Пожиратель душ. Об ангелах, демонах и потусторонних кошмарах Генри Каттнер
        Фантастика и фэнтези. Большие книги
        Генри Каттнер отечественному читателю известен в первую очередь как мастер иронического фантастического рассказа. Многим полюбились неподражаемые мутанты Хогбены, столь же гениальный, сколь и падкий на крепкие напитки изобретатель Гэллегер и многие другие герои, отчасти благодаря которым Золотой век американской фантастики, собственно, и стал «золотым».
        Но литературная судьба Каттнера складывалась совсем не линейно, он публиковался под многими псевдонимами в журналах самой разной тематической направленности. В этот сборник вошли произведения в жанрах мистика и хоррор, составляющие весомую часть его наследия. Даже самый первый рассказ Каттнера, увидевший свет, - «Кладбищенские крысы» - написан в готическом стиле. Автор был знаком с прославленным Говардом Филлипсом Лавкрафтом, вместе с женой, писательницей Кэтрин Мур, состоял в «кружке Лавкрафта», - и новеллы, относящиеся к вселенной «Мифов Ктулху», также включены в эту книгу.
        Большинство произведений на русском языке публикуются впервые или в новом переводе.
        Генри Каттнер
        Пожиратель душ: Об ангелах, демонах и потусторонних кошмарах (сборник)
        Henry Kuttner
        THE SECRET OF KRALITZ THE EATER OF SOULS THE SALEM HORROR THE BLACK KISS THE JEST OF DROOM-AVISTA THE FROG THE INVADERS THE BELLS OF HORROR HYDRA THE WATCHER AT THE DOOR THE HUNT THE GRAVEYARD RATS THE DEVIL RIDES POWER OF THE SNAKE IT WALKS BY NIGHT I, THE VAMPIRE THE UNRESTING DEAD THE SHADOW ON THE SCREEN TERROR IN THE HOUSE GRAB BAG TOWERS OF DEATH PEGASUS TIME TO KILL IMPROBABILITY THE ROOM OF SOULS THE UNCANNY POWER OF EDWIN COBALT THE TOUCHING POINT WOLF OF ARAGON THE TREE OF LIFE CHAMELEON MAN MASQUERADE VOLLUSWEN GHOST THE DARK ANGEL CALL HIM DEMON GOLDEN APPLE BEFORE I WAKE
        

* * *
        Генри Каттнер (1915 - 1958) прожил недолго, но успел сделать и в фантастике, и для фантатстики столько, что иному не сделать, доживи он хоть до мафусаиловых лет. Юмор и внешняя простота, за которой скрывается напряженная писательская работа, доброта и человечность - вот качества его как писателя и как человека. Не говоря уже о влиянии Каттнера на многие имена, ставшие впоследствии звездными (Рэй Бредбери, Роджер Желязны). Часть произведений создана Каттнеров в соавторстве с женой, Кэтрин Мур, и это ни для кого не тайна. В России первый сборник Каттнера вышел в знаменитой «зээфке» в 1968 году. Писатель и историк Роман Подольный отозвался о книге так: «Творчество Каттнера дошло до нас, «как свет давно умерших звезд». Ошибся он лишь в одном: звезда Каттнера живет до сих пор.

* * *
        Пусть мои слова покажутся богохульством, но я все же признаюсь, что не скоро прощу Господа Бога за то, что в 1958 году забрал у нас Генри Каттнера… Это абсолютно неправильный поступок, потому что этот писатель обладал очень необычным, особенным талантом. Наше общество привыкло считать, что в нем полно непризнанных гениев. Судя по моему опыту, это глубочайшее заблуждение. Генетически обусловленный интуитивный талант - редкая штука. Настоящих творцов крайне мало, и они разбросаны по всему миру… Большинство писателей похожи друг на друга как две капли воды, их можно с легкостью заменить одного на другого, и наша культура не изменилась бы ни на йоту. Нас окружают полчища посредственностей, людей, не способных к созиданию, поэтому Генри Кттнер - исключительно своеобразный писатель, маниакально одержимый творчеством, - всегда был для меня предметом восхищения.
        Рэй Бредбери
        Тайна Кралица
        Я очнулся от глубокого сна и увидел, что рядом со мной безмолвно стоят две укутанные в черное фигуры и бледные лица растворяются в полумраке. Пока я пытался проморгаться со сна, один из незнакомцев нетерпеливо велел следовать за ним, и я вдруг понял цель этого полночного визита. Годами я ждал его - с тех пор, как мой отец, барон Кралиц, поведал мне о тайне и проклятии, висящем над нашим старинным родом. Поэтому я, не произнеся ни слова, встал и пошел за провожатыми, которые повели меня по мрачным коридорам замка, что был мне домом от самого моего рождения.
        Пока я шагал, в уме моем возникло суровое лицо отца, а в ушах зазвучал его торжественный голос, рассказывающий легенду о проклятии дома Кралицев - о тщательно скрывавшейся от посторонних тайне, которая из поколения в поколение передавалась старшему сыну.
        Передавалась в урочный час.
        - Когда же? - спросил я отца, уже лежавшего на смертном одре и сопротивлявшегося небытию.
        - Когда ты будешь готов воспринять, - отвечал он, пристально вглядываясь мне в лицо из-под кустистых белых бровей. - Одним тайну открывают раньше, другим позже. Со времен первого барона Кралица тайну передавали…
        Он схватился за грудь и умолк. Прошло добрых пять минут, прежде чем отец собрался с силами и вновь зазвучал его могучий рокочущий голос. Барону Кралицу не пристало шептать и задыхаться в предсмертных признаниях!
        - Франц, ты видел близ деревни руины старого монастыря, - заговорил он наконец. - Первый барон сжег его, а монахов предал мечу. Слишком часто настоятель мешал капризам барона. Однажды девушка искала убежища в обители, а настоятель отказался ее выдать. Терпение барона подходило к концу - тебе известны истории, которые по сю пору о нем рассказывают. Барон умертвил аббата, монастырь сжег, а девушку забрал себе. Перед смертью аббат проклял своего убийцу и сыновей его во всех грядущих поколениях. Суть этого проклятия и составляет тайну нашего дома. Я не вправе рассказать тебе, в чем проклятие заключается. Не пытайся узнать о нем раньше, чем оно будет тебе открыто. Ожидай с терпением, и в должное время хранители тайны проведут тебя по лестнице в подземную пещеру. И тогда ты узнаешь тайну Кралица.
        Как только последнее слово слетело с губ моего отца, он испустил дух. Его строгое лицо и после смерти исчерчивали глубокие морщины.
        Погруженный в воспоминания, я не заметил, как мы шли, но вот мои темные спутники замедлили ход у зияющего провала в каменном полу, где в подземные глубины уходила лестница, которую в своих прогулках по замку я раньше никогда не замечал. Меня повели вниз по ступеням, и некоторое время спустя я понял, что вижу некий свет - тусклое фосфоресцирующее сияние неясного происхождения, которое было не столько настоящим светом, сколько следствием привыкания глаз к почти полной темноте.
        Шел я долго. Лестница поворачивала и петляла в камне, и лишь покачивающиеся впереди фигуры нарушали монотонность бесконечного спуска. Наконец глубоко под землей длинная лестница кончилась, и из-за плеч моих провожатых я увидел массивную дверь, преграждавшую путь. Она была грубо высечена из цельного камня и покрыта причудливыми, странно тревожащими резными письменами - символами, которых я не узнал. Дверь распахнулась, я вошел и заозирался, силясь что-либо разглядеть в сером море тумана.
        Я стоял на пологом пандусе, который терялся в скрытой дымкой дали. Оттуда доносилась какофония приглушенных воплей и высоких резких вскриков, напоминающих непристойный смех. Из дымки выплыли на свет темные, едва различимые фигуры и вновь исчезли, а над головой у меня на беззвучных крыльях пронеслись крупные неясные тени. Рядом со мной оказался длинный прямоугольный стол, высеченный из камня, и за этим столом восседали, разглядывая меня, человек сорок. Их глаза тускло светились в глубоких глазницах. Оба провожатых молча заняли места среди сидящих.
        И внезапно густой туман стал редеть. Порыв пронизывающего ветра разорвал его в клочья и унес прочь. В быстро рассеивающейся дымке открылись дальние темные углы пещеры. Я стоял молча, скованный всепоглощающим страхом и, как ни странно, столь же мощным, необъяснимым восторгом. Часть моего сознания словно спрашивала: «Откуда этот страх?» А другая нашептывала: «Тебе здесь все знакомо!»
        Но я наверняка не видел прежде этой пещеры. Если бы осознавал, что лежит глубоко внизу под зaмком, то не смог бы сомкнуть глаз от страха, который обуревал бы меня по ночам. Ибо сейчас, охватываемый боровшимися друг с другом волнами то ужаса, то восторга, я стоял недвижимый и созерцал причудливых обитателей подземного мира.
        Демоны, монстры, не имеющие названия существа! В темноте с ревом вышагивали громадные фигуры из ночных кошмаров, двигались на коротких ножках аморфные серые твари, похожие на гигантских прямоходящих слизней. В дьявольском свечении извивались и корчились сущности из мягкой бесформенной массы, создания с налитыми огнем глазами, разбросанными, как у мифического Аргуса, по всему уродливому туловищу. В мрачном воздухе хлопали крыльями и пикировали какие-то твари, но не летучие мыши. Они с присвистом шептали - человеческими голосами.
        Далеко, у подножия пандуса, можно было разглядеть студеный блеск воды - потайное море, не видавшее солнечного света. Гладь водоема, о размерах которого я мог только догадываться, тревожили резвящиеся и вскрикивающие существа, милосердно скрытые от меня расстоянием и полутьмой. Какая-то летающая тварь простерла над моей головой кожистые крылья наподобие навеса, спикировала, зависла на мгновение, буравя меня пылающими глазами, и умчалась прочь во тьму.
        И все это время, хоть я и содрогался от страха и отвращения, меня не покидало внутреннее зловещее ликование - все тот же голос, который шептал: «Тебе все это знакомо! Здесь твое место! Ты рад вернуться домой?»
        Я оглянулся. Огромная дверь успела беззвучно закрыться, бежать было уже невозможно. И тогда на помощь мне пришла гордость. Я Кралиц. А истинный Кралиц не выдаст своего страха, даже оказавшись лицом к лицу с самим дьяволом!
        Сделав шаг, я предстал перед стражами, которые по-прежнему сидели и пристально смотрели на меня, и в их глазах тлело пламя. Поборов дикий ужас от того, что передо мной может оказаться сборище бесплотных скелетов, я прошел во главу стола, где высилось подобие грубого трона, и вгляделся в безмолвную фигуру по правую руку от меня.
        Я смотрел не на голый череп, а на мертвенно-бледное бородатое лицо. Плотоядно кривящиеся губы малинового цвета были словно накрашены помадой, а тусклые глаза равнодушно смотрели сквозь меня. В глубоких морщинах белого лица запечатлелась нечеловеческая мука, а ввалившиеся глаза горели гнетущей тоской. Не могу передать всей странности, всей потусторонности, которая окружала его настолько явственно, что казалась физически ощутимой, как и могильное зловоние, исходившее от его темных одеяний. Он указал укутанной в черную ткань рукой на свободное место во главе стола, и я сел.
        Это ощущение нереальности происходящего, будто в ночном кошмаре! Казалось, я сплю и некая скрытая часть моего сознания медленно пробуждается, обретая зловещие черты, и подчиняет себе мои действия. Стол был уставлен старомодными кубками и блюдами - такими не пользуются уже сотни лет. На блюдах лежало мясо, а в украшенные драгоценностями кубки был разлит красный напиток. В ноздри мне вливался пьянящий всепоглощающий аромат, смешанный с могильным духом моих товарищей по застолью и заплесневелым запахом влажного и сумрачного помещения.
        Все бледные лица были обращены ко мне, и все они были мне смутно знакомы, хоть я и не знал почему. Все они походили одно на другое одинаковыми кроваво-красными чувственными губами и выражением мучительного страдания. Горящие черные глаза, напоминающие о безднах Тартара, буравили меня, так что я почувствовал, как шевелятся волоски на шее. Но я же Кралиц! Я встал и дерзко сказал на архаичном немецком, который сам по себе, совершенно привычно слетел с моих губ:
        - Я Франц, двадцать первый барон Кралиц. Зачем вы меня позвали?
        Вокруг длинного стола пробежал шепот одобрения. Все зашевелились. На дальнем краю поднялся огромный бородатый мужчина с пугающим шрамом, от которого вся левая сторона его лица превратилась в страшную затянувшуюся рану. И вновь по мне пробежал странный трепет узнавания. Я видел это лицо раньше и смутно помнил, как смотрю на него в тусклых сумерках.
        Человек заговорил на старом гортанном немецком:
        - Приветствуем тебя, Франц, барон Кралиц. Приветствуем и поднимаем тост за тебя, Франц, - и за дом Кралицев!
        С этими словами он ухватил стоявший перед ним кубок и высоко воздел его. Все персоны за длинным столом, укутанные в черное, встали, и каждая взяла свой инкрустированный кубок и подняла в мою честь. Они выпили до дна, отдавая должное напитку, а я поклонился, как требовала традиция. И ответил словами, которые словно сами собой полились изо рта:
        - Приветствую вас, хранители тайны Кралицев, и, в свою очередь, поднимаю за вас тост.
        Везде вокруг, до самых дальних уголков тускло освещенной пещеры, установилась тишина. Не слышно стало ни криков, ни завываний, ни безумного хохота летающих тварей. Мои товарищи выжидающе подались вперед. Стоя напротив всех них во главе стола, я поднял кубок и отпил. Напиток был хмельной, будоражащий, с легким солоноватым привкусом.
        И я разом осознал, почему терзаемое болью, измученное лицо моего собеседника показалось мне знакомым: я часто видел его среди портретов моих предков - хмурый изувеченный лик основателя дома Кралицев, сурово смотревший на меня сверху вниз в полумраке большой залы. В пронзившем меня жгуче-белом свете откровения я понял, кто сидит со мной за столом. Я узнавал их, одного за другим, припоминая, каким каждый изображен на холсте. Но была в них какая-то перемена! Нечто вроде неосязаемой вуали, печати неискоренимого зла лежало на истерзанных лицах тех, кто принимал меня, и это нечто странным образом изменяло их черты, так что не всякий раз я был уверен, что узнал верно. Одно бледное сардоническое лицо напомнило мне лицо отца, но в точности я бы сказать не мог - так монструозно переменилось выражение.
        Я трапезничал со своими предками - с домом Кралицев!
        Кубок мой был поднят, и я осушил его, ибо мрачное откровение не оказалось совершенно неожиданным. Странный жар затрепетал в жилах, и я захохотал во весь голос от дьявольского восторга, переполнявшего меня. Прочие тоже захохотали, оживленно и гортанно, словно залаяли волки, - натужный смех вздернутых на дыбу, безумный хохот преисподней! И по всей тусклой пещере понесся гомон дьявольской братии! Гигантские фигуры, возвышавшиеся над нами метра на два, закачались в громогласном ликовании, а летающие существа лукаво захихикали у нас над головой. И по всему бескрайнему затуманенному простору пронеслось пугающее воодушевление, и даже едва различимые твари в черных водах испустили столь оглушительные вопли, что у меня чуть не полопались барабанные перепонки, а недоступная глазу крыша где-то высоко вверху отражала грохочущее эхо всеобщего веселья.
        Я хохотал вместе со всеми, хохотал как безумный, пока не упал в изнеможении на свое кресло. Мужчина со шрамом на другом конце стола заговорил:
        - Ты достоин нашего общества и достоин есть с нами за одним столом. Мы подняли тост друг за друга, так что ты теперь один из нас, разделим же трапезу.
        И мы набросились на еду, вгрызаясь, как голодные звери, в сочное белое мясо, лежащее на драгоценных блюдах. Нам прислуживали диковинные монстры, а когда я почувствовал холодное прикосновение к своей руке и обернулся, то увидел, как мой бокал наполняет жуткое существо багрового цвета, похожее на ребенка, с которого содрали кожу. Странным было наше пиршество, странным и нечестивым. Мы кричали, смеялись и насыщали утробу в дымном свете, а вокруг бесновалось адское воинство. Под замком Кралицев жил ад, и сегодня ночью он устроил безудержный карнавал.
        Мы грянули неистовую застольную песню, раскачивая глубокими чашами в такт нашим возгласам. Это была древняя песня, но старинные слова не представляли никакой сложности, я выводил их так, будто впитал с молоком матери. При мысли о матери по мне пробежали дрожь и слабость, но я прогнал их глотком хмельного напитка.
        Мы еще долго пели, кричали и пировали в этой огромной пещере, а потом все встали и толпой отправились туда, где над мрачными водами озера взметнулся узкий мост с высокими арками. Но я не осмеливаюсь говорить ни о том, что было на другом конце моста, ни о неназываемых вещах, которые я видел - и которые проделывал! Я узнал о нечеловеческих грибообразных существах, которые обитают на далеком холодном Югготе, о циклопических фигурах, посещающих неспящего Ктулху в его подводном городе, о странных удовольствиях, доступных последователям чешуйчатого Йог-Сотота, подземного жителя, и узнал я также о том, каким невероятным способом поклоняются Иоду, Великому Источнику, за пределами внешних галактик. Я проник в самые черные глубины ада и вернулся - вернулся, смеясь. Я был единое целое с остальными темными хранителями и праздновал с ними их вакханалию ужаса, пока к нам снова не обратился мужчина со шрамом.
        - Время наше истекает, - сказал он; его бледное бородатое лицо, изувеченное шрамом, в полумраке напоминало морду горгульи. - Скоро нам отправляться. Но ты, Франц, - истинный Кралиц, и мы встретимся снова и снова будем пировать и веселиться дольше, чем ты думаешь. Один последний тост!
        - За дом Кралицев! - провозгласил я. - Да не падет он во веки веков!
        И с торжествующим криком мы осушили последние терпкие капли напитка.
        На меня напала непонятная апатия. Вместе со всеми я повернулся спиной к пещере и тварям, которые скакали, вопили и ползали в ней, и, пройдя сквозь вырубленные в камне ворота, стал подниматься. Мы шли вереницей по лестнице, шли бесконечно, пока не вышли сквозь отверстый в каменном полу проход и не двинулись дальше, всей темной молчаливой толпой, обратно по этим бесконечным коридорам. Окружающая обстановка понемногу становилась странно знакомой, и внезапно я узнал, где нахожусь.
        Мы шли под замком, по огромной усыпальнице, где со всеми почестями хоронили баронов Кралицев. Каждого барона помещали в каменный гроб в отдельном зале. Один зал находился рядом с другим, как бусины в ожерелье, и мы двигались от самых дальних гробниц первых баронов Кралицев к еще не занятым усыпальницам. По традиции незапамятных времен каждая могила стояла открытой - как пустой мавзолей, до той поры, пока не придет ее время и внушительный каменный гроб с высеченной мемориальной надписью не будет в нее водружен. Воистину подходящее место для сохранения тайны Кралицев.
        Неожиданно я почувствовал, что остался один, если не считать бородатого мужчины с уродливым шрамом. Прочие куда-то исчезли, но я, глубоко погруженный в размышления, не сожалел об этом. Спутник остановил меня, протянув укутанную в черное руку, и я вопросительно повернулся к нему.
        - Теперь я должен тебя покинуть, - звучным голосом произнес он. - Мне нужно вернуться.
        И он показал туда, откуда мы пришли.
        Я кивнул, поскольку уже догадался, кто были мои товарищи. Я понял, что каждый барон Кралиц, которого хоронят в гробнице, восстает после смерти в виде чудовищного существа, не живого и не мертвого, спускается в пещеру и участвует в дьявольских сатурналиях. Понял я и то, что с приближением рассвета они возвращаются в свои каменные гробы и лежат в трансе, похожем на смерть, до тех пор, пока заходящее солнце не принесет им краткое освобождение. Благодаря моим оккультным штудиям я распознал эти жуткие явления.
        Я поклонился собеседнику и хотел уже вернуться в верхние палаты замка, но он преградил мне путь и медленно покачал головой. В фосфоресцирующей полутьме его шрам выглядел особенно пугающе.
        - Мне еще нельзя уйти? - спросил я.
        Он удивленно посмотрел на меня измученными горящими глазами, которые узрели ад, и указал на что-то рядом со мной, и меня яркой вспышкой озарило кошмарное откровение: я узнал тайну проклятия Кралицев. Пришло понимание, от которого мой ум обернулся дикой пляской визжащих порождений тьмы; пришло осознание страшного факта: когда именно каждый барон Кралиц проходит инициацию в братство крови. Теперь я знал - знал доподлинно, - что ни один гроб не помещали в гробницы незанятым. И на каменном саркофаге у своих ног я прочел надпись, которая открыла мне мою судьбу. Прочел не что иное, как свое собственное имя: «Франц, двадцать первый барон Кралиц».
        Пожиратель душ
        В Бел-Ярнаке на неземном языке рассказывают, что в неизмеримой бездне, известной как Серая пропасть Ярнака, некогда жило злобное и опасное существо. Бел-Ярнак находится не на Земле или на какой-нибудь из планет, обращающихся вокруг звезд на известных нам небесах; башни и серебряные минареты этого города стоят на зеленой, цветущей, пышущей сладострастной юностью планете далеко за Бетельгейзе, за Звездами-Великанами. Обитатели Бел-Ярнака не ходят на двух ногах, да и вообще мало похожи на людей, но долгими теплыми ночами в их диковинных очагах горит огонь, а если где-то во Вселенной есть огонь, одни будут складывать возле него легенды, а другие слушать их затаив дыхание, к удовольствию рассказчика. Правит Бел-Ярнаком милосердный Синдара, однако в стародавние времена обреченность и страх саваном укутывали эти земли, а в Серой пропасти Ярнака обитала жуткая мерзость. Небеса скрывала мрачная колдовская завеса, за которой было не видно ни одной из трех лун.
        В эти земли прибыло страшное существо, чтобы утолить свой злобный голод, и поэтому обитатели Бел-Ярнака нарекли его Пожирателем душ. Невозможно описать это существо, ибо всякий, кому удавалось его увидеть, уже не возвращался, чтобы о нем рассказать. Оно дремало в бездне, пока голод не вынуждал его проснуться, и тогда оно издавало беззвучный клич, и в корчмах и храмах, у очагов и во мраке ночи кто-нибудь обязательно поднимался с бесстрастным, отмеченным печатью смерти лицом и шагал из Бел-Ярнака к Серой пропасти. Никто не возвращался. Поговаривали, что тварь из бездны - наполовину бог, наполовину демон и что души убитых обречены вечно служить ей, выполняя невероятные поручения в ледяных пустошах среди звезд. Гидроманты утверждали, что тварь прибыла с темного солнца, где была рождена в богомерзком союзе бессмертных Древних, странствующих через вселенные, и черного светила неизвестной природы. Некроманты говорили иное, но они ненавидели гидромантов, которые в те времена пользовались почетом, и потому их предсказания по рунам отметались как недостоверные. Но Синдара прислушивался к волшебникам обеих
школ и размышлял на своем халцедоновом троне, покуда не решил добровольно отправиться к Серой пропасти Ярнака, которая считалась бездонной.
        Некроманты дали Синдаре удивительные орудия из костей мертвых, а гидроманты подарили ему затейливо переплетенные трубки из прозрачного хрусталя, с помощью которых можно было одолеть Пожирателя душ. После этого некроманты с гидромантами расселись у городских ворот и принялись заунывно причитать вслед Синдаре, отправившемуся к западу на своем верном горлаке, быстроногом, но отвратительном ящере. Отъехав на почтительное расстояние, Синдара выбросил все подарки, ибо он поклонялся Ворвадоссу, как и все прежние Синдары. Никто, кроме Синдар Бел-Ярнака, не может служить Ворвадоссу: таково повеление самого бога. Поэтому Синдара спешился и истово помолился Ворвадоссу. Какое-то время ответа не было.
        Потом пески вздыбились, и Синдару ослепил водоворот танцующих песчинок. Из водоворота зазвучал тонкий голос бога, похожий на перезвон множества крошечных хрустальных кубков.
        - Ты идешь на верную гибель, - зловеще возвестил Ворвадосс. - Но в Бел-Ярнаке спит твой сын, а значит, у меня будет последователь, когда тебя не станет. Ступай без страха, ибо одному богу не одолеть другого бога; это под силу лишь человеку, создавшему его.
        Произнеся эти загадочные слова, Ворвадосс скрылся, а Синдара, поразмыслив, продолжил свой путь. Вскоре он прибыл к неизмеримой бездне, из которой, по легенде, родилась ближайшая луна, и пал ниц у ее края, с дрожью и тошнотой заглянув в туманную пустоту. Из пропасти дул холодный ветер, дна не было видно. Вдалеке смутно маячил противоположный край ущелья.
        Быстро карабкаясь по острым камням с помощью многочисленных конечностей, из бездны поднялся тот, кого надеялся найти Синдара. Он был белым, мохнатым и донельзя отвратительным, казался громадным из-за паучьих ног, но уродливая голова поднималась до пояса Синдары, не выше. Следом за ним вылезли души, которые он забрал; шепча мольбы, они толпились в воздухе, причитали, вздыхали о Нирване, путь в которую был им заказан. Синдара вынул меч и замахнулся на врага.
        Сказители до сих пор складывают саги о той битве на краю бездны, ибо она заняла бесконечный отрезок вечности. Синдара был изранен, измотан и залит кровью, а его противник не получил ни царапины и презрительно смеялся. Затем демон приготовился к трапезе.
        В голове Синдары раздался шепот, звонкий зов Ворвадосса:
        - Во вселенной существует много видов плоти, но есть и то, что к плоти не относится. Этим и кормится Пожиратель душ.
        И он рассказал Синдаре об удивительном пиршестве, о том, как в итоге слияния двух личностей и поглощения более слабой рождается более сильный полубог, а освободившаяся душа присоединяется к скорбной процессии тех, кто служит существу. Знание поселилось в мозгу Синдары, а с ним пришла мрачная решимость. Широко раскинув руки, он был готов принять смертельные объятия, ибо Ворвадосс также поведал ему, как обмануть злой рок.
        Тварь бросилась навстречу Синдаре, его кости и плоть застонали в невыносимых муках; цитадель его естества пошатнулась, душа с криком забилась в угол своих покоев. На краю Серой пропасти Ярнака произошло чудовищное слияние - метаморфоза и поглощение, - богопротивное и неописуемо жуткое. Словно проглоченные зыбучими песками, Синдара и тварь растворились друг в друге.
        Но даже среди этой ослепляющей агонии Синдара почувствовал еще более сильную боль, узрев перед собой всю красоту земли, которой он правил. Он подумал, что никогда не видел ничего столь же прекрасного, как его зеленая, цветущая страна, и его сердце пронзила боль, ощущение утраты и щемящей пустоты, которую никогда не заполнить. И он заглянул в черные злобные глаза Пожирателя душ, что блестели прямо напротив, и сквозь них, в холодную, серую, устрашающую бездну. Слезы брызнули у него из глаз, и сердце затосковало по серебряным минаретам и башням Бел-Ярнака, такого беззащитного и прекрасного в ярких лучах трех лун, ибо Синдара знал, что больше его не увидит.
        Ослепленный слезами, он в последний раз повернул голову, чувствуя приближение рока. Прыгнув вперед, он услышал отчаянный вопль, и в тот же миг полубог с человеком полетели вниз с головокружительной высоты, а стена пропасти понеслась вверх мимо них. Так, и только так, говорил Ворвадосс, можно снять заклятие.
        И чем дальше вниз уходила стена пропасти, тем сильнее она выгибалась, пока не скрылась в тусклой серой дымке, и Синдара летел в глухом тумане, чтобы исчезнуть в кромешной тьме - навсегда.
        Салемский кошмар
        Впервые услышав в подвале какие-то звуки, Карсон подумал: крысы. Позже до него дошли россказни о прежней жилице старинного особняка, Абигейл Принн, - о ней перешептывались суеверные поляки с фабрики на Дерби-стрит. Ныне из тех, кто помнил злобную старую ведьму, в живых никого уже не осталось, но зловещие легенды, расцветшие пышным цветом в «ведьминском квартале» Салема, подобно буйным сорнякам на заброшенной могиле, изобиловали жутковатыми подробностями ее деятельности и с пренеприятной откровенностью повествовали об отвратительных жертвоприношениях, что она якобы совершала перед изъеденным червями, увенчанным серповидными рогами идолом сомнительного происхождения. А старожилы и по сей день пересказывали разные байки про Абби Принн, которая, к вящему ужасу всех и каждого, хвасталась, будто она-де - верховная жрица чудовищно могущественного божества, что живет глубоко в холмах. На самом деле именно дерзкая похвальба старой карги послужила причиной ее внезапной загадочной смерти в 1692 году, приблизительно в то же время, когда состоялись знаменитые казни на Виселичном холме. Говорить об этом не
любили, но время от времени какая-нибудь беззубая старушенция боязливо бормотала, что, дескать, огонь не в силах был причинить ей вред, потому что благодаря «ведьминскому знаку» все тело ее не чувствовало боли.
        Абби Принн вместе со своей необычной статуей давным-давно сгинули в никуда, но найти жильцов в ее обветшалый дом с фронтонами, нависающим вторым этажом и диковинными створными оконцами с ромбовидными решетками, было непросто. Дурная слава о доме давно распространилась по всему Салему. За последние годы не произошло ровным счетом ничего, что могло бы дать пищу невероятным россказням, но те, кто снимал особняк, обычно вскорости поспешно из него выезжали, обычно отделываясь туманными и невразумительными объяснениями касательно крыс.
        Крыса-то и привела Карсона в ведьминскую комнату. Писк и приглушенный топоток внутри гниющих стен не раз и не два будили Карсона по ночам в течение первой недели его пребывания в доме: он арендовал особняк, надеясь в уединении закончить роман, который требовали издатели: очередной образчик легкого чтива вдобавок к длинной череде Карсоновых бестселлеров. Но лишь спустя какое-то время Карсон принялся строить вопиюще фантастические догадки касательно разумности крысы, что однажды вечером шмыгнула у него из-под ног в темной прихожей.
        Электричество в доме было, но тусклая маленькая лампочка в прихожей света почти не давала. Крыса уродливой темной тенью метнулась в сторону, отбежала на несколько футов и остановилась, явно наблюдая за жильцом.
        В другое время Карсон просто прогнал бы тварь угрожающим жестом и вернулся к работе. Но движение на Дерби-стрит грохотало громче обычного, и Карсону никак не удавалось сосредоточиться на романе. Бог весть почему нервы его были на взводе: ему даже примерещилось, что крыса, устроившаяся за пределами досягаемости, смотрит на него и сардонически усмехается.
        Поулыбавшись собственным странным причудам, Карсон шагнул к крысе - и она метнулась к подвальной двери, которая, к вящему его удивлению, оказалась распахнута настежь. Должно быть, он сам позабыл затворить ее, когда заходил в подвал в последний раз, хотя обычно он тщательно прикрывал двери, ибо в старинном особняке повсюду гуляли сквозняки. Крыса ждала на пороге.
        Во власти необъяснимого раздражения, Карсон кинулся вперед. Крыса метнулась вниз по лестнице. Он включил в подвале свет: тварь устроилась в углу и не сводила с него внимательных блестящих глазок.
        Спускаясь по ступеням, Карсон никак не мог избавиться от ощущения, что ведет себя как распоследний дурак. Но работа его утомила; подсознательно он был только рад отвлечься. Он направился к крысе, с изумлением отмечая, что тварь не трогается с места и неотрывно глядит на него. В душе его всколыхнулось странное беспокойство. По всем ощущениям, крыса вела себя ненормально, а немигающий взгляд ее холодных, как обувные пуговицы, глаз вселял безотчетную тревогу.
        А в следующий миг Карсон рассмеялся про себя: крыса внезапно метнулась в сторону и скрылась в небольшой дыре в стене. Карсон небрежно нацарапал носком ботинка крест в пыли перед самой норой, решив, что поутру поставит там мышеловку.
        Крыса опасливо выставила нос и пошевелила истрепанными усами. Высунулась, замешкалась, отпрянула. А затем грызун повел себя необычно и необъяснимо: прямо-таки подумаешь, что крыса танцует, сказал себе Карсон. Она робко подалась вперед - и вновь отступила. Рванулась было наружу, резко остановилась, поспешно вернулась; как если бы перед входом в нору свернулась змея, закрывая крысе путь к бегству, промелькнуло в голове у Карсона неожиданное сравнение. Между тем там не было ничего, кроме нарисованного в пыли крестика.
        Вне всякого сомнения, это сам Карсон мешал крысе удрать - ведь он стоял в нескольких футах от норы. Он шагнул вперед - и тварь поспешно спряталась.
        Заинтересовавшись, Карсон отыскал палку и пошарил ею в норе. И тут, оказавшись к стене чуть не вплотную, заметил в каменной плите над самой норой нечто необычное. Оглядел ее края - и подозрения подтвердились. Плита, по всей видимости, крепилась отнюдь не намертво.
        Карсон внимательно изучил плиту и обнаружил с краю углубление, позволяющее ухватиться рукой. Пальцы легко легли в пазы - и он осторожно потянул на себя. Камень чуть сдвинулся - и застрял. Карсон дернул резче - посыпалась сухая земля, и плита отошла от стены, точно провернувшись на шарнирах.
        В стене зиял черный прямоугольный провал высотой примерно по плечи. Из глубины потянуло неприятной затхлостью спертого воздуха; Карсон непроизвольно отпрянул. В памяти разом воскресли страшные россказни про Абби Принн и страшные тайны ее дома. Уж не обнаружил ли он ненароком какое-нибудь потаенное убежище давно покойной ведьмы?
        Прежде чем лезть в черный провал, Карсон сходил наверх за электрическим фонариком. И, осторожно пригнувшись, вступил в тесный, дурно пахнущий проход и поводил лучом прямо перед собою предосторожности ради.
        Он оказался в узком коридоре с низким потолком - немногим выше его головы, стены и пол которого были выложены каменными плитами. Коридор уводил прямо вперед метров на пятнадцать, после чего расширялся, превращаясь в просторную комнату. Карсон вступил в подземный покой - вне всякого сомнения, сокровенное убежище Абби Принн, ее тайник надо думать, который, однако ж, не спас владелицу в тот день, когда обезумевшая от страха толпа бесновалась на Дерби-стрит, - и охнул от изумления. Поразительная комната, просто фантастика, да и только!
        Взгляд Карсона был прикован к полу. Тускло-серый цвет стен здесь сменялся мозаикой разноцветных камней, с преобладанием синих, зеленых и пурпурных оттенков, - что примечательно, более теплые тона отсутствовали. Рисунок, должно быть, состоял из тысяч и тысяч фрагментов цветного камня, поскольку размером любой из них был не больше каштана. Мозаика, по всей видимости, складывалась в некий определенный узор, Карсону неведомый: пурпурные и фиолетовые изгибы перемежались с угловатыми зелено-синими линиями, сплетаясь в фантастические арабески. Тут были и круги, и треугольники, и пентаграмма, и другие, менее известные фигуры. Линии и формы по большей части отходили от определенной точки: от центра залы, обозначенного круглым диском тусклого черного камня примерно фута два в диаметре.
        Вокруг царила мертвая тишина. Грохот машин, что время от времени проезжали наверху по Дерби-стрит, сюда не доносился. В неглубокой стенной нише Карсон заметил какие-то знаки и неспешно направился в ту сторону, водя лучом фонарика вверх и вниз по впадине.
        Знаки, уж что бы они из себя ни представляли, были намалеваны на камне давным-давно, ибо то, что осталось от загадочных символов, расшифровке не поддавалось. Карсон рассмотрел несколько полустертых иероглифов, с виду похожих на арабские, а впрочем, кто их знает. На полу ниши обнаружился проржавевший металлический диск примерно восьми футов в диаметре: Карсон был практически уверен, что диск сдвигается с места, но приподнять его так и не смог.
        Тут он осознал, что стоит точно в центре комнаты, в круге из черного камня, вокруг которого сконцентрирован странный узор. И снова Карсон отчетливо осознал, какая глубокая тишина стоит вокруг. Словно по наитию, он выключил фонарик. И очутился в непроглядной темноте.
        В это самое мгновение странная мысль родилась в его мозгу. Ему вдруг представилось, что он стоит на дне колодца, а сверху обрушивается неодолимый поток - несется вниз и вот-вот его поглотит. Ощущение было настолько сильным, что Карсону даже почудилось, будто он слышит глухой гул и рев водопада. Содрогнувшись, он включил свет и панически заозирался. Что до грохота - это, конечно же, просто-напросто в висках стучало, а в гробовой тишине этот звук слышался вполне отчетливо. Но если здесь так тихо…
        И тут его осенило - как если бы кто-то вложил нужную мысль в его сознание. А ведь здесь идеальное место для работы! Можно провести сюда электричество, поставить стол и стул, при необходимости воспользоваться электровентилятором, хотя затхлая вонь, столь ощутимая в первые мгновения, развеялась, будто ее и не было. Карсон вернулся к выходу из коридора и, оказавшись вне комнаты, почувствовал, как все мышцы его необъяснимым образом расслабились, а ведь он и не сознавал, в каком напряжении они пребывали. Он все списал на нервозность и поднялся наверх - сварить себе чашку черного кофе и написать домовладельцу в Бостон о своем открытии.
        Гость, впущенный Карсоном, с любопытством заозирался, оглядывая прихожую и удовлетворенно кивая сам себе. Он был высок, худощав, над проницательными серыми глазами нависали густые седые, стального оттенка, брови.
        - Вы, надо думать, по поводу ведьминской комнаты? - неприветливо осведомился Карсон.
        Его домовладелец язык за зубами держать не пытался - и в результате всю последнюю неделю Карсон поневоле вынужден был принимать у себя антикваров и оккультистов, жаждущих хоть одним глазком взглянуть на потайную комнату, в которой Абби Принн творила свои заклинания. Раздражение Карсона росло день ото дня, и он уже подумывал переехать в какой-нибудь дом поспокойнее, но врожденное упрямство не позволяло ему стронуться с места: он твердо вознамерился закончить книгу, несмотря на докучливых визитеров.
        - Прошу меня простить, но комната больше не демонстрируется, - отрезал Карсон, смерив гостя холодным взглядом.
        Тот было опешил, но тут же в глазах его блеснуло понимание. Он достал визитку и вручил ее Карсону.
        - Майкл Ли… оккультист, значит? - повторил Карсон. И вдохнул поглубже. Оккультисты, как он убедился на собственном опыте, были хуже всех прочих, вместе взятых, с их зловещими намеками на то, чему и названия-то нет, и с их жадным интересом к мозаичному узору на полу ведьминской комнаты. - Мне страшно жаль, мистер Ли, но… я действительно очень занят. Прошу меня простить.
        И Карсон нелюбезно повернулся к двери.
        - Минуточку, - быстро возразил Ли.
        И не успел Карсон воспротивиться, как Ли ухватил писателя за плечи и заглянул в его глаза. Потрясенный Карсон отпрянул, но успел-таки заметить странное выражение в лице гостя: причудливую смесь тревоги и удовлетворения, как если бы оккультист увидел нечто неприятное, но не то чтобы совсем неожиданное.
        - Это еще что такое? - резко осведомился Карсон. - Я не привык…
        - Прошу меня извинить, - промолвил Ли глубоким, приятным голосом. - Я должен попросить у вас прощения. Я подумал… впрочем, извините еще раз. Боюсь, я слишком разволновался. Видите ли, я приехал из самого Сан-Франциско только для того, чтобы увидеть эту вашу ведьминскую комнату. Может быть, вы мне все-таки ее покажете? Я охотно заплачу любую сумму…
        Карсон примирительно развел руками.
        - Нет, - отозвался он, чувствуя, что вопреки себе все больше проникается симпатией к этому человеку - к его выразительному, приятному голосу, к его властному лицу, к его притягательной личности. - Нет-нет, мне просто хочется хоть немного покоя - вы и представить себе не можете, как мне докучают, - продолжал он, слегка удивляясь собственным оправдывающимся интонациям. - Ужасно досадно на самом деле. Я почти жалею, что обнаружил эту комнату.
        Ли взволнованно подался вперед:
        - Можно мне взглянуть на нее? Мне это крайне важно - я живо интересуюсь такого рода вещами. Обещаю, что не займу больше десяти минут вашего времени.
        Поколебавшись, Карсон кивнул. Ведя гостя в подвал, он, к вящему своему изумлению, осознал, что рассказывает об обстоятельствах, при которых обнаружил пресловутую комнату. Ли жадно слушал, время от времени перебивая рассказчика вопросом-другим.
        - А крыса… вы не видели, что с ней сталось? - полюбопытствовал гость.
        Карсон озадаченно нахмурился:
        - Да нет. Наверное, в нору спряталась. А что?
        - Как знать, - загадочно отозвался Ли.
        И они вошли в ведьминскую комнату. Карсон включил свет. Он провел в подвал электричество, и тут и там стояли стулья и стол, но во всем остальном комната нимало не изменилась. Карсон внимательно наблюдал за выражением лица оккультиста и с удивлением отметил, как тот помрачнел и словно бы не на шутку рассердился.
        Ли подошел к центру комнаты и долго разглядывал стул, установленный на черном каменном круге.
        - Вы здесь работаете? - медленно осведомился он.
        - Да. Здесь тихо - я обнаружил, что наверху работать не могу. Слишком там шумно. А здесь - просто идеально: отчего-то мне здесь и пишется легко. Разум словно… - Карсон замялся, подыскивая нужное слово, - словно освобождается, отрешается от всего лишнего. Очень необычное ощущение.
        Ли кивнул, как если бы слова Карсона подтвердили некие его собственные догадки. Он направился к нише и к металлическому диску на полу. Карсон последовал за ним. Оккультист подошел к стене вплотную и проследил очертания поблекших символов длинным указательным пальцем. И пробормотал что-то про себя - тарабарщину какую-то, как показалось Карсону.
        - Ньогтха… к’йарнак…
        Гость резко развернулся, он был мрачен и бледен.
        - Я видел достаточно, - тихо проговорил он. - Не выйти ли нам?
        Удивленный Карсон кивнул и вывел гостя обратно в подвал.
        Уже поднявшись наверх, Ли помялся немного, словно не решаясь затронуть щекотливую тему. И наконец спросил:
        - Мистер Карсон, можно у вас полюбопытствовать, не снилось ли вам за последнее время чего-либо примечательного?
        Карсон воззрился на гостя: в глазах его заплясали смешливые искорки.
        - Снилось? - повторил он. - А, понятно. Ну что ж, мистер Ли, признаюсь честно: вам меня не запугать. Ваши собратья - ну, другие оккультисты, которых я здесь принимал, - уже пытались.
        Ли приподнял кустистые брови:
        - Да? Они вас расспрашивали про сны?
        - Некоторые - расспрашивали.
        - И вы им рассказали?
        - Нет.
        Ли, озадаченно нахмурившись, откинулся в кресле, а Карсон между тем медленно продолжал:
        - Хотя, признаться, я и сам не вполне уверен.
        - То есть?
        - Мне кажется… есть у меня смутное ощущение… будто в последнее время мне и впрямь что-то снится. Но я не поручусь. Из этого сна я ничего ровным счетом не помню. И - о, вполне вероятно, что не кто иной, как ваши собратья-оккультисты и вложили эту мысль мне в голову!
        - Не исключено, - уклончиво отозвался Ли, поднимаясь на ноги. И, поколебавшись, добавил: - Мистер Карсон, я вам задам неделикатный вопрос. А так ли вам необходимо жить в этом доме?
        Карсон обреченно вздохнул:
        - Когда мне задали этот вопрос в первый раз, я объяснил, что мне нужно тихое, спокойное прибежище для работы над книгой - причем подойдет любое. Но найти такое непросто. Теперь, когда я обосновался в ведьминской комнате и мне так легко пишется, не вижу, с какой стати мне съезжать, - чего доброго, из графика выбьюсь! Я покину этот дом, как только закончу роман, а тогда, господа оккультисты, приходите и делайте с особняком что угодно, хоть в музей его превращайте, хоть во что. Мне дела нет. Но пока книга не закончена, я намерен оставаться здесь.
        Ли потер подбородок:
        - Правда ваша. Я вас понимаю. Но… неужели во всем доме нет другого удобного места для работы?
        Мгновение он вглядывался в лицо Карсона, а затем поспешно продолжил:
        - Я не жду, что вы мне поверите. Вы материалист, как люди в большинстве своем. Но есть немногие избранные, кому ведомо, что над и за пределами так называемой науки есть наука еще более великая, основанная на законах и принципах, для среднего человека непостижных. Если вы читали Мейчена, то, конечно, помните его рассуждения о бездонном провале между миром сознания и миром материи. Но через провал этот возможно перекинуть мост. Таким мостом как раз и является ведьминская комната! Вы знаете, что такое акустический свод - или так называемая «шепчущая галерея»?
        - Что? - недоуменно отозвался Карсон. - При чем тут?..
        - Это аналогия - всего-навсего аналогия! Можно прошептать слово в галерее или в пещере - и, если вы стоите в некоем определенном месте на расстоянии сотни футов, вы услышите этот шепот, а человек в десяти шагах от говорящего не услышит. Простой акустический трюк, не более, - звук фокусируется в одной точке. Но тот же самый принцип применим далеко не только к звуку. А к любому волновому импульсу - и даже к мысли!
        Карсон попытался перебить гостя, но Ли неумолимо продолжал:
        - Черный камень в центре вашей ведьминской комнаты - одна из таких точек фокуса. Узор на полу… когда вы сидите на том черном круге, вы становитесь повышенно чутки к определенным вибрациям или флюидам - определенным мысленным приказам, - о, сколь опасна эта чувствительность! Как думаете, почему, работая здесь, вы ощущаете небывалую ясность в мыслях? Это заблуждение, обманное чувство прозрачности восприятия, ибо вы всего-навсего орудие, микрофон, настроенный улавливать некие пагубные эманации, сути которых не понимаете!
        В лице Карсона, как в зеркале, отражалось изумленное недоверие.
        - Но… вы же не хотите сказать, что и вправду верите…
        Ли отстранился, взгляд его утратил напряженность. Теперь гость смотрел холодно и мрачно.
        - Хорошо же. Но я изучал историю этой вашей Абигейл Принн. А она тоже понимала сверхнауку, о которой я говорю. И пользовалась ею в недобрых целях - черная магия, вот как это называется. Я читал, что в старину она прокляла Салем, - а ведьминское проклятие - штука опасная. Вы не… - Гость встал, закусил губу. - Вы не позволите мне зайти к вам завтра?
        Едва ли не против воли Карсон кивнул:
        - Но я боюсь, вы даром теряете время. Я не верю… Ну, то есть я хочу сказать, что у меня нет… - Он запнулся, не находя нужного слова.
        - Мне всего лишь хотелось бы удостовериться, что вы… Да, и еще одно. Если вам сегодня что-то приснится, вы не попробуете запомнить сон? Если попытаться прокрутить сон в голове сразу после пробуждения, то, скорее всего, он уже не забудется.
        - Хорошо. Если, конечно, мне и впрямь что-то приснится.
        В ту ночь Карсону и впрямь приснился сон. Он проснулся перед самым рассветом с неистово бьющимся сердцем и подспудным ощущением тревоги. В стенах и под полом воровато сновали и возились крысы. Карсон поспешно выбрался из постели, дрожа в зябких предутренних сумерках. Бледная луна все еще слабо светила в тускнеющем небе.
        И тут Карсон вспомнил слова своего гостя. Да, сон ему приснился - вне всяких сомнений. Но вот содержание сна - дело другое. Сколько бы он ни пытался, вспомнить, о чем был сон, не удавалось, осталось лишь смутное ощущение панического бегства сквозь тьму.
        Карсон по-быстрому оделся и, поскольку недвижное безмолвие раннего утра в старом особняке действовало ему на нервы, вышел купить газету. Было слишком рано, магазины еще не открылись, так что он зашагал в западном направлении в поисках какого-нибудь мальчишки-газетчика и свернул на первом же углу. Он шел, и мало-помалу им овладевало странное, необъяснимое чувство: узнаваемость! Он ходил здесь прежде, очертания домов и контуры крыш казались смутно, пугающе знакомыми. Но - вот ведь фантастика! - на его памяти он на этой улице в жизни не бывал! В этом районе Салема он прогуливался нечасто, ибо по природе своей был ленив; и однако ж - удивительное дело! - его захлестывали воспоминания, и чем дальше он шел, тем живее и ярче они становились.
        Карсон дошел до угла и не задумываясь свернул налево. Загадочное ощущение нарастало. Он шагал медленно, размышляя про себя.
        Вне всякого сомнения, он действительно ходил этим путем прежде - просто он, по-видимому, в тот момент настолько глубоко погрузился в мысли, что даже не сознавал, где находится. Разумеется, вот вам и объяснение! И однако ж стоило ему выйти на Чартер-стрит - и в душе его всколыхнулась безотчетная тревога. Салем пробуждался; с рассветом флегматичные рабочие-поляки потоком хлынули в сторону фабрик. Время от времени мимо проезжала машина.
        Впереди на тротуаре собралась целая толпа. Предчувствуя недоброе, Карсон ускорил шаг. И, потрясенный до глубины души, осознал, что перед ним кладбище на Чартер-стрит, древний «Погост», пользующийся самой недоброй славой. Карсон поспешно протолкался сквозь людское сборище.
        До слуха его донеслись приглушенные замечания, прямо перед ним воздвиглась широкая спина в синем. Карсон заглянул полисмену через плечо - и задохнулся от ужаса.
        К железной решетке кладбищенской ограды прислонился человек в дешевом, безвкусном костюме. Он вцепился в проржавевшие прутья так крепко, что на тыльных сторонах волосатых рук взбугрились мышцы. Человек был мертв, и в лице его, запрокинутом к небу под неестественным углом, застыло выражение неизбывного, леденящего душу ужаса. Глаза чудовищно вытаращены, одни белки видны; губы скривились в безрадостной ухмылке.
        Какой-то зевака, белый как полотно, обернулся к Карсону.
        - Похоже, он от страха помер, - хрипло промолвил он. - Не дай боже мне увидеть, чего он насмотрелся. Бррр… Вы только на лицо его взгляните!
        Карсон непроизвольно отпрянул, чувствуя, как ледяное дыхание неназываемого пробирает его до костей. Он провел рукой по глазам, но перед внутренним взором его по-прежнему плавало искаженное мертвое лицо. Он попятился назад, до глубины души потрясенный, дрожа мелкой дрожью. Ненароком глянул в сторону, обвел глазами могилы и памятники, испещрившие старое кладбище. Здесь уже больше века никого не хоронили, и затянутые лишайником надгробия с их крылатыми черепами, щекастыми херувимами и погребальными урнами словно источали неуловимые миазмы архаики. Что же напугало беднягу до смерти?
        Карсон вдохнул поглубже. Труп представлял собою жуткое зрелище, что правда, то правда, но нельзя позволять себе так расстраиваться. Нельзя ни в коем случае - а то, чего доброго, книга пострадает. Кроме того, мрачно доказывал он сам себе, объяснение происшествия напрашивается само собою. Покойный, по всей видимости, из числа тех поляков-иммигрантов, которые живут в окрестностях салемской гавани. Бедолага проходил ночью мимо кладбища - того самого места, что на протяжении трех веков обрастало кошмарными легендами, - и одурманенный винными парами взгляд, должно быть, наделил реальностью смутные фантомы суеверного ума. Всем и каждому известно, насколько эти поляки эмоционально неуравновешенны, насколько склонны к массовым истериям и безумным домыслам. Великая иммигрантская паника 1853 года, в ходе которой сожгли дотла три ведьминских дома, вспыхнула от сбивчивых, истерических россказней какой-то старухи о том, что она-де своими глазами видела, как загадочный, одетый в белое иностранец «снял с себя лицо». «И чего прикажете ждать от таких людей?» - думал Карсон.
        Тем не менее разнервничался он не на шутку и домой возвратился только после полудня. Обнаружив, что Ли, давешний оккультист, уже дожидается под дверью, Карсон весьма обрадовался гостю и сердечно пригласил его заходить.
        Ли был непривычно серьезен.
        - А вы уже слыхали про эту вашу приятельницу Абигейл Принн? - осведомился он без предисловия.
        Карсон, разливавший через сифон содовую по бокалам, воззрился на гостя во все глаза, рука его застыла в воздухе. Повисла долгая пауза. Наконец он нажал на рычаг, и жидкость, шипя и пенясь, хлынула в виски. Он протянул один бокал Ли, второй аккуратно взял сам - и только тогда ответил на вопрос.
        - Не понимаю, о чем вы. Абигейл Принн… Ну и что такого она натворила? - вымученно пошутил он.
        - Я ознакомился с архивами, - сообщил Ли, - и выяснил, что Абигейл Принн была похоронена четырнадцатого декабря тысяча шестьсот девяностого года на кладбище Чартер-стрит, причем в сердце ей вонзили кол. Что с вами?
        - Ничего, - невыразительно отозвался Карсон. - Что же дальше?
        - Так вот, ее могила была вскрыта и разграблена, вот и все. Кол был вырван: его обнаружили неподалеку, и повсюду вокруг могилы земля испещрена следами. Следами ботинок. Карсон, вам что-нибудь снилось нынче ночью? - отрывисто осведомился Ли.
        Его серые глаза смотрели сурово и холодно.
        - Не знаю, - растерянно отозвался Карсон, потирая лоб. - Не помню. Нынче утром я был на кладбище Чартер-стрит.
        - А! Значит, вы слыхали про того парня, который…
        - Я его видел, - перебил Карсон, передернувшись. - До сих пор в себя прийти не могу.
        И он одним глотком осушил бокал.
        Ли не сводил с него глаз.
        - Итак, - промолвил он немного времени спустя. - Вы по-прежнему намерены оставаться в этом доме?
        Карсон опустил бокал и поднялся на ноги.
        - А почему бы и нет?! - рявкнул он. - Какая такая причина может мне воспрепятствовать? А?
        - После всего того, что случилось прошлой ночью…
        - А что такого случилось? Ограбили могилу. Суеверный поляк случайно увидел грабителей - и умер от страха. И что?
        - Вы пытаетесь убедить самого себя, - спокойно парировал Ли. - В глубине души вы знаете - не можете не знать - правду. Вы стали орудием в руках чудовищных, кошмарных сил, Карсон. На протяжении трех веков Абби Принн - живой мертвец - лежала в могиле, дожидаясь, чтобы кто-нибудь угодил в ее ловушку - в ведьминскую комнату. Возможно, сооружая ее, она прозревала будущее: провидела, что в один прекрасный день кто-то случайно наткнется на адский покой и попадет в западню мозаичного узора. Попались вы, Карсон, и дали возможность этой мерзкой нежити перекинуть мост через провал между сознанием и материей, установить с вами связь. Для существа, наделенного страшной властью Абигейл Принн, гипноз - это детские игрушки. Ей ничего не стоило принудить вас пойти к ее могиле, вырвать кол, удерживающий ее в плену, а затем стереть в вашем разуме воспоминание об этом действии, чтобы оно даже во сне не воскресало!
        Карсон вскочил на ноги, глаза его вспыхнули странным светом.
        - Во имя Господа, вы вообще понимаете, что говорите?
        Ли хрипло рассмеялся:
        - Во имя Господа? Скорее во имя дьявола - того самого дьявола, что в это мгновение угрожает Салему: ибо Салем в опасности, в страшной опасности! Абби Принн прокляла мужчин, и женщин, и детей города, когда ее привязали к столбу и обнаружили, что огонь ее не берет! Сегодня утром я поработал с кое-какими секретными архивами и вот пришел в последний раз попросить вас покинуть этот дом.
        - Вы закончили? - холодно осведомился Карсон. - Прекрасно. Так вот, я остаюсь здесь. Вы либо не в себе, либо пьяны, но вся эта чушь меня не убеждает.
        - А если я предложу вам тысячу долларов, вы уедете? - спросил Ли. - Или даже больше - десять тысяч? В моем распоряжении имеется весьма значительная сумма.
        - Нет, черт побери! - рявкнул Карсон в порыве гнева. - Все, чего я хочу, - это в тишине и покое закончить мой новый роман. Нигде больше я работать не могу и не хочу. И не стану!..
        - Я этого ждал, - тихо промолвил Ли. В голосе его, как ни странно, звучало сочувствие. - Господи, да вы же не способны вырваться! Вы угодили в ловушку и освободиться уже не в силах - пока разум Абби Принн контролирует вас через ведьминскую комнату. А самое страшное в том, что являть себя она может только с вашей помощью, - она пьет ваши жизненные силы, Карсон, кормится вами, как вампир!
        - Вы с ума сошли, - глухо отозвался Карсон.
        - Мне страшно. Тот железный диск в ведьминской комнате - я боюсь его и того, что под ним. Абби Принн служила странным богам, Карсон, и я прочел кое-что на стене в той нише, что дало мне подсказку. Имя Ньогта вам что-нибудь говорит?
        Карсон раздраженно помотал головой. Ли пошарил в кармане и извлек клочок бумаги.
        - Я выписал этот отрывок из одной книги в кестерской библиотеке, называется она «Некрономикон», а сочинил ее человек, настолько глубоко ушедший в изучение запретных тайн, что его прозвали безумным. Вот, прочтите.
        Нахмурившись, Карсон прочел следующее:
        Люди знают его как Обитателя Тьмы, этого собрата Властителей по имени Ньогта, Тот, кого быть не должно. Его возможно призвать на поверхность земли через потайные пещеры и расселины; колдуны и чародеи видели его в Сирии и под черной башней на плато Ленг; из грота Танг в Тартарии вырвался он, сея ужас и разрушение среди шатров великого хана. Лишь с помощью египетского креста, заклинания Вак-Вирадж и эликсира тиккоун возможно изгнать его обратно в ночную черноту и мерзость сокрытых пещер, где его обиталище.
        Ли спокойно выдержал недоуменный взгляд Карсона:
        - Теперь понимаете?
        - Заклинания и эликсиры! - фыркнул Карсон, возвращая выписку. - Чушь несусветная!
        - Вовсе нет. И заклинание, и эликсир известны оккультистам не первое тысячелетие. Мне и самому доводилось их использовать в определенных… обстоятельствах. А если я прав насчет вот этого… - Ли направился к двери, губы его сложились в бескровную линию. - Прежде таким материализациям удавалось воспрепятствовать, но главная проблема - в эликсире: раздобыть его куда как непросто. И все же я надеюсь… Я еще вернусь. Вы не могли бы до тех пор не заходить в ведьминскую комнату?
        - Ничего обещать не буду, - отрезал Карсон.
        У него ныла голова; тупая боль мало-помалу нарастала, вторгаясь в сознание; его слегка подташнивало.
        - До свидания.
        Он проводил Ли к выходу и помешкал на ступенях: возвращаться отчего-то не хотелось. А пока он глядел вслед стремительно удаляющейся высокой фигуре оккультиста, из соседнего дома вышла какая-то женщина. При виде Карсона она разразилась визгливой, гневной тирадой, ее необъятная грудь так и ходила ходуном.
        Карсон обернулся и недоуменно воззрился на нее. В висках пульсировала боль. Женщина направилась к нему, угрожающе потрясая мясистым кулаком.
        - Вы чего мою Сару пужаете? - завопила она. Ее смуглое лицо побагровело от ярости. - Чего ее пужаете своими дурацкими фокусами, а?
        Карсон облизнул пересохшие губы.
        - Я прошу прощения, - медленно проговорил он. - Мне страшно жаль. Но я не пугал вашу Сару. Меня весь день дома не было. Что такое ее напугало?
        - Ента бурая тварюка - Сара говорит, она к вам в дом забежала…
        Женщина умолкла на полуслове, челюсть у нее отвисла, глаза расширились. Она сделала характерный знак правой рукой - наставила указательный палец и мизинец на собеседника, а большим пальцем прижала остальные.
        - Старая ведьма!
        И она поспешно ретировалась, испуганно бормоча что-то под нос на польском.
        Карсон развернулся и возвратился в дом. Налил в бокал виски, поколебался, отставил его в сторону, так и не пригубив. И принялся расхаживать взад-вперед, то и дело потирая лоб сухими, горячими пальцами. В голове проносились сбивчивые, невнятные мысли. Лихорадило, в висках стучало.
        Наконец Карсон спустился вниз, в ведьминскую комнату. Да там и остался, хотя работать не работал: в мертвой тишине подземного убежища головная боль слегка отпустила. Спустя какое-то время он уснул.
        Долго ли продремал, он не знал и сам. Ему снился Салем: по улицам со страшной скоростью проносилась смутно различимая студенистая темная тварь, что-то вроде невероятно громадной угольно-черной амебы, она преследовала мужчин и женщин - те с воплями обращались в бегство, но чудовище с легкостью их настигало и заглатывало. Карсону снилось, что прямо на него смотрит похожее на череп лицо: иссохший, сморщенный лик, на котором живыми казались только глаза, - и глаза эти горели адским злобным огнем.
        Наконец он проснулся и резко сел. Его пробирал холод.
        Вокруг царила гробовая тишина. В свете электрической лампочки зелено-пурпурная мозаика словно извивалась и корчилась, подползая к нему; но едва он протер сонные глаза, иллюзия развеялась. Он глянул на наручные часы. Стрелки показывали два. Он проспал весь вечер и бoльшую часть ночи.
        Карсон ощущал странную апатичную вялость, она не давала ему подняться с кресла. Силы словно иссякали, вытекали капля по капле. Леденящий холод пробирался до самого мозга, но головная боль прошла. Сознание было кристально ясным - застыло в ожидании, словно что-то вот-вот должно было произойти. Краем глаза Карсон заметил движение.
        Каменная плита в стене шевельнулась. Послышался негромкий скрежет; черный провал медленно расширился от узкого прямоугольника до квадрата. Там, во тьме, кто-то затаился. Вот тварь пошевелилась, выкарабкалась на свет - и Карсона захлестнул слепой ужас.
        Существо походило на мумию. В течение невыносимой, длиною в вечность секунды эта мысль пульсировала в мозгу Карсона: «Оно похоже на мумию!» То был тощий как скелет, бурый, как пергамент, труп: казалось, на костяк натянули кожу какого-то гигантского ящера. Вот труп пошевелился, пополз вперед: слышно было, как длинные ногти царапают по камню. Он выбрался в ведьминскую комнату; яркий свет безжалостно высветил бесстрастное лицо, глаза горели замогильным светом. На побуревшей морщинистой спине отчетливо выделялся зубчатый хребет.
        Карсон словно окаменел. Неизбывный ужас лишил его возможности двигаться. Его словно сковал сонный паралич - когда мозг, сторонний наблюдатель, не может или не желает передавать нервные импульсы в мышцы. Карсон лихорадочно убеждал себя, что на самом деле спит и вот-вот проснется.
        Иссохшая мумия поднялась на ноги. Выпрямилась во весь рост, тощая как скелет, двинулась к нише с железным диском в полу. Развернувшись спиной к Карсону, помедлила немного - и в гробовой тишине зашелестел сухой, неживой шепот. Едва заслышав его, Карсон хотел закричать что было сил, но голос отнялся. А жуткий шепот все звучал и звучал - на языке, что явственно не принадлежал этой земле, и, словно бы в ответ на него, по железному диску прошла едва заметная дрожь.
        Диск дрогнул и стал медленно приоткрываться. Сморщенная мумия торжествующе воздела костлявые руки. Диск был примерно в фут толщиной, и, по мере того как он поднимался над полом, по комнате разливался смутный запах - острый, тошнотворный, наводящий на мысль о каком-то пресмыкающемся. Диск неотвратимо приподнимался - и вот уже из-под края высунулось первое щупальце тьмы. Карсон внезапно вспомнил свой сон про студенистую черную тварь, что проносилась по улицам Салема. Он попытался сбросить оковы паралича, удерживающие его в неподвижности, но тщетно. В комнате темнело, голова у Карсона шла кругом, черный смерч набирал силу, грозя захлестнуть его. Комната словно раскачивалась, уходила из-под ног.
        А железный диск между тем приподнимался все выше, и морщинистая мумия все стояла, воздев иссохшие руки в кощунственном благословении, и медленно сочилась наружу амебовидная чернота.
        И тут в шелестящий шепот мумии вклинился новый звук: дробный перестук стремительных шагов. Краем глаза Карсон заметил, как в ведьминскую комнату ворвался человек. То был Ли, давешний оккультист; на его мертвенно-бледном лице ярко горели глаза. Он метнулся мимо Карсона прямиком к нише, где из провала вздымался черный ужас.
        Иссохшая тварь обернулась - обернулась пугающе медленно. В левой руке Ли сжимал какое-то орудие: сrux ansata, крест с петлей, из золота и слоновой кости; правая рука была стиснута в кулак. Голос нежданного гостя зазвучал гулко и властно. На побелевшем лбу выступили капельки испарины.
        - Йа на кадишту нил гх’ри… стелл’бсна кн’аа Ньогта… к’йарнак флегетор…
        Нездешние, мистические звуки прогремели громом, эхом отразившись от стен. Ли медленно двинулся вперед, высоко воздев египетский крест. А из-под железного диска выплеснулся черный ужас!
        Диск приподнялся, отлетел в сторону, и гигантская волна переливчатой черноты - не жидкая и не твердая, чудовищная студенистая масса - хлынула прямиком к Ли. Не сбавляя шага, не останавливаясь, он быстро взмахнул правой рукой - крохотная склянка взмыла в воздух, ударила в цель, и черная тварь поглотила ее.
        Бесформенный ужас замешкался. Поколебался немного с видом пугающе-нерешительным - и проворно отпрянул. В воздухе разлилась удушливая вонь гари и тления, и на глазах у Карсона от черной твари начал отслаиваться кусок за куском, съеживаясь, точно под разъедающим воздействием кислоты. Разжижающимся потоком тварь потекла назад, роняя по пути омерзительные ошметки черной плоти.
        Из основного сгустка вытянулась ложноножка, точно громадное щупальце, ухватила живой труп, потащила его к провалу и перебросила через край. Еще одно щупальце подцепило железный диск, без труда проволокло по полу, и, едва чудище кануло в бездну и скрылось из виду, диск с оглушительным грохотом лег на место.
        Комната широкими кругами завращалась вокруг Карсона, невыносимая тошнота подступила к горлу. Нечеловеческим усилием он попытался подняться на ноги, а в следующий миг свет быстро померк - и угас вовсе. Темнота поглотила его.
        Романа Карсон так и не закончил. Он сжег рукопись, но писать не перестал, хотя ни одно из поздних его произведений так и не было опубликовано. Издатели качали головой и недоумевали, отчего столь блестящий автор популярных романов внезапно увлекся сверхъестественными ужасами.
        - Сильно написано, - заметил один из редакторов, возвращая ему рукопись под заглавием «Черное божество безумия». - Произведение в своем роде незаурядное, но уж больно жуткое и нездоровое. Никто этого читать не станет. Карсон, ну почему вы больше не пишете таких романов, как раньше? Вы ж на них прославились!
        Тогда-то Карсон и нарушил свой обет никогда не упоминать про ведьминскую комнату - и рассказал все как есть, от начала и до конца, в надежде на доверие и понимание. Едва договорив, он упал духом: в лице собеседника читалось скептическое сочувствие.
        - Вам ведь это все приснилось, верно? - уточнил редактор, и Карсон горько рассмеялся:
        - Да, конечно - приснилось.
        - Должно быть, сон произвел на вас крайне сильное впечатление. Такие случаи нередки. Но со временем все забудется, - ободрил его редактор, и Карсон кивнул.
        Больше Карсон не упоминал о том ужасе, что увидел в ведьминской комнате, очнувшись от обморока, - ужасе, что неизгладимо отпечатался в его сознании; он знал, что тем самым лишь подаст повод усомниться в собственной вменяемости. Перед тем как они с Ли, смертельно бледные и дрожащие, выбежали из подземелья, Карсон быстро оглянулся через плечо. Сморщенные, прожженные клочья, отслоившиеся от порождения кощунственного безумия, необъяснимым образом исчезли, оставив на камнях черные пятна. Абби Принн, надо думать, возвратилась в тот ад, которому служила, а ее безжалостное божество сокрылось в неведомых безднах за пределами людского разумения, будучи изгнано могучими силами древней магии, которыми владел оккультист. Но ведьма оставила о себе напоминание - кошмарный «сувенир»: в последний раз обернувшись, Карсон заметил, что из-под края железного диска торчит, точно застыв в издевательском приветствии, иссохшая клешнястая рука!
        Черный поцелуй
        В зелени травы и тины поднялись со дна морей,
        Где безглазые и злые бродят скопища теней…
        Г. К. Честертон. Лепанто.
        Перевод М. Фромана
        ГЛАВА 1
        НЕЧТО В ВОДАХ
        Грэм Дин нервно смял сигарету и встретил озадаченный взгляд доктора Хедвига.
        - Мне никогда не было так тревожно, - сказал Грэм. - Эти сны повторяются с удивительной настойчивостью. Они не похожи на обычные беспорядочные кошмары. Кажется, будто… Знаю, это звучит нелепо, но кажется, будто они распланированы!
        - Сны распланированы? Вздор! - Доктор Хедвиг всем своим видом выражал насмешку. - Вы, мистер Дин, художник, и совершенно естественно, что у вас впечатлительная натура. Этот дом в Сан-Педро вам незнаком, и вы говорили, что слышали о нем дикие россказни. Ваши сны - плод фантазии и переутомления.
        Дин с ухмылкой на неестественно бледном лице посмотрел в окно.
        - Надеюсь, вы правы, - тихо сказал он. - Но сны так не влияют на внешний вид. Вы согласны?
        Молодой художник показал на большие синие круги у себя под глазами, на бескровно-бледные впалые щеки.
        - Мистер Дин, все это следы переутомления. Я лучше вас знаю, что с вами случилось.
        Седовласый врач взял со стола лист бумаги, исписанный его собственными заметками, которые едва можно было расшифровать, и углубился в их изучение.
        - Итак, несколько месяцев назад вы унаследовали дом в Сан-Педро. И поселились там один, чтобы работать.
        - Да. Здесь на побережье встречаются изумительные виды.
        На мгновение лицо Дина снова помолодело, оттого что энтузиазм раздул его потухший огонь. Затем, тревожно нахмурившись, Дин заговорил снова:
        - Но в последнее время я не могу писать - по крайней мере, морские пейзажи, что очень странно. Мои наброски теперь какие-то неправильные. У них словно бы появилось некое свойство, которого я в них не вкладываю…
        - Свойство, говорите?
        - Да, нечто зловещее, если так можно выразиться. Это трудно описать. Что-то внутри картины забирает всю красоту. Кстати, доктор Хедвиг, последние несколько недель я не слишком утомлялся.
        Доктор снова заглянул в бумагу, которую держал в руке:
        - Ну, здесь я с вами не соглашусь. Вы можете и не осознавать объем затраченных усилий. Эти сны о море, которые вас тревожат, лишены смысла, они разве что указывают на ваше нервное состояние.
        - Ошибаетесь! - Дин внезапно вскочил, голос его был резок. - В том и состоит самое ужасное. Эти сны не лишены смысла. Они словно соединяются в одно, накапливаются и идут по заранее составленному плану. Каждую ночь они становятся все правдоподобнее, и я все шире вижу одно и то же зеленое, сияющее пространство под водой. Я подбираюсь все ближе и ближе к плавающим там черным теням и знаю, что это не тени, а нечто хуже. Каждую ночь я вижу чуть больше. Как будто делаю набросок, добавляя все новые и новые детали, пока…
        Хедвиг пристально наблюдал за своим пациентом.
        - Пока?.. - подсказал доктор.
        Но напряженное лицо Дина расслабилось. Он вовремя справился с собой.
        - Нет, доктор Хедвиг. Наверное, вы правы. Перенапряжение и нервы, как вы говорите. Если я поверил тому, что мексиканцы рассказали мне о Морелии Годольфо, - ну что ж, значит, я сумасшедший и глупец.
        - Кто такая эта Морелия Годольфо? Женщина, которая забивает вам голову глупыми сказками?
        - Об этом можете не беспокоиться, - улыбнулся Дин. - Морелия - моя двоюродная прапрабабушка. В свое время она жила в этом доме в Сан-Педро, и, видимо, с нее и пошли легенды.
        Хедвиг что-то строчил на листе бумаги.
        - Все ясно, молодой человек! Вы услышали эти байки - воображение разгулялось, и вы увидели сны. Этот рецепт приведет вас в порядок.
        - Спасибо.
        Дин взял листок, забрал со стола свою шляпу и двинулся было к двери. На пороге он задержался и криво усмехнулся:
        - Вот только, доктор, вы не совсем правы, считая, что сны я начал видеть из-за этих легенд. Я их видел еще до того, как узнал историю дома.
        И с этими словами он вышел.
        Возвращаясь на машине в Сан-Педро, Дин попытался понять, что же с ним произошло, но каждый раз натыкался на глухую стену невероятности. Любое логическое объяснение забредало в дебри фантазии. Главное, что он не мог объяснить - то же, что не смог объяснить и доктор Хедвиг, - были сны.
        Начались они вскоре после того, как он вступил в права наследования: получил по завещанию старинный дом к северу от Сан-Педро, долго стоявший пустым. Здание выглядело живописно состарившимся, и это сразу привлекло Дина. Дом был построен одним его предком в те времена, когда Калифорнией еще владели испанцы. Один из Динов - тогда фамилия звучала как «Дина» - уехал в Испанию и вернулся с невестой. Ее звали Морелия Годольфо, и, собственно, вокруг этой давно исчезнувшей женщины и строились все легенды.
        По сей день в Сан-Педро еще живы сморщенные беззубые мексиканцы, которые шепотом пересказывают невероятные байки о Морелии Годольфо - о той, которая не старела и обладала странной недоброй властью над морем.
        Годольфо входили в число самых родовитых семей Гранады, но люди украдкой поговаривали об их сношениях со страшными мавританскими колдунами и некромантами. Морелия, если верить намекам на эти ужасы, постигала зловещие тайны в черных башнях мавританской Испании; и когда Дина привез ее за море как невесту, она уже заключила договор с темными силами и в ней уже произошла определенная перемена.
        Так гласили предания, а далее они повествовали о жизни Морелии в старом доме в Сан-Педро. После свадьбы ее муж прожил еще лет десять с небольшим, только ходили слухи, что души у него уже не было.
        Одно ясно: Морелия Годольфо таинственным образом скрыла его смерть и продолжала жить в большом доме у моря одна.
        Перешептывания батраков впоследствии обросли пугающими подробностями. Они касались перемены в Морелии Годольфо, колдовской перемены, которая заставляла ее в лунные ночи заплывать далеко в море, и наблюдатели видели, как сверкает среди брызг ее белое тело. Мужчинам, имевшим дерзость смотреть с утесов, порой удавалось разглядеть, как она забавляется с причудливыми морскими существами, которые резвились в черных водах и тыкались в нее невообразимо уродливыми головами. Утверждали, будто это были не тюлени и не какие-то другие известные формы подводной жизни, хотя порой слышалось хихиканье и взрывы грубого хохота. Поговаривали, что Морелия Годольфо однажды заплыла в море и не вернулась. Но после этого далекий смех слышался громче, а игры в черных скалах продолжались, так что давние сказки батраков подпитывались новыми слухами по сей день.
        Таковы были дошедшие до Дина легенды. Факты же имелись скудные и противоречивые. Старый дом обветшал, и за многие годы его снимали лишь изредка. Арендаторы появлялись не только нечасто, но и ненадолго. Никаких особенных изъянов у дома между мысом Уайт и мысом Фермин не было, но те, кто там пожил, говорили, что из окон, выходящих на море, звук прибоя слышится немного по-особенному и что они плохо спали. Порой кто-то из постояльцев с непонятным ужасом говорил о лунных ночах, когда море видно особенно отчетливо. Во всяком случае, жильцы часто покидали дом с поспешностью.
        Дин въехал в него сразу, как вступил в права на наследство, так как счел место идеальным для написания своих любимых пейзажей. Легенду и стоящие за ней факты он узнал позже, и к этому времени необычные сны уже начались.
        Поначалу они были достаточно заурядны, хотя, как ни странно, все вращались вокруг милого его сердцу моря. Но во сне он видел не то море, которое любил.
        В его снах жили горгоны. Зловеще извиваясь, по темным бурным водам плыла Сцилла, а над волнами с криками летали гарпии. Причудливые твари медлительно ползли наружу из чернильно-черных глубин, где обитали толстобрюхие безглазые чудовища. Ужасные морские гиганты выпрыгивали из воды и ныряли обратно, а уродливые пресмыкающиеся свивались в причудливых поклонах перед глумящейся луной. Отвратительные ужасы, скрытые в морских пучинах, окружали его во сне.
        Это было достаточно неприятно, но оказалось лишь прелюдией. Сны изменялись. Как будто первые кошмары сложили фон для грядущих, еще более пугающих. Из мифических образов древних морских богов возникло новое видeние. Сперва оно было смутным и очень медленно, на протяжении нескольких недель, обретало форму и смысл. И это был тот сон, которого сейчас так страшился Дин.
        Сон появлялся обычно перед самым пробуждением - картины ярко-зеленого света, в котором медленно проплывали темные тени. Ночь за ночью прозрачное изумрудное сияние разгоралось ярче, а тени сплетались во все более различимый ужас. Их никогда не было видно отчетливо, хотя бесформенные головы, как ни странно, казались Дину отталкивающе узнаваемыми.
        Далее в этом его сне существа-тени сместились, словно давая дорогу чему-то иному. В зеленую дымку вплыла свивающаяся кольцами фигура - похожая ли на остальные, сказать было трудно, поскольку здесь сон Дина всегда прерывался. При появлении этой последней фигуры он неизменно просыпался в приступе безотчетного страха.
        Дину снилось, что он где-то в глубинах моря, среди плавающих теней с уродливыми головами, и каждую ночь одна тень подбиралась все ближе и ближе.
        Теперь каждый день, пробудившись на заре с порывами холодного морского ветра, бьющего в окна, он еще долго после рассвета лежал в ленивом полузабытьи. Встав, он чувствовал себя необъяснимо усталым и не мог рисовать. Этим утром, увидев в зеркале отражение своего осунувшегося лица, он понял, что пора идти к врачу. Но доктор Хедвиг ничем ему не помог.
        Тем не менее по пути домой Дин все же купил прописанное лекарство. Глоток горькой коричневатой микстуры придал ему сил, но, когда он припарковал машину, его вновь охватила депрессия. Он подошел к дому озадаченный и почему-то встревоженный.
        Под дверью лежала телеграмма. Недоуменно нахмурившись, Дин прочитал ее:
        УЗНАЛ ЧТО ТЫ ПОСЕЛИЛСЯ В ДОМЕ В САН-ПЕДРО ТЧК ВОПРОС ЖИЗНИ И СМЕРТИ ЧТОБЫ ТЫ НЕМЕДЛЕННО СЪЕХАЛ ТЧК ПОКАЖИ ЭТУ ТЕЛЕГРАММУ ДОКТОРУ МАКОТО ЯМАДЕ БУЭНА-СТРИТ 17 САН-ПЕДРО ТЧК ВОЗВРАЩАЮСЬ САМОЛЕТОМ ТЧК К ЯМАДЕ СХОДИ СЕГОДНЯ
        МАЙКЛ ЛИ
        Дин перечитал сообщение, и внезапно память его прояснилась. Майкл Ли был его дядя, но они не виделись много лет. Для всей семьи Ли всегда оставался загадкой. Он был оккультистом и по большей части проводил время в изучении дальних уголков земли. Иногда он надолго исчезал из виду. Телеграмма, которую держал в руках Дин, была отправлена из Калькутты, - видимо, Ли недавно объявился в какой-то дыре посреди Индии и тут узнал о полученном Дином наследстве.
        Дин покопался в памяти. Теперь он припоминал, что много лет назад этот дом стал предметом семейной ссоры. Подробности уже стерлись, но ему вспомнилось, что Ли требовал снести дом в Сан-Педро. Разумных причин Ли не приводил и, когда в просьбе ему отказали, на некоторое время пропал. А теперь пришла эта странная телеграмма.
        После долгой поездки Дин устал, да и бесполезная беседа с доктором разозлила его больше, чем ему показалось. К тому же у него не было настроения исполнять дядину просьбу и тащиться на Буэна-стрит, до которой было ехать много миль. Однако сонливость, которую он почувствовал, была следствием обычной здоровой усталости, в отличие от прострации последних недель. Все-таки укрепляющая микстура подействовала.
        Он рухнул в свое любимое кресло у окна, выходящего на море, и заставил себя наблюдать пылающие цвета заката. Солнце упало за горизонт, и в комнату прокрались серые сумерки. Появились звезды, и далеко на севере засветились тусклые огни игорных кораблей близ Вениса[1 - Венис - район Лос-Анджелеса.]. Горы закрывали вид на Сан-Педро, но бледное рассеянное сияние в той стороне подсказало, что этот новый Варварийский берег[2 - Варварийский берег - северное побережье Африки; начиная с позднего Средневековья - крупный центр пиратства.] пробуждается и там закипает буйная жизнь. Лик Тихого океана медленно прояснялся. Над холмами Сан-Педро восходила полная луна.
        Дин долго сидел у окна в неподвижности, позабыв о трубке в руке, и глядел вниз на медленно вздымающийся океан, который пульсировал мощной и чуждой жизнью. Постепенно подобралась сонливость и одолела его. Перед тем как Дин провалился в пучину сна, в мозгу пронеслась фраза да Винчи: «Две самые прекрасные вещи в мире - это улыбка женщины и движение могучих вод».
        Он видел сон, и на этот раз сон был иным. Сперва лишь чернота, рев и грохот, словно шум разгневанного моря, и с ними причудливо мешалась туманная мысль о женской улыбке и женских губах, пухлых, неуловимо зовущих… Но как ни странно, эти губы не были красными, нет! Они были бледными, бескровными, как у существа, которое долго пребывало в пучине моря…
        Туманное изображение сменилось другим, и на мгновение Дину показалось, что он видит безмолвное зеленое пространство из прошлых снов. За дымкой темные тени двигались быстрее, но вся картина длилась едва ли дольше секунды. Промелькнула и погасла, и Дин очутился в одиночестве на берегу, который в своем сне он узнал: это была песчаная бухта под домом.
        Соленый бриз холодом окатил лицо, море сверкало в лунном свете, будто серебряное. Едва различимый всплеск выдал присутствие морского существа, которое потревожило поверхность воды. На севере море омывало неровные скалы, испещренные черными тенистыми полосами и пятнами. Дин почувствовал необъяснимый порыв двигаться туда. И поддался ему.
        Перебираясь через скалы, он внезапно ощутил необычное чувство, словно на него нацелен чей-то взгляд - взгляд, который наблюдал за ним и предостерегал! В уме у него смутно возникло угрюмое лицо дяди, Майкла Ли, чьи глубоко посаженные глаза ярко горели. Но все это быстро пропало, и Дин увидел впереди глубокую нишу в скале, заполненную чернотой. Он знал, что ему надо войти туда.
        Он протиснулся между двумя выступами и очутился в еще более глубокой, давящей черноте. Однако каким-то образом он понимал, что находится в пещере, и слышал, как рядом плещется вода. Вокруг стоял затхлый соленый запах морских разложений, зловонный дух пустых океанических пещер и трюмов древних кораблей. Дин шагнул вперед, и, оттого что поверхность под ногами круто пошла вниз, споткнулся и упал головой в мелкую ледяную лужу. Он скорее почувствовал, чем увидел, как что-то промелькнуло, а затем внезапно страстные губы прижались к его губам.
        «Человеческие», - сперва подумалось Дину.
        Он лежал на боку в зябкой воде, и его губы касались чужих податливых губ. Он ничего не видел, поскольку все терялось в черноте пещеры. Неземной соблазн тех невидимых губ прокатился по нему дрожью.
        Дин ответил на прикосновение, яростно приник к губам, дал им то, что они жадно искали. Невидимые волны наползали на скалы, шепча предостережения.
        Пока длился поцелуй, Дина охватило странное ощущение. Он почувствовал, как сквозь него проходят изумление и трепет, а потом вдруг - дрожь внезапного экстаза, а за нею по пятам пришел ужас. Отвратительное черное безумие, неописуемое, но пугающе реальное, окатило его сознание, заставило содрогнуться от тошноты. Словно невыразимое зло втекало в его тело, его ум, саму его душу через этот исполненный скверны поцелуй на его губах. Дин почувствовал себя омерзительным, нечистым. Он упал навзничь и тут же вскочил.
        И сейчас, когда от входа внутрь пещеры прокрался бледный луч тонущей луны, Дин впервые увидел отвратительное существо, которое он поцеловал. Перед ним восстало нечто - чудовище, похожее на пресмыкающееся, с телом тюленя. Оно свивалось кольцами и сжималось, двигалось к нему, поблескивая гадостной слизью. Дин вскрикнул, повернулся, чтобы бежать от кошмара, терзающего его мозг, и услышал позади тихий всплеск, словно нечто тяжелое соскользнуло обратно в воду…
        ГЛАВА 2
        ВИЗИТ ДОКТОРА ЯМАДЫ
        Дин проснулся. Он по-прежнему сидел в кресле перед окном; луна бледнела в преддверии серого рассвета. Дина трясло от тошноты, мутило от отвратительной реалистичности его сна. Одежда его промокла от пота, а сердце яростно колотилось. Дина как будто охватила непреодолимая апатия, из-за которой лишь огромным усилием ему удалось подняться с кресла и добрести до кровати, куда он упал и урывками проспал несколько часов.
        Поднял его пронзительный дверной звонок. Дин все еще испытывал слабость и головокружение, но пугающая апатия несколько отступила. Когда Дин открыл дверь, стоявший на крыльце японец было коротко поклонился, но его движение резко прервалось, как только пронзительные черные глаза вгляделись в лицо Дина. Посетитель резко втянул в себя воздух.
        - Ну что? - с раздражением спросил Дин. - Вы хотите меня видеть?
        Гость, невысокий худощавый человек с копной жестких седых волос и узким бледным лицом, покрытым паутинкой морщин, все всматривался в него.
        - Я доктор Ямада, - наконец представился посетитель.
        Дин озадаченно нахмурился. Он сразу вспомнил полученную накануне дядину телеграмму. В нем начало расти необъяснимое раздражение, и он сказал резче, чем хотел:
        - Надеюсь, этот визит не связан с вашей работой. Я уже…
        - Ваш дядя - вы же мистер Дин? - ваш дядя прислал мне телеграмму. Он изрядно встревожен. - Доктор Ямада украдкой огляделся.
        Дин почувствовал, как внутри зреет отвращение, и его раздражение усилилось.
        - Боюсь, мой дядя слишком эксцентричен. Ему не о чем тревожиться. Мне жаль, что вы впустую потратили время.
        Доктора Ямаду обхождение Дина, похоже, не задело. Наоборот, на его маленьком лице на мгновение неожиданно проступило сочувствие.
        - Вы не возражаете, если я войду? - спросил он и уверенно шагнул вперед.
        Дину никак было не остановить его, кроме как встать на пути, и он угрюмо проводил гостя в комнату, где провел последнюю ночь, указал на кресло, а сам занялся кофейником.
        Ямада сидел неподвижно и молча наблюдал за Дином. Затем безо всякого вступления сказал:
        - Мистер Дин, ваш дядя - великий человек.
        - Я видел его лишь однажды, - отмахнулся Дин.
        - Он один из величайших оккультистов современности. Я тоже изучал потусторонние явления, но по сравнению с вашим дядей я дилетант.
        - Дядя эксцентричен, - сказал Дин. - Оккультизм, как вы выразились, меня никогда не интересовал.
        Маленький японец бесстрастно смотрел на него.
        - Мистер Дин, вы совершаете широко распространенную ошибку. Вы считаете оккультизм развлечением для сумасбродов. Не возражайте, - он поднял худую руку, - недоверие у вас на лице написано. Что ж, оно понятно. Это суеверие, которое пришло к нам из давних времен, когда ученых называли алхимиками и колдунами и сжигали за сделки с дьяволом. Но на самом деле нет ни колдунов, ни ведьм. В том смысле, который придают этим словам. Есть мужчины и женщины, которые овладели мастерством в определенных науках, не вполне подчиняющихся общепринятым физическим законам.
        На лице Дина появилась скептическая ухмылка. Ямада спокойно продолжал:
        - Вы не верите, потому что не понимаете. Немного есть тех, кто может - или кто хочет - воспринять эту великую науку, не скованную земными законами. Но для вас, мистер Дин, имеется дополнительное затруднение. - В черных глазах блеснула искорка иронии. - Вы можете сказать, откуда я узнал, что вы в последнее время страдаете от ночных кошмаров?
        Дин резко обернулся и застыл в изумлении. Потом улыбнулся и произнес:
        - Доктор Ямада, между прочим, я знаю ответ. Вы, врачи, общаетесь между собой, а я вчера, кажется, о чем-то подобном обмолвился доктору Хедвигу.
        Тон Дина был оскорбительным, но Ямада лишь повел плечом.
        - Вы читали Гомера? - некстати спросил он и после удивленного кивка Дина продолжил: - Знаете, кто такой Протей? Морской старик, который обладал способностью менять облик. Рискую вызвать ваше недоверие, но уже давно все, кто изучает темные искусства, знают, что за этим мифом стоит страшная реальность. Все легенды об одержимости духами, о реинкарнации, даже сравнительно безвредные эксперименты по передаче мысли на расстояние указывают на истину. Почему, как вы думаете, фольклор изобилует сказками о людях, способных превращаться в зверей, - вервольфах, гиенах, тиграх, людях-тюленях у эскимосов? Потому, что эти сказки основаны на реальности! Я не имею в виду, что возможно физическое изменение тела, - по крайней мере, насколько распространяются наши знания. Но с давних времен известно, что ум, сознание адепта может быть перенесено в мозг и тело подходящего объекта. Мозг животных слаб, ему не хватает силы сопротивляться. Иначе обстоит дело у людей, если только не складываются определенные обстоятельства…
        Воспользовавшись заминкой, Дин протянул японцу чашку кофе - сваренного, как сейчас принято, в кофеварке, - и Ямада принял ее с легким церемониальным поклоном. Дин выпил свою порцию в три торопливых глотка и налил еще. Ямада, вежливо пригубив, отставил чашку в сторону и с серьезным видом подался вперед:
        - Мистер Дин, я должен просить вас открыть свой ум. Не позволяйте общепринятым представлениям о жизни влиять на вас в нынешней ситуации. Исключительно в ваших интересах, чтобы вы внимательно меня выслушали и поняли. Тогда, возможно… - Он замялся и снова бросил в окно тот же взгляд исподтишка. - Морская жизнь пошла не тем путем, что жизнь на суше. Эволюция следовала иным курсом. В великих глубинах океана была обнаружена жизнь, совершенно чуждая нашей: светящиеся существа, которые взрывались, когда попадали в более низкое атмосферное давление, - и в этих огромных глубинах развились совершенно неземные ее формы, формы, которые неподготовленный ум сочтет невозможными. В Японии, стране островной, мы уже на протяжении нескольких поколений знаем об этих морских обитателях. Ваш английский писатель Артур Мейчен выразил в одном своем утверждении глубокую истину: страшась этих странных существ, человек приписал им прекрасные или очаровательно гротескные формы, которыми они на самом деле не обладают. Так у нас возникли нереиды и океаниды - тем не менее человек не мог полностью скрыть всю мерзость этих
созданий. Так появились легенды о горгонах, о Сциллле, о гарпиях и - что немаловажно - о русалках и о том, что они лишены души. Несомненно, вы знаете сказку о русалках: они жаждут души человека и крадут ее через поцелуй.
        Дин стоял у окна, повернувшись к японцу спиной.
        - Продолжайте, - бесстрастно произнес он, когда Ямада замолчал.
        - У меня есть основания полагать, - вкрадчиво сказал Ямада, - что Морелия Годольфо, женщина из Альгамбры, была не вполне… человеком. Она не оставила потомков. Эти существа не рождают детей - попросту к этому неспособны.
        - Что вы хотите сказать?
        Дин обернулся. Его лицо было смертельно бледным, а тени под глазами отливали жутковатой синевой.
        - Что вы хотите сказать? - хрипло повторил он. - Вам не запугать меня своими сказками - если вы этого добиваетесь. Вы… Мой дядя по какой-то, лишь ему ведомой причине хочет, чтобы я съехал из этого дома. Вы таким способом пытаетесь меня отсюда прогнать?
        - Вы должны покинуть этот дом, - сказал Ямада. - Ваш дядя едет, но он может не успеть. Послушайте меня: эти существа - обитатели моря - завидуют человеку. Солнечного света, тепла огня, земных полей - всего этого они лишены. Всего этого - а еще любви. Вы помните, что я говорил о переносе сознания? Это единственный способ, которым существа могут получить желаемое и познать любовь мужчины или женщины. Иногда - нечасто - кому-то из тварей удается добыть человеческое тело. Они всегда начеку. Когда случается кораблекрушение, они отправляются на его место, как стервятники на пир. Они умеют необыкновенно быстро плавать. Когда человек тонет, защитные силы его сознания снижаются, и бывает, что обитатели моря могут заполучить человеческое тело. Есть легенды о спасшихся после кораблекрушения людях, которые впоследствии странно изменились. Морелия Годольфо была таким существом! Семья Годольфо много знала о темных искусствах, но использовала их в злых целях - для так называемой черной магии. И я думаю, именно так некий обитатель моря обрел силу, чтобы захватить мозг и тело этой женщины. Произошел перенос.
Сознание обитателя моря завладело телом Морелии Годольфо, а ум настоящей Морелии был вытеснен в ужасное создание из морских пучин. Со временем человеческое тело женщины умерло, и ум-захватчик вернулся в свою первоначальную оболочку. Тогда сознание Морелии Годольфо было выброшено из своей временной тюрьмы и осталось бездомным. Это была ее подлинная смерть.
        Дин медленно покачал головой, словно отрицая услышанное, но ничего не ответил.
        - С тех пор многие годы, многие поколения она обитала в море, ждала, - неумолимо продолжал рассказ Ямада. - Сильнее всего ее сила здесь, где она когда-то жила. Но, как я уже говорил… перенос вероятен лишь при необычном стечении обстоятельств. Жильцы этого дома могут испытывать затруднения со сном, но не более того. У этого злого существа не было силы украсть их тела. Ваш дядя знал это, иначе бы он настоял, чтобы дом немедленно уничтожили. Он не предвидел, что однажды здесь поселитесь вы.
        Маленький японец наклонился вперед. Его глаза превратились в двойную точку черного света.
        - Вам нет нужды рассказывать, что вы испытали за последний месяц. Я все знаю. Обитатель моря имеет над вами власть. Во-первых, существуют кровные узы, пусть даже вы и не прямой ее потомок. И еще ваша любовь к океану - ваш дядя рассказывал. Вы живете здесь наедине с картинами и творческими фантазиями и ни с кем не видитесь. Вы идеальная жертва, и этому морскому ужасу не составило труда вступить с вами en rapport[3 - В связь (фр.).]. Уже сейчас у вас проявляются знаки.
        Дин молчал. Его лицо казалось бледной тенью среди темных теней в углах комнаты. Что пытается доказать этот человек? Куда ведут его недомолвки?
        - Помните, что я говорил? - Голос доктора Ямады был взволнован до одержимости. - Вы нужны этому существу из-за вашей молодости - из-за вашей души. Эта дама заманила вас во сне видениями Посейдона, сумеречными гротами в глубине моря. Сперва она посылала вам манящие фантазмы, чтобы скрыть свои истинные намерения. Она высосала из вас жизненные силы, ослабила ваше сопротивление и ждет, когда достаточно окрепнет, чтобы захватить ваш мозг. Я рассказал вам, чего она хочет: того же, чего жаждут все эти получеловеческие твари. Со временем она вам откроется; и когда ее власть над вами спящим будет сильна, вы начнете исполнять ее приказания. Она уведет вас в морские глубины и покажет зловещие бездны, где обитают существа, подобные ей. Вы охотно пойдете - и будете обречены. Возможно, она заманит вас на пиры, где они угощаются утопленниками, которых собирают на поверхности воды над затонувшими кораблями. И вы будете проживать это сумасшествие во сне, поскольку она вами управляет. А затем - когда в достаточной мере ослабеете, она исполнит свое желание. Морское существо завладеет вашим телом и снова выйдет на
сушу. А вы отправитесь вниз, во тьму, где когда-то пребывали во снах, канете навсегда. Если не ошибаюсь, вы уже видели немало и знаете, что я говорю правду. Думаю, ужасный момент недалек, и хочу предостеречь вас, что в одиночку вам это зло не одолеть. Только с помощью вашего дяди и моей…
        Доктор Ямада подошел к оцепеневшему юноше и встал с ним лицом к лицу.
        - В ваших снах, - тихо спросил он, - эта тварь вас целовала?
        На несколько секунд установилось полное молчание. Дин открыл было рот, но в голове зазвучала странная предостерегающая нотка. Она нарастала, как тихий шум раковины, и Дином овладела легкая тошнота.
        Он услышал, как помимо воли произносит:
        - Нет.
        Приглушенно, словно с невероятно далекого расстояния, он услышал, как Ямада втянул воздух, будто от удивления.
        - Это хорошо, - сказал японец. - Очень хорошо. Теперь слушайте: скоро прилетит ваш дядя. Он забронировал себе специальный рейс. Не откажетесь воспользоваться моим гостеприимством, пока он не приедет?
        Комната перед глазами Дина потемнела. Очертания японца стирались, уменьшались в размерах. На окно обрушился прибой и волнами прокатился в мозгу Дина. В грохот прибоя проник тонкий, настойчивый шепот.
        - Соглашайся, - велел он. - Соглашайся!
        И Дин услышал собственный голос: он принял приглашение Ямады.
        Кажется, он был неспособен связно мыслить. Тот последний сон не отпускал его… а теперь еще эта гнетущая история доктора Ямады… он болен - да! Очень болен. Ему очень хотелось спать, прямо сейчас. Темнота подступила к нему, омыла волной и поглотила. Он с наслаждением позволил ей прокатиться через свою усталую голову. Не существовало ничего, кроме тьмы и непрестанного плеска беспокойных волн.
        И тем не менее неким причудливым образом Дин знал, что он - какая-то внешняя его часть - по-прежнему пребывает в сознании. Он понимал, что они с доктором Ямадой вышли из дома, сели в машину и едут, едут долго. Он - то его странное, внешнее «я» - рассеянно разговаривает с доктором, входит в его дом в Сан-Педро, пьет, ест. И все это время его душа, его подлинная сущность, погребена под волнами черноты.
        Вот, наконец, и постель. Плещущий внизу прибой смешался с чернотой, охватившей его мозг. Прибой говорил с ним, когда он тихонько поднялся и вылез через окно. Падение серьезно сотрясло его внешнее «я», но он очутился на земле безо всяких повреждений. Пробираясь на берег, он держался теней - черных голодных теней, похожих на тьму, которая окутывала его душу.
        ГЛАВА 3
        ТРИ СТРАШНЫХ ЧАСА
        Внезапно Дин снова пришел в себя - окончательно. Его привела в чувства холодная вода - вода, в которой он плавал, когда очнулся. Он был в океане, его несли волны, серебристые, как молния, время от времени вспыхивающая над головой. Он слышал гром, чувствовал болезненные удары капель. Не задаваясь вопросом о столь внезапном перемещении, он поплыл вперед, словно отчетливо представив себе какую-то конечную точку. Впервые почти за месяц он чувствовал себя полным сил, чувствовал себя самим собой. Он испытывал душевный подъем вопреки всему; он больше не тревожился о недавней болезни, о непонятных предостережениях дяди и доктора Ямады и о чужеродной темноте, которая до этого омрачала его ум. В сущности, ему больше не надо было думать - его словно направляли во всех движениях.
        Теперь он плыл параллельно берегу и с удивительной отстраненностью отмечал, что буря утихла. Бледное туманное сияние нависало над плещущимися волнами и манило к себе.
        Воздух был зябкий, как и вода; волны - высокими, но Дин не испытывал ни холода, ни усталости. А увидев тех, кто ожидал его впереди на каменистом берегу, он полностью утратил ощущение себя в нарастающем потоке безудержной радости.
        Это казалось необъяснимым, поскольку то были существа из его последнего, самого дикого кошмара. Даже сейчас он не мог их четко разглядеть из-за прибоя, в котором они играли, но их зловещие очертания смутно напомнили о пережитом ужасе. Существа были похожи на тюленей: большие, рыбообразные, толстобрюхие монстры с мясистыми бесформенными головами. Эти головы покоились на удлиненных шеях, волнообразно двигавшихся со змеиной гибкостью, и он отметил, без каких бы то ни было эмоций, за исключением любопытного чувства узнавания, что головы и тела существ выбелены морской водой.
        Вскоре он уже плавал среди них - плавал с необычайной и пугающей легкостью. Он внутренне ликовал, вспоминая прошлый опыт, что теперь его нимало не пугают морские чудовища. Вместо этого он с ощущением родственной близости слушал их странное низкое кряхтение и фырканье. Слушал и - понимал!
        Он просто знал, чт? они говорят, и это его не изумляло. Он не пугался того, что слышал, хотя в предыдущих снах те же слова сотрясали всю его душу бездонным ужасом.
        Дин знал, куда они направляются и что собираются делать, когда вся группа снова выплыла на открытую воду, и все же не устрашился. Вместо этого при мысли о том, что его ожидает, он почувствовал странный голод - голод, который заставил его встать впереди и повести к северу всех этих существ, с волнообразной стремительностью скользящих по чернильным водам. Они плыли с невероятной скоростью, и все же прошло несколько часов, прежде чем из мрака соткался нависающий над водой морской берег, озаренный с воды слепящим светом.
        Сумерки над океаном сгустились до настоящей темноты, но свет был яркий. Похоже, он шел с останков огромной конструкции, затонувшей у самого берега, - от внушительных размеров корпуса, плавающего в воде, как раненое животное. Вокруг него толпились лодки и покачивались огоньки, в свете которых вырисовывался берег.
        Словно влекомый инстинктом, Дин и плывущая вслед за ним стая направлялись к этому месту. Неслись быстро и беззвучно; их покрытые слизью головы растворялись в тени, где они старались держаться, кружа вокруг лодок и постепенно приближаясь к разбитому остову. Вот конструкция уже нависла над ними, и Дин увидел, как люди в отчаянии размахивают руками, один за другим уходя под воду. Огромная бесформенная масса, с которой они прыгали, представляла собой груду переломанных балок, в коих угадывались искореженные очертания смутно знакомой ему формы.
        С удивительным равнодушием он лениво плавал вокруг, стараясь не попадать в лучи света, прыгающие по волнам, и наблюдал за действиями своих спутников. Те выискивали добычу. Широко раскрывались зловещие пасти в ожидании тонущих людей, а узкие когти выгребали тела из темноты. Каждый раз, когда над волнами появлялся человек, которого еще не успели подхватить спасательные лодки, кто-нибудь из морских тварей умело подцеплял свою жертву.
        Через некоторое время они развернулись и медленно поплыли прочь. Но теперь многие из существ прижимали к своей чешуйчатой груди жуткие трофеи. Удачливые охотники утаскивали с собой во мрак утопленников, чьи бледные белые конечности бессильно тянулись за ними в воде. В сопровождении низкого плотоядного смеха чудовища вдоль берега уходили обратно.
        Дин плыл вместе с остальными. Его ум снова затуманился. Дин знал, что такое были эти твари в воде, однако не мог их назвать. Он видел, как омерзительные исчадия ада схватили обреченных людей и потащили на глубину, но не препятствовал - ведь все происходило как должно. Даже теперь, когда плыл с пугающим проворством, он чуял зов и не вполне мог понять его - зов, на который отвечало его тело.
        Постепенно стая, состоящая из монстров с их поклажей, рассеивалась. Со зловещим всплеском они исчезали в ледяных черных водах, утягивая за собой безжизненные тела людей - в черноту глубин.
        Они были безумно голодны. Дин знал это как само собой разумеющееся. Он плыл дальше вдоль берега, подчиняясь странному позыву. Да, именно так: он был голоден.
        И теперь он отправлялся за едой.
        Многие часы неуклонного движения к югу. И вот знакомый пляж, а над ним освещенный дом, который Дин узнал: его собственный дом на скале. По склону спускались фигурки - два человека с фонарями. Нельзя было допустить, чтобы они его увидели, - он не понимал почему, но твердо знал - нельзя. Он прокрался вдоль берега, держась поближе к кромке воды. И даже так он двигался стремительно.
        Люди с фонарями остались позади. Впереди вырисовывались другие знакомые очертания - пещера. Кажется, он перелезал раньше через эти камни. Он знал участки тени, которыми была испещрена скала, и знал узкий проход в камне, через который он сейчас протиснул свое обессилевшее тело.
        Что это - кто-то кричит вдалеке?
        Темнота и плеск бухты. Он пополз дальше, чувствуя, как холодные воды охватывают его тело. Снаружи пещеры, заглушенный расстоянием, донесся настойчивый зов:
        - Грэм! Грэм Дин!
        В ноздри ему проник запах илистой морской гнили - знакомый приятный запах. Теперь Дин знал, где он. Это была пещера, где в своем сне он поцеловал морскую обитательницу. Пещера, в которой…
        Теперь он вспомнил. Черный морок в голове рассеялся, и Дин все вспомнил. Его мозг соединил пробелы в памяти, и он снова увидел, как приходил сюда раньше, тем же вечером, до того как очутился в воде.
        Сюда его призвала Морелия Годольфо; сюда в сумерках направил его зловещий шепот этой морской твари, когда он встал с постели в доме доктора Ямады. Как песнь сирены, этот шепот выманил Дина сюда в его снах.
        Теперь он вспомнил, как она свилась у его ног, когда он вошел, вздыбила побелевшее от морской воды тело, чтобы ее звериная голова оказалась рядом с его головой. А затем страстные мясистые губы прижались к его губам - отвратительные склизкие губы поцеловали его снова. Влажным, промозглым, пугающе жадным поцелуем! Чувства Дина потонули в мерзости этого поцелуя, ибо он знал, что с этим вторым поцелуем он обречен.
        «Морская обитательница заберет ваше тело», - говорил доктор Ямада, и второй поцелуй означал гибель.
        И все это произошло каких-то несколько часов назад!
        Дин метался по каменному мешку, стараясь не угодить в воду. В какой-то момент он впервые за эту ночь опустил взгляд на свое тело: волной изогнув шею, глянул на обличье, которое носил на протяжении трех часов, проведенных в море. Он увидел рыбоподобную чешую, бородавчатую белесую кожу, покрытую слизью; увидел жилистые плавники. И тогда он заглянул в воду бухты, чтобы разглядеть отражение своего лица в тусклом лунном свете, просачивающемся через трещины в скале.
        Он увидел все…
        Его голова покоилась на длинной шее рептилии. Антропоморфная голова с резкими, до уродливости нечеловеческими очертаниями. Глаза были белые и выпуклые; они таращились стеклянным взглядом утопленника. Носа не было, а центр лица занимали сплетенные в клубок червеобразные синие щупальца. Самым отвратительным был рот. Дин увидел на мертвом лице бледные белые губы - человеческие губы. Губы, которые целовали его собственные губы. А теперь - они принадлежали ему!
        Он пребывал в теле кошмарной морской твари - той, что однажды завладела душой Морелии Годольфо!
        В этот момент Дин с радостью принял бы смерть, ибо вынести дикий, богомерзкий страх этого открытия было выше его сил. Теперь он все понял о своих снах и о легендах; он познал истину и заплатил ужасную цену. Он явственно вспомнил, как очнулся в воде и поплыл навстречу тем - другим. Он вспомнил громадную черную массу, с которой утонувших людей собирали в лодки, - останки разбитой конструкции в воде. Что там рассказывал Ямада? «Когда случается кораблекрушение, они отправляются на его место, как стервятники на пир». И сейчас наконец он понял то, чт? ночью от него ускользнуло: что это была за конструкция в воде. Это был рухнувший дирижабль. Дин отправился к обломкам вместе с этими тварями, и они забирали людей… Три часа… О боже! Дину остро захотелось умереть. Он обитал в морском теле Морелии Годольфо, и оно было слишком гнусно, чтобы в нем жить.
        Морелия Годольфо! Где она сейчас? И где его собственное тело, внешняя оболочка Грэма Дина?
        Шорох в тени пещеры, раздавшийся позади, возвестил ему ответ. В лунном свете Грэм Дин увидел себя - увидел свое тело, разглядел все его очертания. Согнувшись, оно тайком кралось мимо бухты в попытке улизнуть.
        Перепончатые плавники Дина стремительно задвигались. Его тело повернулось.
        Видеть себя отраженным без зеркал было отвратительно; еще отвратительнее было видеть, что на его лице больше нет его глаз. Хитрые, злобные глаза морской твари глядели на него, скрываясь за маской из живой плоти, и горели праисторическим дьявольским огнем. Псевдочеловек рыкнул на него и попытался юркнуть в темноту. Дин последовал за ним, на всех своих четырех конечностях.
        Он знал, что надо сделать. Эта морская тварь - Морелия - забрала его тело во время того последнего черного поцелуя, а его насильно отправила в свое тело, но она еще не окрепла в достаточной степени, чтобы выйти в мир. Потому-то он и нашел ее все в той же пещере. Но теперь она уйдет, и дядя Майкл никогда ничего не узнает. Не узнает и мир, какой ужас крадется по нему, - узнает, только когда уже будет поздно. Дин, содрогаясь от отвращения к собственной жалкой оболочке, понимал, что должен сделать.
        Он намеренно загнал свое ложное тело в каменный угол. В ледяных глазах появился страх…
        Звук заставил Дина изогнуть змеиную шею и обернуться. Остекленевшими рыбьими глазами он увидел Майкла Ли и доктора Ямаду. Они входили в пещеру с фонарями в руках.
        Дин знал, что они сделают, и ему уже было все равно. Он навалился на человеческое тело, которое вмещало душу морской твари, обхватил трепещущими плавниками, обнял и приблизил зубы к белой, человеческой шее чудовища.
        Позади он слышал крики, но это было уже не важно. Ему необходимо исполнить долг, совершить искупление. Уголком глаза он увидел ствол револьвера, сверкнувшего в руке Ямады.
        Затем пришли две разящие вспышки пламени и забвение, которого Дин так жаждал. Но он умер счастливым, ибо искупил черный поцелуй.
        Уже проваливаясь в небытие, Грэм Дин звериными клыками прокусил свое собственное горло, и сердце его наполнилось миром, ибо на пороге смерти он увидел, как он сам умирает…
        Его душа растворилась в третьем черном поцелуе смерти.
        Насмешка Друм-ависты
        Есть история о зловещих голосах, однажды ночью раздавшихся на мраморных улицах давно павшего Бел-Ярнака. «Зло пришло в наши земли, рок настиг прекрасный город, где живут дети наших детей. Горе, горе Бел-Ярнаку», - говорили они. Тогда жители города в страхе собрались тесными группами, опасливо поглядывая на Черный минарет, громада которого нависала над храмовыми садами, ибо известно каждому: когда в Бел-Ярнак приходит беда и близится страшный конец света - вини Черный минарет.
        Горе, горе Бел-Ярнаку! Давно пали его сияющие серебряные башни, ушло волшебство, померк лоск. А ночами, втайне, под тремя лунами, стремительно совершающими свой забег по бархатному небу, из Черного минарета выбиралось неотвратимое зло.
        Жрецы Черного минарета были могущественными волшебниками. Алхимики и колдуны, они вечно искали философский камень, ту неведомую силу, что позволила бы им превращать все на свете в редчайший металл. Глубоко под храмовыми садами Торазор, величайший из жрецов, мудрейший из жителей Бел-Ярнака, в лиловом свете окуру-ламп неустанно трудился над блестящими дистилляторами и пылающими тиглями. В поисках эликсира он работал денно и нощно, неделями, годами, пока чудесные луны катились к горизонту. Улицы Бел-Ярнака уже были вымощены золотом и серебром; блестящие алмазы, лунные опалы и пламенеющие метеоритные камни фиолетового цвета превратили город в восхитительное зрелище, сделали его сверкающим в ночи маяком для усталых путников, заплутавших в песках. Но Торазор искал более редкий элемент. Тот существовал на других планетах - затейливые телескопы астрономов обнаружили его присутствие на беспорядочно разбросанных по небу пылающих звездах, из-за которых ночное небо над Бел-Ярнаком превращалось в зеркало, отражавшее искрометное великолепие города, в пурпурный звездный гобелен, на котором вышивали узоры три
луны. Поэтому Торазор не переставал трудиться под Черным минаретом, сложенным из блестящего оникса.
        Он терпел неудачу за неудачей и в конце концов решил, что сможет отыскать заветный эликсир лишь с божественной помощью. Но не мелких идолов или богов добра и зла святотатственно призвал Торазор из Бездны, а самого Друм-ависту, Того-что-живет-по-ту-сторону, его темное сиятельство. Ибо разум Торазора помутился; от многолетнего труда и многочисленных неудач им владела лишь одна мысль. Поэтому он совершил запретный ритуал: начертил Семь Кругов и произнес имя, пробудившее Друм-ависту от его сонных дум.
        На Черный минарет стремительно упала тень. Но Бел-Ярнак остался невозмутим; славный и прекрасный город по-прежнему сиял, несмотря на странные тонкие голоса, что раздались на его улицах.
        Горе, горе Бел-Ярнаку! Тень сгущалась, пока не охватила весь Черный минарет; полуночная мгла зловеще окутала колдуна Торазора. Он был один в своих покоях; ни луча света не проникало сквозь жуткую тьму, возвещавшую о приходе Его Темного Сиятельства. Медленно, тягуче перед Торазором встала фигура. Жрец вскрикнул и отвел глаза, ибо душа любого, кто взглянет на Того-что-живет-по-ту-сторону, обречена на вечные муки.
        Голос божества раскатился под Черным минаретом, словно звон гигантского набатного колокола. Но слышал его только Торазор, ведь он единственный призвал Друм-ависту.
        - Кто потревожил мой сон?! - вскричал бог. - Теперь мои грезы порваны в клочья и мне придется сплести новые. Множество миров огромного космоса ты разрушил, но есть другие миры и другие грезы, - быть может, и на этой планетке я найду чем развлечься. Ведь не зря меня прозвали Насмешником.
        Пряча глаза и дрожа от страха, Торазор ответил:
        - О великий Друм-ависта, имя твое мне известно; я его произнес. Но даже тебя не минует злой рок, если ты откажешься исполнить одно пожелание того, кто тебя призвал.
        Тьма задрожала и запульсировала.
        - Так приказывай, - иронично ответил Друм-ависта. - О ничтожный глупец, приказывай своему богу! Испокон веков люди желали подчинить себе богов, но так и не преуспели в этом.
        Но Торазор не внял предостережению. Его терзала лишь мысль об эликсире, могущественном волшебном средстве, способном превратить что угодно в редчайший элемент, - и он без страха заявил об этом Друм-ависте. Только этого он желал.
        - И все? - задумчиво проговорил бог. - Ради такой мелочи ты нарушил мой сон? Но я выполню твое желание, не будь я Насмешником. Сделай то-то и то-то.
        И Друм-ависта рассказал, как превратить все в Бел-Ярнаке в редчайший металл. Затем бог исчез, а с ним ушла и тень. Друм-ависта вновь погрузился в сонные думы, сплетая хитрые космогонии, и вскоре забыл о Торазоре. А колдун трепетал от восторга: на полу у его ног лежал драгоценный камень - прощальный подарок бога.
        Камень пылал удивительным огнем и разбрасывал искры, освещая темную комнату, прогоняя тени в углы. Но его красота не интересовала Торазора: ведь это был эликсир, философский камень! Торжествуя, волшебник принялся готовить снадобье по рецепту Друм-ависты.
        Смесь кипела и пузырилась в золотом тигле. Торазор занес над ней сверкающий камень. Надежды всей его жизни казались близки к исполнению, когда он уронил камень в бурлящее варево.
        Миг-другой ничего не происходило. Но вот, поначалу медленно, затем все быстрее, золотой тигль стал менять цвет, темнея. Торазор громко вознес хвалу Друм-ависте, ибо тигль перестал быть золотым. Сила камня превратила золото в редчайший из металлов.
        Камень лежал на поверхности, будто был легче кипящей жидкости. Но превращение еще не окончилось. Пьедестал, на котором стоял тигль, окутала тьма, разливавшаяся, словно черная плесень, по ониксовому полу. Она достигла ног Торазора, и колдун застыл, таращась на собственное тело, которое менялось: вместо плоти и крови - твердый металл. И тут до него дошло, в чем была насмешка Друм-ависты: сила эликсира превращала в редчайший элемент абсолютно все.
        Он едва успел вскрикнуть, прежде чем его глотка стала металлической. Темное пятно медленно расползалось по полу и каменным стенам комнаты. Блестящий оникс померк. Ненасытное пятно выбралось за пределы Черного минарета и растеклось по мраморным улицам Бел-Ярнака, где по-прежнему скорбно причитали тонкие голоса.
        Горе, горе Бел-Ярнаку! Померкла его слава, потускнели золото и серебро, некогда роскошные, холодной и безжизненной стала прекрасная волшебная цитадель. Пятно расползалось все шире и шире, преображая все на своем пути. Жители Бел-Ярнака больше не гуляют беззаботно у своих домов, улицы и дворцы полнятся безжизненными фигурами. Молча, неподвижно сидит Синдара на своем тусклом троне; темным и зловещим выглядит город под стремительными лунами. Теперь это Дис, проклятый город, где печальные голоса в тишине скорбят по утраченному великолепию.
        Пал Бел-Ярнак! Волшебство Торазора и злая насмешка Друм-ависты превратили его в редчайший металл на планете, полной золота, серебра и драгоценных камней.
        Нет больше Бел-Ярнака - теперь на его месте железный город Дис!
        Лягушка
        Норман Хартли был плохо знаком с мрачными легендами, ходившими о Монкс-Холлоу, да и не слишком интересовался ими. В старинном городке, затаившемся посреди уединенной долины, уже много лет было тихо, но россказни стариков стали основой для любопытных и жутковатых сказаний о ведьмах, творивших отвратительное колдовство в смрадных Северных болотах, куда до сих пор боялись заходить местные жители.
        Рассказывали, что давным-давно в стоялой трясине жили чудовища, и индейцы неспроста прозвали ее Запретным местом. Но ведьмы ушли, их богохульные книги были сожжены, а удивительные орудия - уничтожены.
        Но темные знания не канули в глубь веков, и остались люди, помнившие ту ночь, когда, услышав отчаянные вопли из дома полоумной Бетси Кодман, горожане вломились внутрь и увидели, как ее тело все еще дрожит в ведьминой колыбели[4 - Ведьмина колыбель - приспособление, ограничивающее получение сенсорной информации, использовавшееся в некоторых ведьмовских ритуалах. В наиболее распространенных вариантах на ведьму надевался специальный костюм, ограничивающий подвижность, и маска, плотно закрывающая глаза и уши, после чего ведьму подвешивали особым образом и свободно вращали, чтобы та потеряла ориентацию в пространстве.].
        Однако Норман Хартли видел в Монкс-Холлоу обычный тихий городок, где можно найти уединение, немыслимое в Нью-Йорке. Там в его мастерскую постоянно вваливались дружки-повесы, и, вместо того чтобы трудиться над картинами, Хартли был вынужден шляться по ночным клубам.
        Это не шло на пользу работе. Поэтому он снял старинный дом с мансардной крышей в двух милях от городка, чувствуя, что здесь к нему вернется вдохновение, благодаря которому его картины стали знамениты.
        Но ему не давал покоя Ведьмин камень.
        Это была грубо отесанная серая глыба, около трех футов в высоту и двух в ширину, стоявшая в цветнике за домом. Всякий раз, когда Хартли видел ее за окном, его художественному чувству наносилось оскорбление.
        Добсон, смотритель дома, пытался прикрыть камень цветами, рассадил рядом с ним ползучие растения, но почва, по-видимому, оказалась бесплодной. Ведьмин камень окружала голая коричневая земля, где не росли даже сорняки.
        Добсон говорил, что это все из-за Персис Уинторп, но Добсон был суеверным болваном.
        Камень мозолил глаза Хартли независимо от того, лежала под ним Персис Уинторп или нет. Красочный сад не притягивал взора, в отличие от пустого участка, где стояла глыба. Хартли, с религиозным рвением служивший красоте, испытывал крайнее раздражение от одного взгляда на Ведьмин камень. В конце концов он приказал Добсону убрать его. Морщинистое загорелое лицо старого смотрителя тут же исполнилось тревоги. Он пошаркал по полу деревянной ногой и высказал возражения.
        - От него нет вреда, - заметил он, косо глядя на Хартли водянистыми голубыми глазами. - К тому же это в своем роде памятник.
        - Послушайте! - Хартли вскипел без видимой причины. - Я здесь съемщик и имею право убрать камень, если он мне не нравится. А он мне не нравится - все равно что большое зеленое пятно на закате. Из-за него сад теряет симметрию. Вы что, боитесь к нему прикасаться?
        Хартли фыркнул, его худое, задумчивое лицо залилось краской.
        - Мне говорили, что старая Персис, когда ее топили в пруду, прокляла Монкс-Холлоу. К слову, утопить ее так и не смогли, что немудрено, учитывая, какой у нее был папаша… как-то ночью он явился с Северных болот и…
        - Ох, бога ради!.. - брезгливо перебил Хартли. - Хотите сказать, она вылезет из могилы, если убрать камень, да?
        - Не говорите так, мистер Хартли, - затаив дыхание, ответил Добсон. - Всем известно, что Персис Уинторп была ведьмой. Когда она жила в этом доме, тут такие ужасы творились!
        Хартли отвернулся. Они были в саду, и художник отошел, чтобы лучше рассмотреть камень.
        На нем были причудливые отметины, очевидно высеченные дилетантом. Грубые символы чем-то напоминали арабскую вязь, но Хартли не мог понять, что они означают. Он услышал, как Добсон ковыляет к нему.
        - Он говорил - мой дед то бишь, - что, пока ее топили, пришлось отослать подальше всех женщин. Персис выбралась из воды, вся зеленая и скользкая, изрыгая проклятия, обращенные к каким-то нечистым богам…
        Хартли насторожился, услышав звук мотора. Из-за поворота появился грузовик. Художник оглянулся на Ведьмин камень и бегом бросился к дороге. За его спиной Добсон продолжал бормотать что-то о таинственном отце Персис Уинторп.
        Машина была загружена гравием. Хартли помахал водителю и, когда грузовик остановился, запрыгнул на подножку.
        - Ребята, для вас есть работенка, - сказал он двоим рабочим. - Нужно вывезти из сада большую каменюку, но мне одному это не под силу. - Он достал кошелек. - Дело минутное.
        Водитель, небритый ирландец с бычьей шеей, вопросительно посмотрел на своего приятеля и после короткой переглядки улыбнулся Хартли:
        - Не вопрос, дружище. Рады будем помочь.
        - Отлично, - ответил Хартли и добавил как бы про себя: - Можно куда-нибудь под куст бросить, лишь бы с глаз долой.
        Вечером Хартли хмурился у окна. Из-за гор уже поднималась луна, но в саду все равно было темно. Художнику вдруг почудилось, что в этом мглистом черном море что-то движется. Монотонно стрекотали цикады, и Хартли по какой-то неведомой причине занервничал. Снизу доносились стук и шарканье - Добсон кашеварил на кухне.
        Нужно сказать Добсону, чтобы он прикрыл чем-нибудь голое пятно в саду. Теперь, когда камень был убран, оно стало еще заметнее, и даже в сумерках Хартли казалось, что место, где стоял камень, темнее окружавшей его земли.
        Что говорилось в старой легенде? Охваченный паникой Добсон рассказывал ее, пока рабочие поднимали камень, упрашивал вернуть его на место, умолял передумать. Легенда намекала на то, что Персис Уинторп якшалась с жуткими чудищами из Северных болот, в первую очередь с лягушкоподобным созданием, своим отцом - демоном, которому, по словам Добсона, давным-давно поклонялись индейцы.
        Горожане не смогли убить Персис, но с помощью заклинаний развеяли злые чары и запечатали ее могилу словами силы - теми, что были выбиты на Ведьмином камне. Так утверждал смотритель, чье лицо превратилось в коричневую морщинистую маску ужаса.
        В Монкс-Холлоу говорят, рассказывал он дрожащим шепотом, что в могиле Персис преобразилась и стала похожа на своего неведомого отца. И теперь, когда Хартли убрал Ведьмин камень…
        Хартли закурил, вглядываясь в таинственный сумрак сада. Либо Добсон был не в себе, либо его интерес к голому пятну в саду имел какое-то логическое обоснование. Что, если…
        Художника вдруг осенило, и он усмехнулся. Конечно! Как он раньше не догадался? Добсон был скупердяем - Хартли не раз убеждался в этом - и наверняка зарыл под Ведьминым камнем свои накопления. Где еще прятать их, как не в могиле печально известной ведьмы, куда не сунется суеверная деревенщина?
        Что ж, поделом старику, злобно подумал Хартли. Решил запугать хозяина дурацким рассказом про ведьму, которая якобы еще жива…
        Тут Хартли вскрикнул и уставился в окно. В саду кто-то копошился - виднелась чья-то темная тень. Он не мог различить ее очертаний, но тень медленно двигалась к дому.
        Внезапно он понял, что уже давно не слышал Добсона. Деревянная нога больше не стучала по кухонному полу. Догадка заставила Хартли ухмыльнуться; он даже подумал, не распахнуть ли окно, чтобы окликнуть смотрителя. Господи боже! Неужели старик испугался, что Хартли присвоит его жалкие гроши?
        Хартли напомнил себе, что Добсон - старик с причудами, но тем не менее почувствовал слабое раздражение.
        Черная тень приближалась. Хартли напряг глаза, но смог различить лишь смутный, удивительно приземистый силуэт. На миг он подумал, что Добсон совсем спятил и принялся ползать на четвереньках.
        Тень юркнула к дому и скрылась под подоконником. Хартли пожал плечами, затушил сигарету и взял книгу, которую читал.
        Подсознательно он, должно быть, ждал какого-то звука и едва не выронил книгу, когда раздался стук. Кто-то поднял и опустил дверной молоток.
        Он подождал. Стук не повторился, но вскоре внизу послышались тихое шарканье и стук деревянной ноги Добсона.
        О книге Хартли и думать забыл. Она лежала у него на коленях. Его напряженный слух уловил осторожный скрежет, затем звон разбитого стекла. Следом что-то тихо зашуршало.
        Хартли быстро вскочил. Неужели Добсон случайно запер дверь снаружи и теперь, не получив ответа на стук, разбил окно, чтобы забраться в дом? Художник не мог даже представить, как одноногий, страдающий от ревматизма Добсон будет лезть в окно. К тому же шаги Добсона только что раздавались в доме.
        Но что, если черной тенью в саду был не Добсон, а какой-то злоумышленник? Те рабочие как-то чересчур жадно глазели на толстый кошелек Хартли, когда он расплачивался с ними…
        Внизу раздался громкий крик ужаса, эхом разлетевшийся по всему дому. Хартли выругался и бросился к двери. Открыв ее, он услышал торопливые шаги Добсона и стук деревянной ноги.
        Но к звуку шагов примешивался все тот же странный скрежет, будто пол царапали собачьи когти. Хартли услышал, как открылась задняя дверь и шаги стихли вместе со скрежетом.
        Он в три прыжка спустился по лестнице.
        Когда он ворвался на кухню, снова раздался крик - и резко оборвался. Из-за открытой двери, что вела в сад, донеслось тихое бульканье. Хартли остановился, взял со стола большой разделочный нож и тихо вышел в ночь.
        Луна уже поднялась высоко, и в ее тусклом сиянии сад выглядел призрачным, неземным, кроме участка, на который падала узкая желтая полоса света из дверного проема. Ночной воздух холодил лицо. Слева от Хартли, там, где на голом участке земли еще недавно стоял Ведьмин камень, раздался едва слышный шорох.
        Хартли тихо отошел в сторону. Его начало охватывать дурное предчувствие. Он вспомнил о предостережениях Добсона, о его зловещих словах: ведьма не умерла, она лежит, дожидаясь, пока кто-нибудь не сдвинет удерживающий ее камень.
        - Добсон, - тихо окликнул он. - Добсон!
        Навстречу ему что-то двинулось - тихо и осторожно.
        В свете луны появилась бугристая тень и стала приближаться к Хартли. Для человека силуэт был слишком крупным; кроме того, люди при дыхании не присвистывают, а их спины не бывают толстыми, зелеными и склизкими…
        Господи помилуй! Что за кошмарное воплощение древнего ужаса прыгнуло на Хартли из темноты? Что за богохульное создание покоилось под Ведьминым камнем и какие темные силы Хартли пробудил, сам того не ведая?
        Говорили, что в могиле она стала похожа на своего неведомого отца.
        Хартли прижался спиной к стене дома. Рационализм, который он исповедовал всю жизнь, пошатнулся под натиском неописуемого ужаса. Такие твари не могли существовать - но существовали! Бесформенная мерцающая фигура прыжками двигалась в сторону художника, и ее стремительное приближение не сулило ничего хорошего.
        Он уже слишком замешкался. Тварь была совсем рядом, когда он решился бежать. Его ноги подкосились, и Хартли с испугом подумал, что не удержит равновесия и упадет на землю, беспомощный перед натиском существа. Сделав несколько спотыкающихся шагов, он спиной почувствовал жадное дыхание, собрал силы и бросился вдоль дома.
        Тварь погналась за ним. Хартли обогнул здание и помчался к дороге. Оторвавшись, он рискнул оглянуться, и ужас ледяными пальцами сковал его сердце. Злобное отродье не бросило погоню.
        Монкс-Холлоу! Спохватившись, Хартли повернул и побежал по дороге к городу, не выпуская из рук разделочного ножа. Он уже успел забыть о нем, но теперь, увидев его в руке, сильнее сжал рукоять и ускорил бег. Добраться бы до города…
        До города было две мили - две бесконечные мили по пустой дороге, где почти никто не ездил: надеяться, что мимо проедет автомобиль, не стоило. Дорога давно не ремонтировалась, была вся в колдобинах, и водители предпочитали ей новое скоростное шоссе.
        Но шоссе шло за горами, и Хартли понимал, что на скалистой, неровной местности у него нет шансов на спасение. Даже на дороге приходилось тщательно вглядываться в темноту, скрывавшую ямы и выбоины. За его спиной, хрипло и тяжело дыша, скакало нечто.
        Ночь была холодной, но на лбу Хартли крупными каплями выступил пот. Рубашка насквозь промокла. Домашний халат путался в ногах, и художник скинул его. Сзади раздался резкий глухой рев. Непродолжительная возня - и ритмичные шлепки возобновились.
        «Пока ее топили, пришлось отослать подальше всех женщин. Персис выбралась из воды, вся зеленая и скользкая…»
        Хартли стиснул зубы, сдерживая крик ужаса. Позади раздавалось ровное «шлеп-шлеп» и раскатистое дыхание. Тварь настигала его!
        Только бы добраться до города! Он прибавил ходу, напрягшись до стука в висках. Но его усилия были тщетными. Тварь легко поддержала заданный темп, и шлепки стали громче. Однажды художнику даже показалось, что он почувствовал на шее жаркое зловонное дыхание. В груди бушевало пламя, легкие мучительно пылали, дыхание стало шумным и судорожным.
        Он зацепился ногой за выбоину и едва не полетел носом в асфальт. Лишь ценой неимоверных усилий он удержал равновесие и продолжил бег.
        Но звуки погони становились все громче и страшнее. Хартли подумал, не сумеет ли он скрыться от преследователя, если резко свернет с дороги в густые заросли - темные пятна по обе стороны дороги. Вряд ли - тварь была слишком близко. Хартли уже перестал закрывать рот, настолько тяжело давался ему каждый вдох.
        Тут он увидел свет. Желтые квадраты окон посреди вытянутого черного прямоугольника - далеко, очень далеко. Хотя нет, в темноте он неверно определил расстояние. До дома оказалось меньше пятидесяти футов. Он внезапно вырос перед ним, как будто из-под земли.
        Когда Хартли рванулся к крыльцу, из его сухой болезненной глотки вырвался тонкий крик.
        Но не успел он добраться до крыльца, как тяжелая туша навалилась на него сзади, придавив к земле, длинные, острые когти принялись рвать рубашку, царапая плоть. В глаза и рот набилась земля, но Хартли вспомнил о ноже, который по-прежнему держал в руке.
        Кое-как извернувшись, он наудачу нанес удар через плечо. Хлюпающее хриплое дыхание сменилось жутким квакающим воплем, нож полетел прочь из его руки. Хартли отчаянно пытался вырваться, но напрасно - так тяжел был тот, кто придавил его.
        Тут он услышал удивленный крик. Следом раздались быстрые шаги и оглушительный выстрел. На спину больше ничто не давило. Неведомая тварь зашлепала прочь, в темноту, художник смог перевернуться и стереть грязь с лица. Глаза слезились, но он все же разглядел бледного мужчину в пыльном комбинезоне, со старомодным мушкетом в дрожащих руках.
        Хартли не сразу понял, что рыдает.
        Мужчина уставился в темноту, затем вытаращился на художника.
        - Ч-что это было? - заикаясь, спросил он. - Господи помилуй, что это было?
        Энам Пикеринг, чья маленькая ферма располагалась на окраине Монкс-Холлоу, внезапно проснулся. Сев на кровати, он нашарил на столике очки. На морщинистом лице отражалось крайнее замешательство. Что его разбудило? Какой-то незнакомый звук - вот он раздался снова, - тихое царапанье под окном. Удивленный фермер пристально посмотрел в ту сторону, и очки свалились с его носа на ковер.
        - Кто там? - громко окликнул он. Ответа не последовало, но царапанье повторилось, сопровождаемое гулким тяжелым дыханием. - Марта! Марта, это ты?! - испуганно крикнул Энам.
        В соседней комнате скрипнула кровать.
        - Энам? - отозвался тонкий голос. - Что случилось?
        Энам быстро вылез из постели и опустился на колени, чтобы поднять очки. Звон разбитого стекла заставил его затаить дыхание.
        Он поднял голову, но подслеповатые глаза увидели только смутные очертания оконной рамы, за которой возвышалась какая-то черная громада. В ноздри ударило зловоние, пораженные ревматизмом конечности возмущенно задрожали.
        Энам услышал шаги и голос сестры:
        - Энам? Что…
        Голос сорвался, последовала пауза: судя по всему, случилось нечто страшное. Затем незваный гость заворочался и захрипел, и женщина истошно завизжала от ужаса.
        Удивленно охнув, Энам осторожно огляделся вокруг, сделал неуверенный шаг, запнулся о кровать и повалился на нее. Он скорее почувствовал, нежели увидел, как через него перепрыгнуло что-то огромное, черное и бесформенное. Раздался гулкий удар, и хлипкий домик содрогнулся.
        Марта перестала визжать. Теперь она издавала хриплые гортанные звуки, словно хотела зарыдать, но никак не могла.
        - Марта! - закричал Энам. - Марта, бога ради…
        Последовало стремительное движение, и женщина испустила низкий, подозрительно глухой вопль. После этого в комнате раздавалось лишь хриплое булькающее дыхание. Затем Энам, едва не лишившийся чувств, услышал то, отчего в его голове нарисовалась чудовищная картина: тихий звук разрываемой острыми когтями плоти.
        Энам, всхлипывая, поднялся на ноги. Он медленно пересек комнату, повторяя про себя имя Марты и покачивая головой, не в силах разглядеть ничего в таинственном сумраке. Вдруг раздирание плоти прекратилось.
        Энам не остановился. Грубый ворс ковра царапал его босые ноги, тело сотрясалось от сильной дрожи. Шепча имя Марты, он почувствовал, как перед ним выросла черная громада…
        Он прикоснулся к чему-то холодному и липкому, омерзительному, как громадный кусок жира. Раздался по-звериному свирепый, леденящий кровь гортанный рык, нечто шевельнулось в темноте - и смерть забрала Энама Пикеринга.
        Так в Монкс-Холлоу пришел ужас. Подобно зловонному дыханию многолетнего разврата и декаданса, в котором погряз ведьмовской городок, над Монкс-Холлоу нависла зловещая миазматическая пелена, вырвавшаяся из могилы Персис Уинторп.
        Утром Хартли вместе с десятком горожан вернулся домой и обнаружил, что цветник уничтожен. На месте бесплодного участка посреди сада появилась глубокая яма, где, словно в насмешку, лежала страшная находка - изувеченное и частично обглоданное тело старого Добсона, опознать которого сумели только благодаря обломкам деревянной ноги.
        Останки лежали в вонючей, густой зеленоватой жиже. Никто не отважился наклониться над мерзкой ямой, но следы зубов на деревянной ноге выглядели достаточно красноречиво.
        Хартли вспомнил кое-что из ночных событий. Часами сопоставляя кошмарные факты, блуждая по лабиринтам воображения, он пришел к единственному возможному выводу: всему этому ужасу было логическое, естественное объяснение.
        Он упорно стоял на своем, хотя, конечно же, видел, как ночью, в освещенном луной саду, к нему кралась неведомая тварь. Горожане не понимали, почему Хартли отказывается соглашаться с невероятными версиями, которые они высказывали во время похода к ведьмовскому дому; они не знали, что скептицизм оставался последней опорой его рассудка.
        «Я отказываюсь верить, - отчаянно повторял себе художник. - Это невозможно».
        - Это какой-то зверь, - настаивал он в ответ на предположения Байрема Лиггета, крепко сбитого, загорелого фермера, который спас его. - Я уверен. Какой-то хищный зверь…
        Лиггет с сомнением качал головой, держа наготове ружье - все мужчины пришли с оружием, - и внимательно оглядывая заросли.
        - Нет, сэр, - твердо заявил он. - Вы забываете, что я тоже видел эту тварь. Не похоже ни на одно из Божьих созданий. Это она восстала из могилы.
        Люди невольно отшатнулись от страшной ямы.
        - Ладно, может быть, это гибрид, - возразил Хартли. - Уродец, мутант. Отпрыск двух разных зверей. Такое возможно. Опасное дикое животное, неизвестное науке, и все. Наверняка это так!
        Лиггет странно посмотрел на него и хотел было ответить, но ему помешал парень, задыхавшийся от быстрого бега. Лицо его было бледным.
        - Что случилось? - резко спросил Хартли, предчувствуя беду. Мальчишке понадобилось время, чтобы отдышаться, прежде чем он смог внятно ответить.
        - Старый Энам и мисс Пикеринг, - выдохнул он наконец. - Шо-то их убило! Оба… на куски разорваны, вот… сам видел…
        Вспомнив об увиденном, мальчишка задрожал и зарыдал от страха.
        Разом побледневшие люди переглянулись, по толпе прокатился ропот, сперва тихий, потом все более громкий. Лиггет вскинул руки, чтобы утихомирить собравшихся. На его загорелом лице выступили капли пота.
        - Вернемся в город, - возбужденно сказал он. - Как можно быстрее. Наши женщины и дети… - Тут его осенило, и он обратился к мальчику: - Джем, ты заметил у дома Энама какие-нибудь следы?
        - Там… - мальчик сглотнул слезы, - да, там были следы. Огромные, как от лап лягушки, только больше моей головы. Они…
        - Назад в город, - торопливо перебил его Лиггет. - Живо! Загоните всех женщин и детей в дома и не выпускайте.
        По его команде группа рассыпалась, остались только Лиггет и Хартли. Мертвенно-бледный художник уставился на фермера.
        - Это наверняка… наверняка чересчур, - сказал он. - Несколько мужчин… вооруженных…
        - Проклятый болван! - рявкнул на него Лиггет, едва сдерживая ярость. - Додумался убрать Ведьмин камень! Да кто тебе вообще позволил здесь поселиться? Умничаешь тут, как все горожане, болтаешь про каких-то гибридов и этих, как их, мутантов… Да ты хоть знаешь, что творилось в Монкс-Холлоу лет сто назад? Вот я хорошо об этом наслышан - о бесовках вроде Персис Уинторп, которые промышляли тут колдовством и хранили языческие книги, и о жутких тварях, что жили в Северных болотах. Ты натворил достаточно бед. Пойдем со мной. Здесь тебе оставаться опасно. Всем опасно - пока мы не разберемся с… этим!
        Хартли не ответил и молча побрел за Лиггетом к дороге.
        По пути они обогнали спешивших к городу людей: сгорбленных, еле ковылявших стариков, которые испуганно озирались по сторонам, женщин, не отпускавших от юбок ошеломленных детей. Медленно проезжали автомобили и старомодные двуколки. Жители обрывали телефоны. Изредка Хартли слышал, как люди украдкой перешептываются, и чем ближе они подходили к городу, тем громче становился шепот, переходя в низкую испуганную болтовню, стучавшую в ушах Хартли, словно огромные барабаны - вестники рока.
        - Лягушка! Лягушка!
        Наступила ночь. Монкс-Холлоу дремал под светом луны. Мрачные вооруженные мужчины патрулировали улицы. В гаражах не стали закрывать двери, чтобы мгновенно прийти на помощь в случае тревожного звонка. Нельзя было допускать повторения трагедии, случившейся накануне.
        В два часа ночи Лиггета разбудил настойчивый звонок телефона. То был хозяин заправочной станции на шоссе в нескольких милях от города. На него кто-то напал, пронзительно прокричал он в трубку. Он заперся на станции, но стеклянные стены не защитят его от надвигающейся твари.
        Помощь опоздала. Станция была охвачена пламенем, питавшимся топливом из подземных цистерн, и люди лишь мельком увидели громадное бесформенное существо, спокойно ускакавшее прочь от места катастрофы, несмотря на шквал пуль, выпущенных в его сторону.
        По крайней мере, хозяин заправки нашел хорошую смерть. Он сгорел дотла; его кости, не тронутые хищными клыками, позднее нашли среди руин.
        Той же ночью Хартли обнаружил чудовищные следы под окном своей спальни в доме Лиггета. Когда он показал их Лиггету, фермер с любопытством взглянул на него, но почти ничего не сказал.
        Следующей ночью произошло новое нападение. Хартли выскочил из спальни и захлопнул дверь прямо перед носом твари. Та пыхтела, ревела и царапала когтями тонкую дверь; но прежде чем Хартли и проснувшийся Лиггет вернулись с оружием, она ретировалась через разбитое окно.
        Следы вели в заросли густого кустарника неподалеку от дома, но лезть в это мрачное место ночью было сущим самоубийством. Лиггет полчаса провел у телефона, уговаривая горожан встретиться у него дома на рассвете и отправиться в погоню.
        - Она тебя запомнила, - сказал Лиггет. - Как я и думал, она охотится за тобой. Я тут прикинул… - он задумался, ковыряя ногтем щетину на подбородке, - может, получится заманить ее в западню…
        - Использовать меня как наживку? - Хартли сообразил, к чему тот клонит. - Ни за что!
        - А что еще делать? Выследить ее мы не смогли, днем она прячется в Северных болотах. Другого выхода нет. Хочешь, чтобы она сожрала еще больше людей? Хартли, может, нам всю жизнь держать детей взаперти?
        - Есть же Национальная гвардия… - начал Хартли, но Лиггет перебил его:
        - Как они достанут ее в болоте? Если бы эту тварь можно было уработать привычными способами, мы бы уже сделали это. Утром попробуем выследить еще раз, но толку наверняка не будет. На счету каждая минута, врубаешься? Вдруг она успела еще кого-нибудь слопать, пока мы тут с тобой болтаем. Усек?
        Он остановился, пристально глядя на Хартли.
        - Усек. Ты думаешь, это все из-за меня. Но… Господи! Я убеждал себя, что эта зверюга - мутант, адский результат скрещивания несовместимых видов. Однако…
        - Теперь ты понимаешь, что все иначе, - тихо закончил за него Лиггет. - Ты знаешь, что это такое.
        - Нет, - Хартли тупо помотал головой. - Этого не может…
        Он запнулся, поймав взгляд Лиггета. Фермер смотрел за спину Хартли, в его глазах застыл ужас, смешанный с изумлением. Он успел выкрикнуть предупреждение испуганным голосом и резко оттолкнул художника. Тот увидел торчавшую в окне блестящую жуткую морду; устрашающую маску, не человеческую и не лягушачью - что-то среднее между тем и тем. Громадный щелевидный рот лениво шевелился, желтые, будто стеклянные глаза таращились на Хартли. Пахн?ло удушливой вонью, и существо заскочило в комнату. Лиггет выстрелил из ружья.
        Тварь извернулась в прыжке, и фермер упал под ее тяжестью. Раздался и резко оборвался предсмертный крик. Чудовище оторвало от тела Лиггета морду, покрытую свежей кровью, и издало булькающий горловой звук, страшно похожий на смех. У Хартли закружилась голова; он судорожно нащупал дверную ручку и распахнул дверь ровно в тот миг, когда тварь прыгнула.
        Он успел захлопнуть ее за собой, но от мощного удара дверное полотно раскололось. Хартли вылетел в коридор.
        Оказавшись снаружи, он на секунду замешкался, с мучительной нерешительностью оглядываясь по сторонам. В холодной предрассветной мгле был виден ближайший дом, футах в двухстах, но Хартли не успел даже дернуться - чудовище преградило ему путь. Судя по всему, оно вылезло из того же окна, в которое запрыгнуло.
        Хартли вдруг вспомнил о пистолете, с трудом вытащил его и пальнул в упор, надеясь поразить приближающуюся тварь. Та злобно, грозно квакнула, рот-щель заходил ходуном; из раны на обвисшем, мешковатом горле медленно потек вонючий черный гной.
        Но чудовище не остановилось, и Хартли, поняв, что такое громадное существо должно быть весьма живучим, бросился наутек. Тварь перекрывала путь к городу и, словно понимая это, преследовала Хартли по пятам, не позволяя развернуться. Художник невольно подумал, что чудовище загоняет его, как охотничья собака - зверя!
        Он услышал скрип оконной рамы и крик. Затем бросился сломя голову вдоль дороги, по которой спасался бегством в ночь после пробуждения жуткого чудовища.
        Заметив отворот на дорогу для фермерских повозок, он по наитию свернул туда. Возвращение в город было его единственной надеждой. За спиной раздавалось булькающее дыхание и ритмичные шлепки - признак погони.
        Хартли наугад выстрелил через плечо, но промахнулся в обманчивой предрассветной дымке и решил больше не тратить пуль.
        Тварь определенно загоняла его! Он дважды замечал тропинки, что вели к городу, и каждый раз чудовище преграждало ему путь, делая большие прыжки и смещаясь вправо, пока тропинки не скрывались из вида. Вскоре луга стали более дикими, пышными и неестественно зелеными. Хартли подумывал о том, чтобы забраться на дерево, но прямо у дороги деревьев не росло, а преследователь был слишком близко. Художник с ужасом осознал, что перед ним раскинулись Северные болота - зловещая трясина, упоминавшаяся чуть ли не во всех страшных местных легендах.
        В бледно-серой полумгле вырисовывались очертания восточных гор. Вдали раздался звук, вселивший в сердце Хартли надежду. Шум автомобильного мотора - даже двух! Он вспомнил, что сосед Лиггета звал на помощь, когда он убегал. Наверное, он собрал горожан. Но хриплое дыхание чудовища слышалось все ближе.
        Однажды тварь остановилась, и Хартли, оглянувшись, увидел, что она в ярости теребит свою раненую глотку. Вероятно, рана мешала ей вести погоню, иначе Хартли давно был бы разорван острыми когтями. Он прицелился, но чудовище как будто почуяло его намерения и снова прыгнуло вперед - пришлось бежать, чтобы не попасться ему в лапы. Шум моторов в предрассветной тиши становился все громче.
        Тропинка петляла через болото. Она поросла сорняками, была покрыта ямами и трещинами и порой сужалась так, что среди болотной жижи оставалась лишь тоненькая ленточка сухой земли. По сторонам раскинулись пышные зеленые мхи, среди которых виднелись зловонные черные озерца. Кругом стояла удивительная тишина: ни единого движения. Ветер не тревожил листву, по воде не бежала рябь. Звуки, издаваемые тварью, и рев моторов казались бесцеремонным вторжением в это мертвое безмолвие.
        Тропинка оборвалась внезапно, без предупреждения. На последнем десятке ярдов ее покрывала зеленая слизь. Хартли ступил в ледяную воду, доходившую до лодыжек, одна его нога провалилась в яму, и он тяжело плюхнулся в болото, вывихнув ступню. Падая, он резко дернулся вбок, ощущая движение воздуха - признак близости чудовища.
        Хартли выставил перед собой руки, и они вдруг погрузились во что-то мягкое и липкое, начавшее неумолимо всасывать их. Художник с хриплым криком выдернул руки из зыбучей топи и перекатился на твердую дорогу. Он услышал выстрел, увидел, растянувшись посреди слизи, как над ним нависла чудовищная маска воплощенного ужаса. Грохотали моторы. До Хартли донеслись ободряющие крики.
        Тварь остановилась и отступила, и Хартли, вспомнив о пистолете, выхватил его из-за пояса. Он выстрелил в упор, и одновременно с его выстрелом грянул залп со стороны машин. Над художником просвистел свинец, плечо обожгла резкая боль.
        Внезапно из чудовища, как из громадного бурдюка, пробитого в дюжине мест, хлынула черная тошнотворная жижа. Хрипло хватая ртом воздух, тварь зашлепала в сторону, неуклюже, кренясь набок, прыгнула в придорожную трясину и быстро пошла ко дну.
        Трясина поглотила ее. Гигантские задние лапы, черные, блестящие, мускулистые, скрылись почти мгновенно, а за ними - удлиненное, болезненно-белое брюхо. Хартли, едва не теряя сознание от тошноты, почувствовал, как его подхватили и поставили на ноги, услышал голоса, звучавшие словно вдалеке.
        Но его взгляд был прикован к жуткой твари, тонувшей в десятке ярдов от него, к перепончатым лапам со шпорами и острыми, как пики, когтями, отчаянно месившими болотную жижу, к страшной бесформенной голове, болтавшейся туда-сюда в агонии. Из распахнутой пасти вырывались зловещее кваканье, ужасное хриплое рычание, в котором вдруг послышались знакомые, внятные и членораздельные слова: бешеные проклятия, которые могли сорваться с языка давно умершего человека.
        Люди отступили, побледнев от отвращения, и Хартли опустился на колени. Его тошнило, он мучительно стонал от ужаса. А тварь, захлебываясь болотной жижей, рычала:
        - Арррргх… ухх… вы… Будьте вы прокляты! Будьте вы все прокляты! Персис Уинторп проклинает вас, да сгниет ваша плоть, да провалитесь вы все в…
        Страшные проклятия оборвал булькающий вскрик, который почти сразу заглох. Трясина ненадолго всколыхнулась, на ее поверхности образовался и лопнул огромный пузырь, и на Северные болота вновь опустилась вековая тишина.
        Захватчики
        - А, это вы, - сказал Хейворд. - Получили мою телеграмму?
        Свет из дверного проема коттеджа очерчивал его высокую, худощавую фигуру, тень от которой, длинная и темная, падала на узкую освещенную полосу песка, доходя до черно-зеленых волн.
        В темноте раздался зловещий крик морской птицы, и силуэт Хейворда неожиданно задрожал.
        - Входите, - сказал Хейворд, живо отступив.
        Мы с Мейсоном вошли в коттедж.
        Майкл Хейворд был писателем, причем уникальным. Мало кому удавалось создать такую удивительную атмосферу сверхъестественного ужаса, какой были наполнены фантастические рассказы Хейворда. У него, как и у всех великих писателей, были подражатели, но никто не мог передать то четкое и ужасающее ощущение реальности происходящего, которым славились его фантазии, зачастую скандальные. Он выходил за границы человеческих познаний и распространенных суеверий, исследуя неведомые, неземные просторы. Рядом с ним блекли стихийные вампиры Блэквуда, мерзкие восставшие мертвецы М. Р. Джеймса, даже черный ужас мопассановской «Орля» и бирсовской «Проклятой твари».
        Но дело было не столько в сверхъестественных существах, о которых писал Хейворд, сколько в мастерском изображении реальности; читатели всерьез пугались того, что он не выдумывает, а переносит на бумагу ужасающие происшествия, случившиеся на самом деле. Немудрено, что уставшая от рутины публика с радостью принимала все его новые истории.
        В тот вечер в «Джорнэл», где я работал, позвонил Билл Мейсон и прочитал мне срочную телеграмму, в которой Хейворд просил нас - умолял - как можно быстрее приехать в его коттедж на побережье, к северу от Санта-Барбары. Теперь, глядя на него, я думал о том, чем вызвана такая срочность.
        С виду он не был болен, хотя худое лицо казалось костлявее обычного, а глаза неестественно сверкали. Он явно нервничал, и мне вдруг показалось, что он прислушивается к каждому звуку, доносившемуся снаружи. Взяв наши плащи, он предложил нам сесть. Мейсон обеспокоенно посмотрел на меня.
        Что-то было не так. Мы с Мейсоном это чувствовали. Хейворд набил трубку и закурил; султан дыма увенчал жесткую копну его черных волос. На висках играли синеватые тени.
        - В чем дело, старина? - спросил я в лоб. - Из твоей телеграммы ни черта не понятно.
        - Должно быть, слишком торопился, - лицо Хейворда залилось краской. - Джин, понимаешь… впрочем, давай без обиняков: дело плохо, очень плохо. Сперва я решил, что просто разнервничался, но оказалось, что нет.
        Снаружи снова истошно закричала чайка, и Хейворд невольно повернулся к окну. Его взгляд был настороженным, и я заметил, как он едва сдерживает дрожь. Затем он, кажется, собрался с духом и повернулся к нам; губы были крепко сжаты.
        - Джин, Билл, скажите, вы не заметили ничего необычного по дороге?
        - Да нет, - ответил я.
        - Ничего? Уверен? Не слышали странных звуков, которым просто не придали значения?
        - Чайки орали, - хмуро ответил Мейсон. - Джин, помнишь, я обращал на это внимание.
        - Чайки? - резко перебил Хейворд.
        - Ну да, - ответил я. - Или другие птицы. Их крики не совсем похожи на чаячьи. Мы их не видели, но они как будто летели за машиной, перекликаясь. Мы хорошо их слышали. Но кроме птиц…
        Я запнулся, с изумлением увидев, что на лице Хейворда отразилось полное отчаяние.
        - Нет, Джин, об этом-то я и толкую, - сказал он. - Это были не птицы. Это… Нет, вы не поверите, - прошептал он испуганно. - Пока не увидите. А когда увидите, будет уже поздно.
        - Майк, - сказал я, - ты перетрудился. Тебе бы…
        - Нет, - перебил он. - Я не рехнулся. Если ты думаешь, что от моих странных историй у меня съехала крыша, то ошибаешься. Я, как и ты, в здравом уме. Дело в том, - произнес он очень медленно, осторожно подбирая слова, - что за мной следят.
        Я внутренне простонал. Мания преследования - главный признак сумасшествия. Неужели Хейворд потерял-таки рассудок? Почему его глаза так сверкали, а худое лицо так разрумянилось? И почему он постоянно поглядывал в окно?
        Я повернулся к окну, собираясь что-то сказать, но остановился.
        Передо мной была лиана. Точнее, нечто, похожее на толстую тугую лиану, потому что до этого я не видел на подоконнике ничего подобного. Я открыл окно, чтобы получше разглядеть ее.
        Она была толщиной с мою руку, цвета бледно-желтоватой слоновой кости. Ее поверхность была глянцевой, почти полупрозрачной, на конце был свежий обрубок с густыми жесткими волосками. Отчего-то это напомнило мне слоновий хобот, хотя реального сходства не было. Другой конец лианы свисал с подоконника и скрывался во тьме у фасада дома. В целом штуковина совершенно не понравилась мне.
        - Что там? - спросил Мейсон из-за моей спины.
        Я приподнял эту… эту… чем бы она ни была, и едва не подскочил от испуга, когда она выскользнула у меня из рук! Кто-то потянул ее, и я, растерянно наблюдая за происходящим, позволил ее кончику проползти сквозь пальцы и исчезнуть во мраке. Я высунулся из окна.
        - Снаружи кто-то есть! - бросил я через плечо. - Я видел…
        Меня схватили и оттолкнули.
        - Окно нужно закрыть! - выпалил Хейворд. Он захлопнул раму и запер ее. Тут я услышал неразборчивый удивленный вскрик Мейсона.
        Тот стоял в дверях и глядел наружу с гримасой удивления и отвращения на лице.
        Из-за двери раздался пронзительный писк, за которым налетел шквалистый ветер. В комнату полетел песок. Мейсон отшатнулся, прикрывая рукой глаза.
        Хейворд подскочил к двери и захлопнул ее. Я помог дрожащему Мейсону сесть в кресло. Было страшно видеть, как этот мужчина, обычно непоколебимый, поддается панике. Он грузно опустился в кресло, пуча на меня глаза. Я дал ему фляжку; он побелевшими пальцами вцепился в нее и отхлебнул. Его дыхание было быстрым и неровным.
        Подошел Хейворд и с жалостью посмотрел на Мейсона.
        - Что случилось, черт побери?! - воскликнул я. Но Мейсон пропустил мою реплику мимо ушей, не отводя глаз от Хейворда.
        - Б-боже всемогущий… - прошептал он. - Хейворд, я что, сошел с ума?
        - Я тоже их видел, - слабо покачал головой Хейворд.
        - Билл, - резко произнес я, - что там? Что ты видел?
        Он лишь резко потряс головой, подавляя сильнейший приступ дрожи.
        Я повернулся, подошел к двери и открыл ее. Не знаю, что я ожидал увидеть - может, какого-то зверя вроде пумы или огромной змеи. Но снаружи не было никого, только пустой белый пляж.
        Впрочем, неподалеку я заметил круг вздыбленного песка, но это еще ни о чем не говорило. Хейворд крикнул, чтобы я закрыл дверь. Я так и сделал.
        - Там ничего нет, - сказал я.
        - Значит… оно ушло, - выдавил Мейсон. - Дай мне еще выпить.
        Я передал ему фляжку. Хейворд принялся копаться в столе.
        - Вот, смотрите, - вскоре сказал он, возвращаясь с клочком пожелтевшей бумаги. Он сунул его Мейсону, и у Билла вырвалось нечто нечленораздельное.
        - Это она, - с трудом ворочая языком, произнес Мейсон. - Та… штука, которую я видел!
        Я перегнулся через его плечо и внимательно посмотрел на листок. Там была карандашная зарисовка того, что можно назвать кошмаром натуралиста. Сперва я увидел сферу, сплющенную сверху и снизу, покрытую, как мне показалось, редкими, но длинными и толстыми волосками. Затем я понял, что это не волоски, а тонкие щупальца. На морщинистой шкуре существа виднелся большой фасетчатый глаз, а под ним - окруженное складками отверстие, вероятно рот. Художник из Хейворда был так себе, но его поспешный набросок четко говорил о том, насколько отвратительна эта тварь.
        - Это она, - повторил Мейсон. - Убери это! Она вся… блестела. И издавала этот… этот звук.
        - Куда она подевалась? - спросил Хейворд.
        - Н-не знаю. Но не укатилась прочь, не нырнула в океан, это точно. Я почувствовал порыв ветра, в глаза полетел песок. А когда я их открыл… ее уже не было.
        Я вздрогнул.
        - Холодно, - заметил Хейворд. - Когда они приходят, всегда холодает.
        Он молча развел огонь в каменном очаге.
        - Таких тварей не существует! - убеждая себя, запротестовал Мейсон, после чего в отчаянии добавил: - Но я ее видел, видел!
        - Билл, успокойся, - огрызнулся я.
        - Джин, плевать мне на твое мнение! - воскликнул он. - Я знаю, что видел. Да, я всегда смеялся над этим - над легендами, снами. Но господи, когда видишь такое… ох, Джин, я не вожу тебя за нос. Ты наверняка и сам скоро увидишь, - закончил он с непривычной ноткой ужаса в голосе.
        Я понимал, что он не обманывает меня. Однако…
        - Ты уверен, что это не… мираж? - спросил я. - Скажем, оптическая иллюзия от водяных брызг?
        - Нет, Джин, - ответил за него Хейворд. В уголках его рта появились мрачные морщинки. - Это не иллюзия. Это ужасная реальность. Я до сих пор заставляю себя поверить в то, что это какой-то невероятный, фантастический кошмар, от которого я рано или поздно очнусь. Но нет. Я больше не в силах выносить это в одиночку. Твари появились здесь два дня назад. Их несколько - пять или шесть; может, больше. Поэтому я и послал вам телеграмму.
        - Пять-шесть кого? - уточнил я, но Мейсон сразу перебил меня:
        - Давай просто уедем? Моя машина недалеко, у дороги.
        - Думаешь, я не пробовал? - воскликнул Хейворд. - Я боюсь. У меня тоже есть машина. Вчера я рискнул и поехал в Санта-Барбару. Думал, под покровом ночи они меня не заметят. Но звуки - их крики - становились все громче и громче, и я почувствовал, что они готовы напасть. Я остановил первого прохожего и заплатил ему, чтобы он послал вам телеграмму.
        - Но что это за твари? - выпалил Мейсон. - Ты не знаешь? Не взялись же они из ниоткуда? Наверное, морские мутанты, ранее неизвестные науке…
        Хейворд кивнул:
        - Неизвестные науке - это точно. Но не морские, Билл, не морские. Внеземные, незнакомые человечеству. Из другого измерения, другой плоскости бытия.
        Это было уже чересчур.
        - Хейворд, прекрати, - сказал я. - Ты же не хочешь сказать… это противоречит всякой логике!
        - Ты этого не видел, - покосился на меня Мейсон. - Если бы ты оказался на моем месте и сам увидел это жуткое непотребство…
        - Послушайте, - вмешался Хейворд. - Мне… не стоило втягивать вас. Глядя на Билла, я понимаю… вам еще не поздно уехать. Может, будет лучше…
        Я помотал головой. Убегать от каких-то криков во тьме, от странной лианы и оптической иллюзии? Ну уж нет. К тому же я понимал, скольких сил стоило Хейворду сдать назад. Но не успел я ответить ему, как снаружи раздался странный пронзительный крик. Хейворд мгновенно посмотрел в окно и задернул штору.
        - Я передумал, - мрачно заявил он. - Сегодня вам лучше никуда не ехать. Может быть, завтра…
        Он подошел к столу, достал коробочку с таблетками, молча подставил ладонь и высыпал на нее несколько круглых темных капсул.
        Я взял одну и с любопытством понюхал. Ноздри непривычно защекотало, и я ни с того ни с сего вспомнил давно забытый случай из детства - ничего особенного, просто тайный поход в яблоневый сад с двумя юными приятелями. Мы набили два джутовых мешка…
        Почему я вдруг вспомнил об этом? Я давным-давно забыл свое детское приключение - по крайней мере, не вспоминал о нем уже много лет.
        Хейворд поспешно забрал у меня капсулу и присмотрелся ко мне.
        - С этого все началось, - сказал он спустя несколько секунд молчания. - Да, это наркотик, - добавил он, заметив наше удивление. - Я уже некоторое время принимаю его. Нет, не гашиш и не опиум - уж лучше бы они! Гораздо хуже. Я вычитал формулу в «De Vermis Mysteriis» Людвига Принна.
        - Что? - Я был ошеломлен. - Где ты…
        Хейворд кашлянул:
        - Джин, честно говоря, мне пришлось дать взятку. Книга находится в тайном хранилище Хантингтонской библиотеки, но мне… удалось раздобыть фотокопии нужных страниц.
        - А о чем вообще эта книга? - нетерпеливо спросил Мейсон.
        - «Таинства Червя», - ответил я. - Я встречал это название в репортажах некоторых наших корреспондентов. Но ссылаться на нее запрещено, любые упоминания газета приказала удалять.
        - Такие вещи всегда стараются засекретить, - добавил Хейворд. - Во всей Калифорнии мало кто знает, что эта книга есть в Хантингтонской библиотеке. Она не для широкой публики. Видишь ли, ее автором предположительно был средневековый фламандский колдун, владевший запретными знаниями и злой магией. Он написал эту книгу, пока сидел в темнице в ожидании приговора за колдовство. Во всех странах, где выходила книга, власти тут же запрещали ее. Помимо прочего, в ней содержится формула этого наркотика. - Он покатал капсулы по ладони. - Это… что скрывать, это источник вдохновения для моих невероятных историй. Наркотик чрезвычайно стимулирует воображение.
        - И как он действует? - спросил я.
        - Он влияет на время, - ответил Хейворд и посмотрел на нас в ожидании реакции. Мы, в свою очередь, уставились на него. - Я не имею в виду, что он позволяет перемещаться во времени. По крайней мере, физически. Но, приняв его, я вспоминаю то, чего со мной не случалось. Наркотик дает доступ к наследственным воспоминаниям, - быстро, откровенно продолжил он. - Что в этом такого уж удивительного? Я вспоминаю свои прошлые жизни, прежние воплощения. Вы наверняка слышали о переселении душ - в него верит больше половины жителей Земли. Согласно этой теории, в момент смерти душа покидает тело, чтобы переселиться в другое - как краб-отшельник меняет раковины.
        - Это невозможно, - отрезал я. Но тут же вспомнил, какой фокус выкинула моя память, когда я осматривал таблетку.
        - Почему? - возразил Хейворд. - Безусловно, у души, у этой живой сущности, есть память. Что, если эту скрытую, потерянную память можно переместить из подсознания в сознание? Джин, у древних мистиков имелись удивительные знания и способности. Не забудь, я ведь сам принимал этот наркотик.
        - И каковы были ощущения? - с любопытством спросил Мейсон.
        - Я почувствовал… как в мой разум хлынул поток воспоминаний. Похоже на то, как в кино сменяются кадры. Точнее не объясню. Сперва я очутился в Италии времен правления Борджиа. Я отчетливо вспомнил заговоры и контрзаговоры, затем переместился во Францию, где я - точнее, мой предшественник - был убит в кабацкой драке. Все было очень натуралистично, очень естественно. Я продолжил принимать наркотик, хотя зависимости он не вызывает. Его действие обычно длится от двух до четырех часов, и всякий раз, когда оно заканчивается, я выхожу из подобного сну состояния и чувствую себя свежим, свободным, раскованным. И принимаюсь писать. Вы даже представить не можете, как далеко уходят эти унаследованные воспоминания. На поколения, сотни, тысячи лет! Во времена Чингисхана, Египта, Вавилона и еще дальше, в эпохи легендарных затонувших цивилизаций Му и Атлантиды. В тех первобытных воспоминаниях, в стране, что ныне существует только в мифах и легендах, я и встретил впервые этих существ - этих ужасных тварей, которых вы сегодня увидели. Они населяли Землю бесчисленные тысячелетия назад. И я…
        Его перебил все тот же пронзительный крик. На этот раз он, казалось, раздался прямо над коттеджем. Мне вдруг стало холодно, словно температура резко упала. Прибой накатывал на берег с тяжелым, зловещим рокотом, напоминавшим перестук военных барабанов.
        На лбу Хейворда выступили капли пота.
        - Я призвал их сюда, - невнятно пробормотал он и весь поник. - В «Тайнах Червя» указано, какие меры предосторожности необходимо принять перед употреблением наркотика. Пнакотический пятиугольник, каббалистические защитные символы, - впрочем, вы в этом не разбираетесь. В книге также содержатся предупреждения о том, что может случиться, если не принимать меры, и отдельно упоминается о появлении этих тварей, так называемых обитателей Скрытого мира. Но я… пренебрежительно отнесся к предупреждениям. Я не мог предвидеть… я думал, что без этого наркотик подействует сильнее, поможет улучшить мои рассказы. Я открыл врата и призвал их обратно на Землю. - Он тупо уставился куда-то вдаль и пробормотал как бы про себя: - Проявив невнимательность, я совершил ужасный грех.
        Мейсон вдруг вскочил на ноги, весь дрожа:
        - Не хочу больше здесь оставаться! Мы все с ума сойдем. До Санта-Барбары ехать всего час - лучше так, чем ждать непонятно чего, пока эта тварь над нами!
        Перед лицом неведомой угрозы, какой бы она ни была, Мейсон начал терять самообладание. Или рассудок?
        Я убеждал себя, что причиной испуга Мейсона были всего-навсего морские птицы, водяной мираж и, возможно, люди.
        Но в глубине души я понимал, что простой страх не довел бы двух моих друзей до истерики. И чувствовал, что не слишком хочу выходить на мрачный, молчаливый темный пляж.
        - Нет, - сказал Хейворд. - Нельзя… так мы натолкнемся на тварь. Дома мы в безопасности…
        Но голос его звучал неуверенно.
        - Я не могу сидеть и ничего не делать! - воскликнул Мейсон. - Так мы все спятим, точно говорю. Чем бы ни была эта тварь, у меня есть пистолет. Готов поспорить, пули ее возьмут. Я ухожу!
        Он был не в себе. Еще недавно его пугала сама мысль о том, чтобы выйти из коттеджа; теперь же он был готов на это, лишь бы сбежать от терзающего нервы бездействия. Достав из кармана плоский, грозного вида, автоматический пистолет, он двинулся к выходу.
        Хейворд в ужасе вскочил.
        - Бога ради, не открывай! - крикнул он.
        Но Мейсон не обратил на него внимания и распахнул дверь. На нас подул ледяной ветер. Снаружи поднялся туман и маслянистыми щупальцами потянулся к дверному проему.
        - Закрой дверь! - закричал Хейворд, бросаясь к Мейсону через всю комнату. Я поспешно ринулся за ним, но Мейсон уже скрылся в темноте. Мы с Хейвордом столкнулись и едва не упали. Снаружи раздался хруст шагов Мейсона по песку - и еще кое-что.
        Пронзительный, протяжный крик. Гневный и, как мне показалось, торжествующий. Издалека в ответ понеслись другие, будто высоко над нами, в тумане, кружили десятки птиц.
        Я услышал еще один тихий звук, который не смог опознать. Похожий на резко оборвавшийся вопль. Завыл ветер, и я увидел, как Хейворд цепляется за дверь, ошалело глядя наружу.
        Мгновение спустя я понял почему. Мейсон исчез без следа, словно его унесла огромная хищная птица. Перед нами раскинулся пустой пляж, слева тянулись пологие дюны, но Билл Мейсон как сквозь землю провалился.
        Я был ошеломлен. Он не мог убежать так далеко и полностью скрыться из вида, пока я ненадолго отвел глаза. Не мог он и спрятаться под домом, ведь тот был выстроен не на сваях, а прямо на песке.
        Бледный как смерть Хейворд повернулся ко мне.
        - Они его сожрали, - прошептал он. - Почему он не послушался? Теперь у них есть первая жертва, и одному Богу известно, что будет дальше.
        Тем не менее мы продолжали высматривать Мейсона. Тщетно. Билл исчез. Мы даже дошли до его машины, но и там его не оказалось.
        Если бы ключи остались в замке, я попытался бы уговорить Хейворда уехать со мной подальше от проклятого пляжа. Мне тоже становилось страшно, но я по-прежнему отказывался это признавать.
        Мы медленно вернулись в коттедж.
        - До рассвета осталось недолго, - сказал я, когда мы сели и молча уставились друг на друга. - Может, тогда Мейсон найдется.
        - Не найдется, - тупо ответил Хейворд. - Он в какой-то невообразимой адской дыре. Может, даже в другом измерении.
        Я упрямо помотал головой. Мне ни за что не хотелось в это верить. Происходящему должно было найтись логическое объяснение. Скепсис и недоверие были моей защитой, и я не осмеливался отказываться от нее.
        Через некоторое время снаружи снова раздался протяжный крик. Затем еще раз, затем - сразу в нескольких местах. Дрожащими пальцами я зажег сигарету, встал и принялся нервно мерить шагами пол.
        - Чертов наркотик, - пробормотал Хейворд. - Он открыл врата… я совершил тяжкий грех…
        Вдруг мое внимание привлек текст на листке бумаги, вставленном в печатную машинку Хейворда. Я вытащил листок.
        - Идеи для рассказа, - услышав звук, с горечью объяснил Хейворд. - Я начал писать набросок два дня назад, когда ко мне впервые пришли воспоминания. Я говорил, как работают эти чертовы таблетки. Днем я… вспомнил, а вечером сел, чтобы сложить воспоминания в единый сюжет. Но меня прервали.
        Я не ответил. Меня заворожили эти полстраницы текста. Пока я читал, меня все сильнее окутывала, словно холодным влажным туманом, зловещая аура ужаса. В жуткой легенде, сложенной Хейвордом, упоминалось то, от чего мой разум отворачивался, хотя мне уже доводилось слышать о нем.
        Вот что говорилось в рукописи:
        Я жил в незапамятные времена. В стране, давно забытой еще во времена расцвета Атлантиды и Киммерии, в стране настолько древней, что спустя века о ней не сохранилось ни одного упоминания.
        Первые люди жили в первобытной Му и поклонялись удивительным, забытым богам - громадному Ктулху из водяной бездны, змееподобному Йигу, Сияющему Охотнику Иоду, Ворвадоссу из Бел-Ярнака.
        В те времена на Землю прибыли существа из другого измерения, не похожие на людей чудовища, жаждавшие стереть с лица планеты всю жизнь. Эти существа хотели переселиться на Землю из своего умирающего мира и застроить юную, плодородную планету своими исполинскими городами.
        С их прибытием разгорелась жесточайшая война, в которой дружественные людям божества сразились с враждебными захватчиками.
        В этой циклопической битве в первых рядах сражался самый могущественный из земных богов, Пылающий Ворвадосс из Бел-Ярнака, и я, верховный жрец его культа, поддерживал…
        На этом рукопись обрывалась.
        Хейворд наблюдал за мной.
        - Джин, это то, о чем я… грезил, когда в последний раз принимал наркотик времени. Обычно грезы бывали четче этой, в ней есть слепые пятна и провалы, с которыми моя память почему-то бессильна справиться. Но наркотик показал мне, что происходило в моей доисторической жизни, множество воплощений назад. Мы победили - точнее, наши боги победили. Этих захватчиков, этих тварей… - Его перебил протяжный крик, раздавшийся очень близко. Голос Хейворда сорвался, но он закончил фразу: - Прогнали обратно в их мир, в их измерение, и запечатали проход, чтобы они не смогли вернуться. Все эти тысячелетия он оставался закрыт. Он был бы закрыт до сих пор, - с горечью продолжил Хейворд, - если бы я не открыл его в ходе экспериментов, если бы соблюдал описанные в «Тайнах Червя» меры предосторожности. Теперь они сожрали Мейсона, и этого хватит. Не спрашивай, откуда я знаю. Чтобы отворить врата между нашим миром и их жутким измерением, нужна была жертва, и теперь полчища тварей хлынут на Землю… Именно так они попали сюда в первый раз. Посредством человеческой жертвы…
        - Послушай! - Я жестом заставил его замолчать. Пронзительные крики прекратились, но снаружи слышался слабый писклявый стон. Хейворд не шелохнулся. - Может, это Мейсон?
        Я вскочил и бросился к двери. На миг я замешкался, но потом распахнул дверь и шагнул на песок. Стоны стали громче. Хейворд медленно подошел ко мне. Его зрение было острее моего, и он вдруг удивленно воскликнул, заметив что-то в густом тумане.
        - Боже милосердный! - Он показал рукой. - Ты только посмотри!
        Я увидел, на что он указывает, и в оцепенении замер, не в силах отвести взгляд.
        На тихоокеанском берегу, рядом с желтой полосой света, падавшего из открытой двери, было нечто неправильное, бесформенное. Оно кое-как двигалось к нам по песку, тихо постанывая. Когда оно оказалось прямо на свету, мы отчетливо увидели, что это такое.
        Хейворд зашатался и захрипел, будто хотел закричать, - но не смог выдавить из себя ни звука. Я отпрянул, от ужаса прикрыв рукой глаза.
        - Не подходи! - хрипло закричал я. - Бога ради, не подходи! Ты… ты… ты не Билл Мейсон… стой, где стоишь, черт возьми!
        Но существо ползло к нам. В тусклом свете на месте глаз виднелись черные слепые провалы. С него заживо содрали кожу, руки оставляли на песке красные следы. На окровавленной голове зловещей тонзурой блестел белый участок голого черепа.
        Это еще не все, но я не в силах описать жуткие и отвратительные перемены, произошедшие с существом, которого некогда звали Биллом Мейсоном. Оно менялось прямо на ходу!
        Его тело подверглось ужасным метаморфозам. Оно как бы теряло контуры и в конце концов, растянувшись на песке, принялось не ползти, а извиваться. Мне стало ясно! За считаные секунды все результаты эволюции человека были отменены! Существо полностью потеряло человеческий облик; оно изгибалось, как змея, отчего я вздрагивал и испытывал тошноту. Оно таяло и скукоживалось, пока не превратилось в гадкую вонючую жижу, и вот от него осталась лишь черная лужица омерзительной слизи. У меня вырывались невнятные истерические проклятия. И вдруг меня пронзил лютый холод. Высоко в тумане прозвучал долгий призывный крик.
        - Они здесь, - прошептал Хейворд, схватив меня за руку и сверкая глазами. - Получили жертву и теперь прорываются в наш мир!
        Я повернулся и одним прыжком преодолел расстояние до входа в коттедж. Неестественный ледяной холод сковывал мое тело, препятствовал движениям.
        - Беги! - крикнул я Хейворду. - Не стой как дурак! Хватит и одной жертвы! Что толку, если погибнешь и ты?
        Он заскочил в дом, и я накрепко запер дверь.
        Пронзительные потусторонние крики теперь доносились со всех сторон, словно твари перекликались друг с дружкой. Мне почудилось, что в этих воплях теперь звучало предвкушение победы.
        Рулонная штора со щелчком и шорохом скаталась, за окном заклубился туман, образуя фантастические фигуры. Внезапный порыв ветра сотряс раму, едва не разбив стекло.
        - Господи, атмосферные помехи! - сдавленным голосом прошептал Хейворд. - Несчастный Мейсон! Джин, смотри на дверь!
        Сначала я ничего не увидел. Затем дверь выгнулась внутрь, словно снаружи на нее надавили с невероятной силой. Панель громко треснула, и я затаил дыхание. Но дверь приняла прежнюю форму.
        На металлической ручке осталась белая изморозь.
        - Этого… не может быть, - произнес я, ничего не соображая, дрожа от пронизывающего холода.
        - Еще как может. Они прорываются…
        Тут Хейворд произнес нечто странное; я резко развернулся и уставился на него. Уставившись на меня пустым взглядом, как в гипнотическом трансе, он пробормотал непривычным гортанным голосом:
        - В Нергу-К’ньяне зажжены огни, и Наблюдатели ищут в ночном небе Врагов… ни’гхан таранак грит…
        - Хейворд!
        Я встряхнул его за плечи, и жизнь вернулась в его глаза.
        - Провал в памяти, - прошептал он. - Я что-то вспомнил… но теперь снова забыл…
        Сверху раздались новые протяжные крики, и он вздрогнул.
        Меня вдруг озарила удивительная, невероятная догадка. У нас был путь к спасению, ключ к освобождению от зла - все это время Хейворд держал его при себе и не подозревал об этом!
        - Подумай, - затаив дыхание, произнес я. - Подумай хорошенько! Что ты вспомнил? Что это было?
        - Какая теперь разница? Это… - Он заметил выражение моего лица и понял, что оно означает. Затем он ответил - не быстро, не медленно, а словно в забытьи: - Кажется, я стоял на вершине горы перед алтарем Ворвадосса, огромное пламя озаряло тьму. Вокруг были жрецы в белых одеждах - Наблюдатели…
        - Хейворд! - вскрикнул я. - Ворвадосс… взгляни! - Я схватил наполовину исписанный лист рукописи и прочел: «Дружественные людям божества сразились с враждебными захватчиками».
        - Так вот к чему ты клонишь! - воскликнул Хейворд. - Тогда мы победили. Но теперь…
        - Хейворд! - в отчаянии не отступался я. - Подумай о том, что ты сейчас вспомнил! Ты был на горе, где Наблюдатели искали в небесах Врагов. Враги - это наверняка они, твари. Предположим, что Наблюдатели их увидели.
        Вдруг дом содрогнулся от мощного толчка: явно не ветер. Господи! Неужели моя догадка пришла слишком поздно? Я услышал пронзительную перекличку; дверь заскрипела, полетели щепки. Стало ужасно холодно. Нас отбросило к стене, я споткнулся и едва не упал.
        Дом содрогнулся еще раз, как будто в него бил таран. Мои зубы клацали, я едва мог говорить. Меня окутывал черный морок, руки и ноги онемели. В водовороте тьмы я увидел бледное лицо Хейворда.
        - Это наша последняя надежда, - выдохнул я, отчаянно борясь с темнотой. - Если Наблюдатели увидят Врагов, могут они призвать богов, дружественных богов? Ты… в той прошлой жизни ты был верховным жрецом. Ты должен помнить, как… призвать…
        Дверь распахнулась и сломалась. Я услышал, как дерево разлетается на куски, но не отважился посмотреть туда.
        - Да! - воскликнул Хейворд. - Я помню… было особое слово!
        Он перевел испуганный взгляд с меня на тот неописуемый ужас, что терзал сломанную дверь. Я потянулся к плечам друга, заставил его повернуться:
        - Думай, дружище! Ты должен вспомнить…
        В его глазах вдруг вспыхнул огонь. Он наконец-то начал соображать.
        Хейворд вскинул руки и принялся громко распевать что-то. Причудливые архаичные слова легко, плавно срывались с его языка. Но у меня не было времени любоваться - мой взгляд был прикован к ужасу, протиснувшемуся сквозь корявую дыру в стене.
        Это была тварь с рисунка Хейворда во всей ее омерзительной реальности!
        Головокружение и полуобморочное состояние не позволили мне отчетливо разглядеть ее. И все равно из моей глотки вырвался истошный вопль ужаса, когда в лихом водовороте тьмы я увидел чешуйчатый блестящий шар с извивающимися по-змеиному щупальцами, полупрозрачную бледную плоть, жуткую, покрытую язвами, и единственный фасетчатый глаз с ледяным взглядом мидгардского змея. Мне почудилось, что я падаю, кружусь и беспомощно лечу прямиком в объятия этих блестящих, беспорядочно раскинутых щупалец, - но я по-прежнему смутно слышал песнопение Хейворда.
        - Ла! Рин таранак… Ворвадосс из Бел-Ярнака! Возмутитель песков! Тот, кто ждет во Внешней Мгле, Возжигатель пламени… н’гха шугги’хаа…
        Он произнес Слово. Слово силы, которое едва расслышали мои истерзанные уши. Но я услышал и почувствовал, как Слово сияет и гремит по всему межгалактическому пространству, за пределами человеческого сознания и понимания, доносясь до самых далеких бездн. Нечто в первобытном мраке и хаосе услышало его, проснулось и явилось на зов.
        Ибо внезапно, как гром с ясного неба, на комнату опустилась тьма, скрыв из вида бросившуюся на нас чудовищную тварь. Я услышал резкий, леденящий душу крик - и наступила гробовая тишина, в которой не было слышно даже неустанно накатывавших на берег волн. От нестерпимого холода мое тело раз за разом пронизывала резкая боль.
        Вдруг из мрака перед нами появился лик, прикрытый, как вуалью, серебристой дымкой. Он было совершенно нечеловеческим, едва заметные черты его имели совершенно иной, нежели у людей, рисунок, прихотливую неземную геометрию. Но он не пугал меня, а, наоборот, успокаивал.
        За серебристой дымкой я различил причудливые пустоты, невероятные изгибы и плоскости. Отчетливо видны были только глаза - черные, как пустые межзвездные пространства, холодные, но полные неземной мудрости.
        В них плясали крошечные огоньки; такие же огоньки играли на нечеловеческом лице. И пусть в бесстрастных, задумчивых глазах не читалось ни тени эмоций, я почувствовал прилив уверенности. Все страхи разом покинули меня.
        - Ворвадосс! - зашептал где-то рядом невидимый Хейворд. - Возжигатель пламени!
        Тьма быстро рассеялась, лицо потускнело, превратившись в тень. Теперь я видел перед собой не знакомые стены коттеджа, а совсем другой мир. Мы с Хейвордом провалились в глубины прошлого.
        Я стоял посреди черного агатового амфитеатра. Вокруг меня, простираясь до небес, усыпанных мириадами холодных звезд, возвышался огромный, потрясавший воображение город с многогранными черными башнями и крепостями, каменными и металлическими громадами, арочными мостами и циклопическими укреплениями. Этот кошмарный город кишел омерзительными отпрысками потустороннего измерения, и ужас вновь охватил меня.
        Сотни, тысячи, миллионы тварей неподвижно висели в темном чистом небе, тихо дремали на ступенях амфитеатра, носились над открытым пространством. Я замечал сверкающие глаза, холодные и немигающие; блестящие, полупрозрачные мясистые туши; чудовищные рептилоподобные конечности, извивавшиеся передо мной, когда отвратительные твари проплывали мимо. Я чувствовал себя оскверненным, обгаженным. Кажется, я вскрикнул, и мои руки сами собой метнулись к глазам, чтобы не созерцать невыносимого Абаддона - родного измерения захватчиков.
        Потустороннее видение исчезло так же внезапно, как появилось.
        Я мельком увидел божественный лик, почувствовал холодный взгляд его удивительных, всезнающих очей. Затем он исчез, и наша комната как будто зашаталась в цепкой хватке космических сил. Я покачнулся и едва не упал, и в этот миг передо мной вновь возникли стены коттеджа.
        Вокруг больше не стоял нестерпимый холод, не раздавалось ни звука, кроме шума прибоя. Ветер по-прежнему гнал туман мимо окон, однако мрачное, гнетущее ощущение древнего зла исчезло. Я обратил внимание на разбитую дверь, но от ворвавшегося в дом ужаса не осталось и следа.
        Хейворд слабо привалился к стене и тяжело дышал. Мы тупо уставились друг на друга. Затем в едином порыве заковыляли к разбитой дверной раме и вышли на песок.
        Туман рассеивался, разрываемый в клочья прохладным свежим ветром. В ночном небе над коттеджем блестела звездная дорожка.
        - Их прогнали, - прошептал Хейворд. - Как и прежде, прогнали в их измерение и закрыли врата. Но они успели поживиться… отнять жизнь у нашего друга… да простят меня за это Небеса…
        Он резко повернулся и, сотрясаясь от рыданий, пошел обратно в дом.
        Мои щеки тоже были мокрыми от слез.
        Затем он вышел. Я стоял рядом, пока он бросал в море наркотические капсулы времени. Никогда больше он не отправлялся в прошлое, живя настоящим и немного будущим - как подобает обычному добропорядочному человеку…
        Колокола ужаса
        Здесь тишь не нарушают
        Ни вопль, ни зов, ни стон,
        Заря не пробуждает
        Тяжелый небосклон,
        Здесь нет весны беспечной,
        Нет радости сердечной -
        Здесь царство ночи вечной,
        Где длится вечный сон.
        Алджернон Ч. Суинберн. Сад Прозерпины.
        Перевод Г. Бена
        Загадочная история потерянных колоколов миссии Сан-Хавьер вызвала большое любопытство. Многие задавались вопросом, почему найденные спустя сто пятьдесят лет колокола сразу же разбили, а их части тайно захоронили. Наслышанные о качестве колоколов и удивительной чистоте их звука, многие музыканты писали гневные письма, спрашивая, почему в колокола хотя бы не позвонили перед уничтожением и не записали их звучание для потомков.
        На самом деле в колокола все-таки позвонили, и случившаяся за этим катастрофа стала непосредственным поводом для их уничтожения. И когда эти зловещие колокола безумно взывали к небывалой темноте, окутавшей Сан-Хавьер, лишь решительные действия одного человека спасли мир от - не побоюсь этих слов - хаоса и гибели.
        Я, секретарь Калифорнийского исторического общества, был свидетелем этих событий почти с самого начала. Конечно, я не присутствовал при извлечении колоколов, но Артур Тодд, президент нашего общества, вскоре позвонил мне домой в Лос-Анджелес, чтобы сообщить о злополучной находке. Он был так взволнован, что не мог связно говорить.
        - Мы нашли их! - кричал он в трубку. - Колокола, Росс! Вчера вечером у горы Пинос. Это величайшая археологическая находка со времен розеттского камня!
        - Скажите еще раз, о чем вообще речь? - спросил я, плохо соображая спросонья. Звонок вытащил меня из теплой постели.
        - О колоколах Сан-Хавьера, о чем же еще? - торжествующе объяснил он. - Видел их своими глазами. На том же месте, где Хуниперо Серра закопал их в тысяча семьсот семьдесят пятом. Один турист обнаружил в горе неизвестную ранее пещеру и нашел внутри гнилой деревянный крест с надписью. Я сразу собрал…
        - О чем говорит надпись? - перебил его я.
        - Что? А… секунду, сейчас достану расшифровку. Слушайте: «Пусть никто больше не звонит в захороненные здесь зловещие колокола муцунов, иначе ужасы ночи вновь восстанут над Новой Калифорнией». Муцуны, как вам наверняка известно, участвовали в изготовлении колоколов.
        - Да, я знаю, - ответил я в трубку. - Предполагают, что муцунские шаманы зачаровали их своими заклинаниями.
        - В этом я сомневаюсь, - сказал Тодд. - Но тут творится нечто странное. Пока я вынес из пещеры только два колокола. Всего их три, но мексиканские рабочие отказываются возвращаться за третьим. Говорят… ну, они чего-то боятся. Но я достану третий колокол, даже если придется выкапывать его в одиночку.
        - Хотите, чтобы я приехал?
        - Буду признателен, - с жаром ответил Тодд. - Я звоню из хижины в каньоне Койота. Дентон, мой ассистент, присматривает за местом раскопок. Послать мальчика в Сан-Хавьер, чтобы он проводил вас до пещеры?
        - Годится, - согласился я. - Пошлите его в гостиницу «Хавьер». Буду там через несколько часов.
        От Лос-Анджелеса до Сан-Хавьера около ста миль. Я промчался вдоль побережья и спустя два часа оказался в сонном миссионерском городке, примостившемся у горной гряды Пинос на берегу Тихого океана. В гостинице меня уже ждал проводник, который, впрочем, не горел большим желанием возвращаться в лагерь Тодда.
        - Сеньор, я объясню, как идти. Не заблудитесь. - Смуглое лицо мальчугана было неестественно бледным, а в карих глазах читалось беспокойство. - Я не хочу туда возвращаться…
        - Что там такого плохого? - спросил я, звякнув монетами. - Боишься темноты?
        - Si[5 - Да (исп.).], сеньор, - мальчик вздрогнул, - тем… темноты. В пещере очень темно.
        В конце концов мне пришлось идти одному, доверившись его указаниям и собственному умению ориентироваться на местности.
        Когда я вышел на горную тропу, уже светало, но рассвет был каким-то тусклым. Безоблачное небо было причудливо сумрачным. Во время песчаных бурь гнетущие, мрачные дни не редкость, но в тот день было ясно. И непривычно холодно, хотя с высоты над океаном не было видно ни намека на туман.
        Я продолжил восхождение. Наконец я добрался до хмурых прохладных ущелий каньона Койота, невольно поеживаясь от холода. Небо приобрело унылый свинцовый оттенок, стало тяжело дышать. Я был в хорошей форме, но подъем все равно измотал меня.
        Не скажу, что я устал физически, - скорее впал в какую-то гнетущую летаргию. Глаза слезились, приходилось то и дело закрывать их, чтобы снять напряжение. Я многое бы отдал за то, чтобы из-за гор выглянуло солнце.
        Затем я увидел нечто невероятное - и ужасное. Это была жаба, серая, жирная, уродливая. Она сидела на краю тропы и терлась о шероховатый камень, повернувшись ко мне одним глазом - точнее, тем местом, где обычно бывает глаз. Вместо него была лишь покрытая слизью дырка.
        Жаба двигала своим отвратительным телом туда-сюда, стирая голову о камень. Я слышал резкое болезненное кваканье. Вдруг она отцепилась от камня и поползла по тропе в мою сторону.
        Я посмотрел на камень, и меня едва не стошнило. Его серая поверхность была покрыта вонючими белесыми подтеками и кусочками жабьего глаза. Судя по всему жаба намеренно стерла свои лупастые глаза о камень.
        Наконец она скрылась под кустом, оставив в пыли влажный след. Я невольно зажмурился и протер глаза - и резко отнял руки, с удивлением почувствовав, что костяшки пальцев чересчур сильно вжались в глазницы. Виски пронзила острая боль. Я вздрогнул, подумав об обжигающем зуде в глазах. Неужели эти же мучительные ощущения заставили жабу ослепить себя? Господи!
        Я побежал вверх по тропе. Вскоре я оказался у хижины - вероятно, той, откуда звонил Тодд, потому что от крыши к высокой сосне тянулись провода. Постучал. Не дождавшись ответа, продолжил подъем.
        Вдруг раздался крик мучительной боли, резкий и пронзительный, а за ним - быстрые шаги. Я остановился, прислушавшись. Кто-то бежал в мою сторону по тропе, за ним с криками гнались другие. Вскоре из-за поворота появился мужчина.
        Он был мексиканцем. Заросшее черной щетиной лицо скривилось от боли и ужаса, рот перекосился, из глотки вырывались безумные вопли. Но не это стало причиной того, что я отскочил с его пути и покрылся холодным потом.
        У него были вырваны глаза, из пустых черных глазниц стекали ручейки крови.
        Вышло так, что мне не пришлось останавливать слепого беглеца. Сразу за поворотом он с разгона врезался в дерево и на миг приник к стволу. Затем медленно осел на землю и растянулся без чувств. На грубой коре осталось большое кровавое пятно. Я быстро подскочил к мексиканцу.
        К нам подбежали четверо мужчин. Я узнал Артура Тодда и его ассистента Дентона. Еще двое, очевидно, были рабочими. Тодд резко остановился:
        - Росс! Боже всемогущий, он мертв?
        Он быстро наклонился, чтобы осмотреть потерявшего сознание рабочего. Мы с Дентоном уставились друг на друга. Дентон был высоким, крепким мужчиной с густыми темными волосами и большим улыбчивым ртом. Но сейчас на его лице читались удивление и испуг.
        - Господи, Росс… он устроил это у всех на виду, - прошептал Дентон бледными губами. - Завопил, вскинул руки и вырвал себе глаза.
        Вспомнив, как все было, Дентон зажмурился.
        Тодд медленно поднялся. Он был полной противоположностью Дентона: низкорослый, жилистый, со смуглым лицом и внимательным взглядом.
        - Мертв, - констатировал он.
        - Что случилось? - спросил я, стараясь говорить твердо. - Тодд, в чем дело? Он сошел с ума?
        Все это время меня не покидал образ жирной жабы, стирающей глаза о камень.
        - Не знаю. - Тодд покачал головой и хмуро свел брови. - Росс, у тебя глаза не чешутся?
        По телу пробежали мурашки.
        - Еще как, черт побери! Зудят и горят. Я всю дорогу их протираю.
        - Все как у рабочих, - сказал Дентон. - И у нас. Видишь?
        Он показал на свои глаза, которые покраснели и воспалились.
        Двое рабочих - тоже мексиканцы - подошли к нам. Один что-то сказал на испанском. Тодд резко возразил, и они, помешкав, отошли, затем без лишних слов побежали вниз по тропе. Дентон с гневным криком бросился в погоню, но Тодд поймал его за руку.
        - Пускай, - торопливо бросил он. - Сами достанем колокола.
        - Вы нашли последний? - спросил я, когда он отвернулся.
        - Нашли все три, - мрачно ответил Тодд. - Мы с Дентоном вдвоем откопали последний. А еще вот это.
        Он достал из кармана грязный зеленоватый металлический тубус и протянул мне. Внутри оказался листок пергамента, на удивление хорошо сохранившийся. Я не смог разобрать старинный испанский текст.
        - Давайте я попробую, - сказал Тодд, осторожно беря пергамент. Он знал испанский блестяще. - «С Божьей помощью, двадцать первого июня нападение язычников-муцунов удалось отбить, и три колокола, отлитые месяц назад, были захоронены в этой тайной пещере, а вход завален…» После недавнего камнепада он, очевидно, открылся, - пояснил Тодд. - «Индейцы занимались нечистым колдовством; и когда колокола были повешены, от их звона под горой проснулся злой демон, которого муцуны зовут Зу-ше-куон, и посеял среди нас тьму, холод и смерть. Большой крест был повален, и многие из нас стали одержимы злым демоном, а единицам, что сохранили рассудок, пришлось сражаться с ними и снять колокола. Затем, вознеся Господу хвалу за спасение, мы помогли раненым. Души погибших отправились к Богу, и мы молились, чтобы святой Антоний как можно скорее освободил нас из жестокого плена одиночества. Если, волею Господа, я не смогу довершить начатое, пусть тот, кто найдет эти колокола, отправит их в Рим во имя его величества короля, нашего повелителя. Да хранит его Господь».
        Тодд остановился и осторожно убрал пергамент в тубус.
        - Подписано самим Хуниперо Серрой, - тихо сказал он.
        - Господи, вот это находка! - воскликнул я. - Но… вы же не думаете, что здесь что-то…
        - Кто сказал, что думаю? - рявкнул Тодд, не в силах скрыть нервное напряжение. - Всему есть логическое объяснение. Нельзя предаваться суевериям и самовнушению. Я…
        - А где Сарто? - вдруг с опаской спросил Дентон.
        Мы стояли на краю небольшой голой каменистой равнины.
        - Какой еще Сарто? - поинтересовался я.
        - Хозяин той хижины у тропы, - объяснил Тодд. - Вы должны были ее миновать. Я оставил его охранять колокола, когда у Хосе случился припадок.
        - Может, лучше отнести тело Хосе в город? - спросил я.
        Тодд нахмурился.
        - Не сочтите меня беспринципным, - сказал он, - но эти колокола нельзя оставлять. Хосе мертв. Ему уже не поможешь. А чтобы отнести колокола в город, понадобится три пары рук. Жаль, что у бедняги было не так хорошо с ориентацией, как у Дентона, - мрачно усмехнулся он. - Тогда бы он не врезался в дерево.
        Он был прав. Я готов был поспорить, что Дентон, однажды пройдя по тропе, смог бы потом прошагать по ней обратно с завязанными глазами. Память и умение ориентироваться были у него превосходными, почти как у индейцев, находящих дорогу к своему вигваму через сотни миль прерии. Позже выяснилось, что эта способность Дентона жизненно важна для нас, но тогда мы об этом не оказалась подозревали.
        Мы поднялись по скалистому склону над равниной и оказались на маленькой полянке среди сосен. Рядом зияла яма, вокруг которой виднелись следы недавнего камнепада.
        - Какого черта?! - воскликнул Тодд, озираясь. - Куда…
        - Он смылся, - удивился Дентон. - И колокола унес…
        Тут мы услышали слабый, музыкальный звук - удар колокола о дерево. Он донесся сверху, и мы, подняв глаза, увидели нечто невероятное. Худой бородатый мужчина с огненно-рыжими волосами тянул веревку, перекинутую через толстый сосновый сук. А на другом конце веревки…
        Потерянные колокола Сан-Хавьера медленно поднялись, выстроившись в ряд на фоне неба. Изящные по форме, они отливали бронзой, даже несмотря на грязные потеки и патину. Но языков не было, и поэтому они молчали. Пару раз, ударившись о сосновый ствол, они издали глухой скорбный звук. Уму непостижимо, как один человек смог поднять такую тяжесть. Я видел, что узловатые мышцы его голых рук натянуты и напряжены. Глаза вылезли из орбит, зубы были стиснуты в ухмылке.
        - Сарто! - крикнул Дентон, карабкаясь по склону. - Что ты вытворяешь?
        Удивленный нашим внезапным появлением, Сарто покрутил головой и уставился на нас. Веревка выскользнула из его пальцев, и колокола полетели вниз. Сделав отчаянный рывок, он успел схватить конец веревки и на миг задержать падение колоколов, но потерял равновесие. Пошатнувшись, он упал и полетел вниз по склону, а за ним, обгоняя его и подпрыгивая, покатились колокола, гулко звеня при ударах о камни.
        - Господи! - прошептал Тодд. - Сумасшедший чудак!
        Наверху закружился вихрь из пыли и гальки. Раздался тошнотворный хруст, и Дентон резко бросился в сторону. Сквозь пыльное облако я увидел, что один колокол упал на скользящее тело Сарто, - и отшатнулся, неистово потирая глаза, ослепленные летящей грязью. Я прижался к дереву, дожидаясь, пока грохот и звон не прекратятся, затем поморгал и осмотрелся.
        Один колокол лежал почти у моих ног. На нем было огромное кровяное пятно. Тело Сарто застряло в кустах чуть выше.
        А под кустами, прижатая к ребристой скале, вертикально стояла его окровавленная, изувеченная голова!
        На этом закончился первый акт драмы, которую мне довелось созерцать.
        Колокола должны были повесить через две недели. Об этом писали газеты, среди историков случился настоящий ажиотаж. В Сан-Хавьере собрались члены исторических обществ со всего света.
        Если рассуждать логически, то, за исключением зловещей атмосферы на горе Пинос, все необычные происшествия, случившиеся после откапывания колоколов, выглядели легко объяснимыми. Раздражение глаз и помешательство Сарто и мексиканца были вызваны острым отравлением - например, иприткой или каким-то грибком, выросшим в пещере, где схоронили реликвии. Мы с Тоддом и Дентоном не стали отрицать этих доводов, но часто обсуждали произошедшее в беседах друг с другом.
        Дентон даже съездил в Хантингтонскую библиотеку, чтобы взглянуть на запрещенный перевод «Книги Иода» Иоганна Негуса - жуткий, отвратительный сборник древних эзотерических формул, о которых все еще ходили любопытные легенды. Утверждают, что сохранился лишь один экземпляр оригинального издания, написанного на дочеловеческом древнем языке. Даже о вычищенном переводе Иоганна Негуса знают немногие, но Дентон узнал от кого-то, что в книге могут быть тексты, связанные с легендами о колоколах Сан-Хавьера.
        Он вернулся в Лос-Анджелес с листом писчей бумаги, исчерканным его корявым почерком. Переписанный им отрывок из «Книги Иода» гласил:
        Глубоко под землей на берегу Западного океана живет Темный Безмолвный. Он не родич могущественным Древним из тайных миров и с далеких звезд, ибо он всегда жил в подземном мраке. Имени у него нет, ибо он - роковой конец, вечная пустота и безмолвие Древней Ночи.
        Когда Земля станет безжизненной, а звезды погаснут, он восстанет вновь и подчинит всех своей власти. Ибо он не жалует жизнь и солнечный свет, но любит темноту и вечное безмолвие бездны. Однако он может быть призван на Землю до назначенного часа, и коричневые люди, живущие на берегу Западного океана, знают древние заклинания и определенные низкие звуки, которые способны достичь его подземной обители.
        Призыв грозит большой опасностью, ибо Темный Безмолвный может принести смерть и тьму до назначенного часа. Даже день он может сделать ночью, а свет - тьмой; все живое, все дышащее, все движущееся умирает при его приближении. Затмение - его вестник; и хотя у него нет имени, коричневые люди называют его Зушаконом.
        - Следующий фрагмент был вырезан, - сказал Дентон, когда я оторвался от бумаги. - Книга подверглась серьезной цензуре.
        - Весьма странно, - произнес Тодд, беря листок и пробегая по нему глазами. - Но это наверняка простое совпадение. Безусловно, фольклор вдохновлен природными явлениями, и современный читатель легко может понять, что с чем связано. Например, обычные молнии и солнечные лучи когда-то принимали за стрелы Зевса и Аполлона.
        - «Никогда не являет оку людей там лица лучезарного Гелиос, - процитировал Дентон. - Ночь безотрадная там искони окружает живущих»[6 - Гомер. Одиссея. Перевод В. Жуковского.]. Помните путешествие Одиссея в страну мертвых?
        - Помню, и что? - криво усмехнулся Тодд. - Может, вы еще скажете, что сам Аид восстанет из Тартара, когда колокола повесят? Вздор! Двадцатый век на дворе, такое невозможно… да и никогда не было возможно.
        - Уверены? - спросил Дентон. - Не говорите, что вас ничуть не смущает здешняя аномально холодная погода.
        Я насторожился. Было самое время вспомнить про неестественно холодный воздух.
        - Здесь и раньше бывали холода, - возразил Тодд с тоном человека, который сам очень хочет поверить в свои слова. - И тучи. Нельзя позволять воображению так разыгрываться из-за какой-то там погоды. Это… господи!
        Мы едва не попадали на пол от толчка.
        - Землетрясение! - воскликнул Дентон, и мы бросились к выходу, но не побежали на лестницу, а остались в дверном проеме. Конструкция любых зданий такова, что при землетрясениях это самое безопасное место.
        Новых толчков не последовало. Дентон вернулся в комнату и выглянул в окно.
        - Смотрите, - выдохнул он, подзывая нас. - Колокола вешают.
        Мы подошли к окну. Из него была видна миссия Сан-Хавьер, в двух кварталах от дома. В арочных проемах колокольни мы заметили людей, подвешивающих три колокола.
        - Говорят, что при отливке колоколов индейцы бросили в жидкий металл живую девушку, - как бы невзначай заметил Дентон.
        - Слышал, - довольно резко парировал Тодд. - А шаманы зачаровали колокола с помощью магии. Хватит нести чушь!
        - Разве особые колебания вроде звука колоколов не могут создавать необычных эффектов? - разгорячившись, спросил Дентон, и я различил в его голосе испуганные нотки. - Тодд, мы еще не изучили жизнь досконально. Мало ли что бывает… например, даже…
        Дзы-ы-ынь!
        Раздался гулкий зловещий звон. Удивительно глубокий, проникавший сквозь барабанные перепонки, он посылал причудливые вибрации прямо по нервам. У Дентона перехватило дух.
        Дзы-ы-ынь!
        Следующая нота была еще ниже, и я почувствовал необычную боль в голове. Назойливую, призывную!
        Дзы-ы-ынь… Дзы-ы-ынь…
        Громкая, фантастическая мелодия, словно сорвавшаяся с уст Бога или вылетевшая из трубы ангела Исрафила…
        Мне показалось, или стемнело, или над Сан-Хавьером повисла тень? А Тихий океан из сверкающего синего вдруг стал свинцово-серым, а затем непроницаемо-черным.
        Дзы-ы-ынь!
        Я почувствовал, как задрожал пол перед толчком. Зазвенело стекло в раме. Комната пошатнулась, вызвав у меня приступ тошноты, горизонт начал безумно качаться вверх-вниз, как детская качель. Внизу раздался грохот, со стены на пол упала картина.
        Мы с Тоддом и Дентоном раскачивались и спотыкались, будто пьяные. Я понял, что дом скоро не выдержит. Становилось все темнее. Комнату затянуло сумрачной пеленой. Кто-то пронзительно взвизгнул. Кругом билось стекло. От стены отвалился кусок штукатурки, подняв облако пыли.
        И вдруг я ослеп!
        Рядом со мной резко вскрикнул Дентон, и я почувствовал, как меня схватили за руку.
        - Росс, это вы? - спросил Тодд, как всегда, спокойно и уверенно. - В доме темно?
        - Темно, - ответил откуда-то из сумрака Дентон. - Значит, я не ослеп! Где вы? Где выход?
        Резкий толчок заставил Тодда выпустить мою руку, и меня отбросило к стене.
        - Здесь! - ответил я, пытаясь перекричать грохот и гул. - Идите на мой голос!
        Вскоре кто-то тронул меня за плечо. Это был Дентон. Вскоре приполз и Тодд.
        - Господи, что происходит?! - воскликнул я.
        - Это все проклятые колокола! - проорал мне в ухо Дентон. - В «Книге Иода» правильно говорится. Он превращает день в ночь…
        - Да вы спятили! - резко закричал Тодд, но его слова потонули в яростном, разрывавшем уши звоне колоколов, исступленно качавшихся во тьме.
        - Почему они не прекращают звонить? - задумался Дентон и ответил сам себе: - Это землетрясение! Началось землетрясение, вот колокола и звонят!
        Дзы-ы-ынь! Дзы-ы-ынь!
        Что-то чиркнуло по моей щеке. Я поднял руку и нащупал теплую липкую кровь. Рядом снова обвалилась штукатурка. Подземные толчки не прекращались. Дентон что-то неразборчиво закричал.
        - Что? - в унисон, не разобрав, спросили мы с Тоддом.
        - Колокола… нужно их остановить! Это они вызвали тьму, а может, и землетрясение. Их звон - чувствуете? Они резонируют и колеблются таким образом, что блокируют солнечные лучи. Ведь свет - это электромагнитное колебание. Если заставить их замолчать…
        - Гиблое дело! - крикнул в ответ Тодд. - Вы несете вздор…
        - Тогда оставайтесь. Я найду дорогу. Росс, вы со мной?
        Я ответил не сразу. В голове смешались все зловещие пророчества, обнаруженные нами в ходе изучения колоколов: древний бог Зу-ше-куон, которого муцуны будто бы призывали с помощью «определенных низких звуков». «Затмение - его вестник». «Все живое умирает при его приближении». «Он может быть призван на Землю до назначенного часа»…
        - Дентон, я с вами, - ответил я.
        - Тогда и я тоже, черт побери! - рявкнул Тодд. - Я помогу вам разобраться с этим. Если есть с чем…
        Он не договорил и нащупал мою руку.
        - Я пойду впереди, - сказал Дентон. - Осторожнее.
        Я не знал, как Дентон находил дорогу в этой всеобъемлющей, непроницаемой тьме. Затем вспомнил о его непревзойденной памяти и умении ориентироваться. Даже почтовый голубь не нашел бы дорогу к месту назначения так хорошо, как Дентон.
        Началась наша безумная одиссея - сквозь сумрачный ад и звенящие руины! Мимо нас летели предметы, рядом рушились невидимые стены и трубы. Перепуганные мужчины и женщины, впав в истерику, натыкались на нас в темноте и с криками разбегались, тщетно пытаясь спастись из смертельной стигийской ловушки.
        Стоял холод - лютый холод! Воздух был ледяным, и я почти мгновенно отморозил уши и пальцы. При каждом вдохе ледяные лезвия, казалось, взрезали горло и легкие. Я слышал, как тяжело дышат и ругаются ковылявшие рядом Дентон и Тодд.
        До сих пор не пойму, как Дентон нашел дорогу через этот водоворот хаоса.
        - Сюда! - крикнул он. - Миссия здесь!
        Нам удалось подняться по лестнице. Не знаю, как миссия не рухнула от яростных подземных толчков. Возможно, ее спасла их удивительная регулярность - толчки были не резкими и беспорядочными, как обычно случается при землетрясении, а ритмичными и медленными.
        Рядом раздалось тихое пение, которое мы никак не ожидали услышать среди всего этого безумия.
        - Gloria Patri et Filio et Spiritui Sancto…[7 - Слава Отцу и Сыну и Святому Духу (лат.).]
        Францисканцы молились. Но какой толк был от молитв, пока колокола слали свой богохульный призыв? К счастью, мы довольно часто бывали в миссии, и Дентон знал, как подняться на колокольню.
        Не стану подробно описывать этот мучительный подъем, скажу лишь, что каждую секунду мы рисковали упасть и полететь вниз, к верной гибели. Но вот мы вышли на площадку, где во тьме гремели колокола. Казалось, звон раздается прямо у нас в ушах. Дентон выпустил мою руку и выкрикнул что-то нечленораздельное. Голову пронзила мучительная боль, тело задрожало от холода. Я почувствовал непреодолимое желание погрузиться в темное забвение, чтобы навсегда покинуть этот адский хаос. Глаза жгло, они зудели и слезились…
        На миг мне показалось, будто я сам невольно потянулся, чтобы протереть их. Но тут я понял, что мою шею сжали чужие руки и чьи-то хищные пальцы вцепились мне в глаза. Я истошно завопил от пронзительной боли.
        Дзы-ы-ынь… Дзы-ы-ынь!
        Я отчаянно брыкался во тьме, отбиваясь не только от неизвестного нападавшего, но и от чудовищной мысли: я должен позволить ему вырвать мне глаза!
        «Зачем тебе глаза? - нашептывал в голове незнакомый голос. - Свет приносит лишь боль… в темноте лучше! Темнота - это хорошо…»
        Но я боролся как лев, молча, перекатываясь по шатающемуся полу колокольни, ударяясь о стены, отрывая от лица цепкие пальцы. И все же они вновь и вновь тянулись ко мне. А в голове все сильнее звучал жуткий, настойчивый шепот:
        «Зачем тебе глаза?! Вечная тьма лучше…»
        Я заметил, что звучание колоколов изменилось. Почему? Теперь слышалось только две ноты - третий колокол умолк. Холод больше не пробирал до костей. Сквозь мглу как будто пробивался сероватый свет.
        Толчки заметно ослабли; отбиваясь от невидимого противника, я почувствовал, как они стали реже, спокойнее, а потом и вовсе прекратились. Два оставшихся колокола перестали звонить.
        Мой противник вдруг дрогнул и застыл. Я откатился и встал на ноги в серой дымке, ожидая нового нападения. Его не последовало.
        Тьма над Сан-Хавьером медленно, постепенно развеивалась.
        На смену серой дымке пришел молочно-белый переливчатый рассвет, затем показались бледно-желтые пальцы солнца, и наконец оно ярко заполыхало, как в летний полдень! С колокольни я видел улицу, где мужчины и женщины, не веря глазам своим, радовались голубому небу. А под ногами у меня валялся язык одного из колоколов.
        Дентон пошатывался, словно пьяный. Его бледное лицо было в крови, одежда изорвана и покрыта пылью.
        - Готово, - прошептал он. - Это… существо можно было призвать единственным сочетанием звуков. Когда я испортил один колокол…
        Он умолк и поглядел вниз. Там лежал Тодд; его одежда измялась, исцарапанное лицо кровоточило. Он тяжело поднялся на ноги. В его глазах стоял чудовищный ужас, и я невольно отшатнулся, прикрыв руками лицо.
        Тодд вздрогнул.
        - Росс, - прошептал он бледными губами. - Господи, Росс… Я… Я ничего не мог поделать! Я совершил это не по своей воле, клянусь! Что-то неустанно твердило мне, что я должен вырвать вам глаза… и Дентону тоже… а потом и себе! Какой-то голос в голове…
        Тут я понял и вспомнил зловещий шепот, раздававшийся в мозгу, когда я боролся с беднягой Тоддом. Эта злобная сущность, названная в «Книге Иода» Зушаконом и известная муцунам как Зу-ше-куон, бросила зловещий могущественный клич, приказав нам ослепить себя. И мы едва не подчинились этим беззвучным жутким командам!
        Но теперь все было хорошо. Или нет?
        Я надеялся, что страшное происшествие навсегда останется заперто за дверями моей памяти, ибо не стоит забивать голову такими вещами. И, несмотря на резкие нападки и недоумение людей, после того как на следующий день колокола были разбиты с благословения главы миссии, отца Бернарда, я твердо решил никому не открывать правды.
        Я надеялся, что тайна известна лишь троим - Дентону, Тодду и мне - и что мы унесем ее с собой в могилу. Но случилось нечто, заставившее меня нарушить молчание и предъявить миру факты. Дентон также согласился, что мистики и оккультисты, разбирающиеся в подобных вещах, смогут более эффективно применить свои познания, если случится то, чего мы опасаемся.
        Спустя два месяца после происшествия в Сан-Хавьере наступило солнечное затмение. В тот день я был дома в Лос-Анджелесе, Дентон - в штаб-квартире Исторического общества в Сан-Франциско, а Артур Тодд - в своей квартире в Голливуде.
        Затмение началось в семнадцать минут третьего, и уже через несколько секунд я почувствовал нечто странное. К моему ужасу, глаза снова начали зудеть, и я принялся отчаянно тереть их. Затем, вспомнив о возможных последствиях, я убрал руки и поспешно сунул в карманы. Но зуд не прекратился.
        Зазвонил телефон. С радостью отвлекшись на него, я торопливо снял трубку. Звонил Тодд. Я не успел сказать ни слова.
        - Росс! Росс… опять началось! - прокричал он в трубку. - Я борюсь с собой с самого начала затмения. На меня это действует сильнее, чем на других. Росс, помогите мне! Оно хочет, чтобы я… Я больше не могу…
        И он умолк.
        - Тодд! - закричал я. - Подождите… потерпите еще немного! Я скоро приеду!
        Ответа не было. Я немного подождал, затем повесил трубку и поспешил на улицу, к машине. Обычно я доезжал до Тодда минут за двадцать, но тогда домчался за семь, рассеивая фарами тьму, принесенную затмением. В голове вились жуткие мысли. У дома меня нагнал полицейский на мотоцикле; нескольких слов хватило, чтобы он помог мне попасть внутрь. Дверь в жилище Тодда была заперта. Несколько раз мы окликнули его, не получили ответа и выбили дверь. Во всех комнатах горел свет.
        Не хочу даже думать о том, каких космических чудовищ можно оживить с помощью древних заклинаний и звуков, ибо мне кажется, что в миг, когда прозвенели потерянные колокола Сан-Хавьера, началась страшная цепная реакция, и клич этих зловещих колоколов оказался гораздо действеннее, чем мы полагали.
        Однажды пробужденное древнее зло не может с легкостью погрузиться обратно в тягостный сон, и я с любопытством и ужасом ожидаю того, что случится в день следующего солнечного затмения. В голове все время вертятся слова из адской «Книги Иода»: «Он может быть призван на Землю до назначенного часа», «День он может сделать ночью», «Все живое, все дышащее, все движущееся умирает при его приближении». И самые страшные и многозначительные: «Затмение - его вестник».
        Не знаю, что случилось в тот день у Тодда. Телефонная трубка свисала со стены, а рядом с распростертым телом моего друга лежал пистолет. Но я пришел в ужас не от алого пятна крови на халате, с левой стороны груди, а от пустых темных глазниц, слепо глядевших с искаженного мукой лица, и окровавленных пальцев Артура Тодда!
        Гидра
        Погибли два человека; возможно, три. Это все, что известно. Бульварные газеты полыхали заголовками о загадочном увечье и гибели Кеннета Скотта, видного балтиморского писателя и оккультиста, а позже они точно так же спекулировали на исчезновении Роберта Людвига, чья переписка со Скоттом хорошо известна в литературных кругах. Столь же странная и еще более пугающая смерть Пола Эдмонда, хоть и отдаленная от ужасающей сцены смерти Скотта на ширину целого континента, явно была с ней связана. Это видно из присутствия некоего вызвавшего бурные дискуссии объекта, который обнаружили в окоченевших руках Эдмонда - и который, по утверждению легковерной публики, стал причиной его гибели. Подобная причина представляется неправдоподобной, тем не менее, бесспорно, Пол Эдмонд умер от потери крови, вызванной рассечением сонной артерии, как верно и то, что в деле имеются подробности, труднообъяснимые в свете современной науки.
        Бульварные журналисты донельзя раздули значимость дневника Эдмонда, и даже серьезным газетам непросто осветить сей необычный документ, не подвергнув себя при этом обвинениям в «желтизне». Лучше всех вышла из положения «Голливуд ситизен ньюс», опубликовав наименее фантастичные фрагменты дневника и недвусмысленно дав понять, что Эдмонд был беллетристом и что записки этого человека изначально не задумывались как беспристрастное изложение событий. Напечатанная неизвестной типографией брошюра «Об отсылании души», которой в дневнике отведена столь важная роль, имеет в своей основе, судя по всему, чистый вымысел. Ни один из местных книготорговцев о ней не слышал, и мистер Рассел Ходжкинс, виднейший библиофил Калифорнии, заявляет, что и заголовок, и само это издание, судя по всему, родились в уме несчастного Пола Эдмонда.
        Тем не менее, согласно дневнику Эдмонда и некоторым другим документам и письмам, обнаруженным в его столе, именно эта брошюра побудила Людвига и Эдмонда предпринять роковой эксперимент. Людвиг решил нанести своему калифорнийскому корреспонденту визит и отправился из Нью-Йорка в неспешный вояж через Панамский канал. «Карнатик» пришвартовался пятнадцатого августа, и Людвиг успел несколько часов побродить по Сан-Педро. Именно там, в пахнущем плесенью магазине старой книги, он и приобрел брошюру «Об отсылании души». Когда молодой человек прибыл в голливудскую квартиру Эдмонда, книжка была при нем.
        И Людвиг, и Эдмонд глубоко интересовались оккультными знаниями. Они даже попробовали свои силы в колдовстве и демонологии, что стало результатом их знакомства со Скоттом, который располагал одной из лучших в Америке оккультных библиотек.
        Скотт был странным человеком. Худощавый, с острым взглядом, молчаливый, почти все время он проводил в Балтиморе, в старом особняке. Глубина его познаний в эзотерических материях граничила с феноменальной. Он прочел «Ритуал Чхайи» и в письмах к Людвигу и Эдмонду упоминал, какие смыслы на самом деле кроются за намеками и угрозами этого полумифического манускрипта. В его обширной библиотеке встречались такие имена, как Синистрари[8 - Синистрари, Людовико Мария (1622 - 1701) - монах-францисканец, теолог, автор книг по демонологии.], Занкерий и печально известный Гужено де Муссо[9 - Гужено де Муссо, Роже (1805 - 1876) - французский писатель, исследователь эзотерики, развивавший антисемитские идеи.], а в сейфе своей библиотеки он, по слухам, хранил солидный альбом, заполненный выписками из таких фантастических источников, как «Книга Карнака», грандиозный «Шестидесятизначник»[10 - «Шестидесятизначник» - название артефакта из книги Артура Мейчена «Повесть о черной печати».] и кощунственный «Старший ключ», о котором рассказывают, что на земле существует лишь два его экземпляра.
        Не приходится удивляться, что двум студентам не терпелось сорвать покров неведомого и узреть потрясающие воображение тайны, о которых так осторожно намекает Скотт. В дневнике Эдмонд признался, что прямой причиной трагедии стало его собственное любопытство.
        И тем не менее приобрел брошюру Людвиг, и они с Эдмондом принялись изучать ее на квартире последнего. Эдмонд описал книжицу достаточно четко, поэтому странно, что ни один библиофил не смог ее идентифицировать. Если верить дневнику, она была невелика, примерно четыре дюйма на пять, переплетена в обложку из грубой оберточной бумаги и от возраста пожелтела и крошилась. Печать - шрифтом восемнадцатого века с «длинной s» - была небрежной, и в книге не значилось ни выходных данных, ни имени издателя. Она насчитывала восемь страниц, семь из которых были наполнены, по выражению Эдмонда, обычными софизмами о мистике, но на последней приводились конкретные указания по достижению того, что нынче называется «выходом в астрал».
        В общих чертах процесс был обоим студентам знаком. Их исследования позволили им узнать, что душа - или на современном оккультном языке «астральное тело» - считается эфирным двойником, призраком, способным проецироваться на расстояние. Но что касается конкретных инструкций - это была необычная находка. К тому же инструкции казались не слишком сложны в исполнении. Эдмонд намеренно темнит о приготовлениях, но нетрудно сделать вывод, что для получения необходимых ингредиентов два студента посетили несколько аптек; где они раздобыли cannabis indica[11 - Индийская конопля (лат.).], позже обнаруженную на месте трагедии, - загадка, но, разумеется, не из тех, которые не поддаются решению.
        Пятнадцатого августа Людвиг - очевидно, не поставив в известность Эдмонда - послал авиапочтой письмо Скотту, где описал брошюру и ее содержание и спросил совета.
        В ночь на девятнадцатое августа, приблизительно через полчаса после того, как Кеннет Скотт получил письмо Людвига, два молодых оккультиста затеяли свой трагический эксперимент.
        Позже Эдмонд корил во всем себя. В дневнике он упоминает обеспокоенность Людвига, словно тот чувствовал некую скрытую опасность. Людвиг предложил повременить с опытом несколько дней, но Эдмонд посмеялся над его страхами. В конце концов молодые люди сложили требуемые ингредиенты в жаровню и подожгли смесь.
        Они осуществили и другие приготовления, но Эдмонд говорит о них довольно уклончиво. У него бегло проскальзывает пара упоминаний о «семисвечнике» и «инфрацвете», но что скрывается за этими терминами, понять не удается. Двое молодых людей решили попробовать спроецировать свои астральные тела через весь континент. Целью была попытка связаться с Кеннетом Скоттом. Во всем этом явственно слышится нотка юношеского тщеславия.
        Cannabis indica входила в смесь на жаровне как один из ингредиентов, что подтверждает и химический анализ. Именно присутствие индийского наркотика многих побудило считать, что позднейшие записи в дневнике Эдмонда порождены таким ненадежным источником, как фантомы опиумного или гашишного опьянения, которые приняли такие причудливые формы исключительно потому, что обоих студентов в то время крайне занимали соответствующие темы. Эдмонду снилось, что он видит дом Скотта в Балтиморе. Но необходимо помнить, что до этого он много смотрел на фотографию этого дома, которую поставил перед собой на столе, и сознательно желал к этому дому отправиться. Иными словами, нет ничего более логичного, чем то, что Эдмонд попросту увидел во сне предмет, который желал увидеть.
        Но точно такое же видение посетило и Людвига, или, по крайней мере, так он впоследствии утверждал - если, конечно, в этой записи Эдмонд не лжет. По мнению профессора Перри Л. Льюиса, признанного эксперта в области сновидений, Эдмонд во время гашишного опьянения говорил о своих иллюзиях вслух, не имея к тому сознательного намерения и позднее не сохранив об этом никаких воспоминаний. А Людвиг, как в гипнотическом трансе, всего лишь видел фантазмы, вызванные у него в мозгу словами Эдмонда.
        Эдмонд указывает в дневнике, что, понаблюдав несколько минут за горящей жаровней, впал в состояние дремоты, но различал окружающую обстановку четко, хоть и с некоторыми любопытными изменениями, которые можно приписать исключительно действию наркотика. Курильщик марихуаны видит, как крошечная каморка превращается в огромную сводчатую залу; точно так же Эдмонд утверждал, что комната, в которой он сидел, словно бы увеличивается в размерах. Но, как ни странно, этот рост был неестественного свойства: постепенно искажалась геометрия комнаты. Эдмонд подчеркивает этот момент, не пытаясь объяснить его. Когда именно сдвиг стал заметным, он не упоминает, но в какой-то момент юноша оказался в центре помещения, которое хоть и узнавалось как его собственное, изменялось до тех пор, пока не сошлось в определенной точке.
        Здесь заметки почти утрачивают связность. Эдмонду явно непросто описать, что представлялось ему в этих видениях. Все линии и изгибы комнаты, со странной настойчивостью повторяет он, словно указывали на одну конкретную точку: жаровню, где тлела смесь одурманивающих веществ и химикатов.
        Постепенно в его уши проник очень тихий настойчивый звон, но стал сходить на нет и наконец полностью затих. В тот момент Эдмонд приписал звук действию наркотика. Лишь позднее он узнал об отчаянных попытках Скотта пробиться к нему посредством междугородного телефонного звонка. Пронзительный сигнал телефона мало-помалу ослабел и умолк.
        Эдмонд был по натуре испытателем. Он старался перемещать взгляд на конкретные объекты, которые помнил: на вазу, на лампу, на стол. Но комната, казалось, обладала необъяснимой вязкой текучестью, и он неизменно обнаруживал, что его взгляд скользит вдоль искривленных линий и закруглений и вновь оказывается устремлен на жаровню. Тогда-то Эдмонд и осознал, что в этом месте происходит нечто необычное.
        Смесь уже не тлела. Вместо нее внутри жаровни выстраивалось странное кристаллическое образование. Описать этот объект Эдмонд не нашел возможным. Он смог лишь сказать, что кристалл казался продолжением искривленных линий комнаты, уводил их за пределы точки, в которой они сходились. Очевидно, не ощущая безумности подобного концепта, он далее указывает, что его глаза начинали болеть, когда он рассматривал кристаллический объект, но он не мог отвести взгляд.
        Кристалл тянул Эдмонда к себе. Тот почувствовал резкое и мучительное притяжение, в воздухе зазвучал высокий монотонный гул, и внезапно с нарастающей скоростью Эдмонд поплыл к предмету в жаровне. Кристалл всосал его - такова необъяснимая фраза самого Эдмонда. На мгновение он ощутил невероятный холод, а затем ему явилось новое видение.
        Серый туман и зыбкость. Эдмонд подчеркивает это странное ощущение неустойчивости, которое, по его заявлению, возникло у него внутри. Он чувствовал себя, по собственному неясному выражению, облаком дыма, колышущимся и бесцельно дрейфующим в пространстве. Но, глянув вниз, он увидел свое тело, полностью одетое и, без сомнения, вполне материальное.
        Его ум начало теснить крайнее беспокойство. Туман сгущался и закручивался водоворотами. Кошмарный беспричинный страх, знакомый курильщикам опиума, схватил его в тиски. Эдмонд чувствовал, что к нему приближается нечто - невероятно ужасное и несущее мощную угрозу. А потом туман совершенно внезапно пропал.
        Далеко внизу Эдмонд увидел то, что поначалу принял за море. Он висел без какой-либо опоры в пустом пространстве, а от горизонта до горизонта мерцала и расползалась вздымающаяся и опадающая серая масса. Колеблющуюся свинцовую поверхность усеивали круглые темные пузырьки; их было несметное количество. Он почувствовал, как вопреки своей воле устремляется вертикально вниз; по мере приближения к таинственной серой массе он все яснее ее разглядывал.
        Он не мог определить ее природу. Субстанция казалась морем серой слизи, бесформенной, как протоплазма. Но теперь он различил, что темные пузырьки - это головы.
        К пугающему полчищу
        Вниз Эдмонда влекло.
        В памяти Эдмонда промелькнул фрагмент повествования, которое он некогда читал. Оно было написано в двенадцатом веке монахом Альберико, и считается, что этот текст представляет собой описание схождения в ад. Подобно Данте, Альберико видел муки проклятых. «Хулители Господа, - пишет он своей выспренней, многоумной латынью, - были погружены по шею в озеро расплавленного металла». Теперь Эдмонд припомнил слова Альберико. Затем он увидел, что головы принадлежат не существам, погруженным в серую слизь; они представляли с серой массой одно целое. Головы росли из нее!
        Страх покинул Эдмонда. С каким-то отстраненным любопытством он разглядывал расстилавшуюся под ним невообразимую поверхность. На сером море покачивались и кивали человеческие головы, бессчетные тысячи голов, но еще большее количество голов принадлежали не людям. Некоторые из них несли на себе антропоидные черты, но в прочих едва можно было опознать живые объекты.
        Головы жили. Их глаза таращились в пространство в неизмеримых страданиях, губы кривились в беззвучных ламентациях; у многих по впалым щекам лились слезы. Даже отвратительно нечеловеческие головы - подобные птичьим, змеиным, головам монструозных существ из живого камня, металла или растительности - являли следы непрекращающихся мук, которые их терзали. К пугающему полчищу вниз Эдмонда влекло.
        Снова его охватила чернота. Она оказалась скоротечной, но, очнувшись от секундного беспамятства, Эдмонд почувствовал себя (по его собственным словам) причудливым образом преображенным. Нечто произошло с ним в этот роковой период темноты. Его ум затуманивала какая-то неопределенность, так что все окружающее он воспринимал в полумраке и словно сквозь дымку. В этом новом видении ему представлялось, что он очутился высоко в воздухе над безмолвными, залитыми лунным светом улицами и стремительно движется вниз.
        Стояла полная луна, и в ее свете он понял, что спускается к знакомому старому дому из песчаника. Это был дом Кеннета Скотта, выученный Эдмондом по фотографии. Дрожь ликования согревала его: значит, эксперимент удался!
        Теперь дом возвышался перед ним. Эдмонд парил снаружи, перед открытым неосвещенным окном. Заглянув в комнату, он узнал худощавую фигуру Кеннета Скотта, сидевшего за письменным столом. Губы оккультиста были плотно сжаты, а лицо омрачала тревожная гримаса. Перед ним лежал огромный фолиант с пожелтевшими пергаментными страницами, и ученый внимательно рассматривал его. Время от времени его обеспокоенный взгляд устремлялся на стоявший рядом с ним на столе телефон. Эдмонд попытался окликнуть Скотта - тот поднял глаза и пристально вгляделся в окно.
        В ту же секунду лицо Скотта исказила пугающая трансформация. Человек словно обезумел от страха. Он вскочил на ноги, опрокинув стул, и одновременно с этим Эдмонд почувствовал неодолимую силу, потянувшую его вперед.
        Все, что произошло после, - запутанно и туманно. Записи Эдмонда в этом месте фрагментарны, и можно лишь догадываться, что Эдмонд очутился в комнате и с необъяснимым и ненормальным упорством преследовал впавшего в панику Скотта. Эдмонд плыл по воздуху… а Скотт оказался загнан в угол… и здесь записки Эдмонда обрываются полностью, словно воспоминания об этом эпизоде оказались сильнее него.
        В тот момент милосердная чернота поглотила Эдмонда, но, прежде чем сон стал таять и пропал, вспыхнуло напоследок еще одно видение. Он снова оказался снаружи перед окном Скотта, быстро удаляясь в ночь, а в светящемся желтом квадрате открытого окна виден был край стола Скотта и обмякшее тело самого хозяина, лежащее на ковре. По крайней мере, Эдмонд заключил, что это тело Скотта, поскольку либо шея у человека была согнута под невозможным углом, так что голову скрывал торс, либо человек был обезглавлен.
        На этом сон закончился. Эдмонд проснулся и обнаружил, что комната прогружена в темноту; рядом сонно пошевелился Людвиг. Оба студента были растеряны и перевозбуждены. Они взволнованно заспорили, время от времени позволяя себе нервные всплески эмоций, и Людвиг признался, что его видение в точности совпадает с тем, что испытал Эдмонд. К сожалению, ни один из них не потрудился проанализировать произошедшее и найти ему логическое объяснение, но как-никак оба были мистиками и целиком приняли все на веру.
        Раздался звонок. Бесстрастная телефонистка спросила, согласен ли Эдмонд принять вызов из Балтимора. Она добавила, что уже некоторое время пытается дозвониться в их квартиру, но никто не отвечает. Эдмонд резко перебил ее и потребовал, чтобы его соединили. Но сделать это не удалось. Телефонистка на коммутаторе в Балтиморе сообщила, что ее абонент не ответил, и после непродолжительных бессмысленных расспросов Эдмонд повесил трубку. Тогда Людвиг признался, что писал Скотту, и посетовал на собственную скрытность, помешавшую ему рассказать балтиморскому оккультисту о цели эксперимента: о месте назначения, в которое были направлены астралы.
        Не унял их страхов и обнаруженный в жаровне предмет. Очевидно, хотя бы частично видение основывалось на истине - неизвестные химикалии выкристаллизовались в нечто из плоскостей и углов. Предмет состоял из некой хрупкой субстанции, напоминающей матовое стекло, имел приблизительно пирамидальную форму и от вершины до основания составлял около шести дюймов. Людвиг хотел немедленно его разбить, но Эдмонд не позволил.
        Их споры пресекла телеграмма от Скотта. Она гласила:
        НИКАКИХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ С БРОШЮРОЙ О КОТОРОЙ ВЫ ГОВОРИЛИ ТЧК ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ОПАСНО И МОЖЕТ ПРИВЕСТИ К МОЕЙ СМЕРТИ ТЧК СЕГОДНЯ ПРИШЛЮ ВСЕ ПОДРОБНОСТИ АВИАПОЧТОЙ ТЧК БРОШЮРУ РЕКОМЕНДУЮ СЖЕЧЬ
        КЕННЕТ СКОТТ
        За этим последовали еще две новости, в результате чего Пол Эдмонд провел некоторое время в голливудской больнице. Первая новость подоспела к утреннему выпуску «Лос-Анджелес таймс» от двадцатого августа. В заметке коротко сообщалось, что Кеннет Скотт, известный писатель и оккультист, проживавший в Балтиморе, штат Мэриленд, загадочным образом убит. Никаких улик, указывающих на личность убийцы, не найдено, а тело обнаружили только днем девятнадцатого. Тот факт, что голова жертвы была отделена от тела и необъяснимым образом исчезла, сперва поставил под сомнения результаты опознания, но врач Скотта подтвердил логические выводы. Таинственности делу придали следы сероватой слизи, которой был испачкан ковер. По заявлению судебного эксперта, голова Скотта была аккуратно отсечена от тела острым лезвием. Полиция заявила, что арест обвиняемого последует в ближайшее время.
        Излишне говорить, что арест так и не произвели. Бульварные газеты ухватились за лакомый кусочек и выжали из новости все возможное, а один предприимчивый репортер раскопал, что незадолго до времени, в которое зафиксировали гибель Скотта, тот отправил с главпочтамта Балтимора письмо авиапочтой. Это сообщение и стало непосредственной причиной нервного срыва и госпитализации Эдмонда.
        Письмо было обнаружено в квартире Эдмонда, но оно практически не пролило света на дело. Скотт был визионером, и письмо подозрительно напоминает его литературные труды.
        Как вы оба знаете, - в частности, говорилось в этом пространном письме, - за старыми легендами и фольклором часто скрываются факты. Циклопы уже не миф, как подтвердит вам любой врач, знакомый с врожденными патологиями. Вам также известно, что мои теории эликсира жизни подтвердились с открытием тяжелой воды. Так вот, миф о Гидре также основан на фактах.
        Имеется бесчисленное количество сказок о многоголовых монстрах, и в их основе лежит описание реальной сущности, о которой на протяжении веков было известно очень немногим. Существо это появилось не на земле, но в безднах Запределья. В определенном смысле это была вампирическая сущность, но питающаяся не кровью своих жертв, а их головами - их мозгом. Вам это может показаться странным, но сейчас вы уже знаете, что в Запределье обитают сущности, чьи потребности и плоть отличаются от наших. Множество эпох эта сущность рыскала в поисках добычи в бесконечности за границами нашего измерения, посылая зов, чтобы собрать свои жертвы, где возможно. Ибо, поглощая головы и мозг разумных существ как нашего мира, так и других планет, эта сущность многократно приумножает свою мощь и жизненную силу.
        Вы оба знаете, что веками появлялись люди, желающие поклоняться Великим - даже злобным Чужим, которые дошли до нас в фольклоре в образе демонов. У каждого бога и каждой сущности, от Черного Фарола до самого мелкого из Чужих, чья сила выше человеческих, есть свои почитатели. И культы эти перемешиваются очень любопытным образом, поэтому мы обнаруживаем, что следы забытых верований прорастают в более поздних временах. Например, когда римляне в темных лесах Италии поклонялись Великой Матери, как вы думаете, почему они включали в свой ритуал мистическое славословие: «Горго, Мормо, тысячеликая луна»?[12 - Слова из ритуала поклонения Гекате. Упоминаются в рассказе Г. Ф. Лавкрафта «Кошмар в Ред-Хуке».]Выводы ясны.
        Я углубился в подробности, но это было необходимо, чтобы подготовить вас к моему объяснению происхождения брошюры, которую Роберт обнаружил в Сан-Педро. Я знал об этой книжице, напечатанной в Салеме в 1783 году, но решил, что ни одного ее экземпляра больше не существует. Эта брошюра - ловушка, и наигнуснейшая. Создали ее служители Гидры, чтобы заманивать жертв во чрево своей богини!
        В книге заявляется, что она представляет собой описание невинного эксперимента с астральной сущностью. Однако подлинная ее цель - открыть портал и подготовить жертву для Гидры. Когда эти брошюры начали распространять по секретным подпольным каналам, в Новой Англии вспыхнула эпидемия смертей. Десятки мужчин и женщин были найдены обезглавленными, и вокруг - никаких следов убийцы в человеческом обличье. На самом деле настоящими убийцами были те, кто осуществлял эксперимент в соответствии с инструкциями, приведенными в брошюре, и невольно позволял Гидре использовать их жизненные силы и материализоваться на этой планете.
        Грубо говоря, происходит вот что: субъект, следуя инструкциям, вдыхает дым наркотика, который разрывает завесу между нашим миром и Запредельем. Экспериментатор сосредотачивается на человеке, которому хочет нанести визит своей астральной сущностью, и этот человек обречен, поскольку его утаскивает в Запределье, в другое измерение, и посредством определенного психического и химического процесса он временно ставится одним целым с Гидрой. Сводится это к следующему: Гидра, используя астрал экспериментатора как носителя, приходит на Землю и забирает свою добычу - человека, на котором субъект сосредоточился. Для самого экспериментатора никакой реальной опасности нет, за исключением разве что возможности получить мощное нервное потрясение. Но второго - жертву - Гидра забирает себе. Он обречен на вечные муки, кроме некоторых необычных случаев, когда может поддерживать психическую связь с чьим-то земным разумом. Но не стоит об этом.
        Я серьезно встревожен. Я заказал междугородний звонок в квартиру Эдмонда, и, без сомнения, вы все узнаете задолго до того, как придет это письмо. Если вы окажетесь настолько опрометчивы, что предпримете эксперимент раньше, чем я с вами свяжусь, мне будет грозить серьезная опасность, поскольку вы, вероятно, попытаетесь осуществить проекцию вашего астрала в Балтимор, ко мне. После того как я отправлю это письмо и пока я ожидаю телефонного соединения, я предприму все возможное, чтобы найти охранительную формулу, хотя не думаю, что она существует.
        Кеннет Скотт
        Именно это письмо уложило Эдмонда на несколько дней в больницу, где ему пришлось поправлять состояние нервов. Людвиг, видимо, оказался покрепче; по просьбе Эдмонда он остался в квартире последнего и занялся собственными экспериментами.
        Что именно произошло в квартире Эдмонда в следующие несколько дней, мы никогда не узнаем наверняка. Людвиг ежедневно навещал хозяина квартиры в больнице и рассказывал ему о своих опытах, а Эдмонд записывал все, что запомнил, на листках бумаги, которые потом вставлял между страницами своего дневника. Есть основания верить, что необыкновенная смесь веществ в жаровне еще оказывала влияние на умы двух студентов, поскольку эксперименты Людвига, судя по записям Эдмонда, весьма напоминали продолжение исходного наркотического сна.
        Как и следовало ожидать, брошюру Людвиг сжег. А затем, на следующую ночь после отъезда Эдмонда в больницу, второй молодой человек, по собственному утверждению, услышал, как с ним разговаривает Скотт.
        Будучи исключительно восприимчивым ко всему необычному, Эдмонд не стал поднимать его на смех. Он внимательно выслушал Людвига, который заявил, что ученый еще жив, хотя и существует в другом измерении пространства. Гидра захватила Скотта, но у оккультиста хватило силы связаться с Людвигом. Необходимо не упускать из виду, что ни один из двух юношей после перенесенного нервного потрясения окончательно не пришел в себя.
        Итак, каждый день Людвиг прибавлял к своей истории все новые и новые подробности, а Эдмонд слушал. Говорили они тайно, шепотом, и Эдмонд тщательно следил, чтобы его заметки не попали в руки скептиков. Вся суть, говорил Людвиг, заключалась в странном кристаллическом объекте, который образовался в жаровне. Именно он держал открытым путь в Запределье. Размером кристалл меньше человеческой головы, но при желании через него можно пройти, поскольку он создает «искривление в пространстве» - термин, который Эдмонд упоминает несколько раз, хотя объяснить не удосуживается. Гидра же способна вернуться на землю, только если будут воспроизведены первоначальные условия эксперимента.
        Людвиг сказал, что слышал слабый шепот Скотта из кристаллического предмета, состоящего из невообразимых граней и углов. Оккультист испытывал страшные муки и постоянно просил Людвига спасти его. Это несложно, если студент будет неукоснительно следовать инструкциям. Опасность есть, но надо проявить смелость и попытаться исправить причиненное зло. Только так Скотт сможет избавиться от бесконечных мучений и вернуться на Землю.
        И Людвиг, как он рассказывал Эдмонду, прошел сквозь кристалл - опять эта неясная и странная фраза! - взяв с собой то, что велел ему Скотт. Главным среди всего этого был острый как бритва кухонный нож с костяной рукояткой. Были и другие предметы, причем некоторые добыть было непросто; какие именно, Людвиг не уточнял, а если и уточнял, то Эдмонд не упоминает о них в своих записях.
        По рассказам Людвига, он прошел через кристалл и отыскал Скотта. Но не сразу. Были ночи, когда он на ощупь пробирался сквозь фантастические и жуткие видения из кошмаров, все время направляемый настойчивым шепотом Скотта. Нужно было проходить ворота и пересекать странные измерения. И Людвиг шел сквозь жуткие бездны пульсирующей, пугающей тьмы; он миновал место с необычным фиолетовым светом, который заходился у него за спиной дребезжащими глумливыми порывами ведьмовского хохота; он прошел сквозь опустевший циклопический город из черного камня, в котором с содроганием узнал легендарный Дис. Наконец он отыскал Скотта.
        Людвиг проделал все необходимое. Когда на следующий день он пришел в больницу, Эдмонда потрясла бескровная бледность друга и бегающие в его глазах огоньки безумия. Зрачки были неестественно расширены, а говорил Людвиг в тот день бессвязным шепотом, разбирать который Эдмонду было непросто. Это сказалось на записях. Как можно понять, Людвиг заявил, что освободил Скотта из плена Гидры, и беспрестанно бормотал что-то про ужасную серую слизь, которая испачкала лезвие его кухонного ножа. Он уверял, что его дело еще не закончено.
        Без сомнения, за Людвига говорило его затуманенное наркотиком сознание, когда он рассказывал, как оставил Скотта или, по крайней мере, живую его часть в некоем измерении, не враждебном человеческой жизни и не подверженном естественным законам и процессам. Скотт желал вернуться на землю. Теперь он мог вернуться, сообщил Эдмонду Людвиг, но удивительная витальность, которая поддерживала жизнь в том, что осталось от Скотта, на земле немедленно улетучится. Существование как таковое было возможно для Скотта лишь в отдельных планах и измерениях, а чужеродная сила, которая поддерживала его в живых, постепенно уходила - теперь, когда он больше не получал энергетической подпитки от Гидры. Людвиг сказал, что действовать необходимо быстро.
        В Запределье существует место, где Скотт мог исполнить свое желание. В этом месте мысль неявно связана с энергией и материей из-за пронзительных звуков труб (так рассказывал Людвиг), которые с начала времен просачиваются сквозь пелену мерцающих оттенков. Оно расположено очень близко к Центру - Центру Хаоса, где обитает Азатот, Повелитель Всего Сущего. Все было создано мыслями Азатота, и только в Центре Абсолютного Хаоса Скотт обретет возможность снова жить на земле в человеческом облике. На этом месте часть записок Эдмонда стерта, и возможно разобрать лишь один фрагмент: «…материализовавшейся мысли».
        Людвиг с побелевшим лицом и ввалившимися щеками говорил, что должен завершить свое дело. Он считал себя обязанным отвести Скотта в Центр, хотя признавался, что невероятный ужас заставляет его колебаться. На пути подстерегают опасности и ловушки, в которые легко угодить. Хуже всего, что завеса, ограждающая Азатота, тонка, а если даже случайно увидеть Повелителя Всего Сущего, это будет означать полное и окончательное уничтожение узревшего. Скотт говорил об этом, добавил Людвиг; кроме того, упоминал о непреодолимом желании, которое будет притягивать взгляд юного студента к роковому месту, если тот не сумеет изо всех сил этому желанию сопротивляться.
        Нервно покусывая губы, Роберт Людвиг ушел из больницы и, как мы можем предполагать, по дороге к квартире Эдмонда стал жертвой насилия. Поскольку на земле Эдмонд своего друга больше не увидел.
        Полиция еще разыскивала пропавшую голову Кеннета Скотта. Так Эдмонд заключил из газет. На следующий день он с нетерпением ожидал появления Людвига и, когда безрезультатно прошло несколько часов, позвонил к себе в квартиру, но никто не ответил. В конце концов обеспокоенный Эдмонд, которому было уже не по себе от тревоги, провел десять минут в бурной беседе со своим врачом и еще десять - с полицейским инспектором. Наконец он добился своего, вызвал такси и поехал домой, пренебрегая запретом больничных властей.
        Людвиг исчез. Пропал без следа. Эдмонд хотел было вызывать полицию, но быстро отказался от этой мысли. Он нервно мерил шагами квартиру, изредка отводя взгляд от кристаллического объекта, который так и покоился на жаровне.
        Дневник едва ли проясняет события той ночи. По записям можно восстановить, что Эдмонд приготовил еще одну дозу наркотического снадобья или что вредоносное воздействие паров, которые он вдыхал за несколько дней до того, в конце концов нанесли его мозгу такое разрушение, что он уже не различал вымысел и реальность. Запись в дневнике, датированная следующим утром, начинается внезапно: «Я его слышал. Как и рассказывал Боб, он говорил через ту кристаллическую вещь. Он в отчаянии и говорит мне, что у Боба ничего не вышло. Он не отвел Скотта в Центр, иначе С. снова бы материализовался на земле и спас Боба. Нечто - не знаю, что именно, - захватило Боба, да поможет ему Бог. Да поможет Бог всем нам… Скотт говорит, мне надо начать там, где бросил свою задачу Боб, и довершить ее».
        На последних страницах этой записи он обнажает душу, и это зрелище не из приятных. Почему-то самые пугающие из потусторонних ужасов, описанных дневником, не настолько ужасающи, как последний конфликт, произошедший в квартире над Голливудом, когда человек боролся со своим страхом и осознал собственную слабость. Пожалуй, только к лучшему, что брошюра была уничтожена, поскольку наркотик, настолько разрушающий мозг, как в ней описано, явно возник в аду столь же ужасном, как тот, что описал Эдмонд. Последние страницы дневника являют нам ум, рассыпающийся в прах:
        «Я прошел. После Боба легче; я могу начать там, где он остановился, как говорит Скотт. И я прошел через Холодное пламя и Вихревые водовороты и наконец достиг места, где находится Скотт. Вернее, находился, поскольку я подхватил его и пронес через несколько уровней, пока мне не пришлось вернуться. Боб не сказал о тяге, с которой приходится бороться. Но крепчает она только после того, как я продвинулся вглубь на довольно существенное расстояние».
        Очередная запись датирована следующим днем. Ее едва можно разобрать.
        «Не выдержал. Пришлось выйти. Час гулял по Гриффит-парку. Потом вернулся в квартиру, и Скотт тотчас же заговорил со мной. Мне страшно. Мне кажется, он это ощущает и тоже испуган - и сердится.
        Он говорит, что нельзя больше терять время. Его жизненные силы на исходе, и ему нужно быстро добраться до Центра и вернуться на землю. Видел Боба. Мельком, так что даже не узнал бы, если бы Скотт не сказал. Боб был весь какой-то искаженный и пугающий. Скотт говорит, что, когда его захватило, атомы его тела адаптировались к другому измерению. Надо быть осторожным. Мы уже почти у Центра».
        Последняя запись.
        «Еще раз - и дело сделано. Боже, как же мне страшно, как же мне невероятно страшно. Слышал трубы. От них леденеет мозг. Скотт кричал на меня, заставлял идти дальше и, мне кажется, пытался заглушить тот… другой звук, но, конечно же, не смог. В отдалении виднеется очень слабое сиреневое сияние и разноцветные вспышки. За ними, по словам Скотта, Азатот.
        Не могу. Не хватает духу - эти трубы и эти формы, которые движутся вдалеке. Если я посмотрю в ту сторону, когда окажусь у завесы, это будет означать… Но Скотт злится на меня как безумный. Говорит, это я всему причиной. Мной овладел неутолимый порыв позволить этой тяге утянуть меня назад, а затем разбить врата - кристаллическую штуку. Может быть, когда я снова пройду сквозь нее, я пойму, что не могу не смотреть на завесу, я именно так и сделаю. Я сказал Скотту, что если он отпустит меня обратно на Землю сделать еще один глоток воздуха, то в следующий раз я закончу. Он согласился, но велел поторопиться. Его жизненные силы быстро иссякают. Он сказал, что, если я через десять минут не пройду через врата, он придет за мной. На самом деле не придет. Жизнь, которая поддерживает его в Запределье, на земле ему не поможет, разве что на секунду-другую.
        Мои десять минут истекли. Скотт зовет из врат. Не пойду! Мне не вынести - только не последний ужас Запределья, когда за завесой движутся эти штуки и орут эти ужасные трубы…
        Не пойду, я тебе сказал! Скотт, нет - мне не вынести! Тебе не выбраться, вот и все. Ты умрешь - я сказал тебе, что не пойду! Тебе меня не заставить - прежде я разобью врата!.. Что? Нет! Нет, ты не… ты этого не сделаешь! Скотт! Не надо, не надо… Боже, он выходит…»
        Это последняя запись в дневнике, который полиция обнаружила открытым на столе Эдмонда. После того как раздался ужасающий вопль, а потом из-под двери квартиры медленно потекла красная жидкость, на месте оказались два офицера из патрульной машины.
        Тело Пола Эдмонда нашли у двери. Голова и плечи лежали в расширяющейся багровой луже.
        Неподалеку валялась перевернутая медная жаровня, а по ковру были рассыпаны хлопья белого вещества. Окоченевшие пальцы Эдмонда крепко сжимали объект, о котором с тех пор не умолкают споры.
        Этот объект поразительно хорошо сохранился, принимая во внимание его природу. Он частично покрыт странной сероватой слизью, а его челюсти плотно стиснуты. Зубы страшно изуродовали горло Эдмонда и перерубили сонную артерию.
        Необходимость в дальнейших поисках пропавшей головы Кеннета Скотта отпала.
        Охота
        Элвин Дойл вошел в Дом волшебника с тупоносым короткоствольным пистолетом в кармане, замышляя убийство.
        Судьба благоволила ему: он смог выследить своего кузена Уилла Бенсона до того, как на его след вышли душеприказчики старого Андреаса Бенсона. Фортуна была на его стороне и теперь. Хижина Бенсона стояла в небольшом ущелье, в двух милях от городка Монкс-Холлоу, и по ночам суеверные горожане не совали туда нос.
        Уилл Бенсон был ближайшим родственником покойного Андреаса Бенсона. В случае смерти Уилла Дойл становился наследником. Поэтому Дойл приехал в Монкс-Холлоу и, пряча пистолет, чтобы не вызвать подозрений, как бы невзначай расспросил о местонахождении своего кузена.
        Уилл Бенсон жил отшельником, но, как рассказали Дойлу местные после пары кружек пива, это было еще полбеды. Они шепотом поведали, что ночами в своей хижине тот творил всякие непотребства и ужасы, закрывая ставни, чтобы не подсматривали прохожие. Еще они слышали зловещие звуки, не предвещавшие ничего хорошего.
        Но однажды хозяин салуна Эд Деркин увидел на крыше хижины Бенсона дымчато-черную тварь, смотревшую на него горящими глазами, пока он не бросился наутек, - и с тех пор к жилищу Бенсона никто не подходил.
        Дойл усмехнулся про себя; ему доводилось слышать и не такие истории про отшельников. Теперь его задача стала гораздо легче - можно было не опасаться, что выстрел услышат. Для ночной поездки он предусмотрительно взял напрокат неприметный черный родстер распространенной марки и на закате с непроницаемым видом отправился в путь по колдобистой проселочной дороге.
        На его лице вообще редко отражались эмоции. Лишь изредка он чуть поджимал тонкие губы, и его холодные серые глаза будто покрывались ледяной коркой. Впрочем, когда дверь хижины открылась на его стук и на крыльце появился мужчина, он улыбнулся. Но улыбка эта не была дружелюбной.
        Дойл помнил Уилла Бенсона по фотографиям и, хотя те были сняты двадцать лет назад, сразу узнал его. Тот же широкий и высокий лоб, тот же взгляд хмурых темных глаз. Носогубные складки стали глубже, густые брови удивленно сходились вместе; на висках серебрилась седина. Но глаза Бенсона мигом загорелись.
        - Кто… Эл! - воскликнул он, но тут же засомневался. - Ты же Эл, верно? Сразу не признал.
        Дойл улыбнулся шире, но мысленно проклял хорошую память кузена. Он сомневался, что Бенсон его вспомнит. Что ж, ничего не поделаешь. Изначально у него было два плана действий; теперь приходилось отказаться от основного в пользу запасного. Он пожал Бенсону руку с напускной приветливостью.
        - Он самый. Не думал, что вы меня вспомните. Почти двадцать лет прошло. Я был мелким сорванцом, когда мы виделись в последний раз. Пустите на огонек?
        Бенсон явно не хотел его пускать.
        - Конечно, - ответил он, нахмурившись и как будто торопливо оглянувшись, после чего пропустил Дойла внутрь. - Входи.
        Дойл отметил, что Бенсон закрыл дверь на два замка. Его взгляд блуждал по комнате. Его охватило любопытство. Горожане неспроста прозвали хижину Бенсона Домом волшебника!
        Со стен свисали черные портьеры, складки которых создавали ощущение простора. Столы и кресла располагались вдоль стен, на полу был начерчен какой-то хитрый узор. Дойл смутно припомнил, что он называется пентаграммой - круги со звездой внутри, нарисованные при помощи слабо светившейся в полумраке зеленоватой субстанции.
        Вокруг пентаграммы на равном удалении друг от друга стояли вычурные серебристые лампы, а посередине, в центре звезды, - кресло, стол, на котором лежала громадная раскрытая книга в железном окладе, и треножник с кадилом. И правда, комната волшебника! Тем не менее в Дойле закипели злоба и раздражение. Что этот болван будет делать с наследством старого Бенсона, если получит его? Наверняка истратит на шарлатанские приблуды!
        Тут же пришла другая мысль: а надо ли его убивать? Может, проще добиться признания Бенсона сумасшедшим? Но Дойл отмел ее, еще не успев как следует поварить. Лишний риск ни к чему. Пистолет надежнее.
        - Удивлен, а? - Бенсон как-то странно посмотрел на него. - Пожалуй, на первый взгляд это и в самом деле необычно. Потом объясню. Садись, рассказывай, как твои дела… и зачем пожаловал.
        Он притащил стоявшее у стены мягкое кресло. Дойл сел и достал портсигар.
        - Долгая история. Вы ведь давно отошли от повседневных дел? Мы с вашим дедом вспоминали вас не далее как позавчера. - Дойл пристально следил за Бенсоном, но тот хранил спокойствие. Судя по всему, он еще не знал о смерти деда. - Вот я и задумался, как…
        - Э… послушай, - перебил его Бенсон. - Не надо здесь курить.
        - А? - Дойл непонимающе уставился на него, потом убрал сигарету в портсигар. - Без проблем.
        Бенсон почувствовал, что должен объясниться.
        - У меня тут довольно деликатный… кхм, эксперимент. Любая мелочь может помешать. Эл, не хочу показаться нерадушным хозяином, но ты приехал не в самое подходящее время. - Он замялся и снова бросил мимолетный взгляд через плечо. - Ты собирался заночевать у меня?
        - Ну, раз такие дела, то, пожалуй, нет, - нарочито тактично ответил Дойл. - Не хочу вас обременять…
        - Нет, что ты, ничего подобного, - поспешил ответить Бенсон. - Просто я уже начал эксперимент и должен его закончить. Он довольно опасен…
        Дойл быстро все обдумал. Его кузен, очевидно, был сумасшедшим. Что это за бред про эксперименты? Но уходить было рано.
        - Ждете гостей, Уилл? - подмигнул он и многозначительно кивнул.
        Бледное лицо Бенсона залилось краской.
        - Нет, - ответил он. - Все не так. У меня правда идет эксперимент, и весьма опасный, уж поверь. Эл, послушай. Переночуй сегодня в городе, а завтра возвращайся, а? Я в самом деле рад тебя видеть, просто… ну, сложно объяснить. Поначалу это всем кажется ерундой. Представь себе научный эксперимент… со взрывчаткой.
        - Господи… Извините, - быстро ответил Дойл. - Я был бы рад уехать, но не смогу. Машина забарахлила. Сюда кое-как добрался, но механик из меня никудышный. Можно позвонить кому-нибудь в город, чтобы меня забрали?
        Он затаил дыхание. Вряд ли у Бенсона был телефон, но мало ли…
        - У меня нет телефона, - ответил Бенсон и закусил губу. - Что ж, Дойл, раз ты здесь, я за тебя в ответе. Я… думаю, опасности не будет, если ты станешь делать, что я скажу.
        - Годится. Могу сходить в другую комнату и почитать, пока вы здесь занимаетесь. Я… - Он запнулся, ошеломленный тем, как Бенсон переменился в лице.
        - Господи, не надо! Оставайся со мной! Только здесь ты будешь в безопасности. Это… это… - Он быстро оглянулся. Дойл заметил, что от кадила заструился густой голубоватый дымок. - За мной! - поторопил его Бенсон, и Дойл поднялся, дав кузену затащить кресло внутрь пентаграммы. Затем медленно подошел к Бенсону.
        Тот словно из ниоткуда достал свечу и вставил в настольный подсвечник. Он затушил масляную лампу, и теперь единственными источниками света были свеча и шесть серебряных ламп. По комнате поползли тени. Стена мрака снаружи пентаграммы как будто придвинулась, а темнота стала казаться пугающе неизмеримой из-за черных портьер. Воцарилась тишина.
        - Я уже начал, - объяснил Бенсон, - и остановиться нельзя. Эксперимент нужно довести до конца. Садись, ждать придется долго.
        Он склонился над громадной книгой в железном окладе и перелистнул желтую страницу. Дойл понял, что текст на латинском, но этого языка он почти не знал. Бледное лицо Бенсона, задумчиво глядящего в книгу, напомнило Дойлу изображения средневековых колдунов. Колдовство! Что ж, пистолет в его кармане обладал большей магической силой, чем вся эта сумасшедшая абракадабра. Но пускай Бенсон повеселится. Свои шансы в драке Дойл оценивал невысоко, а из-за привычки кузена постоянно оглядываться нужно было полагаться на первый же выстрел.
        Бенсон бросил в кадило какой-то порошок, и дым стал еще гуще. Постепенно воздух подернулся слабой дымкой. Дойл поспешил спрятать улыбку, когда Бенсон оглянулся на него.
        - Думаешь, я сумасшедший? - спросил Бенсон.
        - Нет, - ответил Дойл и замолчал. Он достаточно узнал о своем собеседнике, чтобы оправдываться. Бенсон сразу распознает фальшь.
        Бенсон улыбнулся и расслабился, глядя на кузена. Вытащив из кармана потертую трубку, он вожделенно посмотрел на нее и сунул обратно.
        - Главный недостаток эксперимента, - произнес он и усмехнулся, но тут же вновь посерьезнел. - Горожане, наверное, говорили, что у меня не все дома. Но они сами в это не верят. Эл, они меня боятся - бог знает почему, ведь я не причинял им вреда. Меня интересуют лишь знания, а они этого не понимают. Ну и ладно, главное, что меня не тревожат попусту. Мои исследования лучше вести в одиночестве. К тому же в таком случае они не рискуют попасть туда, где простым смертным бывать не следует.
        - Они прозвали вашу хижину «Домом волшебника», - не преминул согласиться Дойл.
        - Да, я слышал. В некотором роде они правы. Давным-давно людей, ищущих тайных знаний, звали волшебниками. На самом деле, Эл, это все наука, пусть и такая, о которой ученые в привычном понимании этого слова ничего не знают. Но любому толковому ученому известно, что за пределами нашего трехмерного мира, познаваемого при помощи зрения, слуха, вкуса, обоняния и осязания, есть и другие миры, тоже обитаемые. То, что я рассказываю, может показаться невероятным, но ради сохранности твоего рассудка, прошу, выслушай меня. Ты должен быть готов к тому, что увидишь сегодня. Другая вселенная… - Он задумался и заглянул в книгу. - Сложно объяснить. Я зашел очень далеко, а ты почти ничего в этом не понимаешь.
        Дойл беспокойно заерзал. Он сунул руку в карман и оставил там, заметив, что Бенсон смотрит на него. Резко выдернув ее, он мог выдать свои намерения.
        - Скажем так, - продолжил Бенсон, - человек - не единственная разумная форма жизни. Это доказано наукой. Но наука не признает, что существует сверхнаука, позволяющая человеку вступать в контакт с этими так называемыми ультралюдьми. С давних пор существовали тайные, по необходимости скрываемые практики, посредством которых можно глубоко погружаться в эти знания. Тех, кто ими пользовался, всегда преследовали. Среди так называемых магов прошлого было много шарлатанов - взять, например, Калиостро. Но другие, вроде Альберта Великого или Людвига Принна, не были обманщиками. Только слепой не увидит неопровержимых доказательств наличия этих потусторонних сущностей!
        Бенсон рассказывал так увлеченно, что его щеки залились краской.
        - Вот здесь, в «Книге Карнака», все написано. - Он ткнул тонким пальцем в лежавший перед ним фолиант. - И в других книгах тоже: в «Святейшей тринософии», «Ритуале Чхайя», «Инфернальном словаре» де Планси. Но люди не верят, потому что не хотят. Нарочно гонят от себя веру. С древнейших времен нам передавался лишь страх - страх перед ультрачеловеческими сущностями, некогда населявшими Землю. Что я могу сказать? Динамит тоже опасен, но находит применение. Господи! - воскликнул Бенсон, и его мрачные глаза вдруг загорелись странным огнем. - Вот бы мне жить в те времена, когда по Земле ходили древние боги! Я бы столько всего узнал!
        Он остановился и почти подозрительно посмотрел на Дойла. Кадило тихо зашипело. Бенсон поспешно осмотрел шесть светильников. Те всё еще горели причудливым голубоватым пламенем.
        - Мы в безопасности, пока они горят, - сказал он. - И пока пентаграмма не нарушена.
        Дойл не сдержался и раздраженно нахмурился. Безусловно, Бенсон был сумасшедшим, но Дойл все равно разнервничался - и немудрено. Даже человека, привычного к напряжению, могут взволновать все эти фантастические ритуалы и безумные разговоры о чудовищных, как их там, ультрачеловеческих сущностях. Твердо решив как можно скорее положить конец этой комедии абсурда, Дойл погладил пальцем спусковой крючок.
        - Я как раз вызываю одну из этих сущностей, - продолжил Бенсон. - Запомни: что бы ни случилось, не пугайся. Внутри круга тебе ничто не угрожает. Я призову божество, которому человечество поклонялось много веков назад, - Иода, Иода-Охотника.
        Дойл молча выслушивал рассказы кузена о забытых тайных знаниях, сокрытых в древних томах и манускриптах. Бенсон говорил, что узнал много удивительного, почти невероятного, - но самой удивительной, пожалуй, была легенда об Иоде, Охотнике за Душами.
        В стародавние времена люди поклонялись Иоду, у которого имелось много других имен. Он был одним из старейших богов, прибывших на Землю в дочеловеческую эпоху, когда древние божества странствовали среди звезд, а Земля была местом отдыха для этих удивительных путешественников. Греки знали его под именем Трофония, этруски приносили жертвы Вейовису, Живущему-за-водами-Флегетона, Огненной реки.
        Этот древний бог жил не на самой Земле, и египтяне придумали ему весьма подходящее прозвище, в переводе означающее нечто вроде «Путешественник сквозь измерения». В пользующейся дурной славой книге «De Vermis Mysteriis»[13 - «Таинства Червя» (лат.).] Иода называют Сияющим Гончим, Охотником за Душами в Тайных мирах - то есть, если верить Принну, в других измерениях.
        Души не привязаны к конкретному пространству, и, по словам фламандского колдуна, древний бог охотился за людскими душами. Охота доставляла ему чудовищное удовольствие; он загонял души, как гончий пес - напуганного зайца, но если умелый маг предпримет необходимые меры предосторожности, он сможет призвать Иода без опасности для себя и, более того, получить от него удивительные, но полезные услуги. Но даже в запрещенном труде «De Vermis Mysteriis» не содержалось заклинания для вызова Путешественника сквозь измерения.
        Лишь после долгих и усердных поисков в малоизвестных криптограммах - таких как ужасный «Ишакшар» и легендарный «Старший ключ» - Бенсону удалось расшифровать заклинание, с помощью которого бога можно было призвать на Землю.
        Кроме того, нельзя было предугадать, какой облик примет Иод; рассказывали, что он не всегда принимал одну и ту же форму. В Радажгрихе, колыбели буддизма, древние дравиды писали об Иоде с особым отвращением. Основой индийских верований была реинкарнация, и единственной истинной смертью индийцы считали смерть души.
        Тело истлеет, рассыплется в прах, но душа будет жить в других телах, пока не станет добычей ужасного охотника Иода. Ибо Иод никогда не прекращает погоню, шептал Бенсон, и как бы ни бежала душа от Сияющего Гончего сквозь множество потайных миров, спрятаться от него она не сумеет. А для живого человека, не предпринявшего мер предосторожности, явление Иода во всем его устрашающем великолепии означает верную и быструю гибель.
        - У этого есть параллели в науке, - заключил Бенсон. - В известной науке. Это синапсы. Области контакта нервных клеток, через которые проходят импульсы. Если в такую область поставить барьер и заблокировать импульсы, наступит…
        - Паралич?
        - Точнее, каталепсия. Иод извлекает из существа жизненную силу, оставляя лишь сознание. Мозг продолжает жить, хотя тело умирает. То, что египтяне звали жизнью-в-смерти. Они… Постой!
        Дойл резко поднял глаза. Бенсон таращился в темный угол за пентаграммой.
        - Чувствуешь какие-нибудь перемены? - спросил он.
        Дойл помотал головой, потом задумался.
        - Хотя… кажется, стало холоднее, - хмуро признал он.
        Бенсон поднялся:
        - Да, точно. Эл, теперь послушай. Не двигайся. Если сможешь, вообще не шевелись. Так или иначе, не выходи из пентаграммы, пока я не отправлю восвояси… того, кого призову. И не мешай мне.
        Глаза Бенсона горели на бледном лице. Он изобразил левой рукой какой-то причудливый жест и низким монотонным голосом начал декламировать на латыни.
        - Veni diabole, discalceame… recede, miser…[14 - Приди, дьявол, разуй меня… прочь, презренный… (лат.)]
        Температура в комнате изменилась. Наступил лютый холод. Дойл задрожал и встал с кресла. Бенсон стоял к нему спиной и не заметил этого. Заклинание перешло в рифмованную абракадабру на незнакомом Дойлу языке:
        Bagabi laca bachabe
        Lamac cahi achababe
        Karrelyos…
        Дойл вынул из кармана черный короткоствольный пистолет, аккуратно прицелился и нажал на спусковой крючок.
        Выстрел был негромким. Тело Бенсона дернулось, и он повернулся, изумленно уставившись на кузена.
        Дойл сунул пистолет обратно в карман и отошел. Нельзя было допустить, чтобы кровь попала ему на одежду. Он внимательно следил за Бенсоном.
        Умирающий противным звуком шлепнулся на пол. Руки и ноги слабо задергались, словно в чудовищной пантомиме, изображающей пловца. На всякий случай Дойл снова взял пистолет. Тут его заставил развернуться резкий звук, раздавшийся поблизости.
        Из темноты за пентаграммой донесся тихий шепот, сумрачный воздух слабо всколыхнулся. В тихой комнате, казалось, подул легкий ветерок. Тьма в углу как будто зашевелилась, и шепот сразу стих. Дойл натянуто улыбнулся, опустил оружие и прислушался. После этого не раздавалось ни звука, пока металлический лязг не заставил Дойла посмотреть на пол.
        Бенсон растянулся на полу, раскинув руки. Рядом с его пальцами лежал перевернутый серебряный светильник. Пламя в нем погасло. В стекленеющих глазах Бенсона застыла зловещая радость, и вскоре все его бледное лицо исполнилось триумфального, дьявольского ликования. Это выражение не менялось, и Дойл понял, что Бенсон умер.
        Он вышел из пентаграммы, невольно вздрогнув, и поспешно включил свет. Затем принялся методично обыскивать комнату. До этого он старался не оставлять отпечатков, а теперь для верности надел резиновые перчатки. Ничего ценного в доме не было - набор щеток с серебряными ручками, кое-какие украшения, около ста долларов наличными.
        Дойл снял с кровати простыню и сделал из нее узелок для ценностей. Потом снова осмотрел комнату. Любая неосторожность была недопустимой. Закончив осмотр, он кивнул, выключил свет и вышел из хижины. Отыскав снаружи палку, разбил стекло и повозился с засовом. Тот легко открылся.
        Луна поднималась, бросая бледные лучи в разбитое окно. Дойл увидел на полу свою тень - бесформенное черное пятно - и поспешно сдвинулся в сторону. Теперь луна освещала бледное лицо мертвеца. Дойл еще долго вглядывался в окно, прежде чем отвернуться.
        Оставалось последнее дело. Через полчаса и оно было закончено. Награбленное оказалось на дне стоялого заболоченного озерца в десяти милях от хижины. Теперь все указывало на то, что Бенсон погиб от рук грабителя. По дороге к городу Дойл почувствовал невероятное облегчение, натянутые нервы наконец расслабились.
        Однако у всего этого было еще одно неожиданное последствие. Дойла вдруг стало клонить в сон. Даже открыв окно и впустив в салон холодный ночной ветер, он не смог отогнать усыпляющую дремоту.
        Дважды он едва не слетел с дороги. Наконец почувствовал, что не сможет ехать дальше, остановился на обочине, накинул на колени плед и расслабился. Дорога домой занимала несколько часов - можно было и поспать.
        Он неловко укутался в плед. Ночь становилась все холоднее. Ледяные звезды будто следили за ним с озаренного холодным сиянием неба. Перед тем как провалиться в сон, Дойл решил, что слышит чей-то смех…
        Его сон был полон странных гротескных образов. Он чувствовал, что падает в головокружительную бездну, и это ужасное головокружение оставило его разбитым и беззащитным перед снами, которые последовали за ним…
        Ему снилось, что он снова у Бенсона. На стенах по-прежнему висели черные портьеры, пентаграмма все так же светилась на полу, лишь серебряные светильники больше не горели. Вокруг было темно и тихо, дул ледяной ветер.
        Внезапно Дойл подумал о другом, как бывает во сне, и понял, что у комнаты нет потолка. В черной выси горели холодные звезды. Без всякого предупреждения над его головой зашевелился неровный клочок неба. Над открытой комнатой завис невидимый бесформенный силуэт.
        Под ногами у Дойла, на том же месте, лежало тело Бенсона. Остекленевшие глаза, казалось, излучали пугающий внутренний свет. Они смотрели не на него, а вверх, и свет из зловещих глазниц понемногу рассеивал мглу в комнате.
        Сверху спустился толстый узловатый канат, остановился над головой мертвеца и начал медленно извиваться, словно огромный червяк. Проследив за канатом, Дойл увидел, что тот скрывается в черной тени наверху, и отчего-то обрадовался тому, что в темноте не смог четко разглядеть зависшую над домом сущность.
        Веки Бенсона понемногу смыкались. Если не считать этого едва заметного движения, на его лице, по-прежнему бледном, не дрогнул ни один мускул. Наконец глаза мертвеца полностью закрылись. Дойл заметил, как черный канат шевельнулся, изогнулся и через комнату двинулся к нему. Над головой возникло тусклое сияние. Оно нарастало, становилось все ярче, пока звезды на его фоне не стали еле видимыми фантомами, - и беззвучно опустилось на Дойла.
        Дойла охватил неописуемый ужас. Он попытался отпрянуть, но обнаружил, что не может пошевелиться; его будто разбил сонный паралич, сделав полностью беспомощным. Постепенно в бледном сиянии перед его глазами появилась смутная аморфная фигура.
        Канатоподобная штуковина приближалась. Дойл испуганно дернулся, пытаясь разорвать невидимые оковы, мешавшие двигаться. И теперь это ему удалось.
        Паралич сняло; он развернулся, чтобы убежать, но увидел перед собой пустоту. У самых его ног открылась черная бездна, и он полетел в нее. Его затрясло, по телу точно пробежал электрический разряд, одним махом спутавший все чувства. На миг Дойлу показалось, что он падает в волны забвения, и тут его окутало серое сияние. Комната без потолка исчезла. Пропали и Бенсон, и летающий ужас.
        Он очутился в другом мире. Мире снов!
        Удивительное ощущение нереальности! Дойл огляделся и обнаружил, что он купается в непонятно откуда исходящем сером сиянии, не отбрасывая тени. Воздух сгустился и превратился в полупрозрачную туманную дымку. На равнине вокруг него мерцали причудливые скопления кристаллов. Наверху легко и свободно парили удивительные шарообразные существа размером с его голову. Эти идеальные шары были покрыты яркой, похожей на змеиную чешуей.
        На глазах Дойла один из них взорвался облаком крошечных искрящихся пылинок, которые медленно осели на землю. При соприкосновении с землей пылинки превратились в крошечные кристаллы и начали расти, образуя причудливые фигуры.
        Тусклое сияние постепенно становилось ярче; Дойл внимательно приглядывался к бледному искрящемуся свету, пока не сообразил, что это означает. Наконец он смог различить в нем пугающие очертания, и тут же, без предупреждения, из сияния снова возник черный канат - и потянулся к Дойлу!
        Дойл испытал леденящий ужас. Неужели этот сон никогда не кончится? Его снова охватил странный паралич. Хотелось закричать, но с онемевших губ не сорвалось ни звука. Но не успело червеобразное щупальце коснуться его, как Дойл вспомнил прошлый побег и опять отчаянно дернулся, освобождаясь от невидимых оков. И снова под ногами разверзлась бездна, и снова его тело затряслось, когда он полетел вниз, и снова темный занавес поднялся, открыв другой фантастический пейзаж.
        Вокруг был пышный непроходимый лес. Кора деревьев, листья, тугие спутанные лианы и даже трава под ногами были кричащего ярко-алого цвета. Но самое страшное - все это было живым!
        Свисавшие с деревьев лианы извивались и раскачивались, сами деревья тоже неутомимо колыхались в спертом горячем воздухе. Даже длинные мясистые травинки под ногами шевелились, как черви, отчего Дойлу стало дурно.
        Солнца не было, лишь пустое голубое небо, невероятно безмятежное по сравнению с этими жуткими хитросплетениями. Дойл успел заметить, как к нему метнулась алая, похожая на змею лиана толщиной с руку, и вновь предпринял отчаянную попытку сдвинуться с места. В тот же миг он увидел над собой зарождение знакомого пульсирующего сияния. Спустя миг его окутала тьма, и он очутился уже в другом мире.
        Он стоял посреди большого высокого амфитеатра, смутно напоминавшего Колизей, но гораздо более крупного. Вдали высились зрительские ряды, которые стремительно заполняла толпа. От первого ряда его отделяли метров десять - и четыре существа.
        Это были ужасные, совсем не похожие на людей чудовища. На жирных мешковатых темнокожих тушах сидели бесформенные, абсолютно черные шары, покрытые асимметричными беловатыми отметинами. В каждом шаре была дыра, из которой свисали тонкие бледные ленты, а над дырами располагались белесые глянцевые диски с черными точками посередине.
        Тела существ покрывала черная субстанция, благодаря которой различить можно было лишь их антропоидные силуэты. Дойл заметил, что из этой субстанции торчат непонятные отростки, но не смог определить их предназначение.
        Один из длинных отростков свисал из того места, где, предположительно, должен был находиться пупок, и напоминал слоновий хобот. У другого отростка, покороче, на конце имелась яйцевидная выпуклость. Дойла едва не стошнило, когда одно существо вскинуло руку и из подмышки лениво высунулся розоватый язык.
        По толпе прокатился ропот, перешедший в рев. Люди в дальних рядах запрыгали и заплясали. Четверка начала приближаться, размахивая своими отвратительными отростками.
        Над головой Дойла вновь появилось светлое пятно, засияв странным ярким огнем, которого Дойл уже привык бояться. Существа испуганно ретировались на безопасное расстояние. На этот раз Дойл был готов. Его мускулы заходили ходуном при виде материализовавшегося из света ужаса, и он снова полетел во тьму, затратив на этот раз гораздо меньше усилий.
        Из бесцветной мглы он переместился на ослепительно-белую ледяную равнину под черным беззвездным небом. Куда ни глянь, не было видно ни единого сооружения. Лютый мороз пронизывал Дойла до костей, словно он был в открытом космосе. Он не стал дожидаться появления преследователя и усилием воли перенесся в следующий мир.
        Тут он очутился на поверхности черной желеобразной субстанции, которая то вздымалась, то опускалась под ногами, словно шкура гигантского чудища. Эта черная кожа тянулась на много миль вокруг. Вскоре над Дойлом загорелся предупреждающий свет, и он, трясясь, сбежал сквозь завесу тьмы.
        В следующем мире почва была твердой, промерзшей, а над головой раскинулось удивительно прекрасное ночное небо с незнакомыми созвездиями, среди которых горделиво сияла большая белая комета. Из этого мира Дойл переместился в странное место, где под ногами был лед, а может, стекло. Глубоко внизу виднелись то ли вмерзшие, то ли намеренно захороненные там смутные фигуры - колоссальные и, насколько он мог разобрать сквозь мутную полупрозрачную субстанцию, совершенно непохожие на людей.
        Следующее видение оказалось худшим из всех. После стремительного падения в темноту Дойл очутился посреди огромного города, шпили которого уходили высоко в черное небо, где бежали две ослепительно алые луны, движение которых почти можно было уловить невооруженным глазом. Город был огромным и потрясал воображение - косые черные башни и крепости не подчинялись привычным принципам геометрии. То было скопление неописуемых каменных уродств, образец архитектурного безумия, и у Дойла сильно заболели глаза, когда он попытался осмотреть эти невероятные сочетания углов и плоскостей.
        Дойл успел заметить, что город кишит аморфными, кошмарными обитателями, и испытал ни с чем не сравнимый ужас. Не задерживаясь, он в очередной раз отчаянно бросился в поджидавшую его черную бездну.
        Казалось, он не одну тысячу лет падал сквозь безграничную пустоту. Но вдруг очнулся, мокрый и задыхающийся, в своем родстере. В предрассветной мгле виднелись очертания ближайших деревьев.
        Дрожа, Дойл потянулся к бардачку. В горле пересохло, в голову словно вбивали гвозди. Нужно было попить. Его рука взялась за бутылку и тут же замерла.
        Необъяснимым образом над ним снова возникло пятно света!
        Дойл вжался в спинку кресла и в ужасе вытаращил глаза. Из пустоты, пульсировавшей от напряжения космических сил, появилась чудовищная сущность. Постепенно она закрыла собой ослепительное пятно, и Дойл увидел над головой отродье чужого, неведомого измерения - Иода, Охотника за Душами!
        Богомерзкий фантом был не однородным, а как бы сшитым из множества несочетаемых элементов. Сквозь полупрозрачную чешую просвечивали удивительные минералы и кристаллы, а тело ужасного создания окутывал мерзкий, тягуче переливавшийся пульсирующий ореол. С пористой шкуры на капот капнула какая-то жижа и стекла вниз, выпустив отвратительные, похожие на вьющиеся растения отростки, которые с жадным хлюпающим звуком принялись извиваться.
        Это был ослепительный космический ужас, порожденный чужой вселенной, потусторонняя доисторическая сущность, призванная из глубины веков древней магией. На Дойла пристальным взором мидгардского змея уставился громадный фасетчатый глаз; существо приблизилось, многозначительно поигрывая канатообразным щупальцем.
        Дойл изо всех сил попытался порвать невидимые путы, вновь обездвижившие его. Он напрягся до мучительного стука в висках, но ничего не произошло - лишь тонкий пронзительный свист вырвался из отверстия в морщинистой коже существа. Щупальце поднялось и, словно змея, метнулось к лицу Дойла. Он почувствовал холодное прикосновение ко лбу, и мозг сковала непостижимая ледяная агония.
        Мир ослепительно вспыхнул и потух, и Дойл почувствовал, как к его мозгу что-то присосалось. Нахлынула нестерпимая боль, и жизнь заструилась прочь из его тела.
        Затем боль в голове стихла и прекратилась совсем. Снова раздался короткий пронзительный свист, растаявший где-то вдалеке, и Дойл остался один в угрюмой, гнетущей тишине.
        На дороге не было никого, кроме неподвижного водителя в машине.
        Элвин Дойл попробовал пошевелить рукой, но не смог. Охваченный леденящим ужасом, он попытался закричать, позвать на помощь, но с застывших губ не сорвалось ни звука.
        Он вдруг вспомнил, о чем рассказывал Бенсон:
        «…Иод извлекает из существа жизненную силу, оставляя лишь сознание. Мозг продолжает жить, хотя тело умирает. Это… жизнь-в-смерти».
        Дойл ненадолго провалился в забытье. Когда он очнулся, то увидел вокруг машины с десяток зевак. Мужчина в форме цвета хаки наклонился к нему с зеркалом. Затем печально покачал головой.
        - Нет, он определенно мертв. Посмотрите, - ответил он на вопрос, которого Дойл не услышал, и поднял зеркало. - Видите?
        Дойлу хотелось закричать, сказать им, что он жив. Но губы и язык были парализованы. Он не мог издать ни звука. Тело ничего не чувствовало; разум как будто не осознавал его существования. Вскоре лица людей расплылись, превратившись в бледные пятна, и в ушах загремел безумный гром.
        Гром был удивительно ритмичным. Серия последовательных ударов - стук падавших на крышку гроба комьев земли - выражала запредельный ужас существования, которое не было ни жизнью, ни смертью.
        Взгляд за дверью
        Дом был отвратительно дряхл. Я почувствовал это сразу. Обычно я не слишком подвержен подобным впечатлениям, но высокий особняк с мансардой, в котором обосновался Эдвард Кин, словно бы извергал физически ощутимые миазмы пыльной древности. Располагался дом в ложбине между холмами Новой Англии, стоял в полном одиночестве, и Кин снял его на лето в качестве своей резиденции, чтобы закончить серию картин сельской местности и окрестных достопримечательностей.
        Я проводил отпуск в Нью-Йорке и однажды в воскресенье приехал навестить Кина, с которым мы хорошо знакомы. Он открыл дверь и поздоровался, и меня поразили бледность его лица и лихорадочный блеск в глазах. Поприветствовав меня с радушием, в котором тем не менее углядывалась некоторая сдержанность, он провел меня узким обшарпанным коридором к себе в мастерскую. Мы курили и разговаривали почти целый час, и лишь тогда объяснился скрывавшийся в глазах Кина страх.
        Он пробился внезапно, в ответ на какое-то совершенно незначительное мое воспоминание. Подавшись вперед, Кин для вящего эффекта положил худую руку мне на колено и торопливо заговорил:
        - Джонни, я похож на сумасшедшего? Я ходил к врачу, он ничего не обнаружил… Но что-то со мной не так. Скажи, я похож на…
        - Может, у тебя начинается грипп? - предположил я. - Эд, ты мог просто заработаться. Но почему же сразу безумие?
        Он сурово на меня посмотрел:
        - Я тебе скажу. Мне так или иначе давно хотелось кому-нибудь рассказать - все-все рассказать, начиная с того момента, как я заметил отсутствие крыс. - Видя мое удивление, он криво усмехнулся. - Дом очень старый. Говорят, в незапамятные времена здесь умерла ведьма. И в таких ветхих домах, как этот, естественно, ожидаешь увидеть крыс. Понимаешь?
        Я кивнул, и взгляд Кина метнулся мимо меня к выходу. Дверь, как я вдруг заметил, была открыта, хотя мне казалось, что, войдя, я ее закрыл.
        На секунду на лице Кина промелькнул ужас - и пропал так быстро, что я не успел его осознать. У меня по спине пополз незнакомый холодок, а Кин продолжал:
        - Нет крыс. Нет пауков. Нет насекомых. В доме ничего живого, кроме меня. Правда, иногда потрескивают деревянные стены - по ночам.
        - Ты стал жертвой нервного срыва, - сказал я. - Дерево потрескивает! Скажи еще, что в доме живет привидение!
        - Да, - ответил он. - Живет.
        Я молчал. А Кин тут же снова заговорил, словно желая опередить мои комментарии:
        - Все началось в первую неделю после моего приезда. Ты видел коридор, который проходит через все здание? Идем со мной.
        Он поднялся, жестом позвав меня за собой, и встал у дверей. Я сперва замешкался в нерешительности, затем вышел раньше его из комнаты, заметив, как он пристально смотрит на порог.
        В коридоре было темно, и, когда я посмотрел вдаль, мне показалось, что передо мной невероятно длинный туннель, уходящий в бесконечные глубины.
        - Эд, что я должен увидеть? - спросил я.
        Он пожал плечами и потащил меня обратно в комнату.
        - Наверное, ничего. Вряд ли мне следует ожидать, что… - Кин осекся, его побелевшее лицо было крайне серьезным. - Ты совсем ничего не видел? Даже намека на движение?
        - Нет. Ты едешь со мной в город - к доктору.
        - Ты, как всегда, прагматичен, - сказал он, разведя руками. - Я уже ездил. Не помогает. В общем… Я начал тебе рассказывать, что произошло. Через несколько дней после того, как я сюда приехал, мне приснился сон…
        Я очень устал и хотел спать, но во сне я двигался с удивительной легкостью, словно не скованный силой притяжения. Моя кровать стоит вот здесь, - он указал на тахту под окном, - и во сне мне виделось, что я встал и пошел к двери, а она, по мере того как я подходил, медленно-медленно открывалась. Через окно лился лунный свет, но в коридоре стояла кромешная тьма. Я двигался ощупью, ведя рукой по правой стене. Запомни это. Справа - деревянная обшивка, и дерево очень старое, ужасно старое. По пути я почувствовал что-то под пальцами: это была резная панель, и я невольно стал шарить в поисках дверной ручки. Пальцы сомкнулись на какой-то тяжелой металлической защелке. Я задумался - а затем, даже во сне, вспомнил: в той стене нет двери.
        Он поднял руку, предвосхищая мои возражения:
        - Конечно, это всего лишь сон. Но я едва ли смогу передать то потрясение, потерянность, которые ощутил в тот момент. А потом я услышал нечто такое, что совершенно точно отличалось от тревожного потрескивания деревянных панелей: тихий, скребущий звук, словно что-то тяжелое царапается в дверь. И почувствовал, что защелка у меня под рукой задрожала. Я машинально сжал защелку, и дверь внезапно распахнулась - резко ушла от меня. Ты помнишь, что мне ничего не было видно. Только чернота - и две мелкие точки света, которые внезапно возникли перед моим лицом. Желтые, как глаза у кошки. Тут я проснулся.
        Кин внимательно на меня смотрел, и я заставил себя не выдавать мимикой тревогу.
        - Тебе надо отдохнуть, - сказал я. - Дом, конечно, старый, но, Эд, ты-то всегда был реалистом.
        Я засмеялся, и на его лице мелькнула секундная вспышка гнева.
        - Думаешь, смех меня отвлечет? Если бы! Нет. Когда я спросил, не видел ли ты что-нибудь в коридоре, я хотел узнать, видел ли ты то же, что и я.
        - И что это?
        - Глаза. Желтые глаза, похожие на кошачьи, которые внимательно за мной следят. Я и сейчас их вижу, в коридоре. Два парящих в воздухе глаза.
        Его стала бить жестокая дрожь, и тогда я осознал, в каком невероятном нервном напряжении он пребывает.
        - Господи, как же ты не понимаешь? Я боролся, говорил себе, что всей этой дряни не существует! Это галлюцинации; и если я не хочу потерять рассудок, придется их не замечать - но они-то за мной следят, следят постоянно! В этих глазах нет никакого выражения. Всегда держатся впереди на одном расстоянии, но порога этой комнаты они пересечь не могут. Почему - не знаю.
        Я видел, что Кин сходит с ума, если уже не сошел.
        Он встал и принялся шагать по комнате, его взгляд поминутно возвращался к коридору. Я подошел к двери, хотел закрыть ее, но его голос меня остановил.
        - Нет! Не делай этого! Когда закрыто - еще хуже. Я не могу сказать, чем оно там занимается, но знаю, что оно там, за дверью. И когда я ее открою, оно будет меня поджидать. Хоть бы намекнуло как-то о своих намерениях: чего хочет, что собирается делать! Джонни, я сумасшедший?
        - Нет, - сказал я. - Но уже движешься к безумию прямым ходом и скоро там будешь, если не поедешь со мной в город и не покажешься врачу. Может быть, какому-нибудь специалисту.
        - Бесполезно, - ответил он; его осунувшееся лицо покрывала испарина. - Оно преследует меня. Даже в кабинете у врача я видел эти два наблюдающих за мной кошачьих глаза - а врач не видел. Пилюли мне, глупец, прописал и в клинику хотел отправить.
        Кин бешено рассмеялся:
        - Ну уж нет, я знаю, что бы там произошло. Я бы сломался и пошел бушевать, и тогда на меня надели бы смирительную рубашку, мне бы пришлось лежать и смотреть на эти глаза, не имея возможности даже шевельнуться. Вот тогда бы я точно сбрендил.
        - Эд, послушай, - уверенно сказал я. - Тебе надо немедленно отсюда выбраться. Тебе хватит ума понять, что это галлюцинация, возможно вызванная переутомлением. Тут надо привести в порядок тебя, а не воображаемые глаза.
        Кин не отрываясь следил за входом.
        - Воображаемые глаза, - повторил он. - Воображаемые глаза! Боже, какая злая шутка! Самое плохое, я не знаю, кто прав, ты или я: то ли это я схожу с ума, то ли…
        Он внезапно замолчал, и его тщедушное тело сотрясла дрожь. Глаза его были безумны.
        - Может быть, это оттого, что ты слишком много работаешь, - сказал я, осознав, что Кина надо везти к врачу как можно скорее. - Или от нервного напряжения.
        - Никакого нервного напряжения у меня не было, - пробормотал он. - До этого сна. Если хочешь знать, что его вызвало, иди сюда!
        В комнате была еще одна дверь, Кин подвел меня к ней и открыл. На долину опускались сумерки - на холмы уже упала мрачная задумчивая тишина, от которой стихло даже пение птиц. Кин ступил в заросший сорняками сад и потащил меня вдоль стены дома.
        - Видишь, вон там? - Он указал вперед.
        Я ничего не видел, кроме голого гниющего дерева с потрескавшейся и поблекшей от непогоды корой. Это я Кину и сообщил.
        - Нет, смотреть тут не на что. В том-то и беда. Если я правильно помню, в моем сне это то самое место в коридоре, где я открыл дверь. А теперь гляди сюда.
        Он кивнул на валявшуюся в нескольких футах от нас полуразвалившуюся дощечку, вросшую в траву. Я наклонился, силясь разобрать в сумерках надпись.
        - Ori… Ori… и еще что-то, - сказал я. - Не прочитать.
        - Origo mali, - докончил Кин. - И ничего больше. «Источник зла».
        Он пошел обратно к дому и, вернувшись в мастерскую, зажег старинную масляную лампу. Меня поразила чернота его глаз на фоне болезненной желтизны лица, которое в лучах лампы отсвечивало, как маска.
        - Я, конечно, не уверен, - заметил он, подтягивая кресло к шаткому столу. - Но помнишь, я говорил, что в этом доме, по легенде, когда-то жила ведьма?
        Я кивнул.
        - Умерла она тоже здесь. Я прошелся по холмам, заглянул на фермы. Один старик многое мне порассказал. Всё байки, обрывочные; он слышал их от своего отца. О старухе, которая жила здесь давным-давно, умерла и была похоронена рядом с домом. Мне представляется, - он пристально на меня посмотрел, - что дощечка, которую ты только что видел, - все, что осталось от ее надгробия.
        Его взгляд переместился к порогу, и уголок рта дернулся. Я невольно повернул голову.
        Там, конечно же, не было ничего, кроме темного прямоугольника двери.
        - Я не сказал тебе самого неприятного. - Кин положил голову на руки, и столик скрипнул под его весом, голос зазвучал приглушенно: - При первых намеках на закат мне хочется спать. Каждую ночь, начиная с самой первой, я вижу сон.
        Я смотрел на его макушку и вдруг с внезапным изумлением заметил, что среди блестящих черных волос появились седые.
        - Эд, - твердо сказал я. - Ты сейчас едешь со мной…
        - Вижу сон, - отрешенно перебил он меня. - Каждую ночь один и тот же сон. Я иду в темноте по проходу, пока не почувствую рукой холод той самой металлической защелки. Дверь открывается, но я не просыпаюсь, как в первый раз. И желтых глаз не вижу. Они в коридоре, рядом со мной…
        Его голос стих до бормотания, и голова завалилась набок. Но не успел я двинуться с места, как он едва слышно заговорил:
        - Мне нужно идти к… Не знаю, что это. Не комната. Надо перешагнуть порог, пройти через эту дверь, которой не существует, - меня толкает какая-то жуткая сила, - и… каждую ночь я подхожу к ней чуть ближе. Прошлой ночью я перенес ногу через порог…
        Долгое время стояла полная тишина. Вокруг загадочно потрескивало дерево. Лампа горела неровно, отбрасывая на стены тяжелые бесформенные тени. Я подумал о той жуткой дощечке снаружи и вздрогнул. Возвращение в город будет не из приятных.
        Шли минуты. Внезапно, как только я собрался встать, Кин снова заговорил:
        - Ведьма умерла. Нельзя жить вечно. Но она нашла способ воскреснуть - не телом, которое было закопано, давно сгнило и превратилось в пыль, но душой. Она ждала в могиле, пока кто-нибудь не войдет в этот дом. Сюда пришли, только нескоро, потому что ведьму при жизни боялись. Могила накладывала на человека заклятие, от которого он видел во сне дверь. В тот момент, когда дверь открывалась… человек становился обречен. Куда бы он ни бежал отсюда, он снова видел сон… снова и снова… пока наконец в этом сне не переступал через порог. После этого его тело пустело и туда входила душа ведьмы.
        Я уловил позади какой-то едва слышный звук. Повернувшись и уставившись на дверь, я увидел только черную пустоту.
        - Осуществить такие преобразования непросто, - монотонно бормотал приглушенный голос. - Чтобы пережить эту метаморфозу и выдержать душу ведьмы, требовался крепкий сосуд, крепкое тело. Первый человек умер… и еще многие умерли… а ведьма все не могла найти достаточно сильное тело, способное удержать ее душу.
        - Слушай! - перебил его я и уставился на дверь.
        Мне померещилось нечто, напоминавшее металлический грохот.
        А затем я отчетливо услышал, как дверь захлопнулась. Я быстро встал, чувствуя, что дыхание мое неровно. Не шевелясь, я ждал и наблюдал за дверью. Но звуков больше не было.
        Кин поднял голову и вгляделся в меня. Поначалу я ничего не понял. Но потом увидел и, кажется, закричал.
        Лицо Кина изменилось. Его выражение, подобное черной вуали, неосязаемой и нематериальной, я могу описать лишь как чистое зло. Это по-прежнему было лицо Кина, но в то же время - лицо демона. Но не это пронзило меня запредельным ужасом, заставив содрогнуться от мутящего страха. Глаза, которые смотрели на меня с отвратительного лица Кина, больше не были черными - они были желтыми, как у кошки!
        Мне трудно вспомнить, что случилось потом. Кажется, монстр, которым стал Кин, поднялся из-за стола и жутковато улыбнулся, буравя меня демоническим взглядом. По-моему, я опять закричал, вспомнив звук из коридора - звук захлопывающейся двери, - и понял, что Эдвард Кин снова заснул и переступил через ужасный порог, которого так боялся. И еще я помню, что свет в желтых глазах вдруг угас, тело рухнуло на пол и осталось лежать недвижимо… И когда я наконец заставил себя пощупать пульс, его не было.
        Это случилось две ночи назад. Я бежал из ведьминого дома и как безумный погнал на машине в город, желая лишь одного: вырваться из страха, который сомкнул вокруг меня свои щупальца. По дороге я все время думал об услышанных словах: «Чтобы выдержать душу ведьмы, требовалось крепкое тело. Первый человек умер… и еще многие умерли».
        Что за существо говорило со мной устами Эдварда Кина? Ответ может быть только один, и он настолько фантастичен, что никто в здравом уме не предположил бы его истинность. Но я уже не в здравом уме.
        По крайней мере, надеюсь, что не в здравом. Ибо если то, что я узрел в ведьмином доме, не просто безумные видения помрачившегося рассудка, то о судьбе, постигшей Эдварда Кина, я не дерзну даже размышлять. И еще, сидя в одиночестве здесь, в номере современного отеля в Бостоне, я все время вспоминаю отдельные фразы: «Могила накладывала на человека заклятие, от которого он видел во сне дверь».
        «В тот момент, когда дверь открывалась… человек становился обречен… он снова и снова видел сон, пока наконец не переступал через порог…»
        Прошлой ночью я видел сон. В современном отеле, в современном Бостоне. Мне снился темный коридор, по которому я пробирался на ощупь, и защелка, которая повернулась у меня под рукой… и дверь, которая открылась.
        Я пишу, и мой взгляд перемещается к двери моей спальни, и там я вижу желтые точки света.
        Уже сумерки. Подступила непреодолимая сонливость, навалилась на меня. Я то и дело клюю носом, веки тяжелеют. Я вот-вот засну и увижу во сне порог, за которым меня ожидает невообразимый ужас.
        И я не могу и не решаюсь с ним встретиться.
        Так что… видимо… мне придется себя убить.
        Кладбищенские крысы
        Смотритель самого запущенного кладбища в Салеме, старина Мэссон, издавна враждовал с крысами. Много поколений назад целая колония на редкость крупных грызунов переселилась сюда с пристаней, и как только Мэссон занял место пропавшего незнамо куда прежнего смотрителя, то первым делом решил их извести. Сначала он расставил капканы и разбросал отраву вокруг крысиных нор, потом принялся их отстреливать, но все без толку. Крысы не просто остались, но и расплодились, и теперь прожорливые орды наводнили все кладбище.
        Они были крупными даже для mus decumanus[15 - Серая крыса (лат.).], которые порой достигают пятнадцати дюймов в длину, не считая голого серо-розового хвоста. Мэссону попадались на глаза крысы размером с доброго кота, а могильщики пару раз натыкались на зловонные крысиные ходы такой ширины, что по ним запросто мог пробраться на четвереньках взрослый мужчина. Корабли, много поколений назад приплывшие из дальних краев к прогнившим пристаням Салема, привезли с собой странный груз.
        Невероятные размеры нор смущали Мэссона. С самого своего появления в Салеме, этой древней обители ведьм, он слышал много смутно-тревожных легенд о нелюди, еще чахнувшей в заброшенных земляных ходах под городом. Давно минули те времена, когда Коттон Мэзер[16 - Коттон Мэзер (1663 - 1728) - американский проповедник, ученый-богослов и публицист. Лично не участвовал в процессе над салемскими ведьмами, но судьи, выносившие приговор, опирались на его труды.] преследовал нечестивые секты, что устраивали жуткие оргии в честь Гекаты и черной Матери Богов[17 - Мать Богов (Кибела) - древняя богиня плодородия, пришедшая в римский пантеон с Востока. Культ Кибелы сопровождался кровавыми обрядами, жертвоприношениями и оскоплением неофитов.]; но старинные дома с двухскатными крышами все еще склонялись друг к другу над мощенными булыжником улочками, а богохульные тайны по-прежнему крылись в подвалах и пещерах, где справлялись противные закону и здравому смыслу языческие обряды. Старики многозначительно покачивали седыми головами и заявляли, что в неосвященной земле салемских кладбищ ползают твари похуже крыс и
могильных червей.
        А тут еще и этот нелепый страх перед крысами. Мэссон тоже не любил злобных грызунов, сознавая, как опасны сверкающие иглы их зубов, но удивлялся необъяснимому ужасу старожилов перед заброшенными домами, полными крыс. До него доходили туманные слухи об обитающей глубоко под землей мерзости, которая и командует жуткой крысиной армией. Старики уверяли, будто бы крысы служат посыльными между нашим миром и мрачными древними пещерами в недрах Салема. Поговаривали, что они крадут тела из могил для ночных подземных пиршеств. А легенда о Крысолове - не более чем выдумка, скрывающая страх перед богомерзкими чудищами, что плодятся в черных безднах Аверна[18 - Аверн - вулканический кратер возле античного города Кумы в Италии. По преданию, там находился вход в подземный мир.] и никогда не выползают на солнечный свет.
        Мэссон не принимал всерьез эти россказни. Он не водил дружбы с соседями и всячески старался скрыть от посторонних само существование кладбищенских крыс. Любое расследование привело бы к вскрытию могил, в этом он не сомневался. И если изгрызенные пустые гробы в одних можно списать на крыс, то объяснить, почему изувечены тела в других, Мэссону было бы непросто.
        Покойников так и хоронят с золотыми пломбами в зубах. С одеждой все иначе, обычно смотритель сам предлагает погребальный костюм из дешевого черного сукна, который легко опознать. Золото - совсем другое дело. А иногда трупы нужны студентам и врачам с сомнительной репутацией, не заботящимся о том, откуда взялись тела.
        До сих пор Мэссону удавалось избежать проверок. Он упорно не признавался, что на кладбище обитают крысы, пусть даже они порой оставляли его без законной добычи. Что случится с трупом после того, как Мэссон его обдерет, смотрителя не слишком волновало, но крысы то и дело прогрызали дыры в гробах и утаскивали покойников целиком.
        Иногда размеры этих дыр озадачивали Мэссона. К тому же гроб каждый раз прогрызали с торца, а не сбоку или сверху. Словно бы крысами руководил какой-то невероятно разумный вожак.
        И вот теперь он стоял в свежераскопанной могиле, бросив последнюю горсть мокрой земли на самую верхушку отвала. Уже которую неделю моросил холодный дождь, медленно падая из набрякших черных туч. Кладбище превратилось в непролазную трясину с чавкающей желтой грязью, из которой торчали потрепанные батальоны могильных камней. Крысы попрятались в норах и не показывались на глаза Мэссону много дней подряд. Он нахмурился, стоя на простом деревянном гробу, и худое небритое лицо рассекли глубокие морщины.
        Покойника похоронили три дня назад, но Мэссон только теперь рискнул откопать его. Родственники часто приходили навестить усопшего, несмотря на надоедливый дождь. Но как бы они ни скорбели, вряд ли кто-то мог появиться на кладбище в столь поздний час. Криво усмехнувшись, Мэссон выпрямился и отложил лопату.
        Он посмотрел с высоты кладбищенского холма на тускло мерцающие за пеленой дождя огни Салема. Достал из кармана фонарик, без которого дальше было не обойтись, поднял лопату и наклонился, изучая защелки гроба.
        И вдруг замер, почувствовав, как под ногами заскреблось, зашуршало, будто в гробу кто-то шевельнулся. Пронзивший Мэссона на мгновение суеверный страх тут же сменился гневом, стоило только понять, что означают эти звуки. Крысы опять обошли его.
        В приливе ярости Мэссон повернул защелки, приподнял крышку, подсунув под нее штык лопаты, а завершил работу уже голыми руками. Холодный луч фонарика метнулся к днищу гроба.
        Капли дождя зашлепали по белой атласной обивке, гроб был пуст. Мэссон уловил какое-то мельтешение в изголовье и посветил туда.
        Гроб был прогрызен насквозь, и зияющая дыра вела в темноту. На мгновение в ней мелькнул черный размякший ботинок, и Мэссон понял, что крысы опередили его всего на несколько минут. Он упал на колени и ухватился за ботинок - оброненный фонарик тотчас погас. Ботинок выскользнул из пальцев смотрителя, послышался победный писк, а Мэссон снова подобрал фонарик и направил свет в крысиную нору.
        Она была очень широкой. Иначе труп не удалось бы в нее протащить. Мэссон задумался, какого же размера должны быть крысы, способные унести тело взрослого мужчины, но заряженный револьвер в кармане придавал ему уверенности. Возможно, Мэссон уступил бы добычу крысам и не полез в узкий тоннель, если бы речь шла об обычном трупе, но смотритель хорошо запомнил прекрасные запонки и булавку для галстука с настоящей жемчужиной. Помедлив лишь мгновение, он прицепил фонарик к ремню и забрался в нору.
        Было тесновато, но Мэссону все же удалось протиснуться внутрь. В свете фонарика он разглядел скользящие по мокрому дну ботинки и торопливо полез дальше. Временами его худощавое тело едва не застревало в узком проходе.
        Стоял смрад гниющего мяса. Мэссон решил, что повернет назад, если за минуту не доберется до трупа. Запоздалый страх могильным червем прополз в мысли смотрителя, но жадность толкала его вперед. Он забирался все глубже, миновав несколько примыкающих тоннелей. Стены норы были сырыми и липкими, позади дважды осыпались комья земли. Мэссон снова остановился и покрутил головой, пытаясь оглядеться, но, конечно, ничего не увидел, пока не отцепил с ремня фонарик и не посветил назад.
        Глыбы земли лежали в проходе, и Мэссон с внезапным ужасом осознал свое положение. Сердце его тревожно забилось при мысли об обвале, и он решил прекратить погоню, хотя уже почти догнал тварей, что уволокли труп. Только одного он не учел: в такой узкой норе ему было никак не развернуться.
        На секунду его накрыла паника, но потом он вспомнил о боковом тоннеле, мимо которого проползал, и неловко попятился. Добравшись до ответвления, Мэссон, просунул туда ноги и убедился, что теперь сможет повернуть назад. Он торопливо пополз по своим следам, не обращая внимания на боль в содранных коленках.
        И вдруг боль стала еще пронзительней: кто-то вцепился в ногу острыми зубами, и смотритель начал отчаянно отбрыкиваться. Послышался визг, зашуршали крысиные лапы. Мэссон посветил фонариком назад и сдавленно всхлипнул, увидев позади с десяток безобразных крыс величиной с кота. Щелочки внимательных глаз сверкнули в луче света - а за ними мелькнул какой-то темный силуэт, тут же скрывшийся в тени. Мэссон вздрогнул: эта тварь была невероятных размеров.
        Свет на мгновение остановил крыс, но их тускло-оранжевые в луче фонарика зубы снова стали приближаться. Мэссон сумел вытащить револьвер из кармана и тщательно прицелился. Стрелять было неудобно, и он прижался коленками к сырым стенам, чтобы ненароком не прострелить собственную ногу.
        Грохот оглушил его, он закашлялся от порохового дыма. Когда слух вернулся, а дымное облако рассеялось, крыс нигде не было видно. Мэссон положил пистолет обратно в карман и пополз вперед еще быстрей. Крысы кинулись за ним.
        Они мельтешили у самых его ног, кусаясь и безумно визжа. Мэссон испуганно закричал и снова схватился за револьвер. Он выстрелил, не целясь, и только чудом не раздробил себе ногу. На этот раз крысы разбежались не так далеко, но Мэссон что есть сил карабкался по тоннелю, готовый открыть огонь при первых же звуках новой атаки.
        Услышав позади топот лап, он пронзил темноту лучом фонарика. Огромная черная крыса остановилась, наблюдая за ним. Торчавшие в стороны усы нервно подергивались, голый хвост медленно раскачивался из стороны в сторону. Мэссон выстрелил, и крыса убежала.
        Он задержался на мгновение у черного зева бокового тоннеля прямо под локтем, и в нескольких ярдах впереди увидел лежавшую в грязи бесформенную кучу. Сначала он решил, что это осыпавшая с потолка земля, но потом опознал человеческое тело.
        Потрясенный и перепуганный, Мэссон не поверил своим глазам, когда высохшая коричневая мумия шевельнулась.
        В бледном свете фонарика жуткая уродливая мумия подбиралась все ближе к Мэссону. Оживленный дьявольской силой бесстрастный череп древнего мертвеца с распухшими, выкаченными глазными яблоками, выдававшими его слепоту. Мумия слабо застонала и растянула шершавые губы в жуткой голодной усмешке. Мэссон застыл в безграничном ужасе и отвращении.
        За мгновение до того, как чудище прикоснулось к нему, Мэссон опрометью нырнул в боковую нору. Тварь с глухим стоном потащилась за ним. Мэссон оглянулся через плечо и вскрикнул, неуклюже карабкаясь по узкому тоннелю. Острые камни царапали локти и колени. С потолка дождем сыпалась земля, попадая в глаза, но он не решался остановиться даже на секунду. Просто полз и полз вперед, задыхаясь, с истерическими мольбами и проклятиями.
        Крысы торжествующе завизжали и кинулись за ним, жуткий голод горел в их глазах. Смотритель едва не попал к ним в зубы, но сумел отбиться от злобных грызунов. Проход сужался, обезумевший от страха Мэссон, кричал, отбрыкивался и стрелял из револьвера, пока не опустошил барабан. И все-таки он их отогнал.
        Вросший в потолок большой камень, под которым проползал Мэссон, безжалостно впился в спину. Смотритель навалился на валун всем весом, и тот чуть сдвинулся. Безумная идея мелькнула в голове Мэссона: а что, если сбросить глыбу вниз и перегородить проход?
        Мэссон согнулся пополам, выскребая размякшую от дождя землю вокруг камня. Крысы приближались. Их глаза сверкали, отражая свет фонарика, а он все выгребал куски земли. Камень начал поддаваться. Мэссон принялся его раскачивать.
        Одна из крыс - мерзкая серая тварь с оскаленными оранжевыми зубами, которую Мэссон недавно уже видел, подкралась совсем близко. Следом за ней с тяжкими стонами продвигался слепой мертвец. Последним отчаянным усилием Мэссон сдернул камень вниз, а сам пополз дальше.
        Послышался глухой стук, а за ним жуткий мучительный крик. Комья земли застучали по ногам Мэссона, потом их придавило чем-то тяжелым, и ему лишь с большим трудом удалось вырваться. Обрушился весь тоннель!
        Задыхаясь от страха, Мэссон рванулся вперед; позади осыпалась влажная земля. Проход сузился настолько, что он едва мог шевелить руками и ногами, подтягиваясь и подталкивая себя. Он извивался угрем и вдруг почувствовал, как под пальцами рвется атласная ткань, а потом ударился головой о какое-то препятствие. Пошевелив ногами, Мэссон убедился, что они не придавлены землей. Лежа на животе, он попытался приподняться, но потолок оказался всего парой дюймов выше его спины. Его пронзила паника.
        Когда слепое чудище преградило ему дорогу, он свернул в боковой тоннель, но у тоннеля не было выхода. Мэссон лежал в гробу, пустом гробу, в который сам же и забрался через прогрызенную крысами дыру!
        Он решил перевернуться на спину, но ничего не вышло. Крышка гроба безжалостно придавливала его ко дну. Напрягая все силы, Мэссон попробовал приподнять крышку. Тщетно. Но даже если ему удастся выбраться из саркофага, как он пророет пять футов плотно утрамбованной земли?
        Мэссон задыхался от зловония и нестерпимой жары. В приступе ужаса он разодрал атласную обивку в клочья. Потом попытался пробить ногами землю, завалившую дорогу назад, но тоже безуспешно. Если бы только получилось развернуться, тогда он сумел бы пробиться к воздуху… воздуху…
        Добела раскаленная боль прожгла грудь, запульсировала на глазном дне. Казалось, голова раздувается сильнее и сильнее, и вдруг торжествующе запищали крысы. Безумный крик Мэссона не смог заглушить их. Он истерически забился в тесной ловушке, а потом затих. Закрыл глаза, высунул язык и провалился в черноту смерти под звенящий в ушах ошалелый крысиный писк.
        Дьявольский наездник
        Знай Фред Малоун о кошмаре, что приближался в те минуты к лесной поляне, не стал бы спокойно любоваться, как волосы Дженет Купер отливают бронзой в закатных лучах. Мог ли он предвидеть безумные приключения, готовые на него обрушиться?
        Кошмар пока ничем не выдавал себя, если не считать легкого шороха в кустах, в котором могла быть повинна обычная белка. Ничего не подозревающий Фред чуть подался вперед, сидя на траве, и девушка зарумянилась, поймав его пристальный взгляд.
        - Еще две недели назад мы не были даже знакомы, - заметила она.
        - А теперь уже помолвлены, - улыбнулся парень. - Как удачно я решил провести отпуск в «Платанах»! Тишина, покой - трудно поверить, что такое бывает. Одни горы на мили и мили вокруг… А какая тут рыбалка!
        Фред немного погрешил против истины: до Пайнвуда, популярного дорогого курорта, было не больше мили по горной дороге, хотя оттуда до ближайшего города - добрых шесть часов езды. Тем не менее гостиница «Платаны» и впрямь отличалась уединенностью и тишиной.
        Кроме Дженет и Малоуна, в ней сейчас гостили двое: киноактриса Нэн Саммерс, яркая черноглазая красотка, похожая на латиноамериканку, и доктор Лестер Молтби, жизнерадостный толстяк, чье беспечное добродушие никак не вязалось с репутацией известного психиатра. Жил здесь и Дэвид Стивенс, постнолицый хозяин гостиницы, а также повар-негр и горничная - маленькая и симпатичная золотистая блондинка Сьюзен Вуд.
        В ответ на реплику Фреда губы Дженет сложились в улыбку. Затем взгляд метнулся через его плечо, и в глазах вспыхнул смертельный ужас. Из горла девушки вырвался пронзительный крик. Молодой человек обернулся и ошарашенно уставился на жуткое существо. На какой-то миг он принял стонущее чудовище, выползшее из кустов, за животное и лишь затем осознал, что перед ним женщина.
        Она с трудом продвигалась вперед, нагое тело было сплошь залито кровью. Выпученные глаза смотрели вперед, а из раскрытого рта вырывался булькающий вой. Похолодев от ужаса, Малоун понял, что у несчастной вырезан язык.
        В рот ей были вставлены удила, закрепленные ремешком на затылке, а от разорванных губ тянулись по земле поводья. Руки и ноги казались ужасно изуродованными, и к горлу Фреда подступила тошнота, когда он увидел на них прибитые гвоздями лошадиные подковы, явно подогнанные по размеру.
        Он в ужасе отвернулся от кошмарного зрелища и хрипло выдавил:
        - Дженет, беги в гостиницу, приведи доктора! Скорее!
        Смертельно бледная невеста непонимающе уставилась на него. Фред в отчаянии потряс ее за плечи, и в прояснившемся взгляде вспыхнул ужас. Дженет отшатнулась и пустилась бегом по тропинке, а Малоун, подавив отвращение, вновь повернулся к жертве.
        Теперь он узнал ее! Страшные мучения исказили черты лица, но золотистые локоны, перепачканные кровью, и голубые глаза не давали ошибиться. Это же Сьюзен Вуд, маленькая горничная, которая пыталась флиртовать с ним всего пару дней назад!
        Он встал на колени и дотронулся до подковы, прибитой к ладони женщины. Сьюзен отдернула руку с болезненным криком, и из горла у нее хлынула багровая струя, забрызгав одежду Малоуна. Глаза выкатились и остекленели, сведенные судорогой мышцы обмякли.
        Сзади послышались торопливые шаги. Доктор Молтби бесцеремонно отстранил юношу и опустился на траву. Добродушное круглое лицо психиатра стало серьезным, глаза за толстыми стеклами очков прищурились. Короткие пухлые пальцы с удивительной сноровкой ощупали безжизненное тело. Увы, помощь пришла слишком поздно.
        Фред ощутил в своей руке холодные пальцы Дженет и пожал их, чтобы придать девушке уверенности, в которой нуждался и сам.
        За спиной доктора, сжав тонкие губы на застывшем аскетическом лице, уже стоял хозяин «Платанов» Стивенс. Его маленькая голова странно сочеталась с крупным мускулистым телом. Рядом потрясенно сверкали темные глаза Нэн Саммерс, бледной как мел.
        Хмыкнув, доктор поднялся на ноги:
        - Не понимаю, как ей удалось доползти… чуть ли не ведро крови потеряла. - Он кивнул на багровую полосу, уходящую в кусты.
        - Что тут случилось? - выдавил Стивенс еще мрачнее обычного, сверля Малоуна холодным взглядом.
        Молодой человек хотел было заговорить, но доктор прервал его, покосившись на стоявших девушек:
        - Позже, мистер Малоун! Сейчас надо отнести ее в дом, такое зрелище не для женщин.
        Содрогаясь от прикосновения к окровавленному, уже остывающему телу, Фред наклонился и поднял его на руки. Покачал головой в ответ на предложенную доктором помощь и зашагал к гостинице. Стивенс с актрисой и Дженет потянулись следом.
        Послышались быстрые шаги, и из-за угла дома появился рослый мужчина. Увидев неподвижное тело Сьюзен Вуд, он на миг замер, затем ринулся вперед. Малоун узнал Джо Косби, невозмутимого великана, работавшего в деревенском гараже.
        Однако теперь его невозмутимость исчезла без следа. Глаза горели, огромный кулак сжался, готовый ударить. С занятыми руками Фред никак не мог защититься, но доктор решительно заступил путь разъяренному здоровяку.
        - Джо, не валяй дурака! Никто из нас не причинил бы ей вреда. Лучше пока не смотри на нее.
        Косби отодвинул его в сторону.
        - Сьюзен! - прошептал он, убирая с белого лица покойницы окровавленные золотистые пряди. - Кто?.. - Он заметил уздечку, затем приподнял свисавшую бледную руку и вытаращился на подкову. Повернулся, схватил доктора за рукав. - Кто это сделал?! Не молчите, черт побери! Скажите только кто, и я…
        Молтби тщетно успокаивал его, пытаясь вырваться, но тут на плечо великана легла тонкая женская рука. Обернувшись, тот встретил умоляющий взгляд Нэн Саммерс, и его могучие мышцы чуть расслабились.
        - Через месяц мы собирались пожениться, - глухо произнес он. - Я как раз нес ей подарок… - Он вынул из кармана пару дешевых сережек с зелеными камушками.
        По жесту доктора Малоун со Сьюзен на руках быстро обогнул Косби и вошел в гостиницу. Последовал за Молтби в пустующую спальню, уложил безжизненную ношу на кровать и отвернулся, когда доктор вновь принялся ощупывать труп под непроницаемым взглядом бледных глаз Стивенса, бесшумно вошедшего в комнату. Рядом стоял Джо Косби, у которого нервно подергивался уголок рта.
        - На ней ехали верхом… - В голосе Молтби слышались нотки ужаса. - Раны на боках… они от шпор.
        - Боже мой! - вырвалось у Малоуна.
        Косби откликнулся эхом.
        - Боже! Ехали, как на скотине! - прошептал великан-механик, сжав кулаки. - Почему, за что?! Сьюзен никому не причинила зла.
        - Мы больше ничего не можем сделать, - вздохнул доктор Молтби, выпрямляясь. - Полиция… В Пайнвуде, кажется, нет отделения?
        Стивенс покачал головой.
        - Позвоню в город, - сказал он, - но ехать им сюда несколько часов.
        - Вы же не бросите ее здесь… вот так? - Косби кивнул на обезображенный труп.
        В глазах доктора мелькнуло сочувствие.
        - Лучше оставить как есть, - тихо ответил он. - На уздечке могут быть отпечатки пальцев.
        Из горла Косби вырвалось рыдание. Он поднял мощные руки с пятнами от смазки и уставился на них так, будто видел впервые. Медленно сжал кулаки, похожие на булыжники. Искаженное страданием лицо походило на дьявольскую маску. Разжав кулаки и бессильно уронив руки, он молча кивнул и вышел из спальни.
        - Не завидую убийце, если эти руки когда-нибудь дотянутся до его глотки, - заметил Малоун.
        Доктор Молтби задумчиво хмыкнул. В бледных глазах хозяина гостиницы сверкнул огонек любопытства.
        - «Его»? - переспросил Стивенс.
        - Женщина не смогла бы так ловко подогнать подковы, - пояснил Фред. - Как думаете, доктор?
        Молтби помолчал, нахмурившись.
        - Могу лишь сказать, что действовал безумный выродок, - процедил он. - Симптомы классические.
        Стивенс что-то буркнул и повернулся к двери, Малоун вышел следом за доктором. Закрывая за собой дверь, он бросил взгляд назад в спальню… и замер на месте, до боли стиснув дверную ручку.
        Снаружи заглядывала в окно жуткая рожа - ни дать ни взять выходец из ада! Горящие желтизной кошачьи глаза на отекшем морщинистом лице впились в лежащее на кровати тело, а широкая пасть злорадно щерилась, обнажая черные пеньки гнилых зубов. Мелькнула копна жестких темных волос, уродливое красное ухо - и тварь, встретив чужой взгляд, отпрянула от стекла.
        Малоун с криком распахнул дверь и бросился в комнату. Подбежав к окну, он успел заметить, как приземистая фигура, похожая на черного паука, скрывается в сумерках среди кустов.
        - Что там? - Доктор уже стоял рядом.
        - Сатана, - объяснил вернувшийся следом Стивенс, услышав описание. - Его прозвали так еще мальчишкой… и не зря, - мрачно добавил он. - Перебивается случайными заработками в деревне, женщины его пугаются: горбун, страшный, как смертный грех.
        Малоун согласно кивнул: отвратительная физиономия могла принадлежать демону с гравюры Дорэ.
        Пожав плечами, Стивенс отвернулся от окна:
        - Догонять бесполезно: он изучил тут все тропинки и закоулки.
        - Я все-таки схожу посмотрю, - хмыкнул Малоун.
        Он зашел к себе и взял из сумки фонарик. В коридоре его встретила Дженет, обняла и прижалась к груди:
        - Что там, Фред? Мне страшно.
        - Бояться нечего, - успокоил он. - Скоро приедет полиция. Доктор уже звонит, слышишь?
        - Но что случилось со Сьюзен? Уже известно, кто это сделал? - В карих глазах невесты светилась тревога.
        - Нет пока, но скоро выяснится. - Малоун торопливо поцеловал девушку. - Жди здесь, у меня есть кое-какие соображения.
        - Фред, осторожнее! - попросила она.
        - Само собой, - заверил он с улыбкой, обернувшись у порога, хотя в душе шевельнулось тревожное предчувствие.
        Подмывало вернуться, заключить Дженет в объятия и не выпускать, но он решительно подавил страх, вышел из гостиницы и направился туда, где увидел умирающую Сьюзен Вуд.
        Как он и ожидал, в подлесок вел хорошо различимый след. Малоун угрюмо присвистнул, глядя на темные пятна засохшей крови и отпечатки подков, и двинулся сквозь кусты в чащу. Ветви больно хлестали по лицу. Взбираясь по крутому заросшему склону, он поразился выносливости изувеченной девушки.
        Гостиница вскоре исчезла из виду. Тяжело дыша и обливаясь потом, Малоун добрался до высокого утеса, под которым след резко оборвался, будто растаял. Луч фонарика выхватил из тьмы отвесную скалу: девушка не смогла бы спуститься с вершины сама, не разбившись насмерть, даже будь ее руки и ноги целы. Между тем никаких следов падения не обнаружилось. Как же она попала в эту чащу?
        Задумчиво насвистывая, Малоун двинулся в обратный путь. Взошла луна, такая яркая, что фонарик больше не требовался. С хорошо знакомой поляны стал виден темный силуэт дома, но окружавшие горы теперь вызывали невольную дрожь. Пайнвуд находился меньше чем в миле, однако отсюда цивилизация казалась невообразимо далекой, словно мрачная незыблемость этих кряжей отрезала гостиницу от всего остального мира.
        Курортов в этих суровых горах успело появиться немного, и редкие вылазки туристов, решавшихся исследовать опасные склоны и ущелья, оставили местность почти нетронутой. Полвека назад здесь вообще не ступала нога человека. Кто знает, какие сюрпризы могут таиться на нехоженых тропах в древнем обиталище первобытных стихий?
        В памяти всплыли стихотворные строки:
        Я бился насмерть, как волкодав, с волчьей землей сцепясь…
        И, как замученный волкодав, встречу я смертный час[19 - Роберт У. Сервис. Сердце Сардо. Перевод В. Резвого.].
        На пороге дома Малоун постарался выкинуть из головы мрачные мысли. Заглянул в незапертую общую гостиную, но там никого не было. Вероятно, Дженет ушла к себе.
        Из-за двери в коридоре доносились сердитые голоса. Один, с визгливыми истеричными нотками, принадлежал Нэн Саммерс, другой был низкий и звучал глухо, но очень настойчиво. Фред поколебался, однако, услышав, как актриса пронзительно вскрикнула, решительно шагнул вперед. Дернул за ручку, но дверь оказалась запертой.
        - Мисс Саммерс! Нэн! - выкрикнул он. - Что…
        - Помогите! - раздался из-за двери вопль ужаса. - Он хочет… Он…
        Крик резко оборвался, послышался шум борьбы. Малоун забарабанил в дверь, затем отступил, примерился и бросился на нее, но тут вокруг шеи обвилась петля и туго затянулась. Страшная сила рванула назад, едва не перерезав горло.
        Задыхаясь, он отчаянно схватился за натянутый шнурок, и перед выпученными глазами возникла злорадная физиономия давешнего горбатого карлика, похожая на маску горгульи. Затем она расплылась и исчезла, сменившись полной тьмой.
        Мэлоун пришел в себя тут же, на полу в коридоре, и некоторое время лежал неподвижно, вспоминая, что произошло, и потирая саднящую шею. Затем с трудом поднялся на ноги.
        Дверь актрисы стояла открытой. Убедившись, что в номере никого, Малоун хотел было уйти, но вдруг заметил темное пятно на вытертом ковре - какие-то рассыпанные черные крупинки. Вспомнилась мертвая горничная… и сознание пронзила мысль о невесте. Сердце сжалось в тревоге. Могильная тишина заставляла нервничать еще больше.
        - Доктор Молтби! Стивенс! Доктор Молтби! - закричал Малоун, почему-то не сомневаясь, что ответа не дождется… и зная уже, что обнаружится в комнате Дженет.
        Та же тишина, опрокинутый стул и резкий сладковатый запах хлороформа. А еще черное пятно на полу!
        Сомнений не оставалось. Малоун опустился на колени, растер в пальцах черные крупинки. Угольная пыль. А значит…
        Подвал! Только в подвале может храниться уголь. Бывать там Фреду не приходилось, но все же это след. Достав из кармана фонарик, Малоун нашел в кухне дверь на лестницу и стал осторожно спускаться по скрипучим трухлявым ступенькам.
        Так и есть! Большая куча угля, всюду черная пыль. Подвал тесный, пол вымощен бетонными плитами. По словам Стивенса, дом был куплен у наследников первого владельца, старого чудаковатого отшельника. Вероятно, где-то здесь должна быть скрытая комната или потайной ход…
        При более тщательном осмотре в полу обнаружилась чашеобразная выемка с металлическим кольцом. Малоун потянул за кольцо, и блок неожиданно легко сдвинулся, открывая проход. Крутые каменные ступени вели метров на десять в глубину подземелья, освещенного факелами на стенах.
        Пол далеко внизу был покрыт зловещими бурыми пятнами, будто холст безумного живописца, рисовавшего кровью. Жуткие кровавые следы виднелись по всей пещере: возле темного входа в туннель, у кузнечной наковальни, около жаровни с алыми тлеющими углями… и перед двумя неподвижными телами, прикованными цепями к скале!
        Опасная лестница без перил тянулась вдоль стены. Спускаясь почти бегом, Малоун ощущал тошнотворный холодок. Но он благополучно достиг пола и поспешил к пленницам - Нэн Саммерс и Дженет. Цепи крепились к железным обручам, опоясывавшим их талии. Дженет, услышав шаги, попыталась приподняться. Ее глаза переполнял смертельный ужас.
        - Фред! - всхлипнула она. - Что это? Я…
        - Тссс! - Малоун огляделся. - Тут есть кто-нибудь?
        Она покачала головой, с содроганием ощупывая цепь.
        - Что происходит? Этот маленький монстр…
        - Карлик? - Малоун осмотрел замок на обруче. - Должно быть, ключ у него. Ничего, попробую вскрыть… Не волнуйся, милая, сейчас я тебя вытащу отсюда… А что с ней? - кивнул он на актрису. - Все еще без сознания?
        Он опустился на колени и стал возиться с замком, но тут Дженет вскрикнула, испуганно глядя за его плечо. Малоун вскочил на ноги и развернулся. Перед ним стоял карлик по прозвищу Сатана! В желтых глазах на морщинистом толстогубом лице светилась злоба, на обнаженных волосатых руках бугрились огромные мышцы.
        - Стоять! - прорычал он.
        Хриплый голос с рокотом вырывался из мощной груди. Малоун напрягся, готовясь броситься на мерзавца, но в свете факелов блеснул револьвер, нацеленный твердой рукой.
        - Стоять, кому говорю! Повернись, живо! Теперь шагай.
        Ствол уткнулся в спину, и Малоун послушно приблизился к деревянному люку в полу.
        - Открывай, ну!
        Отодвинув железные засовы, Малоун ухватился за край круглого отверстия в крышке люка и откинул ее, открыв узкий колодец метра в полтора глубиной.
        - Лезь туда! - последовала новая команда.
        Малоун заколебался, глядя вниз, но делать было нечего. Он неловко спустился на дно ямы, и тяжелая крышка захлопнулась, оставив его голову торчать из отверстия в центре. Горбун заставил пленника присесть, чтобы крышка прилегла плотнее, и задвинул засовы, надежно заперев новую жертву в тесной тюрьме. Затем небрежно сунул револьвер за пояс, повернулся к наковальне и стал осматривать молот. Малоун развернулся в сторону Дженет.
        Девушка силилась подползти к нему, но натянувшаяся цепь остановила ее. Карлик бросил взгляд на пленницу и возобновил свое занятие.
        - Я не могу дотянуться до засова, Фред, - шепнула Дженет.
        Его полусогнутые колени уже ныли, а стараясь просунуть руку в узкую щель вокруг шеи, он лишь ободрал запястье.
        - Да, никак не выбраться, - со вздохом признал Малоун, ощупывая нижнюю поверхность деревянной крышки.
        Он заставлял себя говорить спокойно, хотя в душе нарастала холодная паника при мысли о жуткой участи, которая ожидала любимую.
        Тем временем горбун взял клещи и пошевелил в углях что-то тускло мерцающее - раскаленную докрасна подкову! Подошел к бесчувственной актрисе, освободил ее от цепи и потащил к наковальне, а затем с ужасающей сноровкой распластал женщину на полу и привязал ее руки и ноги к железным кольцам, вмурованным в камень. Грубые волосатые пальцы сорвали с нее платье.
        Кровавое действо, которое последовало, было чудовищно и отвратительно до тошноты. Очнувшись, Нэн Саммерс увидела нависшую над собой зловещую ухмылку и раскрыла рот, чтобы закричать, но тут же сверкнул нож, брызнув багровыми каплями. Белое тело со стоном забилось на каменном полу, пуская кровавые пузыри. Карлик вытащил из углей подкову, взялся за молот, и истошные вопли несчастной стали еще пронзительней. В пещере запахло горелым мясом.
        Скрипучий смешок горбуна заставил спину Малоуна покрыться ледяными мурашками. Сатана вытащил из кармана кожаного передника пару острых шпор с коркой засохшей крови и пристегнул их к своим грязным, изношенным сапогам.
        Малоун зажмурился, чтобы не видеть того, что последовало.
        Кровавая дьявольская скачка продолжалась долго, и прекратил ее лишь резкий окрик явно измененного голоса.
        Безумный садист отскочил от своей жертвы, и стонущее изуродованное существо, еще совсем недавно бывшее Нэн Саммерс, проползло несколько шагов и безжизненно распласталось на полу. Проследив за взглядом карлика, Малоун заметил на верхней площадке лестницы человека в черном. Глухая маска надежно скрывала лицо, а свободный плащ не позволял разглядеть фигуру.
        - Черт бы тебя побрал! - прорычал незнакомец все тем же фальшивым голосом, сверкнув глазами сквозь узкие щели в маске. - А этот как тут оказался? - Он ткнул пальцем в сторону пленника.
        - Я его поймал, - заискивающе произнес горбун, кланяясь. - Он отыскал проход вниз и…
        - Заткнись, болван! Видишь, она пришла в себя! - Человек в маске кивнул на бледную как мел Дженет и продолжил, не слушая объяснений: - Небось уже узнала от него, где пещера. Мы не можем рисковать…
        Поняв, что тот имеет в виду, Малоун отчаянно выкрикнул:
        - Она не знает! Я ничего ей не говорил! Отпустите ее, она будет молчать!..
        - Заткнись! - взвизгнул карлик, повернув к нему оскаленную пасть.
        - Рисковать нельзя, - повторил человек в черном. - Ты меня понял, Сатана?
        Уродливое лицо безумца осветилось жутким предвкушением.
        - Значит, я могу…
        - Да! - Холодный взгляд незнакомца остановился на карлике. - Мне она больше не… Короче, забудь!
        Горбун опять виновато забормотал, но человек в черном плаще уже исчез с лестницы, и его слуга тотчас отбросил смирение. Сверкнув желтыми глазами, он в два обезьяньих прыжка подскочил к Дженет, отстегнул цепь и потащил отчаянно отбивавшуюся девушку к наковальне, не обращая внимания на угрозы и проклятия Малоуна. С леденящим ужасом тот глядел, как Сатана бросил новую жертву на пол, привязал к кольцам и разорвал на ней платье, злорадно ощерив широкую пасть. При мысли о раскаленном железе и страшных кровавых шпорах, вонзающихся в нежную девичью кожу, молодого человека бросило в дрожь.
        Внезапно карлик замер, держа в клещах подкову, и стал растерянно озираться. Затем сунул ее обратно в угли и засеменил в другой конец пещеры, словно гигантский уродливый паук. Там виднелось отверстие туннеля, к которому тянулся кровавый след. Очевидно, несчастная актриса незаметно уползла в темноту прохода, пытаясь спастись.
        Малоун изо всех сил ударил плечом в грубую деревянную крышку своей тесной тюрьмы, но лишь скривился от боли.
        - Дженет! - хрипло позвал он. - Ты можешь освободиться? Попытайся!
        Однако распластанная на полу девушка была не в силах ничего сделать. С искаженным от ужаса лицом она покачала головой.
        Фред зарычал, сжав зубы. Мерзавец скоро вернется, и тогда…
        Какое-то движение наверху привлекло взгляд, Малоуна, и он поднял голову. С лестницы смотрел вниз человек, но уже другой! Это был владелец «Платанов» Стивенс, чье тощее лицо еще больше вытянулось от изумления. Сбежав по ступенькам, он поспешил к пленнику.
        - Помогите мне вылезти из ямы, живее! - прохрипел Малоун. - Сатана может вернуться в любую минуту!
        Стивенс присел и взялся за железные стержни.
        - Что за дела? - ошарашенно пробормотал он. - Я был в деревне и вдруг вспомнил об этом подвале… Однажды спускался, когда только купил дом, но тут все кишело крысами, так что я с тех пор не заглядывал.
        - Как же нам повезло, что вы решили заглянуть сегодня! - проговорил Малоун, с трудом разгибая затекшие колени.
        Морщась от боли в ногах, он стал снимать с головы деревянный люк…
        Мимо просвистела пуля, и Стивенс испуганно вскинул голову. В тот же миг раздался второй выстрел, и во лбу хозяина гостиницы появилась дыра, вокруг которой расплылось кровавое пятно. Он отшатнулся, разинув рот, а затем свалился ничком. Горбун с дымящимся револьвером шагнул вперед, в искаженном яростью лице не было ничего человеческого.
        У Малоуна оставался единственный шанс. Выскочив из узкой ямы, он прикрылся крышкой люка, как щитом, и ринулся навстречу безумцу. До слуха донесся скрежет пули, попавшей в стену, другая угодила в щит, но останавливаться было нельзя.
        Карлик явно не ожидал, что жертва кинется на него, и это спасло Малоуна. Пули свистели мимо, но две врезались в деревянный щит, а затем бок обожгло, как раскаленным горячим утюгом. И наконец физиономия озверевшего Сатаны оказалась совсем близко.
        Малоун ударил по револьверу снизу верх, ухватился за волосатое запястье и с силой вывернул. Взвизгнув от боли, карлик выронил оружие, и Малоун отшвырнул его ногой в сторону. В маленьком уродливом теле таилась удивительная сила. Сатане удалось вырвать руку и сунуть в карман. Блеснул знакомый нож, но кулак Фреда пронесся по дуге и врезался в тяжелый подбородок урода. С треском сломанной челюсти тот отлетел к стене и мешком осел на пол.
        Торопливо подобрав револьвер, Малоун направил его на карлика, но тот лежал без сознания.
        - Руки вверх, живо! - прозвучало за спиной.
        Малоун резко развернулся, одновременно уходя в сторону. Пуля ударила в стену, и он успел укрыться за жаровней. Морщась от жара углей, он осторожно выглянул и увидел наверху лестницы человека в черном. Хозяин Сатаны вернулся!
        Тщательно прицелившись, Малоун спустил курок, но раздался лишь сухой щелчок: закончились патроны. Карлик расстрелял весь барабан.
        С лестницы донесся торжествующий хохот.
        - Выходи оттуда, болван! - крикнул человек в черной маске. - Деваться тебе некуда.
        - Сам иди сюда! - отозвался Малоун из-за наковальни.
        - Зачем? Проще застрелить ее. - Незнакомец махнул револьвером в сторону распростертой на полу Дженет.
        Она обернулась к Малоуну и помотала головой. Губы казались алой раной на белоснежном лице.
        - Выходи, или я стреляю!
        Малоун закусил губу.
        - Не надо, Фред, - прошептала Дженет.
        - Хорошо, - объявил он. - Я выхожу.
        Отбросив оружие, он встал и вышел из-за наковальни. Револьвер в руке человека в черном, наведенный на Дженет, дрогнул и стал поворачиваться, чего Малоун и ждал. Клещи с зажатой в них раскаленной подковой торчали из жаровни совсем рядом. Он схватил их обеими руками и отпрыгнул назад.
        Пуля чиркнула по каменному полу у самых ног. Загремели выстрелы, черное дуло револьвера искало цель, но Малоун успел размахнуться и швырнуть подкову в человека на лестнице, резко открыв клещи.
        Прицел был точен, и мерцающий в сумраке раскаленный добела снаряд угодил прямо в черную фигуру. Противник отшатнулся с воплем и споткнулся о ступеньку. Малоун бросился вперед, но у подножия лестницы остановился, задрав голову. Незнакомец стоял, шатаясь, на самом краю площадки, пытаясь удержать равновесие… а затем обрушился вниз. Новый вопль завершился тошнотворным глухим стуком.
        Вокруг распростершейся на бетоне темной фигуры растекалась багровым ореолом кровь. Черная ткань соскользнула с лица, застывшего гипсовой маской на расколотом черепе.
        - Фред, - послышался голос Дженет, - это же… Джо Косби!
        Полная картина событий сложилась позже, когда они нашли и освободили доктора Молтби и повара-негра, лежавших связанными наверху, в пустом номере гостиницы. Прибывшая вскоре полиция арестовала карлика Сатану и извлекла тело Нэн Саммерс из тоннеля, где та пыталась скрыться перед смертью.
        - Похищение было задумано с целью выкупа, - сказал Малоун, осторожно ощупывая перевязанный бок.
        Полицейский сержант согласно кивнул, но Дженет, сидевшая рядом, взглянула озадаченно. Доктор Молтби вопросительно кашлянул.
        - А как же Сьюзен Вуд? - возразил он. - Зачем убивать собственную невесту?
        - Горбун сообщил, что Косби влюбился в мисс Саммерс, - пояснил сержант.
        - Вот именно, - кивнул Малоун. - Влюбился без памяти, а Сьюзен ему надоела. Однако платят деревенскому механику скупо, вот он и придумал, как достать большие деньги, чтобы заслужить благосклонность актрисы. В Пайнвуде проводят лето многие богатые семьи, так что идея похищения выглядела логично. А наткнувшись на тайную пещеру горбуна, Косби заставил его помогать.
        - Мы прошли по туннелю, - вставил сержант. - Он заканчивается в кустах в полумиле от горы. Само собой, им требовался второй выход.
        - Да, - согласился Малоун. - Карлик предавался своей отвратительной страсти с позволения Косби, к тому же гибель невесты помогала тому отвести подозрения от себя. Он полагал, что никто не узнает о его чувствах к Нэн Саммерс, а потому не тревожился за собственную безопасность. Главный план заключался в том, чтобы похитить несколько богатых наследниц, которые здесь отдыхали, - первой оказалась Дженет - и послать их семьям требование выкупа, угрожая чудовищными пытками. Узнав о судьбе Сьюзен Вуд, любой согласился бы заплатить. Однако тщеславие побудило Косби сболтнуть что-то Нэн Саммерс, и та обо всем догадалась. - Малоун смахнул пот со лба. - Это его голос я услышал возле номера Нэн, перед тем как карлик накинул мне на шею петлю. Бог знает, что она наговорила Косби… должно быть, угрожала донести. Обозленный, он отдал ее Сатане, чтобы потом спустить на веревке с утеса, как Сьюзен.
        - У конца тоннеля высокий обрыв, - кивнул сержант.
        - Да, я прошел по следам Сьюзен до его подножия, но там они обрывались. Уже потом, поразмыслив, я нашел единственное логичное объяснение.
        Малоун ощутил дрожь прильнувшей к нему Дженет и ласково обнял ее за плечи, не думая о приличиях.
        - Завтра мы вернемся в город, милая, и… Тебе не кажется, что мы уже достаточно долго помолвлены?
        При виде его улыбки глаза девушки вспыхнули. Фред прижал ее к себе и забыл о боли в раненом боку.
        Власть змеи
        ГЛАВА 1
        ЗМЕИНЫЙ ПАСТЫРЬ
        Неприятности начались через шесть часов после выезда из Флэгстаффа, на пустынном плато, где между раскаленными солнцем камнями, словно бурая змея, вилась грунтовая дорога. Мы с Барбарой отправились в свадебное путешествие и, опаздывая в Финикс из-за поломки машины, опрометчиво решили срезать путь. Теперь из радиатора вырывались струйки пара, двигатель кашлял, скрежетал, а затем и вовсе заглох. Я ничего не мог с ним поделать, а от ближайшего гаража нас отделяли многие мили.
        Лежа на спине под машиной, я услышал скрип амортизаторов и увидел пару стройных ножек, затянутых в шелк. Барбара нагнулась и критически меня оглядела.
        - Боже мой, Ральф! - прыснула она. - Ты прямо-таки чернокожий музыкант, до того перемазался!
        Я обтер лицо, но это, похоже, не помогло: жена продолжала хихикать. В ее фиалковых глазах, столь редких у золотистых блондинок, прыгали чертики.
        - Прогуляюсь немного по дороге, - сказала она, и я кивнул. Послышались удаляющиеся шаги.
        Затем я увидел змею.
        Крупный гремучник устроился под машиной буквально в шаге от меня - должно быть, спрятался от палящих солнечных лучей. Я застыл с отверткой в руке. Несмотря на невыносимую жару, леденящее дыхание ужаса заставило меня вздрогнуть, и трещотка на хвосте у змеи угрожающе завибрировала.
        От страха я окоченел. Плоская уродливая голова вскинулась, чуть подрагивая; блестящие угольно-черные бусинки уставились в упор. Раздвоенный язык мелькал вперед-назад так быстро, что трудно было его разглядеть. Я знал, что никогда еще не был так близок к жуткой, мучительной смерти.
        О размерах рептилии можно было только догадываться: она свернулась в бесформенный клубок, подняв лишь хвост с трещоткой и голову в форме лопаты величиной в половину моей ладони.
        Рука, которой я стиснул отвертку, заныла от напряжения. Может, попробовать внезапным ударом пригвоздить змею к земле? Однако мне приходилось наблюдать, как молниеносно атакует гремучая змея. Нет, лучше не рисковать.
        Я ждал, глаза щипало от едкого пота. В стороне раздались шаги, и рептилия подняла голову еще выше, но трещотка смолкла.
        Меня пронзил новый страх. Барбара, а я не сомневался, что это были ее шаги, наверняка присядет перед машиной, чтобы окликнуть меня, - и что тогда? Кого змея укусит первым, меня или мою жену?
        Шаги приблизились.
        - Ральф! - послышался голос Барбары. - У тебя все нормально?
        Наверное, боится, что мне стало плохо от жары. Боже мой! Жена подошла уже почти вплотную, и змея повела головой туда-сюда, сверкая бусинками глаз. Если заговорить, точно нападет, но если Барбара присядет перед машиной, а она вот-вот так и сделает…
        Все-таки придется действовать отверткой: не получится, так хотя бы приму удар на себя. А получится вряд ли, потому что никакая человеческая реакция не сравнится со змеиной.
        Я решительно сжал в кулаке свое оружие. Рептилия зловеще откинула голову, приоткрыв пасть… Внезапно шаги Барбары смолкли. Увидела змею?
        Наступившую тишину прорезал негромкий протяжный свист. Он звучал в душном неподвижном воздухе с какой-то необыкновенной печалью, и хищник, который уже изготовился к броску, вдруг повернул голову, будто прислушиваясь. Раздвоенный язык вновь затрепетал… а затем тугой чешуйчатый клубок начал разматываться в дорожной пыли - рептилия уползала прочь!
        От невероятного облегчения меня охватила нервная дрожь. Едва дождавшись, когда смертельная угроза отдалится, я выкатился из-под машины и вскочил на ноги. Одежда насквозь промокла от пота, рубашка прилипла к спине.
        Только теперь я понял, что меня спасло.
        Взгляд Барбары, стоявшей рядом, был прикован к странной фигуре. Коричневое лицо незнакомца было покрыто сеткой тонких морщин, а сложенные трубочкой губы издавали тот самый монотонный свист. Змея ползла прямо к старику! Однако ни единым движением он не выказывал страха.
        Индеец, никаких сомнений. Высокие скулы, тонкий орлиный нос и красноватая, будто обгоревшая на солнце кожа. Вместо рубашки цвета хаки и джинсов ему куда больше подошли бы набедренная повязка и орлиное перо, знак вождя.
        Змея подползла к самым его ногам, и он медленно, не переставая свистеть, нагнулся и дотронулся до блестящих чешуек. И смертельно ядовитый гад, вовсе не выказывая враждебности, обвился вокруг его руки!
        Костлявые пальцы старика поглаживали извилистое тело и плоскую уродливую голову с жутковатой нежностью. Охваченный странным предчувствием опасности, я стоял как истукан и, даже когда индеец вернул змею на землю и та уползла прочь, не сразу отыскал нужные слова.
        Первой подала голос Барбара:
        - О Ральф! - Она бросилась ко мне; я обнял ее и погладил по золотистым волосам. - Ральф! Этот человек спас тебе жизнь! А подойди я сама ближе к машине… Он приблизился сзади, коснулся моего плеча… Я глянула ему в глаза и не могла больше пошевелиться! Я… О Ральф! Если бы змея…
        Она всхлипнула, прижимаясь к моей груди. Я глянул поверх ее головы на индейца - и вздрогнул. Мне невольно вспомнился взгляд змеи, черные, холодные, как ледниковый лед, глаза рептилии. Точно такие же, как у этого незнакомца. Кто он такой, что имеет столь невероятную власть над смертельно опасным хищником?
        - Следует быть осторожнее, - произнес старик на удивительно правильном в его устах английском: я ожидал услышать гортанный индейский выговор.
        Голос у него был звучный, но какой-то безжизненный, лишенный чувств. Так бы мог, наверное, говорить мертвец.
        - На этой земле живет много змеиного народа, - негромко продолжал он. - Они вредят только тем, кто их… не понимает.
        - Да, наверное, - кивнул я. - Как вовремя вы здесь оказались! Я… Ну, просто сказать вам спасибо было бы маловато…
        - Не будем об этом, - небрежно отмахнулся он. - Со змеиным народом я знаком всю жизнь. Мы, племя зуни, хорошо их понимаем… У вас поломка? - Он обернулся к машине.
        Я объяснил, что случилось, и спросил, где найти механика.
        - Нет ни одного на много миль вокруг, - покачал головой индеец, - но я живу неподалеку, а мой внук разбирается в таких вещах. Он вам поможет.
        Я с облегчением поблагодарил его, ощущая странную неловкость. Незнакомец ничего не ответил, лишь жестом пригласил нас, и мы зашагали по дороге вслед за ним.
        ГЛАВА 2
        СВЯТАЯ СВЯТЫХ
        Хижина индейца походила на серый прямоугольный камень, стоящий посреди выжженной солнцем пустыни. Оказалась она, впрочем, деревянной и совсем ветхой, словно готова была вот-вот обрушиться. Вокруг копались в пыли истощенные куры, а высоко в небе хищно выписывал круги ястреб.
        В десятке шагов позади лачуги виднелось строение из камня и глины, наполовину заглубленное в землю. Мне сразу бросилось в глаза, что куры, жадно рыскавшие повсюду в поисках корма, к тому месту не приближались, однако рассмотреть как следует странный домик я не успел.
        Из-за угла хижины вышел мужчина, и Барбара пораженно ахнула. Изумленного восклицания не сдержал и я сам.
        Перед нами стоял настоящий монстр! Двухметрового роста, с приплюснутой головой и крошечными ушами, он не уступал сложением горилле. Грубая черная шерсть на лице и мощных руках также походила на обезьянью, а кожа под ней виднелась красная, будто от ожога. Маленькие глазки злобно сверкали, разглядывая гостей. Из-под запыленного синего комбинезона торчали босые ноги с ненормально длинными пальцами.
        Наш провожатый бросил что-то на гортанном индейском наречии, и человек-горилла, шагнув вперед, неловко коснулся лба корявой лапой.
        Мне удивительно было слышать от него человеческую речь - грозный обезьяний рык из этой слюнявой звериной пасти показался бы куда уместнее.
        - Я жрать готовлю, - буркнул монстр, уставившись на нас. - Чего надо?
        - Это мой внук Джоэль, - повернулся к нам провожатый. - Мы одни тут живем. Да, совсем забыл, меня зовут… - Он выдал непонятный набор звуков и криво усмехнулся при виде наших озадаченных лиц. - На вашем языке это значит Серый Ястреб, - пояснил он и повернулся к внуку, который продолжал тупо моргать.
        Старик негромко сказал что-то, и Джоэль вернулся в дом. Серый Ястреб жестом пригласил нас туда же. Внутри хижины все буквально вопило о крайней нищете. Две незастеленные койки, допотопная дровяная печь, пара стульев и стол - вот и вся обстановка. Указав нам на стулья, хозяин подождал, глядя на внука, который возился в углу, а когда тот, взяв инструменты, направился к двери, последовал за ним.
        На пороге Серый Ястреб обернулся:
        - У меня своя работа. Джоэль пригонит вам машину, когда починит.
        Я кивнул, и он вышел. В наступившей тишине Барбара вопросительно глянула на меня.
        - Не нравится мне все это, - задумчиво произнесла она. - Что-то здесь не так, Ральф, ты сам не чувствуешь?
        - Да ну, ничего такого, - поспешил я ее успокоить. - Разве бедняга Джоэль виноват в своем уродстве?
        - Я не его имею в виду, хотя… взгляд его мне не очень-то понравился. Просто… вся атмосфера этого места… - Она помолчала. - Ненормальность какая-то. Когда старик спас тебя, я слишком радовалась, чтобы об этом думать… Но, Ральф, ты же видел, как змея его слушалась! Ни один человек на такое не способен.
        Я обнял ее за талию и притянул к себе:
        - Способен, и не один. Заклинатели змей зарабатывают этим на жизнь.
        - Они ничем не рискуют. Цирковые змеи не опасны, а здесь…
        Она умолкла, задумчиво глядя перед собой. Я нахмурился, потому что и сам ощущал некую странность всего окружающего. Ничего особенного, ничего такого, что противоречило бы законам природы, одно лишь смутное чувство, будто где-то рядом затаилось нечто опасное. Это действовало на нервы.
        Я решительно поднялся со стула:
        - Давай-ка выйдем на солнышко.
        Однако снаружи приятнее не стало. Голая бескрайняя пустыня жарилась под свирепыми лучами. Ни единой живой души, лишь подбежавшие куры вытягивали тощие шеи в надежде чем-нибудь поживиться.
        Барбара внезапно вскрикнула. Когда я повернулся, она с сердитым смехом показала вниз:
        - Застежка от туфли!
        Ближайшая курица и в самом деле трясла в клюве что-то блестящее. Очевидно, измученные голодом птицы клевали все, что казалось им съедобным.
        - Сейчас достану, - бросил я через плечо и нагнулся, чтобы схватить курицу.
        Однако та ловко увернулась и с возмущенным кудахтаньем побежала за угол хижины. Я кинулся следом и увидел, что птица исчезла в низком строении, замеченном мною прежде. Обрадовавшись, что поймать ее там будет легче, я устремился ко входу и сбежал вниз по каменным ступенькам.
        В сумраке полуподземного помещения стояла странная тишина. Когда глаза привыкли к темноте, я различил на низком алтаре в углу несколько уродливых индейских идолов. Застежка от туфли обнаружилась на полу, я поднял ее, а курица проскочила у меня между ног и выбежала наружу.
        В дверях послышался голос Барбары. Окликнув меня, она подошла ближе.
        - Это кива, - объяснил я, - индейский храм. Видишь маски?
        Причудливо вырезанные и раскрашенные маски на стенах представляли Черепаху, Великого Змея и Женщину-Койота. Повсюду виднелись принадлежности индейских ритуалов: трещотки гремучих змей, барабаны и жутковатые каменные фигурки богов.
        Внезапно алтарь дрогнул и сдвинулся в сторону. Из темного провала в полу высунулись смуглые морщинистые руки. Они вцепились в край ямы; человек подтянулся и выбрался наружу. Я узнал Серого Ястреба. Его глаза под набухшими старческими веками вспыхнули гневом.
        - Здесь священное место! - прошипел он угрожающе, шагнув к нам. - А вы… Вон отсюда!
        Заслонив Барбару, я открыл было рот, чтобы объясниться, но индеец оборвал меня:
        - Эта кива посвящена Великому Змею! Вы оскверняете ее, как ваш народ - все наши святыни! Сюда еще не ступала нога бледнолицего…
        Он продолжал свою обличительную речь, а я пятился к выходу, обнимая жену и ощущая ее дрожь. Одолеть изможденного старика было бы нетрудно, однако полумрак святилища, где племя зуни поклонялось своим зловещим богам, внушал непонятную жуть.
        Запнувшись о нижнюю ступеньку лестницы, я поспешно развернулся и ударился локтем о каменную скульптуру свернувшейся змеи, склонившейся над глиняным блюдом с запекшейся красноватой жидкостью. Фигурка упала на пол, и голова у нее отломилась.
        Серый Ястреб издал пронзительный яростный вопль. Повернулся, сорвал что-то со стены и бросился вперед. Я удостоверился, что Барбара стоит позади меня, и приготовился отбиваться, но старик всего лишь направил на меня толстый, покрытый перьями жезл и стал выкрикивать длинные заунывные фразы, смысл которых был ясен без слов. Зуни взывал к богам, моля их отомстить чужеземцам. От его звучного рокочущего голоса я невольно содрогнулся.
        Будто в ответ, снаружи донесся тяжелый топот, и я ощутил дрожь в коленях от приступа суеверного страха. Какое мрачное колдовство кроется за древними заклинаниями? Неужто старые боги могут вновь явиться на землю по призыву своих жрецов? Кто сейчас торопится в языческий храм, где застыли, похолодев от ужаса, двое незадачливых бледнолицых?
        Обернувшись, я увидел наверху лестницы звероподобного внука Серого Ястреба с искаженным злобой волосатым лицом. Я едва успел оттолкнуть Барбару в сторону, как он налетел на меня.
        Сцепившись в схватке, мы катались по полу, натыкаясь на стены и сшибая уродливых индейских идолов. Свирепо рычащая морда Джоэля надвинулась на меня, и в распахнутой пасти блеснули длинные желтые клыки, целясь мне в горло. Барбара вскрикнула.
        Я изо всех сил ударил противника головой в лицо. Лоб резануло, глаза стала заливать кровь. Джоэль взвыл от боли, хватка его ослабла, но, едва я попробовал вывернуться, он вновь стиснул меня так, что затрещали ребра. Дышать стало трудно, перед глазами поплыли черные пятна. Голова шла кругом, и меня охватило чувство безысходности при мысли о том, что Барбара останется беззащитной во власти этого монстра.
        Внезапно грянул выстрел, и Джоэль с оглушительным ревом разжал лапы. Я с трудом поднялся на ноги. Барбара прижималась к стене, тараща полные ужаса глаза. Серый Ястреб с оперенным жезлом в руке склонился над внуком, который корчился на полу, зажимая пробитое плечо. Кровь сочилась у него между пальцами и капала на пол.
        В дверях над лестницей стоял человек. На фоне яркого света снаружи он казался черным силуэтом, в небрежно опущенной руке дымился револьвер. Однако, стоило Серому Ястребу шевельнуться, оружие вскинулось и нацелилось на него.
        - Что тут происходит? - спросил незнакомец. - Вы ранены?
        Я не видел его глаз, но ощутил на себе пристальный взгляд.
        - Нет, - ответил я, подавляя дрожь в голосе. - Этот человек напал на нас, когда я нечаянно разбил…
        Я указал на валявшуюся на полу каменную змею, но Серый Ястреб прервал меня, разразившись потоком гортанной речи. Наш спаситель что-то бросил в ответ и вновь обратился к нам:
        - Пойдемте со мной, в этих индейских кивах легко потерять здоровье. С хозяином я разберусь.
        Повинуясь его властному жесту, мы с Барбарой поднялись по ступеням и вышли наружу.
        При солнечном свете я наконец разглядел его: коренастый, с жестким обветренным лицом и странно бледными голубыми глазами под выгоревшими бровями.
        Он указал на дорогу:
        - Идите, я догоню.
        - Но наша машина… она в другой стороне, - возразила Барбара.
        - Знаю, - кивнул незнакомец, - но так будет лучше. Моя хижина - самое безопасное место для вас… во всяком случае, пока. Скажите, этот старик, Серый Ястреб, что делал с жезлом, который у него в руке?
        - Направил на меня и прокричал что-то на своем языке, я не понял. Похоже на заклинания…
        Наш спаситель присвистнул.
        - Ну ладно, идите, - торопливо сказал он. - Я поговорю с ним, попробую… - Не закончив, он развернулся, чтобы уйти, но Барбара, испуганно глянув на меня, схватила его за руку:
        - Что он сделал? Неужели…
        - Проклял вас, - кивнул незнакомец.
        Я недоверчиво хмыкнул, и он бросил на меня холодный взгляд.
        - Зуни народ особенный, молодой человек… очень необычный народ. Я тут такое видывал… - Пожав плечами, он вновь отвернулся, бросив через плечо странные слова: - Берегитесь змей, теперь они вам станут попадаться часто.
        ГЛАВА 3
        ОНИ ЯВЛЯЮТСЯ НОЧЬЮ
        Наш спаситель представился Джимом Крамером. Его простая, но крепкая хижина пряталась в русле высохшего ручья рядом с бьющим из-под земли крошечным ключом. Когда мы пришли туда, солнце уже спряталось за край лощины и дневная жара сменилась вечерней прохладой высокогорья. Унылый свист ветра в сухом русле довершал картину мрачной глуши. Даже огонь, разведенный Крамером в очаге, не мог рассеять ощущения таинственной колдовской угрозы.
        Крамер был золотоискателем, и хижина служила ему пристанищем между частыми старательскими экспедициями в горы к северу и западу от плато. Впрочем, судя по бедности экипировки, удача его не баловала.
        После обычной болтовни наша беседа вновь свернула к теме индейцев.
        - Серый Ястреб не так уж плох, - заметил Крамер, попыхивая короткой, хорошо обкуренной трубкой. - Прежде был шаманом племени, лечил людей. Только вот малость подвинулся на своей языческой вере, особенно по части змеиных богов. Не знаю, какими тайнами он владеет, но со змеями творит настоящие чудеса - просто мурашки по коже. Ну, вы сами видели… - Он уже знал о нашем первом знакомстве с индейцем. - Я постарался успокоить старика, - продолжал Крамер, - сказал, что вы не хотели оскорбить богов, что извиняетесь и все такое. Так что завтра сможете отправиться в путь: Джоэль починит машину и пригонит сюда. Короче, дело вроде как улажено… хотя трудно сказать наверняка. От индейских идолов лучше держаться подальше.
        Крамер рассказал о необычной религии племени зуни, об алых богах, почти неизвестных белым людям. Барбара слушала зачарованно, да и я не пропускал ни единого слова. Местный старатель, должно быть, хорошо разбирался в таких вещах.
        Он поведал нам о Великом Зайце, создавшем мир, когда еще не было ничего, кроме бурных вод изначального океана, и о земле Паука, самом нижнем из семи миров, откуда поднялись нынешние люди. О Великом Змее, древнем индейском боге, прекрасном и не стареющем, которому поклоняются пимы и юмы, ацтеки и атабаски.
        О Великом Змее было ничего не известно, помимо того, что он застал еще жаркие болота доисторических эпох и положил начало змеиному роду. Смертоносная коралловая змейка, африканская гадюка, коварный гремучник - все они, от крошечной синей змейки до гигантской болотной анаконды, обязаны своим существованием змеиному богу.
        Пока мы слушали, сумерки сгустились и настала ночь. Ветер таинственно шептал за стеной хижины, а когда он на миг замирал, мне мерещился зловещий шелест. Рука Барбары нашла мою в темноте. Становилось все холоднее, а Крамер знай рассказывал, тихо и монотонно, глядя в умирающий огонь, словно видел там причудливые образы первобытных богов.
        По словам шаманов, Великий Змей удалился от людей в заветные подземные пещеры. Однако власть его не ослабла, и оскорблений он не терпит, так что редкий индеец решится убить змею. Ужасный змеиный культ жив, он распространился от болот Луизианы до тундр Аляски. Говорят, под этим самым плато находится его главный храм, но ни один белый пока не побывал там.
        Наконец Крамер поднялся и подбросил в очаг полено.
        - Никто не знает, сколько правды в этих легендах, - медленно проговорил он, наблюдая за пламенем. - Во всяком случае, Серый Ястреб в них верит. Что ж… - Старатель глянул на Барбару, которая уже клевала носом. - Вы, должно быть, устали. Можете занять мою спальню, а мы с вашим мужем переночуем здесь.
        Он зажег масляную лампу и отворил дверь в крошечный закуток с единственной койкой. Я проводил туда жену и закрыл за нами дверь. Она обратила ко мне побледневшее лицо:
        - Ральф, я… я боюсь. Машину никак нельзя починить сегодня?
        Я обнял дрожащие плечи, прижал ее к себе и вздохнул:
        - Не вижу возможности… И потом, здесь мы в безопасности, наш новый друг вроде как все уладил.
        - Знаешь, у меня такое чувство, будто вот-вот случится что-то…
        - Я буду рядом, за дверью, - заверил я. - Что может случиться? А если и так, тебе достаточно меня позвать.
        Барбара кивнула, но ее губы дрожали. Я поцеловал жену и вышел. Крамер уже расстилал на полу одеяла.
        - Кровать только одна, - обернулся он, - но мне не впервой спать на полу. Одну ночь выдержите?
        - Конечно, - кивнул я и стал помогать ему.
        Однако еще долго после того, как я услышал мерное сопение уснувшего хозяина, мой взгляд не отрывался от тлеющих углей в очаге, а в памяти проносились странные события прошедшего дня.
        Мало-помалу я стал погружаться в сон, но, прежде чем уснул, успел заметить, что ветер стих, и ощутил в мертвом безмолвии какое-то странное ожидание, будто тишина вот-вот будет нарушена. Вскоре сон одолел меня окончательно.
        Обычно я сплю крепко, но когда проснулся от криков, понял, что слышу их уже довольно долго. Я полежал, собираясь с мыслями. Звуки доносились снаружи, вокруг стояла непроглядная тьма. Тщетно попытавшись нашарить Крамера, я вскочил на ноги и ринулся в спальню к жене. Дверь была распахнута.
        - Барбара! - выкрикнул я, держась за стену и стряхивая остатки сна, туманящего сознание. - Барбара!
        Тишина в ответ.
        В кармане нашлись спички, я зажег одну и оглядел каморку. Постель была смята, в комнате никого, из открытого окна доносились крики.
        Я повернулся в поисках хозяина. Он тоже исчез.
        Смахнув со лба холодный пот, я распахнул входную дверь и бросился вон из дома, шлепая по земле подошвами незашнурованных ботинок.
        Ночь выдалась пасмурная и беззвездная. Постепенно глаза привыкли к темноте, но все равно я чуть не споткнулся о Крамера, прежде чем увидел его.
        Он лежал на спине и стонал. При свете спички я увидел, что на рубашке у него расплывается алое пятно. Бледные глаза невидяще уставились на меня, затем взгляд прояснился.
        - Они… забрали вашу жену, - слабо прошептал он. - Джоэль… Со мной, похоже, кончено, возьмите револьвер… Может, успеете. В киве алтарь… - Его лицо исказилось, из стиснутых зубов вырвался душераздирающий стон. - Скорее, скорее…
        Я вынул оружие у него из-за пояса и сунул в карман. Пускай меня обвинят, что не остался помочь Крамеру, но как можно медлить, представляя Барбару в лапах чудовища, в котором больше от зверя, нежели от человека! Я повернулся и побежал.
        В памяти мало что осталось от той безумной ночной погони. Не вынимая руки из кармана в страхе потерять револьвер, я не раз спотыкался и падал в темноте, изорвал одежду, поцарапался во многих местах до крови, но все же не сбился с дороги и, совсем запыхавшись, добрался до лачуги индейцев. Затем, двигаясь насколько мог тихо, прокрался к киве.
        Там было пусто, как я и ожидал, лишь чудовищные маски и идолы усмехались мне со стен. Окинув взглядом алтарь, я толкнул его плечом, и он бесшумно скользнул в сторону.
        Вниз вела каменная лестница, и оттуда, из жуткой тьмы, несло какой-то необычной плесенью, от которой по коже бегали мурашки. Я вынул револьвер, зажег спичку и стал осторожно спускаться.
        Внезапно одна из ступенек провалилась, и я с криком обрушился во тьму. Чудом извернулся в воздухе, чтобы приземлиться на ноги, но все же не устоял и растянулся на полу.
        Подземную пещеру освещали отблески пламени. Не успел я осмотреться, как услышал шорох шагов и кто-то набросился на меня. Железные пальцы впились в горло, и надо мной с дьявольской ухмылкой нависла волосатая звериная морда Джоэля.
        Через его плечо в тусклом багровом свете я увидел привязанную к стене, почти обнаженную Барбару. Она выкликнула мое имя, и я стал отчаянно вырываться, но безжалостные лапы лишь сильнее сжались. Перед глазами вспыхнули огненные пятна, и я полетел кувырком в черную бездну небытия.
        ГЛАВА 4
        ПЕЩЕРА ЗМЕЙ
        Открыв глаза, я увидел над собой черный от копоти свод пещеры. В висках стучала боль, подземный холод пронизывал тело. Мрак рассеивали красноватые отблески, в тишине слышался лишь слабый шорох пламени. Полежав немного, чтобы собраться с мыслями, я с трудом поднялся на ноги. Кто-то снял с меня ботинки и носки, и каменный пол обжигал стужей.
        Пещера, не более полусотни шагов в длину, с высоким сводом, освещалась дюжиной факелов, воткнутых в отверстия в стенах. Отсюда начинались три узких хода, темных и таинственных. Камень вокруг мерцал странными серебристыми бликами, которые я сперва принял за обман зрения, но жутковатая фосфоресценция не прекращалась. В большой пещере, куда я упал вначале и где увидел Барбару и великана-индейца, я не успел заметить ни мерцания, ни тоннелей.
        Здесь было пусто, в затхлом воздухе стоял резкий пряный запах, так что я даже закашлялся. Преодолев нервную дрожь, я снял со стены факел и двинулся в один из проходов. Голову пришлось наклонять, чтобы не удариться о грубый низкий потолок, а острые камни пола больно жалили ступни.
        Вскоре тоннель круто пошел вниз, а затем моя босая нога наступила на что-то мягкое - явно не камень! Оно зашевелилось, и послышался хорошо знакомый сухой треск, от которого сердце в ужасе сжалось. Охнув, я отшатнулся, и только быстрое движение спасло мне жизнь.
        Ромбовидная голова рептилии выстрелила вперед и, промахнувшись мимо моей ноги, глухо шмякнулась о камень. Гремучник тут же отпрянул и свернулся в клубок. Ледяные глаза пристально следили, сияя в свете факела, который я выставил перед собой.
        Дрожащей рукой я пошарил в кармане, но револьвера, конечно же, не обнаружил.
        Змея толщиной с мое запястье свернулась обманчиво мягким клубком и замерла, лишь трещотка на поднятом конце хвоста тревожно вибрировала.
        Я осторожно шагнул вперед, вытянув факел в сторону змеи. Она подняла голову выше, медленно развернулась и уползла назад, во тьму.
        Однако мое облегчение длилось недолго. Шагая следом за змеей, я вскоре наткнулся на целую дюжину таких же гадов, перекрывших дорогу. Они сразу поползли ко мне, сверкая в свете факела крошечными глазками, в которых мерещился зловещий разум.
        Я застыл на месте, затем не выдержал и бросился назад. Говорят, гремучая змея никогда не нападет первая, но стоит ли рисковать, будучи босым и безоружным? Кроме того, оставались еще два тоннеля.
        Вернувшись в багровый сумрак пещеры с факелами, я помедлил, выбирая из двух чернеющих в стене отверстий, и шагнул в ближайшее.
        Предчувствие опасности заставило идти медленно, и факел я держал ниже, но рептилий заметил вовремя лишь каким-то чудом.
        Сначала в свете пламени мелькнули красные и желтые пятна, затем я уловил их движение, неторопливое и ритмичное.
        Коралловые змеи! Всего лишь три, но и этого более чем достаточно.
        С жуткой причудливой грацией они ползли вперед, чуть шурша по камням своей ярко расцвеченной чешуей. Такие змеи еще страшнее гремучников: те хотя бы предупреждают о себе трещоткой.
        Вспотев, несмотря на холод, я вновь отступил со сжавшимся сердцем. Если третий, последний проход тоже перекрыт или не ведет к свободе… Нет, о таком лучше не думать.
        Я вернулся в пещеру и понял, что пропал: коралловые змеи ползли следом!
        Их пятнистые тела одно за другим появлялись из тоннеля. Я огляделся вокруг, словно загнанный зверь, в поисках любого оружия, но в пустой пещере не было ничего, кроме факелов. Те уже мерцали, угасая, а некоторые совсем догорели. Окружающий мрак хищно наступал со всех сторон.
        Змеи ползли теперь и из других тоннелей: десятки гибких тел, отвратительно грациозных, чье приближение было еще ужаснее в мертвой тишине.
        Ринуться в самую их гущу в надежде прорваться - вдруг повезет? Однако, сделав шаг-другой, я не решился на столь безумный риск.
        Внезапно во мне шевельнулась надежда. Змеи остановились! Ни одна не продвинулась дальше нескольких шагов от входа в тоннели, - видимо, свет их пугал.
        И тут еще один факел погас, а минут через пять замерцали и потухли почти все. Я стоял в маленьком светлом круге, стиснув последний факел, хотя его огонь уже обжигал руку. Сотни светящихся точек, похожих на крошечные самоцветы, медленно, но неуклонно окружали меня во мраке, разбавленном лишь зловещим холодным мерцанием каменных стен.
        Наконец мигнул последний язычок пламени и умер. Тлеющая головешка выпала из моей руки и разлетелась крошечными искрами, которые исчезли одна за другой.
        Теперь свет в пещере исходил только от стен, белесый и дрожащий, едва позволяя различить черные извилистые силуэты змей, сползающихся с жутким шорохом. Совсем близко раздался сухой треск гремучника.
        Меня замутило от страха, паника подкатила к горлу. Боже, что за жуткая смерть: яд растекается по жилам - и ты корчишься в муках, ощущая на своем теле мерзкие влажные кольца…
        Что-то вдруг задело щеку; я в ужасе отскочил и услышал сердитый треск. А затем сверху донесся негромкий оклик.
        Перед лицом закачалась веревка. Я задрал голову и увидел в вышине круг света с очертаниями человеческого лица в нем. Торопливо схватился за веревку и стал карабкаться вверх.
        Подъем давался нелегко: последние испытания ослабили меня, пальцы скользили и срывались, а ногти вскоре обломались до крови. Заметив, что веревку тянут вверх, я оставил попытки забраться самостоятельно и всеми силами старался хотя бы не упасть. Наконец чужие руки схватили меня за плечи и выдернули из дыры.
        ГЛАВА 5
        ЗМЕИНЫЕ КЛЫКИ
        Низкая пещера была освещена факелами. На ее противоположной стороне я увидел поднимающиеся в темноту каменные ступеньки. Рядом с отверстием, через которое меня вытащили, стоял примитивный ворот веревкой. Неподалеку, спиной к стене, стояла, раскинув руки, привязанная Барбара: голова упала на грудь, бронзовые волосы лежат на голых плечах слипшимися прядями.
        Повинуясь чьей-то гортанной команде, грубые лапы схватили меня и вздернули на ноги. Я был слишком слаб, чтобы отбиваться. На моих руках затянулись веревочные петли, и вскоре я стоял рядом с женой, привязанный к железным кольцам, вмурованным в камень. Ноги остались свободными, но дрожащие колени едва держали меня.
        Джоэль растягивал широкую пасть в злорадной ухмылке, а позади него…
        Позади него стояло существо из индейских мифов - человекообразная фигура в длинном плаще из перьев и раскрашенной резной маске в виде плоской чешуйчатой головы рептилии. Чудовищная помесь фантастической хищной птицы с гигантским змеем.
        Пока я ошалело таращился на нее, глухой голос из-под маски проговорил нараспев:
        - Великий Змей требует жертву! Эта женщина годится, Джоэль.
        Услышав слова своего божества, звероподобный урод свирепо блеснул глазами.
        - Серый Ястреб - великий шаман, - протянул он тоже нараспев, торжествующе глядя на меня. - Боги награждают верных!
        Пернатый змей властно махнул рукой. Джоэль отвернулся и завозился с путами Барбары. На мои мольбы и проклятия он не обращал внимания. Бессильно скрежеща зубами, я наблюдал, как его волосатые руки хватают мою обнаженную жену и тащат к дыре в полу над змеиной пещерой. А когда я увидел, что он привязывает веревку от ворота к запястьям Барбары, меня пронзил ледяной ужас. Я мысленно возблагодарил Бога за то, что она без сознания.
        Отчаянно дергая руками, я внезапно ощутил проблеск надежды: путы начали слабеть. Я прижал большой палец к ладони и попытался выдернуть руку из петли. Тем временем змееголовый шагнул вперед, оказавшись между мной и Джоэлем с Барбарой, и я заметил торчащую из перьев плаща рукоятку револьвера!
        Надежда придала мне сил. Я высвободил руку, ободрав ее до крови, и дотянулся до оружия. Пальцы сомкнулись на рукоятке. Левая рука оставалась привязанной к железному кольцу, но револьвер был у меня!
        Змееголовый повернулся, и через его плечо я увидел, как индеец крутит ворот. Барбары уже не было видно: натянутая веревка спускалась в дыру.
        Я направил оружие на Джоэля, но сразу передумал: если он выпустит ручку ворота, Барбара полетит вниз, навстречу ужасной смерти. Прицелившись в змееголового, я спустил курок.
        Ствол револьвера выбросил пламя, и из-под маски исторгся пронзительный вопль. Змееголовый пошатнулся, схватившись за шею, затем прокричал что-то Джоэлю и бросился к лестнице. Индеец отпустил ручку ворота и последовал за ним. Я выстрелил ему в спину и стал отчаянно дергать петлю на левой руке. А колесо вращалось, спуская Барбару все глубже во тьму. Оно замерло в тот самый миг, когда я сумел освободиться, и меня охватил ужас, но затем я понял причину остановки: веревка запуталась в спицах колеса!
        К несчастью, Джоэль тоже это заметил. Остановившись у лестницы, он помедлил в нерешительности и бросился обратно. Однако теперь я был свободен и встретил его выстрелами. Как ни странно, он не упал, хотя на такой близкой дистанции промахнуться трудно.
        Схватив разряженный револьвер за ствол, я кинулся навстречу великану-индейцу и изо всех сил треснул его рукояткой по голове. Он зарычал, моргая, и стиснул меня своими лапищами.
        Припомнив старую уловку, я вдавил большие пальцы ему под челюсть. Глаза Джоэля выкатились от боли, но хватка только усилилась. Тогда я впился ему в горло с такой силой, что ощутил между пальцами кровь.
        Он дернулся, ослабив объятия; я вырвался и откатился в сторону. Джоэль судорожно выгнулся на полу, молотя руками, затем медленно поднялся на колени. Сила этого человека была феноменальна!
        Покачнувшись, он упал на бок, перевалился через край дыры и исчез во тьме. Снизу донесся глухой стук.
        Я кинулся к вороту. Казалось, минули часы, прежде чем мне удалось поднять жену наверх. Я осмотрел ее тело, но следов змеиных укусов не обнаружил. Слава богу, веревку заклинило, прежде чем она достигла дна нижней пещеры.
        Барбара открыла глаза - и затряслась от страха. Я обнял ее, успокаивая, и тут услышал тихий пронзительный свист, отозвавшийся в памяти жутким воспоминанием. Свист доносился с лестницы, ведущей наверх.
        - Барбара, - торопливо сказал я, - это еще не закончилось. Мне надо…
        Она молча кивнула. Я вскочил и бросился к ступеням. Взбежал по ним и ударился головой в деревянный люк. Осторожно приподнял его…
        И заглянул в хижину Серого Ястреба!
        Серый рассвет сочился сквозь закопченные окна и щели рассохшихся стен. В комнате я увидел двоих. Человек в оперенном плаще и змеиной маске склонился над связанным пленником, в котором я узнал Серого Ястреба!
        Змееголовый направил на него револьвер. Я с криком выпрыгнул из люка, но было поздно.
        Правая рука Серого Ястреба метнулась из-за спины, держа что-то вроде веревки. Неуловимым движением вскочив на ноги, он, казалось, пожал руку противника. Револьвер со стуком упал на пол, а незадачливый убийца с диким воплем отшатнулся, стряхивая с руки что-то извивающееся, а затем принялся топтать его, продолжая истошно завывать.
        Змеиная маска сползла набок, мешая видеть, и он сорвал ее, наткнувшись на стену. Мелькнуло искаженное ужасом лицо. Он распахнул дверь и бросился вон из хижины. Топот его ног затих вдали.
        Старик-индеец увидел мое изумленное лицо.
        - Да, - кивнул он, - это Крамер.
        Позже с помощью Серого Ястреба удалось восстановить полную картину событий. Когда появились мы, Крамер увидел возможность сделать то, что задумал уже давно. Странное сияние в змеиной пещере и ожоги у Джоэля и его деда дали нам ключ к разгадке. Под хижиной Серого Ястреба скрывалось целое состояние - месторождение радия.
        Крамер хотел купить ценный участок и обогатиться, но потерпел неудачу. Много поколений эта земля была посвящена богам зуни, и Серый Ястреб, последний шаман племени, ни за что не желал пускать на нее бледнолицых.
        Цель маскарада стала очевидна. Я должен был поверить, что застрелил индейского шамана, хотя патроны в револьвере, который я выхватил из-за пояса у фальшивого Серого Ястреба, оказались холостыми. Потому Крамер и позволил мне так легко освободиться от пут и захватить оружие. Затем я бы сдался властям, и те не усомнились бы, что у меня была веская причина стрелять.
        Джоэль также должен был принять человека в плаще из перьев и змеиной маске за своего деда Серого Ястреба, которому слабоумный внук привык повиноваться беспрекословно.
        Барбару спасло лишь то, что застряла веревка. Крамер сам похитил мою жену из своего дома и отдал Джоэлю, сказав, что так велел дед.
        Пока я освобождался от пут, Джоэль должен был взбежать по лестнице. В хижине Крамер быстро избавился бы от него, инсценировав самоубийство из-за смерти деда, - ни у властей, ни у меня не было бы причин думать иначе. Затем Крамер застрелил бы Серого Ястреба, напялил на него плащ из перьев и маску, а потом сбежал, оставив меня в уверенности, что старика убил я.
        Естественно, освободившись, я и сам бросился бы наверх, чтобы довершить месть тому, кто принес в жертву мою жену. Изложил бы всю историю властям, и уж точно никто не заподозрил бы соседа-старателя.
        Барбара погибла бы в страшной змеиной пещере, а Крамер, совершив двойное убийство, успел бы вернуться в свою хижину и нанести себе легкую рану, с которой якобы лежал ночью стонущим у ручья. На самом деле кровь на его рубашке принадлежала курице, обезглавленную тушку которой нашли позже, а в его доме обнаружилась заранее заготовленная поддельная купчая на землю Серого Ястреба.
        Как выяснилось, шаман понятия не имел о богатстве, лежащем в земле под его лачугой, о том самом радии, что смертельным излучением изуродовал тело и разум несчастного внука и медленно убивал самого старика.
        Тело Крамера было найдено у дороги, раздувшееся и посиневшее от яда змеи, которую Серый Ястреб вызвал своим особым свистом.
        У нас с Барбарой есть причина быть благодарными старому шаману. Когда год спустя он скончался, неожиданное богатство перешло по завещанию нам. Мне было неловко принимать наследство, хотя Серый Ястреб и не винил меня в смерти внука. В общем, мы с Барбарой решили пожертвовать половину в пользу больницы.
        Змеи внушают нам суеверный ужас до сих пор. Даже когда наша собака приносит дохлого ужа, я вижу страх во взгляде Барбары и мое сердце сжимается от жутких воспоминаний. Как ни изгоняй из мыслей случившееся в тех гибельных змеиных пещерах, чудовищные картины будут снова и снова возвращаться в снах, до самой смерти.
        Кто приходит по ночам
        Измученный лихорадкой, трясущийся от усталости Иоганн тяжело прислонился к высокому обелиску из потускневшего мрамора. Кладбище расстилалось морем тьмы, лишь вблизи виднелись неровные ряды серых могильных плит и надгробий. Он повозился с заслонкой фонаря, и яркий луч вырвал из мрака его лицо и тощую фигуру.
        Глубокие тени залегли в провалах щек, распахнутые глаза горели. Болезненный румянец выдавал пылающий в мозгу жар, который выжег оковы страха и погнал на старый погост, куда мало кто рисковал приходить после заката. По слухам, среди этих могил уже давно поселилось таинственное зло. Кто-то бродил тут по ночам, а утром люди обнаруживали разрытые могилы с пустыми взломанными гробами.
        Случалось, что покойников везли хоронить за двадцать миль к северу, в Крушен, но теперь такое случалось редко, поскольку ужас царил на кладбище дольше, чем помнили самые дряхлые старики, и деревню окутывал мрачный саван обреченности. К тому же в памяти осталась Великая чума, когда погибших сжигали и кто-то врывался в дома на окраине, охотясь за живыми. Человек десять исчезли бесследно, и тогда чумные трупы стали предавать земле на старом месте. С тех пор крестьяне спали спокойно, хотя время от времени очередной жертвой нечисти становился одинокий паломник или коробейник. «Что ж, бывает и хуже», - шептались люди между собой.
        Однако теперь необходимость заставила молодого человека пренебречь опасностью, что таилась среди могил. Он пришел сюда за своей женой, с которой не успел прожить и года.
        Когда Иоганн слег в той же лихорадке, что погубила Эльзу, невестка проговорилась, считая его спящим. Так он узнал, что супругу предали земле на прoклятом погосте за деревней. Его любимая, дочь древнего рода Аубер, восходящего к князьям Турн-и-Таксис, станет добычей вурдалака! Ужас придал Иоганну сил; больной смог подняться с постели и выскользнуть незамеченным из дома кузена, захватив лишь фонарь и пистолет.
        Услышав неподалеку шаги, он схватился за оружие. В тусклом свете звезд показалась человеческая фигура - кто-то осторожно пробирался между надгробиями. Узнав своего кузена, Иоганн сунул пистолет обратно под рубашку и повернул фонарь. Карл вскрикнул от неожиданности.
        - Иоганн?! - Он пригляделся, вступив в тусклое пятно света. - Я было подумал… Что ты тут делаешь? Эльзе уже ничем не помочь.
        Иоганн отвел взгляд, шевеля губами в беззвучном проклятии. Карл положил ему руку на плечо, но он сердито стряхнул ее.
        - Как ты мог, Карл? - воскликнул он с потемневшими от гнева глазами. - Ты позволил закопать мою жену на этом дьявольском месте!
        Кузен развел руками:
        - А что я мог поделать? Я говорил им, что ты бы не…
        - Я знаю… - Теперь в голосе Иоганна слышалась лишь горечь. - Мы долго склонялись под этим игом, слишком долго, Карл. Эльзе не пристало…
        - Она лежит здесь уже неделю… А у тебя даже лопаты нет.
        Родственник был прав. У Иоганна не было времени на долгие сборы.
        - Постерегу хотя бы ее могилу, - вздохнул он. - А ты сбегай в деревню за лопатами.
        Карл молчал. Подождав, Иоганн невесело усмехнулся:
        - Принесешь завтра утром. Ты же не побоишься прийти сюда при дневном свете?
        - Пришел же я сейчас, - уязвленно заметил кузен. - Пойдем домой, а за твоей Эльзой вернемся завтра. Одной ночью больше… Сейчас здесь опасно! Говорят, оно приходило снова.
        Иоганн пожал плечами с безразличием, которого не ощущал. Стылый ветер над заброшенными могилами вызывал дрожь, и ужас, забытый в порыве негодования, вновь бередил душу.
        - Я не боюсь! - буркнул молодой вдовец, отметая сомнения, и зашагал между могилами, бросая желтый луч фонаря на покрытый лишайником камень плит и изъеденные червями деревянные кресты.
        Карл еле поспел на помощь, когда Иоганн споткнулся о поваленный, полуутонувший в земле памятник. Не слушая уговоров кузена, Иоганн пристально вглядывался во мрак. Затем он сделал несколько торопливых шагов и замер перед черным провалом разрытой могилы.
        В свете фонаря стало видно, что крышка гроба разбита, а внутри пусто. Еще не осветив надпись на деревянной табличке в изголовье, Иоганн понял, чт? там написано. Кузен в страхе затаил дыхание, а Иоганн молча стоял, покачиваясь на ветру, холодившем покрытое испариной лицо. Мысли кружились в неистовом вихре горя, ужаса и гнева, ярость застилала глаза багровой пеленой. Он ощутил под рубашкой тяжесть пистолета и в отчаянии стиснул рукоятку.
        Эльза! Ее стройное белое тело стало добычей вурдалака! Дикая ослепляющая ярость вмиг рассеяла страх.
        Карл потянул его за рукав. Иоганн обернулся и встретил испуганный взгляд кузена.
        - Иоганн, чего ты ждешь? Здесь нельзя оставаться! Оно… снова пришло!
        - Нет! - Глаза Иоганна свирепо блеснули. - Эльза…
        - Слишком поздно! Эльзы больше нет.
        - Слишком поздно, чтобы отомстить?
        Карл отшатнулся в изумлении.
        - Кому отомстить? - с дрожью в голосе спросил он, в страхе озираясь. - Ты с ума сошел!
        Иоганн медленно достал пистолет.
        - Ладно, пускай сошел, но… Представь, Карл, что это твою жену… - Он помолчал, закусив губу, а затем продолжал, холодно и непреклонно, глядя в черный зев оскверненной могилы: - Клянусь, он ответит за это, будь то бог, человек или дьявол! Возвращайся домой, Карл. Теперь ты не сможешь ничем помочь.
        Кузен раскрыл было рот, но слова застряли в горле. Взгляд устремился через плечо Иоганна, на лице отразился панический ужас. С придушенным криком кузен повернулся и бросился бежать, разрывая топотом стылое безмолвие.
        Иоганн быстро повернулся и в слабом звездном свете не сразу уловил какое-то движение на холме вдали, где стоял в одиночестве древний склеп. Затаив дыхание, Иоганн подождал, но больше ничего не разглядел.
        Топот Карла затих, наступила полная тишина. Иоганн нерешительно покрутил в руках пистолет, вернул его под рубашку и торопливо двинулся среди могил к зловещему бледному сооружению.
        Выщербленная каменная кладка была невероятно старой, ее густо покрыл толстый лишайник, похожий на серую паутину. Над входом виднелись полустертые веками буквы, разобрать удалось лишь слова «Господь грядет». Однако, увидев, что широкие двери открыты, вчитываться Иоганн не стал. Побуждаемый холодной яростью, он перешагнул порог и направил свет в глубину помещения.
        Внутри было пусто, но в голой стене напротив виднелась полуоткрытая дверь из ржавого металла. Молодой человек протиснулся в нее и поднял фонарь повыше.
        Пустой коридор, вымощенный гранитными плитами, вел куда-то вниз, в темноту. Оттуда доносился еле слышный шорох, похожий на журчание воды по камням. Иоганн осторожно двинулся вперед. Коридор петлял, продолжая круто спускаться; по сторонам дважды попались черные отверстия боковых ходов. Шорох между тем становился все громче. В нем теперь различались человеческие голоса, а еще ворчание и писк, как из крысиного гнезда.
        Проблеск здравого смысла чуть охладил мстительный жар, и опасения вновь закрались в душу, но мысль о разоренной могиле Эльзы быстро вытеснила их. Иоганн прикрыл из осторожности заслонку фонаря и пошел медленнее, на ощупь в полной темноте, напрягая слух в попытке уловить хоть какой-то смысл в зловещем перешептывании.
        Внезапно один из голосов зазвучал яснее. Резкий, скрипучий и странно гулкий, он будто исходил из глубокого подземелья:
        - …давно ждем.
        Молодого вдовца захлестнула волна паники, но он преодолел страх и двинулся дальше, подбадривая себя мыслями о несчастной Эльзе и желанной мести. Наступило молчание, а затем из глубины коридора донесся обрывок шепота:
        - …вернется и принесет нам поесть.
        Где-то за спиной зашелестело, все громче и громче. Иоганн припал к стене, вглядываясь во тьму. Кто-то невидимый скользнул мимо, обдав страшным зловонием. Борясь с дурнотой, Иоганн вновь услышал неразборчивый шепот и писк, в которых теперь явно сквозило недовольство.
        Затем раздался новый голос, тихий и ровный, но с жутковатым кошачьим мурлыканьем:
        - Я не смогла ничего найти, предки мои, ни еды, ни питья.
        - Что же, нам теперь голодать? - пискнул кто-то другой, а затем, оживая, темнота исторгла целый хор жалобных стонов:
        - Ты должна кормить нас!
        - Да, обязана!
        - Мы не можем сами…
        - Исполняй свой долг! - перекрыл это брюзжание гулкий бас. - Каждый из нас поначалу кормил предков, которые не могли добыть себе пропитание. Теперь эта обязанность легла на тебя! Когда станешь как мы и не сможешь больше искать свежие могилы, тебя тоже накормят.
        - Позапрошлой ночью я нашла для вас пищу, - промурлыкал «кошачий» голос, и у затаившегося во тьме слушателя перехватило дыхание.
        - Это твоя почетная обязанность! - перебил резкий голос. - Проклятие и благословение нашего рода, которому не дано упокоения после смерти.
        - Нас так много! - мурлыкнуло в ответ, и с дрожащих губ Иоганна сорвался испуганный возглас.
        Тут же все смолкло, и молодой человек заледенел от ужаса. Что-то вновь прошелестело во тьме, едва не задев его, и стихло далеко позади. Затем оттуда донесся тяжелый металлический лязг.
        Вне себя от страха, Иоганн развернулся и кинулся бегом назад по извилистому коридору. Прочь отсюда, прочь, под чистое небо и светлые звезды!
        Внезапно он получил удар в грудь, отшатнулся, выронив фонарь, и чуть не упал. Снова тот зловещий шелест - и тишина. Задыхаясь и всхлипывая, молодой человек упал на четвереньки и стал шарить, с содроганием ожидая нового нападения. Наконец он нащупал фонарь и поспешно открыл заслонку, молясь, чтобы тот не погас.
        Молитвы были услышаны, и в желтом сиянии перед глазами возникло то, что так грубо прервало бег, - ржавая дверь, что вела в кромешный мрак и ужас подземелья. Только теперь она не стояла полуоткрытой.
        Вот что означал стремительный шелест и лязг во тьме! Тот, кого Иоганн не решался назвать, опередил его и отрезал дорогу назад.
        Тяжело дыша, он поставил фонарь на пол и осмотрел дверь. Ни ручки, ни замка - голая железная плита с заклепками. Он уперся в нее плечом и нажал с такой силой, что перед глазами поплыли круги, но не сдвинул ни на волос.
        В душе вновь шевельнулся гнев, а мысль о жене, словно искра, разожгла огонь свирепой ярости, перед которой страх не устоял. Иоганн достал пистолет, проверил, не подмок ли порох от подземной сырости, и двинулся назад тем же путем. Время от времени он оглядывался и светил за спину, но ничто не таилось там, лишь боковые тоннели, зловеще раскрыв черную пасть, казалось, следили за ним. Наконец впереди показалась каменная арка, за которой сгустилась непроглядная тьма.
        Он дважды делал шаг и в страхе отступал, но затем, держа на изготовку пистолет, все же переступил порог и обвел лучом фонаря сводчатый подземный зал.
        Вначале показалось, что здесь лежит множество иссохших мумий. В гротескных позах вдоль стен - бурые, сморщенные, почти скелеты, обтянутые темной пергаментной кожей. На полу - настоящий ковер из костей, от искрошившихся черных до белых и блестящих, с явными следами чьих-то зубов. У самых ног Иоганна в жуткой пародии на веселье скалился череп.
        Едва фонарь осветил склеп, по высохшим телам пробежал зловещий шорох - они двигались! Те, кому давно следовало покоиться под крышкой гроба, расползались от света, корчась и извиваясь, точно черви.
        Иоганн оцепенело взирал на тошнотворно жуткую сцену, сжимая в одной руке пистолет, а в другой - фонарь. Холодные остекленевшие глаза мертвецов разглядывали гостя в ответ, отражая желтое сияние.
        Сзади послышался знакомый шелест. Иоганн развернулся и направил луч в темноту. В глубине коридора появился неясный силуэт. Медленно, неумолимо он приближался, и за спиной вдовца в склепе вновь раздалось зловещее перешептывание.
        Иоганн вскинул пистолет, мысли об Эльзе придали ему уверенности. Подпустить поближе, а затем…
        Однако страх оказался сильнее, и палец на спусковом крючке дрогнул. Гром выстрела эхом прокатился по мрачному подземелью, но жуткая фигура не остановилась. Она скользила вперед стремительно и бесшумно, лишь тихо шелестело платье.
        Иоганн в страхе попятился. Что-то вцепилось ему в лодыжку, он на миг обернулся и пинком высвободил ногу, а когда вновь глянул в сторону коридора, таинственная тварь была уже совсем рядом.
        Перезарядить пистолет Иоганн уже бы не успел, поэтому он вскинул перед собой фонарь, словно мог им защититься.
        - Мы не останемся голодными! - злорадно промурлыкало существо в платье.
        В тот же миг желтый луч вырвал из тьмы лицо, и Иоганн в ужасе выронил фонарь.
        - Эльза… - пролепетал он и завопил, теряя остатки рассудка. - Эльза! Эльза!
        Я - вампир
        ГЛАВА 1
        ШЕВАЛЬЕ ФУТАН
        Вечеринка была скучной. Я прибыл слишком рано. В тот вечер в «Грамэн чайниз» шел предварительный просмотр, и самые важные гости должны были приехать только после его окончания. Не было даже хозяина, Джека Харди, лучшего режиссера студии «Саммит пикчерс», где я работал помощником режиссера. Впрочем, Харди никогда не отличался пунктуальностью.
        Я вышел на балкон, прислонился к колонне и стал, потягивая коктейль, смотреть на огни Голливуда. Дом Харди находился на макушке возвышавшегося над столицей кино холма, рядом с «Гнездом сокола», знаменитым замком с башнями Рудольфо Валентино. Я поежился от холода. С Санта-Моники надвигался туман, постепенно закрывая огни города с запада.
        Джин Хаббард, обычно игравшая у нас роли простодушных девушек, подошла и взяла мой бокал.
        - Привет, Март, - сказала она, сделав глоток. - Где ты был?
        - Ездил с актерами «Кровавой пустыни» в Мохаве, на натурные съемки, - ответил я. - Ты скучала по мне, милая?
        Я обнял Джин, и она улыбнулась. Ее чуть вздернутые брови придавали загорелому личику необъяснимое очарование. Я собирался жениться на ней, но еще не определился с датой свадьбы.
        - Очень скучала. - Она подставила губы для поцелуя.
        Естественно, я не упустил своего шанса.
        - Можешь сказать, что за вампир у нас объявился? - спросил я затем.
        Она хихикнула:
        - А, шевалье Футан. Ты читал статью Лолли Парсон в «Сценарии»? В прошлом месяце Джек Харди познакомился с ним в Париже. Полный вздор, но хорошая реклама.
        - Троекратное «ура» рекламе, - сказал я. - Помнишь, как было с «Рождением нации»? Но при чем здесь эта болтовня о вампире?
        - Таинственный человек. Никто не может его сфотографировать, почти никто его не видел. О его жизни в Париже рассказывают жуткие истории. Он будет играть в «Красной жажде» Джека. Получил почти такую же рекламу, как Карлофф во «Франкенштейне». Шевалье Футан, - она произнесла имя, словно наслаждаясь его звучанием, - скорее всего, работал поющим официантом в каком-нибудь парижском кафе. Я его не видела, ну и черт с ним. Март, я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Вернее, для Деминга.
        - Для Гесса Деминга? - Я удивленно поднял брови.
        Гесс Деминг - самая кассовая звезда студии «Саммит», у него два дня назад умерла жена. Сандра Колтер тоже была актрисой, хотя прославиться, подобно мужу, ей так и не удалось. Я знал, что Гесс любил ее, и уже догадывался, в чем проблема.
        - Я заметил, что он неуверенно держится на ногах.
        - Он себя быстро в могилу загонит, - с тревогой в голосе сказала Джин. - Понимаешь, я чувствую себя в долгу перед ним, ведь именно он помог мне в самом начале карьеры на «Саммит». А сейчас Гесс на грани белой горячки.
        - Хорошо, - сказал я. - Сделаю все, что смогу. Хотя могу не много. Как ни крути, в такой ситуации остается только пить горькую. Если бы я потерял тебя, Джин…
        Я замолчал. Не хотелось даже думать об этом.
        Джин кивнула:
        - Подумай, чем помочь ему. Бедная Сандра…
        - Как это случилось? - спросил я. - Я был в отъезде. Что-то читал об этом, но…
        - Она просто умерла, - объяснила Джин. - Говорят, от злокачественной анемии. Но Гесс сказал мне, что врач на самом деле не знает причины смерти. Она просто слабела и слабела, пока не скончалась.
        Я кивнул, торопливо поцеловал Джин и вернулся в дом. И сразу заметил Гесса, пересекавшего комнату с бокалом в руке.
        Он обернулся, когда я похлопал его по плечу.
        - А, Март… - сказал заплетающимся голосом.
        Прежде Гесс умел пить, но сейчас по налитым кровью глазам было видно, что он почти дошел до точки. Он действительно был хорош собой: стройный, с крупными чертами, честными серыми глазами и дружелюбным, почти всегда улыбающимся лицом. Сейчас улыбки не было. Губы стали дряблыми, а лицо покрылось каплями пота.
        - Ты знаешь о Сандре? - спросил он.
        - Да, - ответил я. - Гесс, мне очень жаль.
        Он осушил бокал и с гримасой отвращения вытер губы.
        - Я пьян, Март, - признался он. - Должен был напиться. Последние несколько дней были просто ужасными. Мне придется сжечь ее.
        Я ничего не сказал.
        - Сжечь… О боже, Март… Ее прекрасное тело превратиться в пепел, а я должен буду смотреть на это! Она вырвала из меня обещание наблюдать за ее кремацией.
        - Кремация - чистое завершение жизни, Гесс. А Сандра всегда была чистой женщиной и превосходной актрисой.
        Он приблизил покрасневшее лицо к моему:
        - Вот именно! А я должен ее сжечь. Март, я этого не переживу! Господи!.. - Он поставил бокал на стол и обвел комнату мутным взглядом.
        Я не понимал, почему его жена настояла на кремации. Однажды в интервью она заявила, что испытывает страх перед огнем. Почти все статьи о звездах - полная чепуха, но я точно знал, что Сандра до смерти боялась огня. Однажды на съемках актер закурил рядом трубку - и с Сандрой случилась истерика.
        - Извини, Март, - сказал Гесс, - но я должен выпить.
        - Погоди, - удержал его я. - Гесс, нужно следить за собой. Ты уже достаточно выпил.
        - И мне все еще больно, - пожаловался он. - Может быть, станет легче, если выпью еще немного. - Но он не отошел от меня, а уставился поглупевшими от спиртного глазами. - Чистое, - произнес он. - Она тоже так сказала. Сказала, что огонь очищает после смерти. Но ее прекрасное белое тело… Март, я этого не вынесу! Я схожу с ума. Будь другом, принеси выпить.
        - Гесс, подожди меня здесь, - сказал я. - Я принесу. - Я не добавил, что выпивка будет сильно разбавлена водой.
        Он тяжело опустился на стул и пробормотал слова благодарности. Так скверно мне давно не было. Я видел слишком много попавших в беду актеров, чтобы ошибиться в симптомах болезни Гесса. Понимал, что дни его славы уже сочтены. Промежутки между съемками станут увеличиваться, он будет все реже появляться на экранах, потом последуют сериалы и работа в мелких компаниях. Скорее всего, однажды его найдут мертвым в дешевом отеле на Мейн-стрит, в номере с включенным газом.
        Рядом с баром я увидел толпу.
        - А вот и Март, - сказал кто-то. - Март, познакомься с вампиром.
        В следующий момент я испытал шок, увидев Джека Харди, хозяина дома и режиссера, с которым мне посчастливилось снять столько хороших фильмов. Мне и раньше приходилось видеть его в плохом состоянии. Человек с похмелья или накурившийся марихуаны представляет собой весьма неприглядное зрелище, но в таком состоянии, как сейчас, Харди я еще не видел. Как будто из Джека вытекла вся кровь и он продолжает жить только усилием воли.
        При нашей последней встрече это был крепкий румяный блондин с огромными, как у борца, бицепсами, с грубым, но добродушным лицом и копной светлых непокорных волос. А теперь кожа висела на скелете, как одежда на вешалке. Лицо избороздили глубокие морщины, под глазами повисли мешки, глаза остекленели. Шея была туго перевязана черным шарфом.
        - Боже, Джек! - воскликнул я. - Что ты с собой сделал?!
        Он быстро отвернулся:
        - Ничего. Я в порядке. Хочу познакомить тебя с шевалье Футаном. Это Март Прескотт.
        - Пьер, - услышал я голос. - В Голливуде титулы не имеют значения. Очень приятно, мистер Прескотт.
        Я наконец увидел шевалье Пьера Футана.
        Мы пожали друг другу руки. Его кисть показалась мне ледяной, скользкой и одновременно очень сухой, и я отдернул свою быстрее, чем того требовали приличия. Он улыбнулся.
        Этот шевалье был приятным мужчиной - по крайней мере, казался таким. Стройный, чуть ниже среднего роста, с круглым и несообразно молодым лицом, с прилизанными светлыми волосами. Я заметил, что у него наложены румяна на щеки, причем весьма умело, я ведь кое-что знаю о гриме. А под румянами я разглядел мертвенную бледность, которая, не замаскируй он ее, обязательно привлекала бы внимание. Может, какая-то болезнь так отбелила его кожу? Впрочем, губы не были подкрашены, они были кроваво-красными от природы.
        Он был чисто выбрит, одет в изысканный вечерний костюм, а черные глаза казались бездонными.
        - Рад познакомиться, - сказал я. - Вы вампир, да?
        Он улыбнулся:
        - Так говорят. Но все мы служим темному божеству успеха, не так ли, мистер Прескотт? Или Март?
        - Март, - ответил я.
        Тут я заметил, как его взгляд ушел в сторону и на лице отразилось изумление, словно он не поверил глазам.
        Я обернулся. Джин подошла и стала рядом.
        - Это шевалье? - спросила она.
        Пьер Футан смотрел на нее, чуть приоткрыв губы.
        - Соня… - едва слышно произнес он и повторил уже вопросительным тоном. - Соня?
        Я представил их друг другу.
        - Как видите, меня зовут не Соня, - сказала Джин.
        Шевалье покачал головой, и взгляд его черных глаз был загадочен.
        - Когда-то я знал похожую на вас девушку, - сказал он. - Очень похожую. Как странно…
        - Прошу меня извинить, - перебил его я.
        Джек Харди отходил от бара, и я решил последовать за ним.
        Я коснулся его плеча, когда он подошел к стеклянным двустворчатым дверям. Он испуганно ойкнул.
        - Проклятье! - выругался он. - Март, не прикасайся ко мне.
        Я положил руки ему на плечи и развернул его.
        - Что, черт возьми, с тобой случилось? - спросил я, вглядываясь в мертвенно-бледное лицо. - Джек, ты же знаешь: меня не обмануть. Я много раз помогал тебе, помогу и сейчас. Скажи честно, что с тобой?
        Его изможденное лицо немного расслабилось. Он сбросил мои руки. Его ладони были ледяными и сухими, как у шевалье Футана.
        - Нет, Март, - сказал он. - Ты мне не поможешь. Да и все в порядке со мной, просто переутомился. Слишком весело провел время в Париже.
        Я словно уперся в стену. Вдруг против воли мне в голову пришла мысль, которая тут же соскочила с языка:
        - А что с шеей?
        Джек ничего не ответил, только нахмурился и покачал головой.
        - Какая-то инфекция горла, - сказал он чуть позже, коснувшись черного шарфа. - Подхватил на пароходе.
        Раздалось странное хрипение за моей спиной, которое показалось мне нечеловеческим. Я обернулся и увидел Гесса Деминга. Он, покачиваясь, стоял в дверном проеме, налитые кровью глаза сверкали и тонкая струйка слюны стекала с подбородка.
        - Сандра умерла от инфекции горла, Харди, - произнес он каким-то безжизненным и от этого страшным голосом.
        Джек ничего не сказал, только отошел на шаг.
        - Она все чахла и бледнела, а потом умерла, - продолжил Гесс. - Врач не знает от чего, хотя в свидетельстве о смерти написано, что от анемии. Ты притащил с собой какую-то гнусную болезнь? Если так, я убью тебя.
        - Погоди, - сказал я. - От инфекции горла? Я не знал…
        - У нее на шее были ранки - две точки, близко друг к другу. Они не могли убить ее… Конечно, если это не зараза…
        - Гесс, ты рехнулся, - сказал я. - Ты совершенно пьян. Послушай, Джек не может иметь к этому какое-то отношение…
        Гесс не смотрел на меня, он не спускал воспаленных глаз с Джека Харди и монотонно говорил:
        - Харди, ты готов поклясться, что Март говорит правду? Готов?
        У Джека скривились губы, его терзали какие-то душевные мучения.
        - Джек, - попросил я, - скажи, что он ошибается.
        - Я не приближался к твоей жене! - выпалил Харди. - Не видел ее после возвращения.
        - Я хочу услышать совсем другой ответ, - прошептал Гесс и бросился, вернее, упал на Харди.
        Гесс был слишком пьян, а Харди - слишком слаб, чтобы они могли причинить вред друг другу, но мне удалось разнять их лишь после неприятной возни. При этом Гесс ухитрился сорвать с шеи Джека черный шарф.
        И я увидел отметины на горле Джека Харди. Две красные точки, окаймленные белым, как раз над левой сонной артерией.
        ГЛАВА 2
        КРЕМАЦИЯ САНДРЫ
        На следующий день мне позвонила Джин.
        - Март, - сказала она, - сегодня в шестом павильоне мы будем репетировать сцену из «Красной жажды». Ты назначен помощником режиссера, значит должен присутствовать. Я подумала, что Джек мог не сказать тебе об этом. В последнее время он ведет себя так странно.
        - Спасибо, милая, - сказал я. - Обязательно приду. Не знал, что ты будешь сниматься.
        - Я тоже не знала. Кто-то захотел, чтобы я участвовала, - скорее всего, сам шевалье, и босс позвонил мне спозаранку и раскрыл этот маленький секрет. Впрочем, я даже не обрадовалась - провела ужасную ночь.
        - Мне очень жаль, - посочувствовал я. - Когда я уходил, ты выглядела превосходно.
        - У меня был… кошмар, - медленно произнесла она. - Просто ужас. Странно, но не могу вспомнить, что мне снилось. Ладно, до встречи.
        Вышло так, что я не смог сдержать обещания. Мне позвонил Гесс Деминг, попросил приехать к нему в Малибу и отвезти в город. Сказал, что чувствует себя слишком скверно, чтобы садиться за руль, а кремация Сандры должна состояться днем.
        Я вывел мой родстер из гаража и поехал на запад по Сансет. Через двадцать минут был на побережье у дома Деминга.
        Дверь открыл слуга. Узнав меня, он мрачно покачал головой и сообщил:
        - Мистеру Демингу очень плохо. Все утро пил чистый джин…
        - Это ты, Март? - крикнул сверху Гесс. - Погоди, сейчас спущусь. А ты, Джим, поднимись ко мне!
        Японец, многозначительно посмотрев на меня, направился к лестнице.
        Опустившись в кресло, я принялся лениво перелистывать журналы. В полуоткрытое окно ворвался легкий ветерок, и передо мной на столике затрепетал клочок бумаги. Одно слово привлекло мое внимание, и я поднял письмо. Потому что это было именно письмо, адресованное Гессу, и я прочел до конца, не испытывая угрызений совести.
        Гесс, любимый, я чувствую, что скоро умру. И прошу сделать кое-что для меня. Я знаю, что вела себя глупо, говорила не то, что думала. Не кремируй меня, Гесс. Я почувствую пламя, даже будучи мертвой. Похорони меня в склепе в Форест-Лон, но не бальзамируй. Когда ты найдешь эту записку, я уже буду мертва, но знаю, что ты исполнишь мою волю. И я буду всегда любить тебя, в жизни и в смерти.
        Внизу стояла подпись Сандры Колтер, жены Гесса. «Странно, - подумал я. - Может, Гесс этого не читал?»
        Кто-то судорожно вздохнул за моей спиной. Это был слуга Джим.
        - Мистер Прескот, - сказал он, - я нашел это письмо вчера вечером. Она написано миссис Колтер, но мистер Гесс не видел его.
        Японец замолчал, и я увидел страх в узких глазах, сильный страх, который он и не пытался скрывать. Он ткнул смуглым пальцем в бумагу:
        - Видите это, мистер Прескотт?
        Он показывал на чернильное пятно, закрывшее половину подписи.
        - Ну и что? - спросил я.
        - Это я сделал, мистер Прескотт. Когда брал письмо. Чернила еще не высохли.
        Я оторопело уставился на него. Джим поспешил отвернуться, услышав шаги на лестнице. Гесс Деминг спускался на нетвердых ногах.
        Кажется, именно в этот момент я понял, в чем заключалась ужасная правда. Но тогда не посмел в это поверить. Она была слишком фантастической, слишком невероятной, но, должно быть, частично успела проникнуть в мой мозг, потому что нет другого объяснения моим дальнейшим поступкам.
        - Март, что ты нашел? - спросил Гесс.
        - Ничего, - тихо ответил я, скомкав бумагу и спрятав в карман. - Ничего важного. Ты готов?
        Он кивнул, и мы направились к двери. Я оглянулся на Джима и увидел на смуглом морщинистом лице… облегчение?
        Крематорий находился в Пасадене. Я не остался там с Гессом - он не хотел, чтобы кто-нибудь видел его, когда будут сжигать тело Сандры. И я понимал: так будет лучше для него.
        Я решил срезать путь через Голливуд-Хиллз, и тут начались неприятности.
        Сломалась поперечная балка моста. Дорога была мокрой после недавнего дождя, и я едва удержал на полотне машину, не позволив ей перевернуться. Пришлось несколько миль проехать на попутках до ближайшего телефона, потом я долго ждал такси, а когда наконец добрался до студии, было почти восемь вечера.
        Сторож пропустил меня, и я поспешил к шестому павильону. В нем было темно. Тихо выругавшись, я повернулся, чтобы уйти, и едва не столкнулся с Форрестом. Он, испуганно ойкнув, схватил меня за руку:
        - Это ты, Март?! Я хочу, чтобы ты посмотрел несколько кадров. Пожалуйста, сделай одолжение…
        - Некогда мне, - сказал я. - Ты не видел Джин? Я должен был…
        - Я как раз об этом и хочу с тобой поговорить.
        Этот щуплый коротышка со сморщенным обезьяньим личиком был исключительно хорошим оператором.
        - Они ушли: Джин, Харди и шевалье. В этом парне есть что-то странное.
        - Ты так думаешь? Я должен позвонить Джин, а твои кадры посмотрю завтра.
        - Ее не будет дома, - сказал Форрест. - Шевалье увез ее в Коконат-Гров. Послушай, Март, ты обязательно должен это увидеть. Либо я разучился работать с камерой, либо этот французик - совсем не тот, за кого себя выдает. Март, пошли в зал, я уже приготовил пленку, только что сам ее проявил.
        - Ну хорошо, - уступил я.
        Расположившись в небольшом темном зале, я слышал, как Форрест возится в проекционной кабине. Наконец он щелкнул громкоговорителем и сказал:
        - Знаешь, Харди не хотел, чтобы я снимал. Очень настаивал! Но босс приказал держать включенной одну из автоматических камер и не заморачиваться насчет звука - решил посмотреть, как француз будет выглядеть на экране. К счастью, эта камера не из старых, дребезжащих, иначе Харди обязательно услышал бы. Март, включаю!
        Раздался щелчок - громкоговоритель выключился. Ослепительный свет залил экран, потом потускнел, и появилось изображение сцены в шестом павильоне. Декорации были нелепыми - изображали викторианскую гостиную с кутаными плюшевыми креслами, с картинами в позолоченных рамах; особенно паршиво выглядела этажерка. В кадре возник Джек Харди. На меня будто прыгнуло с экрана его лицо, похожее на прикрытый морщинистой кожей череп. Потом появилась Джин в английском костюме - никто не одевается специально на репетицию. А за ней…
        Я часто заморгал, решив, что глаза обманывают. По экрану скользило светящееся пятно овальной формы, высотой со взрослого мужчину. Вы когда-нибудь видели на экране ореол, возникающий, если вспышка была направлена прямо в объектив камеры? Это было нечто похожее, но я не видел источника света. Что особенно ужасно, пятно перемещалось со скоростью движения обычного человека.
        Снова включился громкоговоритель:
        - Март, когда я просматривал негатив, решил, что спятил. Я видел сцену, не было на ней никакого постороннего света. Смотри!
        Овальное пятно остановилось рядом с Джин, а та, улыбаясь, смотрела прямо на него.
        - Март, когда снимались эти кадры, Джин глядела на французика!
        - Останови, Форрест, - хрипло произнес я. - На этом кадре.
        Изображение замедлилось и замерло. Джин стояла левым профилем к камере. Я наклонился вперед, чтобы получше рассмотреть то, что успел заметить на горле девушки. Рана была едва различима на нежной коже, всего лишь два темных пятнышка над сонной артерией. Но именно такие я видел на горле Джека Харди не далее как вчера!
        Выключился громкоговоритель. Экран вдруг стал ослепительно-белым, затем почернел.
        Я немного подождал, но из проекционной кабины не доносилось ни звука.
        - Форрест! - крикнул я. - Ты в порядке?
        Молчание. Смолкло даже слабое жужжание проектора. Я встал и быстро двинулся в заднюю часть зала. Два пути вели в проекционную кабину: с лестницы, по которой можно было спуститься на улицу, и с другой лестницы, стальной, через отверстие в полу. Я поднимался по стальной лестнице, а мрачное предчувствие все крепло.
        Форрест находился в будке, но не был жив. Он лежал на спине: невидящие глаза широко открыты, голова повернута под неестественным углом. Я сразу понял, что ему свернули шею.
        Я кинулся к проектору. Катушка с пленкой исчезла! А дверь, что на лестницу, закрыта неплотно.
        Я вышел на лестницу, хотя прекрасно понимал, что никого не увижу. Залитый светом проход между шестым и четвертым павильонами был пуст.
        Послышались торопливые шаги, они звучали все громче. Появился человек. Я узнал одного из сотрудников отдела рекламы и попытался его остановить.
        - Нет времени, - задыхаясь, произнес он, но тем не менее замедлил бег.
        - Ты никого здесь не видел? - спросил я. - Шевалье Футана?
        Он помотал головой.
        - Нет, но… - Он посмотрел на меня, подняв белое как мел лицо. - Гесс Деминг свихнулся. Я должен связаться с газетами.
        Похолодев, я сбежал по лестнице и схватил его за руку.
        - Что ты имеешь в виду?! - закричал я. - Гесс был в полном порядке, когда я уезжал от него. Всего лишь немного пьян.
        Лицо рекламщика блестело от пота.
        - Это ужасно, даже словами не передать! Его жена, Сандра Колтер, ожила во время кремации. Все видели, как она кричала и колотила кулаками по стеклу, сгорая заживо. Гесс слишком поздно вытащил ее из печи, а потом словно обезумел. Говорят, у нее было временное прекращение жизненных функций. Мистер Прескотт, я должен позвонить по телефону!
        Он вырвался и побежал в сторону административного корпуса.
        Я достал из кармана клочок бумаги, письмо, найденное в доме Гесса Деминга. Слова плясали перед глазами. «Этого не может быть! - снова и снова повторял я себе. - Это невозможно!»
        Я подразумевал не ужасное воскрешение Сандры Колтер при кремации. Такое можно объяснить, например, каталепсией. Но если рассматривать это в связи с другими странными событиями, напрашивался только один вывод - и я боялся его сформулировать.
        Что сказал бедняга Форрест? Шевалье увез Джин в Коконат-Гров? Значит…
        Такси все еще ждало меня. Я сел в салон.
        - В «Амбассадор», - хмуро сказал я водителю. - Двадцать долларов, если все светофоры станут зелеными.
        ГЛАВА 3
        ЧЕРНЫЙ ГРОБ
        Всю ночь я прочесывал Голливуд - безуспешно. Я выяснил, что ни Джин, ни шевалье Футан не приезжали в Коконат-Гров. И никто не знал адрес шевалье. Телефонный звонок на студию, которая бурлила из-за безумия Гесса Деминга и убийства Форреста, ничего мне не дал. Я методично прочесывал популярные места ночной жизни Голливуда. Побывал в «Трокадеро», «Сарди», во всех трех «Браун дербис» - знаменитых ночных клубах в районе восьмидесятых домов по Сансет, - все безрезультатно. Раз десять звонил Джеку Харди, но не получал ответа. Наконец в небольшом частном клубе в Калве-Сити мне немного повезло.
        - Мистер Харди наверху, - сообщил обеспокоенный владелец. - Надеюсь, ничего плохого не случилось, мистер Прескотт? Я слышал о Деминге.
        - Все в порядке, - успокоил я его. - Проводи меня к Джеку.
        - Он отсыпается, - сказал владелец клуба. - Пытался выпить все, что у нас есть, и я уложил его наверху - решил, что так будет безопаснее.
        - Уже не в первый раз, да? - нарочито беспечно сказал я. - Ладно, принеси нам кофе. Черный. Я должен… поговорить с Джеком.
        Но прошло не меньше получаса, прежде чем в глазах у Харди появилась некоторая осмысленность. Он уселся на диване и простонал:
        - Прескотт, оставь меня в покое.
        Я наклонился к нему и произнес медленно и отчетливо, чтобы обязательно дошло:
        - Я знаю, кто такой шевалье Футан.
        Я ждал от Джека подтверждения невозможного или упрека в том, что я сам начисто свихнулся.
        Харди тупо посмотрел на меня:
        - Как ты узнал?
        Ледяная дрожь пробежала по моему телу. До этого момента я не верил, несмотря на все доказательства.
        - Тебе известно, что произошло с Гессом? - ответил я вопросом на вопрос.
        Харди кивнул, и я едва не пожалел его, увидев, как страдальчески исказилось лицо. Но мысль о Джин укрепила меня.
        - Ты знаешь, где он сейчас? - спросил я.
        - Нет. О чем ты говоришь?! - вдруг взорвался он. - Март, ты спятил? Ты…
        - Нет, я не спятил. А вот Гесс Деминг - да.
        Он смотрел на меня, как побитый пес.
        - Ты собираешься сказать мне правду? - продолжил я мрачным тоном. - Как появились ранки у тебя на горле? Как ты познакомился с этим… существом? Куда он увез Джин?
        - Джин! - На этот раз удивление было искренним. - Он увез… Клянусь, Март, я этого не знал. Ты… мой хороший друг, и я скажу тебе правду… ради тебя и Джин, хотя, может быть, уже слишком поздно…
        Он заметил, как я непроизвольно вздрогнул.
        - Я встретился с ним в Париже. Мне хотелось новых ощущений, но я не ожидал ничего подобного. Это был обычный клуб сатанистов, приверженцев культа дьявола. Дешевка, скрытое богохульство. При желании Футан может быть очень обаятельным. Он разговорил меня, заставил рассказать о Голливуде, о женщинах, которые здесь работают. Я немного прихвастнул. Он расспрашивал о звездах, интересовался, действительно ли они так красивы. Март, он смотрел на меня голодным взглядом, когда я говорил. Однажды ночью мне приснился кошмар. Какое-то черное чудовище проникло в мою спальню через окно и набросилось на меня, впилось зубами в горло. Это было во сне, так мне тогда показалось. После этого… я полностью оказался в его власти. Он сказал мне правду. Он сделал меня своим рабом, и я не мог сопротивляться. Он обладает нечеловеческим могуществом.
        Я облизал пересохшие губы. Харди продолжил:
        - Он заставил меня привезти его сюда, представить как претендента на главную роль в «Красной жажде» - я рассказал ему о картине, прежде чем… узнал правду. Боже, как он, наверное, смеялся надо мной! Он заставлял меня не подпускать фотографов, следить за тем, чтобы рядом с ним не было камер или зеркал. А в качестве награды позволил мне жить.
        Я понимал, что должен испытывать презрение к Харди как к пособнику омерзительной твари. Но почему-то не испытывал.
        - Что будет с Джин? - спросил я тихо. - Где живет этот шевалье?
        Джек ответил.
        - Но, Март, ты ничего не сможешь сделать. Под домом склеп, в котором он запирается на день. Открыть можно только ключом, серебряным ключом, который он всегда носит с собой. Дверь изготовили специально для него, а потом он еще как-то ее укрепил. Сказал мне, что ее не разрушить даже динамитом.
        - Этих тварей, - сказал я, - можно убивать.
        - Но сделать это непросто. Сандра Колтер - его жертва. После смерти она стала вампиром, спала днем и оживала только ночью. Огонь уничтожил ее, но пробраться в склеп под домом Футана невозможно.
        - Я не об огне, - сказал я. - Нож…
        - Прямо в сердце, - горячо произнес Харди. - А потом отрубить голову. Я тоже думал об этом. Но я ничего не могу сделать, Март. Я его раб.
        Я ничего не сказал, только нажал кнопку звонка. Владелец появился почти мгновенно.
        - У тебя найдется большой нож? - спросил я, показав руками длину. - Примерно такой. Очень острый.
        Привыкший к странным просьбам владелец клуба кивнул:
        - Сейчас принесу, мистер Прескотт.
        Когда я выходил из комнаты вслед за владельцем, Харди произнес слабым голосом:
        - Март…
        Я обернулся.
        - Удачи тебе, - проговорил он, но вид его изможденного лица лишил слова пафоса.
        - Спасибо, - выдавил я. - Джек, я не виню тебя в том, что случилось. Я… поступил бы так же.
        Я оставил его сидящим на диване, смотрящим мне вслед глазами, которые уже видели ад.
        Уже смеркалось, когда я покинул Калвер-Сити, спрятав под пальто длинный мясницкий нож. День пролетел слишком быстро. Я позвонил Джин и узнал, что домой она не возвращалась. Час понадобился на то, чтобы найти нужного мне человека, который выполнял для студии разные «деликатные» задания. Он знал о замк?х буквально все, как не раз с сожалением признавала полиция.
        Его звали Акселем Фергюсоном. Это был коренастый добродушный швед, и его толстые пальцы, казалось, лучше подходили для работы лопатой, чем для нежного обращения со сложными механизмами замков. Тем не менее он был мастером не хуже Гудини и даже некоторое время работал профессиональным фокусником.
        Входная дверь уединенного дома Футана не устояла перед умелыми пальцами Фергюсона и тонкой стальной полоской, которой он открывал замок. Современный двухэтажный коттедж, стоящий в каньоне, не выглядел жилым. Но, по словам Харди, то, что нас интересовало, находилось под домом.
        Мы спустились по лестнице и оказались в узком бетонном коридоре, который с небольшим уклоном уходил вниз футов на тридцать. Коридор заканчивался, как нам сначала показалось, глухой стеной из синеватой стали. На двери была видна лишь крохотная замочная скважина.
        Фергюсон взялся за дело. Сначала он едва слышно что-то напевал, потом стал работать молча. Его лицо заблестело от пота. Я наблюдал за ним, и тревога во мне росла.
        Свет фонарика, который швед положил рядом с собой, стал тусклым. Фергюсон вставил новую батарейку и вынул из сумки аппарат странного вида. Потом он надел темные очки и вручил мне такие же. Ослепительное голубоватое пламя заплясало на двери.
        Все было бесполезно. Выключив горелку, Фергюсон вновь попытался открыть замок обычными инструментами. Теперь он использовал стетоскоп и работал пальцами исключительно аккуратно.
        Мне было интересно смотреть на это. Но я ни на минуту не забывал о том, что солнце клонится к горизонту и что вампир живет от заката до восхода.
        Фергюсон наконец сдался.
        - Ничего не могу сделать, - сказал он, тяжело дыша, словно только что пробежал большую дистанцию. - А если не могу я, не может никто. Даже Гудини не взломал бы этот замок. Его можно открыть только ключом.
        - Хорошо, Аксель, - сказал я. - Вот твои деньги.
        Он замялся, не сводя с меня глаз:
        - Вы останетесь здесь, мистер Прескотт?
        - Да, - ответил я. - Надеюсь, ты найдешь обратную дорогу, а я немного подожду.
        - Хорошо, оставлю вам фонарик, - сказал он. - Вернете при случае.
        Он постоял, не дождался ответа и ушел, покачав головой.
        Я ждал в полной тишине. Через некоторое время извлек нож из-под полы, попробовал лезвие большим пальцем и сел на пол, прислонившись к стене.
        Не прошло и получаса, как стальная дверь начала открываться. Я встал. В медленно расширяющуюся щель была видна комната со стальными стенами, абсолютно пустая, за исключением продолговатого черного предмета на полу. Это был гроб.
        Дверь распахнулась. Показалась стройная фигура в белом. Это была Джин в прозрачном шелковом платье. Ее глаза были широко открыты, но, казалось, ничего не видели. Она двигалась как сомнамбула.
        За ней шел мужчина в безупречно сидящем фраке. Его светлые волосы были безукоризненно причесаны. Выходя из склепа, он аккуратно коснулся губ носовым платком.
        Я увидел алое пятно на белой ткани, там, где ее коснулись губы.
        ГЛАВА 4
        Я - ВАМПИР…
        Джин прошла мимо, словно меня не существовало. А шевалье Футан остановился, удивленно подняв брови. Я чувствовал горячую рукоятку ножа в руке. Сделав шаг, я загородил Футану дорогу. За спиной прошелестел шелк, и, обернувшись на мгновение, я увидел, что Джин остановилась в нерешительности.
        Шевалье пожирал меня черными глазами, небрежно играя носовым платком.
        - Март, - медленно произнес он. - Март Прескотт. - Его взгляд соскользнул на нож, и на губах появилась легкая улыбка.
        - Ты ведь знаешь, почему я здесь? - спросил я.
        - Да, - ответил он. - Я слышал возню, но не обеспокоился. Эту дверь никому не взломать. - Шевалье достал из кармана тускло заблестевший ключ. - Ее можно открыть только этим. - Он спрятал ключ в карман. - Твой нож бесполезен, Март Прескотт.
        - Возможно, - сказал я, сделав едва заметный шаг вперед. - Что с Джин?
        Его взгляд стал странным; казалось, в нем сквозит боль.
        - Она моя, - едва ли не сердито сказал Футан. - Ты ничего не сможешь сделать…
        И тут я бросился на него, вернее, попытался. Нож устремился вниз, прямо к белоснежной манишке Футана - и замер на полпути. А Футан даже не пошевелился. Он смотрел мне прямо в глаза, и вдруг нахлынула волна страха, которая парализовала мое тело, сделала меня совершенно беспомощным. Кровь застучала в висках, когда я пытался пошевелиться, опустить руку с ножом. Безрезультатно: я был неподвижен, как статуя.
        Шевалье прошел мимо меня.
        - Иди за мной, - бросил он небрежно.
        И я, точно автомат, развернулся и послушно поплелся по коридору. Что за дьявольской гипнотической силой он обладал, чтобы сделать меня таким беспомощным?
        Футан поднялся по лестнице. Было еще не совсем темно, хотя солнце уже скрылось за горизонтом. Я последовал за ним в комнату и, повинуясь его жесту, упал в кресло. Рядом стоял столик. Шевалье нежно коснулся моей руки, и нечто подобное электрическому току пробежало по телу. Пальцы разжались, и нож со звоном упал на столик.
        Джин неподвижно стояла рядом, ее взгляд был начисто лишен выражения. Футан подошел к ней и обнял за талию. Мой рот был словно забит грязью, но мне удалось прохрипеть связные слова:
        - Будь ты проклят, Футан! Оставь ее в покое!
        Он убрал руку с ее талии и направился ко мне с потемневшим от гнева лицом.
        - Дурак! Я могу убить тебя прямо сейчас. Заставлю пойти на самый оживленный в Голливуде перекресток и перерезать себе горло вот этим ножом. Тебе, похоже, многое удалось узнать, а потому ты представляешь, на что я способен.
        - Да, - хрипло пробормотал я. - Представляю. Ты дьявол, но Джин - моя!
        Он приблизил лицо, обретшее звериные черты, к моему и прорычал:
        - Она не твоя! И она не Джин. Это Соня!
        Я вспомнил, что бормотал Футан, впервые увидев Джин. Он прочел вопрос в моих глазах.
        - Когда-то, очень давно, я знал похожую на нее девушку. Ее звали Соня. С ней расправились в городе Турне, вбили кол в сердце. И вот наконец я нашел девушку, похожую на нее как две капли воды. Возможно, она перевоплощение Сони, и я не собираюсь ее никому уступать.
        - Ты сделал ее дьяволом по своему подобию, - выговорил я полупарализованными губами. - Лучше бы убил ее.
        Футан повернулся, чтобы посмотреть на Джин.
        - Еще не сделал, - сказал он тихо. - У нее есть стигмы, но она все еще… жива. Вампиром Соня станет только после смерти или после того, как попробует красное молоко. Она должна сделать это сегодня.
        Я с горечью принялся проклинать его. Он коснулся моих губ пальцами, и я лишился дара речи. А потом они оставили меня - Джин и ее хозяин. Я услышал, как за ними тихо закрылась дверь.
        Ночь тянулась мучительно. Я пытался привести собственное тело в чувство, но быстро понял тщетность своих усилий: мне не сбежать отсюда, я не могу даже пальцем пошевелить. Несколько раз я доводил себя до грани безумия, думая о Джин и вспоминая зловещий посул Футана. Но наконец мои мучения прекратились сами собой, я впал в коматозное состояние, продолжительность которого не мог определить даже примерно. Знал лишь, что прошло много часов, прежде чем я услышал приближавшиеся к месту моего заточения шаги.
        Сначала в поле зрения появилась Джин. Я вглядывался в ее лицо, пытаясь найти малейшие признаки чудовищной метаморфозы, и ничего такого не увидел. Ее красота осталась нетронутой, если не считать крошечных ранок на горле. Она подошла к дивану и тихо легла. Ее глаза закрылись.
        Шевалье миновал меня и остановился над Джин. Он долго стоял и смотрел на нее. Я уже упоминал о фантастической молодости его лица. Она исчезла - теперь он казался старым. Невероятно старым.
        Некоторое время спустя он пожал плечами и повернулся ко мне. Его пальцы коснулись моих губ, и ко мне вернулся дар речи. Жизненные силы хлынули в вены вместе с приступами чудовищной боли. Я попробовал пошевелить рукой. Паралич постепенно оставлял меня.
        - Она все еще чиста, - сказал шевалье. - Я не смог…
        Я был просто поражен. Футан криво улыбнулся:
        - Я говорю правду. Я мог бы сделать ее бессмертной по своему подобию. Но в последний момент решил избавить ее от этой участи. - Он посмотрел на окно. - Скоро рассвет.
        Я бросил взгляд на столик. Шевалье протянул руку и отодвинул нож подальше от меня.
        - Подожди, - сказал он. - Выслушай мою историю, Март Прескотт. Ты говоришь, что знаешь, кто я такой.
        Я кивнул.
        - И тем не менее ты не можешь знать. Что-то выведал, о чем-то догадался, но ты не мог узнать и понять меня до конца. Ты смертен, а я бессмертен. Однажды я стал жертвой вампира - именно так распространяется это зло. Бессмертный и неживой, всегда приносящий страх и горе, познавший чудовищные танталовы муки, я прошел сквозь многие века. Я знал королей Англии: Ричарда, Генриха, Елизавету. Я всегда приносил ужасы и беды по ночам, ибо я - изгой. Я восставший мертвец.
        Он продолжал говорить тихим голосом, который словно околдовывал меня, не позволял шелохнуться.
        - Я - вампир, ненавистное гнусное зло, negotium perambulans in tenebris…[20 - Язва, во тьме ходящая (лат.).] Но я не всегда был таким. Давным-давно в Турне, прежде чем тень пала на меня, я любил Соню. Но меня посетил вампир, я заболел и умер, чтобы воскреснуть.
        Проклятье восставших из мертвых - пожирать тех, кого любишь. Я пришел к Соне и обратил ее. Она тоже умерла; недолгое время мы шли по земле вместе, не живые и не мертвые. Вот только это уже была не Соня. Это было ее тело, но я любил не одно лишь тело. Я слишком поздно догадался, что погубил ее полностью.
        И настал день, когда люди вскрыли ее могилу, и священник вбил кол в ее сердце, подарив ей покой. Меня они не могли найти, потому что мой гроб был слишком хорошо спрятан. И я отказался от любви, решив, что она не для таких, как я.
        Надежда вернулась, когда я нашел… Джин. Сотни лет прошли с тех пор, как Соня обратилась в прах, а теперь мне показалось, что я снова обрел ее. И я… решил ее обратить. Ничто человеческое не могло мне помешать.
        Шевалье опустил веки. Он выглядел бесконечно старым.
        - Ничто человеческое. И все же я не смог обречь ее на ад, в котором сам пребываю. Казалось, я давно забыл, что такое любовь. Но когда-то я действительно любил Соню. И благодаря ей я знаю, что способен только губить, а потому не стану добиваться своего от этой девушки.
        Я повернулся и посмотрел на неподвижно лежащую на диване фигуру. Шевалье проследил за моим взглядом и кивнул.
        - Да, у нее есть стигмы. Она умрет, если… - он жестко смотрел мне прямо в глаза, - если не умру я. Проникни ты вчера в склеп и пронзи мне сердце ножом, сейчас она была бы свободна. - Он снова посмотрел на окно. - Скоро рассвет.
        Затем он быстро подошел к Джин и вгляделся в нее.
        - Очень красива, - пробормотал шевалье. - Слишком красива, чтобы попасть в ад.
        Он резко повернулся и зашагал к двери. Проходя мимо меня, небрежно бросил что-то на столик, что-то мелодично зазвеневшее. У двери остановился, и едва заметная улыбка тронула алые губы. Я запомнил его таким. На фоне черного дверного проема, с гордо поднятой светловолосой головой. Он поднял руку жестом, который мог бы показаться театральным - но почему-то не показался.
        - Итак, прощай. Умереть должен я, потому что…
        Он не договорил. В сером предрассветном полумраке я видел, как он уходит, слышал шаги на лестнице, которые становились все тише. Потом донесся глухой стук закрывшейся огромной двери.
        Паралич оставил меня. Я весь дрожал, поскольку понимал, что мне предстоит совершить. Но я знал: у меня хватит сил.
        Я повернул голову к столику. Еще ничего не увидев, я знал, что лежит рядом с ножом.
        Серебряный ключ.
        Неупокоенный мертвец
        Примерять башмаки покойного не всегда приятно. Не то чтобы я делал это в буквальном смысле, поскольку вся одежда пропала вместе с хозяином. Тогда, семь лет назад, на озере Эрроухед снимался культовый фильм ужасов «Бродящий в ночи» с Эком Мор? в главной роли, а теперь продюсер затеял звуковую версию картины и пригласил вместо Мора меня, Джона Рида.
        Я был своего рода находкой, хотя особым актерским талантом похвастаться не мог. Просто однажды сыграл эпизодическую роль маньяка-садиста и, как говорится, проснулся звездой. Думается мне, что публика аплодировала неизвестно откуда взявшемуся Риду лишь как наследнику того самого Эка Мора. Его тень с самого начала витала надо мной.
        Великий Мора! Самый невероятный воплотитель извращенного зла на экране со времен Лона Чейни! Еще в 1925 году он поразил весь мир своим жутким мистером Хайдом, а потом рос от роли к роли, пока не стал настоящей звездой после «Бродящего в ночи».
        Отдельные сцены снимались в окрестностях озера Эрроухед, и там случилась трагедия. Однако кое-что пошло вкривь и вкось еще раньше, и режиссер Фред Дурган имел бледный вид, докладывая о происшествии руководству киностудии в Голливуде.
        Поведение Мора было странным с самого начала. Роль вызывала у него отвращение, во время съемок он не раз падал в обморок, а главный инцидент произошел, когда лента по большей части была уже готова.
        Он не захотел удалять жуткий грим живого мертвеца, уверяя с безумным блеском в глазах, что краска не сходит.
        - Вы годами заставляли меня играть монстров! - возмущенно заявил он растерянным коллегам по съемочной площадке. - Радуйтесь теперь! Видите, видите?! Эта проклятая маска - больше не маска! Она теперь мое настоящее лицо!
        Мора пытались успокоить, но он вырвался с проклятиями, убежал в заснеженный лес и не вернулся. Наутро исчез и его автомобиль, изломанный остов которого был обнаружен через день в зарослях близ горного шоссе Рим-Драйв под стометровым обрывом. Обгоревший до неузнаваемости труп водителя, сжимавшего черными пальцами руль, был предан земле на кладбище в Голливуде.
        Теперь роль вампира, столь блистательно исполненная Мора в «Бродящем в ночи», досталась мне. Не скажу, что это привело меня в восторг, несмотря на высокий гонорар. Сыграв за год после звездного дебюта в пяти ужастиках, я стал лучше понимать чувства предшественника. Не каждому понравится, когда на улице прохожие таращатся на тебя со страхом и любопытством в глазах.
        Для пущей рекламы продюсер собрал ту же команду, что и в немой версии, и снимали мы почти там же. Поэтому, когда я вел свой «мерседес» в Стар-Вэлли, что к востоку от озера Эрроухед, рядом пассажирское сиденье занимала Лизбет Кастер, а позади дымил закопченной трубкой режиссер Фред Дурган, не обращая внимания на огромные дорожные щиты «Курить в заповеднике воспрещается!».
        Лизбет играла главную героиню - хорошенькая блондинка со вздернутым носиком и смеющимися голубыми глазами. Впрочем, смеяться ей по пути много не пришлось. Когда я уже не в первый раз пожаловался на головную боль, девушка обеспокоенно взглянула на меня:
        - Все еще болит? Может, к доктору?
        - Что толку? - отмахнулся я, закладывая очередной вираж. - Он и сам не знает, в чем дело. Думаю, горный воздух все поправит.
        - Да, воздуха тут в избытке, - фыркнул Дурган с заднего сиденья.
        Я мельком глянул на его лицо в зеркале, широкое и жесткое, словно вырубленное из гранита. Фред больше походил на администратора, чем любое голливудское начальство.
        - Наслаждайся местной погодой сколько хочешь, Джонни, только меня уволь. Слава богу, мы в горы всего на пару недель.
        - Слабак, - хихикнула Лизбет, привалившись к моему плечу, затем бросила взгляд сквозь ветровое стекло. - Сейчас будет поворот, Джонни, не пропусти!
        Пройдя юзом по льду, мощный «мерседес» вывернул на боковую дорогу.
        - Скоро увидим Стар-Вэлли, - заметил Дурган.
        Еще один поворот, и перед нами…
        Стар-Вэлли! По необъяснимой причине я содрогнулся, а тупая пульсирующая боль в висках вспыхнула адским пламенем. Вид на заснеженную долину с россыпью темных коттеджей среди соснового леса отчего-то показался отвратительным и пугающим. Откуда мог взяться такой лютый страх?..
        - Джонни! - вскрикнула Лизбет, хватаясь за руль. - Осторожно!
        Дурган подхватил ее крик. Тяжелую машину занесло и тряхнуло, она накренилась с ревом и скрежетом, зависнув одной стороной над провалом в туманную бездну. Лизбет с визгом прижалась ко мне на перекосившемся сиденье. Неодолимая сила тянула «мерседес» в пропасть.
        Нас выручил только мощный двигатель. Я отчаянно вдавил педаль акселератора, и от оглушительного рева в ледяном воздухе заложило уши. Машина качнулась на кромке обрыва, а затем колеса все-таки нашли опору. Я едва успел затормозить уже на другой стороне дороги, чтобы не врезаться в крутой склон.
        - Что с тобой, Джонни? - выдохнула Лизбет. - Твоя голова…
        - Черт возьми! - Дурган был бледен как мел. - Давай-ка поменяемся местами, парень, тебе сейчас за руль нельзя.
        Я покорно уступил водительское сиденье, унимая дрожь и бормоча:
        - Да, пожалуй… Проклятая головная боль. Отдохну, и все пройдет.
        В висках продолжало мучительно стучать всю оставшуюся дорогу до Стар-Вэлли. Слух сделался болезненно острым - хотя, возможно, всего лишь от разреженного воздуха. Так или иначе, но я расслышал, как Дурган шепнул Лизбет:
        - Точь-в-точь как с Мора, когда тот впервые увидел Стар-Вэлли. Семь лет прошло, но я помню точно. Чуть не съехал с дороги, причем в том же самом месте!
        Из зеркала на меня смотрел вампир из «Бродящего в ночи». Безволосая голова в «лысом» парике, обвисшие дряблые щеки, болезненно вытаращенные горящие глаза - гениальный образ, созданный великим Мора.
        Стояло раннее утро. Гример поработал с моим лицом и ушел, хруст его торопливых шагов по снегу еще слышался за дверью коттеджа.
        Мне вспомнились его последние слова: «Богом клянусь, не ожидал, что кто-нибудь, кроме Мора, на такое способен - в смысле, так управлять мимикой. Сам по себе никакой грим не оживет, мистер Рид…»
        Я вновь изучил в зеркале свое лицо. Только оно не было моим. На меня смотрел сам Эк Мора!
        Быть может, сатанинская гримаса получалась сама собой, подсознательно? Во всяком случае, подобной техникой я похвастаться точно не мог.
        Зато Эк Мора прекрасно ею владел!
        Я зябко передернул плечами. Несмотря на пылающий в печи огонь, в комнате было прохладно, а тупая боль в голове… она менялась! Непередаваемое ощущение - будто в мозгу распахнулись ворота и через них хлещет потоком леденящий ужас.
        В дверь постучали.
        - Входите! - отозвался я.
        Крайнее изумление на лице визитера стало для меня неожиданностью. Дурган явно не верил глазам.
        - Простите? - пролепетал он.
        Я растерялся:
        - Что с тобой, Фред? Выпил, что ли?
        Он нашел стул и уселся, потирая лоб:
        - Нет… Должно быть, воображение разыгралось. Сейчас ты говоришь как обычно, но когда сказал «входите»…
        - Что?
        - Это был голос Мора, Джонни! Знаешь, не стоит уж слишком ему подражать, публика такого не любит. Я вот услышал тебя, глянул - и готов был поклясться, что передо мной оживший Мора.
        - Иди ты к черту, Дурган! Вовсе я не подражаю. Если этот дьявол не желает оставаться в своей могиле… - Я вдруг запнулся.
        Дурган нахмурился, не сводя с меня глаз.
        - Ладно, Джонни, извини, не хотел тебя обидеть. - Он хотел еще что-то сказать, но передумал. Встал и вышел, бросив через плечо: - Через полчаса начинаем.
        Я вновь повернулся к зеркалу, с раздражением ощупывая слой грима на лице. Затем взял кольдкрем и решительно все удалил. Снял крошечные проволочки, расширявшие глаза, и сорвал отвратительный «лысый» парик. Отмывал лицо, пока оно не стало человеческим, моим собственным!
        Потом достал свой гримерный набор и взялся за дело. Не хватало еще стать робкой тенью предшественника! Я сумею создать жуткую маску не хуже, чем у него.
        - Сгинь, Мора! - шептал я вновь и вновь, и слова мои, казалось, пульсировали в едином ритме с кровавым заревом в мозгу. - Сгинь, пропади! Оставайся у себя в могиле!
        Что это - смех? Кто смеется за спиной? Нет, прямо в голове! Там он спрятался, Эк Мора, наблюдает и ухмыляется!
        Не схожу ли я с ума?
        С грехом пополам я закончил работу, мучительно всматриваясь сквозь стоявший перед глазами багровый туман.
        Кто-то снова постучал в дверь:
        - Мы готовы начинать, мистер Рид.
        Я буркнул, что иду, и в последний раз глянул в зеркало. Болезненная муть перед глазами рассеялась, отражение сделалось яснее…
        Что это?!
        Пришлось бросить взгляд на пол, где валялись салфетки, вымазанные кольдкремом и гримом, - иначе я не поверил бы, что совсем недавно стер с лица дьявольскую маску Мора!
        Ничего нового мне создать не удалось. Та же самая отвратительная физиономия таращилась из зеркала - Эк Мора в роли вампира! Казалось, над моим лицом трудились его руки.
        Съемочный день я кое-как отработал. Реплики вспоминались с изрядным трудом, но в целом все шло гладко, и я не раз ловил себя на мысли, что Эк Мора сам присматривает за мной.
        Однако взгляды съемочной команды нравились мне все меньше, да и Лизбет в перерывах между сценами поглядывала на меня с нескрываемым любопытством. Когда звукорежиссер обратился ко мне «мистер Мора», накопившееся раздражение нашло выход в яростном проклятии.
        Боль в голове не унималась. Временами словно темная завеса падала на лицо, скрывая окружающий мир, а когда рассеивалась, возникало странное чувство неловкости, как если бы я что-то упустил. Ближе к вечеру такие помутнения участились, и в постель я улегся пораньше, но тут же навалился кошмар. Снилось, что я бреду сквозь снег и лед навстречу ярко-желтой луне, которая словно усмехается сквозь кроны сосен, а в груди нарастает свирепая жажда. Наверное, причиной была моя роль в «Бродящем в ночи» - роль вампира.
        Сон был очень ярким, будто наяву. Зимний холод пронизывал, но мучительная головная боль полностью прошла, и я вздыхал с облегчением.
        Впереди замаячило темное пятно - курортный отель «Сосны» на озере Эрроухед; я запомнил его, когда проезжал мимо на съемки. Сейчас он стоял среди леса, мрачный, с занесенной снегом крышей, только лунный свет отражался ледяными бликами в черных окнах.
        Ступая тихонько, я подкрался к зданию. Заглянул в окно служебного помещения, пустого и темного. Еще два окна - тоже пусто. В следующем я увидел молодую девушку на кровати. Одеяло обрисовывало стройный силуэт, наружу выглядывало голое плечо.
        Окно оказалось незапертым.
        Проникнув в комнату, я помедлил, разглядывая спящую. Нервно облизнул пересохшие губы и ощутил во рту странный вкус. Жажда все так же мучила меня. На белоснежной девичьей шее мерно билась тонкая жилка.
        Я снова облизнулся. Странный вкус на губах был знаком - что это? Ощущая растущее волнение, смешанное со страхом, я склонился над кроватью… и вдруг вспомнил.
        Это же вкус краски!
        Унылый мрак спальни будто озарился солнечным лучом из распахнутого окна. Я вздрогнул, выпрямился и потер лицо, растерянно озираясь. Схватил со стола зеркало и вгляделся в лунном свете. Из туманной глубины на меня таращился жуткий вампирский образ Эка Мора!
        В голове помутилось, стены комнаты поплыли перед глазами. Смутно помню, как выпрыгнул в окно и побежал через сугробы со сжавшимся от ужаса сердцем под издевательской ухмылкой луны.
        Добравшись в конце концов до своего коттеджа, я поспешно смыл с лица отвратительный грим, который, должно быть, неосознанно наложил вечером перед… перед чем? Как странно: лунатизмом я никогда прежде не страдал!
        Утром лицо в зеркале было бледным и изможденным, с темными кругами под глазами, но все же это было мое собственное лицо. Головная боль вернулась, правда куда менее мучительная, чем накануне, и после утомительных утренних съемок я охотно согласился свозить Лизбет в поселок на берегу озера за покупками.
        Под ярким дневным солнцем все мои страхи растаяли и призрак Эка Мора вместе с ними… Ну, почти. Он вернулся позже, когда я расплачивался в магазине. Быстро подписав чек, я вручил его хозяину, и тот поблагодарил. Затем глянул на подпись, и его глаза изумленно выпучились.
        - В чем дело? - нахмурился я.
        Он смущенно хохотнул:
        - Боюсь, я не смогу это принять, мистер Рид.
        - Почему? Разве… - Я опустил взгляд.
        «Эк Мора»! На чеке стояло это имя!
        Скомкав бумагу, я сунул ее в карман. Подписал другой чек своим именем и поспешно откланялся, оставив торговца, вне всякого сомнения, дивиться моему странному чувству юмора.
        Мне, однако, было не до смеха. Голова раскалывалась, в горле снова пересохло. На обратном пути, крутя баранку, я благодарил судьбу, что Лизбет не стала свидетельницей несуразной сцены в магазине. Девушка и без того достаточно за меня переживала.
        - Джонни, - вздохнула она, поглядев на мое лицо, - попросил бы ты у Дургана денек-другой отдыха. Он мог бы пока поснимать сцены, где тебя нет.
        - Ты же знаешь, так не получится, - покачал я головой. - Я почти везде.
        - Разве съемки важнее твоего… - Лизбет вспыхнула, - твоего душевного здоровья?
        Я хмуро покосился на нее:
        - Считаешь, я схожу с ума?
        - Нет… То есть я не знаю, Джонни. Да нет, конечно! Ты просто переутомился, слишком много работаешь - тут любой не выдержит.
        - Не так уж и много, - пожал я плечами. - Ничего страшного, Лизбет… забудь.
        Губы мои искривила горькая улыбка. Невольно облизнув их, я вспомнил вкус краски, который ощутил прошлой ночью. Нет, я не терял разум - Эк Мора отнимал его у меня!
        На следующий день кошмар навалился с новой силой. Работа над «Бродящим в ночи» шла полным ходом, а голова болела все пуще. Я постоянно ощущал на себе мерзкий грим, уродовавший лицо. Смотреться в зеркало и встречаться взглядом с жутким Эком Мора было противно и страшно.
        Около пяти Дурган в последний раз крикнул: «Снято!» Я отошел в сторону от съемочной площадки и прислонился, дрожа от усталости, к шершавой сосновой коре. Зрение помутилось, воспаленный мозг распирал череп, и меня преследовало странное чувство, будто я превращаюсь в кого-то другого.
        Кто-то тронул меня за плечо:
        - Удалять грим, мистер Рид?
        И тогда с моего языка сорвались слова - ужасные, безумные, а самое главное, не мои! Мой язык, мой голос - но кричал не Джон Рид, а Эк Мора!
        - Не получится! - заревел он яростно.
        Гример испуганно отшатнулся и побледнел.
        - Что за… - выдохнул он.
        - Краска не сойдет! - продолжал выкрикивать мой голос. - Понятно? Она теперь навсегда!
        Позвали режиссера, вокруг меня собралась толпа. Сквозь нее протолкался Фред Дурган, следом спешила Лизбет. Тяжелая рука Фреда легла мне на плечо.
        - Что с тобой, Джонни? - растерянно спросил он.
        - Вы годами заставляли меня играть монстров! - Казалось, я исполнял роль, хорошо мне известную и сыгранную прежде. - Радуйтесь теперь! Видите?! Видите?! Эта проклятая маска… она больше не маска! Она теперь мое настоящее лицо!
        Никогда не забуду того смертельного ужаса в глазах Дургана. Ему эта сцена была знакома не хуже - но участвовал он в ней семь лет назад, а на моем месте стоял Мора.
        Стряхнув оцепенение, он еще крепче сжал мое плечо, и я дернулся, вырываясь. В голове бушевал алый вихрь, свирепая жажда пылала огнем в груди - я знал, что утолить ее в Стар-Вэлли нечем. В памяти вдруг возникла девушка из отеля «Сосны», ее белоснежная шея и мерно бьющаяся тонкая жилка…
        Из моей груди вырвался крик, в котором не было ничего человеческого, - это был свирепый вой дикого зверя. Едва не свалив здоровяка с ног, я оттолкнул его в сторону и пустился бегом.
        Лизбет преградила мне путь.
        Я сжал кулаки и замахнулся, она испуганно вскрикнула. В последний момент проблеск разума заставил меня отвести удар, но он все же задел плечо девушки. Она отшатнулась, и я проскочил мимо.
        Дальше, дальше, в сумеречную чащу заснеженных сосен. Я несся скачками, в мозгу бушевало пламя безумия, а губы изрыгали проклятия. Мои собственные губы, но голосом Мора - монстра-вампира, уже семь лет как мертвого! Пересохшее горло саднило, позади затихал суматошный людской гвалт, а впереди меня ждал отель «Сосны».
        Уловив тонкий жалобный крик, я замедлил бег. Снова писк, совсем близко. Легкое движение в кустах - я осторожно приблизился.
        Кролик!
        Животное билось в ветвях упавшего дерева. Обломанный сучок проткнул живот, алая кровь окропила снег вокруг. Смерть была неминуема.
        Мне очень хочется так думать теперь.
        Я пробрался сквозь кустарник, мои пальцы сжимались и подергивались. Глаза жертвы уже стекленели, кровь иссякала. Если не поспешить…
        Не помню, что случилось потом, - вернее, не хочу вспоминать. Знаю лишь, что бежал дальше, ощущая на липких губах солоноватый резкий привкус, а обескровленное тельце зверька лежало недвижно на снегу.
        Но разве могло оно утолить мою жажду? Во рту было все так же сухо, а перед глазами стояло видение белоснежного горла с пульсирующей голубоватой жилкой. Сосновый лес казался нескончаемым. Наконец, уже после заката, впереди показались очертания отеля.
        Было довольно рано, и девушка, вероятно, еще не спала, и я подкрался к окну очень осторожно. Она сидела перед зеркалом и расчесывала волосы, спадавшие на плечи темным водопадом. Я легонько проверил окно - не заперто. Затем быстро распахнул его и перескочил через подоконник.
        Она обернулась и вскрикнула. Я невольно замер, увидев в ее распахнутых глазах смертельный ужас, а в зеркале за плечом - свое жуткое отражение. Однако меня самого мерзкая маска вампира испугать не могла. Из моей груди вырвалось звериное рычание, и вопли жертвы прокатились эхом по коридорам здания.
        Услышав топот бегущих ног, я прыгнул вперед и схватил девушку в охапку, зажав ей ладонью рот. Она вырывалась и отбивалась, но с моей силой справиться не могла.
        Из коридора послышался крик, распахнулась дверь, но я уже выскочил в окно и помчался сквозь сугробы, унося драгоценную добычу. Будь у них оружие, они бы не стали стрелять из опасения задеть ее.
        Даже на бегу я с трудом отводил взгляд от голубой жилки на девичьей шее. Палящая жажда, охватившая меня, становилась невыносимой. Наконец, не выдержав, я остановился в густой чаще леса и опустил девушку в снег, продолжая зажимать ей рот. А затем приник ртом к ее горлу, смакуя прохладную ароматную кожу и медленно сжимая зубы…
        - Эй ты, чертов псих!
        Я обернулся. В зарослях мелькали темные фигуры. Погоня! В грудь мне уставилось дуло револьвера. Бросив в отчаянии взгляд на лежащую, я отскочил назад и кинулся вниз по снежному склону. За спиной раздавались гневные окрики, потом загремели выстрелы, но лишь одна пуля прожужжала над ухом, как рассерженная оса.
        Я пробирался сквозь сугробы целую ночь, кусая губы и воя от раздиравшей меня лютой жажды. Выслеживал оленей, но они с фырканьем убегали прочь. Даже птицу или кролика не смог изловить, чтобы затушить огонь, пылавший в груди.
        И вдруг я вспомнил о Лизбет.
        Лунный свет помог найти дорогу обратно в Стар-Вэлли. По пути у меня сложился в голове хитрый план. Нельзя спугнуть Лизбет, нельзя допустить, чтобы она позвала на помощь.
        Я негромко постучал в дверь темного коттеджа. Вскоре послышалось звяканье засова, и наружу выглянуло бледное лицо девушки. При виде меня она ахнула и отшатнулась.
        - Лизбет, не бойся! - прошептал я, поднимая ладони.
        Но она смотрела с опаской.
        - Со мной уже все в порядке. Мне просто надо поговорить, так я скорее приду в себя.
        Я шагнул через порог, и она не препятствовала. Затем включила свет и осталась на месте, разглядывая меня. Усевшись, я с трудом отвел глаза от ее белой шеи. Проклятая жажда все усиливалась.
        - Мы кое-что узнали, Джонни, - выдавила наконец Лизбет. - Дурган позвонил в Голливуд…
        - Задвинь шторы, - перебил я, - так теплее.
        Она молча подчинилась, затем подошла и глянула на меня сверху вниз. Я раскрыл объятия, но она отвернулась. Сходила к столу и вернулась почему-то с полотенцем, нервно крутя его в руках.
        - Не смотри на меня так, - фыркнул я. - Говорю же, мне лучше.
        - Почему тогда… - Она запнулась. - Почему ты облизываешь губы. Ты еще не…
        Я с улыбкой привлек ее к себе:
        - Просто жажда одолела… Жажда твоих поцелуев, Лизбет!
        Мы встретились взглядами, и я понял, что она знает. Тем не менее Лизбет с готовностью подставила губы.
        От губ я перешел к шее, затем осторожно поднял руку, чтобы зажать девушке рот, если вздумает закричать.
        «Пей! - зарычал Эк Мора у меня в голове. - Напейся досыта кровавого молока!»
        - Прошу прощения… - тихо произнес голос за спиной, и я обернулся.
        В дверях стоял Фред Дурган.
        Мой взгляд метнулся к его рукам, но они были пусты.
        - Я безоружен, - спокойно пожал он плечами, - просто хотел поговорить. Потом уйду - как скажешь.
        Я обернулся к Лизбет и прорычал:
        - Ты подала ему сигнал!
        - Да, - кивнула она, - когда зажгла свет. Мы ждали, что ты вернешься.
        Предупрежденный каким-то темным инстинктом, я резко развернулся. Дурган успел подойти почти вплотную. Он бросился на меня, и мы сцепились. Из моего оскаленного рта вырывался свирепый рык, жажда крови ослепляла.
        Дурган не наносил ударов, а только удерживал, но безумие придавало мне сил, и мы тяжко пыхтели, топая и раскидывая мебель. Наконец он начал одолевать. Обездвиженный, я изрыгал проклятия, и тут подскочила Лизбет с полотенцем. Однако она принялась всего лишь тереть мне лицо мокрой тканью, вмиг ставшей скользкой от кольдкрема.
        - Вот, гляди! - Она с торжеством показала мне испачканное полотенце. - Гляди, Джонни! Твой грим - он сходит!
        С изумлением посмотрев на пятна краски, я провел рукой по щекам, утратившим вампирскую одутловатость и дряблость. Ощупал волосы на голове - «лысый» парик был сорван.
        Режиссер опасливо разжал могучие руки, его суровое лицо сияло.
        - Он слышит тебя, Лизбет! Кажется, все получилось.
        Я обвел комнату растерянным взглядом. Эк Мора… Нет никакой жажды крови - неужто рассудок вернулся ко мне? Но как, почему?
        На незаданный вопрос ответил Дурган:
        - Все с тобой в порядке, парень, - улыбнулся он. - Только теперь больше никаких ужастиков, никаких монстров! На «Бродящем в ночи» студия немало потеряет, но твое душевное здоровье важнее.
        - Эк Мора… - пробормотал я. - Что за черт… Знаешь, Фред, мне казалось, что я - это он.
        - Ты и есть он - Эк Мора!
        - Но… он же погиб… - Я запнулся, начиная что-то смутно понимать.
        - Нет, не погиб! В тот вечер, семь лет назад, накопившееся отвращение к вампирским ролям, которые его вынуждали играть, вырвалось наружу. Этот феномен хорошо известен психиатрам. Подсознание взбунтовалось, мозг замкнуло. Эк Мора забыл, кто он на самом деле, - только так можно было избавиться от постылой роли монстра. Он спасался от нее. А тело в разбитой машине принадлежало не ему… Когда ты стал вести себя странно, я позвонил в Голливуд и попросил эксгумировать останки. Специалисты изучили снимки зубов и подтвердили мои подозрения.
        - Кажется, начинаю вспоминать, - вздохнул я. - Да, я Эк Мора. Ты прав, Фред… В ту ночь я тоже бегал по лесу, а потом вернулся и забрал свою машину. По дороге в Сан-Бернардино взял попутчика и попросил его сесть за руль - слишком был слаб… Он был пьян, и машина сорвалась с обрыва.
        Лизбет слушала с горящими глазами. Глянув на нее, я вспомнил о своих собственных и, передернувшись от отвращения, извлек расширявшие их проволочные распорки.
        - Ветровое стекло разбилось, - продолжал я, - и осколки изрезали мне лицо вдоль и поперек, хотя в остальном я пострадал мало. Зато попутчику было уже не помочь, и я оставил его в машине. Потом долго пробирался по оврагам… Помню, выкинул все из карманов - не хотел, чтобы напоминало о прошлом.
        Фред Дурган кивнул:
        - Вот почему тебя никто не опознал.
        - Да… Я добрался до больницы в каком-то городке. К счастью, тамошний врач кое-что смыслил в пластической хирургии, он восстановил мне лицо, хотя сделать прежнее без фотографий не мог. Впрочем, какая разница? В голове у меня помутилось, и Эк Мора больше не существовал.
        - Однако его актерские навыки сохранились, - заметила Лизбет, - и в конце концов ты снова попал в Голливуд. Сыграл в эпизоде и был признан равным великому Мора. Как же иначе, ведь ты и был им, только с другим лицом!
        - Но теперь-то я вполне здоров? - Я усердно оттирал полотенцем щеки. - Совсем иначе себя чувствую… и голова перестала болеть.
        - Ну конечно! - воскликнул Дурган. - В практике психоанализа это главное правило. Осознай свои страхи, вытащи наружу, и они исчезнут… Когда ты снова приехал сюда, чтобы играть в «Бродящем в ночи», вернулась и прежняя ненависть, которую испытывал Мора к вампирским ролям, - на самом деле твоя собственная ненависть, хоть ты этого не подозревал. Ты решил… Черт побери, мне твои мысли даже вообразить трудно!
        Я с омерзением отбросил грязное полотенце.
        - Так и есть, Фред: теперь я ничего не боюсь… Лизбет… - повернулся я к девушке, - поцелуй меня!
        Она с улыбкой заключила меня в объятия, и жаркое прикосновение ее губ окончательно рассеяло черный ужас, который преследовал меня семь долгих лет.
        Тень на экране
        Закрытый показ «Мастера пыток» проходил в «Беверли-театре». Едва на экране вспыхнуло мое имя: «Режиссер Питер Хэвиленд», - меня пробрал холодок дурного предчувствия, несмотря на аплодисменты отзывчивой публики. Когда столько лет крутишься в кинематографе, вырабатывается чутье на такие вещи. Я могу определить, что фильм никуда не годится, по первой же сотне футов пленки. И все же «Мастер пыток» был ничем не хуже десятка других картин, к которым я приложил руку за последние несколько лет.
        Но я прекрасно понимал, что это всего лишь формула - формула кассового успеха. Со звездами полный порядок, гримерный отдел потрудился на славу, диалоги вышли на удивление гладкими. Только все равно это был обычный кассовый фильм, а не тот, какой я хотел бы снять.
        Понаблюдав, как разматывается с катушки кинолента под россыпи одобрительных аплодисментов, я встал и вышел в фойе. Там маялись бездельем ребята из «Саммит-пикчерз», курили и обсуждали фильм. Энн Ховард, сыгравшая главную героиню в «Мастере пыток», обратила внимание на мой хмурый вид и оттащила в уголок. Она была из того редкого типа девушек, которые прекрасно смотрятся на экране без толстого слоя желтоватого грима, придающего актерам сходство с ожившими мертвецами. Она была миниатюрная, в ней чудесно сочетались все оттенки коричневого: каштановые волосы, карие глаза, оливковая кожа. Я бы посмотрел, как она сыграет в «Питере Пене». В смысле, у нее подходящий типаж.
        Пару раз я даже делал ей предложение, но она не принимала меня всерьез. Если уж на то пошло, я сам не знал, насколько это было серьезно.
        А сейчас она отвела меня в бар и заказала два коктейля.
        - Не строй из себя страдальца, Пит. - Она поглядела на меня поверх бокала. - Фильм пройдет на ура. Он довольно примитивен и поэтому понравится боссам. И моей карьере никак не повредит.
        Да, она была права. Ей досталась выигрышная роль, и Энн выжала из нее все, что могла. И у фильма будут хорошие сборы. С тех пор как «Юниверсал» выпустила «Ночной ключ» с Карлоффом[21 - Борис Карлофф (1887 - 1969) - американский киноактер, звезда фильмов ужасов.], минул уже не один месяц, и публика созрела для нового фильма ужасов.
        - Знаю, - ответил я и показал бармену на свой пустой бокал. - Но я так устал от этой дешевки. Боже, как бы я хотел снять второй «Кабинет доктора Калигари»![22 - «Кабинет доктора Калигари» - остросюжетный немой фильм немецкого режиссера Роберта Вине; снят в 1920 году.]
        - Или вторую «Обезьяну Бога», - предложила Энн.
        - Может, даже и так, - пожал я плечами. - Полно возможностей нагнать жути на экране, Энн… Но по-настоящему хороший фильм в этой манере не поддержит ни один продюсер. Назовет его эстетством и скажет, что он провалится. А если захочу работать сам по себе… Ну да, Хект[23 - Бен Хект (1894 - 1964) - американский режиссер, продюсер и сценарист.] и Макартур[24 - Чарльз Макартур (1895 - 1956) - американский сценарист и драматург.] пытались, но оба вернулись в платежную ведомость Голливуда.
        К Энн подошел какой-то знакомый и встрял в разговор. Я заметил, что меня подзывает один парень, коротко извинился перед Энн и подошел к нему. Это был Энди Уорт - самый грязный сплетник из всех голливудских журналистов. Толстый коротышка с ухоженными усами и густо напомаженными черными волосами. Я знал, что это ловчила и вонючий скунс, но он мог раскопать вдвое больше секретов, чем сам Уинчелл[25 - Уолтер Уинчелл (1897 - 1972) - американский журналист, радиоведущий и автор колонки сплетен.]. Уорт воображал себя героем-любовником и в свободное время шантажировал актрис, пытаясь затащить их к себе в постель.
        Конечно, это еще не делало его негодяем. Мне по душе любой, кто может поддерживать осмысленную беседу хотя бы десять минут, а Уорт был на это способен. Он пригладил усы и сказал:
        - Слышал, ты говорил про «Обезьяну Бога». Вот так совпадение, Пит!
        - Да? - насторожился я (а иначе и нельзя, когда имеешь дело с ходячей желтой газетенкой). - В каком смысле?
        Он глубоко вздохнул:
        - Ну, ты же понимаешь, у меня нет точной информации, это только слухи… Но я нашел фильм, рядом с которым даже самые жуткие картины будут иметь бледный вид.
        Я заподозрил подвох.
        - И какой же? «Мастер пыток»?
        - Что? А, нет. Хотя история Блейка заслуживала лучшей экранизации, чем сделали твои ребята. Нет, Пит, фильм, о котором я говорю, не пойдет в массовый прокат… На самом деле он даже еще не закончен. Но я видел кое-какие съемочные материалы. Это сольный проект, картина «Неназванный». Ее снимает Арнольд Кин.
        Уорт уселся поудобней, наблюдая за моей реакцией. И должно быть, я как-то выдал свое удивление, потому что именно Арнольд Кин снял печально известную «Обезьяну Бога», которая разрушила его многообещающую карьеру. Публика этот фильм так и не увидела. Он вообще не вышел в прокат. «Саммит» выбросила его на помойку. И не без серьезных причин, хотя это был невероятный, едва ли не самый впечатляющий фильм ужасов из всех, что мне довелось увидеть. Большая часть съемок проходила в Мексике, и Кин стал истинным диктатором для местной съемочной группы. Несколько человек в процессе погибли, и поползли поганые слухи, но все удалось замять. Я поболтал кое с кем из ребят, работавших в Таско[26 - Таско - небольшой город в Мексике.] с Кином, и они говорили об этом человеке с нескрываемым страхом. Он готов был пожертвовать всем, чтобы сделать «Обезьяну Бога» шедевром в своем жанре.
        Картина была необычная, тут и спорить не о чем. От нее осталась только контрольная копия, которая лежала под замком в хранилищах «Саммит». Мало кто видел ее. Кин сделал на экране то же, что Мейчен[27 - Артур Мейчен (1863 - 1947) - валлийский писатель и мистик.] - в литературе ужасов, и это в самом деле было потрясающе.
        - Арнольд Кин, значит? - переспросил я. - Скажу по секрету, я ему всегда сочувствовал. Только мне казалось, он давно умер.
        - О, нет. Он купил дом неподалеку от Тахунги и спрятался там от всех. Ты же знаешь, что он тогда вылетел в трубу, и пять лет ушло у него только на то, чтобы прикопить dinero[28 - Деньги (исп.).] и взяться за «Неназванного». Он говорил, «Обезьяна Бога» была провалом, но теперь он готов снять фильм, который станет шедевром жути. И он таки это сделал. Он снял… запредельную вещь. Говорю тебе, у меня прям мороз по коже.
        - Кто там из звезд? - спросил я.
        - Имена ничего тебе не скажут. Русский трюк, одним словом. Настоящая звезда - это… тень.
        Я вытаращил глаза.
        - Так и есть, Пит. Тень кого-то, ни разу не показавшегося на экране. Звучит не очень, но ты должен это увидеть.
        - Я бы не отказался, - ответил я. - Точнее говоря, я обязательно посмотрю. Может быть, он выпустит фильм через «Саммит».
        - Никаких шансов, - усмехнулся Уорт. - Ни одна студия его не возьмет. Я даже не собираюсь продвигать его в своей грязной газетенке. Но это то, что доктор прописал, Пит!
        - Какой у Кина адрес?
        Уорт продиктовал.
        - Только приезжай не раньше среды, вечером. К этому времени будет готова черновая копия или почти будет готова. И разумеется, держи рот на замке.
        Тут подошла группа охотников за автографами и разделила нас с Уортом. Но это было уже не важно. Я получил нужную информацию. Голова моя бурлила фантастическими догадками. Кин был одним из величайших гениев экрана, с огромным талантом к созданию жуткого. В отличие от книжных издательств, киностудии подстраивались под своих многочисленных и придирчивых зрителей. Фильм должен угодить всем.
        Наконец я вырвался и отправился вместе с Энн потанцевать в Бель-Эйр. Но Кин не выходил у меня из головы, и уже следующим вечером мое терпение лопнуло. Я позвонил Уорту, но тот не взял трубку. Странное дело, я не мог связаться с ним еще несколько дней. Даже в его газете мне ничем не помогли. Раздраженный редактор сказал, что ему каждый час приходят телеграммы из «Ассошиэйтед пресс» с запросами на материалы Уорта, но парень исчез без следа. Я почуял неладное.
        Вечером во вторник я выехал со студии, срезал дорогу через Гриффит-парк, мимо планетария к Глендейлу, и дальше - к Тахунге по адресу, который дал мне Уорт. Пару раз у меня возникало неприятное ощущение, что за мной увязался черный купе, но полной уверенности не было.
        Арнольд Кин поселился в небольшом каньоне за хребтом Тахунга. Чтобы добраться до места, мне пришлось проехать несколько миль по извилистой дороге и пересечь пару ручьев. Дом был построен на склоне каньона. На крыльце стоял мужчина и наблюдал, как я подъезжаю.
        Это был Арнольд Кин, я сразу его узнал. Среднего роста, худой, с коротко стриженным ежиком седых волос и холодным аскетичным выражением лица. Ходили слухи, что когда-то он был прусским офицером, но потом перебрался в Голливуд и американизировал фамилию. Присмотревшись к нему, в это нетрудно было поверить. Его глаза, похожие на бледно-голубые жемчужины, казались на удивление пустыми.
        - Питер Хэвиленд? - окликнул он. - Не ждал вас раньше завтрашнего вечера.
        Я пожал ему руку.
        - Простите, что без приглашения, - извинился я. - По правде говоря, я просто не выдержал до завтра после всего того, что наговорил мне Уорт про ваш фильм. Он, случайно, не здесь?
        В пустых глазах ничего нельзя было прочесть.
        - Нет. Но вы заходите. К счастью, монтаж отнял меньше времени, чем я предполагал. Еще несколько кадров - и работа будет закончена.
        Он проводил меня в дом с очень даже современной и уютной обстановкой. Под действием хорошего коньяка мои подозрения начали рассеиваться. Я признался Кину, что восхищен его «Обезьяной Бога».
        - Дилетантство, Хэвиленд, - досадливо скривился он. - В этом фильме я слишком полагался на эффектные сцены. Всего лишь поклонение дьяволу, реинкарнация Жиля де Ре и садизм. Истинной жути там нет.
        Он заинтриговал меня.
        - Это правда. Но в фильме есть подлинная мощь…
        - В человеке как таковом ничего жуткого нет. Только отголоски чего-то совершенно ненормального и нечеловеческого дают ощущение настоящей жути. А еще то, как человек реагирует на эти сверхъестественные явления. Посмотрите на великие творения мастеров ужаса: «Орля», где показана реакция человека на совершенно чуждое существо, «Ивы» Блэквуда, «Черная печать» Мейчена, «Цвет из иных миров» Лавкрафта. Все они связаны с абсолютно чуждым воздействием на обычную жизнь. Садизм и смерть тоже вносят свой вклад, но сами по себе не могут создать подлинную, неосязаемую атмосферу жути.
        Я читал эти рассказы.
        - Но нельзя же снять невыразимое. Как вы собираетесь показать невидимое существо из «Ив»?
        Кин помедлил.
        - Думаю, пусть лучше на этот вопрос ответит мой фильм. У меня внизу просмотровая комната…
        Звонок прозвенел резко и неожиданно. Я невольно отметил, как подозрительно покосился на меня Кин. Жестом попросив извинения, он вышел и вскоре вернулся вместе с Энн Ховард. Она улыбалась немного смущенно.
        - Ты забыл, что у нас сегодня свидание, Пит? - спросила она.
        Я непонимающе заморгал и вдруг вспомнил. Две недели назад я пообещал свозить ее в Лагуна-Бич, но так загорелся фильмом Кина, что встреча совсем выскочила у меня из головы. Запинаясь, я начал оправдываться.
        - Ничего, все в порядке, - перебила она меня. - Я бы не отказалась остаться здесь, если мистер Кин не против. Его картина…
        - Ты о ней знаешь?
        - Это я ей рассказал, - ответил Кин. - Когда она объяснила, зачем приехала, я взял на себя смелость пригласить ее на просмотр. Не хотелось, знаете ли, чтобы она утащила вас с собой. Коньяку для мисс… э-э?
        Я представил ее.
        - Для мисс Ховард, - сказал хозяин. - А потом «Неназванный».
        При этих словах у меня в голове как будто запульсировала высокая тревожная нотка. Когда Кин на секунду переключил внимание на буфет, я, поддавшись внезапному порыву, сунул в карман тяжелое металлическое пресс-папье, которое до этого крутил в руках. Правда, от пистолета оно все равно не защитило бы.
        «Что это со мной стряслось?» - удивился я.
        Атмосфера подозрительности и недоверия возникла, казалось, на пустом месте. У меня мороз пробежал по спине, когда Кин повел нас вниз, в просмотровую комнату. Я на полном серьезе ожидал, что он на меня набросится. Необъяснимое, но очень неприятное чувство.
        Кин повозился немного в аппаратной, а потом вернулся к нам.
        - Современная техника - это дар Божий, - с тяжеловесным юмором заявил он. - Можно бездельничать сколько душе угодно. Главное - установить автоматическую камеру, а дальше я уже могу снимать без посторонней помощи. Проектор тоже автоматический.
        Энн придвинулась ко мне в темноте. Я обнял ее и сказал:
        - Да, так удобней. А как дела с выпуском фильма в прокат, мистер Кин?
        - Этот фильм не для проката. - В голосе Кина мелькнули резкие нотки. - Невежественный мир еще не готов к нему. Может быть, через сотню лет он и добьется заслуженной славы. Я снимал его для потомков, просто ради создания шедевральной жути на экране.
        Проектор глухо щелкнул. И на экране вспыхнуло название: «Неназванный».
        - Это немой фильм, за исключением одного фрагмента в самом начале, - донесся из темноты голос Кина. - Звук не добавляет никакой жути, зато может разрушить иллюзию реальности. Как-нибудь потом запишем подходящую музыку.
        Я ничего не ответил, потому что на сером прямоугольнике перед нами возникла книга - удивительное tour de force[29 - Проявление силы (фр.).], «Цирк доктора Лао»[30 - «Цирк доктора Лао» - роман американского писателя Чарльза Финнея; написан в 1935 году.]. Чья-то рука открыла книгу. Тонкий длинный палец пробежался по строчкам, и тусклый, невыразительный голос продекламировал:
        «Это отродья, недоноски Вселенной, а вовсе не человеческая порода; это жуткие порождения страсти небесных сфер. Мистицизм объясняет то, что не способна объяснить наука. Послушайте: когда великая и загадочная плодоносная сущность, по велению богов населившая миры, выполнила свою задачу, когда небесные повитухи покинули ее, а во Вселенной зародилась жизнь, первичная утроба ощутила, что еще не истощена, и чресла ее еще наполнены. И в последнем яростном порыве пугающей плодородности вышвырнула на свое ложе эти кошмарные существа, выкидыши нашего мира».
        Голос затих. Книга растаяла, и в кадр вплыли исполинские развалины. Вырезанные человеческой рукой барельефы за долгие века покрылись шрамами трещин и стали почти неразличимы. Я вспомнил, что видел подобные руины на Юкатане.
        Камера качнулась вниз. Развалины словно бы выросли. В земле открылась зияющая дыра.
        - Раскопки разрушенного храма, - подсказал Кин. - А теперь смотрите.
        Ощущение было такое, как будто мы ушли под землю. На мгновение экран потемнел, а потом случайный луч солнца упал на каменного идола, стоявшего, судя по всему, в центре пещеры. На потолке появилась трещинка света. Идол был до отвращения безобразен.
        Я видел его лишь мельком, но он произвел впечатление яйцевидной громадины, по форме напоминающей ананас или сосновую шишку. Не вполне ясные черты придавали ему крайне неприятный вид, но он исчез с быстротой молнии, растворившись в ярко освещенной гостиной, заполненной веселящимися парами.
        Сама история начиналась именно с этого места. Никто из актеров не был мне знаком. Должно быть, Кин нанял их тайно и работал в собственном доме. Похоже, большая часть интерьерных и натурных съемок проходила в этом самом каньоне. Режиссер использовал «параллельный» метод, ежегодно экономящий студиям немалые деньги. Я и сам часто им пользовался. Проще говоря, это означает, что сюжет как можно крепче привязывается к реальной жизни. К примеру, когда прошлой зимой во время съемок на озере Эрроухэд[31 - Озеро Эрроухэд - курорт в горах Сан-Бернандино, Калифорния.] неожиданно повалил снег, я переписал сценарий так, чтобы нужная мне сцена происходила на снегу. Кин точно так же «запараллеливал» свои жизненные обстоятельства, временами даже слишком явно.
        В «Неназванном» шла речь о человеке, затравленном коллегами за фанатичную страсть ко всему мрачному и таинственному, но задумавшему создать настоящее произведение искусства, живой шедевр абсолютной жути. Он и раньше снимал довольно необычные фильмы, вызывавшие много споров. Но оставался недоволен результатом. Это были игровые фильмы, а ему хотелось чего-то большего. Он утверждал, что ни один, даже самый талантливый актер, не может убедительно изобразить ужас. На экране нужно показывать подлинные эмоции.
        Начиная с этого момента «Неназванный» перестал «параллелить» личный опыт Кина и перешел в чистую фантазию. Главного героя исполнял сам Кин, но в этом не было ничего необычного, многие режиссеры снимались в собственных фильмах. С помощью умелого монтажа зрители должны были понять, что Кин в поисках достоверности отправился в Мексику и по древним свиткам отыскал разрушенный храм ацтеков. И здесь, как я уже сказал, реальность осталась позади, а фильм углубился в область мрачного и сверхъестественного.
        Под разрушенным храмом обитал бог - давно забытый бог, которому поклонялись еще до того, как из чрева веков появились ацтеки. Во всяком случае, туземцы считали его богом и возвели в его честь храм. Но Кин намекал, что на самом деле это существо было реликтом, одним из «выкидышей Вселенной», уникальным и нелепым, прошедшим сквозь тысячелетия совершенно чуждой человеку жизни. По сути, оно ни разу не появилось на экране, не считая коротких мельканий в темном подземном храме. Внешне оно напоминало бочку примерно десяти футов высотой, утыканную шипами. Но главной его особенностью было украшение на круглой верхушке - гладко отполированный драгоценный камень величиной с голову младенца. Вероятно, в этом камне заключалась жизненная сила существа.
        Оно не было мертвым, но и живым в обычном смысле слова тоже. Когда ацтеки заполняли храм зловонием теплой крови, существо оживало и драгоценный камень вспыхивал неземным сиянием. Но прошли века, жертвоприношения прекратились, и существо погрузилось в кому, напоминавшую зимнюю спячку. По ходу фильма Кин пробудил его.
        Режиссер тайно перевез бога-монстра к себе домой и поместил в подземелье, вырытом под домом. Построено оно было с учетом замысла Кина: там установили автоматические камеры и хитрую систему освещения, чтобы одновременно вести съемку под разными углами, а потом соединить при монтаже. Здесь тоже проявилась частичка гениальности, которая и сделала Кина знаменитым.
        Он был очень умен, я всегда это признавал. Но в развернувшейся дальше сцене меня больше поразили не технические трюки, которые были мне знакомы, а тот невероятно хитрый способ, которым он добился реалистичности. Его актеры не играли - они жили в кадре.
        Или, точнее говоря, умирали. Потому что в фильме их сбрасывали в подземелье на верную гибель, принося в жертву богу-монстру из храма ацтеков. Жертвоприношение должно было пробудить существо, чтобы драгоценный камень, хранящий его жизненную силу, засиял фантастическим великолепием. Думаю, эффектнее всего смотрелась первая жертва.
        Подземелье, в котором держали бога, было огромным, но совершенно пустым, не считая занавешенного алькова с самим идолом. Зарешеченная дверь вела к лестнице в верхнюю комнату. На экране появился Кин с револьвером в руке, которым он погонял одетого в комбинезон мужчину с заросшим черной щетиной, глуповатым лицом. Кин распахнул дверь и жестом велел пленнику войти в подземелье, потом закрыл дверь. Сквозь решетку было видно, как Кин возится с пультом управления.
        В подземелье вспыхнул свет. Мужчина остановился возле решетки, но Кин пригрозил ему револьвером, и он медленно направился к дальней стене. Осмотрелся по сторонам с выражением смутного подозрения на лице. Его тень четким контуром лежала на стене.
        И тут рядом возникла другая тень.
        Огромная, бочкообразная, покрытая затупившимися шипами, с круглым бугорком сверху - камнем жизни. Тень бога-монстра! Мужчина заметил ее и обернулся.
        На лице его проступил неимоверный ужас. Меня самого прошиб озноб при взгляде на этот неподдельный, леденящий душу страх. Он выглядел едва ли не чересчур убедительным. Человек не в состоянии так сыграть.
        Но если это все же была игра, то превосходная, как и режиссура Кина. Тень на стене шевельнулась и пошла волнами от движения. Покачнувшись, она приподнялась на дюжине отростков-щупалец, что разворачивались из-под ее основания. А шипы… они вдруг начали изменяться. Вытягивались, дергались и извивались отвратительными червями.
        Но вовсе не метаморфозы тени пригвоздили меня к стулу, а гримаса неизбывного ужаса на лице мужчины. Он застыл, приоткрыв рот, а тень на стене поднималась и раскачивалась, становилась все больше и больше. А затем он побежал с растянутым в бескрайнее поле страха ртом. Тень замерла в растерянном недоумении, а затем медленно проскользила по стене за пределы обзора камеры.
        Но в подземелье были и другие камеры, а Кин ловко пользовался монтажными ножницами. На экране отражался бегущий человек, ярко горели качающиеся огни, а по стене ползла пугающая мрачная тень. Того, кто отбрасывал ее, не было видно - только тень. Чрезвычайно эффектный трюк. Я знал очень много режиссеров, которые не удержались бы от того, чтобы показать монстра, и этим только разрушили бы иллюзию: папье-маше и резина, даже при самой искусной работе, не могли убедительно подражать реальности.
        В конце концов тени слились - черная тень человека отчаянно сопротивлялась и брыкалась, когда извивающиеся щупальца огромного чудовища схватили ее и подняли в воздух. Тени слились… и человеческая больше не появлялась. Лишь темный бугорок, что увенчивал огромную тень, поблек и замерцал, как будто из него струился диковинный свет. Свет, который питала жертва; драгоценный камень, который был… жизнью.
        За моей спиной что-то зашуршало. Энн придвинулась ко мне в темноте. Откуда-то издалека раздался голос Кина:
        - Там есть еще несколько сцен жертвоприношения, кроме той, которую вы только что видели, Хэвиленд, но я их пока не склеил. Как я уже говорил, фильм не закончен.
        Я не ответил. Не мог оторвать взгляд от экрана, где разворачивалась фантастическая история. Киношный Кин привел в подземелье новую жертву. Толстого коротышку с густо напомаженными волосами. Я не мог разглядеть его лицо, пока он не оказался в пещере, но тут толстяка показали крупным планом - вероятно, с помощью телескопического объектива. Пухлое лицо с тонкими усами вдруг приняло гигантские размеры, и я узнал Энди Уорта.
        Это был пропавший журналист, только я впервые видел его без маски напускной искушенности. В его взгляде сквозил неприкрытый страх. На стене появилась отвратительная бочкообразная тень, и я подался вперед на стуле. Когда Уорт заметил тень, вид у него был такой, что краше в гроб кладут. Зажегся свет, я отодвинул стул и поднялся. Экран погас.
        Арнольд Кин стоял в дверях, как всегда по-военному подтянутый. В руке у него был пистолет, направленный мне в живот.
        - Вам лучше присесть, Хэвиленд. И вам, мисс Ховард. Хочу кое-что рассказать, но без театральной напыщенности. Этот пистолет, - он с кривой усмешкой посмотрел на оружие, - досадная необходимость. Вы должны узнать кое-что, Хэвиленд, а причины вам станут понятны позже.
        - Скоро к вам снова заявятся гости, Кин, - предупредил я. - Вы ведь не рассчитываете, что я наплевал на всякую предосторожность?
        - Вы, конечно, врете, - пожал он плечами. - К тому же у вас нет оружия, иначе вы бы его давно достали. Я не ждал вас раньше завтрашнего вечера, но у меня все готово. Короче, вот что я должен вам объяснить: вы сейчас посмотрели снятые на пленку реальные события.
        Энн прикусила губу, но я ни ничего не ответил. Просто ждал, когда Кин снова заговорит.
        - Не важно, верите ли вы мне, вам придется поверить через несколько минут. Я уже рассказывал о моих мотивах, о желании создать настоящий шедевр жути. И я это сделал - или сделаю до завтра. Куда-то пропало изрядное количество бродяг и чернорабочих, а также один журналист, Уорт. Но я позаботился о том, чтобы не оставить улик. Вы исчезнете последним… Вы и эта девушка.
        - А вы не сможете показать этот фильм, - сказал я.
        - Что с того? Вы халтурщик, Хэвиленд, и понятия не имеете, что такое создать шедевр. Разве произведение искусства станет менее прекрасным, если его спрячут от посторонних глаз? Этот фильм увижу я… а после моей смерти и весь мир. Увидит и оценит мою гениальность, пусть даже способ ее выражения вызовет у них страх и ненависть. Реакция ни о чем не подозревающих актеров - вот в чем весь фокус. Вы сами режиссер и должны понимать, что подлинные эмоции не заменишь ничем. А здесь реакция не фальшивая, это вполне очевидно. Первой жертвой стал тот безмозглый болван с его суеверными страхами. Второй был повыше рангом: бродяга-попрошайка, постучавшийся в мою дверь пару месяцев назад. Вы завершите этот ряд, потому что понимаете, с чем должны столкнуться, и ваши попытки найти разумное объяснение своему страху придадут картине занятный оттенок. А теперь встаньте оба, поднимите руки и шагайте впереди меня вон в тот проход.
        Все это Кин произнес торопливо и безучастно, будто повторял в сотый раз. Он провел рукой по стене рядом с собой, и между раздвинувшимися дубовыми панелями открылась черная прямоугольная брешь. Я вошел в нее.
        - Делай, как он сказал, Энн, - шепнул я. - Вероятно, я смогу…
        - Нет, не сможете, - перебил меня Кин, нетерпеливо качнув пистолетом. - У вас не будет ни единого шанса. Пошевеливайтесь.
        Кин шагнул вслед за нами через брешь в стене, нажал на кнопку, и проход залило ярким светом. Узкий тоннель, прорубленный сквозь десять футов твердой скалы, полого опускался к крутой лестнице. Задвинув панели обратно, Кин погнал нас вперед.
        - Проход надежно спрятан, - сказал он, показывая на металлическую обшивку вдоль всего тоннеля. - Этим рычагом можно открыть дверь изнутри, но никто, кроме меня, не отыщет пружину, отворяющую ее снаружи. Полиция может переворошить весь дом, но так ничего и не найдет.
        Пожалуй, это стоило запомнить, хотя практической пользы я пока не видел. Мы с Энн спустились по лестнице к другому короткому коридору. Путь нам преградила зарешеченная дверь. Кин достал из кармана ключ и отпер ее. Проход, в котором мы оказались, был тускло освещен, там стояло несколько стульев. Дальше, за решеткой, было совсем темно.
        Кин открыл дверь и жестом приказал мне войти, потом снова запер ее и обернулся к Энн. В тусклом свете я разглядел бумажную бледность ее лица.
        А дальше случилось такое, что я не сдержал яростных проклятий. Без видимой причины Кин коротко замахнулся и злобно приложил Энн пистолетом по голове.
        Она вскинула руки, чтобы защититься, но было уже поздно. Энн беззвучно упала на пол, по виску сочилась тонкая струйка крови. Кин шагнул через нее к пульту управления, вмонтированному в каменную стену.
        Я крепко зажмурился, спасаясь от ударившего в глаза нестерпимо яркого света, потом открыл их и с осторожностью осмотрелся. Место было знакомым, я видел его недавно на экране. Подземелье, в котором приносили жертвы. Высоко на стене заработали камеры. С разных точек ослепительно засияли дуговые лампы.
        Серый занавес у дальней стены пополз вверх, и за ним открылась глубокая ниша. Там стояло бочкообразное чудище десяти футов высотой, серое и как будто покрытое лаком. Из него во все стороны торчали шипы, а наверху мерцал холодным пламенем драгоценный камень. Это был ацтекский бог Кина.
        В каком-то смысле его вид успокоил меня. Это, конечно же, был манекен, мертвый и неподвижный, ничто живое не могло бы существовать в такой уродливой форме. Но возможно, Кин установил внутри какой-нибудь механизм.
        - Видите ли, Хэвиленд, - сказал Кин из-за решетки, - этот монстр совершенно реален. Я наткнулся на упоминание о нем в старом пергаменте из библиотеки Хантингтона[32 - Библиотека Хантингтона - научно-образовательный центр в Пасадене, пригороде Лос-Анджелеса.]. Его считали всего лишь любопытным образчиком местного фольклора, но я увидел в нем нечто большее. Работая над «Обезьяной Бога» в Мексике, я обнаружил разрушенный храм и то, что скрывалось в полном забвении под алтарем.
        Он повернул выключатель - из ниши хлынул свет. Я мгновенно оглянулся. На стене позади появилась моя карикатурно вытянутая тень, а рядом с ней - бесформенное пятно черноты, которое я уже видел на экране в комнате наверху.
        Я стоял спиной к Кину. Мои пальцы потянулись к карману и нащупали металлическое пресс-папье, припрятанное еще в начале вечера. Быстро прикинул, получится ли зашвырнуть этой штуковиной Кину в голову, но решил, что не стоит. Решетка слишком плотная, а он пристрелит меня при первом же признаке опасности.
        Я бросил взгляд на тень на стене. Она шевельнулась.
        Потом покачнулась и поднялась выше. Шипы удлинились. Чудище больше не было неподвижным и мертвым. Я повернулся и с величайшим изумлением увидел невероятное преображение существа, тень которого падала на стену.
        Теперь оно уже не напоминало бочку. Дюжина гладких блестящих отростков с плоскими подушечками на концах поддерживала тонкое змеиное тело, и по всей длине этого серого столба прорастали, вытягивались и отвратительно извивались щупальца пробужденного ужаса. Кин не обманывал! Чудовищный реликт, вывезенный из ацтекского храма, выкарабкался из ниши, и вместе с ним ожило бессчетное множество голодных щупалец.
        Меня выручил Кин. Увидев, что я замер в безграничном ужасе на пути огромного ночного кошмара, он понял, что фильм может быть испорчен, и крикнул:
        - Бегите!
        Его хриплый голос разрушил сковавшие меня чары, я развернулся и помчался через всю пещеру к зарешеченной двери. Срывая кожу на ладонях, я дернул решетку.
        - Бегите! - снова закричал Кин, и его пустые глаза заблестели. - Ему не угнаться за вами! Берегитесь…
        Извивающийся змеей монстр набросился на меня, тошнотворный мускусный запах наполнил ноздри. Я отпрыгнул и снова помчался через пещеру. Дуговые лампы гасли, и тут же зажигались другие. Кин менял освещение на пульте, чтобы наши тени не пропадали… Потому что в кульминации «Неназванного» тень жуткого чудовища должна была оказаться на стене рядом с моей.
        Это была адская игра в пятнашки, под сиянием меняющихся ламп и бесстрастными взглядами объективов. Я убегал и уворачивался, пульс бешено грохотал, кровь стучала в висках. Все это время мрачная тень медленно скользила по стене, а мои ноги уже болели от напряжения. Может быть, прошло четыре часа или целая вечность, а я все бежал.
        Иногда случалась передышка, и я прижимался к решетке, проклиная Кина, но он не отвечал. Его пальцы мелькали над пультом управления, настраивая дуговые лампы, а взгляд безостановочно блуждал по пещере. В конечном счете это меня и спасло.
        Кин не видел, как Энн шевельнулась и открыла глаза. Не видел, как она быстро огляделась и бесшумно поднялась на ноги. К счастью, она находилась позади Кина, а он ни разу не оглянулся.
        Я старался не смотреть в сторону Энн, но, боюсь, мне это не удалось. В конце концов я заметил, как Кин переменился в лице и попятился, но Энн все равно расколола стул об его голову. Он повалился на колени, хватая руками воздух, а затем обмяк.
        В этот момент я был у дальней стены пещеры и сразу переключил внимание на монстра. Я следил за ним краем глаза, рассчитывая увернуться или отскочить, если он подойдет слишком близко. Но он вдруг заковылял ко мне с неожиданной взрывной скоростью. Отпрыгнуть в сторону не удалось. Щупальце обвилось вокруг моих ног, и я растянулся на полу. Попытался откатиться, но еще одно гладкое серое кольцо сжало левую руку.
        Меня рывком подняли в воздух, и в плечо впилась невыносимая боль. Энн вскрикнула, сердито грохнул пистолет. Пули со шлепком входили в гладкую плоть монстра, но он, казалось, не замечал этого. Я поднимался все выше, сквозь переплетение извивающихся крепких щупалец, к пылающему драгоценному камню, в котором была сосредоточена жизнь чудовища.
        Я вспомнил, что рассказывал о камне Кин, и это воспоминание толкнуло меня на решительный шаг. Возможно, у монстра нашлось уязвимое место. Пресс-папье все еще лежало в моем кармане, и я вытащил его отчаянным рывком. А потом со всей силы швырнул его в сияющий камень. И он разлетелся на кусочки!
        Раздался высокий вибрирующий звук, словно одновременно зазвенели тысячи хрустальных колокольчиков. Пронзительный и мелодичный, он дрожал у меня в ушах, но быстро затих. И вдруг не осталось ничего, кроме света.
        Как будто из разбитого камня вырвалось на свободу море раскаленного огня. Дуговые лампы померкли рядом с этим потоком серебряного сияния, омывающего меня. Холодное величие Арктура было в этом свете или, может быть, блеск тропической луны.
        Он быстро потускнел и улетучился. Я упал на пол, и вывихнутое плечо снова пронзила боль. Я услышал голос Энн.
        Ошеломленный, я поднялся на ноги, ожидая встретить нависшего надо мной монстра. Но он исчез. Вместо него в нескольких футах от меня лежало то бочкоподобное существо, которое я видел в нише. На круглой верхушке, там, где раньше находился камень, теперь зияла глубокая впадина. И я каким-то образом ощутил, что это существо больше не смертельно опасно, больше не воплощение ужаса.
        Я посмотрел на Энн. В одной руке она все еще держала пистолет Кина, а в другой был ключ, которым она открывала дверь. Энн бросилась ко мне, и я поспешил ей навстречу.
        Забрав у нее пистолет, я убедился, что он заряжен.
        - Идем, - отрывисто проговорил я. - Нужно убираться отсюда.
        Энн крепко держала меня за руку, когда мы проходили в дверь мимо распростертого тела Кина и поднимались по лестнице. С рычагом, раздвигающим панели, я справился без труда и проводил Энн в просмотровую комнату. Потом остановился и прислушался.
        Энн обернулась, вопросительно глядя мне в глаза:
        - В чем дело, Пит?
        - Послушай, - сказал я. - Забери из аппаратной катушки с фильмом. Мы возьмем их с собой и сожжем.
        - Но… ты же не…
        - Я вернусь через минуту, - пообещал я и задвинул панели.
        По лестнице я спускался быстро, но очень тихо, держа пистолет наготове и навострив уши в попытке разобрать низкое бормотание, доносившееся снизу.
        Кин уже не лежал без сознания. Он стоял спиной ко мне возле пульта, и через его плечо я разглядел тень монстра-идола, неподвижно и безжизненно растянувшуюся по стене. Кин что-то напевал на незнакомом языке и делал руками странные жесты.
        Одному Богу известно, какой нечестивой силой овладел он в поисках подлинного ужаса! Но, наблюдая за пятном черноты на стене пещеры, я заметил, как тень бочкообразного чудовища вздрогнула, один из шипов внезапно вытянулся в щупальце, украдкой обшарил пол вокруг себя, втянулся обратно и пропал.
        И тогда я застрелил Арнольда Кина.
        Дом ужасов
        ГЛАВА 1
        СТРАШНОЕ СУЩЕСТВО
        Друзья часто высказываются по поводу моего пунктика: у меня дома нет ни одной картины. К гобеленам я не питаю неприязни, потому что они лишены магической силы, способной привлечь мой взор и воскресить в памяти дом вблизи Долины Смерти и жуткие полотна на его стенах.
        Не зная предыстории, кто-то посчитает это чудачеством, но все не так просто. Я не выношу картин с того ужасного момента, как моя душа захлебнулась от тошноты при виде одной из них.
        Что это была за картина? Вообще-то, она выглядела отвратительно даже без учета особых обстоятельств, о которых пойдет речь. Художник изобразил расу чхайя - «бескостных» из тайной «Книги Дзиан». После того, что случилось, я вознамерился отыскать и прочесть книгу, но теперь, сказать по правде, жалею об этом.
        Вероятно, только таинственные уединенные горы, окружающие Долину Смерти, могли породить такой кошмар. В тех краях мало кого можно встретить. Несколько седых старателей ищут руду, да иногда горстка фермеров-переселенцев разбивает лагерь у источников. Горнодобывающие компании пытали там удачу, но не преуспели. Эти места не предназначены для людей.
        Подобное чувство охватило меня и мою жену Элизабет, как только мы пересекли границу Мертвого Края - по неведомой причине я всегда называл его именно так.
        Мы миновали склон горы Уитни, обогнули выжженную зноем Долину Смерти и направились на север по извилистой дороге, проложенной сквозь безлюдный хребет Панаминт. Мы праздновали медовый месяц и собирались по пути в Сиэтл навестить моего кузена, Рэнсома Хэтэуэя. Так решила Элизабет. В свое время, до знакомства со мной, она провела с Рэнсомом лето в Лагуна-Бич и, подозреваю, все еще питала к нему нежные чувства.
        Мне Рэнсом не слишком нравился. Эксцентричность кузена вызывала легкую неприязнь, хотя я не раз помогал ему деньгами. Его картины никто не покупал исключительно из-за нелепых и нелицеприятных сюжетов, к которым он неизменно возвращался. Хотя, если честно, многие полотна были попросту грубой мазней.
        Над головой палило жаркое солнце, вокруг царила тишина. Неуловимое очарование нависшей угрозы окутывало горы.
        Машина, взревев мотором, поднялась на гребень хребта, и я разглядел внизу дом Рэнсома, похожий на темное бесформенное чудовище, притаившееся в узкой долине. Невдалеке к крутому склону цеплялся покосившийся коттедж. Элизабет увидела его одновременно со мной и предположила:
        - Это, наверное, дом Фроули.
        В редких письмах Рэнсом упоминал одинокого старика, который жил по соседству.
        Дальнейшее произошло быстро и совершенно внезапно. Я заметил, как кто-то промчался мимо и затем очутился у нас на пути. Ударив по тормозам, я чуть не разбил крыло машины об утес. У Элизабет от ужаса перехватило дыхание.
        Я прекрасно ее понимал. Он свернулся кольцом - иначе не скажешь - и не мигая уставился на нас злобными черными глазами. Это был худой, голый по пояс, лысый мужчина с желтой кожей, покрытой затейливым узором прожилок и пятен. На теле не росло ни единого волоса. С отвисших губ по лицу, лишенному подбородка, на рябую шею стекала слюна.
        Вдобавок ко всему он извивался. Вялое, словно лишенное костей тело клубком припало к земле. Я почти поверил, что меж одутловатых губ сейчас мелькнет раздвоенный язык. Казалось, перед нами выходец из иного мира. Да, человек на дороге походил на змею. Но помимо этого в нем проглядывало что-то чужеродное и невыносимо гадкое…
        - Джим, что это за… тварь? - прошептала побледневшая Элизабет.
        Одной рукой я обнял ее за плечи, желая ободрить:
        - Не знаю, но сейчас выясню.
        Высунувшись из окна, я прикрикнул на человека-змею. Меня ждал неприятный сюрприз.
        Он обратился ко мне на исковерканном английском.
        - Бедный Африка! - завизжал он, моргая. - Твоя не любить Африку!
        Звучало это - как если бы жаба решила спеть. Те слова, что можно было разобрать, внушали не меньший ужас, чем змеевидное тело. Они вылетали с шипением и свистом, и мне пришло на ум, что горло, их порождавшее, не предназначено для человеческой речи.
        Что ж, уродец был прав. Я не испытывал симпатий к Африке, если так его звали.
        Он отпрянул, по телу пробежала змеиная дрожь. Чуть помедлив, я уточнил:
        - Ты не против убраться с дороги, чтобы мы могли проехать?
        Он будто уснул. Черные глаза скрыла прозрачная пленка, приплюснутая голова опустилась на руки.
        Я открыл дверцу машины. Элизабет вцепилась мне в руку:
        - Не надо, Джим! Оно… он может быть опасен.
        - Сущий урод, - тихо ответил я, стараясь придать голосу уверенность, которой не чувствовал. - Наверное, сбежал из цирка. Но опасным не выглядит.
        Элизабет мои слова не слишком успокоили. Я зашагал вперед, пожалев, что предусмотрительно не захватил из набора инструментов гаечный ключ. Возвращаться не хотелось. Теперь я знаю, что ключ все равно бы не помог.
        Человек на дороге потел, но маслянистая пленка на его рябой коже не походила на обычный пот. Мне все меньше нравилась моя миссия. Когда я подошел почти вплотную, он внезапно открыл глаза, подскочил, точно отпущенная пружина, и промчался мимо меня с ошеломительной скоростью. Не успел я обернуться, как услышал крик Элизабет.
        Я сам едва не закричал. Человек-змея просунул гибкое тело в окно машины и попытался схватить мою жену. Элизабет в отчаянии рванулась к противоположной дверце, но рулевое колесо отрезало ей путь к бегству, и она оказалась во власти чудовища. Хуже всего было то, что в суматохе я забыл поставить автомобиль на стояночный тормоз. Машина покатилась по крутой дороге прямо на меня.
        Я понял, что, если не смогу остановить машину, она сорвется с обрыва. Перед глазами пронеслось кошмарное видение: автомобиль кувырком летит вниз с отвесной скалы…
        И я начал действовать. К тому времени, как я вскочил на подножку и рывком распахнул дверцу, автомобиль успел набрать скорость. До меня донеслось хриплое дыхание Элизабет, которая боролась с монстром. Над плечом жены мелькнуло перекошенное лицо - дьявольская маска, нечеловеческая и ужасная, с пеной на слюнявых губах. Похожая на когтистую лапу рука сорвала с плеча Элизабет платье. Зажатая в тесной кабине, наша троица ожесточенно боролась. Изрыгая проклятия, я отчаянно и тщетно пытался добраться до рукоятки тормоза.
        Я услышал хруст гравия под колесами: мы съехали с дороги. Дотянувшись до баранки, я поспешно выкрутил ее до отказа. Вздрогнув, машина накренилась. В этот миг моя ладонь наконец легла на рукоятку тормоза, я дернул изо всех сил…
        Обхватив Элизабет, я вытащил ее из машины. Человек-змея выполз следом, мерзко шипя. Черные бусинки глаз сверкали от ярости и вожделения. Мучительный ужас сковал мое сердце. Я понимал, что мне не справиться с монстром.
        И я не справился. Чудовище оставило в покое Элизабет и ринулось ко мне с со скоростью гремучей змеи в момент смертельного броска. Я оттолкнул с его пути жену, и мы сшиблись с такой силой, что у меня перехватило дыхание. Я рухнул навзничь, чуть не размозжив голову о каменистую дорогу. Пылающее солнце бешено плясало в раскаленном голубом небе. Тотчас на его фоне, словно маска злобного бога, замаячила желтая физиономия. Раздвигая губы, она все приближалась к моему горлу. А затем показалось самое страшное: пара острых как иглы клыков, сверкавших в темной впадине, похожей на звериную пасть.
        ГЛАВА 2
        ТВОЙ КУЗЕН ВЫПУСТИЛ ИХ!
        - Африка! - раздался властный голос, и навалившаяся на меня тяжесть внезапно пропала. - Африка, пошел вон!
        Мир перестал кружиться, как безумная карусель. Поднимаясь на ноги, я заметил желтую спину Африки, прежде чем она скрылась за большим валуном. Элизабет, с белым как мел лицом, поддерживала меня под руку.
        На крыльце ветхого коттеджа стоял мужчина - не человек, а его высохшая оболочка, коричневая, сморщенная, как будто он отдал калифорнийскому солнцу всю свою влагу. Старик с поразительным проворством сбежал по ступенькам и направился к нам. У него были синие, проницательные и на удивление молодые глаза.
        - Вы не туда свернули, - коротко сказал он.
        Его сухой скрипучий голос был под стать облику.
        Я представился и сообщил о цели визита.
        - Вот как? - На лице собеседника мелькнул интерес. - Вы, должно быть, Джим Робсон? А это…
        - Моя жена.
        Старик кивнул, и седая прядь упала ему на глаза.
        - Мне в радость оказать вам прием, - вежливо произнес он на старинный манер. - Проходите в дом. - Увидев, что я осматриваюсь, он добавил: - Африка ушел, вам ничто не угрожает.
        Я убедился, что машина стоит на безопасном расстоянии от обрыва. Обернувшись, чтобы последовать за хозяином, обнаружил на крыльце еще одного мужчину - молодого, загорелого, щеголявшего в совершенно неуместном пенсне, прикрепленном широкой черной лентой к лацкану пиджака.
        Старик, в котором я узнал Фроули из писем кузена, нас представил:
        - Это доктор Кин из санатория. - Он замялся. - Присаживайтесь, я все объясню.
        Комната, куда нас привели, показалась мрачной после ослепительного солнечного света, оставшегося снаружи. Когда глаза привыкли к сумраку, я разглядел голые стены, низкую койку и безупречно вычищенные половицы. Фроули предложил нам стулья и поискал в буфете выпивку. Он угостил нас текилой - жгучее пойло, зато крепкое. После всего пережитого я в нем нуждался.
        Элизабет пригубила напиток и отставила стакан.
        - Что это за тварь? - спросила она. - Это же человек, верно?
        Хозяин дома сухо рассмеялся:
        - Африка давно здесь живет, у него пещера где-то в горах. Да, он действительно человек. - Тут Фроули переменился в лице. - Но я бы не стал утверждать то же самое о его…
        Старик спохватился, глянул искоса на меня и обернулся к доктору Кину, который поигрывал пенсне.
        - Это люди, о которых я вам говорил. Их упоминал Рэнсом. Они еще не знают, что произошло.
        - Да, - сказал доктор Кин. - Мистер Хэтэуэй сейчас в санатории. Несколько дней назад его нашел полицейский. Ваш кузен шел по дороге и бредил.
        Я обменялся с Элизабет испуганным взглядом. Мы знали, что Рэнсом эксцентричен, но психом он не был.
        - Нет, он не сошел с ума, - тихо заверил нас Фроули.
        Доктор Кин продолжил:
        - От его одежды остались одни клочья. Он что-то бормотал о желтых змеевидных монстрах, которые напали на него.
        Я вспомнил про Африку. Словно угадав мои мысли, Фроули покачал головой:
        - Нет, Африка ни при чем. Он, в общем-то, безобиден. Послушайте, мистер Робсон, Рэнсом сейчас в санатории, где его считают душевнобольным. Я знаю, что зря считают. Что-то чуть не прикончило вашего кузена.
        Кин, вертевший в руках пенсне, осторожно заметил:
        - Ну, я бы не делал столь смелых утверждений…
        Фроули нахмурился:
        - Док, вы поверили Рэнсому, иначе не приехали бы сюда, чтобы все выяснить на месте. А я знаю. Я прожил в этих горах почти шестьдесят лет. В них всегда таилось зло, но оно было связано. - Старик повернулся ко мне. - Ваш кузен выпустил его на свободу.
        Я не ответил, потому что прислушивался. Что это за шум снаружи? Кто-то крадется по скрипучему гравию? Из окна я ничего не увидел.
        Фроули не успокаивался:
        - Зачем он заточил себя в этом доме внизу? Поступил бы так нормальный человек? Он экспериментировал. Хотел достучаться до стихийных сил, которые обитают среди холмов. Эти места не предназначены для людей. Индейцы и близко не подходят к долине из-за табу. Они называют ее Запретной. И неспроста.
        - Но бред мистера Хэтэуэя… - Доктор Кин замешкался и бросил на меня извиняющийся взгляд. - Он не шел у меня из головы, вот я и решил приехать сюда, хотя был уверен, что не найду никаких доказательств. Но теперь не знаю, что и думать. Здесь что-то есть…
        - Я тоже почувствовала, - неожиданно призналась Элизабет. - Как только мы оказались среди этих гор. Что-то вроде одеяла, нависшего над мной, точно лист стекла. Ни увидеть нельзя, ни потрогать, а можно только почувствовать.
        Старик, насупившись, прошептал:
        - Вы чувствуете это. Господь знает, что оно существует. Иногда до меня кое-что доносилось из дома вашего кузена - у Рэнсома получилось! - Фроули сорвался на пронзительный крик. - Неужели вы не понимаете? У него получилось! В этих холмах таится древнее зло. Вы почувствовали. - Фроули кивнул на Элизабет. - А ведь вы городские. Я провел здесь в одиночестве много лет; я слышал, как оно шевелится среди гор. А потом явился ваш кузен, тупица, и стал ломиться в запертые двери!
        Я растерянно уставился на старика, и тот продолжил:
        - Рэнсом получил то, что искал. Сейчас они сильнее, потому ваш кузен позволил им вырваться на свободу. Разве вы не чувствуете силу, которая хватает вас и тянет вниз, к его дому? Порой мне приходилось запираться на ночь и прятать ключ. Там на чердаке что-то есть…
        Старика перебил далекий, постепенно нарастающий грохот, к которому присоединилось раскатистое громыхание камней, сползающих и скачущих вниз по склону…
        Мы переглянулись. Я вспомнил шорох, ранее доносившийся снаружи, бросился к двери и распахнул ее. Доктор Кин следовал за мной по пятам.
        Машина пропала. Раздался оглушительный удар, и из пропасти взметнулось облако пыли.
        Элизабет взяла меня за руку. В ее карих глазах блеснул страх.
        - Все в порядке. - Мои слова звучали глупо. - Наверное, случайно…
        Фроули зашелся в резком кашле. Бледный как полотно, он оперся о дверь, чтобы не упасть, затем шатаясь вернулся в дом и зазвенел стеклом. Вскоре он снова появился на крыльце, вытирая рот.
        Обращаясь скорее к самому себе, чем к нам, он прошептал:
        - Может, они слышали, что я про них говорил?
        - Африка, этот мерзавец! - процедил я.
        - Мне жаль, - посочувствовал нам доктор Кин. - Хорошо, что у меня есть машина, а то мы бы здесь застряли.
        - Есть ли? Вы бы сходили проверить, - мрачно посоветовал я.
        Доктор испуганно ахнул и побежал к дороге. Я быстро огляделся, прежде чем последовать за ним, но никого не заметил.
        - Вам их не увидеть, - шепнул Фроули. - Только если они сами захотят.
        - Попадется мне Африка, отправлю вслед за машиной, - пообещал я.
        Фроули замотал головой:
        - Оставьте Африку в покое. Если навредите ему, они разозлятся. Он их дитя, понимаете?
        - Что вы хотите этим сказать? - спросила Элизабет.
        - Неизвестно, кем был его отец. А судя по тому, как Африка выглядит…
        Доктор Кин бежал назад, пенсне болталось на ленте. Меня охватило недоброе предчувствие.
        - Кто-то слил весь бензин, - сообщил он.
        - Проклятье! До города полсотни километров, нам столько не пройти по такой жаре. А у вас, Фроули, конечно же, нет телефона? - спросил я.
        Хозяин развел руками.
        - Может, у вас есть машина или немного бензина? - с надеждой осведомился Кин.
        - Нет, я всегда брал машину Рэнсома. Но она сломалась, и ее до сих пор не починили.
        Мне пришла в голову спасительная мысль:
        - У Рэнсома наверняка есть запас бензина?
        - Конечно. Целая бочка внизу, в гараже. Но вы же не собираетесь идти туда?
        - Как думаете, зачем я вернулся? Да и где еще мы можем раздобыть бензин? - возразил доктор Кин.
        Фроули схватил меня за руку, на его морщинистом лице отразилась тревога. Глядя мне прямо в глаза, он проговорил:
        - Ключи от гаража на чердаке, в студии. Но погоди, сынок. Знаю, в то, о чем я рассказал, трудно поверить, но ты же не станешь рисковать женой?
        - Я не боюсь! - заявила Элизабет.
        - Нет никакого риска, - возразил я старику. - Мы скоро вернемся.
        Я догадался, что Элизабет не хочет ждать наверху, пока мы с Кином добываем бензин. Костлявые пальцы Фроули впились мне в руку.
        - Не ходи вниз, сынок! - горячо настаивал он. - Твой кузен выпустил их. Теперь они в доме. Они преследуют ужасную цель. Цель, о которой мы ничего не знаем.
        Старик усилил хватку, но я выдернул руку. Втроем мы зашагали вниз по дороге, а Фроули смотрел нам вслед…
        ГЛАВА 3
        ЧЕРВИ, ОБРАТИВШИЕСЯ В ЛЮДЕЙ
        Я разглядывал дом кузена: трехэтажное каркасное строение, старое, приземистое и уродливое. Позже узнал, что в нем было девять комнат, не считая просторной мансарды, которая занимала почти всю длину здания. Я заметил ржавую железную трубу, спускавшуюся по склону холма, и понял, что в нее убрали родник, чтобы снабжать дом водой. Сквозь грязные окна ничего не было видно.
        Гараж оказался на замке. Доктор Кин вспомнил совет Фроули поискать ключи на чердаке. Странно, что кузен не запер дом. Я толкнул входную дверь, и она со скрипом отворилась.
        Внутри царил полумрак. Наружу хлынул затхлый, удушливый воздух. Элизабет ахнула и отпрянула.
        - Фу! Несет как из могилы, - сказал я и сразу об этом пожалел.
        - Если вы не против, я останусь снаружи, - произнесла Элизабет сдавленным голосом.
        - Хорошо, - поспешил согласиться я, втайне радуясь поводу как можно быстрее отсюда уйти.
        - Не возражаете, если я осмотрюсь? - спросил Кин. - Обещаю ничего не трогать.
        Я жестом пригласил его войти. Глаза привыкли к темноте, а запах, хоть и никуда не делся, стал немного терпимее. Едва я переступил через порог, меня объял зловещий сумрак.
        Мансардная комната тоже была не заперта. Я осторожно приоткрыл дверь. Студия утопала в адской тьме, я не мог различить ни единого предмета. Мгла казалась почти осязаемой, словно передо мной выросла стена из черного дерева. Я нашарил в кармане спички, зажег одну и, прежде чем она погасла, заметил выключатель рядом с дверью.
        Комнату залил свет. Я озадаченно заморгал, а потом сообразил, что ток, вероятно, идет от аккумуляторных батарей. Конечно же, к этому богом забытому месту не было подведено электричество.
        На голом полу кое-где темнели пятна. У стены ютилась потертая кушетка, вокруг в беспорядке валялись кисти, тюбики и прочие рисовальные принадлежности. Рядом стоял мольберт без холста. А на самой дальней стене висела последняя картина Рэнсома Хэтэуэя.
        Она была жуткой!
        Рэнсом изобразил огромную зловещую пещеру, которая, вне всякого сомнения, находилась глубоко под землей. На переднем плане высился алтарь, на нем полыхало голубое пламя. Тьма давила на алтарь со всех сторон, будто поджидая момент, когда огонь вспыхнет последний раз и исчезнет.
        Во мраке не было видно ничего, кроме случайных отблесков на влажных каменных стенах пещеры, однако дьявольский ум Рэнсома нашел способ передать облик существ, припавших к земле за пределами крошечного круга света, исходившего от алтаря. Эти твари были неотличимы от тьмы, однако то тут, то там беглыми мазками были изображены пятна желтой мокрой кожи, обрывки контуров, намекающие на безобразно раздутые тела, застывшие глаза, в которых мерцала пугающая грибовидная жизнь.
        Неудивительно, что Рэнсом не мог продать свои полотна! Картины Гюстава Доре и Гойи бледнели на фоне этого ужаса. Рэнсом-художник воспевал дьявола, вытаскивая на свет сокрытое в природе зло и изображая его с истинно садистским смаком.
        Я со всхлипом втянул воздух и замер не дыша. Кто-то поднимался по лестнице на чердак!
        Картина перепугала меня до полусмерти, только этим я могу объяснить мои дальнейшие действия. Я заметался, как затравленный зверь, а потом распахнул дверь.
        Разумеется, на пороге стояла Элизабет.
        - Прости, - сказала она, глядя в мое белое как мел лицо. - Я напугала тебя? Я беспокоилась. Ты долго не возвращался…
        Я и не подозревал, как много времени провел в доме. Элизабет прошла мимо меня вглубь мансарды. Снизу донеслись торопливые шаги, и на лестнице появился доктор Кин.
        - Нашли что-нибудь? - поинтересовался я.
        - Паутину и вонь, - ответил врач. - А еще уйму любопытных картин. Ваш кузен развесил их по всему дому. Одна слегка выбила меня из колеи. Называется «Охота».
        На лбу доктора блестели капли пота. Кин снял и тщательно протер пенсне. Я обернулся, но Элизабет не было рядом.
        Тут я услышал, как жена ахнула. Она увидела картину.
        - Не смотри, Элизабет! - воскликнул я, подбегая к ней.
        - Не трогай меня! - резко ответила жена не своим голосом.
        Я растерянно посмотрел на нее - и замер, словно обратившись в лед.
        Прямо на моих глазах Элизабет менялась!
        Загадочным образом она будто скрылась в темном облаке, которое клубилось и закручивалось спиралью. Казалось, жену захлестывает неосязаемый густой поток, стекающий с картины. Лицо Элизабет тоже изменилось!
        Я не могу описать эту перемену. Так преображается пейзаж, когда солнце прячется за тучи. Как будто жена надела тонкую вуаль - и я, как ни странно, подумал о саване.
        Потом наваждение исчезло. Может, мне просто почудилось? Содрогнувшись от ужаса, я схватил Элизабет за плечи. Она удивленно спросила:
        - Что случилось?
        Странное выражение спало с ее лица, как вуаль.
        - Ты… Я подумал… - Я запнулся и умолк.
        - Картина, - указала она. - Джим… Рэнсом сошел с ума.
        Кин стоял рядом.
        - Незрелая работа, но что-то в ней есть… - Он задумался и медленно продолжил: - Помню, в санатории Рэнсом постоянно кричал, что не может удержать их внутри картины.
        Недоверчивый смешок не успел сорваться с моих губ. Повернувшись к доктору, я посмотрел на картину, от которой прежде старательно отводил глаза.
        - Что с тобой? - забеспокоилась Элизабет, потому что я тупо повторял:
        - Это свет, не более того. Это наверняка свет…
        Нужно было убедить себя, что дело в свете. Что я просто не рассмотрел как следует. Ведь изображение на картинах не меняется. На обычных картинах.
        А на этой - изменилось!
        Игра света? Так я сказал себе, но поверить не смог. Свет падал точно так же. А картина выглядела иначе. Невероятно, но эти призрачные порождения тьмы выползли под свет холодного голубого пламени, который безжалостно выявил каждую чудовищную деталь!
        Черви… обратившиеся в людей! Желтые раздутые твари, вызывающие тошноту, как при виде гигантского слизня. Вне всякого сомнения, это были слизни, превратившиеся в человекоподобных монстров в процессе стремительной эволюции.
        Голубое пламя разгорелось, обнаружив вход в пещеру, откуда к сборищу брела еще одна тварь. Дряблые, лишенные костей руки безвольно висят. Короткая толстая нога занесена для следующего шага. Гладкое желтое лицо блестит, покрытое маслянистой слизью. Пасть, удивительно похожая на рот человека, приоткрылась, обнажив два сияющих клыка - точь-в-точь как у Африки!
        Я не в состоянии передать тот дикий ужас, который вызывала картина. Содрогнувшись, я попятился, почти уверенный, что сейчас твари на картине повернут свои бесформенные головы и уставятся на меня.
        - Джим!
        Я заставил себя изобразить спокойствие. Нельзя пугать Элизабет. Да и не хватало еще бежать от картины! Безрассудная храбрость, порожденная трусостью, удержала меня на месте и вынудила промолчать.
        Кин смотрел на меня с любопытством.
        - Все в порядке, - заверил я доктора, стараясь, чтобы голос звучал естественно. - Жарко здесь.
        И действительно, в мансарде было жарко, как в печке. Кин не поверил мне, но все же кивнул и подошел к столу:
        - Это, наверное, те самые ключи.
        Доктор взял ключи, и я последовал за ним к двери, радуясь возможности покинуть мансарду. Тут я заметил, что Элизабет не идет с нами, и обернулся.
        Она стояла перед картиной, всматривалась со странным, пугающим выражением лица. Я подошел к жене.
        Кин шумно сбежал по лестнице. Хлопнула входная дверь. Я коснулся плеча Элизабет. Она вздрогнула и обернулась. Я обнял ее.
        - Мне страшно, Джим. Эта картина завораживает…
        - Успокойся. Выйдем на воздух, и все пройдет.
        Жена кивнула. Вместе мы направились к двери.
        Кто-то поднимался на чердак. Кто-то тихо крался в темноте…
        - Кин! - позвал я.
        Тишина. Затем свистящий, лишенный интонаций голос, мерзко подрагивая, произнес:
        - Бедный Африка.
        Я заметил отблеск света на желтой коже. Сияющие зеленые глаза пялились на меня из темноты. Хриплое дыхание раздавалось все ближе.
        - Милая леди, - прошамкал монстр.
        И рассмеялся.
        ГЛАВА 4
        ОНИ ПРОНИКАЮТ СКВОЗЬ КАРТИНУ
        Я не мог запереть дверь, а хлипкая мебель не годилась для баррикады.
        - Подожди здесь, - сказал я Элизабет. - Я попробую его остановить.
        - Нет! Джим, не надо…
        Решительно захлопнув дверь, я отправился навстречу Африке. Я прыгнул на него, ослепленный красной пеленой ярости. Прикосновение к влажной скользкой коже вызвало тошноту. Он пытался устоять на ногах, но я был слишком тяжел. Вдвоем мы покатились вниз по лестнице. Я позвал доктора на помощь, но потом решил поберечь дыхание, зная, что оно мне понадобится.
        Я снова поразился сходству Африки со змеей. Он обладал невероятной силой. Мышцы перекатывались у него под кожей, и даже если там были кости, я их не чувствовал. Мы врезались в стену напротив лестницы, и он закряхтел. Перебирая пальцами все выше и выше, Африка подбирался к моим глазам.
        Я перехватил его пальцы, а другой рукой вцепился в горло, которое оказалось до жути мягким и податливым. Похоже, я не причинил этим Африке никакого вреда. Мелькнула ужасная мысль, что чудовище может прожить и без воздуха.
        Внезапно Африка вырвался. Мы постояли, уставившись друг на друга в сумраке старинного дома, полного теней, а потом он прыгнул. Я попытался остановить его мощным ударом в лицо, но не смог и вовремя уклонился.
        Африка пролетел мимо, рыча от ярости. Я оперся боком о перила лестницы, ведущей на первый этаж. Монстр снова кинулся в атаку, но тут в моей голове блеснула идея. Не успел Африка меня коснуться, как я плашмя бросился на пол.
        План сработал: инерция увлекла тварь вперед. При этом я получил удар в бок, от которого перехватило дыхание. Раздался жуткий треск и грохот. Африка завизжал. Он успел вцепиться в меня рукой и опрокинул. Я ощутил под собой пустоту, и мы кубарем полетели вниз, в кромешную тьму.
        Сцепившись, мы с глухим ударом рухнули на пол, но мне повезло оказаться сверху, и я чудесным образом не пострадал. Мгновение я лежал, дрожа от изнеможения и ожидая, что когтистая рука схватит за горло. Но Африка подо мной не шевелился.
        Слух уловил неясный звук не громче комариного писка. Постепенно нарастая, он превратился в раскатистое пение.
        Элизабет!
        У меня не было времени все тщательно взвесить и решить, сошел я с ума или нет. Я знал, что громкое пение до ужаса реально и что оно несется с чердака, где я оставил Элизабет. Разве могут эти рокочущие невразумительные звуки исходить из человеческого горла?
        - Трог чхайя тругга… Кад-х чхайя… Йин чхайя…
        На пике крещендо звуки слились в визгливый дьявольский хор, в завывания и крики, пророчащие гибель.
        Я метнулся к лестнице. В непроглядной тьме старого дома пульсировала зловещая угроза. В ушах призывно ревело пение:
        - Чхайя!.. Йин чхайя!..
        Во мраке вокруг меня шевелилось неземное зло. Темнота подползала, желая накинуться и овладеть мной, пока я взбегал по лестнице. Внезапно вопли и завывания стихли. Рывком я распахнул дверь в мансарду.
        Передо мной расстилалась тьма, в которой чудилось биение чудовищной жизни!
        Свистящий потусторонний голос прошептал:
        - Трог чхайя… чхайя…
        Я нащупал на стене выключатель.
        Ослепительное сияние мгновенно залило студию. Она была пуста!
        Не знаю, почему я не посмотрел на полотно сразу. Возможно, я бессознательно оттягивал момент душераздирающей истины. Но, взглянув наконец на картину, я едва не упал в обморок. Зрелище оказалось столь невероятным, столь шокирующим, что у меня закружилась голова. Богомерзкая картина опять переменилась.
        Она по-прежнему изображала пещеру и голубое пламя на алтаре, но полчище червеобразных существ исчезло. Из них осталось только одно, и оно шагало к алтарю, неся в объятиях женщину, почти невидимую за его толстым бесформенным телом, - Элизабет!
        На мгновение мой разум померк, захваченный водоворотом горя и ужаса. Это было помрачение, пронизанное вспышкой ярости. Я бесновался, колотя по стенам проклятого чердака, пока с рук не закапала кровь. В безумном гневе я крушил столы и мольберты…
        Что-то выпало из ящика перевернутого стола.
        Я замер, вновь обретя рассудок. На полу лежала книга. Дневник Рэнсома! Может быть, в нем скрыта подсказка?..
        Кузен писал карандашом - бессвязно, небрежно, иногда неразборчиво. Кое-где были проставлены даты. Я обратился к отрывку, который шел первым, видимо продолжая запись с вырванной страницы:
        …средством установить контакт. На то есть ясные намеки. В тайной «Книге Дзиан» сказано: «Семеро Отцов, Бескостных, не могли дать жизнь существам с костями. Их потомство зовется расой чхайя». Моей картине такое по силам. Блэквуд догадывался, Лафкадио Херн намекал. Изображения, которые оживали прежде. Ожившая статуя Пигмалиона! Апеллесов конь, при виде которого ржали живые лошади! Моя задача не так сложна. Нужно изобразить истинную картину, символ действительности, долгое время хранившейся в тайне, нарисовать древних существ, населяющих эти холмы в ином измерении. Благодаря правильным заклинаниям символ и действительность сольются воедино. Если у меня получится…
        Следующая запись, судя по дате, была сделана две недели назад:
        Картина почти закончена. Они живут в этих горах, я их слышу. Записал необходимые заклинания и перепробовал тайные имена. На черную пентаграмму есть отклик, но очень слабый и только в сочетании с практикой тиккун. Явное поглощение в…
        Далее шло слово, нацарапанное таким тупым карандашом, что я не смог разобрать. Меня охватил сверхъестественный ужас, как если бы вместо солнца на небосклон взошла луна. Я прочел еще одну запись:
        Призыв и жертвоприношение сделали свое дело. Картина закончена! Это дверь в Круру… (несколько слов не разобрать) может войти. Они проникают сквозь картину. Прошлой ночью они приходили и оставили склизкие следы на полу. Мы пока не понимаем друг друга. Они совсем другие. Я знаю, что у них есть цель…
        Занося в дневник следующие строки, кузен явно торопился, почерк был крайне неразборчив; и мне пришлось догадываться о значении некоторых слов.
        …Чхайя. Думаю, я понял, в чем их цель. Они пытаются… (две строки не удалось прочесть) но это невозможно. Потрясен и не знаю, что делать. Я зашел слишком далеко, вторгшись в иной мир, в богопротивный мир зла. Они проникают сквозь карт… к первобытным формам… Они не могут! Это невозможно! Плоть и кровь будут…
        На этом дневник обрывался. Пораженный, я смотрел на страницы, пока в голове проносились безумные мысли. Неужели диковинные картины Рэнсома открыли врата в иное измерение и выпустили в мир людей орду демонов? Господи, Элизабет! Из груди вырвалось сухое сдавленное рыдание.
        Внезапно я вздрогнул и огляделся, почувствовав чей-то взгляд. Но комната была пуста.
        Пуста, если не считать картины. Неужели эти холодные злые глаза смотрят на меня оттуда? Там есть что-то…
        Я понял, что раскачиваюсь. В уши проник пугающий таинственный шепот:
        - Чхайя… Йин чхайя…
        Комната сжималась…
        ГЛАВА 5
        АДСКИЕ ВРАТА ОТКРЫТЫ
        Постепенно я пришел в себя. Взволнованный голос тихо спросил:
        - Джим, с тобой все в порядке?
        Открыв глаза, я моргал, пока не привык к голубоватому сумраку. Я находился в пещере с голыми стенами и низким потолком, который словно давил на меня. В стене напротив виднелась металлическая решетка. За ней ровно горело голубое пламя, его языки почти достигали каменного свода. Огонь отбрасывал зловещие тени на лицо Элизабет.
        Я был связан по рукам и ногам прочной волокнистой веревкой. Элизабет - тоже. Позади нее на полу лежал мужчина.
        - Слава богу, я нашел тебя, дорогая! - Мой голос задрожал от облегчения. - Со мной все в порядке. А это кто?
        - Это доктор Кин.
        Услышав свое имя, мужчина застонал и с трудом сел. Его глаза непривычно блестели, а измазанное кровью лицо выглядело жутко в голубом полумраке.
        - Робсон, - Кин был сам не свой, - мы все сошли с ума? Что случилось с вами?
        Я рассказал. Он ошеломленно затряс головой, одновременно пытаясь рывками ослабить веревки на запястьях:
        - Невозможно… Невероятно! Этот Африка, похоже, где-то прятался. Я не заметил его, когда спускался. Войдя в гараж, я нашел бензин, а потом обнаружил, что заперт. Потратил уйму времени, чтобы выбить дверь.
        Меня осенило:
        - А потом вы видели Африку?
        - Нет. Наверное, он очнулся. Или кто-то унес его.
        Кин покусывал губу неровными зубами. Мне на ум пришел неуместный вопрос, куда подевалось пенсне.
        - Я поднялся на чердак, но никого там не нашел. Внутри был полный разгром. Только картина не пострадала. Робсон! - В странном смущении доктор понизил голос. - Я видел на картине вас. Чудовище несло вас по пещере, полной голубого света. Там пылал алтарь…
        Помолчав, Кин продолжил рассказ. С ним приключилось почти то же, что и со мной. У него закружилась голова, он почувствовал чей-то злобный взгляд и потерял сознание.
        Я невольно представил себе все как наяву. Картина, нависшая над человеком, распростертым на полу без сознания… С ним происходит что-то непостижимое, какая-то неслыханная метаморфоза, попирающая законы природы…
        Что творилось в мансарде, пока мы были в обмороке? Элизабет не поведала ничего нового. Ее рассказ был более скуп, чем мой. Жена потеряла сознание, а очнувшись, увидела перед собой жуткое нечеловеческое лицо.
        Вдруг Кин истерично закричал:
        - Робсон, все это затеял ваш кузен! Нужно было послушать Фроули! Если чертова картина - это врата в иное измерение… что с нами будет?
        Внутри меня клокотал безумный смех. Что угодно - что угодно! - может случиться с Элизабет, а я, связанный, не смогу даже пальцем шевельнуть.
        На стенах играли отблески неземного голубого света.
        - Джим, - тихо сказала Элизабет, - кто-то идет.
        Металлическая решетка медленно открылась, и в пещеру вошел Африка, человек-змея!
        Прихрамывая, он косился на меня, злобно сверкая бусинками глаз. И все же это был знакомый Африка, а не монстр из чужой вселенной. Невероятно, но при виде его у меня слегка отлегло от сердца.
        Облегчение длилось недолго. За Африкой в пещеру проникло, тяжело ступая и покачиваясь, само воплощение ужаса - уродливая тень человека-змеи, фигура, искаженная до полного безобразия. Элизабет вскрикнула, эхом отозвался вопль Кина. Закусив губу, я впился в ладони ногтями, чтобы не заорать при виде этого существа…
        Это был чхайя.
        Тварь с картины ожила! Она прокралась в трехмерную реальность и обрела плоть, превратившись в жуткое существо, напоминающее червя…
        Чхайя ковылял к нам, а человек-змея скакал вокруг в припадке безумного веселья. Я услышал, как Кин бормочет, точно идиот, и понял, что он повторяет предостережение старика Фроули: «Я прожил в этих горах почти шестьдесят лет. В них всегда таилось зло, но оно было связано».
        Кошмарное, извращенное подобие человека разгуливает на свободе! Могила, кишащая грибовидной жизнью, исторгла богопротивное существо….
        Желтый червь! Бесформенная, блестящая от маслянистой слизи карикатура на человечество!
        Существо взмахнуло уродливой рукой. Африка подскочил ко мне и поднял без малейших усилий. Связанный, я был совершенно беспомощен. Человек-змея нес меня сквозь узкий проход в скале. Позади шагал чхайя, держа в руках извивающегося Кина.
        Мы оказались в другой, более просторной пещере. Узнав ее, я испытал шок. Там стоял знакомый алтарь, выбрасывавший яростные голубые языки пламени. Пещера с картины! Я устал бояться, мысли в голове обрели четкость. Африка небрежно бросил меня на камень, подошел к стене и крутанул зубчатое колесо загадочного механизма.
        Из мрака опустилось черное продолговатое приспособление, напоминающее люльку. Меня усадили в нее и надежно привязали. Человек-змея снова повернул колесо. Вращаясь, люлька поехала вверх. Я наблюдал, как кружится пещера. Постепенно безумная карусель замедлила бег.
        Люлька зависла на высоте полутора метров, а затем под воздействием невидимого каната медленно, но неуклонно повлекла меня к центру пещеры, где на алтаре полыхал голубой огонь.
        Снизу за люлькой пристально следили трое. Бледное лицо Кина переполнял ужас, физиономия Африки излучала злорадство, нечеловеческая маска чхайя внушала страх. Их окружало мертвенное сияние.
        - Йин чхайя… Скоро ты стать чхайя. Пламя сделать из тебя чхайя. - Африка указал на алтарь.
        Червеподобное существо медленно качнуло уродливой головой в ответ на эти слова.
        Внезапно получервь-получеловек снова схватил Кина и молча унес в темноту. Африка, замешкавшись, отправился следом. Я заерзал, корчась в тщетных попытках вырваться.
        На алтаре тихо распускался голубой цветок. Скоро огонь поглотит меня, и я подвергнусь жуткой метаморфозе, природу которой не в силах понять.
        В ожидании столь невероятной и страшной смерти мозг заработал быстро и рационально. Возможно, переживаемый кошмар превзошел пределы человеческой выносливости. Я понимал, что мой разум вот-вот пошатнется. Только с опорой на остатки здравомыслия я могу противостоять этому нереальному ужасу.
        Я уже ощущал алтарное пламя - пока что легкое теплое дуновение.
        И тут я кое-что вспомнил - мелкую деталь, оплошность. Она направила мои мысли в новое русло. Я быстро прокрутил в памяти прошлое - и мне открылась ослепительная правда. Чудовищная правда!
        ГЛАВА 6
        ДВОЕ ОБРЕЧЕННЫХ НА СМЕРТЬ
        Еще совсем недавно в присутствии чхайя я бы съежился в страхе. Но теперь у меня был ключ к разгадке. Я тихо произнес:
        - Здравствуй, Рэнсом.
        Тварь вскинула уродливую голову. Из-под отвратительной желтой маски раздался зловещий человеческий голос:
        - Стало быть, догадался, Джим? Было интересно, сможешь или нет.
        Руки в толстых перчатках приподняли маску. Под ней я успел разглядеть бледное, искаженное гримасой одержимости лицо с неестественно блестящими глазами.
        Рэнсом Хэтэуэй, мой кузен, снова надел маску:
        - Сгораю от любопытства. Как ты меня раскусил?
        Осторожно проверяя веревки на прочность и стараясь выиграть время, я объяснил:
        - Картина. Элизабет в лапах чудовища. Видна была только ее голова. Разумеется, ведь ты не знал, во что будет одета моя жена. Ты совершил промах, нарисовав ее с короткой стрижкой. С тех пор как вы виделись в последний раз, она отпустила волосы.
        После паузы из-под маски прозвучал холодный голос Рэнсома:
        - Ты умен, но это тебе не поможет. Все равно сейчас умрешь. Рад, что перед смертью ты узнаешь, что в конце концов я тебя одолел.
        Я не оставлял попыток ослабить веревки.
        - Ты, видно, сошел с ума, Рэнсом. Что я такого сделал?
        - Женился на Элизабет, - прорычал он. - И ты богат. А я, гениальный художник, не выручил за мои картины ни гроша!
        - Элизабет никогда тебя не любила. Она сама мне сказала…
        Яростный голос кузена звучал еще жутче из-за того, что он исходил из-под бесстрастной маски:
        - Ты лжешь! Ты украл у меня Элизабет, свинья! И еще смел давать мне деньги! Мне - тому, кто по праву должен считаться величайшим художником современности!
        Гениальность - удивительная вещь. Возможно, мой кузен был гением, не мне судить. Я тогда подумал, что навязчивые мысли о нищете и отсутствии признания свели его с ума.
        Кажется, веревки чуть ослабли. Я изо всех сил пытался себя в этом убедить.
        Рэнсом сделал шаг назад, и я торопливо спросил:
        - Чего ты добиваешься?
        - Я не ожидал, что приедет Кин, - заговорил Рэнсом, обращаясь скорее к самому себе. - Что ж, ему достанется твоя роль. Я снова введу ему наркотик…
        Я не удержался и ахнул. Рэнсом усмехнулся:
        - Да, в этом весь секрет картины. И еще в отодвигающейся панели на стене, за которой потайная лестница. Я долго перестраивал дом, Джим… - Он указал на вход в тоннель. - Это проход к лестнице, ведущей в мансарду. Я прятался за стеной и, подгадав время, легко менял картины, которые написал заранее. А еще распылял в мансарде наркотик. Фроули с его болтовней - просто суеверный дурак. Я всего лишь пару раз упомянул при нем о чхайя. Ах да, еще Африка мне помогал. - В голосе Рэнсома послышались иронические нотки. - Он верит, что все взаправду. Считает своим отцом монстра из другого измерения. Называет меня чхайя. Мне нравится ему подыгрывать, это забавно. Потом я убью его.
        - Разве он не…
        Рэнсом перебил меня:
        - Он кретин, только и всего. Родовая травма. Клыки? Накладные, разумеется. Он немногим отличается от животного. Для него я бог. И мне это нравится. - Кузен рассмеялся, и в его смехе мелькнул оттенок безумия. - Что-нибудь еще хочешь узнать?
        - Да. Что будет дальше?
        Он понял, о чем я.
        - Как я уже сказал, твоя роль достанется Кину. Он надышится газом и очнется в мансарде. К тому времени я вернусь в санаторий - у меня недалеко припрятана машина. Я все продумал заранее. Взятка обеспечит мне алиби. Сотрудник санатория будет готов поклясться, что я провел там весь день. Кин расскажет свою версию. Не важно, поверят ему или нет, газеты все равно отдадут истории первую полосу. Благодаря рекламе мои картины обретут заслуженную славу!
        - Дурную славу, - уточнил я.
        Он отмахнулся от моих слов:
        - Панель хорошо замаскирована, ее не найдут. Я хотел, чтобы эту роль сыграл ты, Джим. Какая ирония! Я бы прославился благодаря тебе. Но пусть лучше Кин расскажет, как было дело. А я унаследую твое состояние без проволочек. Видишь ли, я знаю, что ты не составил завещания.
        Веревки не поддавались.
        - А что будет с Элизабет?
        - Она умрет! Когда-то я любил ее. Она посмела отказать мне. Сначала умрешь ты, а Элизабет последует за тобой. Вот так.
        Он повернулся к стене и нащупал выключатель. Люлька, к которой я был привязан, возобновила плавное движение к алтарю.
        Спустя вечность - хотя, наверное, на самом деле прошла минута или две - послышались шаркающие шаги. Я прекратил бесполезную борьбу с веревками и обернулся на звук. Из бокового тоннеля вышел Африка.
        - Африка! - позвал я.
        Он испуганно поднял глаза.
        - Африка, останови эту штуку! - Я кивком указал на стену.
        Африка покачал головой.
        Я вспомнил, слова кузена о том, что человек-змея считает его богом. Возможно, если открыть ему правду…
        Видит Небо, я пытался. Изо всех сил старался вложить в тупой мозг человека-змеи конкретные факты, но тщетно. Рэнсом был прав, Африка мало отличался от животного. Он не мог понять, а если понимал, отказывался верить. Что-то бубнил под нос, и только.
        Люлька находилась в опасной близости от пламени. К счастью, она двигалась очень медленно.
        Внезапно я разобрал, что бормочет Африка:
        - Милая леди. Милая леди.
        Передо мной блеснула возможность - последний отчаянный шанс. Осмелюсь ли я им воспользоваться? Последствия неудачи будут ужасны не только для меня, но и для Элизабет. Я задал вопрос:
        - А где сейчас милая леди?
        Он показал:
        - Решетка. Чхайя не пускает внутрь. - Карикатурно выпятив грудь, он зашагал с важным видом по кругу. - Я чхайя!
        Я поспешил спросить:
        - Так ты не можешь открыть решетку? А я могу.
        Пламя - теперь я знал, что оно газовое, - полыхало совсем близко. Африка уставился на меня:
        - Ты откроешь решетку?
        - Да, Африка. Открыть решетку? Тогда ты сможешь пойти к милой леди.
        Он в сомнении смотрел на меня, и я завопил:
        - Поспеши! Останови эту штуку, иначе я не смогу открыть тебе решетку!
        Крик подхлестнул его. Африка по-змеиному метнулся к стене. Люлька поползла прочь от алтаря и опустилась на землю. От облегчения я едва не лишился чувств. Но самое трудное ожидало впереди. Африка вынул меня из люльки и развязал. Отважусь ли я нанести удар?
        Нет - по крайней мере, до тех пор, пока не раздобуду оружие.
        - Чтобы открыть решетку, нужен нож. У тебя есть?
        Моргнув, Африка покачал головой. Внезапно он повернулся к стене, дернул за механизм, приводящий в действие шкив, и протянул мне металлический стержень, короткий, но увесистый.
        - Годится! Пойдем, Африка!
        Сильные пальцы вцепились мне в руку мертвой хваткой. Человек-змея в сомнении хмурился:
        - Йин чхайя…
        - Там милая леди. Пойдем к ней, - уговаривал я, держа железный прут наготове.
        Африка кивнул и двинулся вперед.
        Мы вошли в проход, через который меня внесли в пещеру. У металлической решетки Африка замялся:
        - Чхайя говорит с милой леди.
        Я прислушался, но тщетно. Слух человека-змеи был острее. В отчаянии я ломал голову в поисках выхода.
        Наконец я кое-что придумал и шепотом объяснил Африке, что нужно делать. Он кивнул и направился к решетке. Через мгновение прозвучал его крик:
        - Чхайя!
        Способен ли убогий мозг кретина удержать в памяти простую фразу? Да!
        - Чхайя! Пленник сбежал!
        Раздались тяжелые шаркающие шаги, и я напрягся. Металлическая решетка со скрипом отошла.
        Я помчался по коридору с оружием наготове. Бесстрастная маска червя возвышалась над сгорбленной спиной Африки. За мужчинами я разглядел Элизабет. Бледная и неподвижная, она прижималась к стене пещеры. И вдруг заметила меня:
        - Джим!
        Боже милостивый, только бы мой план сработал!
        Внезапно Африка исчез. Рэнсом попятился, спотыкаясь, - ему мешал двигаться жуткий костюм. Казалось, я никогда не доберусь до кузена, который торопливо шарил рукой на поясе.
        Элизабет закричала. Краем глаза я увидел, что она бьется в цепких лапах человека-змеи.
        Рэнсом поднял руку, в которой держал пистолет. Прогремел выстрел, и я с силой опустил прут.
        Толстые перчатки, которые носил Рэнсом, спасли мне жизнь. Щеку обожгло пулей. Послышался тошнотворный хруст сокрушаемой кости.
        Я схватил выпавший пистолет. Рэнсом корчился на полу, держась за маску.
        Африка стоял на коленях рядом с распростертой Элизабет, нависая над ней, - не человек, а порождение ночного кошмара. Его рука скользнула вниз, срывая с моей жены платье.
        - Африка! Назад! - зарычал я.
        Человек-змея оскалил зубы и кинулся ко мне огромными скачками. На его губах выступила пена. Когда между нами оставалось меньше метра, я выстрелил ему в грудь.
        Я отпрыгнул назад, готовый снова нажать на спуск, но в этом не было необходимости. Запнувшись, Африка упал на четвереньки, затем привстал, озираясь в оторопи, и увидел Рэнсома.
        Маска валялась на полу. Лицо кузена блестело от пота. В агонии он клял меня на чем свет стоит.
        Африка поднялся на ноги. Я вскинул пистолет, но не выстрелил. Поразительная живучесть кретина ошеломила меня, я оказался абсолютно не готов к тому, что произошло дальше. Человек-змея бросился к Рэнсому, закинул его на плечи и выскочил из пещеры прежде, чем я успел пошевелиться!
        Я метнулся следом, но зов Элизабет остановил меня. Пожав плечами, я подошел к жене. Предчувствие подсказывало, что я поступил неразумно, позволив врагам сбежать. Мы ведь еще не выбрались из этих мрачных пещер.
        Я поспешно развязал Элизабет. Бледная, она прижалась ко мне, вся дрожа:
        - Я боялась, он убил тебя, Джим. Он хвастал…
        - Ему почти удалось, дорогая. Пойдем. Не стоит мешкать.
        Отпрянув, Элизабет подбежала к стене:
        - Но Кин! Он там… - Шаря руками по каменному выступу, Элизабет сказала через плечо: - Я видела, как Рэнсом отнес Кина туда. Говорил, что даст ему надышаться газом.
        В каменной стене образовался проем. Из него, моргая и спотыкаясь, вышел доктор Кин. Отвечать на его вопросы было некогда.
        - Пошли! Потом все объясню.
        На лице доктора отразилось недоумение, но он кивнул и молча последовал за нами. Элизабет, держась поближе ко мне, спросила:
        - Ты знаешь, как выбраться отсюда?
        Я сообщил ей о проходе в скале, на который указывал Рэнсом, и добавил:
        - Нужно поторапливаться. Боюсь, как бы эти двое не устроили еще какую-нибудь пакость.
        Мы торопливо шагали по тоннелю, и скоро впереди замаячило голубое сияние. В нос ударил резкий тошнотворный запах.
        Мы вошли в пещеру. При виде зрелища, которое нас там поджидало, я опустил пистолет, а Элизабет, вскрикнув, уткнулась лицом мне в плечо. У Кина от ужаса перехватило дыхание.
        - Бедняга, - сказал я.
        Я не лукавил. Конечно, Рэнсом Хэтэуэй заслужил свою участь. Бог свидетель, его настигла справедливая кара. Человек-змея вовсе не собирался спасать моего кузена. Любовь Рэнсома обратилась в ненависть, когда Элизабет вышла за меня. То же самое произошло с Африкой, который слепо почитал чхайя, но понял, что был обманут и предан.
        Скрюченный труп Африки лежал у алтаря. На лице человека-змеи застыла жуткая победная ухмылка. По сей день я вижу его таким в дурных снах. Я просыпаюсь с содроганием и вновь забываюсь в объятиях Элизабет. Остекленевший взгляд монстра всегда устремлен вверх, под своды огромной, залитой голубым светом пещеры, словно он злорадно любуется языками алтарного пламени, которые лижут обугленное тело.
        Дух в мешке
        - У меня в этом мешке, - заявил сморщенный человечек, - привидение!
        Никто не ответил. Все ждали, когда же он дойдет до сути шутки. Но человечек выглядел почти до смешного серьезным, продолжив:
        - Мне этот дух не нужен. Хочу его продать. Я слышал что-то насчет десяти долларов?
        Кто-то протянул купюру.
        - Спасибо, - сказал сморщенный человечек и ушел.
        Никто не знал, кто он и как сюда попал. Субботняя вечеринка буквально утонула в алкоголе, и поэтому, когда хозяин предложил устроить импровизированный аукцион, идею восприняли на ура. На продажу выставлялось что угодно - от использованной зубной щетки до курицы, обнаруженной в соседском курятнике. Ни для кого не стало сюрпризом, что призрака купил Орлин Кайл. Этот стройный юноша с лицом херувима был душой компании, он давно пристрастился к остротам и розыгрышам.
        Так и вышло, что он купил привидение, или что там действительно было в мешке. Сморщенный человечек исчез так быстро и незаметно, что никто не смог расспросить его. Да и заинтересовались им и его приходом далеко не сразу. Впрочем, заинтересовались - слишком сильно сказано. Выпивка была отменной, а Кайл пришел в самое проказливое расположение духа, заполучив мешок.
        Это был обыкновенный джутовый мешок, чем-то наполненный, но подозрительно легкий для своего размера. Складки на нем постоянно двигались и мгновенно расправлялись при попытке их схватить, или надавить, или хотя бы коснуться мешковины пальцем. Поэтому невозможно было понять, что же скрыто внутри. Забросив покупку на плечо, Кайл бродил по дому и изрекал монологи всем желающим. Из-за выпитого его инфантильные попытки рассмешить казались забавными - а он и рад стараться.
        Ввалившись в кухню, он обнаружил там хозяев. Сидя за столом напротив миссис Вэйл, Джонни Вэйл подмигивал ей через баррикаду из бутылок и стаканов.
        - А вот и Орри, - произнесла миссис Вэйл, миниатюрная брюнетка с унылыми и уже несколько осоловевшими глазами.
        - Со своим дружком, - добавил Кайл. - Хотите познакомиться с призраком?
        - Выпивку? - предложил Вэйл.
        - С удовольствием. Даже две.
        - А не переберешь? - Миссис Вэйл взяла бутылку и стакан.
        - Ничуть. - Кайл придвинул второй стакан к бутылке скотча, которую миссис Вэйл держала в руке. - Одну - мне, другую - призраку. Спириту - спирту…
        - Что это за суматоха с призраком? - спросил Джонни Вэйл.
        - Ах да, вы же не дождались конца аукциона! - Кайл рассказал о происшедшем, несколько всё приукрасив.
        По ходу повествования Вэйл с женой осматривали мешок с пьяным интересом.
        - Итак, - закончил Кайл, - теперь я владелец настоящего живого призрака.
        - Или дохлого кота. - Смешок Джонни Вэйла был скептичным и ехидным.
        Кайл пропустил шпильку мимо ушей и осушил стакан одним глотком. Когда он взял второй и поднес к губам, миссис Вэйл поспешила вмешаться:
        - Стой! Вроде кто-то говорил, что это для призрака.
        - Прости, я ошибся. Придется выпить самому. Этот призрак никогда не пьет на пустой желудок.
        Миссис Вэйл захихикала и налила себе виски на добрых три пальца, но ее взгляд нервно бегал по мешку.
        - Орри, так что же там?
        - Давайте посмотрим. - Джонни Вэйл наклонился и осторожно приподнял мешок. - А он не слишком тяжелый.
        - Привидения много не весят, - объяснил Кайл.
        Вэйл провел правой рукой по выпуклому низу:
        - Но внутри что-то есть. Что-то мяконькое.
        - Эротичненькое, да? - снова хихикнула Фрэн Вэйл. - Дай-ка сюда, Джонни.
        Вэйл бросил ей мешок.
        Когда миссис Вэйл ловила мешок, она уронила стакан, и тот вдребезги разбился на полу.
        Никто не обратил на это внимания.
        Фрэн Вэйл провела по мешку указательным пальцем:
        - Ты прав, Джонни, я тоже что-то чувствую. - Ее губы растянулись в улыбке, и она стала поглаживать выпуклость под мешковиной. - Ах ты, миленькое привиденьице, - засюсюкала она. - Ах ты, лапочка…
        Кайл тряхнул головой.
        - Так уж и лапочка? - прошептал он. - Неспроста же этот дух в завязанном мешке. Может, у него когти? Или он кусается?
        Джонни Вэйл фыркнул:
        - Тогда почему не прогрыз мешок?
        - Ему не нравится вкус мешковины. - Кайл налил еще виски, затем поднял глаза и выставил ладонь. - Эй, Фрэн, не тряси!
        - Чего? - Миссис Вэйл теребила узел на горловине мешка. - Хватит паясничать, Орри. Давайте посмотрим, что там…
        Вдруг Фрэн Вэйл испуганно и отбросила мешок, так и не развязав его. Он беззвучно приземлился на пол. Так и лежал, таинственно вспучиваясь.
        - Там… там… - Фрэн осеклась, но выдавила улыбку. - Орри, там кто-то живой.
        - Конечно, - подтвердил Кайл. - Живой, но мертвый. Привидение!
        Миссис Вэйл повернулась и двинулась к двери. Ее походка была неровной, а в глазах мелькнул страх, когда она остановилась у порога и оглянулась на мешок.
        - Зачем же я так напилась? - пробормотала она.
        Миссис Вэйл пошла в гостиную, рассеяно обводя пальцами губы.
        Джонни Вэйл сердито уставился на Кайла:
        - Какого черта, Орри?! Ты ее напугал. И здорово напугал.
        - Не я. - Кайл указал на мешок. - Он.
        Вэйл сжал кулак:
        - Смотри, Орри, я могу потерять терпение…
        - А ты выпей еще и расслабься. - Кайл поднял мешок и направился к двери.
        Его догнал голос Джонни Вэйла:
        - Эй, ты куда?
        - Хочу найти Фрэн. Надо же извиниться перед ней.
        - Валяй. - Хозяин дома успокоился и помахал Кайлу рукой, а тот крепко схватил горловину мешка и вышел в коридор.
        Он обнаружил миссис Вэйл в гостиной. Она расположилась на диване с двумя гостями. Все трое сидели спиной к двери, но Кайл узнал приятелей Фрэн - познакомился с ними, когда был здесь в прошлый раз. Казалось, Пит и Эйлин Клемент, молодожены, не принадлежат к этой толпе. Кайл вспомнил, что парень из породы вежливых зазнаек. Впрочем, Эйлин вполне ничего - этакая кошечка с большими круглыми глазами…
        Кайл подкрался к спинке дивана и резко вывесил мешок прямо перед лицом миссис Вэйл. Результат превзошел все его ожидания. С воплем подпрыгнув, хозяйка оттолкнула мешок и ушла на трясущихся ногах; казалось, она вот-вот упадет в обморок. Кайл обогнал ее.
        Хохоча, он загнал женщину в угол и принялся размахивать мешком, чтобы привлечь внимание Клементов. Он заметил, как сузились глаза Пита Клемента, как расширились глаза Эйлин. Ага, впечатлилась! Этого-то Кайл и добивался. Что же до миссис Вэйл, ее вниманием он уже завладел. Хотя на что ему внимание этой тупой коровы?
        - Не надо, Орри! - взмолилась Фрэн. - Ну пожалуйста…
        - Бу-у-у! Призрак хочет посмотреть на тебя!
        - Орри… мне дурно…
        - Бу-у-у! Хочешь увидеть призрака?
        - Нет… Прекрати… Орри…
        - Перестань. - Пит Клемент поднялся с дивана. - Это совсем не смешно.
        Парень был субтилен, и Кайл не реагировал, пока тот не схватил его за плечо и не развернул.
        Кайл уронил мешок и ударил Клемента в зубы. Тот отлетел назад и наткнулся на вошедшего Джонни Вэйла.
        Миссис Вэйл ухватилась за возможность сбежать. Кайл устремился за ней - и совершил ошибку, попытавшись врезать и Джонни Вэйлу, преградившему путь.
        В результате Орлин Кайл опрокинулся, утянув за собой торшер, и так треснулся головой, что потерял сознание.
        Очнувшись, он обнаружил на полу возле себя белокурую девушку. Она держала стаканы и бутылку бренди.
        Кайл с ворчанием приподнялся на локте и отметил, что в темной комнате больше никого нет. Глядя на девушку, он потер ноющий затылок.
        - Дурак, - бросила блондинка. - На, хлебни. Тебе это нужно.
        Это была Сандра Оуэн, невеста Кайла. Она протянула ему стакан с бренди и поднесла бутылку к собственным губам. Они вместе выпили.
        - Долго я тут валялся? - спросил Кайл.
        - Не знаю. Мне только что кто-то сказал…
        - Где ты была все это время?
        - Да так… - Явно не желая отвечать на такие вопросы, она встряхнула бутылку. - Выпей еще. Полезно для печени.
        - Оставь в покое мою печень.
        - Ты бы поостерегся ссориться с Джонни. Это такая сволочь…
        - Разве он на тебя не запал?
        Сандра покачала головой и указала на мешок, валяющийся на полу неподалеку:
        - Это тот самый?
        - Ага, - подтвердил Кайл, ощупывая челюсть.
        - Где ты его взял?
        - Купил на аукционе. - Кайл вдруг нахмурился. - Сандра, куда ты пропала, когда начался аукцион? Отвечай!
        Она покачала головой:
        - Сначала ответь ты. Кто продал тебе этот мешок?
        - Не знаю. Какой-то старик: он просто заявился сюда. Никто его раньше не видел.
        - А Фрэн Вэйл говорит, ты всех убеждал, что он колдун.
        - Просто разыгрывал.
        - Да? А она поверила. Фрэн считает себя медиумом. Поэтому так боится того, что в мешке.
        - Просто у нее мозги набекрень. Нет в мешке ничего.
        - А ты смотрел?
        Кайл помотал головой. У него совсем онемели пальцы, и он выпил еще.
        - Давай я погляжу, - предложила Сандра.
        - Не спеши.
        - Почему? Все равно твой розыгрыш не удался.
        Правда? Кайл нахмурился. Все это он затеял вовсе не для того, чтобы получить в челюсть. Да и не должны были его шутки заканчиваться насмешками над ним самим. Наверняка можно придумать, как все изменить к лучшему. Пусть у него онемели пальцы, но мозги работают нормально.
        - Послушай, Сандра, у меня идея.
        Кайл шепотом рассказал, что ему пришло в голову, а Сандра выслушала, не сказав ни слова.
        - Сделаешь? - спросил Кайл.
        Сандра кивнула:
        - Против нее я ничего не имею, но Джонни… - Она запнулась и отвела глаза.
        Кайл достаточно хорошо ее знал, чтобы в нем шевельнулось подозрение, но он просто мысленно отмахнулся. С прошлым Сандры ему ничего не поделать. Эта девчонка с лицом распутной Моны Лизы - единственный человек на земле, которого он любит. А сам он, возможно, единственный человек, которого любит Сандра.
        Они сидели на полу, пока не допили бутылку. Было уже поздно, дом затих. Гости расположились на ночь в спальнях наверху.
        Кайл и Сандра, шатаясь, взобрались по лестнице, а потом разделились, чтобы тихонько стучать в двери и шептать что-нибудь тем, кто за этими дверьми находится. Если стук получался слишком громким, а шепот - невнятным, они этого не замечали. Алкоголь притупил чувства.
        Но Сандре удалось собраться, когда она нетвердой походкой дошла до конца коридора и постучала в дверь Вэйла.
        Вскоре он возник на пороге, протирая глаза.
        - В чем дело?
        - Похоже, Орри плохо.
        - Ах, Орри… - Вэйл покачал головой. - Он просто надрался.
        - Нет, Джонни, ему правда нехорошо. Ты сам увидишь.
        Натянув халат на тело и хмурое выражение на лицо, Вэйл пошел за ней по темному коридору. Дверь в ее комнату была распахнута, и Сандра затолкала его внутрь. Потом быстро захлопнула дверь, заперла ее на ключ и пошла по коридору к соседней двери, не дожидаясь реакции Вэйла. Реакция оказалась бурной и грубой, когда он обнаружил, что его провели.
        Как только Сандра приблизилась к соседней двери, та открылась и вышел Кайл с болтающимся в руках мешком.
        - Все готово?
        - Ага. Ты запер Клементов?
        Он кивнул:
        - Запер. А теперь давай выманим остальных.
        Это было несложно, тем более что в одном конце коридора в дверь колотил Джонни Вэйл, а в другом - кто-то еще, наверное Пит Клемент. Очень скоро все незапертые гости собрались у спальни Вэйла; они улыбались, пребывая в разной степени опьянения и предвкушения. Стук раскатывался эхом по коридору.
        - Быстрей, - шепнула Сандра.
        Кайл кивнул и тихо открыл дверь. Свободной рукой он нажал на выключатель. Мягкий свет озарил комнату.
        Миссис Вэйл, закутавшаяся в одеяло на дальней стороне двуспальной кровати, очевидно, проспала всю суматоху. А теперь, разбуженная светом, она заморгала и перевернулась на спину.
        - Идеальная хозяйка, - сказала Сандра.
        Позади нее рос гомон, толпа гостей вливалась в комнату. Когда собрались все зрители, Кайл на цыпочках подошел к кровати.
        И резко выставил мешок, который прятал за спиной.
        Истошный визг Фрэн Вэйл был заглушен общим хохотом.
        - А что это тут у нас? - заговорил Кайл, разогревая публику. - А у нас тут замечательный образец привидения. И оно говорит мне, Фрэн, что желает на тебя посмотреть. А ты хочешь увидеть его?
        - Орри, - прошептала миссис Вэйл, - пожалуйста, не надо. Где Джонни?
        Кайлу не пришлось отвечать - отдаленные вопли раскрыли местонахождение Джонни Вэйла. Кайл потряс перед женщиной мешком:
        - Простите, что вторгся в ваши владения. - Он говорил с британским акцентом, который почему-то кажется очень смешным, особенно в подгулявшей компании. - Но мы все обсудили и решили, что настал час.
        - Час? Что за час?
        - Час волшебства! Пора выпустить призрака на волю.
        На лице Кайла играла широкая улыбка, а в его голосе - фальшивый акцент.
        - Дорогая леди, вы хозяйка дома, вам и достается эта честь. - Он сунул мешок чуть ли не в лицо женщине. - Выпустите же его! - хихикнул он. - Дайте ему свободу!
        Фрэн Вэйл не засмеялась. Она завопила и замахала руками, отшвырнув мешок, а потом безвольно упала на подушку. Увидев ее закатившиеся глаза, кто-то сказал:
        - Орри, хватит! Смотри, что ты с ней сделал.
        Гости столпились у кровати, полные раскаяния; они пытались привести Фрэн в чувства. Кайла оттеснили. Он поискал глазами мешок. Да вот же, в углу. Завладевшая им Сандра сидит на полу и борется с узлом.
        - Эй! - сказал Кайл. - Не делай этого.
        Сандра уставилась на него так, будто ей было трудно сфокусировать взгляд.
        - Слышь, отвали, - проворчала она. - Не наигрался еще? Сам же обещал, что позволишь его развязать, если помогу тебе.
        Кайл шагнул к ней, но она выставила навстречу ладонь и недобро сощурилась:
        - Не мешай, понял? Вечно лезешь в центр внимания, а теперь еще и с этим чертовым призраком… - Ее пальцы теребили веревку. - Сейчас моя очередь…
        Кайл окинул взглядом хлопочущих вокруг миссис Вэйл гостей, а потом расправил плечи и прокричал:
        - Почтеннейшая публика! Леди и джентльмены!
        Гости обернулись. У миссис Вэйл затрепетали веки.
        - Представляю вам чудо века! Поскольку наша хозяйка не в состоянии выпустить призрака, сейчас это сделает Сандра. Я отдаю его вам - невидимого, неосязаемого, приобретенного за огромные деньги у колдуна, который не рискнул держать его у себя! Вуаля!
        Он повернулся и простер руку к Сандре. Узел оказался неподатлив, но блондинка была полна мрачной решимости победить. Мешок раскрылся так внезапно, она потеряла равновесие и повалилась вперед, успев хихикнуть, прежде чем ее голова скрылась в джутовых складках.
        Зрители откликнулись на это изумленным аханьем, а Кайл расхохотался. И правда смешно: Сандра стоит на коленях, согнувшись в три погибели и засунув голову в мешок.
        Но когда она закачалась и упала на бок, всем стало не до смеха.
        - Вырубилась, - констатировал кто-то.
        Кайл нагнулся и стянул мешок с головы Сандры. Потом заглянул внутрь и увидел, что мешок абсолютно пуст. Ничего в нем нет, кроме черной-пречерной пустоты.
        Сквозь туман опьянения донеслись крики ужаса. Будто очнувшись, Кайл переместил взгляд на Сандру. И увидел кость, лишь кое-где прикрытую кровавой кашицей, из которой вверх смотрел единственный глаз.
        Лицо Сандры было съедено.
        Башня молчания
        ГЛАВА 1
        Симеон Джерард подался вперед в большом кожаном кресле.
        - Стало быть, мне остался месяц? - уточнил он без тени выражения на бледном изможденном лице.
        Доктор Стоун промолчал. Ему было не по себе в этой просторной комнате с высоким потолком, в багровом полумраке угасающего камина. От пряного дыма, что змеился из подвешенных кадильниц, першило в горле. Странный сморщенный человек, сидевший перед доктором, лишь усиливал дискомфорт. Стоун лечил Джерарда уже не один год, но по-прежнему испытывал смутную неприязнь к чудаковатому старику, не в силах определить ее причину.
        Подняв иссохшую руку, похожую на клешню, Симеон Джерард глянул сквозь нее на огонь.
        - Месяц, значит? - повторил он.
        - Около того, точнее сказать нельзя, - ответил доктор Стоун громче, чем хотел. Его круглое, чисто выбритое лицо блестело в красноватом сиянии. - Возможно, проживете много дольше… а может, умрете сегодня. Вообще-то, Джерард, я предупреждал вас, что этим закончится.
        Выцветшие голубые глаза на миг повернулись к доктору. В их глубине плясала усмешка.
        - Вам следовало бы лечить дез Эссента, - сказал Джерард.
        Однако Стоун, не заметив отсылки к роману Гюисманса, солидным тоном продолжил:
        - Это ваше увлечение… О его моральной стороне ничего не скажу, меня она не касается, но заигрывание с оккультизмом подорвало ваше здоровье.
        - Что-что? - Клочковатые брови Джерарда приподнялись.
        - Ну, поклонение дьяволу, если хотите. Призыв духов, черные мессы и так далее - ваше личное дело, но я прекрасно знаю, что вопреки моим предписаниям вы принимали какие-то ядовитые зелья и занимались бог знает чем еще.
        - Я проводил… эксперименты, - признал Джерард.
        Врач пожал плечами:
        - Больше мне сказать нечего. Советую привести в порядок дела. Я приду, когда понадоблюсь. Возможно, это вам пригодится. - Он поставил на стол бутылочку и добавил, поколебавшись: - Боюсь, начнутся боли… очень сильные.
        Джерард поднялся на ноги. Его морщинистое лицо скривилось в судороге, но он тут же овладел собой. Выпрямившись у камина, старик пробурчал:
        - Я больше не нуждаюсь в ваших услугах, Стоун. Заберите опий, мне он не понадобится. Пришлите счет мне или моему наследнику. Доброго вечера!
        Он не подал руку на прощанье, и после неловкой паузы доктор вышел за дверь.
        Джерард не двигался с места, погрузившись в размышления. Его тонкие губы искривились в иронической гримасе. Дураку Стоуну невдомек, что за эксперименты проводил его пациент. Небось воображает, как выживший из ума старик бормочет христианские молитвы задом наперед у перевернутого распятия! На самом деле есть божества куда древнее Люцифера.
        Такие, как Ариман.
        На этот малоизведанный путь Симеон Джерард ступил много лет назад, повинуясь капризу своего нервического рассудка. Вначале бездумно развлекался известными оккультными практиками, чтобы подстегнуть пресыщенные чувства, но затем посетил Восток с его тайными культами и храмами, где многому научился. Бывший жрец Ормузда помог ему прочесть запретные манускрипты, укрытые в Тегеране, и принял в подпольную секту. Тогда Джерард впервые познакомился с темным знанием, в полной мере осознав поверхностность своих первых случайных увлечений.
        В Америку он вернулся другим, и привычная разгульная жизнь скоро ему надоела. Настали времена кропотливых занятий и активной переписки с загадочными адресатами через секретные почтовые ящики, а его библиотека, и без того обширная, значительно пополнилась. Каменный особняк за городом ему построили темнокожие рабочие, и он поселился там с несколькими слугами-азиатами. С годами вокруг поместья вырос целый поселок.
        Ядовитые зелья - надо же такое придумать! Имей этот самодовольный эскулап хоть какое-то представление об истинных увлечениях своего пациента, наверняка вызвал бы полицию, а заодно и священника. Уже полвека Симеон Джерард мог позволить себе любые желания, и некоторые из них были воистину чудовищны.
        Сделки такого рода обходятся недешево, однако, подумал он с улыбкой, особых хлопот это не доставляет. Он получал проценты с миллионов, вложенных в дюжину процветающих предприятий, а полезные связи в криминальных кругах позволяли добывать и кое-что запрещенное.
        Впрочем, действовал Джерард осторожно, и о том, что в подземном этаже особняка стоит алтарь причудливой формы с темными пятнами высохшей крови, знал лишь один человек, которого звали Даг Зиарет. Перс владел крошечной лавкой восточных диковин в трущобном квартале, но дела по большей части вел у себя в подвале, напоминавшем келью средневекового алхимика.
        Да, подумал Джерард, вот кто в силах оказать необходимую помощь. Но сначала…
        Он снял телефонную трубку и позвонил своему поверенному:
        - Мортон? Мне только что сообщили плохую весть. Мой врач сказал, что я умираю… Не надо лицемерить, мне некогда слушать лживые соболезнования… Нет, вы не сожалеете… Короче, я намерен передать все имущество моему племяннику Стивену. Что? Нет, я сделаю это, пока еще жив. Подготовьте завещание и принесите ко мне домой… ну, скажем, через час… Отлично.
        Он позвонил Стивену и договорился о встрече позже вечером, а затем связался через посредника с агентом нелегального вербовщика, пополнявшего экипажи морских судов одурманенными жертвами. Никто из криминальной цепочки не знал Джерарда в лицо, и он чувствовал себя в полной безопасности.
        Все подготовив, он взял такси и поехал к Зиарету. Высадился в паре кварталов от его лавчонки и проделал остаток пути пешком, превозмогая боль. Эксперименты и впрямь давали о себе знать.
        Из-за стойки, шаркая, вышел тощий, сутулый перс. Поседевшая до белизны курчавая борода странно сочеталась со смуглой кожей, угольно-черные глаза подслеповато вглядывались в посетителя.
        Не сказав ни слова, Даг Зиарет повернулся и двинулся вглубь лавки. Открыв тяжелую дверь, он спустился по крутой лестнице и отпер другую дверь, железную. Джерард переступил порог следом за хозяином, и тот снова защелкнул замок.
        Затхлый душный воздух был наполнен сладковатыми ароматами пряностей. Масляные лампы отбрасывали тусклые круги желтого света. Звук шагов глухо отдавался на деревянном полу, как будто внизу располагалось еще одно помещение, однако Джерард мог это только подозревать.
        Стены были снизу доверху заняты стеллажами, на которых стояли бутыли, перегонные кубы, реторты и великое множество книг в переплетах из пергамента, кожи и других материалов, не столь знакомых. На одном из захламленных столов возвышалось что-то круглое, укрытое черной тканью.
        Даг Зиарет тяжело закашлялся:
        - Боюсь, эфенди, скоро ваши визиты закончатся.
        Джерард кивнул:
        - Наверное, ты прав.
        Перс подался вперед, лицо превратилось в сморщенную маску.
        - Я вижу смерть в ваших глазах.
        Джерард засмеялся:
        - Это видно даже без твоего волшебного шара! Тем не менее ты можешь ошибаться, Даг Зиарет.
        - Нет! Шар… Погодите, там может быть…
        Бормоча под нос, Даг Зиарет прошаркал к столу и приподнял черную ткань. В свете ламп блеснула прозрачная хрустальная сфера размером больше человеческой головы.
        - Присаживайтесь, эфенди. Кажется, там послание. Смотрите, шар уже помутнел…
        Джерард со снисходительной улыбкой уселся напротив и вгляделся сквозь хрусталь в искаженные черты собеседника. Лицо бородатого старика медленно исчезало за молочной дымкой, которой наливалось магическое стекло.
        - Туман кружится и кружится, - прошептал перс. - Ничего не вижу, одни лишь тени…
        - Я не вижу даже теней, - заметил Джерард.
        Даг Зиарет вскинул голову:
        - Совсем ничего? Правда?
        - Только облака внутри шара.
        Старик со свистом втянул воздух.
        - Будущее скрыто от вас, Симеон Джерард, и не случайно! Я вижу, как кружатся птицы… - Тонкий голос зазвучал пронзительно и напевно. - Большие птицы спускаются с неба, их хищные клювы открыты, чтобы рвать и терзать… Это стервятники, эфенди, предвестники беды!
        Не в силах подавить дрожь, Джерард нетерпеливо отодвинул стул и поднялся на ноги, морщась от нового приступа боли.
        - Довольно! - резко бросил он. - У меня дело к тебе, Даг Зиарет.
        Перс накрыл шар черной тканью. Потирая руки, окинул взглядом комнату и проворчал:
        - Какая услуга от меня требуется, эфенди?
        Джерард заговорил, тщательно подбирая слова:
        - Ты давал мне самые разные снадобья, в том числе и такое, от которого моя душа попадала в некий диковинный рай…
        - Рай? - безрадостно хмыкнул перс. - Ну уж нет! Служителям Аримана ни в какой рай не войти.
        - Тем не менее ты перенес куда-то мою душу, верно?
        - Верно.
        - А потом душа вернулась в мое тело! Так вот, Даг Зиарет… что, если бы она вместо этого попала в другое?
        - Это безумие, - отмахнулся с усмешкой старик.
        Джерард холодно взглянул на него:
        - Вовсе не безумие. Я тоже учился многому и знаю.
        - Говорю вам: это невозможно!
        - Невозможно? А как же кровь черного козла, распятый змей и… - Джерард подался вперед и шепнул что-то собеседнику на ухо.
        Темное лицо перса исказилось. Он провел дрожащими пальцами по бороде.
        - Как, вы и об этом знаете? Но… опасно, эфенди… Пришлось бы пройти по краю самого ада.
        - Я богат, - внушительно произнес Джерард.
        - Да, - вздохнул старик, - а я беден. Ну хорошо, предположим, это можно сделать. Ваша душа и разум войдут в другое тело - а что дальше?
        - Тогда я не умру, - улыбнулся Джерард, - а ты станешь богат.
        Даг Зиарет упрямо покачал головой.
        - У вас в глазах была смерть, - прошептал он, - а в шаре - стервятники.
        - Это уже мое дело. Дай мне ответ!
        Перс задумчиво кивнул:
        - Я помогу вам… Но думаю, что адские врата уже распахнуты перед нами обоими, эфенди!
        ГЛАВА 2
        С поверенным Джерард говорил коротко и властно. Поначалу тот пытался спорить, но в конце концов отказался от неравной борьбы и распрощался, унося в портфеле подписанные документы. Через десять минут раздался звонок в дверь, и Джерард пошел открывать сам. Слуг он на вечер отпустил.
        Его племянник Стивен, высокий плечистый блондин, с трудом сводил концы с концами, продавая страховку, и на дядю смотрел с опасливой неприязнью. Вместе с ним пришла стройная симпатичная девушка с круглым озорным личиком и каштановыми кудряшками.
        Джерард впустил обоих, но слегка нахмурил брови, что сразу заметил Стивен.
        - Я… В общем, это моя невеста, ее имя Джин Слоун, - неловко объяснил он. - Сегодня мы собирались прогуляться, вот я и подумал… У нас билеты в театр, и…
        Хозяин понимающе кивнул и провел их в гостиную, где в камине ярко пылали дрова.
        - Немного хереса? Превосходный, выдержанный - рекомендую.
        Юноша и девушка робко потягивали угощение. Хозяин дома молчал, глядя с тайной радостью на сильное молодое тело племянника. Стивен молод - отлично. Здоров - вообще замечательно!
        - У меня плохие новости, - заговорил наконец Джерард. - Мой врач считает, что через месяц я умру. - Он жестом прервал возгласы удивления и сочувствия. - Меня это не беспокоит, я уже оплатил путешествие на Восток, из которого не вернусь: хочу умереть там. Мне нужно распорядиться своей собственностью… Все достанется тебе, Стивен. - Прежде чем ошеломленный юноша нашел слова для ответа, Джерард повернулся к Джин Слоун. - Я должен извиниться перед вами: боюсь, буду вынужден испортить ваш вечер. Само собой, нам со Стивеном надо многое обсудить, а времени у меня так мало…
        - Да, конечно, - нерешительно кивнула девушка. - Мне так жаль, мистер Джерард…
        - Смерть приходит ко всем, - с пафосом произнес Джерард, подумав, что совсем неплохо играет патриарха на смертном одре. - Я вызову вам такси, - продолжал он.
        Пять минут спустя мужчины остались одни. Джерард бросил на племянника острый взгляд и встал:
        - Пойдем со мной, Стивен. Я должен кое-что тебе показать.
        Юноша последовал за дядей по коридору в роскошно обставленную спальню. В ответ на прикосновение Джерарда в сторону отодвинулась стенная панель.
        - Здесь лифт, Стивен. Проходи.
        Удивленно распахнув глаза, тот встал рядом с Джерардом и вопросительно посмотрел на старика, когда лифт двинулся вниз.
        - Э-э-э… А что там внизу?
        - Моя мастерская. Вот, смотри! - Джерард открыл дверь.
        Стивен шагнул вперед - и остолбенел.
        Перед ним было жуткое святилище темного бога Аримана.
        В просторном зале, отделанном черным мрамором, плавали густые клубы дыма от горящих благовоний и тускло мерцало загадочное потустороннее сияние. На стенах висели бесценные гобелены, а ноги утопали в коврах невероятной красоты, сотканных в Бухаре, Туркестане и дальних уголках мира. Пол поднимался к возвышению, на котором, словно затаившийся зверь, покоился алтарь.
        В святилище царила тишина.
        - Боже мой, что это?! - потрясенно спросил Стивен.
        - Я же сказал: мастерская.
        - Что это за место? - повторил юноша.
        Джерард вгляделся в него. Племянник стоял на месте, слегка покачиваясь. Старик поводил ладонью перед его лицом - Стивен даже не моргнул.
        - Ты слышишь меня? - громко спросил Джерард, но ответа не получил.
        Юноша смотрел прямо перед собой пустым, бессмысленным взглядом.
        Послышалось шарканье, и рядом возникла темная согбенная фигура.
        - Дали ему порошок? - буркнул Даг Зиарет.
        - Да, подсыпал в херес.
        - Отлично, все готово.
        Перс схватил юношу за руку, и тот покорно шагнул за ним к алтарю. Джерард двинулся следом, ощущая нервный трепет. Достал из кармана острый нож и аккуратно положил на жаровню.
        Стивен лежал на алтаре не шевелясь. Над ним стоял перс, и его костистые руки двигались в странных архаичных жестах.
        - Осторожнее, он не должен умереть! - хрипло напомнил Джерард. - Не хватало нам еще обвинения в убийстве.
        Лицо Дага Зиарета застыло в восторженном, почти экстатическом отрешении. Он указал на алтарь, и Джерард, в свою очередь, вытянулся там.
        Со своего места он видел, как мерцает в неверном свете переплетение мозаичных орнаментов на низком потолке. С жаровен поднимался дым благовоний.
        Перс обнажил грудь Джерарда. На болезненно-желтой коже выделялось алое клеймо в форме полумесяца, которое тот носил еще с первого своего визита в Персию, когда был навечно отмечен печатью Аримана.
        Надрезав алый узор, на котором выступили капли крови, Даг Зиарет взял чашу и поднес ее к губам Джерарда:
        - Пейте!
        Пары острого пьянящего зелья ударили в голову. Джерард вновь откинулся на спину; глядя в потолок, он слушал негромкое протяжное пение. Если не считать голоса перса, в святилище царила тишина. Дым благовоний густел, воздух наполнялся странным холодом.
        В глазах потемнело, мозаичные узоры зашевелились, извиваясь, точно змеи, и принимая чудовищные неземные очертания перед одурманенным взором. Одна из теней становилась все отчетливей - тень огромной птицы, парящей в вышине.
        ГЛАВА 3
        Сознание возвращалось медленно. Какое-то время Джерард лежал неподвижно, с трудом преодолевая мучительную тошноту. Волны жара и ледяного холода по очереди атаковали мозг в бесконечной монотонности страдания. Неизвестно, как долго он лежал, но наконец в горло просочилась теплая сладковатая жидкость и мучительная боль утихла. Однако минуло не менее получаса, прежде чем он собрался с силами, чтобы открыть глаза и сесть.
        Свет в подземном храме совсем потускнел, и жаровни на треножниках казались лишь тенями. Даг Зиарет исчез.
        Джерард медленно поднялся на ноги, ощущая боль во всех мышцах и суставах. Взгляд его, словно притянутый магнитом, обратился к алтарю.
        Там лежал другой человек - дряхлый старик. Ввалившиеся глаза были закрыты, одежда распахнута на иссохшей желтой груди, где алело воспаленное клеймо.
        Симеон Джерард увидел самого себя!
        Ошеломляющая грандиозность этого события притупила на миг все чувства. Он молча стоял в тишине, глядя на алтарь с распростертой сморщенной фигурой.
        Победа! Колдовство не подвело. Разум и душа Симеона Джерарда обитают теперь в сильном юном теле Стивена.
        Смерть удалось обмануть!
        Торжествующе рассмеявшись, Джерард вытянул свои новые мускулистые руки, осмотрел их и провел дрожащими от волнения пальцами по лицу, с которого исчезли все морщины. Дотронулся до гладких блестящих волос, совсем не похожих на прежнюю редкую и ломкую поросль.
        Послышался смешок, и из тени, оскалив потемневшие зубы, появился Даг Зиарет.
        - Кончено, эфенди, - хрипло прокаркал он.
        - Свершилось, - кивнул Джерард с улыбкой.
        Новый голос не сразу ему подчинился, странно прозвучав в ушах.
        - А что… с ним? - Джерард кивнул на алтарь с неподвижным телом.
        - Живой. Хотите, чтобы я его…
        - Нет, - перебил Джерард. - Я уже обо всем распорядился.
        - Хорошо. Теперь… - Зиарет протянул стеклянный флакон с блестящим белым порошком. - Возьмите это и раз в шесть дней принимайте щепотку с вином. Когда закончится, я дам еще… - Он схватил Джерарда за руку и заглянул в глаза. - Только не забывайте, эфенди! Порошок нужно пить целый год. Если прекратить раньше, могут быть неприятности.
        Джерард бережно убрал флакон в карман.
        - Теперь все?
        - Почти. Моя награда?
        - Ты запросил непомерную плату… - Джерард запнулся, но тотчас продолжил, заметив блеск в глазах перса. - Я охотно заплачу… но сперва нужно продать некоторые ценные бумаги. Через неделю…
        - Как скажете, - буркнул Даг Зиарет. - Я вам доверяю, вы заплатите. - Он протянул тощую руку и выразительно постучал по карману, где лежал флакон с белым порошком.
        Шаркая, перс исчез в сумраке. Вскоре щелкнул замок, свидетельствуя об уходе колдуна.
        Вновь обратившись к алтарю, Джерард внимательно осмотрел лежащего и довольно кивнул: хриплое дыхание старика звучало все увереннее.
        Оставалось одно, последнее дело. Принесенный нож с бритвенно острым лезвием ждал своей очереди - подготовился Джерард тщательно. Скользнув черной тенью в сумрак, он вернулся к алтарю. Блик огня от жаровни сверкнул на отточенной стали.
        По словам перса, Стивен должен очнуться с затуманенным сознанием и в шоке от внезапного перемещения, граничащем с безумием. Тем не менее Даг Зиарет может ошибаться. Вдруг Стивен окажется в здравом уме и поведает, что с ним произошло?
        Джерард склонился над старческим телом, сжав пальцы на рукояти ножа. Нашарил во мраке дряблую щеку и приоткрытый, почти беззубый рот.
        Нет, Стивен не должен ничего никому рассказать!
        ГЛАВА 4
        Симеон Джерард сидел с сигаретой в спальне перед большим зеркалом и удовлетворенно наблюдал, как его отражение, юное и красивое, выпускает роскошные клубы дыма. Стивену явно не доводилось пробовать столь дорогой табак. Джерард невольно усмехнулся. Без сомнения, он оказывал своему новому телу огромную услугу, приобщая к прелестям эпикурейства.
        Он испытывал острое, почти чувственное удовольствие, мысленно сравнивая образ в зеркале с иссохшим больным телом, которое носил прежде.
        Ну а Стивен… Наверняка он уже на корабле, держащем курс на Восток, откуда не будет возврата. Тот, кто забирал пленника, ничего не сказал, хотя явно заметил пятна крови вокруг рта.
        Да, кончено, как сказал Даг Зиарет. А Симеона Джерарда ждет новая жизнь - в самом прямом смысле!
        Даг Зиарет… Джерард улыбнулся с иронией. Смешной старик и впрямь поверил, что получит свой гонорар. Что ж, людям свойственно ошибаться. Однако спешить некуда, в ближайшие дни лучше уединиться в своем доме, чтобы привыкнуть к новому телу, а потом…
        Начать жизнь заново, по-настоящему, не будучи скованным дряхлой плотью, пронизанной страданием. Вновь предаться изощренным наслаждениям, о которых в прошлой жизни узнал слишком поздно, когда зачастую уже не в силах был им порадоваться. Отправиться в Индию, Персию, Египет… только не сразу! Вначале несколько лет в Париже, Ницце, на Ривьере, и лишь затем на Восток, где уже не будет риска повстречать злополучного племянника. Пожалуй, хватит и нескольких месяцев отсрочки: умирающее тело, доставшееся Стивену, не протянет и года.
        Тренькнул звонок, и Джерард коснулся кнопки. Голос прислуги сообщил, что у телефона мисс Слоун. Кто же это такая? Ах да, Джин Слоун, невеста племянника - вот уж о ком забыл и думать!
        - Я отвечу. - Он потянулся к трубке. - Алло?
        - О, это ты, Стив? - удивленно произнесла девушка. - Я волнуюсь, а ты все не звонишь.
        Джерард нахмурился. Новую роль требовалось сыграть безукоризненно. К счастью, актерскими способностями он обделен не был.
        - Прости меня, Джин, - сказал он. - Дядя вчера собрал вещи и отбыл, а я остался присматривать за домом. Как раз собирался позвонить тебе, просто не успел.
        - Он уехал? Как странно!
        - Да не то чтобы… Он мне все объяснил - вечером расскажу. Давай встретимся в… - Задумавшись на миг, Джерард назвал тихий приличный ресторанчик поблизости. - Около восьми тебя устроит?
        - Хорошо, Стив. Увидимся, до вечера!
        Джерард положил трубку и насмешливо поднял бровь. Не так уж плохо складывается, если подумать. Наверняка Стивен уже сделал предложение, есть ли смысл теперь давать задний ход? Было бы занятно вновь пройти интригующим лабиринтом зла. Жениться на девушке, взять ее в Европу и на Восток, посвятить в темные искусства…
        В течение недели все шло гладко. Джин Слоун ничего не подозревала: Джерард отлично играл свою роль. Он не допускал частых встреч с девушкой, ссылаясь на срочную работу. Тем временем пришла отрадная весть: судно, на котором отправили Стивена, попало в шторм и затонуло в Китайском море. Больного старика в числе выживших газетчики не упоминали.
        Любопытно, что в ту самую ночь Джерард видел жутковатый сон, из которого запомнил только завывания ветра и удары волн.
        На шестой день своей новой жизни он кинул щепотку белого порошка в бокал амонтильядо и выпил до дна, отметив, что вкус и букет вина скорее улучшились, чем наоборот. Обнаружив также, что зелья во флаконе совсем мало, он решил навестить перса.
        Даг Зиарет обрадованно шаркал впереди, ведя Джерарда в свою подземную лабораторию. Затеплив масляные лампы, он встал у стола напротив Джерарда, смуглое лицо засияло от предвкушения.
        - Вы принесли деньги? - спросил он, покашливая в спертом воздухе.
        - Конечно. - Достав из кармана пухлый конверт, Джерард небрежно помахал им. - Только флакон, который ты мне дал, разбился и весь порошок пропал. Хочу взять еще.
        Перс всплеснул костлявыми руками.
        - Но вы успели принять щепотку, да? - В его глазах мелькнул ужас.
        - Да, но через пять дней… - Джерард пожал плечами.
        Бормоча под нос, Даг Зиарет шагнул к полке и снял с нее большой стеклянный сосуд. Джерард невольно сглотнул: этого зелья хватило бы с лихвой на целый год.
        Пока перс аккуратно отсыпал порошок в новый флакон, Джерард тихонько зашел ему за спину, пряча руку за пазухой. Словно движимый инстинктом, Даг Зиарет стал поворачиваться, но опоздал.
        Нож вошел точно между ребрами, крови почти не было. Старик тяжело кашлянул, пытаясь что-то выговорить, и мешком осел на пол. Бессильно заскреб когтистыми пальцами по черным доскам пола и застыл.
        Потянувшись за ножом, Джерард вдруг услышал над головой глухие шаги. Очевидно, в помещение наверху зашел покупатель.
        Дверь в подвал! Даг Зиарет не запер ее.
        Джерард глянул на лежащее тело, ткнул ногой - оно не пошевелилось. Нахмурившись, он выскользнул в дверь, поднялся на цыпочках по узкой лестнице и заглянул в щель.
        В лавке стояла толстая разодетая женщина, держа в пухлых руках восточную вазу. Нетерпеливо оглядевшись, клиентка постучала по прилавку. Джерард беззвучно выругался и в страхе замер, когда она, сердито пожав плечами, решительно направилась в его сторону.
        Не давая ей приблизиться к двери в подвал, он торопливо вышел:
        - Чем могу служить, мэм?
        - Почему бы вам не заняться своей работой? - бросила она. - Я жду уже битый час!
        Подавив желание уличить ее во лжи, Джерард извинился.
        - Желаете приобрести эту вазу? - вежливо осведомился он.
        - Сколько вы хотите за нее?
        - Ну… десять долларов.
        Ваза явно стоила много больше, но ему не терпелось избавиться от свидетельницы. Уловка сработала: дама порылась в сумочке, нашла банкноту и протянула вместе с визиткой:
        - Отправьте на этот адрес!
        Дождавшись, когда шаги клиентки затихнут на тротуаре, Джерард поставил вазу на стол и бегом спустился по лестнице. Железная дверь была закрыта, и он в нетерпении толкнул ее, но она не поддалась. Нахмурившись, подергал замок - безрезультатно.
        Он помедлил, охваченный тревогой, и вдруг расслышал за дверью какое-то потрескивание и гул. Навалился плечом, стал давить что было сил, так что на лбу вспучились жилы. Ничего не добившись, вновь загремел защелкой… и железная дверь вдруг распахнулась, выпустив наружу языки пламени!
        Джерард отшатнулся, вытаращив глаза. Вся подземная лаборатория была объята пожаром, уподобившись огромной топке. Из больших кувшинов, опрокинутых на пол, изливался жидкий огонь и растекался во все стороны. Перс лежал за порогом с обугленным лицом, сжимая в мертвых пальцах разбитую масляную лампу.
        Войти в комнату решился бы разве что самоубийца. Джерард стоял у двери, пока яростное пламя не заставило его отступить. Затем, кусая побелевшие губы, взбежал по лестнице и вышел через лавку на улицу.
        - Черт побери, надо было убедиться, что колдун мертв! - прошептал он сквозь зубы, направляясь домой. - Будь он проклят! Будь он проклят!..
        ГЛАВА 5
        Теперь Симеону Джерарду оставалось лишь бороться за свою новую жизнь. Конечно же, он солгал Зиарету: флакон с белым порошком не был разбит. Тем не менее бесценного зелья там содержалось очень мало.
        Джерард передал знакомому химику крошечную часть снадобья для анализа и написал дюжине других специалистов, которые могли бы помочь с расшифровкой состава. Перерыл всю свою огромную библиотеку в поисках нужных ссылок, однако не нашел почти ничего.
        Что случится, если порошок не удастся добыть? Вот что волновало Джерарда в первую очередь, и он решил во что бы то ни стало решить эту проблему.
        На двенадцатый день после эксперимента он не вынул флакон из сейфа, но никаких неприятных последствий не заметил, за исключением необычной сонливости к вечеру, когда встречался с Джин Слоун. Он отвез девушку домой раньше времени, а когда ехал в такси к своему дому, еле держался, чтобы не заснуть.
        Переодевшись в пижаму, он постоял в нерешительности перед сейфом, но все же пожал плечами и отправился в спальню.
        Уснул Джерард почти мгновенно. В странном путаном кошмаре он сперва цеплялся за перевернутую шлюпку, дрожа в ледяных волнах, затем оказался в рыбачьей лодке под взглядами смуглых бородатых туземцев, затем пошли обрывочные видения палубы корабля и залитых солнцем пейзажей, проплывающих вдали. Напоследок мелькнули очертания большого города, в котором он узнал Бушир на берегу Персидского залива. Проснулся он весь в поту, трясясь в ознобе. Лунное сияние просачивалось в окна, в комнате царила тишина.
        Преодолевая дрожь, он нашарил шлепанцы и поспешил к сейфу - боялся вновь уснуть без щепотки белого порошка. На первый взгляд в видениях не было ничего столь уж пугающего, однако они сопровождались странным чувством узнавания - внутреннего узнавания, - и вот оно внушало истинный ужас! Джерард понял, что во сне возвращался в свое прежнее старческое тело. Доказать это он не мог, но почему-то не было и тени сомнения.
        Сидя у поспешно разожженного камина и жадно вдыхая сигаретный дым, он напряженно размышлял.
        Как же все-таки действует белый порошок? Всего лишь гонит прочь кошмарные сны? Вряд ли, должно быть что-то посерьезнее.
        Почему Даг Зиарет так настаивал, чтобы Джерард регулярно принимал снадобье в течение года? Может быть, невидимая связь души и тела настолько сильна, что способна вернуть душу обратно в старческое тело? Нет, только не это!
        Он вскочил, бросил сигарету в огонь и нашел пузырек с таблетками снотворного. Благодаря то ли им, то ли белому порошку остаток ночи он провел без снов и проснулся бодрым, почти избавившись от страха.
        Однако сомнения все еще беспокоили его. Джерард не сразу вспомнил название большого корабля, на котором очутился во сне: «Ясмина». И тем же утром отправил телеграмму в Бушир.
        Ответ пришел в надлежащее время. Нефтяной танкер «Ясмина», недавно зашедший в порт, подобрал в Желтом море жертву кораблекрушения, слабоумного больного старика с вырезанным языком. В Бушире спасенный добрался до берега и исчез, не оставив следов.
        Посылать новую телеграмму Джерард не решился, но и без того было очевидно, что его бывшее тело с разумом и душой Стивена уцелело благодаря морякам с «Ясмины».
        Охваченный тревогой, Джерард удвоил усилия по исследованию загадочного порошка. Химики не смогли помочь: отдельные компоненты состава не поддавались анализу. Некоторые специалисты кое-что слыхали о таком зелье, но не более того. Не смог Джерард найти подсказок и в гримуарах из своей эзотерической библиотеки.
        Джерард продолжал рассылать письма, заставляя себя тем временем жить нормальной жизнью: проводил много времени с Джин Слоун, посещал ночные клубы. Продолжалось все это, впрочем, недолго.
        Запас порошка стремительно таял.
        Джерард принимал его все реже и каждый раз брал щепотку меньше прежней. Опять пошли странные сны, но он старался вытеснить их из памяти. В одном из кошмаров он бродил по улицам Бушира, в другом пробирался по пустынной гористой местности, а затем приснилось, как местные кочевники укладывают его на носилки, разглядывая алое клеймо на груди, и тащат куда-то.
        Насколько реальны видения? Если, как он подозревал, во сне сознание и возвращается в прежнее тело, то остается другая загадка: как мог умирающий старик пережить кораблекрушение и вдобавок осилить изматывающий путь через раскаленную пустыню?
        Должно быть, молодая душа Стивена каким-то диковинным образом влила новые силы в ветхое тело. К тому же Даг Зиарет предупреждал, что Стивен очнется безумным. В самом деле, надо быть сумасшедшим, чтобы отправиться с побережья в самое сердце Персии.
        По мере того как принимаемые дозы уменьшались, видения посещали Джерарда все чаще и делались все ярче. Кочевники больше не появлялись, а сам он лежал в деревенской хижине в долине между высокими горами. Ухаживал за ним какой-то старик, заботливо смазывая алый знак Аримана на груди чем-то маслянистым и жгучим. Однажды на груди перса распахнулся халат, и Джерард заметил на бронзовой коже такое же клеймо.
        Поначалу Джерард казался себе в снах почти парализованным, но со временем стал лучше владеть прежним телом, чему перс был рад. Однако изношенные мышцы слушались плохо и малейшее движение сильно выматывало, а при попытке заговорить изо рта вырывалось лишь хриплое карканье. Джерард вспомнил, как сам позаботился о том, чтобы Стивен больше никогда ничего не сказал.
        С Джин Слоун они не виделись уже несколько дней. Однажды вечером она позвонила в дверь и, когда Джерард открыл, прошла мимо, решительно выставив подбородок. Джерард последовал за ней в библиотеку, где девушка села и пристально посмотрела на него.
        - Стив, - начала она, - ты болен. Я вижу это! Если сам не обратишься к врачу, это сделаю я.
        Он и в самом деле чувствовал себя прескверно. Глаза лихорадочно блестели, лицо посерело и осунулось. Порошок уже два дня как закончился, и отчаянным попыткам не заснуть помогали только большие дозы кофеина с бензедрином.
        Джерард сел и нервно затянулся сигаретой.
        - Джин, - устало протянул он, - я не могу тебе объяснить. Врач мне не нужен…
        Он хотел продолжить, но веки опустились сами собой. Тепло комнаты и мягкая обивка кресла стали гибельным снотворным. Осознавая опасность, он сделал невероятное усилие, чтобы открыть глаза, но голова склонилась на грудь.
        «Проснись!» - отчаянно выкрикнул голос из глубины сознания, однако было уже поздно.
        Симеон Джерард крепко спал.
        Некоторое время Джин смотрела на молодого мужчину, затем встала и бережно устроила поудобнее. От прикосновения ее рук он застонал и сонно пошевелился. Открыл глаза, слепо глядя перед собой, и миг спустя душа вновь засветилась в них.
        - Джин! - прошептал он. - Я… Что случилось? Как я сюда попал?
        Девушка удивленно отшатнулась:
        - Стив, что с тобой?
        - Не знаю. Помню только, как дядя Симеон привел меня в подвал, где было что-то вроде молельни, и… Где он?
        - Твой дядя? Он уже несколько месяцев как уехал, Стив!
        О долгих неделях блуждания по персидским пустыням Стивен ничего не знал, а потому не мог и вспомнить перенесенные мучения. Разум покинул его на этот срок и только теперь вернулся.
        - Амнезия, - вздохнул Стивен. - Так это, кажется, называется.
        ГЛАВА 6
        Симеон Джерард очнулся. Ошеломленный и испуганный, он лежал, глядя в бескрайнюю голубую даль. Страшный сон вновь зажал его в свои тиски, но теперь все вокруг было другим. Джерард лежал не в убогой хижине и не там, где был в последнем видении, когда длинная процессия несла его с песнопениями в ночи и холодный ветер с заснеженных гор раздувал факелы. Персы подошли к высокой башне за деревней, поднялись по винтовой лестнице и оставили его наверху смотреть на звезды.
        Поющая процессия, башня в Персии и человек, лежащий без движения на самом верху, - это должно было означать что-то очень важное. Руководил процессией тот самый старик, что прежде ухаживал за ним, и его звучный голос громче других разносился по окрестностям. А слова…
        Это же зов Аримана, погребальная молитва!
        Что за бред! Он же еще не мертв, раз способен думать и чувствовать!
        Впрочем…
        Только теперь Джерард осознал, что совсем не ощущает своего тела. Он не мог ни шевельнуться, ни даже закрыть глаза - просто лежал, распростертый и окоченевший, глядя в небо.
        Допустим, Стивен умер здесь, в Персии. Могла ли душа Симеона Джерарда вернуться в труп?
        Да нет же, он живой! Что за чушь?!
        Тем не менее, даже напрягшись изо всех сил, он не смог двинуть ни одной мышцей. Тело было полностью парализовано, лишено всех чувств.
        В синеве скользнула тень: там кружила птица, спускаясь все ниже.
        Появлялись и другие птицы, и вскоре были уже десятки. Они кружили, кружили… И Джерард вспомнил огромный крылатый силуэт в подземном храме Аримана, а еще слова Зиарета, когда тот смотрел в хрустальный шар.
        Что сказал тогда перс? «Большие птицы спускаются с неба»?
        Тени закрыли все небо.
        «Это стервятники, эфенди!»
        Джерарда охватил леденящий ужас. Ценой невероятных мучений ему удалось чуть повернуть голову, и силы совершенно оставили его. Зато теперь он мог видеть крышу башни вокруг себя.
        Рядом лежали четыре скелета, начисто лишенные плоти и выбеленные солнцем. Черепа, казалось, усмехались с мрачным торжеством.
        И Джерард все понял.
        Башня молчания!
        Одна из тех, в которых персы, согласно своей древней религии, кладут умирающих, чтобы не осквернять огонь и землю мертвой человеческой плотью. Трупы оставляют солнцу и ветру… и стервятникам!
        Хлопая широкими крыльями, птицы спускались к беспомощной добыче. Если прежде Джерарду претила мысль, что его сознание вернулось в труп, то теперь, обезумев от ужаса, он благодарил Бога, что ничего не почувствует.
        Тишина. Холодный ветер с гор, укрытых снежными шапками. Взмахи огромных крыльев.
        Зловещие птицы уже кружились в считаных футах над Джерардом; он видел покрытые струпьями шеи и хищные изогнутые клювы.
        Стервятники спикировали все разом, укрыли распростертыми крыльями человеческое тело. Острый клюв стремительно ударил…
        Джерард ошибся: он все еще мог ощущать боль.
        Пегас
        Я хочу рассказать вам о Джиме Гарри Уорте и его коне с крыльями. В нынешние времена многие люди считают мифы просто лживыми историями вроде тех, что старики рассказывают молодежи. В каждой стране свои легенды. В Китае, к примеру, я слышал о женщинах-драконах… Но это все к делу не относится, а я собирался поведать о Джиме Гарри и волшебном коне, который у него появился.
        Джим Гарри был долговязый подросток с худым лицом, смуглый, как лесной орех. По-мальчишески нескладный, когда стоял смирно, двигался он с грацией жеребенка. Джим Гарри рос на ферме Уортов в Имперской долине, привыкая к работе по дому, а потом его отправили в школу. Лошадей он очень любил и, научившись скакать верхом, не вылезал из седла.
        Кругом была равнина, широкая-преширокая. Мальчик мог лежать на желтеющем склоне и смотреть в бескрайнее небо, огромное, больше целого мира. Лежать и следить за плывущими облаками, пока не почувствует, что земля под ним тоже куда-то летит, как вся планета мчится через Вселенную. У него было время подумать, и он думал, я знаю. В его карих глазах жила мечта, а ног уже коснулась жажда странствий. Поначалу он не понимал, что это значит. Просто скакал туда-сюда по равнине, а когда не было возможности, ходил пешком. Потом он научился читать, и долина стала для него тюрьмой, которая была еще томительней, потому что не имела границ.
        Мечта в глазах и беспокойные ноги - ох, это просто ад для человека, но и рай тоже. Уж я-то знаю. Ты уходишь в странствие или еще хуже - на поиски, только сам не понимаешь, чего ищешь, и, возможно, никогда не найдешь.
        Ты пытаешься найти ответ на вопрос, но не знаешь, что это за вопрос, и в итоге остаешься без ответа. Если устанешь, всегда можешь сесть на солнышке и подумать, но, пока ты молод, все иначе. И юный Джим Гарри много думал, еще больше читал и в один недобрый день заинтересовался Хлебной горой, высившейся на юге, - голой, безводной и старой как мир.
        - Никто туда не ходит, - сказал Энди Уорт, отец Джима Гарри.
        - А кто-нибудь хотя бы попробовал?
        Энди так не думал, но ему нужно было ехать в город за новыми седлами, так что разговор на этом закончился. Сара, мать Джима Гарри, знала не больше мужа, но велела сыну не забивать голову глупостями. Тогда Джим Гарри подошел к старшему брату Тому, но тот расставлял капканы и только посмеялся над заботами мальчика.
        И все же он узнал правду от тетушки Раш. Одни считали ее обычной paisano, простой деревенской жительницей, другие говорили, что она совсем не проста и побывала в Европе. Теперь тетушка Раш жила в ветхом домишке, разводила свиней и кур. Ее лицо сморщилось, как грецкий орех, но глаза сверкали, точно гранаты. Поговаривали, что она потребляет травку, и, возможно, так оно и было. В любом случае она была одинокой старушкой и любила компанию, поэтому научилась слушать и кивать. Дети приходили к ней и говорили часами, а она старалась удержать их подольше жалким угощением. Джим Гарри часто навещал тетушку Раш, потому что она разрешала ему болтать обо всем на свете, а если даже смеялась над ним, то по-дружески.
        Тетушка Раш считала, что на вершине Хлебной горы может быть что угодно.
        - Никто никогда там не был. Я так думаю, - сказала старушка. - Чертовски тяжело забираться на гору, правда, Джим Гарри? Ты сам не пробовал? Возможно, там ничего и нет. Просто это самое высокое место на много миль вокруг. Оттуда видно всю долину.
        Мальчик отпихнул ногой петуха, норовившего клюнуть его поношенные ботинки.
        - Может быть, оттуда видно Тихий океан.
        - Его закрывают горы, малыш. Ты никогда не видел океан?
        - Я ездил во Фриско с папой и тоже страшно умотался. А потом убежал в Сосалито[33 - Сосалито - пригород Сан-Франциско.] - подняться на Тамальпаис[34 - Тамальпаис - гора в окрестностях Сан-Франциско.].
        - Так ты любишь ходить в горы?
        - Ага, - ответил он. - Мне нравится высота. Ты слышала о пегасусе?
        Он неверно произнес это слово, не отводя взгляда от Хлебной горы.
        - Не-а. А что это?
        - Просто байка. Про коня с крыльями. Считалось, что он жил на горе или, по крайней мере, иногда спускался на нее.
        - Я слышала про единорогов, - задумчиво произнесла тетушка Раш, раскачивая взад-вперед шатающийся зуб. - У лошади может вырасти рог, а вот крылья - это вряд ли. Я так думаю. Много ли от них толку?
        - Не знаю.
        Джим Гарри перекатился по траве с живота на спину и замолчал, глядя на облака, плывущие к Хлебной горе. Потом полусонным голосом сказал:
        - Я вот все думаю, а вдруг пегасус там, на Хлебной горе?
        - Думай не думай, а никто тебе этого не скажет, - добродушно пробурчала тетушка Раш.
        - А может быть… - Джим Гарри приподнялся и сел. - У меня сегодня нет никаких дел. Нужно только починить сарай, а это может и подождать. Пойду-ка я, пожалуй, заберусь на гору.
        - Сегодня так жарко, - со вздохом заметила старушка. - Подожди немного, я приготовлю тебе кукурузного хлеба.
        - Не-а. - Мальчик встал и ушел, но тут же вернулся. - А сахар у тебя есть?
        Тетушка Раш нашла два-три кусочка, Джим Гарри опустил их в карман комбинезона и зашагал вверх по тропинке. Когда он скрылся из вида, женщина вдруг зашлась высоким визгливым старческим смехом.
        - Вот сорванец! - сказала она, забросила в рот оставшиеся кусочки сахара и медленно разжевала. - Скажет тоже, конь с крыльями! Вот сорванец!
        Джим Гарри все-таки отправился к Хлебной горе и по дороге встретил смешного, скрюченного горбатого гнома, который переваливался с боку на бок, опираясь на сучковатую клюку. Человечек строго поглядел на Джима Гарри и сказал:
        - Я слышал, ты идешь за крылатым конем, мальчик?
        Джиму Гарри сделалось немного не по себе. Он решил было дать стрекача, но гном преградил дорогу клюкой.
        - Не бойся меня, вьюноша, - сказал он. - Ты ведь вдвое выше - и еще вырастешь.
        Джим Гарри попытался выпятить грудь, хотя прекрасно знал, что слишком тощий для своих лет.
        - Я тебя не знаю, - объяснил он.
        - Зато я видел тебя в городе. Так, значит, ты идешь за пегасом?
        - С чего ты взял? - вспыхнул мальчик, решив, что над ним насмехаются. - Нет, я просто гуляю.
        Запавшие глаза гнома с грустью смотрели на него.
        - Ты быстро схватываешь, мальчик. Уже научился бояться насмешек. Ох, отправляйся на Хлебную гору и найди там пегаса, но, черт побери, как ты собираешься на нем скакать? Он не потерпит седла, тебе понадобится уздечка.
        Джим Гарри насупился и принялся водить по дорожной пыли носком ботинка.
        - Ну хорошо, ступай. Не удивлюсь, если ты найдешь уздечку на каком-нибудь камне. Но не забудь, что пегас рожден для неба. Он будет твоими ногами, что уносят все дальше и дальше, будет твоими глазами, что видят много удивительного. Только не давай ему подолгу оставаться на земле.
        Гном выдохнул последние слова тихо-тихо, будто ветер прошелестел. И когда Джим Гарри поднял глаза, маленького человечка уже не было, лишь откуда-то снизу доносилось «тук-тук» гномьего посоха.
        Мальчик тяжело переносил насмешки, и ему захотелось бросить все и повернуть назад. Но, подняв голову и увидев вершину Хлебной горы, Джим Гарри уже не мог удержаться. Удивительное дело: через полмили он и вправду нашел уздечку, лежавшую на большом камне в стороне от тропинки. Сначала он немного испугался, а потом двинулся дальше с уздечкою в руке, размышляя о гноме.
        Подняться оказалось непросто. Джим Гарри в кровь разодрал ладони и коленки, а когда наконец перевалился через уступ скалы и скатился по зеленому склону, на порванный комбинезон грустно было смотреть. Он встал и огляделся. Вершина была не очень широкой и имела форму блюдца, покрытого прекрасной травой. В вогнутой середине скопилось озерцо дождевой воды, вокруг росли кусты. Коня нигде не было видно, ни крылатого, ни хоть какого-нибудь.
        Джим Гарри подошел к краю уступа и посмотрел на раскинувшийся внизу мир. Имперская долина казалась совсем крошечной и ненастоящей рядом с голубыми горами на западе. За спиной возвышались белые шапки Сьерры. А ветер, обдувавший его, еще не вдыхал ни один обитатель земли.
        Джиму Гарри до зуда в ногах захотелось шагнуть вперед и отправиться прямо по воздуху за эти тусклые тени гор на западе и в другую сторону, через Сьерру. А на севере была снежная страна, а на юге - Мексика и Панама, и просто чудо, что размечтавшийся Джим Гарри не свалился с уступа и не разбился насмерть. Но по наитию он поднял голову и увидел в небе крохотное пятнышко, которое становилось все больше и больше.
        Наверное, именно мечта в глазах мальчика помогла ему разглядеть пегаса. Он подбежал к озерцу, обмакнул в воду кусочки сахара и сделал из них дорожку к ближайшим кустам. Спрятался там и принялся ждать. И пегас прилетел.
        Ох, это был волшебный конь самого Бога! И выгнутая дугой шея, и высокая прекрасная холка, и белая шкура, блестящая, как звезды, и разлетающаяся северным сиянием грива, и глаза, что могли пылать алым пламенем, но сейчас были мягкие и нежные, как у ребенка. Боже, да человек пожертвовал бы жизнью, лишь бы увидеть пегаса, и все равно, умирая, посчитал бы, что ему невероятно повезло. А какие крылья! Белые, как у цапли, с мощными маховыми перьями, они расходились от лопаток, сверкая на солнце.
        Белый на голубом, пегас описал в воздухе полукруг и устремился вниз. Он испуганно подскочил, точно воробей, и мягко опустился возле озерца, сложив огромные крылья и ударив копытами в землю. Он пил и щипал траву с удивительной грацией, а потом заржал и разыгрался, словно жеребенок, взбрыкивая ногами. Пегас повернул прекрасную голову, пытаясь дотянуться до перьев, а Джим Гарри смотрел на него, как во сне.
        Пегас вернулся к вкусной траве, заметил сахар и, возможно, принял его за амброзию. Во всяком случае, ему понравилось, и он прошел по сладкой дорожке до кустов, в которых притаился Джим Гарри. Крылатый конь попятился и расправил крылья, собираясь взлететь, но было поздно - мальчик набросил уздечку на шею пегасу, запрыгнул ему на спину, и они понеслись!
        Огромный жеребец ракетой взмыл ввысь. Сильные мышцы вздрагивали под бедрами мальчика, крылья с громовым грохотом хлопали в воздухе. Запрокинув голову, пегас удивленно и разгневанно заржал. Грива так больно хлестнула Джима Гарри по лицу, что из носа потекла кровь. Но он лишь плотней намотал поводья на смуглый кулак и со всей силы сжал ногами бока жеребца. Только архангел Гавриил с пламенным мечом смог бы сбросить Джима Гарри со спины пегаса.
        Ветер бушевал, пегас кувыркался в воздухе. Джим Гарри обвил руками конскую шею, прижался к ней и каким-то чудом удержался. Невероятно далеко внизу виднелась Хлебная гора, а еще дальше, за Сьеррой, лежал Тихий океан.
        И тут произошла забавная история. Как и все лошади, пегас любил сахар, но он был гораздо умней, чем обычные кони. Вот потому-то он раскинул крылья, перестал кувыркаться и ткнулся носом в карман Джима Гарри, в котором учуял сладкое.
        Сначала мальчик ничего не понял. Потом достал из кармана сахар и угостил скакуна. Он погладил бархатистую морду, почувствовал шершавую губу на своей ладони и проникся любовью к крылатому коню. А когда сахар кончился, пегас уже был совсем ручным. Он подчинялся командам Джима Гарри, как будто всю жизнь провел под уздой. И у меня не хватит ни слов, ни сердца, чтобы рассказать об этом полете сквозь голубизну неба. Да и поведать о том, что думал и ощущал Джим Гарри, я тоже не возьмусь.
        Наконец солнце склонилось к западу, и Джим Гарри решил, что пора возвращаться домой. Он и так уже припозднился, но ему хотелось показать пегаса отцу, матери и брату. И они полетели мимо Хлебной горы к раскинувшейся внизу ферме.
        Но дома никого не было. Вся семья отправилась в город, потому что был субботний вечер, и даже работник с фермы поехал с ними. Джим Гарри растерялся, не зная, что делать с пегасом, но не собирался вести его в стойло. Крылатый конь мог не вынести запаха. В конце концов Джим Гарри оставил пегаса пастись на длинной привязи, а сам вошел в дом.
        Вечером он еще раз прокатился на пегасе, вернулся домой около десяти и сразу лег спать, потому что умаялся за день. Он не слышал, как вернулись родители, а они в темноте не заметили пегаса.
        Как бы то ни было, утром Джим Гарри проснулся оттого, что его расталкивает отец, вид у которого был бледный и нездоровый. Старина Энди Уорт разбирался в лошадях и понимал, что никаких пегасов не бывает. Но на северном лугу пасся крылатый жеребец и, стоило только Энди подойти ближе, вспархивал, как птица.
        - Он мой, - сказал Джим Гарри. - Я поймал его вчера на Хлебной горе.
        - Боже правый! - воскликнул Энди. - У такого уродца наверняка есть хозяин. Надевай штаны и бегом на луг!
        Как только они подбежали, пегас взвился в небо, таща за собой веревку, оборванную еще ночью. Джим Гарри чувствовал себя ужасно, как будто остался без правой руки.
        - Позови его, - посоветовал Энди. - Может быть, он вернется.
        Джим Гарри так и сделал. Пегас спустился и гарцевал вокруг, настороженно поглядывая на Энди.
        - Хватай поводья! - крикнул отец. - Вот так! А теперь… Эй, держи крепче!
        Пегас рванулся прочь, волоча за собой Джима Гарри.
        - Не подпускает меня к себе? Ну ничего, научится. - Энди прищурился, разглядывая коня. - Ладно, он настоящий. Никогда о таких не слышал. А теперь, Джим Гарри, просто объясни, что вчера случилось. И не вздумай врать.
        Джим Гарри рассказал отцу обо всем. А Энди поверил тому, чему хотел поверить.
        - У него нет клейма. Отведи его в конюшню, а я схожу за сахаром.
        - Я не хочу ставить его в стойло, - заупрямился было Джим Гарри, но только получил затрещину за свои хлопоты.
        Они все-таки отвели пегаса в конюшню и приложили немало труда, чтобы его успокоить. Конь то и дело хлестал крыльями по стенам, словно птица в клетке, и пытался взлететь. Энди велел Джиму Гарри хорошенько связать его кожаными ремнями, и мальчик получил еще пару оплеух за возражения. Потом они отправились домой, чтобы позвать Сару, Тома и Бака, работника с фермы.
        Возможность показать пегаса домашним должна была обрадовать Джима Гарри, но ему было не до веселья. Пегас в стойле выглядел совсем по-другому. Он то и дело вскидывал голову, недовольно фыркая от неприятного запаха. Другие лошади пугались его.
        - Съезжу-ка я за доком Уэстом, - заявил Энди, потирая узкий, заросший щетиной подбородок. - Пусть объяснит, что это за фокус. Хотя, если честно, я даже не представляю, как такое возможно.
        Док Уэст, ветеринар, сказал, что пегас - это мутация. Сам он никогда о таких не слышал, зато видел двухголовых телят, а в соседнем округе одна женщина родила ребенка с козлиной головой. Док Уэст говорил вполголоса, с ухмылочкой и поглядывал на Сару. Она скромно примостилась в сторонке и следила за пегасом. Джим Гарри слушал внимательно, но от некоторых слов ему стало не по себе. Его брат Том стоял с разинутым ртом, шумно дыша. И повсюду пахло конюшней. Совсем не то, что мчаться по небу на пегасе. Это было просто ужасно.
        Казалось, никто не понимал, что пегас принадлежит Джиму Гарри или, наоборот, Джим Гарри принадлежит пегасу. Ухо до сих пор саднило от мозолистой отцовской руки. От матери никакой помощи ждать не приходилось, она едва не упала в обморок, услышав, что сын летал по небу на крылатом коне.
        - Это просто ненормально, - сказала она.
        - Но у такой твари должен быть хозяин, - заметил Энди.
        - Если бы он был, ты бы об этом услышал, - ответил док Уэст, бросив алчный взгляд на пегаса. - Этот жеребчик принесет тебе кучу денег. Ты ведь не собираешься продавать его прямо сейчас.
        - Бог мой, нет, конечно. Я думаю… не знаю. Может, отдам его в аренду зоопарку или вроде того. Готов поклясться, он дорого стоит.
        Джим Гарри подбежал к пегасу и встал перед стойлом:
        - Он мой. Ты не можешь его…
        - Не смей говорить со мной таким тоном, - буркнул Энди. - Да и что ты будешь с ним делать? Свернешь свою глупую голову? Удивляюсь, как это еще не случилось. Надо же оставить коня пастись всю ночь с оборванной веревкой! Просто чудо, что он не сбежал.
        - Он и впрямь может летать? Ей богу? - спросил Том.
        Док Уэст тоже выглядел очень заинтересованным.
        - Конечно может. Я сам видел, - сказал Энди.
        Он подошел было к стойлу, но передумал, когда пегас попятился, встал на дыбы и зафыркал.
        - Док, попрошу тебя отправить от моего имени кое-какие телеграммы, когда вернешься в город.
        - Ты точно хочешь его продать…
        Нет, Энди этого не хотел, он просто разослал сообщения самым разным людям. Ответов пришло немного. Никто не поверил в крылатого коня. Это было похоже на новый фокус, очередную русалку из цирка Барнума[35 - Цирк Барнума - самый известный американский «цирк уродов».]. Только один человек приехал из Лос-Анджелеса, чтобы самому убедиться, но и он не захотел ни купить пегаса, ни взять в аренду для цирка.
        - Да, я понял, что он настоящий, - сказал визитер с озадаченным видом. - Но кто в это поверит, парни? Все завопят, что это обман. Если бы мы объявили о крылатом коне, а вместо него показали конька-горбунка, все были бы довольны. Но этот… Слишком уж он настоящий. Люди ни в жизнь не поверят. Скажут, что мы приклеили ему крылья. Он неправдоподобно хорош.
        - Пусти его полетать по кругу, - предложил Энди. - Сразу станет видно, что он настоящий.
        - Думаешь, он будет летать с веревкой на шее?
        Энди уже пробовал, подсылал к пегасу Джима Гарри, но ничего не вышло.
        - Ни за что. Но на нем можно ездить верхом, он приучен к поводьям.
        - Боже меня упаси на нем скакать! Даже акробат на такое не согласится. Это ж верное самоубийство, приятель! Я переговорю с боссом, но толку с этого все равно не будет. Разве что выщипать ему все перья, вот тогда народ это проглотит.
        Джим Гарри подслушивал в щелку, а когда гость ушел, бросился к отцу:
        - Ты ведь не сделаешь этого? Не вырвешь Пегасу перья?
        - Нет уж, - задумчиво произнес Энди. - Послушай, Джим Гарри. Я хочу, чтобы ты проверил, как этот конь скачет. Не летает, а скачет. Дашь ему оторваться от земли - и я с тебя шкуру спущу.
        Джим Гарри с радостью ухватился за возможность снова сесть на пегаса. Конь был очень быстрым, он скакал по северному лугу, как блестящая от пота молния, сложив крылья и взбивая копытами землю. Энди стоял возле изгороди, обмахиваясь соломенной шляпой.
        - Порядок, - крикнул он наконец. - Оботри его и отведи в стойло.
        На следующий день Энди отправил новые телеграммы и вызвал человека с секундомером, чтобы засечь скорость пегаса. Потом они долго о чем-то совещались.
        Джим Гарри уловил только обрывки разговора:
        - Он стоит дороже, да и цирки в наше время умирают быстрей, чем скаковые лошади, но ты не сможешь…
        Они оба покосились на Джима Гарри и отошли подальше.
        Все это встревожило мальчика. Он отправился в конюшню, где Том пытался подобраться к пегасу, но без всякого успеха.
        - Какой норовистый, - сказал Том. - Нужно его укротить. И я это сделаю.
        Джим Гарри подумал о шпорах и кнутах и побелел. Он разругался с Томом, и старший брат ушел. Тогда Джим Гарри угостил пегаса сахаром, приготовил ему кашу из отрубей и дал свежей дождевой воды.
        Крылатый конь совсем поник. Исчез огонь в глазах, гордая шея уже не выгибалась, как прежде. Пегас ткнулся мордой в подмышку Джима Гарри и слегка подтолкнул его, словно приглашая прокатиться.
        - Да я бы с радостью, но не могу. Отец с меня шкуру спустит. Лучше бы я не приводил тебя сюда, пегас. Я бы тебя выпустил, если бы…
        Но из этого ничего не выйдет. Энди заставит Джима Гарри позвать крылатого коня, и пегас наверняка подчинится тому, кого признал своим хозяином. Джим Гарри вспомнил, как летал над Хлебной горой, споря с ветром. Он сел на пол прямо в стойле и зарыдал, как ребенок. Но от этого тоже было мало пользы.
        Неделя проходила за неделей, Энди все больше мрачнел и злился. Том выпрашивал у него разрешение укротить пегаса, пока не растянулся на земле от шлепка тяжелой отцовской ладони. Сара помалкивала, но под любым предлогом старалась держать Джима Гарри подальше от коня. Она считала, что пегас, уродливый и опасный, не доведет сына до добра; из-за него в голову мальчика лезли всякие глупости. А Джим Гарри и без того был странноват.
        Однажды Энди послал Джима Гарри в город вместе с Баком, и по какой-то причине они выбрали объездную дорогу через горы. Старенький «форд» кряхтел и пыхтел, стертые шины визжали на поворотах. Бак, широкоплечий увалень со вздорным характером, был неразговорчив.
        - У нас и так седел навалом, - сказал Джим Гарри, ерзая на сломанных пружинах. - Зачем нам еще? И зачем меня послали с тобой?
        - Как старик сказал, так и делай, - проворчал Бак, вдавливая педаль тормоза в пол.
        Справа утес обрывался отвесной пропастью, слева поднимался крутой склон. Мотор начал закипать. И тут за поворотом у обочины они увидели сгорбленного гнома, сжимавшего в крепких руках изогнутую клюку.
        Джим Гарри узнал крохотного человека. Он попросил Бака остановиться, но тот обозвал гнома автостопщиком и проехал мимо. Но не очень далеко, потому что мотор заглох, а тормоза заклинило. Гном подозвал Джима Гарри.
        - С пегасом сотворят что-то плохое, мальчик, - сказал он. - Тебя нарочно послали в город, чтобы убрать с дороги.
        У Джима Гарри душа в пятки ушла.
        - Что они задумали?
        - Твой отец хочет сделать из пегаса скаковую лошадь. Ты ведь знаешь, как быстро он бегает. Так за него дадут больше денег. Но никто не допустит к скачкам крылатого коня, поэтому к твоему отцу приехал док Уэст, чтобы отрезать пегасу крылья. Вот почему тебя послали в город. Они погубят пегаса, мальчик…
        - Захлопни пасть! - прорычал Бак и грубо выругался.
        Он выпрыгнул из машины и с кулаками набросился на гнома. Увидев, как Бак замахнулся, Джим Гарри закричал и попытался выбраться из «форда», но комбинезон зацепился за сломанную пружину.
        Однако помощь гному не понадобилась. Он просто взял да и огрел Бака своей клюкой. Не похоже, чтобы удар был сильный, но Бак рухнул мешком и лежал неподвижно, как камень.
        - Он не умер, - сказал гном. - Просто оглушен. А тебе, мальчик, лучше вернуться домой. Думаю, на машине уже можно ехать. Я ведь говорил тебе, что пегасу нельзя подолгу оставаться на земле. Он рожден для неба.
        Джим Гарри шмыгнул за руль и попробовал завести мотор - двигатель тут же заработал, педаль тормоза тоже больше не заклинивало. Джим Гарри не без труда развернул машину и во весь дух помчался назад.
        Удивительно, как он не разбился по дороге. Самое смешное, что Джим Гарри благополучно перебрался через горы, а все случилось уже у самого дома. Через оросительную канаву вел грубый дощатый мост, который и в лучшие свои годы был очень шатким. Джим Гарри свернул к нему на полной скорости - передняя левая шина ударилась обо что-то и лопнула. «Форд» вильнул в сторону и свалился с моста. Падать было не высоко, да и в канаве текла лишь струйка воды, но машина опрокинулась и смялась в гармошку. Джим Гарри на минуту-другую потерял сознание и пришел в себя от острой боли.
        Он лежал под разбитой машиной, правая нога превратилась в один пульсирующий узел боли. Ее словно размазало между покореженным металлом и утопленным в грязь камнем, и если бы машина не осела, немного съехав набок, Джим Гарри так и остался бы там дожидаться помощи. Грохота, похоже, никто не слышал, потому что из конюшни доносилось лошадиное ржание.
        Мальчик почувствовал запах гари. Он высвободил ногу и попытался встать, но не смог и долго барахтался в грязи, извиваясь ужом, пока не выполз наверх по пологому склону канавы. Потом оглянулся на свою искалеченную ногу,
        Нет, это была уже не нога. Никакой врач не смог бы с ней ничего поделать. Со временем Джим Гарри привык бы к костылю, но не забывайте, что в его ногах жила тяга к странствиям. Поэтому не стоит удивляться, что ему захотелось спуститься обратно в канаву и разбить себе голову о торчавший из грязи кусок металла.
        Вместо этого он завыл.
        Возмущенное ржание в конюшне внезапно стихло. Затем раздался яростный трубный рев. Вы когда-нибудь слышали, как визжит лошадь? Это не похоже ни на что другое в божьем мире. Пегас визжал, люди в конюшне закричали. Затрещали ломающиеся доски, застучали быстрые копыта. Дверь конюшни распахнулась, и в них на мгновение появился вставший на дыбы крылатый конь, белый и грозный, с плывущими в воздухе копытами и огненно-красными ноздрями.
        Кто-то из мужчин вскрикнул от боли, другой грязно выругался.
        Пегас с топотом пронесся по лугу, волоча за собой оборванные ремни и цепи. Вскрикнув от боли, он расправил крылья. На мощных маховых перьях алели пятна крови.
        Он поднялся в воздух, описал круг и легко, как перышко, опустился возле лежавшего на земле мальчика. Выгнул дугой шею и ткнулся бархатистым носом в лицо Джиму Гарри. Мальчик обеими руками обхватил мощную шею.
        К ним уже бежали люди.
        - Держи его! Что случилось? Не отпускай!
        Джим Гарри заглянул в глаза пегасу, и человек с крылатым конем поняли друг друга. Мальчик поднялся, держась за длинную гриву и стиснув зубы, чтобы не закричать. Пегас опустился на колени, чтобы Джим Гарри смог забраться на его широкую спину. Уздечки у мальчика не было, да и ни к чему она ему.
        Люди подбежали совсем близко, когда пегас оттолкнулся от земли, налегая на одно крыло. Но, поднимаясь выше, он словно бы набирался сил. Джим Гарри держался за гриву. Он посмотрел вниз: ферма становится все меньше и меньше. На востоке виднелась Хлебная гора, а за ней и Сьерра.
        - Выше, - прошептал мальчик. - Выше, пегас.
        Он уже мог заглянуть за Сьерру, мог различить Тихий океан. Резкий ветер холодил его пылающую раздавленную ногу. По обе стороны от него размеренно и ритмично поднимались и опускались огромные крылья.
        - Выше…
        Пегас запрокинул голову и исполнил просьбу. Они набирали высоту, оседлав ветер, и ферма пропала из вида, Хлебная гора съежилась, а долина уже не казалась такой бескрайней.
        А потом, как ни странно, заговорил старый скрюченный гном, хотя Джим Гарри нигде его не видел: «Вспомни, что я тебе сказал, мальчик. Пегас будет твоими ногами, что уносят все дальше и дальше, будет твоими глазами, что видят много удивительного. Только не давай ему подолгу оставаться на земле».
        - Ни за что не дам, - пообещал Джим Гарри. - Никогда больше не спускайся на землю, пегас. Лети вверх…
        Ветер стал горьким и холодным. Небо потемнело до пурпурного цвета. Слабо засветили первые звезды. Земля с величественной неторопливостью поворачивалась невероятно далеко внизу под копытами пегаса.
        Пальцы Джима Гарри крепко держали гриву крылатого коня. А затем медленно, постепенно, стали разжиматься.
        Время убивать
        С тревогой и страхом город ожидал следующей бомбардировки. Воздушные армии и батареи громадных орудий уже обратили его в пылающие руины: на улицах - завалы и битое стекло. Трупы тем не менее убирали быстро. Четкие действия властей предотвратили риск распространения чумы. День за днем мы поднимали глаза к небу и видели парящие в синеве самолеты, наблюдающие, выискивающие. Далеко-далеко гремели пушки, и в зареве осветительных ракет солдаты сражались друг с другом: получив пулю или удар штыком, повисали на колючей проволоке.
        Здесь, вдали от окопов, было еще хуже. Нервы звенели от напряжения, мозг безмолвно вопил, бунтуя против безумия войны. Помрачение ума разливалось в наэлектризованном воздухе, доносящем до нас отголоски ревущего боя и грохот падающих зданий.
        Ночами мы устанавливали светомаскировку. А днем с опаской проникали в разрушенные дома, пробирались к знакомым ориентирам и гадали, когда же закончится война. Те из нас, кто помнил 1918 год, склонялись к мысли, что не будет ей конца, пока не ляжет костьми само человечество.
        Но пишу я не о войне - она, чудовищная, продолжается до сих пор, - пишу я о Рудольфе Хармоне. О Хармоне и его удивительной телепатической силе.
        Впервые я встретил его в полуразрушенном офисном здании, где нашли приют бездомные. Первый этаж и часть второго почти сохранились; все остальное было разбито. Семьи ютились в кабинетах, у немногих счастливчиков имелись даже армейские койки и чудом уцелевшее постельное белье. Люди делали жалкие попытки придать крысиным норам жилой вид: тут зеркальце, там ковер, да на стене одна-две фотографии. Здание служило нам только для ночлега и укрытия. Когда в любой момент с неба могут посыпаться смертоносные снаряды, человека заботит немногое.
        Я был один, мои жена и ребенок погибли при первом воздушном налете. И кабинет, где я разложил одеяла, уже занимал Хармон, худой, изможденный, нервный парень лет тридцати, с глазами чуть навыкате и жидкими усами. Мы составили странную пару, потому что я, коренастый и чисто выбритый, сложением походил скорее на борца, чем на врача из того мира, который рухнул при первых же залпах необъявленной войны.
        Кризисы не допускают формальностей. Я вошел с одеялами, последовали вопрос, ворчливый ответ и кивок, - и мы зажили вдвоем довольно дружно, хоть и без особого интереса друг к другу. Кабинет раньше принадлежал, я думаю, какому-то закупщику, и куда тот подевался, сказать не могу. Наверное, погиб. Остались его стол и стол его стенографистки, на каждом - бесполезная лампа, и на полу - сломанная пишущая машинка.
        В углу нашлись диктофон и воспроизводящее устройство, и Хармон, в довоенной жизни механик, развлекался, пытаясь их починить. К счастью, в подвале здания располагался автономный энергоблок, так что мы могли готовить пищу и пользоваться электрическим светом, когда находили неразбитую лампочку, а это бывало нечасто. Ночью, понятное дело, ни о каком освещении не могло быть и речи. Военные следили за этим строго, по крайней мере поначалу, пока их всех не отправили на фронт. Но к тому времени мы уже освоили азы затемнения.
        До поры до времени я мало общался с Хармоном. Трудно разговаривать, когда нервное напряжение столь велико и никак не ослабевает. Мы не переставая курили, пили же на удивление мало - и очень много думали. А война шла своим чередом.
        Днем и ночью мы слышали далекую глухую канонаду, и с наступлением темноты на горизонте вспыхивали зарницы.
        Нелегко описать атмосферу, царившую в городе в те дни, - и череда тех дней не закончилась. Кожа стала нестерпимо чувствительной, словно обнажились нервные окончания. Мозг вздрагивал от резких звуков, и постоянно изводил страх: вдруг раздастся свист вытесняемого воздуха, что предшествует взрыву. Хотя, если на то пошло, мы бы обрадовались и снаряду, чтобы только покончить с невыносимой вечностью ожидания и непониманием, что делать - как найти выход и обрести надежду. Мозг, лишенный возможности действовать, пожирал сам себя. Отсюда и уныние, и раздражительность, и тоска - нормальным из нас не остался никто.
        Возможно, такая атмосфера создавалась специально для того, чтобы приостановить или вовсе разладить естественные законы не только образа жизни и мышления, но и те законы, что коренятся в неизменной стабильности бытия. Сама земля под ногами казалась незнакомой: она приняла чуждые черты и как будто в любой миг могла перемениться, содрогнуться и низвергнуться в хаос. Изменились лица, в особенности глаза. У меня было время их изучить, разобраться в тайне простейших вещей: в движении мимических мышц, в восприимчивости зрительного нерва, в способностях всех органов чувств. Я должен особо выделить этот пункт, поскольку он важен для дальнейшего повествования.
        Хармон починил устройства и занялся диктовкой, решив вести звуковой дневник. Но записывать было почти нечего. Днем «армия скелетов» убирала трупы и патрулировала город. Ночью эта армия сокращалась до небольшого отряда и сидела в темноте, потому что даже карманный фонарик нес в себе опасность. Стратосферные самолеты и воздушные шары противника оснащались мощными приборами наблюдения, а нашу собственную оборонительную авиацию постепенно перевели на фронт.
        Так мы и жили, делая обыденные глупые вещи, ища выход чувствам, мыслям и энергии. Нервное напряжение непрерывно будоражило мозг; мужчины и женщины находили разные средства, чтобы его снять. Пили горькую, предавались сладострастию, позволяли себе вспышки ярости - сдерживающие плотины распахнулись во всю ширь.
        Неделя проходила за неделей, а мы с Хармоном по-прежнему занимали ту же осточертевшую комнату. Надо сказать, мы так и не стали по-настоящему дружны; дело не в неприязни, скорее в безразличии. Снабжение продовольствием давало сбои, и мы делились всем, что могли добыть. Просто из удобства и предусмотрительности. Однажды я принес несколько консервных банок супа, мяса и банку тунца - последняя мне особенно запомнилась, потому что рыба оказалась испорчена, - и нашел Хармона сосредоточенно сидящим в наушниках перед диктофоном. Увидев меня, он вздрогнул и поспешно выключил аппарат.
        - Вот, - сказал я, складывая трофеи на полу, - еще пожуем. Но меня беспокоит вода. Караульный сказал, что водохранилище бомбили.
        Новость не произвела на Хармона заметного впечатления. Он нервно теребил усы, большие глаза смотрели на меня с непроницаемым выражением. Я подошел к окну.
        - Вижу два самолета, - сказал я. - На фронте их сбивают пачками. Появились какие-то зажигательные намагниченные пули…
        - Стэнли, - прервал меня Хармон, - я хочу, чтобы ты прослушал эту запись.
        - А? Какую еще запись?
        - Мне… немного не по себе, - сказал он. - Это или сон, или галлюцинация, или безумие. Даже не знаю, что выбрать. Прошлой ночью, понимаешь, я что-то продиктовал, пока был в забытьи. По крайней мере, я не был в полном сознании, хоть и не спал. Ты ведь слышал об автоматическом письме. Тут нечто подобное - автоматическая речь. Если не считать ее, то я, кажется, все-таки дремал. Я, - он кашлянул и отвел взгляд, - совершал убийство. Но это был не я. Мой рассудок, мое сознание будто переместились в чужое тело. И мой голос передавал мысли, когда они проходили через мой мозг. Мне очень страшно.
        - Нервы, наверное, - сказал я. - Давай-ка послушаем.
        Хармон передал мне наушники. Я поставил иглу на начало записи. Завертелся виниловый валик. Я чуть замедлил его движение и прислушался.
        Сначала раздалось неразборчивое бормотание. Оно перешло в отдельные слова, затем в связный монолог. Хармон внимательно наблюдал за мной. Лицо его побледнело. И спустя какое-то время я понял почему.
        На записи текли мысли убийцы, сначала спутанные и хаотичные:
        - Тени… тени домов… рваные… под луной. Держись теней. Они защитят. Можно спрятаться от неба… Небо давит, небо - пелена, оно душит, корежит. Из него вот-вот выскочит смерть. Но смерть не выскакивает. Если бы… Господи, если бы… Нет, она просто ждет. Невыносимо. Бомбы, снаряды, кровавый дождь. Что угодно, только бы сорвать с мозга покрывало… жаркое, гнетущее. Внешне я спокоен. В мозгу же бурлит, бушует смятение. Мечутся, мечутся мысли неровными волнами… Мысли издалека, из подсознания… Прервать хрупкое безмолвие… Я не смею кричать… Нет! Нет!.. Крик сорвет покрывало и обнажит трепещущий мозг… Держись теней. Крадись вдоль улицы, избегай залитых лунным светом участков.
        Некоторое время молчание и шорох записи. Потом голос зазвучал вновь:
        - Мозг шевелится, омерзительно ворочается в черепе. Переполненный мыслями и страхом. Ненавистью. Печалью. Чувствами. Что же делать? Фронт… это верная смерть. Зачем цепляться за жизнь? Завтра война может закончиться. Но нам не уйти из города. На земле его больше нет. Даже воздух изменился. Пульсирует вибрациями нечеловеческих эмоций. Будто пронизан электричеством. Мой мозг уже заряжен сверх меры. Хоть какого-то выхода, какого-то избавления!
        О боже! Рядом кто-то движется, кто-то рожденный здесь, где нормальные законы, материализуясь, выходят из-за пределов… Песик. Маленький. Лапка перебита. У него мягкий мех. Мех вокруг горлышка… В лунном свете на черной шелковистой шерстке руки мои белы. Руки… сжимаются… мягко, нежно… Мои пальцы сильны; видишь, как проступили жилы? Мой мозг… Потоки мыслей рвутся сквозь покрывало, которое душит его. Холодный воздух обдувает мозг. Тени скачут навстречу мне. Налетают. Скрывают ужасное небо. Я в пещере. Тени охраняют меня. Мозг охлаждается - и пальцы мои наполняются восторженной болью. Руки выпускают энергию, которая плескалась в мозгу. Песик мертв.
        Снова тихий, ритмичный скрип иглы.
        Я посмотрел на Хармона. Он жестом велел продолжить. Опять я услышал голос:
        - Мало! Мало вышло энергии. Мозг ворочается, качается… Но путь правильный. Только не песик. Мало энергии вышло. Мало… Блики света на медных пуговицах. Мундир цвета хаки. Спит. Солдат прикорнул к стене, до винтовки ему не дотянуться. Он меня не слышит. Ночь тепла - воротник расстегнут. Под кожей бьется пульс, трепещет синяя вена. Получится бесшумно подойти? Да, он не слышит. Отодвигаю винтовку еще дальше. Теперь я стою прямо перед солдатом. Мои руки поднимаются. Энергия перетекает из мозга в них. Пульсация в черепе уже не так болезненна… Пожалуй, стоит остановиться. Нет, не стоит. Энергия устремится обратно, если не…
        Тени изготовились к прыжку. Мягко, нежно мои кисти сжимаются на горле солдата. Давайте, давайте, тени, скачите проворно, неистово, охраняйте меня. Громоподобный поток хлещет из мозга, бежит по рукам, вливается в ладони, в пальцы, которые высвобождают силу… Он мертв - позвоночник хрустнул почти неслышно. Пусть лежит тут, спокойный, затихший. Небо больше не давит. Дует прохладный ветер и освежает мой обнаженный мозг…
        Я дошел до конца записи. Выключив устройство, снял наушники и обернулся к Хармону. Он дергал усы, губы дрожали.
        - Ну? - спросил он.
        - Все субъективно, - сказал я. - Ты не сумасшедший. Нервная истерия может вызывать сомнамбулизм. Ты ходил во сне, вот и все.
        - Да, - сказал он, - но сегодня утром вниз по улице, на берегу реки, нашли задушенного солдата.
        Я пощупал щетину на подбородке.
        - Что из того? Бывали совпадения и раньше.
        - Я пошел посмотреть на тело, - сказал Хармон, - но его уже унесли. Тогда я немного походил вокруг и нашел мертвую собаку. Черный спаниель со сломанной лапой. Я… я… - Его глаза совсем вылезли из орбит, он облизнул сухие губы. - Мог ли я…
        Я хмыкнул и коснулся тонкой руки Хармона:
        - Мог ли ты задушить дюжего солдата? Сломать ему шею? Сам-то как думаешь?
        На миг он расслабился, но тут же хмуро сомкнул брови:
        - Считается, что безумие придает необыкновенную силу.
        - Возможно. Но я сильно сомневаюсь, что ты вот так мог задушить человека. Я был терапевтом, а не психиатром, но кое-что смыслю в таких делах. Кроме того, как ты мог убить солдата, пока диктовал целый валик?
        - Я думал об этом, - сказал Хармон. - Я мог бы надиктовать по памяти.
        - Ты выходил сегодня ночью?
        - Не помню, чтобы я выходил. Я лег спать около девяти тридцати. Затем вдруг, в каком-то оцепенении, оказался у диктофона. Когда я кончил говорить, все словно почернело. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я полностью очнулся. Я посмотрел на часы. Было два с небольшим. Ты спал, и я чуть не разбудил тебя - мне нужно было с кем-нибудь поговорить.
        - Зря не разбудил, - сказал я.
        Я снова подошел к окну, задумчиво посмотрел на остов небоскреба на противоположной стороне безлюдной улицы; высоко в небе раздавался низкий гул самолета.
        - Можешь дать какое-нибудь объяснение? - спросил Хармон.
        - Не знаю. Это выходит за пределы области медицины. Есть одна идея, весьма фантастическая. Если то, что ты диктовал, правда…
        - Ну…
        - Значит, ты читал чьи-то мысли. Телепатия до сих пор не доказана, хотя эксперименты довольно убедительно говорят о ее вероятности. Мозг - загадочный орган, мало что о нем известно. Шишковидная железа, например, тайна за семью печатями. А уж сама природа мысли - я тебе доложу!
        Я закурил полсигареты.
        - Материя и мысль - это вибрации. Вибрации являются волновыми импульсами и могут передаваться при благоприятных условиях. Условия здесь исключительные. Психологически мы все потеряли голову. Напряжение носится в воздухе. Из-за него твой разум не в норме и поэтому достаточно чувствителен, чтобы установить телепатическую связь с другим разумом.
        Хармон задумался.
        - Но почему же тогда у меня нет этой связи постоянно? Почему только прошлой ночью и лишь десять минут?
        - Воспринятые тобой мысли излучались под огромным эмоциональным напряжением. Если моя теория верна, то убийца - сумасшедший. Внешне он может этого не выказывать, и я бы удивился, если бы он выдал себя. Железный самоконтроль лишал его возможности выпускать психическую энергию. Он заставлял себя сдерживать лавину, копившуюся в мозгу. Если бы, к примеру, он напился, то был бы в безопасности. Но запреты сковывали его до тех пор, покуда поток не хлынул через канал, обычно заблокированный.
        Я видел, как убийц подвергают психоанализу, Хармон. Как правило, они не хотели убивать. Но были лишены других источников эмоциональной разрядки или думали, что лишены. Джек-потрошитель - именно такой случай. Комплекс страха вынудил его резать женщин, вместо того чтобы, скажем, жениться на них. Если нормальные каналы заблокированы, энергия ищет другие выходы.
        Хармон вертел в руке виниловый валик. Внезапно он яростно швырнул его на пол - тот с треском разлетелся на куски.
        - Возможно, ты и прав, - сказал он, - и все-таки с моей головой что-то неладно, да?
        - Я бы не стал говорить «неладно». Ничего такого, от чего не нашлось бы лечебного средства.
        - Вот уж чем нетрудно разжиться, - сказал Хармон с угрюмой иронией.
        Мы замолчали, прислушиваясь к глухому реву огромных фронтовых орудий.
        Дни тянулись утомительно медленно. Кое-кто покинул город, но таких оказалось немного: в разоренных деревнях поджидал голод. В мегаполисе еще оставалась слабая надежда отыскать еду и воду. Мы оказались загнаны в угол, скованы незримыми оковами. Нас словно прокляли. Хармон еще больше осунулся от напряжения. Глаза стали неестественно яркими, щеки горели лихорадочным румянцем, губы растрескались. Неделю спустя телепатический сеанс повторился.
        Однажды вечером я вернулся со скудным запасом еды и обнаружил, что Хармон скорчился над воспроизводящим устройством и ждет меня. Все его изможденное тело дрожало, лицо превратилось в белую бородатую маску.
        - Это снова случилось, - сказал он. - Час назад.
        Я молча сложил добычу и надел наушники. Мутный лунный свет пробивался сквозь закопченные, в грязных разводах, треснувшие окна. Прислонившись к стене, наполовину скрытый во мраке, Хармон сам обратился в неясную тень.
        Снова я услышал жуткий голос:
        - Шагай, шагай, шагай. Быстрее. Расходуй энергию мозга. Но ступай осторожно. Не в лунном свете. Не под сокрушающим небом, иначе оно падет на тебя. Слушай пушки. Каждый звук добавляет энергии уже и без того перегруженному мозгу. Мало убить собаку и солдата. Потенциал накапливается опять. Нужен новый сброс. Тени не защитят меня; они удирают, ускользают прочь, увиливают, оставляя меня беззащитным под молотом неба. Я снова должен убить.
        Я иду мимо здания… Здесь спят люди, беженцы. Сейчас двери не запирают. В холле очень темно. В углу… Что это? Черный бесформенный ком. Кто-то спит, закутанный в одеяла. Старик. Мои глаза привыкают к сумраку. Кажется, я вижу очень ясно. Это энергия моего мозга; свет - это энергия, конечно… Пушки грохочут. Мимо летит самолет, я его слышу.
        А вот и тени, следующие за мной. Они приказывают мне убить. Они защитят меня, охранят… Старик похрапывает и стонет во сне. У него сухая и тощая шея. Кожа покрыта паутиной мелких морщин. Я опускаюсь на одно колено. Тишина, смутный лунный свет из распахнутой двери и ритмичное дыхание, шевелящее пергаментно-желтую кожу. И вот энергия течет из моего мозга, и пульсация становится менее острой.
        Тени склоняются надо мной, готовые к прыжку. Мягко, нежно, мои руки сжимают горло старика. Буря экстаза! Облегчение, затопляющее врата, которые рушатся под натиском, оставляя мой мозг холодным и совершенно неподвижным… Только легкая боль в пальцах, погруженных в синюшную плоть. Все кончено. Он мертв. Мой мозг свободен, умиротворен. Небо больше не пугает. Гром орудий не сотрясает цитадель моего разума. Я расслаблен, мне легко и радостно…
        Запись кончилась.
        - Я знаю, что ты скажешь, - нервно сказал Хармон. - Телепатия. Но от нее мне приятней не становится. Где-то в городе обитает чокнутый убийца, и… один Бог знает, чем все это кончится.
        - Хармон, - спросил я, - почему бы тебе не перебраться за город? Куда хочешь. Не важно. Смена атмосферы, вот в чем суть.
        - Куда мне идти? - спросил он. - Здесь мы в аду. И нам из него не выбраться. Вся земля в аду, весь мир, в сущности… - Хармон помолчал, размышляя. - Это конец. Человечество себя убивает. Сбежать мы не можем. Все мои отношения с людьми, все связи с жизнью оборвались при первом налете. Ничего не осталось. Я не знаю…
        Он уронил голову в ладони и помассировал виски. Я молча стоял и глядел на него.
        - Почему бы не разбить диктофон? - наконец сказал я.
        Наверное, Хармон подумал, что я иронизирую.
        - Легко тебе говорить, - огрызнулся он. - Ты такой, к чертям, хладнокровный, словно в жилах у тебя ледяная вода. Тебе не понять, что я чувствую…
        Я крякнул с досады и отвернулся. Мои потери не менее тяжелы. Как посмел Хармон предположить, что я ничего не чувствую? Только потому, что мало проявляю эмоции? Есть одна картина, которую я не позволяю себе вспоминать: руины моего дома, означавшие, что я остался без жены и детей.
        Усилием воли я отогнал мрачные мысли. Есть вещи, вспоминать которые слишком страшно.
        Две недели спустя я вернулся домой после полуночи с пустыми руками. Желудок тупо, непрестанно ныл. Угроза голодной смерти витала над городом, заняв место самолетов, исчезнувших несколько дней назад. В мире мертвых мы остались одни. Только гром пушек, теперь прерывистый и оттого еще более отчаянный, чем раньше, говорил нам, что еще оставались живые, кроме нас.
        Прежде чем войти в комнату, где ждал Хармон, я услышал его голос. Вернее, голос из диктофона. Я вошел, как раз когда запись закончилась.
        - Привет, - глухо сказал Хармон. - Это случилось опять. На сей раз без убийства. Слушай.
        Он поднялся и подал мне наушники. Я поставил запись на начало.
        Она потекла резко:
        - Убей, убей, пока энергия не разорвала мозг на части. Уже две недели без малейшего сброса. Сегодня я должен найти облегчение, иначе умру. Попытки подавить позывы к убийству бесполезны и опасны. Со временем этот импульс стал для меня слишком мощным. И сейчас он просто неодолим. Темно, очень темно. Сегодня нет луны. И теней нет. Одно пустое давящее небо. Пушки теперь гремят не так часто, но, когда они стреляют, мой выжидающий мозг сотрясается от ударов. Я должен выпустить эту страшную энергию из головы. Но как и где? В этом коттедже, думаю, живут люди. Но дверь заперта. Окно… оно легко скользит вверх. В наше время люди не боятся воров. Зажгу-ка я спичку. Пустая комната, я слышу тихое дыхание.
        Запись оборвалась, но тут же возобновилась:
        - Спальня. Еще одну спичку. Свет выхватывает кровать, на ней двое спящих детей. Лет восьми-десяти, наверное. Мягкие белые шейки ждут. Я должен убить быстро. Не могу ждать. В голове бушует, гремит водоворот. Он клокочет и дробится изнутри о череп. Нет теней, чтобы помочь мне. Но энергия уже течет в руки. Надо склониться над кроватью, над ребенком.
        Мягко, нежно, мои руки сжимаются на горле… Заткнись! Заткнись! Черт тебя подери… Второй мальчик не спит, он соскочил с кровати и орет что есть мочи. Я слышу крики людей. Торопливые шаги. Времени уже нет, я не успею убить ребенка. Окно еще открыто. Я на улице. Они преследуют меня, выкрикивают угрозы. Еще минута - и я бы задушил мальчишку и выпустил энергию. Но не было этой минуты. Вот переулок. В нем темно. И боковая улочка. Голоса преследователей стихают. Я их теряю… Я в безопасности. Безопасности? Боже, мозг готов взорваться!
        Запись кончилась.
        Я снял наушники и повернулся к Хармону. Вопреки воздушной опасности, он зажег электрическую лампу и прикрыл ее носовым платком. Застывший, он сидел перед диктофоном, не обращая на меня внимания. Я начал было говорить, но вдруг осекся, наблюдая за ним.
        Дрожь прошла по изможденному телу Хармона. Глаза расширились. Медленно, механически он поднес к губам трубку диктофона и нажал рабочую кнопку. Игла заскользила по виниловому валику.
        - Я не выдержу, - сказал Хармон мертвым, ничего не выражающим голосом. - Я больше не могу бороться с давлением энергии. Мой мозг пульсирует, стучит, трепещет в черепе. Меня чуть не схватили, но любой риск оправдан, если охлаждает мой мозг. Вся энергия снова в моей голове. Я должен убить! Скорей, скорей!
        Вдалеке раздался орудийный залп. Но Хармон его не услышал.
        - Энергия движется, - продолжал он. - Волны подхватывают ее, влекут из мозга по рукам, до самых кончиков пальцев. Там она ждет, готовая выпрыгнуть и умчаться.
        Снова зловеще прогремели пушки.
        - Изготовьтесь к прыжку, тени! Прыгайте, чтобы охранять меня! Охраняйте, пока я убиваю! Вот-вот, сейчас!
        Внезапно Хармон издал пронзительный крик. Трубка с грохотом упала на стол. Он повернулся ко мне: глаза широко распахнуты, пожелтевшее лицо блестит от пота, ужас кривит губы.
        Пушки грохотали.
        Я двинулся - и проворная тень упала на Хармона.
        Мягко, нежно мои пальцы сомкнулись на его горле…
        Невероятность
        В редакции газеты «Трибьюн» никто не обратил внимания на лысого коротышку. Пишущие машинки все так же стрекотали, редакторы перекрикивали друг друга, подзывая мальчишек-рассыльных, а он стоял в растерянности с вытаращенными глазами. Я как раз закончил свой материал и, передавая исписанные листки рассыльному, заметил, что лысый направляется к кабинету издателя. Я догнал его, когда он уже взялся за дверную ручку.
        Обернувшись, он пролепетал, растерянно моргая бледно-голубыми глазами:
        - Я… хотел бы видеть…
        - Не ходите туда, - сказал я. - Вас там прикончат. Как вам удалось пройти через вахтершу?
        - Она была занята, отвлеклась… Вообще-то, я в штате редакции. - Он с гордостью достал маленькую коричневую визитку.
        Так-так, «сельский корреспондент». Должность свою лысый озвучил так, будто оба слова начинались с заглавной буквы. Время от времени он посылал заметки в «Трибьюн», и, возможно, ему даже платили построчно - наверняка гроши, но и это много значило для него. Имя значилось на карточке: Лью Хиллмен.
        - У меня для вас материал, - сказал он, - слишком важный, чтобы доверить почте. Потому я и приехал лично. Дело касается доктора Фабрина. - Он умолк с таким видом, словно я не мог не знать, о ком идет речь.
        - Понятно… Попробуйте обратиться к нему. - Я кивнул на коллегу, сидевшего за другим столом.
        А минут через десять поднял голову от пишущей машинки и вновь увидел перед собой лысого, который стоял с жалким видом.
        - Не верит! - выпалил он, прежде чем я успел открыть рот. - Говорит, я все выдумал! Но у меня есть фотографии - вот, вы только гляньте! - Он бросил на стол ворох снимков невысокого длинного здания. - Больница «Палмвью», - пояснил лысый, ткнув пальцем.
        Помимо здания, там был какой-то человек - плотный, довольно обычного вида, только на одних снимках с двумя ногами, а на других - с одной.
        - Нас не интересуют несчастные случаи, - сказал я, - разве что в них есть что-нибудь необычное. Я не могу…
        - Вы не поняли! - перебил Хиллмен. - Первые снимки Драйера я сделал два месяца назад, когда он только появился в больнице «Палмвью». Я фотографирую всех пациентов - на случай, если произойдет что-нибудь интересное. Тогда у него была только одна нога, а теперь их две! Новая выросла прямо из культи, я видел это собственными глазами!
        Конченый псих. Так бы ему и сказал, но уж больно всерьез он воспринимал эту историю. Поэтому я всего лишь пожал плечами.
        - А где ваши доказательства? Одних фотографий мало.
        - Доказательства?! - вскинулся он. - Сам Драйер разве не доказательство? Я взял у него заверенные показания, и у доктора Фабрина тоже! - Он бросил на стол два письма.
        Разумеется, они тоже ничего не значили. Фальшивки, скорее всего, рекламный трюк.
        Однако я вспомнил, как читал уже что-то в газете о больнице «Палмвью». Попросил Хиллмена подождать минутку, а сам сбегал в архив. Кое-что отыскалось, хоть и совсем немного.
        Доктор Фабрин, хозяин лечебного заведения, время от времени сдавал часть здания в аренду разным людям, поскольку редкие пациенты приносили мало дохода. Судя по всему, он был эксцентричным, не очень способным и в своей профессии известностью не пользовался.
        Последняя новость из «Палмвью» датировалась прошлым месяцем. Какой-то полусумасшедший физик, по имени Гай Нэйсмит, арендовавший подвал для своих экспериментов, умудрился что-то взорвать и оказался выше этажом в той же больнице, но уже пациентом. Нашлось в архиве и несколько забавных сообщений из тамошней округи - всякие сплетни, что шлют обычно в газеты, о странных огнях, непонятных звуках и так далее.
        Интерес у меня вызвала лишь заметка об открытии доктора Фабрина, которое, по его словам, произведет революцию в медицине и позволит лечить безнадежных больных. Вот и все, никаких подробностей о новых методах, но достаточно, чтобы надеяться что-нибудь в «Палмвью» раскопать.
        Полчаса спустя я уже трясся в древней развалюхе Хиллмена по загородному шоссе. Лысый светился благодарностью, но в то же время явно тревожился.
        - Успокойтесь, - сказал я, - мне ваш материал красть ни к чему, я проведу свое собственное расследование. Кое-что, конечно, имеется и у вас, но без надежных доказательств нам никто не поверит. Мне и так пришлось поспорить с шефом на бутылку виски, что привезу эксклюзив для первой полосы, иначе бы меня не отпустили.
        - Материал будет, - заверил лысый, сверкнув глазами. - Я приглядываю за больницей еще с тех пор, как познакомился с Нэйсмитом…
        - С тем самым, что взорвался?
        - Да, я сразу задумал написать о нем. Он говорил, что напал на след чего-то крупного. Суть я не очень понял, но работал он в области… э-э-э… - Хиллмен порылся в кармане, достал смятый листок и протянул мне, едва успев крутануть руль, чтобы машина не улетела в кювет. - Вот тут я записал для памяти.
        Разобрать его каракули было непросто: «Энтропия… Детерминизм как основная характеристика - см. Эддингтона… Сбой причинной связи на субатомном уровне…»
        - Прекрасно, - усмехнулся я, сунув листок обратно в карман лысому. - Должно быть, тот атом и взорвался у него под носом.
        Хиллмен обиженно умолк и не произнес ни слова до самой больницы «Палмвью», которую я сразу узнал по фотографии. Обычная провинциальная клиника, порядком запущенная, с давно не стриженной лужайкой и немытыми окнами.
        Я вошел в приемную следом за моим спутником. Девушка за стойкой вопросительно глянула на нас, отложив модный журнал.
        - Мы хотели бы видеть доктора Фабрина, - начал Хиллмен.
        Ничего больше он сказать не успел: через вращающуюся дверь в приемную ворвался крупный мужчина с бульдожьим лицом, а за ним толпа интернов, пациентов и медсестер. Все они выглядели взволнованными. Хиллмен ринулся к толстяку:
        - Доктор Фабрин, я привез репортера из «Трибьюн»…
        - Да, конечно! - Доктор нетерпеливо махнул рукой. - Пойдемте, у нас новый случай!
        Он ураганом пронесся мимо во главе толпы, а мы с Хиллменом поспешили вдогонку. Вверх по лестнице, по коридору… У двери с номерной табличкой Фабрин обернулся, воздев мощные руки, и зашипел, выпятив толстые губы:
        - Тссс! Вы все останьтесь, а Хиллмен - и вы, - кивнул он мне, - за мной!
        В комнате за дверью сидел в инвалидном кресле у окна бледный, тощий юнец.
        - Доктор Фабрин, - заговорил я, - моя фамилия Хейли, я репортер газеты «Трибьюн». Хотелось бы узнать подробности открытого вами способа отращивать ноги.
        - Что? - озадаченно заморгал он. - А, понятно. Да ну, ерунда!
        - Вы репортер? - оживился пациент в инвалидном кресле. - Для вас есть хороший материал! Я приехал сюда с гемофилией, а теперь совершенно здоров. Доктор Фабрин вылечил меня! Видите? - Он с силой хлопнул ладонью по колену и поднял ее, показывая. Кожа чуть покраснела, но след удара почти сразу исчез. - Вот! Сделай я то же самое всего неделю назад, рука распухла бы как воздушный шар.
        - Да-да, - просиял Фабрин. - Так и есть, мистер Хейли.
        - Гемофилия? - переспросил я. - Насколько мне известно, средства от нее уже предлагались. Змеиный яд, белок для свертывания крови…
        - Нет-нет, ничего подобного! - гневно воззрился на меня Фабрин. - Неужто вы думаете, что какой-то белок вырастил бы калеке новую ногу? Я не шарлатан и не искатель славы!
        Я примирительно улыбнулся:
        - Хорошо, хорошо, доктор. Редакция «Трибьюн» будет признательна за любую информацию, которую вы согласитесь предоставить.
        - Одну минуту… - Фабрин окинул пациента взглядом и похлопал его по плечу. - Ты в прекрасной форме, парень! Еще денек-другой, и можешь ехать домой… Пойдемте ко мне.
        Мы вышли в коридор, но не успели дойти до двери докторского кабинета, как произошло что-то непонятное - по телу вдруг словно пробежал электрический ток. В тот момент я впервые лично соприкоснулся с невероятными событиями, имевшими место в больнице «Палмвью», но лишь позже осознал, какой страшной опасности подвергался. Застыв на месте, я обернулся к Фабрину и удивился еще больше: его бульдожья физиономия на миг исказилась в ужасе.
        - Подождите там, - буркнул он. - Я сейчас.
        Он кивнул на дверь, а сам поспешил назад по коридору. Поколебавшись, Хиллмен двинулся следом.
        В недоумении я закурил сигарету и вошел. На большом столе из красного дерева были разбросаны бумаги. Я приблизился и окинул их взглядом: ничего интересного, истории болезни и деловая переписка.
        Я отвернулся и увидел девушку: вбежав в кабинет, она остановилась у порога. Симпатичное круглое личико, из-под белой шапочки медсестры выбиваются каштановые кудряшки, но в голубых глазах тот же ужас.
        - А… а где доктор Фабрин?! - пролепетала она в отчаянии.
        Я молча пожал плечами. Девушка торопливо огляделась:
        - Мне нужно найти его, у нас происшествие!
        - Требуется помощь? - спросил я и, не дожидаясь ответа, взял ее за руку и вывел в коридор.
        Если в больнице «Палмвью» случилось что-то необычное, Боб Хейли не останется в стороне.
        Явно до смерти перепуганная, медсестра повела меня к палате, откуда мы только недавно вышли с доктором. Заглянув туда, я поспешил втащить девушку внутрь и захлопнул дверь. К горлу подступила тошнота. Медсестра еще больше побледнела, зажав рот ладонью.
        Я хорошо ее понимал. Инвалидное кресло превратилось в груду обломков, а рядом лежала… отрубленная голова - нечеловеческая, громадная! Серая и бородавчатая, как у жабы слоновьего размера, но с единственным огромным остекленевшим глазом; а из слюнявой пасти торчали голова и плечи того самого гемофилика. От гримасы на его лице лица меня замутило. Он был явно мертв и, надеюсь, умер быстро. Челюсти чудовища размололи его грудную клетку в кашу.
        Медсестру трясло, у нее начиналась истерика, и я вытолкнул девушку в коридор.
        - Подождите здесь и, ради бога, постарайтесь взять себя в руки, - сказал я, едва сдерживая дрожь в голосе.
        Затем вернулся в палату: репортер должен делать свое дело, даже если ему противно.
        Впрочем, самый тщательный осмотр жуткой твари мало что дал. Сперва у меня возникла безумная идея, что доктор Фабрин убрал пределы роста у жабы, обработав железы или что-то в этом роде, как в «Пище богов» Уэллса. Однако монстр не был жабой - такой твари мне прежде видеть не приходилось.
        Одно открытие я все же сделал: голова была отделена от тела очень аккуратно. Хрящи и нервные волокна, торчавшие из обрубка, залитого густой белесой кровью, были не разорваны, а как бы рассечены острым лезвием. Совершенно необъяснимо! Голова такого размера не пролезла бы в дверь или окно, да и спрятаться под кроватью у чудища величиной с динозавра не было никакой возможности. Такого просто не могло случиться!
        Когда я вышел из палаты, медсестра ждала в коридоре. Ей удалось немного успокоиться, хотя в глазах по-прежнему стоял ужас.
        - Он… Он умер? - выдавила она.
        - Да, - ответил я. - Что произошло?
        - Я услышала крик пациента, а когда вошла, увидела все это… Только он был еще жив и эта тварь его… жевала.
        Она снова затряслась, и я поспешил спросить, предупреждая новую истерику:
        - Вы видели только голову, без туловища?
        - Да, вот так же точно. Голова…
        - Что ж, поищем Фабрина. - Я подозвал проходящего по коридору интерна. - Посторожите у двери, никого не пускайте, кроме доктора… и сами тоже не входите! Поняли?
        Он обернулся к медсестре:
        - Вы не против, Джин… мисс Бенсон?
        Она с трудом кивнула.
        - Где Фабрин? - спросил я.
        - С Хамфрисом, - ответил интерн.
        - Это наверху, - подсказала Джин.
        Она побежала вперед, и я двинулся следом, с интересом поглядывая на стройные ножки в шелковых чулках.
        - Хамфрис? - спросил я, поднимаясь по лестнице. - Тот самый игрок по-крупному?
        - Угу. В него стреляли…
        Я помнил. Хамфрис брал на себя слишком много и пару месяцев назад поймал разом шесть пуль.
        - У него пробито легкое, - добавила Джин. - Правое. Боюсь, не выживет.
        Мы в самом деле нашли Фабрина в палате у Хамфриса, которого доктор пытался успокоить. Пациент, крепкий коротышка, заросший жесткими темными волосами до самых косматых бровей, был до смерти перепуган. Рвался подняться с кровати, и Фабрин с трудом удерживал его.
        - Я сам видел, слышите? - вопил Хамфрис. - Глаза, огромные глаза, таращатся на меня, а вокруг цветные пятна так и горят! Не могу я тут лежать и все это терпеть! Выпустите меня отсюда!.. Выпустите!
        - Возьмите себя в руки, - успокаивал Фабрин. - Еще неделька-другая - и мы поставим вас на ноги… - Он обратил к нам мясистое лицо, белое как мел. - Мисс Бенсон, помогите мне! Вы тоже, Хейли!
        Втроем нам удалось удержать Хамфриса в постели. В конце концов игрок затих, но по-прежнему не спускал с Фабрина испуганных глаз.
        - Вылечите меня, док! Вы же отрастили ногу тому калеке… Для вас мои шесть пуль - ерунда.
        Фабрин пообещал сделать все возможное, и я отвел его в сторону. Услышав от меня, что произошло, доктор буквально полез на стену.
        - Боже мой! Опять! - Он схватил меня за руку. - Не пишите об этом, Хейли! Мы поговорим, я объясню… Только это не должно попасть в прессу!
        Не дожидаясь ответа, он выскочил в коридор, едва не сбив с ног Хиллмена, который ворвался в палату. Его лысый череп блестел от пота. Сельский корреспондент трясся от волнения. Он попытался остановить Фабрина, но доктор молча стряхнул его руку.
        - Хейли! - воскликнул он, заметив меня. - Нэйсмит убежал, я не успел задержать его. Он внизу, идите скорее туда… А я догоню Фабрина!
        Он помчался вслед за доктором. Я повернулся к медсестре:
        - О чем это он? Какой еще Нэйсмит? - Но тут же вспомнил сам.
        Тот физик, что снял больничный подвал для экспериментов и устроил взрыв!
        - Идемте, я покажу, - ответила Джин, глянув на игрока, который лежал с закрытыми глазами и что-то шептал под нос. - Здесь все нормально.
        Мы стали спускаться по лестнице обратно. Должно быть, лифты не работали. Ноги у меня уже гудели от беготни по этому сумасшедшему дому.
        Под больницей раскинулся настоящий лабиринт еле освещенных коридоров, но медсестра, похоже, ориентировалась тут неплохо.
        - Он пойдет к себе в лабораторию, - сказала она и оказалась права.
        Впереди раздался треск дерева, и мы заметили высокого, тощего мужчину, который выбивал плечом дверь. Не успели мы подбежать, как она поддалась и Нэйсмит скрылся внутри. Переступив порог, я увидел, как он проскочил комнату, заставленную научной аппаратурой, распахнул другую дверь и захлопнул за собой. Подойдя вместе с Джин, я легонько нажал на дверную ручку.
        Однако предосторожности были излишни.
        Тощий силуэт физика вырисовывался на фоне голубоватого светящегося пятна между двумя металлическими сферами, установленными на штативах посреди комнаты. Они напоминали прибор для создания искусственных молний.
        Нэйсмит обернулся к нам, его землистое лицо в синяках и ссадинах болезненно подергивалось. Голос, однако, прозвучал на удивление ровно и вежливо, хотя я, не знаю почему, ожидал безумных воплей.
        - Мисс Бенсон, где Фабрин? - тихо спросил ученый.
        - Наверху, - ответила медсестра. - Вам нельзя сюда, мистер Нэйсмит, вы еще не выздоровели.
        Я посмотрел на пятно, испускающее свет, и у меня забрезжила догадка.
        - Мистер Нэйсмит, - начал я, - я репортер из…
        Его лицо вдруг осветилось надеждой.
        - Репортер! Только вы способны помочь! Послушайте, больницу необходимо эвакуировать, срочно! Здесь смертельно опасно, а Фабрин никак не может это осознать. Я пытался объяснить, но он видит лишь возможность нажить состояние и не желает мне верить… просто не позволяет себе поверить! - Нэйсмит кивнул на голубое сияние. - Посмотрите! На вид ничего особенного, но тут больше опасности - больше потенциальной энергии, - чем в миллиарде тонн динамита! Это новый тип материи… Нет, не то чтобы новый, он всегда существовал во Вселенной, однако никто прежде о нем не подозревал. Тут нарушается причинно-следственная связь, и это объясняет все загадки Чарльза Форта!
        О Фортианском обществе, изучавшем необъяснимые явления, я писал в газетных заметках не раз, но сам всегда относился к нему скептически.
        - Уж не считаете ли вы, как и он, что небо твердое, а звезды просто-напросто действующие вулканы? - улыбнулся я.
        - У Форта свои недостатки, - нетерпеливо отмахнулся Нэйсмит, - с небом он точно погорячился, но многие из собранных им фактов противоречат известным физическим законам. Вспомните то дерево в Акроне, возле которого дождь лился с безоблачного неба. Камни сыплются ниоткуда, появляются фантастические монстры, которые не могут быть гибридами, - тот же череп, найденный в Австралии в 1846 году. Таинственное исчезновение «Циклопа» со всей командой в Бермудском треугольнике или женщина, полностью сгоревшая, хотя ее одежда и ковер, на котором нашли тело, не пострадали. А так называемый Бристольский четырехмерный провал 1873 года, в котором пространство искажалось чудовищным образом? Это вам не какие-нибудь сказки о привидениях. Только теперь мною найден ключ к объяснению подобных фактов!
        - Фантастические монстры? Хм…
        Я сразу вспомнил о чудовищной жабьей голове наверху, явно появившейся ниоткуда, но все еще не был убежден и слушал продолжение научной лекции весьма скептически.
        - Нарушение детерминизма, - продолжал Нэйсмит, - то есть математической последовательности явлений, приводит к тому, что один плюс один не всегда равно двум. Это допускали Макс Планк и Макс Борн, Вейль и Бор, а Эддингтон подробно описывал. Возможно, вам известен его пример с чайником: есть вероятность, что на огне он не закипит, а замерзнет. Совершенно ничтожная - куда вероятнее, что тепло пойдет от огня к чайнику, - однако не нулевая! Теоретически оно может потечь и в обратную сторону. Смотрите сами… - Он схватил со стола книгу, быстро пролистал ее и ткнул в отмеченный абзац. - Вот объяснение Эддингтона, видите?
        «Раз такое возможно, - прочитал я, - значит система физических законов, принятых современной наукой, не имеет под собой твердого основания, а кажущаяся стабильность природы, наблюдавшаяся до сих пор, есть всего лишь совпадение».
        - Эддингтон имеет в виду свою аналогию с чайником, - объяснил Нэйсмит, - как самое логичное - или, по крайней мере, наименее нелогичное объяснение отказа физических законов. Однако он упускает важный момент: природа вовсе не так уж стабильна! Взять хотя бы случай с Питером Руггом - человек исчез бесследно, - или те же загадки Форта, или неизвестный ядовитый газ, который иногда появляется в долине… как там ее? - во Франции или в Бельгии - не важно, в общем. Главное, что нарушаются физические законы, рвется причинно-следственная связь, и это необходимо признать! - Нэйсмит указал на сияние. - Наш пространственно-временной континуум устойчив и в основном подчиняется стабильным законам, однако существует некий странный тип волн, нарушающий стабильность. Они распространяются по всей Вселенной, мы замечаем их в экспериментах на субатомном уровне, но из-за диффузии наблюдаемые эффекты, как правило, не выходят за эти рамки. К примеру, невозможно точно рассчитать путь движения электрона…
        Я бросил взгляд на дверь, расслышав какой-то шорох, но звук не повторился, и Нэйсмит продолжал:
        - Иногда волны нестабильности собираются в небольшой области и сжимаются под давлением, подобно атомам вещества внутри звезды. Тогда причинно-следственная связь не работает и доминирует случайность, которая и характерна для физики процессов в таких волновых завихрениях. Там возможно что угодно, хоть ливень ниоткуда, хоть явление невиданных существ. Может исчезнуть команда корабля, но сам он останется неповрежденным, а может пропасть без вести какой-нибудь Питер Ругг. - Нэйсмит обернулся к девушке. - Мисс Бенсон, расскажите, что со мной произошло.
        - Ну… я мало что знаю, - замялась медсестра. - Мы нашли вас на полу в котельной ниже этажом, с ушибами и сотрясением мозга.
        - Вот-вот… А котельная была заперта, не так ли? Заперта снаружи!
        Джин кивнула.
        - Ну, так я вам объясню, что случилось. Я попытался сосредоточить волны нестабильности искусственно - и добился успеха! - Он снова кивнул на пятно света. - Законы нестабильности, противоречащие логике, тут же возобладали - несчастный случай имел субмикроскопическую природу. Тело человека состоит из электрических зарядов, но в совокупности их собственный объем меньше одной миллиардной части общего - в основном я представляю собой пустоту… так же как бетонный пол у нас под ногами. Поэтому возможно - хоть и крайне маловероятно, - что электрические частицы пола вдруг пропустят мимо себя частицы моего тела. Тогда я просто-напросто провалюсь сквозь пол, как утонул бы в воде. Шанс совершенно ничтожный, но под воздействием колебаний нестабильности все меняется - невероятность становится вероятной! Я провалился под пол и едва остался жив…
        - Погодите! - бросил я, вновь прислушиваясь к движению за дверью.
        Шагнул к порогу, но она вдруг захлопнулась и послышался щелчок ключа в замке, а затем удаляющиеся шаги.
        - Это Фабрин! - воскликнул Нэйсмит. - Он подслушивал.
        - Похоже на то, - проворчал я. - Придется ломать дверь… - Внезапная догадка заставила меня повернуться к физику. - Все эти чудесные исцеления… они тоже объясняются волнами нестабильности?
        - Ну конечно! Невероятно же, чтобы человек отрастил новую ногу, а другой излечился от гемофилии, но невероятность как раз и есть главное свойство этого вида материи. Фабрин погрузил культю калеки в соляной раствор, добавив туда кальций, фосфаты, железо и все прочие составные элементы плоти. Однако… - Нэйсмит болезненно поморщился. - Бывает, что область нестабильности выбрасывает энергетическую волну, особые кванты, которые распространяются, как рябь на воде, на значительное расстояние. Все на их пути…
        - Понимаю, - кивнул я, припомнив странный удар током наверху, как раз перед тем, как начались странности. - Далеко может достать эта ваша нестабильность?
        - Думаю, не очень… На несколько километров, а потом рассеивается. Так или иначе, в больнице нам всем грозит смертельная опасность!
        - Надо как-то выбираться отсюда, - пробормотала Джин. - Вы можете сломать дверь?
        - Попробую, - ответил я, но тут снова щелкнул ключ, дверь распахнулась, и вошедший закрыл ее за собой.
        Это был Хамфрис, подстреленный игрок, в пижаме и с пистолетом в руке, - кабаньи глазки налиты кровью, зрачки расширены.
        - Назад! - прорычал он. - Все назад, быстро!
        Медсестра робко шагнула к нему:
        - Мистер Хамфрис, вам не следовало вставать…
        Он махнул волосатой рукой, и Джин отлетела в сторону, наткнувшись на стол и еле удержавшись на ногах.
        - Вы-то мне и нужны! - обернулся Хамфрис к ученому. - Док мне все рассказал. Вы хотите забрать меня отсюда?!
        - Послушайте, успокойтесь, - ответил Нэйсмит. - Все должны уйти из «Палмвью», все до одного! Здесь очень опасно…
        Игрок злобно оскалился:
        - Так и есть, док не соврал - вы все против меня! Хотите увезти, чтобы Фабрин не смог меня вылечить. Он сказал, я отброшу копыта, если не останусь здесь еще на неделю-другую.
        Хамфрис был явно не в себе. Страх смерти и та чертовщина, что происходила вокруг, сделали его послушным орудием Фабрина.
        - Док дал мне пистолет и сказал, что не станет лечить, если я не убью вас - всех троих! Так что…
        За дверью послышалась возня, грохот падения, звон разбитого стекла. Потом резкие выкрики Фабрина и голос Хиллмена, сельского корреспондента, визгливый от страха и ярости.
        Хамфрис выстрелил.
        Рука у него дрожала, и пуля просвистела возле моего уха. Позади что-то загудело, глухо завибрировало.
        - Волна! - закричал Нэйсмит. - Осторожно!
        Резко повернув голову, я увидел краем глаза, что пятно света, через которое пролетела пуля, пульсирует вспышками, расходясь в стороны, будто круги по воде. Но я уже прыгал на Хамфриса, каждый миг с трепетом ожидая новой пули. Ствол пистолета дернулся, поворачиваясь. Раздался выстрел…
        Снова, второй раз за сегодня, я ощутил электрическую дрожь во всем теле - странную вибрацию от волны нестабильности. В мою выставленную вперед ладонь что-то ударило.
        Я врезался в Хамфриса, словно пушечное ядро - иначе не скажешь, - а вместе с ним в дверь - и разнес ее в щепки! С воплем, полным боли, игрок обрушился на пол, а я уже не мог остановиться. Впереди маячили два борющихся друг с другом силуэта - Фабрин и Хиллмен. Каким-то чудом мне удалось отклониться, и удар пришелся только по доктору, но коротышка Хиллмен, лишь слегка задетый моей рукой, отлетел кувырком в угол.
        Фабрин был настоящим гигантом по сравнению со мной, но от моего толчка покатился через всю комнату, круша мебель и оборудование, а затем впечатался в стену и сполз на пол недвижной грудой плоти.
        Я тоже ударился об стену, но успел выставить руки и смягчить удар, хотя локти затрещали и еле выдержали. C трудом переводя дух, я пытался понять, что произошло.
        Джин и Нэйсмит выбежали из лаборатории и с изумлением уставились на меня. Девушка протянула мне сплющенный кусочек свинца, бывшую пулю, а физик схватил мою руку и показал красную отметину на запястье.
        - Вы только гляньте! Сюда ударила пуля… точнее, вы ударили. Боже мой, какая энергия! - Он восторженно расхохотался.
        - Что это было? - ошеломленно выдавил я.
        - Законы невероятности! Хамфрис выстрелил в вас как раз в момент выброса волны. Согласно обычным законам физики, пуля должна была вас убить, но благодаря нестабильности материи избыточная энергия передалась вам и вы просто-напросто отмахнулись от пули! А еще, похоже, убили и Фабрина, и Хамфриса!
        Джин стояла на коленях возле доктора.
        - Нет, он дышит, а вот Хамфрис…
        - Мертв, - кивнул коротышка Хиллмен, подходя к нам. - У него сломана шея. Ну и удар у вас, Хейли!
        Нэйсмит обернулся:
        - Опасность еще есть. Эта волна могла наделать бед и наверху. Хиллмен, звоните в полицию! Больницу следует немедленно эвакуировать.
        - Но…
        Я хорошо понимал, что волновало сельского корреспондента.
        - Звоните, звоните, - кивнул я. - А я сообщу в газету. «Трибьюн» напечатает эксклюзивный материал, не беспокойтесь, и там будет ваша подпись, Хиллмен.
        Так оно и вышло. Больницу «Палмвью» поспешно эвакуировали, а когда о событиях стало известно, здание выкупил научный фонд и обнес оградой под высоким напряжением и с устрашающими надписями. Нэйсмит трудится там до сих пор во главе целой дюжины именитых физиков, пытаясь укротить свои волны невероятности. Ему кажется, что шансы есть, но я не слишком уверен. Лично мне спокойнее было бы жонглировать ручными гранатами.
        Медицинское общество с позором выставило Фабрина из своих рядов. Не знаю, что стало с ним потом. Хиллмен теперь постоянный сотрудник «Трибьюн», он написал несколько приличных статей, хотя так и не сумел повторить успех своего первого эксклюзивного материала.
        Что касается Джин, то она вышла за меня замуж. По ее собственному признанию, раскидав двух мужчин и расплющив пулю одним-единственным ударом, я сразил наповал и ее.
        Ловушка для заблудших душ
        Элдон Форсайт пил амонтильядо и смотрел в окно на характерный абрис Нью-Йорка. Этот высокий, крепкий мужчина выглядел моложе своих пятидесяти. Его худое красивое лицо хранило на себе печать редкого самообладания.
        - Сатанизм? - переспросил он с непроницаемым выражением серых глаз. - В Нью-Йорке? Наверняка какая-нибудь дурацкая секта.
        Том Морли пожал плечами и стал набивать бриаровую трубку табаком с щедрой примесью Перика:
        - Не могу сказать. Я случайно познакомился с этим парнем, его квартира и правда напоминает сатанинский храм. Хотя тебе лучше знать. Ты ведь ездил на Восток изучать демонологию, верно?
        Форсайт отвернулся от окна. На тонких губах заиграла легкая улыбка.
        - Да, что-то в этом роде. Точнее, я изучал примитивные религии и антропологию. В Гималаях почитают богов древнее Люцифера. Но твой Шеклтон меня заинтересовал. Он, кстати, не нарушает законов?
        Загорелое лицо Морли расплылось в ухмылке.
        - Нет, он не приносит в жертву младенцев, как Жиль де Ре[36 - Жиль де Ре (1405 - 1440) - барон, участник Столетней войны, сподвижник Жанны д’Арк, обвинявшийся в преступлениях против детей.], но умеет работать на публику, и у его секты много адептов, в том числе богатых; это необходимо учитывать.
        - Грешит шантажом? - предположил Форсайт.
        - Вряд ли. Мне он показался недалеким парнем. Обманщиком, который выучил пару хороших трюков.
        - Думаю, с ним стоит встретиться, - задумчиво произнес Форсайт. - Похож на заурядного фокусника, но кто знает…
        - Отлично, - обрадовался Морли. - Тогда завтра вечером? Он обещал что-то зрелищное. Черную мессу.
        Форсайт согласился, и приятели перевели разговор на менее скользкую тему. Вскоре Морли ушел.
        Оставшись один, Элдон Форсайт улыбнулся, уронил пару капель горькой настойки в бокал, наполнил его хересом и удобно устроился в кресле, потягивая напиток. Было приятно спустя три года увидеться с Морли. На миг Форсайт позабыл все, что пережил в таинственных и удивительных странствиях, и опять превратился в неофита с горящими глазами, который жаждал изучать оккультизм и покинул Нью-Йорк в поисках истинного знания.
        Что ж, знание он обрел - и не слишком дорогой ценой. Форсайт никогда не был богат, а теперь почти разорился, зато в его голове хранились ключи, способные отомкнуть двери к несметным сокровищам.
        Форсайт умышленно утаил от Морли подробности своих приключений. Он не упомянул старого араба из Багдада, за круглую сумму назвавшего имя сирийца Саида аль Зарифа, не обронил ни слова о темном культе в Дамаске и личных успехах в постижении запретного знания.
        Безусловно, поездка себя оправдала. Но даже сейчас Форсайт содрогнулся, вспомнив обряд инициации и Кровавую Печать, оставившую неизгладимый след на его груди.
        До путешествия через Атлантику Форсайт плохо разбирался в демонологии. Теперь он знал о ней слишком много. Перед его глазами проплывали картины диковинного рая со стайками черноглазых гурий и армиями могучих ифритов. То были фантазии из снов, навеянных дурманом в землях Востока. Форсайт помнил и другое…
        Однако следовало спуститься с небес на землю. Форсайту требовались деньги. Его банковский счет почти опустел, а сбережениями три года никто не занимался. Этот мнимый сатанист Шеклтон подвернулся очень вовремя. Форсайт снова улыбнулся, попивая любимый херес.
        Все выяснится завтра вечером.
        Время текло медленно, но наконец заветный час настал. Такси доставило приятелей к многоквартирному дому с видом на Центральный парк. Морли был в приподнятом настроении:
        - Думаешь вывести его на чистую воду? Парень владеет целым пентхаусом, превратил его в сюрреалистический кошмар, сам увидишь.
        - Надеюсь, - расплывчато ответил Форсайт.
        Пока лифт бесшумно скользил вверх, он прикрыл глаза.
        Их встретил чернокожий слуга:
        - Вас ожидают?
        Беглого взгляда на визитку в руках Морли оказалось достаточно:
        - Добро пожаловать, сэр. А ваш спутник?
        - Все в порядке, я за него ручаюсь.
        - Хорошо, сэр. Сюда, пожалуйста.
        Их провели в большую комнату, при виде которой Форсайт невольно усмехнулся. Стены были задрапированы черными бархатными портьерами. Подвесные курильницы, чуть покачиваясь, излучали приглушенный красный свет, металлические треноги источали пряные ароматы. На полу лежал алый, как пламя, ковер, густо усыпанный каббалистическими символами, с загадочной пентаграммой в центре. У одной стены стоял орган, у другой - безыскусный черный алтарь.
        В комнате сидело около дюжины мужчин, ощущавших себя явно не в своей тарелке. Большинство было в вечерних костюмах. Все скрывали лица под масками-домино.
        - Вы смотрите сквозь зеркало, - пояснил слуга. - Джентльмены не видят вас. Возьмите, пожалуйста, маски.
        Форсайт и Морли надели маски. Перегородка отъехала в сторону, и приятели шагнули за порог. Остальные гости обернулись, но тут же отвели глаза.
        - Присядем, - предложил Морли. - Скоро начнется.
        В его голосе слышалось странное, едва скрытое предвкушение. Форсайт пристально посмотрел на спутника.
        Свет в комнате померк. Из ожившего органа полилась тихая торжественная музыка. Клавиши опускались и поднимались, хотя скамья перед инструментом оставалась пустой. Чьи-то невидимые пальцы играли первые ноты зловещего «Марша бояр» Хальворсена. «Звучит так же безумно, как Григ, - подумал Форсайт. - Но пожалуй, неземная мелодия из „Христофора Колумба“[37 - Речь об опере «Христофор Колумб» (1892) итальянского композитора Альберто Франкетти (1860 - 1942).] пришлась бы более кстати».
        После оглушительного аккорда орган смолк. Неожиданно перед алтарем появился человек в черном; от него исходил зеленоватый свет.
        - Это Шеклтон, - шепнул Морли.
        Форсайт с интересом рассматривал черную фигуру. Шеклтон оказался полным коротышкой с усиками и козлиной бородкой на круглом, как луна, пухлом лице, начисто лишенном сатанинских черт. Только немигающий взгляд блестящих темных глаз намекал на принадлежность к иному миру.
        Выразительный голос Шеклтона произвел на Форсайта сильное впечатление. Стоило сатанисту заговорить, как его голос заполнил помещение.
        - Вы здесь для того, чтобы исполнить свое сокровенное желание. Только Князь Воздуха и Тьмы способен даровать человеку счастье. Откройте ему свой разум. Гоните прочь сомнения. Устремитесь к абсолютной тьме.
        Мертвенно-бледное лицо маячило круглым пятном в красном полумраке.
        - Дьявол - обезьяна Бога[38 - Знаменитое высказывание, которое приписывают Блаженному Августину. Сатана называется обезьяной Бога из-за неудачных попыток подражать Господу.], - вещал Шеклтон. - Без тьмы не бывает света.
        Что-то неуловимо переменилось в комнате. Форсайт напряг все чувства, силясь обнаружить причину. Он разгадал секрет. В запахе благовоний появились новые нотки.
        Форсайт молча улыбнулся: дешевый трюк!
        Шеклтон между тем продолжал:
        - Я дам то, чего жаждет ваше сердце. Владыка всего сущего приближается…
        Послышалось тяжелое дыхание. Бархатный баюкающий голос внушал:
        - Сатана воздаст вам по желаниям вашим…
        В этот момент Форсайт будто обратился в камень, лишь беззвучно шевелились губы. Серые глаза утратили привычную невозмутимость и наполнились решимостью.
        Голос Шеклтона дрогнул в смятении, выровнялся и умолк. Сатанист замер. Смутная тревога на лице сменилась слепой покорностью, словно неведомая сила пригвоздила чернокнижника к полу.
        Повеяло промозглым холодом, скорее воображаемым, чем настоящим. Красные огни потускнели. Посреди ковра над магической пентаграммой взвилась светящаяся дымка.
        Она сияла все ярче и ярче. Вращаясь, как крошечная туманность, прозрачные клубы обретали форму и плоть. И вот уже неведомая тварь, эдакая жаба метрового роста, корчится на ковре. Желтые змеиные глаза не мигая таращатся в темноту.
        Шеклтон издал вопль ужаса. Внезапно призрак побледнел, закрутился в вихре тумана и исчез. Заметно потеплело.
        Форсайт резко встал, подошел к Шеклтону и положил руку на его пухлое плечо:
        - Мне нужно поговорить с вами. Наедине.
        Чернокнижник попытался собрать остатки воли в кулак:
        - Вернитесь на место. Скоро вы узрите…
        - Хватит, - нетерпеливо перебил Форсайт. - Вы одурманили остальных гашишем, но на меня он не действует, как видите. Оставим бедолаг наедине с мечтами и пройдем туда, где можно поговорить. Иначе…
        Он бросил многозначительный взгляд на пентаграмму.
        Шеклтон замер в нерешительности, затем пожал плечами и откинул черную портьеру, за которой оказалась дверь. Пропустив незваного гостя вперед, он вошел следом.
        Опустившись в удобное кресло, Форсайт осмотрелся. Он очутился в прекрасно меблированной гостиной, отделанной с изысканным вкусом без малейшего намека на оккультизм. За высокими французскими окнами желтела эмблема, венчавшая крышу Рокфеллер-центра, а чуть вдали высилась башня Эмпайр-стейт-билдинг. С улыбкой Форсайт достал из кармана портсигар и предложил Шеклтону сигарету.
        Горе-сатанист прилагал все мыслимые усилия, чтобы успокоиться, но пальцы заметно тряслись, пока он прикуривал.
        - Прежде всего, - без тени смущения заявил Форсайт, - вы мошенник. Но я не собираюсь вас разоблачать, если только меня не заставят.
        - Вам неведомы тайны потустороннего мира…
        - Неужели? Как же, по-вашему, мне удалось вызвать элементаля? Я прекрасно знаю все ваши уловки. Посетители прилично платят, а вы за это показываете им приятные сны. На Востоке так делают столетиями. Ну а прочие фокусы-покусы… - Форсайт презрительно махнул рукой. - Однако вы создали на удивление неплохие условия для спиритического сеанса. Намного более подходящие, чем думаете. Потому что вы природный медиум.
        Теперь Шеклтон действительно испугался. Облизнув губы, он прошептал:
        - Кто вы?
        - Элдон Форсайт, но мое имя вам ничего не скажет. Вы мошенник. Я - нет. Я обладаю определенной силой и способен на большее, чем материализация земнородных духов. Увы, я не обучен алхимии и не могу создать философский камень, чтобы добывать золото…
        - Вам нужны деньги? Это шантаж?
        На красивом лице Форсайта отразилось изумление.
        - Полагаю, мне нужно гораздо больше денег, чем у вас есть. Мне необходима ваша помощь. Вы понятия не имеете, что можно получить при помощи подобных практик. Вино найдется?
        Застигнутый вопросом врасплох, Шеклтон извлек из буфета графин какого-то пойла, наполнил бокал, потянулся ко второму, но Форсайт его остановил:
        - Довольно. Теперь смотрите.
        Вынув из кармана хрустальный флакон, он всыпал в красную жидкость немного белого блестящего порошка, который мгновенно растворился.
        - Попробуйте, - предложил Форсайт, но Шеклтон отшатнулся в испуге. - Это не яд. Все будет в порядке. Пейте.
        - Не!.. - У Шеклтона пересохли губы.
        В руках Форсайта появилась маленькая светящаяся призма. Один поворот призмы - и яркий луч ударил незадачливому сатанисту в переносицу.
        - Пейте, - приказал Форсайт.
        В этот раз Шеклтон подчинился. Какое-то время он безучастно сидел, распахнув черные глаза под пристальным взором собеседника, затем вздрогнул, бросил взгляд на пустой бокал и разжал пальцы. Послышался звон осколков.
        - Посмотрите в окно, - велел Форсайт негромко.
        Шеклтон опять повиновался.
        - Что видите?
        - Комнату, - прохрипел Шеклтон. - Комнату за окном.
        - Что находится в комнате?
        - Трон… и скипетр.
        Форсайт улыбнулся:
        - Ваше сердце жаждет власти. Возьмите ее.
        Шеклтон направился к окну и открыл его. Холодный ветер ворвался в гостиную, зашелестев портьерами. Горе-сатанист сделал шаг вперед.
        - Очнитесь! - резко скомандовал Форсайт.
        Не успел стихнуть приказ, как Шеклтон метнулся от окна к буфету. Сделав жадный глоток бренди, он обернулся:
        - Комната, которую я видел… Она выглядела настоящей.
        Форсайт кивнул:
        - На законы, которые управляют энергией и материей, можно воздействовать при помощи психики. Бархатные шторы и заклинания не помогут. Преображать действительность я научился в Тибете. Для этого достаточно сильной воли и знания химии.
        Шеклтон был потрясен до глубины души:
        - Так комната действительно существует?
        - В общепринятом смысле - нет. Она реальна в другом плане - духовном, если вам угодно. К делу это не относится. За окнами балкон. Представьте, что бы случилось, не будь его там.
        - Под нами двадцать этажей, - прошептал Шеклтон. - Вы хотите сказать…
        - Да. Вы бы разбились всмятку. Точнее, разбилось бы тело. Ваша сущность - то, что египтяне называли Ка, - осталась бы в комнате.
        Форсайт прикурил новую сигарету:
        - Вашу секту нужно реорганизовать. Я создам для отвода глаз несколько компаний, скорее всего благотворительных, с номинальными функциями. Вы будете тайным владельцем. Убедим членов секты составить завещание в пользу компаний. Трудностей не возникнет.
        - Никто не согласится…
        - Верно, если предлагать будете вы. У меня особый дар убеждения. Мне по силам ввергнуть человека в экстаз, ради которого он отдаст душу. Я могу удовлетворять самые сокровенные желания, - рассмеялся Форсайт. - Как, по-вашему, удерживали в рабстве ассасинов? Я многому вас научу, Шеклтон. Но о нашей связи никто не должен знать. Вы будете распоряжаться финансами и время от времени выдавать мне требуемые суммы.
        - Убийство. - У Шеклтона побледнели губы. - Откровенное убийство. Я не могу…
        Не произнося ни слова, Форсайт пристально посмотрел насмерть перепуганному собеседнику в глаза…
        Спустя три месяца Форсайт ехал на такси по Пятой авеню и удивлялся, как легко удалось все провернуть, не вызвав ни у кого даже малейшего подозрения. Сначала Чарльз Мастерсон то ли сорвался, то ли спрыгнул с крыши офисного здания на Бродвее. Значительная часть его состояния отошла благотворительному фонду «Григгс», то есть Шеклтону, тайному владельцу компании.
        Перед смертью Мастерсон повеселился от души. Неделями он проводил ночи в раю, испытывая безудержный восторг, который не всякому счастливцу довелось познать. За Мастерсоном последовали еще двое. Не выходя из такси, Форсайт купил у мальчишки-разносчика газету и прочел:
        НЬЮ-ЙОРК ЗАХЛЕСТНУЛА ВОЛНА САМОУБИЙСТВ! САЙМОН МАНДЕЙ СТАЛ ЧЕТВЕРТЫМ, КТО РАЗБИЛСЯ НАСМЕРТЬ!
        По сообщению агентства «Ассошиэйтед пресс» от пятого декабря, Саймон Мандей, состоятельный нью-йоркский банкир, выбросился из окна двадцать третьего этажа башни Рут. Он разбился насмерть…
        Заметка оказалась интересной. Выяснилось, что рядом с Мандеем находился деловой партнер, который безуспешно пытался остановить самоубийцу. По версии очевидца, Мандей в полубессознательном состоянии вдруг встал из-за стола, подошел к открытому окну и перешагнул через низкий подоконник. Главным бенефициаром в завещании Мандея был указан недавно основанный благотворительный фонд «Сидо».
        Такси остановилось. Форсайт расплатился с водителем и направился в ресторан, где из-за столика ему махал рукой Том Морли.
        - Здравствуй, давно не виделись, - приветствовал Форсайт приятеля. - Ты волновался, когда звонил. Это не просто дружеская встреча?
        - Почти угадал. - На грубом лице Морли появилось странное выражение. - Вижу, ты уже прочел газету.
        - Да. Не повезло Мандею. Ты его знал?
        - Он состоял в секте Шеклтона.
        - Правда? Того сатаниста? Мне казалось, там все носят маски.
        - Носят, - буркнул Морли, поигрывая бокалом. - Но я провел расследование. Нанял частного детектива.
        Вот же назойливый дурак! Форсайт подавил вспышку ярости и негромко уточнил:
        - Я был у Шеклтона только в тот день с тобой. Ты, стало быть, приходил к нему опять?
        Морли покраснел:
        - Да. И не один раз.
        «Конечно, - подумал Форсайт, ничуть не удивившись. - Ты возвращался снова и снова, ночь за ночью грезя о прекрасном рае».
        Морли залпом выпил мартини и выудил из бокала оливку.
        - Знаешь, я всегда подозревал, что Шеклтон мошенник. Я ошибался. Он гораздо хуже. Этот парень способен распахнуть перед тобой двери в ад. Или в рай. Я пытался держаться от него подальше, но не получалось. Тогда я подумал, что, если разоблачу его, смогу покончить с этой историей. Поэтому нанял детективов. Они раскопали кое-что. Те четверо самоубийц были членами секты.
        - Правда?
        - Расследование не помогло. Я не добился того, на что рассчитывал. Надеюсь, поможешь ты. Ты разбираешься в подобных вещах, и, надеюсь… - Морли запнулся в смущении. - Короче, я хочу прекратить визиты к Шеклтону, но не могу.
        - Хорошо, - решительно сказал Форсайт. - Тогда завтра вечером? Раньше не выйдет. Не ходи туда сегодня. Отправляйся в театр. Или напейся. Прояви выдержку.
        Морли заметно успокоился, но меж бровей пролегла маленькая складка. Форсайт догадался, в чем дело, и мысленно улыбнулся. Он прекрасно знал, что Морли пойдет к Шеклтону сегодня вечером.
        На закате Форсайт сам пришел в квартиру рядом с Центральным парком, предусмотрительно надвинув на глаза поля шляпы и укутав пол-лица шелковым шарфом. Дверь открыл чернокожий слуга. Форсайт ощутил незнакомый запах и услышал приглушенный стук.
        - Затеяли ремонт?
        - Да, сэр. Рабочие почти закончили. Если подождете, господин Шеклтон примет вас прямо здесь.
        В передней появился хозяин квартиры. Он выглядел совершенно измученным. За несколько месяцев его нервные силы истощились, под тусклыми глазами набрякли мешки. Он держался скованно, словно пытаясь что-то скрыть.
        - Прошу прощения, что не могу пригласить вас к себе, - произнес Шеклтон, тщетно стараясь придать речи шутливый оттенок. - Ремонт - это сущее мучение.
        Слуга исчез, и Форсайт перешел к делу:
        - Морли должен умереть сегодня. Он придет вечером. Подсыпьте белого порошка ему в бокал и проследите, чтобы все прошло как следует.
        - Морли? Я думал, он ваш друг.
        - Верно, - с улыбкой согласился Форсайт. - Но вам-то какая разница?
        Шеклтон потер лоб и пожаловался:
        - Я ужасно себя чувствую. Не знаю, как долго еще смогу этим заниматься…
        - Глупец, - беззлобно констатировал Форсайт. - У вас больше денег, чем когда бы то ни было. И вы теперь не рядовой шарлатан. Я многому научил вас.
        Сатанист горько рассмеялся:
        - Видимо, я должен быть благодарен. Но я почти мертв. Вы развили мои способности медиума до такой степени, что я теряю над ними контроль. Они высасывают из меня все соки. Днем и ночью я слышу шепот, а сегодня видел Мандея.
        - Что видели? Призрак?
        - Звучит довольно глупо, но Мастерсона я тоже видел. Как и остальных. Уже после их смерти. В той самой комнате.
        - Ничем не могу помочь. Вы природный медиум. Нельзя включать и выключать свои способности по желанию, как водопроводный кран. Когда покончите с Морли, примите снотворное и постарайтесь заснуть.
        Лицо Шеклтона обрело жалкий вид.
        - Когда я сплю, вижу сны, - прошептал он.
        Но Форсайт уже ушел, весьма довольный собой. У Морли не осталось ни единого шанса докопаться до истины. Поделом дураку. Зря он навел детективов на след Шеклтона.
        На другой день газеты сообщили о самоубийстве Морли. Его состояние отошло фонду «Григгс». В полной безмятежности у себя дома Форсайт сделал пометку в блокноте и с неподдельным удовольствием просмотрел сберегательную книжку, быстро прикидывая что-то в уме.
        Поездка на Восток окупилась сполна. Как гласит старинная пословица, если ужинаешь с дьяволом, возьми длинную ложку. Пусть лучше ложку держит кто-то другой, так безопаснее вести дела.
        Зазвонил телефон. В трубке прорезался нетерпеливый голос Шеклтона:
        - Алло! Газеты видели?
        - Разумеется. Что с того?
        - Нужно встретиться. Прямо сейчас! Вопрос жизни и смерти!
        - Давайте встретимся…
        - Нет. - Шеклтон находился на грани истерики. - Я не могу выйти из дома. Это не телефонный разговор. Приходите немедленно! Мне страшно…
        - Дурные сны? - предположил Форсайт, закуривая сигарету.
        - Хуже. Если не придете, я позвоню кому-нибудь еще.
        - Сейчас приеду. Через пять минут или быстрее. До свиданья.
        Форсайт повесил трубку, сообразив, что в таком состоянии Шеклтон вполне может вызвать полицию. В этом, очевидно, и состояла суть его скрытой угрозы.
        Форсайт помедлил ради глотка хереса, поморщился, надел пальто с перчатками и вышел. Он приехал к Шеклтону на такси.
        Дверь ему открыл лично хозяин квартиры. Чернокожий слуга не показывался. Шеклтон прошел в комнату, переоборудованную под святилище. Вместо красных лампад в ней горела обычная электрическая лампочка, при свете которой черные шторы смотрелись дешево и безвкусно. Портьера, скрывавшая дверь в личный кабинет Шеклтона, была откинута.
        Шеклтон подошел к двери, приоткрыл ее, но, передумав, направился к черному алтарю. Положив голову на алтарь, чернокнижник обхватил себя руками и зарыдал, давясь слезами и всхлипывая.
        Форсайт терпеливо ждал, быстро прокручивая в голове способы решения проблемы. В конце концов он не выдержал:
        - Мы теряем время. Что стряслось?
        Шеклтон поднял осунувшееся лицо:
        - Я дурак, что послушал вас! Хуже чем дурак! Я покончу с этим. Немедленно!
        - Не сможете. Вы не лишитесь своих способностей, даже если захотите. Они были у вас до встречи со мной. Играть с огнем опасно.
        - Эти голоса! - Шеклтон ударил по алтарю пухлым кулаком. - Эти люди! Я вижу их. Теперь еще Морли. Через десять минут после смерти он оказался в той ужасной комнате. Вместе с остальными.
        Форсайт отодвинул штору и посмотрел на огни Нью-Йорка.
        - Понятно, - пробормотал он. - Надеюсь, поможет гипноз. - Внезапно он напрягся. - Сюда идут.
        Послышалась трель звонка.
        - Вы кого-нибудь ждете? - вкрадчиво поинтересовался Форсайт.
        - Нет. Не этим вечером.
        Кто-то продолжал настойчиво звонить в дверь. Форсайт быстро пересек комнату, нажал на кнопку, и панель перед ним засветилась. За ней показались размытые силуэты, постепенно обретавшие четкость.
        - Полиция, - прошептал Форсайт. - Ваших рук дело?
        - Полиция? - На лице Шеклтона отразилась паника. - Клянусь, я ни при чем!
        Похоже, он не лгал. Нанятые Морли ищейки могли известить полицию о загадочной смерти клиента. С другой стороны, это ведь Шеклтон недавно угрожал доносом! В каждом его жесте сквозит чувство вины.
        - Они скоро выломают дверь, - заметил Форсайт, подходя к Шеклтону.
        - Можно спуститься на частном лифте и сбежать!
        - Разумеется. Даже если караулят у черного входа, я не дамся. - Форсайт вынул из кармана флакон. - Достаточно распылить одну щепоть, и никто не заметит, как я пройду мимо. Приступ каталепсии продлится около часа. Но сперва я должен убедиться, что мне не всадят нож в спину.
        С этими словами Форсайт схватил сообщника за горло. Тот пытался кричать, извивался и брыкался, но тщетно. Форсайт повалил его на пол.
        Много времени не потребовалось. Когда Форсайт поднялся на ноги, оставив на полу распростертое тело, в дверь уже звонили непрерывно.
        Что-то выпало из кармана Шеклтона. Это был ключ на удивление знакомой формы. Оглушительный стук в дверь заставил Форсайта сунуть ключ в карман и отвернуться от мертвеца, чье искаженное лицо взирало на него снизу.
        Частный лифт спасет от преследователей. Форсайт решил, что полицейских, вероятно поджидающих на первом этаже, придется убить. На временную потерю сознания полагаться нельзя. Его приметы могут всплыть в памяти людей, как бы он ни прикрывался шляпой и ни кутался в шарф. Смерть свидетелей гарантирует абсолютную безопасность. Возможно, потом стоит отправиться в путешествие.
        За приоткрытой дверью в кабинет Шеклтона что-то мелькнуло, и Форсайт резко остановился. Боже милостивый! А сатанист-то был не промах.
        На письменном столе башнями высились толстые пачки банкнот. Целая куча денег! Разумеется, такое сокровище нельзя оставлять полиции. Похоже, Шеклтон хранил в тайнике целое состояние. Не обращая внимания на удары, сотрясавшие входную дверь, Форсайт стремительно пересек порог кабинета.
        Нога прошла сквозь ковер. В ужасе Форсайт пошатнулся и рухнул - и заскользил по пандусу. Комната исчезла, вокруг замерцали огни небоскребов. Форсайт понял, что летит в пустоту.
        Падение затянулось. Форсайт успел припомнить кое-что. Шеклтон затеял «ремонт». Должно быть, спланировал все заранее, распорядившись выломать стены и пол кабинета, а потом соорудить прямо у порога гладкий спуск.
        Но как Шеклтону удалось подсунуть порошок своему партнеру? Форсайт сообразил, где раньше видел ключ, выпавший из кармана мертвеца. Этот ключ отпирал его собственную квартиру. Наверное, Шеклтон раздобыл дубликат. Теперь понятно, почему у хереса в последнее время был странный привкус.
        Все прояснилось. Шеклтон перехитрил своего учителя, заманив в ловушку, расставленную для других простофиль. Разумеется, бедняга не ждал полицейской облавы.
        Форсайт ощутил удар и тошнотворную вспышку агонии. Мир растворился во тьме…
        Свет постепенно вернулся, медленно разгораясь. Форсайту показалось, что он снова в кабинете Шеклтона. Увы, он прекрасно знал, что на самом деле его изломанное тело лежит на тротуаре далеко внизу. Настоящий Форсайт физически не мог стоять в кабинете и глядеть, как тускнеют и исчезают, подобно туману, мебель и груды денег на письменном столе.
        Элдон Форсайт находился в темной квадратной кабинке без окон.
        В этот миг он с ужасом осознал, что обречен смотреть на серые голые стены своей тюрьмы очень и очень долго. До скончания веков.
        Невероятная сила Эдвина Кобальта
        Меня нелегко убедить в чем-либо. Я ставлю под сомнение буквально все. Короче говоря, я настоящий «человек из Миссури».
        Именно это вполне привычное чувство недоверия охватило меня как-то раз, когда я вернулся домой и, удобно устроившись в любимом мягком кресле, долго смотрел на сюрреалистическое полотно, купленное когда-то Сюзан в состоянии временного помрачения рассудка. Если, конечно, это можно было назвать произведением искусства…
        Картина представляла собой жуткое переплетение зеленых и лиловых полос, извивающихся, словно змеи. Я ужасно устал после тяжелого рабочего дня, и перед глазами у меня немного плыло. От этого казалось, что картина колышется, идет волнами, будто в ночном кошмаре.
        И тут, ни с того ни с сего, я вдруг подумал: а существует ли картина на самом деле? Право, было бы куда лучше, если б эта пародия на произведение искусства никогда не была написана… Меня посетило сомнение в ее реальности…
        И в одно мгновение картина бесследно исчезла. От нее не осталось ничего, даже более светлого пятна на стене.
        Я встал с кресла и подошел посмотреть на стену поближе. Должно быть, решил я, Сюзан сняла картину, когда я задремал… Странно.
        Из кухни появилась Сюзан - немного раскрасневшаяся и, как всегда, по-своему очаровательная. Сногсшибательная стройная блондинка.
        - Суп почти готов, - сказала она.
        - А где картина? - спросил я.
        Сюзан озадаченно посмотрела на меня:
        - Какая картина?
        - Сюрреалистическая. - Я показал на стену.
        Сюзан натянуто хихикнула и подошла ближе, явно надеясь на поцелуй:
        - Эд, ради бога, о чем ты? Ты же знаешь - у нас не было никаких сюрреалистических картин.
        - Если ты решила выбросить ее, - сказал я, поцеловав наконец Сюзан, - я не буду возражать. Совсем наоборот.
        - Ты с ума сошел, - ответила жена и вернулась на кухню.
        Я снова посмотрел на стену и не увидел даже дырки от гвоздя, на котором висела картина. Тогда я обыскал квартиру, но полотна нигде не было.
        Сюзан приготовила бифштекс. Я чувствовал его запах, но когда попытался открыть крышку жаровни, жена шлепнула меня по руке и прогнала с кухни. Я удалился в ванную, привел с себя в порядок и задумался об иллюзиях.
        Взять хотя бы эту картину… Порой воображение рисует вещи, которых в действительности не существует. Такие вот фокусы. Например, я мог вообразить, что на решетке жаровни лежит бифштекс, хотя на самом деле его там нет. Аппетитный аромат - самовнушение. Иногда я слишком много думаю. Чертовски много.
        Вот и теперь я сам не заметил, как увлекся: задумался о бифштексе на кухне, а потом начал сомневаться в его существовании.
        - Эд, нам пора, - услышал я голос Сюзан. - Ты идешь?
        Я нашел жену в спальне, примеряющей совершенно нелепую шляпку.
        - Как, ты еще не готов? - возмутилась она.
        - Я-то готов, - ответил я. - А зачем шляпка?
        - Так-так! Мы, кажется, собирались ехать ужинать… Или ты решил перекусить гамбургерами в ближайшей забегаловке?
        - Ехать ужинать? - Вероятно, голос мой звучал удивленно. - Я готов рвать зубами бифштекс.
        - Какой бифштекс?
        Я взял жену за руку, провел на кухню и показал на жаровню.
        - Вот этот, - сказал я, поднимая крышку.
        Под ней ничего не было. Там не было даже ни капли жира. Решетка была идеально чистой.
        Но картофель фри и шпинат были приготовлены. Я показал их Сюзан, и она прямо-таки застыла от изумления.
        - Боже!.. - ахнула она. - Ничего не понимаю. Зачем я их приготовила, если знала, что мы ужинаем в ресторане?
        - Послушай, - начал я, едва не срываясь на крик, - ты помнишь, что покупала и готовила мясо?
        - В последний раз это было на прошлой неделе, - ответила Сюзан без тени сомнения.
        Мы поужинали в ресторане. Вот уж действительно, Фома неверующий! Теперь я был почти уверен в том, что случилось с картиной. Но по поводу всего остального меня по-прежнему терзали сомнения. Я внимательно рассмотрел себя в зеркале, висевшем напротив нашей кабинки в ресторане: невысокий, коренастый, светловолосый, внешность вполне заурядная. Ничуть не похож на волшебника. И тем не менее…
        Тем не менее я посмотрел на солонку и прошептал:
        - Я сомневаюсь в твоем существовании.
        - Ничего не понимаю, - сказала Сюзан, взяв солонку. - В чем смысл?
        - Нет никакого смысла, - ответил я.
        Либо некоторые вещи существуют только в моем воображении, либо я не могу контролировать свои способности. Не могу включать и выключать их, как воду из крана. Я заказал выпить, а потом еще.
        Мы отправились в ночной клуб. Когда мы вышли оттуда, я был пьян. Я хотел вызвать такси, но Сюзан настояла на метро. Она любила ездить под землей, когда была навеселе.
        - О’кей, - согласился я. - Станция «Шестьдесят девятая улица» всего в нескольких кварталах.
        Это если по прямой. Мы шли не по прямой. Мы шли зигзагами. Каким-то образом мы попали в Центральный парк, где вступили в ожесточенный спор с вязом, но в итоге вышли-таки на Шестьдесят девятую улицу. По ней мы двинулись в сторону Бродвея, но он куда-то подевался.
        Наконец я с некоторой горечью в голосе произнес:
        - Сомневаюсь, что на Шестьдесят девятой улице в самом деле есть станция.
        И действительно, когда мы вышли на угол Бродвея и Шестьдесят девятой, никакой станции там не было. Полицейский, к которому мы обратились, сказал, что мы пьяны и что здесь никогда не было станции метро. Если вы знаете Нью-Йорк, не сможете с ним не согласиться. Я был единственным человеком в мире, который помнил, что на Шестьдесят девятой улице существовала станция подземки.
        Полицейский остановил для нас такси, и мы поехали домой.
        На следующее утро у меня было жуткое похмелье, и я на скорую руку приготовил себе завтрак из острого соевого соуса и яичного желтка. Когда я уходил, Сюзан еще крепко спала. В моей голове неумолчно грохотал паровой молот, и сосредоточиться никак не удавалось. Но я пытался. Магия? Чудеса? Сила воли? Что-то изменилось во мне, но я не знал как и почему. Казалось, стоило мне усомниться в существовании чего-либо, это переставало существовать. Причем мои способности имели обратную силу. Объект моих сомнений не просто исчезал - его не было никогда.
        Может быть, и весь этот мир - всего лишь мой сон…
        Я добрался до здания «Манхэттен Виста» и поднялся в юридическую контору «Хандрел и сын». Саймон Хандрел - толстый, лысоватый, седой старый прохвост - поприветствовал меня с выражением искренней сердечности на розовом после массажа лице:
        - Доброе утро, Эд. Облигации Ханскома лежат у тебя на столе. Ты займешься ими немедленно?
        - Конечно, - сказал я и направился в свой кабинет.
        Мой стол был завален всякой всячиной. Я вспомнил, что сегодня день моего рождения. По случаю столь знаменательного события сотрудники обычно засыпали меня подарками. Документы и папки тоже лежали на столе. Я принялся перебирать их, тщетно пытаясь найти облигации Ханскома. Бесполезно. От отчаяния я был готов проклясть день, в который родился.
        Я нашел аспирин и запил таблетку водой. Однако так и не смог отыскать эти треклятые облигации.
        В голове царил полный сумбур. «Облигации, - думал я, а потом, буквально через мгновение: - Какие облигации? Облигации Ханскома. А кто такой Ханском? Какой-то старый сукин сын из Бруклина? А на черта он мне сдался? А, облигации… Какие облигации? Нет, все это - заговор, чтобы свести меня с ума».
        Лично я сомневался, что эти облигации вообще когда-нибудь существовали.
        Я навел порядок на столе, ничего не нашел и вернулся в кабинет Хандрела, чтобы объяснить ситуацию. Он удивленно уставился на меня.
        - Облигации Ханскома? Но у Ханскома никогда не было никаких облигаций! Я думал, ты в курсе. Вероятно, ты перепутал их с какими-то другими бумагами.
        Наверное, выглядел я не очень хорошо, потому что Хандрел вдруг хихикнул и сказал:
        - Похмелье? Может быть, возьмешь выходной?
        - Мне нужно выпить, - сказал я. - И хорошенько.
        И тогда старый алкоголик Хандрел убрал бумаги со своего стола и предложил составить мне компанию. Он никогда не упускал такой возможности. Мы спустились на лифте и ввалились в бар.
        Мы несколько раз пропустили по стаканчику.
        Я посмотрел на Хандрела. Он человек отзывчивый и не законченный тупица. Может быть, он сможет мне помочь. Мне бы и в голову не пришло поделиться с ним своими бедами, не будь я так пьян.
        - Послушайте, - сказал я, - вы никогда не задумывались, а существуем ли мы на самом деле?
        - О, конечно задумывался.
        - Я говорю серьезно. Мне как-то попался на глаза рассказ, в котором главному герою приснился мир и живущие в нем люди. Все оказалось просто сном. А когда он проснулся - пшик!
        Хандрелу мои слова почему-то показались очень забавными. Он даже несколько раз со смешком повторил: «Пшик! Хе-хе!»
        Я уставился на него, этого толстого самодовольного глупца, который гордился тем, что работает в шикарной адвокатской конторе в «Манхэттен Виста», в огромном небоскребе… таком нереальном и таком далеком. А существует ли этот небоскреб на самом деле? Меня стали обуревать пьяные сомнения.
        Потом мы шли по улице мимо пустой площадки. Огромное количество людей появлялось на площадке и тихо смешивалось с толпой на тротуаре. Некоторых из них я узнавал. Это были товарищи по работе в «Манхэттен Виста».
        Только вот знаменитого небоскреба не было. Его никогда не было. Вы его помните?
        Я помню.
        - Приятно быть свободным, - заметил, попыхивая сигарой, Хандрел. - Кем, говорите, вы работали, Эд?
        - Адвокатом, - ответил я. - Я работаю на вас.
        - Хе-хе! Хорошая попытка, но тебе не удастся вовлечь меня в игру. Если я увольняюсь, то раз и навсегда.
        И тут я задумался о людях, которые работали в «Манхэттен Виста». Неужели они тоже все внезапно уволились? Или… я не знаю. В этом году резко возрос уровень безработицы. А вдруг это я лишил работы огромное количество людей? Правда, они об этом, конечно, не подозревали. Их образ жизни изменился полностью, как и их память.
        Стирание событий из памяти, причем с обратным действием…
        Мне следовало быть крайне осторожным. Но я почему-то стал думать о Сюзан. Я решил вернуться домой и пригласил с собой Хандрела. Подумалось, что знакомое прелестное личико Сюзан поднимет мне настроение.
        Когда мы вошли в квартиру, смуглый мужчина с каштановыми волосами занимался с моей женой любовью. Судя по их виду, для них это было вполне привычное занятие. В мужчине я узнал сына Хандрела, Бена.
        Хандрел что-то возмущенно промямлил. Сюзан вырвалась из объятий любовника и забилась в угол, она выглядела испуганной до смерти. Бен облизал пересохшие губы и встал передо мной, бессильно опустив руки. Я не понимал, чего он ждет от меня, - может, убийства?
        - Послушай, Эд, - сказал он. - Ты не…
        Он замолчал, потому что я просто стоял и, покачиваясь, смотрел на них. Рядом Хандрел судорожно ловил ртом воздух - он и впрямь был потрясен увиденным. В своем сыне он души не чаял.
        А перед моими глазами уже возникали другие картины.
        Сюзан. Прогулки в парке… Лунный свет на зеркальной глади Гудзона… Слепая влюбленность, ночь, когда я сделал ей предложение… Милые безделушки, придающие нашей квартире домашний уют… Как она ела маленькими кусочками тост за завтраком, как мило морщила носик, когда улыбалась… Я вдруг увидел все это совершенно в другом свете. Сюзан. Бен, стоящий передо мной, виноватый, робкий, испуганный…
        Не может быть, чтобы я был таким идиотом. Чтобы любил эту женщину и доверял этому мужчине. Они ненастоящие. Они…
        Их здесь уже не было. Сюзан и Бен исчезли!
        - СЮЗАН! - закричал я.
        - Сюзан? - удивленно спросил стоявший рядом Хандрел. - В чем дело, Эд? Я не знал, что у тебя есть подружка.
        Я расхохотался:
        - У меня есть подружка? Ага! Хандрел, ты просто… О мой бог! - Я тяжело опустился на кушетку и глубоко задумался.
        Хандрел, подняв седые брови, посмотрел на меня:
        - Женщины опасны, Эд. По крайней мере, для твоей репутации. Тебе давно следовало бы подумать о женитьбе.
        - У тебя есть сын по имени Бен? - спросил я.
        Хандрел долго молчал, а потом очень тихо и осторожно спросил:
        - Ты нормально себя чувствуешь? Я хочу сказать, что спиртное здесь ни при чем. Я же ясно это вижу. Ты ведешь себя очень странно.
        - У меня разыгралось воображение, - сказал я. - Я вообразил, что у меня есть жена Сюзан, а у тебя - сын Бен. Но ведь это не так, верно? Я их выдумал.
        Я встал, подошел к буфету и налил выпить. Вспомнил, что Сюзан почему-то хранила в буфете свою сумочку. Как и следовало ожидать, сумочки там не оказалось.
        Я влил себе в глотку чистое виски. Вскоре Хандрел напился до бесчувствия. Я отвез его домой на такси, сунув пару бутылок виски в карманы. Я был безрассудно, отвратительно, тошнотворно пьян. И той ночью…
        Я начал во всем сомневаться!
        Все потеряло стабильность и прочность, алкоголь смазал очертания окружающего. Помните величественный мост Метрополитен через Гудзон, построенный в 1934-м на Семьдесят второй улице? Конечно не помните. А он существовал, пока я не стал в этом сомневаться.
        Помните «Титанию», английский пароход, самый большой в мире, который пришвартовался в Нью-Йорке за несколько дней до «Куин Мэри»? Чудовищно огромный лайнер, просто бегемот. Так вот, «Титания» существует теперь только в моей памяти.
        Помните… черт, какая разница? Вы не помните, потому что не можете помнить. Единственное, что спасло Землю, - это старое доброе шотландское виски.
        Потому что я начал сомневаться в существовании Земли, - но, к счастью, вырубился в Центральном парке, прежде чем сомнения успели укорениться.
        Вот и все. Я проснулся, пошел домой и написал все это. Как и следовало ожидать, у меня было ужасное похмелье. И мои пугающие способности продолжают дремать во мне. Какова их природа, я не знаю.
        Я сижу за своим столом, усталый, с напряженными до предела нервами, мой организм временно отравлен алкоголем. Я не знаю, что будет дальше. Потому что все вокруг кажется мне ненастоящим. Например, эти часы на столе… Какие часы?
        Да. Это продолжается. С чего мне вообще вздумалось сомневаться в реальности материальных трехмерных предметов, которые, безусловно, существовали? Это еще можно было бы понять, когда речь идет о чем-то неосязаемом - например, о любви Сюзан или дружбе Бена. Сюзан… Никто не верит, что у меня была жена. И Бен. Его не помнит даже собственный отец. Здание «Манхэттен Виста». «Титания». Мост Метрополитен.
        Но происходят ли эти исчезновения объективно? Быть может, дело только во мне? Тогда «Титания», мост и все остальное - лишь плод моего воображения. Врач назвал бы меня сумасшедшим и, возможно, был бы прав.
        Не знаю. Это полное безумие. Этого просто не может быть. Я не могу заставлять исчезать реальные предметы, просто сомневаясь в их существовании. Но все же я…
        Ради бога, кто я или что я? Эдвин Кобальт. Кто такой Эдвин Кобальт? Кто-нибудь еще видит, как его пальцы порхают по клавиатуре пишущей машинки? Кто-нибудь видит эту серую рубашку в полоску, что надета сейчас на нем? Я опустил взгляд на синие брюки, расстегнутую жилетку и серый галстук. Что могут доказать органы чувств? Зрение, слух, осязание?
        Я начинаю сомневаться в существовании Эдвина Ко…
        Послесловие автора. Эта история - чистый вымысел. Эдвин Кобальт - плод моего воображения, потому что, как вы можете убедиться, существование самой рукописи опровергает теорему, на которой она основана. «Способность к разрушению» обладает обратной силой. Когда Сюзан исчезла, исчезли ее вещи, одежда и все, тесно связанное с ней. Естественно, если Сюзан Кобальт никогда не было, в этом мире нет места для ее сумочки или предметов одежды.
        Аналогично, если бы Эдвин Кобальт исчез, в этом мире не могло быть и рукописи, написанной им, то есть человеком, которого никогда не существовало.
        Тот факт, что я недавно переехал в квартиру рядом с Центральным парком, которая, как заверил меня управляющий, пустовала в течение некоторого времени, является чистым совпадением. Совершенно невероятным было бы предположение, что Эдвин Кобальт действительно жил здесь и что управляющий просто забыл его. Также нелепо было бы предполагать, что мои воспоминания о том, как я сам написал это рассказ, - всего лишь самообман.
        Это я, Ноэл Гарднер[39 - Читатель, в свою очередь, может усомниться и в существовании Ноэля Гарднера - и окажется прав. Такого человека действительно никогда не было, под этим именем публиковал свои рассказы Генри Каттнер.], а не Эдвин Кобальт, которого нет и никогда не было, написал этот рассказ.
        Наверное.
        Точка соприкосновения
        Если вдуматься, я с самого начала действовал вполне логично. Только раз потерял голову и втолкнул дядюшку Пенцера в сейф, но тогда я был вне себя, да и кто бы не взъярился на моем месте? Сами судите: я выпускник Кембриджа, отличный теннисист, в автогонках обставлю кого угодно и танцором считаюсь прирожденным. Жизненных тягот никогда не испытывал, работать нужды не было: дядюшка Пенцер содержал меня, как и других родственников, - а почему бы и нет, если денег у него хватало?
        Все-таки я жалею, что запер его в сейфе, но винить меня особо не за что. Те, кто упорно строит из себя восторженных персонажей «Замка Отранто» или «Франкенштейна», сами, скажу я вам, напрашиваются на неприятности.
        Наш Гракен-Хаус всегда считался местом нехорошим: тут вам и потайная комната, и стоны по ночам, и даже, говорят, призрачная дама в белом накануне Иванова дня. Впрочем, сам я, хоть и заезжал частенько, ничего этакого не замечал, если не считать гракенов. Странные твари - не живые, конечно, а резные фигурки из бронзы на каминных полках и деревянные на перилах лестниц. Уродливая помесь льва со змеей и черт знает с чем еще. Особняк принадлежит нашему семейству уже много поколений, так что, скорее всего, в честь этих гракенов и назван.
        Вообще-то, от семьи теперь мало что осталось: кроме нас с дядюшкой, лишь его младший брат Леонардо с сыном Томом. Однако все деньги принадлежали Пенцеру, который наотрез отказывался умирать, хотя на смертном одре леживал не раз. Отвратительная привычка тяжело болеть, а затем вдруг чудом выздоравливать. Сами понимаете мое к нему отношение, тут любой из себя выйдет. Не скажу за Тома с отцом, - может, они к дядюшке относились получше, но меня точно ненавидели, ведь я должен был унаследовать львиную долю состояния. Я их тоже не слишком обожал, так что мы были в расчете.
        Когда я приехал в Гракен-Хаус в ответ на телефонный звонок дядюшки, кузен Том был уже там - стоял на лестнице, поглаживая резную фигурку. Парень видный, он отлично смотрелся бы во фраке или спортивном твиде, однако имел необъяснимую склонность проводить свои дни в работе. При виде меня на его спокойном загорелом лице мелькнуло презрение.
        - А, юный трутень, - фыркнул он. - Что тебе тут понадобилось?
        - Богатство дядюшки Пенцера.
        - Похоже, скоро дождешься: он совсем свихнулся и отпер потайную комнату.
        - Да не была она потайной никогда, - хмыкнул я. - По крайней мере, несколько сотен лет. Обстановка вполне современная.
        - Только вот никто не соглашается там ночевать - кошмары снятся.
        - Как же, знаю, - кивнул я с усмешкой. - Безумный хохот из стен, в постели с тобой оказывается облепленный тиной утопленник, а по потолку до утра топочут маленькие ножки… Ничто не взбадривает лучше старого доброго привидения.
        Тут открылась дверь, и появился папаша Тома, в охотничьем костюме и с ружьем на плече. Из кармана свешивалась тушка невинно убиенного кролика.
        - А, юный тупица, и ты здесь. - Дядюшка Леонардо поправил ружье и бросил на меня острый взгляд, словно через прицел.
        - Привет, старый Нимрод! - парировал я. - Не надоело истреблять фауну везде, куда бы ни явился? Что за удовольствие, не понимаю.
        На самом же деле я просто хотел его поддеть, потому что охота для Леонардо - главный смысл жизни. Он зарычал на меня, схватил кролика за уши, выдернул из кармана и понес на кухню.
        Сверху донесся голос:
        - Это Ричард? Я хочу его видеть. Ричард, поднимайся сюда!
        - Свихнулся как пить дать, - повторил Том. - О чем говорить с этим старым маразматиком?
        - Что поделать, раз зовет, - пожал я плечами и зашагал по ступенькам.
        Дядюшка встретил меня в коридоре. Дряхлый и тощий, лицо изрезано морщинами.
        - Ага, вот и ты! - обрадовался он, хватая меня за руку. - Ты мой наследник, Ричард, и я должен передать тебе вот это!
        Он сунул мне в руку листок бумаги с какими-то цифрами.
        - Что это?
        - Комбинация сейфа!
        Насколько я помнил, тот стоял в комнате с привидениями, огромный и старомодный. Дядюшка Пенцер с довольной улыбкой потащил меня к двери и распахнул ее.
        - Смотри!
        Комната выглядела обыкновенно. Кроме запертого сейфа в углу, еще кровать, другая разносортная мебель и высокое зеркало. Затхлый воздух отдавал клопами.
        - Угу, - кивнул я уныло. - Мне что, здесь ночевать?
        - Нет-нет! - В голосе дядюшки прорезалась жадность. - Это мое тайное сокровище! Ты знаешь историю этой комнаты, Ричард? Так слушай, я расскажу! Она существует еще со времен норманнов, но была замурована из-за того, что считалась облюбованной призраками. Двести лет назад ее вновь обнаружили и открыли. Призраки тут же вернулись!
        - Да ну? - поморщился я.
        - Так их называли, - усмехнулся Пенцер, - но сильно ошибались. Зато я теперь знаю!.. В конце концов мой дед поставил здесь сейф, после чего странности почти прекратились.
        - В чем же было дело?
        - Так вот я и решил выяснить! И знаешь, ключ к разгадке нашелся в старинных рукописях. В этой комнате есть кое-что чудесное, Ричард, и оно заключено в сейфе!
        - Не понимаю…
        - Портал! - произнес дядюшка хриплым таинственным шепотом. - Врата в иное измерение! Где-то здесь наш мир соприкасается с другим!
        - А призраки?
        - Я в них не верю, никаких призраков не существует. Просто есть иная Вселенная, параллельная нашей. Миры соприкасаются в некой точке - и эта точка находится в потайной комнате Гракен-Хауса! Потому-то мой дед и установил тут сейф - чтобы огородить опасное место.
        - Что-то непонятное ты говоришь, дядюшка.
        - Ты просто дурак! - беззлобно фыркнул он. - Разве не ясно, что все эти так называемые призраки обитают в ином мире, а в наш проникают через точку соприкосновения? Но теперь они, попав к нам, оказываются в запертом сейфе! Идея моего деда сработала!
        - Значит, в сейфе ничего нет?
        - Ну… - Дядюшка Пенцер хитро прищурился. - А давай-ка глянем. Только осторожно! - Он подвел меня к сейфу и велел открыть его, набрав комбинацию с листка. - Я уже староват для таких приключений, а ты все же будущий владелец Гракен-Хауса.
        «Поскорей бы», - вздохнул я, набирая цифры.
        Дверца распахнулась, но внутри не оказалось ничего. Сейф был совершенно пуст.
        Не знаю, что я ожидал увидеть, но, глядя на идиотскую ухмылку дядюшки Пенцера, ощутил приступ необоримой ярости. Я решил, что он меня разыгрывает, - нашел чем заниматься в столь почтенном возрасте! Сидел бы лучше у очага с грелкой в ногах, прихлебывая бульон и готовясь к пристойной кончине. А он резвится вовсю, будто и не собирается расставаться со своими денежками.
        Нет, меня не за что винить. Дядюшка как будто собирался жить вечно!
        Заглядывая в сейф, он подался вперед, и я слегка подтолкнул его, вот и все. Места в сейфе хватало, бронированные стенки были толсты, и когда я захлопнул дверцу, изнутри не донеслось ни звука.
        Облокотившись на нее, я задумался. Разве это убийство? После проигрыша в казино деньги нужны позарез. Дядюшка столько ни за что не дал бы. Зато теперь я унаследую его состояние… Нет, все-таки похоже на убийство, нехорошо как-то.
        Я подошел к окну и глянул на свежую зелень приусадебного ландшафта. Здесь получится отличное поле для гольфа. Вступив во владение Гракен-Хаусом, непременно займусь.
        С другой стороны, заслуживает ли дядюшка Пенцер такой смерти? Безусловно, он вконец спятил с этими своими измерениями и иными мирами, но с тем же успехом можно запереть его в лечебнице.
        Я вернулся к сейфу и набрал код. А вдруг дядюшка успел задохнуться? Едва ли.
        Дядюшки Пенцера в сейфе не оказалось.
        Пусто, никого. Вот чудеса, испарился он, что ли?! Привычки проходить сквозь сталь за ним никогда не водилось, а дверь только одна…
        Я тщательно осмотрел стенки, уже подозревая, что сам сошел с ума. Нет, вывод мог быть только один: иная Вселенная существует на самом деле, и довольно близко.
        Мне доводилось изучать физику, читать статьи Эддингтона, Джинса и прочих гениев, так что основные принципы этого дела я понимал. Тем не менее решил провести некоторые эксперименты.
        Я бросил в сейф карандаш. Тот растворился в воздухе, не достигнув задней стенки. Тогда я достал авторучку, привязал к ней отрезок бечевки, который нашел в кармане, и стал медленно продвигать вперед, придерживая конец бечевки другой рукой.
        Вначале ничего не происходило, но затем авторучка начала исчезать дюйм за дюймом, как будто от нее кто-то откусывал понемножку. Когда следом пропали мои пальцы, я поспешно разжал их и отдернул руку.
        Натянутая бечевка уходила внутрь сейфа и обрывалась у стенки. Я потянул за нее и вновь обрел авторучку. Все стало понятно: дядюшка просто-напросто решил прогуляться в ином измерении, он и вернется, когда ему заблагорассудится… И не обвинит ли меня тогда в покушении на убийство?
        Я снова запер сейф. Нет, дядюшка Пенцер не станет задыхаться в тесноте, он наверняка предпочтет остаться в параллельной Вселенной. Вот и пускай наслаждается! А сейф я не открою больше никогда.
        Закурив сигарету, я спустился по лестнице к поджидавшему меня Тому. Он спросил, как дела, и я ответил общими словами, чтобы не вызвать подозрений. С какой стати вообще что-то подозревать?
        Так я тогда думал, не представляя, насколько аморален этот тип, вечно сующий нос, куда не следует. Даже если бы я решил укокошить дядюшку, какое дело до этого Тому? Вечно он думает только о себе, ищет собственной выгоды!
        Вот и вышло, что через час-другой, когда я расположился в библиотеке, грея ноги у камина и проглядывая колонку сплетен в газете, Том с папашей подступили ко мне с револьверами в руках и хитрыми ухмылками на разгоряченных лицах.
        - Вот он, убийца! - воскликнул Том.
        Я отложил газету и с удивлением поднял взгляд:
        - В чем дело?
        - Сам знаешь! - прорычал кузен. - Я следил за тобой и видел, как ты запер дядю Пенцера в сейф.
        - Шпионить грешно, - строго заметил я. - Кроме того, ничего подобного я не делал.
        - Нет, делал! А теперь ты его отопрешь. Мы спасем дядюшку!
        - Если не откроешь сейф, я тебя пристрелю! - пообещал Леонардо, наставив револьвер.
        Встав из кресла, я задумчиво погладил одного из бронзовых гракенов на каминной полке. До чего же гнусная тварь! Интересно, сколько ей лет? Ладно, какая разница?
        Я обернулся к Тому:
        - Почему же вы пришли не сразу?
        - Не могли тебя найти.
        Явная ложь, хотя на суде они будут на ней настаивать. На самом деле решили выждать, чтобы дядюшка Пенцер наверняка задохнулся.
        Ну, я-то знал, что его в сейфе нет, так что пожал плечами и согласился. Держа меня на мушке, они поднялись следом по лестнице, и я снова взял листок бумаги с цифрами.
        Я окинул взглядом сельскую зелень за окном, запыленное покрывало на кровати и свое отражение в большом зеркале, и впервые заметил на деревянной раме резную фигуру гракена со змеиным телом, львиной головой и когтистыми лапами.
        - Открывай сейф! - рыкнул Том.
        Я подчинился. Так или иначе, внутри будет пусто, родственничков ждет сюрприз. Вращая колесо замка, я уловил за дверью какой-то шорох, но он сразу затих, и я счел его плодом воображения.
        Едва ли дядюшка Пенцер сейчас окажется в стальной коробке. Открою сейф, дам родственникам убедиться, что там пусто, и тут же захлопну дверь.
        Однако вышло иначе. Повернув колесо и рычаг, я ощутил толчок и заметил в приоткрывшейся щели какое-то движение. Невольно отскочил в сторону, и весьма удачно, потому что внутри и правда кто-то был.
        И вовсе не дядюшка Пенцер!
        Дверца сейфа распахнулась, и наружу вывалилось сущее чудище - причудливая помесь льва со змеей. Огромное и свирепое, оно издавало оглушительный рев. Гракен, точная копия знакомых фигурок.
        Так вот оно что! Вот кто обитает в иной Вселенной, куда с моей помощью отправился дядюшка Пенцер. Должно быть, такие звери уже попадали в наш мир - через эту самую потайную комнату! Отсюда и мрачные легенды Гракен-Хауса, а фигурки чудовищ с их потрясающей реалистичностью делались либо с натуры, либо по памяти.
        Что же случилось с дядюшкой Пенцером? Если верить книгам, иные измерения человеку никак не подходят. Он мог заблудиться, сойти с ума… или попасть в желудок этому самому гракену, который завывает, как ураган! Впрочем, если судить по голодному реву, тварь еще не наелась.
        Леонардо с Томом крупно повезло, что револьверы были у них в руках. Оружие не очень серьезное, но стрелять умели оба. Мне же оставалось лишь забиться в угол за сейфом, но и там показалось небезопасно. Если гракен прикончит дядю с кузеном, то после обязательно примется за меня.
        Выход из комнаты был перекрыт, окно - слишком высоко от земли, и я нырнул в сейф. Даже чуждое и неизведанное предпочтительнее грохочущих револьверов, летящего свинца и ревущего прожорливого гракена.
        Не ожидая исхода схватки, я бросился головой вперед, будто прыгал с трамплина в бездонный пруд. Ощущение падения куда-то вбок было странным и неприятным. Казалось, мое тело тянут одновременно в разные стороны. Сильный удар обо что-то твердое на миг оглушил, но затем я пришел в себя и сел.
        Первым на глаза попался круг света метров двух в поперечнике, висевший в воздухе в нескольких футах - словно обруч, через который прыгает цирковой наездник. Видимо, это и были врата между двумя мирами, моим собственным и тем, где я оказался. Что за дивное место?
        Стоило бы поискать дядюшку Пенцера… А если найдется, убить? Мысли в голове путались, но я уж точно не хотел возвращаться в потайную комнату Гракен-Хауса, не будучи уверен, что гракен либо застрелен, либо сбежал. Вообще-то, по эту сторону могли быть и другие гракены - целые стаи! - но пока ни один не показывался.
        Если вдруг явится, прыгну обратно через круг света, авось не догонит. Так что удаляться от портала безусловно не стоит.
        Я оглядывался по сторонам, но никак не мог сосредоточить взгляд: все вокруг было затянуто туманом и колыхалось, словно мираж, то удаляясь, то приближаясь, и вдобавок беспрерывно меняло очертания. Россыпь кубов уступала место плоской равнине, а та вдруг кренилась под опасно крутым углом. Да уж, иное измерение - не подарок для исследователя… Где же все-таки дядюшка Пенцер?
        Я встал и сделал несколько шагов. Круг света сразу же исчез, и я оказался на дне гигантской чаши из серебристого песка, наподобие ловушки муравьиного льва. Попробовал взбегать по склону, но песок под ногами осыпaлся и я скатывался обратно на дно, с ужасом ожидая, что хищные челюсти обитателя ямы сомкнутся на моем теле.
        Однако случилось совсем другое. Песок подо мной будто растаял, и я упал… вверх! Не знаю, как это точнее описать. Падал, падал, пока не ударился о какую-то гладкую поверхность, и тогда сила тяжести вновь перевернулась. Я лежал на чем-то вроде стекла, но непрозрачном. Хотел встать, поскользнулся и вновь стал куда-то падать.
        Потом долго висел в воздухе среди пушистых серых облаков. Решил было, что умер, но отбросил эту мысль: райские небеса вряд ли для таких, как я. Попытался двинуться с места и заскользил вниз и вбок, вращаясь в неистовом воздушном вихре.
        Наконец с кружащейся до тошноты головой я приземлился обратно на то место, откуда начал путь, перед ярко-белым кругом портала. Лежал и ждал чего-то.
        Возможно, появится гракен… или дядюшка Пенцер. Интересно, что творится сейчас в Гракен-Хаусе? Я теперь не решался стронуться с места, боялся, что потеряюсь в хаосе измерений и уже не найду путеводного света.
        А может, просунуть в него только голову, выглянуть и при малейшей опасности спрятаться вновь?
        Я медленно пополз вперед к мерцающему белому кругу, не решаясь подняться на ноги. Приблизившись, осторожно сунулся внутрь, словно в луч прожектора. Ослепительный свет сменился чернотой. Моя голова оказалась внутри сейфа, а тело пока оставалось в ином измерении.
        Так еще опаснее. А ну как другие гракены заметят безголовое тело?
        Дверь сейфа оставалась приоткрытой, и я увидел Леонардо и Тома, стоявших у окна с револьверами. Гракен лежал на полу, из пробитой в нескольких местах головы текла кровь. Мои родственники справились с чудищем, умение стрелять им пригодилось.
        Скрытый за дверцей сейфа, я слышал, как они громко спорят:
        - Должно быть, выпрыгнул из окна, - сказал Том.
        - Оно даже не открыто, - возразил его отец, постучав по стеклу стволом револьвера.
        - Не мог он заскочить в сейф!
        - Я сам видел!
        - И где он сейчас?
        - Кто его знает! - пожал плечами Леонардо.
        - Как из сейфа вылез зверь, ты тоже видел.
        - А ты видел, как там заперли Пенцера.
        - Точно так! - уверенно кивнул Том. - Ричард втолкнул его внутрь и запер дверь.
        - Может, потом выпустил и посадил в сейф зверя?
        - Зачем ему? Да и где он мог достать такую тварь? Что это за зверюга вообще?
        - Какой-то гибрид, должно быть. - Леонардо задумался. - Мне откуда знать? Ни разу не видал подобных чудищ… Ладно, главное, тварь сдохла, - усмехнулся он. - Закажу чучело - будет отлично смотреться в библиотеке, когда мы унаследуем Гракен-Хаус.
        Вот как, значит?!
        - А пока запрем сейф и забудем о Ричарде и дядюшке Пенцере, - весело подхватил Том.
        Леонардо покачал головой:
        - Все не так просто… В сейфе их нет.
        Том, похоже, не понял:
        - Затопим его в море, и дело с концом.
        - Нет, подождем. Если Пенцер мертв, все хорошо. Если нет, убьем его и обвиним в этом Ричарда. В крайнем случае Ричарда тоже прикончим.
        «Ну что за люди! - поморщился я. Никаких моральных принципов!»
        - Но сначала закроем сейф, - добавил Леонардо.
        Понятно, я не мог такого допустить и застрять навеки в чужом измерении. Поэтому, когда они отвернулись от окна, сгруппировался и кинулся из сейфа наружу - испытав при этом какое-то странное, незнакомое ощущение от собственного тела.
        Я стоял на четвереньках перед сейфом, пытаясь удержать равновесие. Подняться на ноги почему-то было трудно. Большое зеркало оказалось напротив, и отражение в нем тоже показалось странным.
        Вначале я подумал, что вижу мертвого гракена с львиной мордой и змеиным телом… Но гракен в зеркале был живой! Когда я поднял голову, он повторил мое движение и уставился в упор. Я отвесил челюсть от изумления - и пасть зверюги так же точно приоткрылась!
        В ушах зазвенел испуганный вопль застывших у окна родственников.
        Я не то чтобы совсем дурак, но осознать очевидное в тот момент сумел не сразу. Неужто я сам превратился в гракена?
        Пуля чиркнула по плечу и заставила прийти в себя. Дядя с кузеном продолжали стрелять. Я молил их остановиться, но из глотки вырывался лишь отчаянный рев.
        Оставалось одно: убивать, чтобы не быть убитым. К счастью, они почти все патроны истратили на первого гракена и не удосужились перезарядить оружие.
        Я дрался за свою жизнь. Вообще-то, человек я довольно мягкий, но, подслушав из сейфа подлые намерения Тома и Леонардо, остервенел. К тому же родственнички хотели меня убить! Если вы когда-нибудь стояли под пулями, то легко поймете мои чувства.
        Не помню точно, как проходила схватка, но очнулся я, уже переводя дух над двумя трупами. Их головы были проломлены, а я получил несколько огнестрельных ран, хоть и не очень серьезных.
        От прислуги Гракен-Хауса не доносилось ни звука, - должно быть, ее распугал шум битвы. Я подошел к зеркалу и снова глянул на свое отражение. Да, я стал гракеном! Параллельная Вселенная оказалась куда более чуждой, чем можно было предположить. По-видимому, она перестроила атомы и молекулы в моем теле, что привело к другим изменениям. Что ж, вполне логично, и, судя по всему, произошло это далеко не впервые. Кто-то из моих предков тоже угодил в иное измерение и вернулся назад в облике чудовища, о чем свидетельствуют старинные фигурки. Само собой, незадачливых путешественников тут же убивали, а поместье приобрело недобрую славу.
        Кто же этот убитый гракен, лежащий у моих ног? Скорее всего, дядюшка Пенцер, чей путь я повторил!
        Объятый ужасом, я выскочил из комнаты, кинулся вниз по лестнице - и наткнулся на дворецкого с ружьем. Тот был напуган не меньше моего, но выстрелить все же сумел.
        Я удрал в библиотеку, где игра в охотника и дичь продолжилась с трагическими для усадьбы последствиями. Вдобавок к общему хаосу из камина высыпались горящие угли, и вскоре комната была объята пламенем. Я выпрыгнул в окно и укрылся в соседнем лесу, наблюдая, как полыхает Гракен-Хаус, который безуспешно пытались спасти пожарные. Выходить из-за деревьев было слишком опасно.
        Немного утешала лишь смутная надежда вновь нырнуть в иное измерение и вернуться в прежнем, человеческом облике. Однако старинный дом превратился в груду пепла, а точка соприкосновения миров располагалась метрах в десяти над ней. Допрыгнуть туда не хватило бы сил даже гракену. Будь я в человеческом теле, притащил бы лестницу, но теперь… Главное, я не мог никому рассказать о своем отчаянном положении: пасть гракена не годится для членораздельной речи.
        Конечно, не факт, что при моем повторном прохождении через портал процесс трансформации обернулся бы вспять. Никто не может знать этого наверняка. Однако шанс, я считаю, существует.
        К сожалению, блуждая по лесам, я угодил в медвежий капкан, охотник нашел меня уже ослабевшим от голода. Что было потом, помню плохо. Только сеть и пробуждение в клетке.
        Сейчас я сижу за решеткой в зверинце. Меня продали в цирк и выставляют напоказ как монстра. Объяснить, что на самом деле я человек, не получается. С великим трудом я добыл бумагу и карандаш и, сжимая его в зубах, ночь за ночью писал эти строки. Закончив, я в удобный момент брошу листы в толпу зрителей. Правда, боюсь, что мой рассказ сочтут розыгрышем какого-нибудь искателя популярности, подкинувшего рукопись в клетку. Люди считают меня причудливой игрой природы, и нет другого способа достучаться до них. Возможно, кто-нибудь все-таки поверит и поможет добраться до портала измерений над руинами Гракен-Хауса.
        Во всем виноват дядюшка Пенцер! Почему я должен страдать из-за него? Неужели никто не заинтересуется хотя бы, что случилось на самом деле? Я не гракен, я человек! Во всем виноваты мои родственники!
        Арагонский Волк
        Закованные в сталь всадники Арагона и Кастильи с грохотом унеслись прочь - водружать Крест Господень на землях язычников. Фра Хуниперо странствовал по Nueva California - Новой Калифорнии, и дробный цокот копыт его лошади звенел на Пути Миссии, от северных туманных земель до сосен Монтеррея, и дальше на юг - к земле, согреваемой солнцем и омываемой голубыми водами Mar Pacifico, Тихого океана.
        И все же лязг оружия понемногу стихал. За передовыми отрядами воинов пришли мирные поселенцы: ремесленники и крестьяне. Рыцари Испании - во всяком случае, некоторые из них - сложили копья и мечи, чтобы объедаться лотосом сонной Мексики. Ненависть постепенно уходила, и теперь лишь жрецы помнили, как погиб Монтесума.
        В старой Мексике вновь зазвучал смех. Галантные бородатые мужчины, попивая амонтильядо в своих белых гасиендах, правили мягко и осмотрительно. Только со стороны побережья и юга еще доносились отдаленные звуки битвы, которые то затихали, то вспыхивали с новой силой. Покоренная Мексика пожала плечами и вернулась к своей вечной сиесте, ожидая, когда наступит время сбросить иго завоевателей - manana[40 - Завтра (исп.).].
        Ranchero[41 - Поместье (исп.).] дона Филипа Васкеса лежало среди залитых солнцем полей и холмов. На востоке поднимались горные вершины, с запада дули морские ветра. Когда-то дон Филип пересек всю Мексику с окровавленным мечом в руках, однако те времена давно ушли в прошлое. Черные глаза ацтекской девушки отвратили его сердце от войны, и дон Филип попросил фра Франсиско свершить обряд венчания.
        Теперь же дон Филип спал под распятием, прибитым к стене над кроватью, а падре, постаревший, почерневший и высохший, жил в крошечной миссии в нескольких милях от гасиенды. Ацтекская девушка к тому времени умерла. Зато сын дона Филипа превратился в мужчину, который одинаково ловко владел мечом и гитарой, справлялся со своим огромным вороным жеребцом и распевал под луной серенады. Собственно говоря, пел он только для одной девушки. Фра Франсиско должен был обвенчать их в маленькой часовне через неделю.
        Но однажды Хуан получил тайный призыв. Оседлав жеребца, ночью он тихо выехал из гасиенды и направился на восток.
        Хуан был красивым мужчиной - отлично держался в седле, был строен, как клинок меча, имел точеное смуглое лицо и глаза, как у ястреба. Только его рот не был таким жестким, как у дона Филипа, и Хуан часто улыбался, сверкая белыми зубами. Однако сейчас он не улыбался. Его губы были сурово сжаты, когда он въехал на горный склон и остановился перед входом в пещеру.
        Фра Франсиско многое бы отдал, чтобы обнаружить это место. Он назвал бы его греховным, домом дьявола. Хуан, однако, спешился, не проявляя страха.
        Из пещеры вышел человек огромного роста. На нем не было никаких украшений, кроме одинокого пера в черных блестящих волосах. Он был не стар, но его глаза казались глазами древнего старца. Хуан слышал об этом человеке, появившемся на свет, как говорили, еще во времена Монтесумы.
        - Ты Иксталь? - спросил Хуан.
        - Я Иксталь. - Голос старика был низким и звучным и достаточно приветливым. Гигант кивнул в сторону пещеры. - Пошли. Здесь нельзя говорить.
        - Зачем ты посылал за мной?
        Ответа не последовало. Хуан вошел вслед за Иксталем в черную пустоту. Туземец снял со стены факел, зажег его и двинулся дальше. Они шли, наверное, еще минут десять, и вдруг в глаза ударил слепящий свет. Хуан остановился на пороге пещеры.
        Из каменного пола била струя природного газа, и этот газ горел синеватым пламенем. За ним возвышалась пирамида, чьи стены уже крошились от древности. Пирамида, а вернее сказать, ее руины, была небольшой, но Хуан вдруг почувствовал смутное беспокойство. Пирамиду венчал алтарь, на котором горел небольшой огонь.
        Иксталь остановился возле огня. На бронзовое крючконосое лицо легли голубые отблески, но мускулистое тело старика оставалось неподвижным, как статуя. Жрец повернул голову к Хуану.
        - Зачем я за тобой посылал? - повторил Иксталь. - Я узнал, что ты собираешься жениться.
        - Собираюсь, и что с того? - резко спросил Хуан.
        Иксталь махнул рукой в сторону пирамиды:
        - Испанцы завоевали Мексику и привезли сюда своих богов. Но наши ацтекские боги старше, и мы не перестали их чтить. Прячась в потайных местах от Соноры до Сочимилько, жрецы продолжают учить древним знаниям. Я один из них. Немногие из нашего народа сохранили веру. И мы не хотим терять тех, кто еще остался.
        Хуан прищурился. Голубое пламя резало ему глаза.
        - Но я…
        - Твой отец, дон Филип, родом из Кастильи. Твоя мать была чистокровной ацтекской женщиной. Она происходила из древнего рода и молилась нашим богам. В тебе течет ее кровь, Хуан. Ты хочешь жениться на испанской девушке. Мы этого не желаем. Мы не можем тебе приказывать, - Иксталь властным жестом не дал Хуану заговорить, - и все же, учитывая твое происхождение, просим тебя взять в жены ацтекскую деву. Наш древний род слабеет и вымирает. Мы хотим сохранить его, а потому просим тебя об этой единственной услуге.
        Хуан ответил не сразу. Слишком уважал он этого сурового старика-туземца, стоящего перед ним.
        - Я не могу так поступить, - сказал он наконец. - Ты говоришь, что моя мать была ацтекской женщиной, но ведь я наполовину испанец и не обязан вам подчиняться.
        - Мы не просим тебя подчиняться. Ты должен пойти на это по доброй воле или не жениться вообще.
        - Я люблю Роситу и должен на ней жениться. Таков мой ответ.
        Иксталь кивнул, и на его лице отразилась глубокая печаль.
        - Ацтеки уходят. Жрецы Пернатого Змея умирают один за другим. Наша власть на исходе. - Повернув голову, он мрачно взглянул на пирамиду; столб голубого огня с тихим шипением то опускался, то бил с новой силой. - Ночь нисходит на Мексику, - прошептал жрец. - Думаю, рок настигнет и тебя, Хуан Васкес.
        - Значит, ты проклинаешь меня?! - воскликнул Хуан.
        Волевое бронзовое лицо было печально.
        - Не я. Если бы я мог помочь тебе, сделал бы это. Но я вижу, как на Мексику опускается туча, которая несет тебе горе и крушение. Я вижу бородатого человека в латах, слышу его смех, в котором нет радости. Узри же.
        Жрец указал на огненный столб. Обернувшись, Хуан всмотрелся в самую его глубину. Сначала он ничего не разглядел. Но вот пламя вспыхнуло ярче, и Хуану явилось первое видение. Это были голубь с окровавленной белой грудью и растоптанная роза. Затем они исчезли, и появилась смуглая бородатая голова в помятом шлеме; красные губы, толстые и чувственные, кривились в улыбке, обнажая желтые зубы. Глаза были бледно-голубыми, как лед.
        По спине Хуана пробежал холодок. Он отвернулся. Видения исчезли. Только шипел столб голубого огня. Иксталь сложил руки на груди.
        - Помни об этом, Хуан, и, возможно, тебе удастся спастись. Помни также, что боги твоих предков всегда будут ждать тебя здесь. Ты отказался от веры в Пернатого Змея, но Змей не злой бог. Он помогает своим. Если с тобой случится беда, приходи ко мне.
        Хуан склонил голову:
        - Я запомню это, Иксталь. Прости, но мне больше нечего сказать.
        - Это не имеет значения.
        С этими словами Иксталь повернулся, медленно двинулся к пирамиде и скрылся в темном проеме. Хуан постоял, затем взял факел, собираясь уйти. «Никогда, - сказал он себе, - я больше не войду в эту пещеру, где живут призраки. Зачем мне Пернатый Змей? Мексика - теплая, мирная земля, и здесь меня ждет Росита…»
        Хуан погрузился в счастливые хлопоты и забыл о пещере ацтеков. Над часовней, благословляя, зазвонили колокола, и сияющий фра Франсиско провел церемонию венчания. По ее окончании влюбленные вошли в патио, небольшой двор, окруженный каменной стеной, где журчали белые фонтаны. Там они смотрели, как на Мексику спускается пурпурная ночь.
        - Я люблю тебя, mia corazon[42 - Сердце мое (исп.).], - прошептал Хуан.
        - И я люблю тебя, Хуан, - едва слышно ответила Росита.
        Она была хрупкой и прекрасной, с маленькими руками и ногами, с густыми ресницами, опустившимися на бледные скулы. Любовь Хуана была как боль, глубоко засевшая в теле.
        Из охваченной кровавым хаосом Европы явился Арагонский Волк. Отщепенец и разбойник, гонимый разгневанными правителями всех стран, где он побывал, дон Диего Арагонский пересек Атлантику. Грабежи и убийства сопровождали топот копыт его боевого коня. За доном Диего следовала его банда закованных в латы рослых солдат, которые, завывая, тащили на себе трофеи, собранные с мертвецов. Мексику охватил ужас.
        Правители земель были заняты распрями и интригами. Кумовство приняло угрожающие размеры. Армия часто бунтовала, поскольку не получала ни жалованья, ни провианта. Мексика практически погрузилась в анархию. Арагонский Волк носился по стране, сея смерть и разорение, успевая улизнуть, прежде чем провинции объединялись, чтобы дать ему отпор.
        Охваченные паникой туземцы бросились к своим белым покровителям, но не получили помощи. Индейцы племени йаки только тихо роптали. Святые отцы - падре - взывали к совести головорезов, но беспощадно ими истреблялись. Дон Диего врывался на коне в миссии и крушил алтари. Он распинал священников, и его язвительный смех звучал громче колоколов. Из Испании было послано войско, но его ожидали лишь через несколько месяцев.
        - Фра Франсиско опасно оставаться в миссии, - сказал Хуан Росите. - Только вряд ли он захочет уйти.
        - А почему бы не привезти его сюда, corazon?
        - Я сам об этом думал, - признался Хуан. - Может быть, мне удастся его уговорить. Я для него все равно что сын. Но тебя я боюсь оставлять даже на мгновение.
        Росита рассмеялась:
        - Здесь, в твоей гасиенде, я в полной безопасности, Хуан. Твои люди хорошо вооружены, а Волк далеко. Поезжай в миссию и привези падре, прошу тебя.
        - Ладно, - улыбнулся он. - Мой конь скачет быстро. К ночи я вернусь.
        Он сорвал розу и осторожно воткнул ее в темные волосы своей очаровательной жены. На голубом небе не было ни облачка. Над стеной взлетел белый голубь и закружил в воздухе. «Зло сюда не проникнет», - подумал Хуан.
        Покинув Роситу, он вскочил на вороного и поскакал на север. Медленно угасал день. Ветер не поведал Хуану, что происходило на его гасиенде. Хуан возвращался с легким сердцем, а рядом на сером мерине ехал фра Франсиско. Лицо священника было усталым и напряженным, черное одеяние полоскалось на высохшем теле.
        - Наверное, мне лучше побыть с тобой некоторое время, - проговорил он, словно убеждая себя. - Я хорошо спрятал канделябры, а пустую миссию Волк разорять не станет. Туземцы ушли в горы. Да, так будет лучше, Хуан.
        Молодой человек усмехнулся, блеснув белыми зубами, и пришпорил коня.
        - Поторопимся, падре. Мы зажарили для вас бычка и вынесли вино из отцовских подвалов.
        - Стой! - внезапно сказал фра Франсиско и приподнялся на стременах, вглядываясь в даль. - Хуан!
        Над гасиендой поднимался дым - черный, клубящийся. Не звонил ни один колокол. В небе кружили стервятники.
        - Росита! - прошептал Хуан.
        И вонзил шпоры в бока коня. Вороной полетел как стрела. Его копыта гулко стучали по земле, отрывая от нее комья. Фра Франсиско спешил следом, но сильно отстал. Хуан первым ворвался в гасиенду.
        Когда священник наконец подъехал, навстречу ему, шатаясь, вышел из патио Хуан. Его смуглое лицо стало серым, как пепел. Падре перекрестился.
        - Сын мой!
        - Здесь побывал Волк, - мертвым голосом сказал Хуан.
        - Дон Диего?
        - Мои люди убиты. И…
        Хуан не закончил фразы. Его взгляд упал туда, куда смотрел фра Франсиско, - на изломанную фигурку, лежавшую среди розовых кустов. Над ней кружил белый голубь, перышки на его груди были в крови. Гасиенда горела.
        К ним подбежал вороной жеребец. Хуан взглянул на коня, и его глаза сверкнули. Глухо выкрикнув проклятие, он вскочил в седло.
        - Куда ты? - крикнул ему падре.
        - За Волком, - сквозь зубы произнес Хуан и положил руку на рукоять меча.
        Напрасно уговаривал его фра Франсиско. В голосе Хуана звенела сталь.
        - Может быть, кто-то из моих людей еще жив. Позаботьтесь о них, падре.
        Хуан повернул жеребца и ускакал под грохот подков. Он летел как демон; лицо превратилось в безжизненную маску, в темных глазах горела жажда убийства. Его мир рухнул.
        «Я люблю тебя, mia corazon».
        Росита умерла. Ее убил дон Диего Арагонский. Внезапно Хуан вспомнил о встрече с Иксталем, жрецом Пернатого Змея, и о своих видениях. Голубь, и растоптанная роза, и лицо бородатого человека с ледяным взором…
        Через несколько часов Хуан настиг тех, кого искал. Бандиты двигались плотной группой, смакуя свою победу. Впереди ехал человек в помятом шлеме, на красных губах играла кривая ухмылка, голубые глаза были холодны. За Арагонским Волком следовали его приспешники, отбросы со всей Европы - сорок человек в латах. Это были те, кто сеял в Мексике смерть.
        Хуан смотрел только на одного из них. Яростно пришпорив скакуна, он врезался в самую середину банды, разя мечом направо и налево, словно косой. Дон Диего осадил свою лошадь. В золотом сиянии луны сверкнул его обнаженный меч. Чувственный жестокий рот растянулся от смеха.
        - Vaya![43 - Вот это да! (исп.)] - крикнул Волк. - Клянусь Сатаной, этот человек совсем один!
        Хуан не приготовился к защите. Его меч продолжал колоть и рубить. Наконец он добрался до дона Диего. Но внезапно его лошадь упала, получив рану в живот. Животное кричало от боли, как человек. Хуан быстро освободился от стремян, вскочив на ноги, словно кошка. Он бросился на врага, не обращая внимания на шайку, окружившую его. Острый меч проложил ему дорогу сквозь ряды бандитов. Отточенный кончик рассек бородатую щеку. Заливаясь кровью, всадник отпрянул.
        А потом крепкие руки схватили Хуана. Он рухнул, получив подножку. У него забрали меч. Хуан сопротивлялся молча и яростно, но силы были неравны. Через несколько мгновений он лежал, связанный и беспомощный, у ног Волка. Убийцы окружили его кольцом. Дон Диего пытался остановить кровь, текущую из щеки. Его безжалостные голубые глаза ничего не выражали.
        - Кто ты? - спросил Волк.
        Хуан не ответил. Только смотрел. Человек в доспехах ухмыльнулся:
        - Ладно, могу и не спрашивать. У нас в Мексике полно врагов, и этот, должно быть, один из них. - Дон Диего посмотрел на обагренный красным короткий палец. - Он пролил мою кровь. После такого еще никто не оставался в живых. - Волк засмеялся. - Это война, мой друг. Ты сделал ход и проиграл. Поэтому должен заплатить - и после останешься ни с чем.
        Диего окинул взглядом бескрайнюю равнину Мексики, бледную и призрачную в лунном свете, усеянную кустами чапараля и кактусами, вздымающими свои длинные, темные отростки.
        - Хорошо, - задумчиво произнес он. - Думаю, вон та тыква достаточно сладка. Пабло!
        Вперед вышел темноволосый коротышка с изрытым оспой лицом:
        - Si?
        - Поищи-ка муравейник.
        Слов больше не потребовалось, поскольку дикари дона Диего были отлично натренированы по части пыток. Улыбаясь, Волк смотрел, как с Хуана срывают одежду и обмазывают его тело соком тыквы. В ночи зазвенел веселый смех Волка, когда связанного юношу бросили на землю рядом с муравейником.
        В Хуане заговорила кровь предков. Его лицо было суровым и безжизненным, как будто обратилось в камень. Он произнес лишь одну фразу, когда дон Диего садился на коня:
        - Клянусь, что убью тебя, Волк.
        - Что ж, попробуй, - усмехнулся тот. - Hasta manana[44 - До завтра (исп.).].
        Пришпорив коня, он поскакал прочь, а за ним, растянувшись длинной цепочкой, последовали его люди. В лунном свете блестела белесая пыль. Стук копыт замер вдали.
        Подул холодный ветер, Хуан замерз. Он лежал неподвижно, глядя на звезды. Его тело онемело, как и разум. После смерти Роситы он словно покрылся ледяным панцирем. Лишь где-то в глубине души теплился огонек - жажда мщения, лютая ненависть к Арагонскому Волку, чьи железные башмаки растоптали его гасиенду.
        А потом пришли муравьи…
        От жгучей боли Хуан потерял сознание, а когда спустя некоторое время очнулся, увидел склонившееся над ним лицо фра Франсиско. Юноша лежал на траве, его кожа была покрыта мазью, облегчавшей боль. Наступал рассвет.
        - Я ехал за тобой, - сказал падре. - Как ты себя чувствуешь?
        Хуан с трудом сел.
        - Кто-нибудь из моих людей жив? - спросил он.
        - Нет, никого не осталось. И… Росита…
        - Да?
        - Она лежит в часовне.
        - Хорошо, - холодно сказал Хуан. - Похороните ее по-христиански, святой отец.
        Священник вскинул на него удивленные глаза.
        - Что ты хочешь этим сказать? - с тревогой спросил он.
        - Здесь наши пути расходятся, - сказал Хуан, самостоятельно поднимаясь на ноги. - Возможно, мы больше не встретимся. Я ухожу мстить.
        - Придет время, и Господь покарает каждого грешника. Возвращайся со мной!
        Но Хуан его не слышал. Завернувшись в свою изорваную одежду, он, не говоря ни слова, зашагал навстречу солнцу. Фра Франсиско молча смотрел ему вслед, затем опустился на колени и стал молиться.
        Хуан Васкес не пошел по следам банды. Он уже понял, что значит биться с Арагонским Волком в одиночку. Ему нужна помощь туземцев, индейцев йаки, которые на себе испытали жестокость дона Диего.
        Набредя на одинокую хижину, Хуан взял лошадь и отправился дальше. Испанские правители не могли ему помочь, а потому он решил не тратить на них время. Он ехал быстро, но нигде не находил поддержки, ибо йаки научились испытывать дикий ужас перед железной силой Волка. Оставшись без своих вождей, они были бессильны. Напрасно Хуан проклинал и уговаривал их. Тем временем с юга ползли слухи, что дон Диего продолжает бесчинствовать, убивать, разорять.
        Наконец Хуан понял, что может положиться лишь на помощь древних сил. И тогда он отправился на восток, в горы. Он хорошо помнил дорогу. И вскоре Хуан стоял посреди огромной пещеры, освещаемой голубым огнем.
        - Иксталь! - тихо позвал Хуан.
        Ответом ему было молчание. Прошло много времени со дня его встречи со жрецом; возможно, смерть посетила и эту древнюю пещеру. Но вот послышались шаги, и возле огня появилась высокая фигура.
        - Ночь опустилась на Мексику, - прошептал старый ацтек. - Рок постиг тебя, Хуан Васкес, как я и предсказывал. Я очень хотел помочь, но не мог.
        - Ты говорил, что Пернатый Змей помогает своим, - напомнил ему Хуан.
        Иксталь медленно кивнул:
        - Он поможет и тебе в твоей мести.
        - Отдай мне дона Диего! - едва слышно произнес Хуан.
        Жрец указал на голубое пламя. Оно затрепетало, заколыхалось. В глубине огня возникла сцена: Арагонский Волк ехал во главе своего воинства по равнине, покрытой высокой сухой травой и простершейся до самого горизонта.
        - Идет смерть, - сказал Иксталь.
        Она пришла вместе с красным пламенем. Огненные вихри появились откуда-то издалека. Равнину заволокло дымом. Ветер гнал пожар прямо на всадников. Хуан взволнованно наклонился вперед, его глаза мстительно заблестели. Теперь всадники с трудом сдерживали коней, которые метались и вставали на дыбы. Пожар образовал вокруг банды кольцо. Сухая трава горела ярко.
        Сквозь густые клубы Хуан различил темные фигуры - бандиты, будто ослепнув, в панике кидались из стороны в сторону. Лошади сбрасывали и топтали седоков. Над этим хаосом возвышалась фигура дона Диего, который пытался навести порядок.
        Убедившись наконец, что сделать ничего не сможет, Волк помчался вперед. И прорвался сквозь огненное кольцо.
        Огонь ушел, оставив позади себя бесформенные почерневшие тела. От всей банды дона Диего остался лишь один человек. Арагонский Волк пришпорил коня и поскакал прочь.
        Видение исчезло.
        - Он направляется к морю, чтобы сесть на корабль и уплыть в Европу, - сказал Иксталь. - Ты должен догнать его.
        - Моя лошадь устала, - буркнул Хуан.
        - Тебе понадобятся лишь твои собственные ноги, - загадочно произнес Иксталь. - В тебе течет кровь ацтеков. Пернатый Змей имеет над ней власть.
        Жрец взмахнул рукой. Взвился голубой огонь и образовал огромный цветок. Покачиваясь, как на стебле, тот склонился к Хуану, дотронулся до него - и сомкнул вокруг юноши лепестки!
        И Хуан исчез. Перед Иксталем стоял не человек. Это был волк, огромный серый волк. Под густой шкурой судорожно вздрагивали могучие мышцы.
        - Беги быстро, - прошептал жрец. - Спеши, Хуан Васкес, ибо твой враг пытается скрыться!
        Как стрела, волк пронесся через пещеру и исчез в темном тоннеле.
        Он бежал в ночной тьме. Горные кручи сменились пологими холмами, а те перешли в равнину. Звериные лапы без устали несли оборотня к его цели. Белые клыки были оскалены.
        Хуан Васкес вернулся к богам своих предков, богам мести!
        Оборотень бежал по Соноре. Занялась заря, восток заиграл радужными красками. Наконец вдали показалась фигура всадника.
        Трава скрывала волка. Беззвучной тенью он подкрадывался к своей жертве. Ветер дул ему навстречу, поэтому лошадь почувствовала приближение опасности, когда стало уже слишком поздно.
        Она дико заржала, взбрыкнула и рухнула, едва не раздавив дона Диего, - волк перекусил ей сухожилия. Испанец мгновенно вскочил на ноги и успел заметить зверя, метнувшегося в траву. Дон Диего вытащил пистолет и взвел курок. Он не стал стрелять. Он ждал.
        Лошадь душераздирающе ржала. Однако дон Диего не шевелился, пока в пятнадцати футах от него не появился волк. Зверь стоял, глядя на человека.
        За мгновение до выстрела волк прянул в сторону, затем, словно молния, бросился вперед. Дон Диего выставил руку, чтобы закрыть горло, а другой рукой попытался вытащить меч.
        И вдруг он остался один. Задыхаясь, изумленно огляделся. Пистолета уже не было в руке. Волк, держа его в пасти, трусил прочь.
        Дон Диего от души расхохотался:
        - Умный lobo! Но я тоже волк, друг мой, и сталь моя остра. Посмотрим, кто выиграет.
        Он окинул взглядом равнину, предположив, что где-то рядом может таиться волчья стая. Но увидел лишь росную траву, колышащуюся под утренним солнцем. Волка простыл и след.
        Дон Диего пожал плечами. Ему пришлось бы куда хуже, случись нападение несколькими часами раньше. До берега рукой подать. Он пойдет пешком, медленно и осторожно, держа наготове меч. Что же касается лошади, то он избавил ее от страданий взмахом клинка. Животное судорожно дернулось и затихло.
        Дон Диего пошел на восток. Через некоторое время по его загорелому лицу заструился пот. Испанец задыхался - очень уж жарок был мексиканский полдень.
        Шлем он не снял из боязни получить солнечный удар. Хотя металл раскалился, кожаная подкладка спасала голову от ожога. Доспехи были слишком тяжелы; сочтя их уже ненужными, дон Диего сбросил их один за другим, оставив только меч и короткий кинжал.
        Испанец не привык ходить пешком. Начало ломить бедра и голени. Он присел отдохнуть, но сразу вскочил, заметив, как в траве мелькнула серая тень. Дон Диего вновь засмеялся.
        Он шел и шел, пока не решил, что пора устроить сиесту. Идти в этой раскаленной печи просто невозможно. Дон Диего сел и положил меч на колени. На этот раз, пообещал он себе, волк не заставит его идти дальше.
        В дремотной звенящей тишине путника начал одолевать сон. Его разбудило смутное предчувствие опасности, и он инстинктивно потянулся к мечу. А миг спустя, вскочив на ноги, обнаружил, что оружие исчезло.
        Он оглядывался по сторонам, изрыгая проклятия. Но вокруг стояла лишь сонная тишина.
        Дон Диего хотел вытащить кинжал - и побледнел. Ножны оказались пусты.
        Он безоружен!
        Неужели волк? Дон Диего тряхнул головой, отметая нелепую мысль. Не родился еще зверь, который додумался бы стащить оружие у спящего человека.
        Рысцой выбежав из кустарника, волк остановился футах в десяти от дона Диего, высунув язык. Его клыки были страшны, как сама смерть. Внезапно волк зарычал.
        Дон Диего хотел швырнуть в него камнем, но поблизости не оказалось камней. Волк двинулся вперед, и испанец был вынужден попятиться. Внезапно зверь одним прыжком скрылся в кустах. Дон Диего немного постоял в нерешительности, затем двинулся дальше на восток. Он внимательно смотрел по сторонам, но зверь не показывался.
        День тянулся бесконечно. Небо было голубым, безоблачным и беспощадным. Над прерией покачивались волны раскаленного воздуха, но дон Диего все шел и шел, надеясь, что волк отстал. Испанец не останавливался, пока у него не подломились ноги.
        Наступил вечер, а он все еще находился посреди llanos[45 - Равнина (исп.).]. Рядом мелькнула тень. Сверкнули красные огоньки. Послышалось глухое рычание.
        Дон Диего, шатаясь, встал. Волк сразу исчез, но появился вновь, как только испанец захотел сесть. Тот поднялся и, спотыкаясь, побрел на восток.
        Волк шел за ним, держась в отдалении. Испанец шагал всю ночь, в горле невыносимо першило. Волк не отставал и не приближался.
        На рассвете Арагонский Волк набрел на ручеек. Жажда пересилила осторожность. Он упал на землю и окунул лицо в прохладную воду. И тотчас правую ногу пронзила боль.
        Обернувшись, он успел заметить волка, прыгнувшего в кусты. Попытался встать и опрокинулся. Из щиколотки хлестала кровь. Боль была ужасна.
        Ахиллесово сухожилие оказалось аккуратно перерезано острыми как ножи клыками. Теперь дон Диего смог бы ходить только после лечения у очень искусного хирурга.
        Испанец не улыбался, когда промывал рану и перевязывал ее кусками одежды. Потом он сел и задумался. До побережья, где можно получить помощь, уже недалеко. Там есть места, где примут даже Арагонского Волка.
        А что еще остается? Сидеть и смотреть, как волк становится все смелее? Ну уж нет! Нужно сделать костыль…
        На льяносе не росли деревья. Дон Диего нашел лишь прутики, которые гнулись и ломались под его весом. И тогда, зажав в руке камень с острыми краями, он пополз.
        Он надеялся, что волк подойдет поближе. В карманах лежало еще несколько камней. Возможно, удастся убить зверя метким броском.
        Словно разгадав его намерения, волк держался поодаль. Казалось, он наделен почти человеческим или, как думал дон Диего, дьявольским разумом. Ни разу не подставился под удар. Когда испанец бросал камень, волк легко уворачивался.
        Запас камней закончился. Убийственно пекло солнце. Волк подошел ближе.
        К этому времени вся одежда дона Диего превратилась в лохмотья, его колени сделались кровавым месивом. Рук он не чувствовал, только мучительную боль, и все же не останавливался. Жгучая жажда жизни гнала самое мысль о смерти. Он должен выйти победителем. До берега осталось совсем немного.
        Голубые глаза были широко открыты и воспалены. Шлем потерялся уже давно. Наступила ночь, но дон Диего не спал. Волк гнал и гнал его вперед, не позволяя остановиться.
        Испанец не знал, когда он сбился с пути и повернул назад, вглубь пустыни. Ночи и дни превратились в одну монотонную, тупую боль.
        Временами встречался источник воды. Когда дона Диего изнурял голод, он, проснувшись, обнаруживал возле себя убитого кролика. Да, зверь давал ему спать, но изредка и недолго. Впрочем, есть и пить позволялось тоже совсем понемногу. Голод и жажда мучили Арагонского Волка постоянно.
        Дни… ночи…
        Как-то раз с холмов, учуяв добычу, к ним спустился волк. Серый бросился на чужака и прикончил. Тогда дон Диего поел сырого жесткого мяса.
        Ночи… и дни… и угасающий разум испанца. Теперь для Арагонского Волка не существовало ничего, кроме этой пытки. Он знал одно: необходимо ползти вперед, чтобы острые зубы не терзали его плоть. И если он будет ползти, то получит пищу и воду.
        Дни… и ночи…
        Капитан Рамон Альварес поднял руку, приказывая отряду остановиться. Люди в военных мундирах разом осадили коней. Ординарец вскинул мушкет.
        - Подожди! - сказал Альварес. - Этого человека преследует волк. Огонь!
        Прозвучал выстрел. Волк высоко подпрыгнул и пал на землю грудой серого меха. Человек продолжал ползти вперед, будто и не слышал грохота.
        Альварес спешился и вместе с ординарцем подошел к полуголому жуткому существу. Вытащив из-за пояса флягу, поднес ее к перекошенному рту.
        Однако человек разучился пить из фляги. С отвращением Альварес смотрел, как чудовище лакает мутную воду из грязной лужи на песке.
        - Господи! - прошептал он. - Да это же…
        Ординарец кивнул:
        - Si, mi capitan[46 - Да, мой капитан (исп.).]. Это дон Диего, тот, кого мы должны арестовать.
        - Он улыбается, - сказал Альварес, поеживаясь.
        Но дон Диего улыбался не от радости. Он скалил зубы. На лице, заросшем густым волосом, были видны лишь глубоко посаженные сверкающие глаза да заострившийся нос.
        Дон Диего повернулся и пополз на четвереньках прочь.
        Альварес поспешил за ним. Человек огрызнулся, когда на его плечо легла рука. Он завывал, как зверь, пока его вязали и взваливали на лошадь, которая в страхе пятилась и ржала.
        Альварес отдал команду, и солдаты молча сели верхом. Отряд двинулся вперед, увозя с собой пленника.
        И никто не заметил, что в траве, там, где только что лежал труп волка, появилось тело человека. Хуан Васкес не двигался. В его груди зияла рана, а на усталом молодом лице застыла довольная улыбка.
        Он не услышал долгого дрожащего воя, который издало существо, отчаянно рвавшееся из пут. Его услышал Альварес. Оглянувшись на дона Диего, капитан перекрестился.
        - Странная земля, - сказал он.
        Ординарец, ехавший рядом, мрачно кивнул:
        - Si, mi capitan. Это действительно странная земля.
        Древо познания
        Красное древо мы обнаружили на границе с Бирмой - после долгих месяцев странствий по Аннамским горам в охоте за древними легендами. Полагаю, когда-то в Индокитае жила великая и загадочная цивилизация, чьи научные достижения во много раз превосходили наши. И сдается мне, если бы не они, то не дожить бы, не эволюционировать Красному древу до наших дней.
        Вы спросите, что за Красное древо такое? Что ж, отвечу: оно из легенды про Эдемский сад, колыбель человеческой цивилизации, которую мы как раз и пытались разыскать. Считалось, что человеческая раса произошла от древних сумчатых и зародилась в долине рек Тигр и Евфрат. И пока археологи находили потрясающие воображение окаменелости в пустыне Гоби, мы напали на куда более важный след в Индокитае. Подтверждением тому служили человеческие останки аж антропогенового периода, которые посчастливилось обнаружить нашей экспедиции. То были черепа более древние, нежели кроманьонские верхнего палеолита, что нам присылали из других областей Аннамских гор. Кроме того, у Бэбкока, нашего этнолога, на руках имелись манускрипты, содержимое которых, как он утверждал, было почерпнуто из источников, существовавших задолго до появления книги Бытия.
        Выглядел Бэбкок как сущий марсианин, порожденный смелым воображением художника: маленький, головастый, иссохший. Сидя вечерами у костра, он подолгу фантазировал, какие великие открытия нас ждут. И судя по тому, как озарялось его пергаментное лицо, он искренне верил в успех экспедиции.
        - У всякого фольклорного предания есть фактическая основа. Местные сказания удивительным образом перекликаются с книгой Бытия. Какой народности ни коснись, непременно найдешь верования в расу сверхлюдей, погибшую из-за того или иного катаклизма. Кто знает, быть может, мы в одном шаге от их наследия?
        - Мифические атланты!.. - буркнул рыжий здоровяк с бледным лицом и острым взглядом.
        Карни, биолог, возглавлявший экспедицию, был тот еще деспот! Но платил он хорошо, и поэтому мы не брыкались.
        - Мифические атланты, - повторил он. - Все эти гипотезы про сверхлюдей просто смехотворны! Как ты себе представляешь такой эволюционный подъем? Вот так взяли и за день мутировали из кроманьонцев в сверхлюдей? А потом еще и исчезли без следа? Ну, не полная ли ахинея?
        - Ничего подобного я не утверждал! - раздраженно произнес этнолог своим писклявым голосом, с вызовом глядя на Карни. - Даже в наши дни существуют аборигены. Предположим, что все цивилизованное человечество постигла катастрофа и выжили только самые выносливые виды. Как думаешь, кто будет населять планету спустя несколько столетий? Правильно! Орды свирепых австралийских дикарей!
        Карни ощерился:
        - Хорошо, давай предположим, что такое действительно произошло когда-то давным-давно. Вот только неувязочка выходит! Куда же подевались руины их сооружений, а? Нет ни единого следа!
        - Да никуда эти руины не подевались! Просто мы их еще не обнаружили. А причина тому простая: сверхлюди вели изолированный образ жизни. А как еще выжить, когда кругом дикари? Не исключаю, что они не гнушались кровосмешения и спаривались только с себе подобными. В этом случае неудивительно, что их никто никогда не видел. Вспомните хотя бы Древний Египет.
        - Ни единого архитектурного памятника! - проворчал археолог, сам походивший на неандертальца. Гюнтер был коренаст, смугл и бородат. Он воззрился на этнолога через линзы очков в роговой оправе и пророкотал: - Не может быть, чтобы они исчезли бесследно!
        - А вот и может! Не забывай, сверхлюди жили среди враждебно настроенных варваров. Думаю, они и в самом деле нашли безопасное место… Как насчет самого удаленного от суши острова в мире? Острова Пасхи?
        - Ой, да умолкни, ради бога! - воскликнул Гюнтер. - Ты чокнутый!
        Этого Бэбкок не стерпел:
        - Если бы ты удосужился прочитать мои манускрипты, то не молол бы сейчас такой чепухи!
        Заметив, что туземцы, нанятые носить поклажу, на нас уже косо поглядывают, я поспешил разрядить обстановку. В конце концов, кто, если не я? Среди членов нашей экспедиции только я мог выслушать любое мнение спокойно. А все потому, что отнести меня к ученой братии можно было лишь с большой натяжкой. Работа моя заключалась в том, чтобы вести дневник и снимать на камеру все, что казалось мне любопытным. Мы собирались по возвращении в США облечь мои путевые заметки в литературную форму и выпустить книгу. На кинопленки тоже были большие планы: если отснятых материалов накопится достаточно, то ими непременно заинтересуется Голливуд. Поэтому я смотрел в оба.
        Разгоравшаяся среди нас свара вряд ли могла заинтересовать голливудских продюсеров, поэтому, вместо того чтобы вести съемку, я попытался всех успокоить.
        - Слушайте, а где Уэстерли? - спросил я. - Вот уже несколько часов ни слуху ни духу.
        Карни раздраженно дернул плечом:
        - Думаю, опять дурь свою курит. Да и пес с ним! Этот тип знает, когда остановиться. Тем более что мы предупредили его: завтра будет долгий переход.
        В отличие от Карни, я таких радужных надежд в душе не питал. Мы наняли Уэстерли в Сайгоне. Его отрекомендовали как одного из лучших проводников по этим местам. Может, так оно и было, но я отмечал - поскольку немного разбирался еще и в психологии! - что Уэстерли ведет себя как шизоид. Нервозность зашкаливала, и я справедливо полагал, что он психически неуравновешен. Кроме того, он при каждой возможности курил опиум. Этот туземец-полукровка едва ли заслуживал доверия: попади ему оружие в руки, сразу начнет палить в собственную тень.
        Бэбкок, тот моего вопроса как будто не услышал.
        - Гюнтер, ты ведь знаешь, что процессы эволюционной мутации у народностей не выдумка?
        - Ну и что дальше? - спросил крепко сбитый мужчина, подергивая свою бороду.
        - Эта потерянная цивилизация запросто могла выделиться среди дикарей путем мутаций. Помнишь, я говорил о кровосмешении? О спаривании между собой самых разумных и развитых? Гюнтер, да включи же логику, наконец! С течением времени запросто могло выкристаллизоваться племя, которое продвинулось дальше своих соседей во всем. Усовершенствованные методы ведения сельского хозяйства, еда, одежда, драгоценности!.. Естественно, они стали подвергаться набегам воинственных соседей, и им пришлось искать более безопасное место для жизни…
        - И оно нашлось здесь! В Индокитае, - усмехнулся Гюнтер.
        - Эти хребты еще никто не исследовал. От здешних мест туземцы держатся подальше. Я расспрашивал их, и они утверждают, что дикие звери тут ведут себя странно. Словно ручные! А дальше - так и вовсе якобы живет нечто! Что именно, они не знают. Если каким-то образом им случается забрести туда, они убегают без оглядки.
        - В общем, пока не отыщу окаменелости, я не успокоюсь и не уйду отсюда, - упрямился этнолог. - Или пока не обнаружу хотя бы пару писаниц!
        Чуть позже к нам присоединился Уэстерли. Походил он скорее на обтянутый кожей скелет с провалившимися глазницами и впалыми щеками, чем на человека. Он замер у костра и окинул нас взглядом лихорадочно сверкающих глаз.
        - В чем дело? - спросил Карни.
        - Носильщики. Очень взволнованы. Есть у меня предчувствие, что скоро они дадут деру.
        - В самом деле? А если заплатить им побольше?
        Уэстерли покачал головой:
        - Не поможет. Они до смерти напуганы. Не сегодня ночью, так завтра сбегут.
        - Что значит - сбегут?! - взревел Гюнтер. - Будем поочередно дежурить!
        Карни в сомнениях пожевал губы:
        - Даже не знаю… Если дойдет до конфликта, то они скорее глотки нам перережут, чем пойдут дальше в горы. Уэстерли, что думаешь?
        Проводник согласно кивнул:
        - Как пить дать перережут.
        - Угу… А как они отреагируют, если попросим дожидаться нас здесь, в лагере?
        - Это единственное, что можно предложить в данной ситуации, - ответил Уэстерли. - Мудрое, мирное решение проблемы. Полагаю, что до цели - что бы вы ни искали - осталось не более четырех дней пути. Если только карты не лгут…
        Карты лгали. Обещанные четыре дня превратились в долгие недели. Мы продирались по труднопроходимым дебрям, питались чем Бог послал и надеялись, что носильщики будут ждать нас до последней возможности. Пока не убедятся, что вернуться экспедиции не суждено. Племена, встречавшиеся нам по пути, были настроены враждебно, но их страшили ружья, и до стычек не доходило.
        Немногочисленные припасы таяли на глазах. Только меткость Карни спасла нас от голодной смерти. Дня не проходило, чтобы он не угощал нас свежим мясом, но это продолжалось недолго. Чем дальше мы продвигались, чем выше вокруг нас вздымались неизведанные хребты, тем реже на глаза попадалась дичь. На картах эти места отсутствовали. Мне доводилось бывать у истоков Ориноко, а также в отдаленных уголках Африки, куда не ступала нога белого человека, но даже там не было так безлюдно, как в этих горах на границе с Бирмой.
        Думаю, объяснялось это тем, что там находился Эдемский сад. Конечно, наткнулись мы на него по чистой случайности. Прихотливо прорезая высоченные склоны хребтов, устремляясь в самое сердце гор, змеилось ущелье длиной почти в десять километров. Вообразите Большой каньон, долину пару километров шириной, и перед внутренним взором у вас возникнет картина, что открылась нам. Дно ущелья покрывала зеленая, радующая глаз растительность. Из пещеры в скалистой стене изливалась река. Серебряная полоса водной глади убегала вдаль и терялась в кущах долины.
        Бэбкок, воззрившись сверху вниз на все это великолепие, побледнел как полотно.
        - Эти каналы… - только и вымолвил он.
        - Что такое? - спросил я.
        - Видишь вон те пересохшие каналы? Это не что иное, как русла четырех рек!
        Гюнтер пробурчал что-то себе в бороду.
        - Ну вижу… И что дальше?
        - Эдем!.. - Лицо Бэбкока даже перекосилось от радостного возбуждения. - Реки Эдема! Долина четырех рек! Значит, Эдем находился все-таки не в долине рек Евфрат и Тигр! Это же прототип сада, описанный в Книге Бытия!
        Гюнтер откашлялся.
        - Мне кажется, ты делаешь скоропалительные выводы. Прежде нужно раздобыть доказательства… - произнес он, но в глазах читалось сомнение.
        - Уверен, внизу мы обнаружим руины исчезнувшей цивилизации, в которую вы не верили! - с непоколебимой убежденностью заявил Бэбкок. - Вот увидите!
        Карни, прищурившись, вгляделся в раскинувшуюся под ногами долину:
        - Не увидим, пока не спустимся.
        В тот момент особенных трудностей со спуском не предвиделось. Изначально утес, похоже, был отвесным и неприступным; древние жители, вероятно, выбирались из долины по вбитым в скалу колышкам. Но к нашему появлению эрозия и оползни сделали свое дело: пласты горной породы растрескались, и образовались многочисленные уступы. Тем не менее спуск оказался хлопотным, поскольку вся наша пятерка была обременена рюкзаками, и приходилось передавать их из рук в руки по мере продвижения вниз. Не упуская возможности передохнуть, я сделал несколько снимков этого замечательного пейзажа.
        Долина напоминала заповедник. Царила неестественная тишина. Над поверхностью реки плыл туман.
        В трех километрах, подпирая голубое небо Бирмы, стеной вздымался противоположный утес.
        Карни вскинул ружье.
        - Чую какую-то живность, - тихо произнес он.
        Мы замерли, вглядываясь в заросли. Вдруг из кустарника в тридцати шагах от нас выскочил… тигр! Уж кого-кого, а тигра на таких высотах повстречать ну никак не ожидаешь!
        Карни прицелился, но хищник, глянув на нас, отвернулся и замер, как будто чего-то дожидаясь.
        Послышался грохот осыпающихся камней. Я развернулся кругом как раз вовремя, чтобы увидеть горного козла, проскакавшего прямо у нас над головой. Он спустился к реке и поплыл к другому берегу. Оторопев, мы наблюдали. Животное выбралось на сушу, отряхнулось и направилось к тигру. Сомнений быть не могло, горный козел намеренно шел хищнику в пасть. Тигр стоял неподвижно, ждал. Кажется, ничего ужасней я в жизни не видел. Полосатый гигант, вытянув лапу, подтащил козла к себе и прокусил ему шею. Без всякой борьбы, даже без намека на сопротивление!
        Подняв морду, тигр понес жертву в кусты. Вот такая сцена предстала нашим глазам.
        Казалось бы, убийство - обычное дело в дикой природе, но у меня мороз шел по коже, когда я пытался осмыслить увиденное.
        Уэстерли прошептал:
        - Земля, где хищники ручные…
        Карни взъерошил рыжую копну, в серых глазах читалось изумление, смешанное с любопытством.
        - Занятно!
        - Чертовски занятно, - кивнул Гюнтер.
        - Нет, невозможно! Биологический абсурд! Этот случай попирает законы природы, отвергает инстинкт самосохранения, который с рождения имеет любое существо. Тигр просто дожидался… знал, что жертва придет сама, - и та пришла! Но жвачные не совершают самоубийств!
        На Уэстерли лица не было. Я догадывался, что запас опиума иссяк еще несколько дней тому назад. Час от часу проводник все больше суетился и нервничал.
        - И что, теперь мы встанем здесь лагерем? - спросил он.
        - Ну да, встанем. Чего бояться? - Карни, по обыкновению, раздраженно передернул массивными плечами. - У нас есть ружья. И все же… в голове не укладывается! Ладно, идемте!
        Отыскав неподалеку мелководье, мы переправились через реку и двинулись берегом вниз по течению, держась открытой местности. Меня не покидало ощущение, что за нами наблюдают. Я резко обернулся и успел уловить движение.
        Наконец до меня дошло. Птицы! Они преследуют нас!
        Я тотчас сообщил об этом Карни; тот лишь хмыкнул.
        От Гюнтера странное поведение птиц тоже не укрылось, но он сказал:
        - Должно быть, они просто любопытны.
        В долине царила гнетущая тишина, а нависающие со всех сторон высокие утесы только усиливали тяжелое ощущение. Я предчувствовал беду.
        Из подлеска появился тигр и направился в нашу сторону. Карни вскинул ружье. Хищник, повернув голову, посмотрел янтарными глазами, а затем, оставив нас в глубочайшей растерянности, неспешно удалился восвояси.
        - Система сдержек и противовесов, - произнес Карни.
        - Что? - воззрился я на него.
        - Система сдержек и противовесов в дикой природе. Вероятно, по причине изолированности биологические механизмы тут работают не совсем так, как мы привыкли видеть в нашем мире. Здешняя система вполне могла развиваться в ином направлении. Допускаю, что у добычи тигра в этих аномальных условиях выработалась аномальная поведенческая модель - модель добровольной жертвы.
        Гюнтер разразился хриплым хохотом:
        - Горные козлы, отдающие себя тиграм на растерзание? Вздор!..
        Карни посмотрел на археолога в упор:
        - А у тебя есть другое объяснение?
        Гюнтер ничего не ответил, и они двинулись дальше, держа ружья наготове.
        Пройдя пару километров вниз по ущелью, мы обнаружили руины. Из земли торчали щербатые выветрелые камни. Гюнтер опустился на колени и всмотрелся. Казалось, даже его борода ощетинилась от изумления.
        - Мать честная! Гранит! - воскликнул он. - Да какой древний!
        Хлюпик Бэбкок присоединился к Гюнтеру:
        - Ну как, есть петроглифы?
        - Один вроде… Бэбкок, отойди, не мешай.
        - Тут тоже есть, - сообщил Карни. - Причем в избытке!
        Мы вышли на опушку. Приглушенный солнечный свет пробивался через кроны деревьев. Приглядевшись к одному из растений, я узнал древовидный папоротник. Конечно, я мог ошибиться, но уж очень это дерево походило на цикас. Правда, на сильно изменившийся цикас - эволюционировавший.
        По мере нашего продвижения состояние руин улучшалось, и в конце концов мы наткнулись на хорошо сохранившуюся писаницу.
        Бэбкок и Гюнтер от счастья чуть из штанов не выпрыгнули:
        - Иероглифы!
        - Ага! Рисуночное письмо!
        - Египетская письменность? - поинтересовался я.
        Гюнтер воззрился на меня, будто не мог поверить, что я способен изречь такую глупость.
        - Эта клинопись даже не шумерская! Не побоюсь этого слова: ветхозаветная! Бэбкок, я почти готов признать, что ты был прав.
        - Ну разумеется, я был прав. Колыбель человеческой цивилизации!
        Остальные члены экспедиции стояли на краю каменной ямы и наблюдали, как Бэбкок и Гюнтер ползают внизу. Более приличных руин нам пока еще не попадалось. Я догадывался, почему это место сохранилось так хорошо: здесь раньше был какой-то монумент. Возведенный с целью увековечить величие как древних зодчих, так и построенного ими города.
        - Есть зацепки? - склонившись над ямой, спросил Карни. - Расшифровать сможем?
        Бэбкок покачал головой:
        - Может быть… Пока сложно сказать. Невероятно древние писаницы, но в этом есть свои плюсы. Не исключаю, что расшифровать здешние письмена будет гораздо легче, чем созданные цивилизациями, чьи родственные языковые связи не дожили до наших дней. - Бэбкок перекинулся парой слов с Гюнтером и вновь обратился к Карни: - Идите дальше без нас. Мы покамест скопируем этот петроглиф.
        После некоторых колебаний мы спустили в яму пару ружей и пошли исследовать рощу. Карни прямо-таки светился от любопытства, а вот Уэстерли сильно нервничал. Проводник все оглядывался на птиц, что летели за нами. Если честно, то мне тоже было не по себе. Тем не менее о своих обязанностях я помнил и снимал на камеру все, что казалось достойным внимания.
        - Думаешь, это и в самом деле Эдемский сад? - тихо спросил Уэстерли.
        Я пожал плечами:
        - Кто знает? Может, он… а может, и нет. В любом случае это очень древние руины.
        Перед мысленным взором возникла сценка, как развитая, цивилизованная раса пытается выжить в мире звероподобных неандертальцев или кроманьонцев. Горстка людей, эволюционировавших прежде времени…
        Как тогда выглядела Земля? Уж наверняка не так, как сейчас.
        Мы вышли на маленькую поляну. Расчищенную площадку, некогда окруженную мостовыми, усеивали камни всевозможных форм и размеров. То были обломки стен и колонн.
        В центре росло Красное древо.
        Древо как будто почувствовало наше приближение. Я сразу понял, что оно живое. А еще пришла мысль, что в долине у этого древа особая роль. Но какая? Оставалось только догадываться.
        Выглядело оно как полутораметровый морщинистый ананас кроваво-красного цвета со светло-алой шарообразной кроной. Больше я в нем ничего особенного не углядел, но Карни, наш биолог, задохнулся от удивления.
        - Не может быть! - воскликнул он. - Это же…
        - Древо познания, - поежился Уэстерли. - Похоже, это и в самом деле Эдемский сад.
        Карни зыркнул на него:
        - Не будь дураком! Это просто неизвестная порода дерева, мутировавшая в ходе эволюции.
        Камера жужжала, без устали проматывая пленку. Слава богу, пленка цветная - кадры получатся что надо!
        Карни подошел к дереву и присмотрелся.
        - Не уверен, что это растение, - задумчиво произнес он. - Здесь…
        Вдруг крона странного ананаса зашевелилась, и алые щупальца - словно это было не растение, а осьминог - стремительно развернулись, чтобы схватить Карни!
        По счастливой случайности дерево вцепилось в ствол ружья. Карни завопил и отпрыгнул назад. Не удержавшись на ногах, он растянулся во весь рост и попытался откатиться в сторону. Одно из дьявольских щупалец вцепилось биологу в лодыжку. Секунду я в ужасе смотрел, как Карни, тщетно вонзая пальцы в землю, пытается уползти.
        Я выпустил камеру из рук. Не успела она повиснуть на ремне, как я уже подскочил к биологу. Схватив под мышки, дернул его на себя, но безрезультатно. Хватка растения оказалась железной.
        Остальные щупальца, извиваясь, устремились к нам.
        - Уэстерли! - вскричал я, но тот не ответил.
        Проводник, облизывая пересохшие губы, продолжил пятиться, явно пребывая в животном страхе.
        Карни, чье лицо приобрело цвет могильного камня, зарычал:
        - Вэйл! Тяни!..
        Я послушно тянул, но нас неуклонно затягивало в кишащую щупальцами крону.
        Послышался топот. Я обернулся и увидел прибежавшего на шум Гюнтера; его борода воинственно щетинилась. Оценив обстановку, он вскинул ружье и выстрелил в дерево. Но не причинил никакого вреда - пуля отрикошетила от ствола, словно тот был покрыт не корой, а броней.
        Гюнтер пробежал мимо нас, срывая с пояса топорик. Миг спустя уже рубил щупальце, державшее Карни.
        А я продолжал тянуть, да так отчаянно, что пятки все глубже зарывались в землю. Тем временем Карни, выхватив нож, резал шнурки.
        Ботинок слетел, а вместе с ним отскочило и щупальце. Но схватило Гюнтера и подняло в воздух. Да как высоко! Не успели мы глазом моргнуть, как алые щупальца сплелись в кокон вокруг археолога, перевернули его вниз головой и стали опускать в крону.
        Внутри древо оказалось полым. Через миг Гюнтер скрылся с наших глаз. Щупальца сплелись на вершине в тугой пучок. Нашего археолога как не бывало.
        Карни, монотонным голосом проклиная древо на чем свет стоит, схватил с земли ружье - и давай лупить дробью. Я вооружился топориком Гюнтера и опасливо приблизился к красному стволу. Ни первый, ни последующие удары не возымели эффекта: с тем же успехом я мог бы рубить чугунный лом.
        Карни вдруг завопил и потащил меня прочь. Клубок щупалец зашевелился вновь.
        Гюнтер, все еще отбиваясь от растения, упал к нашим ногам. Щупальца полыхнули красным, опять свернулись, да так и остались неподвижными.
        Мы подхватили Гюнтера и отнесли на безопасное расстояние от красной твари. Там археолог стряхнул нас, выудил из кармана бутылочку виски и жадно присосался.
        - Ты как, цел? - спросил Карни.
        - Да… Вроде в порядке…
        Карни изучающе оглядел древо.
        - Нет, такой стервозы я в жизни не видывал! Растение-людоед, которое еще и в еде привередничает!
        - Гюнтер, что было-то? Там, внутри? - спросил я.
        Археолог скривил губы в ухмылке:
        - Черт его знает! Темно, хоть глаз коли! Помню, что ни на секунду не прекращал отбиваться, а потом оно меня выплюнуло.
        - Странно… Если это дерево - людоед, где пищеварительный сок? - спросил Карни, недоуменно сдвинув брови.
        Гюнтер покачал головой:
        - Похоже, без него как-то обходится. Давайте-ка уносить ноги.
        Мы отыскали Уэстерли, который был на грани нервного срыва, и пошли к яме, где оставили Бэбкока. Встревоженный этнолог встретился нам на полпути. Заверив его, что с нами все хорошо, мы устроили небольшой совет.
        - Думаю, на сегодня хватит исследований, - сказал Карни. - Разобьем лагерь.
        Бэбкок согласно покивал:
        - У той ямы с петроглифами. Надеюсь, к ночи я их расшифрую. Прямо удивительно, до чего просто они выглядят. Напоминают санскрит, на котором написано священные тексты индуизма.
        В каком-то смысле это и в самом деле был Эдем. Тигров мы больше не видели, но ружья держали наготове. Быстро пообвыкшись, бродили по кущам так, будто прожили в них всю жизнь. Не зря же говорят: чем лучше знаешь, тем меньше почитаешь.
        Одному лишь Бэбкоку было не до прогулок. Весь день, вплоть до сумерек, он расшифровывал петроглифы.
        Спустя некоторое время Карни и Гюнтер отважились на новую вылазку, чтобы еще разок с безопасного расстояния взглянуть на Красное древо. Я присоединился к ним чуть позже и сделал несколько снимков.
        Вскоре долину посеребрил лунный свет. Мы сидели у костра и делились впечатлениями. Бэбкок все еще возился с переводом древних текстов. Отчего-то Гюнтер более не изъявлял желания помочь ему.
        Щуплый этнолог выглядел обеспокоенным, и я отметил, как он оглядывает украдкой всех нас, но миг спустя стряхивает с себя умственное оцепенение и возвращается к работе. Мы в большом волнении ждали, когда же он закончит.
        Наконец Бэбкок вздохнул, отложил блокнот и спросил:
        - Все здесь?
        - Все, - кивнул Карни. - Что говорят твои рисуночки?
        Но Бэбкок медлил с ответом - что-то его тревожило.
        - Послушайте, - решился он, - все это в высшей степени невероятно и… в такой же степени жутко! Если честно, я напуган до чертиков.
        Мы дружно уставились на этнолога.
        - Какого дьявола… - начал было Гюнтер, но Бэбкок его перебил.
        - Ты ведь уже знаешь, да? - загадочно спросил этнолог. - Когда Красное древо поймало тебя… - Он подозрительно оглядел нас и произнес: - А может, оно успело схватить не только Гюнтера?
        Мы озадаченно молчали. Наконец Бэбкок вздохнул и продолжил:
        - Рассказать об этом ты, конечно же, не счел нужным… Думаю, некоторые из нас все-таки остались невредимы. Надеюсь, что большинство. Я, например, точно в порядке.
        - О чем ты толкуешь, черт побери?! - рявкнул Карни.
        - О древе, - ответил Бэбкок. - Оно живое и разумное. Вся флора и фауна в этом краю принадлежит Красному древу. Звери и птицы - кровь и плоть его, правда в метафорическом смысле.
        Гюнтер прорычал что-то невнятное. Взгляд Бэбкока задержался на археологе.
        - Эти надписи предупреждают об опасности. В них опыт народа, что жил здесь еще до Адама и Евы. Давным-давно в этой долине процветала цивилизация. Была даже наука - возможно, не в той форме, что привычна нам, но все же была.
        - Наука во времена кроманьонского человека? - недоверчиво переспросил я.
        - Ну, мы же придерживаемся версии, что народ, поселившийся в этой долине, претерпел эволюционные мутации и обогнал время, так? Жизнь на Земле тогда была еще молода и от нынешней отличалась очень сильно: день ото дня мутировало все и вся. Вот почему людям удалось вырастить Красное древо.
        Я глядел на Бэбкока в упор, а тот, словно раздумывая над чем-то, жевал нижнюю губу.
        - А может, это была естественная мутация. Писаницы определенного ответа не дают. Так или иначе, Красное древо уничтожило всю жизнь в долине… или, если выражаться точнее, всю разумную жизнь. Оно убило людей, за исключением тех немногих, кому посчастливилось сбежать. Миф об Адаме, Еве и древе познания добра и зла… Помните?
        - Эй, проповедник! Ты что, библейские мифы вздумал нам рассказывать?
        Бэбкок облизнул пересохшие губы:
        - Вовсе нет. Вы же сами прекрасно видели, как ведет себя здешняя живность. Необычно, не правда ли? Как будто ею двигает неведомая сила… Но что это за сила? - спросил он и сразу ответил на свой вопрос. - Всем живым здесь управляет Красное древо.
        - Да ты спятил! - воскликнул Гюнтер.
        Бэбкок вдруг выхватил пистолет и направил на археолога.
        - Ну-ка убери! - приказал Карни.
        - Погоди, дай договорить! Мне страшно! - В глазах Бэбкока и в самом деле промелькнул неподдельный ужас. Собравшись с духом, этнолог продолжал тихим голосом: - Карни, ты же знаешь, что такое симбиоз? Либо мутуализм, либо паразитизм. Например, взаимовыгодные отношения рыбы-лоцмана и длиннокрылой акулы.
        - Намекаешь на ментальный симбиоз? - Карни прищурился. - Думаешь, это возможно? Что-то из области метафизики.
        - Будь я проклят, если ошибаюсь! - вспылил Бэбкок. - Красное древо живое! Это разумное существо! Нисколько не удивлюсь, если у него обнаружится мозг.
        - Это же просто дерево. Растение.
        - И что дальше? Человек относится к отряду млекопитающих, а ведь предки млекопитающих вовсе не были разумными. Они подверглись эволюционным мутациям, точно так же, как и это дерево когда-то… Природе понадобилось не одно столетие экспериментов с интеллектом, чтобы наделить млекопитающих разумом. У растений тоже были все шансы. Но совершить такой эволюционный подвиг и обзавестись интеллектом удалось лишь одному растению на планете. До сих пор научное сообщество верило в возможность появления сверхчеловека, но кто бы мог предположить, что эволюция породит сверхдерево?
        Карни в ответ лишь фыркнул. На лице Бэбкока отразилось отчаяние.
        - Слушайте, я ничего не придумываю. То, что я расшифровал, вполне коррелирует с общеизвестными научными фактами. Говорю вам, это растение разумно! Вероятно, оно потомок того самого райского древа познания! И один Бог знает, сколько веков оно существует исключительно благодаря симбиозу.
        - Это выше моего понимания, - проговорил я.
        - Ментальный симбиоз, что тут непонятного? Каким-то образом Красное древо воздействует на жертву, получает контроль над разумом и ассимилирует все ее знания. В обмен древо отдает… Что оно отдает, Гюнтер?
        Мы воззрились на археолога. Бородатое лицо походило на маску, а глаза странно поблескивали.
        - Бэбкок, ты спятил. Пойдемте к дереву, и я докажу, что это просто растение!
        - Ага, как же! - воскликнул Бэбкок. - Чтобы и мы попались в эту ловушку? Гюнтер, я тебя не узнаю. Бьюсь об заклад, Красное древо завладело речевыми центрами твоего мозга.
        Гюнтер расхохотался. То, что он сказал дальше, нас поразило.
        - Твоя правда, Бэбкок. Вскоре вы будете принадлежать мне, все до единого. До вашего появления я и не подозревало, что вне долины существует жизнь. Вы меня заберете отсюда. Целую вечность я вынуждено было созерцать мир глазами глупого зверья! Как же я устало…
        - Боже правый!.. - услышал я шепот Карни.
        Пистолет взметнулся, но я оказался быстрее. Прыгнув, я сцепился с этнологом. Вместо выстрела раздался треск кустарника - Гюнтер нырнул в заросли.
        Уэстерли захохотал. Казалось, он вконец обезумел. Он смеялся и никак не мог успокоиться.
        Бэбкок сдался, и я забрал пистолет.
        - Все равно он сбежал, - пожав плечами, сказал этнолог. - В таких потемках искать его бесполезно.
        Я отошел от Бэбкока и взглянул на Карни: вид у того был совершенно обескураженный. Дикий смех Уэстерли звонким эхом раскатывался по ночной долине.
        Смешав бренди с водой, я влил его проводнику в горло. Уэстерли сник: взгляд бессмысленный, беззвучно шевелятся губы. Как я уже говорил, психология мне не чужда.
        Не понадобилось много времени, чтобы убедиться: Уэстерли сошел с ума. Без успокаивающего действия опиума его невротическое сознание не выдержало ужаса происходящего, и он погрузился в шизофренический сон наяву. И хотя никакой опасности бедняга не представлял, у меня мурашки ползли по хребту.
        Полчаса спустя Уэстерли, кутаясь в одеяло и что-то бормоча под нос, наконец угомонился. Рассевшись вновь вокруг костра, остальные переглянулись.
        - Надо убираться отсюда, - заявил Бэбкок.
        - Мне все еще не верится, - промычал Карни.
        - Слушай, биолог ты или нет?
        - Я не сомневаюсь, что такое возможно. Кроме того, вполне объяснимо. Я готов признать, что это дерево разумно. Неспроста обзавелось пуленепробиваемой корой - она защищает… мозг и центральную нервную систему, которые наверняка так же уязвимы, как и у человека. Только у нас они защищены не корой, а черепной коробкой.
        - В конце с нами говорил уже не Гюнтер, а Красное древо, - сказал Бэбкок. - Помнишь, что оно пообещало? Что скоро все мы окажемся в его власти. Доставим его во внешний мир. Это дерево мыслит, как натуральный вампир! Оно собирается высосать наши мозги!
        - Думаю, мы сможем покончить с ним, - сказал Карни, поднимаясь. - У меня есть кислота. Наверняка эта деревяшка не устоит против нее.
        - А мне кажется, ничто не может навредить древу. В плане самозащиты оно совершенно. Как ты пробьешься через его броню? Вместе с интеллектом эволюции подверглась и выживаемость - такому высокоорганизованному, такому невероятно тонкому и чувствительному разуму требуется надежная защита.
        - Все же мы должны попытаться. Бэбкок, ты меня убедил. - Карни извлек несколько контейнеров с кислотой из рюкзака. - Идем. И ружья захватим. Вэйл, остаешься за главного. Позаботься об Уэстерли, а то вдруг Гюнтера нелегкая принесет.
        - Хорошо, - отозвался я и крепче сжал рукоять автоматического пистолета.
        Бэбкок, судя по выражению лица, не очень довольный решением Карни, взял две винтовки, и мои товарищи исчезли в залитом лунным светом лесу.
        Я уже не сомневался, что Уэстерли спятил окончательно. Однако первое мое впечатление оказалось обманчивым. Пришлось признать, что проводник отнюдь не шизоид, а самый что ни на есть маниакально-депрессивный псих. У него начался приступ буйства. Уэстерли вопил и бросался, норовя выцарапать мне глаза. Пришлось вырубить его - конечно же, исключительно в целях самозащиты.
        Мне вдруг стало не по себе. Это древо… Подумать только, разумное растение-вампир!.. Растение, мутировавшее до бог знает какой степени… Симбионт, питающийся не плотью и кровью, а самым сокровенным - сознанием.
        Мы даже не подозревали, что Гюнтер одержим, пока Бэбкок не расшифровал письмена, оставленные давно исчезнувшей цивилизацией. От этой мысли я поежился. Гюнтер заманивал бы нас к дереву одного за другим, пока мы все не превратились бы в рабов коварного паразита. Полностью подчинив наш разум, Красное древо незамедлительно приказало бы переправить себя в цивилизованный мир. Какие кошмарные последствия ждали бы нашу планету, мне и представлять не хотелось. Собственноручно, пускай и невольно принести всех землян в жертву растению! Красному древу, от которого нет спасения, ведь эта тварь была неуязвима…
        Или все-таки уязвима?
        Внезапно меня бросило в холод. Пришла мысль, что все мы, возможно, уже стали жертвами. Бэбкок подозревал всех, но за себя я мог точно сказать, что не одержим. Если только…
        Если только я не забыл!
        Зато вполне вероятно, что одержим Карни. Ведь они с Гюнтером ходили еще раз понаблюдать за деревом. Выходит, несколько минут назад с нами говорил вовсе не Карни?
        Получается, Бэбкок сейчас в смертельной опасности! Лже-Карни заманил ничего не подозревающего этнолога в ловушку!
        И без того дрожа от страха, я вконец упал духом. Я вглядывался в заросли, и тут меня осенило. Вернувшись к костру, я взвалил безвольное тело Уэстерли на закорки и устремился к поляне, где росло Красное древо. Задыхаясь и на каждом шагу спотыкаясь, я упорно пробирался вперед…
        А выйдя из леса, увидел Бэбкока, стоявшего перед древом с ружьем на изготовку. Карни уже протянул руки, чтобы толкнуть тщедушного этнолога в спину, в то время как алые щупальца хищно простирались им навстречу. Я оказался прав: в сознании Карни уже не было ничего человеческого. Его поработило Красное древо.
        Я закричал; Бэбкок обернулся и упал на колени. Карни, споткнувшись об этнолога, перекувырнулся и угодил в кишащие щупальца, которые тотчас же, змеясь, прянули назад. Моя догадка подтвердилась: древо уже забрало у Карни все, чем только могло поживиться. Оно алкало новых жертв.
        На лице Бэбкока отразилось сильнейшее потрясение. Он взвился на ноги и попятился, а я, согнувшись в три погибели под тяжестью Уэстерли, наоборот, что есть мочи рванулся вперед. Проводник, очнувшись, стал вырываться, и мы оба повалились на землю. Не теряя надежды, я со всей силы покатился вместе с Уэстерли к извивающимся щупальцам.
        - Вэйл!.. Что ты делаешь?! Оно и тебя подчинило?
        Я прекрасно понимал, что со стороны все выглядит так, будто мой разум порабощен и я действую по указке Красного древа. Но некогда было объясняться с Бэбкоком: Уэстерли дрался как раненый лев.
        Сцепившись, мы катились прямо под змеящиеся щупальца. В следующее мгновение они сомкнулись вокруг нас и подняли в воздух. Лес перед глазами закружился. Щупальца, на удивление нежно сдавливая мое тело, погрузили меня в темноту полого ствола.
        Ни я, ни Уэстерли не противились воле древа. Что-то покинуло мой мозг, но в следующий миг образовавшаяся пустота незамедлительно заполнилась. Я испытал экстаз, чуждый плоти смертного. Экстаз, чья природа была ведома только этому нечестивому древу, росшему в долине с тех незапамятных времен, когда она еще звалась Эдемским садом…
        В мое сознание хлынул темный поток. Он бурлил и клокотал, пока не подхватил меня, точно щепку, и не закружил в стремительном водовороте.
        Внезапно меня пронизала чудовищная боль. Последовала беззвучная ослепительная вспышка, я взмыл в воздух, а затем гулко грянулся оземь и потерял сознание.
        Вскоре я очнулся. Размежив веки, увидел Бэбкока, пытающегося влить мне в рот бренди. Я поперхнулся, а прокашлявшись, сумел сесть.
        Поляна изменилась. Красное древо по-прежнему стояло в ее центре, но никаких признаков жизни не подавало.
        Оно больше не испускало флюидов пагубы. Вся злоба, которой был напоен воздух, исчезла без следа. Щупальца повисли безжизненными плетьми, выцвели, превратясь из алых в желтые.
        Я огляделся: Бэбкок, Карни, Уэстерли и Гюнтер - все здесь. Этнолог стоял передо мной на коленях и с тревогой вглядывался в лицо.
        - Что это было?.. Хотя, что бы это ни было, оно сработало! Гюнтер, кстати, в порядке. Как и Карни…
        - Древо издохло, - сказал Карни, дрожа всем телом. - Когда оно тебя выплюнуло, в голове у меня стало невероятно легко. До того мгновения я даже не понимал, в каких мощных тисках находится мое сознание.
        Я уловил в голосе Карни беспокойную нотку. Неужели он подозревает меня в одержимости?..
        - Древо уже гниет, - констатировал Бэбкок. - Черт возьми, Вэйл! Как тебе это удалось?
        - Внезапная догадка, - хлебнув бренди, ответил я и глянул на Уэстерли, который по-прежнему лежал без чувств. - Бедняга напрочь съехал с катушек. Может, было бы лучше, если бы он так и не…
        - Что погубило древо? - перебил меня Гюнтер. - Мне оно казалось совершенно неуязвимым.
        - Все-таки была у него ахиллесова пята, - возразил я. - Слова Карни натолкнули меня на одну мысль. Помните, он сказал, что древо - венец эволюции? Что его высокоорганизованное, исключительно тонкое и чувствительное сознание питается содержимым мозгов живых существ? Вот на это я и сделал ставку. Тварь получила сильнейшее психическое потрясение и не смогла его пережить. Она привыкла опустошать мозги диких животных либо разумных людей вроде нас. Разум спятившего Уэстерли оказался для нее сущим ядом.
        Все молчали, поэтому я продолжил:
        - Растения не имеют обыкновения сходить с ума. Но это совсем не простое растение. Мало того что в ходе эволюции древо обзавелось разумом, оно еще и развило этот разум до невероятной степени. Но, как мы знаем, все чрезвычайно развитое очень хрупко. В основе моей догадки лежат основы психологии. Я предположил, что если древо высосет сознание обезумевшего Уэстерли, то слишком сложно организованная центральная нервная система тут же разрушится. Представьте себе машину, собранную из стеклянных деталей. Что будет, если в ее движущиеся шестерни сунуть гаечный ключ? Или насыпать абразивного порошка?
        - Ты очень сильно рисковал, - заметил Бэбкок.
        - Еще бы! Но ведь не было другого выхода. Самое главное, что план сработал.
        На это никто ничего не сказал.
        Я еще хлебнул бренди и ухмыльнулся:
        - Растение больше не представляет опасности, зато вполне годится на роль экспоната. Только представьте: древо познания в витрине нью-йоркского музея! Прямиком из Эдемского сада!
        Человек-хамелеон
        Тим Вандерхоф стоял в десяти футах от стеклянной двери, неотрывно смотрел на нее и качался, как ива под ветром. Или как осина? Пожалуй, сейчас Вандерхоф был похож именно на дрожащую осину. Со стороны могло бы показаться, что он даже прядает ушами, прислушиваясь к гулу голосов в кабинете С. Хортона Уокера, президента «Свелт шоп» - самого амбициозного заведения по пошиву эксклюзивных платьев, нижнего белья и прочих модных штучек на Пятой авеню.
        Давайте «препарируем» мистера Вандерхофа. Телесно он пока еще ничем не напоминает хамелеоноподобное существо, в которое ему уже очень скоро предстоит превратиться. Зато умственно и духовно Тим Вандерхоф весь состоит из трепещущей протоплазмы, что совсем не удивительно после только что случившегося разговора. Выглядит он неплохо, хоть и бледноват. У него правильные черты лица, оно овальное, с чуть вздернутым носом. В глазах, карих, в тон каштановым волосам, застыл страх, как у олененка.
        Вдруг стеклянная дверь распахнулась, и Вандерхофа передернуло. На пороге возникла Спина. Под ней виднелись коротенькие, кривенькие ножки, а венчал ее алый бильярдный шар, то есть голова. Шея отсутствовала. От твида, которым была задрапирована Спина, разило табаком, бренди и конским потом.
        Вдруг от Спины протянулась большая ловкая рука, сжалась в кулак и стала предостерегающе грозить тому, кто сидел в кабинете.
        - Все, мистер! - прогремел бас. - С меня хватит! Это последняя капля! Миссис Квестер будет в ярости. И я тоже буду в ярости, предупреждаю тебя, Уокер. Хватит с меня твоих отговорок! Ты дважды обещал эксклюзивное платье моей жене, но его так и не доставили!
        - Но… - ответил Голос из кабинета.
        - Молчать! - взревела Спина, и Голос испуганно притих. - Ты обещал миссис Квестер сорок третью модель. Посмеешь выставить ее на сегодняшнем показе - и я отхожу тебя кнутом! После показа вернусь сюда за платьем, чтобы отнести его миссис Квестер. У тебя было полно времени на переделку. Проклятье! Мистер, в Бирме я убивал и за меньшее!
        Голос снова собрался с силами в слабой попытке возразить:
        - Но…
        - Без «но», чтоб тебе ослепнуть! Здесь, конечно, не Бирма, но ты убедишься, что полковник Квестер не разучился драться на кулаках! Понял меня, торгаш несчастный? Я вернусь сегодня днем и - рррххх!..
        - Да, полковник, я вас понял, - слабо подтвердил Голос.
        Спина развернулась, позволив Вандерхофу увидеть круглую пунцовую физиономию с торчащими кверху усами цвета стали и нависшими, как тучи, бровями, из-под которых угрожающе сверкали молнии. Тяжело дыша, полковник Квестер протопал, точно мастодонт, мимо трясущегося Вандерхофа и исчез за дверью, которая будто сама распахнулась при его приближении.
        Тим попытался тихо улизнуть, но Голос уловил его шаги.
        - Вандерхоф! Живо сюда!
        Бедолага спешно изменил направление и вошел в святая святых, где и застыл, подобно загипнотизированному кролику, перед обладателем Голоса, в миру известным как президент «Свелт шоп» С. Хортон Уокер.
        Жесток был этот С. Хортон Уокер, ох жесток! В детстве отрывал крылья бабочкам, а с возрастом ничуть не подобрел. С его иссиня-черной шевелюрой и вечно горящими, полными злобы глазами он был похож на не полностью обритую обезьяну. И сейчас эта обезьяна была готова содрать с Вандерхофа кожу живьем.
        - Ч-что?… - жалко начал Вандерхоф.
        - Не чтокай, - прорычал Уокер и навис над своим столом - ну вылитая горилла. - Я велел тебе держать этого… как бишь его?.. подальше от моего кабинета. И как же вышло, что он сюда вломился?
        - Я сказал ему, что вы вышли, - объяснил Вандерхоф. - Я ведь… я…
        - Ты, ты, - усмехнулся Уокер, тыча в Вандерхофа толстым, как сарделька, пальцем. - Убит! Бах, снова убит! Мужчина ты или медуза, чтоб тебя?!
        - Мужчина, - с надеждой сказал Вандерхоф.
        Судя по ворчанию Уокера, тот не поверил.
        - Слабак, вот ты кто. Пустышка. Бог свидетель, когда я был в твоем возрасте, подо мной ходили двадцать девять человек. Одной лишь силой характера я сделал себя таким, какой я теперь. И мужчинами я считаю людей напористых, готовых в любую минуту встать и пойти.
        Увидев в этом возможность для побега, Вандерхоф действительно встал и пошел. Но яростный окрик Уокера снова вверг его в ступор:
        - И не уговори я этого Квестера, он бы уже дал мне в глаз, понимаешь ты это или нет?! Он завзятый скандалист.
        - Но вы сами обещали эксклюзивное платье его жене…
        - Выгоднее будет сторговаться с другими клиентами, - сказал Уокер и задумался. - Но к его возвращению сорок третья должна быть готова. Он опасный человек, этот полковник… На чем я остановился? Ах да. Дурак ты, Вандерхоф.
        Вандерхоф кивнул и принял вид совершенного дурака. Уокер раздраженно застонал:
        - Да где же твой характер? Впрочем, у тебя его отродясь не бывало. Ты ведь… ты… хамелеон, вот ты кто. Я давно это заметил. Когда болтаешь с землекопом, сам ну вылитый землекоп. Когда общаешься с банкиром, ведешь себя точь-в-точь как банкир. Ты зеркалишь людей, право слово!
        Как жаль, что Вандерхоф не ушел после этой реплики. Встреча со вспыльчивым полковником Квестером сделала из него протоплазму, чрезмерно восприимчивую к любому внушению. И конечно же, у Вандерхофа не было характера. Столько лет подчинения злобному Уокеру кого угодно лишат собственного мнения. Тиму с его привычкой поддакивать требовался только катализатор, чтобы завершить давно протекавшую химическую реакцию.
        - Ты хамелеон, - выразительно повторил Уокер, с презрением глядя на Вандерхофа.
        И в тот же момент мистер Тим Вандерхоф стал хамелеоном.
        Не в смысле - ящерицей, конечно. Метаморфоза произошла незаметно. Привыкший за многие годы перенимать чужие черты, Вандерхоф был поразительно восприимчив. Но все, на что его хватило, - это самовольно занять свободное кресло напротив босса.
        Уокер хмуро смотрел на него, подбирая слова.
        Вандерхоф уставился на него, тоже нахмурился и промолчал.
        Уокер поднял ручищу и обвиняюще ткнул пальцем в Вандерхофа.
        Рука Вандерхофа, далеко не такая массивная, в точности повторила жест.
        Уокер покраснел. И Вандерхоф тоже.
        Тогда президент «Свелт шоп» с грацией гориллы поднялся с кресла и прорычал:
        - Издеваешься надо мной?!
        Но сразу осекся, изумленный, потому что Вандерхоф встал и сказал то же самое.
        - Ты… ты… ты… - Уокер побагровел.
        Вандерхоф догадался, что сейчас произойдет. Еле-еле собрав воедино остатки воли, он отчаянно взмолился:
        - Н-не продолжайте! П-пожалуйста…
        - Ты хамелеон! - прогремел С. Хортон Уокер.
        - Ты хамелеон! - прогремел Вандерхоф.
        Уокер не мог снести столь откровенное, столь наглое издевательство. В его лице дрожал каждый мускул.
        - Ты уволен! - заявил он. - Что ты сказал?! То есть как это - я уволен? Перестань подражать мне, тупой клоун. Не называй меня тупым клоуном! Рррххх!..
        - Рррххх! - закончил Вандерхоф, не вполне понимая, что с ним происходит.
        Уокер сел, разом ослабев. Его трясло, но природную злобность ничто не могло поколебать. Та еще змея был С. Хортон Уокер.
        - Я…
        - Я… - сказал Вандерхоф.
        - Заткнись! - заорал Уокер.
        Напор его воли был так силен, что целую минуту Вандерхоф молчал как рыба.
        - Да уберешься ты отсюда наконец? - проговорил Уокер полным угрозы голосом. - Черт возьми, прекрати издеваться! Я тебя сейчас вышвырну! Что? Вышвырнешь меня из моего же кабинета?!
        Доведенный до слепой ярости новой манерой Вандерхофа в точности повторять, причем поразительно синхронно, все, что Уокер делал и говорил, начальник потянулся к кнопке на столе. Но его палец наткнулся на палец Вандерхофа.
        Уокер откинулся на спинку кресла, клокоча гневом, как проснувшийся вулкан. Вандерхоф явно рехнулся. И все же…
        - Пошел бы ты да утопился, - абсолютно серьезно посоветовал президент.
        Его слегка удивило то, как тихо Тим Вандерхоф встал и покинул кабинет. Еще пуще Уокер удивился бы, увидев Вандерхофа на Сорок второй улице по пути к Таймс-сквер, где Тим сядет в поезд метро на станции «Брайтон-Бич» и направится к Кони-Айленду. Почему-то представляется очень сомнительным, что Уокер пожалел о своих словах или вообще вспомнил их. Ведь, как уже сказано, он был жестоким человеком, злодеем до мозга костей. Поэтому он спокойно вернулся к подготовке модного показа эксклюзивных платьев, в то время как принявший новую ипостась Тим Вандерхоф спешил утопиться.
        На самом деле Тим был неплохим парнем. Когда играл в гольф, не жульничал, а когда в кости - честно пасовал (за дружеской игрой на каком-то мальчишнике он это сделал десять раз кряду!), был добр к собакам, слепцам и детям. Последнюю странность он объяснял тем, что и сам когда-то был ребенком; данное обстоятельство не вызывает сомнений. При других обстоятельствах мистер Вандерхоф мог стать сильной личностью, однако имел несчастье постоянно иметь дело с душителями вроде Уокера. Любой состоявшийся в жизни человек твердит, что ему пришлось преодолеть уйму трудностей, и далее усиленно создает трудности для подчиненных - возможно, из самых лучших побуждений. Факт остается фактом: Уокер стал роковым катализатором для Тима Вандерхофа, вышедшего из метро на Кони-Айленде (как странно: подземное метро будто ненароком превратилось в наземное) и теперь бродил по набережной, задумчиво глядя на океан.
        Океан был большим, серым, мокрым. В нем было много H^2^O, если по-научному. У Вандерхофа голова шла кругом, он с трудом сохранял ясность мыслей, снова и снова слыша наказ Уокера: «Пошел бы ты да утопился».
        «Пошел бы ты да утопился».
        По небу плыли облака. День был жаркий, как турецкая баня; летом такая погода превращает Манхэттен в предместье ада, поэтому по Кони-Айленду гуляли толпы. Толстые, неуклюжие женщины выгуливали своих отпрысков, а те жадно поглощали мороженое, маринованные огурчики, сухарики, хот-доги и прочие вкусности. Мускулистые парни и худенькие девушки, разгоряченные и потные, здесь оказались ради глотка воздуха, едва ли менее душного, чем на Манхэттене.
        Атлантический океан так и манил Тима Вандерхофа.
        С остекленевшим взглядом он направился к ближайшему пирсу. Крохотный червячок здравого рассудка бил тревогу, но Вандерхоф не мог взять себя в руки. Утратив последние крупицы индивидуальности и воли, он шагал навстречу смерти…
        «Пошел бы ты да утопился».
        Взгляд Вандерхофа был прикован к грязно-серой воде за пирсом. Никто из толпы, будь то мужчина, женщина или ребенок, не замечал этой трагедии. Тим пытался позвать на помощь - с его губ не слетело ни звука.
        Вдруг толпа бросилась бежать. Занимался дождь, его редкие капли вмиг превратились в мощные струи. Серые тучи давно грозили ливнем - и исполнили свою угрозу. Люди ринулись к ближайшим укрытиям, держа над головой газету.
        Замешкавшись на краю пирса, Вандерхоф вдруг ощутил, что его тянет назад. Какой-то странный магнетизм заставлял его отступать неверными шагами. Он обернулся, проделал обратный путь по пирсу, затем побежал вместе со всеми. В мозгу уже не гремел голос Уокера, требуя покончить с собой. Вместо него звучал настойчивый шепот: «Беги! Беги!»
        Сотни мужчин, женщин и детей пытались спрятаться от ливня. Человек-хамелеон просто не мог противиться столь массовому «переселению народов». Казалось, его вместе с другими людьми уносит волна. Он старался перебороть эту тягу - разумеется, зря. Дождь плескал ему в лицо.
        Это было похоже на бег во сне, бессознательный и бесконтрольный. Незримая сила словно тянула Вандерхофа подальше от пирса. На набережную и вдоль нее, в гущу толпы. Когда та принялась рассеиваться по укрытиям, беднягу замотало туда-сюда, как лист на ветру. Группа людей метнулась за прилавок с хот-догами - Вандерхоф бросился туда же. Но тут мимо пронеслась вторая группа, побольше, и он, совершенно беспомощный, сменил курс.
        Эта группа вошла в луна-парк. Вандерхоф не мог не последовать ее примеру.
        Здесь людской водоворот закружил его и наконец оставил, обмякшего и потного, в почти безлюдном зале игровых автоматов. И Тим снова начал соображать. Чуть ли не бездыханный, мокрый до нитки, он прятался за будкой с надписью «Парижская ночь, только для мужчин» и недоумевал: что же с ним, черт возьми, происходит?
        Он попытался собрать мысли в кучу. Как назвал его Уокер? Человек-хамелеон. Много лет Тим умело подстраивался под чужие характеры, но теперь, трансформировавшись окончательно, он и вовсе способен перенять черты любого человека, оказавшегося в поле зрения.
        На самом деле все обстояло куда хуже, только Вандерхоф этого еще не знал.
        Единственное логичное решение - держаться подальше от людей. Ведь человек без собственной личности нет-нет да и поддастся влиянию извне. Вандерхоф высунулся из-за будки, мрачно посмотрел на толстячка с белоснежными бакенбардами, который стоял у входа в зал, безмятежно глядя в никуда. «Какой он благостный, - подумал Тим. - Наверняка его ничто не тревожит. Хотелось бы мне стать таким же…»
        Звук шагов заставил Вандерхофа вздрогнуть, но еще сильнее он вздрогнул, получив удар по голове, да такой, что звезды брызнули из глаз. Его била зонтиком настоящая великанша!
        - Что вы себе позволяете? - пролепетал он.
        - Жалкий червяк! - взревела великанша. - Я же тебе приказала держаться подальше от этого… пип-шоу!
        Вандерхоф, вконец растерявшись, потянулся к ушибу, но на полпути его пальцы увязли в чем-то, похожем на пучок вареных макарон. Он ощупал свое лицо: бакенбарды! Точно такие же, как у того толстячка!
        Разъяренная амазонка на мгновение отвернулась, чтобы окинуть будку испепеляющим взглядом, и Тим Вандерхоф поймал свое отражение в ближайшем зеркале. Только теперь он имел мало сходства с Тимом Вандерхофом. Вместо себя он видел кругленького коротышку с седыми бакенбардами.
        Вандерхоф изумленно взвизгнул и мигом принял свой прежний вид.
        - О боже! - слабо пробормотал он. - Я точно сплю.
        - Что? - развернулась к нему амазонка с зонтиком наперевес.
        У нее округлились глаза. Черт возьми, как удалось ее мужу улизнуть, оставив вместо себя совершенно незнакомого человека? Вандерхоф попятился от нее, опасливо поглядывая на зонтик.
        Тут великанша заметила толстячка на входе, развернулась и вразвалку зашагала к нему. В этот раз она решила пренебречь зонтом, должно быть вспомнив правило: руками есть удобнее, чем вилкой. Воздев ручищу, похожую на окорок, она отвесила толстяку такую оплеуху, что тот вылетел на улицу, прямо под дождь; в полете его бакенбарды развевались, точно белые флаги.
        Бедняга встал из грязной лужи и ошеломленно вытаращился на свою благоверную. Та еще никогда не лупила его без уважительной причины - уважительной хотя бы по ее меркам. «Если она теперь будет драться, просто придя в дурное настроение, какое же мрачное будущее нас ждет?» - подумал толстяк.
        И дал деру. Великанша бросилась за ним, выкрикивая угрозы.
        Вандерхоф затрясся в конвульсиях. Он сходит с ума! Или же?.. Нет, это было бы сущим кошмаром! Не может Тим быть сразу и медузой, и хамелеоном. Перенять чужой характер он, пожалуй, способен, но чтобы вот так запросто скопировать чью-то внешность…
        - О нет! - выпалил Вандерхоф. - Только не это!
        Но объяснение пугало до дрожи своей логичностью. Он увидел толстяка - и сам стал толстяком, с такими же бакенбардами и прочими чертами. А вернуть себе нормальный вид ему помог шок от обнаруженного в зеркале. Ну и что дальше? Тим Вандерхоф станет тенью? Пустым местом? Похоже на то.
        При одной лишь мысли о подобном исходе у него из пересохшего горла вырвался крик. Как жить в этом мире, превращаясь в каждого встречного?!
        Однако… хамелеоны могут маскироваться только благодаря пигментации. А вот более развитое животное, такое как человек, наверняка способно и на большее. Ведь человеческому разуму и воле подвластно все. Вандерхоф знал это, потому что зачитывался воскресными приложениями к газетам и научно-фантастическими журналами.
        Но, вспомнив рассказы Герберта Дж. Уэллса, Жюля Верна и Генри Каттнера, он понял, что обычно для героев подобных историй все плохо заканчивалось, и застонал.
        - О нет! - опять вырвалось у Вандерхофа. - Я не хочу умирать. Я еще слишком молод…
        По залу кто-то бродил. Вандерхоф поспешил уткнуться в ближайший автомат, с якобы документальной пленкой о том, как в Конго гориллы похищают местных женщин. Но не природная застенчивость и не искренний интерес к антропологии заставили Вандерхофа затаиться. Просто он боялся новой встречи, вполне логично полагая, что может принять облик этого человека.
        Бросив цент в прорезь, Вандерхоф принялся крутить рукоятку. Но он почти не вглядывался в блеклые кадры с гориллой, странствовавшей по своим родным джунглям.
        За его спиной раздался маниакальный смех, быстро переросший в пронзительные вопли. За стеной зазвучали вопросительные крики. И топот.
        - Что там у вас стряслось? - выкрикнул кто-то.
        - Обезьяна! - истерически ответили ему. - Тут горилла пялится на развратные картинки! У меня снова белая горячка!
        Вандерхоф поспешно обернулся к высокому, тощему мужчину с лошадиной физиономией и налитыми кровью глазами. Вместо трости в его руке органичней смотрелась бы бутылка виски.
        - Никак она от меня не отвяжется! - визгливо прокричал долговязый, пятясь. - Сначала змеи, теперь она… О, эти ужасные сверкающие глаза!
        - Тсс!.. - Вандерхоф успокаивающе поднял руку.
        У пьяницы задрожали все поджилки.
        - По-змеиному шипит! - воскликнул он и сделал выпад тростью, как фехтовальщик.
        Ее металлический наконечник угодил Вандерхофу в живот; задыхаясь, Тим согнулся пополам. И одновременно увидел себя в зеркале.
        Его отражение нисколько не напоминало Тима Вандерхофа. Одежда осталась прежней, но носила ее, без сомнения, горилла - из тех, что похищают негритянок в Конго.
        Шаги звучали все громче. К залу игровых автоматов приближались посетители луна-парка.
        Вандерхоф весь напрягся и нечаянно обнажил клыки. Пьяный ойкнул и зажмурился, но Вандерхофу было не до него. Тим дикими глазами смотрел на свое отражение.
        И вдруг горилла исчезла. Тим Вандерхоф вновь стал самим собой.
        Осторожно потирая живот, он выпрямился и встретил взгляд человека с лошадиной физиономией.
        - Где она? - пробормотал тот. - Куда делась?
        - О чем это вы? - холодно спросил Вандерхоф, всеми силами удерживая в мыслях свой привычный облик.
        - Горилла…
        Наступившую паузу прервал хлынувший в двери поток людей. Зал наполнился криками, бестолковыми вопросами. Но все стихло, когда Вандерхоф указал на долговязого с тростью и объяснил, что тот просто пьян.
        - Не настолько уж пьян, - последовало мрачное возражение. - В тот раз со змеями - да, не спорю. Но горилла-то была! Где она? Постой, я знаю! - Остекленевшие глаза мужчины заблестели. - Ты ее спрятал!
        - Вы точно пьяны, - сказал Вандерхоф.
        - Ах, так! Ну, я тебе сейчас задам! Р-р-р!.. - Растерянность пьяницы сменилась воинственностью, он двинулся к Вандерхофу, шатаясь и размахивая тростью.
        Тим ретировался…
        «Час от часу не легче», - угрюмо думал он, пока крался через луна-парк, стараясь держаться подальше от людей.
        Дождь прекратился, но люди еще не решались выйти из укрытий. Тем лучше! Вандерхоф уже понял, что может оставаться в своем облике, если очень сосредоточится. Но все же надолго этой сосредоточенности не хватало - она расходовала много сил.
        Однако в глубине его сознания понемногу зарождалось странное, даже греховное воодушевление. Ведь можно неплохо поразвлечься. Только представьте, каково это: захотел - и стал гориллой. Горилл все боятся.
        «А еще стреляют по ним», - вспомнил Вандерхоф и закрыл глаза.
        Он замешкался. Изнутри к нему тихо взывал, действуя на нервы, хриплый, дребезжащий голос. Похожий на… чей?
        На голос Уокера. Настойчивый. Властный. Требовательный. А требовал он, чтобы…
        Открыв глаза, Вандерхоф обнаружил себя возле павильона. У входа на ящике стоял зазывала в сдвинутой на макушку шляпе-котелке и броском клетчатом костюме.
        - Добро пожаловать, почтеннейшая публика! Вас ждет удивительное представление! Самый крохотный карлик из всех, когда-либо рождавшихся на свет! Самый высокий великан с сотворения мира! Все эти чудеса вселенной собрались здесь, они жаждут вашего внимания! Добро пожаловать! Всего десять центов!.. Подходите, мистер! Девушка примет у вас плату!
        - Нет! - слабо пискнул Вандерхоф и попробовал отступить, но обнаружил, что ноги сами несут его вперед.
        - Прошу, прошу, мистер! Всего десять центов! Добро пожаловать!..
        Вандерхоф набрал по карманам десять центов. Он совершенно не хотел входить, заранее представляя самое страшное. Но воля зазывалы была слишком сильна, и Тим уже не мог сосредоточиться в достаточной степени, чтобы противостоять опасности.
        - Я медуза, вот я кто, - сетовал Вандерхоф, входя внутрь. - Прав Уокер. Черт бы все побрал! - закончил он, едва не плача от бессильной ярости.
        Но что толку от сетований? Человек-хамелеон уже попал на шоу уродов.
        Краешком глаза он заметил, что их в павильоне уйма и выглядят они кошмарно. Актеры были рассредоточены по огромному помещению. Заметив справа дверной проем, Вандерхоф юркнул туда. Конечно же, ему не стоит встречаться с великанами, карликами, мальчишками с собачьей мордой или дикарями с далекой Суматры. Ему нужны только тишина и покой.
        Ни того ни другого он не обрел.
        В маленькой комнате, куда он вошел, был карлик. Отвернувшись от зеркала, тот рявкнул:
        - Табличку на двери слаб? прочесть? Посторонним вход воспрещен! Ой! - Помолчав, карлик продолжил: - А ловко, ничего не скажешь. Вы из этих, да? Из фокусников?
        - Ага, - ответил Вандерхоф, только что обернувшийся карликом. - Весь секрет в зеркалах.
        - Чертовски хороший трюк, - похвалил карлик. - Постойте-ка тут. Позову Аякса, пусть тоже глянет.
        - Не нужно его беспокоить… - начал Вандерхоф, но было уже слишком поздно.
        Карлик свистнул, и на порог упала тень Аякса - здоровяка ростом семь футов девять дюймов, да с такими ножищами, что наверняка он мог бы обойтись без снегоступов.
        Вандерхоф зажмурился и воззвал к своей выдержке, вернее, к тому, что от нее осталось. Но добился лишь восторженных возгласов великана и карлика.
        - Чудеса! - восхитился карлик. - Видал? Только что он был маленьким, а теперь нормальный.
        - Да уж видел, - пророкотал великан. - Он даже тебя чем-то напоминал, Бинго. Правда же? Мистер, а вы кто?
        - Хотел бы я знать, - растерянно вздохнул Вандерхоф, не смея открыть глаза.
        Он опять стал самим собой, но, едва взглянув на Аякса или Бинго, мог спровоцировать очередную метаморфозу.
        - Ты! - вмешался новый голос, по которому Вандерхоф опознал пьяницу из зала игровых автоматов. - Тебя-то я и искал! Я так и не задал тебе взбучку!
        Тут Вандерхоф до того отчаялся, что едва не поддался соблазну врезать пьянчуге. И все же привычка бежать и прятаться оказалась сильнее. Вернее, он попытался сбежать, но - увы - налетел на зеркало, больно ударился носом и открыл глаза, отворачиваясь от преграды.
        Так он увидел Аякса и Бинго.
        Пьяный бросился вперед с воздетой тростью - и замер в ужасе.
        - А-а-а! - Очевидно, эта реакция показалась ему недостаточной; он вскинул руки и повторил вопль: - А-а-а!
        После чего сбежал, оставив трость в качестве трофея, то есть запустив ею в Вандерхофа. Та угодила прямо в многострадальный нос.
        Аякс и Бинго хором присвистнули.
        - Вот это да! - сказал карлик. - Потрясающе, мистер! Я тоже струхнул не на шутку.
        С выступившими от боли слезами Вандерхоф повернулся к зеркалу.
        - Ага, - сказал он дрожащим голосом. - Не поверите, но я сам себя боюсь. Я спятил или я правда похож на вас обоих?
        - Ну… верхняя половина от меня, а нижняя - от Аякса, - рассудительно ответил карлик. - Не пойму, как вы это делаете.
        Вандерхоф молча разглядывал невероятное отражение в зеркале. Выше талии - вылитый карлик Бинго, зато нижние конечности - как у великана. В целом он выглядел поистине душераздирающе. Похожее впечатление мог бы вызвать у сидящей в качалке старушки хамелеон, замаскировавшийся под шотландский плед.
        Немалыми усилиями Вандерхоф вернул себе естественный облик и тем снискал удивленные, но вместе с тем уважительные восклицания новых знакомых. Оставив их восторгаться, Тим на ватных ногах вышел из комнатки. Ему был необходим свежий воздух и абсолютный покой.
        Но жизнь хамелеонов отнюдь не безмятежна. Совсем наоборот, она полна сюрпризов.
        Пересекая огромный зал, Вандерхоф пытался осознать случившееся. Дела идут все хуже и хуже. Он принял облик двух людей одновременно, причем не самых обычных людей. Аякс и Бинго. Бинго и Аякс. Великан и…
        В задумчивости Вандерхоф забрел в другую комнату, с вывеской «Волшебные зеркала» над дверью, - и застыл как вкопанный перед единственным обыкновенным зеркалом среди множества кривых. В стекле предстало все то же сочетание великана и карлика. Боже милостивый! Неужели Тим сменил облик, просто… представив его? Эта мысль пугала, но и соблазняла одновременно, поскольку сулила возможности. Он максимально сосредоточился на своем обычном «я»…
        И в зеркале возникло отражение Тима Вандерхофа!
        Что ж, это успокаивало. Но, хотя теперь Вандерхоф ощущал себя в большей безопасности, он не остановился на достигнутом, желая подтвердить догадку. Подумав о кричащем снаружи зазывале, Тим мысленно представил его. Котелок, сигара, клетчатый костюм.
        Зеркало отразило зазывалу, правда без котелка, сигары и клетчатого костюма. Очевидно, Вандерхоф мог менять лишь собственное тело, а его одежда оставалась прежней. Вполне логично.
        Он превратился обратно в себя.
        - Ты! - окликнул его знакомый голос. - Я тебя искал! Больше никаких фокусов! Я просто дам тебе в нос!
        - О боже! - Вандерхоф обернулся. - Снова ты!
        - Ага! - воинственно заявил пьяница. - Ну, что теперь учудишь?
        С тростью наперевес он двинулся на Вандерхофа, а тот невольно попятился вглубь комнаты с кривыми зеркалами. Тим чувствовал себя загнанным в угол. Его взгляд был прикован к трости с ее очень острым наконечником. То ли пьяный вернулся за своей тростью, то ли раздобыл новую - в любом случае у него в руках опасное оружие.
        Лошадиная физиономия исказилась от ярости.
        - Да я тебя раздавлю! - И пьяный рванулся вперед.
        Пятясь, Вандерхоф ощутил холодную поверхность зеркала. Западня! В комнате только он и этот буян, на помощь не позовешь. В соседнем зале ревет оркестр, заглушая любые крики, кроме, пожалуй, самых громогласных.
        Внезапно Вандерхоф разозлился. Его живот и нос все еще болели от полученных ударов.
        - Отвяжись! - потребовал он.
        - Ну уж нет, - прорычал пьянчуга. - Раздавлю!
        И тут злость переросла в ярость. Вандерхоф подумал об Аяксе и Бинго: будь они здесь, помогли бы ему…
        Тим Вандерхоф сосредоточился на образах карлика и великана. По испуганному взгляду пьяницы он понял, что снова перевоплотился.
        Он шагнул вперед, пока еще осторожно, и человек с лошадиным лицом попятился.
        В этот момент Вандерхоф увидел себя в одном из зеркал, расставленных вдоль комнаты. Теперь ноги как у карлика Бинго, а верхняя часть туловища принадлежит великану Аяксу. Это что-то новенькое, но еще не самое ужасное.
        В кривом зеркале Тим предстал не просто полувеликаном-полукарликом, выгнутым, точно лук, существом, какого нет и не было на Земле.
        Пьяница вскрикнул и забормотал:
        - Нет, нет! Только не это!
        И Вандерхоф понял, что превратился в искаженное зеркалом отражение. Глядя на скорчившегся человека с лошадиной физиономией, он ощутил во всем теле приятный жар торжества.
        Хватило одного удара тростью в живот, чтобы остудить этот жар и вконец разозлить Вандерхофа.
        - Ах так?! - процедил он. - Ладно, ты сам напросился!
        В ответ пьяница оскалил зубы.
        Вандерхоф взглянул в ближайшее зеркало. Даже столь шокирующего отражения уже мало. Тогда он посмотрел во второе зеркало, в третье, а затем снова на пьяницу.
        Теперь облик Вандерхофа заставил бы завопить от ужаса даже библейского богатыря Самсона. Перед алкоголиком предстал зомби, будто сшитый из кусков разных тел абсолютным профаном в анатомии. Одна нога на шесть футов длиннее другой, вместо двух рук - пять, грудь уподобилась воздушному шару, зато талия сузилась до трех дюймов в обхвате. Голова имеет сходство с расползшейся по сковороде яичницей: рот перебрался на лоб, чтобы вокруг него расположился сонм яростно сверкающих глаз. Ростом Вандерхоф доставал до потолка, поэтому его противник, растеряв всю свою агрессивность, шустрым кроликом помчался прочь.
        - Отвяжись! - лепетал он. - Не трожь меня! Ты не человек! Не человек!
        - Так просто ты отсюда не уйдешь, - пообещал Вандерхоф, запирая дверь пятнадцатифутовой рукой. - Ну а кто же я, если не человек?
        - Дьявол во плоти, - вдруг озарило пьяницу. - А-а-а!.. Не надо больше!
        - Ну-ка еще разок, - произнес Вандерхоф и по страдальческому крику пьяницы понял, что ему удалось новое перевоплощение. - Вот так-то!
        Панические вопли пьяницы дали закономерный результат: Вандерхоф услышал тихие возгласы за спиной. Он обернулся - и заглянувшие в комнату люди отшатнулись, побледнев.
        - Этот урод взбесился! - воскликнул кто-то.
        - На помощь! Убивают! - запричитал пьяница.
        Напрасно он, воодушевленный поддержкой, снова ткнул тростью в Вандерхофа, ведь тот сразу растерял все здравомыслие. Тим позабыл о свидетелях и полностью сосредоточился на том, чтобы довести человека с лошадиной физиономией до помешательства.
        - Отдай трость! - процедил Вандерхоф.
        - Чтобы ты вогнал ее мне в глотку? - разумно предположил тот. - Ну уж нет!
        В ответ на это Вандерхоф одним взглядом в зеркало отрастил новую руку и вырос на два фута, а затем двинулся на противника. Схватив трость, он разломал ее на шесть частей, по одной на каждую руку, и принялся отбивать барабанную дробь но телу пьяного. Впрочем, сразу прекратил, потому что возникла другая идея: до смерти запугать обидчика. Еще никогда его не охватывала столь жгучая жажда мести. Промелькнула тревожная мысль: сейчас разумнее было бы убраться, не дожидаясь новых неприятностей. Но… какого черта?!
        Вандерхоф ухмылялся, слушая крики ужаса и боли.
        - Он сожрет меня! - орал пьяница. - Не дайте ему меня сожрать!
        - Вот они, сержант, - произнес кто-то. - Смотрите, этот урод совсем чокнулся.
        - И правда урод, - прозвучал хриплый голос. - Но кто тут чокнулся, так это я. Вы только гляньте на эту страхолюдину!
        - Я смотрю на эту страхолюдину уже минут десять, - ответили сержанту, - с тех пор как нажал тревожную кнопку. С вами целый отряд, арестуйте негодяя, пока он не убил посетителя!
        Обернувшись, Вандерхоф увидел в дверях плотного седого старика в полицейской форме, а позади него группу мужчин в штатском, чья профессия угадывалась с одного взгляда. Ведь каждый носил оружие.
        Воспользовавшись заминкой Вандерхофа, человек с лошадиным лицом вырвался на свободу. Тим, кипя от ярости, пустился в погоню. В дверях при его приближении воцарился хаос; протолкавшись, Вандерхоф устремился за своей жертвой.
        Ой-ой-ой! Пуля, свистнувшая возле уха, заставила его передумать. Вандерхоф забежал за оркестровую эстраду. Перед ним теперь никого не было - пьяница благополучно удрал, - зато позади раздавались голоса:
        - Он где-то здесь! Поймайте его! Парни, держите оружие наготове!
        Вандерхоф сосредоточился, представил пьяницу - и принял его облик. Он выскочил из-за эстрады, едва не врезавшись в сержанта и его помощников в штатском.
        - Эй, ты…
        - Он пошел туда! - вскричал Вандерхоф. - За ним! Не дайте ему уйти!
        И, не дожидаясь ответа, припустил к выходу. Сержант и его команда изумленно переглянулись и бросились в указанном Тимом направлении.
        Вандерхоф выскочил на улицу, прижался к стене павильона и стал усиленно вспоминать лицо одного из полицейских в штатском. И разумеется, трансформировался.
        Появился сержант, увидел Вандерхофа и проревел:
        - Где он, Клэнси?! Куда рванул?!
        - Туда! - показал лже-Клэнси.
        Толпа детективов хлынула вдогонку, увлекая с собой и Вандерхофа. Но тот, кого искали полицейские, - урод с шестью руками и нечеловеческой головой - уже исчез с лица земли.
        Спустя десять минут Вандерхоф в своем собственном облике ехал в метро обратно на Манхэттен. Оторваться от ничего не подозревающих детективов было довольно легко. Все, чего Вандерхоф теперь хотел, - это убраться с Кони-Айленда. Его нервы были на пределе, им срочно требовалась тишина.
        И в поисках тишины он вернулся в самый неподходящий для этого город - Нью-Йорк.
        Вандерхоф по-прежнему злился на пьяницу: вот бы еще разок стукнуть гада! Но увы, вмешалась полиция. Возмущение не оставляло Тима, пока он не заметил мужчину с взъерошенными иссиня-черными волосами и злобным блеском в глазах. Этот тип смахивал на С. Хортона Уокера, президента «Свелт шоп».
        «Уокер… К черту Уокера! - подумал человек-хамелеон. - Уволить меня решил, вот как? Только из-за блажи полковника Квестера?! Р-р-р…»
        Тут он вспомнил о сегодняшнем модном показе и ухмыльнулся исключительно зловеще. «Увольняешь, да? - риторически спросил он, на мгновение обернувшись Аяксом. - Что ж, я заставлю тебя передумать!»
        По дороге к бутику на Пятой авеню Вандерхоф все еще размышлял. Он уже совсем освоился с возможностями человека-хамелеона, легко принимал чужой внешний вид, за исключением одежды. И требовалось лишь чуточку воли, чтобы снова стать самим собой. Неплохо, неплохо. Но что дальше?
        Когда Вандерхоф незамеченным проскользнул за кулисы подиума «Свелт шоп», показ мод был в самом разгаре. Зрительницы, эти увешанные тоннами бриллиантов вдовы и девицы, поглощали канапе и прочие закуски, пока мужчины всех сортов и званий нервно ждали их - своих жен, дочерей и подруг. Для первого показа эксклюзивных платьев «Свелт шоп», как и ожидалось, была выбрана Парк-авеню. По «языку» порхали манекенщицы. С. Хортон Уокер в великолепно подогнанном костюме возвышался над всем и всеми, как никогда походя на полуобритую обезьяну.
        - А где двенадцатая модель? - осведомилась поизносившаяся светская львица, напрягая все свои подбородки. - Когда же мы увидим эксклюзивную модель номер двенадцать, мистер Уокер?
        - Скоро, - пообещал Уокер, потирая руки. - Очень скоро, миссис Смайт-Кенникотт-Смайт.
        Вандерхоф, глядя из-за бордового занавеса, прикусил губу. О двенадцатой модели дамы уже наслышаны. Суперэксклюзив, одно-единственное платье на весь мир. И когда его покажут, ставки будут запредельными, почти как на великосветском аукционе. Вероятно, платье достанется миссис Смайт-Кенникотт-Смайт, богатейшей и, мягко говоря, очень именитой женщине Нью-Йорка.
        - Идите вы к черту, мистер Уокер, - тихо сказал Вандерхоф и помчался в раздевалку, задержавшись лишь при виде Сьюзен Вейл.
        Самая привлекательная манекенщица «Свелт шоп», с улыбкой кивнув, отправилась по своим делам.
        Вандерхоф воспроизвел в голове ее облик и моментально исчез. В коридоре стояла точная копия Сьюзен Вейл, выглядевшая весьма странно в одежде Тима Вандерхофа.
        Теперь за двенадцатой моделью. Ее надежно спрятали, но Вандерхоф знал, где искать. Осторожно, почти благоговейно он вынул платье из тайника: в его руках было потрясающее изделие, способное преобразить любую женщину.
        - Сьюзен? - сказал чей-то нежный голосок. - Что это на тебе?
        Поспешно обернувшись, Вандерхоф увидел миниатюрную шатенку с широко раскрытыми глазами.
        - Э-э-э…
        - А что с голосом? Простудилась?
        - Нет, - прохрипел Вандерхоф. - Так просто… Разыграть хочу…
        Схватив двенадцатую модель, он направился в ближайшую уборную и через несколько минут вышел оттуда в платье. В этом не было ничего непристойного, поскольку в данный момент Тим имитировал Сьюзен Вейл. Но на этом план Вандерхофа не заканчивался, впереди ждал эксперимент.
        Тим вошел в комнату с зеркалами в полный рост, отражавших его под разными углами, и сосредоточился. Раз он сумел перенять облик сразу двух мужчин, что ему стоит превратиться в двух или даже трех Сьюзен Вейл?
        Результат превзошел самые смелые ожидания. Со всех сторон вокруг Тима материализовались Сьюзен Вейл, как кролики из одной и той же шляпы. И каждая была облачена в двенадцатую модель.
        Тем временем Уокер красовался перед публикой, делая долгожданное объявление:
        - А теперь, дамы и господа, событие дня! Потратив огромные средства, мы создали сверхэксклюзивную модель - настоящий шедевр. Второй такой не найдется во всем мире!
        - И как же нам в этом убедиться? - спросил скептически настроенный мужчина с бакенбардами.
        Уокер осуждающе уставился на него:
        - Репутация «Свелт шоп» - лучшее подтверждение моих слов. Наша честность никогда не ставилась под сомнение. Итак, двенадцатая модель!
        И он выпростал руку в сторону подиума. Занавес разошелся, судорожно трепыхаясь. В его проеме появилась Сьюзан Вейл. Зрительницы тихо ахнули, узрев двенадцатую модель.
        Послышалось второе «ах!», когда еще одна Сьюзен Вейл вышла на подиум вслед за первой. И тоже в двенадцатой модели.
        - Эй… - скептически заикнулся мужчина с бакенбардами.
        Но замолк. Ведь приближалась третья двенадцатая модель.
        Затем еще одна. И еще!
        - О господи! - воскликнул скептик. - Пятерняшки!
        Лицо Уокера приобрело оттенок розовой мальвы. Из зала доносились крики возмущения и ярости.
        - Вот вам и эксклюзив! - рявкнул кто-то. - Жулье!
        Армия двенадцатых моделей знай маршировала из-за занавеса, заполняя весь подиум. Клокоча горлом, Уокер рвал на себе волосы. Миссис Смайт-Кенникот-Смайт встала, высокомерно качнула подбородками и двинулась к выходу.
        - С тем же успехом я могла бы одеваться в магазинах «Все по десять центов», - изрекла она по пути.
        - Это саботаж, - слабо прошептал Уокер. - Внутренняя диверсия…
        Его взгляд немного прояснился: это что же, миссис Смайт-Кенникотт-Смайт раздумала уходить? Да, она шла обратно, вытаращив глаза, а в спину ей дышал здоровяк в маске.
        С ним были еще пятеро мужчин. Все вооружены и в масках.
        - Это ограбление, - заявил главарь. - Сядь, толстуха. - Он толкнул миссис Смайт-Кенникот-Смайт в кресло. - И чтобы язык за зубами. Это всех касается. - Он помахал блестящим автоматическим пистолетом. - Перекройте выходы, парни.
        Парни выполнили приказ. Зрители сидели, застыв от ужаса. Какая-то вдовушка попыталась проглотить свои бриллианты - ее насилу отговорили. Уокер хватал воздух ртом.
        - Я разорен! - вскричал он. - Мои денежные мешки… то есть мои дорогие клиенты…
        - Заткнись! - потребовал верзила. - Иначе я тебе задам. Никому не двигаться. Обыщите их, ребята.
        Один из его подручных достал холщовый мешок и обошел зал, забирая деньги и драгоценности. Он заставил миссис Смайт-Кенникотт-Смайт задрать голову до отказа - вот так было найдено жемчужное ожерелье, которого никто прежде не видел.
        - Эй! - выкрикнул другой подручный. - Какого черта… что… гылп… Ничего себе!.. - наконец опомнился он. - Боже! Босс, ты посмотри!..
        Громила посмотрел - и тоже обмер.
        На «языке» выстроилось десятка два Сьюзен Вейл. Последняя сделала шаг и… слилась с той, что стояла перед ней. Это, как выяснил Вандерхоф, был единственный способ соединить все его личины в одну.
        Девятнадцатая Сьюзен Вейл слилась с восемнадцатой, и восемнадцатая тоже шагнула вперед… В зале не было ни малейшего движения и стояла гробовая тишина, пока пятнадцатая Сьюзен Вейл становилась четырнадцатой и так далее, вплоть до третьей и второй. Наконец осталась одна Сьюзен Вейл. Та, что поспешила к выходу.
        Однако теперь зал ожил. Один головорез преградил беглянке путь, угрожая пистолетом.
        Сьюзен Вейл - или Тим Вандерхоф - нырнула в комнату с зеркалами и задвинула за собой занавеску.
        - Взять ее, Фил! - рявкнул главарь.
        - Да и так никуда не денется, - проворчал Фил.
        - Я что сказал!
        - Ладно, - подчинился Фил. - Но дай мне минутку. Больно уж чудная эта дамочка.
        Подняв пистолет, он двинулся следом за Сьюзен Вейл. Коснулся занавески. Затем обернулся:
        - Босс, да нет там никого, одни зеркала. Что толку…
        - Ты слышал меня или нет?! - заревел главарь.
        - Хорошо, - ответил Фил, отдергивая занавеску.
        Тут стало очевидно, что комната располагает двумя выходами, ведь Сьюзен Вейл в ней уже не было. Вместо нее Фил обнаружил пятнадцать мужчин, выглядевших в точности как Тим Вандерхоф. Только все они почему-то были одеты в двенадцатую модель.
        Фил с криком отшатнулся.
        На него набросились два Тима Вандерхофа. Первый выбил пистолет из руки, второй ударил кулаком в челюсть.
        Один из Вандерхофов задернул занавеску; из комнаты парами, тройками, десятками хлынули его двойники в двенадцатой модели. Комната с зеркалами порождала их, изрыгала; одни Вандерхофы сменялись другими. Ведь слишком много зеркал было за занавеской.
        Элемент неожиданности сыграл на руку Тиму: бандиты опешили, глядя на эту невероятную толпу двойников. Не успели они очнуться, как Вандерхофы навалились на них - жаждущие расправы, дерущиеся кулаками и ногами.
        Миссис Смайт-Кенникотт-Смайт в ужасе заламывала руки. Один из Вандерхофов приблизился к ней и ткнул пальцем под подбородок.
        - Успокойся, детка, - посоветовал он. - Верну я твои брюлики.
        Дама потеряла сознание.
        Но не все Вандерхофы участвовали в драке. Двадцать взобрались на подиум и теперь изящно дефилировали, демонстрируя двенадцатую модель, вид которой на мужской фигуре, мягко говоря, ошеломлял. Еще полдюжины окружили бледного оцепеневшего Уокера, корча устрашающие гримасы. Очередная группа Вандерхофов в уголке затеяла музыкальную импровизацию, а последняя отбила у бандитов холщовый мешок и теперь разбрасывала его содержимое по комнате, хрипло крича: «Жрите, хрюшки, жрите!» - пока клиенты ползали на четвереньках и искали свои украшения.
        Тим Вандерхоф развлекался - или развлекались - на всю катушку. Ему отродясь не было так весело. Сейчас он вытворял одновременно десятки проделок, а больше всего ему нравилось мутузить головорезов, которые теперь мечтали лишь об одном: удрать от армии Вандерхофов.
        - Полиция! - раздался крик.
        Тим опомнился. Он быстро нокаутировал бандитов - что было несложно, ведь они и так задыхались под горой Вандерхофов, - и затем все двойники смылись, оставив клиентов в полнейшей растерянности.
        Прибывшая полиция обнаружила шестерых гангстеров в бессознательном состоянии и толпу светских львиц на четвереньках, вырывающих друг у друга драгоценности. Уокер пересчитывал пальцы с тупым недоверием на физиономии. Вандерхофа и след простыл.
        К этому моменту Вандерхоф остался в единственном экземпляре, снова пройдя процедуру слияний. Получившийся в итоге человек стащил с себя изорванную в клочья двенадцатую модель и заново надел свою одежду. Однако не стал ждать, как будут развиваться события, а взял свою судьбу в собственные руки.
        Лифт доставил его на пятнадцатый этаж, в личный кабинет Эноха Трокмортона - фактического владельца «Свелт шоп» и еще ряда предприятий. Вандерхоф никогда не видел Трокмортона, который, поговаривали, проживал чуть ли не на Олимпе. Уокер время от времени встречался с этим человеком, а случалось, что и обедал с ним. Поэтому теперь, покидая лифт, Вандерхоф представил себе мужчину с иссиня-черными волосами, горящими глазами и обезьяньим лицом.
        - Добрый день, мистер Уокер, - произнес секретарь. - Проходите, пожалуйста.
        Вандерхоф кивнул, открыл дверь - и увидел стеклянный стол длиной с милю. За столом сидел, пожевывая сигару, ссохшийся коротышка.
        Это был Энох Трокмортон.
        Нет, лучше сказать: это был САМ Энох Трокмортон!
        - А вот и Уокер, - надтреснутым голосом проговорил Трокмортон. - Присаживайся, старина. Мне только что звонили снизу. Возникла небольшая суматоха, да?
        - Пустяки, - пожал плечами Вандерхоф, усмехнувшись про себя.
        Очевидно, его сходство с Уокером было настолько разительным, что даже Трокмортон повелся.
        - Пустяки? Ну ты сказал! Следует отметить этого парня, Вандерхофа. В одиночку остановить бандитов! Если бы не он, нам пришлось бы возмещать все до последнего украденного цента. Понятия не имею, как ему удалось, но это и не важно. Главное, что удалось.
        - Что ж, - ответил Вандерхоф, - я давно собирался поговорить с вами о Вандерхофе. Среди нашего персонала не найти никого с такой же светлой головой. Честно говоря, я считаю, что Тим заслуживает повышения.
        - Очень хорошо. И до какого же уровня?
        - До менеджера. С соответствующим жалованьем.
        - Ты, конечно, понимаешь, - медленно проговорил Трокмортон, - что менеджер «Свелт шоп» отчитывается только перед мной. Это будет уже не твой подчиненный, разве что…
        - Я знаю свои полномочия, - пожал плечами Тим. - Вандерхоф в присмотре не нуждается.
        - Очень хорошо, - сказал Трокмортон, нажимая кнопку. - Тогда не будем медлить.
        - Э-э-э… - Вандерхоф встал. - Вообще-то… если я вдруг передумаю…
        В глазах-бусинках Трокмортона блеснула сталь:
        - Уокер! Ты что, шутить вздумал? Так рекомендуешь Вандерхофа или нет?
        - Рекомендую.
        - Значит, решено, и теперь Вандерхоф - не твоя забота. Ступай.
        Вандерхоф уходил, улыбаясь и не чуя под собой ног. Он не чувствовал даже пола лифта. Получи, Уокер!
        Весь в мечтах, он забыл вернуть свой облик, добравшись до главных офисов, которые пустовали, если не считать одного посетителя. Этот посетитель, упакованный в твид, обратил к Вандерхофу широкое багровое лицо со стоящими торчком усами.
        - Ага! - рыкнул полковник Квестер. - Вот ты где! Снова заставил меня ждать.
        - Э-э-э…
        - Молчать! - взревел полковник Квестер, сотрясая потолок. - Я пришел за сорок третьей моделью. Миссис Квестер все бушует, но платье должно ее утихомирить. Оно готово?
        - Да, - пискнул Вандерхоф. - Я… сейчас принесу.
        Он умчался. Взял сорок третью модель. И только тогда, глянув в ближайшее зеркало, спохватился, что все еще ходит в облике С. Хортона Уокера.
        Неся платье через руку, на обратном пути он встретил одну из манекенщиц.
        - А, вы здесь, мистер Уокер, - сказала девушка. - Мне казалось, вы у себя в кабинете.
        - Я… э-э-э… вышел на минутку.
        Итак, Уокер у себя в кабинете! Вандерхоф заулыбался. Входя в комнату, где его ждал полковник Квестер, этот рокочущий Везувий в миниатюре, Тим ухмылялся, как чеширский кот.
        Но при виде платья полковник сразу остыл.
        - Красота! - одобрил он. - Эксклюзивное, говоришь?
        Вандерхоф отступил на шаг:
        - Единственное в своем роде. Нравится тебе, китообразное?
        Повисла мертвая тишина. Только полковник Квестер шумно сопел. Наконец он негромко спросил:
        - Что ты сказал?
        - Я назвал тебя китообразным, - с радостью повторил Вандерхоф. - Хотя, если подумать, ты скорее хряк-бородавочник.
        - Рррххх!.. - предостерегающе зарокотал Кверстер.
        - И тебе рррххх, - ухмыльнулся Вандерхоф. - Ну и носорог! Так ты за сорок третьей моделью явился, пузан? Ну что ж, смотри.
        Он поднял платье и одним сильным движением разорвал его сверху донизу.
        Квестер стал лиловым.
        Снова послышался треск разрываемой ткани.
        Квестер посинел.
        Закончив, Вандерхоф швырнул превращенную в ворох лохмотьев сорок третью модель в лицо полковнику.
        Квестер задыхался, сжимая громадные кулаки.
        - Погоди, - бормотал он. - Просто дождись, когда у меня уляжется кровяное давление. Я тебя самого разорву… Я тебя…
        Полковник шагнул к Вандерхофу, но тот уже скрылся в кабинете. И увидел иссиня-черную шевелюру С. Хортона Уокера, который просматривал какие-то бумаги за столом.
        Вандерхоф сконцентрировал волю и мгновенно изменил облик.
        - Вандерхоф? - Уокер поднял взгляд и рубанул: - Надо поговорить…
        - Одну минуту. К вам посетитель.
        - Стоять!
        Вандерхоф не подчинился. Он вышел из кабинета, осторожно притворил дверь и встретился лицом к лицу с полковником Квестером.
        - А, полковник, - сказал он. - Чем могу помочь?
        - С дороги! - тихо прорычал Квестер.
        - Как пожелаете, - улыбнулся Вандерхоф, отходя в сторону. - Если вы ищете мистера Уокера, то он у себя.
        На это полковник ничего не ответил. Он вошел в кабинет, и Вандерхоф аккуратно закрыл за ним дверь.
        Несколько секунд было тихо. Но вот послышались глухой удар и отрывистый вопль, затем торжествующий рев, затем все новые и новые характерные звуки.
        - Сорок третья, да?! - гремело за дверью. - Ей-богу, мистер, я заставлю тебя сожрать это платье!
        - Что ж, - пробормотал Тим, отходя от двери, - кружевной воротник, должно быть, недурен на вкус.
        Вандерхоф подумал о том, что теперь, когда он обрел характер, удивительная способность перевоплощаться постепенно исчезнет сама по себе. Он уже не медуза и не хамелеон.
        Он менеджер «Свелт шоп».
        Издалека доносились мученические хрипы и бульканье.
        - Хо-хо, уже пять часов, - заметил Тим Вандерхоф и поднял брови. - Еще один день позади.
        Маскарад
        - Послушай, - с горечью сказал я Розамунд, - если бы я начал рассказ с чего-то в этом духе, любой редактор вышвырнул бы его…
        - Не скромничай, Чарли!
        - …с обычным своим ехидным замечанием, что «отказ не обязательно означает отсутствие достоинств, но сюжет с душком». Итак, что мы имеем? Медовый месяц. Надвигается шторм. Ветвистые молнии рассекают небо. Дождь льет как из ведра. А дом, куда мы идем, наверняка окажется заброшенной психушкой. Мы постучим в дверь старомодным молоточком, послышится шарканье, и отвратного вида старый пень впустит нас внутрь. Он так обрадуется нам, но будет с насмешливым блеском в глазах рассказывать легенды об ошивающихся здесь вампирах. Не то чтобы он сам верит в эти небылицы, но…
        - Но почему у него такие острые зубы? - хмыкнула Розамунд.
        Мы поднялись на расшатанное крыльцо и постучали в дубовую дверь, на мгновение осветившуюся молнией. Потом постучали снова.
        - Возьми молоточек, - посоветовала Розамунд. - Заканчивать надо с дурными манерами.
        Я постучал молоточком, и послышалось шарканье. Мы с Розамунд обменялись скептическими усмешками. Она у меня просто прелесть. Мы любим одно и то же - в основном необычные вещи - и прекрасно ладим друг с другом.
        Как бы там ни было, дверь открылась и на пороге появился старый пень с масляной лампой в скрюченной руке.
        Похоже, он не больно-то удивился, но на лице старика угнездилось столько морщин, что различить какую-то перемену в его выражении было трудно. Нос торчал ятаганом, а маленькие глаза казались в тусклом свете зеленоватыми. Странное дело, но волосы у него были черными, густыми и жесткими. Такие как раз подошли бы трупу, решил я.
        - Гости, - проскрипел он. - У нас здесь гости бывают редко.
        - Должно быть, вы успели проголодаться между визитами, - подколол его я и подтолкнул Розамунд в коридор.
        Здесь пахло плесенью. И от старика тоже. Он закрыл дверь, борясь с яростным напором ветра, и пригласил нас в гостиную. Мы прошли сквозь бисерный занавес и очутились в Викторианской эпохе.
        Дедуля оказался не без чувства юмора.
        - Мы не едим гостей, - заметил он. - Просто убиваем и забираем деньги. Только вот добыча в последнее время скудная.
        Он закудахтал, как счастливая курица над вылупившейся пятеркой цыплят.
        - Меня зовут Джед Карта, - представился дед.
        - Картер?
        - Карта. Присаживайтесь, обсохните, а я разведу огонь.
        Мы и впрямь промокли насквозь.
        - Можно одолжить у вас какую-нибудь одежду? - спросил я. - Если вам любопытно, мы женаты уже много лет, но все еще чувствуем себя греховодниками. Денхэмы наша фамилия, Розамунд и Чарли.
        - Так вы не молодожены?
        Кажется, Карту это разочаровало.
        - Это наш второй медовый месяц. Более увлекательный, чем первый. Романтика? - обернулся я к Розамунд.
        - Да-а, - согласилась она. - Тебя это вставляет.
        Прямо картинка у меня, а не жена! Единственная женщина, чье умственное превосходство меня не бесит. Красавица, даже когда похожа на утопленного котенка.
        Карта развел огонь в очаге.
        - Когда-то здесь жило много людей, - заметил он. - Только не по своей воле. Они были сумасшедшие. Но теперь здесь не лечебница.
        - Вот так история! - сказал я.
        Управившись с огнем, старик зашаркал к двери.
        - Принесу вам одежду, - бросил он через плечо. - Если, конечно, вы не против остаться здесь в одиночестве.
        - Вы не верите, что мы женаты? - осведомилась Розамунд. - Честное слово, присматривать за нами не нужно.
        Карта оскалил редкие пеньки зубов.
        - О нет, дело не в этом, просто среди окрестных жителей бродят странные идеи, - хихикнул он. - Слышали когда-нибудь о вампирах? Поговаривают, в последнее время смертей в округе было видимо-невидимо.
        - Отказ не обязательно означает отсутствие достоинств, - чуть слышно проговорил я.
        - А?
        - Нет… ничего особенного.
        Мы с Розамунд посмотрели друг на друга.
        - Не то чтобы я сам верил в такие небылицы… - добавил дед.
        Карта снова усмехнулся, облизал губы и вышел, захлопнув за собой дверь. И заперев ее.
        - Да, милая, - сказал я, - у него зеленые глаза. Я заметил.
        - А клыки острые?
        - У него всего один. И стерт до самой десны. Может быть, некоторые вампиры изжевывают своих жертв до смерти. Хотя звучит это как-то неканонично.
        - А может, вампиры не всегда каноничны.
        Розамунд уставилась на огонь. Тени плясали по всей комнате. Отказ не обязательно означает…
        Я разыскал два пыльных шерстяных пледа и хорошенько встряхнул их.
        - Раздевайся, - велел я, и мы развесили одежду перед камином, а потом завернулись в пледы и стали похожи на двух нищих индийцев. - Может быть, этот рассказ вовсе не о призраках. Может быть, он о любовных похождениях.
        - Нет, если мы с тобой женаты, - возразила Розамунд.
        Я только ухмыльнулся. Но Карта меня заинтересовал. Я не верю в совпадения. Почему-то проще поверить в вампиров.
        Дверь открылась, но вошел не Карта, а другой мужчина. Он был похож на деревенского дурачка - гора жира с пухлыми слюнявыми губами и складками над расстегнутым воротником. Он поддернул комбинезон, почесался и осклабился, глядя на нас.
        - У него тоже зеленые глаза, - заметила Розамунд.
        У вошедшего было расщепление нёба, «волчья пасть», но мы все равно поняли, чт? он сказал.
        - Вся наша родня зеленоглазая. Я Лем Карта. Дедушка сейчас занят. Он прислал меня вот с этим.
        Лем бросил мне сверток, который держал на согнутой руке. Старая одежда. Рубашки, комбинезоны, обувь - сравнительно чистые, но с уже знакомым запахом плесени.
        Лем протопал к камину и всем громадным телом опустился на корточки. Такой же, как у дедушки Карты, нос клювом почти утонул в подушках свисающего жира. Лем сипло захихикал.
        - Мы любим гостей, - объявил он. - Мамуля спускается сказать им «привет». И переодевается.
        - В чистый саван? - осмелел я. - Уходи, Лем. И не вздумай подглядывать в замочную скважину.
        Он что-то проворчал, но зашаркал к выходу, а мы надели на себя заплесневелое тряпье. Я соврал, что, мол, Розамунд смотрится очень мило - этакой крестьянкой, и получил за это пинка.
        - Побереги силы, дорогая. Нам еще отбиваться от семейства Карта. Большого, отвратительного семейства. Похоже, это их фамильный особняк. Они здесь жили, еще когда в этом доме была психушка. На полном пансионе. Жаль, что нечего выпить.
        Она с подозрением посмотрела на меня:
        - Чарли, ты, кажется, начинаешь верить…
        - Что Карты вампиры? Нет, черт возьми! Они просто тупая деревенщина, вздумавшая нагнать на нас страху. Я обожаю тебя, милая.
        Я так обнял ее, что едва не сломал ребра. Она вся дрожала.
        - Что случилось? - спросил я.
        - Замерзла, вот и все.
        - Точно. - Я подтащил ее ближе к камину. - Вот и все. Конечно. Само собой. Подай-ка мне эту лампу, и пойдем на разведку.
        - Может, лучше дождемся мамулю?
        По оконному стеклу забила крыльями летучая мышь. Они редко летают в грозу. Розамунд ее не видела.
        - Нет, - сказал я. - Не будем мы никого ждать. Пойдем.
        Возле двери мне пришлось остановиться, потому что моя жена вдруг встала на колени. Только она не молилась, а рассматривала какую-то грязь на полу.
        Свободной рукой я поднял Розамунд:
        - Да, конечно, я и не сомневался. Это кладбищенская земля. Граф Дракула на Диком Западе. Идем, осмотрим лечебницу. Здесь должна околачиваться пара-другая скелетов.
        Мы вышли в коридор. Розамунд подскочила к входной двери, попыталась открыть ее и с понимающим видом обернулась ко мне:
        - Заперто. И на окнах решетки.
        - Идем, - сказал я и потащил ее за собой.
        Мы двинулись дальше, останавливаясь и заглядывая в тихие, пыльные комнаты, наполненные темнотой. Ни скелетов, ни еще чего-нибудь. Только застарелый запах плесени, как будто в доме уже много лет никто не жил.
        «Отказ не обязательно означает…» - мелькнула в голове безумная мысль.
        Добравшись до кухни, мы увидели пробивающийся из-за двери слабый свет. Послышалось странное бульканье, сильно меня озадачившее. Сгусток тьмы обернулся молодым Лемом, светлой надеждой семьи Калликак[47 - Семья Калликак - персонажи книги американского психолога и евгеника Генри Г. Годдарда «Семья Калликак: Учение о наследственности слабоумия», написанной в 1912 году.].
        Бульканье затихло.
        - Вот теперь острый, - послышался надтреснутый голос Джеда Карты.
        Что-то проплыло в воздухе и шлепнуло Лема по лицу. Обойдя его, мы увидели, что толстяк держит в руках обглоданный кусок сырого мяса.
        - Хорошо, - пуская слюни, проговорил он. - Ах как хорошо!
        - Будут крепкие, здоровые зубы, - сообщил я, и мы прошли дальше - в пристройку.
        Джед Карта затачивал нож на точильном камне. Или это был меч. Во всяком случае, драться таким можно.
        Выглядел Джед немного сконфуженно.
        - Готовитесь к вторжению? - спросил я.
        - Видно, работа по дому никогда не кончится, - прошамкал он. - Ты бы поосторожней с лампой. Этот дом сухой, что твой хворост. Одна искра - и все запылает!
        - Огонь - это чистая смерть, - проворчал я и тут же хрюкнул, получив от Розамунд локтем под ребра.
        - Мистер Карта, мы ужасно проголодались, - сказала она. - Нельзя ли…
        - Вот забавно, я тоже голоден, - неожиданно низким, рычащим голосом ответил он.
        - А может, вам еще и выпить хочется? - вставил я. - Сам бы я точно не отказался от глотка виски. И полирнуть кровушкой.
        За это добавление я снова получил тычок от Розамунд.
        - Временами ты просто напрашиваешься на неприятности, - ядовито заметила она.
        - Это все бравада, - ответил я ей. - Я вот-вот остолбенею от испуга, мистер Карта. Честно. Не подумайте, будто бы я не принимаю вас всерьез.
        Он отложил нож и растянул рот в улыбке:
        - Вы не привыкли к деревенским обычаям, вот и все.
        - Вот и все, - повторил я, прислушиваясь к тому, как Лем на кухне с причмокиванием грызет сырое мясо. - Круто, должно быть, жить вот так - чистой, здоровой жизнью.
        - О да, воистину, - усмехнулся Карта. - Округ Хеншоу - прелестное местечко. Мы живем здесь с давних времен. Но, конечно, соседи нечасто нас навещают…
        - Удивляюсь я вам, - прошептала Розамунд, похоже одолев-таки былую настороженность.
        - У нас очень старая община. Очень старая. Со своими обычаями, уходящим корнями во времена революции… Есть даже свои легенды. - Он покосился на говяжий бок, висевший на крюке. - Легенды о вампирах, вампирах из Хеншоу. Но я, кажется, об этом уже говорил?
        - Да-а, - подтвердил я, покачиваясь на каблуках. - Только вы сказали, что не очень-то в них верите.
        - Некоторые, однако, верят, - усмехнулся он. - Но я не любитель россказней про дьяволов с белыми лицами в черных плащах, которые залетают в щели и оборачиваются летучими мышами. Сдается мне, вампиры могли со временем измениться, понимаете? Вампир из округа Хеншоу, вероятно, отличается от европейского. У него даже может быть чувство юмора.
        Карта захихикал с сияющим видом.
        - Если он будет вести себя как все, никто его не заподозрит. И тогда он сможет оставаться таким, каким был… - Карта опустил взгляд на свои загрубевшие руки, - до того, как умер.
        - Если вы пытаетесь нас напугать, - заговорил я, - то должен сразу вам сказать, что…
        - Я просто пошутил. - Карта повернулся к говяжьей туше на крюке. - Забудьте. Значит, вы голодны. Стейк не желаете?
        - Чуть не забыла, я же вегетарианка, - тут же ответила Розамунд.
        Это была неправда, но я поддержал жену.
        - Может, хотите выпить чего-нибудь согревающего? - неприятно хохотнул Карта.
        - Я бы… как насчет виски?
        - Ах да, конечно. Лем! - позвал старик. - Раздобудь-ка нам выпивки, пока я тебя не отшлепал.
        Вскоре у меня в руках уже были две потрескавшиеся чашки и затянутая паутиной бутылка дешевого бурбона.
        - Чувствуйте себя как дома, - пригласил Карта. - Рано или поздно вы столкнетесь с моей дочуркой. Она будет стрекотать без умолку.
        Видимо, его насмешила какая-то тайная мысль, и он осклабился своей масляной, неприглядной улыбкой.
        - Дневник она ведет, видите ли. Я ей говорю, что это не от большого ума, но Рути упрямо стоит на своем.
        Мы вернулись в гостиную и сели у огня пить бурбон. Чашки были немытые, и мы прихлебывали прямо из бутылки.
        - Давненько мы так не делали, - сказал я. - Помнишь, как мы ездили в парк с бутылкой…
        Розамунд покачала головой, но с удивительно мягкой улыбкой:
        - Мы были совсем детьми, Чарли. Кажется, это было так давно.
        - Наш второй медовый месяц. Я люблю тебя, милая, - тихо проговорил я. - Никогда не забывай об этом. И не обращай внимания, если я вдруг начинаю язвить.
        Я передал ей бутылку и заметил:
        - Не такая уж и гадость.
        Летучая мышь забила крыльями по окну.
        Гроза и не думала утихать. Гром и молния превратились в привычный фон. Выпивка меня согрела.
        - Пойдем осмотрим дом, - сказал я. - Доллар за первый скелет.
        Розамунд вопросительно посмотрела на меня:
        - Что за туша висела там в сарае?
        - Это был говяжий бок, - обстоятельно ответил я. - А теперь идем, или я выбью тебе зубы. Захвати бутылку, а я возьму лампу. Остерегайся открытых люков, потайных дверей и хватающих рук.
        - А вампиров из Хеншоу?
        - Нет, открытых люков, - твердо повторил я.
        Мы поднялись по шаткой скрипучей лестнице на второй этаж. Некоторые двери были перегорожены решеткой. Но ни одной запертой. Все правильно, в этом доме когда-то была психушка.
        - Подумать только, - сказала Розамунд, отхлебнув виски, - когда-то в этих стенах было много пациентов. И все сумасшедшие.
        - Да уж, - согласился я. - Судя по семейству Карта, недуг здесь хорошо прижился.
        Мы остановились, глядя сквозь решетку в комнату, которая оказалась не пустой. В углу тихо сидела прикованная к стене женщина в стильной смирительной рубашке. Женщина с круглым, как плошка, уродливым лицом землистого цвета, широко раскрытыми зелеными глазами и кривой полуулыбкой на губах. Рядом стояла лампа.
        Я толкнул дверь, и она с легкостью открылась. Женщина глядела на нас без всякого любопытства.
        - Вы пациентка? - неуверенно спросил я.
        Она отряхнула смирительную рубашку, сбросила оковы и поднялась.
        - О нет, - ответила она все с той же кривой застывшей улыбкой. - Я Рут Карта. Джед рассказал мне, что вы приехали.
        Очевидно, сообразив, что нужны какие-то объяснения, она оглядела свою рубашку.
        - Когда-то давно меня держали в этой лечебнице. Потом вылечили и отпустили. Только временами я по ней скучаю.
        - Да-а, понимаю, - едко заметил я. - Так вампир каждое утро хочет вернуться в старую добрую землю.
        Она замерла с пустыми, как зеленое стекло, глазами.
        - Что рассказал вам Джед?
        - Только местные сплетни, миссис Карта. Хотите выпить?
        Я протянул ей бутылку.
        - Какие сплетни? - Ее улыбка сделалась кислой. - А, нет, спасибо!
        Похоже, это был тупик. Рути стояла перед нами с ничего не выражающими зелеными глазами и застывшей улыбкой. Запах плесени забил мне ноздри. Что дальше?
        Розамунд первой нарушила молчание.
        - Вы миссис Карта? - спросила она. - Как так вышло, что у вас та же фамилия, что и…
        - Остынь, - тихо проговорил я. - То, что мы с тобой женаты, еще не означает, что все остальные тоже женаты.
        Но Рут Карта, похоже, вовсе не обиделась.
        - Джед - мой отец, а Лем - мой сын, - объяснила она. - Я была замужем за Эдди Картой, моим двоюродным братом. Но он давно умер. Поэтому меня и отправили в сумасшедший дом.
        - Вас так потрясла его смерть? - предположил я.
        - Нет, - ответила она. - Это я его убила. Помню, как все вокруг стало красным.
        Ее улыбка не изменилась, но я заметил в ней тень саркастической усмешки.
        - Это случилось еще в те времена, когда самозащиту не считали смехотворным оправданием. В моем случае все так и было. Напрасно люди думают, что избитые выражения не могут быть правдивы.
        - Кажется, вы получили куда лучшее образование, чем Лем и Джед, - заметил я.
        - Я училась в школе для девочек на востоке. И хотела там остаться, но Джед не мог себе этого позволить. Мне было очень горько тогда возвращаться к скучной, тяжелой работе. Но теперь против скуки я бы уже не возражала.
        Мне бы очень хотелось, чтобы Рути перестала улыбаться. Розамунд потянулась к бутылке и сказала:
        - Я понимаю, что вы должны были чувствовать.
        Миссис Карта подошла к стене и приложила к ней ладони. Глаза загорелись необычно ярко, а голос стал жалобным и визгливым:
        - Нет, вы не можете понять. Такому юному созданию, как я… Вы не можете понять, что значит увидеть очарование и восторг жизни, красивых людей в красивых одеждах, а потом вернуться и остаться здесь, отскребать полы и варить капусту, выйти за тупую деревенщину с обезьяньими мозгами. Я сидела у кухонного окна, смотрела и ненавидела всех и вся. Эдди меня не понимал. Я просила взять меня с собой в город, но он говорил, что не может себе этого позволить. И я с горем пополам скопила денег на дорогу в Чикаго. Я так мечтала об этом. Только, когда я добралась туда, я больше не была ребенком. Люди на улице пялились на мою одежду. Я ощущала себе посмешищем.
        - Да-а, - сказал я, глотнув бурбона. - Понимаю… догадываюсь.
        Ее голос зазвучал еще выше. Изо рта закапала слюна.
        - И вот я вернулась домой, а потом однажды увидела, как Эдди целуется со служанкой. Тогда я взяла топор и отрубила ему голову. Он упал и задергался, как рыба на берегу, а я почувствовала, что снова стала молодой. А все вокруг смотрели на меня и говорили, какая я милая и замечательная.
        Она визжала монотонно, словно голос был записан на фонографе. Потом сползла по стене и уселась на пол. На губах выступила пена. Рути задергалась всем телом, зашлась истерическим криком. Но когда она расхохоталась, стало еще хуже.
        Я ухватил Розамунд за руку и вытолкал в коридор.
        - Давай найдем ребят, - предложил я. - Пока Рути не нашла топор.
        Мы спустились в кухню и рассказали все Лему и Джеду. Лем захихикал так, что затряслись толстые щеки, а потом вышел в коридор. Джед достал кувшин с водой и двинулся следом.
        - Теперь у Рути будет припадок. Обычно он не заставляет себя долго ждать, - бросил он через плечо и исчез из вида.
        Я забрал у жены лампу, которую она так и держала в руках все это время, осторожно поставил на стол, а Розамунд протянул бутылку. Мы докончили ее. Я подошел к задней двери и проверил замок. Конечно же, она была заперта.
        - Любопытство - моя слабая черта, - заявила Розамунд и указала на еще одну дверь в боковой стене. - Как ты думаешь…
        - Сейчас выясним.
        Выпивка сделала свое дело. Вооружившись лампой, я потянул дверь, и мы заглянули в темноту подвала. Как и все в этом доме, он вонял плесенью.
        Я спустился первым, Розамунд - следом. Мы попали в темное помещение, напоминающее склеп. Там было пусто. Но тут мы заметили крепкую дубовую дверцу люка прямо у нас под ногами. Отпертый навесной замок лежал рядом, засов был отодвинут.
        Мы продолжили наше развеселое путешествие вниз по другой лестнице (она спускалась футов на десять), потом очутились в тоннеле с земляными стенами. Шума грозы отсюда было уже не слышно.
        На полке у стены лежал потрепанный блокнот с карандашом, привязанным грязной ниткой. Розамунд открыла его, а я заглянул в блокнот поверх ее плеча.
        - Это гостевая книга, - объявила она.
        Там был список имен, и под каждым стояла многозначительная пометка. Например, такая:
        «Томас Дарди.
        $57.53. Золотые часы. Кольцо».
        Розамунд хихикнула и написала ниже последней строчки: «Мистер и миссис Денхэм».
        - Твое чувство юмора меня просто убивает, милая, - холодно заметил я. - Если бы я тебя не любил, точно свернул бы тебе шею.
        - Все безопасней, чем отпускать остроты, - шепотом ответила она.
        Мы пошли дальше. В конце тоннеля была небольшая камера со скелетом, прикованным к стене. Мы увидели в полу круглую деревянную крышку с кольцом. Я поднял ее, опустил лампу, и мы заглянули в черную глубину ямы.
        - Еще скелеты? - спросила Розамунд.
        - Не могу сказать, - ответил я. - Не хочешь сама спуститься и проверить?
        - Ненавижу темные подвалы, - сказала она, почти не дыша, а я вдруг выпустил крышку из рук, и она со стуком встала на место.
        Я поставил лампу на пол и крепко обнял Розамунд. Она прижалась ко мне, как ребенок, испугавшийся темноты.
        - Не надо, дорогая, - пробормотал я, уткнувшись губами в ее волосы. - Все в порядке.
        - Нет, не в порядке. Этот жуткий… Лучше бы я умерла. Ох, я люблю тебя, Чарли! Я ужасно тебя люблю!
        По всему подземелью разнеслись шаги, и мы оторвались друг от друга. Перед нами возникли Лем, Джед и Рути. Ни один из них не выразил изумления, застав нас здесь. Лем вперился в скелет, облизнул отвисшие губы и захихикал. Рути стояла с безжизненным взглядом и все той же застывшей кривой улыбкой. Джед опустил на пол свою лампу, злобные зеленые глаза скользнули по нам.
        - Привет, ребята! - сказал он. - Стало быть, вы отыскали дорогу сюда?
        - Мы просто подумали: а нет ли у вас здесь бомбоубежища, - ответил я. - С ним немного спокойней при том, как обстоят дела в мире.
        - А тебя не так просто напугать, - хмыкнул Джед. - Вот он, Рути!
        Он снял со стены пастуший хлыст и вложил в руки дочери. Она внезапно оживилась, подошла к прикованному скелету и принялась хлестать его. Лицо ее казалось жуткой улыбающейся маской.
        - Только так ее и можно успокоить, когда случается припадок, - объяснил Джед. - Хуже стало, когда Бесс умерла.
        - Бесс? - слабым голосом произнесла Розамунд.
        - Она… была здесь служанкой. Мы решили, что ей теперь уже ничто не повредит, а Рути от этого успокаивается… обычно.
        Миссис Карта выронила кнут. Лицо у нее было все таким же застывшим, но голос стал совершенно нормальным:
        - Не подняться ли нам наверх? Должно быть, нашим гостям здесь неприятно.
        - Да-а, - согласился я. - Может, раскатаем еще бутылочку, Джед?
        - Хотите заглянуть? - Он кивнул на деревянную крышку люка в полу.
        - Уже заглянул.
        - Лем очень силен, - сказал старик, откровенно невпопад. - Покажи им, Лем. Возьми цепь Бесси. Не беда ведь, если она развалится.
        Все семейство Карта выглядело крайне смущенно.
        Лем заковылял к скелету и с легкостью выдернул цепь.
        - Так, - сказал я. - Вот и все. Эта мелкая сошка справится и голыми руками. У вас нож. А что у Рути? Думаю, топор.
        Он ухмыльнулся:
        - Ты же не думаешь, что мы и впрямь убиваем всех, кто здесь останавливается. Или, если приезжают на машине, отвозим их в большой пруд на заднем дворе.
        - Нет, если вы тоже вампиры из Хеншоу. Вы до смерти испугались бы текучей воды.
        - Она не текучая, а стоячая, - поправил он. - Не стоит принимать на веру всякий вздор.
        - Все двери заперты, окна зарешечены, - тихо проговорила Розамунд. - Мы нашли вашу гостевую книгу. Мы видели подземелье. Все сходится.
        - Забудьте о своих подозрениях - и будете спать спокойней, - посоветовал Карта.
        - Я не хочу спать, - ответила Розамунд.
        Я поднял лампу и взял жену за руку. Мы первыми прошли по тоннелю, потом поднялись по лестнице в камеру, а оттуда - на кухню. В темном углу стоял большой чан с водой.
        Здесь уже была слышна вся ярость разбушевавшейся грозы.
        - Я проветрил для вас постель, - сказал Карта. - Вы идете спать?
        - Не могли бы подлить сюда керосина? - Я помахал лампой. - Боюсь, с женой случится истерика, если он кончится посреди ночи.
        Джед кивнул Лему, тот вышел, шаркая ногами, и вернулся с канистрой, в которой что-то плескалось. А потом наполнил этим лампу.
        Мы все вместе поднялись наверх. Джед шел первым, уродливое пугало в грубом черном парике. За ним, глупо ухмыляясь, двинулся Лем. Позади плелась Рути с застывшей улыбкой и пустыми зелеными глазами.
        - Эй, Джед, - сказал я. - Вы же собираетесь стащить наши трупы в подвал. Зачем утруждать себя лишней работой?
        - Я уж думал, тебе надоело, - хохотнул он. - Но мне так и так нужно кое-что доделать по дому. Увидимся позже.
        Это была кошмарная процессия, и лестница протестующе скрипела под нашими ногами. Я так и сказал по своему легкомыслию.
        - Немного перебираешь с театральностью, - оценила Розамунд, поджав губы.
        - Здесь должно быть тринадцать ступенек. Этакий тонкий намек. Тринадцать ступеней к виселице, - объяснил я Джеду, когда он обернулся к нам с хмурым вопросом во взгляде.
        - Все ищешь скрытый смысл там, где его нет, - хмыкнул он. - Раз уж ты считаешь нас убийцами, то почему до сих пор не сбежал?
        - Так двери же заперты.
        - Мог бы попросить, я бы открыл.
        Я не ответил, потому что мне не понравилась насмешка в его голосе. Лем тащился следом за нами, радостно пуская слюни. Мы прошли по коридору к дальней спальне. Там пахло плесенью. Ветки царапали зарешеченное окно. Летучая мышь неистово билась в стекло.
        Мы вошли в комнату и остановились, выжидая. Я поставил лампу на пыльный прикроватный столик. Лем, Джед и Рути стояли в дверях и наблюдали за нами, словно троица зеленоглазых волков.
        - Вы хотя бы задумывались о том, что мы можем оказаться вовсе не овечками? - спросил я. - Хоть бы спросили, откуда мы появились и как сюда добрались.
        Джед одарил нас однозубой усмешкой:
        - Думаю, вы просто ничего не знаете об округе Хеншоу, мистер. У нас здесь ни о каком законе уже давно и речи нет. Мы страсть как осторожны - не припомню, когда федеральные власти смотрели в нашу сторону. И округу Хеншоу ни к чему шериф, который даром ест свой хлеб. Не пытайтесь нас провести, не выйдет.
        - Разве похоже, что мы чем-то обеспокоены? - пожал я плечами.
        В голосе Джеда появилось завистливое восхищение.
        - Да, тебя напугать непросто. Ну хорошо, мне нужно еще кое-что доделать, перед тем как… лечь спать. До скорой встречи.
        Он растворился в темноте.
        Рути отдернула руку. Лем облизнул губы и тоже скрылся.
        Улыбка женщины казалась застывшей гримасой.
        - Я знаю, о чем вы думаете, чего боитесь, - сказала она. - И вы правы.
        Она вышла из комнаты и захлопнула дверь. Щелкнул замок.
        - Джед забыл дать мне вторую бутылку. Скоро я совсем протрезвею. И захочу пить. Очень сильно захочу, - сказал я немного изменившимся голосом. - Все в порядке, милая. Иди сюда.
        У Розамунд были холодные губы, я чувствовал, как она дрожит.
        - Это не комната, а холодильник, - проворчала она. - Я не привыкла к холоду, Чарли. И не смогу привыкнуть!
        Я ничего не мог для нее сделать, только крепко-крепко обнять.
        - Попробуй вспомнить, - тихо сказал я. - Это не ночь, не гроза. Мы не здесь. Мы в парке, и сейчас полдень. Вспомнила, дорогая?
        Она ткнулась лицом мне в плечо.
        - Мне почему-то трудно вспоминать. Кажется, прошла вечность с тех пор, как мы видели солнечный свет. Этот ужасный дом… Ох, как жаль, что мы не умерли, милый!
        Я встряхнул ее:
        - Розамунд!
        Она проглотила комок.
        - Прости, дорогой. Только… почему это случилось с нами?
        Я повел плечами:
        - Можешь назвать это везением. Ясно, что мы не первые, кто здесь очутился. Закрой глаза и вспоминай.
        - Ты думаешь… они что-то подозревают?
        - С чего бы вдруг? Они слишком заняты, замышляя свою кровавую игру.
        Я ощутил, как по ее телу пробежала волна отвращения.
        - Мы не можем изменить то, что должно случиться, - напомнил я ей. - Мы можем только изменить их… или самих себя.
        Из-под ресниц Розамунд украдкой стекали слезинки. Мы прижались друг к другу, как дети, боящиеся темноты. Я и думать забыл об остротах. Иногда это не так просто.
        Лампа мигнула и погасла. Я не прихватил с собой спичек. Но сейчас это, конечно, не было важно. Уж никак не сейчас.
        - Жаль, что Лем не вспомнил про вторую бутылку, - пробормотал я немного погодя. - Виски был бы кстати. И все-таки я рад, что нам предложили выпить.
        Гроза быстро уходила прочь. Лунный свет уже пугливо заплывал в окна. Я вспомнил Дракулу и возникающие в бледных лучах луны силуэты. Из-за них даже оконные решетки словно бы просвечивали насквозь.
        «Но они не вампиры, а простые убийцы, - напомнил я себе. - Безумные, хладнокровные, безжалостные. Нет, они не стали бы притворяться вампирами, если бы и впрямь ими были. Взять того же Дракулу!»
        Я обнял Розамунд и закрыл глаза. Где-то за стеной часы пробили полночь.
        А потом…
        И вот, приблизительно в два часа ночи, в замке ожидаемо заскрежетал ключ. Дверь открылась, и на пороге появился Джед Карта, дрожащий с головы до ног. Лампа дергалась в его руке.
        Он попытался что-то сказать, но так и не смог. Голос надломился, и он просто поманил нас за собой. Мы пошли следом, хотя и знали, что нас ожидает.
        - Жаль, что мы не умерли, - тихо захныкала Розамунд. - Ох, как жаль!
        Джед привел нас в спальню по другую сторону коридора. Рути Карта лежала на полу. Она была мертва. На ее тонкой коже виднелись две крошечные красные точки и впадины на месте осушенных кровеносных сосудов.
        За открытой дверью я различил соседнюю комнату с огромным неподвижным телом на полу. Это был Лем, тоже мертвый.
        - Кто-то пришел сюда и…
        Джед Карта едва не срывался на крик, лицо его превратилось в сморщенную маску ужаса.
        - Вампиры из Хеншоу, - выдавил он из себя, едва ворочая языком.
        - С волками жить - по-волчьи выть, - сказал я и оглянулся на Розамунд.
        Она смотрела в мои глаза с хорошо мне знакомым брезгливым отвращением, за которым скрывалось стыдливое желание. Я понял, что наступило время съязвить… чтобы хоть так прогнать это выражение из глаз Розамунд.
        - У меня для вас сюрприз, Джед, - сказал я, подходя к нему ближе… и ближе, и ближе. - Я знаю, что вы считаете все это небылицами, но, хотите верьте, хотите нет, мы и есть вампиры из Хеншоу.
        Воллюсвен
        Двенадцать присяжных, вернувшись из комнаты совещаний, рассаживались по местам. Галт Кавендиш, чьи расшатанные нервы в тот миг напряглись до предела, силился прочитать на их лицах свою судьбу, но тщетно. Вряд ли оправдают. Впрочем, кто ж решится обвинить? Вероятнее всего, признают невменяемым. По крайней мере, на это рассчитывал адвокат: иного способа избежать наказания он не видел.
        Галт без утайки рассказал суду свою историю - с той самой минуты, когда в его душу закрались страшные подозрения насчет собственного брата. Насчет Тима Кавендиша, которого еще месяц назад, конечно же, не было и в помине…
        - Мы, жюри присяжных заседателей…
        Галт Кавендиш взволнованно подался вперед.
        Галт Кавендиш взволнованно подался вперед. Обрюзгшее, средних лет лицо вытянулось в страдальческой гримасе. Тим плеснул содовой и протянул стакан толстому, вполне безобидному человечку с всклокоченными волосами мышиного цвета.
        Братья Кавендиш сидели в нью-йоркской квартире. Со стороны они походили на лавочников из провинциального городка. На тех, кто всю жизнь лишь взвешивает сыры, рыбачит да судачит о погоде.
        - Твое здоровье! - сказал Тим и хитро, точно ликуя, подмигнул.
        Этот игривый мимический жест никак не вязался с образом Тима: ни с его возрастом, ни с положением в обществе. Абсурд, да и только!
        Галт кивнул, сделал глоток, отставил стакан и воззрился на Тима. Когда же тот заведет свою пластинку?
        Долго ждать не пришлось. Изучающе поглядев на пухлые ладони, Тим произнес:
        - Ты хоть помнишь, когда брал в последний раз отпуск?
        - Год назад, - усмехнулся Галт. - Не так уж много я работаю. Грех жаловаться, покуда мне достает времени и на гольф, и на джентльменский клуб. А что такое?
        - Сомневаюсь, что этого достаточно для полноценного отдыха. Иногда просто необходимо сменить обстановку и развеяться. Почему бы тебе не двинуть в Мэн? Поохотишься!
        - А сам почему не едешь? - взглянул Галт на брата.
        - Так я себя прекрасно чувствую, - возразил Тим и вдруг заколебался. - Хотя, быть может, ты и прав.
        - Поедешь за компанию?
        - Почему бы и нет!
        - То есть если поеду я… - Галт облизнул губы. - Ах да!.. Как я мог забыть! Ты ведь всегда повторяешь за мной.
        - Есть такое, - с извиняющейся улыбкой кивнул Тим. - Галт Кавендиш - мой кумир с пеленок. Если уж кому подражать, то собственному брату. Верно говорю?
        - Тим, ты все делаешь точь-в-точь как я, но с маленькими отклонениями. Играешь в гольф, но в другом клубе. Я хожу с утра, а ты - пополудни. И так во всем, чего ни коснись! Мне порой кажется, что если я умру, то ты исчезнешь!
        Тим рассмеялся.
        Галт отхлебнул содовой, набираясь храбрости, чтобы поговорить с Тимом начистоту и высказать в лицо все накопившиеся обвинения. Он был более чем уверен, что брат непременно поднимет его на смех.
        Галт внимательно оглядел Тима с головы до ног, но взгляд ни за что не зацепился. Это настораживало. На ум пришел диалог из рассказа Конан Дойла «Серебряный»: «Есть еще какие-то моменты, на которые вы посоветовали бы мне обратить внимание?» - «На странное поведение собаки в ночь преступления». - «Собаки? Но она никак себя не вела!» - «Это-то и странно».
        Естественно, задавать подобные вопросы Тиму в лоб он не мог. Знал, что брат уклонится от ответа или будет все отрицать. А в конце концов рассмеется и, по обыкновению, многозначительно подмигнет.
        - Что ж, это надо как следует обмозговать, - помолчав, произнес Галт. - Правда, вырваться все равно пока не получится.
        - А в чем дело?
        - Криминальное расследование, - ответил Галт и пристально посмотрел на Тима, но тот и глазом не моргнул.
        Тут, конечно, братец опростоволосился! Должен был удивиться…
        Вместо этого Тим лишь произнес:
        - Надеюсь, все образуется. Я бы и сам не смог поехать прямо сейчас. Дел невпроворот.
        - Я тебе говорил, что хожу к психиатру? - спросил Галт.
        - Серьезно? Зачем?
        - Порядок в воспоминаниях навожу.
        - Провалы в памяти?
        - Вовсе нет! - сказал Галт, поднимаясь. - Слава богу, я пока в здравом уме. Ладно, мне пора. До скорого!
        - Ну, бывай! - не потрудившись встать, кивнул Тим. - Береги себя!
        Спускаясь на лифте, Галт Кавендиш вспомнил, как Тим подмигнул напоследок, и им овладел легкий страх. Неужели нельзя было обойтись простым кивком?.. Галта неотступно преследовало чувство, что Тиму все известно. Но ни за что на свете Тим не выдаст себя, если только…
        Если только Галт не перехитрит его. Правда, в таком случае последствия могут быть непредсказуемыми. И все же Галт с радостью готов был уверовать, что повредился умом. Если день за днем убеждать себя, что трехмерная проекция невесть откуда взявшегося гуманоида, притворяющаяся его братом, и в самом деле существует, то свихнешься так или иначе. Однако воспоминания о Тиме Кавендише отсутствовали в его голове напрочь, и книги по мнемотехнике воскресить их не помогали.
        Неужели это действительно искусственные воспоминания? Конечно, ученым такие методы не в новинку, но чтобы Тим?.. Боже милостивый! Кто же такой этот Тим Кавендиш?
        Воспоминания о брате, если они, конечно, существовали, стерлись после несчастного случая. Врачи поставили диагноз: сотрясение мозга. Наверное, еще никому в возрасте пятидесяти лет не удавалось упасть с крутой лестницы без последствий. Но, к счастью для Галта, операция прошла успешно…
        Чертовски успешно!.. Вся жизнь лежала перед Галтом как на ладони, за исключением эпизодов, связанных с братом. Эти воспоминания как будто вырвали с корнем! Выкорчевали вплоть до того вечера, два года назад, когда Галт, Тим и их сестра Мэри Эллен собрались поужинать в ресторане «Сарди». Именно с того августовского вечера Галт помнил все, включая и Тима Кавендиша.
        Но каждый раз, когда Галт силился восстановить события, предшествовавшие ужину, возникало чудовищное ощущение, что Тим Кавендиш не рождался на свет.
        Если Галт не обманывает себя, то Тим, похоже, даже не догадывается, что весь его план уже под подозрением. А иначе как объяснить тот факт, что он до сих пор не принял мер?
        Галт поймал такси и добрался до кабинета доктора Хиллмана Абернати. Психолог, психиатр и по совместительству посланник всемогущего бога здравомыслия был крупным светловолосым джентльменом с проницательным взглядом и ненавязчиво-мягкими манерами, располагавшими к задушевной беседе. Выпустив дым своей привычной «пантанеллы», он сверкнул улыбкой и предложил Галту усаживаться.
        - Сразу к делу, - сказал Абернати. - Галт, ты не сумасшедший. Хотя исключать навязчивое состояние я бы пока не стал. Даже если оно вдруг подтвердится, то переживать не нужно - это лечится.
        - Так я и знал! Стоит пациенту только заикнуться о какой-нибудь необычной версии, и ваш брат психиатр отметает ее с порога! Расценивает как заведомо ложную! Заявляет, что корень всего зла - разум пациента!
        - Тут ты не совсем прав, но я готов выслушать твою версию полностью, - сказал Абернати.
        У Галта дернулся уголок рта.
        - Некоторые люди утверждают, что могут слышать писк летучих мышей, не воспринимаемый человеческим ухом. Значит ли это, что мыши не издают ультразвуковые сигналы и человек просто бредит?
        - У меня были пациенты, которых преследовали мелкие красные черти, - хмыкнул Абернати. - И что, прикажешь в это верить?
        - А они пытались сфотографировать чертей?
        - Ну да, - кивнул психиатр. - Как в инфракрасном, так и в ультрафиолетовом излучении. Но, Галт, я же ничего не утверждаю наверняка. Может, это навязчивые мысли, а может, все точно так, как ты говоришь.
        Галт откинулся на спинку кресла и воззрился на врача. Затем пожал плечами и произнес:
        - Складывается ощущение, что ты считаешь меня умалишенным и подыгрываешь.
        - Вовсе нет, - серьезно сказал Абернати. - У тебя есть определенные убеждения, пускай и необычные. Если я вдруг безосновательно заявлю, что все это выдумка, ты, естественно, не поверишь. На этой почве недоверия у тебя запросто может развиться мания преследования. Профессиональная этика и опыт научили меня держать мнение при себе - в специальном отсеке на периферии сознания. Я никогда не делаю прогнозов, если не располагаю достаточным количеством фактов.
        - Факты? - несколько иронично переспросил Галт.
        - Да, факты. Вещественные доказательства, которые можно не только увидеть, но и пощупать руками. Ты пришел сюда в непоколебимой убежденности, что я не поверю твоему рассказу. С самого начала у тебя прослеживался невроз эгоистической самоинфляции, также известный как комплекс бога, вкупе с бессознательным стремлением к мученичеству. Ты считаешь, будто совершил важное для человечества открытие. Ты заранее внушил себе, что никто в это не поверит, и теперь страдаешь. И вот результат: ты ждешь, что тебя распнут на кресте, который ты сам же и взвалил себе на плечи. К сожалению, все это у тебя в подсознании, а с подсознанием шутки плохи.
        - Минуточку! - вскинулся Галт. - Я не отрицаю, что могу заблуждаться. Игры разума и все такое… Психическая травма - это вроде так называется?
        - Психологический блок, - поправил Абернати. - Едва не погибнув при падении с лестницы, ты пережил сильнейшее эмоциональное потрясение, и твоя память заблокировала все ранние воспоминания о брате, вплоть до августа позапрошлого года. Встает закономерный вопрос: почему?
        - Одно из двух: либо Тим существовал всегда, либо - нет.
        - Правильно. Предположим, что брат у тебя был. В этом случае выходит, что по какой-то веской причине твое подсознание все воспоминания о Тиме похоронило.
        - Это по какой, например?
        - Вероятно, по той самой, что уязвляет твое эго. Если бы нам удалось ее определить, то память, скорее всего, тут же вернулась бы к тебе. Ты никогда не пытался навредить брату?
        - С тех пор как он появился в моей жизни - нет, - снисходительно ответил Галт.
        - Угу. - Абернати побарабанил пальцами по столу. - Раз ты сам ничего не помнишь, значит нам требуется косвенный подход. Будем добывать сведения от третьих лиц.
        - Так ведь я уже вовсю работаю в этом направлении! Написал всем друзьям и родственникам. Обратился в детективное агентство, навел ищейку на след Тима. А еще подключил сестру. - Галт в задумчивости покусал губу. - А прямой подход? Что он предполагает?
        - Мы уже испробовали его, но психологический барьер обойти не удалось. Лексические ассоциации ничего не дали.
        - Совсем ничего?.. Погоди-ка! И каков же общий результат тестирования?
        - Тима два года тому назад не существовало, - с готовностью ответил Абернати. - Но поспешу заметить, что это ничего не доказывает… кроме того, что ты упорно не желаешь верить в существование брата. Гипноз тоже не дал результатов. Как будто у твоего подсознания кляп во рту.
        - Тебе это не кажется немного необычным?
        - Необычным? Еще слабо сказано! Единственное объяснение, которое приходит на ум… Похоже, ты и в самом деле пытался убить брата!
        - Холмс! - воскликнул Галт. - Как вам это удается?
        - Катитесь-ка вы, братцы Кавендиши, к черту! - дружелюбно парировал Абернати. - Пускай с тобой детективы разбираются. Я на эту роль точно не гожусь… Просто в голове не укладывается! Неужели Тим и в самом деле так страшен, как ты его малюешь? Ведь я знаю вас обоих вот уже несколько лет! Выходит, он сверхчеловек?
        - Вовсе нет! У тебя антропоморфное мышление. У нас даже боги подобны человеку: Яхве, Один, Зевс… Все боги - сверхлюди! Если позволишь мне выражаться твоим профессиональным языком, то все они - проекция человеческого эго. А что, если Тим - существо, не ограниченное привычными для человека законами?
        - Вряд ли сверхчеловек так уж ограничен.
        - Я говорю о возможностях, простирающихся за пределы человеческого восприятия, - продолжал Галт. - Представь себе такое место, где измерений гораздо больше, чем мы знаем. Место, где привычные физические законы не действуют. Место, где все перевернуто с ног на голову! И в этом чуждом нам пространстве родилось существо, для своего мира, быть может, ничем и не примечательное, но для нашего… Ты меня понимаешь?
        - Суть пока улавливаю… - неуверенно отозвался Абернати.
        - Вот так: существо из другого измерения. Существо, чьи возможности в нашем мире простираются дальше, чем мы можем себе представить.
        - А вот теперь уже не понимаю, - помолчав, признался Абернати.
        - Безграничные возможности! Некоторые простейшие организмы могут образовывать выросты - псевдоподии. Если спроецировать эту способность множить псевдоподии хотя бы на известные нам человеческие чувства и таланты, то получается… Короче, я хочу сказать, что мой брат не человек. Сверхчеловеком я бы его тоже не назвал. Он совсем не похож на привычного нам человека с сорока шестью хромосомами.
        - Разве человеческий глаз способен различить подобное существо? И если способен, то как тогда Тиму удается сохранять человеческое обличье? Мне кажется, мы бы обязательно заподозрили что-нибудь неладное…
        - Тим существо иного порядка, - сказал, как отрезал, Галт. - Охотник надевает бизонью шкуру, чтобы смешаться со стадом. Естественно, люди гораздо умнее бизонов. Но у моего брата и таланты особенные. Такие, о которых мы даже не подозреваем. В общем, Тим рядится в человека, вот и вся недолга!
        - С какой целью?
        - У бизона спроси. Нет, постой! Тим маскируется не для того, чтобы охотиться… Конечно, это можно назвать в каком-то смысле охотой, но не в привычном нам смысле слова. Он не стремится убивать. У него совершенно иной мотив. К сожалению, я слишком по-человечески мыслю, чтобы представить, чем именно руководствуется мой брат. Что бы мы с тобой ни придумали, пытаясь поставить себя на место Тима, в конечном итоге все окажется заблуждением.
        - Но ведь это лишь предположение… Доказательствами тут и не пахнет.
        Галт вынул из кармана толстый конверт и развернул извлеченные из него листы:
        - Взгляни на это. Я еще не закончил собирать сведения, но основную идею ты схватишь.
        Абернати просмотрел таблицы и диаграммы. Взгляд задержался на тексте, расположенном в два столбика.
        - Это биография, - пояснил Галт. - Я сопоставляю наши с Тимом жизни. Очень много неслучайных совпадений! Сравнительный анализ еще не закончен, но…
        - Ты же понимаешь, что я постоянно сталкиваюсь с такого рода вещами? - Абернати постучал пальцем по стопке бумаг. - Это то, что я вижу изо дня в день. Пациенты собирают все возможные и невозможные доказательства конспирологических версий.
        - Разумеется, понимаю. Ведь после того несчастного случая на мне клеймо невменяемого! И смотришь ты на меня точно так же, как и на тех бедняг, к числу которых я, конечно же, не принадлежу.
        Психиатр подтолкнул листы через стол к Галту:
        - Хорошо. Продолжай свое расследование. Будет просто замечательно, если ты сам себя убедишь, что заблуждаешься!
        Галт убрал бумаги в конверт:
        - Кстати, детектив должен передать мне сегодня полное досье на Тима! А пока, как я понимаю, мне тебя убедить не удалось?
        Абернати молча покачал головой. Галт ухмыльнулся, пожал плечами и покинул кабинет психиатра. Он направился в ближайший бар, попросил крепкого ржаного виски на четыре пальца, залпом выпил, но легче не стало. Спустя некоторое время Галт поймал такси и поехал к сестре.
        Когда он подходил к крыльцу, у него за спиной о тротуар вдребезги разбился цветочный горшок. Галт поднял взгляд и увидел голову Тима, торчащую из окна третьего этажа.
        - Осторожнее! - прокричал Тим. - Ну и ну, Галт! Слава богу, пронесло!
        Облизнув пересохшие губы, Галт всмотрелся в пухлое встревоженное лицо брата и ничего не ответил.
        Тим исчез, но от Галта не укрылось, как напоследок он подмигнул. Никаких сомнений! То самое хитрое, торжествующее и донельзя абсурдное подмигивание Тима!.. Проклятье!
        Галта бросило в дрожь. Похоже, Тим все-таки подозревает… Он, как и следовало ожидать, принимает меры.
        Коктейльная вечеринка у Мэри Эллен была в самом разгаре. Сестра являла собой хрупкую, неопределенного возраста блондинку в разводе. И хотя Мэри всей душой ненавидела спиртное, она непременно выпивала за компанию. Комната была битком набита гостями, среди них отыскались даже общие знакомые. Галт рассеяно поцеловал сестру в щеку и спросил, где Тим.
        - Как вы умудрились разминуться? Он вышел буквально минуту назад.
        Галт взял предложенный стакан, отхлебнул и поморщился: мерзость!
        - Зачем он приходил?
        - Выпить, полагаю. Я его сама позвала. Ты, кстати, тоже приглашен, если что! Хоть помнишь?
        - Гм… - Галт призадумался.
        Неужели человеческая оболочка так сильно ограничивает Тима в возможностях? Разве не пристало существу сверхъестественному убивать одной только силой мысли? Или, на худой конец, молнией, выпущенной из ладони… Все это, конечно, жалкие допущения человеческого ума. Антропоморфное мышление, будь оно не ладно!
        - Слушай, - вспомнив, зачем пришел, сказал Галт, - у тебя сохранились те старые карточки?
        - Карточки? - удивленно моргнув, переспросила Мэри Эллен.
        - Фотоснимки! Из нашего с тобой детства. Меня особенно интересуют те, на которых Тим.
        - Ну, где-то были… Конечно есть! Будет минутка, обязательно разыщу их.
        - Разыщем сейчас! - взмолился Галт. - Пожалуйста! Мне очень нужно взглянуть на эти фотографии!
        Настойчивость Галта вызвала у Мэри Эллен легкое раздражение, но все-таки сестра уступила, и они поднялись в спальню. Зарывшись в комод, Мэри Эллен вскоре извлекла фотоальбом.
        - Не против, если я заберу его на время? - спросил Галт. - Ты, наверное, уже мечтаешь вернуться к гостям.
        - Ладно, забирай.
        Она вышла и через минуту-другую вернулась с наполненным стаканом. Галт с благодарностью принял напиток, уселся на кровать и принялся листать альбом.
        Глазам предстали обыкновенные семейные фотографии: на берегу моря, в парке, на лужайке, на веранде. А также снимки, сделанные профессиональным фотографом. Каждый был заботливо подписан белыми чернилами. Почерк принадлежал матери, миссис Кавендиш, почившей восемь лет тому назад.
        Фотографий Тима в альбоме оказалось немало: младенец, мальчик, юноша, мужчина. Галт тщательно их изучил. Если это подделки, то сделаны они мастерски.
        Тим и Галт были очень похожи друг на друга, что тогда, что сейчас. С одной фотографии, на вид довольно старой, взирал на Галта раскинувший ручонки младенец в корзине с розами. Подпись гласила: «Малыш Тим, два месяца».
        Галта осенила мысль, он перелистал страницы альбома и нашел то, что искал. Этот снимок практически не отличался от предыдущего. Разве что лицо младенца хранило иное выражение да корзина была другой формы и вместо роз ее украшали хризантемы. Ничего такого, с чем не справился бы умелый ретушер.
        Все остальные фотографии Тима были сделаны на тот же манер. Ни поза, ни фон оригинальностью похвастать не могли. Встречались, конечно, и изображения, которые на первый взгляд казались уникальными. Правда, только на первый… Присмотревшись, Галт ухватил суть. Да, Тим позирует иначе, но эти снимки вдохновлены… опять же фотокарточками Галта!
        Он сунул альбом под мышку, кивнул на прощание Мэри Эллен и отправился к себе. Стрелки часов торопили его на встречу с детективом.
        Дома Галта поджидал сюрприз.
        В квартире он обнаружил брата. Тим сидел за пианино и тыкал пальцем в клавиши, пытаясь подобрать на слух популярную мелодию.
        - Привет! - лучезарно улыбнулся он.
        - Как ты вошел? - спросил Галт и поставил фотоальбом на полку.
        - Швейцар впустил. Он же знает, что мы братья. Если что, я ненадолго - встреча в клубе. Подумал, ты наверняка вскоре хватишься! - С этими словами Тим протянул Галту бумажник. - Нашел у себя под дверью. Видимо, ты обронил, когда уходил. Из кошелька торчали театральные билеты на сегодняшний вечер, вот я и примчался. Кстати говоря, может, уже сыграешь со мной партию в гольф?
        Галт припрятал бумажник в карман и задумчиво пробормотал:
        - Да, вероятно, обронил…
        Глаза Тима вдруг округлились, и он принялся рассказывать, как все было:
        - Я ведь чуть мозги не вывихнул, гадая, чей это кошелек! Только спустя, наверное, час сообразил… Ну да ладно! Так ты со мной?..
        - В каком смысле с тобой?..
        Тим взмахнул воображаемой клюшкой для гольфа:
        - Ну?..
        Прежде чем Галт успел ответить, раздался звонок и в дверях возникло напряженное, нервное лицо. Мужчина с дипломатом в руке переступил порог, огляделся, увидел Тима и произнес:
        - Я так понимаю, вы сейчас заняты, мистер Кавендиш? Зайду позже.
        - Ухожу-ухожу! - поднявшись, воскликнул Тим и направился к выходу. - Галт, расскажешь потом о спектакле? Ну все, пока!
        - Ваш брат, надо полагать? - спросил детектив, когда Тим ушел.
        Галт перевел дух и ответил:
        - Да, он самый. Что ж, присаживайтесь, Харбин. Чем порадуете?
        - Всем и ничем. Ненавижу работать вслепую.
        - Сам в темноте блуждаю… Ну, давайте взглянем, что там у вас.
        Харбин открыл дипломат и разложил его содержимое на большом столе.
        - Вы подозреваете, что кто-то выдает себя за вашего брата? Если да, то никаких следов я не обнаружил. Отпечатков пальцев в базе нет. Пластических операций не проводилось…
        - Это было бы слишком просто, - сказал Галт.
        - Ладно, вот что удалось нарыть.
        - Погодите минуточку. Хочу, чтобы вы взглянули кое на что. Сможете распознать поддельную фотографию?
        - Думаю, да. Собаку на этом съел. Показывайте.
        Галт принес фотоальбом и предъявил детективу самые подозрительные снимки. Харбин долго их рассматривал, даже вынул из дипломата увеличительное стекло.
        - На мой взгляд, не подделка. Не возражаете, если я одну из них подпорчу?
        - Валяйте.
        Харбин извлек несколько пузырьков и накрутил ватку на спичку. Результаты оказались неутешительными. Наконец детектив покачал головой и сдался.
        - Некоторые подделки от оригинала не отличишь. Эти, похоже, сделаны настоящим мастером.
        - А что насчет подписей?
        Анализ почерка тоже ничего не дал. От досады Галт даже скорчил гримасу. Он ни секунды не сомневался, что Тим подменил фотоальбом: перенес снимки, добавил к ним свои и заново сделал подписи. Тщательно потрудился, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что он всегда существовал. Если уж Тим смог воссоздать человеческое тело, то фальсифицировать альбом ему наверняка ничего не стоило. Быть может, он это сделал даже прежде, чем принял человеческое обличье. Когда еще ничто его не ограничивало. Хотя кто сказал, что новое воплощение ограничивает возможности этого существа?
        Галт выписал чек и попрощался с Харбином. Он уже собирался засесть за материалы, собранные детективом, но заметил в почтовом ящике конверты и торопливо их вскрыл. Большая часть писем была от родственников и старых друзей, у которых он справлялся насчет Тима. Свои подозрения он постарался ничем не выдать и позаботился о том, чтобы наводящие вопросы звучали как можно естественней. Письма послужили хорошим подспорьем в составлении досье. Новые сведения он тщательно перепечатал на пишущей машинке, а карточки внес в картотеку.
        Отчет Харбина был не менее полезен. Детектив изучил всю жизнь Тима, вплоть до дня, когда тот появился на свет. Результаты исследований оказались настолько подробными, что Галт сразу же усомнился в них и стал еще сильнее подозревать брата.
        Более всего настораживало то, что в биографии Тима не было ровным счетом ничего настораживающего.
        Галт принялся раскладывать карточки в хронологическом порядке. Работа обещала быть долгой и кропотливой. Он прекрасно понимал, что за один вечер с ней не справится. Но, как говорится, лиха беда начало.
        Жизнь Тима протекала параллельно жизни Галта, но были некоторые различия. Когда Галт экстерном закончил третий класс, Тим перескочил из четвертого класса в пятый. Когда Галт провалил экзамен по планиметрии, Тим засыпался на элементарной алгебре. Когда Галт обручился, Тим, недолго думая, последовал его примеру. Когда у Галта произошла размолвка…
        Все это доказывало, что Тим использует Галта как образец для подражания. Как модель для существования.
        Галт приступил к составлению графика собственной жизни. Отправной точкой - и для себя, и для Тима - он выбрал день рождения. Отметил в хронологическом порядке самые важные вехи и начертил по ним кривую жизни, использовав всю имеющуюся у него информацию: начиная от легких болезней и заканчивая поездками в отпуск. Затем исключил события, поддававшиеся логическому объяснению. В летних каникулах, проведенных вместе с Тимом на море, Галт ничего необычного не усмотрел - оздоровительный отдых, да и только. Правда, однажды Тим умудрился сломать руку, а Галт неделю спустя растянул лодыжку, и в итоге обоих забрали домой - это совпадение наводило на мысли. Весьма примечательно, что Тим иногда предвосхищал события, которые случались с Галтом. Что это, предвидение? Вряд ли… Скорее безупречная мимикрия. Жизнь Тима, вплоть до того августовского вечера два года тому назад, не что иное, как набор фактов, тщательно вписанных в историю семьи Кавендишей. Тим приложил руку ко всему: семейные фотографии, свидетельство о рождении (Галт нашел и этот документ) и даже память! Тим внедрил в головы друзей и родственников -
кому полагалось знать его прошлое - искусственные воспоминания.
        Когда Галт закончил чертить собственную кривую жизни, длиной в двадцать пять лет, он занялся графиком Тима. С той же скрупулезностью нарисовал кривую жизни брата - правда, уже на кальке. Потом наложил кальку на первый график, и оказалось, что линии совпадают, за немногими незначительными исключениями. Галт, облизнув пересохшие губы, некоторое время вглядывался в результаты трудов, а затем подошел к мини-бару. Смешав в высоком стакане виски с содовой, глотнул и обнаружил, что напиток чересчур крепок.
        Яд!
        Вовремя спохватился! В таких делах промедление смерти подобно. Галт вызвал «скорую» и кинулся в ванную комнату. Там напился мыльной воды, и его вырвало: после этой процедуры яда в желудке остаться не должно.
        Позже Галт лежал полураздетый в постели, страдал от приступов тошноты и размышлял. Интересно, что бы сказал Абернати? Хотя догадаться не так уж и трудно. Психиатр наверняка поведал бы о пациентах, способных отравить себя, чтобы заставить окружающих поверить в свою навязчивую идею преследования…
        Похоже, Тим принялся за брата всерьез!
        У Тима достало могущества вложить искусственные воспоминания в умы родственников и друзей Галта. А еще устроить брату сотрясение мозга и стереть целую цепочку воспоминаний о своей персоне. Так почему же Тим попросту не лишил Галта воли к сопротивлению? Почему вместо этого стремится его убить?
        Пытаясь ответить на этот вопрос, Галт вспомнил, что однажды ему сказал Абернати. Как сильно сознание человека ни угнетай, вся информация останется записанной на подкорке мозга. И ее можно будет извлечь при помощи гипноза или каких-нибудь других методов из арсенала психиатра.
        Если это так, то действия Тима выглядят очень даже логичными. Воспоминания Галта - для него мина замедленного действия. Тим наверняка мог бы заглушить их гипнозом, но это обезопасило бы его лишь на время. Что написано пером, того не вырубишь топором, а в случае с мозгом вытравить однажды увиденное или услышанное не получится и подавно. И эти неискоренимые воспоминания, похоже, изрядно страшат Тима.
        Но с чего бы Тиму опасаться? Все равно Галту никто не верит…
        Сейчас не верят, но позже… Когда он найдет улики, в которых уже никто не сможет усомниться…
        Бог грома и молнии Тор, переодевшись в богиню Фрейю, обманул и убил Трима, но чем бы все закончилось, угляди великан под вуалью бороду?
        Вот бы разглядеть внеземной, внечеловеческий эквивалент «бороды Тора» у Тима. Уж тогда бы Галт вывел его на чистую воду…
        Наверняка же есть какая-то мелочь, способная выдать в нем ряженого самозванца. Может, стигмат? Но что, если эта отметина для человеческого глаза неразличима?
        Нет, все без толку - это существо убьет Галта прежде. Тим боится, что Галт уже что-то узнал или узнает вскоре. Что-то такое, что разоблачит обманщика рано или поздно.
        Кто же он, Тим? Чего хочет?
        Может ли человеческий разум осознать мотивы, движущие этим внеземным существом?
        У Галта стыла в венах кровь. Как же он обрадовался, когда на пороге появился врач со снотворным!
        После этого случая Галтом овладел страх внезапной кончины. И хотя отравление оказалось не таким уж и серьезным, сам факт произошедшего потряс до глубины души и сделал Галта чрезвычайно мнительным. Но больше всего, пожалуй, мучила мысль, что Абернати может быть прав. Что, если Тим настоящий брат?
        Впрочем, по мере того как несчастные случаи множились, это допущение казалось все менее вероятным. Ну и натерпелся же Галт страху за эти дни! Опасность подстерегала на каждом шагу: то в метро толкнет кто-то из толпы, то взбрыкнет ковровая дорожка на лестнице, то цветочный горшок - опять! - чуть не пришибет, то рулевая колонка автомобиля вдруг опасно залюфтит. Злоключения преследовали Галта, но оградить себя от них он не мог. Оставалось только бдеть - денно и нощно.
        Беседы с Абернати пользы не приносили. Сохранять спокойствие во время сеансов у психиатра Галту удавалось с трудом - мешал неотвязный страх.
        Каждый раз, когда Галт виделся с Тимом, тот ему неизменно подмигивал.
        Наконец совершенно отчаявшийся Галт сжег досье Тима. И хотя собрать эти материалы стоило немалых трудов и денег, он слишком устал, чтобы продолжать борьбу. Галт все еще трясся от страха, после того как едва не упал в парке: от почти нового ботинка оторвался каблук!
        Галт сжег материалы, а на следующий день разыскал Тима и сообщил ему об этом.
        - Какие еще доказательства? - уставился на него Тим.
        - Доказательства того, что наши жизни похожи как две капли воды. Что слишком уж много в них совпадений. Ты даже не представляешь, сколько я времени на это потратил.
        - Что ж, я рад, что у тебя есть хобби. Генеалогия многих увлекает.
        - Только не меня! Я стал чертовски рассеянным. Вчера, например, чуть не бултыхнулся в озеро. Вот и решил: пора завязывать со всем этим. Надеюсь, теперь мой рассудок придет в норму. Не хотелось бы, задумавшись, провалиться в канализационный люк.
        Тим, ничего не ответив, закурил сигарету.
        Спустя минуту Галт продолжал, и в его голосе послышалась мольба:
        - Тим, я правильно поступил?
        - Думаю, да… Да, вполне! Слушай, у меня срочные дела. Увидимся позже!
        Перед самой дверью Тим обернулся и подмигнул. Только неимоверным усилием воли Галт подавил вскрик.
        Нервы ни к черту.
        В итоге Галт решил, что нет причин пребывать в постоянном страхе. Но сознание качалось, точно маятник, - из одной крайности в другую. В один день он сомневался в ранее сделанных выводах, а в другой - убеждался в них.
        Так Галт и жил, а бедствия всюду его преследовали. Изводимый тревожными мыслями, он ежедневно бродил одной и той же уединенной тропкой вдоль озера в парке, пока однажды не провалился под лед. Выбравшись на сушу, изучил место происшествия. Было очевидно, что берег кто-то подрыл, а землю затем облил водой, чтобы образовалась наледь. Сама по себе корка льда не возникла бы там ни в жизнь! Однако Галту, слегшему с пневмонией, по-прежнему не удавалось доказать себе, что все это дьявольские происки Тима…
        Однажды вечером Галта разбудили голоса из соседней комнаты. Услышав, как закрылась входная дверь, он собрался с силами, слез с кровати и добрался до комода. Потом вернулся в теплую постель и спрятал под подушкой автоматический пистолет.
        - Ну, здравствуй! - В комнату вошел Тим. - Ты что же это, закаляться на старости лет затеял?
        Галт ничего не ответил. Тим сел и закурил.
        - Будешь? Нет? Ну и ладно! Давай рассказывай.
        - Где доктор?
        - Мне почем знать?
        - А с кем ты говорил?
        - С медсестрой твоей! - объяснил Тим. - Сказал, посижу с тобой, пока она ужинает. Ее сменщица сегодня не пришла. Как тебя поразвлечь? Почитать, может?
        Галт вдруг лихорадочно пробормотал:
        - Я твои секреты никому не выдам, будь покоен! Я не…
        - Гм… - перебил его Тим. - Секреты, говоришь? Братишка, а ты температуру не хочешь смерить? Ты, главное, не горячись.
        - Серьезно тебе говорю. Я верю… Знаю, что ты человек. Ты мой брат. И я никогда не думал иначе. Я… Я…
        - Что ж, спасибо. Рад, что ты не считаешь меня воллюсвеном… - Тим вдруг осекся.
        У Галта пересохло в горле:
        - Я этого не слышал… Не слышал!
        За окном сгущались сумерки. Со стороны парка доносились приглушенные звуки автомобилей. Секунда за секундой комната погружалась во тьму. В приступе паники Галт поспешил зажечь прикроватный светильник. Лицо Тима вновь приобрело знакомые человеческие очертания. Правда, спокойней от этого Галту не стало.
        Посидев еще немного, Тим пожал плечами, глянул на стрелки наручных часов и произнес:
        - Пора принять лекарство. Как по мне, так уже давно пора. Прямо-таки слышу, как звенят твои натянутые нервы!
        Галт ничего не отвечал, лишь наблюдал за братом. Тим подошел к комоду, взял мерный стаканчик и налил в него из бутылки немного коричневой жидкости. Затем скрылся в ванной комнате, пустил там воду и вскоре вернулся со стаканом, до краев наполненным жидкостью янтарного цвета.
        - Я не буду это пить, - сказал Галт. - Ты что, меня за полного идиота держишь?
        - Боже мой! - простонал Тим. - Медсестра сказала, надо принимать лекарство каждый час и ни в коем случае не пропускать. Ты ведь пьешь его уже несколько дней!
        - У тебя не лекарство, а яд!
        - Все, я сыт по горло твоими фантазиями, - возмущенно заявил Тим. - Черт побери, за кого ты меня принимаешь?
        - Ты воллюсвен! - воскликнул Галт.
        Тим надвигался на Галта. Намерения воллюсвена были ясны как день.
        Галт выхватил пистолет. Несмотря на охвативший его страх, он не решался выстрелить. Но вдруг Тим, торжествующе глядя на Галта, хитро, игриво подмигнул…
        - Воллюсвен!.. - обезумев, заорал Галт и открыл огонь.
        Стакан разлетелся вдребезги, янтарная жидкость оросила комнату. Пули отбрасывали Тима к двери: пробив череп и грудину, они поразили мозг и сердце. Через несколько мгновений жизнь Тима Кавендиша оборвалась.
        Далее все происходило так, как обычно происходит, когда кого-нибудь убивают.
        Галт Кавендиш весь подался вперед в ожидании приговора. В зале суда воцарилась тишина. Следствие доказало, что Тим не замышлял убийства брата. Пролитая на ковер жидкость оказалась лекарственным средством, назначенным доктором; лабораторные исследования не обнаружили никаких посторонних добавок. Конечно, смерть пациента могло вызвать и превышение дозировки, но проверить концентрацию препарата не представлялось возможным.
        Надеяться на оправдательный приговор не приходилось. Впрочем, обвинительный тоже казался маловероятным. Галту не хотелось умирать. В лечебнице у него будет предостаточно времени, чтобы продолжить исследования и однажды доказать, что Тим Кавендиш не человек и никогда им не был. И пускай на это уйдет целая вечность, Галт ни за что не отступится!..
        Зачитывал приговор старшина присяжных заседателей: изможденный, костлявый мужчина в твидовом мешковатом костюме.
        - …Признать подсудимого виновным в умышленном убийстве без смягчающих вину обстоятельств.
        Галт не поверил ушам. Он воззрился на старшину, а тот посмотрел в ответ… и подмигнул!
        Призрак
        Президент интеграторной компании едва не упал cо стула. Румяные щеки приобрели землистый оттенок, челюсть отвисла, голубые глаза под гибкими линзами потеряли былую проницательность и смотрели теперь как-то ошарашенно. Билл Халлидей медленно развернулся и уставился на небоскребы Нью-Йорка, как будто хотел убедиться, что живет в двадцать первом столетии, золотом веке науки.
        Никаких ведьм верхом на метлах за окном видно не было.
        Самую малость успокоившись, Халлидей повернулся обратно к сидевшему напротив подтянутому седому мужчине со строгим лицом и плотно сжатыми губами. Доктор Элтон Форд не был похож на Калиостро. Он больше напоминал того, кем и являлся на самом деле: величайшим психиатром своего времени.
        - Как вы сказали? - еле слышно переспросил Халлидей.
        Форд аккуратно сложил вместе кончики пальцев и кивнул:
        - Вы уже слышали ответ: призраки. Ваша Антарктическая интеграторная станция населена духами.
        - Вы шутите.
        В голосе Халлидея прозвучала надежда.
        - Я изложил вам свою теорию в максимально простых терминах, - сказал Форд. - Разумеется, проверить ее можно только на месте.
        - Призраки!
        На тонких губах Форда появилось слабое подобие улыбки.
        - Без всяких там простыней и звяканья кандалами. Это особый логический вид призраков, мистер Халлидей. Он не имеет ничего общего с суевериями и может существовать только в эпоху науки. В «Замке Отранто»[48 - «Замок Отранто» - роман английского писателя Хораса Уолпола, основоположника жанра готического романа.] он выглядел бы нелепо, но своими интеграторами вы сами проложили дорогу призракам. И, подозреваю, это всего лишь первый случай из многих последующих, если вы не примете меры предосторожности. Уверен, я справлюсь с этой проблемой - и со всеми дальнейшими тоже. Но это можно сделать лишь практическим путем. Я должен одолеть призраков, но не с помощью колокольчика, колдовской книги и свечи, а методами психологии.
        Халлидей все еще выглядел потерянным.
        - Вы верите в призраков? - спросил он.
        - С сегодняшнего дня я верю в особый их вид. По сути своей они не имеют никакого отношения к фольклору. Но даже при новых переменных в уравнении результат получается точно таким же, как… ну да, как в «Орля»[49 - «Орля» - повесть французского писателя Ги де Мопассана, написанная в жанре ужасов.], сказках Блэквуда[50 - Алджернон Блэквуд (1869 - 1951) - английский писатель, классик литературы ужасов и историй о призраках.] или даже в «Привидениях и жертвах» Бульвер-Литтона[51 - «Привидения и жертвы» - рассказ английского писателя Эдварда Бульвер-Литтона, написанный в жанре ужасов.]. Проявления ничем не отличаются.
        - Ничего не понимаю.
        - В эпоху колдовства ведьма заваривала в котле травы, добавляла лягушек и мышей и лечила этим снадобьем от сердечных болезней. В наши дни мы вместо животных используем приборы.
        - Прямо не знаю, что и сказать, доктор Форд, - озадаченно покачал головой Халлидей. - Должно быть, вы понимаете, что говорите…
        - Уверяю вас, что понимаю.
        - Но…
        - Послушайте, - строго сказал Форд. - После смерти Бронсона ни один оператор не задерживается на вашей арктической станции. Новый парень, Ларри Крокетт, продержался даже дольше остальных, но и он чувствует этот феномен. Чувствует глухую, безнадежную депрессию, полностью подчиняющую человека и совершенно непреодолимую.
        - Но эта станция - один из важнейших научных центров в мире! Призраки в таком месте?
        - Это новый вид призраков, - пояснил Форд. - И он же один из старейших. А также самых опасных. Дорогой мой, современная наука проделала полный цикл и создала своих привидений. И теперь я должен отправиться в Антарктиду и заняться экзорцизмом.
        - О боже… - вздохнул Халлидей.
        Raison d’etre[52 - Смысл существования (фр.).] станции был подземный зал, известный под непочтительным прозвищем Черепушка. Он словно бы явился из античного мира - Карнаки[53 - Карнака - город в Древнем Египте.], Вавилона или Ура[54 - Ур - древнейший шумерский город в Южной Месопотамии.], - высокий и совершенно пустой, не считая двойного ряда огромных колонн вдоль стен.
        Герметичные пластиковые колонны двадцати футов высотой и шести футов в диаметре, неотличимые одна от другой. Внутри каждой находился недавно разработанный, совершенный радиоатомный мозг. Они назывались интеграторами.
        Не являясь коллоидами, интеграторы состояли из мыслящих машин, элементы которых взаимодействовали со световой скоростью. Строго говоря, они не были роботами, но не были и свободным разумом, способным к самопознанию. Ученые разобрали по косточкам все составляющие мыслящего мозга, создали усиленные аналоги и получили тонкие, превосходно отлаженные организмы с фантастически высоким ай-кью. Они могли работать отдельно или подключаться к общей цепи. При этом их возможности пропорционально возрастали.
        Главным достоинством интеграторов было быстродействие. Они отвечали на любые вопросы, решали сложнейшие задачи. Могли вычислить орбиту метеорита за считаные секунды, тогда как опытному астрофизику на это потребовалась бы не одна неделя. В стремительном, хорошо отлаженном мире 2030 года время было бесценным. За пять лет работы интеграторы доказали, что они тоже бесценны.
        Но даже супермозг ограничен. Он не способен к самосовершенствованию, потому что лишен собственного «я».
        В Черепушке стояло тридцать колонн, и в каждой с пугающей скоростью работал радиоатомный мозг. Они не допускали ошибок.
        Это был тонкий, чувствительный и мощный разум.
        Ларри Крокетт был крупным краснолицым ирландцем с иссиня-черными волосами и горячим нравом. Сейчас он сидел за обеденным столом напротив доктора Форда, наблюдая за тем, как из раздаточного автомата появляется десерт, и больше его ничто не интересовало. Психиатр не сводил с него настороженных глаз.
        - Вы меня слышите, мистер Крокетт?
        - Что? Ах да. Нет, ничего страшного. Просто чувствую себя погано.
        - После смерти Бронсона ваше место занимали шесть человек. И все они чувствовали себя погано.
        - Ну так поживите здесь в одиночестве, погребенным подо льдом.
        - Они и раньше жили в одиночестве, на других станциях. Так же как и вы.
        - Ну, не знаю. - Крокетт с бесконечно усталым видом пожал плечами. - Может, и мне стоит уволиться.
        - Вы… боитесь здесь оставаться?
        - Нет. Здесь нечего бояться.
        - Даже призраков? - спросил Форд.
        - Призраков? Они оживили бы атмосферу.
        - Вы были энергичным человеком, пока не оказались здесь. Собирались жениться, старались продвинуться по службе…
        - Да.
        - И в чем же дело? Потеряли интерес?
        - Можно сказать и так, - признал Крокетт. - Я не вижу смысла… ни в чем.
        - Но вы ведь совершенно здоровы. Это подтверждают тесты, которые я вам предложил. Здесь поселилась глубокая черная депрессия, я сам ее ощущаю.
        Форд помолчал. Тупая усталость, что пряталась в дальнем углу сознания, медленно подкралась к нему ледяным апатичным приливом. Он огляделся. Станция имела веселый и яркий современный вид. Но сейчас такой вовсе не казалась.
        - Я изучал интеграторы, - сказал он. - Это интереснейшая тема.
        Крокетт не ответил. Он рассеянно смотрел в свою кофейную чашку.
        - Интереснейшая, - повторил Форд. - Между прочим, вы не знаете, что случилось с Бронсоном?
        - Конечно знаю. Он сошел с ума и покончил с собой.
        - Прямо здесь.
        - Верно. И что с того?
        - Остался его призрак, - ответил Форд.
        Крокетт поднял голову, отодвинул стул и завис где-то между смехом и полным изумлением. В конце концов он решил рассмеяться, но получилось не очень-то весело.
        - Значит, не только Бронсон сошел с ума, - заметил он.
        Форд усмехнулся.
        - Давайте спустимся и посмотрим на интеграторы, - предложил психиатр.
        Крокетт посмотрел ему в глаза и встревоженно нахмурился. Он нервно постучал пальцами по столу:
        - Вниз? Зачем?
        - Вы против?
        - Какого черта? Нет, конечно, - ответил Крокетт после паузы. - Просто…
        - Там воздействие усиливается, - предположил Форд. - Рядом с интеграторами вы острей ощущаете депрессию.
        - Допустим, - пробормотал Крокетт. - И что дальше?
        - Проблемы исходят оттуда. Это очевидно.
        - Все работает как надо. Мы вводим вопросы и получаем точные ответы.
        - Я говорю не о разуме, - подчеркнул Форд. - Мы обсуждаем эмоции.
        - У этих проклятых машин нет эмоций, - коротко рассмеялся Крокетт.
        - Собственных нет. Они не способны ничего создавать, все возможности в них встроены. Но послушайте, Крокетт, мы говорим о сверхсложной мыслящей машине, радиоатомном мозге, и ему необходимы повышенная чувствительность и восприимчивость. Так должно быть. Вот поэтому можно составить цепь из тридцати узлов - вы находитесь в точке равновесия магнитных потоков.
        - Ну и?..
        - А что произойдет, если поднести к компасу магнит? Компас намагнитится. А интегратор на… что-нибудь еще сделает. А он ведь тщательно настроен, превосходно сбалансирован.
        - Вы хотите сказать, что он сойдет с ума? - спросил Крокетт.
        - Это слишком простое объяснение, - ответил Форд. - Безумие предполагает изменчивость. У него есть неустойчивые периоды. А мозг интегратора… да, сбалансирован. Он застыл в четких пределах и не покидает своей орбиты. Но при этом по-своему крайне чувствителен, потому что так и должно быть. Его сила оборачивается слабостью.
        - Вот как?
        - Вам приходилось общаться с душевнобольными? - спросил Форд. - Уверен, что нет. На чувствительных людей это действует. Интегратор чертовски внушаем, куда сильней, чем человек.
        - Вы говорите о наведенном безумии? - спросил Крокетт.
        - Я бы назвал это индуцированной фазой безумия, - удовлетворенно кивнул Форд. - Интегратор не может следовать паттерну безумия. Это же просто радиоатомный мозг. Но он восприимчив. Возьмите чистый граммофонный диск и сыграйте какую-нибудь мелодию - игла вырежет канавки на воске, и вы сможете повторять запись снова и снова. Интегратор имеет сходство с таким чистым диском. Почти неуловимое сходство, обусловленное тонкостью настройки мыслящего аппарата. О свободной воле речи здесь не идет. Сверхчувствительный интегратор просто записал ментальный паттерн и воспроизвел его. Паттерн Бронсона.
        - Так, значит, машина сошла с ума, - сказал Крокетт.
        - Нет, безумие предполагает самосознание. Интегратор только записывает или воспроизводит. Поэтому все шесть прежних операторов и сбежали со станции.
        - Пожалуй, я поступлю так же. Пока сам не сошел с ума. Здесь… довольно мерзко.
        - И в чем это выражается?
        - Я бы покончил с собой, не будь это так сложно, - коротко объяснил ирландец.
        Форд достал целофлексовый блокнот и полистал его:
        - У меня с собой история болезни Бронсона. Вам что-нибудь известно о типах психоза?
        - Не так чтобы много. Бронсон… мы были знакомы. Иногда он ходил как в воду опущенный, а потом снова становился душой компании.
        - Он когда-нибудь говорил о самоубийстве?
        - Насколько я знаю, нет.
        - Если бы он заговорил об этом, то никогда этого не сделал бы, - кивнул Форд. - У Бронсона был такой тип, маниакально-депрессивный. Периоды глубокой депрессии чередовались с эйфорией. На раннем этапе развития психиатрии пациентов делили на две категории: паранойя и слабоумие, но это деление не помогало. Не было четкой границы, два типа накладывались друг на друга. Теперь мы различаем маниакально-депрессивный и шизоидный типы. Второй неизлечим, а с первым можно справиться. У вас, мистер Крокетт, маниакально-депрессивный тип, легко поддающийся влиянию.
        - Да? Но это еще не значит, что я сумасшедший.
        - Вряд ли, - усмехнулся Форд. - Как и все остальные, вы склоняетесь в определенную сторону. Если бы даже вы сошли с ума, это был бы маниакально-депрессивный тип. А вот у меня шизоидный. Большинство психиатров таковы, результат подавления комплекса неполноценности или превосходства.
        - Вы хотите сказать…
        Врач не остановился. Он объяснял все это Крокетту с определенной целью: полное понимание проблемы - составная часть лечения.
        - Оставим это. Маниакально-депрессивный пациент - сравнительно легкий случай. Его качает от эйфории к депрессии, и с очень большой амплитудой, в отличие от быстрого устойчивого пульса шизоидного графика. Он длится неделями и даже месяцами. Для маниакально-депрессивного типа самый опасный период - нисходящая кривая, упадок. Человек сидит и ничего не делает. Он самый несчастный на свете. Временами это несчастье даже доставляет ему удовольствие. Но как только кривая повернет вверх, апатия сменяется активностью. Вот тогда-то он и начинает крушить стулья, и ему требуется смирительная рубашка.
        Крокетт заинтересовался. Он примерял слова Форда на себя - вполне естественная реакция.
        - Шизоид, со своей стороны, не так предсказуем, - продолжал лекцию Форд. - Всякое может случиться. Расщепление сознания, фиксация на матери, почти бесконечное разнообразие комплексов: эдипов, возвращение к детским стереотипам, мания преследования, комплекс королевы. Шизоидного больного нельзя вылечить, но маниакально-депрессивного, к счастью, можно. Наш призрак как раз такой.
        Румянец сошел с лица ирландца.
        - Кажется, я улавливаю идею.
        - Интеграторы крайне восприимчивы, - кивнул Форд. - А Бронсон сошел с ума прямо здесь. Он покончил с собой в нижней точке маниакально-депрессивной кривой, в период невыносимой депрессии. Этот психический взрыв, предельная концентрация безумия Бронсона, впечатался в радиоатомный мозг каждого интегратора. Помните, я говорил про граммофонную запись? Электрические импульсы продолжают транслировать этот депрессивный паттерн. Интеграторы так мощны, что любой человек на станции поневоле воспринимает это ощущение.
        Крокетт глотнул остывшего кофе.
        - Бог мой! Это… ужасно!
        - Это призрак, - сказал Форд. - Идеальный логический призрак, неизбежное следствие сверхчувствительности мыслящей машины. И к интеграторам невозможно применить трудовую терапию.
        - Сигарету не желаете? - Крокетт выдохнул дым и нахмурился. - Вы убедили меня в одном, доктор. Нужно сматываться отсюда.
        Форд похлопал рукой по воздуху:
        - Если моя теория верна, то способ лечения есть - индуктивная терапия.
        - Э-э?
        - При своевременном вмешательстве Бронсона можно было бы исцелить. Для этого и существует терапия. Так вот, - Форд прикоснулся к блокноту, - я построил исчерпывающий психический портрет Бронсона. А также отыскал почти полного его двойника - очень похожая история болезни, образование и характер. Поврежденный магнит можно исправить размагничиванием.
        - Только мы имеем дело с призраком, - напомнил снова помрачневший Крокетт.
        И все же его заинтересовала любопытная теория Форда и способ лечения. Спокойствие, с которым врач признавал суеверные легенды и обосновывал их, очаровало ирландца. Вместе с кровью кельтских предков он унаследовал их мистицизм и суровую решимость. Прежде атмосфера станции казалась ему почти нестерпимой, но теперь…
        Станция была автономна, и для ее обслуживания хватало одного оператора. Сами интеграторы работали как хорошо смазанный, запечатанный механизм. С момента создания они больше не требовали ремонта и были совершенны в своем роде. Казалось бы, с ними ничего не может случиться… кроме, конечно, привнесенного психического надлома. Но это не отразилось на их работе. Интеграторы продолжали решать замысловатые задачи и всегда давали правильные ответы. Человек на их месте давно бы свихнулся, но радиоатомный мозг лишь фиксировал маниакально-депрессивный паттерн и транслировал его… крайне болезненно.
        На станции поселилась тень. Уже через несколько дней доктор Форд заметил ее, неосязаемую, томительную, по-вампирски высасывающую жизнь и энергию из всего вокруг. Сфера ее воздействия протянулась за границы самой станции. Временами Крокетт поднимался наверх и, закутавшись в парку с нагревательными элементами, отправлялся на рискованные вылазки. Он доводил себя до полного изнеможения, пытаясь убежать от притаившейся подо льдом чудовищной депрессии.
        Тень неуловимо сгущалась. Прежде Крокетта не угнетали серые свинцовые тучи Антарктиды, и исполинские горные цепи, что высились вдали, словно потомство мифического Имира[55 - Имир - в германо-скандинавской мифологии первое живое существо, льдистый великан, из которого был создан мир.], до недавних пор не казались разумными существами. Они были наполовину живыми, но слишком древними, слишком утомленными, чтобы сдвинуться с места, и с вялым, тусклым удовлетворением по-прежнему лежали, скорчившись у бесконечного горизонта ледяной пустыни. А когда тяжелые, мощные, безмерно уставшие ледники сползали вниз, на Крокетта накатывал прилив депрессии. Его здоровый живой разум сжимался и слабел под таким нажимом.
        Он сопротивлялся, как мог, но тайный враг подкрадывался со всех сторон, и ни одна стена не могла защитить от него. Коварный и смертельно опасный, он словно бы проникал сквозь кожу.
        Крокетт представил себе Бронсона: свернувшись клубком в тишине и уставившись в пустоту, тот погружался в черную яму, которой было суждено стать его вечной тюрьмой. Представил и содрогнулся. Слишком часто за эти дни его мысли возвращались к странным, лишенным логики рассказам, которые он когда-то читал: М. Р. Джеймса[56 - Монтегю Родс Джеймс (1862 - 1936) - английский историк и писатель, мастер рассказа о привидениях.] и его предшественника Генри Джеймса[57 - Генри Джеймс (1843 - 1916) - американский писатель, создавший в числе прочего и ряд мистических произведений.], Бирса[58 - Амброз Бирс (1842 - 1914) - американский писатель и журналист, работавший среди прочего в жанре «страшных» рассказов.] и Мэй Синклер[59 - Мэй Синклер (1863 - 1946) - английская писательница, одним из направлений в творчестве которой также были рассказы о сверхъестественном.], а также других, кто писал о несуществующих духах. Раньше Крокетт получал от них удовольствие, ненадолго притворяясь, будто верит в невозможное.
        «Может ли такое случиться? - спрашивал он себя и отвечал: - Да».
        Но на самом деле не верил. Теперь призрак поселился на станции, и логические построения Форда не могли одолеть давние суеверные инстинкты Крокетта.
        Страх перед темнотой существовал с тех пор, как волосатые древние люди прятались по ночам в пещерах. Те твари, что ревели снаружи, не всегда представлялись им клыкастыми хищниками. Искаженные жуткие звуки, порожденные глухой, полной опасностей ночью за пределами круга света от костра, человеческая психика превращала в троллей и оборотней, вампиров, великанов и сгорбленных старух.
        Да, этот страх существовал. Но куда сильней был подавляющий пассивный ужас, закутанный в пелену нескончаемой жуткой депрессии.
        Ирландец вовсе не был трусом. После приезда Форда он решил остаться - по крайней мере, до тех пор, пока психиатрический эксперимент не завершится успехом или не провалится. Но вряд ли его могло обрадовать присутствие гостя, того маниакально-депрессивного пациента, о котором говорил Форд.
        Уильям Куэйл внешне мало напоминал Бронсона, но чем дольше он оставался на станции, тем сильнее становилось сходство. Этот худой черноволосый мужчина приблизительно тридцати лет легко приходил в ярость, если был чем-то недоволен. Цикл продолжался около недели. За это время Куэйла раскачивало от черной депрессии до дикого восторга. Паттерн поведения не менялся. Похоже, призрак на него вообще не действовал. Как объяснил Форд, интенсивность восходящей кривой блокировала подавляющее излучение интеграторов.
        - У меня есть история болезни Куэйла, - сказал Форд. - Его без труда вылечили бы в санатории, но я, к счастью, успел подать на него заявку раньше. Видите, как он заинтересовался пластиком?
        Они спустились в Черепушку, Крокетт проводил обычный осмотр интеграторов, но без всякого желания.
        - Он когда-нибудь раньше работал с пластиком, док? - спросил ирландец.
        Его тянуло поговорить, молчание лишь усиливало мрачную атмосферу.
        - Нет, но он сноровистый. Мозг Куэйла включается в работу точно так же, как и руки, так устроена его психика. Прошло три недели. Куэйл уже далеко продвинулся на пути к выздоровлению.
        - Но это ничего не изменило… для них. - Крокетт повел рукой в сторону белых башен.
        - Знаю. Пока не изменило… Но подождите немного. Когда Куэйл полностью поправится, думаю, интеграторы уловят эффект терапии. Индукция - единственно возможный способ лечения радиоатомного мозга. Очень плохо, что Бронсон так долго пробыл здесь один. Его можно было спасти, если бы…
        Крокетт не хотел задумываться об этом.
        - А сны Куэйла? - Форд усмехнулся. - Ловкий трюк. Но в нашем случае это оправданно. Куэйл встревожен, иначе он не сошел бы с ума. И его тревоги отражаются в снах, искаженные целым рядом внутренних цензоров. И мне необходимо дать правильную трактовку этих снов, выяснить их символику на основе того, что я знаю о самом Куэйле. Тест на словесные ассоциации очень мне в этом помог.
        - Как?
        - Он был неудачником. Это началось с самого детства, в отношениях с родными. Он ненавидел и боялся тирана-отца. С малых лет Куэйлу внушили, что он не может ни с кем соперничать и обязательно провалится. Любое препятствие он идентифицирует со своим отцом.
        Крокетт кивнул, рассеянно следя за показаниями приборов.
        - Вы хотите разрушить те чувства, которые он испытывал к отцу?
        - Смысл скорее в том, что отец имел над ним власть. Я должен доказать Куэйлу, что у него есть способности, а также изменить его убежденность в непобедимости отца. Религиозная мания здесь, возможно, тоже замешана, но это второстепенный фактор.
        - Призраки! - сказал вдруг Крокетт и уставился на ближайший интегратор.
        В холодной ясности флуоресцентного света Форд повернулся в ту сторону, куда смотрел Крокетт, и, поджав губы, окинул взглядом весь огромный подземный зал, где в полной тишине безучастно стояли высокие колонны.
        - Знаю, - сказал Форд. - Не думайте, что я этого не чувствую. Но я борюсь, Крокетт. В этом вся разница. Если бы я просто сидел в углу и впитывал депрессию, она бы меня одолела. Я остаюсь активным и смотрю на нее как на своего врага. Это лучший способ.
        Суровое, напряженное лицо врача как будто заострилось.
        - Сколько еще…
        - Мы приближаемся к финалу. Когда выздоровеет Куэйл, можно будет сказать точнее.
        …Бронсон, съежившийся в темноте, погруженный в безразличную, беспомощную депрессию, в сплошной глухой ужас, настолько подавляющий, что любая мысль была невыносимым и тщетным усилием, воля к борьбе угасала, и оставались только страх и смирение с удушающей, сжимающейся темнотой…
        Таким было наследство Бронсона.
        «Да, - размышлял Крокетт, - призраки существуют. Сейчас, в двадцать первом веке. Возможно, раньше их и не было».
        Призраков всегда считали суеверием. Но эта окутавшая подледную станцию тень не была простой тенью. Фантастические духи непрерывно атаковали мозг Крокетта - и когда он спал, и когда бодрствовал. Его сны полнились бесформенной, беспредельной, невыразимой темнотой. Она неотвратимо надвигалась, он пытался убежать от нее на ватных ногах.
        Но Куэйлу становилось лучше.
        Прошло три недели, четыре, пять и, наконец, шесть. Несчастный, измученный Крокетт уже начал думать, что не выберется из этой тюрьмы до самой смерти. Но упрямо терпел. Форд сделался более жестким, сухим, сдержанным, но сохранил целостность личности. Ни словами, ни поступками он не выдал, какое мощное психическое воздействие испытывает.
        Но в глазах Крокетта интеграторы приобрели индивидуальность. Как будто в Черепушке скрывались жестокие, демонически угрюмые ифриты, совершенно безразличные к тем людям, что заботились о них.
        Снежная буря раскурочила ледяную шапку и замуровала выход на поверхность. Крокетт стал еще мрачней, чем обычно. Набитые до отказа автоматы обеспечивали питанием всех троих. Безразличный ко всему на свете, Крокетт лишь вяло исполнял повседневные обязанности, и Форд все чаще бросал на него озабоченные взгляды. Напряжение не снижалось.
        Изменись хоть что-нибудь в убийственном однообразии депрессивных волн, возможно, надежда и появилась бы. Однако запись навечно застыла на этой простой фазе. В обреченной безысходности Крокетт не находил в себе сил даже для самоубийства и все же пытался уберечь пошатнувшийся рассудок, цепляясь за одну мысль: скоро Куэйл выздоровеет и с призраком будет покончено.
        Медленно, исподволь, но лечение продвигалось. Не щадя себя, доктор Форд осторожно вел Куэйла по дороге к здравому рассудку, сделавшись тем костылем, на который мог опереться больной. Куэйл опирался тяжело, но результатом доктор был доволен.
        Интеграторы по-прежнему выплескивали депрессивный паттерн, но появились изменения.
        Крокетт заметил их первым. Он отвел Форда в Черепушку и спросил, как на это реагировать.
        - Реагировать? На что? Вы считаете…
        - Просто почувствуйте, - с блеском в глазах перебил его Крокетт. - Оно изменилось. Неужели вы не улавливаете?
        - Да, - после долгой паузы медленно проговорил Форд. - Думаю, так и есть. Но трудно сказать наверняка.
        - Не трудно, раз уж мы оба чувствуем одно и то же.
        - Это правда. Оно ослабло… затихло. Мм, чем вы сегодня занимались, Крокетт?
        - Я? Да тем же, чем и всегда. О, я снова взялся за ту книгу Олдоса Хаксли.
        - К которой не прикасались неделями. Это хороший знак. Мощность депрессивных волн стихает. Разумеется, она не перейдет в восходящую кривую, а просто исчезнет. Индукционная терапия… Вылечив Куэйла, я автоматически вылечил и интеграторы.
        Форд глубоко, тяжело вздохнул, как будто его внезапно накрыло полное опустошение.
        - Вы сделали это, док, - сказал Крокетт с чем-то вроде восторга во взгляде.
        Но Форд не слушал.
        - Я устал, - пробормотал он. - О боже мой, как я устал! Ужасное напряжение. Каждую секунду бороться с проклятым призраком… Я не мог позволить себе даже успокоительное. Ну что ж, теперь я начну принимать амитал[60 - Амитал (амобарбитал) - снотворное средство.].
        - Может, выпьем? Это нужно отпраздновать. Если только… - Крокетт недоверчиво посмотрел на ближайший интегратор. - Если вы уверены.
        - Сомнений быть не может. Но нет, я хочу спать, и все!
        Он вызвал лифт и исчез из вида. Брошенный в одиночестве в Черепушке, Крокетт выдавил из себя кривую усмешку. Тени все еще скрывались в отдалении, но постепенно таяли.
        Он обозвал интеграторы непечатным словом - те остались безучастны.
        - Ах да, конечно, - сказал Крокетт. - Вы ведь просто машины. Только чертовски чувствительные. Призраки! Раз так, с сегодняшнего дня я здесь хозяин. Приглашу сюда своих друзей и устрою пьянку от рассвета до заката. А солнце в этих широтах не заходит долго.
        Высказав эту неопровержимую мысль, он отправился следом за Фордом. Психиатр уже спал, размеренно дыша, усталые морщины на его лице разгладились.
        «Он постарел, - подумал Крокетт. - Но кто бы на его месте не постарел?»
        Пульс замедлился, депрессивные волны затихли. Он словно бы даже почувствовал отлив. Беспричинное уныние не казалось больше таким всесильным. И он - о да! - начал строить планы.
        - Приготовлю-ка я чили, - решил Крокетт. - Как учил меня тот парень из Эль-Пасо. И запью скотчем. Даже если придется праздновать одному, чем не повод для пьянки?
        Он задумчиво покосился на Куэйла - тот поднял глаза от нового романа и лениво помахал рукой:
        - Эй, Крокетт, какие-то новости?
        - Н-нет, просто настроение хорошее.
        - У меня тоже. Форд говорит, что я выздоровел. Этот чувак - просто чудо.
        - Точно, - от всего сердца согласился Крокетт. - Хочешь чего-нибудь?
        - Ничего такого, что я не мог бы взять сам. - Куэйл кивнул в сторону настенного раздаточного автомата. - Через неделю-другую меня должны выпустить отсюда. Ты относился ко мне как к брату-христианину, но я буду рад вернуться домой. Меня ждет работа, с которой я справлюсь без проблем.
        - Это хорошо. Хотел бы я улететь вместе с тобой. Но мне еще два года здесь торчать, если только я не уволюсь или не добьюсь перевода.
        - У тебя тут уютно, как дома.
        - Да уж! - поежился Крокетт.
        Он поспешил уйти готовить чили, подкрепив силы мягким виски с дымным запахом. Если только он не бежит впереди паровоза… А что, если угнетающее воздействие до конца не исчезло? Что, если эта невыносимая депрессия вернется с прежней силой?
        Крокетт выпил еще, и это помогло.
        Да и вообще приободрило. Выпивка всегда поднимает настроение. За все время депрессии Крокетт ни разу не брал в рот спиртного. А теперь ему просто стало веселей, и, покончив с готовкой, он затянул песню мимо нот. Конечно, психическое излучение интеграторов не проверишь никаким прибором, и все же невозможно ошибиться в том, что убийственная атмосфера исчезла.
        Радиоатомный мозг тоже выздоровел. Губительный эффект ментального выброса Бронсона потерял силу, индукция победила его. Три дня спустя самолет забрал Куэйла и отвез обратно в Южную Америку, а Форд остался выяснить кое-какие мелочи и провести последнюю проверку.
        Атмосфера на станции полностью изменилась, стала светлей, дружелюбней, удобней для работы. Интеграторы больше не казались Крокетту чудовищными божествами в его персональном аду. Просто сверкающие, радующие глаз, как творения Бранкузи[61 - Константин Бранкузи (1876 - 1957) - французский скульптор румынского происхождения, один из основателей стиля абстрактной скульптуры.], очень полезные трубки с радиоатомным мозгом внутри, готовым добросовестно ответить на любой вопрос, который скормит ему Крокетт. Дела на станции шли гладко. А серое небо над полярной шапкой разразилось очистительной снежной бурей.
        Крокет готовился к зиме. Запасся книгами, откопал альбом для эскизов, проверил акварельные краски и решил, что без труда продержится до весны. Станция per se[62 - Как таковая (лат.).] не вызывала у него никакой депрессии. Он выпил еще немного и отправился на обход.
        Форд стоял перед интегратором и задумчиво его разглядывал. От предложенного виски с содовой он отказался:
        - Нет, спасибо. Уверен, что с этой штуковиной теперь все в порядке. Депрессивные волны прекратились.
        - Вам обязательно нужно выпить. Мы через такое прошли, брат. Эта дрянь успокоит вас, поможет расслабиться.
        - Нет… мне еще нужно составить отчет. Интеграторы настолько совершенные логические устройства, что было бы очень жаль, если бы они вышли из строя. По счастью, этого не произошло. Теперь я доказал, что безумие можно излечить индукцией.
        Крокетт покосился на интегратор:
        - Маленький дьявол. Посмотрите на него! Стоит тут, как будто вовсе ни при чем. Знает кошка, чье мясо съела.
        - Мм. Когда закончится буря? - спросил Форд. - Я хочу подготовиться к отлету.
        - Трудно сказать. Последняя не утихала неделями. А эта… - Крокетт пожал плечами. - Попробую выяснить, но ничего не обещаю.
        - Мне не терпится вернуться домой.
        - Мда…
        Крокетт поднялся на лифте в кабинет, проверил входящие вызовы и просмотрел список новых вопросов для интеграторов. Один оказался особенно важным: от Калифорнийского центра контроля землетрясений. Но и он мог подождать, пока не будут собраны все задания.
        Крокетт передумал напиваться, само облегчение уже опьяняло. Насвистывая, он взял пачку запросов и направился обратно в Черепушку.
        «Станция выглядит просто шикарно, - подумал он. - Возможно, это просто ощущение отсрочки смертного приговора, только чертова депрессия хуже смерти. Уф-ф!»
        Он вошел в лифт - огражденную перилами платформу, работающую по принципу старинных подъемников. Рядом с интеграторами нельзя использовать магнитные лифты. Крокетт нажал кнопку и посмотрел на Черепушку сверху: белые цилиндры казались с такого расстояния крохотными.
        Услышав шаги, он обернулся: к нему бежал Форд. Лифт уже начал опускаться, и Крокетт протянул руку к кнопке «стоп».
        И тут же пожалел об этом, увидев, как Форд поднял пистолет. Пуля угодила Крокетту в бедро. Он пятился, пока не уперся спиной в ограждения, а Форд тем временем запрыгнул в лифт. Лицо его больше не было строгим и напряженным, в глазах сверкало безумие, влажные губы обмякли.
        Он нечленораздельно завопил и снова спустил курок. Крокетт отчаянно бросился вперед. Кажется, пуля пролетела мимо, и он со всего разгона врезался в Форда. Психиатр потерял равновесие и упал на перила. Он попытался выстрелить еще раз, но Крокетт согнул ноги и ударил кулаком прямо в челюсть Форду.
        Момент был выбран с роковой точностью. Форд перелетел через ограждение, и лишь спустя долгие секунды Крокетт услышал стук упавшего далеко внизу тела.
        Лифт плавно опускался. Пистолет все еще лежал на платформе. Крокетт со стоном разорвал рубашку и скрутил ее в самодельный жгут. Из раны на бедре ручьем текла кровь.
        В холодном флуоресцентном свете вершины интеграторных башен поравнялись с Крокеттом, а затем поднялись выше. Если бы он перегнулся через перила, то увидел бы безжизненное тело Форда. Но у него еще будет время вдоволь насмотреться.
        Стояла полная тишина.
        Конечно же, это все перенапряжение и отсроченная реакция. Зря Форд отказался от выпивки. Алкоголь смягчил бы жуткую отдачу после долгих недель в аду. Недель борьбы с депрессией, месяцев напряжения, когда Форд не расслаблялся ни на секунду, представляя болезнь своим личным врагом, взвинчивая себя до совершенно невозможного уровня.
        А потом - победа и угасание депрессивных волн. И тишина, смертельная, ужасающая - время расслабиться и все обдумать.
        И Форд сошел с ума.
        Крокетт вспомнил, что говорил доктор: многие психиатры склонны к ментальной нестабильности - вот почему их тянет в эту область медицины, и вот почему они в ней хорошо разбираются.
        Лифт остановился. Бездыханное тело Форда лежало примерно в ярде от него. Крокетту не хотелось заглядывать в лицо психиатру.
        Маниакально-депрессивный психоз - довольно простой вид безумия. Шизофрения куда сложней. И она неизлечима.
        Неизлечима.
        Доктор Форд принадлежал к шизоидному типу. Он сам это сказал много недель назад.
        А теперь доктор Форд стал жертвой шизофренического психоза и умер насильственной смертью. Как раньше умер Бронсон. Тридцать белых колонн в загадочной неподвижности стояли в Черепушке, а Крокетт глядел на них с медленно нарастающим ужасом.
        Тридцать сверхчувствительных радиоатомных мозгов готовы были записать на чистый восковой диск новый паттерн. На этот раз не маниакально-депрессивный.
        Нет, это будет неисследованное, неизлечимое шизофреническое безумие.
        Да, именно ментальный взрыв. Мертвый доктор Форд лежал на полу, и в момент смерти в мозгу у него отпечатался паттерн безумия. Который может быть любым.
        Крокетт смотрел на интеграторы, гадая, что происходит сейчас внутри их сверкающих белых оболочек.
        «Это выяснится еще до того, как закончится вьюга», - подумал он с тоскливым ужасом.
        Потому что на станции снова завелся призрак.
        Темный ангел
        Музыкальный автомат грохотал на весь прокуренный бар. Старик, которого я разыскивал, сидел в отдельной кабинке в дальнем углу зала, уставившись в пустоту. Трясущиеся руки с выпуклыми венами вцепились в хрупкий стакан. Я узнал его.
        Это точно был он. Человек, который расскажет мне все, что я хочу знать. После того, что случилось сегодня в «Метрополитене»…
        Он был уже пьян. Глаза потускнели и остекленели. Я сел напротив и услышал, как он приговаривает снова и снова:
        - Кукла… Джоанна, ты не должна… Джоанна.
        Он заплутал в мире пьяных грез. Смотрел на меня, но не видел. Я был одним из наполнявших его воспоминания призраков.
        - Расскажи мне все, - попросил я.
        Но даже слова незнакомца не смогли пробиться сквозь затянувший разум туман. Души в нем больше не было. Он реагировал, как марионетка. Отвечал, когда мне удавалось задать вопрос-другой, и снова принимался бормотать про Джоанну и куклу.
        Я бы пожалел его, но ведь он был проклят. А мое дело - выяснить правду о том, что произошло час назад в «Метрополитене».
        - Все началось много лет назад, - заплетающимся языком проговорил он. - Вечером после сильного снегопада или даже перед ним. Не знаю.
        Он и не знал. Потом, когда изменения стали очевидны, он попытался выудить из памяти тот небольшой эпизод, который, вероятно, имел исключительную важность. Но как тут можно быть в чем-то уверенным?
        Жесты, слова, поступки того вечера, казавшиеся тогда совершенно естественными, теперь, по прошествии времени, несли на себе тонкий аромат пугающей неопределенности. Но тем вьюжным вечером он впервые что-то заподозрил.
        Ему было сорок, Джоанне - тридцать пять. Они подумывали остепениться и зажить спокойной уютной жизнью, и у них не было никаких причин отказаться от этой идеи. За двадцать лет Тим Хэзевей дорос от младшего клерка до директора рекламной фирмы с приличным доходом и без каких-либо серьезных проблем.
        У них была квартира на Манхэттене и маленький пекинес со вздорным характером по кличке Цу Линь. Только детей не было. Тим и Джоанна обрадовались бы детишкам, но не сложилось.
        Они прекрасно смотрелись вместе: Джоанна с черными как смоль волосами, гладкой кожей без единой морщинки, свежая, искрящаяся энергией и Тим - солидный, спокойный мужчина с добрым лицом и сединой на висках.
        Их стали приглашать на благопристойные обеды, но сами они порой втихую устраивали пирушки, чтобы тряхнуть молодостью.
        - Но не слишком увлекаться, - сказала Джоанна, когда их большой седан несся по Генри-Хадсон-парквей навстречу бьющей в лобовое стекло вьюге. - Этот джин был так себе.
        - Дай мне, пожалуйста, сигарету, дорогая, - попросил Тим. - Ага, спасибо. Не знаю, откуда Сандерсон достает выпивку, но подозреваю, что вылавливает ее прямо в Ист-Ривер. У меня от этого пойла бурлит в животе.
        - Следи за…
        Она сказала это слишком поздно. Из туманной пелены вьюги на них мчались сдвоенные фары.
        Тим отчаянно крутанул руль, ощутив болезненное изменение силы тяжести, что означало сильный занос. Седан дернулся и остановился. Тим вполголоса выругался и вышел из машины.
        - Задние колеса в канаве, - объяснил он Джоанне через открытое окно. - Тебе лучше выйти. Даже если не выключать фары, нас могут не заметить вовремя.
        Он обдумал вероятность того, что седан сплющится в груду железа, и решил, что, скорее всего, так и будет. Джоанна встала рядом, закутавшись в шубу, а Тим наклонился, ухватился за задний бампер и потянул изо всех сил. Но сдвинуть с места тяжеленную машину не удалось.
        Тим со вздохом отпустил бампер.
        - Попробую газануть, - сказал он. - Подожди здесь минутку, Джо, и крикни мне, если появится машина.
        - Хорошо.
        Он выжал сцепление, завел мотор. И с роковой внезапностью увидел, как приближается отраженный свет фар.
        Уйти от столкновения было уже невозможно. Он надавил на акселератор, почувствовал, как буксуют колеса… И вдруг случилось невероятное. Машина подпрыгнула. Другого слова тут не подберешь. Какая-то сила приподняла седан и вытолкнула на дорогу.
        Инстинктивно Тим сбросил газ и повернул руль. Автомобиль проскочил мимо, едва не задев его. Побледневший Тим остановил машину у обочины и вышел.
        Сквозь снежный шквал проступила темная фигура.
        - Джоанна?
        - Да, Тим, - ответила она после паузы.
        - Что случилось?
        - Я… не знаю.
        - Ты ведь не пыталась поднять машину? - спросил он, сам понимая, что такое невозможно.
        Джоанна помедлила с ответом.
        - Нет, - сказала она. - Должно быть, там под снегом твердая земля.
        - Ясное дело, - ответил Тим.
        Он достал фонарик, вернулся к канаве и быстро осмотрел ее.
        - Ага, - без особой уверенности согласился он.
        По дороге домой они молчали. Тим заметил на перчатках Джоанны блеск смазки.
        Мелочь, но это было только начало. Ведь Тим точно знал, что машину подняли из канавы, но такая хрупкая женщина, как Джоанна, не могла это сделать.
        А неделю-другую спустя их семейный врач, эндокринолог Фарли, сказал Тиму:
        - Попросите Джоанну зайти ко мне. Она уже давно у меня не была.
        - Она вполне здорова, - ответил Тим.
        Фарли сложил кончики пальцев вместе:
        - Правда?
        - Она вообще никогда не болеет.
        - Но может заболеть. Не сегодня, так завтра.
        - Ничего такого…
        - Я должен следить за ее здоровьем, - сказал Фарли. - Хочу провести полное обследование, с рентгеном и всем прочим.
        Тим взял сигарету и очень осторожно прикурил.
        - Хорошо. А теперь рассказывайте. Что с ней не так?
        - Я этого не говорил.
        Тим недоверчиво посмотрел на доктора. Фарли нахмурился и достал из ящика стола стопку рентгеновских снимков.
        - Есть кое-какие изменения, что-то связанное с лимфатическими узлами. Боюсь, не сделал ли я ошибку.
        - Какую?
        - Надо было позвать специалиста. Джоанна… э-э… возможно, это такая форма гипотиреоза. Ее кожа, эпидермис, она утолщается.
        - Я ничего не заметил.
        - А вы и не должны были. Если только не пытались ввести ей иглу для подкожных инъекций. Эти снимки…
        Казалось, он сомневался, стоит ли показывать их Тиму.
        - Я провел ей желудочно-кишечные исследования с йодным контрастом. Это один из способов взглянуть на внутренние органы. И выяснилось кое-что странное: у нее своего рода атрофия кишечника, полностью исчез аппендикс и сильно увеличилось сердце. И вот еще…
        - Что?
        - Может быть, и ничего, - сказал Фарли, снова постучав по снимкам. - Просто попросите Джоанну зайти ко мне.
        - Хорошо, - ответил Тим и вышел.
        Когда под вечер он вернулся домой, в гостиной было темно и пусто. Из спальни доносилось мурлычущее пение. Тим тихонько подошел и заглянул за дверь. Джоанну он не увидел, только на полу что-то шевелилось.
        Можно было подумать, что это пекинес, только оно было еще меньше, чем Цу Линь, и в движениях его чувствовалась механическая точностью заводной игрушки.
        Мурлыканье сменило тон и стало требовательным. Маленькая фигурка задвигалась иначе. Она исполнила пару неуклюжих балетных па - антраша, а потом арабеску, но не смогла удержать равновесие и с мягким стуком упала на ковер.
        Пение прекратилось.
        - Тим? - позвала Джоанна.
        С холодком в груди, мокрый от пота, Тим шагнул в спальню и включил свет. Джоанна сидела на кровати, поджав колени. Он подумал, как она прекрасна. Завитые колечками темные волосы, оживленное лицо. А потом он посмотрел вниз.
        Года два-три назад кто-то из друзей подарил Джоанне куклу, очень дорогую, с шарнирными руками и ногами, совсем как живую, несмотря на небольшие размеры. Ростом она была в полтора фута. Теперь кукла лежала, скрючившись, у ног Тима.
        Он заставил себя нагнуться и подобрать ее. Кукольные волосы под пальцами казались настоящими.
        - Джоанна, - сказал Тим и посмотрел на жену.
        Серая глухая беспомощность охватила его. Он вдруг понял, что видел. Это было невозможно, но луна светила ярко, и кукла двигалась не так, как марионетка или робот.
        Джоанна тоже поняла, что он все видел. Она вздрогнула и запахнулась в халат.
        - Ты не мог бы закрыть окно, Тим? Здесь холодно.
        Он молча выполнил просьбу. Когда их взгляды снова встретились, она уже приняла решение.
        - Присядь, Тим, - сказала она и похлопала по кровати рядом с собой. - Положи куклу сюда. Она больше не пошевелится. Если только я… Не знаю, поймешь ли ты меня, Тим. Захочешь ли понять. Но я надеюсь.
        - А я… я лишь надеюсь, что не сошел с ума, - медленно проговорил он. - Что это было, Джоанна? Ради всего святого!
        - Не волнуйся, ничего страшного. Я давно уже это чувствовала. Я меняюсь, вот и все.
        - Меняешься?
        - Сначала я сама испугалась. Но теперь… мой разум работает лучше, тело тоже. Я чувствую это, осознаю это, а кукла - просто эксперимент. Я могу управлять неживыми предметами на расстоянии. Но для этого нужно тренироваться. Это я подняла машину тем вечером, в метель. Ты не заметил, как я побледнела… потом? Усилие высосало из меня почти всю энергию. Но теперь я бы справилась без всякого труда.
        - Джоанна. Кажется, ты сошла с ума.
        Она отвела взгляд.
        - Не знаю, как начать, - задумчиво проговорила она. - Я так далеко ушла с тех пор, как заметила изменения, и теперь очень далеко от тебя, Тим. Я могу заглянуть в твои мысли. Там столько блоков и стен, что они не пропускают правду.
        - Как ты заставила куклу двигаться?
        Черные глаза посмотрели на него, а затем мозг пронзило что-то холодное и странное: стремительный водоворот, наподобие снежного вихря.
        И так же внезапно все прошло, однако голос Джоанны зазвучал сильней и отчетливей. Но вот что удивительно - теперь он понимал, чт? она говорит.
        И самым главным в ее словах было то, что она становится совершенно другим существом, человеком нового вида. Только само слово «человек» не подходит для точного описания. Мутации для человека были огромным шагом вперед в сравнении с неандертальцами, и точно так же в результате мутаций появится новая раса.
        - Но не обычным путем, Тим. Не так, как пишут фантасты. Не будет младенцев с головой диаметром в три фута и крохотным чахлым тельцем. Ничего похожего. Чем выше стоит животное на эволюционной лестнице, тем длинней у него период взросления. Это естественный отбор, сверхраса не будет в безопасности, если слишком рано покажет свое превосходство. Необходима защитная маскировка. Думаю, я первая мутация этого вида, Тим. И только с недавних пор - через тридцать пять лет после рождения - я начала взрослеть. А до этого жила подростком, всего лишь человеком. В прошлом уже были такие мутации, но неудачные: уродства, выкидыши, недоношенность. Но дальше они будут случаться все чаще и чаще. Мы будем размножаться. Возможно, пройдет много времени, прежде чем появится еще один сверхчеловек моего типа, но, думаю, я умру еще не скоро. Я взрослела тридцать пять лет, так что… - Джоанна развела руками. - И я буду меняться! Уже меняюсь. Теперь я смотрю на мир новым взглядом, взглядом взрослого! А до этого была просто ребенком!
        У нее загорелись глаза.
        - Нас станет больше. Думаю, я понимаю, как это со мной произошло. Помнишь моего отца? Он работал в музее. Незадолго до моего рождения отец отправился с экспедицией в Мексику изучать гигантский метеоритный кратер. Мать была там вместе с ним. Радиация от погребенного под землей метеорита привела к перестановкам в генах зародышевой плазмы, и эти мутации прошли успешно. А сейчас так много новых профессий, связанных с электроникой, излучается столько радиации! Пока я единственная в своем роде, но через сотню лет или даже меньше…
        Тим смотрел на нее. Да, она изменилась. Теперь он это видел. Она выглядела совсем иначе, странное сочетание новой юности и скрытой за ней твердой уверенности нового взрослого человека.
        И это еще не все. Как ребенок, повзрослев, получает новые трудноуловимые качества, так и Джоанна обрела нечто. Столь же сложное в описании, как сияние пламени свечи сквозь тонкий белый фарфор.
        И все же это была она, Джоанна. Умом он понимал, насколько запутанны ее объяснения, однако не мог им не верить. Как будто в голову протянулись невидимые пальцы, чтобы лепить мысли по новому образцу.
        Он взял жену за руку. По крайней мере, рука была прежней. Тонкие пальцы, теплые и расслабленные, лежали на его ладони. Он сжал их крепче.
        Ему нечего было возразить той непоколебимой убежденности и глубокой вере, которые завладели даже им самим. Каким-то образом она заставила его поверить.
        - Джоанна, - прошептал он. - Так нельзя…
        Она покачала головой.
        - Так нельзя, - повторил он. - Пусть это случилось. Возможно, такое случается раз в миллион лет. Но ты можешь все исправить.
        - Нет, не могу, - ответила она. - Трава не в силах остановить свой рост. Я не в силах снова стать семенем.
        - А как же мы?
        - Не знаю. - В ее голосе прозвучала печаль. - Думаю, мы не сможем жить как прежде, не сможем долго так жить.
        - Ты же знаешь, что я…
        - Я тоже тебя люблю. Но я боюсь. Понимаешь, я люблю Цу Линя, но иначе. Он низшее существо. И когда я окончательно повзрослею, ты можешь стать для меня таким же низшим существом.
        - Ты хочешь сказать, что я уже такой, - с горечью произнес он.
        - Нет, Тим, не такой. Но неужели ты не понимаешь, что я не могу управлять этими изменениями? Не могу остановить их. И мы будем постепенно отдаляться друг от друга, пока…
        - Цу Линь. Понимаю.
        - И это было бы ужасно. Для нас обоих. А может, для меня и не будет. Зависит от того, насколько я изменюсь к тому времени. Но ведь ты все понимаешь, дорогой? Лучше расстаться сейчас, чтобы сохранить хорошие воспоминания.
        - Нет, - ответил он. - Я смотрю на это иначе. Любые изменения можно исправить.
        - Человеческая логика, основанная на эмоциях. Ты же сам понимаешь, что это неправда.
        - Не оставляй меня, Джоанна.
        - Сегодня я так и так не уйду, - сказала она, пряча глаза. - Во многом я все еще человек и поэтому слишком уязвима. Думаю, в конце концов наша раса завоюет мир и будет им править, потому что мы защищены от эмоций. Да, они у нас останутся, но не смогут нами управлять. Логика станет высшим законом.
        Тим зашвырнул куклу в угол, и теперь она, нелепо изогнувшись, валялась на полу. Из соседней комнаты неслышными шагами прибежал проснувшийся от шума Цу Линь. Обнюхал куклу, а потом, успокоенный, улегся на полу, положил голову на пушистые золотистые лапы и опять задремал.
        А вот Тиму той ночью было никак не уснуть. Он долго лежал, прислушиваясь к тихому дыханию Джоанны, и разглядывая ее профиль в слабом свете луны. И вспоминал, вспоминал.
        Наконец он все-таки уснул, так ничего и не решив.
        А утром Джоанна исчезла.
        Целый год Тим не мог ее отыскать. Он пустил по следам жены частных детективов, но все напрасно. Тим не рассказывал им правду, потому что никто все равно не поверил бы. А если бы вдруг поверил…
        Иногда его посещали отвратительные видения: Джоанна, неприкаянная и чуждая, по-звериному охотилась на людей, с которыми больше не ощущала родства. Он попытался как-то намекнуть доктору Фарли, но врач был настроен откровенно скептически, и Тим оборвал разговор.
        И все равно ждал, лихорадочно просматривая свежие газеты. Он чувствовал, что когда-нибудь, где-нибудь увидит лицо Джоанны на черно-белой фотографии или прочитает ее имя в выпуске новостей.
        Когда это наконец произошло, Тим едва не пропустил сообщение. Он уже дочитал еженедельный журнал, отложил его в сторону и лениво покуривал, слушая радио, но образ Джоанны все витал в его мыслях. Не совсем такой, как прежде, с небольшими отличиями.
        И тут он понял, в чем дело. Снова взял журнал, нашел фотографию и присмотрелся как следует. Это была не Джоанна, а совершенно не похожая на нее женщина.
        Но все же за очертаниями щек и скул, за внешними отличиями в этом лице угадывалось что-то общее с Джоанной. Форма черепа не могла так измениться, и Джоанна не могла помолодеть - женщине вряд ли было больше двадцати.
        «Слишком юна для такого крупного научного открытия в области электромагнитных излучений, - подумал Тим. - Если только…»
        Следующим утром он сел на самолет в Беркли, штат Калифорния. Ему не удалось встретиться с Мэрион Паркхерст - так звали девушку. Она взяла короткий отпуск и отправилась в Скалистые горы. И не вернулась из отпуска.
        Мэрион Паркхерст исчезла.
        За два следующих года ничего не произошло. Было зарегистрировано и выпущено на рынок несколько новых изобретений, связанных с излучениями: например, усовершенствованный магнетрон и еще одно устройство, выдвинувшее новую концепцию в области телевидения. Мелочи, не имеющие сами по себе особой важности, но Тим сохранил вырезки из газет.
        Прошло пять лет.
        Семь.
        Десять.
        Он ничего не забыл. И знал, что не забудет до самой смерти. Он все так же крепко любил Джоанну и порой в своих грезах представлял себя святым Георгием, спасающим ее от дракона, ужасный облик которого приняло будущее.
        Иногда он видел во сне это будущее: мир, населенный людьми, подобными богам, чуждыми и бесчеловечными, как сами боги. Они были великанами, их огромные ступни давили людей, как муравьев.
        Однако Тим сознавал, что великанов можно убить. Мутации стали просто пугающими, но эти существа маскировались под людей. Десять лет прошло с того дня, как пропала Джоанна, и ее до сих пор не разоблачили. Она сохраняла полную свободу действий для… чего?
        Пятнадцать лет.
        Семнадцать.
        Но вот однажды, теплым летним вечером в Центральном парке, он снова увидел ее. Должно быть, какое-то фантастическое излучение ее мозга проникло в его голову, потому что она больше не была Джоанной: другая внешность, другая походка.
        Когда Тим окликнул ее, ему едва не сделалось дурно при мысли, что он мог обознаться. И все же он схватил ее за руки и развернул к свету горевшего над головой фонаря. Она бы с легкостью вырвалась. Тиму было шестьдесят два, и выглядел он старше своих лет.
        Она стояла, выжидая, и смотрела на него, пока Тим изучал ее лицо. В очках он видел бы лучше, но постеснялся их надеть. Возраст и так ясно читался по его лицу, но все же…
        На вид ей было двадцать - двадцать пять, и она ничем не напоминала Джоанну, но Тим и не искал физического сходства. Он надеялся ощутить ту яркую, обжигающую искру человечности, что горела в ней жарким пламенем.
        Но этой искры не было.
        Стало быть, он ошибся. Еще одна напрасная надежда, каких было немало. Плечи поникли, и Тим почувствовал себя дряхлым стариком. Он пробормотал что-то вроде извинений и отвернулся. И вдруг тонкие пальцы схватили его за руку.
        - Тим, - позвала она.
        Он недоверчиво посмотрел на нее. Этого не могло быть. Не могло случиться спустя семнадцать лет. В этой девушке не было… огня.
        Она прочитала его мысли. Наклонилась к нему, и невероятная волна жизненной силы, божественного пламени запульсировала сквозь нее. Тим был потрясен этой мощью.
        - Джоанна, - проговорил он. - Тебе нельзя…
        - Я научилась, - объяснила она. - Научилась контролировать силу. Она слишком опасна. По ней люди могут опознать меня.
        Тим ничего не смог сказать в ответ. Он попытался нащупать ее кисть, но она отдернула руку.
        - Не дотрагивайся до меня, Тим, - предупредила она. - Это моя ошибка. Я не должна была этого делать… Но, прочитав твои мысли и осознав, как ты потерян, одинок и несчастен, я просто не могла отпустить тебя без…
        - Я больше никогда не отпущу тебя, - сказал он.
        - Ты забыл, что я изменилась. Сильнее, чем ты можешь представить.
        - Это ты забыла. Посмотри.
        Он повел рукой в сторону ярко освещенных исполинских башен Нью-Йорка, окружавших парк, словно циклопические стражи.
        В те времена, когда они только поженились, это был их любимый вид. В такие теплые летние вечера они часто прогуливались по темным дорожкам, слушая музыку, которая доносилась с далекой карусели, беспричинно смеялись и разговаривали.
        Он тут же опустил руки: яркий фонарь безжалостно осветил кожу в коричневых пятнах и синие старческие вены.
        - Ты думаешь, все дело в возрасте? - спросила Джоанна. - Я могу снова сделать тебя молодым. Но ты останешься человеком, Тим, а я больше не человек.
        - Ты и вправду это можешь?
        - Да. Моя сила выросла. Но проблема не в возрасте, а в разных расах.
        - Чего ты хочешь, Джоанна? Что ты намерена сделать?
        - Сейчас? - Она кривовато усмехнулась. - Сейчас я просто жду. Много лет я занималась исследованиями, пытаясь электронными средствами вызвать искусственную мутацию, повторяющую мою собственную. Но у меня ничего не получилось. Боюсь, Тим, на всей Земле нет никого, подобного мне. И возможно, никогда не будет. Я проживу очень долго - тысячу лет или еще больше, но всю жизнь буду одинока. Я и сейчас одинока. Сознание собственной уникальности поддерживало меня многие годы, и я ждала, пока не поняла, каким безнадежным может быть ожидание. Я первый человек новой расы и, возможно, последний.
        - Брось это, - сказал Тим. - Ты бесцельно тратишь годы.
        - У меня их так много. Слишком много.
        - Вернись ко мне, Джоанна. Забудь все…
        На мгновение ему показалось, что она вот-вот уступит. Но тут в соседних кустах что-то зашуршало. Черный, неряшливый силуэт проступил на зеленом фоне в свете фонаря. Джоанна повернула голову, и Тим почувствовал выплеск волны чудовищной силы. У него потемнело в глазах и закружилась голова…
        - Это был просто бездомный, Джоанна, - сказал он. - Пьяный. Ты убила его?
        - Мне пришлось, он нас слышал. Ты единственный человек во всем мире, кто знает правду. Единственный, кому я могу полностью доверять.
        - Но он же был пьян! Он ничего бы не вспомнил. А если бы и вспомнил, ему бы никто не поверил.
        - Я не могу рисковать, - ответила она. - Я одна против всего мира. Забудь о нем. Его жизнь ничего не стоит.
        Она что-то увидела в лице Тима, у нее перехватило дыхание и вырвался слабый всхлип. Она отступила в тень.
        - Я сейчас уйду, Тим. Но если захочешь на меня посмотреть, я буду петь сегодня вечером в Метрополитене.
        Вот и все. Тим поежился. Вечер вовсе не был холодным, но кровь его с годами остыла. А под ногами пугающе тихо лежало человеческое тело.
        Тим поспешил уйти прочь. Он уже ничем не мог помочь этому бродяге. Смерть настигла его так внезапно, так непостижимо. И может настичь любого, в любом месте - велением Джоанны, темного ангела.
        Он понял теперь, что она, подобно ангелам, вне человечности и, возможно, вне морали. Ее связи с миром людей ослабли. Наверное, Тим и был последней такой связью. И когда она тоже оборвется…
        Не останется ничего, что могло бы удержать ее от исполнения любых своих желаний. Джоанна проживет еще тысячу лет или даже больше. И она обладает сверхчеловеческой силой. Стала ли она совсем взрослой?
        Если нет, будущее может обернуться сущим ужасом.
        Чувствуя, что рассудок ускользает от него, Тим остановился возле ближайшего бара и заказал виски. А потом еще и еще.
        Мир виделся ему беспомощным, бьющимся в агонии под властью этой женщины. Не просто повелительницы, а Лилит, Юноны, богини. И возможно, матери богов. В этом было ее предназначение - стать прародительницей новой расы, которая сокрушит и искоренит человечество.
        К восьми часам Тим совершенно опьянел. Он вернулся домой на такси, достал из ящика стола небольшой плоский автоматический пистолет и отправился в Метрополитен. Купил у спекулянта билет по заоблачной цене и вошел в зал, готовый действовать.
        Мозг его пылал.
        Он узнал Джоанну, как только она появилась. По дьявольской иронии она представляла на сцене Маргариту, чистую душу, что сопротивлялась обольщениям Фауста и его злого гения.
        Тим Хэзевей помедлил немного и наконец решился. Сухощавый седой мужчина поднялся с первого ряда партера и нацелил пистолет на Маргариту в белом платье. У него был вид безумца. К нему потянулись руки, поднялся взволнованный ропот.
        Он надавил на спусковой крючок. Промахнуться невозможно. Пуля войдет прямо в сердце.
        Войдет в сердце… Джоанны.
        Да, это было так легко. Она растерялась от суеты, гула, мозговых излучений тысячи зрителей по всему театру.
        У нее не было шансов воспользоваться своей нечеловеческой силой. Она еще не до конца повзрослела, и, значит, Тим мог ее убить.
        Но не сделал этого.
        В последний момент он дернул ствол пистолета вверх - пуля пробила цветастый занавес. С хриплым рыданием Тим бросился в самую гущу собравшихся вокруг зрителей и растворился в людском водовороте.
        Он незаметно выскочил из театра. Толпа вопила так громко, что он не расслышал своего имени, снова и снова повторяемого со сцены Маргаритой в белом платье:
        - Тим, вернись! Ты был прав, дорогой! Тим, вернись ко мне!
        Тим Хэзевей поставил стакан на стол и уставился на меня затуманенным взглядом. Теперь он казался не таким пьяным, как в начале своего рассказа.
        - Она это сказала? - пробормотал старик. - После того как я…
        - Да.
        - Вы были там?
        - Был.
        Музыкальный автомат снова взревел развеселой мелодией. Причудливые тени танцующих пар задергались по стене.
        Хэзевей поднялся из-за стола.
        - Спасибо, - поблагодарил он, облизав губы. - Спасибо, что пришли… рассказали…
        - У меня были на то причины, - ответил я. - Куда вы собрались?
        - Назад к ней. К моей жене.
        Кабинка была закрытой, нас никто не видел. Я тоже встал, посмотрел на Хэзевея… и пустил в ход силу.
        Он умер мгновенно, не почувствовав боли. Милосердие, а не убийство.
        Я подождал, пока обмякшее тело не осядет, скрывшись из вида. По-своему я был благодарен ему… Потому и убил.
        А он дал мне ответ, который я так много лет искал. Даже от низшей расы может быть какая-то польза. Выбросив из головы мысли о Хэзевее, я вышел из бара. И отправился к Джоанне, матери моих будущих детей, прародительнице новой расы, которой суждено править миром.
        Зовите его демоном
        ГЛАВА 1
        НЕНАСТОЯЩИЙ ДЯДЯ
        Четверть века спустя Джейн вернулась в Лос-Анджелес и проехала мимо дома бабушки Китон. В глазах ребенка он казался богатым особняком, но теперь Джейн увидела фахверковую развалюху, покрытую выцветшей и облупившейся краской, хотя на деле дом почти не изменился.
        Сейчас, двадцатью пятью годами позже, она не чувствовала здесь… опасности. Разве что иррациональное эхо былого страха и отголоски времени, проведенного в этом доме девятилетней Джейн Ларкин, худенькой, большеглазой девочкой с невероятно модной тогда стрижкой под Бастера Брауна[63 - Бастер Браун - персонаж газетных комиксов с прической «паж».].
        Дети воспринимают мир иначе, чем взрослые. Воспоминаний было множество - и в то же время всего ничего. Джейн помнила, как июньским днем 1920 года вошла в гостиную, подняла взгляд к люстре зеленого стекла, прилежно расцеловала родню (бабушку Китон, неприветливую тетю Бесси и четверых дядьев), а затем без колебаний подступила к новоявленному дяде, который отличался от остальных.
        Дети невозмутимо смотрели на нее. Они всё знали - и видели, что она тоже все знает, - но пока что держали язык за зубами, и Джейн сообразила, что по негласному этикету детства не следует заводить речь об этой… загадке, пока о ней не заговорят другие.
        В доме было тревожно. Взрослые смутно чувствовали: что-то не так. Но дети… Джейн понимала, что дети не чувствуют, а знают.
        Позже они собрались на заднем дворе под сенью финиковой пальмы. Джейн ждала, то и дело поправляя новое ожерелье (красивое, таким и похвастать не грех), а остальные переглядывались («Как думаешь, она заметила?»), и наконец Беатрис (она была старше других) предложила сыграть в прятки.
        - Надо бы рассказать ей, Би! - выпалил малыш Чарльз, и Беатрис отвела глаза:
        - О чем? Спятил, что ли?
        - Сама знаешь о чем, - настаивал Чарльз, не вдаваясь в подробности.
        - Можете и дальше секретничать, - сказала Джейн. - Без вас ясно, что к чему. Он мне не дядя.
        - Видали? - торжествующе усмехнулась Эмили. - Она тоже поняла. Я же говорила, что она все поймет!
        - Странное дело… - Джейн прекрасно знала, что человек в гостиной ей не дядя и никогда им не был. Он лишь притворялся родственником, причем так ловко, что сумел обмануть взрослых, но незамутненные и по-детски беспристрастные глаза Джейн видели его насквозь. Этот человек - не обычный взрослый. Он какой-то… пустой.
        - Совсем недавно объявился, - сказала Эмили. - Недели три тому назад.
        - Три дня, - услужливо поправил ее Чарльз, мерявший время не календарем, а событиями и происшествиями. Когда болеешь или идет дождь, дни тянутся невыносимо долго, зато летят стрелой, если катаешься на карусели в приморском парке или играешь на заднем дворе.
        - Три недели, - сказала Беатрис.
        - Откуда он взялся? - спросила Джейн.
        - Без понятия, - призналась Беатрис после обмена косыми взглядами.
        - Из большой круглой дыры, - сказал Чарльз. - Она то появляется, то исчезает, а внутри огоньки. Как на рождественской елке.
        - Хватит выдумывать, - осадила его Эмили. - Ты что, и правда видел эту дыру, Чарльз?
        - Нет, не видел. Но вроде как замечал.
        - А они не замечали? - Джейн имела в виду взрослых.
        - Нет, - ответила Беатрис, и все посмотрели на дом, где остались эти уму непостижимые создания. - Ведут себя так, словно он всегда здесь был, - все, и даже бабуля, а тетя Бесси говорит, что он здесь был, когда меня еще не было. Вот только я знаю, что это не так.
        - Три недели, - наконец согласился Чарльз.
        - Из-за него взрослым нездоровится, - сказала Эмили. - Тетя Бесси постоянно пьет аспирин.
        Джейн обдумала услышанное. На первый взгляд ситуация казалась абсурдной. Дядя, которому три недели от роду? Может, взрослые просто притворяются? Бывает же, что они притворяются - по причинам, которые понятны только им, взрослым, - но почему-то такая версия ее не устроила. Да, взрослые могут обманывать детей своим притворством. Но недолго.
        Теперь, когда лед был сломан и Джейн признали за свою, Чарльз взволнованно затараторил:
        - Расскажи ей, Би! Расскажи главный секрет! Ну, тот самый! Можно показать ей дорогу из желтого кирпича? Можно, Би? А?
        Снова тишина. Похоже, Чарльз проговорился. Понятное дело, Джейн знала о дороге, вымощенной желтым кирпичом. Эта дорога рассекает Гибельную пустыню и ведет прямиком в Изумрудный город, столицу страны Оз.
        Прошло немало времени, прежде чем Эмили кивнула:
        - Ну да, надо бы рассказать. Вот только Джейни, не ровен час, испугается. Там кромешная тьма.
        - Ты тоже испугалась, - сказал Бобби. - В первый раз даже разревелась.
        - Ничего подобного! Да и вообще… все это понарошку.
        - Как бы не так! - заявил Чарльз. - В прошлый раз я дотянулся до короны!
        - Не корона это, - сказала Эмили. - Это он сам. Руггедо[64 - Руггедо - король гномов, персонаж серии сказок Л. Ф. Баума о стране Оз.].
        - Руггедо? Это он? - Джейн вспомнился дядя, который не был настоящим дядей - да и настоящим человеком, - и дети поняли, о ком речь.
        - О нет, - ответил Чарльз. - Руггедо в погребе живет. Мы носим ему мясо, сырое, с кровью. Представляешь, ему нравится! Он его глыть-глыть!
        Беатрис взглянула на Джейн, кивнула на детский флигель - растрескавшийся ящик из-под пианино, зато с настоящим потайным замком, - а затем сменила тему разговора, да так искусно, что этого никто не заметил. Вскоре началась игра в индейцев и ковбоев, и Бобби с ужасающими завываниями увел свою ватагу за угол, а Беатрис и Джейн затаились в темном теплом убежище, где приятно пахло акацией. Когда вопли индейцев стихли, Джейн подумала, что Беатрис выглядит на удивление взрослой.
        - Хорошо, что ты приехала, Джейни. Мелкие ничего не понимают. На самом деле все очень плохо.
        - Кто он такой?
        - Не знаю, - поежилась Беатрис. - По-моему, живет в погребе. - Она помолчала. - Хотя попасть к нему можно только с чердака. Я бы с ума сошла от страха, но малыши… Похоже, их это не смущает.
        - Так кто он, Би?
        Беатрис повернула голову, взглянула на Джейн, и стало ясно, что она не может - или не в состоянии - говорить на эту тему. Будто ей что-то мешало. Но поскольку вопрос был важный, она постаралась ответить. И упомянула ненастоящего дядю.
        - Думаю, он и есть Руггедо. Вернее, не думаю, а знаю. Так говорят Чарльз и Бобби, а им виднее, чем мне. Они младше… Трудно объяснить, но - помнишь Прыгалсов?[65 - Прыгалсы - персонажи сказки Ф. Баума «Путешествие в страну Оз» (перевод И. Париной).] Он примерно такой же.
        Прыгалсы. Неприятные существа, живущие в пещере у дороги в страну Оз и обладающие практичной способностью отстегивать головы от туловищ и запускать ими в прохожих. По недолгом размышлении аналогия стала очевидной. Голова Прыгалса может находиться в одном месте, а тело в другом, но и голова, и тело принадлежат одному и тому же Прыгалсу.
        Разумеется, у иллюзорного дяди имелись и голова, и тело, но Джейн смутно осознавала потенциальную двойственность его натуры: одна половина с обманчивой непосредственностью обретается в доме и насылает на людей странное недомогание, а другая, бесформенная и безымянная, гнездится в погребе и ждет окровавленного мяса…
        - Чарльз знает о нем больше остальных, - говорила Беатрис. - Это он узнал, что нам придется кормить Ру… Руггедо. Мы приносили разную еду, но он берет только сырое мясо. А если перестанем его кормить, случится нечто ужасное. Мы это выяснили. Мы - в смысле, дети.
        Джейн не стала спрашивать, как они это выяснили. Дети воспринимают свойственный им эквивалент телепатии как нечто само собой разумеющееся.
        - Но они… Они не знают, - добавила Беатрис. - И мы не можем им рассказать.
        - Не можем, - согласилась Джейн.
        Девочки смотрели друг на друга, понимая, насколько велика и неразрешима проблема детской беспомощности, как сложны для понимания нравы и обычаи мира взрослых и какую надо соблюдать осторожность. Взрослые - не люди, а инопланетные существа. И они всегда правы.
        К счастью для детей, они встретили врага не поодиночке. Человек постарше запросто мог бы лишиться рассудка, но Чарльзу, сделавшему первые открытия, было каких-то шесть лет, а в таком возрасте сойти с ума попросту невозможно, поскольку для шестилетних психотическое состояние является вариантом нормы.
        - И с тех пор, как он появился, взрослые болеют, - сказала Беатрис.
        Это Джейн уже поняла. Волк может накинуть овечью шкуру и незаметно проникнуть в стадо, но овцы непременно занервничают, хотя причина тревоги останется для них неизвестной.
        Все дело в настроении. У ненастоящего дяди наблюдались те же психоэмоциональные симптомы: он тревожился, чего-то ждал, понимал, что где-то непорядок, а где - непонятно, но в его случае это была обычная маскировка. Ему не хотелось привлекать внимание, отклоняясь от стандарта, свойственного произвольно выбранному человеческому обличью.
        И Джейн смирилась. Смирилась с дядей, который был… пуст, и с обитателем погреба, существом по имени Руггедо, которого надо было регулярно кормить сырым мясом, чтобы не случилось «нечто ужасное».
        Притворщик из другого мира, имеющий сильные и слабые стороны. Дети безоговорочно принимают очевидные доказательства его силы, ведь детям свойствен реализм, и в голодном, не похожем на человека существе нет ничего невероятного: вот же оно, взяло и появилось.
        Пришло из времени, пространства, какого-то непостижимого места, и дети сразу поняли, что это существо никогда не испытывало человеческих эмоций, хотя ловко притворяется человеком и умеет влиять на сознание взрослых, прививая им искусственную память о своем существовании. Взрослые уверены, что помнят его. Там, где обманется ребенок, взрослый распознает мираж - и наоборот, окутавшая разум иллюзия введет в заблуждение взрослого, но не ребенка.
        Руггедо не под силу повлиять на их детские умы, поскольку дети, по мнению взрослых, не вполне разумны, да и полноценными людьми их не назовешь. Беатрис была старше других, и она боялась, ведь у нее начинала развиваться эмпатия, но малыш Чарли не чувствовал почти ничего, кроме радостного возбуждения, а самый маленький, Бобби, уже заскучал…
        Вполне вероятно, что позже Беатрис вспоминала, как выглядел Руггедо (хотя в самых общих чертах), но остальные и думать о нем забыли. Поскольку нашли его при самых странных обстоятельствах и, возможно, в какой-то мере изменились за время контакта с этим существом. Оно принимало пищу или отказывалось от нее. Только и всего. В доме находилось тело Прыгалса, и оно притворялось человеком, а его голова тем временем лежала в жутком гнездышке, которое Прыгалс соорудил, исказив пространство, и оставалась невидима и нематериальна для любого, кто не умел найти дорогу из желтого кирпича.
        Кто он такой? Если не с чем сравнивать - а сравнивать и впрямь было не с чем, - имя не подберешь. Думая об этом существе, дети называли его Руггедо. Но он не был королем гномов. Он и близко не был этим вечно расстроенным и даже смешным толстяком. Как бы его назвать?
        Зовите его демоном.
        Слово подходит ему по многим (хотя не по всем) параметрам, а потому сгодится - за неимением лучших вариантов. Взрослый сказал бы, что Руггедо - сверхсущество, чужеродный монстр, но если принять во внимание его поступки и запросы… Пусть будет демон.
        ГЛАВА 2
        СЫРОЕ МЯСО
        Несколькими днями позже ее разыскала Беатрис:
        - Сколько у тебя денег, Джейни?
        Джейн обследовала карманы:
        - Четыре доллара тридцать пять центов. На вокзале папа дал мне пять долларов. Я купила попкорн и… ну… всякое разное.
        - Ох, как же хорошо, что ты здесь! - с облегчением выдохнула Беатрис, без лишних слов было решено, что типичный для детских компаний социалистический уклад распространяется и на этот клуб по насущным интересам, а посему скромное состояние Джейн пойдет на благо не отдельным индивидуумам, но всей группе в целом. - Видишь ли, деньги заканчиваются. Бабуля застукала нас за воровством из ледника, и больше мы не рискуем, но только представь, сколько мяса можно купить на четыре доллара тридцать пять центов!
        Никто не задумался о неизбежном истощении этого фонда. По тем временам сумма была неслыханной. К тому же дорогое мясо покупать не надо. Главное, чтобы сырое. С кровью.
        Бок о бок они прошагали по тенистой улице, обрамленной акациями, среди которых попадались тощие пальмы и поникшие шинусы. Приобрели два фунта рубленого фарша и безрассудно спустили двадцать центов на газировку.
        Когда вернулись, в доме царила воскресная апатия. Дядя Саймон и дядя Джеймс ушли за сигарами. Дядя Лью и дядя Берт читали газеты. Тетя Бесси вязала крючком, а бабушка Китон листала журнал «Молодежь», старательно выискивая пикантные пассажи. Обе девочки встали перед бисерными портьерами и заглянули в комнату.
        - Ну что, девчушки, - звучно пробасил дядя Лью, - комиксы уже видели? «Матт и Джефф»[66 - «Матт и Джефф» - популярный комикс художника Бада Фишера. Считается первым комиксом, выходившим ежедневно.] смешной, а Запальная Свеча…[67 - Запальная Свеча - лошадь, персонаж всемирно известного комикса «Барни Гугл и Запальная Свеча» художника Билли Дебека.]
        - Меня вполне устраивает мистер Гибсон[68 - Уолтер Гибсон - фокусник и писатель, создатель палп-персонажа «Тень».], - перебила его бабушка Китон. - Вот это настоящий художник. У него люди хотя бы на людей похожи.
        Тут распахнулась дверь, и в комнату ввалился дядя Джеймс, тучный, улыбчивый и совершенно счастливый - как видно, после нескольких кружек пива. Следом, являя собой воплощение благопристойности, семенил дядя Саймон.
        - По крайней мере, здесь тихо. - Он кисло глянул на Джейн и Беатрис. - Иной раз в доме такой шум и гам, что я собственных мыслей не слышу.
        - Бабуля, - спросила Беатрис, - а где дети?
        - Наверное, на кухне, милая. То ли вода им понадобилась, то ли что-то еще.
        - Спасибо. - И девочки вышли из комнаты, пропитанной каким-то неуютным предчувствием. Овцы чуяли волка, но тот вполне обходился овечьей шкурой. Они не знали…
        На кухне дети, вооружившись мокрыми кисточками, увлеченно трудились над фрагментом комикса. Если намочить бумагу, на ней проступали картинки. Газетная страница была обработана каким-то химическим веществом, и после контакта с влагой появлялись рисунки - в тусклых пастельных тонах, но очень эффектные, не хуже японских цветков, что распускаются, если положить их в воду, или китайского печенья с предсказаниями.
        Остановившись за спиной у Джейн, Беатрис немедленно предъявила остальным сверток из мясницкой лавки:
        - Два фунта. У Джейни были деньги, а у Мертона сегодня открыто, и я решила, что правильнее будет…
        Эмили продолжала раскрашивать комикс, но Чарльз тут же вскочил:
        - Наверх пойдем, да?
        - Не знаю, стоит ли мне подниматься, - засомневалась Джейн. - Я…
        - Мне тоже не хочется, - вероломно заявил Бобби, а когда Чарльз обозвал его трусом, добавил: - Никакой я не трус. Просто там ничего интересного. Я бы лучше во что-нибудь другое поиграл.
        - Эмили, - негромко позвала Беатрис, - сегодня тебе необязательно ходить на чердак.
        - Нет, обязательно. - Наконец-то Эмили отвлеклась от раскраски. - Мне не страшно.
        - Хочу на огоньки посмотреть, - сказал Чарльз, и Беатрис налетела на него:
        - Хватит врать! Нет там никаких огоньков!
        - А вот и есть! По крайней мере, иногда.
        - А вот и нет!
        - А вот и есть! Просто ты тупица, вот и не видишь огоньков. Ладно, пора его накормить.
        Джейн поняла, что теперь командование перешло к Беатрис. Она была старшей, и чувствовалось, что она боится сильнее остальных. Даже сильнее Эмили.
        Они поднялись наверх. Сверток с мясом несла Беатрис. Бечевку она уже разрезала. В коридоре второго этажа все столпились перед дверью.
        - Нам сюда, Джейни, - с гордостью объявил Чарльз. - Полезем на чердак. В туалете есть люк с выдвижной лестницей. Чтобы дотянуться, надо встать на ванну.
        - А как же платье?.. - не решалась Джейн.
        - Не испачкаешься. Ну, пойдем!
        Чарльзу хотелось быть первым, но он ростом не вышел, а поэтому Беатрис взгромоздилась на край ванны и дернула за кольцо в потолке. Скрипнул люк, медленно и величаво опустилась лестница. Наверху не было темно. В немытые окна проникал тусклый свет.
        - Пойдем, Джейни, - неожиданно сипло позвала Беатрис, и дети, проявляя чудеса акробатики, взобрались на чердак.
        Там было тепло, тихо и пыльно. Поперек стропил доски, на досках ящики и дорожные кофры.
        Беатрис уже пробиралась по одной из балок. Джейн внимательно смотрела на нее, но Беатрис не оглядывалась и ничего не говорила. Протянула руку за спину, и шедший следом Чарльз вцепился ей в ладонь. Беатрис переступила на доску, лежавшую на соседней балке, шагнула раз, другой… остановилась… и вернулась вместе с Чарльзом.
        - Ты все неправильно сделала, - разочарованно сказал мальчишка. - Думала не о том, о чем надо.
        В тускло-золотом свете лицо Беатрис казалось незнакомым. Джейн посмотрела двоюродной сестре в глаза:
        - Би…
        - Все нормально, - тут же отозвалась Беатрис. - Просто надо думать о чем-то другом. Пошли.
        Она отправилась в новое путешествие по доске. Шедший за ней Чарльз монотонно забубнил:
        - Раз и два, вот дрова, три-четыре, двери шире, пять-шесть, время есть…
        Беатрис исчезла.
        - …семь-восемь, мясо носим…
        Чарльз исчез.
        Бобби, расправив плечи, неохотно последовал за ним. И тоже исчез.
        Эмили тихо пискнула.
        - Ох… Эмили! - воскликнула Джейн, но младшая кузина лишь сказала:
        - Просто неохота туда спускаться.
        - Ты не обязана.
        - Нет, обязана, - возразила Эмили. - Знаешь что? Будет не страшно, если ты пойдешь прямиком за мной. Всегда кажется, что кто-то крадется позади и вот-вот схватит за спину, но пообещай, что пойдешь следом и все будет хорошо.
        - Обещаю, - кивнула Джейн.
        Ободренная, Эмили пробежала по дощатому мостику. Джейн неотрывно смотрела на нее, но все равно не увидела, как кузина исчезла. Это произошло внезапно. Раз - и нету. Джейн шагнула было следом, но тут ее позвали снизу.
        - Джейн! - Голос тети Бесси. - Джейн! - Теперь громче и категоричнее. - Джейн, ты где? Иди-ка сюда!
        Замерев, Джейн смотрела в пространство за доской. Пусто. Ни Эмили, ни других детей. Никаких следов. Атмосфера на чердаке вдруг стала густой и зловещей. Но все равно Джейн пойдет за остальными, ведь она дала слово, если только не…
        - Джейн!
        Она неохотно спустилась и проследовала в спальню тети Бесси. Та с чопорным видом подкалывала ткань и раздраженно шевелила губами.
        - Господи, Джейн, где тебя носило? Никак не докричаться!
        - Мы играли, - ответила Джейн. - Звали, тетя Бесси?
        - Еще как звала! Смотри, какой воротничок я тебе связала. Для платья. Поди-ка сюда, давай примерим. Ну, девица, растешь как на дрожжах!
        Во время бесконечной и чрезвычайно щекотной примерки Джейн не переставала думать об Эмили, такой испуганной и одинокой где-то там, на чердаке, и в конце концов начала испытывать к тете Бесси острейшую неприязнь, хотя мысль о восстании или побеге так и не пришла ей в голову. Ведь мир взрослых - это абсолютная монархия. Что касается относительных ценностей, в тот момент на свете не было ничего важнее, чем примерить воротничок. По крайней мере, для взрослых, правящих этим миром.
        А перепуганная и одинокая Эмили осталась на мостике, который вел… Куда же он вел, этот мостик?
        Дяди играли в покер, а тетя Гертруда - она неожиданно приехала на несколько дней - разговаривала в гостиной с бабушкой Китон и тетей Бесси. Актриса водевиля, тетя Гертруда была очаровательной миниатюрной красоткой, и ее безграничная утонченность вкупе с бесконечной любовью к жизни всегда приводили Джейн в восторг, но сегодня тетя пребывала в подавленном настроении.
        - От здешнего воздуха у меня мурашки по коже. - Сложенным веером она щелкнула Джейн по носу. - Привет, мордашка. Что не играешь с остальными?
        - Ох… Что-то устала я играть, - ответила Джейн, думая об Эмили.
        Миновал почти час с тех пор, как…
        - В твоем возрасте я не уставала совершенно, - сказала тетя Гертруда. - А теперь только посмотри на меня… Три выступления в день, да еще с этим ужасным партнером! Мама, я не рассказывала?.. - И она перешла на шепот.
        Тетя Бесси вязала крючком что-то шелковое, и Джейн следила за однообразными движениями ее тощих пальцев.
        - Здесь как в морге, - заявила вдруг тетя Гертруда. - Почему все так себя ведут? Кто-то умер?
        - Это из-за воздуха, - отозвалась тетя Бесси. - Круглый год жара.
        - Тебе бы побывать в Рочестере зимой, дорогая моя Бесси, да отыграть там пару представлений! Сразу научилась бы ценить теплый климат. Да и не в жаре дело. Такое чувство, что я… хм… стою на сцене, а занавес только что подняли.
        - Это тебе кажется, - возразила бабушка Китон.
        - Привидения, - выдохнула тетя Гертруда и умолкла, а бабушка Китон хлопнула по мягкой объемистой ляжке, на которой перебывало множество детей, и бросила острый взгляд на Джейн:
        - Поди сюда, деточка.
        Джейн прижалась к ней и, разомлев от приятного тепла, постаралась избавиться от дурных мыслей и переложить гнет ответственности на плечи бабушки Китон. Не получилось. В доме был непорядок, и тяжелая атмосфера волнами расходилась из его центра, находившегося где-то поблизости.
        Ненастоящий дядя. Голод и страстное желание насытиться. Близость сырого мяса дразнила его, лежавшего в укромном, странном, непостижимом убежище, невесть где - но точно не здесь, - в неведомом пространстве, куда ушли другие дети.
        Он был там, внизу, исходил слюной в ожидании корма; он был там, наверху, пустой и голодный, ненасытная прорва, до которой рукой подать.
        Двойственный и двуличный дядя; он прячет свою ужасающую суть под маской, но его видно насквозь…
        Джейн зажмурилась и крепче прильнула к плечу бабушки Китон, а тетя Гертруда продолжала разглагольствовать, но тирады казались вымученными, словно она чувствовала, что под внешней обыденностью скрывается нечто неестественное, и была слегка напугана.
        - Через пару дней премьера в Санта-Барбаре, мам, - сказала она, - и я… Да что тут не так, в этом доме?! Сегодня я места себе не нахожу! В общем, приходите на первый сеанс. Это комедийный мюзикл, и мне дали главную роль.
        - Я уже видела «Пльзенского принца»[69 - «Пльзенский принц» - оперетта Густава Людерса.], - заметила бабушка Китон.
        - Но не с моим участием. Все приглашены. Я забронировала номера в гостинице. И непременно возьмите детей! Хочешь увидеть меня на сцене, Джейн?
        Джейн кивнула, не отнимая головы от бабушкиного плеча, и вдруг спросила:
        - Скажите, тетя, вы каждого дядю видели?
        - Ну да, конечно.
        - Всех? Дядю Джеймса, дядю Берта, дядю Саймона и дядю Лью?
        - Да, всю когорту. А что?
        - Просто интересно.
        Значит, тетя Гертруда тоже не заметила лишнего дяди. Не такая уж она наблюдательная, подумала Джейн.
        - Но с детьми пока не встречалась. Лучше бы поторопились, а то подарков не получат. Не поверишь, что я тебе купила, Джейни!
        Но Джейн пропустила эту многообещающую фразу мимо ушей, поскольку висевшее в воздухе напряжение вдруг исчезло и голодная воронка превратилась в ликующий фонтан. Наконец-то Руггедо - где бы он ни был - дорвался до еды, и теперь вторая половина раздвоенного дяди пожирала кровавое подношение.
        Джейн уже не сидела на коленях у бабушки Китон, да и была теперь не в комнате; ее подхватил черный вихрь, пронизанный крошечными огоньками, напомнившими Чарльзу о рождественской елке, и в центре этого вихря находилось нечто поистине чудовищное. Здесь, в исчезнувшей комнате, ненастоящий дядя стал проводником в непостижимое обиталище, где находилась вторая его половина, и через этот тоннель в комнату хлынул экстатический прилив насыщения.
        В тот миг Джейн каким-то образом очутилась совсем рядом с детьми, стоявшими, должно быть, у самого средоточия этого черного вихря. Еще немного - и она почувствует их присутствие; еще чуть-чуть - и она коснется их рук…
        Но тьма содрогнулась, крошечные огоньки слились в один огонь, и сознание Джейн наполнилось чужими воспоминаниями. Существо… оно было слишком близко. Во время кормежки оно теряло бдительность, переставало контролировать свои мысли, и те, бесформенные, словно мысли животного, выплескивались во тьму. Мысли о кровавой пище; мысли об иных местах и временах, когда такую же пищу подносили существу другие руки.
        Невероятно. Эти неземные воспоминания не имели никакой связи с нынешним временем или пространством. Многоликий Руггедо побывал в самых далеких краях, и теперь, исходя аморфными видениями, вспоминал, как жадно вгрызался в шерстяные бока разбегавшихся от него существ, и еще он вспоминал сладкий вкус горячей красной жидкости, сочившейся из-под этой шерсти, которую прежде Джейн даже вообразить себе не могла…
        Он вспоминал огромную площадь, вымощенную чем-то сверкающим, а в центре - нечто, закованное в блестящие цепи, и вокруг множество глаз, наблюдающих, как он приближается к жертве, вырывает законную долю из ее гладких боков и кормится под леденящий аккомпанемент цепного перезвона…
        Джейн попробовала зажмуриться, чтобы ничего не видеть, но видения воспринимались не глазами, и ей стало стыдно и слегка противно, ведь она тоже принимала участие в этом пиршестве, вкушала сладкое красное тепло, которым истекали воспоминания Руггедо, и чувствовала, как ее сознание переполняется его экстазом.
        - Ага, вот и дети, - донесся издалека голос тети Гертруды, сперва еле слышно, затем яснее, а затем Джейн вдруг оказалась в знакомой комнате на мягких коленях бабушки Китон. - Надо же, какой грохот! Не дети, а стадо слонов!
        Они возвращались. Теперь Джейн тоже их услышала, хотя на самом деле они шумели куда меньше обычного. Подавленные, дети спустились к середине лестницы, а там вдруг стали топотать и перекрикиваться, но этот гвалт показался Джейн весьма наигранным.
        Наконец они вбежали в гостиную: Беатрис была бледновата, зареванная Эмили розовощека, Чарльз едва сдерживал возбуждение, а Бобби - самый младший - насупился и откровенно скучал. При виде тети Гертруды все заголосили в два раза громче, хотя Беатрис бросила на Джейн мимолетный, но многозначительный взгляд.
        Затем подарки, новый гвалт, возвращение дядюшек; бурное обсуждение поездки в Санта-Барбару и натянутое веселье, но из раза в раз оно почему-то таяло в гнетущей тишине.
        Никто из взрослых не озирался, не поглядывал за плечо, но… все изводились от дурного предчувствия.
        Никто, кроме детей, не понимал, что ненастоящий дядя совершенно пуст. Этого не понимала даже тетя Гертруда. Дядя был всего лишь проекцией ленивой, бездеятельной, скудоумной сущности, хотя на первый взгляд убедительно играл роль человека - так, словно под этой крышей не пульсировал его голод, и его мысли не наводняли умы детей, и он не вспоминал кровавые трапезы, состоявшиеся не здесь и не сейчас.
        Теперь он наелся до отвала. От него исходили сонные волны апатии, и взрослые раззевались, сами не понимая почему. Но даже теперь ненастоящий дядя оставался пустым. Словно дом, в котором никого нет. И проницательные дети прекрасно - не хуже прежнего - видели, кто он такой на самом деле.
        ГЛАВА 3
        НАСЫТИВШИЙСЯ ЕДОК
        Позже, когда пришло время ложиться, о Руггедо не хотелось говорить никому, кроме Чарльза. Бобби читал - или делал вид, что читает, - «Книгу джунглей» (наибольший восторг у него вызывали картинки с изображением тигра Шер-Хана), Эмили отвернулась к стене и притворялась, что спит, а Беатрис, по мнению Джейн, за последние несколько часов сделалась чуть старше. Чувствуя, что она слегка обиделась, Джейн объяснила:
        - Меня позвала тетя Бесси. Воротничок примерить. Знала бы ты, как я торопилась от нее сбежать!
        - Ну ладно. - Извинение было принято, но желания разговаривать у Беатрис не появилось. Джейн подошла к постели Эмили и коснулась ее плеча.
        - Злишься?
        - Нет.
        - Я же вижу, что злишься. Эмили, миленькая, у меня не оставалось выбора.
        - Ничего страшного, - сказала Эмили. - Мне было все равно.
        - Яркие и светятся, - сонно пробормотал Чарльз. - Как на рождественской елке.
        - Заткнись! - вихрем налетела на него Беатрис. - Заткнись, Чарльз! Заткнись, заткнись, ЗАТКНИСЬ!
        В комнату заглянула тетя Бесси:
        - Что случилось, дети?
        - Ничего, тетушка, - ответила Беатрис. - Просто мы играли.
        Насытившись - на время, - существо затаилось в своем загадочном гнезде. В доме было тихо. Все спали. Спал даже ненастоящий дядя, ведь Руггедо отличался талантом к мимикрии.
        Ненастоящий дядя не был призраком, фантомом или иллюзией. Он был не просто проекцией Руггедо; чтобы тянуться к пище, у амебы имеются ложноножки, и с этой же целью Руггедо создал ненастоящего дядю, но здесь аналогия заканчивалась, поскольку дядя не походил на эластичное удлинение, которое можно втянуть когда заблагорассудится. Скорее он - или оно?.. нет, пусть будет он - играл роль перманентной конечности. Был чем-то вроде человеческой руки. От мозга по нервной системе поступает команда, тянется рука, сжимаются пальцы - и вот она, пища в кулаке.
        Но конечность Руггедо более функциональна и не всегда подчиняется непреложным законам материального мира. Рука никогда не меняется, разве что ее можно выкрасить в черный цвет, а ненастоящий дядя выглядел и вел себя как человек - для всех, кроме детей с их незамутненным детским взглядом.
        Но существуют правила, и их вынужден соблюдать даже Руггедо. В какой-то мере он ограничен естественными законами природы. Взять, к примеру, жизненные циклы гусеницы моли: прежде чем окуклиться и видоизмениться, гусеница будет есть, есть, есть - и не избавится от ограничений нынешней инкарнации, пока не придет время перемен, а Руггедо изменится, лишь когда его текущий жизненный цикл подойдет к концу, после чего произойдет очередная метаморфоза - подобная тем миллионам причудливых мутаций, что он претерпел в непостижимых глубинах прошлого.
        Но пока что он подчиняется правилам цикла. Ненастоящий дядя - отросток, который нельзя втянуть, - является частью Руггедо, и наоборот: Руггедо является частью ненастоящего дяди.
        Самое время вспомнить Прыгалса с его головой, отделяющейся от тела.
        В темном доме безостановочно пульсировали сонные волны сытости, понемногу набиравшие нервно-жадный темп, неизменно следующий за чувством тяжести в желудке и процессом пищеварения.
        Тетя Бесси повернулась на спину и захрапела. В соседней комнате ненастоящий дядя, не просыпаясь, сделал то же самое.
        Неплохо у него развита способность к защитной мимикрии…
        На следующий день, уже в половине первого, темп пульсации и настроение в доме заметно изменились.
        «Раз уж вы собрались в Санта-Барбару, - сказала утром бабушка Китон, - сегодня свожу детей к зубному. Пора отбелить им зубы, а к доктору Ховеру и одного ребенка трудно записать, не говоря уже о четверых. Джейн, твоя мама сообщила в письме, что ты была у стоматолога в прошлом месяце, поэтому тебе ехать не нужно».
        И на детей навалилось бремя, о котором никто не упоминал. Лишь когда бабушка Китон на глазах у Джейн выводила всю компанию на крыльцо, Беатрис - она шла последней - сунула руку за спину, не глядя нашарила ладонь Джейн и крепко сжала ее. Только и всего.
        Ответственность была передана без слов. Беатрис дала понять, что сегодня кормежкой заведует Джейн. Такова ее обязанность.
        Медлить Джейн не рискнула: слишком уж заметно приуныли взрослые. Руггедо проголодался.
        Джейн смотрела вслед двоюродным братьям и сестрам, покуда те не исчезли за шинусами. Когда вдали, увозя с собой надежду на их возвращение, прогромыхал трамвай, Джейн отправилась в лавку, где купила два фунта мяса, выпила газировки и вернулась в дом.
        Сердце билось быстрее обычного.
        На кухне Джейн взяла жестяную кастрюлю, переложила в нее мясо и украдкой пробралась в ванную. Непросто было залезть на чердак без помощи и с занятыми руками, но Джейн справилась. Постояла в теплой тишине под крышей, отчасти надеясь услышать освобождающий от бремени дежурства зов тети Бесси, но зова не последовало.
        Незатейливый алгоритм предстоящих действий казался в достаточной мере прозаичным, и страх ненадолго отступил. К тому же Джейн было едва за девять, и на чердаке хватало света.
        Она ступила на балку и балансировала на ней, пока не переместилась на дощатый мостик, и тот упруго завибрировал под ногами.
        Раз и два, вот дрова,
        Три-четыре, двери шире,
        Пять-шесть, время есть,
        Семь-восемь…
        Дважды ничего не получилось, но на третий раз Джейн очистила сознание, прошла по доске, обернулась - и…
        Здесь было сумрачно, почти темно. Пахло холодом и пустой пещерой. Джейн поняла, что находится глубоко под землей. Быть может, под домом. Быть может, дом очень далеко. Эта странность, как и все остальные странности, была для нее приемлема, а посему Джейн нисколько не удивилась.
        Как это ни парадоксально, она знала, куда идти. Она находилась в крошечном замкнутом пространстве и одновременно долго бродила по тесным и гулким коридорам, бесконечным, неимоверно сумрачным и пахнувшим холодной сыростью. Неприятно осознавать, что находишься в подобном месте, да и опасно бродить по таким местам с одной лишь кастрюлькой сырого мяса в руках.
        Руггедо счел подношение вполне съедобным.
        Оглядываясь в прошлое, Джейн не могла ничего вспомнить - ни как предложила пищу, ни как та была принята, ни в каком уголке этой парадоксальной тесноты покоилось существо, грезившее об иных мирах и временах.
        Она знала лишь, что, когда Руггедо насыщался, ее вновь окутала тьма, пронизанная мерцающими огоньками, и из одного разума в другой хлынули незабываемые образы, словно оба сознания были сотканы из одинаковой ткани, и на сей раз Джейн увидела эти образы яснее прежнего. Она увидела за сверкающей оградой исполинскую крылатую тварь и вспомнила то, что помнил Руггедо, и прыгнула, когда прыгнул Руггедо, и почувствовала, как забились крылья крылатой твари, и как изголодавшаяся Джейн-Руггедо впилась зубами в плоть и жадно вкусила брызнувшую на язык горячую, пузыристую, сладко-соленую жидкость.
        На это воспоминание наслаивались другие, в которых жертвы вырывались из объятий Руггедо, и перистые крыла превращались в мощные когтистые лапы, изгибавшиеся с присущей рептилиям грацией. Руггедо насыщался, и воспоминания обо всех его жертвах сливались воедино.
        В числе последних промелькнул еще один образ. Джейн оказалась в саду, где качались на ветру цветы выше ее роста, среди которых прохаживались молчаливые фигуры в капюшонах, а на листе гигантского цветка лежала еще одна беспомощная жертва с длинными пепельными волосами, закованная в блестящие цепи, походившие на цветы, и Джейн показалось, что среди безмолвных фигур в капюшонах прохаживается она сама и что он… оно… Руггедо в ином обличье вместе с ней подбирается к жертве.
        То было первое человеческое жертвоприношение на ее памяти. Джейн предпочла бы побольше узнать о нем, ведь в тот момент она, разумеется, не испытывала моральных терзаний - ешь, что дают, - но тут память перескользнула на следующую картину, и Джейн так и не увидела, чем все закончилось. На самом деле ей не надо было этого видеть. Все воспоминания заканчивались одинаково. Быть может, ей даже пошло на пользу, что Руггедо не слишком задержался на воспоминаниях о той кровавой трапезе.
        Семнадцать, восемнадцать,
        Время девой объедаться,
        Девятнадцать, двадцать…
        По шаткой наклонной доске Джейн вернулась на балку, сжимая в руках пустую кастрюлю. На чердаке пахло пылью, и этот запах помогал вытравить из памяти зловоние свежей крови.
        Когда вернулись дети, Беатрис спросила лишь: «Ну?» - и Джейн кивнула. Табу оставалось в силе. Разговор на эту тему заведут только в случае крайней нужды. Апатичный, сонный ритм домашней жизни и физическая пустота ненастоящего дяди говорили сами за себя. Опасность миновала. На какое-то время…
        - Почитай про Маугли, бабуля, - попросил Бобби.
        Бабушка Китон уселась, протерла очки, нацепила их на нос, взяла томик Киплинга, и в скором времени все дети сбились в зачарованный кружок. Бабушка читала о гибели Шер-Хана - о том, как его заманили в глубокое ущелье, где лавина буйволов, сотрясая землю, растоптала тигра в кровавое месиво.
        - Ну что ж, - закрыла книгу бабушка Китон, - так погиб Шер-Хан, и теперь он мертв.
        - Нет, не мертв, - встрепенулся сонный Бобби.
        - Мертвее не бывает. Его затоптали буйволы.
        - Только в конце, бабуля. А если читать с самого начала, Шер-Хан снова будет жив.
        Разумеется, юный Бобби не способен был уложить в голове концепцию смерти. Когда играешь в индейцев и ковбоев, тебя могут убить, и в этом нет ничего прискорбного или необратимого, но настоящая смерть - безусловное понятие, подлежащее осмыслению только через личный опыт.
        Дядя Лью курил трубку и щурился на дядю Берта, отчего на бурой коже вокруг глаз появлялись морщинки, а дядя Берт кусал губы и подолгу размышлял над каждым ходом, но дядя Лью все равно поставил ему мат. Дядя Джеймс подмигнул тете Гертруде и сказал, что не прочь прогуляться, а потом спросил, не желает ли тетя составить ему компанию, и тетя ответила, что желает.
        По их отбытии тетя Бесси подняла глаза и фыркнула:
        - Как вернутся, попроси обоих дыхнуть, матушка. Ума не приложу, как ты это терпишь!
        Но бабушка Китон усмехнулась и погладила Бобби по голове. Малыш уснул у нее на коленях, сжав руки в кулачки. Щеки его едва заметно раскраснелись.
        Долговязый дядя Саймон стоял у окна. Выглядывал из-за штор и не говорил ни слова.
        - Сегодня ложимся пораньше, - сказала тетя Бесси. - А поутру едем в Санта-Барбару. Дети!
        На этом день закончился.
        ГЛАВА 4
        КОНЕЦ ИГРЫ
        Утром Бобби затемпературил, и бабушка Китон наотрез отказалась рисковать его жизнью. Поняв, что ни в какую Санта-Барбару его не возьмут, Бобби заметно приуныл, но проблема, беспокоившая детей уже не первый час, обрела решение. Кроме того, звонил отец Джейн: сказал, что сегодня приедет за ней и что теперь у нее есть маленький братик. Не обремененная иллюзиями насчет аистов, Джейн восприняла эту новость с облегчением и надеждой, что отныне маму не будет тошнить.
        Перед завтраком в комнате Бобби состоялось закрытое собрание.
        - Ты знаешь, что делать, Бобби, - сказала Беатрис. - Справишься? Обещаешь?
        - Угу. Честное слово.
        - А сегодня ты, Джейни. Пока отец не приехал. И принеси побольше мяса, чтобы у Бобби был хоть какой-то запас.
        - Без денег мяса не купишь, - заметил Бобби.
        Беатрис с некоторой неохотой пересчитала остатки скромных капиталов Джейн и отдала их брату. Бобби сунул деньги под подушку и стянул с шеи красный фланелевый компресс:
        - Чешется. Да и вообще я не болею.
        - А вот не надо было трескать вчера неспелые груши, - ехидно процедила Эмили. - Думаешь, тебя никто не видел?
        Снизу прибежал запыхавшийся Чарльз:
        - Знаете, что случилось? Он - ну, вы поняли - ногу подвернул. И теперь не может ехать в Санта-Барбару. Спорим, это неспроста?
        - Боженьки! - охнула Джейн. - Но как?
        - Говорит, на лестнице споткнулся. Но это враки. Просто уезжать не хочет.
        - Или не может… так отдаляться, - блеснула интуицией Беатрис, и больше это не обсуждалось, хотя новости о том, что ненастоящий дядя не поедет в Санта-Барбару, вызвали у Беатрис, Эмили и Чарльза неподдельное облегчение.
        Чтобы вместить багаж и пассажиров, потребовалось целых два такси. Бабушка Китон, ненастоящий дядя и Джейн, встав на крыльце, помахали вслед ревущим автомобилям, после чего Джейн взяла у Бобби сколько-то денег, отправилась в мясницкую лавку и возвратилась оттуда с тяжелым грузом.
        Ненастоящий дядя, опираясь на тросточку, ухромал на застекленную террасу, где прилег на диван. Бабушка Китон приготовила для Бобби омерзительное, но полезное для здоровья питье, а Джейн решила отложить неизбежные дела до пополудни. Бобби, спотыкаясь на трудных словах, читал «Книгу джунглей», и до поры до времени перемирие оставалось в силе.
        Нескоро Джейн забудет тот день. Запахи чувствовались острее обычного: дух пекущегося на кухне хлеба, приторное благоухание цветов на дворовых клумбах, насыщенно-бурый и немного пыльный аромат, источаемый прогретыми солнцем коврами и мебелью… Бабушка Китон поднялась к себе, чтобы намазать лицо и руки кольдкремом, а Джейн пошла с ней, остановилась на пороге и стала разглядывать комнату, очаровательную в своем бесхитростном уюте. Там были ослепительно-белые шторы, накрахмаленные так, что складки сохраняли первозданную форму, и еще там было трюмо со множеством обворожительных предметов: в их числе подушечка для булавок в форме куклы, фарфоровая туфелька, красная и совсем крошечная, на ней совсем уж микроскопические серые фарфоровые мышки, а рядом - брошка-камея с девичьим портретом бабушки Китон.
        Пульсация нарастала. Медленно, но неуклонно. Она чувствовалась даже здесь, в этой спальне, куда, по мнению Джейн, вторгнуться было почти невозможно.
        Сразу после обеда в дверь позвонили: отец приехал забрать Джейн в Сан-Франциско. Он торопился на поезд, и после недолгих разговоров оба сели в ожидавшее такси и умчались на вокзал, но Джейн выкроила минутку, чтобы сбегать наверх, попрощаться с Бобби и сказать, где припрятано мясо.
        - Понял, Джейни, - ответил Бобби. - Счастливо.
        Она понимала, что нельзя возлагать эту обязанность на Бобби, и по пути на вокзал ее мучила совесть, а потому Джейн лишь краем уха услышала, что поезд задерживается, а затем отец вспомнил, что в город приехал цирк…
        Представление было неплохое. Джейн почти забыла о Бобби и о кризисе, который разрешится самым наиопаснейшим образом, если малыш не сдержит слово. Когда зрители выходили из шатра, был ранний вечер, и вдруг за просветом в толпе Джейн увидела в сумеречной синеве знакомую невысокую фигуру и почувствовала, как сердце уходит в пятки. Она все поняла.
        Примерно в тот же миг мальчишку заметил мистер Ларкин, резко окликнул его, и секундой позже дети смотрели друг на друга.
        - Бабушка знает, что ты здесь? - спросил мистер Ларкин.
        - Это вряд ли, - хмуро ответил толстощекий Бобби.
        - Надо бы тебя отшлепать, отрок. Пойдемте-ка. Я должен позвонить бабушке, и чем скорее, тем лучше. Она, наверное, места себе не находит.
        В драгсторе отец говорил по телефону, а Джейн страдальчески смотрела на двоюродного брата, понимая, что не оправдала доверия, и переживая первые тяготы бремени зрелого человека.
        - Бобби, - спросила она, - ты все сделал?
        - Отстань, - поморщился Бобби, и оба молчали, пока не вернулся мистер Ларкин:
        - Никто не отвечает. Я вызвал машину. Отвезем Бобби и как раз успеем на поезд.
        В такси по большей части было тихо. Что до происходящего в доме бабушки Китон, Джейн совсем не хотелось об этом думать. У сознания имеются защитные механизмы. В любом случае думать уже поздно…
        Такси остановилось возле крыльца. В сумерках сияли оранжевые прямоугольники окон. У двери стояли люди, и на бляхе патрульного играли отблески электрического света.
        - Ждите здесь, дети, - приказал встревоженный мистер Ларкин. - Не выходите из машины.
        Таксист пожал плечами и развернул газету. Мистер Ларкин поторопился к двери, а на заднем сиденье Джейн шепнула Бобби:
        - Ты ничего не сделал.
        Это было не обвинение, а констатация факта.
        - Да плевать, - так же тихо ответил Бобби. - Мне надоела эта игра. Захотелось сыграть во что-нибудь другое. - Он хихикнул и объявил: - Кстати, я выиграл!
        - Каким образом? Что случилось?
        - Я знал, что приедут полицейские. Вот они и приехали. А он… Об этом он не подумал. Вот я и победил.
        - Но как?!
        - Примерно так же, как в «Книге джунглей». Там тигров стреляли, помнишь? Охотник привязывает козленка к столбу, а когда приходит тигр - бах! Вот только все наши козлята отправились в Санта-Барбару, да и ты уехала на вокзал, зато в доме осталась бабуля. Я знал, что она не будет против. Она часто с нами играет. Да и других вариантов не было.
        - Но, Бобби, козленок - это одно, а человек - совершенно другое, и к тому же…
        - Да ладно тебе! - прошептал Бобби. - В общем, я подумал, что с бабулей ничего не случится. Убежать она не сможет, потому что слишком толстая. А он, - презрительно усмехнулся Бобби, - слишком тупой. Так и не понял, что, если к столбу привязан козленок, где-то рядом сидит охотник. Вообще ничего не соображает. Я сказал ему, что запер бабулю в комнате, а дома больше никого нет. Если честно, думал, что он меня раскусит. - Бобби хитро покосился на Джейн. - Но я поступил по-хитрому. Через окно с ним разговаривал. Боялся, он подумает, что козленок - это я. Но ничего подобного. Он сразу бросился наверх. Стрелой. Куда только хромота делась. Видать, к тому времени совсем оголодал. - Бобби стрельнул глазами на людное крыльцо и беспечно добавил: - Наверно, его уже забрали полицейские. В общем, проще пареной репы. Я выиграл.
        Но Джейн не оценила его хвастовства. Она думала о другом.
        - Бабушка мертва? - еле слышно спросила она.
        Бобби взглянул на нее. Слово «мертва» имело для него несколько иной смысл - вернее сказать, не имело совершенно никакого смысла за пределами игры. И насколько ему было известно, тигр никогда не обижал привязанного козленка.
        К такси возвращался мистер Ларкин. Он шел очень медленно и не очень прямо.
        В полутьме Джейн не видела его лица.
        Дело замяли - разумеется, насколько это было возможно. От детей тщетно скрывали информацию о случившемся; дети же, знавшие куда больше тех, кто оберегал их психику, не менее тщетно помогали взрослым вернуться к привычной жизни. За исключением двух старших девочек, детям было все равно. Игра закончилась, а бабуля уехала в долгое далекое путешествие и никогда не вернется.
        Такое объяснение их вполне устраивало.
        Что касается ненастоящего дяди, детям сказали, что он тоже должен уехать - в большую больницу, где, пока он жив, врачи будут заботиться о его здоровье.
        Эти слова слегка озадачили детей, поскольку выходили за границы их жизненного опыта. Что такое смерть, они худо-бедно понимали, но понятие «большая больница» ставила их в тупик. Когда интерес угас, они перестали задаваться ненужными вопросами, хотя Бобби какое-то время слушал «Книгу джунглей» с нетипичным для него вниманием, ожидая, что на сей раз тигра не застрелят на месте, а уведут прочь. Но, конечно же, такой развязки он не дождался. Как видно, в реальности тигры ведут себя иначе.
        Долгое время Джейн снились кошмары: воображение упрямо воскрешало те картины, что разум отказывался вспоминать в часы бодрствования. Она видела бабушкину комнату такой же, как в последний раз: лавины накрахмаленных штор, солнечный свет, красная фарфоровая туфелька, кукла, служившая подушечкой для булавок, бабуля втирает кольдкрем в морщинистые руки и нервничает все сильнее, когда по дому раскатываются пульсирующие волны голода, исходящие от создания, затаившегося глубоко под землей.
        Наверное, оно очень проголодалось, а ненастоящий дядя, притворяясь, что у него вывихнута нога, вертелся и ерзал на диване, пустой человек, не чувствующий ничего, кроме потребности в пище, той кровавой пище, что требовалась ему для выживания. Бездушный автомат на застекленной веранде и ненасытное существо в подземной пустоте, оба пульсируют от единого голода и жаждут единой трапезы…
        Бобби решил передать искусительное сообщение не с глазу на глаз, а через окно. И это был невероятно мудрый ход.
        Бабуля, наверное, быстро обнаружила, что комната заперта, что выхода нет, и напрасно толстые пальцы, испещренные старческими пятнами и покрытые скользким кольдкремом, тянули за дверную ручку.
        Джейн не раз снился звук этих шагов. Поступь, которой она никогда не слышала, была громче и реальнее любых известных ей звуков. Джейн совершенно точно знала, как он топал по лестнице - топ, топ, топ, - преодолевая по две ступеньки за раз, а бабуля испуганно прислушивалась и понимала, что это не дядя, ведь дядя подвернул ногу. Должно быть, в тот момент она задрожала, и у нее бешено заколотилось сердце, и она решила, что в дом забрались грабители.
        Все это не могло длиться долго; удар сердца - и шаги уже в коридоре, а дом сотрясается и пульсирует от ликующего предвкушения долгожданной трапезы, и гулкие шаги раздаются в такт этой пульсации - быстрые, широкие, чудовищно целеустремленные, - и в замке поворачивается ключ, а затем…
        А затем Джейн просыпалась.
        Она не раз говорила себе - и тогда, и позже, - что маленький мальчик не виноват. Она нечасто видела Бобби, а при встречах убеждалась, что он почти ничего не помнит: старые впечатления вытеснялись новыми. На Рождество ему подарили щенка, и еще он пошел в школу. Узнав, что ненастоящий дядя скончался в сумасшедшем доме, Бобби не без труда понял значение этих слов, поскольку младшие никогда не считали этого дядю членом семьи. Для них он был частью игры, в которую они играли - и которую выиграли.
        Понемногу безымянные страдания, однажды владевшие этим домом, поблекли, а затем и вовсе исчезли. Сильнее всего они чувствовались несколько дней после смерти бабули, но предполагалось, что так сказывается шок, а когда муки закончились, предположения сменились уверенностью.
        По чистой случайности холодная и ограниченная логика Бобби оказалась верна. Введя в игру еще одного ненастоящего дядю, Руггедо сжульничал бы, а Бобби верил, что оппонент будет соблюдать правила. Так и вышло, поскольку эти правила оказались для него ненарушаемым законом.
        Руггедо и ненастоящий дядя составляли единое целое. Две части, связанные единым жизненным циклом, и, покуда тот не завершен, Руггедо не мог втянуть в себя ложноножку - ненастоящего дядю - или прервать связь между собой и этим отростком, а поэтому в итоге оказался беспомощен.
        В психиатрической лечебнице ненастоящий дядя медленно умер от голода. Он не прикасался к предложенной пище. Он знал, чего хочет, но этого ему не давали. Голова и тело скончались одновременно, и в доме, когда-то принадлежавшем бабушке Китон, снова наступили мир и покой.
        Если Бобби что-то и помнил, об этом никто не узнал. Он действовал в рамках идеальной логики, ограниченной жизненным опытом. Сделай что-нибудь по-настоящему плохое - тебя заберет полицейский. И Бобби устал от этой игры, но соревновательный инстинкт не позволял бросить ее и переключиться на что-нибудь новенькое.
        Короче, он хотел победить - и победил.
        Никто из взрослых не сделал бы того, что сделал Бобби… Но по меркам взрослых дети слегка не в себе. Если судить по особенностям мышления, поступкам и желаниям, неизбежно придешь к выводу, что ребенок - существо отдельного вида. Как бы назвать его, этот вид?..
        Зовите его демоном.
        Золотое яблоко
        В те ночи, когда на улицах царила тьма, а в сердцах человеческих - страх, наверное, немало нашлось бы среди нас желающих сбежать в прошлое, во времена Змея и вечно юной Евы…
        - Похоже, из этого можно состряпать лихую статейку, - сказал Макдэниелс, придвигая ко мне по столу папку скоросшивателя. - Надо только подать под правильным соусом. Драгоценный реликт, привезенный из Лондона…
        - Чепуха, - буркнул я. - Нынче такого добра навалом.
        - Ну, была бы честь предложена. - Круглая, как луна, физиономия редактора склонилась к лежащим на столе гранкам.
        - Ладно, чего уж. - Я ленивым жестом раскрыл папку.
        Деньги не бывают лишними, да и нечем мне было заняться в тот вечер. За окнами редакции «Кроникл» синие нью-йоркские сумерки сгущались в ветреную ночь, по телетайпам и телефонам не поступало новостей, но домой меня еще не тянуло. Поэтому я просмотрел содержимое папки. А содержимого было немного, и в основном старье. Как я узнал, давным-давно, еще в Средние века, некий мастер соорудил помандер, золотой шарик, инкрустированный полудрагоценными камнями, - шкатулку для хранения благовоний. По слухам, получился в своем роде шедевр - безымянный искусник был едва ли не ровня самому Челлини. Где-то в филигранном корпусе шкатулки он запрятал секретный замок. Да так удачно запрятал, что способ открывания помандера, будучи однажды забыт, оставался таковым примерно до 1890 года, когда один музейный смотритель, тот тип, который писал всю эту чепуху, одолжил шкатулку для выставки и решил повозиться с замком. И хотя в таких делах он был дока, возиться пришлось несколько недель.
        В общем, до потайной защелки он в конце концов добрался и даже изобразил схематически, как это сделать.
        Из каракулей на папке я понял, что мы купили и статью музейного смотрителя, и схемку, но не удосужились напечатать.
        Еще там было немало выписок из старинных манускриптов, где в разные времена упоминался помандер. Его называли Золотым яблоком - pomme d’ambre означает «ароматное яблоко» - и, безусловно, считали очень ценным, как из-за высочайшего качества ювелирной работы, так и из-за материалов, потраченных на изготовление. Вот, пожалуй, и все.
        - Ну и что дальше? - задал я вопрос Макдэниелсу.
        Он не счел нужным поднять взгляд.
        - Один парень, по фамилии Аргайл, вчера заявился в «Клиппер»[70 - «Нью-Йорк клиппер», или «Клиппер», - развлекательный еженедельник, публиковавшийся в Нью-Йорке с 1854 по 1924 год. В 1876-м специально для этой газеты было построено здание, получившее название «Нью-Йорк клиппер билдинг».]. В Лондоне он попал под бомбежку, сюда прибыл на лечение и привез с собой эту старинную вещицу. Живет здесь. - Испачканная в типографской краске рука придвинула ко мне клочок бумаги. - Попробуешь что-нибудь из него вытянуть?
        Я сказал, что попробую, и потянулся к телефону. Барышня на коммутаторе соединила меня с Аргайлом, и он, услышав, кто я и чего хочу, удивил предложением посетить его немедленно. Что и говорить, повезло.
        Я затолкал в карман статью музейного смотрителя, прихватил несколько заточенных карандашей и старых конвертов, чтобы делать записи, и двинул по неосвещаемым улицам к «Гранд-Сентрал-стейшн». На особый успех не рассчитывал.
        На Лексингтон-авеню я спустился в метро и поехал в противоположном от центра направлении. А когда выходил на Восемьдесят шестой улице, вдали завыли сирены, оповещая о «синей» тревоге.
        - Ой-ой-ой! - воскликнул я и припустил бегом, надеясь добраться до Аргайла раньше, чем сирены потребуют срочно укрыться.
        Рев нарастал, к нему присоединялось все больше сирен. Я едва успел. Аргайл жил в большом многоквартирном доме возле Центрального парка, окна и уличные фонари уже мигали и гасли, когда я поднимался на лифте. Эта степень тревоги подразумевала полное затемнение.
        На двенадцатом этаже, где находилась квартира Аргайла, в коридоре тоже было темно. Через большие окна в его торцах я видел, как испещренные блестками утесы зданий превращаются в глухие черные силуэты на фоне неба. Мгла все сгущалась.
        Я беспомощно топтался в потемках, и тут вдруг где-то отворилась дверь и зазвучал голос:
        - Мистер Рассел? Мне консьержка сообщила, что вы поднимаетесь. Я Аргайл.
        - Отлично! Как мне вас найти? А то я слепой, точно крот…
        - Прямо вперед идите… А вот и я. - Мою руку обвили крепкие пальцы. - Входите, но будьте осторожны. Тут такой бедлам - я еще не разобрался с вещами. А светить нельзя, на окнах нет светонепроницаемых штор. - Он крякнул и выругался, обо что-то запнувшись. - Берегитесь, тут ящик. Ну вот мы и пришли. Кресло сразу у вас за спиной, садитесь. Через несколько минут будет легче, глаза привыкнут к темноте. У меня и лампа специальная есть, вы ее увидите.
        Я поискал взглядом, но не сразу обнаружил лампу затемнения, - казалось, мгла вокруг нее стала лишь чернее по контрасту. В едва уловимом свечении я мог лишь смутно различать контуры мебели и силуэт моего собеседника, имевшего, похоже, хрупкое телосложение. Разглядеть его получше пока не представлялось возможным.
        Я услышал шуршание обуви - Аргайл шел по комнате. Звякнуло стекло.
        - Как насчет выпивки? Думаю, с ней мы и в темноте справимся.
        Шаги направились в мою сторону; я протянул руку и принял стакан.
        - Спасибо. Жаль, что приходится доставлять вам неудобства, но, боюсь, я вынужден задержаться здесь, пока не уляжется суматоха.
        - Не извиняйтесь, я рад компании. Вы же пришли расспросить насчет помандера, верно? Я заметил, как он вызвал интерес у таможенников. Это от них вы узнали о нем?
        Я подтвердил. Аргайл хихикнул:
        - Так он и правда с историей? А я и не знал. Купил по случаю в антикварной лавке. Давайте обменяемся информацией. Я очень любопытен.
        - Ладно, баш на баш, - согласился я и пригубил бренди, оказавшееся недурным.
        Я своими словами изложил материал, хранившийся в папке, и Аргайл принялся рыться в потемках, шурша тапками по ковру. Вот он направился ко мне - невидимый, но достаточно шумный. Его рука задела мое плечо.
        - Ага, вы здесь. Протяните-ка руку. Это Золотое яблоко, но оценить его красоту вы сможете только на ощупь. Так что насчет секретного замочка? Он, наверное, слишком уж секретный, я его не нашел, как ни искал.
        - Найти его по силам только специалисту, - проговорил я, вращая шар в ладонях.
        Размером с апельсин, тот имел неровную, бороздчатую поверхность, как будто был покрыт металлическим кружевом. А еще я ощутил прохладу самоцветов.
        - Надеюсь, лампа вам слегка поможет, - предложил Аргайл.
        Я встал с кресла и согнулся в три погибели над крошечной лампой. Как ни жалок был ее свет, а все же я увидел блеск каменьев и мягкое, нежное сияние золотого ажура.
        Увиденное подтвердило, что вещь, которую я держал в руках, и вправду очень старинная. Может, при свете дня я бы этой архаичности и не ощутил, но темнота, похоже, обострила чувства. Им открылось, что руки, давно обратившиеся в прах - искусные, любящие руки - наделили этот помандер изысканной красотой. Гладкие прохладные самоцветы - аметист, лунный камень и многие другие, чьих названий я не знал, - лежали вычурной мозаикой под золотым плетением. На ум пришли сардоникс и хризопраз, цимофан и гиацинт, берущий силу от Луны селенит и страшащийся крови мелоций. Гиацинт, перидот, безоар - из глубин памяти всплывало одно название за другим, принося с собой дивное очарование давно позабытого человечеством, лишь на гобеленах сохранившегося прошлого.
        Да, таилась в этой вещице некая магия, тлела в ней искорка древней жизни. Я любовался тусклой лучистостью Золотого яблока; оно же в ответ подмигивало мне своим холодным многоглазьем. Казалось, вся красота былого сжалась в этот шарик, с легкостью умещавшийся в моих ладонях. Окруженный мглой, он целиком вбирал в себя чахлый свет лампы затемнения и сиял, как солнце, восходящее над зачарованной землей.
        Из забытья меня вывел голос Аргайла:
        - А вы сможете его открыть?
        Поколебавшись, я ответил:
        - Не знаю. Возможно. Попробовать?
        - Да, пожалуйста. Думаю, внутри ничего нет, но все же… Знаете, мне сейчас вспомнилось: я ведь не впервые слышу о секретном замке. Даже не понимаю, как могло выскочить из головы… Один старик, американец, рассказал мне, что много лет назад он пытался открыть помандер. Я обещал показать ему эту вещь, но бедняга погиб, не дождавшись нашей встречи. Было этого осенью сорокового, в Лондоне.
        Я помнил ту кошмарную осень.
        - Неудивительно, что забыли, - сказал я Аргайлу. - Наверняка вам просто было не до того - такая творилась жуть. А не был ли тот старик хранителем… - Я назвал музей.
        - Ну да, это он.
        - Изучением помандера он занялся в девятнадцатом, - сообщил я. - Все записал, и эта бумага у меня в кармане. Трюк совсем несложный, если его знать. Но пока не узнаешь…
        Я знал, поскольку видел схему, но все равно мои пальцы двигались слишком неловко по вычурной филиграни. Лишь через несколько минут удалось справиться с замком. И вот скрепленные крошечной петлей половинки разошлись. Шар оказался полым.
        Полым, но не пустым.
        Я увидел стопку многажды сложенных листов бумаги, и выглядели они не сказать что ветхими. На ощупь как пергамент, но не толще луковой шелухи, и видно, что исписаны: тут строчка, там слово, и все на современном английском.
        - Вот вам и клад, - сказал я Аргайлу.
        Листы потрескивали, пока я их разворачивал. И вдруг Аргайл, наблюдавший через мое плечо, протянул к ним руку, прежде чем я успел что-то прочесть в тусклом сиянии лампы.
        - Дайте, - произнес он напряженным, взволнованным голосом.
        Этим же тоном он говорил о том, как забыл под бомбами рассказ старого музейного хранителя.
        И теперь в его движениях сквозила чуть ли не ревность. Он выхватил у меня листки и поднес к ним лампу так близко, что они едва не затлели.
        Несколько мгновений я смотрел на его худую фигуру, очерченную тусклым сиянием лампы затемнения. Он не двигался, лишь тихо хрустел пергаментом. Наконец я услышал выдох - очень длинный, почти беззвучный, полностью опустошивший легкие.
        - Что там? - спросил я.
        Очень тихо он ответил:
        - Рассел, позвольте мне дочитать. Позвольте… О нет, этого не может быть! Господи, это невероятно!
        Во мне мигом взыграл репортерский инстинкт.
        - Прочтите вслух.
        - Нет… Нет! Не мешайте! - Его голос стал жестким. - Я вам расскажу… потом. А сейчас, ради всего святого, не отвлекайте!
        Я ничего не сказал на это. Смотрел, как он - силуэт на фоне тусклого светового пятна - пересекает комнату. Аргайл расположился в дальнем углу, почти полностью закрылся от меня спинкой кресла. Он продолжал читать, и я буквально кожей чувствовал, как в комнате сгущается атмосфера. Время от времени шуршали листы. Я сидел в потемках, играл с помандером и подливал себе бренди из графинчика, который каждый раз приходилось искать ощупью. Сказать, что меня снедало нетерпение, - ничего не сказать. Ожидание затянулось на целую вечность. Нью-Йорк все еще пребывал в полном затемнении, когда я наконец услышал шарканье возвращающегося Аргайла. Он поставил лампу на стол и положил листки мне на колени.
        - Дайте мне Золотое яблоко, - проговорил он таким сдавленным голосом, что я едва разобрал слова.
        Я вгляделся в бледный овал его лица, в пятно, окаймленное мраком.
        - Что там написано? - спросил я.
        - Вы… лучше сами прочтите. - Он взял помандер. - Прочтете - и все поймете. Прощайте, Рассел. Прощайте…
        - Эй! Аргайл, постойте! - выкрикнул я вдогонку силуэту, удаляющемуся в его угол.
        Стих шорох шагов, скрипнуло кресло - Аргайл сел. А затем…
        …встрепенулся воздух, словно кто-то стремительно пронесся мимо меня. Это произошло совершенно беззвучно, но я как-то понял, причем со всей определенностью: в комнате, где только что были двое, теперь остался один.
        - Аргайл?.. - позвал я.
        И не получил отклика.
        Взяв лампу, я с ее жалкой помощью перешел в другой угол. Я не слышал, как скрипнуло кресло, когда поднимался Аргайл, но теперь оно пустовало. Не уловил я и шороха обуви, а потому был уверен, что человек не шагал по напольному ковру. И все же Аргайл покинул комнату. Не слух и не зрение убедили меня в том, что он ушел, а нечто иное. Нечто из области психики, если угодно. Был он здесь - и нет его. Будто свеча погасла.
        Вместе с ним исчез помандер.
        Я, как мог, обыскал квартиру. Бродил ощупью по коридору, звал. Но так и не обнаружил Аргайла. Возвратясь, нашел рукописные листки из Золотого яблока, они лежали на ковре. Рассыпались, когда я вскочил.
        Я собрал их, действуя машинально, поскольку разум все еще пребывал в полном оцепенении. Наконец до меня дошло, что разгадка тайны - если она существует - содержится в этих записях. Я сел, направил на бумаги свет лампы и изо всех сил напряг глаза.
        Я прочел текст, написанный рукой самого Джона Аргайла, в самом начале войны, когда на Лондон падали первые бомбы… И когда он ненароком столкнулся с магией шкатулки, которую разукрасил золотом и самоцветами безвестный художник, чьи кости уже давно истлели. Чувства, вызванные первым прикосновением к Золотому яблоку, меня не обманули. Да, в этой изящной антикварной вещице таилась магия, роковая волшба, отворяющая портал в забытую мечту.
        И, прочитав, я понял, что случилось с Джоном Аргайлом однажды осенней ночью в его квартире поблизости от Кенсингтонского дворца.
        Тогда война была совсем молода, немецкие бомбардировки, ужасные «блицы», еще не успели набрать силу, а Америка не спешила положить на чашу весов свой военный потенциал. Через Ла-Манш летели армады самолетов, чтобы поставить Англию на колени, но Королевские ВВС уже приняли вызов.
        «Через год, - думал Джон Аргайл, - я стану достаточно взрослым, чтобы сесть в кабину истребителя».
        Год - это, конечно, долго. За этот срок война может быть выиграна или проиграна.
        Сидя у камина студеным вечером, он снова и снова вертел в руках помандер, наблюдая за разноцветными переливами его драгоценной отделки и вспоминая свой разговор с тем американцем, хранителем музея. Потайной замочек… Аргайл с надеждой водил пальцем по золотым нитям, нажимал тут и там. Драгоценные камни роняли отблески огня, почти гипнотизируя. Аргайл медленно крутил помандер перед глазами, наслаждаясь игрой сполохов и оттенков.
        Золотое яблоко…
        Золотые яблоки Идунн дарили богам Валгаллы вечную молодость. Магия. Возможно, в шкатулке хранится нечто ценное, пришедшее из очень старых времен. Вот бы удалось справиться с замком… Его пальцы давили на камни, скользили по золотым бороздкам.
        И вдруг он почувствовал, как что-то сдвинулось!
        Беззвучно, даже не скрипнув петелькой, помандер раскрылся в человеческих ладонях. И потекли наружу древние чары, как сумеречный лондонский туман…
        Аргайл смотрел в сияющую полость, где двигались отражения, такие завораживающе яркие, что все вокруг помандера вновь погрузилось в черную мглу. Эти крошечные фигурки были искажены внутренней кривизной шкатулки. Аргайл не оглядывался в поисках предметов, создававших отражения, - знал, что нет в комнате ничего, окрашенного в подобные цвета. Все кругом уже утратило свою вещественность, остались лишь эти живые блестки…
        Нематериальна была даже земля под ногами. Она ерзала и качалась, когда по ней шел Аргайл. Тот делал длинные скользящие шаги, как в бреду преодолевая зыбкие ярды поверхности, а все вокруг тряслось и смещалось. Воздух обернулся серым дымом, который тоже колыхался - длинными медлительными лентами. Только блестящее зеркало помандера уверенно удерживало в себе образы, и вскоре Аргайлу показалось, что эти подвижные искривленные силуэтики начинают обретать форму…
        Должно быть, он долго шагал в сумерках, оступаясь и спотыкаясь, и земля шаталась под ногами, и помандер сиял впереди, как Святой Грааль. Но вдруг Аргайл увидел в нем зеленый бархат луга, и желтое солнце лило свой свет на деревья и на стены маленького горделивого замка, чьи знамена трепетали на ветру. Замок был еще смутен, расплывчат, но его очертания быстро обретали четкость…
        Последний длинный шаг - и ступня опустилась на твердую землю. Солнечный свет лег на Аргайла, как теплое одеяло, и все вокруг - все, что еще миг назад было лишь отражениями в помандере, - сделалось реальным. Бархатный луг, усыпанный плоскими звездами цветков, замок с вьющимися стягами, густой лес за ним. И по цветущему лугу кто-то шел к Аргайлу - шел, разбрасывая вокруг блики солнца.
        Аргайл нисколько не удивился. С первого же мгновения происходящее не казалось ему странным или нереальным, вовсе нет. Да, наверное, и не могло показаться таким. Он даже не спросил себя: а может, это сон? Знал: не сон. Все взаправду. Он наполнил легкие сладким от травы и цветов, согретым солнцем воздухом и окинул взором этот знакомый - абсолютно вопреки здравому смыслу - крошечный мир.
        Возможно, то обстоятельство, что Аргайл уже многократно видел все это раньше, помогло ему быстро убедиться в реальности происходящего.
        Ибо это был мир инкунабул, старинных гобеленов и церковных фресок, тех застывших в вечности сцен, которых он навидался на своем веку, - картин, с великим тщанием созданных не слишком искусными, но влюбленными в свое ремесло средневековыми художниками. Тут и окруженные деревьями фонтаны с пестрых иллюстраций к «Хроникам» Фруассара, и лозы, что вились на полях страниц первых печатных книг Мэлори. Луг пестрел необыкновенными плоскими цветами, которые Боттичелли рисовал под ногами своих танцующих нимф.
        А по траве к Аргайлу спешила девушка…
        Очень стройная, в развевающихся юбках колоколом, она ослепительно блистала золотом на солнце. В глаза бросалась роскошность ткани - тисненой, с ажурным шитьем. На плечах лежал плоский воротник из тонкого чеканного золота, а голову венчала золотая корона с узором в виде геральдических лилий. Из-под короны светлые волосы струились на чуть запрокинутое печальное личико. Большие черные глаза тревожно смотрели на Аргайла.
        - Это ты! - воскликнула она. - О, наконец-то вернулся! Ты не забыл меня!
        Но вскоре девушка приблизилась на достаточное расстояние, чтобы можно было разглядеть его лицо, - и остановилась; плечи под золотым воротником поникли. Изменившимся голосом она спросила:
        - Кто ты?
        Аргайл не ответил. Не смог. Он был в шоке оттого, что девушка, произнеся несколько фраз, ни единожды не открыла рот.
        И тем не менее она говорила - очень нежным, очень внятным голосом… но не на английском. И не на каком-то другом языке. Ее речь так же отчетливо воспринималась его разумом, как и сияющая солнечным золотом фигура - зрением. И Аргайл даже не успел удивиться этому, поскольку смутная догадка, царапавшая край его сознания, вдруг обрела полную ясность.
        «Звучал» не только ее «голос». Воздух полнился «голосами», которые было нелегко «услышать», потому что они не принадлежали людям. В мозгу Аргайла мелькали бесчисленные искаженные образы - крылатые мысли, витавшие наверху, в небесной синеве, и внизу, в колышащейся изумрудной траве. Глубокие, ласковые, призрачные мысли о лесных дебрях, о темных речных заводях, об уединении и покое. Мысли травяных корней - крошечные, бесцельные, бесформенные. Аргайл слышал все это разноголосье, как слышат летнюю ночь: сонмы слабых звуков, сливающихся в тишину. Он догадывался, кто излучает эти мысли: птицы, зайцы, лисы - твари земные, столь милые сердцу средневековых живописцев. Ни одно животное не попалось Аргайлу на глаза, но он воспринимал звучание их разумов.
        А затем лишь на кратчайший миг в воздух, где витали мысли бесчисленных созданий, вторглась мысль иного рода - алая, как бьющая из раны кровь. Ни на одной средневековой картине из тех, что видывал Аргайл, не было существа, способного родить столь ужасную мысль. Ни капли разумности, только жгучая жажда убийства.
        Эта мысль вспыхнула, как обнаженный клинок на солнце, и пропала. Девушка склонилась, чтобы сорвать цветок: юбки сложились на траве большим золотистым валом. Шестиконечная звездочка - желтые лепестки на стебле, а между ними дрожащий алый треугольник.
        И вдруг Аргайл вспомнил то, чего отродясь не видел: как четыре дамы из карточной колоды сжимают стебли цветков в своих застывших кулачках. Маленьких цветков, похожих на этот…
        - Ты еще никогда здесь не бывал, да? - спросила девушка своим ясным беззвучным голосом. - Ну конечно, ведь никто не возвращается…
        Аргайл рассматривал ее. Лицо - как у красавиц со средневековых картин и статуй, с округлым детским лбом, мягким ротиком и большими, темными, чуть косящими глазами, вдруг погрустневшими. Она опустила взгляд на цветок, который крутила в пальцах, и повторила:
        - Никто не возвращается.
        - О ком ты? - спросил Аргайл, и его «голос» удивительно громко «прозвучал» в этом безмолвном мире мыслей. - Кто не возвращается? - Он обеспокоенно посмотрел на лес, ожидая повторения той кровожадной мысли-вспышки.
        - Никто, - сказала девушка. - Даже Чудотворец исчез. Что ж, по крайней мере, я рада, что ты не такой старый, как он.
        - Вынужден попросить, чтобы ты рассказала о Чудотворце, - мягко произнес Аргайл. - Ведь я ничего не знаю об этом мире.
        Девушка посмотрела на него с озадаченной улыбкой:
        - Странно слышать это от тебя, стоящего передо мной в наряде Чудотворца. Но я вижу, что ты говоришь правду.
        Аргайл удивленно опустил взгляд. На нем было нечто незнакомое: хитон из грубой ткани. Такая же фантастическая одежда, как и ее платье: тяжелое, средневекового покроя, с роскошным золотым шитьем.
        Все, что было у Аргайла при себе, исчезло. Остался только помандер - единственная связь с Лондоном - Лондоном, который, возможно, был лишь сном…
        - Приходили и другие в одежде Чудотворца. - Девушка слегка пожала плечами под золотым воротником. - Двое были старыми, и я не расстроилась, когда они ушли. А молодой мужчина… Тот ушел слишком рано, я даже не успела объяснить, как он сможет вернуться сюда. По нему я грустила… Поэтому обрадовалась, увидев тебя… А ты - не он. Но ты тоже молод, да? Ты останешься?
        - Возможно, - сказал Аргайл. - Остаться я не прочь… Но почему молодой ушел так скоро?
        - Он не хотел умереть. - Девушка улыбнулась, вертя цветок. - Все-таки странная это штука - смерть. Здесь никто и ничто не умирает - кроме тех, кто приходит извне.
        - А отчего они умирают? - спросил Аргайл.
        - Их убивает Змей, - задумчиво поговорила девушка, глядя на желтую звездочку. - Чудотворец поселил его здесь, после того как создал мир. Думаю, для того, чтобы никто, кроме самого Чудотворца и меня, не мог тут жить. Но сейчас… - Она тяжело вздохнула. - Порой так одиноко. Мир совсем крошечный, в нем живут только Змей да мелкие существа, а еще я.
        - Кто такой Чудотворец? - заинтересовался Аргайл.
        Девушка протянула руку и сжала его кисть нежными, прохладными пальцами:
        - Пойдем со мной в замок. Чудотворец давно забыл о том, что создал. Наверное, он уже умер. Или там, снаружи, минул слишком долгий срок? Знай же: здесь нет времени. Такова была его воля: он боялся старости. Поэтому здесь нет ни прошлого, ни будущего; здесь всегда сейчас. И когда ты пересечешь Трясущиеся земли и окажешься снаружи, сразу все забудешь. Это как-то связано с природой времени. Лишь случайно Чудотворец обнаружил способ вернуться, а после… - Она снова взглянула на Аргайла, насмешливо изогнув губки. - Рассказать тебе, как он нашел обратную дорогу? Наверное, нельзя. Или все-таки можно? - Улыбка обещала, что секрет будет раскрыт.
        Девушка крепче сжала пальцы Аргайла.
        - А где Змей? - спросил тот, оглядывая деревья.
        - Должно быть, спит. Он бы уже приполз, если бы узнал, что ты здесь. Возможно, получится спрятать тебя в замке.
        Это было сказано беззаботно. Ни смерть, ни течение времени ничего не значили для этой красавицы. И Аргайлу оставалось лишь шагать рядом с ней по траве и цветам. Непривычно жесткая ткань давила при ходьбе на колени.
        Да, это был не сон. Всеми фибрами своего существа Аргайл воспринимал яркую реальность этого мира, но все же не испытывал страха перед опасностью, которая, как он знал, не заставит себя долго ждать. Девичьи пальцы согрелись в его ладони, личико грустно улыбалось.
        Шагая в солнечной тишине к замку, Аргайл понял вдруг, что означают слова его спутницы: «Здесь всегда сейчас». В этом безымянном мире времени нет. Часами они будут идти к воротам замка или достигнут их за считаные секунды - разницы никакой.
        Расплывчатые, бесформенные мысли маленьких существ, здешних обитателей, праздно порхали в воздухе. Иногда в их сонм вторгался смертоносный блеск - и сразу исчезал. Наверное, это Змей думает во сне… А косоватые глаза девушки смотрели на спутника красноречиво, пальчики, сплетенные с его пальцами, были нежны, и такой загадочной грустью, такой тоской одиночества веяло от нее, что у Аргайла защемило сердце.
        - Ты тоже уйдешь, - сказала она через некоторое время, - и я снова останусь одна. Если открою тебе тайну, объясню, как попасть сюда, ты вернешься? Я хочу, чтобы ты вернулся.
        - Так объясни, - попросил Аргайл. - Я вернусь, обещаю.
        И она объяснила. Способ оказался очень простым.
        По-прежнему держа Аргайла за руку, девушка провела его в замок, в круглую комнату со стенами, облицованными деревом; в центре был стол, а на нем резная шкатулка с песком, чернильница с гусиным пером и фиолетовыми чернилами и стопка листов пергамента.
        - Это вещи Чудотворца, - сказала девушка, - но, думается мне, он мертв… Ты сможешь вернуться, если сейчас напишешь обо всем: о секрете помандера, о пути через Трясущиеся земли, о моем мире… Это поможет тебе вспомнить данное обещание, вспомнить меня. Садись и пиши, чтобы не забыть, как забыли другие. Джон Аргайл, пожалуйста, вспомни обо мне!
        И он писал, а жалобный голосок звенел у него в голове: «Пожалуйста, вспомни!» Эти трогательные мольбы бередили ему душу, пока он водил пером давно умершего Чудотворца по пергаментным листам, описывая печальную красавицу - и все остальное, даже опасность, исходящую от Змея, - чтобы однажды вспомнить.
        В тишине волшебного замка, где время остановилось раз и навсегда, он исписал три листа пурпурными чернилами. И когда уже сушил пергамент песком, у него возникла мысль, которая не могла не возникнуть.
        - Разве ты обязана оставаться здесь? - спросил он девушку, возвращая на место шкатулку. - Почему бы не уйти со мной?
        Увенчанная золотой короной голова отрицательно качнулась.
        - Заканчивай, - сказала красавица. - Помандер - единственная вещь, которую ты принес сюда, и только ее ты можешь забрать. Сложи пергамент и спрячь его в помандере. Нет, я не могу пойти с тобой: если попробую пересечь Трясущиеся земли, умру. Мы со Змеем принадлежим этому миру; никто не способен прожить здесь долгий-предолгий век, кроме нас.
        От ее тяжкого вздоха поднялся и опустился золотой воротник.
        Аргайл, шурша листами, вскинул голову. В тихом воздухе комнаты просквозила мысль, «звучащая» куда резче, чем мысли его собеседницы.
        - Змей? - спросил он.
        Девушка выпрямилась, ее взор устремился куда-то вдаль. Затем она кивнула.
        - Уже ползет сюда, - сказала она. - Ты ведь вернешься? Вскоре после того, как ты уйдешь, он, наверное, снова уснет. И мне станет одиноко. Ты не забудешь меня?
        - Клянусь, - сказал Аргайл. - Я приду снова. Но…
        И снова тишину прорезала мысль об убийстве, о крови - такая мощная, что Аргайл чуть ли не увидел разлившийся в воздухе багрец.
        Надо уходить, и немедля! Он затолкал хрустящие листы в помандер и сказал:
        - Покажи дорогу.
        Девушка подчинилась. Она двигалась быстро, и жесткие золотистые юбки нисколько ей не мешали. Ее пальчики чуть ли не отчаянно вцепились в его руку, а печаль на лице сменилась горькой тоской.
        По коридору они добрались до двери, затем побежали по траве, а за спиной исходящая из леса угроза электризовала воздух.
        Под ногами мелькали сияющие цветы. Впереди смутно виднелись Трясущиеся земли: там заканчивался солнечный свет и колыхался высокий занавес из серого воздуха. Девушка сильно сжала ладонями помандер, а затем отдала его Аргайлу. Поднялась на цыпочках, обвила руками шею спутника, приникла губами к его губам.
        - Пожалуйста, вернись! Пожалуйста, вспомни меня!
        Позади нее, вдали, Аргайл видел яркий проблеск, после чего из-за деревьев выскользнул жуткий силуэт - цвета крови. И этот алый цвет был столь ярок, столь чист, что от него, вибрирующего, как сама жизнь, трудно было оторвать взгляд.
        - Беги! - беззвучно выкрикнула девушка. - И вспомни!
        Но Аргайл не побежал. Он вспомнил, что рассказала девушка о Трясущихся землях, и ему вскружила голову мысль о возможной победе над Змеем. Если удастся заманить его сюда, в одуряющий сумрак этого пограничного лимба…
        Он ждал, стоя в тени, а чудовище приближалось, алое на зеленом фоне, как поток свежей крови. Змей был прекрасен, каким и должен быть Змей в Эдеме, - и так же опасен, как тот первый Змей. Он вскинул восхитительно сияющую голову и беззвучно зашипел, и жажда убийства, излучаемая его бездумным мозгом, встряхнула Аргайла, вывела из забытья.
        Аргайл повернулся и побежал, а гигантская тварь заскользила следом. В тусклом воздухе ее единственная кровожадная мысль снова и снова била, подобно молнии, вонзалась в мозг человека и вспыхивала там. Одно это вызывало панический страх, что уж говорить о длинном, толстом туловище, которое, извиваясь, неустанно преследовало добычу.
        Земля под ногами ходила ходуном. Аргайл крепко держал помандер и бежал, спотыкаясь и часто оглядываясь, - и каждый раз видел все ближе длинное алое пятно.
        Издалека донесся зов девушки, эхом раскатился в мозгу:
        - Джон Аргайл, сдержи клятву! Вернись ко мне, Джон Аргайл!
        Но голос был уже слаб - скорее воспоминание, чем мысль. И Аргайл видел сияние впереди - огонь камина в лондонской квартире, которую он когда-то покинул. Дымчатые образы клубились в сознании - клубились и меркли, развеивались…
        Вот так должно было это закончиться, хотя текст закончился раньше. «Быть может, Змей погиб там, в Трясущихся землях? - подумалось мне я. - Быть может, сегодня для Аргайла открылся путь в Эдем? Ведь он ушел… Быть может, он исполнил свою клятву, и сейчас, в этот самый момент, они с девушкой стоят на диковинной траве среди диковинных цветов, осиянные солнечным светом средневековых картин, и Змей уже не в силах отравить их счастье?..»
        От этих грез меня пробудил рев сирен, рывком вернул в мой мир. Я услышал свистки патрульных и увидел, как за окнами загораются огни. Нью-Йорк возвращался к жизни.
        Раздался щелчок, и я подпрыгнул от неожиданности. Вспыхнул свет. Джон Аргайл стоял у стены, держа руку на выключателе, и выражение его лица свидетельствовало о сильнейшем потрясении.
        Я с одного взгляда понял, что произошло. Наверное, даже раньше понял, чем он. Аргайл пребывал в полном ступоре, глядя мимо меня.
        Постепенно на его лице отразилось понимание, и, еще не успев повернуться, я догадался, чт? висит на стене за моей спиной.
        Зеркало.
        В нем Аргайл видит собственное лицо.
        Лицо, которое увидела девушка в волшебной стране…
        Да, Аргайл вернулся к ней. Сдержал обещание, которое дал в первые дни войны, когда волшебство открыло ему дорогу в Эдем.
        Но это была другая война. В 1914-м на Лондон тоже падали бомбы с немецких самолетов. Тогда-то и нашел Джон Аргайл дорогу в мир мечты…
        Я понял, чт? он прочитал в глазах красавицы в золотом наряде, дамы червей с желтым цветком в руке, девы, волею Чудотворца всегда остающейся юной.
        Золотые яблоки Идунн дарили вечную молодость богам.
        Но не смертным.
        Девушка не узнала Аргайла. Тридцать лет - ничто в ее мире, где всегда сейчас.
        Быть может, Змей погиб на Трясущихся землях? Быть может, другой человек, далеко не старый и более удачливый, чем Аргайл, узнает тайну помандера и проберется в очаровательный крошечный мирок, где истомленная одиночеством Ева напрасно ждет молодого Джона Аргайла?
        Аргайл отвернулся от меня и от зеркала. Я услышал глухой стук. Выпавшее из его руки Золотое яблоко покатилось по ковру…
        Пока я сплю…
        Это история мальчика по имени Педро Кутино, на которого наложили заклятие. Или проклятие, как считают некоторые. Я не знаю, что верно. Это зависит от множества вещей. От того, течет ли в ваших жилах цыганская кровь, как у старой Беатрис Саузы, которая много чего узнала о магии в племени вольных цыган в горах за Лиссабоном. И от того, довольствуетесь ли вы жизнью рыбака в Кабрилло.
        Хотя жизнь рыбака не так уж плоха. Совсем даже не плоха. Днем ты выходишь в море на лодке, которую мягко покачивают голубые воды залива, а вечером можешь слушать музыку и пить вино в «Приюте рыбака», «Замке» или любой другой таверне на Приморском бульваре. Чего еще желать? Разве есть в мире что-то иное?
        И какое дело любому здравомыслящему человеку - или любому здравомыслящему мальчику - до того дивного колдовства, которое придает всему невероятную яркость и блеск, делает цвета вокруг такими глубокими, что глазам больно, и завораживающей мелодией льется со звезд, которые становятся вдруг живыми и загадочными? Педро, наверное, не следовало мечтать об этом, а он мечтал, потому-то с ним и произошло то, что произошло. И на опасную дорожку он ступил задолго до того, как в его судьбу вмешалась настоящая магия.
        Педро Игнасио да Сильва Кутино, обладатель имени слишком длинного для такого щуплого, жилистого четырнадцатилетнего мальчишки, любил сидеть на пристани, глядя на яркие, голубовато-зеленые воды залива, и думать о том, что лежит по ту сторону этой безбрежной дали. Он слышал рассказы о Тампико, острове Сосен и других местах, и эти названия всегда звучали для него как волшебная музыка. Он знал, что непременно должен отправиться туда, когда подрастет, и заранее представлял себе, что увидит.
        Остров Сосен окажется островом Цирцеи, с белыми мраморными колоннами, разбросанными среди темной зелени, и там будут сражаться пираты, а их лязгающие мечи - вспыхивать в солнечном свете, как и белые зубы в безжалостных ухмылках. Тампико для Педро не был индустриальным торговым портом, каким знал его отец мальчика. Это был город «Тысячи и одной ночи», с дворцами и пестрыми попугаями, с извилистыми белыми дорогами, где расхаживают чародеи в странных одеяниях, преимущественно добрые, и руки их скрючены, точно древесные корни… чародеи, которые умеют творить заклинания.
        Мануэль, отец Педро, мог бы рассказать мальчику совсем другое, ведь когда-то, прежде чем осесть в Кабрилло и стать рыбаком, он ходил в море под парусами. Однако Мануэль не слишком-то часто разговаривал с сыном. Мужчины говорят с мужчинами, не с мальчиками, вот почему Педро не узнал многого от своего отца, загорелого португальца, ходившего в море с рыбацкой флотилией. Мальчик черпал знания из книг, и это были странные книги и странные знания.
        На вершине холма, в маленьком белом доме, жил доктор Мэннинг, обосновавшийся здесь несколько десятилетий назад. Целыми днями он бесцельно слонялся по своему саду и еще писал бесконечную автобиографию, которая никогда не будет опубликована. Педро, спокойный, тихий мальчик, пришелся доктору по душе. И Педро часто можно было застать сидящим со скрещенными ногами в каком-нибудь укромном уголке маленького дома и перелистывающим страницы книг Мэннинга. Он зарывался в них, бегло проглядывал, спеша дальше, но всегда задерживался на цветных вклейках с иллюстрациями Рэкхема, Сайма и Джона Р. Нила. Они открывали ему мир, слишком яркий и пленительный, чтобы быть настоящим.
        И поначалу он понимал, что этот мир вымышленный, но постепенно все дольше грезил наяву, что неудивительно для мальчика, который праздно болтается день за днем на берегах каналов, под палящими лучами жаркого тропического солнца, не имея возможности поговорить с кем-нибудь, кто разделял бы его мысли. И достаточно скоро изображенный на картинках мир сделался настоящим. На стене у доктора Мэннинга висела огромная карта, и Педро стоял перед ней, прокладывая пути воображаемых странствий к портам, пленительные виды которых изображали Рэкхем и Нил.
        Да, в конце концов они стали реальны.
        Картахена и Кокосовые острова, остров Клиппертон и Кампече - Педро перебирал названия по алфавиту, вызубренному в школе. И все до одного это были заколдованные места. Клиппертон представлял собой убежище старых кораблей. Собственно, это был не остров как таковой, просто сотни и сотни старых американских клиперов с парусами, похожими на белые облака, и толпящимися у планширов моряками, которые не умрут никогда.
        Не то чтобы у Педро были какие-то иллюзии относительно смерти. Он видел покойников и знал: что-то покидает человека - душа покидает, - когда губы у него вваливаются, а из глаз смотрит пустота. Тем не менее умершие могут вернуться к жизни в Кампече, и на Кокосовых островах, и в Парамарибо, где вечно слышен грохот, потому что там живут драконы. Однако драконов Парамарибо можно убить, если стрелу предварительно окунуть в блестящий яд дерева анчар, - однажды, странствуя по дорогам фантазии, Педро обнаружил рощу, где росло такое дерево.
        Потом он нашел жабу. Как-то раз он ходил следом за отцом, следя, чтобы упившийся вдрызг старик не упал ненароком в канал. Был вечер субботы, а по субботним вечерам все добрые рыбаки выпивают столько, сколько в состоянии удержать в себе, а иногда и немного больше. И Педро, худенький, молчаливый страж, следовал за отцом, прячась в тени, готовый в любой момент подхватить пошатывающееся тело, если оно слишком сильно накренится к темной воде, или позвать на помощь, если поймать не успеет.
        Педро думал о городе под названием Джуба, о котором ему приходилось слышать. Там на золоченых тронах восседали огромные, лоснящиеся черные фигуры и повсюду были разбросаны леопардовые шкуры. Перед внутренним взором мальчика вставали удивительные картины, ему чудился рокот барабанов… Голые ноги Педро вздымали дорожную пыль, заставляя ее клубиться в косо падающем из окон свете, из «Приюта рыбака» долетала нестройная музыка. Мануэль остановился и пнул что-то у себя под ногами. Потом догнал и снова пнул. Так и пошел дальше, гоня это что-то перед собой.
        Педро украдкой приблизился, в его взгляде светились настороженность и любопытство. Что-то маленькое, темное энергично прыгало, стремясь увернуться от ноги пьяного человека. Педро мог бы позволить отцу раздавить жабу, но почему-то поступил иначе, хотя вовсе не отличался особенной добротой. Подтолкнуло его то, что отец был сильно пьян. Педро на ум пришла смутная мысль: раз пьяный великан может затоптать до смерти живое существо… а в звездном небе, может быть, водятся какие-то уж вовсе невероятных размеров великаны - вдруг в один прекрасный день они переберут лишнего и станут топтать людей! Педро часто лезла в голову такая небывальщина.
        Важно то, что он налетел на отца сзади, толкнул его так, что тот шлепнулся на дорогу, и схватил жабу. Она ощущалась в руке как холодная гладкая тяжесть. Мануэль кричал и ругался, пытаясь встать, ему померещилось, что он свалился за борт в стычке с береговым патрулем и скоро, привлеченные запахом крови, явятся тигровые акулы. Правда, вскоре он обнаружил, что кровь - вовсе не кровь, а красное вино из разбившейся бутылки в кармане. Это открытие так огорчило его, что он остался сидеть в пыли, заливаясь слезами.
        А Педро бегом бросился домой. Холодная, твердая жаба ровно дышала в его руке. Мальчик не стал заходить в лачугу, где мать варила к возвращению Мануэля крепкий кофе, а обежал дом и оказался на заднем дворе, он там выгородил когда-то небольшой садик. Было бы приятно сообщить, что Педро обожал цветы и вырастил целую грядку роз и фуксий, рдеющих на фоне своего жалкого окружения… Однако на самом деле он выращивал кукурузу, кабачки и помидоры. Мануэль не одобрил бы роз и наградил бы Педро затрещиной, вздумай тот их выращивать.
        Рядом с садиком лежала груда камней, и мальчик усадил жабу среди них. Забавно, что после этого он долго разглядывал ее, сидя на корточках. В глазах жабы поблескивали искорки, словно блики в глубине драгоценных камней. А может быть, то были не просто искорки…
        Вы скажете, что на заднем дворе было темно и Педро не мог разглядеть жабу. Однако факт остается фактом - он видел ее, и старая цыганка Беатрис, которая знала о ведьмах больше, чем следовало бы, могла бы кое-что тут прояснить. Видите ли, ведьма должна иметь фамильяра, прислужника, животное вроде кота или жабы. Он каким-то образом помогает ей. Когда ведьма умирает, фамильяр обычно умирает тоже, но иногда этого не происходит. Иногда он успевает настолько пропитаться магией, что продолжает жить. Может, эта жаба была родом из Салема, где она обитала еще в те времена, когда Коттон Мазер вешал ведьм. Или, может, девушка-креолка зазвала Черного Человека в Баратарию, служившую прибежищем пиратам. Залив полон призраков и воспоминаний, и, возможно, одним из этих призраков был призрак женщины с ведьмовской кровью, которая много лет назад приехала из Европы и умерла на своей новой родине.
        И возможно, ее фамильяр не знал дороги домой. Сейчас в Америке почти нет места магии, но когда-то дело обстояло иначе.
        Если вы думаете, что жаба разговаривала с Педро голосом, который можно слышать, то вы ошибаетесь. Я не пытаюсь уверить вас, что не произошло ничего необычного. Вполне вероятно, что крошечный, холодный, невозмутимый разум жабы заглянул в душу мальчика и задал пару вопросов. Возможно также, что в темном, пропахшем рыбой заднем дворе, под резкие звуки музыки, доносившиеся из баров Кабрилло, свершилось волшебство. Однако я не утверждаю и того, что нечто подобное действительно случилось.
        Но вот что известно точно: Педро вернулся в дом и получил пощечину за то, что бросил Мануэля. Маргарита, низенькая, толстая женщина с беспокойными темными глазами, сказала, что Мануэль наверняка теперь свалится в канал, что его сожрет барракуда и что вся семья - Педро, пятеро его братьев и сестер, а также сама Маргарита - обречена влачить жалкое, полуголодное существование. Неистово жестикулируя, она постаралась расписать их будущие бедствия со всеми подробностями. Потом кофе начал убегать, Маргарита бросилась убрать его с огня и налила чашку Педро.
        Педро пил кофе, с ухмылкой глядя на потуги шестилетнего Грегорио наточить багор со всей сноровкой, присущей его возрасту.
        - С отцом все будет в порядке, minha mae[71 - Мама (португ.).], - сказал он Маргарите. - Он не так уж и пьян.
        - Педрино, Мануэль уже немолод. Совсем скоро тебе самому придется выходить в море.
        - Вот здорово! - воскликнул Педро, с восторгом думая о Кампече и Тампико.
        Может, на самом деле в Тампико и нет никаких чародеев, но правда наверняка окажется даже чудеснее!.. Маргарита смотрела на мальчика, кусая губу. Что ж, basta, завязки слюнявчика все равно рано или поздно придется обрезать. Мальчик всегда мечтал ходить под парусами по Карибскому морю.
        - Уложи criancar[72 - Малыши (португ.).] в постель, - приказала она и отвернулась к кухонной плите.
        Педро подхватил Киприано Хосе, смешливого, толстого младенца, и погнал впереди себя Грегорио в соседнюю комнату.
        Во мраке, среди камней, жаба пристально глядела в темноту глазами, мерцающими, словно диковинные самоцветы.
        Той ночью Педро заснул не сразу. Перед его внутренним взором мелькали яркие образы кораблей, величественно бороздящих мировые океаны. Когда-нибудь и он поплывет в Картахену или Джубу… В Джубу, где на шелковистой черной коже особенно ярко сияют тяжелые золотые браслеты, где под лязг цимбалов и грохот барабанов тянутся длинные процессии с паланкинами и алыми знаменами. Кокосовые острова, и Кампече, и остров Сосен, где пираты, подпоясанные алыми кушаками, усмехаются в бороды и поют кровожадные песни. Тампико, где чародеи в тюрбанах призывают ифритов и джинов, а во дворцах из перламутра спят прекрасные принцессы! Клиппертон с белыми парусами, Белем, где в мирной долине при каждом белом доме есть колокольня, и мелодичный перезвон доносится отовсюду…
        Педро спал.
        Его постель начала медленно вращаться. Педро ощутил нарастающий восторг и предчувствие, что вот-вот должно что-то произойти. Соскользнув с постели и заметив внизу перекатывающиеся волны, он инстинктивно вытянул над головой сведенные вместе руки и прыгнул. Поверхность воды он прорезал почти без всплеска и пошел вниз, вниз… Потом зрение прояснилось, и он увидел сквозь облако пузырьков чистый голубовато-зеленый свет.
        Постепенно замедлив погружение и загребая руками, он перевернулся и начал подниматься к поверхности, но это происходило не слишком быстро. До сих пор он задерживал дыхание. Но тут сквозь лес покачивающихся водорослей прямо на него стремительно выплыла барракуда, и страх заставил его конвульсивно забить по воде ногами и вдохнуть. Педро ожидал, что вода ворвется в легкие и задушит его, однако ничего неприятного не почувствовал, словно бы и не воду вовсе вдохнул, а воздух.
        Барракуда поплыла за ним. Молотя ногами, он задел рыбу, и она метнулась прочь. Педро видел, как ее длинное, похожее на торпеду тело тает в голубовато-зеленой бесконечности. Тогда он завис на месте, продолжая машинально взбивать воду, и огляделся.
        Это было южное море. Кораллы, чья окраска тускнеет, если их вытащить из воды, здесь сверкали кричаще ярко и образовывали на дне сложные, необыкновенно красивые лабиринты. Среди кораллов сновали рыбы, а над головой мальчика, медленно взмахивая крыльями и волоча за собой шипастый хвост, проплыла манта, или морской дьявол. Мурены, извиваясь, точно змеи, разевали на Педро жуткие зубастые пасти, крабы на бесчисленных ножках ползали по камням и маленьким песчаным прогалинам на дне. Целые рощи морских водорослей и огромные опахала разноцветных губок покачивались с гипнотической монотонностью, среди них сновали стайки крошечных полосатых рыбок, двигавшихся слаженно, словно управляемые единым разумом.
        Педро нырнул глубже. Из пещеры в красно-бурых скалах на него уставился осьминог, взгляд его огромных глаз был бесконечно чужд, щупальца медленно колыхались. Педро поплыл прочь от него и замер над широкой площадкой светлого песка, на котором, расходясь волнами, мелькали блики пронизывающего море света и распласталась тень самого мальчика. Множество мелких подводных созданий деятельно сновало по своим делам. Этот мир был нарисован не на плоском листе бумаги, а в трех измерениях, и тяготение тут отсутствовало. Здесь были лишь красота, необычность и налет жути, от которого у Педро сладко замирало сердце.
        Он поплыл вверх и вырвался на поверхность, стряхивая воду с волос и лица. Дышать воздухом оказалось так же легко, как водой. Оглядываясь по сторонам, он легко заскользил по вздымающимся и опадающим волнам. На расстоянии полумили голубое, сверкающее на солнце море обрамляло лесистое побережье, а за ним вздымались темные склоны гор. Океан был пуст, если не считать… Да, он был здесь, клипер с убранными парусами, с мачтами, покачивающимися в такт волнам. У Педро перехватило горло, такими ровными, радующими взгляд были обводы судна. Мальчику представилось, как красавец-корабль скользит по морям под белыми парусами, наполненными попутным ветром, рассекая волны острым бушпритом, и водяная пыль орошает позолоченную фигуру девушки на носу.
        Клипер стоял на якоре - Педро видел цепь. И еще он разглядел движение на палубе. Может быть… Он поплыл к кораблю. Однако море становилось все неспокойнее. Волны обрушивались на него, шлепали по щекам…
        - Minho filho![73 - Сынок! (португ.)] Педрино…
        И:
        - Педро! - пророкотал низкий голос отца с оттенком тревоги. - Просыпайся!
        Мальчик почувствовал на лбу прохладную, сухую ладонь, и как будто что-то теплое пронзило голову, точно электрический разряд. Он слышал слова, которых не понимал, но голоса взывали к нему, взывали…
        Он открыл глаза и поднял взгляд на маленькое сморщенное лицо цыганки, Беатрис Саузы. Долгий, долгий миг ее невероятно яркие черные глаза всматривались в него, а беззубый рот неразборчиво шептал что-то. Потом она кивнула с удовлетворенным видом и скрылась из виду, уступив место Маргарите. Мать кинулась к Педро и грубо прижала его голову к своей обширной груди.
        - Ай-яй-яй! Педрино, coelzinho, мой крольчонок, ты слышишь меня? Ты проснулся?
        - Ну да. - Педро зевнул и попытался вырваться из объятий матери, удивленно глядя на нее. - А в чем дело? Почему сеньора Беатрис…
        Прикрыв глаза морщинистыми веками, старая цыганка набивала крепким черным ароматным табаком свою потрескавшуюся трубку. Она даже не посмотрела на Мануэля, когда он бросил на нее возмущенный взгляд и проворчал, обращаясь к жене:
        - Давай-ка, mae, иди отсюда и прихвати с собой старуху. Все это глупость, так я считаю. Вставай, парень. Ну!
        Маргарита выскользнула на кухню, потянув за собой Беатрис Саузу и шепча старой женщине, чтобы она не обращала внимания на Мануэля.
        - Он хороший человек, сеньора. Просто думает, что пощечина - лучшее лекарство от всех болезней.
        Под сердитым и отчасти затуманенным взглядом Мануэля Педро скинул пижаму, натянул заплатанное нижнее белье, заношенную рубашку из грубой хлопчатобумажной ткани и штаны. Он от всей души надеялся, что Мануэль промолчит, однако стоило мальчику повернуться к двери, как мозолистая рука ухватила его за плечо и отец хмуро уставился в лицо сына.
        - Время уже далеко перевалило за полдень, - сказал он. - Что это за сон такой? Твоя mae не могла тебя добудиться и с плачем прибежала ко мне, а ведь это мне не помешало бы поспать подольше.
        Что верно, то верно, подумал Педро, заметив, что у отца покраснели глаза, а под ними набрякли красноречивые круги.
        - Надеюсь, ты не свалился ночью в канал, meu pai[74 - Отец (португ.).], - вежливо сказал он.
        - Нет, а мог бы, - проворчал Мануэль. - Теперь послушай меня, rapaz[75 - Мальчик (португ.).]. И смотри, говори чистую правду. Тебе известно о белом порошке, который Беберикадор продает по ночам на пристани?
        - Я никогда не прикасался к этому порошку, meu pai, - твердо заявил Педро, - или к чему-либо еще, что продает Беберикадор. Ни разу в жизни.
        Мануэль наклонился вперед и с сомнением принюхался:
        - Ты редко врешь, Педро. И от тебя не пахнет вином. Может, ты просто устал, хотя… Что я должен думать, если парня не разбудить даже тумаками?
        Педро пожал плечами. Он ужасно проголодался и страстно желал, чтобы расспросы поскорее закончились. Кроме того, в чем дело-то? Ну проспал он дольше обычного, что с того? А Мануэль злится, потому что ему не дали отоспаться и теперь в его седой голове лязгало тяжкое похмелье.
        - Иди сюда, Педрино, - позвала с кухни Маргарита.
        Мануэль оттолкнул мальчика, и Педро, радуясь тому, что наконец освободился, юркнул за дверь. Он услышал, как отец тяжело рухнул на постель. Можно не сомневаться, что через несколько минут послышится его мощный храп. Педро усмехнулся, подмигнул малышу Грегорио и посмотрел на стоящую у плиты мать.
        - Педро… - Рядом оказалась Беатрис Сауза, напряженно глядя ему в глаза.
        - Sim[76 - Да (португ.).], сеньора?
        - Педро, - прошептала она, - если у тебя возникнут сложности… приходи ко мне. Помни, я могу видеть сквозь каменную стену. И не забывай, сны снам рознь.
        Беззубые челюсти старухи сомкнулись, и она проковыляла мимо него к двери, шурша черной юбкой. Педро проводил ее недоуменным взглядом. Как понимать Беатрис? Такой переполох только из-за того, что он заспался. Смех, да и только!
        - Ты напугал меня, Педро, - сказал Грегорио. - Я подумал, ты умер.
        - Не смей говорить такое, дьявольское отродье! - воскликнула Маргарита, пролив соус, который зашипел на горячей плите. - Убирайся отсюда и для разнообразия займись чем-нибудь полезным, гадкий мальчишка. Вон, смотри, Киприано Хосе опять роется в мусоре. Педрино, ешь свое мясо. Оно придаст тебе сил.
        Педро не чувствовал себя столь уж истощенным, но мясо было сочное, острое, и он быстро расправился с ним. Потом, вспомнив про жабу, пошел посмотреть на нее, но она спряталась в прохладном, темном уголке между камней, и ему не удалось разглядеть даже мерцание ее странных, блестящих глаз-бусинок. Что ж, раз так, он взял самодельную удочку и отправился на канал.
        По дороге Бенто Барбоса, богатый человек, владелец кораблей, ткнул в мальчика толстым, как сосиска, пальцем и обозвал его sonambulo[77 - Лунатик (португ.).], из чего Педро стало ясно, что кто-то, скорее всего Грегорио, проболтался о том, что произошло. Надо будет дать Грегорио затрещину за это, решил он. Однако Бенто Барбоса, посчитав, что шутка получилась славная, подкрутил черные усы и весело расхохотался вслед Педро.
        - Mandriao![78 - Бездельник! (португ.)] - с довольным видом вопил он. - Preguicoso![79 - Лентяй! (португ.)]
        Педро захотелось швырнуть в него камнем, но он сдержался. Бенто Барбоса владел кораблями, и Педро очень надеялся, что в один прекрасный день, если повезет, отплывет на одном из них. Картахена… Кокосовые острова… Клиппертон… Мальчик просто шел себе и шел под жарким солнцем Флориды, меся босыми ногами горячий песок и раздумывая о сне, который ему приснился. Это был замечательный сон.
        На канале стояла тишина. Педро ловил рыбу в заводи, вокруг не было ни души. Дожидаясь, пока рыба клюнет, он мечтал о том дне, когда наконец сбудется его мечта и он станет бороздить воды Мексиканского залива на корабле. Тампико и Джуба взывали к нему, в ушах перекатывался зловещий гром, доносившийся с Парамарибо, где живут драконы. Покрытые блестящей зеленовато-серебристой чешуей, они сражались в синей вышине. Их гигантские крылья затмевали небо, чешуйчатая броня громко лязгала. Ему чудился Кампече и остров Сосен, и мраморные дворцы на них, и веселые бородатые пираты… А еще Картахена, Кадис, Кочабамба и множество других околдованных портов. Все они для юного Педро Игнасио да Сильвы Кутино были самыми настоящими, и от возбуждения он шлепал загорелыми ногами по зеленой воде канала.
        О, в то воскресенье ничего особенного с Педро не случилось. Вечером он приплелся домой с головой, набитой удивительными образами, и, ужиная, почти не слышал привычного домашнего шума вокруг.
        Жаба сидела среди камней, мерцая глазами-самоцветами и, возможно, предаваясь воспоминаниям. Не знаю, готовы ли вы согласиться, что жаба может иметь воспоминания. Однако не знаю я также, готовы ли вы согласиться, что когда-то в Америке существовало колдовство. Это слово не кажется разумным, когда думаешь о Питсбурге, о его метро и кинотеатрах, но черная магия зародилась не в Питсбурге и даже не в Салеме. Она берет свое начало в темных оливковых рощах Древней Греции, в затянутых туманами лесах старой Британии и среди каменных дольменов Уэльса. Поймите, я хочу лишь сказать, что жаба сидела там, под камнями, а Педро в это время растянулся на своей жесткой постели и, устраиваясь, словно кот, готовился отойти ко сну.
        На этот раз постель начала вращаться почти сразу же, унося его во тьму. Отчасти он ожидал этого. Теперь он уже не пытался задерживать дыхание под водой, а просто расслабился, медленно погружаясь и дожидаясь, пока глаза привыкнут к зеленоватой тьме. Хотя на самом деле это, конечно, была не тьма. Там присутствовали краски и цвет. Если бы не ощущение скользящей по коже воды, Педро вполне мог бы представить себя в небе, среди пролетающих мимо метеоров и комет. Однако здесь его окружало то, что могло быть только в море, и притом в южном море, и все это двигалось и светилось во тьме.
        Вначале он видел крошечное светящееся пятнышко, похожее на звезду. Оно могло быть рядом с его щекой или на расстоянии мили - разве разберешь в этой бескрайней, лишенной ориентиров, лишь слегка зеленоватой пустоте? Оно могло приблизиться и превратиться в лучезарное оранжево-пурпурное солнце, а могло в последний момент свернуть в сторону. Еще здесь были извилистые огненные ленты, складывающиеся в яркие узоры, и стайки крошечных рыбок, вспыхивающих, словно звезды. Далеко внизу, в глубине, цвета выглядели бледнее, и как-то раз там медленно проплыло что-то огромное, как будто само дно вдруг решило тронуться в путь. Педро долго смотрел, полный благоговения, а потом устремился наверх.
        Под тонким серпиком новой луны колыхалось залитое серебром море. За спиной Педро громоздился молчаливый остров, а в лагуне маячил на якоре силуэт быстроходного судна, американского клипера, его бушприт сновал вверх-вниз, указывая то в море, то в небо. Судно покачивалось на волнах, и Педро, двигаясь в том же ритме, наслаждался тем, что одно море обнимает и его, и обожаемый им корабль. Педро понимал корабли и любил их, а этот корабль был воплощением мечты. Больше всего на свете Педро хотел увидеть его на ходу, с наполненными ветром белыми парусами и пенистым следом за кормой.
        Он поплыл к молчаливому клиперу и уже почти добрался до якорной цепи, когда из моря вынырнула мурена и метнулась к нему. Педро почувствовал колющую боль в руке. У мурены было человеческое лицо, очень серьезное и задумчивое, и она держала стеклянную трубочку, заканчивающуюся длинной острой иглой, и это была вовсе не мурена. Это был старый доктор Мэннинг, спустившийся из своего дома на вершине холма…
        Под языком Педро ощущал странный вкус. Он удивленно поднял взгляд на полное беспокойства толстое лицо Маргариты и сказал недоуменно:
        - Minha mae…
        - Слава тебе, господи! - истерически воскликнула Маргарита, судорожно заключая Педро в объятия. - Мой Педрино… а-а-а… спасибо…
        - Спасибо доброму доктору, я думаю, - проворчал Мануэль, однако он тоже выглядел обеспокоенным.
        Маргарита его не слышала. Она то приглаживала волосы Педро, то снова взъерошивала их. Мальчик понять не мог, отчего вся эта суета. Доктор Мэннинг захлопнул свой черный чемоданчик, с сомнением глядя на Педро. После чего отослал Маргариту и Мануэля из комнаты, уселся на постель и стал расспрашивать Педро.
        С доктором Мэннингом всегда было легко разговаривать, и Педро рассказал ему о пиратских островах с их волшебными названиями, о южном море и о клипере. Это был замечательный сон, сказал Педро, глядя в недоумевающие глаза доктора. Нет, он не принимал никаких наркотиков. Мэннинг особенно подробно расспрашивал его об этом. В конце концов он велел Педро пока оставаться в постели и ушел на кухню. Хотя он понизил голос, Грегорио, прошмыгнув следом за ним, оставил в двери небольшую щель, и Педро слышал, о чем там говорили. Но, по правде говоря, мало что понял.
        По словам доктора Мэннинга, поначалу врач подумал, что это сонная болезнь или даже нарколепсия - этого слова мальчик не понял, - но… нет, физически Педро вполне здоров. Мануэль проворчал, что мальчишка просто лентяй, что его интересуют лишь рыбалка и книги. Книги! От них всегда одни неприятности.
        - В каком-то смысле вы правы, Мануэль, - нерешительно ответил доктор Мэннинг. - Все мальчишки мечтают, но, мне кажется, Педро слишком уж увлекся своими фантазиями. Я позволил ему пользоваться моей библиотекой, когда пожелает… мм… и, похоже, он начитался того, чего не следует. Волшебные истории, конечно, завораживают, но они не помогут мальчику приноровиться к реальной жизни.
        - Com certeza[80 - Это точно (португ.).], - согласился Мануэль. - Вы имеете в виду, что голова у него набита безумными идеями.
        - О, в этих идеях нет ничего плохого. Но они почерпнуты исключительно из волшебных сказок, и Педро начинает в них верить. Видите ли, Мануэль, на самом деле существуют два мира, один реальный, а другой тот, что у вас в голове. Иногда мальчику - или даже взрослому человеку - настолько нравится мир его мечты, что он просто забывает о подлинном мире и живет в том, который сам создал.
        - Понимаю, - ответил Мануэль. - Я встречался с такими людьми. Это очень скверная штука.
        - И для Педро это может скверно обернуться. Он очень впечатлительный мальчик. Тот, кто живет в мечтах, не может, столкнувшись с реальным миром, повести себя как надо. А Педро должен работать, чтобы жить.
        - Но он не болен? - с тревогой спросила Маргарита.
        - Нет. У него мысли устремлены не туда, куда следует, вот и все. Он должен избавиться от этого, должен обрести другие интересы, должен понять, что такое настоящая жизнь. Должен отправиться в Кампече, Тампико и другие места, о которых мечтает, и увидеть, каковы они на самом деле.
        - А-а… Если бы он поплавал на кораблях, может… - нерешительно начал Мануэль.
        - Что-то в этом роде, - согласился доктор Мэннинг. - Если бы он смог завтра отплыть, к примеру, на «Принцессе»… Это судно обходит все порты залива, и Педро смог бы устроиться туда юнгой или еще кем-нибудь. Перемены и новые знакомства - вот все, в чем он нуждается.
        Мануэль громко хлопнул в ладоши:
        - Бенто Барбоса - совладелец «Принцессы». Я поговорю с ним. Может, все и устроится.
        - Это было бы лучше всего для Педро.
        На этом разговор закончился. Педро лежал, дрожа от радостного волнения. Наконец-то перед ним открывалась перспектива увидеть порты залива!
        Потом он снова заснул, на этот раз без всяких сновидений. Это была скорее легкая дремота, продолжавшаяся несколько часов. Мальчика разбудил доносившийся с кухни сердитый голос Мануэля. Маргарита пыталась успокоить его.
        Шлеп! - и Грегорио жалобно захныкал.
        - Надеюсь, теперь ты попридержишь язык! - закричал Мануэль. - Нечего разносить по улицам слухи. Это семейное дело.
        - Он же еще menino[81 - (португ.).], - умоляюще воскликнула Маргарита, но Мануэль сердито прикрикнул на нее:
        - Он мелет языком днем и ночью! И Бенто Барбоса сразу же начал расспрашивать меня, что не так с Педро. Он сказал, что не может направить на «Принцессу» больного мальчика. Мне пришлось долго уговаривать его, прежде чем он согласился взять Педро. И чтобы больше не было никаких этих… этих… - Мануэль выругался. - Сейчас в Кабрилло слишком жарко и воздух плохой. В море Педро станет лучше. Женщина, неужели ты думаешь, что я отослал бы его, будь он в самом деле болен?
        Дверь хлопнула, наступила тишина. Педро снова задремал, он вспоминал Кокосовые острова, Картахену и парящих над Парамарибо драконов, но в конце концов решил, что все, хватит валяться. Встал, по настоянию Маргариты выпил кофе и вышел. Предплечье все еще побаливало от подкожного впрыскивания доктора Мэннинга.
        Он двинулся кружным путем, чтобы не проходить рядом со складом Бенто Барбосы, и в результате ноги понесли его мимо калитки цыганки. Старая женщина окликнула его, и Педро не смог сделать вид, будто не слышал, - от острого взгляда черных глаз Беатрис Саузы не ускользнешь. Поэтому он, испытывая неловкость, вошел в сад и поднялся на веранду, где за шатким столом сидела сеньора, тасуя карты.
        - Присядь, Педро. - Она кивнула на скрипучее плетеное кресло напротив. - Что тебе сегодня приснилось, meus neto?
        Забавно, что она никогда прежде не называла его внучком. Забавно также, что она ни разу не посмотрела на него с того момента, как он открыл калитку. Мудрые яркие глаза не отрывались от карт, которые она выкладывала перед собой. Шлеп… шлеп… кивок; шлеп… шлеп… Она вскинула серебряную голову и посмотрела прямо в глаза Педро.
        - Много лет назад я жила в Лиссабоне. - В ее речи чувствовался мягкий португальский акцент, заставивший название города прозвучать как «Лишбоа». - Но до этого, meus neto, мое племя обитало в горах, где было лишь то, что существовало издревле, - деревья, скалы и ручьи. Есть истины, которым можно научиться у древних вещей… - Она заколебалась, и ее смуглая, усохшая ладонь накрыла руку Педро. - Ты ведь знаешь истину, Педрино?
        Он смотрел в ее яркие черные глаза, гадая, к чему она клонит.
        - Истину о чем, сеньора?
        Еще мгновение цыганка вглядывалась в его лицо. Потом ее рука упала, и Беатрис улыбнулась:
        - Нет. Не важно. Я вижу, ты не знаешь. Мне подумалось, что тебе может понадобиться мой совет, но теперь я понимаю, что ты ни в чем не нуждаешься. Ты в безопасности, menino. Древняя магия не всегда зло. Она может оказаться очень вредной для людей в городах, но дар предлагают лишь тому, кому он пойдет на пользу.
        Педро ничего не понимал, но из вежливости слушал.
        - Sim, сеньора?
        - Ты вынужден будешь решить. - Она пожала узкими плечами. - Тебе не требуется ни моя, ни чья-либо еще помощь. Запомни одно - ты не должен бояться, Педро, никогда. Нет, не смотри на карты. Я не стану предсказывать тебе будущее. Твое будущее… - Она пробормотала что-то по-цыгански. - А теперь уходи. Уходи.
        Педро неохотно встал. У него было такое чувство, будто он ненароком обидел старую женщину. Пока он спускался с веранды, она ни разу не взглянула на него.
        Даже вернувшись домой этим вечером и застав разрывающуюся между гордостью и слезами Маргариту за укладыванием вещей ему в дорогу, мальчик не мог до конца поверить, что все это для него, Педро Игнасио да Сильвы Кутино. Мануэль сидел тут же и с презрительным видом уже успел отвергнуть дюжину вещей, которые жена хотела положить в мешок сына. Младшие от возбуждения точно обезумели, а соседи без конца заглядывали, давая добрые советы. На протяжении часа Педро вручили двадцать распятий и амулетов, предназначенных для защиты от опасностей на море. Мануэль лишь презрительно фыркал.
        - Крепкая спина и зоркий глаз вернее будут, - заявлял он.
        Внезапно Маргарита накинула фартук на голову и разразилась бурными рыданиями.
        - Он болен, - бормотала она. - Он умрет, я знаю.
        - Глупая женщина! - воскликнул Мануэль. - Доктор сказал, что Педро здоров как осел. Перестань вести себя, точно ты сама ослиного племени, и принеси мне еще вина.
        А Педро тем временем вышел во двор и огляделся по сторонам новым взглядом - все видится иначе, когда тебе вот-вот предстоит уехать. Сейчас все порты мира лежали перед ним: Тампико, Кампече и тысячи других. И на острове Сосен распевали пираты, и чешуйчатые драконы, громко хлопая крыльями, летали над Парамарибо.
        Когда этой ночью Педро отправился в постель, он был уверен, что сегодня не заспится. Нет, ведь все порты мира зовут и манят его к себе. Сквозь открытые окна долетали далекие отголоски песен и музыки из «Замка» и других портовых таверн, последние звуки маленького селения Кабрилло на берегу залива, перед тем как Педро отплывет на «Принцессе» в мир, который так манил его…
        Что он там обнаружит, было для него, конечно, тайной за семью печатями. Но он не сомневался, что в Тампико есть чародеи, а в Джубе - шкуры леопардов и золоченые троны. А также драконы, пираты и белые замки, где живет волшебство. И, что еще лучше, есть места, о которых он пока не знает ничего, - они станут для него сюрпризом. Ох, и вовсе не обязательно приятным сюрпризом, там непременно должны ощущаться налет зла и легкое прикосновение ужаса, что лишь подчеркнет великолепие и яркость приключения…
        Тампико… Тампико… Джуба и Кампече… Парамарибо… Кокосовые острова, Клиппертон и Картахена… Эти названия, словно музыка, звучали в его голове, постепенно затихая.
        Сидя среди темных камней, неслышно дышала жаба, устремив взгляд не в ночь, а на что-то гораздо более далекое.
        Голубое сияние закружило Педро, южное море с радостью повлекло его в свои глубины. Внизу яркими красками сияли кораллы, тигровая акула при виде его свернула и исчезла вдали.
        Он поплыл вверх, вырвался на поверхность и под голубым небом увидел бескрайнее голубое море, баюкающее лесистый остров. В лагуне покачивался на волнах клипер. Ушей Педро коснулся громкий лязг - это вытаскивали из моря якорь, а на мачтах между тем поднимали паруса. Ветер подхватывал и надувал их, и от этого корабль слегка кренился.
        Корабль готовился к отплытию…
        Внезапно все существо Педро охватило отчаяние. Он ужасно испугался, что останется совсем один посреди этого зачарованного моря. Неужели ему придется, провожая взглядом клипер, смотреть, как тот превращается в крошечное пятнышко на горизонте? И Педро торопливо поплыл к кораблю.
        В прозрачной голубой глубине под ним замелькали стремительные светлые силуэты. Стая дельфинов вырвалась на поверхность и, двигаясь слаженно и точно, затеяла игру вокруг мальчика. Они выныривали из воды, их гладкие шкуры блестели на солнце, разбрызгивая во все стороны серебряные капли. Между тем бряцание якорной цепи становилось все громче.
        В нем почти угадывались слова… почти понятные… Хриплый голос приказывал… что?
        Просыпайся… просыпайся…
        Просыпайся, потому что в Кабрилло уже наступило утро, Педрино… Просыпайся, потому что совсем скоро отлив понесет «Принцессу» через залив и ты должен отплыть на этом корабле. Должен увидеть Тампико и Кампече. Должен увидеть настоящий Тампико с его черными нефтеналивными танкерами и масляными пятнами на воде. Должен увидеть другие порты и найти в них то, что всегда находят люди… Так просыпайся же, Педро. Чувствуешь? Отец протянул руку и трясет тебя за плечо.
        Это не для тебя, Педро.
        Откуда-то из далекого далека негромкий, холодный, нечеловеческий голос произнес:
        - Дар предложен, Педро. Древняя магия не всегда зло. Протяни руки, Педро, быстро протяни руки…
        Мальчик заколебался. Манящие порты мира… будет так замечательно их увидеть, и «Принцесса» ждет его. Однако якорная цепь клипера была уже так близко… Он услышал негромкий ровный голос, сделал еще один, последний рывок, протянул руки к цепи и вцепился в ее скользкие, влажные звенья. Цепь пошла вверх, вытаскивая его из воды.
        Голоса постепенно стихали, оставаясь далеко позади. Педро почудился далекий плач матери и пронзительные крики маленького Грегорио, но они становились все тише, сменяясь новыми звуками с палубы, звуками песни и шарканья голых ног.
        «Когда я ше-ол по Парадайз-стрит…»
        Чьи-то руки подхватили Педро и помогли перебраться через леер. Он увидел, как моряки, ухмыляясь и наклоняясь над тяжами, ходят вокруг кабестана и поют, поют… Он чувствовал под ногами нагретую солнцем палубу. Над головой затрещали и захлопали горделиво наполнившиеся ветром паруса, отбрасывая на палубу и ухмыляющихся людей полупрозрачные тени. Корабль ожил, его бушприт зарылся в волну раз, другой, и на позолоченной носовой фигуре, словно бриллианты, засверкали брызги. Педро услышал низкие, дружелюбные голоса, заглушающие слабый, затихающий призыв от… от кого? Он не мог вспомнить.
        Прокатился мощный грохот. Педро поднял взгляд.
        С громким шумом хлопая крыльями, в пронизанном солнечным светом воздухе над Парамарибо пронесся закованный в чешуйчатую, сверкающую броню дракон.
        notes
        Примечания
        1
        Венис - район Лос-Анджелеса.
        2
        Варварийский берег - северное побережье Африки; начиная с позднего Средневековья - крупный центр пиратства.
        3
        В связь (фр.).
        4
        Ведьмина колыбель - приспособление, ограничивающее получение сенсорной информации, использовавшееся в некоторых ведьмовских ритуалах. В наиболее распространенных вариантах на ведьму надевался специальный костюм, ограничивающий подвижность, и маска, плотно закрывающая глаза и уши, после чего ведьму подвешивали особым образом и свободно вращали, чтобы та потеряла ориентацию в пространстве.
        5
        Да (исп.).
        6
        Гомер. Одиссея. Перевод В. Жуковского.
        7
        Слава Отцу и Сыну и Святому Духу (лат.).
        8
        Синистрари, Людовико Мария (1622 - 1701) - монах-францисканец, теолог, автор книг по демонологии.
        9
        Гужено де Муссо, Роже (1805 - 1876) - французский писатель, исследователь эзотерики, развивавший антисемитские идеи.
        10
        «Шестидесятизначник» - название артефакта из книги Артура Мейчена «Повесть о черной печати».
        11
        Индийская конопля (лат.).
        12
        Слова из ритуала поклонения Гекате. Упоминаются в рассказе Г. Ф. Лавкрафта «Кошмар в Ред-Хуке».
        13
        «Таинства Червя» (лат.).
        14
        Приди, дьявол, разуй меня… прочь, презренный… (лат.)
        15
        Серая крыса (лат.).
        16
        Коттон Мэзер (1663 - 1728) - американский проповедник, ученый-богослов и публицист. Лично не участвовал в процессе над салемскими ведьмами, но судьи, выносившие приговор, опирались на его труды.
        17
        Мать Богов (Кибела) - древняя богиня плодородия, пришедшая в римский пантеон с Востока. Культ Кибелы сопровождался кровавыми обрядами, жертвоприношениями и оскоплением неофитов.
        18
        Аверн - вулканический кратер возле античного города Кумы в Италии. По преданию, там находился вход в подземный мир.
        19
        Роберт У. Сервис. Сердце Сардо. Перевод В. Резвого.
        20
        Язва, во тьме ходящая (лат.).
        21
        Борис Карлофф (1887 - 1969) - американский киноактер, звезда фильмов ужасов.
        22
        «Кабинет доктора Калигари» - остросюжетный немой фильм немецкого режиссера Роберта Вине; снят в 1920 году.
        23
        Бен Хект (1894 - 1964) - американский режиссер, продюсер и сценарист.
        24
        Чарльз Макартур (1895 - 1956) - американский сценарист и драматург.
        25
        Уолтер Уинчелл (1897 - 1972) - американский журналист, радиоведущий и автор колонки сплетен.
        26
        Таско - небольшой город в Мексике.
        27
        Артур Мейчен (1863 - 1947) - валлийский писатель и мистик.
        28
        Деньги (исп.).
        29
        Проявление силы (фр.).
        30
        «Цирк доктора Лао» - роман американского писателя Чарльза Финнея; написан в 1935 году.
        31
        Озеро Эрроухэд - курорт в горах Сан-Бернандино, Калифорния.
        32
        Библиотека Хантингтона - научно-образовательный центр в Пасадене, пригороде Лос-Анджелеса.
        33
        Сосалито - пригород Сан-Франциско.
        34
        Тамальпаис - гора в окрестностях Сан-Франциско.
        35
        Цирк Барнума - самый известный американский «цирк уродов».
        36
        Жиль де Ре (1405 - 1440) - барон, участник Столетней войны, сподвижник Жанны д’Арк, обвинявшийся в преступлениях против детей.
        37
        Речь об опере «Христофор Колумб» (1892) итальянского композитора Альберто Франкетти (1860 - 1942).
        38
        Знаменитое высказывание, которое приписывают Блаженному Августину. Сатана называется обезьяной Бога из-за неудачных попыток подражать Господу.
        39
        Читатель, в свою очередь, может усомниться и в существовании Ноэля Гарднера - и окажется прав. Такого человека действительно никогда не было, под этим именем публиковал свои рассказы Генри Каттнер.
        40
        Завтра (исп.).
        41
        Поместье (исп.).
        42
        Сердце мое (исп.).
        43
        Вот это да! (исп.)
        44
        До завтра (исп.).
        45
        Равнина (исп.).
        46
        Да, мой капитан (исп.).
        47
        Семья Калликак - персонажи книги американского психолога и евгеника Генри Г. Годдарда «Семья Калликак: Учение о наследственности слабоумия», написанной в 1912 году.
        48
        «Замок Отранто» - роман английского писателя Хораса Уолпола, основоположника жанра готического романа.
        49
        «Орля» - повесть французского писателя Ги де Мопассана, написанная в жанре ужасов.
        50
        Алджернон Блэквуд (1869 - 1951) - английский писатель, классик литературы ужасов и историй о призраках.
        51
        «Привидения и жертвы» - рассказ английского писателя Эдварда Бульвер-Литтона, написанный в жанре ужасов.
        52
        Смысл существования (фр.).
        53
        Карнака - город в Древнем Египте.
        54
        Ур - древнейший шумерский город в Южной Месопотамии.
        55
        Имир - в германо-скандинавской мифологии первое живое существо, льдистый великан, из которого был создан мир.
        56
        Монтегю Родс Джеймс (1862 - 1936) - английский историк и писатель, мастер рассказа о привидениях.
        57
        Генри Джеймс (1843 - 1916) - американский писатель, создавший в числе прочего и ряд мистических произведений.
        58
        Амброз Бирс (1842 - 1914) - американский писатель и журналист, работавший среди прочего в жанре «страшных» рассказов.
        59
        Мэй Синклер (1863 - 1946) - английская писательница, одним из направлений в творчестве которой также были рассказы о сверхъестественном.
        60
        Амитал (амобарбитал) - снотворное средство.
        61
        Константин Бранкузи (1876 - 1957) - французский скульптор румынского происхождения, один из основателей стиля абстрактной скульптуры.
        62
        Как таковая (лат.).
        63
        Бастер Браун - персонаж газетных комиксов с прической «паж».
        64
        Руггедо - король гномов, персонаж серии сказок Л. Ф. Баума о стране Оз.
        65
        Прыгалсы - персонажи сказки Ф. Баума «Путешествие в страну Оз» (перевод И. Париной).
        66
        «Матт и Джефф» - популярный комикс художника Бада Фишера. Считается первым комиксом, выходившим ежедневно.
        67
        Запальная Свеча - лошадь, персонаж всемирно известного комикса «Барни Гугл и Запальная Свеча» художника Билли Дебека.
        68
        Уолтер Гибсон - фокусник и писатель, создатель палп-персонажа «Тень».
        69
        «Пльзенский принц» - оперетта Густава Людерса.
        70
        «Нью-Йорк клиппер», или «Клиппер», - развлекательный еженедельник, публиковавшийся в Нью-Йорке с 1854 по 1924 год. В 1876-м специально для этой газеты было построено здание, получившее название «Нью-Йорк клиппер билдинг».
        71
        Мама (португ.).
        72
        Малыши (португ.).
        73
        Сынок! (португ.)
        74
        Отец (португ.).
        75
        Мальчик (португ.).
        76
        Да (португ.).
        77
        Лунатик (португ.).
        78
        Бездельник! (португ.)
        79
        Лентяй! (португ.)
        80
        Это точно (португ.).
        81
        (португ.).