Урсула Ле Гуин

        Два рассказа о Земноморье

        - 1 -

        Правило имен

        Мистер Подгорец вышел из-под своей горы улыбаясь и глубоко дыша. Каждый выдох вырывался из его ноздрей двойными клубами пара, снежно-белого под утренним солнцем.
        Мистер Подгорец взглянул на ясное декабрьское небо и улыбнулся шире, чем обычно, обнажив белейшие зубы. Затем он спустился в деревню.
        - Утро, мистер Подгорец, - говорили жители деревни, когда он проходил мимо них по узкой улице между домами с коническими свисающими крышами, похожими на красные шляпки поганок.
        - Утро, утро! - отвечал он каждому.
        (Ну конечно же, ведь пожелание кому-нибудь ДОБРОГО утра может привести к несчастью; вполне достаточно простого утверждения о времени дня, особенно здесь, в местности, такой, как остров Сатин, настолько подверженной Влияниям, что даже беспечно брошенное прилагательное может испортить погоду на неделю.)
        Кто-то обращался к нему с расположением, кто-то с ласковым призрением. Он был единственным чародеем на весь этот маленький остров, и потому заслуживал уважения - но как можно уважать маленького толстенького пятидесятилетнего человечка, который при ходьбе загребает руками, выдыхает пар и улыбается.
        Во всяком случае, его работа не представляла из себя ничего особенного. Фейерверки получались у него довольно-таки хорошо, но эликсиры были слабоваты.
        Заговоренные им бородавки частенько снова появлялись через три дня, помидоры, над которыми он колдовал, вырастали не крупнее канталупы, а в тех редких случаях, когда в гавани Сатина бросало якорь чужестранное судно, мистер Подгорец не вылазил из-под своей горы.
        Опасаясь, как он объяснял, дурного глаза.
        Другими словами, чародеем он был потому, почему и косоглазый Ган - плотником: из-за отсутствия других.
        Жителям деревни (во всяком случае, этому поколению) приходилось мириться с плохо навешенными дверьми и малоэффективными чарами, и их неприязнь выражалась в совершенно фамильярном обращении с мистером Подгорцем, будто он был просто их соседом.
        Они даже зазывали его к себе на обед.
        Однажды и он позвал кое-кого на обед и накрыл соврешенно роскошный стол: с серебряной посудой, хрусталем, расписной скатертью, жареным гусем, искрящимся андрадским 639 года, пудингом с ченосливом и фруктовым компотом, но все время обеда он так нервничал, что согнал с гостей все веселье, а кроме того, через полчаса все снова проголодались.
        Он не любил, чтобы кто-нибудь заходил к нему в пещеру, даже в прихожую, дальше которой на самом деле никто никогда не заходил.
        Когда он видел, что кто-то подходит к горе, он всегда выбегал навстречу. "Посидим под соснами", - говорил он, улыбаясь, и указывая на пихтовую рощицу, а если шел дождь: "Не сходить ли нам в трактир, пропустить по стаканчику, а?" - хотя все знали, что он не пьет ничего крепче родниковой воды.
        Некоторые из деревенских ребятишек, раздразненных вечно запертой пещерой, подглядывали, подсматривали и совершали на нее набеги, когда мистера Подгорца не было дома, но на маленькую дверь, ведущую во внутренние покои, было наложено запирающее заклятье, на сей раз, видимо, добротное.

        - 2 -

        Однажды двое мальчишек, зная, что чародей лечит на западном побережье больного ослика миссис Рууны, притащили туда ломик и топор, но при первом же ударе по двери топором изнутри вырвался гневный рев и облако пурпурного пара.
        В это время неожиданно вернулся мистер Подгорец. Мальчишки улепетнули. Чародей не пустился в погоню, и ничего страшного с мальчишками не произошло, хтоя они и рассказывали всем, что если сам не услышишь, то не поверишь, что этот толстячок может издавать страшный, свирепый, свистящий, стонущий и сводящий с ума рев.
        Сегодня он вышел в город за тремя дюжинами свежих яиц и фунтом печени; а еще он задержался у коттеджа капитана дальнего плавания Фогено, чтобы снова наложить целебные чары на глаза старика (в случае отслоения сетчатки - совершенно бесполезные, но мистер Подгорец продолжал свои попытки), и, наконец, поболтал со старой тетушкой Гулд, вдовой музыкальных дел мастера.
        Мистер Подгорец дружил в основном с пожилыми людьми. Сильных молодых деревенских парней он побаивался, а девушки сами его чурались.
        "Он мне действует на нервы, он так много улыбается", - говорили все они, надув губки и теребя шелковое колечко, обвязанное вокруг пальца. "Действует на нервы" было новомодным выражением, и каждая мать сурово выговаривала: "На нервы действует желчь, какие глупые ты говоришь слова. Мистер Подгорец - очень респектабельный чародей."
        Оставив тетушку Гулд, мистер Подгорец пошел к школе, которая сегодня располагалась на общинном выгоне.
        Поскольку грамотных людей на острове Сатин не было, то не было и книг, по кторым можно было бы учиться читать, не было парт, на кторых можно вырезать свои инициалы, не было школьных досок, которые нужно было бы вытирать, да и школьного здания тоже не было.
        В дождливые дни дети собирались на сеновале общинного амбара, и потом все ходили с соломинками в штанах; в солнечные дни учительница Палани вела их туда, где ей нравилось находиться.
        Сегодня, окруженная тридцатью заинтересованными детьми из общего числа сорока двух и сорока незаинтересованными овцами из сорока пяти, она объясняла очень важный раздел из школьного курса: Правила Имен.
        Мистер Подгорец, застенчиво улыбаясь, остановился послушать и посмотреть. Палани, пухленькая, хорошенькая двадцатилетняя девушка являла собой очаровательную картинку здесь, холодным солнечным днем, среди овец и детей, под облетевшим дубом, на фоне дюн и моря, под ясным бледным небом.
        Она говорила серьезно, лицо ее порозовело от ветра и слов:
        - Теперь, дети, вы знаете Правила Имен. Их всего два, и они одинаковы на каждом острове в мире. Какое же первое?
        - Невежливо спрашивать у кого-то его имя, - выкрикнул толстый подвижный мальчик, но его ответ перебил пронзительный крик маленькой девочки:
        - Никогда никому не говори своего имени, так говорит моя мама!