Блик Рейвен Кеннеди
        Золотая пленница #2
        Десять лет я жила в золотой клетке царя Мидаса. Но одна ночь изменила все.
        Теперь я здесь, в плену у армии Четвертого королевства. Не уверена, что смогу выбраться целой и невредимой. Они идут в бой, а я - разменная монета, которая либо погасит огонь, либо развяжет войну.
        Командир Рип.
        Жестокий на поле боя, порочный до глубины души. Рип вызывает во мне ужас. В нем кипит невероятная сила, а на его спине растут острые шипы. Но глаза… самые притягательные из всех. Я знаю, что они скрывают. Когда Рип смотрит на меня, я чувствую себя пленницей не Четвертого королевства, а его лично.
        Фейри.
        Предатели. Убийцы. Те, кто едва не уничтожил Орею, стерев с лица земли Седьмое королевство. В игре королевских войн я - золотая пешка. И я должна обхитрить их всех.
        Рейвен Кеннеди
        Блик
        Посвящается тем, кто не видит прутьев решетки, но все равно чувствует себя загнанным в клетку. Летите.
        Raven Kennedy
        GLINT
        
        
        Глава 1
        Царица Малина
        Куда ни взглянешь, всюду золото. Замок Хайбелл целиком переливается характерным блеском. За последнее десятилетие люди объездили Орею вдоль и поперек, только чтобы на него взглянуть. Дворец получил известность благодаря своему великолепию, а людей всегда прельщала его безграничная роскошь.
        Но я помню, каким замок был раньше. Помню сланцевые парапеты и железные ворота. Помню, как надевала платья разнообразных цветов, а посуда на столе стояла белая в тон волосам семейства Кольер. Помню, когда колокол в башне был медным, а его звон - ясным и чистым.
        То, что раньше весило чуть меньше перышка, теперь по силам поднять лишь нескольким мужчинам. Детали, которые когда-то несли в себе цвета эпохи и истории, теперь блестят как новенькие. Даже розы в атриуме позолотили, и они больше никогда не распустят новые бутоны и не наполнят воздух своим ароматом.
        Я выросла в замке Хайбелл. Знала каждый шероховатый камешек и неровность ступени. Знала темные волокна дерева в оконных рамах. Я до сих пор помню ощущения, когда сидела на отцовском троне, слившемся в одно целое с камнем и алмазами, добытыми из восточных гор.
        Порой я просыпаюсь среди ночи, запутавшись в золотых простынях, и не могу понять, где нахожусь. Я больше не узнаю свой дом.
        И почти всегда не узнаю себя.
        Почетные гости, прибывшие с визитом, упиваются лоском и блеском. Их восхищает точность каждой измененной поверхности, и они воспевают силу Мидаса.
        Но я скучаю по прежнему облику Хайбелла.
        По каждому серому уголку, по каждому грубому стулу, даже по уродливым голубым гобеленам, которые раньше висели в моей бывшей спальне. Удивительно, как вам начинает недоставать некоторых предметов, когда вас их лишают.
        Соглашаясь выйти замуж, я знала, что буду скорбеть по утрате контроля над Шестым царством. Когда умер отец, знала, что буду его оплакивать. И тем более знала, что буду скучать по прежнему имени и титулу - принцесса Малина Кольер.
        Но я не предвидела, что буду сожалеть об утрате самого дворца. Такого предугадать я не могла. Комната за комнатой, предмет за предметом - все изменилось у меня на глазах, вплоть до каждой подушки и винного бокала.
        Не смею отрицать: сначала это радовало. Золотой замок в замерзших горах - это что-то сказочное, а у меня был царь, сделавший меня царицей. Мне посчастливилось устроить брак, который предоставил мне возможность остаться здесь, в своем доме, и продолжить царский род.
        Но вот я здесь, сижу в золотой гостиной, давным-давно лишившись своего легковерия. У меня нет наследников, семьи, магии, партнерства со своим мужем и признания в том самом месте, где я выросла.
        Я окружена богатством, которое не представляет для меня ценности.
        Этот замок, место, где родила меня мать, где правили мой отец и дед, где хранятся все самые дорогие мне воспоминания, стал чужим. Он не предлагает ни утешения, ни радости, ни тем более сказки.
        Люди ослеплены его великолепием, тогда как мой взгляд подмечает каждую царапину на золотых полах и стенах. Я обращаю внимание на каждую потертость мягкого металла, искаженную форму. Я улавливаю уголки, которые не отполировали слуги, замечаю каждый потускневший обло- мок.
        Золото может сверкать, но оно не выдержит проверку веками. Оно изнашивается, тускнеет, становится всего лишь навязчивой гнущейся поверхностью, лишенной выносливости.
        Я презираю золото. В точности как стала презирать его.
        Своего прославленного супруга. Люди падают ниц не передо мной, а перед ним. Возможно, у меня нет магической силы, но возмущение несправедливостью тоже обладает могуществом.
        Тиндалл пожалеет. За каждый миг, когда оттеснял меня в сторону, за то, что всегда принижал, за то, что отобрал царство.
        Я заставлю его за все это расплатиться, только не золотом.
        - Хотели бы вы, чтобы я для вас спел, Ваше Величество?
        Мой взгляд падает на сидящего передо мной придворного. Он юный, ему, наверное, около двадцати. Приятный глазу и слуху. Отличительная особенность всех моих придворных.
        Их я тоже презираю.
        Они жужжат как паразиты, поглощающие красивые блюда, отнимающие воздух своей бессмысленной болтовней. Сколько бы раз я ни пыталась от них отмахнуться, они всегда возвращаются и снова кружат вокруг меня.
        - А ты хочешь петь? - спрашиваю я, хотя это и откровенно спорный вопрос, потому что…
        Его улыбка становится шире.
        - Я хочу делать все, что доставляет удовольствие моей правительнице.
        Фальшивый ответ от фальшивого спутника.
        Таковы все эти придворные. Притворщики.
        Сплетники. Приставленные ко мне, чтобы отвлекать и забавлять. Словно я жеманная, глупая женщина, испытывающая нужду в бестолковых развлечениях на протяжении целого дня.
        Но Тиндалл уехал - сорвался в Пятое королевство, где люди, без сомнений, преклонятся перед Золотым царем. Мидас придет от этого в восторг, и меня это устраивает.
        Потому что пока он там, я здесь. Впервые я в Хайбелле без его навязчивого общества.
        Словно сами Боги подали мне знак. Здесь нет мужа, на которого должно полагаться. Нет короля, перед которым обязана преклоняться. Нет его вездесущей золотой куклы, воплощения алчности, сияющей мерзким лживым блеском.
        У меня появился шанс.
        Когда Тиндалл уехал, отвлеченный идеей подмять под себя Пятое королевство, у меня появилась возможность, и я ее не упущу.
        Может, теперь я и не узнаю стены этого замка, но он по-прежнему мой.
        У меня все те же амбиции, какие появились еще в детстве - до того, как стало ясно, что магической силы мне не досталось, до того, как отец отдал меня Тиндаллу, ослепленный блеском его золота.
        Но меня золото не ослепляет. Уже нет.
        Потому что моей мечтой, моей ролью и долгом всегда было правление Хайбеллом.
        Не подчиняясь мужу, не будучи отставленной в сторону или сносящей отношение как к изнеженной простофиле. Тиндалл Мидас наложил руки на все, наведя лоск на всю мою жизнь.
        И я ему позволила. Мой отец позволил. Все чертово царство ему позволило.
        Но с меня довольно.
        Мне осточертело сидеть на обитом стуле, вышивать дурацкие носовые платки, поедать омерзительно сладкие пирожные, пока придворные судачат о том, какое платье надела такая-то девушка - просто потому, что им нравится звук собственных голосов.
        Мне надоело быть молчаливой холодной царицей, застывшей на месте.
        Тиндалл уехал, и впервые с тех пор, как я стала царицей, я могу быть ей по-настоящему.
        И так я и намерена поступить.
        Я всю свою жизнь носила корону, но наконец-то ею воспользуюсь.
        Глава 2
        Аурен
        Во время езды меня подташнивает так же сильно, как болтаются деревянные колеса кареты.
        При каждом повороте перед мысленным взором всплывает еще одно воспоминание, и бесконечный цикл эпизодов продолжает кружить и вращаться, словно ястребы, пикирующие с неба на брошенную падаль.
        Смерть так и липнет ко мне.
        Я очень хотела покинуть свою клетку. Беспрепятственно бродить по замку Мидаса. Мои скука и одиночество осели в горле огромным комом, который мешал говорить, который нельзя было проглотить, заглушить. Я судорожно и глубоко дышала, прижав язык, и мечтала, надеялась, что этот глубокий вдох наполнит легкие и освободит меня от удушающего гнета моей решетки.
        Но теперь…
        На моих руках кровь, хотя на коже нет красных пятен. Но я ее чувствую каждым касанием пальца, словно истина пропитала линии судьбы на моих ладонях.
        Моя вина. Смерть Сэйла, боль Риссы, исчезновение Дигби - во всем виновата я.
        Я бросаю взгляд на затянутое облаками небо, однако не вижу бело-серой мглы. Вместо нее на мои виски обрушиваются эти неустанно кружащиеся воспоминания, возрождая в памяти картинку.
        Я вижу, как скачет на коне Дигби, его удаляющуюся фигуру между черным небом и белоснежной землей. Вижу красное пламя, вырывающееся из-под лап огненных когтей; снег, летящий из-под пиратских кораблей, напоминающий волны в ледяном море. Вижу, как плачет Рисса, как нависает над ней капитан Фейн с ремнем в руке.
        Но чаще всего я вижу Сэйла. Вижу, как его сердце протыкает лезвие капитанского кинжала, будто веретено колет палец. Его кровь стекает в лужу на земле красными нитями.
        В ушах до сих пор стоит крик, когда его тело упало мне на руки и в тот же миг угодило в жестокие объятия Смерти.
        Горло пересохло и болит, измученное ночью, которой, кажется, нет конца. Сначала я выла от потрясения и горя, а потом задохнулась, лишившись всяческой надежды на воздух.
        Когда Красные бандиты привязали тело Сэйла к мачте на носу корабля, подвесили его на судне без парусов и принялись злобно высмеивать его имя, у меня перехватило дыхание.
        Никогда не забуду, как висело там его несгибаемое тело, как обрушились на его немигающие голубые глаза снег и ветер.
        А еще никогда не забуду, как воспользовалась всей своей силой, чтобы столкнуть его тело за борт, помешав пиратам и дальше продолжать оскорблять моего друга и умалять его достоинство.
        Мои ленты ломит от ноющей боли при воспоминании о том, как я перерезала веревки, которые его удерживали, как тащила его хладное тело по грубым деревянным доскам.
        За десять лет Сэйл стал моим первым другом, и мне довелось знать его совсем недолго, а потом я была вынуждена смотреть, как его жестоко убивают на моих глазах.
        Он не заслуживал такой смерти. Не заслуживал безымянной могилы посреди Пустоши, не заслуживал быть похороненным в снежном океане.
        Все хорошо, все хорошо, все хорошо.
        Я крепко зажмуриваюсь, слыша эхо его голоса, проникающего прямиком в сердце. Он пытался меня успокоить, стремился поддержать мой дух и придать смелости, но мы оба знали правду. Как только моя карета опрокинулась и нас схватили Красные бандиты, ничего хорошего для нас уже быть не могло.
        Он знал, но все равно, до самого последнего вздоха, пытался меня защитить, уберечь.
        Из горла вырывается болезненный всхлип, ухватившийся за боль, как нитка, зацепившаяся за заусенец. Мои золотые глаза жжет, когда по обветренной щеке стекает еще одна соленая капля.
        Может, меня наказывало великое Божество - силы, к которым причислены все боги и богини нашего мира. Может, случившееся - предостережение, что я переоценила свои силы, необходимое напоминание об ужасах, таящихся в окружающем меня мире.
        Я была в безопасности. На вершине мерзлой горы, в самой высокой башне золотого замка я была в безопасности в своей золотой клетке. Но я стала неугомонной. Ненасытной. Неблагодарной.
        Вот что я и получила. Это моя вина. За те мысли, чреватые последствиями, за желание иметь больше, чем у меня уже было.
        Я чувствую, как трепещут мои поникшие ленты, словно желая подняться и пройтись по припухшей щеке, словно желая утешить.
        Но ничего подобного я не заслуживаю. Сэйла больше никогда не утешит мать. Рисса не получит утешение в объятиях мужчин, которые ей платят за удовольствие. Мидас не получит утешения от марширующей к нему армии.
        Солдаты Четвертого королевства пробираются сквозь снег, по пустой равнине передвигается темная сила. Они скользят шелковистым потоком из черной кожи и гладких обсидиановых лошадей, пересекающих страну вечного холода.
        Я понимаю, почему вся Орея страшится войска короля Ревингера - или короля Рота. Если не брать в расчет его магию, то эти солдаты, даже без своих боевых доспехов, - вселяющее страх зрелище.
        Но никто из них не сравнится с идущим во главе командиром.
        Время от времени я замечаю его скачущим на лошади. Дорожка ужасных шипов вдоль его позвоночника изгибается так же, как и жестокие хмурые брови. Черные глаза, похожие на бездонную пропасть, готовы поймать в западню любого, кто осмелится в них заглянуть.
        Фейри.
        Здесь и сейчас рядом с нами чистокровный фейри. И он не прячется, а возглавляет армию жестокого короля.
        Я воспроизвожу в памяти наш разговор, от которого начинают дрожать руки и становятся липкими ладони.
        Я знаю, кто ты.
        Забавно, то же самое я хотел сказать про тебя.
        Я пребывала в ступоре, когда он произнес эти слова, и разинула рот, как выброшенная на сушу рыба. Он лишь ухмыльнулся, сверкнув на долю секунды своими свирепыми клыками, а потом дернул головой в сторону этой кареты и запер меня в ней.
        Но я привыкла сидеть взаперти.
        Здесь я уже несколько часов. Волнуюсь, обдумываю, проливаю слезы и рвано дышу, пытаясь постичь случившееся.
        Чаще всего я позволяла себе давать волю чувствам, пока никто не видел.
        Я прекрасно понимаю, что нельзя показывать слабость марширующим рядом солдатам и особенно командиру.
        Поэтому позволяю себе разом все прочувствовать в уединении деревянных стен, разрешаю эмоциям взять верх, позволяю поселиться в голове тревожной мысли «что теперь будет».
        Потому что понимаю: как только процессия остановится на ночлег, я не смогу выставить эту уязвимость на всеобщее обозрение.
        Поэтому я сижу.
        Сижу и смотрю в окно, голова кружится, тело ноет, слезы текут, а я осторожно распутываю узлы на моих несчастных поруганных лентах.
        Золотые атласные полоски, растущие по бокам моего позвоночника, кажутся сломанными. Они болят и горят там, где капитан Фейн жестоко завязал их в клубки. Каждое прикосновение заставляет их вздрагивать, а меня - скрежетать зубами.
        Мне приходится часами потеть и трястись, корчась от боли, но развязать узлы все же удается.
        - Наконец-то, - бормочу я, разобравшись с последним.
        Я отвожу плечи назад, и кожа, к которой крепится каждая лента, - по двенадцать с каждой стороны от позвоночника, от лопаток и до ягодиц, - натягивается.
        Я расправляю все двадцать четыре ленты, насколько это позволяет сделать тесное пространство, и нежным прикосновением разглаживаю их, надеясь, что моя ласка снимет их боль.
        Лежащие на полу кареты и на скамье, они кажутся мятыми и безжизненными. Даже золотистый цвет несколько потускнел в сравнении с привычным для них блеском. Напоминает поблекшее золото, нуждающееся в чистке.
        У меня вырывается судорожный вздох, пальцы ноют от того, сколько пришлось приложить усилий, чтобы распутать каждый узел. Моим лентам никогда еще не было так больно. Я так привыкла их скрывать, держать в тайне, что ни разу не пользовалась ими, как сделала это на том пиратском судне, и это очевидно.
        Дав своим лентам отдохнуть, я осматриваю остальные части своего тела в последних обрывках серого дневного света. После того, как карета перевернулась, у меня болят плечо и голова, а еще оттого, что меня грубо вытащили из нее Красные бандиты, когда захватили в плен.
        На нижней губе небольшой порез, но его я почти не замечаю. Сильнее болит щека, по которой ударил капитан Фейн, и бок, куда он пнул меня по ребрам. Вряд ли он что-то сломал, но от каждого движения я резко втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы.
        Мучительное ощущение в животе напоминает, что он пустой и голодный, а во рту сухо от жажды. Но сильнее всего обращает на себя внимание тот факт, что я совершенно вымотана.
        Истощение цепью сковало лодыжки, надело кандалы на запястья, обрушилось на плечи. Силы и задора во мне как не бывало, словно из спины вытащили затычку и разом выкачали всю мощь.
        Светлая сторона? Я хотя бы жива. Хотя бы ускользнула от Красных бандитов. Я не подвергнусь мучениям, которые наверняка для меня уготовил Квотер, узнав о пропаже своего капитана. Квотер не тот человек, в плену которого вы хотели бы очутиться.
        Хотя мои новые сопровождающие далеки от идеала, я по крайней мере направляюсь к Мидасу, пусть даже не зная, что меня ждет, как только мы туда доберемся.
        Выглянув из окна кареты, я вижу, как на снегу остаются следы от темных копыт, а всадники горделиво сидят в седлах и уверенно движутся вперед.
        Теперь я должна быть сильной.
        Я - пленница армии Четвертого королевства и потому не допущу слабости. Не знаю, такие же золотые у меня кости, как и все остальные части моего тела, но ради собственного же блага надеюсь, что да. Надеюсь, что позвоночник тоже из чистого золота, потому что мне нужна крепкая опора, если я хочу выжить.
        Закрыв глаза, я поднимаю руки и прижимаю кончики пальцев к векам, пытаясь прогнать жжение. Я устала, но заснуть не могу. Я не спокойна. Не могу, когда вокруг меня марширует войско, а над головой нависают те жуткие воспоминания.
        Неужели еще вчера утром Сэйл был жив? А Дигби грубо раздавал приказы своим людям? Кажется, что прошли недели, месяцы, годы.
        Время меняется вместе с мучениями. Оно тянется, удлиняя секунды, продлевая минуты. Я познала на опыте, что страх и боль имеют свойство растягиваться. И словно жестокости в этом мало, наш разум снова и снова заставляет проживать заново эти мгновения - даже после того, как они прошли.
        Какое гадкое это время.
        Я знаю, что оставила частичку себя на том пиратском судне. Я пережила довольно много ужасных минут, чтобы познать это непрестанно болезненное ощущение.
        Каждое горе, что я пережила, каждая мучительная боль вырывала из меня по частичке. Я ощущала каждый оторванный кусочек, видела каждый осколок, падающий за спиной на путь моего прошлого. Они оседали, как хлебные крошки, только для того, чтобы их схватили злобные хищные птицы.
        В Хайбелле люди порой неделями проделывали путь, чтобы просто взглянуть на меня. Мидас разрешал мне стоять рядом с ним в тронном зале, пока они глазели.
        Но сколь бы долго я ни стояла там с ним, на пьедестале, никто так и не увидел меня настоящую. Если бы они только взглянули повнимательнее, то заметили бы, что я всего-навсего истерзанная, изрешеченная девушка, а моя золотистая кожа скрывает разбитое сердце.
        Глаза щиплет, подсказывая, что я бы снова заплакала, останься у меня хоть сколько-нибудь слез, но, думаю, и они во мне тоже иссякли.
        Я ведать не ведаю, где сейчас другие наложницы и стражники, и понятия не имею, что намеревается со мной сделать командир, но я не дура. Король Рот отправил силы своего войска в Пятое королевство, чтобы вступить в бой с Мидасом, и я боюсь за своего царя так же сильно, как боюсь за себя.
        Я вздрагиваю, когда последний лучик солнца наконец падает на землю и прячется за горизонтом. День подошел к концу, и вместе с этим я вынуждаю себя запереть и свои чувства.
        Теперь, когда сумерки предвещают скорое наступление ночи, карета резко останавливается. В этом конце Ореи ночь опускается быстро и свирепо, поэтому неудивительно, что армия Четвертого королевства начинает разбивать лагерь.
        Я остаюсь в неподвижной карете и прислушиваюсь к солдатам. Из окон мало что видно из-за стоящих по обе стороны лошадей; затененные фигуры, принявшись за работу, двигаются быстро.
        Прождав примерно половину часа, я начинаю ерзать: нужда облегчиться становится назойливой. Тело бунтует, голод и жажда не ослабевают, усталость захлестывает, как бурлящее море, которое жаждет утащить меня под воду.
        Я просто хочу поспать. Уснуть и не просыпаться, пока боль не стихнет - и физическая, и душевная.
        Еще рано, напоминаю себе я. Отдыхать еще рано.
        Я щипаю себя за локоть, заставляя держаться настороже. Пытаюсь разобрать хотя бы что-то сквозь какофонию звуков снаружи, но тут тускнеет последний свет, и натиск ночи накрывает меня холодным одеялом.
        Прислонившись головой к стене кареты, я на мгновение закрываю глаза. Всего на мгновение, убеждаю себя я. Чтобы просто ослабить жжение в припухших глазах, чтобы просто унять боль во всем теле.
        Всего на мгновение…
        Я вскидываюсь и резко открываю глаза, когда в замок вставляют ключ.
        Дверь кареты распахивается внезапно и с той же скоростью, с какой у меня вырывается вздох, и на пороге показывается он, угрожающе стоящий под покровом ночи и смотрящий на меня огромными глазами.
        Командир Рип.
        Глава 3
        Аурен
        Настороженная и напряженная, я набираю воздуха в грудь и не моргая смотрю на командира. Я вот-вот познаю на собственном опыте, что такое быть его узницей.
        Голова кружится. В мыслях один за другим мелькают разные варианты, и я пытаюсь взять себя в руки.
        Он схватит меня за волосы и вытащит из кареты? Примется пугать и издеваться? Вынудит раздеться, чтобы лично удостовериться, действительно ли золотая у меня кожа? Передаст по кругу своим солдатам? Мне придется носить цепи?
        Я не осмеливаюсь показать ему, о чем думаю. Я не могу давать подсказок насчет того, какие идеи кружат у меня в голове.
        Всю грусть, все волнение я наматываю на катушку, как старую пряжу, и прячу рваные нити. Потому что если покажу ему свой страх, если открою свои слабости этому мужчине, он с радостью ухватится за эти нити и дернет, распутав все мои помыслы.
        Подави слабость, и возрастет сила…
        Эти старые, почти забытые слова появляются из ниоткуда, словно сознание припрятало их, чтобы в самый нужный момент о них напомнить.
        Я вдруг вспоминаю, как их напевали, тихонько нашептывали мне на ухо, но с неумолимым оттенком в голосе.
        Сейчас они во мне отзываются, и это помогает мне держать плечи прямо, помогает гордо поднять подбородок, чтобы встретиться с командиром лицом к лицу.
        Под мышкой он держит шлем, а черные волосы несколько взъерошились от долгих часов его ношения. Я рассматриваю его бледное лицо, ряд коротких и тупых шипов над каждой бровью. Воздух пропитывается его давящей аурой, покрывая мой язык, как сахарная пудра, забивая каждую частичку языка.
        Эта аура на вкус отдает властью.
        Интересно, как бы отреагировали люди, если бы узнали его истинную сущность? Он не человек, в чьих жилах течет магия, унаследованная от дальних предков из рода фейри. Не тот, чье тело изменил и сгноил своей силой король Рот. Не просто командир армии с кровожадным пылом, любящий отрывать головы у своих врагов.
        Нет, он гораздо смертоноснее. Более пугающий. Чистокровный фейри, спрятавшийся у всех на виду.
        Знай они правду, то разбежались бы в страхе? Или восстали бы против него, как сделали ореанцы сотни лет назад? Они убили бы его, как убили остальных?
        В те темные времена часть фейри пытались отразить атаку, но столкнулись с численным превосходством противника, и им не помогла даже их выдающаяся магия. Некоторые фейри попросту не хотели сражаться. Они не хотели убивать людей, которых считали друзьями, возлюбленными, семьей.
        Но бросив всего один взгляд на командира Рипа, я понимаю, что он-то как раз и будет сражаться. Он будет сражаться, и Орея проиграет.
        Возможно, минуло несколько сотен лет с тех пор, как разделились Орея и Эннвин - царство фейри, но даже я потрясена тем, что никто не знает, никто не видит, что он такое на самом деле, тогда как для меня это было сразу же очевидно.
        По напряженному взгляду Рипа я понимаю, что не единственная, у кого голова идет кругом. Мы молча изучаем друг друга, давая оценку, анализируя, обдумывая.
        Меня снедает любопытство, как сносит ветер растение без корней. Как же очутился здесь командир Рип, в чем заключается его цель? Неужели он всего лишь наемный сторожевой пес короля Ревингера, которого тот спустил с поводка и разрешил скалить зубы и рычать на врагов? Или же у него иные намерения?
        Он проводит по моему телу оценивающим взглядом, а я сижу в карете и вижу, как он мысленно делает заметки. Мне требуется все самообладание, чтобы не поерзать, не съежиться под его пристальным взором.
        Его взгляд цепляется за мою опухшую щеку и разбитую губу, а потом опускается на помятые ленты, разметавшиеся по карете. Мне не нравится его заинтересованность. Каждый раз, как он смотрит на них, мне хочется спрятать ленты. Если бы им не было так больно, я бы обернула их вокруг тела и скрыла от чужих глаз.
        Когда он все же заканчивает меня оценивать, то смотрит в глаза своим черным взглядом. Я замираю, готовая к тому, что он вытащит меня из кареты, станет выкрикивать приказы или угрозы, но командир просто продолжает глядеть, словно чего-то ждет.
        Если он ожидает, что я сломаюсь, примусь умолять или плакать, то напрасно. Я не сдамся под его пронизывающим взглядом и не рассыплюсь от его режущего слух молчания. Я просижу тут всю ночь, если потребуется.
        Как на зло, мой желудок не такой упрямый, как я, потому что он тотчас издает неприемлемо громкое рычание.
        Услышав, командир прищуривает глаза, словно это нанесло ему личное оскорбление.
        - Ты голодна.
        Не будь я в таком диком ужасе, закатила бы глаза.
        - Конечно, голодна. Я просидела в этой карете целый день, да и Красные бандиты в плену нас точно не угощали роскошными блюдами.
        Если его и удивляет презрение в моем тоне, то он этого не показывает.
        - А Золотая пташка-то может и заклевать, - бормочет он и опускает взор на перья на рукаве моего пальто.
        Услышав прозвище, я в негодовании скрежещу зубами.
        Есть в нем что-то. Или, может, после пережитого ужаса что-то изменилось во мне. Какова бы ни была причина, будь то обстоятельства или конфликт двух миров, среди всех эмоций начинает превалировать гнев. Я пытаюсь подавить его, как пружину в мышеловке, но он не хочет оседать.
        Я должна оставаться спокойной, непоколебимой. Мне нужно быть камнем посреди стремительного потока. Теперь я в самой гуще событий, более уязвима, чем раньше, и не могу позволить, чтобы меня снесло течением.
        Командир наклоняет голову.
        - Ты останешься в той палатке, - говорит он и показывает рукой налево. - Тебе принесут еду и воду. Отхожее место находится на западной окраине лагеря.
        Я жду еще распоряжений или угроз, или насильственных действий, но напрасно.
        - И это все? - недоверчиво уточняю я.
        Он наклоняет голову, этим движением снова напомнив мне истинного фейри, и я мельком замечаю блеск самого высокого шипа между его лопатками.
        - А ты чего ждала?
        Я подозрительно щурюсь.
        - Ты самый грозный армейский командир во всей Орее. И я не жду, что ты станешь вести себя иначе, противореча своей репутации.
        Стоит этим словам вылететь из моего рта, как командир наклоняется, упираясь руками в раму кареты, и выставляет напоказ зловещие шипы на предплечьях. Бледно-серые переливающиеся чешуйки на его скулах сверкают, как блестящее лезвие серебряного клинка, что уже можно счесть предупреждением.
        Я задыхаюсь на вдохе, который застревает в груди, словно облепивший горло сироп.
        - Поскольку тебе уже, похоже, известна репутация человека, под надзором которого ты оказалась, я не стану тратить твое время понапрасну и пускаться в объяснения, - говорит Рип низким голосом, в каждом слове сквозит леденящая кровь нотка. - Ты кажешься умной женщиной, поэтому не стоит напоминать, что уйти ты не можешь. Ты замерзнешь до смерти, и я все равно тебя найду.
        Сердце рвется из груди: его обещание можно счесть и угрозой.
        Я тебя найду.
        И найдут меня не его солдаты, а он сам. Не сомневаюсь, что он обыщет всю Пустошь и выследит меня, если я попытаюсь сбежать. Он и впрямь бы меня нашел. Ну что за удача!
        - Царь Мидас убьет тебя за мое похищение, - отвечаю я, хотя все мое тело хочет съежиться от его близости, от его невыносимого присутствия, которое проникает в карету.
        Уголок его губ приподнимается так же, как его изогнутые шипы.
        - С нетерпением жду.
        Меня воротит от его надменности, но проблема в том, что я знаю: такая дерзость оправданна. Даже без могущественной древней магии фейри, которая в нем ощущается, он воин до мозга костей. С мускулами, щеголяющими силой, и манерой вести себя, которая свидетельствует о его боевой мощи, он явно не тот, кого я хотела бы видеть вблизи Мидаса.
        Похоже, часть моих мыслей проскальзывает сквозь трещинки моей стойкости, потому что командир выпрямляется, и на его лице появляется снисходительное выражение.
        - О, теперь я понимаю.
        - Что понимаешь?
        - Тебе дорог царь-захватчик, - он почти выплевывает эти слова, сыпля обвинением таким же острым, как и его клыки.
        В недоумении я смотрю на него, на ненависть, стекающую с его губ, как медленный холодный дождь. Если подтвержу его слова, воспользуется ли он ими против меня? Если отрину, поверит ли?
        Глядя на мое лицо, он издает насмешливый звук.
        - Золотой пташке нравится ее клетка. Какая жалость!
        В гневе я сжимаю руки. Мне не нужны его суждение, его пренебрежение, его предположение, что он знает меня и мои обстоятельства или имеет право критиковать мои отношения с Мидасом.
        - Ты не знаешь меня.
        - Правда? - выпаливает он в ответ скрипучим для слуха голосом. - В Орее всем известно о фаворитке Мидаса, как и о его способности обращать все в золото.
        Я в гневе смотрю на него.
        - Точно так же всем известно, что король Рот спускает с поводка своего ручного монстра, чтобы тот сделал за него всю грязную работу, - отвечаю я и многозначительно смотрю на шипы на его предплечье.
        Вокруг Рипа начинает клубиться темная аура, отчего волоски на шее у меня встают дыбом.
        - О, Золотая пташка, сейчас ты считаешь меня монстром, но ты еще ничего не видела.
        Невысказанная угроза проносится, как засушливый ветер, от которого пересыхает во рту.
        Нужно быть очень осторожной с этим мужчиной. Нужно всеми силами его избегать, уклоняться от его порочности и постараться выйти из этой передряги невредимой. Но я не могу загадывать наперед, если не знаю, чего ждать.
        - Как ты со мной поступишь? - спрашиваю я, рискнув задать откровенный вопрос в надежде получить мало-мальский намек на то, что меня ожидает.
        На его губах появляется злобная и грозная улыбка.
        - А я еще не говорил? Я верну тебя твоему пленителю, по которому ты так скучаешь. О, какое нас ждет воссоединение!
        Без лишних слов командир разворачивается и оставляет меня смотреть ему вслед. Кровь в ушах стучит в такт его шагам.
        Не ведаю, что он планирует для моего повелителя, но знаю, что в его намерениях нет ничего доброго. Мидас ждет прибытия своих наложников и фаворитки, а не марширующей к нему вражеской армии.
        Я силком принуждаю себя выйти из кареты, мои ленты волочатся за спиной по снегу, меня переполняет обреченность от одного осознания. Я понимаю, что должна сделать. Нужно найти способ предостеречь моего царя.
        Остается лишь надеяться, что это не будет стоить мне жизни.
        Глава 4
        Аурен
        Можно подумать, что, пробыв в пути несколько недель, я привыкла справлять нужду в отхожем месте, вырытом в земле. Но нет. Меня тяготит, что нужно задирать юбки и приседать на корточки на снегу.
        Я стараюсь управиться как можно быстрее. Светлая сторона: мне удается сделать это, не испачкав сапоги и не шлепнувшись плашмя на снег. Сейчас, в сущности, это уже небольшая победа.
        На счастье, я заканчиваю раньше, чем подходит следующий желающий воспользоваться ямой, поэтому волноваться о том, что за мной наблюдают, не приходится. Набрав в ладошки немного пушистого снега, я обмываю им руки, а потом выпрямляюсь и провожу ладонями по мятым юбкам.
        Теперь, когда моя самая острая потребность удовлетворена, я обхватываю себя руками, чтобы защититься от холода, который с легкостью проникает даже через шерстяное платье и пальто капитана пиратов.
        Не торопясь, я задумчиво оглядываюсь по сторонам, но вижу лишь ту же самую картину, что лицезрела на протяжении нескольких дней: снег, лед и ничего кроме.
        Кажется, что плоская равнина Пустоши бесконечна: вдалеке вырисовываются темные горы, а снежным заносам нет края.
        Командир Рип прав. Я могу сбежать сию же минуту, и, возможно, мне удастся какое-то время скрываться от него и его солдат, но что будет со мной потом? У меня нет провианта, нет пристанища, я не умею ориентироваться на местности. Я бы замерзла там до смерти.
        И все же пустой горизонт манит, горькое искушение насмехается надо мной своей открытой свободой. Это ложь, которая окутает меня своим холодом и разобьет мое хрупкое тело, как лед.
        Сжав челюсти, я поворачиваюсь и ухожу, возвращаясь в лагерь. Солдатам быстро удалось его разбить. Ничего особенного, лишь палатки из грубой кожи, расставленные через несколько метров друг от друга, да усеивающие пространство костры, но даже так армия короля Рота будто не уворачивается от холода, будто не сдается под натиском суровой стихии.
        Приблизившись к первым палаткам, я с опаской озираюсь, высматривая командира или кого-нибудь из его солдат, кто может выскользнуть из тени и попытаться причинить мне боль или силой увести в мой тент.
        Но никто не появляется.
        Я ни на миг не доверяю этой фальшивой свободе.
        В полном одиночестве я блуждаю по территории, держа ухо востро. Наложниц или стражников Мидаса не видать, но разглядеть что-либо довольно сложно из-за большой численности армии.
        Я устала и изнываю от боли, но заставляю себя еще немножко побродить, воспользоваться этими минутами наедине, потому что, вполне вероятно, такой возможности больше не представится.
        Там, на пиратском судне, капитану Фейну направили почтового ястреба, предупреждая о готовящемся прибытии командира Рипа. А это значит, что у командира как минимум один ястреб, если не больше. Мне нужно их найти.
        Идя мимо палаток и сгрудившихся вокруг костров, принимающих пищу солдат, я храню молчание, держу голову опущенной, но все подмечаю и выискиваю. Ленты волочатся по снегу, оставляя за собой легкие как перышко следы.
        От запаха еды голодный желудок недовольно урчит, но я не могу подчиниться голоду или оставшемуся без сил телу. Не сейчас.
        Вряд ли ястребов держат в палатке, поэтому туда я не захожу. Если бы мне пришлось гадать, то я бы предположила, что животных перевозят в крытых повозках. Их-то я и ищу, хотя и пытаюсь делать вид, будто просто бесцельно прогуливаюсь. Это не трудно, учитывая, что у меня действительно нет цели и я не знаю, куда идти.
        Вокруг меня слышны армейские звуки. Солдаты болтают, костры горят, лошади ржут. Я подпрыгиваю от каждого грубоватого смешка или искры потрескивающих влажных бревен, предполагая, что в любой момент меня кто-то схватит.
        Пока я иду, солдаты наблюдают за мной. Я по-прежнему напряжена, но они только бросают в мою сторону подозрительные взгляды, а приближаться - не приближаются. Это неожиданно, приводит в замешательство, и я не знаю, что и думать.
        Это игра такая у командира Рипа?
        Когда мои сапоги промокают от ходьбы по слякоти и я начинаю дрожать от холода, то замечаю напротив, на окраине лагеря, несколько деревянных повозок, накрытых кожаной тканью.
        Внутри все переворачивается, и мне хочется поскорее туда подойти, но я не осмеливаюсь. Не осмеливаюсь поторопиться.
        Наоборот, я хожу по кругу, стараясь идти не спеша на подкашивающихся ногах, пытаюсь казаться робкой, а смотреть рассеянно.
        Стараясь не вызвать подозрений, я иду к повозкам, и мне помогает спрятаться в тени кромешная темнота.
        В тридцати футах горит костер, но вокруг него собралось всего четверо мужчин. Они увлечены беседой, вот только мне не слышно, о чем они говорят.
        Я осторожно бреду вдоль повозок, заглядываю под кожаную ткань, пытаюсь действовать быстро, потому как не хочу оказаться пойманной.
        Первые четыре повозки не накрыты, они пустые и от них пахнет кожей. Наверное, тут хранились палатки. Несколько следующих забиты тюками сена и бочонками с овсом для лошадей, а дальше я раз за разом натыкаюсь на повозки с провиантом для солдат.
        Надежды уже почти и не осталось.
        Приблизившись к последней, я вижу вольер квадратной формы. Это вольер для животных?
        Прячусь за ним и молюсь всевышним Богам, чтобы чутье меня не подвело. Сделав глубокий вдох, оглядываюсь по сторонам, а потом откидываю ткань, но стоит мне это сделать, как всяческая надежда валится прямиком к промокшим сапогам. Никакого вольера. Всего лишь повозка, наполненная плотно сложенными мехами.
        Я поверженно смотрю на нее, однако все же пытаюсь сдерживать эмоции. Я понимаю, что жутко измотана и морально истощена, но от такой неудачи плечи мои поникают, а глаза начинает пощипывать от страха.
        Где же они, черт возьми? Если не удастся предупредить Мидаса…
        - Потерялась?
        Услышав голос, я подскакиваю и, опустив ткань, оборачиваюсь. Поднимаю глаза выше и выше, и выше и вижу возвышающегося надо мной огромного мужчину.
        Я тут же его узнаю, уже хотя бы по одной массивности его тела. Там, на пиратском судне, Рипа сопровождали два солдата, и, хотя тогда они были в шлемах, я знаю, что этот огромный мужчина был одним из них - он-то и увел меня и Риссу с корабля.
        Сейчас, когда он без шлема и доспехов, я вижу его круглое лицо. Нижняя губа проколота коротким, скрученным куском дерева, имеющим сходство с символом Четвертого королевства - искривленным деревом. Крепкие бицепсы обхватывают ремешки из коричневой кожи, а остальные части тела затянуты в черную.
        Он отчего-то кажется еще больше, на целых три головы выше меня: ноги шириной со ствол дерева и кулаки размером с мое лицо.
        Прекрасно. Обнаружить меня должен был именно этот огромный ублюдок?
        Если откровенно, не знаю, чем я так сильно разгневала богинь.
        Я поднимаю голову, глядя на дикаря с каштановыми волосами, и внезапно радуюсь тому, что уже посетила отхожее место, поскольку этот мужчина имеет такой устрашающий вид, что любой бы наделал в замерзшие штаны.
        Я прочищаю горло.
        - Нет.
        Он приподнимает густую бровь, в карих глазах видны недовольство и подозрение, длинные волосы висят вокруг лица и от шлема примяты на макушке.
        - Нет? Тогда что ты здесь делаешь? Чего так далеко забрела от своей палатки?
        Ему известно, где моя палатка? Настораживает…
        Я поворачиваюсь и, стащив из стоящей за спиной повозки мех, накидываю его на плечи.
        - Я замерзла.
        Он бросает на меня взгляд, говорящий, что не верит ни одному моему слову.
        - Замерзла? Тогда, возможно, золотому питомцу Мидаса пора удалиться в свою палатку.
        Я плотнее закутываюсь в гладкий черный мех. Таких мужчин я знавала, они обычные хамы. Еще не хватало, чтобы он вытирал о меня ноги и сделал своей легкой добычей.
        Я вскидываю подбородок.
        - А мне нельзя даже пройтись? Меня будут удерживать здесь против воли? - провоцирую его я, потому что точно того же жду от него и хочу его опередить.
        Его лицо становится еще смурнее, а мое сердце стучит гулко, словно хочет вырваться из груди и спрятаться. Ничего удивительного. Если бы этот мужчина захотел, то с легкостью сломал бы мне шею своими мясистыми руками.
        Однако он скрещивает перед собой руки, но его устрашающая поза все равно на меня давит.
        - Ходит слух, что именно такое обращение ты и ценишь, питомец.
        Меня захлестывает гнев. Второй раз за сегодняшний вечер на меня смотрят так язвительно, судят за клетку, в которой я живу.
        - Лучше жить в безопасности у Золотого царя, чем служить в армии твоего гнилого монарха, который всего лишь истощает землю, - проговариваю я со злостью.
        Стоит ему услышать мои слова, как он тут же замирает в странной позе.
        Я знаю, что совершила ошибку. Перешла все границы. Я позволила ему вывести меня из себя и от злости и страха не ведала, что несу. Лучше бы я обратилась в камень.
        Вместо того чтобы дать отпор задире, я стала задирать его в ответ. Учитывая его вес, наверное, это был не самый мудрый поступок.
        Я не обращала внимания на перешептывания у костра, но вдруг услышала, как затихли солдаты. В воздухе нарастает волнение, словно им не терпится увидеть, что он со мной сделает.
        Пойманное в ловушку, мое сердце пускается вскачь от необходимости сгинуть.
        С непримиримой враждебностью во взгляде мужчина наклоняется, пока его лицо не оказывается в дюйме от моего. Глаза яростно пылают, выжигая воздух и не позволяя дышать.
        Его голос становится низким, напоминая предостерегающий волчий рык, от которого стынет в жилах кровь.
        - Еще раз оскорбишь моего короля, и я забуду, какого цвета у тебя кожа. Я буду сечь твою спину до тех пор, пока не услышу твои жалобные всхлипы.
        Я судорожно глотаю подступивший к горлу ком.
        Он говорит всерьез. Сомнений нет, потому что это видно в выражении его лица. Он тут же бросит меня в снег и сделает боль моей единственной реальностью.
        Мужчина кивает и смотрит мне прямо в глаза.
        - Хорошо. Теперь я вижу, что ты относишься к происходящему серьезно. - Он по-прежнему стоит слишком близко, по-прежнему лишает меня свободного пространства, воздуха. Невидимый пузырь лопается от его захватнического общества. - Ты больше не с этим золотым недоноском Мидасом. Сейчас ты здесь, поэтому на твоем месте я бы проявлял больше уважения и приносил бы больше пользы.
        Я округляю глаза от зловещих слов, в которых сквозит явный намек, но он тут же сбивает меня с толку.
        - Не в этом смысле. Никто тут не заинтересовал в позолоченных объедках Мидаса, - усмехается он, и я тут же с облегчением вздыхаю. Но зря. - Хочешь упростить себе жизнь? Тогда будь загнанной в клетку пташкой и спой.
        Понимание озаряет меня, как желтое солнце.
        - Думаешь, я выдам тебе информацию? Думаешь, я предам своего царя?
        Он пожимает плечом.
        - Если ты умная, то да.
        Отвращение стучит во мне неистовой мелодией. Жестокий гигант что-то замечает в моих глазах и отстраняется, со вздохом выпрямившись в полный рост.
        - Хм. А может и нет. Какая досада.
        Я сжимаю руки в кулак.
        - Я никогда не предам царя Мидаса ради вас.
        На его губах появляется коварная улыбка.
        - Посмотрим.
        Стучащая мелодия скачет, стучит, бьет меня в самое нутро. Не знаю, должна ли я обижаться, что он считает меня такой слабой, или бояться, что действительно такой окажусь.
        - Где остальные наложницы? - внезапно спрашиваю я, желая вести беседу самой и направлять ее в свою пользу. - Другие стражники?
        Он ничего не говорит, высокомерие исходит от него как пар.
        Я упираюсь пятками в землю.
        - Если кто-то из вас причинит им…
        Он поднимает руку, перебивая меня, и я замечаю на ладони старый шрам, проходящий вдоль нее прямым порезом.
        - А вот сейчас осторожнее, - огрызается он. - Солдаты Четвертого королевства не очень-то жалуют угрозы.
        Я резко перевожу взгляд налево. Остальные солдаты все так же сидят вокруг костра, все так же молча наблюдают, смотря прямо на меня. Локти их лежат на коленях, костяшки пальцев похрустывают, глаза сверкают. На их лицах - ненависть и оранжевые блики пламени.
        Слова, что я собиралась произнести от лица нашей процессии, улетучиваются от этой очевидной угрозы. Возможно, это игра. Может, командир Рип специально оставил меня бродить в одиночестве, чтобы его солдаты наказали меня так, как им заблагорассудится.
        Стоящий напротив мужчина весело хмыкает, и я отвожу взгляд от солдат.
        - А теперь убирайся. Твоя палатка в той стороне. Полагаю, питомец Мидаса обучен искать свою конуру?
        Я бросаю на него испепеляющий взгляд, и мужчина, развернувшись, уходит к костру, присоединяется к глазеющим на меня мужчинам.
        Прижимая мех к груди, я отворачиваюсь, чувствуя спиной их взгляды, колкие, как лезвие, царапающее мне спину. Ухожу как можно быстрее, стараясь не сорваться на бег. Мне вслед раздается издевательский смех, от которого пылают щеки.
        Я придерживаюсь следов, оставшихся на снегу от грубых ботинок, стараюсь не проваливаться на сильнее занесенных участках и выбираю путь покороче к своей карете и палатке - моей несомненной конуре.
        Возможно, разыгралось мое воображение, но каждый солдат, мимо которого я прохожу, окидывает меня взглядом более тяжелым, более злобным. Меня ставят на место без лишнего слова, всего лишь одной их аурой, звучащей как заявление.
        Я - враг, которого они настроены сломить. Может, стражи и не следуют за мной по пятам, но они наблюдают. Готовые атаковать. И все же никто этого не делает.
        Я ни на кого не гляжу, не обращаю на них внимания, не даю слабину, когда прохожу мимо них и замечаю, как незамедлительно стихают их беседы. Упрямо смотрю вперед, хотя все мое тело трепещет, а сердце несется галопом.
        Меня не волнует, что они там думают. Я не предам Мидаса. Никогда.
        С каждым шагом в этих холодных промокших сапогах я мысленно себя проклинаю. Я не нашла, где держат ястребов, и так бросилась всем в глаза, что ко мне подошел солдат. Если хочу выжить среди армии Четвертого королевства, нужно быть лучше, умнее, незаметнее.
        И сильнее. Мне нужно быть сильной в предстоящие дни.
        В груди появляется непреодолимый гнев, и я сжимаю руки в кулаки в карманах своего пальто.
        Завтра. Завтра я снова попытаю удачу. И на следующий день.
        И после того дня. И еще после.
        Я не сдамся, пока не разведаю каждый уголок в лагере этого чертова войска и не найду способ предостеречь Мидаса. А до тех пор не сломаюсь. Я не дам им того, что они смогут использовать против моего правителя.
        Командир такого низкого обо мне мнения, что даже не приставил охрану, поэтому я отплачу ему вдесятеро больше. Я воспользуюсь его самонадеянностью, чтобы лишить элемента внезапности, и сделаю это с улыбкой на золотых устах.
        Они считают, что я прогнусь под них, но вскоре поймут, что я не из тех наложниц.
        Глава 5
        Аурен
        На обратном пути, пытаясь найти свою палатку, я заблудилась. В один момент я свернула в неверном направлении и пошла по кругу, прошмыгнув мимо одной и той же группы солдат дважды. Они посмеиваются и многозначительно переглядываются, но никто не предлагает мне помощи, а я отказываюсь о ней просить. Они не стали бы мне помогать, даже если бы я попросила.
        Заметив наконец черную карету, в которой ехала целый день, я с облегчением вздыхаю. Зубы стучат от холода, да и лицо замерзло, несмотря на натянутый на голову капюшон.
        Направившись к карете, я замечаю, что палатка, которой мне велел пользоваться командир Рип, стоит намного дальше от основной части лагеря. Тогда как остальные тесно примыкают друг к другу, моя палатка располагается на отшибе.
        Я замираю напротив нее и оглядываюсь. Самая близкая к моей палатка - в нескольких ярдах. Кажется, было бы недурно иметь больше уединения, но меня пронизывает жуткий страх.
        Есть только одна причина, почему моя палатка стоит так далеко. Так больше возможностей прокрасться сюда, навредить мне, пока никто ничего не видит и не слышит. Всем легче закрывать глаза и утверждать, что они находятся в полнейшем неведении.
        С подступившим к горлу комом я делаю шаг вперед и только хмуро смотрю на землю. Кто-то вычистил тропинку прямо к порогу палатки, чтобы я не увязла в снегу.
        Я снова оглядываюсь по сторонам, но никто за мной не наблюдает. Ближайший костер находится на приличном расстоянии, солдаты, окутанные тенью, не смотрят на меня.
        Зачем кому-то вычищать дорожку, чтобы пленнице было проще дойти до своей тюрьмы? Быстро оглянувшись, понимаю, что к остальным палаткам отнеслись иначе: и дорожки к ним пролегают по плотному снегу только оттого, что по нему прошлись сапогами.
        Не в силах отделаться от беспокойства, я снова поворачиваюсь к палатке и ныряю под черные кожаные лоскуты. Внутри меня встречают мягкий свет и тепло, от которых мое тело с облегчением обмякает.
        Скинув на пороге сапоги, я старательно отряхиваю их от снега, а после выпрямляюсь и осматриваюсь.
        На перевернутом ведре рядом со мной стоит фонарь, но приятное тепло и яркий свет исходят от аккуратно разложенной посреди палатки кучки тлеющих углей. Они, лежащие в окружении почерневших камней, дают столько тепла, что у меня вырывается стон.
        В одном углу покоится груда черного гладкого меха, в другом возвышается паллет, служащий кроватью.
        Как и обещал командир, меня дожидается деревянный поднос с ужином, а возле миски даже стоит кувшин с водой и лежат крошечный кусочек мыла и полотенце.
        Я оглядываю полы палатки, но завязать их нет возможности. Да и, положа руку на сердце, чем бы мне вообще помогла кожаная веревка? Если кто-нибудь захочет войти, его ничто не остановит.
        Я задумчиво кусаю губу; не могу стоять здесь, слишком боюсь пошевелиться. Поэтому стаскиваю с плеч шкуру и кладу ее на землю, хотя на полу и без того лежит мех, застилающий снег. Я сажусь, поджав под себя ноги, и ставлю поднос на колени.
        На нем виднеются ломоть хлеба и кусок соленого мяса, а еще миска какой-то похлебки. И хотя это скромный солдатский рацион, у меня текут слюнки и урчит в животе, словно еды вкуснее я в жизни не видела.
        Я тут же принимаюсь жадно ее поглощать, съедая все до последней крошки, и залпом выпиваю чуть теплую похлебку. Еда комом оседает в пустом желудке, утолив голод, и мне в мгновение ока становится лучше.
        Закончив, я облизываю пальцы и губы, желая добавки, но понимаю, что мне и так повезло получить такую большую порцию. Все в этой армии довольствуются своей нормой, и сомневаюсь, что кто-то благосклонно отнесется к тому, что их пленница попросит еду снова.
        Я с жадностью глотаю из кисета ледяную питьевую воду, явно собранную из растаявшего снега. Мне все равно, что она настолько холодная, что ноют зубы - вода в считаные секунды утоляет надоевшую жажду.
        Теперь, когда я сыта и напоена, меня манит мех, но я понимаю, что сначала нужно помыться. Возможно, мне только кажется, но все же я до сих пор чувствую запах капитана Фейна и хочу стереть эту вонь со своей кожи, как если бы могла стереть воспоминание о его шарящих по моему телу руках и времени, проведенном на его корабле.
        Наверное, этому не способствует и то, что на мне по-прежнему пальто, которое я украла из его каюты, но я не могу от него избавиться. Надеть взамен мне нечего, а свое старое пальто я отдала Полли.
        Стараясь не помять коричневые перья, я кладу пальто на пол и быстро снимаю шерстяное платье. Раздеваясь без помощи лент, я чувствую, будто лишилась конечности… или сразу двадцати четырех.
        Платье падает, после чего я поднимаю ноги и снимаю толстые чулки. Оставшись в одной золотистой сорочке, я дрожу, несмотря на исходящее от тлеющих углей тепло. Мне нужно ускориться, поскольку я ни на секунду не доверяю этому уединению. Я быстро снимаю остальное дрожащими от холода и тревоги руками.
        Оставшись обнаженной, впервые вижу нанесенные мне увечья. Как и предполагала, под ребрами, куда меня пнул капитан Фейн, виднеется огромный синяк.
        Я глажу пальцами потускневшее пятно, и даже столь легкое прикосновение вынуждает меня зашипеть от боли. Выглядит хуже, чем я представляла: весь левый бок черный и пятнистый, словно блеск моей кожи потускнел от втертой сажи.
        Опустив руку, я бреду к кувшину и наливаю воду в неглубокую миску. Опускаю в нее тряпку, приготовившись к умыванию ледяной водой, но оказываюсь приятно удивлена тем, что угли ее даже подогрели.
        Весь этот мех, уединенная палатка, тлеющие угли, провиант, вода, которая оказалась не настолько студеной, отсутствие стражи, которая кралась бы за мной по пятам, цепей, к которым бы меня приковали… Все это кажется взяткой, некой игрой, которую спланировал командир.
        Этот мужчина не совершает не просчитанных заранее ходов. Возможно, он дает мне фальшивое ощущение безопасности, обманом предлагает расслабиться, смягчиться, но я не попадусь на его уловки. Однако извлеку из этого выгоду.
        Насупившись, я быстро смачиваю кожу, водя мыльной водой по телу, а потом вытираю каждый дюйм, включая ленты.
        Я провожу по руке тканью, остановившись на миг, когда замечаю красное пятно, испачкавшее полотенце. Я смотрю на него, понимая, что это кровь, кровь Сэйла.
        Не знаю, почему я так потрясена. Несмотря на то, что я умылась на корабле, на мне должно было остаться немного крови. Я подхватила его, когда он умирал, держала его на руках, когда он испустил последний вздох.
        При виде этой крови глаза наполняются слезами. Это последнее, что от него осталось. Единственное, что у меня есть. Может показаться странным, но это его жизнь. И я только что ее смыла, стерев Сэйла.
        От желания расплакаться дрожат губы, вынуждая меня сцепить зубы и удержать всхлип. Сэйл мертв. Я больше никогда не увижу ту улыбку в голубых глазах, но всегда буду слышать сорвавшееся с его уст «все хорошо».
        Это моя вина.
        Укрывшись вуалью печали, я продолжаю омывать тело. Перед глазами все расплывается, будто я прохожу сквозь туман. Как бы мне хотелось знать, где сейчас Дигби. Зная, что он рядом и присматривает за мной, спать было бы проще.
        Я чувствую себя такой одинокой.
        С телом я заканчиваю, но волосы мыть не собираюсь. Слишком тяжело в моем нынешнем состоянии справиться с длинными золотыми прядями и их бесконечными спутанными узлами без помощи лент. Завтра. Завтра я разберусь с этой незадачей.
        Когда я вытираюсь досуха, кожа от икр до груди покрывается мурашками, и я встаю к углям как можно ближе, но так, чтобы не обжечься.
        Я наклоняюсь, чтобы поднять сорочку, но в тот же самый момент полы палатки распахиваются.
        Внутрь врывается поток холодного воздуха, вызывающий озноб, но я замираю совсем по иной причине, поскольку в палатку входит командир Рип.
        Глава 6
        Аурен
        Я не должна была так пугаться от его резкого появления, но из-за страха у меня подгибаются коленки, перехватывает в горле дыхание и с мгновение я не могу пошевелиться.
        Командир резко замирает на входе и, заметив мою наготу, таращит черные глаза.
        Мое короткое оцепенение проходит, и я резко поднимаю с пола сорочку, держа ее перед собой.
        - Что вам нужно? - требовательно спрашиваю я пронзительным голосом, но и без того знаю ответ. Разумеется, знаю, потому что этого хотят все мужчины. И почему его желания должны отличаться, только потому что он фейри?
        Командир резко переводит взгляд на мое лицо. От раздражения у него подергивается мускул на подбородке. Не говоря ни слова, он разворачивается и выходит, чуть не задев полу изогнутым шипом между лопатками.
        В потрясении я просто стою и смотрю на место, где он только что находился. На меня снисходят самые разные эмоции, как запахи в саду. Я смущена, сбита с толку, зла и уязвима. Слишком уязвима.
        Почему он просто ушел?
        Я быстро принимаюсь за дело и натягиваю дрожащими пальцами сорочку. Он ушел, но может вернуться.
        Слышу снаружи шаги и чертыхаюсь, резко подняв оброненный мех и прижав его к груди. Даже в сорочке я чувствую себя обнаженной, а когда оглядываюсь в поисках оружия, меня охватывает ужас.
        - Я захожу.
        Услышав голос, я хмурюсь, потому как точно понимаю, что это не командир. Голос слишком высокий, слишком… дружелюбный.
        В палатку заходит незнакомый мужчина и незамедлительно выпрямляется, когда за ним опускается пола. Первым делом я подмечаю, какой он худощавый.
        Второе, что обращает на себя внимание, - левая половина его лица, изуродованная, как будто обгорела много лет назад и плохо зажила, и поэтому на коже остались рубцы и отметины. Левой брови нет, веко опущено, а уголок губ почти не двигается.
        Мужчине около сорока, у него тонкие каштановые волосы и смуглая кожа, а вместо кожаной формы, которую носят все солдаты, он одет в толстое черное пальто длиной до колен, подпоясанное на талии ремнем.
        - Я Ходжат, - говорит он, в его голосе звучит южноореанский акцент, который я не слышала много лет. - Пришел вас осмотреть.
        Я свожу брови, в голове кружат разные мысли, пока мужчина за мной наблюдает. Командир заметил меня голой и теперь отправляет своих мужчин, чтобы и те поглазели?
        Я каменею и сжимаю пальцами мех, а в горле застревает крик.
        - Убирайтесь.
        Ходжат недоуменно смотрит, запрокинув голову, когда слышит злобу в моем голосе.
        - Простите, что? Но командир разрешил мне вас осмотреть.
        От жуткой ярости я застываю на месте.
        - Неужели? Ну а я не разрешаю вам смотреть на меня, что бы там ни сказал ваш командир. Так что можете разворачиваться и уходить. Сию же минуту.
        Ходжат выглядит изумленным.
        - Но я… нет, миледи, я - лекарь.
        Теперь сконфуженной выгляжу я. Я снова обвожу мужчину взглядом и впервые замечаю, что он держит сумку, а на обоих рукавах в районе плеч вышиты красные полосы. Привычный знак для армейского целителя в Орее.
        - Ой, - произношу я, гнев тут же тухнет. - Извините. Я подумала… да забудьте. Почему же командир вас прислал?
        Он кивает на мою разбитую губу и щеку, где, вероятно, расплылся огромный синяк.
        - Думаю, причину я вижу, миледи.
        Меня удивляет формальность, с которой он обращается. Я скорее ждала, что армейский целитель окажется грубияном, тем более учитывая, в какой армии он служит.
        - Я в порядке. Заживет.
        Его не смущает мой снисходительный тон.
        - И все же мне нужно вас осмотреть.
        Я поджимаю губы.
        - Дайте угадаю: потому что вам командир приказал.
        Один уголок его губ приподнимается в улыбке, тогда как покрытый шрамом остается на месте.
        - Вы быстро схватываете, миледи.
        - В основном просто болит и ноет. И вы можете звать меня Аурен.
        Он кивает и ставит сумку.
        - Позвольте все же взглянуть, леди Аурен.
        Я хмыкаю, отчасти развеселившись от обращения, которым он продолжает пользоваться, отчасти от раздражения.
        - Бывало и хуже, если откровенно.
        - Вряд ли такое приятно слышать лекарю, - бормочет под нос Ходжат и, встав рядом, осматривает меня. По счастью, взгляд у него беспристрастный, в нем нет ничего зловещего или отпугивающего. - Откуда у вас это? - спрашивает он, показав на мою щеку.
        Я отвожу взгляд в сторону.
        - Меня ударили.
        - Хм. Когда говорите или жуете, больно?
        - Нет.
        - Хорошо. - Карие глаза смотрят на мою опухшую губу, хотя я чувствую, что рана там уже затягивается.
        - А здесь болит? Вам не выбили зуб?
        - К счастью, нет.
        - Ладно, ладно, ладно, - произносит он. - Есть ли еще у вас раны?
        Я мнусь.
        - Я упала на камень. Думаю, ударилась плечом, но не могу посмотреть, чтобы узнать наверняка.
        Ходжат что-то бурчит себе под нос и подходит ко мне сбоку, но я мешкаю.
        - Э-э-э, только взгляните. Не трогайте.
        Он замирает, но кивает и остается на месте. Не сводя с него взгляда, я опускаю воротник рубашки и обнажаю плечо. Он наклоняется поближе, но, хвала богам, не порывается прикоснуться.
        - Да, здесь небольшая рана. У меня тут кое-что есть.
        Он подходит к своей сумке и, порывшись в ней, извлекает какой-то раствор. Я, смущенно переминаясь, смотрю, как он переворачивает стеклянный флакон, смачивая уголок салфетки, берет еще одну склянку и возвращается ко мне.
        Ходжат протягивает руку, чтобы приложить салфетку к моей коже, но я непроизвольно отпрыгиваю. Выпучив глаза, он замирает.
        - Простите, миледи, я забыл.
        Я прокашливаюсь.
        - Все хорошо. Я сама.
        Он протягивает мне салфетку, и я беру ее, прижав смоченную ткань к ране. Тут же начинает щипать, и Ходжат, услышав, как я втягиваю воздух, наклоняет голову.
        - Немного поболит, но очистит рану.
        - Спасибо, что предупредили, - сухо отвечаю я.
        Я заканчиваю обрабатывать рану и, увидев кивок, возвращаю ткань ему.
        - Пусть немного высохнет для начала, - дает он наказ.
        - Хорошо.
        Ходжат поворачивается, чтобы убрать салфетку, но случайно наступает на мои ленты. Я громко охаю, когда он нечаянно тянет за них и мнет сапогами и без того воспаленные отрезки.
        Увидев на моем лице гримасу, он тут же отпрыгивает назад.
        - О, прошу прощения, миледи. Я… - Опустив взгляд, он замечает, на что наступил, и резко смолкает. - Что… что это?
        Я хватаю ленты и прячу их за спину.
        - Это всего лишь ленты на моей рубашке.
        Выражение его лица подсказывает, что он ни капли мне не верит, да и, откровенно говоря, правильно делает, потому что они слишком широкие и длинные для завязок.
        Под его взглядом я застываю, поскольку он явно заметил, что ленты выглядывают из-под рубашки. Я немедля закутываюсь в меха, чтобы прикрыть спину, но понимаю, что уже слишком поздно.
        - Это все? - спрашиваю я, надеясь, что уже могу от него избавиться.
        Ходжат прочищает горло и резко отводит взгляд в сторону.
        - Э, нет. Командир упомянул, что у вас еще задеты ребра.
        Я качаю головой.
        - Все нормально, они…
        - Боюсь, я вынужден настаивать. Приказ командира.
        Я стискиваю зубы.
        - Боюсь, и я вынуждена настоять. Я сказала, что все нормально, и это мое тело.
        Чтобы открыть взору целителя свои ребра, мне придется задрать рубашку выше дозволенного либо вовсе ее снять, и так я буду еще уязвимее, чем сейчас. Он увидит мое тело и ленты, а этого я позволить не могу даже лекарю.
        Хватает уже того, что ко мне внезапно зашел командир.
        Лицо Ходжата становится добрее.
        - Вам нечего бояться, леди Аурен. Просто разденьтесь, лягте на паллет, и я управлюсь быстро…
        Сердце сжимается.
        - Нет.
        «Просто ляг на койку, девочка. Это будет быстро».
        Возникший в памяти голос хриплый, жесткий. Я прекрасно и четко его помню и теперь покрываюсь потом. Я почти улавливаю запах мокрого пшеничного поля, земли, напитанной навозом.
        Внутри у меня все сводит.
        Сегодня я слишком долго позволяла себе упиваться собственным горем, вскрыла слишком много ран. Мое сознание уязвимо и с легкостью выпускает то, что я давно похоронила в памяти.
        Прерывисто вздохнув, я с силой прячу эти обрывки воспоминаний.
        - Сейчас я хотела бы отдохнуть, Ходжат.
        Лекарь словно хочет возразить, но вместо этого просто качает головой, смиренно вздохнув.
        Накажет ли его командир? Накажет ли меня?
        - Что ж, хорошо, - говорит Ходжат.
        Напряжение в плечах чуть ослабевает, когда он отворачивается. Я вижу, как Ходжат опять копается в своей сумке, потом наклоняется перед полами палатки, собирает немного снега и, сложив его в небольшую тряпку, завязывает уголки.
        Я уже собираюсь спросить, что делает Ходжат, когда он подходит ко мне с завязанным свертком и еще одной склянкой и протягивает их мне.
        - Холодный компресс и немного руксрота. Поможет снять боль и уснуть.
        Я киваю и забираю их. Снимаю пробку с небольшого пузырька и выливаю содержимое в рот. Стоит ему попасть на язык, как я начинаю кашлять и почти давлюсь. Горький вкус и крепость такие противные, что слезятся глаза. Я с трудом проглатываю настойку.
        - Боги, а это что такое? - выдавливаю я. - Я много раз принимала корень, но таким он на вкус никогда не был.
        Ходжат робко на меня смотрит и забирает пустую склянку.
        - Извините, миледи. Забыл вас предупредить. Я смешиваю все свои лекарства с генадом.
        Не веря своим ушам, я таращусь на него. Горло пульсирует, словно до сих пор пытаясь подавить жжение.
        - Вы добавляете в свои лекарственные снадобья самый сильный алкоголь во всей Орее? - спрашиваю я.
        Улыбаясь, он пожимает плечами.
        - А вы чего ждали? Я ведь армейский лекарь. Чаще мне приходится лечить обозленных солдат, только вернувшихся с поля боя. Поверьте, в таких случаях чем больше алкоголя, тем лучше. Он помогает унять боль от самых страшных ран и снимает плохое настроение, - подмигнув здоровым глазом, отвечает Ходжат.
        Я вытираю рот накинутым на плечо мехом.
        - Фу, я предпочитаю вино.
        Он смеется и показывает на связку со снегом, которую я держу другой рукой.
        - Вечером приложите снег к щеке и губе. Отек немного спадет.
        Я киваю.
        - Спасибо.
        - Отдыхайте, миледи, - Ходжат поднимает сумку и выходит, снова оставив меня одну.
        Дожидаясь, когда примочка на плече высохнет до конца, я убираю поднос с едой, а потом осматриваю свое платье и стараюсь счистить кровь, после чего вешаю его на один из столбов, чтобы оно высохло.
        Я допиваю воду, чтобы перебить жуткий вкус настойки, но это не сильно помогает. Надеюсь, Ходжат подмешал сюда только один дополнительный ингредиент.
        Наверное, мне не стоит так безоговорочно доверять Ходжату, но я испытала слишком большое облегчение, когда он предложил мне обезболивающее, о котором я даже помыслить не смела. Лекарь не похож на того, кто мог бы подсунуть мне яд, но я никого из армии Четвертого королевства не должна сбрасывать со счетов.
        Чувствуя, что вот-вот рухну от усталости, я раскладываю на паллете меха и почти падаю на временную кровать, осторожно расправляя ленты, чтобы ночью они не спутались под ногами.
        Я накрываюсь с головы до ног тяжелыми мехами, а еще одну шкуру подкладываю валиком под голову. Устроившись, беру холодный компресс и прикладываю к щеке.
        Вскоре тело согревается под толстым мехом, и я вздыхаю, чувствуя, как на меня начинает действовать руксрот.
        Но стоило закрыть уставшие глаза, как палатка снова распахнулась и внутрь задул свежий снег. Я резко открываю глаза и вижу прокравшегося ко мне командира, за которым смыкаются полы.
        И кажется мне, что на сей раз он не уйдет.
        Глава 7
        Аурен
        Все мое тело сковывает. Стоило понять, что так легко я не выкручусь. Может, Рип отправил сюда своего лекаря, чтобы тот меня осмотрел и убедился, что я здорова, и командир смог делать со мной все, что захочет.
        По горлу поднимается желчь, обжигая язык, я неподвижно сижу на паллете.
        - Что ты делаешь? - спрашиваю я с едким страхом в голосе.
        Но командир не собирается мне отвечать. Он неслышно ступает в другой конец палатки, к еще одной груде меха.
        Я лежу, не дыша, и крепко стискиваю свои накидки, изо всех сил цепляюсь за мех, а командир наклоняется и принимается снимать сапоги. Когда я вижу, как он поочередно их стаскивает, у меня перехватывает дыхание. С глухим стуком, похожим на тяжелый гул у меня в груди, сапоги падают на пол.
        Ничего не могу с собой поделать и все это время думаю, какие части моего обнаженного тела он, вероятно, увидел, когда вломился сюда.
        Затем его пальцы тянутся к нагрудной пластине, черный металл сползает после нескольких грубых рывков за привязанные с каждой стороны петли. Он откладывает пластину в сторону, а потом развязывает скрещенные на груди ремни из коричневой кожи, и в ту же секунду шипы на его руках и спине начинают втягиваться. Они медленно погружаются под кожу, поочередно исчезая из вида, а как только пропадают, командир стягивает куртку и вешает ее на столбик палатки.
        Казалось бы, оставшись в брюках и простой тунике с длинными рукавами, Рип не будет выглядеть таким грозным, но это не так. Круглые дырки в рукавах напоминают, что скрывается под одеждой.
        Я начинаю дрожать всем телом, когда Рип вытаскивает кромку туники из штанов.
        И с такой силой кусаю нижнюю губу, что почти рву ее. Нет. Этого не может произойти. Нет, нет, нет.
        Какая же я глупая. Почему я потеряла бдительность? С чего вдруг решила, что этого не произойдет?
        Может, в настойку, которую дал мне Ходжат, что-то подсыпали, чтобы меня одурманить? Наверное, это был даже не руксрот. С чего вдруг лекаря армии Четвертого королевства будет волновать, что мне больно? Меня здесь держат только в качестве провокации, выкупа, угрозы Мидасу.
        Я сейчас уязвима как никогда раньше. Я пережила непростые ночь и день, ранена, измучена, теперь одурманена, да еще и осталась наедине с самым грозным в мире главнокомандующим.
        Гнев с силой растет внутри меня. Я злюсь на командира за то, какой он гнусный тип. Злюсь на Ходжата, который обманом внушил мне ощущение спокойствия. Злюсь на Красных бандитов, напавших на меня и захвативших в плен.
        Но еще сильнее злюсь на себя за то, что всегда оказываюсь в подобных ситуациях.
        Когда командир Рип делает несколько шагов ко мне, я резко сажусь и забираюсь на паллет как можно дальше, стараясь не порвать палатку за спиной.
        - Стой на месте! Не приближайся!
        Рип останавливается, в слабом свете чешуйки на его щеках поблескивают. Заметив мою позу и выражение лица, он принимает угрюмый вид.
        Из горла готов вырваться крик, однако сомневаюсь, что криками я себе помогу.
        Но и молчать я не стану.
        Командир снова шагает вперед, и я готова разразиться воплями… но он направляется не ко мне.
        Нет, он берет металлическую крышку, которую я не заметила, и кладет ее на угли.
        Не смея вдохнуть, я слежу за тем, как он поднимает свои сапоги и доспехи, аккуратно ставит их возле камней. Командир идет к фонарю, убавляет пламя, пока оно не гаснет, погружая все в мерцающую темноту. Единственный оставшийся в палатке свет исходит из отверстия в крышке, под которой продолжают тлеть раскаленные угли.
        Сцепив зубы так крепко, что сводит челюсти, я напряженно сижу, готовая в любую секунду убежать, но командир не подходит ко мне.
        Я щурюсь в темноте, чувствуя дрожь во всем теле, но мужчина разворачивается и бредет к другой груде меха, лежащей в углу палатки.
        Когда он откидывает меха и ложится, накрывшись ими, я понимаю, что это не просто дополнительная куча мехов - это еще один паллет для сна.
        Я впадаю в ступор.
        Что? Что?
        Я замираю, мое сердце начинает безудержно биться в груди, как будто я рыба, которую только что сняли с крючка и выпустили в воду, вернув в безопасную гавань.
        Я с недоумением смотрю на лежащую в тени фигуру. Рип не будет брать меня силой. Он даже не приблизился.
        Он просто… лежит на втором паллете. И вдруг я замечаю, что тот очень длинный и подлажен под его рост.
        - Это уловка? - задыхаясь, выпаливаю я дрожащим голосом. Я по-прежнему сжимаю в руке узелок со снегом, да так сильно, что ногтями едва не прорываю ткань. Тут же его отпускаю и роняю на пол.
        Командир молчит, поправляя меха так, чтобы устроиться поудобнее, и я понимаю то, что должна была осознать раньше.
        Почему в палатке столько удобств, почему она стоит дальше остальных, почему здесь столько меховых шкур, и даже пол ими устлан. Для палатки пленницы никто бы так не старался. Но совсем другое дело, если бы пленнице пришлось делить палатку с командиром.
        У меня перехватывает дыхание.
        - Так это твоя палатка.
        Рип лежит на спине, а значит, его шипы все так же спрятаны.
        - Разумеется, эта палатка моя, - отвечает командир.
        - Зачем? Зачем ты привел меня сюда? - спрашиваю я, продолжая сидеть, согнув коленки и кутаясь в меха.
        Командир резко поворачивает голову и смотрит на меня.
        - А ты предпочитаешь спать на снегу?
        - Разве я не должна быть с остальными пленными? С наложницами и стражниками?
        - Я бы предпочел за тобой приглядывать.
        Я настораживаюсь.
        - Почему?
        Когда он не дает ответа, я щурюсь, смотря на лежащий в тени силуэт.
        - Ты держишь меня здесь, чтобы твои омерзительные мужчины не надругались надо мной посреди ночи без твоего разрешения?
        Я вижу, как он напрягается. Вижу, но еще сильнее это ощущаю. В воздухе так и парит его раздражение.
        Опираясь на локоть, он медленно привстает и с гневом, жертвой которого я не хочу становиться, пристально на меня смотрит.
        - Я безоговорочно доверяю своим солдатам, - выпаливает он. - Они тебя не тронут. Это тебе я не доверяю. Поэтому ты спишь здесь, в моей палатке. Твоя верность Золотому царю говорит о твоей личности, и я не позволю своим солдатам испытывать на себе бремя твоих козней.
        От шока у меня открывается рот.
        Он держит меня здесь, чтобы я не навредила им? Эта мысль так нелепа, что почти абсурдна. Но он такого низкого обо мне мнения…
        Меня никоим образом не должно это волновать. Но его слова задевают. Этот мужчина, который лжет о своей истинной сущности, который командует жестокой, варварской армией, осмеливается смотреть на меня свысока? Ради всего святого, он известен как командир Рип. Он отрывает головы своим недругам и оставляет их истекать кровью, а его король бросает после себя гнилые трупы павших солдат.
        - Я не хочу быть тут с тобой, - цежу сквозь зубы.
        Он снова ложится, словно его и вовсе это не волнует.
        - Пленникам не положено выбирать место для ночлега. Будь благодарна, что у тебя есть хотя бы это.
        Его слова снова приводят меня в бешенство, и я пытаюсь разгадать подтекст.
        - И что ты хочешь этим сказать? Где остальные наложницы? Стражники?
        Он не отвечает мне. Подонок просто закрывает глаза рукой, будто уже готов ко сну.
        - Я задала тебе вопрос, командир.
        - А я предпочту на него не отвечать, - парирует он, даже не сдвинув руку. - А теперь молчи и спи. Или тебе нужен кляп, чтобы пропало желание болтать?
        Я недовольно поджимаю губы. Он такой жуткий, что вполне может исполнить свою угрозу, поэтому вместо того, чтобы всю ночь спать с кляпом во рту, я молча ложусь обратно.
        Несмотря на то, что от настойки меня клонит в сон, я больше часа сижу, прислонившись спиной к палатке и наблюдая за командиром. Просто на случай, если это какая-то уловка, просто на случай, если он вдруг захочет напасть, когда я засну и окажусь в самом уязвимом положении.
        Но чем дольше я пытаюсь бодрствовать, тем тяжелее становятся мои веки.
        От каждого движения глаза щиплет, веки наливаются свинцом, но я снова и снова заставляю себя их не закрывать.
        Но вскоре проигрываю битву, и меня начинает одолевать сон из-за алкоголя вкупе с обезболивающим. Наконец я поддаюсь охватившей меня усталости и забываюсь сном в палатке своего врага.
        Глава 8
        Аурен
        - Пойдем, Аурен.
        Я оглядываюсь на Мидаса, на его протянутую руку. Для большинства такой незатейливый жест, а для меня - целое событие.
        Мне понадобилось время, чтобы с готовностью принять его руку. Прежде, когда он так делал, меня била нервная дрожь.
        Но он был со мной так терпелив, так добр. Я не знала такой доброты с раннего детства - когда еще жила вместе с родителями в нашем безопасном доме.
        Я беру Мидаса за руку и с тоской гляжу на горящий в нескольких ярдах костер, на собравшихся вокруг него на траве кочевников, на сверкающий за ними пруд.
        Как правило, мы с Мидасом странствуем одни, но скоро нам предстоит пересечь границы Второго королевства, а там всегда больше странников. Уже несколько дней нога в ногу с нами бредут кочевники, и они возбуждают мое любопытство.
        - Разве нам нельзя разделить с ними огонь? - спрашиваю я, когда Мидас начинает тянуть меня за собой. Ночь такая приятная, веет легкий ветерок, а черное как смоль небо усыпано звездной пылью.
        - Нет, Драгоценная.
        У меня каждый раз душа замирает от этого прозвища. И переполняет вновь обретенное счастье от того, что мужчина, да еще и такой красивый, называет меня драгоценной.
        Я все время думаю, что и этого счастья меня лишат, что он уйдет, но Мидас говорит, что я не должна о таком тревожиться.
        Он увлекает меня к нашему небольшому костру, и я устраиваюсь подле него. Прижимаюсь бедром к его ноге, поскольку тоскую по телесному контакту. Теперь, когда меня трогают без намерений причинить боль, я не могу насытиться этими прикосновениями.
        - Почему? - с любопытством спрашиваю я. Мидас такой дружелюбный и обаятельный. Меня удивляет, что его, похоже, не интересует общество других людей.
        Он отпускает мою руку, чтобы взять поджаренное им мясо, и отламывает мне кусок побольше. Я улыбаюсь, принимая его, и с удовольствием кусаю.
        - Потому что лучше нам держаться особняком, - терпеливо поясняет Мидас, очищая мясо от костей и поедая его. - Аурен, людям доверять нельзя.
        Я смотрю на него, задаваясь вопросом, не усвоил ли он этот урок на собственном горьком опыте, как я. Вот только мы оба не любим обсуждать наше прошлое, и я рада, что он меня не подстрекает. Здесь и сейчас мы оба счастливы.
        - Я думала, было бы неплохо примкнуть к чьему-нибудь обществу, - тихонько признаюсь я и, слизывая с пальцев жир, доедаю свой кусок. - Мы уже пару месяцев странствуем только вдвоем. Подумалось, я тебе могу наскучить, - подтруниваю я, но за моей шуткой всегда прячется вопрос, всегда скрывается легкая неуверенность в себе.
        Я до сих пор не понимаю, почему такой, как Мидас, волнуется за такую, как я.
        Мидас поворачивается, чтобы взглянуть на меня. В его глазах сияет оранжевое марево пламени, отчего в них искрится тепло. Он протягивает руку и ласкает большим пальцем мою щеку.
        - Аурен, ты никогда мне не наскучишь. Ты идеальна.
        У меня перехватывает дыхание.
        - Ты считаешь меня идеальной?
        Он наклоняется ко мне и целует, и я напрочь забываю, что наши губы испачканы едой и от моих волос пахнет дымом от костра. Мидас считает меня идеальной. Он спас меня и никогда не потеряет ко мне интерес, а еще находит меня настолько идеальной, что целует.
        Я и не догадывалась, что когда-нибудь испытаю подобное счастье.
        Отстранившись, Мидас проводит ласковым пламенным взглядом по моему лицу, в его глазах читается обожание.
        - Забудь о том, что наскучишь или что ты не дорога мне. Ты ведь моя позолоченная девочка, верно?
        Я робко киваю и облизываю губы, пробую сладость его поцелуя. Он до сих пор кажется таким новым, таким хрупким. Сердце переполняют чувства, и я боюсь, что однажды оно может не выдержать.
        - Почему я, Мидас? - тихий вопрос срывается с губ и повисает в воздухе.
        С тех пор, как Мидас забрал меня из сиротливой нищеты, из переулка, откуда некуда было податься и не к кому пойти, этот вопрос неделями, месяцами крутился у меня в голове.
        Возможно, я наконец произнесла его вслух, потому что Мидас вдохнул в меня частичку своей бескрайней уверенности. Или, быть может, я чувствую себя смелее, когда скрыта ночной завесой.
        Думаю, некоторые вопросы невозможно задать при свете дня. В темноте легче промолвить нерешительную фразу и испуганно вопросить. Во всяком случае, тогда можно скрыть вопросы во мраке и там же самому спрятаться от них.
        Я жду ответа, дергая траву пальцами, выщипывая стебельки, просто чтобы чем-то занять руки.
        Мидас берет меня за подбородок, чтобы я на него взглянула.
        - О чем ты?
        Я застенчиво пожимаю плечами.
        - После того, как избавился от бандитов, ты мог забрать в той деревне кого угодно. Многие там плакали и были напуганы, - произношу я, опустив взгляд на воротник его золотой туники, где под ослабевшей шнуровкой виднелась загорелая кожа. - Почему я? Почему ты зашел в тот переулок и решил забрать меня с собой?
        Мидас протягивает руку и сажает меня себе на колени. От прикосновения в животе все сжимается - это самопроизвольный отклик, возникший из страха перед чужим касанием и из удивления, что оно мне нравится. Достаточно стихнуть первоначальной тревоге, и я уже льну к Мидасу, положив голову ему на грудь.
        - Это всегда была ты, - тихо отвечает он. - Стоило мне увидеть твое лицо, и я тут же сложил оружие пред тобой, Аурен. - Он берет мою руку и кладет ее себе на грудь. Я ощущаю, как бьется под моими пальцами ритм его жизни, оно словно поет песню только для меня. - Слышишь? Мое сердце твое, Драгоценная. Навсегда.
        Мои губы растягиваются в улыбке, и я прижимаюсь лицом к его шее, уткнувшись носом в отбивающий стаккато пульс. Я чувствую такую легкость и счастье, что удивляюсь, почему не парю в воздухе и не сверкаю вместе со звездами.
        Мидас целует мои волосы.
        - Давай-ка ложиться, - шепчет он и щелкает пальцем по моему носу. - Нам нельзя проспать.
        Я киваю, но вместо того, чтобы спустить меня на землю, Мидас на руках несет меня к палатке и, пригнув голову, заходит в нее. Там он бережно укладывает меня на свернутое одеяло, и я, прижавшись к нему, засыпаю в его объятиях.
        Толком и не знаю, что именно меня пробудило.
        Возможно, звук. Возможно, чутье.
        Я сажусь в темноте и замечаю, что из нашей палатки пропало оранжевое марево, а это значит, что огонь погас примерно несколько часов назад.
        Мидас рядом спит, из его приоткрытого рта доносится тихий храп. Я улыбаюсь, потому что подобное детское сопение придает ему некое очарование, невинную ранимость, и я единственная, кто знает об этом секрете.
        Я оглядываюсь, склонив голову и прислушиваясь к тихой ночи, а сама любопытствую, что могло вырвать меня из такого глубокого сна.
        Но ничего не слышу. Скоро, вероятно, наступит рассвет, поэтому я решаю тихонько выскользнуть наружу и умыться перед отправлением в путь.
        Выйдя из палатки, я прохожу мимо обугленной и усеянной пеплом ямы, оставшейся от нашего костра, и вытягиваю руки над головой, оглядывая залитые лунным светом окрестности. Все вокруг так же, как было, ничего необычного, только от пруда разносится тихий стрекот сверчков.
        Туда я и иду, желая искупаться одна, пока есть такая возможность. Босые ноги утопают в мягкой траве, пока я бреду к водоему. Открытая равнина кое-где усеяна деревьями, и я вижу вдалеке тени палаток кочевников, но в лагере довольно тихо, а значит, все еще спят.
        Добравшись до пруда, я принимаюсь раздеваться и пробую воду пальчиками ног. Прохладная, но терпимо. Я только разок окунусь, пока не взошло солнце.
        Начинаю развязывать золотые тесемки на воротнике, как вдруг чья-то рука закрывает мне рот.
        У меня вырывается испуганный крик, который приглушает чужая ладонь. Этот человек другой рукой хватает меня за горло, отчего я начинаю задыхаться.
        - Бери ее одежду, - раздается рядом с ухом грубый мужской голос.
        Мои глаза становятся круглыми, как блюдца, когда я чувствую, как натягивают мою тунику, так что ткань до боли впивается в кожу.
        В панике и исступлении я понимаю, что их трое: две женщины и мужчина, который держит меня сзади.
        Нет, женщин не две. Одна из них - еще девочка, примерно моего возраста. Я ее узнаю. Эта семья примыкает к странствующим кочевникам.
        Я сопротивляюсь, пытаюсь брыкаться, но мужчина перехватывает меня еще крепче, и дышать становится труднее.
        - Замри, и это пойдет тебе на пользу, - низким голосом говорит он мне на ухо.
        Женщина, пытающаяся сорвать с меня рубашку, оглядывается через плечо.
        - Передай мне нож, - шипит она дочери.
        Девочка, по всей видимости, стоит на страже, но бросается вперед, передавая матери карманный нож, и я вижу блики металла. Пытаюсь умоляюще взглянуть на нее, но девочка даже не смотрит в мою сторону.
        Силюсь оттолкнуть мужчину и оторвать его руку от своей шеи. Порываюсь закричать сквозь прижимающиеся ко рту мужские пальцы, скрежещу зубами, намереваясь его укусить, но он лишь запихивает пальцы мне в рот и зажимает ими язык, так что я начинаю давиться.
        В следующее мгновение слышу треск, а потом живот пронзает острая боль. Я кричу, когда с моего тела срезают рубашку, а следом за ней и длинную юбку вместе с чулками.
        - Быстрее! Отдай мне нож! - шикает мужчина.
        Я умру. Он перережет мне горло, а в голове только одна мысль: Мидас был прав.
        Людям нельзя доверять.
        Мужчина зажимает в руке мои волосы, к счастью, отпустив шею и рот, но я глотаю столь необходимый воздух, и мне не хватает дыхания, чтобы еще и кричать. Горло так болит, что вряд ли я вообще сумею издать хотя бы звук.
        Он тянет меня за волосы, подвергая жутким мучениям, и выворачивает шею в сторону, а потом раздается жуткий скрежет, когда мужчина начинает резать мои густые золотистые локоны.
        Меня, голую, швыряют вперед, кожа головы горит, а вся шея в синяках.
        Когда срезают последнюю прядь, тело не выдерживает, и я безвольно падаю на землю, как брошенное на пол грязное белье. Я не могу встать, я в таком потрясении, что даже дышать не в состоянии.
        Если они что-то и говорят мне, то я не слышу. Знаю лишь, что их шаги стихают, унося с собой грозные тени, а потом я остаюсь одна, свернувшись калачиком на краю пруда. Одна нога по щиколотку в холодной воде, а остальная часть тела утопает в траве, но я ничего не чувствую.
        Не знаю, сколько я тут лежу, но мне страшно даже пошевелиться. Страшно встать и найти Мидаса. Я боюсь всего.
        Но Мидас отыскивает меня. Совсем как тогда, в том переулке, он находит меня брошенной на земле под внимающей луной.
        Я слышу, как он кричит мое имя, слышу, как он ругается. Затем он заключает меня в объятия и поднимает с земли, на которую капают мои слезы.
        Я плачу, уткнувшись в его золотистую тунику; мои слезы падают ему на грудь - грудь, в которой все еще раздается биение, из которой продолжает литься для меня песнь.
        Чувствую, как царапают щеки колючие, ломаные концы волос. Чувствую порез на животе, куда вонзился в кожу грязный клинок. Но сильнее всего я чувствую страх.
        Мидас печется обо мне и ничего не говорит, хотя я знаю, что сейчас, должно быть, выгляжу омерзительно, а он злится, что я оставила палатку без его ведома. Он просто смывает с моей кожи зеленые пятна, очищает порез на животе и целует мокрые щеки.
        Тем временем его прежние заявления становятся моей мантрой, которая ожесточает сердце, подкрепляет мои страхи, усиливает желание скрыться навсегда от этого мира.
        Людям нельзя доверять.
        Единственный человек, которому я могу доверять, - это он.
        И я даю себе зарок, что отныне и впредь буду верить ему одному. Всегда буду во всем ему доверять, потому как он знает, что для меня лучше. Он всегда прав.
        С меня хватит мерзости этого мира, и я хочу, чтобы он уберег меня от него.
        От всего.
        Глава 9
        Аурен
        Меня будит легкое прикосновение шелковистых кончиков к припухшей щеке.
        Открыв глаза, я вижу, как мои ленты вытягиваются, свиваются, медленно вокруг меня оборачиваются, словно проверяя, насколько они еще чувствительны. Я улыбаюсь их мягкому золотому свечению и тут же замечаю, что они выглядят и чувствуют себя гораздо лучше. На самом деле я могу ими двигать, даже не поморщившись.
        Я осторожно сажусь, придерживая меха, потому что предрассветный утренний холод пронизывает до самых костей. Угли давно превратились в остывший пепел, и в палатке стало темно. Я вижу растянувшегося на мехах и скрытого в тени командира, который дышит тихо и ровно.
        Неудивительно, что командир еще спит, ведь солнце пока не взошло. Но во время сна, без этой гнетущей силы, без сурового оскала… он кажется другим. Не таким грозным.
        Ловлю себя на том, что рассматриваю его, изучаю ровные черты лица. Любопытно, какими бы оказались на ощупь серебристые чешуйки на его скулах, если бы я к ним притронулась? Интересно, больно ли ему так надолго прятать шипы под кожей или же он этого вовсе не чувствует?
        Но больше всего меня волнует, какая магическая сила течет по его венам. Его могущество безгранично и безжалостно. Я это чувствую.
        Похоже, его сила и есть та причина, почему король Ревингер орудует им как молотом. Да где вообще нашел его король? Как ему удается скрывать правду от подданных?
        Неужели люди настолько довольствуются своим невежеством, что верят каждой лжи, которой он их пичкает, несмотря на правду, что они видят перед глазами? А может, дело не в невежестве. Может, причина всего лишь… в страхе. Они даже не хотят думать об ином выборе. Ведь это добавило бы им тревог, стало бы трудно засыпать по ночам.
        Быть может, невежество не порок, а отсрочка. А отсрочка невежества - то, что я неоднократно делала и сама.
        Командир Рип издает во сне низкий и рокочущий звук, похожий на далекое землетрясение, движение плит, которые я почти ощущаю под нетвердыми ногами.
        Вчера вечером он ко мне не притронулся.
        Даже пока я, выбившись из сил, спала, он ни разу не попытался воспользоваться случаем, даже не вставал со своей койки. Меня не посадили на цепь, за мной не следили и боль мне не причиняли. Рипа даже не волновало, что я могу что-нибудь ему сделать, пока он спит.
        Став его пленницей… я получила то, чего не ждала. Это скорее игры разума, чем физическое принуждение. Вопросы, преследующие определенную цель, а не туманные угрозы.
        Я ни на йоту им не верю.
        Одна из лент вьется перед моим лицом, явно приказывая браться за дело. Я в шутку отбиваюсь от нее, осторожно привстаю с мехов и тихонько поднимаюсь на ноги.
        Стоит мне встать, и я чувствую, как ноет тело, болит ушибленный бок, но плечо уже начало заживать, так что, похоже, мазь Ходжата действительно помогла. Тонизирующее средство тоже, несомненно, подсобило, поскольку чувствую я себя гораздо лучше вчерашнего, хотя боль еще ощущается.
        Без меха я тут же замерзаю, кожа покрывается мурашками. Хотела бы я снова нырнуть в теплую койку, однако снимаю со столба платье и надеваю его через голову.
        Я одеваюсь быстро и тихо при помощи лент. Мне становится гораздо спокойнее, что им стало намного лучше после всего одной ночи отдыха. Поглядывая одним глазком на командира, я надеваю чулки и ботинки, хватаю перчатки и натягиваю их почти до локтей, а потом набрасываю и пальто.
        Заплетаю волосы в простую косу, наспех прячу в капюшоне и затем натягиваю его на голову. Ленты проскальзывают под пальто и оборачиваются вокруг торса свободными, но надежными петлями, утепляя еще одним слоем.
        Крадусь на цыпочках к выходу и, бросив напоследок взгляд на командира, выхожу. Сомневаюсь, что спит он крепко, а я не хочу, чтобы меня поймали сбегающей до рассвета.
        Стоит оказаться на воздухе, как перехватывает дыхание от лютого холода, встретившего меня, как пустая постель - отсутствующего любовника.
        Хрустя ботинками по утрамбованному снегу, я направляюсь к отхожему месту, пока в небе разливается рассвет, окрашивающий его бледной серостью.
        Сегодняшнее утро кажется холоднее вчерашней ночи. Зубы громко стучат, когда я отхожу от ямы, и в ту же минуту начинает идти снег. Я возвращаюсь в лагерь, пытаясь разогнать кровь, чтобы не чувствовать этот холод, и слышу, что войско уже проснулось.
        Я чувствую запах еды и поворачиваюсь, идя на этот аромат. Пробираюсь между палатками и ворчащими мужчинами. Кто-то зевает, кто-то сплевывает мокроту, кто-то разбирает палатки, готовясь снова отправиться в путь.
        Я подхожу к тлеющему огню и вижу мужчину, возвышающегося над треногой из палок, внутри которой над костром подвешен большой железный котел. У мужчины темная кожа и длинные вьющиеся волосы с вплетенными в них деревянными палочками в знак уважения к символу его королевства.
        Перед ним стоит очередь из уже одетых солдат, каждый держит железную чашу. Мужчина поочередно накладывает в чаши содержимое ложки. Подойдя поближе, слышу, как он что-то бормочет солдатам, которым раздает еду.
        - Не надо так на меня таращиться, а то получишь пинка под зад. И вот кому мне приходится служить. - Шлеп.
        - Следующий! Да, да, давай еще медленнее, куда уж торопиться?
        Шлеп.
        - Тебя тошнит от каши? Да всех нас тошнит от каши, кривоногий ты чурбан, - говорит он и прогоняет солдата прочь.
        Следующий в очереди хмуро смотрит на размазню в чаше.
        - Кег, а чего, специями приправить нельзя было?
        Мужчина, которого зовут Кег, запрокидывает голову и громко смеется, отчего деревяшки в его волосах ударяются друг о друга и издают глухой шум.
        - Специями? Оглянись! - говорит он и указывает на мерзлую пустошь ложкой, с которой капает каша. - По-твоему, в этом богами забытом месте можно найти специи?
        Вздохнув, солдат уходит, но когда наступает черед следующего, Кег качает головой и постукивает ложкой по огромной миске.
        - Ай-яй. Ты уже получил свою дневную порцию. Вали из очереди, если не хочешь пинка под зад получить. - Похоже, Кегу нравится эта угроза.
        Я плетусь за воинами, смотря на горизонт и слыша, как урчит желудок. Передо мной ни много ни мало полсотни солдат. Наверное, стоит поискать еду в другом месте. Если потороплюсь, возможно, смогу снова пробраться к тем телегам и…
        - Эй ты, там!
        Резко поворачиваю голову и вижу, что Кег смотрит прямо на меня, но на всякий случай оглядываюсь по сторонам. Все остальные солдаты тоже поворачиваются, чтобы на меня поглазеть.
        Плотнее натягиваю капюшон на голову, а потом тыкаю себя пальцем в грудь.
        - Я?
        Кег закатывает глаза.
        - Да, ты. Иди сюда.
        Впервые меня заметив, солдаты начинают тихо переговариваться друг с другом.
        - Это она.
        - Позолоченная женщина Мидаса?
        - Не очень-то она на нее похожа.
        - Хм, да у меня монеты ярче блестят.
        Я опускаю подбородок так, что он почти касается груди. От такого пристального внимания хочется броситься наутек. Видимо, Кег замечает это по выражению моего лица, поскольку ударяет ложкой по миске, словно бьет в гонг, и от этого громкого звука некоторые солдаты недовольно морщатся.
        - Ну же, девочка, выходи вперед, - зовет Кег.
        Собравшись с духом, я иду к нему, пытаясь не замечать на себе взгляды остальных. Замираю в паре метров от мужчины, и он скользит по мне взглядом темно-карих глаз.
        - Вот те на! Ты позолоченная наложница из Шестого царства?
        На миг ленты сжимаются вокруг меня, и я отвечаю:
        - Да.
        Он кивает, отчего витые длинные пряди спадают ему на один глаз.
        - Я полагал, ты окажешься более блестящей. И жестче. Скажем, если бы я постучал по тебе, ты бы зазвенела как статуя.
        Я непонимающе смотрю на него.
        - Что?
        Он машет капающей ложкой, показывая на меня.
        - Ну, более металлической. Зеркальной. Холодной. А ты из плоти и крови, да? Женственные формы и нежное тело, но только… - Он наклоняет голову в поисках подходящего слова. - Позолоченная.
        В тени капюшона моим щекам становится жарко, и я переминаюсь с ноги на ногу, раздумывая, как поступить: развернуться и удалиться или все же стоит остаться и поесть. Я понимаю, что он произнес эти слова без злобы или похотливого подтекста, а с искренним удивлением.
        - Вот поэтому ее и зовут позолоченным питомцем, придурок, - ворчит стоящий за мной солдат, и я напрягаюсь. - А теперь хватит болтать и обслужи нас. Мы голодные, а твою жижу холодной жрать невозможно.
        Кег переводит внимание на солдата и снова машет ложкой, с которой на землю в дюйме от моих юбок падает большой комок.
        - Сваливай на хрен и жди своей очереди, а иначе я вылью эту жижу на снег, а потом надаю тебе под зад. Устраивает, солдат?
        Ничего не могу с собой поделать и улыбаюсь.
        Кег это замечает и снова переводит на меня самодовольный взгляд, взмахнув ложкой.
        - Видишь? Позолоченная меня понимает. А значит, я ее обслужу раньше вас, неблагодарных.
        Мужчины в очереди стонут, но улыбка с моего лица исчезает, и я решительно качаю головой.
        - О нет. Нет, все нормально. Я подожду, - настаиваю я. Меньше всего мне нужно, чтобы стоящие за мной мужчины оскорбились и заставили меня понести наказание.
        - Кег, какого черта? Она, будь проклята, пленница! - откровенно рычит один из них, и это лишний раз убеждает меня в том, что идея Кега оставляет желать лучшего.
        Но сам он даже близко не кажется таким встревоженным, как я.
        - Ага, пленница, да только мне она нравится больше, чем твоя ноющая задница, а поскольку повар тут я, то я и решаю, кого первым обслуживать. Так что, если что-то не нравится, тащите свои волосатые задницы к кострам других поваров!
        Кег отворачивается от мужчин и берет из лежащей на земле груды жестяную чашку. Опускает ложку в котел и накладывает порцию каши, после чего протягивает мне.
        - Держи, Золотце.
        Я оглядываюсь в ожидании новых недовольств, но Кег практически пихает миску мне в лицо.
        - Бери, девочка.
        Вздохнув и надеясь, что не пожалею, беру чашку.
        - Спасибо, - тихо говорю я.
        Держа одетыми в перчатки руками железную чашу, я чувствую, как в мои холодные ладони проникает тепло.
        - Значит… тебя зовут Кег[1 - Бочонок (англ.).].
        Армейский повар улыбается мне.
        - Моей семье в Четвертом королевстве принадлежит пивоварня. Но я легко отделался. Моего старшего брата вообще зовут Дистилл. - Его карие глаза весело блестят, и он качает головой. - Вот не свезло. Но мы оба завидуем нашей сестре, Барли[2 - Ячмень (англ.).]. У нее-то самое красивое имя.
        У меня против воли вырывается удивленный смешок. Вопреки моим сомнениям и опасениям, к Кегу очень легко проникнуться симпатией.
        Подношу ко рту чашу, грубый металл царапает губы, когда я опрокидываю содержимое в рот. Глотаю все до последней капли, не распробовав на вкус, что, наверное, к лучшему, судя по жалобам мужчин.
        Это варево с консистенцией водянистой каши и небольшим количеством комочков, но оно горячее и съедобное, поэтому я только рада этому угощению. Доев, я поворачиваюсь и ставлю пустую чашу на землю рядом с остальными.
        Кег, ухмыляясь, бренчит ложкой по миске и глядит на меня.
        - Ха! Видите, как быстро она все съела? И не могла остановиться. Вам всем стоило бы у нее поучиться.
        - Наложница может лишь научить раздвигать ноги.
        Я застываю, и вся моя прежняя легкость испаряется, когда несколько солдат разражаются смехом.
        - Вызываюсь добровольцем на этот урок! - кричит другой. Смех становится еще громче.
        - Ба, ну и я тогда тоже. Давайте на это посмотрим!
        Я резко выпрямляюсь. Кег хмурится.
        А потом с другой стороны костра раздается зловещий и опасный голос:
        - Что именно ты хотел бы увидеть?
        Глава 10
        Аурен
        Сердце подскакивает к горлу. Солдаты замирают, шутливый настрой за секунду сменяется тревогой.
        Резко переведя взгляд на фигуру по другую сторону от костра, я вижу того, кто говорит. Там стоит командир Рип, руки его висят по бокам, из середины предплечий торчат шипы, напоминая изогнутые клыки в волчьей пасти.
        Невзирая на его расслабленный, непринужденный настрой, от него паром валит угроза.
        Он выглядит совсем иначе, чем когда я ушла от него сегодня утром. Того разомлевшего, доброго выражения лица, пока он спал, как не бывало. Сейчас это воспоминание настолько чуждо, настолько неуместно, что я начинаю сомневаться, а выглядел ли он так на самом деле. И как только я, пусть даже всего на секунду, осмелилась подумать, что он не такой жуткий, каким кажется?
        В сером свете намечающегося рассвета Рип выглядит устрашающе. К его волосам цвета воронова крыла, бездонным глазам прильнули последние остатки ночи, а скулы окрасили потусторонние тени.
        Его внешний вид нацелен пугать, стращать. От одного взгляда на него хочется бежать в другую сторону, и я не единственная, кто так считает, потому как солдаты замирают, словно собираются удрать.
        На нем та же экипировка из черной кожи, на поясе висит знакомый меч с рукоятью в виде изогнутой ветки. Простая солдатская одежда, которая ничуть не помогает сделать скрывающуюся под ней угрозу менее очевидной. Над всеми довлеет тишина, смолкает даже Кег.
        Я так сосредоточена на Рипе, что замечаю стоящего с ним солдата, только когда они оба начинают двигаться к нам. Мужчина на фут выше командира, у него мощная грудь, злые глаза, проколотая губа и длинные каштановые волосы. Именно этот солдат подходил ко мне, когда я шныряла между повозками.
        Прекрасно.
        Неудивительно, что он такой зоркий подонок. Похоже, он - правая рука Рипа.
        Они останавливаются перед шеренгой солдат и нацеливаются исключительно на двоих из них.
        - Озрик, - грубым голосом говорит командир Рип. - Думаю, эти мужчины высказали пожелание получить урок.
        - Я тоже это слышал, командир, - отвечает Озрик, его губы трогает коварная ухмылка.
        Эти два солдата переминаются с ноги на ногу. Один, похоже, сейчас рухнет наземь.
        Рип безучастно смотрит на них. Взгляд у него такой колкий, что им можно резать стекло.
        - Вот и преподайте им этот урок, капитан Озрик.
        В улыбке Озрика нет ничего приятного.
        - С радостью.
        Солдаты бледнеют, один из них с шумом сглатывает.
        - За мной. - Озрик поворачивается, и солдаты бредут за ним, а все остальные, включая меня, смотрят им вслед.
        Ну все, кроме…
        - Пойдем, Аурен.
        Я вздрагиваю от испуга: командир Рип внезапно оказался возле меня.
        - Куда? - настороженно спрашиваю я.
        - К карете, - отвечает он. Не знаю, что меня удивляет сильнее: место назначения или же то, что он мне и правда ответил.
        - Эй, командир, хотите чашечку каши? - спрашивает Кег, помешав нашим с Рипом «гляделкам», о которых я даже не подозревала.
        Командир качает головой.
        - Не сейчас. - Он снова переводит на меня черные глаза и поднимает руку, показывая дорогу.
        Я иду вперед, и Рип подстраивается под мой темп. Он не ведет меня, а идет слева, не ускоряя и не замедляя шаг. Я слишком хорошо помню о его острых шипах на руках и стараюсь не приближаться. С каждым взмахом его руки прижимаю свою к телу.
        Рип замечает это и приподнимает черную бровь.
        - Нервничаешь?
        - Осторожничаю, - поправляю я, смотря прямо перед собой.
        По пути я подмечаю, что лагерь уже проснулся, почти все палатки разобраны, лошади накормлены и запряжены, армия готова вернуться в строй и снова отправиться в долгий путь.
        Другие солдаты, независимо от их возраста или комплекции, разбегаются прочь, завидев приближающегося Рипа. Все до одного уважительно склоняют перед ним головы.
        Я поглядываю на него краем глаза.
        - Как вы с Озриком с ними поступите?
        - С кем?
        - С теми двумя солдатами.
        Он передергивает плечом.
        - Не волнуйся за них.
        Я легонько скрежещу зубами.
        - Их комментарии касались меня, поэтому, естественно, я волнуюсь. К тому же ты сам сказал, что безоговорочно доверяешь своим солдатам.
        - Да, доверяю.
        Вздохнув от бессилия, я качаю головой.
        - Нельзя заявлять, что доверяешь своим солдатам, а потом менять мнение, наказывать их или убивать из-за парочки примитивных гнусностей, брошенных пленнице.
        Рип резко останавливается, вынуждая остановиться и меня. Мы одновременно поворачиваемся друг к другу лицом посреди оживленного лагеря. Снег хлюпает под ногами, в воздухе висит запах только что потушенных костров, а в легкие проникает влажный, густой холод.
        Командир внимательно изучает меня, выражение лица у него непроницаемое.
        - Ты их защищаешь?
        От его тона начинаю злиться. Мне не по душе это недоверие, что он считает меня такой ограниченной.
        - Я не оправдываю их грубые высказывания. Но ты, а не я, провозгласил себя монстром. Я не хочу, чтобы их наказание было на моей совести, - говорю я, потому что мне и без того хватает на руках крови. Больше не нужно. - Если тебе необходимо проявить власть или доказать мне свою правоту относительно раннего заявления о «безоговорочном доверии», то не впутывай меня в свои дела. Вряд ли можно винить твоих солдат в том, что они плохо обо мне отзывались. Я враг. Твоя пленница, - напоминаю ему я.
        Мне ни за что не понять, зачем я напоминаю ему об этом. Если честно, затея дурная. И все же что-то в этом мужчине подпитывает мой гнев.
        Я слишком долго держала язык за зубами. Подавляла эмоции, стараясь перехватить их в надежде, что не окажусь под ними погребенной. Так что даже меня удивляют эти реакции, эти разнузданные реплики. Понятия не имею, откуда они взялись, но оттого чувствую волнение.
        - Позволь, я кое-что проясню, - говорит Рип, помешав ходу моих мыслей. - Я не собираюсь наказывать этих солдат и уж тем более не стану их убивать. Озрик сделает именно то, что ему было наказано: преподаст им урок.
        - И что же включает в себя этот урок?
        - Главным образом чистку отхожего места. Пока они не вспомнят, как положено вести себя королевскому солдату, служащему в армии короля Ревингера.
        Я с удивлением смотрю на него.
        - О. - Вот уж не этого я ожидала.
        Нашей короткой беседе никто не мешает, но незаметной она не остается. Все бредущие мимо солдаты расступаются, но я чувствую, как они бросают на нас взгляды, вот только приблизиться никто не осмеливается. Мы стоим в неприкосновенном круге, будто в одном из старых колец фейри, которые когда-то давно были разбросаны по всей Орее.
        - Позволь я проясню еще кое-что, - говорит Рип и шагает ко мне. Я уже давно подметила эту его тактику. Ей он пытается выбить меня из колеи, припугнуть своей близостью. Я хочу отойти назад, но вместе с тем не желаю доставлять ему такого удовольствия. Поэтому расставляю ноги пошире и упрямо вскидываю голову.
        - Те солдаты вели себя грубо и неуместно, но это вовсе не означает, что я им не доверяю. То, что я сказал до этого, - правда. Они и волоска на твоей голове не коснутся, если только я им не прикажу. Тебе не угрожает здесь ни один солдат. - Он замирает, убедившись, что я его слушаю. - К сожалению, сюда не входят правила приличия. К счастью, Озрик знает толк в том, как выправить неподобающее поведение.
        Я вспоминаю оскал этого мужчины и его огромные размеры.
        - Не сомневаюсь.
        Рип пригвождает меня взглядом.
        - Теперь, когда мы разобрались и твоя совесть чиста, не потрудишься рассказать, почему Озрик доложил утром, что вчера вечером ты вела себя подозрительно?
        Вот черт.
        - Подозрительно я себя не вела, - отрицаю я. - Я просто гуляла по лагерю. Ты вообще-то сам мне разрешил, учитывая, что при мне не было стражи и меня не посадили на цепь. Мы посреди мерзлой пустоши, вокруг солдаты, а ты обещал меня выследить, если я сглуплю и попытаюсь сбежать.
        - Хм, - произносит он, не сделав замечание по поводу моего ехидного тона. Рип опускает взгляд на мое пальто. - А как ребра? Лекарь доложил, что ты не разрешила ему тебя осмотреть.
        - Я в порядке.
        - Если ты продолжаешь врать, то делай это хотя бы сносно.
        Тут он не прав. Я в порядке, а еще превосходно умею лгать. В конце концов, я много лет себе врала. Красивая ложь скрывает множество омерзительных истин.
        - С ребрами у меня все нормально, но тебе-то какое вообще до них дело? - язвительно спрашиваю я.
        Возможно, я говорю с ним в подобном тоне, потому что только так чувствую, что обладаю хотя бы какой-то властью. Мое высокомерие - это кирпичная стена, закрывающая осыпающуюся беззащитность.
        - Поскольку, командир Рип, вам не нравится ложь, давайте говорить откровенно, - с бросающей вызов насмешкой ехидничаю я. - Я знаю, кто ты такой, а еще знаю, кто я - жертва, которую ты удерживаешь ради выкупа. Жертва, которой можно подразнить царя Мидаса.
        - Верно, - холодно отвечает Рип, и я недовольно поджимаю губы. - И все же невежливо с моей стороны возвращать Мидасу питомца в плохом состоянии.
        Меня передергивает.
        Питомец. Наложница. Шлюха. Как же я невыразимо устала от ярлыков, которые навешивают на меня люди.
        - Я не его питомец. Я - его фаворитка.
        Командир Рип издевательски хмыкает.
        - Слово иное, а вот смысл тот же.
        Я открываю рот, чтобы возразить, но Рип поднимает руку.
        - Мне наскучили разговоры о Мидасе.
        - Хорошо. Я все равно не хочу с тобой болтать, - парирую я.
        Он язвительно улыбается, показывая клыки.
        - Чуется, что очень скоро ты передумаешь, Золотая пташка.
        Я застываю на месте. В этих словах кроется угроза, но я ни за что не догадаюсь, о чем он сейчас толкует.
        - Возвращайся в карету, - говорит он. Манера держаться у него жесткая, он без особых усилий входит в роль командира. - Мы выдвигаемся в десять и продержим путь до наступления сумерек. Предлагаю тебе перед отъездом посетить отхожее место, иначе день точно предстоит неприятный.
        - Я хочу увидеть наложниц и стражников, - отвечаю я, пропуская его приказ мимо ушей.
        Он кладет руку на деревянную рукоять меча и наклоняется к моему лицу так близко, что я чуть не проглатываю язык. Я отодвигаюсь назад, чувствуя себя пойманным за шкирку кроликом.
        - Если чего-то хочешь, придется заслужить.
        Рип разворачивается и уходит, солдаты расступаются перед ним, а я смотрю ему вслед.
        Не знаю, что он подразумевал под словом «заслужить», но кажется, мне это придется не по нраву.
        Глава 11
        Царица Малина
        Мои служанки взволнованы.
        Я то и дело замечаю, как они переглядываются, но делаю вид, будто меня это не волнует. Одна из них так нервничает, что, кажется, вот-вот упадет наземь. Если бы я не была так хорошо обучена держать лицо, на нем уже появилась бы хитрая улыбка.
        Нанятая из города портниха сидит на коленях, между бровями у нее залегла глубокая складка. Оценивающим старческим взглядом окидывает подол моего платья. В подушечку для булавок, вшитую в пояс вокруг ее талии, вставлены острые иглы, отчего кажется, будто у нее из живота растет металлический кактус.
        - Все готово, Ваше Величество.
        - Хорошо.
        Я спускаюсь с деревянной лестницы, которую она принесла с собой, и подхожу к зеркалу в полный рост, стоящему у стены моей гардеробной. При виде своего отражения меня переполняет некая жажда возмездия - та, которая медленно зарождается на поверхности тихих вод.
        Я поворачиваюсь и гляжу на спинку своего нового платья, зорко его оценивая, а потом снова встаю к зеркалу лицом и провожу ладонями по юбкам.
        - Пойдет.
        Служанки опять переглядываются.
        - Можете идти, - говорю я портнихе.
        Она прикусывает губу, а когда встает, старые колени хрустят. Это самая пожилая портниха в Хайбелле, но ее возраст скорее ценность, чем бремя, потому что она трудилась для моей матери, когда я была еще совсем девочкой. Она - единственная портниха, которая помнит, какую одежду носили при прежнем дворе.
        - Ваше Величество, если могу… Царь приказал, чтобы вся одежда при его дворе была золотой, - вмешивается старая карга, словно это правило вдруг вылетело у меня из головы. Словно такое вообще возможно, когда всюду этот аляповатый цвет.
        - Я прекрасно осведомлена обо всех приказах царя, - невозмутимо отвечаю я, теребя бархатные пуговки на груди. Мой туалет идеален. Именно такими я помню платья своей матери. Белое, с рукавами и воротничком, отороченными мехом, и серебристо-голубой вышивкой, украшенное розеткой, которая идеально подходит под цвет моих глаз.
        Это платье сидит на мне гораздо лучше любого из тех золотых нарядов, что я носила последние десять лет.
        - Вы закончите оставшиеся платья и пальто за две недели? - уточняю я.
        - Да, Ваше Величество, - отвечает портниха.
        - Хорошо. Вы свободны.
        Женщина быстро собирает свое добро, бугристыми руками переворачивает деревянную лестницу, чтобы поскорее убрать в нее мерную ленту, запасные иголки, полоски ткани и ножницы, после чего отвешивает низкий поклон и выходит за дверь.
        - Моя царица, позволите заплести вам волосы?
        Я смотрю на свою служанку: ее щечки-яблочки нарумянены мерцающей золотой пудрой. Это дань моде для всех женщин - и некоторых мужчин, - которые живут в Хайбелле. Но девчонке желтоватая золотая пыль придает болезненный вид. Вот что еще я должна изменить.
        В конце концов, внешний вид составляет о вас половину мнения.
        - Да, - отвечаю я, а потом иду к туалетному столику и сажусь.
        Заметив, что девушка тянется к коробке золотых блесток, чтобы припорошить ими мои белые волосы, я качаю головой.
        - Нет. Никакого золота. Отныне без него.
        От удивления ее рука повисает в воздухе, но мои намерения должны быть ясны уже сейчас. Она быстро приходит в себя, хватает гребень и легкими прикосновениями расчесывает мои распущенные волосы.
        Я пристально слежу за каждым ее действием, подсказываю, пока она укладывает мои волосы. Служанка заплетает одну косу, начинающуюся у правого виска, шириной не больше моего пальца, загибает ее и оставляет под левым ухом. Создается эффект ниспадающих гладких белых волос, словно речные пороги застыли, не достигнув края.
        Не дав девчонке украсить прическу золотыми шпильками или лентами, я говорю:
        - Только корону.
        Она кивает и поворачивается к шкафу в дальней части комнаты, где я храню царские драгоценности и короны, но я ее останавливаю.
        - Не оттуда. Я надену эту.
        Она застывает в нерешительности, не в силах скрыть проступившую на лице растерянность.
        - Ваше Величество?
        Я протягиваю руки к серебряной шкатулке, которую перед этим поставила на свой туалетный столик. Она тяжелая, металл уже потускнел, но я вожу пальцами по изящной филиграни, украшающей корпус. В моем прикосновении одно благоговение.
        - Она принадлежала моей матери, - тихо говорю я и провожу пальцем по очертаниям колокола, из полой середины которого свисают сосульки. Я почти слышу издаваемый им звук - холодный чистый звон, эхом разносящийся по мерзлым горам.
        Когда служанка подходит, я открываю шкатулку и показываю хранящуюся внутри корону. Она выполнена из белого опала, высечена из одного-единственного драгоценного камня. Вероятно, этот блестящий камень, извлеченный из приисков, был размером с пять ладоней.
        Слабый серый свет, проникающий через окно, только слегка показывает свечение цветов, переливающихся в глубинах короны. Она прочная, но вовсе не такая тяжелая, как корона, которую вынуждал меня носить Тиндалл. Еще одна вещь, которая на меня давит.
        Сама композиция проста, сверху вырезаны сосульки - изящные, но острые. Я надеваю корону, расположив ее ровно по центру, и впервые за долгие годы наконец-то чувствую себя собой.
        Я - царица Малина Кольер Мидас, и я рождена, чтобы править.
        Белое платье, белые волосы, белая корона - и ни намека на золото. Вот как все должно было случиться.
        И вот как будет впредь.
        Я встаю, и служанка бросается ко мне, чтобы помочь надеть туфли. Напоследок я окидываю взглядом свое отражение и выхожу из комнаты, каждый шаг звучит увереннее предыдущего.
        Стражники сгущаются вокруг меня, как дым, пока я спускаюсь по лестнице. Я вхожу в тронный зал через заднюю дверь и слышу гул трескотни собравшихся здесь людей.
        Соизволив заметить мое появление, дворяне и придворные в тот же миг кланяются и делают реверансы, чтобы выразить привычное почтение своей правительнице.
        Но вот когда они выпрямляются, я чувствую, как по скоплению людей в золотых одеждах, обступивших меня широкой дугой, проходит волна удивления.
        Гордо приосанившись, я решительно шагаю вперед, не сводя взгляда с помоста. От давящей на толпу тишины во мне поселяется семя нервозности, зарывается глубже, намереваясь пустить корни, но я выдергиваю его, как сорняк.
        Я - царица Малина Кольер Мидас, и я рождена, чтобы править.
        Я останавливаюсь у двух тронов. Оба позолоченные, но один больше другого. У трона Тиндалла высокая спинка, с каждого конца торчат шпили, а шесть сверкающих бриллиантов, вставленных в спинку, изображают Шестое королевство.
        По сравнению с ним трон царицы намного меньше и не такой величественный. Прелестное дополнение - и только. Истинная власть - в троне царя, и все здесь это знают.
        Включая меня.
        Именно поэтому я прохожу мимо престола царицы и сажусь на трон, предназначенный для истинного правителя Хайбелла.
        По толпе собравшихся разносится громкий вздох, напоминая катящиеся с холма яблоки, которых так много, что их никак не поймать.
        Сев на трон, я опускаю руки на подлокотники и впиваюсь пальцами в бороздки на золоте, по которому Тиндалл часто от скуки постукивал костяшками.
        Ему недоставало умения проводить такие открытые собрания. Он терял самообладание, даже устраивая их всего раз в месяц. Для него было презренно сидеть тут, слушать, как люди в его царстве выражают озабоченность и просят прощения.
        Он преуспел в балах, где приветствовал других королей, очаровывал гостей за ужинами. Тиндалл всегда расцветал от внимания, обожания и тайных махинаций, которые проходили без зрителей.
        Но когда дело доходит до этого, до мельчайших песчинок, собирающихся на винтиках движущих сил царства… ему становится скучно.
        И все же этот зал, это ежемесячное собрание - вот где по силам завоевать власть над царством. Если суметь взять в свои руки бразды правления над собравшимися дворянами и придворными, можно будет управлять всем королевством.
        Я бесстрастно смотрю на собравшуюся толпу. Пускай глазеют, пускай шепчутся. Они рассматривают каждую тщательно продуманную деталь в моем гардеробе, замечают полное отсутствие золота, возрождение прежних царских цветов Хайбелла.
        Я даю им еще одну минуту, чтобы они восприняли мое тихое заявление. Даю время по-настоящему осознать то, что скоро скажу. Да и себе я даю минуту, дабы насладиться этой картиной, высоко поднять голову и стать той, кем меня воспитывали.
        Я спокойно выдыхаю, обвожу взглядом зал, где люди, затаив дыхание, ждут от меня речи. От меня. Не от Тиндалла.
        - Люди Хайбелла, теперь ваша царица готова услышать ваши вопросы.
        На мгновение все смолкают, словно не зная, стоит ли им воспринимать меня всерьез. Уверена, большинство считает, что скоро появятся советники Тиндалла и скажут им заявить о своих волнениях. Но эти письменные отчеты будут только покрываться пылью в его переговорной, если он вообще их затребует.
        Наконец, вперед выходит один дворянин, сэр Дорри. Подойдя к нижним ступеням помоста, он отвешивает поклон.
        - Ваше Величество, - начинает он. У него красное от родимых пятен лицо, словно ему по щекам ударили гроздью малины. - Прошу прощения, но кажется, я вынужден напомнить, что вы сидите на троне царя.
        Пальцы сжимаются на подлокотнике. Видимо, им понадобится более четкий ответ.
        - Напротив, сэр Дорри. Я сижу на троне правителя Хайбелла, где мне самое место.
        Раздается шепот, напоминающий шипение взволнованных змей, скользящих по золотому мрамору, но я выдерживаю их взгляды.
        - Моя царица… Царь Мидас…
        - Его нет здесь, чтобы править царством, - резко перебиваю я сэра Дорри. - А я есть. Так что задавайте свои вопросы, иначе мои стражники выпроводят вас, чтобы кто-нибудь более достойный моего времени вышел вперед.
        Мое предупреждение разносится по всему тронному залу. Послание, которое звучит громко и ясно. Я жду.
        Слегка вздымающаяся грудь, бесстрастное лицо, холодное безразличие монарха, который умеет поставить на место свой народ.
        Либо они повинуются, либо я их заставлю.
        Сэр Дорри мешкает. Оглядывается за спину, но никто из пришедших и слова не произносит. Никто из этих самодовольных дворян не приходит ему на подмогу, чтобы защитить место Тиндалла и оспорить мое неприкрытое предъявление прав на престол.
        - О, Ваше Величество, прошу у вас прощения. Для меня было бы честью, если бы вы выслушали мои вопросы, - наконец произносит сэр Дорри.
        И вот, я подчинила их себе по щелчку пальцев. Победа, а не скука - вот что подстегивает меня стучать пальцем по подлокотнику. Теперь бороздки на нем останутся от моих рук.
        Толпа не ропщет. Даже стоящие за мной стражники не переминаются от неуверенности. Потому что когда тебя всю жизнь воспитывали как царскую особу, ты такой и являешься. Неважно, что в моих венах не течет магия, поскольку у меня есть иная власть, передаваемая из поколения в поколение.
        Правление Шестым царством у меня в крови.
        После сегодняшнего вести разлетятся по белым равнинам нашей холодной земли, как снег, падающий и накрывающий каждый дюйм. Я уже слышу, как они будут сплетничать и перешептываться, когда новости обрушатся на королевство подобно мокрому снегу.
        Рассказы о моей опаловой короне будут истолкованы как символ, возгоревшийся в помпезной зале, дворцовый колокол возвестит о начале правления нового монарха, и все перестанут преклонять колени перед Золотым Царем.
        Я его заморожу, покрою льдом. Я заставлю Тиндалла пожалеть о решении на мне жениться.
        Уголки моих бледных губ трогает редкая улыбка.
        Я - царица Малина Кольер Мидас, и я рождена, чтобы править.
        Глава 12
        Аурен
        Меня принуждают на протяжении целого дня ехать в карете одной, и это можно счесть своего рода наказанием, беззвучным напоминанием о моем положении изгоя. Но, думаю, в одиночестве есть и преимущества.
        Оторванность от остального предполагает защищенность, но вместе с тем в ней таится и опасность. Та, которая исходит от тебя самого.
        Для меня, разумеется, опасность - это воспоминания.
        Долго тянущиеся часы предоставляют много времени на размышления. Когда рядом никого нет, ничто не отвлекает, звучат лишь слова, сказанные моим внутренним голосом. Этим воспоминаниям некуда деться, ведь я беззащитна и предоставлена самой себе и своему отравляющему обществу.
        А потому я вспоминаю прошлое. Хотя и не хочу этого.
        - Сколько монет, девочка?
        Я прячу свои мокрые руки шестилетней девчушки за спину и стискиваю пальцы.
        Мужчина раздраженно, устало смотрит на меня, изо рта у него торчит трубка, из которой поднимается голубой дым.
        Он щелкает пальцами. Мы стоим на рыночной площади под навесом в красную полоску, и Закиру не нравится тут со мной задерживаться. Если его поймают на эксплуатации детей, у него будет бездна проблем.
        Дождь стекает с парусинового навеса, как струйки слюны, свисающие с оскаленных пастей диких собак, бесчинствующих в городе. Целый день не переставая идет мелкий дождь.
        Волосы у меня мокрые, отчего кажутся темнее, чем есть на самом деле, не блестят, и колтуны не спрячешь. Хотя бы джутовая ткань моего платья не дает мне совсем озябнуть, вот только я все равно чувствую себя мокрой крысой.
        Когда взгляд Закира темнеет, я быстро вытаскиваю из-за спины руку и нехотя разжимаю пальцы.
        Он смотрит на подношение, лежащее на моей ладони, и прикусывает задними зубами трубку.
        - Два медяка? За целый день ты получила только два чертовых медяка? - рявкает он.
        Услышав его тон, я начинаю дрожать. Не люблю его злить.
        Он хватает монеты и запихивает их в карман. Вытащив изо рта трубку, сплевывает мне под ноги, однако я уже привыкла к такому и больше не кривлюсь.
        - Тебе всего-то и нужно, что стоять здесь, - огрызается он и, разочарованно глядя на меня, качает головой.
        Даже спустя столько месяцев, что я с ним провела, его акцент слишком резкий для меня. Некоторые дети за спиной обзывают его Жабой, потому что он всегда издает квакающий звук, когда по утрам первым делом прочищает горло.
        - Стой в углу и улыбайся, и эти тупицы сами будут швырять в тебя деньгами! - осуждающе выплевывает он, словно я не выполняю все беспрекословно, как он велит.
        Я прикусываю губу и смотрю на землю, щипаю себя за руку, чтобы не заплакать.
        - Дождь… дождь идет, сэр Закир. Мне мало подают, когда идет дождь, - дрожащим голосом объясняю я.
        - Ба! - пренебрежительно отмахивается Закир. Он роется в переднем кармане своего клетчатого жилета и, вытащив коробок спичек, поджигает конец трубки, в которой уже насквозь промокли все листья табака. - Возвращайся на место.
        У меня дрожит нижняя губа. Я проголодалась, замерзла, устала. Инара плохо спит, а мне всю ночь приходится лежать рядом с ней, зажатой между ее подергивающимися ногами и углом, поэтому я бреду дольше обычного. Я так ждала, когда можно будет укрыться от дождя, когда мне разрешат поесть и отдохнуть…
        - Но…
        - Тебе дождь в уши попал, девчонка? Мне ни к чему возражения. - Закир бросает использованную спичку на землю. Я смотрю, как она падает в лужу, и пламя мгновенно гаснет. - Еще шесть медяков, или всю ночь проведешь на улице.
        Приподняв воротник и нахлобучив на голову шляпу, Закир уходит - наверное, чтобы проверить остальных детей. Я же плетусь обратно в отведенный мне угол на рыночной площади, прекрасно понимая, что еще шесть монет мне не заработать.
        Обычно у меня получается вызвать интерес у людей, и они останавливаются вместо того, чтобы пройти мимо, словно я невидимка, но под тенью брызжущих облаков я всего лишь мокрая попрошайка, которую никто не замечает.
        И все же я встаю в грязный угол между шляпной мастерской и прилавком с яйцами и улыбаюсь. Машу рукой. Заглядываю в глаза каждому прохожему, застряв в центре чужого города, пахнущего рыбой и железом.
        Покупатели не останавливаются, торговцы на меня даже не смотрят.
        Никто не отличит слезы от дождевых капель на щеках. Никто не заметит твоей бесцветной улыбки, когда приходится соперничать с облаками. А даже если бы прохожие и обратили внимание, то все равно ничего бы не смогли с этим поделать.
        Поэтому я весь день, до глубокой ночи, прошу милостыню, сложив мокрые руки в мольбе. Если бы на меня кто-нибудь действительно взглянул, то понял бы, что я прошу не денег. Вовсе нет.
        Но никто на меня не смотрит, и положенные шесть монет я не зарабатываю.
        Когда позже я, наконец, дотаскиваю свое бренное тельце до дома Закира, то сворачиваюсь калачиком в луже на крыльце - я и еще один ребенок, который не выполнил дневную норму. В эту дождливую ночь мы с мальчиком могли бы предложить друг другу тепло и утешение, но он тоже меня дичится и решает забраться по полуразвалившемуся карнизу на крышу. Детям я тоже не особенно нравлюсь.
        Той ночью я клянусь богиням больше никогда не жаловаться на дергающуюся во сне Инару, потому что лучше уж получать пинки, чем спать в одиночестве на улице.
        В груди щемит, когда меркнет это воспоминание. Я шмыгаю носом, словно желая избавиться от вони мокрой деревни, морской рыбы и трубки Закира. Я пробыла с ним много времени. Слишком много. И много ночей провела под единственным покровом - покровом ночи.
        С пяти и до пятнадцати лет я ни разу не спала крепким сном - пока меня не спас Мидас.
        «Теперь ты в безопасности. Позволь помочь тебе».
        Даже подумать странно: как из той девочки, просившей подаяние в грязном закоулке, я стала женщиной, украшающей золотой замок. Порой жизнь ведет вас по дорожкам, не начертанным на карте.
        Я поворачиваюсь к окну и вижу, как мимо проносятся снежные вихри, стекло застилает туман. Что бы я только сейчас ни отдала, чтобы Мидас прискакал за мной с мечом и факелом и спас.
        Но он не знает, где я, и даже не ведает, что я попала в беду. Вот почему так важно отправить ему послание. Не только ради себя, но и потому, что я меньше всего хочу, чтобы это войско проникло в Пятое королевство и всех там безжалостно поубивало.
        Если я не сделаю все от меня зависящее, чтобы предупредить Мидаса о грядущей опасности, тогда судьба Пятого королевства будет на моей совести.
        Я не могу понести поражение.
        Послать предостережение - это все, чем я в состоянии помочь. Этого мало, но, надеюсь, хватит, чтобы Мидас встретил угрозу во всеоружии.
        Я не сомневаюсь, что, узнав о моем похищении, Мидас ни перед чем не остановится, чтобы меня вернуть. Ни перед чем.
        Когда на землю опускается мрак серых сумерек, моя карета резко останавливается, и я чувствую, как с нее спрыгивает кучер. Провожу рукавом по стеклу, оставляя чистую дорожку, чтобы выглянуть наружу.
        Там виднеется необычная возвышенность, холм, который, подобно снежной дюне, плавно поднимается вверх. По центру холм полый и поразительно голубой. И яркий даже в темноте, что кажется неестественным. Напоминает великана, дремлющего под снежным пологом, так что виднеется только ослепительная голубая радужка приоткрытого глаза.
        Солдаты разбивают основной лагерь прямо посреди короткой, но широкой пещеры. Вскоре у расщелины они разводят большой костер, и это мерцающее пламя освещает саму пещеру.
        Раздается щелчок замка, и дверь кареты распахивается. Я вижу Озрика и спускаюсь, земля немного скользкая. Вокруг меня ставят палатки, распрягают лошадей, разводят костры, выкапывают отхожее место.
        - Тебя хочет видеть командир.
        Я смотрю на Озрика.
        - Зачем?
        Он задумчиво двигает языком торчащую из его губы щепу.
        - Мне поручено тебя привести, а не отвечать на тупые вопросы.
        Я вздыхаю.
        - Ладно, веди.
        Он прокладывает дорогу через весь лагерь, и я бреду за ним, но это нелегко. Мне приходится уворачиваться от солдат, уклоняться от торчащих из земли кольев и пробираться по снегу, который еще не примяли солдатские сапоги.
        Чуть не перевалившись за кучу дров, сгруженных для разведения костра, я чертыхаюсь, успев устоять, а потом шмякаюсь лицом в снег. Озрик с ухмылкой оглядывается на меня.
        В жилах закипает кровь.
        - Ты нарочно ведешь меня по самой поганой тропе, какую только смог найти?
        - Ты малость медленно соображаешь, но рад, что до тебя все же дошло, - отвечает этот ублюдок.
        Я перешагиваю через разбросанные поленья и догоняю его.
        - Я и впрямь тебе не нравлюсь?
        Он хмыкает, словно мой бесцеремонный вопрос его удивляет.
        - Мне не нравится Мидас, а ты его символ.
        Я пошатываюсь и на мгновение замираю, а потом снова продолжаю идти.
        - Что ты имеешь в виду, говоря, что я его символ?
        Никогда прежде не слышала, чтобы обо мне так отзывались.
        Озрик ведет меня мимо лошадей, стоящих вокруг стогов сена, вынуждая обходить разбросанный по земле навоз.
        - Ты его трофей, безусловно, но еще и его отражение, - говорит Озрик. - Когда на тебя смотрят, то видят его. Все думают о его даре обращать все в золото и представляют, каково было бы иметь подобную магию, такое бесконечное богатство. Ты символизируешь его власть - не только над его царством, но и над всей алчностью в Орее, а он это страсть как обожает.
        Я потрясена и так удивлена его речью, что не могу найти ответ.
        - Так что да, когда я смотрю на тебя, его маленького золотого питомца, которым он хвастается, это меня злит.
        - Так не смотри на меня, - парирую я, в моем голосе появляются жесткие нотки.
        Озрик фыркает.
        - Пытаюсь.
        Не понимаю, почему краска стыда заливает мои шею и щеки, оставляя ржавый румянец, но это так.
        - Для справки: я тоже злюсь, когда на тебя смотрю, - отвечаю я.
        С его губ срывается хриплый смешок, такой громкий и внезапный, что я подпрыгиваю.
        - Полагаю, тогда нам лучше друг на друга не смотреть.
        Я бросаю взгляд в его сторону.
        - Согласна.
        Оставшуюся дорогу мы идем молча, но на сей раз я замечаю, что Озрик выбирает путь попроще.
        Глава 13
        Аурен
        Озрик ведет меня к большой палатке - той, что стоит отдельно от остальных. Судя по размерам и округлой форме, в этой палатке, напоминающей тент на королевских турнирах, проводятся собрания.
        Я захожу вслед за Озриком и вижу лежащие на полу меха и стоящий посередине круглый стол. Вокруг него расположились трое солдат, которые разговаривают с командиром, сидящим прямо напротив входа. Заметив наше появление, все поворачивают головы, и их внимание устремляется на меня.
        Рип переводит взгляд на своих людей.
        - Соберемся потом.
        Солдаты кивают и встают, бросив на меня перед уходом оценивающие взгляды.
        Когда нас остается только трое, я нерешительно мнусь у входа. Командир Рип окидывает меня пытливым, пугающим взглядом. Он выглядит точно так же, как и сегодня утром. Разве что шипы на руках кажутся короче обычного, словно он частично их спрятал.
        - Садись, - в конечном счете говорит он.
        Я обхожу стол и выбираю место подальше от него. Он ухмыляется, когда я выдвигаю стул, словно знал, что предпочту сесть там. Я с вызовом смотрю на него. Он ухмыляется еще шире.
        Озрик собирает разложенные на столе бумаги, а я молча корю себя за то, что не нашла времени изучить их, пока у меня была такая возможность. Успеваю заметить карту и какие-то послания перед тем, как Озрик убирает их, свернув и приставив к стене палатки.
        Теперь, когда на столе ничего нет, кроме пары фонарей, я нервно осматриваюсь. По какой-то причине в опустевшей палатке интерес командира пугает сильнее.
        Здесь мне не на чем остановить взгляд, не на что отвлечься. Возможно, это и входило в его намерения.
        Озрик выдвигает табурет рядом с командиром и садится. Все в этой ситуации вышло через одно место - вот и у Озрика влезла только половина зада.
        Я смотрю на них с противоположного конца стола и, пусть и сжимаю руки на коленях в кулаки, точно знаю, что они этого движения не заметят.
        Порознь они отпугивают от себя, но вместе… чувствую себя так, словно оказалась посреди стаи голодных волков.
        Поза у Рипа непринужденная, хотя спину он держит прямо, локти лежат на столе, шипы отражают свет. Он внимательно меня разглядывает, отчего по холодной коже ползут мурашки.
        Мне с трудом удается не вертеться под этим взглядом, как уж на сковородке, но я вынуждаю себя замереть и проявляю тревогу, лишь втайне сжимая руки в кулаки.
        - Итак, ты десять лет была фавориткой царя Мидаса.
        Я перевожу взгляд с Рипа на Озрика и обратно.
        - Да… - осторожно отвечаю я.
        - Ты получала от этого удовольствие?
        Я недоумевающе смотрю на командира.
        - Получала ли я удовольствие? - повторяю я, от растерянности поджав губы. Что за вопрос такой?
        Он кивает, и я чувствую, как, словно кирпичная кладка, выстраиваются вокруг меня мои защитные стены.
        - Я уже говорила: я не предам Мидаса, снабжая вас сведениями.
        - Да, Озрик сообщил, что именно так ты и сказала, - отвечает Рип, и уголки его губ приподнимаются в легкой улыбке. - Но я спрашиваю не про Мидаса. Я спрашиваю про тебя.
        Я переплетаю пальцы, ногти впиваются в ткань моих перчаток.
        - Почему?
        Командир Рип наклоняет голову.
        - Аурен, кто-нибудь вообще разговаривал с тобой не таясь?
        Не успеваю спохватиться и горько усмехаюсь.
        - Нет.
        Озрик смотрит на Рипа, и от моего спонтанного признания щеки покалывает румянец.
        - Даже Мидас? - уточняет командир.
        - Сдается мне, мы не Мидаса обсуждали, - ехидно напоминаю я.
        Рип опускает голову.
        - Ты права. Мы отклонились от темы, - он поднимает руку и проводит по черной щетине на подбородке. - Золотая клетка - это слух? Или в Хайбелле тебя действительно в ней держали?
        Мои золотые глаза излучают огонь, который никак не связан с фонарным светом.
        - Я понимаю твои намерения.
        Он язвительно усмехается.
        - О, в этом я сомневаюсь.
        От его снисходительного тона две нижние ленты на моей талии разматываются, проскальзывают между стиснутыми руками, словно пытаясь удержать меня от глупости. Например, от того, чтобы перепрыгнуть через стол и разбить фонарь о его надменное лицо.
        - Такая недоверчивая, - цокнув языком, говорит он. - Я просто поддерживаю беседу, - ложь непринужденно слетает с его языка. - В конце концов, у меня в гостях известная фаворитка царя Мидаса. Ты очень мне интересна.
        Я чуть не закатываю глаза. Ага, конечно.
        Я чувствую перемену за спиной и сжимаюсь, но, оглянувшись, вижу, что в палатку заходит всего лишь юный паренек. Он одет в ту же кожаную форму, что и остальные солдаты, вот только его - полностью коричневая, тогда как они носят черную.
        Он спешно заходит, неся в руках поднос, на его темно-русых волосах лежат несколько снежинок.
        - Командир, - говорит он и почтительно наклоняет голову.
        - Спасибо, Твиг[3 - Прутик (англ.).]. Можешь оставить тут.
        - Да, cэр, - мальчик торопливо ставит поднос и спешит ретироваться.
        Я смотрю на Рипа и Озрика.
        - Ваш король вынуждает служить в армии таких юных мальчишек? - запальчиво восклицаю я. На вид, Твигу и десяти нет.
        Командир Рип, кажется, ничуть не обеспокоенный моим вопросом, тянется к подносу.
        - Он рад служить Четвертому королевству.
        - Он ребенок! - выпаливаю я.
        - Следи за тоном, питомец, - рычит Озрик, но командир качает головой.
        - Ничего, Оз. Наверное, она просто проголодалась.
        Я вспыхиваю от раздражения. Последний раз я ела кашу на завтрак. И, безусловно, проголодалась. Но не готова в этом признаться и разозлилась уж точно не поэтому. Нельзя использовать ни детей, ни их труд.
        - Я не голодна, - вру я.
        - Нет? - с издевкой отвечает Рип. - Жаль.
        Он тянется к подносу и начинает распределять ужин на три порции. Я чувствую аромат наваристого, сытного супа, вижу, как от каждой тарелки поднимается пар. Сбоку, возле трех железных чашек, лежит большая буханка хлеба. И я очень надеюсь, что по чашкам разлито вино.
        Вино бы мне сейчас, черт возьми, не помешало.
        Рип с Озриком принимаются за еду, позвякивая оловянными ложками, и этот звук действует мне на нервы. Молча страдая, я смотрю на них и, хотя и стараюсь этого не делать, слежу за каждым движением ложки, каждым движением кадыка Рипа.
        Глупая. Чего я вообще решила открыть свой глупый рот? Если уж и стоило его разевать, то только для того, чтобы запихнуть туда еду.
        - Тогда, выходит, клетка и впрямь существует.
        Я отрываю взгляд от пухлых губ командира, на которых блестят капли мясного бульона.
        - Интересно, а какая тебе с этого выгода, - непринужденно продолжает Рип, хотя его пристальный взгляд противоречит беспечному тону.
        Голод переплетается с тревогой и завязывается узлом вместе с растущим во мне гневом. Ленты в руке обвиваются вокруг пальцев и сжимают их.
        - Тебе и не нужно мною интересоваться, - пылко заявляю я.
        - Не соглашусь.
        Каждый раз, как кто-то из них подносит ложку ко рту и пьет суп, меня переполняет возмущение. Когда Озрик опрокидывает миску и залпом выпивает ее содержимое, гнев выходит наружу.
        - Клетка меня защищала. Вот в чем была моя выгода.
        Рип наклоняет голову.
        - От кого защищала?
        - От всех.
        Тишина пробивает стену между нами, начинает просачиваться сквозь трещинки. Не понимаю, какую игру он ведет. Не знаю, что последует за моими ответами.
        Рип берет третью миску и медленно продвигает ее ко мне. Железо скрипит по шершавому дереву. Рот наполняется слюной.
        Когда миска останавливается передо мной, я поднимаю глаза на Рипа.
        - Ешь, Аурен.
        Я прищуриваюсь.
        - Это приказ, командир?
        Вместо того чтобы клюнуть на мою провокацию, Рип неспешно качает головой и поднимает свою миску, смотря на меня темными глазами поверх ее края.
        - Думаю, с тебя довольно приказов, Золотая пташка, - шепчет он вкрадчивым тоном, от которого я начинаю ерзать на месте.
        Его ответ вынуждает меня опустить глаза от тяжести, которую даже мне не измерить. Не знаю, почему ответ столь сильно волнует меня, но это так.
        Как удается этому мужчине видеть меня насквозь, когда я так старательно пытаюсь воздвигнуть между нами стены?
        Я не забыла, с кем имею дело. Он, пожалуй, самый изворотливый стратег на свете, и, наверное, поэтому я чувствую себя рядом с ним не совсем в своей тарелке. Его поведение всегда противоречит моим ожиданиям.
        Но не сомневаюсь, что и в этом есть свой умысел.
        Чтобы чем-то себя занять, я поднимаю миску ко рту и глотаю, пренебрегая ложкой. Соленый бульон попадает на язык, горячая жидкость - утешение для моей робости.
        - Ты часто обедала с Мидасом?
        Я отвожу миску ото рта и смотрю на Рипа, сидящего на другом конце стола.
        Еще один вопрос. Вроде бы такой безобидный. Вроде обо мне, но имеет отношение к моему царю.
        Я не даю ответа, и командир Рип кладет перед собой буханку хлеба и берет с подноса нож. С педантичной меткостью он принимается нарезать ее на три равные части, и, стоит лезвию пройтись по корочке, как я чую аромат розмарина.
        Нарезав хлеб на три части, Рип передает один кусок мне. Назло ему я едва не отвергаю предложение, но мне так хочется есть, что не могу дважды отказываться, поэтому выхватываю у него ломоть.
        Командир проводит взглядом по моим рукам.
        - Может, хочешь снять перчатки, чтобы поесть?
        Я застываю.
        - Нет. Мне холодно.
        Рип смотрит на меня - они оба на меня смотрят, - и желудок у меня начинает сжиматься не только от голода, но и от беспокойства.
        Он подносит ломоть ко рту, и я повторяю за ним. Мы оба одновременно откусываем. Озрик же, наоборот, запихивает свой кусок в рот целиком и вызывающе чавкает. Крошки падают ему на куртку, и он рассеянно их стряхивает.
        - Будешь игнорировать и отклонять все мои вопросы? - проглотив, спрашивает Рип.
        Я старательно макаю хлеб в остатки супа, напитывая его бульоном, - больше для того, чтобы не тонуть во взгляде командира.
        - Почему тебя интересует, обедала ли я с Мидасом?
        Он кладет руку на стол, его взгляд непроницаем.
        - У меня есть на то причины.
        Я доедаю хлеб, вот только не могу насладиться его вкусом.
        - Верно. И не сомневаюсь, что причины заключаются в поиске слабых мест, я права? Ты наверняка пытаешься разузнать, насколько я для него важна. Что ты можешь получить в обмен на меня. - Я смеряю его взглядом. - Позвольте облегчить вам задачу, командир Рип. Мой царь меня любит.
        - Безусловно. Любит так сильно, что решил держать в клетке, - угрюмо усмехаясь, говорит он.
        Я выхожу из себя и со стуком ставлю миску на стол.
        - Я хотела в ней быть! - гаркаю я.
        Рип наклоняется, словно мой гнев его влечет, словно в том и заключалась его цель - разозлить меня, увидеть, как я сорвалась.
        - Хочешь знать мое мнение?
        - Нет.
        Он пропускает мои слова мимо ушей.
        - Думаю, это ложь.
        Испепеляя его взглядом, я удивляюсь, как у меня еще из ушей дым не повалил.
        - Неужели? Забавно слышать это от тебя.
        И вот, наконец, невозмутимость Рипа дает трещину. Он прищуривается, глядя на меня черными глазами.
        - Раз уж хотите обсудить ложь, скажите, командир, ваша правая рука знает, кто вы такой на самом деле? А знает ли об этом ваш король? - провоцирую я.
        Они с Озриком застывают на месте.
        Я мстительно смотрю на Рипа, радуясь, что обернула ситуацию против него, застала его врасплох.
        Его шипы как будто сгибаются - возможно, от гнева или угрозы, не знаю.
        Голос Рипа становится низким. Жестким. Как зубчатые скалы вдоль берега.
        - Если хочешь это обсудить, тогда всенепременно, - взмахнув рукой, говорит он. - Ты первая, Золотая пташка.
        Вот черт.
        На секунду бросаю взгляд на Озрика, но этот мужчина неумолим. Этого гиганта мне не понять.
        И тут нет ничего удивительного.
        Ленты на коленях скручиваются от захлестывающей меня паники. Ему их не видно с этого ракурса, и все же Рип опускает взгляд на край стола, а потом снова смотрит мне в лицо.
        Суп разъедает желудок, и кислота ползет вверх по горлу.
        - Храни ложь за ложь или говори правду за правду. Как поступишь, Аурен? - спрашивает он голосом, похожим на темный мед, коварным и искушающим.
        Мне не хватает воздуха. Тот словно застыл у меня в груди, застрял хрупким острым осколком.
        Правда… Какая сложная штука.
        Проблема в том, что правда похожа на специи. Добавьте капельку, и она сделает вкус богаче, позволит вам ощутить его сполна. Но если выльете слишком много, еда станет отвратительной.
        Моя правда всегда портит трапезу.
        И все же мне почти хочется ее выпалить. Сказать то, чего еще не говорила. Сбросить с плеч груз своих тайн. Чтобы просто его удивить - поставить на место и застать врасплох.
        Мысль заманчивая, как соблазняющий мотылька свет костра. Свет манит и меня, но я понимаю, что если открою рот, правда сожжет меня дотла.
        И плотно сжимаю губы.
        Рип ухмыляется и выпрямляется. Напротив меня сидит торжествующий, самодовольный противник. Я его ненавижу, но себя отчего-то ненавижу чуть сильнее.
        - Спасибо за ужин, - лишенным эмоций голосом говорю я и встаю.
        Внезапно я чувствую себя измученной и сломленной. Травинкой, по которой хорошенько потоптались.
        Озрик, тихий слушатель, собирается встать, но я бросаю на него пренебрежительный взгляд.
        - Не утруждайся, дорогу в свою конуру я найду сама. Ведь так и ведут себя послушные питомцы? - насмехаюсь я.
        Я поворачиваюсь и выхожу, не дожидаясь, когда меня отпустит командир, не получив его разрешения. Но, к счастью, он меня не останавливает, а Озрик не идет следом.
        Пока что вся моя неприглядная правда, по счастью, осталась тайной с надоедливым горько-сладковатым привкусом.
        Глава 14
        Аурен
        Надвинув на голову капюшон и засунув руки в карманы, я наблюдаю за солдатами из найденного мною укромного местечка в голубой ледяной пещере - выемка неглубокая, но достаточно большая, чтобы спрятаться.
        Место для уединения идеальное, и здесь я могу видеть разведенный посреди пологого холма костер. От жара пламени сосульки наверху начинают капать. На земле собираются лужи, но остальным, похоже, все равно. Они слишком рады укрыться от снега.
        С вертела, вращающегося над огнем, исходит аппетитный запах, и я понимаю, что им каким-то образом удалось найти свежее мясо в этой студеной пустоши. От аромата рот наполняется слюной, но он не манит меня подойти ближе. Придется довольствоваться полученным супом и хлебом.
        Светлая сторона: перед тем, как выбежать из палатки, я хотя бы поела. Но в следующий раз обязательно останусь, пока не попробую и вино.
        Продолжаю наблюдать за солдатами, прижимаясь к гладкой ледяной стене. Не могу понять, откуда взялся такой к ним интерес: я ищу в них недостатки, изучаю, как они между собой общаются. Невзирая на бахвальство Рипа о доверии к своим солдатам, мне нравится лицезреть это самой. А еще нравится наблюдать, держась поодаль.
        Пожалуй, это неудивительно, если тебя столько лет держат в изоляции. В большинстве случаев я все же тоскую по общению с людьми вопреки своей печальной истории. Но порой, в окружении такого количества людей, без своей безопасной клетки я начинаю нервничать. Людям нельзя доверять.
        В особенности этим. Ведь что можно о них сказать?
        Эти люди должны были оказаться самым подлым, самым неумолимым народом.
        Но чем больше я за ними наблюдаю, тем сильнее понимаю, что они просто не укладываются в такое описание. Они не кровожадное скопище с гнилыми сердцами и испорченными нравами. Они обычные люди. Да, из вражеской армии, но они не монстры. Во всяком случае, этого их обличья я не видела.
        А Рип…
        Я закрываю глаза и, согнув колени, прижимаю их к груди. Хотела бы я сказать, что сижу так, чтобы согреться, но истинная причина заключается в том, что я хватаюсь за себя, пытаясь держаться.
        Мой мир накренился вокруг своей оси в тот же миг, когда командир Рип ворвался на тот пиратский корабль и в мою жизнь. И при каждом нашем столкновении эта ось накреняется еще сильнее.
        Рип умен. Все наши мимолетные беседы нужны лишь для того, чтобы сбить меня с толку. Он манипулирует мной, пытается настроить против Мидаса.
        Я понимаю его намерения и все же не могу избавиться от сомнений насчет него. Они, как тени, охватят землю и прорастут, если я их не заглушу.
        Сейчас я сбита с толку. Меня разрывает от сумбура мыслей и чувств, сомнений и препятствий. Вероятно, именно этого Рип и хочет, и я сыграла ему на руку, позволив мучительным мыслям вращаться по кругу.
        Я сижу так еще несколько минут, и у меня, наконец, получается сделать вдох, не задрожав. Я приободряю себя и напоминаю, что нужно оставаться начеку и не позволять своим стенам рушиться.
        Снегопад усиливается, с беззвездного неба падают хлопья толщиной с ноготь.
        Кинув еще один взгляд в сторону сгрудившихся солдат, я выползаю из своего убежища. Закутываюсь поплотнее в пальто, пряча руки под мышками. Ребра немного болят, да и щека еще малость припухшая, но хоть в одном от холода есть польза - чаще всего я ничего не чувствую.
        И все же, возможно, к холоду это не имеет никакого отношения.
        Я ухожу от костра, примерно представляя, где стоит карета, и зная, что палатка будет недалеко. Мне хочется просто забраться в койку и уснуть, но я не могу. Еще рано.
        Необходимо постоянно помнить, с кем я. Нужно не сбиться с пути и не позволять Рипу задевать меня за живое.
        Я бреду, смотря себе под ноги, и вдруг чувствую, как меня начинает переполнять решимость.
        Я прохожу мимо палаток, похожих на лоскутное одеяло из кожи, вшитое в снег. Миную сгрудившихся лошадей, которые мордами тычутся в стог сена. Из ноздрей у них вырывается пар. Недалеко отсюда стоит палатка для стирки, где солдаты чистят испачканную одежду и натирают обшарпанные ботинки черным воском.
        Никому до меня нет дела, если не считать пары зевак, но я отвожу глаза. Лицо замерзло, даже притом что на голову я накинула капюшон. Снег уже начинает оседать на верхушках палаток, впитываясь в ткань и наполняя воздух запахом мокрой кожи.
        Я убедилась, что некоторые запахи - это нити, обвязанные вокруг воспоминаний. Когда улавливаешь определенные ароматы, эти нити натягиваются. Как лодка, которую подводят к доку и заставляют плыть по течению. К несчастью, запах отсыревшей кожи не вызывает у меня приятных воспоминаний.
        Мокрая кожа. Влажная не от снега, а от слюны, которая пропитывает мой язык и голос. Полосы, вырванные бог знает из чего. Я была слишком напугана, чтобы их выплюнуть.
        Сольется ли это воспоминание с тем, что происходит сейчас? Мокрая кожа кляпа сменится надоедливым запахом палаток Четвертого королевства, припорошенных снегом?
        Мысли в голове кружатся и падают.
        Мой царь меня любит.
        Безусловно. Любит так сильно, что решил держать в клетке.
        Я свожу брови, сильно нахмурившись, но тут же прогоняю звучащие эхом слова Рипа.
        Его цель - вбить клин между Мидасом и мной, так что я ни на секунду не поверю в то, что он в самом деле хочет со мной поговорить. Он - стратег. Стратег, командующий вражеской армией, пытающийся обманом вынудить меня перейти на другую сторону, развязать мне язык.
        Вот почему нужно найти почтового ястреба. Я должна его отыскать, отправить Мидасу предупреждение, и тогда Рип узнает, насколько крепка моя верность. Он только прикидывается уважительным и словоохотливым, но я обязана помнить правду.
        - Он заносчивый, лицемерный мерзавец, - бурчу я себе под нос.
        - Очень надеюсь, что вы говорите не про меня, миледи.
        Я поворачиваю голову налево и вижу профиль Ходжата. Он смотрит вниз, что-то помешивая в котелке на маленьком костре. Сегодня вечером половина его лица, покрытая шрамами, кажется темно-розовой, словно холод докучает деформированной коже.
        Рядом никого, чтобы разделить с ним огонь, но стоит мне почуять запах его варева, как я тут же понимаю причину.
        Я зажимаю нос и рот ладошкой, подавляя тошноту.
        - Всемилостивые боги, что это такое?
        Он не перестает помешивать.
        - Полынь, чистец, животный хрящ и еще кое-что.
        Я морщу нос.
        - Пахнет… - тут же замолкаю, увидев его взгляд. - Э-э-э… пахнет ядрено, - заканчиваю я, едва сдерживаясь, чтобы не сказать прямо. Ужасно. Омерзительно. Просто воняет.
        Искренне недоумеваю, как ему удается так близко наклоняться над котелком, из которого ему на лицо веет этим вонючим паром.
        - Правда? Наверное, это кусок вареных кишок. Запах может быть довольно сильным.
        А вот теперь я не успеваю подавить тошноту, подкатившую к горлу и давящую на язык. Отведя взгляд от горшка, заглатываю воздух.
        - А для чего вы это варите?
        - Это новая микстура для снятия боли. - Внезапно Ходжат выпрямляется и поворачивается ко мне лицом, в его опущенном глазу появляется блеск. - Не хотели бы вы испытать ее на себе?
        У меня отвисает челюсть.
        - Вы хотите, чтобы это кто-то пил? - не могу скрыть в своем голосе ужас.
        - Конечно, нет, миледи. Я хочу приготовить из этой микстуры мазь местного применения.
        Я оторопело смотрю на него, потому что мысленно представляю, как он растирает вареные хрящи и кишки. Если бы кожа у меня не была золотой, то сейчас она непременно позеленела бы.
        Ходжат терпеливо смотрит на меня, и я понимаю, что он и правда ждет ответа.
        - О, может, как-нибудь в другой раз?
        На его лице мелькает огорчение, но он кивает.
        - Конечно, миледи. Вижу, ваша губа уже заживает.
        Я поднимаю руку и провожу пальцами по затягивающемуся порезу. Я уже давно не видела своего отражения и предпочла бы, чтобы так оно и оставалось.
        - А вот щека могла бы зажить и получше, - задумчиво произносит лекарь, растягивая букву «ч» так, словно язык хочет утянуть ее с собой. - Вы не прикладывали лед, как я вам советовал?
        - Нет, прикладывала… - говорю я, пытаясь не дать вине просочиться в мой голос. - На пару минут.
        Ходжат вздыхает и качает головой, неискалеченный уголок его губ разочарованно опускается.
        - Никто никогда не прикладывает лед… - ворчит он себе под нос.
        - Сегодня же приложу, - быстро заверяю я.
        - Разумеется, - отвечает Ходжат, закатив карие глаза, словно вовсе мне не верит. - Если хотите, могу приготовить вам еще один тоник для снятия боли? Если позволите осмотреть ваши ребра, это…
        Я тут же замираю.
        - Нет, спасибо.
        Ходжат вздыхает.
        - Вы - те, что от Мидаса, - та еще недоверчивая компания.
        Тело у меня деревенеет.
        От Мидаса. Он видел других.
        Мне с превеликим трудом удается не запрыгать от нетерпения.
        - И в чем же наша вина? Ведь мы пленники армии Четвертого королевства.
        - Все мы чьи-то пленники, даже того, в чем нам претит признаться.
        Я хмурюсь на его слова, но у меня нет времени над ними раздумывать.
        - Вообще-то, я как раз шла сейчас к ним. Я могла бы помочь вам уговорить их на лечение, если вы не против со мной пройтись.
        Скверно я вру. Знаю, и, судя по взгляду Ходжата, лекарь тоже это понимает.
        - А вам разрешили? - с сомнением спрашивает он.
        - Да, - поспешно отвечаю я.
        Видимо, он не клюет на мое вранье, поскольку качает головой.
        - Если хотите увидеться с остальными, сначала нужно получить разрешение командира.
        Разочарованный вздох шипением просачивается между зубами.
        - Пожалуйста, - умоляющим тоном прошу я. - Я не доставлю вам проблем. Просто хочу удостовериться, что они живы. Ведь вы же, как лекарь, должны меня понять? - Дешевый прием, но иногда они имеют свойство окупаться.
        На решительном лице Ходжата появляется сочувствие, и на мгновение мне кажется, что я его уговорила. Но потом он качает головой.
        - Не могу, миледи. Простите.
        - Я ее отведу.
        Мы вздрагиваем, когда рядом с нами внезапно появляется еще один солдат. Она словно материализовалась из тени.
        Я так потрясена, видя солдата-женщину, что мгновение могу только неприкрыто глазеть на нее. На ней кожаная форма черного и коричневого цветов, на бедре меч, на лице - самоуверенность.
        У женщины красивая гладкая кожа цвета умбры, теплые оттенки которой расцветают на яблочках ее щек. Черные волосы коротко острижены и вычурно выбриты. Сначала узоры кажутся мне заостренными лепестками, но, приглядевшись, вижу, что на самом деле это острые кинжалы, остриженные подобно короне, зубцы которой направлены вверх.
        - Кто вы? - спрашиваю я, мой взгляд прикован к небольшому проколу над верхней губой. Точно посередине губы вставлен обломок дерева, на котором виднеется крошечный сияющий красный камень.
        Женщина не отвечает мне, ее внимание обращено на Ходжата.
        - Лекарь, сходи-ка поужинай, пока эти мерзавцы не прикончили всю еду.
        У него резко опускается левая сторона рта, и это хмурое выражение больше уместно для гримасы.
        - Скоро. Нужно помешать еще по меньшей мере минут пять, а потом можно остужать. - Ходжат переводит взгляд с воительницы на меня, а потом обратно. - Уверена, что с леди все будет в порядке?
        Он по-прежнему обращается со мной как со знатной дамой, не бросает пошлые намеки, не относится ко мне как к заключенной. Трудно не проникнуться к Ходжату симпатией, когда он так себя ведет.
        Женщина ухмыляется.
        - Уж сопроводить нашу золотую пленницу я в состоянии.
        Ходжат сомневается.
        - Командир…
        - Да ничего. - Она хлопает его по плечу, успешно отвлекая. - Удачи с помешиванием, лекарь.
        Ходжат бросает на меня непроницаемый взгляд, но потом отворачивается к своему котелку, помешивает и смотрит на смесь так, словно занимательнее ничего в своей жизни не видел. Тревога ползет по спине, как насекомое по простыням.
        Женщина осматривает меня с головы до ног.
        - Ну что, пойдем, увидимся с твоими наложницами?
        Я снова смотрю на Ходжата, но он демонстративно игнорирует нас.
        Прочищаю горло.
        - Ведите.
        Я с опаской иду с ней нога в ногу. Мое желание увидеться с остальными перевешивает все имеющиеся у меня сомнения. К тому же Ходжат наверняка бы предостерег, будь воительница дурным человеком.
        Ведь правда?
        Глава 15
        Аурен
        Женщина рядом передвигается как птица.
        Она не крадется, не топает и даже не шествует, как я бы это описала, а парит. Она порхает, продвигаясь по утрамбованному снегу с невиданной мне доселе беззаботной грацией, а я тем временем просто пытаюсь не поскользнуться.
        Солдат ведет меня в обратном направлении и держится в стороне от окруженного толпой костра возле пещеры. И хотя я не вижу, как она на меня смотрит, все равно чувствую на себе ее взгляд. Пощипывание на щеке подсказывает, что она ко мне присматривается.
        Я напрягаюсь под ее безмолвным изучающим взором, поджимаю губы, чтобы удержаться от вопросов. Воительница заговаривает со мной, только когда мы отходим от Ходжата на приличное расстояние.
        - Так это ты та знаменитая позолоченная женщина, о которой все болтают.
        - Если только у вас не припрятана где-то еще одна.
        Она фыркает, но я не знаю, от раздражения это или от веселья. Надеюсь на последнее.
        Мы подходим к костру поменьше, вокруг которого сгрудилось солдат тридцать, но вдруг воительница сворачивает налево, за поленницу. От столь резкой смены курса я чуть не падаю.
        По следующей тропке прохаживаются несколько солдат, и опять она срезает угол, вынуждая нас протиснуться между близко стоящими друг к другу палатками, чтобы пробраться к другому проходу.
        У меня появляется предчувствие беды, и я оглядываюсь на пустой проход.
        - Ты же ведешь меня к наложницам… да?
        - Так ведь я и сказала?
        Ну, это не ответ на мой вопрос.
        Каждый раз, как нам попадается очередной солдат, женщина изменяет направление. Я волнуюсь из-за ее излишней скрытности и так часто оборачиваюсь, что даже не понимаю, от чего меня тошнит сильнее. Либо командир на самом деле не разрешал мне видеться с наложницами и она нарушает правила, либо…
        О, Всемилостивые боги. Она меня убьет.
        С каждым разом, когда воительница круто поворачивает, чтобы скрыться от рядом идущих солдат, я все сильнее уверяюсь в том, что никаких наложниц мне не видать.
        Огромное спасибо, Ходжат. А ведь мне правда начал нравиться этот помешивающий кишки армейский целитель.
        Ленты начинают нервно трепетать под пальто, но только я подумываю развернуться и попытаться броситься прочь, как женщина хлопает в ладоши.
        - Есть!
        Я замираю как вкопанная и смотрю, как она бежит к одной из палаток и присаживается на корточки возле стоящей прямо перед входом большой деревянной бочки.
        Заметив, что я не двигаюсь с места, она нетерпеливо на меня смотрит.
        - Что ты там мнешься? Шевелись и помоги мне тут!
        Я с удивлением взираю на нее, а потом бросаюсь под ее испытующим взглядом вперед и останавливаюсь перед бочкой.
        - Чем я могу помочь?
        Она закатывает глаза.
        - А ты как думаешь? Берись за тот конец. - Женщина без предупреждения толкает бочку, и мне еле хватает времени, чтобы ее поймать.
        Ее тяжесть обрушивается мне на руки, и я издаю удивленный возглас. Почти роняю бочку, но воительница хватается за низ и поднимает ее, заставляя последовать ее примеру.
        Крепко стоя на ногах, я выпрямляюсь, мы приподнимаем бочку, внутри которой плещется какая-то жидкость.
        - Ну же, Златовласая. Подними повыше нижний край, - говорит она мне, а потом мы снова пробираемся по узкой дорожке, вот только на сей раз несем ужасно тяжелую бочку.
        - Что в этой чертовой штуковине? - скрежеща зубами и пытаясь не упасть, спрашиваю я.
        - Она моя, - важно заявляет женщина.
        - Ладно… и почему мы ее несем?
        - Потому что эти скоты с левого фланга выкрали ее у правого фланга. Поэтому я краду ее обратно.
        Возле моего уха в бочке плещется жидкость, а грубое дерево цепляется за перчатки.
        - А ты с правого фланга? - предполагаю я.
        - Угу. А теперь со своей стороны приподними выше. А то я тут за двоих стараюсь.
        Собираюсь испепелить ее взглядом поверх бочонка, но чуть не падаю, поэтому вместо того, чтобы пытаться угрожать, заставляю себя смотреть под ноги. Моя провожатая вынудила меня пойти на воровство. Наверное, не лучшее положение дел для меня, учитывая, что я и так уже их пленница.
        Светлая сторона? Она меня хотя бы не убила.
        Я просто соучастница преступления.
        Женщина перехватывает бочонок поудобнее.
        - Так это было больно?
        Я хмурюсь, бросив на нее недоуменный взгляд и изо всех сил стараясь не задохнуться.
        - Что было больно?
        Она поворачивается боком и ведет меня между двумя палатками, стоящими в возмутительно опасной тесноте.
        - В Орее всем про тебя известно. Но теперь, увидев, что ты настоящая, а не разукрашенная или того больше - всего-навсего гнусная сплетня, хочу узнать, было ли больно, когда царь Мидас тебя позолотил и обернул в… это, - говорит она и обводит мое тело карими глазами.
        Я в ступоре от ее вопроса и от удивления почти забываю, что держу бочку весом фунтов в сто. Женщине интересно, было ли больно, когда меня позолотили?
        Прежде о таком никто не спрашивал.
        Конечно, вопросы задавали, но иные. Говорили грубые вещи. Слова, которые никогда бы не сорвались с их уст, если бы во мне видели обычного человека, достойного обыкновенной порядочности.
        И тем не менее, поскольку Мидас сделал из меня символ, говорить люди обо мне могут что угодно, главное - удовлетворить их любопытство. Они верят, что моя скандальная известность дает им право задавать всякие омерзительные вопросы, подогревающие их интерес.
        Но этот вопрос отличается. Он не о том, что значит мое позолоченное тело для этой воительницы. Он о том, что значит это тело для меня.
        Я понимаю, что она еще ждет ответа, что между нами затянулась длинная пауза. Тишина кажется нависшей над нами тенью.
        Я прочищаю горло.
        - Нет. Нет, больно не было.
        Она задумчиво хмыкает, с каждым шагом рукоятка ее меча легонько постукивает по дереву.
        - Тебе это претит? Что на тебя постоянно пялятся?
        Еще один вопрос, который раньше мне ни разу не задавали. Но теперь не приходится выдерживать паузу перед ответом.
        - Да, - слово вылетает стрелой - мгновенно, непроизвольно.
        Всякий раз, как Мидас выводил меня в люди - будь то в тронном зале, полном гуляк, или за завтраком для приближенных, призванным произвести впечатление, - все сводилось к одному. Люди таращились. Судачили. Оценивали.
        Вот почему дружба с Сэйлом стала глотком свежего воздуха. Он не задавал вопросов о том, каково быть золотой. Не глазел и не относился ко мне как к необычному явлению.
        Он просто… видел во мне человека, относился как к другу. Казалось бы, такая обыденность, но для меня это было незабываемо.
        Но Сэйл умер, а я здесь. С женщиной, о которой не знаю ничего, кроме того, что Ходжат, похоже, ее побаивается, а сама она в свободное время любит воровать бочки.
        Я обращаю внимание на очертания мышц, скрывающихся под черной кожей, и на то, как уверенно она касается меча. Женщина выглядит как истинная воительница.
        С интересом наблюдаю за ней, но руки напряжены, а плечи дрожат и горят.
        - Я больше не могу держать эту штуковину, - предупреждаю я.
        Она цокает языком.
        - Тебе бы укрепить мышцы рук, Золотце, - говорит она и кивает на стоящие в кругу палатки. - Туда.
        Она ведет меня к ним, и мы аккуратно ставим бочку. Как только та оказывается на земле, женщина расплывается в самодовольной улыбке, а я морщусь, тряся ноющими руками.
        Она ныряет в палатку и выходит с грудой мехов, набрасывает их хаотично на бочку.
        - Вот.
        Приподняв бровь, взираю на это небрежное укрытие.
        - Спрятала, да не совсем.
        Она пожимает плечами, и ее кожаная куртка скрипит.
        - Эх, и так хорошо. Сюда. - Она снова лезет в палатку и выходит с железным кубком. Встав на колени на снегу, просовывает руку под меха ко дну бочки, и после поворота ее руки я слышу, как льется жидкость.
        Поднявшись, моя неожиданная спутница делает большой глоток, наполовину осушив кубок, а потом передает его мне.
        Округлив глаза, смотрю на красную жидкость.
        - Это…
        - Вино. С лучших виноградников в Четвертом королевстве.
        Она даже закончить не успевает, как я выхватываю у нее кубок и опорожняю его в несколько жадных глотков. Вино сладкое, но пряное, с насыщенным, но все же освежающим ароматом. Может, во мне говорит долгое воздержание, но, сдается мне, это самое вкусное вино, что я пробовала.
        С моих губ срывается одобрительный стон, и я вытираю рот рукавом.
        - Великие боги, это изумительно.
        Воительница усмехается:
        - Знаю.
        Пытаюсь не хмуриться, когда она забирает кубок и бросает его в свою палатку. Как же мне недоставало вина!
        - Ладно, а теперь я отведу тебя к твоим наложницам. Но бочки и того, что мы с ней делали, не было, - сурово говорит она, погрозив пальцем. - Я не шучу.
        - И я никогда не шучу про вино, - отвечаю я.
        - Хорошо. Пошли.
        Наверное, алкоголь в голову ударил, но теперь я чувствую себя спокойнее рядом с этой странной женщиной.
        - Так… ты солдат.
        - И что же меня выдало? - сухо отвечает она.
        - Король Ревингер всегда разрешал женщинам служить в его армии?
        Она резко поворачивает голову и пронзает меня взглядом. Ее глаза вспыхивают в темноте, и женщина кривит губы.
        - Разрешал? Ты думаешь, мол, он делает нам, женщинам, одолжение?
        - Нет, я просто…
        - Ему повезло, что в его армии служат не только мужчины, - перебивает она. - Всем королевствам Ореи стоило бы задействовать в своих войсках женщин, но они этого не делают. Вот почему Четвертое королевство всегда будет всех превосходить.
        Судя по пылу и запальчивости ее речи, подобный спор был у нее и в прошлом.
        - Извини, - быстро исправляюсь я, надеясь успокоить ее гнев. - Просто я удивилась. Никогда не слышала, чтобы в других королевствах женщин принимали на службу в качестве солдат.
        Она резко кивает, и мы отходим к стоящим на земле ведрам.
        - Как я уже сказала, армия Четвертого королевства самая мощная.
        Я засовываю руки в карманы пальто.
        - А мужчины… они жестоки к тебе и другим женщинам, которые служат?
        - Ты про то, хотят ли они нас трахнуть?
        - Да.
        Она пожимает плечами.
        - Всегда находится парочка придурков, считающих себя выше нас, - делится воительница. - Но это не то, о чем ты думаешь. В нашей армии ни один солдат не будет насиловать женщин.
        - Правда? - с сомнением переспрашиваю я.
        - Разумеется, - с невиданной уверенностью говорит она. - Во-первых, командир тут же оторвет им головы, если они сделают подобную гнусность. А во-вторых, наша армия - это своего рода племя. Может, на тренировках мы и устраиваем какие-нибудь заварушки, но все здесь свое место получили заслуженно, - и неважно, что у них между ног. Служба в армии Четвертого королевства под началом нашего командира - честь, и никто из нас не относится к нашему долгу беспечно.
        Она говорит про Рипа так, словно служба под его началом - непомерная честь, служить в возглавляемой им армии чрезвычайно почетно, и ее уважение к нему звучит почти одержимо.
        Я и представить себе не могла, что Рип или король Ревингер будут придерживаться подобных принципов равноправия. Мидасу и в голову бы не пришло позволить женщинам пополнить ряды его армии.
        Словно прочитав мои мысли, воительница понимающе оглядывается на меня и проводит рукой по бритой голове, чтобы стряхнуть снег.
        - Я не удивлена, что подобная идея кажется тебе такой чуждой. Твой Золотой царь хочет, чтобы женщины были наложницами, а не сидели верхом на лошади, направляясь на битву.
        Я молчу, поскольку мне нечего сказать в защиту. Она права.
        - Как тебя зовут? - вместо этого спрашиваю я. Теперь, когда мы вместе украли бочку вина, пора узнать ее имя.
        - Лу, - отвечает она.
        - Просто Лу?
        - Талула Галлерин, но если назовешь меня Талулой, я тебе золотую задницу твою надеру, Златовласая.
        У меня подергиваются губы.
        - Благодарю за предостережение. А я Аурен.
        - Просто Аурен? - покосившись на меня, парирует она. - А как же семейное имя?
        Я пожимаю плечами.
        - Семьи нет.
        В ответ Лу притихает. Даже если когда-то у меня и была семья, теперь она навеки ушла. Хотела бы я тогда знать, что той ночью видела их в последний раз. Я бы немного крепче обняла своего отца. Зарылась бы носом в волосы матери, когда она прижимала меня к себе, и попыталась бы запомнить ее запах.
        Забавно, что его я забыла, но отчетливо помню вкус медовых конфет, которые той ночью мама тайком мне дала, потому что они были моими любимыми, и так она подкупала меня, чтобы я оставалась храброй.
        Я помню, как конфеты лежали в кармане ночной рубашки, как таяли в дрожащей мокрой ладошке. Помню и их вкус, помню тягучее тепло, которое расплавилось на языке, растеклось по языку, и вкус смешался с солью моих слез.
        Маленькая сладкая карамелька в темную горькую ночь.
        Я прогоняю воспоминание прочь, сминаю его, как смяла бумажную обертку, которую тогда упрятала поглубже в карман.
        Лу приводит меня к большой палатке, останавливается рядом с двумя солдатами, сидящими на табуретах возле небольшого костра, пламя которого отбрасывает на их лица оранжевый свет. Они играют в какую-то игру, бросают деревянные кубики, потертые края которых перекатываются при встряхивании.
        Услышав наше приближение, солдаты поворачиваются и, вытаращив глаза, смотрят на меня.
        - Какого… - вопрос мужчины повисает в воздухе, когда он отрывает взгляд от меня и замечает Лу.
        У второго вырывается ругательство, и оба тут же подскакивают по стойке смирно.
        - Капитан, - осторожно кивнув, говорит мужчина слева, пока стоящий справа выплевывает скрученную сигарету на снег, где она шипит, как свирепый змей.
        - Добрый вечер, господа, - бодро приветствует она. - Златовласая хотела бы увидеть наложниц.
        Мужчины переглядываются.
        - Эм…
        В точности как с Ходжатом ранее, Лу улыбается и хлопает солдата по спине, развеивая его сомнения.
        - Это займет всего пять минут.
        Она садится на один из табуретов, которые только что занимали солдаты, и поднимает со снега сигарету. Та еще немного дымится, и Лу подносит ее к огню, чтобы снова зажечь.
        Она зажимает ее губами, а потом, выгнув бровь, смотрит на мужчин.
        - Ну? Придурки, так и будете тут стоять или научите меня играть в кости?
        Мужчины замирают, неуверенно переминаются с ноги на ногу, но когда Лу щелкает пальцами, резво бросаются удовлетворять ее просьбу.
        Сперва Ходжат слегка пугается в ее присутствии, а теперь эти солдаты зовут ее капитаном. Ясно, что Лу не рядовой солдат, а занимает в армии определенное положение.
        Занятно.
        Лу ухмыляется, глядя на них, а потом заговорщицки мне подмигивает.
        - У тебя пять минут, Златовласая. И даже не думай выкинуть какую-нибудь глупость. Вытворишь что-то, и проблемы будут не только у тебя, поняла меня?
        Я задумчиво киваю.
        - Поняла.
        - Хорошо. Потому что если попробуешь вызволить их из плена, за это придется заплатить, - говорит капитан.
        Даже не сомневаюсь, что так и будет. Как не сомневаюсь и в том, что расплачиваться я не захочу.
        Глава 16
        Аурен
        Стоя перед палаткой, я запрещаю себе медлить слишком долго, потому что в противном случае боюсь, что струшу.
        Быстрее развернусь и сообщу Лу, что предпочту сыграть с ними в кости, чем предстану перед наложницами.
        Проблема в том, что я не знаю, чего ожидать, но осмеливаюсь предположить, что по-прежнему им не нравлюсь.
        Сдвинув уголок кожаной полы, поднимаю ее и, наклонив голову, шмыгаю в палатку.
        Когда глаза привыкают полумраку, я уже веду мысленный подсчет. Уверившись, что все двенадцать наложников здесь, с облегчением выдыхаю.
        И хотя я смущенно стою на входе, спиной ощущая ночной холод, поначалу меня никто не замечает. Наложники слишком увлечены спором друг с другом.
        Всюду раскиданы груды меха, на столбах, служащих опорой, висят мерцающие фонари, а подносы с едой стоят нетронутыми в стороне. Палатка большая, но кажется тесной при таком количестве народа, в воздухе гудит раздражение, пока девушки пререкаются друг с другом.
        Мое внимание привлекает самый громкий голос, и я вижу, как черноволосая Мист спорит с хрупкой, похожей на эльфийку женщиной по имени Джиа. Они стоят лицом к лицу, обе со скрещенными на груди руками и гневным блеском в глазах.
        - Ты порвала мое платье, проклятье богов! - ругается Джиа, рукав от ее корсета явно оторван и немного провисает.
        Мист пожимает плечами.
        - Я предупреждала тебя, чтобы ты не вытягивала свои долговязые ножищи на мою сторону.
        - Буду растягиваться там, где пожелаю, Мист. Ты здесь не главная, и, если не заметила, мы в этой палатке и так все едва помещаемся. Да и чья бы корова мычала, ведь ты в два раза крупнее меня.
        Мист обнажает зубы, словно собираясь вцепиться противнице в глотку, но вмешивается рыжеволосая наложница.
        - Джиа, полагаешь, тебе хуже всех? От Исиды воняет так, что даже богини на небесах зажимают носы.
        Исида, статная наложница, стоящая в другом конце палатки, резко поворачивает голову в сторону рыжеволосой.
        - Что ты сказала? Думаешь, от тебя пахнет розами, потаскуха? - возмущается она, на ее щеках от злости появляются красные пятна. - Ты моешься смоченными в талом снегу лоскутами и гадишь в ямы, как и все остальные, так что не прикидывайся святошей! - визгливо кричит она.
        - Мне плевать, кто воняет, - перебивает Мист, продолжая испепелять Джию взглядом. - Если еще раз коснешься меня, когда я пытаюсь заснуть, в следующий раз в дело пойдет не только твое платье. Я выдеру тебе твои дурацкие космы.
        Джиа сжимает руки в кулаки.
        - Только попробуй, шлюха!
        Другие наложницы вскакивают, чтобы встать на защиту той, кого поддерживают, и кидаются такими злобными оскорблениями, что я волнуюсь, как бы они и впрямь не набросились друг на друга.
        Итак, у наложниц не все гладко.
        Светлая сторона? Все двенадцать живы.
        Я откашливаюсь, пытаясь прервать многочисленные перебранки, которым, кажется, конца-краю нет.
        - Эм… привет, - не самое лучшее вступление, тем не менее наложницы перестают ругаться.
        Две блондинки, стоящие ко мне спиной, тут же поворачиваются на звук моего голоса.
        - А ты что тут забыла? - спрашивает Полли, осмотрев меня с головы до пят. На ней мое старое золотое пальто, и, похоже, к ней вернулась вся прежняя ненависть ко мне.
        Мист набрасывается на меня, вся злоба, с которой она кидалась в сторону Джии, теперь направлена в мою сторону.
        - Ой, вы только поглядите, да это же фаворитка, - почти шипит она.
        Я не обращаю внимания на ее неприязнь.
        - Просто пришла убедиться, что у вас все хорошо, - говорю я, оглядываясь по сторонам.
        У Мист вырывается едкий, гадкий смешок, и она садится на груду меха, набросив одну меховую шкуру на себя.
        - Нет, ну вы слышали? Сама фаворитка снизошла со своего пьедестала, чтобы заглянуть к нам, смиренным наложницам. Как мило.
        Ленты на спине тянутся, словно намереваясь сделать выпад и толкнуть Мист так же, как тогда на пиратском судне.
        Я намеренно ее игнорирую.
        - Все здоровы? - спрашиваю я и выжидающе смотрю на Риссу.
        С той минуты, как я вошла, она не сказала ни слова и тем самым вынуждает меня нервничать сильнее, чем это делают остальные. Я искренне хотела узнать, все ли у наложниц хорошо, но покривила бы душой, если бы не призналась самой себе, что по большей части надеялась увидеться с Риссой.
        От этого зависит моя жизнь.
        Рисса пожимает плечом, заплетая в косы небольшие пряди волос и наблюдая за мной проницательными голубыми глазами.
        - Настолько хорошо, насколько можно было ожидать.
        Я качаю головой.
        - Я видела армейского лекаря. Он упомянул, что некоторые из вас не приняли его помощь.
        Ноэль, еще одна девушка, закатывает глаза.
        - Довериться одному из этих? Ты и впрямь так глупа?
        - Он не причинит вам вреда.
        Парочка наложниц смеется и трясет головами.
        - Похоже, она все-таки та еще дурочка, - бормочет Ноэль.
        - Так это не новость. Мы все знали, что царь Мидас держит ее не из-за ее ума, а всего лишь из-за золотой дырки, - хихикает кто-то.
        Я чувствую, как лицо заливается краской, от смущения щеки алеют, и на них остаются цветные пятна. Снова меня ставят на место. Я всегда была чужой. Может, они и спорили, когда я сюда вошла, но, похоже, в одном все едины.
        Они меня ненавидят.
        Вздохнув и успокоившись, я скидываю с себя их слова, чтобы они стекли, как дождь по маслу.
        - Если одна из вас ранена или больна, вы должны разрешить лекарю вас осмотреть. Он не причинил мне вреда, и я не верю, что у него есть какой-то злой умысел.
        - Чего ради? - спрашивает Мист.
        Я перевожу взгляд на нее.
        - О чем ты?
        За ненавистью на ее лице скрывается усталость, тревога. Ее темные волосы спутаны, под глазами черными полумесяцами лежат синяки.
        - Довольно скоро солдатам станет скучно, и они начнут с нами развлекаться. Даже если этот лекарь действительно нам поможет, мы все равно окажемся в худшем положении.
        От беспокойства нервы стягиваются в узлы.
        - Ты слышала от солдат о таких намерениях?
        - Нам и нет нужды слушать их, - вмешивается Полли, прислонившись головой к плечу наложника-мужчины, Роша. - Оглянись, Аурен. Мы пленники армии, полной одиноких солдат. Рано или поздно они воспользуются своим положением. Мужчины все одинаковые. - Она смотрит на Роша и похлопывает его по щеке. - Кроме тебя, Роши.
        Он хмыкает и в ответ на ее слова качает головой, но кажется взволнованным. Поглядев на остальных, вижу на лицах всех встревоженность и обреченность.
        Все до одного искренне верят, что эта временная отсрочка в мнимой безопасности скоро кончится, что солдаты воспользуются ими так, как им заблагорассудится. И действительно, почему бы им в это не верить? Было бы наивно думать иначе.
        В то время как меня все считают статуей на пьедестале, на которую можно поглазеть, к ним всегда относились как к наложникам, с которыми можно получить удовольствие.
        Меня охватывает жуткое ощущение, волна беспокойства обрушивается, затопив тревогой.
        А если они правы? Если солдаты Четвертого королевства начнут ими пользоваться?
        Ни для кого не секрет, что в этой палатке наложницы, и кто знает, как давно солдаты находятся в дороге?
        Рип утверждает, что доверяет своему войску, и даже Лу заявила, что никто не причинит вреда ее товаркам, женщинам-солдатам, но могут ли они навредить наложницам?.. В конце концов, те принадлежат врагу.
        - Это реальный мир, Аурен, - заносчиво говорит Полли. - Мы не фаворитки Мидаса. У нас нет звания, как у тебя, которое бы нас защитило. Поэтому мы здесь, а ты - там.
        Наложницы дружно кивают, их взгляды впиваются в меня, как булавки. Каждый завистливый, полный ненависти взор жалит кожу и пригвождает меня к месту.
        Хотела бы я сказать им, что они ошибаются, что никто не причинит им вреда. Но дело в том, что я не знаю. Я не могу возвести для них защитную стену из фальшивых обещаний и надеяться, что она не рухнет.
        - Вы знаете, где они держат наших стражников? - уже тише спрашиваю я. Та кроха уверенности, что была у меня перед тем, как я вошла в эту палатку, давно испарилась.
        - Понятия не имеем, - отвечает Джиа, поджав под себя ноги и теребя порванный подол грязного платья. - Они держат нас порознь - наверное, чтобы мы не осмелились пойти на какую-нибудь губительную для себя жертву вроде побега.
        Я растерянно киваю, разглядывая их уставшие, потрепанные и взволнованные лица. Неудивительно, что они враждуют. Они вымещают друг на друге свои эмоции, и я не могу их за это винить.
        Они напуганы и теснятся, как муравьи в своем гнезде, наступающие друг на друга и готовые атаковать. Они попали в плен к самой страшной в Орее армии и живут в страхе, что в любую минуту над ними могут надругаться. Наверное, я бы тоже ругалась из-за места для ног и телесного запаха.
        Я возвращаю взгляд на Риссу. Язык немеет от невысказанных слов, отчего я чувствую себя неумехой.
        - Рисса, можно с тобой поговорить?
        Она пристально на меня смотрит, в ее голубых глазах появляется понимающий блеск. Ладошки в перчатках начинают потеть, пока один вопрос набатом звучит в голове.
        На нас обеих те же самые платья, в которых мы были у капитана. Интересно, не коробит ли ее от осознания, что этой ткани касались его руки? Интересно, терла ли она свое платье так же отчаянно, как я, когда обнаружила въевшуюся в нити кровь?
        Пока мы глядим друг на друга, остальные наложницы наблюдают за нами, заметив неловкость. Я ломаю руки перед собой, и внутри все скручивается в узел.
        Пока я смотрю на нее, в голове вертится один вопрос, и неизвестность кружит вокруг меня, как готовый к нападению коршун.
        Она рассказала о случившемся?
        Глава 17
        Аурен
        Голубые глаза наблюдают за мной, на красивом лице не отражается ни одна эмоция. Я не удивлена. Рисса никогда не выходит из роли и не выдает себя.
        Судить о чувствах других наложниц я тоже не смею. Они слишком хорошо притворяются, слишком искусны в учтивых словах, ловких приемах и тайнах.
        - Пожалуйста, можно с тобой поговорить? - снова спрашиваю я, когда молчание затягивается. Она вынуждает меня мучиться, и с каждой секундой все больше.
        Рисса опускает взгляд, и я, не успев опомниться, ловлю себя на том, что покусываю нижнюю губу. Наложнице известен мой самый главный, самый оберегаемый секрет, и я понятия не имею, рассказала ли она кому-нибудь о нем. Понятия не имею, что у нее на уме, и это меня тревожит.
        Наконец она встает.
        - Конечно, можно.
        У меня вырывается громкий вздох облегчения, но я оглядываюсь, и сердце ухает вниз. В этой тесноте не найти укромного места, где никто не сумеет нас подслушать. Рисса на шаг впереди.
        - Пойдем. Стражники разрешают нам несколько раз в день выходить, чтобы размять ноги.
        Я выхожу из палатки вслед за ней, и Лу, заметив меня, тут же поворачивается к нам. Рисса смотрит на стражников.
        - Мальчики, я просто ноги разминаю, - с отработанной улыбкой говорит она, светлые волосы девушки красиво переплетены. И хотя Рисса носит одно и то же платье несколько дней и давно не расчесывалась, ей все равно удается выглядеть прелестно.
        Ближайший к нам стражник грозно щурится.
        - Ты знаешь правила. Выходить только поодиночке.
        - Ничего, - вмешивается Лу и пристально на меня смотрит. - Златовласая будет держаться рядом. Не так ли?
        - Да, - спешно отвечаю я.
        Солдат недовольно кривится, но уступает.
        - Рядом с палаткой - и ни шагу дальше.
        - Конечно, - вкрадчивым голосом вторит Рисса и поворачивается, а я плетусь за ней. Мы начинаем медленно идти вокруг палатки с наложницами, видимость уединения нам дарит ночная тень.
        Меня переполняет беспокойство, почти потряхивает от него, пока мы бок о бок бредем по снегу. Рисса легонько ведет пальцем по кожаной палатке. Мне слышны приглушенные голоса наложниц, уже затевающих очередную ссору.
        - Ты знаешь, о чем я хочу спросить, - прервав молчание, заговариваю я.
        - Неужели? - лукаво отвечает Рисса.
        У меня вырывается разочарованный вздох, тугой спиралью обвивающийся вокруг горла. Рисса не упрощает мне задачу. Я поняла это еще по тому, как она заставила меня ждать ответа.
        Может, мы и пережили вместе болезненный миг с капитаном Фейном, но это вовсе не означает, что теперь она моя союзница.
        Мы идем нога в ногу медленными петляющими шагами, и я понижаю голос:
        - Ты кому-нибудь рассказала?
        Единственный источник света - молочно-белая луна среди пепельных облаков, напоминающая разлившиеся по сланцу сливки.
        - Что именно рассказала? - беззаботно уточняет Рисса.
        Я скрежещу зубами.
        - Ты сказала им, как я поступила с капитаном пиратов?
        Вопрос оседает медленно, как падающие вокруг нас снежинки. И снова Рисса молчит, вынуждая меня всполошиться. Ее светлые волосы кажутся рыжеватыми, когда мы проходим мимо висящего на ближайшей палатке фонаря.
        В конце концов она мне отвечает:
        - Я никому не рассказывала.
        Я обмякаю, прижав руку к гудящей груди.
        - Хвала богам, - выдыхаю я, и пар срывается с моих губ, как дым.
        Она поворачивается и останавливается, осекая меня.
        - Пока что.
        Мое мимолетное утешение замирает и падает, как новорожденный теленок, растянувшийся на земле.
        Я вглядываюсь в ее лицо, в глаза. Сверкающая голубизна, отвлекающая от темных глубин.
        - Ты обещала не рассказывать, - напоминаю я.
        - Слишком часто приходится давать обещания. Это не значит, что я их сдержу. - Ее тон язвительный, предупреждающий. - Как это вообще случилось?
        От удивления я хмурюсь.
        - Ты только что призналась, что, возможно, откажешься от данного мне обещания, и все же думаешь, я тебе что-то расскажу?
        Она пожимает изящным плечиком, стряхнув с волос снег.
        - Я хочу знать, как это происходит.
        - Как происходит - что?
        Рисса улыбается, словно я делаю ровно то же - намеренно все усложняю, - и это ее забавляет.
        - Забудь. И так понятно, что царь Мидас, когда позолотил тебя, передал часть своих сил, и он не хочет, чтобы об этом кто-нибудь узнал, - тихо говорит она, и сердце у меня обрывается.
        Рисса внимательно на меня смотрит. Я не знаю, что она видит в выражении моего лица, но уголки ее губ победно приподнимаются.
        - Вот почему он отказывается золотить остальных. Не потому, что ты одна-единственная фаворитка, а потому что он не хочет случайно наделить своей магией кого-то еще.
        Она говорит больше с собой, чем со мной, и получает подтверждение, посмотрев мне в лицо.
        И хотя слова ее тихие, я, до смерти перепуганная, оглядываюсь, чтобы убедиться, что рядом никого нет. В горле застревает твердый ком, словно булыжник, не сдвигающийся с места.
        Если Мидас когда-нибудь узнает об этом разговоре…
        - Как часто ты можешь пользоваться его силой? - задумчиво спрашивает она.
        - Рисса, ты должна перестать задавать подобные вопросы. Нельзя рассказывать о том, что случилось с капитаном Фейном. Это должно остаться в тайне, - торопливо, лихорадочно шепчу я, стреляя глазами по сторонам.
        Она наклоняет голову, размышляя, соображая.
        - Хочешь моего молчания?
        - Да, - решительно заявляю я.
        В ее глазах что-то вспыхивает - как у рыбы, увидевшей крючок, который она вскоре заглотит.
        - Ладно. Но я хочу золото.
        Сердце ухает вниз, потому как я знала, что это неизбежно, и надеялась, что до такого не дойдет.
        - Рисса…
        Она смотрит на меня без сострадания.
        - В этом мире у тайн есть цена, и нам всем приходится платить. Даже девушке из золота.
        Хочется расхохотаться - не потому, что она ошибается, а потому что я знаю, насколько она на самом деле права.
        Я все истратила на тайны. Монеты. Время. Страдания. Незабываемые мгновения. Мне пришлось отказаться от детства, от свободы, от малой толики счастья, что у меня была.
        Я на собственном опыте познала, как дорого обходятся тайны.
        - Мне, как и тебе, приходится выживать, - упрямо твердит Рисса, в ее голосе не слышно сочувствия. - Тебе нужно мое молчание? А мне нужно золото. Такова моя цена.
        Секунды тянутся, как вдохи, одна за другой без перерыва. Рисса держит спину прямо, а голову высоко, но я знаю, что на спине у нее еще заживает отметина от удара ремнем капитана Фейна, как у меня заживают ссадины на ребрах.
        И все же сильнее всего меня волнуют раны без отметин.
        Я немного горблюсь, с губ слетает печальный вздох.
        - Мне жаль, что к тебе притронулся капитан Фейн, - тихо признаюсь я. - Прости, что позволила этому зайти так далеко.
        Она хмыкает.
        - Я делаю это не потому, что он ко мне притронулся, и мне не нужна твоя жалость. Со мной обращались куда хуже, и длилось это куда дольше. К тому же это моя обязанность как наложницы.
        Я качаю головой.
        - Не говори так. Ты не должна обращать преступление в пустяк. Не со мной, - говорю я ей. - Да, ты наложница, но царская наложница, и тебе надлежит быть только с царем. Но ты к тому же еще и женщина, которая достойна любви и уважения.
        На сей раз Рисса откровенно надо мной насмехается, запрокинув голову назад и устремив прищуренный взгляд к падающим с неба хлопьям. Резкий холод касается ее лица, снег падает в рот и сыплется на светлые волосы.
        Я скрещиваю перед собой руки, переплетая пальцы в перчатках, словно таким образом могу сдержать бурлящие во мне чувства.
        - Что тебя так рассмешило?
        Рисса качает головой и продолжает путь, вынуждая меня последовать ее примеру.
        - После стольких лет ты до сих пор думаешь, что это реально? - спрашивает она.
        Мы проходим мимо стражников и Лу, что хорошо, поскольку так я получаю повод подумать перед ответом.
        Это так? Неужели я думаю, что это реально?
        Спроси меня Рисса об этом пару месяцев назад, я бы не задумываясь ответила, что Мидас меня любит. Он любил меня с той минуты, как спас.
        И все же…
        Мой царь меня любит.
        Безусловно. Любит так сильно, что решил держать в клетке.
        Трещина в стекле возвращается - та, что образовалась, когда я думала, что Мидас передает меня королю Фульку.
        Она расходится, как паутина, тонкие, будто шелк, нити расползаются, выявляя несовершенства в чистой любви, которую я всегда испытывала к своему царю.
        Сквозь нее трудно увидеть истину. Но разве это моя вина?
        Неужели я позволила командиру Рипу посеять во мне сомнения?
        - Любовь и уважение существуют, - тихо говорю я, когда мы снова обходим палатку.
        Возможно, сейчас, когда разговор касается Мидаса, я в замешательстве, но мои родители любили друг друга. Я мало что помню, но я в этом уверена.
        - Может, для кого-то и существуют, - признает она, ее голос тоже становится тише и печальнее. - Но не для таких женщин, как мы.
        Ее признание обращено к горизонту, слова эти впитают облака и прольют дождем на землю.
        - Мы красивы и приятны глазу, предназначены для разжигания похоти, для отведенной нам роли. Но нам не дано познать истинной любви, Аурен. Единственные женщины в Орее, кто получает уважение, - те, что сидят на троне. И даже они на втором месте после их мужчин. Тебе бы пора уже это запомнить.
        - Царь Мидас…
        Рисса меня перебивает:
        - Царь Мидас все же правитель. А правители ставят кое-что превыше всего. Власть.
        Уныние стекает с ее языка, как сильный яд, не имеющий противоядия.
        - Золото, Аурен, - тихо напоминает она, почти не сходя с места. - Если хочешь, чтобы я сохранила твою тайну, мне нужно золото.
        - Я не могу сделать тебя золотой. - Я тру глаза, смотря, как подолы наших юбок подметают толстый слой снега.
        Она продолжает прозорливо за мной наблюдать.
        - Выходит, ты можешь пользоваться его силой, но не так часто? Похоже на правду. Той ночью ты явно была измучена. Я думала, ты потеряешь сознание после того, как позолотила капитана, оставив его с висящими на лодыжках штанами.
        - Я чуть и не потеряла. - Меня удерживали только страх и шок.
        На мгновение Рисса задумывается, пока мы делаем еще один круг, проходя мимо Лу и стражников. Моя сопровождающая бросает на меня многозначительный взгляд, дав понять, что время уже на исходе.
        - Царь Мидас знает, когда ты пользуешься его силой? - спрашивает Рисса.
        - Тс-с! - поспешно говорю я и оглядываюсь, чтобы убедиться, что солдаты не слышали. Но никто и не смотрит на нас. Лу слишком увлечена злорадством из-за победы, которую вырвала в этом раунде, а двое других бурчат, что новичкам везет.
        Я чуть успокаиваюсь, когда мы сворачиваем за угол, хотя меня нервирует неосмотрительность собеседницы.
        - Если так сильно хочешь золота, тебе лучше высечь кусок из замка Хайбелл, - бубню я себе под нос.
        - Ты вообще осознаешь, как часто стражники производят смотр дворца? - Рисса фыркает и смотрит на меня как на круглую дуру. - Я не идиотка. Все наложницы, что когда-либо осмеливались взять даже самый маленький, крошечный кусочек, всегда попадались. Всегда. И, поверь мне, их судьбе не позавидуешь.
        Я глотаю ком в горле, в голову приходят разные виды наказаний. Я ни разу не задумывалась, какой надзор осуществлял Мидас за замком, чтобы убедиться, что никто не украл ни кусочка из самого дворца или даже части его сооружения.
        - Золото, которое ты мне достанешь, должно быть новеньким, оно не должно принадлежать царю. Хоть чертовы ложки в золото преврати - мне плевать. Просто дай мне столько, сколько нужно.
        При мысли, что я буду тайком проносить для нее золото, я чувствую беспокойство.
        - А сколько тебе нужно? Как ты им распорядишься?
        - Выкуплю свою свободу.
        Она отвечает так быстро и ясно, что становится понятно: Рисса обдумывала это уже давно.
        - Но… контракт на царскую наложницу невероятно дорогой.
        - Да, чтобы его выкупить, нужно много золота, - кивнув, заканчивает за меня Рисса. - Я в курсе. Вот тут-то ты мне и пригодишься.
        Я рьяно качаю головой.
        - Ты не сможешь получить столько золота, не вызвав подозрений. Царь узнает.
        - Нет, если я поступлю по уму, а так и будет. Уж поверь, я не собираюсь попадаться и тем более не намерена позволить им насадить мою голову на золотую пику.
        - Это невозможно, Рисса.
        - Что такого неслыханного в том, чтобы наложницам платили дополнительной монетой, если они доставили удовольствие своему господину? - спрашивает она. - Мне и раньше давали лишку.
        - Но…
        Она отмахивается от меня.
        - Все просто. Все золотые слитки, что ты мне дашь, я обменяю на монеты. Я выкуплю свое соглашение, когда соберу нужную сумму. Если разузнает царь, объясню, что откладывала каждую заработанную за последние семь лет монету. Даже скажу, что капитан Фейн был так доволен моими трюками, что дал мне кругленькую сумму, - ухмыляется Рисса. - Царь мне поверит. Ведь я его лучшая наложница.
        Не могу привести доводов против ее уверенности, поскольку она права. Рисса пробыла с Мидасом несколько лет, и она самая лучшая, самая достойная, самая соблазнительная наложница из тех, что я видела.
        - Я наконец-то буду сама себе хозяйка, - шепчет она, остановившись за палаткой. В ее голосе сквозит четкое, пустившее глубокие корни желание. Могу сразу же сказать, что нет надежды ее отговорить.
        Глаза у Риссы сверкают.
        - Свобода, Аурен. Я наконец-то обрету свободу, но сперва ты поможешь мне ее заполучить. - Она делает глубокий вдох ртом, словно уже вкушает эту свободу. - Ты поможешь мне разорвать царское соглашение и убедиться, что денег хватит на то, чтобы начать сначала на новом месте, - и тогда я буду хранить твою тайну. Вечно.
        - Это высокая цена.
        - Но справедливая, - возражает Рисса.
        - Некоторые сказали бы, что стоит сохранить тайну из чувства верности.
        - Я верна только себе. - В ее тоне нет ни вины, ни стыда. Но могу ли я ее за то судить? В этом мире опасно хранить верность кому-то, кроме себя.
        - Аурен, я не хочу рассказывать твой секрет. Но пойду на все, чтобы обрести свободу.
        Увидев на ее лице неумолимую решимость, я даже не сомневаюсь, что она говорит всерьез. Рисса сделает все возможное, и, несмотря на то, что она ставит меня в ужасное положение, я понимаю, что вовсе на нее не сержусь. Я хочу ей помочь.
        Остается только надеяться, что это не выйдет мне боком.
        - Хорошо, - уступаю я, и Рисса резко вздыхает, словно ее жизнь зависела от моего ответа. - Никому ни слова, и я достану тебе твое золото. Одна плата. Ровно столько, чтобы купить тебе свободу и начать с чистого листа. И все.
        - Когда? - спрашивает она с нетерпеливым огоньком в глазах.
        Я пытаюсь придумать, что могу сделать и как это осуществить. Никто не должен узнать. Особенно Мидас.
        - Сейчас я не могу обернуть предмет в золото. Получится, когда мы вернемся к царю Мидасу.
        - Почему? Тебе нужно прикоснуться к нему, чтобы набраться сил? - спрашивает она, лукаво склонив голову и выведывая информацию.
        Я уверенно смотрю на нее.
        - Когда мы прибудем в Пятое королевство, Рисса. Это все, что я могу сделать. Смирись с этим или забудь о нашем уговоре.
        Проходит две секунды, а потом она кивает.
        - Договорились.
        Мы молча идем обратно ко входу в палатку, минуя стражников в последний раз.
        - Время вышло, - говорит мне Лу.
        - Мы закончили, - с дружелюбной улыбкой заверяет ее Рисса.
        Но эта улыбка меркнет, когда она быстро останавливается перед палаткой, отчего я чуть не влетаю в нее. Я резко замираю и недоуменно взираю на нее.
        Ее голос становится тише, и она пронзает меня свирепым взглядом.
        - Когда мы прибудем в Пятое королевство.
        Я осторожно киваю.
        Я вижу, что она понимает выражение моего лица, язык тела, взвешивает мои слова, дважды уверяется, что мое обещание искренне. Она так близко, что я чувствую щекой ее дыхание, ее лицо освещает костер.
        - Не отказывайся от своего слова, Аурен, - шепчет она, в ее голосе появляется опасный огонь - тот, который я помогла разжечь. - Если откажешься, я заключу сделку получше.
        Она поворачивается и, не сказав больше ни слова, исчезает в палатке, оставляя меня на снегу. От обещанной ею угрозы меня колотит озноб, и я задаюсь вопросом, кто же в конечном счете из нас сгорит.
        Глава 18
        Царица Малина
        Атриум - самая моя нелюбимая комната во дворце.
        Это раньше я ее любила. Когда она была полна растений, за которыми ухаживала моя мать, когда воздух там был наполнен запахом земли, цветов и жизни.
        Теперь это склеп.
        Сотни растений - и все мертвы, все заперты в своих позолоченных гробах. Куполовидный потолок целиком сделан из стекла, поэтому невозможно укрыться от блеска, когда сюда проникает серый пасмурный свет.
        Каждое растение, мимо которого я прохожу, - воспоминание.
        Покрытые землей ногти моей матери, ее улыбка, с которой она вкладывает ножницы мне в руку. Ее напевы, с которыми она от прохода к проходу поливает каждый розовый куст и росток.
        Тогда я все это любила. А теперь бегут мурашки по коже.
        Безусловно, в качестве правящей царицы я вынуждена приходить сюда чаще. Как назло, приглашенная знать всегда хочет видеть эту комнату первой.
        Леди Хелайна останавливается, юбками задев идеально расставленные тюльпаны, некоторые из которых несколько поникли под тяжестью лепестков.
        Сверкающие глаза, черные блестящие волосы, собранные в свободный пучок, - эта безупречная графиня родом из одной из самых богатых семей в Шестом королевстве, и теперь она стала ее главой. Довольно редкие полномочия для женщины в семье с прочными узами.
        - Поразительно, - говорит она, изумленно взирая на фонтан из чистого золота.
        Я пытаюсь взглянуть на него с ее позиции, пока графиня ведет кончиком пальца по неподвижной ряби. Вода застыла во времени, ее непрерывный поток напоминает золотой занавес.
        В нижней чаше фонтана никогда уже не осядут брызги, а вода больше не будет чистой и прохладной или свежей - чтобы зачерпнуть ее и испить. Вода, которая когда-то выплескивалась сверху, теперь образовала изящную дугу золотыми ручейками толщиной с мою руку.
        - Истинное совершенство, царица Малина. Так очаровательно.
        - Рада, что вам нравится, леди Хелайна. Давно стоило пригласить вас в Хайбелл.
        - Да, я так рада, что теперь есть время заниматься подобными делами. - Она разглаживает спереди черное платье, а я наблюдаю за ее движением.
        - Как вы? - спрашиваю я, намеренно начиная уводить ее из атриума. За окном завывает ветер, снег стучит в окно, как кулаки разъяренных призраков. Лишнее доказательно того, что эта комната меня неотступно преследует.
        Леди Хелайна нервно теребит газовую ткань, заправленную в высокий воротник ее платья. Месяц ее лицо будет скрыто траурной вуалью, которую можно снять лишь в доме или в присутствии членов королевской семьи.
        - О, я справляюсь, Ваше Величество.
        Цоканье наших каблучков эхом разносится по просторному залу, и хотя я хочу просто отсюда сбежать, все же мне удается не сбиваться с приемлемого шага. Но когда леди Хелайна останавливается у свисающих со стены виноградных лоз, я стискиваю зубы.
        - Представляю, как вам было непросто после кончины вашего супруга, - мягко говорю я и в знак сочувствия сжимаю ее локоть, хотя на самом деле делаю это, чтобы ее утащить, заставить идти дальше.
        Может, виноградные лозы и манят своим видом, но я-то знаю, что все в этом замке сплошное коварство. Каждый переплетенный побег и вьющийся цветок - всего лишь ловушка.
        По пути к двери леди Хелайна запускает руку в карман и, достав носовой платок, вытирает слезящиеся глаза.
        - Да, я скучаю по своему Айку. Он был хорошим человеком.
        Он был обманщиком, как и все мужчины, но эту мысль я оставлю при себе.
        Я склоняю голову.
        - Мне очень жаль, что пришлось пропустить его похороны.
        - О, я и не брала на себя смелость ждать вашего присутствия, Ваше Величество. Вам и так хлопот достаточно в царстве, - заверяет она меня и прячет носовой платок.
        Она замирает перед дверью, заметив на другом конце клетку, прутья которой тянутся вплоть до самого потайного коридора в задней части зала.
        - Как странно, - шепчет она, остановив взгляд на груде шелковых подушек, лежащих на полу, словно питомец Тиндалла по-прежнему здесь и денно и нощно на них прохлаждается.
        Когда мой супруг сказал, что расширит клетки Аурен, чтобы она могла беспрепятственно попасть в атриум, я пришла в ярость. Эта комната, к которой я теперь питаю отвращение из-за того, во что он ее превратил, все равно моя.
        Моя мать ухаживала за этими растениями, которые были так небрежно убиты, закупорены в металлических гробах. В этой комнате она умерла, ее кровать принесли сюда, чтобы она могла находиться посреди листвы, цветущей растительности, вдыхать на смертном одре аромат цветов.
        Тиндалл буквально плюнул мне в лицо, приведя сюда своего питомца, позволив ей смотреть в окна, под которыми жила и скончалась моя мать.
        Возможно, тогда-то я и начала по-настоящему его ненавидеть.
        - Ваше Величество?
        Я удивленно смотрю на леди Хелайну. Оказывается, я неосознанно остановилась и засмотрелась на клетку.
        Покачав головой, выдаю ей еще одну отработанную улыбку.
        - Прошу прощения. Мне кажется, или начинается буря? - Вру я и нарочито перевожу взгляд с клетки на окна.
        Леди Хелайна понимающе кивает, поднимая взгляд на скапливающийся над куполом густой слой снега, который отбрасывает на нас серый свет - цвет мрачного неба.
        - Нужно уезжать, пока не усилился шторм.
        - Позвольте проводить вас.
        Мы проходим мимо четырех моих стражников, стоящих в дверях атриума. Когда начинаем долгий путь по лестнице, за нами раздаются их уверенные шаги.
        - Благодарю за приглашение на чай и возможность увидеть ваш атриум, Ваше Величество.
        - Конечно. Надеюсь, вы навестите меня еще раз, - отвечаю я.
        Я жду, надеюсь, что она поднимет тему, вокруг которой мы ходили весь день, но Хелайна молчит. Я снова начинаю скрежетать зубами. Когда мы спускаемся на первый этаж, служанки леди Хелайны уже ждут ее там, держа шляпу и пальто. Она снова натягивает траурную вуаль, прикрепив ее к шляпе, которую ей надевает на голову ее дама. Черты ее лица расплываются за прозрачной черной тканью.
        Надев с помощью служанок пальто, она поворачивается ко мне.
        Я продолжаю вежливо улыбаться, хотя внутри киплю от негодования, обдумывая все, что могла сделать или сказать иначе, и задаваясь вопросами, сработала ли бы другая тактика. Прикидываю, кого еще из знати можно склонить на свою сторону.
        Леди Хелайна приседает в реверансе, и ее платье волочится по потертым золотым полам.
        - Моя царица.
        Я подаю ей руку, вот только улыбка у меня натянутая. Целый день. Я потратила на нее целый день и…
        Она благожелательно сжимает мою ладонь и наклоняется ко мне, пряча заговорщицкую улыбку за вуалью.
        - Я полностью поддерживаю вас в решении править Шестым царством вместо вашего супруга.
        Я замираю, холодная победа растекается во мне, как пресноводный лед. Холод - бальзам для моей души, победа, которая приближает меня к установлению контроля.
        Может, я и не рождена с магической силой, но докажу Тиндаллу, своему двору, всему царству, что обладаю своей собственной силой. С ней Шестое королевство станет только сильнее. Я стану сильнее.
        - Сомнения остальных благородных семей вне моего понимания, - говорит леди Хелайна, и я почти ощущаю, как она закатывает глаза. - Кольеры правили Шестым царством на протяжении многих поколений, и так будет и впредь. Вы можете править здесь, пока царь продолжает оказывать содействие Пятому королевству и защищать наши границы.
        На сей раз тронувшая мои губы улыбка искренняя. Невиданная редкость, когда во главе семьи - женщина, и я понимала, что мне представилась прекрасная возможность укрепить свои позиции в кругу дворян. Немного лести - и она в моих руках.
        С поддержкой графини мне будет легче завоевать доверие остальных дворянок. Я отлично знаю, что они все друг с другом общаются, а леди Хелайна - та, кого между собой они негласно считают лидером. Если мне удастся переманить на свою сторону всех женщин, это станет моей главной победой.
        Может, и не во всех семьях женщины главные, но они нашептывают своим мужьям, как им поступать. Если сделаю все по уму, эти сказанные шепотом потворства могут стать подсознательными мыслями невежественных мужчин.
        - Примите мою благодарность, леди Хелайна. Корона, как никогда, признательна вам за поддержку.
        - Мы, женщины, должны держаться вместе, - говорит она, за вуалью едва видна ее застенчивая улыбка. - Приятного дня, Ваше Величество.
        - И вам, - заговорщически склонив голову, отвечаю я.
        Стоит леди Хелайне уйти, как появляются мои советники, напоминающие хищных птиц, напавших скопом.
        - Ваше Величество.
        - Я заручилась поддержкой леди Хелайны, - самодовольно заявляю я, оглядывая всех троих. Бартал, Уилкокс и Увен - советники моего супруга, которым поручено править Хайбеллом. Теперь они отчитываются передо мной.
        - Правда? - спрашивает Уилкокс, на его пожилом лице явное недоверие.
        Я киваю.
        - Господа, как я уже говорила, нет ничего плохого в том, что в отсутствие своего супруга править буду я…
        - Разумеется, моя царица, - говорит Увен, придерживая рукой ремень на бедре, чтобы из-под него не выпирал живот. - Мы беспокоимся лишь потому, что царь Мидас дал нам очень четкие указания. Мы должны продолжать вести дела, как и прежде, и посылать ястреба по всем важным вопросам и с плановыми известиями. Решения должен принимать он и…
        - Решения буду принимать я.
        Я без устали трудилась над тем, чтобы укрепить свою шаткую власть над царством, а эти трое - самые главные скептики. Вот почему я так стараюсь поставить их на место и доказать, что они ошибаются.
        - Я уже вам говорила, в ястребах нет нужды. Любые известия и вопросы должны поступать ко мне, - напоминаю им я.
        Я поворачиваюсь и начинаю подниматься по лестнице, получая непомерное удовольствие от того, что они спешно бросаются за мной, как выдрессированные, покорные псы.
        - Но дворяне… - заводит Бартал.
        - Я вам всю неделю демонстрировала, что дворяне верны семейству Кольер, - упрямо твержу я, бесшумно ступая по золотому ковру.
        - Это правда, вы встретились на этой неделе со многими дворянами, - признает Бартал.
        - Да, и ни один из них не усомнился, что Шестое королевство в надежных руках, - указываю я.
        - Тем не менее, боюсь, что смена власти, которую вы вершите, встревожит некоторые благородные семьи, а мы не можем позволить себе раскола, - вмешивается Увен.
        На площадке второго этажа я останавливаюсь, повернувшись к трем мужчинам, стражники держатся на шаг позади.
        - Оглянитесь. Хайбелл может позволить себе что угодно, - тон мой резок, взгляд холоден. - Если раскол в будущем неизбежен, я с ним управлюсь, ну а пока продолжайте организовывать встречи. Хочу видеть члена каждой сильной знатной семьи в Хайбелле.
        Они переглядываются, сгорая от вопроса, который не осмеливаются задать. Им хватает ума не спрашивать, намереваюсь ли я заручиться личной поддержкой у дворян.
        Но они знают. Или, по крайней мере, подозревают, что я собираюсь превратить эти перемены в постоянство. Заставить людей подчиняться мне, а не ему.
        Возможно, мой супруг обладает даром обращать все в золото, язык у него хорошо подвешен, но за мной род и история. Это мои предки правили этим царством.
        Будучи Малиной Кольер, я знаю все, что необходимо, об этой земле и семьях Хайбелла, и знаю, как использовать в своих интересах их верность.
        - Да, Ваше Величество, - поклонившись, отвечает Увен.
        Я равнодушно смотрю на них сверху вниз.
        - А теперь, если не собираетесь сопровождать меня в мои личные покои, можете идти. Я устала, а вам еще предстоит ответить на составленные мною вопросы. Я жду результатов.
        Уилкокс почесывает бороду.
        - Как раз об этом, Ваше Величество… Вопросы о нашей армии…
        - Я желаю получить ответы на все вопросы, Уилкокс.
        - Да, но… - Он мешкает, переглянувшись с остальными, но они оставляют его ни с чем. Увен внезапно находит пол завораживающим, а Бартал занят укладыванием своего лацкана.
        Уилкокс вздыхает и снова смотрит на меня.
        - Простите мне мою дерзость, но эти вопросы… звучат так, словно вы готовитесь к войне.
        Я милостиво ему улыбаюсь и решительно шагаю вниз. Одна ступенька, две, пока не оказываюсь прямо перед ним. Он застывает, вытаращив голубые глаза, когда я протягиваю руку, чтобы поправить знак отличия Шестого царства на его мундире - металлическую брошь, приколотую к середине воротничка. Я так крепко стискиваю ее, что он вздрагивает.
        Прячу улыбку, продолжая стягивать его воротник, поправлять положение блестящего золотого колокольчика на его шее.
        - Помните, что говорил царь Кольер, мой почивший отец?
        Уилкокс громко глотает и качает головой, его кадык нервно подергивается.
        - Он говорил: глуп тот правитель, который не готовится к нападению. Со стороны чужих, но также и со стороны своих. - Я опускаю руку и поднимаю взгляд на побледневшее лицо советника. - Вы не согласны, что это важный совет, Уилкокс?
        С его тонких губ срывается судорожный вздох, но он берет себя в руки и кивает.
        - Согласен, Ваше Величество.
        Бросив на остальных случайный взгляд, замечаю, насколько они потрясены: густые брови Увена вспотели, у Бартала лицо белее мела.
        Одним тщательно продуманным заявлением я вынесла предостережение. Каждого союзника я расцениваю как потенциальную угрозу и без сомнений прикончу любого, кто пойдет против меня.
        - Жду ответы на свои запросы в ближайшее время. На этом все, господа, - откровенно их прогоняя, говорю я и наслаждаюсь их беспокойством. Стражники проходят мимо моих потерявших дар речи советников и следуют за мной.
        Я поворачиваюсь к перилам второго этажа и, обхватив их руками, смотрю на мужчин.
        - О, и с сегодняшнего дня запрещено пользоваться всеми ястребами. Ни одно послание не будет принято или отправлено без моего личного разрешения.
        При виде советников, стоящих в полном потрясении, я почти улыбаюсь. Поворачиваюсь, чувствуя, как меня охватывает удовлетворение, и размашисто шагаю к своим покоям, зная, что с каждым днем, каждым ходом я приближаюсь к тому, чтобы установить абсолютный контроль над Хайбеллом.
        Когда Тиндалл попытается вернуться в Шестое королевство, будет уже слишком поздно.
        Глава 19
        Аурен
        Я заболела.
        Не знаю, может, подцепила что-то у орды солдат или же дело в переживаниях, или мое тело просто больше не в силах выносить этот бесконечный холод. Что бы это ни было, ощущение такое, будто мозг готов выскочить из черепной коробки.
        Так сильно я не болела уже очень давно, но сейчас мой недуг возродил дурные воспоминания о Закире. Тогда я болела часто, как и все дети.
        Затея купить нас, дабы воплотить в жизнь намерение заработать на попрошайках, приносила ему неплохую прибыль, но, видимо, не настолько хорошую, чтобы заботиться о нас должным образом. Нам просто приходилось терпеть, поскольку Закир не давал нам отдохнуть. Он говорил, что люди тем более будут испытывать больше сострадания к больным детям.
        Нас было много, и все мы теснились в холодных и порой влажных спальнях, еды не хватало, да и с поддержанием чистоты было так себе.
        Не люблю вспоминать времена, когда мне приходилось копаться в выброшенных объедках. В мусоре. Иногда я ела и отходы.
        И даже тогда другие дети могли украсть у меня эти объедки, хотя я и пыталась их прятать. Нас не волновало, сколько грязи на них налипло. Поэтому неудивительно, что болезни цвели пышным цветом.
        И все же ненавижу чувствовать себя еще более слабой. Я могу лишь отсыпаться и надеяться, что никто не заметит, насколько уязвимой я стала.
        Я чуть не фыркаю. Уж о чем и осведомлен командир, так это о моих слабых местах. А вместе с ним и наложницы.
        Прошло три дня с тех пор, как Рисса назначила цену за свое молчание. Но за эти три дня я ни разу не видела командира - только силуэт его спящего, когда каждое утро перед рассветом выскальзывала из палатки.
        Как только мы остановились на ночлег, я пыталась приходить к наложницам. Дважды мне отказывали. Но вчера вечером пост несли стражники, которые видели меня с Лу, поэтому они позволили мне ненадолго зайти в палатку, но стало только хуже.
        Девушки даже не взглянули в мою сторону, разве что выплеснули недовольство из-за моей свободы ходить, куда вздумается, в то время как им нельзя даже выйти из их набитой палатки.
        Но, во всяком случае, я смогла убедиться, что пока ни один солдат не пытался ими воспользоваться.
        Я хочу и дальше стараться достучаться до них и позволить им увидеть, что я им не враг, но эти попытки всегда приводят меня в уныние, поскольку я ухожу несолоно хлебавши.
        Можно даже сказать, что наложницы начали ненавидеть меня еще сильнее.
        И все же причина, почему я решила продолжать навещать их, заключается не только в них. Все дело в том, что я все так же ищу почтовых ястребов.
        Всякий раз я стараюсь идти другой тропой, чтобы разведать устройство лагеря - каждый новый почти точная копия старого. Было бы легче, не будь войско таким чертовски большим.
        Но при мысли, что нужно будет бродить по снегу, а потом встречаться с наложницами, я стону в изнеможении.
        Я позволю себе отдохнуть сегодня вечером, а завтра продолжу, когда пройдет ощущение, будто мне в голову впиваются шипы командира.
        Помяни черта…
        Дверь кареты распахивается, и я, прищурившись, смотрю на Рипа, фигуру которого освещает сумеречный свет.
        Сегодня он без доспехов, края кожаной куртки покрылись инеем, черные волосы взъерошены ветром, шипы спрятаны.
        - Тебе больно, когда ты их прячешь? - выпаливаю я.
        Рип опускает взгляд на руку, на которую я смотрю, словно он удивлен, что шипы не снаружи. Или, может, удивлен тому, что я про них спросила.
        - Нет.
        - Хм. - Я облизываю пересохшие губы и глотаю ком, подступивший к горлу от приступа боли, а потом вспоминаю, о чем я в действительности хотела поговорить с командиром. Задираю голову, поняв, что немного сгорбилась. - Я хочу знать, где стражники Мидаса.
        - Правда? - хрипло спрашивает он, прислонившись плечом к дверному косяку. - Ну а я хотел бы узнать, кто был тебе самым близким другом в Шестом королевстве.
        Я смотрю на него. Из-за болезни глаза жжет, и я соображаю медленнее обычного. А когда его слова укладываются в голове, я все равно остаюсь в недоумении.
        - Почему ты всегда задаешь мне такие странные вопросы? Для чего тебе это нужно? - Мой тон растерянный и колкий.
        - Это наложницы, к которым ты ходила?
        Так он знает, что я их навещала. Наверное, не стоит этому удивляться, но все же я потрясена, что он не вмешивался.
        Наклонив голову, я фыркаю и пальцами тру горящие глаза.
        - О да. Они меня обожают. Мы заплетаем друг другу косы, обмениваясь рассказами о том, какой Мидас в постели.
        Великие боги, неужто я так сказала? Да, похоже, мне хуже, чем я думала.
        Слышу хриплый смешок.
        - Занятно.
        Я опускаю руку. Даже в тусклом свете от скребущих по черепу когтей глазам больно.
        - Что занятного?
        - Занятно, что ты пытаешься навещать их каждую ночь, но не считаешь их подругами. Заставляет задуматься почему.
        Я свирепею, внезапно жалея, что мы не смогли прожить и четвертый день без общения. Наверное, мне просто не везет.
        - Ты всю ночь будешь держать меня взаперти в этой карете, или я могу выйти? Я устала.
        Рип наклоняет голову набок, и короткие шипы вдоль линии бровей становятся заметнее.
        - Устала? Обычно ты рвешься поесть или навестить наложниц.
        - Да, но, как ты уже заметил, они мне не подруги, так что сегодня я просто хочу отдохнуть перед отправлением в путь, - огрызаюсь я.
        От этого мужчины голова болит еще сильнее.
        Он щурит черные глаза, внимательно оглядывая меня с головы до ног.
        - Ты заболела?
        - Я здорова. А теперь, если не возражаешь… - Я многозначительно смотрю на дверной проем, который он загораживает.
        Удивляюсь, когда он делает шаг в сторону, чтобы меня выпустить. Сумерки еще одерживают победу над ночью, держатся последние лучи быстро тускнеющего света. Я делаю глубокий вдох. От свежего воздуха становится намного лучше после целого дня, проведенного в затхлой карете.
        Зубы начинают стучать, и я обхватываю себя руками, как щитом, пытаясь сдержать дрожь, стараясь создать слой брони против этого мужчины. Рядом с ним я чувствую, как он снимает с меня слой за слоем, чтобы увидеть то, что я предпочитаю прятать. И сейчас я не в том состоянии, чтобы дать ему отпор, конкурировать с его воинственными методами.
        К счастью, палатка уже установлена, собрана прямо возле кареты. Я хочу рухнуть на паллет под груду меха и не вставать, пока не перестанет пульсировать в голове.
        Делаю шаг к палатке, но перед глазами все вдруг расплывается, боль пронизывает лоб. Я крепко зажмуриваюсь и спотыкаюсь, чувствуя, что ноги буквально превратились в студень.
        Рип молниеносно протягивает руку и хватает меня за локоть. Своей хваткой он удерживает меня, приковывает к месту. Головокружение тут же проходит, словно его прикосновение - цепь якоря, который, как мне почудилось, оторвался. Я покачиваюсь, как лодка на воде, а эта якорная хватка придает мне устойчивости, удерживает в вертикальном положении.
        Секунду спустя я осознаю свою ошибку - как я зависима от его рук. Резко вытаращив глаза, я поворачиваюсь и вырываюсь из его хватки.
        - Не трогай меня! - возмущаюсь я и дико озираюсь, сердце чуть не выпрыгивает из груди, пока я смотрю в небо.
        Голова снова начинает кружиться, но я поднимаю перед собой руки, чтобы отогнать Рипа.
        Взгляд его становится суровым, как чернильная сталь, из рукавов и спины торчат шипы. Кажется, будто они дышат, острая дуга расширяется, как ребра.
        Он смотрит на меня.
        - Ты едва на ногах держишься. Ты больна.
        - Я же сказала, что здорова.
        Рип шагает вперед, вторгаясь в мое личное пространство и вынуждая меня запрокинуть голову.
        - А я говорил: не ври, пока не научишься, - тихо отвечает он. Его голос звучит ровным гулом, как пилящая дерево пила. - Иди в палатку. Я пришлю лекаря.
        Услышав его приказ, я стискиваю зубы, поскольку именно это и собиралась сделать в первую очередь. Голова слишком болит, чтобы возражать, да и дышать сложно, когда он стоит так близко.
        Тихонько извергая проклятья в его сторону, я поворачиваюсь и ухожу, стараясь не упасть. Чувствую на себе его взгляд ровно до тех пор, пока не укрываюсь в палатке.
        Здесь немного прохладно, поскольку угли не успели нагреться, но я скидываю покрытые снегом сапоги, снимаю пальто, а потом падаю прямо на койку, завернувшись в благословенный мех.
        Мне кажется, я только что закрыла глаза, но в следующее мгновение чувствую, как кто-то касается моего лба. Голова кружится, и на мгновение мне мерещится, будто это материнская ладонь, ее утешающее прикосновение перед пожеланием доброй ночи.
        Но затем замечаю мозоли на ладони. По моему лбу, как наждачная бумага, разглаживающая дерево, скребет грубый песок.
        Это не мама - ее руки были мягкими, изящными, а прикосновение лучилось материнской лаской. Сейчас же я ощущаю незнакомое хладнокровное касание.
        Я просыпаюсь, вздрогнув, и за мутной пеленой в глазах различаю склонившегося надо мной Ходжата. Через мгновение после того, как я понимаю, что моего лба касается его рука, меня охватывает слепящая паника.
        В порыве ужаса и тревоги я резко сажусь, ленты расправляются, действуя на чистом инстинкте. Они с силой толкают его, врезаясь скругленными атласными краями в грудь.
        Вытаращив от удивления глаза и прохрипев от силы моего удара, Ходжат отлетает назад. Все кругом будто бы замедляется, пока я в ужасе и потрясении смотрю вперед.
        У меня вырывается сдавленный крик, когда лекарь чудом не падает на раскаленные угли. Он удерживается, но мой удар слишком сильный, и я охаю, увидев, как его тело летит на колышки палатки.
        За секунду до того, как Ходжат ушибается о них, Рип оказывается на его пути, готовый принять на себя основной удар.
        Командир успевает поймать лекаря, обхватив руками за плечи, и Ходжат поднимается на ноги, к счастью для всех, не успев снести палатку и между делом раскроить себе череп.
        Я со свистом выдыхаю.
        Мгновение никто из нас не двигается, не говорит. Мои ленты развеваются по сторонам, и единственный слышный звук - мое тяжелое дыхание.
        Когда мне удается немного успокоиться и начать нормально дышать, я устремляю взгляд на полы палатки и вижу, как сквозь щели просачивается ночная тьма. Должно быть, задремала я ненадолго.
        Но из-за своей острой от тревоги реакции я только что продемонстрировала свою ловкость, а если точнее, открыла чужим взорам свои ленты.
        Ходжат отходит от командира и выпрямляется.
        - А вы сильная, - шутит он, нервно посмеиваясь, отчего левая сторона его покрытого шрамами рта кривится.
        Ленты сонно опускаются, и я тоже падаю на тюфяк, подогнув под себя дрожащие ноги.
        - Простите. Я не хотела, - говорю я, отбросив с лица мокрые от пота пряди. - Я просто… не люблю, когда меня трогают. Никому нельзя меня трогать.
        На его лице отражается жалость.
        - Я не хотел вас напугать.
        Я нахожу в себе смелость глянуть на Рипа. Не знаю, о чем он думает. Выражение его лица недостижимо для понимания, взгляд слишком непреклонен. От этого мое сердце, и без того рвущееся из груди, начинает биться еще сильнее.
        На лбу и спине собирается пот, и внезапно я жалею, что заснула под этими мехами, потому что мне больше не холодно. Я изнемогаю от зноя.
        И это имеет непосредственное отношение к прожигающему меня взглядом Рипу.
        Глава 20
        Аурен
        Рип и Ходжат стоят на том же месте и изумленно на меня таращатся. Я чувствую себя девчонкой, уличенной в краже еды.
        Ходжат выглядит встревоженным и смущенным, хотя я замечаю закравшееся в его карие глаза любопытство, когда его вниманием завладевают атласные полоски, которые только что отшвырнули лекаря в другой конец палатки.
        - Выходит, ты можешь ими двигать, - произносит Рип, его голос разрезает воздух, как ножницы.
        Тон его задумчивый, словно он говорит сам с собой. Он потирает черную щетину на подбородке и водит взглядом по длинным лентам, неподвижно лежащим на полу.
        Не знаю, что сказать в ответ. Я застряла между правдой и ложью. Зажата ими обеими, замурована среди двух незыблемых стен. Нельзя выбрать ни то, ни другое. Меня не защитит ни правда, ни ложь.
        Вот почему при наличии выбора я всегда выбирала молчание - потому что иногда это единственное, что тебе даровано. В точности как Обожествленные - набожные люди, обитающие в Зеркальной пустыне Второго королевства. Стоит им дать обет молчания, и пути назад уже не будет. Они лишатся языков - и больше никогда не придется выбирать между правдой и ложью.
        Порой я завидую, что они научились обманывать эти разрушительные стены.
        Потупив взгляд, я зарываюсь дрожащими пальцами в юбки платья, потерявшего свое золотое великолепие. Оно помятое, немного влажное, растянутое и выцветшее и грузом висит на мне, как и взгляд Рипа.
        - Я знал, что мне не показалось. Я видел, как ты пользовалась ими, чтобы не упасть, когда спускалась с корабля Красных бандитов.
        Я храню молчание. Отрицать я уже не могу, но и правду признать тоже.
        - Почему ты их прячешь? - заинтересованно спрашивает Рип, не упоминая о том, что я чуть не прикончила бедного Ходжата. Его словно не волнует, что меня можно счесть угрозой. Думаю, для Рипа, даже с моими лентами, опасности я не представляю.
        Во всяком случае, в сравнении с ним.
        Я касаюсь лент, побуждая их спрятаться мне за спину на паллете, где они свиваются в тугие завитки.
        - А ты как думаешь? - спрашиваю я, голос надламывается, как хрупкие ветки. - Я должна хвастать ими, как ты бахвалишься своими шипами?
        Он надменно пожимает плечами.
        - Именно это ты и должна делать.
        Я хмыкаю.
        - Легко говорить, командир. К тебе никто бы не осмелился притронуться. Но они? - спрашиваю я, собирая ленты влажной ладошкой. - Мне не нужен еще один повод, дающий людям право глазеть на меня и издеваться. Мне остается только прятаться.
        - Поэтому ты не любишь, когда к тебе притрагиваются?
        Я чувствую, как от лица отливает кровь.
        - Люди… издевались над тобой из-за них? - спрашивает Рип, указывая на мои ленты.
        Я втягиваю воздух сквозь зубы, но меня спасает сухой, скрипучий кашель, вырвавшийся из горла и помешавший его вопросу.
        Ходжат, застывший на другом конце палатки, внезапно оживает от этого звука.
        - Простите, командир, - бормочет он и идет ко мне.
        Он становится на колени на паллете и, вытащив сумку, начинает в ней рыться.
        - Знаю, что у вас лихорадка и кашель. Еще что-то беспокоит, миледи? Как ваши ребра?
        Я вздыхаю и прижимаю большой палец к ноющему виску.
        - Горло немного дерет, и голова болит, - признаюсь я. - Но ребра, кажется, зажили.
        Он быстро оглядывает мое лицо.
        - Щека и губа тоже.
        Я провожу по ним пальцами.
        - Да, мне гораздо лучше.
        - Хорошо, давайте-ка поставим вас на ноги, - Ходжат извлекает из сумки три пузырька и ткань, в которую завернуты какие-то травы. С толком раскладывает все на мехах, стараясь меня не касаться.
        Я разглядываю стеклянные бутылочки.
        - Ни в одной из них ведь нет сваренных кишок?
        Ходжат качает головой, с его лица исчезают все признаки беспокойства.
        - На этот раз никаких кишок, миледи.
        - Светлая сторона, - бурчу я себе под нос, а потом снова начинаю кашлять.
        Он постукивает по ближайшему ко мне пузырьку, в который налита зеленая маслянистая жидкость.
        - А сейчас выпейте половину этой микстурки, чтобы побороть кашель. Мы же не хотим, чтобы он надолго задержался у вас в груди.
        Я покорно беру пузырек и откупориваю, после чего опрокидываю половину в рот и морщусь, ожидая, что вкус будет ужасным. Но он, на удивление, сладок.
        - Не так противно, как я думала, - признаюсь я, снова закупориваю бутыль и возвращаю обратно.
        - В нем содержится немного меда, чтобы замаскировать вкус…
        Я быстро вскидываю руку.
        - Не рассказывайте.
        Ходжат поджимает губы, однако в его карих глазах мерцает веселье. Какое облегчение, что он больше не смотрит на меня с осторожностью и тревогой.
        - А это можно втереть в грудь, если усилится кашель, - напутствует он, постучав по второму пузырьку. - А вот это снадобье нужно вылить на салфетку, смешать с небольшим количеством снега и прижать к глазам и лбу, унять головную боль. Снег к тому же снимет лихорадку.
        Я киваю, поглядывая на засушенные травы, лежащие в куске ткани.
        - А эти?
        - Их нужно положить под подушку.
        Мои брови сходятся на переносице.
        - Зачем?
        Ходжат берет ткань и разворачивает ее. В ней вовсе не травы, как я думала, а сушеные цветы.
        - Там, откуда я родом, считается хорошей приметой класть под подушку пионы, если вы больны, миледи. Однако придется довольствоваться тем, что вы положите их под меха, - говорит он и подмигивает мне здоровым глазом.
        - Вы даете их мне? - растроганная его жестом, удивленно шепчу я.
        На его скулах появляется легкий румянец, акцент от внезапного смущения становится отчетливее.
        - Вот. - Он протягивает мне сухоцветы.
        Эти три бутона на высохших стеблях хрупкие, часть листьев треснула и осыпалась. Я верчу их в руке и вижу, что розовые лепестки потускнели, а края потемнели, как корочка хлеба.
        - Спасибо, - шепчу я, от слез начинает щипать в глазах.
        Пионы для крепкого здоровья. Верба на счастье. Хлопковые стебли для достатка. Мясистые листы нефрита приносят гармонию.
        Ходжат сомневается, вероятно, заметив, как на меня действуют цветы. Я вздыхаю и откладываю их в сторону, заморгав, чтобы пропала пелена перед глазами.
        - Приложите к голове снег, но пошлите за мной, если почувствуете себя хуже, - наказывает он.
        - Вы очень хорошо подготовленный армейский лекарь, - улыбаясь, говорю я и осторожно кладу цветы. Я по-прежнему намеренно игнорирую Рипа, желая, чтобы он ушел, чтобы не осознал, что натворил. Рано или поздно он начнет задавать вопросы и требовать ответы.
        - Приходится, - пожав плечами, отвечает Ходжат и убирает вещи в сумку, разложив их в прежнем порядке. - О, а еще я хотел бы поблагодарить вас, миледи.
        - За что?
        - За то, что поговорили с наложницами. Благодаря вам некоторые разрешили мне лечить их, - радостно сообщает он, вся прежняя неловкость ушла.
        - Правда? - удивленно спрашиваю я. Не думала, что девушки прислушаются ко мне, но рада, что они подпустили к себе Ходжата. Кто знает, какого рода ранения они получили, когда нас захватили в плен Красные бандиты?
        - Да, и это хорошо, учитывая состояние одной женщины, - продолжает он, раскладывая на земле возле койки остальные пузырьки. - Ей нужно быть осторожной, особенно принимая во внимание наше текущее местоположение. Девушке нельзя мерзнуть, да и сухой паек плохо сказался на ее желудке.
        Я смотрю, как он идет к полам палатки и собирает в ткань еще немного снега. Потом выливает туда же какую-то жидкость из другого пузырька и завязывает.
        - Она выздоровеет?
        - Да, - отвечает лекарь и протягивает мне узелок со снегом. - Она быстро идет на поправку. Нет никаких признаков, что ей угрожает выкидыш.
        У меня останавливается сердце.
        - Погодите. Что?
        Ходжат поворачивается, его взгляд меняется от того, что он видит на моем лице. Он смотрит на Рипа, который все так же стоит напротив нас, спрятав шипы и скрестив перед собой руки, молчаливый, как каменное изваяние.
        - Прошу прощения, - бормочет Ходжат. - Я просто предположил… Ну, раз уж вы их навещаете… не берите в голову.
        - Которая? - шепчу я, не сводя взгляда с покрытого шрамами лица и не упустив из виду, как морщится от раскаяния его обезображенная кожа.
        Ходжат еще разок смотрит на Рипа, и командир еле заметно кивает, но взгляда с меня не сводит.
        Лекарь переминается с ноги на ногу, его нерешительность из-за необходимости сказать правду заметна по плотно сжатым губам.
        - Прямые черные волосы, немного замкнутая. По-моему, ее имя начинается на «м»…
        Нечто в груди хрустнуло так же, как обледенелая сосновая иголка хрустит под жестким ботинком.
        - Мист.
        Ходжат неспешно кивает.
        - Она самая.
        Последние остатки воздуха, что наполняли мою грудь, со свистом улетучиваются, голова начинает кружиться, мысли вьются, как водоворот в реке, затуманивают разум, тянут вниз.
        - Беременна, - говорю я, смотря перед собой и ничего не видя. - Она беременна, - повторяю я хриплым шепотом.
        Это ребенок Мидаса. Иначе быть не может.
        Громкий хруст вынуждает меня опустить голову, и я вижу, что ненароком раскрошила в кулаке стебли пионов. Я даже не почувствовала, как снова за них схватилась.
        Я быстро отпускаю цветы, но к перчатке липнет искрошенная зелень - стебли сломались пополам.
        У Мист будет ребенок от Мидаса.
        Мист, которая чаще остальных выражала свою неприязнь, неистовствовала в своей ненависти ко мне. Она беременна наследником Мидаса.
        По лицу текут слезы, но я не чувствую их жара на пылающих в лихорадке щеках.
        Ребенок. Ребенок Мидаса.
        Он неоднократно меня предостерегал, что я не смогу родить от него детей. Он не может позволить себе иметь от меня бастарда. Нет, раз уж царица Малина так и не сумела забеременеть. Я его Драгоценная, а не племенная самка. Он говорил, что это будет несправедливо по отношению к его супруге.
        От всхлипа пересыхает в горле, зазубренные края застывшего в нем камня вынуждают истекать кровью. Я хочу опять спрятаться под мехами, отгородиться от обличительного света, от резкого холода. Хочу, чтобы Ходжат забрал свои слова назад, чтобы подтвердил, что это лишь хитроумная ложь.
        Но я знаю, что это не так. Вижу правду в перекошенном лице лекаря.
        Во время близости Мидас никогда не проливал в меня свое семя. Он не хотел рисковать. А с наложницами всегда был беспечнее. Я старалась не волноваться по этому поводу, ведь знала, что все они принимают какое-то снадобье, предотвращающее беременность. Но мне он не позволял его пить, говорил, что не будет мной рисковать после того, как одна наложница всерьез заболела от снадобья, а после умерла.
        Замечаю краем глаза, как Ходжат переглядывается с командиром и что-то тихо тому говорит, но я так безутешна, что не слышу их.
        Он перекидывает через плечо ремень сумки и выходит из палатки, и как только полы за ним опускаются, прогоняя ночной воздух, я опускаю голову на руки. Прижимаю к глазам ладони, и слезы стекают в них, как в медленно наполняющиеся чаши.
        Трещины. Сколько же трещин в том стекле.
        Как такое случилось? Как я очутилась тут после того, как решила, что больше мне никогда не придется смотреть на разбитые вещи? Пока мое отражение было с Мидасом, я полагала, что оно всегда будет цельным, ясным и крепким.
        И тем не менее трещин все больше, они становятся шире.
        Я понимаю, что Мидас занимался сексом со всеми наложницами. Черт, да он сам это демонстрировал. Заставлял меня смотреть, приводил меня в свои комнаты в качестве молчаливой зрительницы, сидящей за позолоченной решеткой. Может, он считал, что таким образом позволяет и мне поучаствовать, каким бы извращенным это ни казалось.
        На протяжении многих лет мне удавалось унять боль и огорчение, но это… во чреве Мист будет расти ребенок, которого она зачала от моего любимого. Как мне позабыть такое?
        Правда оседает все ниже и ниже, как взбаламученный осадок на дно пруда, колючий и замутивший воду.
        Я всегда предпочитала ее не замечать. Отбросить все плохое и видеть только хорошее. Но беременность Мист в корне меняет ситуацию, эти сладострастные, лишенные смысла любовные похождения становятся чем-то иным. Гораздо большим.
        Теперь ненависть Мист видится более осмысленной.
        По ее мнению, я - женщина, которую Мидас возвел на пьедестал. Ей приходится волноваться не только из-за царицы, но и из-за меня. И вот теперь она носит под сердцем его ребенка.
        О Великие боги, какой ужас.
        Я поднимаю голову, ресницы слиплись от влажной обиды, горло сжалось. Рип теперь сидит на своем паллете, слабый свет от углей и фонаря отбрасывает на него тень и пламя. Злодей, ставший свидетелем моих ошибок.
        Что бы ни было в том пузырьке, его содержимое уняло в горле жжение, но скованность в груди, ощущение, что на меня давит палатка, не проходят. Вот только это никак не связано с моей болезнью.
        - Давай, - безучастно говорю я, смотря перед собой. - Злорадствуй. Вбей клин между мной и Мидасом. Спрашивай, о чем хочешь. Заставь меня сомневаться, злиться и растеряться.
        Хочу ударить его. Хочу выпустить ленты и отшвырнуть в другой конец палатки уже его. Хочу сражаться и свирепствовать, лишь бы только не испытывать это тяжкое горе.
        Резко очерченная линия скул Рипа сейчас еще заметнее, заостренные кончики его ушей - суровое напоминание о том, кто он на самом деле. Мой противник. Мой враг. Фейри, известный своей жестокостью. И сейчас мне нужно именно это.
        - Давай же, - шиплю я, гнев заглушает позывы тошноты.
        Что-то мелькает в его глазах, но что именно - мне не дано понять.
        - Не думаю, что мне сейчас нужно что-то делать, Золотая пташка, - тихо говорит он.
        Ярость клокочет во мне, как морское чудище, на поверхность прорывается ее сила.
        - Да пошел ты! - выплевываю я, с языка сочится кислота, достаточно горячая, чтобы выжечь холод в моей душе. - Ты все это спланировал, да? Ты каждый раз манипулируешь мной, заставляя все подвергать сомнениям!
        Выпаленные в ярости слова заканчиваются кашлем, но он не гасит мой гнев.
        На лице Рипа не видно раскаяния, бездонные черные глаза не изменились.
        - Я нахожу смешным, что ты так легко обвиняешь меня в манипуляции, тогда как сама годами закрывала глаза на то, чем занимался твой возлюбленный царь.
        Не успев опомниться, я поднимаю стоящий у ног пузырек и швыряю в Рипа.
        Он поднимает руку и ловит его - тот со шлепком прилетает ему в ладонь.
        - Это неправда! - кричу я и запускаю руки в волосы, тяну за них, словно могу вырвать из черепа эти жестокие слова.
        - Перестань себе врать, - с приводящим в бешенство спокойствием возражает Рип.
        В эту минуту я ненавижу его сильнее всех остальных, вместе взятых.
        - Могу поспорить, что это даже неправда, - выплевываю я. - Это ты заставил Ходжата такое мне рассказать?
        - Каким бы всесильным я ни был, даже у меня не хватит уловок, чтобы вынудить Ходжата солгать. Иногда мой лекарь невыносимо честен.
        В груди пылает огонь, глаза застилает пелена.
        - Я тебя ненавижу.
        Рип наклоняет голову.
        - Твой гнев неуместен, но мне он нравится, - говорит он, мрачно улыбаясь и сверкая острыми клыками. - Каждый раз, как ты даешь ему чуточку больше воли, я вижу тебя отчетливее, Золотая пташка.
        У меня дергается мускул на подбородке.
        - Ничего ты не видишь.
        - О, отнюдь, - возражает он низким, хриплым голосом. Словно два камня стучат друг о друга, высекая огонь. - С нетерпением жду, когда увижу тебя целиком. Когда ты забудешься, когда, наконец, выпустишь гнев на волю, твоя ярость осветит натуру, которую ты прячешь. - Сейчас он похож на того, кто добыл себе победу, бахвалясь своим превосходством. - Надеюсь, ты будешь гореть так ярко, что обратишь своего Золотого царя в пепел.
        Я бросаю на командира испепеляющий взгляд.
        - Пошел вон.
        А он, этот ублюдок, мне ухмыляется.
        Рип плавно встает, шипы выступают из его спины и рук - он как дракон, расправляющий крылья.
        Он смотрит на меня, но текущие из глаз слезы затуманивают мне обзор. На долю секунды лицо командира смягчается, а в беспощадных глазах отражается что-то отличное от высокомерия.
        - Хочешь знать мое мнение? - тихо спрашивает он.
        - Нет.
        - Ну а я все равно тебе скажу.
        Я ехидничаю:
        - Какой паинька.
        На миг на его губах появляется веселая улыбка.
        - Ты, может, уже и не за решеткой, но по-прежнему заперта в клетке. И, думаю, отчасти хочешь там и остаться, потому что боишься.
        Я скрежещу зубами, ленты сжимаются, как кулаки.
        - Но… - продолжает Рип, делая шаг ко мне и вторгаясь в мое пространство. Его невидимая аура слегка касается моей кожи, словно пробуя ее на вкус перед укусом. - Думаю, другая твоя половина, та, которую ты подавляешь, готова стать свободной.
        С каждой секундой пульсация в венах ощущается как гром, как вспышка молнии.
        - Тебе бы этого хотелось, да? Уничтожить меня?
        Командир смотрит на меня с выражением, похожим на жалость.
        - Нет. Ты забываешь: я знаю, что ты такое. Ты намного сильнее, чем хочешь казаться.
        Я сдерживаю дрожь, чтобы не показать ему, как задевают меня его слова, как сильно они на меня влияют.
        Вскидываю голову и, насколько мне это удается, притворяюсь уверенной.
        - Я не перейду на твою сторону. Я всегда буду выбирать его.
        - О, Золотая пташка, ради твоего же блага надеюсь, что это неправда.
        Рип выходит из палатки, его отступление лишает меня оставшихся сил, отчего я чувствую усталость и слабость.
        Какое-то время я могу только таращить глаза.
        Затем поднимаю с земли узелок со снегом, что я уронила, и снимаю платье, чулки и перчатки. Беру раскрошенные пионы и набиваю ими меха под головой, а потом опускаю на койку отяжелевшее тело.
        Слова Рипа беспощадно вертятся в голове, пока я представляю растущий живот Мист, треснувшее отражение Мидаса, ленты, напавшие на Ходжата.
        Прижимаю к глазам холодную ткань и убеждаю себя, что влага в них от растаявшего снега, что боль в голове хуже боли на сердце.
        Думаю, командир прав. Я должна научиться врать лучше, потому что себе я уже совсем не верю.
        Глава 21
        Аурен
        Я окидываю взглядом торжественный обеденный зал; гобелен, висящий на окнах, что простираются от пола до потолка; стены с декоративными украшениями. Над нами висит люстра, напоминающая сосульки, и ее кристаллы блестят, как искорки в глазах возлюбленного.
        Даже пробыв здесь несколько месяцев, я до сих пор не свыклась со всей этой роскошью, просторами дворца. Все здесь так вычурно, что я чувствую себя лишней.
        Богатств в замке Хайбелл столько, что у меня голова идет кругом, и так было еще до того, как Мидас решил, что хочет все здесь обернуть в золото.
        - Ты в порядке, Драгоценная?
        Услышав вопрос от Мидаса, я оглядываюсь, улыбка уже играет на моих губах.
        - Да, - отвечаю я. - Здесь я выгляжу лучше, ты согласен?
        В этой комнате кроме нас никого, и мне до сих непривычно думать, что теперь мы живем в этом замке. К этому я еще не успела привыкнуть, как не привыкла и к тому, что мы с Мидасом вместе. Раньше он носил дешевые шаровары и обшарпанные сапоги. А теперь на нем всегда шелковые туники и идеально скроенные брюки. Но самое странное во всем этом, - корона на его медно-русых волосах.
        И все же она ему подходит. Мидас словно создан для роскоши - все эти парадные одежды не внушают ему чувство неловкости и не вынуждают ощущать себя чужаком. Скорее наоборот, в Хайбелле он расцвел, несмотря на то, что ему слишком скоро пришлось облачиться в мантию царя.
        Я им горжусь. Невероятно горжусь, что он не дал слабину, не пошел на попятный. Для человека, который вырос без семьи, на ферме, он с легкостью взял на себя роль правителя.
        Его глаза, цвет которых напоминает мне стручок рожкового дерева, осматривают зал придирчивым, оценивающим взглядом.
        Сегодня я обходила с Мидасом замок, и тот преображался прямо на наших глазах. Тут подоконник, там коврик, чайные чашки и подушки, бра и дверные ручки.
        Несколько минут назад наступила ночь, увлекая за собой остатки бесцветного дневного света. Сюда уже вошли слуги, чтобы подкинуть в камин дров. Пламя, как голодный и бдительный зверь, скворчит и плюется, заливая зал оранжевым светом.
        Обеденный стол уставлен дюжинами свечей, новая мерцающая поверхность сервирована в совершенстве. Я пока еще вижу песчинки дерева, но тем не менее стол уже позолотили под стать ковру, занавескам и посуде.
        - Выглядит хорошо, - задумчиво говорит Мидас, взглядом цепляясь за то, что еще осталось неизменным: белые мраморные полы, обшитые панелями стены, потолок и спинки стульев. - Но будет выглядеть еще лучше, когда все здесь станет золотым, - заканчивает он, бросив в мою сторону улыбку. - Ты наверняка проголодалась. Давай поедим.
        Положив руку мне на спину, он ведет меня к столу, где двое слуг уже выдвинули для нас стулья. Не успеваю я сесть, как слышу резкий звук открывающейся двери и цокающих по полу каблучков.
        Я застываю, не в силах помочь слуге подвинуть мой стул. Округлив глаза, быстро смотрю на Мидаса, но он глядит на дверь, через которую только что вошла она. Его супруга, его царица.
        Когда она подходит ближе, до меня доносится шелест ее юбок. Госпожа обходит стол и садится справа от Мидаса - прямо напротив меня.
        В обеденном зале вдруг повисает напряжение, и царице Малине это известно. Легкий толчок в спину вырывает меня из замешательства, и я шепчу слова благодарности слуге, когда он заканчивает задвигать мой стул.
        - Жена, ты присоединилась ко мне за ужином, - говорит Мидас. Холодный тон его голоса скрывает другие чувства, которые он, возможно, испытывает.
        Царица никогда не ужинает с ним, если только у них нет гостей. Супруги вместе завтракают и иногда пьют чай, но не ужинают.
        Ужин должен принадлежать мне.
        Подходят слуги, ставят перед каждым из нас тарелку и пиалу, разливают по бокалам вино. Если они и уловили беспокойство, то не показывают этого.
        - Я весь день провела в городе и только вернулась. Пришлось пропустить обед, поэтому сегодня решила отужинать с тобой, - невозмутимо, непринужденно отвечает Малина.
        Ее белоснежные волосы сбоку разделены пробором, передние пряди зачесаны назад и собраны на затылке в узел. Она, как и я, одета в золотое платье, но ее - более изысканное, юбки пышнее, а лиф украшен кружевами, рюшами и оборками.
        В сравнении с ее царскими одеждами мне кажется, будто мое атласное тонкое платье едва ли на толику лучше ночной сорочки. Единственные украшения на нем - золотые кольца на плечах, которые удерживают ткань.
        - Я рад твоему обществу, - отвечает Мидас.
        Я утыкаюсь взглядом в стоящую передо мной пиалу с супом, желая оказаться где угодно, но только не в этой зале. Я злюсь, что царица здесь и лишает меня ужина с царем. Это все, чем мне теперь приходится довольствоваться, а порой я не получаю даже этого.
        Склонив голову, чувствую на себе взгляд царицы, кожу покалывает от холода, будто ее ледяные голубые глаза таят в себе зимнюю стужу.
        Услышав, как Мидас принимается за пищу, я вяло поднимаю руку, вынуждая себя делать то же самое. Мне непозволительно смотреть на него, ведь его жену это только разозлит. Меньше всего хочу привлекать к себе внимание. За ужином я не смею шумно глотать или ронять ложку. В действительности я пытаюсь вообще не издавать звуков.
        Несколько минут мы едим в неловкой тишине, глотаем, испиваем бульон. Уверена, что он вкусный - здесь все всегда вкусно, - но не могу распробовать его из-за ощущения горечи.
        Малина напротив меня сидит величаво и горделиво, ни один волосок не выбивается из прически, всем своим естеством она выражает царственность и силу. При взгляде на нее не усомнишься, что она особа царских кровей.
        - Хм, - помешивая суп, хмыкает она и поднимает взгляд на меня. - Похоже, твоя золотая сиротка за последнее время научилась вести себя за столом.
        Я замираю, не успев донести ложку до рта.
        Мидас тихо вздыхает.
        - Малина, не начинай.
        Ей удается безразлично, но изящно пожать плечами, вот только я замечаю появившийся в ее глазах ледяной холод.
        - Это задумывалось как комплимент, Тиндалл. Когда я в последний раз видела, как она ест, то подумала, что нам придется вытирать мясную подливу с ее колен.
        Обхватив ложку покрепче, я опускаю ее и поднимаю глаза на Малину. Наши взгляды скрещиваются - голубой против золотого, лед против металла. В глазах царицы я вижу ревность и гнев.
        И в моих глазах она видит то же самое.
        Под столом нога Мидаса касается моей. Легкое, тайное прикосновение, помогающее мне выровнять дыхание, но также и напоминание.
        Малина может провоцировать меня сколько угодно, потому что ей позволяет это делать ее статус. А вот я всего лишь любимая наложница, которую она терпит. Я - другая женщина и не могу открыто проявлять к ней неуважение.
        Меня тактично ставят на место, бурлящий во мне огонь гаснет, как табак над зажженным фитилем. Я отвожу от царицы взгляд.
        - Нравится ли тебе зала? - спрашивает Мидас.
        Меняет тему, отвлекая внимание Малины. Я благодарна за его попытку увести разговор подальше от ее словесных нападок, но сейчас хотела бы, чтобы он за меня вступился.
        Но он не может. На ее пальце его кольцо. Это она сидит на троне рядом с ним, она держит его под руку, когда они приезжают в город. Мне этого не дано.
        Он - царь, но его царица не я.
        Малина оглядывается, замечая все изменения в комнате, все, что теперь покрыто золотом. Интересно, что она думает обо всех этих вещах, сменивших цвет?
        После смерти ее отца Мидаса нарекли Золотым царем. Он, безусловно, достоин и этого титула. Замок преображается постепенно, комната за комнатой. С каждым днем его поверхность сияет все сильнее.
        Порой Мидас все хочет позолотить, потому что ему нравится блеск чистого золота. Как те растения в атриуме, которые теперь вечны и неизменны. Смелое свидетельство его богатства, не требующее лишних слов.
        Но оно годится не для всего. Разумеется, на кроватях из чистого золота спать неудобно. Так что чаще всего преобразуется сам материал, стеклянным чашам придается нужный тон, гибкая нить покрывается золотом, золотятся деревянные рамы - и все это от одного прикосновения.
        - Ничего, - наконец отвечает Малина, ее голос становится жестким.
        - Ничего? - нахмурившись, спрашивает Мидас, его красивое загорелое лицо мрачнеет. - Хайбелл выглядит как никогда лучше. Когда я закончу, замок станет таким блестящим, что никто и не вспомнит, каким он был раньше.
        Если бы я сейчас не смотрела на Малину, то упустила бы, как ее лицо исказила гримаса боли на долю секунды, на одно мгновение, а в следующее исчезла. Но я заметила.
        Это меня удивляет, ведь холодная царица, кроме превосходства, чувств никогда не проявляет.
        Малина сглатывает, тонкая шейка подрагивает, а потом царица кладет ложку на салфетку.
        - Похоже, суп мне сегодня противопоказан, - заявляет она. - Думаю, все-таки я пойду в свои покои.
        - Хочешь, я тебя провожу? - спрашивает Мидас.
        - Нет, спасибо.
        Ничего не могу с собой поделать - с губ срывается вздох облегчения, взгляд становится ярче от того, что больше не придется терпеть бремя ее общества.
        Но мне следовало лучше скрывать свои чувства, не отзываться так, потому что Малина все видит. Она прищуривается, и меня морозит колкий холод.
        Я тут же принимаю любезный, сдержанный вид, но уже слишком поздно. Сделанного не воротишь.
        Когда Малина встает, слуга бросается к столу, чтобы отодвинуть для нее стул. Она останавливается рядом с Мидасом, положив ему на плечо призрачно-бледную руку. Под кремовой, как фарфор, кожей виднеются голубые вены, когда она теребит короткие пряди его волос.
        - Сегодня ночью ты меня навестишь? - понизив голос, спрашивает она.
        Мидас отодвигает от меня ногу и кивает ей.
        - Да, конечно.
        Она лучезарно улыбается, но взгляд ее прикован ко мне, лишая меня облегчения и заменяя это чувство тем, отчего внутри у меня все переворачивается.
        - Чудесно, - довольным тоном отвечает Малина, после чего наклоняется и целует его в щеку. - Приятного ужина с твоим питомцем, Мидас. Буду ждать тебя в постели.
        Лед ее взгляда проникает прямиком мне в сердце.
        Не знаю, что она видит в моих глазах, но от этого расплывается в надменной, мстительной улыбке. Довольная, Малина выпрямляется и, отвернувшись, уходит, то и дело цокая каблуками, в то время как я увязаю в угрюмой ревности, которую не имею права показывать.
        Не плачь. Не смей плакать.
        Когда дверь обеденного зала закрывается, Мидас сразу же протягивает руку и касается моего подбородка согнутым пальцем.
        - Аурен.
        Я смотрю на него, на его лице виноватое выражение, но мягкие губы сурово поджаты.
        - Тебе нельзя на нее реагировать, - говорит он.
        Глаза наполняются слезами, как вода, готовая выплеснуться из бадьи.
        - Знаю.
        - О, Драгоценная, - шепчет он, ласково глядя на меня. - Ты знаешь, что мое сердце - твое. Мне нужен наследник, вот и все.
        Возможно, я и не царица, и не его жена, но его сердце принадлежит мне.
        Этого достаточно. Должно быть достаточно. И все же я снова и снова чувствую это опустошение.
        Мне больше нравилось, когда Малина меня не замечала. Думаю, она считала, что я ему надоем. Возможно, теперь она осознала, что этого не случится.
        Когда по моей щеке бежит слеза, Мидас смахивает ее большим пальцем, и я тянусь к его руке.
        - Иди ко мне, - он отодвигается - другого приглашения мне и не требуется. Я сажусь ему на колени, и он обхватывает меня руками, а слуги тем временем торопятся исчезнуть. - Ты пока приспосабливаешься, - говорит он, убирая с плеча мои волосы, заплетенные в косу.
        - Наверное, да.
        - Со временем станет легче, - уверяет он.
        Я шмыгаю носом, но беру себя в руки.
        - Да.
        Его бедра подо мной, а подбородок покоится на моей макушке.
        - Мы оба знали, что так и будет, когда решили приехать сюда, в Хайбелл.
        - Просто… я не думала, что будет так сложно, - тихо признаюсь я. Не знала, что будет так больно.
        Мидас гладит меня по спине, утешая.
        - Женитьба на Малине была необходима. Не только ради будущего Шестого царства, но и ради твоего будущего, - говорит он. Ухом, прижатым к его груди, я слышу рокот его голоса.
        Он, безусловно, прав.
        Мидас снова обхватывает рукой мой подбородок, чтобы я взглянула на него.
        - Здесь ты в безопасности, тебе ничто не угрожает, а это для меня самое главное. Ты ведь знаешь, да? Я больше никогда не позволю миру тебя обидеть.
        Я киваю и опускаю взгляд на его губы. Хочется поцеловать его в щеку, стереть оставленный его супругой поцелуй, но это кажется таким незрелым, поэтому я воздерживаюсь.
        - Благодаря тебе мне ничто не угрожает, - с легкой улыбкой говорю ему я.
        В уголках его глаз появляются морщинки, когда Мидас улыбается в ответ. Но я люблю эту улыбку. От нее мое сердце сжимается, как от ощущения, когда кто-то берет тебя за руку.
        - Ты всегда будешь здесь, рядом со мной, - обещает он. - Ты еще голодна?
        В ответ я качаю головой. Та малость, которую мне удалось съесть, прокисла в желудке.
        - Хорошо. Тогда давай я провожу тебя наверх и распоряжусь, чтобы чуть позже тебе принесли еду?
        - Да, пожалуйста.
        Он оставляет поцелуй на моем лбу и помогает встать, а затем снова кладет руку мне на спину и выводит из обеденного зала.
        Я молчу, пока он ведет меня по замку наверх, этаж за этажом. Уже привыкла преодолевать большие расстояния, поэтому ноги не так сильно болят, а вот моральные силы, похоже, уже на исходе.
        Когда мы поднимаемся на вершину дворцовой башни, Мидас кивает несущим в коридоре вахту стражникам. Мы вместе проходим через двери и останавливаемся посреди комнаты. Не просто обычной комнаты - моей спальни. Вкупе с примыкающей гардеробной и ванной комнатой.
        - Готова? - спрашивает Мидас, и я киваю, хотя с губ срывается тихий вздох, когда я смотрю на золоченые прутья.
        Мидас пригласил в замок прославленного кузнеца, чтобы тот соорудил их для меня. На это ушло несколько недель, но теперь в комнату встроена изысканная птичья клетка - только в разы больше, так что легко вмещает человека и всю мебель.
        Ее куполовидная конструкция представляет собой искусный крученый металл, который сворачивается наверху кольцо, а там, в золотом кольце, окружающем крышу, выгравированы прелестные виноградные лозы.
        Клетка замысловатая, красивая и крепкая. Ни один мужчина не сможет сломать прутья, никто между ними не сможет пролезть. Когда Мидас пообещал обеспечить мне безопасность, я попросила его это доказать.
        Вот его доказательство.
        Он торопливо идет к двери, ведущей в клетку, а когда открывает ее, петли даже не издают скрипа. Мидас вместе со мной заходит внутрь, мы минуем кровать и кресла, и я устремляюсь к окну. Стекла застланы снегом, похожим на прилипшую к ним сахарную пудру. Из окон открывается не самый красивый вид, но я все равно люблю на него смотреть.
        Мидас поднимает руку и теребит мои ленты, завязанные на спине в банты. Я понимаю, что этой лаской он хочет меня утешить. Не только из-за стычки с Малиной, но и потому, что, хотя моя безопасная клетка и внушает мне спокойствие, в ней я все же чувствую себя одинокой. Скучающей. Иногда я резко пробуждаюсь ото сна с ощущением, что снова попала в ловушку.
        - Поешь сегодня побольше, - говорит он.
        - Хорошо.
        - И поиграй на арфе. У тебя так хорошо выходит.
        Я смеюсь и отворачиваюсь от окна, чтобы взглянуть на золотую арфу, которую он подарил мне несколько месяцев назад.
        - Ты говоришь это только, чтобы меня утешить. Я ужасно играю.
        У него подергиваются губы.
        - Еще немного попрактикуешься и будешь играть лучше.
        - У меня для этого много времени, - шучу я. Лучше я буду скучать, чем снова окажусь на улице, в лапах кого-нибудь вроде Закира. Если жаловаться мне приходится только на небольшую скуку, то жизнь моя и впрямь неплоха. Это мне и нужно помнить.
        - У меня есть для тебя сюрприз, - внезапно говорит Мидас.
        Я удивленно смотрю на него и начинаю подпрыгивать.
        - Какой?
        От переполняющей меня радости его губы приподнимаются в улыбке. Ничего не могу с собой поделать - подарки я люблю.
        - Я расширю твою клетку.
        Я округляю глаза.
        - Что?..
        - Понадобится немного работы, так что это не произойдет в одночасье, - торопливо поясняет он. - Плотникам нужно будет вырезать несколько отверстий в стенах и построить отдельный коридор, ведущий к твоей клетке, но, когда они закончат, ты в любое время сможешь посещать библиотеку и атриум, находясь в своем личном безопасном пространстве.
        Приоткрыв от изумления рот, мгновение я могу только неотрывно смотреть на Мидаса, словно желая удостовериться, что он говорит серьезно.
        - Правда? - выдыхаю я.
        Его улыбка меня ослепляет.
        - Правда.
        Он еще даже не успевает ответить, а я уже кидаюсь к нему с объятиями, обхватывая его за шею, и покрываю его лицо поцелуями.
        - Спасибо, спасибо, спасибо!
        Мидас смеется, и этот беззаботный звук наполняет меня теплом, а сердце - радостью.
        - Я знаю, как сильно ты любишь атриум и какую страсть испытываешь к чтению, - говорит он и отстраняется, чтобы взглянуть на меня. - А ты знаешь, как я люблю делать тебя счастливой.
        - Спасибо, - повторяю я, губы расплываются в широкой улыбке. Если я смогу заходить в атриум, когда пожелаю, то не буду чувствовать себя все время как в ловушке. И вид из окон замка сделается интереснее.
        - Счастлива? - спрашивает он.
        Улыбаясь, я киваю.
        - Счастлива.
        - Хорошо. - Мидас щелкает по моему носу.
        Вдруг начинает звонить гигантский колокол в башне замка - этот звук знаменует наступление ночи. Он такой громкий, что его слышно даже внизу горы и в самом центре города, а от его звучности начинает дрожать воздух.
        Когда шум стихает, Мидас проводит рукой по моей щеке.
        - Увидимся утром. Сегодня обязательно отдохни как следует. Завтра у нас много дел.
        - Хорошо.
        Я провожаю его до двери клетки, и Мидас выходит, плотно закрывая ее за собой и надежно запирая. Он прячет ключ в карман и легонько похлопывает по нему - напоминание, что никто не сможет до меня добраться, что он и только он один может открыть мою клетку.
        - Доброй ночи, Драгоценная.
        Я обхватываю руками прутья.
        - Доброй ночи.
        Кивнув на прощание, Мидас уходит, и за ним закрывается дверь спальни.
        Счастливая улыбка тут же слетает с лица, как вода, капающая с медленно тающего снега. Я пытаюсь не думать о том, куда он идет, чем займется. Она - его жена, а я - позолоченный питомец, которого она терпит.
        Я поворачиваюсь и приваливаюсь спиной к решетке, обвожу взглядом стул, стол, подушки, лежащие на кровати с балдахином, сбившиеся в кучу одеяла. Здесь у меня есть все, что нужно, все удобства, о которых я не могла и мечтать.
        Мидас ни разу меня не подводил. Мне больше не угрожает опасность. Не нужно каждую секунду каждого дня волноваться. Он сдержал обещание, сдержал сразу же, как меня нашел.
        Тогда почему, когда закрывается дверь этой клетки, я все равно чувствую себя потерянной?
        Глава 22
        Аурен
        - Эй, Золотце, это ты?
        Я замираю, услышав зычный голос Кега, и останавливаюсь. Все солдаты, стоящие в очереди за своей порцией ужина, смотрят на меня.
        Удивлена, что Кег высмотрел меня в толпе. Я думала, что довольно неплохо научилась быть невидимкой. Но, видимо, ночью я как маяк. Сияю золотом в свете костров, пока другие окутаны чернотой.
        - Я знаю, что ты меня слышишь, девочка. Тащи сюда свой зад!
        Смиренно вздохнув, я поворачиваюсь и бреду к костру. Когда я подхожу, солдаты передо мной расступаются, обходя стороной. Наверное, по лагерю прошел слушок о том, как Озрик преподал урок тем солдатам.
        Кег вываливает полные ложки еды в миски ждущих солдат, когда я останавливаюсь перед ним. Как и тогда за завтраком, он помешивает в огромном котле - но сейчас не кашу, а суп.
        - Где ты пропадала? Последние два дня я тебя у своего костра не видел, - нахмурившись, говорит он.
        - Немного простыла. - Несмотря на то, что швырнула Ходжата, как клочок бумаги, лекарь был очень внимателен, убедился, что у меня есть лекарства, еда и шкуры.
        Кег нетерпеливо щелкает пальцами в сторону другого солдата, чтобы тот протянул ему миску за своей порцией.
        - Жаль это слышать, - говорит он. - Знаешь, что полезно при простуде?
        - Что?
        Меня оглядывают карими глазами.
        - Есть мою еду, которую я подаю у моего костра.
        Я фыркаю.
        - Извини. Теперь буду знать.
        - Уж постарайся, - важно кивнув, отвечает он. - Тебе уже лучше?
        - Намного. - И это правда. Головная боль прошла, горло больше не дерет. Даже кашля нет. Да и ребра, плечо и лицо полностью зажили.
        - Хорошо, тогда теперь у тебя нет предлога отказываться от еды. - Он предупреждающе поднимает руку, смотря на стоящих в очереди мужчин, чтобы те перестали подходить, а потом берет из груды железную чашку и пихает ее мне в руки. - Сегодня вечером получишь дополнительную порцию, потому что утро ты пропустила.
        - Эй, от твоего завтрака меня круто пронесло. Можно и мне дополнительную порцию? - грубо хохочет какой-то мужчина.
        - Нет, - огрызается Кег. - И тебя пронесло, потому что целый день форма на жирный живот давит, - парирует он, и другие солдаты заливаются смехом.
        - Вот, - говорит Кег, стуча ложкой по моей чашке и наполняя ее до краев. - Это у тебя задержится в желудке.
        - Спасибо, Кег.
        Я наклоняю чашку и пью его варево, немножко напоминающее рыбную похлебку. Кег прав: мне и вправду кажется, что еда задержится в желудке, но не в приятном смысле.
        И все же выпиваю все до последней капли, потому как в еде я не привередлива, хотя и жила, и питалась последние пять лет во дворце. За непритязательность можно поблагодарить годы моего становления как личности, когда была вечно голодной и никогда не могла наесться досыта.
        Закончив, возвращаю ему чашку.
        - Спасибо. Было… вкусно. - Очень. Очень вкусно.
        Кег гордо выпячивает грудь. Ему отчего-то нравится меня кормить.
        - А ты мой самый быстрый едок, Златовласая.
        Я застываю и щурюсь.
        - Ты с Лу разговаривал, да?
        Кег расплывается в улыбке.
        - Думаю, она придумала тебе хорошее прозвище.
        - Отлично, - сухо говорю я, хотя губы весело подергиваются. Так это непривычно - испытывать к нему дружеское чувство. С Кегом я ни разу не почувствовала себя врагом. На самом деле, даже наоборот.
        Наверное, это еще одна причина, почему я его избегала. Каждый раз, когда говорю с Лу, Кегом или Ходжатом, ощущаю себя немного предателем.
        - Эй, придурок, долго мне еще ждать ужина? - кричит солдат.
        Кег закатывает глаза.
        - В этой армии одни нытики.
        Я улыбаюсь.
        - Увидимся, Кег.
        - Завтра, - подытоживает он. - За завтраком.
        - Завтра, - обещаю я и отхожу от огня.
        Я разминаю ноги, гуляя по лагерю: на земле то тут, то там горят костры, а постоянно звучащие низким ревом голоса напоминают шум моря. Сегодня вечером нет снегопада, воздух кажется чистым и свежим, как бывает только в морозную погоду. Мне нужно подгадать время, чтобы навестить наложниц, поскольку я уже не болею, но…
        При мысли о встрече с Мист меня начинает мутить.
        Да и Рисса теперь смотрит на меня с почти голодным выражением лица, словно я ответ на ее молитвы. Но, наверное, это лучше презрительных взглядов остальных наложниц.
        Нет, сегодня я определенно не в настроении идти к ним.
        Вместо этого я бесцельно брожу по лагерю, без энтузиазма пытаясь выведать, где командир держит ястребов, и отчасти поэтому чувствую вину.
        Вопреки сомнениям и предубеждениям, мне нравятся Кег, Лу и Ходжат. И это… усложняет задачу. Делает все не таким тривиальным.
        Моей совести было бы намного легче, если бы они проявляли ко мне жестокость. Если бы вся армия короля Рота была свирепой и ужасной. Я ждала этого, ждала, что буду мучиться от их откровенной злобы, шипеть от сурового обращения.
        Вот только все вышло совсем иначе. Армия Четвертого королевства больше не безликий враг, к которому я могу испытывать ненависть.
        Так где же я нахожусь, если не под надежной защитой противника?
        Мои встревоженные мысли развеиваются, когда я слышу резкий крик вдалеке.
        Нахмурившись, поворачиваю в другую сторону и иду на шум, ускоряя шаг. Когда подхожу к низкому склону, раздается всеобщий клич. Одновременно скользя и упираясь каблуками, взбираюсь по густому снегу и останавливаюсь наверху насыпи.
        Внизу, на ровном поле, собралось около двухсот солдат, которых освещает яркое пламя. На снегу нарисован большой неровный круг, в котором сражается группа воинов.
        Разбившись по четверо, обнаженные по пояс мужчины бросаются друг на друга с такой жестокостью, что у меня перехватывает дыхание. Некоторые из них покрыты синяками, кровь брызжет им под ноги. Они кружат вокруг друг друга, умело атакуя и нанося удары при первой появившейся возможности.
        Кто-то сражается на мечах, кто-то - на кулаках, но с каждым ударом - пропущенным или попавшим в цель, - наблюдатели разражаются радостными криками или проклятиями. На их лицах - рьяный азарт. Когда удар попадает в цель, они топают по снегу ногами, создавая кровожадный гул, от которого дрожит земля, а по моей спине бегут мурашки.
        Когда одному из борцов удается провести на животе противника красную линию, я вздрагиваю от хлынувшей из пореза крови.
        Спустя секунду кого-то швыряют на спину, от удара снег взлетает в воздух. Один садится на другого, нанося кулаками удары по лицу. Даже отсюда я слышу хруст костей. Чувствую острый железный запах крови, когда она выплескивается из рассеченной щеки поверженного и брызжет на снег.
        До сих пор солдаты казались, в общем и целом, смирными. День за днем шли идеальным строем и каждую ночь смиренно разбивали лагерь.
        Но увидеть их в бою - все равно что заглянуть за занавес и стать свидетелем их порочности. Я словно вижу то, что скрывается за стеклом. Эти мужчины - тренированные борцы, и возбуждение толпы только доказывает, как на самом деле сильны их кровожадность и склонность к насилию.
        В воздухе проносится резкий свист, и драка тут же останавливается. Я нахожу взглядом источник шума - это Озрик.
        Он стоит перед толпой, сразу за обведенным бойцовским кругом. Расставив ноги на ширине плеч, он скрестил перед собой руки, на каменном лице выражение властности. Я тут же понимаю, что этим зрелищем руководит он.
        Озрик что-то говорит бойцам, заставляя всех восьмерых выйти из круга. Кто-то прихрамывает, у кого-то идет кровь. На их обнаженных торсах полученные в борьбе отметины, щеки порозовели от холода, а губы распухли от ударов. Но они улыбаются. Искренне улыбаются, словно ради забавы готовы разорвать друг друга на части.
        Думаю, этой армии нужно новое увлечение.
        Там же, внизу, с места на место бегает Ходжат, осматривая раны. Он начинает накладывать мази и бинты, а мужчины хлопают друг друга по плечам и обмениваются оскорблениями, пока толпа подначивает друг друга и хлопает в ладоши.
        Я намереваюсь уйти, поскольку у меня нет никакого желания видеть, как люди ради развлечения получают травмы, но когда поднимаю ногу, то вижу, как Озрик показывает пальцем на толпу, выбирая новых борцов.
        У меня отвисает челюсть, когда выбирают юного слугу, Твига. Растрепанные каштановые волосы, одежда из коричневой кожи, которая ему совсем не подходит - он долговязый и юный, жердь среди грубых и мрачных мужчин. Наверное, именно так он и получил свое прозвище.
        Твиг заходит в боевой круг и, сняв кожаную куртку и рубашку, бросает их на снег. Его голая тощая грудь выделяет его еще больше, чем прежде. Я сжимаю руки в кулаки, когда толпа издает одобрительные возгласы, а Твиг тем временем нервно переминается с ноги на ногу.
        Озрик будто на миг задумывается, а потом выбирает из толпы следующего борца. У мужчины светлые волосы - они желтые, как горчица, и очень бросаются в глаза. Эта варварская картина не сочетается с чем-то таким ярким и красочным.
        Его тело гибкое и высокое, но стройное телосложение тут ни при чем. Он все же взрослый мускулистый мужчина, за которым возраст и опыт. Не дело ему сражаться с ребенком.
        Не успеваю опомниться, как ноги сами несут меня вниз по заснеженному склону. Я шмыгаю между плотно прижатыми друг к другу телами, толкаюсь, пригибаюсь, воспользовавшись преимуществом своего небольшого роста, чтобы протиснуться сквозь толпу.
        И выхожу вперед как раз вовремя: желтоволосый мужчина бьет мальчика локтем в живот. Сила удара выбивает из Твига дыхание, он сгибается пополам, как… эм, переломившийся прутик.
        От гнева перед глазами встает туман, застилая все вокруг красным.
        Твиг поднимает руки, чтобы защитить голову, пытаясь блокировать серию быстрых и точных ударов. Мужчина с горчичного цвета волосами ухмыляется, словно все это его забавляет. Толпа бушует и кричит, наполняя воздух напряжением. Голоса солдат сливаются в один гул.
        Уши у меня горят от каждого жестокого подстрекательства.
        Прежде чем Горчица успевает нанести еще один удар, я делаю шаг вперед и вхожу в боевой круг. Недолго думая, заслоняю собой Твига и яростно смотрю на возвышающегося надо мной солдата.
        Глава 23
        Аурен
        Мужчина с горчичными волосами резко останавливается, не успев нанести мне удар. Вытаращив глаза, он опускает кулаки и оглядывается, словно ищет причину моего столь внезапного появления.
        Толпа раздраженно и недоуменно улюлюкает, их хриплые замечания сыплются на меня, как шлепки по спине.
        Вблизи вижу, что Горчица старше, чем мне показалось вначале - просто мальчишеский вид ему придает гладко выбритый подбородок. Но по бесчувственным глазам видно, что он заправский воин.
        - Оставь мальчишку в покое, - требую я и поражаюсь, как мне удается говорить таким уверенным голосом, как он не ломается под давлением.
        - Эм… что? - разинув рот, переспрашивает Горчица.
        Раздается резкий свист, а потом к нам подлетает Озрик. Он такой, черт возьми, крупный, что я почти чувствую, как дрожит земля от каждого его шага. Или, может, это я трясусь.
        - Какого хрена ты творишь? - остановившись напротив меня, спрашивает он.
        Я поднимаю подбородок.
        - Останавливаю бой. Я не позволю избивать мальчика ради забавы твоих солдат.
        Озрик открывает рот, так что деревянный пирсинг в нижней губе немного смещается. От раздражения на виске у него пульсирует вена.
        - Не понял? Да кем ты себя возомнила, твою ж налево?
        За моей спиной раздается тоненький голосок Твига.
        - Мисс, вам не стоило входить в круг.
        Я оглядываюсь на мальчика через плечо.
        - Не волнуйся, Твиг. Я все улажу.
        У Озрика вырывается жесткий смешок.
        - Нет, не уладишь. И парень прав. Тебе не стоило заходить в бойцовский круг.
        - Ага, - вмешивается Горчица, весело покачиваясь на пятках и скрестив руки на сильной загорелой груди. - Расскажи ей наши правила, Оз.
        Озрик смотрит на меня в упор.
        - Если кто-то пересечет бойцовский круг, то обязан биться.
        - И снять рубашку. Не упускай эту существенную деталь, - улыбается Горчица. - Не хотелось бы запачкать кровью нашу одежду, - подмигнув, добавляет он.
        У меня внутри все сводит.
        - Заткнись, Джадд, - рявкает на него Озрик.
        - Мисс, все ведь хорошо, - пытается снова вмешаться Твиг. Сердце сжимается от того, что он пытается защитить меня.
        Я стою на своем, даже когда толпа зевак начинает все громче выражать недовольство. И хотя они не пересекают круг, кажется, будто зрители приближаются ко мне тесной толпой. Напряжение такое густое и липкое, а воздух маслянистый, что мешает дышать и будто пачкает кожу.
        Озрик смотрит мне за спину.
        - Возвращайся в строй, парень.
        Твиг послушно выходит из-за моей спины, но я двигаюсь вместе с ним, качая головой.
        - Нет.
        Мне безразлично, какой огромный Озрик, какой он сильный и грубый. Бывают в жизни моменты, когда вам хватает смелости противостоять гиганту.
        Озрик запрокидывает голову и громко вздыхает: он словно пытается найти немного спокойствия в пахнущем дымом воздухе. Когда его попытки не увенчаются успехом, шагает ко мне. Если он это делает, чтобы меня напугать, у него получается. Он без особых усилий мог бы прихлопнуть и меня, и Твига.
        Но я все равно не иду на попятную. Потому что было время, когда мне приходилось драться на улицах: детей стравливали друг с другом, пока мой хозяин Закир делал ставки с остальными мужчинами. Ни разу никто не вступился за меня, как бы сильно я этого ни желала.
        Я встаю в уверенную позу.
        - Делай со мной, что хочешь, но я не буду стоять в стороне и смотреть, как избивают Твига.
        Стоящий рядом со мной Джадд тихонько насвистывает себе под нос.
        Озрик закатывает карие глаза, его борода кажется еще кустистее, чем обычно.
        - Это может стать для тебя неожиданностью, ведь ты привыкла, что в твоем замке с тебя сдувают пылинки, - заводит он. - Но знаешь что? В реальном мире никто с тобой носиться не будет, и уж тем более такого не светит в армии Четвертого королевства. Здесь каждый должен заслужить свое место. Включая Твига.
        Я сжимаю руки в кулаки.
        - Но он ребенок!
        - Ага, а еще он должен научиться защищаться. Чтобы однажды мог стать хорошим солдатом, чтобы у него было будущее. Чтобы зарабатывать монеты. Удостоиться чести. Он сам выбрал этот путь, - Озрик обводит рукой круг. - Это не балаганное развлечение, и я не позволю его избивать. Это чертова тренировка.
        От удивления я приоткрываю рот, весь мой праведный гнев улетучивается. Я смотрю на Твига, который робко глядит на меня в ответ с румянцем на щеках, выдающим смущение.
        - Ты… ты этого хочешь?
        Твиг неспешно кивает, словно беспокоится, что ранит мои чувства.
        - Да, мисс. Сэр Оз и сэр Джадд всегда разрешают мне немного потренироваться во время боев.
        О великие боги, почему не разверзнется земля, когда оно так нужно?
        - О. Ну… - я прокашливаюсь, пытаясь вернуть чувство собственного достоинства. - Тогда продолжай. Я буду… просто пойду дальше.
        Озрик с веселым взглядом делает шаг в сторону, его заросшее лицо расплывается в торжествующей улыбке.
        - Не так быстро. Ты слышала правило. Если шагнешь в бойцовский круг, то должна поучаствовать в бою.
        Я бросаю на него испепеляющий взгляд.
        - Я тебе коленом по яйцам вдарю, если не двинешься с места.
        Джадд хохочет.
        - А вот это точно будет весело.
        Озрик лишь продолжает с ухмылкой на меня смотреть.
        - Ну валяй. С удовольствием понаблюдаю за твоими попытками.
        Толпа приходит в исступление и издает рев, напоминающий звериный.
        Озрик смотрит на меня так, словно получает огромное удовольствие, загоняя в угол у всех на глазах.
        - Ты уже не в Шестом королевстве, питомец. Если собираешься разбрасываться обвинениями и сыпать приказами, тогда тебе лучше вернуться в свою конуру. И правила есть правила. Это ты вошла в круг.
        Я качаю головой, чувствуя, как из косы выбиваются пряди волос, а на затылке собирается пот.
        Озрик наклоняется ближе к моему лицу, заставляя меня отпрянуть.
        - Ой, да ладно, покажи свои золотые когти, зверушка. Давай-ка посмотрим, на что ты годишься.
        В ушах стоят крики толпы, которая призывает меня к бою. Этот звук, сам задор захлестывают меня, бьются о мою решимость, толкают со всех сторон. Я чувствую в каждом их выдохе вкус насилия, пока не начинает казаться, что еще секунда - и я взорвусь.
        Меня окружают шум и напор, напор и шум, и я просто хочу, чтобы это прекратилось.
        - Перестань, - говорю я, но руки уже трясутся, а от жаждущих кровопролития зевак пересыхает во рту.
        - Ты вошла сюда - чем, по-твоему, это должно было кончиться? - спрашивает он.
        - Я не загадывала так далеко, если честно, - бормочу я. Джадд запрокидывает голову назад и смеется.
        Озрик очень бы хотел, чтобы я попыталась его атаковать, потому как мы оба понимаем, что у меня нет ни единого шанса. И если бы я на него напала, ему представилась бы полная свобода действий. Нет, спасибо.
        - Ну же, зверушка Мидаса. Где твой задор? - провоцирует Озрик, его издевка бьет меня в грудь. Все мое тело напряжено, а вокруг так шумно, что я не могу различить, где стук моего сердца, а где топот ног толпы.
        Я делаю шаг назад, второй, третий.
        Озрик сокращает расстояние между нами одним шагом.
        - Что случилось? Ведь ты же не боишься?
        Я боюсь. Но дело не только в страхе. На самом деле нет.
        Я здесь, но еще я там. Прижата к стене, грубый кирпич которой царапает спину, пока меня щупают, хватают за ленты, рвут на мне волосы, дергают за платье.
        Тогда толпа гудела так же, хотя людей и было-то всего примерно полдюжины. Эти крики мне знакомы, и я поймана их грохочущей волной.
        Не хочу, чтобы меня снова унесло течением.
        - Оз, довольно.
        Каким-то образом этому уверенному голосу, одному-единственному, удается пробиться сквозь шум. Все резко стихают, напирающий пузырь вдруг лопается.
        Я поворачиваю голову и вижу стоящего рядом Рипа. Я так потрясена его появлением, что кажется, будто мне на голову вылили ушат холодной воды.
        Озрик, этот ублюдок, имеет наглость хихикнуть.
        Лицо Рипа сохраняет непроницаемое выражение, когда он обводит черными глазами стоящих вокруг солдат.
        - Всем вернуться в лагерь, - его приказ поражает, как удар молнией, и все разбегаются, пытаясь укрыться от бури.
        Просто невообразимо, как быстро они выполняют его приказы. Не брюзжат, не мешкают. Из раззадоренной оравы они моментально становятся покладистым полком.
        Беспрекословное повиновение своему командиру.
        Озрик смотрит на Твига.
        - Иди, мальчишка. Потренируемся завтра.
        Твиг кивает и подбирает свою одежду. Он медлит, поворачивается ко мне.
        - Э, мисс?
        - Да? - спрашиваю я.
        - Спасибо, что защищали меня… но можете больше так не делать? Они теперь неделями будут обливать меня дерьмом.
        - О, да. Извини.
        Озрик и Джадд давятся от смеха.
        - Следи за языком, Твиг.
        Мальчик поворачивает голову к Рипу, который каким-то образом подошел к нам так тихо, что я его даже не заметила.
        - Извините, сэр, - немедля раскаявшись, отвечает парень.
        Рип кивает ему.
        - Иди.
        Твигу и не нужно больше поощрения. Он поворачивается и убегает сломя голову. Я тоже начинаю уходить, но, конечно, не успеваю сделать и трех шагов.
        - Не ты.
        Вздохнув, оборачиваюсь, но упрямо не обращаю внимания на Рипа. Я предпочитаю наблюдать за удаляющимися солдатами, которые возвращаются в лагерь.
        Вскоре остаемся лишь Рип, Озрик, Джадд и я.
        Под их испытующими взглядами кожа покрывается мурашками. Глупо было с моей стороны вмешиваться и делать предположения, но еще хуже становится от того, что это видел Рип.
        Я чувствую себя беззащитной. Обессиленной. Как будто была одной из тех солдат, что истекали кровью на снегу.
        Я перевожу взгляд на командира, чувствуя, как сковано от напряжения тело.
        - Ладно, выкладывай.
        Рип приподнимает черную бровь вместе с этими крошечными, зазубренными шипами.
        - Что выкладывать?
        Я показываю рукой на Джадда и Озрика.
        - Издевайся над тем, что я вмешалась. Злись из-за моих предположений. Потешайся. Что бы ты ни собирался сделать, давай побыстрее с этим покончим, - под конец предложения мой голос начинает дрожать, и я себя за это ненавижу.
        - Может, попозже, - весело отвечает он. - А пока займемся другим.
        Тревога гудит во мне, как барабан.
        - Чем?
        Мне не понять, что у Рипа на уме, но, уверена, ничего хорошего.
        - Ты слышала Оза. Ты вошла в бойцовский круг. Чтобы уйти, тебе придется сразиться.
        У меня вытягивается лицо.
        - Да ты не всерьез.
        - Командир всегда серьезно настроен, дорогуша, - вмешивается Джадд. - Это один из его недостатков.
        У Рипа вырывается страдальческий вздох, и он говорит:
        - Оз.
        Не думая ни секунды, Озрик протягивает руку и бьет Джадда по затылку. Но мужчина с горчичными волосами только смеется.
        Сбитая с толку, я качаю головой, как вдруг меня осеняет.
        Они… друзья.
        Я знала, что Озрик для Рипа кто-то вроде верного помощника, но теперь замечаю между ними товарищеские отношения, доверие. Тот факт, что пользующийся дурной славой убийца действительно дружит с этими двумя, каким-то образом все меняет. Вызывает у меня головокружение, словно мой разум пытается заново проанализировать каждый их разговор.
        - Нечего сказать? - спрашивает Рип, резко возвращая мое внимание к его вопросу.
        Я качаю головой.
        - Да, можно я уйду? Мне холодно.
        - Конечно, можешь. Как только сразишься, - усмехнувшись, отвечает он, а двое других тихонько посмеиваются.
        Во мне бурлит раздражение.
        - Я не умею драться, - выдавливаю я.
        - Лучшего места, чтобы научиться, ты не найдешь, - парирует Рип.
        Я бегло оглядываю всех троих, жду соль этой шутки, но понимаю, что Рип говорит совершенно серьезно. Более того, его эта идея будоражит. Неудивительно, что его солдаты так жаждут крови. У него понабрались.
        Я скрещиваю на груди руки.
        - Я не буду драться.
        - Ну, тогда тебе придется остаться в этом круге на всю ночь, и, сдается мне, тебя это не сильно обрадует, - без запинки отвечает Рип.
        Чувствую, как дергается мускул на подбородке. Ни секунды не сомневаюсь, что он и правда оставит меня здесь, если я откажусь от тренировки.
        Нет, ну какой мерзавец!
        - Да, и, наверное, не ровен час, как у нее онемеют ноги, командир, - услужливо вставляет Джадд.
        - И койки с мехами не будет, - кивнув, добавляет Озрик.
        Я сжимаю руки в кулаки. Видимо, таково мое наказание за то, что ворвалась в их тупой бойцовский круг, а может, за то, что храню верность Мидасу.
        - Я вас ненавижу, - свирепо смотрю я на них.
        - Во время боя ненависть может быть очень мощной эмоцией. Убедись только, что используешь ее в своих интересах, - говорит мне Рип. Высокомерный осел.
        - Великие боги, я не буду драться! - раздраженно, жестко и вместе с тем довольно испуганно кричу я.
        Рип невозмутимо, беспощадно на меня смотрит, не сдвинувшись ни на дюйм.
        - Тогда останешься здесь, в этом круге, пока не передумаешь.
        Из горла вырывается громкое рычание.
        - Почему ты такой козел?
        - Ага! Я много лет пытаюсь это у него выяснить.
        Я перевожу взгляд на Лу, которая подлетает к нам, почти не оставляя на снегу следов. Она держит рукоять меча и смотрит на нас горящими глазами.
        - Что я пропустила? - спрашивает она, шагнув ближе и фамильярно остановившись рядом с Рипом и Джаддом. Еще один участник их небольшого дружеского круга.
        Джадд закидывает ей на плечо руку. Он до сих пор по пояс голый, но совершенно не обращает на это внимания, хотя холод такой, что зуб на зуб не попадает.
        - Златовласая решила, что мы тут устроили какой-то спектакль, чтобы ради забавы избить Твига, поэтому и вмешалась.
        Я фыркаю, смотря на Лу.
        - Ты всем рассказала про это чертово прозвище?
        Она расплывается в улыбке, пирсинг на ее губах сияет красным.
        - Как-то быстро все подхватили, - с удовольствием сообщает она. - Но вернемся к сути. Ты вошла в бойцовский круг?
        Если они еще хотя бы раз упомянут об этом дурацком правиле…
        - И с кем она будет драться? - спрашивает Лу, почти подпрыгивая на месте.
        Я отвечаю:
        - Ни с кем.
        А Рип в ту же секунду говорит:
        - Со мной.
        Я резко перевожу на него взгляд, сердце пропускает удар.
        Драться с ним? Он псих? Я и с Озриком-то не хотела. Я никак не могу сразиться с командиром и остаться в живых, чтобы всем потом об этом рассказывать.
        - Исключено, - говорю я и делаю шаг назад, словно это поможет.
        Он ухмыляется, и я вижу края клыков.
        - Испугалась? - подначивает он, и его голос звучит так проникновенно, что я выхожу из себя.
        - Конечно, я испугалась. Ты командир Четвертого королевства, - резко отвечаю я. - Твое прозвище Рип, потому что ты отрываешь своим противникам головы!
        Услышав мои слова, все четверо замирают. А потом как прорвавшаяся плотина все теряют самообладание, и смех льется с их губ стремительными ручейками.
        От недоумения и беспокойства я застываю.
        - Что, черт возьми, тут смешного?
        Грудь у Озрика громыхает, Джадд согнулся, схватившись за живот, а Лу приходится вытирать слезы.
        - Да, Рип[4 - Rip - в переводе с англ. «рвать, отрывать».], - сквозь смех говорит она. - Почему бы не сказать Златовласой, что тут смешного?
        Командир первым перестает хихикать, но лицо его сохраняет сдержанное веселье.
        - Кто из вас распространил эту сплетню? - спрашивает он.
        - Я, - с гордостью заявляет Джадд и проводит рукой по взъерошенным горчичным волосам. - Приятно знать, что она дошла и до Шестого королевства.
        Я хмурюсь, пытаясь за ними угнаться.
        - Подождите… что?
        Теперь мне отвечает Озрик.
        - Мы дали ему это прозвище, - улыбаясь одним уголком губ, объясняет он. Улыбающийся Озрик выглядит жутковато. - Но не потому, что Рип отрывает головы людям. Однако впечатляет, Джадд.
        Горчица выглядит чрезвычайно довольным собой.
        - Я тоже так подумал.
        У меня путаница в голове.
        - Так Рип не потому… что отрывает головы? - запинаясь, повторяю я.
        Лу качает головой.
        - Нет, но это чертовски смешно. В Шестом все так считают?
        Я пожимаю плечами.
        - Не знаю. Просто где-то услышала.
        - Боже, неудивительно, что стражники Мидаса при каждом твоем появлении, командир, едва не писаются в штаны, - смеется Лу вместе с Рипом.
        Я поворачиваюсь к командиру, чувствуя, как напряжены мои плечи.
        - Стражники? Мои стражники?
        Он смотрит на меня черными глазами.
        - Да, стражники Мидаса.
        Делаю вид, что не замечаю его недвусмысленной поправки.
        - Я хочу их видеть, - говорю я и делаю шаг вперед, чувствуя, как меня снова охватывает отчаяние.
        Он даже бровью не ведет.
        - Нет.
        От гнева мои ленты натягиваются.
        - Почему? Ты ведь разрешил мне видеться с наложницами.
        - Это другое.
        - Почему? - настаиваю я.
        - Потому что эти солдаты должны были тебя защищать, но они не справились с задачей, - спокойно отвечает он, все его легкое настроение испарилось, а тени на его лице словно стали темнее. - Они недостойны того, чтобы ты их навещала.
        Я резко запрокидываю голову.
        - Не говори о них в таком тоне. Они ничего не могли сделать против Красных бандитов. Я хочу их видеть, - требую я, взглядом бросая ему вызов.
        Остальные трое замолкают, и я почти чувствую, как они смотрят то на меня, то на Рипа.
        Командир делает шаг ко мне, и я тут же отступаю назад. Убеждаю себя, что это произошло машинально, поскольку у него есть эти острые шипы, но на самом деле он пугает меня даже без них.
        - Ладно, - к моему удивлению, говорит он.
        Я должна была сразу заметить подвох. Следовало догадаться по его наглой улыбке, к чему это ведет.
        Рип наклоняется, оказавшись опасно близко.
        - Если так сильно хочешь с ними увидеться, тогда, думаю, тебе пора начинать, - с блеском в черных глазах говорит он. - Ведь я уже сказал, что без боя ты из этого круга не выйдешь.
        Глава 24
        Аурен
        Рип кружит вокруг меня.
        Самый высокий шип между его лопатками выступает, как акулий плавник, прорезающий водную гладь.
        Остальные трое встречаются в личном поединке, каждый из них - мужчины и женщина - сами за себя. Они сражаются так, словно это их любимая игра, обмениваются оскорблениями и подзуживают друг друга.
        Но на них я могу смотреть лишь боковым зрением и совсем недолго, потому как знаю, что лучше не сводить глаз с преследующего меня мужчины.
        Слева горит костер, накрывая заснеженную землю оранжевым одеялом и заливая все вокруг огненно-красным светом.
        - Ты по-прежнему выглядишь испуганной, - говорит Рип, остановившись передо мной.
        - Было бы глупо не бояться.
        Меня не волнует, что в действительности он не отрывает людям головы. Он все же убийца. Все же способен сражать вражеские войска и уничтожать королевства. Каждый дюйм его тела свидетельствует о силе. Мне почти слышно вибрато жестокости, гудящее в его венах.
        - Ты права, - Рип снимает подогнанный под его фигуру кожаный мундир и кидает его на землю. Мое сердце начинает биться с удвоенной силой. Он проводит взглядом по моему телу - наверное, чтобы еще больше вывести меня из себя.
        - Не хочешь скинуть перышки, Золотая пташка?
        Я прижимаю пальто к груди.
        - Нет, спасибо.
        Его губы подергиваются, он поднимает руки и ловкими пальцами расстегивает коричневые ремни на жилете. Когда шипы на его предплечьях и на спине прячутся под кожу, он снимает жилет и отбрасывает его в сторону.
        Наблюдая за мной, Рип уводит руку за спину, стаскивает черную хлопковую тунику и тоже кидает ее в груду одежды. Затем встает передо мной с обнаженным торсом, и время застывает, как песок в песочных часах.
        Видя его таким, я дрожу от страха, потому что он и правда пугает. Но вместе с тем он красивый. Рип наделен неземной привлекательностью и несомненной харизмой.
        Внезапно я понимаю насекомых, которые охотно летят на хищные растения. Притяжение такое сильное, чары такие волшебные, что ты забываешь об опасности, пока не оказываешься в ловушке.
        Почему раздевается он, а беззащитной чувствую себя я?
        Светлая сторона? Вид хотя бы приятный.
        Мой взгляд блуждает сам по себе, и я осознаю, насколько же в действительности силен Рип. Его тело - сосуд для битвы. Каждая мышца проработана до совершенства, и от этого вида у меня пересыхает во рту. Его бледная кожа не выглядит прозрачной или болезненной, как у Малины. Тело точеное, с легкой порослью волос на груди, но вниманием моим завладевают черные точки на его предплечьях.
        Они должны были бы выглядеть странно, причудливо или пугающе, но ничего подобного.
        Он самый настоящий фейри.
        Он стоит напротив меня, не таясь, а позволяя увидеть, оценить его, и по его позе могу сказать, что он гордится своей сущностью. Чем он является.
        И это отзывается во мне болью. Я не могу отвести взгляд от его неистового совершенства, хищной грации. В ушах раздается шум крови, губы приоткрываются от прерывистого вздоха.
        Не успеваю опомниться, как делаю шаг вперед и встаю так близко к нему, что мои юбки касаются его брюк. Рип замирает. По-моему, он даже не дышит.
        Я смотрю на четыре точки, поднимающиеся от запястья к локтю, куда погрузились шипы. Вижу лишь слабый проблеск под его кожей, напоминающий насечки на руке. Когда он прячет шипы, на их месте не возникает ни странных выпуклостей, ни необычных разрезов. Они словно слились с костями.
        - Невероятно… - невольно шепчу я.
        Не в силах сдержаться, я поднимаю руку и провожу кончиками пальцев по выемкам на его пепельно-белой коже. Удивленно выдыхаю, почувствовав, что шип цепляется за ткань моей перчатки, будто острый коготь.
        Рип прочищает горло, и этот звук выводит меня из задумчивого состояния.
        Устыдившись того, что так смело к нему прикоснулась, я резко отдергиваю руку.
        - Извини, - выпаливаю я. - Не знаю, что на меня нашло.
        Черные глаза Рипа, разница между зрачком и радужкой в которых неразличима, сейчас выглядят больше, словно цвет взял верх.
        - Это ты не любишь, когда к тебе прикасаются. А я не то чтобы очень уж возражаю.
        К щекам приливает жар. Есть что-то в его голосе. Нежность, которая сглаживает острые края и скользит по моей коже. Она пугает меня, но и притягивает.
        Мое и без того разгоряченное лицо пылает еще сильнее, но я не отворачиваюсь, не отступаю. Я - то самое очарованное насекомое, попавшее в тиски хищника и готовое к тому, чтобы его поглотили.
        Я все это время осторожничала с Рипом. Из-за его пресловутой злобы, опасности, которую он представляет для моих секретов, из-за его угрозы Мидасу.
        Но теперь я понимаю, что есть и совершенно иная причина, почему мне нужно его остерегаться. И она связана с тем, как разливается у меня в груди тепло, как пробегают мурашки по коже от его вкрадчивого голоса.
        В голове стучат тревожные звоночки, но звучат они как самая приятная из песен.
        Рип опускает подбородок.
        - Ты знала, что твои щеки темнеют, когда ты краснеешь? Становятся цвета теплой умбры, - говорит он. Его голос звучит низко, кажется, что он проникает мне под кожу и прячется в самых потаенных глубинах.
        Я дрожу, будто по спине призрак провел пальцем. Даже не слышу, как дерутся остальные. Есть только я и он, он и я.
        - Почему тебя все-таки зовут Рипом? - спрашиваю я, едва узнавая свой шепот.
        Он качает головой.
        - Ты помнишь правила, Аурен. Храни ложь за ложь или говори правду за правду. Я буду играть только по таким правилам.
        Я судорожно сглатываю.
        - Тогда я не хочу знать ответ.
        - Но ты все равно узнаешь. - На его лице расползается ленивая улыбка. Он делает шаг назад, его руки свободно висят по бокам. - А теперь мы будем драться.
        В один миг все между нами гаснет, как слабое пламя под струей воды. Я быстро моргаю и качаю головой, словно пробудившись ото сна.
        - Это единственный способ, если хочешь увидеть своих стражников, - напоминает Рип.
        Все эти сбивающие с толку чувства, что бурлят во мне, задавливает маска его высокомерной наглости. Я - кукла, которую заставляют плясать под чужую дудку. Нужно просто быстрее с этим покончить.
        - Ладно, - говорю я. - Чего ты от меня хочешь?
        - Начнем с твоей стойки. Она неправильная.
        Я оглядываю свое тело.
        - Что не так?
        - Ты слишком напряжена. Если бы я сейчас на тебя набросился, ты бы не успела среагировать без запинки, - объясняет он, снова кружа вокруг меня. - Тебе нужно быть собранной, а не напряженной.
        Я заставляю себя ровно выдохнуть, и только тогда мое тело немного расслабляется.
        - Лучше, - хвалит Рип.
        А потом набрасывается на меня.
        Ни предупреждения, ни дрогнувшего мускула на лице - ничего.
        Он бросается на меня быстрее, чем я успеваю моргнуть, а в следующую секунду я уже на спине, потрясенно уставившись в небо, и чувствую, что воздух буквально выбили из моих легких, так что теперь он облаком парит над губами.
        Рип стоит надо мной, скрестив руки, и выглядит чрезвычайно собой довольным.
        Я с трудом встаю, задыхаясь, и стряхиваю с задницы снег.
        - Ну ты и придурок!
        Он улыбается. По-настоящему мне улыбается, сверкая зубами. Я напрочь забываю о его невероятной красоте, о том странном мгновении, промелькнувшем между нами. Сейчас мне просто хочется ему вмазать.
        - Какого черта это было? - мои слова вспыхивают гневом, огнем, который необходимо разжечь.
        - Мы сражаемся, - напоминает он, все это по-прежнему его забавляет.
        - Я была не готова!
        - Твой противник не будет считать до десяти, Аурен, - поясняет он мне, как идиотке.
        - Я с тобой драться не буду, - рявкаю я. Он слишком силен, слишком опытен, а я не хочу снова становиться той маленькой девочкой, которая дерется на улице и всякий раз, как ее толкают вперед, получает по заднице.
        - Нет? Прискорбно для тебя, - отвечает Рип.
        Он разворачивается - я вообще не понимаю, как ему так быстро это удается, - а потом внезапно оказывается за моей спиной. Он захватывает мои руки одной своей и тянет за них, отчего с моих губ срывается болезненный стон. Другой рукой давит мне на лопатки, наклоняя вперед. Я полностью в его власти и упираюсь задницей ему в бедро.
        - Попытайся вырваться, - спокойно говорит он, словно не пытаясь подчинить меня своей воле, пока я шиплю как кошка.
        Я пытаюсь, но очень скоро понимаю, что не могу даже выпрямиться - настолько Рип силен и до того крепко меня держит. И наклониться вперед тоже не могу, поскольку тогда шмякнусь лицом вниз. Я даже вырвать руки из его хватки не способна: слишком сильно он их сжимает. Мои ленты натягиваются и извиваются за спиной, как разозленные змеи, желающие сделать выпад и ужалить. Я скрежещу зубами, пытаясь сдержать ленты, не распускать их.
        - Не могу.
        Рип неодобрительно цокает языком.
        Спустя секунду меня отпускают. Я пошатываюсь, едва удержавшись на ногах из-за того, что командир чересчур быстро освободил меня от захвата. Когда поднимаю взгляд, Рип снова стоит передо мной, готовый и уверенный в себе. Я свирепо смотрю на него, убирая с лица волосы, а он ждет все с той же задумчивой бравадой. Концы моих лент подрагивают.
        - Попробуй меня ударить, - говорит Рип.
        Тут уж ему точно не придется меня уговаривать.
        Сжав кулаки, я бросаюсь вперед. Я даже не знаю, куда хочу ударить, но, думаю, для начала было бы неплохо стереть с его лица это самодовольное выражение.
        Прежде, чем я успеваю поднять руки, меня разворачивают, опрокидывают и прижимают к земле щекой.
        - Ты же знаешь, что так меня не ударишь, - весело говорит Рип.
        Взбесившись, я пытаюсь перевернуться, но он упирается коленом мне в позвоночник, удерживая на месте. Меня охватывает жгучий гнев, потому что это не только унизительно, но еще и чертовски больно.
        - Слезь с меня!
        - А ты заставь, - возражает он.
        И это его я считала красивым? Забираю свои слова обратно. Он мерзкий ублюдок.
        Я дрыгаю ногами, дергаю бедрами, но безуспешно. После каждой провалившейся попытки сбить его с ног он только сильнее прижимает колено к моей спине. Задыхаясь, я все больше злюсь на него, мое тело не намерно сдаваться, но оно слишком слабое, чтобы высвободиться.
        - Хватит сдерживаться, - неожиданно суровым тоном приказывает Рип. - Ты знаешь, что нужно делать. Если хочешь выйти из круга, придется теперь бороться по-настоящему.
        Щека, прижатая к снегу, горит, но гнев мой еще горячее.
        - Я пытаюсь!
        - Нет, не пытаешься, - рычит он надо мной. - Прислушайся к своим инстинктам и перестань сдерживаться.
        Я замираю под ним, внезапно осознав, чего он хочет.
        - Я не могу пользоваться лентами.
        - Почему?
        Почему? Потому что этого не хочет Мидас. Потому что вынуждена их прятать. Вынуждена прятать все.
        Словно слыша мои блуждающие мысли, Рип издает звук, выражающий отвращение. Он отпускает меня, к счастью, его колено перестает давить на мою спину. Мне удается подтянуть под себя руки и колени, чтобы встать. К лицу и волосам прилип снег, платье намокло, настроение испорчено.
        Рип одним взглядом заставляет меня почувствовать себя маленькой, слабой и ничтожной. Он дышит все так же медленно и ровно, словно ему не составило труда сбить меня с ног.
        - Почему ты скрываешь свою сущность? - требовательно спрашивает он. Гнев затеняет его лицо, отчего серая чешуя на скулах кажется темнее.
        - Ты знаешь причину, - с горечью отвечаю я.
        Уж он, как никто другой, должен меня понять. Может, поэтому он так меня бесит. Временами кажется, что он должен быть моим союзником.
        - Нет, не знаю, - парирует он. - Просвети.
        Я молча киплю от ярости, мы перекидываемся острыми, как кинжал, взглядами. Мои ленты начинают колоть кожу маленькими щипками, словно говоря, что им не нравится, когда их сдерживают, когда Рип так откровенно меня провоцирует.
        - Эти ленты - тайна, - наконец произношу я. - Моя тайна.
        Но командир качает головой.
        - Они - нечто гораздо большее. Я уже знаю про твои ленты, что ты можешь ими двигать. Ты сдерживаешься, потому что стыдишься их.
        Я каменею и испепеляю его взглядом. Рип задел живую струну, и в ушах звенит фальшивая нота, отдающая эхом в пустотах моей груди.
        - Заткнись.
        Но он не замолкает, не отступает, не останавливается. Разумеется, он этого не делает, ведь он Рип и по какой-то причине поставил перед собой цель полностью меня разгадать.
        Начиная с моих лент.
        Рип делает шаг вперед, захватывая пространство между нами и разрывая его в клочья.
        - Ты считаешь их своей слабостью, тогда как они - сила, Аурен. Воспользуйся ими.
        Я не успеваю подавить страх, который вылетает из меня, как пружина. Я так долго училась прятать свои ленты, держать их при себе, чтобы никто не увидел.
        Рип нависает надо мной, загораживая остальной мир. Он так близко, что приковывает к себе все внимание.
        - Перестань думать, - рычит он на меня. - Хватит думать об остальных. О нем. О том, чтобы продолжать прятаться.
        Я взвиваюсь, и мой гнев взвивается вместе со мной.
        - Тебе легко говорить. Ты понятия не имеешь, какая у меня была жизнь, какая она сейчас.
        На лице командира мелькает что-то пугающее, и мне начинает казаться, что я зашла слишком далеко.
        - Нет? - огрызается он в ответ. - Понятия не имею?
        Горло сжимается от холодного страха, который я не могу подавить. Он держит меня на краю, прижав к груди свой перст, чтобы вскоре столкнуть меня вниз.
        - Кто ты, Аурен? - Это не вопрос. Это требование, которое Рип цедит сквозь зубы, выдавливает рычанием из своей груди. Это испытание, которое я обязательно провалю, потому что для меня не предусмотрено победы.
        Я качаю головой и крепко зажмуриваюсь.
        - Перестань.
        Он не дает мне сбежать, давя своей аурой, такой взыскательной, такой неумолимой. Рип дергает за швы, пытаясь распустить веревки, в которые я завернулась, а мои пальцы соскальзывают с узлов.
        - Скажи, кто ты.
        Голова трещит. Ленты скручиваются. Я открываю глаза и уверенно смотрю на него.
        - Нет.
        Он - чернила в воде. Черное облако в небе. Бездна, в которую я буду падать вечно. Ненавижу его за это. Ненавижу за каждый толчок, каждый вызов, который он не имеет права мне бросать.
        Он пышет яростью, сжимая челюсти и произнося:
        - Скажи это вслух, Аурен.
        Я пытаюсь уйти, но он крадется за мной и подстраивается под мой темп, не давая мне ни секунды на размышления.
        Он подсекает, вторгается в мое личное пространство, поэтому мне не уйти. Рип запихивает свой требовательный вопрос мне в глотку, пока я не начинаю трястись от гнева и страха. Стук крови отдается в черепе, когда он нависает надо мной, как грозовая туча, собираясь нанести удар.
        - Скажи это, черт возьми! - орет он мне в лицо и, резко дернув, вырывает мои корни.
        И я срываюсь.
        - Я - ФЕЙРИ!
        Ярость захлестывает таким сильным потоком, что я чувствую, как она гудит в моих лентах, трепещет, и они расплетаются.
        Вращаясь как золотой вихрь, края лент в мгновение ока складываются, как челюсти, готовые наброситься и укусить.
        Когда ленты вырываются вперед, пальто слетает с моей спины. Они обхватывают ноги Рипа, переворачивают его, а потом яростным броском отшвыривают в другой конец круга.
        Рип приземляется в снежных брызгах с такой силой, что я зубами чувствую вибрацию от падения. Но мне плевать, потому что он сломал во мне то, что представлялось единым целым, и я не уверена, что смогу собрать это обратно.
        Я важно шествую к нему, из меня сочится довольство, что-то дикое овладевает мной. Оно очень сильно радуется тому, что это я толкнула его на снег, что это он, а не я, повалился навзничь.
        Я поднимаю одну ленту, края которой затвердели, заострились. Резко направляю ее в сторону распростертого тела командира, готовая разрезать его, причинить ему боль.
        Но он резко подскакивает и встает ко мне лицом, крепко упираясь ногами в землю. Даже сейчас я впечатлена этим движением. Рип готов, словно давно ждал меня.
        Подняв правую руку, он отражает мою острую атаку, лента и шип сталкиваются друг с другом, как лезвия мечей.
        Лязг проходит по всей длине моих шелковых лент до самого позвоночника, сотрясая кости.
        Рип двигается очень быстро. Я не успеваю утянуть ленту обратно, как он сгибает руку и наматывает ее на свои острые шипы. Он начинает тянуть ее в свою сторону вместе со мной, как собачку на поводке.
        Разочарованно вскрикнув, я набрасываюсь на него еще четырьмя лентами, но этому ублюдку удается каким-то образом поймать их. Он сминает ленты в кулаке, они бьются в его пальцах, как пойманная сетью рыба. Его хватка такая сильная, что я не могу выдернуть ленты - тут в игру вступают его отголоски силы фейри.
        Он с силой дергает за ленты, вынуждая меня развернуться и тем самым едва меня не опрокидывая. Потом тянет к себе, так что я скольжу ногами по снегу, упираюсь пятками, но в конце концов все равно ударяюсь спиной о его грудь.
        - Хватит, - говорит Рип.
        Я пихаю его локтем в живот. Однако этот засранец даже звука не издает, что выводит меня из себя. Свободной рукой он перехватывает остальные висящие ленты, стягивает их и удерживает, чтобы те даже не пытались напасть.
        Его колючий подбородок царапает мне ухо, и внезапно я осознаю, как близко мы прижимаемся друг к другу, так что я могу почувствовать жар его груди, просачивающийся мне в спину.
        - Хватит, Аурен.
        Его приказ столь серьезен и спокоен, что, кажется, проникает под мою ярость и приподнимает меня над землей.
        Тяжело дыша, я пытаюсь стряхнуть поглотившую меня злость. Смотрю на его руку, которой Рип обвивает мой живот, на его ладонь на моем бедре и вижу, что шипы исчезли.
        Я чувствую, как он туго стягивает мои ленты, но не причиняет им боли. Сердце стучит так гулко, что в ушах раздается боевой шум, который грохочет по венам и пульсирует в висках.
        Не знаю, как долго мы стоим в этой позе или когда именно стихает мой воинственный настрой. Но он проходит, подобно сиропу медленно стекает по ногам, прилипшим к земле.
        Ленты в его руке обмякают, и он тут же их отпускает, убирает ладонь с моего тела и отходит. Я дрожу от этой потери контакта.
        И внезапно чувствую себя дико уставшей.
        Рип неторопливо обходит меня, а ленты сворачиваются и, отступая, обвиваются вокруг меня. Я перевожу взгляд на его лицо и беру себя в руки.
        Я жду злорадства. Или издевок.
        Однако он повергает меня в шок, когда начинает улыбаться. Губы его не растягиваются в наглой ухмылке и не кривятся от снисходительного оскала. Эта улыбка добрая. Гордая.
        - Вот и все, Золотая пташка, - успокаивающим тоном говорит он, и в его голосе снова звучит та загадочная нежность. - В тебе наконец-то появился боевой дух.
        Глава 25
        Аурен
        Костер погас.
        Показательно, что его пламя потухло, как только померк мой гнев, как только моя демонстрация силы сорвалась.
        Я чувствую себя этими обугленными бревнами, гудящими от тления и еще дымящимися от сильного обжигающего жара.
        Подняв глаза и увидев парящие в воздухе серые завитки, я замечаю в небе редчайшую звезду, выглядывающую из-за облаков так, словно она за мной подсматривает, словно Божество приоткрыло глаз.
        Снова смотрю на землю.
        - Зачем ты это сделал?
        За последние несколько минут Рип не сказал ни слова. Может, заметил, что мне нужно было время подумать. Или всего-навсего молча злорадствует, ведь он получил то, что хотел. Мы до сих в бойцовском круге, но Озрик, Джадд и Лу ушли, вот только я понятия не имею, когда. Я даже не в курсе, видели, ли они наш с Рипом бой, слышали ли.
        Ленты покалывает от призрачного ощущения его хватки, будто он до сих пор сжимает их в руке. Рип поднимает с земли мое порванное пальто и протягивает мне, словно поняв, что мне нужно за что-то держаться. Себя-то я точно в руках не держу. Я быстро забираю у него пальто и перекидываю через руку.
        - Ты про то, зачем я тебя толкнул, - догадывается он.
        - Да, - отвечаю я, не сводя взгляда с перьев на украденном пальто. Ленты обернулись вокруг моего тела и сдерживают меня.
        - Потому что тебе это было необходимо.
        Меня злит это тщеславное заявление, словно он прекрасно меня знает.
        - Ты думаешь, лучше меня знаешь, что мне нужно? - ровным голосом говорю я и смотрю на него. - Ты сделал это ради себя. Я только не могу понять почему.
        - Признаю, я получил от этого некоторое удовольствие, - без тени раскаяния в голосе отвечает Рип.
        - Дело по-прежнему в Мидасе? - спрашиваю я, потому что хочу понять. Мне нужно разобраться в мыслях Рипа, узнать, что им движет.
        Он закатывает глаза.
        - Обязательно его обсуждать?
        - Почему ты его так ненавидишь?
        Его взгляд становится холодным.
        - Истинный вопрос заключается в том, почему его не ненавидишь ты?
        Я не поддаюсь на его уловку.
        - Дело в том, что твой король - его враг, или это что-то личное?
        - Король Ревингер имеет полное право вести войну против Мидаса. Но я с радостью буду руководить этой битвой, - говорит Рип, поднимает со снега свою тунику и натягивает ее через голову.
        - Почему? Что вообще тебе сделал Мидас? - напираю я. - Он хороший правитель.
        Рип фыркает, надевая черный жилет, закрепляя на груди кожаные ремни.
        - Ах да, всеми любимый царь Мидас и его известный дар превращать все в золото. - Командир бесстрастно смотрит на меня. - Забавно, что в его царстве свирепствует нищета, когда он мог бы просто коснуться камня и спасти свой народ от холода и голода. Что за великий правитель!
        Внутри все переворачивается, на языке появляется горьковатый привкус кислоты. Я открываю рот, чтобы встать на защиту Мидаса, возразить, но не нахожу нужных слов.
        Потому что… Рип прав.
        Я видела это собственными глазами, когда покидала Хайбелл. Ветхие разваливающиеся лачуги в тени дворца, живущие в них исхудавшие люди, одетые в лохмотья.
        Наверное, Рип видит по моему лицу, что мне нечем крыть, но, на удивление, не задирает нос.
        - Теперь ты понимаешь, почему я хочу сбить с него спесь. Вот только подозреваю, что у моего короля другие планы.
        Я настораживаюсь.
        - О чем ты?
        Он качает головой.
        - Тебе это знать ни к чему.
        От разочарования я прищуриваюсь.
        - А как же твое правило? Правда за правду?
        - Я поделился своими мыслями. Истинные намерения короля Ревингера эти правила не учитывают.
        - Как это удобно для тебя, - я отвожу взгляд и смотрю на слабый дымок, поднимающийся с бревен, которые еще тлеют на снегу. - Озрик и остальные… они видели? Слышали, что я сказала? - спрашиваю я, не желая на него смотреть.
        - Да.
        Я закрываю глаза, сжимая веки так же, как и ленты.
        - Ты меня погубишь, - шепчу я. Холодный воздух касается моего лица печальным поцелуем.
        Мне не слышно, как Рип подходит ближе, но я это чувствую. Да и разве могло быть иначе? Есть в нем нечто такое, что продолжает давить на меня, требовать, чтобы все мои чувства пробудились.
        - Иногда, - шепчет он, - нужно сначала погубить, чтобы потом воссоздать заново.
        В той подглядывающей звезде раздается стук моего сердца.
        Проходит немало времени, прежде чем я открываю глаза и делаю глубокий вдох.
        - Я хочу видеть стражников.
        Как я и предполагала, Рип так близко, что, если я наклонюсь на пару дюймов, смогу прижаться ухом к его груди.
        Командир поднимает голову.
        - Хорошо, Золотая пташка. Я отведу тебя к стражникам.
        Он выводит меня из круга, увязая ногами в снегу, как в изрытой земле.
        Я надеваю порванное пальто, радуясь, что испортилась только спинка и носить его еще можно, поскольку внезапно мне становится очень холодно. Гнев имеет свойство пылать, согревая, но стоит ему погаснуть, как пропавшее тепло оставляет вас замерзать.
        Рип ведет меня вдоль границ лагеря, не тянет к палаткам. В темноте, когда дорогу нам освещает лишь изредка попадающийся свет от костров, я не чувствую рядом с Рипом страха. Наши тени бредут вместе, пересекаются и сливаются, словно видят, как они между собой похожи.
        - Давно ты служишь королю Ревингеру? - тихо спрашиваю я, но знаю, что командир слышит каждое мое слово, каждый мой вдох. Может, слышит даже отрывистый стук моего сердца.
        - Кажется, что прошла вечность.
        Мне знакомо это ощущение.
        - А он знает, что я попала к тебе?
        Рип кивает.
        - Он в курсе.
        Страх во мне превращается в твердый кусок льда. Уж не знаю почему, ведь я все это время была пленницей Четвертого королевства. Но одно дело, когда мой похититель - Рип, и совсем другое, когда это король Рот. Если Ревингер знает обо мне, это вопрос дней, когда он решит мной воспользоваться.
        Я уже убедилась, что мужчины так и поступают. Они используют.
        - Если твой король прикажет тебе убить меня, ты сделаешь это? - отважно спрашиваю я, с любопытством глядя на Рипа.
        Он останавливается, словно мой вопрос застал его врасплох.
        - Этого не случится.
        От его наивности брови у меня взлетают на лоб.
        - Откуда тебе знать? Я - фаворитка Мидаса, а они с королем Ротом враги. - Я начинаю говорить шепотом - на случай, если где-то рядом есть посторонние. - Если этого недостаточно, чтобы приговорить меня к смерти, я только что призналась, что являюсь чистокровной фейри, а они самые презираемые предатели в Орее. Меня слышали трое твоих солдат, и они с легкостью могут предоставить королю эти сведения.
        - Они никому и слова не скажут, пока я им не прикажу. Они - мой Гнев.
        Я хмурюсь.
        - Твой - что?
        Рип косится на меня.
        - Лу придумала это название несколько лет назад. Но эти трое - лично мною отобранная команда. Они помогают советами, каждый из них возглавляет свой собственный полк в моей армии, и, если мне предстоит сложная миссия, они приводят в исполнение то, что я не могу сделать сам.
        Я несколько озадачена. Не тем, что у Рипа есть небольшой отряд солдат, которым он доверяет, а его убежденностью. Он искренне доверяет этим троим - и я слышу это в тембре его голоса.
        И все же это не означает, что им могу доверять я.
        - Они только что слышали мое признание в том, что я фейри. Ты правда считаешь, что они никому не расскажут? И даже твоему королю?
        - Я не считаю, а знаю.
        Он говорит так уверенно, что подкрадывающееся подозрение вынуждает меня спросить следующее:
        - Они ведь знают, что и ты тоже фейри?
        Кивок в темноте.
        - Знают.
        Если бы мы не шли, я бы на минутку присела, чтобы обдумать его слова. Голова кружится, когда я качаю ей, рот приоткрывается от стольких незаданных вопросов.
        - Но это… это… Как?
        - Как я уже сказал, они - мой Гнев, и мы уже давно работаем бок о бок. Порой им я доверяю даже больше, чем себе. Они никогда меня не предадут.
        - Но ты - фейри. Ореанцы нас ненавидят. Даже если твой Гнев хранит эту тайну, почему никто до сих пор не догадался, кто ты? Как не просочилась правда?
        Его глаза сверкают в темноте.
        - То же самое могу спросить у тебя.
        - Я-то прячусь, - возражаю я. - Ну, или пряталась до того, как покинула Хайбелл. Но ты… ты овеян недоброй славой с тех пор, как король Ревингер сделал тебя своим командиром. Неужели никто этого не видит?
        Рип пожимает плечом.
        - Люди верят в то, что слышат, если это соответствует их предрасположенности. Они верят, что я созданный королем Ротом монстр, а я им позволяю так думать, потому что это меня устраивает.
        - А твой король знает?
        Уголки его губ приподнимаются.
        - Еще один вопрос королю, а я уже сказал, что мы играем не ради подобных вопросов.
        Я перевариваю его слова, как кусок мяса, переворачиваю их, пытаюсь понять.
        - Надеюсь, ты прав насчет своего Гнева.
        Если нет, то я влипла.
        - Я прав. Но теперь ты должна мне правду.
        Волнение набрасывается на меня, как стая птиц.
        - Что тебя интересует?
        - Кто твоя семья?
        Кости в груди будто сомкнулись, перехватив дыхание, я почти осязаю свое удивление.
        - Моя семья мертва, - с трудом произношу я.
        Он останавливается.
        - Имя, Золотая пташка.
        Его вопрос давит, требует. Не стоило меняться с ним правдой за правду. Я должна была догадаться, что плата будет непомерно высока.
        - Я не помню имени своей семьи. - Признание мучает меня. Царапает изнутри, оставляя саднящую рану.
        Рип дает мне секунду тишины, чтобы я успокоилась, - или чтобы обмануть, заставить думать, что он не будет допытываться, но я знаю, что это не так. Рип только и делает, что бросает вызов, любопытствует, подстегивает и липнет. Наверное, поэтому его и зовут Рипом. Потому что он проникает людям в головы, разрывая, вскрывая их правды.
        - Откуда ты родом?
        - Почему тебя это интересует? - огрызаюсь я в ответ. - Как ты воспользуешься этим против Мидаса?
        Я вижу в темноте очертания его руки, сжавшейся в кулак.
        - Я уже говорил тебе, что о нем мы говорить не будем.
        Все прежнее безмятежное спокойствие, что было между нами, внезапно бесследно исчезает. Но так лучше, пытаюсь я себя убедить. Лучше нам не сближаться, так правильнее.
        - Когда я впервые тут очутилась, Озрик сказал, ты ждал, что я буду петь, выдам тайны Мидаса, - напоминаю я. - Так что давай ты не будешь это отрицать и делать из меня дуру. Не пытайся меня обмануть.
        Рип презрительно фыркает, и это звучит грубо, злобно.
        - Единственный, кто тебя обманывает, - твой Золотой царь. Скажи, когда ты решила обменять свою жизнь на это? - беспощадно спрашивает он.
        Я поджимаю губы, но его злоба напоминает, что он самый настоящий ублюдок, напоминает, кто он для меня. Его гнев возвращает меня в знакомые воды, далекие от той сбивающей с толку промашки, которую мы сегодня допустили. Мы не друзья. Не союзники. Мы по разные стороны баррикад.
        - Я всегда буду выбирать его, - говорю я в темноту и отворачиваюсь от командира.
        - Ты это уже говорила, - хлестко парирует он. - Интересно, если поменять вас местами, он так же легко откажется от своей правды ради твоей? На какие жертвы пошел твой царь ради тебя?
        - Он многое для меня сделал, - возражаю я.
        Лицо Рипа становится бесстрастным, холодным, как ночной воздух.
        - Верно. Например, научил стыдиться своей сущности.
        Я вытягиваюсь в струнку, чувствуя, как плавлюсь от боли. Чувствуя, как подступают к глазам слезы, и смахивая их прежде, чем те прольются. Я так злюсь на себя! Почему я позволяю словам Рипа так на меня действовать? Как так получается, что ему всегда удается нанести мне удар одним словом?
        Рип поворачивается и куда-то показывает, и я следую за направлением его руки. В нескольких шагах стоит большая, обнесенная стеной повозка, в которой обычно держат пленников. Рядом, у небольшого костра, на страже стоят несколько солдат Четвертого королевства. Некоторые смотрят в нашу сторону и встревоженно друг с другом переглядываются.
        - Твоих стражников держат там. Уверен, они составят тебе хорошую компанию. Иди, обменивайся с ними историями о величии Мидаса. А у меня есть дела поважнее.
        Грудь разрывает от боли, когда Рип резко поворачивается и уходит. Он грубо приказывает собравшимся солдатам впустить меня, но при этом не спускать с меня глаз. А потом направляется в лагерь, не удостоив меня взглядом, не заметив, как на моей щеке застывает слезинка.
        Боль в груди не стихает, даже когда я, наконец, вижусь со стражниками и убеждаю себя, что они в порядке. Потому что, пусть я и рада с ними встретиться, узнать, что их не убили и не ранили, я также безутешна и потрясена до глубины души.
        Безутешна, ведь среди стражников нет того, кого я действительно искала, хотела увидеть. Единственного человека, который мог заставить меня хоть на миг почувствовать себя дома, нет.
        Не найдя среди стражников Дигби, я чувствую боль сродни удару под дых. Больно. Последняя моя надежда разрушена, и это больно.
        Стражники Мидаса живы, а вот моих стражников нет.
        Сэйл погребен в снежной могиле, а Дигби потерян навеки. И я вынуждена узнать об этом сейчас, после язвительных слов Рипа, которые продолжают царапать мне грудь.
        Когда я в одиночестве возвращаюсь в свою палатку, из моих глаз капают хрустальные слезы. Украдкой подсматривающая звезда закрывает глаз и прячется за облаками.
        Глава 26
        Царица Малина
        - Проклятье.
        В ответ на мое со свистом вырвавшееся ругательство Джео, красивый мужчина, растянувшийся на моем кресле, бросает на меня взгляд.
        - Что-то случилось?
        Со вздохом я поднимаю глаза от письма и бросаю на стол.
        - Франка Таллидж не может со мной встретиться, поскольку сейчас она не в Хайбелле. Она уехала в путешествие на шесть месяцев, - раздраженно произношу я.
        - А это плохо? - спрашивает Джео.
        Я тру виски, а потом откидываюсь на спинку стула и все свое внимание перевожу на него.
        - Да, это плохо. Семья Таллидж имеет личную стражу из семисот человек. А эти люди могут мне понадобиться, поэтому так важно заручиться верностью Франки.
        Джео тут же вскакивает, и я на мгновение отвлекаюсь от дел. На нем нет рубашки, веснушки на его коже напоминают хлопья корицы, добавляя пикантности мускулистому, до неприличия прекрасному телу.
        Он берет со стола хрустальный кувшин и наполняет два бокала медовым вином. Мгновение я любуюсь его прекрасным телосложением, пока он идет ко мне с кубками. Его поступь похожа на походку пантеры - такая же уверенная и грациозная. Густые рыжие волосы напоминают цвет свежей добычи.
        Он вкладывает в мою руку бокал, а потом прислоняется к краю стола. Его колено прижимается к моему бедру, и я чувствую жар его тела даже через свои пышные юбки и его брюки.
        - Если до этого дойдет, если вам нужно, чтобы к вам присоединились благородные семьи, они это сделают, - уверенно заявляет он, опрокидывает бокал и одним глотком опустошает половину его содержимого.
        Развеселившись, я отпиваю.
        - Неужели?
        Он кивает.
        - Это так, моя царица.
        - Ты говоришь очень уверенно.
        Джео допивает вино.
        - А я уверен, - пожав плечами, отвечает он и ставит бокал. - Вы - Кольер. Возможно, Орея и ослеплена золотом Мидаса, но Шестое королевство доверяет вашему родословному древу, вашему имени. Если вы призовете к оружию, они откликнутся.
        Я постукиваю пальцем по стеклу.
        - Посмотрим.
        Надеюсь, до этого не дойдет, надеюсь, что смогу расставить все по местам, чтобы заставить Мидаса уступить, но я должна учесть все непредвиденные обстоятельства. Тиндалл, хотя и не был хорошим мужем, преуспел как правитель. Не потому, что учился этому, как я, а потому что умеет ослеплять, как сказал Джео.
        Этот мужчина умеет производить впечатление, плести небылицы, завоевывать благоговейное восхищение людей. Многих дворян он наделил богатством - дворян, которых я никогда не перетяну на свою сторону.
        Но вместе с тем у него бессчетное количество врагов. Он вынудил многих жаловаться на нужду. Когда царь Мидас обернул замок Хайбелл в золото, он дал промашку, забыв, какую тень отбрасывает этот металл.
        Простолюдины, крестьяне, рабочие - вот кем он пренебрег, кого посчитал ниже себя.
        Закончив со списком дворян, которых, как мне кажется, могу склонить на свою сторону, я займусь этими забытыми низами общества. Теми, кого оставили тонуть в зависти, оставили провожать взглядом замок с его безмерным богатством.
        Да, царя ненавидят многие. И его жена совершенно случайно оказалась одной из них.
        На моих согретых вином губах медленно расползается ухмылка. Я полностью уничтожу его историю, снесу публичную трибуну, сотру его сияющую наружность.
        Когда покончу с ним, я превращу Золотого царя в объект презрения. А я останусь царицей, избранной.
        На лице Джео появляется понимающая улыбка.
        - Мне знаком этот взгляд, - указав на меня, тихо говорит он. - Вы замышляете заговор.
        У меня вырывается смешок.
        - Конечно, замышляю.
        В заговорах мне нет равных. И это хорошо, учитывая, что мне недостает двух уважаемых миром отличительных особенностей: власти и пениса.
        Жаль, что первого у меня нет, но второе… Оказалось, что большинство, обладающее этим достоинством, тоже часто не оправдывает надежд.
        Я опускаю взгляд на пах Джео. Ну, кроме тех, кого можно купить.
        Когда раздается стук в дверь, я тихонько вздыхаю. Даже пары часов не проходит, как кому-нибудь становится что-то нужно. Хотя с этой задачей я мирюсь, потому что все наконец-то приходят ко мне. Они ждут моего приказа. Как и должно быть.
        - Войдите.
        В комнату быстро заходит Уилкокс, тут же метнув взгляд на Джео. Советник крепко сжимает губы - это единственное проявление неприязни, которое он демонстрирует в моем присутствии. Я знаю, что мысленно он разражается гневной тирадой - как он возмущался, когда я впервые спустилась на ужин, держа Джео под руку.
        Уилкокс убежден, что для меня так открыто держать при себе наложника - аморально, и этим мнением поделился за накрытым столом.
        Смешно. Сомневаюсь, что он говорил подобные речи моему супругу, который держал целый гарем наложниц. Не говоря уже о той золотой стерве.
        Джео встает из-за стола и, улыбаясь, поворачивается. Он обожает бесить Уилкокса теперь, когда знает, что этот старик так сильно его порицает.
        Мой советник останавливается перед столом и низко кланяется.
        - Ваше Величество, надеюсь, я не помешал.
        - Еще нет, - похотливо подмигнув, отвечает Джео.
        Уилкокс снова раздраженно поджимает губы, хотя ему нравится думать, будто этот жест скрывает растрепанная седая борода.
        Он не обращает на Джео внимания, даже когда наложник обходит мое кресло и встает у меня за спиной. Его крупные, сильные руки начинают разминать мои плечи. Хвастовство таким вольным прикосновением к царице - это способ показать свою важность, поэтому я позволяю.
        - Хм, так туго, моя царица, - воркует Джео.
        Лицо моего советника покрывается пятнами, а я пытаюсь сдержать ухмылку. Не могу понять: ему презренно наше поведение из-за того, что это откровенное проявление моей беспардонной неверности Тиндаллу, или просто оттого, что я женщина, у которой есть свой наложник.
        Возможно, и то и другое.
        - Вам что-то нужно, Уилкокс? - совершенно спокойно спрашиваю я, пока Джео ловко массирует мои мышцы своими восхитительно сильными руками.
        Уилкокс отводит взгляд от ладоней Джео и снова смотрит на меня.
        - Прошу прощения. Вам пришло это послание, - шагнув к столу, говорит он.
        Я протягиваю руку и забираю у него свиток.
        - Благодарю.
        Когда мой взгляд падает на красную восковую печать, сердце стучит сильнее, но свои чувства я тщательно скрываю.
        - Вы свободны, Уилкокс.
        Мой советник разворачивается на пятках и уходит, видимо, желая поскорее покинуть общество моего наложника.
        Едва дверь за ним закрывается, я выдыхаю скопившийся в груди воздух.
        - Что случилось? Я бы сказал, что вы белая как призрак, но это и без того правда, - шутит Джео.
        Однако я не отвечаю ему сухим смешком. Мне не до этого - я смотрю на пустую печать, вдавленную в потрескавшийся воск, и это четко указывает на отправителя.
        - Это Красные бандиты.
        Пальцы Джео замирают на моей шее.
        - Пираты ответили?
        Я только хмыкаю, а потом просовываю палец под загнутый край и ломаю печать. Развернув небольшой клочок бумаги, бегло читаю письмо, замечая размазанные чернила и небрежный почерк. Если честно, нужно радоваться, что воры вообще умеют писать.
        Я снова читаю послание, чувствуя, как гулко бьется сердце.
        - Великие боги…
        - Что там? - спрашивает Джео и обходит меня. Его красивое лицо омрачено хмурым взглядом.
        Я вскидываю на него глаза, когда в голове проносятся все возможные последствия.
        - Ее у них нет.
        Он округляет голубые глаза.
        - Золотая стерва? Какого черта? - возмущается он. - Вы предоставили достаточно времени, чтобы они успели вовремя притащить свои задницы в Пустошь!
        Качая головой, я кладу письмо и, встав, отхожу от стола.
        - Малина…
        Я поворачиваюсь к Джео лицом, и он изумленно смотрит, как я расплываюсь в ослепительной улыбке.
        - На их корабль заявилась армия Четвертого королевства, - восхищенно шепчу я. - Они забрали наложниц, стражников - всех.
        Его рыжие брови взлетают на лоб.
        - А позолоченную шлюху?
        Улыбка у меня такая широкая, что щекам больно.
        - И ее тоже.
        Губы Джео растягиваются в похожей улыбке. Он знает, что значит для меня эта победа. Я полагала, что ей самое место среди Красных бандитов, но это… Так гораздо лучше.
        - Черт, да! - восклицает Джео. - За это надо выпить еще вина.
        Пока он наливает себе бокал, у меня из груди вырывается смех - хриплый и тихий, звук, который я не издавала много лет.
        Ее нет. Ее наконец-то больше здесь нет.
        Отныне мне никогда уже не придется на нее смотреть. Не придется видеть, как глазеет на нее Тиндалл, каким голодным становится его взгляд всякий раз, как она входит в комнату.
        Его драгоценной маленькой фаворитки больше нет, ее забрал его злейший враг, и с этим он ничего не сможет поделать.
        Победа сладка.
        Я качаю головой, с трудом веря в такой исход.
        - Они разорвут ее в клочья, - говорю я с волнением в голосе.
        - Это еще хуже снежных пиратов, - соглашается Джео, выпивает половину вина из своего бокала и передает его мне.
        Я принимаю и делаю большой глоток, а он берет письмо и бегло читает его веселыми глазами.
        - Ха, вот эти вечно ноющие ублюдки разозлились! Остались по вине Четвертого без наложниц, да еще и их капитан сбежал с корабля, прихватив золото. Вот невезение!
        - Я велю Увену отправить им ящик золота, чтобы все исправить, - говорю я. Увидев удивление в глазах Джео, пожимаю плечами. - Они прославленные наемники. Отправив деньги, чтобы успокоить их гнев, смогу сохранить их в качестве своих союзников.
        Наложник подходит ко мне и обвивает рукой мою талию.
        - Моя повелительница пугающе исключительна.
        Я улыбаюсь и делаю глоток, а потом прижимаю край бокала ко рту мужчины. Смежив веки, Джео наблюдает за мной, пока я выливаю ему в рот оставшееся вино. Затем он ставит кубок на стол и, притянув меня к себе, кладет руки на мои бедра.
        Я наклоняю голову, одобряя его жадный взор. Получив необходимое ему приглашение, он прижимается губами к моей шее и начинает покрывать ее поцелуями, покусывая чувствительную кожу.
        Я закрываю глаза, когда он ведет дорожку поцелуев вверх к моему подбородку, а когда его губы соприкасаются с моими, издаю тихий довольный стон, и в животе разгорается огонь.
        Обожаю трахаться с ним, зная, что выкинула все любимые игрушки Тиндалла. Его драгоценного гарема наложниц больше нет, в то время как мой наложник хватает меня за задницу и прижимается ко мне пенисом.
        Наши с Джео языки сплетаются, и я чувствую только сладкое ароматное вино и коварную победу.
        - М-м-м, изумительно вкусно, - шепчет он мне в губы.
        - Вино? - кокетливо спрашиваю я.
        - Вы, - отвечает он. - Мне нравится, когда вы хитрите, но когда ваши заговоры достигают цели и у вас появляется этот взгляд… он чертовски меня возбуждает.
        И в качестве доказательства прижимается бедрами к моему паху, давая прочувствовать впечатляющих размеров пенис под сборкой на брюках.
        - Сейчас я возьму вас, моя царица, - говорит он, проводя зубами по ушной раковине. - Трахну на столе, пока у вас на лице эта подлая, дьявольская улыбка.
        Внутри все сжимается от неистового жара, острых ощущений, от его пошлых слов, от похоти, которой раньше ко мне не пылали. Меня всегда игнорировали, оттесняли в сторону.
        Больше такого не повторится.
        - Уж постарайся, - властно приказываю я, а потом протягиваю руку и обхватываю его член. Джео рычит мне на ухо, и от этого звука я дрожу, упиваясь женской властью.
        Джео обхватывает меня руками и приподнимает, делает пару шагов и кладет на мой стол. Наложник запускает руки под юбки, и слои ткани сбиваются в кучу, когда он задирает их мне на талию.
        Коснувшись пальцами влажных завитков между моими бедрами, он улыбается и кусает меня за губу.
        - Какая порочная царица.
        - Заткнись и трахни меня.
        Он смеется и развязывает шнурок на брюках, стягивает их до лодыжек.
        - Как пожелаете, Ваше Величество.
        Спустя секунду Джео входит в меня с такой силой, что мое тело скользит по дереву. Но это приятно. Этого-то я и хотела, приказывала, а теперь получила.
        Он наклоняется, удерживая мои бедра на месте, и входит в меня мощными толчками.
        - Моей царице это нравится? - спрашивает он, прижимаясь губами к моей шее и покусывая кожу.
        Нравится, но я хочу большего. Хочу всего, что никогда не давал мне Мидас.
        Я толкаю Джео в грудь.
        - Вниз.
        Он криво усмехается, но послушно выходит из меня и ложится на пол. Когда я смотрю на него алчными глазами, кровь в моих венах гудит от власти и удовольствия.
        Соскочив со стола, я расставляю над Джео ноги и окидываю всего его своим взором. Джео стонет, когда мой взгляд останавливается на его гордо торчащем члене.
        - Молю, моя повелительница, не будьте так жестоки.
        Мне нравится, когда он умоляет.
        Приподняв юбки, я сгибаю колени и медленно опускаюсь на него, и мне нравится эта поза. Царица, сидящая на своем троне.
        На лбу у Джео собирается пот, руки сжимаются на моей талии, но я продолжаю двигаться неторопливо, наслаждаясь тем, как он растягивает меня своим каменным членом. Я приподнимаюсь и опускаюсь, в блаженстве запрокинув голову назад и распущенно вжимаясь в него.
        - Черт, Ваше Величество, - сквозь зубы произносит он.
        Мое тело ликует, пока я беру желаемое и получаю удовольствие, без которого так долго жила. Больше никогда. Никогда я не буду просто сидеть и смотреть.
        Я возьму, что захочу и когда захочу.
        - Да, так и будет, - говорит Джео, и я понимаю, что произнесла эти мысли вслух. - Берите все, черт возьми, если будете кончать на моем члене.
        Хриплый смешок у меня обрывается, когда он входит в меня глубже, сильнее, полностью овладевая мной..
        Я беру и принимаю, позволяю ему утолить мой внутренний голод, голод, который довольствуется только блаженством и властью.
        С громким стоном Джео начинает безжалостно трахать меня снизу, а я уверенно скачу на своем наложнике, постепенно подбираясь к кульминации.
        Удовольствие трескается, как раздробленный лед, из моего горла вырывается хриплый вздох удовольствия. Еще три толчка - и Джео грубо выругивается, кончая в меня. Его семя покрывает меня изнутри влажным теплом.
        Повалившись на него, я вожу ногтями по мускулам его груди, оставляя на веснушчатой коже красные царапины.
        - Ну? - с довольной улыбкой спрашивает он, тяжело дыша и закинув руки за голову. - Я справился, моя царица?
        Еще несколько секунд перевожу дыхание и встаю, получая наслаждение от стона, который издает Джео, когда я с него поднимаюсь.
        - Довольно неплохо, - беззаботно говорю я и направляюсь к двери, ведущей в мою спальню и ванную комнату. - Но я приказываю тебе вымыть меня и убрать учиненный тобой беспорядок.
        Спустя секунду слышу, как он встает, слышу шаги за спиной. Джео хватает меня за бедра и касается горячими губами уха.
        - Только если мне можно сделать это языком.
        Я ухмыляюсь.
        - Ты сделаешь все, что прикажет тебе твоя царица.
        В награду мне раздается его смех.
        - Да, Ваше Величество, я исполню любой ваш приказ.
        И все остальные тоже.
        Глава 27
        Аурен
        Я попусту трачу время, лежа на паллете и ворочаясь с боку на бок, не в силах заснуть.
        Угли горят все ярче и ярче, пока черная шелуха, полыхавшая алым цветом, не обращается остывшим пеплом. Прохладный ночной воздух захватывает последнее тепло.
        Жар тускнеет, а мои мысли сливаются воедино.
        С той самой минуты, как командир Рип забрал меня из лап Красных бандитов, я ждала, что он вытворит что-нибудь ужасное, а его солдаты разорвут меня на части.
        Вот только ничего из этого не произошло.
        Наоборот, со мной обращались уважительно. Даже дружественно. Мне предоставили свободу, которую не предложил бы даже Мидас.
        Но на кону стоит верность, только одно это слово, и нравственность, убежденность, за которые я так крепко держусь.
        Мне жутко от того, что случится, если я оступлюсь.
        Я знаю, что нельзя всецело доверять Рипу. Знаю, но…
        Но.
        Возможно, и Мидасу нельзя слепо верить.
        Стоит проскочить этой вероломной мысли, как я тут же понимаю, что высказала ее вслух. Это шепотом произнесенное признание, прискорбное прозрение слышит лишь затухающее тепло от углей.
        Я сажусь и надеваю платье, теперь оно свободное и чересчур изношенное, грязное, хотя я не раз пыталась вручную его отстирать. Я накидываю порванное пальто и натягиваю сапоги, решив пройтись, раз уже поспать мне не удается.
        Я не видела Рипа после нашего вчерашнего спора.
        Меня не должно это волновать. Это неважно. Разве что кажется, будто он меня избегает, наказывает, и это мучит.
        Вынырнув из палатки, я ступаю на свежевыпавший снег, который хрустит под ногами. Сегодня вечером мы разбили лагерь возле замерзшего озера, и сейчас оно блестит под серпом луны.
        Сама того не осознавая, я вдруг бреду к восточной части лагеря, где держат наложниц.
        Останавливаюсь перед палаткой, заметив двух знакомых стражников, которые разрешили мне повидаться с девушками, когда рядом была Лу. Они отрываются от своей игры - на этот раз от карт.
        Ближайший ко мне мужчина с каштановыми волосами удивленно на меня смотрит.
        - Миледи, - здоровается он. - Давно вас не видел.
        - Да, - бормочу я, не пускаясь в объяснения. - Можно мне их навестить?
        - Уже поздно, - отвечает второй. - Но вы можете остаться на несколько минут. Я слышал, как они там шепчутся - точно еще не спят.
        Я киваю и направляюсь к полам палатки, но не успеваю их приподнять, поскольку из нее кто-то выходит и перегораживает мне дорогу. Вздрогнув, я отступаю назад из-за резкого появления наложницы.
        - Полли.
        Ее светлые волосы заплетены в две толстые косы, однако они спутанные и сальные, а еще она кажется тоньше, чем раньше. Ее лицо не осыпано золотистой пудрой, на ней нет шикарного платья, и губки больше не трогает кокетливая улыбка. Полли выглядит измотанной, но взгляд у нее жесткий.
        - Золотая, - скрестив на груди руки, говорит она. - Что ты тут делаешь?
        Услышав ее тон, я мнусь.
        - Э… просто хотела повидаться. Узнать, как у вас дела.
        - У нас все хорошо, - огрызается она.
        Я бросаю взгляд на палатку, которую она собой загораживает, а потом снова смотрю на Полли.
        - Что-то случилось?
        Она качает головой.
        - Все услышали твой голос, но послали меня. Тебе нельзя входить.
        Я в недоумении хмурюсь.
        - Почему?
        Когда она смотрит на меня, в ее взгляде нет тепла.
        - Никто не хочет тебя видеть.
        От ее злобного тона меня передергивает.
        Чувствую, как ерзают солдаты на стульях, словно смущаясь из-за меня, отчего уже я начинаю сгорать со стыда.
        - Перестань сюда приходить, - заносчиво произносит Полли. - Ты нам не нравишься, и мы не хотим, чтобы ты совала нос в наши дела, а потом докладывала своим новым друзьям из армии Четвертого королевства.
        - Что?
        Полли закатывает глаза.
        - Ой, да брось. Думаешь, мы не в курсе? Тебе можно свободно разгуливать, Аурен. Мы знаем, что ты теперь шлюха командира.
        От потрясения я открываю рот. Я в замешательстве, не в силах поверить в слова наложницы.
        - Но… я не его шлюха!
        Ее незаинтересованное выражение лица подсказывает, что она ни капли мне не верит.
        - Знаешь, солдаты тут любят посплетничать. Ты каждую ночь остаешься в его палатке. Мы не идиотки и не позволим тебе с помощью нас предать нашего царя. Даже не думай возвращаться, продажная шкура.
        Полли пихает меня в грудь.
        Толчок не слишком сильный, но так меня шокирует, что от удивления я отшатываюсь назад. Она никогда меня раньше не касалась. Полли бы не осмелилась.
        Стражники тут же вскакивают и шагают к нам, намереваясь вмешаться.
        - А ну-ка хватит, - гаркает на нее мужчина. - Возвращайся назад.
        В глазах Полли вспыхивает мстительный блеск, словно их реакция только подтвердила мою измену. Злобно ухмыляясь, она поворачивается и возвращается в палатку, а я смотрю на то место, где она только что стояла.
        Отворачиваюсь, даже не смея теперь смотреть на стражников. Стыд и смущение терзают меня. Плечи мои поникают, голова наклоняется вниз, как увядший цветок, которого нельзя коснуться.
        - Не волнуйтесь из-за них, миледи, - говорит один из них.
        Быстро кивнув, я ухожу, пока не сделала какую-нибудь глупость - например, расплакалась у них на глазах.
        Каждый шаг дается мне все тяжелее от жгучего стыда.
        Я сливаюсь с полумраком и прислушиваюсь к тихому лагерю, где спят солдаты, по всей видимости, считающие меня шлюхой Рипа.
        Даже не думай возвращаться, продажная шкура.
        Слезы подступают к горлу, но я подавляю всхлип. Пусть их лучше поглотит колодец гнева. Ядовитые слова Полли - это мои озвученные страхи о том, что верность моя подвергается испытаниям, а сознание запятнано.
        Я не предательница.
        Не предательница.
        Меня захлестывает решимость, дающая толчок, словно вновь разгорающиеся угли.
        Сияющая в небе белая луна теперь почти скрылась за облаками, но рядом с ней парят две звезды, напоминающие светлячков, пойманных воском ее полумесяца.
        Света хватает, чтобы видеть, но его мало, чтобы победить тени. Идеально для поисков без риска оказаться замеченной. Уверенно шагая и сверкая глазами, слыша обжигающие слух обвинения Полли, я повинуюсь только инстинкту, будто знаю, куда нужно идти. А может, это богини-светлячки указывают мне путь.
        Проходя мимо табуна сбившихся в кучу полусонных лошадей, наклонивших головы, я вдруг кое-что слышу.
        Тихий крик животного.
        Резко останавливаюсь, склоняю голову, прислушиваюсь. Звук снова повторяется, только теперь тише, но этого хватает, чтобы определить, куда нужно идти.
        Я поворачиваю, шаги и пульс становятся чаще. По телу разливается тепло, несмотря на снедающий холод.
        Сразу же за лошадьми, за повозкой, полной тюков сена, кое-что вижу.
        Маленькую повозку с безукоризненными бортами, обитыми гладким черным деревом. Оттуда доносится шорох, и я едва не срываюсь на бег. Но все же заставляю себя не торопиться.
        Я подхожу к повозке, но вместо боковых дверей вижу небольшие отверстия в задней части. Оглядываюсь, однако рядом лишь иногда фыркают или переступают лошади, из ноздрей которых вырывается тихое дыхание.
        Поднимаю руку и дрожащими пальцами хватаюсь за ручку, дверь легко поддается, даже не скрипит. С минуту глаза привыкают к темноте, а потом, увидев, что скрывается в повозке, я чувствую, как триумф подкидывает меня вверх, а внутри все переворачивается.
        На меня смотрят ярко-желтыми глазами, вцепившись когтями в насесты, те, кого я так давно искала.
        Армейские почтовые ястребы.
        Глава 28
        Аурен
        Внутри вольера темно, но по блеску глаз и двигающимся в темноте фигурам становится ясно, что здесь четыре ястреба.
        Это дрессированные птицы, поэтому они не трепыхаются и не норовят заклевать, а только смотрят на меня со скукой.
        Даже во мраке видно, что эти ястребы великолепные и крупные. Их рыжевато-коричневые перья переливаются блеском, который распространяется и на их острые клювы и лапы.
        Я замечаю, что насесты вделаны в стены, а среди сломленных сучьев лежат кости мертвых обглоданных грызунов. Сверху для ястребов вырезано открытое окошко, через которое проникает слабый лунный свет.
        Сглотнув, смотрю вниз на плоскую поверхность: из дерева сделали подобие стола - для написания походных посланий. Все, что мне нужно, - здесь, вплоть до свернутых кусочков чистого пергамента, бутылочек с чернилами и птичьих перьев, вставленных в углубления.
        Снова оглядываюсь, но все мирно и тихо.
        Повернувшись к столу, беру сверток пергамента, отрываю небольшую полоску. Расправляю ее, зажав край бутылочкой с чернилами, а потом беру перо и окунаю его.
        Рука так сильно трясется, что я чуть не переворачиваю флакон, но вовремя успеваю его поймать.
        - Возьми себя в руки, Аурен, - шепчу я.
        Нажимая металлическим кончиком на пергамент, я пишу быстро, небрежно, почерк сейчас хуже обычного. Но никуда не денешься - я слишком тороплюсь, меня подстегивают страх и напряженная обстановка. Мое послание - простое и торопливое, но на большее я сейчас не способна.
        Я и остальные в плену у армии Четвертого королевства.
        Они направляются к тебе. Будь готов.
        Твоя Драгоценная.
        Ставлю перо обратно в держатель и вижу в столе коробку с мелким песком. Беру небольшую горстку и посыпаю ей пергамент, чтобы чернила быстрее схватились.
        Когда они высыхают, я начинаю скручивать бумагу, не боясь, что слова размажутся, но резко замираю, услышав приближающихся солдат.
        - У тебя остались папиросы? - спрашивает грубый голос.
        - Да. В моем чертовом кармане, и ты их не получишь.
        - Ой, отвали, мне нужно покурить.
        Раздается вздох, потом шаги замирают, и я слышу отчетливый звук чиркающей спички.
        Судя по шуму, их двое, нас разделяет несколько шагов - они бредут с другой стороны вольера с ястребами. Если мужчины направятся к лошадям, то увидят меня.
        Кусая губу, смотрю на свернутую бумагу в руке. Я могла бы сейчас сбежать, забрать письмо и вскоре снова попробовать вернуться.
        Но другого шанса может не представиться.
        Сердце гулко стучит, на затылке скапливаются бисеринки пота, я наклоняюсь и тянусь к насесту в вольере.
        Солдаты болтают, изредка кашляют от дыма, но я заостряю внимание, пытаясь не впадать в панику. Раскрыв ладонь, показываю ястребу пергамент, надеясь, что он хорошо выдрессирован, как мне и показалось вначале.
        Самый крупный ястреб щелкает клювом на остальных, словно беря на себя задачу, а потом спрыгивает с высокого насеста. Приземлившись на столбик рядом с моей рукой, птица немедля поворачивается, чтобы я дотянулась до ее лап.
        Хвала богам.
        Хватаю пустой металлический пузырек, привязанный к ястребиной лапе, и открываю крышку. Налево на север и направо на юг.
        Солдаты снова начинают бродить, и я встревоженно вздрагиваю, чуть не выронив чертово письмо. Мне удается его перехватить и засунуть в пузырек. Выполнив задачу, защелкиваю крышку подушечкой большого пальца.
        Ястреб вытягивает лапу, словно показывая, в каком направлении полетит, а затем умело вылетает через вырезанное в потолке оконце и взмывает в небо.
        Раздается ругань, а следом - шарканье на снегу.
        - Какого хрена? - бурчит мужчина.
        Второй солдат смеется.
        - Обделался из-за маленького ястреба?
        Я тут же отхожу назад и закрываю дверцу как можно тише, но ужасно боюсь, что если запру ее на задвижку, она заскрипит.
        - Почему эта птица вылетела именно сейчас? Посланий-то нет.
        Вытаращив глаза, я замираю. Ощущение, будто сердце вот-вот выскочит из груди.
        - Придурок, эта птица охотится по ночам.
        - А.
        Выдохнув с облегчением, я отпускаю ручку и осторожно обхожу вольер, прячась за ним. Сапоги скрипят на снегу, но мне чертовски повезло, что прямо за спиной стоят лошади и заглушают скрип, пока я медленно пячусь назад.
        - Проклятье, как же воняют эти чертовы лошади.
        - Ну какой же ты нытик! Почему я всегда попадаю на дежурство с тобой?
        - Потому что я даю тебе папиросы, - сухо отвечает мужчина.
        - А, точно, - смеется другой.
        Я сажусь на корточки, чтобы украдкой выглянуть из-под повозки, и вижу напротив их черные сапоги. Юбки намокают от снега, пока я тихонько крадусь задом, ткань путается в коленях. Я осторожно обхожу повозку с вольером, видя, как солдаты возвращаются обратно..
        Но вдруг мужчины останавливаются, и их ботинки поворачиваются, когда я оказываюсь перед вольером.
        - Ба, а защелка-то убрана.
        Чувствую, как отливает кровь от лица. Черт.
        Судорожно оглядываюсь в поисках места, где можно спрятаться, но самая ближайшая палатка - в десяти футах, и она точно попадает в зону видимости солдат. Я могу рискнуть и вернуться к лошадям, но вдруг я их напугаю?
        - Всю ночь будешь на нее пялиться? Закрывай и пошли к костру. Здесь так холодно, что у меня член скоро отвалится.
        Солдат фыркает.
        - Невелика потеря.
        - Иди на хрен.
        Слышу, как один из них задвигает защелку, и ястребы тихонько покрикивают - то ли от раздражения, то ли от признательности. Я все так же сижу на корточках и вижу, как солдаты уходят к одному из тлеющих костров, чтобы согреться.
        Я испытываю такое облегчение, что падаю задницей на снег, и мне плевать, что платье еще сильнее промокнет и заледенеет. Мгновение я так и сижу, прижав руку к беснующемуся сердцу, и пытаюсь успокоиться.
        Спустя одну-две минуты встаю с земли и ухожу как можно быстрее, до сих чувствуя волнение. И только когда я добираюсь до своей пустой и темной палатки, оно охватывает меня полностью.
        У меня получилось.
        Правда получилось! Я отправила Мидасу послание. Теперь он будет предупрежден и сможет подготовиться. У Четвертого королевства больше нет преимущества в виде элемента внезапности.
        Мои замерзшие губы, чуть треснувшие из-за лютого холода, трогает победная улыбка. Платье мокрое, я замерзла, меня чуть не поймали, но все получилось.
        Я не предательница. Я верна Мидасу и только что это доказала.
        Но улыбка медленно гаснет, опускается, словно за щеки тянут крюком. И вся эта победа, гордость скисают еще до того, как успевают осесть.
        Вместо них возникает ужасное ощущение, словно мое поспешное решение доказать, что Полли и остальные наложницы ошибаются, было ошибкой.
        Сожаление. Вот что меня мучает.
        Дыхание сбивается, когда я оглядываю себя, смотрю на влажную кромку. Мне стоит гордиться собой за то, что выстояла, не пошатнулась в своих убеждениях. Что не позволила Рипу обманом убедить меня в том, что он мне друг.
        Я должна злорадствовать, что армия Четвертого королевства меня недооценила, что их манипуляции, их фальшивая дружба не увенчались успехом. Я должна быть довольна тем, что помогла своему правителю и укрепила позиции стороны, которую поддерживаю, потому что нужно хранить верность, потому что это правильно.
        Верно?..
        В мгновение ока я оказываюсь в растерзанных чувствах, а внутри меня разворачивается война. Я всегда знала, на чьей стороне, и всегда была заодно с Мидасом.
        Тогда какого черта я испытываю подобные чувства?
        Тряся головой, я велю себе прекратить. Тут уже ничего не попишешь. Я не могу повернуть время вспять, как бы сильно ни жалела о своем поступке.
        Даже от одной мысли о нем я чувствую себя виноватой.
        Пока в голове у меня бушует неистовый, бурлящий шторм, я раздеваюсь.
        В слабом лунном свете, проникающем в палатку, я снимаю пальто, платье, сапоги и влажные чулки, вешаю одежду, чтобы она высохла. Пытаюсь разжечь угли, но они полностью догорели, и от них остались лишь холодные крошки. Они больше не дадут ни тепла, ни света.
        Из-за того, что фонарь тоже не горит, я не замечаю чужого присутствия, пока с другого конца палатки не раздается голос:
        - Хорошо погуляла, Аурен?
        Изо рта вылетает испуганный крик, и я рывком оборачиваюсь, прижав ладошку к груди. В ужасе таращу глаза, пока не замечаю очертания шипов на спине тени.
        Забавно, что ритм моего сердца успокаивается от силуэта чудовища.
        - Ты меня напугал, - дрожащим голосом говорю я и опускаю руку.
        - Правда?
        Рип неподвижно сидит на своем паллете, голос у него странный: кажется, он впервые говорит со мной другим тоном.
        От предчувствия беды по телу ползут мурашки.
        Проливающийся на пол луч лунного света словно проводит между нами черту.
        Рип просто сидит в темноте, не говорит, не двигается. Чешуйки на его скулах переливаются в тусклом свете, черные глаза видны только из-за радужного блеска. Он как дикий кот, поджидающий на балках, когда можно будет воспользоваться слабостью ни о чем не подозревающей мыши.
        - Рип? - спрашиваю я и чувствую неловкость от того, что мой голос звучит так робко и тонко.
        Он не отвечает. Я ужасно нервничаю и сейчас боюсь его чуточку сильнее, чем раньше. Какой контраст с тем облегчением, что я испытывала всего несколько мгновений назад.
        Стоя в одной сорочке, ощущаю, как подкашиваются коленки, но не знаю, дрожу я от холода или от жуткого испуга.
        Делаю шаг назад, и в ту же секунду Рип плавно встает, двигаясь с грацией, на которую не должен быть способен такой мужчина, как он. Я вздрагиваю, как кролик, пойманный в капкан, но знаю, что от этого удавка вокруг шеи будет стягиваться только быстрее.
        От ощущаемой угрозы сердце колотится, ленты начинают раскручиваться, словно предвосхищая нападение.
        Три шага - и вот Рип стоит напротив, так близко, что мне приходится запрокинуть голову, чтобы взглянуть ему в глаза. От сухости отяжелевший язык прилипает к небу.
        Рип так близко, что я чувствую, как под его кожей что-то назревает, чувствую эту грубую злость, остро повисающую в воздухе.
        Может, так и есть. Может, пришло наконец время познать яростную жестокость, которой Рип так славится.
        Можно покончить с этим фарсом и встретиться с ним настоящим. Тогда я смогу его возненавидеть и больше никогда не окажусь в смятении.
        Поэтому встаю увереннее и отвожу плечи назад, ожидая удара. Жду, когда затянется петля и я повисну в воздухе.
        Но Рип всегда все делает вопреки моим ожиданиям.
        Он поднимает руку и хватает меня за шею, будто собираясь задушить прямо здесь, в этой палатке. Я начинаю дрожать, когда его пальцы смыкаются вокруг моего горла, вот только он их не сжимает. Просто держит, словно выжигая на мне клеймо.
        - Я не должен был найти тебя на том пиратском судне, - шепчет он. Его голос ласкает мой слух водной рябью меж плещущихся волн.
        Я часто моргаю, пытаясь уцепиться в темноте за его черные глаза, стараясь не замечать жар его руки на моей коже.
        Рип уже в который раз сбивает меня с толку, и я не знаю, что ответить, не знаю, как поступить. Мгновение думаю, что он все-таки собирается свернуть мне шею.
        Я должна его отпихнуть, оттолкнуть своими лентами, напомнить, что я не люблю, когда ко мне прикасаются… но ничего такого я не делаю и не совсем понимаю причину.
        - Ты не должен был забирать меня с собой, - говорю я, горло дрожит под его рукой, в попытке защититься я заставляю голос налиться сталью.
        Рип водит кончиком пальца по коже, под которой бешено пульсирует кровь.
        - Нет, должен был, Золотая пташка.
        А потом наклоняется и легонько касается моих губ.
        Я чувствую его вздох, и это только подначивает меня вкусить его. Его дыхание сливается с моим, он словно вдыхает в меня свое изумление.
        Рип не прижимается к моему рту, не напирает. Губы двигаются едва ощутимо, а потом он и вовсе отстраняется.
        Я даже не знала, что закрыла глаза, пока мои налившиеся свинцом веки вновь не приоткрылись. Рип ведет рукой по моей шее вверх к подбородку так, словно скользит по самому краю.
        - Тебе будет приятно узнать… - тихо начинает он, блуждая взглядом по моему лицу.
        Я изумленно смотрю на него, стараясь не трогать еще покалывающие губы, пытаясь осознать, что он только что сделал.
        - Что? - спрашиваю я дрогнувшим голосом у темноты.
        Рип опускает руку, и мое тело подается ему навстречу прежде, чем я успеваю опомниться. Я словно хочу последовать за его рукой, вернуть его прикосновение.
        - Скоро мы прибудем в Пятое королевство.
        Его слова звучат резко. Они не подходят этому обескураживающему, интимному мгновению.
        Что-то во мне надламывается.
        - О.
        Рип протягивает руку и убирает с моего плеча прядь волос, и воздух касается кожи, как еще один легкий, едва ощутимый поцелуй. Он поднимает на меня взгляд, теперь твердый как гранит.
        - Уверен, ты будешь рада увидеть своего царя, - с непроницаемым лицом говорит он. - Тем более сразу же после того, как отправила ему послание.
        Я отшатываюсь от него, его слова, словно пощечина, бьют меня по лицу. Разинув рот, смотрю, как Рип поворачивается и выходит из палатки, оставив меня в темноте в полнейшем потрясении.
        Он знает.
        Он поцеловал меня.
        Он знает.
        Он поцеловал меня.
        Он знает, что я сделала, и все же… поцеловал меня.
        Глава 29
        Аурен
        За моим темным окном воет зимний ветер. Я слышу, как он рвет флаги на замке, завывает в трещинах между стеклами; слышу, как обрушивается на каменные стены град.
        Так чудесно наблюдать за бушующим сегодня ночью безжалостным ледяным штормом, пока я нежусь в теплой ванне. В комнате поднимается завитками пар, загораживая обзор. Я блаженно лежу в воде, на моей коже блестят бисеринки пота, тело разомлело от тепла.
        Но из безмятежной дремоты меня вырывает громкий крик.
        Резко подняв голову с бортика ванны, я хмурюсь. Пытаюсь разглядеть хотя бы что-то сквозь пар, но он гуще обычного, да и шторм за окном неистовствует все громче.
        Я что-то, кого-то слышу - возможно, голос.
        Оглядевшись, зову:
        - Мидас?
        Но ответа нет, и сквозь пар по-прежнему ничего не видно. Он горячий, надоедливый, и я понимаю, что вода будто бы начинает нагреваться.
        Опускаю взгляд и вижу, как под поверхностью что-то покрывает мои пальцы, напоминая густое мыло, которое я плеснула в ванну, чтобы пошли пузырьки. Поднимаю руку, от срывающихся с руки капель вода покрывается рябью.
        Вот только когда я подношу ладонь к глазам, чтобы сквозь паровую завесу взглянуть на нее, то вижу, что к моей коже липнет вовсе не мыло.
        Четыре моих пальца покрыты жидким золотом.
        - Нет…
        Быстро поднимаю другую руку, хватаюсь за тающие пальцы, сжимаю их, словно могу помешать металлическим каплям.
        Но и из левой руки сочится золото.
        От яркой вспышки я щурюсь и поворачиваюсь к окну. Сейчас его озаряет дневной свет, словно ночь каким-то образом снесло мощной бурей.
        От паники пульс становится чаще.
        Я яростно трясу руками, но от этого золотые капли только летят в разные стороны, а некоторые приземляются мне на лицо, словно брызги краски.
        - Черт.
        Золото начинает стекать по моим запястьям, локтям, плечам, груди. Я резко встаю, чуть не поскальзываясь. Сердце гулко бьется в груди, словно пытается пробиться наружу.
        - Нет! - кричу я, но золото не слушается.
        Оно еще больше разливается по моему животу, ногам, просачивается в морщинки на моей коже.
        - Аурен.
        Вскидываю голову и вижу Мидаса, но он зол. Он в ярости. В бешенстве. В эту минуту в его карих глазах нет ни капли утешения, и я понимаю, что виновата в этом сама.
        - Помоги мне, - плачу я.
        Мидас лишь смотрит, как растекается и расползается золото, пока оно не окутывает меня так, словно я с ним срослась. Я и прежде была золотой, но то золото было другим. Это же оскверняет меня, охватывает, как смертельная болезнь.
        От меня ничего не останется.
        Когда я понимаю, что золото начинает затвердевать, превращая меня в статую, с губ срывается всхлип.
        - Мидас! - плачу я, голос дрожит от слез. - Мидас, сделай же что-нибудь!
        Но он качает головой, теперь его глаза блестят так ярко, что я вижу в них свое отражение. Он больше не злится, но и утешения в его лице по-прежнему нет. Новое его выражение только усиливает мой страх.
        - Продолжай, Драгоценная. Нам нужно еще, - тихим, но твердым голосом говорит он.
        Я пытаюсь вскочить на ноги, перешагнуть через бортик ванны, чтобы сбежать, но ступни тоже успели обернуться золотом. Оно сковало лодыжки и колени, давит на ноги. И вода в ванне… тоже стала чистым золотом.
        Я застыла на месте.
        От каждого моего бурного вздоха золото, которое покрывает кожу, становится тверже, гуще, прочнее.
        Из глаз начинают литься слезы - тоже золотые. Они стекают, капают, как расплавившийся воск, застывая на шее.
        Ленты волнуются, дрожат за моей спиной, но они тяжелые и промокшие насквозь. Концами, изогнутыми и острыми, они, подобно резчику по камню, пытаются соскрести с моей кожи твердую субстанцию, но не выходит. Не выходит, а стоит им прикоснуться к коварному золоту, как ленты тут же прилипают к нему, будто муравьи - к соку растений.
        Я вижу, как мои ленты свиваются диковинными спиралями, застревают и безуспешно пытаются вырваться, и страх сжимает сердце холодной безжалостной хваткой.
        Полным ужаса взглядом я смотрю на Мидаса.
        - Помоги! - молю я, но эта мольба становится моей погибелью.
        Стоит открыть рот, и золото скользит по губам, покрывая язык и зубы. У меня вырывается сдавленный крик, и этот звук похож на лопающиеся пузырьки удушающей магмы.
        Она струится по моему животу, поднимается к глазам. Взор туманится, я чувствую только резкий металлический запах. Золото опутывает мои кости, покрывает сердце, завладевает моим разумом.
        Отныне вся я из чистого золота - изнутри и снаружи.
        Не могу ни вдохнуть, ни моргнуть, ни думать. Я как Монетка - птичка из атриума: больше не могу петь и летать и приговорена вовек сидеть на насесте.
        Мидас обхватывает рукой мою щеку, постукивая пальцами по металлу.
        - Ты само совершенство, Драгоценная, - говорит он и, наклонившись, касается легким поцелуем моих губ, которых я больше не чувствую. Мне хочется плакать, но я не могу, потому что слезные канальцы тоже стали твердыми.
        Пар в ванной комнате такой густой, что теперь я вообще ничего не вижу. А от золота в ушах и не слышу.
        Но я кричу. Кричу, кричу и кричу, хотя ни до кого мне не дозваться, потому в горле моем золотая пробка. Я задыхаюсь, навеки вплавленная в золото.
        Что-то сжимается в груди, и я распахиваю глаза, почувствовав боль.
        Проснувшись, я вскакиваю, размахивая руками и задыхаясь так, словно только что вырвалась из моря чистого золота.
        Рубашка и чулки пропитались потом, а волосы мокрыми спутанными прядями прилипли к коже.
        Ленты вокруг меня волнуются и встревоженно парят, некоторые обхватывают тело и до боли сжимают.
        Я рывком сажусь и останавливаю их остервенелые рывки, заставляю ослабить хватку. Начинаю дрожащими руками отрывать ленты от ног и туловища, распутываясь, и пытаюсь вырваться из объятий своего кошмара.
        То, как Мидас на меня смотрел… Глаза горят, когда я пытаюсь прогнать это видение. Это сон, твержу я себе, это все не по-настоящему.
        Выпутавшись из лент, я наконец могу вдохнуть полной грудью.
        - Дурной сон?
        Я подскакиваю на койке и оглядываюсь, увидев, что Рип одевается. Интересно, это он меня разбудил или щипки лент?
        Смотрю в прореху между полами палатки и вижу, что еще темно. Внутреннее чутье подсказывает, что до рассвета остался час-два.
        - Эм, да, - несколько смущенно отвечаю я, пытаясь отогнать сон. - Ты рано встал, - замечаю я и чувствую себя круглой дурой из-за того, что ляпнула такую глупость, учитывая случившееся между нами всего несколько часов назад.
        Любопытно, вернулся ли он в палатку уже после того, как я заснула, и спал ли сам?
        - Я хочу, чтобы армия выдвинулась с рассветом, - говорит Рип, застегивая ремень на поясе. - Мы проделали долгий путь, и мне не терпится поскорее оказаться в Пятом королевстве.
        К горлу подступает нечто, напоминающее раскаяние. На языке вертится просьба о прощении, но что-то меня сдерживает. Гордость? Смущение? Доводы в свою защиту? Я не знаю.
        Я сажусь, завернувшись в меха, и смотрю на Рипа.
        Он поцеловал меня, и я до сих не могу уложить это в голове. А вот тело, напротив, запомнило каждое мгновение.
        Но для чего он это сделал?
        Меня обуревают те же противоречивые эмоции, что и прошлой ночью. Эмоции, что терзали меня еще до того, как я провалилась в беспокойный сон. Кажется, будто каждая моя мысль сама же с собою спорит, но я не знаю, какая сторона права.
        Потому что поцелуй, тот нежный, но угрюмый поцелуй не кажется злым умыслом вражеского командира.
        Он был похож на затаенное желание.
        - Рип…
        Он перебивает суровым тоном, смотря куда угодно, только не на меня:
        - Предлагаю тебе встать и начать сборы. Как я уже сказал, мы отправляемся на рассвете.
        Я не успеваю ответить, потому что он тут же уходит. Грустно вздохнув, я встаю и начинаю одеваться. Когда выхожу, вижу двух стражников, уже готовых разбирать палатку.
        Бормочу извинения за то, что заставила их ждать, и иду за завтраком к кострам, но вижу, что их тоже потушили пораньше. Нахожу Кега возле повозки, где он раздает солдатам сухой паек, отчего те начинают брюзжать. Может, каша на вкус была и не очень, но зато горячая, а это идет на пользу настроению, когда поневоле оказываешься в пути по холодной пустоши.
        - Доброе утро, Золотце, - здоровается Кег и протягивает мне круглую черствую булочку и пересушенный кусок просоленного мяса.
        - Доброе.
        Привычный шутливый диалог с Кегом обрывается, поскольку все солдаты спешат, разбирают палатки, запрягают лошадей - в воздухе так и сквозит нетерпение. Я считаю это намеком и ухожу, чтобы ему не мешать. Пережевываю жесткую пищу так, что челюсти сводит.
        Когда добираюсь до своей кареты, с удивлением нахожу там Лу, которая помогает кучеру запрячь лошадей.
        Заметив меня, воительница поворачивается и приподнимает бровь.
        - Златовласая, - здоровается она, а потом отворачивается, чтобы затянуть ремень.
        - Доброе утро, Лу. - Я провожу рукой в перчатке по шее лошади, восхищаясь ее гладким черным покровом.
        Закончив, Лу хлопает лошадь по крупу и поворачивается ко мне.
        - Кто-то нагадил командиру в мясо. Случайно не знаешь, кто это может быть?
        Я покрываюсь румянцем.
        - Нет.
        Наверное, моя попытка изобразить равнодушие с треском проваливается, потому что Лу хмыкает.
        - Хм, я так и думала.
        Внезапно меня начинает сильно интересовать грива лошади, и я не свожу с нее глаз.
        - Можно дать тебе небольшой совет, Златовласая?
        Я ерзаю.
        - Э-э-э, конечно.
        - Возьми ответственность за свою жизнь.
        Слова Лу вынуждают резко перевести на нее взгляд.
        - Что?
        Воительница вздыхает и смотрит на кучера, который только-только забрался на сиденье.
        - Прогуляйся, Кормак.
        Еще не успев усесться, мужчина замирает, вздыхает, но поворачивается и, спрыгнув с повозки, без возражений уходит. Меня очень впечатляет, что Лу может отдать приказ, а мужчины его исполнят.
        Когда мы оказываемся один на один с лошадьми и медленно светлеющим небом, Лу прислоняется к карете. С минуту она смотрит на меня, будто изучая, что-то ищет в моем взгляде.
        - Мы - женщины в мире мужчин. Уверена, тебе известно, каково это.
        Я опускаю подбородок.
        - Еще как.
        - Что ж, - говорит воительница, коротко кивнув, и от этого движения выбритые на голове клинки как будто вонзаются в кожу. - Тогда ты знаешь, что у нас два варианта, - Лу поднимает палец. - Первый - мы можем приспособиться. Быть теми, кем нас хотят видеть, вести себя, как им будет угодно. Этот вариант безопасный.
        Я нервно переминаюсь. Слушаю ее внимательно, потому что волнение сливается с интересом.
        - А второй вариант?
        Она поднимает второй палец, но на другой руке. Не знаю, почему это кажется существенным, но это так.
        - Второй вариант сложнее. Сложнее для нас, - признается она, глядя мне прямо в глаза. - Всегда найдется тот, кто попробует заставить нас выбрать первый вариант. Но не стоит слепо верить всему, что говорят. Не надо безропотно подчиняться, чтобы право имеющим было проще подмять тебя под себя. Возьми, наконец, ответственность за свою жизнь и выбери себя.
        Лу опускает руки, и вдруг меня осеняет: она знает о моем поступке, о том, что я отправила письмо. Но не понимаю, почему меня еще не заковали в цепи, не бросили в повозку с плененными стражниками Мидаса.
        - Но мы с тобой разные, - хрипло возражаю я. - Ты воин, а я… - но предложение я так и не заканчиваю, ведь я не знаю…
        Я больше не знаю, кто я.
        Знаю кем была: маленькой фейри, которую вырвали из ее мира. Меня продали работорговцам. Мною пользовались - сначала я была попрошайкой, а потом, когда повзрослела, иным способом.
        Я потеряла надежду.
        Потом встретила Мидаса и благодаря ему стала снова надеяться, а еще получила то, о чем всегда мечтала.
        Безопасность.
        Но хватит ли мне этого? Хватит ли теперь?
        - Ты сама выбираешь, кем быть, - говорит Лу, и по какой-то причине мне хочется плакать.
        Горло сжимается, и я натягиваю на голову капюшон. Кожу начинает покалывать от пасмурного рассветного неба.
        - А какое это имеет отношение к Рипу? - тихо спрашиваю я.
        Лу пожимает плечами.
        - Никакого. Или прямое. Решать тоже придется тебе, Золотце.
        Она снова похлопывает лошадь, засовывает руку в карман и вытаскивает пару кубиков сахара, который скармливает им.
        - Но я скажу тебе еще кое-что.
        - Что?
        Лу улыбается, глядя на лошадь, уткнувшуюся мордой ей в ладонь, а потом поворачивается ко мне.
        - Та женщина-фейри, которую я видела в бойцовском круге, - начинает она, ее голос - шепот в предрассветных сумерках. - Она тоже была воином. И, по моему профессиональному мнению, она могла бы стать великим воином.
        Я молча забираюсь в карету и опускаю руку на талию, теребя пальцами ленты и легонько улыбаясь.
        Воин.
        Да, думаю, я хотела бы им стать.
        Глава 30
        Аурен
        - И это ты называешь блоком? Да даже трехлетняя племяшка справилась бы с этой хреновой стойкой лучше тебя!
        По лицу течет пот, и я опускаю ноющие руки, сверкнув на Джадда глазами.
        - Я стараюсь!
        Он будто бы порхал, кружась вокруг меня и нанося удары деревянным мечом, а я безуспешно пыталась отразить его атаки.
        Джадд начертил для меня на снегу подобие бойцовского круга, но поменьше, и вот уже больше двух часов я позволяю ему надо мной измываться.
        - Не больно-то ты стараешься, - возражает он и, шагнув вперед, останавливается передо мной. - Где твои инстинкты? Ты их в своем Хайбелле все растеряла?
        Я скрежещу зубами, жалея, что не могу прямо с корнями вырвать эти его волосы цвета горчицы. Словно догадываясь о моих намерениях, Джадд ухмыляется прямо перед моим разгоряченным лицом.
        Лу и Озрик сегодня сторонние наблюдатели - вот уже вторую ночь подряд мы собираемся вчетвером. После разговора с Лу я целый день долго и упорно думала в карете.
        Когда пришло время остановиться на ночлег, я почти подпрыгивала от волнения. Я не была уверена, что Лу согласится, но, когда спросила, не поможет ли она меня натренировать, та только улыбнулась и, взяв на себя руководство, привлекла еще и Джадда с Озриком.
        Но мы соблюдаем осторожность, обязательно тренируемся подальше от лагеря и зорких солдатских глаз. Сегодня вечером круг освещают лишь пара факелов да слабое сияние луны, нам хватает и этого.
        Пока в бойцовском круге тумаками меня осыпал только Джадд. Есть ощущение, что Лу и Озрик мне не по зубам.
        Лу - потому что она чертовски быстро двигается. И да, она меньше Джадда, но куда безжалостней. А Озрик… этот мужчина - животное. И хотя он, кажется, больше не испытывает ко мне ненависти, оскал его все равно пугает.
        Сейчас они оба пьют, сидя на меховых шкурах за пределами круга, и иногда выкрикивают советы типа «а ну-ка перестань подставляться». Очень дельные замечания.
        - Мы специально ушли подальше, морозим себе задницы, чтобы ты незаметно могла воспользоваться своими лентами, - напоминает Джадд, качая головой. - Но ты постоянно о них забываешь!
        Я останавливаюсь и упираюсь руками в бедра, глубоко дыша и переводя дух. Я и не знала, что можно так перегреться, когда вокруг тебя один лед.
        - Дело не в том, что я забываю, - объясняю я. - А в том, что с тех пор, как они у меня выросли, - а было мне тогда лет пятнадцать, - я всегда призывала себя их прятать, сдерживать. Это во мне укоренилось.
        - Так выкорчуй! - гаркает Озрик.
        Видите?
        Еще один очень дельный совет.
        Я бросаю в его сторону безразличный взгляд.
        - Спасибо, я попробую.
        Джадд хлопает в ладоши, привлекая мое внимание. Он снова без рубашки, но я не жалуюсь, поскольку это зрелище воздает мне сторицей за все испытываемые мною мучения.
        - Ленты - твое главное преимущество, Золотце. Тебе нужно ими пользоваться, это в твоих же интересах.
        Вздохнув, я смотрю на землю; ощущение неудачи обвивается вокруг меня, как нити вокруг катушки.
        - Знаю.
        Я слышу приближающиеся к нам тяжелые шаги, а в следующее мгновение оскалившийся Озрик нависает надо мной.
        - Ей просто нужна должная мотивация.
        Озрик, не предупреждая, отводит кулак назад, а потом выкидывает его вперед и наносит сильный удар по моему плечу, какой с тем же успехом нанес бы выпущенный из катапульты булыжник.
        Меня сбивают с ног, и я падаю на снег, от удара скрежеща зубами.
        - Ай! - сердито ворчу я.
        Озрик без зазрения совести смотрит на меня, скрестив на груди руки, словно ему скучно.
        - И это я еще вполсилы ударил. А ты рухнула, как мешок с картошкой.
        - Это ты бьешь как мешок с картошкой, - брюзжу я.
        Я вскакиваю и понимаю, что плечо едва не выскочило из сустава. Осторожно отвожу его назад и морщусь.
        - Не хотела бы я прочувствовать на себе твой полноценный удар.
        - Какая жалость, ведь следующим будет он.
        Я округляю глаза, когда Озрик снова замахивается кулаком, но нанести удар по другому плечу не успевает - мои ленты вскидываются в ответ. Они вылетают вперед, наматываются вокруг запястья и предплечья капитана, становясь твердыми, как сталь.
        Озрик пытается вырваться, но ленты не дают ему сдвинуться ни на дюйм. За его косматой бородой поблескивают зубы.
        - Видишь? Должная мотивация.
        Лу хлопает в ладоши.
        - Молодец, Золотце!
        Отпускаю самодовольно ухмыляющегося Озрика, но и себе позволяю легкую улыбку, гордясь тем, что мне наконец-то удалось отразить удар.
        - Хорошо, давайте-ка на сегодня закончим, - говорит Джадд и, подхватив с земли рубашку, натягивает ее. - А то я сейчас яйца отморожу.
        Лу подходит к нему и закатывает глаза.
        - А еще говорят, что слабый пол - это женщины. Мужчины такие же сильные, как эти чувствительные шарики, болтающиеся у вас между ног.
        Я смеюсь и наклоняюсь, чтобы зачерпнуть нетронутого снега и смочить им пересохший рот. Как же божественно хрустеть снежинками, пока они тают на языке и охлаждают разгоряченное тело.
        - Я смотрю, ты заинтересовалась моими болтающимися шариками? - ухмыляется Джадд.
        - Только их местонахождением, чтобы я знала, куда бить, когда ты меня бесишь, - протяжно парирует Лу.
        Джадд и Озрик морщатся, Лу уже привела угрозу в исполнение. Она подмигивает мне.
        Мужчины берут два факела, которые они сюда принесли, а Лу хватает бутылку вина и меха, после чего мы вчетвером бредем обратно к лагерю.
        - Держи, твои ленты это заслужили, - говорит Лу и передает мне бутылку.
        - Мои ленты? Не я?
        - Ага. Твои ленты берут все на себя, когда тебе что-то угрожает или ты злишься и потому забываешь их сдерживать. Но тебе нужно самой начать проявлять инициативу. Взять все под свой контроль, научиться пользоваться лентами с максимальной выгодой для себя.
        Кивнув, я подношу бутылку к губам и допиваю остатки вина.
        - В сущности, у тебя две дюжины дополнительных рук. Ты можешь всем задать жару, если заставишь свои ленты играть по твоим правилам, - говорит Джадд, идя с другой стороны.
        Я чувствую, как легонько приподнимаются ленты, будто почувствовав, что их хвалят.
        На язык попадает последняя капля вина, и я убираю бутылку, прижав ее к боку.
        - Но ведь это малость опрометчиво с вашей стороны, нет?
        Лу оглядывается.
        - Ты это о чем?
        - Ну, формально я ваш враг, а вы учите меня драться.
        Джадд легонько подталкивает меня локтем, но я морщусь, потому что бок уже покрыт синяками после всех тех ударов, что мне не удалось блокировать.
        Он это замечает и улыбается.
        - Ты нам не враг.
        Пока что.
        Чувствую, что все трое не решаются что-то сказать, задать вопрос, который висит в стылом воздухе, превращаясь во что-то твердое, но неприкосновенное.
        - Почему вы вообще мне помогаете? - настаиваю я. - Если знаете, что я вернусь.
        К нему. Вернусь к нему.
        - Наверное, мы просто ждем, чтобы посмотреть, чем все обернется, Златовласая, - уклончиво отвечает Лу.
        - Да ты все равно к нам не подготовлена, - говорит Озрик. - Ты даже легкого хлопка по плечу не можешь выдержать.
        Я резко поворачиваю голову влево и грозно смотрю на него.
        - То было не легкое похлопывание!
        Он пожимает плечами.
        - Тебе нужна закалка. - Тут не поспоришь.
        - Выходит, вы трое - единственные члены Гнева Рипа? - заинтересованно спрашиваю я.
        - Сначала называешь себя нашим врагом, а теперь пытаешься выведать наши тайны? - изогнув бровь, спрашивает Джадд.
        Я быстро качаю головой.
        - Извини. Просто любопытно стало. Вы не обязаны отвечать.
        Джадд хмыкает.
        - У врагов обычно гораздо лучше получается шпионить, согласны?
        Двое оставшихся согласно кивают.
        Я останавливаюсь.
        - Нет, клянусь, я не…
        Капитаны смеются, перебивая меня.
        - Да мы просто решили тебя подколоть, - говорит Лу.
        Я с облегчением выдыхаю.
        - А, вот оно что.
        Они еще посмеиваются… но я замечаю, что на мой вопрос так никто и не ответил.
        Мы взбираемся на пологий склон, а потом заходим в лагерь, в котором по-прежнему стоит шум: солдаты, собравшись вокруг костров, валяют дурака, напевая глубокими низкими голосами пошлые кабацкие песни.
        - Золотце, скоро снова будем тренироваться, - окликает Джадд.
        - Да, и тебе лучше постараться, - вторит ему Озрик.
        Вижу, как Лу пихает его локтем, да так сильно, что этот гигант охает и трет живот.
        Улыбаясь, я ухожу от трех Гневов, чувствуя странный прилив сил, несмотря на то, что мне буквально недавно надрали задницу. В голове вспыхивает идея, и я меняю направление и иду на поиски Кега.
        Разумеется, нахожу его у костра. Он закончил раздавать ужин и стоит, прислонившись к ближайшей палатке, с губной гармошкой.
        Он выдувает незнакомую мелодию - ритмичную, мелодичную, едва сдерживаемую. Вокруг него собралась примерно дюжина солдат, которые играют в кости. Заметив меня, Кег убирает инструмент от губ.
        - Привет, Золотце!
        Подхожу к нему, улыбаясь.
        - Ты очень хорошо играешь.
        Он кивает.
        - На восхитительной готовке мои таланты не заканчиваются.
        Рядом кто-то фыркает. Кег решает не обращать внимания.
        Я смотрю на блестящую гармошку.
        - Ты сам ее сделал?
        - Нет, мой дед. Он же меня и научил.
        - Красивая, - говорю, заметив вырезанное изображение, напоминающее зерна пшеницы.
        - Хочешь попробовать? - предлагает он и протягивает гармошку.
        Я качаю головой.
        - Я умею только на арфе.
        Он громко присвистывает.
        - На арфе? Вот это изыски, девочка из замка!
        Не стану говорить ему, что моя арфа была из чистого золота.
        - Может, однажды я услышу, как ты играешь, - опустив руку, говорит он. - И раз уж ты пришла не ради еды и музыки, чему тогда я обязан таким удовольствием?
        - Хотела спросить, не мог бы ты кое в чем мне подсобить.
        В глазах Кега загорается любопытство.
        - Интересненько.
        - Насколько сложно раздобыть здесь нечто вроде ванны?
        Кег приподнимает черные брови и перекидывает за плечо крученые волосы.
        - Ванну? В военном лагере?
        Я пожимаю плечами.
        - Ты обладатель самой большой кастрюли для супа, вот и подумалось, что если кто-то и сможет мне помочь, так это ты.
        Кег задумчиво постукивает пальцем по губам, прежде чем вскочить на ноги.
        - Вообще-то, есть у меня одна мысль. Пойдем.
        Взволнованно улыбаясь, я иду за ним по лагерю, а Кег ведет меня к палатке, которую установили специально для стирки. Ступив под брезент, оглядываюсь и вижу огромные тазы. Они довольно глубокие, чтобы в них сумел поместиться человек невысокого роста, и, если согнуть ноги в коленях, могут даже показаться достаточно длинными. Я улыбаюсь.
        - Кег, да ты гений.
        - Повар, музыкант, гений, - перечисляет он. - Достоинств у меня становится все больше.
        На нас таращатся солдаты, стирающие белье. Кег щелкает пальцами.
        - Эй, вы! - Он показывает на двоих. - Нам нужно это корыто.
        Солдаты хмурятся, но вытаскивают мокрую, еще мыльную одежду и бросают ее в рядом стоящий таз.
        - Хорошо, а теперь нам нужно помочь его отнести, - говорит Кег.
        Солдаты недоуменно переглядываются.
        - Куда отнести?
        Кег смотрит на меня.
        - О, эм, я покажу.
        Солдаты медлят в нерешительности, но, когда Кег снова щелкает пальцами, переворачивают огромный жестяной таз и выливают воду за пределы палатки. Когда он освобождается, вместе поднимают.
        - Веди, Золотце, - говорит Кег.
        Улыбнувшись, я беру с земли горсть кубиков мыла и запихиваю их в карман. Потом поспешно выхожу вместе с Кегом, а солдаты послушно следуют за нами.
        Уже давно выучив дорогу, выбираю самый короткий путь. Кег хмурится.
        - Мы что, идем не в твою палатку? - спрашивает он.
        Покачав головой, отвечаю:
        - Эта ванна не для меня.
        Он растерянно на меня смотрит, но больше ничего не говорит. Я веду нас через весь лагерь и останавливаюсь, только когда мы подходим к палатке наложниц.
        Показываю на землю возле потрескивающего костра.
        - Поставьте, пожалуйста, здесь.
        Охраняющие наложниц солдаты бросают на нас удивленные взгяды.
        - А это еще зачем?
        Мои помощники опускают таз на землю, пожимают плечами и уходят. Стражники поворачиваются ко мне и Кегу за объяснениями.
        - Это для наложниц. Чтобы они приняли нормальную ванну, постирали одежду, вымыли волосы… - говорю я.
        Стражники качают головами.
        - Нельзя.
        - Это ванна, - возражаю я. - Они не преступницы. Единственный их проступок - что они сначала попались Красным бандитам, а теперь вам. Они ютятся в этой тесной палатке, а для умывания у них только тряпки и снег, - непреклонно продолжаю я. - Так что вы, двое, поможете мне наполнить таз снегом, дадите ему растаять у костра, а потом отнесете ванну наложницам, чтобы они спокойно помылись.
        Не знаю, кто сильнее потрясен моим приказом - стражники, Кег или я сама.
        Мужчины продолжают молча глядеть на меня, но я не сдаюсь. Упрямо смотрю в ответ, не отступая от своего решения.
        Кег наклоняется и зачерпывает пригоршню снега, после чего бросает его в ванну.
        - Вы слышали эту женщину, - ухмыльнувшись, говорит он стражникам. - Подтягивайтесь, а иначе я вам надаю по заднице. И пусть один из вас разведет огонь, или вся ночь уйдет на то, чтобы этот снег растаял.
        Услышав распоряжения Кега, солдаты энергично принимаются за дело, и вскоре мы уже вчетвером по очереди забрасываем снег в ванну. Кег к тому же бросает туда несколько раскаленных на огне камней, отчего снег шипит и начинает быстрее таять быстрее.
        Когда таз наполняется доверху, руки у меня немеют, перчатки промокли насквозь, но я довольна. Я засовываю перчатки в карман пальто, и мы вчетвером осматриваем результат нашего труда.
        Заметив какое-то движение, я оглядываюсь и вижу, что Полли и Рисса выглянули из палатки и глазеют на меня. Я иду прямо к ним и, порывшись в кармане и вытащив мыло, бросаю кубики в руку Риссы.
        - Тут на всех хватит, - говорю я.
        Девушки только молча смотрят на мыло, потом на таз, костер и стражников.
        Рисса поджимает губы.
        - Если ждешь, что мы упадем перед тобой ниц и будем целовать ноги, то ты глупее, чем кажешься.
        - Мне ничего не нужно, - искренне говорю я ей, потому что так и есть.
        Я не жду от них благодарности. Даже перемирия не жду. Просто захотелось хоть чем-то их порадовать, потому что в случившемся нет их вины. Им наши злоключения тоже дались нелегко.
        Это меньшее, что я могу сделать, чтобы хотя быь немного облегчить их тяготы. У меня есть свобода и удобства, каким бы странным это ни казалось. Они тоже этого достойны, поэтому я и делюсь с ними.
        - Приятного купания, - говорю я и, развернувшись, ухожу.
        Когда возвращаюсь к своей палатке, Кег меня нагоняет.
        - Очень добрый поступок с твоей стороны, - замечает он.
        - Ты как будто удивлен.
        - Эта армия - кучка сплетников. Я слышал, что недавно эти женщины тебя прогнали.
        От стыда горят кончики ушей.
        - О. - И без того было плохо, что свидетелями нашей стычки с Полли оказались двое стражников, но теперь, когда слух об этом разлетелся по всему лагерю, стало еще хуже.
        - Некоторые бы сказали, что они не заслуживают твоей доброты, - намекает Кег.
        Я качаю головой, смотря себе под ноги.
        - Доброту не нужно заслуживать. Она должна дароваться просто так.
        Кег тихо смеется.
        - Моя мама всегда говорила что-то подобное, - глядя на меня, отвечает он. - И знаешь, что?
        - Что?
        - Она была чертовски умной женщиной.
        Глава 31
        Аурен
        Прожив в Шестом королевстве десять лет, я думала, что видела холод во всех его проявлениях. Но когда мы пересекли границу Пятого королевства, поняла, как ошибалась.
        Холод Шестого королевства - это ледяной ветер, острая, как иглы, снежная крупа, метель, вызванная плачем скорбящего шторма и бескрайняя пелена облаков.
        Но в Пятом королевстве все совсем по-другому.
        Мы въезжаем в королевство в полдень, и перед нами на горизонте вырисовывается арктическое море. Куски льда, прозрачные, как стекло, неспешно плывут по течению, а на них сидят морские птицы, отдыхая между погружениями в воду в поисках рыбы.
        Еще дальше из воды выступают лазурные айсберги, словно замерзшие стражи, защищающие гавань. Эти плавающие горы высоки и величественны.
        Прямо на берегу мы и разбиваем лагерь. Когда приходит ночь, земля словно светится, а ярко-голубая вода становится черной как смоль. Волны бьются о берег, прилив напевает балладу.
        Нет, я даже не подозревала, что холод может быть таким.
        Эта ледяная земля Пятого королевства совсем не похожа на Хайбелл. Она не ветреная, не шумная и не карающая.
        Она мирная. Тихая. Ледяное спокойствие земли, находящейся в мире с холодом, а не воюющей с ним.
        Изменилась не только погода, но и армия. Сегодня вечером солдаты сдержаннее, словно эта морозная спокойная земля привела их в чувство.
        Поужинав одна в своей палатке, я выхожу к берегу, усеянному кострами, вокруг которых собрались солдаты.
        Передумав, решаю повернуть, и вместо многолюдного взморья иду направо, к затененным валунам.
        Серые и с небольшими ямками, эти камни лежат одной большой глыбой, как побитые временем мраморные изделия, разбросанные по ледяному берегу.
        Я осторожно пробираюсь по камням, надеясь найти какое-нибудь более укромное место, потому что подобная ночь к этому располагает.
        Они скользкие, и потому процесс идет медленно, но у меня получается благодаря каблукам на ботинках и перчаткам. Оказавшись на вершине каменной насыпи, я делаю глубокий вдох и мгновение любуюсь видом, после чего начинаю спускаться с другой стороны.
        Я уже почти внизу, когда носком ботинка ударяюсь о кусок льда и поскальзываюсь. Размахивая руками, я падаю вперед, но не успеваю размозжить голову о камни, поскольку сзади кто-то хватает меня за пальто.
        Я тут же замираю, неловко повиснув. Оглядываюсь через плечо и вижу Рипа. От удивления глаза у меня округляются.
        - Я поскользнулась, - сдуру ляпаю я. Я смущена тем, что он видел мое падение, но в то же время рада, что он успел меня поймать.
        Вижу в лунном свете, как командир выгибает бровь.
        - Я заметил.
        Он наклоняет голову, призывая меня двигаться. Я смущенно выпрямляюсь и смотрю вперед, осторожно восстанавливаю равновесие, а потом уже начинаю спуск по камням, всем естеством ощущая присутствие Рипа и его хватку.
        Все это время, пока мы возвращаемся на ровную землю, Рип держит меня за пальто. Как только мои ноги касаются снега, командир резко меня отпускает, словно ему горько, что вообще пришлось меня ловить.
        Меня не должно это волновать, но волнует.
        Я поворачиваюсь к нему и тихо говорю:
        - Спасибо.
        Рип кивает, но лицо у него каменное и холоднее дрейфующего льда.
        - Ты должна была воспользоваться лентами, чтобы предотвратить падение. Тебе еще нужно поработать над инстинктами, - с упреком говорит он.
        Я легонько вздыхаю.
        - Это мне уже говорили.
        Я приглаживаю перья на пальто и, оглядевшись, замечаю примерно в сорока футах от нас небольшой пустой пляж. Он стиснут еще одной каменной насыпью, и эта выемка кажется уединенным тайным убежищем. Скрытым берегом вдоль кристального моря.
        - А что ты здесь делаешь? - повернувшись лицом к Рипу, спрашиваю я.
        - Жду.
        Я с любопытством наклоняю голову.
        - Чего?
        Рип смотрит на меня недолго, словно решает, хочет ли отвечать на мой вопрос. Он молчит, и в его молчании кроется ответ.
        Меня охватывает разочарование, но большего я и недостойна. Если честно, я заслуживаю отношения намного хуже. Было бы справедливо, если бы Рип дал мне упасть на те камни. Я заслужила, чтобы меня заперли, чтобы меня ненавидели.
        - Извини, - шепчу я. Сама толком не понимаю, за что извиняюсь, но мои слова как никогда искренни.
        Его лицо застывает, не выражая ни единой эмоции.
        Поняв, что он и на это не собирается отвечать, почти поворачиваюсь и ухожу. Почти.
        Что-то мешает мне это сделать, и потому я стою здесь, рядом с ним, как вкопанная.
        Мы смотрим друг на друга у пахнущей солью воды, а в голове только мысли о том, как его губы коснулись моих. Как противоречило это легкое, будто перышко, касание его грубой репутации и суровому нраву.
        Мне должно быть все равно, но я понимаю, что не хочу его ненависти. Не хочу его холодного безразличия.
        Мое тело помнит ту ночь. Жар его дыхания, ощущения пальцев, скользящих по моему подбородку. Стоит закрыть глаза, как сердце начинает колотиться от этих воспоминаний, а голова кружится от догадок о том, зачем он так поступил.
        Почему он это сделал?
        Я упорно пыталась ему сопротивляться с первого дня нашей встречи. Пыталась его ненавидеть. Винить, но…
        Но.
        Аргумент, что он - мой враг, больше не видится мне правдивым.
        Что-то изменилось. Что-то откололось, и теперь кажется, будто это я вслепую скольжу по воде, как один из тех кусков отколовшегося льда.
        Может, все дело в том «почти-поцелуе». Может, в тычках и подталкиваниях, и гордой улыбке, которой меня наградили, когда я выпустила свои ленты и призналась в том, кто я такая.
        А может, так все и было с самого начала, с того момента, как Рип меня увидел, понял, кто я, и не отступил. Может, я была обречена уже тогда, когда только сошла с того корабля.
        Я обхватываю себя руками и перевожу взгляд на океан. Когда я говорю, мне проще смотреть на воду, чем на него.
        - На самом деле ты никогда не относился ко мне, как к своей пленнице, - тихо говорю я.
        Надеюсь, шум волн не помешает Рипу расслышать меня, потому что говорить громче мне не хватает смелости.
        - Я думала, это такая тактика. Может, так оно и было. Не знаю. С тобой я ничего не понимаю, потому что ты сбиваешь меня с толку, - насмешливо хмыкнув, признаюсь я и качаю головой.
        Я тяжело дышу, измученная нелегкой ношей своего признания.
        Это может стать ошибкой. Но все твердят мне прислушаться к своим инстинктам, и мои инстинкты говорят мне прекратить. Прекратить совершать импульсивные поступки и попытаться увидеть все в ином свете.
        Ведь несмотря на то, что тот поцелуй был мягким и легким, я чувствую его тяжесть до самых костей. А это не может быть уловкой.
        Верно?
        Сегодняшняя тихая ночь идеально подходит для подобных робких мыслей. Идеальна для того, чтобы наблюдать за этими переменчивыми волнами и чувствовать, как я меняюсь вместе с ними. Меня охватывает то жар, то озноб, а щеки или румянятся, или покрываются инеем.
        Облака над нами движутся, как отгибающийся занавес, небо будто подслушивает.
        - Но я сейчас кое-что поняла, - почти улыбаясь, продолжаю я.
        Рядом морская волна с грохотом и плеском разбивается о скалы.
        - Что именно? - спрашивает Рип.
        Наши взгляды прикованы к грозовому морю.
        - Даже если ты меня обманываешь, я благодарна. За все.
        Рип не отвечает, но я чувствую его напряжение. Я не слышу, как он дышит, не вижу, как поднимается его грудь.
        - Ты спас меня от Красных бандитов, но, думаю, еще и спас от меня самой. И даже если это манипуляция, тактический ход, оно все равно того стоило, учитывая, что я выяснила.
        Тишина. А потом в темноте раздается его голос:
        - И что же ты выяснила?
        - Я была в клетке, которую сама же и создала.
        Наконец я поворачиваюсь к нему и смотрю на его профиль, на чешуйки, идеально повторяющие линию его скул. Вижу сжатый рот, сведенные брови, шипы, торчащие из спины. Волны снова бьются о скалы, и вверх поднимаются соленые брызги, ласкающие мое лицо.
        - Я предана Мидасу, но… чувствую вину из-за ястреба.
        Я знаю, что это испытание послали мне богини. Не уверена, провалила я его или выдержала. Зато знаю, что в мыслях моих царила сумятица с тех пор, как отправила то письмо.
        Рип с минуту молчит, но я вижу, как опускаются его плечи, сгибаются шипы, словно он выдохнул.
        - То, что ты отправила то письмо, не имеет значения. Все не так, как ты могла подумать.
        Застигнутая врасплох, я удивленно смотрю на него.
        - О чем ты?
        - Он уже знал. Король Ревингер отправил Мидасу послание сразу же после того, как ты попала ко мне.
        Сердце в груди сбивается с ритма, пропускает удар.
        Он знает. Мидас уже знает.
        Рев в ушах громче бушующих волн, и мне приходится потрясти головой, чтобы от него избавиться.
        - Зачем твой король так поступил? Я думала, он собирался повергнуть Мидаса в шок и вынудить его поспешить? К чему отказываться от элемента внезапности?
        - Войску Четвертого королевства не нужен элемент внезапности, - говорит Рип, и я согласна, даже если это звучит высокомерно. - Королю Ревингеру нравится запугивать и пускать пыль в глаза. Уверен, Ревингеру доставило безмерное удовольствие сообщить Мидасу, что армия Четвертого королевства завладела его самым ценным достоянием.
        Мысли вертятся вихрем, я даю осесть открывшейся правде, но не хочу увязать в королевских интригах. Не сегодня.
        Вместо этого я глубоко вздыхаю и меняю тему.
        - Когда я спросила тебя, что ты делаешь, ты сказал, что ждешь. Что ты имел в виду? - интересуюсь я, надеясь, что на этот раз Рип мне ответит.
        Он поднимает голову и указывает в сторону.
        - Я ждал этого.
        Проследив за направлением его пальца, замечаю, что небо переменилось. Луна окрасилась голубым, скрылась за скорбной сапфировой вуалью. Я вижу, как рядом стремительно падает звезда, а после исчезает за горизонтом.
        - Ничего себе. Никогда не видела такого неба.
        - Это скорбящая луна, - говорит Рип низким, почти… печальным голосом. - Случается раз в несколько лет. Раньше фейри собирались в этом королевстве, чтобы посмотреть на нее.
        Горло сжимается, когда я замечаю блеск еще одной падающей звезды, которая словно нырнула в темное море. Внезапно я понимаю, почему эту луну называют скорбящей. Сейчас она выглядит синей-синей, безотрадной. Ночь, ее окружающая, проливает слезы звездного света.
        - Богини создали эту ночь, чтобы мы помнили, - говорит Рип, и по рукам пробегают мурашки. - Фейри наблюдают, как мы чтим тех, кого оплакиваем. Чтобы помнить их.
        На языке вертится вопрос: чью память он пришел сюда почтить, кого оплакивает. Но вопрос этот слишком личный, у меня нет права его задавать. Поэтому я смотрю, как голубой лунный свет становится глубже, закрашивая своим цветом облака.
        Рип опускает голову, поворачивается, и наши взгляды встречаются. Раньше я думала, что его глаза черные, как бездонная пропасть, но я ошибалась. Его взгляд не удушающий и не бездушный. Когда он смотрит на меня, в его глазах что-то мелькает.
        Боюсь, если засмотрюсь на него, то же самое промелькнет и в моих глазах. Я снова отворачиваюсь, воспользовавшись небом как предлогом.
        Между мной и Рипом установилось временное перемирие, и я чувствую такое облегчение, будто с моих плеч свалился груз.
        Когда падает еще одна звезда, я размышляю, как бы выразить свою благодарность, и решаю добровольно сказать правду.
        - Ты спрашивал, откуда я родом, но я не ответила.
        Я чувствую, как Рип смотрит на меня, его глаза впитывают правду, как пересохший лист - росу.
        - Я бывала во многих местах. Я, разумеется, из Хайбелла, а до этого жила в деревнях Второго королевства. Одна из них называлась Карнит, - голос едва не срывается от этого названия, но мне удается себя сдержать. - А до нее - морской порт на одном из побережий Третьего королевства.
        Тот океан сильно отличался от этого. Я помню запах тамошнего пляжа, кишащие народом рынки, берег, заполненный лодками и шумными людьми.
        - Корабли всегда приходили полнехонькими, а уходили пустыми. Там никогда не смолкал людской гомон. Постоянно пахло рыбой и железом. Часто шел дождь, - говорю я голосом, похожим на колыбельную.
        - А до этого? - осторожно спрашивает Рип, и внезапно сердце начинает ощутимо биться в груди, потому что думать о том месте, вспоминать его больно.
        Я уже очень-очень давно не произносила его вслух. Лишь осмеливалась мысленно шептать на пороге сна.
        - Эннвин, - шепчу я. - Я была в Эннвине, в царстве фейри.
        От тоски по дому в груди раздается болезненный треск, словно звезда появляется из своей скорлупы.
        Двадцать лет. Я не была дома двадцать лет. Двадцать лет минуло с тех пор, как я дышала его свежим воздухом, гуляла по сладкой земле, слышала песню солнца.
        После моего признания мы с Рипом еще долго смотрим на скорбящую луну. Больше не разговариваем, просто сидим на камнях, в нашем молчании нет неловкости или напряжения. Быть может, для нас эта ночь сродни утешению. Мы оба представляем частичку дома, и, возможно, по родине мы и скорбим сильнее всего.
        Когда я начинаю трястись от холода и плотнее кутаюсь в пальто, Рип это замечает. Я быстро натягиваю на голову капюшон, а командир встает с камней.
        - Пора уходить, Золотая пташка.
        Сердце сжимается, стоит услышать это прозвище, но я поднимаюсь вслед за Рипом. Когда вернусь к Мидасу, мне будет этого не хватать. Будет не хватать его.
        От этого осознания, этого пробудившегося во мне ощущения кажется, будто весь мир уходит из-под ног. Словно если я сейчас взгляну наверх, то увижу землю, пока сама бреду по небу.
        Сильнее изумляет только то, что эти чувства кажутся правильными.
        Я буду скучать по Рипу и уже не смогу лгать себе об этом.
        Он помогает мне перелезть через камни, а потом провожает в лагерь. Голубой свет луны меркнет, звезды в небе снова становятся тихими и ясными, как высохшие слезы.
        Когда мы подходим к палатке, Рип останавливается.
        - Завтра ночью мы прибудем в замок Рэнхолд.
        Пульс становится чаще.
        - Уже?
        Рип кивает, смотря на меня в упор с непроницаемым лицом.
        - Король Ревингер прибудет на встречу с Мидасом.
        От охватившего все мое тело страха чувствую, как округляются глаза.
        - Твой король тоже приедет?
        - Тебе нужно подготовиться.
        Хочу попросить его уточнить, спросить, к чему именно мне нужно готовиться, но Рип уже уходит.
        Король Рот едет.
        И все же я не уверена, перед встречей с кем волнуюсь больше - с ним или с Мидасом.
        Глава 32
        Аурен
        Если вчера солдаты выглядели угрюмыми, сегодня их мрачный настрой сменился напряженностью. И это напрямую связано с виднеющимся вдалеке сооружением с острыми шпилями.
        Несколько часов назад мы вошли в столицу Пятого королевства и оказались прямо напротив замка Рэнхолд. Сразу за ним - горы из сияющего льда, граничащие с переливающимися равнинами гладкого снега.
        Незадолго до наступления ночи в воздухе повисла белая пелена густого тумана. Будто все облака разом сбились в кучу, чтобы сшить для неба наряд, юбки которого тянутся за горизонт.
        Город Рэнхолд кольцом окружает замок, и с моей позиции на возвышающемся холме можно разглядеть магазинчики, трущобы, поместья побольше.
        Какое-то время я пыталась заснуть, но потом махнула на это рукой. И с тех пор во все глаза смотрю на Рэнхолд. Стоя спиной к лагерю, взираю на город, блуждая взглядом по горящему в домах свету и освещенным фонарями улицам.
        - И чего ты тут стоишь совсем одна, Золотце? - Джадд приближается ко мне привычной для него вальяжной походкой, его желтые волосы почти светятся.
        - Не могу уснуть, - отвечаю я и опять поворачиваюсь ко дворцу.
        Где-то в этом замке Мидас. Интересно, чем он занимается, с кем он. Интересно, знает ли он, что я здесь.
        В эту минуту он, возможно, смотрит в окно замка, наблюдая за армией Четвертого королевства на самой границе Рэнхолда, где мы разбили лагерь. Возможно, он смотрит на меня.
        Джадд что-то ворчит, его брюзжание без слов говорит, что Рэнхолд у него как на ладони, и он не в восторге.
        - Пойдем, у меня есть для тебя дельце.
        Он поворачивается и начинает уходить, и мне приходится поторопиться, чтобы его нагнать.
        - Что за дельце?
        Джадд косится на меня.
        - Увидишь.
        Моментально заинтересовавшись, я послушно иду за ним через весь лагерь. Он не завязывает разговор, поэтому я старательно следую за ним. Капитан вынуждает нас протиснуться между палатками и пройти мимо костров.
        Солдаты, которые попадаются на нашем пути, кивают Джадду, поднимают руки или наклоняют головы в качестве приветствия. Похоже, большинство сегодня решило забыть про сон. Быстро приближается рассвет, а с ним, возможно, и война.
        - Ты скажешь, куда мы все-таки идем? - спрашиваю, когда появляется ощущение, будто мы бредем целую вечность.
        - Тсс, - шикает он на меня.
        Я открываю рот, чтобы спросить, какого черта происходит, но он, словно почувствовав, многозначительно на меня поглядывает.
        Я шумно вздыхаю, но продолжаю молчать.
        Через несколько минут улавливаю женские голоса. Оглядываюсь по сторонам. И действительно: вокруг костра собрались женщины-солдаты, и одна из них - Лу.
        Открываю рот и поднимаю руку, чтобы окликнуть ее, но Джадд тащит меня за палатку и дерзко прижимает палец к своим губам.
        - Тихо! Ты что, хочешь, чтобы меня поймали?
        Удивленно воззрившись на него, я молча и вопросительно вскидываю руки, но он не отвечает. Джадд продолжает идти и жестом показывает следовать за ним. Мы прячемся за палаткой, отходя от костра подальше.
        Когда мы проходим мимо небольшого скопления лошадей, Джадд так быстро останавливается, что я чуть не врезаюсь ему в спину. Выглянув, понимаю причину.
        - Что ты тут делаешь? - с явным недоверием спрашивает женщина-солдат. За ухом у нее незажженная деревянная трубка, почти скрытая короткими каштановыми кудрями.
        - Инга, всегда рад тебя видеть, - говорит Джадд.
        Прищурив глаза, она смотрит на меня, а потом проводит языком по зубам, словно пытаясь вытащить застрявшую крошку.
        - Правда? Разве ты не должен быть на левом фланге? Слышала, твои солдаты тешат самолюбие друг друга так же, как ласкают свои причиндалы. Нужна ободряющая речь, чтобы они не наделали в штаны накануне битвы? - говорит Инга, насмешливо скривив губы.
        Джадд закатывает глаза.
        - Ой, да брось. Нам всем прекрасно известно, что это правый фланг перед сражением напрудонит в штанишки. - Он бросает взгляд на ее талию. - Кстати говоря, новые брюки? - улыбается капитан.
        Женщина сердито смотрит на него.
        - Короче, я просто привел Аурен к Лу. - Джадд поднимает руку и прикладывает ее ко рту, заговорив фальшивым шепотом: - У нее проблемы. Женские проблемы, если ты понимаешь, о чем я.
        От изумления я открываю рот, а щеки заливает смущенный румянец.
        Инга переводит взгляд на меня.
        - А, - протягивает она, - красная армия пожаловала?
        Сгорая со стыда, я уже собираюсь все опровергнуть, но Джадд наступает мне на ногу. Сильно.
        - Н… да, - поморщившись, отвечаю я.
        Женщина понимающе кивает.
        - Что ж, если не найдешь Лу, возвращайся, и я тебе помогу.
        - Будем иметь это в виду, - улыбается Джадд, а потом кивком велит мне идти за ним.
        Лицо так горит, что я даже не могу взглянуть на Ингу.
        - Спасибо, - бормочу я.
        Догнав Джадда, бросаю на него свирепый взгляд.
        - Какого черта? - спрашиваю я сквозь зубы.
        Он тихонько посмеивается и ведет меня между двумя палатками. Оглядев все вокруг голубыми глазами, очевидно, находит то, что ищет, потому что на его лице расползается улыбка.
        - Я знал.
        Я замираю, увидев, как он несется к какой-то куче меха. Но когда он сдергивает шкуры, все понимаю.
        От раздражения громко вздыхаю.
        - Серьезно? - сухим тоном говорю я.
        - Иди сюда, помоги поднять.
        Ворча, иду к нему. И снова я поднимаю бочку с вином - точно так же, как тогда с Лу.
        Сейчас она кажется тяжелее, но, наверное, это из-за того, что после тренировок у меня болят руки.
        - А повыше можешь? - спрашивает Джадд, хватаясь за нижний конец. - Ты слабее, чем я думал.
        Я сурово гляжу на него.
        - Может, дело в крови, которую я теряю из-за «женских проблем»?
        Джадд смеется.
        - Нужно было соображать быстро. Лучшего придумать не смог.
        Я напрягаю мышцы, чтобы поднять повыше тяжелую бочку, пока Джадд петляет между палатками. Мы пробираемся тайком, но стоит нам кого-то заметить, и он приказывает развернуться или спрятаться за палатку.
        Джадд велит нести бочку на другую сторону лагеря, где вокруг костра собрались солдаты, жующие паек.
        Когда Джадд ставит ее, мужчины замечают, что в бочке, и издают радостные возгласы, угрюмых лиц как не бывало. Один из них, не теряя времени даром, вытаскивает пробку и начинает разливать вино по чашкам.
        Я стою в сторонке и весело наблюдаю, как Джадд хлопает мужчин по спине, перекидывается с ними фразами. Он замечает, что я смотрю на него, и подходит, протянув вино.
        - Так вот в чем шутка? Красть друг у друга бочонок вина?
        Джадд ухмыляется.
        - Ага.
        Я улыбаюсь и качаю головой, а потом в знак благодарности делаю глоток. Вино покрывает язык сладким вкусным теплом.
        - М-м-м.
        - Вот именно, - кивнув, говорит он. - Лучшее вино в лагере. Остальное, по сути, разбавленная лошадиная моча.
        От такого красочного описания я морщу нос.
        Когда мы допиваем, Джадд провожает меня, и я замечаю, что небо начинает светлеть, оповещая о приближении рассвета. И хотя в моих перчатках наверняка остались занозы, а руки болят от того, что я тащила ту бочку через пол-лагеря, я рада, что мне удалось отвлечься хотя бы на время.
        - Спасибо, что нашел для меня дело, - говорю я Джадду, когда мы останавливаемся перед моей палаткой.
        - Всегда рад. А то у тебя был такой вид…
        - Какой?
        Он улыбается мне, но не ехидно, как обычно, а с сочувствием.
        - Вид человека, готовящегося к битве.
        Я хмурюсь.
        - Но не я же буду принимать участие в бою.
        Джадд понимающе поднимает бровь.
        - Правда?
        Я знаю, на что он намекает, но не знаю, как ответить. Мне кажется, что я действительно к чему-то себя готовлю. Просто не знаю, к чему, потому что ведать не ведаю, что завтра предстоит пережить. Знаю лишь, что я должна это пережить.
        Я переминаюсь с ноги на ногу.
        - Думаешь, король Ревингер объявит войну? Считаешь, завтра вы вступите в бой?
        Джадд пожимает плечами.
        - Кто знает? Решения зависят от правителей. А я здесь только ради вина.
        У меня вырывается смешок - Джадд с успехом погасил тревогу, которая снова начала во мне разгораться.
        Краем глаза замечаю какое-то движение и, повернувшись, вижу, что у палатки стоит Рип. Поза у него напряженная, лицо суровое, между бровями залегла складка, губы крепко сжаты. Его взгляд устремлен на меня.
        Улыбка исчезает с моего лица.
        Увидев, куда я смотрю, и заметив выражение моего лица, Джадд тоже поворачивается.
        Рип на долю секунды переводит взгляд на него.
        - Оставь нас.
        Джадд бросает на меня непроницаемый взгляд, после чего засовывает руки в карманы и уходит, забрав с собой последние капли моей счастливой отдушины.
        Мы остаемся одни. Рип кивком указывает на палатку, и я захожу туда, тут же почувствовав исходящее от углей тепло.
        Командир заходит следом, принеся с собой холод.
        Что-то не так. Что-то случилось.
        Напряжение такое густое, что его можно резать ножом. Рип стоит в тени и не двигается. Его аура, к которой я уже привыкла, неспокойно, взволнованно бурлит.
        Я крепко сжимаю руки.
        - Что случилось?
        Он не сходит с места, стоит прямо перед выходом. Между нами всего фут, и отчего-то кажется, что он и невероятно далеко, и слишком близко.
        - Скоро прибудет король Ревингер, чтобы встретиться с Мидасом.
        Меня будто пронзает небольшая молния. И чего я так испугалась? Я знала, что это произойдет. И все же теперь, когда это случилось, не могу остановить разогнавшееся сердце или страх, от которого все внутри сводит.
        - Что произойдет? - Со мной. С Мидасом. С Рипом. С его солдатами.
        Командир качает головой.
        - Время покажет.
        Я скрещиваю на груди руки, словно так могу отогнать тревогу.
        Рип долго смотрит на меня, вынуждая съежиться так, что перестаю чувствовать свои ленты.
        - У меня к тебе вопрос, - наконец говорит он.
        Что-то подсказывает, что я не хочу его слышать.
        - Какой?
        Он не сводит с меня черного взгляда, и я не знаю, что Рип видит, о чем думает. Так всегда и бывает, когда я с ним, но в эту минуту мне хочется закричать.
        - Ты хочешь остаться?
        У меня вытягивается лицо, в голове кружит его вопрос.
        - Остаться? - не дыша, переспрашиваю я.
        Рип делает шаг вперед. Всего один, но он делит пространство между нами пополам. Рип такой же, как в ту ночь, когда я отправила ястреба. Тихий. Задумчивый. Такой напряженный, что поглощает весь воздух и обостряет мои чувства.
        Он тихо говорит:
        - Ты не обязана возвращаться. Я могу сделать так, что тебе позволят остаться.
        Дыхание перехватывает, когда я понимаю, о чем он говорит. Я в недоумении, я поражена. Не знаю, что и ответить.
        - Я могу это осуществить. Но ты должна дать ответ до прибытия короля Ревингера.
        В тревоге я начинаю мерить шагами нашу небольшую палатку.
        - Зачем ты предлагаешь такое? - озадаченно спрашиваю я. - Я твоя пленница, Рип. Я нужна твоему королю для выкупа. А ты - командир его армии, которой завтра, возможно, придется воевать. Ты не можешь просить меня остаться. Не можешь.
        Рип возвышается надо мной, гордый и непреклонный, как скала.
        - Я могу и предлагаю. У тебя есть выбор, Аурен.
        Я растеряна и чертовски шокирована.
        - Твой король ни за что не разрешит. Нет, если у него уже на примете выкуп. Он собирается мной воспользоваться и обязательно это сделает.
        - Нет, если ты дашь ответ сейчас.
        Я останавливаюсь и удивленно смотрю на него.
        - Что будет с тобой, твоими солдатами?
        - Тебя не должно это волновать.
        У меня вырывается смешок.
        - Не должно волновать? Да я только и делаю, что волнуюсь. Рип, я не могу остаться.
        Впервые с тех пор, как он вошел в эту палатку, на его лице появляются эмоции. Темный гнев быстро сгущается над ним.
        - Почему?
        Я прижимаю ко лбу ладонь, пытаясь утихомирить оглушающие мысли.
        - Потому что.
        Рип качает головой, сжав челюсти.
        - Этого мало. Назови реальную причину.
        - Я не понимаю, что ты предлагаешь? Спрятать меня? Заставить исчезнуть? Я не могу так поступить с Мидасом.
        Если до сих пор я считала, что Рип сердится, те чувства были ничем по сравнению с тем гневом, что закипает в нем сейчас. Его можно прочувствовать, он сгущает воздух, как готовая разразиться буря.
        - Мидас, - Рип выплевывает это имя презрительно, как ругательство. - А как же сказанное тобой на том берегу? Ты снова позволишь ему держать тебя в клетке, как птицу?
        - Нет, - отвечаю я, решительно качая головой. - Теперь все будет по-другому. Я теперь другая. И говорила всерьез.
        Рип гадко и недоверчиво фыркает.
        - Если ты думаешь, что теперь все изменится, тогда ты круглая дура.
        Я стискиваю руки в кулаки.
        - Я не дура.
        - Он держит тебя при себе в качестве своего питомца. Пользуется тобой. Манипулирует. Извлекает выгоду из твоей так называемой извращенной любви к нему.
        Рип сыплет в мою сторону обвинениями острыми, как кинжалы.
        - Он меня оберегал.
        - Оберегал, - рычит Рип, как волк, готовый поглотить меня целиком. - Всегда один и тот же чертов довод. Да, как великодушно было с его стороны держать тебя целыми днями в клетке и называть своей любимой шлюхой!
        Я вздрагиваю от его слов, как от пощечины, щеки вспыхивают от гнева и обиды.
        - Думай, как хочешь, но никто не делал для меня так много, как сделал Мидас, - говорю я и ненавижу, что горло сжимается от эмоций, ненавижу, что не могу быть такой же бесчувственной, как Рип.
        - Я прозябала на улицах, голодала, меня оскорбляли, ненавидели. Думаешь, он пользуется мной? Это ничто в сравнении с тем, что я сносила от остальных.
        Рип грозно замирает. От него исходит такая ярость, что у меня волосы встают дыбом.
        - Что-то не так? - глумлюсь я. - Не нравится слушать, что такая же фейри, как ты, не завоевала уважение в мире? Какая жалость, что я не продалась королю Роту. Может, тогда это я бы командовала его войском, а ты бы сидел в клетке Мидаса, и люди глазели бы на тебя и издевались над твоими шипами.
        Пресловутые шипы вытягиваются и сжимаются, будто представив его запертым в той клетке.
        - Перестань себя успокаивать. Перестань довольствоваться положением питомца в клетке.
        Я рычу:
        - Катись к черту!
        Рип качает головой.
        - Нет, Аурен. Это тебе нужно пылать. Тебе нужно зажечь искру к жизни и бороться. Не позволяй ему заглушать твой блеск, не позволяй всему этому чертову миру тебя топтать, - кричит он, и я вздрагиваю от этого пылкого требования. - Если бы ты только попробовала, то сияла бы ярче чертова солнца. А вместо этого решила бездействовать и блекнуть.
        От злости по щеке вниз скатывается слеза.
        - Ты хочешь, чтобы я сбежала, как последняя трусиха, но я его не боюсь. Что бы ты там ни думал, Мидас любит меня и прислушивается ко мне, - говорю я, стирая с лица свидетельство своей обиды. - Зачем ты вообще все это предложил? Тебе-то какое дело? - спрашиваю я.
        Но на самом деле вопрос звучит так: что означал твой поцелуй? Что означают все эти игры в притяжение и отталкивание между нами?
        У Рипа на лице начинает дергаться мускул, словно он пробует свои слова и решает, какие из них проглотить.
        - Все заслуживают выбор. Я его тебе предлагаю.
        - Я не могу бросить единственного человека, который меня защищал!
        Рип издает рык и проводит рукой по густым черным волосам, дергает за корни, показывая свое разочарование.
        - Слушай, каждый из нас старается выжить по-своему. Я тебя за это не осуждаю.
        У меня вырывает невеселый смешок. Становится еще светлее, вот-вот наступит пугающий рассвет.
        - Ты делал это с самой первой нашей встречи. Осуждал меня за решение прятаться, чтобы выжить. Не притворяйся, что это не так.
        - Хорошо, - опустив руку, соглашается Рип. - Но больше ты не должна прятаться.
        Я холодно смотрю на него. Скрещиваю ноги, чтобы скрыть дрожь в коленях.
        - Я говорила тебе, что всегда буду выбирать его.
        Вижу, как Рип сглатывает, словно принимает сказанные мной слова и ощущает их горький вкус. Его взгляд, как и голос, полон этой горечи, когда он твердо произносит:
        - Так тому и быть.
        Глава 33
        Аурен
        Король Ревингер прибывает со стаей тимбервингов. Прежде я никогда не видела этих летающих чудищ. Их численность невелика: столетие назад их порода чуть не вымерла. Раньше они жили в Орее неприрученными, а теперь принадлежат только самым богатым.
        Например, королям.
        Всего через пару часов после наступления рассвета в небе появляются шесть гигантских птиц. Хотя птицами их назвать сложно.
        В отличие от птиц у них нет клювов. Вместо них широкие морды с острыми как бритва зубами, которыми они ловко подхватывают добычу и поднимают ее в воздух. Им даже не нужно приземляться, чтобы поесть.
        Одного этого хватает, чтобы у меня пропало желание к ним приближаться.
        Поэтому, держась поодаль, я смотрю, как шестеро тимбервингов и их всадники спускаются в самый центр лагеря армии Четвертого королевства и исчезают из вида.
        Я недолго прогуливаюсь по окрестностям, но лагерь теперь кажется жутковатым. Большинство солдат ушли поприветствовать своего короля и получить от него приказы, и все здесь теперь напоминает город-призрак. Лагерь слишком тихий, застывший, как дыхание перед криком. Интересно, замирает ли сам город Рэнхолд, когда к его границам приближается армия соседнего королевства?
        Я не могу вынести этого напряжения. Не могу смотреть, как солдаты точат клинки или надевают черные доспехи вместо кожаной одежды.
        Когда мне становится особенно не по себе, я сажусь у одного из костров и смотрю на пламя, слушаю потрескивание поленьев.
        - Это она?
        Я вздрагиваю: троица, что подошла ко мне со спины, ступала бесшумно. Встав и повернувшись, вижу, как передо мной останавливаются два незнакомых солдата, а следом за ними подходит Лу.
        Она тоже полностью облачена в доспехи, на ее шее кольчужная сетка.
        - Да, это она, - с мрачным видом говорит воительница.
        Нахмурившись, смотрю на них.
        - Что происходит?
        - Король желает, чтобы вас охраняли, - говорит один из солдат.
        Я поджимаю губы. Я сейчас посреди лагеря их войска. Здесь до меня никто не доберется, даже Мидас.
        - То есть ваш король хочет, чтобы за мной следили, - говорю я, и выражение лица Лу подтверждает мои слова.
        - Ладно, я просто тут сижу, так что устраивайтесь поудобнее, - предлагаю я и показываю на пустой табурет.
        Но стражник качает головой.
        - Король хочет, чтобы вам была обеспечена безопасность. Отведите нас к вашей палатке, миледи.
        Я перевожу взгляд на Лу.
        - Серьезно?
        Она пожимает плечами.
        - Извини, Золотце. Таков приказ.
        Тут нечему удивляться, но я избаловалась, пробыв столько времени пленницей, на самом деле ею не являвшейся.
        - Заключили сделку? - спрашиваю я. - Меня обменивают? Выкупают?
        Лу кладет ладонь на рукоять меча.
        - Еще не знаю.
        Я быстро киваю, испытывая отвращение к этой неизвестности.
        Лу оглядывает меня с головы до ног и явно хочет что-то сказать, но по какой-то причине сдерживается.
        - Вы готовы, миледи? - спрашивает стражник.
        Я киваю, потому что привыкла быть послушной, выполнять приказы. Но на самом деле хочу остаться у этого костра, обнять Лу, сказать, что буду по ней скучать, если больше никогда не увижу. Поблагодарить ее и других членов Гнева за помощь мне.
        Наверное, Лу замечает на моем лице борьбу, потому что шагает ко мне и шепчет:
        - Помни, что я тебе говорила, Золотце. Не нужно ни перед кем прогибаться, хорошо?
        Ответить не могу, потому что, скорее всего, заплачу, а Лу, как мне кажется, не из тех людей, кто жаждет лицезреть чужие рыдания. Поэтому просто киваю.
        Я молча веду стражников к палатке, настроение у меня мрачное. Когда я проскальзываю под полами, стражники остаются на карауле, через залитую солнцем кожу палатки проглядывают их тени.
        Но я просто не могу безропотно сидеть здесь, иначе сойду с ума. Поэтому занимаю себя делом.
        Я умываюсь, заплетаю волосы, вычищаю золу и ставлю таз с новыми углями, хотя не уверена, что Рип вернется. Сворачиваю меха на своей половине. Разворачиваю их. Еще раз сворачиваю. Решив, что, возможно, стоит попробовать вздремнуть, опять разворачиваю. Ложусь. Не могу уснуть.
        Нахожу три пиона, которые дал мне Ходжат. Они сломались и почти раскрошились, я беру тот, что сохранился лучше всех, и, оторвав сплющенный бутон, засовываю его в карман.
        Оглядевшись в палатке, вдруг понимаю, что это небольшое пристанище стало моей отрадой и что завтра я уже сюда не вернусь. Вот и все.
        В горле как будто встает удушающий ком, и я кладу руку на шею, словно это поможет от него избавиться.
        Но нащупываю шрам, оставленный клинком короля Фулька. Чувствуя, как нарастает страх, вспоминаю тот последний раз, когда оказалась между двумя правителями. Мне чуть не перерезали горло.
        Так что же будет со мной теперь?
        Не знаю, каким чудом мне удалось заснуть, но это случилось.
        Что-то меня будит, в воздухе будто произошли изменения. Я сажусь на паллете и протираю уставшие глаза. Потянувшись, расправляю платье и встаю, после чего иду к выходу и осторожно выглядываю наружу.
        Мои сторожевые псы еще там, тихо переговариваются. Я надеваю пальто, осторожно натягиваю капюшон, хотя снегопада нет. Не забываю и про перчатки, рукава и воротник. Убедившись, что все в порядке, выхожу.
        Оба стражника тут же вскакивают.
        - Миледи, вам нельзя покидать палатку.
        - Мне нужно воспользоваться отхожим местом.
        Они переглядываются так, словно собираются запретить и это. Во мне роится раздражение, и я поджимаю губы.
        - Ваш король и нужду мне запретил справлять? А ведь все может очень быстро испортиться, - невозмутимо отвечаю я.
        Стражник слева краснеет, словно разговор о нужде его смущает.
        - Прошу прощения, миледи. Конечно, вы можете идти. Мы вас сопроводим, - говорит второй мужчина.
        Кивнув, я разрешаю им отвести меня от лагеря за насыпь, а затем в заросли голых деревьев.
        К моему большому стыду, стражники держатся всего в нескольких шагах, пока я занимаюсь своими делами. Светлая сторона? Скоро мне больше не придется ходить по снегу.
        Закончив, я выглядываю из-за дерева и вижу мелькающие спины стражников. Они прошагали еще немного вперед, к вершине пологого склона. Сначала кажется, что они сделали это, чтобы дать мне больше уединения, но когда один показывает пальцем, понимаю, что они просто куда-то смотрят.
        Чувствуя, как от волнения ползут по спине мурашки, я направляюсь к солдатам. Снег с каждым моим шагом прилипает к лодыжкам. Когда я поднимаюсь наверх к стражникам, с моих приоткрытых губ срывается вздох.
        Город окружен.
        Армия Четвертого королевства заняла позиции в замерзшей долине, встав в безупречный строй и окружив весь Рэнхолд, как сброшенная темная подкова, в полной готовности нанести удар по замку.
        Отсюда стоящие полукругом солдаты, облаченные в черное, напоминают скрюченную руку, готовую сжать, придушить этот город. Я чувствую, будто эта рука лежит у меня на животе и держит мучительной хваткой.
        Увидев армию такой… я понимаю: это не то же самое, что собираться у костров, проводить вечера за дружеской беседой. Но тогда в бойцовском круге я увидела готовых к битве мужчин. Я понимала, что грядет, поэтому меня не должны так сильно удивлять перемены.
        - Четвертое королевство нападает? - шепчу я.
        - Еще нет, - отвечает стражник слева.
        Я стреляю глазами по сторонам, пытаясь найти в шеренге знакомых солдат. Но с такого расстояния все они всего лишь черные муравьи, однако я не прекращаю свои поиски.
        Я ищу кляксу горчичных волос, гиганта и проворную женщину.
        Шипы на спине.
        Но с такого расстояния ничего не могу разобрать.
        Не знаю, на какой исход я рассчитывала, когда мы только прибыли. Мысль о возможной битве мелькала, но она казалась нереальной.
        А это… это все очень даже реально.
        - Ваше войско их уничтожит.
        Стражники не возражают, и живот скручивает от сопереживания невинным людям Рэнхолда.
        - И поделом, - говорит мне второй стражник безо всякого сочувствия в голосе. - Они так и поступили. Пятое королевство атаковало наши границы. Убило наших людей.
        Я поворачиваюсь к нему.
        - Как тебя зовут?
        - Пирс, миледи.
        - Так вот, Пирс, я слышала, в той битве ваши солдаты практически разгромили войско Пятого королевства, - говорю я. - Этого мало?
        Он пожимает плечами.
        - Для нашего короля - да.
        Я вцепляюсь пальцами в юбки и стискиваю ткань.
        Я знаю, что Мидас обманом вынудил короля Фулька напасть на границы Четвертого королевства. Понимаю, что, в сущности, это вина Мидаса. Но воевать, планировать разгром королевства… свинцовый груз в груди тянет меня вниз.
        Я ненавижу борьбу за власть и влияние, которую ведут правители.
        На замке Рэнхолд развеваются приспущенные пурпурные флаги - знак, что скончался их король. Стены крепости сверкают серым и белым, как мрамор, гордые шпили устремлены к Богам.
        Как было бы красиво, если бы на замок не надвигалось войско Четвертого королевства.
        - Пойдемте, миледи, - говорит Пирс. - Пора возвращаться в палатку.
        - Я не хочу туда возвращаться, - отвечаю я.
        Мысль о том, что я снова должна безвылазно сидеть в ней и не смогу увидеть, узнать, что происходит, наполняет меня тревогой.
        Пирс сочувственно на меня смотрит.
        - Прошу прощения. Это приказ.
        Я сжимаю губы в жесткую линию, когда стражники поворачиваются и ведут меня обратно. Однако разрешают мне идти вдоль насыпи, словно хотят дать еще время посмотреть.
        Лагерь не совсем опустел, и это свидетельствует о том, насколько велика армия короля Рота. Периметр охраняют - кто-то верхом, кто-то пешим ходом.
        Но никто не шутит, не пьет, не играет у костра в кости, не улыбается. Солдаты в боевом настрое, лица у них грозные, позы напряженные - все они мне незнакомы.
        Но как только мы начинаем спускаться по склону, я чувствую это.
        Толчок.
        Единичный удар катится по земле странной блуждающей волной. Я резко замираю, каждый волосок на шее встает дыбом от сокрушительного осознания.
        - Что это? - шепчу я, ладошки становятся липкими, сердце бешено колотится от страха.
        Стражники в недоумении поворачиваются ко мне.
        - О чем вы, миледи? - спрашивает Пирс.
        Я повинуюсь инстинкту, оборачиваюсь, гляжу вперед - и вот тогда я вижу его.
        Одинокая фигура в черном стоит позади войска.
        Несмотря на расстояние и то, что раньше я никогда его не видела, я знаю, кто он, потому что чувствую это. Потому что сила изливается из него, как поток загнивающей воды.
        Король Рот.
        Его зловещий силуэт движется вперед, и я вижу, как начинают меняться под его ногами чистые, переливающиеся белым равнины.
        Смерть.
        Мои глаза округляются, когда от каждого его шага по снегу расползаются коричневые завитки. Его сила тянется вперед, когтистые пальцы царапают землю и оставляют после себя гноящиеся раны.
        Вены цвета иссохшей коры проступают на снегу, будто кровь земли отравлена. Эти линии растягиваются, замерзшее озеро трескается, готовое осыпаться.
        Я чувствую этот мощный удар при каждом шаге короля. Потому что он раздается снова и снова, проходит сквозь землю и поднимается вверх к моим ногам.
        К горлу подступает желчь. Эта сила кажется дурной, отталкивающей, как заразная болезнь.
        С каждым шагом король Ревингер разрушает землю. Потрескавшиеся вены заражают снег, разрушая его кристальную чистоту. Земля, покрытая ледяными хлопьями, пенится и распадается, приобретая тошнотворный желто-коричневый оттенок.
        Страх сжимает меня железной рукой, но я не могу отвести глаза и не могу вдохнуть полной грудью. Не понимаю, как войско короля не разбегается от этой силы, не уносит от него ноги. Не понимаю, как солдатам удается не покидать строй, в строю, потому что даже вдалеке от поля сражения чутье велит мне спасаться бегством.
        Ревингер продолжает идти вперед, прямо по пустой тропе между четкими границами стоящей в готовности армии. Ни один дюйм его силы не касается земли под ногами солдат. Их не задевает ни одна гнилая линия. При виде такой власти я начинаю дрожать от страха.
        У этого человека не сила. Он и есть эта сила.
        Шаг короля Ревингера ровный, но уверенный. Он не останавливается, пока не оказывается впереди. За ним - мощь его армии и сила, окружающая его ореолом гнили.
        Все слухи о нем - правда.
        Неудивительно, что за ним следует такой фейри, как Рип. Это мощь. Это поистине неограниченная сила.
        Увидев все своими глазами, я ни капли не сомневаюсь, что ему нечего бояться. Потому что король Ревингер только что доказал: он может сгноить этот мир и разрушить его своей высокомерной походкой.
        Вопрос только в том, по кому он собирается пройти?
        Глава 34
        Аурен
        Я сижу в палатке и смотрю в никуда.
        В мыслях и в груди раскачивается маятник. Сопровождает каждый вздох и биение сердца.
        Прошлое и настоящее. Добро и зло. Правда и ложь. Знание и непонимание. Сомнения и доверие. Непрерывный такт нескончаемого ритма.
        Не знаю толком, сколько я неподвижно просидела здесь, глядя в одну точку, пока маятник ходил туда-сюда, но вдруг я услышала голоса.
        Полы палатки приподнимаются в качестве приглашения. Я делаю глубокий вдох и встаю, натянув на голову капюшон, проверив пальто и перчатки.
        Выхожу на улицу, и кожу лица снова покалывает. Наверное, мне бы пришлось прищуриться от яркого дневного света, если бы надо мной не возвышался Озрик.
        Он кивает моим сторожевым псам, заставляя Пирса и второго мужчину удалиться, и мы остаемся с ним вдвоем, совсем как в ночь нашей первой встречи.
        Он - все такая же устрашающая громада, но в полном боевом облачении пугает еще сильнее. Я не завидую кузнецу, которому пришлось подгонять под него нагрудную пластину.
        Сегодня его обычно нечесаная каштановая грива длиной до плеч собрана сзади и завязана на затылке. А вот борода косматая, как всегда.
        Озрик смотрит на меня, держа меч на бедре и шлем под мышкой. На лице присущий ему оскал, карие глаза суровы. Он - образчик солдата армии Четвертого королевства вплоть до деревянного прокола в губе и рукояти меча в виде искривленного дерева.
        - Что случилось? - спрашиваю я, хотя едва могу говорить, потому что сердце подскакивает к горлу. Настороженно вслушиваюсь, но звуков битвы нет. По-прежнему очень тихо. - Грядет война?
        - Еще не знаю, - отвечает капитан. - Король Ревингер запросил личную встречу. Мидас отправил посланника.
        Сердце подпрыгивает.
        - Выходит, намечаются переговоры? Возможно, битвы не будет? - Надежда хватается за мои руки, словно не хочет, чтобы ее утащили.
        - Возможно. Но Мидас тоже кое-что потребовал.
        Я замираю.
        - Что именно?
        - Подношение, сделанное нами с честными намерениями, - выплевывает он, словно не верит, что Мидас способен на честность. - Этот ублюдок нам задолжал. Это мы должны диктовать условия.
        Я уже знаю, что он потребовал.
        - Мидас хочет меня.
        Озрик кивает.
        - Да. Посланник доставил от Мидаса вполне определенное сообщение. Он сказал нам - тут цитирую: «приведите мне мою позолоченную фаворитку, и я позволю вашему королю Роту получить у меня аудиенцию». - Лицо Озрика перекашивает от недовольства. - Какой гнусный, высокомерный мерзавец, - говорит он.
        Меня не удивляет послание Мидаса, как не удивляет и презрение Озрика.
        - И ваш король действительно согласился? Он вот так просто меня передаст?
        - Да. Вот так просто.
        А вот это и правда удивляет, но не могу даже предположить, о чем думает король Ревингер или что он, возможно, замышляет, однако все это вселяет в меня беспокойство. Ведь не может же быть все настолько просто?
        Я медленно выдыхаю.
        - Ну, это ведь добрый знак, что короли желают договориться об условиях? Все имеет значение, если это может помочь остановить войну.
        В ответ на мои слова Озрик вздыхает, словно я только что его разочаровала.
        - Никогда не пойму, как ты это, черт возьми, терпишь это. Мидаса. Обращение как к питомцу.
        - Знаю, - отвечаю я, а еще знаю, что голос мой звучит безжизненно, потому что меня охватывает оцепенение.
        Озрик бурчит:
        - Готова?
        Да. Нет.
        Маятник качается.
        Озрик выводит меня из палатки, а потом и из лагеря, ступая так широко, что мне приходится делать по два шага там, где он делает один. Мы поднимаемся по тому же холму, на котором я уже стояла, и там, наверху, нас дожидаются пять лошадей - трое солдат уже в седлах, две лошади свободны.
        - Умеешь ездить верхом? - спрашивает Озрик.
        Я натягиваю перчатки повыше, сердце стучит, ладони становятся скользкими.
        - Да, умею.
        - Садись на пятнистую, - говорит он, и я с улыбкой смотрю на черную лошадь, восхищаясь россыпью серых пятен на ее груди. Моя кобыла намного ниже лошади Озрика. Если честно, я бы не смогла забраться в седло его жеребца без табуретки.
        Остановившись перед кобылой, я легонько глажу ее, а потом наклоняюсь, чтобы убедиться, что мои гетры заправлены в носки.
        - Тебя подсадить? - предлагает Озрик.
        Я качаю головой.
        - Нет, спасибо.
        Он коротко кивает и, сев на своего жеребца, ждет меня. Я осторожно встаю в стремя и перекидываю ногу, а когда сажусь, расправляю юбки.
        Должно быть, по выражению моего лица или хватке на поводьях Озрик понял, что я нервничаю, потому что повел свою лошадь рядом с моей. Он бросает на меня тяжелый взгляд, пока остальные солдаты Четвертого королевства разворачивают своих лошадей и следуют за нами.
        - А ведь ты и впрямь не предала своего Золотого царя. Это требует мужества, - говорит Озрик, удивив меня.
        Я сжимаю руками кожаные поводья.
        - Вы меня даже не мучили, - хохотнув, отвечаю я. - Думаю, во всей Орее не найдется того, кто был бы так добр к своему пленнику.
        - Пожалуй. Только вот сначала я тебя хорошенько запугал. Напомни-ка, что я тогда сказал?
        Задумавшись, морщу нос.
        - Кажется, пообещал выпороть меня, если я буду говорить гадости про короля Ревингера.
        Озрик улыбается.
        - Ну так что? - гордый собой, спрашивает он. - Получилось? Хорошая угроза вышла?
        - Смеешься? Я тогда чуть не описалась со страху. Ты пугающий человек.
        Изо рта капитана вырывается заливистый смех. Сейчас Озрик не выглядит таким уж устрашающим. Не знаю, почему он перестал питать ко мне ненависть, но я этому рада. Мы проделали долгий путь от угроз хлыстом и клички «символ Мидаса».
        Я с любопытством наклоняю голову.
        - Ты все еще злишься, когда смотришь на меня? - спрашиваю я, вспоминая его прежние слова.
        С лица Озрика исчезает беззаботное выражение, и с минуту он внимательно смотрит на меня, слегка наклонив голову. Его грубоватое лицо становится серьезным.
        - Да, - наконец отвечает он. - Но теперь по другой причине.
        Он не вдается в подробности, а я его об этом и не прошу. Не совсем понимаю, зачем вообще задала капитану этот вопрос. Теперь это не имеет значения. После обмена его больше не увижу. Даже если развяжется война, я буду по другую сторону баррикад.
        От этой мысли становится больно. Больно хранить верность одной стороне, но что случается, если вы верны обеим? Я не хочу, чтобы кто-то погиб. Ни люди Пятого королевства, ни воины Мидаса, ни солдаты из войска короля Рота.
        - Пора.
        Кивнув, Озрик щелкает языком и ведет своего вороного жеребца вниз по склону. Моя лошадь следует за ним, а трое охранников держатся позади меня, защищая тыл.
        Когда мы подходим к плоской снежной равнине и начинаем через нее пробираться, я замечаю, что Озрик держится подальше от гнилой тропы, которую до этого вырубил в земле его король. А мой взгляд то и дело туда устремляется, я обвожу глазами линии разложения, смотрю на тошнотворный желтоватый снег.
        Не знаю, где сейчас король, но рада, что его нет рядом, потому что не думаю, что смогла бы снова оказаться так близко к отвратительной силе этого человека.
        Одного раза было достаточно.
        Когда мы подходим ближе, замечаю, что армия еще стоит в строю, хотя уже и не по стойке смирно. Теперь они ждут - ждут того, как короли решат их судьбу.
        Мы проезжаем между солдатами, и я чувствую, что за мной наблюдают сотни глаз. Мы - молчаливая процессия, я готовлюсь к тому, что один монарх передаст меня другому в качестве подношения.
        Позолоченная наложница возвращается к своему царю.
        И хотя солдаты пристально следят за мной, я больше не ощущаю гнета ненависти или враждебности. Интересно, что бы подумала Орея, если бы люди узнали правду об армии Четвертого королевства? Если бы они убедились, что эти солдаты не монстры, не кровожадные злодеи, нацеленные убивать?
        Грозные? Определенно. Смертоносные? Без сомнения.
        Но также благородные. Я ни разу не боялась за свою жизнь, ни разу меня не оскорбили и не использовали. Наоборот, ко мне относились с уважением, и подозреваю, поблагодарить за это я должна одного человека.
        Армия настолько же хороша, насколько хорош ее командир.
        И вот, словно я мысленно вызвала его, - фигура с шипами, сидящая на спине черного жеребца, отделяется от шеренги солдат и направляется к нам. Мои ленты обвиваются вокруг талии, при виде него перехватывает дыхание.
        В эту минуту Рип в самом деле выглядит как величавый командир Четвертой армии. В полном боевом облачении, без шлема, он - расплата, пришедшая, чтобы потребовать возмездия. У него свирепое выражение лица, дополненное мрачной линией бровей с шипами и острыми углами челюсти.
        Его лошадь скачет к нам. Я вижу, что черные волосы зачесаны назад, бледная кожа становится еще ярче из-за щетины на подбородке и черноты глаз. Со сверкающими на его спине шипами, торчащими из идеально скованных доспехов, Рип твердо дает понять, что настоящее его оружие - не меч на бедре. А он сам.
        Когда Рип к нам подъезжает, моя лошадь замедляет ход. Он кивает Озрику, а потом останавливает своего жеребца рядом с моим, мгновенно затмевая меня своим ростом. Его мощь искрит, как клацающие и острые зубы рассерженного зверя, желающего изувечить.
        Рядом с Рипом моя сила воли бьется и барахтается, как рыба, выброшенная на берег. Он не разговаривает со мной, не здоровается. Просто отпускает трех идущих за нами стражников, а затем ведет меня и Озрика к Рэнхолду - и к королевскому посланнику, держащему развевающийся золотой флаг с гордо виднеющимся на нем гербом Хайбелла.
        Озрик слева от меня, Рип - справа, и вместе мы едем вдоль шеренги незнакомых солдат. В пределах видимости ни одного знакомого лица.
        - А что насчет других наложниц? Стражников? - спрашиваю я.
        - Их освобождение - часть переговоров. Сегодня вечером их сопроводят в Рэнхолд, - отвечает Озрик.
        Я поглядываю на Рипа, но его взгляд устремлен вперед, лицо каменное. Я замечаю, как подергивается мускул на его подбородке, словно он сжимает зубы.
        Внутри него точно не раскачивается маятник. Он непоколебим, не задумчив. Он просто зол.
        Я знаю, что его гнев направлен на меня. Даже когда я отправила почтового ястреба, его злость не была такой сильной. Вряд ли он простит меня за то, что я выбрала Мидаса, хотя я снова и снова предупреждала его, что так и будет.
        Видимо, Озрик тоже ощущает враждебность, потому что все время оглядывается, словно ждет, что Рип сорвется.
        Печаль застилает меня, как мягкий ил. Она покрывает мою кожу огромным количеством мелких частичек, которые еще долго будут ко мне липнуть.
        Ненавижу, что между нами все так и останется. И хотя я провела с Рипом совсем немного времени, формально была его пленницей, с ним я ни разу не чувствовала такой безотрадной, тщетной досады, которую ощущала в Хайбелле. Хотела бы я сказать ему об этом.
        Но Мидас… Они не понимают. Я не могу остаться. Мидас никогда меня не отпустит.
        Неважно, насколько свиреп Рип или силен король Рот, Мидас не остановится ни перед чем, чтобы меня вернуть, а я никому не позволю в это вмешаться. Это было бы несправедливо - ни по отношению к Рипу, ни по отношению к Мидасу.
        Я не могу так поступить с Мидасом. Мы с ним связаны. Не только золотом, но и временем. Любовью. Я не могу отказаться от этого, отказаться от него. Только не после того, что нам пришлось пережить вместе.
        Я открываю рот, чтобы попробовать объясниться, что-то сказать - что угодно, - убедить Рипа ненавидеть меня не так сильно, но потом мы внезапно оказываемся здесь, напротив посланца, я упускаю свой шанс.
        У моего тикающего маятника кончилось время.
        - Согласно требованию, позолоченная наложница Его Величества короля Мидаса, - говорит Рип голосом твердым как сталь, а выражение его лица еще суровее.
        Посланники приближаются на своих мохнатых белых лошадях, а я стараюсь не хмуриться, глядя на их золотые доспехи. Раньше я не понимала, насколько это безвкусно.
        Когда-то я считала их изысканными, но рядом с Озриком и Рипом все это кажется каким-то фарсом. В отличие от Четвертого королевства, чьи доспехи отмечены сражениями, золотая броня без единого изъяна сверкает, как будто она только для вида.
        - Леди Аурен, - мужчина с белыми волосами спрыгивает с лошади и делает шаг вперед, а остальные посланники выстраиваются за ним. - Мы здесь, чтобы доставить вас к царю Мидасу, - он выжидающе смотрит на меня, видимо, не осмеливаясь подойти ближе.
        - Вы не поможете ей спуститься? - спрашивает Рип, и тон его голоса можно истолковать только как рычание. Лицо посланника тут же становится белым как мел, а его сослуживцы переминаются с ноги на ногу.
        Золотой солдат откашливается.
        - Никому не дозволено прикасаться к фаворитке царя.
        Рип медленно поворачивает ко мне голову. Я чувствую в его позе осуждение, и щеки под капюшоном пылают румянцем. Я не отваживаюсь взглянуть на него.
        - Конечно. Как я мог забыть правила твоего золотого царя? - отвечает Рип с явным пренебрежением в голосе.
        С каждой минутой испытывая все больше неловкости, я вынимаю из стремени правую ногу и собираюсь спрыгнуть. Но стоит мне попытаться соскочить, как рядом оказывается Рип и обхватывает руками мою талию.
        У меня вырывается удивленный вздох, а взгляд падает на его лицо. Он такой суровый, такой напряженный. В его глазах скрывается тысяча слов, но чтобы прочесть их, мне не хватает света.
        Солдаты Мидаса удивленно присвистывают, но я не отвожу взгляд. Мне не до того: я осматриваю Рипа так, словно пытаюсь его запомнить.
        - Командир, вынужден настоять, чтобы вы не прикасались к фаворитке царя Мидаса.
        - А я вынужден настоять, чтобы вы заткнулись на хрен, - цедит Озрик сквозь зубы.
        Рип не сводит с меня глаз, игнорируя людей Мидаса. А потом легко снимает меня с лошади, словно я совсем ничего не вешу, и помогает спуститься.
        Когда он медленно опускает меня на землю, по моему телу разливается знакомое чувство. Сердце стучит так сильно, что Рип наверняка его слышит. Я чувствую решительность его хватки и жар ладоней. Мне становится тепло даже через множество слоев моей одежды и перчаток.
        Но когда он опускает меня так низко, что между нашими лицами остается только дюйм, я инстинктивно отклоняюсь.
        И стоит мне это сделать, как Рип мрачнеет.
        Лицо снова становится жестким, пылкость взгляда меркнет. На его черты падает тень, как быстро наступающие сумерки, затемняя чешую на скулах, и вот он уже смотрит на меня с холодным равнодушием.
        Как только мои ноги касаются земли, Рип отпускает меня так, словно я его обожгла. Все тепло от его прикосновения исчезает, оставив меня беззащитной. Не говоря ни слова, он отворачивается и тут же уходит, а у меня внутри все холодеет от чувства вины.
        Я смотрю ему вслед, одна нога впереди, готовая шагнуть к нему, другая твердо стоит на земле. У меня пересохло во рту, но глаза на мокром месте. Я хочу сказать так много, но не говорю ничего.
        И вот маятник снова качается, тикает в такт моему выбору. Почему-то этот звук очень напоминает стук копыт лошади Рипа, когда он уезжает.
        Глава 35
        Царица Малина
        Мне никогда не нравилось спускаться с горы в экипаже. Она извилистая и крутая, опасная даже в ясные дни. Дорога всегда обледенелая и усыпана дерном и камнями. Но когда разражается зимняя буря, - а здесь она почти всегда, - дорога становится еще коварнее.
        Я крепко придерживаю задернутую занавеску на окне и стискиваю зубы всякий раз, как карету трясет.
        Наверное, мне повезло, что сегодня только легкий ветер и снег. Если грянет шторм, я ни за что не вернусь вечером в замок, так что могу лишь надеяться, что погода не переменится.
        Джео протягивает руку и сжимает мое бедро.
        - Все в порядке, моя царица. Почти приехали.
        Я резко киваю и молча прижимаю руку к своему несчастному животу.
        - Для чего ехать в город, если так боитесь поездки в карете? - спрашивает Джео.
        Я окидываю его взглядом - он сидит рядом.
        - Я не боюсь поездки. Пугает меня путь, - резко возражаю я. - Есть разница.
        Джео ослепительно улыбается.
        - Конечно.
        Меня отнюдь не веселят его слова, поэтому я прищуриваюсь, но он улыбается еще шире. Он сидит в расслабленной позе, насколько это вообще возможно в моей золотой карете: ноги раздвинуты, головой прислоняется к стенке, тихонько посвистывает. Меня беспокоит, что он так невозмутим.
        Если честно, это кажется слабостью. Разумные люди всегда прикидывают, что может случиться, задаются вопросом, а вдруг что-то пойдет не так. Наш разум - это бесконечный поток перспектив и исходов.
        Если ты не волнуешься, значит, ты либо дурак, либо тебя одурачили.
        Краем глаза я наблюдаю за Джео. Ну, он по крайней мере хорошенький дурачок, который умеет пользоваться членом.
        Выдохнув, я протягиваю руку и приглаживаю его ярко-рыжие волосы.
        - Мне нужно заявить о себе. При должном покровительстве селяне могут стать могущественной фракцией, которую я тоже задействую. Я намерена обратить эти силы в свою пользу. Среди бедняков есть раскол, а я хочу быть уверенной, что это инакомыслие будет направлено не на меня, а на Тиндалла.
        Джео немного морщится.
        - Небольшой совет: возможно, не стоит называть их бедняками. Или говорить, что вы ими воспользуетесь.
        Я отмахиваюсь от него и обхватываю пальцами край бархатной скамьи, когда мы наскакиваем на очередную кочку.
        Джео приподнимает краешек золотой занавески и выглядывает в окно.
        - Мы почти на месте, - ободряюще сообщает он. - Скоро будем на мосту.
        Наконец-то я могу откинуться на спинку и выдохнуть. Отодвинув занавеску, смотрю, как наша карета катится по земле, к счастью, сойдя с узкой горной дороги.
        Вскоре колеса кареты уже стучат по булыжнику, и до моих ушей доносится суета Хайбелла. Обычно, если мне случается отправиться в город, я хожу либо отобедать в богатом районе, либо за покупками.
        А сегодня окажусь в самом центре его изможденного сердца.
        Мои стражники едут в строю, обступив карету со всех сторон, я слышу стук лошадиных копыт. Когда карета останавливается и лакей открывает мне дверь, на моем лице уже царственная маска, скрывающая чувства, я выхожу в безупречном белом платье и с гордой осанкой.
        Я ступаю на рыночную площадь, и моя опаловая корона рассеивает хрупкий дневной свет, а низ платья подметает заснеженную землю.
        Стражники перекрыли часть площади заранее накрытым длинным столом. Толпа уже собралась - видимо, весть летит быстрее царской кареты.
        Позади любопытных зрителей - площадь, кишащая торговцами, покупателями и нищими. Вдалеке над городом возвышаются Раскидистые Сосны, эти громадные деревья отбрасывают на городские крыши тени.
        Я иду вперед, и в толпе в ответ на мое появление раздается удивленный ропот. Все три моих советника - Уилкокс, Бартал и Увен - уже здесь и ждут меня у стола. На них одинаковые белые плащи, что отличает их от остальных, - они мои советники, а не Мидаса, - да и мои стражники облачились в новые стальные доспехи.
        Никакого золота. В точности, как я и хотела.
        Весь следующий час я сижу в центре длинного стола, Джео и мои советники расположились по обе стороны от меня, и мы раздаем монеты, еду, рулоны ткани и даже небольших кукол ручной работы для крестьянских детей.
        Я поочередно завоевываю их расположение.
        Они называют меня своей Ледяной царицей. Они кланяются, плачут и благодарят меня. Обветренные лица, измученные работой спины, изодранная одежда, головы, на которые сыплется снег, глаза, утомленные гнетом их нищеты. Может быть, вид у них не слишком внушительный, но именно крестьян и не замечал Тиндалл, его они ненавидят сильнее всех.
        Поэтому я намерена сильнее распалить эту ненависть, подпитывать ее, чтобы обернуть себе во благо. Все это время я стараюсь показать, что мы с Тиндаллом разные, заставить их любить меня так же неистово, как они презирают его.
        Разносится весть о том, что я раздаю дары, толпа прибывает, и моим стражникам приходится старательно следить за тем, чтобы соблюдалась очередь.
        Вскоре нам уже нечего раздавать, и я испытываю облегчение, потому что больше ни минуты не желаю сидеть под снегопадом. Я завернулась в меха, но все равно замерзла и хочу до наступления темноты вернуться в свой замок к потрескивающему в камине огню.
        На моем лице безмятежная улыбка, когда подводят еще одну женщину. Она кутается в пальто с заплатами на локтях, и вряд ли под ним у нее что-то есть. Взгляд у нее угрюмый, зубы прогнили, на бедре она держит младенца, а к ноге цепляется еще один.
        Я не могу побороть приступ ревности, который накатывает на меня при виде их. Я должна была родить сильного сына. Послушную дочь. Мой замок должен быть полон наследников, а вместо этого там пустая золотая гробница.
        Женщина передвигается, то и дело спотыкаясь, и я знаю, что стражники выбрали ее из толпы только потому, что она выглядит еще большей оборванкой, чем остальные.
        - Подойди, - зову я.
        Направляясь ко мне, она рыскает взглядом по столу, полному убывающей груды даров.
        - Монеты и ткань для женщины, игрушки для ее детей, - отчетливо произношу я.
        Мои советники хватают подношения для нее и передают их стражнику, который идет к ней со стопкой. Она смотрит на охапку, на стражника, снова на меня, но руки не протягивает.
        Я наклоняю голову. Возможно, она глухая.
        - Ваша царица жалует вам отличные дары, мисс, - говорит Бартал, нетерпеливо сводя брови. - Поблагодарите Ее Величество и примите ее благословение.
        Когда женщина вновь смотрит на меня, в ее глазах словно вспыхивает медленно тлеющее пламя.
        - А для чего это? - хриплым голосом спрашивает она.
        Мои белые брови сходятся на переносице.
        - Прошу прощения?
        Ребенок на ее бедре ерзает, цепляется за ее плечо, посасывая беззубым ртом мокрое пятно на грязном пальто матери.
        - Все это, - говорит она, показав на стол. - Для чего это?
        - Это мой дар народу. С целью облегчить страдания, - отвечаю я.
        Женщина смеется. Омерзительным, резким смехом, словно она целыми днями сидит в дыму либо холод заморозил ее голосовые связки.
        - Думаешь, несколько монет и кукол облегчат наши страдания? Великая царица Кольер благословляет нас одной монетой. Как по-царски. Должно быть, это безмерная для тебя жертва, когда живешь там, в своем золотом дворце.
        - Умолкни, женщина, - гаркает страж и зловеще шагает вперед.
        Я поднимаю руку, чтобы его остановить. Взглядом обвожу толпу, нахожу людей, которые с интересом смотрят на женщину, некоторые даже кивают.
        Разочарованно скрежещу зубами.
        Все должно было быть иначе. Я хочу, чтобы они с благодарностью преклонили передо мной колени. Намерения состояли в том, чтобы люди увидели, как я о них забочусь, пока Мидас продолжает их не замечать.
        А эта глупая женщина все рушит.
        - Где ты была столько лет, пока пренебрегали нашими трущобами? - спрашивает она.
        Мне нужно вернуть контроль над происходящим, нужно обернуть его в свою пользу.
        - Вами пренебрег царь Мидас, а я…
        - Ты тоже пренебрегла нами, - говорит она, и мои советники охают от того, что она осмелилась меня перебить. Толпа словно надвигается, атмосфера накаляется чем-то омерзительным.
        - Пока ты грелась в своем дворце, знаешь, как жили мы? Как умирали от холода и голода? - громко спрашивает она. - Нет, ты всего лишь холодная стерва, которая делает вид, что ей не все равно. Мне не нужны твои блестящие безделушки. Мы хотим реальной помощи! - кричит она.
        Женщина заканчивает свою тираду, плюнув на землю, и хотя слюна не касается даже моих юбок, кажется, будто она плюнула мне в лицо.
        Мои охранники тут же окружают ее и начинают утаскивать, но она вопит лишь громче, воинственнее, а ее дети подхватывают ее возмущения собственными воплями и визгами.
        - Не прикасайтесь ко мне! - кричит она, а потом обращается к толпе. - Не берите взятки у Ледяной царицы, чтобы облегчить ей совесть, когда она спит в своей позолоченной постели!
        Что бы она ни говорила, толпа заглушает ее крики, когда женщину уволакивают с площади.
        Я сжимаю пальцы под столом в кулаки. Бросаю взгляд на советников, чувствуя, как закипаю от гнева.
        - Приведите следующего. Хочу с этим покончить, - приказываю я.
        Уилкокс бросает на меня взволнованный взгляд, однако я не знаю, со мной ли он связан или с движущейся толпой. Кто-то смеется и сыплет ругательствами в сторону женщины, но большинство наблюдают, раздумывая над ее словами и бросая на меня подозрительные взгляды, как на испорченный фрукт.
        Они мысленно решают, на чьей они стороне.
        - Следующий! - выкрикивает страж.
        Но никто не выходит вперед.
        Люди уходят злыми, настороженными. Смотрят на меня не с почтением и восторгом, а с враждебностью. Никто из этих оборванцев не подходит, чтобы принять мои дары.
        Я сжимаю губы.
        - Пора уходить, Ваше Величество, - молвит рядом стоящий Увен.
        - Я не позволю этому сброду указывать мне, что делать, - огрызаюсь я.
        Джео тоже подходит и шепчет мне на ухо:
        - Взгляните на них, моя царица. Вы потеряли народ. Они смотрят на вас так, словно хотят разорвать на части. Нам нужно уходить.
        Я оглядываюсь по сторонам и осознаю истину его заявления, увидев, как люди надвигаются на нас, не обращая внимания на крики стражников и приказы отойти. Атмосфера переменилась в мгновение ока, словно они ждали повода. В воздухе витает угроза, грязные руки сжимаются в кулаки, холодные потрескавшиеся губы растягиваются в усмешках.
        - Хорошо, - резко говорю я, согласившись отступить, хотя меня это раздражает.
        Глупый, неблагодарный народ. Как они смеют пренебрегать своей истинной правительницей!
        Я встаю со стула, стараясь не выдать волнения. Направляюсь обратно к карете вместе с Джео, но толпа тут же заходится криком, насмехается, шипит. Словно мое отступление подтвердило предполагаемые догадки.
        Мы с Джео в окружении восьми стражников быстро идем к карете, и наложник сжимает мою руку, побуждая поторопиться. Сердце заходится в груди, когда люди начинают швырять вещи в стражников, в нас бросают мои же дары, и они бренчат о новые доспехи моих солдат.
        Народ наступает на нас, и Джео поднимает руку над моей головой, защитив и убедившись, что в меня не прилетел ни один предмет. Я пригибаюсь и иду быстрыми шагами, мы спешим, а нас укрывают стены из стали и силы. Вскоре нас сажают в карету, и кучер срывается с места, как только закрывается дверь.
        Крики стали громче, сотни недовольных изрыгают глухой рев. Я вздрагиваю, когда в карету начинают бросать вещи, какой-то прилетевший предмет чуть не разбивает окно.
        Джео напряжен, резким движением он задергивает занавески, продолжая прикрывать меня рукой.
        Я отпихиваю его; от того, как быстро изменилась ситуация, меня переполняет досада, осколком льда пронзает гнев.
        - Вы в порядке? - спрашивает Джео.
        Я резко смотрю на него.
        - Конечно, нет! Все мои усилия потрачены впустую, - цежу я сквозь зубы. - Я битый час раздавала дары, а теперь эти неблагодарные крысы решили, что могут восстать против меня?
        Карета катится вперед, отдаляясь от разъяренной толпы, а голова идет кругом от мыслей.
        Я хотела, чтобы они противостояли ему. Не мне.
        Я просчиталась, и это злит меня сильнее всего.
        Отец всегда говорил, что люди всего лишь незажженный фитиль, готовый разгореться ярким пламенем. Я должна была заставить их держать для меня свечу, а не сжигать меня ею.
        - Черт знает что, - возмущаюсь я. - Хочу, чтобы ту женщину наказали.
        Джео молчит и правильно делает, потому что мой темперамент - это арктическая злоба, которая может ужалить в любую минуту.
        Карета делает резкий поворот, отчего я чуть не налетаю на стенку, а потом резко останавливается.
        Джео хмурится и смотрит в окно.
        - Кажется, мы свернули в переулок, чтобы спрятаться от толпы. На пути какая-то повозка.
        - С меня довольно! - злобно рявкаю я и распахиваю дверь.
        - Моя царица! - зовет Джео, но я выхожу и захлопываю дверь перед его носом.
        Поскорее бы этот день кончился. Я хочу вернуться в свой замок и восстановить контроль.
        Когда я шагаю вперед, стражники спрыгивают с лошадей, но я прогоняю их.
        - Моя царица, - бросившись ко мне, говорит один из них. - Мы все уладим. А вы возвращайтесь в карету, там тепло.
        Я не обращаю внимания и обхожу его, готовая наброситься на любого, кто осмелится преградить дорогу царской карете.
        Передо мной стоит потрепанная повозка, запряженная двумя лошадьми. Судя по их коричневому окрасу, они не из Хайбелла. Кучер и двое стражей спорят с возницей, уговаривая его отойти в сторону, чтобы мы могли проехать.
        - Что все это значит? - требовательным тоном спрашиваю я.
        Все четверо поворачиваются ко мне, но мой взгляд останавливается на мужчине посредине. Он не крестьянин Хайбелла - это я могу сказать точно.
        На нем хорошо подогнанная одежда, плечи у мужчины прямые, а не сгорбленные, лицо чисто выбрито. Светлые волосы подстрижены коротко, а брови чуть темнее. Они резко взлетают, придавая ему любопытный вид.
        Он красив, но есть в нем что-то еще - то, что вызывает у меня желание на него смотреть. Он притягивает к себе.
        - Моя царица… - говорит один из стражников.
        - Почему вы перегородили дорогу? - не сводя глаз с мужчины, спрашиваю я.
        Остановившись перед ним, я замечаю, что его глаза необычного цвета. Не голубые, а серые и почти… зеркальные.
        - Царица Малина. - Он непринужденно кланяется.
        - Как вас зовут?
        - Лорд Пруинн, Ваше Величество, - без запинки отвечает он.
        Я пытаюсь вспомнить его семейное имя, но не могу. Странно, ведь я знаю в Хайбелле всех знатных вельмож.
        - Сэр Пруинн, вы мешаете нам проехать.
        Он ослепительно улыбается, чтобы меня задобрить.
        - Прошу прощения, царица. У меня сломалось колесо, и я как раз его чинил. Теперь я закончил, так что быстро освобожу вам дорогу.
        - Хорошо. Мы ждем.
        Я поворачиваюсь было обратно к карете, как он говорит:
        - Могу я предложить вам подарок? Чтобы выразить признательность за ваше терпение?
        Снова повернувшись к лорду, я на мгновение нерешительно замираю. С неба на нас падают мягкие хлопья снега.
        - Пожалуйста, Ваше Величество, - говорит он, умоляюще приложив руку к груди. - Для меня это великая честь.
        Я киваю, его уважение вдруг унимает мой гнев.
        - Хорошо.
        Стражники и кучер отходят, а Пруинн лучезарно улыбается и идет к своей повозке. Та сделана в виде крытого ящика с защелкой сзади. Он открывает ее, щелкнув затвором, поднимает заднюю стенку и вставляет ее в выемку на крыше.
        Внутри ящика полки, заполняющие пространство до самого верха. Оно тесное и загружено таким большим количеством предметов, что их не сосчитать.
        Я осматриваю эти полки. Здесь словно всего по чуть-чуть. Стеклянные флаконы с экзотическими духами, побрякушки, блестящие драгоценные камни, специи, чашки, соты и подсвечники. Мешанина из всякой всячины, и мне даже не удается рассмотреть все в отдельности.
        - Да у вас тут настоящая коллекция. Вы странствующий торговец? - Это бы объяснило, почему мне незнакомо его имя и почему он так себя ведет и так выглядит.
        - Что-то вроде того, Ваше Величество, - отвечает он, двусмысленно изогнув губы. - Я собираю редкие и бесценные вещи.
        - Неужели? - Я задумчиво беру серебряную щетку для волос и оцениваю ее вес и блеск. Серебро настоящее. Я заинтригована. - Тогда что же у вас тут самое редкое и бесценное, сэр Пруинн? - бросаю я ему вызов.
        Он смотрит мне в глаза притягательным серым взглядом.
        - Это моя сила, Ваше Величество.
        Я удивленно приподнимаю брови.
        - Вы владеете магией?
        Он кивает.
        - Да.
        Второй раз за сегодняшний день во мне бурлит зависть. Если бы я только родилась с магическими силами, то не стояла бы сейчас здесь, пытаясь взять под контроль свое же царство.
        - Какой магией? - спрашиваю я, смотря на него по-новому.
        Его щеки растягиваются в кривоватой ухмылке. Торговец наклоняется поближе, и возвращается это ощущение притяжения.
        - Я могу показать человеку, как исполнить его заветное желание.
        Мой интерес тут же гаснет, и я отстраняюсь, безразлично вздохнув.
        - Я не жалую шарлатанов, - раздраженно говорю я.
        Он решительно качает головой.
        - Никаких трюков, Ваше Величество, клянусь вам.
        Я снисходительно приподнимаю бровь.
        - Не сомневаюсь, - язвительно замечаю я.
        - Прошу вас, позвольте вам доказать, - говорит он. Вероятно, поняв, что я уже приготовилась подозвать стражников, чтобы арестовали его за мошенничество.
        - И как вы это сделаете, сэр Пруинн? Скажете мне закрыть глаза, а сами будете смотреть в хрустальный шар?
        - Отнюдь. Мне просто нужно держать вас за руку.
        - Не смейте прикасаться к царице, - вмешивается стражник.
        Сэр Пруинн игнорирует его, обратив все внимание на меня.
        - Никаких фокусов, Ваше Величество, - он протягивает руку ладонью вверх.
        Я не берусь за нее.
        - Сэр, если думаете, что я куплюсь на вашу дурацкую хиромантию, тогда вы очень плохой шарлатан.
        - Скажу еще раз: я не шарлатан, - клянется он. - И я не буду читать по вашей руке. Повторюсь, я буду только ее держать.
        Я раздражена, но не могу отрицать, что несколько заинтригована. Стражники настороженно наблюдают за нами, держа руки на мечах, но они понимают, что все же не им решать, может ли он ко мне прикоснуться.
        Я внимательно смотрю на мужчину, пытаясь его раскусить.
        - Хорошо, сэр Пруинн. Докажите.
        Я кладу руку в его ладонь, на удивление гладкую для странника, который сам зарабатывает на пропитание и чинит свою повозку. Стражники придвигаются к нам.
        Сэр Пруинн вежливо сжимает мои пальцы в кулак и обхватывает его своей ладонью.
        И сразу возникает ощущение - заряд, появившийся на моей ладони и тыльной поверхности руки, между нами бурлит сила.
        Я устремляю взгляд на лицо странника, но серые глаза закрыты, приподнятые брови сосредоточенно опущены.
        - Моя повелительница… - говорит мой взвинченный страж.
        - Молчать.
        Я с восторгом смотрю на свою руку, потому что чувствую это. Чувствую, как по ней течет магия, возникшая от прикосновения загадочного незнакомца. Она потрескивает и щелкает, как лопающиеся магические пузыри, и жалит, но не сильно.
        Ладонь начинает нагреваться. Я чувствую, как что-то образуется - сначала небольшое, но оно растет. Мне приходится раскрыть ладонь, потому что в моей руке вдруг из ниоткуда появляется предмет. В изумлении я округляю глаза, смотря на него не мигая.
        Изумление, удивление, сомнение, восхищение, недоумение - все эти противоречивые чувства роем пролетают сквозь меня, словно желая вырваться на волю.
        Ошеломленно охнув, я смотрю на кусок свернутого пергамента, который держу в кулаке. Он кажется безобидным, неопасным, но сердце гулко бьется в груди.
        Сэр Пруинн убирает руку, забрав то притягивающее потрескивание.
        - Вот, Ваше Величество. Откройте.
        - Я открою, царица, - предлагает мой страж голосом, полным недоверия.
        Но Пруинн качает головой.
        - Открыть должны вы, Ваше Величество, иначе не выйдет.
        Еще мгновение я медлю, а потом беру пергамент за край и разворачиваю. Он не слишком большой - может, шириной в три ладони. Голова кружится от острого любопытства.
        - Что это?
        Пруинн смотрит, как я расправляю бумагу, и с интересом хмыкает.
        - Судя по всему, ваше заветное желание где-то совсем рядом. Это карта.
        Прищурившись, я внимательно разглядываю замысловатые линии. При других обстоятельствах я бы швырнула в лорда этой картой и учинила допрос, как он ухитрился вложить ее в мою руку. Но магия реальна, и что-то в этой бумаге ощущается знакомым, но что - объяснить не могу.
        Поглядев на карту еще мгновение, я хмурюсь, мое восхищение резко гаснет.
        - Это неправильная карта.
        Орея заканчивается на границе Шестого королевства, и на карту нанесены границы Седьмого. Неверно. Это королевство - ничто. Там вообще ничего нет - с тех пор как пришли фейри и превратили Седьмое королевство в серую бездну.
        Моя нелепая вспышка интереса и восхищения рассыпается вместе с ними. Зря я поверила этому жулику. Он чуть не одурачил меня своим искрящим прикосновением. Похоже, сегодняшний день и впрямь выдался хуже некуда.
        - Очевидно, там я не смогу найти свое заветное желание, - без всякого энтузиазма раздраженно говорю я. - Это криво нарисованная карта, которую вы пытаетесь выдать за единственную в своем роде.
        Лорд должен выглядеть испуганным. Или хотя бы смущенным, ведь его фокус не удался. Я могла бы высечь его на улице за мошенничество.
        Бумага сворачивается сама по себе, я сминаю ее в кулаке, а потом холодно, равнодушно смотрю на Пруинна и пытаюсь вернуть ему карту.
        - Седьмого королевства больше не существует. Уже сотни лет.
        Пруинн не кажется взволнованным или потрясенным. На его лице медленно расползается коварная улыбка, и с блестящими серыми глазами он заговорщицки наклоняется и говорит слова, от которых по всему моему телу ползет холодок.
        - Вы в этом уверены, Ваше Величество?
        Глава 36
        Аурен
        Замок Рэнхолд холодный.
        Это первое, на что я обращаю внимание после того, как меня сажают в крытую карету и везут вдоль боковой стены замка. Меня сопровождают шесть стражников - любимое число Мидаса.
        Стены в этом коридоре похожи на лед, но это обман зрения, триумф архитектуры. Постучав по ним пальцем в перчатке, вижу, что они построены из гладкого камня, но покрыты слоем синего дутого стекла.
        Мы огибаем вход, похожий на главный, где со стропил свисают фиолетовые флаги. Балки из белого дерева перекрещены и выгибаются дугой к окну в потолке в форме десятиконечной звезды.
        Здесь пусто и тихо, в то время как я вся на нервах, тревога дышит мне в шею, покусывает кожу. Я вообще не понимаю, как могу так спокойно идти, не сорваться на бег или не замереть как вкопанная, пока меня ведут по тесному коридору.
        Дворец, без сомнений, прекрасен. Искусно выполненная лепнина из стекла, обрамленные окна, изогнутые бра. Каждый образ - это чествование льда, каждый пурпурный гобелен - дань уважения монарху Рэнхолда.
        Но чем дальше я прохожу, тем холоднее становится. Может, я все это себе вообразила, может, похожие на лед стены вводят меня в заблуждение, заставляя думать, что здесь холоднее, чем есть на самом деле. Но по моей коже вдруг бегут мурашки, а еще я замечаю, что ленты обвиваются вокруг меня чуть сильнее.
        Я вот-вот воссоединюсь с Мидасом.
        Он где-то здесь, ждет меня, и мое сердце бьется чаще при мысли об этом. Я не видела его несколько недель, и это самая долгая наша разлука за последние десять лет.
        Я тоскую по его привычному обществу. Хочу рассказать про Сэйла и Дигби, и он поймет, поскольку тоже их знал. Моя жизнь существенно изменилась с тех пор, как я покинула Хайбелл, и мне не терпится ему обо всем поведать.
        Стражники ведут меня в очередной узкий проход, и по-прежнему никто не выходит к нам навстречу, рядом вообще никого. Весь этаж пустой, и я недоуменно хмурюсь и задаюсь вопросом, почему меня не ведут через основную часть замка. А потом меня осеняет.
        Я - секрет.
        Только теперь я вспоминаю, что по пути сюда Мидас воспользовался как приманкой разукрашенной в золото наложницей. Этот шаг должен был меня защитить, но ничего хорошего не вышло.
        Молчание стражников, отсутствие радушного приема и тайный путь по пустым коридорам укрепляют мои догадку. Наверное, никто не знает, что меня похитили и теперь обменяли, если Мидас поддерживал видимость обратного.
        Не понимаю своих чувств по этому поводу.
        Меня ведут по лестнице из голого камня, а затем по коридору с узкими прорезями окон под высоким потолком, пропускающими пятна света, чуть озарившего тесный проход.
        Потом мы, похоже, выходим из коридора для слуг, потому что меня загоняют в проход, украшенный богаче. По полу от одного конца к другому тянется дорожка из пурпурного бархата, а на стенах висят незажженные серебряные канделябры. Окна высокие и широкие, занавески подняты и впускают и солнечный свет, и ледяной ветер.
        Еще один лестничный пролет, затем второй - и наконец мы оказываемся в уже не таком опустевшем крыле замка.
        Я сразу же узнаю царскую гвардию Мидаса: по шесть стражников стоят у каждой стены. Они смотрят на нас, но ничего не говорят.
        Когда один из них стучит в большие двойные двери, я чувствую, как перестаю дышать. А когда эти двери открываются, не могу даже моргнуть. И уж точно не ощущаю своих шагов, когда стражники отходят в сторону и пропускают меня.
        Но войдя в комнату и впервые за два месяца взглянув на своего Золотого царя, чувствую, как подпрыгнуло сердце.
        Двери закрывают за мной, и мы остаемся вдвоем. Только он и я.
        Мидас стоит посреди большого личного кабинета, вся комната, кроме него, окутана темно-фиолетовыми и голубыми цветами. Из-за золотых нитей одежды, слегка загорелой кожи и светло-медовых волос Мидас буквально сияет. И эти глаза, его теплые ореховые глаза, блестят сильнее всего.
        Он вздыхает шумно и резко. Словно задерживал воздух с тех пор, как узнал о моем похищении, и только сейчас смог выдохнуть полной грудью.
        - Драгоценная.
        Одно-единственное слово шепотом срывается с его губ, но в нем слышна агония от едва сдерживаемого волнения, такая яростная, что выражение лица Мидаса дает трещину, словно оно сделано из стекла. На красивом лице появляется облегчение такое непомерное, такое ощутимое, что я почти чувствую его вкус.
        Вижу, как мой царь на меня смотрит, слышу его голос, и моя выдержка тоже дает трещину. В следующий миг лечу к нему, потому как больше ни секунды не выдержу без его объятий.
        Но не успеваю обвить руками его шею, поскольку он останавливает меня, схватив за плечи и удерживая. Я замечаю, что он тоже в перчатках, вот только его девственно чистые, тогда как мои грязные и поношенные.
        - Драгоценная, - снова говорит он, но теперь я слышу в его голосе нотку упрека.
        Я трясу головой и вытираю с глаз слезы.
        - Извини. Я не подумала.
        - Ты в порядке? - тихо спрашивает он.
        Его простой вопрос словно открывает ворота, за которыми я спрятала все случившееся. Из них вырываются страх и горечь от тех жутких потрясений. Перед глазами тут же появляются лица Дигби и Сэйла, и по щеке бежит золотистая слеза.
        Мидас удивленно смотрит на меня.
        - Что случилось? - спрашивает он, легонько меня встряхнув. - Кто-то к тебе прикоснулся? Назови имена всех, кто дерзнул тронуть тебя хотя бы пальцем, и я сожгу их дотла и раздавлю их пепел ногами.
        Ошарашенная горячностью, с которой он произносит эти слова, я просто смотрю на него с открытым от удивления ртом.
        - Кто, Драгоценная? - спрашивает он и снова меня трясет.
        Я тут же вспоминаю капитана Фейна, но еще не готова к такому разговору. Не готова рассказать ему, что натворила. Я до сих пор не знаю, как поступить с Риссой.
        - Нет, дело не в этом, а в моих стражниках, - покачав головой, отвечаю я. - Дигби и… - я всхлипываю, пытаясь собраться с силами, пытаясь произнести эти слова вслух. - После нападения пираты сотворили с Сэйлом такое… это было ужасно. Не могу перестать прокручивать в голове эту картину… как его убили прямо у меня на глазах.
        Сердце будто сжимает истязающий кулак, впиваясь в него пальцами до боли и пуская кровь.
        - Я не могла это остановить. Просто позволила ему умереть там, на снегу.
        Моя вина - это извивающийся презренный зверь, который царапает когтями кожу и разрывает меня в клочья.
        - Они затащили его на борт и… - когда я вспоминаю, как пираты привязали Сэйла к той мачте, у меня перехватывает дыхание. Я плачу так сильно, что вряд ли Мидас понимает хотя бы слово из того, что говорю.
        - Тише, - тихонько напевает он, утешающе гладя меня по спине. - Все хорошо. Тебе больше не нужно об этом вспоминать. Сейчас ты здесь. Больше никто и никогда не заберет тебя у меня.
        Я киваю, пытаясь взять себя в руки, стараясь остановить льющийся из глаз поток золотистых слез.
        - Я по тебе скучала.
        Мидас легонько сжимает меня в объятиях и смотрит теплыми глазами так, словно я его самое дорогое сокровище.
        - Ты же знаешь, что я ни перед чем не остановлюсь, чтобы вернуть тебя.
        Я слегка улыбаюсь.
        - Знаю.
        Еще мгновение мы просто смотрим друг на друга, и я чувствую, как его близость опутывает меня покоем, который он олицетворяет. Это старое, знакомое тепло, это чувство защищенности. Оно успокаивает зверя во мне, его когти прячутся, пасть закрывается.
        Вся неуверенность и тревога, которые терзали меня на протяжении долгих недель, медленно уходят, пока я снова не оказываюсь в знакомых водах. Я испытываю облегчение от того, что мне больше не придется быть бдительной и столь осторожной. С губ срывается тихий вздох, плечи слегка опускаются, сбросив напряжение, которое я сносила несколько месяцев.
        Карий взгляд Мидаса становится мягкой успокаивающей почвой, прячущей ранимое зернышко.
        - Ты со мной, - шепчет он. - Теперь все будет хорошо.
        Я отчаянно хочу протянуть руку и провести ею по его щеке, ощутить, как бьется его сердце, но сдерживаюсь.
        Спустя минуту взгляд Мидаса становится оценивающим, и он осматривает меня с головы до ног.
        - Ну и вид у тебя. Они тебе даже помыться не разрешали? Расчесаться?
        Я съеживаюсь, внезапно почувствовав смущение и стыд. Он, как всегда красивый, смотрит на меня, а я, наверное, выгляжу так, что на меня даже псы не взглянули бы.
        Я пытаюсь усмехнуться, но выходит криво, щеки легонько дрожат.
        - В Пустоши не так-то много купален, - выдаю я нескладную шутку.
        Мидас только хмурится.
        Отстранившись, я оглядываю свое помятое платье, испачканный подол и порванную ткань. Верхняя часть разорванного лифа еще болтается после того, как его порвал капитан Фейн, и пальто мое тоже порвано. Сапоги обшарпаны, в носках дырки, а уж что творится с волосами и телом - даже подумать страшно.
        - Знаю, выгляжу ужасно. - Я тяну за конец косы, радуясь, что не сняла капюшон. - Умывание тряпками на протяжении нескольких недель не очень-то помогало.
        - Мы поправим тебя в два счета, - с теплой улыбкой отвечает Мидас. - Теперь, когда ты вернулась, нам нужно многое обсудить. Очень многое.
        Мне приятно просто его слушать. Я скучала по его голосу, скучала по тому, как он оживляется, делясь со мной своими намерениями и мечтами.
        - Дважды такой ошибки я не совершу, больше я с тобой не расстанусь, - торжественно клянется он. - Я заглажу свою вину, даю слово.
        - Ты ведь не знал, что такое может случиться.
        - Нет, но позабочусь о том, чтобы это больше не повторилось.
        Дав это твердое обещание, Мидас обходит свой стол, на котором лежит ворох свернутых посланий. Я подхожу ближе.
        - Ты получил от меня ястреба? - спрашиваю я.
        - Какого ястреба?
        Мгновение я мешкаю.
        - Ты… я отправила тебе письмо. Я нашла армейских почтовых ястребов, и мне удалось тайком отправить тебе послание. Я хотела предостеречь о приближении армии Четвертого королевства. Ты его не получал?
        Он качает головой и берет со спинки кресла царскую мантию из золотистого меха. Надев ее, Мидас хватается за свою корону, которую я не заметила на столе.
        - Я получил послание от самого короля Ревингера. Этот ублюдок злорадствовал, что заполучил тебя, что спас от Красных бандитов, - сердито фыркает Мидас. - Словно в теплой компании его солдат тебе было лучше.
        - На самом деле они хорошо со мной обращались. Гораздо лучше, чем пираты, - рассказываю я и не могу подавить дрожь, охватившую меня при их упоминании. Я даже не чувствую угрызений совести из-за того, что убила человека. Без капитана Фейна мир станет лучше.
        Мидас водружает на голову корону и окидывает меня мрачным взглядом.
        - С Красными бандитами я разберусь, - говорит он, его глаза темнеют от данного обещания. - Я насажу их жалкие тела на золотые пики, и пусть их крики разнесутся по всей крепости. Если они хотя бы волоска на твоей голове коснулись, оторву им пальцы. Вырежу глаза, потому что они осмелились смотреть на то, что принадлежит мне.
        - Мне столько всего хочется тебе рассказать, - говорю я, надеясь его отвлечь.
        Не хочу, чтобы наше воссоединение омрачила его ярость. Решаю подождать еще немного, желая насладиться его близостью. А еще мне отчаянно хочется с ним поговорить. Всерьез поговорить, как бывало раньше, когда мы шли из Второго королевства в Шестое, держа путь днем, а ночью разговаривая и обнимая друг друга под звездами.
        - Скоро, - обещает он. - А сейчас я должен встретиться с этим ублюдком, королем Ревингером. Но сначала покажу тебе подарок.
        - Подарок?
        Мидас наклоняет голову.
        - Пойдем.
        Заинтригованная, я прохожу за ним через две комнаты - гостиную и спальню. Оглядываюсь, мельком замечаю брошенное на стул пальто, камин, огромную кровать. Обе комнаты построены из черного железа и серого кирпича и роскошно убраны в белых и пурпурных тонах.
        - Здесь так красиво, - задумчиво произношу я, смотря по сторонам. Иду к балкону, чтобы полюбоваться видом, а Мидас тем временем берет с прикроватного столика подсвечник.
        Прежде чем я успеваю дойти до балконных дверей, он зажигает свечу и жестом показывает мне идти за ним.
        - Сюда.
        Я бросаю тоскливый взгляд на балкон, но потом поворачиваюсь и следую за Мидасом в соседнюю комнату. Останавливаюсь прямо в дверях, сразу же поняв, что нужна свеча. Здесь нет окон, а потому царит почти кромешная тьма, если не считать фонаря, мерцающего в глубине комнаты, только вот он чем-то заслонен.
        Мидас уверенно шагает вперед, а я нерешительно топчусь в дверях, пытаясь привыкнуть к темноте.
        - Что это?
        Он останавливается у левой стены и что-то делает с зажженной свечой. Я понимаю, что он зажигает бра. Вспыхивает мягкий оранжевый свет.
        - Формально это моя гардеробная, но я внес некоторые поправки.
        От смутной тревоги покалывает шею, пока Мидас повторяет те же действия в другом конце темной комнаты и зажигает еще одно бра.
        И стоит ему это сделать, как у меня кровь стынет в жилах.
        Потому что здесь, посреди этой комнаты, стоит красивая клетка, выкованная из железа.
        Глава 37
        Аурен
        Удивительно, как ваше тело отзывается на определенные вещи. У меня, когда я вижу клетку, в ушах стоит рев. Этот вопль рвет кожу и хлещет по костям.
        Я не думала, что так скоро окажусь перед новой клеткой.
        Мидас с улыбкой поворачивается ко мне.
        - Я сделал ее для тебя, - говорит он и показывает на клетку с явным одобрением. - Знаю, она маленькая. Но она временная и еще пока не золотая, конечно, - подмигнув мне, добавляет он.
        Этот громогласный ветер начинает дуть с такой силой, что становится трудно дышать.
        Заметив в клетке какое-то движение, я вздрагиваю.
        - Что… - моя речь обрывается, когда я вижу, что с небольшой кровати поднимается человек. Я вижу ее в слабом свете - мою замену.
        У нее взъерошенные после постели волосы и испачканная краской кожа. Быстро глянув на простыни, вижу оставшиеся на ней пятна. Металлический блеск на ткани - как изобличающее доказательство тайной любовницы.
        Женщина встает и смотрит на нас.
        - Мой повелитель?
        Ее волосы, короче моих на пару дюймов, ниспадают на плечи. У женщины круглые светло-карие глаза и такая же форма лица, что и у меня. Губы пухлые, а тело в форме песочных часов облачено в золотое платье.
        Мое золотое платье.
        И хотя покрывающая ее кожу и волосы краска не совсем походит на оттенок моей кожи, забивается в морщинки вокруг глаз и стирается с ладоней, ее вид все равно вызывает у меня отвращение.
        Мидас подходит к клетке и ставит свечу на стол возле дверцы.
        - Для тебя у меня хорошие новости - прибыла моя фаворитка, - сообщает он женщине.
        Она улыбается, и на ее щеках появляются ямочки. По облегчению в ее глазах могу сказать, что она с нетерпением ждет, когда сможет выйти из клетки. Интересно, чувствует ли она себя пташкой с подрезанными крыльями? Не сгорает ли от желания поскорее смыть золото со своей кожи?
        Для нее это было временно, тогда как для меня - навсегда.
        Когда женщина замечает, что я продолжаю на нее смотреть, улыбка исчезает с ее лица. Знаю, это не ее вина, что она здесь, разукрашена и одета, как я, но эмоции бурлят во мне, как разрушительный ураган. Я потрясена, смущена, оскорблена.
        Увидев, что можно так легко сделать мою реплику, увидев себя со стороны…
        Озрик был прав. Женщина, на которую я сейчас смотрю… она всего лишь символ Мидаса. Не тот человек, что руководит своей жизнью, а живой и дышащий образ, подчеркивающий могущество Золотого царя.
        Меня выворачивает от одного ее вида.
        - Ты без сомнения будешь рада вернуться в свою безопасную клетку, - говорит мне Мидас. - Где никто до тебя не доберется.
        Я отрываю взгляд от клетки и смотрю на его лицо. Хватаюсь за юбки, чтобы остановить дрожь в руках.
        - Готова? - спрашивает он у меня.
        Слишком быстро, все происходит слишком быстро.
        - Мидас… - сдавленно произношу я.
        Мидас пересекает комнату быстрыми шагами, возвращаясь ко мне, и берет меня за одетые в перчатки руки.
        - Я знаю, что подвел тебя, Аурен. Я обещал всегда тебя оберегать, но не справился. Но больше я тебя не подведу, - решительно обещает он с серьезным выражением лица.
        Я сглатываю, пытаясь остановить вихрь эмоций, чтобы вернуть способность внятно выражаться.
        - Как раз это я и хотела с тобой обсудить. Я больше не боюсь. Не так, как боялась в прошлом, - начинаю я, подавляя кислоту, поднимающуюся по горлу.
        Мидас хмуро смотрит на меня, и я не знаю, что сказать. Не так я представляла наше воссоединение. Отнюдь.
        Он должен был обнять меня и не желать отпускать. Наша разлука должна была вызвать у него желание слушать меня. Я представляла, как часами лежу в его объятиях, а он внимает моему рассказу.
        Обманутые надежды оседают в животе грубым булыжником. Он вертится и царапает острыми углами, сводя меня с ума осознанием, что ничего этого не будет.
        Мы начали ровно с того же места, на котором остановились.
        Я полагала, что раз я изменилась, изменится и Мидас. Какая глупая и наивная мысль.
        Наша дорога разветвилась, и я пошла по другой тропе. Мне нужно сейчас же все ему объяснить, нужно, чтобы он догнал меня.
        - Столько всего случилось, Мидас, - говорю я, пытаясь сдвинуть этот массивный булыжник, толкая его так, словно могу подтолкнуть Мидаса навстречу мне. - Знаю, я должна доказать тебе, чтобы ты мне поверил, но… мне не нужна клетка. Больше нет. Нам она не нужна.
        Мгновение он смотрит на меня, сдвинув светлые брови.
        - О чем ты говоришь, черт возьми?
        - Об этом, - кивнув на клетку, отвечаю я, однако взглянуть на нее не могу, не могу смотреть в глаза той женщине. - Нам она не нужна.
        Его озадаченный взгляд становится злым, а в тоне слышится изумление.
        - Разумеется, она нам нужна. Это совершенно ясно после того, что ты совсем недавно пережила.
        - Но об этом я и пытаюсь тебе сказать. Она не нужна нам как раз из-за того, что я пережила, - отдернув руки, сбивчиво объясняю я. - Все это время я была с вражеским войском, но ничего не случилось. Теперь я знаю, как с собой сладить. Я доказала это себе и знаю, что как только все тебе расскажу, ты тоже в этом убедишься.
        Я слишком долго зависела от клетки. А потом разозлилась на нее - на него, на себя. Я не хочу туда возвращаться. Я переросла это и наконец обрела силы признаться в этом Мидасу.
        Он терпеливо вздыхает и трет светлые брови большим и указательным пальцами. Краем глаза вижу, как моя копия, затаившись, внимательно наблюдает за нами.
        - Аурен, понимаю, что ты пережила ужасные события, но сейчас мне нужно встретиться с королем Ревингером. Потом, как только стемнеет, я отведу тебя поесть и принять ванну, и мы поговорим, согласна?
        Держа руки перед собой, я качаю головой.
        - Нет, не согласна. Просто послушай минуту…
        Мидас перебивает:
        - У меня нет на это времени. Заходи в клетку.
        Он делает то же, что и обычно, - говорит за меня, заставляя поверить в то, что я неправа, зато, как всегда, прав он. Если бы я только могла уговорить его выслушать меня - по-настоящему выслушать, - тогда бы он понял.
        Сейчас, когда Четвертое королевство дышит ему в затылок, на него столько всего навалилось, и я не хочу привносить в его жизнь еще больше переживаний. Я знаю, что в глубине души он жаждет такого контроля, потому что волнуется за меня, так что мне понятно, почему Мидас так реагирует.
        Но… мне нужно, чтобы и он понял меня.
        В кои-то веки я нуждаюсь в том, чтобы он узнал мою точку зрения.
        Не хочу быть им запуганной. Хочу задать другой тон. Хочу начать все, как следует, и получить новое начало. Показать ему, что все может быть иначе, что я готова. Что мне это нужно.
        Я вздыхаю, чтобы успокоиться.
        - Так больше быть не должно, - мой тон кроткий, словно это может его смягчить.
        Между нами повисает молчание, полное эмоций, отражающихся у Мидаса на лице, и выражающих его неодобрение и несогласие. Я не хочу ее слышать.
        - Нам не нужна клетка. Доверься мне. Все теперь изменилось. Я изменилась, - говорю я, ткнув себя в грудь. - Мы не должны повторять то, что было в Хайбелле. - Я вскидываю голову. - Я этого не хочу.
        Мидас стоит неподвижно и смотрит на меня так, словно никогда раньше не видел, и, возможно, я смотрю на него точно так же.
        Через минуту он раздосадовано проводит рукой по лицу. Начинает мерить шагами небольшую гардеробную, шаркая туфлями по фиолетовому ковру.
        - Я пытаюсь сейчас быть с тобой терпеливым, учитывая, через что ты прошла, но ты делаешь только хуже, - говорит он, а потом поворачивается ко мне. - Раньше ты никогда себя так не вела.
        Меня злят его упреки, но он прав. Я действительно не показывала свой характер - не с ним.
        Два месяца назад я бы без промедления пошла на попятный. Я бы вообще на него не давила. Но теперь я изменилась, и тревоги, опасности… мы сможем преодолеть их вместе.
        Но при мысли, что меня снова запихнут в клетку, особенно такую маленькую…
        В ушах гремят слова Озрика.
        Никогда не пойму, как ты это, черт возьми, терпишь.
        И сейчас, в эту минуту, я понимаю.
        Я не могу.
        Глава 38
        Аурен
        Вероломным взглядом я снова оглядываю клетку.
        Осматриваю прочные, зловещего вида железные прутья, огибающие крышу, чтобы прибавить декоративного лоска, а потом снова смотрю на Мидаса.
        - Знаю, что ты спешишь, и не хочу тебя задерживать, поэтому останусь в твоих покоях, пока ты будешь на встрече, а потом мы поговорим.
        Он пригвождает меня свирепым взглядом.
        - Не знаю, какого черта с тобой творится, но не тебе указывать, Аурен. Я твой царь, забыла? Ты сделаешь ровно то, что я тебе скажу.
        От этого приказа сердце заходится в груди, я понимаю, что потеряла всяческую надежду вернуть прежнего Мидаса. Его место прочно занял царь Мидас.
        Он резко показывает пальцем на клетку.
        - Я никуда не уйду, пока ты не войдешь в клетку, не окажешься в целости и сохранности, где никто не сможет до тебя добраться. Хочешь, чтобы тебя снова похитили? Хочешь быть уязвимой?
        - Конечно, нет.
        Он взволнован, щеки раскраснелись, глаза горят той вспыльчивостью, которую я пыталась усмирить. Я потерпела фиаско, стараясь его успокоить и заставить меня выслушать.
        - Ты предала меня? - внезапно спрашивает он. От его вопроса я замираю.
        - Что?
        - Ты слышала, - невозмутимо говорит он. - Ты. Предала. Меня? - каждое слово - приговор и больно жалит.
        Чувствуя, как кружится голова, я от удивления открываю рот.
        - Что… как ты можешь такое говорить? Конечно, я не предавала тебя!
        - Ты позволила этим гнусным пиратам прикоснуться к тебе? Или разрешила это сделать армии Четвертого королевства?
        - Позволила? - мой вопрос натягивается, как струна, которая вот-вот лопнет.
        Я понимаю, что ему слышна боль в моем голосе, потому что тоже ее слышу. Эта обида пронизала мои слова и мое лицо, вплетена в мои черты.
        - Хорошо, - отвечает Мидас, но голос его все такой же жестокий, твердый, как у правителя, который ждет, что его послушаются. - Если ты не предавала меня, докажи докажи это. Полезай в клетку.
        Чувствую, как подступают к глазам слезы, как сковывает плечи. Мидас не станет меня слушать. Я стою здесь, прямо напротив него, и пытаюсь ему сказать, а он не слышит.
        Я прижимаю подбородок к груди, словно на него давит бремя безнадежных тягот.
        - Мидас, не поступай так со мной. Не сейчас. Только не после того, что случилось. Пожалуйста, - его неумолимое лицо не тронуто моей мольбой.
        - Так и должно быть, и ты знаешь причину. Ты согласилась.
        Я поднимаю на него взгляд.
        - Я передумала.
        Мидас равнодушно на меня смотрит.
        - А я не разрешал тебе менять свое решение.
        Я отшатываюсь так, словно он меня ударил. Могу с уверенностью сказать, что именно такая боль и охватывает мое тело.
        Его рот плотно сжат, плечи напряжены, на голове гордо сияет корона.
        - Последний шанс, - злобно говорит он. - Полезай в клетку, или я сам туда тебя запихну.
        Ощущение, будто меня пронзили в самое сердце.
        Я не видела его два месяца. Не раз думала, что меня убьют. Я лишь хотела, чтобы он сказал, что гордится мной, что любит.
        Хотела, чтобы он обнял меня. Обнял как следует, прижав голову к своей груди, чтобы я снова услышала, как поет для меня его сердце. Но он этого не сделал. Он не держал меня в объятиях - он держал меня на расстоянии вытянутой руки.
        - Мидас, я пытаюсь с тобой поговорить, по-настоящему поговорить, - произношу я, в голосе слышна боль, которая давит мне на грудь. - Я всегда тебе доверяла. Всегда прислушивалась к тебе. И ты послушай меня хоть раз.
        Выражение на его лице такое едкое, что я удивлена, как оно не прожгло меня насквозь.
        - Послушать тебя? - выплевывает он. - Ведь ты добилась огромных успехов, выживая в этом мире, не так ли? - спрашивает, насмехаясь. - Когда я тебя нашел, все ли было хорошо?
        Мои губы сжимаются в тонкую линию.
        - Ты же знаешь, что нет.
        - Вот именно.
        - Но так было в прошлом, - возражаю я. - Мидас, я была всего лишь девочкой, я…
        - Вдруг доказала себе обратное? - перебивает он, бросив мне в лицо мои же слова.
        Я обхватываю себя руками и с вызовом смотрю на него.
        - Да.
        Мидас фыркает с сарказмом, чтобы лишить меня уверенности и попытаться ее низвергнуть, как поступал много раз в прошлом.
        - А как же деревня Карнит? - спрашивает он, и кровь отливает от лица. - Тогда ты тоже считала, что справляешься, ведь так, Аурен? И вспомни, что случилось.
        Кровоподтеки на сердце словно расползаются и покрываются пестрой печалью омерзительных сине-зеленых тонов.
        - Это был несчастный случай, - шепчу я, чувствуя, как в глазах скапливаются слезы и перед ними все расплывается.
        Как он посмел вспомнить об этом? Как мог сказать мне эти слова, если знает, как сильно это меня сокрушило?
        Мидас ядовито усмехается.
        - Скажи, сколько несчастных случаев произошло, пока тебя со мной не было?
        - Перестань, - крепко зажмурившись, прошу я. Я не хочу его видеть, не хочу его слышать. - Я делала все, о чем ты меня просил. Была предана тебе больше десяти лет своей жизни, не замечала изъянов, подавляла каждую обиду. Я поступала так, потому что доверяла тебе. Потому что любила.
        Теперь я плачу не таясь, в моих слезах вся боль, словно их выдернули прямиком из моего сердца и приказали снести мои стены.
        Мидас вздыхает, качает головой и смотрит на пол.
        - Хорошо. Ты устала, и у тебя истерика. Тебе просто нужно прилечь. Аурен, ты сама на себя не похожа.
        - Но это я! - ору я.
        Мидас так потрясен, что я осмелилась повысить на него голос, что только таращится на меня.
        - Спустя столько лет я наконец начинаю вновь становиться собой, - кричу я, прижав руку к груди. - Наконец-то говорю то, что думаю, и я не собираюсь снова прогибаться, чтобы тебе было проще меня контролировать!
        Возможно, Мидас и возвел меня на пьедестал, но я его тоже туда возвела. Высота этих плит не позволяла нам смотреть друг другу в глаза.
        Но теперь мы смотрим. Я смотрю - уже не взглядом романтичной пятнадцатилетней девочки, - и мне не по душе увиденное.
        - Я отдала тебе все, всю себя, а тебе все мало. Ты велел мне лгать, говорил, что только так можно меня обезопасить, но все обстояло иначе, да? Ты сделал это не ради меня. Ты поступил так ради себя. - Мои слова - это обвинение из самой глубины моей души, от которого я так долго отказывалась. - Я больше не буду так жить, Мидас.
        - Ты - моя! - орет он и угрожающе делает шаг вперед.
        Я свирепо смотрю на него, но не вздрагиваю.
        - Нет, Мидас. Я принадлежу только себе.
        Он качает головой, блеск его короны вспыхивает, как пламя.
        - Драгоценная, ты давным-давно подарила себя мне. Пора тебе вспомнить свое место.
        Мое место. То самое, в клетке. Под его контролем.
        Я решительно смотрю на него.
        - Нет.
        Между нами затягивается тишина, острая, как шпага, готовая пронзить насквозь. А затем Мидас идет ко мне так быстро, что я даже не успеваю охнуть, как он оказывается передо мной.
        Схватив за живот, он разворачивает меня, и я удивленно вскрикиваю.
        Он будет обнимать меня не чтобы утешить, а для того, чтобы удержать контроль.
        Голова разрывается от этого осознания, и наружу вырываются каждая рваная боль, незамеченное сомнение, подавляемое чувство.
        Я позволила Мидасу посадить меня за решетку.
        Он спас меня, когда я была на самом дне, и из-за этого я думала, что, оставаясь с ним, буду на вершине. Но в действительности он поймал меня в ловушку и заставил все это принять.
        Он затащил меня в чужое, замерзшее царство.
        Женился на Ледяной царице, которая меня ненавидит.
        Трахал на моих глазах наложниц.
        Превратил меня в зрелище.
        День за днем держал в этой клетке.
        Он меня использовал.
        Он ко многому вынуждал меня приспосабливаться, со многим свыкаться, потому что так должно было быть, такое поведение от меня ожидалось.
        Я принимала за чистую монету все его слова, убеждая себя, что так и должно быть. Врала себе, потому что любила его, потому что он мной манипулировал.
        Я так долго преклонялась, что забыла: у меня тоже есть сила воли.
        Какой же я была дурой! Глупой, наивной дурой. Я научилась не доверять людям, но думала, что могу доверять ему. Я ошиблась.
        В ярости и удивлении я дрыгаю ногами, бью его кулаками, но Мидас не опускает, не отпускает.
        - Прекрати, Аурен! - грубо кричит он.
        - Отпусти меня!
        Мидас не обращает внимания ни на меня, ни на удары, которые я на него обрушиваю в попытке освободиться. Мое сердцебиение замедляется, потому что Мидас сжимает меня так сильно, что перекрывает доступ к воздуху. Обманным маневром проталкивает нас к клетке, рукой пытаясь нащупать в кармане ключ.
        Я царапаю ему руки, лицо. Он с силой давит щекой мне на затылок, пытаясь помешать наносить удары и не давая упасть моему капюшону.
        - Ты… должна… быть… послушной! - шипит он мне на ухо.
        Но я не согласна. Не согласна, потому что больше так не могу. Не могу вернуться в клетку. Не могу, не могу…
        Слышу, как ключ бросают на пол.
        - Открой дверь! Живо! - рявкает Мидас на женщину.
        А я уже почти про нее забыла.
        - Нет! - звучит сдавленно, мои мольбы ее не останавливают.
        Слышу, как она пытается подобрать брошенный ключ, слышу, как вставляет его в замок, слышу, как он проворачивается. Внутри у меня тоже все переворачивается. Словно ключ открывает дверь, за которой я скрывала каждую подавляемую эмоцию, каждую затаенную мысль.
        Мидас толкает меня.
        В одну секунду его руки обхватываю мою талию, как стальные ленты, а в следующую - мое тело падает на холодный металлический пол клетки.
        Он это сделал. Он правда бросил меня сюда без моего согласия. Без малейшей мысли или заботы о том, чего хочу я.
        И тогда я начинаю кричать.
        Я кричу, кричу и не могу остановиться. Мой крик ползет по стенам, цепляется за кожу, впивается в уши, чтобы примкнуть к барабанному шуму, чтобы подпитать пламя.
        Никогда раньше я не была в таком бешенстве, безумии, не чувствовала такой паники.
        - Вон! - орет он на женщину.
        Я подскакиваю с прытью, о которой даже не подозревала. Бросившись вперед, протягиваю руки к двери.
        Женщина пытается проскользнуть, но я знаю, что как только она это сделает, Мидас тут же захлопнет дверь перед моим носом.
        Я не могу этого допустить.
        Мои ленты распутываются, как распускающаяся ярость. Полосы сердитых атласных полосок висят в воздухе по обе стороны от моего тела.
        Не успеваю моргнуть, как все ленты разом бросаются к двери, пытаясь не дать ей захлопнуться, сжимая прутья стальной хваткой.
        Но женщина на два шага впереди, она бежит быстро, поэтому я протягиваю руку и толкаю ее в плечо.
        Ладонь горит.
        Ее тело отлетает назад, с глухим стуком ударившись о зарешеченную стену, но я сосредотачиваюсь на своих лентах, когда они толкают дверь, вынуждая меня выгнуться.
        Мидас открывает рот, чтобы что-то крикнуть, и борется со мной, пытаясь захлопнуть дверь, но мои ленты сильнее. Железные прутья стонут под их натиском, и в следующую секунду мои ленты срывают дверь с петель, ломая железо, как щепки. Одним движением они швыряют ее в Мидаса, ударяя его в грудь и укладывая на спину.
        Ленты обмякают, спина болит от усилий и мощи, которая мне понадобилась. От скорости меня немного накреняет вперед, но я успеваю ухватиться рукой за прутья прежде, чем упасть лицом вниз.
        А потом я осязаю это.
        Жар.
        Я резко поднимаю голову, смотря на прут, на руку, которой его сжимаю. На мою голую руку.
        Во время борьбы в какой-то момент перчатка слетела.
        Я быстро отдергиваю руку и пячусь назад, но, конечно, уже слишком поздно.
        Будто кровь, льющаяся из раны, золото хлынуло из моей ладони, как только я коснулась клетки. В исступлении я не контролировала его, находилась в таком ужасе, что не смогла им управлять.
        Золото льется вниз и растекается лужицами у моих ног. Оно движется, разливаясь по полу клетки, словно подчиняясь собственному разуму, ползет вверх по прутьям, тянется к куполообразному потолку металлической конструкции, устилая каждый дюйм этой железной клетки.
        Я круто разворачиваюсь, собираясь предупредить женщину, и из горла вырывается сдавленный крик.
        Нет.
        Нет, нет, нет.
        Бегу вперед и спотыкаюсь о свои ленты, но когда оказываюсь ближе, это ничего мне не дает, а лишь подтверждает то, что я и так знаю. Ладонь обожгло, когда я толкнула женщину, но я была настолько не в себе, что не обратила на это внимание.
        Я в ужасе смотрю на обернувшееся в золото тело, на позолоченный рот, открытый в беззвучном крике. Тело женщины застыло под странным углом, она в той же позе, в какой оказалась, когда я толкнула ее на прутья решетки, шея вывернута от резкого движения.
        Но ее глаза… глаза зажмурены, словно она испытывала сильные мучения, когда ее поглощало золото.
        - Нет…
        Ноги подгибаются, и я падаю на колени, издав громкий крик отчаяния.
        - Посмотри, что ты натворила, Аурен!
        Я вздрагиваю от гневного обвинения, оглядываюсь и вижу, что Мидас отталкивает от своей груди тяжелую дверь клетки и вскакивает на ноги. Он переводит взгляд с меня на женщину с горьким разочарованием на лице, пронизанным снисходительностью.
        Качает головой.
        - Видишь? - показывая на жертву моей необузданной силы, спрашивает Мидас. - Теперь понимаешь, почему ты должна оставаться в клетке?
        Слезы сдавливают грудь, подкатывают к горлу, щиплют язык.
        Я убила еще одного невинного человека. Эту бедную женщину силой принудили играть мою роль, а я ее убила.
        Ужасное чувство вины звенит в моей опустошенной груди, сотрясает все тело, пока я не начинаю дрожать от отголоска безумного сожаления.
        - Я не хотела… - мой жалкий ответ вынуждает лишь сильнее себя ненавидеть.
        Зачем я ее толкнула? Почему не заметила, как соскользнула перчатка?
        Слышу, как подходит Мидас, как встает надо мной - свет свечей отбрасывает от него длинную тень.
        Он укоризненно цокает языком и качает головой, обводя взглядом женщину-статую.
        - Видишь, Аурен? Вот почему тебе нужна клетка, - повторяет он, его голос скрежещет, как камень по металлу. - Не только для того, чтобы защитить тебя, но и для того, чтобы защитить от тебя.
        Слезы капают.
        Спина ноет.
        Я называла Рипа монстром, но на самом деле монстр - это я.
        Я стою на коленях и смотрю на измученное лицо женщины, пока Мидас поднимает мой капюшон и набрасывает мне его на голову, а затем испускает долгий, тяжелый вздох.
        - Все в порядке, Драгоценная, - говорит он мне более мягким голосом. - Я все исправлю. Тебе нет нужды волноваться.
        Он снова подобрел, его голос более не жесткий и не обвиняющий. Мидас опускает руку, чтобы погладить меня. Он с обожанием проводит пальцами по моей голове, ласкает, как прирученное животное. И в эту минуту я задаюсь вопросом, как, черт возьми, могла так обмануться, считая это любовью.
        Как я могла каждый день смотреть в его глаза и не видеть, что он предан блеску моей кожи, а не любви моего сердца? Как я могла не заметить ослепляющую правду, которая все это время была в его взгляде?
        Как я могла спутать хозяина с возлюбленным?
        - Ты, наверное, исчерпала силы этой небольшой истерикой, - задумчиво произносит он. - Очень жаль, поскольку я подготовил список того, что тебе нужно ради меня обратить в золото, но ничего. Я могу немного подождать, а ты тем временем восстановишь силы.
        Мидас говорит, строит планы и идет своей дорогой, а я в это время лежу растерзанная и окровавленная на своей. Рот наполняется желчью, пока я не начинаю задыхаться от едкости разбитого сердца.
        - Мне жаль, что я вышел из себя, но теперь ты понимаешь, почему я прав. Почему это так важно, - говорит он мне. - Скоро ты снова привыкнешь, Драгоценная, и все будет, как раньше. Не волнуйся, я на тебя не сержусь. - Что-то дикое во мне хочет зарычать и откусить эту ласкающую руку. - А теперь будь хорошей девочкой и сверни ленты. Сиди здесь, пока я на встрече. Завтра придется починить в клетке дверь.
        Все, что я слышу сквозь глухо стучащий гнев, - это треск разбитого стекла между нами.
        Мидас собирается уйти, направившись к выходу, но я поворачиваюсь, и мой голос останавливает его прежде, чем он подходит к двери.
        - Если ты сейчас уйдешь, я тебе этого не забуду. Я никогда тебя не прощу. Ни за что, - мой голос уверенный, разъяренный, взбешенный.
        Мгновение Мидас медлит, а потом произносит:
        - Я люблю тебя, но мне не нужно твое прощение, Драгоценная. Мне нужна только твоя сила.
        Глава 39
        Мидас
        В коридоре я привожу в порядок свою мантию. Она утепленная, но сквозняк в этом ледяном замке свиреп. Совершенно не важно, что погода здесь не изобилует вьюгами.
        Холод просачивается несколько иначе.
        Оглядываюсь на закрытую дверь. Дерево толстое, а стены еще толще, поэтому я не слышу, продолжает ли кричать Аурен, но я приставил сюда весь резервный состав для ее защиты.
        Мои плечи напряжены, челюсть болит от того, как сильно я стискивал зубы. Мне не нравится применять к ней силу. Отнюдь.
        Она всегда была уступчивой, доверчивой - одни из тех качеств, которые меня в ней восхищали. Пленяло, что, вопреки обстоятельствам, она обладает способностью быть мягкой и податливой.
        Я не должен был выходить из себя, но она застала меня врасплох. Я ожидал, что она вернется сломленной и испуганной, готовой пролезть за решетку, которую всегда считала безопасной.
        А вместо этого… она изменилась.
        Но об этом я позабочусь потом. Я исправлю ситуацию, сделаю ее прежней. Ей просто нужно время. Я подвел Аурен, и нужно доказать, что рядом со мной ей до сих пор ничто не угрожает. Скоро она снова станет собой, а потом мы примемся за работу над этим тусклым ледяным замком.
        И довольно скоро, потому что дворяне Рэнхолда начинают терять терпение.
        Я усмирил их обещаниями золота, но обещания - это задолженные требования, а требования могут быстро превратиться в вопль неудовлетворенного недовольства.
        Они хотят набить карманы и наполнить сундуки богатствами. Я хочу единолично занять трон и объединить границы Пятого и Шестого королевств.
        И все это достижимо, поэтому когда Аурен это поймет, она станет покорной. Я буду правителем не одного царства, а двух.
        Но вначале…
        Я иду по коридору в другую часть замка, где меня ждет встреча с этим подонком, королем Слейдом Ревингером.
        Я велел слугам подготовить не комнату для собраний и не военный зал, а зал тронный. Это, конечно, обдуманное решение. Ревингеру придется со мной говорить, пока я сижу на престоле.
        Тем самым я передам послание: меня не пугает тень его армии и не заставляет трепетать его демонстрация силы. Я правлю в Пятом королевстве как действующий монарх, и Ревингерова тактика запугивания на меня не действует.
        После многолетних планов все, наконец, встает на свои места.
        Но сначала мне придется изгнать гниль.
        Стражники следуют за мной по коридорам - это золотая процессия в замке из стекла, железа и камня. Когда его позолотят, он станет намного красивее. Аурен понадобятся недели, если не месяцы. Каждый день непрерывно придется черпать ее силу.
        Золото всегда того стоит. Неважно, какой ценой.
        Я вхожу в тронный зал в ожидании, что Ревингер и его люди уже меня заждались. Однако единственные, кого я здесь вижу, - это мои стражники и стражи Фулька, которые стоят у стены.
        Нахмурившись, я прохожу по гигантскому залу.
        Голубые хрустальные люстры отбрасывают на пол потоки света. На задней стене за троном расположены покрытые изморозью окна. Наверное, так было специально задумано при постройке. Свет, льющийся, чтобы осветить благословенного Богами монарха. А может, и для того, чтобы людям приходилось щуриться от великолепия короля.
        Пройдя через зал и поднявшись на помост из белого мрамора, я поворачиваюсь и сажусь на трон. Он выкован из олова и железа, а в центре него аметистовый камень - только один, но я уже поговорил с кузнецом, чтобы тот добавил еще пять камней.
        Шесть - это высшее число из всех королевств.
        Из дальнего конца зала появляется мой главный советник, Одо. За ним следуют еще несколько человек, примерно половина из них - мои люди, другая половина - те, кто служил Фульку.
        Некоторые из них - сторонники режима Фулька, поэтому еще не до конца примкнули к моему делу. Под их протекцией сын Фулька, Нивен, и они должны с ним считаться. Они готовят мальчика к тому, чтобы он взял контроль над королевством, когда достигнет совершеннолетия.
        К несчастью для него, этого не произойдет. Вступление во власть или совершеннолетие. Поистине милосердно. Я могу уверенно заявить, что мальчик не создан править королевством.
        Сидя на троне и глядя прямо перед собой, я шесть раз постукиваю пальцем по оловянному подлокотнику. Потом останавливаюсь. И снова шесть постукиваний.
        С каждой минутой мое нетерпение превращается в досаду, а досада - это краеугольный камень моего гнева.
        Мои советники устраиваются слева, на скамьях за перилами, отделяющими дворян от простолюдинов. Но люди Ревингера будут настаивать на общей зале.
        Еще один продуманный ход.
        Минуты идут. А потом эти минуты удваиваются.
        Все это время я жду, постукивая пальцами. Мое раздражение растет вместе с накалом моего гнева.
        Мои стражники слишком хорошо вышколены, чтобы переминаться на месте, а вот советники теряют терпение, перешептываясь между собой, шмыгая носом, кашляя, ерзая. От этого шума я скрежещу зубами.
        И все же я сижу и жду столько, что свет, отражающийся от голубых люстр, на несколько дюймов смещается по мраморному полу перенаправленной рекой.
        - Где он? - огрызаюсь я, слова мои жесткие и сухие, как вяленое мясо.
        Одо вскакивает на ноги, из широких карманов его сюртука торчат свитки и перья для записей. Если этот ублюдок-король все же заявится…
        - Я узнаю, мой царь.
        - Поспеши.
        Он быстро кивает, на его лысеющей голове ободок седых волос, напоминающий шляпу без верха. Одо исчезает за боковой дверью, а у меня подпрыгивает от нетерпения колено.
        Ревингер явно пытается мной манипулировать. На каждый мой ход последует ответ. И все же сейчас я мог утешать Аурен в своих покоях, помогать ей освоиться.
        В мыслях вспыхивает огонь в ее золотых глазах, когда она извергала ярость в мою сторону, как дракон - пламя. Никогда. Никогда я такой ее не видел.
        И это мне тоже не нравится.
        Толком не понимаю, что с ней, беззащитной, там произошло. Но выясню. Я узнаю все подробности у стражников, наложниц - у всех. А потом отомщу.
        Я начну с Красных бандитов. Она находилась у них всего несколько часов, но они заплатят за каждую секунду.
        А вот король Ревингер… С его армией она пробыла много дней. Неудивительно, что она в плохом расположении духа.
        Палец постукивает шесть раз.
        Добрая воля. Он вернул мне ее по доброй воле. Я искренне не верил, что он на это пойдет. Это было испытание. И этот исход поведал мне самое главное - Ревингер совершенно не подозревает, что она такое. На что она способна.
        Поняв это, я впервые за несколько недель могу вздохнуть спокойно.
        Пока эта тайна защищена, с остальным можно сладить.
        Чувствую, как губы приподнимаются в самодовольной ухмылке. Какой же он глупец! Отдал самое ценное во всем царстве сокровище даром.
        Я бы расхохотался ему в лицо, если бы мог, просто чтобы утереть нос.
        Но эта тайна намного дороже желания позлорадствовать. Вот почему я приучился делать это наедине. Каждый раз, как Аурен обращает что-то в золото под моим четким указанием, я злорадствую. Каждый раз, когда кто-то восхищается моей силой или называет меня Золотым царем, я злорадствую.
        Я одурачил всю Орею.
        А теперь я заявляю права на два королевства. Нужно лишь удостовериться, что я удержу их оба, - вот почему эта встреча так важна.
        Если она вообще состоится. Снова начинаю постукивать пальцем.
        Шесть минут. Я дам этому ублюдку еще шесть минут, а потом спущусь в его лагерь и приволоку силой.
        Никто не смеет заставлять меня ждать.
        Кончик моего пальца отсчитывает секунды. Одна минута. Две. Три минуты. Четыре. Пять. Когда я отстукиваю шестую, гнев сгущается в груди, как вязкая слизь, которую я не могу счистить.
        Я поднимаюсь, плечи от раздражения напряжены, в уголках глаз морщинки от досады.
        - Я сам пойду за этим ублюдком, - рявкаю я.
        Только собираюсь сделать шаг, как дверь в тронный зал распахивается и ударяется о стену, будто непокорный ветер, прорвавшийся сквозь дерево.
        Эхом разносится три пары шагов - нет, четыре. У одного слишком легкая поступь, и его почти не слышно. Все облачены в черные доспехи и шлемы, но, даже не видя их лиц, чувствую их высокомерие.
        Тот, кто входит тихо, мал и ростом, и телосложением. Но следующий - огромный дикарь, явно выбранный в стражники только из-за одних его габаритов.
        Третий вроде средних размеров, в тех же черных доспехах и коже, с тем же мечом с грубой рукоятью в виде ветви дерева.
        На нагрудных пластинах символ Четвертого королевства - голое кривое дерево с четырьмя колючими ветками и корнями, полными острых шипов.
        И все же мои брови сходятся на переносице, когда я вижу четвертого, идущего к помосту. Об этом я наслышан.
        Командир армии.
        Похоже, острые пики, изображенные символом на их доспехах, в нем предстали воочию, поскольку из его обмундирования вдоль рук и спины торчат черные шипы, напоминающие зловещие колючки, выдернутые из адской земли.
        Он - ожившее послание, созданное самим Ревингером, если верить некоторым слухам. Король коснулся гнилой магией своего командира, превратив того в наводящее страх, порочное существо.
        Он - ядовитые шипы корня того жуткого дерева.
        Четверка останавливается перед помостом, замерев в одинаковых стойках: ноги на ширине плеч, руки по бокам, шлемы смотрят прямо перед собой. Никто из них не произносит ни слова. Стоит такая тишина, что можно было бы услышать, как упала булавка.
        А потом, вместо этого, я слышу легкую неторопливую поступь.
        Я перевожу взгляд на дверь, и в ту же секунду в зал входит сам король Ревингер. Как бы ни старался, все равно я чувствую напряжение в теле. Рот словно шагает в такт моим постукивающим пальцам.
        Спокойный и собранный, он выходит вперед, словно это он, а не я завоевал это королевство.
        Мой взгляд подмечает каждое его движение, когда я впервые вижу перед собой имеющего дурную славу короля Рота.
        На нем никакого королевского одеяния - только наряд из черной и коричневой кожи, как у его солдат, разве что без шлема и доспехов. Но от шеи вверх к подбородку и щекам тянутся какие-то татуировки в виде линий.
        Нет. Не татуировки.
        Когда он подходит ближе, я понимаю, что эти линии под его кожей. Что-то похожее на вены, вот только они темные, как перья ворона. Быстро глянув ниже, убеждаюсь, что эти гладкие тянущиеся линии обвивают и его руки, как свернутые стебли, вонзенные в кожу.
        Я смотрю то на него, то на командира.
        На корни и на шипы.
        Только когда король подходит к своим стражникам, я понимаю, что до сих пор стою. Я падаю на трон, но он несущественен, поскольку этот ублюдок решительно поднимается на помост и останавливается прямо напротив меня.
        Мои солдаты замирают, а вот его расслаблены, вовсе не встревожены. Я же киплю от ярости.
        Вместо того чтобы смотреть на него сверху вниз, я делаю все в точности наоборот.
        На меня давят зеленые глаза и болезненно-серая бледность - каким-то образом Ревингер стал прообразом силы.
        - Царь Мидас, я бы сказал, какое удовольствие с вами встретиться, если бы хотел солгать, но, похоже, меня это сегодня не волнует.
        Я снова встаю, чтобы не пришлось смотреть вверх, но мой поступок вызывает у этого мерзавца ухмылку.
        Его корона сидит на голове слегка криво, словно он надел ее абы как. Она представляет собой кольцо спутанных ветвей с шипами наверху, похожими на зубцы. В ней нет ничего царственного или красивого. Она такая же безвкусная, грубая и кривая, что и его гнилая сила.
        Смотря на него, говорю ровно, бесстрастно:
        - Вы опоздали.
        Он лениво оглядывается.
        - Неужели? Какая жалость, что я вас вынудил ждать.
        То, как он произносит эти слова, дает понять, что он вовсе так не считает.
        - Ну что же, начнем? - спрашивает он, словно у него есть право руководить этой встречей и контролировать ее.
        Не дождавшись ответа, Ревингер поворачивается и уверенно спускается с помоста к боковой двери. Все его четыре стражника идут за ним, пока я, остолбенев, смотрю ему вслед.
        Передо мной появляется Одо, который тяжело дышит, как будто бежал сюда всю дорогу.
        - Сир, похоже, прибыл король Ревингер и направился в зал для собраний.
        - Какая неожиданность, - огрызаюсь я.
        Подойдя к двери, я переступаю порог, а советники и стража быстро идут за мной. От одного только взгляда на зал у меня готова закипеть кровь в жилах.
        Ревингер спокойно восседает во главе длинного стола, а его стражники за его спиной выстроились в молчаливую стену угрозы.
        Требуется вся моя выдержка, чтобы не сорваться из-за наглости этого человека. Единственная неосторожность, обличившая мое раздражение, - дергающийся мускул на подбородке.
        Но этот ублюдок подмечает и ее. Он расслабленно разваливается в кресле, и уголки его губ приподнимаются в ухмылке. Он словно говорит: «Ваш ход».
        Мои советники переглядываются, а я тем временем подхожу к столу и сажусь во главе его с противоположной стороны. Черт бы побрал Богов, мне плевать, даже если между нами будет двадцать четыре фута. Не стану сидеть сбоку от него, словно я обладаю меньшим влиянием.
        Когда я размещаюсь напротив него, мои солдаты выстраиваются за мной у темно-фиолетовых стен. Свет в этом зале более тусклый, слева от меня только одно окно, стекла покрыты звездчатым инеем.
        Усевшись, я тут же начинаю речь, лишив Рота возможности заговорить первым.
        - Похоже, у нас проблема, король Ревингер.
        Он кивает.
        - В этом я с вами соглашусь.
        Он прав, потому что в других вопросах мы вряд ли придем к согласию.
        - Вы скинули на мои границах гнилые трупы.
        Снова эта ухмылка.
        - А про какие границы вы толкуете? Судя по последним событиям, у вас их стало больше.
        Чтобы успокоиться, я постукиваю пальцем по подлокотнику кресла.
        - Мои границы - это Шестое королевство, как вам хорошо известно. А здесь я лишь выполняю обязанности регента до достижения совершеннолетия наследником Фулька.
        Зеленые глаза Ревингера загораются.
        - Вот как.
        Я прихожу в ярость от его тона, от его равнодушной манеры поведения.
        Ревингер наклоняется вперед, метки на его шее и лице обескураживают. На мгновение мне кажется, что они двигаются, как те гнилые борозды, скользившие по земле, когда он хвастал своей магией.
        - Если вы ждете официальных извинений, то вы их не получите, - говорит он. - Это были даже не ваши солдаты, а Пятого королевства. И все же я посчитал нужным доставить их, учитывая, что вы во всеуслышание заявили о союзе с этим королевством. Не хотелось бы, чтобы у вас сложилось неверное представление, царь Мидас.
        - И что это за представление?
        - Что я тот, кому вы можете перейти дорогу, - заявление Рота резкое, как меткий удар, нанесенный без особого труда.
        - А я напомню, что не переходил вам дорогу. У Шестого королевства нет раздоров с Четвертым.
        Ревингер поднимает руку и оглядывает комнату.
        - И все же мы в Пятом королевстве и пытаемся решить этот раздор.
        Если бы я только мог протянуть через стол руку и стиснуть его жуткую шею, испещренную полными гнили венами.
        - С королем Фульком покончено, - не давая Ревингеру вывести меня из себя, говорю я. - Пятое королевство вам больше не враг. Разумеется, если вы не намереваетесь оборвать жизнь невинного мальчишки за грехи его отца. За тем нападением стоял чудаковатый король, ныне уже почивший. Я с этим никак не связан.
        - Мои отчеты говорят об обратном.
        В мгновение ока все его прежнее веселье исчезает. Вместо него появляется что-то темное. Смертоносное. Я сразу же вспоминаю, насколько Рот на самом деле могущественный, а именно этого он и добивается.
        Невольно чувствую, как на затылке волосы встают дыбом.
        - Ваши отчеты не совсем верны, - спокойно возражаю я. Не смей отводить взгляд от хищника, как бы сильно ни хотелось.
        - Они верны.
        Это не вопрос, а требование. Доказать обратное.
        Я развожу руками - мирный жест великодушного правителя.
        - Мы определенно можем прийти к соглашению. Я не хочу войны с вами, король Ревингер.
        - Прискорбно, поскольку мое войско давно готово, а, как вы уже сказали, действующий правитель здесь вы, - странные линии на его лице напоминают боевую раскраску, следы враждебности, созданные его зловредной магией. - Ведь это войско Пятого королевство напало на мои границы, а я не оставляю такие преступления безнаказанными.
        Растущее во мне беспокойство ощущается острее. Я чувствую, будто под кожу мне впиваются острые углы, намеревающиеся проткнуть насквозь.
        Я близок. Близок к тому, чтобы укрепить здесь свою власть. Я не могу позволить себе это сражение, потому что мы проиграем.
        - Некоторые отчеты указывали, что вы посягаете на территории, которые вам не принадлежат. Возможно, Фульк атаковал именно поэтому. Он защищал свои границы, - осторожно замечаю я.
        Ревингер улыбается, но это даже близко не напоминает улыбку. Это звериный оскал, и не хватает только рыка.
        Рот подается вперед.
        - Докажите.
        Я чувствую, как наблюдают за мной четверо его солдат, хотя не вижу их глаз в прорезях шлемов. Я смотрю на того, с шипами, провожу взглядом по острым колючкам на его броне. Он нависает так же мрачно и уверенно, как и остальные, и его присутствие призвано напоминать мне об армии возле замка.
        Снова смотрю на короля.
        - Повторюсь, мне не нужна война с вами.
        - Тогда, похоже, мы зашли в тупик, - пожав плечами, отвечает Ревингер, словно бой не представляет большого значения.
        Но в действительности… это не представляет большого значения для него. Я наблюдал за солдатами Пятого королевства. Войско Ревингера сотрет эти земли с лица земли. И ему даже не придется использовать свою магию.
        - Мы, разумеется, можем придумать что-то иное, дабы пощадить невинных, - с задабривающей улыбкой предлагаю я. - К примеру, справедливую плату за нападение на ваши границы.
        Ревингер складывает руки домиком и смотрит на меня поверх них.
        - Слушаю.
        - Наконец-то.
        На мгновение я принимаю задумчивый вид, а потом говорю:
        - Уведите вашу армию обратно в свое королевство, не нападая, и я выплачу вам репарацию золотом.
        - Ничего.
        В ответ я ничего не получаю. Ни отклика, ни радостного блеска в глазах. Рот словно пропустил мои слова мимо ушей.
        Я в отчаянии.
        - Назовите цену, Ревингер, и тогда мы покончим с этой войной, а вы вернетесь в свое королевство. - В ответ он только смотрит. Ничего не говорит. Вынуждает меня волноваться.
        Он играет со мной, запугивает. Важничает. Так было с самого его прибытия.
        Рот красовался своей армией, притащив ее во всеоружии к порогу Пятого королевства. Его солдаты даже не кажутся недовольными или обессилевшими, а ведь только что пересекли чертову Пустошь.
        И они проделали долгий путь. Подошли прямо ко дворцу, обойдя горный перевал, где их по моему приказу поджидал отряд, чтобы отразить их атаку. И это не говоря уже о том, что солдаты, которых я отправил проникнуть в их лагерь и забрать Аурен, так и не вернулись. Есть у меня подозрение, что их можно уже не ждать.
        Но на том Ревингер не остановился. Следом он выставил на обозрение всего города свою магию, распространив гниль по земле в качестве предупреждения, угрозы.
        И проделал это снова, когда вошел в тронный зал и поднялся на помост, а затем выбрал место во главе стола.
        Красуется. Потому что может. Потому что он надменный негодяй.
        С языка срывается нетерпеливый вопрос:
        - Ну, сколько, Ревингер?
        - Нисколько.
        Оторопев, я откидываюсь на спинку кресла.
        - Что вы этим хотите сказать?
        Конечно, я ослышался. Золота жаждут все. Это единственное, чего желает каждый.
        - Ровно то, что уже сказал, - невозмутимым голосом отвечает Рот. - Мне не нужно ваше золото.
        Я растерян и смутно подозреваю, что он с самого начала руководил ходом этой беседы.
        - Тогда чего вы хотите? - теперь моя очередь требовать, и я не в силах скрыть капризные нотки в своем голосе. Уклоняясь, Ревингер лишил меня самообладания.
        - Я хочу Дэдвелл.
        Мысленно представив карту, я хмурюсь.
        - Дэдвелл? Участок земли на границе Пятого королевства?
        Он постукивает по подбородку.
        - Именно его.
        Я подозрительно смотрю на него.
        - Зачем?
        - Как вы уже сказали, ходили слухи… что я вторгся на чужие земли, - решительно говорит он, гордо расправив плечи. - Чтобы пресечь подобные слухи и возместить ущерб за беспричинное нападение Пятого королевства на мои границы, границу теперь заберу я. Вернее, вы как действующий правитель отдадите ее мне в качестве жеста доброй воли, - пауза.
        Ревингер наклоняется, и вместе с ним на меня наваливается зловещее ощущение, словно хрупкое дерево, поваленное ветром.
        - В противном случае на закате моя армия начнет наступление.
        Я смеряю его взглядом. А он - меня.
        Мысли и вопросы кружат одни за другими.
        Он хочет Дэдвелл.
        Но для чего ему Дэдвелл? Я напрягаю память, пытаясь вспомнить, что такого важного там находится, но Пятое королевство мне не знакомо так хорошо, как Шестое. И все же… я точно уверен, что это всего лишь полоска земли между королевством Рота и этим, где нет ничего, кроме льда.
        Рот предпочтет весу золотом это? Я не понимаю, что к чему, но знаю, что подвох есть. Точно есть.
        На языке так и вертится вопрос о том, почему он хочет эту землю, но в такие игры играют иначе. Мы говорим о том, чего желаем, но никогда не раскрываем истинные причины стремления заполучить это желаемое.
        - Дэдвелл, - повторяю я с вопросительной интонацией в голосе.
        Ревингер снова склоняет голову.
        - Передайте мне Дэдвелл, король Мидас, и мое войско уйдет.
        Я прищуриваюсь.
        - Так просто?
        Он удостаивает меня доброжелательным взглядом.
        - Моя армия в пути уже несколько недель. Разумеется, вы пригласите меня и моих солдат в ваш новоприобретенный город, чтобы они отдохнули и отпраздновали отказ от войны.
        Я поджимаю губы. Черта с два они мне нужны в Рэнхолде.
        - Не думаю…
        Он перебивает меня.
        - Конечно, через несколько недель вы будете принимать у себя другое королевство, не так ли? Уверен, вы понимаете, сколько пользы вам принесет, если к вашему празднованию присоединится не одно королевство, а два.
        Я замираю.
        Чувствую, как столбенеют советники за моей спиной, перестав царапать перьями бумагу.
        Откуда, черт возьми, он прознал о процессии Третьего королевства?
        Сжав зубы, я улыбаюсь.
        - Конечно. Сочтем за честь принять вас в Рэнхолде, чтобы вы и ваше войско могли отдохнуть и пополнить припасы.
        Ревингер улыбается, и я вижу безупречные зубы животного, привыкшего пережевывать побежденного. И холодка, пробежавшего по моей спине, достаточно для подтверждения.
        Может, я и предотвратил нападение его армии на Рэнхолд, но, подчинившись его прихоти, думаю, что, возможно, только что пригласил в королевство истинную угрозу.
        Глава 40
        Аурен
        Золото.
        Какое тягостное, тяжелое слово.
        Некоторые, услышав его, думают о богатстве. Другие о цвете. Кто-то другой - о совершенстве.
        А для меня золото - это моя особенность. Так было с самого первого моего вздоха.
        Помню, как родители говорили, что я сияю теплым светом. Помню, как они называли меня своим маленьким солнышком.
        Интересно, что бы теперь они обо мне подумали, увидев запертой в комнате без окон, окруженной льдом, застрявшей в мире, который словно удерживает меня от восхода.
        Расхаживая по комнате, краем глаза замечаю статую - женщину, на лице которой навеки застыла эта мучительная гримаса. Ее рту больше не нужно издавать звуков, чтобы я слышала ее крик.
        Однажды это произойдет и со мной? Золото поглотит меня, подавит, как было в моем сне?
        Исходя из оригинала, по смыслу так: глаза покалывает, как колет острый край листа. Интересно, насколько все было бы по-другому, если бы…
        Если бы мое тело не мерцало блеском маленького солнца.
        Если бы из моих рук не исходила золотоносная магия.
        Если бы из спины не росли ленты.
        Если бы я никогда не повстречала Мидаса.
        Но все это случилось, и вот я оказалась здесь. В темной пустоте бывшей гардеробной, теперь ставшей клеткой. При каждом шаге ленты волочатся за моей спиной, за дверью стоят стражники.
        Светлая сторона? Ни черта не идет в голову.
        Мой взгляд падает на голую ладонь, на прилипшее к ней, как засохшая кровь, золото. Оно продолжает капать, как моросящий дождь. Я несу на себе груз богатства, и это чертовски тяжелая ноша.
        Эта сила, эта магия, которую мне даровали богини, лишила меня всего. И, видимо, не хватило того, что я родилась золотой и на меня все глазели, потому что потом, когда мне исполнилось пятнадцать, из моих пальцев начало струиться золото, превратив меня в убийцу, а из спины выросли ленты, как у чудовища.
        Как бы хотелось, чтобы здесь было окно, куда я могла бы излить ярость. Выразить негодование прячущимся в солнечном свете звездам.
        Вместо этого я в ярости смотрю на надежно запертую дверь.
        Бросившись к ней, колочу кулаками по дереву, оставляя на зернышках золотые пятна, которые потом начинают расползаться.
        - Выпустите меня! - ору я, оскалив зубы и готовая напасть.
        Мидас не посмеет держать меня в плену, как животное. Я ему не позволю так со мной поступить. Я не проведу остаток своей жизни в ожидании брошенных мне объедков.
        Моя золотоносная магия, мои ленты, мои чертовы мысли - все это я пыталась скрыть. Стыдилась их. Стыдилась себя, а он подпитывал этот стыд, но я была слишком слепа, чтобы заметить.
        Я сидела и улыбалась, увядая под золотом. Играла красивую музыку в плену моей птичьей клетки и принимала то, с чем давно должна была начать бороться.
        А Мидас…
        Он дарил мне воздушные поцелуи и говорил ласковые слова, но этого было мало. Той, кем я позволяла себе быть, было недостаточно.
        Рип был прав.
        Завесу приподняли - завесу, которой я сама закрыла себе глаза. Теперь ее сорвали, и я вижу все в ясном свете.
        Я принимала столько решений в своей жизни, и за последние десять лет все они были ради Мидаса. Но, как сказала Лу, пора взять ответственность за свою жизнь.
        Пора начать выбирать себя.
        У меня был шанс, человек, который мог бы помочь, но я упустила его, когда отказала Рипу. Поэтому мне нужен план. Нужно понять, как же поступить. Больше не буду прятаться от мира, стоя на пьедестале Мидаса.
        Я сжимаю ручку двери голой ладонью, и ее поглощает моя магия, пока она не начинает блестеть. Дергаю изо всех сил, словно могу разомкнуть замок, но это, конечно же, не так.
        - Выпустите меня! - снова кричу я, но стражники Мидаса делают вид, что не слышат.
        Ленты рвутся вверх, как змеи, готовые нанести удар. С охватившей меня яростью я направляю их на дверь, а сама продолжаю колотить по ней кулаками.
        Несколько полосок обвивают ручку, некоторые начинают врезаться в петли, а остальные рубят дверь, как топор рубит дрова, потому что я не могу сдаться, не могу уступить.
        Но мои ленты устали, переутомились. Они не привыкли, что ими пользуются так часто. Но я толкаю их, не обращая внимания на боль в мышцах и умственные усилия, которые нужны, чтобы контролировать ленты.
        Они сломали дверь моей клетки и могут разбить дверь этой комнаты. Они должны.
        От паники из горла рвутся всхлипы, а я кричу на дверь за то, что она не поддается, на себя, потому что не могу стать сильнее.
        Я слышу голоса стражников, а мои усилия между тем становятся все яростнее, но по глупости я забыла остановить золото. От такой всепоглощающей злости я позолотила всю эту чертову дверь, и удивленные возгласы подсказывают, что теперь она блестит и со стороны стражников.
        Негодуя, ударяю по ней ладонью.
        Наверное, дерево мои ленты и могли бы разбить, но не чистое золото.
        - Черт, - чертыхаюсь я, злясь на себя, на Мидаса за то, что вообще здесь меня запер.
        - Оставайтесь в комнате и отойдите от двери, мисс, - приказывает стражник.
        Я резко вскидываю голову.
        - Да пошли вы! - кричу я в ответ.
        В момент просветления я велю ленте протиснуться в небольшую щель под дверью. Присаживаюсь, чтобы просунуть ленту дальше, и слышу удивленный крик стражника.
        Сосредоточенно закрываю глаза, пока лента тянется к ручке с другой стороны и ищет откидной замок. Но мои надежды рушатся, когда я нахожу только замочную скважину - она такая маленькая, что лента туда не пролезет.
        Кто-то намеревается за нее ухватиться, поэтому я дергаю ленту назад под дверь, к себе, опасаясь, что ею попытаются завладеть.
        Шумно дыша, смотрю на дверь, как на своего заклятого врага.
        Ленты подрагивают, как утомленные мышцы, и в разочаровании я еще раз выкрикиваю проклятие, а потом поворачиваюсь и ищу хотя бы что-то, что помогло бы мне выбраться отсюда.
        Неслышно вхожу к клетку, решив посмотреть, не оставила ли там что моя мертвая копия, что-нибудь, что могло бы мне помочь. Понятия не имею, что это должно быть, но деваться уже некуда. Я обязана попробовать.
        Потому что я говорила совершенно серьезно. Больше так жить я не стану.
        Начинаю с одержимым рвением обыскивать клетку, а с голой ладони продолжает капать золото, как из незаживающей, кровоточащей раны.
        Откинув в сторону матрац, чтобы посмотреть, не спрятала ли что-нибудь под ним та женщина, замечаю, как переменилось небо. Мне не нужно окно для того, чтобы понять: только что наступила ночь, и тому доказательство - покалывание на моей коже.
        Солнце скрылось, а вместе с ним скрылась и моя золотоносная магия.
        - Проклятье! - выкрикиваю я и пинаю поднос с едой. Моя сила исчезла, иссякла, оставшееся золото свернулось на ладони, а непрестанная капля на ней внезапно высохла. Я стискиваю руку в кулак, не желая видеть, как моя кожа поглощает металлический блеск.
        С даром обращать все в золото я - живое оружие. А теперь всего лишь разгневанная женщина с обессилившими лентами и без возможности выбраться.
        Богини, чтоб вам провалиться!
        Мои ноги подкашиваются - то ли от силы моей ярости, то ли из-за истощения после использования магии, теперь снова задремавшей на ночь.
        Ленты ухитряются поймать меня, но им тоже сложно. Спотыкаясь, иду вперед и хватаюсь за прутья клетки. Волосы спутались, ленты дрожат, но меня поддерживает ярость из-за предательства Мидаса.
        Только я собираюсь найти в себе силы и снова забарабанить в дверь, как вокруг меня что-то меняется. Нарастает нечто тяжелое, темное, более зловещее, чем ночь.
        Сначала уловить его трудно, как вдох, как гул. Как касание ресницами прохладной щеки, чирканье спички перед возгоранием.
        А потом за моей дверью вдруг раздается вскрик.
        Слышу удивленные возгласы, проклятия, крики. Сперва голоса стражников звучат озадаченно и властно, следом же становятся скорее отчаянной мольбой. Раздается легко узнаваемый звук выдергиваемых из ножен мечей, слышатся бегущие шаги, а потом за всем этим следует серия ударов, не предвещающих ничего хорошего.
        А дальше… тишина.
        Ни одного звука.
        Сердце стучит, внутри все обрывается. Страх сжимает меня гнусной хваткой.
        Затем дергается дверная ручка. Всего раз. Словно кто-то проверяет, заперта ли она. Секунду спустя вижу, как ручка падает и рассыпается на золотистые песчинки.
        Я вся подбираюсь, когда распахивается дверь и на пороге появляется силуэт, похожий на демона, вышедшего из ада.
        Тусклый свет не позволяет увидеть, кто это, но я и так это знаю. Думаю, я бы узнала его даже в кромешной тьме.
        Потому что чувствую это.
        Так же, как и тогда, перед готовящимся наступлением, его сила словно исходит из земли и впитывается мне в ноги. На меня накатывает очередная волна тошноты, и я крепко стискиваю решетку, когда в комнату входит сам король Ревингер.
        Воздух в легких растворяется, как эта дверная ручка, а тело замирает от страха. Король входит, почти выражая скуку и даже не щурясь в тусклом свете, словно ему и не нужно привыкать к темноте.
        Возможно, причина тому - тьма, которая уже таится в нем.
        Пройдя вперед, он методично осматривает комнату. На нем черные кожаные штаны и рубашка с высоким воротником, а на голове гордо сидит колючая корона из ветвей. Они выглядят увядшими, окаменевшими, словно давно умерли, а потом затвердели в литом лоске.
        Он останавливается в тени, в паре метров от моей клетки, но я и без того знаю, что его взгляд замирает на мне.
        У него темно-зеленые глаза, напоминающие густой мох, который вот-вот станет коричневым. Жизнь на пороге смерти.
        Живость, которая вот-вот станет гнилью.
        Но я не могу отвести взгляда от меток на его лице. Они поднимаются из-под воротничка, тянутся вдоль шеи, огибают челюсть, как корни, ищущие почву.
        Как вены, вырвавшиеся из отравленного сердца.
        Я смотрю, как они извиваются и скручиваются, словно в этих неявных метках содержится что-то зловещее.
        Он стоит там, а я опасливо поглядываю на дверь, но стражники там не появляются. Вокруг тишина, тяжелая, как смерть.
        - Ты убил их? - задыхаясь, спрашиваю я.
        Он гордо и равнодушно ведет плечом.
        - Они стояли у меня на пути.
        От страха сердце ухает в пятки. Он убил их всех за считаные секунды.
        - Тебе известно, кто я? - спрашивает он низким рокочущим голосом, и я вздрагиваю.
        Глотаю подступивший к горлу ком.
        - Король Ревингер.
        Он хмыкает, и я исступленно пытаюсь понять, зачем он сюда пришел. Я думала, что сбежала от него, но следовало понимать, что обмен был слишком простым и легким.
        Он вовсе не тревожится, что царь Мидас может найти его здесь. Хотя, подозреваю, поводу для конфликта Ревингер будет даже рад.
        Свет от настенных бра заливает его корону ярко-оранжевым цветом, как осень окрашивает листья. Его черные волосы немного взъерошены, а на чуть сероватом лице лежат тени. Он моложе, чем я предполагала, но оттого не менее страшен.
        - Так вот где царь Мидас держит свою знаменитую позолоченную фаворитку, - несмотря на то, что я стою поодаль, в темноте, все равно замечаю, как он изучает меня от макушки до пят. - Ты и правда похожа на загнанную в клетку Золотую пташку. Какая жалость, ведь тебе здесь не место.
        Я округляю глаза, сердце гулко стучит в груди, колотится от острой боли. Рип ему рассказал. Рип рассказал своему королю о моем прозвище. И Ревингер повторяет его почти грубо, почти насмешливо.
        Так вот как поступил Рип? Издевался надо мной за разговорами со своим королем?
        Во мне поднимается столько эмоций, что снова хочется заорать.
        Я выпрямляюсь и в мгновение ока срываю с себя пальто. Бросаю его в короля через порог и выхожу из клетки.
        - Вот. Можешь отдать Рипу, - усмехаясь, говорю я, когда Ревингер протягивает руку, чтобы поймать пальто. - И еще передай, что я ему не маленькая Золотая пташка, над которой он может издеваться за ее спиной.
        Король Рот опускает взгляд на перья, и только тогда я осознаю свою ошибку.
        Черт.
        Я стою как вкопанная, надеясь, что он не заметит.
        Спустя мгновение его руки замирают, а потом Ревингер, ухватив двумя пальцами пальто, поднимает его.
        В свете фонаря оно мерцает, и надежда падает к моим ногам.
        - О, разве не интересно? - вкрадчиво произносит он.
        Я чувствую, как отливает от лица кровь, когда он выворачивает пальто наизнанку и раскрывает всю правду.
        Внутри, на подкладке, виднеется золотой отблеск.
        На лице короля расплывается мерзкая улыбка. Он смотрит на меня, а потом смеется, и это еще хуже. С его губ срывается неотступный хриплый смешок и словно ловит меня арканом, захватывая в плен.
        - Вынужден признать, меня не так-то легко удивить, - задумчиво произносит он, потирая спрятанную золотую ткань. - Но это меня поражает.
        Рот проводит кончиками пальцев по своенравным перьям на манжетах и капюшоне, которые я ненароком позолотила. Стоило невероятных усилий остановить золото, но по крайней мере мне это сделать удалось. Хотя какой из этого толк, если я только что швырнула королю свою тайну прямо в лицо?
        Взгляд Ревингера снова скользит по комнате, словно он видит ее в новом свете, и останавливается на статуе женщины за моей спиной.
        - Мидас гораздо изворотливее, чем я предполагал. И ты тоже.
        Звучит так, словно это его радостно взволновало.
        - Чего ты хочешь? - спрашиваю я и крадусь к двери. Мне плевать, если его сила уничтожит меня в два счета: я все равно попытаюсь сбежать.
        Он ухмыляется мне, стоя в тени, когда я делаю шаг в сторону. Может издеваться надо мной сколько хочет, но я ни за что не повернусь к нему спиной.
        - Вот в чем вопрос, да? - спрашивает он, и его голос…
        Он переводит взгляд на мои своенравные ленты и осматривает их мятые, уставшие длины. От одного взгляда они трепещут робкой дрожью, которую я чувствую кожей спины.
        - Теперь все встало на свои места. Почему он держит тебя. Почему твоя кожа - истинное золото. Почему ты застряла с ним, - Ревингер смотрит на сломанную дверь клетки, валяющуюся на полу. - Но возможно… застряла не так, как можно было бы подумать.
        Вдруг его сила снова становится удушающей, словно тянется невидимыми щупальцами и пытается вцепиться в меня, пытается прочувствовать, что во мне скрывается. У меня на лбу выступает испарина, внутри все переворачивается, я делаю еще два шага по направлению к двери.
        Если я только смогу туда добраться. Если только смогу проскользнуть…
        От очередной волны тошноты я чуть не поскальзываюсь.
        - Хватит, - выдыхаю я, чувствуя, что еще секунда - и меня стошнит на пол.
        Внезапно его сила отступает, а темные линии на его лице расползаются подобно вырвавшимся на волю рекам, поднимаются к точеным скулам.
        - Наверное, тебе стоит к этому привыкнуть, - смотря на дрожащую в испарине меня, говорит он, в глубоком тембре его голоса слышны веселые нотки. - Не могу же я допустить, чтобы тебя тошнило всякий раз, как я вхожу в комнату.
        - Почему? - в тревоге спрашиваю я и кошусь на его окутанную темнотой фигуру. Не знаю, что пугает сильнее: если бы он прятался в тени, как сейчас, или бы вышел на свет, чтобы я увидела его ясно.
        - Какое-то время мы будем встречаться довольно часто.
        По рукам пробегает холодок, и я замираю. Он выкрадет меня? Или воспользуется мной похлеще Мидаса?
        - О чем ты? - спрашиваю я, голос надламывается от страха. Я делаю пару последних шагов к порогу, чувствуя прилив победы, когда пальцы обхватывают дверную раму. Держась спиной к спальне Мидаса, я смотрю на короля, на хищника, готового напасть в любой момент.
        - О, Мидас тебе еще не рассказал? - спокойно спрашивает Ревингер, даже не шелохнувшись. - Мы заключили мир, а еще он устраивает праздник. Четвертое королевство пригласили остаться и присоединиться.
        Внезапно в голове пролетает рой мыслей.
        Я глотаю застрявший в горле ком надежды и откидываю с лица мокрые волосы.
        - А твой главнокомандующий? Он останется? - выпаливаю я и тут же хочу дать себе затрещину за то, что выдала свой интерес.
        Если войны не будет, если Рип остается…
        Мне нужен союзник, если есть хотя бы маломальская вероятность сбежать.
        Ревингер фыркает от смеха, и этот резкий звук царапает слух, как расколотая древесина прогнившего бревна.
        - О, Золотая пташка, я же спрашивал, знаешь ли ты, кто я такой.
        На миг я замираю, недоуменно хмуря брови, хотя сердце колотится, предостерегая бежать.
        - Что?
        Внезапно его сила снова вырывается вперед и сжимается, как кулак, стягиваясь петлей вокруг моего живота. Только на сей раз она иная - большая волна вместо течения.
        Давясь, я глотаю воздух и сгибаюсь пополам, на коже тут же выступает холодная испарина. Я дышу через нос, стараясь подавить тошноту, стараясь не упасть.
        Дрожащими руками сжимаю дверную раму, пытаясь удержаться на ногах. Мои уставшие ленты подрагивают, сворачиваются за спиной и ныряют под платье, словно желая укрыться от темной магии.
        Горячей волной мной овладевает головокружение, и я прислоняюсь к стене, но не успеваю опустошить желудок, поскольку сила вдруг растворяется, как соль в море.
        Тяжело дыша, я поднимаю взгляд, и на моих глазах тянущиеся по лицу Ревингера корни отступают.
        Он идет ко мне, больше не прячась в тени.
        Вены исчезают, его зеленые глаза закрываются, словно радужка впитывает всю эту черную, гнилостную силу.
        Он дрожит всем телом, и я в потрясении округляю глаза, видя, как меняется, заостряется его лицо.
        Я застываю на месте, не могу дышать и даже моргнуть, когда кости его тела сужаются, как лезвие клинка. Кончики ушей заостряются, а на точеных скулах появляется чешуя.
        - Великие боги… - в моем голосе слышно искреннее изумление, которое сдерживает меня, душит грузом осознания.
        Из рук и спины вырастают шипы. Он, этот дикий, коварный фейри, раскрывается, меняется на глазах, пока от его ужасной силы не остается только вязкое давление очень знакомой темной ауры.
        - Ты… ты… - язык заплетается, в глазах появляется блеск, когда в самые глубины моей души погружается тяжкое и огромное предательство.
        Рип ведет плечами, словно превращение из гнилого короля в жестокого фейри не прошло безболезненно. Хотя могу ручаться, что для него это было не так больно, как для меня.
        Черные радужки его глаз, которые будто поглотили силу, - единственный признак затаившейся внутри гноящейся магии.
        Этот голос. Глубже, жестче обычного, но со знакомым тембром. Я должна была догадаться. Должна была догадаться, черт возьми!
        Он делает еще один шаг вперед, а затем оказывается так близко, что я чувствую обжигающий жар его почерневшей души, ощущаю давление пряного воздуха, исходящего от него.
        Он Рип, и он Рот. Он фейри и король.
        Клянусь, я снова чувствую, будто в спину мне воткнули нож. Но на сей раз предательство другое и от другого мужчины.
        Я и чувствую себя преданной. Он меня обманул. Сбил с толку поцелуем и соврал о том, кем на самом деле является. Может, это несправедливо, учитывая, что и я солгала, но не могу избавиться от ощущения, что он меня одурачил.
        - Ты - король Ревингер, - с обидой шепчу я обвинение, потому что это единственная мысль, что звенит в костях и визжит в черепе.
        Губы Рипа медленно растягиваются в улыбке, и он говорит порочным, чувственным и подлым тоном под стать блеску в его глазах.
        - Да, Золотая пташка. Я - Ревингер. Но ты можешь называть меня Слейдом.
        Золотая лоза. Часть вторая
        Лозой из золота тот скряга дорожил,
        И блеск ее в его улыбке отражался.
        Он отдал все - что знал, чем жил, -
        В надежде лицезреть ветвей златое царство.
        Он радовался каждому ростку,
        Что появлялся на ее изгибах.
        Лоза тянулась в высоту,
        Стремясь достичь небесного светила.
        Но вскоре сад скупца стал мал
        Для непокорных золотых побегов.
        Они ползли и добрались до хижины в холмах,
        Что спряталась от остального света.
        Разросшись вширь и ввысь,
        Той буйной позолоте не хватало места.
        А острые шипы впивались в плоть
        И вытолкнули скрягу в два присеста.
        Под шумный ливень выкинул всю мебель
        тот бедняга:
        С петель снял дверь, и стекла разлетелись
        по углам.
        Но с каждым даром разрастался золотой кустарник,
        Его извилистые стебли простирались
        по стенам.
        Скупец хранил лозы той каждый лепесток,
        Ладони в кровь изрезав острыми шипами.
        Он медленно старел, но с возрастом и сединой
        Мужчина жил лишь прежними мечтами.
        Не мучили его вопросы, когда стеблям лозы
        Он был готов отдать любую часть себя.
        И наливались золотом цветки, похожие
        на розы,
        Неистово сплетаясь на ветвях.
        Мужчина ранил пальцы, когда пытался
        отделить бутоны.
        Зубами в стебель он вгрызался, а после
        прятал золото в мешок.
        Он наслаждался тяжестью добычи,
        Но, выбежав из комнаты, извлек урок:
        Коль в город принесет он золотые розы,
        Так хлынет вслед за ним людской поток.
        Не смел скупец продать прекрасные побеги,
        Тащил скорее в дом, млея и боготворя.
        И можно было изредка расслышать,
        Как шепотом бормочет он: «Моя».
        Без новых подношений лоза неспешно
        стала угасать.
        От безысходности скупец прибег к ножу:
        Он резал на куски свою родную плоть,
        Вскрывая кожу, словно кожуру.
        Его багряная густая кровь
        Едва ли утолила голод злых ветвей.
        Они высасывали жизнь бедняги,
        И продолжалось это каждый божий день.
        Мужчина отдал все ради богатства:
        Лоза же поглотила его, словно сладкий мед.
        Она покрыла холм и заполонила все
        пространство,
        Оставив в доме тело, хладное как лед.
        Но скряга жаждал большего: опустошив
        свои глазницы,
        Он отдал все златым стеблям лозы.
        Забыв про сон и дом, он верил,
        Что золото ветвей исполнит все его мечты.
        Благодарности
        Это работа моей мечты. Даже спустя два года не могу поверить, что у меня есть такая возможность и люди читают мои книги. Но даже мечты могут давить на тебя, и я не смогла бы продолжать это дело, если бы не люди, которые помогают мне нести этот груз.
        Спасибо моей семье. Ваши поддержка и любовь - мой главный стимул, и я всем сердцем вам благодарна. Вы самые лучшие люди на свете, и я счастлива, что вы есть в моей жизни. Где бы мы ни находились - на одном диване или в разных штатах, - просто знайте, что я вас люблю.
        Моей книжной семье: порой в этом деле может быть одиноко, и мне повезло найти свою команду. Я навеки в долгу за вашу помощь и безумно рада быть знакомой с такими веселыми, добрыми и любезными людьми. Айви Фишер, Энн Дентон, С.А. Паркер, С.Р. Джейн, Хелайна Траск и моя любимая сестра - спасибо вам за помощь с этой книгой и за все советы. Вы делаете меня лучше.
        Моим читателям: мое сердце преисполнено чувств. Эта серия много для меня значит, и, наверное, она лучшее, что я вообще писала. Так что ваша смелость прочитать ее очень для меня важна. Мой успех как независимого автора без поддержки издательства зависит от вас. Каждый раз, как вы пишете отзыв, рекомендуете, делаете посты о моих книгах, о каждой прочитанной странице… важен. Спасибо вам огромное!
        РК
        notes
        Примечания
        1
        Бочонок (англ.).
        2
        Ячмень (англ.).
        3
        Прутик (англ.).
        4
        Rip - в переводе с англ. «рвать, отрывать».