Доктор Серван Александр Дюма-сын


        В малоизвестном произведении Александра Дюма-сына «Доктор Серван» повествуется о гениальном ученом, желающем познать природу человеческих чувств. Его опыты окутаны мраком, но однажды по городу разносится слух, что таинственный доктор изобрел средство воскрешать мертвых…

        Александр Дюма
        Доктор Серван

        I

        Около 1820года на берегу Рейна в маленьком городке С. жил один врач, известный под именем доктора Сервана. Этот человек жил уединенно и держал при себе только одного слугу почти одних с ним лет. Но из этого не следует заключать, что доктор был мизантропом, избегавшим общества людей; точно так же не стоит думать, что он ненавидел своих соотечественников. Напротив, доктор Серван был всеми любим и уважаем, потому что никогда, ни днем ни ночью, он не отказывал в помощи тем, кто в ней нуждался. По воскресеньям и в праздничные дни он ходил в церковь, и в целом городе не было ни одного человека, который бы не знал имени доктора. Всякий бедняк в случае болезни без опасения мог послать за ним, и доктор не только с необыкновенным усердием заботился о больном, но даже нередко помогал ему в нужде. Таким образом, если бы доктору временами не случалось лечить богатых людей, щедро ему плативших, то он рисковал растратить все свое имущество и в случае собственной болезни оказался бы не в состоянии помочь самому себе. Но следует признать, хотя это и не с лучшей стороны характеризует наше несчастное общество, что
доктор не всегда получал награду по своим заслугам и там, где он сеял добро, часто вырастала неблагодарность.
        Так как доходы этого доброго человека были очень незначительны, то ему порой приходилось ограничивать себя в благодеяниях, несмотря на то, что он вел жизнь весьма умеренную. Помогая страждущим, он должен был делать кое-какие сбережения и для себя, чтобы впоследствии самому не нуждаться в благотворительности. Подобная добродетель в других зачастую удивляет тех людей, которые сами ею не обладают. Из этого выходило, что злые люди, пользовавшиеся услугами доктора, видели в нем не благодетеля, посланного Провидением, а простого добряка, которого можно обобрать до нитки. После выздоровления больные не принимались тотчас за работу, но продолжали лежать в постели, находя весьма приятной возможность понежиться дома за счет доброго доктора. Сначала Сервана легко ловили на эту хитрость, но со временем даже его жизненная философия оказалась бессильной. Столкновение с людским эгоизмом сделало его более твердым: если он был уверен, что больной совершенно здоров и что его помощь уже не требуется, то он без всякой жалости заявлял: «Теперь вы можете работать», и отправлялся к другим страждущим.
        В маленьком городке С. злые люди порой клеветали на доктора Сервана, когда им не удавалось спекулировать на его кармане. Но доктор, по-видимому, не слушал того, что ему предсказывали, не верил слухам и продолжал свои подвиги врачевания и милосердия.
        Стоит заметить, что доктор Серван занимался не только медициной: он не принадлежал к числу тех людей, которые сосредотачивают всю свою умственную деятельность на каком-нибудь одном предмете, прикладывают все свои силы для достижения одной цели. Нет, он был также исследователем, философом и мудрецом. В отличие от многих других медиков доктор Серван видел в человеке не только систему костей, сплетение мускулов, нервов и кровеносных сосудов, но и душу. Да, доктор Серван сделал много трудных операций, вылечил не одну тяжелую болезнь с помощью скальпеля и своих рецептов, но он также обладал и значительными познаниями в религии. Именно они позволили ему спасти немало несчастных и исцелить множество ран - таких, которые пусть и не заметны снаружи и проявляются только в морщинах на лбу, но при этом страшно грызут сердце страдальца.
        Таким образом, к чувству уважения и удивления, которое все жители маленького городка С. питали к доктору Сервану, у большинства из них примешивалось и другое чувство - суеверного опасения и даже страха. Даже если не принимать во внимание склонность немцев верить во все сверхъестественное и фантастическое, мы заметим, что люди, которые приобрели глубокие познания через учение или опыт, кажутся непонятными толпе, гораздо охотнее верящей сверхъестественному дару, нежели силе воли и плодам умственного труда. Людям, не пытающимся выйти за рамки привычного видения мира, не остается ничего иного, как объяснять непостижимые для них поступки других людей вмешательством Неба.
        Итак, в городе были жители, которые при встрече с доктором низко кланялись ему, как из уважения, так и из суеверия. Про этого человека рассказывали необыкновенные истории: будто он оживлял людей, которых уже считали погибшими; производил такие метаморфозы, в результате которых внявший его советам из безбожника, лентяя и развратника превращался в человека набожного, трудолюбивого и умного; наконец, этот доктор, расточавший столько благодеяний, единственно из любви к ближнему мог причинить зло тому, кто заслужил его ненависть. Этих причин было вполне достаточно, чтобы все старались поддерживать с ним хорошие отношения.
        Что касается самого доктора, то он знал, что у некоторых из его соотечественников сложилось о нем особое мнение. Но оттого ли, что оно увеличивало его влияние, или оттого, что оно отчасти было справедливо, он не старался его опровергнуть. Когда же в очередной раз кто-нибудь, удивленный его необыкновенным искусством, спрашивал: «Господин доктор, а правду ли говорят, что вы знакомы со сверхъестественной силой?» - он отвечал только: «Пусть говорят», и, не распространяясь более об этом предмете, заговаривал о другом. Ничто, однако, не давало повода для подобных предположений, и во всем доме доктора не было ничего фантастического, кроме необыкновенной худобы его лакея.
        Действительно, Ивариус - так звали слугу господина Сервана - был настолько тощ, что едва ли где-нибудь можно было встретить другого такого человека. Ивариус отличался высоким ростом и казался еще вдвое выше из-за своей необыкновенной худобы. Вследствие невероятной гибкости верхняя часть его тела постоянно качалась, подобно колосу во время сильного ветра. Ноги господина Ивариуса были слишком длинны по отношению к туловищу. Он мог не наклоняясь почесать колено не только благодаря своим длинным рукам, но и благодаря предлинным пальцам, чрезвычайно подвижным, напоминающим лапки паука. Все части тела у Ивариуса казались вытянутыми. Его нос и подбородок будто находились в постоянном состязании, стараясь, насколько возможно, достигнуть какой-то неосязаемой точки горизонта. Редкие зубы, уцелевшие во рту этого человека, были желтыми и продолговатыми, густые угловатые брови обрамляли глаза, в которых читалась кротость и даже смирение. Кожа на его лице напоминала старый пергамент и была изрезана бесчисленным количеством морщин. Ступни его были очень малы. Природа, казалось, только ради потехи дала этому
человеку хоть что-то совершенное и тем самым окончательно его изуродовала. Пряди всклокоченных жестких волос Ивариуса были собраны на затылке в мешочек из черной тафты.
        Его голову поддерживала тонкая шея, в середине которой находился огромный неподвижный выступ, который зовется Адамовым яблоком; но стоило Ивариусу что-нибудь проглотить или заговорить, как этот выступ будто оживал и начинал бегать по горлу с удивительной быстротой. Прибавьте к портрету лакея башмаки с пряжками, чулки пепельного цвета, штаны, жилет и верхнее платье зеленого цвета с беловатым от ветхости отливом, и вы получите цельное представление об описываемой нами особе. Не стоит, однако, думать, что если Ивариус носил ветхую одежду, то господин его был скуп и отказывал ему в обновках. Дело было в том, что Ивариус отличался чрезвычайной бережливостью и считал излишним заставлять своего господина расточаться на такие безделицы, как платье, в то время как сам он тратит деньги на другие, более важные предметы.
        Подобные размышления Ивариуса многое говорили о его характере, и раз уж мы начали писать его нравственный портрет, то, с позволения читателя, закончим его. Ивариус был честным человеком в полном смысле слова. Он уже так давно находился в услужении у доктора Сервана, что даже не помнил того времени, которое предшествовало его вступлению в эту должность. Ему казалось, что он начал жить только с того момента, когда впервые переступил порог дома своего нынешнего господина. К нему, лишенному с самого детства семьи, имущества и всех прочих благ, прежде относились если не с презрением, то по крайней мере с недоверием.
        Больше всего он сожалел о том, что в молодости не имел возможности получить хорошее образование. Когда ему предложили место у доктора Сервана, который уже в то время составил себе репутацию весьма ученого человека, то Ивариус твердо решил приняться за учение и с пользой проводить свободные минуты. Избранные люди порой находят в науке и религии отраду и утешение. Когда наш бедняга разочаровался в своих первых мечтах, то начал искать себе опору, но не находил ее. Он впал в глубокую задумчивость, и задумчивость эта проявлялась во вздохах и слезах. Ему, однако, казалось, что другие люди, более сильные духом и более умные, чем он, также испытывали страдания, которые должны были получить более определенное выражение, нежели его собственные, чтобы служить наукой другим. Ему думалось, что чтение книг станет для него утешением, и потому как только Ивариус вступил в услужение к доктору Сервану, он не терял надежды, что эта великолепная библиотека, которую он должен был каждое утро подметать, окажет благотворное влияние на его ум и сердце.
        Как мы уже сказали, эта жажда к учению была у Ивариуса не врожденной, а приобретенной. Его отличало некоторое честолюбие, которое, впрочем, не должно было далеко его завести. Он полагал, что судьба заставит его избрать ту же стезю, по которой смиренно шли его родители. Отец и мать Ивариуса были земледельцами; юноше казалось весьма естественным и самому стать крестьянином, обрабатывать землю и питаться плодами своего собственного труда.
        Случилось так, что владелец их маленькой фермы поступил несправедливо и совершенно разорил их. Тогда Ивариусу пришлось пойти в лакеи, чтобы добывать себе пропитание. Все заработанные деньги молодой человек отдавал родителям, которые в былые, более счастливые, времена никогда не жалели для него куска хлеба, даже если он и проводил день в праздности. Через некоторое время родители умерли. Ивариус почувствовал потребность заменить чем-нибудь эту сыновнюю привязанность и начал волочиться в городе за разными женщинами, разумеется, двусмысленного поведения. Денег у него не водилось, он был худой, робкий и далеко не красивый, женщины смеялись ему в глаза. Беспрестанно встречаясь с неудачами, юноша стал считать себя жертвой судьбы и решился, углубившись в науку, забыть несчастья, постоянно его преследовавшие.
        Доктор Серван, принимая в услужение Ивариуса, думал, что берет к себе обыкновенного лакея. Не трудно представить себе, как он разгневался, когда заметил, что Ивариус, покончив со своей ежедневной работой, отправлялся в библиотеку, выбирал самую толстую книгу и уходил летом в сад, а зимой в свою комнату. Доктор Серван приказал своему лакею прекратить подобные занятия, если он не хочет лишиться места, но Ивариус бросился на колени и в слезах проговорил, что, если ему не позволят читать, он лучше покинет этот дом. Доктор тотчас рассудил, что гораздо лучше, если лакей читает, нежели шляется по кабакам, тем более так он всегда будет при нем, и позволил любознательному Ивариусу просвещаться в своей библиотеке, в которой сам давно не бывал. Так книги, уже бесполезные для ученого доктора, легли в основу образования Ивариуса. Лакей с благодарностью бросился в ноги своему господину и остался в его доме.
        Быть может, мы слишком увлеклись портретом Ивариуса, которому, впрочем, не суждено играть слишком важной роли в нашей истории, но нам он показался довольно редким типом простолюдина. Вместо того чтобы искать утешение в вине и разврате, он, повинуясь велению сердца, без всяких наставлений со стороны, уверился в том, что человек, к какому бы классу он ни принадлежал, должен стремиться к выбранной цели. Ивариус полагал, что твердая воля позволит ему сделать то, чего другие достигали с помощью родителей и денег. Мы не смогли устоять перед желанием представить этот тип нашим читателям. Дальнейшее повествование покажет, что Ивариус, следуя по тому пути, который он себе начертил, не только утешился сам, но и дарил утешение другим. Что же касается самого доктора Сервана, которого мы на время оставили, занявшись его управляющим и другом, потому что понятно, что Ивариус не мог оставаться только его лакеем, - что касается доктора Сервана, то он благодарил Провидение, ниспославшее ему такого человека, каким был Ивариус.
        Повинуясь силе привычки или какому-то особенному капризу, доктор Серван постоянно жил один. Мы согрешили бы против истины, если бы сказали, что доктор Серван никогда не изменял заведенному порядку. Даже в самом городке С. нашлось бы несколько старых пациентов, которые гораздо лучше нас были осведомлены о прошлой жизни доктора. Все перемены в его жизни происходили, однако, без особой огласки. Кроме того, господин Серван по справедливости считался лучшим врачом на десять миль во всей округе, а на двадцать миль нельзя было найти человека любезнее доктора, несмотря на его лета.
        Он не влюблялся, потому что любовь была не свойственна нашему теоретику. Это чувство оставило в нем приятные воспоминания, но даже в самое бурное время своей молодости он думал, что любовь, какой бы сильной она ни была, не заслуживала того, чтобы сдуть пудру с его завитых локонов или измять прекрасные манжеты на его руках. Доктор согласился бы любить, но только без потрясений, без усталости, без сожалений. Он не принадлежал к числу тех людей, что предаются любви к женщине целиком и полностью. Его обожали мужья, которые, будучи слепы, эгоистичны или слишком доверчивы, старались привязать врача к своему дому. Действительно, стоило доктору познакомиться с каким-либо семейством поближе, как все его члены, от главы семейства до болонки его супруги, начинали наслаждаться прекраснейшим здоровьем. И следует благодарить Провидение за то, что оно ограничивало страсти доктора, потому что ему бы не составило большого труда избавиться от ревнивого супруга или отмстить неверной любовнице. Но, к счастью, он всегда был таким, каким мы его сейчас описали.
        Вы можете возразить нам, что с таким характером доктор Серван никогда бы не достиг такого глубокого знания человеческой природы, какое мы ему приписываем, ведь для того, чтобы понимать страсти и избегать их, нужно сначала испытать их на самом себе. Что ж, я не согласен с таким предположением. В ту самую минуту, когда человека настигает страсть, опыт, призванный ее ограничить, становится уже совершенно бесполезным. Люди, которые много страдали, не могут быть мудрецами; они просто находятся в изнеможении, и не удивительно, что страсти не способны истощить их сердце, уже прежде истощенное. Того можно назвать мудрецом, кто, наблюдая со стороны человеческие несчастья, извлекает из этого урок для себя и приобретает опыт из разочарований других, подобно медику, изучающему жизнь на трупе незнакомого ему прежде больного. Так поступал доктор Серван, и как врач, и как человек.
        Притом обманы в любви и сердечные раны порой приводят лишь к эгоистической замкнутости. В то время, когда Серван был молод, важные политические события проходили перед глазами у этого уединенного мечтателя, этого неизвестного философа. Волнения одного государства, одного народа потрясли целый мир, и Серван из своего маленького уголка внимательно следил за этой великой драмой, разыгрывавшейся во Франции, главным действующим лицом которой был Бонапарт. Серван - наблюдатель, врачеватель души и тела - видел в этих страшных волнениях пищу для серьезных размышлений. Он пообещал себе изучить разом все человеческие страсти, когда этот гигант, заполнивший собой весь мир, упадет и отдаст свой труп для внимательного анализа. Подобно всем, кто не принимал никакого участия в этих великих делах, Серван предвидел развязку, и в тот день, когда Бонапарт стал НаполеономI, лишь покачал головой и перестал наблюдать. Для него драма была уже окончена, и столько же из жалости, сколько из равнодушия, он повернулся спиной, не дождавшись последнего акта.
        В начале этого столетия, ознаменованного именами великих людей и высокими подвигами, Серван впервые встретил Ивариуса. Доктор с любопытством следил за успехами честолюбия Бонапарта и за подвигами твердой воли Ивариуса. Эти наблюдения были для Сервана весьма занимательны, хотя, быть может, некоторым нашим читателям они покажутся безосновательными. Один из тех, за кем наблюдал доктор, убивал миллионы людей, желая достигнуть своей цели, и привлекал к себе внимание целого мира; другой, несмотря на свое низкое происхождение, хотел стать ученым и достигал своей цели, не совершив ни одного поступка, заслуживающего упрека. Какая из этих двух жизней была полезнее людям и угоднее Богу? Этот вопрос и задавал себе доктор Серван, и отвечал он на него так: «Один из этих двоих дает нам великий урок, другой являет собой прекрасный пример для подражания».



        II

        В то время, когда доктор узнал Ивариуса, то есть в 1800году, ему было уже сорок пять лет. Жизнь его приняла, как говорят, оседлый характер, хотя она никогда и не была не только бурной, но даже и ветреной. Редкие любовные интриги или, лучше сказать, простые увлечения перестали занимать важное место в его мыслях. Женщины, которых он любил, постарели так же, как и он, или даже сильнее. В отношениях с ними доктор видел теперь только жалкую карикатуру на то, о чем он хотел сохранить приятное воспоминание. А если говорить о новых связях, то ему казалось глупым требовать от женщин то, что они должны были сохранить для своих сверстников. Одним словом, он стал другом для всех женщин и не хотел быть любовником ни для одной из них. Он умел стареть. Это умение имеет огромную ценность, но, несмотря на это, им не обладают и многие столетние старики.
        Так, доктора захватили научные изыскания, и он стал ценить уединение, как по привычке, так и по склонности. С того самого дня, когда жизнь его начала принимать характер более серьезный, доктор Серван почти перестал бывать в свете, в котором все так изменчиво и от которого он некогда требовал немногих удовольствий, украшавших его жизнь. Порой он испытывал физическую потребность выйти в свет, но нравственное предпочтение все же отдавал высшей сфере. В молодости доктор Серван ни разу не искал расположения простой работницы, потому что он хотел, чтобы его любовь окружало изящество и великолепие. Его губам нужны были мягкие ручки, так как и сердце его искало только ленивых ощущений. Доктор не заботился о том, любят ли его, но он желал, чтобы про него говорили, что он любим в насыщенных ароматами будуарах.
        Этот человек и на минуту не допускал мысли о том, что можно питать чувства к женщине, руки которой загрубели от работы. Но со временем отвращение сменилось безграничным уважением к этому классу. В девушке, трудившейся ради пропитания своего отца, в матери, работавшей ради своего ребенка, доктор Серван никогда не замечал женщин, как бы прекрасны они ни были. Их красота казалась ему великолепным дополнением другой, нравственной красоты, - скромной рамкой, обрамлявшей святую картину. Он никогда не полюбил бы этих особ, но не потому, что они одевались в простые платья, и не потому, что руки их были грубы, а потому, что, как ему казалось, сама их простота служит ангелом-хранителем этим бедным существам, которые могут надеяться найти счастье только в кругу семьи и в чистоте нравов.
        Так протекала его жизнь, становясь все спокойнее с каждым днем. Доктор проводил ее в благодеяниях и трудах, способствовавших приумножению его познаний. Мало-помалу он начинал находить удовольствие в этом совершенном уединении, которое делил с одним только лакеем. Ивариус действительно очень изменился. За двадцать лет, в течение которых лакей каждое утро и каждый вечер запирался в своей комнате с книгами, он превратился в образованного человека. Доктор Серван всеми силами поощрял эти занятия, желая увидеть их результат. Наконец, доктору стало вполне достаточно общества Ивариуса, на которого он вскоре перестал смотреть как на лакея. Сначала хозяин видел в слуге своего ученика, потом товарища, а затем и друга. Несмотря на это, Ивариус хотел продолжать служить доктору точно так же, как он обещал служить ему, когда в первый раз явился в его дом бедняком и невеждой.
        - Я выучился, - говорил он, - но эту выгоду я получил благодаря своему месту. Вместо того чтобы откладывать для себя деньги, я накапливал знания. Я всем обязан вам, и хотя мне и нравится то, что вы обращаетесь со мной как с другом, но я готов принять вашу дружбу только с одним условием. Я хочу, как и прежде, исполнять все те обязанности, для исполнения которых вы меня наняли, и желаю, чтобы вы, как и прежде, делали мне выговор за всякое упущение.
        Ивариус всегда вставал очень рано и принимался за уборку комнат. Он чистил платье своего господина, подавал ему завтрак, который обычно вместе с ним и разделял. После этого они вместе выходили из дома, по большей части для того, чтобы навестить больных, доверявших Ивариусу ничуть не меньше, чем его господину. Лакей обычно возвращался домой первым, чтобы приготовить обед. Вечера они нередко проводили за хорошей бутылкой вина и игрой в карты или шахматы. Расходились они довольно рано, и тогда Ивариус удалялся в свою комнату, куда его господин позволил перенести множество книг. К ним лакей присовокупил фолианты, купленные им самим на заработанные или подаренные ему доктором Серваном деньги - в честь какого-нибудь праздника или в благодарность за помощь в лечении больных. Со временем стены комнаты совсем скрылись за книгами, манускриптами, чучелами птиц и химическими препаратами. Оставшись один, Ивариус садился в большое вольтеровское кресло, обтянутое желтой кожей, зажигал лампу, снимал платье, чтобы его понапрасну не изнашивать, и открывал какое-нибудь сочинение. Облокотившись одной рукой на стол,
другой он перелистывал страницы книги и часто оставался в таком положении до двух или трех часов утра, и порой случалось, что лампа его бледнела при свете солнца, лучи которого начинали весело играть на черных буквах внушительного фолианта.
        Перемены не обошли стороной и самого доктора. Он был уже не молод, и хотя рамка все еще прекрасно выглядела, сама картина изрядно состарилась; но, несмотря на это, наш доктор оставался милым и добрым старичком. В отличие от большинства ученых, которые, занимаясь науками, забыли о самых необходимых жизненных потребностях, и, казалось, погрязли в пыли своих книг, доктор Серван не переставал следить за собой. Избранный род деятельности в определенном смысле обязывал его поддерживать опрятный внешний вид. Больному и так довольно неприятно видеть перед собой старого доктора, а тем более, если этот доктор неаккуратен или плохо одет. Но доктор Серван олицетворял собой образ этакого подтянутого старичка. Он был небольшого роста, старость не лишила гибкости его члены. Ноги его были такой прекрасной формы, что сделали бы честь даже придворному аббату, и хотя обычно доктор носил бумажные чулки, бывали дни, когда он не мог устоять перед желанием заменить их на шелковые чулки с узором.
        Его нежные руки отличались необыкновенной белизной, лицо казалось поистине очаровательным, взгляд был быстрым и проницательным, зубы - ровными, уши, украшенные золотыми серьгами, - небольшими, а улыбка излучала благосклонность и искренность. Розоватый подбородок всегда был тщательно выбрит, румянец на щеках говорил о размеренной жизни доктора и хорошем пищеварении. Правда, лоб его изрезали морщины - следы возраста и беспрестанных трудов, а волосы кое-где тронула седина, но даже при этом выглядел он так, будто в его жилах текла горячая кровь молодого человека. На голове доктора красовалась изящная шляпа, а шею его обрамлял белоснежный воротничок. Одним словом, повторимся мы, доктор Серван был из тех редких старичков, смотреть на которых - одно удовольствие и которых легко полюбить.
        Итак, мы вкратце рассказали нашим читателям о докторе, его верном слуге и о том, как они стали жрецами глубочайшей премудрости. Поведаем теперь о том, как распространился слух, что доктор имеет сношения со сверхъестественной силой, и какие обстоятельства подтверждали этот слух.



        III

        Однажды вечером одна немолодая женщина, одетая во все черное, явилась к доктору Сервану. Она была вся в слезах. Едва войдя в комнату, она упала на стул и сквозь рыдания проговорила, что ее последняя дочь умирает. Доктор, игравший с Ивариусом в шахматы, немедленно встал, надел шинель, взял трость и последовал за женщиной, которая тогда только переставала целовать его руку, когда вытирала свои слезы. Ивариус, не убирая шахмат, взял книгу и стал ждать возвращения хозяина.
        Стояли последние числа сентября, на улице моросил мелкий дождь. Странное зрелище представилось доктору, когда он через калитку, по обеим сторонам которой возвышалось по липе, вошел в дом умирающей. В свете дымившей лампы, что принес женщине какой-то ребенок, доктор Серван разглядел дом в три этажа, но ни в одном из окон этого строения не было видно огня. Его нижний этаж представлял собой сарай, где стояли телеги с поднятыми кверху оглоблями; тут же тянулся длинный коридор, выходивший на противоположную улицу и погруженный в кромешный мрак. Глаза доктора, понемногу привыкшие к темноте, различили деревянное крыльцо и лестницу, грязные избитые ступени которой вели внутрь дома. Доктор уже хотел подняться по лестнице, но женщина остановила его, указывая пальцем на чулан.
        - Здесь, - сказала она.
        Ребенок попробовал отворить тяжелую дверь чулана, но все его усилия были тщетными, и женщина сама повернула ключ в замке.
        - Войдите, - обратилась она доктору.
        Когда доктор ступил на порог этой комнаты, на него пахнуло таким спертым воздухом, что он побледнел, у него закружилась голова и ему стало тошно.
        - Ах да, - заметила женщина, - вы к такому не привыкли.
        И, войдя в комнату, она отворила окошко, только верхней своей частью выходившее на улицу. Его мрачные зеленые стекла слабо осветились лампой, которую ребенок поставил на стол. Порыв ветра, пронизанного сыростью, немного освежил комнату, и доктор, сделав над собой усилие, вошел в нее. Комната протянулась от лестницы до самого двора. Она была длинной и узкой: семь футов в ширину и около пятнадцати футов в длину. В той части комнаты, что располагалась ближе к лестнице, стояла кровать из крашеного дерева. Над ней было маленькое окошко, размещенное как раз напротив того, что отворила женщина, через пожелтевшие стекла которого виднелись ступени лестницы. На этой скверной постели лежала молодая девушка лет пятнадцати. Ее очертания едва просматривались в тусклом свете, она была накрыта рваным одеялом и старым черным платком.
        Все было так, как и сказала женщина: ее дочь была при смерти. Глухое хрипение вырывалось из ее груди, растрепанные волосы прилипли к исхудалым щекам, открытые глаза девушки, уже затуманенные приближением смерти, казалось, внимательно смотрели на один из брусьев потолка. Над окошком висело вырезанное из дерева распятие, с которого Спаситель, склонив голову, будто бы говорил умирающей слова утешения. Рядом располагалось изображение первого причащения с указанием числа, когда несчастная в первый раз приобщилась к этому таинству. Это было единственное место, которое пощадил дым и зловредный воздух. Над камином находилось увенчанное веточками вербы маленькое зеркало, оно окрашивало в зеленый цвет лицо каждого, кто в него смотрелся. Сверху, под стеклянным шаром, висело сделанное из воска лицо младенца-Спасителя, немного пониже, в рамке из черного дерева, - портрет молодого человека в военном мундире. Стену покрывали разноцветные обои - то серые, то голубые, то зеленые, между которыми зияли черные прогалины. В этих местах сырость истребила бумагу, а новые обои так и не поклеили, то ли из-за бедности, то
ли из-за нерадивости. На столе, куда мальчик поставил лампу, лежали кусок хлеба, тарелка и железная вилка. В камине на еле тлеющих углях стоял небольшой таганчик[1 - Таган - железный обруч на ножках, служащий подставкой для котла или чугуна при приготовлении пищи на открытом огне.] с горшочком, где кипятилась вода. Чашка с медом, старое блюдечко с сахаром, стул, на котором спала толстая кошка, - вот и все «убранство» этого бедного жилища. Доктор смутился при виде такой нищеты.
        Едва женщина вошла в комнату, как тут же опустилась на стул, с которого быстро спрыгнула испуганная кошка. Ребенок, словно завороженный, смотрел на умирающую и не смел пошевелиться. Доктор приблизился к девушке. Она по-прежнему лежала без движения. В глазах матери замер немой вопрос. Она с надеждой посмотрела на доктора, но тот только покачал головой, да так, что бедная женщина сразу ощутила всю безнадежность положения больной.
        - Почему вы не позвали меня раньше? - спросил доктор Серван.
        - Все уже кончено? - спросила женщина, и две крупные слезы покатились по ее желтым морщинистым щекам.
        - Нет, - ответил доктор, - но…
        - Но скоро будет кончено, вы это хотите сказать?..
        В комнате повисло тяжелое молчание, на фоне которого хрипы, вырывавшиеся из груди девушки, звучали еще явственнее и ужаснее.
        - Бедная моя девочка! - вскрикнула мать, падая на колени перед постелью и покрывая поцелуями и слезами уже похолодевшую руку дочери. - Извините меня, господин доктор, я вас напрасно побеспокоила.
        - У вас только одна комната? - спросил доктор.
        - Да.
        - Неужели во всем доме нет другой свободной комнаты?
        - Есть.
        - Но почему же вы не попросили ее для своей дочери? Чистый воздух мог бы пойти ей на пользу.
        - Я попросила, но наша домовладелица - старуха, которая никогда не имела детей, ответила мне: «Эта комната обойдется вам в двадцать талеров за месяц». Так как у меня не было таких денег, то мне пришлось оставить моего бедного ребенка умирать здесь.
        - Но, послушайте, ваша дочь еще не умерла.
        - О, - воскликнула женщина, поднимаясь с колен и печально качая головой, - о, я прекрасно знаю, что означает эта неподвижность. Точно так же умирали две мои другие дочери: сначала кашляли, потом их лица осунулись, а глаза ввалились; затем начались кровохаркание, озноб, лихорадка, эти ужасные хрипы, а потом… смерть. Все это длится уже около года. Я-то знаю… Вот уже три года минуло с тех пор, как я поселилась в этом доме с тремя своими дочерьми. Эта последняя…
        Бедная женщина, у которой, казалось, не осталось больше слез, молча села на постель, не смея взглянуть в лицо умирающей. В эту минуту ребенок, что принес лампу, начал кашлять, но так как он думал, что девушка спит, то закрыл рот маленькой ручкой, чтобы не шуметь и не разбудить ее.
        - Несчастное дитя, - сказала женщина, глядя на ребенка, - скоро придет и твой черед. В этом доме только я одна не умираю!
        У доктора на глаза навернулись слезы.
        - Послушайте, - обратился он к женщине, - вы ведь тверды духом, не правда ли?
        - О, я знаю, вы хотите сказать мне, что надежды больше нет.
        - Воздух этой комнаты убивает ваших детей, - продолжал доктор, - и даже этот ребенок болен, - прибавил он, глядя на малютку, щеки которого, раскрасневшиеся было от кашля, снова покрыла матовая бледность.
        - Теперь он останется у меня один, - проговорила женщина. - Я буду заботиться только о нем, - и она судорожно обхватила обеими руками голову ребенка.
        - Это… последний? - спросил доктор Серван с замиранием сердца.
        - Да, - печально ответила мать, - но и он долго не протянет; мальчик всасывал смерть вместе с молоком своей матери.
        Доктор удивленно взглянул на женщину и спросил:
        - Это не ваш сын?
        - Нет, это ребенок моей первой дочери, которая умерла.
        - А его отец?
        - У него нет отца. Чего же вы хотите? Если девушка так несчастна, как была несчастна мать этого ребенка, разве можно ее порицать за то, что она сдалась, поверив в обещанное благополучие? Когда отец мальчика увидел, что моя дочь беременна, то бросил ее, и нас стало пятеро вместо четверых. Тогда-то мы, всеми покинутые и отверженные, поселились в этом страшном доме. Наши средства к существованию таяли день ото дня. Хозяйке дома понадобилась смотрительница, и она предложила мне эту комнату даром, с платой по шесть талеров в месяц за мою работу. Мы приняли ее условия. В этой комнате были две постели, одна из них сейчас перед вами; на другой моя дочь родила. Окруженная сыростью и вредными испарениями, лишенная всякой помощи, она умерла первой, умоляя нас не покидать ее ребенка, которому было тогда только шесть месяцев. Две сестры наследовали ее постель, и по прошествии года одна их них занемогла. Тогда я положила ту, которую вы видите сейчас, с собой, чтобы дать покой несчастной страдалице и насколько возможно оградить свою последнюю дочь от прилипчивой болезни.
        Моя вторая дочь умерла, и я продала ее постель, чтобы заплатить за ее похороны. Мы остались втроем, но болезнь завладела и моей третьей девочкой. Скудная пища, черный хлеб, плохая вода, темные ночи, проведенные в лихорадке возле старой женщины; зараженная комната, которую невозможно проветрить ни зимой, ни летом; воспоминание о смерти двух сестер и предчувствие подобной участи для себя - все это оказалось сверх всякой меры и для третьей дочери. Одна только я смогла перенести эти несчастья с помощью той силы, которую Господь посылает существам, покровительствующим другим. У нас оставалась только одна постель, и вот уже около месяца я не ложилась спать; но когда моя дочь умрет, я не знаю, хватит ли у меня сил, чтобы жить.
        Что же касается этого мальчика, то потому ли, что он вырос в этой ужасной нищете и привык к ней, потому ли, что он проводит много времени не дома и дышит свежим воздухом, вредные испарения этой квартиры не оказали на него слишком большого влияния во время сна. Может, Бог оставляет мне его как последнее утешение… Но, как бы то ни было, до сих пор у него не проявлялось никаких признаков болезни, и сегодня вечером он в первый раз закашлял.
        Женщина замолчала, и доктор, смотревший на нее с невыразимой грустью, прислушался к прерывистому дыханию ее дочери. Оно становилось все слабее, будто возвещая о том, что жизнь мало-помалу покидает это тело, не способное теперь даже пожаловаться на свои страдания.
        - И вы не нашли никого, кто мог бы вам помочь? - спросил доктор.
        - Никого.
        - А как же ваш муж?
        - Он умер.
        - А тот военный на портрете…
        - Нет, это мой сын.
        - А где он сейчас?
        - Бедняжка пошел в солдаты, чтобы не быть мне в тягость, но его дело скоро кончилось: в первый же раз, когда его полк выступил против неприятеля, мой Фердинанд не вернулся из боя.
        - Давно он умер?
        - Через год после смерти моего мужа и за год до того, как отдала Богу душу моя старшая дочь.
        - О, несчастная!
        - Вы жалеете меня… Да благословит вас Небо! Но уходите скорее отсюда.
        - Почему?
        - Потому что вы уже не молоды, а воздух, который убивает детей, убивает и стариков.
        - Послушайте, - сказал доктор Серван, взяв женщину за руку, - искусство врача в данном случае бесполезно: через час бедняжка умрет. Зачем давать вам ложную надежду? Но мы еще можем спасти этого несчастного ребенка, который своей благодарной любовью утешит вас во всех потерях.
        - Он умрет подобно остальным.
        - Нет, потому что мы уничтожим причину болезни. Вы переедете отсюда в другое место, я возьму вас на свое попечение.
        - Благодарю вас, - ответила женщина, утирая слезы, - но я хочу умереть в том же доме, где умерли мои дочери.
        - В таком случае мы снимем вам другую квартиру за двадцать талеров в месяц. Я заплачу за год вперед.
        - О, это бесполезно, - проговорила женщина, - вы потеряете деньги за девять месяцев, потому что я переживу младшую дочь в лучшем случае на три…
        При этих словах женщина взяла за руку свою дочь, которая уже начинала покрываться холодным потом. Несчастная мать, привыкшая к этому страшному предвестнику смерти, склонилась над лицом умирающей. Девушка еще дышала. Доктор схватил ее за другую руку и пощупал пульс. Он еще бился, но так редко и слабо, что напоминал ход часов, которые вот-вот остановятся.
        - Надейтесь! - воскликнул доктор.
        Женщина только покачала головой.
        - Вы говорите о будущем мне? Я вчетверо старше этой девочки, которая сейчас умрет!
        И она обратила угасший взгляд на бледное чело умирающей. Доктор приблизился к женщине, чтобы сказать ей несколько слов, но она знаком попросила его замолчать и внимательно прислушалась к последнему трепету жизни в груди своей дочери. Рука женщины дрожала, ощущая холод той руки, которую она сжимала. Ледяной пот, проступивший на теле умирающей девушки, сковал сердце матери. Послушав несколько минут, несчастная начала как сумасшедшая озираться вокруг себя. Одна, только одна слеза блеснула на ее горячих щеках. Женщина выпустила руку дочери и упала на колени.
        - Вот и третья! - прошептала она дрожащим голосом и повесила голову.
        Доктор отпустил руку умершей и подумал о том, что ему больше нечего делать в этой комнате до наступления следующего дня. Он тихо приблизился к камину, положил на него свой кошелек и вышел. Ребенок уснул, сидя на стуле, положив голову на руки и облокотившись на стол. Нетрудно догадаться, что доктор вернулся к себе очень взволнованный той сценой, свидетелем которой он стал. Ивариус в ожидании хозяина по-прежнему читал книгу и надеялся, что доктор по возвращении доиграет с ним партию в шахматы; если бы господина не было всю ночь, то он просидел бы в кресле до рассвета, даже не подумав о сне.
        Доктор рассказал слуге обо всем, что видел и слышал. Ивариус понял, что после такого происшествия нельзя уже продолжать игру, и принялся укладывать фигуры в ящичек, время от времени посматривая на лицо доктора, на котором, кроме весьма естественного волнения, отражалась некоторая отрешенность.
        - Спокойной ночи, Ивариус, - сказал господин Серван.
        - Спокойной ночи, доктор, - ответил ему слуга.
        Ивариус не справился о состоянии своего господина, потому как подумал, что этот случай не должен был произвести на него, как на привычного ко всему врача, сильного впечатления. Если бы кто-нибудь незаметно последовал за доктором в его комнату, то увидел бы, что он, отпустив от себя Ивариуса, впал в глубокую задумчивость. Иногда по его лицу пробегала улыбка, а в глазах загоралась решимость, и тогда он говорил себе:
        - Почему бы и нет, попробуем…
        Доктор лег в постель, но прежде чем задремать, еще раз обдумал мысль, его занимавшую. Наконец он уснул, и на губах его играла улыбка человека, который решил важную задачу или принял серьезное решение. Доктор проснулся очень рано. Он превосходно себя чувствовал после краткого сна; к тому же в те дни, когда он намеревался делать добрые дела, он всегда вставал на рассвете. Спустившись, доктор увидел Ивариуса, суетившегося по дому. Верный слуга предложил господину сопроводить его в тот злополучный дом, но доктор, подумав, что дела, которыми он собирался заняться, могут отнять у него половину дня, дал своему слуге адреса больных и поручил навестить их. Так как больные, как мы уже имели случай сказать, одинаково доверяли господину и его лакею, последний остался доволен возложенной на него почетной обязанностью.
        Ивариус действительно был одним из счастливейших людей в мире: он целых пятнадцать лет мечтал участвовать в делах своего господина. Благодаря усиленным занятиям наукой он, человек, которому в ином случае суждено было навсегда остаться глупым мужиком или обыкновенным лакеем, стал наряду с доктором Серваном лучшим врачом города С. Ни богатство, какими бы трудами оно ни было заслужено, ни любовь, какие бы глубокие корни она ни пустила в сердце, не могут доставить человеку такого самодовольства и благополучия, как знание, и в особенности то, которое может быть полезно ближнему.
        Самая незначительная причина может разорить человека, малейший каприз убивает любовь, но то, что добыто учением, способна уничтожить только смерть или безумие - по сути своей, смерть нравственная. Уверенность Ивариуса в том, что каждое утро при пробуждении он найдет свое сокровище, собранное им за двадцать лет, в целости и сохранности, возносила его до небес и делала его самым счастливым человеком на свете. Когда доктор ушел, то этот добряк надел свое лучшее платье и отправился выполнять возложенное на него поручение.
        Дождь наконец прекратился, густые свинцовые облака, подгоняемые восточным ветром, застилали небо, и еле пробивавшийся через них солнечный луч тщетно старался высушить мостовую. Тем временем доктор Серван подошел к дому, в котором побывал накануне. Он миновал двор и вновь очутился в той же зловещей комнате. Его глазам представилась та же картина, что и накануне; только лампа погасла, и в комнату теперь проникал слабый утренний свет. Ребенок уже проснулся и, стоя со сложенными за спиной ручонками, он со страхом и удивлением смотрел на постель, на покойницу и на свою бабушку. В глазах его блестели слезы. Мальчик никак не мог понять причину неподвижности этих двух существ, одно из которых было мертвым, а другое живым. Когда он услышал шаги доктора, то бросился к нему и горько заплакал, не в силах произнести ни слова.
        - Иди, поиграй, дитя мое, - сказал ему доктор Серван и, обняв мальчика, указал ему на двор.
        Бедная женщина погрузилась в такую печаль, что, казалось, не замечала ничего вокруг себя. Доктор не осмелился вывести ее из этого забвения, в котором, быть может, уснули воспоминания несчастной матери. В это время какой-то человек, проходивший по коридору, из любопытства остановился напротив этой страшной комнаты.
        - Друг мой, - спросил его доктор, - не знаете ли вы, где живет хозяйка этого дома?
        - На нижнем этаже. А что случилось с Жанной? - в свою очередь справился этот человек.
        - Ее последняя дочь умерла.
        - Бедная женщина!
        - Вы ее знаете?
        - Да, милостивый государь, я каждый день прохожу здесь, когда иду на работу. Время от времени я приношу ей кое-какие гостинцы, но у меня жена и дети, и вы понимаете, мы сами не богаты и потому не можем во всем помогать ей.
        И на глазах у этого сердобольного человека выступили слезы.
        - Если когда-нибудь вы, ваша жена или дети захвораете, обратитесь к господину Сервану, - сказал доктор, - это я сам. Я возьму вас на свое попечение, ведь вы этого заслуживаете.
        И доктор протянул руку своему новому знакомому.
        - Могу ли я быть чем-нибудь полезен доктору Сервану? - спросил этот человек.
        - Нет, друг мой, - ответил доктор, - идите на работу, и да не оставит вас Господь.
        Прохожий удалился, бросив последний взгляд, полный грусти и сострадания, на страдалицу Жанну. А доктор направился к хозяйке дома.



        IV

        Едва Серван позвонил, как раздался собачий лай, указывавший на присутствие в доме скверной моськи - неизменного спутника озлобленных старых дев. Вслед за этим дверь отворилась, и доктор Серван увидел лицо пожилой женщины, на котором читалось единственное желание: чтобы тот, кто пришел в такую пору и нарушил ее покой, поскорее удалился. Не приглашая посетителя войти, хозяйка спросила его, что ему угодно, но, казалось, хотела сказать совсем другое, что-нибудь вроде: «Я вам ничего не должна и вовсе вас не знаю, почему же вы беспокоите меня в такой час?» Доктор тотчас понял, с какой черствой душой ему придется иметь дело.
        - Я хочу видеть хозяйку дома, - заявил он.
        - Я и есть хозяйка.
        - Мне нужно с вами поговорить.
        - Сейчас?
        - Да, сейчас.
        - Войдите, - сказала женщина и пригласила господина Сервана в гостиную.
        Хозяйка на некоторое время удалилась, чтобы, как она объяснила, «одеться подобающим образом». Действительно, женщина отворила дверь в капоте и ночном чепчике, но когда она поняла, что речь пойдет о довольно важном деле, раз ее посетили в такой час, то не захотела оставаться при мужчине в таком «наряде», несмотря на свои шестьдесят лет.
        Доктор остался один, потому как и собака, которая поначалу облаяла незнакомца, обнюхав его, ворча последовала за своей хозяйкой. По святилищу можно судить и о самом божестве. Все вокруг блестело той чистотой, которая в жилище у бедных людей говорит о порядке и бережливости, а у богатых - о глупости и эгоизме. Мебель была ореховая. Когда мы говорим «мебель», то подразумеваем под этим словом находившийся в комнате круглый стол, нечто вроде сундука и четыре стула. Только ход часов с кукушкой однообразным стуком нарушал печальное молчание этой комнаты. Ни из одного замка не торчал ключ, но все они наверняка были заперты на два оборота. Две французские гравюры, заключенные в рамки из черного дерева, служили единственным украшением гостиной. Огромный камин с разверстой черной пастью, по всей видимости, не топили накануне, хотя погода стояла такая, что не лишним было бы позаботиться и о тепле. Под столом, однако, находилась жаровня - хозяйка явно нуждалась в том, чтобы ее пищеварительный процесс не прерывался. На камине стояла лампа и два подсвечника без свечей, а рядом с ним висели щипцы для углей с
украшениями, некогда позолоченными.
        Доктор окинул взглядом убранство этой комнаты, и на его губах появилась улыбка. Мнение, которое доктор составил себе о хозяйке дома, совершенно подтвердилось. Одного этого беглого взгляда доктору Сервану оказалось достаточно, чтобы догадаться о том, сколько страданий пришлось вынести Жанне и трем ее дочерям. Хозяйка дома, наконец, вернулась.
        - Я вас слушаю, - сказала она и знаком пригласила доктора сесть.
        - Дело в том, - начал доктор Серван, - что последняя дочь Жанны умерла.
        - Когда же?
        - Вчера вечером.
        - А, тем лучше для этой старухи.
        - Почему же, сударыня?
        - Потому что дочь была ей в тягость, и теперь, когда Жанна станет заботиться только о себе, то не будет так несчастна.
        - Ваша правда, сударыня, - для вида согласился доктор. Поклонившись, он взглянул на ту женщину, что произнесла эти бесчеловечные слова: она сидела и ласкала свою гадкую рыжую собачонку, запрыгнувшую к ней на колени, - единственное существо, которое она когда-либо любила.
        - И тем менее Жанна будет несчастна, - продолжал доктор, - если не покинет ту комнату, в которой живет.
        - Разве ей у меня плохо?.. Я сделала для нее все, на что у меня только хватило средств.
        - Да, она говорила… Но у нее остался еще один ребенок.
        - Ах да, сын этой развратницы, ее старшей дочери.
        - Я не могу судить, было ли ее поведение развратным… Одно я знаю точно: несчастный мальчик уже почувствовал на себе влияние скверного воздуха этого чулана.
        - Многие были бы счастливы иметь такое жилье, которое вы называете чуланом.
        - Я пришел сюда, сударыня, чтобы попросить вас отдать Жанне те две комнаты, что пустуют в вашем доме.
        - Но чем она будет платить? Я не могу позволить ей жить в них даром.
        - Да она и не станет жить даром. Я заплачу за нее.
        - Но кто же вы?
        - Я - доктор Серван.
        - А, вы доктор Серван? Говорят, что вы помогаете бедным. Если я буду нездорова, то непременно обращусь к вам за помощью.
        - Охотно приму вас, сударыня. Плату за мои визиты мы будем вычитать из тех денег, которые я буду давать вам за комнаты Жанны.
        Хозяйка закусила губу. Сложно было найти человека более эгоистичного, подлого и скупого, чем эта женщина. Но когда существо, подобное ей, обманывается в своих ожиданиях, когда в сердце его разгорается ненависть, то и лицо его в ту же минуту принимает страшное выражение. Из последних слов доктора хозяйка дома заключила, что не сможет обмануть его, и тогда ее охватил порыв сильнейшей злобы. Она пообещала себе отомстить ему за то, что он не поддался на ее уловку.
        - Итак, милостивый государь, - продолжала женщина, - приступим к делу.
        - Охотно, сударыня. Почем вы сдаете эти две комнаты?
        - По двадцать пять талеров в месяц, - ответила та, думая отыграться, прибавив пять лишних талеров за две роскошные комнаты, являвшиеся предметом мечтаний бедной Жанны, когда ее дочь еще была жива.
        - Это очень дешево, - проговорил доктор, догадавшийся о намерениях хозяйки.
        Он не смог отказать себе в удовольствии позлить ее. Мы не в состоянии описать, что почувствовала эта женщина.
        - Только ради старухи Жанны я иду на уступки, с кого-нибудь другого я взяла бы тридцать талеров, - сказала она.
        - Потрудитесь дать мне расписку в том, что вы получили сумму за три месяца вперед, - потребовал доктор, вынимая из кармана семьдесят пять талеров.
        Старуха дала расписку, предварительно пересчитав деньги, полученные от доктора. Господин Серван встал, попросил ключ от квартиры и вышел. Когда он затворил за собой дверь, хозяйка тотчас подскочила к столу и пересчитала еще раз свои семьдесят пять талеров. Вытащив из кармана ключ, женщина отперла конторку, стоявшую в ее спальне возле самой постели, и убрала деньги в один из ящиков.
        Тем временем доктор вошел в только что снятую им квартиру, отворил окна и, осмотрев комнаты, убедился в том, что в них есть все необходимое для жизни Жанны. После этого он спустился вниз и увидел там все ту же картину, правда, ребенок играл теперь на крыльце, возле двери. Мальчик боялся ослушаться пожилого господина. Доктор отправился оповестить всех о кончине дочери Жанны и заказать все для похорон. Только ради исполнения этой печальной церемонии можно было отлучить мать от трупа дочери.
        Вечером Жанна, не понимая, каким образом, да, впрочем, и не пытаясь этого понять, оказалась в новой постели. Ее одолел приступ сильной лихорадки. Теперь, когда ее печальная обязанность была окончена, она провалилась в сон, с которым боролась в продолжение месяца. Что касается ребенка, то он, окруженный игрушками, которые подарил ему доктор, заснул в своей комнате с улыбкой на лице. После ужина доктор Серван рассказал Ивариусу об отчаянии бедной женщины и в довершение прибавил:
        - Человек, который смог бы воскресить это безвременно умершее дитя, был бы счастливейшим из людей.
        - К несчастью, это невозможно, - проговорил в ответ верный слуга.
        - Это мы еще посмотрим…
        - Что вы хотите сказать?
        - Если врач, который понимает свое предназначение, продлит жизнь человека, он уже совершит славный поступок. Но вот вернуть человеку жизнь - дело совсем другое… Я хочу попробовать.
        - Вы? - изумился Ивариус, подумав, что его господин сошел с ума.
        - Да, я.
        Ивариус не удержался и рассказал всем об этом разговоре со своим господином, и тогда по городу С. пронесся слух, что доктор Серван занимается вещами сверхъестественными. Теперь настала пора поведать о том, каким образом доктор Серван принялся за это необычайное дело и каких он достиг результатов. Но перед тем как начать свое повествование, мы хотим попросить читателя поверить в истинность данной истории, которую мы никак не можем присвоить изобретательности нашего воображения. На другое утро после того, как доктор принял это решение, он отправился к Жанне. Ее не было дома. Доктор увидел только ребенка. Мальчик проснулся очень рано и с восхищением смотрел на свои новые игрушки, не смея к ним притрагиваться. Он будто все еще сомневался, что это сокровище принадлежит ему.
        - Где твоя бабушка? - спросил доктор у внука Жанны, который узнал его и улыбнулся.
        - На кладбище, - ответил мальчик.
        Доктор вышел из дома и отправился на кладбище. Там он почти сразу отыскал свежую могилу молодой девушки, у которой стояла на коленях ее мать. Доктор Серван долгое время созерцал это безмолвное горе. Наконец он, приблизившись к Жанне, коснулся ее плеча. Женщина вздрогнула и встала, словно пробудившись ото сна.
        - Ах, это вы, - произнесла она. - Благодарю вас, тысячу раз благодарю, что вы похоронили мою дочь в таком месте, где я всегда смогу ее найти. Других моих дочерей бросили в общую могилу. Я молюсь за них, но не знаю, где они лежат. Моя последняя дочь услышит все молитвы. Этим утешением я обязана только вам. Благодарю вас, благодарю! - И старая женщина принялась целовать руки доктора.
        - Полно, - мягко сказал ей Серван, - успокойтесь. У вас остался еще один ребенок, и с Божьей помощью мы спасем его. Печаль не может длиться вечно.
        - Печаль матери неугасима, - проговорила женщина.
        - Ваше отчаяние навело меня на великую мысль.
        - Какую?
        - Заняться воскрешением мертвых.
        - И вы воскресите моих детей?
        - Я вам этого не обещаю или по крайней мере не стану вас в этом уверять. Но надеюсь, мое имя будут благословлять все те, кто потерял кого-нибудь из ближних, если я воскрешу тех, кого они оплакивают.
        - О да, вас будут благословлять! И если для вашего дела нужно будет отдать чью-нибудь жизнь взамен той, которую вы снова берете у Бога, то верните жизнь моим детям и возьмите мою, но только тогда, когда я еще раз их увижу.
        - И вы не измените своего мнения?
        - Вы еще об этом спрашиваете! Вот уже четыре года прошло с тех пор, как меня не покидает эта мысль.
        - Что ж, я попробую.
        - Когда?
        - Очень скоро.
        - И вы вернете мне их?!
        - Не знаю… К тому же я не могу вернуть вам всех.
        - Почему же?
        - Ваш сын умер в сражении, а чтобы действовать, мне нужно иметь тело.
        - Да, я понимаю, - со вздохом сказала бедная женщина, поняв, что не всем ее надеждам суждено сбыться. - Но что же мои дочери?
        - Я постараюсь вернуть вам последнюю дочь, так как она умерла только что. Возможно, мне удастся… Две другие умерли слишком давно: земля уже разрушила органы, необходимые для жизни. Кроме того, в этом странном предприятии, на которое я решился при виде вашего горя, я, вероятно, смогу лишь оживить тело, но не воскресить его…
        - Так вы беретесь вернуть мне дочь?..
        - Если мне удастся осуществить задуманное, то я верну ее вам такой, какой она была.
        - Но когда вы будете пробовать? - спросила Жанна, которая толком ничего не поняла, кроме того, что доктор пообещал воскресить ее дочь.
        - Говорю вам: скоро.
        - Завтра или прямо сейчас?
        - О нет! Быть может, через месяц.
        - Через месяц! - воскликнула бедная Жанна и опустила голову. - Еще целый месяц мне придется страдать!
        - Нет, - возразил доктор, - надеяться. В течение этого месяца у вас будет чем заняться. Я сосредоточу свои усилия на том, чтобы вернуть вам дочь, а вы позаботитесь о том ребенке, который у вас остался. Итак, Жанна, верьте и будьте тверды.
        - И вы клянетесь, что возвратите мне дочь?
        - Я сделаю все, что позволит мне сделать наука. Теперь же возвращайтесь домой и не сокрушайтесь больше о той, что спит в могиле; лучше подумайте о том, за кого вам придется дать отчет Богу. Притом, постарайтесь угодить Господу, ведь без Его помощи мне в моем предприятии не обойтись, - прибавил доктор с улыбкой.
        - Итак, через месяц?..
        - Через месяц.
        - Мы будем видеться с вами в продолжение этого времени?
        - Каждый день.
        - О, благодарю вас! - воскликнула Жанна, в слезах бросаясь целовать руки доктора.
        После этого она в последний раз поклонилась могиле и, улыбаясь, удалилась от нее, как будто дочь ее спокойно лежала в колыбели. Понятно, что отныне эту женщину занимала только одна мысль: как скоро наступит тот счастливый день, когда она снова увидит свою Терезу. Эта надежда показалась бы ей безумной или по крайней мере несбыточной, если бы она хоть на минуту задумалась обо всем сказанном. Однако доктор говорил с такой уверенностью в успехе своего предприятия, что эта уверенность передалась и ей. К тому же, как можно требовать от женщины, потерявшей своего последнего ребенка, чтобы она не верила тому человеку, который обещает ей его возвратить?
        Жанна, обезумевшая от горя, уцепилась за ту надежду, которую ей подавали. Иногда ее все же одолевали сомнения в возможности такого великого счастья. Ей казалось, что человек не властен воскресить разрушенное Господом. Но в такие моменты она старалась отогнать от себя всякие сомнения и принималась уверять себя в том, что у доктора вовсе нет причин обещать ей то, чего он никакими средствами не сможет исполнить. Ей думалось, что она просто не в состоянии постичь научный прогресс своим темным разумом, а потому ей оставалось лишь положиться на голос своего сердца. Жанна убеждала себя в том, что Бог, совершивший столько чудес, вероятно, допустит еще одно чудо, чтобы утешить ее великую печаль, которая не может быть наказанием, а должна быть только испытанием. Итак, Жанна вернулась домой преображенной.
        Обстановка комнат, в которых ее накануне устроили, и вещи, которых она прежде не замечала, наконец-то привлекли ее внимание, потому что теперь все это существовало не для нее одной, но и для ее дочери Терезы. Вернувшись к жизни, Тереза будет счастлива, ведь она так привыкла к нищете, что в минуту пробуждения все эти предметы покажутся ей очаровательными, даже сказочными. Жанна становилась вдвое счастливее при мысли о радости, которую испытает ее дочь. Когда женщина вернулась домой, ее внук, окруженный игрушками, уже спал. Она взяла его на руки и так крепко обняла, что тот, вскрикнув, проснулся. Узнав бабушку, он улыбнулся ей этой чистой и ясной улыбкой ангелов, которую дети, вырастая, теряют.
        - Мы ее еще увидим, - сказала ему Жанна.
        Ей очень хотелось сообщить кому-нибудь о своем счастье, пусть даже и существу, не способному пока ее понять. Когда человек испытывает большую радость или переживает большое горе, ему кажется, что каждый чувствует то же, и, обращаясь к первому встречному, он надеется найти в нем друга, который будет соболезновать его горю или разделит с ним радость. Прежде чем ребенок успел что-либо ответить Жанне, она снова взяла его на руки и начала покрывать поцелуями. С этого дня женщина совершенно изменилась как внешне, так и внутренне.
        Последний удар, нанесенный рассудку матери смертью дочери, оказался так силен, что только средство, изобретенное доктором, могло его успокоить. В том положении, в котором пребывала Жанна, спокойствие представлялось вещью невозможной, если только оно не было совершенной апатией, предшествующей смерти. Лихорадка бедной женщины, вызванная бессонными ночами и страшным потрясением, приняла другое направление: отчаяние обернулось безумной радостью, беспредельной надеждой. Ее возбуждение было так сильно, что любой пустяк мог обратить в безумие эту навязчивую мысль о воскресении Терезы, освещавшую и подкреплявшую жизнь Жанны. Кроме того, в ее жизни вместе с надеждой так неожиданно появились материальные блага, что не верить в чудо было бы, по мнению женщины, безбожием и неблагодарностью. Внимание, которое уделял ей доктор, деньги, что он ей давал, комнаты, наполненные свежим воздухом, которые он для нее снял, внушали ей доверие.
        Из своего прежнего жилища Жанна забрала скудную мебель и хорошенько вычистила ее. Из комнаты, в которой временно поселился мальчик, женщина устроила будущую спальню для Терезы. Умилительно было наблюдать за тем, с какой заботливостью бедная мать убирала комнату, где, как она надеялась, будет жить ее дочь! Постель была покрыта чистой простыней, на окнах - белые гардины, деревянное изображение Спасителя, присутствовавшее при смерти молодой девушки, также ожидало ее появления.
        В этой комнате все было готово, чтобы принять Терезу, когда она вернется. Новые платья и уборы, хотя и очень простые, но до сих пор незнакомые девушке, ожидали ее пробуждения и должны были сделать ее вторую жизнь несравненно счастливее первой. Мать ничуть не сомневалась в обещанном пробуждении дочери: она даже перестала носить траур, хотя до этого пять лет не расставалась с черными одеждами. Каждый день она ходила на кладбище, но с улыбкой радости на устах, а не с печалью и унынием в сердце, как на следующий день после смерти Терезы. Жанна бросала цветы на могилу своей девочки и говорила с ней о будущем так, словно та могла ее слышать. Все это еще не было безумием, но являлось его предвестником.
        Понятно, что горькая печаль бедной женщины не могла так быстро смениться восторженной радостью, не удивив всех до единого жителей города С.Когда они приносили свои соболезнования Жанне, она отвечала им, что ее дочь вернется к ней. Сначала все решили, что это великое горе повредило рассудок женщины, но имя доктора Сервана, так тесно связанное с этой историей, его обещание воскресить Терезу и, наконец, известная всем ученость старика заставили весь город с нетерпением ждать назначенного срока. Тереза стала предметом всеобщих толков, а доктор, проводивший теперь все время дома и отправлявший к своим больным Ивариуса, прослыл существом необычайным. Одни считали его посланником Божьим, другие - шарлатаном, третьи - безумцем, а четвертые - исчадием дьявола. По вечерам вокруг дома доктора начали собираться толпы народа, и малейший жест Ивариуса, ставшего в это время еще более значительным лицом, истолковывался на тысячу ладов. Однако Серван порой все же покидал свое жилище, чтобы проведать каких-нибудь трудных больных или совершить покупки, которые он один только мог сделать. В эти редкие моменты его
встречали горожане, и им казалось, что он уже нисколько не походил на прежнего доброго старичка.
        По его домашнему костюму люди заключали, что он, отрываясь от усиленных занятий, не хотел терять времени на туалет и выходил из дому так, как был, не заботясь о том, что скажут его знакомые. Дело, которым он занимался и о котором судачили теперь во всем городе, как ему казалось, извиняло его небрежный вид. Человек, идущий затем, чтобы заказать какое-нибудь лекарство, купить нужные инструменты или навестить умирающего, думал он, не обязан одеваться с таким же лоском, как человек, который идет заводить какие-нибудь праздные интрижки. Раньше доктор всегда отличался изысканностью своего гардероба, так что все эти изменения не могли не обратить на себя внимания.
        Все встречавшие доктора Сервана заметили, как он похудел. Его борода не была уже, как прежде, тщательно выбрита, щеки впали и лишились румянца - одним словом, постоянные занятия, бессонные ночи, старания преуспеть в том деле, которое он задумал, оставили заметные следы на его лице, когда-то свежем и излучавшем здоровье. Горожане бросались с расспросами к тем людям, к которым доктор ходил заказывать свои лекарства или инструменты, однако те и сами решительно не понимали, зачем господину Сервану могли понадобиться все эти вещи.
        Засыпали вопросами и Ивариуса, ведь его можно было встретить гораздо чаще, нежели его господина. Верный слуга рассказывал, что доктор сидел запершись в своем кабинете, почти ничего не ел, очень мало спал и заговаривал с ним только тогда, когда хотел отдать какие-нибудь приказания, не давая никаких объяснений тому, чем занимался. Ивариус исполнял приказы доктора, ничего в них не понимая, и тщетно пытался догадаться о назначении тех средств, которые просит принести его господин. Потому слуга вынужден был, так же как и другие, просто ждать.
        Каждый день к доктору Сервану приходила со своим внуком Жанна. Ребенок, очевидно, поправлялся, благодаря попечению доктора и бабушки: кашель прекратился, взгляд стал живее, а с лица сошла желтизна, которая свидетельствовала о болезни. Жанна выходила от доктора со слезами радости на глазах, а когда ее спрашивали о том, что она видела, то она просто отвечала:
        - Он обещал вернуть мне Терезу! Какое мне дело до того, какие он употребит для этого средства? Лишь бы он исполнил свое обещание!



        V

        Несмотря на все это, случались дни, когда Жанна теряла веру. Это были дни, когда небо покрывалось серыми облаками, и сеял мелкий дождь. В такие часы рассудок бедной женщины вступал в борьбу с верой. Думая о теле своей несчастной дочери, едва прикрытом ветхим одеянием и, вероятно, уже давно сгнившими досками гроба, которое мочит дождь, проникающий сквозь сырую землю, она как сумасшедшая бежала к доктору и спрашивала:
        - Это не повредит ей?
        - Успокойтесь, - отвечал ей Серван, - я тружусь ради спасения Терезы, и в назначенный день вы увидите ее такой же, какой она вас покинула.
        Тогда бедная женщина, жизнь которой определяла ее вера, несмотря на дождь, отправлялась на кладбище и, встав на колени на насыпь, возвышавшуюся над могилой дочери, говорила: «Не бойся, дитя мое, мы скоро придем за тобой». По возвращении домой она начинала молиться Богу и просить его, чтобы он остановил дождь, который мочит землю и леденит тело ее бедного ребенка. Все эти дни она думала только о Терезе.
        Вспоминая о других своих детях, которых ей не могли вернуть знания доктора, она горько упрекала себя за то, что пожертвовала памятью о них в надежде снова увидеть Терезу. Тогда Жанне казалось, что любовь ее слишком эгоистична, и она больше не надеялась вымолить у Бога прощение за то, что приняла предложение доктора. Она думала, что лучше ей было умереть со своими четырьмя детьми, но не желать вернуть одного из них, что все они одинаково достойны ее любви и сердцу матери не пристало выделять никого из них. Но доктор обещал ей воскресить лишь одну дочь, и потому Жанна просила прощения у остальных детей. Она видела в Терезе ангела, который будет утешать ее в последние минуты ее жизни, оградит ее от отчаяния и проклятий и без труда поможет перейти в тот мир, где она опять увидит своих детей, которых земля не захотела ей вернуть.
        Временами, когда эта мысль слишком тревожила Жанну, она отправлялась к священнику и просила у него советов и утешения. Этот добрый человек говорил ей, что Бог посылает ей надежду в утешение; но когда Жанна спрашивала его об обещании, данном доктором, священник отвечал, что может только молить Бога, чтобы Он позволил человеку исполнить столь великий замысел. Теперь мы, если читателю будет угодно, проникнем в кабинет доктора, откуда, вопреки своим словам, Ивариус почти не выходил.
        Вполне естественно, что Серван, достигнув определенных высот в области науки, захотел пойти еще дальше и, преодолев различные трудности, столкнулся с невозможным. Человеку, в продолжение пятидесяти лет изучавшему строение человеческого тела и зачастую возвращавшему этот стройный механизм к первоначальной гармонии, нередко приходилось признавать, что его познания бессильны при разрушении одного из органов, влекущем за собой всеобщее разрушение. Как тут было не впасть в искушение преодолеть эту невидимую силу, которая останавливала пытливого ученого, погружая его в сомнения и заставляя осознавать свою немощь! Такой исследователь похож на смелого путешественника, задумавшего перейти высокую гору, но, еще не добравшись до ее вершины, уже ощущающего недостаток воздуха. Бог неспроста ограничил во времени человеческую жизнь. Человек не в состоянии постигнуть эту жизнь, но должен уважать ее.
        Если бы первому человеку была известна причина и цель Творения, то конец света уже настал бы, потому что все закончится тогда, когда человек станет на такую высокую ступень развития, что ему нечего будет больше испытывать и нечего искать. Но не такова была Божья воля. Человек должен был стремиться к искуплению первородного греха и заслужить другую, блаженную жизнь. Господь, видя, что человек Его ослушался, наслал на землю истребительный всемирный потоп, чтобы возродить человечество.
        Несмотря на все это, люди продолжают ошибаться, и довольно часто. Внешние обстоятельства оказывают на них такое сильное влияние, что порой они напоминают усталого путника. Надеясь сократить расстояние, путник в страшную бурю вступает на неверную дорогу и долго идет среди скал, не приближаясь при этом к цели ни на шаг. Когда где-то впереди проблеснет наконец луч света, то он с удивлением заметит вокруг себя неведомую безграничную равнину и вынужден будет повернуть назад.
        Но ничто в мире не бесполезно. Пускай философы, мыслители, писатели, художники и историки объединяют свои познания, верования и труды, подобно тому, как в день решительной битвы народ приносит на поле брани все, что может служить ему оружием. Пускай и они приносят все, что даст толчок развитию просвещения, а об остальном уже не заботятся, потому что это «остальное» уже дело существа высшего порядка, нежели человек. Так рассуждал доктор Серван, и немудрено, что он решился на этот немыслимый подвиг. Как мы уже сказали, этот человек обладал глубокими познаниями и в области сердца человеческого, и в том, что касалось мира вещей. Неудивительно, что, достигнув таких высот, он стал желать чего-то большего и, осознавая, что человек не в силах творить, надеялся на то, что сможет хотя бы пересоздавать.
        На этой ниве доктор Серван добился удовлетворительных результатов: он убивал птиц и сразу же возвращал им жизнь. Эти опыты доктор проводил в присутствии Ивариуса и Жанны. Последняя им так обрадовалась, что немедленно поспешила всем о них рассказать. Ивариус с еще большим упорством принялся за работу после того, как доктор сообщил ему о своем плане. Верный слуга охотно посвятил бы этому остаток своей жизни, лишь бы его господину принадлежала честь открытия, которое осчастливило бы такое множество людей. Но, к несчастью, Ивариусу, несмотря на его ученость, не хватало той изобретательности, которая делает людей великими.
        Даже в тех случаях, когда он употреблял в дело свои знания, ему недоставало смелости. Он никогда не решился бы применить какое-нибудь отчаянное средство, которому часто бывали обязаны своим выздоровлением самые безнадежные больные. Он скорее согласился бы оставить своего пациента умирать по методе Гиппократа, нежели вылечить его по своей собственной методе. Ивариус до такой степени уважал тех, кому был обязан своими знаниями, что ему казалось святотатством поступить вопреки их предписаниям.
        Ивариус видел в своих кумирах венец искусства и думал, что превзойти их невозможно. В нем навсегда сохранились некоторая боязливость и неуверенность, и если он и решался порой отойти от заученных правил лечения, то не иначе, как по трижды повторенному приказанию или, лучше сказать, совету доктора Сервана, который уже давно перестал ему приказывать. Ивариус не осмеливался перечить своему господину, потому что через всю жизнь он пронес к нему чувство самой глубокой благодарности.
        Итак, принимая участие в трудах доктора Сервана, причем, без всяких просьб с его стороны, Ивариус так и не проявил той уверенности, которая заставляет человека на что-либо отважиться. Убеждения, продиктованные ему здравым смыслом и подкрепленные хорошим образованием, а также усвоенные в детстве религиозные верования и прописные истины говорили ему о том, что невозможно вернуть к жизни покойника. В этом случае, как и в медицине в целом, он не допускал прогресса - ведь если бы это было возможно, то великие люди, жившие прежде, наверняка бы уже открыли средство, над которым трудился его господин. Таким образом, Ивариус работал только для того, чтобы удовлетворить требованию совести, повелевавшей ему во всем повиноваться своему господину и постоянно видеть в нем источник вдохновения.
        Мы должны заметить, что Ивариус был одним из тех людей, которые жаждут познать все уже открытое до них, но не могут к этим открытиям прибавить ничего своего. Без других он навсегда остался бы никем. Одним словом, он считался превосходным медиком, но был совершенно не способен продвинуть медицину еще хотя бы на шаг вперед. Мы останавливаемся на этой отличительной черте, потому что нам кажется, что она существует как в науке, так и в искусстве. По нашему мнению, есть люди ученые, а есть предприимчивые: первые - необходимы, вторые - полезны; первые извлекают выгоду из плодов приобретенных знаний, вторые закладывают основы для знаний будущих; и, несмотря на это, и те, и другие черпают их из одного источника.
        Первые советуются только со своими книгами, вторые следуют вдохновению. Именно к этой второй группе и принадлежат люди, которых их современники считают сумасшедшими, а потомки - полубогами; эти-то последние и должны будут сказать впоследствии: «Человек, остановись, ты достиг своей цели». Доктор Серван принадлежал к числу этих избранных. Он был уверен, что уже совершенные открытия не всегда исчерпывают собой весь предмет и что многое еще остается во мраке.
        И все же, если мы немного задумаемся над этим мнимым воскрешением, то увидим, что подобная возможность обернулась бы величайшим злом для всего человечества. Бог дал человеку силы, чтобы тот мог существовать только определенное время. Если бы, возвращая человеку жизнь, потерянную им вследствие физического или нравственного недуга, в то же время удавалось бы вернуть прежние силы, молодость и бодрость духа, то против этого нечего было бы и возразить. Правда, в таком случае новое поколение по-прежнему сменяло бы старое, и в мире одновременно находилось бы множество людей, которые беспрестанно умирали бы и снова возрождались, и таким образом от существующего порядка не осталось бы и следа.
        Но если мы предположим, что какой-нибудь один человек мог бы вернуть другому человеку прерванную жизнь, но при этом не омолаживал бы всего организма умершего, то вырисовывается грустная картина. Потому как такая жизнь служила бы утешением только тем, кто любил покойного; из-за их эгоистических чувств воскрешенному, которому, быть может, гораздо приятнее было избавиться от тягот жизни, пришлось бы и дальше тянуть эту лямку. В настоящую минуту мы рассматриваем вопрос невозможный и потому бессмысленный. Но, очевидно, среди наших читателей найдутся те, кто скажет: «Не стоило описывать нам доктора Сервана как человека необыкновенного, для того чтобы потом заставить его заниматься тем, что невозможно сделать, а если и возможно, то вредно для всего человечества».
        Ради таких читателей мы и обратились к этому вопросу. Им мы должны сказать, что доктор Серван стал свидетелем сцены величайшего отчаяния и решился призвать на помощь все свои познания, чтобы утешить бедную женщину, которая так много страдала. Но считал ли сам доктор возможным это воскрешение, которое он обещал Жанне? Мы так не думаем. Вероятно, он верил, как верим и все мы, что время лучше всего залечивает душевные раны. За несколько дней до своего опыта Серван отправился к матери Терезы и сказал ей:
        - Послушайте, Жанна, все заставляет меня надеяться, что предприятие, которое я задумал, удастся. Но скажите мне, не стали ли вы теперь, когда прошло столько времени, относиться к смерти дочери несколько хладнокровнее? Ответьте мне как брату, не утешились ли вы хоть немного? Это небольшое довольство, которое я имел счастье вам доставить, не примирило ли оно вас с действительностью? Не думаете ли вы, что однажды настанет час, когда вы настолько свыкнетесь с мыслью об этой смерти, что она не будет уже мучить вас так жестоко? Вспомните, сколько вы видели горя, сколько слез пролили, но слезы высыхали и горе мало-помалу забывалось…
        Женщина внимательно посмотрела на доктора и, покачав головой, проговорила:
        - Вы не можете вернуть мне мою дочь.
        - Напротив, я думаю, что могу.
        - В таком случае, почему же вы допускаете мысль, что мать умершего ребенка может утешиться?
        - Итак, вы все еще надеетесь?..
        - Я до такой степени уверилась в том, что снова увижусь с Терезой, что, если вы ее не воскресите, я умру и мы все равно воссоединимся; только в этом случае не она ко мне вернется, а я переселюсь к ней.
        - Хорошо, - произнес доктор, вставая.
        - Послушайте, - взмолилась женщина, падая перед ним на колени, - заберите у меня все, что вы мне дали, прикажите мне рыть землю собственными руками, работать целыми ночами, сносить ужаснейшие страдания, умирать от голода и жажды, я сделаю все!.. Только верните мне мою Терезу.
        - В таком случае молитесь Богу, потому как я считаю, что невозможно сделать больше, чем я уже сделал.
        - И вы все еще надеетесь?
        - Да.
        В городе поговаривали, что Жанна беспрестанно молилась Богу до того самого дня, когда доктор Серван должен был вернуть к жизни ее дочь. Наконец этот день наступил.



        VI

        В то утро, на которое был назначен опыт, ожидаемый всеми с таким нетерпением, доктор Серван отправился к Жанне. Когда доктор вошел в комнату, мать Терезы так усердно молилась, что даже не услышала его шагов. Серван медленно подошел к женщине и с участием положил руку ей на плечо. Та вздрогнула и, узнав доктора, поцеловала его руку. С беспокойством глядя на него, она будто спрашивала: «Не за тем ли вы пришли, чтобы сказать, что не сможете оживить мою дочь?»
        - Сядьте, - сказал доктор, взяв стул, - и выслушайте меня.
        Та покорно присела, не произнося ни слова.
        - Жанна, - продолжал доктор, - поверили ли вы моему обещанию?
        - Да, - прошептала она, но услышала в вопросе некоторое сомнение.
        - Верите ли вы в то, что я проявляю в вас искреннее участие и всей душой сочувствую вашему горю?
        - Да.
        - Уверены ли вы в том, что я не шутил с вами и употребил все усилия, чтобы вернуть вам Терезу?
        - Да… Итак?
        - Я хотел быть твердо уверен в этом, прежде чем мы отправимся на кладбище.
        - Мы пойдем туда?
        - Да.
        Женщина облегченно вздохнула, и на ее губах заиграла улыбка.
        - Зачем мне нужно было говорить то, что вам и так известно?
        - Я хотел быть уверен, что вы меня простите, если я потерплю неудачу.
        - Что вы такое говорите?!
        - Через несколько минут я на ваших глазах совершу то, чего до сих пор никому еще не приходилось делать. Потому может статься, что я не сумею с этим справиться.
        - Вы не вполне уверены в том, что воскресите Терезу?
        - Я обещаю вам, что сделаю все возможное. Но я не готов отвечать вам за то, что Тереза будет жить, хотя и говорю вам твердо, чтобы вы надеялись.
        - Однако вы мне обещали… - произнесла бедная мать, бледнея все больше по мере того, как ее покидала надежда, поддерживавшая ее в продолжение последних трех месяцев.
        - Я могу сказать вам следующее: вероятность того, что мне все удастся, весьма велика, но на все воля Божья.
        - О, вы мне не это говорили! - воскликнула Жанна и, опустив голову, разрыдалась.
        - Чтобы победить горе, мало было одной надежды, - ответил доктор Серван, - ваше сердце не удовольствовалось бы ею, ему была необходима уверенность. Сегодня торжественный день, сегодня вы должны быть тверды, ведь вы ждали этого дня и верили, и сегодня я обязан вам признаться, что сомневаюсь в своем знании, подобно любому человеку, который что-то изобретает сам. Я обещаю вам, что ваша дочь улыбнется, я отвечаю вам, что она откроет глаза, чтобы взглянуть на вас, я клянусь, что она встанет из могилы и протянет к вам руки. Но помните, ни один человек прежде не был способен на такое. Я не могу ручаться, что жизнь, возвращенная Терезе на одно мгновение, продлится долго. Но, надеюсь, если вам придется вернуть земле то, что вы ей однажды уже отдали, вы меня не проклянете.
        - Пойдемте же, - проговорила в ответ Жанна. - Я так крепко сожму ее в своих объятиях, что биение моего сердца заставит биться и ее сердце, и Бог, при виде моего счастья, оставит мне дочь.
        - Пойдемте, - кивнул доктор.
        Жанна обняла мальчика, игравшего на своей постели, и сказала ему:
        - Сложи ручки и прочитай молитву, которой я тебя научила. Все готово к тому, чтобы принять ее, - продолжала она, уже обращаясь к доктору и показывая ему комнату Терезы, красиво убранную и надушенную.
        - Пойдемте, - повторил Серван.
        - Послушайте, - сказала Жанна, останавливая доктора на пороге, - вы видите, я на все решилась, жизнь моя зависит от того, что вот-вот должно произойти. Если опыт, который вы сегодня проведете, не удастся, могу ли я по крайней мере надеяться, что вы повторите попытку вернуть мне Терезу?
        Доктор колебался.
        - Отвечайте, - настаивала женщина. - Но помните: обманывая, вы убиваете меня.
        - Этот опыт не повторится.
        - Так пойдемте! - вскрикнула несчастная, и глаза ее лихорадочно заблестели.
        - Жанна, - обратился доктор к бедной женщине, взяв ее за руку, - обещаете ли вы мне, что ни в каком случае не посягнете на свою жизнь, если опыт не удастся?
        - Зачем же мне на нее посягать, если я знаю, что и без того умру?
        - Если у меня не получится вернуть вам дочь, я хочу заставить вас забыть ее, - продолжал доктор, глядя на мать Терезы.
        - О, у вас никогда не было детей! - воскликнула женщина. - Пойдемте же, пойдемте скорее!
        - Жизнь определяется не только одними привязанностями. Вы еще не так стары, чтобы перестать надеяться на счастье. Вы будете моей сестрой.
        Жанна, будто не услышав слов доктора, спросила:
        - Вам нужно зайти домой?
        - Нет. Ивариус ждет меня на кладбище.
        - Тем лучше.
        Несмотря на то что погода стояла сырая и холодная, крупные капли пота катились по лицу Жанны.
        - Вы переселитесь ко мне, - продолжал доктор, - и мы с Ивариусом возьмем вас на попечение. Вы сами были несчастны, а потому вам будет приятно делать добро для других несчастных. Благодеяния, которые мы совершаем, утешают нас в величайшей печали. Я на двадцать пять лет старше вас. Когда я умру, вы с Ивариусом разделите мое наследство. Вот увидите, вы еще будете счастливы!
        - Наконец-то мы пришли! - проговорила Жанна, не слушая доктора.
        У ворот кладбища собралось много любопытных.
        - Чего хотят эти люди? - спросила бедная женщина.
        - Посмотреть.
        - Справедливо, ведь для них это просто зрелище, подобное другим. Впрочем, отчаяние матери не такая уж редкость и не заслуживает внимания. Они будут мешать вам, доктор?
        - Нет.
        - Войдем же поскорее…
        При виде доктора и Жанны толпа почтительно расступилась, а потом бросилась вслед за ними на кладбище, которое до прихода доктора было для всех закрыто. Только для одного Ивариуса сделали исключение.
        Для жителей маленького городка это был важный день. Повсюду только и говорили, что об этом происшествии, и различные предположения, которые мы уже обозначили в одной из предыдущих глав, должны были теперь или подтвердиться, или оказаться неверными. Жители города С. не отличались особенной образованностью, и потому их гораздо больше занимал сам результат, нежели вопрос науки. Кроме того, из тщеславия они хотели говорить всем, что именно в их городе жил человек, сотворивший чудо; однако три четверти из тех, кто в первую очередь стал бы так говорить, ревностно желали, чтобы опыт не удался. Странно, заметим мы мимоходом, что на свете весьма мало людей, желающих успеха человеку, который замышляет великое дело. Достаточно вспомнить, в какой нищете жили и умирали многие великие новаторы.
        Итак, в этот день на кладбище собралось множество людей, надеявшихся на то, что доктору Сервану не повезет. Почему? На этот вопрос у нас нет ответа. Мы можем только сказать, что человек, каким бы невежей он ни был, всегда самолюбив. Несмотря на свое низкое происхождение, несмотря на свою неприметность в толпе, из которой он не в состоянии выделиться, он почувствует себя униженным на фоне великого человека. Вместо того чтобы наслаждаться светом, который источает гений, он видит только тень, отбрасываемую колоссом. Но как бы то ни было, толпа, сопровождавшая доктора, шла в глубоком молчании. Читатель, наверное, помнит, что в это время, как мы уже сказали, стояли холода; молчание толпы являлось скорее следствием температуры воздуха, нежели признаком уважения к доктору.
        Наше мнение, которое мы имели возможность высказать, еще более подтверждается следующим фактом: с тех самых пор как доктор Серван начал заниматься своими чудными опытами, никто из горожан, слышавших о них, не приходил к нему с просьбой воскресить их родственника. Но мы обязаны также отметить, что эта мысль пришла ему в голову только тогда, когда умерла Тереза. Доктор приказал похоронить тело молодой девушки таким образом, чтобы оно даже по прошествии трех месяцев после погребения было пригодно к операции, которую он собирался провести. Многие люди умерли после Терезы, и с их телами можно было сделать то же самое, но никто не изъявил такого желания. Толпа любопытных увеличивалась с каждой минутой, и вскоре народ заполнил маленькое кладбище.
        Известно ли вам, на что похоже кладбище в маленьком городке? Это сад, расположенный по большей мере на трех десятинах земли и обнесенный оградой, которую порой переносят для того, чтобы получше разместить могилы. Между деревьями виднеются черные кресты и надгробные камни с незамысловатыми надписями. Кое-где встречаются мраморные памятники окрестных Крезов[2 - Крез - последний царь Лидии, правивший в 595? - ?546гг. дон.э. и обладавший несметными богатствами; имя нарицательное для очень богатого человека.] - предмет восхищения тех, кто при жизни не отличался большим благосостоянием, а потому и после смерти не рассчитывал на такие удобства. В этих спокойных садах, не ставших, подобно столичным кладбищам, местом массовых гульбищ, в этих священных местах, достойных своих «жильцов» и посетителей, осталась неприкосновенной мысль о будущей жизни, обещанной Богом. Душа там невольно наполняется неведомой ей доселе поэзией, мысли облекаются в новые образы, и человек ощущает какую-то благотворную, хотя и незаметную небесную негу, наполняющую все его существо. Кладбище, где покоилась Тереза, было как раз
таким.
        Первых двух дочерей Жанны похоронили здесь же. Ветер снес с их могил кресты, которые сердобольный смотритель кладбища вновь поставил для того, чтобы несчастная мать знала, где молиться о своих детях. Но однажды, когда Жанна пришла навестить своих дочерей, она обнаружила мраморный памятник там, где обычно молилась. Смотритель кладбища объяснил ей, что это место купили какие-то богатые люди. Гробы, которые там покоились, перенесли в разные части кладбища, и он не знал, где теперь те, что искала Жанна. Для Терезы же, как известно, доктор Серван купил небольшое место. На ее могиле установили белую мраморную плиту с вырезанным на ней именем, вокруг которой уже начинали увядать редкие осенние цветы. Именно к этому месту уже целый месяц ежедневно приходила мать усопшей. Теперь же мраморную плиту сняли и отложили в сторону; поблизости стоял могильщик с заступом в руках. Ивариус сидел возле плиты и держал в руках различные инструменты, на которые окружающие с любопытством поглядывали. Толпа теснилась к могиле: одни стояли, облокотившись на кресты, другие забрались на деревья. Все ждали.
        Небо покрывали тяжелые свинцовые облака, и холодный ветер, наклоняя деревья к земле, гулял по кладбищу. Доктор приблизился к могиле.
        - Начинайте, - приказал он могильщикам.
        Послышались первые удары заступа. Жанна упала на колени. Повсюду воцарилась мертвая тишина. При каждом стуке заступа сердце бедной матери так вздрагивало, будто тело ее ребенка поражал удар. Двое могильщиков спустились в могилу и хотели поднять гроб. Но он был двойным и очень тяжелым: внутри гроба из дубового дерева находился еще один, из свинца. Могильщики попросили помощи у людей из толпы, и общими усилиями им удалось вытащить гроб и поставить его рядом с мраморной плитой. Сначала открыли дубовый гроб, а затем из него вынули свинцовый, к которому подошел Ивариус с раскаленным докрасна железом. Распаяв крышку гроба, он снял ее. Порыв ветра унес кусок материи, которым было покрыто тело усопшей, чтобы его не попортил свинец, и взорам любопытных зевак предстало исхудалое тело, лежавшее на белой простыне, местами запачканной кровью, вышедшей из покойницы после погребения. Доктор с помощью Ивариуса достал из гроба тело молодой девушки и положил его на мраморную плиту, находившуюся у могилы. Бедная Жанна следила, сложив на груди руки и едва дыша, за всеми этими приготовлениями.
        В ожидании чуда толпа как будто окаменела. Можно было подумать, что мертвецы повставали из своих могил, чтобы присутствовать при этом странном зрелище. Доктор поднял покрывало с лица Терезы.
        - Дочь моя! - вскрикнула Жанна, протягивая руки к девушке, на лице которой смерть оставила явственные следы.
        Глаза Терезы были закрыты, и их окружали зеленые пятна, рот приоткрыт, а волосы, сухие и жесткие, казалось, были готовы переломиться от первого прикосновения.
        Мы не в состоянии описать, какое впечатление произвела на зрителей последующая сцена. Доктор начал прикасаться ко лбу умершей железной тросточкой, между тем как Ивариус натирал ее виски какой-то красной жидкостью. Вдруг девушка приподняла голову, потом плечи, а затем встала. Шатаясь, она подошла к матери и, окинув ее мутным взором, упала в ее объятия. Увидев поднявшуюся Терезу, толпа под влиянием панического страха и удивления тут же расступилась, но не спускала глаз с той, которую воскресила воля человека. Доктор посмотрел на Жанну. Вдруг он увидел, что она побледнела, а затем испустила страшный крик. Тело Терезы рухнуло на мраморную доску. Глаза девушки снова закрылись, губы позеленели, а из горла хлынула кровь. По толпе пронесся ропот, после чего горожане начали медленно расходиться.
        - Богу не угодно, - сказал доктор, накрывая лицо покойницы и возвращая труп могильщикам. - Жанна, смирись со своей участью.
        Но, убитая горем, мать не слышала слов доктора: не в состоянии перенести такой удар, она лишилась чувств и упала к ногам своей милой покойницы.



        VII

        Жанну перенесли в ее квартиру. Бедную женщину охватила горячка, но так как доктор Серван не отходил от нее, то по прошествии двух недель болезнь отступила. Жанна излечилась физически, но воспоминания о случившемся постоянно преследовали ее и отпускали лишь тогда, когда она проваливалась в забытье. Часто, по Божьей милости, жестокая болезнь овладевает человеком из-за сильного горя, и таким образом нравственные страдания, которые могли бы убить несчастного, ослабевают перед страданиями физическими. Больной до такой степени занимается своим телом, что забывает про дух. Когда Жанна только начала поправляться, то прошлое виделось ей словно в тумане: ее умственные способности были ослаблены лихорадкой, частыми кровопусканиями и диетой. Но после выздоровления ее тело снова обрело силы, а мысли, обращенные к одному и тому же предмету, - ясность. Доктор Серван, отчасти придерживавшийся материалистических взглядов, надеялся, что болезнь облегчит страдания Жанны, но он ошибся.
        Есть беды, которые нельзя исправить, раны, которые невозможно излечить. Горе матери - из числа таких несчастий. Едва к бедной женщине вернулся рассудок, она отправилась в комнату Терезы, где вновь убедилась в том, что ее дочь по-прежнему мертва. Вспомнив, что доктор обещал ей только один опыт над покойницей, Жанна успокоилась. Это спокойствие было лишь покорностью судьбе: мать Терезы думала, что смерть уже поджидает ее у дверей. Жанна верила в Бога, а всякое большое несчастье только усиливает эту веру. Никакой человек не может стать атеистом, если он, подобно бедной Жанне, хоть раз присутствовал на поединке науки с природой, на котором последняя безжалостно восторжествовала.
        Жанна после своей разлуки с дочерью опасалась только одного: как бы ее не разлучили с Терезой и на том свете, так что самоубийство в глазах отчаявшейся матери не было средством для воссоединения с дочерью. И притом, как Жанна сама говорила доктору: какая польза от самоубийства, если знаешь, что смерть близка и неизбежна? Словом, она измеряла свое горе подобно человеку, который падает в пропасть и понимает, что через миг его не станет. Жанна улыбалась при мысли о том, что она ненадолго переживет свою дочь. В женщине произошла перемена, чрезвычайно удивившая всех, кто был свидетелем ее отчаяния.
        Вы не раз видели, как деревья, верхушки которых покрыты зеленой листвой и радужными цветами, скрывающие бесчисленный хор пернатых певчих, радостно встречают первые лучи весеннего солнца. Однако вы наверняка испытывали удивление, когда, устроившись в тени этого дерева, замечали, что из-под этой цветущей кроны торчат сухие сучья, и даже сам ствол во многих местах лишен коры, как будто вся сила ушла вверх. Но еще перед наступлением осени такое дерево теряет свои листья и не приносит плодов. И если вы вернетесь к нему следующей весной, то увидите, что, несмотря на солнце и его теплые лучи, на этом дереве будет полно сухих сучьев, ломающихся при малейшем порыве ветра, из которых старуха связывает пуки хвороста для топки печей. Так было и с Жанной; уверенность в близкой смерти а, следовательно, и в скором воссоединении с дочерью заставляла ее улыбаться. Но эта улыбка могла обмануть лишь невнимательных наблюдателей, но не проницательного доктора Сервана. Жители города, ставшие свидетелями отчаяния несчастной женщины, принимали в ней живейшее участие, и каждый хотел ей как-нибудь помочь. Жанна
беспрестанно получала все новые подарки и заказы, так что могла с избытком удовлетворить все свои потребности.
        В течение всего этого времени внук Жанны наследовал всю любовь, которая еще теплилась в сердце матери, потерявшей четверых детей. Она с беспокойством спрашивала себя, сможет ли этот ребенок, что так весело ей улыбается, удержать ее в этом мире. Вскоре Жанна, однако, с радостью убедилась, что никакие узы не были достаточно крепки для того, чтобы привязать ее к земле. Но тем не менее она дала себе слово сделать все возможное для будущего своего внука. Женщина принимала все подарки, что ей делали, исполняла все заказы, и таким образом собрала для маленького мальчика небольшой капитал.
        Каждый день она ходила на кладбище и проводила там несколько часов в молитве. Но не думайте, что мать Терезы просила Бога забрать ее к себе. Не думайте, что она нарочно оставалась на морозе, пришедшем вместе с зимой, чтобы занемочь, надеясь, что болезнь прогонит мучившие ее мысли. Нет, бедная Жанна была боязлива в своей любви, тверда в своей надежде и не старалась приблизить то, что Богу будет угодно с ней сделать, предоставляя все Его всемогущей воле.
        Доктор Серван ежедневно навещал Жанну и часто просил у нее прощения за то, что его опыт не удался. Но всякий раз, протягивая ему руку, женщина отвечала, что, напротив, будет ему за это благодарна всю жизнь. При этих словах Жанна улыбалась, вспоминая надежду, которую он поддерживал в ней в продолжение целого месяца.
        - Мы поторопились, - говорил доктор, - но когда-нибудь я добьюсь успеха.
        - Сделайте для этого все, что вы в состоянии сделать, и все матери на земле будут благословлять вас.
        - Но неужели матери всегда безутешны в своем горе? - спрашивал доктор.
        При этих словах женщина лишь молча качала головой. Когда доктор не мог сам приходить к Жанне, то посылал вместо себя Ивариуса. Этот добряк всеми силами старался развлечь женщину, но все его попытки, равно как и попытки его господина, оставались безуспешными и вызывали у Жанны лишь слабое подобие улыбки, напоминавшую солнечные лучи, временами прорывающиеся сквозь мрачную завесу облаков. Бедная женщина, вновь облачившаяся в траур, вдруг сняла его, и окружающие даже начали замечать некоторую изысканность в ее туалете. Было ли это следствием приближения той минуты, которой она с таким нетерпением ожидала, или предчувствием скорого блаженства? Сложно сказать, но только на следующий день после того, как Жанна сняла траур, она слегла в постель и уже больше не выходила из своей комнаты.
        Итак, доктор застал ее в постели. Женщина читала книгу.
        - Наконец-то я на пути к своей цели, - слабым голосом произнесла Жанна, едва доктор вошел в комнату.
        - Нет, надейтесь, - возразил доктор.
        - Разве вы принимаете меня за обыкновенную больную, доктор? Неужели вы еще не поняли?
        - Конечно, понял, - произнес Серван, присаживаясь возле постели.
        - В таком случае будьте откровенны и скажите, сколько мне еще осталось?
        Доктор взглянул на больную и, прощупав пульс, спросил таким образом саму природу, которая часто бывает обязана отвечать науке.
        - Две недели, если вы будете исполнять мои предписания, и три дня, если ничего не будете делать.
        - Благодарю вас, - ответила больная, набожно скрестив на груди руки.
        Доктор выписал рецепт и оставил его на столе. Перед тем как навестить других больных, доктор Серван зашел домой и поручил Ивариусу присматривать за Жанной до тех пор, пока она не поправится или не отдаст Богу душу.
        - Я оставил на столе рецепт, по которому ты распорядишься составить лекарство, - пояснил доктор.
        - Хорошо, - ответил верный слуга.
        - Быть может, больная откажется принимать лекарство.
        - Нужно будет ее принудить?
        Доктор подумал с минуту, а затем сказал:
        - Нет, пусть Бог делает то, что Ему угодно.
        - Прощайте, - сказал Ивариус.
        - До свидания, - ответил доктор.
        Ивариус хотел было выйти, но тут его господин прибавил:
        - Когда бедная женщина умрет, приведи сюда ее внука, я позабочусь о нем.
        - Как скажете, - проговорил лакей.
        Ивариус появился вновь через три дня и привел с собой ребенка, который плакал.
        - Все кончено? - спросил доктор.
        - Да.
        - Когда она умерла?
        - С час тому назад.
        - Она ничего не хотела принимать?
        - Точно так.
        - Что она говорила?
        - За минуту до смерти она взяла меня за руку, показала на небо и сказала: «Наконец-то!» После того руки ее скрестились, и она умерла с улыбкой невыразимого блаженства на лице.
        - Отведи ребенка в мою комнату и подготовь все, чтобы можно было перенести его бабушку в комнату для покойников.
        Читатели, вероятно, знают, что в Германии называют комнатой для покойников; но так как это может быть известно не всем, мы коротко сообщим о ней некоторые подробности, весьма важные для финала нашего повествования. Эта комната располагается в здании, прилегающем к кладбищу, и напоминает спальню, так как в ней стоят кровати, количество которых определяется численностью населения того или иного города.
        Когда кто-нибудь умирает, его тело помещают на одну из этих постелей, где оно под присмотром ближайших родственников покоится три дня. Умные немцы предвидели возможность летаргического сна. Они также предусмотрели и то, что близкий родственник может уснуть или же иметь какую-нибудь выгоду от того, чтобы покойник не вернулся к жизни. Колокольчики, соединенные с телами умерших, дают знать о малейшем шевелении покойника и своим звоном извещают об этом сторожа, который никогда не должен спать, и не имеет никакого другого занятия, кроме того, чтобы прислушиваться к звукам. Понятно (мы должны об этом упомянуть для недоверчивых читателей), что сторожа каждую ночь сменяются и что колокольчики производят такой шум, что если сторож даже и уснул, то они непременно разбудят его.
        Итак, Жанна заняла свое место среди покойников. Обязанность присматривать за ней возложили на Ивариуса, потому что бедная женщина не имела ни близких, ни дальних родственников, которые могли бы отдать ей этот последний долг. Что же касается мальчика, то он был еще слишком мал для этого. За эти три дня покойница так и не пошевелилась. Итак, душа ее вернулась к Богу и к Терезе. Когда пришло время, ее тело положили в могилу, которую доктор приказал выкопать рядом с могилой Терезы. Только Ивариус, доктор Серван и ребенок сопровождали на кладбище тело покойницы. Через некоторое время доктора позвали к городскому прокурору, который был болен. Врач рассказал ему о погребении, свидетелем которого он стал.
        - Не для этой ли женщины, - спросил тогда сын больного, - вы делали опыт, который, к несчастью, не удался?
        - Да, для нее. Но удастся впоследствии.
        - Вы так думаете?
        - Я уверен.
        - Тем лучше. Многие будут вам за это благодарны.
        - Я в этом сомневаюсь, потому что старая Жанна, претерпевшая немало страданий, казалось, не была в этом уверена.
        - Почему же тогда вы упорствуете?
        - Если бы мое открытие оказалось полезным только для десяти человек из тысячи, то и тогда я был бы обязан его совершить.
        - Вы думаете, что есть люди, не жалеющие о тех, кого теряют?
        - Я думаю, - ответил доктор, - что только материнская любовь может считаться любовью глубокой, искренней и постоянной.
        - О, не думайте так, - возразил молодой человек, бросаясь на шею своего отца, - дети также любят тех, кто дал им жизнь.
        - Посмотрим, - прошептал доктор.
        - Что вы говорите? - спросил молодой человек, не расслышавший последних слов Сервана.
        - Я говорю, что мы увидим, правда ли это, - ответил доктор, окинув юношу проницательным взглядом.
        Затем он выписал рецепт и удалился. Вернувшись домой, он сказал Ивариусу, который читал книгу, сидя возле спавшего ребенка:
        - Завтра мы снова примемся за дело.
        - Я готов, но для этого нужен подходящий случай.
        - Он есть, - ответил доктор с улыбкой.
        - И кто же это?..
        - Ты слишком любопытен. Когда придет время, сам увидишь.
        И доктор отправился в свою комнату, но перед этим поцеловал ребенка, которого взял в приемыши.



        VIII

        Мы не говорили об этом, но читатель, вероятно, и сам уже догадался, что опыт воскрешения наделал много шума в городе, и хотя он не вполне удался, однако и полученного результата было достаточно, чтобы репутация доктора еще более упрочилась.
        Все сказанные им слова после этого странного происшествия многократно обсуждались и передавались из уст в уста. Когда горожане узнали, что доктор не только не пал духом после неудачи, но и поклялся добиться-таки успеха, они, зная твердую волю и решимость доктора, стали с нетерпением ждать повторного опыта. Разумеется, судачить о его первой попытке они при этом не перестали. В результате всех споров и пересудов те, кто скептически относился к экспериментам доктора, уверовали в него, а те, кто и прежде верил, стали настоящими фанатиками. Притом было известно, что доктор рьяно занимался своим делом, и это упорство в глазах народа являлось гарантией успеха. Все знали доктора Сервана как человека, обладающего здравым смыслом, и потому считали, что он не будет долго преследовать ложную мысль.
        Несмотря на беспрестанные научные изыскания, доктор продолжал навещать больных, думая, что он тогда только будет вправе пренебрегать живыми, когда уверится в возможности воскрешения мертвых. Изредка он позволял себе посылать к больным Ивариуса, чтобы убедиться, действительно ли им необходимо его присутствие. Мы уже говорили, что Ивариус был счастлив этим и гордился делом, которое ему доверили. Только в тех случаях, когда на нем лежала слишком большая ответственность, он позволял себе побеспокоить своего господина. Если же ему не требовался совет, он был вдвойне счастлив, потому что имел возможность оказаться полезным доктору и без его помощи излечить болезнь.
        Итак, на следующий день после того, как доктор Серван посетил прокурора, который находился в очень тяжелом состоянии, явился его лакей и доложил, что больному стало еще хуже. Но в ту же минуту в комнату доктора вошел или, лучше сказать, вбежал молодой человек, умоляя Сервана о помощи.
        - Что вам угодно? - спросил хозяин, удивленный его неожиданным появлением.
        - Извините, что я вот так запросто являюсь к вам, - сказал молодой человек, падая на стул и вытирая холодный пот со лба, - но это вопрос жизни и смерти. Как видите, я даже не успел надеть шляпу - сразу кинулся к вам.
        - Я к вашим услугам. В чем дело?
        - Дело касается одной молодой девушки, которая отравилась.
        - Ах, боже мой! Не одна ли из ваших родственниц?
        - Нет, - ответил молодой человек, - но эта девушка мне так же дорога, и даже дороже, чем самая любимая сестра.
        - Пойдемте же скорее. Ивариус, - обратился доктор к своему верному помощнику, - ступай к прокурору. Его болезнь не должна быть опасна. Во всяком случае, через час я уже буду здесь.
        Затем доктор отворил дверь и сказал юноше:
        - Показывайте дорогу, я готов идти за вами.
        Молодой человек побежал так быстро, что доктор едва за ним поспевал. Но так как случай был крайней важности, Серван не щадил своих старых ног и не более чем через пять минут уже подходил к дому, где остановился молодой человек, не сказавший за всю дорогу ни слова. Это был одноэтажный дом, за которым раскинулся маленький садик, обезображенный сухими сучьями деревьев, в это время года лишенных зелени. Юноша одним скачком перепрыгнул две ступени, что вели в переднюю, и, подойдя к двери, громко постучал. Отворила служанка.
        - Ну что? - спросил ее молодой человек.
        - Ничего нового, господин Генрих, - ответила ему женщина, - она все еще ужасно страдает, но не жалуется.
        - Бога ради, спасите ее! - вскрикнул молодой человек, обращаясь к доктору.
        - Проводите меня к ней, - потребовал Серван.
        Вскоре доктор очутился в очень просто убранной комнате, где явственно ощущалось присутствие женщины: по множеству разных вещей, часто бесполезных, которыми женщина себя окружает. Доктор подошел к постели. Бедная девушка билась в ужасных конвульсиях. Белая пена выступила на губах страдалицы, черты лица страшно исказились, взгляд был неподвижен, что обычно сопутствовало предсмертной агонии.
        - Рвотного, - распорядился доктор.
        Молодой человек исчез и через минуту явился с нужным лекарством. Доктор Серван заставил больную принять большую дозу этого средства, и у нее вскоре открылась сильная рвота. Мертвая тишина воцарилась в комнате. После того как девушку первый раз вырвало, доктор, посмотрев на то, что было извергнуто, вскрикнул:
        - Она отравлена мышьяком!
        - Надежды больше нет? - спросил молодой человек нетвердым голосом.
        Доктор ничего не ответил, но его молчание было ужасно красноречиво.
        - Боже мой, боже мой! - в слезах воскликнул юноша и упал на стул.
        - Успокойтесь, молодой человек, мы постараемся ее спасти. Может оказаться, что количество яда, которое она приняла, или слишком велико, или слишком мало, чтобы вызвать смерть.
        В эту минуту у больной снова открылась рвота, после чего ей, видимо, стало легче, потому что в ее дыхании, все еще тяжелом, больше не слышалось хрипов.
        - Надейтесь, - сказал тогда доктор Серван Генриху.
        - О, спасите ее! Во имя того, что для вас всего дороже, спасите ее! Если она умрет, то и я умру!
        ИГенрих упал на колени перед постелью, взял девушку за руку и принялся покрывать ее поцелуями. Она едва заметно улыбнулась, ощутив прикосновение губ возлюбленного.
        - Прости меня, мой бедный ангел, - шептал молодой человек, - прости меня, я так страдаю.
        Девушка, несмотря на свои страдания, расслышала эти слова, и попробовала пошевелиться, но вслед за этим ее охватила такая слабость, что она едва могла повернуть голову. Черты ее лица вновь исказились: это усилие стоило ей огромных страданий.
        - Скажи мне что-нибудь, бога ради, скажи! Узнаешь ли ты меня? - спрашивал молодой человек в порыве сильнейшего отчаяния. - О боже, не дай ей умереть, не простив меня!
        ИГенрих, опустив голову на грудь, разрыдался.
        - Есть ли здесь другая комната? - спросил у него доктор Серван.
        - Да.
        - В таком случае потрудитесь в нее удалиться. Я опасаюсь, что ваше присутствие может остановить реакцию, на которую я рассчитываю. Девушка прикладывает огромные усилия, чтобы говорить с вами, это вредит ей. Удалитесь, и через минуту я приду к вам, потому что должен вам кое-что сказать.
        Молодой человек, бледный и расстроенный, встал и, шатаясь, ушел в другую комнату, затворив за собой дверь. Упав в кресло, потому что он едва мог стоять на ногах, юноша проговорил:
        - Бедняжка, она так меня любила!
        Генрих снова дал волю слезам, закрывая лицо платком, как будто для того, чтобы заглушить рыдания, которые наполняли его грудь и вырывались из горла. Через некоторое время он несколько овладел собой и принялся мерить комнату большими шагами. Порой он подходил к двери и приоткрывал ее, чтобы слышать, что происходит в комнате умирающей.
        Ничего не услышав, он с тоской в сердце затворял дверь и снова начинал нервно ходить по комнате, иногда останавливаясь перед какой-нибудь вещью, к которой прежде прикасалась бедная девушка. Это живо напоминало ему прошлую жизнь, такую счастливую до вчерашнего дня. Возлюбленная Генриха улыбалась ему с портрета, обрамленного золоченой рамой. Взгляд юноши остановился на этой картине, которая вскоре исчезла за пеленой слез, затмившей его взор.
        - Боже мой, боже мой! - прошептал молодой человек, падая на колени перед портретом. - Не дай умереть этому прелестному созданию!
        Несмотря на холод, лицо Генриха горело. Он открыл окно и с наслаждением вдохнул морозный воздух сумрачного утра. Это немного отрезвило его, и лихорадочное отчаяние, казалось, отступило. Необузданное горе сменилось глубокой задумчивостью, из которой юноша вышел только тогда, когда почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся и увидел Сервана.
        - Ну что? - спросил молодой человек, сердце бешено колотилось в его груди.
        - Больная уснула, горничная присматривает за ней.
        - Вы ее спасете?
        - Я не могу ручаться.
        - Но надежда есть?
        - Я смогу сказать об этом с уверенностью завтра утром, если конвульсии не возобновятся. Хорошо, что меня еще не слишком поздно позвали.
        - О, да благословит вас Господь за то, что вы так быстро пришли!
        - Это моя обязанность, - важно ответил доктор. - И она как раз вынуждает меня спросить, известно ли вам, кто отравил эту девушку?
        - Она сама это сделала… - проговорил Генрих.
        - У нее было большое горе? - спросил доктор, присаживаясь на стул.
        - Да.
        - И кто же был его причиной?
        - Я.
        В этот миг молодого человека охватили болезненные воспоминания, и он откинул голову на спинку кресла, потому что слезы снова потекли у него из глаз.
        - Но что же вы могли сделать такого, чтобы заставить эту милую девушку решиться на самоубийство, вы, которому, по-видимому, она так дорога?
        - О, - со вздохом ответил Генрих, - мой поступок в одно и то же время очень прост и ужасен.
        - Я вас слушаю, - проговорил доктор.
        - Но как мне рассказать вам об этом! - воскликнул юноша, стараясь сдержать рыдания, которые, казалось, каждую минуту были готовы вырваться наружу. - Я познакомился с Магдалиной, когда закончил университет. Эта девушка была простой работницей, но она отличалась такой кротостью и красотой, что я в нее страстно влюбился.
        Мое семейство было богато, и я не сомневался в том, что сделаю Магдалину счастливой. Она доверилась мне и не избегала моей любви. Она отдалась мне без всякого сопротивления, как и всякое благородное сердце отдается мужчине, которого оно выбрало и которому верит. Магдалина лишь сказала мне, что умрет в тот день, когда я покину ее. Я долго уговаривал ее оставить тот дом, где она работала. Магдалина, наконец, согласилась, и я снял для нее этот маленький домик, который очень просто меблировал, потому что бедная девушка не знала роскоши. К тому же богатая обстановка наверняка оскорбила бы ее, потому что она могла бы счесть это платой за свою любовь. Магдалина была сиротой и не имела других родственников, кроме старой тетки, которая, узнав о проступке своей племянницы, не желала ее больше видеть и умерла, так и не простившись с ней.
        Итак, я один остался у Магдалины. Веря в мою искреннюю любовь, мою неизменную привязанность, она никогда не напоминала мне о своей жертве. О будущем Магдалина всегда говорила с уверенностью, ни на минуту не сомневаясь, что мы будем вместе. Каждый день я приходил в этот дом и до такой степени свыкся с блаженством, которое познал здесь, что даже перестал считать его блаженством. Мне казалось, что такая жизнь должна продолжаться вечно. Я не видел возможности перемен, потому что в одно и то же время я находил в Магдалине страстную любовницу и нежного друга.
        Так мы прожили с Магдалиной два года, и за все это время меня ни разу не посетила мысль о другой женщине. Я уверен, что и Магдалина не думала ни о каком другом мужчине, кроме меня. Однако у нее не было развлечений. Все ее удовольствия заключались в том, чтобы гулять со мной вечером по набережной Рейна; сидя у великой реки и убаюкивая свою любовь под плеск волн, мы разговаривали и вспоминали разные легенды.
        Всю неделю она работала, как и в те времена, когда была простой швеей. Магдалина говорила, что праздность, входя в дом, оставляет за собой дверь, открытую для всех пороков и несчастий. Когда я думаю о том, что стал причиной этой трагедии, то готов разбить себе голову о стену.
        - Я не могу, - продолжал он, - объяснить заблуждение своего сердца. Как я уже упоминал, Магдалина как-то сказала мне, что умрет, если я ее покину. Она это редко повторяла, будучи уверена в том, что подобная мысль никогда не придет мне в голову. Я так привык видеть в ней нежную сестру, что наконец, как эгоист, как дурак, как подлец, я сделал ей признание, из-за которого она, быть может, завтра или даже сегодня, должна умереть.
        Мой отец потерял огромную сумму денег в каких-то оборотах, после уплаты долгов у него почти ничего не осталось. Мой отец и мать были всегда лучшими родителями, которых только можно иметь, и моими лучшими друзьями. Как-то утром отец подозвал меня к себе и объявил о своем разорении. Он сказал, что от одного меня зависит благосостояние всего семейства, спокойствие его старости и счастье моей матери. Речь шла о моем браке с дочерью одного очень богатого человека, друга отца, который искренне желал породниться с нашим семейством.
        - Мне известно о твоей любви к Магдалине, дитя мое, - сказал мне отец, - и, если бы не эти роковые обстоятельства, я никогда не стал бы вас разлучать; но твоя мать и я - мы уже старики и останемся ни с чем, когда уплатим долги. Нет нужды напоминать тебе о том, чем мы всегда для тебя были, - наше счастье в твоих руках. Подумай, должен ли ты вернуть там то, что мы тебе дали.
        В этом случае нельзя было колебаться. За разорением моих родителей следовало мое разорение, а значит, та же участь ждала и Магдалину. Мысль о том, чтобы просто покинуть ее, не предупредив ни о чем, мне и в голову не приходила. Я безрассудно надеялся на то, что она поймет положение, в котором я оказался, и вчера вечером открыл ей все.
        Вопреки моим ожиданиям, она восприняла это известие спокойно. Я клялся ей, что женюсь только после того, как устрою ее судьбу. Когда я вчера вечером уходил от нее, мне показалось, что она покорилась своей участи. Однако меня несколько удивило это странное спокойствие. Непонятное предчувствие мешало мне уснуть, и я пообещал себе следующим утром первым же делом отправиться к Магдалине, которая, вероятно, тоже плохо спала. И тут вдруг ко мне в испуге прибежала горничная Магдалины и сказала, что несчастная девушка умирает. Тогда я кинулся к вам, господин доктор. Остальное вы знаете…



        IX

        - Вы понимаете, - продолжал молодой человек, вытирая слезы, - или она поправится, или я умру. Если она не выживет, то получится, что убил ее я!
        - Но не слишком ли вы преувеличиваете то участие, которое вы принимали в этом? Не стоит ли все случившееся отнести на счет слишком большой восприимчивости этой юной особы? Мне кажется, вы виноваты только в том, что действовали слишком прямолинейно и стремительно. Быть может, если бы вы постепенно приучали Магдалину к своему отсутствию, известие о вашем браке не произвело бы на нее такого сильного впечатления.
        - О нет! - воскликнул Генрих. - Магдалина не принадлежит к числу обыкновенных женщин. Она никогда не перестала бы любить меня. Она отравилась, потому что надеялась в ту же минуту умереть. Если бы Магдалина могла предположить, хоть на минуту, что я явлюсь к ней прежде, чем она отправится на тот свет, и что мне, быть может, удастся вернуть ее к жизни, то она бросилась бы в Рейн. Магдалина боялась, что я сочту ее отравление хитростью, посредством которой она хотела привязать меня к себе.
        - Однако вы должны были уже хорошо изучить характер своей возлюбленной и не делать ей таких признаний в одночасье. Как вы могли оставить ее одну, не предчувствуя того, что она может, терзаясь мрачными мыслями, совершить отчаянный поступок?
        - Я был не прав, виновен, преступен, - ответил молодой человек, - но что мне было делать? Я уже говорил вам, что наша жизнь с Магдалиной протекала так тихо и мирно, что мы больше походили на брата с сестрой, нежели на любовников. Я всегда знал ее как рассудительную девушку и был уверен в том, что она отдалась мне не иначе, как предварительно обдумав все последствия. Кроме того, ее кротость и покорность судьбе, казалось, обязывали меня сообщить ей о желании моих родителей… Это была глупость, неимоверная глупость, и я это очень хорошо понимаю теперь. Но мне думалось, что в числе прочих вероятностей Магдалина должна была предвидеть мое супружество. Я рассказал ей о трудном положении моей семьи и надеялся, что она все поймет правильно. Вы знаете, что по причине своей недоверчивости мы, мужчины, нуждаемся в том, чтобы женщина, которая нас любит или, лучше сказать, которую мы любим, доказывала нам свою любовь, пусть даже безрассудными поступками.
        Очевидные доказательства лучше убеждают нас в любви девушки, нежели ее девственность и будущее, которое она приносит нам в жертву, нежели то тихое счастье, которое она вкушает с нами в уединении, где из стыдливости обязана жить. Я не сомневался в любви Магдалины, напротив: мне казалось, она любит меня до такой степени, что готова на все.
        В своих поступках я руководствовался именно этой мыслью. Именно она причинила боль этому бедному созданию и должна теперь умертвить и меня.
        - Да, я понимаю, - ответил Серван, - но вы не виноваты. Вы поступили так, как поступил бы любой мужчина на вашем месте. АМагдалина сделала то, на что решились бы очень немногие женщины. Но давайте подумаем, молодой человек, имеете ли вы право предаваться такому сильному отчаянию?
        Слова доктора понятны нам, людям хорошо его знающим, но юноша, видевший его в первый раз, не мог разгадать их смысла.
        - Я буду говорить с вами так, как меня к тому обязывает необходимость, - продолжал Серван, - а также долг, честь и религия. Вы поступили так, потому что не предвидели последствий своего поступка. Вы не виноваты, но завтра эта девушка умрет…
        - О боже мой! - вскрикнул любовник Магдалины и заметался по комнате в страшном отчаянии, сжимая руками свой пылающий лоб.
        - Выслушайте меня! - взывал доктор.
        - О, пустите меня к ней! Я хочу, чтобы она меня видела, чтобы она простила меня, а потом я умру возле нее.
        - Сядьте, - продолжал доктор, хватая Генриха за руку и усаживая его в кресло. - Сядьте, будьте тверды и выслушайте меня. В жизни порой случаются страшные несчастья… Богу было угодно, чтобы вы, позвав меня, нашли во мне не только медика, но и мудрого старика, который видел многое на своем веку и приобрел некоторый опыт. Подумайте, ведь смерть Магдалины ничего не изменит в положении ваших родителей. Она умирает из-за вас, но вы даже в глубине души не можете считать себя виновным в ее смерти. Когда девушка умрет, все связи между ней и вами, хотя и печальным образом, но оборвутся навсегда. И тогда без всяких угрызений совести вы исполните долг, который предписывает вам сыновняя любовь. Поверьте мне, молодой человек, и успокойтесь. Подумайте о том, что ваша смерть разорит ваших родителей, а им вы обязаны всем.
        Выслушав Сервана, Генрих встал и произнес:
        - Вы меня совсем не знаете, поэтому я не удивляюсь вашим словам и даже благодарю вас за них. Но когда Магдалина умрет, я буду считать себя подлецом, если переживу ее. Я действительно многим обязан своим родителям, но они были богаты, счастливы, и, делая для меня все, они повиновались голосу совести, природы и Бога. Магдалина же ничего не имела, кроме своей чести, и пожертвовала ею ради меня. Еще вчера у нее была одна только жизнь, но она и той лишается из-за меня без всяких жалоб и упреков. Если она умрет, то умру и я, она делила со мной жизнь, я разделю с ней смерть. Что же касается моих родителей, то вдвоем они перенесут все несчастья, которые судьбе угодно будет на них обрушить, потому как ни одно, даже самое сильное горе не может разорвать два сердца, крепко связанные между собой.
        И молодой человек, который сделал над собой огромное усилие, чтобы произнести этот монолог, снова в изнеможении опустился в кресло.
        Доктор поглядел на него с минуту и направился к двери.
        - Вы меня покидаете? - спросил Генрих.
        - Я иду к Магдалине.
        - А как же я?
        - Подождите здесь.
        Доктор вошел в смежную комнату. Служанка Магдалины стояла возле кровати и с ужасом смотрела на обезображенное судорогами лицо своей госпожи.
        - Она умерла, - сказал доктор.
        Служанка вскрикнула и отскочила от Магдалины.
        - Тише! - прошептал доктор. - Вы знаете, где живут родители этого молодого человека?
        - Да.
        - Ступайте к его отцу и попросите его немедленно прийти сюда.
        Служанка кивнула и бросилась выполнять это приказание, смерть госпожи очень напугала ее. Оставшись один, доктор не сводил взгляда с тела бедной девушки. Слезы блестели в его глазах. Он молча смотрел на труп Магдалины, когда вошел отец Генриха. Доктор рассказал ему обо всем, сообщив и о намерении юноши умереть вслед за возлюбленной.
        - Нужно увести его отсюда, - прибавил он.
        Отец Генриха не мог скрыть того страшного впечатления, которое произвела на него эта трагедия.
        - Где мой сын? - спросил он наконец.
        - В соседней комнате. Не говорите ему о смерти Магдалины, в противном случае он не захочет идти с вами.
        - Не беспокойтесь об этом, - ответил отец Генриха и направился к сыну.
        Через несколько минут молодой человек вышел из комнаты, опираясь на руку отца, который тщетно старался его утешить. Проходя мимо комнаты Магдалины, юноша хотел взглянуть на возлюбленную, но доктор, стоявший у дверей, сказал, что девушка спит и ее не нужно беспокоить.
        Час спустя Магдалину перенесли в комнату для покойников. Доктор Серван, потрясенный этим происшествием, вернулся домой в ужасном состоянии. Там он нашел Ивариуса, который был почти так же расстроен, как и он сам.
        - Что за черт! А с тобой-то что приключилось? - обратился к слуге доктор.
        - Этот бедный прокурор, - ответил Ивариус, - страдает опасной перемежающейся лихорадкой[3 - Лихорадка, течение которой сопровождается резкими скачками температуры.], и она уже достигла второй стадии.
        - Да что же это такое! Никак весь город собирается помереть!
        - Я еще не сказал вам, - прибавил слуга, - о графе Доксене, присылавшем за вами. Его жена, говорят, тяжело больна.
        - Вот как! Я думал, что у нас будет только один подопытный… а теперь опасаюсь, как бы их не оказалось трое!
        - Тем лучше, - подметил Ивариус, - три - число, благоприятствующее каждому предприятию.
        Вечером отец Генриха сообщил сыну о смерти Магдалины точно с такими же предосторожностями, которые тот предпринимал, чтобы известить возлюбленную о своем браке. Но, узнав о случившемся, Генрих впал в такое безумие, что отец был вынужден позвать слуг, чтобы не дать юноше покуситься на свою жизнь. В этот злополучный день доктор Серван посетил двух других больных.
        Когда доктор пришел к прокурору, то застал его в припадке, предшествующем обычно приступу лихорадки, которая порой заставляет ошибочно полагать, что больной спасен. Доктор знал, что, если наступит третья стадия, больной умрет. Итак, этой-то третьей стадии и нужно было постараться избежать. Сын больного находился в комнате, смежной с комнатой отца. Бедный молодой человек пребывал в таком сильном отчаянии, что был не в состоянии держать себя в руках и потому покинул изголовье отца, у которого провел всю ночь. С сыном прокурора происходило то же, что и с любовником Магдалины: те же крики и нервические припадки, те же рыдания. «Спасите моего отца!» - умолял молодой человек. Доктор пробовал сказать ему что-то в утешение, но Франциск (так звали юношу) попросил Сервана поскорее пойти к отцу и выяснить, есть ли надежда. Сам молодой человек не чувствовал в себе сил присутствовать при осмотре. Услышав, что отворяется дверь, больной приподнял голову и, увидев доктора, проговорил:
        - А, это вы, друг мой… Я очень рад вас видеть.
        - Как вы? - поинтересовался доктор, взяв за руку прокурора.
        - Благодарю вас, я спокоен, мне нужно с вами поговорить.
        - Я к вашим услугам, - произнес Серван, усаживаясь в кресло у постели больного.
        - Мне нужно сообщить вам то, что только вы и я должны знать. Вы расскажете об этом еще одному человеку, если я умру.
        - Но зачем же говорить о смерти? Она еще далека от вас, и с Божьей помощью, вы через три дня встанете на ноги. В вашем случае хорошо то, что выздоровление приходит порой так же внезапно, как и приступ болезни, особенно, когда доктор имеет дело с умным больным, который не совершает неосмотрительных поступков.
        - Но если на третий день больной не идет на поправку, он умирает, мне это известно, - возразил прокурор. - Я не сомневаюсь в ваших знаниях, доктор, но они могут оказаться бессильны против болезни и старости. Вы позволите мне попросить вас об услуге? Вы ведь знаете Франциска?
        - Да.
        - О лучшем сыне невозможно и мечтать.
        - Конечно…
        - Вот за эту-то сыновнюю нежность я и хочу его вознаградить. Итак, я вам расскажу о том, что я сделал и что еще намерен сделать.
        Жена моя умерла в молодости и оставила мне сына и небольшое состояние в сто пятьдесят тысяч франков. Я сказал себе, что эти деньги принадлежат Франциску, и решил не только не трогать их, но и напротив, приумножать эту сумму за счет ежегодных процентов, которые она может приносить, находясь в руках деятельного и сообразительного человека. В1814году, когда прогорело столько значительных капиталов, моя небольшая сумма не только не подверглась общей участи, но еще и увеличилась вдвое, что, впрочем, не помешало мне сказать сыну, что мы все потеряли и что с этого дня придется своими трудами зарабатывать себе на хлеб. Я попросил себе должность прокурора, Франциск покорился своей участи. Я хотел устроить ему испытание, и оно удалось. Я желал приучить к работе ребенка, который в надежде на будущее богатство мог легко предаться праздности и расточительности. Притом я видел немало сыновей, желавших смерти своим родителям, потому как они должны были наследовать их богатство. Хоть я и знал, что у моего Франциска доброе сердце, я не хотел допустить, чтобы подобная мысль закралась в его голову - пусть и в порыве
отчаяния или страсти. Я желал видеть в сыне любящего друга, который бы искренне оплакивал мою смерть, когда Богу будет угодно призвать меня к себе. Я хотел сделать из сына человека с твердой волей, трудолюбивого и готового бороться со всеми несчастьями. Мне это удалось. Франциск честный, старательный и прекрасный сын. Я исполнил свой долг и надеюсь, что угодил Богу и что сын благословит мою память.
        - Теперь вот в чем дело, - продолжал больной после непродолжительного молчания. - Франциск влюблен в одну девушку - влюблен так, как влюблены все молодые люди. Недавно он умолял меня попросить для него руки этой особы, которая есть ни кто иная, как девица С. Я заметил Франциску, что С. очень богата, а у нас ничего нет, кроме того, что мы зарабатываем своим собственным трудом. Я попытался объяснить ему, что даже если С. согласится на этот брак, то он всегда будет находиться в зависимости от чужого семейства. Я также старался внушить ему, что супружество - очень серьезная и важная вещь, и сказал, что хочу подождать, пока кое-какие подозрения, которые у меня есть относительно этой девушки, рассеются.
        Из-за такого ответа между нами на несколько дней установилась некоторая холодность. Но потом вдруг я заболел, и мой сын пришел в страшное отчаяние.
        Теперь я хочу передать вам, доктор, документы на это имущество, которое доходит до трехсот пятидесяти тысяч. Это позволит моему сыну жениться на девице С., если только его любовь переживет меня. Когда я умру, он будет свободен в своих действиях, но при моей жизни он никогда не заключит этот брак, который я считаю величайшим несчастьем. Все документы находятся у меня в бюро, в полном порядке, и запечатаны в конверт. Возьмите эти бумаги, доктор, и, когда сын закроет мои глаза, передайте их ему.
        Я вас давно знаю, вы мой друг, и мне гораздо приятнее возложить эту обязанность на вас. Я не хочу обращаться к нотариусу, который думает только о том, как бы совершить выгодную сделку и никогда не старается облегчить чужое несчастье.
        - Если вам угодно, - ответил Серван, - я исполню ваше желание, но через два дня я верну вам этот конверт, потому что вы выздоровеете.
        - Я стар и без всякого страха готов предстать перед судом Божьим. Я был добр к своему сыну и справедлив. Вместо того чтобы роптать на Бога за счастье, которого я лишаюсь, я благословляю его за то, что имел в этой жизни.
        И старик, утомленный продолжительной беседой, облокотился на подушку и закрыл глаза. Доктор приблизился к нему и пощупал пульс.
        - Вот и новый приступ лихорадки, - прошептал он.
        Серван выписал рецепт, затем вышел в соседнюю комнату и передал его Франциску со словами:
        - Надейтесь, друг мой. Если будет что-то новое, приходите ко мне сами.
        Молодой человек плакал.
        Доктор удалился. В дверях он встретил Ивариуса, который, запыхавшись, прибежал за ним к прокурору. Верный слуга проговорил:
        - Граф Доксен ждет вас! Я предложил ему свои услуги, но он хочет видеть непременно вас. Пойдемте скорее!
        - Где он?
        - Я вас отведу.
        Серван быстрым шагом последовал за Ивариусом.



        X

        Доктор и его слуга в скором времени прибыли к дому графа Доксена. Серван на минуту остановился: лоб его покрывала испарина. Рассеянно вынимая платок, чтобы отереть ее, он сказал своему верному слуге:
        - Они замучают меня до смерти.
        Когда Ивариус постучал в дверь, ее сразу же отворила старая служанка.
        - Вы доктор? - спросила она у Сервана.
        - Да.
        - Ах, пожалуйте поскорее, моей бедной госпоже очень плохо!
        И служанка пошла вперед, показывая доктору дорогу. Серван и Ивариус очутились в прекрасно убранной спальне, в которой, впрочем, царил беспорядок: так обыкновенно бывает, когда в комнате лежит тяжелобольная. В спальне царил полумрак, у дальней стены стояла просторная кровать с великолепными резными колоннами по углам, на которых лежал превосходный малиновый балдахин, бросавший темный отлив на бледное лицо графини. Она лежала неподвижно, как покойница.
        Мужчина лет тридцати ходил большими шагами по комнате и время от времени отодвигал полог, чтобы взглянуть на больную, а потом бросался к окну и глядел на улицу, приговаривая:
        - Когда же явится этот проклятый доктор!
        Затем он снова принимался ходить по комнате, смотрел на полог и злился от нетерпения. Наконец, будучи не в состоянии ждать дольше, он во второй раз послал служанку за Серваном. После этого второго визита Ивариус побежал за своим господином к прокурору. В это время мужчина, с таким нетерпением ждавший прихода доктора, приблизился к постели жены и спросил:
        - Тебе плохо, Эмилия?
        Молодая женщина попыталась ответить, но слова замерли на ее устах.
        - Доктор скоро придет, потерпи немного, - продолжал супруг. - Я опять пошлю за ним Марианну.
        Бледная улыбка, которую можно было принять за выражение благодарности, тронула губы графини, ее муж выпустил из рук полог и снова подошел к окну с озабоченным и задумчивым видом.
        Когда он стоял у окна, то в слабом свете можно было разглядеть черты его лица. У него были черные волосы, среди которых уже начинали появляться седые и за которыми он привык очень тщательно ухаживать. Но в этот день граф занимался делами более важными, чем сокрытие признаков уходящей молодости, и когда он подходил к окну, то были видны следы, которые оставили на его лице бурно прожитые годы. У этого молодого еще мужчины, рожденного для того, чтобы блистать своей красотой, была поблекшая от бессонных ночей кожа, большие черные глаза с некоторых пор становились все более и более безжизненными. Щеки запали, густые усы скрывали верхнюю губу, но его нижняя губа, немного выдававшаяся вперед, выдавала в нем тягу к сладострастию и открывала ряд черных, местами искрошившихся зубов. Этот человек являлся олицетворением самого изысканного разврата, как по крайней мере можно было судить по внешним признакам. В описываемое нами время он находился, скорее, в сильном волнении, чем в глубоком горе.
        - Неужели он не придет! - все повторял он.
        Его нетерпение достигло крайней степени, к тому времени как в комнату в сопровождении Марианны вошли Серван и Ивариус.
        - Наконец-то! - воскликнул граф, бросившись к ним навстречу.
        Серван с первого взгляда сделал насчет графа выводы, о которых мы упомянули выше.
        - А где больная?
        - Здесь, доктор, - сказал Доксен, отдергивая полог, которым была отгорожена графиня, чтобы свет ее не беспокоил.
        Доктор подошел к постели и, взглянув на больную, спросил:
        - Почему вы не позвали меня раньше?
        - Но я уже дважды посылал за вами сегодня, - довольно сухо ответил граф.
        - Я говорю не про сегодняшний день, - произнес Серван, взглянув на Доксена, - потому что не сегодня следовало меня вызывать, вероятно, супруга ваша занемогла уже давно.
        - Это правда, - сказал граф, - но мы обращались к другому доктору, которого зовут…
        - Меня не интересует его имя, - прервал графа Серван. - Мне ясно одно: вы позвали меня слишком поздно. Все, что можно теперь сделать, пусть делает тот, кто первым взялся за лечение вашей супруги. Я за это не возьмусь, потому что ответственность стала слишком велика.
        - Значит, всякая помощь бесполезна? - проговорил граф, побледнев еще больше.
        - Да, - ответил доктор. - Нужно чудо, чтобы спасти эту женщину, но, к несчастью, времена чудес еще не наступили, - прибавил он, взглянув на Ивариуса.
        - О боже мой! - вскрикнул граф, в изнеможении падая в кресло. - Послушайте, - продолжил он, внезапно поднявшись, - вы должны спасти эту женщину.
        В голосе, которым были произнесены эти слова, слышалось отчаяние, готовое обернуться яростью против тех, кто отказывает ему в утешении.
        - Я должен вам заметить, граф, - ответил доктор спокойно, - что врачу не говорят: «Спасите эту жизнь, которую хочет забрать Бог», так, как приказывают войску: «Возьмите эти бастионы».
        - Простите меня, - сказал Доксен, судорожно протягивая доктору руку, - простите меня, но я так страдаю, что только мое отчаяние оправдывает тон, которым я произнес эти слова. Я отдам половину своего состояния тому, кто спасет эту женщину.
        В эту минуту граф, казалось, действительно был взволнован.
        - Покоритесь судьбе, граф. Я ничего не могу сделать. Не из тщеславия замечу вам, что если я заявляю, что не могу спасти графиню, то уже никто не сможет этого сделать.
        - Итак, - обреченно сказал граф, хватаясь за голову, будто для того, чтобы вырвать у себя волосы, - она должна умереть.
        - Почему вы не позвали меня раньше? - снова и снова спрашивал Серван.
        Но всякий раз, как доктор это говорил, граф бледнел и начинал торопливо прохаживаться по комнате. Этот человек не кричал, не плакал, но по его изможденному лицу можно было догадаться о величайшем отчаянии, которое он испытывал. Временами глаза его будто стекленели, и он подходил к постели, на которой томилась графиня, опускался перед ней на колени и шептал:
        - Бедная женщина! Прости меня!
        Доктор внимательно смотрел на него и думал: «Не так страдала старая Жанна, не так страдают Генрих и Франциск, и я полагаю, что этого человека скорее терзают угрызения совести, нежели горе».
        Серван взглянул на Ивариуса, который, по всей видимости, догадался о мыслях своего господина, потому что ответил ему утвердительным кивком. Однако они оба пришли для того, чтобы оказать помощь больной, а не для того, чтобы наблюдать агонию умирающей. Поскольку их присутствие было бессмысленно, то доктор подошел к графу, чтобы проститься.
        - Вы уходите? - воскликнул Доксен.
        - Я не могу ничем вам помочь, а в городе есть другие больные, которые меня дожидаются.
        - Итак, все кончено?!
        - Один только Бог может спасти графиню.
        - Но ей нельзя умирать! - закричал граф, бросился к постели своей жены и начал трясти ее тело, которое уже было неподвижно, как труп. - Неужели наука совершенно бессильна, неужели, пока еще в теле теплится огонек жизни, вы не можете раздуть его? Бога ради, продлите ее жизнь, посмотрите, она еще так молода, сделайте усилие и, может быть, жизнь снова вернется в это тело! Продлите ей жизнь на год, на полгода, на неделю, но не дайте ей умереть сегодня!
        - Так вы очень любите графиню? - сказал доктор, подходя к постели и глядя на графа, словно желая прочитать в сердце этого человека.
        - Да, черт возьми, да, я ее люблю! - ответил Доксен, стараясь укрыться от взора доктора. - Хотел бы я, чтобы она жила, если бы не любил ее?!
        - Это правда, - согласился доктор Серван, - но почему вы готовы удовольствоваться всего одной неделей? Этого же так мало…
        - Разве вы не знаете, какое блаженство доставляет отсрочка, как бы ни была она мала, даруемая тем, кого сердце страшится потерять?
        - И это правда, граф, но судьбой устроено так, что со временем всякое горе ослабевает, вы еще молоды, из знатного рода, богаты…
        При этих словах граф вздрогнул и невольно взглянул на доктора, будто заподозрив в этой фразе скрытый смысл.
        - Да, я богат, - сказал Доксен и снова начал прохаживаться по комнате. - Я имею сто тысяч франков ежегодного дохода, что, впрочем, не помешает мне отдать вам половину своего состояния, если вы спасете мою жену, - прибавил он с горькой улыбкой.
        - Тогда у вас осталось бы пятьдесят тысяч франков дохода. Это все-таки лучше, чем ничего.
        Сказав это, господин Серван взглянул на своего помощника. Ивариус с нетерпением ждал ответа графа.
        - Что вы хотите сказать? - воскликнул Доксен, остановившись перед стариком.
        - Когда человек любит свою жену так, как вы, то не удивительно, что он за ее спасение готов пожертвовать половину своего состояния, в особенности, если остающаяся у него половина приносит пятьдесят тысяч годового дохода. Но я хотел прибавить, что если бы вы дали мне даже вдвое больше, то и тогда я не смог бы спасти графиню Доксен, которая через час умрет.
        - Значит, у нее уже началась агония? - прошептал граф.
        - Да.
        - И вы не можете привести ее в чувство хотя бы на десять минут? Так, чтобы она смогла говорить?
        - Нет.
        - Что бы вы ни сделали?
        - Что бы я ни сделал.
        Граф был бледен как мертвец.
        - Хорошо, - сказал он, открывая один из ящиков своего бюро и вынимая несколько золотых, которые подал доктору, - я сожалею, что побеспокоил вас. Вот, получите за визит.
        Доктор взял деньги, но, принимая их, почувствовал, что рука графа дрожит.
        - Вы не хотите остаться у меня в долгу, граф? - поинтересовался доктор.
        - Я хочу быть уверен, что вы получили свои деньги.
        - Я могу прийти за ними позже.
        - Тогда вы, вероятно, меня уже не застанете.
        - Вы уезжаете?
        - Нет.
        - В таком случае я не понимаю…
        - Доктор, вы слышали, чтобы кто-нибудь обещал себя убить?
        - Да.
        - В таком случае, доктор, через два часа вы сможете сказать, что видели человека, исполнившего свое обещание.
        - И кто же это?
        - Я.
        - Значит, вы решились умереть, если умрет графиня?
        - Это необходимо.
        - Почему?
        - Потому что я люблю ее и не могу без нее жить.
        Эта фраза была произнесена так, что невозможно было уловить истинный ее смысл, поскольку голос Доксена при этом был полон злобы и отчаяния.
        - Хорошо, - сказал доктор и протянул графу руку, - прощайте.
        - Прощайте, - ответил тот и, обменявшись с доктором рукопожатием, упал в кресло.
        Ивариус вышел вслед за доктором Серваном. В дверях они встретили Марианну.
        - Нужно, чтобы вы спрятали меня в комнате, из которой я смогу видеть все, что происходит в спальне вашей госпожи, - сказал ей доктор.
        - Для чего, боже мой?
        - Потому что я опасаюсь несчастья, которое хочу предотвратить.
        Марианна взглянула на Сервана и тотчас поняла, что у этого старика не может быть дурных намерений.
        - А при необходимости, - добавил доктор, - мне придется туда войти.
        - Хорошо, устраивайтесь в этой комнате, здесь вам будет очень удобно.
        Старая служанка отворила дверь, доктор вошел в нее, предварительно сказав Ивариусу, чтобы тот осведомился о здоровье прокурора, а после этого дожидался его дома.



        XI

        Место, которое Марианна показала доктору, оказалось превосходным: отодвинув немного портьеру, он мог видеть все происходящее в комнате графа. Серван поставил в угол свою трость и начал наблюдать. Граф некоторое время сидел, погруженный в размышления. После того как к нему пришло ясное осознание крушения всех его надежд, он встал и с досадой оттолкнул ногой кресло. Потом подошел к бюро, из которого за несколько минут перед этим вынул золотые монеты для доктора, достал из него связку бумаг и внимательно просмотрел их. По всей видимости, это нисколько не изменило его решения. Швырнув бумаги обратно в ящик, он запер его и воскликнул:
        - Да, это необходимо!
        Затем граф подошел к постели жены и позвал ее раза два или три, но в ответ та лишь глухо хрипела. Он постоял у постели, молча созерцая умирающую, которая в эту минуту была необычайно прекрасна, и потом, встав перед графиней на колени, взял ее исхудавшую руку. Казалось, в эту минуту другие мысли овладели им; он будто вспомнил о былых счастливых днях, его бледное лицо вдруг покрылось ярким румянцем, слезы навернулись на глаза, и он простонал, опустив голову на руку умирающей:
        - Боже мой, боже мой! Верни ее мне!
        После этого, словно надеясь, что бог внял этой краткой, но страстной молитве, граф поднял голову и вопросительно взглянул в лицо жене, на котором все явственнее читались признаки агонии.
        - Будь проклята эта минута! - прошептал граф Доксен, вставая.
        Затем он сел за стол и написал:
        «Маркиза! Когда вы получите это письмо, дочери вашей уже не будет в живых; я сам, извещающий вас об этой скорбной новости, я, который, возможно, проклинал вас, я теперь последую за ней, как она последовала за мной два года тому назад. Вы видите, маркиза: любовь моя простерлась дальше, чем вы предсказывали. Бог дарует умирающим право прощать. Таким образом, от имени моей жены, вашей дочери и от своего имени я прощаю вас для того, чтобы и вы простили нас в ту минуту, когда Богу будет угодно призвать вас к себе, и да соединит Он на небе тех, кого разлучил здесь, на земле». В конце письма он поставил подпись: «Граф Доксен».
        В ту минуту, когда он начал складывать письмо, ему показалось, что тяжелое дыхание графини оборвалось. Он обернулся к постели, и бледный, стал пристально вглядываться. Затем еще раз прислушался… Все было тихо. Тогда он вскочил, подбежал к постели, припал ухом к груди графини, затем поднялся и прошептал:
        - Умерла!
        Доксен пошатнулся, упал на постель и горько заплакал. Ничто не ускользнуло от доктора.
        - Покончим с этим! - сказал граф.
        Он подошел к шкафу, вынул пару пистолетов, зарядил их и положил возле письма, которое только что написал. Настала решительная минута, и доктор Серван подумал, что теперь ему следует объявиться. Он тихо отворил дверь кабинета и на цыпочках приблизился к графу, который в эту минуту складывал письмо, и сказал:
        - Позвольте мне прочитать это письмо.
        Граф вздрогнул при звуке этого голоса, которого он никак не ожидал услышать, и взглянул на говорившего.
        - Зачем вы сюда пришли? - спросил он доктора.
        - Чтобы воспрепятствовать самоубийству.
        - По какому праву?
        - По праву всякого человека спасать себе подобного, граф. И, хотя вы знатный вельможа, а я простой врач, мне, быть может, удастся спасти вас.
        - Для чего вам читать это письмо?
        - Вы не должны иметь от меня тайн.
        - Я вас не понимаю.
        - Графиня умерла?
        - Да.
        - Вы умоляли Бога вернуть ее вам?
        - Да, это правда.
        - Он не внял вашей молитве, и вы хотите застрелиться. Не правда ли?
        Старик бросил проницательный взгляд на графа.
        - Да, - ответил Доксен, невольно поддавшись действию этого взгляда, - да, это правда.
        - Вы предлагали мне половину своего состояния, если я спасу вашу супругу?
        - И теперь предлагаю.
        - Вы думаете, что я могу вернуть ее, несмотря на то, что она умерла?
        - Я стою на краю могилы и готов верить малейшей надежде, которую мне подадут.
        - Хорошо! Тогда отвечайте мне откровенно…
        - И вы вернете мне графиню?
        - Как знать?
        Граф взглянул на старика, думая, что говорит с сумасшедшим, но взгляд доктора был так ясен, его вопросы так разумны, что он сел и сказал:
        - Спрашивайте.
        - Любите вы графиню?
        - Всей душой.
        - Вы женились на ней по любви?
        - Я сделал больше: я похитил ее.
        - Хорошо! И, несмотря на то что вы ее похитили, женились на ней?
        - Я не только любил, но и уважал ее.
        - Превосходно! И вы писали сейчас…
        - Ее матери.
        - Могу ли я прочитать это письмо?
        - Вот оно.
        Доктор взял письмо и прочитал его. Граф не сводил с него глаз.
        - Что еще? - спросил он, когда Серван окончил чтение.
        - Это все, что мне было нужно.
        - И теперь?..
        - Теперь вы разрядите свои пистолеты и положите в ящик это письмо, потому что у вас еще есть определенные обязанности.
        - Какие?
        - Сидеть возле своей жены в морге в продолжение трех дней.
        - Для чего это нужно? Ведь вы уверены, что она умерла!
        - Человеческого знания бывает часто недостаточно; она может проснуться.
        - О чем вы говорите?
        - Может оказаться, - продолжал доктор Серван как ни в чем не бывало, - что графиня только впала в летаргический сон, и на вас лежит священный долг наблюдать за ней положенное время.
        - Это правда, я исполню его, - ответил граф покорно.
        - Вот видите, я хорошо сделал, что подслушивал у двери.
        - Благодарю вас, - сказал Доксен, протягивая доктору руку. - Но для того, чтобы дать мне этот совет, вам не нужно было читать мое письмо.
        - О, это из личного интереса, - ответил, улыбаясь, доктор. - Я хотел убедиться в одном обстоятельстве.
        - И убедились?
        - Да.
        Сказав это, доктор пристально посмотрел на графа, который потупил глаза.
        - Итак, даете ли вы слово не посягать на свою жизнь в продолжение трех дней?
        - Честное слово. Но после этой отсрочки?..
        - Вы будете вольны поступать, как сочтете нужным. Надейтесь.
        - На что?
        - На все.
        - Вы странный человек, доктор.
        - Да, так говорят. Но вы в этом еще и убедитесь.
        - Мы увидимся?
        - Вероятно.
        - Где?
        - В морге. Прощайте, господин граф.
        - Прощайте, доктор.



        XII

        Когда доктор Серван вышел от графа, на улице падал большими хлопьями снег. Старик быстрым шагом, чуть ли не бегом, направился домой.
        - Что с графиней? - спросил Ивариус, увидев доктора.
        - Она умерла. А прокурор? - спросил в свою очередь Серван.
        - Тоже умер.
        - Вот, любезный Ивариус, у нас уже умерли трое больных, и тем самым мы позорим себя, - сказал старик, усаживаясь возле огня.
        - Увы, это так, - кивнул слуга. - Теперь мы должны вылечить какую-нибудь очень опасную болезнь, чтобы сгладить эти неудачи.
        - Я опасаюсь, - сказал доктор, - что первым своим пациентом стану я сам.
        - О боже! - воскликнул Ивариус. - Почему вы так думаете?
        - У меня озноб, лихорадка, упадок аппетита, а это плохие признаки в мои годы.
        - Но вы себя не бережете, встаете слишком рано, одеваетесь слишком легко, ходите по городу во время снегопада, возвращаетесь разгоряченный и не переодеваетесь в сухое платье. Вам не двадцать лет, и вы можете серьезно заболеть, если не будете беречься.
        - Я, право, рад, что у меня нет больше больных; теперь я могу лечь в постель и заботиться только о себе. Ах, мой любезный Ивариус, не знаю, что со мной, но мне очень дурно…
        Действительно, когда Серван встал, чтобы отправиться в постель, то едва мог стоять и весь дрожал, словно в лихорадке.
        - Вот уже несколько дней я чувствую себя дурно, но мы, врачи, не можем болеть… Мне уже семьдесят лет, - произнес старик со вздохом, - и я думаю, что пришло время устроить свои дела.
        - Что это вам в голову взбрело! Успокойтесь, отдохните немного, и завтра вы будете веселы и свежи!
        - Я в этом сомневаюсь, - ответил старик, который при помощи Ивариуса разделся и лег в постель. - Я в этом сильно сомневаюсь, и потому позволь мне принять некоторые меры. Укрой меня хорошенько и приготовь мне мяты; затем отправляйся к моему нотариусу и скажи, чтобы он пришел сюда в семь часов с половиной; оттуда ты сходишь к госпоже Лансгер, ну… ты знаешь? - При этих словах старик сделал Ивариусу знак, который легко можно было понять. - И попросишь ее прийти сегодня вечером между девятью и десятью часами. Мне нужно ее видеть. Бог знает, что может случиться, а у меня есть дела, которые я должен передать только ей.
        - Все будет исполнено.
        - Потом попроси священника нашей церкви прийти ко мне между одиннадцатью часами и полуночью.
        - Вы что, уже считаете себя умирающим?!
        - Делай все, что я говорю; ты знаешь, что в мои лета нужно все предусмотреть. Я не утверждаю, что умру от этой болезни, но может случиться, что умру, а я хочу умереть как истинный христианин. Теперь ступай и поскорее возвращайся.
        Ивариус вышел. Заметим, что он не был печален, как должен быть печален человек, переживающий из-за близкой смерти своего благодетеля. Быть может, он считал, что больной преувеличивает опасность своего положения, потому как невозможно поверить в такое равнодушие со стороны Ивариуса. Как бы то ни было, помощник надел свой широкий плащ и отправился исполнять поручения доктора. Серван погрузился в размышления и так ими увлекся, что не услышал, как спустя полчаса Ивариус вернулся. Слуга тихо приблизился к постели своего господина, думая, что тот спит, но, увидев, что глаза его открыты, сказал:
        - Я выполнил все ваши поручения.
        - Ты видел нотариуса?
        - Он придет к вам в семь с половиной часов.
        - Ты был у госпожи Лансгер?
        - Да.
        - Она придет?
        - В девять часов.
        - А священник?
        - С одиннадцати часов до полуночи.
        - Хорошо, теперь открой шкаф и вынь склянку под литерой «А».
        - Вот она.
        - Наполни маленькую склянку, которая стоит рядом, а большую с остатком жидкости выбрось.
        Ивариус открыл окно, выбросил склянку, которая при этом разбилась, и опять закрыл окно.
        - Дай мне эту склянку.
        Доктор спрятал ее под подушкой и спросил:
        - Который час?
        - Шесть.
        - Иди поужинай и потом приходи ко мне. Я должен тебе дать еще кое-какие поручения.
        - Я могу исполнить их до ужина.
        - Нет, все следует делать в положенное время - вот уже двадцать лет, как мы ужинаем всегда в один и тот же час. Ступай, но возвращайся поскорее.
        Оставшись один, доктор снова предался размышлениям. Через четверть часа помощник вернулся.
        - Ивариус, - сказал ему хозяин, подавая ключ, - открой верхний ящик этой шифоньерки. Там есть письма.
        - Да.
        - Подай их мне.
        - Но здесь много пакетов.
        - Дай самый толстый.
        Ивариус выполнил просьбу доктора. Тот положил его под подушку рядом со склянкой.
        - А другие письма? - поинтересовался помощник.
        - Сожги их. Писавшие их умерли, и я, по совести, не могу отдать их наследникам.
        - Не хотите ли вы еще что-нибудь приказать?
        - Хочу. Сегодня вечером перед уходом госпожи Лансгер я попрошу пить; ты вольешь в стакан с водой десять капель из склянки под литерой «B» - она стоит рядом с той, которую ты взял первой, - и потом незаметно выбросишь ее в окно. После того как я умру, ты отдашь сыну прокурора бумаги, лежащие в моем бюро. На них написано: «Франциску». Ты понял?
        - Да.
        В эту минуту постучали в дверь.
        - Отвори, это должно быть, нотариус.
        - Что с вами, доктор? - воскликнул, входя, нотариус.
        - Милый друг, я хочу составить завещание.
        - Что за мысль!
        - Мысль весьма естественная, ведь я уже стар, к тому же болен, потому и намерен составить завещание. Останься с нами, Ивариус; то, о чем мы станем говорить, ты можешь и даже должен слышать.
        Нотариус сел по приглашению Сервана.
        - Чтобы завещание было неоспоримо, лучше, если оно будет написано собственноручно; не так ли?
        - Без сомнения.
        - Итак, я напишу его сам, потрудитесь продиктовать мне принятую форму.
        Нотариус продиктовал. Когда с завещанием было покончено, доктор прибавил:
        - Может статься, что я не умру от этой болезни, но, тем не менее, это будет мое единственное завещание. Я его прочитаю, и вы оставите его у себя, мой любезный друг.
        И доктор Серван прочитал вслух то, что написал. Он имел около двенадцати тысяч франков дохода, которые завещал Ивариусу с условием, чтобы тот выдавал внуку старой Жанны ежегодную пенсию в тысячу экю и по смерти оставил бы тому весь капитал, если умрет, не имея детей. Ивариус плакал от благодарности.
        Завещание было запечатано, и нотариус унес его с собой. Все это заняло гораздо больше времени, чем нам потребовалось на описание происшедшего, и едва нотариус вышел, как опять постучали в дверь.
        В комнату вошла высокая, худая и совершенно седая женщина, одетая в черное. При одном взгляде на ее большие черные глаза и отточенные черты лица становилось ясно, что в молодости она была чрезвычайно хороша собой. Это была госпожа Лансгер. Когда она вошла в комнату больного, тот попросил Ивариуса удалиться.
        - Вы посылали за мной, мой любезный Серван, - сказала посетительница, сев у постели доктора. - Вы больны?
        - Да.
        - Я надеюсь, не опасно?
        - В мои годы любая болезнь опасна. Я хотел видеть вас, потому что мне тяжело было бы умереть, не простившись с вами, любезная баронесса. Кроме того, у меня есть касающиеся вас бумаги, которые я хотел бы вам вручить.
        - Неужели я единственная женщина, которой вы хотите вернуть подобные бумаги? - с улыбкой произнесла баронесса.
        - Единственная. Вы знаете, что я всегда питал к вам слабость.
        - Не будем об этом, доктор.
        - Вот письма, расположенные в порядке очередности: первое из них датировано первым февраля 1780года. Чудное было время!.. Последнее написано в июне того же года. Это недолго продолжалось, баронесса.
        - Но мне кажется, любезный доктор, что тогда прекратилась лишь переписка.
        - Это правда, но я и говорю только о письмах. Вот они, заберите их.
        Баронесса открыла одно из писем.
        - Любовные письма, - задумчиво проговорила она, - похожи на зеркало, в котором старая женщина снова видит себя молодой. Я всегда буду хранить это зеркало, доктор… Бедный друг мой, как мы оба переменились! - добавила баронесса, подавая доктору руку.
        - Вы сделались религиозной.
        - А вы ученым.
        - Вместе нам сто тридцать лет.
        - Ах, друг мой, все в мире меняется!
        - Послушайте, у меня есть к вам одна просьба.
        - Какая, друг мой?
        - Я умру, это уже точно.
        - Что вы говорите!
        - Это не должно вас удивлять. Мне хотелось бы, чтобы вы покинули этот дом не раньше чем я умру - тогда вы будете уверены в моей смерти.
        - К чему это?
        - Узнаете позже; пока удовольствуйтесь тем, что я вам сказал. Согласны ли вы?
        - Вы хотите этого, мой бедный друг? Конечно, я согласна, но надеюсь, что ваше предсказание не сбудется.
        - В час после полуночи я умру.
        - Ах, боже мой! Кто проводит меня домой в такую пору!
        - Прекрасно, баронесса! - воскликнул доктор и позвонил.
        Вошел Ивариус.
        - Друг мой, - обратился Серван к своему ученику, - после того как я умру сегодня ночью, ты проводишь баронессу домой.
        - Слушаюсь, - мрачно сказал Ивариус.
        - Дай мне пить.
        Ивариус налил ему в стакан питья, вынул из шкафа склянку с жидкостью, десять капель которой влил в питье, и подал больному.
        - Хорошо, - сказал доктор, - теперь ты можешь удалиться.
        Ивариус ушел, забрав с собой склянку. Баронесса сидела, потупив взор.
        - О, не стыдитесь своих слов; вы были откровеннее, чем того желали, вот и все. Теперь, когда вы уверены, что вас проводят домой, даете ли вы мне слово, что останетесь до условленной минуты?
        - Клянусь вам!
        - Хорошо. А пока потрудитесь побыть некоторое время с Ивариусом. Сейчас придет священник, я должен покаяться в тех счастливых воспоминаниях, которые меня только что взволновали. Когда он удалится, вы вернетесь ко мне.
        Баронесса вышла. Доктор Серван, взяв стакан, выпил питье, приготовленное Ивариусом, и стал ждать. Вскоре пришел священник, и Серван исповедался. Когда исповедь была окончена, доктор сказал:
        - Отец мой, болезнь моя с сегодняшнего утра так усилилась, что смерть неизбежна; но если Богу будет угодно, чтобы удался опыт, который я устрою над самим собой, то смерть моя принесет пользу и науке, и всему человечеству. Я попрошу вас похлопотать, как сказано в этой бумаге, которую я вам отдаю, чтобы тело мое не переносили в морг, но оставили здесь, и всем было бы дозволено его видеть. С божьей помощью через три дня я вновь оживу.
        - Оживете! - воскликнул священник.
        - Да.
        - Таким образом, опыт, который вы произвели над Терезой…
        - Я повторю его над собой, но теперь употреблю другие средства, и на этот раз, надеюсь, у меня все получится.
        - Да поможет вам Бог, сын мой! Тогда вы снова сможете помогать другим в их горе.
        - Увидим, святой отец, - ответил Серван. - Когда я умру, вы будете следить за мной, не правда ли? Но позвольте Ивариусу подходить ко мне, когда он захочет, потому что мне нужна его помощь.
        - Хорошо, сын мой, все будет так, как вы хотите.
        - Итак, до свидания, отец мой, я чувствую приближение нового приступа мучительной лихорадки, и голова моя тяжелеет.
        Действительно, старику стоило большого труда протянуть руку и позвонить. Явился Ивариус.
        - Баронесса еще здесь? - спросил у него доктор.
        - Здесь.
        - Что она делает?
        - Читает.
        - Любовь женщины, что с тобой делается? - прошептал старик. - Позови ее сюда, - сказал он громче, - и приходи вместе с ней; я не хочу, чтобы ты меня покидал.
        - Позвольте узнать, - проговорил Ивариус, - для чего вам непременно нужно, чтобы баронесса оставалась здесь до самой вашей смерти?
        - Ты не понимаешь?
        - Нет.
        - Надо, чтобы кто-нибудь ее засвидетельствовал.
        - Разве я не могу этого сделать?
        - Но тебе могут не поверить! А в словах баронессы, которая присутствовала при моей смерти, и священника, который будет наблюдать за моим телом, не станут сомневаться.
        - Это правда, и вы уверены, что ваш опыт удастся?
        - Уверен, если ты мне поможешь. Моя жизнь в твоих руках. Возьми эту склянку и послезавтра в этот же час заставь меня выпить жидкость, которая в ней находится. Если я не очнусь, то все уже будет напрасно.
        - Хорошо, положитесь на меня.
        - Где внук Жанны?
        - Он спит.
        - Не забывай о нем.
        - Будьте спокойны.
        - Пригласи сюда баронессу.
        Госпожа Лансгер вошла.
        - Ну что, мой милый больной, как вы себя чувствуете? - спросила она.
        - Плохо, плохо, баронесса. Я думаю, что вы будете свободны уже в половине первого.
        Действительно, с этой минуты дыхание доктора становилось все тяжелее и тяжелее; он горел в лихорадке, и губы его уже едва шевелились. Баронесса не плакала, но ей было страшно. Ивариус плакал, но не боялся.
        - Итак, надежды больше нет? - прошептала госпожа Лансгер.
        - На сегодняшний день нет, - ответил Ивариус.
        - Я вас не понимаю! - воскликнула баронесса.
        Тогда Ивариус в двух словах поведал ей об опыте, который доктор хотел над собой произвести. Баронесса с ужасом взглянула на Ивариуса, сочла его сумасшедшим и невольно отодвинулась. Пробило полночь.
        - Слушайте, - сказал Ивариус.
        - Что такое?
        - Он не дышит.
        - О боже мой! - воскликнула баронесса.
        - Пожалуйте вашу руку, сударыня, - сказал Ивариус.
        Баронесса машинально подала слуге руку, и тот положил ее на сердце доктора.
        - Он умер, - проговорила она тихо, - сердце перестало биться.
        - Нужно было, чтобы вы в этом убедились.
        - Для чего?
        - Через два дня, повторяю, он будет жив.
        - Горе лишило вас рассудка! Друг мой, доктор умер!
        - В таком случае, сударыня, приведите сюда всех своих знакомых и заставьте их положить руку на сердце доктора - пусть они убедятся в том, что он умер. А послезавтра к полуночи соберите всех этих людей у себя и отпразднуйте воскресение доктора.
        - Это невозможно! - решительно сказала баронесса, пристально глядя на доктора, бледного и неподвижного.
        - Но это произойдет, - возразил Ивариус, - неужели вы думаете, сударыня, что в противном случае я был бы так спокоен?
        - Правда это или нет, - в ужасе воскликнула баронесса, - но поскольку вы всегда исполняли волю своего господина, отведите меня поскорее домой!
        - Сначала закройте ему глаза, сударыня.
        Ивариус взял с каминной полки лампу, освещавшую комнату, поднес ее к лицу доктора, и баронесса встретила погасший неподвижный взгляд своего бывшего возлюбленного.
        - Закройте ему глаза, - сказал Ивариус.
        Тогда она поднесла свои дрожащие руки к глазам доктора и одно за другим опустила ему веки.
        - Теперь, ради бога, - взмолилась она, - пойдемте.
        Четверть часа спустя баронесса у себя читала молитвы, а Ивариус стучался в дверь священника. Тот сам отпер дверь.
        - Отец мой, - сказал ему Ивариус, - доктор умер.
        - Хорошо, друг мой, я иду с вами.
        И священник действительно пришел сидеть у изголовья покойника.
        Понятно, что смерть доктора наделала в городе много шума, тем более что он предсказывал свое воскрешение. Дом его постоянно был заполнен народом; бедные и богатые, дворяне и мещане - все толпились около покойника и щупали тело, желая убедиться в истинности смерти. Позвали врачей, которые пребывали в крайней нужде, потому что Серван совершенно затмил их своим талантом и известностью. Они не без радости подтвердили, что доктор действительно умер. Что же касается воскресения, то они ни минуты о нем не думали, и их уверенность вскоре передалась и другим посетителям, в особенности тем, кто верил в неоспоримую смерть доктора.
        Доктор слыл ученым человеком. Были даже люди, думавшие, что он имеет сношения с сатаной, но все-таки этого было недостаточно для того, чтобы вот так вот запросто вернуть себе жизнь. Многие говорили, что если бы Серван мог это сделать, то не позволил бы умереть трем своим подопечным, смерть которых наделала много шума в городе. На все эти выпады Ивариус отвечал презрительным молчанием и беспредельным доверием к словам своего господина.
        Местное начальство было осведомлено о смерти доктора и об опыте, который он хотел устроить со своим телом, и сочло себя обязанным этому воспротивиться. Служители власти отличались скептицизмом и потому, решительно отвергая возможность успеха, не хотели содействовать этой мистификации. Но в бумагах, которые доктор перед смертью вручил священнику, Серван обещал, что его предприятие будет успешным.
        Некоторые ученые - враги доктора - упрашивали власти дозволить выполнить все, чего требовал умерший, но не потому, что это занимало их с научной точки зрения, - просто они были уверены, что слова доктора не сбудутся. Они хотели навеки очернить его память в глазах общественности. Наконец, уступив этим просьбам, начальство решило не вмешиваться в дела доктора.
        Что касается баронессы, то она, как и предвидел доктор Серван, ужасно шумела. Пожилая женщина всем рассказывала, что, узнав о болезни этого прекрасного человека, все семейство которого состояло из одного Ивариуса, она отправилась к нему немедленно и не покидала до самой смерти; что доктор, мол, сам ей говорил, что оживет по прошествии трех дней; что он умер у нее на руках, и она положила руку ему на сердце, чтобы убедиться в его смерти, а затем закрыла ему глаза; и что Ивариус просил ее устроить для своих друзей вечер, на который ровно в полночь должен явиться вернувшийся с того света доктор. Легко можно представить действие, которое производил на всех этот рассказ. Все друзья баронессы ходили смотреть на тело доктора и говорили, возвращаясь:
        - Я видел его труп. Если он оживет, это будет уже слишком.
        Итак, все с нетерпением ждали назначенного срока. Наконец наступил день, когда должно было произойти это великое событие.



        XIII

        Все наперебой старались достать приглашение на прием у баронессы. С восьми часов вечера в ее салоне собиралась любопытствующая публика. Разговоры касались одного предмета, чрезвычайно всех занимавшего, и взгляды гостей неустанно обращались к часовой стрелке, которая на этот раз, казалось, двигалась с необычайной медлительностью. Все господа, прослывшие в городе людьми умными, присутствовали здесь. Интересно было послушать их суждения: одни спорили с нахальством невежд, другие - с самоуверенностью людей, склонных все отрицать, но почти все были единодушны в одном: доктор, прекрасный и очень веселый человек, выдумал довольно оригинальное средство, чтобы заставить свет подольше говорить о своей смерти. Если Серван желал этого, то он достиг цели.
        Весь город был на ногах. Простой люд прознал, что доктор Серван должен явиться с того света, и толпа заполнила улицы от его дома до самого дома баронессы. Так же, как и в салоне госпожи Лансгер, повсюду велось бурное обсуждение. На приеме у баронессы недоставало только Генриха, оплакивавшего любовницу, Франциска, тяжело переживавшего смерть отца, и графа Доксена, утратившего жену. Один из присутствовавших на вечере сделал следующее замечание:
        - Если доктор воскреснет, то мы будем иметь удовольствие присутствовать еще при одном зрелище.
        - Каком же?
        - Меня уверяли, что он обещал графу Доксену воскресить его жену.
        - Это правда, если он сам способен воскреснуть, то сможет воскрешать и других.
        - Что ж, будет очень занимательно.
        - Есть, правда, одно препятствие.
        - Какое?
        - Доктор не воскреснет.
        - Я с вами согласен.
        - И я того же мнения.
        - Как знать, господа, как знать!
        - Во всяком случае, - заключила баронесса, - даже если доктор Серван не оживет, то нам нужно оставаться вежливыми и не расходиться до последнего. Я не хочу никого обидеть, но должна признать, что он все же самый главный гость на этом вечере.
        - Разумеется, но в четверть первого мы будем свободны. Мы и так дарим ему четверть часа - этого более чем достаточно!
        - Для живых, - заметила с улыбкой баронесса. - Но для мертвых, которые приходят к нам издалека…
        - Это правда, давайте подождем до половины первого.
        - До часу.
        - До утра, если будет нужно.
        - Послушайте, господа, я хочу предложить одну вещь.
        - Какую?
        - Пусть те, кто верит в воскресение доктора, напишут свои имена.
        Записались только двое.
        Это голосование вызвало настоящий взрыв смеха.
        - А тех, кто не верит, - подытожила баронесса, - я не вижу смысла записывать.
        - А вы сами-то, сударыня, верите?
        - Я присоединяюсь к большинству.
        - Итак, тех, кто верит, всего двое.
        - Один из которых раскаивается, что находится в их числе, - заметил один из записавшихся.
        - Тем хуже для него, - сказала баронесса, - он не должен был записываться. Итак, господа, чтобы занять время, потому что теперь еще только девять часов, вот что мы сделаем: каждый из вас положит по талеру для бедных. Если доктор придет на прием, который сам же просил устроить, то те, кто в это не верил, а число их довольно велико, потеряют свой заклад. Если же нет, то бедные так и останутся бедными, потому что те, кто верит в воскресение доктора, положат только десять талеров, с которыми, согласитесь, не разбогатеешь.
        - Я готов поставить сто талеров, - сказал один из веривших в воскресение доктора.
        - Откуда у вас такая уверенность? - удивилась баронесса.
        - Я нотариус господина Сервана и знаю о его необыкновенной точности во всех делах.
        - Ваши сто талеров принимаются, - произнесла баронесса, посмеиваясь над странным объяснением нотариуса.
        - Однако, - заметил тот, расписываясь за добровольно предложенную сумму, - есть обстоятельство, которое дает моим противникам важное преимущество.
        - Какое?
        - Доктор не может воскреснуть без помощи Ивариуса.
        - И что же?
        - А то, что перед смертью он сделал Ивариуса своим наследником.
        - Вот как!..
        - Таким образом, если этому человеку покажется приятнее, - и в этом не будет ничего удивительного, - унаследовать девять тысяч ливров ежегодного дохода, нежели воскресить своего господина, то нам останется только преспокойно лечь спать.
        - Это правда, - согласились оппоненты нотариуса.
        - Так и будет, - заметил один молодой человек.
        - Теперь, когда я узнал все подробности, то ставлю двести талеров против, - заявил вольтерианец.
        - В таком случае запишитесь.
        В скором времени исписан был весь лист - все ставили довольно значительные суммы денег против воскресения доктора. Как видно, есть люди, делающие добро даже после своей смерти. Вдруг вошел лакей и что-то прошептал баронессе на ухо.
        - Господа, послушайте! - воскликнула хозяйка.
        - Что такое? - донеслось со всех сторон.
        Забавно было в эту минуту смотреть на собравшихся вокруг баронессы гостей. Один, несмотря на размеры своего необъятного тела, держался не хуже любой танцовщицы на самых кончиках пальцев и изо всех сил вытягивал шею, чтобы не упустить ни единого слова. Другой, позабыв все правила приличия, взобрался на стул и облокотился на плечо своего соседа, который сердито что-то ворчал, вовсе не желая исполнять роль подставки.
        - Что такое? - спрашивали гости друг у друга.
        - Наше пари выиграно…
        - Доктор придет раньше?..
        - Нет, но Ивариус утверждает, что он будет точен.
        - Мы торжествуем! - воскликнул нотариус.
        - Нет еще.
        - Я вам доверяю, - сказал один господин, подходя к нотариусу. - Вы считаете, что он вернется?
        - Да.
        - Но что за человек этот Ивариус?
        - Он мне показался честным малым, и я уверен, что он исполнит приказание своего господина.
        - Вот как! Вы в нем уверены? А не знаете ли вы, - продолжал собеседник нотариуса, - доктор Серван воспользуется тем же средством, которое применял и с Терезой?
        - Не знаю.
        - Первый опыт проводился при помощи гальванизма[4 - Гальванизм - одна из сил природы, близкая к электричеству, появляющаяся от соприкасания двух металлов.].
        - Теперь другое дело: какая-то коричневая жидкость должна вернуть доктора к жизни.
        - Мне очень интересно увидеть результат.
        - Через два часа у вас будет такая возможность.
        - Итак, вы твердо уверены, что доктор оживет?
        - Уверен.
        - В таком случае я доволен, что держал пари только на пять талеров.
        Читатель видит, что смерть доктора, вместо того чтобы вызвать сожаление, возбудила лишь любопытство, и многие гости баронессы, которые были обязаны жизнью его заботам, видели в этом происшествии только предлог для различных пари.
        Время шло, и, по мере того как решительная минута приближалась, скептики оставляли прежний шутливый тон, насмешливые улыбки исчезали с лиц присутствующих. Каждый раз, когда отворялась дверь, невольный трепет охватывал гостей, и всякий посторонний шум заставлял содрогаться женщин. Большинство присутствовавших господ, отвергавших возможность воскресения, были очень довольны, что ожидают этого события в приятном обществе и в хорошо освещенной зале.
        Гости разом перестали говорить о докторе, хотя их по-прежнему занимала одна и та же мысль. Так часто бывает, когда в жизни должны произойти какие-нибудь важные события. Если эти события, подобно тому, свидетелями которого должны были стать гости баронессы, кажутся совершенно нереальными, то когда о них впервые заходит разговор, он обычно носит несколько презрительный оттенок. Затем, по мере приближения рокового часа, думается, что эта фантастическая возможность не так уж и призрачна. Она чем-то напоминает черную точку, которую путешественник видит на горизонте и которая вблизи оказывается целой горой. Сначала люди отрицают то, о чем, казалось, даже не стоило спорить, а затем предполагаемое событие принимает в их глазах причудливые и невероятные образы. Все приходят в трепет, осознавая масштабность этого события. Наконец, к удивлению толпы, оно наступает. Люди считают, что это происшествие навсегда останется для них лишь предметом толков и спешат уйти. Но вот гора мало-помалу становится меньше, и, по мере того как путешественники от нее удаляются, она вновь становится черной точкой.
        Так случилось и с гостями, ожидавшими появления доктора. Лично удостоверившись в смерти доктора Сервана, они, повинуясь свойственному всем людям духу противоречия, были совершенно уверены, что предсказанное воскресение не случится. Они, шутя, приняли предложение баронессы и все вместе сделали вывод о невозможности воскресения. Возразить осмелились только двое.
        Роковая минута приближалась, сомнения росли. Никто не озвучивал их, тем не менее это было легко заметить. Старые друзья доктора уже начали говорить вслух, что были бы очень рады вновь его увидеть, что уже допускало возможность возвращения. Оставался только час ожидания, и все, пребывая в замешательстве, беспокойно переглядывались. Женщины теснились у камина, где ярко пылал огонь. Его было вполне достаточно для того, чтобы осветить всю залу, но, несмотря на это, баронесса приказала принести еще свечей. Одним словом, все чувствовали себя не в своей тарелке - попросту говоря, трусили.
        Пробило половину двенадцатого. Многие очень хотели бы в эту минуту удалиться.
        - Осталось полчаса, - произнесла баронесса голосом, в котором чувствовалось невероятное волнение.
        Первое, самое обычное проявление страха - это желание открыть в ком-нибудь этот страх и объявить о нем во всеуслышание. Едва госпожа Лансгер произнесла ту фразу, о которой мы сейчас упомянули, как один из гостей и, разумеется, из тех, кто хотел бы быть в это время где-нибудь в другом месте, заявил:
        - Можно подумать, баронесса, что вы боитесь наступления долгожданной минуты.
        Женщины, на которых так нападают, беспощадны.
        - Если об этом можно судить по моему голосу, любезный граф, - возразила баронесса, - то это же видно по вашему лицу, потому что вы никогда не были так бледны, как сегодня вечером.
        - Да, это правда, - подхватили все, - граф боится!
        - По чести, господа, - проговорил граф, который понял, что бесполезно отрицать чувство, волновавшее всех, и счел за лучшее немедленно это признать, - по чести, господа, я не скажу, что боюсь, потому что в подобных вещах не сознаются. К тому же это было бы несправедливо. Но я не стану отпираться, что очень смущен. Предсказание доктора кажется мне неправдоподобным, и именно это и заставляет меня задуматься. И если вы захотите сами быть немного откровеннее, то согласитесь, что сейчас находитесь не в таком веселом расположении духа, как в начале вечера.
        Только самолюбие удерживает чувства в той темнице, которую зовут молчанием, и бывает довольно того, чтобы в собрании кто-то один пожертвовал своим самолюбием, как все прочие последуют его примеру.
        - Граф говорит правду, - поддержал его один старичок в порыве откровенности, на которую он никогда не решился бы без тирады графа, - он говорит правду! Мы зря стараемся казаться хладнокровнее, чем есть на самом деле. Событие, которое должно произойти сегодня вечером, касается не одной только науки - это и вопрос дружбы. Мы все любим доктора, как прекраснейшего человека и величайшего медика, и потому все будем очень рады его увидеть. Так что неудивительно, что мы смущены сейчас, когда речь идет о его жизни или смерти. Я держал пари, что он не придет, но если бы это пари было предложено теперь, то я не ручаюсь за то, что заключил бы его снова, и многие из этих господ, я уверен, думают так же.
        - Разумеется, - послышалось со всех сторон.
        Как только эти двое сознались в том, что смущены и растеряны, никто уже не стыдился делиться своими мыслями с другими. Все вновь разговорились о докторе и его предсказании, как вдруг с улицы послышался громкий шум.
        - Что это? - спросила, невольно вздрогнув, баронесса.
        В эту минуту часы пробили полночь - урочный час покойников и призраков. Дверь в залу отворилась. Можно было подумать, что все присутствовавшие окаменели или застыли от ледяного веяния смерти. Вошел лакей.
        - Господин Серван! - возвестил он.
        Глаза всех присутствовавших устремились на дверь. Доктор вошел с улыбкой на губах, одетый в свое самое изящное платье. Только улыбка эта казалась странной на смертельно бледном лице доктора.



        XIV

        Когда все очнулись от удивления, мы даже скажем - страха, то пошли к нему навстречу. Первый, подавший Сервану руку, считал себя героем. Доктора окружили, начали расспрашивать и, вероятно, опять отправили бы на тот свет, если бы баронесса не взяла его за руку и не усадила возле себя.
        - Извините, - сказал ей Серван, - но мне еще очень холодно, а потому позвольте мне подойти к огню.
        Доктор приблизился к камину и, прислонившись к нему спиной, начал оглядывать гостей, которые смотрели на него с разинутыми ртами и не смели верить собственным глазам. Воскресение этого человека казалось таким странным, что не было ничего, чего бы его не заставляли делать, чтобы увериться в том, что он, как и прежде, живой человек. Его усадили за стол, заставляли есть, пить, говорить. Он сел за стол, ел и говорил, к большому удовольствию присутствующих. Каждый по очереди подходил к нему, чтобы засвидетельствовать радость, которую испытывает, видя его живым. На все эти приветствия доктор отвечал со своей неизменной любезностью и уверял, что повторил этот опыт не столько для себя, сколько для других.
        Невозможно упомянуть обо всем, что ему говорили, притом мы слишком торопимся продолжить рассказ, чтобы останавливаться на таких незначительных подробностях. Словом, все были чрезвычайно веселы, и на другой день из городка С. было отправлено писем больше чем за все время его существования. Доктор объявил, что считает себя обязанным применить свое открытие на практике, чтобы быть полезным всем недавно умершим. После он прибавил, что может воскресить только тех людей, которые умерли два или, самое большее, три дня назад. С этой новой жизнью он, казалось, опять получил силы двадцатилетнего юноши и всю ночь провел у баронессы за веселыми разговорами. Когда наступило утро, гости все еще слушали его, но в семь часов он заявил, что должен удалиться, переодеться и возобновить свои опыты. Врачи, ученые, священники и все городские власти пришли его торжественно поздравить, молодые девушки поднесли ему цветы.
        Вернувшись домой, доктор Серван переоделся и отправился к отцу Генриха. Юноша все еще пребывал в страшном отчаянии после смерти Магдалины. Известие о воскресении доктора дошло и до родителей Генриха. Они с искренними поздравлениями приняли Сервана и спросили, чем обязаны его посещению.
        - Мне хотелось бы поговорить с вашим сыном, - сказал доктор.
        - Он в своей комнате.
        - Все еще болен?
        - Ему уже лучше, но бедный мальчик едва не умер с горя, теперь он стал спокойнее и наверняка обрадуется вашему приходу.
        Доктора Сервана проводили к Генриху. Действительно, юноша еще лежал в постели и был очень бледен, видимо, он погрузился в глубокие размышления, от которых его не мог отвлечь даже визит доктора. Серван, посмотрев на него несколько секунд, приблизился к постели и взял юношу за руку. Молодой человек вздрогнул от этого прикосновения и пробудился от своих грез.
        - Это вы, доктор? - спросил он слабым голосом.
        - Да, друг мой.
        - Сядьте же рядом, любезный доктор, кажется, мне говорили о вашей смерти, вероятно, это было в бреду.
        - Нет, это правда.
        Генрих так посмотрел на доктора Сервана, словно хотел спросить, кто из них двоих сошел с ума.
        - Я не понял, - проговорил он.
        - Я сказал, - произнес доктор очень спокойно, - что умер, но вы не дали мне времени объяснить, что я воскрес. Впрочем, это лишнее, ведь я сейчас перед вами - живой и здоровый.
        - Вы смеетесь надо мной, доктор?
        - Вовсе нет, спросите у вашего отца.
        - Отчего же отец, известивший меня о вашей смерти, не сказал ни слова о вашем воскресении?
        - Не знаю. Но, как бы то ни было, это правда, и потому я пришел повидаться с вами.
        - Я все еще не понимаю вас, доктор.
        - Вы поймете, если послушаете меня внимательно. Вы ведь осознаете всю важность моего открытия, не правда ли? Если бы оно было важно только для меня, человека старого и уже немало пожившего на своем веку, то я и не стал бы стараться его сделать. Но меня глубоко тронули молодые люди, оплакивающие дорогих им людей. У этих юношей еще все впереди, но они не хотят жить. Я думал об их отчаянии, свидетелем которого был перед своей смертью, и, вернувшись к жизни, я, прежде всего, решил их утешить. Теперь вы меня понимаете?
        - Да, - ответил Генрих, стараясь избежать проницательного взгляда доктора.
        - Теперь, когда я уверен в успехе своих будущих опытов, - продолжил Серван, намеренно выделив последнее слово, - мне, прежде всего, захотелось увидеть вас, мой молодой друг. Когда я покинул вас, вы были в таком отчаянии, что я даже не посмел сказать вам о смерти Магдалины, вместе с которой вы и сами хотели умереть. Теперь, глядя на ваше бледное измученное лицо, я понимаю, что вы по-прежнему безутешны.
        Генрих побледнел, и слезы навернулись ему на глаза.
        - Перестаньте, не плачьте, - сказал доктор, - все еще можно поправить. Прекрасная Магдалина так любила вас, что ваши воспоминания о ней во многом помогли бы мне в моем деле. Я с нетерпением жду той минуты, когда смогу вернуть ее вам.
        - Ее!.. Вернуть мне? - прошептал больной. - О боже мой! Боже мой! Что вы такое говорите?!
        И юноша, весь в слезах, уткнулся лицом в подушку, которую судорожно сжимал руками.
        - Генрих, что с вами? - спросил Серван. - Разве вы больше не любите Магдалину?
        - Я не люблю Магдалину? - закричал молодой человек, поднимаясь и отнимая руки от залитого слезами лица. - Как я могу не любить ее, доктор! Я отдал бы за нее свою жизнь!
        - Тем лучше. То, о чем я хотел вас попросить, можно осуществить сейчас же.
        - Что же это?
        - То, чего я не могу сделать без вашего согласия.
        - О чем речь, доктор?
        - Вы любите Магдалину? Скажите мне это еще раз.
        - Вы и сами прекрасно это знаете, доктор.
        - В таком случае хотите ли вы, чтобы я вернул ее вам?
        - Вы можете это сделать? - спросил молодой человек, бледнея.
        - Я сам могу служить доказательством того, что это в моих силах.
        - О, будь я проклят! - вскрикнул Генрих и разрыдался.
        - Почему же?
        - Вы не знаете, что произошло. О боже мой, боже мой! - восклицал молодой человек, заламывая руки.
        - Что же случилось?
        - Теперь я понимаю, почему отец не говорил мне о вашем открытии. Сегодня я уже не могу просить вас воскресить Магдалину, потому что в таком случае как ее, так и моя жизнь станет бесконечной чередой несчастий. Вы ведь не желаете зла ни мне, ни ей, не правда ли?
        - Объяснитесь, - потребовал Серван, пристально глядя в глаза Генриха.
        - Вы меня осудите, но то, что я хочу вам сказать, действительно страшно.
        - Бога ради, говорите.
        - Слушайте же, - сказал юноша, вытирая слезы. - Воспользовавшись моим отчаянием, отец заставил меня согласиться на то, что ему было нужно. Моя мать тоже стала умолять меня, и, чтобы они оставили меня в покое, я дал им слово…
        - Чего же они от вас требовали?
        - Согласия на брак, которого они желают, - ответил Генрих, задыхаясь.
        - Но, - сказал доктор, - этот брак еще не заключен?
        - Нет.
        - Вы можете взять слово назад, раз вы дали его по принуждению.
        - Это невозможно, доктор! И отец, и мать проклянут меня. Разумеется, если бы Магдалина не умерла, я бы всем ради нее пожертвовал. Но, увы, бедная девушка покинула земной мир, она теперь предстала перед Богом и, освобожденная от всех земных страстей, быть может, за меня помолится.
        И несчастный закрыл руками лицо. Доктор, казалось, задумался на несколько минут, затем встал и сказал:
        - Ваша правда, Генрих, своим родителям вы должны платить добром за добро.
        - Любезный доктор, - продолжал молодой человек, протягивая Сервану руку, которую тот принял, - вы меня прощаете, не правда ли?
        - Мне не за что прощать вас, друг мой, - ответил доктор. - Вы повинуетесь естественному закону. Он предписывает детям жертвовать собой ради счастья своих родителей. Прощайте, мой юный друг, берегите себя, постарайтесь утешиться и будьте счастливы.
        - О, это невозможно! - прошептал юноша.
        - В ваши лета нельзя отчаиваться. Я еще приду с вами повидаться, прощайте.
        - Господин доктор…
        - Что такое?
        - Я прошу вас оказать мне одну услугу, - сказал Генрих.
        - Говорите.
        - Магдалина еще в морге…
        - Кто сидит с ней?
        - Ее горничная.
        - Бедная девушка! - воскликнул старик со слезами на глазах.
        - О да, бедная девушка… Но это еще не все… - сказал Генрих таким голосом, словно боялся продолжать свою мысль.
        - Разве вы сомневаетесь, что я исполню вашу просьбу? Вы хотите, чтобы я еще раз повторил свое обещание? - спросил Серван, снова садясь.
        - Завтра ее похоронят? - тихо спросил юноша, будто опасаясь произнести имя возлюбленной.
        - Да.
        - Итак, мой добрый доктор, возложите на себя эту печальную обязанность.
        - Охотно, мой друг! Но вы не настолько больны, чтобы не присутствовать на этой печальной церемонии, тем более что вы были единственным другом этой бедной девушки.
        - Это правда, но все-таки я не могу туда пойти.
        - Почему же?
        - Потому что ее смерть и без того наделала много шума в городе, а мое присутствие на похоронах вызовет еще больше пересудов. Мои будущие родственники узнают об этом, и хотя это священная и естественная для меня обязанность, все же этот простой поступок может разрушить предполагаемый брак - единственную и последнюю надежду моих родителей.
        - Вы рассуждаете здраво. Я все возьму на себя.
        - Вот, доктор, - сказал юноша, вынимая из-под подушки кошелек, набитый золотом, - вот все, что у меня осталось. Устройте на эти деньги похороны, достойные бедной девушки, и поставьте памятник, к которому я мог бы иногда приходить помолиться.
        - Положитесь на меня, - сказал старик. - Вам нечего больше мне сказать?
        - Нечего, кроме того, чтобы спросить у вас еще раз, твердо ли вы уверены, что я исполняю свой долг?
        - Самый лучший судья - наша собственная совесть. Спросите ее. Мне же остается только сожалеть о том, что не удалось оказать вам услугу. Прощайте.
        - Я вас еще увижу, доктор?
        - На своей свадьбе. Если только вы не забудете известить меня о ней.
        - Неужели вы думаете, что я могу так поступить, любезный доктор? О, вы, должно быть, очень плохо меня знаете, если говорите такие вещи.
        Доктор Серван взглянул на Генриха, горько улыбнулся и удалился, сказав в последний раз «прощайте». Юноша, казалось, догадался о каком-то другом смысле, заключавшемся в этом «прощайте», и был готов уже вернуть доктора, но потом раздумал и опустился на постель. В соседней комнате доктор встретил родителей Генриха, которые, приблизившись к нему, спросили:
        - Что с ним?
        - Ничего.
        - Покорился ли он своей участи?
        - Совершенно.
        - Могу ли я знать, что вы говорили ему?
        - Я предлагал ему воскресить Магдалину.
        - И что же?.. - спросил отец.
        - Он отказался.
        - Ты видишь, - сказал отец своей жене, - он любил не так сильно, как мы думали.



        XV

        Нет нужды говорить, какие мысли занимали доктора, когда он вышел от Генриха, - читатель сам может догадаться. Скажем только, что Серван вернулся домой очень озабоченным. Ивариус встретил доктора вопросом:
        - Что вам ответил Генрих?
        - Что он женится.
        Они оба с усмешкой переглянулись.
        - Никто не приходил? - поинтересовался доктор.
        - Никто.
        - Франциск не присылал за мной?
        - Нет.
        - В таком случае я сам пойду к нему. Ты передал ему бумаги, которые поручил мне его отец?
        - Да, - ответил Ивариус.
        Господин Серван опять вышел и отправился в дом прокурора, чье тело уже перенесли в морг. Франциск, как ближайший родственник покойного, должен был сопровождать тело и сидеть возле него. Но горе юноши было так велико, что его оставили дома, и он слег, мучимый сильной лихорадкой. Однако, когда Серван навестил его, он увидел, что Франциск сидит за столом и что-то пишет.
        - А, это вы, любезный доктор, - произнес молодой человек, вставая и подавая руку Сервану, который тщетно искал на лице Франциска следы душевных переживаний.
        - Да, мой милый Франциск, я хотел навестить вас в связи с постигшим вас несчастьем.
        - Увы! - воскликнул юноша, издав притворный вздох, неспособный обмануть опытного человека.
        - Вы, должно быть, сильно страдали, друг мой, - безжалостно продолжал доктор.
        - Вы сами видели.
        - А что же теперь?
        - Слезы могут высохнуть, - сказал назидательным тоном молодой человек, - но горе не забыто.
        - Получили ли вы бумаги, которые ваш отец просил меня передать вам?
        - Благодарю вас.
        - Вы их изучили?
        - Да. Но поговорим о вас; какое превосходное открытие вы сделали!
        - Как, вы уже знаете?
        - В городе только об этом и говорят.
        - Итак, в связи с этим, не ждали ли вы моего визита?
        - Я знал, что, получив известие о смерти моего отца, вы непременно посетите меня. Вы так добры!
        - Итак, радуйтесь, Франциск.
        - Чему?
        - Вы увидите своего отца.
        - Каким образом?
        - То, что я сделал для себя, я могу сделать и для него.
        - А, - сказал молодой человек, бледнея, - действительно.
        Он медленно произнес эти слова, будто не ожидал от доктора такого предложения. Мыслями юноша был где-то далеко и отвечал доктору машинально.
        - И как долго после этого еще может продолжаться жизнь моего отца? - с интересом спросил молодой человек.
        - Около двадцати лет.
        - Вы уверены в успехе?
        - Уверен.
        - Конечно, - холодно заметил юноша, - это счастье, о котором я и не мечтал.
        - Как вы говорите об этом, друг мой! Неужели вы были бы не рады воскрешению отца?
        - Я был бы даже слишком счастлив, пожертвовав ради него собою.
        - Что вы хотите сказать?
        - Вам не нужно это знать, - произнес Франциск со слезами на глазах.
        - Напротив, нужно. Неужели вы хотите что-то скрыть от старика, который знает вас с детства? Я люблю вас, и если вашу совесть тяготит какой-нибудь проступок…
        - Обещаете ли вы быть снисходительным ко мне, доктор?
        - Я сделаю все, что вам будет угодно. Говорите.
        - Вы видели, как я страдал, пока отец был болен.
        - Да, и я не встречал чувств более искренних.
        - Благодарю вас за это утешение, мой любезный доктор. Когда его тело забрали, я был в таком отчаянии, что не мог его сопровождать.
        - И это мне известно.
        - Тогда Ивариус и принес бумаги… Я с жадностью накинулся на них, потому что все, что касалось отца, утешало меня. Можете представить, каковы были моя радость и удивление, когда я узнал, что отец оставил мне триста пятьдесят тысяч франков, о существовании которых я даже не подозревал!
        - Да, я знаю…
        - Но вы не знаете, - продолжал Франциск, - что я любил и продолжаю любить одну молодую девушку. Я просил отца сделать ей предложение от моего имени, но он решительно отказался, потому как у него были некие подозрения относительно нее, а также под тем предлогом, что мы недостаточно богаты, чтобы вступить в родство с таким семейством. Должен ли я, любезный доктор, открыть вам свое сердце? Смерть моего отца причинила мне невыносимую боль. НоБогу было угодно, чтобы под глубоким отчаянием зародилась надежда, подобно тому, как под опавшими с дерева листьями зарождается новый стебель. Мой отец был стар, и он повидал жизнь. Быть может, он ошибался в своих подозрениях, но во всяком случае он делал меня несчастным, ведь он очень хорошо знал, что я его люблю и потому никогда не ослушаюсь. Но я не смогу обрести счастье с другой. Я должен сознаться, доктор, что, оплакивая кончину отца, я увидел в этой смерти и в нежданном богатстве волю Божью и начал надеяться на счастье, которое смягчило бы этот страшный удар.
        - Я знал обо всем, - ответил доктор, - и в особенности о решении вашего отца относительно брака с этой девушкой…
        - Итак, вы видите, что я вас не обманываю. И он никогда не согласился бы?
        - Никогда.
        - Увы! - прошептал молодой человек.
        - Так что же мы решим? - спросил старик.
        Франциск колебался.
        - Отвечайте откровенно, - потребовал Серван, пристально глядя на сына прокурора; точно так же за час до этого он смотрел на Генриха. - Мы здесь одни, и, клянусь, никто не узнает того, что вы мне скажете.
        - Я умру, если не женюсь на той, которую люблю, - признался Франциск, падая на колени и закрывая лицо руками.
        - Хорошо, молитесь за своего отца, и он станет молиться за вас.
        - О, - вскрикнул молодой человек, - то, что я делаю, ужасно, не правда ли? Сын, которому предлагают вернуть отца, умершего всего два дня назад, отказывается от этого предложения! О, доктор, доктор, скажите, что Бог не проклянет меня за этот отказ!
        ИФранциск, рыдая, бросился на грудь старика.
        - И находятся еще люди, которые вопрошают, почему они смертны! - прошептал доктор.
        - Что вы говорите? Вы проклинаете меня? - ужаснулся Франциск.
        - Нет, друг мой, я познаю премудрость Создателя, который дает людям бесконечные надежды, поддерживающие их до последней минуты.
        - Но что будет, если о моем решении станет известно, доктор?
        - О нем не узнают.
        - Ах, как вы добры, доктор, как я люблю вас!
        - Бедное дитя, - сказал старик, обнимая Франциска, - вы правильно сделали, что доверились мне.
        - Вы меня прощаете?
        - Я предвидел то, что вы скажете. Прощайте, друг мой!
        - Когда я вас увижу?
        - На похоронах вашего отца.
        - О, мой бедный отец! Он так любил меня! Ах, мой поступок ужасен, и я буду всю свою жизнь раскаиваться!
        Сказав это, юноша приник головой к стене и горько заплакал.
        - До завтра, - сказал Серван.
        - До завтра, доктор…
        Серван вышел из комнаты Франциска с такими словами:
        - Первые две попытки оказались неудачными; сделаем третью. О, моя бедная Жанна! Ты никогда не сказала бы мне того, что я сейчас услышал.
        Размышляя о случившемся, он направился в морг. Там лежали три трупа: Магдалины, прокурора и графини. Перекрестившись перед первыми двумя телами и окропив их святой водой, доктор подошел к третьему, возле которого сидел граф Доксен. Он смотрел на тело своей жены так, словно желал усилием воли заставить труп сделать какое-нибудь движение.
        - Наконец-то! - воскликнул он, увидев доктора.
        - С каких пор вы здесь, господин граф? - поинтересовался доктор Серван.
        - С тех пор, как она умерла, - ответил тот.
        - И вы ее не покидали?
        - Нет, я не ел и не пил уже три дня.
        - Вы ждали меня?
        - Да, доктор.
        - Хорошо!
        - Можете ли вы что-нибудь для меня сделать?
        - В зависимости от того, чего вы от меня потребуете.
        - Я столько времени молюсь Богу, чтобы Он вернул жизнь моей супруге, что уже и сам поверил в возможность ее пробуждения…
        - Вы ее действительно любите?
        - Неужели я был бы здесь, если бы не любил?
        - Это правда. И теперь вы думаете так же?
        - Отчего же мне начать думать иначе?
        - Могли бы вы проклясть человека, который возвратил бы вам жену?
        - Я стал бы его благословлять. Но если такой человек существует, то кто же он?
        - Это я.
        - Вы?
        - Я, повторяю вам.
        - Вы меня обманываете.
        - Для чего же мне вас обманывать?
        - О, доктор, если это правда, если вы вернете мне мою Эмилию, я вас осчастливлю.
        - Мне ничего не нужно, граф. Будет достаточно одной лишь благодарности.
        - Когда вы мне ее вернете?
        - Сегодня.
        - Через какое время?
        - Через час.
        - Но как вы достигли такого могущества?
        - Я открыл одну тайну, граф, и если бы вы выходили из этой комнаты, то еще вчера вечером услышали бы о ней.
        Лицо графа озарилось радостью.
        - И… что нужно для этого сделать? - спросил он.
        - Ничего, подождать меня здесь.
        - Я буду ждать вас, как ангела, но помните, что завтра погребение…
        - Я помню это. Но мне нужна еще одна клятва, - прибавил медик, устремив проницательный взгляд на графа и стараясь при тусклом свете лампы прочитать на его лице самые тайные помыслы.
        - Говорите.
        - Клянетесь ли вы, что единственно из любви к жене желаете ее воскресения?
        - Клянусь.
        - Именем Христа?
        - Именем Христа.
        Ни один мускул не дрогнул на лице графа при этих словах.
        - Теперь все сказано, и через час я буду здесь, - проговорил доктор.
        - И она оживет?
        - Да.
        - Я жду вас.
        Граф, заняв свое место возле тела покойной, смотрел вслед удалявшемуся доктору и думал, что ему все это снится.
        Серван поспешил домой.
        - Что нового? - спросил Ивариус.
        - Франциск отказался.
        - А, - воскликнул помощник, будто это известие лишь подтвердило его предположения. - А граф?
        - Он принимает предложение.
        - И вы согласились?
        - Разумеется.
        - Следовательно, он очень любит свою жену?
        - Как видишь.
        - Это меня удивляет, - заметил Ивариус.
        - Почему же?
        - Потому что в городе говорят иначе.
        - Люди злы, друг мой, и гораздо лучше верить в добро, нежели в зло. Притом граф поклялся мне именем Христа.
        - Это другое дело. Начнем приготовления!
        Вдруг кто-то постучался в дверь.
        - Кто это пришел нам мешать? - воскликнул Серван.
        Ивариус посмотрел в щелку двери.
        - Это нотариус.
        - Впусти его.
        Доктор сел за стол и принялся думать о деле, к которому собирался приступить.



        XVI

        Когда нотариус вошел, доктор Серван все еще был погружен в размышления. Видя, что доктор его не замечает, нотариус решился первым начать разговор:
        - Здравствуйте, доктор.
        Старик обернулся.
        - А, это вы, мой друг, - проговорил он, протягивая нотариусу руку, - чем обязан?
        - Во-первых, мой любезный клиент, я пришел вас поздравить…
        - Хорошо, хорошо.
        - Во-вторых, дать ответ господину Ивариусу.
        - Какой ответ?
        - Относительно ребенка, который живет у вас.
        - Вы говорите о внуке старой Жанны?
        - Да.
        - И что с ним? - поинтересовался доктор участливо.
        - При нынешних обстоятельствах, - вмешался Ивариус, - мы не можем им заниматься. К тому же он нуждается в свежем воздухе. Я сказал об этом господину нотариусу, и оказалось, что он знает одну старую женщину, которая живет в двух милях отсюда и охотно возьмет на себя попечение об этом мальчике. Он предложил мне отвести малыша к ней, и я согласился. Вы не довольны этим?
        - Напротив, друг мой, ты очень хорошо поступил.
        - И я привез господину Ивариусу известие о том, что ребенок благополучно доехал.
        - Тысячу раз благодарю вас, милостивый государь.
        - Кроме того, я должен вам передать кое-что.
        - Что это?
        - Ваше завещание. Так как вы не умерли, то я могу хранить его только с вашего согласия.
        - Оставьте его у себя, любезный друг, оставьте у себя. И того довольно, что я принял на себя труд написать его единожды; к тому же это, как я уже говорил, моя окончательная воля.
        - Только это мне и нужно было, и теперь остается только попросить у вас извинения за беспокойство.
        - Вы меня нисколько не беспокоите, любезный друг.
        - Когда я вошел, - сказал нотариус, - мне показалось, что вы были заняты какими-то размышлениями.
        - О, это естественно, - заметил Ивариус. - Господин Серван размышлял об опыте, который сегодня же повторит.
        - На ком же?
        - На графине Доксен.
        - Ах да, об этом говорили у баронессы, - вспомнил нотариус. - Я и сам хотел расспросить вас об этом.
        - Вы ее знаете?
        - Очень хорошо. Я нотариус графа.
        Серван с Ивариусом переглянулись.
        - Присядьте, мой любезный друг, - предложил врач.
        Нотариус взял стул и сел.
        - Да, да, - сказал он, - да, граф является одним из моих клиентов.
        - Этот бедняга, - воскликнул доктор, - очень любил свою жену!
        - Что вы такое говорите?..
        - Он обожал графиню!
        - Кто, граф Доксен?
        - Он самый.
        - Вы бредите!
        - Нисколько.
        - Сразу видно, что вы вернулись с того света.
        - Как! Граф Доксен не влюблен до безумия в Эмилию, свою жену?
        - Вовсе нет.
        Ивариус, прислонившись к стене, внимательно слушал этот разговор и временами поглядывал на своего господина, который также иногда бросал на него многозначительные взгляды.
        - Это странно! - нахмурился доктор.
        - И тем не менее все именно так.
        - Но я застал его в величайшем отчаянии.
        - Ложь!
        - Я видел, как он плакал.
        - Комедия.
        - Но я едва удержал его от самоубийства.
        - Что же ему еще оставалось делать?
        - Умереть! Это обычный ответ на подобный вопрос. Но он ведь похитил графиню?
        - Да.
        - Из любви?
        - Из выгоды.
        - Она была прекрасна.
        - Графиня была очень богата, вы хотели сказать.
        - Но откуда вам все это известно?
        - Послушайте, доктор. Я бы никогда не сообщил вам того, что говорю теперь, ведь нотариус должен хранить тайны, как духовник, если бы вы не хотели вернуть жизнь существу, которое умерло от горя, для которого жизнь была бесконечным мучением. Воспользуйтесь, если вам будет угодно, теми сведениями, что я вам дам, но не говорите, что вы узнали их от меня.
        - Я вас слушаю.
        - Около десяти дней назад графиня занемогла, и к ее нравственным страданиям присоединилась чрезвычайно опасная скоротечная болезнь. Граф, прекрасно знавший, что делает, послал за лучшим врачом в городе, фамилия которого…
        - Имя ничего не значит, я их всех знаю, - с улыбкой перебил его доктор. - Продолжайте.
        - Итак, болезнь только усиливалась час от часу, и граф послал за мной. Я прибыл к нему, и господин Доксен, вынув из бюро свой брачный контракт и другие бумаги, сказал мне не смущаясь:
        - После смерти жены я стану ее наследником, не правда ли?
        - У вас нет детей? - спросил я.
        - Нет.
        - В таком случае, граф, ваше положение очень сложное: если графиня умрет, не оставив никакого завещания в вашу пользу, то все ее имущество вернется к ее матери, и вы ничего не получите.
        - Ничего?
        - Совершенно ничего.
        Я не могу описать вам, любезный доктор, какое у графа было выражение лица в эту минуту.
        - В таком случае она напишет завещание.
        - Но для этого, - заметил я, - нужно, чтобы она была в состоянии писать или по крайней мере говорить; для этого необходимо, чтобы графиня пришла в чувство…
        И тогда произошло нечто неслыханное. Этот человек подошел к постели жены и, забыв о моем присутствии, начал звать ее, сперва тихо, а потом все громче и громче. Увидев, что больная не отвечает, он взял ее за руку и начал трясти так сильно, что графиня издала жалобный стон, и мне пришлось броситься между ним и его женой, умоляя его усмирить свое отчаяние.
        Вероятно, я должен был возмутиться, но когда становишься свидетелем проявления подобных страстей, то, мне кажется, благоразумнее делать вид, что ты их не замечаешь. Граф был в исступлении.
        - Что делать? Что делать? - кричал он в ярости.
        - Быть может, графиню можно спасти.
        - Ваша правда, - ответил он. - Это единственное средство.
        Я все еще делал вид, что ничего не понимаю, потому что, прежде всего, я считал себя обязанным спасти жизнь этой женщины. Я также думал, что для всякого больного возвращение к жизни - уже счастье.
        - Доктор не дает гарантий, - сказал граф.
        - Кто же этот доктор?
        Он его назвал.
        - Я полагаю, - сказал я, - это самый худший медик во всем городе.
        По взгляду Доксена я понял, что, желая как можно скорее получить наследство жены, он послал за самым плохим лекарем, какого только сумел найти. Мне было стыдно за этого человека. Поскольку он понял, что единственным средством выйти из этого затруднительного положения было спасти жену, то спросил меня:
        - Знаете ли вы человека, который ее вылечит?
        - Я знаю человека, - ответил я, - который может ее спасти, если есть хоть малейшая возможность.
        - Его имя?
        - Доктор Серван.
        - Мне о нем говорили! - неосторожно воскликнул он, лишив меня последних иллюзий на его счет.
        И он послал за вами, а потом спросил у меня:
        - Если графиня составит завещание в мою пользу, что нужно для того, чтобы оно было неоспоримо?
        Я сообщил ему сведения, которых он от меня требовал.
        - Теперь, - произнес он, - вы можете удалиться.
        Я не заставил его повторять дважды. Он протянул мне руку, но я сделал вид, что не заметил этого движения, и поспешно вышел.
        Граф вел развратную жизнь, из-за чего растратил все свое состояние. Он встретил эту молодую девушку во время одного из своих путешествий по Франции. Желая воспользоваться ею, чтобы поправить свое состояние, он ее похитил, и только одному Богу известно, сколько ей пришлось вытерпеть из-за его страшных пороков. Остальное вы знаете, и если позволите дать вам совет, любезный доктор, то я на вашем месте оставил бы эту женщину там, где она сейчас находится. Повторяю, жизнь ее была слишком тяжела, чтобы она могла вернуться к ней с радостью.
        - Благодарю вас, - сказал доктор. - Этот человек - подлец.
        - Куда вы идете?
        - В морг.
        - Зачем?
        - Повидаться с графом, он ожидает меня там.
        - А графиня?
        - Завтра будет погребена.
        - А он?
        - Он сегодня вечером застрелится, - сказал доктор.
        Серван вышел и отправился к Доксену, который ожидал его, не сводя глаз с двери. При виде доктора он встал, побледнев от страха и надежды.
        Доктор медленно приблизился к нему. Граф стоял, опершись одной рукой на гроб своей жены.
        - Ну что? - спросил он.
        - Поклянитесь мне снова, - сказал старик голосом, заставившим графа содрогнуться, - поклянитесь, что вам не в чем упрекнуть себя по отношению к графине, что вы всегда любили свою жену и единственно из любви к ней желаете, чтобы она воскресла.
        Доксен невольно отступил на несколько шагов назад. Сделав над собой усилие, он тщетно попытался придать уверенности своему голосу и сказал:
        - Клянусь!
        - Вы лжете, господин граф, - проговорил старик, сделав шаг вперед и очутившись лицом к лицу с Доксеном. Тот вынужден был сесть, чтобы не упасть при звуках этого твердого голоса, обличавшего его. - Вы лжете, - решительно сказал Серван. Казалось, он был на такое не способен.
        Граф всегда отличался храбростью, но храбростью дуэлянта, мужество которому придают тщеславие и представление о чести. Но там, где нет чести, нет и мужества; и храбрость графа бесследно исчезла, уничтоженная спокойствием доктора, присутствием тела покойной супруги и изображением Спасителя, которого он только что оскорбил своей ложной клятвой. Доксену казалось, что совесть его обрела материальную форму и теперь грозно возвышалась над ним.
        - Граф, - обратился к нему доктор, - вы похитили эту женщину ради ее богатства, вы женились на ней ради ее богатства и ради богатства же хотите, чтобы она ожила. Неужели вы думаете, что Бог согласится покровительствовать этим корыстным замыслам и я соглашусь стать вашим сообщником?
        - Кто вам это сказал? - прошептал граф.
        - Разве человек, который может воскресить мертвую, не в состоянии узнать о прошлом? Мне все известно, граф.
        - Что же мне теперь делать, Боже мой! - воскликнул граф Доксен.
        - Ничего не изменилось в вашем положении, не должно меняться и ваше намерение. Два дня тому назад вы хотели застрелиться.
        - Но эти два дня я жил надеждой. Вы не дадите мне так просто умереть! Вы можете спасти меня, дав ей жизнь всего лишь на два часа, - проговорил Доксен, побуждаемый тем низким чувством, которое заставляет одного человека предполагать, что и другим оно знакомо.
        Серван понял, что этому сердцу не доступны никакие благородные порывы. Он удовольствовался тем, что пожал плечами и сказал графу:
        - Застрелитесь, граф, для вас это лучше всего. Вы посмеялись надо мной, и я отплатил вам той же монетой.
        - Что вы хотите этим сказать?
        - Только то, что я кое в чем сомневался, а потому сам хотел во всем убедиться. Я видел за эти дни трех покойников, и каждого из них оплакивали с величайшим отчаянием любовник, сын и муж. Из всех троих скорбящих только один просил меня за существо, о котором так сильно горевал. Мне хотелось знать, как долго помнят об усопших и почему. Теперь, когда я это выяснил, мне остается только справиться с тем сильным впечатлением, которое произвело на меня увиденное, и взывать к милости Господа.
        С этими словами он удалился, горько посмеиваясь; смех этот не оскорблял святыни, но выражал презрение к людям.
        - Ах, мой бедный Ивариус, - произнес старик, ставя в угол свою палку, - только одна любовь глубока, искренна и неистощима - это любовь матери.



        Эпилог

        Прокурор, Магдалина и графиня были погребены на следующий день. На кладбище присутствовал только один Франциск. Генрих, как известно, опасался огласки. Что касается графа, то предсказание доктора сбылось: он застрелился. Когда доктор Серван получил известие об этом, то вспомнил старую Жанну, которая также умерла от горя, потому что доктор не воскресил ее Терезу, и вывел из этих двух смертей, совершенно противоположных по своим причинам, очень жестокое заключение о человечестве.
        Спустя некоторое время на вечере у баронессы Серван открыл всю правду о своих опытах. Он рассказал, как прежде говорил и графу, что принял наркотическое вещество, приказав Ивариусу разбудить себя по прошествии двух дней. Таким образом он хотел узнать, найдется ли среди троих скорбящих, которые с таким отчаянием оплакивали умерших, хоть один, кто спустя три дня захочет воскрешения покойника. Когда жители города С. узнали истину, то не могли не посмеяться над учеными спорами, которые породила эта мистификация. Серван не потерял уважения окружающих. Более того, с тех пор его стали почитать не только как великого медика, но признали и великим мыслителем.
        Генрих и Франциск женились: первый - на девушке, выбранной его родителями, второй - на девушке, которую он избрал сам. Говорят, что еще никогда не было более счастливых браков и более довольных мужей.
        В1835году доктор смертельно заболел. Ивариус послал за священником, которому Серван сказал после исповеди:
        - Отец мой, однажды я подал женщине надежду, которую не мог осуществить, но благодаря этому она три месяца была счастлива. Вменит ли мне в грех этот обман Спаситель на Страшном Суде?
        - Нет, сын мой, - ответил священник. - Он благословит вас за этот поступок.
        Наконец, Серван умер, как подобает христианину, с радостью вверив свою душу Богу. Ивариус горько оплакивал его смерть. Об этом происшествии говорили еще в 1845году, когда я проезжал через город С., и оно мне было пересказано самим Ивариусом, которого любили так же, как и его господина, и который был лучшим медиком на тридцать миль в округе. Он даже написал (что всегда было предметом его гордости) очень хорошую книгу о медицине, которую, быть может, если хорошо поискать, можно найти и в Париже.
        Что же касается внука Жанны, то, разумеется, он вырос и, несмотря на уговоры Ивариуса, поступил на военную службу, где уже успел отличиться как примерный офицер. Он говорил о докторе Серване не иначе как с любовью и почтением.

        notes


        Примечания

        1

        Таган - железный обруч на ножках, служащий подставкой для котла или чугуна при приготовлении пищи на открытом огне.



        2

        Крез - последний царь Лидии, правивший в 595? - ?546гг. дон.э. и обладавший несметными богатствами; имя нарицательное для очень богатого человека.



        3

        Лихорадка, течение которой сопровождается резкими скачками температуры.



        4

        Гальванизм - одна из сил природы, близкая к электричеству, появляющаяся от соприкасания двух металлов.