документ, который Артур составил лично, потому что со мной он собирался встретиться только через несколько недель. И вот я все стараюсь докопаться до сути дела…
        — Вы бы его видели,  — произнес Кларк.
        — Я бы его… Простите, что?
        — Давным-давно, когда он едва начинал. Если бы вы только видели его раньше, до всех этих таблоидов, фильмов, разводов, славы, всего, что его отравляло.
        — Простите, я не очень понимаю, к чему вы ведете, я…
        — Он был чудесным. Тогда, в самом начале. Он меня поразил. Не в романтическом смысле, ничего такого. Он был так добр, помню эту его черту ярче всего. Добр ко всем, кто ему встречался. И скромен.
        — Что?..
        — Гэри,  — сказал Кларк,  — я кладу трубку.
        Он глотнул свежего ноябрьского воздуха, высунувшись в окно, а потом вернулся к столу, чтобы наконец позвонить Элизабет Колтон.
        Услышав новости, Элизабет глубоко вздохнула:
        — Что насчет похорон?
        — Торонто. Послезавтра.
        — Торонто?.. У него там родственники?
        — Нет, но, по-видимому, это четко прописано в завещании. Думаю, он просто привязался к этому городу.
        Кларку вспомнился разговор с Артуром за выпивкой в нью-йоркском баре несколько лет назад. Они обсуждали города, в которых когда-то жили.
        «Ты из Лондона,  — говорил Артур.  — Для таких, как ты, любые города будут так себе. А вот для меня, человека из небольшого местечка… Слушай, вот я думаю о детстве, о жизни на Делано, крошечном острове. Все меня знали не потому, что я был особенный, а просто потому, что все друг друга знали. Не могу передать, как это давило. Я просто хотел немного личного пространства. Я все время желал выбраться оттуда, а потом попал в Торонто, где не было никого знакомого. В Торонто я словно обрел свободу».
        «А потом переехал в Лос-Анджелес и стал знаменитым,  — произнес Кларк,  — и тебя снова все знают».
        «Именно.  — Артур старательно вылавливал зубочисткой оливку из бокала с мартини.  — Наверное, Торонто — единственный город, где я чувствовал себя свободным».
        На следующий день Кларк проснулся в четыре утра и сел в такси до аэропорта. Грипп уже расползался по городу, но Кларк поймал машину, водитель которой еще не успел заболеть. И из окон этой невероятно удачной машины Кларк смотрел, как мимо проносятся предрассветные улицы, тусклые огоньки магазинчиков, люди, что возвращаются с ночной смены домой. Соцсети уже кишели слухами, что грипп добрался и до Нью-Йорка, но Кларк не сидел в соцсетях и ничего не знал.
        В Международном аэропорту имени Джона Кеннеди Кларк пересек терминал, ухитрившись оказаться достаточно далеко от зараженных людей — к тому моменту в терминале их было уже несколько — и не коснуться потенциально опасных поверхностей, а затем даже сел в полный настолько же везучих людей самолет. После его взлета до закрытия аэропорта в воздух поднимутся еще двадцать шесть авиалайнеров.
        Все это время Кларк ужасно хотел спать, так как допоздна собирал вещи. Он настолько ушел в мысли об Артуре, в играющего в наушниках Джона Колтрейна и отчеты, которые читал вполглаза, что до самой посадки не замечал Элизабет Колтон с сыном, которые летели тем же рейсом.
        Совпадение, но не настолько уж огромное. Во время телефонного разговора Кларк упомянул, когда собирался лететь — в семь утра, чтобы добраться в Торонто до ожидаемой по прогнозу снежной бури, и Элизабет сказала, что постарается взять билеты на этот рейс. И вот же она, в темном костюме, с короткой, но узнаваемой стрижкой и сыном рядом. Кларк летел экономклассом, а Элизабет и Тайлер — первым. Они поздоровались, когда он прошел мимо, и больше не заговаривали, пока через полтора часа пилот не объявил о вынужденной посадке в Мичигане, в каком-то городе, о котором Кларк даже не слышал, и сбитые с толку пассажиры не ступили на землю в аэропорту Северн-Сити.

41

        После того как Кларк рассказал о смерти Артура, Миранда еще немного побыла на пляже. Она сидела на песке, вспоминая о бывшем муже и наблюдая, как к берегу приближается маленькая лодка с единственным огоньком среди темной воды. Миранда всегда принимала как должное то, что в мире живут определенные люди, окружающие ее сейчас, или невидимые, о которых она лишь иногда вспоминала. Теперь она думала, что без кого-либо из них мир пусть совсем немного, но несомненно изменился. Миранда вдруг поняла, что очень устала и не очень хорошо себя чувствует, словно у нее вот-вот заболит горло, а ведь на завтра запланированы очередные встречи. Она забыла спросить Кларка о похоронах, но тут же сообразила, что, конечно же, все равно не захотела бы туда идти из-за одной только мысли, что окажется зажата между другими бывшими женами Артура и толпой папарацци. Раздумывая об этом, Миранда поднялась и пошла обратно к отелю, немного напоминавшему свадебный торт — из-за двух ярусов белых балконов.
        В вестибюле было странно пусто, даже за стойкой регистрации. Единственный портье носил медицинскую маску. Миранда шагнула в его сторону, желая узнать, что происходит, но он уставился на нее с явным ужасом. По этому выразительному, словно крик, взгляду Миранда поняла, что портье совершенно не хочет, чтобы к нему приближались. Она потрясенно попятилась и поспешно ушла к лифтам, спиной чувствуя, как портье продолжает за ней следить. Коридор наверху тоже пустовал. Уже в номере Миранда открыла ноутбук и впервые за день обратила внимание на новости.
        Потом Миранда провела два часа на телефоне, но к тому времени улететь было невозможно. Все ближайшие аэропорты закрылись.
        — Да послушайте!  — наконец сорвалась измотанная представительница авиакомпании.  — Даже если я забронирую вам билет из Малайзии, вы в нынешней обстановке всерьез хотите двенадцать часов в самолете дышать одним воздухом с еще парой сотен людей?
        Миранда положила трубку. Откинувшись на спинку стула, она вдруг обратила внимание на вентиляционную решетку над столом. А ведь воздух бесшумно переходит из комнаты в комнату, по всему зданию… Все-таки это не воображение, у Миранды действительно болело горло.
        — Психосоматика,  — произнесла она вслух.  — Боишься заболеть, вот и кажется, что подхватила что-то. Пустяки.
        Миранда пыталась смотреть на происходящее, как на удивительное приключение, которое потом можно пересказывать: «Ну, когда я застряла в Азии во время эпидемии гриппа»,  — однако ничего не вышло. Она немного порисовала, чтобы успокоиться. Скалистый остров с маленьким домиком, огни на горизонте темных вод Станции Одиннадцать.
        В четыре утра Миранда проснулась с жаром. Она сбила температуру тремя таблетками аспирина, но суставы нещадно ломило, а кожа болела от соприкосновения с одеждой. В ногах была такая слабость, что Миранда с трудом дошла до стола. Она прочитала последние новости, хотя свет экрана резал глаза, и все поняла. Жар буквально сметал тонкую преграду из аспирина и возвращался. Миранда попыталась дозвониться портье, потом в офисы «Нептун логистикс» в Нью-Йорке и Торонто, потом в консульства Америки, Канады, Британии, Австралии… И везде слышала только голос автоответчика.
        Миранда прижалась горящей щекой к прохладной столешнице и оглядела скудную комнату. Скудную не в плане дешевизны, а скорее в том смысле, что ее обстановка не отражала серьезность момента, была недостаточной для… Для чего? Миранда сейчас не могла об этом думать, поэтому стала вспоминать пляж, корабли, огни на горизонте. В голове блуждали вопросы. Получится ли добраться до берега в таком состоянии? Вдруг кто-нибудь на пляже ей поможет? Если она останется здесь, то ей станет только хуже. На первом этаже отеля явно никто не дежурит, как и в консульствах. А если станет хуже, она окажется в ловушке, неспособная выбраться из номера. На берегу могут быть рыбаки.
        Миранда кое-как встала. Обувалась она долго, изо всех сил стараясь сосредоточиться.
        В коридоре царила тишина. Приходилось идти очень медленно, придерживаясь за стену. Около лифтов свернулся калачиком мужчина. Он дрожал. Миранда хотела заговорить, но это отняло бы слишком много сил, поэтому она просто на него смотрела — я тебя вижу, я тебя вижу — и надеялась, что взгляда достаточно.
        В вестибюле было пусто. Работники отеля сбежали.
        Воздух снаружи был влажным, неподвижным. Зеленоватый свет на горизонте предвещал начало рассвета. Миранде казалось, что она движется как в замедленной съемке, словно под водой или во сне. Ей приходилось сосредотачиваться на каждом шаге. И эта ужасная слабость… Миранда очень медленно спускалась по дорожке, цепляясь вытянутыми руками за растущие по обе стороны пальмы. Людей не было. Только ряд пустых шезлонгов. Миранда рухнула на ближайший и закрыла глаза.
        Изнурение. Миранду бросало то в жар, то в холод. Мысли спутались. Никто так и не появился.
        Она думала о флоте из контейнерных судов у линии горизонта. Их команды не подхватят грипп. А вот ей самой уже поздно садиться на корабль. И все же Миранда улыбалась. Хоть кто-то в этом разваливающемся на части мире будет в безопасности.
        Миранда открыла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть рассвет, сияющий яркими красками, розовым и оранжевым. Корабли, зависшие между огненным небом и его отражением в воде. Морской пейзаж, перетекающий в смутные видения о Станции Одиннадцать с ее необычайными закатами и темно-синим морем. Свечение флота, растворяющееся в лучах утреннего солнца. Пылающий океан.

        Часть седьмая
        Терминал

42

        Поначалу люди в аэропорту Северн-Сити полагали, что скоро оттуда выберутся. Откровенно говоря, ожидание в аэропортах всегда сводилось к тому, что люди наконец садились в самолеты и улетали, и было очень сложно это объяснить молодым людям в последующих десятилетиях. Казалось, вот-вот появится Национальная гвардия с одеялами и коробками еды, вернется наземный обслуживающий персонал, экипаж займет свои места и самолеты опять начнут садиться и взмывать ввысь. День первый, второй… сорок восьмой, девяностый, когда уже рухнули все надежды на возврат к нормальной жизни. Затем первый год, второй, третий. Катастрофа перезапустила отсчет времени: первое января третьего года, семнадцатое марта четвертого года, и так далее. И только к четвертому году Кларк осознал, что эта система с отправной точкой в виде случившегося бедствия останется навсегда.
        На самом деле он давно понимал, что мир никогда не станет прежним, и все же это осознание заставило посмотреть на собственные воспоминания иначе. Последний раз, когда я ел мороженое в залитом солнцем парке. Когда танцевал в клубе. Когда видел, как едет автобус. Когда садился в самолет, не переоборудованный под жилище, самолет, который взлетал в небо. Последний раз, когда я ел апельсин.
        Ближе к концу второго десятилетия жизни в аэропорту Кларк начал думать о том, как ему повезло. Не просто выжить, что, конечно, само по себе удивительно, а увидеть конец одного мира и рождение нового. И не только помнить былое великолепие — космические аппараты, электросети, гитары с усилителями, компьютеры, что умещались в ладони, скоростные междугородние поезда,  — но так долго прожить среди всех этих чудес. Прожить в таком захватывающем мире пятьдесят один год. Иногда Кларк лежал без сна в зале ожидания «В» аэропорта Северн-Сити, думая: «Я был там»,  — и эта мысль пронзала его смесью печали и радости.
        «Тяжело объяснить». Он временами ловил себя на подобной фразе, когда беседовал с молодыми людьми, заходившими в его музей, который раньше был зоной отдыха «Скаймайлз» в зале ожидания «С». Однако Кларк серьезно подходил к роли хранителя музея и много лет назад решил, что эта фраза ему не нравится, поэтому всегда старался хоть как-то ответить на все вопросы о предметах, что за все это время собрал по аэропорту и вне его территории,  — ноутбуках, айфонах, радиоприемнике со стойки администратора, тостере из комнаты отдыха персонала, вертушке и виниловых пластинках, которые какой-то оптимистичный падальщик притащил из Северн-Сити,  — и, конечно, рассказывать историю о мире до пандемии. Нет, теперь объяснял Кларк шестнадцатилетней девочке, что родилась в аэропорту, самолеты не взмывали прямо вверх. Они набирали скорость на длинных взлетных полосах и постепенно поднимались.
        — А зачем им были нужны эти полосы?  — спросила девочка.
        Ее звали Эммануэль, и она была любимицей Кларка, ведь он помнил ее рождение, как единственное светлое событие в тот страшный первый год.
        — Самолеты не могли оторваться от земли, не набрав скорость. Им был нужен импульс.
        — Хм,  — отозвалась Эммануэль.  — То есть двигатели были не такими уж мощными?
        — Вполне мощные, но не как у ракет.
        — А ракеты…
        — Корабли, которые летали в космос.
        — Невероятно,  — покачала головой Эммануэль.
        — Да.
        Теперь все это действительно казалось невероятным, особенно то, что связано с путешествиями и связью. Именно так Кларк попал в этот аэропорт — сел в машину, которая перенесла его туда на огромной скорости, поднявшись на милю над поверхностью земли. Именно так он рассказал Миранде Кэрролл о смерти ее бывшего мужа: нажал несколько кнопок на устройстве, которое в считаные секунды соединило его с другим устройством на противоположном конце света, а Миранда, стоя босиком на белом песке и глядя на мерцающие в темноте корабли в свою очередь нажала на кнопку, что соединила ее с Нью-Йорком через спутник. Людей повсюду окружали чудеса, которые они принимали как данность.
        К концу второго десятилетия население аэропорта состояло в основном из родившихся на месте и новоприбывших. Из тех, кто находился там с того самого момента, как опустились самолеты, осталось всего около дюжины. Самолет Кларка, который по неведомым тогда причинам развернули из Торонто, приземлился без всяких проблем. Уже в зале ожидания «В», подняв взгляд от отчетов, Кларк поразился разнообразию стоящих на площадке самолетов. «Сингапур эйрлайнз», «Катай пасифик», «Эйр Канада», «Люфтганза», «Эйр Франс»… все огромные лайнеры замерли вплотную друг к другу.
        Шагнув в освещенный лампами дневного света зал ожидания, Кларк первым делом заметил, что люди собираются перед телеэкранами. Неважно, что там, решил Кларк, я вряд ли смогу это вынести без чашки чая. Он думал, что все из-за какой-нибудь террористической атаки. Кларк подошел к палатке и купил стаканчик «Эрл Грея», затем не спеша добавил туда молока. В последний раз спокойно размешаю чай, заранее тоскливо подумал Кларк, и подошел к толпе у экрана, где транслировался Си-эн-эн.
        Известие о том, что пандемия докатилась до Северной Америки, появилось в новостях, еще когда Кларк летел в самолете. Это тоже было сложно объяснить годы спустя, но до того утра грузинский грипп казался чем-то далеким, особенно если не сидеть в соцсетях. Сам Кларк никогда не следил за новостями и услышал о гриппе лишь за день до вылета, прочитав в газете заметку о таинственной вспышке неизвестного вируса в Париже. Тогда ничего не предвещало пандемии. А сейчас Кларк наблюдал за запоздалой эвакуацией городов, за беспорядками вокруг больниц на трех континентах, за пробками, которые постепенно сковывали все дороги, и жалел, что не обратил внимания раньше. Интересно, куда люди в машинах думают уехать? Если верить отчетам, грузинский грипп не просто добрался в их города, но и охватил весь мир. Чиновники разных правительств и эпидемиологи, изнуренные и бледные, с синяками под покрасневшими глазами, предупреждали о катастрофе.
        — Непохоже, что режим чрезвычайного положения подойдет к концу в скором времени,  — произнес диктор, так преуменьшив тяжесть ситуации, что побил все рекорды в этой области. А потом он вдруг моргнул, и внутри него что-то сломалось, некий механизм, разделявший личную и профессиональную жизни.  — Мэл,  — вдруг настойчиво обратился он к камере,  — если ты смотришь, дорогая, отвези детей на ферму своих родителей. Только по проселочным дорогам, милая, никаких трасс. Я тебя очень люблю.
        — Удобно, когда вот так под рукой трансляция,  — произнес стоящий рядом с Кларком мужчина.  — Я тоже не знаю, где моя жена. А ты знаешь, где твоя?  — В его голосе звучала паника.
        Кларк решил притвориться, что вопрос был о его бойфренде.
        — Нет. Понятия не имею.
        Он отвернулся от экрана, неспособный вынести больше ни секунды этих новостей. Сколько он уже так простоял? Чай успел остыть. Кларк пересек зал и остановился у табло. Все рейсы значились отмененными.
        Как все могло настолько быстро произойти? Почему он не проверил новости, прежде чем отправиться в аэропорт? Кларк вдруг понял, что надо кому-нибудь позвонить. Что вообще-то надо обзвонить всех любимых людей, поговорить с ними, сказать им самое важное. Однако, судя по всему, уже было поздно. На экране телефона светилось сообщение, которое Кларк видел впервые: «Сеть перегружена. Только экстренные вызовы». Он взял еще чая, потому что предыдущий остыл. И потому, что Кларка охватил жуткий страх, а возвращение к палатке было хоть каким-то осмысленным действием. Вдобавок девушки-продавщицы будто совершенно не беспокоились по поводу новостей на Си-эн-эн или же невероятно хорошо держали себя в руках, поэтому возвращение к ним казалось неким путешествием во времени на полчаса назад, в настоящий рай, где Кларк еще не знал, что мир рушится прямо на глазах.
        — Не могли бы вы рассказать нам больше о… хм, о том, на что людям обращать внимание? Какие симптомы?  — спросил диктор.
        — Такие же, как и во время обычного гриппа,  — ответил эпидемиолог,  — только хуже.
        — Например?
        — Внезапный жар. Затрудненное дыхание. У этого вируса очень короткий инкубационный период. Болезнь проявляет себя через три-четыре часа, а через день-два человек умирает.
        — Сейчас мы прервемся на небольшую рекламу,  — произнес диктор.
        Сотрудники авиалиний, молчаливые и напуганные, ничего не знали. Они раздавали купоны на еду, отчего все начинали чувствовать голод. Пассажиры выстраивались в длинные очереди за кесадильями и начос в единственном и якобы мексиканском ресторане зала ожидания «В». Девушки из палатки продолжали подавать горячие напитки и слегка подсохшую выпечку, то и дело хмурясь в сторону бесполезных телефонов. Кларк заплатил за возможность пройти в зону отдыха «Скаймайлз» и обнаружил Элизабет Колтон в кресле у телеэкрана. Тайлер сидел на полу, скрестив перед собой ноги, и убивал инопланетян на игровой консоли «Нинтендо».
        — Какое-то безумие,  — произнес Кларк, в отчаянии не находя других слов.
        Элизабет смотрела новости, прижав к шее ладонь.
        — Неслыханно,  — отозвалась она.  — За всю историю человечества…
        Элизабет умолкла, качая головой. Тайлер тихо застонал — он проигрывал в космической войне,  — и воцарилась тишина. Наконец Кларк понял, что не может больше смотреть новости, и, извинившись, ушел за очередной тарелкой начос.
        На полосу приземлился последний самолет, «Эйр Градиа». Кларк наблюдал, как он развернулся и, вместо того чтобы приблизиться к терминалу, замер вдалеке. Никто из наземной команды так и не вышел навстречу. Кларк оставил тарелку и, подойдя к окну, увидел, что самолет «Эйр Градиа» остановился на максимально далеком расстоянии от терминала. Прозвучало объявление: аэропорт закрывается из соображений безопасности; рейсы отменены на неопределенный срок; всех пассажиров просят забрать вещи в зоне выдачи багажа и в порядке очереди покинуть помещения; просьба не терять самообладание.
        Это невозможно, повторяли друг другу и сами себе пассажиры за тарелками начос и в очередях у торговых автоматов. Люди кляли управление аэропорта, администрацию транспортной безопасности, авиалинии, свои бесполезные телефоны. Люди были в ярости, ведь именно это чувство стало их последней защитой, под которой скрывалось нечто неописуемое. Никто не осмеливался верить новостям. Люди могли осознать масштаб эпидемии, но не ее последствия. Кларк стоял у огромного окна мексиканского ресторана и наблюдал за неподвижным самолетом «Эйр Градиа», не понимая, почему тот стоит так далеко. Только потом Кларк сообразил, что просто не хотел этого понимать.
        Работники ресторанов и сувенирного магазина выгнали посетителей и опустили рольставни, а потом ушли, не оглядываясь. Пассажиры тоже начали постепенно покидать оба зала ожидания, соединяясь в единый поток.
        — Уходите?  — спросил Кларк у Элизабет и Тайлера, показавшихся из зоны отдыха.
        У него по-прежнему было ощущение, что все это не по-настоящему.
        — Пока нет,  — ответила Элизабет, слегка невменяемая, как и остальные пассажиры.  — Куда нам идти? Ты видел новости.
        Все, кто смотрел новости, знали, что дороги перекрыты брошенными машинами, в которых закончился бензин, что все авиакомпании прекратили работу, что поезда и автобусы больше не ходят. Однако большинство людей все равно покидали аэропорт, потому что так велели в объявлении.
        — Думаю, я пока подожду тут,  — сказал Кларк.
        Несколько человек явно пришли к такому же выводу. Еще несколько вернулись через полчаса с известиями о том, что снаружи нет никакого наземного транспорта. Другие, по их словам, отправились в Северн-Сити. Кларк все ждал, что появится кто-то из работников аэропорта и выгонит оставшуюся сотню людей из терминала, но этого так и не произошло. У билетной стойки рыдала представительница «Эйр Градиа». Над ее головой висел экран с информацией о том, что рейс «Эйр Градиа 452» прибыл. Из хрипящей рации донеслось слово «карантин».
        Многие повязали на лица шарфы и футболки, однако времени прошло уже порядком. Если все они умрут от гриппа, думал Кларк, хоть кому-нибудь уже должно было бы стать плохо, верно?
        В аэропорту остались в основном заграничные пассажиры. Они смотрели в окна на выстроившиеся на площадке самолеты, в которых прилетели — «Катай пасифик», «Люфтганза», «Сингапур эйрлайнз», «Эйр Франс»,  — и переговаривались на неизвестных Кларку языках.
        Маленькая девочка делала «колесо» вдоль всего зала ожидания.
        Кларк обошел весь аэропорт и был потрясен тем, что контрольно-пропускные пункты никто не охраняет. Он пересек один из них три-четыре раза просто потому, что мог. Кларк думал, что ощутит некую свободу, но внутри оставался лишь страх, и он раз за разом ловил себя на том, что разглядывает окружающих, ищет признаки болезни. Потом нашел себе уголок подальше от всех остальных и просидел там какое-то время.
        — Надо просто подождать,  — сказала Элизабет, когда Кларк вновь опустился рядом.  — Уже завтра, несомненно, прибудет Национальная гвардия.
        Кларк вспомнил, что Артуру всегда нравился ее оптимизм.
        Из самолета «Эйр Градиа» так никто и не вышел.
        У выхода «В20» отжимался молодой человек. Он делал подход из десяти раз, потом лежал на спине, уставившись в полоток. Потом еще один подход, и так далее.
        Кларк нашел на сиденье забытый номер «Нью-Йорк таймс» и прочитал некролог Артура. Выдающийся актер кино и сцены скончался на пятьдесят первом году жизни, которую свели к череде неудавшихся женитьб — Миранда, Элизабет, Лидия — и к сыну, сейчас полностью поглощенному карманным «Нинтендо». В некрологе говорилось, что Артуру стало плохо на сцене и кто-то из зрителей делал ему сердечно-легочную реанимацию, однако личность этого человека не установлена. Кларк свернул газету и спрятал в свой чемодан.
        Он слабо ориентировался в географии среднезападной части Америки и не совсем понимал, где находится. Судя по витрине сувенирного магазина, Кларк сделал вывод, что они неподалеку от озера Мичиган, которое он примерно представлял, ведь еще из жизни в Торонто помнил, как с высоты птичьего полета выглядят Великие озера. А вот о Северн-Сити Кларк никогда не слышал. Аэропорт вроде бы нестарый. За взлетными полосами виднелись лишь деревья. Кларк попробовал определить свое местоположение на айфоне, но карта не загрузилась. Мобильные ни у кого не работали, однако ходили разговоры, что в зоне выдачи багажа есть телефон-автомат. Простояв полчаса в очереди, Кларк стал набирать номера из своей телефонной книги. Ни одного ответа, только длинные гудки или «занято». Где же все?.. Стоящий сзади мужчина громко вздохнул, и Кларк наконец повесил трубку. После этого он некоторое время просто бродил по аэропорту.
        Устав ходить, Кларк вернулся к скамейке у выхода «В17», которую занял ранее, и лег на ковровое покрытие между ней и стеклянной стеной. Ближе к вечеру пошел снег. Элизабет и Тайлер до сих пор сидели в зоне отдыха. Кларк знал, что должен вести себя дружелюбнее, говорить с ними, но ему хотелось побыть одному, насколько это вообще возможно в аэропорту с сотней перепуганных и плачущих людей. Кларк поужинал кукурузными чипсами и шоколадными батончиками из торгового автомата, послушал Колтрейна на айподе, думая о Роберте, который три месяца назад стал его бойфрендом. Чем он сейчас занят?.. Кларк уставился вверх, на телеэкран. Около десяти вечера он почистил зубы и, вновь вытянувшись на своем месте у выхода «В17», попытался представить, что он дома, в постели.
        Кларк, дрожа, проснулся в три часа ночи. Новости стали только хуже. Все рушилось. Восстановить прежний мир будет непросто, думал Кларк.
        В первые дни никто и не подозревал, что мир не восстановится.
        Кларк смотрел Эн-би-си, как вдруг к нему подошла девочка-подросток. Он уже замечал ее. Она сидела одна, обхватив голову руками. На вид девочке было лет семнадцать. В носу — пирсинг, гвоздик со сверкающим бриллиантом.
        — Простите за беспокойство,  — произнесла она,  — у вас случайно нет эффексора?
        — Эффексора?
        — У меня закончился, вот хожу и спрашиваю.
        — Прости, нет. А что это?
        — Антидепрессант. Я думала, что уже буду дома, в Аризоне.
        — Паршиво. Мне очень жаль.
        — Ладно, спасибо,  — отозвалась девочка, и Кларк проследил взглядом, как она направилась с тем же вопросом к парочке немногим старше нее. Они прислушались, затем одновременно покачали головой.
        Кларк представлял, как будет сидеть с Робертом в нью-йоркском или лондонском ресторане, как они поднимут бокалы за свою колоссальную удачу. Сколько друзей погибнет к тому времени, как он снова увидит Роберта? Будут похороны, панихиды. Может, его одолеет скорбь и вина, что он остался жив, и придется посещать врача.
        — Что за страшная была пора,  — тихо сказал Кларк воображаемому Роберту, подбирая слова на будущее.
        «Жуткая,  — согласился воображаемый Роберт.  — Помнишь те дни, когда ты застрял в аэропорту, а я даже не знал, где ты?»
        Кларк закрыл глаза. Вверху, на телеэкранах, по-прежнему шли новости, но смотреть их было невыносимо. Груды мешков с телами, беспорядки, закрытые больницы, бредущие по автострадам беженцы с потухшими взглядами. Думай о чем-нибудь другом. Не о будущем, так о прошлом. Танцы с Артуром в Торонто в молодости. Сладкий апельсиновый напиток «Орандж Джулиус», который попадался ему только в канадских торговых центрах. Шрам на руке Роберта, чуть выше локтя, где он заработал скверный перелом в седьмом классе. Букет тигровых лилий, который Роберт прислал в офис Кларка на прошлой неделе. Роберт по утрам — за завтраком он любил читать какой-нибудь роман. Кларк еще никогда не встречал столь культурной привычки. Спит ли Роберт сейчас? Или пытается покинуть Нью-Йорк? Метель успокоилась, и на крыльях самолетов остался плотный слой снега. Никаких машин-деайсеров, следов шин, отпечатков обуви. Все наземные работники покинули аэропорт.
        На следующий день Кларк вдруг моргнул и понял, что уже какое-то время пялится в пустоту. Ему начало казаться, что опасно отпускать собственные мысли на волю, поэтому он попытался сесть за работу и перечитать отчеты, однако так и не смог сосредоточиться. Вдобавок и цель, и все люди, которых он опрашивал, вероятно, мертвы.
        Кларк взялся за газету, предполагая, что с ней будет проще, чем с отчетами. Перечитав некролог, он осознал, что мир, в котором умер Артур, остался где-то в прошлом. Кларк потерял старейшего друга, но, если верить теленовостям, все в этом аэропорту кого-то лишились. Кларка вдруг охватила щемящая нежность к застрявшим вместе с ним людям, к этой сотне незнакомцев. Он свернул газету и окинул их взглядом. Люди спали или маялись от бессонницы на скамейках и ковровом покрытии, мерили помещение шагами, смотрели на телеэкраны или на свои карманные гаджеты, глядели на пейзаж из снега и самолетов за окном. Все ждали, что будет дальше.

43

        Первая зима в аэропорту Северн-Сити.
        На второй день люди слегка оживились, когда кто-то узнал Элизабет и Тайлера.
        — Эх, телефон…  — расслышал Кларк печальные слова молодого человека двадцати лет с падающими на глаза волосами.  — Господи, ну почему телефоны не работают? Так жаль, что я не могу об этом твитнуть.
        — Ага,  — уныло согласилась его девушка.  — Знаешь, типа «ничего такого, просто конец света, а я зависаю с сынком Артура Линдера».
        — Верняк,  — согласился парень.
        Кларк отошел от них, чтобы не заразиться этим сумасшествием, хотя позже, в более снисходительном настроении, понял, что они наверняка просто были в шоке.
        К третьему дню торговые автоматы опустели, а батарея «Нинтендо» наконец разрядилась. Тайлер безутешно рыдал. Девочке, которая искала эффексор, стало совсем плохо. Абстиненция, пояснила она. Ни у кого в аэропорту не нашлось нужного ей лекарства. Поисковая группа прошлась по всем помещениям, в том числе административным, и обыскала ящики столов. Затем даже вышли наружу и, вскрыв дюжину автомобилей на парковке, порылись в бардачке и багажнике каждой машины. Они нашли немного полезных вещей вроде запасной обуви и теплой одежды. Однако на фармацевтическом фронте им удалось добыть лишь обезболивающие, антациды и пузырек таинственных таблеток. Кто-то предположил, что их пьют от язвы желудка. Та девочка все это время лежала на скамейке, дрожащая и взмокшая. Она говорила, что от каждого движения в голове что-то вспыхивает.
        Люди пробовали набрать девять-один-один на телефоне-автомате, но никто не взял трубку. Выйдя из здания, они глазели на заснеженную парковку и дорогу, исчезающую за деревьями. Но что могло быть там, вдалеке, кроме гриппа?
        Дикторы новостей не называли происходящее концом света открыто, однако слово «апокалипсис» уже то и дело звучало.
        — Столько людей…  — тихо произнес Кларк, обращаясь к воображаемому Роберту.
        Тот не ответил.
        Тем вечером они вломились в мексиканский ресторан и приготовили щедрый ужин из мясного фарша, чипсов и сыра. Некоторые испытывали смешанные чувства. Да, очевидно, что их бросили в этом аэропорту, все голодны, а служба девять-один-один не работает. С другой стороны, никто не хотел считаться вором.
        Проблему решил коммивояжер по имени Макс:
        — Слушайте, да расслабьтесь вы уже, черт возьми. Я заплачу за все с кредитки.
        Он широким жестом достал из бумажника карту «Американ экспресс» и оставил ее возле кассового аппарата, где она пролежала нетронутой еще девяносто семь дней.
        На четвертый день еда в мексиканском ресторане закончилась, как и в забегаловке с сэндвичами в зале «С». Той ночью люди впервые развели костер на асфальтированной площадке, использовав журналы и газеты из киоска, а также деревянную скамейку из зала «А». Кто-то ограбил комнату отдыха, и все напились шампанским под апельсины и закуски. Кто-то предположил, что костер могут заметить из пролетающего самолета или вертолета и спасти их, но на безоблачном небе не показалось ни огонька.
        Его последний апельсин.
        «О, что за безапельсиновый мир!» — сказал Кларк сам себе или, может, воображаемому Роберту и рассмеялся, привлекая настороженные взгляды. В тот первый год все немного сходили с ума.
        На пятый день люди взломали сувенирную лавку, ведь у некоторых уже не оставалось чистой одежды, и многие начали щеголять красными и синими футболками с надписью «Прекрасный Северный Мичиган». Одежду стирали в раковинах. Куда ни глянь, Кларк натыкался на пестрое белье, что сушилось на спинках скамеек. Вид странным образом поднимал настроение, развешанные вещи напоминали яркие флажки.
        На шестой день закуски закончились и в сувенирной лавке. Национальная гвардия так и не прибыла.
        На седьмой день начали пропадать телеканалы, один за другим.
        «Мы временно прекращаем трансляции,  — пояснил журналист Си-эн-эн,  — чтобы наши сотрудники могли провести время с семьями».
        «Доброй ночи,  — пожелали на Эн-би-си,  — и удачи вам».
        Си-би-эс безо всяких комментариев включили повторы «В Америке есть таланты». Это произошло в пять утра. Те, кто не спал, несколько часов смотрели передачу — было приятно ненадолго отвлечься от апокалипсиса,  — как вдруг в начале дня погас свет. Почти мгновенно все наладилось. По словам пилота, скорее всего станции прекратили подачу электричества, и аэропорт перешел на местные генераторы. Рабочих, которые знали, как эти генераторы функционируют, уже не осталось. Начиная с третьего дня, люди постепенно покидали аэропорт.
        «Все дело в ожидании,  — как-то расслышал Кларк слова женщины,  — я не выношу ожидания, я должна хоть что-то сделать, даже просто дойти до ближайшего города и посмотреть, что там творится…»
        В аэропорту остался лишь один представитель администрации транспортной безопасности, Тайрон, и он умел охотиться. К восьмому дню не пришел никто новый и не вернулся ни один человек из ушедших ранее. Самолеты и вертолеты не прилетали. Голодные люди старались не вспоминать когда-то просмотренные фильмы о конце света. Тайрон отправился в лес, захватив с собой женщину, которая когда-то работала смотрительницей парка, а также два пистолета, принадлежавших администрации. Через некоторое время они вернулись с убитым оленем. Тушу повесили над огнем на двух металлических стульях, и на закате все ужинали жареной олениной под остатки шампанского. А девочка, которой был нужен эффексор, тихо выскользнула из дверей на другом конце аэропорта и ушла в сторону леса. Группа людей попытались ее найти, но ничего не вышло.
        Та девочка бросила свой чемодан и все вещи, включая водительское удостоверение. На фотографии она казалась сонной и более юной, с длинными волосами. Лили Петтерсон, восемнадцать лет. Никто не знал, что делать с этим удостоверением. Наконец его положили на стойку в мексиканском ресторане, рядом с кредиткой Макса.
        Тайлер целыми днями лежал в кресле в зоне отдыха и перечитывал свои комиксы. Элизабет сидела рядом с закрытыми глазами. Ее губы быстро шевелились, повторяя молитву.
        На телеэкранах безмолвно светились тест-таблицы.
        На двенадцатый день электричество пропало. Однако вода в туалетах по-прежнему смывалась, если наполнять бачки вручную, поэтому люди собрали пластиковые корзины, лежавшие у контрольно-пропускных пунктов, наполнили их снегом и отвезли на тележках в туалеты. Люди занимались своими делами при дневном свете, а с закатом ложились спать.
        Среди застрявших в аэропорту людей было трое пилотов. На пятнадцатый день один из них решил долететь до Лос-Анджелеса на самолете. Снег успел растаять, и пилот думал, что сумеет обойтись без деайсеров. Остальные напомнили, что в новостях показывали Лос-Анджелес и обстановка там была отвратительная.
        — В новостях все выглядит жутко,  — ответил пилот. В Лос-Анджелесе осталась его семья. Он не желал мириться с тем, что больше их не увидит.  — Присоединяйтесь, если хотите. Бесплатный полет до Лос-Анджелеса!
        Это само по себе уже вполне свидетельствовало о конце света. Ведь в том мире люди платили за сдаваемый багаж, за возможность войти в самолет пораньше, чтобы успеть положить вещи в верхние отсеки, за привилегию сидеть у аварийного выхода, где, конечно, опасно, зато чуть больше свободного места. Пассажиры переглянулись.
        — Самолет заправлен,  — продолжал пилот.  — У меня был рейс из Бостона в Сан-Диего, а нас развернули сюда. Мест предостаточно.
        Кларк вдруг понял, что если к пилоту присоединится все население аэропорта, то в салоне все равно будут свободные места.
        — Даю вам день на размышления,  — произнес пилот,  — и вылетаю завтра, пока температура снова не упала.
        Конечно, никто ничего не мог сказать наверняка. Новости из внешнего мира не поступали с тех пор, как потухли телеэкраны. В некоторые страшные моменты люди начинали думать, что возможно — только возможно!  — собравшиеся здесь семьдесят девять человек — это единственные выжившие на всей Земле. От главного аэропорта Лос-Анджелеса могла остаться лишь груда дымящихся камней. В результате к пилоту подошли почти все, кто жил западнее Скалистых гор; большинство жителей Азии предпочли лететь и оказаться на пару тысяч миль ближе к дому, хотя от семей их по-прежнему отделял океан.
        На следующий день, в полдень, пассажиры поднялись на борт, использовав передвижную лестницу, которую обнаружили в ангаре. На площадке собралась толпа наблюдателей. После стольких дней тишины звук двигателей показался оглушительным. Сперва они просто ревели, и ничего не происходило, затем самолет осторожно выбрался со своего места в ряду воздушных судов, между «Катай пасифик» и «Люфтганзой», и медленно повернул ко взлетной полосе. Кто-то — с такого расстояния было невозможно рассмотреть лицо — замахал рукой в иллюминатор. Несколько человек помахали в ответ. Самолет покатился вперед, набирая скорость, и его колеса оторвались от земли. Зрители затаили дыхание. Судно уверенно поднялось вверх, в ясное голубое небо. Кларк не сразу заметил, что плачет. Он так часто путешествовал, но почему же никогда не замечал красоты полета, его невероятность?.. Гул двигателей постепенно стих, и самолет превратился в крошечную точку на небе. Кларк следил за ним, пока он не пропал окончательно.
        Тем вечером у костра мало кто заговаривал. Теперь в аэропорту осталось пятьдесят четыре обитателя — те, кто решил не лететь в Лос-Анджелес. Оленина была жесткой, и все тихо жевали. Тайлер, который почти всегда молчал, стоял совсем близко к Элизабет и смотрел в огонь.
        Кларк проверил время. Самолет взлетел пять часов назад. Он приближался к западному краю континента, или ему пришлось сесть на неосвещенную полосу неподалеку от Калифорнии, или рухнул в пламени где-нибудь в темноте. Он приземлится в Лос-Анджелесе, и пассажиры шагнут в другой мир, или самолет тут же захватит какая-нибудь банда, или он врежется в заставленную другими самолетами полосу. Разыщут ли пассажиры своих родных? Есть ли в Лос-Анджелесе электричество? Там ведь стоят залитые южными лучами панели солнечных батарей. И воспоминания самого Кларка об этом городе: званый ужин и Миранда на улице, курит, пока ее муж флиртует; загорающий у бассейна Артур, рядом с ним — беременная Элизабет.
        — Уже не могу ждать, когда все вернется в норму,  — произнесла она здесь, дрожа в свете костра, и Кларк не нашел, что ответить.
        Пилотов осталось двое, Стивен и Рой. Последний заявил, что намерен вылететь на следующий день после лос-анджелесского самолета.
        — Разведаю обстановку. Долечу, пожалуй, до Маркетта, у меня там приятель живет, осмотрюсь, попробую узнать, что вообще творится. Может, раздобуду каких-нибудь припасов, а потом вернусь.
        Рой поднялся в воздух один, в маленьком самолете. И не вернулся.
        — Бессмыслица,  — настаивала Элизабет.  — Надо просто поверить, что цивилизации настал конец?!
        — Ну она всегда была достаточно хрупкой, не правда ли?  — произнес Кларк.
        Они сидели в зоне отдыха, где обосновались Элизабет с Тайлером.
        — Не знаю. Я годами посещала занятия по истории искусств в свободное от проектов время. И конечно, история искусств тесно связана с обычной. Катастрофы случались одна за другой, жуткие события, мгновения, когда люди, наверное, боялись, что миру пришел конец. Но все эти мгновения миновали. Все проходит.
        Кларк молчал. Он не думал, что сейчас все просто пройдет. Элизабет начала рассказывать о книге, которую прочитала много лет назад, когда застряла — относительно, конечно,  — в аэропорту. Книга оказалась о вампирах. Сюжет разворачивался в постапокалиптическом мире, и читатель убеждался, что всему настал конец. Однако благодаря хитроумному ходу с показом будущего героев становилось ясно, что цивилизация продолжает жить, а Северную Америку поместили под карантин, чтобы не допустить распространения вампиризма по всему миру.
        — Вряд ли здесь дело в карантине,  — отозвался Кларк.  — По-моему, снаружи действительно ничего нет. По крайней мере ничего хорошего.
        Пандемия началась в Европе, последние новостные сюжеты демонстрировали хаос и беспорядки на всех континентах, кроме Антарктиды. Да и как вообще можно изолировать Северную Америку, учитывая существование авиаперевозок и тот факт, что к ней все-таки хоть как-то, но прилегает Южная?
        Однако Элизабет непоколебимо стояла на своем.
        — Все случается по какой-то причине,  — сказала она.  — И это пройдет. Все проходит.
        Кларк не нашел в себе сил с ней спорить.
        Кларк старался бриться каждые три дня. В туалетах не было окон, поэтому единственным источником света служил постоянно тающий запас ароматизированных свечек из сувенирного магазина, а воду приходилось нагревать снаружи, над костром. И все же Кларк считал, что результат стоит усилий. Несколько мужчин бросили это дело и заросли бородами, так что теперь выглядели, откровенно говоря, жутко. Кларк же не любил небритость отчасти из эстетических взглядов, а отчасти потому, что верил в теорию разбитых окон, что внешний разлад может проложить дорогу преступлениям посерьезнее. На двадцать седьмой день Кларк аккуратно разделил волосы на голове на две половины и сбрил левую.
        — Носил такую стрижку с семнадцати до девятнадцати лет,  — пояснил он Долорес в ответ на вскинутую бровь.
        Долорес была коммивояжером, одиночкой без семьи, поэтому по праву считалась одной из самых разумных людей в аэропорту. Они с Кларком договорились, что Долорес скажет ему, если он вдруг начнет сходить с ума, и наоборот. Правда, Кларк не сообщил ей, что после долгих лет корпоративной респектабельности эта стрижка помогла ему вновь стать самим собой.
        Чтобы сохранить адекватность, нужно было поработать с памятью и восприятием. Кларк научился не думать об определенных вещах, например о всех знакомых за пределами аэропорта. Но вдали, у самого ограждения, по-прежнему стоял безмолвный самолет «Эйр Градиа», о котором никто никогда не говорил. Кларк старался не смотреть в его сторону и иногда даже почти убеждал себя, что в этом самолете никого нет, как и во всех остальных. Не думай о страшном решении запереть судно изнутри, чтобы не допустить смертельную болезнь в забитый аэропорт. Не думай, чего стоило принять такое решение. Не думай о последних часах на борту.
        После того как Рой улетел, каждые несколько дней выпадал снег, но Элизабет настаивала, чтобы взлетно-посадочная полоса постоянно оставалась чистой. Она временами пялилась на всех так жутко, что ее начинали бояться. Поэтому первое время ей приходилось каждый час очищать седьмую полосу в одиночку. Затем несколько человек все-таки вышли к ней, ведь знаменитости по-прежнему имели определенное влияние в обществе, а Элизабет была одинока и прекрасна. Да и в целом, почему бы нет? Трудиться на свежем воздухе казалось куда привлекательнее и полезнее, чем бродить по неизменным залам ожидания, размышлять о своих родных и близких, которых никогда не увидишь, или убеждать себя, что слышишь голоса из самолета «Эйр Градиа». В итоге над расчисткой полосы работали девять или десять человек, а периодически к ним примыкали и другие желающие помочь. Действительно, почему бы и нет? Даже если теория о карантине, которую выдвигала Элизабет, слишком хороша, чтобы быть правдой, по-прежнему оставались военные с их тайнами, подземными убежищами, запасами топлива, медикаментов и еды.
        — Они прилетят за нами, и им понадобится чистая полоса,  — сказала Элизабет.  — Они нас спасут. Ты ведь понимаешь?
        — Возможно,  — ответил Кларк как можно мягче.
        — Если за нами кто-то и хотел прилететь,  — заметила Долорес,  — то они уже были бы тут.
        После катастрофы в небе показался лишь один летательный аппарат. На шестьдесят пятый день вдали промелькнул вертолет; едва слышный звук крутящихся лопастей донесся с севера и тут же стих на юге. Люди какое-то время простояли снаружи. Затем разделились на две смены для дежурства с яркими футболками, чтобы привлекать внимание пилотов днем, и ночи напролет жгли костры, но больше никто не пролетал мимо, кроме птиц и падающих звезд.
        Ночное небо стало ярче. В ясную погоду звезды напоминали сгустки света, зависшие в невероятном количестве по всему небосклону. Заметив это, Кларк решил было, что у него начались галлюцинации. Он знал, что где-то внутри разбит, и сквозь трещины в любой момент прорастет безумие, как темные пятна рака костей на рентгенах его бабушки. Спустя пару недель Кларк задумался, что звезды появляются чересчур часто для галлюцинации, поэтому он все-таки рискнул заговорить об этом с Долорес.
        — Нет, воображение не разыгралось,  — ответила она.
        Кларк постепенно стал считать Долорес своим ближайшим другом. Они весь день убирали в помещениях, а сейчас помогали развести костер из веток, которые кто-то принес из леса. Долорес все объяснила. Перед учеными времен Галилео стоял один из величайших для них вопросов — состоит ли Млечный Путь из отдельных звезд? Невозможно представить, чтобы кто-то задавался подобным вопросом в век электричества, но во времена Галилео ночное небо сияло, как и сейчас. Эра светового загрязнения подошла к концу. Сверкающие все ярче звезды свидетельствовали о том, что станции отключались и Землю охватывала тьма.
        — Свет однажды вернется,  — продолжала настаивать Элизабет,  — и мы наконец отправимся домой.
        Но можно ли было на самом деле в это верить?
        Обитатели аэропорта стали встречаться у костра каждый вечер. Кларк одновременно любил и ненавидел эту негласную традицию. Ему нравились разговоры, радостные мгновения или же просто тишина, не одиночество. Однако порой горстка людей вокруг пламени только подчеркивала, насколько пусто и безлюдно стало вокруг. Словно мерцающий во тьме огонек свечи.
        Удивительно, как быстро существование с единственным чемоданом на скамейке около выхода на посадку начинает казаться нормальным.
        Тайлер носил свитер Элизабет, доходящий ему до колен, с вечно грязными закатанными рукавами. Обычно он держался особняком и читал комиксы или Новый Завет, который взял у матери.
        Люди учили друг друга своим языкам. К восьмидесятому дню большинство тех, кто не знал английский, учили его, разбившись на группы, а носители английского в свою очередь выбрали какой-то из языков тех, кто прибыл в аэропорт на самолетах «Люфтганзы», «Сингапур эйрлайнз», «Катай пасифик» и «Эйр Франс». Кларк занимался французским с Аннет, стюардессой «Люфтганзы». Он тихонько повторял фразы за ежедневной работой, пока таскал воду или стирал одежду в раковине, пока учился свежевать оленя, разводил костры, убирал помещения. Je m’appelle Clark. J’habite dans l’aeroport. Tu me manques. Tu me manques. Tu me manques[5 - Меня зовут Кларк. Я живу в аэропорту. Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе. (фр.)].
        Ночью восемьдесят пятого дня обитателей аэропорта разбудили крики женщины. Люди связали насильника и на рассвете отвели в лес под дулом пистолета со словами, что, если он вернется, его застрелят.
        — Я же умру здесь один,  — произнес он, всхлипывая.
        Никто не спорил. Но что им еще оставалось делать?
        — Почему сюда никто не пришел?  — спросила Долорес.  — Я имею в виду не спасателей, а обычных людей, которые могли прийти случайно.
        Аэропорт располагался в двадцати милях от Северн-Сити, не больше. А с другой стороны, сколько людей вообще осталось в живых? В ранних отчетах говорилось, что смертность составляла девяносто девять процентов.
        — Надо полагать, общество рухнуло,  — произнес Гаррет.  — Возможно, никого больше и нет.
        Гаррет, предприниматель с восточного побережья Канады, с самого первого дня носил один и тот же костюм; сейчас его приходилось сочетать с футболкой из сувенирного магазина. Сияющие глаза Гаррета приводили Кларка в замешательство.
        — Кроме гриппа, причин для смерти предостаточно. Насилие, может, холера, тиф и все инфекции, которые исцелялись антибиотиками, когда они были. А еще аллергия на пчелиные укусы, астма… Ни у кого не будет сигаретки?
        — Ты смешной,  — отозвалась Аннет. На четвертый день у нее закончились никотиновые пластыри, и несколько недель назад, во время особенно тяжелого периода, она пыталась курить корицу из кофейни.
        — То есть не будет?.. А еще диабет,  — продолжил Гаррет, позабыв о сигарете,  — ВИЧ. Высокое давление. Типы рака, поддававшиеся химиотерапии.
        — Химиотерапии больше не существует,  — кивнула Аннет.  — Я тоже об этом думала.
        — Всему есть своя причина,  — вдруг сказал Тайлер.
        Кларк не заметил, как мальчик подошел. С недавних пор Тайлер начал бродить по аэропорту и передвигался так тихо, что казалось, он просто возникает из ниоткуда. Тайлер так редко заговаривал, что о его присутствии быстро забывали.
        — По словам мамы,  — добавил он, когда все на него уставились.
        — Ага, просто Элизабет — чертова психопатка,  — фыркнул Гаррет.
        Кларк и раньше замечал, что он не утруждается отбором выражений.
        — Вот так, при ребенке?  — Аннет теребила фирменный шарф «Люфтганзы».  — Ты о его матери говоришь… Тайлер, не слушай.
        Мальчик молча пялился на Гаррета.
        — Прости,  — извинился тот.  — Это я зря.
        Тайлер продолжал смотреть, не моргая.
        — А знаете,  — произнес Кларк,  — думаю, нам надо кого-нибудь отправить на разведку.
        Разведчики покинули аэропорт на рассвете сотого дня. Тайрон, Долорес и Аллен, школьный учитель из Чикаго. Люди спорили, дельная ли это мысль. Им удавалось добывать достаточно оленины. С грехом пополам хватало всего, кроме, пожалуй, мыла и батареек. Да и что может быть за пределами аэропорта, как не буйство пандемии? И все же разведчики выдвинулись в путь, вооруженные пистолетом Тайрона и несколькими дорожными картами.
        В сотый день кругом царила тишина. Все ждали, когда разведчики вернутся с припасами. Или с вирусом. Или ненароком приведут за собой психов, которые решат всех убить. Вечером накануне выпал снег, и все вокруг замерло. Белый снег, темные деревья, серое небо, логотипы авиакомпаний на самолетах — единственные яркие пятна в пейзаже.
        Кларк забрел в зону отдыха. Обычно он старался ее обходить, избегая Элизабет, но эта комната по-прежнему оставалась самым спокойным уголком аэропорта. Вдобавок ему нравились кресла, повернутые к огромному окну с видом на площадку. Кларк постоял, глядя на ряд самолетов, и впервые за долгое время поймал себя на мысли о своем бойфренде. Роберт — хранитель музея… или был им? Да, скорее всего теперь Роберт существует в прошедшем времени, как практически и все остальные. Отвернувшись от окна, Кларк вдруг обратил внимание на стеклянную витрину, где раньше лежали сэндвичи.
        Если бы здесь был Роберт — господи, если бы только… он, наверное, заполнил бы полки экспонатами и открыл импровизированный музей.
        Кларк положил свой бесполезный айфон на верхнюю полку. Что же еще добавить? Макс улетел в Лос-Анджелес, но его кредитка до сих пор пылилась на стойке в мексиканском ресторане, а рядом — водительское удостоверение Лили Петтерсон. Кларк отнес их в комнату отдыха и положил под стекло. Трех экспонатов было мало, поэтому он добавил свой ноутбук. Так и появился Музей Цивилизации. Кларк никому о нем не сказал, однако, вернувшись через несколько часов, обнаружил там еще один айфон, пару пятидюймовых красных туфель-шпилек и сувенирный снежный шар.
        Кларк всегда любил красивые вещицы, а в нынешнем настроении он считал прекрасным все. И стоял у витрины, растроганный каждым предметом и каждым предприятием, которое их создало. Вот, например, снежный шар. Сперва кто-то изобрел игрушку с миниатюрным снегопадом. Рабочий фабрики превратил кусочки пластика в снежинки. Еще кто-то нарисовал миниатюрный Северн-Сити со шпилем церкви и ратушей. Где-то в Китае другой рабочий проследил, как шар проскользнул мимо на конвейере. Женщина в белых перчатках разложила шары по коробочкам, которые уберут в большие коробки, затем в ящики и контейнеры для перевозки. Корабль нес их по воде. В его трюме играли в карты, добавляя в и без того переполненную пепельницу новые окурки. Голубоватый дым в тусклом свете. Гул разговоров на полудюжине языков с понятными всем ругательствами. Моряцкие мечты о земле и женщинах. Люди, для кого океан — всего лишь серая линия горизонта, которую нужно пересечь в кораблях размером с перевернутый небоскреб. Чья-то подпись, непохожая на все другие, на грузовом манифесте. Стаканчик кофе в руке водителя, который отвез коробки в
распределительный пункт. Тайные надежды работника службы, который доставил их в аэропорт Северн-Сити.
        Кларк потряс шар и поднес его к свету. Искаженные в округлом стекле самолеты словно засыпало снегом.
        Разведчики вернулись на следующий день, изможденные и замерзшие, с тремя доверху нагруженными стальными тележками. Они обнаружили еще не разграбленный ресторанчик «Чилиз», где и переночевали, дрожа от холода. Разведчики прихватили туалетную бумагу, салфетки, соус «Табаско», соль с перцем, огромные банки маринованных томатов, упаковки риса, посуду и галлоны розового жидкого мыла.
        Выяснилось, что дорога перекрыта предупреждением о карантине, гриппе и больных пассажирах. Никто не приближался к аэропорту потому, что на знаке сказано держаться подальше от этого места. За заграждением до самого горизонта тянулись брошенные машины, некоторые с трупами. Рядом с аэропортом была гостиница, и разведчики думали зайти туда за простынями и полотенцами, но вокруг стояла такая вонь, что сразу стало ясно — в темном вестибюле их не ждет ничего хорошего. Затем им попался ресторан быстрого питания. Людей они не видели.
        — Как там?  — спросил Кларк.
        — Тихо,  — ответила Долорес.
        Она рассказала, что, когда они перебрались через заграждение с тележками, полными запасов, салфеток и звякающих бутылочек с соусом, когда впереди между деревьями показался аэропорт, ее охватило неожиданное чувство. «Я дома»,  — подумала она с облегчением.
        Спустя день пришел первый незнакомец. Обитатели аэропорта начали выставлять часовых со свистками, чтобы знать о приближении чужаков. Все когда-то видели постапокалиптические фильмы, где опасные бродяги бились насмерть за последний кусок. Впрочем, если задумываться о таких фильмах, по словам Аннет, там были зомби.
        — Так что знаете,  — произнесла она,  — все могло бы быть куда хуже.
        Однако попавший к ним человек казался не столько опасным, сколько потрясенным. Он был грязным, одетым в несколько слоев одежды, с отросшей бородой. Было сложно сказать, сколько ему лет. Он появился на дороге с пистолетом в руке, но замер и выронил его, когда Тайрон приказал это сделать. Мужчина поднял руки вверх, глазея на собравшихся вокруг людей. Все задавали вопросы, но он явно не мог подобрать слова, только беззвучно шевелил губами. Ему пришлось несколько раз прокашляться. Кларк понял, что он долгое время молчал.
        — Я из гостиницы,  — наконец проговорил мужчина.  — Пошел по следам на снегу.
        На его лице блестели слезы.
        — Хорошо,  — сказал кто-то,  — но почему ты плачешь?
        — Думал, что остался только я один.

44

        К концу пятнадцатого года в аэропорту жили триста человек, а зону отдыха занял Музей Цивилизации. В прежние времена, когда обитателей было меньше, Кларк целый день трудился ради выживания: собирал ветки для костра, носил воду для туалетов, добывал необходимые предметы в заброшенном Северн-Сити, выращивал урожай на узких полях вдоль взлетно-посадочных полос, свежевал оленей. Сейчас, когда людей стало гораздо больше, да и Кларк постарел, никто не возражал, что он целыми днями следит за музеем.
        В мире существовало бесчисленное количество бесполезных предметов, которые людям все равно хотелось сохранить. Мобильные телефоны с хрупкими кнопками, айпады, «Нинтендо», принадлежавшая Тайлеру, подборка ноутбуков. Немало совершенно непрактичных туфель, в основном на шпильках. Три автомобильных двигателя в ряд, вычищенных до блеска, и состоящий почти из одного сияющего хрома мотоцикл. Иногда торговцы приносили какую-нибудь ерунду, мелочи, которые наверняка заинтересуют Кларка: журналы и газеты, коллекции марок, монеты. В музее также хранились паспорта или водительские удостоверения, реже — кредитки тех, кто жил в аэропорту, но теперь умер. Все экспонаты Кларк в обязательном порядке описывал.
        Паспорта Элизабет и Тайлера лежали открытыми на страницах с фото. Элизабет отдала Кларку документы в ночь перед уходом, летом второго года. Кларку долго было не по себе от их паспортов. «Потому что от этих людей было не по себе»,  — говорила Долорес.
        За несколько месяцев до ухода Элизабет и Тайлера Кларк ломал ветки для растопки костра, как вдруг ему показалось, что возле самолета «Эйр Градиа» кто-то есть. Ребенок. В аэропорту уже было достаточно детей, и Кларк не мог рассмотреть, кто именно это был. Всем детям строго запрещали подходить к самолету, но они все равно любили пугать друг друга рассказами об увиденных призраках. Ребенок что-то держал в руках. Книгу?.. Приблизившись, Кларк увидел Тайлера. Мальчик читал вслух книгу в мягкой обложке.
        — За то в один день придут на нее казни,  — произнес он, обращаясь к носу самолета, а затем умолк и поднял голову.  — Слышите? Казни. За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее[6 - Откровение 18:8.].
        Текст был знакомым. Еще в Торонто Кларк три месяца встречался с парнем, который держал на прикроватном столике Библию.
        — Для своего возраста ты очень хорошо читаешь,  — похвалил Кларк.
        — Спасибо.
        Мальчик был явно не совсем здоров, но что тут поделать? Даже во втором году люди до сих пор оставались слегка невменяемыми.
        — Чем занимаешься?
        — Читаю людям внутри,  — ответил Тайлер.
        — Внутри же никого нет.
        Ложь, конечно. Кларк похолодел, несмотря на теплый солнечный свет. Самолет оставался закрытым, потому что открыть его было подобно кошмару, о котором не хотелось даже думать. Никто не знал наверняка, можно ли заразиться от мертвецов, и самолет превратился в склеп с темными иллюминаторами. Кларк никогда не стоял к нему так близко.
        — Я просто поясняю, что всему есть причины.
        — Тайлер, послушай, иногда что-то просто случается.
        Неподвижный самолет с призраками буквально давил.
        — Тогда почему они умерли вместо нас?  — спросил мальчик так, словно процитировал хорошо отрепетированную фразу, и уставился немигающим взглядом.
        — Потому что они заразились вирусом, а мы нет.
        — А что, если мы были зачем-то спасены?
        — Спасены?
        — Некоторые люди были спасены. Такие, как мы.
        — Что значит «такие, как мы»?
        — Те, кто был хорошим,  — ответил Тайлер.  — Кто не был слабым.
        — Послушай, дело не в том, что кто-то был плохим или… Люди в этом самолете просто оказались в неудачном месте в неудачное время.
        — Ясно.
        Кларк отошел, и за его спиной вновь раздался голос Тайлера:
        — Будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее…
        Тайлер и его мать жили в салоне первого класса самолета «Эйр Франс». Кларк застал Элизабет за вязанием на ступеньках передвижной лестницы. Кларк уже давно с ней не разговаривал. Не то чтобы он избегал Элизабет, просто не стремился оказаться в ее обществе.
        — Меня беспокоит твой сын.
        Элизабет отвлеклась от ниток. Ее уже оставила маниакальная напряженность первых дней.
        — Почему?
        — Прямо сейчас он стоит у закрытого самолета,  — сказал Кларк,  — и читает мертвецам из Библии.
        — О!  — Элизабет улыбнулась и продолжила вязать.  — Он очень хорошо читает.
        — Боюсь, он нахватался странных идей о… ну, о том, что произошло.
        Кларк вдруг понял, что не может подобрать точное слово. Никто не мог.
        — Какие еще странные идеи?
        — Он думает, что пандемия случилась по какой-то причине.
        — Так и есть.
        — Ну, я вообще-то имел в виду другую причину, помимо того, что почти все люди на Земле подхватили мутировавший смертельный вирус свиного гриппа. Мальчик думает, что это кара свыше.
        — Он прав.  — Элизабет принялась считать ряды петель.
        У Кларка слегка закружилась голова.
        — Элизабет, ну какие здесь еще могут быть причины? Для какого замысла понадобится…
        Он не сразу заметил, как повысил голос и стиснул кулаки.
        — Всему есть причина,  — произнесла Элизабет, не глядя на Кларка.
        Тем летом в аэропорт прибыла группа религиозных странников, которые следовали на юг. Какой религии они придерживались, никто так и не понял. «Новому миру нужны новые боги»,  — говорили они. И еще: «Нас направляют вид?ния». Странники туманно рассказывали о неких знаках и снах. Они задержались на несколько беспокойных для всех остальных ночей. Люди посчитали, что так безопаснее, чем просто-напросто их прогнать. Странники ели местную пищу и в благодарность предлагали услугу благословения — коснуться лба человека и пробормотать молитву. Ночью они сидели в кругу на полу зала «С» и что-то напевали на никому не известном языке. Затем они ушли, а вместе с ними и Элизабет с Тайлером.
        — Мы с сыном просто хотим вести более духовную жизнь,  — пояснила она, извиняясь, словно ее уход заденет всех оставшихся в аэропорту.
        Крошечная фигурка Тайлера держалась позади всех. Я должен был больше ей помогать, думал Кларк. Я должен был оттащить ее от края. Но все его усилия требовались, чтобы не сорваться самому, да и что он мог сделать? Когда группа странников скрылась из виду, Кларк убедился, что не один он испытал облегчение.
        — Сумасшествие заразно,  — буркнула Долорес в тон его мыслям.
        В пятнадцатом году люди заходили в музей, чтобы полюбоваться на прошлое после долгих дней работы. Там стояли настоящие кресла из первого класса; можно было посидеть и почитать газеты пятнадцатилетней давности, переворачивая хрупкие листы в перчатках, которые Кларк неумело сшил из гостиничной простыни. Люди приходили туда, как в храм. Джеймс, первый из пришедших в аэропорт извне, бывал в музее почти каждый день и разглядывал мотоцикл. Джеймс нашел его в Северн-Сити во втором году и ездил, пока автомобильный бензин не испортился, а авиационный не закончился. Теперь Джеймс очень скучал по железному другу. Эммануэль, первый рожденный в аэропорту ребенок, часто разглядывала телефоны.
        В зале «С» открылась школа. Как и повсюду, дети аэропорта запоминали множество вещей, не имея перед глазами примеров. Например, самолеты раньше летали по воздуху. На самолете можно было переместиться на другой конец света, но — школьный учитель когда-то считался постоянным клиентом двух авиалиний — перед взлетом и посадкой надо было выключить все электронные устройства. Такие, как крошечные плоские штуки, проигрывавшие музыку, или большие, которые открывались, как книги. Они были заполнены электронными схемами и служили входом во Всемирную сеть. Спутники передавали на Землю информацию. Товары перевозили по всему миру на кораблях и самолетах. Не существовало такого уголка, куда было нельзя добраться.
        Детям рассказывали об Интернете, что он был везде и соединял все вокруг, как мы не могли без него. Им показывали карты и глобусы, линии, которые стирал Интернет. Желтое пятно в форме варежки — это Земля. Вот точка — это Северн-Сити. Здесь раньше был Чикаго, а здесь — Детройт. Дети понимали точки на карте — «здесь», но даже подростков смущали линии. Там находились страны и границы. Разве объяснишь?
        Осенью пятнадцатого года случилось кое-что необыкновенное. Торговец принес с собой газету. Он заглядывал в аэропорт еще с шестого года и продавал в основном кухонную утварь, носки и швейные принадлежности. Торговец переночевал в самолете «Эйр Франс», а утром, до отбытия, заглянул к Кларку.
        — Подумал, что тебе придется по душе,  — произнес он, протягивая три листа грубой бумаги.  — Для музея.
        — Что это?
        — Газета.
        Три выпуска подряд за прошлые месяцы. Газету нерегулярно издавали в Нью-Петоски, пояснил торговец. В ней печатали объявления о рождениях, смертях и свадьбах. Была и колонка «Обмен»: местный человек искал новые ботинки, предлагая за них молоко и яйца; кто-то располагал парой очков, за которые надеялся получить джинсы шестого размера. Читателей предупреждали, что на юго-западе от города была замечена группа одичавших, женщина с двумя детьми, и просили их избегать, а в случае контакта разговаривать тихо и не делать резких движений. В городе недавно побывала некая «Дорожная Симфония». Кларк пришел к выводу, что это не просто симфонический оркестр, ведь далее следовало красочное описание постановки «Короля Лира». Особенно отметили игру Гила Харриса в роли Лира и Кирстен Реймонд, Корделии. Местная девочка оставила объявление, что раздает котят и что их мать отлично ловит мышей. Ниже шло напоминание, что библиотека нуждается в книгах и платит за находки вином.
        Библиотекарь Франсуа Диалло был одновременно и издателем самой газеты, поэтому заполнял пустые места текстами из своей коллекции. В первом выпуске он напечатал стихотворение Эмили Дикинсон, во втором — фрагмент биографии Авраама Линкольна. Всю оборотную сторону третьего — видимо, в том месяце почти не было новостей и объявлений — занимало интервью с актрисой, исполнившей роль Корделии, Кирстен Реймонд. В начале катастрофы она ушла из Торонто вместе с братом, однако знала это только со слов самого брата. Она мало что помнила, кроме ночи перед самым концом.
        РЕЙМОНД: Я была на сцене с еще двумя девочками, но стояла за спиной Артура и не видела его лица. Только, как в первых рядах засуетились люди. Потом вдруг раздался звук, резкий шлепок — Артур ударился ладонью о фанерную колонну. Он взмахнул рукой, пошатнувшись, и на сцену взобрался мужчина из зала, побежал к Артуру…
        У Кларка перехватило дыхание. Он наткнулся на человека, который не только знал Артура, но и видел его смерть.
        Листы переходили из рук в руки еще четыре дня — первые газеты с тех пор, как все рухнуло. Когда они вернулись в музей, Кларк долго перечитывал интервью с актрисой. Если сейчас снова начали печатать газеты, то что же будет дальше? В прошлом Кларк довольно часто летал по ночам из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, и в какой-то момент восходящее солнце озаряло все небо, от востока до запада, а лучи отражались в реках и озерах внизу, в тридцати тысячах футов. Кларк, конечно же, знал, что все дело в разных часовых поясах, что если где-то утро, значит, в другом месте сейчас ночь, и все равно ему нравилось тайком думать, что в такие моменты просыпается весь мир.
        Кларк надеялся получить и новые газеты. Шли годы, но их все не было.

45

        Интервью в пятнадцатом году, продолжение:
        РЕЙМОНД: У тебя есть еще вопросы?
        ДИАЛЛО: Вообще-то да, но ты не хочешь на них отвечать.
        РЕЙМОНД: Отвечу, если ты не будешь записывать.
        Франсуа Диалло положил ручку и блокнот на стол.
        — Спасибо,  — произнесла Кирстен.  — Я отвечу, если это не пойдет в газету.
        — Договорились. Когда ты думаешь о том, как изменился мир, что приходит тебе на ум?
        — Убийства.  — Взгляд Кирстен блуждал.
        — Правда? Почему?
        — Тебе приходилось убивать?
        Франсуа вздохнул:
        — Однажды в лесу меня застали врасплох.
        — Меня тоже.
        Был вечер, и в библиотеке горела свеча, установленная в середину пластиковой коробочки. Мягкий свет оттенял шрам на левой скуле Кирстен, одетой в сарафан с потертыми белыми цветами на красном фоне. На поясе — три ножа.
        — Сколько?  — спросил Франсуа.
        Кирстен повернула руку, демонстрируя татуировку на запястье. Двое.
        «Симфония» уже полторы недели отдыхала в Нью-Петоски, и Франсуа взял интервью почти у всех участников труппы. Август рассказал, как со скрипкой ушел из пустого дома в Массачусетсе, на три года попал в культ, а покинув его, наткнулся на «Симфонию». Виола поведала тревожную историю, как выехала на велосипеде из сгоревшего дотла пригорода Коннектикута в сторону Запада. Ей было пятнадцать. Она смутно планировала добраться до Калифорнии, но по дороге на нее напал прохожий и тяжело ранил. Затем Виола связалась с другими полуодичавшими подростками, сбившимися в банду мародеров, а затем наконец ускользнула от них. Она прошла в полном одиночестве сотню миль, шепча французские слова. Ведь ужас в ее жизни был на английском, и Виола думала, что смена языка поможет ей спастись. Так она забрела в город, где через пять лет побывала «Симфония». Третий виолончелист похоронил обоих родителей, которые умерли без инсулина, а потом четыре года отшельничал в их безопасном коттедже на Верхнем полуострове. Затем он все-таки выдвинулся в путь, опасаясь, что сойдет с ума, если не поговорит с хоть каким-нибудь человеком. А
еще потому, что невозможно питаться одной олениной. Наступает момент, когда отдашь правую руку за любую другую еду. В итоге он ушел на юго-восток и, миновав мост, который через десять лет обрушится, стал жить в дружной компании рыбаков на окраине Макино-Сити, пока мимо не проехала «Симфония».
        Франсуа понял, что все участники рассказывают одни и те же истории в двух вариациях. Все умерли, я шел и прибился к «Симфонии». Или я был слишком маленький, когда все случилось, я родился после, я ничего не помню о старом мире и странствую всю жизнь.
        — А теперь ты,  — произнесла Кирстен.  — Что приходит тебе на ум?
        — Когда я думаю о том, как изменился мир?
        — Да.
        — Моя квартира в Париже.
        Когда отменили авиарейсы, Франсуа отдыхал в Мичигане. Закрывая глаза, он до сих пор видел замысловатую лепку на потолке гостиной, высокие белые двери балкона, деревянные полы и книги.
        — Почему ты думаешь об убийстве?
        — В старом мире тебе никогда не приходилось причинять кому-нибудь вред, верно?
        — Верно, конечно. Я был копирайтером.
        — Кем?
        — Рекламщиком.  — Франсуа давно об этом не вспоминал.  — Знаешь, билборды и все такое. Копирайтеры сочиняли для них тексты.
        Кирстен кивнула, и ее взгляд вновь скользнул в сторону. В нынешней жизни библиотека стала излюбленным местом Франсуа. За эти годы он собрал внушительную коллекцию. Книги, журналы, газеты, вышедшие до катастрофы. Совсем недавно ему пришло в голову создать собственную газету, и на данный момент проект процветал. Кирстен разглядывала импровизированный печатный станок на другом конце комнаты.
        — Откуда у тебя на лице шрам?  — спросил Франсуа.
        Кирстен пожала плечами:
        — Понятия не имею. Он появился в тот первый год, который я не помню.
        — И брат не рассказывал?
        — Он говорил, что мне лучше не знать.
        — А каким был твой брат?
        — Грустным. Он помнил все.
        — Ты никогда не говорила, что с ним случилось.
        — Глупая смерть, какой никогда не было бы в старом мире. Он наступил на гвоздь и умер от заражения.  — Кирстен глянула на окно, где уже смеркалось.  — Мне пора. Солнце почти село.
        Она поднялась, и рукояти ножей блеснули в тусклом пламени свечи. Колючая женщина, вежливая, но смертоносная, никогда не расстающаяся с оружием. Другие участники «Симфонии» рассказывали о ее умении метать ножи. По их словам, она и с завязанными глазами могла бы попасть в яблочко.
        — Я думал, сегодня только музыканты.  — Франсуа, как всегда, не хотел ее отпускать.
        — Да, но я пообещала друзьям, что приду.
        — Спасибо за интервью.
        Франсуа проводил ее к двери.
        — Не за что.
        — Позволь спросить, почему ты не хотела, чтобы я записал последнюю часть? Я не первый раз слышу подобные признания.
        — Знаю. Почти все в «Симфонии»… Знаешь, я собираю вырезки из журналов о знаменитостях.
        — О знаменитостях?..
        — Только об одном актере, об Артуре Линдере. И благодаря своей коллекции я кое-что понимаю о публикациях.
        — Ты не хочешь, чтобы тебя запомнили такой.
        — Именно. Пойдешь на представление?
        — Конечно. Прогуляемся вместе.
        Франсуа потушил свечу. На улице уже сгущались тени, однако небо над заливом по-прежнему оставалось светлым. «Симфония» выступала на мосту, в нескольких кварталах от библиотеки. Неподалеку стояли повозки. Франсуа расслышал первые ноты и мешанину звуков — музыканты настраивали инструменты и репетировали партии. Август хмуро повторял одни и те же два такта. Чарли изучала ноты. Местные люди заранее принесли из ратуши скамейки, которые теперь стояли рядами, обращенные к воде. Большинство мест уже были заняты. Взрослые переговаривались или наблюдали за музыкантами, дети не сводили завороженных взглядов с инструментов.
        — Сзади еще можно сесть,  — сказал Кирстен, и Франсуа пошел за ней следом.
        — Что сегодня в программе?
        — Симфония Бетховена. Не помню какая.
        Незаметный знак — и музыканты прекратили репетировать, настраивать инструменты, перебрасываться фразами. Они заняли места спиной к воде и замерли. Зрители умолкли. Дирижер шагнула вперед в воцарившейся тишине и с улыбкой им поклонилась. А затем без единого слова повернулась к оркестру и заливу. В небе пролетела чайка. И дирижер взмахнула палочкой.

46

        Тем вечером пятнадцатого года Дживан Чоудхари пил вино на берегу реки.
        В третьем году он забрел в местечко Маккинли, названное в честь его основателей. Изначально их было восемь, все из отдела продаж маркетинговой фирмы «Маккинли Стивенсон Дэвис». Пока на континенте бушевал грипп, коллеги застряли на закрытом выездном семинаре. Через несколько дней они обнаружили заброшенный мотель у вышедшего из использования участка дороги, достаточно далекого от магистралей, и решили там остановиться. Разместившись в комнатах, специалисты отдела продаж провели в своем убежище первые страшные годы, когда никто не хотел разделяться. И остались там навсегда. Теперь в мирном поселении через дорогу от реки жили двадцать семь семей. Летом десятого года Дживан женился на одной из его основательниц, бывшей консультантке по имени Дария. И тем вечером она тоже сидела с ним и их другом на берегу.
        — Не знаю,  — говорил этот друг.  — Есть ли еще смысл учить детей тому, как все было раньше?
        Его звали Майкл; в прежние времена он работал водителем грузовика. В Маккинли была школа — десять местных детей каждый день собирались в самой большой комнате мотеля — и сегодня его одиннадцатилетняя дочь вернулась в слезах. Учитель случайно упомянул, что до грузинского гриппа продолжительность жизни была куда больше, что в шестьдесят лет люди не считались старыми, и девочка испугалась. Она считала это нечестным, она хотела жить долго, как люди раньше.
        — Думаю, учить надо,  — сказала Дария.  — Я хотела бы, чтобы мой ребенок знал о всех невозможных вещах, которые у нас были.
        — Но зачем?  — Майкл с кивком взял у нее протянутую бутылку вина.  — У них каждый раз горят глаза, если кто-то заговаривает об антибиотиках, двигателях… Для детей это как научная фантастика, верно? А если это их только расстраивает…  — Он умолк и сделал глоток.
        — Может, ты и прав,  — промолвила Дария.  — Думаю, вопрос в том, принесут ли им эти знания счастье?
        — В случае моей дочери — нет.
        Дживан слушал вполуха. Он не был пьян, просто приятно расслабился после достаточно тяжелого дня: сосед утром упал с лестницы, и Дживану, как единственному хоть немного смыслящему в медицине человеку в радиусе ста миль, пришлось вправлять сломанную руку. Страшное дело: пациент, накачанный крепким самодельным виски, но все равно сходящий с ума от боли, слышные сквозь зажатую между зубами деревяшку стоны… Дживану нравилось, когда к нему обращались в трудные моменты, и ему было важно помочь людям. Однако после того, как он видел мучения людей в этой эре без анестезии, его часто еще какое-то время трясло. А сейчас над высокой травой витали светлячки, и Дживану хотелось не разговаривать, а просто отдыхать в обществе жены и друга. Вино притупляло свежие воспоминания — бисеринки пота на лбу пациента, которому Дживан вправлял сломанную кость,  — как и плеск реки, пение цикад в деревьях, сияющие над плакучими ивами на другом берегу звезды. Даже спустя столько лет выпадали моменты, когда Дживана охватывала радость, что он обрел это спокойствие и эту женщину, что прожил достаточно, чтобы застать время, где
стоит жить дальше. Он стиснул руку Дарии.
        — Когда она сегодня пришла вся в слезах,  — продолжал Майкл,  — я поймал себя на мысли, что, наверное, хватит рассказывать им все эти безумные истории. Пора отпустить прошлое.
        — Я не хочу его отпускать,  — произнес Дживан.
        — Тебя не зовут?  — вдруг спросила Дария.
        — Надеюсь, что нет,  — ответил Дживан, а потом тоже расслышал чей-то голос.
        Они вернулись к мотелю, к которому верхом подъехал мужчина. Перед собой он придерживал обмякшую женщину.
        — Мою жену подстрелили,  — произнес мужчина так, что Дживан сразу понял, насколько он ее любит.
        Полубессознательную женщину сняли с коня. Она дрожала, несмотря на вечернюю жару, веки трепетали. Раненую отнесли в приемный кабинет Дживана. Майкл зажег масляные лампы, и комнату заполнил желтоватый свет.
        — Вы врач?  — спросил мужчина.
        На вид ему было лет сорок, волосы заплетены в косички-френчи, как и у его жены. Дживану он казался смутно знакомым.
        — Почти, но что имеем,  — ответил Дживан.  — Как вас зовут?
        — Эдвард. То есть вы не настоящий врач?
        — До гриппа я учился на парамедика. Почти пять лет работал с врачом неподалеку отсюда, потом решил перебраться дальше на юг. Поднатаскался, как мог.
        — Но вы не учились в мединституте,  — с тоской произнес Эдвард.
        — Ну, я хотел бы. Только боюсь, они больше не принимают заявки.
        — Простите.  — Эдвард вытер мокрое от пота лицо носовым платком.  — Я слышал, что вы хороший специалист. Не обижайтесь. Просто понимаете, моя жена, ее подстрелили…
        — Сейчас посмотрю.
        Дживан уже давненько не видел огнестрельных ранений. Боеприпасов становилось все меньше, поэтому оружие использовали редко и только для охоты.
        — Расскажите, что случилось,  — попросил Дживан в основном для того, чтобы отвлечь Эдварда.
        — Пророк случился.
        — Кто-кто?
        Одно отверстие, где пуля вошла в брюшную полость; выходного отверстия нет. Женщина потеряла какое-то количество крови. Пульс был слабым, но ровным.
        — Что за пророк?
        — Я думал, о нем все слышали,  — отозвался Эдвард, держа жену за руку.  — Он обошел весь юг.
        — За столько лет я слышал о дюжине пророков. Не самое редкое занятие.
        Дживан отыскал в буфете бутылку самогона.
        — Вы этим обрабатываете инструменты?
        — Я до этого стерилизовал иглу в кипящей воде, теперь в алкоголе.
        — Иглу? Вы будете зашивать, не доставая пулю?
        — Слишком опасно,  — мягко произнес Дживан.  — Смотрите, кровотечение только остановилось. Если я полезу искать пулю, ваша жена может истечь кровью. Лучше оставить пулю внутри.
        Плеснув немного самогона в миску, Дживан обработал руки, а потом иглу с ниткой.
        — Я могу чем-то помочь?
        — Держите ее, пока я буду шить. Так вот, пророк?..
        Дживан считал, что людей, которые приходили с пациентами, лучше всего чем-то отвлекать.
        — Сегодня днем он прошел мимо. Со своими последователями, всего, наверное, человек двадцать.
        Дживан вспомнил, где видел Эдварда.
        — Вы живете на старой плантации, верно? Я несколько раз бывал там с доктором.
        — Да, именно, на плантации. Мы работали в поле, как вдруг прибежал мой товарищ со словами, что сюда приближается группа людей, что они идут по дороге и распевают какой-то странный гимн. Через некоторое время их услышал и я. Потом показались и они сами — все улыбались и шли плотной толпой.
        Эдвард на мгновение умолк, когда Дживан обработал алкоголем и живот женщины. Она застонала, и из раны вытекла тонкая струйка крови.
        — Продолжайте.
        — Мы спросили, кто они такие, и их предводитель улыбнулся со словами «Мы есть свет».
        — Свет?  — Дживан воткнул иглу в плоть.  — Не смотрите,  — произнес он, заметив, как Эдвард сглотнул.  — Просто держите ее.
        — Тут-то я и понял, кто он такой. Мы слышали рассказы торговцев и не только. Эти люди беспощадные. У них какие-то безумные вероучения, они вооружены и забирают все, что хотят. В общем, я пытался держать себя в руках, как и все остальные. Соседи тоже смекнули, с чем мы имеем дело. Я спросил, надо ли им чего или это просто дружеский визит. Пророк улыбнулся и ответил, мол, у них есть кое-что нужное нам и они готовы это кое-что обменять на оружие и боеприпасы.
        — У вас они до сих пор есть?
        — Были, до сегодняшнего дня. На плантации хранился неплохой запас. Так вот, пророк продолжил говорить, а я вдруг понял, что нигде не вижу сына. Он был с матерью, но и она где? И я спросил пророка, что же, они думают, нам надо.
        — И что потом?
        — Потом их кольцо расступилось, и в центре стоял мой мальчик. Его взяли в плен. Ему всего пять, понимаете? А они его связали и заткнули кляпом. Меня охватил страх, ведь если сын здесь, то где же его мать?
        — И вы отдали им оружие?
        — Мы им — оружие, они мне сына. Еще несколько человек удерживали мою жену. Всего их было скорее пятнадцать, а не двадцать. Они набросились на нее на дороге, чуть дальше от нас, и она стала чем-то вроде, не знаю… подстраховки,  — выплюнул Эдвард с отвращением.  — Так вот, они сказали, что, если никто за ними не последует, через час-два моя жена вернется к нам целой и невредимой. Мол, они покидают эти места и направляются на север и мы их больше никогда не увидим. Они все время улыбались, будто такие мирные и ничего плохого не делают. В общем, мы получили мальчика, они двинулись дальше с оружием, и мы принялись ждать. Через три часа моей жены все не было. Поэтому несколько наших отправились следом, и мы нашли ее на обочине, раненую.
        — Зачем же они так поступили?
        А ведь его жена в сознании, вдруг понял Дживан. Женщина беззвучно плакала с закрытыми глазами. Еще один стежок.
        — Пророк захотел ее оставить,  — произнес Эдвард.  — Чтобы она ушла с ними на север и стала женой кого-то из его людей. Она отказалась, и пророк выстрелил. Очевидно, он не собирался ее убивать. Или решил убить так, чтобы она умерла не быстро. Оно хотел причинить ей боль.
        Дживан обрезал нить и бережно прижал к животу женщины чистое полотенце.
        — Бинт?  — обратился он к Дарии. Она уже стояла наготове с разрезанной на полосы старой простыней, и Дживан осторожно перевязал раненую.
        — Все будет в порядке,  — сказал он,  — если ничего не воспалится. Пули сами по себе стерилизуют раны из-за температуры. Мы все протирали алкоголем. Но вам лучше задержаться у нас на несколько дней.
        — Спасибо,  — поблагодарил Эдвард.
        — Помогаю чем могу.
        Женщина забылась тревожным сном под наблюдением мужа, а Дживан закончил с уборкой и, положив окровавленную иглу в кастрюльку, направился к реке. Опустившись на колени в траву, он набрал воды, а потом вернулся к мотелю. Там зажег импровизированную плиту, располагавшуюся неподалеку от его комнаты, и поставил свою ношу на огонь. Затем сел за уличный столик и стал ждать, пока вода закипит.
        Он достал из кармана рубашки табак и набил трубку. Ритуал успокаивал. Дживан старался думать лишь о звездах и плеске течения, а не о боли раненой женщины, крови и тех, кто может выстрелить в другого человека просто из злости и бросить на обочине. Поселение Маккинли располагалось южнее старой плантации. Если пророк говорил правду, то он и его люди удаляются прочь, идут в сторону ничего не подозревающего севера. Почему именно на север, гадал Дживан, и как далеко они зайдут? Он думал о Торонто, как однажды шел сквозь падающий снег. А мысли о Торонто неизбежно потянули за собой воспоминания о брате, высотке у озера, о рассыпающемся в пыль городе-призраке, о театре Элгин, где так и остались постеры «Короля Лира». Воспоминания о той ночи, когда все началось и кончилось, когда умер Артур.
        Сзади подошла Дария. Она коснулась плеча Дживана, и он вздрогнул. Оказывается, вода давно успела вскипеть. Игла, наверное, уже простерилизовалась. Дария взяла руку мужа и нежно коснулась ее губами.
        — Уже поздно,  — тихо произнесла она.  — Пойдем в постель.

47

        В девятнадцатом году Кларку семьдесят. Он как никогда устал и еле ходил. У него болели суставы и ломило пальцы, особенно в зимний холод. Теперь Кларк обрил всю голову, а не только ее левую половину, и вдел в левое ухо четыре колечка. В семнадцатом году его дорогая подруга Аннет умерла от неизвестной болезни, и в память о ней Кларк стал носить ее фирменный шарф компании «Люфтганза». Кларк уже не особо скорбел, просто всегда помнил, что смерть рядом.
        Из кресла в музее он видел практически все. Видел, как охотники развешивают туши оленей, кабанов и кроликов на импровизированной раме, крепившейся к крылу «Боинга-737». Видел кладбище между шестой и седьмой взлетно-посадочными полосами — надгробиями служили откидные столики из самолетов с нацарапанными на жестком пластике именами и датами. Утром Кларк оставил цветы на могиле Аннет и теперь видел из окна музея их сине-лиловый букет. Видел стоящие бок о бок самолеты, уже покрытые ржавчиной. Огороды, наполовину скрытые этими махинами. Кукурузное поле, одинокий «Эйр Градиа» вдали, сетчатое ограждение с кольцами колючей проволоки по периметру и лес — все те же деревья, на которые Кларк любовался уже почти двадцать лет.
        Недавно он выставил на обзор все свои отчеты для корпорации «Вотер», полагая, что все связанные с ними люди уже наверняка мертвы. Обитающие в аэропорту бывшие руководители читали эти документы с огромным интересом. Всего отчетов было три — по одному на подчиненных, равных и вышестоящих сотрудников, вероятно, давно покойного работника «Вотер» по имени Дэн.
        — Хорошо, возьмем такой пример,  — как-то произнес Гаррет днем, в позднем июле. За все эти годы они с Кларком стали хорошими друзьями.  — Вот здесь у тебя стоит заголовок «Общение», а потом…
        — Ты о котором отчете?  — Кларк сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку любимого кресла.
        — Подчиненные,  — ответил Гаррет.  — Так вот, первый комментарий под заголовком «Общение». «Он плохо вливается в информационный поток». Кларк, он что, греблей занимался? Просто любопытно.
        — Да,  — отозвался Кларк.  — Уверен, что опрашиваемый говорил именно об этом. О самом настоящем потоке.
        — А вот еще кое-что, из моего любимого. «Он успешно взаимодействует с уже имеющимися клиентами, но когда дело касается новых, срывает только самые доступные плоды. Он смотрит с самого высокого пика и не докапывается до той глубины, до самых зерен, где мы могли бы взрастить новые возможности».
        Кларк поморщился:
        — Помню, помню. Меня тогда чуть мини-инфаркт не хватил, когда человек это выдал.
        — Возникает столько вопросов…
        — Определенно.
        — Пики, плоды, зерна чего-то, докапывания…
        — Наверное, он был землекопом, который поднимался в горы и в свободное время взращивал фруктовый сад. Знаешь, я горжусь тем, что никогда так не разговаривал.
        — Ты использовал фразу «в смешении»?
        — Нет, вряд ли.
        — Дурацкая фраза, просто ненавижу ее.  — Гаррет продолжал изучать отчет.
        — А мне она напоминает о выпечке. Когда я был маленький, мать часто покупала смеси для печенья.
        — Помнишь печенье с шоколадкой крошкой?
        — Я о нем мечтаю. Не издевайся.
        Гаррет так долго молчал, что Кларку даже пришлось открыть глаза и убедиться, что тот еще дышит. Друг увлекся картиной за окном — на площадке бегали двое детей. Они прятались за колесами самолета «Эйр Канада», а потом играли в догонялки. С годами Гаррет стал куда спокойнее, но сохранил привычку пялиться куда-то отвлеченным взглядом. И Кларк заранее знал, какой за этим последует вопрос.
        — Я тебе когда-нибудь рассказывал о своем последнем телефонном звонке?  — спросил Гаррет.
        — Да,  — мягко ответил Кларк,  — рассказывал.
        У Гаррета были жена и четырехлетние близнецы в Галифаксе, но в самый последний раз он позвонил начальнику, а последними его словами по телефону была череда корпоративных клише, навсегда въевшихся в память. «Перекинемся парой фраз с Нэнси,  — сказал он,  — а потом установим контакт с Бобом, и на следующей неделе в круговую. Я сброшу Ларри е-мейл».
        — Почему мы всегда говорили, что «сбросим» е-мейл?
        — Не знаю. Самому интересно.
        — Почему нельзя было просто сказать «отправим»? Мы же всего лишь нажимали на кнопку, верно?
        — Даже не на реальную кнопку. На экране была просто картинка.
        — Да,  — согласился Гаррет,  — об этом я и толкую.
        — Е-мейлы ведь не бомбы, чтобы их сбрасывать. Хотя было бы неплохо, мне бы понравилось.
        — Бабах,  — шепнул Гаррет и продолжил уже громче:  — Я всегда писал «СПС», когда хотел сказать «спасибо».
        — Я тоже. Что, неужели было сложно и долго дописать четыре буквы? Не представляю.
        — А фраза «в круговую» всегда наталкивала на мысли о лодках. Как будто оставляешь человека на берегу, а потом за ним снова возвращаешься, делаешь круг.  — Гаррет умолк.  — И вот еще неплохо: «По сути, он высокофункциональный лунатик».
        — Я помню женщину, которая это сказала.
        Кларк пытался вспомнить, что же с ней случилось. Он вообще все больше времени проводил в прошлом. Ему нравилось закрывать глаза и уходить в воспоминания. Жизнь в виде череды фотоснимков и бессвязных короткометражек: ему девять, и он играет в школьной пьесе, а отец сияет улыбкой в первом ряду; походы по клубам с Артуром и мелькающие огни танцполов; лекционный зал нью-йоркского университета. Сотрудник компании, клиент, пробегает по волосам пальцами, рассказывая об ужасном начальнике. Цепочка любовников, все в подробностях: темно-синие простыни, чашка идеального чая, солнечные очки, улыбка. Бразильское перечное дерево на заднем дворе у друга. Букет тигровых лилий на столе. Улыбка Роберта. Руки матери, что-то вяжущей под бурчание телевизора.
        Кларка разбудили тихие голоса. Такое случалось все чаще и чаще. Кларк вдруг проваливался в сон прямо в кресле и просыпался с ощущением, что это некая репетиция. Сначала вот так задремываешь, потом засыпаешь надолго и, наконец, навсегда. Кларк сел ровнее, моргая. Гаррет уже ушел. На идеальном силуэте хромированного мотоцикла сиял последний луч заходящего солнца.
        — Я тебя разбудил?  — спросил Салливан, мужчина пятидесяти лет, который вместе с дочерью присоединился к ним в десятом году. Сейчас Салливан был главой местной охраны.  — Хочу познакомить тебя с нашими новенькими.
        — Здравствуйте,  — поздоровался Кларк.
        Новенькими оказались мужчина и женщина, оба примерно тридцати лет. Последняя несла с собой ребенка в слинге.
        — Я Чарли,  — представилась женщина.  — А это Джереми, мой муж, и маленькая Аннабель.
        Ее голые руки были почти полностью покрыты татуировками. Кларк рассмотрел цветы, музыкальные ноты, имена с замысловатыми завитками, кролика. Четыре ножа в ряд на правом предплечье. Кларк знал, что означает такой рисунок, и увидел схожий на коже ее мужа — две маленьких черных стрелы на тыльной стороне левого запястья. Значит, она убила четверых, а он — двоих, и вот теперь они просто заглянули в гости вместе с ребенком. И в абсурдном новом мире — Кларк никогда не переставал ему удивляться — это считалось совершенно нормальным. Ребенок улыбнулся Кларку. Тот ответил тем же.
        — Вы поживете с нами?  — спросил Кларк.
        — Если вы нас примете,  — ответил Джереми.  — Нам пришлось отделиться от наших людей.
        — Погоди, сейчас услышишь, откуда они,  — произнес Салливан.  — Помнишь те газеты из Нью-Петоски?
        — Из «Дорожной симфонии»,  — сказала Чарли.
        — А эти ваши люди…  — Салливан помахал рукой Аннабель.  — Вы не рассказывали, как их потеряли.
        — Запутанная история,  — отозвалась Чарли.  — Нам встретился пророк. Он сказал, что пришел отсюда.
        Отсюда? Разве в аэропорту когда-то был пророк? Кларк наверняка запомнил бы такого человека.
        — Как его звали?
        — Никто не знает,  — сказал Джереми.
        Он начал описывать светловолосого человека, который хозяйничал в городе Сент-Дебора-на-воде и заправлял всем благодаря смеси харизмы, насилия, а также тщательно подобранных отрывков из Иоанна Богослова. Заметив выражение лица Кларка, Джереми умолк:
        — Что-то не так?
        Кларк с трудом встал и подошел к первому стеллажу музея.
        — Его мать еще жива?  — Кларк смотрел на паспорт Элизабет, на фотографию из непостижимого прошлого.
        — Чья? Пророка?
        — Да.
        — Вряд ли,  — ответила Чарли.  — Никогда о ней не слышала.
        — С ним не было старой женщины?
        — Нет.
        Что же стало с тобой, Элизабет, и твоим сыном там, в дороге? Хотя… Что в конце концов стало со всеми людьми? С родителями, коллегами, всеми друзьями из жизни до аэропорта, с Робертом? Если все они умерли, никем не замеченные и не учтенные, почему то же самое не могло произойти и с Элизабет? Кларк закрыл глаза. В мыслях он видел мальчика, любимого единственного сына Артура Линдера, который стоял перед самолетом с призраками и читал мертвецам строки о казнях.

        Часть восьмая
        Пророк

48

        Через три дня после того, как они с Августом отделились от «Симфонии», за сараем в заросшем саду на окраине Северн-Сити Кирстен проснулась со слезами на глазах. Ей приснилось, что она шла по дороге вместе с Августом, а когда повернулась, его уже не было, и она знала, что он мертв. Она кричала, звала, бежала назад и не могла его отыскать. Когда Кирстен очнулась, Август наблюдал за ней, касаясь ее руки.
        — Я здесь,  — произнес он.
        Наверное, Кирстен звала его и вслух.
        — Пустяки. Просто сон.
        — Мне тоже снились кошмары.  — В другой ладони Август держал свой серебристый звездолет «Энтерпрайз».
        Небо начало светлеть, однако ночь не спешила уходить, оставаясь тенями, серым светом, росой на траве.
        — Пойдем мыться,  — сказал Август.  — У нас сегодня встреча с людьми.
        Перейдя дорогу, они приблизились к берегу. В воде отражалось жемчужное небо с первыми розовыми лучами грядущего рассвета. Кирстен и Август искупались с шампунем, который Кирстен нашла в последнем доме,  — на коже оставался запах искусственных персиков, а по озеру поплыли мыльные островки, а затем Кирстен постирала свое платье и, выжав его, сразу надела на себя. В чемодане Августа лежали ножницы. Кирстен подстригла его волосы — челка уже падала на глаза, а потом он подстриг и ее.
        — Не теряй веру,  — шепнул Август.  — Мы их найдем.
        Вдоль берега располагались курортные гостиницы с разбитыми окнами, в осколках стекол тоже отражалось небо. Между ржавеющими на парковках машинами пробивались деревья. Кирстен и Август оставили чемоданы, чьи жесткие колесики слишком шумно катились по асфальту, и соорудили свертки из простыней, чтобы нести запасы на плечах. Через милю впереди показался перекресток с покосившимся знаком с белым самолетом. Стрелка указывала в центр города.
        Когда-то Северн-Сити состоял из торговых улиц, вдоль которых тянулись аккуратные здания из красного кирпича. Сейчас все было опутано расползающейся лозой, а сквозь асфальт пробивались клены. Кирстен и Август старались шагать как можно тише и не выпускали из рук оружие. Сквозь разбитые окна сновали птицы, они же сидели на провисших линиях электропередач.
        — Август.
        — Что?
        — Слышал лай?
        Впереди были дебри городского парка, у дороги — низкий холм. Кирстен и Август нырнули в заросли и припали к земле, бросив свои свертки. На дальнем конце улицы что-то мелькнуло — от берега озера отпрянул олень.
        — Его что-то испугало,  — шепнул Август.
        Мимо пролетела бабочка-монарх. Поудобнее перехватив нож, Кирстен наблюдала за движениями ярких, как цветная бумага, крылышек и прислушивалась. Вокруг тихо гудели насекомые. Затем раздались голоса и шаги.
        Появившийся на дороге человек был настолько грязным, что Кирстен не сразу его узнала, а поняв, кто это, чуть не охнула. Изможденный Саид еле передвигался. На заросшем щетиной лице запеклась кровь, подбитый глаз не открывался. Испачканная одежда была порвана. Чуть позади него шли два мужчины и мальчик. Последний нес мачете, один из мужчин — обрез, направленный дулом вниз. Второй мужчина, с колчаном за спиной, держал наготове лук и стрелу.
        Кирстен очень медленно сняла с пояса второй нож.
        — Я возьму того, с обрезом,  — шепнул Август.  — Ты — лучника.
        Он обхватил пальцами камень размером со свой кулак, а потом поднялся и швырнул его через дорогу. Камень врезался в стену полуразрушенного дома. Люди на дороге вздрогнули, поворачиваясь на звук, и в тот же миг первая стрела Августа вонзилась вооруженному обрезом мужчине в спину. Раздался топот — мальчик с мачете бросился наутек. Лучник натянул тетиву, и его стрела со свистом пронеслась рядом с ухом Кирстен, но она уже успела метнуть нож. Лучник рухнул вниз, уставившись на торчащую между ребер рукоять. С крыши вспорхнула стайка птиц, и все вдруг стихло.
        Август вполголоса ругался. Саид стоял на коленях, обхватив голову руками. Подбежав, Кирстен прижала его к груди.
        — Мне так жаль,  — прошептала Кирстен в его слипшиеся от крови волосы,  — так жаль, что тебе причинили боль.
        — Собаки нигде нет,  — произнес Август сквозь зубы. На его лице блестел пот.  — Где она? Мы слышали лай.
        — С пророком, он идет за нами,  — еде слышно ответил Саид.  — С ним еще двое. Полмили назад мы разделились.
        Кирстен помогла ему встать.
        — Лучник еще жив,  — заметил Август.
        Мужчина лежал на спине. Он следил за Кирстен, но не шевелился. Она опустилась рядом. Этот человек был среди зрителей, когда они играли «Сон в летнюю ночь» в Сент-Деборе, аплодировал в первом ряду, улыбался с блестящими в свете свечей глазами.
        — Почему вы захватили Саида?  — спросила Кирстен.  — Где еще два человека?
        — Вы забрали кое-что наше,  — прошептал мужчина.  — Мы устроили бы обмен.
        Его рубашка быстро пропиталась кровью, которая стекала вниз по изгибу шеи и собиралась в лужу на дороге.
        — Ничего мы не брали. Понятия не имею, о чем ты.
        — Патронов нет,  — с отвращением произнес Август, копаясь в их сумках.  — И обрез не заряжен.
        — Это девочка,  — хрипло отозвался Саид.  — Он говорит о беглянке.
        — Пятая невеста,  — снова раздался шепот лучника.  — Я должен был уследить. Она избранная.
        — Элинор?  — поднял голову Август.  — Та испуганная малышка?
        — Она принадлежит пророку.
        — Ей всего двенадцать,  — произнесла Кирстен.  — Вы верите всему, что говорит пророк?
        Лучник улыбнулся.
        — Вирусом был ангел,  — зашептал он.  — Наши имена записаны в книге жизни.
        — Ясно,  — сказала Кирстен.  — Где остальные?
        Лучник молча улыбался. Кирстен глянула на Саида.
        — Они тоже где-то позади?
        — Кларнетистка сбежала,  — ответил он.
        — А Дитер?
        — Кирстен…  — тихо произнес Саид.
        — Боже,  — поразился Август.  — Только не Дитер. Нет.
        — Простите.  — Саид спрятал лицо в ладонях.  — Я не смог…
        — И увидел я,  — проговорил лучник,  — новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали[7 - Откровение 21:1.].
        Кирстен выдернула нож. Кровь забила фонтаном. Мужчина охнул, и вскоре из его горла донеслось бульканье, а глаза подернулись туманом. «Три»,  — подумала Кирстен с невероятной усталостью.
        — Мы услышали, что в лесу кто-то хнычет,  — произнес Саид. Он шел медленно, прихрамывая.  — Той ночью, во время дежурства. «Симфония» была в миле от нас, поэтому мы уже было повернули обратно, но в кустах раздался этот звук, как плач потерявшегося ребенка.
        — Приманка,  — сказал Август. Кирстен заметила, насколько он поник.
        — Ну и мы, идиоты, полезли смотреть. Тут вдруг кто-то прижал мне к лицу тряпку, пахнущую какой-то химией, и очнулся я уже в лесу, на поляне.
        — А Дитер?  — едва выговорила Кирстен.
        — Он не проснулся.
        — В смысле?
        — В прямом. У него была аллергия на хлороформ. Или там оказался не хлороформ, а что-то куда более ядовитое?.. Люди пророка дали мне воды и рассказали, что хотят вернуть девчонку. Они решили захватить двух заложников и устроить обмен. Они догадались, что мы следовали в Музей Цивилизации по направлению нашего пути и слухам, что именно туда сбежали Чарли и Джереми. Они говорили, а я смотрел на спящего рядом Дитера. Он побледнел, губы посинели. Я пытался его разбудить, но не смог. Нас связали, а я все пинал его, проснись, проснись, но…
        — Но что?
        — Но он не проснулся. Мы прождали целый день. А к вечеру Дитер перестал дышать.
        К глазам Кирстен подступили слезы.
        — Я следил, чтобы он дышал. Он так побледнел. Грудь поднималась и опадала. А потом еще один выдох… и все. Я закричал, его попытались спасти, но… ничего не помогло. Ничего. Люди пророка начали спорить, затем двое куда-то ушли и через несколько часов привели кларнетистку.

49

        На самом деле кларнетистка ненавидела Шекспира. В университете она училась сразу по двум специальностям — театр и музыка, но на втором году обучения все вдруг помешались на экспериментальном немецком театре двадцать первого века. После конца света прошло уже двадцать лет, и кларнетистка любила музыку «Симфонии», любила коллектив, только терпеть не могла бесконечные показы Шекспира. Она пыталась держать мнение при себе, и временами у нее даже получалось.
        За год до того как ее захватили в плен люди пророка, кларнетистка сидела в одиночестве на пляже в Макино-Сити. Стояло прохладное утро, над водой висел туман. Труппа проходила через этот город бесчисленное количество раз, но кларнетистке он не надоедал. Ей нравилось, как в туманные дни Верхний полуостров скрывался из виду и мост словно уходил в бесконечное облако.
        Кларнетистка недавно начала задумываться о собственной пьесе. Вдруг получится уговорить Гила и сделать постановку с актерами «Симфонии». Кларнетистка хотела написать что-нибудь современное, что отражало бы тот мир, в котором они каким-то образом очутились. Выживания, может, и недостаточно, как-то сказала она Дитеру в очередном затянувшемся за полночь споре, но одного Шекспира, с другой стороны, тоже. Дитер вновь и вновь приводил все те же аргументы, что Шекспир жил в охваченном чумой мире, где не было электричества так же как и «Симфония». Послушай, спорила кларнетистка, разница в том, что они-то видели электричество в действии, они видели все, и цивилизация рухнула на их глазах, а Шекспир ничего такого не знал. В его времена все чудеса были только впереди, а не позади, и люди теряли куда меньше.
        «Если думаешь, что у тебя выйдет лучше,  — сказал ей Дитер,  — то почему бы тебе не написать пьесу? И покажешь ее Гилу».
        «Я так не думаю, я вообще не об этом,  — ответила она.  — Я просто хочу сказать, что у нас неподходящий репертуар».
        И все же ей понравилась мысль написать пьесу самостоятельно. Следующим утром, сидя на берегу, кларнетистка начала первый акт, но так и не продвинулась дальше первой строчки открывающего монолога, который представляла в виде письма: «Дорогие друзья, я вдруг ощутила неизмеримую усталость и отправилась отдохнуть в лес». Кларнетистку отвлекла чайка, что приземлилась у ее ног и принялась клевать среди камней. Тут же вдруг донесся голос — со стороны лагеря приближался Дитер с двумя щербатыми чашками жидкости, которая в новом мире считалась кофе.
        «Что пишешь?» — спросил Дитер.
        «Пьесу».  — Кларнетистка свернула листок.
        Дитер улыбнулся:
        «С нетерпением жду возможности ее прочесть».
        Кларнетистка часто думала об этом монологе, перебирая его первые слова, как монетки или камешки в кармане, однако так и не придумала следующее предложение. Монолог оставался строчкой на листе в рюкзаке, пока одиннадцать месяцев спустя, через несколько часов после похищения самой кларнетистки, его не нашли участники «Симфонии».
        Когда они обнаружили лист, кларнетистка как раз очнулась на поляне от неестественного сна. Ей привиделась комната, репетиционная в университете, послышался смех — кто-то отпустил шутку,  — и кларнетистка хваталась за эти обрывки, ведь было очевидно, что, когда она полностью проснется, в реальности все будет плохо. Кларнетистка лежала на боку в лесу, чувствуя, что ее отравили. Она очень замерзла. Плечо упиралось в твердую землю. Руки были связаны за спиной, на лодыжках тоже путы. И кларнетистка остро ощутила, что «Симфонии» нигде нет, что их ужасно не хватает. Они с Джексоном наполняли бутылки, но что потом?.. Кларнетистка помнила, как сзади раздался звук. Она повернулась, и к ее лицу тут же прижали тряпку, обхватив затылок ладонью. Сейчас был вечер. Неподалеку сидели шесть человек. Двое с ружьями, один с луком и колчаном. Четвертый со странным металлическим арбалетом. Пятый с мачете. Шестой сидел спиной к ней, поэтому кларнетистка не видела, держал ли он какое-нибудь оружие.
        — Мы не знаем, по какой дороге они пошли,  — говорил первый обладатель ружья.
        — Посмотри на карту,  — произнес сидевший спиной.  — Отсюда есть только один логичный маршрут к аэропорту Северн-Сити.
        Кларнетистка узнала голос пророка.
        — А в городе они могли пойти по Льюис-авеню. Там ненамного дольше.
        — Разделимся,  — заключил пророк.  — По группе на маршрут. Встретимся на дороге к аэропорту.
        — Полагаю, у вас есть план, джентльмены,  — раздался где-то рядом голос Саида.
        Саид!.. Кларнетистка хотела заговорить с ним, спросить, где же они и что происходит, рассказать, что их с Дитером искали… но ее слишком мутило.
        — Я же объяснил: мы просто обменяем вас двоих на невесту,  — произнес человек с ружьем.  — Если никто не выкинет глупостей, мы ее заберем и отправимся своей дорогой.
        — Ясно,  — отозвался Саид.  — Вам по душе подобный род занятий или вы просто рассчитываете на достойную пенсию?
        — Что такое пенсия?  — спросил обладатель мачете, очень юный, лет пятнадцати на вид.
        — Все происходящее,  — безмятежно заговорил пророк,  — все наши действия, Саид, все твои страдания — это все часть высшего замысла.
        — Удивительно, что меня это нисколько не утешает.
        Кларнетистка вспомнила, что Саид не способен держать язык за зубами, когда злится. Она вытянула шею и увидела Дитера. Он неподвижно лежал на спине. Его кожа казалась мраморной.
        — В этой жизни не все можно объяснить,  — произнес лучник,  — однако мы должны верить в существование высшего замысла.
        — Нам жаль,  — искренне сказал мальчик с мачете.  — Нам очень жаль, что так получилось с вашим другом.
        — Уверен, вы обо всех так жалеете, но раз уж мы тут обсуждаем стратегию, замечу, что похищать нашу кларнетистку было совершенно бессмысленно.
        — Два заложника — убедительнее,  — пояснил лучник.
        — Какие же вы все умные,  — проговорил Саид.  — Наверное, это меня в вас больше всего и восхищает.
        Мужчина с ружьем что-то пробурчал и начал было подниматься, но пророк коснулся его руки. Мужчина тут же сел обратно, качая головой.
        — Заложник — это испытание,  — произнес пророк.  — Разве мы не можем выдержать насмешки падших? Разве это не часть нашего дела?
        — Прости меня,  — пробормотал мужчина.
        — Среди нас живут падшие. Мы должны быть светом. Мы есть свет.
        — Мы есть свет,  — тихо повторили остальные четверо.
        Кларнетистка с трудом шевельнулась — перед глазами замелькали черные точки — и, вытянув шею, наконец увидела Саида. Он был в десяти или двенадцати футах, тоже связанный.
        «Дорога — пятьдесят шагов строго на восток,  — произнес он одними губами.  — Потом налево».
        Кларнетистка кивнула и закрыла глаза, сдерживая приступ тошноты.
        — Твоя подруга еще спит?  — Голос лучника.
        — Тронешь ее — я тебя прикончу,  — отозвался Саид.
        — Не беспокойся, друг. Никто ее не побеспокоит. Мы просто хотим, чтобы не повто…
        — Пусть спит,  — перебил пророк.  — «Симфония» все равно остановилась на ночь. Догоним их утром.
        Когда кларнетистка снова открыла глаза, мужчины уже спали прямо на земле. Значит, прошло какое-то время. Она что, отключилась?.. Теперь кларнетистка чувствовала себя получше. Кто-то накрыл лицо Дитера тканью. Саид разговаривал с мальчиком, который сидел к кларнетистке спиной.
        — На юге?  — произнес мальчик.  — Не знаю, не люблю об этом думать.
        Она не расслышала слов Саида.
        — …Очень тяжело,  — продолжал его собеседник.  — Как вспомню, что мы делали, так меня прямо выворачивает. Не знаю, как иначе сказать.
        — И все верят?
        — Ну, Клэнси верит свято,  — тихо произнес мальчик и кивнул на спящих.  — Стиви тоже, наверное, как и большинство. А если и нет, то о таком никто говорить не станет. Но Том? С ружьем, младший… Если честно, по-моему, он с нами потому, что наш лидер женится на его сестре.
        — Хитр?. Все равно не понимаю, почему пророк отправился с вами.
        — Он иногда так делает. Временами лидер обязан вести своих людей в дикие места.
        Ей показалось или в голосе мальчика звучала грусть? Кларнетистка не шевелилась, пока не нашла на небе Полярную звезду, а затем поняла, что, выгнувшись, может подтянуть ступни к рукам и ослабить веревку. Саид с мальчиком продолжали тихий разговор.
        — Хорошо,  — донесся голос Саида,  — но вас всего шестеро, а нас тридцать. И все участники «Симфонии» вооружены.
        — Зато мы бесшумные.  — Мальчик вздохнул.  — Я не говорю, что это правильно. Даже наоборот.
        — Но если ты понимаешь…
        — А у меня есть выбор? Этот… этот мир, где мы живем, вынуждает людей творить всякое.
        — Странно слышать такое от человека, который слишком молод, чтобы помнить другие времена.
        — Я читаю книги. И журналы. Однажды даже нашел газету. Я знаю, что все было совсем иначе.
        — Возвращаясь к теме, вас всего шестеро, а…
        — Ты ведь не слышал, как мы подошли сзади, правда? Мы обучены. Мы двигаемся очень тихо и нападаем со спины. Так мы и отобрали оружие у десятка городов, прежде чем пришли в Сент-Дебору. Так мы добыли нашему лидеру двух жен. Да и взять, к примеру, твою подругу,  — кларнетистка закрыла глаза,  — мы подобрались к ней сзади в лесу и она ничего не услышала.
        — Я не…
        — Мы можем снять вас по одному,  — произнес мальчик извиняющимся тоном.  — Меня обучали с пяти лет. У вас есть оружие, однако нет наших навыков. Если «Симфония» откажется от обмена, мы будем просто убивать вас по одному.
        Кларнетистка снова зашевелилась, лихорадочно пытаясь развязать узел на лодыжках. Саиду все видно, вдруг поняла она, однако он не сводил взгляда с лица мальчика. Кларнетистка перестала прислушиваться к их разговору, сосредоточившись на одной лишь веревке. Когда та поддалась, она с трудом встала на колени.
        — Кажется, тут я не очень понимаю,  — продолжал Саид.  — Ту часть философии, где говорится о свете. Как вы можете нести свет, если вы он и есть? Не мог бы ты мне объяснить…
        Кларнетистка считалась одним из лучших охотников в «Симфонии». После катастрофы она три года выживала в лесу в одиночку. И теперь, даже отравленная неизвестно чем, даже со связанными за спиной руками, она смогла беззвучно исчезнуть среди деревьев, убраться подальше от поляны и так же бесшумно выйти на дорогу. Кларнетистка бежала, пока ночь не сменилась серыми тенями и рассветом. Потом долгие часы шагала вперед, спотыкаясь в полубреду и мечтая о воде, и наконец упала в руки разведчиков «Симфонии» уже утром, когда на небе начали сгущаться тучи. Она передала самое важное — «Вы должны сменить маршрут»,  — пока ее несли к остальным, которые как раз убрали с дороги последние куски распиленных деревьев. Дирижер услышала послание под первыми каплями дождя и мгновенно приказала проложить другой путь. Затем она отправила разведчиков на поиски Кирстен и Августа — они рыбачили где-то впереди — но в таком ливне найти их не удалось. И «Симфония» двинулась в путь, свернув в глубь земель к запутанному сплетению проселочных дорог, которые позже приведут их к аэропорту Северн-Сити. Кларнетистка ехала в первой
повозке, то и дело теряя сознание. Александра держала у ее губ бутылку воды, помогая пить.

50

        Татуировки в виде ножей на запястье Кирстен.
        Первая появилась из-за человека, который напал на пятнадцатилетнюю Кирстен в ее первый год в «Симфонии». Мужчина выскочил из зарослей и не произнес ни слова, но Кирстен сразу поняла, что ему надо. Все звуки исчезли, а время будто замедлило ход. Кирстен смутно понимала, что мужчина движется быстро и неумолимо, однако она успела достать и метнуть нож. Лезвие блеснуло на солнце и невозможно плавно вошло в плоть. Схватившись за горло, мужчина взвизгнул. Кирстен увидела, как он открыл рот, и поняла, что остальные участники «Симфонии», вдруг столпившиеся вокруг, услышали крик. И звуки наконец постепенно начали возвращаться, а время вновь потекло в привычном темпе.
        «Психологическая реакция на опасность»,  — пояснил Дитер, когда Кирстен рассказала о тех беззвучных, растянувшихся надолго мгновениях. Ответ показался достаточно разумным, однако Кирстен не могла понять, почему так спокойно выдернула из горла нож и вытерла лезвие. Поэтому она прекратила вспоминать, что же случилось в первый год в пути в те тринадцать забытых месяцев после ухода из Торонто и до прибытия в город Охайо, где оставалась с братом до его смерти и до появления «Симфонии». Кирстен поняла: она совершенно не хочет знать, что происходило с ней в тот год.
        Второй черный нож Кирстен заработала спустя два года за убитого около Макино-Сити человека. «Симфонию» предупреждали, что в тех местах орудуют бандиты, но никто не ожидал, что они вдруг шагнут на дорогу впереди, появившись из тумана. Двое мужчин с ружьями, еще двое — с мачете. Один из стрелков монотонно перечислил требования — еда, четыре лошади и женщина.
        «Отдадите все, и никто не умрет»,  — произнес бандит, и Кирстен скорее ощутила, чем услышала, как за ее спиной шестой гитарист наложил на лук стрелу.
        «Я беру левого. Один, два…»
        На счет «три» мужчины с ружьями рухнули на землю, один со стрелой во лбу, другой с ножом Кирстен в груди. Дирижер прикончила оставшихся бандитов двумя выстрелами. Участники «Симфонии» забрали оружие бандитов и бросили их тела в лесу на корм зверью, а затем вошли в город, где собирались показать «Ромео и Джульетту».
        Кирстен надеялась, что третьей татуировки уже не будет. «И увидел я новое небо и новую землю»,  — прошептал тогда лучник. Кирстен заметила выражение лица Августа и поняла, что сегодня он впервые убил человека. Августу колоссально повезло дожить до двадцатого года, не замарав руки чужой кровью. И если бы Кирстен не настолько вымоталась, если бы из-за жутких новостей Саида все ее силы не уходили на очередной вдох, она рассказала бы Августу, что убийство другого можно пережить. Но ты изменишься и будешь видеть своих жертв каждую ночь.
        Где же пророк?.. Они почти все время шли молча, охваченные скорбью, и прислушивались, не раздастся ли снова лай. Знаки, указывающие дорогу к аэропорту, уводили их прочь от озера и центра города, к когда-то жилым улицам. В лучах утреннего солнца заброшенный город казался красивым. Сквозь гравий дорожек проросли цветы, пороги домов окутал зеленый мох. Кустарники словно оживали благодаря сидящим на них бабочкам. Ослепительно-яркий мир. У Кирстен сдавило горло. Дома — пустые оболочки между бывшими подъездными аллеями. Вдоль правой обочины тянулись машины — ржавая рухлядь на спущенных шинах. В окнах лишь мусор, оставшийся от старого мира: мятые пакетики из-под чипсов, остатки картонных коробок из-под пиццы, электронные штуки с кнопками и экранами.
        У трассы они обнаружили знак, ведущий к аэропорту. На самом деле достаточно было просто идти вдоль пробки. Наверняка именно к аэропорту ринулись все люди, но либо у них закончился бензин, либо им пришлось оставить машины, так как затор не двигался, либо они умерли от гриппа прямо за рулем. Пророка нигде не было видно. Только неподвижные и бесконечные ряды блестящих на солнце автомобилей.
        Кирстен, Август и Саид пошли по усыпанной гравием обочине. Им попалось место, где дорогу оплел дотянувшийся из лесу плющ, чьи листки мягко щекотали ноги Кирстен. Все ее органы чувств обострились, она пыталась понять, где же пророк — впереди или сзади?  — однако различала лишь гул окружающего мира. Цикады, птицы, стрекозы, семейство оленей… Машины стояли под странными углами, врезавшись друг другу в бамперы, наполовину съехав с дороги. Поднятые дворники, кое-где — опутанные ржавыми цепями колеса. Значит, в то время шел снег, причем сильный.
        — Что такое?  — спросил Август, и Кирстен вдруг поняла, что стоит на месте.
        Грипп, снегопад, пробка. Выбор: ждать в машине, неспособной сдвинуться из-за плотного затора, и жечь бензин ради тепла, пока он не кончится? Или бросить авто и идти пешком, возможно, с детьми? Но куда? К аэропорту? Обратно домой?
        — Ты что-то видишь?  — шепотом спросил Саид. Августу уже милю пути приходилось его поддерживать.
        Я вижу все.
        — Ничего,  — ответила Кирстен.
        Однажды у Кинкардина ей встретился старик, который утверждал, что жертвы преследуют своих убийц до самой могилы. Именно об этом Кирстен и думала, шагая. Она представляла, как души тянутся по дороге, словно консервные банки на веревочке. Как лучник улыбнулся в самом конце.
        Они обнаружили съезд с магистрали, что уходил к аэропорту, и к середине дня добрались до заграждения. Давний фанерный знак предупреждал о грузинском гриппе. Вокруг валялись дорожные конусы и оранжевые барьеры из пластика. Кирстен невольно задумалась о том, каково было добраться сюда во время метели, отчаянно пытаясь спастись от бушующей в городе болезни. Как в самом конце пути видишь этот знак и понимаешь, что спасения уже не будет. Может, ты заражен и сам, может, у тебя на руках больной ребенок. Даже не всматриваясь, Кирстен знала, что в окрестном лесу полно скелетов. Некоторые люди вернулись бы обратно по своим следам на снегу, прошли бы многие мили в поисках безопасного места, но грипп был вездесущ. Другие, больные или слишком уставшие, сходили бы с шоссе и, улегшись на спину, смотрели бы на падающий снег и холодное небо. «Вчера мне приснилось, что я увидел самолет». Кирстен замерла, охваченная мыслями о Дитере. И расслышала в тишине далекий лай.
        — Кирстен,  — позвал Август через плечо, но на его лице не было беспокойства. Он ничего не заметил.  — Мы почти на месте.
        — В лес,  — тихо скомандовала Кирстен.  — Я слышала собаку пророка.
        Они помогли бледному, как мел, Саиду сойти с дороги. За деревьями он тут же упал, хватая ртом воздух, и закрыл глаза.
        Кирстен сидела в кустарнике и слушала, как колотится собственное сердце. Казалось, прошла вечность, прежде чем раздались шаги пророка и его людей. Звук будто странным образом усилился: страх обострил все чувства. На дорогу падали тени листвы, и среди них блеснуло дуло ружья в руке пророка. Он вел своих людей вперед безмятежно и не спеша. Рядом трусила собака. Мальчик, улизнувший от Кирстен и Августа утром, держал в руке пистолет, повесив мачете за спину. За ними шел мужчина с замысловатым оружием, какого Кирстен никогда не видела. Это был жуткий металлический арбалет, уже заряженный. Четвертый человек тоже нес ружье.
        Идите дальше. Идите. Однако пес остановился неподалеку от куста, где пряталась Кирстен, и задрал нос. Она затаила дыхание, вдруг поняв, что спряталась слишком близко к дороге, до которой оставалось не более десяти шагов.
        — Ты что-то почуял, Лули?  — спросил арбалетчик.
        Пес гавкнул, и мужчины столпились вокруг него. Кирстен боялась вдохнуть.
        — Наверное, очередную белку,  — сказал мальчик. Ему явно было не по себе.
        Кирстен видела, что он боится, и на нее накатила неуместная тоска. Я никогда не хотела такой жизни.
        — Или в лесу кто-то есть.
        — В прошлый раз он лаял на обычную белку.
        Пес замер, только нос подергивался. Пожалуйста, умоляла Кирстен, ну, пожалуйста. Но Лули снова гавкнул, уставившись прямо на нее сквозь завесу из листьев. Пророк улыбнулся.
        — Я тебя вижу,  — произнес арбалетчик.
        Кирстен могла бы метнуть нож, выскочив из-за куста, но в ту же секунду ее пронзит пуля или металлическая стрела — на нее были направлены арбалет и три дула. Или еще вариант — не шевелиться, выждать, пока враги подойдут, и напасть. Однако кто-то из них все равно успеет ее убить. Да и станут ли они вообще приближаться или просто откроют стрельбу по кусту, за которым она притаилась? Кирстен почти физически ощущала мучения Августа — как слабый разряд тока в воздухе. Август сумел спрятаться получше, за широким пнем.
        У ног Кирстен с глухим стуком в землю вошла стрела.
        — Следующая — в сердце.  — Арбалетчик был старше пророка, с давним шрамом от ожога на лице и шее.  — Поднимайся. Медленно. Руки вверх.
        Кирстен встала.
        — Нож на землю.
        Она разжала пальцы, прекрасно понимая, что на поясе до сих пор висят еще два ножа, близкие и недоступные. Если выхватить их, если она будет достаточно быстра, сумеет ли убрать хотя бы пророка, прежде чем пуля пронзит ей сердце? Вряд ли.
        — Иди сюда. Потянешься к ножам — умрешь,  — спокойно произнес арбалетчик. Для него ситуация была обычным делом. А вот мальчик явно трясся.
        Кирстен поразило осознание, что это наверняка конец, что после стольких лет, после стольких опасностей ее жизнь сейчас оборвется, и она шагнула вперед, окруженная ярким миром, солнечным светом, тенями, зеленью. Кирстен думала, что, наверное, надо попытаться совершить какой-нибудь героический поступок, метнуть нож, уже падая на землю. Она думала: пожалуйста, пусть они не найдут Августа и Саида. Думала о Дитере, хотя мысли о нем причиняли почти физическую боль, словно тычки в открытую рану.
        Кирстен ступила на жесткий асфальт дороги и с поднятыми руками встала напротив пророка.
        — Титания,  — произнес он, нацеливая ружье ей промеж глаз.
        Во взгляде пророка читалось лишь любопытство. Ему было интересно, что случится дальше. Мужчина с арбалетом следил за кустами, однако ни Августа, ни Саида он пока не заметил. Пророк кивнул мальчику, и тот очень осторожно снял с пояса Кирстен оставшиеся ножи. Она узнала парнишку. Это он сидел на выезде из Сент-Деборы и жарил на огне ужин, когда «Симфония» покидала город. Псу, очевидно, надоело принюхиваться к лесным запахам, и он улегся неподалеку, устроив голову на лапах.
        — На колени,  — приказал пророк.
        Кирстен подчинилась. Пророк шагнул ближе, не прекращая целиться. Кирстен сглотнула.
        — У тебя есть имя?  — спросила она, поддавшись смутному порыву потянуть время.
        — Иногда имена только мешают. Где твои спутники?
        — «Симфония»? Я не знаю.
        Даже сейчас воспоминания приносили боль. Повозки с запряженными лошадьми под летним небом, цоканье копыт… Труппа где-то в пути или, может, как раз добралась до аэропорта, и все в безопасности. Кирстен так отчаянно их любила.
        — А другие спутники? Те, кто утром помог тебе убить моих людей?
        — У нас не было выбора.
        — Понимаю. Где они?
        — Мертвы.
        — Ты уверена?  — Пророк едва заметно двинул ружьем, вырисовывая в воздухе крошечный круг.
        — Нас было трое,  — ответила Кирстен,  — включая Саида. Твой лучник успел застрелить двоих.
        Звучало правдоподобно. Мальчик убежал еще до того, как лучник рухнул.
        — Он был хорошим человеком,  — произнес пророк.  — Верным.
        Кирстен промолчала. Она знала, какие расчеты сейчас проносятся в голове Августа. Если он выдаст себя и застрелит кого-то из врагов, остальные в мгновение ока обнаружат их с Саидом. Последний никак не сможет себя защитить, он лежит, окровавленный и слабый, а Кирстен — безоружная, на коленях, с дулом у лба — погибнет при любом раскладе.
        — Я всю жизнь бродил по этому грязному миру,  — промолвил пророк,  — и видел тьму, мрак и ужасы.
        Кирстен не желала больше на него смотреть. Вернее, она не хотела, чтобы последними перед ее глазами стояли его лицо и дуло ружья. Она подняла голову и взглянула на поблескивающую на солнечном свету листву, на ярко-голубое небо. Все чувствовалось крайне остро: пение птиц, каждая краска, каждый вздох, каждый удар сердца. Только жаль, что не обратиться к Августу, не успокоить его, мол, я знаю, выбор прост — или одна я, или все трое. И Саиду не сказать, что она до сих пор его любит. Кирстен помнила, как лежала рядом с ним по ночам, еще до расставания, как скользила ладонью по изгибу ребер, какими мягкими казались кудри на его затылке.
        — Мир,  — продолжал пророк,  — это океан тьмы.
        Пораженная Кирстен заметила, что мальчик с пистолетом в руках плачет. Если бы только поговорить с Августом… Мы так долго путешествовали вместе, твоя дружба стала для меня всем. Да, было очень тяжело, но случались и прекрасные мгновения. Все имеет свой конец. Я не боюсь.
        — Кто-то приближается,  — сообщил один из мужчин.
        Кирстен тоже услышала звуки — далекий перестук копыт со стороны шоссе. Две-три лошади, шагают быстро. Пророк нахмурился, не сводя взгляда с лица Кирстен.
        — Ты знаешь, кто там?
        — Нет,  — шепотом ответила она.
        — Так или иначе,  — заключил пророк,  — они прибудут слишком поздно. Ты думаешь, что стоишь на коленях перед человеком, но ты склоняешься перед зарей. Мы есть свет, что движется по поверхности вод, по тьме Подморья.
        — Подморья?  — шепнула Кирстен, однако пророк уже не слушал. На его лице отразилась полная безмятежность, и он смотрел на Кирстен — нет, сквозь нее — с улыбкой на губах.
        — Мы жаждем лишь отправиться домой,  — продолжила Кирстен. Это была строка из первого выпуска «Станции Одиннадцать». Столкновение между доктором и его противником из Подморья.  — Мы мечтаем о солнечном свете, мечтаем жить на Земле.
        Пророк застыл с нечитаемым выражением лица. Узнал текст?..
        — Мы так долго были потеряны,  — процитировала Кирстен ту же сцену и глянула на мальчика. Он пялился на пистолет в собственных руках и кивал, словно сам себе.  — Мы жаждем вернуться в мир, где были рождены.
        — Но уже слишком поздно,  — произнес пророк и, глубоко вдохнув, стиснул ружье.
        Выстрел оказался настолько громким, что звук словно ударил Кирстен в грудь, рядом с сердцем. Однако она не умерла. Она прижала пальцы к вискам и в воцарившейся гробовой тишине смотрела, как пророк рухнул на землю. Мальчик выстрелил ему в голову. Двое других мужчин на мгновение оцепенели. В воздухе тут же просвистела стрела Августа, и арбалетчик согнулся, давясь кровью. Мужчина с ружьем начал беспорядочно палить по деревьям, а когда курок щелкнул вхолостую, полез в карман, ругнувшись, и вторая стрела пронзила его лоб. На дороге остались только Кирстен и мальчик.
        Безумными глазами он глядел на пророка и лужу крови под ним, беззвучно шевеля губами. А потом поднес пистолет ко рту.
        — Стой,  — взмолилась Кирстен,  — не надо, пожалуйста…
        Мальчик обхватил дуло губами и выстрелил.
        Кирстен стояла на коленях, глядя на тела, а потом легла на спину и уставилась в небо. Вверху кружили птицы. Кирстен не могла поверить, что осталась жива. Повернувшись, она заглянула в мертвые голубые глаза пророка. В ушах звенело. Дорога уже дрожала от бьющих по ней копыт. Август прокричал имя Кирстен, и она, подняв голову, увидела, как из-за поворота выехали разведчики «Симфонии», Виола и Джексон. Их оружие и бинокль на шее Виолы блестели в лучах солнца.
        — Заберешь?  — спросил Август чуть позже.
        Пока Джексон помогал Саиду выбраться из леса, а Виола с Августом обыскивали сумки врагов, Кирстен сидела рядом с телом пророка, не сводя с него глаз.
        — Нашел в сумке пророка.
        Экземпляр Нового Завета, весь заклеенный скотчем. Кирстен открыла его наугад. Текст было не разобрать из-за массы пометок, восклицательных знаков и подчеркиваний. Из книги вдруг выпал листок. Вырванная страница из первого выпуска «Станции Одиннадцать». И на ней единственное изображение — доктор Одиннадцать стоит на коленях над безжизненным телом капитана Лонагана, своего учителя и друга. Они находятся в помещении, которое доктор иногда использовал в качестве места для встреч, со стеклянной стеной, откуда открывается вид на город, мосты, острова и лодки. Убитый горем доктор Одиннадцать прижимает ладонь ко рту. Рядом — их соратник, над его головой висит облачко с текстом: «Вы были его правой рукой, доктор. Командовать теперь должны вы».
        Кто ты такой? Как получил эту страницу? Кирстен опустилась на колени рядом с лужей крови, но пророк был очередным трупом на дороге, не способным дать ответ и рассказать очередную невероятную историю, как он вышел из одного мира и оказался в другом.
        Август присел рядом.
        — «Симфония» всего в нескольких часах пути,  — мягко проговорил он.  — Виола и Джексон вернутся к ним, а мы втроем пойдем к аэропорту. Здесь близко.
        Я всю жизнь бродил по этому грязному миру. После ухода из Торонто, после первого забытого года брата терзали кошмары. «Дорога»,  — всегда отвечал он, когда Кирстен его будила и спрашивала, что ему приснилось. «Надеюсь, ты никогда ее не вспомнишь»,  — повторял он.
        Пророк был примерно ее возраста. Кем он стал, уже не имело значения, но однажды он тоже был потерянным на дороге ребенком и, возможно, имел несчастье ничего не забыть. Кирстен провела по лицу пророка ладонью, закрывая ему глаза, и вложила в его руку сложенный листок из «Станции Одиннадцать».

51

        Саид, Август и Кирстен ушли от лежащих на дороге тел и продолжили медленно шагать в сторону аэропорта. Собака пророка последовала за ними, держась на расстоянии. Когда они устроили небольшой привал, чтобы перевести дух, пес уселся неподалеку.
        — Лули,  — позвала Кирстен.  — Лули?
        Она бросила ему кусок сушеной оленины, и пес поймал его в полете, а потом подошел и дал почесать ему голову. Кирстен пробежала пальцами по густой шерсти.
        Затем они вновь выдвинулись в путь, и Лули уже держался рядом с Кирстен.
        Через полмили дорога свернула к кромке леса, и показалось массивное здание терминала: двухэтажный монолит из бетона и стекла, поблескивающий над океаном парковки. Кирстен понимала, что за ними уже наверняка наблюдают, однако не улавливала вокруг ни движения. Пес вдруг заскулил и задрал нос.
        — Чуешь запах?  — спросил Саид.
        — Оленя жарят,  — отозвался Август. Дорога впереди разделилась: к зоне прилета, к зоне вылета и к парковке.  — Куда пойдем?
        — Давайте притворимся, что можем свалить с этого континента.  — Саид в последний раз был в аэропорту за два месяца до катастрофы, когда вернулся домой из Берлина, где навещал родственников, и приземлился в Чикаго, в аэропорту О’Хара.  — Пойдем к вылету.
        Они подошли к двухэтажному павильону с вращающимися дверями из стекла и металла. Рядом поблескивал городской автобус. Когда путники оказались в ста ярдах от входа, раздались три коротких свистка, и из-за автобуса вышли часовые, мужчина и женщина, с опущенными арбалетами.
        — Просим прощения за оружие,  — добродушно произнес мужчина,  — таковы меры предосторожности, поэтому…  — Он осекся, сбитый с толку.
        Арбалет его напарницы грохнулся на асфальт, а она сама уже бежала к новоприбывшим, смеясь и выкрикивая их имена, пытаясь обнять всех троих одновременно.
        В тот год в аэропорту Северн-Сити проживало триста двадцать человек — больше, чем Кирстен когда-либо встречалось. Август повел Саида в местный лазарет, а еще не пришедшая в себя Кирстен прилегла в палатке Чарли.
        К началу второго года обитатели аэропорта устали любоваться друг на друга, пусть и не хотели ночевать слишком уж раздельно. Поэтому они соорудили вдоль зала «В» два ряда палаток размером примерно двенадцать на двенадцать футов. Забрав из местных кабинетов степлеры, люди прикрепили к рамам, сколоченным из веток, простыни. Да, шли споры, как лучше использовать гору простыней, раздобытых в гостиницах, но уж очень всем хотелось немного личного пространства. В палатке Чарли и Джереми стояли кровать, две пластиковые корзины для одежды и для детских пеленок, музыкальные инструменты. Сквозь ткань проникал мутный свет. Лули тоже втиснулся в палатку и лег рядом с Кирстен.
        — Ужасно жаль Дитера,  — вздохнула Чарли.  — Август рассказал.
        — До сих пор не верится.  — Кирстен хотела закрыть глаза, но боялась того, что ей может присниться.  — Здесь где-нибудь есть татуировщик?
        Чарли легонько коснулась пальцами ее запястья, двух черных ножей, нанесенных на кожу с разницей в два года.
        — Сколько?
        — Один. Лучник на дороге.
        — Татуировщик живет в самолете «Люфтганзы». Завтра вас познакомлю.
        Кирстен смотрела, как с другой стороны свода палатки ползет муравей: крошечное тельце и невидимые точечки ножек.
        — Я в последнее время думаю о той детской,  — произнесла она.
        Несколько лет назад Кирстен, Чарли и Август обыскивали огромный загородный дом около устья реки Сент-Клэр. В дом явно забирались, и не раз, но уже годами или даже целое десятилетие он стоял нетронутым и пыльным. Наконец Август сказал, что пора возвращаться к «Симфонии». Кирстен поднялась на второй этаж в поисках Чарли и обнаружила ее в бывшей детской. Чарли глазела на фарфоровый чайный сервиз для кукол. Кирстен позвала, но она даже не повернулась.
        «Чарли, нам пора,  — сказала Кирстен.  — До «Симфонии» миля пути».
        Подруга словно ничего не услышала.
        «Ладно,  — продолжила Кирстен и кивнула в сторону аккуратно расставленных на миниатюрном столике чашечек,  — давай заберем его с собой».
        Чарли не ответила, по-прежнему зачарованно глядя на сервиз. Снизу донесся голос позвавшего их Августа, и Кирстен вдруг ощутила, что из угла комнаты за ними кто-то наблюдает. Там никого не было, в комнате вообще ничего не осталось, кроме столика и детского кресла-качалки в том углу. Но тогда почему сервиз стоял так аккуратно, когда по всему разграбленному дому царил беспорядок? Вновь бросив взгляд на столик, Кирстен поняла, что на сервизе нет пыли. Единственные следы на полу принадлежали им с Чарли, да и сама Чарли стояла слишком далеко, чтобы дотянуться до сервиза. Чья маленькая ручка расставила эти кукольные чашечки? Было легко представить, что кресло покачивается, совсем чуть-чуть. Кирстен старалась не смотреть на него. Она поспешно сгребла крошечные чашки и блюдца в наволочку. Чарли все так же молча наблюдала. Затем Кирстен сунула сверток в ее рюкзак и, схватив подругу за руку, потянула вниз, наружу, на заросшую лужайку. Только там, под теплым майским солнцем, Чарли моргнула и постепенно пришла в себя.
        — Та детская — просто странность,  — произнесла Чарли сейчас, спустя все эти годы, в своей палатке на территории аэропорта.  — Очередная странность в полной странностей жизни. Не знаю, что тогда на меня нашло.
        — Всего лишь?
        — Мы уже сто раз обсуждали. В комнате, кроме нас, никого не было.
        — Сервиз был чистым, без пыли.
        — Ты хочешь знать, верю ли я в привидения?
        — Не знаю. Наверное. Хочу.
        — Не верю, конечно. Только представь, сколько бы их летало вокруг.
        — Да,  — произнесла Кирстен,  — именно так.
        — Закрывай глаза,  — пробормотала Чарли,  — я с тобой посижу. Постарайся заснуть.
        Вечером Август, Чарли и шестой гитарист устроили музыкальный концерт. Саид, чьи раны очистили и перевязали, спал в лазарете на первом этаже в зоне выдачи багажа. Чарли играла на виолончели, закрыв глаза и улыбаясь. Кирстен стояла позади толпы зрителей и старалась сосредоточиться на звуках, но музыка всегда ее расслабляла и мысли текли сами по себе. Дитер. Пророк, единственный встреченный человек, обладавший «Станцией Одиннадцать». Лучник на дороге, нож в его груди. Дитер в роли Тезея и «Сон в летнюю ночь». Дитер варит свой фальшивый кофе по утрам. Дитер спорит с ней о татуировках. Дитер в ночь, когда Кирстен познакомилась с ним в Огайо, когда ей было четырнадцать, а ему под тридцать, полжизни назад.
        В первую ночь в составе труппы, у костра, Дитер подал Кирстен ужин. Она чувствовала себя ужасно одиноко с тех пор, как умер брат и согласие «Симфонии» взять ее к себе стало чуть ли не лучшим событием из всех, что с ней когда-либо случались. Кирстен помнила, что настолько переволновалась, что едва могла есть. Она помнила, как Дитер говорил с ней о Шекспире, о его работах, семье, истерзанной чумой жизни.
        «Погоди, это что, он болел чумой?» — спросила тогда Кирстен.
        «Нет,  — ответил Дитер,  — я имею в виду, что она предопределяла его судьбу. Не знаю, что у тебя с образованием. Ты знаешь, что такое «предопределять»?»
        Да. И увидел я новое небо и новую землю. Кирстен отвернулась от света и музыки. Южная стена терминала была почти полностью стеклянной, со следами детских ладошек где-то на уровне пояса. Начиналась ночь, и самолеты блестели под звездами. Вдалеке переступали с места на место четыре коровы, которых загнали в погрузочный док, кудахтали куры. Внизу что-то плавно скользнуло — в тенях охотилась кошка.
        Неподалеку от зрителей на скамейке сидел старик. Он сбрил волосы и носил на шее шелковый шарф, завязанный мудреным узлом. Кирстен не хотела ни с кем разговаривать, но заметила старика слишком поздно и молча развернуться было бы невежливо. Поэтому она кивнула ему и опустилась на противоположный край той же скамейки.
        — Кирстен Реймонд.  — Старик говорил с уже почти незаметным британским акцентом.  — Я Кларк Томпсон.
        — Простите,  — отозвалась она,  — нас ведь уже представили, разве нет?
        — Вы согласились посмотреть мой музей.
        — Да, мне интересно. Может, завтра. Сегодня я очень устала.
        — Понимаю.
        Некоторое время они оба молчали.
        — Мне сказали, что скоро здесь будет «Симфония».
        Кирстен кивнула. Хотя без Дитера это уже другая «Симфония». Кирстен безумно хотелось спать. По полу зацокали когти — Лули нашел хозяйку. Он сел рядом и положил морду на ее колени.
        — Пес вам очень предан.
        — Он мой друг.
        Кларк прокашлялся.
        — За этот год я много общался с Чарли. Она упомянула, что вы интересуетесь электричеством.  — Он поднялся, опираясь на трость.  — Понимаю, что вы устали, что последние несколько дней оказались тяжелыми. И все же, думаю, вам будет интересно кое-что увидеть.
        Мгновение поколебавшись, Кирстен согласилась. Она не имела привычки следовать за незнакомцами, но Кларк был пожилым и двигался медленно, а у нее на поясе висели три ножа.
        — Куда мы идем?
        — В командно-диспетчерский пункт.
        — Наружу?
        Кларк уже зашагал вперед. Кирстен прошла за ним сквозь стальную дверь неподалеку от входа в музей и спустилась в ночь по темной лестнице. Кругом пели сверчки. Мимо пролетела небольшая летучая мышь.
        Вблизи самолеты оказались куда больше, чем представляла Кирстен. Она разглядывала темные иллюминаторы, изгибы крыльев. Невозможно представить, что эти огромные махины когда-то поднимались в воздух. Кирстен снова увидела кошку. Та прошмыгнула мимо командно-диспетчерского пункта, и тут же послышался писк пойманного грызуна. В самом пункте Кирстен первым делом попала в небольшое помещение, где сидел охранник. В дверях лифта отражались огоньки свечей. Дверь на лестницу подпирал камень.
        — Девять этажей,  — произнес старик.  — Боюсь, путь неблизкий.
        — Я не спешу.
        Кларк не стремился завязать разговор. Они просто медленно шагали вверх по темным ступенькам. Раздавался мерный стук трости. Кларк шумно дышал. На каждой площадке они останавливались, чтобы передохнуть. Однажды Кирстен даже чуть не заснула, пока дожидалась Кларка. Во время каждой подобной паузы пес укладывался на пол и театрально вздыхал. Несмотря на открытые на всех этажах окна, безветренной ночью внутри было душно.
        — Я читал интервью, которое вы дали несколько лет назад,  — произнес Кларк на шестом этаже.
        — Газету Нью-Петоски?
        — Да.  — Он вытирал лоб носовым платком.  — Хочу завтра поговорить с вами об этом.
        На девятом этаже Кларк по-особому постучал тростью в закрытую дверь, и их впустили в восьмиугольное помещение со стеклянными стенами и рядами темных экранов, где за терминалом, темными очертаниями огородов и забором наблюдали четверо вооруженных биноклями людей. Пес принялся что-то вынюхивать. Находиться так высоко было непривычно. Концерт в зале «С», кажется, уже закончился.
        — Посмотрите туда,  — сказал Кларк,  — на юг. Вот, что я хотел показать.
        Кирстен проследила за его пальцем и увидела место у горизонта, где звезды смотрелись более тускло.
        — Появилось неделю назад,  — пояснил Кларк.  — Необычайно. Не знаю, как они добились таких масштабов.
        — Кто чего добился?
        — Сейчас покажу. Джеймс, можно нам телескоп?
        Джеймс подвинул к ним треногу, и Кларк направил линзу на точку чуть ниже тусклой части неба.
        — Понимаю, что вы устали.  — Он настроил фокус непослушными пальцами.  — Но надеюсь, сейчас вы согласитесь, что не зря проделали такой путь.
        — Что там?
        Кларк отошел в сторону.
        — Все готово, ничего не двигайте, просто смотрите.
        Кирстен послушно глянула в телескоп, однако не сразу поняла, что открылось ее глазам. Она отшатнулась.
        — Невозможно.
        — И все же. Посмотрите еще.
        Сеть из ярких точек вдалеке. Четко видный на склоне холма город или деревушка, где улицы освещены электричеством.

52

        Кирстен смотрит в телескоп на поселение с электрическими огнями.
        В здании терминала Чарли и Август сидят у постели Саида в лазарете и рассказывают о концерте. Саид улыбается, впервые за многие дни.
        В тысяче миль к югу от аэропорта Дживан готовит хлеб в уличной печи. Теперь он редко вспоминает былую жизнь, хотя иногда ему снятся сцена и лежащий под блестящим снегом актер, а еще как он сам толкает магазинные тележки сквозь метель. Маленький сын играет с щенком у его ног. Мальчик, появившийся уже в новом мире. Его мать в комнате, отдыхает с новорожденным ребенком.
        — Фрэнк,  — обращается к сыну Дживан,  — спроси у матери, голодна ли она.
        Он достает форму с хлебом из печи, которая в прошлой жизни была бочкой для нефти. Сын бежит в дом, щенок следует по пятам.
        Стоит теплая ночь. Неподалеку смеется сосед. Ветерок приносит аромат гардении. Дживан вот-вот спустится к реке, чтобы забрать охлаждающееся в воде в старой банке из-под кофе мясо, приготовит бутерброды для своей небольшой семьи, предложит немного хлеба соседям. Но пока он медлит, наблюдая за силуэтами жены и детей сквозь тонкие занавески комнаты. Дария берет из колыбельки ребенка, потом задувает свечу. Силуэты тут же исчезают. Первым на траву выбегает Фрэнк.
        — А ну-ка, проверь, что вышло,  — зовет его Дживан, и сын сосредоточенно тыкает пальцем в хлеб, вдыхая теплый аромат.
        — Кажется, ему лучше,  — произносит Дария.
        Вчера у Фрэнка был жар. Она тихонько пела ему колыбельные, а Дживан прикладывал ко лбу холодные компрессы.
        — Выздоровел,  — соглашается Дживан.  — Ну как тебе хлеб?
        — Он слишком горячий.
        — Тогда мы немного подождем.
        Мальчик поворачивается к родителям и в сумеречном свете на мгновение становится похож на своего тезку, брата Дживана. Но краткий миг проходит, и Фрэнк уже возле родителей. Подняв его на руки, Дживан целует шелковистую макушку. Воспоминания, как всегда, держатся где-то под поверхностью.
        А севернее, так далеко, что в мире без самолетов эти места кажутся другой планетой, в аэропорт Северн-Сити въезжают повозки «Дорожной симфонии».

        Часть девятая
        Станция Одиннадцать

53

        В свое последнее утро на этой земле Артур ощущал усталость. Он не сомкнул глаз до рассвета, а потом, ближе к полудню, еле проснулся от дремы с пульсирующей головной болью, вялый и мучимый жаждой. С последней мог бы справиться апельсиновый сок. Однако, заглянув в холодильник, Артур увидел, что в упаковке осталась буквально капля. Ну почему нельзя было купить еще?.. Уже три ночи Артур страдал от бессонницы, и даже такая мелочь привела его в состояние, близкое к ярости, однако он все же с трудом успокоился, глубоко вдохнув и сосчитав до пяти. Затем Артур закрыл дверцу холодильника и приготовил свой последний завтрак — яичницу-болтунью, принял душ, оделся и, причесавшись, отбыл в театр на час раньше необходимого, чтобы почитать газету за чашечкой кофе в любимой кофейне. Из всех этих небольших дел и состояло утро, состояла жизнь.
        В прогнозах погоды сообщали о приближающейся снежной буре, и Артур тоже ее предчувствовал, глядя на темно-серое небо. Он уже принял четкое решение: сразу после заключительного показа «Лира» переезжает в Израиль. Задумка вскружила Артуру голову. Он оставит позади обязанности и имущество и начнет все с чистого листа в стране, где живет его сын. Купит квартиру в минутах ходьбы от дома Элизабет и будет видеться с Тайлером каждый день.
        — Похоже, снег пойдет,  — произнесла девушка в кофейне.
        Артур приветливо кивнул торгующему хот-догами парню, который всегда стоял на том же углу на полпути между отелем и театром. Парень просиял. Вокруг его прилавка бродил голубь, явно надеясь заполучить упавшие крошки. Шея птицы красиво поблескивала.
        В театр Артур добрался к полудню. Назначенное собрание переросло в спор и затянулось. Артур пытался сосредоточиться, но кофе так и не помог ему проснуться. Под вечер он улегся на диван в гримерке, надеясь подремать, однако, несмотря на всю усталость, так и не заснул. В голове носились мысли. Наконец, Артур сдался и покинул здание театра. Скучающие у служебного входа папарацци щелкали камерами и выкрикивали вопросы о Миранде. Артур не обращал внимания, пытаясь поймать машину. Неужели своим приглашением две недели назад он опять втянул Миранду в сплетни? Артур ощутил укол застарелой вины.
        — Музей Спадина,  — сказал Артур водителю оранжево-зеленого такси, а затем прижался лбом к стеклу, наблюдая, как за окном проносится Квин-стрит.
        В прошлом он жил в этом районе, но не увидел знакомых кафе и магазинов. Артур думал о закусочной, где они с Кларком часто бывали, когда им было по семнадцать. Он долго не мог вспомнить точное место и наконец нашел его, чуть дальше, чем ожидал.
        Спустя столько десятилетий закусочная странным образом ни капли не изменилась. Тот же ряд обитых красной материей диванчиков, высокие стулья вдоль прилавка, старинные часы на стене. Официантка тоже осталась прежней?.. Нет, пятидесятилетняя женщина, которая когда-то давно подавала им пригоревший кофе, никак не может до сих пор выглядеть на пятьдесят. Они с Кларком бывали в закусочной в три, в четыре, а иногда и в пять утра и думали, что это и есть взрослая жизнь. Теперь то время казалось сном, который продлился лишь миг; они оба ходили на актерские курсы, Артур работал официантом, а Кларк прожигал небольшое наследство. А ведь если задуматься, Кларк был великолепен. Высокий, худощавый, обожавший винтажные костюмы, он сбривал половину волос, а оставшуюся часть красил в розовый или, под настроение, в бирюзовый или фиолетовый. Подводил глаза по особым случаям. Пленяюще растягивал слова, как типичный ученик британского пансиона.
        Артуру подали горячий сэндвич с сыром. Мимолетное желание — набрать Кларка («В жизни не поверишь, где я сейчас!»), но Артур не стал ничего делать. Хотелось позвонить сыну, но в Израиле было четыре утра.
        Он пообедал и вернулся в театр на такси. Оставалось еще немного времени. Артур занялся сценарием — свою часть он знал вдоль и поперек, однако привык хотя бы немного запоминать реплики других персонажей, ему нравилось иметь представление о том, что будет дальше. Не успел он дойти до конца первого акта, как в дверь гримерной кто-то постучал. Артур поднялся с дивана. Комната, конечно, не завращалась перед глазами, но все-таки покачнулась. В гримерную вошла Танья.
        — Жутко выглядишь. Все в порядке?
        — Устал. Снова бессонница.
        Он поцеловал Танью, и она присела на один из диванов. Артуру становилось легко, когда он ее видел. Его всегда очаровывала невероятная молодость. Танья следила за маленькими актрисами, исполняющими роли дочерей Лира в детстве.
        — Ты забыл, что обещал со мной позавтракать, верно?
        Артур хлопнул ладонью по лбу.
        — Прости, пожалуйста. Ничего не соображаю сегодня. Долго прождала?
        — Полчаса.
        — А почему не позвонила?
        — Батарея сдохла. Не страшно. Можешь извиниться за бокалом вина.
        Артур обожал ее способность прощать. Что за прекрасные отношения, размышлял он недавно, когда женщина не держит обид. Артур обнаружил в холодильнике полупустую бутылку вина и, наливая, заметил, что у него дрожат руки.
        — Все-таки ты правда кошмарно выглядишь,  — произнесла она.  — Не заболел?
        — Просто устал, наверное.
        Артуру нравилось наблюдать, как Танья наслаждается вкусом вина. Она ценила небольшие радости, которые приходят только со взрослой жизнью и хотя бы небольшими деньгами.
        — У тебя не осталось конфет?
        — А знаешь, кажется, еще есть.
        Танья улыбнулась — о, как согревала ее улыбка!  — и поставила бокал на столик. Немного покопавшись в шкафчике около раковины, она победно извлекла маленькую золотистую коробочку. Артур выбрал трюфель с малиновой начинкой.
        — Что это?  — спросила Танья, взяв со столика первый выпуск «Доктора Одиннадцать».
        — Бывшая жена принесла пару недель назад.
        — Которая из?
        Артур вдруг загрустил. Ведь иметь более одной бывшей жены — это знак, что он серьезно сбился с пути, верно? Знать бы только, где свернул не туда.
        — Первая. Миранда. Не представляю, что с ними делать.
        — Ты что, не оставишь их себе?
        — Я не читаю комиксы. Она подарила мне по два экземпляра каждого выпуска, другую пару я отправил сыну.
        Танья увлеклась чтением.
        — Интересная история,  — произнесла она через несколько страниц.
        — Не знаю,  — отозвался Артур.  — Честно говоря, никогда не понимал ее смысл.  — Такое облегчение — наконец сказать об этом кому-то спустя столько лет.  — Особенно Подморье. Все эти люди в чистилище чего-то ждут, замышляют… Зачем?
        — А мне нравится. Отлично нарисовано, да?
        — Миранде куда больше нравилось рисовать, чем сочинять диалоги.
        Артур вдруг вспомнил, как однажды открыл дверь ее кабинета и немного понаблюдал, как Миранда работала, не зная, что он смотрит. Изгиб ее шеи, полная сосредоточенность. Какой беззащитной она казалась, погруженная в работу.
        — Очень красиво.
        Танья изучала страницу с Подморьем, обильно заштрихованное помещение с арками из красного дерева из затонувших лесов Станции Одиннадцать. Артуру показалось, что он уже был в подобном месте, только не мог вспомнить где.
        — Мне, наверное, пора,  — глянула Танья на часы.  — Через пятнадцать минут должны появиться мои маленькие хулиганки.
        — Погоди, у меня для тебя кое-что есть.
        Две недели назад, после встречи, Миранда прислала курьером стеклянное пресс-папье и записку с объяснением, что его принес Кларк, когда был у них в гостях в Лос-Анджелесе. Она сожалела, что взяла пресс-папье, ведь подарок предназначался именно Артуру, а не ей. Однако Артур совершенно не помнил ни сам кусок стекла, ни как Кларк его подарил. Да и зачем вообще ему пресс-папье?
        — Великолепная вещь.  — Танья уставилась в мутные глубины.  — Спасибо.
        — Я позвоню, если придет Кирстен. Увидимся после представления?
        Танья поцеловала его.
        — Конечно.
        Когда она ушла, Артур прилег на диван и закрыл глаза. Через пятнадцать минут Кирстен уже была у его двери. Усталость начинала напоминать болезнь. На лбу Артура выступил пот, поэтому ему пришлось впустить Кирстен и сразу же вновь сесть.
        — Мама купила книгу с вами на обложке,  — сказала девочка, опустившись на диван напротив.
        Единственной такой книгой была «Дорогая В.». Артура затошнило.
        — Ты ее читала?
        — Мама не разрешает. Говорит, что она непристойная.
        — Она так и сказала? Непристойная?
        — Да.
        — Если честно, я согласен. Мама права, что не показывает ее тебе.
        Артур видел мать Кирстен один раз. Она подстерегла его, чтобы спросить, нет ли у него проектов, где может поучаствовать маленькая девочка. Артуру захотелось встряхнуть эту женщину. Твоя дочь такая юная, дай ей побыть ребенком, дай ей шанс, не знаю, зачем ты втягиваешь ее в такую жизнь, хотел сказать он. Артур не понимал, как родитель может желать, чтобы его ребенок снимался в фильмах.
        — Эта книга плохая?
        — Мне жаль, что она существует. Хотя я рад, что ты зашла.
        — Почему?
        — Для тебя есть подарок.
        Артур ощутил укол вины, отдавая Кирстен комиксы о докторе Одиннадцать, ведь Миранда в конце концов подарила их ему. Но он больше не хотел обладать никакими вещами. Он хотел только быть с сыном.
        Снова оставшись в одиночестве, Артур переоделся в костюм и немного посидел в пышном убранстве, наслаждаясь тяжестью бархатного плаща. Затем оставил корону на столике, рядом с виноградом, и ушел гримироваться. Как прекрасно было находиться в окружении людей. Артур решил, что наверняка просто съел что-то не то. Скорее всего в закусочной. Еще час он провел у себя: выпил ромашковый чай и порепетировал некоторые строки перед зеркалом, побродил туда-сюда, ощупывая мешки под глазами, наконец надел корону. За полчаса до выхода на сцену Артур позвонил Танье.
        — Я хочу кое-что для тебя сделать. Не удивляйся, я уже неделю об этом думаю.
        — Что там?  — рассеянно отозвалась Танья. На фоне спорили девочки.
        — Сколько ты еще должна по кредиту на обучение?
        Она как-то упоминала сумму, но Артур забыл.
        — Сорок семь тысяч долларов,  — ответила Танья с надеждой и неверием.
        — Я его погашу.
        Разве не для этого нужны деньги? Вот он, смысл жизни, после стольких лет неспособности получить «Оскар» и череды провальных прокатов. Артура будут знать как человека, что раздал свои богатства. Он просто оставит себе достаточно для жизни. Купит квартиру в Иерусалиме, станет видеть Тайлера каждый день и начнет все заново.
        — Артур…
        — Позволь мне помочь.
        — Артур, это слишком.
        — Ничуть. Как долго ты еще будешь выплачивать такими темпами?
        — Мне будет за пятьдесят, но долг висит на мне, и я…
        — Тогда позволь помочь тебе. Безвозмездно. Просто зайди ко мне в гримерку после представления, и я выпишу чек.
        — Но что мне сказать родителям? Они будут спрашивать, откуда деньги.
        — Расскажи правду. Что эксцентричный актер подарил тебе чек на сорок семь тысяч.
        — Не знаю, как тебя благодарить.
        После звонка Артур ощутил неожиданное спокойствие. Он сбросит за борт весь балласт, груз имущества и денег, и станет более светлым человеком.
        — Пятнадцать минут!  — произнес за дверью голос помощника режиссера.
        — Спасибо, пятнадцать!  — отозвался Артур и начал повторять свои реплики с начала.
        На словах «Ты, Гонерилья, первой говори» он глянул на часы. Да, в Израиле всего шесть утра, но Тайлер и Элизабет встают рано. Артур преодолел преграду в виде бывшей жены — «Две минуты, Элизабет, я знаю, что он собирается в школу, я просто хочу услышать его голос» — и закрыл глаза, слушая шуршание, пока телефон переходил в маленькие ручки сына.
        — Зачем звонишь?  — Такой подозрительный голосочек. Артур помнил, что Тайлер в обиде.
        — Хотел с тобой поздороваться.
        — Тогда почему ты не приехал?
        Десять месяцев назад Артур пообещал ему приехать на его день рождения, но, откровенно говоря, напрочь об этом забыл, пока вчера Тайлер не позвонил ему сам. Извинения мальчик так и не принял.
        — Я не могу, сынок. Впрочем, ты скоро будешь в Нью-Йорке. Разве я не увижу тебя через неделю?  — Тайлер промолчал.  — Вы ведь вылетаете уже вечером?
        — Наверное.
        — Ты прочитал комиксы?
        Снова тишина. Артур сел на диван и уткнулся лбом в ладонь.
        — Как они тебе, понравились? Комиксы.
        — Ага.
        — Десять минут!  — произнес помощник режиссера у двери.
        — Спасибо, десять! Я открыл комиксы,  — продолжал Артур,  — но, кажется, не очень понял, о чем они. Надеялся, что хоть ты мне объяснишь.
        — Объяснить?
        — Ну, расскажи мне про доктора Одиннадцать.
        — Он живет на космической станции.
        — Правда? На космической станции?
        — Она как планета, но маленькая такая. И вообще она сломана. Она прошла сквозь кротовую нору и прячется в далеком космосе, однако ее системы вышли из строя, так что на поверхности… Там почти одна вода.  — Тайлер начинал оттаивать, увлекшись любимой темой.
        — Одна вода!  — Артур поднял голову. Нельзя было отпускать Тайлера так далеко, но эту ошибку, наверное, еще можно исправить.  — То есть доктор Одиннадцать и его… его люди живут в воде?
        — На островах. На них есть город. И мосты с лодками… но там опасно из-за морских коньков.
        — Разве морские коньки опасны?
        — Они не похожи на тех, что мы видели в китайском квартале в стеклянной банке. Они большие.
        — Насколько большие?
        — Очень. Я думаю, что о-очень. Такие громадные, громадные… штуки, они появляются из воды, и у них глаза, как у рыб, и на этих коньках ездят люди. И они хотят тебя поймать.
        — А что будет, если поймают?
        — Тебя утащат под воду,  — сказал Тайлер,  — и тогда ты станешь принадлежать Подморью.
        — Подморью?
        — Такое место под водой.  — Теперь мальчик увлекся и тараторил:  — Там враги доктора, но на самом деле они не плохие. Они просто хотят вернуться в свой дом.
        — Сынок,  — произнес Артур,  — Тайлер, знай, что я тебя люблю.
        Тишина продлилась так долго, что Артур было решил — это прервалась связь. Затем вдалеке раздался звук проезжающей машины. Наверное, мальчик стоял у окна.
        — И я тебя,  — почти неслышно отозвался Тайлер.
        Дверь в гримерку приоткрылась.
        — Пять минут,  — сообщил помощник режиссера. Артур махнул в ответ.
        — Сынок, мне пора.
        — Ты в фильме?
        — Не сегодня, малыш. Я собираюсь на сцену.
        — Ладно. Пока.
        — До встречи. Увидимся в Нью-Йорке через неделю.
        Артур сбросил звонок и немного посидел в одиночестве. Он очень устал.
        — По местам,  — скомандовал помощник режиссера.
        Для этой постановки «Короля Лира» создали великолепные декорации. В глубине сцены стояла высокая платформа, раскрашенная под балкон с замысловатыми колоннами, спереди каменными, а сзади фанерными. В первом акте платформа выступала в роли кабинета стареющего короля, где Артур должен был сидеть в фиолетовом кресле в профиль к занимающим свои места зрителям и держать корону. Усталый король на закате правления, уже утративший былой ум, размышляет о роковом разделе своего королевства.
        Внизу, на основной сцене, хлопая в ладоши, играли три девочки. По знаку они поднялись и исчезли за левой кулисой. Лампы погасли — и это уже был знак для Артура. Он сошел с платформы в темноте — помощник подсвечивал путь фонариком — и в этот момент справа на сцену вышли Кент, Глостер и Эдмонд.
        «Не понимаю,  — обратился как-то Артур к режиссеру, которого звали Квентин и которого сам Артур тайком недолюбливал.  — Почему я здесь, на верхотуре?»
        «Ну, это ты мне должен сказать,  — ответил Квентин.  — Ты размышляешь о превратностях власти, так? Обдумываешь раздел Англии. Вспоминаешь о накопленном богатстве. Как тебе больше нравится. Просто поверь, ты отлично смотришься».
        «То есть я сижу наверху, потому что тебе нравится мой вид».
        «Не забивай себе голову»,  — посоветовал Квентин.
        Интересно, чем еще можно заниматься на этой платформе? Во время первого закрытого показа Артур сидел в кресле и прислушивался к шепотку зрителей, глазеющих на корону в его руках. Артура вдруг охватило волнение. Ему уже когда-то приходилось находиться на сцене, пока зрители рассаживались,  — в двадцать один год. Тогда он наслаждался возможностью очутиться в мире пьесы еще до ее начала, однако сейчас от слишком близких софитов исходил жар и по его спине стекал пот.
        Во время первого брака они с Мирандой однажды отправились на вечеринку в честь вручения наград «Золотой глобус», и под конец что-то пошло не так. Миранда не привыкла к высоким шпилькам, да и, наверное, выпила лишний коктейль. На выходе она споткнулась и, не дотянувшись до Артура, растянула лодыжку прямо под сверкающими вспышками фотокамер. Когда Миранда упала, Артур сразу понял, что история попадет в желтую прессу. Он знал пару актеров, чьи карьеры вспыхнули и обратились в тлеющее существование из череды реабилитационных центров и разводов, и он знал, что с человеком может сделать история в таблоиде, как такое пристальное внимание разъедает изнутри. Артур сорвался на Миранду, в основном испытывая вину сам, и в машине они наговорили друг другу много неприятных вещей. Миранда вошла в дом, не проронив больше ни слова.
        Позже, проходя мимо открытой двери ванной комнаты, Артур расслышал, как Миранда говорит сама с собой. «Я ни в чем не раскаиваюсь»,  — обращалась она к своему отражению, стирая с лица макияж. Артур зашагал дальше, но фраза отпечаталась в памяти. И через множество лет, в Торонто, на втором этаже фанерных декораций «Короля Лира», именно эта фраза стала ответом. Артур вдруг понял, что раскаивается почти во всем, что сожаления роятся вокруг, словно мошкара у фонаря. Вот в чем заключается разница между двадцать первым и пятьдесят первым годами жизни — в количестве сожалений. Артур совершал поступки, которыми не гордился. Если Миранда так страдала в Голливуде, почему он просто-напросто не увез ее оттуда? Ведь это было несложно. А как он бросил Миранду ради Элизабет, потом Элизабет ради Лидии и позволил последней уйти к другому? Как позволил Тайлеру оказаться на противоположном конце мира? Как всю жизнь за чем-то гонялся — за деньгами, за славой или бессмертием или всем этим, вместе взятым? Сколькими людьми он пренебрег, прежде чем их дружба исчезла? После первого предварительного показа Артур с трудом
сошел со сцены. Перед вторым он поднялся на платформу, уже имея в голове план. Артур не сводил взгляда с короны и перебирал тайный список всего, что в его жизни было хорошего.
        Розовые магнолии на заднем дворике дома в Лос-Анджелесе.
        Представления на открытом воздухе, когда звуки свободно улетают к небу.
        Двухлетний Тайлер смеется в пенной ванне.
        Элизабет ночью в бассейне, в самом начале, когда они еще не начали ссориться. Как она почти бесшумно ныряла, и отражение двух лун раскалывалось на части.
        Походы в танцевальные клубы с Кларком. Поддельные документы в карманах. Кларк в свете стробоскопа.
        Глаза Миранды, как она смотрела на него, двадцатипятилетняя и влюбленная.
        Как третья жена Лидия по утрам занималась йогой на задней террасе.
        Круассаны в кафе напротив отеля.
        Как Танья улыбается и потягивает вино.
        Как он, девятилетний, ездил с отцом на снегоуборочной машине. Как однажды пошутил, и отец с младшим братом долго-долго смеялись, полное счастья мгновение.
        Тайлер.
        Во время последнего представления Артур добрался лишь до середины списка. Пришла пора уходить с платформы. Артур проследовал за белыми стрелками, видными в свете фонарика, и очутился у правого края сцены. На противоположной стороне Танья уже уводила трех девочек в сторону гримерных. Она сверкнула улыбкой и послала Артуру воздушный поцелуй. Он ответил тем же — почему бы и нет?  — и пропустил мимо ушей поднявшийся шепоток.
        Женщина-костюмер водрузила ему на голову венок из цветов. Артур ждал, переодетый в рванье для сцены с сумасшествием. Он снова заметил Танью — шла последняя неделя ее жизни, грузинский грипп был почти на пороге — как вдруг перед ним возник помощник. Он держал за руку Кирстен.
        — Привет,  — шепнула девочка.  — Мне понравились комиксы.
        — Уже прочитала?
        — Я успела только начало.
        — Мой выход,  — прошептал Артур.  — Поговорим потом.
        И он шагнул на сцену, в звуки бури.
        — Но кто идет там?  — произнес актер в роли Эдгара. Через четыре дня он умрет от гриппа.  — Да, здравый ум едва ли заставил бы так нарядиться.
        — Они не могут взять меня под стражу за чеканку монеты,  — перепутал текст Артур. Сосредоточься, приказал он себе. Голова немного кружилась.  — Я сам король.
        — Вид душу раздирает!  — Глостер воздел руку к скрытым повязкой глазам. Через семь дней он умрет на шоссе в Квебеке.
        Артур начал задыхаться. Донеслись переливы арфы, и на сцене появились дети — девочки, которые изображали его дочерей в самом начале, а сейчас явились его галлюцинациями, маленькими призраками самих себя. На следующей неделе, в четверг, две из них умрут от гриппа, одна утром, другая к вечеру. Третья, Кирстен, юркнула за колонну.
        — Я довольно хорошо помню твои глаза,  — проговорил Артур… и тут все случилось.
        Острая боль. В груди что-то сжалось. Артур пошатнулся и, вспоминая, что колонна где-то рядом, врезался в ее деревянную поверхность ладонью. Он прижал руку к груди, как уже делал когда-то; в движении было нечто знакомое. Когда ему было семь лет, на острове Делано они с братом нашли на пляже раненую птицу.
        — И королек, и золотая мушка…  — произнес Артур, думая о той птице.
        Собственный голос показался ему слабым, полузадушенным. Взгляд Эдгара наводил на мысль, что Артур снова спутал текст. Голова отчаянно кружилась…
        — И королек…
        Мужчина в первом ряду поднимался с места. Артур прижал руку к сердцу, ровно так же, как ту птицу. Он уже не понимал, где находится, или же был в двух местах одновременно. Он слышал шум волн. Лучи софитов ярко выделялись в темноте, как комета однажды, когда Артур еще подростком стоял на влажной земле у дома подруги Виктории и смотрел вверх, на холодное небо и висящую, словно фонарь, Хякутакэ. Из того дня на пляже, когда ему было семь, Артур помнил только, что сердце птички в его руке замерло, биение, запнувшись, оборвалось. Человек из первого ряда уже бежал. Артур привалился к колонне и сполз вниз. Сверху падал блестящий снег. Артур никогда не видел ничего прекраснее.

54

        В «Погоне», втором выпуске первого тома комикса «Доктор Одиннадцать», главному герою является призрак его учителя, капитана Лонагана, павшего от руки убийцы из Подморья. Миранда забраковала пятнадцать вариантов, работая час за часом, прежде чем наконец изобразила его, как надо. Спустя годы, в свои последние мгновения, лежа в бреду на пустом пляже побережья Малайзии, где в воздухе сновали морские птицы и постепенно скрывались из виду корабли на горизонте, Миранда вспоминала именно о нем. Он приближался и отдалялся, временами растворяясь во фрейме. Нарисованный изящной акварелью полупрозрачный силуэт в тускло освещенном кабинете доктора Одиннадцать, полной копии приемной Леона Преванта, вплоть до двух степлеров на столе. Единственным отличием был вид из окна. Окно выходило не на безмятежную гладь озера Онтарио, а на город, скалистые острова и изгибы мостов. Померанцевый шпиц, Лули, спала, свернувшись в углу фрейма.
        И два облачка текста:
        Доктор Одиннадцать: Каково это — умереть?
        Капитан Лонаган: Как проснуться ото сна.

55

        Ясным сентябрьским утром «Дорожная симфония» покинула аэропорт. Они провели там пять недель, отдыхали и чинили повозки, через вечер показывали шекспировские пьесы и устраивали концерты. После ухода труппы многим стало не хватать театральных представлений и оркестровой музыки. В тот день Гаррет мурлыкал под нос Бранденбургский концерт, работая в огороде, Долорес тихонько шептала строки Шекспира, подметая полы залов ожидания, а дети фехтовали палками, как мечами. Кларк, удалившись в музей, смахнул пыль с экспонатов. Он думал о том, как «Симфония» с их Шекспиром, музыкой и оружием удаляется прочь.
        Вчера Кирстен отдала Кларку один из своих выпусков «Доктора Одиннадцать». Ей было больно с ним расставаться, но «Симфония» собиралась пройти по неизведанным землям, и Кирстен хотела спасти хотя бы этот экземпляр, если в дороге вдруг случится беда.
        «Насколько я знаю, вы намерены идти совершенно безопасным путем,  — сказал ей Кларк. Дирижера он заверил в этом еще несколько дней тому назад.  — Оттуда иногда приходят торговцы».
        «Но мы там никогда не были,  — отозвалась Кирстен, и если бы Кларк не успел узнать эту девушку поближе за недели, когда «Симфония» жила в зале «А», он не сумел бы уловить в ее голосе волнение. Кирстен ужасно хотелось увидеть далекий южный город с электросетью.  — А когда снова заглянем к вам, я заберу этот выпуск и оставлю другой. Так хотя бы один из них всегда будет в безопасности».
        Ранним вечером, наконец избавив драгоценные экспонаты от пыли и усевшись в любимое кресло, Кларк при свече читает о приключениях доктора Одиннадцать.
        Его внимание привлекает сцена со званым ужином на станции. Она кажется ему знакомой. Женщина в очках с квадратной оправой вспоминает о жизни на Земле: «До войны я путешествовала по миру,  — говорит она.  — Я немного пожила в Чешской Республике, знаете, в городе под названием Пра-аха…» К глазам Кларка тут же подступают слезы, ведь он сразу узнает тот званый ужин, он там был, он помнит эту женщину, ее очки и пафос. Сидящий рядом с ней мужчина слегка похож на самого Кларка. Светловолосая женщина на противоположном краю стола — несомненно Элизабет Колтон, а мужчина позади нее, в тенях, немного смахивает на Артура. Когда-то Кларк сидел с ними всеми за столом, под светом ламп, в Лос-Анджелесе. На странице не хватает только Миранды, ее стул занимает доктор Одиннадцать.
        В комиксе доктор сидит, скрестив руки на груди и забывшись в собственных мыслях. В воспоминаниях Кларка официанты разливают вино по бокалам, и он вдруг проникается любовью к ним ко всем: к официантам, хозяевам дома, гостям, даже к Артуру с его возмутительным поведением, даже к его адвокату с оранжевым загаром, к женщине, которая говорит «Праха» вместо «Прага», к собачке, подглядывающей из-за стекла. Элизабет разглядывает свой бокал вина. В воспоминаниях Миранда извиняется и выходит из-за стола, а Кларк наблюдает, как она выскальзывает из дома в ночь. Кларку любопытно, он хочет узнать Миранду получше, поэтому говорит остальным, что пойдет покурить, и следует за ней. Что стало с Мирандой потом?.. Он давным-давно о ней не вспоминал. Все эти призраки… Точно, Миранда стала работать в сфере грузоперевозок.
        Подняв взгляд, Кларк смотрит на площадку, где люди занимаются вечерними делами, где стоят самолеты, уже двадцать лет прикованные к земле. В стекле отражается мерцающая свеча. Кларк не надеется застать миг, когда аэропланы вновь поднимутся ввысь, но вдруг где-то уже отправляются в плавание корабли? Если снова появляются города с уличными фонарями, то что еще может быть в этом просыпающемся от спячки мире? Вдруг суда уже сейчас пускаются в путь в эти края или, наоборот, прочь от здешних берегов, и управляют ими моряки с картами и знанием звездного неба, влекомые нуждой или же обычным любопытством — что же стало со странами на другом конце света? Как бы то ни было, Кларку нравится представлять, как корабли плывут по воде к невидимым берегам другого мира.

        Благодарности

        ПРИМЕЧАНИЯ
        Книга, отсылка к которой присутствует в главе 43 (вампиры, Северная Америка под карантином, и т. д.),  — это «Перерождение» Джастина Кронина.
        Строка, написанная на первой повозке и вытатуированная на руке Кирстен, «Потому что выживания недостаточно» взята из 122-го эпизода сериала «Звездный Путь», впервые вышедшего в эфир в сентябре 1999 года. Автор сценария — Рональд Д. Мур.
        Я в долгу перед Саймоном Пэрри, чья статья в «Дэйли мэйл» от 28 сентября 2009 года под названием «Разведка докладывает: призрачный флот экономического кризиса на якоре возле Сингапура» вдохновила меня на главы, действие в которых происходит в Малайзии.
        Описанная в книге постановка «Короля Лира» частично основывается на изумительной постановке Джеймса Лапина, которая шла в 2007 году в нью-йоркском Публичном театре. Именно у этой постановки была необычная черта в виде трех девочек, исполняющих немые роли дочерей Лира в детстве.
        С БЛАГОДАРНОСТЬЮ:
        моему чудесному агенту, Кэтрин Фоссе и ее коллегам из Curtis Brown;
        Анне Веббер и ее коллегам из United Agents;
        моим редакторам, чья неустанная работа сделала мою книгу куда лучше, чем она могла бы быть. В алфавитном порядке: Дженни Джексон из Knopf, Софи Джонатан из Picador UK, Джонатан Ламберт из HarperCollins Canada;
        всем, кто приобрел и/или работал над этой книгой в Knopf, Picador, HarperCollins и за рубежом;
        Грегу Майклсону, Фреду Рэйми и их коллегам из Unbridled за поддержку и щедрость;
        Мишель Филгейт и Питеру Гейе за прочтение и комментарии к ранним версиям рукописи;
        Памелле Мюррей, Саре Маклахлен, Нэнси Миллер, Кристин Коппраш, Кэти Поуриз, Мэгги Риггз, Лауре Персиасепп и Андреа Шульц за их увлеченность работой и невероятно полезные советы по редакции;
        Ричарду Фоссе за помощь в сфере антропологии;
        Джону Ростену за сведения о мосте Макино;
        Кевину Мандел, как всегда, за все.
        notes

        Примечания

        1

        Здесь и далее «Король Лир» в пер. Б. Пастернака.

        2

        ТОРС — тяжелый острый респираторный синдром, также известный как атипичная пневмония.

        3

        Здесь и далее — «Сон в летнюю ночь» в пер. В. Лозинского.

        4

        тишина

        5

        Меня зовут Кларк. Я живу в аэропорту. Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе. (фр.)

        6

        Откровение 18:8.

        7

        Откровение 21:1.