Созвездие Пса Артур Чарлз Кларк
        Кларк Артур Чарлз Созвездие Пса


        Артур Кларк
        Созвездие Пса
        Неистовый лай в первый миг только раздосадовал меня. Я повернулся на другой бок и сонно буркнул:
        - Замолчи, глупая собака.
        Но дремота длилась лишь долю секунды; тут же я совсем очнулся, вернулось сознание, и с ним пришел страх. Страх одиночества, страх безумия.
        Я боялся открыть глаза, боялся увидеть. Рассудок говорил мне, что еще ни одна собака не ступала на поверхность этого мира, что между мной и Лайкой - чет верть миллиона миль в пространстве, больше того - пять лет во времени.
        - Тебе приснилось, - сердито сказал я себе. - Не будь идиотом, открой, глаза! Крашеные стены - вот все, что ты увидишь.
        Разумеется, так и было. Крохотная кабина пуста, дверь плотно затворена. Я был наедине со своими воспоминаниями, во власти неясной печали, которая часто овладевает человеком, когда яркий сон сменяется тусклой действительностью. Ощу щение утраты было настолько горьким, что хотелось снова уснуть. Хорошо, что я устоял: в тот миг сон был равносилен смерти. Но я не подозревал этого еще пять секунд - целую вечность, которую я провел на Земле, ища утешения в прошлом.
        Откуда взялась Лайка, так и не удалось установить, хотя сотрудники обсерва тории расспрашивали знакомых, а я поместил несколько объявлений в газетах Паса дены. Я нашел ее одинокий, брошенный комок шерсти - на обочине шоссе летним вече ром, направляясь в Паломар. Я не любил собак, вообще не любил животных, но нельзя же бросить беспомощное маленькое существо на произвол судьбы, которую олицетво ряли стремительные автомашины. Подавляя отвращение и жалея, что нет перчаток, я подобрал ее и затолкал в багажник. Мне вовсе не хотелось рисковать обивкой моей новенькой машины, а в багажнике собака, как мне казалось, не могла натворить большой беды. Я ошибся.
        Остановив машину возле "Монастыря" (жилой дом для астрономов, где мне предс тояло провести следующую неделю), я без особого восторга изучил свою находку. Сперва- то я думал отдать щенка сторожу, но тут песик заскулил и открыл глаза. Он смотрел так беспомощно, так доверчиво... Словом, я передумал.
        После я иногда жалел об этом, правда, недолго. Я и не подозревал, сколько хлопот может доставить подрастающий пес, намеренно и нечаянно. Счета за чистку и починку росли; особенно страдали мои носки и "Астрофизический журнал". Но в конце концов Лайка научилась вести себя и дома, и в обсерватории; мне кажется, из всех собак только она одна побывала внутри купола, где помещался двухсотдюй мовый телескоп. Там она могла часами тихо лежать в укромном уголке, а я занимался наладкой в своей клетушке; ей достаточно было слышать мой голос. Другие астро номы не меньше моего привязались к ней (имя "Лайка" предложил наш физик, старик Андерсон), но с самого начала она была моей собакой и больше никого не слуша лась. Да и мне она не всегда подчинялась.
        Это было великолепное животное, почти чистокровная восточноевропейская овчарка. Видимо, из-за этого "почти" ее и бросали. (До сих пор злюсь, как вспомню, а может быть, это зря, ведь я не знаю, как было дело.) Если не считать двух темных пятен над глазами, она была дымчато-серой, с мягкой, шелковистой шерстью. Когда уши торчали, ока казалась необычайно умной и внимательной. Обсуждая с коллегами типы спектров или эволюцию звезд, я готов был поверять, что Лайка следит за нашей беседой.
        Я по сей день не могу понять, почему она так привязалась ко мне; даже среди людей у меня друзей очень мало. И, однако, когда я после долгого отсутствия воз вращался в обсерваторию, она выходила из себя от восторга, прыгала на задних лапах, опираясь передними на мои плечи (она шутя дотягивалась до них), и радос тный визг совсем не вязался с могучим ростом Лайки. Уж я старался не уезжать надолго; в дальние путешествия нельзя было взять с собой собаку, но в коротких поездках она почти всегда меня сопровождала. Лайка была со мной и в тот раз, когда я поехал на север, чтобы участвовать в этом злополучном семинаре в Беркли.
        Нас приютили мои друзья по университету. При всей их учтивости было оче видно, что их не радует присутствие в доме такого чудовища. Я заверил хозяев, что Лайка ведет себя безупречно; с большой неохотой они разрешили мне держать ее в комнате.
        - Сегодня ночью вы можете не бояться грабителей, - сказал я.
        - В Беркли грабителей нет, - последовал ответ.
        Но среди ночи мне на миг почудилось, что они ошиблись. Меня разбудил ярос тный визгливый лай, я слышал от Лайки такое только раз - когда она впервые уви дела корову и не могла понять, что это такое. Бранясь, я сбросил одеяло и нырнул во мрак незнакомого дома. Главное - утихомирить Лайку, не дать ей разбудить хозяев, если только я не опоздал. Грабитель, конечно ж, давно удрал. Я от души надеялся, что это так...
        Несколько секунд я стоял возле выключателя на лестничной площадке. Зажигать или не зажигать? Наконец, я рявкнул: "Молчи, Лайка!" - и нажал кнопку; холл внизу озарился ярким светом.
        Лайка неистово скреблась в дверь и продолжала визгливо лаять.
        - Если тебе надо погулять, - сердито сказал я, - вовсе не обязательно подни мать такой шум!
        Я спустился, отодвинул задвижку, и собака ракетой вырвалась наружу.
        Было тихо, безветренно, лунный серп боролся с сан-францисским туманом. Стоя в светлой мгле, я смотрел через залив на огни города и ждал Лайку, чтобы отчи тать ее по заслугам. Я все еще ждал, когда - во второй раз в двадцатом столетии - пробудились от спячки здешние подземные силы.
        Как ни странно, я не испугался, во всяком случае, в первый миг. Помню, прежде чем я осознал угрозу, две мысли мелькнули у меня в голове. "Уж эти геофи зики, - сказал я себе, - могли бы хоть как-то предупредить нас". И удивился: "Вот не думал, что от землетрясения такой шум!".
        Почти одновременно до меня дошло, что толчок незаурядный. О том, что было дальше, предпочитаю не вспоминать. Только на следующий день спасателям удалось увезти меня: я отказывался расстаться с Лайкой. Глядя на рухнувший дом, в котором лежали тела моих друзей, я знал, что обязан ей жизнью. Но разве можно было требовать от пилотов вертолета, чтобы они это понимали? Не упрекну их и за то, что они сочли меня обезумевшим, ведь столько несчастных бродило среди обломков и пожарищ.
        С той поры мы разлучались разве что на несколько часов. Мне говорили - и я охотно верю этому, - что я все меньше и меньше интересовался обществом людей, хотя и не стал отшельником или мизантропом. Звезды и Лайка заполняли все мое рабочее время и досуг. Мы подолгу гуляли вместе по горам, это было самое счаст ливое время моей жизни. И лишь одно облако омрачало горизонт: я знал, в отличие от Лайки, что счастью скоро придет конец.
        Переброска готовилась уже больше десяти лет. Еще в шестидесятых годах было признано, что Земля - неподходящее место для астрономической обсерватории. На Луне даже малогабаритные навигационные приборы намного превзошли возможности всех телескопов, которые глядели в космос сквозь мрак и мглу земной атмосферы. Исчерпалась история. Маунт-Вильсон. Паломара. Гринвича и других славных обсерва тории. Для обучения они еще годились, но границы исследования надо было перено сить в космос.
        И я должен переехать. Мне уже предложили должность заместителя директора обсерватории Фарсайда. В несколько месяцев я решу проблемы, над которыми бился много лет. За пределами атмосферы я узнаю, что значит быть слепым, который вдруг обрел зрение.
        Конечно, нечего было и говорить о том, чтобы взять с собой Лайку. На Луну допускались только подопытные животные; наверное, пройдет еще не один десяток лет, прежде чем можно будет заводить там любимцев, да и то понадобится целое состояние, чтобы доставить их туда и прокормить. Я подсчитал, что моего - совсем неплохого - жалованья никак не хватит: Лайка привыкла съедать два фунта мяса В день.
        Выбор был предельно прост. Я мог остаться на Земле, отказавшись от ученой карьеры. Или отправиться на Луну, отказавшись от Лайки.
        В конечном счете, она была всего лишь собака. Десяток лет и Лайка умрет; к этому времени я могу достичь зенита своей ученой карьеры. Ни один здравомыслящий человек не стал бы колебаться, все же я колебался, и если вы до сих пор не поняли, почему, то никакие мои слова не помогут.
        Приговор был вынесен заочно. До последней недели я не мог решить, как посту пить с Лайкой. И когда доктор Андерсон вызвался присмотреть за ней, я вяло согла сился, забыв даже как следует поблагодарить. Старый физик и его жена с первого дня полюбили Лайку; боюсь, я показался им человеком бесчувственным и бессердеч ным. А ведь было как раз наоборот.
        Мы в последний раз прошли с ней вместе по холмам, затем я молча вручил собаку Андерсонам и больше ее не видел.
        Вылет задержался почти на сутки, ждали, пока уймется сильное магнитное воз мущение, да и то активность поясов Ван-Аллена была настолько велика, что мы выхо дили через "трубу" над Северным полюсом. Невесомость всегда неприятна, а в при дачу мы все осовели от антирадиационных медикаментов. Когда я снова стал интере соваться окружающим, корабль был уже над Фарсайдом; не увидел я, как Земля ныряет за горизонт. Да я и не очень-то жалел об этом, мне тогда совсем не хотелось вспоминать прошлое, я предпочитал думать только о будущем. Меня преследовало чувство вины: я покинул существо, которое меня любило, верило в меня. Чем я лучше тех, кто бросил щенка на обочине пыльного Паломаросого шоссе?
        Весть о том, что она умерла, пришла через месяц. И никакой видимой причины, Андерсоны делали для нее все, и они сильно горевали. Просто Лайке не хотелось жить. Несколько дней я сам думал о смерти, но труд - великое лекарство, а моя программа развивалась полным ходом. Забыть Лайку я не мог, но постепенно воспо минания перестали причинять боль.
        Почему же они с такой силой вернулись теперь, пять лет спустя, на обратной стороне Луны? - Я пытался понять, в чем дело; вдруг все здание вздрогнуло, точно от могучего удара. Дальше я действовал не размышляя, руки сами закрыли гермошлем аварийного скафандра, когда опоры подались и стена распахнулась, выпустив на волю взвизгнувший воздух. Благодаря тому, что я автоматически нажал кнопку Общей тревоги, мы потеряли всего двоих, хотя толчок - самый сильный из всех, зарегист рированных на Фарсайде, - разрушил все три герметических купола обсерватории.
        Нужно ли говорить, что я не верю в сверхъестественные силы. Все, что про изошло, объясняется рационально, нужно лишь немного разбираться в психологии. Во время второго Сан-францисского землетрясения Лайка была не единственной собакой, которая почуяла близкую беду; известно много случаев. И когда мое недремлющее подсознание уловило первые, слабые вибрации в недрах Луны, настороженный воспо минаниями рассудок тотчас отозвался.
        Человеческий разум избирает необычные и хитроумные пути, он знал, какой сигнал быстрее всего дойдет до меня. Вот и все, конечно, можно сказать, что в обоих случаях меня разбудила Лайка, но тут и не пахнет мистикой, не было ника кого чудесного зова через бездну, которой ни человеку, ни собаке не дано преодо леть.
        В чем, в чем, а уж в этом я уверен. И все-таки случается, я просыпаюсь в лунном безмолвии, мечтая, чтобы сон продлился несколько секунд, чтобы я еще раз мог заглянуть в эти ясные карие глаза, исполненные бескорыстной, чистой любви, равной которой я не нашел нигде - ни на Луне, ни в других мирах.