Иллюзия пользователя. Урезание сознания в размерах Тор Норретрандерс
        В книге «Иллюзия пользователя: Урезание сознания в размерах» («The User Illusion: Cutting Consciousness Down to Size») датский ученый и писатель Тор Норретрандерс пишет: «Шоу начинается еще до того, как мы решаем провести его!» Затем он продолжает: «Прежде всего человек не является сознательным. Человек в основном несознателен. Идея сознательного „Я“, некого домоправителя всего того, что входит в человека и исходит из него, является иллюзией - может быть полезной, но все равно иллюзией»
        Предисловие
        Сознание - это единственная постоянно присутствующая, самая неприкосновенная и загадочная суть существования человека.
        Мы можем разговаривать о сознании друг с другом, но оно остается неискоренимо субъективным в своей природе феноменом, воспринимать который можно только в одиночестве, изнутри.
        Сознание - это восприятие процесса восприятия, знание знания, ощущение чувствования. Но что воспринимает восприятие? Что происходит, когда кто-то извне наблюдает за восприятием восприятия и задает вопрос: «Сколько на самом деле замечает сознание?».
        В последние годы научное исследование феномена сознания продемонстрировало, что люди воспринимают гораздо больше, чем воспринимает их сознание, что они взаимодействуют с миром и друг с другом намного больше, чем полагает их сознание, что контроль действий, который ощущает сознание, не более чем иллюзия.
        Сознание играет намного меньшую роль в человеческой жизни, чем склонна полагать западная культура.
        Исторические исследования показывают, что феномен сознания, каким мы знаем его сегодня, насчитывает, возможно, не более трех тысяч лет. А концепция единого «воспринимающего центра» и центра принятия решений - сознательного «Я» - превалирует всего примерно в течение времени жизни сотни поколений.
        Если судить с научной точки зрения, на которой базируется данная книга, правила сознательного эго, возможно, насчитывают ненамного больше поколений.
        Эпоха «Я» заканчивается.
        «Иллюзия пользователя» - это книга, где приводятся удивительные научные открытия, которые проливают свет на феномен сознания и на то, насколько большая - или насколько малая - часть человеческой жизни может с полным на то основанием быть названа сознательной.
        В истории о том, что значат эти открытия - рассказ об их влиянии на наше восприятие самих себя и нашей свободной воли, на возможность понимания мира и степень, до которой доходят межличностные контакты за пределами узкого языкового канала.
        Отправная точка этой работы - научная и естественнонаучная культура, а ее линия горизонта - культура в целом. Цель книги - объединить науку и повседневную жизнь, пролить свет на обычные вещи, которые мы привыкли воспринимать как должное - в противовес бесчисленным областям науки, которые, судя по всему, не имеют даже самого отдаленного отношения ни к сознанию, ни к нашей повседневной жизни.
        Это весьма амбициозная книга, которая постоянно входит в противоречие с понятиями, которые чествовались долгое время - концепциями «я» и «информации» - и вводит новые,
        такие, как «Я» и «эксформация». Тем не менее язык книги доступен любому, кто хочет попробовать прочитать ее - хотя начинается она с довольно глубоких материй.
        В математике, физике и теории вычислений с 30-х годов возрастает понимание того, что основа объективности сама по себе субъективна, что ни одна формальная система никогда не сможет подтвердить или доказать сама себя. Это привело к концептуальным изменениям нашего мнения мире, которые в области естественных наук начали признавать только в последнее десятилетие. Результатом стало радикальное изменение нашего понимания таких концепций, как информация, сложность, порядок, возможность и хаос. Эти концептуальные сдвиги сделали возможным сформировать связи с изучением таких феноменов, как значение и относительность, которые являются жизненно важными для любого описания сознания. Первая часть этой книги - «Вычисления» - посвящена этим сдвигам.
        С 1950-х годов в психологии и теории коммуникации стало ясно, что производительность сознания не особенно велика, если изменять ее в битах - единицах измерения информации. Сознание практически не содержит информации. А вот органы чувств усваивают огромные количества информации, большая часть которой никогда не достигает сознания. Таким образом, огромные массивы информации фактически отсеиваются еще до того, как осознаются. Это положение дел превосходно соотносится с пониманием процессов вычисления, в котором в 1980-е годы был сделан настоящий прорыв. Но значительная часть информации о нашем окружении, которую регистрируют органы чувств, оказывает влияние на наше поведение: значительная часть того, что происходит в сознании человека, не является сознательной. Вторая часть этой книги - «Общение» - посвящена той информации, которая отсеивается, но тем не менее является важной для нас.
        С 1960-х годов нейрофизиологи изучали сознание, сравнивая субъективные данные, полученные от людей, с объективным измерением активности их мозга. Полученные удивительные результаты указывают: сознание следует в русле того, что мы называем реальностью. Прежде чем мы сможем что-либо осознать, проходит половина секунды, хотя мы воспринимаем это совсем не так. За пределами нашего сознания изощренная иллюзия выстраивает события во времени. Эти открытия вступают в противоречие с почитаемым понятием свободной воли человека. Но эта книга утверждает, что опасности подвергается не наша свободная вола, а представление о том, что сознательное «Я» формирует нашу свободную волю. Эти вопросы легли в основу третьей части книги, «Сознание».
        Взгляд на Землю как живую систему трансформировался с того времени, когда в 60-е годы начались полеты в космос. В то же время появление компьютера как научного инструмента трансформировало нашу способность предсказывать мир и наши действия по отношению к нему. Стремление цивилизации к планированию и регулированию начало меняться под воздействием того, что мы узнали в последние десятилетия об экологических связях и непредсказуемости природы. Способность сознания усваивать мир серьезно переоценена научной культурой. Важность признания бессознательных аспектов человека является предметом четвертой части «Иллюзии пользователя» - «Спокойствие». Даже несмотря на то, что сознание - это нечто, воспринимаемое только нами самими, жизненно важно, чтобы мы начали говорить о том, что оно собой представляет на самом деле.
        Книга была написана в тот период, когда я работал в качестве постоянного лектора в Королевской датской академии искусств в 1990-91гг. и была профинансирована Культурным фондом Министерства культуры. Элзе Мари Букдал, директор школы изобразительных искусств, заслуживает самой сердечной благодарности за то, что это стало возможным. Я благодарю также Аннетт Крумхардт, персонал и студентов академии за вдохновляющее партнерство.
        Философ Оле Фог Керкби в течение многих лет был моим наставником и вдохновителем, физики Педер Воэтманн Кристиансен, Сорен Брунак и Бенни Лаутруп служили жизненно важными источниками вдохновения.
        Список ученых, которые проявили щедрость и нашли время для интервью и для разговора о вопросах, обсуждаемых в этой книге, весьма велик. Хочу выразить специальную благодарность Яну Амбджорну, П.В. Андерсону, Чарльзу Беннетту, Предрагу Свитановичу, Хеннингу Айшбергу, Майклу Файгенбауму, Уолтеру Фонтана, Ларсу Фрайбергу, Ричарду Грегори, Томасу Ходжрупу, Бенрардо Хуберману, Давиду Ингвару, Стюарту Кауффману, Кристофу Коху, Рольфу Ландауэру, Крису Лэнгтону, Нильсу А. Лассену, Бенджамину Либету, Сету Ллойду, Джеймсу Лавлоку, Линн Маргулис, Умберто Матурана, Эрику Мосекилде, Ходжеру Беку Нильсену, Роджеру Пенроузу, Александеру Полякову, Пер Кьяргаард Расмуссену, Стену Расмуссену, Петеру Рихтеру, Джону А. Уиллеру и Петеру Цинкернагелю.
        Бенджамин Либет, чья работа играет очень важную роль в этой книге, проявил огромную открытость, когда отвечал на детальные вопросы о научных записях своих эпохальных экспериментов. Я также благодарю Джеспера Хоффмайера и Нильса А. Лассена за указание на важность результатов, полученных Бенджамином Либетом.
        Моя самая теплая благодарность Сорену Брунаку, Педеру Воэтманну Кристиансену, Нильсу Энгельстеду, Хенрику Янсену, Оле Фог Керкби, Арне Мосфельдту Лаурсену, Сигурду Миккельсену и Джону Морк Педерсену за их комментарии к первому черновику книги. И наконец, огромное спасибо Клаусу Клаусену за редакторскую поддержку во время написания книги.
        Часть I. Вычисления
        Глава 1.Демон Максвелла
        “War esein Gott, der diese Zeichenschrieb?” («Был ли это Бог, кто начертал эти знаки?») - спросил австрийский физик Людвиг Больцман, обращаясь к поэзии Гете, чтобы выразить свое удивление и восхищение четырьмя короткими математическими уравнениями, которые появились в уме ученого-физика.
        И для его восхищения действительно были основания. В 1860-х годах шотландскому физику по имени Джеймс Кларк Максвелл удалось суммировать все, что было на тот момент известно о таких феноменах, как электричество и магнетизм, в четырех коротких уравнениях, которые были столь же важны в плане теории науки, сколь элегантны эстетически. Но Максвеллу не просто удалось в этих уравнениях суммировать то, что было уже известно. Ему также удалось предсказать явление, которое никому не пришло бы в голову связать с электричеством и магнетизмом - феномен, который не был открыт до смерти Максвелла в 1879 году.
        «Как такое могло быть возможно?» - спрашивал Людвиг Больцман, современник Максвелла и его коллега в установлении важных вех теоретической физики. Каким образом содержание столь богатой и разнообразной коллекции явлений могло быть суммировано в виде столь немногочисленных и мощных символов, как те, которые содержат четыре знаменитых строчки уравнений Максвелла?
        В определенном смысле это остается большой научной тайной. Ведь дело не ограничивается тем, что в нескольких словах или уравнениях содержится максимум возможного и создается карта территории, карта, которая просто и ясно суммирует всю важную информацию и тем самым позволяет нам находить дорогу. Но - здесь-то и заключается тайна - была создана карта, которая позволяет нам видеть детали территории, не известные на тот момент, когда создавалась карта!
        Физика появилась как теоретическая наука, которая была одной из форм объединения различных разрозненных явлений в единую теоретическую базу. В 1687 году Исааку Ньютону удалось впервые объединить различные природные явления в единый теоретический образ, когда он представил свою теорию гравитации. Сама теория была довольно элегантной с математической точки зрения, но ее реальное значение состояло в том, что она объединяла знания о двух различных, хотя и сходных, группах явлений. В начале 1600 годов Галилей основал современную теорию движения тел на Земле - падение тел, ускорение, колебания и многое другое - и в тот же период Иоганн Кеплер сформулировал серию законов, которые описывают движение планет вокруг солнца. И Галилей, и Кеплер базировались в своих теориях на наблюдениях. Для Галилея это были его собственные эксперименты, для Кеплера - наблюдения за планетами датского астронома Тихо Браге.
        Подвиг Ньютона заключался в том, что ему удалось объединить две эти теории - теорию Галилея о Земле и Кеплера о небесах - в одну теорию, которая свела воедино небо и землю. Значение имел только один принцип - гравитация - то, что пока никто не мог понять.
        Теория Ньютона стала моделью для всех более поздних физиков (и оказала влияние на все отрасли науки), когда идеалом стало Великое Объединение теорий из различных научных отраслей.
        Однако началом Второго Великого объединения стали лишь знаменитые уравнения Джеймса Кларка Максвелла. И если Ньютон объединил небо и землю, Максвеллу удалось соединить электричество и магнетизм.
        Весь современный научный взгляд на Вселенную базируется на признании определенных природных сил - гравитации, электричества, магнетизма и двух других, которые действуют в мире атомов. Эти силы описывают, каким образом различные материальные тела взаимодействуют друг с другом. А истинный смысл заключается в том, что не существует в природе иных сил помимо тех, что перечислены выше. Все нам известное может быть описано через эти силы и оказываемые ими эффекты.
        И потому открытие, совершенное в прошлом веке, имело огромное значение: оказывается, существует связь между двумя этими силами - электричеством и магнетизмом. В 1820 году датский ученый Ганс Христиан Эрстед обнаружил, что магнитная игла отклоняется электрическим током. До этого момента никому не приходило в голову, что существует связь между электричеством и магнетизмом - двумя хорошо известными явлениями. В 1831 году Майкл Фарадей доказал и обратное теории Эрстеда - что электрический ток, который возникает в проводнике, подвергается действию магнитных полей - мы называем это электромагнитной индукцией. Когда Фарадея спросили, какую практическую пользу может иметь его открытие, он ответил: «А какая польза может быть от ребенка?».
        Джеймсу Кларку Максвеллу было всего несколько месяцев от роду, когда Фарадей открыл индукцию. 30 лет спустя Максвеллу удалось инициировать Второе Великое объединение в физике, когда его уравнения объединили в себе достижения Фарадея, Эрстеда и многих других.
        Максвелл сознательно работал с использованием принципа аналогии. Он создавал теории об электрических и магнитных явлениях, воображая вихри в пространстве, которые представляли собой поля, вызывающие электрические и магнитные явления. Он сознательно использовал простые образы, которые можно было отбросить, когда он начинал понимать явление достаточно хорошо, чтобы выразить его в математической форме. Как написал Максвелл, начинать необходимо с «упрощения и сокращения результатов предыдущих исследований до такой формы, когда их может охватить ум».
        Размышляя о вихрях (что впоследствии превратилось в гипотетическую модель, созданную из небольших шестеренок), Максвелл пришел к выводу о том, что если проводить механическую аналогию между электричеством и магнетизмом, то необходимы дополнительные небольшие вихри. Эти новые вихри не соответствовали ни одной известной на тот момент концепции - но были необходимы для того, чтобы ментальные построения обрели смысл, и карта стала как можно более аккуратной.
        Когда Максвелл подсчитал скорость, с которой должны были бы распространяться в пространстве эти гипотетические крошечные вихри, он обнаружил, что они распространяются со скоростью света. Это было странно, так как до тех пор никому не приходило в голову, что свет каким-либо образом связан с электричеством и магнетизмом. Но Максвелл обнаружил, что свет представляет собой электромагнитное излучение - подвижные электрические и магнитные поля, которые распространяются по Вселенной, чередуясь в вечном движении под нужными углами, в направлении своего рассеивания. Поразительная картина, объясняющая природу света - вопрос, который ученые обсуждали в течение столетий.
        Таким образом, уравнения Максвелла описывают не только то, для описания чего они были созданы, но также - в качестве бонуса - и сам свет. И выяснилось, что у света есть целая плеяда «родственников»: радиоволны, Х-лучи, инфракрасная радиация, микроволны, гамма-лучи и ТВ-волны (первые из которых были открыты Генрихом Герцем в 1888 году, лишь через 9 лет после смерти Максвелла).
        Следовательно, материальное значение уравнений Максвелла оказалось огромным.
        Каким бы был 20 век без радио, рентгеновских лучей, телевидения и микроволновок? Лучше - возможно, другим - совершенно точно.
        Как сказал Генрих Герц об уравнениях Максвелла: «Нельзя изучать эту удивительную теорию, не испытывая по временам такого чувства, будто математические формулы живут собственной жизнью, обладают собственным разумом - кажется, что эти формулы умнее нас, умнее даже самого автора, как будто они дают нам больше, чем в свое время в них было заложено».
        Как удалось Максвеллу гипотетически, используя аналогии, прийти к тому, что никто еще не открыл? Именно этот вопрос на самом деле имел в виду Людвиг Больцман, когда спрашивал, не были ли уравнения Максвелла написаны Богом.
        В каком-то смысле на этот вопрос ответил сам Максвелл, умирая от рака. Когда к нему пришел профессор Ф. Дж. А. Хорт, которого он знал еще по Кембриджу, Максвелл сказал, не зная ничего о высказывании Больцмана: «Я чувствую, что совершенное мною на самом деле совершено кем-то более великим, чем я сам».
        И подобное предположение - о том, что многие научные идеи возникают в уме, не контролируемые сознанием - было выказано Максвеллом уже не в первый раз. Вскоре после смерти своего отца в 1856 году он написал стихотворение о «мощи и мыслях внутри нас, которых мы не знаем до тех пор, пока они не поднимутся сквозь течение сознания - оттуда, где секретно обретается наша сущность». Максвелл увидел свет в своих уравнениях не благодаря сознательному действию: «Когда Воля и Разум молчат, мысли приходят и уходят».
        Подобные мысли вовсе не являются необычными для прирожденных великих ученых, которые очень часто говорят о подсознательных или даже мистических явлениях, которые легли в основу их теорий. И в этом смысле уравнения Максвелла действительно были написаны не Максвеллом. Это сделал кто-то внутри него - гораздо более великий, нежели он сам.
        Другие физики с тех пор пытались повторить подвиг Ньютона и Максвелла, которым удалось объединить различные теории о различных явлениях. Но пока не одному из них еще не выпал подобный джек-пот унификации.
        Безусловно, в этом веке Альберту Эйнштейну удалось развить новые идеи, базирующиеся на идеях Ньютона и Максвелла, но его восхитительно красивая теория относительности, описывающая движение и гравитацию, не привела к объединению каких-либо природных сил.
        С другой стороны физики, изучающие мир атомов, открыли две фундаментальные природные силы в дополнение к гравитационным и электромагнетическим: сильное и слабое взаимодействие, существующие на атомном и субатомном уровне.
        Слабые взаимодействия обнаруживаются только при процессах радиоактивного распада. Сильные взаимодействия проявляются только в атомном ядре. В 60-е годы прошлого века Абдус Салаам и Стивен Вайнберг объединили теории слабых взаимодействий и электромагнетизма, что привело к пониманию их как одной силы. В 70-е годы другим физикам удалось показать, что сильные взаимодействия также могут рассматриваться как вариации этого нового «электро-слабого взаимодействия». Таким образом, в этой картине появился новый порядок - но на самом деле все, что совершили физики - это вписали две вновь открытые силы в систему уже существующих. Эту картину вполне можно было бы считать Великим Объединением - но в ней все еще отсутствует критически важная часть, а без нее окончательное объединение будет невозможным. И эта отсутствующая часть - гравитация.
        В 80-е годы появилась теория об образованиях, которые получили название «суперструны». Она вызвала большой интерес, так как впервые появились основания надеяться, что удастся объединить гравитацию (теория относительности Эйнштейна) и теории электромагнетизма, а также сильные и слабые взаимодействия (ядерная физика и физика частиц). Суперструны включают в себя крошечные вибрирующие элементы, которые выступают в качестве строительных кирпичиков для всей материи Вселенной. Но это Третье Великое объединение оказалось дорогой, идти по которой было очень сложно - и в любом случае гораздо менее интересно, чем следовать первым двум объединенным теориям.
        Великий вклад Исаака Ньютона заключался в том, что ему в конечном итоге удалось объединить землю и небеса; вклад Максвелла состоял в том, что он объединил такие повседневные явления, как магнетизм, электричество и свет. Теория суперструн, однако, не имеет ничего общего с нашей повседневной жизнью: она действует в экстремальных и странных для нас условиях, которые не являются обычными - и эти условия настолько далеки от возможностей современной физики, что не стоит в скором будущем ожидать каких-либо экспериментов в этой области.
        Сегодня, несмотря на громадные суммы, которые тратятся на сложные устройства - к примеру, Европейской организацией ядерных исследований неподалеку от Женевы - никто на самом деле не верит, что Третье Великое объединение - теория, которая сможет объединить все силы природы - состоится в обозримом будущем. Можно много говорить о том, что её создание уже не за горами, но как показывает теория суперструн, даже если она появится, возможно, она не сможет сообщить нам много нового в дополнение к тому, что мы уже используем в своей повседневной жизни. И это весьма разочаровывает.
        Тем не менее в 80-е годы прошлого века был сделан целый ряд драматических и удивительных прорывов, которые увели физику прочь от тех тенденций, которые доминировали в ней в течение 20 столетия.
        На протяжении большей части прошлого века физики уходили все дальше от нашей повседневной жизни, от явлений, которые мы можем наблюдать собственными глазами. Все большие и большие ускорители, и все более сложные аппараты создавались для изучения причудливых эффектов, которые, по уверениям физиков, могу пролить свет на то, каким образом можно объединить теорию гравитации с теориями, разработанными на атомном уровне. Пока успеха не достигнуто.
        В 80-е годы прошлого века целый ряд новых теорий - теория хаоса, фракталов, теория самоорганизации и теория сложности - снова позволили осветить нашу повседневную жизнь. Физики могут понять множество мелких деталей, проводя эксперименты на дорогостоящих исследовательских площадках - но они вряд ли смогут объяснить обычные явления; наука сегодня испытывает проблемы с тем, чтобы ответить на вопросы, подобные тем, которые задают дети - вопросы о форме, в которой предстает перед нами природа, о деревьях, облаках, горных хребтах и цветах.
        Теории хаоса и фракталов привлекли большой интерес, так как в них содержатся совершенно новые взгляды, и они несут в себе полностью новые эстетические формы, особенно если говорить о фракталах в компьютерной графике.
        Но фактически самым интересным аспектом этих новых направлений является то, что в них содержится серия важных концептуальных инноваций, которые могут нас привести к Третьему Великому объединению. Правда, это будет не теория, которая объединяет гравитацию и теорию атома, а соединение науки и повседневной жизни. Теория, которая с одинаковым успехом сможет объяснить возникновение Вселенной и повседневного сознания, теория, которая объяснит, каким образом концепция смысла, к примеру, соотносится с концепцией черных дыр.
        Подобное объединение по своей важности легко будет соответствовать тому, что сделали Ньютон и Максвелл. Есть множество указаний на то, что так и будет. И все это благодаря задаче, которая была решена в 1980-е годы. Эта задача была предложена Джеймсом Кларком Максвеллом в 1867 году - задача демона Максвелла.
        «Призрак бродит по науке - призрак информации». Этими словами, намекающими на «Коммунистический манифест», физик Войцех Зурек открыл в 1988 году встречу в Санта Фе, Мексика. На этой встрече собрались 40 ведущих мировых физиков и несколько математиков, чтобы обсудить «Сложность, Энтропию и Физику информации».
        Зурек говорил о ряде «глубоких аналогий» между очень различными полюсами физики - и между физикой и каждодневной жизнью. Аналогии между тем, как работает паровой двигатель, и теорией коммуникации, между измерением атомных явлений и теорией познания, между черными дырами Вселенной и уровне беспорядка в чайной чашке, между вычислениями в компьютере и основами математики, между сложностью биологических систем и расширением Вселенной.
        Когда тот же состав физиков снова собрался на следующую конференцию двумя годами спустя, 79-летний американский физик Джон А. Вилер открыл собрание. В 1939 году Вилер создавал теорию расщепления ядра с Нильсом Бором. Именно Вилер дал название самому странному феномену эйнштейновской теории гравитации - черным дырам. Вилер, которому нравилось играть роль пророка, был большим специалистом во многих областях физики, которые обсуждались на встрече.
        Сначала низенький кругленький человечек с приятным, постоянно счастливым лицом прошел через небольшую, но исключительно квалифицированную группу ученых, собравшихся в аудитории института Санта Фе 16 апреля 1990 года. Затем он заговорил: «Это не просто еще одна встреча. К концу недели я ожидаю, что мы сможем узнать, каким образом сложена Вселенная».
        Затем Вилер перешел к тому, что поставил под сомнение несколько «священных коров» физики. «Не существует пространства, и не существует времени,» - сказал он, начиная свою атаку на концепцию реальности. - «Там» нет никакого «там»…
        «Идея одной Вселенной нелепа: Мир. Мы все являемся участниками и наблюдателями во Вселенной - и это чудо, что у нас формируется одинаковый взгляд на нее. Но к концу недели мы можем понять, каким образом создать все это из ничего», - сказал Вилер небольшой группе ученых.
        С этим согласились не все. Та неделя не изменила нашего взгляда на Вселенную, но у всех появилось ощущение, что пришло время еще раз все обдумать. Ведущие ученые создали документы, в которых были тщательно проверены все фундаментальные идеи физики.
        «Я хочу поговорить о том, о чем не говорится в учебниках, - объяснил Эдвин Т. Джейнс, еще один американский ученый-коротышка, который в 50-е годы сформулировал новые теоретические описания термодинамики, теорию, которая заложила основы энтропии и информации - центральных вопросов конференции 1990 года. - Или, возможно, говорится - в том смысле, что все формулы в учебниках есть, но они ничего не говорят нам о том, что означают эти формулы, - сказал Джейнс. - Математика, которую я намерен использовать, намного проще, чем то, на что все мы способны. Но проблемы носят не математический, а концептуальный характер».
        Во время перерыва Томас Кавер, математик из Стэнфордского университета, спросил: «Все встречи физиков такие, как эта? Это же как съесть конфетку!»
        На самом деле эта встреча была исключением. Подобные открытые встречи действительно случаются редко. Здесь можно было услышать тот же вопрос, который создавал вам проблемы с учителями в школе: «Что это значит? Как это понимать?». Здесь можно было слышать, как лучшие умы восклицают: «С чего бы моему автомобилю интересоваться тем, что я знаю о мире?»
        Казалось, что физика получила новое рождение. И все это из-за первой серьезной темы, которая была поднята, когда Вилер задал тон всей встрече: демон Максвелла.
        Тепло. Если человечество и располагает знаниями о чем-то, то это о тепле. Тепло тела. Летнее тепло. Нагреватели. Но до середины 19 века физики не могли дать точное определение, что же такое тепло. В Древней Греции Аристотель определял огонь как независимый и необъяснимый элемент, как и воздух, земля и вода, и тепло как одно из неотъемлемых качеств, комбинация которых определяет эти элементы.
        В начале 1800-х годов превалировали сходные с этой идеи: тепло рассматривалось как особая субстанция, термическая материя, тепло, которое окружает все тела. Но точное определение того, что такое тепло, стало настоятельной потребностью после того, как Джеймс Ватт изобрел новый эффективный паровой двигатель в 1769 году, что не только привело к возможности индустриализации, но и породило многочисленные дискуссии относительно машин на основе бесконечного движения. По мере того как паровой двигатель продвигался по Европе, ученым попросту пришлось прийти к пониманию термодинамики.
        Первый решительный вклад был сделан в 1824 году французом Сади Карно, который под влиянием скорее всего своего отца Лазаря Карно, имевшего опыт в сфере инженерии тепловых машин, а не в результате знания физических теорий, сформулировал описания паровых двигателей, которые десятилетиями позже стали описаниями первого и второго законов термодинамики.
        Первый закон термодинамики касается общего количества энергии в мире. Это количество является постоянным. Энергия не появляется и не исчезает, когда мы ее «потребляем». Мы можем конвертировать энергию угля в горячий пар или нефти в тепло - но задействованная при этом энергия просто переходит из одной формы в другую.
        Это входит в противоречие с повседневным значением слова «энергия», которое мы применяем по отношению к тому, что мы потребляем. Мы говорим: «Страна имеет определенный уровень энергопотребления». Но на самом деле это не имеет смысла, если брать во внимание определение энергии, которое дают физики. Страна переводит одну форму энергии в другую. Нефть в тепло, к примеру. Но общее количество энергии остается неизменным.
        Однако наш повседневный язык вовсе не настолько глуп, так как очевидно: когда мы обогреваем свои дома, нечто все же расходуется - вернуть обратно нефть нам не удастся.
        Так что, когда мы «потребляем» энергию, что-то все же происходит, даже если первый закон термодинамики и утверждает: количество энергии в мире - величина постоянная, и энергия не может быть использована. Ведь второй закон термодинамики объясняет, что энергия может быть использована.
        Второй закон термодинамики говорит нам, что энергия может появляться в более или менее пригодной для использования форме. Некоторые формы энергии позволяют нам проделать огромное количество полезной работы с помощью машины, которая может иметь к ней доступ. Мы можем выполнять такие виды работы, как обогревание жилища, обеспечение энергии для движения поезда или работы пылесоса.
        Энергия существует во многих формах, и несмотря на то, что количество этой энергии остается постоянным, формы, в которых она представлена, определенно не остаются таковыми. Некоторые формы энергии могут применяться для выполнения различных видов полезных работ. Одна из наиболее полезных форм энергии - это электричество. Другие формы не могут быть использованы с такой же легкость. К примеру, тепло, как правило, не применяется для чего-либо за исключением обогрева.
        Но, разумеется, тепло можно применять и для решения более специфических задач, нежели просто «обогрев». Тепло может служить в качестве движущей силы парового локомотива. Но снабжать локомотив энергией за счет тепла будет не столь же эффективно, как используя электричество в качестве источники энергии. Если применять тепло, то требуется большее количество энергии, причем эта энергия будет отличаться низким качеством.
        Паровые двигатели заставили людей осознать, что энергия может присутствовать и при этом не быть доступной. Тепло - это форма энергии, которая не отличается столь же высокой доступностью, как электричество. Чтобы заставить поезда двигаться, нам потребуется конвертировать большее количество тепловой энергии. Мы не потребляем при этом больше энергии, так как потребить энергию невозможно, что бы мы ни делали и ни говорили. Но при использовании энергии в форме тепла тратится понапрасну гораздо большая ее часть, нежели при использовании ее в форме электричества. Другими словами, конвертируется больше энергии.
        Очень точно это описывает второй закон термодинамики. Он говорит нам, что каждый раз, когда мы конвертируем энергию («потребляем» энергию, как мы привыкли говорить), она становится менее доступной - с ее помощью мы можем сделать меньше работы. Дело обстоит именно так, говорит нам второй закон: любая конверсия энергии приводит к тому, что энергия становится менее доступной, чем была до этого. (Есть несколько очень специфических случаев, когда энергия может быть конвертирована с возможностью обратной конверсии, но их можно встретить в основном в учебниках, а не в обычной жизни).
        Энергия в мире - величина постоянная, но она становится все менее и менее ценной - менее и менее доступной - по мере того, как мы ее используем все больше и больше.
        Итак, законы термодинамики утверждают, что энергия - это постоянная величина, но она становится все менее и менее доступной. В конце 19 века эти два закона привели к тому, что люди начали верить: мир ожидает зловещее будущее. Ведь чем больше энергии мы конвертируем, тем менее доступной она становится, и в конце концов вся энергия превратится в тепловую - наименее доступную из всех форм.
        Люди назвали это «тепловой смертью» Вселенной: вся энергия в конце концов превратится в нечто однородное и едва теплое, и из подобной энергии уже нельзя будет извлечь никакой пользы.
        Практика использования паровых двигателей ясно показывает, что тепло можно использовать для выполнения работы только в том случае, если присутствует разница - разница между двумя температурами. Только потому, что бойлер парового двигателя значительно горячее, чем окружающая температура, он может привести поезд в движение. Полезную работу за счет использования тепла можно получить только в том случае, если горячее удастся снова охладить. Но когда мы охлаждаем что-то горячее до температуры окружающей среды, это неминуемо будет иметь последствия: мы не сможем разогреть это снова без использования энергии. Как только ваш кофе остывает (после того, как вы нагрели его с помощью электричества, на котором работает ваша плитка), оно никогда не нагреется снова само по себе (пока вы снова не включите электричество). Разница в уровне температур уничтожается необратимо.
        Таким образом, второй закон термодинамики говорит нам, что мы живем в мире, где все стремится к подобию, однородности, серости и умеренной температуре - к тепловой смерти Вселенной. Если бы дело обстояло не так, профессия инженера была бы гораздо более счастливой. В конце концов, в мире предостаточно энергии, и она никуда не исчезает. Мы могли бы снова и снова использовать одну и ту же энергию. Мы могли бы без всякого промедления создать машины на принципе вечного движения. Но извините, так не получится. Это говорит нам второй закон термодинамики.
        В 1859 году прусский физик Рудольф Клаузевиц дал этому явлению название - энтропия. Энтропия - это мера, определяющая количество доступной энергии. Чем больше энтропия, тем меньше энергии мы можем использовать. Два закона термодинамики можно выразить другим способом: согласно первому закону, энергия постоянна, а согласно второму - энтропия постоянно возрастает. Каждый раз, когда мы конвертируем энергию, энтропия системы, в которой конвертируется энергия, растет.
        Но это так и не объясняет, что же такое на самом деле тепло - зато частично объясняет то, почему тепло является настолько особенной формой энергии: в тепле много энтропии, намного больше, чем в электрическом токе.
        Но вскоре развилось и понимание того, что такое тепло. Самый значительный вклад в это внесли Джеймс Кларк Максвелл и Людвиг Больцман. Они осознали, что старая идея может быть сформулирована более точно: идея о том, что тепло является одной из форм движения внутри материи. Предпосылкой для этого стала теория атомов - идея о том, что материя состоит из огромного числа крошечных частиц, которые находятся в постоянном движении.
        Атомная теория в конце прошлого века не была еще признана повсеместно - но сегодня ясно, что вся материя состоит из атомов, которые находятся в постоянном движении. Атомы объединяются в небольшие группы - молекулы, и каждый вид материи состоит из определенного типа молекул, созданных из различного числа существующих 92 видов атомов. Но существуют различные виды движения. Твердые тела поддерживают постоянную форму, несмотря на то, что их молекулы находятся в движении; жидкости более податливы и принимают форму дна того сосуда, в котором они находятся; газы полностью мобильны, заполняя весь контейнер. Существуют три состояния, или фазы, в которых может находиться материя: твердое, жидкое и газообразное. (На самом деле есть еще и четвертое состояние - плазма, в котором атомы разбиваются на частицы. В повседневной жизни это состояние материи знакомо нам в качестве огня).
        Разница между этими тремя состояниями не настолько велика, как можно было бы подумать. На примере одного вещества, H^2^O (которое состоит из атома кислорода - О- и атомов водорода - Н -, последних содержится два на молекулу) мы знакомы со всеми тремя состояниями вещества: лед, вода и пар. При низких температурах молекулы передвигаются очень медленно. Структура поддерживается в постоянной форме. Если температура немного повышается, молекулы начинают двигаться быстрее и могут меняться местами друг с другом, но они все еще держатся вместе. При температуре выше 100 градусов Цельсия все молекулы разделяются и начинают свободно перемещаться в форме пара - как газ. Переход между этими тремя состояниями или фазами носит название «фазовый переход». При всех движениях, которые совершаются при повышении тепла, молекулы движутся хаотично, туда-сюда. Движение, вызванное выделением тепла, не имеет направления.
        Но тепло - это не единственная форма движения материи: электрический ток также является проявлением движения. Но в случае электричества не все молекулы движутся беспорядочно. У электрического тока имеется одна составляющая атомов молекулы - отрицательно заряженный электрон - который движется в определенном направлении. При возникновении электрического тока наблюдается больше порядка, чем при хаотическом тепловом движении. Аналогично атмосферный ветер является иным, нежели тепло, проявлением: огромное количество молекул движется в определенном направлении, вместо того, чтобы просто топтаться на месте друг вокруг друга. Вот почему ветряные мельницы являются разумным способом производства электричества, в то время как атомные и работающие на нефти электростанции не столь элегантны - ведь на них применяется топливо, которое нагревает воду, движущую турбины. Обходной путь с использованием горячей воды - это высокая цена, которую приходится платить за излюбленные игрушки инженеров.
        В любом случае мы многое можем понять о материи, если поймем, что она состоит из множества мельчайших компонентов, которые находятся в той или иной стадии движения. Движение подразумевает использование определенного количества энергии, либо упорядоченной, как в случае с ветром, либо неупорядоченной, как в случае с теплом. Ветер более полезен с точки зрения генерирования электрического тока, нежели тепло, как раз потому, что у него есть направление движения. Но тем не менее в тепле содержится масса энергии - просто ею тяжелее воспользоваться, так как она содержится в настолько беспорядочном движении.
        Температура - это выражение типичной скорости, с которой движутся молекулы. То, что мы подразумеваем под теплом и измерением температуры - это не что иное, как неупорядоченное движение.
        Значит ли это, что все молекулы газа движутся с совершенно одинаковыми скоростями? Как им удается угнаться друг за другом, когда мы включаем обогреватель?
        Именно эту дилемму и удалось разрешить Максвеллу.
        Впервые в истории физики он ввел статистическую концепцию. Не все молекулы движутся с одинаковой скоростью. У некоторых из них огромная скорость, у других намного меньшая. Но их скорость имеет характерное распределение - распределение Максвелла-Больцмана, которое утверждает: у молекул есть определенная средняя скорость, но они проявляют вариации в отношении этой средней скорости. Если среднее значение является высоким - температура будет высокой. Если среднее значение низкое - температура низкая.
        В материи с заданной температурой молекулы проявляются со многими различными скоростями. У большинства из них скорость близка к среднему значению. В горячей материи можно обнаружить больше молекул с высокими скоростями, чем в холодной материи. Но в холодной материи можно обнаружить скоростные молекулы, и в горячей - молекулы, которые почти впали в летаргию.
        Это дает нам возможность понять процесс испарения. Чем выше температура, тем больше будет молекул с высокими скоростями. Если представить себе процесс испарения в виде крошечных молекул, которые как ракеты отправляются в космос, то мы увидим: чем выше температура жидкости, тем больше молекул отправятся в путь.
        Но у статистического распределения скоростей есть и интересное последствие: для каждой отдельно взятой молекулы невозможно определить, к какой температурной группе она относится. Другими словами, каждая индивидуальная молекула не имеет представления, частью какой температурной составляющей она является.
        Температура - это концепция, которая приобретает значение только в том случае, если у нас имеется сразу много молекул. Было бы нонсенсом спрашивать каждую молекулу, какова ее температура. Ведь молекула этого не знает: все, что ей известно - это скорость, причем только ее собственная.
        Или все же знает? Через какое-то время молекула газа сталкивается с другими молекулами и приобретает определенное «знание» о том, какова их скорость. Именно поэтому материя поддерживает ровную температуру: молекулы сталкиваются друг с другом и обмениваются скоростями: достигается состояние баланса. Когда мы нагреваем материю, мы можем делать это снизу. Результирующая высокая скорость быстро распределится среди всех молекул.
        Вклад Максвелла заключался в том, что он основал учение о законах, управляющих подобным поведением. Движение и столкновения крошечных молекул могут быть красиво описаны по старым законам Ньютона - это движение и столкновения, в которых участвуют миллиарды шаров. Оказалось, что если у вас есть достаточное количество шаров (а в воздухе просто ужасно много молекул - приблизительно 1,000,000,000,000,000,000,000,000,000 [1027] молекул в обычной комнате), результатом действия ньютоновских законов движения становятся статистические законы материи, с которыми мы уже знакомы: правила для температуры, давления и объема, правила уменьшения доступности энергии тепла.
        Но в этой картине есть кое-что странное. Законы Ньютона для миллиардов шаров и другие механические явления - это простые и красивые законы. Они описывают обратимые явления - эти явления могут быть обращены во времени. Во Вселенной Ньютона время может течь в обратную сторону - а мы даже не заметим разницы. Но в мире термодинамики поведение шаров связано с такими причудами, как второй закон термодинамики. Если смешать горячее и холодное, разделить их снова будет невозможно. Когда ваш кофе остыл, уже произошло нечто необратимое.
        Толпа «высокоскоростных» молекул смешивается с толпой «низкоскоростных»: шарики сталкиваются друг с другом и приобретают новую среднюю скорость. Это позволяет раз и навсегда уравнять разницу: вы не сможете отделить молекулы, которые ранее имели высокую скорость, и те, которые ранее двигались на низкой скорости, так как каждая индивидуальная молекула не имеет ни малейшей мысли о том, частью какой температуры она являлась в тот или иной момент.
        Как только молекулярная колода была перетасована, вы не сможете вернуть ее в прежнее состояние.
        Эту проблему удалось точно сформулировать Людвигу Больцману примерно в период смерти Максвелла, в 1879 году: не существует высокой вероятности того, что законы Ньютона заставят все молекулы внезапно вернуться к своей первоначальной скорости перед смешиванием. На самом деле - это очень маловероятно. Со временем молекулы смешиваются все больше и больше. Холод и жар уравниваются до тепла.
        Вот почему растет энтропия. Энтропия - это выражение недоступности данного вида энергии. Если эта энергия находится в форме тепла - измеряемого как температура - использовать ее можно только в том случае, если смешать что-то горячее с чем-то холодным (горячий пар и холодный окружающий воздух, которые смешиваются в паровом двигателе, к примеру). Но как только вы смешаете эти субстанции, вы уже не сможете их разделить и ожидать, что процесс будет работать снова.
        Причина этого - возникающее выравнивание, и это выравнивание является необратимым. Это и есть причина того, что энтропия Вселенной возрастает. Необратимо.
        Больцману удалось достичь понимание сущности тепла и понимания того, что вскоре начали рассматривать как самый фундаментальный закон природы: второй закон термодинамики. В определенном смысле это еще и понимание того, что на самом деле означает течение времени: молекулы обмениваются скоростями, их движение уравнивается, они обретают среднюю скорость - баланс. Это и есть разница между «тогда» и «теперь» - мы движемся от разницы к однообразию.
        Но многие физики, современники Больцмана, критиковали его точку зрения. Мы не можем, говорили они, вывести подобный необратимый и безотзывный закон, как закон термодинамики, из законов Ньютона о движении и кинетике - физики бильярдного стола! Ведь обратимость придает картине мира Ньютона такое могущество: все уравнения можно обернуть во времени, все процессы суть одно и то же, движутся ли они вперед или назад.
        На основании практически любого опыта, который мы получаем из нашей повседневной жизни и о котором можем упомянуть, мы можем заявить, что многие вещи в этом мире просто необратимы: когда что-то бьющееся падает на пол, оно не может восстановиться само по себе; тепло поднимается вверх по печной трубе, а беспорядок на столе со временем становится только еще беспорядочнее. Время проходит - и все гибнет. Все ломается. Вы когда-нибудь видели, чтобы разбитая тарелка вновь восстала из обломков?
        Но это не интересовало критиков Больцмана, ведь теории Ньютона составляли саму суть физических теорий, и картина, в которой что-то безвозвратное выводилось из возвратного, необратимое из обратимого, выглядела для них в корне неверной. Физики того времени говорили, что Больцман неправильно понимает время.
        Теория, согласно которой материя состоит из атомов, не была целиком принята учеными до рубежа 19 века. Теоретическая основа всех идей Максвелла и Больцмана о тепле как статистическом феномене огромных конгломератов молекул, подверглось жесткой критике. И так было вплоть до первой декады 20 века, когда такие физики, как Эйнштейн, Томсон и Бор установили раз и навсегда, что атомы действительно существуют.
        В 1898 году в предисловии к книге о теории молекулярного движения в воздухе Больцман написал, что он убежден: «эти атаки базируются только на непонимании» и что он осознает: «он является всего лишь человеком, который пытается бороться с потоком времени».
        Когда Больцману исполнилось 62 года, в 1906 году, он все еще не был чествуемым героем, несмотря на свой огромный вклад в развитие физики. Его мучили депрессии и боязнь чтения лекций. Он вынужден был оставить профессорскую деятельность в Лейпциге и оказаться в собственной научной изоляции.
        В предыдущем году он написал в одной из популярных книг: «Я могу сказать, что остался единственным из тех, кто всем сердцем принимает старые теории; по крайней мере единственный, кто готов бороться за них изо всех сил».
        Но силы его истощились. Во время летнего отдыха возле Триеста 6 сентября 1906 года Людвиг Больцман покончил жизнь самоубийством.
        Объединение принципов обратимости в возвышенных уравнениях Ньютона и необратимости повседневной жизни не стало задачей Больцмана, несмотря на тот факт, что именно с этой проблемой столкнулся Максвелл в 1867 году, когда он ощутил своего непослушного демона, который на протяжении более чем столетней дискуссии, смог осветить и объяснить ту самую сложность, которая оказалось для Людвига Больцмана необратимой.
        «Демон Максвелла жив до сих пор. После более чем 120 лет сомнительной жизни и по меньшей мере двух провозглашенных смертей, этот причудливый персонаж кажется более живым, чем когда-либо», - написали два американских физика, Харви Лефф и Эндрю Рекс в 1990 году, когда они опубликовали книгу об исторических источниках, иллюстрирующих историю демона Максвелла. Эту историю два физика считают незаслуженно забытой главой истории современной науки. «Демон Максвелла - это не более чем простая идея, - писали они. - Тем не менее он бросал вызов многим из лучших научных умов, и его литературная деятельность охватывает термодинамику, статистическую физику, теорию информации, кибернетику, пределы вычислений, биологические науки, историю и философию науки».
        В 1867 году физик Питер Гатри Тейт написал своему близкому другу и университетскому приятелю Джеймсу Кларку Максвеллу, спрашивая его, не пробежится ли тот критическим взглядом по рукописи об истории термодинамики до ее публикации. Максвелл ответил, что будет счастлив это сделать, несмотря на то, что с подробностями истории термодинамики он незнаком. Но он, возможно, мог бы обнаружить одну или парочку дыр. После чего Максвелл продолжил свое письмо, указывая на одну огромную дыру в работе, которой он еще даже не видел: и эта дыра заключалась во втором законе термодинамики.
        Идея Максвелла была проста: в контейнере с двумя отделениями - А и В - содержится газ. В перемычке, которая разделяет эти два контейнера, имеется дыра, которая может открываться и закрываться без приложения каких-либо усилий, другими словами, путем суперскольжения.
        «А теперь представьте себе определенную сущность, которая узнала пути и скорости всех молекул посредством простого осмотра, и которая не может выполнять никакой другой работы, кроме как открывать или закрывать дыру в перемычке, пользуясь способом скольжения без массы», - написал Максвелл Тейту. Далее он продолжил описание того, как это маленькое существо открывает отверстие каждый раз, когда быстрая молекула из левой камеры направляется к нему. Когда медленная молекула из той же камеры приближается к отверстию, оно остается закрытым.
        Таким образом из левой камеры в правую могу попасть только быстрые молекулы. И наоборот, только медленные молекулы из правой части камеры могут попасть в левую.
        Результатом станет то, что в правой части камеры соберутся быстрые молекулы, а в левой - медленные. Количество молекул в обеих камерах остается тем же, но их средняя скорость меняется. В правой камере температура повышается, в то время как в левой она снижается. Разница создана. «И тем не менее не было выполнено никакой работы, - пишет Максвелл. - Был задействован только интеллект очень наблюдательного и ловкого существа».
        Максвелл действительно обнаружил дыру во втором законе термодинамики: умное маленькое существо может создавать жар из обычного тепла, не производя при этом никакой работы. «Говоря коротко, - писал Максвелл, - если тепло - это движение конечных порций материи и если мы можем приложить к этим порциям инструменты, которые позволят работать с ними раздельно, то мы сможем воспользоваться преимуществом разницы движений различных пропорций для восстановления равномерно горячей системы, исходя из разницы температур или движения больших масс. Мы не можем этого сделать лишь потому, что недостаточно умны».
        Мы слишком велики и неуклюжи, чтобы обойти второй закон термодинамики. Но если бы мы были немного более ловкими и наблюдательными, мы смогли бы разделить молекулы в воздухе нашей кухни, направив их в холодильник и в духовку - и это бы не отразилось в наших счетах за электричество.
        Три года спустя Максвелл писал лорду Райли, другому физику: «Мораль такова: Второй закон термодинамики верен настолько же, насколько и утверждение о том, что если вылить в море какой-то объем воды, то мы никогда не сможем вновь получить тот же ее объем обратно».
        Этим Максвелл хотел показать, что второй закон термодинамики имеет только статистическую ценность: это закон, который применим на нашем уровне, а не для крошечных и очень умных существ. Когда мы описываем мир таким, как мы его знаем, в форме очень больших скоплений молекул, закон увеличения энтропии и снижения доступности энергии действительно применим. Но если бы мы были чуть более умными, мы смогли бы получить тепло из холода, просто открывая окно, когда быстрые молекулы залетали бы в комнату по пути от холодного ночного воздуха (хотя это и происходило бы довольно редко), или когда медленные молекулы хотели бы покинуть комнату.
        Вечный двигатель, основанный лишь на интеллектуальном наблюдении.
        Идею о маленьком создании Максвелл опубликовал в своей книге «Теория тепла» в 1871 году, и три года спустя другой физик, Уильям Томсон, назвал это существо демоном - не злобной сущностью, а «разумным существом со свободной волей и достаточным уровнем тактильной организации и восприимчивости, чтобы наблюдать отдельные молекулы материи и оказывать на них влияние».
        Демон Максвелла дразнит нас: причина, по которой нам приходится работать, чтобы получить тепло зимой, заключается в нашей собственной неадекватности, а не в неадекватности Вселенной. Все приходит в беспорядок и замешательство только по той причине, что мы слишком велики и неуклюжи, чтобы манипулировать отдельными компонентами материи.
        Максвелл таким образом указал на разницу между описанием беспорядочного движения отдельных молекул туда-сюда - как доказано в возвышенных уравнениях Ньютона - и описанием конечных порций материи - как доказано представлением о тепловой смерти в термодинамике - которая через несколько лет приведет к реальной смерти Больцмана.
        Термодинамика - это статистическая теория, которая говорит нам о мире, который мы можем узнать, но не можем получить, так как мы недостаточно умны. В действительности между различными формами энергии разницы нет - они одинаково доступны тому, кто знает, как ими пользоваться.
        Тот факт, что энергия становится все более и более недоступной, следовательно, связан с нашим описанием мира и теми возможностями для вмешательства, которые дает нам это самое описание.
        В девятом издании энциклопедии «Британика» 1878 года Максвелл написал о возрастающей недоступности энергии, ее рассеивании, о том, что она просачивается сквозь наши пальцы, о росте энтропии.
        Он указал на одну особенность: если взять два газа, то смешав их, можно получить определенные преимущества. Исчезновение разницы во время смешивания дает доступ к определенным видам работы. Если же газы одного вида, смешав их, мы ничего не получим - интуитивно это кажется вполне верным и правильным. Но это ведет нас к странной мысли. Максвелл писал: «Теперь, когда мы говорим, что два газа одинаковы, мы имеем в виду, что не можем отличить один от другого с помощью любых известных реакций. Маловероятно, но возможно, что эти два газа происходят из разных источников, и при том, что они предположительно являются одинаковыми, они могут оказаться разными - и, возможно, может быть открыт метод, позволяющий разделить их с помощью обратимых процессов». Таким образом, не исключено, что когда мы со временем станем умнее, то сможем установить разницу, которой мы раньше не видели. Следовательно, внезапно мы сможем обнаружить энергию там, где ее раньше не было. Рассеивание энергии не может быть установлено, пока мы не научимся ее отличать. Эта способность не является постоянной! Максвелл продолжает свою мысль
следующими выдающимися наблюдениями:
        «Из этого следует, что идея о рассеивании энергии исходит из объема наших знаний. Доступная энергия - это энергия, которую мы можем направить в любое желаемое русло. Рассеянная энергия - это энергия, на которую мы не можем наложить свои руки и направить по своему усмотрению - к примеру, это энергия спутанного перемещения молекул, которое мы называем теплом. Таким образом, беспорядок, как и соответствующий ему термин «порядок», являются не качествами материальных вещей как таковых, а существуют только в уме, который эти вещи воспринимает».
        И Максвелл продолжает: «Книга заметок при условии, что она ведется аккуратно, не будет казаться беспорядочной человеку неграмотному или ее владельцу, который отлично ее понимает. Но для любого другого человека, который умеет читать, она покажется необъяснимо запутанной. Аналогично и понятие рассеянной энергии не может быть доступно существу, которое не может преобразовать ни одну из природных энергий себе на пользу, или тому, который может проследить движение каждой молекулы и захватить ее в нужный момент. Только существо в промежуточной стадии, которое может использовать определенные виды энергии, в то время как остальные от него ускользают, может считать, что энергия неизбежно переходит из доступной формы в рассеянное состояние».
        Демон Максвелла смеется нам в лицо: второй закон термодинамики можно обойти, если только мы окажемся для этого достаточно умны. Вот только мы не настолько умны.
        Изгнание этого демона стало основной темой научной картины Вселенной 20 века. Если только с концепцией демона Максвелла все в порядке, единственное, что стоит между нами и вечным движением - это наша собственная глупость. Просто потому, что смертные недостаточно умны, мы обречены в поте лица зарабатывать себе на жизнь.
        Но есть ли цена, которую придется заплатить за то, чтобы стать такими же умными, как и демон Максвелла?
        Глава 2. Отсеивание информации
        Демон должен быть изгнан. Первые десятилетия 20 века стали одной длинной чередой побед идеи, что материя состоит из атомов и молекул. Идеи Максвелла и Больцмана, касающиеся статистического поведения больших скоплений подобных атомов и молекул, были подтверждены, несмотря на определенное сопротивление, которое оказалось для Больцмана столь фатальным.
        В конце 19 века споры о существовании атомов все еще были настолько ожесточенными, что проблему демона Максвелла можно было до поры до времени оставить в покое. Но чем дальше мы продвигаемся к 20 веку, тем яснее становится, что с этим демоном у нас серьезная проблема. В конце концов, оказалось, что имеется проблема со вторым законом термодинамики - то есть если бы мы имели достаточно знаний о мире, все было бы так, как мы хотим. Но как нам известно, все совсем не так.
        Венгерский физик Лео Сцилард в 1929 году выдвинул отличный вопрос: можно ли знать все о мире, не меняя его. Ответ был простым: нет, нельзя.
        В документе под устрашающим названием «Об увеличении энтропии в термодинамических системах при влиянии мыслящих существ» Сцилард задался вопросом о цене обретения знаний и о том, сможет ли такая цена «спасти» второй закон от демона Максвелла.
        Лео Сцилард сам дал ответ на собственный вопрос. Он выяснил, что цена знания для спасения второго закона была бы слишком высокой. Если вы хотите быть таким же умным, как и демон Максвелла, вам придется конвертировать огромное количество энергии, а, следовательно, создать огромное количество энтропии в противовес накоплению знаний. Демон получает свое преимущество, наблюдая за абсолютно каждой молекулой, будучи готовым закрыть отверстие немедленно. Но подобное преимущество перевешивается его ценой: чтобы быть готовыми закрывать и открывать заслонку между двумя камерами в нужный момент, нам придется изучить движение всех без исключения молекул. Так что нам придется измерить все частицы. А это имеет свою цену. Сцилард объясняет: «Можно предположить, что процедура изменения будет фундаментально связана с производством определенного среднего количества энтропии - и это восстановит соответствие со вторым законом».
        Данная оригинальная идея существенно повлияла на науку этого столетия - от теории информации и компьютерных наук до молекулярной биологии.
        Физики были в восхищении: демон был изгнан. Он работает только потому, что кое-что знает о мире - и это знание имеет высокую цену. С этого времени историки науки выступили вперед на поле научных баталий: «Почему Максвелл об этом не подумал?» Эдвард Е. Дауб задал этот вопрос в 1970 году в журнале истории и философии науки. Он ответил: «Потому, что его демон являлся созданием его теологии».
        Теология Максвелла, установил Дауб, происходила от Исаака Ньютона, основателя современной физики. Ньютон говорил о Боге, который видит, слышит и понимает все «не совсем как человек, не материально, способом, который нам полностью не известен. Подобно тому, как слепой человек не имеет представления о цвете, мы не имеем представления о том, каким образом всемудрый Бог воспринимает и понимает все происходящее», - написал Ньютон.
        Сцилард отринул божественное. «Демон Максвелла не был смертным, - написал Дауб, - так как он был создан по подобию Бога. И как Бог, он может видеть, не глядя, и слышать, не слушая. Если говорить коротко, он может получать информацию, не тратя при этом энергию. В общем, Сцилард сделал максвелловского привратника смертным».
        Анализ демона Максвелла, который выполнил Лео Сциллард, начался с изучения знания как части физического мира - озарение, как нечто, имеющее цену; измерения как материальное действие; ощущения как акт метаболизма; знание как работа; термодинамика мышления; внутренняя жизнь разума, связанная с его физической сущностью.
        Исключительно значимое событие в истории человеческого знания. Важная веха в восприятии человеком его окружения и самого себя.
        И еще более примечательно то, что анализ Сциларда в конечном итоге оказался неверным. С помощью его аргументов невозможно изгнать демона. Они не выдерживают критики, несмотря на то, что в них верили около полувека - вплоть до 1982 года.
        «Это одна из великих загадок социологии науки - почему этот очевидно неадекватный аргумент был столь широко и некритично принят, - написал в 1989 году физик Рольф Ландауэр, добавляя с едва скрытым нетерпением: - Лишь в последние годы появились четкие обсуждения, но они еще не получили широкого одобрения».
        Ландауэр, который работает в исследовательских лабораториях IBМ в Йорктаун Хайз, Нью Йорк, сам является одной из ведущих фигур, стоявших за озарениями, которые привели к окончательному изгнанию демона. Его провел коллега Ландауэра по IBM Чарльз Беннет в 1982 году.
        Изменение, получение информации не будут стоит ничего. Цену будет иметь избавление от этой информации. Знание не имеет цены. А мудрость - имеет.
        Как это часто бывало в истории науки, неверное заключение оказалось исключительно плодовитым. Анализ Лео Сциларда не выдерживает критики, но от этого становится не менее интересным, ведь Сциларду удалось во многом ухватить самую суть проблемы.
        На самом деле Сцилард вовсе не писал о том, что ему удалось изгнать демона Максвелла. Он пишет, как процитировано выше, «мы можем предполагать», что процесс измерения будет стоить нам выработки определенного количества энтропии - определенное количество существующей энергии станет недоступным. Он показывает далее, что количество произведенной энтропии будет по меньшей мере равно тому количеству энергии, которое будет произведено благодаря действиям демона, вооруженного своими знаниями.
        Так что на самом деле Сцилард предполагает, что измерение будет иметь свою цену в форме возрастания энтропии. Но он этого не доказывает.
        Но не так много людей заметили то, что озадачило Ландауэра. Каким образом аргумент Сциларда мог приниматься в течение половины столетия, если на самом деле он был неверным? Одна из главных причин этого, безусловно, тот факт, что способность демона опровергнуть один из самых фундаментальных законов физики казалась несколько обескураживающей. Второй закон был настолько фундаментальным для физики, что было ясно как день - демон Максвелла попросту не мог работать. Потому что, если бы он работал, мы смогли бы построить различные виды вечных двигателей и получать теплый воздух из морозного ночного воздуха. Так что никому не приходило в голову усомниться, что что-то здесь было не так - а Сцилард оказался опытным физиком, который обеспечил элегантный аргумент в пользу этого мнения.
        Не то чтобы анализ Сциларда не вызывал протестов. Но они поступали в основном от философов. Физики же никогда не питали особого уважения к философам, которые оспаривают результаты физических исследований, так как эти результаты вступают в противоречие с их философскими воззрениями. Протесты звучали от таких философов, как Карл Поппер, Пол Фейерабенд и Рудольф Карнап - самых влиятельных философов науки 20 века. Они протестовали в первую очередь потому, что их философии не слишком соответствовал факт понимания ментального феномена через физические характеристики. Так что их протесты не произвели особого впечатления.
        Более того, взгляды Сциларда образца 1929 года во многом напоминали воззрения квантовых физиков, которые возникли в 20-е годы относительно процессов измерения при изучении частиц и «кусочков», составляющих материю. Нильс Бор и его студент Вернен Хайзенберг указали, что измерения нарушают систему, в которой они выполняются. Конечно, это имеет мало общего с нашей проблемой, но это как раз то, что думали многие, когда некоторые физики попытались оптимальным образом выкристаллизовать аргументы Сцилларда.
        «Демон Максвелла не может работать, - заявлял Леон Бриллоун, физик в лабораториях IBM в Нью-Йорке в своей статье, где пытался расширить аргументацию Сциларда. Бриллоун уже обсуждал проблемы демона в работе «Жизнь, термодинамика и кибернетика», которая была опубликована в 1949 году. Он стал известным благодаря своей книге «Наука и теория информации» 1956 года. Предметы, которые Бриллоун выводит на арену дискуссии о демоне Максвелла, довольно интересны: жизнь, информация и механизмы контроля (кибернетика).
        Аргумент кажется кристально ясным: демон Максвелла находится в контейнере, наполненном газом при определенной температуре. Он следит за различными молекулами и проводит их отбор в соответствии со скоростью таким образом, что самые быстрые молекулы оказываются в одной из двух камер сосуда.
        Тем не менее поначалу газ является равномерно горячим. Это значит, что излучение и материя внутри сосуда находятся в равновесии и мы ничего не можем увидеть: так как все одинаково горячее, никакой разницы заметить нельзя. «Демон не может видеть молекулы, следовательно, он не может управлять дверью и у него не получится нарушить второй принцип», - писал Бриллоун.
        Демон Максвелла не работает, так как он ничего не видит. Это может показаться весьма специфическим утверждением, но речь идет о мысленном эксперименте - гипотетическом мире, который не напоминает нашу обычную жизнь, а призван проиллюстрировать физические законы во всей их простоте.
        В повседневной жизни все, на что мы смотрим, имеет примерно одинаковую комнатную температуру (не считая солнца и звезд, поверхность которых очень горячая). Но так как в обычном мире много света, мы можем видеть. Свет, который позволяет нам видеть, происходит от тела, которое намного горячее, чем то, на что мы смотрим (поверхность солнца или нить накала электрической лампы). В своей повседневной жизни мы можем видеть предметы, так как свет исходит от объектов, которые намного горячее, чем эти предметы. Мы живем в сложном мире, поэтому можем видеть - а демон живет в мире, где соблюдается баланс, и, следовательно, видеть от не может.
        Тем не менее Бриллоун решает прийти на помощь демону. «Мы можем оснастить его электрическим фонариком, так что он начнет видеть молекулы». Но фонарик будет иметь свою цену. Бриллоун подсчитывает стоимость заряженной батарейки и лампочки, которая будет испускать свет. Свет рассеивается по сосуду после того, как освещает молекулы, и превращается в тепло. Фонарик конвертирует доступную энергию батареи в тепло от рассеявшегося света. Энтропия возрастает. В то же время энтропия и уменьшается, так как молекулы, которые летают вокруг, сортируются по двум отсекам сосуда в соответствии с их скоростью. Но количество энергии, к которой мы можем получить доступ в подобном случае, будет меньше, чем количество энергии, к которой мы теряем доступ по мере того, как истощается батарейка.
        Бриллоун расширил этот анализ до более общей теории, касающейся того, каким образом физики могут осуществлять эксперименты, в которых необходимо вести измерение природных явлений. Его заключение было понятным. «Физику в его лаборатории ничуть не лучше, чем демону… Ему нужны батарейки, источник энергии, сжатый газ и т. д… Физику в лаборатории также нужен свет, чтобы он смог прочитать показания амперметров и других приборов.
        Знание имеет цену.
        Лео Бриллоун прояснил важный момент в работе Сцилларда: демон Максвелла не работает, так как информация выражается материальной величиной. Бриллоун был доволен. «Мы открыли очень важный физический закон, - написал он. - Каждое физическое измерение требует соответствующего возрастания энтропии». Такой вывод можно сделать из того факта, что демону сложно видеть в темноте.
        Но Бриллоун забыл поинтересоваться, может ли демон Максвелла ощущать свое окружение. Так что он пришел к заключению - как и многие физики с тех пор, к примеру, Денис Габор, изобретатель голографии - что второй закон был спасен только благодаря тому, что демон начал пользоваться фонариком. Но ведь демон - умный малый, и кто сказал, что ему нужен свет для того, чтобы стать более знающим?
        В 1982 году Чарльз Беннетт, физик из IBM, продемонстрировал, что демон отлично справлялся бы со своей задачей и в неосвещенном контейнере. Беннетт сконструировал оригинальный аппарат, в котором демон смог бы определять положение каждой молекулы совершенно бесплатно. Идея заключалась не в том, чтобы получать знание без конвертирования энергии - это было бы невозможно даже для демона. Идея заключалась в том, чтобы определять свое положение таким образом, что вся конвертируемая при этом энергия была бы доступной после того, как измерения были бы завершены.
        Когда мы используем фонарик, свет рассеивается и в конечном итоге превращается в тепло. Энергия оказывается недоступной. Но если мы сможем ощущать все, что происходит вокруг, то сможем обнаружить молекулы без того, чтобы использованная энергия становилась недоступной.
        Аппарат, который спроектировал Беннет, был весьма усовершенствованным. Фактически он мог работать только со «специальным изданием» демона Максвелла, в контейнере которого содержится газ, состоящий из единственной молекулы! Это может звучать как весьма странная версия гипотезы демона, но как раз она и пришла на ум Сциларду в 1929 году, когда он показал, что цены определения местоположения этой единственной молекулы как раз будет достаточно для спасения второго закона. Просто анализируя цену очень простого измерения - отправить ли молекулу направо или налево - Сцилард пришел к тому, что стало основой для всех последующих информационных теорий: ответ на вопрос «да/нет».
        Настолько упрощая проблему, Сцилард получил возможность задать вопрос: сколько будет стоит такой простой кусочек знания. С тех пор он стал известен как бит - самый маленький кусочек информации. Эта концепция стала одним из самых распространенных технических терминов, постоянно применяемых в конце 20 столетия. В своей статье о демоне Максвелла Сцилард стал основоположником всей современной теории информации.
        Сцилард предполагал, что измерение даже такого бита будет иметь свою стоимость. Но Беннетт доказал, что эта стоимость в случае, который анализирует Сцилард, может оказаться произвольно маленькой.
        Если задуматься об этом, то ничего странного нет: получение информации о местонахождении молекулы будет означать копирование информации, которая уже существует. Вы «считываете» состояние, а копирование подобной информации не обязательно будет иметь большую цену в виде энергии, которая становится недоступной. В конце концов можно сделать множество копий, и стоимость каждой из них будет относительно низкой. На самом деле это очень характерная черта информации, в отличие от многих потребительских товаров: может быть выполнено произвольное количество копий, а состояние оригинальной информации не изменится. Информацией можно пользоваться, не меняя ее состояния. Так с чего бы знаниям, которые получает демон, иметь цену?
        Рольф Ландауэр и Чарльз Беннет могли доказать, что никакой стоимости вообще не было. Но это не значит, что демон Максвелла может нарушить второй закон термодинамики. Это просто означает, что измерения вовсе не обязательно должны иметь цену. На самом деле демон платит не за то, чтобы получить информацию - а за то, чтобы снова ее забыть.
        В 1961 году Ландауэр доказал, что забывание всегда имеет цену. Когда вы избавляетесь от информации, стирая ее, приходится платить за это увеличением энтропии. Вам нужно избавиться от информации, так как измерение необходимо повторить: вам нужно очистить память, чтобы вновь обнулить измерительный аппарат.
        В случае с демоном Максвелла это означает, что он может обнаруживать молекулы в темноте и платить за это только преимуществом получения знания. Но демон очень быстро столкнется с такой проблемой: ему приходится сохранять информацию своего знания о большом количестве молекул, которыми он уже распорядился должным образом. Демон начинает тонуть в большом количестве знаний, накопленных от предыдущих наблюдений.
        Эту мысль в 1987 году обобщил Беннет: «Мы обнаружили причину, по которой демон не может нарушить второй закон: чтобы наблюдать за молекулой, ему сначала нужно забыть результаты предыдущих наблюдение. Это забывание, или уничтожение информации, будет иметь свою стоимость с точки зрения термодинамики».
        Можно возразить, что демон просто может помнить все. Тогда ему не будет нужды забывать и, следовательно, создавать энтропию. У нас от подобного количества информации наступило бы истощение - но мы ведь не демоны. Но это истощение показывает нам, что цена есть - цена памяти. Энтропия увеличивается по мере того, как память постепенно заполняется молекулами, которые давно уже распределены. Проблема поддержания такого огромного количества памяти превышает преимущества от обладания ею.
        Если взглянуть на относительные размеры в реальном мире, можно увидеть, что на практике это действительно представляет огромную проблему. В воздухе находится громадное число молекул. Даже если демону потребуется всего один бит информации о каждой молекуле (пропускать через отверстие или нет), у него вскоре закончится резерв памяти. Даже если у демона будет память, всех компьютеров в мире вместе взятых (10 миллионов миллиардов бит), память, в которой он хранит результаты измерений, закончится еще до того, как ему удастся снизить энтропию в одном грамме воздуха всего на одну десятую миллионной доли процента! В воздухе молекул невообразимо много - они просто очень, очень малы. Мы живем в мире, где объема памяти, эквивалентного всей информации, которую обрабатывает мозг в течение жизни, будет недостаточно, чтобы запомнить всего по одному биту информации о каждой молекуле в единственном литре воздуха.
        Так что факт заключается в следующем: демон Максвелла не сможет функционировать, так как ему придется все забывать, а это обойдется дороже, чем вся приносимая им польза. Эта идея может показаться странной, но она указывает нам на очень важный факт: в информации интересно то, что от нее приходится избавляться. Сама по себе информация - предмет очень скучный. А вот то, как от нее избавиться - и за счет чего - это уже весьма интересно.
        К примеру, вы стоите у кассы супермаркета. Все ваши покупки уже посчитаны. Каждый предмет в вашей корзине имеет свою цену. Кассир вводит каждое значение цены, складывает их и получает сумму - итого, скажем, 27,80 долларов. Эта сумма является результатом вычислений, включающих в себя сложение нескольких чисел.
        Что будет наиболее информативным - результат вычислений? Эта сумма представляет собой одно число - 27,80 - а само вычисление является коллекцией нескольких чисел - к примеру, 23 различных цен. Может показаться, что больше информации содержится в результате - ведь когда мы выполняли сложение в школе, учитель всегда объяснял нам, что нужно получить правильный ответ. Но на самом деле в результате гораздо меньше информации, чем в самой задаче. В конце концов, существует множество различных комбинаций товаров, которые могут приводить к такой же итоговой сумме. Но это не означает, что вы всегда можете определить, что содержится в корзине, зная только ее итоговую стоимость.
        Кассир за кассой уничтожает информацию после того, как установит итоговую сумму. В этой ситуации кассиру все равно, какие товары вы выносите из магазина и сколько стоит каждый из них - при условии, что вы их все оплатили.
        Значимой является общая цена, даже несмотря на то, что в ней содержится очень мало информации - или, если быть более точным, значение имеет тот факт, что в ней содержится мало информации. Она содержит ровно такое количество информации, которое является релевантным в данном контексте.
        Вычисления - это способ избавления от информации, в которой вы более не заинтересованы. Вы просто отсеиваете то, что не нужно.
        Это противоречит нашему обычному представлению о том, что информация является чем-то очень позитивным, хорошим. Мы привыкли рассматривать информацию с позитивной точки зрения, но это может оказаться полностью нецелесообразным - это предрассудок, который оказывает влияние на человека, живущего в информационном обществе.
        Как утверждает Чарльз Беннет, «мы платим за то, чтобы нам доставляли газеты, а не уносили их. Интуитивно может показаться, что запись предыдущих действий демона может быть ценной (или по меньшей мере их ценность может быть бесполезной). Но «вчерашняя газета» (результат предыдущих измерений) забирает у демона ценное место в памяти, и стоимость очистки этого места нейтрализует ту пользу, которую демон извлек из газеты, когда она еще была свежей. Возможно, идея о том, что информация может иметь негативную ценность, сегодня, в эпоху растущих опасений по поводу загрязнения окружающее среды и информационному взрыву, который приносят компьютеры, кажется более естественной, нежели она казалась еще недавно.
        В лабораториях IBM отлично известно, что информация тесно связана с энтропией, которая является мерой беспорядка. Время от времени мы можем просто складировать наши старые газеты в подвале. Но информация тоже нуждается в рециркуляции - избыток информации приведет нас к хаосу.
        Но нам всем кажется, что информация - это благо, воплощение порядка, педантичности и правильных результатов. Этому мы научились, когда изучали арифметику в школе: все предварительные вычисления сделать на черновике, чтобы затем представить в чистовике аккуратно записанный результат. Мы научились избавляться от информации, а не приобретать ее. Тем не менее мы живем в мире, который верит, что информация - это то, что является ценным в информационном обществе.
        Да, пожалуй, с нашим обычным восприятием информации действительно что-то не так (или с восприятием информации учеными в сфере естественных наук - эти два понятия не совпадают). Демон Максвелла уже указал нам на часть проблемы. Но кое-что было скрыто у него в рукаве - и мы снова возвращаемся к Людвигу Больцману.
        За несколько лет до того, как умер Джеймс Кларк Максвелл, Больцман опубликовал серию работ, в которой разъяснял удивительную теорию о связи между понятием энтропии, которое выросло из учения об ограничении эффективности паровых двигателей, и теорией тепла как статистического завихрения мельчайших компонентов материи. Максвелл так и не узнал об этих работах, и, как пишет историк Мартин Кляйн, соответственно он «лишился удовольствия увидеть связь между энтропией и вероятностью».
        Идея Больцмана была проста. Он ввел разделение между тем, что известно, как макросостояния и микросостояния - между характеристиками больших конгломератов материи и индивидуальными компонентами этой материи. Макросостояния - это такие показатели, как температура, давление, объем. Микросостояния включают в себя тщательное описание поведения каждого индивидуального компонента.
        Температура облака газа - это макросостояние, который не может многое сказать нам о микросостояниях. Температура говорит нам о том, что молекулы неорганизованно движутся по отношению друг к другу со средней скоростью, которая выражается температурой и распределением скоростей, которое является статистическим и известно, как «распределение Максвелла-Больцмана». Оно говорит нам о том, что большинство молекул движутся со скоростями, близкими к средним, в то время как несколько молекул имеют скорости, которые намного больше или намного меньше средних показателей. На самом деле это не представляет для нас большого интереса: мы можем знать макросостояние - определенную температуру, но это не говорит нам почти ничего о состоянии отдельных молекул.
        Так как при данной температуре у нас есть 117 тысяч миллионов миллиардов молекул (а обычно гораздо больше), то не слишком важно, у какой молекулы какая скорость, если они распределены по правилу, которое устанавливает распределение Максвелла-Больцмана - а это так и есть, раз уж они постоянно сталкиваются друг с другом.
        Существует невообразимое количество различных способов распределения скоростей между … надцатью миллиардами молекул, которое будет соответствовать данной температуре. Существует множество микроскопических состояний, которые соответствуют макросостоянию, выражаемому температурой - и действительно неважно, какие из них на самом деле присутствуют в помещении.
        Чем выше температура, тем больше скоростей, из которых можно выбирать. Увеличивается и количество микросостояний, которые соответствуют данному росту макросостояния - температуры.
        Идея Людвига Больцмана, проще говоря, состояла в том, что макросостояния, которые реализуются через множество различных микросостояний, являются более неорганизованными, чем макросостояния, соответствующие всего нескольким микросостояниям. Согласно Больцману чем большим количеством микросостояний сопровождается макросостояние, тем большей будет энтропия последнего.
        Макросостоянию «температура в помещении 21 градус по стоградусной шкале» соответствует очень много микросостояний, так что все их сосчитать очень сложно. Поэтому Больцман использовал математический фокус, известный еще с эпохи Возрождения, когда числа стали слишком большими, чтобы с ними оперировать: он взял логарифм количества микросостояний и сделал этот логарифм равным энтропии. Это просто означает, что, если вы будете спрашивать не о миллионе миллиардов (10^16^) микросостояний или миллиарде миллиардов (10^18^), а всего лишь о том, равен ли логарифм их числа 15 или 18. Более того, использование логарифмов несет в себе и еще одно важное преимущество, если речь идет о подсчете микросостояний.
        Но важнее всего является базовая идея, неважно, каким математическим способом вы ее выразите: энтропия является мерой того, сколько микросостояний мы можем не принимать в расчет и почему мы выбираем вместо этого макросостояния. Энтропия - это мера того, насколько нам не нужно быть аккуратными - мы просто можем смести все под ковер, используя общий термин, который скажет нам все, что нужно знать - то есть температуру.
        Будучи людьми, мы любим тепло. Температура представляет для нас интерес. Нас мало волнует движение молекул (точно также, как политические фигуры часто заинтересованы в своих избирателях только тогда, когда их набирается достаточно для состояния, которое может оказать пользу на выборах). Макросостояние - это выражение интереса, релевантность. Оно заключает в себе интерес. Нам интересно знать.
        Хороший пример - покер. У вас есть колода карт. Когда вы ее покупаете, она находится в очень специфическом макросостоянии. Карты положены по порядку мастей и рангов. Это макросостояние соответствует только одному микросостоянию - когда все карты находятся в том порядке, в котором они поступают с завода.
        Но прежде чем начнется игра, карты нужно перетасовать. Когда у вас будет колода перетасованных карт, у вас все еще будет одно макросостояние - перетасованные карты - но существует практически бесконечное количество микросостояний, которые соответствуют этому макросостоянию. Все способы, которыми могут быть перетасованы карты, различны - но у нас недостаточно энергии, чтобы их выразить. Поэтому мы просто говорим: карты перетасованы.
        Чтобы начать игру, каждому игроку дается пять карт - «рука». Эта рука теперь является макросостоянием, в котором заинтересованы игроки. Оно может иметь различные формы. некоторые макросостояния включают в себя сходные карты - к примеру, пять карт той же масти, хотя и не находящиеся в последовательности - флеш. Другие макросостояния могут представлять собой пять последовательных карт, хотя и различных мастей - стрейт. Стрейт может быть сформирован различными способами - но их не слишком много. Существует гораздо больше вариантов формирования не-стрейта.
        Среди множества состояний, которые описываются макроскопическим «стрейтом», есть небольшая группа стрейтов, которые известны как стрейт флеш. Здесь карты находятся не только в последовательности - они еще и одной масти. Лучшим из всех является флеш-рояль - последовательность от десятки до туза одной масти. Существует только 4 микросостояния, которые соответствуют макросостоянию «флеш рояль» - а вот макросостоянию, известному как «пара», соответствует астрономическое число микросостояний.
        Ценность в покере - это выражение того, сколько микросостояний соответствует макросостоянию. Ваша рука является «сильной», если она не предполагает множество вариантов и, следовательно, встречается редко.
        Существует выраженная связь между вероятностью и энтропией. Чем большим будет количество различных карт, которые могут складывать ту или иную руку, тем выше будет вероятность, что вам попадется такая рука. Таким образом, чаще всего вам приходится иметь дело со «слабыми» руками (с большим количеством энтропии), а не с «сильными» руками, где макросостоянию соответствует только очень небольшое количество макросостояний.
        Цель игры - выяснить, у кого имеется макросостояние с самым низким уровнем энтропии.
        Огромное количество микросостояний на самом деле настолько несущественно, что в покере для них даже нет названий. В ваших картах может не прослеживаться никакой схемы, и единственное, что вы можете заявить - это «крупные карты» - макросостояние, которое соответствует любому микросостоянию. Так как люди играют в покер для своего удовольствия, в игре есть возможность оказать влияние на макросостояние путем изменения микросостояния - то есть индивидуальных карт: вы можете тянуть карты. Это может помочь улучшить макросостояние до такого, которому будет соответствовать уже не так много микросостояний. Вы играете роль демона Максвелла - если вам повезет, вы вытащите хорошие карты вместо тех, от которых избавляетесь.
        В игре есть и возможность притвориться, что макросостояние, которое у вас есть на самом деле, соответствует только очень небольшому количеству микросостояний - даже если на самом деле это и не будет правдой. Это явление известно под названием «блеф» и предполагает использование более продвинутых теорий, нежели нам предлагает Больцман. О них мы поговорим позже, в Главе 5.
        Связь между энтропией и вероятностью может дать нам представление о том, почему увеличивается энтропия: вероятность получить низкоэнтропийное макросостояние меньше, чем вероятность высокоэнтропийного. Таким образом, все движется по направлению к более высокой энтропии.
        Если макросостояние меняется, оно будет непреклонно вести к другому макросостоянию с еще более высоким уровнем энтропии - и, следовательно, с ним будет связано больше микросостояний, чем с первым. Следить за миром становится все более сложной и утомительной задачей.
        В этом нет ничего таинственного. Все это становится очевидным, как только определено макросостояние. Но как миру узнать о том, что именно мы находим настолько скучным, чтобы не напрягать себя отслеживанием этого?
        Больцман объяснял, что энтропия - это выражение количества микросостояний, которые соответствуют данному макросостоянию. Это может звучать как очень субъективная концепция, так как энтропия, по-видимому, выражает то, что нам неизвестно об известном макросостоянии. Высокая температура соответствует высокой энтропии, так как чем выше скорость молекул, тем больше существует вариантов образования различных схем их движения. Наш недостаток знания о микросостояниях растет по мере того, как в гостиной становится жарче. Энтропия - это мера невежества, но это комфортное невежество: на самом деле нет никаких причин, которые побуждали бы нас знать, куда направляется каждая молекула и с какой скоростью.
        Энтропия - это выражение грубого структурирования, которое применимо на том уровне, на котором мы описываем предметы. Тепло - это весьма грубая концепция: имеется огромное количество знаний, которые мы радостно игнорируем. Тепло - это концепция, которая включает в себя огромное количество энтропии, так как эта концепция весьма грубая и она не рассматривает большую часть знаний о микросостояниях, которые мы не удосуживаемся приобрести. Ветер и течение - это несколько менее грубые концепции, так как мы знаем достаточно много о том, куда направляются молекулы, когда говорим, что на улице теплый бриз, а не просто заявляем, что: «На улице тепло».
        Энтропия - это мера информации, к которой нет немедленного интереса - микросостояния, только думая о которых, мы уже устаем. Энтропия - это концепция, которая предполагает наличие значения только тогда, когда мы можем объяснить, за чем именно мы не будем следить. Концепция энтропии предполагает, что мы объяснили, какое макросостояние нас интересует. Но независимо от того, какое именно состояние мы выбираем - его энтропия растет.
        Второй закон говорит нам, что мир становится все сложнее описать: беспорядок растет, его становится все больше, и все в конечном итоге превратится в трение и тепло. Беспорядок - это такой вид порядка, который настолько изобилует деталями, что становится беспорядком.
        Откуда миру знать, что именно мы расцениваем как беспорядок? Почему наши учебники физики никогда не рассказывают нам о том, что концепции подобные энтропии бессмысленны, если не объяснить, какое именно макросостояние имеется в виду? Зачем учить школьников и студентов термодинамике, не рассказав им о том, что Максвелл и Больцман все время упоминали как способ, которым мы описываем мир? Так как подсознательно физики всегда знали о том, что интересует человека - тепло.
        Это негласная предпосылка всей современной термодинамики - люди любят тепло. Вот почему термодинамика описывает тепло и сходные с ним макросостояния - то, что интересует людей. В свою очередь микросостояния - определенный порядок атомов и молекул - это то, что интересует физиков.
        Но дать определение энтропии можно только тогда, когда мы знаем, кто его дает. Энтропия неопределима, пока нам не станет известной степень точности наблюдателя. Учителям физики это кажется настолько очевидным, что они не видят никаких причин рассказать об этом своим студентам.
        Именно на это намекал физик Эдвин Джейнс, когда выступал в Санта Фе в 1990 году - на важность задать вопрос: что означают вещи, те вещи, о которых написано в наших учебниках физики. Джейнс переформулировал современную версию термодинамики и очень ясно осветил старые моменты работ Больцмана. В 1979 году он написал: «Энтропия в термодинамической системе - это мера степени невежества человека, чье знание о ее микросостояниях состоит всего лишь в оценке макроскопического количества Х, которое определяет ее термодинамическое состояние. Это полностью «объективное» количество в том смысле, что функция зависит только от Х и не зависит от чьей-либо индивидуальности. Следовательно, нет причин, почему она не может быть измерена в лаборатории».
        Таким образом, энтропия может быть точно определена, когда вы установили уровень описания.
        Эта концепция не является субъективной в том плане, что для каждого наблюдателя будет существовать собственная энтропия. Каждый, кто заинтересован в тех же макро- и микросостояниях, может обнаружить одинаковую меру энтропии. Но она является субъективной в том плане, что не будет иметь никакого смысла, пока вы не спросите у человека, заинтересованного в определении энтропии, в чем конкретно он заинтересован.
        Это, впрочем, не исключает того, что энтропия является мерой невежества. Ведь она является именно мерой того невежества, которое сопровождает данный уровень грубости вычислений.
        «Но с чего бы моей машине интересоваться тем, что я знаю о мире?» - спросил один физик в Санта Фе, когда Джейнс объяснял эти вещи. Ответ действительно очень простой: потому, что она построена такими же людьми, как и вы. Потому, что двигатель машины будет иметь как раз ту приблизительность, которую люди используют при описании мира: мы ощущаем тепло - но не ощущаем молекул. Наше описание мира приобретается через обработку того, что мы ощущаем. И оно воспроизводится в тех машинах, которые мы строим на базе своего знания.
        Философ Пол Фейерабенд говорил о Больцмане: «Со своим осознанием гипотетического характера всех наших знаний Больцман намного опередил свое время - а возможно, и наше собственное».
        В 1948 году инженер Клод Шеннон задал очень хороший вопрос: «Сколько стоит передать сообщение из одного места в другое?». Сцилард задавал вопрос, сколько будет стоит измерение. Шеннон же заинтересовался тем, сколько будет стоить общение. Отправным пунктом стала концепция бита - разницы между двумя идентичными состояниями: ответом на вопрос «да/нет».
        Анализ Шеннона оказался революционным. Базируясь на идеях Сциларда, он стал основателем современной теории информации.
        Когда мы говорим об информации в нашей повседневной жизни, мы имеем в виду ее содержание. Но Клода Шеннона интересовало не содержание. Его интересовала продолжительность телефонных разговоров.
        Шеннон был инженером в лабораториях Белла, знаменитом исследовательском отделе AT&T. Он изучал сложность передачи сообщений в форме сигналов. Он был заинтересован в определении того, что требуется для передачи специфического сообщения через специфическое соединение - к примеру, телефонную или телексную линию.
        Как можно измерить сложность передачи сообщения?
        Шеннон предположил, что сложность коммуникации можно выразить с помощью понятия «неожиданное значение». Как измерить неожиданное значение букв алфавита?
        Мы знаем, что следующий символ, который перед нами появится, будет буквой. Мы знаем также, что алфавит состоит из 26 букв. Таким образом неожиданность для нас будет выражаться фактом, что каждый символ состоит из одной из 26 возможных букв. Когда мы видим букву, неожиданность для нас будет ограничена пределом, что перед нами - именно эта буква, а не любая другая из 25 возможных.
        Выразить теорию Шеннона можно так: каждый символ - это макросостояние, которому могут соответствовать 26 различных микросостояний, то есть отдельных букв. Каждый символ обладает определенной степенью неожиданности, которая выражается его способностью быть одной из этих 26 букв. Получение отдельной буквы, таким образом, содержит неожиданное значение, которое исходит из факта, что оно исключает появление остальных 25 букв.
        Это позволяет точно выразить сложность коммуникации: отдельный символ - это макросостояние, неожиданное значение которого определяется тем, сколько микросостояний ему соответствуют.
        Шеннон долго сомневался, как назвать эту величину. Он рассматривал возможность использования слова «неуверенность» и слова «информация». Математик Джон фон Нейман, известный как отец логической структуры современных компьютеров, пытался убедить Шеннона, что это неожиданное значение нужно назвать энтропией, поскольку сходство с концепциями термодинамики было настолько удивительным, что он, как отмечалось, спорил с Шенноном: «это даст тебе большое преимущество в спорах, так как в любом случае никто не знает точно, что такое энтропия».
        В конце концов Шеннон выбрал формулировку «информационная энтропия», но так как никто не знал, что такое энтропия, его теория вошла в историю как теория информации.
        В реальности, следовательно, «информационное общество» - это на самом деле «общество энтропии» - общество невежества и беспорядка.
        Проще всего дать определение этой концепции информации, если мы ограничим себя общением с помощью специального алфавита - бинарных чисел. Когда мы применяем бинарные числа, как сегодня это делается везде в коммуникации и компьютерной индустрии, у нас есть только два фундаментальных значения для выражения себя: 0 или 1.
        Будучи макросостоянием, бинарная цифра соответствует только двум равновероятным микросостояниям. Когда мы получаем бинарный символ, наше неожиданное значение ограничено: или/или. Но ведь именно эта степень неожиданности, когда мы различаем две одинаково равные возможности, была открыта Сциллардом и в дальнейшем именовалась «один бит»: информация, которая выражается ответом на вопрос «да/нет», то есть разницей между двумя возможностями. Когда мы получаем бит, мы получаем кусочек информации, который соответствует разнице между двумя микросостояниями. Таким образом, прежде чем неожиданность станет существенной величиной, нам придется получить хотя бы несколько бит.
        В символе, который известен как часть алфавита, содержится несколько большее количество информации. Здесь прибытие определенной буквы исключает не только одну-единственную другую возможность, а целых 25. Таким образом, когда мы получаем одну букву, мы получаем определенное количество бит - а точнее, 4 или 5.
        На практике, конечно, все несколько сложнее. Язык отличается избыточностью - в нем есть лишние символы. Нам не нужно знать все буквы, чтобы мы могли угадать слово в «Колесе фортуны». Таким образом, на практике буквы обладают в среднем меньшей информативностью, чем пять бит. В датском содержание информации на одну букву составляет около 2 бит, а в более систематизированном языке, таком, как немецкий, значение одной буквы уменьшается до 1,3 бит. Более того, буквы используются неодинаково, следовательно, получив «А», мы получим не так много информации, как получив «Z». В среднем каждое микросостояние (буква) обладает вероятностью, которая пропорциональна числу различных микросостояний. Но вероятность каждой буквы пропорциональна и ее частоте использования, которая также связана с числом различных микросостояний в целом. Как знают участники «Колеса фортуны», информационная ценность буквы обратно пропорциональна частоте ее использования. Чем реже встречается буква, тем больше информации содержит ее присутствие.
        Вооруженный этим точным определением информации, которая может быть измерена как количество бит, Шеннон смог получить несколько очень полезных уравнений, с помощью которых можно управлять телефонными линиями и размерами кабелей. Его основное заключение было таким: всегда можно передать сообщение без ошибок, если имеется достаточная полоса пропускания.
        Полоса пропускания выражает способность коммуникационного канала передавать информацию, определяемую в количестве бит в секунду. Телефон, к примеру, может передавать 4000 бит в секунду, тогда как телевидение передает 4 миллиона - в тысячу раз больше. Хороший радиоприемник находится примерно посередине с его 16000 бит в секунду.
        Шеннон знал, что если полоса пропускания будет больше, чем информационное содержание единицы сообщения, это сообщение можно будет передать без потерь.
        Это очень полезно знать, если вы зарабатываете себе на жизнь, продавая людям телефонные линии.
        Но это не слишком соотносится с информацией в повседневном понимании. Как мы все знаем, можно вести очень продолжительный разговор и при этом не передавать почти никакой информации - или написать огромное количество слов, которые не будут нести в себе никакого определенного значения.
        Термин «информация» не слишком волновал Шеннона. На самом деле он вообще не слишком любил это слово и подчеркивал, что разработанная им теория - это теория коммуникации, теория о передаче информации, а не о значении информации. Данный объем информации может содержать глубокие откровения - или просто откровенный вздор. Это не играет роли - телефонный счет будет одинаковым и в том, и в другом случае.
        Но это не делает аналитическую работу Шеннона откровенным вздором. То, что Шеннон называл «информацией», столь же реально, как и то, что Клаузиус называл энтропией. Телефонный звонок имеет свою цену. Чтобы ваша теща могла пощебетать, необходимо передать сигнал. Но все это может и не иметь ничего общего с содержанием информации.
        Информация - это мера всего, что она могла бы сказать, а не того, ЧТО она сказала.
        Информационное содержание в коммуникации - это выражение объема, который мог бы быть передан - а не того, который был передан на самом деле. Точно так же и энтропия при определенной температуре - это выражение того, сколькими разными способами могут расположиться молекулы, не приводя ни к каким изменениям, информация - это выражение того, сколькими способами могут расположиться буквы, чтобы не потребовался еще один кабель.
        Термодинамика имеет дело с макросостояниями, которые интересуют людей: тепло. Теория информации имеет дело с макросостояниями, которые интересуют телефонные компании: символы.
        Но в определении информации, данном Шенноном, есть кое-что странное. Оно устраняет саму идею значения и ограничивается только тем значением, которое могло бы присутствовать - но вовсе не обязательно присутствует. Если сравнить это с нашим повседневным пониманием информации, то данное определение может показаться очень скудным. С другой стороны, оно невероятно точное, и мы могли бы простить ему за эту точность определенное упущение.
        Тем не менее термин «информация» не всегда может быть особо точным. Это в огромной степени субъективная концепция: речь идет о том, насколько неожиданным для нас может оказаться сообщение. Она говорит нам о том, что буква «А» содержит в себе определенную информационную ценность, так как мы знаем: вместо нее могла дойти любая другая из 25 букв алфавита - но не дошла: дошла буква «А».
        Но что, если бы нам было неизвестно, что мы имеем дело с буквой из 26-буквенного алфавита? Сколько информации содержала бы «А» в этом случае? Определение информации Шеннона ничего нам об этом не говорит.
        Информация имеет определение только тогда, когда мы определили, кто говорит, с кем говорит и в каком контексте. Мы не можем дать определение информации Шеннона, пока не будем знать, какие допущения по обоюдному согласию принимают передатчик и приемник. Таким образом Шеннон предпринимает странный маневр: сначала он выбрасывает любые разговоры о значениях - а затем дает определение информации как зависящей от столь фундаментальных связей, что мы о них даже не говорим.
        Если мы не будем знать, сколько микросостояний соответствует каждому макросостоянию, мы вообще не можем вести речи об информации. Только когда мы определяем макро- и микросостояния, мы можем знать количество информации. Точно так же, как и в случае энтропии.
        Информация очень тесно связана с энтропией: энтропия данного макросостояния измеряется количеством соответствующих ему микросостояний. Чем их больше, тем выше энтропия. Информация - это нечто, чем мы обладаем, когда знаем, какие микросостояния задействованы.
        Буква в тексте имеет энтропию, которая определяется тем фактом, что на ее месте мог быть один из 26 символов. Информация - это знание о том, каким именно символом она является. Информационная ценность знания о том, какое микросостояние задействовано, зависит от того, сколько вообще микросостояний может быть задействовано. У символа есть определенная энтропия, и знание о его реальном микросостоянии - какая буква? - таит в себе определенное количество информации, которое соответствует энтропии данного символа.
        Таким образом, мы не можем определить энтропию или информацию, если нам не известен контекст.
        Отсюда происходит множество непониманий, в первую очередь потому, что «информация» - это нагруженное значением слово со знаком плюс, выражение, которое мы спонтанно ассоциируем с чем-то «хорошим». В течение десятков лет информация ассоциировалась с порядком - а энтропия с беспорядком.
        Эта идея ведет свое происхождение от математика Норберта Винера, основателя кибернетики - теории контрольных систем. В своей книге «Кибернетика» 1948 года он говорит, что информационная теория пришла к нему примерно в то же время, как и к Шеннону (который опубликовал ее в 1948 году). Несколькими строчками далее Винер провозглашает, что «точно так же, как количество информации, в системе есть мера ее степени организованности, так что энтропия системы - это мера ее дезорганизации».
        Эта точка зрения находится весьма далеко от точки зрения Шеннона. Если же говорить точнее, то идея Винера является противоположностью тому, что утверждал Шеннон. Но она получила большое влияние особенно в свете изучения демона Максвелла. Леон Бриллоун с энтузиазмом развивал идею Винера, обобщив ее в концепции негэнтропии - «без-беспорядка», то есть порядка.
        Звучит интригующе - но это не может быть верным. И в действительности чтобы эта идея стала верной, Бриллоуну пришлось изменить знак концепции информации Шеннона. Из этого изменения выросли десятки лет непонимания. Информация Шеннона - это энтропия: количество выборов, количество микросостояний, неопределенность. Бриллоун же просто поменял символ: информация - это порядок, то есть негативная энтропия.
        Восприятие информации как порядка лежит ближе к нашему повседневному пониманию «информации», нежели понятие Шеннона. Так что понятие негэнтропии Бриллоуна и Винера оказалось соблазнительным. Проблема просто заключается в том, что нельзя просто играть с символами в уравнении, иначе можно полностью лишить его смысла.
        Датский физик Педер Воэтманн Кристиансен говорит об этом так: «Люди думают, что им удастся постичь сущность смысла, поменяв знак бессмыслицы». Винер и Бриллоун оказались слишком нетерпеливыми.
        Энтропия - это мера количества информации, знание которой нас не интересует. Информация - это то, что можно в изобилии найти в состоянии, в котором энтропия высока. Но это не значит, что мы обладаем этой информацией - это означает только, что она там есть и что мы могли бы ее получить, если бы она была нам нужна.
        Информация - это то, что можно обнаружить в беспорядке. В беспорядке больше информации, нежели в порядке. Чем больше беспорядок, тем больше информации. Чем больше микросостояний, тем больше информации. Чем больше микросостояний воплощены в макросостоянии, тем больше информации мы отбрасываем, когда сосредотачиваемся на макросостоянии. Макросостояние «тепло» соответствует невообразимо огромному числу микросостояний, о которых мы не знаем, если просто обращаем внимание на температуру.
        Беспорядок сложно описать. Особенно в деталях.
        Покойный американский физик Ричард Файнман выразил это так: «Мы измеряем беспорядок тем количеством способов, которым может быть изменено внутреннее содержание таким образом, чтобы извне все выглядело по-прежнему».
        Энтропия - это мера количества информации, которую мы не принимаем во внимание, когда рассматриваем систему снаружи: движение газа как температура, серия букв как набор символов. Если мы внутри системы, мы можем получить эту информацию, если она будет нам нужна. Если мы снаружи системы, мы «отсеиваем» ее - или вообще никогда не обладаем ею.
        Информация - это выражение разницы между нахождением внутри и снаружи: температура/молекулы, количество букв/сообщение. Информация и энтропия сообщают нам нечто о разнице между описанием или контролем системы снаружи и изнутри.
        Если мы посмотрим на газ снаружи, со своего уровня описания, где нас больше всего интересует тепло, мы можем суммировать все в сжатом общем описании: макросостояние тепла измеряется в виде температуры. Если же мы посмотрим на газ с «его собственного» уровня описания, где все состоит из молекул в движении, нам придется перечислить огромное количество бит, которые описывают огромное количество простых состояний: микросостояния молекулярного движения, которые измеряются как скорости.
        Если мы будем рассматривать газ снаружи, мы сможем выделить определенное количество энергии тепла постольку, поскольку мы соблюдаем второй закон термодинамики, который описывает газы извне. Если мы взглянем на него изнутри, мы можем получить намного больше энергии из молекулярного движения газа - но это если нам удастся избавиться от всей той информации, которую мы уже получили.
        Пока мы находимся снаружи, мы можем быть полностью индифферентны к той информации, которая имеется внутри газа. Но в это время мы обязаны соблюдать второй закон термодинамики и называем эту информацию «энтропия».
        Если мы хотим получить доступ к энергии хаотического теплового движения, мы должны признать все микросостояния молекулярного движения, которые до этих пор мы игнорировали, просто заявляя, что тепло подразумевает определенный уровень энтропии. Мы должны получить информацию обо всех и каждых из этих микросостояний.
        Но теперь у нас проблема: нам придется либо напрячься, чтобы сохранить контроль над всей этой информацией - или снова ее забыть. В долгосрочной перспективе и то, и другое окажется слишком дорогостоящим.
        Демон Максвелла хочет описать газ сразу и изнутри, и снаружи. Он хочет знать, где находятся молекулы - и в то же самое время наслаждаться теплом. Но так не получится, даже если вы и демон.
        В 1988 году Войцех Зурек задал важный вопрос: а что, если демон настолько хитер, что сначала начинает измерять все молекулы, а затем суммирует все свое полученное знание в очень простом описании, к примеру: «Все молекулы находятся в левой камере»? Эта информация не содержит большого числа бит - на самом деле только один. Избавиться от нее не будет стоить дорого, и тем не менее она содержит знание, которое можно использовать, чтобы выиграть джекпот.
        Знание о нашем мире интересно тем, что иногда оно может быть обобщено с такой завораживающей красотой, что великие озарения можно уложить всего лишь в несколько строчек. И демон должен быть в состоянии сделать то же самое - и одновременно наслаждаться своей наградой.
        В конце концов - он же демон, а не смертный?
        Глава 3.Бесконечные алгоритмы
        Если наука может достичь своих целей, то и демон Максвелла тоже может достичь своих целей - пробить дыры в самом фундаментальном законе природы, открытом наукой.
        В действительности это последствия вопроса, заданного Войцехом Зуреком в 1988 году: если единственная причина, по которой не работает демон Максвелла, заключается в том, что демону приходится тратить огромное количество энергии на то, чтобы забыть все, что он узнал, демон мог бы суммировать свои знания в новой формуле, которая не потребует за забывание высокой платы. Затем он сможет воспользоваться практически всеми преимуществами своего знания мира на молекулярном уровне: он сможет извлекать тепло из ночного мороза - бесплатно. Второй закон термодинамики будет нарушен, вечный двигатель станет возможным - и привычное научное видение мира окажется под угрозой.
        Так что, скорее всего, у демона не получится «сжать» свои знания до нескольких простых формул и данных, которые рассказажут всю историю молекул в контейнере, где действует демон.
        Но если демон не сможет этого сделать, это наверняка будет не по силам и человеку? Целью науки всегда было создание наиболее краткого из всех возможных описания мира. Но этой краткости, с которой может быть описан мир, есть свой предел. Иначе с демоном Максвелла будут проблемы.
        Это следствие вопроса Войцеха Зурека: если мы сможем доказать, что у нас получится описать весь мир в достаточно краткой форме, самое фундаментальное утверждение в нашем восприятии мира будет сломано: нарушится второй закон термодинамики.
        Демон Максвелла - это не просто проблема изучения тепла и термодинамики. Демон Максвелла - это проблема для всей нашей космографии - понятие о том, что весь мир может быть детально описан всего лишь несколькими короткими уравнениями почти божественной красоты, является неверным.
        Так и есть. Это было доказано в 1930 году в ходе изучения одной из самых базовых задач, лежащих в основе математики. Это было открытие, которое полностью преобразило ситуацию для математиков и логистиков, открытие, которое заставило ученых признать, что они никогда не смогут ничего доказать в этом мире, что человеческое понимание мира будет навсегда состоять только из интуитивных озарений, когда нельзя будет доказать, что люди знают о мире больше, чем могут объяснить через формальные системы.
        Это осознание, которое по понятным причинам было названо самым глубоким из всех когда-либо созданных доказательств, касается пределов уверенности человеческого знания, пределов того, что мы в состоянии доказать. Это доказательство того, что все доказать нам не удастся - даже если мы будем знать, что это правда.
        Когда математик Курт Гедель опубликовал доказательство своей теоремы в январе 1931 года, он вряд ли осознавал, что это может соотноситься с термодинамикой и невозможностью построения вечного двигателя. Потребовалось еще полстолетия и стало возможным почти с облегчением осознать, что именно теорема Геделя привела к объяснению того, почему не работал демон Максвелла.
        Ведь в теореме Геделя мы просто вплотную подходим к самому порогу всех формальных знаний - и, следовательно, в каком-то смысле к единственному точному знанию, которым мы в состоянии обладать: бесконечность истины никогда не получится охватить одной-единственной теорией.
        Только сам мир настолько велик, чтобы понять весь мир. Невозможно создать такую карту всего мира, которая включала бы в себя абсолютно все, если только эта карта не будет являться самой территорией - а в этом случае она, конечно, не будет картой.
        Современное представление математики о своих собственных основах было уничтожено одним ударом. Мечты об уверенности увяли.
        «Wir Mussen Nur Wissen, Wir Werden Wissen». Это заключительная фраза, которую произнес великий математик Давид Гильберт в своей великой лекции, когда его родной город Кенигсберг сделал его почетным гражданином 9 сентября 1930 года. «Мы должны знать. Мы будем знать».
        В течение десятилетий Давид Гильберт высказывался в пользу ясных и определенных логических основ математики. В 1900 он перечислил задачи, решение которых позволит взять основы математики под полный контроль. Необходимо было показать, что математическая наука включает в себя связную, непротиворечивую и исчерпывающую логическую систему.
        Снова и снова в течение первых десятилетий 20 столетия Гильберт подчеркивал, что подобное абсолютное разъяснение основ математики не за горами и мысль о том, что любая математическая задача может быть решена, имеет под собой основания. «Мы все в этом убеждены!», - сказал он и продолжил описанием мечты математика: «В конце концов, когда мы посвящаем себя решению математической проблемы, нас привлекает именно зов, который мы слышим внутри себя: вот проблема, ищи решение, ты можешь найти его чистой силой своей мысли, так как в математике нет места понятию «ignorabimus» - «не знаем и не узнаем».
        В 1930 году, когда Гильберту было 68 лет, он ушел с поста профессора в Готтингене, столицы немецкой математики, и одна из наград, которой он был удостоен, стала для него особенно ценой - он стал почетным гражданином своего родного города. Церемония проходила осенью, когда Немецкое общество немецких ученых и физиков собралось на свою 91-ю конвенцию в Кенигсберге, который играл очень важную и особую роль в интеллектуальной истории Германии - именно здесь жил и всю жизнь работал философ Иммануил Кант.
        Давид Гильберт решил прочитать по этому случаю большую лекцию по случаю получения этого звания - лекцию, в которой он смог бы провести связь с Кантом, одним из самых великих философов современности - а, возможно, и самым великим. В работе под названием «Naturerkennen und Logik» он высказал прямую, хотя и вежливо сформулированную критику величайшего сына Кенигсберга.
        В конце 1700 годов Кант осознал, что человеческое знание базируется на определенном количестве предпосылок, которые предшествуют опыту. Мы можем познавать мир только потому, что наше знание базируется на серии концепций и категорий, таких, как время и пространство, которые сами по себе не могут быть познаны. Мы смотрим на мир через очень специфические рамки, которые мы не можем подвергать сомнениям, так как они сами по себе составляют предпосылку для того, чтобы мы вообще были в состоянии видеть. Кант говорит об априори в знаниях, концепциях и категориях, которые являются предвзятым и необходимым условием для любого понимания.
        С этим не согласился Гильберт. «Кант сильно переоценивал роль и размеры априори, - отмечал он по этому поводу. - Теория априори Канта содержит антропоморфический шлак, от которого нужно освободиться. После того, как мы от этого избавимся, останется только то априорное знание, которое является основой чистого математического знания».
        Другими словами, его проект заключался в том, чтобы закрепить математику несколькими логическими математическими принципами, из которых все остальное может быть окончательно доказано. Это значило, что логика сможет объяснить большинство из того, что исходит из человеческой интуиции - следовательно, не будет необходимости в априорных знаниях Канта - вещах в нашем понимании, которые не могут найти рационального объяснения. И в окончательном анализе объяснение понимания будет основано на факте, что мы то, что мы есть и мы воспринимаем мир так, как мы это делаем. Гильберт хотел отойти от этого нелогичного априорного знания. Он хотел получить полностью прозрачное объяснение наших знаний.
        В 1800-х годах французский философ Огюст Конт стал основоположником позитивизма - философской школы, которая говорит, что нам нужно ограничиться только знанием, которое имеет позитивное подкрепление - то есть может быть получено через опыт или путем логических, или математических доказательств. Все остальное ненаучно. Конт серьезно критиковал Канта.
        Но по мнению Гильберта, позитивизм продвинулся не слишком далеко. Он выразил свое мнение по поводу Конта и его обсуждения проблемы нерешаемых задач (что является проблемой для любой философии, которая принимает только знание, правильность которого может быть доказана). Гильберт утверждал: «В попытках дать пример нерешаемой задачи философ Конт однажды сказал, что науке никогда не удастся установить секрет химического состава тел Вселенной. Через несколько лет эта проблема была решена… Истинная причина, почему, по моему мнению, Конт не мог найти нерешаемую задачу, состоит в том факте, что такой вещи, как нерешаемые задачи, не существует».
        Нет предела познанию - все может быть понято, и однажды все будет понято. Мы должны знать. Мы будем знать.
        В тот день Гильберт пришел на местную радиостанцию. Два кенигсбергских математика позаботились о том, чтобы свои заключения он мог повторить в студии, а его слова могли попасть в эфир и быть записаны для потомства.
        Констанс Райд, которая написала хорошую биографию Гильберта, отмечает: «Его последние слова, произнесенные в микрофон, были твердыми и уверенными: «Мы должны знать. Мы будем знать». Когда он поднял глаза от бумаги и техник выключил запись, он засмеялся. Запись, которая была сделана по время последней части его речи в Кенигсберге, все еще существует. И в конце, если слушать очень внимательно, можно услышать, как Гильберт смеется».
        Но Гильберт не знал, что в числе слушателей этого обращения был никому не известный 24-летний математик их Вены, который двумя днями ранее, 7 сентября 1930 года в первый раз, скорее всего, без всякой задней мысли в том же самом Кенигсберге рассказал своим друзьям-математикам о сделанном им открытии - открытии, которое было основано на программе Гильберта об установлении основ математики. Но это открытие полностью разрушало эту программу.
        Этим молодым человеком был Курт Гедель. Его упоминание об этом открытии прошло практически незамеченным среди его коллег. Он сделал его на семинаре по эпистемологии науки, который посещали многие великие математики тех дней. Однако важность этого открытия дошла до них только после того, как его теорема была опубликована.
        17 ноября Гедель представил статью, в которой содержались сделанные им доказательства, в журнал «Monatshefte fur Mathematik und Physik». Она была опубликована в январе 1931 года, но в рождественский сочельник 1930 года ассистент Геделя Пол Бернейс написал Геделю с просьбой предоставить ему копию для печати. Когда Бернейс рассказал Гильберту о работе Геделя, Гильберт «несколько рассердился». Но он высоко показал себя и как человек, и как ученый в 1939 году, вместе с Бернейсом расширив работу Геделя и добавив в нее несколько важных технических деталей.
        На могильном камне Гильберта в Геттингене высечены слова: «Мы должны знать. Мы будем знать». Но он прожил достаточно долго, чтобы понять: на самом деле нам это никогда не удастся.
        В 1910-13 годах британский философ и математик Бертран Рассел и математик А.Н. Вайтхед опубликовали работу «Principia mathematica», которая была призвана вывести все математические теории из законов логики. Готовя эту работу, Рассел обнаружил то, что сегодня известно как «парадокс Рассела», который во всех отношениях испортил их общий проект. Выяснилось, что математике свойственны неотъемлемые противоречия: парадоксы появляются в системах, которые во всем остальном являются вполне логичными. Проблемы начались тогда, когда математические величины начали соотноситься сами с собой. Но Рассел считал, что с этой проблемой можно справиться. И очевидно, было найдено красивое техническое решение.
        Статья Геделя, написанная в январе 1931 года, носила название «О формально неразрешимых утверждениях в «Principia mathematica» и сходных системах». Другими словами, свое осознание Гедель напрямую связывает с работами Рассела и Вайтхеда.
        Бертран Рассел был человеком широких интеллектуальных способностей. Он стал одним из доминирующих философов 20 века, занимаясь почти всеми философскими дисциплинами (и в течение своей жизни принимая очень различные философские позиции). Когда он, как ему казалось, решил все фундаментальные задачи в «Principia mathematica», он оставил математическую логику.
        В 1963 году он писал: «Прошло уже 50 лет с тех пор, как я серьезно работал над математической логикой, - и практически единственная работа, которую я с тех пор прочел - это работа Геделя. Я, конечно, понял, что работа Геделя имеет фундаментальное значение - но она меня озадачила. Она заставила меня порадоваться тому, что я больше не занимаюсь математической логикой».
        Тем не менее именно благодаря работе Геделя тема столетия действительно начала разворачиваться.
        «Я лгу». Это утверждение, парадокс лжеца, преследовало европейскую мысль на протяжении тысяч лет. Если оно истинно, то оно ошибочно - и наоборот. Лжец, который говорит, что он лжет, должен говорить правду: если он лжет, то, когда он говорит, что лжет, на самом деле не лжет.
        Существует множество более техничных версии этого парадокса, но смысл у них один: при соотнесении с самим собой возникают сложности. Это касается случаев, когда человек утверждает, что он лжет, а также случаев, когда человек говорит очень кратко. Такие парадоксы отвратительны. Один из них известен как «антиномия Ричарда» и касается он теории множеств.
        Гедель уничтожил надежду математической логики изучить утверждения, напоминающие подобные парадоксы - или антиномии, как их предпочитают называть философы. Одно из очень немногих нематематических предложений в его работе 1931 года гласит: «Аналогия этого аргумента с антиномией Ричарда бросается в глаза. Он также тесно связан и с «Лжецом».
        Оригинальная идея Геделя заключалась в том, чтобы принять утверждение «Я не могу быть доказан». Если это верно, мы не можем это доказать. Если это неверно, то мы можем это доказать - то есть мы доказали правильность чего-то, что не является правильным. Утверждение может быть верным тогда и только тогда, когда оно не может быть доказано.
        Для математической логики это было не очень хорошо - но не потому, что это было парадоксом, противоречием. Проблема скорее заключалась в том, что утверждение «Я не доказуем» верно. Оно значит, что существует истина, которую мы не можем доказать. Существуют истины, к которым мы не можем прийти путем математических или логических доказательств.
        Это неформальная версия доказательства Геделя - даже учитывая, конечно, что изначально оно было выражено в значительно менее строгой версии и менее формальных терминах. Гедель показал, что утверждения могут быть закодированы в виде чисел. Следовательно, он перевел проблему с утверждениями, которые опираются сами на себя, в числа, которые «опираются сами на себя».
        Это простая, но очень глубокая идея. И она ведет к пониманию того, что логическая система никогда не сможет доказать свою последовательность. Истина или правильность логической структуры или языка никогда не может быть доказана изнутри. Вам нужно находиться вне системы и сказать: «Она последовательна. Она цельная». Последовательность и свобода от противоречий никогда не могут быть доказаны изнутри системы.
        Математик Эндрю Ходжес выразил это так: «Особое утверждение Геделя заключалось в том, что так как это невозможно доказать, то в определенном смысле это правда. Но чтобы сказать, что это «правда», необходим наблюдатель, который мог бы взглянуть на систему со стороны. Это невозможно показать, работая внутри аксиоматической системы».
        Логика не может обойтись без человека.
        «Люди часто воспринимают теорему Геделя как нечто негативное», - писал британский математик Роджер Пенроуз в 1988 году. Осознание Геделя обычно воспринимается как знак всего, чего не может сделать человек. Или, как об этом пишет датская философская литература, она воспринимается как аксиома бессилия. И на самом деле, доказательство Геделя является также и доказательством бессилия. Но не бессилия человека - а бессилия логики.
        Мы никогда не сможем избежать необходимости в собственной силе суждений. Гедель доказал, что люди знают больше, чем они могут узнать оттуда, откуда получают знания. Способность понимания сути достигает гораздо большего, нежели любое логическое построение. Теорема Геделя является беспрецедентным вкладом в креативность человеческого мозга.
        Но исторические обстоятельства сложились так, что открытие Геделя напоминало о заключениях предыдущей эпохи больше, чем знаменовало собой открытие новой.
        Программа Гильберта была не более чем математическим выражением самонадеянности, которая влияла на философию науки на рубеже столетия. Позитивизм Конта осуждал любое знание, которое невозможно получить на основании опыта или логической дедукции. В Вене 20-х годов прошлого века эта философия была усовершенствована и отточена до направления, которое известно, как логический позитивизм. Круг философов и математиков отточили требования позитивизма до требования, что мы должны иметь возможность проверить знание, прежде чем принимать его на веру. Мы должны иметь возможность доказать, что оно верно.
        Следствием этого усовершенствования стала смерть позитивизма. Выяснилось, что он противоречил с тем, как естественные науки использовали индукцию, при которой общее знание может быть получено из серии наблюдений. В конце концов никто никогда не знает, нарушит ли следующее явление, которое мы наблюдаем, закон, который только недавно стал известен.
        Подобный крах позитивизма не вызвал удивления у Геделя, который посещал встречи в венском кругу: вся его математическая философия была вдохновлена Кантом, который подчёркивал, что мы не можем доказать все, что знаем, но должны принять: оно базируется на основаниях, которые не могут быть доказаны - априорных категориях.
        Но Гедель был не просто оппонентом позитивизма. Он был платонистом. Его взгляды на математические числа были частично заимствованы от греческого философа, который вывел философию идей около 400 года до н.э. Идея Платона заключалась в том, что за воспринимаемой нами с помощью органов чувств реальностью лежит еще более реальная реальность, состоящая из фундаментальных принципов, идей, для которых реальность, которую мы воспринимаем, является не более чем подобием. Но эта реальность существует, осознаем мы это или нет.
        Эта точка зрения существенно контрастировала с мнением большинства математиков в начале 20 века (но сегодня она получила гораздо более широкое распространение). Давид Гильберт полагал, что математика является своеобразной игрой, которая доказывает свою правильность через формальную последовательность. Бертран Рассел воспринимал математику просто как один из видов прикладной логики. Другие, к примеру, датчанин Лютцен Брауэр, полагали, что математические величины представляли собой усовершенствованную человеческую практику - то есть нашу интуицию.
        Но Гедель полагал, что реальность этих величин не имеет ничего общего с тем, можем ли мы доказать их последовательность или то, что они могут быть доказаны логически или применены на практике. Целые числа или другие математические величины существовали «там» задолго до того, как мы осознали их существование.
        Эти взгляды Гедель сохранял с середины 20-х годов и на протяжении 30-х годов, когда он получал глубокие результаты в математической логике - один за другим. Он полагал, что эти взгляды являются жизненно важными для его научных достижений. Однако он их не обсуждал. Он не публиковал свои философские воззрения, даже несмотря на то, что философия являлась одним из главных интересов его жизни. Только в 1944 году его взгляды получили широкую огласку - в юбилейном сборнике статей в честь Бертрана Рассела. Математик и философ Соломон Феферман говорил о его статье так: «Гильберт умер в 1943 году, за год до того, как появился Гедель».
        «В процессе подготовки вступительной главы по Геделю для предстоящего полного издания его работ я был поражен огромным контрастом, - писал Феферман, главный редактор Собрания работ Геделя, - между глубокими платоновскими убеждениями, которые Гедель сохранял относительно объективных основ математики и особой осторожностью, которую он проявлял в раскрытии этих убеждений».
        Можно задать вопрос, чего стоило ему это молчание. Гедель не делился с людьми источником своих озарений. Он напрямую не раскрывал своих верований о мире. Он говорил другим только то, что мог доказать.
        Гедель вел очень одинокую жизнь, доверял очень немногим людям и несколько раз лечился в санаториях по поводу депрессии и переутомления. Он был сдержанным и подозрительным - не до такой степени, чтобы это обеспокоило докторов - несмотря на то, что был озабочен своим здоровьем. Его депрессия усугублялась и в 70-е годы превратилась в паранойю с ее классическим синдромом страха отравления. В 1977 году ситуация стала критической - его жена попала в больницу и больше не могла за ним ухаживать. Он не открывал дверь медицинскому персоналу и 14 января 1978 умер. Его тело нашли в позе эмбриона. «Недоедание и истощение», которые стали результатом «нарушений психики» - такой была официальная причина смерти.
        Он внес самый большой вклад в то, чтобы человеческий мозг вышел за пределы формально доказуемого, который когда-либо появлялся в области логического мышления. Но это воспринималось как утверждение бессилия, техническая особенность - с исторической точки зрения - локализованное восстание против чрезмерной веры в науку.
        Сам Курт Гедель признавал следующую формулировку, которая пришла к нам от математического логика Хао Ванга: «В философии Геделю так и не удалось найти то, что он искал: новый взгляд на мир, его базовые составляющие и правила, по которым они складываются. Несколько философов, особенно Платон и Декарт, утверждают, что в определенные моменты жизни у них возникал интуитивный взгляд на подобные вещи, отличный от нашего повседневного взгляда на мир».
        Безусловно, у Геделя тоже были подобные откровения. Но он не осмеливался их обсуждать. Он осмеливался открывать нам только те из них, которые мог однозначно толковать. Он осмеливался делиться своими откровениями только в том виде, какими они представали снаружи - с точки зрения всего остального общества.
        Чудо математики состоит в том, что этого было достаточно, чтобы и другие могли увидеть свет.
        Весной 1935 года 22-летний Алан Тьюринг, который только что закончил докторат, посещал лекции, которые проводил математик М.Х.А. Ньюман в Кембридже, Англия. Предметом лекций были фундаментальные задачи математики. Отправная точка - программа Гильберта. На лекциях говорилось, что Гедель ясно и четко показал: центральные элементы программы Гильберта не выдерживают критики. Но оставался один вопрос, который не удалось решить Геделю: так называемая проблема разрешимости - Entscheidungsproblem.
        Эта самая Entscheidungsproblem рассматривается по-другому: если у нас есть математическая система, которая говорит о частном предположении - можем ли мы решить, возможно ли вывести это предположение из системы? Гедель показал, что в любой закрытой системе возникнут вопросы, на которые не будет ответов - правдивые утверждения, которые не могут быть выведены. И это было критично, так как показывало, что мечта раз и навсегда уладить все в математике является недостижимой.
        Проблема решения, может или нет быть выведено то или иное отдельное предположение, на первый взгляд гораздо больше должна занимать инженеров - это проблема, которая затрагивает специфические и конкурентные вопросы. Безусловно, она интересует и математика, но для всех остальных она должна казаться значительно менее важной, чем сама фундаментальная проблема - что мы не в состоянии доказать все.
        Но нет. Даже если этот вопрос может показаться скучным - ответ на него определенно таковым не является.
        В своих лекциях Ньюман спрашивал, можем ли мы создать своего рода «механический процесс», который был бы применим к математической задаче с целью определить, имеет ли она решение. В сущности, это было как раз то, о чем спрашивал Гильберт: существует ли рецепт, который может нам сказать, способны ли мы вывести специфические следствия из теории? Желательно, чтобы это был способ, который не потребует слишком много воображения и при этом действительно будет механическим - алгоритм, как называют это математики.
        «Механический процесс». Алан Тьюринг принял во внимание выражение Ньюмана. Он подумал о машинах - машинах, которые могли бы считать. В 1935 подобные машины уже существовали - но они не представляли особого интереса. И Тьюринг начал рассматривать принцип работы подобных машин: что нужно, чтобы машина могла решить математическую задачу и определить, может ли предположение быть получено из теоретической системы?
        Требовалось не так уж много. Тьюринг изобрел простую логическую машину, которая не слишком много умела. Она могла выполнять несколько инструкций: писать, читать и выполнять в своей памяти исправления. Немногим больше, чем обычная печатная машинка.
        Но Тьюринг оснастил свою логическую машину бесконечно большой памятью. Он предусмотрел для машины возможность записывать свою деятельность на рулоне бумаги бесконечно долго. Эта бумага могла перемещаться вперед и назад, так что машина - как и печатная машинка - работала на определенном участке в определенный момент времени. Этот бесконечный рулон бумаги - лента - был бесконечным вот почему: на самом деле неважно, насколько точно машина выполняла свои инструкции. Ведь у нее было достаточно памяти и достаточно времени.
        Тьюринг понял, что такая простая машина - которая известна сегодня как машина Тьюринга - могла бы на самом деле решить многие задачи Гильберта по дедукции - и как раз потому, что Гедель изобрел элегантный логический маневр, благодаря которому можно было рассматривать любой вид математических конструкций под видом чисел. Это была универсальная машина, способна решить любые арифметические задачи. Любые известные выполнимые вычисления можно было выполнить на машине Тьюринга, которая, следовательно, воплотила принцип счетной машины в ее чистом и обобщенном виде.
        Но вскоре Тьюринг понял и кое-что еще: алгоритм может быть написан так, что будет для машины «не пережевываемым» в понятной для нее манере. Были числа, к которым она не могла подобраться. И не потому, что числа были слишком большими - а потому, что алгоритм был слишком непостижим: невозможно было сказать, сможет ли машина справиться с числом, пока операция не была выполнена - а это могло занять бесконечно много времени. Таким образом никто не мог знать, удастся ли ему получить результат в течение конечного периода времени.
        Это значит, что Entscheidungsproblem Гильберта была неразрешимой. Мы не можем создать алгоритм, который говорил бы нам, может ли что-либо быть выведено из математической системы.
        Это заключение важно само по себе - и к нему одновременно и независимо пришел и другой ученый - американский логик Алонзо Черч.
        Но в открытиях Тьюринга есть и еще одна интересная вещь: ему удалось сделать сразу два открытия одновременно, летним днем, лежа на лугу. В своей биографии Алана Тьюринга Эндрю Ходжес описывает это так:
        «Алан доказал, что не существует никакой «чудесной машины», которая могла бы разрешать все математические задачи. Но в процессе он открыл кое-что столь же чудесное - идею универсальной машины, которая могла бы взять на себя работу любой машины».
        Тьюринг создал теорию машин, которые могли считать. Несколько лет спустя Вторая мировая война привела к тому, что значительные ресурсы были брошены на срочное развитие электронных компьютеров, особенно в Великобритании и США. Британцы пользовались ими, чтобы расшифровать секретные немецкие коды коммуникации. Американцы использовали их, помимо всего прочего, для создания атомной бомбы.
        Со времен Второй мировой войны компьютеры стали обычным делом. Уже десятки лет человек увлечен идеей тех бесконечных возможностей, которыми наделили нас компьютеры и которые позволяют нам контролировать мир и следить абсолютно за всем.
        Но факт заключается в том, что как только была изобретена концепция и теория вычислительных машин, Алан Тьюринг тут же осознал: мы не можем вычислить все. Человеческий разум оказался в состоянии сформулировать идею об универсальной вычислительной машине в тот самый момент, когда стало ясно: мы не в состоянии вычислить все механически. Существуют вопросы, возможность ответа на которые приходит только тогда, когда эти ответы получены - но не раньше.
        Глубина этих отношений может оказаться для нас чуждой. Тезис Черча-Тьюринга просто утверждает, что мы можем вычислить все, что уже было вычислено. Вы можете делать все то, что, как вам известно, вы можете делать. А узнать, можете ли вы это сделать, вы сможете только после того, как уже сделаете!
        Сегодня, когда компьютеры стали вездесущими, эта идея более знакома нам как «проблема остановки Тьюринга»: если говорить в целом, можем ли мы определить, когда компьютер закончит определенное вычисление? Ответом будет «нет»: мы не можем знать заранее, когда компьютер закончит вычисление (если, конечно, раньше он этого не делал).
        Аналогично мы не можем знать, закончит ли компьютер вычисления вообще - до тех пор, пока он их не закончил. Пока он не закончил, мы не знаем, закончит ли он или будет продолжать работать вечно.
        Это, конечно, не касается простых вычислений повседневной жизни - относительно них у нас есть большой опыт. Но мы знаем это только потому, что у нас уже есть подобный опыт. Нет принципиальных универсальных логических правил, которые могли бы сказать нам то, что было бы нам не известно.
        Тезис Черча-Тьюринга и проблема остановки Тьюринга говорят нам о том, что мы не можем получить знаний иначе, чем через опыт. Невозможно заранее сказать, что произойдет.
        В этом отношении компьютеры сходны с искателями истины и маленькими детьми. Все, что мы можем сделать - это ждать, пока они закричат: «Я закончил!».
        «Большинство математиков, возможно, предпочли бы ограничить разглашение информации о текущем статусе математики «членами семьи», - писал в 1980 году Морис Клайн в своем предисловии к книге о том, как математика теряет уверенность. - Если об этих проблемах узнает общественность, это будет так же нехорошо, как распространять сведения о чьих-то проблемах в браке».
        И действительно, в течение многих последних лет прошло несколько волн кризиса. Последовательность этих событий подытожил Руди Рукер в своей книге, опубликованной в 1987 году: «Теорема Геделя показывает, что человеческая мысль является более сложной и менее механической, нежели мы могли ранее полагать. Но после первоначального волнения 30-х годов результат свелся к небольшому количеству технической математики. Теорема Геделя стала частной собственностью представителей математической логики, и многие из этих академиков впадают в высокомерие при любом предположении о том, что эта теорема может иметь какое-то значение для реального мира».
        Философы тоже не слишком преуспели, хотя в начале 30-х годов польский философ Альфред Тарский действительно представил сходные с Геделем аргументы, демонстрирующие, что мы никогда не сможем вывести истины из системы, находясь внутри нее.
        Но теорема Геделя все же стала широко известной, и не в последнюю очередь потому, что в 1979 году американский ученый-компьютерщик Дуглас Хофстадтер опубликовал очень красивую, очень сложную и очень знаменитую книгу «Godel, Escher, Bach и Kомпания», в которой он указывает на духовное родство Иоганна Себастьяна Баха (1685 -1750), чью музыку современники находили чересчур «математической», графического художника Мориса Эшера (1898 -1972), до сих пор не вполне признанного коллегами, и Курта Геделя (1906 -1978), информация о котором только сейчас распространяется в широких кругах.
        Существовала и другая причина, почему мир начал замечать Геделя: стало ясно, что феномен, на который он указал, не был ограничен только странными парадоксами древних греков. Недоказуемость и неразрешимость являются фундаментальными характеристиками нашего мира.
        Дальнейшее развитие теоремы Геделя в 60-е годы шло под различными названиями - теория алгоритмической информации, алгоритмическая степень интеграции, алгоритмическая случайность. Но какое бы название мы ни выбрали, отцов-основателей этого направления было три: Рэй Соломонофф, Андрей Холмогоров и Грегори Чаитин.
        Сложно? На самом деле все не так сложно, как кажется. На самом деле с помощью этой теории можно гораздо проще выразить то, что открыли Гедель и его последователи. Она дает нам разумное определение того, чем на самом деле является случайность - а это важно, так как это дает нам намек на то, что такое порядок.
        Отправной точкой здесь являются числа. Что такое случайное число? Так как все три эти джентльмена были математиками, у них была склонность к бинарным числам - то есть числам, которые состоят только из нулей и единиц: 010110100110 …
        Такие числа сложно воспринимать визуально - но если перед ними поставить запятую, то они будут выглядеть как старые добрые десятичные дроби: 0.10110100110. Является ли это число случайным? На самом деле мы просто записали серию случайных двоичных цифр. Но была ли это просто случайность?
        Мы могли с таким же успехом 12 раз бросить монетку, обозначив «орла» как 1 и «решку» как 0. В этом случае, конечно, число было бы случайным? Можем попробовать: 100010000111 - нет, никакого обмана: мы бросили монетку 12 раз. Но если мы сделаем это еще раз, число, конечно, будет другим: 110011010000.
        Конечно, можно было сделать и что-то совсем другое. К примеру, можно было устроить проверку нашего знания бинарных номеров, написав, допустим, 0.010101010101.
        Вот это уже не кажется случайным - это последовательность 01. Такую последовательность можно было выразить проще: 0 точка 6 раз 01. Но на самом деле этот пример довольно хитрый, так как выразить данное число можно даже более кратко: это бинарное представление 1/3.
        Смысл заключается в том, что определенные числа могут быть представлены в гораздо более краткой форме. К примеру, 111111111111111111 можно записать как «18 раз единица».
        Если использовать десятичную систему, 0.42857142857 можно записать как 3/7, а 1234567891011121314151617181920 как «последовательность цифр от 1 до 20».
        Но могут ли последовательности, которые мы получаем, бросая монетку, также быть записаны в краткой форме? Нет, не могут. Ведь они в сущности являются информацией о 12 последовательных событиях, полностью независимых друг от друга. Не существует системы, которая могла бы определить, появится ли в следующей позиции 0 или 1. Да, мы вполне можем ожидать, что много раз выпадут нули или единицы, а вся последовательность при этом будет состоять примерно из одинакового количества тех и других, так как мы ожидаем выпадения «орлов» и «решек» с примерно одинаковой вероятностью. Однако порядок их будет произвольным. В нем не будет системы.
        Конечно, мы можем подбросить монетку 12 раз и получить последовательность 010101010101, которая может быть выражена очень кратко - но это не будет происходить слишком часто. На самом деле примерно можно подсчитать, что нам для этого придется подбрасывать монетку тысячи раз, прежде чем мы сможем получить эту последовательность (и любую другую специфическую последовательность). Не стоит принимать это во внимание.
        Таким образом, случайные числа нельзя описать более кратко. Но другие - можно, к примеру, 0.42857142857 может быть записано как 3/7.
        Таким образом, различия между случайными и упорядоченными числами может быть выражено так: случайные числа - это числа, которые нельзя описать более коротким образом, а упорядоченные - можно. Именно это мы и подразумеваем под порядком.
        Теория этих трех джентльменов гласит, что таким образом мы получаем очень хорошую теорию порядка и случайности. Случайность - это то, что не может быть выражено более кратко в виде алгоритма. Случайные числа - это числа, которые нельзя выразить короче, чем они есть.
        Противоположный случай - упорядоченные числа. «3/7» - это правило арифметики, алгоритм, который говорит нам, как получить последовательность 0.42857142857 (если мы согласимся иметь дело только с первыми 12 цифрами). Таким образом, эта последовательность является менее случайной, чем 0.32857142877, где изменены две цифры и, вероятно, получилось число, которое не может быть выражено простой дробью.
        Но можем ли мы быть уверены? Кто сказал, что 0.35657142877 не является некоей простой дробью - ведь, возможно, мы просто в спешке это просмотрели?
        Возможно, найдется читатель, который найдет алгоритм для последовательности 0.35657142877, который будет короче, чем сама последовательность. Если это произойдет, будет доказано, что последовательность не является случайной. Но до тех пор мы можем предполагать, что она таковой является.
        Тем не менее никто не знает, что именно может предпринять хитрый читатель: и в определенном смысле именно это и доказал Гедель.
        Мы не можем установить одно общее правило, которое будет говорить нам, как установить, является ли число случайным или нет - может ли оно быть выражено более коротко или нет. Это есть прямое следствие открытия Геделя. Это теорема Геделя - именно то, что он доказал.
        Мы знаем, что число может быть выражено в более краткой форме, только тогда, когда понимаем, что это возможно. До тех пор мы не можем этого утверждать.
        Случайных чисел больше, чем упорядоченных. Большинство чисел невозможно представить в более коротком виде, нежели они уже есть. Это можно понять интуитивно благодаря способу, по которому мы (возможно) создаем случайные числа: мы просто смотрим на упорядоченное число 3/7), записываем его в десятичной форме - и меняем две цифры. Результат (предположительно) будет представлять собой случайное число. Но мы можем изменить и две другие цифры, или поменять уже измененные цифры на другие. Результат (предположительно) тоже будет случайным числом. (Важно, что алгоритм, описывающий способ создания «беспорядочных» номеров, не может быть выражен более кратко, нежели само число - иначе все пойдет насмарку. Число 0.32857142877 может быть представлено как 3/7 - 0.1 + 2 X 10~10 - это почти короче, чем само число, которое в этом случае точно не будет случайным).
        Есть возможность доказать, что число не является случайным, так как оно может быть описано в более коротком виде - другими словами, в виде алгоритма. Но невозможно сказать, что число не может быть описано более кратко.
        Это и есть открытие Геделя: мы можем сказать, что такое порядок, когда его увидим. Но мы не можем сказать, что это не является порядком только потому, что мы его не видим - и никакие математики, логика или компьютер не смогут нам в этом помочь.
        Порядок есть порядок. Остальное остается неопределенным.
        Безусловно, три джентльмена расширили эти идеи. Самый короткий путь описания серии цифр также может быть выражен в виде самой короткой инструкции, которую мы можем дать машине для распечатывания этого номера. В ситуации со случайным числом нам придется сказать машине всю последовательность, в то время как числа вида 0.42857142857 могут вводиться более кратко - как s/t.
        Идея, таким образом, заключается в определении алгоритмического информационного контента серии чисел как самого короткого алгоритма, который заставит машину Тьюринга распечатать эту последовательность. Эта концепция известна также как алгоритмическая степень интеграции или алгоритмическая случайность.
        Но - можем возразить мы - это значит, что случайные числа содержат больше информации, чем упорядоченные. И это действительно так. Информационное содержание выражается тем, насколько сложной является передача сообщения. Более длинный разговор по телефону потребуется для описания результата подбрасывания 12 раз, чем числа 3/7, так как случайное - это то, что не может быть сказано короче.
        Информация ассоциируется с энтропией - мерой термодинамического беспорядка. Макросостояние «12 бросков монеты» соотносится с большим количеством микросостояний (бинарные цифры), чем макросостояние «3/7». В 12 бросках содержится больше информации.
        Информация - это мера случайности, так как случайность - это мера беспорядка: того, что сложно описать.
        Информация - это мера того, какая неожиданность нас ожидает: в беспорядке больше неожиданностей, чем в порядке. На самом деле именно это мы и подразумеваем под порядком: нечто, что не может нас удивить, так как оно упорядочено.
        Странность определения информации, данного Шенноном, становится теперь более постижимой: информация может быть определена только тогда, когда мы знаем ее содержание, когда мы можем сказать, о каких макросостояниях и микросостояниях мы ведем речь. Информация может быть определена только тогда, когда мы объясняем, что мы имеем в виду под порядком.
        Теорема Геделя говорит нам о том, что мы никогда не сможем знать, есть ли порядок в случайности - порядок, который мы просто пока не увидели. Чтобы установить, сколько информации содержится в беспорядке, нам сначала необходимо знать, сколько порядка уже обнаружено в этом беспорядке. Мы не можем определить информацию до тех пор, пока мы не узнаем, какой порядок обнаружил получатель информации. Информацию нельзя установить без знания ее содержания. И не потому, что с нашим понятием информации что-то не так, а потому, что понятие порядка и случайности обязательно включает в себя элемент субъективности.
        Каждый из этих трех джентльменов создал теорию алгоритмической информации независимо друг от друга. Андрей Холмогоров, один из величайших математиков столетия, работал в Москве; Реймонд Соломонофф - в Кембридже, Массачусетс, а Грегори Чаитин - в Нью-Йорке. Грегори Чаитину удалось дальше всего продвинуться в этой теории. В 60-е годы прошлого века, когда родилась эта теория, Чаитин учился в Городском университете Нью-Йорка. В настоящее время он работает в IВМ Laboratories в Йорктаун Хайс около Нью-Йорка (там, где работают Рольф Ландауэр и Чарльз Беннетт).
        Чаитин доказал, что открытия Геделя естественны и легки для понимания: Гедель показал, что любая формальная система, состоящая из конечной серии постулатов или аксиом, всегда будет содержать неполные утверждения. Подобную систему невозможно полностью изучить изнутри. Мы никогда не сможем ее полностью постичь, если ограничим себя формальными методами доказательства.
        «Теорему Геделя можно продемонстрировать с помощью аргументов, которые будут иметь информационно-теоретический привкус, - пишет Чаитин. - В подобном подходе можно утверждать, что если теорема содержит больше информации, чем данный набор аксиом, то ее невозможно вывести из этих аксиом. Это составляет контраст с традиционным доказательством, которое базируется на парадоксе лжеца. Эта новая точка зрения предполагает, что феномен неполноты, открытый Геделем, является скорее естественным и широко распространенным, нежели необычным и патологическим».
        Но Чаитин также вывел свою теорему как продолжение теоремы Геделя. Он начал с задачи остановки Тьюринга - можем ли мы знать, когда остановится компьютер, решив задачу? Ответ таков: мы узнаем только тогда, когда он остановится.
        Чаитин задался вопросом: какова была вероятность, что машина Тьюринга, которой дана в высшей степени случайная программа, остановится, так как она нашла решение? Он доказал, что возможность эта не обнаруживаема. Мы не можем ее подсчитать. Это число под названием Омега. Оно находится где-то между 0 и 1. Но мы никогда не сможем его узнать.
        Чаитин доказал: это значит, что сама теория целых чисел должна быть пронизана случайностями. Теорию чисел нельзя описать, не вводя в картину случайные элементы.
        В 1988 году британский математик Иан Стюарт, которого можно с уверенностью считать самым знающим комментатором современной математической науки, писал в журнале «Nature»: «Для основ математики и даже до философии применительно к науке это столетие оказалось столетием разбитых иллюзий. Одно удобное предположение за другим разлетались вдребезги в лицо математикам. Предположение о том, что формальная структура арифметики является точной и постоянной, оказалось бомбой замедленного действия - а Чаитин только привел в действие детонатор».
        Позже в том же году Чаитин написал в «Scientific American»: «Какое влияние на математику могли оказать неполнота теоремы Геделя, проблема остановки Тьюринга и моя собственная работа? Смысл в том, что большинство математиков предпочитают не обращать внимания на эти результаты. Конечно, они согласны с принципом того, что любой конечный набор аксиом не является полным - но на практике они исключают этот факт, как не оказывающий непосредственного влияния на их работу. К сожалению, однако, иногда он все же влияет. Несмотря на то, что оригинальная теорема Геделя, судя по всему, применима только к необычным математическим утверждениям, которые не представляют особого практического интереса, алгоритмическая информационная теория показала, что неполнота и случайность являются естественными и повсеместно распространенными».
        Математика, судя по всему, слишком важна, чтобы оставить ее только математикам.
        Чаитин согласился бы с этим. «Тот факт, что многие математические задачи оставались нерешенными сотни и даже тысячи лет, только подтверждает мое утверждение.
        Математики стойко предполагают, что невозможность решения этих проблем заключается только в них самих - но не может ли быть так, что проблема заключается не только в неполноте их аксиом?» Он добавляет: «Это может казаться большинству математиков нелепым предположением - но для физика и биолога оно не будет столь уж абсурдным».
        «Это вопрос, который поистине достоин Уотергейта: что знает демон Максвелла - и когда он это знает?» - с большим энтузиазмом сказал Войцех Зурек в своем вступительном обращении на семинаре по степени интеграции, энтропии и информационной физике в Институте Санта Фе в 1990 году.
        Идея Зурека была довольно хороша, как он объяснил на первой встрече группы двумя годами ранее. Его обращение называлось «Алгоритмический информационный контент, тезис Черча-Тьюринга, физическая энтропия и демон Максвелла». Его идея соединяла воедино эти до того времени несоединимые области физики и математики.
        В числе слушателей были Ландауэр и Беннетт. Зурек процитировал их решение задачи демона Максвелла - решение, которое указывало, что проблемой демона было забывание того, что он узнал: как только он узнал, где находятся все молекулы в контейнере и как они движутся. В направлении самых быстрых из них в одну камеру, он, конечно, преуспел - но теперь ему придется очень много забыть. Проблема заключалась не в том, как думали Сцилард и позже Бриллоун, чтобы узнать, где находятся молекулы. Проблема заключалась в том знании, которое приобретает демон. Ландауэр доказал: чтобы избавиться от этой информации, придется платить; Беннетт доказал, что цена этого искупает второй закон термодинамики. Демон не сможет обеспечить энергию для вечного двигателя.
        Но затем Зуреку пришла идея: а что, если демон настолько умен, что сможет сжимать свое знание? Что, если он сможет описать движение молекул в очень краткой форме, так что очистка его памяти не будет обходиться слишком дорого? Если бы он мог помнить, к примеру, что все более быстрые молекулы имеют определенное расположение (на дне контейнера), это описание бы не требовало слишком большого количества бит - а затем он мог бы это забыть? Смог ли бы этот интеллектуальный демон создать вечный двигатель и нарушить наше видение мира?
        С большим удовольствием Зурек описал, как ему удалось решить эту задачу: существуют пределы того, насколько умным может быть демон. Физические пределы. Он не сможет описать схему движения молекул способом, который был бы менее сложным, чем само это движение - а физические законы дают нам минимальный уровень сложности, который применим к вещам.
        Конечно, для того, чтобы описать ситуацию, при которой все молекулы собираются в левой части контейнера, много бит не потребуется. Но с физической точки зрения такая ситуация крайне маловероятна - это как раз такая ситуация, которую демон попытается применить в своей умной попытке выиграть.
        Следовательно, демону придется принять во внимание тот факт, что в скоплении молекул, которое находится в равновесии, всегда наблюдается беспорядок - и описание его не может быть более коротким, чем этот беспорядок. Нарушения равновесия возможны - но они редки и ничего не будут значить в долгосрочной перспективе.
        Таким образом Зурек перевел физический беспорядок в категорию описания. Ключом к этой операции, как было доказано, является алгоритмическая теория информации, так как огромное скопление молекул может быть описано очень длиной цепью цифр. Они появляются в результате того, что все молекулы измеряются и взвешиваются с головы до пят: результат - серия чисел.
        Сложность этих чисел должна отражать сложность описания состояния молекул. Как раз потому, что мы имеем дело со случайным движением тепла, числа, которые будут описывать молекулярное движение, будут включать в себя большой элемент случайности. Основная характеристика подобной случайности заключается в том, что она не может быть описана произвольно кратко.
        И Зурек использовал алгоритмическую информационную теорию, чтобы перевести физическую случайность в самое короткое описание. Это дало ему меру того, сколько информации демону придется отбросить чтобы «сохранить холодную голову».
        Эту меру можно сравнить с работой, которую удастся выполнить демону, имеющему такое описание. Если второй закон работает, случайность в движении молекул найдет свое отражение и в случайности описания, что сделает его достаточно длинным и в результате выгода окажется меньше, чем стоимость.
        Зурек обнаружил, что второй закон может спасти одна особая теорема информационной теории - неравенство Крафта. «Успех умного демона Максвелла исключается как следствие теоремы, которая была предложена через столетие после второго закона в совершенно другом контексте - в составе теории коммуникации!» - нетерпеливо объяснял Зурек.
        Пока аудитория перешептывалась и аплодировала этому замечательному примеру связи между совершенно разными областями исследования и получала удовольствие от этого открытия, Зурек начал пересказывать лекцию, которую он прочитал несколькими месяцами ранее и в которой поделился своим триумфом в аудитории одного американского университета.
        «А потом кто-то задал мне один из тех вопросов, на которые никогда не знаешь, как отвечать. Очень умный вопрос», - сказал Зурек и с юмором посмотрел на физика, который до этого все утро спрашивал, с чего бы это его машине интересоваться энтропией, когда она является всего лишь субъективным понятием.
        Аудитория быстро поняла, что этот вопрос задал не кто иной как Уильям Унру из Ванкувера. Уилл Унру принадлежит к великолепной плеяде физиков, которых лучше всего можно описать словами «проницательная развязность» - герр Варум, мистер «Почему», как называли Геделя в школе. На данной встрече эту роль играл мистер Унру.
        «Он спросил меня, что произойдет, если демон окажется настолько умным, что начнет измерять только молекулы, измерение которых окупится, - сказал Зурек, - а про остальные просто забудет».
        Хоть Билл Унру и спросил, но в тот момент Зурек не ответил, так как ответ не пришел ему в голову.
        Но в Санта Фе ответ на этот вопрос был у него уже готов. Детальный анализ логических последствий показал, что он был очень прост. Демон, конечно, должен был забыть обо всех тех молекулах, помнить о которых было бы нерентабельно.
        Но вот само забывание, как объяснил Зурек, имеет свою цену. «Это верно!», - согласилась аудитория, немного посмеявшись над Унру, который в последние годы задал столько вопросов, многие из которых были весьма хорошими, что спокойно мог жить с осознанием того, что в конечном итоге большинство из этих вопросов оказались глупыми.
        Вопрос Уилла Унру доказывает, что аргумент можно рассматривать и наоборот: иногда, очень-очень редко, демон может оказаться в контейнере, где все молекулы собрались слева. Эта ситуация настолько же невозможна с физической точки зрения, насколько легко описываема: 1 бит. Тяжело найти, легко забыть: нет «плохих» молекул, о которых нужно помнить. Но когда демон сталкивается с такой ситуацией (не создавая ее сам), он может извлечь из нее работу. В противном случае с информационно-теоретическим анализом возникает проблема. Физик Чарльтон Кейвз описывает это так: «Иногда демон выигрывает - но не в долгосрочной перспективе».
        Работа Зурека стала триумфом не только для Зурека, но и для всего собрания. Люди собрались для того, чтобы услышать описание физики в рамках информации. Идея, конечно, не нова - еще со времен теории информации Шеннона в 1948 году люди пытаются практически все объяснить в рамках информации.
        Новым стало то, что теперь было похоже - они куда-то пришли, как будто алгоритмическая информационная теория внезапно сделала возможной соединить физическую энтропию с информацией описания, как будто беспорядок и случайность могли быть поняты физикой, которая в основном сосредоточена на правилах и порядке.
        Демон Максвелла действительно оказался ключом. Изучение этого хитрого маленького интригана оказалось наиболее полезным для понимания этих новых идей.
        Ученым удалось создать «вычислительный аналог второго закона термодинамики», как Зурек нескромно сформулировал это в «Nature». Физическую энтропию можно понимать, как беспорядок, который можно объяснить через алгоритмическую информационную теорию. Плюс, конечно, невежество, которого у нас всегда в избытке. Сама безотзывность отсеивания информации решила эту задачу: «Я продемонстрировал, что второй закон термодинамики находится в безопасности даже от «интеллектуальных существ», пока их способность обрабатывать информацию поддается тем же законам, по которым работают универсальные машины Тьюринга… Теорема остановки Тьюринга подразумевает, что информация, которая необходима для работы с максимальной эффективностью, может быть защищена только посредством бесконечно длинных вычислений. Неразрешимость Геделя можно назвать дополнительным источником рассеивания».
        Демон Максвелла не был изгнан. Он больше не угрожает второму закону, но вместо вредного демона он превратился в настоящего друга, в доказательство глубокого родства в нашем мире, о молекулярных составляющих которого мы не хотим знать - а, следовательно, никогда и не будем. Мы лучше будем просто ощущать тепло.
        Если бы мир можно было исчерпывающе описать как произвольно короткое число алгоритмов, с демоном Максвелла возникла бы проблема. Но это невозможно. Древняя мечта ученых о всеобъемлющей теории, формуле мира, по которой можно было бы предсказать что угодно, осталась в прошлом.
        Немецкий биолог Бернд-Олаф Купперс говорит об этом так: «… в рамках алгоритмической информационной теории существует строгое математическое доказательство утверждения, что мы никогда не сможем узнать, обладаем ли мы минимальной формулой, с помощью которой могут быть предсказаны все явления реального мира. Полнота научной теории в принципе никогда не может быть доказана».
        Мы получаем удовольствие от таких кратких, элегантных построений, как формулы Максвелла для электромагнетизма. Но мы никогда не узнаем, можно ли выразить их еще более кратко - до того дня, когда нам удастся это сделать.
        Жизнь всегда останется для нас открытой. Мы никогда не узнаем о том, что ее нельзя выразить еще прекраснее.
        Количество красоты в мире увеличивается.
        Глава 4.Глубина сложности
        «Какое яблоко?» - Сет Ллойд был быстр. Очень быстр. На самом деле ему удалось выдать довольно хорошую практическую шутку.
        Физик из Калифорнийского института технологии стоял спиной к затихшей аудитории. Он писал на доске формулы и одновременно объяснял, как ему удастся вывести сущность всех вещей из определения информации.
        Был день пятницы 20 апреля 1990 года, и в начале недели Джон Вилер предсказал, что к этому моменту все собравшиеся получат объяснение того, как сложена Вселенная. Конечно, в Институте Санта Фе этого пока не произошло, но многие физики ощущали, что конференция по сложности, энтропии и информационной физике действительно приближалась к чему-то интересному. «Все от бита», - как объяснял это седеющий провидец Джон Вилер, имея в виду вывод теории вещей из теории информации.
        Сет Ллойд начал свою лекцию «Логические разногласия» рассказом о яблоке и его самости. «Я хочу попытаться сделать то, что предложил Вилер - и вывести это из бита», - сказал Ллойд и откусил от яблока (игра слов: bit - бит и bite - кусать).
        Но вскоре он переключился со своего материального яблока к более теоретическим материям, обернутым в очень длинную серию уравнений, которые Ллойд царапал на доске, а пара дюжин физиков в это время старались не уснуть в конце этого последнего дня недели.
        Во время одного из длинных вычислений Ллойда физик Джон Денкер из знаменитой лаборатории AT&T Bell Laboratories смел яблоко с кафедры Ллойда. Оно исчезла. Другой его коллега из Bell Labs Йан Ле Кан ухватился за идею и прервал поток слов Сета Ллойда, все еще вычислявшего. «Как конкретно это понятие относится к самости яблока?» - его вопрос не демонстрировал особой проницательности, но все затаили дыхание, ожидая реакции Ллойда.
        Сет Ллойд повернулся к аудитории, чтобы ответить, но он тут же заметил ловушку. «Какое яблоко?» - спросил он, повернулся обратно к доске и продолжил вычисления.
        Когда в следующий раз его прервали, на этот раз более серьезным вопросом, он повернулся к аудитории и заметил: «Я отказываюсь отвечать на какие-либо вопросы, пока не получу назад свое яблоко!». Но к этому моменту яблоко снова было на кафедре, а аудитория старалась притвориться, что не имеет понятия, о чем он говорит.
        Когда лекция закончилась, начался шум. Дойн Фармер, возглавлявший группу нелинейных исследований в лаборатории Лос Аламос возле Санта Фе, попытался завладеть яблоком Ллойда. «Я очень хочу это яблоко», - прокричал он, но Ллойд не собирался просто так сдаваться. Яблоко раздора завершило свой жизненный путь на полу лекционного зала Института Санта Фе, раздавленное на кусочки.
        На этой неделе из бита ничего не было выведено. Но перспективы того, что это будет действительно так, насколько реальны, что ученые уже устроили соревнование: кто решит загадку сложности.
        «Сложность занимает огромную территорию, которая простирается между порядком и хаосом», - написал в своей провидческой книге «Сны разума» (1988г.) физик Хайнц Пагельс. Факт состоит в том, что спектр возможностей, которые предлагают нашей космологии порядок и беспорядок, очень невелик.
        Полный беспорядок не представляет интереса. Бардак, не стоящий того, чтобы о нем говорили, так как мы не можем дать ему убедительного описания. Беспорядок говорит сам за себя - и добавить к этому нечего.
        Аналогично и полный порядок не представляет большого интереса. Решетка атомов в кристалле, методично организованная схема повторений. Все, что можно сказать о таком порядке, может быть сказано очень быстро и сразу становится тривиальным.
        Таким образом, должна существовать третья возможность, которая не будет ни полным порядком, ни полным беспорядком, чем-то, что определенно не будет тривиальным и будет при этом сложным, но не хаотичным: сложность.
        Территория между порядком и хаосом охватывает практически все, о чем стоит говорить, все, о чем мы говорим и с чем сталкиваемся в своей повседневной жизни: живые существа, изменения погоды, прекрасные ландшафты, дружеские разговоры, вкусные салаты, веселье и игры.
        Возьмите что-либо написанное. Если оно находится в полном порядке и предсказуемо, оно представляет мало интереса. В тексте, который состоит из повторения серий букв, к примеру, АААААААААА - масса порядка. Алгоритмическая информационная теория объясняет, почему это скучно. Не составит никакой сложности вывести краткое описание, которое позволит воспроизводить подобный текст: 10 раз А.
        И наоборот, полностью беспорядочный текст тоже не представляет особого интереса: LIUQWEGAEIUJO. Согласно алгоритмической информационной теории, самая короткая программа, которая может воспроизвести эту цепь случайных букв - сама эта цепь. Потому что это случайная цепь букв.
        Широкому распространению алгоритмической информационной теории всегда мешал тот факт, что в тексте, написанном обезьяной, всегда будет гораздо больше информации, чем в тексте, написанном знаменитым писателем. Но это естественно, так как в том, что пишет обезьяна, нет никакой системы (скорее всего, при любой системе оценки), так что написанное ею не получится выразить более кратко. В то же время авторский текст всегда содержит определенную избыточность - текст, в котором присутствует значение, всегда можно выразить несколько более кратко, так как язык содержит определенное количество избыточных символов. Вы мо-ете п-очит-ть, чт- здес- напе-атан-, даже - есмо-ря на - о, что к-ждая - ятая буква - дале-а, вер-о?
        Полностью упорядоченный текст содержит очень мало информации и, следовательно, телефонному инженеру будет легко сжать и передать его, в то время как полностью беспорядочный текст потребует очень точного воспроизведения - но даже это не сделает его особо интересным.
        Таким образом, смысл и информация не всегда идут рука об руку, если речь идет об отрывках текста. Аналогично и сложность, и информация не могут иметь много общего друг с другом, если иметь в виду физический мир. Конечно, прежде чем мы начнем говорить о смысле сложности, определенное количество информации должно быть представлено. Но количество - это не самое важное.
        Информация - это интересная концепция, но она не является особо хорошей мерой сложности.
        Научный взгляд на мир характеризуется той же проблемой: он включает в себя порядок и беспорядок, но не эту третью возможность, которая действительно представляет интерес.
        Классическая физика Ньютона характеризуется величественным порядком, выраженным в уравнениях, которые могут быть обращены во времени: все описываемые ею процессы настолько точны и постоянны, что они с таким же успехом могут происходить и наоборот. Планеты вращаются вокруг Солнца с таким постоянством, что у нас была бы точно такая же картина, если бы мы могли обратить их движение, чтобы они двигались по своим орбитам в обратную сторону. Механика и другие классические дисциплины физики состоят из обратимых законов, в которых направление времени не имеет значения. Эти законы больше соответствуют тому, что происходит в небе, нежели на Земле, так как они работают только в том случае, если отсутствует трение - сопротивление воздуха и сцепление, которые постоянно присутствуют на Земле. Тем не менее это - единственная поправка, и мы можем ее допустить - во всяком случае, так нас учили в школе.
        Но мы можем задать тот же вопрос, который задал американский физик Ричард Файнман: «Являются ли все физические законы обратимыми? Очевидно, что нет! Попытайтесь собрать обратно яичницу-болтунью! Начните крутить фильм в обратную сторону - и всего через несколько минут все начнут смеяться! Самая естественная характеристика всех явлений - это их очевидная необратимость!»
        С другой стороны, область физики, которая действительно объясняет трение и другие бесповоротно необратимые процессы, заканчивается полным хаосом. Термодинамика говорит нам, что со временем возрастает энтропия, потому запечатленные в фильме яйца, которые разбиваются о пол, выглядят странными, если прокрутить его наоборот: термодинамика гораздо ближе к нашей повседневной жизни, чем уравнения Ньютона. Но термодинамика заканчивается тепловой смертью Вселенной: все движется к сумраку в сумраке и огромной массе энтропии. В сущности, мир изнашивается. Проходит время, и все постоянно меняется к худшему.
        Термодинамика тоже не полностью соотносится с миром вокруг нас: каждую весну деревья вспыхивают целой гаммой красок, пауки выползают из щелей, начинает петь новое поколение птиц. Зимний холод создает дивные ледяные узоры на наших стеклах, осенние ветры приносят постоянно меняющиеся скопления облаков, а летние морские волны лепят непредсказуемые скульптурные формы из песка. В небесах мы видим звезды, которые сияют в темноте пустоты.
        Мир не состоит из однородности. Возможно, именно так все и будет в конце, но большинство наших жизней вращаются вокруг факта, что существуют и другие вещи, достойные размышлений, нежели клочья пыли и мытье посуды. Жизнь развивается и - насколько мы можем судить со слов наших предков - становится все более и более сложной.
        Так что чего-то не хватает, чего-то совершенно иного, нежели ньютоновский порядок или беспорядок термодинамики - того, что лежит посередине и связано со сложностью. Или со смыслом.
        Жизнь всегда была сложной штукой, и сложность всегда была характерна для мира. Так почему же - может возникнуть вопрос - наука внезапно воспылала интересом к тому факту, что мир является явно более сложным, нежели простые круги, которые до сих пор изучали ученые?
        Ответ заключается в появлении компьютеров во время и после Второй мировой войны. Компьютеры означали конец того высокомерия, которые ученые демонстрировали по отношению к повседневным явлениям.
        Классическая наука, основанная Ньютоном, описывала простой и постижимый мир, состоящий их простых систем, которые можно было понять с помощью простых уравнений. Безусловно, это имело мало общего с тем миром, который обнаруживался за окнами физиков - но их это не особо тревожило: они бы его все равно не поняли.
        Ученые всегда проявляли индифферентность к вопросам наподобие тех, которые задают дети: «Почему деревья выглядят так, а не иначе, почему облака похожи на уточек или ягнят, почему мир выглядит не так, как в наших книжках по геометрии?» Или точнее можно выразиться так: ученые не столько проявляли индифферентность, сколько осознавали, что не смогут ответить на подобные вопросы. Им были известны уравнения мира - но у них не было достаточно энергии, чтобы выполнить все подсчеты: если бы ее хватало, они бы их выполнили. Они бы, конечно, поняли, почему облака похожи на животных и вечерний туман придает облик эльфам и троллям…
        Обычные вещи настолько сложны, что выполнять для них подсчеты не имеет смысла - во всяком случае, так говорят друг другу ученые. И предоставляют родителям и учителям попадаться в ловушки пытливых отроков.
        Но компьютеры все изменили. Внезапно стало возможным выполнять полномасштабные вычисления - и стало очевидно, что даже самые простые уравнения поднимают на поверхность очень сложные решения. Хотя мир и описывается в простых формулах, которые выглядят такими же понятными, как примеры в наших учебниках, выяснилось, что эти формулы - и это при том, что мы еще не закончили вычисления - вдруг оказались исключительно сложными. Умные слова типа «хаос» и «фракталы» - не единственные рассказчики этой истории. Где бы в науке ни начали применяться компьютеры, выясняется, что мы можем генерировать очень сложные миры даже на основе самых простых формул.
        Ох, ученые не могли и подумать, к каким моделям могут привести эти формулы - большинство систем оказались несокращаемыми с вычислительной точки зрения. Мы не имеем представления о структуре, пока не проведем вычисления по формуле. Этот феномен является вариацией теоремы Геделя - и очень глубокой. Мы можем рассматривать физические процессы как вычисления, которые превращают простые законы и несколько базовых условий в окончательный результат. Это значит, что многие сложности, которые возникли в теории вычислений, должны также появиться и в описании физического мира. Физические системы также являются несокращаемыми: мы не знаем, где они заканчиваются и заканчиваются ли вообще, пока не вычислим их в рамках самих этих систем. Нет ничего хорошего в грубых вычислениях, в которых мы, к примеру, игнорируем трение - в этом случае мы не узнаем, в каком направлении развивается система.
        В 1985 году 24-летний американский физик Стивен Вольфрам написал: «Вычислительная несокращаемость часто наблюдается в системах, исследуемых в математической и вычислительной теории. Эта работа предполагает, что они встречаются также и в теоретической физике».
        В течение сотен лет ученые верили, что у них в руках находятся формулы - и простые уравнения ведут к простому же поведению. Но оказалось, что эти формулы несокращаемы с вычислительной точки зрения. Никто не сможет знать их содержания, пока они не будут просчитаны - но никто не собирался высчитывать их в те дни, когда все вычисления выполнялись вручную.
        Так что ученые решили ограничиться своими формулами - и закрыли глаза на мир, который находился у них за окном.
        Но тем не менее однажды произошло кое-что серьезное. Из простоты вычислений, которая была дана нам компьютерами, появилась сложность. Простые вычисления выполнялись снова и снова в петле, которая известна как «итерация». Простые вычисления привели к огромной сложности, когда они были повторены достаточное количество раз, и когда на компьютерных мониторах по всему миру появилась сложность, ученые выглянули в окно и узрели знакомый вид.
        Они поняли, что мир не делится на хорошо упорядоченные формулы и беспорядочный повседневный мир. Они тесно смыкаются! Беспорядок происходит из порядка - и это очень сложный и запутанный процесс.
        Появилась новая область, и ученые ринулись в нее. Сложность стала уважаемым предметом даже для ученых. А инструментом для них стал компьютер. «Родилась новая парадигма», - написал Стивен Вольфрам.
        Вольфрам установил повестку дня для ученых на ближайшие десятилетия. «Системы, поведение в которых является исключительно сложным, часто встречаются в природе - тем не менее их фундаментальные составляющие части по отдельности очень просты. Сложность создается совместным эффектом многочисленных идентичных компонентов. В физических и биологических системах уже было много открытий, касающихся природы их компонентов - но пока мало известно о механизмах, благодаря которым эти компоненты выступают вместе, создавая общую наблюдаемую сложность.»
        Это территория между порядком и хаосом: огромный неоткрытый континент - континент сложности. Предпосылкой его открытия стало то, что мы хотим научиться лавировать между двумя полюсами нашего видения - порядок и случайность, контроль и сюрприз, карта и территория, наука и наша повседневная жизнь.
        Нам необходимо проложить путь не просто между порядком и беспорядком в структуре вещей. Сложность возникает на полпути между предсказуемостью и непредсказуемостью, стабильностью и нестабильностью, периодичностью и случайностью, иерархическим и единообразным, открытым и закрытым. Между тем, что мы можем сосчитать и тем, что не можем.
        Сложность - это то, что не тривиально. То, что не скучно. То, что мы можем интуитивно ощущать - но не в состоянии выразить.
        Все это может казаться очевидным - но самое любопытное то, что прошло не так много лет с тех пор, как влиятельный в международном масштабе и исключительно информированный немецкий физик Петер Грассбергер из Университета Вупперталя вынужден был признать: не существует точного понимания того, что вообще представляет собой сложность.
        На 16-ой Международной конференции по термодинамике и статистической механике в Бостоне в августе 1986 года он сказал: «Мы столкнулись с загадкой, что никакая признанная мера сложности не может, к примеру, подтвердить, что музыка Баха является более сложной, нежели случайная музыка, написанная обезьяной».
        Единственная общепризнанная мера сложности, к которой в то время мог обратиться Грассбергер - это сложность Холмогорова. Это понятие, которое пришло от одного из трех джентльменов, представленных в предыдущей главе книги со своей алгоритмической информационной теорией.
        В 60-е годы Андрей Холмогоров предположил, что сложность объекта может быть измерена путем оценки длины самого короткого описания этого объекта, то есть смой короткой из всех возможных последовательностей бинарных чисел, представляющих этот объект. Холмогоров предположил, что чем длиннее будет это самое короткое объяснение, тем большей степенью сложности обладает объект. Но, конечно, это значит всего лишь то, что случайная последовательность обладает наибольшей сложностью, так как случайность не может быть выражена в более краткой форме.
        Холмогоров приравнял сложность к случайности, а, следовательно, и сложность к информации. Это не самая лучшая идея, так как благодаря ей обезьяна, с сумасшедшим усердием барабанящая по клавишам, порождает больше сложности, чем творения Иоганна Себастьяна Баха.
        Таким образом, с сложностью Холмогорова что-то было явно не так.
        Но в то же время эта мера является самой привычной. И потому в 1986 году возникла проблема. «Интуитивное представление о сложности структуры не совпадает с единственным объективным определением сложности любой специфической структуры, которое видится возможным (имеется в виду определение Холмогорова)», - объясняет Грассбергер. - Это загадка, известная уже в течение определенного времени, хотя создается впечатление, что в печатном виде она появилась только недавно».
        Бернардо Хуберман и Тад Хорр, ученые в исследовательском центре Rank Xerox, Пало Альто, Калифорния, в 1985 году указали, что сложность должна лежать где-то между порядком и беспорядком, и, следовательно, ее невозможно измерить в качестве алгоритмической сложности информации. Они предложили другой способ измерения сложности, который предполагал, что она является наибольшей в системах, в которых не слишком много и не слишком мало порядка.
        Грассбергер позже осознал, что подход Хубермана и Хогга был не нов: еще в 1962 году его выразил Херберт А. Саймон, один из основателей исследований искусственного интеллекта.
        Тем не менее нам не придется возвращаться во времени дальше 1986 года за тем, что ведущий международный физик вроде Питера Грассберга признал полной новинкой предположение о том, что сложность лежит между порядком и хаосом и что она довольно существенно отличается от случайности, которая измеряется информацией Шеннона.
        Тем не менее перед тем, как лекция 1986 года была напечатана, Грассбергер, один из самых благородных представителей физики, демонстрировавший вежливость и скромность, в доказательной части прибавил извинения: «В то время, когда я писал это, к сожалению, я не был знаком с понятием С.Х. Беннетта о «логической глубине».
        А в предыдущем году произошел великий прорыв в изучении сложности.
        «У меня есть критерий смысла», - робко высказался Чарльз Беннетт во время обеда в «Паскале» в Санта Фе в апреле 1990 года. Беннета и его близкого коллегу из IBM Рольфа Ландауэра попросили объяснить, что исследования вычислительной теории могли бы рассказать о нашей повседневной жизни.
        «Серия подбрасываний монетки может иметь высокую информационную составляющую - но мало пользы. Эфемерида, дающая информацию о положении Луны и планет на каждый день в течение столетий, содержит не больше информации, чем уравнения движения и изначальные условия, на основе которых она была высчитана - но она позволяет владельцу не трудиться над тем, чтобы самому пересчитывать эти положения, - написал Чарльз Беннетт в 1985 году, когда представлял свои критерии смысла. - Ценность сообщения, таким образом, скорее всего, содержится не в его информации (его совершенно непредсказуемой части) и не в его очевидной избыточности (словесные повторения, неравная частота цифр), но скорее в том, что может быть названо его скрытой избыточностью - это части, которые можно считать предсказуемыми лишь с натяжкой. Другими словами, ценность сообщения представляет собой объем математической или другой работы, которая уже выполнена тем, кто его послал, который принимающей стороне не придется повторять».
        Логическая глубина. Это название критерия Беннетта: логическая глубина сообщения - это мера его значения, его ценности. Чем больше сложностей у отправителя, тем больше логическая глубина сообщения. Чем больше «вычислительного времени» он потратил - с помощью своей головы или компьютера - тем большей будет ценность сообщения, так как в этом случае отправитель избавляет получателя от необходимости самому выполнять эту работу.
        Больше или меньше времени придется в результате потратить - не столь важно (для любого, кроме телефонной компании). Важно то, сколько времени было потрачено на создание сообщения для передачи.
        В 1985 году Беннет предположил, что сложность может быть измерена как логическая глубина. Она также может быть использована как критерий, с помощью которого мы сможем определить, сколько смысла содержится в сообщении. Сложность нужно измерять не продолжительностью сообщения, а той работой, которая предварительно была выполнена. Смысл не возникает из информации в сообщении - он возникает из информации, которая была отсеяна в процессе формулирования сообщения, которое имеет определенную информационную составляющую.
        Важно не то, чтобы сказать, как можно больше. Смысл в объеме размышлений перед тем, чтобы что-то сказать.
        «Если говорить неофициально, логическая глубина - это количество шагов дедукции, или причинная связь, которая соединяет вещь с ее вероятным источником», - пишет Беннет. Но можно дать и более точное определение.
        Мы начинаем с алгоритмической информационной теории: сообщение можно сжать до самой возможной короткой формы, до самого короткого описания, которое позволит машине Тьюригна сформулировать сообщение. Самая короткая форма - это мера действительного количества информации, присутствующей в сообщении. Но машине Тьюринга потребуется определенное время, чтобы сформулировать само сообщение, базирующееся на самом коротком возможном описании. К примеру, когда законы, управляющие движением планет, нужно перевести в таблицу солнечных затмений. Сжатую информацию нужно распаковать. Это требует времени. Это время и будет измеряться как логическая глубина.
        There is a bus every seven minutes. The buses depart from the bus station twelve minutes before they get to my bus stop. The first bus leaves at five. It is now half past six. When is the next bus? At 17:54.
        Каждые 7 минут приходит автобус. Автобусы отъезжают со станции за 12 минут до того, как они доходят до моей остановки. Первый автобус отправляется в пять. Сейчас половина седьмого. Когда будет следующий автобус? В 17:34.
        Информационная составляющая «17:34» не очень велика - сама по себе. Но время вычисления довольно значительно, особенно если я только выхожу из двери. Кто бы ни поработал уже над вычислением результата, может помочь, сообщив его другому человеку. Эта помощь сэкономит получателю определенное вычислительное время - она содержит смысл.
        Логическая глубина - это мера процесса, который ведет к определенному количеству информации, а не к количеству информации, которая была произведена и может быть передана. Сложность, или смысл - это мера процесса производства, а не продукта, скорее рабочего времени, а не результата работы, информации, которая была отсеяна, а не оставшейся информации.
        Понятие логической глубины, следовательно, будет перпендикулярно информационному содержанию. Все обладает номинальной стоимостью в отношении информационного содержания. Но номинальная стоимость не всегда может многое нам сообщить о глубине - насколько сложно было ее создавать.
        За данным сообщением или продуктом может стоять огромное количество работы или мыслительных усилий. Тем не менее они могут оставаться незамеченными. Сложно заставить вещи выглядеть простыми. Ясность требует глубины.
        С другой стороны, ерунда не отличается глубиной: вздор - это просто беспорядочная пустая болтовня, которая не может быть выражена более кратко, так как в ней нет порядка. Следовательно, не существует разницы между самой возможно короткой программой для его повторения и самим этим вздором. Так что не потребуется никакого вычислительного времени - только то время, которое потребуется, чтобы произнести этот вздор.
        У обычного беспорядка тоже нет глубины, так как беспорядок нельзя описать короче, чем он сам себя описывает, просто будучи беспорядком.
        Суть предложения Беннетта заключается в том, что любые осмысленные или сложные количества можно описать в более короткой форме, хотя это и необязательно: они могут быть сжаты в виде краткого рецепта.
        Живой организм можно определить по нескольким генам - но, чтобы это сделать, потребуется время. Великую оперу можно написать, используя всего несколько нот - но, чтобы ее поставить, потребуется много работы. Годичную таблицу фаз луны можно высчитать по простому алгоритму. Но на это уйдет время.
        Беспорядок, вздор и то, что просто срывается с языка, нельзя, однако, описать более кратко. Самая короткая программа будет равняться самой этой болтовне.
        Понятие Беннетта указывает, что сложность - это нечто, для возникновения чего требуется время. Время, за которое создается порядок. Время, за которое отсеивается информация, чтобы пришлось меньше ее обрабатывать. Вычислительное время на компьютере или эволюционное время на Земле.
        Термодинамика, к примеру, позволяет живым существам само организовываться. Им, безусловно, приходится перерабатывать большое количество пищи (тем самым экспортируя энтропию), но зато они могут развиваться и становиться настолько сложными, что обучаются читать книги. Но это происходит медленно: чтобы живые существа само организовались, требуется время. Биологическая эволюция была процессом, который занял много времени - и для того, чтобы человек вырос достаточно большим для того, чтобы читать книги, тоже нужно время. Беннетт сформулировал закон «медленного роста» для сложных систем. Для того, чтобы вещества организовались в живые существа, к примеру, требуется время. Много времени. Но это возможно. На земле это произошло в течение нескольких миллиардов лет.
        С другой стороны, смерть и разрушение могут происходить мгновенно - и при этом почти без затрат времени возникают большие объемы информации. Мы можем создать огромное количество информации, подбрасывая монетки или разбивая на кухне тарелки. Чтобы описать результат, потребуется много информации. Но это не слишком интересно - в этом нет глубины.
        Понятие логической глубины является весьма значительным. Оно подразумевает, что для понимания сложности главным будет не номинальная стоимость информации - а предыдущий процесс отсеивания информации. В информации важно то, что раньше присутствовало - а теперь отсутствует.
        Большинство того, что мы считаем стоящим обсуждения, включает в себя очень запутанные вещи и мысли: много глубины, но, возможно, не так много будет видно на поверхности. В процессе мы отсеиваем большое количество информации, и остаться ее может не так много. Структура с богатым прошлым. Интересными вещами в жизни могут оказаться вовсе не те, которые приходится долго описывать и объяснять, а те, для постижения которых потребовался долгий опыт.
        Но в понятии логической глубины есть и серьезная проблема. Она предполагает: то, о чем мы говорим, может быть приравнено к результату вычислений. Это может иметь смысл по отношению ко многим материальным величинам, как живым, так и неживым. Многие физические и биологические системы могут быть поняты как результат последовательности законов, которые действуют через процессы, описанные в этих законах. Другими словами, на компьютере мы можем симулировать эволюцию системы. Затем мы можем задать вопрос: сколько времени потребовалось на вычисления. Чем больше времени, тем больше глубина системы.
        Биологическое существо является результатом очень длительных эволюционных вычислений. Изобретательные научные законы могут быть результатом очень длительных умственных усилий. «Да» или «нет» могут быть результатом огромного количества сложного опыта.
        Но мир не состоит целиком из вычислений, не говоря уже о машинах Тьюринга. Самые интересные вычисления в мире происходят в «компьютере», который работает совершенно по-другому, нежели машина Тьюринга - в мозгу. Возможно, все математические и символические вычисления, которые производит мозг, могут быть воспроизведены машиной Тьюринга. Но эта машина не сможет вычислить все: как показал Гедель, человеку известна истинность утверждений, которые не могут быть доказаны математическими символами. В конечном итоге мы отсеиваем информацию способами, не известными машине Тьюринга. Способами, не известными нам самим.
        Так что, если рассматривать все объекты как результат компьютерных вычислений, остается кое-что неудовлетворительное на интуитивном уровне. Знаменитым писателям и композиторам это совершенно не нравится (хотя идея логической глубины признает их превосходство над обезьянами и другими акробатами на клавиатуре).
        Другую проблему представляет привязка понятия Беннетта к алгоритмической информационной теории и ее понятием кратчайшей возможной программы. Что такое кратчайшая возможная программа? Работа Чаитина, которая базируется на теореме Геделя, говорит, что мы можем никогда не узнать, действительно ли мы нашли самое короткое описание того, как сделать тот или иной объект. И вычислительное время может оказаться совершенно не таким, как ожидается, если в нашем распоряжении оказался неверный алгоритм. Необоснованно коротким, или необоснованно длинным.
        Фольклор разных стран мира полон примерами того, как люди могут делать что-то очень простое очень сложным способом. Современное общество может похвастать огромным количеством профессионалов, которые являются экспертами по достижению простых решений исключительно сложными способами: бюрократы, академики и солдаты, к примеру. Математические задачи составляются учителями, у которых отлично получается сделать работу над интуитивно понятным арифметическим примером очень сложной.
        Мы стремимся приписывать высшую степень сложности тем вопросам, которые считают сложными государственные служащие.
        Фундаментальная проблема в опыте Геделя-Чаитина является очень глубокой. Формальными методами мы никогда не сможем решить, является ли глубина реальной или мнимой. Это фундаментальная проблема нашего описания мира - и та или иная идея не должна пугать нас только потому, что она приводит к подобной проблеме. Частично так происходит потому, что представление Беннетта требует объездного пути через компьютер, где и возникает эта проблема - хотя эта идея «объезда через компьютер» конечно же возникла для того, чтобы оформить это представление очень точно. Тем не менее это не так, раз уж теорема остановки Тьюринга показывает, что время вычисления для той или иной программы не может быть установлено иначе, чем посредством выполнения этого вычисления.
        Но центральный момент понятия логической глубины Беннетта - это не способ, которым ее можно подсчитать. Центральный момент - это выяснить, сколько информации было отсеяно в процессе. Именно эта идея и стала революционной - а не определение понятия логической глубины.
        В течение многих лет Ганс Кун, немецкий химик из Геттингена, разрабатывал родственную идею, применимую к биологическим системам. В попытке понять происхождение и эволюцию жизни он сфокусировался на том, как по пути эволюции отсеивается информация. Согласно Куну, биологическая эволюция состоит из серии выборов, связанных с отношениями организма и его окружения. Это окружение подвергает организм давлению, и его выбором становится действие - чтобы выжить. Его гены содержат опыт выживания - в противном случае не было бы ни организмов, ни генов.
        Чем дольше выживает организм, тем большим будет его опыт - и тем более ценными становятся его гены. Поэтому важно не то, сколько у него генов - другими словами, насколько длинная у него ДНК. Самое интересное - это богатство опыта, которое умещается в этих генах.
        Информация, содержащаяся в генах организма, имеет ценность, которая пропорциональна массе сжатого в них опыта. Нам интересна не номинальная ценность информации - то есть размер генов - а та информация, которая была отсеяна. «Это качество составляет знание, где «знание» измеряется общим количеством отсеянных бит информации», - писал Кун. Следовательно, биологическое знание можно просто определить так: это - отсеянная информация.
        Это также позволяет решить проблему, которая волновала многих ученых, когда была открыта. У лилии намного больше ДНК, нежели у человека. Да, они красивее - но уж точно не умнее нас!
        Предложенная Куном модель происхождения и эволюции жизни проблематична - но она тесно связана с более многообещающими моделями, которые развили Манфред Эйген и его ассистент Петер Шустер.
        Идея биологической эволюции Куна очень глубока, причем глубина ее не зависит от предложенной им модели.
        Коренная разница между точками зрения Беннетта и Куна заключается в теоретическом статусе. Идея Куна является исторической и фактической, в то время как идеи Беннетта являются логическими и теоретическими. Кун в основном говорит об информации, которая была отсеяна в реально существующих процессах, в то время как Беннетт говорит об информации, которая должна быть отсеяна в теоретической реконструкции процесса. И разница здесь вовсе не обязательно заключается в том факте, что Кун говорит о биологии, а Беннетт в основном о физике. Подход Куна позволяет избежать сложностей, которые свойственны моделями, связанными с компьютерами. Следовательно, это будет применимо к более физическому подходу - и это как раз то, что лежит за понятием термодинамической глубины.
        «Этот тезис был опубликован слишком рано, но, к сожалению, так сложились обстоятельства», - говорит Сет Ллойд об одном из самых многообещающих трактатов, опубликованных за многие года. «Сложность как глубина термодинамики» появилась в «Анналах физики» в 1988 году.
        Работа была написана Ллойдом и его научным руководителем в Университете Рокфеллера Хайнцем Пагельсом - автором «Сны разума», книги, которая в 1988 году объяснила суть необходимости теории сложности, книги, которая соединила в себе огромные научные знания физических проблем с философской точкой зрения на предмет - редкое среди представителей естественных наук качество. Более того, она исключительно интересно написана и ее легко понятные научные отчеты приправлены весьма информативными автобиографическими анекдотами. Эта прекрасно написанная книга гармонично следует в русле предыдущих успешных работ ученого, которому удалось представить физику широкому кругу читателей - книг «Космический код» и «Идеальная симметрия». Она стала отличным завершением великолепной писательской карьеры.
        Хайнц Пагельс погиб летом 1988 года, когда они вместе с Сетом Ллойдом занимались альпинизмом в горах Колорадо.
        Вот почему тезисы Ллойда о сложности, которые он разрабатывал в своей диссертации под руководством Пагельса, появились в печати слишком рано и под давлением. Этот факт может оказать влияние на всю историю науки, так как мир физики не слишком одобрительно относится к идеям, которые еще не дозрели до того, чтобы стать физическими. Физиков интересует не то, что имеет значение в мире, а то, что может стать объектом их физических теорий. Наука - это искусство возможностей. Поэтому не принято запускать в обращение теории, прежде чем не станет окончательно ясно, что они действительно являются плодотворными и могут быть развиты в виде формальных описаний, которые далее могут развивать другие люди. В свете этого идея термодинамической глубины была опубликована слишком рано.
        Ясно, что понятие термодинамической глубины выглядит просто как понятие для описания сложности. Но также ясно и то, что трактат из «Анналов физики» не включает в себя удовлетворительного объяснения того, как можно теоретически сформулировать это понятие.
        Термодинамическая глубина - это просто идея об определении сложности как количества информации, исключаемой в процессе, который приводит к существованию физического объекта. Это понятие носит скорее исторический, нежели логический характер.
        Теперь проблема заключается в определении этой глубины. Как узнать, сколько информации было отсеяно во время подобного процесса? Для любых объектов, за исключением самых тривиальных, это будет непростым делом. История вещи нам не известна. Мы не присутствовали при том, как она появилась в мире.
        Ллойд и Пагельс пытались решить эту проблему, указывая на наиболее вероятную историю. Вместо того, чтобы искать самую короткую программу, способную воспроизвести объект (понимаемую как описание в битах), нам стоит поискать наиболее вероятный способ, благодаря которому возник этот объект. Эта история будет базироваться на существующих научных теориях о процессах, которые могут привести к возникновению подобных объектов. Объем информации, которая отсеивается в ходе такого процесса, измеряется не количеством вычислительного времени, а теми термодинамическими и информационными ресурсами, которые, возможно, были при этом использованы.
        Этим немедленно обеспечивается решение важной проблемы в определении сложности: естественное требование любого описания сложных систем - это то, что присутствие двух образцов не подразумевает двойной глубины по сравнению с присутствием одного образца. Ллойд и Пагельс писали: «Сложность должна быть функцией процесса - обычной сборкой, которая привела к существованию объекта. Если физическая сложность является мерой процесса или набора процессов, в ходе которых набор начальных состояний развивается до финального состояния, то 7 быков будут не более сложными, чем один бык. Чтобы эволюционировал один бык, Земле потребовались миллиарды лет - но один бык и несколько покладистых коров произведут семь быков достаточно быстро».
        Проблема заключается в том, чтобы превратить эти интуитивно убедительные идеи в понятные и измеримые величины. Эта проблема так и не была решена.
        В своей статье 1988 года Ллойд и Пагельс попытались установить термодинамическую глубину как разницу между двумя версиями энтропии объекта: энтропии, измеренной приблизительно, и энтропии, измеренной более точно. Приблизительная энтропия - это обычная термодинамическая энтропия, которая говорит нам: есть многое, чего мы не знаем, когда просто описываем макросостояния, к примеру, температуру. Более точная энтропия - это энтропия, которой обладает демон Максвелла: демону о молекулах газа известно больше, чем нам - нам известны всего лишь такие термодинамические состояния, как температура и давление. Демон знает - и может менять - целый ряд микросостояний, а, следовательно, он выводит газ из состояния баланса, которое исчерпывающе описывает приблизительная энтропия.
        Так как термодинамическая глубина является функцией разницы между точной и приблизительной энтропией, она говорит нам, насколько далека система от баланса. Если система находится в равновесии со своим окружением, она должна быть «такой же теплой», как и окружение. Позволив системе охладиться, мы не сможем выполнить никакой работы. И наоборот - в систему не нужно добавлять никакой энергии, чтобы поддерживать ее в настоящем состоянии. Мертвая материя находится в равновесии со своим окружением, в то время как живые существа далеки от равновесия: им всем нужно что-то есть, чтобы жить.
        По мнению Ллойда и Пагельса в этом случае система является сложной только в том случае, если она не находится в равновесии, так как когда она в равновесии, приблизительные величины скажут нам все, что мы хотим узнать о системе: когда движение представляет собой случайное тепловое движение, нам будет неинтересно знать больше о движении молекул, нежели может рассказать температура. Точная энтропия настолько же великолепна, как и приблизительная энтропия. Это полностью соответствует нашим интуитивным ожиданиям насчет того, что беспорядок не является сложным.
        Аналогично, высокоорганизованные системы тоже не обладают большой глубиной. Характерной чертой порядка является то, что при его описании в более высоких терминах не происходит большой потери информации. Организованную систему можно основательно описать в широких терминах. В конце концов порядок означает, что каждое макросостояние соответствует всего нескольким микросостояниям. Тотальный порядок означает: для каждого макросостояния - одно микросостояние. В кристаллической решетке атомы находятся именно там, где должны находиться. И если описывать их в соответствии с макросостоянием, не будет никакой энтропии. И опять-таки это означает, что полностью упорядоченные состояния не обладают глубиной.
        Это очень важная идея. Расстояние от равновесия - вот что важно. Нечто полностью упорядоченное или полностью беспорядочное является стабильным по определению. Кристаллы соли изменяются только в растворе. Единственные изменения, которые происходят с газом при постоянной температуре, происходят через движение на микроскопическом уровне - но это не представляет для нас никакого интереса: на макроуровне ничего не меняется.
        Термодинамическая глубина объекта говорит нам о том, что у этого объекта есть история. С ним произошло что-то, что вывело его из самоподдерживающегося состояния, было ли это состояние обычным порядком без движения или тотальным хаосом, о котором нельзя ничего сказать, кроме температуры, которая его характеризовала.
        Изящные идеи - но, к сожалению, никому не известно, как измерить разницу между точной и грубой энтропией.
        Обсуждения того, каким образом можно описать термодинамическую глубину, всегда заканчиваются разговорами о количестве вычислительных циклов компьютера: это именно та мысль, которая лежит в понимании логической глубины Беннетта. Следовательно, исчезает сам смысл термодинамической глубины - что это понятие определяется скорее действительной физической историей, нежели логическими реконструкциями. Более того, снова проявляется вся скорбь Геделя: мы никогда не сможем узнать, получили ли мы самое короткое из всех возможных описаний.
        Сила и слабость понятия термодинамической глубины заключается в том, что она является исторической. Это значит, что мы избегаем проблемы невозможности узнать самую короткую программу. Если нам нужно выдать не самую короткую из всех возможных программ, а просто описание процесса, действительно имевшего места быть, проблема Геделя-Тьюринга-Чаитина исчезает в принципе. Теперь остается только одна проблема - выяснить, каким образом вещи действительно появились на свет. И тогда мы будем знать, насколько они глубоки.
        (Под этим имеется в виду, что процессы, которые «происходят по кругу», будут иметь большую глубину, даже несмотря на то, что огромное количество отсеянной информации на самом деле не будет оказывать никакого эффекта на конечный результат. Процессы, в ходе которых происходит поверхностное отсеивание информации, могут на самом деле обретать большую глубину - а процессы, в которые вовлекаются другие, глубокие процессы, могут внезапно обретать большую глубину - и при этом на самом деле ничего не значить. Рольф Ландауэр описал это так: «При таком подходе обломки камня, которые несут на себе следы человеческой деятельности, обременены всей историей человеческой эволюции и будут обладать гораздо более высоким уровнем сложности, нежели аналогичные фрагменты, являющиеся результатом естественной геологической вентиляции». В 1989 году Войцех Зурек попытался определить «минимальную термодинамическую глубину», в которой для определения глубины объекта применяется не его реальная история, а самая короткая история из всех возможных. Как только мы применим этот метод, мы переходим с исторического на логический
уровень, но польза очевидна: термодинамическая глубина становится идентичной разнице алгоритмической сложности между начальной точкой и результатом. Мы теряем историко-фактическую перспективу - но получаем ясность, которая, возможно, в конечном итоге обещает перспективу оттачивания понятия термодинамической глубины. Результаты Зурека важны, так как неточность является ахиллесовой пятой этого понятия).
        Публикация теории сложности как термодинамической глубины в незавершенной форме в 1988 году имела свою цену. В теоретической физике незамедлительно следуют жесткие санкции, если ты не представил все в лучшем виде. Проблема квантификации этих понятий заставила многих физиков просто пожать плечами - несмотря на их интуитивную ясность. Сегодня у нас нет количественного понятия сложности - понятия, которое позволило бы нам измерять сложность. Таким образом, это пока не та сфера, с которой физики стали бы считаться.
        Сет Ллойд и его коллеги откусили от яблока только первый кусочек.
        «Существует определенная опасность в том, что озабоченность формулировкой определения будет стоить нам самой ясности вопросов», - написал Рольф Ландауэр в 1988 году, комментируя развитие понятия глубины и сложности Беннетта, Куна и Ллойда-Пагельса: базовая идея глубины как меры объема отсеянной информации является весьма многообещающей. Может появиться и более ясная формулировка, если несколько глупых вопросов укажут на новые удивительные аспекты понятия глубины и сложности.
        Определения очень быстро превращаются в тавтологии, или в утверждения, которые на самом деле ни о чем не говорят («Дождь либо будет, либо нет», «Все холостяки неженаты»). В «Nature» Ландауэр пишет о Беннетте, Куне и Ллойде-Пагельсе: «Эти определения в каком-то смысле слова являются тавтологиями. Они гласят примерно следующее: то, чего можно достичь только сложным путем, является сложным. Тем не менее тавтологии можно приветствовать, если они приходят на смену чуши. Дарвин сделал очень немало, сказав нам, что выживают оставшиеся в живых».
        Давайте же последуем совету Ландауэра и забудем о проблемах, которые возникают у физиков в связи с определениями и измерением количества. Возможно, проблема всего лишь заключается в том, что их мир слишком прост, чтобы адресовать правильные вопросы определению глубины. Давайте забудем о разнице между логической и термодинамической глубиной и будем придерживаться ясности, свойственной самой идее глубины: это объем информации, которая была отсеяна в процессе, который описывает нам сложность продукта. Это понятная мысль вне зависимости от того, каким образом подойти к ее измерению.
        Понятие информации Шеннона - это мера удивления, непредсказуемости, неожиданности. Глубина объекта - это мера информации, от которой пришлось избавиться, чтобы он начал существовать. Таким образом можно сказать, что глубина - это мера того, скольким «сюрпризам» объект подвергался за историю своего существования.
        Глубина показывает, что в существование мира что-то вмешалось. Глубина изменилась - но осталась собой; в ней не стало равновесия - но собой она все равно быть не перестала. Для нее было много неожиданностей - каждая в определенное время. Но глубина все еще здесь. Она оставила свою отметку на нашем мире, и мир оставил на ней свою отметку. А она стала еще глубже.
        Часть II. Общение
        Глава 5. Дерево речи
        Самое короткое письмо в истории было написано в 1862 году. Виктор Гюго, известный автор «Горбуна из Нотр-Дама», после публикации своего великого романа «Отверженные» отправился на отдых. Но ему не терпелось узнать, как была принята его книга. И поэтому он написал своему издателю такое письмо: «?»
        Издатель решил не уступать писателю и правдиво ответил: «!»
        Как говорится об этом ответе в «Книге рекордов Гинесса», «значение этого ответа было безошибочным». И действительно, «Отверженные» имели большой успех, и сегодня популярен не только роман, но и созданные по нему фильм и мюзикл.
        Интересно было бы посмотреть, что предшествовало этим двум письмам. Находясь на отдыхе, Виктор Гюго, конечно, гадал, будет ли его работа понята и по достоинству оценена публикой. Бесчисленные сомнения и озабоченность привели к тому, что он решил написать издателю. Но вместо того, чтобы написать «Ну давай же, черт побери, скажи, как продается моя книга!», он решил воспользоваться этим осторожным вопросительным знаком. С другой стороны, издателя, по-видимому, устраивали и цифры продаж, и отзывы, и отчеты, на основе которых он мог получить нужную ему статистику. Но он был достаточно тактичным человеком и понимал, что все это вряд ли необходимо. Гюго хотел знать очень простую вещь. И ответ типа “…“ мог полностью нарушить его отдых.
        Без сомнений, написанию самого письма предшествовали определенные размышления. Если измерять в битах, вопросительный знак - это не слишком много для письма домой. Если считать, что в алфавите имеется тридцать с лишним символов (буквы плюс знаки пунктуации), каждый из них содержит в среднем пять бит. Так что вся переписка уложилась примерно в пять бит. Но это сработало - и сработало отлично.
        Дело было не в количестве переданных битов, а в содержании переданного. Для Гюго и его издателя в эти первые недели после публикации ум занимала судьба «Отверженных». Она занимала все их сознание. Оба эти сообщения отражают целый ряд соображений - мысли, чувства и факты - которые в них не выражены, но тем не менее присутствуют. Информации нет - но тем не менее она есть. В этой переписке присутствует изобилие информации - в противном случае она не имела бы смысла.
        Это, конечно, относится к любой переписке. Перед тем, как были написаны слова, происходило определенное количество умственной работы. Не вся она будет присутствовать в словах - но тем не менее она есть. Изложенная в переписке информация соотносится с большим массивом информации, присутствие которого едва обозначено.
        Изображая в письме свой вопросительный знак, Виктор Гюго явно имеет в виду информацию, о которой он никоим иным образом, кроме самого этого запроса, издателю не говорит. Прежде чем написать этот вопросительный знак, Гюго отсеивает массу информации, которая проходит через его сознание. И он явно обращается к этой информации, не упоминая ее при этом в письме.
        Вопросительный знак Гюго - это результат явного отсеивания информации. И не только отсеивания: он не просто забыл эту информацию. Он явно обращается к тому, что он отсеял - но с точки зрения содержания переписки эта информация все же была отсеяна. В контексте этой книги мы будем называть такую явно отсеянную информацию «эксформацией».
        У сообщения будет глубина, если оно содержит большое количество «эксформации». Если во время процесса формулирования окончательного сообщения определенным человеком массив информации, присутствующий в сознании этого человека, отсеивается и, следовательно, отсутствует в этом сообщении - перед нами эксформация.
        Исходя из информационного содержания самого сообщения, невозможно измерить, сколько эксформации подразумевает в себе это сообщение. Содержание может только сказать нам: отправитель придал информации в сообщении такую форму, что она относится к информации, которая была в его голове.
        Загадка коммуникации заключается в том, как это становится возможным: как в определенной порции информации, которую мы передаем, мы можем ссылаться на количество информации, которую мы отсеиваем? Как мы можем уложить свое умственное состояние в определенную информационную форму? Это само по себе замечательно. Но, разумеется, не менее замечателен тот факт, что другие могут использовать эту нашу карту, чтобы обрисовать для себя территорию.
        Хороший участник коммуникации думает не только о себе: он также задумывается о том, что происходит в голове у получателя. Одной только недвусмысленности информации, в которой содержится упоминание об определенной информации в голове отправителя, недостаточно, если эта информация каким-то образом не вызовет правильные ассоциации у получателя.
        Идея передачи информации заключается в том, чтобы в голове у получателя возникло то состояние ума, которое соотносится с состоянием ума отправителя в той же степени, в какой эксформация соотносится с передаваемой информацией. Идея посыла информации заключается в том, что в уме получателя должна содержаться определенная внутренняя информация, которая относится к эксформации, которая имеется в голове у отправителя. Переданная информация должна вызвать у получателя определенные ассоциации.
        Для примера возьмем слово «лошадь». Когда писатель пишет слово «лошадь», он использует большой личный опыт. Ему приходилось видеть лошадей, он читал о лошадях, он смотрел про них программы по телевидению, ему известно, что люди ассоциируют лошадей с разными вещами: с красотой и чувственностью, победами на тотализаторах, конским навозом. Из своей памяти он может вызвать огромное количество информации, относящейся к лошадям.
        Вне контекста он не может ожидать того, что возникает в его уме, когда он пишет слово «лошадь», будет тем же, о чем подумаете вы, когда будете читать это слово. Но если он использует его в отрывке об истории лошадиных скачек, он с высокой долей вероятности может быть уверен, что и у него, и у его читателей в мозгу возникнет одно и то же.
        «Корова». Уже очевидно, что мы говорим не об ипподромах или символах изобилия. Мы говорим о домашних животных. Больших, очаровательных, пугающих, тыкающихся носом дружелюбных животных.
        Автор вызвал в вашей голове целый ряд ассоциаций. Результат мог оказаться не таким же, как если бы он написал «Лошадь. Корова». Но почти таким же. Автору не приходится слишком стараться, чтобы вызвать ассоциации в вашей голове.
        Однако ему приходится думать о том, что он делает - и вам тоже. Передача эксформации требует внимательности.
        Эксформации? Можем ли мы передавать эксформацию? Разве она не была отсеяна еще до начала коммуникации? И уж точно она никак не может быть передана в процессе коммуникации. Как может нечто, что по определению не присутствует в номинально передаваемой информации, может быть передано? Как автору, написавшему: «Я сделал это по-своему» и «Фрэнк Синатра», удается вызвать у вас особое настроение и эмоции, которые будут течь через ваш ум и ваше тело? «Yesterday». «Рождество». «Возврат налогов».
        Ему удается это сделать потому, что у него и его читателей есть большое количество общего опыта. Они слышали по радио одни и те же хиты, принимали участие в тех же праздниках и заполняли одни и те же налоговые декларации. Они являются частью контекста, который передается посредством языка. Когда автор пишет слово, оно является результатом внутренней деятельности, при которой в его сознании вспыхивает множество жизненных впечатлений. Причина, по которой он выбирает определенное слово, заключается в том, что он чувствует: это слово вызовет у вас те же ассоциации.
        Но он не может быть уверен. Как не можете быть уверены и вы, что он имел в виду, когда писал «Рождество». Возможно, он просто искал слово, на которое с большой долей уверенности будут реагировать большинство людей. Возможно, в этом слове вообще не было ни слишком большой глубины, ни большого количества эксформации.
        Это и есть риск коммуникации. Получатель никогда не знает, сколько информации отсеял отправитель. Мы никогда не можем знать, какое количество эксформации подразумевает данный отрывок информации. Это может быть блеф - или интеллектуальный снобизм. Или безразличие. Или девятичасовые новости. Нет никакой гарантии, что люди слышат то, что говорят сами. Огромное количество слов может срываться с уст людей (или с их пальцев)
        -а сами они при этом «не присутствуют». Если совершить значительное усилие и прислушаться к ним, то вскоре можно додумать их смысл. И не обязательно потому, что то, о чем они говорят, неинтересно: в конце концов, снобы всегда стараются сказать что-то интересное. А потому, что на самом деле вам хотелось получить картину того, что происходит в головах этих людей - и вы не можете это сделать, когда они дают вам только информацию и не дают эксформацию.
        Наименее интересный аспект любого хорошего разговора - это то, что на самом деле говорится. Гораздо больший интерес представляют обдумывание и эмоции, которые одновременно присутствуют при разговоре в головах присутствующих и выражаются их телами.
        Слова - это просто ссылка на нечто отсутствующее. Отсутствующее в словах - но присутствующее в головах говорящих. Идея разговора состоит в том, чтобы вызвать в уме друг друга родственные состояния, а затем обменяться имевшими место событиями. Вы не можете поверить, вы симпатизируете, вы возражаете, вас унесло, вы помните, вам нравится, вы любите их, вы скучаете по ним, вы принимаете идеи…
        Эксформация перпендикулярна информации. Эксформация - это то, что было отвергнуто по дороге, до того, как быть выраженным. Эксформация касается ментальной работы, которую мы выполняем, чтобы сделать то, что мы хотим сказать, произносимым. Эксформация - это отсеянная информация, все, что мы на самом деле не произносим, но что присутствует в нашей голове, когда или до того, как мы вообще начинаем говорить. Информация - это измеряемые, очевидные высказывания, которые мы в итоге произносим. Количество бит или символов в том, что мы на самом деле сказали. Вот почему не существует связи, которая утверждала бы: «Чем больше информация, тем больше эксформация».
        Информационный контекст разговора всегда очевидный, выражаемый и явный. Но весь смысл этого выражения заключается в том, чтобы обратиться к чему-то еще - чему-то неочевидному и невыраженному. Не просто не присутствующему, но еще и не присутствующему явно.
        Между информацией и эксформацией нет конфликта. Но нет и связи. Очень короткое сообщение может быть очень глубоким. Очень длинный разговор может быть очень глубоким. Но и короткие, и продолжительные сообщения с таким же успехом могут быть и весьма поверхностными.
        Но тем не менее как понятия они связаны друг с другом. Эксформация - это история сообщения, информация - это результат данной истории. Друг без друга они не имеют смысла: информация без эксформации будет просто праздной болтовней, эксформация без информации будет не эксформацией, а просто ненужной информацией.
        В большинстве контекстов бывает очень сложно решить, какая эксформация на самом деле содержится в той или иной части информации. В случае очень точных сообщений мы можем это знать: «Я знаю человека, у которого есть роторный культиватор». В этом случае автор сообщения, очевидно, имеет в виду выполнение земляных работ, которое будет более легким, если выполнять его с помощью механических устройств, и человека, который может быть готов предоставить свою машину. Не имеет смысла много говорить о человеке, который имеется в виду: если другой человек, заинтересованный в проведении работ, понимает, что это человек достаточно дружелюбный, чтобы одолжить свой культиватор - все нормально.
        Но в случае большинства сообщений, которые мы слышим, у нас нет никакого представления об эксформации. Мы догадываемся, чувствуем и подозреваем - но мы не знаем. Судить о ком-то, кого мы не знаем, по телефону сложнее, чем в личном разговоре - но это возможно.
        Разговор всегда несет с собой флер незнания и неуверенности, напоминающий о загадках, с которыми физики сталкиваются при определении глубины.
        Термодинамическую глубину определить сложно, так как она содержит в себе историю всего процесса. Возможно, не имеет значения, что по пути было отброшено большое количество информации. Соответственно - что означает, когда кто-то говорит, что много думал об этом предмете? Мы можем это знать только в том случае, если знаем этого человека. Определить логическую глубины будет сложно, так как не ясно вычислительное время, потраченное на то, чтобы сообщение стало иметь смысл - и был ли изначальный «пункт отправления» самым понятным?
        Нет ничего удивительного, что подобные трудности возникают и в том случае, если предметом рассмотрения является разговор. На самом деле именно это и делает разговоры столь занятными.
        Если рассматривать их снаружи, как передаваемую информацию, они не кажутся слишком содержательными. Но если рассматривать их изнутри как эксформацию, это может быть исключительно забавно. Если не знать контекста, они могут быть скучными. Очень скучно слушать людей, говорящих о ком-то, кого вы не знаете. Подобные разговоры могут сообщить совсем немного. А вот говорить об известных вам людях, знаете ли вы их лично или они являются публичными персонами, очень забавно.
        Информация не слишком интересна. Самое интересное в сообщении - это то, что произошло перед тем, как оно было сформулировано, и после того, как оно было получено, а не его информационное содержание.
        Так что, возможно, в конце концов было не так уж глупо со стороны телефонного инженера Клода Шеннона в 1948 году дать определение информации, как чего-то полностью лишенного смысла, чего-то близко родственного беспорядку.
        Кто-то может с раздражением и презрением отвергнуть понятие информации, данное Шенноном: в конце концов это понятие, которое имеет дело совсем не с тем, что все остальные понимают под повседневным словом «информация» - значение, содержание, анализ, порядок.
        Если кто-то выберет эту точку зрения, он обнаружит, что за ней стоит множество философов. Десятки лет профессора гуманитарных наук и ученые в сфере социальных наук критиковали понятие Шеннона за его узость.
        К примеру: «Классическая информационная теория на самом деле не совсем соотносится с информацией, - пишет в 1986 году немецкий философ Сибилл Крамер-Фридрих. - Информация - это не столько научная, сколько мифическая концепция».
        И действительно, здесь имеется почва для теории заговора самого коварного свойства: дескать, понятие информации изобрели и развивают инженеры из больших частных корпораций, которые затем делают выгодный бизнес, заставляя всех нас говорить о красоте, истине, значении и мудрости - по телефону.
        Теория информации не только была придумана инженером AT&T’s Bell Laboratories. Клод Шеннон первоначально опубликовал эту теорию в собственном научном периодическом издании корпорации - «Bell System Technical Journal» - в содружестве не с кем иным, как Уорреном Уивером, возможно, самым важным «серым кардиналом» науки этого столетия.
        Уоррен Уивер работал на семью Рокфеллеров - самую известную из богатейших династий Америки. Уивер был физиком и советником Фонда Рокфеллера, который финансировал многочисленные интересные исследования. Одна из классических тем социальной истории науки - это влияние Уивера в биологии. В 30-е годы прошлого века Уивер решил, что ему хочется более «физической» биологии, такой, которая бы включала не систематическую классификацию видов бабочек, а молекулярные и другие физические величины. Молекулярная биология - это отрасль науки, которая ввела в игру биотехнологии и генную инженерию полстолетия спустя после решения Уивера, и была плотно сплетена с теорией информации. И действительно, современная молекулярная биология полностью базируется на концепциях, которые взяты из информационной и вычислительной теории.
        Уоррен Уивер стоял и за теорией информации, которую разработал инженер из AT&T.
        Так что действительно все это выглядит как захват власти индустрией, которая крадет у обычного человека с улицы повседневное слово «информация» и дает ему взамен полностью бессмысленное понятие о том, каким образом сигналы распространяются через электронные аппараты - и затем во имя этого понятия отправляется пересоздавать самую сущность живой природы - гены.
        Однако, все это - не пустые разговоры. Теодор Рожак, американский историк культуры, один из самых одаренных критиков современной технологической цивилизации, пишет о практическом успехе информационной теории в сфере вычислительной техники и телекоммуникации: «Достижения удивительного уровня просто обязаны были передвинуть наше понимание информации от людей (в качестве источника или получателя) к волнующим новым техникам коммуникации».
        От отправителей и получателей информации внимание переместилось на передатчики этой информации. В любом случае большинство из нас обычно склонны смешивать сообщение и посредника.
        В 1876 году последний император Бразилии Педро второй отправился с визитом в Соединенные Штаты. В Филадельфии глава этой португалоязычной страны посетил большую выставку, на которой преподаватель для глухих Александер Грэхэм Белл продемонстрировал свое новое изобретение - телефон. Императору дали его опробовать. Считается, что он воскликнул: «Боже мой! Он говорит по-португальски!».
        Концепция информации может показаться очень плохой, если принимать только ее номинальную ценность. Если предположить, что информация в информационной теории имеет дело со значением и смыслом, точно так же, как вы можете подумать, что энергия - это то, что мы привыкли подразумевать под энергией (а именно - это нечто, что мы используем, когда хотим согреться) - вас постигнет разочарование.
        Но если вы будем готовы к тому, чтобы принять: то, что мы привыкли подразумевать под информацией, отличается от той информации, о которой говорит теория информации - то наградой вам будет множество озарений, которые можно будет получать от этой теории.
        Наш предыдущий анализ разговора показывает: ничего хорошего не выйдет, если мы будем говорить, что наши слова содержат больше, чем может быть измерено в битах. Ведь и значение, и красота, и истина, которые есть в нашем каждодневном общении, содержатся не в том, что мы говорим друг другу каждый день. Они содержатся во всем том, о чем мы думаем, прежде чем начинаем говорить.
        Возможно, мы можем считать: нам повезло - теория информации так ясно продемонстрировала тот факт, что информация не является особенно важной. Ведь нам поэтому становится ясно, что должно быть что-то еще, на что нужно обратить внимание - настоящий источник красоты, истины и мудрости.
        И ирония заключается в том, что это «что-то еще» может быть описано как информация, от которой мы избавляемся: эксформация.
        Значение - это информация, которая была отсеяна, информация, которая больше не присутствует и которой не нужно присутствовать.
        Информация и значение - это примерно то же, что деньги и богатство. Настоящая ценность, настоящее богатство заключаются не в деньгах как таковых, а в деньгах, которые вы потратили, деньгах, которые у вас были - полезных вещах, которые вы приобрели за эти деньги. Только Скрудж МакДак может пользоваться самими деньгами, деньгами как конкретной величиной - когда плавает в деньгах в своем денежном хранилище. Все же остальные хотят денег потому, что затем мечтают снова от них избавиться.
        Точно так же и информация: только когда мы получаем достаточно этой субстанции, мы понимаем - собственной ценностью она не обладает.
        Независимо от того, как сильно может раздражать вас недостаточность концепции информации в теории информации, не стоит жаловаться по поводу недостатка интеллектуальной честности со стороны Клода Шеннона, Уоррена Уивера и других отцов-основателей теории информации. Они все изложили исключительно ясно.
        Да, было немало недопонимания концепции информации, так как слово «информация» всегда использовалось как синоним порядка и смысла. Но подобное значение этого слова не исходит он информационной теории - оно исходит от кибернетики, науки о коммуникации и контроле. Отец кибернетики Норберт Винер и его ученики, такие, как Леон Бриллоун, смешали «информацию» и дополнительные слова - «порядок» и «организация». Во второй главе мы получили представление о том, как это привело к тому, что в течение половины столетия не стихало замешательство вокруг демона Максвелла. Но в оригинальной формулировке теории информации подобного замешательства мы не обнаруживаем.
        Представляя свою теорию, Клод Шеннон написал, что «…эти семантические аспекты коммуникации безотносительны к проблемам инженерии». Уоррен Уивер из Фонда Рокфеллера говорит еще более ясно: «Не нужно путать информацию и смысл».
        Уивер подчеркивает, что в теории коммуникации есть три уровня: технический, семантический и поведенческий.
        Технический включает в себя передачу символов коммуникации - другими словами, практическое применение того, что описывает математическая теория Шеннона. Семантический уровень включает в себя вопросы по поводу того, в какой мере символы действительно могут передавать желаемое значение. И наконец, поведенческий уровень описывает то, в какой степени коммуникация может влиять на поведение получателя в нужном направлении (если подобная необходимость фактически существует).
        Уивер очень ясно дает понять, что теория Шеннона говорит нам только о первом уровне: «Два сообщения, одно из которых несет в себе большую смысловую нагрузку, а другое представляет собой полную чушь, с существующей точки зрения могут быть эквивалентными в плане информации. - И добавляет: Слово «информация» в теории коммуникации относится не столько к тому, что вы на самом деле говорите, сколько к тому, что вы могли бы сказать».
        Теория информации - это очень холодная теория. Она игнорирует все относящиеся к смыслу аспекты коммуникации с целью установить, насколько толстыми должны быть телефонные кабели, чтобы передавать разговоры. Информация как бы является внешней мерой общения - это физика, а не физиология. Но на самом деле это не должно слишком нас волновать.
        В реальности эта отстраненность теории информации избавляет всех нас от целого ряда проблем, которые могли бы возникнуть, если бы мы приписывали устному сообщению значение, базируясь на его внешних характеристиках. Значительная часть того, что передается в процессе разговора (с использованием современных средств или без них) - это ерунда. Людям необходимо взаимодействие, и иногда мы говорим чепуху, иногда произносим глубокомысленные суждения - но по большей части держим свои рты закрытыми.
        Если бы мы могли судить только по внешним характеристикам сообщения и при этом еще и воспринимать его значение - другими словами, то, что нам было в действительности сообщено - мы не смогли бы отличить снобов от людей, которые говорят, исходя из своего опыта. Мы не могли бы отличить знания, которые человек просто зазубрил, от проникновения в суть, блеф от подлинного понимания.
        Конечно, подобные действия чуточку сложны, но эти сложности не появились в результате изобретения AT&T. То, что слова и жесты нельзя принимать за чистую монету, является фундаментальным условием человеческого взаимодействия и общения.
        В противоположность этому мы должны придерживаться своего и сказать: мы, а не телефонные компании, будем решать, сколько смысла будет в полученных нами телефонных звонках.
        История теории информации изобилует многочисленными попытками протащить хоть немного смысла в неприветливость ее концептуальной вселенной. Американский философ Кеннет Сэйр делит эти попытки на две категории: те, которые предполагают, что теория информации действительно имеет дело со смыслом, и те, которые поддерживают точку зрения, что смысл появится только тогда, когда мы станем немного менее требовательны к концепциям, которые здесь вовлечены.
        Сэйр обращается к Дональду МакКею, британскому теоретику информации, как к прародителю первой версии, в которой провозглашается, что теория информации как таковая описывает значение. Это не совсем верно, хотя Сэйру и удается показать, что провидение МакКея привело к подобной тривиальности, в то время как другие ученые развили эту идею. Но идея МакКея, высказанная в 1950 году, не столь далека от некоторых идей относительно глубины, которые были сформулированы в 80-е годы. К примеру, МакКей пишет, что содержание информации - это числовое выражение сложности процесса создания. Это сходно с идеей, что значение, которое ассоциируется с определенной информацией, состоит из количества информации, которая была отсеяна в процессе, приведшем к появлению этой информации (сильно перефразированная идея Чарльза Беннетта о логической глубине).
        Сэйр устанавливает и другую тенденцию - тенденцию ослаблять или приспосабливать концепции. «Если мы можем решить несколько проблем поведенческой науки, выйдя за обычные рамки применения концепций, или приспосабливая их, нам просто нужно это сделать», - написал в 1962 году Уэнделл Геймер. Самая влиятельная современная версия скорректированной теории информации, которая включает в себя значение, исходит от Фреда Дретске, американского философа, чья концепция информации, однако, имеет мало общего с концепцией Шеннона.
        Подход к этой задаче самого Кеннета Сэйра очень напоминает то, что мы здесь делаем: классическая теория информации является отличной ортодоксальной отправной точкой - но интерес фокусируется на том, каким образом исчезает информация.
        Несмотря на то, что философы вроде Сэйра и Дретске возобновили дискуссию о теории информации и значении в 70-е и 80-е годы, они воплощают то, что можно назвать «традиция нетерпения». Если теоретическая концепция не может описать всех явлений реальной жизни - просто измените эту концепцию. В противоположность этому Шеннон и Уивер принадлежат к «традиции высокомерия». Если явление реальной жизни не получается описать через теоретическую концепцию - забудьте об этом явлении.
        Возможно, наиболее плодотворной окажется комбинация из этих двух подходов.
        «Концепция информации, которая развивается в этой теории, на первый взгляд кажется странной и разочаровывающей, - написал Уивер в 1949 году. - Но в конечном итоге можно сказать, что этот анализ позволил так очистить атмосферу, что теперь, возможно, в первый раз мы стали готовы для настоящей теории смысла».
        Тем не менее для того, чтобы улеглась пыль, потребовалась почти половина столетия. Возможно, Шеннон и Уивер действительно очистили атмосферу, но прошли десятки лет, прежде чем вопрос смысла снова появился в повестке теории информации - когда Чарльз Беннетт выразил свою идею логической глубины в 1985 году.
        Восхищение от всей той информации, которую мы могли всюду посылать благодаря технологиям, было настолько велико, что мы забыли, зачем она вообще была нам нужна. Даже критики информационного общества были настолько поглощены теорией информации, что решили: проблема на самом деле заключается именно в теории.
        Но современное информационное общество преуспело только в перемещении информации. Стало неизмеримо легче общаться через огромные расстояния: гигантское количество бит информации может передаваться через орбитальные спутники, вращающиеся вокруг Земли, и по кабелям, проложенным по океанскому дну. Мириады бит информации постоянно перемещаются по всему миру. Но все эти каналы не в силах ответить на простой вопрос: что нам сказать друг другу?
        Действительно ли есть что-то интересное в способности перемещать информацию? Значит ли это само по себе, что общение стало проще?
        Если коммуникация переходит социологические барьеры, это действительно что-то значит - для общества. Разъединение Восточной Европы и бывшего Советского Союза тесно соотносится с тем, что современные средства коммуникации создали бесчисленные нецентрализованные связи между людьми внутри и снаружи того, что ранее было закрытыми обществами. Способы коммуникации являются жизненно важными в обществе, когда общение является дефицитом.
        Это социологические проблемы, которые важны сами по себе. Однако есть и более теоретические, концептуальные вопросы: на чисто физическом уровне, говоря в рамках термодинамики, все происходит по-другому. Только недавно стало ясно, что, будучи измеренным как физическое явление, перемещение информации не должно иметь никакого значения. С термодинамической точки зрения перемещения информации - совершенно непримечательное событие.
        В своей публикации в журнале «Nature» Рольфу Ландауэру удалось исправить ошибку в теории информации Шеннона. Он сделал это не потому, что был критически настроен по отношению к Шеннону, которого рассматривал чуть ли не как Эйнштейна информации, а потому, что Шеннон сделал такую же ошибку, которую сделал Лео Сцилард в своем анализе демона Максвелла: он взял отдельный случай и расширил результат до общего закона.
        Сцилард исследовал пути, которыми демон измеряет движение молекул, и обнаружил, что определенные измерения всегда имеют свою цену с точки зрения термодинамики: в ходе измерения всегда производится определенное количество энтропии. Но особый случай, который рассматривал Сцилард, а за ним и многие физики, не является показательным. В процессе измерения вовсе не обязательно отбрасывать информацию. Ее можно просто скопировать, не создавая энтропии и не теряя доступа к энергии, которая применяется во время измерения.
        Шеннон анализировал кое-что другое - передачу информации. Коммуникацию. Он изучал, сколько энтропии создается, когда мы передаем информацию, применяя волновые сигналы в кабелях. Оказалось, что в этом случае энтропия создается всегда - и этот пример безупречен.
        Однако студенты Шеннона интерпретировали этот отдельный случай как закон и считали, что любая передача информации создает энтропию (шум, новая информация, объяснять которую нет необходимости).
        Они ошибались. Информацию можно легко передать и не создавая новую энтропию. К примеру, передав кому-то книгу (и затем вновь использовать кинетическую энергию, получив ее обратно).
        Обычно коммуникация не имеет ничего общего с созданием или удалением информации. Коммуникация - это просто ее транспортировка.
        Значит ли это что-либо для тех из нас, кому совершенно нет никакого дела до технических спецификаций или физических размеров телекоммуникационных связей? Нет, во всяком случае, не в повседневной жизни, так как количество энтропии, которое задействовано в этих особых случаях, очень невелико - намного меньше, чем шум, который создается в телефонной линии или на ТВ-экране любыми другими способами.
        Но это имеет концептуальное значение. Это показывает, что если мы задумаемся о важности создания информации или избавления от нее, то в принципе коммуникация не будет иметь никакого значения: информация при коммуникации создается и уничтожается исключительно по практическим причинам. И искать то, что действительно имеет значение - смысл всего этого - нужно не здесь.
        «Сколько весит информация?» - таким было название одной из лекций на семинаре 1990 года в Санта Фе. Спикер - Бен Шумахер из Кеньон-колледжа в Огайо, выглядел довольно раздраженным, представляя «Канал бедного студента».
        Сценарий был таким: бедный студент уезжает в колледж далеко от дома. Его родители думают, удастся ли ему справиться там одному. Они знают, что постоянно будут беспокоиться. Поэтому они просят его звонить домой каждое воскресенье в 4 часа, чтобы сказать им, что все в порядке. Студент жалуется, что у него почти нет денег, и тратить монетки, чтобы звонить домой, будет для него дорого. Так что он предпочел бы не звонить. Но они приходят к решению: он будет звонить в 4 часа по воскресеньям только в том случае, если у него будут проблемы. Если он не звонит, значит, все хорошо. Итак, он звонит редко - но соблюдает свою часть договора.
        Ему, таким образом, удается передавать сообщение родителям каждое воскресенье, не тратя ни цента - при условии, что телефонная система работает. Возможность передать сообщение, не тратя денег и вообще без любого физического представительства существует. При условии, что имеется связь.
        Если линии не находятся в рабочем состоянии, отсутствие телефонного звонка ни о чем вам не скажет.
        На этом моменте Шумахера перебил Чарльз Беннетт из IBM, который воскликнул: «Мне кажется, что телефонная компания должна брать с людей деньги за подобное использование телефона!».
        И если об этом задуматься, вы увидите, что почти все из нас в определенной степени используют телефон подобным образом. «Я сто лет ничего не слышал от нее, значит, наверное, у нее все в порядке».
        Но телефонные компании отлично об этом знают. Если хотите знать, во сколько обходится подобное использование телефонной линии - попробуйте не заплатить по счетам. Немногое в современной жизни может оказаться настолько же волнующим, как отрезанная телефонная связь: мало ли кто попытается до вас дозвониться!
        Таким образом, телефон, который не звонит, передает на самом деле кучу сообщений. При условии, что вы оплатили телефонные счета.
        Чтобы передать эксформацию, не нужна вообще никакая информация. Студент думает: «У меня нет новостей. На этой неделе было все нормально, никаких проблем. Я не буду им звонить». Его родители думают: «Должно быть, он делает домашние задания или вышел размяться на футбольное поле».
        Эксформация была передана без использования какой-либо информации - за исключением той, которая составляет суть соглашения.
        Виктора Гюго и его издателя переплюнули: сообщением может служить даже то, что мы вообще ни о чем не спрашиваем. Самый короткий разговор по телефону происходит постоянно: он заключается в том, что мы не звоним кому-то, кому позвонили бы при других условиях. (Телефонный звонок, которого вы не делаете, не содержит сообщения, если он предназначен для того, кого вы не знаете: только отсутствие звонка, который мог бы быть совершен, содержит сообщение).
        Рольф Ландауэр суммировал свои идеи в виде разницы между коммуникацией и избавлением от информации в двух набросках. Простых, таких, какие любят физики. Наброски содержат концепцию и не содержат множества мелких деталей.
        Один набросок показывает, каким образом происходит сообщение. Он состоит всего лишь из двух параллельных линий. Ничего не происходит - это просто труба, канал.
        
        Второй набросок представляет собой вычисление: 2+2=4. Две линии сходятся в одной точке. Точка - это два различных состояния, 2 и 2, которые сведены вместе в одно состояние - 4. Что-то происходит. Вы можете пройти только одним путем. Из отправной точки - то есть состояний 2 и 2 - вы можете дойти до 4. Но если вы уже находитесь там, вы не сможете вернуться обратно, даже если вам известно, что вы перешли от двух состояний к одному, вам известному. 4 может быть выведено из многих других состояний, хотя здесь их показано всего два: 1+3 или 213 -209 или -2+6.
        Вычисления - это процесс, при котором отсеивается информация. Происходит что-то реальное, безвозвратное и необратимое. Это происходит именно потому, что при вычислении информация отсеивается: в 4 меньше информации, чем в 2+2. Таким образом, когда задача (2+2) заменяется решением - происходит необратимое.
        Если не отбрасывать начальную точку и промежуточные вычисления, сохраняя только ответ, вычисления не будут являться необратимыми. Вычисления можно сделать обратимыми - такими, что мы сможем вернуться к начальной точке. Но это значит, что необходимо будет сохранить промежуточные вычисления. Подобные обратимые вычисления являются наиболее интересными с теоретической точки зрения - но не с практической стороны. Весь смысл вычислений заключается в том, чтобы уменьшить объем информации. Если по пути что-либо не отбросить, вычисления будут просто тратой времени. Мы всегда можем различить два вида вычислений: обратимые и необратимые. Последние являются безвозвратным удалением информации, при которых никто не сможет найти дорогу обратно к начальной точке, если у него будет только конечный результат.
        Но коммуникация не является безвозвратным процессом. И это верно для обоих ее концов. Процесс при желании можно обратить. На самом деле это и есть весь смысл коммуникации: информацию можно копировать, передавать, перемещать, повторять, дублировать. Дистанция при движении вперед и назад будет одной и той же - в принципе, коммуникация всегда является обратимой.
        А вот вычисления - нет, как и процесс создания эксформации, так как когда мы избавляемся от информации, назад дороги нет. Мы забываем микросостояния, которые ведут нас к данному макросостоянию. Процесс забывания является необратимым. Коммуникация же обратимая и двусторонняя.
        Невозвратимое происходит до процесса коммуникации и после него - но не во время. В коммуникации интересен не сам процесс перемещения, а тот факт, что нечто становится движимым. В словах интересно не то, что их можно произнести, а то, что есть нечто, что может быть сказано.
        В случае с речью интересно не то, как мы говорим, а тот факт, что у нас есть что сказать. В коммуникации важно не то, что мы говорим, а то, что мы должны сказать.
        Вот почему существует множество вещей, говорить которые лучше всего не открывая рта.
        
        Мы можем попытаться представить несколько более длинные вычисления, чем то, которое продемонстрировал своей небольшой вилкой Ландауэр. Мы можем представить длинную сумму: (2+2) X (3+3) = 24. На рисунке представлено двойное разветвление. Каждая ветвь разветвляется еще раз. Вилка превращается в небольшое дерево. Более сложные вычисления позволят нам получить деревья со множеством ответвлений.
        Подобные деревья называются бинарными, так как они разветвляются надвое. Бинарные деревья исключительно полезны во многих областях современной математики и физики. Подобные деревья в 1985 году использовали Бернардо Губерман и Тад Хогг, когда в первый раз пытались дать определение и произвести вычисления сложности (эту идею в 1962 году предложил Херб Саймон). Они примеряются и в современной теории информации, так как объясняют, почему логарифмом можно заместить ту кучу микросостояний, изучением которых мы не хотим заниматься.
        Давайте снова подбросим нашу монетку. Мы подбросим ее большое количество раз и получим случайную серию бинарных чисел, где 0 означает решку, а 1 - орла: 001011101110. Эта последовательность может обозначать и множество других вещей, а не только результат бросания монетки. Она может, к примеру, обозначать количество выборов, которые делаются на определенном количестве перекрестков: направо или налево. Таким образом, мы можем нарисовать диаграмму в виде дерева, которая будет представлять собой весь объем возможностей - дорожную сеть - а не просто тот путь, который был выбран. В такой диаграмме-дереве тот путь, который на самом деле был выбран, описывается последовательностью бинарных чисел: 0 означает «направо», а 1 - «налево». Длина последовательности показывает, сколько выборов было сделано - сколько раз нам пришлось выбирать.
        
        Чем длиннее последовательность, тем больше выборов было сделано. Но количество путей, которые можно было выбрать и которые так и не были выбраны, увеличивается намного быстрее, чем количество выборов. После 7 решений мы могли отвергнуть уже 2 X 2 X 2 X 2 X 2 X 2 X 2 путей. 2 повторить 7 раз, или два в седьмой степени. Существует огромный выбор возможных путей. Очевидно, будет не слишком интересно, если нам скажут, что «два в седьмой степени» будет 128. Нам будет гораздо легче запомнить, что было сделано 7 вариантов выбора. Восемь выборов означает 256 путей, а 4 выбора - 16, и так далее.
        Этот «бинарный логарифм» выражает количество выбранных вариантов. Логарифм говорит нам, сколько ветвей у этого дерева и сколько уровней на нем образовалось.
        Верхушка дерева отражает все возможности. Количество вариантов выражается «глубиной» дерева - количеством его уровней.
        Это фигура, которая интересует теоретиков информации: это все, что могло быть сказано. Не просто путь (который соответствует тому, что было сказано на самом деле), а вся дорожная сеть. Это инфраструктура, которая необходима, чтобы путешественник мог сказать: «Развилка на дороге встречалась мне 8 раз, я пошел по пути 001011101110 - и вот я здесь».
        Когда мы перемещаем информацию, мы говорим, каким путем мы пошли. Мы предоставляем короткую сводку всех выборов, которые мы сделали. Таким образом мы косвенно указываем на то, что было много путей, по которым мы не пошли.
        Нам может потребоваться суммирование информации способом подсчета, когда мы, к примеру, платим за свои покупки в супермаркете. В принципе мы можем сообщить сумму за каждую покупку и заплатить за каждую по отдельности. Но это будет довольно хлопотно. Гораздо легче сначала просуммировать все числа.
        Или мы можем захотеть что-то сообщить другим. У нас есть что им сказать. Независимо от того, будем ли мы говорить это по телефону или общаясь лицом к лицу - наше время разговора будет ограниченным. Вот что мы делаем - мы суммируем: отсеиваем информацию.
        Непонимание в отношении концепции информации - понимание информации как порядка и негэнтропии, данное Робертом Винером и Леоном Бриллоуном - возможно, имеет свои корни здесь: в беспорядке, несомненно, имеется информация - но мы, люди, рассматриваем в качестве информации то, что мы можем передавать друг другу - как правило, это то, что уже является результатом вычислений, итогом. То, что мы называем информацией в повседневной жизни, на самом деле больше напоминает эксформацию: в повседневном языке если что-то содержит информацию, оно является результатом образования эксформации - это итог, сокращение, которое уместно в коммуникации или выполнении транзакций, к примеру, оплата в супермаркете.
        Таким образом, когда в своей повседневной жизни мы говорим «информация», мы непроизвольно думаем об информации-как-результате-отсеивания-информации. Мы принимаем во внимание факт, что в опыте содержится больше информации, чем в отчете о нем. Именно этот отчет мы и считаем информацией. Но основой подобного отчета является та информация, которая была отсеяна. Только после того, как это произошло, ситуация становится событием, которое начинают обсуждать. Ситуация в общем, в которой мы оказываемся в тот или иной момент времени - это нечто, в чем мы не можем дать отчета: отчет о ней мы сможем дать только тогда, когда она «свернется» в событие - посредством отсеивания информации. Только тогда мы сможем сказать: «Я сижу и читаю» - не упоминая все, что происходило до того и что произойдет после и что присутствует в настоящее время в комнате.
        Аналогично предметы, которые мы хотим обсудить - это предметы определенной глубины, предметы, в которых содержится отринутая информация. Предмет обсуждения может быть представлен в таком виде, что нам хочется о нем говорить. В таком случае мы говорим, что он содержит информацию. Мы склонны верить, что именно его структура означает: в этом предмете есть информация. Но на самом деле предметы, которые не структурированы и не организованы, несут в себе больше информации, так как их сложнее описать. Однако для нас не имеет смысла трудиться и говорить о нем в деталях, поэтому мы называем его макросостоянием - к примеру, тепло, порядок или грязная посуда.
        Мы можем получить гораздо меньше информации о кухне, сказав, что тарелки вымыты и сложены стопками в буфет, нежели сказав, что они находятся на столе и их нужно вымыть. Чистые, сложенные тарелки - это макросостояние, которое соответствует очень небольшому количеству микросостояний (если говорить в целом, то разница, которая не спровоцирует никаких замечаний от остальных членов семьи, может заключаться только в порядке, в котором сложены тарелки). А вот грязные тарелки могут быть сложены самыми немыслимыми способами - как всем нам отлично известно.
        Но информация о куче грязных тарелок не слишком интересна. На самом деле мы бы с удовольствием отбросили эту информацию. Мы так и делаем - моем тарелки. Когда мы это сделали, тарелки в порядке - это хорошо и, как мы полагаем, это состояние содержит в себе много информации. Но на самом деле верно обратное - это и есть конфликт между повседневным пониманием информации и научной концепцией, которая увела с пути Винера и Бриллоуна.
        Наша повседневная концепция информации больше напоминает концепцию эксформации, нежели понятие информации Шеннона. В нашем обычном языке есть определенная мудрость: говорить стоит только о вещах и ситуациях, которые характеризуются недостатком информации - организация, порядок или простота, проявляющаяся в виде стабильности во времени. А вещи, которые содержат больше информации, нам не интересны, так как они представляют собой беспорядок.
        Если затем добавить способность человека познавать - сжимать опыт в более короткие описания - становится ясно: интересно то, что можно описать, используя очень маленькое количество информации. Муравейник гораздо более интересен, нежели куча сосновых иголок - но оба они состоят из одного из того же материала, а информационное содержание у кучи будет больше.
        Информация - это мера беспорядка и случайности в сообщениях, которые мы используем для описания вещей, не характеризуемых порядком и случайностью. Сообщение содержит информацию, потому что оно непредсказуемое. Сообщение интересно, потому что оно содержит то, что является в определенной степени предсказуемым.
        Нашей повседневной концепции информации это известно - но именно поэтому эта концепция становится настолько неоднозначной. На самом деле здесь речь идет больше об эксформации, чем об информации: когда мы говорим «информация», то, что мы под этим подразумеваем, будет гораздо ближе к эксформации. Но не совсем.
        Давайте попробуем понять коммуникацию между людьми через модель, которая описывает передачу информации и образование информации, которое происходит перед этой передачей. Это может помочь объяснить несоответствие в нашем обыденном понимании информации.
        Мы объединим деревья и трубки в наброске, который базируется на стандартной концепции математической теории информации, но специально предназначенном для того, чтобы дать нам представление и об эксформации. Это карта того, как люди говорят друг с другом. Давайте назовем ее «деревом разговора».
        Вначале человек, который находится слева, должна подумать. Ей нужно суммировать свой опыт, эмоции или память. Значительная часть информации отсеивается, как при вычислениях. (Другой связи с вычислениями, помимо отсеивания информации, здесь нет - мы не говорим, что создание эксформации соответствует исключительно вычислениям). Когда ее ум приходит в нужное состояние, отсеяв огромное количество информации, остаются слова, которые она может сказать. Они передаются через трубу. Здесь не происходит никакой сортировки. С другой стороны трубы эти слова принимаются и раскрывают свое значение.
        Движение прошло от левой вершины дерева к его корням, по земле, а затем к верхней правой части дерева. В левой части много информации было сжато путем отсеивания - образования эксформации. Мысли превратились в слова - это называется стимулированием. Справа получено ограниченное количество информации в словах. Здесь оно разворачивается в большее количество информации. Этот второй процесс мы называем активизацией.
        
        Путем образования эксформации большое количество информации было сжато и превращено в небольшое количество, которое затем было передано. Информация обладает глубиной, так как все это время образуется эксформация.
        С другой стороны, информация снова разворачивается. Получатель думает о лошадях, которые она видела в своей жизни. Она ассоциирует полученную информацию со своим опытом, мыслями, памятью, снами, эмоциями, лошадьми. Происходит активизация.
        Передан был только совсем небольшой объем информации - но он вызвал у принимающей стороны целую галерею образов лошадей. Стимулирование - коммуникация - активизация. Отсортировка, передача и воссоздание информации.
        Эта модель не ограничивается только письменной и устной речью. Изначально она была вдохновлена тем, как датский музыкант описывал, что происходит, когда мы слушаем музыку. В своей книге «Ind i musikkin» Петер Бастиан описывает, как композитор преобразует нечто духовное/интеллектуальное в музыку, которую можно сыграть пальцами по клавиатуре. Это вызывает звуковые волны, которые в ухе слушателя улавливаются, осознаются и превращаются в музыку.
        
        Главное в музыке - это не звуковые волны. Это то, как композитор/исполнитель превращает определенные ментальные состояния в модель, которая вызывает такие же (или другие) ментальные состояния у слушателя. Если мы хотим понять Баха или «Битлз», нам нужно обратить внимание не столько на информацию, которая передается нотами, сколько на эксформацию, которая к ним привела - а, следовательно, на эксформацию, которую эти ноты вызывают у слушателя.
        Подобная цепь размышлений широко распространена в изучении восприятия музыки. Давид Харгрейвз, психолог, развил теорию музыкальных предпочтений, которая описывается в журнале «New Scientist» таким образом: «Эта теория базируется на теории информации, но важные выводы следуют из разницы между подобной концепцией «информации» и ее психологическим контрапунктом. Существенным является то, что кодирование психической информации, которая содержится в музыкальной композиции, как и в информационной теории, не представляет большого интереса. Но кодирование информации в «субъективных» терминах обещает весьма много. Понравится ли человеку данное конкретное произведение или нет, будет зависеть от той информации, которую он сможет из него получить, а не от информации, которая уже находится в этом произведении».
        Когда мы слушаем музыку, в нашем уме создаются определенные состояния. Они могут быть родственными состояниям, которые возникали в мозгу у композитора, когда он сочинял музыку - но не обязательно.
        Музыка может дать нам доступ к состоянию счастья. И не обязательно потому, что «они играют нашу мелодию». Это может быть просто музыка или мотив, которые поднимают нам настроение.
        Измерения кровяного давления и электрической проводимости кожи показывают, что музыка действительно оказывает на нас влияние. Исследования, которые проводились согласно теории Харгрейвза, даже продемонстрировали, что одни и те же отрывки музыки одинаково влияли на разных людей.
        Слушать музыку - это не значит знать имя басиста или то, вариацией какой итальянской народной песни является эта композиция. Нам не нужно знать название песни или имя возлюбленной вокалиста, чтобы наслаждаться музыкой. На самом деле нам не нужно никаких подробностей или знаний, чтобы ею наслаждаться. Но нам нужно знать самих себя - и иметь мужество следовать этому знанию.
        Музыка вызывает ментальные состояния, о которых мы предпочли бы не вспоминать, либо потому, что они неприятные, либо потому, что мы начинаем ощущать депрессию, когда о них думаем. Музыка может вызывать восхитительные состояния: она может дарить энергию, спокойствие, эротизм, задумчивость, свободу, бунт, печаль, ощущение присутствия, желание потанцевать, гордость, смех, ощущение причастности и раздражение.
        Музыка - это метод передачи эмоционального состояния от композитора/исполнителя к публике посредством звука.
        Во время живых выступлений эта передача происходит в обе стороны. Между исполнителем и аудиторией возникает взаимодействие. Эмоциональное состояние, возникшее у аудитории, воздействует на исполнителя (так как, к примеру, меняются ритм дыхания, поза и выражения лица у аудитории). В редкие моменты особого накала происходит обратная связь, когда исполнитель выражает через музыку свое состояние, а у аудитории вспыхивает состояние, родственное тому, которое испытывает исполнитель. В результате это состояние усиливается и выражается с большей степенью ясности.
        Таким образом, у музыки, как и у речи, есть свое дерево. Но не являются ли эти деревья просто плодами догадки, которая базируется на идее, что в коммуникации должно присутствовать больше информации, чем та информация, которая была ясно выражена?
        «Клиническая психология и Ядерная медицина» - так называется отделение, которое находится в подвале госпиталя Биспебьерг на севере Копенгагена. Это название говорит о том, что изучение физиологии человека - того, как функционирует организм - ведется с использованием радиоактивных веществ. В последние 30 лет здесь были открыты самые важные знания, которыми мы обладаем на сегодняшний день о том, как функционирует человеческий мозг. Глава отделения профессор Нильс А. Лассен работает совместно со своим коллегой Давидом Ингваром из шведского университетского госпиталя Лунда, развивая методы изучения циркуляции крови в мозгу.
        
        Основы их методов были заложены в США в 40-50-е годы, но до 60-х годов Лассену и Ингвару не удавалось детально продемонстрировать, каким образом циркулирует кровь в мозгу. Только тогда стало возможным показать, какие части мозга активизируются, когда мы выполняем те или иные виды деятельности. Это языковой центр, моторный центр, центр планирования и центр слуха.
        О существовании таких центров было известно более столетия, в основном на материалах изучения раненых во время войны, которые получили частичные повреждения мозга. Но новые методы изучения мозгового кровообращения позволили исследовать церебральную активность в более повседневном контексте. К примеру, между простым говорением и поддержанием диалога существует большая разница. Приток крови к мозгу людей, которые просто описывают свою гостиную, и людей, которые разговаривают друг с другом (к примеру, о том, как они провели Рождество) будет различным.
        Конечно, мы не имеем возможности видеть мысли человека - но мы можем увидеть, говорит ли этот человек или поддерживает разговор. Аналогично наблюдение позволяет установить, думает ли человек перед тем, как говорить: в схеме активности мозга между тем, когда человек просто повторяет слова за экспериментатором (стул, стол) и когда ему необходимо подумать, прежде чем сказать, так как конкретные слова могут вызывать у него определенные ассоциации, будет наблюдаться разница.
        В 1985 году Ларс Фрайберг и Пер Роланд, оба ученика Лассена и Ингвара, опубликовали исследование о том, каким образом циркулирует кровь во время процесса мышления. Выяснилось, что в случае трех различных видов мышления - вычисления в уме, повторение стихов и визуализация образов памяти - наблюдается очень большая разница в схемах циркуляции крови.
        Для устного счета испытуемым было предложено от 50 отнять три и продолжать вычитать по 3 из получившегося результата. Для повторения им было предложено по очереди пропускать слова в не имеющем смысла стихотворении “okker-gokker- gummi-klokker-erle-perle-pif-paf-puf” -датский аналог бессмысленной детской считалочки. В качествевизуального упражнения на память им предложили представить себе, что они выходят из своей квартиры и по очереди поворачивают направо и налево на каждом углу.
        
        После того, как они выполняли эти упражнения в течение минуты, ученые отметили, где приток крови оказался особенно выраженным. Выяснилось, что между тремя этими видами мышления имеется существенная разница. Самый последний вид деятельности является наиболее сложным - и действительно, он потребовал наибольшего уровня кровообращения.
        Количество крови имеет значение. Церебральное кровообращение повышается сильнее, когда мы мыслим, нежели когда выполняем задания, которые состоят из движений или сенсорного восприятия (и это несмотря на то, что кровоток в организме, безусловно, повышается во время движения). В исследовании на тему того, насколько повышается церебральный метаболизм во время умственной активности, Роланд и его коллеги продемонстрировали следующее: кислородный метаболизм мозга (который тесно связан с кровообращением) в процессе мышления повышается на 10%.
        Это очень высокий процент, так как мозг и так задействует значительную часть всех ресурсов организма - на него приходится пятая часть всего энергопотребления.
        Неудивительно, что у нас так часто возникает желание перекусить, когда мы начинаем размышлять над действительно хитрой задачей!
        Ларс Фрайберг показал: существуют значительные различия в объемах кровообращения, когда люди слушают записи датской речи, воспроизводимые в прямом и обратном порядке. Когда лента проигрывается как нужно, центры слушания и речи активируются вместе с другими родственными им центрами, чтобы понять, что именно говорится. Но когда лента проигрывается в обратном направлении, активизируется весь мозг!
        Запись, которая проигрывается задом наперед, понять сложнее, чем запись, которая проигрывается нормально - на самом деле первую мы вообще не можем понять. И мозг начинает задействовать гораздо больше энергии, чтобы постараться понять обратную пленку. Когда лента проигрывается нормально, мы просто слышим слова, понятные в данном контексте. Код ясен. Когда лента запускается наоборот, все, что вы слышите - это чушь, из которой очень сложно что-то понять.
        Но каким образом это соотносится с теорией информации? Ведь количество бит, конечно, остается одинаковым, проигрываете ли вы ленту с начала до конца или с конца до начала? Это зависит от того, кто будет ее слушать.
        Если слушатель понимает запись, когда она проигрывается нормально, он воспринимает только те биты, которыми кодируется язык. Это намного меньше, чем общее количество бит, присутствующее в звуковом образе.
        Но если он не понимает язык, количество бит будет таким же, независимо от того, играется ли она нормально или наоборот, так как в этом случае в звуковом образе присутствует одинаковое количество отличий.
        Если вы знаете, что запись можно понять, когда она играется с начала до конца, то в ней окажется меньше бит, когда она будет запущена с начала, чем тогда, когда она будет запущена с конца. Если мы знаем, что язык в записи - датский, то звуковой образ будет содержать меньше сюрпризов - меньше информации. Это, конечно, если вы говорите по-датски.
        Чтобы усвоить огромное количество информации в записи, которая не несет никакого смысла, нужно больше умственной работы, чем в случае записи, которая имеет смысл. В восприятии беспорядка содержится больше информации, чем в восприятии порядка. И это происходит не потому, что беспорядочные биты отсутствуют в понятном сообщении, а потому, что мозг отлично знает: когда он слышит обычную речь, ему нет необходимости обращать внимание на эти беспорядочные биты. Ему нужно обращать внимание на слова - и ни на что другое.
        Когда мы слышим сообщение и в нашем обычном понимании этого слова воспринимаем информацию, это на самом деле доказывает: в данном сообщении нет так много информации, как могло бы быть. Канал или трубка, через которую мы слышим, передает гораздо больше деталей, чем мы воспринимаем, когда получаем сообщение. Но мы игнорируем эти детали, так как знаем, что мы получаем сообщение, а не какой-то зашифрованный код, где мы не можем уловить определенного смысла.
        Наше повседневное понимание информации на самом деле относится к отсеянной информации: в обычной жизни мы воспринимаем сообщения как содержащие много информации, потому что нам нет необходимости обращать внимание на все детали, на всю физическую информацию - мы имеем дело только с несколькими отличиями.
        Когда же, с другой стороны, запись проигрывается наоборот, она не воспринимается как содержащая большое количество информации в нашем обычном понимании. Это просто набор звуковых различий, который не был структурирован путем отбраковки информации. Мы воспринимаем его не как информацию (хотя в физическом смысле информации здесь полно), а как беспорядок. Беспорядок настолько богат структурно, что воспринимается как вообще не имеющий структуры.
        Наше повседневное понимание информации базируется на вопросе: «Есть ли одно макросостояние, которое позволит нам игнорировать множество микросостояний?». Если да, то мы понимаем получаемое сообщение и нам не нужно тратить слишком много умственных усилий, чтобы его усвоить. На это требуется меньше крови.
        Концепция понимания, таким образом, связана с объективными физиологическими процессами. Ларс Фрайберг и его коллеги изобрели метод изучения моделей циркуляции крови, который позволяет объективно определить, понимает ли человек датский язык! Или, если вам будет угодно, язык навахо.
        На конференции по изучению мозгового кровообращения в Копенгагене в 1990 году многие ветераны подобных исследований обсуждали, каким образом можно интерпретировать эту метаболическую активность. Что на самом деле заставляет кровь приливать к участкам мозга, когда что-то происходит?
        Луис Соколофф из Американского национального института ментального здоровья, пионер в этой области, обобщил это так: метаболическая активность, а, следовательно, и необходимость в притоке крови возникает не как результат функционирования нервных клеток. Метаболизма требует работа нервных клеток, которые готовятся к выполнению следующей задачи. Другими словами, не работа, которую выполняют клетки, требует крови - а подготовка к следующей задаче: освобождение от отходов.
        «Таким образом, метаболическая активность, следовательно, ассоциируется не непосредственно с функциональной активностью, а с восстановлением после последствий такой активности», - объясняет он.
        Это подобно тому, как настоящая проблема демона Максвелла состоит не в том, чтобы получить знание о положении молекул, а в том, как потом избавиться от этого знания.
        Поток крови - это на самом деле мера всей той информации, от которой мозг избавляется в процессе работы. Это необходимый метаболический процесс, который нужен нервной клетке для того, чтобы она забыла, чем только что занималась.
        Изучения церебрального энергетического метаболизма - это изучение работы, которую выполняет мозг. Очень важно понять, что даже внутренняя умственная активность, к примеру, вспомнить, как меблирована комната - это настоящая физическая и физиологическая активность, которая имеет выраженную связь с вполне осязаемыми факторами. Мышление - это материальный процесс тела, который полностью напоминает такой вид телесной активности, как движение.
        Нет причины считать, что мышление чем-то отличается от всего остального, что делает наше тело. Умственные процессы требуют калорий точно так же, как и игра в теннис. И будет разумным сказать, что когда мы разговариваем, в нашем уме есть своего рода «дерево»: мы можем провести измерения и доказать, что когда люди разговаривают друг с другом, в их головах действительно что-то происходит.
        Возможно, концепция эксформации менее определенна, чем концепция информации; возможно, пройдет еще много лет, прежде чем мы научимся измерять эксформацию. Но уже сейчас ясно, что существуют измеримые физиологические явления, которые включают в себя такие же состояния, как и те, которые мы имеем в виду, говоря о большом или маленьком дереве (много или мало информации), которое стоит за сообщением.
        Есть смысл говорить о том, сколько времени мы думаем, прежде чем сказать. Конкретный физиологический смысл. Фактор времени в изучении кровотока мозга пока изучен очень слабо, несмотря на то, что методики изучения развиваются. С помощью этих методов сложно точно измерить продолжительность событий менее минуты, поэтому пока не получается изучить в деталях процессы разговора и мышления. Но нет сомнения, что со временем подобные методы появятся, и относительно времени произойдет такая же революция, которая происходит сегодня в рамках пространства.
        И, следовательно, станет возможным понять, когда и куда протекает кровь в мозгу, когда мы думаем, разговариваем и напеваем.
        Несмотря на то, что физиологический смысл в том, что мы думаем, прежде чем сказать, действительно имеется, это не отвечает на вопрос о том, как мы вообще способны научиться говорить. Откуда она исходит, эта возможность реконструировать информацию, которая не содержится в той информации, которую мы получаем?
        Дети учатся говорить - и понимать. Это занимает несколько лет, и на самом деле никто не представляет, каким образом они это делают. Но все мы сделали это в свое время. Мы научились понимать, что такое лошадь. Мы научились слушать рассказы про лошадей и представлять себе, о чем в них говорится.
        Отличный пример - сказки. Дети любят, когда им читают. Им нравится слушать сказки снова и снова, когда взрослые сидят рядом с ними и читают.
        Детям нравится слушать одни и те же истории снова и снова, потому что они практикуются в понимании. Вместе со взрослыми они изучают благородное искусство ассоциаций. Или угадывания ментального состояния автора, которое было занято лошадьми, когда он писал эти слова.
        Требуются годы, чтобы овладеть особыми маневрами, показанными в зарисовке «дерева речи».
        Дерево демонстрирует, как рассказчик упаковывает большое количество информации в малое количество информации. Она проходит вниз по левой стороне. Много информации превращается в мало информации. Генерируется эксформация. Затем это небольшое количество информации передается через горизонтальную «трубу» и будет получено в неизменном виде. Следующая проблема заключается в том, как связать полученное, передать вверх по дереву и получить все ассоциации, которые необходимы, чтобы представить себе принца и принцессу на белом коне.
        Складываются пути ассоциаций, модели узнавания, которые дети обожают воспроизводить снова и снова.
        Но как это возможно? Как может ребенок догадаться, каким образом получить больше информации, чем присутствует в рассказе? Как могут крошечные кусочки информации запускать такую лавину явлений? Как эксформация отправителя может приводить к воспроизведению старой информации у получателя? Информация (из полученного опыта с лошадьми) не присутствует в сознании получателя здесь и сейчас - но что же тогда вспоминается?
        Как может информация, которая ранее была отсеяна из сознания в процессе создания мысли, снова быть вызвана к жизни, чтобы эксформация рассказчика вызвала воспоминания о ранее отсеянной информации у получателя? Как вообще возможно составить из информации отправителя волнующие воспоминания в получателе?
        Единственный реальный ответ на эти вопросы - «идите и спросите у детей». Только они способны воспроизводить непостижимый процесс обретения этой способности. Но мы все делали это. Все мы когда-то были детьми. Так что даже если мы забыли о том, как мы приобрели эту способность, точно так же, как забыли о том, как научились ездить на велосипеде (но ездить при этом не разучились!), возможно, у нас получится реконструировать хотя бы часть того, что при этом происходит.
        В любом случае мы можем сказать следующее: в этом процессе должно присутствовать больше информации, чем в словах, которые были произнесены на самом деле. В противном случае нам бы никогда не удалось догадаться, что нужно подумать, услышав те или иные слова. В конце концов, нам совершенно точно не удается воспроизводить в своей голове информацию, когда мы слышим слово, которое никогда не слышали раньше - к примеру, «erecacoexecohonerenit» - не так ли?
        Но ведь дети этому учатся. Должно быть что-то еще, нечто большее, чем текст, когда мы читаем его вслух. И это на самом деле есть: взрослый.
        Маленькие дети могут учиться у взрослых. Снова и снова.
        Тогда должно быть что-то еще, нечто большее, чем просто слова, в контексте, который может научить детей разговаривать. Более чем просто вербальная информация.
        Это ведет нас к вопросу: есть ли каналы между деревьями иные, нежели устные, и если есть, сколько информации в них содержится? Действительно ли разговор является только сценой для гораздо большей и гораздо более реальной постановки? Действительно ли процесс говорения является только небольшой частью разговора?
        Если это так, нам нужно приготовиться к еще одному неприятному вопросу: когда мы разговариваем друг с другом, мы отдаем себе отчет в том, что мы разговариваем. Это заполняет наше сознание. Но если большая часть разговора происходит вне говорения, и остальное имеет место в нашей голове - почему мы сами об этом не знаем? Каким образом сортируются наши мысли, прежде чем они облачатся в слова? Существует ли демон, сортирующий информацию?
        Является ли сознание только вершиной ментального айсберга? Является ли сознание таким же жалким и таким же беспомощно комичным в ощущении собственной важности, как и информация?
        Ответ должен таиться в битах.
        СОЗДАНИЕ ГАЗЕТЫ
        В любом журналистском офисе навалены кипы газет: иностранные газеты, газеты конкурентов, отраслевые газеты. Кипы. Каждый журналист каждый день читает пачки газет. Или должен читать - но не всегда это делает, так как информацию можно почерпнуть и из других источников: встречи, телефонные звонки, интервью, проводные сервисы.
        Многие статьи из других газет сжимаются до одной статьи для завтрашнего издания собственной газеты журналиста. Через его голову проходят океаны информации - и отвергаются по мере того, как он пишет собственную статью.
        Издательская команда превращает кипы газет в одну газету. Горы напечатанного материала сортируются с целью создать еще одну газету для этой кипы, газету, в которой будет теперь содержаться огромное количество эксформации - изобилие отсеянной информации. Вся эта эксформация представлена в информации для завтрашней газеты.
        Когда первая копия сегодняшней газеты написана и сверстана, ее фотографируют, чтобы можно было подготовить печатные формы. Затем с этих форм печатаются тысячи идентичных копий. Эксформация, выраженная в информации, которая может быть скопирована.
        Работа журналиста никак не связана с количеством напечатанных копий. Его забота - только количество других газет, которые приходится отсеивать по пути.
        Одна копия каждой из многочисленных разных газет концентрируется во многие копии одной газеты - вот в чем заключается смысл издания газет. Но иногда это не соответствует действительности. Иногда журналист не читает других газет. Ему лень, и он только приблизительно знает, что приключилось в Шри Ланке: он прочел только одну газету. Но нет необходимости проверять историю. Его статья все равно займет такое же количество дюймов в газетной колонке. Его газета выйдет таким же количеством копий.
        Легко определить, сколько информации содержится в газете. Можно просто сосчитать буквы. Но сложно определить, сколько в ней содержится эксформации. Исключительно сложно. Но если следить за газетой в течение какого-то времени - и, возможно, в то же время читать другие газеты - можно начать понимать, были ли все иностранные газеты, которые отсортировали журналисты, действительно ими прочитаны, прежде чем они их отсортировали.
        Информация видима. Эксформация становится видимой только в контексте. Сложность тяжело измерить.
        ДОРОЖНЫЙ ЗНАК
        «Приближается поворот». Этот знак показывает, что через мгновение дорога резко повернет налево. Имеет смысл снизить скорость. Полезная информация, которая отражает факт, что здесь произошло ДТП: в прошлом году бизнесмен оказался в саду владельца магазина, так как дорога оказалась слишком скользкой, и он не вписался в поворот. В ДТП пострадал цыпленок. Но мы не хотим все это знать: мы просто предполагаем, что легко усваиваемая информация, представленная дорожным знаком, относится к массиву информации, которая не присутствует. Мы все равно не смогли бы ее воспринять, проезжая мимо на скорости. Но мы воспринимаем знак.
        На знаке изображен стилизованный поворот. Практически все, что осталось от поворота - это то, что он поворачивает. Но в данном контексте этого достаточно.
        Дорожный знак очень ясно говорит нам о том, что человек, который поставил этот знак, знает о повороте гораздо больше, чем явствует из знака. Это знание имеет место: об этом говорит тот факт, что это - официальный дорожный знак. Данный знак ясно говорит нам, что он возник здесь в процессе конверсии информации, которой больше нет. Именно это делает его знаком, а не просто листом металла, покрытым краской.
        Глава 6. Пропускная способность сознания
        Среди 34 глав «Человеческой психологии», 825-страничного учебника для студентов-медиков, есть одна, финальные четыре с половиной, строчки которой выделены курсивом. Для книг подобного уровня необычно оканчивать технические моменты заключением, которое было бы столь явно выделено. Тем не менее профессор Манфред Циммерман из института психологии Университета Гейдельберга поступил именно так в своей главе «Нервная система в контексте информационной теории». И не без причины, так как заключение содержит факт, который был известен на протяжении почти 40 лет - и тем не менее оставался практически незамеченным. И это несмотря на то, что он представляет собой одно из важных свидетельств того, что такое быть человеком. Циммерман пишет:
        «То, что мы воспринимаем в каждый момент времени, при этом ограничено исключительно малым размером потока информации о нашем окружении, которая поступает от органов чувств».
        В другом учебнике профессор Циммерман заключает главу на ту же тему следующими словами - на этот раз без курсива:
        «Следовательно, мы можем заключить, что максимальный информационный поток процесса сознательного сенсорного восприятия составляет около 40 бит/сек - на много порядков меньше, чем поток, воспринимаемый нашими рецепторами (нервными окончаниями). Тогда наше восприятие, по-видимому, ограничивается только ничтожной частью того изобилия информации, которое поступает через сенсорные каналы». Невероятное количество учебников по психологии и нейропсихологии вообще об этом не упоминают. И не потому, что анализ Циммермана является оригинальным - он совершенно точно таким не является. Он просто повторяет заключение, к которому ученые пришли к концу 50-х годов прошлого века и которое время от времени повторяется с тех пор в медицинской, психологической и информационной теории, не оказывая при этом почти никакого влияния ни на психологию, ни на нейропсихологию, ни на нашу культуру в целом.
        Волнует то, что каждую секунду через наши органы чувств проходят миллионы бит информации. Но наше сознание способно обработать скорее всего только 40 бит в секунду - максимум. Миллионы и миллионы бит собираются в наш сознательный опыт, который практически не содержит никакой информации. Каждую секунду каждый из нас отсеивает миллионы бит, чтобы достичь особого состояния, которое известно, как сознание. Но сознание само по себе мало что может сделать с информацией. Сознание содержит информацию, которой больше нет, информацию, которая была потеряна по пути.
        Сознание ассоциируется не с информацией, а с ее противоположностью - порядком. Сознание - это не сложное явление, сложным является то, для чего формируется сознание.
        Возможно, именно этот факт является причиной того, что в течение десятилетий многие ученые привыкли воспринимать информацию как нечто, включающее в себя порядок и организацию. Ведь сознание - это восприятие порядка и организации. Но сознание - это состояние, в котором обрабатывается немного информации - сознательно. Сознание состоит из информации не более, чем человек, который потребляет большое количество пищи, состоит из пищи. Сознание питается информацией точно так же, как тело питается пищей. Но человеческие существа не состоят из хот-догов - они состоят из поглощенных хот-догов. Сознание не состоит из хот-догов - оно состоит из хот-догов, которые были поняты. Это гораздо менее сложно.
        Этот тезис является исключительно простым, во всяком случае, если выразить его цифрами. Мы можем измерить, сколько информации поступает через наши органы чувств. Это можно сделать, просто сосчитав, сколько рецепторов содержит каждый орган чувств: сколько зрительных клеток в глазу, сколько чувствительных точек есть на коже и сколько вкусовых почек - на языке. Затем мы можем подсчитать, сколько нервных соединений посылают сигналы в мозг и сколько сигналов в секунду посылает каждое из этих соединений.
        Эти количества будут огромными. Глаз посылает в мозг по меньшей мере 10 миллионов бит каждую секунду. Кожа посылает миллион бит в секунду, ухо - 100 тысяч бит, наши обонятельные сенсоры - еще одну сотню тысяч бит в секунду, наши вкусовые почки - возможно, тысячу бит.
        В общей сложности наши сенсорные механизмы получают от мира более 11 миллионов бит информации в секунду.
        Но наши ощущения далеко не столь велики: сознание обрабатывает намного меньше бит. В течение десятилетий ученые измеряли, сколько информации в секунду может воспринимать человеческое сознание. Эти измерения проделывались всевозможными способами, один из которых заключался в том, чтобы измерить, сколько лингвистических бит мы обрабатываем, когда читаем или слушаем. Но язык - это не единственный аспект, который подвергался изучению. Возможность видеть и различать вспышки света, чувствительная стимуляция кожи, способность различать запахи и многое другое может быть использована для того, чтобы подсчитать - на сознательном уровне мы воспринимаем около 40 бит в секунду. Эта цифра, возможно, даже преувеличена.
        Наше сенсорное восприятие принимает миллионы бит в секунду, сознание - четыре десятка. Поток информации, измеренный в битах в секунду, описывается как пропускная полоса, или производительность, сознания. Пропускная полоса сознания намного меньше, чем пропускная способность наших сенсорных рецепторов.
        В 1965 году Дитрих Тринкер, немецкий психолог, читал лекцию по случаю 300-летней годовщины основания Университета Киля, в которой эти цифры были сведены в полезное правило: в нашу голову поступает в миллион раз больше бит, чем способно воспринять наше сознание.
        «Из всей информации, которая каждую секунду поступает в наш мозг от органов чувств, только малая часть достигает нашего сознания: отношение производительности перцепции к производительности апперцепции составляет в лучшем случае миллион к одному, - пишет Тринкер. - Это равнозначно тому, что только миллионная доля того, что видят наши глаза, слышат наши уши и того, о чем информируют нас наши остальные органы чувств, появляется в нашем сознании».
        «Метафорически, - продолжает он, - сознание можно сравнить с прожектором, который резко выделяет лицо одного актера, в то время как все остальные люди, костюмы и декорации, находящиеся на большой сцене, теряются в глубокой темноте. Конечно, этот прожектор может двигаться - но требуется много времени, чтобы лица всех участников массовки, одно за одним, появились из темноты».
        «Не вызывает сомнений то, что этот вновь открытый факт имеет огромное практическое значение для всех областей человеческой жизни», - пишет Тринкер. Далее он продолжает технический анализ, в ходе которого приходит к выводу, что только «невероятно незначительная часть» нашего сенсорного опыта и памяти может пройти через наше сознание в тот или иной момент.
        Сознание в гораздо большей степени состоит из отсеянной информации, чем из информации, присутствующей в настоящий момент. В нашем сознании почти не осталось никакой информации. Это можно выразить по-другому: информация - это далеко не лучшая мера сознания. Информация говорит нам о сознании не больше, чем количество калорий, полученных из пищи, говорит о пируэтах, совершаемых балериной.
        Но прежде чем возникнет сознание, должна существовать информация - точно так же, как балерина должна позавтракать.
        Странно, что этот факт, известный уже долгое время, оставался совсем незамеченным. Возможно, причиной тому - спонтанное чувство возмущения, которое возникает в нашем сознании, когда мы начинаем осознавать, как же мало мы на самом деле осознаем.
        Так как сознание может мгновенно переключаться с одного объекта на другой, его производительность не воспринимается как ограниченная. В один момент вы осознаете, что вам тесны туфли - в следующий момент размышляете о расширяющейся Вселенной. Сознание отличается несравненной способностью маневрировать. Но это не меняет того факта, что в любой момент времени вы проявляете не слишком большую сознательность.
        В текущий момент вы можете отдавать себе отчет в том, что написано на этой странице, в том, как вы сидите или в том, что вы ждете телефонного звонка, или осознавать комнату, в которой вы сидите, помнить о ситуации в Центральной Европе или о шуме на заднем фоне. Но в каждый момент времени это будет что-то одно. Вы можете переключаться взад и вперед между событиями, процессами и фактами, которые широко разбросаны во времени и пространстве. Поток, который проходит через ваше сознание, ограничен только диапазоном вашего воображения. Но в каждый момент времени существуют пределы объемов этого потока, несмотря на то, что уже в следующий момент через сознание может проходить что-то другое.
        Несмотря на то, что эти факты могут показаться очень простыми, они входят в противоречие с нашим интуитивным восприятием производительности сознания как огромной величины.
        Следовательно, есть все основания тщательно проинспектировать знания, которые ведут к ограниченной производительности сознания: помимо всего прочего подобная инспекция ведет к заключению, что наше сознание обрабатывает намного меньше информации, чем 40 бит в секунду. Правильной будет, скорее всего, цифра от 1 до 16 бит. Но это настолько противоречит интуиции и настолько запутанно, что нам потребуется немало глав, чтобы объяснить весь смысл этого утверждения: если вы осознаете переживание, это значит, что оно уже завершено.
        Закройте глаза - нет, не раньше, чем прочтете инструкцию - закройте глаза, немного поверите голову, чтобы вы не смотрели на эту страницу. Затем на долю секунды откройте глаза, не более чем на время, равное одному морганию - а затем снова закройте глаза и вспомните, что вы видели. Попробуйте!
        Немного практики - и вы сможете отлично «захватывать» образ на мгновение, достаточное для того, чтобы ваше сознание его «прочитало».
        Можно попробовать делать то же самое, поворачивая голову в разных направлениях. Попробуйте.
        Смысл заключается вот в чем: когда вы на мгновение открываете глаза, вы что-то видите. К примеру, вы видите лампу. Или свое пластиковое растение. Или стопку книг. Прямо сейчас. Но пока ваши глаза еще закрыты, вы можете припомнить также и другие вещи, которые попали в поле вашего зрения. И даже несмотря на то, что вы больше не «видите» образ, вы можете направить на него свое сознание.
        Другими словами, в мгновение ока вы видите намного больше, чем можете немедленно осознать. Вам нужно много секунд, много «мгновений», чтобы прочитать образ, который вы запечатлели в это мгновение. В то время, когда вы смотрите на образ, сознание не может охватить его целиком. Вам удалось увидеть только «лампу» - и только когда вы начинаете исследовать образ в своем мысленном взоре, вы также начинаете видеть «растение», «стол» и «другую лампу».
        Сознание работает медленно. Ему нужно время, чтобы идентифицировать различные объекты, которые мы наблюдаем во время короткого взгляда. Сознание не может сразу же воспринять все, что мы видим.
        Еще один эксперимент. Закройте книгу, положив большой палец на этот абзац. Посмотрите на обложку секунду или две. Рассмотрите ее. Снова посмотрите на этот абзац. Попробуйте!
        О чем вы думали, выполняя это упражнение? Отведите взгляд от книги и оцените, о чем вы думали в те пару секунд, когда смотрели на обложку. Не думайте об обложке (ну или пусть это будет не обложка, а растение) - вспоминайте то, о чем вы думали. Реконструируйте свои мысли. Не торопитесь. Подумайте хорошенько!
        Это правда, не так ли - вам удалось довольно о многом подумать всего за пару минут! «Что он имеет в виду?» «Почему бы ему не дать мне почитать спокойно!» «Это как анализировать игру, которую только что посмотрел!» «Мне не нравится эта обложка!» «Неплохо бы прямо сейчас съесть яблоко!».
        Важно не то, о чем были ваши мысли. Важно то, что вам потребовалось намного больше времени, чтобы объяснить себе, о чем вы думали, чем ушло на то, чтобы подумать.
        Сознание намного медленнее, чем ваша внутренняя ментальная жизнь. В вашей голове происходит намного больше, чем вы осознаете, если не остановиться и не задуматься об этом. Еще один эксперимент, последний. Закройте глаза и прислушайтесь. Когда вы послушаете какое-то время, постарайтесь определить, сколько звуков вокруг вас. Начните с того, что определите их источник. Попробуйте!
        Может быть много звуков - дорожное движение, люди, птицы, компьютерные мониторы, самолеты, радио, соседи. А может, было очень тихо, только ваше собственное дыхание.
        Но звуки были всегда, и вы все время могли их слышать. Когда вы «ловите ухом» (по аналогии с «поймать взглядом»), вы можете услышать, что звуки всегда были вокруг вас. Вы просто их не замечали. Большую часть времени в ваши уши и вашу голову входит гораздо больше, чем вы можете осознать.
        Это очень простые эксперименты, обычные самонаблюдения. Вы можете и сами придумать много им подобным (Обратите внимание, как ощущается положение ног, давление в талии, температура в комнате, вкус во рту, поднятие бровей, сжатие нижней челюсти, округлость плеч, запах в комнате - а как чувствуют себя ваши ноги?). Все эти упражнения потребуют от вас только перевести внимание на тело или на то, что вас окружает, или на то, что происходит в вашей черепной коробке.
        Смысл эксперимента простой: вам доступно гораздо больше переживаний и ощущений, чем вы можете испытать в одном моменте. Вы можете по собственной воле переместить внимание и ощутить то, присутствие чего вы всегда ощущали. Вы можете видеть свет, слышать шум, отдавать отчет в том, во что вы одеты, отслеживать свою позу, чувствовать запахи или ощущать тепло. Если захотите. Или, может, не захотите. Вы можете направлять свое внимание по собственному желанию.
        Безусловно, вам доступно множество вариантов выбора. Ваше сознание не идентично тому, что воспринимают ваши органы чувств. Вы воспринимаете намного больше, чем осознаете, хотите ли вы того или нет.
        Так что, возможно, не слишком удивительно, что сознание принимает намного меньше бит в секунду, чем органы чувств. Представьте, каково было бы все время думать обо всем! Сознанию присуще единство. Мы можем осознавать что-то одно в конкретный момент времени или воспринимать только одну сенсорную модальность - получать информацию от одного органа чувств: слух, зрение, вкус или ощущение.
        Когда мы осознаем объект в своем окружении, мы одновременно используем все наши органы чувств и комбинируем полученную от них информацию - и при этом не осознаем отдельные сенсорные модальности. Но если в какой-то момент нам надо слушать, мы выключаем все остальные чувства из своего сознания. Мы закрываем глаза, чтобы лучше слышать. Мы можем направить свое внимание и сознание на объект или на его сенсорную модальность: все свои чувства на что-то одно - или одно чувство на все.
        Но, конечно же, мы можем осознавать больше одного предмета одновременно?
        Измерение количества бит, которые проходят через наше сознание каждую секунду, началось как раз с подобного вопроса. Это началось несколько лет спустя после того, как Клод Шеннон предложил свою теорию коммуникации и информации. Уэнделл Гарнер и Гарольд Хэйк, два психолога из американского Университета Джона Хопкинса, опубликовали исследование о нашей способности различать раздражители - такие, как свет или звук - измеренной в битах. В последующие годы появилась целая серия исследований на тему того, сколько информации может обработать человеческое сознание.
        Некоторые из этих результатов были обобщены в 1956 году - была сформулирована ключевая концепция «магического числа 7» - числа, о котором было известно уже давно.
        В прошлом веке сэр Уильям Гамильтон, шотландский философ, написал: «Если бросить на пол пригоршню мраморных шариков, то окажется сложным одновременно наблюдать более чем за шестью из них, максимум семью, не путаясь».
        В марте 1956 года психолог Джордж А. Миллер опубликовал в журнале «Psychological Review» статью, в которой множество анекдотов и научных наблюдений были обобщены в элегантную презентацию под названием «Волшебное число 7, плюс-минус 2: некоторые пределы нашей способности обрабатывать информацию». Начал он так:
        «Моя проблема заключается в том, что меня преследует число. В течение семи лет это число повсюду ходило за мной, вмешивалось в мою самую приватную информацию и нападало на меня со страниц наших национальных журналов».
        Число, которое везде находил Миллер, было числом семь. Семь плюс-минус два. Выражение «плюс-минус два» - это научный жаргон для числа, которое не известно точно: семь плюс-минус два означает число, которое находится где-то между 5 и 9.
        Люди могут удерживать в своей голове одновременно семь различных слов, чисел, терминов, звуков, фонем, впечатлений или мыслей. Когда они действительно задаются такой задачей.
        Одновременно удерживать в уме четыре предмета не сложно; пять - уже сложнее; шесть… семь… Мы обнаруживаем, что все перепуталось, когда доходим до 10.
        «Похоже на то, что у нас есть некий встроенный либо обучением, либо строением нашей нервной системы предел, предел, который удерживает производительность нашего канала в этих общих рамках», - писал Миллер.
        Конечно, это вовсе не значит, что мы не в состоянии усвоить более семи вещей одновременно. Но это означает, что если мы удерживаем их в уме, мы больше не способны воспринимать их как отдельные предметы и начинаем ощущать их как нечто целостное.
        Ц-е-л-о-с-т-н-о-с-т-ь. Вы сейчас читали это слово не так, как читали его, когда только учились читать. Вы восприняли его как единое целое. Как сложную картину. В противном случае вы вообще не смогли бы делать орфографических ошибок - или игнорировать опечатки в написанном тексте (Вам случалось замечать, что в слове есть опечатка, еще до того, как вы понимали, какая буква пропущена?).
        Это явление носит название «разделение на блоки», и оно является необходимым для того, чтобы мы могли, к примеру, читать - или воспринимать толпу. Или отличать лес от деревьев.
        Нам не нужно идти дальше, чем несколько предметов, прежде чем мы начнем воспринимать их как единую массу. Учитывая всю ту термодинамику, о которой мы уже говорили в этой книге, естественно будет сказать, что семи микросостояний для нас достаточно, чтобы мы перешли к макросостоянию.
        И наоборот, если мы говорим «тот шарик» - и мы знаем, что это один из семи, о которых мы думаем - мы сможем сказать, сколько бит содержит наше наблюдение. В конце концов, если мы можем различать семь шариков, это значит, что в нашей голове одновременно присутствуют семь разных состояний. Сколько это в битах?
        Бит - это единица измерения информации, которая выражает нашу способность замечать различия. Информация определяется как логарифм количества микросостояний, объединенных в макросостояние. Раз мы можем воспринимать семь предметов или семь различных состояний, давайте возьмем логарифм семи. Мы говорим о так называемом бинарном логарифме, который применяется в информационной теории, так что вопрос, который мы должны будем задать, звучит так: «Сколько раз 2 нужно умножить на само себя, чтобы получить семь?». Два умножить на два, как мы знаем - 4, а два умножить на два умножить на два - 8. Так что log 7 будет находиться где-то между 2 и 3; если более точно - 2,8.
        Миллер утверждал, что наша способность обрабатывать информацию достаточно велика, чтобы мы могли удерживать в сознании одновременно 2,8 бит. Да, не слишком много!
        В конце концов, мы могли бы удержать в голове 7 бинарных цифр: 0100101. Это семь бит. Правда, придется немного попрактиковаться, прежде чем вам удастся одновременно удерживать семь бинарных чисел). Так что можно сказать: если мы запомним семь бинарных чисел, то сможем удерживать в сознании больше, чем 2,8 бит.
        Или семь букв: TIYRFIO. Каждая буква алфавита содержит в среднем почти 5 бит, так как это одна из 26 возможных букв, так что семь букв будут точно больше, чем 2,8 бит. В этом случае - 7х5 бит, или 35 бит. (Строго говоря, это верно только в том случае, если последовательность букв будет случайной, как в приведенном выше примере. Если мы возьмем обычное слово, содержание бит в нем будет меньше, так как в языке присутствует избыточность).
        Другими словами, символы умны. Они помогают нам запоминать массивы информации, даже несмотря на то, что мы можем удерживать в уме одновременно только семь предметов. Символы - это троянские кони, с помощью которых нам удается контрабандой протащить в сознание дополнительные биты.
        «Наша память ограничена количеством единиц или символов, которые мы можем удерживать, а не количеством информации, которую представляют эти символы. Следовательно, будет весьма полезным с умом организовать материал перед тем, как пытаться его запомнить», - писал Миллер.
        Но есть и альтернатива подобной организации - «метод попугая», механическое запоминание. Множество людей обладают способностью запоминать впечатляющие массивы цифр, слов или расписания поездов - даже вне экзаменационной сессии. По порядку и почти без остановки.
        Но существование подобных мнемонических техник не вступает в конфликт с волшебным числом Миллера - семеркой. Эти техники представляют собой формирование цепочек предметов таким образом, что один предмет тянет за собой другой, и так далее. Актер может пользоваться суфлером, даже если суфлер не читает для него всю роль. Одного ключевого слова достаточно - и цепочка снова начинает двигаться.
        Комбинация интеллекта и механической памяти особенно полезна, когда вы, к примеру, говорите речь. Типичная структура того, что вам нужно запомнить, сводится к отдельным элементам, которые организованы в дерево с возрастающим количеством элементов. Но это предполагает определенную «температуру» - толерантность - к деталям: текст, который мы отлично понимаем, гораздо сложнее запомнить полностью наизусть, вплоть до запятой, нежели запомнить его в достаточной мере, чтобы далеко не каждое слово было таким, как в оригинале.
        Если вам нужно будет запомнить только несколько основных идей и последовательностей, а не каждое слово, то в голове придется удерживать меньшее количество единиц. Но если каждая деталь обязательно должна быть правильной, задача усложняется. Чем больше число разрешенных микросостояний, относящихся к семи основным пунктам вашей речи, которые вы сможете запомнить (и еще семь подзаголовков, которые можно запомнить для каждого основного пункта), тем проще все пройдет. Важно иметь энтропию в макросостояниях: они должны допускать массу различных микросостояний.
        Схема хороша, если она будет содержать высокоэнтропийные макросостояния: много возможных микросостояний для каждого макросостояния. Но схема будет негодной и хрупкой, если она будет соответствовать только единственному правильному порядку слов, так как в этом случае каждый переход должен будет сформирован корректно, чтобы схема была рабочей.
        Таким образом, интеллект будет проявляться не в одновременном запоминании множества микросостояний в определенной последовательности. Интеллект - это способность видеть, какие макросостояния наилучшим образом объединяют все микросостояния.
        Трюк интеллекта заключается не в том, чтобы учитывать огромное количество информации, а в том, чтобы учитывать большое количество эксформации - информации, намеренно отсеянной, сжатой в понятия, которые содержат большой объем эксформации.
        Подобное сжатие больших количеств информации в несколько богатых эксформацией макросостояний с небольшим количеством номинальной информации - это не только очень умно: зачастую это еще и очень красиво - да даже сексуально. Видеть набор смешанных данных и обрывков объектов механической памяти, сжатый в краткое и понятное сообщение - это действительно заводит.
        Примером подобного сжатия могут служить законы природы. А, пожалуй, самые красивые из всех - уравнения Максвелла.
        Красота, изящество, легкость и спокойствие связаны друг с другом: умение сказать многое, используя всего несколько слов, или знаков, или движений, или взглядов, или ласк - вот что красиво, ясно и вызывает катарсис.
        Безрассудство обладания высокой простоты прекрасного: ничего не сознание, вдыхающее информацию и ясной осознанностью является сущностью такой присутствует, при этом - ничего и не исчезло! Это и эксформацию.
        Волшебная семерка Миллера 1956 года являлась результатом комбинации многих исследований, которые были проведены в рамках формулы информационной теории Шеннона в 1948 году. Теперь, когда у нас есть объединяющая концепция, стоит взглянуть на то, что, собственно говоря, она объединяет. Были выполнены измерения множества видов распознавания, чтобы обнаружить, сколько информации может обработать человеческое сознание. Распознавание точек на линии, музыкальных интервалов, объемов и вкусов. Нет нужды вдаваться во все эти детали, так что мы суммируем в небольшую таблицу результаты совершенно разных экспериментов, чтобы увидеть, насколько на самом деле малы эти различия:
        Ранние психофизические измерения способности распознавать:
        ГОД / УЧЕНЫЕ / ЧТО РАСПОЗНАВАЛОСЬ / БИТЫ, РАЗЛИЧИЯ
        1951 Гарнер и Хэйк точки на линии 3,2
        1952 Поллак высота звука 2,2
        1953 Гарнер громкость 2,1
        1954 Эриксен и Хэйк размер небольших квадратов 2,2
        1954 МакГилл точки на линии 3,0
        1955 Аттнив высота звука/лидер в оркестре 5,5
        1955 Биб концентрация сахара 4,4
        1953 Клеммер и Фрик точки на поверхностях 4,4
        1954 Поллак и Фрик высота музыкальных звуков, динамика 7,0
        Мы можем увидеть в таблице волшебную семерку Миллера (логарифм которой 2,8). Если не считать руководителя оркестра, люди могут распознавать только в пределах 4 -8 пунктов друг от друга (2 -3 бита) - не считая случаев, когда речь идет о нескольких измерениях: при нахождении точки на поверхности выражается больше информации, чем при нахождении точек на линии. Но это и сложнее, так что бит в способности распознавать будет в два раза больше. Больше бит и в распознавании между высотой нот и их громкостью одновременно, чем распознавании только высоты. Это соответствует факту, что отличить один мраморный шарик от другого вовсе не то же самое, что распознавать бинарные числа или буквы.
        Но задача усложняется по мере того, как увеличивается количество измерений, описывающих различаемые состояния. И только когда нам известен контекст, эти символы могут иметь какое-то значение: человек, никогда не слышавший о романском алфавите, может вообще не различать A и A.
        Карл Стайнбух, немецкий инженер, указывает, что шесть букв могут составлять часть слова, а, следовательно, иметь не более 10 бит (так как каждая буква языка содержит 1 -2 бита); шесть букв могут также быть шестью знаками алфавита безотносительно их семантического значения, а если так, то на каждую букву алфавита, состоящего, как датский, из 29 букв (в целом 30 бит) будет приходиться по 5 бит. Но кто-то может воспринимать буквы просто как чернильные пятна на бумаге - в этом случае, по подсчетам Стайнбуха, человек увидит 200 точек, что составит 12 сотен бит для шести букв.
        Но изучение шести букв описанными различными способами займет разное количество времени. Есть разница между чтением слова как единого целого, чтением букв, которые его составляют, а также помимо чтения - изучение типографических деталей, таких, как толщина перекладины буквы «Т».
        Таким образом, изучение вопроса, сколько знаков одновременно мы можем удержать в своей голове, нужно комбинировать с фактором времени: в действительности нам нужно узнать количество бит, которые сознание может обработать за одну секунду.
        И этот вопрос также изучался в свете теории Шеннона 1948 года.
        В 1952 году Эдмунд Хик из лаборатории прикладной психологии Кембриджа, Великобритания, проводил исследование субъекта, который выступал в качестве коммуникационного канала. Человек смотрел на несколько мигающих лампочек и должен был нажимать несколько клавиш, чтобы обозначить, какая лампочка загорелась. Насколько быстро экспериментаторам удастся посылать информацию через такой субъект, чтобы он не делал ошибок? Выяснилось, что без ошибок удается передавать 5,5 бит в секунду.
        В другой вариации этого эксперимента испытуемого попросили реагировать быстрее, даже если он при этом делал бы ошибки. В результате он принимал в секунду больше решений и нажимал на клавиши чаще. Но появились ошибки. Скорость увеличилась - но увеличилось и количество ошибок. Увеличение количества ошибок практически сводило на нет преимущество во времени.
        Скорость в 5,5 бит в секунду оказалась постоянной, не зависящей от того, достигалась ли она медленной и безошибочной работой или быстрой работой с ошибками. 5,5 бит в секунду в эксперименте Хика выглядели как потолок скорости, с которой человек может передавать информацию.
        Много лет спустя эксперимент Хика получил такой комментарий: «У этой и других подобных техник, предназначенных для измерения битрейта нервной системы человека, есть глубокая проблема - количество альтернатив, которые может обеспечить экспериментатор, не имеет предела». Так написал в своей книге «Оксфордский компаньон для ума» Ричард Грегори, выдающийся английский экспериментальный психолог. Далее он продолжает: «Следовательно, испытуемый в эксперименте Хика (который вообще-то и был редактором книги «Компаньон для ума»!) не был ни глухим, ни слепым и мог воспринимать не только лампочки, на которые он отвечал, так что его возможности всегда были больше, чем думали или принимали во внимание экспериментаторы».
        Возможно, человек может обрабатывать более 5,5 бит в секунду, если только ему предложат что-то не столь скучное, как мигающие лампочки!
        В исследовании, которое было проведено американцем Генри Квастлером и результаты которого были опубликованы в 1956 году, изучалась игра на пианино. Оказалось, что играющий на пианино может ударять по клавишам со скоростью 4,5 ударов в секунду, или 22 бита (всего 37 клавиш). «Примерные оценки скорости передачи информации хорошим читателем и хорошим игроком в теннис позволили получить такие же результаты - около 25 бит в секунду», - писал Квастлер. Его исследование было представлено на симпозиуме по информационной теории в сентябре 1955 года в Лондоне. После чтения доклада Квастлера Бенуа Мандельброт, математик, который несколькими десятилетиями позже обрел всемирную славу за свою работу по фракталам - математическим объектам исключительной красоты - задал ему вопрос: «Есть ли оценка способности человека вести поиск в собственной памяти?». Ответ Квастлера: «Мы попытались провести подобное исследование, используя информацию из популярной игры, где испытуемым нужно было как можно быстрее назвать звучащую мелодию. Их скорость оказалась равной 3 битам в секунду, считая с того момента, когда начинала
играть музыка».
        «Я прочитал об информационной теории и психологии больше, чем мог бы и хотел бы запомнить», - писал инженер лабораторий Bell Джон Пирс в своей книге «Символы, сигналы и шум».
        Джон Пирс не был большим сторонником попыток измерить скорость в битах. Но после обобщения измерений, выполненных Хиком и другими, он опубликовал собственные идеи по этому вопросу. В 1957 году он провел серию экспериментов вместе с Дж. Карлином, в которых буквально давил на испытуемых до тех пор, пока они не начинали «пищать». В результате была получена цифра в 44 бита в секунду.
        «Эти эксперименты позволили продемонстрировать самую высокую информационную скорость из всех, ранее полученных, - пишет Пирс, но он не вполне удовлетворен. - Мы можем спросить: что же ограничивает скорость?»
        Для инженера в сфере коммуникаций полученные результаты весьма тревожны.
        Телевизионный канал может передавать 4 миллиона бит в секунду. Телефон - 4 тысячи. Джон Пирс и его работодатель зарабатывают на жизнь, продавая телефонные системы, способные передавать тысячи бит в секунду - а человеческое сознание не может воспринимать более 40 бит!
        Неужели же мы колем орехи кувалдой, устанавливая телефонные столбы?
        «И правило Миллера «7 плюс-минус 2», и эксперименты по скорости чтения имеют очень смущающие последствия, - пишет Пирс. - Если человек может перерабатывать только около 40 бит информации в секунду, как показывают эксперименты со скоростью чтения, можем ли мы передавать ТВ-сигналы или голос удовлетворительного качества, используя только 40 бит в секунду?»
        «Я полагаю, что ответ на этот вопрос - нет. Что не так? А то, что мы измерили нечто на выходе, а не на входе. Возможно, люди в определенных случаях могут воспринимать только 40 бит информации в секунду - но они могут выбирать, на что обращать внимание. Человек может, к примеру, заметить девушку или может заметить платье. Возможно, он замечает и больше - но оно ускользает от него раньше, чем он способен это описать».
        Телефонный инженер вынужден признать, что в человеческом сознании есть больше, чем то, о чем знает сам человек - в противном случае не было бы смысла придумывать все эти высококачественные телефоны. Человеческое сознание может выражать свои ощущения и переживания со скоростью всего несколько бит в секунду. Но это не значит, что мы не можем получать больше. Сознание - это мера всего лишь небольшой части того, что воспринимают наши органы чувств.
        В конце 50-х-начале 60-х годов Карл Купфмюллер, профессор технического университета в Дармстадте, провел серию опытов на тему, сколько информации поступает к человеку и выдается человеком. Его измерения показали, что на входе мы имеем от 10 до 100 миллионов бит в секунду, в то время как то, что выдает на выходе сознание, находится на гораздо более низком уровне.
        Базируясь на вышеупомянутых исследованиях и оценках немецких ученых, Купфмюллер получил таблицу, отражающую способности сознания:
        ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ - БИТ В СЕКУНДУ
        Чтение про себя - 45
        Чтение вслух - 30
        Редактирование - 18
        Печатание - 16
        Игра на пианино - 23
        Умножение и сложение двух чисел - 12
        Счет предметов - 3
        Цифры Купфмюллера соотносятся с нормами обычной речи. Люди, которые создают радиопрограммы, следуют такому правилу: на чтение вслух одной страницы уходит 2,5 минуты. Страница содержит 40 строк, каждая длиной в 60 символов. Это 2400 символов за 150 секунд, или в среднем 16 в секунду. В среднем один символ содержит 2 бита, то есть мы получаем скорость 32 бита в секунду. Чтение вслух включает в себя не только символы, так что количество бит можно примерно довести до 40, если учитывать еще и ритм, интонацию, высоту звука и др. - то есть мы получим почти такую же цифру, как и у Пирса. По умолчанию предполагается, что поток информации измеряется в соответствии с количеством символов.
        Карл Купфмюллер подводит итог: «Все процессы в организме человека, принимающие участие в обработке информации, скорее всего, имеют верхний предел в 50 бит в секунду».
        Удивительно, что на входе и на выходе системы мы получаем примерно одинаковые цифры: читаем ли мы или пишем, пропускная способность языка будет примерно одной и той же.
        Одновременно с Купфмюллером профессор Хельмут Франк из Института кибернетики в Берлине опубликовал результаты исследования производительности сознания.
        Работа Франка базировалась на более теоретической точке зрения, и он получил несколько более скромные цифры - 16 бит в секунду. Основная разница между подходами двух немецких ученых заключалась в том, что Купфмюллер собирал эмпирическую информацию, в то время как Франк использовал идею о том, что «максимальный центральный поток информации» нужно в целом рассматривать как качество, которое выражается посредством различных навыков. Франк представляет себе некую определенную производительность сознания, которая находит свое выражение в навыках - а их, в свою очередь, можно измерить различными психофизическими методами.
        У Хельмута Франка был очень изящный аргумент в пользу производительности сознания на уровне 16 бит в секунду: он оперирует субъективными квантами времени, или SZQ, которые обозначают психологический момент. Это наименьший промежуток времени, который мы способны воспринимать - временная разрешающая способность человеческого восприятия.
        Франк указывает, что человеческое ухо воспринимает колебания звука, имеющего частоту менее 16 в секунду, как колебания. Но если частота составляет более 16, ухо слышит нечто совсем другое - непрерывный звук. То же касается и изображений: если нам показывают менее 16 кадров в секунду, мы видим мелькающие вспышки, когда же каждую секунду демонстрируется более 16 -18 кадров, мы видим движущееся изображение. В кинофильмах принята скорость 24 кадра в секунду, на телевидении - 25 или 30.
        В противовес приведенным наблюдениям и многим им подобным Франк полагает, что может определить продолжительность SZQ - ровно 1/16 секунды. Другими словами, мы воспринимаем 16 SZQ в секунду, когда наши умственные способности находятся на пике - в позднем подростковом возрасте. С возрастом эти моменты становятся длиннее, и в секунде их будет меньше.
        Длительность SZQ также варьируется от организма к организму: считается, что у улитки SZQ составляет четверть секунды.
        Таким образом, производительность сознания можно определить простым способом: человек может обрабатывать ровно один бит в SZQ. То есть человек в лучшей форме имеет пропускную способность 16 бит в секунду.
        Точку зрения Франка далее развил его ученик Зигфрид Лерт, и в настоящее время она применяется в ходе исследований умственных способностей как связанная с концепциями времени реакции и умственной мобильности. В течение десятков лет помимо Лерта, связать умственные способности со временем реакции пытались лондонский ученый Х. Айзенк и калифорниец Артур Дженсен - две весьма противоречивые фигуры, принимавшие участие в спорах о связи умственных способностей с генетикой и окружением.
        
        Пропускная способность сознания в зависимости от возраста. Своего пика она достигает в подростковом возрасте, когда она составляет 16 SZQ(cубъективный квант времени) в секунду (По Франку и Райделю).
        В 1985 году Зигфрид Лерт из Психиатрической университетской клиники Эрлангена, и Б. Фишер из Бадена перечислили различия взглядов, которые мы можем обнаружить у Купфмюллера и Франка, используя восхитительный критицизм, которым характерны близкие академические традиции. Так как они являлись учениками Франка, нет никаких сомнений, на чьей они были стороне, даже несмотря на то, что название их статьи в «Humankybemetik» ограничивается вопросом: «Максимальный центральный поток информации по Кумфмюллеру и Франку: 50 бит/с или 16 бит/с»? Но уже в подзаголовке статьи мы видим проявления темперамента, которые нередко встречаются в академических спорах: «О пользе и вреде исследований психологии распространения информации Купфмюллера». Два ученых приходят к заключению: «Трагедия публикации Купфмюллера заключается в ее первоначальном позитивном воздействии на психологов, так как их интерес привлек тот факт, что когнитивные различия поддаются количественному измерению информационно-теоретическими методами. Однако с другой стороны она содержит неявные аргументы против универсальности понятия пропускной
способности применительно к информационному потоку. Вследствие этого применение данной концепции является сомнительным. В итоге Купфмюллер, возможно, внес существенный вклад в недавнее снижение интереса психологов к информационной психологии».
        Исследования этого вопроса практически прекратились - не было ни британских, ни американских анализов с 1950-ых годов, ни продолжения анализов Купфмюллера и Франка начала 1960-ых. Делая обобщение, Е.Р.Ф.В. Кроссман, британский психолог, в 1969 году написал: «Эти методы с интересом применялись в течение десяти лет после того, как работы Шеннона впервые привлекли внимание. Однако после того, как основные области были распланированы, интерес начал угасать».
        С начала 60-х годов было опубликовано всего несколько материалов. Учитывая важность глубоких и удивительных открытий, которые были сделаны в этих исследованиях, остается тайной, почему этой сфере позволили уйти в небытие.
        Вряд ли в этом можно упрекать Купфмюллера или других ученых, работавших в этой области. Но эта тайна заслуживает пристального рассмотрения. Мы вернемся к ней в следующей главе.
        Но есть хорошие основания полагать, что многие оценки производительности сознания на самом деле показывали слишком большие значения: измерялись навыки обработки информации, но не сознательный их аспект. Машинистка может безошибочно напечатать отрывок текста, даже если не имеет представления о его содержании. Человек может играть на пианино, не задумываясь о том, что он делает. И действительно, существует множество навыков, которые позволяют получить наилучшие результаты, когда мы не думаем о том, что делаем.
        В августе 1975 года три психолога из Корнельского университета - Элизабет Спелке, Уильям Херст и Ульрик Найсер - представили в Американской психологической ассоциации свое исследование. Два взрослых молодых человека, Диана и Джон, найденные через студенческую программу обмена, должны были читать короткие рассказы и писать под диктовку. Да, это так - им нужно было одновременно читать текст и записывать слова, которые им диктовались. Сначала у них получалось не слишком хорошо, однако через несколько недель практики картина уже была совершенно другая. «Диана и Джон были способны записывать слова, улавливать связи между словами и определять их значение, одновременно читая так же эффективно и быстро, как и обычно. «Что отвечает за их удивительные способности?» - задали вопрос Спелке, Херст и Найсер.
        Объяснение кроется в том, что многие довольно сложные виды деятельности могут осуществляться «автоматически», то есть неосознанно. Но требуется определенный период обучения. Мы можем превратить наши навыки в автоматические - но сначала нам следует попрактиковаться. Или, как писали Спелке, Херст и Найсер: «Способность человека развивать навыки в определенных ситуациях настолько замечательна, что, возможно, нам никогда не удастся определить границы наши познавательных способностей».
        Когда вы отшлифовали навык до такой степени, что он становится автоматическим, вы можете обрабатывать очень большие количества информации нетривиальным способом - без вовлечения сознания. Это знакомо большинству из нас по повседневной жизни - вождение автомобиля в пробках, к примеру.
        Это призвано показать, что мы должны быть внимательными и не переоценить количество информации, которая обрабатывается, когда мы изучаем производительность сознания. Только потому, что автоматические навыки подразумевают охват большого объема информации с определенным смыслом, не означает, что данная информация находится в нашем сознании.
        Многие измерения производительности сознания проведены на основе таких видов деятельности, при которых приобретенные навыки являются частично автоматическими и основаны на распознавании закономерностей в картинах из букв и цифр. Поэтому много бит просачиваются в поведение испытуемых даже несмотря на то, что они не присутствуют в сознании.
        Исследования сознания, следовательно, переоценивают его способности, если они не принимают в расчет подобных троянских коней - когда биты информации проходят через человека, не фиксируясь его сознанием. Так что цифры, характеризующие производительность сознания, предположительно намного ниже, чем 40 бит в секунду. Более точной будет цифра 16 бит/с, но даже эта цифра может быть преувеличена. В реальности нормальная производительность сознания может составлять всего несколько бит в секунду.
        Но на самом деле это неважно. Важно то, что мы получаем гораздо больше бит, чем фиксирует наше сознание.
        Ричард Юнг, выдающийся немецкий нейрофизиолог из Университета Фрайбурга обобщил знания, полученные Франком, Купфмюллером и другими следующим образом: «Все эти цифры приблизительные … Несмотря на то, что данные авторов различаются на одну или две логарифмические единицы, они все сходятся на уменьшении восприятия информации сознанием».
        Можно воспользоваться цифрами, которые приводит Манфред Циммерман в своем учебнике «Человеческая психология».
        Информационный поток в сенсорных системах и сознательное восприятие:
        СЕНСОРНАЯ СИСТЕМА - ОБЩАЯ ПРОПУСКНАЯ СПОСОБНОСТЬ, БИТ/С - ПРОПУСКНАЯ СПОСОБНОСТЬ СОЗНАНИЯ, БИТ/С
        Глаза - 10,000,000 - 40
        Уши - 100,000 - 30
        Кожа - 1,000,000 - 5
        Вкус - 1,000 - 1
        Запахи - 100,000 - 1
        Требуется очень мощный компьютер: каждую секунду миллионы бит необходимо сжимать до очень маленьких размеров. Это позволяет нам осознавать, что происходит вокруг, не отвлекаясь, если не происходит ничего важного.
        Но насколько велик на самом деле должен быть этот компьютер, чтобы проводить огромную отбраковку информации, которая в конечном итоге становится сознательным опытом? Он обязательно должен уметь обрабатывать больше информации, чем те 11 миллионов бит, которые мы принимаем через наши органы чувств. В конце концов он должен выполнять и вспомогательные функции в организме - и создавать все те странные и удивительные образы и идеи, которые возникают внутри нас. Производительность каналов мозга сложнее измерить экспериментальным путем - но мы можем приблизительно оценить нужную величину.
        Карл Купфмюллер пришел к цифре в 10 миллиардов бит в секунду, или намного больше, чем мы воспринимаем из нашего окружения. Он считает, что количество нервных клеток составляет 10 миллиардов, и каждая из них может обрабатывать один бит в секунду. Его цифры весьма консервативны: в организме имеется скорее 100 миллиардов нервных клеток, каждая из которых имеет примерно 10 тысяч связей с другими нервными клетками и, следовательно, может справляться более чем с одним битом в секунду. Но точная цифра не столь важна, ведь мы имеем дело с цифрами, которые можно назвать астрономическими. В галактике Млечный путь, возможно, состоит из 100 миллиардов звезд - и каждой из них соответствует нервная клетка в нашей голове. А количество связей вообще вне понимания - миллион миллиардов связей между этой сотней миллиардов клеток.
        И из всего этого массива мы получаем сознательный опыт, содержащий, возможно, от 10 до 30 бит в секунду!
        С точки зрения мозга - сколько входит, столько и выходит: от органов чувств исходит примерно столько же нервных связей, сколько их идет ко всем органам. Купфмюллер оценивает количество нервных связей, посылающих информацию в мозг (от всех органов чувств) как три миллиона - и один миллион идет в обратном направлении. Конечная цель их всех - обеспечить качество жизни, в том числе и выживание.
        Если мы попытаемся измерить, сколько бит в том, что люди выражают в своем окружении, мы получаем менее 50 бит в секунду. Ценность того, что мы делаем, гораздо больше, но если рассматривать с точки зрения человеческого сознания, мы не можем говорить, танцевать или кричать со скоростью более 50 бит в секунду.
        Самое удивительное - это то, что мозг получает огромное количество информации с высокой пропускной способностью - но тем не менее способен обрабатывать гораздо больше информации, чем он получает. Затем он высвобождает очередную порцию информации, приблизительно такого же размера, как и принятое им количество. Это достаточно справедливо. Но нашему сознанию сообщается не так много о том, что происходит!
        Эти цифры отражают достаточно повседневное количество переживаний и ощущений таким образом, что это может показаться довольно тревожащим: о большей части того, что мы ощущаем, мы никогда не можем рассказать друг другу; мы ощущает миллионы бит в секунду - но рассказать можем всего о нескольких десятках.
        Даже если бы мы говорили нон-стоп (как некоторые из нас и делают), мы могли бы воспроизвести только небольшую часть того, что на самом деле воспринимают наши органы чувств.
        Но мы можем рассказать обо всем, что можем осознать. И нам остается только надеяться, что это и есть самая важная часть.
        Если говорить о лингвистической целостности нашего сознания, мы все находимся в состоянии радикального одиночества. Но все мы сидим в одной лодке - в своем одиночестве мы не одиноки. Это одиночество - состояние, которое применимо к каждому из нас, и о нем мы можем говорить. Мы разделяем друг с другом горестное молчание - мы все имеем опыт того, что посредством языка мы не в состоянии поделиться большей частью того, что воспринимаем.
        Дерево речи - это попытка выразить эти отношения. Теперь мы можем дать количественное описание тому, что происходит, когда мы разговариваем. Наш реальный разговор происходит с очень небольшой скоростью - но ментальные и сенсорные процессы о которых мы говорим, происходят со значительно, значительно более высокой скоростью. Тем или иным способом мы суммируем, отображаем или сжимаем все эти впечатления в нашей речи - это сжатие необходимо для самого существования нашего сознания.
        
        Диаграмма информационного потока, проходящего через человека, составленная Купфмюллером: от органов чувств через мозг (и сознание) к двигательному аппарату. Толстая линия показывает, сколько миллионов бит от органов чувств посылается в мозг, который имеет очень большую пропускную способность, через нервные соединения. Из мозга информация посылается к телу, которое справляется с тем же количеством информации, которые получают органы чувств. Тонкая линия показывает, как сознание обрабатывает только очень небольшую часть этой информации.
        Девочка, которой читают сказку, пользуется не одним только лингвистическим каналом. В ее мозг поступают не только слова и их произношение. Она также воспринимает все тело своего родителя и его проявления: запах, сигналы и звуки, которые говорят ей, как воспринимает эту сказку ее родитель. В моменте присутствует огромный объем невербального общения.
        В теле обнаруживается огромная часть того, что не выражают слова. Следовательно, ребенок может узнать, что такое напряженность, на чью сторону нужно встать, что есть хорошие и плохие парни, спасатели и тюремщики.
        
        Дерево речи с пропускной способностью (биты в секунду). Цифры приблизительные. Когда горизонтальная ось означает пространство, она отражает разговор. Когда она означает время, то отражает воспоминание.
        Дети обожают повторения. И не потому, что они думают, будто в рассказе много информации - в конце концов, на самом деле это не так. Если измерять в буквах, информации в детской книге намного меньше, чем в книге для взрослых. Дети обожают повторения потому, что это позволяет им переживать настоящую драму, которая разворачивается в тексте: возбуждение информации в голове слушателя. Снова и снова они могут представлять себе принца, принцессу и Дональда Дака. Они могут по-своему размышлять о том, что происходит в истории.
        Сказки тренируют точки притяжения - точки, притягивающие внимание, понятия, на которых строится вся история. Дети обучаются целому ряду основных сюжетов, учатся понимать значимость героев и злодеев, тех, кто помогает и их противников, главных и второстепенных ролей, действия и мудрости, напряженности и облегчения. Но самое лучшее - это то, что все это ребенок делает вместе со взрослыми! Имея возможность замечать изменения в дыхании взрослого, когда действие становится более интенсивным, легкий пот, когда дракон изрыгает пламя. Снова и снова! Информация перерабатывается в эксформацию: номинальная ценность текста перерабатывается во внутреннюю эксформацию родителя - информация о реальных событиях отбрасывается и забывается, но тем не менее оставляет странные следы в уме, которые снова переживаются, когда вы слышите историю о бравом принце.
        Великие рассказчики, такие, как Ганс Христиан Андерсен или Карен Бликсен - настоящие мастера, отлично знающие, какие точки притяжения можно найти в уме: они играют именно на этих внутренних картинах, которые являются наиболее фундаментальными, архетипичными и динамичными для любого мозга, молодого или старого.
        Они являются мастерами в создании сюжетов, в которых используется очень небольшое количество информации, чтобы заставить все сведения о ранее произведенной эксформации вырасти в голове человека - и ребенка, и взрослого. Их мастерство позволяет связать историю с архетипическими образами, которые есть у нас в голове. Подобные исконные образы впервые были представлены психоаналитиком Карлом Юнгом. Его датский ученик Эйгил Найборг в одном из первых анализов сказок Ганса Христиана Андерсена в 1962 году указывает: «Любое жизнеспособное поэтическое произведение (и произведение искусства в целом) базируется на архетипических основаниях».
        Дело в том, что сказки предназначены не только для детей. Если бы это было так, они бы не работали. Истинная сила сказок исходит из того, что дети и взрослые могут вместе ощущать удивление: каким образом текст с таким небольшим количеством информации может вырастить целое дерево сопереживания в уме читателя или слушателя.
        Детские книги, предназначенные только для детей, не слишком подходят для чтения вслух. Они не дают детям возможность воспринимать родителя в качестве средства контроля того, что они получают через эту историю. Повторять их много раз не слишком весело, так как они не вдохновляют родителя - они ничего не вызывают в его мозгу. (Проблема комиксов, подобных «Тинтин» и «Дональд Дак» - которые не нравится читать вслух многим родителям - скорее всего, заключается в другом: в их иллюстрация так много информации, что возникают сложности с координацией деревьев).
        Аналогично искусство для взрослых и популярное искусство для взрослых отлично подходят для того, чтобы «вдохновлять» нашу умственную активность. Хорошей идеей будет отправиться в кинотеатр с кем-то, кого вы хотели бы узнать получше. И дело не в том, что это должен быть какой-то особый фильм, а в том, что неплохо посмотреть, будете ли вы «колебаться в унисон» в темном зале, будут ли деревья, которые вырастают в ваших головах, усиливать друг друга, сможете ли вы ощущать внутреннее ментальное состояние друг друга и чувствовать общность в получении этого опыта - возможно, довольно жалкого - который переживают звезды экрана.
        Значительное увеличение использование средств медиа может отдалить людей друг от друга и привести к их духовному оскудению. Но оно также может дать нам новые возможности в разделении невербального опыта, в ощущении физических реакций друг друга на текст или фильм. В восприятии деревьев друг друга.
        Смысл чтения вслух заключается не в словах, а в том, что слова делают с людьми. «Живые» концерты - это не только музыка, это еще и то, что музыка делает с людьми. Смысл посещения стадиона во время футбольного матча заключается не в самом футболе, а в том, что он делает с людьми.
        Телевидение изолирует нас во время акта получения впечатлений. Но оно также создает и ощущение массового товарищества - осознание того, что миллионы людей ощущают в этот самый момент то же самое. Тем не менее, если человек сидит перед телевизором один и не может поделиться с кем-то впечатлениями о том, что он видит, будет чего-то не хватать. Не хватает физических впечатлений: осознания других людей. Ощущения, что информация только тогда приобретает смысл, когда она воспринимается человеком.
        Если объединить схему Купфмюллера с нашим деревом речи из предыдущий главы, получится вот что:
        
        Дерево речи, объединенное с диаграммой Купфмюллера. Два человека достигают низкой пропускной способности, но у каждого в голове есть свое дерево. Дерево растет по направлению к высокой пропускной способности, данной в диаграмме Купфмюллера.
        Примечательно, что могут присутствовать и другие каналы общения, а не только язык или канал общения сознания с его низкой производительностью. Разве мы не можем общаться с более высокой скоростью - посредством зрительного контакта, к примеру? Конечно, можем - и именно это делает общение возможным в принципе.
        Американский антрополог и кибернетик Грегори Бейтсон, автор выражения «Информация - это различие, которое все меняет», также описывал ограниченную пропускную способность сознания. Бейтсон говорит о паралингвистической области - кинесике, которая включает в себя телесное общение: мы говорим очень многое, не пользуясь словами.
        «Будучи млекопитающими, мы, хотя и во многом на бессознательном уровне, знакомы с привычками общения в своих взаимоотношениях, - писал Бейтсон в 1996 году в статье, посвященной сложностям общения с дельфинами. - Как и другие наземные животные, большую часть нашего общения в этой области мы осуществляем посредством кинетики (движений) и паралингвистических сигналов, таких, как движения тела, невольные напряжения произвольных мышц, изменения выражения лица, колебания, изменения темпа речи или движения, обертоны в голосе, неравномерность экспрессии. Если вы хотите знать, что означает собачий лай, вы смотрите на губы собаки, шерсть на ее загривке, хвост и так далее. Эти «выразительные» части ее тела сообщают вам, на какой предмет окружения она лает и каким схемам отношений с этим объектом она, скорее всего, последует в ближайшие несколько секунд. Помимо этого, вы смотрите на ее органы чувств - глаза, уши и нос».
        Проблема заключается в том, что на практике мы, люди, не хотим признавать, что являемся животными: мы склонны идентифицировать себя со своим сознанием. И потому нам хочется верить: все, что мы говорим, содержится в словах. Мы воспринимаем себя очень буквально. Мы думаем, что информация является важной частью разговора.
        В 50-х годах новаторские исследования Грегори Бейтсона о нескольких уровнях коммуникации привели к серии прорывов, наиболее важным среди которых была теория двойной связи шизофрении - группы психических расстройств, при которых пациент испытывает потерю контроля над своими умственными процессами и волей («раздвоение личности», к примеру). Шизофреники часто воспринимают утверждения слишком буквально:
        «Если вы скажете шизофренику «очистить свой разум» перед тем, как принимать решение, к примеру, он вполне может пойти и сунуть голову под кран, - пишет в своей книге о коммуникационной теории Бейтсона психолог Бент Ольгаард, - Существует прецедент с больной шизофренией, который сидел на кровати, опустив ноги на пол, несколько дней, так как боялся потерять почву под ногами».
        В контексте языка этой книги у шизофреников проблемы с эксформацией. Они не могут уловить эксформацию, которая содержится в сообщении: они понимают сообщение буквально и воспринимают информацию в соответствии с ее номинальной ценностью.
        
        Схема потока информации, который проходит через человека, созданная в школе Эрланген (Франк, Лерт и др.). Это так называемая органограмма, которая, как и диаграмма Купфмюллера, показывает, что человек получает и посылает больше информации, чем способно воспринять его сознание.
        Идея Бейтсона заключается в том, чтобы объяснить возникновение подобного шизофренического поведения в двойной связи детства: своим телом родитель может сообщать противоположное тому, что говорит словами. Это ставит ребенка в невозможную ситуацию: если он воспримет слова в соответствии с их номинальной ценностью, он будет лгать себе, так как определенно ощущает противоположное сообщение родителя. Возможно, в словах сообщение заключается в том, что ребенку ради своей пользы стоит пойти в кровать, но то, что родитель сообщает всем своим телом и манерой речи, говорит о том, что ребенку нужно пойти спать ради пользы взрослых.
        Эта невозможная ситуация, в которой ребенку приходится выбирать, верить ли ему словам взрослого или доверять собственным чувствам, может привести к дилемме, в которой нарушается согласованность того, как ребенок воспринимает собственные чувства. В соответствии с моделью Бейтсона это может привести к шизофрении.
        Модель двойной связи Бейтсона является фундаментальным элементом многих традиций психотерапии - и более или менее относится к детству большинства людей. Тот факт, что взрослым настолько же тяжело лгать детям в эмоциональных вопросах, насколько легко в интеллектуальных, указывает, что дети еще не «переросли» фундаментальное знание: тело говорит больше, чем слова. (Однако они еще не открыли для себя то, что многие интеллектуальные утверждения имеют место только в сознании и потому не находят выражения в языке тела).
        Но это явление имеет отношение не только к нашему пониманию психических болезней. Тот факт, что язык нашего лица и тела говорит много того, что далеко не всегда соотносится с нашими словами, касается каждого.
        Другой американский антрополог, Эдвард Т. Холл в 50-60-е годы описывал, как движения тела во времени и пространстве применяются в различных культурах для того, чтобы выразить сообщение, которое не выражается словами. Это вызывает серьезные сложности в мультинациональных компаниях, так как немцы и американцы имеют противоположный взгляд на открытую дверь офиса. Немец думает, что дверь сначала нужно закрыть, а затем открыть, в то время как американец воспринимает закрытую дверь как отказ.
        Но двери - это мелочи. Настоящая драма заключается в том, что язык тела говорит гораздо больше, чем наша речь. «Осознание того, что существуют значимые части нашей личности, которые не поддаются нашему сознательному контролю, но которые отлично заметны всем окружающим, может показаться пугающим, - писал Холл. - Подсознательное открыто для всех, за исключением самого человека, который прячет от себя те части, которые в его ранние годы вызывали неодобрение важных для него людей».
        Другие знают о нас больше, чем мы сами знаем о себе. Через наш язык тела другие люди получают доступ к знаниям на миллионы бит, хранящимся в нашем мозгу, но никогда не доходящих до нашего сознания. В конце концов, язык является довольно новым изобретением в нашей биологической эволюции. Задолго до того, как стало важно выяснить, могут ли другие люди выражать себя в благовоспитанной манере, было гораздо важнее знать, умеют ли они себя вести.
        Эксформация важнее информации. Гораздо важнее знать, что происходит в головах людей, чем понимать слова, которые они говорят.
        
        Сознание между получением впечатлений и их выражением. Рисунок В.Д.Кайделя из школы Эрланген.
        Но если между тем, что говорится и тем, что имеется в виду, есть противоречие, в долгосрочной перспективе мы начинаем сердиться. И это хорошо, когда мы сердимся на людей, которые вербально говорят одно - и совершенно противоположное выражают своим телом. Потому что альтернатива этому - сойти с ума.
        Сознательный язык отвечает за очень маленькую толику того, что происходит в социальной ситуации. Слишком много информации отсеивается, прежде чем вы доходим до нужной информации.
        Люди, которые этого не понимают, выставляют себя дураками. Компании мальчишек всегда будут потешаться над любым, кто не понимает код, не может ухватить эксформацию в информации. Снобизм, групповщина, предубеждения и преследование меньшинств - все это включает в себя насмешки над теми, кто не понимает эксформации в информации.
        Оружие, которое позволит справиться с этим обыкновенным информационным фашизмом - юмор. Шутки доказывают, что информация не является противоречивой, что слова означали противоположное тому, что стало причиной шутки, что присутствовал и другой контекст, который может показать, что с первой шуткой было все в порядке. Хорошая шутка проходит через все это как настоящий удар.
        Но чтобы так произошло, шутка сознательно должна быть выстроена таким образом, чтобы ударная линия содержала в себе неожиданную и радикальную реинтерпретацию всего, что было сказано до этого момента.
        В качестве примера можно привести примечание из книги, которая лежала в основе информационной теории - «Математическая теория коммуникации» Клода Шеннона и Уоррена Уивера, в которой Уивер цитирует историю ученого-нейрофизиолога Карла Лэшли:
        «Когда Оскар Пфунгст (1911) доказал, что лошади Элберфильда, которые демонстрировали удивительные лингвистические и математические способности, просто реагировали на движения головы своего тренера, мистер Кролл (1911), их владелец, встретил критику в самой прямой манере. Он спросил лошадей, могли ли они замечать эти небольшие движения - и ответом ему было решительное «Нет».
        Искренний смех - это осознание лингвистическим сознанием собственной ничтожности. Злой юмор - это доказательство недостатка семантической или умственной информации у других людей.
        Говоря словами итальянского семиолога и писателя Умберто Эко, дьявол - это «вера без улыбки», а «миссия всех, кто любит человечество - заставить правду смеяться».
        «Я лгу». В 1931 году это утверждение привело к теореме Геделя, которая пошатнула веру в то, что мир может быть исчерпывающе описан формулами и семантическими системами - в центральную тему столетия. В науке, философии и мышлении стало ясно, что мир нельзя поймать в сеть мысли или языка.
        Проблема заключается в том, что язык и формальные системы кажутся способными справиться со всем - описать все. Семантические парадоксы типа «лжеца» - это неохотное признание языком того факта, что он является только картой территории, а не самой территорией. Теорема Геделя - это признание формальной системы в том, что она является формальной системой. Философские парадоксы - это боль, которую испытывает интеллектуальный мир, сходная с той, которую ощущают дети, когда они видят, как взрослые говорят одно, а своим телом показывают совсем другое.
        Возможность лгать - это одна из цен, которую приходится платить за сознание. «Человек может лгать сознательно, а бессознательно - не может. Доказательством этого является, к примеру, детектор лжи», - писал в 1965 году Карл Стайнбух, Техническая высшая школа в Карлсруэ, в книге «Автомат и человек». Возможность лжи появляется именно вследствие того, что в сознании содержится мало информации; возможность отрицания выводится из факта, что имеется всего несколько бит, с которыми можно иметь дело. Человек, который един со своим телом, не может лгать - и дети отлично это знают.
        Но древние греки зашли так далеко в своей цивилизованности и вере, что сознание идентично человеку, что они открыли парадокс лжеца: «Я лгу».
        В математике этого столетия парадокс лжеца был снова открыт Бертраном Расселом, который попытался опять избавиться от него, устанавливая правила для видов логики. Его главный тезис заключался в том, что нужно запретить концепциям говорить самим о себе: запретить набор концепций объединяться с тем, что эти концепции описывают.
        Попытка Рассела заключалась в том, что он одновременно признал и существование проблемы, и попытки научиться ограничивать эту проблему только областью математической логики.
        Описание, которое Грегори Бейтсон дал странной логике шизофреника, напоминает о лжеце. И действительно, Бейтсон выводит свою отправную эпистемологическую точку из парадокса лжеца и из «Principia mathematica» Бертрана Рассела и А.Н.Уайтхеда (1910 -1913). Бейтсон снова и снова обращается к Расселу.
        Некоторые современники Бейтсона находили это странным. В 1980 году научный историк Стивен Тумлин в связи с публикацией последней книги Рассела, «Разум и природа», писал, что «во многом Рассел является последним философом, которого Бейтсон мог выбрать себе в союзники». Рассел не вполне является сторонником выходящей за рамки эпистемологии, которую сформулировал Бейтсон. И потому Тумлин не может понять, почему Бейтсон воспринимает Рассела с таким энтузиазмом. Тем не менее существует глубокая внутренняя связь между идеями Бейтсона по поводу шизофрении - и в более широком смысле слова о любом общении между людьми - и открытием парадокса лжеца Рассела.
        Это не значит, что на идеологическом уровне Тумлин ошибался, считая энтузиазм Бейтсона по поводу Рассела странным, ведь Рассел в своих изучениях «лжеца» искал совершено другое, нежели Бейтсон. Для Рассела парадокс лжеца был патологической вещью, своего рода болезнью основ математической логики, бедствием, от которого нужно было избавиться. В 1931 году, когда Гедель показал, что парадокс Рассела был не более чем указанием на гораздо более глубокие материи, которые начинают открываться, Рассела это совершенно не заинтересовало.
        Для Бейтсона «лжец» был входом в эпистемологическое описание явлений повседневного языка: того, что мы не можем принимать сказанные слова только с точки зрения их номинальной ценности, и что мы должны знать контекст, если хотим их понять.
        На самом деле то, чего Рассел и Бейтсон хотели получить из своего взаимного интереса к парадоксу лжеца, находилось в противоречии друг с другом. Общего же у них было то, что ни один из них не выказывал никакого особого интереса к работам Курта Геделя.
        С помощью Курта Геделя и позже Григория Чаитина было ясно доказано, что следствия парадокса лжеца присутствуют везде, где мы пытаемся описать мир ограниченным и формальным языком.
        Любой язык, любое описание, любое сознание состоит из информации, которая является результатом эксформации. Огромные количества информации должны быть отсеяны, прежде чем мы обретем сознание. Поэтому в окончательном анализе это сознание и его проявления могут быть поняты и осознаны только тогда, когда они привязаны к тому, что отсеяло всю эту информацию - к телу.
        Мы никогда не воспринимаем большую часть того, что проходит сквозь нас. Наше сознание является только ничтожной частью истории. Когда дети учатся говорить «я лгу», они уже знают: самая большая ложь заключается в том, что «Я» в своей невероятной помпезности полагает, что тело позволяет ему лгать.
        ТРИ МЕДИА
        Делать газету, создавать радио- и телепередачи. Три медиа, три слова. Но очень часто отправная точка у них одна: интервью с человеком, который знает по данному вопросу больше, чем вы; разговор, который продолжается в течение нескольких часов, но сводится к сюжету, который занимает две минуты. Информация отсеивается. Два часа разговора превращаются в две минуты, которые занимает чтение газеты, прослушивание или просмотр.
        Объемы предоставляемой свободы могут существенно различаться. Когда интервью необходимо отредактировать в короткий текст для газеты, утверждения, которые высказывались в различных местах интервью, могут меняться местами. Две половины предложения могут соединяться вместе, что не будет играть особой роли - так как в тексте содержится не так много информации. Передается очень слабое представление о герое разговора. Весь язык тела, шум на заднем плане и выражения лица исчезают. Остаются только слова. Задача редактирующего журналиста несложна.
        По крайней мере по сравнению с задачей радиожурналиста. Он не может обрезать половину предложения - оно будет звучать очень странно. В языке есть свой темп и ритм: интервьюируемый «разогревается», и вы не можете перескакивать из начала в конец разговора. Интонации показывают, находитесь ли вы в начале спора или в его конце. В записанном на пленку интервью содержится больше информации, чем в том же интервью, которое воспроизводится словами на странице. Радиопрограмму создавать сложнее, чем статью в газете. Но не так сложно, как выпускать телеинтервью.
        Телевидение передает жесты и движения глаз; лицо ясно показывает, как говорящий относится к тому, что он говорит. Когда редактируется интервью, журналист должен уважать определенные правила, которые относятся к тому, что ожидают зрители. Никто не будет смотреть интервью, где интервьюируемый идет к сути своего выступления лишь при помощи движений рук и бровей - если все это будет вырезано из картинки. Возможно, этого не покажет звуковая дорожка, и об этом никто не сможет судить по транскрипту. Но человек собирался сказать что-то важное. Даже если журналист окажется прав и на самом деле ничего важного для зрителя не будет, зритель будет чувствовать себя не слишком хорошо, видя, как человека обрывают на полуслове. Вот почему телевидение создавать сложнее, чем радио.
        В телевизионном интервью содержится намного больше информации, чем в радиорепортаже - и намного больше, чем в записанной на бумагу версии.
        Эту разницу можно измерить, определяя, сколько информации могут передавать эти три медиа - сколько бит может быть передано в секунду (пропускная способность). Пропускная способность телевидения составляет более миллиона бит в секунду, радио - более 10 тысяч бит. В тексте, который читается вслух, содержится около 25 бит в секунду.
        Это необязательно означает, что журналист может контролировать все эти биты или что это может делать получатель. Но шанс, что язык тела говорит нечто, отличное от того, что хочет услышать журналист, гораздо выше в видеоряде, по сравнению с записью на пленке или транскриптом, а также с видеозаписью по сценарию.
        Глава 7.Бомба психологии
        Почему исследования производительности сознания выдохлись в 1960-е годы? Почему революционный взгляд на человека, вызванный этими исследованиями, полностью игнорировался?
        Объяснение этому может быть найдено в событиях, которые происходили в другой отрасли науки, являвшейся родственной сферой благодаря экспериментальным методам, которые применялись в ней для изучения производительности сознания - это наука изучения подпорогового восприятия.
        Когда в конце прошлого века появилась наука о человеческом восприятии, центральной ее концепцией стала идея порога, который определяет минимальные раздражители, воспринимаемые организмом. Существование такого порога означало, что раздражители, которые находятся выше него, организмом замечаются, а более низкие - нет.
        К примеру, необходимо достижение определенного уровня громкости, прежде чем мы начнем слышать звук, и определенного количества света, прежде чем мы сможем заметить звезду в небесах.
        Подпороговое восприятие предполагает восприятие стимулов ниже пороговых («limen» - это латинское слово, означающее «порог»). В изучении подпорогового восприятия интересно то, что критерием порога является восприятие данного раздражителя сознанием. Все, что воспринимается на подпороговом уровне - это раздражители, которые были приняты организмом, несмотря на то, что они слишком слабы, чтобы восприниматься на сознательном уровне.
        В 1911 году Харальд Хоффдинг, датский философ и психолог, описал, каким образом определенные виды умственной деятельности, которые в норме являются сознательными, могут происходить бессознательно: «Виды деятельности, которые в ином случае происходят сознательно, могут, когда сознание в это время поглощено чем-то другим, происходить за порогом сознания».
        Идея о том, что на человеческое поведение могут влиять восприятия, которые не вызывают осознания, а просто присутствуют в организме, всегда воспринималась с вполне понятным страхом. «Мало какие гипотезы в науке о поведении человека вызвали столько противоречий, как предположение о том, что на поведение человека могут влиять внешние раздражители, которых он совершенно не осознает», - высказал мнение Норман Диксон, английский психолог, который опубликовал две книги о подпороговом восприятии и вытекающих из этого противоречиях.
        В первой книге, опубликованной в 1971 году, Диксон использует схему, показывающую степень, до которой люди в прошлом верили в существование подпорогового восприятия.
        
        Вера в существование подпорогового восприятия в недавнем прошлом (по Диксону).
        Вера со временем увеличивалась, но около 1960 года наблюдается выраженное ее снижение, которое не только означает, что люди перестали верить в подпороговое восприятие - оно еще означало, что ученые прекратили исследования этого вопроса.
        Причиной этого снижения стала атомная бомба психологии.
        В 1957 году предприятие под названием «Precon Process and Equipment Corpora-tion» в
        Новом Орлеане начало предлагать услугу по размещению в рекламе и на телевидении информации, которая действует на подпороговом (подсознательном) уровне - сообщений, которые не воспринимаются сознанием, но являются достаточно влиятельными для того, чтобы окупаться. Сообщения, которые действуют подсознательно - или «пре-сознательно» - отсюда и название «Precon».
        Другое предприятие, которое базировалось на той же идее, носило название «Subliminal Projection Company». Начало его было положено на пресс-конференции в Нью-Йорке. Радио- и телестанции на всей территории США начали продавать рекламное время, в котором использовалось подпороговое восприятие. Компании, которые стояли за этой технологией, уверяли, что с их помощью можно достичь массового повышения продаж, так как зрителей, которые оставались в неведении, что они слышали или видели то или иное объявление, тем не менее заставляли приобретать продукт, который в нем рекламировался.
        Исследования психологов доказали, что очень короткие образы, которые не воспринимаются сознанием, могут влиять на поведение людей. Именно эти исследования и привели к коммерческому использованию данной темы.
        Неудивительно, что реакция публики была очень жесткой. Появился метод, который позволял внедрять информацию в людей - а у них не будет никакой возможности узнать, что на них оказывается влияние! Буря протеста привела к прекращению применения подпороговых сообщений в рекламе в США и в большей части западного мира. Потребителя отказались быть объектами столь изощренного манипулирования.
        Проблема, требовавшая немедленного реагирования, была решена. Но нерешенной оставалась другая: что же такое это самое подпороговое восприятие? Насколько важным оно является в нашей повседневной жизни?
        «Объявление об использовании давно известных психологических принципов в коммерции приобрело характер кошмара, и мы невольно оказались в роли нарушающих частную жизнь и врагов общества, - написали три американских психолога в обобщающей статье по этому вопросу в 1958 году. Далее Дж. В. МакКоннелл, Р.Л. Катлер и Е.Б. МайНейл продолжают: «Высокоэмоциональная реакция общественности на «открытие» подпорогового восприятия должна послужить объективным уроком для представителей нашей профессии, так как в ярком свете гласности мы можем видеть этические вопросы, требующие неотложного решения, а также предзнаменование других проблем. Когда теоретический постулат E=mс2 превратился в реальность атомной бомбы, сообщество физиков начало глубоко задумываться и о социальной, а не только о научной, ответственности. Судя по интенсивности тревоги общественности, которой стала известна лишь небольшая доля информации об этом подсознательном социальном «атоме», существует явная необходимость для психологов исследовать этические проблемы, которые являются частью эры применения их открытий».
        Эти три психолога признали свою ответственность как ученых, которые должны иметь представление, каким образом их открытия могут затронуть общество. Но странно, что психологическое сообщество этой ответственности не приняло. Они просто притворились, что вся эта проблема являлась обычным недопониманием. Норман Диксон описывает это так:
        «В конце 50-х годов этот страх оказал сильное влияние на профессию. Бывшие сторонники подпорогового восприятия начали менять свою точку зрения. Прошла значительная переоценка более ранних исследований и сделанных заключений». Диксон продолжает, давая такую оценку своим коллегам-психологам: «Так как во главе этой переоценки стояли психологи, а объект их злословия был не столь драматичным, как взрыв атомной бомбы, для них решение «этических проблем», на которые ссылается МакКоннел и другие, стало не столь сложным, как то, которое требовалось от физиков. В то время как последние вряд ли могли бы отрицать реальность деления ядра, психологи не имели таких же сложностей с подпороговым восприятием. Вместо того, чтобы сказать (как, возможно, следовало бы): «Да, есть достаточные доказательства, заставляющие предположить, что информация, о которой люди не знают, может оказывать на них влияние», а затем попытаться снять озабоченность общественности, предложив пути исключения коммерческой эксплуатации этого феномена, они выбрали более легкий путь - использовать аргументы в пользу того, что так как подобного
подпорогового восприятия не существует, бояться нечего». Вердикт Нормана Диксона весьма суров: психологи просто удрали, поджав хвост. Атмосфера того времени была не слишком приятной. Одним из тех, кто оказывал значительное влияние на дебаты по этому вопросу в конце 50-х годов, был Венс Паккард. В книге, опубликованной в 1978 году, американский писатель оглядывается назад и оценивает последствия споров, которые заставили подсознательное восприятие исчезнуть с первых страниц. «На самом деле интерес к подпороговому восприятию сохранился, но исследования на эту тему проходили гораздо спокойнее. У меня есть доклад о 14 исследованиях, проведенных в последние годы, и ссылки на еще большее их количество. Психолог Джеймс МакКоннел в своем новом широко признанном учебнике «Понимая поведение человека» посвящает «подпороговому восприятию» целую главу».
        Пакккарда беспокоило то, что исследования в этой области вообще проводились. Он бы предпочел, чтобы психологи просто держались от нее подальше.
        Десятки лет спустя проблема стала классической: должно ли общество контролировать технический прогресс, запрещая исследования или запрещая технологии? Нужно ли нам останавливать процесс, пока он еще находится в исследовательской стадии, или нам нужно запретить использование знаний, которые мы в результате приобретаем?
        В случае подпорогового восприятия научная общественность предпочла самоцензуру. Но подобное работает только в течение определенного времени - и это время вышло.
        Исследования подпорогового восприятия продолжались и в 70-е годы, и частично в 80-е, так как стало ясно, что большая часть информации, которая проходит через человека, не захватывается сознанием, даже если эта информация оказывает выраженный эффект на его поведение.
        Это приводит к ставшей теперь парадигматической дилемме: результатами таких исследований могут злоупотреблять - не только для рекламы, но и для всякого рода формирования общественного мнения и манипулирования. Так что это весьма опасная вещь.
        Но существует и другая возможность: для способности человека выжить в условиях цивилизации может стать жизненно важно осознать - мы не осознаем многое, что происходит внутри нас. Знание о том, что сознание играет гораздо меньше роли в жизни человека, чем полагает большинство из нас, может оказаться жизненно важным. Ведь это единственное открытие, способное трансформировать культуру, у которой в настоящее время значительные проблемы с жизнеспособностью.
        Если это мнение - которое будет более подробно рассмотрено в следующих главах - имеет хоть какое-то обоснование, запрещение исследований подпорогового восприятия может служить профилактикой злоупотреблений рекламными агентствами в краткосрочной перспективе - но в долгосрочном плане это может блокировать наш путь к жизненно важным знаниям о себе.
        Это дилемма любой идеи научной цензуры. Но исследования не прекратились. Наоборот, 90-е годы стали декадой прорыва в научном признании того, что человек не является очевидным для самого себя. Источник этого прорыва лежит в знании, которое стало ясным еще 30 лет назад - и заключается оно в следующем: отношение того, что мы ощущаем к тому, что мы воспринимаем, составляет 1 000 000 к 1.
        Но как только было сделано это открытие, исследования данного вопроса прекратились, чтобы возобновиться только десятилетия спустя.
        Исследования человеческого разума в течение столетий прошли через много ухабов. И значимость сознания наделялась в разные периоды очень разным весом.
        Современная философия началась в эпоху Возрождения, когда сознание рассматривалось как центральная часть человека. В 1619 году Рене Декарт после определенных сомнений пришел к выводу о том, что существует только одна вещь, которую он знал точно - а именно то, что он сомневался: «Я мыслю, следовательно, я существую». Сознание стало настоящим символом существования: оно было единственной вещью, в которой можно было не сомневаться.
        В Англии Джон Локк опубликовал свой «Очерк о человеческом понимании», в котором центральными вопросами были осознание человеком самого себя и способность видеть себя. Это стало точкой зрения, которая оказала влияние на развитие мышления о человеческом уме, особенно в англоязычных странах: человек понятен.
        В конце прошлого века представление о понятном человеке существенно изменилось. Герман фон Гельмгольц, немецкий физик и физиолог, начал изучение человеческих реакций около 1859 года. На основе полученных им технических сведений он пришел к выводу: большая часть того, что происходит в нашей голове, является бессознательной. Чувствование базируется на выводах, которые недостижимы для нашего сознания. Даже если сознательный мозг понимает и знает эти выводы, он не в состоянии их изменить. Гельмгольц показывал, что человек может получить ощущение восприятия света, закрыв глаза и слегка нажав на них. Клетки глаза сконструированы таким образом, чтобы посылать сообщение, когда они получают свет или получают что-то (что не является светом) - в этом случае они передают сообщение о том, что нечто было увидено. Так как эти клетки имеют представление только о свете, они и передают сообщение о свете, когда на них воздействуют давлением. И даже если человек отлично знает, что давление не имеет ничего общего со светом как излучением, сделать с этим он ничего не может. «Может быть совершенно ясно, каким образом мы
получаем феномен свечения в поле зрения, когда к глазу прикладывается давление; и тем не менее мы не можем избавиться от убеждения, что этот свет действительно присутствует в определенном месте поля нашего зрения», - писал Гельмгольц.
        Идея бессознательных выводов определенно не пользовалась популярностью в конце прошлого века. Она вызвала фурор, который служил провозвестником той критики, с которой столкнулись в конце столетия основатели психоанализа, когда представили идею бессознательного - идею, которая являлась полноценным мятежом против представления Локка о понятном человеке. Зигмунд Фрейд утверждал, что многие поступки человека вызываются мотивами, которые часто являются бессознательными. Такие побуждения подавляются по культурным соображениям, которые коренятся в нашем воспитании. И из всех этих побуждений самым важным - и самым подавляемым - является сексуальное влечение.
        Но идеалом психоанализа все еще оставался понятный человек, который не подавлял свои подсознательные побуждения. Психоанализ - это наука, которая развивалась путем изучения больных людей, которые подавляли слишком много. Если тщательно изучить жизнь пациента, то можно помочь ему преодолеть это подавление.
        Столкновение Гельмгольца с идеей абсолютного контроля, которым обладает сознание, была более радикальна, чем в случае Фрейда: Гельмгольц не только указывает на то, что на сознательные решения могут оказывать влияние - или даже менять их - бессознательные побуждения. Он настаивает на том, что сознание обязательно будет являться результатом бессознательных процессов, нравится нам это или нет.
        После этого психология пошла по странному пути. Анализ Гельмгольца и Фрейда ясно показал, что самоанализ (интроспекция) - это весьма сомнительный метод исследования человеческого мозга. Самоанализ означает банальное самонаблюдение - человек смотрит в свой собственный ум. По определению самоанализ является нашим единственным источником получения информации о нашем собственном сознании. И сложности с самоанализом означают серьезные проблемы с изучением сознания.
        Но в начале века все это привело к появлению нового движения, которое отказывалось признавать такое понятие, как сознание, и такой метод, как интроспекция.
        Это движение получило название «бихевиоризм», и оно доминировало в американской и британской психологии с 20-х по 50-е годы прошлого века. Оно являлось сторонником изучения людей исключительно в объективных рамках: факторы окружающей среды, поведение, раздражители, ответы. Нет необходимости в таких понятиях, как «сознание», «состояние ума» - все это чушь. Либо существует закон, который связывает импрессию и экспрессию (и в этом случае неважно, какими кажутся факты изнутри), либо такого закона нет (и в этом случае неважно, какими они кажутся снаружи). Бихевиористы исключили проблему сознания, и, следовательно, избавились от целого ряда других концепций, таких, как внимание, и, естественно, от любых обсуждений подпорогового восприятия.
        Радикальность оппозиции бихевиористов по отношению к любому виду интроспекции и самонаблюдения, возможно, лучше всего может продемонстрировать шутка о двух бихевиористах, которые занимались сексом. После того, как все закончилось, один бихевиорист говорит другому: «Тебе было хорошо - а мне?».
        После Второй мировой войны бихевиоризм исчез, уступив место так называемой когнитивной революции 50-х годов. «Волшебное число Миллера» стало одним из фундаментальных открытий когнитивной психологии, которая рассматривает человека как существо, обрабатывающее информацию. Центральные элементы когнитивной революции пришли из изучения языков и компьютеров. Вычисления стали центральной концепцией описания человека - такие вычисления, которые можно было проводить на компьютерах того времени. Это были серии вычислений, которые контролировались центральным мониторинговым устройством компьютера.
        Когнитивная наука не слишком заботится о бессознательном. Она пытается понять, какие логические правила и алгоритмы необходимы, чтобы описать человеческий ум. Она предполагает, что имеются четкие логические правила, а не какие-то непостижимые результаты подсознательных вычислений.
        В 1958 году Дональд Броудбент, британский психолог, предложил «теорию фильтра». Броудбент начал с того, что человек получает намного больше информации, чем доходит до его сознания. Он полагал, что сенсорная информация хранится в краткосрочной памяти, и то, что попадет в сознание, определяется фильтрами, причем происходит это очень быстро. Его теория стала революционной, так как она ставила проблему большой пропускной способности органов чувств в противовес небольшой пропускной способности сознания. Но очень быстро возникла загвоздка: теория Броудбента означала, что большая часть информации будет отсеяна, не пройдя никакой обработки. Она исчезает, если она не нужна сознанию. Если долгосрочная память говорит человеку, что ему хочется услышать на коктейльной вечеринке - фильтр просто отбросит все остальное. Человек слышит то, что он слышит - а чего не слышит, о том не будет и печалиться.
        Но ведь это как раз тот взгляд, который обсуждался с точки зрения подпорогового восприятия. Информация, которая не поступает в сознание, тоже может оказывать влияние на содержание сознания или на принимаемые им решения - так говорит нам понятие подпорогового восприятия.
        В 80-х годах когнитивная психология прошла обновление или была заменена новой перспективой под названием «параллельно распределенная обработка информации» (ПРОИ). Весьма внушительная фраза, и здесь действительно задействованы компьютеры. Но в то время как отправной точкой когнитивной психологии являются уже существующие компьютеры, в которых все контролируется центральным процессинговым устройством, сторонники ПРОИ отдали предпочтение компьютерам, построенным по модели человеческого мозга - это параллельные компьютеры без центрального устройства наблюдения за всем происходящим. В настоящее время параллельные процессоры эффективно развиваются - но проблемой их является координация подобных параллельных видов деятельности.
        В модели ПРОИ не существует никаких особых фильтров, которые отсеивают все, до чего не снизошли высшие уровни сознания. В этой модели функционирование всего мозга рассматривается как интенсивные вычисления, результатом которых является состояние, известное как сознание. Подсознательные процессы в уме обрабатывают информацию быстро и параллельно, в то время как сознательные процессы проходят медленнее и один за другим, как в старых компьютерах.
        Итак, если исключить причудливую интерлюдию бихевиоризма, психологи всегда признавали: сознание - это не все, что есть в человеке. Но в последние 10 лет или около того картина медленно менялась. Сегодня бессознательное, работающее по принципу параллельности и непонятное, считается легким для понимания, в то время как человеческое сознание стало рассматриваться как почти непостижимое.
        Американский философ и когнитивный психолог Даниэль Деннетт описывает этот процесс так: «Мы пришли к принятию без малейшего намека на непонимание, что все это проверяющее гипотезы, отслеживающее память рассуждение - то, что мы коротко называем обработкой информации - происходит внутри нас даже тогда, когда это остается полностью недоступным для интроспекции. Это не та подавляемая бессознательная деятельность, которую открыл Фрейд и которая вытесняется из «поля зрения» сознания, а просто ментальная деятельность, которая каким-то образом находится полностью вне кругозора сознания».
        И с едва скрываемым беспокойством Деннетт добавляет: «Наш мозг не только доступен внешнему воздействию - некоторые виды умственной активности являются более доступными для внешних воздействий, чем для самих их «владельцев»!
        И это весьма тревожно в целом и в частности в том обществе, где работа многих людей заключается в том, чтобы соблазнить всех остальных делать то, что они не могут позволить себе делать.
        И Зигмунд Фрейд, и психоанализ заставили Запад воспринимать подсознание серьезно. Большую часть этого столетия естественные науки свысока смотрели на традиции психоаналитики со всеми разговорами о подсознательных побуждениях. И ученые, и философы рассматривали психоанализ как нечто в определенной степени одностороннее.
        И может показаться несправедливым, что сегодня психоанализ опять стал объектом критики, когда и в психологии, и естественнонаучных исследованиях человека подсознательные процессы занимают центральное место. По мере приближения конца 20 века, наше осознание важности подсознания для функционирования человеческого ума достигло той стадии, когда психоаналитические традиции подвергаются критике за то, что оставили бессознательному слишком ничтожную роль. Теперь критики говорят: «Психоанализ, безусловно, научил нас воспринимать подсознание серьезно. Но недостаточно серьезно!».
        Некоторые из учеников Фрейда развили точку зрения на человека, основанную на психоанализе, которая оставляла много места для подсознательных умственных процессов. Карл Густав Юнг развивал идею превалирующего Я, содержащего сознательные и бессознательные процессы. Вильгельм Райх развивал идею о том, что функции тела являются прямым проявлением бессознательных процессов.
        Юнг критиковал Фрейда за недооценку важности бессознательного. В «Эго и бессознательное» Юнг пишет в качестве предисловия: «Как мы знаем, содержание бессознательного, согласно мнению Фрейда, ограничено инфантильными склонностями, которые подавляются вследствие своей несовместимой природы. Подавление - это процесс, который начинается в раннем детстве под моральным влиянием окружения ребенка и продолжается в течение всей жизни. В процессе анализа подавление убирается и подавленные желания становятся сознательными. Согласно этой теории, бессознательному необходимо, так сказать, содержать только части личности, которые с таким же успехом могли бы быть сознательными и являются подавленными только вследствие воспитания». Со своей точки зрения Юнг пишет: «Мы подчеркиваем, что вдобавок к подавленному материалу подсознание содержит также весь ментальный материал, который стал подсознательным, включая подпороговое сенсорное восприятие».
        В последние годы современные идеи бессознательных когнитивных функций также нашли свое выражение в психоаналитической традиции - как это часто случается, когда теоретический главный образ отвергается, и делаются заявки, что все другие психоаналитики знакомы только с частью творчества Фрейда, в то время как на основе его последних работ может быть создана новая школа.
        Американский психоаналитик Джозеф Вайс и его коллеги в Исследовательской группе психотерапевтических исследований в Маунт Зион, Сан-Франциско, предложили пересмотренную интерпретацию психоанализа, в которой подсознательному отводится важная роль в «более высоких» ментальных функциях - мышление, планирование и принятие решений.
        Вайс подвергает критике традиционную точку зрения психоанализа на подсознательное как место обитания умственных впечатлений, подавленных в детстве, так как сознательная часть человека не смогла их переносить. Эти впечатления включают импульсы сексуальности и агрессивности, которые подавляются у взрослых людей. Эта точка зрения, по мнению Вайса, происходит «из ранних работ Фрейда и предполагает, что люди почти или совсем не имеют контроля над своей подсознательной умственной жизнью».
        Альтернативная точка зрения, которую предлагает Вайс, базируется на более поздних работах Фрейда и подчеркивает способность человека связываться с подсознанием: подсознательные импульсы удерживаются в узде не подавлением или репрессиями, а подсознательно принимаемыми решениями. Эти решения не всегда целесообразны - но их можно изменить с помощью терапии. Сущность этой терапии будет заключаться в том, что она будет иметь дело с подсознательными решениями человека как имеющими значение. Подсознательному уму необходимо помочь осознать, к примеру, что секс не несет в себе никакого риска.
        «Создается впечатление, что когнитивные способности подсознательного ума были недооценены и что люди могут бессознательно выполнять многие интеллектуальные задачи, в том числе разработку планов достижения конкретных целей», - пишет Вайс.
        Бессознательное - это не просто масса подавленных сексуальных желаний и запрещенных проявлений ненависти. Бессознательное - это активная и жизненно важная часть человеческого ума.
        Производительности сознания просто недостаточно для того, чтобы все, что происходит в нашей голове, проявилось в сознательном разуме. В нашем подсознании можно найти не только подавленные сексуальные желания и стремление к смерти - там также присутствуют - и доминируют - явления не столь драматичные и знакомые.
        В подсознании на самом деле имеет место удивительная деятельность. Изучение подпорогового восприятия определенно указывает на то, что многие идеи Фрейда являются верными.
        В 1917 году невролог О. Потцл открыл, что во сне люди могут вспоминать подпороговые раздражители, которые они получали наяву.
        Людям показывали картинку, но настолько быстро, что сознательно они не могли понять, что на ней изображено, или запомнить ее наяву. Но этот образ потом появлялся в их снах.
        Бесспорно, это открытие, которое может многое дать для толкования сновидений! Феномен Потцла, как назвали это явление, повторялся во многих экспериментах, не только со снами. Грезы, свободные ассоциации и генерация свободных образов (техники, которые применяются в психоанализе) также могут обеспечить доступ к образам, которые были восприняты на подпороговом уровне.
        Экспериментальные техники, которые применялись для исследования феномена Потцла, повторяются во многих исследованиях подпорогового восприятия. Применялся аппарат под названием «тахистоскоп» - инструмент, который является центральным во многих отраслях экспериментальной психологии. Тахистоскоп позволяет показывает испытуемому изображение в течение короткого времени - одна сотая секунды. Это слишком быстро для того, чтобы образ восприняло сознание. (Телепрограммы используют 25 или 30 кадров в секунду, и нужно быть очень внимательным и иметь опыт в монтаже видео, чтобы уловить отдельные кадры. Мы воспринимаем телевизионные образы как «движущиеся картинки», так как не можем уловить столь короткие интервалы).
        Потцл экспериментально доказал, что образы археологических раскопок появлялись в снах испытуемых, даже если они не помнили их наяву. Этот феномен с тех пор был подтвержден множеством контрольных исследований, но все же естественно, что и его оспаривали.
        Феномен Потцла - это старейший пример подпорогового восприятия, изучаемого современными методами.
        17 октября 1884 года в Американской Национальной Академии науки была дана лекция о небольших различиях в ощущениях. Позже она была опубликована Академией. Ее авторы - математик и философ Чарльз Сандерс Пирс и психолог, изучавший восприятие - Джозеф Ястроу - вместе провели небольшой опыт: эксперимент, который эффективно и изящно положил конец идее порога восприятия.
        Их отправной точкой стала идея о том, что должна быть какая-то разница между двумя ощущениям еще до того, как человек сможет их различить - Unterschiedschwelle, порог различия. Ястроу и Пирс решили выяснить, может ли человеческий организм отличить эти два ощущения, если этого не может сделать сознание.
        В эксперименте на кожу оказывалось давление, вызываемое крошечным весом. Ястроу и Пирс смогли продемонстрировать, что им удается найти отличие между ощущениями, которые на сознательном уровне ничем не отличаются друг от друга. Их способность «угадать», какое раздражение было сильнее, оказалась настолько высокой, что позволила сделать вывод: сознательная способность отличать определяет пределы того, что могут различать люди.
        «Этот главный факт имеет очень важное практическое значение, - писали Пирс и Ястроу, - так как он дает новые основания полагать, что мы собираем все, что проходит через наш мозг, в больших количествах, вплоть до ощущений настолько слабых, что мы едва их осознаем, и не имеем представления о том, каким образом сознание постигает подобные вещи. Этот способ позволяет объяснить женскую интуицию, а также определенные «телепатические» явления. Подобные слабые ощущения нуждаются в тщательном изучении психологами и должны всячески культивироваться каждым человеком».
        Чарльз Сандерс Пирс ввел термин «абдукция» для описания процесса, в ходе которого человек «привлекает силы подсознания», разрабатывая научные гипотезы или воспринимая что-то в повседневной жизни. За много лет до эксперимента с Ястроу у Пирса украли ценный хронометр во время путешествия по реке из Бостона до Нью-Йорка. Пирсу удалось установить вора, но он был не в состоянии сказать, как ему это удалось. Датский эксперт по работам Пирса Педер Воэтманн Кристиансен комментирует это так: «Пирсу удалось обнаружить вора не благодаря использованию логики, а благодаря способности остановить внутренний семантический диалог и погрузить себя в состояние пассивного восприятия несемантических знаков, которые в норме тонут в шуме, производимом корой головного мозга».
        Один из самых убедительных и неопровержимых примеров способности человека ощущать и действовать на основе информации, поступающей из окружающей среды, о которой ничего не знает его сознание - это феномен мозгового видения. Он был открыт в 1970 у пациентов с серьезным повреждением области мозга, которая обрабатывает зрительные раздражители, вследствие чего они ничего не могли видеть в значительных частях своего поля зрения.
        Или могли? Когда им показывали объекты в слепой зоне их поля зрения, они могли указывать на них, брать их, правильно ими манипулировать и описывать их положение. Но они говорили, что видеть их не могут. Запутавшиеся доктора и психологи подвергли пациентов серии тестов, в которых тем необходимо было определить, к примеру, куда была направлена палка. Предположительно слепые пациенты всегда угадывали правильно, при этом утверждая, что ничего не видят.
        Одного из пациентов, Д.Б., исследовал психолог Л. Вайскранц. В своей книге «Слепое видение» он говорит: «После одной из подобных длительных серий «угадывания», когда он не сделал практически ни одной ошибки, ему сказали, насколько хорошо он справился. В интервью, которое далее последовало и которое было записано, Д.Б. выразил определенное удивление. «Вы знаете, насколько хорошо у вас получилось?» - спросили его. «Нет, - ответил он, - не знаю, так как я ничего не видел… вообще ни черта не видел». «Вы можете сказать, как вам удавалось угадывать - что помогало вам сказать, была ли она расположена вертикально или горизонтально?». «Нет, так как я ничего не видел, я просто не знаю». В конце концов его спросили: «Вы действительно не знали, что называли все правильно?». «Нет», - ответил он, все еще с ноткой недоверия.
        Объяснение оказалось таким: оптическая информация от глаза обрабатывается различными областями мозга - и по-разному. Только нормальный способ обработки ведет к осознанию. Другие связи между глазами и мозгом к осознанию не ведут. Таким образом, когда нормальный путь обработки оптической информации нарушается, так как часть мозга не функционирует или была удалена, у пациента нет восприятия зрения. Но тем не менее он видит - и его поведение это доказывает.
        Сложно представить более показательный пример восприятия без осознания.
        Около 1980 года интенсивные исследования привели к обнаружению феномена, который получил название «прайминг». Он представляет интерес в первую очередь потому, что включает в себя очевидные «когнитивные» процессы - не просто обычное восприятие, но и распознавание слов и других значимых объектов.
        Эксперимент по праймингу мог представлять собой, к примеру, две демонстрации предметов с помощью тахистоскопа. Первая демонстрация проходит настолько быстро, что испытуемый не может понять, что ему показывают. Вторая состоит из объекта (слово или изображение), относительно которого испытуемому нужно определиться: «Это настоящее слово? Этот объект возможен?». Если между двумя изображениями есть связь, испытуемые гораздо быстрее понимают, что изображено на второй картинке.
        Другими словами, человек может чему-то научиться на основе раздражителя, который настолько быстр, что он не может его воспринять. И испытуемые понятия не имеют, почему они оказались настолько умными.
        В качестве научного результата это очень интересно. Но не менее интересно это и применительно к нашей повседневной жизни.
        В 1987 году психолог Джон Ф. Килстром написал в журнале «Science» о перспективах прайминга и других образцов подпорогового восприятия: «Подобная деятельность по обработке информации является вдвойне бессознательной: ни сами раздражители, ни когнитивные процессы, с помощью которых они обрабатываются, недоступны сознательному восприятию. Подобные вдвойне бессознательные процессы тем не менее оказывают огромное влияние на социальное взаимодействие. Посредством того, что социальные суждения становятся рутинными процедурами, мы можем, к примеру, сформировать впечатление о людях, не имея никакого сознательного представления о перцептуально-когнитивном базисе, который при этом используется». И далее: «Большое число социальных суждений и выводов, особенно тех, которые управляют первыми впечатлениями, выполняются посредством подобных бессознательных процессов».
        Мы говорим не просто о любви с первого взгляда. Это касается многих быстрых суждений, которые мы делаем о других людях - и не всегда добровольно. Как часто мы обнаруживаем, что не можем избавиться от первого впечатления о человеке, к которому желали бы проявить симпатию, но по отношению, к которому «встали не с той ноги»? Как часто, к своей тревоге, мы обнаруживаем, что просто не можем заставить «химию» в голове работать в ситуации, где очень бы этого хотели?
        Феномены, подобные праймингу, практически прямо указывают на существование каналов большой пропускной способности в дереве речи, более быстрых, чем язык и сознание. Информация, которая поступает через глаза, оказывает влияние на нашу способность читать слова и образы через сознательный канал.
        В 1990 году два психолога - канадец Эндель Тулвинг и американец Дэниел Шахтер - написали в журнале «Science»: «Мы все еще знаем о прайминге относительно мало на этой ранней стадии исследования. Тем не менее кажется ясным, что он играет более важную роль в человеческих отношениях, чем можно предположить из факта его столь позднего открытия. Несмотря на то, что прайминг можно обнаружить только в тщательно контролируемых экспериментальных условиях, аналогичные состояния часто возникают естественным образом, вне лабораторий. Следовательно, было бы разумно предположить, что прайминг повсеместно происходит в повседневной жизни».
        «Одна из поразительных особенностей прайминга заключается в том, что он, в отличие от других форм когнитивной памяти, является бессознательным. Человек, воспринимающий знакомый ему объект, не имеет представления о том, что воспринимаемое является таким же результатом работы памяти, как и восприятия. Тот факт, что люди на сознательном уровне не знают о прайминге, возможно, объясняет его позднее открытие. Сложно исследовать явление, о существовании которого человек не подозревает».
        Множество переживаний и ощущений, через которые мы проходим в повседневной жизни, могут подразумевать узнавание чего-то, что мы не узнаем сознательно. Примерами этого могут служить не только случаи дежа вю (когда мы узнаем что-то, но не знаем почему), но и случаи, когда нам с первого взгляда нравится дом, женщина или шоколадный торт.
        Новый всплеск интереса к этой сфере можно ожидать от индустрии рекламы - и новые споры психологов по вопросам этики.
        Но не только подпороговое восприятие говорит нам о том, что сознание не имеет представления о многом, что происходит внутри нас. Большое количество навыков, которые мы используем в повседневной жизни, не являются сознательными в момент, когда мы их применяем. Мы можем научиться автоматическим процессам, которые получаются у нас лучше всего, когда мы о них не думаем. Мы можем утверждать, что это полезно для нашей работы или для спорта.
        Мы в состоянии ехать на велосипеде - но не можем объяснить, как у нас это получается. Мы умеем писать - но не можем объяснить это в процессе письма. Мы можем играть на музыкальных инструментах, но чем лучше у нас это получается, тем сложнее нам бывает объяснить, что происходит.
        Изучение этих навыков контролируется сознанием, а вот их применение - нет. Когда мы учимся говорить на иностранном языке, играть в новую игру или ориентироваться в городе, сначала мы ощупываем свой путь, заикаемся и запинаемся, смущенные и неловкие. Но вдруг происходит изменение - и мы начинаем делать это лучше всего, когда не думаем о том, что делаем. Как только мы начинаем думать, что сейчас мы говорим на языке, который знаем не очень хорошо - мы осознаем, что пытаемся сделать, и это сразу же получается у нас хуже, чем раньше.
        Хождение во сне - это деятельность, которая может подразумевать определенное восприятие окружающего мира (дети во сне добираются до туалета, даже если на их пути стоит стул), но оно сопровождается полным отсутствием осознания того, что происходит.
        В конце концов наше тело воспринимает очень многое, что имеет к нему отношение, из своего окружения, даже если мы сознательно об этом не знаем: температура воздуха, давление и перемещение. Если мы на мгновение оценим свои шансы выживания в современном мире без использования подсознательного восприятия и выбора поведения, мы сразу сможем понять, какое количество подпороговой деятельности должно происходить в нашей голове.
        «Теперь мы четко знаем одно, - писал в журнале «Science» в 1987 году Джон Килстром. - Сознание не может быть идентифицировано с определенными перцептивно-когнитивными функциями, такими, как конкретный ответ на раздражители, восприятие, память или высшие умственные процессы, задействованные в вынесении суждений или решении задач. Все эти функции могут иметь место вне сознательного восприятия. Сознание скорее является экспериментальным качеством, которое может сопутствовать любой из этих функций.
        Картина совершенно ясна: внутри нас совершается масса того, о чем мы не имеем представления. Но все же остается место для критики и споров. Недавно, в 1986 году, бельгийский психолог Даниэль Холендер доказал, что в ходе некоторых исследований возникли сложности, которые привели к вере в существование подсознательного восприятия и автоматического применения навыков.
        Методологические сложности, которые возникают, когда мы пытаемся доказать, что на людей влияет нечто, о чем они не знают, естественно, нужно принимать во внимание. Как раз потому, что подпороговое восприятие является настолько важной частью человека, необходимо, чтобы мы изучали его настолько тщательно и честно, насколько это возможно. И как раз потому, что возможности применения этого аспекта человеческой природы в целях контроля и манипуляции являются колоссальными, жизненно важно заверить общественность: этот феномен изучается независимыми учеными. Нет смысла прятать голову в песок, как это делали психологи в 60-е годы. Подпороговое восприятие - это реальность, о которой обязательно нужно знать.
        С точки зрения здравого смысла предельно ясно, что подпороговое восприятие действительно должно существовать. Помните, что производительность сознания значительно меньше, чем производительность наших органов чувств. Если вся информация, которая проходит через наши органы чувств, просто отсеивается, за исключением той небольшой части, о которой мы знаем, как мы можем быть уверены, что именно эта часть и является правильной?
        Если сознание и понимание - это не просто роскошь для тех людей, у которых есть время читать книги, тому должна быть причина - биологическая причина. Для чего нам нужно тело и сенсорный аппарат, который собирает такое немыслимое количество информации из нашего окружения, даже если мы об этом не знаем? Нам это нужно, потому что мы должны знать о фауне джунглей и о том, как меняются цвета на светофоре, если мы хотим выжить. Но если сознание просто наугад выбирает информацию из того потока, который к нам приходит, особой пользы в этом не будет.
        Обязательно должна существовать определенная степень «мудрости» в том, как производится сортировка - в противном случае мы просто случайно выбирали бы что-то для своего сознания, не имея никакой связи с тем, что действительно важно.
        Сознание базируется на невероятном отсеивании информации, и мастерство сознания заключается не в той информации, которую оно содержит, а в той, которой в нем нет.
        Практичнее всего было бы иметь возможность вспомнить телефонный номер на память в тот момент, когда нам нужно позвонить. Но не слишком умно помнить сотню телефонных номеров и список покупок впридачу, когда мы хотим сделать этот звонок. Замечательно иметь возможность замечать ягоды в лесу, когда мы отправляемся на прогулку - но это не слишком поможет, если за вами бежит тигр.
        Сознание изобретательно потому, что оно знает, что является важным. Но сортировка и интерпретация, которые ему необходимы для того, чтобы знать, что же важно, не сознательны. Настоящий секрет, который стоит за сознанием - это подпороговое восприятие и сортировка.
        Можно привести множество повседневных примеров. Возьмем, к примеру, главную улицу вашего города: есть ли на ней магазин тканей? Многие люди могут годами жить возле определенных магазинов и не иметь представления об этих магазинах - до того самого дня, когда им потребуется такой магазин и они либо найдут его сами, либо им кто-то этот магазин укажет. И далее они уже не представляют себе, как они могли ходить по улице так много раз, не имея представления о существовании этого магазина.
        «Сознание - это гораздо меньшая часть нашей ментальной жизни, чем мы осознаем, так как мы не можем осознавать того, что мы не осознаем, - написал американский психолог Джулиан Джейнс в своей важной работе 1976 года «Происхождение сознания в свете теории двухпалатного ума», к которой мы еще вернемся в следующей главе. Он продолжает: «Как просто это сказать - и как сложно понять! Это как попросить фонарик найти в темной комнате предмет, который не может светиться сам по себе. Так как куда бы ни повернулся фонарик, там будет свет, фонарик может прийти к заключению, что свет есть везде. Так и сознанию может показаться, что оно присутствует везде, когда на самом деле это не так».
        Джеймс указывает, к примеру, на такую проблему: какое количество времени мы находимся в сознании? Мы в сознании в течение всего времени, когда не спим? «Да», - ответил бы автоматически каждый из нас. Но тогда возникает такой вопрос: как мы можем узнать о моментах, когда мы не в сознании? Точно так же, как фонарик, который может видеть что-то только тогда, когда он светит, мы можем осознавать себя в определенные моменты только тогда, когда находимся в сознании. Если бы мы просто были, мы не могли бы знать, что находимся не в сознании. «Следовательно, мы находимся в сознании меньше времени, чем полагаем, так как мы не можем осознавать те моменты, когда мы ничего не осознаем», - пишет Джейнс.
        Мы можем возразить, что это применимо только к моментам, когда мы, к примеру, выходим на вечернюю прогулку или ковыряемся в носу. Но ведь есть моменты, когда мы полностью осознаем, что происходит - когда мы думаем, к примеру, или читаем.
        «Тот факт, что вы можете помнить смысл последнего прочитанного предложения, но не каждое его слово - это повседневное наблюдение, - пишут британские психологи Ричард Латто и Джон Кампион. Они продолжают: - Когда вы читаете это предложение, описать, что именно вы осознаете, довольно сложно, хотя вы точно знаете, что что-то осознаете». Или нет? Но ведь процесс думания … наверняка это сознательная активность, как вы думаете?
        «Я настаиваю на том, что когда я действительно думаю, в моем уме полностью отсутствуют слова, - писал франко-американский математик Жак Хадамард в своем знаменитом «Эссе о психологии открытий в области математики» в 1945 году. - Даже после того, как я читаю или слышу вопрос, все слова исчезают в тот самый момент, когда я начинаю об этом думать, и слова не появляются в моем сознании до тех пор, пока я не закончу или не прекращу исследование… Я полностью согласен с Шопенгауэром, когда он пишет: «Мысли умирают в тот момент, когда они облекаются в слова».
        Книга Хадамарда базируется на анкете, в которой он задавал величайшим математикам своего времени такой вопрос: что они осознают, когда думают? Одним из тех, кто давал ему ответы, был Альберт Эйнштейн, который написал: «Слова языка, написанные или сказанные, не играют никакой роли в моем механизме размышления. Физические сущности, которые служат элементами мысли - это определенные знаки и более-менее отчетливые образы, которые могут быть «намеренно» воспроизведены и скомбинированы».
        Можно возразить, что сознание и слова - это разные вещи. Человек может осознавать, что он делает, даже если не выражает все это в словах в данный момент.
        Когда вы в последний раз ели на ужин рыбу? Нет, стыдится тут нечего, рыба - это хорошо. В пятницу? В выходные? Сегодня?
        Вы несомненно осознаете вопрос, и вы, конечно, осознаете ответ. Но о чем вы подумали, когда размышляли, когда вы в последний день ели рыбу? Что вы искали? Может быть, вы вели себя как политики и сказали/подумали: «Э-э-э… базируясь на имеющейся информации, я бы предположил, что это, возможно…»
        Но - бум! Вы внезапно получили ответ. «Это было на прошлой неделе, мы ели форель, и она была замечательная».
        «Эээ…» - это слово, которое мы используем, когда притворяемся, что используем сознание в процессе размышления. Но на самом деле размышление - это во многом бессознательный процесс. Вот как говорит об этом Джулиан Джейнс: «Действительный процесс мышления, который часто воспринимается как сама жизнь сознания, на самом деле вовсе не сознательный… Сознание воспринимает только его подготовительную часть, материалы для него и его результат».
        И это хорошо. Представьте себе, что вопрос о том, когда вы в последний раз ели рыбу, вызвал бы сознательный пересмотр всех приемов пищи за последние несколько недель или сознательные воспоминания обо всех приемах пищи, которые нам не понравились, или сознательный обзор традиционных блюд, которые подаются по праздникам? Процесс размышления был бы невыносимым.
        А что если взять более сложный вопрос, нежели пищевые пристрастия? Джейнс предлагает такой эксперимент:
        ОЛОЛОЛО…
        Какой будет следующий знак в этой последовательности? Бум! Ответ появляется сразу же, как только вы его обнаруживаете. Возможно, вы подумали: «Эээ…, это сложно», - но как только вы увидели ответ, вы его увидели - и ваше «Эээ…» не имело к нему никакого отношения.
        Процесс размышления бессознательный - или, как на исходе века об этом сказал французский математик Генри Пуанкаре, «Если выразить это словами, разве подсознательное Я не превалирует над сознательным?»
        В 1890 году Уильям Джеймс опубликовал «Принципы психологии» - влиятельную работу, которая благодаря равному соотношению теоретической прозорливости и ясности изложения стала краеугольным камнем на ближайшие сто лет развития психологии. Многие отрывки из великой работы Джеймса созвучны нам и сегодня, через столетие. Основываясь на результатах плодотворного периода зарождения психологии во второй половине 19 века, Джеймс смог описать несколько аспектов человеческого мозга, которые бихевиоризм и позитивизм удалили с психологической арены на полвека.
        В главе, которая, возможно, является самой известной в этой книге - «Поток мышления», - Джеймс подчеркивает, что всегда выбирает сознание: «Оно всегда заинтересовано в чем-то одном больше, чем в другом, оно приветствует и отвергает, или выбирает, постоянно находится в процессе мышления».
        Сознание сортирует и отвергает. Отсеивает. В своей замечательной главе о потоке мышления он делает такой вывод:
        «Сознание во многом работает над получаемой информацией так же, как скульптор работает над блоком камня. В определенном смысле статуя стояла здесь целую вечность. Но рядом с ней были и тысячи других, и только скульптора стоит благодарить за то, что он извлек их всех этих статуй именно эту. Так и мир каждого из нас, какими бы разными ни были наши точки зрения, весь заключался в изначальном хаосе ощущений, которые дали каждому из нас различную пищу для размышлений. Мы можем, если нам этого захочется, с помощью своих рассуждений вновь вернуться к черному сплошному пространству и облакам роящихся атомов, которые наука называет единственным реальным миром. Но все это время мир, который мы ощущаем и в котором живем, будет тем, который наши предки и мы, медленно накапливая отдельные варианты, извлекали из всего этого как скульпторы, попросту отсекая определенные порции того, что к нам поступало. Другие скульпторы - другие статуи из того же самого камня! Другие умы, другие слова из того же самого монотонного и невыразимого хаоса! Мое слово - одно из миллионов подобных, впечатанных в нем, похожее на
реальность для тех, кто может его выделить. Насколько различными должны быть миры сознания муравья, каракатицы или краба!».
        Сотню лет спустя выдающийся немецкий нейрофизиолог Ганс Х. Корнхубер выразил то же самое, хотя и не столь поэтично: «Таким образом, в нервной системе имеет место значительное уменьшение количества информации. Большая часть информации, кстати, поступает в мозг в определенной степени бессознательно. Душа не «богаче», чем тело - напротив, большинство процессов нашей центральной нервной системы нами не ощущаются. Подсознание (которое было открыто и объяснено задолго до Фрейда) - это самый обычный процесс нервной системы. Мы просто смотрим на результаты, и имеем возможность направить фокус внимания».
        Давайте же поближе взглянем на то, каким образом наше сознание строится на бессознательных процессах. Если взглянуть более пристально, все сразу становится предельно ясным.
        Глава 8.Вид изнутри
        «Сложно объяснить дилетанту, что в том, как мы видим вещи, существует проблема. Ведь кажется, что для этого не приходится прикладывать никаких усилий, - написал в 1990 году выдающийся биолог и нейрофизиолог Фрэнсис Крик. - Тем не менее чем больше мы изучаем этот процесс, тем более сложным и неожиданным мы его находим. Но в одном можно быть уверенными: мы видим вещи совсем не так, как нам об этом говорит здравый смысл».
        Наш взгляд на то, насколько совершенным на самом деле является человеческое зрение, не в последнюю очередь исходит из попыток, которые в последние десятилетия предпринимаются, чтобы заставить компьютеры видеть. С конца 50-х годов в ходе исследования так называемого искусственного интеллекта делались попытки создать машины, способные выполнять умственную деятельность человека. Не просто физические функции, так, как это делают бульдозеры и громкоговорители, и не просто сложение и двойная бухгалтерия, как это делают компьютеры. А более продвинутые функции, такие, как диагностика, распознавание моделей и логические рассуждения.
        Создание искусственного интеллекта не слишком продвинулось. На самом деле можно сказать, что его постигло фиаско. Компьютеры и роботы, которых мы разработали на сегодняшний день, все еще не слишком умны. Но попытки имитировать человека позволили очень много узнать о том, что такое человек - или, что будет более правильным, чем человек не является. Искусственный интеллект воспринимает человека как создание, которое функционирует в соответствии с набором специфических правил - алгоритмов. Человек рассматривается как постижимый, понятный и определяемый. Этот взгляд повторяется и в когнитивной психологии, которую мы обсуждали ранее и которая тесно связана с попытками создания искусственного интеллекта.
        Но историческая ирония заключается в том, что эти исследования опровергли собственный базис: человека как сознательного, рационального существа, которое может объяснить, что оно делает.
        Странно то, что сами попытки создания искусственного интеллекта указали: центральную роль в разуме человека играют бессознательные процессы.
        Несложно построить компьютеры, которые могут играть в шахматы или решать примеры. Компьютеры легко справляются с тем, чему мы выучились в школе. Но компьютерам очень сложно выучить то, чему обучаются дети еще до того, как начинают ходить в школу: узнавать, к примеру, чашку, расположенную вверх ногами, ориентироваться на заднем дворе, распознавать лица, видеть.
        Ранее людям казалось: научить компьютер видеть будет легче легкого. «В 60-е годы почти никто не осознавал, что зрение для машины - это очень сложно», - писал в своей провидческой, но, к сожалению, посмертной книге «Зрение» Дэвид Марр, один из самых проницательных ученых в этой области.
        Близкий партнер Марра Томазо Поджио из Лаборатории Искусственного Интеллекта в Массачусетском технологическом институте в 1990 году писал: «Только недавно исследования искусственного интеллекта позволили осветить вычислительную сложность многих зрительных и других задач восприятия. Мы не привыкли вести самоанализ в этой области, поэтому очень легко недооценить сложности восприятия. И если нам кажется, что мы способны видеть безо всяких усилий, то только потому, что мы этого не осознаем. Игра в шахматы, с другой стороны, кажется нам сложной, так как нам приходится думать. Я могу утверждать, что мы наиболее сознательны по отношению к вещам, которые наш умный мозг делает хуже всего - наши самые недавние приобретения в истории эволюции: логика, математика, философия, общее решение проблем и планирование. А наши действительно сильные стороны, к примеру, умение видеть, остаются в бессознательном.
        Там все, о чем мы думаем, сами того не зная. В конце концов, нам нет смысла заморачиваться с тем, что мы и так делаем хорошо. Мы это просто делаем. Безо всякого осознания.
        Попытки восстановить человека в виде машины сделали этот факт предельно ясным. Но ничего нового тут нет.
        ¦ Закройте левый глаз и направьте правый глаз на маленький ромбик слева от строки. Двигайте указательным пальцем по строчке в сторону от значка. Продолжайте смотреть на значок, но позвольте своему вниманию следовать за вашим пальцем. Попытайтесь пару раз (так как будет сложно не двигать глазами). Затем вы заметите феномен: кончик вашего пальца исчезнет, когда вы будете приближаться к правому краю страницы - то есть к концу строки. Через пару сантиметров он снова появится.
        Когда вы найдете точку, где кончик пальца исчезает, подвигайте пальцем туда и обратно несколько раз, чтобы убедиться, что в вашем поле зрения действительно есть слепое пятно.
        
        Слепое пятно
        Чтобы это выяснить, нам не нужны компьютеры. О существовании слепого пятна известно уже в течение столетий, и этому есть разумное объяснение: в каком-то месте сетчатки есть область, где нет зрительных клеток, где из глаза выходят нервные волокна и кровеносные сосуды. Вот почему в нашем поле зрения имеется «пропуск» - так называемое слепое пятно.
        Но существование слепого пятна - это еще не самое интересное. Интересно то, что мы его не видим. В нормальных условиях мы пользуемся двумя глазами, которые постоянно находятся в движении. Поэтому нет ничего удивительного, что слепое пятно мы не видим. Но даже когда мы закрываем один глаз, мы все равно не видим слепого пятна: соответствующая область сетчатки просто заполняется чем-то, аналогичным окружающему изображению. Нам приходится двигать пальцем по странице книги, чтобы его обнаружить. Если пальца нет, а есть лишь страница, промежуток в картинке заполняет страница.
        На самом же деле это вообще не слепое пятно. Это, по выражению психолога Джулиада Джейнса, «анти-пятно». Даже если от этого пятна мы не получаем никакой информации о том, что происходит, мы не воспринимаем никакого разрыва восприятия, а воспринимаем это место как нечто аналогичное тому, что его окружает. Мы не знаем, что то, что мы видим - это трюк. То, что мы видим, было подкорректировано.
        Посмотрите на эту фигуру. Это самый старый и самый известный пример зрительной иллюзии. Его создал в 1832 году швейцарец Луис А. Неккер.
        Известный как куб Неккера, это хороший пример того факта, что сознание не может контролировать восприятие, хотя и хочет этого.
        Вы видите, что это похоже на куб? Какая его сторона находится к вам ближе всего? Попробуйте посмотреть на тот конец, который находится дальше всего - то есть самый глубокий за поверхностью бумаги. И быстро! Сейчас этот конец расположен ближе всего к вам.
        
        Куб Неккера
        Куб Неккера можно рассматривать двумя способами. В нем присутствуют два трехмерных изображения - но в одном рисунке, который состоит из линий на двухмерной поверхности страницы. Все остальное обеспечиваете вы сами - все пространственные аспекты. Вы интерпретируете этот рисунок как куб.
        Но ведь на самом деле куба нет, даже если невозможно увидеть в нем ничего другого. Мы можем колебаться между двумя различными версиями куба (и до определенной степени контролировать, какую мы хотим видеть, направляя свое внимание на самый дальний угол). Но совсем избавиться от куба мы не можем. Как не можем и видеть две его разные версии одновременно.
        Как бы мы ни осознавали, что фактом являются линии на бумаге, мы не можем не видеть куб. Наше сознание может выбрать одну из двух возможностей, но не может избавиться от них обеих.
        Мы можем попытаться пометить куб, поставив точку на одной его стороне и сказав: «Это ближайшая». Но когда куб меняет свое пространственное положение, точка тоже сдвигается!
        Мы видим не линии, которые затем интерпретируем в рисунок куба. Мы видим интерпретацию, а не данные, которые интерпретируем.
        Посмотрите на фигуру ниже: вы видите треугольники? Они известны как треугольники Каниза по имени итальянского психолога Гаэтано Каниза из Университета Триеста6.
        Здесь нет треугольников, а присутствует то, что известно под названием «субъективные контуры». Посмотрите на страницу; посмотрите ближе; действительно похоже на то, как будто внутри треугольников бумага немного белее. Но нет! Изучите стороны треугольников, их самые кончики. Нет никакого перехода. Это чистая иллюзия.
        
        Треугольники Каниза
        Но невозможно избавиться от треугольников, просто убеждая себя и свое сознание, что «на самом деле их здесь нет». Вы все равно их видите.
        
        Фигуры вверху содержат геометрические иллюзии: мы видим геометрические фигуры не той длины или размера, какими они являются в действительности. Две линии в перевернутой букве Т имеют одинаковую длину, как и в иллюзии Миллера-Лайера. В иллюзии «Понзо» горизонтальные линии имеют одинаковую длину, но мы «читаем» в рисунке перспективу и думаем, что верхняя линия находится дальше, так что она должна быть длиннее, чем нижняя, в то время, когда они обе имеют одинаковую длину. Даже если мы знаем, что это неправда.
        «Перевернутая Т» объясняет, почему Луна кажется больше всего, когда она находится ближе к горизонту: мы воспринимаем расстояния в вертикальном направлении не так, как воспринимаем расстояния на горизонтальном удалении. Тот же феномен относится и к созвездиям, которые кажутся больше, когда находятся в небе низко, так как в этом случае они не так далеко. Посмотрите, насколько велика разница между тем, как если мы переместимся на 100 метров вверх или на 100 метров по земле. Так что вполне понятно, что мы привыкли воспринимать предметы как более далекие, если наблюдаем их в вертикальном направлении. Это также означает, что мы воспринимаем их как более мелкие. Самое смешное насчет Луны заключается в том, что ее диаметр всегда составляет в небе половину градуса, неважно, находится ли она низко или высоко. Образ на нашей сетчатке (или на фотографии) всегда имеет один и тот же размер, находится ли Луна низко или высоко. Но в нашем восприятии размера Луны будет огромная разница: когда она стоит высоко в небе и выглядит маленькой и удаленной, и когда она прямо над горизонтом, нависшая и гигантская - такая
близкая, что вы почти можете ее коснуться.
        
        Иллюзии глубины
        Посмотрите на картинку вверху. Она показывает, что мы живем на планете, которая вращается вокруг звезды! Обратите внимание на глубину изображений: они шаровидные или полые, выпуклые или вогнутые? Возможно, вы увидите, что четыре из них - это шары, а два - полые фигуры. Поверните книгу вверх ногами. Видите? Все изменилось. Это говорит нам о том, что наше зрение предполагает: свет падает сверху. Если тени находятся сверху, значит, изображения должны быть пустыми. Если тени снизу, они должны быть рельефными.
        Когда на нашей планете светло, свет падает с неба, а не с земли. Нашему зрению это отлично известно, хотя эти великолепные примеры появились всего несколько лет назад благодаря психологу Вильянуру Рамачандрану из Университета Калифорнии, Сан-Диего. Эффект направления света определяет, будем ли мы видеть выпуклые или вогнутые формы, как было описано Дэвидом Брюстером в 1800-е годы.
        
        Ваза Рубина
        За фигуры на этой картинке мы можем поблагодарить датского психолога Эдгара Рубина или, что более правильно, американского фотографа Зика Бермана, который работал над двойным изображением, придуманным Рубином в 1915 году. Вы можете выбрать, увидите ли вы черные вазы - с белыми лицами в качестве фона. Или вы можете выбрать видеть лица - и тогда черные вазы станут фоном. Вы выбираете, что будет формой, а что - фоном. Но вы не можете выбрать и то, и то одновременно. Вам придется сделать различие между сигналом и шумом. Опять-таки, вы видите не необработанные данные - а интерпретацию, причем только одну интерпретацию за раз. Версия ваз Рубина Бермана - это не рисунок. Он использует силуэты реальных лиц. Картинка, приведенная здесь - это рисунок на основе работы Бермана.
        Когда вы уделите минутку рисунку, который расположен ниже, можно угадать ваш возраст: если вы видите молодую женщину с повернутым в сторону лицом, скорее всего, вы и сами молоды. Если же вы видите старуху, возможно, вы и сами - вовсе не неоперившийся птенец.
        Это вывод, к которому пришли в «Эксплораториуме» Сан-Франциско, где выставляется в настоящее время эта картина, придуманная американским психологом Е.Г.Борингом. Как правило, чтобы переключиться между двумя изображениями, требуется какое-то время. Но как только вам это удается, эффект поистине драматический. (Когда вы уже знакомы с картиной, довольно легко контролировать, что вы хотите увидеть. Просто направьте свой взгляд на то место, где должны быть глаза фигуры, которую вы хотите увидеть - и затем вы сразу увидите всю женщину целиком).
        
        Молодая или старая?
        Британский нейропсихолог Ричард Л. Грегори всю жизнь собирал подобные зрительные иллюзии, так как они действительно очень много могут рассказать о том, как мы видим. Свое понимание иллюзий Грегори сформулировал так: наше зрение на самом деле предлагает нам гипотезу - интерпретацию мира. Перед своими глазами мы видим не информацию - мы видим интерпретацию.
        В своем широко используемом учебнике по теме психологии зрения - «Глаз и мозг» (1966)
        -Грегори писал: «Органы чувств не дают нам картины мира напрямую; скорее, они обеспечивают подтверждения для проверки гипотезы о том, что лежит перед нами. И действительно, мы можем говорить, что восприятие объекта является гипотезой:» И далее: «Неоднозначные фигуры» очень ясно демонстрируют, как одна и та же схема или стимуляция глаза может породить различные восприятия, и как восприятие объекта выходит за рамки ощущений».
        Эти зрительные иллюзии сыграли огромную роль в нашем понимании не только ощущений и восприятий, но также науки и философии. Вызов, который бросили философы (Людвиг Виттгенштайн) и научные историки (Норвуд Рассел Хансон и Томас Кун) позитивистской вере в то, что мы можем объяснить знание безотносительно к тому, кто его произвел на свет, использовал подобные иллюзии в качестве точки отсчета.
        Многие иллюзии изучались и исследовались в начале 20-го века как часть программы гештальтпсихологии.
        Гештальт-психологи, такие, как Эдгар Рубин, настаивали на том, что мы не можем разделить ощущение на произвольные небольшие единицы, которые можно изучать по отдельности. Человеческие ощущения отличаются целостностью, с которой ничего нельзя поделать. Мы видим либо один куб Неккера, либо другой, даже несмотря на то, что смотрим всего лишь на рисунок. Мы воспринимаем целостность до того, как начинаем воспринимать части, мы видим конфигурацию (по-немецки «Gestalt») прежде, чем сможем увидеть элементы, из которых она состоит.
        Гештальтпсихология переживала сложные времена во время доминирования бихевиоризма в начале века, но в настоящее время она восстанавливает свою честь и достоинство, так как стало ясно: зрение можно понять только в контексте целостности и гипотез.
        Мы не видим то, что видят наши органы чувств. Мы видим то, что, как мы думаем, мы ощущаем. Наше сознание представлено интерпретациями, а не сырым материалом. Задолго до этой презентации подсознательная обработка отсеивает информацию, поэтому то, что мы видим, является симуляций - гипотезой, интерпретацией. И нам не дана свобода выбирать.
        В случае куба Неккера мы можем выбрать между двумя возможностями - но наше сознание не может выбрать те две возможности, между которыми нам предстоит выбирать. Как не может выбрать и то, что должны быть две возможности.
        Что самое интересное - зрительные иллюзии (Неккера, Понзо и др.) это тщательно усовершенствованные и исследованные примеры тех немногочисленных случаев, когда на самом деле мы можем выбирать - или понимать, что наше зрение нас обманывает.
        А как насчет всех тех ситуаций, когда мы в состоянии увидеть только одну-единственную интерпретацию - или вообще не заметить, что мы искажаем геометрическую перспективу? Безусловно, должно иметь место определенное подсознательное отсеивание информации еще до нашего восприятия?
        Конечно, оно происходит - но мы этого не видим. Иллюзии - это особые случаи, которые говорят нам: любое видение и любое восприятие базируется на громадной массе решений, отсеивания и интерпретаций, которые происходят задолго до того, как мы начнем осознавать, что же мы воспринимаем.
        Мы не воспринимаем мир как сырой материал. Когда наше сознание воспринимает мир, подсознательное отсеивание сенсорной информации уже интерпретировало все за нас.
        То, что мы воспринимаем, принимает значение еще до того, как мы это осознаем.
        Подобные иллюзии возникают не только вследствие устройства нашей нервной системы. Большую роль играют и культурные факторы. К примеру, во многих незападных культурах в рисовании не используется перспектива. Следовательно, многие иллюзии включают в себя и культурные соглашения, касающиеся того, как мы «читаем» картинку. Но от этого данные соглашения не становятся менее подсознательными. Сложно отделить человека от его происхождения, так как ему приходится отсеивать огромное количество информации задолго до того, как он начнет сознательно «видеть» картинку.
        Один из примеров того, как отсеивается информация, когда человек смотрит на визуальные иллюстрации, появился на основе антропологического исследования. Темой его было восприятие образов народностью «ме-ен» в Эфиопии. Антропологи давали им картинку и просили сказать, что это такое. «Они ощупывали бумагу, нюхали ее, мяли и слушали, как она шуршит; они откусывали небольшие кусочки и жевали их, чтобы попробовать на вкус». Фигуры на бумаге не интересовали ме-ен, так как рисунки, с которыми они были знакомы, были нарисованы на ткани. (Когда ме-ен предлагали рисунки в западном стиле на ткани, у них были проблемы с восприятием того, что они должны были увидеть согласно нашим стандартам).
        Антрополог Колин Тернбулл изучал пигмеев Конго, которые всю свою жизнь проводят в лесу и, следовательно, не имеют опыта оценки размеров тех предметов, которые находятся на большом расстоянии. Однажды Тернбулл вышел из леса вместе со своим проводником-пигмеем Кенге.
        «Кенге взглянул на долину и стадо буйволов, которое паслось в нескольких милях. Он спросил меня, что это за насекомые, и я ответил - буйволы, размером в два раза больше, чем известные ему лесные буйволы. Он громко засмеялся и попросил меня не рассказывать больше таких глупых историй … Мы сели в машину и поехали туда, где паслись животные. Он наблюдал за тем, как они становились все больше и больше, и несмотря на то, что он, как и любой пигмей, отличался смелостью, он подвинулся, сел поближе ко мне и пробормотал, что это волшебство. Когда он понял, что это были настоящие буйволы, он больше не боялся. Но он все же не мог понять, почему же они раньше были такими маленькими и действительно ли сначала они были маленькими, а затем внезапно стали большими или это был просто какой-то обман».
        У западных людей также могут возникать проблемы с восприятием западных картин, особенно если они маскируются под искусство.
        Пабло Пикассо однажды получил такой вопрос от соседа по купе в поезде: почему он не рисует людей такими, «какие они есть на самом деле». Пикассо спросил этого человека, что тот имеет в виду. Человек вынул из бумажника фотографию своей жены и сказал: «Это моя жена». Пикассо тут же ответил: «А не слишком ли она маленькая и плоская?».
        То, что мы видим - это не воспроизведение исходного материала. А что же тогда воспроизводится?
        Цветное зрение обеспечивает нас интересными доказательствами. Как всем известно, пожарные машины красного цвета. Утром, днем и ночью. Все согласятся с тем, что пожарные машины имеют замечательный красный цвет и он остается таковым круглые сутки. В принципе такой же цвет у них и ночью, просто по ночам их мало кто видит.
        Но свет не является одинаковым в течение дня. Утром и вечером свет заметно краснее, чем в полдень. Когда солнце находится низко в небе, большая часть голубого света рассеивается, так как солнечному свету приходится пронизывать массивную толщу воздуха, когда он проходит через атмосферу «под углом».
        Тем не менее пожарные машины остаются одинаково красными в течение всего дня. Но свет, который наши глаза получают от этих машин, не одинаков. Это известно как цветовое постоянство: мы видим один и тот же цвет, несмотря на то, что информация, на которой строится наше цветовосприятие, меняется. И это исключительно целесообразно. Было бы очень непрактично, если бы пожарные машины в течение дня меняли свой цвет (и было бы еще более непрактичным, если бы так же поступал и ядовитый мухомор),
        Цвета, которые мы видим, являются результатом компиляции, которая выполняется в мозгу. Электромагнитные лучи, поступающие к нам от объектов, сравниваются с теми, которые приходят от других частей ландшафта. Цвет объекта вычисляется на этом фоне. Это значит, что один и тот же объект будет иметь один и тот цвет, даже если информация, которую получает от объекта глаз, меняется: цветовое постоянство. Цвет скорее можно назвать свойством мозга, а не самого предмета.
        Из цветов мы можем создавать зрительные иллюзии. К примеру, окрашенные тени, в которых смешиваются желтый и белый свет, создавая голубой. Или смешанные цвета, где красный и зеленый прожектор создают желтое пятно света. Если же мы добавим еще и синий прожектор, пятно будет белым.
        Цвета - это результат вычисления: те цвета, которые мы видим, во внешнем мире не существуют. Они возникают только тогда, когда мы их видим. Если бы цвета, которые мы видим, были принадлежностью внешнего мира, мы не смогли бы видеть иллюзию окрашенных теней.
        Целесообразность этого кроется в постоянстве: объект видится в одинаковом цвете независимо от освещенности. То, что мы воспринимаем, видя красную пожарную машину - это результат вычислений, в ходе которых мозг старается приписать то же восприятие тому же самому объекту, даже если информация, которую он получает, меняется.
        Вычисления выполняются мозгом на базе информации от трех различных видов зрительных клеток. Каждый из них является лучшим в своей способности «видеть» световые волны определенной длины. Аналогичная система применяется в видеокамерах, которые регистрируют три различных цвета. Затем эти цвета комбинируются в телевизионную картинку. Но видеокамера не столь умела, как человек, и потому она сама не может определить, как выглядит ее окружение. Нам приходится сообщать видеокамере, какой сейчас свет. В противном случае возникают цветовые искажения. Такое часто можно видеть в теленовостях, когда у человека берут интервью возле окна. Если камера адаптировалась к искусственному свету в помещении, которое имеет желтый оттенок, дневной свет будет выглядеть слишком голубым. Если же камера настроена на дневной свет, электрический будет смотреться как очень желтый.
        На практике эта проблема решается так: перед тем, как начать запись, камере показывается лист белой бумаги. Зная, как должен выглядеть белый свет, камера затем может «просчитать» освещение для данной ситуации.
        Именно эту балансировку белого и выполняет человеческое зрение каждый раз, когда оно видит пожарную машину. Посмотрев на что-то, что должно быть белым, к примеру, дом, оно заранее определяет, как должен выглядеть белый цвет. Таким образом, наше зрение может скорректировать то, что в данном контексте крайне незначительными деталями: например, реальную композицию отраженного цвета, которую глаз получает от пожарной машины.
        Балансировка белого происходит бессознательно. Мы не воспринимаем, что вот это - пожарная машина в полуденном свете. Мы просто воспринимаем пожарную машину.
        Но сознание может оказывать влияние на балансировку белого - или, что будет более точным, не сознание, а знание, которое у нас имеется относительно данной ситуации, как показывает пример ниже:
        На веревке для сушки белья в подвале было много места. Когда он вошел туда с выстиранным бельем, на веревке висел только женский белый свитер. Когда он вешал на веревку свою нижнюю рубашку, он не мог не заметить, что свитер был не столько белым, сколько розоватым. Он рассеянно подумал, что, наверное, кто-то вместе с этим свитером кинул в машинку и красные носки. Такое случается.
        Через несколько минут хозяйка свитера вошла в подвал. Еще до того, как он успел выразить ей свою симпатию, она воскликнула: «Боже, ваша одежда голубая!».
        И действительно, именно он оказался растяпой, который положил что-то синее вместе с белым, отчего все белье приобрело льдистый голубоватый оттенок.
        Баланс белого этого человека был подсознательно откалиброван в соответствии с белизной, что по определению и должно быть в белом белье. Поэтому он определил несколько голубоватый цвет как белый, а, следовательно, и белый свитер как розовый. Самое удивительное то, что когда он все это осознал, то легко смог это увидеть.
        Несмотря на то, что цвета появляются у нас в голове, они не являются слишком субъективными и необоснованными, что и позволяет нам определить, кто же засунул носки не того цвета в стиральную машинку.
        Ни одна палитра на Земле не может сравниться с небом. Какое буйство глубоких мерцающих цветов и хрупких теней играет над горизонтом, когда облака, закат и небо встречаются вместе, чтобы образовать сцену, за которой мы можем наблюдать часами! Изменения цвета день ото дня и область за областью могут пролиться бальзамом на отдыхающую душу, которая наконец освободилась от монотонного, эргономически выверенного искусственного света офиса. Всего один взгляд на небо - и наша голова снова оживает. Почему? Возможно потому, что наблюдение цветов - это активный процесс, вычисления, сортировка информации, которая и ведет к восприятию. Новое небо - это новый вызов, новый свет - это новые ощущения и переживания, мало зависящие от того, что именно мы видим в этом новом свете. Разве не глубокие, необъяснимо хрупкие и сложные, богатые оттенками и меняющиеся каждую секунду цвета природы на не знающей отдыха поверхности океана? Разве мы не радуемся, когда наши глаза начинают работать, когда имеется информация, которую нужно отсортировать, когда снижение количества воспринимаемых ощущений можно считать настоящим
визуальным пиром, таким же приятным, как хрустящие овощи и свежая рыба? Небо редко бывает вялым и легко усваиваемым, как фаст фуд. И чем старше мы становимся, тем больше наслаждаемся идеальным небом.
        Ричард Грегори - великий человек. Физически он был большим, высоким, широким, с выраженными британскими чертами. Весьма подходящая внешность для экспериментального психолога, который был экспертом по зрительным иллюзиям и вопросам восприятия как гипотезы - это точка зрения Грегори, которая базировалась на длительной экспериментальной работе. От предположения, что восприятие является интерпретацией, до того, чтобы рассматривать всю воспринимаемую нами реальность в качестве интерпретации, а не воспроизведения, совсем недалеко.
        Когда я писал эту книгу и спросил Грегори, каково его представление о реальности, он просиял и ответил: «Реальность - это гипотеза. Вот как я это называю - гипотеза». Это утверждение отлично суммирует вклад Грегори в экспериментальную психологию.
        Когда смех, вызванный возможностью получения еще лучшей гипотезы, затих, следующий вопрос был такой: «А можно ли рассматривать реальность как симуляцию?».
        «О, так, пожалуй, даже лучше», - быстро ответил он. Великий человек.
        Симуляция - это реконструкция, реплика, слепок чего-либо. Если вы можете симулировать процесс, это значит, что вы можете воспроизвести самые важные его аспекты, и без необходимости проводить сам процесс вы сможете выяснить, где этот процесс заканчивается. Симуляция - это динамическая интерпретация, гипотеза, а, следовательно, предсказание. Наше восприятие реальности - это в определенном смысле восприятие нашей симуляции того, что там происходит.
        Важное открытие, которое дают нам зрительные иллюзии, заключается в том, что мы никогда не воспринимаем вещи напрямую - мы видим их как интерпретацию. Мы не можем воспринимать куб Неккера иначе как трехмерный, и нам приходится делать усилие, чтобы воспринять его просто как линии на бумаге. Сначала мы воспринимаем интерпретацию, симуляцию - не то, что именно мы ощущаем, а лишь нашу симуляцию того, что мы ощущаем.
        Мы не ощущаем, затем воспринимаем и далее симулируем, интерпретируем, оцениваем и предполагаем.
        Мы ощущаем, симулируем - а затем воспринимаем. Возможно. А иногда мы ощущаем и симулируем - а затем действуем, так как времени воспринимать нет.
        Это урок, который дают нам зрительные иллюзии - ощущение, симулирование и только потом восприятие. Весьма радикальный урок.
        «Что глаз лягушки говорит мозгу лягушки» - таким было название выдающейся научной работы, которая была опубликована в журнале «Proceedings of the Institute of Radio Engineers». Статья была посвящена тому, как видит мир лягушка - и более ничему, несмотря на тот факт, что ее авторы благодарили за финансирование проекта американскую армию, американские ВВС и американский флот (проект также поддерживала «Bell Telephone Labs, Inc.»). «Эта работа была проделана на лягушках, и наша интерпретация применима только к лягушкам», - написали четыре автора - Джером Леттвин, Умберто Матурана, Уоррен МакКаллок и Уолтер Питтс, сотрудники Массачусетского технологического университета.
        Но результатам этой работы предстояло изменить взгляд на мир людей, а не лягушек. И не потому, что она черпала свое финансирование из подобных источников (в 50-е годы вооруженные силы были стандартным источником финансирования чистых исследований), а благодаря открывшимся для эпистемологии перспективам. Четырем авторам работы удалось доказать существование «синтетического априори», генетически встроенного в лягушек.
        «Синтетические априори» - это термин, введенный Иммануилом Кантом для предпосылок знания, от которых мы не можем избавиться. Кант вызвал революцию в философии в 1700-е годы, указав на то (как описано в Главе III), что человеческое знание обязательно должно иметь какие-то предпосылки, определенные априорные суждения, которые предшествуют восприятию - время, место и причинность. Без подобных предпосылок мы вообще ничего не можем узнать - но когда они у нас есть, мы познаем не сам мир: мы познаем мир, который видим сквозь рамку, которую устанавливают наши априорные суждения. Мы никогда не сможем познать мир как таковой - мы познаем мир только таким, каким он является для нас. Кант проводит различие между вещами такими, какие они есть - Das Dingansich - и вещами такими, какими мы их знаем - Das Dingfuruns.
        И вот теперь благодаря военному финансированию исследований четверо ученых набрели на Das Ding для лягушек.
        Глаз лягушки сообщает мозгу лягушки всего четыре вещи об окружающем мире, когда он попадает в ее поле зрения: (1) четкие контрастные линии (которые определяют, к примеру, местонахождение горизонта); (2) внезапные изменения освещения (которые, к примеру, говорят о том, что приближается аист); (3) очертания движений (которые, к примеру, говорят о перемещении аиста); и самое важное, (4) контуры очертаний небольших темных объектов. Авторы пишут, что у них был соблазн назвать последний пункт «жуко-датчиками».
        Мозг лягушки не получает информации о том, как выглядит окружающий мир - или получает, но только в той его части, которая представляет интерес: друзья, враги и поверхность воды. Лягушиный мозг не заботит проблема формирования «реалистичного» образа окружения. Он заинтересован в том, чтобы найти что-то поесть и не быть съеденным самому.
        Эти черты способа видения мира лягушки встроены в ее анатомию. Каждое из нервных волокон, которые проходят от глаза к мозгу, соединяется со множеством зрительных клеток. Поэтому они не только сообщают, есть ли в данной клетке свет или нет. Они формируют модель. Мозг получает результат этих вычислений. Четверо ученых пишут об этом так:
        «Каковы следствия этой работы? Главное - это то, что она показывает: глаз говорит с мозгом на языке, который уже является высокоорганизованным и интерпретированным, а не просто проводит более-менее аккуратную копию картины распределения света в рецепторах».
        Вот почему лягушка поймет, что вы - принц, только после того, как вы ее поцелуете.
        Четверо ученых были не первыми, кто изучал зрение лягушек. Хорейс Барлоу, британский ученый, опубликовал работу по зрению лягушек в 1953 году. Двадцать лет спустя он писал: «Результат неожиданно позволяет осознать, что значительная часть сенсорного механизма, который задействован в пищевых ответах лягушки, может на самом деле находиться на сетчатке, а не в таинственных «центрах», которые будет очень сложно исследовать физиологическими методами». - И далее: «Каждый отдельный нейрон может выполнять гораздо более сложную и тонкую задачу, чем мы ранее полагали … Если говорить проще, деятельность нейронов - это процесс мышления». Подсознание лягушки находится в ее глазах.
        С тех пор подобный механизм отсеивания информации в глазах был обнаружен и у животных с более продвинутыми пищевыми привычками, чем у лягушек. У котов, обезьян, людей и многих других существ было обнаружено соответствующее разделение информации, поступающей от окружения.
        У человека нервные импульсы проводятся от глаза к мозгу по сложному пути. Сигналы проходят через структуру, которая находится глубоко в мозге - таламус - откуда они проводятся в зрительные области коры головного мозга. В первой зрительной области, которой достигает импульс, находится сотня миллионов нервных клеток. Это довольно много, так как в глазу всего несколько миллионов зрительных клеток. В 60-е годы американец Дэвид Хубей и швед Торстайн Вайзель, работавший в США, показали, что у клеток коры есть специальные задачи: они могут обнаруживать определенные особые характеристики в поле зрения - угол, линию, контраст, направление и др.
        Работы Хубея и Вайзеля породили определенную веру в то, что нам удастся объяснить, каким образом человек может видеть. Их вклад стал продолжением работ по лягушкам, которые проводили Барлоу и другие.
        Поначалу открытие, что каждая клетка зрительной области коры головного мозга может принимать участие в интерпретации того, что мы видим, вызвала большой энтузиазм. Но постепенно ученые начали разочаровываться. В 70-е годы стало ясно, что не хватает чего-то очень важного.
        В 1990 году, к примеру, Хорейс Барлоу написал о сотне миллионов нервных клеток в зрительной области коры, каждая из которых интерпретирует определенную характеристику поля зрения:
        «Это очень интересный способ репрезентации образа, и тот факт, что каждая индивидуальная нервная клетка передает важный кусочек информации, заставляет нас чувствовать: мы добились определенного прогресса в понимании того, как «перевариваются» образы. Но в этом есть и кое-что глубоко неудовлетворительное: для каких таких целей нужны 100 миллионов клеток, каждая из которых отвечает за довольно специфические характеристики небольшой части поля зрения? Образы, которые являются для нас знакомыми, обладают целостностью и полнотой, которая отсутствует у этой репрезентации, фрагментированной на огромное число крошечных кусочков мозаики. Почему все представлено именно таким образом? Как в этой мозаике обнаруживается картинка, или, скорее, какие нейронные механизмы проводят дальнейший анализ образа и какова цель этих дальнейших шагов? Я могу предположить, что основным препятствием здесь является то, что мы не можем охватить истинную проблему». Возможно, истинная проблема заключается в том, что образа и нет, а имеется только мозаика. Барроу тактично предполагает, что сначала появляется образ, а затем этот
образ разделяется между сотней миллионов нервных клеток, чтобы потом снова сложиться обратно и быть увиденным/воспринятым.
        Можно возразить, что образ должен присутствовать, ведь то, что мы видим - это мир. Наши глаза составляют картину того, как выглядит этот мир. Отлично - но кто вообще видел мир иначе, чем пропущенным через сотню миллионов кусочков нашей мозаики? В конце концов, мы видим только Das Dingfuryou или вещь для себя, и мы никогда не видели Das Dingansich - вещь саму по себе.
        Вы не можете видеть иначе, нежели через собственные глаза, а собственными глазами вы можете видеть только через сотню миллионов нервных клеток первичного зрительного центра мозга (который, кстати, находится в задней его части, а не непосредственно за глазами). Вы видите цвета, формы и углы, мух и лягушек. Но то, что вы видите - это результат вычислений и симуляции.
        И нет совершенно никаких оснований верить, что то, что мы видим, схоже с тем, на что мы смотрим.
        Но на это вы можете возразить: все мы видим одинаково. Мы видим одно и то же дерево, один и тот же автобус, одну и ту же пожарную машины. Ну да - постольку, поскольку нам удается об этом договориться. Но наш разговор будет происходить при очень низкой пропускной способности. Несколько бит в секунду - пропускная способность сознания. Эта способность не в состоянии передать, что такое воспринимать красный цвет. Она только может указать и заставить себя согласиться с остальными «уполномоченными лицами» насчет пожарных машин, деревьев и автобусов.
        Мы можем нарисовать картину того, что видим. Тогда, безусловно, мы сможем увидеть, что видим одно и то же? Да - если только мы не имеем дела с ме-ен или с Пабло Пикассо, так как они могут задать вопросы, для ответа на которые нам придется призвать на помощь историю всей своей жизни.
        Мы соглашаемся с тем, как выглядят вещи - но соглашаемся ли мы с тем, что такое «красный»? Будет ли ваш красный таким же, как мой?
        Это классическая философская проблема, которую очень кратко выразил американский философ Томас Найгель: «Когда вы и ваш друг едите шоколадное мороженое, откуда вы можете знать, что он ощущает тот же вкус, что и вы? Вы можете попробовать его мороженое - но если на вкус оно такое же, как и ваше, это будет означать лишь то, что этот вкус для вас является таким же: вы не можете воспринимать вкус так же, как воспринимает его он». И далее: «Если мы будем продолжать задавать подобные вопросы достаточно последовательно, то мы можем продвинуться от умеренного и безопасного скептицизма насчет того, будет ли вкус шоколадного мороженого одинаковым для вас и вашего друга, к гораздо более радикальному скептицизму о том, имеется ли вообще хоть какое-то сходство между вашим и его восприятием …».
        «Откуда вы вообще можете знать, что ваш друг обладает сознанием? Откуда вы можете знать, что существуют и другие умы помимо вашего собственного? Единственный пример, когда вы сможете наблюдать непосредственно связь между умом, поведением, анатомией и физическими обстоятельствами, будет вашим собственным», - пишет Найгель.
        Эта штука известна как «проблема других умов». Есть ли вообще другие умы?
        Проблема эта довольно упрямая, так как, безусловно, другие умы существуют. Если бы вы так не думали, вы бы не потрудились читать эту книгу.
        Но на самом деле интересно не то, существуют ли другие умы - они существуют. Интересно то, что хотя философы обсуждают эту проблему сотни лет, они все еще не пришли к убедительному логическому подтверждению, которое позволило бы доказать: да, другие умы есть. Небольшая упрямая и в основном молодая группа философов постоянно поддерживает идеи солипсизма, которые заключаются в том, что человек - один: «Есть только я». Что, конечно, является чушью. «Если бы я был солипсистом, я, скорее всего, не писал бы эту книгу, так как я не поверил бы, что существует тот, кто может ее прочитать», - пишет Найгель.
        Проблема существования других умов тесно соотносится с проблемой существования внешнего мира. Как мы можем утверждать, что он есть? Датский философ Петер Цинкернагель решает эту проблему, указывая: мы не можем говорить, что внешней реальности нет: язык полностью разрушается, если мы предположим, что языку не о чем будет говорить».
        Соответственно мы можем утверждать, что общение полностью разрушается, если мы не признаем, что существуют другие умы. Все общение базируется на предпосылке, что с кем бы вы ни общались, они будут людьми и будут иметь внутри дерево речи. Без этой предпосылки общение не имеет смысла.
        Но это не является доказательством того, что существуют другие умы (или, если уж на то пошло, внешняя реальность). Это просто раздражающее утверждение о том, что перед нами проблема, которую мы не можем обсудить. Так как само обсуждение предполагает, что ответом будет «да», есть кто-то еще помимо нас, с кем можно говорить.
        Таким образом, если вы не признаете существование других умов, вам не с кем будет говорить об этой своей точке зрения.
        Давайте еще раз рассмотрим путь, по которому оптические импульсы из глаза попадают в кору мозга. Для чего существует релейная станция в таламусе, глубоко в мозгу? Особая структура таламуса, который выступает в качестве передатчика импульсов по зрительному нерву, известна под внушительным названием «corpus geniculatum laterale», что переводится как «латеральное коленчатое тело» - LGN.
        
        Информация от сетчатки проходит через LGNв таламус перед тем, как достичь зрительных центров мозга, которые находятся в задней части головы.
        
        Таламус находится глубоко в головном мозге и служит воротами в кору мозга. Почти вся информация из окружающего мира проходит через таламус перед тем, как достичь коры.
        Датским медицинским студентам говорят об этой очень важной анатомической детали таким образом: «Многие исследования позволяют предположить, что corpus geniculatum laterale - это не просто ретранслирующий центр, а структура, имеющая интегративные функции». Если говорить подобным образом, то это будет отличным примером того, как наши сравнительно небольшие знания о мозге могут привести к подобным хорошо звучащим, но пустым утверждениям. Выражение «интегративные функции», несмотря на традиции нейропсихологии, не слишком информативно: практически оно подразумевает, что имеется нечто, что мы не в состоянии объяснить».
        Таламус и LGN играют основную роль в процессах обработки мозгом сенсорной информации из внешнего мира. В 1986 году Фрэнсис Крик писал: «Важная роль неокортекса заключается в том, что почти вся информация, которую он получает (как с сенсорной периферии, так и из других субкортикальных центров), за исключением определенной части обонятельной информации, проходит через таламус … О таламусе потому часто говорят как о «воротах» в церебральный кортекс».
        Таламус - не просто ворота: он также получает обратную связь от коры головного мозга. Между таламусом и «высшими» функциями кортекса происходит интенсивный обмен «входящими» и «исходящими» сообщениями. В таламусе находятся много центров, или ядер, которые принимают участие в этом взаимодействии. В случае зрения это LGN.
        Русский нейрофизиолог Иван Павлов более всего известен благодаря своим экспериментам с собаками в начале 20 века, у которых он провоцировал условные рефлексы, звоня в звонок каждый раз, когда собак нужно было кормить - и в конце концов они начали выделять слюну просто на этот звук.
        Павлов указал на важность, которую имеют для коры мозга структуры, расположенные значительно глубже. Фактическая обработка информации из окружающего мира происходит в коре мозга, но уровень активности коры регулируется более глубокими структурами, такими, как таламус. Средний уровень активности кортекса (тонус) может меняться от бодрствующего к сонному состоянию; аналогично активность в бодрствующем состоянии может меняться локально вокруг коры, когда наше внимание переключается. Павлов описывал это перемещение внимания как «мобильный, концентрированный прожектор, который двигается по коре вместе с изменениями активности», как писал другой великий русский невролог Александр Лурия в своей работе, обобщающей идеи Павлова.
        
        Отделы мозга по Лурия: весь мозг покрывает кора. Таламус и несколько других жизненно важных центров находятся глубоко в мозгу. Кора делится на задний отдел, который в основном обрабатывает сенсорную информацию, и на переднюю часть, которая имеет дело с планами и идеями.
        Лурия продолжил ход мысли Павлова, разделив мозг на три блока: один для регулирования бодрствования/тонуса/внимания (глубокие структуры), один для обработки сенсорной информации (задняя часть коры) и один для планирования и познания (передняя доля коры). Таламус играет ведущую роль в работе первого блока.
        Таким образом, мы можем рассматривать первый блок как прожектор, который определяет какая часть коры будет освещаться - и, следовательно, куда будет направлено наше внимание. Анатомическая версия метафоры сознания, с которой мы встречались ранее - фонарика, который движется в темной комнате. В середине 80-х годов Фрэнсис Крик попробовал уточнить эту модель, указав определенную область - ретикулярный комплекс с наружной части таламуса - в качестве оператора, который контролирует прожектор сознания. Но потом Крик понял, что эта идея слишком проста.
        Но метафора все же достаточно хороша - метафора, которая сравнивает внимание и сознание с прожектором, который выхватывает что-то на сцене в то время, когда там еще много чего происходит.
        Одним из авторов работы «Что глаз лягушки говорит мозгу лягушки» был Умберто Матурана. В прошедшие десятилетия он и другой чилиец, Франсиско Варела, стали ведущими сторонниками точки зрения, что наше восприятие окружающего мира не подразумевает представления или отражения нашего окружения. Эти два биолога готовы поспорить, что не происходит никакой репродукции. Правда тут намного более изящна.
        В 1987 году Варела писал: «LGN обычно описывается как «релейная» станция к коре головного мозга. Однако при более пристальном рассмотрении большая часть того, что получают нейроны в LGN, исходит не от сетчатки (менее 20%), а от других центров мозга … То, что поступает в мозг от сетчатки - не более чем небольшое возмущение на фоне протекающей внутренней активности, которая может модулироваться - в данном случае на уровне таламуса, - но не управляться. Это ключ. Чтобы понимать неврологические процессы с нерепрезентативной точки зрения, достаточно просто заметить, будет ли возмущение от внешней среды передано в соответствие со внутренней когерентностью системы».
        Другими словами, тот факт, что мы можем видеть, не является в первую очередь результатом сообщений, которые поступают от сетчатки (которые, кстати, больше чем просто полученный свет). Это результат сложного внутреннего процесса, при котором информация извне соединяется с внутренней активностью и моделями. Но этот вывод искажен, так как Матурана и Варела отказываются признавать, что что-то поступает извне. Они говорят, что весь этот процесс представляет замкнутый круг, что нервная система не собирает информацию из окружающего мира. Нервная система является саморегулируемым целым, где нет «снаружи» и «внутри», а есть только согласованность импрессии и экспрессии - ощущений и поведений - с целью обеспечения выживания.
        Это весьма радикальная эпистемология, и более того, два чилийца определяют ее как закрытую систему. Умберто Матурана особо славится тем, что отвергает любые дискуссии относительно того, каким образом его выводы соотносятся с тысячелетними традициями мышления, которые можно обнаружить в эпистемологии. Он создал полноценную теорию - и она не обсуждается.
        Но как Матурана рассматривает дискуссию о Канте в статье про глаз лягушки? Без особого энтузиазма. «Описание внешнего мира вообще не касается внешнего мира - оно касается нас, - объясняет он в 1991 году. - «Нужно объяснить лишь ощущения и переживания. Говоря с точки зрения эпистемологии, больше ничего не существует», - говорит Матурана, который полагает: было бы чушью говорит о мире без нас, как о «вещи в себе» - иначе как мы вообще можем о нем говорить?
        Для точки зрения Матурана и Варела можно предложить такую метафору: мы воспринимаем мир точно так же, как команда, которая проводит всю свою жизнь на борту подводной лодки. Члены команды могут манипулировать кнопками и регистрировать полученные эффекты, но у них нет никакого прямого восприятия того, что снаружи субмарины имеется целый мир. Мир может полностью отличаться от того, что они думали, пока он соответствует тщательно подобранному командой опыту.
        Точка зрения Матурана и Варела является экстремальной в том плане, что ее не разделяют большинство ученых в этой области. Но она последовательна и целостна. По своей логической структуре она полностью напоминает то, что известно как Копенгагенская интерпретация квантового механизма в физике атомов: интерпретации, которая была представлена в основном Нильсом Бором. «Неверным было бы думать, что задача физики - выяснить, какова природа. Физика касается того, что мы можем сказать о природе», - говорил Бор, подчеркивая: мы не можем описать мир, не включая в свое описание тот факт, что мы его описываем. Сторонники Копенгагенской интерпретации сегодня проявляют не больший интерес к идеям Матурана, чем сам Матурана - к идеям квантовой механики, но сходство поразительно: большая проблема в описании нашего собственного описания заключается в том, что мы склонны рассматривать мир как то, что мы описываем, отражаем, воспроизводим, копируем и представляем в своей голове.
        Но, возможно, подобным способом невозможно говорить ясно и однозначно. (Совершенно точно, что очень трудно говорить ясно и однозначно в рамках «снаружи вообще нет никакого мира»; в этой главе мы более или менее придерживаемся традиционного взгляда на то, что мир есть - в противном случае мы не смогли бы говорить об иллюзиях как об иллюзиях).
        Все указывает на то, что сама идея «внутри» и «снаружи» обречена на поражение. От физики и нейропсихологии мы получаем одинаковое сообщение, наиболее изящно выраженное Джоном Уиллером и приведенное в Главе I: «Там нет никакого «там».
        Не представляет никакой ценности то, что связь между Копенгагенской интерпретацией и точкой зрения Матурана/Варела вызывает вопрос: являются ли эти описания полными? Если мы признаем их логичными, то вынуждены будем спросить, включают ли они в себя все. Нет, не включают - да и не могут. Это доказал Курт Гедель: его теорема говорит, что превосходная теория не может быть последовательной и полной. Если она последовательна, в ней будут утверждения, правдивость которых не может быть установлена, даже если из других источников мы знаем, что они истинны.
        В 1935 году Альберт Эйнштейн, который много лет был другом Геделя, задал следующий вопрос о квантовой механике: является ли она полной? С помощью хитро изобретенных примеров он пытался доказать, что нет. Это привело к продолжительной дискуссии, в которой его оппонентом был Нильс Бор. Бор настаивал, что квантовая механика является полной. И эксперименты, которые были проведены в 80-е годы, в конце концов доказали, что примеры Эйнштейна не выдерживают критики.
        Квантовая механика является полной: мы не сможем узнать о мире атомов больше, чем он нам рассказывает. Насколько нам известно.
        Такой же вопрос можно задать и точке зрения Матурана и Варела: является ли она полной? Конечно, нет. Это полное и тотальное описание жизни на подводной лодке, но это описание предполагает, что вне подводной лодки имеется мир - и не более. В противном случае теория теряет целостность.
        Точка зрения Матурана и Варела может учитывать любой опыт, полученный внутри подводной лодки. Но она предполагает, что снаружи лодки существует мир - в противном случае это чистая чушь. Однако этого невозможно увидеть, находясь внутри лодки.
        Точке зрения недостаточно быть последовательной - в жизни есть куча последовательных, но совершенно неинтересных точек зрения. К примеру, солипсизм: «Есть только я».
        Точка зрения Матурана и Варела может и быть правильной, но на самом деле это не слишком и важно.
        Нейронаука сегодня столкнулась с огромной проблемой, которая известна под названием «проблема связывания». Информация из нашего окружения разделяется и анализируется во многих различных центрах мозга. Дело не только в том, что импульсы различных сенсорных модальностей, таких, как зрение или слух, поступают для анализа в различные участки мозга. Дело еще и в том, что поступившее от каждой модальности также делится между мириадами нервных клеток, каждая из которых видит очертания, или форму, или движение, или цвет, или количество света, или контраст, или направление, или положение в пространстве.
        Все эти аспекты не просто подлежат анализу, а затем воссоединению в единую картину лошади, которую оседлал человек; зрительные образы должны не только ассоциироваться с запахами, звуками, ощущениями и удовольствием - это должно произойти одновременно и еще до того, как человек свалится с этой лошади!
        Человеческому мозгу приходится справляться с координацией обработки более чем 11 миллионов бит, которые поступают каждую секунду и делятся между сотнями миллионов нервных клеток, чтобы потом все эти различные импульсы составились в одну сознательную картину того, что происходит вокруг.
        Все это должно происходить постоянно, до 16 часов в сутки. Безо всякой рассинхронизации.
        Это и есть проблема связывания. Мы можем также называть ее проблемой фигуры/основания. Как удается мозгу вычислить, что есть ваза, а что есть лица, из той информации, которую он обрабатывает в случае двузначных фигур, таких, как ваза/лица, приведенная ранее? Как собираются вместе все эти различные аспекты одного объекта? В самом деле, как мозг вообще решает, что является фигурой, а что - основанием?
        Проблема связывания очень глубока вне зависимости от того, существует ли окружающий мир или нет.
        В 1989 и 1990 году впервые высказанная мысль о том, чтобы перенести феномен сознания в область естественных наук, вызвала значительный энтузиазм. Частично он объяснялся тем, что это позволяло поставить на обсуждение механизм решения проблемы связывания.
        Это была совместная идея молодого немецкого физика Кристофа Коша, который возглавлял лабораторию вычислений и нервной системы при институте биологии Калифорнийского института технологии, и британского физика, биолога и специалиста в области нейрологии Фрэнсиса Крика, который работал в Институте Салка в Ла Джолла, Калифорния. Идея настолько смелая, всеобъемлющая и простая, что ее вряд ли можно было бы воспринимать серьезно - если бы не два замечательных обстоятельства.
        Одним из них был сам Фрэнсис Крик - один из самых легендарных ученых 20 столетия, который получил известность в 1953 году благодаря раскрытию тайны наследственности. Он и Джеймс Уотсон открыли структуру молекулы ДНК - знаменитая двойная спираль, которая стала символом нашего времени. И с 1953 года Крик снова и снова выдвигал простые, дерзкие и - время от времени - правильные идеи, которые полностью меняли темы научных дискуссий.
        Второе замечательное обстоятельство заключалось в том, что идея Крика и Коша, похоже, нашла экспериментальную поддержку. В 1989 году группа немецких ученых обнаружила, что нервные клетки кошек способны вибрировать синхронно, когда эти клетки видят тот же объект. Эти колебания происходят с частотой 40 раз в секунду и, по-видимому, являются выражением согласия клеток в том, что они видят один и тот же объект. Когда Вольф Сингер и его научные коллеги во Франкфурте опубликовали результаты своих исследований, уважаемый американский журнал «Science» сообщил об этой новости под заголовком «Тайна мозга раскрыта» и предварил статью вопросом: «Удалось ли Вольфу Сингеру открыть клеточную основу сознания?»
        Идея Крика и Коша заключалась в том, что колебания, обнаруженные Сингером, являются основой сознания. Все клетки, которые получают раздражения, исходящие от того же самого объекта, «замыкаются» в синхронность, которая поддерживается в течение короткого промежутка времени.
        Изначально эта теория применялась к сознательному видению, но ученые не скрывали своей веры в том, что она может объяснить и основу всего сознания. Первоначально идея колебаний, которые являются выражением совместной работы нервных клеток, была предложена немцем Кристофом фон дер Малсбургом в 1986 году.
        Летом 1990 года энтузиазм достиг максимума - впервые за много лет результаты Сингера и смелые предположения Крика и Коша дали научной общественности ощущение того, что оно подходит к разгадке загадки сознания. Но эксперименты, проведенные с тех пор, давали не столь вдохновляющие результаты. Оказалось, что при проведении опытов с обезьянами очень сложно воспроизвести такой же эффект, поэтому оптимизм, с которым в течение нескольких лет связывалась эта идея, постепенно утих. В человеческом мозгу ученым удалось обнаружить только слабые признаки подобных колебаний - лишь 25% клеток участвовали в подобной деятельности. А исследования на людях даже невозможно было начать.
        Но изящество идеи заключалось в том, что одновременно она объясняла и внимание - сущность сознания во внешнем мире. Когда несколько нервных клеток начинают синхронно колебаться на 40 герцах - 40 раз в секунду - это называется вниманием.
        Различные группы нервных клеток синхронно колеблются в соответствии с различными объектами нашего окружения (стол, стул, книга, рукопись, лошадь) - и одна из колебательных моделей одерживает верх. Это сознание.
        Колебательная модель, которая доминирует в тот момент, когда мы что-то осознаем, соединяет вместе мириады нервных клеток - и формирует сознание. Мы можем осознавать только что-то одно в каждый момент времени (или, если быть более точными, 7 плюс-минус 2 объекта), так как одно из колебаний преобладает.
        Каждый раз, когда какая-то вещь становится объектом подобных 40-герцевых колебаний, мы ее осознаем - и можем запомнить. Колебательные модели, которые соответствуют чему-то, что мы можем запомнить, одерживают верх чаще, чем совершенно новые колебания, представляющие новые объекты, так как во втором случае мы имеем модель нейронов, которые до этого никогда не колебались вместе.
        Те объекты, которые вызвали колебания, но не стали преобладающими в данный момент, могут либо стать объектами внимания позже, когда будет преобладать соответствующее колебание - либо никогда ими не станут.
        В любой момент времени в мозгу имеется очень большое количество нервных клеток, которые колеблются синхронно. И лишь очень немногие из них будут усилены до доминирующего 40-герцевого колебания даже на самое крохотное мгновение. Ни одно из этих колебаний никогда не станет объектом внимания.
        Они представляют бессознательную обработку информации мозгом.
        «В зрительной системе проходит также определенная нейронная деятельность, о которой мы не имеем полного представления, - пишут Крик и Кош. - Большая ее часть относится к вычислениям, которые необходимы, чтобы обеспечить наиболее полную интерпретацию всей входящей информации, сочетающейся с той, которая уже имеется - информации по различным категориям, накопленной в прошлом. И именно об этой «лучшей интерпретации» нам и становится известно».
        Сила этой теории состоит в том, что она делает интуитивно понятным, почему сознание способно так быстро и эффективно переключаться между столь различными объектами: в нем постоянно наличествует огромная армия нервных клеток, которые колеблются синхронно. Но только один набор колебаний в конечном итоге одерживает верх и становится сознательным. Остальные ждут милостей от сознания.
        Если придерживаться этой идеи, то колебания в 40 герц могут перемещать своеобразный прожектор, который просматривает различные виды деятельности мозга. Но заметьте, что эта метафора больше не является лишь пространственной, как сам прожектор. Согласованность между нервными клетками выражается и во времени, а не только в пространстве.
        «Если существует несколько возможных интерпретаций поступающей информации, - пишут Крик и Кош, - тогда может потребоваться некоторое время, чтобы одна отдельная интерпретация одержала верх над своими конкурентами и возобладала. В случае «конкуренции», когда изменяются объекты восприятия, как в отлично известном случае куба Неккера, мы предполагаем, что колебания, которые установились первоначально, в конце концов каким-то образом подавляются, и в результате верх одерживает другая интерпретация, устанавливая соответствующие ей колебания, и в процессе этого она подавляет конкурентов. После определенной задержки подавляется и она - и так далее».
        Так что мы возвращаемся к визуальным иллюзиям и гештальт-психологам, изучавшим зрение.
        «Те роли, которые мы отводим колебаниям в 40 Герц, приводят на ум некоторые идеи гештальт-психологов. Тому, что мы называем «объектом», лучше дать термин «гештальт», - пишут Крик и Кош. Далее они продолжают: «То, что для психолога будет гештальтом, для ученого-нейрофизиолога будет выражаться определенным набором замкнутых в фазе колеблющихся нейронов».
        Идея Крика и Коша вряд ли является правильной. Да она (почти) и не была никогда более чем мыслительной моделью, доказательством факта, что размышления о том, что такое сознание, имеют смысл.
        Результаты от предложенной ими модели, возможно, мы еще получим в ближайшие годы, хотя сама теория не выдерживает критики.
        Крик и Кош представили свою идею такими словами: «Примечательно, что большинство работ в изучении когнитивной функции и нервной системы не упоминают сознания (или «осознанности»), а также то, что многие из них рассматривают сознание как главную загадку, которая противостоит неврологической точке зрения. И действительно, в настоящее время оно остается глубоко загадочным для многих… Мы предполагаем, что подошло время для того, чтобы атаковать неврологическую основу сознания».
        Путь к изучению сознания и внимания уже проложен - изучению предмета, который «настоящие» ученые до сих пор игнорировании, и который гуманитарные науки не пытались сблизить с естественнонаучным взглядом на мир.
        But perhaps the most important aspect of the Crick-Koch theory is that it will make neuroscientists take the binding problem seriously. The natural science-oriented neuroscientists tend to ignore problems as “complicated" as the Necker cube and Rubin's vase. The idea of the forty-hertz oscillations shows that Gestalt psychology’s research into the world of human experience may be central to a “hard” science theory of nerve cells. Irrespective of whether one wants to grasp at radi¬cal solutions, like Maturana and Varela, and declare the outside world irrelevant, or whether one wishes to maintain a more traditional epistemology, one must inevitably face the fact that in the binding problem there is a very big problem indeed.
        Но, пожалуй, самый важный аспект теории Крика-Коша заключается в том, что нейрофизиологам теперь придется всерьез озаботиться проблемой связывания. Ученые, ориентированные на естественнонаучный подход, пытаются игнорировать настолько «сложные» задачи, как куб Неккера и ваза Рубина. Идея колебания в 40 Герц показывает, что исследования человеческого восприятия, которые ведет гештальтпсихология, могут занимать центральное место в «настоящей» научной теории нервных клеток. И неважно, пытается ли кто-то использовать радикальные решения, как Матурана и Варела, и провозгласить весь внешний мир неуместным, или кто-то старается поддерживаться более традиционной эпистемологии - в любом случае придется неизбежно встать лицом к лицу с фактом, что проблема связывания - это действительно очень большая проблема.
        Наиболее серьезной, пожалуй, является проблема времени: как все эти процессы колебания могут происходить синхронно, позволяя нам воспринимать различные аспекты событий одновременно, раз проводимый анализ происходит в нескольких разных участках мозга? Вкус, запах, вид, баланс и звук отлично сочетаются друг с другом, когда вы сидите на лошади. Каким же образом происходит эта координация во времени?
        Сознание - это очень глубокий феномен: огромные количества информации должны быть отсеяны во время его создания. Как все эти процессы могут координироваться? И сколько времени они занимают? Наполовину рассмотрев этот момент, давайте остановимся и подытожим. В следующей главе мы найдем ответ на вопросы связи сознания и времени. И довольно тревожный ответ - так что давайте пока убедим себя, что это неизбежно.
        Демон Максвелла сказал нам, что знание включает в себя мир. Что информация - это понятие, которое базируется на термодинамике, понимании тепла и паровых двигателей. Обретение знания о мире имеет свою цену: не обязательно потому, что цену имеет получение знания, а потому, что от него бывает сложно избавиться.
        Ясное чистое сознание и есть истинная цена - и мы не можем познать мир без этого ясного сознания, которым, в свою очередь, мы не можем обладать, если не отсеем всю информацию, присутствовавшую в нашем сознании мгновением раньше.
        Вычисление и познание представляют собой отсеивание информации: важное отделяется от неважного. Отсеивание информации - это термодинамический котел, который имеет свою цену.
        Информация интересна, когда мы снова от нее избавились - приняли большое количество информации, извлекли из него то, что важно, и отбросили остальное. Сама по себе информация - почти мера случайности, непредсказуемости, неопределенности. Информация больше соотносится с беспорядком, нежели с порядком, так как порядок возникает в ситуациях, когда информации меньше, чем ее могло бы быть. Информация - это мера того, сколько других сообщений могло бы присутствовать взамен того, которое имеется на самом деле, или того, что могло быть, но не было сказано.
        Сложность физического и биологического мира может быть описана как глубина: количество отсеянной информации. В жизни нас интересует не то, что содержит больше информации и, следовательно, требует больше времени для описания, так как это идентично беспорядку, неряшливости, хаосу. Но и не то, что исключительно хорошо организовано, так как это предсказуемо и в нем нет никаких сюрпризов.
        Нас интересуют вещи, которые имеют историю, вещи, которые сохранились во времени не потому, что они статичны и закрыты, а потому, что они открыты и одновременны, потому, что они на своем пути отсеяли определенное количество информации. Вот почему мы можем измерить сложность - или глубину - как термодинамическую глубину (объем отсеянной информации) или применить близкородственное понятие логической глубины (вычислительное время, которое потребовалось для отсеивания информации).
        Разговор включает в себя обмен информацией - но это не самое важное, так как в словах разговора очень мало информации. Наиболее важное - это отсеивание информации, которое происходит еще до того, когда все облачается в слова. Отправитель сводит массу информации в очень небольшой ее объем в форме того, что на самом деле говорится. Исходя из контекста получатель воспроизводит массив информации, которая была отсеяна. Таким образом, отправитель может создать эксформацию путем отсеивания информации, передать результирующую информацию и видеть соответствующее количество эксформации, которая формируется в голове получателя.
        Пропускная способность языка - способность передавать определенное количество бит в секунду - очень низка: около 50 бит в секунду или меньше. Так как язык и мышление способны полностью поглощать наше сознание, пропускная способность у сознания не может быть больше, чем у языка. Эксперименты психофизики в 50-е годы показали, что производительность сознания очень мала: менее 40 бит в секунду, а предположительно даже менее 16 бит в секунду.
        Эта цифра невероятно мала по сравнению с объемом информации, который мы принимаем через наши органы чувств - около 11 миллионов бит в секунду. Сознательное восприятие составляет очень небольшую порцию информации, которую постоянно принимают наши органы чувств.
        Это означает, что наши действия в этом мире обязательно должны базироваться на информации, которая поступает через наши органы чувств - но никогда не достигает сознания. Несколько бит в секунду - это недостаточно для того, чтобы объяснить все разнообразие поведения, которое мы наблюдаем у людей. И действительно, психологи открыли существование подпорогового восприятия (даже несмотря на то, что исследования этого вопроса демонстрируют странные исторические пропуски, которые можно объяснить выраженным конкретным страхом, что подобное знание может эксплуатироваться в коммерческих целях, и абстрактными опасениями по поводу человеческой загадочности).
        Сознание не может говорить посредством подсознательного восприятия именно потому, что оно является подсознательным. Но опыт иллюзий и других повседневных явлений доказывает: то, что мы воспринимаем - это симуляция того, что мы ощущаем. Отсеивание информации и, следовательно, интерпретация сенсорной информации происходит задолго до того, как она достигает сознания. Большая часть нашей ментальной жизни происходит бессознательно - не только как результат фрейдовского подавления, но и как нормальный способ функционирования.
        Сознание можно понять изнутри - но если это так, то оно является закрытой и частично лживой системой, которая провозглашает: то, что мы воспринимаем - это то, что мы ощущаем. Иллюзии показывают, что истина не может быть столь простой. Сознание можно также рассматривать и извне - но в этом случае сложно понять, каким образом огромные количества информации, предлагаемой сознанию, превращаются в последовательную и полную картину воспринимаемой реальности. Отношения между сознанием, которое мы видим изнутри и снаружи - это фундаментальная проблема.
        Человеческое сознание обладает высокой степенью сложности. Это феномен значительной глубины. При создании информации значительная ее часть отсеивается. Характерная черта сознания заключается в его запутанности при низком информационном содержании.
        Физик Чарльз Беннетт определяет логическую глубину через вычислительное время, которое всегда сопровождает создание чего угодно. Чем больше это время, тем больше глубина, так как глубина - это выражение массы информации, которая была отсеяна. Отсеивание информации требует времени, точно так же, как требует времени высвобождение из мраморного блока прекрасной скульптуры.
        Следовательно, мы должны теперь задать вопрос: «Создание сознания также требует времени? Отсеивание большей части сенсорной информации перед восприятием тоже занимает время?»
        Да, должно занимать. Так что настоящий вопрос - сколько времени. И вопрос этот весьма неотложный, так как мы получаем ощущения постоянно, и мы находимся в сознании почти все время. И если сознанию требуется время, то оно всегда должно отставать!
        Весьма странное предположение: мы вообще не живем в реальном времени - мы воспринимаем мир с задержкой. Это, конечно, дает нам время отслеживать все иллюзии и решать все проблемы связывания: координировать многочисленную сенсорную информацию, которая многочисленными каналами мозга перерабатывается огромным количеством способов в один мир, одно восприятие, один объект. Но тем не менее это означает: то, что мы воспринимаем - это ложь. Потому что мы не воспринимаем тот факт, что наше сознание отстает.
        Подпороговое восприятие не уменьшает проблему вычислительного времени, так как оно сообщает нам: гораздо больший объем ощущений, чем мы можем осознать, способен влиять на наше сознание в процессе конечного анализа. Если бы теория фильтра Дональда Броудбента была верна, проблема не была бы такой значительной: вопрос заключался бы только в том, чтобы отсеять всю сенсорную информацию от той небольшой части, которая попадает в наше сознание. Но вся теория подпорогового восприятия говорит нам: теория фильтра Броудбента не работает. Вся масса из миллионов бит, которые попадают в нашу голову, на самом деле перерабатывается - тем или иным способом. Фактически сознание имеет доступ к значительной части того, что мы ощущаем - когда оно снисходит до того, чтобы обратить на это внимание. Правда, это никак не сказывается на ощущениях - мы можем за мгновение изменить объект своего внимания. Таким образом, огромные количества информации перерабатываются немедленно и постоянно.
        Все это должно отнимать вычислительное время у нашего внутреннего компьютера. Иначе быть не может: сознание отстает.
        Единственный вопрос - на сколько. И это - довольно тревожный вопрос.
        Мозг и его методы отсеивания информации пока поняты недостаточно хорошо, чтобы позволить нам найти ответ на этот вопрос. Мы пока не можем ответить на него теоретически.
        Но ответ был дан другой научной традицией, нежели та, которая дает нам возможность задать этот вопрос - он известен с 1983 года. И ответ этот не менее тревожен, чем сам вопрос.
        На сколько отстает сознание? На полсекунды!
        Часть III. Сознание
        Глава 9. Задержка в полсекунды
        Вопрос, поднятый американским нейрофизиологом Бенджамином Либетом, был необычайно хорош.
        Он возник на основе того, что само по себе было удивительным открытием. Его сделали немецкий нейрофизиолог Ганс Корнхубер и его ассистент Людер Дееке, который включил его результаты в свою докторскую работу. Корнхубер и Дееке применили современные методы сбора и обработки информации, чтобы изучить, как они это назвали, «биоэлектрический феномен, предшествующий спонтанным событиям в нервной системе»: связь между обычными произвольными движениями рук и электрической активностью, возникающей вокруг мозга.
        В 1929 году австрийский психиатр Ханс Бергер обнаружил, что информацию о церебральной активности можно получить, разместив электроды на голове испытуемого и таким образом измеряя электрическую активность обратной стороны черепа. Этот метод - электроэнцефалография, или ЭЭГ - отслеживает альфа-волны и другие схемы работы мозга: к примеру, альфа-ритмы могут сказать, что испытуемый находится в покое.
        Корнхубер и Дееке хотели увидеть, существует ли возможность изучать более определенные явления, нежели общие состояния, к примеру, сон и бодрствование. Они пытались выяснить, можно ли с помощью ЭЭГ определить, что испытуемый совершает какое-то действие.
        Работа нервных клеток базируется на электричестве: состояние нервной клетки, или нейрона, определяется электрическим потенциалом на его поверхности - это разница между напряжением между внутренней частью клетки и ее окружением. Когда клетка стимулируется, ее потенциал меняется. Это изменение распространяется по клетке и по нервным соединениям к другим клеткам. Связь между нейронами носит в основном химический характер, а вот язык самого нейрона преимущественно электрический.
        Но ЭЭГ - это очень грубое измерение, так как прежде чем будут зафиксированы изменения электрического поля вокруг мозга, необходимо, чтобы началась деятельность большого количества нервных клеток. И то, что измеряется, необходимо измерять через череп.
        Корнхуберу и Дееке удалось добиться успеха, применяя метод сложения. Они просили испытуемых повторять простые действия - к примеру, сгибать палец - снова и снова. Затем они складывали все результаты ЭЭГ. Если в то время, когда выполнялось действие, происходило всплеск активности на ЭЭГ, сигнал усиливался, когда суммировалось много измерений. Шум, который почти полностью поглощает сигнал, при сложении большого количества событий не будет увеличиваться, так как шум носит случайный характер.
        
        Потенциал готовности - изменение в электрическом поле вокруг мозга, которое устанавливается за секунду до действия. (по Корнхуберу и Дееке).
        Эта техника позволила Корнхуберу и Дееке показать, что простое действие, к примеру, движение руки или ноги, имеет в мозгу свое предзнаменование. Мозг демонстрирует то, что они назвали «потенциалом готовности» - сдвиг электрического потенциала, который показывает, что готовится действие. Изменение электрических схем отражается на активности нервных клеток мозга, в данном случае - в так называемой вторичной моторной области церебрального кортекса.
        Наличие потенциала готовности логично: мозг готовится выполнить действие, просчитывая, каким образом оно будет выполнено. Удивляет только количество затрачиваемого на это времени.
        Очевидно, что потенциал готовности должен предшествовать действию, которое он подготавливает. Но не столь очевидным было то, что это приготовление займет столько времени, сколько получилось в экспериментах Корнхубера и Дееке: целую секунду. (В среднем это на самом деле 0,8 секунд, но были зафиксированы и случаи, когда эта величина составляла полторы секунды). Это долго.
        Корнхубер и Дееке записывали не реакции, а действия, которые инициировались самими испытуемыми. Испытуемые сами решали, когда сгибать пальцы. Но за секунду до того, как они это делали, их мозг указывал, что они готовятся к действию.
        
        Потенциал готовности устанавливается за секунду до действия.
        «Я начал об этом думать в 70-е годы», - говорит Бенджамин Либет о вопросе, который возник у него на фоне открытия потенциала готовности Корнхубером и Дееке. Этот вопрос был частью исследования Либета в качестве профессора нейрофизиологии Медицинского центра Университета Калифорнии в Сан-Франциско.
        Много лет спустя, когда он уже изучил и закрыл этот вопрос, он говорил об этом так: «Длительный интервал времени (в среднем около 800 мс), который составляет потенциал готовности, предшествующий действию, выполняемому в произвольном ритме, заставляет задать критически важный вопрос: возникает ли столь же рано и сознательное понимание добровольного намерения действовать?
        Другими словами, если такое простое действие, как движение пальца, начинается в мозгу за секунду до начала мышечной деятельности, когда же сознание принимает решение инициировать это действие?
        Даже самая небольшая пауза для размышления - раз Либет уже поднял этот вопрос - показывает, что если мы сравним потенциал готовности с нашим собственным опытом повседневной жизни, что-то совершенно не стыкуется.
        Никакой секунды ни проходит от момента принятия решения согнуть палец на руке или покачать пальцем на ноге и до того момента, когда мы это сделаем! Ни в коем случае! Секунда - это очень долго, и это время мы можем легко почувствовать. Если мы протягиваем для чего-то руку или пинаем кота, между действием и решением не может пройти целой секунды. Мы бы заметили.
        Таким образом, сознательное решение не может происходить в тот же момент, когда начинается потенциал готовности. Потому что это значило бы, что от момента, когда мы приняли решение, и до момента, когда мы начали действовать, действительно прошла секунда. (Конечно, часто именно так и происходит. Иногда на это уходят годы. Но здесь мы говорим о решении щелкнуть пальцами - добровольно и потому, что нам так захотелось).
        Таким образом, исходя из самонаблюдения мы можем исключить возможность того, что наше решение действовать появляется одновременно с началом потенциала готовности.
        С нашим опытом гораздо больше согласуется предположение, что мы сознательно решаем реагировать за какое-то время до того, как действуем. Не за целую секунду, но, возможно, за 0,1 секунды.
        Это, однако, ставит перед нами другую, скорее всего, непостижимую проблему: если мозг начинает работать за какое-то время до того, как я решаю двинуть пальцем, есть ли у меня свободная воля?
        Шоу начинается еще до того, как мы решаем, что оно должно начаться! Действие инициируется еще до того, как мы решаем его совершить!
        Очевидно, что это не слишком хорошо. Бенджамин Либет пишет об этом так: «Если сознательное намерение или решение действовать на самом деле инициирует произвольное событие, тогда субъективный опыт этого намерения должен предшествовать или по меньшей мере совпадать с началом специфических церебральных процессов, которые являются посредниками в этом действии!»
        Любое предположение, близкое к нашему повседневному представлению о том, что мы сами определяем свои поступки, проявляя свободную волю, безусловно, требует, чтобы выполнение решений не инициировалось за секунду до того, как мы их примем.
        Таким образом, нет очевидного ответа на вопрос, когда вступает в игру сознательное решение. Этот вопрос, на который мы не можем ответить, но который чрезвычайно нас смущает, является хороший базой для научных экспериментов - и именно этим и занялся Либет.
        Его эксперимент был настолько же простым, насколько эпохальным оказался его результат. Он просил своих испытуемых выполнить простое действие: согнуть палец или двинуть рукой, когда им этого захочется. Они так и поступали.
        Чтобы понять, что происходит, Либет и его коллеги Кертис Глисон, Элвуд Райт и Деннис Перл подготовили несколько аппаратов. Они записывали, когда двигались пальцы или рука, измеряя электрическую активность в руке. Они могли записать момент, когда начинался потенциал готовности, благодаря электродам, которые были подсоединены к рукам испытуемых. И наконец, они могли попросить испытуемого сообщить им, когда он сознательно решит выполнить действие.
        Вооружившись этими тремя источниками информации, ученые могли их сравнивать - определять, когда сознание принимает свое решение, и сравнить это со временем начала потенциала готовности.
        Окончательное измерение - измерение времени сознательного решения - является спорным - и оно же является жизненно важным. Либет не был новичком в изучении сознания. Напротив, он был одним из первых нейрофизиологов в мире, который провел серьезные эксперименты в этой области.
        С середины 60-х годов, когда Бенджамин Либет начал изучение сознания, у него было ясное ощущение того, что сознание является первичным феноменом. Мы не можем уменьшить сознание до чего-то еще - к примеру, до каких-либо измеряемых характеристик мозга. Человек принимает сознательное решение, и лишь этого человека и только его мы можем спрашивать о восприятии этого решения. Мы не можем изучать сознание, соотнося его с чем-то «объективно» измеримым.
        Сознание - это сознание, понял Либет. «Сознательный опыт, который понимается как осознание какой-то вещи или события, доступен только тому человеку, который его воспринимает, а не внешнему наблюдателю». Последствия этого знания заключаются в том, что «любое поведенческое доказательство, которое не требует убедительного интроспективного раппорта, не может считаться признаком сознательного, субъективного восприятия». Таким образом, мы никогда не сможем узнать, имеет ли место сознательное восприятие, пока человек сам нам об этом не скажет.
        «Это случай, который никак не соотносится с уместностью действий или сложностью когнитивных процессов и процессов абстрактного решения задач, которые в него вовлечены, так как все они могут протекать - и часто протекают - бессознательно, и человек не имеет о них представления». Этого недостаточно для того, чтобы действие выглядело сознательным. Человек, который выполняет действие, должен сознательно его воспринимать, чтобы мы могли говорить о присутствии сознания.
        Таким образом, мы не можем получить о сознании иной информации, кроме как от самого субъекта. Нам придется его спрашивать. Но проблема в том, что если мы спрашиваем, когда кто-то решил согнуть руку, мы не получим особо точного ответа. И, конечно, точного времени. Ведь чтобы сформулировать «Сейчас!”, тоже потребуется время.
        Так что Либет придумал кое-что иное. Он посадил испытуемых перед телевизионным экраном, на котором демонстрировалось вращающееся пятно - как секундная стрелка на циферблате. Единственное отличие от обычных часов заключалось в том, что для совершения полного оборота пятну Либета требовалось не 60, а 2,56 секунд. Это давало Либету возможность точно установить время, спрашивая, где находилось пятно, когда произошло событие. Точность оказалась приемлемой, так как разница между «час» и «два часа», которая составляет 5 секунд на обычном циферблате, здесь соответствовала 0,2 секундам.
        Была проведена серия контрольных экспериментов, доказавших, что определение времени подобным способом действительно возможно. Контрольное раздражение кожи показало, что этот метод был довольно точным.
        Вращающееся пятно - это классический метод экспериментальной психологии. Немец Вильгельм Вундт применял его еще в 19 веке для изучения времени реакции, и он получил название «компликационные часы Вундта».
        Сами эксперименты проходили таким образом: испытуемый усаживался в удобное кресло и его просили расслабиться. По сигналу ему нужно было смотреть в центр циферблата, подождать, пока пятно проделает полный круг и затем согнуть палец или двинуть рукой - как ему или ей было угодно. Испытуемых просили подождать, пока они не почувствуют, что готовы совершить движение - пока не почувствуют решимость, намерение, потребность. Им нужно было ждать, пока они ощутят подобную необходимость. Это позволяло Либету получить три вида информации: когда человек принял сознательное решение действовать, когда он или она совершили действие и когда начался потенциал готовности.
        Эксперименты были проведены в марте и июле 1979 года на пяти испытуемых - студентах в возрасте от 20 до 30 лет.
        «Я был удивлен точностью», - объяснял Либет несколько лет спустя. Результаты отлично совпадали, а цифры обретали значение в процессе анализа. И контрольные эксперименты с раздражителями кожи, и эксперименты, в которых нужно было указать время начала действия, и показатели времени сознательного решения отлично сочетались друг с другом статистически.
        Результаты оказались весьма чёткими: потенциал готовности начинается за 0,55 секунд до выполнения действия, в то время как сознание начинает работать за 0,20 секунд до начала действия. Таким образом, сознательное решение возникает через 0,35 секунд после того, как начинается потенциал готовности. Да, это так - между тем, как запускается мозг и сознательным восприятием принятия решения проходит 0,35 секунд.
        Если мы округлим цифры, что имеет смысл, раз они получены в результате надежного эксперимента, то приходим к выводу: осознание воли к выполнению действия, которое нами задумано, происходит почти через полсекунды после того, как мозг начинает выполнять это решение.
        
        Измерение задержки сознания Бенджамина Либета.
        Действие происходит во время, равное 0. Контрольное раздражение кожи предназначено для проверки способности испытуемого воспринимать время - в среднем она составляет 0,02 с. Для действий, которые требуют перепрограммирования, потенциал готовности определяется на уровне секунды до действия. В более простых действиях потенциал готовности составляет 0,5 секунд - это время -0,5. Но сознательное решение выполнить действие появляется на -0,2 с. Следовательно, более 0,3 секунд проходит до того, как сознание обнаруживает, что мозг уже выполняет сознательно выбранное действие!
        Итак, происходят три события: сначала начинается потенциальная готовность, затем человек осознает, что он инициирует движение, и в конце концов это движение выполняется.
        Желание совершить действие становится сознательным ощущением через какое-то время после того, как мозг уже начал инициировать это действие. Но до того, как это действие будет совершено, сознание все же появляется.
        «Судя по всему, мозг «решает» инициировать или по меньшей мере приготовиться к инициации действия еще до того, как появляется субъективное понимание того, что данное решение имело место», - написали Либет и его коллеги в документе, где описывали свои выводы. Далее они продолжают: «Следовательно, можно сделать вывод, что церебральная инициация даже спонтанного произвольного движения того вида, которые здесь изучались, может проходить и обычно проходит бессознательно».
        Или, как писал Либет несколько лет спустя: «Это ведет меня к предположению, что осуществлению любого сознательного произвольного движения предшествуют специальные бессознательные церебральные процессы, которые начинаются примерно за 500 мс до действия».
        Наши действия начинаются бессознательно!
        Даже если мы полагаем, что приняли сознательное решение действовать, наш мозг начинает действовать за полсекунды до нас! Наше сознание не является инициатором - им являются бессознательные процессы! Если читатель не прыгает вверх и вниз, горя желанием представить свои возражения этому заключению, то что-то не так. Так как этот результат, безусловно, идет против всех наших обыденных представлений о том, что такое быть человеком. Наше сознание нас обманывает!
        Оно говорит нам, что мы можем решать, что нам делать. Но, по-видимому, сознание является лишь небольшой рябью на воде, маленьким оловянным божком, который полагает, что управляет вещами, которые находятся вне его контроля.
        Наше сознание утверждает, что оно принимает решения, что оно является причиной того, что мы делаем. Но наше сознание даже не присутствует в тот момент, когда принимается решение. Оно плетется сзади - но не говорит нам об этом. Оно обманывает само себя - но как же мое сознание может обманывать себя, не обманывая при этом и меня? Это двойной обман сознания или мой собственный двойной обман?
        Но давайте не будем уходить слишком далеко. В подобных сериях экспериментов должно быть много темных и сомнительных аспектов. Прежде чем мы перейдем к заключению, что весь наш воспринимаемый опыт построен на самообмане, нам нужно повнимательнее отнестись к вопросам, которые могут у нас возникнуть.
        К примеру, первым делом мы можем возразить: все, о чем здесь говорится - это восприятие того, когда у нас возникает сознание. Безусловно, процесс начинает наше сознание - просто узнаем мы об этом несколько позже.
        Да, конечно. Но что вы имеете в виду, когда говорите, что во время принятия сознательного решения вы его не осознаете? В конце концов самое интересное в сознании - это его первичность: если бы мы не осознавали, когда принимали решение, но все же его приняли, как мы можем называть такое решение сознательным?
        Нам придется принять как факт: именно потому, что сознание является первичным феноменом, который нельзя взвесить или измерить ничем, кроме сознательного восприятия, критерием сознания будет просто осознанность. Если вы чего-то не осознаете, то вы этого не осознаете (как говорил Джулиан Джейнс, мы не знаем ничего о времени, когда не находимся в сознании). И на самом деле это очень хорошее правило, которое нужно вспоминать каждый раз, когда возникает необходимость в понятии сознания: только сознание сознательно. И не слишком велико, если вспомнить о производительности сознания.
        Во-вторых, мы могли бы возразить, что испытуемым потребовалось около 0,3 секунд, чтобы засечь пятно, когда он почувствовали намерение действовать - и именно это может объяснить весь феномен. Но тогда нам придется объяснить, что испытуемые уже довольно хорошо наловчились вовремя определять и раздражение кожи уколом, и сами мышечные движения. И в случае Либета, и в истории экспериментальной психологии часы Виндта являются тщательно изученным методом, который обеспечивает достоверные результаты. Контрольные раздражения кожи действительно регистрируются практически в то же мгновение, что подтверждается изучением реакции на раздражители, которое до этого провел Либет (около 0,02 секунд после раздражения).
        В-третьих, можно возразить: здесь точно есть что-то странное. Время человеческой реакции намного меньше, чем 0,5 секунд. Нам не требуется полсекунды, чтобы отдернуть пальцы, когда мы их обожжем. Как же может потребоваться полсекунды, если мы хотим двигать ими по собственному желанию? Как может потребоваться больше времени на то, что мы делаем сами, чем на то, что является реакцией на нечто извне? На самом деле может, так как реакции несознательны. Мы отдергиваем пальцы и лишь затем думаем «ой!» - а не наоборот. Время реакции намного короче, чем время, которое требуется для инициации сознательного действия.
        В-четвертых, можно возразить, что сознание касается в основном умных материй, к примеру, походы в театр или чтение книг. А мы, безусловно, не решаем подобные вопросы за секунду! И возражение действительно имеет смысл: большинство важных решений принимается после длительного размышления. Когда мы решаем пройтись по магазинам, у нас есть время сознательно обдумать свое решение, прежде чем мы отправимся в путь. Эксперименты Либета касаются только вопроса, являются ли немедленные сознательные решения, которые мы принимаем постоянно (к примеру, вытянуть руку) действительно сознательными. Но если не являются, как же нам удается дойти до магазинов?
        В-пятых, мы можем наконец сказать: «Ну и что тут вообще странного. Если само сознание является продуктом церебральной активности, конечно, нет ничего странного в том, что церебральная активность начинается еще до того, как появляется сознание». И добавим - на самом деле обязательно должно быть именно так. И ответ на это действительно будет «да» - если сознание не витает в воздухе, оно должно быть связано с процессами в мозге, а они должны обязательно начинаться еще до того, как появится сознание. Инициатором является не наше сознание, так как только сознание сознательно.
        Это указывает на важный факт. Если мы хотим воспринимать сознание как определенную материально базирующуюся величину, вызываемую активностью мозга, сознание никак не может появляться первым. Что-то должно начинаться еще до того, как в дело вступит сознание. Странно только то, что наше сознательное решение осознается настолько позже того момента, когда оно было принято. И это возвращает нас к первому возражению: как же сознание может быть в ответе за все, если оно не является инициатором? Так как только сознание сознательно, а осознанность должна быть результатом настолько скучных церебральных механизмов, что они остаются в подсознании - сознание никогда не может за все отвечать.
        Это и есть та точка, которая говорит нам: в нашем понимании сознания есть проблемы. Если мы предположим, что тело и ум держатся вместе (это значит, что ментальное и физическое не принадлежат к совершенно разным мирам, как это провозглашает дуалистичный подход к отношениям между телом и умом), то становится ясно: сознание не может быть первым. Эксперименты Либета не касаются холистической теории тела и разума или ее логических последствий. Они говорят нам, что осознанность выполнения движения ощущается через полсекунды после того, как мозг начинает это движение. Конечно, забавно по окончании эксперимента осознавать, что его результат был предопределен: сознание не может идти первым. Но почему же оно настолько отстает?
        В-шестых, мы могли бы - как и нобелевский лауреат и дуалист Джон Экклз - возразить, что человек просто невероятно умен. Потенциал готовности вовсе не начинает действие - это делает наше сознание. Но сознание всегда выбирает сделать это после того, как секундой раньше начинается потенциал готовности. Этой теорией Экклз спасает свой дуализм, свою веру в том, что тело и ум - это две совершенно разные вещи. Это похоже на то, как если бы расписание определяло, когда прибудет пассажир, а не тот факт, что он сел на поезд. Проблема с объяснением Экклза заключается в том, что оно подразумевает целый набор допущений, которые мы в настоящее время не можем проверить.
        К примеру, нам придется предположить, что в электрическом поле мозга должны быть определенные ритмические вариации, которые предпочтут начать действие, как только изменится поле - так же, как и в случае с потенциалом готовности. Если такие ритмические вариации действительно существуют, наше сознание могло бы «оседлать волну» электрических изменений у нас в голове, и просто бесплатно прокатиться на мозговых волнах. Таким образом, действие точно соответствовало бы волне, которая началась секунду назад. Сознание несется как сёрфер по волнам мозга.
        Изящная теория, которая приводит Джона Экклза к заключению: «Не существует научного обоснования вере в то, что внутреннее восприятие начала добровольного действия является иллюзорным». Наше сознание не решает, когда что-то произойдет - оно решает только то, что это произойдет. Оно не информирует об этом своего владельца, но по меньшей мере выдает приказ, даже если и не выбирает точную долю секунды.
        Эта теория объясняет открытия Либета, но делает это, полностью отказываясь от феномена потенциала готовности как фальшивого явления, которое возникает потому, что наше сознание всегда выбирает действие, когда в мозгу возникает подобная вариация.
        Это возражение в принципе может оказаться верным. Смысл его заключается в том, что в тот день, когда мы поближе познакомимся с фоновым шумом мозговых волн (в настоящее время мы не умеем их измерять), мы увидим, что сознание всегда предпочитает инициировать действие, когда уже имеется волна, которую можно оседлать. Таким образом, мы не можем сделать вывод о том, что только вследствие наличия волны перед каждым решением - это решение принимается позже.
        Но опять-таки проблема заключается в том, что это не вводит сознание в игру, если только оно не отслеживает все эти волны перед началом действия. «Сознание должно отслеживать все эти волны. В мозгу присутствует очень много шума и огромное количество волн, за которыми нужно следить, так что вряд ли это на самом деле так», - говорит Либет. Если решает действительно наше сознание, то оно должно быть сознательным. Даже самые простые эксперименты, при которых требовалось всего лишь согнуть палец, не позволяют нам увидеть этот фон. Как же сознанию удается отслеживать все эти волны посреди переполоха нашей современной жизни? В конце концов, мы говорим о целой секунде.
        Объяснение Джона Экклза на практике оказалось таким сложным, что волосы встают дыбом: оно примерно такое же, как средневековое описание движения планет в небе в рамках эпицикличности - от этой системы отказались, когда Коперник предположил, что Солнце, а не Земля, находится в центре Вселенной.
        Нет ничего необычного в том, что логически безупречные возражения, как у Экклза, направлены на научный эксперимент. На самом деле это вполне обычная в истории науки ситуация. Всегда существуют лазейки. Поэтому заключение по эксперименту базируется частично на логическом анализе, а частично на дальнейших наблюдениях, которые проводятся в одной плоскости с экспериментом. Более того, есть и другие, очень мощные аргументы в пользу теории о том, что большая часть происходящего в людских головах - происходит бессознательно. С разницей точно в полсекунды.
        Многие приведенные выше контраргументы являются результатом продолжительной дискуссии по поводу результатов, полученных Бенджамином Либетом, которая развернулась в 1985 году в журнале «The Behavioral and Brain Sciences». Этот журнал - настоящая золотая жила. За обзорной статьей по важной теме следует серия ответов от других специалистов в этой области. Это позволяет получить представление о дискуссиях, которые обычно не ведутся в научной литературе открыто. Благодаря этому все мы можем получить представление об атмосфере, в которой все это происходит. Дискуссия по эксперименту Либета стала одной из самых интересных, когда-либо опубликованных в журнале. Она включает в себя полный набор мнений - от горячего признания до выраженного раздражения.
        Как уже упоминалось ранее, Людер Дееке и Ганс Корнхубер совершили великое открытие, которое послужило основой для экспериментов Либета - потенциал готовности. Комментарии Дееке по работе Либета содержат такую ремарку: «Досознательное» появление, если таковое имеет место, потенциала готовности не слишком обеспокоило невролога, которому известны различные подсознательные операции мозга и … он спрашивает себя, почему филогенез (биологическая эволюция) мог изобрести сознание: для уменьшения количества информации. Вот почему метод интроспекции имеет свои ограничения. Интроспекция может терпеть неудачу, но это не означает, что все ей недостижимое является чем-то сверхъестественным».
        И действительно, в результатах Либета нет ничего сверхъестественного, хотя нечто странное, возможно, присутствует. Но Дееке хотел удалить из результатов Либета метафизику. Сам Либет отрицает, что в его работе присутствует метафизика. (Среди ученых бытует правило, что «метафизика» - это термин для обозначения всего, что не может быть изучено научными методами, а может только предполагаться).
        По тону ответа Дееке несложно прийти к выводу, что результаты Либета его раздражают.
        Да, на базе исследований Дееке и Корнхубера Либет задал себе хороший вопрос. И с тех пор многие только удивлялись, почему больше никто об этом не подумал.
        Конечно же, об этом вопросе многие задумывались. Но никто не пошел дальше и не поставил эксперименты. Или кто-то поставил? Как это часто бывает в истории науки, очень важные эксперименты ставятся неоднократно. Но не каждый осмелится представить их результаты в научной литературе.
        В дискуссии 1985 года финский психолог Ристо Наатанен, который многие годы являлся известным исследователем в области вызванных электрических потенциалов, разместил такое соображение: «Прежде всего я убежден в обоснованности представленной информации на основе моих собственных ранних работ, которые были проведены более десяти лет назад. Я тоже был озадачен большой продолжительностью потенциала готовности перед совершением движения в сравнении с фактом, что даже непроизвольные моторные ответы в экспериментах со временем реакции происходили в гораздо меньшие после запуска раздражителя промежутки времени… В своих первых экспериментах с Т. Ярвилехто я пытался «обмануть» церебральный генератор потенциала готовности, читая книгу и внезапно реализуя решение о начале движения, которое возникает «ниоткуда» - я нажимал на переключатель. Подобным способом мы пытались вызывать движения, у которых не будет предшествующего им потенциала готовности или который будет очень коротким. Тем не менее, к нашему удивлению, потенциал готовности, и довольно длительный, присутствовал, хотя испытуемый ощущал, что он
немедленно следовал своему внезапному и спонтанному желанию нажать на переключатель».
        О другом удивительном эксперименте, предшествовавшем экспериментам Либета, сообщил ему выдающийся американских психолог Артур Дженсен (который в 60-е годы вошел в историю благодаря своей теории генетических причин, по которым черные американцы менее умны, чем белые). Дженсен провел несколько экспериментов на время реакции, в которых испытуемые демонстрировали время реакции около 0,25 секунд, что является нормальным показателем. Тем не менее у него остались сомнения по поводу того, не обманывали ли его некоторые участники эксперимента, действуя слишком медленно. Очевидно, они не слишком доверяли тому, каким образом Дженсен использует полученные результаты. Чтобы выяснить, не обманывали ли они, Дженсен просил их постепенно увеличивать время реакции. Но ни у кого из них это не получилось! Как только они пытались увеличить время реагирования более чем на четверть секунды, оно подскакивало по меньшей мере до полусекунды. Дженсен был изумлен - до тех пор, пока не услышал об экспериментах Либета.
        «Он заявился ко мне и сказал: вы объяснили мои сумасшедшие результаты», - сказал Либет.
        Либет с восторгом рассказывает эту историю, так как она ясно показывает, что человеческие существа могут реагировать исключительно быстро - но они не могут добровольно реагировать немного более медленно. Если они хотят реагировать чуть медленнее, чем они это делают инстинктивно, им приходится реагировать сознательно - и на это уходит намного больше времени.
        То есть то, что должно совершаться быстро, совершается бессознательно. Сознание не может действовать немного медленнее - только значительно медленнее, ведь сознание - это нечто, чем мы пользуемся, когда не слишком - то спешим.
        Эксперименты Либета повторяли и другие ученые, в том числе и те, кто не слишком благосклонно относился к его выводам - с тем же результатом. В 1990 году нейропсихологии И. Келлен и Х. Хекхаузен из Мюнхена опубликовали результаты исследования, в котором они воспроизводили результаты Либета. Сознательное решение появляется через 0,267 секунды после потенциала готовности.
        Келлер и Хекхаузен не рады тому, как Либет интерпретировал их эксперименты. Они думают, что объяснение может заключаться в следующем: испытуемые начинают осознавать нечто, что в обычных условиях происходит на подсознательном уровне.
        «Именно совет интроспективно отслеживать внутренние процессы приводил к тому, что испытуемые начинали ощущать, будто они «хотят совершить движение». Так что согласно Келлеру и Хекхаузену сознание, которое присутствует в экспериментах Либета, вовсе не «настоящее» - это псевдосознание, которое не стоит принимать во внимание.
        Этот аргумент базируется на важнейшем и фундаментальном принципе, который лежит за экспериментами Либета: мы не можем обсуждать с людьми то, что они осознают - как не можем и лишить их осознанности. Если люди говорят, что у них имеется сознательное восприятие желания согнуть палец, мы не можем объявить эту сознательную потребность несостоятельной. Сознание - это первичный феномен, который экспериментатор не имеет права оспаривать.
        Если говорить менее технически, этот аргумент можно выразить так: на самом деле неважно, если кто-то говорит, что именно совет экспериментатора заставил людей начать воспринимать ощущения, о которых в нормальных условиях они и не подозревали (действительно, мало кто из нас отдает себе отчет в том, сколько раз мы сгибаем палец). Имеет значения то, что испытуемый воспринимает свое сознательное действие - и что мы можем соотнести это сознательное действие с другими измерениями. И неважно, какова наша научная теория - мы не можем отобрать у людей их восприятие. Потому что в этом случае мы бы изучали не сознание, а нечто другое.
        Но даже несмотря на то, что возражения Келлера и Хекхаузена не столь важны, результаты их экспериментов действительно являются важными: они воспроизводят результаты, полученные Либетом. На практике это означает, что ни одна незначительная деталь не подвела Либета в его исследованиях: деталь, которая значила бы, что он получил недостоверные результаты. Если другие смогли повторить те же эксперименты с теми же результатами, значит, есть основания им доверять.
        Для феномена задержки сознания имеются довольно сильные экспериментальные аргументы. Без сомнений, это вызывает определенные философские проблемы для здравого смысла. Но прежде чем мы коснемся таких воздушных материй, возможно, стоило бы сначала повернуть часы вспять на три десятка лет назад и спросить, что Бенджамин Либет вкладывал в свой вопрос о том, насколько отстает сознание.
        «Я не искал ничего конкретного, но когда я обнаружил полусекундную задержку, я тотчас же осознал: это должно быть важно, - комментирует свое открытие, сделанное в 60-е годы, Бенджамин Либет, которому сегодня уже за 70. - И я решил исследовать этот вопрос дальше».
        Оказалось, что человек способен что-то ощущать только после того, как кора его головного мозга стимулируется электрическими импульсами в течение по меньшей мере половины секунды. Более короткие раздражители вообще не ощущаются.
        Безусловно, человек не был создан для того, чтобы его мозг стимулировался электрическим током. Уж если эволюция нас и избавила от чего-то, так это от того, чтобы кто-то играл с нашим мозгом.
        Но наш щит против подобных раздражителей может быть пробит: череп можно вскрыть. Нейрохирургия - это не то, что делается ради развлечения. В 60-е годы нейрохирурги разработали метод для уменьшения хронических болей и серьезных неконтролируемых треморов, вызываемых болезнью Паркинсона, который в настоящее время считается весьма грубым. Они вскрывали череп и помещали в мозг нагревательный элемент. Когда температура достигала 60 градусов по Цельсию, начиналось разрушение групп нервных клеток, что облегчало хроническую боль и другие серьезные состояния пациента.
        Одним из ведущих специалистов в проведении подобных операций на мозге был ныне покойный Бертрам Файнстайн, хирург и физиолог госпиталя «Маунт Зион» в Сан-Франциско. Файнстайн согласился с тем, чтобы возможности, которые предоставляли подобные операции, были использованы для изучения того, каким образом мы функционируем. Он позволил своему хорошему другу Бену Либету из медицинского отделения Университета Калифорнии, Сан-Франциско, присутствовать во время операций.
        «Ни один другой хирург, кроме Файнстайна, не дал бы мне такого шанса, - объясняет Либет. - Большинство нейрохирургов заботятся только о том, чтобы вскрывать и закрывать обратно людские головы. Их не интересует то, что находится внутри».
        А вот Файнстайн позволил Либету туда заглянуть. «Я хотел выяснить, что нужно проделать с мозгом, чтобы пациент сказал: «Я это чувствую!».
        Бенджамин Либет воздействовал на открытый мозг пациентов Файнстайна короткими электрическими разрядами. Эксперименты были тщательно подготовлены таким образом, чтобы они минимально увеличивали продолжительность операции. Пациенты во время операции и эксперимента находились в полном сознании. Они давали на это свое полное согласие, а операция проходила без крови и боли.
        Тем не менее вряд ли это можно назвать особенно приятным видом исследований. Что вам за дело до человеческой головы? Почему бы не провести вместо этого те же эксперименты на животных?
        «Есть одна вещь, которую можно делать с пациентами и нельзя делать с животными: задавать вопросы, - объяснял Либет однажды весенним днем 1991 года в небольшом офисе, который был в его распоряжении в медицинском центре Университета Калифорнии на Парнасус Авеню в Сан-Франциско. К этому времени Бенджамин Либет был почетным профессором в отставке - но он продолжал исследовать то, что ему удалось обнаружить во время работы с Файнстайном и его пациентами. Когда он задавал пациентам вопрос «Что вы ощущаете», он получал несколько очень интересных ответов.
        Именно это и стало главной проблемой: не просто объективно наблюдать, как реагируют пациенты, но еще и выяснить, что сами они об этом думают и что они сами могут об этом сказать - сравнить мозг изнутри и мозг снаружи.
        Существенные сложности в понимании функционирования мозга через интроспекцию или самонаблюдение, которые обнаружили ученые, первыми работавшие в этой области, к примеру, Гельмгольц и Фрейд в 19 веке, заставили многих ученых потерять интерес к интроспекции. Такие темы, как сознание и сознательность были убраны с повестки дня, так как мы не можем полностью доверять тому, что люди сами о себе говорят. Мозг не может понять сам себя изнутри, и потому многие ученые начали изучать его исключительно снаружи, наблюдая объективные признаки активности мозга.
        Но тот факт, что мы не можем положиться на субъективное восприятие, не означает, что оно исчезает из жизни человека. Мало что в жизни может считаться более важным, чем субъективное восприятие того, что происходит (кто-то может даже сказать, что нет ничего важнее).
        Таким образом, нерешенным остается жизненно важный вопрос: каковы отношения между функционированием мозга, если рассматривать его снаружи и изнутри. Каковы отношения между тем, как событие записывается объективно и тем, как оно воспринимается на субъективном уровне.
        Поднять этот вопрос, не собираясь использовать одного, чтобы судить другого, было со стороны Либета настоящим мастерством гения. Именно поэтому невозможно было использовать животных: они не дают обратной связи о своем субъективном восприятии или дают ее в очень небольшом количестве.
        
        Карте тела в мозгу: кора получает информацию от всего тела. Но не все части тела занимают в коре равное место. (По Рейнфильду).
        Еще в 1956 году Либет внимательно и методично изучал вопрос, каким образом можно выразить отношения, существующие между тем, как разум видится снаружи, и тем, каким он выглядит изнутри. Больше всего он фокусировался на том, каков мозг изнутри: сознательные впечатления как первичный феномен, который не может быть сведен к чему-то еще. «Субъективное или интроспективное восприятие осознания чего-то - это первичный критерий сознательного восприятия», - написал Либет по поводу своих размышлений над результатами изучения пациентов Файнстайна. Другими словами, он не хотел рассматривать восприятие отдельно от человека: то, что человек воспринимает как сознательный опыт, непосредственно доступно только этому человеку. И это как раз то, что мы должны исследовать, когда хотим изучать сознание: разум, каким он видится изнутри.
        Если рассматривать снаружи, то разум представляет собой мозг. Так что вопрос заключается в следующем: что ощущается изнутри, когда мы раздражаем мозг снаружи? Не глаза, уши или позвоночный столб, а сам мозг. Напрямую - и с помощью его собственного языка: электрических импульсов. Ведь если мы стимулируем мозг через обычные каналы - органы чувств - у нас не будет представления о том, что происходит в процессе, пока раздражения не превращаются в субъективное восприятие.
        В конце 19 века наблюдения за пациентами позволили узнать, что электрическая стимуляция коры головного мозга ведет к физическим реакциям и ощущениям, к примеру, зуду в конечностях. Со времен первых варварских (и не пользовавшихся популярностью) исследований раненых солдат и лабораторных животных электростимуляция превратилась в очень важный метод изучения мозга. В 30-е годы группа ученых из Монреаля под руководством Уайлдера Пенфильда выполнила обширное исследование большого количества пациентов, целью которого было установить соответствие частей тела и областей коры головного мозга. Результатом исследования стала карта, показывающая, какие части коры получают информацию от различных частей тела, а какие используются для того, чтобы двигать этими же частями тела, и насколько велики эти области. Карта показывает, какие части тела занимают больше всего места в мозгу: рот, руки, лицо, ноги и гениталии. Именно в этом порядке. Каждая из этих частей является жизненно важной в своем роде.
        Электрическое раздражение областей мозга, отвечающих за восприятие прикосновений, приводит к тому, что тело ощущает на себе воздействие. У нас отсутствует чувство, которое могло бы сообщить о раздражении коры головного мозга. Ведь в нормальных условиях мозг защищен от подобных воздействий черепом. Этого никогда с нами не случается, так что и биологического смысла в подобных ощущениях нет. Если же мозг открыт, у вас будет гораздо более важная проблема, нежели переживать о том, будет ли стимуляция коры вызывать щекотку в пальцах ног.
        У коры головного мозга нет способности ощущать, так что на уровне восприятия любая стимуляция этой области будет проецироваться на тело. Мы ощущаем раздражители так, как будто стимулируется тело, а не мозг.
        Результат электрического воздействия на кору соответствует активности нервных клеток коры, которая возникает в случае сенсорного восприятия. Мозг не может отличить укол на коже от электрического тока, который действует на сам мозг: и то, и другое он воспринимает как укол на коже (если стимулируется та часть мозга, которая содержит центр ощущений кожных уколов). Электрические сигналы - это язык, на котором разговаривает мозг.
        Электрическая стимуляция позволила Бенджамину Либету воздействовать на мозг снаружи и в то же время задавать вопросы пациентам, у которых вскрыт череп и которые находятся в сознании, что именно они ощутили, когда он делал так и вот так.
        На пациентов воздействовали короткими электрическими импульсами в той части мозга, которая отвечает за ощущения на коже. Каждый импульс был очень коротким - менее тысячной доли секунды - но пациенты получали серии стимулов продолжительностью до нескольких секунд.
        «Я просто хотел узнать, что будет происходить. Я не пытался обнаружить ничего конкретного», - объяснял Либет. Но его ждал важный сюрприз. Если стимуляция коры происходила в течение менее половины секунды, пациент ничего не ощущал. «Они сообщали, что ничего не чувствуют, - говорил Либет, - даже когда сила отдельного импульса была достаточно велика, чтобы они могли ощутить серию подобных импульсов продолжительностью более половины секунды. Я сразу понял, что наткнулся на что-то важное».
        Но ведь когда мы уколем кожу, нам не требуется половины секунды, чтобы это почувствовать? Через органы чувств мы ощущаем раздражение, даже если оно будет очень коротким. Почему же коре головного мозга требуется так много времени, чтобы у нас возникли ощущения?
        Либет предложил этому объяснение: только когда кора стимулируется в течение половины секунды, ощущение становится сознательным восприятием. Сенсорный стимул вызывает каскад нейронной активности в коре мозга. Именно этот каскад ведет к сознательному восприятию полсекунды спустя.
        Эта теория выглядит довольно странно - ведь раздражение кожи немедленно приводит к сознательному ощущению. Как же тогда получается, что сознательное ощущение возникает у нас только после того, как мозговая активность длится полсекунды?
        Раздражение кожи ведет к возникновению электрической активности мозга. Эта электрическая активность соответствует раздражителю, которым Либет подвергал пациентов Файнстайна (они не ощущали разницы). Как же электрическая стимуляция мозга может соответствовать нейронной активности, которая возникает как результат сенсорного восприятия, если электрическая стимуляция должна продолжаться не менее половины секунды, прежде чем возникают ощущения? Раздражение кожи вызывает ощущения немедленно - а активность коры, которая необходима для передачи ощущения, должна длиться хотя бы полсекунды.
        «Полученный результат имел довольно тревожный подтекст, - писал психолог Брюс Бриджман. - Если мы не можем получить сознательное восприятие до тех пор, пока время стимулирования коры не достигнет половины секунды, как сознанию удается оставаться «в реальном времени»? Ведь мы совершенно точно не отстаем от событий окружающего мира на полсекунды».
        В 1979 году Либет и его коллеги опубликовали исследование, в котором сравнили непосредственную стимуляцию сенсорных областей коры головного мозга со стимуляцией кожи. Вопрос был таким: когда мы воспринимаем ощущение в результате раздражения кожи? В то время, когда это происходит? Или когда у нервных клеток сенсорного кортекса появляются эти полторы секунды, которые требуются, чтобы ощущение стало сознательным?
        Был получен ошеломляющий ответ: да, действительно, активность сенсорных участков коры головного мозга может длиться полсекунды, прежде чем возникнет сознательное восприятие - но испытуемые ассоциируют его с более ранней точкой во времени - а именно с тем моментом, в который в реальности происходила стимуляция! Сознание отстает, а наше объективное восприятие - нет!
        Основой для этого выдающегося открытия стало исследование, результаты которого Либет и его коллеги опубликовали в 1967 году. Когда происходит стимуляция органов чувств, в мозгу индуцируются потенциалы. Это изменения электрического поля мозга, и они отражаются на ЭЭГ. В норме ЭЭГ - это безопасная процедура, ведь электроды прикрепляются к наружной поверхности черепа. Но чтобы записать потенциалы, которые индуцируются очень маленькой стимуляцией, Либет размещал свои электроды непосредственно на поверхности мозга пациентов Файнстайна.
        Выяснилось, что очень слабые раздражения кожи, которые не приводили к сознательному восприятию, могли привести к выработке потенциалов. Это значит, что мозг смог зарегистрировать стимуляцию - но сознание не получило этой информации. Более мощные раздражители, конечно, также приводят к появлению потенциала и к тому же вызывают и осознание.
        Это очень мощное прямое доказательство того, что подпороговое восприятие действительно имеет место: Либету удалось продемонстрировать, что мозг зарегистрировал факт раздражения кожи - а сознание нет.
        Пациенты также не сообщали ни о каких сознательных ощущениях, когда Либет привлекал их внимание к раздражителю. Но их вызванный потенциал показывал, что мозг зарегистрировал раздражение. «Этот факт можно использовать как указание на возможный физиологический базис так называемого подпорогового восприятия», - писал Либет и его коллеги в журнале «Science» в 1967 году.
        В этих экспериментах Либету также удалось напрямую вызывать стимуляцию сенсорного кортекса. Было показано, что набор быстрых раздражителей на сознательном уровне не ощущался, в то время как более длинные раздражители ощущались. Это соответствовало тому, что было впервые обнаружено во время исследований пациентов Файнстайна.
        Либет обнаружил две составляющих того способа, каким мозг получает сообщения из внешнего мира: 1) изменение ЭЭГ, которое происходит без осознания и 2) электрическая активность, которая после половины секунды ведет к осознанности.
        Раздражитель, который ведет только к изменениям в ЭЭГ, не обязательно вызывает осознанность. Стимуляция, достаточно мощная или достаточно длительная, чтобы вызвать электрическую активность хотя бы на полсекунды, ведет к осознанности.
        Первоначальная стимуляция кожи может быть очень короткой, но она ведет к каскаду активности в сенсорном кортексе, что полсекунды спустя ведет к осознанности.
        Таким образом, все на сцене готово для интересного вопроса, ответить на который можно было бы в операционной Файнстайна: когда мы воспринимаем раздражение кожи, которое после полусекундной активности мозга ведет к осознанности? Воспринимаем ли мы его тогда, когда оно происходит, или через полсекунды?
        Чтобы урегулировать этот вопрос, Либет представил очень изящно обставленный эксперимент, который привел к его открытию 1979 года. Он выполнял стимуляцию сенсорных зон коры мозга таким образом, что у испытуемого на одной руке возникало ощущение щекотки, и одновременно с этим подавал сигналы на кожу другой руки.
        Это значило, что он мог просто спросить пациента: «Что вы ощутили сначала - левую руку или правую?». Пациент мог ответить: «Сначала правую», «Сначала левую» или «Одновременно».
        Обстановка эксперимента позволяла Либету менять порядок подачи сигналов - кора мозга или кожа - и интервал между ними.
        Во время эксперимента ни пациент, ни наблюдатель не знали, какой раздражитель давался первым. После огромного количества подобных попыток Деннис Перл, статистик, смог провести анализ того, сколько времени потребовалось каждому раздражителю, чтобы достичь сознания.
        Изящество подобного подхода заключалось в том, что Либет просил пациентов дать информацию в размере всего одного бита - левая или правая (1,5 бит на самом деле, так как есть еще и третья возможность - одновременно). Восприятие сводилось к тому, в чем сознание преуспело - опознавании последовательности и ее обсуждению. Неразрешимая проблема указания точного времени восприятия была решена сравнением ощущений от покалываний на двух руках, которыми снабжен человек.
        Либет предполагал, что ему удастся показать: коре головного мозга требуется активность на протяжении 0,5 секунд, прежде чем появится сознательное восприятие раздражителя безотносительно того, откуда он исходит - с кожи или от коры мозга.
        Если сигнал подавался на левую руку, в то время, когда кора раздражалась в месте, соответствующем правой руке, восприятие кожного раздражителя должно было прийти в последнюю очередь. В конце концов потребуется же полсекунды, чтобы воспринятое достигло сознания.
        Но оказалось, что это не так. Даже в том случае, когда подача сигнала на левую руку не начиналась ранее, чем через 0,4 с после подачи сигнала на кору в месте, соответствующем правой руке, пациент говорил: «Сначала левая». Странный результат: нам требуется 0,5 секунд, чтобы осознать подачу сигнала на кору головного мозга. Аналогичного можно было бы ожидать от раздражения кожи, так как необходимо возникновение определенного уровня нейронной активности прежде, чем стимул будет воспринят. Сигнал, который подается на кожу, может проскочить раньше стимуляции сенсорного кортекса.
        Либету пришлось вносить в свою теорию изменения. Он мог либо отказаться от идеи, что когда раздражитель подается на кожу, ему требуется 0,5 секунд активности коры, чтобы быть воспринятым - а этого он делать не собирался - либо пришлось бы создать более широкую теорию.
        Ему не слишком хотелось менять свою точку зрения на то, что сознательному восприятию предшествуют 0,5 секунд мозговой активности. Эта точка зрения имела мощное подтверждение. Либет уже продемонстрировал, что подача сильного сигнала на кору через 0,2 секунды после того, как сигнал был подан на кожу, приводила к тому, что пациенту так и не удалось ощутить сигнал на коже! Если задержка в 0,5 с между сигналом на коже и его осознанием отсутствует, сложно понять, почему более поздний сигнал, поданный на кору, приводит к тому, что кожный раздражитель вообще не осознается.
        Тогда Либет решил расширить свою теорию: в регистрации кожного сигнала участвуют два элемента. Один отмечает время - а другой ведет к осознанности.
        В 1967 году исследование показало, что «мозг выдает индуцированный ответ в виде изменения схем ЭЭГ в том числе и тогда, когда сигнал на коже не воспринимается сознанием, к примеру, потому, что он очень слабый. Этот индуцированный ответ сам по себе не ведет к осознанности, но он (или она?) появляется очень быстро после подачи сигнала на кожу - примерно через 0,02 с.
        Теория была такой: осознанность наступает через 0,5 с после подачи сигнала на кожу. Но она воспринимается так, как если бы она происходила в тот момент, когда мозг выдавал индуцированный ответ. Происходит субъективная подвижка во времени, и раздражение кожи сознательно воспринимается так, как будто оно появилось в тот момент, когда осознанность еще не пришла, но мозг уже отреагировал подсознательно. И этот момент находится ближе к тому моменту, когда был подан сигнал на кожу, чем к тому, времени, когда мы его осознаем.
        Субъективное восприятие отнесено назад по времени, и мы воспринимаем это так, как будто осознанность появилась в тот момент, когда ЭЭГ мозга показывает индуцированный ответ. Это происходит примерно через 0,02 с после того, как сигнал подан на кожу - намного раньше, чем те 0,5 секунд, которые необходимы для возникновения осознанности. Событие, которое используется в качестве маркера времени - ЭЭГ - само по себе не может вызывать осознанность. Только через полсекунды электрической активности осознанность устанавливается.
        Другими словами, сознательное восприятие проецируется назад во времени точно так же, как и подача сигнала на сенсорные участки коры мозга проецируется на тело.
        То, что мы воспринимаем - это ложь, так как мы воспринимаем это таким образом, будто мы воспринимаем это еще до того, как воспринимаем. Но в этом обмане есть и рациональное зерно, так как нам необходимо знать, когда нашу кожу укололи, а не когда мы смогли это осознать.
        Подача сигнала на кору головного мозга, с другой стороны, не обладает подобным свойством перемещения во времени. Она воспринимается после того, как пройдут 0,5 секунд, и через 0,5 секунд после того, как она происходит. В субъективном времени сдвигается только реальное (в биологическом смысле - реалистичное) раздражение наших органов чувств, нашей кожи. Подобному редактированию не подвергается нечто столь неестественное, как подача сигнала на кору головного мозга.
        
        Электрическое поле мозга показывает «индуцированный ответ» очень быстро после подачи сигнала на кожу. Сам по себе он не может вызывать осознанность, но он нужен для определения времени стимуляции кожи (по Либету).
        Такова была теория Либета. Но теория - это одно, а наблюдение - это другое. Либет придумал исключительно интересный эксперимент, который позволил бы выяснить, состоятельна ли эта теория. «Я бы никогда не осмелился опубликовать эти результаты, если бы не результаты контрольного эксперимента», - объяснял он много лет спустя.
        У млекопитающих имеются два совершенно разных пути, по которым сигналы достигают коры головного мозга. Одна из этих систем очень стара и имеется у многих других живых существ.
        Другая система моложе, и обнаруживается она в основном у людей и обезьян. Старая система известна как неспецифическая, в то время как другая носит название специфической системы, так как она соединяет сигналы определенного типа сенсорной модальности со специфической областью головного мозга.
        Идея эксперимента Либета была такова: если подавать сигнал на область таламуса, который находится непосредственно под корой, через который проходит специфическая система, сколько пройдет времени, пока мы не начнем что-то ощущать - и когда мы начнем ощущать?
        
        Специфическая и неспецифическая нервная система. Специфическая нервная система соединяет определенные части тела с определенными частями коры головного мозга. На своем пути эта система проходит через область таламуса, известную как вентробазальное ядро. Неспецифическая система собирает информацию со всего организма в таламус, который подает эту информацию на весь церебральный кортекс.
        Хитрость этого метода заключается в том, что стимулирование соответствующей зоны таламуса является для организма столь же необычным и неестественным, как и стимулирование кортекса. Здесь также проходит полсекунды до того, как появляются первые ощущения. Но подача сигнала на эту область также приводит к появлению индуцированного ответа в схеме ЭЭГ коры мозга.
        Другими словами, стимуляция специфической области таламуса, через которую проходит специфическая система, выглядит на ЭЭГ как стимуляция кожи, но в плане полусекундного отставания она сходна с подачей сигнала на кору.
        Либет предполагал, что стимуляция таламуса будет напоминать стимуляцию кожи и в плане субъективного ощущения времени. В то же время мы говорим о неестественной стимуляции, которая вообще не может быть нами воспринята, если продолжительность ее составит менее половины секунды.
        Такой подход позволяет избежать невозможности сравнения подачи сигнала на кожу и на кору: вот в чем заключалась идея Либета - и в том, и в другом случае прежде чем эти сигналы осознаются, потребуется половина секунды нейронной активности. Но сам сигнал, подаваемый на кожу, может быть очень коротким, даже если он запускает каскад активности, которая продолжается в течение половины секунды.
        Стимуляция таламуса напоминает стимуляцию кортекса за исключением того факта, что она дает на ЭЭГ те же эффекты, как и стимуляция кожи.
        Таким образом, задав вопрос «Относится ли это и к стимуляции таламуса?» Либет мог проверить идею о том, что обратный перенос субъективного времени происходит еще до момента сознательного восприятия. Если относится, пациент должен ощущать, что стимуляция таламуса начинается тогда, когда она начинается - даже если это становится сознательным восприятием только в том случае, если воздействие продолжается как минимум полсекунды. Если стимуляция продолжается менее 0,5 с, она никогда не станет сознательным впечатлением. Но если она длится дольше, она воспринимается так, как будто действительно начинается в тот момент, когда начинается воздействие.
        Более нормальные факторы применимы к стимуляции кортекса. Через 0,5 секунды сигнал воспринимается так, как будто он начался через 0,5 секунд. И не раньше.
        Таким образом, теория об обратном переносе субъективного восприятия времени может быть проверена так: нужно выяснить, имеет ли место при стимуляции таламуса тот же феномен, который мы наблюдаем при стимуляции кожи. Выяснилось, что да.
        Пациенты Файнстайна воспринимали стимуляцию таламуса в то же самое время, когда она происходила - то есть в соответствии с моментом возникновения индуцированного ответа - через 0,02 секунды после подачи сигнала.
        Эффект обращения во времени был доказан.
        Невролог сэр Джон Экклз и философ сэр Карл Поппер в своей замечательной книге «Человек и его мозг» писали: «Эта процедура датирования прошлым не объяснима ни одним нейрофизиологическим процессом». Экклз и Поппер были не единственными, кто был изумлен. Многие философы попытались доказать несостоятельность результатов исследования 1979 года.
        Патрисия Черчленд написала в 1986 году в журнале «Нейрофизиология»: «Согласно Экклзу и Либету, исследования показали, что ментальное событие по времени предшествует мозговому состоянию, которое является его причиной». Но Либет этого не утверждает. Он утверждает только, что это именно так воспринимается нами.
        Другие называли результаты противоречащими сами себе, несоответствующими или доказывающими, что человек не обладает свободной волей, как будто все предопределено. Но все эти аргументы недостаточно серьезны, чтобы освободить нас от полученных Либетом странных результатов.
        Среди попыток интерпретировать результаты Либета есть и мнение, что сознание вообще не может быть привязано ко времени. Эту идею предложил физик Роджер Пенроуз в своей книге «Новый ум императора», в которой он суммирует результаты Либета 1979 года и затем пишет: «Я полагаю, что мы на самом деле поступаем очень неправильно, когда применяем обычные физические законы времени, имея дело с сознанием!». Но Пенроуз не предложил никакого рецепта того, каким образом нам стоит рассматривать феномен сознания. Он просто указывает на то, что здесь могут крыться фундаментальные проблемы.
        Другим ученым, который предложил интерпретацию, включающую отказ от идеи единства времени, воспринимаемого сознанием, был американский философ Дэниел Деннетт из Университета Тафта в Массачусетсе. В июне 1992 года Деннетт представил статью для обсуждения в журнале «The Behavioral and Brain Sciences». Он и его коллега Марсель Кинсборн предложили Модель множественных потоков, которая предполагает, что в сознании не существует определенного потока времени, а есть множество различных потоков, которые присутствуют одновременно. Деннетт полагает, что эта модель, которая также представлена в книге «Объяснение сознания», объясняет результаты Либета лучше, чем это делает сам Либет. Естественно, что Либет эту точку зрения оспаривает.
        Главная проблема модели Деннетта заключается в том, что идея множества потоков сознания, существующих параллельно, не объясняет отчетливого ощущения единства, которое человек субъективно испытывает, находясь в сознании. Не объясняет она и реальную проблему: как все наши восприятия и мысли способны координироваться в иллюзию, что решения принимаются сознанием?
        Отправная точка идей Деннетта и Кисборна заключается в проблеме связывания, о которой мы говорили в предыдущей главе. Их работа, в частности, по той причине, что Деннетт считается одной из главных фигур философии сознания в Америке, может служить знаковой: проблема связывания действительно вскоре включится в повестку дня и философов, и физиологов. Как вообще возможно, что информация из окружающего мира, которая требует различного времени обработки мозгом, складывается вместе в восприятие мягко синхронизированной реальности, которое мы все воспринимаем как должное - каждую из 2 миллиардов секунд жизни?
        Задержка сознания, которую продемонстрировал Либет, дает нам время решить эту проблему: прежде чем мы можем воспринять окружающий мир, проходит немного времени. А мы просто переносим это восприятие назад во времени, и получается, что мы воспринимаем мир в нужное время. У млекопитающих есть способ передачи сигналов из окружающего мира в «восприниматель» - и таким образом они получают информацию о том, что происходит, хотя на самом деле воспринимают события несколько позже.
        Это подобно слепому пятну глаза: в том, как мы ощущаем мир, могут быть определенные погрешности - однако мы их не воспринимаем. Наше сознание отстает и делает все возможное, чтобы скрыть этот факт - от себя самого. Сознание обманчиво. Сознание обманывает само себя. И это весьма хорошее средство. Конечно, когда для этого есть время.
        Любой, кто когда-нибудь усаживался на кнопку, знает: нам вовсе не нужно полсекунды, чтобы среагировать. Но ведь большинство из нас вскакивают с кнопки еще до того, как успевают что-либо обдумать. Сознанием люди пользуются гораздо меньше, чем думают - и уж точно не тогда, когда им неудобно сидеть.
        Исследования сознания, предпринятые Либетом, и их основа, лежащая прямо в мозге, включают в себя две части. Первая - это исследования пациентов Бертрама Файнстайна, которые привели к удивительному знанию: оказывается, прежде, чем возникает сознание, требуются полсекунды активности мозга. Эти исследования позже привели к еще более удивительному осознанию того, что сознание осуществляет обратную реорганизацию во времени, в результате чего осознание внешних раздражителей воспринимается так, как будто оно произошло немедленно после подачи сигнала, даже при том, что на самом деле до момента осознания проходит половина секунды.
        После смерти доктора Файнстайна в 1978 году Либет начал применять другие методы: изучение нормальных ЭЭГ у здоровых людей. В качестве отправной точки этих исследований был использован потенциал готовности. Они показали, что сознательное восприятие сознательного решения предпринять какое-то действие появляется через 0,35 секунд начала работы мозга.
        Вместе эти два набора исследований позволили получить замечательную картину: для того, чтоб появилось сознание, необходима активность мозга в течение почти половины секунды. Это касается как сенсорного восприятия, так и принятия решений. В первом случае субъективное восприятие переносится назад во времени, так что оно ощущается, как будто происходит в то же самое время, когда подается сигнал. Когда сознание принимает решение произвести действие, это решение воспринимается как первый шаг процесса. А та активность, которая происходит в течение почти половины секунды, вообще не воспринимается.
        В 1991 году Бенджамин Либет и несколько его коллег опубликовали исследование в журнале «Мозг», которое разом подтвердило и теорию о половине секунды, необходимых для формирования сознания, и существование подпорогового восприятия.
        В исследовании принимали участие пациенты, в мозг которых были помещены электроды для уменьшения болевых ощущений - как и в случае с пациентами Файнстайна. Когда Либета спросили, не считает ли он подобный способ получения научных знаний слишком жутким, он ответил, что пациентам нравилось подобное разнообразие методов лечения.
        И действительно, исследования, в которых эти пациенты принимали участие, были довольно интересными. Им нужно было угадать, получают ли они удар током! Но это не имело ничего общего с болью: речь шла об ощущениях на самой грани подпорогового восприятия. Пациентов подвергали сериям коротких и длинных раздражений электрическим током через электроды, помещенные в таламус. Короткие длились менее половины секунды, остальные немного дольше. Сознательно воспринимались только длинные последовательности. Потом пациентам нужно было угадать, получают ли они разряд тока в данный момент.
        Если они получали последовательности длинных разрядов, у них возникали сознательные ощущения - и неудивительно, что они давали ответ «да». Но если они получали короткие разряды, они все равно могли давать правильный ответ. Хотя они этого и не осознавали, их организм мог отреагировать на раздражитель, что вело к «правильному» угадыванию.
        Стимуляции продолжительностью в четверть секунды оказалось достаточно, чтобы они могли угадывать правильно, сами не зная, как они это делали. Стимуляции в полсекунды было достаточно, чтобы они сознательно определяли, каким образом им удается дать правильный ответ.
        Этот результат подтвердил идею Либета о том, что требуется полсекунды, чтобы человек начал осознавать, и что разница сознательного и подсознательного заключается в том, составляет ли продолжительность процесса именно половину секунды.
        Сознание наделяет своего обладателя картиной мира и картиной себя как активного игрока в этом мире. Но обе эти картины подверглись существенному редактированию: картина ощущений отредактирована таким образом, что сознание не знает о том, что другие части тела уже, возможно, получили это ощущение за полсекунды до того, как возникло осознание. Сознание скрывает любое подпороговое восприятие - и реакцию на него.
        Аналогично искажается и картина действий самого субъекта: сознание представляет себя как инициатора действий. Но оно таковым не является, так как события уже начинают развиваться к тому времени, когда появляется сознание.
        Сознание - это обманщик, которому требуется достаточно сильная подтасовка наших мирских данных. Но как раз это и является сутью сознания: отсеиваются огромные количества информации, и то, что присутствует - это как раз то, что имеет значение. Нормальному сознанию совершенно все равно, начинается ли потенциал готовности за полсекунды до того, как появляется сознание. Для него важно знать, какие действия решено предпринять. Или что ощущается на коже. Как это выглядит, когда мы открываем череп пациента или заставляем студентов сгибать пальцы, почти неважно: важно то, что сознание возникает тогда, когда мы уже отсеяли всю ненужную нам информацию.
        На самом деле задержка Бенджамина Либета в полсекунды для этих целей является весьма удобной. В конце концов, понятие логической глубины Чарльза Беннетта указало, что для обретения сознания необходимо заплатить определенную цену, и эта цена - время. И вот теперь Бенджамин Либет дает нам полсекунды, чтобы с ней поиграть. Половина секунды для самого мощного компьютера в мире (мозга), который должен уменьшить 11 миллионов бит ощущений до 10 -15 бит сознания - и стереть все следы. Безусловно, это очень много времени. Блестящий теоретический вызов для области, которая называется «вычислительная нейронаука»: у нас есть тысяча миллиардов нейронов, полсекунды, и задача уменьшить 11 миллионов бит до 16 бит таким образом, чтобы эти 16 бит служили картой к этим 11 миллионам. В принципе эта задача может быть решена уже через несколько десятилетий. Половина секунды - это пограничное условие вычислительной задачи, что делает возможность решения этой проблемы интуитивно ясным. Так что все хорошо.
        Но как же свободная воля? Забудьте о том, что нам удалось встать с кнопки без особых дискуссий: означают ли открытия Бенджамина Либета, что у нас нет свободной воли? Ведь что, кроме сознания, может демонстрировать свободную волю? Если мозг уже находится в действии к тому времени, когда мы полагаем, что это мы решили получить удовольствие - никакой особой свободной волей мы не обладаем.
        Если вернуться к эксперименту Либета с потенциалом готовности, то здесь есть очень важная деталь, которую мы пока не обсуждали: сознание может появляться после того, как мозг уже начал действовать - но оно появляется еще до того, как начинает действовать наша рука.
        С того момента, когда у нас возникает сознательное ощущение принятия решения, и до того, как это решение выполняется, проходит 0,2 секунды. Может ли наше сознание остановить действие еще до того, как оно начнет выполняться?
        Это и есть спасение, которое Бенджамин Либет оставляет для свободной воли: право вето. У сознания есть достаточно времени, чтобы запретить действие, прежде чем оно будет выполнено. У Либета даже есть экспериментальное подтверждение того, как работает подобный механизм вето: когда его испытуемые сообщали о том, что они отказались от выполнения действия, которое ранее решили выполнить, у них возникал потенциал готовности. Но к концу он выглядел по-другому (когда приближалось время действия) по сравнению с тем, что фиксировалось, когда действие выполнялось. Испытуемые могли себя прервать. Так что они обладали свободной волей: сознание не может инициировать действие, но оно может решить, что его не стоит выполнять.
        Либет развил теорию вето для свободной воли и работы сознания: «Процессы, которые ассоциируются с индивидуальной ответственностью и свободой воли, не инициируют добровольное действие - но выбирают и контролируют добровольные результаты».
        Эта точка зрения особенно интересна, в том числе и не в последнюю очередь в историческом плане: свободная воля работает через выбор, а не через намерение. Свободная воля больше соответствует тому, как окружение формирует эволюцию живых организмов методом естественного отбора, чем сознание соответствует тому дизайну или схеме, которую большинство из нас спонтанно представляют, когда мы думаем о том, как принимаем сознательные решения в жизни.
        Сознание не является высшим подразделением, которое посылает сообщения своим подчиненным в мозгу. Сознание - это инстанция, которая выбирает между множеством опций, которые предлагает нам бессознательное. Сознание работает путем отбрасывания предложений, отсеивания решений, которые делает подсознательное. Сознание отсеивает информацию, отвергает альтернативы - «нет, спасибо!»
        Понятие сознания как вето отличается красотой и богатством содержания. Оно родственно дарвинизму, и естественный отбор - это не единственная параллель, которую оно приводит на ум.
        Принцип вето всегда присутствовал в человеческой морали.
        «Многие этические структуры, в том числе и десять заповедей, являются предписанием не поступать определенным образом, - писал Бенджамин Либет в 1985 году. Он добавлял: - Если окончательное намерение действовать возникает бессознательно, само по себе появление намерения нельзя предотвратить сознательно, хотя его проявление в виде моторного действия и можно контролировать сознательно.»
        Либет проводит различие между физическим действием и нашим побуждением действовать как умственным феноменом. Мы можем контролировать свои действия - но не свои побуждения, заключает он.
        И это очень глубокое различие, потому что есть большая разница между восприятием морали, которая говорит вам, что мы можем делать, и морали, которая говорит вам, какие желания у вас могут возникнуть.
        Как говорит Либет: «Как еще могли бы работать подавленные потребности Фрейда? Если нет разницы между побуждением действовать и действием, подавления вообще никак бы не работали. Для подавления нужно время!».
        Но Фрейд - не единственный, кого Либет поддержал своими открытиями. Есть еще и его собственная религия. Бенджамин Либет - американский еврей во втором поколении. Его родители, настоящая фамилия которых была Либецкие, иммигрировали из СССР в Чикаго, а затем переехали в Сан-Франциско, где Бенджамин мог удерживать под контролем свою астму.
        Между иудаизмом и христианством существует очень большая разница в том, что можно и чего нельзя делать. Иудаизм выражается в запретах. Нельзя убивать, красть, прелюбодействовать и т.д. Десять заповедей из Старого Завета являются моральной основой иудейской веры.
        А вот христианство выражается распоряжениями - оно осуждает само желание делать то, что запрещают делать десять заповедей. Грех хотеть чего-то, чего хотеть нельзя, даже если ты не будешь этого делать.
        «Вы когда-либо слышали о рабби Хиллеле? - спросил меня Бенджамин Либет, когда мы обсуждали его теорию вето. - Еще за 50 лет до Христа он сказал: «Не поступай с другими так, как ты не хотел бы, чтобы поступали с тобой!». Это гораздо более ясное правило, чем христианское «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой». Если об этом задуматься, то значения совершенно разные!» - говорит Либет.
        И действительно: мужчина может знать несколько женщин, которые вовсе не хотели бы, чтобы он поступил с ними так, как он хотел бы, чтобы они поступили с ним!
        Бенджамин Либет ссылается на американского философа Уолтера Кауфманна из Принстона и его книгу «Вера еретика».
        Кауфманн указывает на огромную проблему, которая стоит перед христианскими теологами уже много лет: они пытаются превратить идею «поступай так, как хочешь, чтобы поступили с тобой» в практическое моральное руководство. «Каждый, кто попытается жить по заповедям Иисуса, станет невыносимым наказанием для окружающих, - пишет он. - Попробуйте, к примеру, извлечь из заповедей Иисуса правила межполовой этики».
        Рабби Хиллель создал свою формулу, когда язычник заявил ему, что он хочет изучить всю Тору - свод законов - «при условии, что ты сможешь научить меня Закону, пока я стою на одной ноге». Хиллель сказал ему: «То, что тебе не нравится, не делай другим - это и есть весь Закон; все остальное - комментарии, иди и учись!»
        Хиллелю удалось сжать все десять моисеевых заповедей в одну формулу, которая сохраняет логическую структуру заповедей и их запретительную природу. Мораль - это вопрос того, чего нельзя делать. И опять-таки, это означает, что мораль - это не вопрос того, что человеку может захотеть сделать; мораль - это вопрос того, что человек делает.
        Происхождение христианства тесно связано с отрицанием подобного способа мышления. В Нагорной проповеди Иисус говорит: «Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду… Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем… И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и предзнаменование».
        Нагорная проповедь вводит ментальную этику: не только нельзя возлежать с женой соседа - нельзя этого даже желать. Нельзя даже воображать ее.
        «Это подбросило Джимми Картеру несколько проблем», - рассмеялся Бенджамин Либет, вспомнив об одном из самых сумасшедших эпизодов американской политики. Кандидата в президенты Картера во время интервью для «Плейбоя» спросили, был ли он когда-нибудь неверен своей жене. Нет - но хотелось, ответил он. Это не согласуется с христианской культурой, и его утверждение вызвало целую волну протеста.
        Второй момент в Нагорной проповеди - это золотое правило: поступай так, как хочешь, чтобы поступали с тобой - то есть указание того, как действовать, а не запрет на действие.
        Христианство говорит, что мы должны поступать правильно и даже не думать о том, чтобы поступить плохо. Иудаизм говорит: нельзя делать то, что плохо. Христианский запрет касается желания поступить плохо. Иудаизм же относится к самому действию. Затем христианство добавляет, что поступать нужно правильно.
        В свете теории вето Либета разница между иудаизмом и христианством выявляется очень четко. Если ваше сознание не имеет возможности контролировать потребность в действии (так как оно даже не знает о том, что такая потребность возникла), сложно сказать, каким образом мы тогда можем отвечать за свои потребности и мечты. Если знания, полученные Либетом в результате эксперимента, верны, то выполнение христианского запрета желать жену соседа или не хотеть прикончить своего босса может оказаться под угрозой. Ведь наше сознание не может контролировать наши желания.
        Вы можете возразить: чтобы это сказать, не нужны никакие научные эксперименты. Но не будет ли это с вашей стороны простой легкомысленностью? История христианства - это во многом история греха и спасения, людей, которые борются со своими греховными мыслями, и вечных попыток не быть введенными в искушение. Уолтер Кауфманн говорит об этом так: «Христианство потерпело моральное поражение не потому, что христиане были христианами в недостаточной степени, а вследствие самой природы христианства». Христианству всегда удавалось заставить людей ощущать себя так, как будто их греховные мысли были их собственной личной проблемой.
        И вот появляется еврейский нейрофизиолог и говорит нам, что согласно его теориям, сознание вообще не в состоянии контролировать желания, которые ему предлагаются.
        Бенджамин Либет и его эксперименты с исключительной точностью указывают на различия между Старым и Новым заветом, между иудаизмом и христианством. Разница между тем, что мы можем делать и что нам позволено хотеть делать - это старая традиция европейской культуры.
        Если сознательное «Я» не имеет возможности контролировать свое желание действовать, как мы можем осуждать людей, которые испытывают похоть каждый раз, когда видят жену соседа? Но именно это - контролировать - нам нужно делать согласно Нагорной проповеди.
        Верно и обратное: открытия Либета также указывают и на проблемы иудаизма: что люди имеют право думать и чувствовать друг насчет друга все, что хотят - постольку, поскольку они не облекают это в действие. «Только действия, совершенные в реальности, могут иметь практическое значение для других людей», - так говорит Либет о том, насколько моральным будет позволять людям думать о других все, что им угодно. На практике значение имеют не ваши намерения, а ваши действия - это сущность иудейской этики. Но верно ли это? И каковы будут последствия, если нет?
        Иудаизм может легко стать духовной лицензией на возникновение жестоких и злых чувств и желаний относительно других людей. Но если вы не действуете так, как не хотели бы, чтобы действовали по отношению к вам (или делали что-то, что противоречит десяти заповедям), то что бы вы ни думали или чувствовали - все ОК. Отсутствие кода ментальной этики в иудейской традиции может привести к той форме внутренней жестокости и злобности, которую изображает Шекспир в образе Венецианского купца.
        И это допустимо, так как иудаизм говорит: на других людей влияют только действия. Но это попросту неправда, хотя с научной точки для подобной веры не было оснований вплоть до последних десятилетий.
        Проблема заключается в том, что если такие вещи, как подпороговое восприятие и прайминг, действительно существуют, на самом деле мы знаем гораздо больше о том, что думают и чувствуют другие люди, чем знает наше сознание. И потому то, что мы думаем о других людях и ощущаем по отношению к ним, имеет значение, даже если наш сознательный здравый смысл говорит нам: мы никому не делаем ничего плохого, хотя в глубине души знаем, что они заслуживают хорошего шлепка.
        Если бы на других людей оказывало влияние только то, что мы говорим и делаем, мы могли бы думать все, что угодно и чувствовать себя как угодно - это не имело бы никакого значения. Но подобная точка зрения на человека не соответствует реальности. На самом деле открытия Либета можно сравнить с бумерангом для иудейского восприятия морали: как раз потому, что наше сознание отстает, сложно контролировать, сколько наших мыслей смогут претвориться в действие.
        Проблема иудаизма заключается в том, что он разрешает внутреннюю жестокость, которую сознание на самом деле не в состоянии контролировать, так как изнутри нас исходит гораздо больше, чем нам известно на сознательном уровне. К примеру, через язык тела. Проблема же с христианством заключается в том, что оно требует внутренней чистоты - но требует ее от нашего сознания, которое не имеет возможности управлять тем, что происходит в уме человека.
        Вместе эти две проблемы указывают на то, что в результате нашего вновь обретенного понимания значения сознания на повестке дня может появиться радикальная ревизия фундаментальных вопросов морали.
        Но теория вето интересна не только в свете обсуждения высоких моральных материй. Она представляет исключительный интерес и в отношении самых рутинных вопросов.
        Вето Либета - это очень красивое описание того, как работает сознание. Но это также, возможно, создает самую неверную картину того, что означает быть человеком в повседневной жизни.
        Вспомните фундаментальное правило: только сознание сознательно. В данном контексте это означает, что сознательное вето может наложить только сознание. Мы, конечно, можем наложить бессознательное вето на различные бессознательные желания - но это не имеет ничего общего с сознанием.
        Сознательное вето - это вето, о котором мы знаем. Так что мы можем спросить себя: как часто мы накладываем вето на решение за 0,2 секунды до того, как начнется его выполнение.
        Ответ, конечно, будет таким: бывают определенные ситуации, в которых мы постоянно и сознательно накладываем вето на свои побуждения. Но в других обстоятельствах делаем это редко. Вето часто появляются только в тех ситуациях, которые сами по себе не часты.
        К примеру: когда мы нервничаем, стесняемся, спотыкаемся о собственные ноги, запинаемся, садимся, встаем, резко жестикулируем, начинаем что-то и бросаем на полпути, говорим: «Да, конечно… нет, я не это имел в виду», оскорбляем и путаем окружающих самыми странными изречениями.
        Или когда мы изучаем что-то новое и сложное: язык, танец, игру. Мы неловки и неуклюжи, мы болезненно осознаем, что можем делать и чего не можем, мы останавливаем себя на половине движения и стоим, выглядя как робкие новички - каковыми и являемся.
        Или когда есть что-то, что действительно важное для нас, и по этой причине - именно по этой причине - мы делаем из себя полных дураков и все портим. Как Вуди Аллен в фильме «Сыграй еще раз, Сэм», прерывающий сам себя неподобающим образом, пытаясь наладить контакт с женщинами.
        Другими словами, это очень неприятные ситуации, в которых мы осознаем себя и осознаем тот факт, что останавливаем свои побуждения к действию.
        Накладывать запрет на побуждения к действию нас заставляет не только страх перед божественным наказанием. Это сам по себе неприятный процесс. Неловкий. Неуклюжий. Напряженный.
        Мы прерываем себя, так как можем быть не уверены в своей способности действовать, или от страха того, что окружающие нас осудят. Мы боимся быть осмеянными. Сознательно, мы склоны судить себя, смотреть на себя со стороны, видеть себя так, как видят нас другие люди.
        Сознательное вето является обязательным только потому, что существует разница между тем, чего хочет сознательная воля и тем, что требуют подсознательные желания. Вето, которое накладывается на нечто подсознательное, отражает тот факт, что существует разница между тем, чего хочет сознательное и чего хочет бессознательное.
        Не существует пределов, до которых люди могут накачивать себя коктейлями, транквилизаторами и другими наркотиками, чтобы выйти за пределы этих сознательных запретов. Мы очень сильно хотим уйти от ситуаций, когда что-то себе запрещаем - и это не имеет даже отдаленного отношения к тому, являемся ли мы христианами или евреями.
        Но это отлично соответствует способу мышления Либета. В письме по поводу вето в нашей повседневной жизни Либет пишет: «Я полагаю, что ваше замечание о сознательных запретах, которые чаще используются в неприятных ситуациях, действительно неплохое. Но я бы не стал минимизировать его важность и для многих по меньшей мере нейтральных ситуаций - к примеру, когда мы подавляем желание что-то сказать человеку (по поводу его/ее внешности или поведения), или подавляем стремление остановить ребенка прежде, чем он сделает то, что собирается сделать (в случае, когда для его развития лучше, чтобы он это сделал) и т.д. Но ваше замечание о запретах в конфликте между сознательной волей и подсознательно появившимися желаниями и др. не тривиально, и его стоит учесть.» В начале 20 века датский философ и физиолог Харальд Хоффдинг сформулировал эту мысль предельно ясно, даже несмотря на то, что он, конечно, не был знаком с теорией вето или идеей запретов как ассоциирующихся с дискомфортом. Выделено курсивом самим Хоффдингом:
        «Когда подсознательные стремления действовать имеют то же направление, что и сознательные мысли, и чувства, заметить их нелегко… Их сила чаще всего соединяется с силой сознательных мотивов, которым и приписывается честь или позор за все совершенное действие».
        Другими словами, мы замечаем подсознательное только тогда, когда оно идет наперекор сознанию. Ведь наше сознание предпочитает верить, что оно идентично человеку и не слишком охотно дает дорогу подсознательным устремлениям.
        Возможно, этот механизм и объясняет, почему фрейдистская традиция особенно выделяла подсознательный характер подавленных желаний: именно потому, что бессознательное не сознательно, наше сознание предпочитает его не признавать. И единственные ситуации, в которых сознание вынуждено признать, что в человеке есть больше, нежели его сознание - это ситуации, в которых есть конфликт между сознательным и бессознательным. Парадоксально - но все, что может быть замечено, является и (наиболее) подавляемым.
        То, что процесс вето обычно связан с дискомфортом, не означает, что мы не можем наложить подобное сознательное вето. Вето существует - даже если мы им не пользуемся.
        Но это означает только то, что нам не нравится это делать - и это опять-таки означает, что мы чувствуем себя лучше всего, когда наше сознание не проявляет свою свободную волю.
        Люди более всего счастливы, когда не их сознание выбирает бессознательные побуждения. Люди довольны больше всего тогда, когда они просто действуют.
        Но последствия этого наблюдения заключаются в том, что нам приходится лицом к лицу столкнуться с фактом: когда мы чувствуем себя хорошо, отвечает за это вовсе не наше сознание.
        И нам приходится задать вопрос: неужели мы проявляем свободную волю только тогда, когда нам плохо? Или мы обладаем свободной волей и тогда, когда нам хорошо? А если это так, кто обладает свободной волей?
        Глава 10.«Я» Максвелла
        В распоряжении Михаэля Лаудрупа была половина огромного зеленого пространства стадиона Уэмбли в Лондоне. Аллан Симонсен исполнил свой искусный пас, который обманул английскую защиту и позволил Лаудрупу добраться до середины поля без помех. За исключением вратаря, Питера Шилтона, все игроки английской команды были на половине поля датчан, так что у 19-летнего Лаудрупа было полностью свободное пространство.
        Футбольный матч 21 сентября 1983 года длился на тот момент менее минуты. Свободный проход Лаудрупа к английским воротам стал шоком для 82 тысяч зрителей, так как Англия всегда была одной из лучших в мире команд, а Дания - нет. Да, датские викинги хвастались перед игрой, говоря, что Дания находится на пути к своему международному прорыву. Но победить Англию - у нее дома - это был дохлый номер. Однако это нужно было сделать для достижения цели: квалификация для финального раунда Европейского футбольного чемпионата во Франции в 1984 году. Пройти должна была либо Англия, либо Дания.
        После всего 50 секунд игры датчане получили шанс, какой редко выпадает в международных матчах, которые играются в гостях.
        Питер Шилтон побежал по направлению к Лаудрупу, но изящный датчанин легко его обошел. И остались только Лаудруп, мяч, трава - и открытые ворота.
        Михаэль Лаудруп развернулся к боковой стороне ворот и был очень близок к состоянию вне игры, обходя Шилтона, но ворота были пустыми. Все, что ему нужно было сделать - это ударить по мячу еще один, последний, раз.
        «У меня была куча времени. Я задумался о том, какой выбор сделать - и я все испортил», - объяснил Лаудруп, когда его спросили, должен ли игрок осознавать, что он делает, непосредственно во время самого действия. Михаэль Лаудруп послал мяч в боковую стойку. Дания не повела в матче с первой минуты. У Лаудрупа было время осознать свои действия, прежде чем действовать. И результатом стал промах, который миллионы телезрителей помнят и по сей день.
        Однако через 35 минут Лаудрупа сбили с ног в английской штрафной зоне. Аллан Симонсен забил гол, Дания выиграла со счетом 1 -0 и команда «Датский динамит» смогла насладиться сравнительным успехом во Франции в 1984 году и на мировом чемпионате в Мехико в 1986 году. Михаэль Лаудруп станет одной из величайших звезд мирового футбола.
        У футболиста нет времени сознательно обдумывать свои действия, когда он находится на поле. Все просто происходит слишком быстро. Но когда мы наблюдаем за таким игроком, как Михаэль Лаудруп, мы видим, как он думает. И думает много.
        А думать есть о чем. Мяч, игроки, состояние поля. Современный футбол стал еще более сложной игрой. В былые дни, когда игра была еще молода, все дело было в позициях. Ты делаешь пас товарищу по команде потому, что он стоит там, где надо. Затем добавились движения, и за ними нужно было следить: куда движется твой товарищ по отношению к противникам. В последние 20 лет самым важным стало ускорение. Теперь не нужно следить за движениями как таковыми - а нужно отслеживать их изменения во времени.
        Если говорить конкретно, Михаэлю Лаудрупу приходится складывать в своей голове очень сложные схемы: игроки и мяч постоянно двигаются, и ему нужно читать игру и предсказывать ее. А затем делать то, чего никто от него не ожидает.
        Современный футбол характеризуется множеством отлично отработанных схем. Но настоящие гении - такие, как Пеле, Кройф, Нетцер, Марадона и Лаудруп всегда нарушают эти схемы. Именно поэтому они так хороши.
        Когда Лаудруп собирается сделать пас товарищу по команде, ему нужно оценить движения и ускорения нескольких игроков из каждой команды и при этом сохранять контроль над мячом и помнить, что самое простое и очевидное решение - это как раз то решение, которого все ждут и против которого готовы сыграть.
        Но нет времени на раздумья. Ключевого игрока перехватят сразу же, если он не будет пасовать.
        Наблюдая со стороны, мы можем видеть, что вычисления, которые Лаудруп проводит в своей голове, должны быть очень сложными. Но мы также видим, что все происходит очень быстро. И мы можем задаться вопросом: «Возможно ли сознательно отслеживать игру, когда в нее играешь?»
        У Лаудрупа на это есть точный ответ - нет. «Ты просто делаешь это, вот и все!»
        Когда футболисты играют, они не осознают игру. Но никто из имеющих представление об этой игре, не может утверждать, что когда игрок уровня Лаудрупа делает удачный пас, в его мозгу не происходят высокие и оригинальные ментальные процессы. Происходят сложные вычисления - но они не являются сознательными.
        Все это так - за исключением уникальных ситуаций, когда появляется время на обдумывание. И именно здесь в результате все идет не так, как надо.
        Глаза Бенджамина Либета за необычно толстыми стеклами очков просияли. «Джо Монтана говорит то же самое!» - с энтузиазмом провозгласил он, в ответ на историю о европейском футболисте рассказав историю об одном из величайших игроков американского футбола. «Джо Монтана - это лучший в истории квотербек. В своем интервью он тоже говорил, что когда он играет, его сознание отсутствует».
        Спорт - это та арена человеческого поведения, которая заслуживает более пристального рассмотрения, если мы хотим оценить важность полусекундной задержки. То же касается театра, танцев, музыки и детских игр.
        Полсекунды - это довольно долгое время, если вы играете в футбол или играете с детьми. Но это не слишком долго, если вы будете вести себя как обычный взрослый. Большинство приличных и цивилизованных видов деятельности проходят с очень небольшой скоростью. Половина секунды не слишком много значит в разговоре, так как он происходит медленно. Почти всегда можно заранее угадать, как закончится предложение, по меньшей мере за полсекунды до того, как оно закончится. Так что мы вполне успеваем быстро подавать свои реплики в разговоре, даже несмотря на то, что для осознания всего, что мы слышим, нам требуется полсекунды.
        Но во время игры в футбол так не получится. Большинство реакций, которые демонстрируют люди, происходят гораздо быстрее, чем за полсекунды. Время реакции обычно составляет 0,2 -0,3 секунды. Так что понятно, почему защитник может быстро вмешаться и инстинктивно вывести мяч из опасной зоны. Он просто демонстрирует отточенную практикой реакцию.
        С другой стороны, Михаэль Лаудруп - гениальный игрок. Это значит, что он делает не только то, чему его научили, но и постоянно делает новые удивительные вещи. Он действительно думает во время игры. Он просто об этом не знает. Когнитивные процессы для него проходят настолько же бессознательно, как и у Альберта Эйнштейна, как тот сам об этом говорил.
        Но каким образом вообще возможно реагировать раньше, чем возникает осознание?
        В 1990 году австралийские физиологи Дженет Тейлор и Д. И. МакКлоски опубликовали результаты очень изящного исследования времени реакции человека. В качестве отправной точки они взяли технику, разработанную для изучения подпорогового восприятия - использование скрытых раздражителей.
        Человек подвергается воздействию скрытых раздражителей, когда ему показываются две разные вещи, к примеру, две световые вспышки, которые расположены близко друг к другу во времени и пространстве. Если показать очень яркую, а затем очень слабую вспышку одну за другой, более слабую удастся замаскировать - и испытуемый ее не заметит! Это верно и для тех случаев, когда более слабая вспышка показывается раньше, чем более яркая. Обратная маскировка может применяться для стирания введенной сенсорной информации - она никогда не достигнет сознания.
        Тейлор и МакКлоски изучали следующее: если испытуемого попросить выполнить какое-либо действие в ответ на раздражитель, но этот раздражитель будет замаскирован - будет ли действие тем не менее выполнено? Ответом было «да». Мы можем реагировать на раздражители, которых не осознаем. Реакция вовсе не обязательно зависит от сознательного восприятия того, на что мы реагируем.
        Рефлексы, которые изучали Тейлор и МакКлоски, не были инстинктивными реакциями, как, к примеру, в случае с кнопкой на стуле. Это были более сложные действия, которые требовали определенной умственной координации. Испытуемым необходимо было двигать обеими руками одновременно таким образом, чтобы в конце концов руки соприкоснулись. Но подобная координация достигается практикой, поэтому действие может выполняться и без сознательного контроля.
        «Следовательно, можно заключить, что есть возможность запрограммировать, а затем запустить без дальнейшего участия сознания определенные решения и простые движения… а также более сложные движения».
        Это заключение интересно само по себе, если мы хотим понять, каким образом люди могут играть в футбол и предпринимать другие действия, которые требуют быстрых, но сложных реакций - к примеру, ездить на велосипеде или драться.
        Но это открытие носит и тревожный характер: мы способны действовать еще до того, как осознаем, почему мы действуем. Мы не только не знаем, для чего действуем - мы не имеем представления и о том, что побудило нас к действию.
        Тейлор и МакКлоски говорят об этом так: «Почти все моторные реакции и многие другие моторные действия могут происходить еще до сознательного восприятия раздражителя, который их запускает. Более того, раздражитель, запустивший моторную реакцию, может никогда не достичь такого уровня нейронной активности, чтобы быть воспринятым сознательно».
        Другими словами, раздражитель может быть настолько коротким, что мы не сможем его осознать - и тем не менее будем на него реагировать. Таким образом, мы способны реагировать на то, что никогда не достигает нашего сознания. Мы не знаем, на что среагировали!
        Эта ситуация напоминает феномен, который психологи открыли во время исследования подпорогового восприятия. Здесь также происходит получение информации, которая никогда не достигает сознания, но тем не менее влияет на поведение.
        При объяснении подобных реакций Тейлор и МакКлоски ссылаются на теорию Бенджамина Либета о том, что сознанию требуется полсекунды.
        Результат этих наблюдений весьма важен: принятие решения о действии требует больше времени, чем подсознательное реагирование на раздражитель. Можно реагировать, не осознавая почему. Возможно заранее запрограммировать сложные модели поведения, которые будут срабатывать по неизвестной причине. Не исключено, что многие наши реакции и ответы запускаются без получения сознанием информации о том, что происходит.
        Это может вызвать озабоченность, если вы полагаете, что для нас важно осознавать все, что мы делаем. Но с другой стороны этим можно объяснить определенные парадоксы. К примеру, тот факт, что в вестернах в перестрелке всегда побеждает главный герой.
        Трудолюбивые теоретики в плодовитом международном сообществе ученых, которое процветало в 20-30-е годы в институте Нильса Бора в Копенгагене, часто ходили в кино. И сам Бор, у которого была слабость к плохим вестернам, имел привычку выискивать изъяны в зачастую сомнительных сюжетах, в которых герои всегда побеждали в перестрелках.
        Русско-американский физик Георгий Гамов говорит о Боре: «Его разум теоретика всегда проявлялл себя даже во время этих походов в кино. Он придумал теорию, которая объясняла, почему герой всегда быстрее и умудряется убить злодея даже при том, что злодей неизменно стреляет первым. Теория Бора базируется на психологии. Так как герой никогда не стреляет первым, злодею приходится решать, когда начинать стрелять, и это задерживает его движения. Герой же, с другой стороны, действует рефлекторно и почти автоматически выхватывает свой револьвер сразу же, как только видит, что рука злодея двигается. Мы не согласились с этой теорией. На следующий день все мы отправились в магазин игрушек и купили там два револьвера в ковбойских кобурах. Мы устроили перестрелку с Бором, который играл роль героя. Он «убил» всех своих студентов».
        Но где же тогда свобода воли? Действия могут начинаться и развиваться без участия сознания. И действительно, можно согласиться с тем, что многие свои повседневные дела мы выполняем именно так.
        Существуют большие области нашего поведения, в которых наши действия контролируются сознанием. Но концепция свободы воли тесно связана с концепцией сознания.
        Может ли мое сознательное «я» вообще не решать, что я собираюсь делать? Невозможно определить свое «я» без привлечения сознания. Для «я» характерна ответственность и последовательность. Способность отвечать за свои действия и давать им обоснование - это весьма значительная часть идеи «я». Но «я» зачастую является просто наблюдателем многих действий своего обладателя.
        Он как всегда опаздывал. Когда он вскочил на свой велосипед, он знал, что опоздает на встречу. Так что все, на что он мог теперь надеяться - максимально уменьшить время опоздания в пути, который обычно занимал у него всего менее получаса.
        Когда он пересекал бульвар Странд по пути в Остерброгад, он значительно опережал автобус, который находился позади его. И не должно было возникнуть никаких проблем, когда он будет проезжать остановку - еще до того, как ожидающие пассажиры выйдут на велосипедную дорожку, чтобы сесть на автобус. Так он полагал.
        Внезапно на велосипедную дорожку выскочил мальчик - всего в нескольких метрах впереди него. Велосипедист двигался быстро. Очень быстро. Он уже ничего не мог сделать. Как в наркотическом дурмане он увидел, что время замедлило свой ход до скорости улитки, а его «я» уменьшилось до размеров наблюдателя за его собственными действиями. Нужно было принимать решение: либо наехать на мальчика, либо намеренно перевернуть велосипед и упасть. Других альтернатив не было, так как с левой стороны в этот час пик движение было оживленным, а справа люди ждали автобуса. Как кто-то, смотрящий кино, он увидел, как пришло решение в пользу мальчика: велосипед был брошен в сторону, а сам он проехал несколько метров по асфальту. Было больно - но не более того. Он получил несколько царапин и уважительную причину того, почему он опоздал на встречу - и историю, которую можно было потом рассказывать (если бы было принято другое решение, он вряд ли рассказывал бы истории об этом, не так ли?).
        Кто принял решение? Не его «я». Его «я» было только наблюдателем. Но и не мальчик - и не Михаэль Лаудруп.
        Что-то внутри него приняло решение, но его восприятие было ясным и недвусмысленным: это было не его «я», так как его «я» было наблюдателем, стоящим снаружи, отстраненным. Заранее блокированным, так как не было времени начинать размышления.
        Его «я» в этом решении не имело никакой свободной воли. Но решение принимал он сам.
        Эта ситуация - превосходная аналогия с ситуациями, которые изучал Бенджамин Либет: действие инициирует не сознательное «я» человека. Но это совершенно точно делает сам человек.
        Существует разница между «я» и личностью в целом. «Я осознаю, что я - это более чем мое «я».
        Но «я» не хочет этого признавать. Думающее, сознательное «я» настаивает на том, что оно и есть истинный игрок, активный деятель, тот, кто за все отвечает. Но оно не может им быть - в том случае, если мы всерьез будем воспринимать открытия Либета. Они ясно показывают, что сознательное «я» не инициирует наши действия. Во многих ситуациях, когда совсем нет времени, чтобы наложить сознательное вето, «я» просто выводится из игры. «я» может думать, что это оно совершает действия, но это - лишь иллюзия.
        Похоже на то, что свобода воли исчезает в никуда: «я» - это просто безвольная деревяшка, которую несет вода, невинная жертва ветра и погоды. И более того - этот кусочек постоянно уверяет себя: «Я придерживаюсь своего курса!»
        Эксперименты Либета можно интерпретировать как окончательный аргумент в пользу того, что человек не обладает свободой воли, - но эта интерпретация будет ошибочной. Ведь предпосылка, которая позволит нам посчитать факт бессознательной инициации добровольного действия доказательством отсутствия свободной воли - это вера в «я». Если мы настаиваем, что «я» полностью определяет, кем является человек, мы окажемся перед лицом безнадежной проблемы свободной воли - в свете задержки Либета. Если мы хотим сказать, что все, что решает человек, он решает сознательно, или все, что делает человек, делается им сознательно, то с нашей идеей свободы воли возникнут проблемы - просто из-за того, что пропускная способность сознания слишком низка для возможности осуществления контроля всего, что делает человек.
        Смысл задержки Либета заключается не в том, что сами люди решают, когда предпринять действие. Смысл ее заключается в том, что процесс начинает не сознание, а нечто другое - подсознание. То есть всем распоряжается все же сам человек - но его «я» не имеет власти отдавать распоряжения. Это делает «Я».
        Все это позволяет нам сформулировать решение проблемы свободы воли: мы действительно обладаем свободной волей, но она принадлежит не «я», а «Я».
        Нам нужно провести различие между «я» и «Я». Это не идентичные понятия. «Я» больше, чем «я». И именно «Я» принимает решения, когда «я» этого не делает.
        «я» - это сознательный игрок, «Я» - это человек в целом. «я» не находится у руля во многих ситуациях: к примеру, в неотложных случаях. «я» отвечает за многие и многие ситуации, когда имеется время на раздумья. Но оно есть не всегда.
        Термин «Я» охватывает все телесные действия и ментальные процессы, которые не инициируются и не ведутся сознательным «я». Термин «я» включает в себя все телесные действия и ментальные процессы, которые являются сознательными.
        Эмпирические свидетельства, полученные благодаря измерению пропускной способности сознания, подпорогового восприятия и экспериментам Либета, показывают, что «я» и близко не решает так много вопросов, как полагает оно само. «я» присваивает себе заслуги за решения, вычисления, осознания и реакции, которые осуществляет «Я». На самом деле «я» отказывается признавать существование «Я», которое не идентично ему самому. «я» не несет ответственности за «Я», но продолжает притворяться.
        Эта мысль не является новой интерпретацией открытий Бенджамина Либета. Когда его спросили, как он рассматривает возможность решения проблемы свободы воли в свете результатов его экспериментов, Либет сослался на цитату американского философа Томаса Найгеля (который цитировался в Главе 8). В 1987 году Найтель написал эссе для Лондонского книжного обзора, в котором описывал работу Либета и ее последствия.
        «Похоже, что мозг делает выбор еще до того, как человеку становится об этом известно. Философ, которому я описал этот эксперимент, иронично ответил, что вывод ясен: «У нашего мозга есть свобода воли - а у нас нет». 8
        Найгелю эта ситуация видится не слишком комфортной. «Подобные эксперименты заставляют задуматься: то, что мы принимаем за свободные действия - это просто нечто, с нами случающееся. И наше сознательное ощущение выбора - это иллюзия контроля после того, как действие уже стало свершившимся фактом».
        И все же мы можем спросить, почему нам нельзя использовать формулу философа Найгеля: «У нашего мозга есть свобода воли - а у нас нет».
        А потому, что концепция «Я» покрывает больше, чем мозг. Первое и самое важное - она включает в себя тело. Мы не просто так говорим, что наши эмоции находятся в сердце или в животе. Лишь немногим из нас нравится, когда нас идентифицируют исключительно с мозгом.
        Так что было бы не слишком умно поспешно провозглашать, будто мозг является активным действующим лицом, когда таковым не является ни сознание, ни, следовательно, «я». Было бы умнее ограничиться тем, что сказать: это не-«я» - часть человека, которая не является его «я», но в то же время является этим человеком. Чтобы описать этого не-«я», который все же является мною, имеет смысл ввести понятие «Я», так как оно не подразумевает никаких дальнейших допущений.
        Аналогично и концепцию бессознательного Фрейда можно включить в концепцию «Я», хотя и не говоря больше ничего об их взаимоотношениях, кроме того, что они оба включают в себя ту часть человека, которая не является сознательной и, следовательно, не «я». На самом деле идея концепции «Я» не требует слишком долгих объяснений: если «я» не обладает свободной волей, то другая часть личности, то есть «Я», должна ею обладать. Я обладаю свободной волей, но она принадлежит не моему «я» - она принадлежит моему «Я».
        Разница между «я» и «Я» не столь «невинна», как это звучит. Она включает в себя радикальные изменения восприятия того, что это может значить для человека, живущего в эпоху приближения конца 20 века: люди не обладают сознательностью в отношении очень большой части того, что они ощущают; люди не обладают сознательностью в отношении очень большой части того, о чем они думают: люди не обладают сознательностью в отношении очень большой части того, что они делают.
        Человек в основе своей не сознателен. Человек в своей основе бессознателен. Идея сознательного «я», которое отвечает за все, что входит и выходит - это иллюзия. Возможно, полезная, но все же иллюзия.
        Реализация беспомощности «я» и силы «Я» может привести к беспокойству: кто же тогда я такой? Что я могу делать? «я» беспокоит наличие чего-то, что находится вне его - но внутри человека, с которым оно привыкло себя идентифицировать.
        В конечном итоге «я» не может принять того факта, что в распоряжении человека имеются силы, к которым «я» не имеет доступа. Но если «я» хочет и далее придерживаться этой точки зрения, ему придется признать факт, что человек, о котором он говорит, не обладает свободой воли.
        Если «я» хочет поддерживать свое всемогущество, то это будет подразумевать отсутствие могущества самого человека - отсутствие свободы воли.
        Задержка Либета заставляет нас выбирать между «я» и свободой воли. Нам придется столкнуться лицом к лицу с тем, что мы являемся чем-то гораздо большим, чем привыкли думать о себе, что у нас есть гораздо больше ресурсов, чем мы осознаем, что мы оказываем на мир гораздо большее влияние, чем в состоянии заметить.
        В традиции истории философии проблема свободной воли тесно связана с аргументами детерминизма. Детерминизм, или фатализм - это философское течение, которое утверждает: все предопределено. Существуют законы, управляющие миром. Если вам известны начальные условия, эти законы с неизбежной логичностью приведут к предопределенному результату. Если признать, что подобные законы действуют в отношении человека, это будет значить, что люди просто делают то, что требуют законы в данных обстоятельствах.
        Детерминисты говорят, что нет никакой свободы выбора, ведь все предопределено. Единственная причина, по которой мы чувствуем, что у нас есть выбор, заключается в том, что нам неизвестны ни внутренние, ни внешние обстоятельства, которые определяют наши действия. Мы автоматы, и очень глупые автоматы, не понимающие сами себя и не знающие о том, что они являются автоматами. Только наша глупость и недостаток знаний заставляют нас поверить в то, что у нас есть свобода воли. (Сама эта глупость является следствием факторов, над которыми у нас нет никакого контроля).
        Самое мощное возражение детерминизму представляет экзистенциализм. Основанный в 19 веке датским философом Сереном Кьеркегором, экзистенциализм в 20 веке развивали такие философы, как Карл Джасперс и Мартин Хайдеггер в Германии, Альбер Камю и Жан-Поль Сартр во Франции. Экзистенциализм делает упор на присущую человеку возможность выбора: человек рассматривается именно как тот, кто делает выбор, обусловленный его свободой.
        Можно сказать, что эти два базовых подхода рассматривают человека с двух сторон: детерминизм видит его снаружи - как результат действующих на него причин. Человек - это результат законов природы, которые действуют как снаружи, так и изнутри. Экзистенциализм рассматривает человека изнутри как причину самого себя, воздействующего на окружающий мир. Человек волен выбирать, кто будет причиной последствий в его окружающей среде.
        Но что можно увидеть без Я внутри? Не всего человека, так как если бы весь человек был «внутри», то только самые закоренелые детерминисты могли бы провозглашать, что причины, действующие снаружи, полностью определяют поведение и умственную жизнь. Человек в этом случае являлся бы только следствием своего окружения. Детерминистический взгляд не может не признавать, что все, находящееся внутри нас - от генетического аппарата до личных воспоминаний - играет свою роль. Но все это также предопределяет наш выбор.
        Более правильно было бы сказать, что изнутри и снаружи можно рассматривать ту часть человека, которая делает сознательный выбор. Если рассматривать его снаружи, этот сознательный игрок является тем, кто реагирует на влияния, исходящие как из внешнего мира, так и из внутреннего, подсознательного мира. Если рассматривать его изнутри, этот игрок действительно может делать выбор.
        Но установить разницу между «внутри» и «снаружи» - задача далеко не простая. Подобную сложность, очень глубокую по натуре, можно проиллюстрировать на примере споров о смерти Алана Тьюринга.
        Тьюринг, с которым мы уже встречались в Главе 3, был редким математическим гением, который развил удивительные прозрения Геделя до теории вычислений. Тьюринг утверждал, что мы никогда не сможем узнать, когда вычисление остановится - пока оно на самом деле не остановится. Это открытие - проблема остановки Тьюринга - имеет очень глубокое значение в теории познания.
        Вечером 7 июня 1954 года Алан Тьюринг решил собственную проблему остановки. Раздавленный преследованиями и гонениями, которым он подвергался из-за своей нетрадиционной сексуальной ориентации в пуританской Англии 50-х годов, он покончил с собой.
        Или не покончил? Его домработница обнаружила его 8 июня в кровати, с пеной у рта. Причиной смерти определенно было отравление цианидом. У кровати лежало яблоко, надкушенное несколько раз.
        В доме было несколько сосудов с цианидом - Тьюринг использовал их в своих экспериментах с электролитами. Анализ яблока не был проведен, но картина была ясна: оно было пропитано цианидом. Всего один раз отведав яблока познания, Тьюринг освободился от дальнейших преследований за свой гомосексуализм.
        Официальное расследование недвусмысленно указывало на самоубийство. Но не удалось обнаружить никаких следов того, что оно было запланировано: остались билеты в театр, забронированное компьютерное время и назначенные совместные ужины.
        Хобби Тьюринга, который занимался опытами с серебрением и золочением электролитами с использованием цианида, давно беспокоили его мать. «Мой руки, Алан, и держи ногти в чистоте. И не суй пальцы в рот!» - всегда говорила Тьюрингу мама. Самый недавний подобный разговор состоялся в Рождество 1953 года.
        Математик Эндрю Ходжес пишет в биографии Тьюринга: «Каждый, кто будет утверждать, что произошел несчастный случай, должен будет признать: это было действительно самоубийственное безрассудство. Самого Алана Тьюринга заинтересовала бы сложность задачи провести линию между несчастным случаем и самоубийством, линию, которая будет определяться только концепцией свободы воли».
        Возможно, пишет Ходжес, все было запланировано таким образом, чтобы пощадить чувства матери. Она так никогда и не признала, что это было самоубийство.
        Снаружи это выглядело как самоубийство. Но обстоятельства его были не настолько ясны, чтобы быть уверенными. Изнутри должно было быть ясно, был ли это несчастный случай, самоубийство или игра на грани смерти (русская рулетка).
        Но само это «изнутри» исчезло, когда умер Тьюринг. И осталось только «снаружи», которое не может показать нам, что случилось на самом деле. Было ли это проявлением свободы воли или просто трагической случайностью? Установить это снаружи можно только в том случае, если бы было какое-то сообщение изнутри - письмо, знак или обстановка, не предусматривающая двоякого толкования.
        Таким образом, воля - это качество, недвусмысленно связанное с субъективностью, воспринимаемой изнутри. Самоубийство, совершенное по принципу свободы выбора, предполагает желание умереть, которое не равно несчастному случаю или болезни.
        Но если образ «я», воспринимающего себя в качестве контролера, ложен, то как мы вообще можем говорить о самоубийстве - или о свободе воли в целом?
        Проблема свободы воли интересна не просто в свете таких экстремальных ситуаций, как самоубийство. Она интересна как понятие, важное для понимания нашей повседневной жизни.
        Когда необходимо сделать что-то очень быстро, иначе неминуем несчастный случай, мы становимся наблюдателями своих собственных действий. Мы не видим себя изнутри как человека, который делает выбор - мы видим себя снаружи выполняющими действия в ответ на брошенный вызов.
        Возможность видеть себя изнутри как существо, делающее выбор, связана с наличием большого количества времени для принятия решения, которое нет необходимости принимать менее чем за полсекунды. Но в неотложных случаях нет времени ощущать свободу воли.
        Восприятие свободы воли связано с ситуациями, где «Я» решается позволить «я» принимать решение. Когда же нужна более высокая скорость, то «я» с его свободой воли отстраняется, а «Я» просто реагирует. «я» может ощущать свободу воли, когда «Я» ему это позволяет.
        Мы очень часто бываем в ситуациях, когда «я» просит «Я» отстранить его от управления. Когда мы идем в свой футбольный клуб или выходим на поле играть, наше «я» принимает решение подвергнуть нас ситуации, в которой «я» ничего не решает. Мы страстно желаем ощутить это «сейчас». Мы проводим значительную часть своего свободного времени, стремясь его получить - в спорте, танцах, играя в игры, ведя интенсивные разговоры, в сексе и в интоксикации.
        Другой вариант представляет собой наблюдение за людьми, которые отстранили свое «я», чтобы позволить «Я» жить полной жизнью. Мы называем это искусством, представлением или первоклассным спортом.
        Театр вообще выглядит странно с точки зрения теории информации. Пропускная способность каждого представления очень низкая. «Гамлет» представляет собой текст, который может читаться с разной скоростью - но никогда не быстрее, чем позволяет пропускная способность языка. А на самом деле аудитория еще и зачастую заранее знакома с текстом; в зале могут находиться люди, которые знают его наизусть. Точно так же и многие из тех, кто ходят на концерты, знают наизусть партитуру. Зачем же они приходят?
        «Полоса пропускания» актера намного выше, чем непосредственно у языка. У него есть позы и жестикуляция, интонации, движения, взгляды и харизма - инструменты невербальной коммуникации, которые аудитория может воспринимать на более или менее сознательном уровне. Аналогично и музыкант желает не просто сыграть партитуру, а рассчитывает превратить ее в ноты, которые будут говорить с помощью пауз, акцентов, выделения фраз и других выразительных средств.
        Режиссер и дирижер работают совместно с актерами и музыкантами, чтобы перевести очень небольшое количество информации в тексте и нотах в гораздо больший объем информации, обычно присущий представлению.
        Хороший актер не просто читает текст - он вживается в роль, которую играет. У актера есть богатство внутренних состояний, которое соответствует предполагаемым состояниям героя пьесы в данной ситуации.
        Для нашего восприятия театрального представления жизненно важно, присутствуют ли актеры на сцене. Чувствуют ли они ненависть, когда повторяют полные ненависти слова текста. Ощущают ли они радость, когда озвучивают слова, наполненные радостью. Чувствуют ли они любовь, когда ее играют.
        Если актер присутствует, находящиеся в зале получают замечательные впечатления. Если актер не присутствует, нет смысла присутствовать и публике. С таким же успехом все они могли остаться дома и читать Шекспира.
        То же касается музыки и учебных лекций. Великий дирижер Вильгельм Фуртвенглер говорит об этом так: «Единственное незаменимое условие (чтобы аудитория могла понять лекцию) заключается в том, что лектор должен сам понимать, о чем он говорит, и понимать значение своих слов. Это звучит как прописная истина, но для музыкантов это вовсе не так. Только тогда, когда сказанное созвучно собственному пониманию человека, оно может считаться правильным; только тогда, когда сыгранное или спетое созвучно чувствам человека, оно может приобрести ту форму, которая ведет к пониманию другими людьми».
        Сыграть хорошо сложно потому, что «я» не имеет доступа к значительной части информации, которая необходима актеру, чтобы вся его личность присутствовала во время представления. Так как люди в основном конвертируют информацию бессознательно, сознательное «я» не может автоматически активировать всю информацию, которая необходима для хорошего представления. «я» может повторять текст - но этого недостаточно. «я» должно позволить «Я» «прожить» роль, прочувствовать, как она развивается.
        Театр предполагает, что «Я» освобождается, чтобы оно могло развернуться. Если «я» не позволяет «Я» освободиться, мы имеем постановку, которая усложняется запретами. Сознание все время хочет отслеживать и контролировать. В результате представление будет неровным и не будет вызывать доверия, так как ни одной эмоции нельзя доверять, если ее контролирует и ей препятствует сознание.
        Но проблема заключается в том, чтобы дать «Я» свободу. Это требует доверия со стороны «я». Доверия, которое приходит через практику.
        Тренировки, репетиции и еще больше тренировок. В любых представлениях ключевым фактором являются тренировки и подготовка. Это является ничуть не менее истинным и для представлений, где необходимо чувство импровизации. Самое важное в тренировках - это то, что «я» начинает доверять своему «Я». «я» учится верить, что «Я» может чувствовать эмоции и выполнять движения.
        Репетиции создают запас автоматических навыков, которые можно будет применять без осознания того, что они применяются. Внимательные глазки «я» присутствуют во время репетиции - но не во время представления.
        То же самое касается и игр с мячом, велосипедного спорта и секса. Нам можно. Мы осмеливаемся. У нас есть вера в себя.
        Всем выступающим в большей или меньшей степени досаждает явный парадокс: они стыдятся успеха. Это любопытный, но вполне реальный феномен. Выступающим сложно принять аплодисменты. Некоторые из них даже хотели бы полностью от них избавиться (великий пианист Гленн Гульд в 1962 году написал очерк под названием «Упраздните аплодисменты!»).
        В интервью, посвященном публикации своей замечательной книги «Внутри музыки», Петер Бастиан объяснил, почему ему лично трудно принимать аплодисменты: «Сложно иметь мужество сказать себе - ты хорош. Конечно, люди хлопали, когда я играл, но глубоко внутри себя я думал, что я блефую».
        Но после определенных усилий, предпринятых им лично, Бастиан нашел мужество признать свое мастерство - возможность по собственной воле вызывать вдохновение и, следовательно, способность осмелиться принять похвалу от других людей. Вот как он сформулировал свою позицию, которая позволила ему принимать аплодисменты: «Я признаю, что я делал значительное усилие; я признаю, что я совершенствовался».
        Это может звучать как психологический трюизм, но на самом деле это не так: за любым хорошим представлением стоят работа и тяжелый труд - репетиции, тренировки, дисциплина. На этом настаивает сознательное «я», которое дает этому самому «я» доверие к способности «Я» справиться с задачей. В представлении участвует «Я». Без участия сознания.
        Когда представление окончено и аудитория начинает аплодировать, сознание и «я» возвращаются как бы из транса и просыпаются посреди аплодисментов. Стыд возникает потому, что представление давало не «я», а «Я».
        Если мы перефразируем признание Петера Бастиана, то сам язык почти подскажет нам это: «я» признаю, что «Я» делал значительное усилие, «я» признаю, что «Я» совершенствовался».
        И тем не менее все почести получает «я».
        Подобное противоречие присутствует в любом представлении - это раскачивание вперед и назад между четким и дисциплинированным «я» с его знанием техники, выразительности и последовательности, с одной стороны - и тем способом, которым «Я» дает жизнь всем намерениям в бессознательном, лишенном запретов потоке эмпатии, с другой.
        Эти факторы не сводятся только к тем видам искусства, которые требуют исполнения. Они присутствуют и в повседневной жизни. Петер Бастиан пишет: «Не нужно быть музыкантом, чтобы понять, о чем я говорю. Я видел подобные состояния, которые спонтанно проявляются и в моей повседневной жизни - когда я мою посуду! Неожиданно все начинает двигаться плавно, как в балете, тарелки перестают стучать, щетка для мытья посуды начинает выписывать по посуде бесконечно удивительные арабески, подобные небесным знакам, которые я мгновенно понимаю».
        В нашей повседневной жизни встречаются массы примеров нашей способности обретать ощущение полного и блаженного единства с тем, что мы делаем. Это спонтанное и непосредственно ощущение того, что энергия течет и с нами пребывает сила.
        Такие ощущения и переживания приходит к нам особенно часто в таких видах деятельности, в основе которых лежит хорошая подготовка - к примеру, на работе или в близких личных отношениях, которые мы дисциплинированно и настойчиво взращивали в течение многих лет.
        Американский врач и специалист по дельфинам Джон Лилли начал изучать человеческое сознание в конце 60-х годов. В течение многих лет он пытался наладить общение с дельфинами - высокоинтеллектуальными существами с мозгом, который по такому показателю, как соотношение с массой тела, сравним с нашим. Но Лилли не удалось преуспеть в том, чтобы вовлечь дельфинов в разговор. Он пришел к выводу, что интеллектуальный разрыв между человеком и дельфинами слишком велик: дельфины оказались слишком умными. И вместо этого Лилли погрузился в изучение человека.
        Во время длительной одиссеи, в ходе которой он перепробовал множество веществ, которые были доступны в 60-е годы для научных исследований сознания - наркотики типа ЛСД - Лилли оказался в Чили, в доме колдуна по имени Оскар. У него была система для описания очень хороших и очень плохих состояний сознания, и Лилли ее позаимствовал. Не будем вдаваться в детали: важно, что Оскар и Лилли работали с состоянием, которое они назвали «+24», или «базовое профессиональное состояние».
        Это состояние +24 является приятным. Лилли описывает его как состояние, в котором «мы нравимся себе в процессе деятельности» и «наслаждаемся рабочим процессом и больше не обладаем эго». Он пишет: «Важная часть состояния +24 - это наслаждение и автоматизм того, что мы делаем, плюс потеря себя, индивидуальности и отсутствие эго».
        В контексте того языка, который мы используем в этой книге, речь идет о ситуациях, в которых «Я» позволено делать то, что оно делает - автоматически и без контроля со стороны «я». Это приятные ситуации, которые не отмечены запретами и осознанностью. В подобном восприятии нет нервозности и стеснительности - зато присутствуют уют, ощущение того, что все вокруг знакомо, и - спокойствие.
        Может показаться странным, что Лилли ассоциирует это состояние с работой. В конце концов это слово обычно не ассоциируется с выходящим за рамки ощущением счастья. Но в этом есть глубокий смысл: часть того, что дает нам, людям, величайшее удовольствие - это возможность делать то, что нам не нужно постоянно контролировать, и в таких вещах всегда присутствует ощущение уюта, чувство, что все знакомо, и доверие.
        В своем лучшем смысле работа включает в себя подобные ощущения, даже если оплата за нее не слишком хороша и начальник всегда отвергает ваши блестящие идеи. Когда дела идут хорошо, все просто хорошо. Вы ко всему готовы, и работа спорится у вас в руках.
        Возможно, тенденция к трудоголизму, столь распространенная во многих сегментах общества, на самом деле заключается в поисках этого состояния бессознательного присутствия.
        Но ощущение единства с тем, что мы делаем, можно испытать не только на работе или дома. Активные приверженцы определенной религии постоянно говорят о подобных чувствах. Характерно, что все религии включают в себя мощные традиции дисциплины, которой нужно следовать - молитвы, службы, гимны, литургии, церемонии, ритуалы, повторения. Возникают состояния, которые затем могут быть вызваны по желанию, так как они стали уже столь привычными и рутинными - даже в том случае, если они выглядят с точностью до наоборот.
        Подобные приятные переживания, появляются ли они на работе, дома или когда мы общаемся с природой и миром, снаружи могут показаться тривиальными - мы просто делаем то, что делаем обычно. Но изнутри в них есть весьма нетривиальная глубина.
        Американский психолог Абрахам Маслоу придумал термин «пиковые переживания» для описания подобных высоких состояний. Маслоу описывает даосское (согласно восточной философии) состояние осознанности, в котором вам не хочется менять то, что вы осознаете: «Даосский подход изучения природы вещей … заключается… в отношении к природе, а не в техниках в привычном смысле этого слова. Возможно, его даже можно назвать антитехникой, - пишет Маслоу. - Истинной восприимчивости в даосском смысле слова достичь сложно. Уметь слушать - без предположений, классификаций, улучшений, полемики, оценки, одобрения или неодобрения, без того, чтобы противоречить сказанному… подобное слушание встречается редко». Нет, Маслоу не думает, что мы должны применять исключительно эту технику невмешательства в свою осознанность: «У науки существуют два полюса восприятия и постижения конкретности и организации сумбура конкретности в постижимые абстракции».
        Но как можно объяснить религиозный экстаз, говоря, что сознательное, вербальное «я» выталкивается на задний план? В конце концов, сущность молитвы и медитации заключается в том, что произносятся определенные слова - либо в форме молитвы Господу, либо в виде мантры. Почему это дает нам доступ к удовольствию нашего «Я»?
        Перегрузка - это центральная техника, которая предлагается в книге под названием «Внутренняя игра музыки» - одного из бесчисленных руководств, обещающих улучшение навыков. В книгах для тех, кто занимается теннисом, гольфом и лыжным спортом ее автор В. Тимоти Голви развивает идею «Сущности 1» и «Сущности 2» и проблем, которые вызывает подобный дуализм.
        «Сущность 1» более-менее соответствует «я» в контексте этой книги. Проблема заключается в том, что «Сущность 1» очень сильно хочет все контролировать и принимать решения. Но ответственность за проявление навыков теннисиста или музыканта несет «Сущность 2». Именно она знает, как выполнить хороший удар справа, в то время как «Сущность 1» озабочена тем, как вы выглядите, как выполнить следующий удар, каким был результат последнего удара справа и т.д. «Сущность 1» вмешивается и путается, в то время как «Сущность 2» является источником потенциала во всем, что мы делаем.
        Проблема музыканта, теннисиста или лыжника лежит во внутренней борьбе между «Сущностью 1» и «Сущностью 2»: если вторую оставить в покое, то результатом может стать отличное выступление. Но ее постоянно прерывает «Сущность 1» с ее бесконечными рассуждениями в стиле «а что, если…».
        Цель заключается в том, чтобы достичь «состояния безоценочной чистой осознанности», которое представляет собой «Сущность 2» - когда ей это позволяют.
        Голви и его соавтор музыкант Барри Грин предложили серию техник, с помощью которых «Сущность 2» сможет развернуть свои таланты. Одна из самых важных среди них - это перегрузка: «Когда вы вызываете в мозгу короткое замыкание, давая ему множество дел и вызывая «перегрузку», ему приходится следить за столь многими вещами, что не остается времени на беспокойство. И иногда «Сущность 1» «выписывается» - и «прописывается» «Сущность 2».
        Идея проста. Если вы хотите научиться манипулировать скрипичным смычком, может оказаться хорошей идеей сконцентрироваться на чем-то еще в то время, когда вы пробуете это сделать. «Если бы кто-то сказал мне, что человек, который раньше никогда не играл на музыкальных инструментах, может научиться играть «У Мэри был барашек» на бас-гитаре с полным звуком и правильной позицией и при этом улыбаться, петь слова и руководить публикой, чтобы она пела вместе с ним - и все это в первые 15 минут - я бы этому просто не поверил», - писали Грин и Голви.
        Перегрузка означает, что сознательное «я», «Сущность 1», не будет иметь никаких шансов. Другая техника, которую они предлагают - «поддаться нелепости»: подумать о себе как о рыбе, которая играет на двойном басу. Исчезает самомнение - и все становится гораздо легче.
        Может возникнуть вопрос, не это ли является причиной того бесспорного эффекта, который оказывает на человеческий мозг молитва и медитация: как раз потому, что читается мантра или текст молитвы, заполняется вербальный канал. Умеренная пропускная способность языка заполняется привычными словами, так что исключается возможность обдумывания. Один из главных моментов в медитации - избегать мыслей. Когда языковой канал концентрируется на чем-то знакомом, что не требует осознания, это позволяет высвободить остальную часть мозга для сути молитвы или медитации.
        Ритуальные слова могут оказаться тем заклинанием, которое заблокирует «внутренний радиопередатчик» и позволит «Я» свободно развиваться.
        Театральный режиссер Кит Джонстон придумал серию техник для обучения актеров редкому искусству самоотдачи, которое является основой любого хорошего представления, и в особенности свободной импровизации. Настоящая проблема заключается в том, что необходимы открытость и кураж. В своей книге «Импро», которая является настоящим кладезем наблюдений за отношениями между самоконтролем и самозразвитием, Джонстон пишет: «Если вы спонтанно импровизируете перед аудиторией, вам придется признать, что будет обнажена ваша глубочайшая сущность». Проблема всегда заключается в том, осмелитесь ли вы себе доверять. Джонстон пишет об актерах, которые «если волнуются о провале, им придется сначала все обдумывать; если же они просто играют, они могут позволить рукам принимать собственные решения».
        «я» общается и контролирует общение с другими людьми. «Я» тоже общается - но у него нет той же осознанности предмета коммуникации. «я» социально и заключает соглашения с другими «я». Проблема состоит в том, будет ли «Я» придерживаться этих соглашений.
        Социальное поле устанавливается через соглашения, социальные контракты, которые заключаются вербально. Таким образом, связующей силой нашей социальной жизни является нечто с очень низкой пропускной способностью. Пропускная способность языка не позволяет передавать большое количество информации - и тем не менее именно она управляет всей нашей социальной жизнью.
        Проблема быть социальным существом, которое вовремя приходит на назначенные встречи и подчиняется правилам, является также и проблемой индивидуума: отношения между «я», которое назначает встречи, и «Я», которое должно явиться инициатором действия. Это можно сказать по-другому: так как люди в основном действуют бессознательно, в то время как наша социальная жизнь организуется через соглашения, которые заключены сознательно, проблема заключается в том, чтобы подсознательное начало придерживаться соглашений, заключенных сознанием.
        Таким образом, отношения между «Ты» и «Я» становятся внутренними отношениями между «я» и «Я». Большая часть тех драм, которые разворачиваются между людьми - это драмы, которые разворачиваются внутри отдельного человека между его «я» и «Я». «я» представляет социальную часть «Я».
        Взаимоотношения между «Я» и «я» нелегки. Но они составляют центральную тему жизни каждого человека. Профессионалы музыки и театра - не единственные, кто знаком с этой проблемой. Это основная тема большей части происходящего в жизни.
        Дело заключается в том, что «я» приходится иметь веру в способность «Я» со всем справляться. Давайте взглянем на несколько типичных тем современной жизни.
        Если мы задумаемся о доминирующем вопросе в теме свободы воли, это будет вопрос правовой философии: если имеется даже малейшая проблема в приписывании людям свободной воли и, следовательно, свободного контроля над своими действиями, значительная часть основы той юридической системы, которую мы знаем, исчезает. Как мы можем наказывать людей за то, что они сделали, если они сами не принимали решения - сделать это? Не исчезнет ли любая идея регулируемого общества, если исчезнет свобода воли?
        
        Социальное дерево. Два «Я» оперируют на очень высокой пропускной способности, чтобы выполнить соглашения, введенные на очень маленькой пропускной способности своими «я».
        Эта книга не утверждает, что свободная воля исчезла. Вместо этого она поддерживает утверждение, что свободная воля является скорее проявлением «Я», нежели «я» (в том смысле, что «Я» определяет, кто из двух будет принимать решения). Но именно «я» заключает социальные контракты и знает пределы того, что считается социально приемлемым - и у этого «я» есть для работы только его несчастное вето.
        Проблема человека, следовательно, заключается в том, что «Я» действует, в то время как «я» подотчетно обществу. «я» приходится принимать ответственность за то, за что оно на самом деле полностью не отвечает. Закон предписывает, что человек должен выучить важный урок: «я» берет на себя ответственность за «Я».
        Психотерапия стала важным элементом современного общества. Человеку становится все сложнее и сложнее управлять силами, которые работают внутри него. Тяжело признать, что вся ненависть и страхи могут подниматься из подсознания. Все побуждения к действию, которые у нас появляются. И вся любовь, которую мы хотим дать, но не можем облегчить душу, так как другие не хотят этой любви. Или вся наша антипатия к людям вокруг нас. Цель психотерапии может быть сформулирована как принятие нашим «я» нашего «Я». Принятие нашим «я» того факта, что оно в реальности не контролирует действия, даже несмотря на то, что вся наша культура говорит нам: мы можем обрести контроль, если постараемся быть святыми и благочестивыми. Смысл психотерапии для человека заключается в уроке принятия «Я» его собственным «я».
        В последние несколько десятилетий появились новые духовные традиции, не обязательно религиозные или терапевтические. Все они имеют одну общую черту - все они пытаются узнать суть человека, суть себя во всей своей сложности, которая варьируется от святости до бесчувственного животного упрямства.
        В определенном смысле духовность означает не более чем серьезное отношение к собственной жизни через познание себя и своего потенциала. Это вовсе не так просто, ведь в большинстве из нас таятся неприятные сюрпризы. Люди высокой духовности характеризуются аурой опыта, знания себя и принятия. Для буддистов самый высокий идеал - добиться того, чтобы ничто больше не могло их удивить. Смысл духовности можно охарактеризовать так: узнать ужасающую правду - «я» познает свое «Я».
        Проблема смелости - даже при том, что она почти забыта в современной культуре - это уверенность в самом себе: «я» доверяю своему «Я».
        Этот список можно продолжать:
        Философия закона: «я» принимаю ответственность за мое «Я»
        Терапия: «я» принимаю свое «Я»
        Социальные отношения: «я» принимаю тебя
        Личные отношения: мое «Я» принимает тебя
        Духовность: «я» знаю свое «Я»
        Мужество: «я» доверяю своему «Я»
        Отношения между «я» и «Я» также проявляются в контексте, где они не столь заметны. В здравоохранении, к примеру, общее мнение квалифицированных докторов заключается в том, что большинство лекарственных средств обладают сомнительной терапевтической ценностью. Самые опасные инфекционные болезни были искоренены не благодаря лекарствам, а благодаря улучшению гигиенической ситуации и условий проживания. Лучшее питание, жилищные условия и санитария позволили искоренить такое заболевание, как туберкулез.
        Но это не значит, что медикаментозные методы лечения не работают. Это просто означает, что работает не обязательно лекарство. Одним из самых эффективных среди известных лекарств является плацебо - от латинского словосочетания «я буду нравиться». Плацебо работают - но не потому, что работают прописанные таблетки или снадобья. Они эффективны потому, что пациенты верят - они сработают.
        
        Дерево плацебо. Клинический контакт между врачом и пациентом (на высокой пропускной способности) обеспечивает «Я» пациента верой в его способности к самоисцелению. «я» пациента получает плацебо и немного медицинской латыни, чтобы оставить «Я» в покое и позволить ему мирно исцелиться.
        Хороший специалист по уходу за больными осознает ценность клинического контакта. Понимание и симпатия хорошего доктора или медсестры могут вдохнуть в пациента веру в то, что ему лучше. И в этом контексте уже не столь важно, какие лекарства используются, даже несмотря на то, что для многих пациентов жизненно важно применение лекарств.
        Когда применяются подобные лекарственные средства, важно, чтобы «я» пациента снова начало верить в способность «Я» исцелить себя. Болезни часто включают в себя кризисы, при которых человек может потерять веру в собственные способности. Слишком большое количество работы, разочарования и несчастья могут заставить организм сказать «стоп» и послать нас в постель, к примеру, с простудой. Подобное кризисное начало означает: мы больше не верим, что можем справиться с ситуацией и выздороветь. «я» не хочет позволить «Я» действовать по-своему, поддаваясь желанию отправиться в кровать кушать конфеты, читать журналы и смотреть мыльные оперы. «я» не верит в то, что «Я» обладает способностями к самоисцелению. И отношения между тем, кто лечит и тем, кого лечат, на самом деле - возможно, в основном - являются отношениями между «я» и «Я» пациента.
        То же относится и к гороскопам. В 1991 году журнал «New Scientist» опубликовал статью, где обсуждались различные объяснения необъяснимой популярности гороскопов в современном мире.
        «Наиболее правдоподобная причина популярности графологических и астрологических толкований, чтений и тому подобного - это то, что, как бы ни было это парадоксально, они истинны», - пишет психолог Адриан Фернам. В гороскопах содержится серия общих, в основном позитивных, утверждений. В 50-е годы американский психолог Росс Стагнар провел в группе менеджеров по персоналу личностный тест. Но вместо индивидуальных ответов каждому из 68 менеджеров был выдан один и тот же фиктивный список, в котором содержалась серия утверждений, взятых из гороскопов. Когда участников эксперимента спросили, насколько верной была оценка, многие отметили, что их качества хорошо описаны утверждениями типа «У вашей личности есть определенные слабости, но в целом вы их неплохо компенсируете».
        Кто бы не почувствовал, что это относится лично к нему? Несложно разработать общие утверждения, которые большинству покажутся весьма точно нас описывающими. Нам даже может показаться, что раскрыты все наши секреты. Немецкий психолог Крюгер провел на студентах графологический тест. Их просили оценить описания, составленные по образцу почерка. Все они пришли в восторг от своих индивидуальных описаний. Но каждому из них на самом деле дали одно и то же описание, в котором каждому сообщалось, что все они в целом, глубоко внутри, являются слабыми и беззащитными, но знают, как казаться сильными и счастливыми.
        Гороскопы сообщают отчаявшемуся «я», которому приходится иметь дело с разнообразными сложными и противоречивыми инициативами «Я», что именно так оба Я могут сосуществовать вместе. И мы не просто чувствуем, что эти гороскопы верные. Мы ощущаем, как будто был раскрыт секрет - и это вызывает в нас облегчение. Нам больше не приходится самих себя бояться.
        Рассматриваемые в этом свете, гороскопы играют важную роль в современной культуре. Они дают «я» веру в «Я». И дело не в том, что нет никаких реальных оснований полагать, будто гороскопы действительно дают основу для подобного доверия - а в том, что для этого доверия имеются другие причины. Ведь доминирующая психологическая проблема современной культуры заключается в том, что люди не хотят признавать существование «Я» за пределами своего «я».
        Проблема для «я» заключается в том, что принятию «Я» нет никакой альтернативы. Мы есть то, что мы есть, и не можем никуда деться от этого факта. Но человек, конечно, может заключать множество соглашений и с собой, и с другими, которые «Я» откажется принимать.
        Точно так же, как центральной проблемой правовой философии является управление ответственностью, которую «я» несет за свое «Я», центральная проблема экзистенциализма может быть расшифрована как выбор «Я» своим «я».
        Даже если у нас нет другой альтернативы, кроме как выбрать себя - и, следовательно, у «я» нет никакого выбора, кроме выбора «Я» - подобный выбор не дается легко. Ведь «Я» - это все, чего не может принять «я» - непредсказуемое, беспорядочное, упрямое, быстрое и могущественное.
        Кьеркегор говорил о трех этапах жизненного пути, трех возможных вариантах выбора, которые время от времени, но не всегда, появляются последовательно. Первый этап - это эстет, который живет жизнь, полностью поглощенный чувственным восприятием. В определенном смысле это и есть свободное, безмятежное «Я», которое азартно живет полной жизнью. Второй этап - это этик, который старательно и мирно заботится о своем браке и о своей работе, выполняя все свои соглашения. В определенном смысле это и есть чистое «я». Третий этап Кьеркегора - религиозный, который объединяет два предыдущих в смирении перед Господом.
        В работах последователей Кьеркегора тоже появляются подобные мотивы. Сартр подчеркивает важность того, чтобы видеть себя изнутри. Хайдеггер говорил об экзистенциальной тревоге на пути к свободной интерпретации мира, которая ощущается лишь при самой этой интерпретации - о беспокойстве «я» за то, что оно не является «Я».
        Экзистенциализм - это грандиозная попытка изложить в словах фундаментальную проблему «я», принимающего свое «Я». Настоящая, полная экзистенциальная важность заключается не в том, ЧТО выбирает человек, а в том, что ему приходится делать выбор. Это не отражение «я», выбирающего, какой вариант будет более правильным. Жизненно важно то, что «я» осмеливается выбирать один из вариантов и придерживаться его так, как будто этот вариант является его собственным (даже если это не так).
        Экзистенциальная тревога, отвращение, отчуждение, дезорганизация - весь дискомфортный опыт экзистенциализма может быть истолкован как недостаток контакта «я» и «Я». Возможно, наиболее диалектично это удалось выразить Кьеркегору, который говорит о тревоге как о смешении привлекательного и отвратительного: «Экзистенциальная тревога - это антипатия, вызывающая симпатию, и симпатия, вызывающая антипатию». Один из его примеров - прогулка по вершине утеса в Новой Зеландии: вы можете бояться споткнуться о камень и свалиться - но страх исходит от внезапного желания спрыгнуть вниз.
        Это как раз то, что может породить ваше «Я».
        В своей «Болезни к смерти» Кьеркегор описывает чувство отчаяния, которое приходит на трех уровнях, все из которых касаются ситуации с собой, где под «собой» подразумевается дух или сознание: отношение себя к себе. Подобное отношение может привести к отчаянию тремя способами: «Отчаяние от того, что человек не осознает себя, отчаяние от того, что человек не хочет быть собой, отчаяние от желания быть собой».
        Может иметь смысл «перевод» этого триединства в рамки различия между «я» и «Я», даже несмотря на то, что такой перевод воспроизводит только один аспект того, что переводится:
        Первая форма отчаяния соотносится с фактом, что между «я» и «Я» нет отношений: «я» движется по течению.
        Вторая форма отчаяния предполагает, что «я» не признает «Я», которому оно соответствует. «я» сдерживается, но каждый раз проигрывает и потому приходит в отчаяние: «я» не хочу быть «Я».
        Третий уровень отчаяния по Кьеркегору включает в себя «я», которое хотело бы стать «Я» - но не может отказаться от себя и признать «Я», несмотря на все его добрые намерения. «я» так хочу быть «Я» - но «я» не осмеливаюсь».
        Безусловно, «Я» - это не только красивые удивительные танцевальные па и безупречные футбольные пассы. «Я» содержит большое количество весьма негативных характеристик, как об этом очень четко говорит нам психоанализ - и не только он. Аналогично и «я» включает в себя не только вето и контроль, но еще и способность общаться с друзьями и размышлять в течение всей жизни. Две стороны человека несомненно содержат больше и хорошего, и плохого, нежели об этом может свидетельствовать приведенный выше «феноменологический» анализ.
        Прежде чем мы более глубоко погрузимся в изучение того, что же такое «я» и «Я», возможно, стоит указать на то, что мы уже разрешили одну задачу: это вопрос Больцмана, кто написал уравнения Максвелла.
        Вы помните, что когда Джеймс Максвелл лежал на смертном одре, он сказал своему другу профессору Хорту: «Я чувствую, что совершенное мною на самом деле совершено чем-то более великим во мне, чем я сам».
        Хотя на самом деле это не подразумевалось - но это как раз был ответ на вопрос коллеги-физика Людвига Больцмана, который в изумлении поинтересовался происхождением удивительных уравнений Максвелла.
        Глава 11.Иллюзия пользователя
        «Две тысячи лет западной мысли выработали мнение, что наши действия являются результатом унитарной сознательной системы, - пишет нейрофизиолог Майкл Газзанига из Корнельского Университета. - Это представляет собой довольно значимое мнение, и вокруг этого предположения выстроено множество институтов и научных верований. Чтобы изменить это мнение, потребуется время, большие усилия и больше дополнительной информации».
        Изучая пациентов, чей мозг оказался разделенным на две половины, Газзанига и его коллеги представили множественные наблюдения, которые поражают всякого, кто полагает: сознание - это единое явление внутри нас.
        Возможно, самой драматической была серия экспериментов с участием пациента, известного как П.С.
        П.С. был 16-летним мальчиком, который страдал настолько сильной эпилепсией, что необходимы были самые решительные меры. Медицинское лечение не помогало, и в январе 1975 года американские неврологи решили хирургически разделить два полушария его мозга. Подобные операции применялись с 1940 года, когда стало ясно, что эпилептические приступы могут переходить с одного полушария на другое. Это радикальная процедура, но результатом становится заметное улучшение качества жизни - и на удивление мало побочных эффектов, которые, однако, представляют определенный научный интерес.
        Как и у любого другого человека, в мозгу П.С. наблюдалось определенное разделение труда между двумя половинами мозга, выполнявшими различные задачи. Американский ученый Роджер Сперри в 60-е годы прошлого века обнаружил, что два полушария выполняют совершенно разные задачи: левое полушарие является лингвистическим, аналитическим и рациональным (можно сказать, мужским), в то время как правое - пространственное, целостное и интуитивное (можно сказать, женское). Это разделение функций мозга вскоре стало предметом целой серии мифов о «восточном» и «западном» полушариях мозга - мифах, в которых содержалось определенное зерно истины, хотя картина не является такой черно-белой, как они это представляют. Путем изучения кровообращения двух полушарий нейрофизиологи Нильс А. Лассен и Дэвид Ингвар из Копенгагена и Лунда продемонстрировали, что речь, к примеру, локализуется не только в левом полушарии - правое полушарие отвечает за интонацию, ритм и другие невербальные стороны языка: его мелодику, или просодию. Сотрудничество между правым и левым полушариями мозга обеспечивает нормальную речевую функцию, но в
широком смысле будет правильным полагать, что левое полушарие является лингвистическим (у правшей - с левшами картина будет более сложной).
        
        Два полушария мозга в разрезе, проведенном вертикально через оба уха. Две половинки соединены мозолистым телом, которое хирургически пресекается у некоторых пациентов.
        Когда у пациента перерезается связь между двумя полушариями мозга, одна половина теряет связь с языком. Этот феномен можно изучать, показывая таким пациентам две различных картины в двух различных областях поля зрения. Так как наше зрение устроено таким образом, что правая сторона поля зрения в обоих глазах обрабатывается левым полушарием мозга и наоборот, каждое полушарие обрабатывает свою сторону поля зрения (в то время как оба глаза видят обе стороны).
        Если показать такому пациенту картинку лица, составленного из двух различных лиц (справа мальчик, а слева женщина), то мы получим два различных ответа в зависимости от того, какое полушарие мы будем спрашивать. Если мы спросим лингвистическое полушарие, то есть левый мозг, который видит правую сторону картины, мы получим ответ, что на картинке мальчик. Если мы попросим пациента выбрать картинку из нескольких изображений мужских и женских лиц, правый мозг пациента укажет на картинку с женщиной.
        В подобных случаях мы получаем два полностью достоверных, осмысленных и разумных ответа. Но пациент не видит разницы. Две половины мозга работают независимо друг от друга, так как связь между ними была нарушена.
        Но П.С. оказался особенным. Он был первым среди изученных пациентов, кто демонстрировал явные лингвистические способности правого мозга: способность не просто наполнять слова просодией, но и бегло выражать себя. (Его правое полушарие не могло разговаривать, но выражало себя с помощью карточек с буквами). Эта способность, возможно, появилась в результате повреждения левого мозга задолго до операции, что и заставило П.С. лингвистически использовать правый мозг.
        Правое и левое полушария П.С. не всегда соглашались друг с другом. К примеру, его левый мозг мог объявить (с помощью речи), что когда П.С. вырастет, он хочет быть проектировщиком, в то время как правый мозг писал - «гонщик».
        Подобный разительный контраст привел пионеров исследования двух половинок мозга к мнению о том, что у человека может быть два сознания - если связь между двумя полушариями будет нарушена. Эти два сознания могут не соглашаться друг с другом в том, насколько им нравятся различные слова (имена, термины), и степень этого разногласия может меняться от опыта к опыту. П.С. был в наилучшем настроении в те дни, когда две половинки находились в согласии.
        Но самые невероятные результаты изучения П.С. были получены не благодаря способности правого мозга выражаться с помощью лингвистических средств. Причиной стала классическая схема у пациентов с разделенным мозгом - доминирование левого полушария.
        «Сложно описать то удивительное ощущение, которое охватывает, когда видишь подобные вещи», - пишет Майкл Газзанига о результатах, которые он получил от П.С. в опыте, с тех пор повторявшемся уже сотни раз.
        П.С показывали обычные сложные картинки, где правая область поля зрения включала в себя одно, а левая - другое. П.С. дали карточки, на которых были нарисованы другие предметы. Ему нужно было выбрать карты, которое подходили к тому, что он видел.
        
        Перекрест зрительных путей: левую половину объекта видит правая сторона обеих сетчаток. Информация из правых сторон обоих глаз обрабатывается в правой половине мозга. Другая сторона объекта обрабатывается левой половиной мозга.
        Правый мозг видел картинку со снегом, в то время как левый видел куриную лапку. Своей левой рукой (соответствующей правому полушарию) П.С. указывал на лопату, в то время как его правая рука указывала на цыпленка. Это, конечно, вполне логично, так как правую руку направляла та половина мозга, которая видела то, что относится к курам, в то время как левую руку направляла та половина, которая видела снег, который убирают лопатой.
        Но затем произошло то, что поразило Газзанига: «После этого ответа я спросил его: Пол, почему ты это сделал?». Пол посмотрел на меня и без секунды замешательства ответил из своего левого полушария: «О, это просто. Куриная лапка идет вместе с цыпленком, а лопата нужна, чтобы убирать в курятнике».
        
        Пациент с разделенными половинками мозга видит два разных изображения - каждое своей половинкой. Ему нужно указать на соответствующие картинки внизу. Но одна рука не знает, что делает вторая. Результат - словесное объяснение, которое заворожило исследователей (по Газзанига и ЛеДу).
        Левый мозг не слышал и не видел ничего, связанного со снегом. Он знает только о цыплятах. Но оно может видеть, что левая рука (соответствующая правой половине) указывает на лопату. И левый мозг с готовностью и безо всякого замешательства выдал ответ, который относился к тому, что делала левая рука П.С.
        Одна рука не знает, что делает другая - но у мозга имеется готовое объяснение.
        Газзанига пишет: «Левый мозг не знает, что видел правый вследствие того, что половинки мозга разделены. Но тем не менее собственное тело пациента кое-что делало. Почему оно так поступало? Почему левая рука указывала на лопату? Когнитивной системе левого мозга нужна теория - и теория мгновенно появляется, такая теория, которая придает смысл информации, полученной при выполнении данной конкретной задачи».
        Замечательная - и удивительная - вещь в этом клиническом наблюдении заключается в том, что П.С. не задумался и не проявил никакой неуверенности в своем ответе. Его левый мозг был готов и счастлив без малейшей предварительной подготовки сплести рассказ, который наполнил бы действия разумностью, которой на самом деле не было.
        П.С. не мог понять, что Газзаниге и его коллегам может быть о нем известно. Его левый мозг не имел никакого представления о том, что видел его правый мозг - или что видели ученые. Отсюда - и выдумка вместо того, чтобы признать, что говорящий правый мозг П.С. не знал, почему он действовал именно так.
        Эксперименты с участием П.С. проводились и описывались Майклом Газзанигой в сотрудничестве с Джозефом Ле Ду. В статье «Мозг, разум и язык» Ле Ду спрашивает: «Что происходит, когда поведение является результатом работы систем, действующих бессознательно? Другими словами, какова реакция сознательной личности на поведение, происхождение которого бессознательно? Похоже на то, что пациент с разделенным мозгом идеально подходит для изучения этого вопроса».
        Ле Ду дает ответ, базируясь на своем опыте с лопатами, цыплячьими лапками и П.С.: «Говорящее левое полушарие в этих ситуациях наблюдает, как организм дает поведенческие ответы - и немедленно включает эти ответы в свое видение ситуации. Эти наблюдения, конечно, имеют значение только в той степени, чтобы показать: в нашей каждодневной жизни само сознание контролируется поведением, источником которого являются бессознательные системы. Как вы видели, тем не менее, это разумное предположение и даже факт, который можно продемонстрировать».
        Ле Ду написал это в 1985 году. Но сегодня, когда последствия экспериментов Бенджамина Либета становятся очевидными, понятно: даже самые банальные и тривиальные действия - к примеру, сгибание пальца - являются результатами бессознательных процессов, которые, как полагает сознание, инициируются им - что на самом деле не так.
        Следствием знаний, собранных благодаря наблюдениям за П.С. и аналогичными пациентами, является вопрос: сколько событий нашей повседневной жизни объясняются сознанием путем совершенно ошибочной рационализации после того, как событие уже завершено? Сколько раз мы лжем себе относительно мотивов собственных действий?
        В 50-е годы, как говорилось в Главе 6, Эдвард Т. Холл, антрополог, указал: о том, что происходит у нас в голове, другие люди нередко знают больше, чем мы сами.
        Часто ли мы, обычные люди, оказываемся в ситуациях, подобных тем, когда пациенты с разделенным мозгом повинуются приказу «Иди!», данному их немому правому полушарию
        -и они немедленно встают со стула и покидают комнату для экспериментов? А когда у них спрашивают, куда они идут, их левое полушарие отвечает, к примеру - «Иду домой за баночкой колы»?
        Ле Ду указывает, что мы часто придумываем подобные объяснения, когда не осознаем, что делаем. После поездки, когда мы не осознаем, как вели транспортное средство или где повернули (это часто происходит с опытными водителями), мы придумываем сознательные отговорки: дорога была прямая, или мы могли бы проехать по ней даже во сне.
        «Подобные мысли - это результат сознательной части личности, которая сталкивается с фактом, что без ее одобрения или помощи совершаются целенаправленные действия. Сознательное «я» в таких случаях пытается придумать такую историю, с которой оно могло бы жить дальше», - пишет Ле Ду. Далее он продолжает:
        «Мы не полностью осознаем всю информацию, которую обрабатывает наш мозг, или причины всех действий, которые мы совершаем, или происхождение всех чувств, которые мы ощущаем. Но наша сознательная часть использует все это как информацию для создания и поддержания связной истории - нашей личной истории, нашего объективного ощущения себя». Вывод для Ле Ду очевиден: «Создание подобных историй о себе и своем мире - это первичная функция сознания».
        Урок, который мы можем извлечь из изучения пациентов с разделенным мозгом - это то, что наша сознательная личность, или «я» (как мы называем это в данной книге) лжет как сивый мерин, чтобы создать связную картину чего-то, что оно даже отдаленно не может понять. Мы ложью прокладываем себе путь к связности и последовательности, с которыми мы воспринимаем собственное поведение.
        Но другим людям мы не лжем столько же, сколько себе. Это не ложь в обычном понимании (когда нам известно, что мы кого-то обманываем), а ложь в особом смысле этого слова, характерная для нашего сознания - не обман других, а самообман.
        «Субъективное единство себя, мыслей и персонального опыта - это иллюзия, созданная ограниченной способностью систем самосознания», - пишут психологи Дэвид Окли и Лесли Имз в попытке обобщить наблюдения за двумя половинами мозга, гипноз и истерию (с подавленным или преувеличенным восприятием сенсорной информации), а также ряд других явлений. Сознание просто не в состоянии передать всю деятельность, которая лежит за сознательным восприятием. Следовательно, разнообразие ментальной деятельности скрыто от нас, и мы можем воспринимать целостность - которая не является в полной мере точной. «Наш общий взгляд на наши собственные сознательные процессы - это последовательность ограничений, наложенных тем, что мы смотрим на них сквозь узкое окно самосознания», - говорят Окли и Имз.
        Скрытый наблюдатель был обнаружен в 1973, как говорят, случайно. Группе студентов демонстрировалась наведенная с помощью гипноза глухота. Испытуемому говорили, что на счет «3» он оглохнет. Слух вернется, когда гипнотическое воздействие будет снято. Гипноз работал, и испытуемый демонстрировал полное отсутствие реакции на неожиданные громкие шумы у него за спиной.
        Подобные демонстрации давно уже стали рутиной, и даже несмотря на то, что многим людям термин «гипноз» ничего не говорит, это простой и отлично изученный феномен человеческого разума, и он играл центральную роль в развитии психоанализа Зигмунда Фрейда.
        Но один студент задал вопрос Эрнесту Хильгарду, ученому, который проводил эксперимент: возможно ли, что «часть» человека знает, что происходит, даже под гипнозом?
        Тогда Хильгард сказал одному из гипнотизируемых, что помимо той части личности, с которой он говорит, у него есть еще одна часть, которая знает гораздо больше, чем первая. Он использовал следующие инструкции (процитировано на основе одного из более поздних экспериментов, подтвердивших существование «скрытого наблюдателя»):
        «Сейчас я скажу тебе кое-что интересное о твоем разуме. Когда ты находишься под гипнозом, как сейчас, многие вещи ты воспринимаешь не такими, какими они являются в реальности. Ты можешь не ощущать запахов, не видеть или не слышать то, что есть на самом деле; ты можешь воображать то, чего на самом деле здесь нет; у тебя может быть множество восприятий, отличных от нормальной реальности. Но когда ты воспринимаешь то, чего не осознаешь в нормальной реальности, есть скрытая часть тебя, которая находится в реальности, и которая знает, что происходит на самом деле. Это часть твоего разума, особенная часть. Даже несмотря на то, что ты находишься под гипнозом и не знаешь, что происходит, твое тело знает, и знает эта скрытая часть твоего разума. Множество процессов организма регулируются подобным образом. Тебе не нужно следить за дыханием - и тем не менее ты дышишь. Так работает и эта часть разума, которая знает, что происходит. И в гипнозе можно добраться до этой части. Сейчас ты поймешь, что когда я хочу говорить с этой скрытой частью твой личности, я положу свою руку на твое плечо вот так. И когда я
положу руку на твое плечо, я смогу общаться с этой скрытой частью. Мы сможем поговорить. Но загипнозитированная часть тебя, часть, с которой я говорю сейчас, не будет знать, о чем мы говорили».
        Во время демонстрации своим студентам Хильгард затем попросил испытуемого поднять указательный палец на правой руке, если часть его слышит, что происходит. К его удивлению испытуемый поднял палец и затем сообщил, что он хочет выйти из гипноза. Он только что почувствовал, что его палец начал двигаться сам по себе, и потребовал объяснений!
        С тех пор существование скрытого наблюдателя демонстрировалось и в других опытах по гипнозу, когда испытуемому причинялась боль, но он ее не ощущал (хотя ее ощущал скрытый наблюдатель внутри того, кто испытывал боль). То же самое касается и пациентов под анестезией.
        Психолог Джон Килстром так комментирует этот феномен: «Скрытый наблюдатель - это метафора для подсознательного представления чувственных раздражителей и тех способов, которыми они могут отслеживаться. Успех этой техники показывает, что люди, находящиеся под анестезией, могут не осознавать раздражителей, которые тем не менее обрабатываются сенсорно-перцептивной системой».
        Этот феномен также показывает, как мало мы на самом деле знаем о том, что такое сознание: даже под наркозом мы можем ощущать и воспринимать боль через скрытого наблюдателя, хотя «мы» ее не чувствуем.
        В 1991 году два ученых из совершенно разных областей - стоматолог Джон Килли и нейрофизиолог Кристоф Кош - подняли такой вопрос: «Вызывает ли наркоз потерю сознания?».
        Они представили свою статью по этому вопросу с таким комментарием: «Несмотря на то, что в США в год проводится около 30 миллионов операций под общим наркозом, что уже стало обычным делом, невозможно точно установить, обладают ли пациенты сознанием во время подобных операций. В результате некоторые пациенты могут частично оставаться в сознании во время операции или впоследствии вспоминать некоторые ее аспекты. Следовательно, жизненно важно разработать некие экспериментальные способы, которые позволили бы оценить степень сознания пациентов под анестезией».
        Килли и Кош приводят несколько примеров, когда все обстояло не так, как полагали анестезиологи. «Ощущение беспомощности было ужасным. Я попытался дать медицинскому персоналу знать, что я в сознании, но не мог пошевелить ни веками, ни пальцем. Я был как будто в тисках и постепенно начал осознавать, что я нахожусь в ситуации, из которой нет выхода. Я почувствовал, что не могу дышать, и просто смирился с тем, что умираю».
        Но пациент выжил и смог рассказать эту историю. Подобные явления указывают, что сознание - это феномен, о котором мы слишком мало знаем. Это, конечно, не значит, что мы смогли бы дать определение сознанию, если бы знали точно, что такое анестезия. Из того факта, что крыса не находится под наркозом, мы не смогли бы вывести заключение, что она обладает сознанием в человеческом понимании этого слова. Но тем не менее невероятно, что такое количество операций проводится при условиях, когда на самом деле никто не контролирует, находится ли пациент в сознании.
        Сознание - это своеобразное явление. Оно пронизано обманом и самообманом: мы можем осознавать даже то, что должно было быть полностью стерто наркозом; сознательное «я» с радостью и постоянно лжет, чтобы выработать рациональное объяснение тому, что делает тело; чувственное восприятие - это хитрое смещение сенсорных импульсов к тому времени, когда сознание полагает, что начинает действие, в то время как мозг уже давно работает; похоже на то, что у нас в мозгу присутствует более чем одна версия сознания; наше сознание не содержит почти никакой информации - но мы воспринимаем его так, как будто в нем исключительно много информации. Сознание весьма своеобразно.
        Но опыты Бенджамина Либета дали нам половиной секунды, в течение которых и происходят все эти странности.
        Если взять в качестве отправной точки открытие Либета относительно временного сдвига сознательности, появится такая картина: внешний раздражитель, к примеру, укол кожи, достигает мозга двумя путями - быстрая специфическая нервная система, которая не вызывает сознательного восприятия, но датирует, когда появляется осознание события сознанием, и медленная неспецифическая система, которая вызывает полусекундную активность, ведущую к сознательному восприятию.
        Если подумать об уколе кожи, он не может восприниматься вне контекста: был ли это укус комара или прикосновение? Была ли это кнопка, на которую мы чуть не сели, или легкий толчок в плечо от кого-то, кто собирается что-то нам прошептать? Движемся ли мы сами или окружающий мир движется на нас?
        Укол кожи воспринимается в контексте. Он не воспринимается сначала как укол, а затем интерпретируется. Когда мы что-то воспринимаем сознательно, мы уже это интерпретируем (а, возможно, уже и реагируем - вставая с кнопки на стуле).
        Был поздний вечер, и его поток сознания протекал где-то среди полностью абстрактных проблем. Его мыслительный процесс работал уже долго, и он был как бы погружен в себя на диване: не спал, но был где-то далеко.
        Его рука внезапно вскинулась, как будто он хотел защититься, но это движение было моментально остановлено осознанием того, что «не страшно, если стол немного сдвинулся». И только после этого он услыхал звук: легкий скрип стола, который потихоньку рассыхался в прохладном вечернем воздухе, не представляя никакой опасности.
        Последовательность восприятия была такой: (1) он реагирует; (2) нет никаких причин беспокоиться; (3) он слышит звук, который вызвал (1) и (2).
        «Иногда подобное происходит со мной Четвертого июля, - говорит Бенджамин Либет. - Иногда я подскакиваю еще до того, как взорвется фейерверк».
        Новейший пример, который отлично демонстрирует, каким образом мы не воспринимаем звуки, пока они не будут интерпретированы, можно провести с использованием телевизора и пары наушников. Это очень простой пример: включите новости или другую программу, где люди разговаривают. Через наушники вы услышите две звуковые модели: (1) речь человека, который говорит и (2) шум.
        Интересно будет спросить себя, откуда исходит звук - или, что будет более точным, так как он, конечно, исходит из ваших наушников, откуда вы его воспринимаете. Вполне понятно, что он исходит из коробки, в которой сидит и разговаривает человек (звук исходит из телевизионной картинки). Но ведь шум исходит из ваших наушников! Звук этого шума относится не к говорящим людям на экране, а к наушникам, которые вы надели. Наш опыт слушания автоматически интерпретирует и сортирует информацию, которая содержится в сигналах и шуме: форма и фон. Форма соотносится с местом, где мы воспринимаем соответствующие визуальные формы, в то время как шум не соотносится ни с чем, но воспринимается как исходящий оттуда же, откуда исходят и остальные физические эффекты.
        (Проще всего создать этот феномен, пользуясь видеокассетами, так как саундтрек пленки содержит множество шумов - или можно понажимать кнопки дистанционного пульта от телевизора, увеличив количество шума).
        Сознание предоставляет нам сенсорную информацию, которая уже была тщательно обработана - но оно не говорит нам: выглядя как сырая информация, она на самом деле заключена в контекст, без которого она была бы совсем не такой, какой мы ее воспринимаем. В конце концов мы сразу воспринимаем поглаживание или укус комара, а не некое абстрактное воздействие, которое нам еще предстоит интерпретировать.
        Содержимое нашего сознания уже обработано и уменьшено, помещено в контекст еще до того, как мы его воспринимаем. Сознательное восприятие имеет глубину: оно уже помещено в контекст, большое количество информации было обработано, но нам не представлено. Масса сенсорной информации была отсеяна прежде, чем появилось сознательное восприятие - и этой сенсорной информации нет. Тем не менее само восприятие базируется на отсеянной информации.
        Мы воспринимаем ощущение - но мы не воспринимаем того, что это ощущение уже было интерпретировано и обработано. Мы не воспринимаем ту огромную умственную работу, которую мы проделываем, когда воспринимаем. Мы воспринимаем ощущение как немедленное и прямое ощущение поверхности вещей, но на самом деле ощущение - это результат процесса, который дает глубину воспринятой сенсорной информации. Сознание - это глубина, но воспринимается оно как поверхность.
        Трюк, который проделывает сознание, заключается в том, что ему удается комбинировать два совершенно разных подхода к миру. Один подход касается раздражителей, которые мы получаем от окружающего мира, другой - образа, который у нас возникает, чтобы объяснить это восприятие.
        Мы не воспринимаем сырую сенсорную информацию. Мы не видим длину световых волн - а видим различные цвета. Мы слышим диктора новостей не из наушников, а из телевизора. Мы не ощущаем поглаживание как потенциальный укус комара.
        Но цвета, дикторы и поглаживания воспринимаются так, как будто все это происходит здесь и сейчас, как будто они представляют собой именно то, что мы воспринимаем. А на самом деле они являются результатами симуляции.
        Мы воспринимаем не сырую сенсорную информацию, а ее симуляцию. Симуляция нашего сенсорного восприятия - это наша гипотеза реальности. Эта симуляция есть то, что мы воспринимаем. Мы не воспринимаем сами вещи - мы ощущаем их. Мы не воспринимаем ощущения - мы воспринимаем симуляцию ощущений.
        Этот взгляд включает в себя очень далеко идущее утверждение: то, что мы воспринимаем непосредственно - это иллюзия, которая представляет информацию, интерпретированную таким образом, как будто она не подвергалась обработке. Именно иллюзия является сутью сознания - мир, который воспринимается осмысленно и через интерпретацию.
        Но почему мы не можем просто воспринимать то, что ощущаем? Потому, что мы ощущаем слишком много - миллионы бит в секунду. Мы воспринимаем только небольшую часть того, что ощущаем - а именно ту часть, которая имеет смысл в данном контексте.
        Но почему мы не видим, что информация, которую мы воспринимаем, уже была обработана, что масса информации была отсеяна до того, как нам представили лишь небольшой ее кусочек?
        Здесь объяснение может быть таким: потому, что для достижения этой глубины требуется время, и потому что было бы не слишком сподручно знать, что прошло это время. Есть многие и многие вычисления, которые не имеют отношения к нашим действиям в этом мире. Нам приходится решить множество задач, прежде чем мы вообще будем в состоянии что-либо воспринять: нам приходится сформировать гипотезу о том, откуда исходят звуки, прежде чем мы сможем их услышать.
        Бенджамин Либет показал, как специфические нервные волокна, проходящие от органов чувств к мозгу, позволяют зафиксировать время получения ощущения, которое не будет нами воспринято до тех пор, пока неспецифические нервные волокна не приведут к полусекундной активности, которая будет означать, что теперь ощущение может быть воспринято.
        Таким образом сенсорное восприятие может объединить в себе информацию от множества сенсорных модальностей, получающих раздражители от одного и того же объекта, даже если информация от этих разных модальностей (слух или зрение) может обрабатываться мозгом разное количество времени. Если бы не было этой половины секунды, в которую вся информация синхронизируется, мы могли бы, как объясняет это Либет, столкнуться с «дрожанием» нашего восприятия реальности.
        Наше сознание отстает потому, что ему нужно представить нам картину окружающего мира, которая будет актуальной. Но оно представляет нам именно картину окружающего мира, а не картину всей той великолепной работы, которую проделывает мозг.
        Последовательность такова: ощущение, симуляция, переживание. Но нам не обязательно знать о симуляции, поэтому она исключается из нашего восприятия, которое состоит из отредактированных ощущений, которые воспринимаются нами как неотредактированные.
        Сознание - это глубина, которая воспринимается как поверхность.
        Время от времени нам может приходить в голову идея, которая немедленно и инстинктивно кажется нам очень важной, хотя мы и не понимаем почему. К примеру, когда мы встречаем кого-то, кто нам действительно нравится безо всякой причины. Как раз подобная идея появлялась у меня несколько раз, пока мой интерес к экспериментам Либета не сделал ее фундаментально важной. Но ощущение озарения возникло в один момент.
        Эта идея произрастает из устройства компьютеров. Названная иллюзией пользователя, она включает в себя немалую эпистемологическую глубину и является великолепной метафорой картины сознания, обрисованной выше.
        Понятие иллюзии пользователя появилось в статье выдающегося специалиста по компьютерам Алана Кея, который работал в Xerox PARC, в исследовательском центре Rank Xerox в Пало Альто, Силиконовая Долина, к югу от Сан-Франциско. В 70-е годы PARC стал тем местом, где развивался революционный компьютерный язык под названием «Smalltalk». Rank Xerox не хватило дальновидности осознать огромный потенциал Smalltalk, поэтому его оставили Apple для использования на машинах типа «Макинтош» - компьютерах, с которыми можно общаться как с хорошими друзьями за чашкой чая.
        Основная идея заключалась в том, что компьютер - который, конечно, можно запрограммировать для чего угодно - должен представать перед нами как вежливое и готовое к сотрудничеству устройство. Именно компьютер должен быть делать всю тяжелую работу, а не пользователь.
        Это может звучать как прописная истина, но, безусловно, все было не так до тех пор, пока «Apple» не представил на рынке свои компьютеры. Доминирующая в то время форма компьютеров базировалась на принципах, которые развивали инженеры, проводящие всю свою жизнь, работая на компьютерах. Естественно, они не имели ничего против всякого рода загадочных кодов и акронимов для внутреннего состояния компьютеров, так как именно сами компьютеры, а не то, для чего они были предназначены, интересовали этих инженеров.
        А вот для всех остальных все как раз наоборот: конечно, компьютер может быть интересен сам по себе как игрушка или символ статуса, но нам важен не сам компьютер, а та польза, которую мы можем из него извлечь. Эти слова я пишу на «Apple Mac», который показывает слова на экране и несколько символов на полях, дающих пользователю возможность листать страницы. Но будучи пользователем, мы не имеем никакого представления о том, как именно эти слова хранятся в компьютере. Да нам это и неважно, раз слова появляются на экране тогда, когда нам этого хочется.
        Конечно, целые толпы инженеров, программистов и дизайнеров оснастили компьютер кучей умных штучек, которые позволяют этим словам сохраниться - но пользователи об этом совершенно не волнуются - пока они справляются со своей работой.
        В добрые старые дни - что применительно к компьютерам означает лишь несколько десятилетий назад - мы могли общаться с машинами, только если умели писать на языке, который объяснял машине, что именно ей нужно делать. Приходилось объяснять компьютеру, где что хранить. У вас в уме должна была быть картина того, как работает машина, чтобы заставить ее работать.
        Огромный сдвиг от требовательных компьютеров к компьютерам-помощникам произошел, когда появился Smalltalk и его применение иллюзии пользователя. Это подразумевало радикальные изменения пользовательского интерфейса - той части компьютера, с помощью которой мы с ним общаемся: клавиатура, монитор и др. Инженеры, которые создавали первые компьютеры, уделяли не слишком много внимания пользовательскому интерфейсу, так как все пользователи компьютеров были профессионалами. И потому компьютеры выглядели загадочными и неуклюжими. Алан Кей пишет:
        «Пользовательский интерфейс когда-то был последней частью, о которой заботились при создании систем. Теперь он находится на первом месте. Он считается первичным, так как и для профессионалов, и для новичков то, что должен ощущать человек - это свой компьютер. «Иллюзия пользователя», как мы с коллегами назвали это в Исследовательском центре Xerox Palo Alto - своего рода упрощенный миф, который выстраивается для объяснения (и предположения), какими будут действия системы и что нужно делать дальше».
        Иллюзия пользователя, следовательно, это то, как пользователь видит машину. Кей и его коллеги осознали, что на самом деле неважно, будет ли эта картина точной или полной, если только она будет связной и соответствующей. Лучше иметь неполную и метафорическую картину того, как работает компьютер, нежели не иметь вообще никакой картины.
        Таким образом, важно не объяснить пользователю, как работает компьютер, а создать миф, который будет подходящим и последовательным - и базироваться он будет на пользователе, а не на компьютере.
        Компьютер, который сейчас записывает эти слова, представляет пользователю последовательность текстов, организованных в папках на рабочем столе. Неудачные главы перетаскиваются в корзину в правом нижнем углу. Когда пользователь хочет посмотреть, не слишком ли длинной получилась глава, он может воспользоваться калькулятором в «ящике стола».
        Но внутри компьютера нет никаких папок, мусорных корзин или калькуляторов. Там есть только определенное количество нулей и единиц в определенной последовательности. Неописуемое их количество: в компьютере может содержаться много миллионов нулей и единиц. Но это совершенно не тревожит пользователя: все, что ему нужно сделать - это извлечь свою работу, когда он ее закончит. Пользователь может оставаться полностью индифферентным к этому огромному количеству нулей и единиц. Пользователь заинтересован только в том, что предлагает ему иллюзия пользователя: страницы глав, папки, куда складываются готовые главы, папки с рабочими материалами, корреспонденция, ошибочные предложения и неорганизованные мысли.
        Иллюзия пользователя - это метафора, индифферентная по отношению к настоящим нулям и единицам, и заинтересованная лишь в конечном функционале.
        Утверждение, следовательно, заключается в том, что иллюзия пользователя - это хорошая метафора сознания. Наше сознание - это наша иллюзия пользователя по отношению к себе и к миру.
        Сознание - это не иллюзия пользователя для всего мира или всего человека. Сознание - это иллюзия пользователя, затрагивающая те аспекты мира, на которые может влиять этот человек, и часть человека, на которую может влиять сознание.
        Иллюзия пользователя - это собственная личная карта самого человека и его возможностей взаимодействия с миром. Британский биолог Ричард Докинс пишет об этом так: «Возможно, сознание появляется, когда симуляция мира, создаваемая мозгом, становится настолько полной, что ей приходится включать и модель самого себя».
        Если сознание - это моя иллюзия пользователя себя, оно должно настаивать, что пользователем является именно этот пользователь, оно должно отражать горизонты пользователя, за которые не стоит заходить. Следовательно, иллюзия пользователя имеет дело с пользователем по имени «я».
        «я» воспринимает, что это «я» действую, «я» ощущаю, «я» думаю. Но все это делает «Я». «я» - это моя собственная иллюзия пользователя.
        Подобно тому как компьютер содержит огромное количество бит информации, в которой пользователь не заинтересован, «Я» содержит огромное количество бит, которые не интересуют «я». «я» совершенно не заботится о том, чтобы знать, каким образом его сердце перекачивает кровь - во всяком случае, не все время. Точно также «я» не волнует и то, каким образом в «Я» возникают ассоциации - ему гораздо интереснее, что из них следует.
        Но не только «я», воспринимаемое как наша собственная личностная идентичность и активный субъект, является иллюзией. Даже то, что мы на самом деле воспринимаем - это тоже иллюзия пользователя. Мир, который мы видим, ощущаем, оцениваем и воспринимаем - это иллюзия.
        В мире нет цветов, звуков или запахов. Они - лишь то, что мы воспринимаем. Это не означает, что нет и мира - мир есть. Мир просто есть. У него нет никаких свойств до тех пор, пока его не начинают воспринимать. И в любом случае у него нет таких свойств, как запах, цвет и звук.
        Я вижу панораму, поле зрения - но это не равнозначно тому, что поступает в мои органы чувств. Это реконструкция, симуляция, представление того, что получают мои органы чувств. Интерпретация, гипотеза.
        Что если бы мы могли воспринимать мир непосредственно, без предварительной симуляции, без необходимости потратить полсекунды на усвоение знаний, которые затем будут представлены нам так, будто поступают одновременно с воспринимаемым материалом?
        Олдос Хаксли описал подобный опыт в своей книге «Двери восприятия» (1954). Она стала своеобразным предзнаменованием массового переворота в восприятии реальности, который начал оказывать влияние на западную культуру в 60-е оды. Хаксли, который принимал мескалин, описывает это так:
        «Я принял таблетку в 11. Через полтора часа я сидел в своей студии, целенаправленно уставившись на небольшую стеклянную вазу. В вазе было всего три цветка - полностью распустившаяся роза «Красавица Португалии», желтовато-розовая, с намеком на более горячий и яркий оттенок у основания каждого лепестка, большая пурпурно-кремовая гвоздика и бледно-фиолетовый у основания сломанного стебля гордый геральдический цветок ириса. Случайный и условный, этот небольшой букетик нарушал все традиционные правила хорошего вкуса. Во время завтрака этим утром я был поражен живым диссонансом цветов. Но это больше не имело значения. Я видел не то, насколько необычным было находящееся передо мной собрание цветов - я видел то, что видел Адам в утро своего создания: чудо, момент за моментом обнаженного бытия».
        Хаксли продолжает: «Я продолжал смотреть на цветы, и в их живом свете я, казалось, находил некий качественный эквивалент дыхания - но дыхания без возврата в начальную точку, без постоянных отливов, а только повторяющийся поток движения от красоты к еще более возвышенной красоте, от глубокого к еще более глубокому значению. На ум мне пришли такие слова, как «грация» и «преображение», и это, конечно, было то, для чего они, помимо всего прочего, и предназначались».
        Во время своего мескалинового турне Хаксли повторял снова и снова: «Вот как мы должны видеть», когда, к примеру, он смотрел на складки на своих брюках или корешки книг на полках. Этот опыт привел его к следующим комментариям того, что здесь называется сознанием и результатом отсеивания информации:
        «Вспоминая свой опыт, я склонен согласиться с выдающимся кембриджским философом доктором С.Д. Броудом: «…нам стоит постараться более серьезно отнестись к тому, что до сих пор мы склонялись к теории, которую (французский философ Генри) Бергсон выдвинул относительно восприятия памяти и ощущений. Предполагается, что функция мозга, нервной системы и органов чувств носят преимущественно исключительный, а не продуктивный характер. Каждый человек в каждый момент времени способен вспомнить все, что когда-либо с ним случалось, и воспринимать все, что происходит в любом месте Вселенной. Функция мозга и нервной системы заключается в том, чтобы защитить нас от перегруженности и подавления массой бесполезных и ненужных знаний, исключив большую часть того, что в противном случае мы бы воспринимали или запоминали в каждый момент времени, и оставляя только очень небольшую специально отобранную ее часть, которая с высокой вероятностью может быть практически использована.» Согласно такой теории каждый из нас - это потенциальный «Свободный Разум». Но пока мы животные, всеми силами старающиеся выжить. Чтобы
биологическое выживание было возможным, Свободный Разум должен пройти через уменьшающие поток информации клапаны мозга и нервной системы. И то, что мы получаем на выходе - это лишь мизерная струйка сознания, которая помогает нам остаться в живых на поверхности этой конкретной планеты».
        Но подобные восприятия доступны не только пользователям наркотических средств. Американский философ Чарльз Сандерс Пирс, кто в конце 19 века предвосхитил многие новые идеи века двадцатого, говорит о непосредственном восприятии мира как о haecceity -«этовость» Вот как датский эксперт по Пирсу физик Педер Воэтманн Кристиансен описывает «этовость»: «Это непосредственное и шокирующее восприятие объекта, которое заставляет язык испаряться как капля воды на раскаленном листе металла. Все, что мы можем сделать - это направить свой указательный палец и сказать «это».
        Воэтманн Кристиансен иллюстрирует точку зрения Пирса, ссылаясь на отрывок из знаменитой серии книг антрополога Карлоса Кастанеды о южноамериканском шамане Доне Хуане и его учениях. «Просто подумайте, - говорит он, - мир не отдает нам себя непосредственно, между нами стоит описание мира. И на самом деле мы всегда на шаг отстаем, и наше восприятие мира всегда лишь воспоминание восприятия. Мы все время вспоминаем мгновения, которые только что были, только что прошли. Мы вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем все».
        25 лет спустя американскому психологу Роджеру Шепарду под утро приснился его знаменитый эксперимент.
        
        Повернутый объект (по Шепарду и Метцлеру).
        Шепард увидел перед собой несколько картинок, которые он потом воссоздал на своем компьютерном мониторе. Это были простые изображения небольших кубиков, соединенных друг с другом в простые фигуры наподобие незаконченных моделей Лего.
        В 1971 году Шепард и его коллега Жаклин Метцлер опубликовали исследование изображений подобных объектов в журнале «Science». Нескольких испытуемых попросили сравнить изображения этих конструкций пара за парой. Два набора кубиков, картинки которых показывались испытуемым, поворачивались, так что они явно не были идентичными. Затем испытуемых спрашивали, были ли идентичными эти наборы кубиков.
        Интересным оказалось то, сколько времени потребовалось людям на ответ. Оказалось, что чем больше повернутыми по отношению друг к другу были эти два набора кубиков, тем больше времени требовалось, чтобы выяснить, являются ли они идентичными или, к примеру, являются отражениями друг друга.
        Ученые пришли к выводу, что люди на самом деле для сравнения двух объектов поворачивают их в уме. Или представляют себе поворот. Тем образом, который они воспринимают, можно манипулировать в голове путем ментальной ротации.
        Люди не просто видят. Мы способны симулировать - создавать модели для сравнения.
        «Идея моего оригинального эксперимента с Джеки Метцлер по ментальной ротации пришла ко мне… в форме динамического гипнопомпического (происходящего при пробуждении) образа трехмерных объектов, которые волшебным образом поворачивались в пространстве,» - пишет Роджер Шепард в своей книге «Образы ума». Шепард полагает, что появление их непосредственно перед пробуждением не было случайностью. «Многие ученые и творческие мыслители замечали, что лучше всего мозг зачастую работает без сознательного его направления, в восприимчивых состояниях мечтательности, бесцельной медитации, в грезах или при переходе от сна к бодрствованию».
        Как же тогда рассматривать сны в свете симуляции и иллюзии пользователя? На ум сразу приходит одно: когда мы спим, мы можем создавать симуляции - мы визуализируем нечто и понимаем, с чем это может быть (зачастую очень странным образом) связано. Но мы не пользуемся этой симуляцией в тот момент, когда мы ее воспринимаем. В состоянии сна - так называемая фаза быстрого движения глаз - наши члены блокированы, так как моторные зоны мозга, контролирующие движения, угнетены. Сон со сновидениями - это состояние, когда нет пользователя, но есть огромное число иллюзий. В свете того, насколько неизученной является функция сна со сновидениями, не будет безрассудным предположить, что сны являются своеобразным тренажером симуляции.
        Мозг проверяет свою способность симулировать реальность, опробуя новые связи или создавая новые (или очень старые) образы памяти и восприятия. Но предварительное условие нашей способности испытывать самые сумасшедшие возможности - это именно то, что они не могут быть использованы. Поэтому и движения специально заблокированы, в то время как остальные функции тела работают на полную мощность: пульс и дыхание учащаются, глаза двигаются и кислородный метаболизм в мозгу находится на таком уровне, как будто мы бодрствуем.
        Если сны - это тренировка перед новыми симуляциями, то это как раз пример ситуации, когда сознание присутствует, но «я» удерживается в стороне. Мы не можем привести в движение тело, как не можем и повлиять на сновидения с помощью своего «я». Но когда мы спим, мы находимся в полном сознании. Иллюзия пользователя без пользователя.
        И напротив, хождение во сне мы можем описать как «пользователь, лишенный иллюзий»: когда он ходит во сне, он производит действия, но тот, кто действует, не обладает осознанностью.
        Поэтические возможности, присущие термину «иллюзия пользователя», можно расширить и дальше: гипноз - это иллюзия другого пользователя; медитация - состояние, когда нет ни пользователя, ни иллюзии.
        В декабре 1958 года в ходе операции в Королевском госпитале Бирмингема в Англии 52-летний мужчина получил новую роговицу. Его собственная роговица была разрушена инфекцией, когда ему было всего 10 месяцев от роду. С тех пор он полностью ослеп.
        Операция была воспринята как большой успех и получила в Великобритании широкое освещение. В «Дейли телеграф» прошла серия статей, в которой рассказывалась о вновь обретенном зрении, которым пациент смог пользоваться всего через несколько часов после операции.
        Среди читателей оказался и психолог Ричард Грегори, который интересовался темой психологии познания (и с чьей работой по зрительным иллюзиям мы встречались в Главе 8). Вместе со своим коллегой Джином Уоллесом Грегори начал изучать то, каким образом воспринимал мир пациент, который в научной литературе получил известность как С.Б.
        До операции С.Б. был активным, счастливым человеком, освоившим многие виды деятельности, считающиеся недоступными для слепых. Он умел ездить на велосипеде (вместе со зрячим ассистентом, который держался за его плечо) и пользоваться инструментами, и он ходил без специальной палочки. С.Б. осязал окружающий мир, и ему очень нравилось мыть машину зятя, представляя себе ее форму.
        Грегори пишет о том, что произошло после операции: «Когда повязки впервые были сняты с его глаз и он более не был слеп, он услышал голос хирурга. Он повернулся на голос, но не увидел ничего, кроме расплывчатого пятна. Он понял, что это должно было быть лицо, так как оттуда исходил голос - но не мог его видеть. Он не увидел внезапно окружающий мир и предметы в нем, как это делаем мы, когда открываем глаза».
        Но когда зрение С.Б. восстановилось за несколько последующих дней, у него не было никаких проблем с узнаванием многих предметов, которые ранее были ему знакомы только по прикосновениям: животные, машины, буквы, стрелки часов. Он быстро освоил рисование, но делал странные ошибки. Он пририсовал автобусу колеса со спицами, хотя в 60-е годы у автобусов не было спиц. Он сделал так потому, что когда он был маленьким, ему позволили ощупать автобус, у которого действительно были такие колеса.
        Одной из немногих вещей, которые действительно поразили С.Б, была луна. Он увидел четверть луны в небе и спросил, что это такое. Ответ его удивил, так как он всегда полагал, будто четверть луны выглядит как четверть торта.
        С.Б. опирался на свои воспоминания прикосновений, чтобы видеть; если и было что-то, что он не мог потрогать, так это луна.
        Среди того, что С.Б всегда мечтал опробовать, был токарный станок. Грегори и Уоллес показали ему станок в стеклянном ящике в Музее науки в Лондоне, но С.Б. сказал, что не видит его. Ящик открыли, он закрыл глаза, ощупывал станок в течение минуты, отошел, открыл глаза и сказал: «Теперь, когда я его почувствовал, я могу его увидеть».
        Поначалу С.Б. Мог видеть только то, что было ему известно через осязание.
        История С.Б. закончилась трагически. Всего через год после операции он умер, став жертвой депрессии. Увидеть мир стало для него разочарованием. По вечерам он часто сидел без света. История С.Б. говорит нам о том, как сложно видеть что-то, чего мы до этого не симулировали. Это неправда, что увидеть - значит, поверить. Поверить - вот что значит, увидеть.
        В восприятии мира нормального человека ощущения от различных органов чувств объединяются, чтобы сформировать единую внутреннюю картину, которую мы и воспринимаем. Один наш орган чувств поддерживает другой: речь легче слушать, когда мы можем видеть спикера.
        Но не только в том случае, если от одного органа чувств поступает мало информации, мы начинаем пользоваться другим. Вся работа нашего восприятия, а, следовательно, и нашего сознания заключается в том, чтобы собрать несколько различных видов информации в единую симуляцию, которая нам известна.
        На основе истории С.Б. Ричард Грегори, наряду с другими, задал и такой вопрос: «Сколько бы мы смогли увидеть, если бы с детства росли в похожем на зеркало мире без прикосновений, не имея возможности пощупать предметы? Ответ почти наверняка будет - очень мало, так как мы видели бы только формы, а не предметы, и у нас отсутствовала бы корреляция, которая позволила бы выработать перцепционную «гипотезу объекта».
        Участие Грегори в работе эксплораториев - научных музеев, в которых реализован принцип прикосновений и получения личного опыта - как раз и объясняется его опытом того, насколько важным является для нашего зрения осязание.
        Урок, который, как говорит Грегори, учителя должны извлечь из этого знания, касается важности осязания. Он проводит разницу между тремя способами познания:
        Формальное познание характеризуется освоением формального математического аппарата, чтобы мы могли решать примеры и обращаться с цифрами, не зная того, что за этим стоит. Это старый добрый способ.
        Интуитивное познание состоит в том, чтобы дать объяснение, базирующееся на здравомсмысле, которое обучаемый сможет понять. Смысл передается не с помощью языка или символов (как в случае формального познания). Понимание достигается интуитивным ощущением, которое передается учителем с помощью жестов.
        Интерактивное познание - это когда мы можем касаться предметов, включает в себя ихисследование, проверку на практике и пачканье рук.
        Идея эксплораториев (по всему миру было открыто не так много подобных заведений) заключается как раз в этом - обеспечить взрослым и детям возможность «сыграть» свой путь к познанию, физически манипулируя экспериментальными инструментами. Основанием этой стратегии является не только то, что формальный метод обучения отчаянно скучен (к правильному результату человек приходит, не понимая почему). И не то, что в долгосрочной перспективе обучение интуитивным методом, где передаётся понимание учителя посредством в частности невербальных сигналов, оказывается неудовлетворительным.
        Стратегия интерактивного обучения важна, так как она говорит нам, что мы учимся не только через сознание.
        Первая стратегия, формальная - это чистая сознательность, чистая информация: мы изучаем коды, а не то, что они собой представляют. Нет ничего, кроме определенных символов.
        Вторая стратегия, интуитивная, включает в себя как сознательное, так и частично бессознательное: и информацию, и эксформацию. Обучаемый воспринимает учительскую симуляцию: воспроизводит ее, базируясь на аргументах и состояниях ума, которые передаются учительскими словами и жестами. Общение происходит на высокой пропускной способности, так как применяется не только вербальная, символическая пропускная способность, но еще и визуальная.
        Третья стратегия, интерактивная, подразумевает гораздо более высокую пропускную способность, нежели чистое формальное обучение. Но учителя нет: обучающийся сам получает и отсеивает информацию. Тем не менее тщательно продуманные экспериментальные приборы позволяют обучаемому изменять свою симуляцию, свое восприятие того аспекта реальности, к которому относятся эти приборы.
        Если бы мы обучались только сознанием, и, следовательно, наше «я» отвечало бы за все знания, которые мы приобретаем, как бы мы смогли научиться ездить на велосипеде, танцевать или думать?
        Существует множество навыков, которые мы можем применять, не отдавая себе в этом отчета. На самом деле гораздо чаще мы не отдаем себе такой отчет.
        Как выглядит Мэрилин Монро? Опишите ее! Блондинка - да, улыбающаяся - да, мушка на лице - да. Можете ли вы сказать еще что-то? Большинство людей не смогут - но если есть картинка, даже часть картинки, мы немедленно узнаем ее лицо.
        Как выглядит ваша семья? Ваш начальник? Ваши коллеги? Ваш сосед? Вы знаете, вы, конечно же, знаете - но не можете облечь свое знание в слова. Невозможно описать лицо с помощью большого количества деталей, хотя всего одной из этих деталей может быть для вас достаточно, чтобы вспомнить ее обладателя.
        Британский философ Майкл Полани описал этот феномен в 50-е годы как неписаное знание. Большинство того, что мы знаем, не может быть выражено словами. Пример с лицами - это как раз пример Полани, чья точка зрения была обобщена шведским философом Ингваром Йоханссоном: «Полани говорит, что когда мы направляем наше внимание, к примеру, на лицо, в то же время мы отводим свое внимание от деталей лица. Мы отводим внимание от того, о чем у нас имеется неписаное знание. Можно сказать, что мы всегда уделяем внимание тому или другому, получая знание - но если так, мы должны также и отводить свое внимание. Неписаное знание необходимо, если вообще необходимо само знание.»
        Жизненно важный аспект идеи неписаного знания в том, что навык, к примеру, такой, каким обладает искусный мастер, содержит больше знания, чем мы можем описать. Умение обращаться с растениями («зеленые пальцы») не может быть передано путем описания: вы можете стать обладателем зеленых пальцев, только испачкав свои собственные пальцы в земле (а некоторые из нас так никогда и не получают этих знаний).
        Повседневная жизнь содержит бесчисленные примеры, подобные этому, но они так же часто встречаются и в науке - деятельности, которая, возможно, более, чем все остальные, должна базироваться на установленном и точном знании. Но в 1962 году, в русле открытий Полани, американский научный историк Томас Кун сформулировал свою знаменитую теорию парадигм науки. Фундаментальная идея Куна заключалась как раз в том, что наука не может отвечать за свои собственные ценности и нормы - и даже за свои теории. Человек становится ученым, проведя определенное количество опытов, которые он повторяет. Он просчитывает уравнения ньютоновской физики, чтобы получить неписаные знания. Он экспериментирует с менделевскими генетическими законами, повторяя несколько опытов. Он изучает в процессе - то есть учится путем повторения действий, а не слов (хотя способ «попугайного обучения» награждает лишь тех людей, которые хорошо могут повторять слова, не вдаваясь, могут ли они повторить их значение).
        В современной научной философии термин «парадигма» означает нечто иное, чем то, что он означал для Куна, когда тот его вводил. В настоящее время парадигма означает то, что находится в рамках «картины мира», и многие люди говорят о новой парадигме, под которой они подразумевают новую картину мира, что бы это ни значило.
        Когда Куна критиковали за использование термина «парадигма» (который на самом деле является переводом с греческого - «изменение существительных, глаголов и других частей речи») двадцатью двумя разными способами, он решил сменить свою лексику и начал говорить об эталонах: «Конкретных решениях задач, которые студенты встречают с самого начала своего научного образования, в лабораториях, на экзаменах или в конце глав научных учебников», - пишет Кун.
        Эталон содержит все неписаное знание, о котором не говорят нам формулы - это значение символов. Воспринять его можно, только попытавшись применить символы на практике, используя их для отсеивания информации. Мы не можем ничего выучить, просто уставившись на символы. Они раскрывают свою силу только тогда, когда объединяются с живым человеческим мозгом, который способен восстановить определенную часть эксформации, присутствовавшей в то время, когда эти символы формулировались.
        Изучение первичного подпорогового восприятия, которое оказывает влияние на сознательное восприятие, в настоящее время применяется для того, чтобы провести разницу между так называемой скрытой и явной памятью - то есть памятью, которая работает без использования сознания или с его использованием соответственно.
        На выполнение задачи могут оказывать влияние воспоминания, которые не ощущаются сознательно. То, что вспоминается, было сознательным, когда запоминалось - но не тогда, когда оно применяется. Джон Килстром пишет об этом феномене так: «Эффект неявной памяти концептуально схож с эффектом подпорогового восприятия в том, что оба они раскрывают влияние на переживания, мысли и события, недоступные сознанию. Однако эти два эффекта нужно отличать друг от друга. В противоположность подпороговому восприятию события, оказавшие влияние на эффект скрытой памяти, были четко обнаруживаемы сознанием, к ним было привлечено внимание, и они присутствовали в сознании в тот момент, когда совершались».
        Эти феномены ярче всего проявляются у пациентов с серьезной потерей памяти, когда воспоминания, которые они не могут воспроизвести сознательно, все же оказывают влияние на их способность угадывать, к примеру, конец слова, когда им предлагается его начало. Пациенты не могут вспомнить, что они знают это или откуда они это знают - но их поведение показывает, что им это известно. На самом деле именно демонстрации, в ходе которых пациенты с серьезной амнезией показывали способность «угадывать» все слово, когда им предлагались его части, и привели к современному интересу к праймингу.
        Но этот феномен обнаруживается не только у пациентов. Наша повседневная жизнь также отмечена большим количеством подобных проявлений скрытой памяти, когда воспоминания оказывают влияние на поведение, а мы этого не осознаем. Узнавание лиц основано на знании, которое мы не можем описать. Это наблюдение Майкла Полани было радикально подтверждено изучением пациентов с серьезной потерей памяти как раз в связи с их способностью узнавать лица - прозопагнозия (греч. ????????, prosopon - лицо и ???????, agnosia - неузнавание).
        Двум пациентам с прозопагнозией показывали 50 черно-белых фотографий лиц. 42 из них были пациентам совершенно не известны, а последние 8 были им знакомы - это были либо члены семьи, либо узнаваемые публичные персоны.
        Оказалось, что пациенты не способны узнать лица людей, которых они знали, а также не могли отличить незнакомые лица от знакомых. Не могли сознательно. Но это могло сделать их тело!
        Даниэль Транель и Антонио Дамасио из Университета Айовы не просто спрашивали, могут ли пациенты узнать лица - они также измеряли электрическую проводимость их кожи, чтобы понять, есть ли какая-то реакция. Этот метод известен как детектор лжи, несмотря на то, что измерение электрических параметров кожи является гораздо более ценным научным методом, чем сомнительная практика, которая кроется за этим термином.
        Транель и Дамасио так прокомментировали то, что им удалось обнаружить: «Диссоциация между отсутствием узнавания и положительная электродермальная идентификация могут значить, что у этих субъектов процесс узнавания на ранних стадиях все же происходит, но результаты этой операции не становятся доступны сознанию».
        На базе более ранних исследований Транель и Дамасио предложили модель того, как мы узнаем лица: за непосредственным восприятием лица следует распознавание воспоминаний, визуальных и полученных с помощью других органов чувств, связанных с этим лицом. И только после этого, по мнению Транеля и Дамасио, следует сознательное восприятие. Другими словами, имеет место последовательность, похожая на модель «ощущение-симуляция-восприятие».
        У этих пациентов тело помнит лица лучше, чем сознание. Работает ли восприятие у всех нас подобным же образом? Если да, и это знание станет широко известным, может возникнуть повод поверить и в то, что однажды мы сможем сказать: «Я помню, что раньше вас видел, но не помню, кто вы такой» и при этом не оскорбить своего собеседника.
        Но, конечно, это уже давно стало излюбленным трюком искушенных ловеласов. «Где мы могли встречаться?» - эту фразу вполне можно использовать, даже если соблазнитель, возможно, испытывает скорее характерные изменения электрической проводимости кожи, нежели помнит лицо, на которое он смотрит.
        В свете этого знания можно задать вопрос: какое значение имеет - если имеет - сознательное «я», когда дело касается обучения и получения навыков? Играет ли оно вообще какую-то роль, раз езда на велосипеде, научные эксперименты и мытье посуды базируются на рутинных действиях, которые не являются сознательными?
        Роль «я» в обучении заключается как раз в том, что оно заставляет бессознательное - «Я» - практиковаться, репетировать или просто присутствовать. «я» - это своеобразный босс, который говорит «Я», в чем ему нужно практиковаться. «я» - это руководитель «Я».
        Если процесс обучения контролирует «я», результаты будут не слишком хорошими: будет довольно сложно научиться ездить на велосипеде или изучать новый язык. Но вам не становится легче, если вы полностью осознаете себя, когда учитесь, не говоря уже о том, когда вы осознаете, что другие люди знают - вы пытаетесь научиться. Ведь в этом случае на вас обращены не только ваши собственные глаза, но и глаза других людей.
        Наше сознание проявляет беспокойство и когда мы получаем новые знания, и когда мы получаем новые навыки. Именно поэтому перегрузки и мантры, описанные в предыдущей главе, могут оказаться полезными.
        Но сознание и «я» полезны, так как они могут воспринимать контекст и видеть цель в том, что человеку делать не нравится - к примеру, практиковаться. «я» может доставить большое удовольствие «Я», когда человек делает нечто, в чем он уверен. Потому что, безусловно, уверенность исходит от успехов в ситуациях, где раньше человек не чувствовал себя уверенным. «я» дает дисциплину, хотя оно может удерживать всего несколько бит в секунду.
        Но истинная сила «я» проявляется только тогда, когда оно демонстрирует смирение по отношению к «Я», способному на гораздо большее, так как пропускная способность его выше. Сознание - это удивительная сущность, когда она знает свои собственные пределы.
        Как правило, дело обстоит именно так. Мы уже видели, как был шокирован инженер AT&T Джон Пирс в начале 60-х годов, когда понял, что производительность человеческого сознания составляет максимум всего 50 бит в секунду. И он задавал вопрос: зачем тогда беспокоиться о том, чтобы передавать с помощью телевидения миллионы бит в секунду?
        Ответ, конечно, заключается в том, что телевизор смотрит не только сознание. Сознательное «я» воспринимает не слишком много из того, что происходит в телепрограмме или фильме. Да оно и не может, ведь пропускная способность «я» слишком низка. Информации (в принципе) передается гораздо больше, чем мы можем охватить.
        На практике этот феномен проявляется в том, что монтажер фильма или видео вместе с человеком, который отвечает за художественные достоинства кино или телепрограммы, проводит многие часы, редактируя каждую минуту финальной последовательности движущихся образов. Иногда целый день тратится на один-единственный эпизод, который длится всего несколько секунд. Огромное количество информации требует решения: отдельные монтажные переходы, размер, текст и графика, музыка и спецэффекты - зачастую несколько уровней одновременно.
        Но прежде чем фильм ляжет на стол монтажера, уже было принято огромное количество решений: как разместить свет во время съемки? Будет ли он теплым или холодным, резким или мягким? Снимать ли актеров в сцене издалека или крупным планом? Сверху или снизу? Будет ли двигаться камера? Будет ли меняться фокус? Каким будет соотношение фонового звука и звука на переднем плане? И так далее.
        Человек, работающий с движущимися изображениями, часто проводит целые дни за деталями, о которых аудитория ничего не узнает. И на самом деле весь смысл заключается как раз в том, чтобы она о них не знала. Но она знает.
        Хорошая постановка проникнута глубокой любовью к деталям: каждый угол камеры, каждый кадр, каждый звук тщательно продуман и гармонично вписывается в картину. С начала и до конца движущиеся образы воспринимаются как мягкий поток повествования, которое выражает вещи на множестве различных уровней.
        Качество движущихся образов заключается в деталях, которые аудитория не воспринимает сознательно - но тем не менее бессознательно отмечает.
        Внутренняя реакция всегда подскажет вам, была ли программа хорошей. Но только если вы сами делаете эту программу, вы сможете словами описать, почему она хороша. Это в принципе относится к любому навыку и умению: только если вы попробовали это сделать сами, то есть только если вы сознательно уделили этому много лет - вы сможете облечь это в слова и осознать, что такое настоящее качество.
        Но очень важно отметить, что критерием восприятия качества вовсе не является осознанность. Большинство людей полагают, что Бах, Битлз и Боб Дилан - это качество. Но это не значит, что нужно проводить лекции на тему математической структуры органных произведений Баха (у тех, кто их проводит, скорее всего, проблемы с восприятием музыки). Если искусство «работает», давая человеку положительные и воодушевляющие ощущения, которые приводят к хорошим мыслям, чувствам и настроениям, не столь важно, почему оно работает - разве что вы собираетесь сами этим заняться.
        Артисты, ремесленники, ученые - на самом деле, вообще все - демонстрируют в своей работе огромное количество неписаных знаний о том, что работает и как. Эти неписаные знания нужны для качественного общения, но на самом деле необходимости в них для получателя нет. Любой практичный автор песен отлично знает, на каких струнах сыграть, чтобы выиграть европейский конкурс «Евровидение». Но эксплуатация неписаных знаний с целью цинично повлиять на людей без желания отдавать себя вскоре приводит к появлению клише в искусстве. Тем не менее вся выразительность строится на балансе между «верными хитами» и глубокими эмоциями.
        Эксформация - это та часть телевидения или любой другой формы коммуникации, которая намного шире, чем информация. Большинство потребителей сознательно не воспринимают эксформацию. Но она есть, и она работает.
        «Если вы посмотрите фильм или телепрограмму с настолько большого расстояния, что вы не сможете ни слышать звука, ни различать лица, вы почти наверняка будете поражены чем-то вроде стаккато отрывочности, которого вы не замечали, когда смотрели на тот же экран с близкого расстояния».
        Нет, это не строчка из инструкции к телевизору. Это цитата из собрания лекций, которые были даны в 1986 году в Королевском обществе. Темой лекций были «Образы и понимание» - и большая часть их была посвящена тому, что мы знаем о зрении и о том, что видит зрение, с научной точки зрения.
        Один из докладчиков, Джонатан Миллер, посвятил свою лекцию движущимся изображениям. «Проблема заключается в том, что чем больше преуспел монтажер, то есть чем больше практики он приобретает, тем сложнее различить, сколько мастерства вложено в достижение этого».
        Эта точка зрения может служить выражением некоего дзен монтажеров: чем больше работы проделано, тем менее заметен ее результат. Вся идея заключается в том, что аудитория не должна замечать обстоятельства, но должна понять информацию. Смысл высказывания Миллера заключается в первую очередь в следующем: монтажер знает гораздо больше о том, что видят люди, чем любой другой человек. Набор более-менее определенных правил устанавливает, каким образом можно сложить картинки друг с другом, чтобы люди им поверили: два человека, которые показываются в новостях, должны быть помещены лицом друг к другу, даже если съемки велись в двух разных ситуациях; банковский менеджер и представитель персонала должны смотреть соответственно влево и вправо, иначе у зрителей возникнет странное ощущение, что эти двое никак не могут говорить с друг другом (возможно, что так оно и есть на самом деле).
        Миллер полагает: нам стоит поинтересоваться, что известно монтажерам о том, как люди видят. Не для того, чтобы создавать фильмы, а для того, чтобы лучше понять зрение. Причина, по которой работают трюки монтажеров, заключается в том, что люди не знают, какие принципы здесь действуют. Монтажеры пользуются неписаным знанием о том, каким образом должна быть изображена сцена, чтобы она соответствовала тому, что мы привыкли видеть (включала в себя созданные культурой коды, которые большинство из нас подсознательно понимает, даже если мы никогда о них не слыхали - к примеру, то, что сцена, снятая в голубом свете, призвана изображать вечер или ночь).
        Ученые, изучающие зрение, могут многому поучиться у монтажеров - если не будут считать, что это было бы ниже их достоинства. История науки показывает, что большинству великих научных теорий предшествовало практическое применение: паровые двигатели работали задолго до того, как принцип их действия был облачен в слова; люди излечивались задолго до того, как врачи смогли объяснить причину исцелений; люди разговаривали по телефону задолго до того, как Клод Шеннон разработал свою теорию информации.
        В целом науку можно рассматривать как выражение и толкование уже применяемого знания. Наука облекает в слова накопленные навыки, которые затем становится легче развивать, чтобы открыть их новые удивительные аспекты: сначала территория, а лишь потом карта.
        Эта точка зрения не противоречит науке. Как раз наоборот. Наука говорит нам то, что мы уже знаем о мире - но не можем рассказать другим.
        Или, как это отлично выразил Джонатан Миллер: «Важный источник информации - это интуитивные знания, которыми могут поделиться монтажеры - но до сих пор никто не позаботился о том, чтобы доступно выразить эту практическую мудрость».
        Возможно, в будущем наука о сознании и коммуникации будет так же учиться у актеров, радиопродюсеров и монтажеров, как термодинамика училась у кочегаров, пиротехников и угольщиков в прошлые века.
        «Вся наука представляет собой не более чем усовершенствование нашего повседневного мышления», - написал в 1936 году Альберт Эйнштейн в своей статье о физике и реальности, которая спровоцировала его споры с Нильсом Бором о современной квантовой физике. Квантовая механика продемонстрировала: сложно описать мир, не ссылаясь на тот факт, что мы его описываем. Эта точка зрения, которую решительно отстаивал Бор, не нравилась Эйнштейну.
        Эйнштейн полагал, что физик совершенно не должен думать о своей физике, «не принимая во внимание гораздо более сложную задачу - задачу анализа природы повседневного мышления».
        Это была не просто любезность со стороны одного из самых знаменитых ученых в мире: повседневная жизнь гораздо более сложна, чем научный мир, так как наука как раз склонна игнорировать все, из чего не может извлечь пользу.
        Но повседневная жизнь и ее язык тем не менее оказывают влияние на научную мысль, даже если речь идет о гораздо более простых задачах, чем задачи нашей повседневной жизни. В вопросе о глубине нашего повседневного мира в сравнении с научным Бор и Эйнштейн были полностью единодушны: «Мы ограничены языком настолько, что не можем сказать, где верх и где низ», - говорил Бор. Смысл этого высказывания заключается в том, что в ходе окончательного анализа наука будет использовать только то, что мы можем сказать друг другу недвусмысленно.
        На самом деле это и является характеристикой науки: она охватывает все, о чем мы можем недвусмысленно сказать друг другу.
        А это не так много, если сравнить это со всем, что мы воспринимаем, ощущаем и о чем думаем - не говоря уже о том, что мы чувствуем. Наука - это коллективный проект, направленный на познание мира, о котором мы сможем рассказать друг другу. Знание становится научным знанием только после того, когда оно рассказано в форме, которая позволяет другим людям воспроизвести это знание. Однозначным способом.
        Другие виды познавательной активности человека не подвержены этому ограничению. Искусство - это то, чем мы можем друг с другом поделиться, а не то, чем мы можем поделиться однозначно. Вот почему к этим остальным видам деятельности не применяется требование выразимости и возможности быть выраженными очень точно, которое характерно для науки.
        Это требование не позволяет науке отказаться от языка нашей повседневной жизни, даже когда она имеет дело с явлениями, которые сложно выразить повседневным языком, к примеру, с электронами, которые одновременно демонстрируют свойства волн и частиц. Конечно, очень часто наука проявляет весьма странные предпочтения в выборе языка, но при этом всегда учитывается предпосылка, что новое поколение ученых должно освоить эти знаки и символы, не путаясь в их значении: десять лет в университете будет достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Следовательно, наука просто не может не использовать концепции и слова из повседневной жизни, даже если атомные явления им совершенно не соответствуют. Знания, полученные наукой, должны быть выражены языком, понятным молодым студентам.
        Слово не обязательно выучивается путем долгих и глубоких размышлений о нем - оно, возможно, скорее осваивается через его применение: «В конце концов, строго говоря, сознательный анализ любой идеи исключает ее немедленное воплощение», - писал Бор.
        Значит, научное образование заключается в том, что человек прокладывает свой путь через огромное количество экспериментов, вычислений и споров и приходит к пониманию того, что под всем этим подразумевают остальные. В однозначной - однако, не обязательно сознательной - форме каждый, кто выполняет те же эксперименты, получает те же результаты, даже если их детали не являются или не могут являться полностью идентичными.
        Взаимоотношения между сознательным обучением и бессознательными навыками можно представить на примере сравнения науки и балета. И то, и другое подразумевает, что придется много трудиться, чтобы достичь того, что в конечном итоге не может быть выражено в словах - но чем тем не менее можно будет поделиться со множеством других людей.
        Именно тот факт, что наше повседневное знание является вовсе не тривиальным, а очень глубоким, означает: мы никогда не сможем от него избавиться, и вся наша познавательная активность будет к нему возвращаться. Эта проблема обратного отслеживания является настоящей проблемой философии квантовой физики: «…мы придерживаемся рамок языка…», но не в состоянии сказать то, что хотим сказать.
        Мы не можем отказаться от языка, так как тогда мы не сможем говорить друг с другом, не сможем сказать то, что хотим сказать, ведь только язык служит нам для передачи сообщений.
        Проблема науки, проблема обратного отслеживания обязана своим происхождением более простому фактору: пропускная способность сознания намного ниже, чем пропускная способность органов чувств. Большую часть того, что мы знаем о мире, мы никогда не сможем рассказать друг другу.
        Проблема квантовой физики - это просто наиболее острое проявление обычного фактора: наши социолингвистические отношения друг с другом базируются на обмене информацией при пропускной способности в 16 бит в секунду. А наши непосредственные и естественные отношения с окружающим миром основаны на обмене информацией при пропускной способности во много миллионов бит в секунду.
        Следовательно, мы можем только говорить о том, что важно, когда мы не разговариваем, а действуем: мы можем что-то показывать друг другу, вместе чувствовать, учиться друг у друга навыкам, находить удовольствие в мастерстве друг друга. Но мы не можем все это детально друг другу описать.
        «я» может сказать: «Я умею кататься на велосипеде». Но это не так. Кататься умеет «Я».
        Как сказал об этом Лао-Цзы, китайский ученый, основатель даосизма, когда отправлялся умирать в горы: «Знающие не говорят. Говорящие не знают».
        Глава 12.Происхождение сознания
        Сто лет назад, когда психологи еще всерьез воспринимали интроспекцию, Уильям Джеймс написал: «Универсальный факт сознания заключается в том, что не «мысли и чувства существуют», а «я мыслю» и «я чувствую».
        Сознательное «я» - это самая непосредственная вещь из всех, которые мы ощущаем. Оно предшествует всем другим видам восприятия. Это та точка, с которой каждый из нас, будучи современным человеком, видит создавший нас мир.
        Но откуда исходит само это «я»?
        В 1976 году Джулиан Джейнс из Университета Принстона предложил шокирующую теорию: три тысячи лет назад у человека не было сознания. Так Джейнс утверждал в
        «Происхождения сознания в процессе краха бикамерального разума»
        «Если наши рассуждения были верными, вполне возможно, что могла существовать раса людей, которые разговаривали, судили, обосновывали, решали задачи и на самом деле делали большинство того, что делаем мы - но у которых вообще не было сознания».
        Великие эпосы Древней Греции, гомеровская «Илиада» и «Одиссея», написаны про людей, которые не обладают сознанием, но ведут себя как автоматы, которые действуют на основе того, что через них говорит бог. В частности, «Одиссея» была написана в период, когда сознание начало оказывать свое влияние на жизнь человека: происхождение сознания - это исторический процесс, который можно проследить в свидетельствах, переживших самые древние цивилизации, утверждает Джейнс.
        Сознание, объясняет он, вовсе не так жизненно важно для функционирования человека, как думали раньше. Сознание - это относительно новое изобретение: исторический феномен. Понятие «я» - это часть исторического продукта, который составляет сознание. Сознание и понятие «я» были созданы исторически - а значит, могут исторически изменяться.
        Теория Джулиана Джейнса привлекла внимание - и вызвала противодействие. Как потому, что эта теория меняет наше понимание сознания, так и потому, что она меняет наше понимание целого ряда событий в истории. Джейнс заново интерпретирует историю человечества с точки зрения происхождения сознания как центральной темы.
        Идея его такова: в очень старые времена, более трех тысяч лет назад, не существовало ни сознания, ни понятия «я», ни идеи о том, что внутри людей находится ментальное пространство. Это не означало, что не существовало социальных структур, опыта или языка. Но это значило, что восприятие действий человека было совершенно иным: люди действовали по велению богов, а не в соответствии с собственными желаниями. Эмоции, желания и решения были результатом того, что боги действовали через людей: они возникали по божественному вмешательству.
        Согласно Джейнсу человеческий мозг был бикамеральным - в нем были две камеры, которые соответствуют правому и левому полушарию мозга. Вся нелингвистическая активность правой половины поступала в левую половину мозга в форме голосов, которые говорили в голове человека. Точно так же, как шизофреники могут слышать несуществующие голоса, эти древние люди могли слышать, как внутри них говорят боги, указывая им, что делать. Через бикамеральный мозг социальный порядок мог говорить с индивидуумом в форме божественных голосов. Сегодня мы называем подобные голоса галлюцинациями.
        Центральное различие между этим и нашим собственным взглядом на человека заключается в том, что в головах людей не существовало никакой независимой рефлективной деятельности: нет сознания и нет решений. Боги - называемые демонами - об этом позаботились.
        В те времена у людей не было никакой свободной воли - в нашем понимании у них вообще не было воли. «Женщины и мужчины не были сознательными, как мы, они не отвечали за собственные действия и, следовательно, не могли нести бремя ответственности за то, что происходило в этот тысячелетние промежутки времени», - писал Джейнс.
        Но как такое возможно? Как люди могли строить дома, корабли и дороги, не обладая сознанием? Как человек мог функционировать?
        На самом деле это не так сложно представить, хотя сама подобная мысль и кажется странной. Подумайте о поездке по городу на транспортном средстве, с которым вы знакомы лучше всего и на котором ездите почти каждый день. Подумайте о том, как происходит такая поездка: вы двигаетесь вперед, вы не слишком осознаете движение вокруг себя, но вы можете думать о том, что будете делать, когда приедете. Или о том, какая погода нынче утром, или о совершенно других вещах. Транспортное средство на самом деле более-менее заботится о себе само. И у вас остается много времени для того, чтобы отпустить свой ум бесцельно блуждать, пока ваши руки и ноги делают все остальное. Конечно, вы не полностью теряете связь с тем, что происходит на вашем пути, но ваш мозг сосредоточен на других вещах. Множество действий выполняется, а вы этого даже не осознаете. Ваше сознание находится где-то еще.
        А теперь просто отнимите это сознание - и у вас получится бикамеральный человек», - писал Джейнс.
        Как раз потому, что, как правило, мы думаем совершенно не о том, что делаем, наше сознание не играет большой роли для нашего нормального функционирования. В конце концов, если бы оно играло такую роль, мы не смогли бы думать ни о чем другом, кроме того, чем занимаемся.
        Таким образом, человек, не обладающий сознанием, будет точно как мы - но без постоянного потока мыслей, которые находятся где-то в другом месте. Единственная разница проявляется, когда случается что-то неожиданное или сложное - к примеру, пробка на дороге. Тогда индивидуум вынужден проявить внимание: быть сознательным к тому, что происходит и что необходимо сделать. И напротив, человек с двухкамерным мозгом будет ждать инструкций от богов - внутренних голосов, которые говорят ему, что делать. Его восприятие жизни будет выражаться не в форме сознательных воспоминаний и размышлений, а через голоса богов из его бессознательного.
        Человек, безусловно, может функционировать без сознательного «я». На самом деле большинство из нас большую часть времени функционируют без сознательного «я». Мы просто этого не знаем, так как мы не осознаем этого, когда это происходит. Потому что если бы осознавали, то уже не были бы «не осознающими»: мы не можем осознавать, что мы не осознаем. Только сознание сознательно.
        «В то же время боги были просто побочным эффектом эволюции языка и самым выдающимся признаком эволюции жизни с момента развития самого Homo sapiens. И это не просто поэтическое сравнение, - писал Джейнс. - Боги никоим образом не были результатом чего-то вымысла. Они были волей человека».
        Но это не сработало в долгосрочной перспективе. В конце концов боги покинули человека. «Мой Бог покинул меня», - написано в одном из самых старых обнаруженных текстов из Месопотамии. «Моя богиня предала меня и удалилась. Божий ангел, который шел рядом со мной, улетел».
        Предпоследнее тысячелетие до рождества Христова было сложным временем. Природные катастрофы, войны и массовые миграции привели к переворотам и хаосу цивилизаций Среднего Востока. Люди познакомились с другими расами, письменность ослабила силу речи, древняя мудрость, которая выражалась через слова богов, стала слишком старой - мир трансформировался.
        Бикамеральный мозг рухнул, и огромный культурный сдвиг привел, по теории Джейнса, к появлению сознания.
        Идея чтения греческих эпических поэм в качестве свидетельства развития структуры человеческого ума сама по себе не нова: традиции психоанализа уже давно обсуждали подобные взгляды. К примеру, это делал Фрейд через мифы об Эдипе (Эдип убил своего отца и женился на своей матери) и Нарциссе (который влюбился в собственное отражение).
        В 1949 году Эрих Нейман, развивая традиции Карла Юнга, описывал «Одиссею» как ключевой документ к нашему пониманию происхождения сознания. «Одиссея» - этот история царя Одиссея из Итаки, который оставил свой след в Троянской войне тем, что придумал использовать деревянного коня, чтобы скрытно провести свои войска в осажденный город. По пути домой он встретился с бесчисленными трудностями, так как вызвал неудовольствие Посейдона, бога моря. Многие из этих трудностей являлись искушениями, которые Одиссею удалось преодолеть благодаря своей хитрости и силе воли: пение сирен, злобные великаны и соблазнительницы, которые превращали своих ухажеров в свиней.
        В работе, суммирующей интерпретации Неймана, американский историк Моррис Берман пишет: «Снова и снова Одиссей испытывает на себе огромную мощь этой великой бессознательной и неразделенной женской силы, желание раствориться и погрузиться обратно в нее, стать бессознательным, каким он был, когда был младенцем или плодом в утробе матери. И героем его делает именно то, что он от этого отказался. Ему не нужна темная энергия бессознательного, и его «победа» над этим символизируется ослеплением циклопа, чей глаз - это «третий глаз» интуитивного понимания».
        Берман продолжает: «С рождением героя, которое на самом деле является рождением эго, мир становится двойственным. Он делится на мужское и женское, черное и белое, правое и левое, Бога и дьявола, эго и бессознательное - и это становится великой драмой, с которой приходится (согласно Нейману) иметь дело всем культурам».
        Но в этом свете «Одиссея» - это все же лишь рассказ о первом появлении сознания и искушениях, которым подвергает его бессознательное.
        Самая точная историческая дата возникновения сознания прослеживается Джейнсом до греческого государственного деятеля и законодателя Солона Афинского, который жил около 640 -560гг. до н.э. Солон ввел в Афинах демократию в тот же век, когда такими фигурами, как Фалес, Анаксимандр и Пифагор, была основана греческая философия.
        Достоверно известно, что Солон использовал слово «ноос» как выражение для субъективного ума. Одна из догм, которые приписывают ему, как, впрочем, и многим другим его современникам-греческим мыслителям - это знаменитое «Познай себя». Это выражение имеет смысл только в том случае, если у человека есть идея себя, рассматриваемого извне. Способность видеть себя со стороны - это более совершенная умственная операция, которая предшествует идее того, кем я являюсь.
        Джейнс находит признаки появления сознания во многих цивилизациях: греческой, индийской, китайской и египетской. Среди всех выдающихся культурных прорывов, которые произошли на планете одновременно в различных культурах примерно за полтысячи лет до Рождества Христова, самым важным, по мнению Джейнса, является появление Старого Завета, который содержит лучшее текстовое описание появления сознания. Здесь вся история рассказывается от начала и до конца, от исчезновения богов до того, как власть над умом обрело сознание.
        Более того, религия Старого завета включает в себя монотеизм. Религии, в которых множество богов, соответствуют бикамеральному мозгу, в то время как те, в которых Бог един, соответствуют сознательному уму.
        По-настоящему огромная разница между политеизмом и монотеизмом заключается не столько в суевериях, галлюцинациях или танцах для вызова дождя. Большая разница состоит в восприятии того, кто является истинным исполнителем человеческих действий.
        До эры сознания, в период бикамерального ума люди не обладали свободой воли: у них вообще не было воли. После появления сознания человеку была дана свободная воля - до определенной степени. Возникла проблема этики, и Моисей спустился с горы Синай со скрижалями, содержащими десять заповедей Бога.
        Внезапно появилось нечто, о чем надо было думать: как должен действовать человек. Огромный контраст между «познай себя» и нормами морали с одной стороны и свободой от ответственности двухкамерного мозга, с другой, становятся очевидными из этого отрывка книги Джейнса:
        «Старую шумерскую пословицу можно перевести так: «Действуй быстро, сделай своего бога счастливым». Если на момент забыть, что эти полные смысла английские слова являются всего лишь приближением к не известному нам шумерскому, можно сказать, что эта любопытная рекомендация служит мостиком в нашу субъективную ментальность и как будто говорит: «Не думай; пусть не будет никакого временного промежутка между тем, как ты услышишь голоса в своем бикамеральном мозге, и выполнением того, о чем они тебе говорят».
        Идею о том, что люди чувствуют себя счастливее всего, когда ощущают возможность действовать свободно, без вмешательства сознания, можно проследить в этой древней цитате.
        Если перевести ее на язык этой книги, шумерская пословица будет звучать так: «Избегай запретов - пусть твое «Я» будет счастливо». Но это подразумевает существенный сдвиг значения, так как в наши дни мы больше не слышим богов (и держим взаперти всех, кто их слышит). Поэтому фокус будет направлен не на следование внутренним голосам, а на то, чтобы действовать, не тратя слишком много времени на осознание и предварительные раздумья.
        Но само это заявление - действуй, не думая сознательно - возможно, для древних шумеров было не менее абсурдным, чем для нас сегодня, если мы изолируем его от контекста и будем воспринимать как руководство к действию.
        В процессе трансформации от бикамерального к сознательному уму потребовался долгий переходный период, во время которого голоса богов уже не говорили через многих людей, но многие прислушивались к тем, кто все еще мог их слышать.
        «Обращение к греческим оракулам было самым важным способом принятия решений еще на протяжении тысячи лет после крушения бикамерального ума», - пишет Джейнс. Самый известный из всех Дельфийский оракул представлял собой молодых женщин, которые давали ответы на вопросы посредством безумных слов и судорог тела. Задаваемы вопросы не были тривиальными, а касались важных дел: колонии, войны, законы, голод, музыка и искусство. Удивительно: «Ответы давались мгновенно, безо всяких размышлений и непрерывно, - пишет Джейнс, а затем задает вопрос: - Как стало возможным, что обычных деревенских девушек можно было научить вводить себя в такое психологическое состояние, что они могли мгновенно принимать решения, управлявшие миром?»
        Можно спросить, насколько необученными на самом деле были жрицы в Дельфах. Известно, к примеру, об Аристоксене, который был учеником Аристотеля и написал биографию математика и философа Пифагора: «Аристоксен говорит, что Пифагор позаимствовал большинство своих этических доктрин у дельфийской жрицы Фемистоклеи». Может также возникнуть вопрос, насколько ясными были ответы, которые давали юные жрицы. Гераклит пишет: «Бог, чей оракул в Дельфах, не говорит и не утаивает, а дает знак». Так что молодые женщины могли давать ответы, но прежде чем их применить, их нужно было интерпретировать. Но вне зависимости от деталей примечательно, что Греция могла управляться путем подобных консультаций в Дельфах.
        Объяснением этому, полагает Джейнс, служит модель, где общая вера выражается через специально отобранных индивидуумов, которые способны благодаря ритуалам и трансам установить контакт с силами (в самих себе), с которыми больше не могут найти контакта другие люди. Всевозможные волшебники, целители, оракулы, ведьмы, прорицатели и их современные последователи - это выражение стремления к контакту с богами, который был у бикамерального мозга. По мере того, как разворачивается история, человечество теряет веру в то, что существуют избранные, которые все еще способны ощущать волю богов. Или, возможно, сообщения теперь передаются в ином качестве.
        Эпоха бикамерального мозга пришла к своему завершению: у человека изменился образ себя - и вместе с ним его взгляд на божественное. Греческие боги уступили место христианству, которое является религией сознания. «Полное обсуждение покажет, как попытка реформации иудаизма, совершенная Христом, может толковаться как необходимая новая религия сознательного, а не бикамерального человека, - пишет Джейнс. - Теперь поведение будет меняться скорее изнутри, исходя из нового сознания, нежели из моисеевых законов, которые формируют поведение снаружи. Грех и покаяние теперь находятся в сознательных желаниях и сознательной искренности, а не во внешних проявлениях десяти заповедей, покаяниях храмовых жертв и общественных наказаний».
        Джейнс не развивает эти соображения относительно истории религии, но его фундаментальная мысль является такой же, как и та, которая возникла из сравнения иудаизма и христианства, базирующегося на принципе вето Бенджамина Либета. В то время как иудаизм воздействует на разум человека извне, через социальные церемонии и моральные запреты, христианство пытается изменить его изнутри, требуя, чтобы люди развивали склонности, которые сами по себе способны проявлять контроль, который ранее располагался вне разума, в социальной среде. Христианство - это религия сознания, так как она делает сознание - а не нечто внешнее - регулятором человеческого поведения.
        Это предполагает разделение исторического процесса на три части. Первой была досознательная фаза, когда у людей не было свободной воли и они действовали непосредственно и без раздумий по приказу богов. За ней следует социально сознательная фаза, в которой свободная воля регулируется через социальные контракты (10 заповедей), провозглашенные человеком (Моисей), обладающим особой способностью слышать бога. Фокус направлен на общество и церемонии. В третьей фазе - личностно сознательная фаза - отношения между человеком и Богом снова носят внутренний характер (как в досознательной фазе), но теперь они сознательны: свободная воля подразумевает возможность греха как в мыслях, так и в поступках.
        Все политеистические религии принадлежат к первой фазе, в то время как иудаизм и частично романский католицизм принадлежат ко второй. Протестантизм - это чистый результат третьей фазы.
        Вопрос, однако, заключается в том, удалась ли попытка христианской традиции превратить человека в полностью сознательного и понятного. Если Бенджамин Либет прав и сознание может накладывать вето на подсознательные стремления, чтобы они не реализовались в жизни, но не в состоянии контролировать возникновение таких стремлений, человек вовсе не настолько понятен, как это пытается представить западная философия и религия со времен Возрождения. От тотального отсутствия сознания в былые времена современная эра перешла к попыткам настаивать на отсутствии бессознательного.
        Две очень важные концепции в анализе происхождения сознания Джейнса - это концепции «я» и «Я». «я» возникает одновременно с идеей мира. Когда у вас есть картина внешнего мира, о которой вы можете думать, вы также можете задуматься и о себе в этом мире: вы можете увидеть себя извне; вы можете думать о себе в ситуациях и спрашивать, как вы будете реагировать. Концепция «я» тесно связана с возможностью видеть себя извне, иметь карту мира, где присутствуете и вы. Концепция «Я», которую сам Джейнс признает неясной в сравнении с концепцией «я», у Джейнса также включает видение себя извне.
        В свете различия «я» и «Я» мы можем сказать по-другому: досознательный человек - это только «Я», в то время как сознательный человек верит, что он - это только «я». Человек перешел от периода, где было только «Я», к периоду, где, по всей видимости, есть только «я». Во время Я-периода поведение контролировалось голосами, а в я-периоде сознание полагает, что все контролируется им.
        Появившись, «я» должно обязательно настаивать, что оно контролирует человека. Это и есть сама идея «я». Идея «я» со свободой воли несовместима с кучкой богов, которые действуют через руководящие голоса, ведь в этом случае решение будет принимать не «я».
        Но верно и противоположное: «я» сталкивается с проблемой, когда оно не может объяснить или принять все, что происходит с человеком в рамках этого «я». Взгляд «я», который провозглашает, что это оно за всем наблюдает и все видит, сталкивается с проблемой: совершенно очевидно, что это не так. Ни счастье и радость, которые может испытывать человек, ни ненависть или подлость, которые могут у него присутствовать, не являются тем, что «я» способно объяснить.
        «я» должно неизбежно склониться и преклонить колени перед чем-то более значительным, чем оно само. Но главная черта «я» заключается в том, что это более значительное не может быть самим человеком, ведь «я» его контролирует.
        Решение - монотеизм: идея, что есть один и только один Бог.
        Понятие Бога - это спасение для «я», когда оно сталкивается с теми проявлениями «Я», которые не может объяснить: сила намного более великая, чем «я», проявляющаяся в каждой вещи и в каждом событии в мире. Божественное вмешательство может быть использовано для объяснения всего, что не может объяснить «я» в человеке, которого оно предположительно видит насквозь и контролирует.
        Мы даже можем пойти дальше и сделать следующее утверждение: концепция Бога покрывает все, относящееся к «Я», что не является «я». Вместо признания подпорогового восприятия, подсознательного мышления и кучи других видов деятельности в человеке, которые не может объяснить «я», это «я» может сказать, что все эти способности и провидение воплощены не в человеке. Это Божественные принципы.
        Неспособность «я» объяснить «Я», следовательно, защищена понятием Бога. Это понятие разрешает все то иррациональное, которое, как провозглашает «я», не может существовать в человеке.
        Сознание не может признать, что оно не контролирует человека. С другой стороны, сознанию приходится признать, что оно знает не все. Отсюда и появляется монотеизм.
        Почти в каждой монотеистической религии существует более или менее доминирующая традиция, что «рай находится внутри тебя» - что божественные черты есть в каждом человеке, не только извне, но и внутри.
        В своей попытке обобщить тысячелетие религиозной мысли в «Вечной философии» Олдос Хаксли обращает внимание как раз на этого Бога внутри: «Бог внутри и Бог снаружи - это два абстрактных понятия, которые могут быть поняты и выражены в словах. Но факт, к которому относятся эти понятия, нельзя осознать и воспринять иначе как «в самой глубокой и центральной части души». И это правда, что внутри Бога не меньше, чем снаружи».
        Религии культивировали убеждение, что «я» обязательно должно осознавать: есть нечто большее, нежели оно само. Они также разработали серию методов, помогающих «я» обрести спокойствие по отношению к этому. Религия предлагает свое участие людям, готовым культивировать эти факторы.
        Молитвы и медитации, церемонии и благословения можно рассматривать как контакт с этим божественным внутри себя. Но мы можем сделать еще один шаг и предположить, что через молитвы, пение и писания «я» пытается войти в контакт с тем самым «Я», существование которого оно сознательно отрицает.
        Очень существенная часть того, что Хаксли называет «Бог внутри» - это аспекты человека, которые не может объяснить сознание. Если это допустить, то мы сможем сказать, что темой религии на самом деле является переработка темы сознания и, следовательно, темы «я»: беспристрастный взгляд на то, что мы являемся чем-то большим, чем сами знаем о себе.
        Следовательно, есть все основания воспринимать религиозный опыт серьезно. Даже с атеистической точки зрения можно сказать, что религии включают в себя нечто настоящее и истинное, что связано не просто со стремлением к простоте и невинности бикамерального ума, но и с подлинной современной драмой: взаимоотношениями сознательного и бессознательного в человеке. Атеистам тоже приходится жить с конфликтами, которые описываются религиями. Религия слишком важна для атеистов, чтобы оставить ее только верующим.
        Американец Джулиан Джейнс - далеко не единственный человек, который исследовал происхождение сознания. Немецкие и французские историки ментальности также изучали историю сознательного «я». Их заключения не всегда совпадают с мнением Джейнса.
        Европейские исследования показывают, что установление сознания определенно не происходило так гладко, как об этом говорит Джейнс в своей теории 1976 года о том, что сознание впервые появилось около 1000 года до н.э. Позже сознание снова исчезло!
        Это произошло около 500 года н.э. и продолжалось в течение около пяти сотен лет. Морис Берман пишет о недавних исследованиях этого периода: «Человеческое самосознание по не вполне ясной причине, похоже, в это время исчезло и затем таинственным образом снова появилось в 11 веке. Поведение людей в период с 500-1050гг. н.э. было каким-то «механическим» или похожим на роботов». Изменился и взгляд на преступления: «В это время практически не велись обсуждения вопроса намеренности в акте преступления. Во внимание принимался только сам акт, явное физическое поведение».
        Конец средних веков характеризуется повторным появлением сознания, прорывом самосознания. Берман описывает период около 1050 года н.э. следующими примечательными словами: «Мы обнаруживаем резкое, одновременное повышение самосознания и рост количества и технического качества производства зеркал».
        Зеркала начали широко использоваться во время Возрождения, в период, который отмечен возрождением личности - начало современной эры. Желание смотреть на себя в зеркале, видеть себя со стороны было буквальным проявлением самосознания или осознания «я». В то же время начали распространяться и книги по этикету, наставляя людей, как вести себя в присутствии других: как есть, одеваться, разговаривать и в целом быть культурными.
        Может показаться полностью абсурдным рассматривать распространение зеркал подобным способом. Но зеркало - это как раз тот инструмент, который дает возможность видеть себя таким, каким тебя видят другие. Досознательный человек видел только мир и свои действия в мире - изнутри. Идея сравнения себя с другими людьми предшествует идее, что человек может видеть себя таким, каким его видят другие. И зеркала позволяют это сделать.
        (Или нет? В зеркале мы видим себя отраженным дважды - не только оптически, но и социально. На самом деле мы не видим то, что видят все остальные, так как мы видим человека, который не видит никого, кроме себя. Это замкнутый круг: нет социальности - как тогда, когда мы смотрим на кого-то другого).
        Французская историческая школа «Анналов», немец Герман Норберт Элиас и многие другие исследовали удивительный исторический факт, что зеркала и сознание идут рука об руку. Важны, конечно, не зеркала сами по себе - важно отражение. В конце концов, если мы хотим себя увидеть, мы можем посмотреть в спокойную воду. Технология изготовления зеркал, как и многие другие технологии - это просто метод, гарантирующий, что мы сами можем устанавливать, когда хотим получить тот или иной эффект. В данном случае это возможность видеть себя со стороны - и не только тогда, когда море спокойно.
        Древнегреческий миф о Нарциссе, который влюбился в собственное отражение, может быть истолкован многими способами и имеет множество уровней. Сегодня наиболее распространенной является версия, что это миф о человеке, который влюбляется в собственное отражение и не видит интересную и заинтересованную в нем женщину, Эхо. Этим он навлекает на себя гнев богов, которые превращают его в цветок.
        В этом контексте мы можем интерпретировать миф как отражение риска, характерного для человека, слишком сильно поглощенного тем, как он выглядит со стороны - так, как его видят другие. В результате человек теряет возможность напрямую и немедленно ощущать потребности других. Проблема Нарцисса - мятежная любовь к самому себе, любовь к себе в глазах окружающих.
        
        Основные события в истории сознания.
        Когда у нас есть самосознание, зеркала и хорошие манеры за столом, возникает проблема: сфера деятельности человека более не ограничена тем, к чему стремятся его желания и что позволяет закон: внезапно для него становится важным взгляд других. «я» неизбежно берет контроль, так как только «я» может представить себе, что могут подумать другие люди - «Я» известны только его собственные импульсы.
        Британский психоаналитик Дональд Уинникот указывал, что лицо матери - это первое зеркало младенца. «В индивидуальном развитии предшественником зеркала является лицо матери», - писал Уинникот. Исследования показывают, что реакции младенца становятся беспокойными и дезорганизованными, если лицо матери не отражает никаких эмоций, когда она на него смотрит.
        Но у ребенка еще нет ощущения себя. «Нет такой вещи, как младенец», - утверждает Уинникот в своем знаменитом замечании. Младенец существует только вместе с матерью или другими людьми. Понятие «я», личность, не появляется до третьего года жизни. Естественное состояние младенца - это восприятие неотделимости и неидентичности.
        Морис Берман называет это познание разницы между собой и другими людьми «основным недостатком» современного взгляда человека на мир. «Где именно человек приходит к осознанию, полностью условно: постоянным остается осознание того, что я «здесь» и что «там» (то, на что смотрит человек, или то, что находится вне его) - это там».
        Установление различия между «внутри» и «снаружи» - это фирменный знак сознания - и его проблема. «До этого момента (в жизни) все мы чувствуем себя более-менее продолжением своего внешнего окружения. Появление сознания означает разрыв этой непрерывности, появление разделения между Собой и Другим. Вместе с мыслью «Я - это я» для нас открывается новый уровень существования», - пишет Берман.
        Этот процесс не является безболезненным. В 1951 году Уинникот предположил, что плюшевый мишка, с которым играет ребенок - это переходный объект между внешним и внутренним. Чтобы смягчить переход от себя к остальному миру, дети используют соски и плюшевых мишек. Позже появляются более совершенные вещи: искусство, религия, алкоголь, таблетки и книги. Фундаментальный страх, исходящий из идеи о том, что мы отделены от мира, смягчается теми средствами, которые мы можем найти.
        В своей замечательной книге «Возвращение к чувствам» Берман использует это детское отделение как ключ к пониманию того, почему мы отрицаем собственное тело и те чувства, которые в нем ощущаем. Потому что когда мы начинаем проводить различие между собой и остальным миром, возникает конфликт: как они соотносятся друг с другом? Мы можем отрицать существование нашего сознания (и ощутить экстатическое чувство единения с миром, забывая о себе), или мы можем отрицать существование внешнего мира и его «отличность от нас», позволяя сознанию и «я» управлять всем, не встречая возражений.
        Вопреки своим знаниям, полученным в результате изучения огромного многообразия психоаналитических и философских традиций, включая работы таких фигур, как Уинкотт, Элиас, психоаналитик Жак Лакан и философ М. Мерло-Понти, Берман утверждает, что эта последняя стратегия доминирует в нашей культуре. Разница между собой и «отличностью» постоянно воспроизводится: мы учимся отличать друзей от врагов, ручное от дикого, мирское от небесного. Более-менее отчаянная попытка сохранить идею о том, что мы обладаем контролем над собой, проявляется в образовании национальных государств и армий (которые появляются в то же время, что и зеркала и самосознание).
        Но настоящая драма заключается не в этих внешних конфликтах: по Берману, настоящая драма - это внутренний конфликт. Вы - это личность, наделенная телом, но вы не хотите признать это тело, так как оно неконтролируемо, непонятно и отвратительно. А ведь по-настоящему пугает как раз то, что мы не можем контролировать: пауки, сексуальность, эмоции, страх и наше тело.
        Другими словами, это все, что не может контролировать «я» - хотя и очень хочет. Результат подобного отрицания того, что мы не можем контролировать - ощущение глубокой пустоты, внутреннее беспокойство, которое постоянно приходится компенсировать с помощью переходных объектов. Как диктаторы, которые в конце концов сходят с ума, так как никто не осмеливается им перечить, «я» приходит к пожизненному отчаянию: все неконтролируемое - это угроза для «я», и мы пытаемся от этого избавиться путем интенсивного использования пестицидов, зоопарков и телевидения. Мы должны взять иное под контроль, так как «сама идея Внешнего - это настоящий источник страха», - как писали в 1944 году немецкие философы Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно.
        «В то время как с одной стороны тело характеризуется неизменным и неизбежным присутствием в нашей жизни, другая его существенная характеристика - отсутствие», - написал американский философ Дрю Ледер в своей книге «Отсутствующее тело» (1990). Он задает вопрос: «почему тело, которое является основанием для получения опыта, тем не менее стремится отойти от непосредственного восприятия».
        В философии 20 века Ледер придерживается взглядов так называемой феноменологической школы, созданной немецким философом Эдмундом Хассерлом, который пытался найти базис всех знаний в науке и повседневной жизни. Хассерл начал с изучения «явления» - того, что мы воспринимаем в данный момент. Примерно в 1913 году он начал описывать все виды восприятия с точки зрения «трансцендентального я». Слово «трансцендентальный» указывает на то, что Хассерл говорит о чем-то, что выходит за пределы восприятия и предшествует ему. Трансцендентальное я - это не то же, что эмпирическое я, личность, но скорее - в контексте этой книги - принципы симуляции, лежащие за иллюзией пользователя. Но жизненно важно то, что Хассерл показал: мы можем анализировать человеческое восприятие - явления, которые мы воспринимаем в данный момент - а не просто абстрактные концепции.
        Француз Морис Мерло-Понти подчеркивает, что эти непосредственные восприятия коренятся в ощущениях тела. Мы можем ощущать вещи только потому, что у нас есть тело.
        Но Дрю Ледер заходит дальше, чем Хассерл и Мерло-Понти. Их традиция в основном включает в себя восприятие и «подвижность». Как пишет Ледер, «через эти модальности мы непосредственно воспринимаем мир и воздействуем на него. И в то же время эти функции появляются внутри серии безличностных промежутков: тело эмбриона до рождения, автономные ритмы дыхания и циркуляции, неподвижность во время сна, тайна мертвого тела. Как раз потому, что эти состояния тела включают в себя различные формы отсутствия восприятия, ими, как правило, пренебрегают философы, рассматривающие тему восприятия».
        Для Ледера фундаментальной проблемой философского взгляда на тело является следующая: философское различие между телом и умом означает, что философы никогда не понимали фундаментальных связей тела с миром. Мы едим, дышим и воспринимаем; мы движемся, танцуем и размахиваем руками. Тело соединено со своим окружением так, что мы этого не воспринимаем, потому что не осознаем того, как дышим, и официально не хотим признавать, что ходим в туалет.
        «Почти все духовные традиции применяют позы и жесты, признанные означать, что теперь мы входим в отношения с божественным, - пишет Ледер. - Эти корни нашего тела уходят глубоко в почву органической энергии, куда не может последовать сознательный ум».
        Телу известна связь с миром, которую не может почувствовать сознание. Вот почему почти все духовные традиции применяют позы тела, как и многие терапевтические традиции. Можно сказать, что позиция нашего тела по отношению к Вселенной выражает гораздо больше, чем известно нашему сознанию: перекрещивая руки, мы показываем близость по отношению к находящимся рядом людям, потягиваясь, мы ощущаем благополучие и показываем доверие, так как во время этого процесса человек уязвим.
        В 1981 году датский психолог Олаф Сторм Дженсен сформулировал теорию «двух тел», которая во многом разделяет точку зрения Ледера. Сторм Дженсен проводит разницу между телом, которое контролируется сознанием («когнитивно-волюнтаристское тело», или «эго-тело»), и телом, которое не может контролироваться сознательно («эмоционально-вегетативное тело»).
        Сознательно контролируемое тело имеет дело с волей и мышлением - это все, что «человек может делать» со своим телом, если захочет. Другое тело делает все, что «человек» не может контролировать: оно имеет дело с кровообращением, рефлексами, пищеварением, сексуальностью и эмоциональными реакциями.
        Самый важный мостик между этими двумя телами - дыхание. В норме оно полностью контролируется бессознательным телом. Мы не думаем о том, что дышим, мы не думаем даже о том, что иногда задерживаем дыхание, когда удивляемся или восторгаемся (на самом деле мы даже не задумываемся о том факте, что дыхание является очень важной частью телефонного разговора). Но мы можем контролировать свое дыхание сознательно. Многие ментальные и духовные техники базируются только на этом - развитии дыхания.
        Другой важный мостик - сексуальность, которая не может контролироваться сознательным телом как таковым, но имеет тенденцию исчезать самостоятельно (фригидность, импотенция, невротический страх тела и другие дисфункции).
        Но в целом сознательное тело не может препятствовать бессознательному телу выполнять его функции: мы не можем задержать дыхание более чем на минуту или около того, мы не можем не ходить в туалет более чем несколько часов, мы не можем остановить сексуальные функции, хотим мы того или нет.
        Этот факт можно выразить другим, довольно жестким способом: самоубийство совершить очень сложно. В конечном итоге часть тела, которая не регулируется сознанием, не позволяет нам задержать дыхание так долго, чтобы убить себя. Точно также сложно воздерживаться от телесного контакта и проявления сексуальности, еды и питья, походов в туалет и сна.
        Следовательно, у сознания есть только ограниченный контроль над человеком. «Другое тело» живет своей собственной жизнью, которую сознание не контролирует. «я» не может заставить «Я» делать все, что ему хочется. Об огромном количестве процессов, в ходе которых обрабатывается огромное количество информации, сознание никогда не узнает.
        Мы до определенного предела можем контролировать, знает ли сознание, что происходит. Мы можем - если направим свое внимание - ощутить, что на нас надета одежда или что мы сидим на стуле. Но мы не можем ощутить, как в эту самую минуту наша иммунная система справляется с вирусом (мы чувствуем это только тогда, когда появляются настолько серьезные проблемы, что они требуют усиления иммунной защиты, к примеру, повышения температуры тела). Точно так же мы не ощущаем, как кровь двигается по нашему левому бедру.
        Некоторые люди, очень долго применявшие восточные техники концентрации могут, к примеру, с помощью сознания управлять жизненно важными функциями организма до определенной степени - давление, температура тела и др. В последние годы появились новые западные техники лечения болезней, дающие весьма многообещающие результаты - визуализация, биофидбэк и другие. Направляя свое внимание на части тела, где гнездится болезнь или наблюдается нарушение баланса, больной может представлять себе работу целительных сил организма и осознавать способность организма исцелить себя. В последние годы изучение связи между душой и иммунной защитой стало важной сферой медицинских исследований - эта область получила название «психонейроиммунология».
        Но в целом бессознательная часть тела не контролируется сознанием - хотим мы того или нет. Тело - это часть биологического метаболизма в живой системе планеты - и это участие не является тем, над чем имеет власть сознание. У нас нет возможности с помощью собственных сил тела изменить ту роль, которую каждый из нас играет на планете. Мы - часть живой системы, к которой мы настолько адаптировались, что не можем от нее освободиться.
        Как говорил об этом китайский ученый Лин Ютанг: «Даже самый духовно развитый человек не может удержаться от мыслей о еде более чем на 4 или 5 часов».
        Тело находится в состоянии взаимодействия с миром: мы едим, пьем и возвращаем материю обратно в круговорот природы. Не более чем за пять лет практически каждый атом в организме замещается, а подавляющее большинство атомов замещаются даже быстрее. Личность, структура тела, внешность и сознание сохраняются - но атомы исчезают.
        Ощущение личностной целостности вполне реально - но у него нет никаких материальных оснований. Материальную целостность можно обнаружить только в более крупных циклах.
        В 1955 году американский физик Ричард Файнман сказал об этом так: «Атомы, которые составляют мозг, замещаются: те, что были раньше, исчезают. Так что же такое наш мозг, что же такое эти атомы, обладающие сознанием? Вчерашняя картошка! А теперь они могут вспомнить то, что происходило в моей голове год назад».
        Память, «я», личность и индивидуальность - это танец, модель, вихрь в мире, узор в потоке материи.
        «Все тела находятся в состоянии постоянного колебания, как реки, и части нас постоянно появляются и исчезают», - провидчески писал в 1714 году немецкий философ Готфрид Вильгельм Лейбниц.
        В конце 17 века Лейбниц сформулировал несколько принципов математики, физики и философии. Постоянной темой его работ было изучение роли мельчайших различий - с его точки зрения любые изменения в природе происходят мягко, а не резкими скачками. Лейбница занимало и изучение человеческого ума. Об этом пишет датский философ Харальд Хоффдинг: «Лейбниц был первым, кто привлек внимание к важности бесконечно малых элементов в психологии (как он сделал это в математике и физике)… Используя элементы восприятия (которые он называет «маленькими восприятиями»), он объясняет связь личности со всей Вселенной, с которой человек связан гораздо более глубоко, чем он осознает».
        Подпороговое восприятие и бессознательная ментальная активность означают, что связь человека с миром является гораздо более сильной, чем подозревает сознание. Лейбниц это знал, и в конце 19 века это знала психология. Но в 20 веке об этой связи стали забывать - забывать, чтобы рассматривать сознание как историю связи человека с миром.
        Теперь подул ветер перемен, и люди снова начали осознавать: они - гораздо большее, чем сами о себе думают.
        Красота науки часто наполняла ученых изумлением. Но научная традиция появилась как попытка осознать божественные принципы, которые лежат в основе мира. Как видит это Джулиан Джейнс, источники науки кроются в изучении предзнаменований, которое началось в Ассирии во время краха бикамерального мозга. В Древней Греции Пифагор изучал математику, так как он хотел обнаружить божественные принципы, выраженные в мире чисел. Великие фигуры современной науки очень часто имели религиозные мотивы: Кеплер, Ньютон, Эйнштейн. Джейнс пишет об этом так: «Галилей называл математику речью Бога».
        Мышление не сознательно - не сознательно и научное мышление. Но наша концепция сознания включает все то, чем мы, люди, гордимся в себе - и не последнее место в этом занимает наука.
        И, возможно, не столь уж странно, что красота может играть такую огромную роль в научной работе. Ведь размышляет вовсе не сознательное «я», а бессознательное «Я». Все, что не может объяснить «я».
        Итак, мы можем продолжить диалог, начатый в конце десятой главы.
        Больцман: «Был ли это Бог, кто начертал эти знаки?»
        Максвелл: «Нет, это я»!
        Бог: «Да, это я».
        Часть VI. Спокойствие
        Глава 13. «Ничто» внутри нас
        «Как только нам станет доступна фотография Земли, снятой со стороны… на свободу будет выпущена новая идея, такая же мощная, как и любая другая в истории»1, - писал британский астроном Фред Хойл. Это было в 1948 году.
        Всего два десятилетия спустя миру была дана возможность увидеть подобную фотографию, когда американский космический корабль «Апполо-8» вышел на лунную орбиту в Рождество 1968 года с тремя космонавтами на борту и послал захватывающие фотографии Земли над лунным горизонтом обратно … на Землю.
        Мы увидели себя со стороны, пусть даже нас самих не было на фотографии, потому что мы очень малы. Впервые в истории планета увидела себя в зеркале.
        Это привело к революции нашего образа себя. До этого мы рассматривали звезды и другие планеты изнутри - так, как они появляются на небесах. Мы уже знали свою планету - но лишь с ее поверхности. Мы отличали небо и землю. Все, что мы знали о небе, мы познали только отсюда, с Земли. Все, что мы знали о Земле, мы знали только отсюда.
        Но внезапно Земля стала для нас небесным телом.
        Космическая программа базировалась скорее на интересах обороны и промышленности, желавших получить невиданную мощь, чем на интересах науки и тем более окружающей среды. Но последствием этого стал забавный факт, что только после того, как мы смогли отправиться в космос, мы открыли для себя то место, откуда мы отправлялись. Мы обернулись - и увидели бездну красоты. Неописуемо прекрасную лазурно-голубую планету, висящую посреди пустоты: невиданное богатство цвета, место, не похожее ни на одно виденное человеком небесное тело.
        Поверхность Луны - пустыня кратеров, неживая сфера, полная неприглядных останков столкновений мертвой скальной массы и свободно летящих в Солнечной системе обломков камней. Космическая программа также показала, что наши ближайшие соседи по космосу - планеты Венера и Марс - такие же голые, испещренные кратерами пустыни.
        Когда стало возможным сравнить небо и Землю, стало ясно, что в известном нам внешнем пространстве нет ничего, хотя бы отдаленно напоминающего Землю: наша планета уникальна.
        Когда ученые начали думать над вопросом, почему так, стало ясно: причина, почему мы не знаем больше никаких мест, похожих на Землю, заключается в том, что мы не знаем никаких мест в космосе, населенных жизнью.
        Именно жизнь на Земле делает ее полностью отличной от всего, что известно нам в космосе. И дело не в том, что не существует других мест, где могла бы быть жизнь - мы просто их пока не обнаружили.
        В свете этого шокирующего вида планеты со стороны последовал подъем сознания, не менее важный, чем то, что произошло с человечеством, когда мы смогли увидеть себя в зеркале. Забота об окружающей среде и изучение планеты как места нашего обитания начали с огромной скоростью распространяться по всему земному шару, и к концу 80-х годов стали обычными.
        В индустриальных странах богатое и технически оснащенное население понемногу начало осознавать, что преиндустриальные цивилизации накопили огромный опыт о живом мире нашей планеты, и ученые могли бы многому у них поучиться. В США в телевизионных новостных программах, посвященных ежегодному Дню Земли, выдающиеся деятели культуры высказывали мнение: нам повезло, что мы все еще можем учиться у культуры индейцев, прежде чем она исчезнет навсегда. В СССР постепенно росло осознание того, что подавляемые буддистские и шаманские культуры Сибири могут владеть ценными знаниями, на основе которых индустриализм, работающий по принципу централизованного планирования, мог бы много узнать о природе.
        Культуры, которые провозглашают роль сознания и науки, начали осознавать, что человек был способен на многие другие - и, возможно, более важные - вещи еще до того, как начал смотреть на себя в зеркало.
        И все это благодаря тому, что нашей планете благодаря людям, которые смогли увидеть себя в зеркале, в первый раз был дан шанс увидеть себя со стороны.
        Космические полеты обеспечили нас возможностью рассматривать Землю как планету. В 60-е годы НАСА поставил перед учеными, в том числе британским атмосферным химиком Джеймсом Лавлоком, особую задачу. Она заключалась в следующем: как бы мы узнали, есть ли жизнь на Марсе, если бы смогли получить образцы с его поверхности?
        Ответ Лавлока был простым, несмотря на то, что для получения результатов ему потребовалось несколько лет: нам не нужно отправляться на Марс, чтобы узнать, есть ли там жизнь. Мы и с Земли можем увидеть, что на Марсе жизни нет. Это был весьма неудобный ответ для организации, которая работала над тем, чтобы послать на Марс космический корабль, и использовала вопрос наличия на нем жизни в качестве главного аргумента для получения финансирования. Но это очень важный ответ. Ведь его можно повернуть и в обратную сторону: с Марса видно, что на Земле жизнь есть.
        Со стороны Земля демонстрирует очень явные доказательства того, что жизнь на ней есть. Состав атмосферы отличается от того, какой мог бы быть, если бы жизни здесь не было. К примеру, в земной атмосфере не было бы никакого свободного кислорода, если бы на ней не было живых существ. В свою очередь наличие свободного кислорода означает, что атмосфера планеты чистая и прозрачная, и ее поверхность можно видеть издалека в виде океанов, которые имеют голубой цвет. Голубая поверхность моря отражает цвет атмосферы, какой она выглядит со стороны в виде голубого неба. Если бы на Земле не было жизни, небо было бы не голубым, а, скорее всего, розовым или желтоватым.
        Большое количество факторов на земной поверхности корегулируются живыми существами: состав атмосферы, температура, соленость морей, эрозия континентальных скальных пород, образование облаков, способность поверхности отражать солнечный свет и т.д. и т.п. Вместе с американским биологом Линн Маргулис Джеймс Лавлок сформулировал теорию Гайи: земля - это живой организм. Гайя - это имя, которое древние греки дали богине земли.
        Лавлок и Маргулис находятся в числе самых дерзких ученых, и они без колебаний вступают в научные споры с теми своими коллегами, которые полагают: идея Земли как единого живого организма - это слишком. Эти два ученых задают вопрос: почему бы не принять тот факт, что каждый аспект окружающей среды, в которой мы живем, регулируется жизнью - почему бы не сказать, что все это - один большой живой организм?
        Все, что мы едим, когда-то было живым (или до сих пор таковым является). Даже столовая соль - это результат некогда живого процесса регулирования солености моря. Воздух, который мы дышим - результат живого процесса: жизненно важный кислород является продуктом планетарного фотосинтеза, который, в свою очередь, получает энергию от солнечных лучей.
        Человек сочетает химические вещества, полученные от растений (или других животных, которые едят растения) с кислородом, который также происходит от деятельности растений. Благодаря этой комбинации растительной материи и растительных отходов (кислород) высвобождается энергия, которая позволяет людям выращивать или собирать еще больше растений.
        Результатом сочетания растительной материи и кислорода является высвобождение углекислого газа, который вдыхают растения, получая необходимое им питание: воздух - это пища для растений.
        Растения и животные формируют часть цикла, когда одно живое существо является пищей для другого живого существа. Животные едят растения и выделяют пищу для растений в форме выдыхаемого воздуха, а также удобрения для растений в форме экскреции. Животные могут это делать, так как используют продукты отхода растений в виде кислорода. Флора и фауна: цепь обмена превращает солнечную энергию в движение и поддерживает сложный цикл.
        Вместе две живые формы представляют собой эффективный альянс для эксплуатации солнечной энергии: растения неподвижны и растут с помощью солнечного света, животные движутся, собирая растительную материю - бесконечные вдохи и выдохи, которыми по очереди обмениваются растения и животные.
        У людей и других животных в этом цикле понятная и важная роль: роль, с которой мы отлично справляемся, так как дышим. Каждую секунду благодаря дыханию мы подтверждаем тот факт, что являемся частью огромного живого организма, которому необходима циркуляция материи - на планете, получающей свет от звезды.
        Если смотреть с точки зрения Гайи, люди важны потому, что мы дышим - и обеспечиваем обмен. Дыхание является нашим мостиком к Гайе, подтверждением того, что мы - часть живой системы.
        Как организмы, как «Я», мы закреплены в этом цикле. Функции нашего тела, которые не контролируются сознательно - это как раз те, которые наиболее важны для Гайи: дыхание, пищеварение, сексуальность, выживание. Функции, которые мы контролируем сознательно - это выполнение деятельности, которое поддерживает наиболее важные для Гайи функции: сбор пищи, выбор репродуктивных партнеров, избавление от отходов.
        Сознание и человеческие общества - это организация и повышение эффективности этих процессов, но всегда на том основании, что они будут оперировать в цикле, включающем все живое на планете. В недавнем прошлом сознательные цивилизации позволили этим видам деятельности эволюционировать до такой степени, что это начинало представлять проблему для живой планеты. Загрязнение, истощение ресурсов и поддержание определенных видов живых организмов изменили важные потоки материи и энергии на планете.
        Появление человеческого сознания сознательно изменило развитие планеты, так как доля и характер несознательных функций изменились. Сыграло свою роль и то, что в результате этой деятельности Гайя получила возможность увидеть себя со стороны - с помощью фотографий, сделанных человеком с Луны. (Можно возразить, что, конечно, что не сама Гайя может себя увидеть благодаря тому, что люди сделали ее фотографии из космоса. Нет - но ведь и ваши уши не могут видеть себя в зеркале).
        Но на самом деле неважно, какие изменения произошли - «Я» по-прежнему остается частью более крупного живого организма. Человек уходит корнями в планету. Отношения между «я» и «Я» - это еще и отношения между сознательным человеком и планетой. Каким бы огромным ни было количество информации, которую мы получаем с внешней поверхности тела и от его органов чувств, это ничто по сравнению с тем гигантским потоком информации, который протекает внутри тела - в его легких и желудочно-кишечной системе. Мы дышим и едим - и следовательно, обмениваемся огромными количествами материи, энергии и информации с Землей как живой системой. Гайя проходит через нас, сверху донизу. Человек - это некий шоколадный вихрь, который окружает поток материи с Гайи.
        Внутренняя поверхность. Поток материи протекает человека сверху донизу. Через это внутреннее пространство человек обменивается огромным количеством информации с Гайей.
        «я» коренится в «Я». «Я» уходит корнями в Гайю. «я» в «Я». «Я» в Гайе.
        Современная биология следует теории эволюции Чарльза Дарвина, которая была сформулирована в 19 веке. Ее концепция проста: живые организмы, получающие жизнь, развиваются благодаря естественному отбору. Качественные особи дают множество потомства, и их количество растет. Таким образом, постоянно происходит процесс отбора, ведя за собой эволюцию.
        Всегда было сложно интуитивно понять, как нечто такое великолепное, как человек, могло появиться после нескольких миллиардов лет эволюции. Такое замечательное творение, как человеческий глаз, сложно представить себе результатом слепой эволюции.
        Линн Маргулис вместе с главным сторонником теории Гайи Джеймсом Лавлоком годами отстаивали разновидность теории Дарвина под названием «эндосимбиоз». Идея его заключается в том, что живые организмы, в том числе и сами люди, являются результатом совместной работы, в ходе которой различные живые организмы собираются вместе и формируют клетки, из которых мы состоим.
        Изначально эволюция жизни привела к образованию микроорганизмов, таких, как бактерии, которые приобрели черты, способствующие их выживанию. Сначала бактерии попытались поедать и инфицировать друг друга. Но вместо того, чтобы прийти к образованию одного победного вида бактерий, они начали сотрудничать.
        Вместе два подобных организма настолько сильно влияют друг на друга, что развивают симбиотические отношения и уже не могут выживать друг без друга. Симбиотические отношения часто встречаются в природе. Но специфика идеи Маргулис заключается в том, что они могут существовать и внутри клеток - то есть внутри самих живых организмов. Организм, таким образом, может представлять собой пример внутренней совместной работы - эндосимбиоз, где «эндо» означает «внутри».
        Изящество этой теории заключается в том, что она объясняет, каким образом эволюция могла происходить большими скачками: внезапно две черты, которые получали пользу друг от друга, комбинировались - к примеру, способность двигаться и способность сжигать кислород. Это приводило к значительным улучшениям, которые, в свою очередь, меняли живое окружение других организмов, которые тоже вынуждены были меняться, возможно, через сотрудничество.
        Теория Маргулис была очень спорной, когда она предложила ее в 60-х годах, но с тех пор ее позиции значительно укрепились, так как сегодня ученые доказали: некоторые наиболее важные части клеток животных когда-то были отдельными живыми существами: бактерии выжили, чтобы стать частью чего-то большего.
        Это касается таких жизненно важных компонентов животных клеток, как митохондрии, отвечающие за метаболизм кислорода, и таких жизненно важных компонентов растительных клеток, как пластиды, ответственные за фотосинтез.
        Это означает, что как раз те части животных и растительных клеток, которые поддерживают большой цикл, изначально были отдельными организмами, а затем предпочли работу в команде.
        Следовательно, растения можно рассматривать как платформу для бактерий, которые растут благодаря свету, будучи пластидами в листьях растений. Мы можем рассматривать животных как тепловой резервуар, который переносит бактерии в места, где есть растительная пища, которая может быть скомбинирована с кислородом воздуха.
        Линн Маргулис любит провоцировать людей, подчеркивая, что люди - это ходячие экосистемы микроорганизмов, а также подчеркивая, что целью жизни людей с точки зрения Гайи является роль тепловых резервуаров для нескольких килограммов микроорганизмов, которые производят углекислый газ для растений.
        Если соединить теорию Гайи и теорию эндосимбиоза, мы получим несколько матрешек: внутри каждой клетки в теле человека микроорганизмы, которые раньше были отдельными, работают сообща. Эта работа в команде формирует ходячую экосистему, которая является частью гораздо более крупной экосистемы, которая в конечном итоге включает в себя всю планету. Это работа команды в команде, и единственный вопрос заключается в том, где можно провести границу. Что такое индивидуум?
        Если есть командная работа внутри «Я» и «Я» в то же время является частью другой командной работы, где все работающие как команда растения и животные построены из тех же микробиологических строительных кирпичиков, что и те, которые работают внутри «Я», то какой смысл настаивать на том, что «Я» - это нечто совершенно отдельное и особенное?
        И далее: если все наши атомы заменяются в течение 5 лет и тело является лишь схемой в составе более крупного потока, какой смысл в том, чтобы настолько явно проводить границу между собой и остальными живыми организмами? Не будет ли более разумным видеть все как замысловатую систему эндосимбиозов в эндосимбиозах внутри эндосимбиозов? Это не исключает возможности провести границу между двумя организмами, даже несмотря на то, что они состоят из постоянно сменяющихся атомов. Но это подчеркивает, что отдельные и особи.
        Здесь можно увидеть аналогию с человеческим умом, который, очевидно, состоит из множества различных уровней и элементов личности, с радостью готовых поспорить о том, что отвечать на вопрос экспериментатора. Можно сформулировать теорию эндосимбиотического «я»: сознание, иллюзия пользователя - это просто наш ментальный симбионт, одна точка зрения, которая взяла на себя контроль над частью работы команды и отказывается признавать, что и остальные участвуют в работе этой команды.
        Без товарищей по работе это эндосимбиотическое «я» будет абсолютно неспособно выжить. И может быть даже хорошо, что симбионт, который «выиграл» борьбу за сознание, отказывается слушать остальных: если бы все бактерии внутри организма должны были бы голосовать, куда нам идти, когда мы голодны, мы вообще не смогли бы сдвинуться с места.
        Но в конечном итоге живая система на Земле - это гигантский организм, в свою очередь состоящий из огромной системы матрешек, одна в другой. Где будет проведена граница, не так важно, даже несмотря на то, что наш привычный взгляд на самих себя можно будет считать несерьезно узким.
        Мы можем рассматривать себя как симбионтов с организмом, чья внешняя мембрана - это голубое небо, раскинувшееся над нами.
        Может показаться абсурдным рассматривать землю как живой организм: в конце концов, большая часть нашей планеты под поверхностью состоит из мертвого камня. Ответ Джеймса Лавлока на это возражение - это аналогия с тем, что большое дерево живо только на поверхности.
        Но можно придумать и другой ответ, базируясь на связях Земли с остальной частью Солнечной системы, о которых стало известно в последние годы.
        Земля - это планета, состоящая из двух различных слоев, которые сформировались в разное время. Один из них, который составляет основную массу планеты, образовался тогда, когда 4,6 миллиардов лет назад сформировалась Солнечная система - когда огромное облако материи между звездами Млечного Пути сжалось и сформировало звезду, окруженную кольцом материи, которые позже стали планетами.
        Внешний слой Земли, особенно океаны, появились позже. Причина заключается в том, что Солнечная система была разделена на два слоя. В ее внутренней части, где находится Земля, преобладали тяжелые элементы, так как более летучая материя испарилась в тепле новорожденного Солнца. Во внешнем слое Солнечной системы более летучая материя смогла сформировать большие планеты, такие, как Юпитер и Сатурн, и даже дать начало кометам, которые будут блуждать в пространстве: мощные шары света и летучей материи, которая вдали от материнской звезды превратилась в лед.
        Кометы - бродяги Солнечной системы. Они существуют в огромном количестве, и некоторые из них продвигаются во внутреннюю часть солнечной системы, где они сталкиваются с небольшими конгломератами тяжелой материи, составляющей планеты.
        Многое указывает на то, что именно подобные удары комет сформировали внешней, более легкий слой Земли, особенно океаны. Это произошло в ходе драматической бомбардировки, когда Солнечная система была гораздо моложе - около 3,5 -4,5 миллиардов лет назад. Возможно, самые важные органические вещества, которые позже сформировали базу для живых организмов, также происходили от этих кометных ударов.
        Эта картина6 указывает на то, что жизнь на Земле, которая населяет внешние слои планеты, имеет глубокое космическое происхождение. История Солнечной системы - это процесс, при котором в ее внутренней части, где не могла сконденсироваться летучая материя, сначала сформировались тяжелые планеты. Позже куски замерзшей летучей материи упали на эти более тяжелые планеты, где растаяли, но удерживались гравитацией. На одной планете, Земле, сформировался деликатный баланс между испарением и выпадением осадков, в то время как остальные планеты не смогли «удержать воду». И решающей причиной того, почему Земля смогла удержать эти слои летучей материи от растаявших комет, было появление живых организмов, которые регулировали основные климатические факторы и поддерживали их на постоянном уровне.
        Такая планета, как Земля, следовательно - это место, где кометы нагревались и превращались в живые организмы. И основываясь на этом, будет вовсе не так уж глупо говорить, что Земля живая. Возможно, не вся, а только более молодые внешние слои. Но именно эти слои создают те условия, в которых мы живем и все то, что знакомо нам в повседневной жизни: земля, огонь, воздух и вода.
        Все, с чем мы знакомы в нашей повседневной жизни, состоит из вареных комет. Да мы и сами - вареные кометы.
        Первоначальная Земля, состоявшая из тяжелого вещества, захватывала кометы из дальних уголков Солнечной системы. Они формировали слой воды, почвы и воздуха, который подхватывал жизнь. В этой версии теории Гайи мы можем сказать, что произошло вот что: Земля подхватила жизнь (заразилась жизнью?)
        Жизнь характеризуется порядком. Среди колоссального потока атомов и энергии появляется форма, и ее идентичность поддерживается даже несмотря на то, что атомы постоянно замещаются. В подвижном потоке появляются стабильные формы. По мере того, как проходит время, эти формы растут и растут, пока не умрут и не исчезнут, так как их атомы отправляются в своей собственный путь и не заменяются другими.
        Но как это может быть возможным в мире, который повинуется второму закону, гласящему, что увеличивается беспорядок, а не порядок? Это делается возможным благодаря тому, что Вселенная расширяется. И, что может показаться странным, в то же время это расширение является и объяснением того, почему растет беспорядок.
        Живые организмы - это открытые системы: они обмениваются энергией и материей со своим окружением. Так что строго говоря, внутри живой системы не обязательно будет увеличиваться беспорядок. Термодинамика требует только того, чтобы увеличивался некий общей беспорядок в живых существах и их окружении.
        Когда младенец есть бананы и превращает их в экскременты, в подгузнике будет больше беспорядка, чем в ложке. Вокруг живых существ постоянно образуется беспорядок. Живое порождает вокруг себя беспорядок, частично в виде экскрементов, частично в виде тепла. Оно постоянно нуждается в пище, так что в живых существах может создаваться порядок, а беспорядок создается в их окружении.
        Но в той же среде, что и младенец, должны жить и другие живые существа. Как это возможно, что и эти другие существа также импортируют больше беспорядка, нежели экспортируют? Или вопрос можно задать по-другому: как может вся система, рассматриваемая как планета, которая подхватила жизнь, повиноваться этому правилу, в то время как бесконечное количество живых существ ползают по ней - и все они едят, испражняются и дышат?
        Земля должна экспортировать больше беспорядка, чем импортирует. В противном случае на ней не может быть жизни. И именно это и делает Земля.
        Солнечный свет представляет собой высокоорганизованное излучение, которое воздействует на Землю и способствует построению структуры живых существ. Потом эти живые существа поедают друг друга в замкнутом цикле круговорота материи, который заканчивается выработкой тепла, передаваемого окружающей среде. Это тепло в конечном итоге превращается в излучение, идущее от Земли в форме микроволн.
        Если посмотреть на энергию, которую отдает и получает Земля, разницы не будет. Земля не нагревается. В микроволнах, которые выделяются с Земли в форме тепловой радиации, столько же энергии, сколько получает Земля от солнечных лучей. Энергетический бюджет Земли сбалансирован. Все книги единодушны: Земля совсем не получает энергии от своего окружения - или, что будет более правильным, вся ее энергия снова возвращается в космос.
        Но есть одна очень важная разница: волны солнечного света имеют меньшую длину, чем микроволны, излучаемые Землей. Длина волны определяет расстояние между пиками электромагнитного излучения. Свет - это короткие волны, а микроволны - это длинноволновое излучение.
        Земля получает определенное количество энергии в форме коротковолнового света - но возвращает такое же количество энергии в виде длинноволновых микроволн.
        Эта разница очень существенна, так как между энергией, которая существует в форме света, и между энергией, которая существует в форме микроволн, большая разница. Квантовая механика показала что вся энергия излучения появляется в форме квантов - крошечных пакетов, которые представляют собой нечто вроде самой маленькой единицы валюты для излучения при данной длине волны. Но разница существует. Свет появляется в виде квантов, каждый из которых содержит больше энергии, чем кванты микроволн. Таким образом, то же количество энергии, представленной в виде микроволн, должно содержаться в гораздо большем количестве квантов, нежели их содержится в свете.
        Следовательно, Земля выделяет больше квантов, нежели получает от Солнца. То есть она получает энергию в «больших упаковках», а возвращает обратно в «маленьких упаковках».
        Если с Земли излучается больше квантов, это значит - больше беспорядка.
        То же самое количество энергии сложнее описать в форме микроволн, чем в форме света, так как придется следить за большим количеством квантов, обладающих большей степенью свободы, и появляется больше способов это сделать.
        Таким образом, Земля является нетто-экспортером беспорядка, энтропии. Она выделает больше беспорядка, чем получает.
        Как объясняет теория Гайи, если бы Земля не была живой, температура на ней была бы на несколько сотен градусов выше, чем сейчас.8 Если бы дело обстояла так, излучение, которое возвращает энергию Солнца в космос, исходило бы от несколько более горячего тело, и, следовательно, было бы более сходно со светом Солнца, чем сейчас, когда на Земле есть жизнь. Излучение от Земли имело бы несколько более короткую длину волны. Это, в свою очередь, значило бы, что Земля отдавала бы меньше квантов - то есть меньше беспорядка.
        Так как жизнь регулирует температуру на Земле, и она теперь ниже, чем могла бы быть, если бы Земля была мертва, это означает, что экспортируется немного больше беспорядка, чем могло бы. Эта разница означает, что на Земле может создаваться порядок.
        Энергетическое излучение с Земли описать сложнее, чем то, которое попадает на Землю. Приходится отслеживать большее количество квантов. Больше беспорядка означает, что приходится передавать больше информации.
        Таким образом, Земля отсеивает огромное количество информации. Она получает порядок, который превращается в тепло и снова излучается в форме отсеянной информации. И благодаря этому отсеиванию на Земле также появилась запутанность в форме жизни.
        Для Земли верно то же самое, что и для младенцев: легче описать то, что входит, нежели то, что выходит.
        Но каким образом пространство может содержать всю эту информацию, весь этот беспорядок, который исходит от Земли? Ответ заключается в том, что Вселенная расширяется. Она постоянно растет. Появляется все больше и больше пространства, и следовательно, все постоянно охлаждается.
        Во Вселенной происходят два вида процессов: расширение и сжатие. Вселенная в целом быстро расширяется, и так было всегда за время ее существования в течение 15 миллиардов лет. Это расширение означает, что места становится больше. Промежутки между галактиками растут.
        В то же время на местном уровне путем сокращения огромного количества материи, вызванном гравитацией, формируются звезды. Материя сжимается, нагревается, начинает светиться и излучать энергию в космос.
        Расширение означает, что Вселенная в целом холодна и темна - и становится еще темнее и еще холоднее. Звезды излучают свет в темноту, где он исчезает.
        Но на своем пути он может столкнуться с маленькой планетой, которая поймала несколько комет, которые растворились и заставили планету подхватить жизнь. Как раз потому, что Вселенная расширяется, жизнь на планете может избавиться от растущего беспорядка - информации, которую отсеивает жизнь.
        Если мы взглянем на ночное небо над Землей, мы увидим огромную массу темноты, по которой разбросаны несколько сияющих звезд. Если мы взглянем на небо днем, то увидим одну-единственную звезду, которая находится так близко, что затмевает своим блеском все другие звезды.
        Земля получает свет из одного места - от Солнца, но посылает собственные микроволны во всех направлениях. Высокоорганизованный сигнал от Солнца рассеивается в дезорганизованный шум, который исходит во всех направлениях.
        Расширение Вселенной означает, что энтропия растет: если говорить в общем, то все становится дальше друг от друга, расстояние растет, появляется больше места, а количество материи не растет. Все растворяется в ничто. Появляется все больше и больше степеней свободы; вещи становятся сложнее для описания.
        Но расширение также означает, что возможно появление местных скоплений порядка: могут появляться звезды, которые сияют, не встречая никаких проблем при распространении своего света. В космосе много места, и им есть где сиять. Вот почему планеты, которые появляются, теплее, чем их окружение, и могут излучать свою энергию вовне.
        Расширение означает, что одновременно возможен глобальный рост энтропии, и тем не менее она уменьшается локально - в живом мире.
        Эта информация может нас кое-куда привести.
        «В целом это ничто. На местном уровне она очень активна»9, - сказал американский космолог Джеймс Пиблз в 1979 году, когда его попросили описать результаты исследований крупномасштабной структуры Вселенной. В целом материя и излучение Вселенной распределены равномерно, без структуры и направления. Но на локальном уровне существует множество млечных путей, населенных звездами, на орбитах которых вращаются планеты, а они, в свою очередь - в одном случае совершенно точно - населены замечательными маленькими существами, которые суетятся туда-сюда в звездном свете.
        В целом Вселенная похожа на гомогенный суп из материи, которая постоянно расширяется: все одинаковое, но постоянно появляется все больше «ничто», все распределяется равномерно и постоянно разбавляется ничем. Но на местном уровне имеется структура; на местном уровне существуют различия - и эти различия никуда не деваются. Они просто разбавляются. И пока они разбавляются, может увеличиваться запутанность.
        Запутанность возрастает потому, что разбавление позволяет информации отсеиваться, беспорядок экспортируется - из локальных единиц, ограниченных клеточными стенками, поверхностью кожи или голубыми небесами.
        За этими пределами, за мембранами, окружающими живые существа, возникает порядок, который не содержит больших массивов информации, но является результатом колоссального количества информации, которая прошла через область, ограниченную мембраной - клеточные стенки, поверхность кожи и голубое небо.
        Благодаря тому, что Вселенная расширяется, по другую сторону мембраны может возрастать запутанность. Благодаря тому, что Вселенная расширяется, через мембрану могут выплескиваться различия, которые отличают ее содержимое от окружения и могут создавать порядок вне ее. Этот локальный порядок, очевидно, противоречит созданию еще большего количества беспорядка в результате расширения, еще больших степеней свободы во Вселенной в целом.
        Но никакого конфликта здесь нет: в целом беспорядок растет, и именно по этой причине локально через экспорт беспорядка может возникать порядок. Расширение Вселенной означает, что для этого экспорта имеется место.
        Так как Вселенная в целом - это ничто, локально может иметь место активность, которая ведет ко всему, с чем мы знакомы, будучи живыми организмами. И благодаря тому, что эти живые организмы постоянно экспортируют беспорядок - информацию - внутри себя, локально, может возникнуть сознание, которое само по себе является результатом огромного отсеивания информации, значительного экспорта беспорядка.
        Так как все постоянно разбавляется ничем, мы и можем воспринимать это как все.
        Расширение началось 15 миллиардов лет назад с Большого взрыва, что в настоящее время наглядно проявляется в том, как разлетаются в небе галактики. Удаленные скопления древних звезд удаляются от нас быстрее, чем более близкие скопления более молодых звезд. Чем дальше что-то находится от нас, тем быстрее оно удаляется.
        Это известно как расширение Хаббла, которое было открыто в конце 20-х годов американским астрономом Эдвином Хабблом. Это не предполагает, что все расширяется по направлению от нас: имеется в виду, что с любой точки Вселенной можно наблюдать, как любая другая точка будет от нас удаляться. Это похоже на то, как муравьи видели бы друг друга на поверхности шара, который надувается: каждый муравей бы почувствовал, что все остальные муравьи от него удаляются. И возможно, ни один муравей бы не догадался бы, что происходит, так как шар увеличивается в размерах.
        Сегодня теория Большого взрыва является в космологии - науке о Вселенной в целом - доминирующей. Если провести обратный отчет расширения, обнаруженного Хабблом, можно прийти к выводу, что расширение началось примерно от 10 до 20 миллиардов лет назад. Так как самые старые скопления звезд во Вселенной имеют возраст примерно 12 миллиардов лет, расширению должно быть как минимум столько же. Так что 15 миллиардов - это вполне подходящая цифра, чтобы ею оперировать.
        Картина того, что, по мнению астрономов и космологов, происходило в течение этого периода времени длиною в 15 миллиардов лет, становится все яснее и яснее (даже несмотря на то, что имеются сложности в установлении полной картины 10). Из равномерно распределенного состояния, остатки которого все еще можно обнаружить в излучении, пронизывающем Вселенную, выкристаллизовались целые скопления галактик, что привело к образованию звезд и солнечных систем. Мы не знаем, как равномерное распределение материи могло привести к тому состоянию зернистости, которое мы наблюдаем у материи сейчас. Следовательно, мы не понимаем, почему в темном небе есть звезды, а не просто легкие облачка материи.
        Но, возможно, это далеко не самый важный вопрос.
        Самый насущный вопрос - это как все началось, когда началось расширение. Расширение представляет собой следующее: все разбавляется ничем. Если вернуться обратно во времени, все будет присутствовать - но «ничто» будет меньше. По мере того, как мы возвращаемся во времени, расстояния уменьшаются, мир становится меньше в размерах. Материя существует, но пространства меньше.
        Если мы полностью вернемся на 15 миллиардов лет назад, там почти нет пространства - но много материи и излучения. Если двигаться по направлению к нулевой точке, плотность материи существенно растет. Космологи создали довольно хорошее описание Вселенной вплоть до самой первой секунды ее существования. И действительно, у нас есть представление о самой первой доли секунды в истории Вселенной. Фактически мы можем вернуться до того времени, которое называют планковским временем - в честь немецкого ученого Макса Планка, который открыл квант в 1900 году и вызвал к жизни появление целого направления физики, которое стало известно как квантовая механика. Оно описывает атомы и другие частицы.
        Планковское время - это первые 0.0000000000000000000000000000000000000000001 (1043)секунд после того, как все началось. В то время вся видимая Вселенная, которую мы можем наблюдать сегодня, не была разбавлена таким большим количеством «ничто». Все было очень плотным - можно даже сказать, что все было единым. Но это все занимало какое-то место, даже несмотря на то, что это место, соответствующее нашей сегодняшней Вселенной, было размером менее одной сотой сантиметра в диаметре.
        Все наши привычные концепции рушатся, когда мы пытаемся описать Вселенную планковского времени: время, пространство и материя были неразделимы. Все было подвержено квантовым флуктуациям - нарушениям, ассоциируемым с фундаментальным характером неуверенности, которой, как говорит нам квантовая механика, отмечен мир. Время и пространство постоянно менялись местами, и между ними нельзя было провести такого различия, какое мы можем провести в нашей Вселенной сегодня.
        На самом деле в таком мире не действовали законы физики. Мы не можем применить к нему те законы природы, которые нам сегодня известны. Поэтому многие астрономы рады уже тому, что мы в состоянии проследить историю Вселенной до планковского времени. «Эти физические условия настолько экстремальны, что кажется полностью уместным рассматривать планковское время как момент создания Вселенной»11, - пишет американский астроном Джозеф Силк в стандартном учебнике космологии.
        Но не все космологи оказались удовлетворены, так как настоящий вопрос, конечно, заключается в том, что случилось в момент сотворения, а не что произошло потом. Это кажется слишком обидным - проделать ментальное путешествие на 15 миллиардов лет назад во времени к моменту начала всего - и сдаться за долю секунды до того, как все началось!
        «Мы обсуждали это во время поездки из Альбукерке», - объяснил Джон Уиллер, - но единственный ответ, какой нам удалось найти - это черные дыры». Это было в понедельник 16 апреля 1990 года, в комнате для лекций в маленьком здании Института Санта Фе по 1120 Каньон роуд. Семинар по запутанности, энтропии и физике информации только что начался, и великие умы были заняты, предлагая вопросы для дискуссий на эту неделю.
        Уиллер проехал от аэропорта Альбукерке, первого города Нью Мексико, до живописного городка в горах Санта Фе, который некоторые умники называют Фанта Се, так как почти все жители города принимают участие в работе галерей искусств, лечении с помощью кристаллов и производстве атомной бомбы. Будучи популярным туристическим направлением, построенным в индейском стиле, Санта Фе является центром искусства и находится на плато, окруженном несравненными горными ландшафтами. У него есть как раз тот элемент грандиозной красоты, который заставил Роберта Оппенгеймера обосноваться неподалеку в местечке под названием Лос-Аламос. Оно стало добровольной тюрьмой, где сотни ведущих мировых физиков в глубочайшей секретности разрабатывали во время Второй мировой войны атомную бомбу. С тех пор Лос-Аламос стал одним из лидеров по разработке ядерного оружия - и науки в целом - в США.
        Институт Санта Фе - это один из мировых центров междисциплинарных исследований запутанности. Во время поездки с одним из своих бывших студентов, который сейчас работает в Альбукерке, Уиллер задал очень простой вопрос, на который знал только один ответ: черные дыры.
        Вопрос Уиллера был таким: «Если мы можем сделать термометр, который будет измерять тепло, почему мы не можем сделать энтропометр, который бы измерял беспорядок?»
        Почему мы не можем создать аппарат, который смог бы однозначно сказать нам, сколько энтропии присутствует в физической системе?
        Первоначальный ответ заключался в том, что энтропия - это величина, которая обязательно требует, чтобы мы установили макросостояния и микросостояния. Прежде чем можно будет говорить об энтропии, нужно будет обратиться к наблюдателю. И только когда вы знаете возможности наблюдателя, вы сможете сказать, сколько энергии, присутствующей в системе, не может быть ни для чего использовано. Только после того, как мы узнаем, насколько грубым является описание наблюдателя - и следовательно, его навыки - мы можем сказать, что можно получить из этой системы. Энтропия, как и информация, следовательно, может быть определена только тогда, когда вы уточните, насколько грубым является ваш анализ - когда вы установите размер ячеек в сети, с помощью которой собираетесь ловить рыбу.
        Таким образом, не получится сделать энтропометр, который будет измерять величину беспорядка, или энтропии, в системе.
        За исключением черных дыр.
        Черные дыры - это завораживающее следствие теории гравитации и теории относительности, в которой ученик Эйнштейна Джон Уиллер является ведущим специалистом. Именно Уиллер в 1968 году дал этому странному феномену название «черные дыры». Черная дыра - это объем пространства, где гравитация настолько сильна, что ничто не может ее избежать. Вся материя удерживается на месте мощным гравитационным полем - как и весь свет. Чтобы уйти от черной дыры, придется двигаться со скоростью большей, чем скорость света - а это невозможно. Таким образом, черная дыра окружена мембраной, которая обеспечивает проход только в одну сторону - в дыру.
        Подобные черные дыры могут появляться как финальная фаза жизни звезд, когда излучения энергии больше не достаточно для продолжения жизни звезды и она просто гибнет под действием огромных сил, вызванных ее гравитацией. Черные дыры могут также возникать в центре молодых галактик, когда несколько звезд сходятся вместе.
        В 60-е годы черные дыры изучались с позиций теории, а в 70-е годы стало ясно, что они действительно существуют во Вселенной. Сегодня мы предполагаем, что они играют очень важную роль в очень многих космических явлениях.
        Но в каком-то смысле совершенно неважно, из чего сделаны черные дыры. Они просто черные. Все, что мы можем сказать о черной дыре - это какая масса находится внутри ее. Все остальное практически недоступно со стороны тех, кто находится снаружи дыры. Все, что осталось - это гравитационное поле. Остальное исчезло. Ушло в забвение. Прочь.
        То, что находится внутри черной дыры, в каком-то смысле находится вне нашей Вселенной - это нам недоступно.
        Мембрана черной дыры имеет поверхность, которая определяет предел - точку невозврата. Когда вы ее достигаете - вы уже никогда не сможете вернуться. И поверхность черной дыры может только расти: она может засасывать в себя новую материю и никогда ничего не выпускает. Чем больше масса, тем большей будет поверхность мембраны - а масса всегда увеличивается.
        Таким образом, и поверхность черной дыры всегда увеличивается. Она не может уменьшиться. Если две дыры соединяются вместе и поглощают друг друга, поверхность их будет по меньшей мере в два раза больше, чем поверхность этих двух дыр по отдельности. Этот закон был открыт Роджером Пенроузом (вместе с Р. М. Флойдом, Стивеном Хоукингом и другими).
        В 1970 году один из студентов Уиллера в Принстоне, Якоб Бекенстайн, сделал выдающееся наблюдение: постоянно растущая поверхность черной дыры напоминает другую величину, совершенно из другой области физики, которая также только растет и никогда не уменьшается - энтропию.
        Бекенстайн решил исследовать эту аналогию между черными дырами и термодинамикой и пришел к эпохальному заключению: у черных дыр есть энтропия. 12 Их энтропия просто выражается поверхностью односторонней мембраны, которая окружает дыру. Чем больше дыра, тем больше энтропия - и она может только расти.
        Объяснение заключается как раз в том, что мы не можем знать, из чего состоит черная дыра. Огромные количества материи разрушаются, и мы не можем их видеть. Все, что мы видим - это гравитационное поле. Мы не имеем знаний о том, что создало дыру. Неважно, что в ней - мы никогда не сможем узнать о ней больше, нежели сам факт, что она есть - и вырабатывает поле гравитации. Снаружи неважно, что находится внутри. Для мира, который находится снаружи, информация просто потеряна.
        Неважно, какое микросостояние привело к возникновению дыры - все явление выражается тем же макросостоянием в форме поля гравитации. Черная дыра представляет собой огромное количество информации, которое недоступно внешнему миру. Спрятанная история.
        «В этом веке мы осознали, что энтропия представляет собой недоступную информацию»15, - пишет Джон Уиллер в поэтическом обзоре современных знаний о гравитации и пространстве-времени. К этому осознанию физик пришел не в последнюю очередь через теоретическое изучение черных дыр в свете теории Бекенстайна.
        Энтропия черной дыры выражается через ее размер. Но размер - это чисто геометрическая величина, которая включает в себя структуру пространства. Изумительно, что нечто, включающее в себя пространство, имеет характеристики, полученные из термодинамики, которая представляет собой науку о правилах построения паровых двигателей.
        Но еще более интересно то, что черные дыры обладают однозначно определяемой энтропией: нет необходимости спрашивать, кто спрашивает об их энтропии, чтобы ее определить. Нет нужды спрашивать о точности наблюдателя по той простой причине, что все наблюдатели вне дыры находятся в абсолютно одинаковом положении. Никто не может знать, что находится внутри черной дыры, если только сам там не находится. Таким образом, у черной дыры имеется точно определенная энтропия для каждого, кто наблюдает ее со стороны. Количество отсутствующего знания будет одинаковым вне зависимости от того, кто исследует дыру.
        Исторически идея Бекенстайна привела к важному результату: черные дыры также обладают температурой, что означает, что через процессы квантовой механики они могут излучать в пространство. Но это излучение, открытое Стивеном Хоукингом, никоим образом не относится к тому, что создало дыру. Оно зависит только от поверхности дыры. История по-прежнему забыта, информация по-прежнему утеряна.
        Самое важное в идее Бекенстайна заключается в том, что она привела к появлению первого энтропометра - первой системы, для которой мы однозначно можем определить энтропию и спросить: «Сколько информации здесь утеряно?». К примеру, мы можем взять черную дыру с массой видимой Вселенной в ее начале, в планковском времени, и спросить: «Сколько энтропии тогда было у Вселенной? Сколько информации содержит подобная Вселенная?»
        Задать этот вопрос - это то же самое, что спросить, сколькими способами может быть образована эта молодая вселенная. Сколько микросостояний соответствуют макросостоянию, описываемому как новая вселенная?
        Сегодня видимая Вселенная имеет очень обширный информационный контент: очень большую энтропию. Мы считаем энтропию Вселенной как энтропию фоновой радиации, которая ее наполняет - равномерно распределенное эхо Большого взрыва.
        В сегодняшней Вселенной объем энтропии очень велик: требуется колоссальное количество информации, чтобы описать Вселенную в каждой ее детали. В конце концов, применение второго закона термодинамики относится к периоду в 15 миллиардов лет, так что за это время создалось огромное количество беспорядка, который необходимо отслеживать.
        Число, которое описывает энтропию видимой Вселенной - количество бит во Вселенной - записывается как единица с 88 нулями (1088). Если мы сожмем всю Вселенную в черную дыру, энтропия будет еще больше: количество бит в ней будет описываться единицей с 120 нулями. А насколько велика была энтропия в планковское время?
        Этот вопрос был задан в конце 80-х годов. Ответ был шокирующим, даже если вспомнить, что второй закон термодинамики в планковское время только начал создавать энтропию, описание которой потребует информации. Если мы будем рассматривать эту только что родившуюся вселенную как черную дыру, ее энтропия, то есть скрытый информационный контент, будет равняться одному биту.
        Мир начался с того, что можно описать, используя всего один-единственный бит. Это вся скрытая информация, которая в нем содержалась. Весь беспорядок начался позже.
        В принципе астрономам удалось описать Вселенную до ее самого первого бита - и не дальше. А дальше законы не работают.
        Один бит - это информация, достаточная, чтобы ответить на вопрос «да» или «нет». Но не задать вопрос.
        А какой вопрос?
        В 1973 году американский физик Эдвард Трион предложил странную идею: подобная крошечная ранняя Вселенная, подобная той, которая существовала в планковское время, могла, возможно, появиться из ничего - ex nihilo.Объяснение этому таково: неопределенность принципов законов квантовой механики действительно позволяет чему-то крошечному появляться из ничего - если оно будет существовать только мгновение. И чем оно меньше, тем дольше сможет существовать.
        Трион указал, что если все во Вселенной сложить вместе - материю, энергию, гравитацию, скорость расширения и все промежуточные вычисления - сумма будет равняться нулю. Во Вселенной существуют равные количества позитивной и негативной энергии: в материи связано столько же энергии, сколько и в движении материи, вызванном расширением. Если выражаться строгими техническими терминами, сумма всего - это ничто. 15 Это предполагает определенные теоретические допущения, но с 1973 года степень их обоснованности возрастает.
        Но если все складывается в один большой круглый 0, появляется интересное следствие законов квантовой механики. Ведь они утверждают, что ничто - пустое пространство - иногда делится и на долю секунды становится чем-то. И чем меньше это «что-то», тем дольше ему позволено существовать. Нулю могут позволить существовать сколько ему угодно. А потому если Вселенная равняется нулю, она может существовать вечно.
        Идея Триона заключалась в том, что ничто иногда переживает определенные потрясения, которые превращают его в полную Вселенную. Да, очень маленькую на самом деле - но быстро расширяющуюся. Если говорить технически, эта Вселенная представляет собой один большой ноль - но разве это важно, если она может существовать вечно?
        С тех пор космолог Александр Виленкин усовершенствовал теорию Триона, которая сегодня воспринимается более чем серьезно: Вселенная появилась ex nihilo. Исследования, которые ведутся в последние несколько лет также фокусируются на идее того, что все - это один большой ноль. 16
        Определенная почва для серьезного восприятия идеи Триона есть: все появилось из ничего благодаря случайным возмущениям, которые выросли во Вселенную, которая, может, и равна нулю, зато может жить вечно. А в вечности нет ничего зыбкого.
        В 19 веке немецкий философ Г.В.Ф. Гегель предложил идеи бытия и ничто (которые также можно обнаружить во многих восточных философиях и в работах ранних греческих философов, к примеру, Гераклита). Гегель писал: «Становление - это переход чистого бытия в ничто и ничто в чистое бытие».
        Это заставило Серена Кьеркегора, который весьма критически относился к Гегелевскому стилю жонглирования концепциями, описать идею всего, начинающегося в ничто, как это: «Идея «начала с Ничто» - это не более и не менее чем новое переписывание самих «Начал диалектики», - писал он. - «Начало начинается с Ничто». Это просто новое утверждение и даже не шаг вперед. «Начало - это нет» и «Начало начинается с Ничто» - это абсолютно идентичные утверждения, и они не продвигают меня ни на шаг вперед». Кьеркегор немедленно ставит на обсуждение свое собственное предложение: «Что если вместо того, чтобы говорить или мечтать об абсолютном начале, мы будем говорить о Скачке?»18
        Скачок! В своей работе «Заключительное ненаучное послесловие» (1846) Кьеркегор предвосхищает теорию Триона и Виленкина о том, что Вселенная началась как квантовая флуктуация, как возмущение Ничто, как квантовый скачок.
        В 1983 году физик Педер Воэтманн Кристиансен показал, как формула квантового скачка Нильса Бора нашла свое вдохновение в работах Кьеркегора. 19 Но космологи вряд ли читали Кьеркегора. Да философ и намекал вовсе не на физический скачок, а на акт воли, на экзистенциальный выбор. Его точка зрения - это результат концептуального анализа, и он подчеркивает, что когда мы провозглашаем «все началось с ничто», это ни о чем нам не говорит.
        Но точка зрения Кьеркегора тем не менее представляет интерес в связи с идеей создания ex nihilo: чего мы на самом деле достигаем, говоря, что все началось с ничто? Началось как возмущение ничто - скачок?
        Возможно, лучше будет сказать, что это было именно так: возмущение в ничто, in nihilo,80 а не ex nihilo. Вселенная не возникла из ничего: Вселенная появилась внутри ничто. Все - это ничего, каким оно видится изнутри. Мир снаружи на самом деле - это ничто, наблюдаемое изнутри. Мы находимся внутри ничто.
        Если смотреть снаружи - это ноль, ничего. Если смотреть изнутри - это все, что мы знаем. Вся Вселенная.
        Но может возникнуть вопрос: откуда мы знаем, что возможно забраться внутрь ничто?
        Технически ответ очень прост: так как все, что мы видим вокруг себя, складывается в сумме в один большой ноль, то мир - это есть ничто. Вопрос, можем ли мы проникнуть в это ничто, не слишком разумный, так как стоит нам его произнести, мы уже знаем ответ.
        «Там нет никакого «там», - таким был вывод Джона Уиллера по поводу того, что известно человечеству в свете знаний, которые дает нам квантовая механика. Он любит иллюстрировать эту свою идею наброском,21 который описывает что мы являемся участниками Вселенной, а не просто наблюдателями. Мы - участники-наблюдатели, как описывает это Уиллер. Наши наблюдения помогают создавать Вселенную, которую мы наблюдаем. Набросок представляет собой большую букву U, где на одном конце находится глаз, смотрящий в другой конец. Идею Уиллера можно выразить по-другому:
        Вселенная началась, когда ничто увидело себя в зеркале.
        Физик Фред Алан Вульф в своей книге по квантовой механике излагает это так, перефразируя знаменитую строчку из «Гамлета»:
        «Быть или не быть - это не вопрос: это ответ». Но каков же тогда вопрос?
        Глава 14. На грани Хаоса
        «Чем дальше, тем больше отличий» - таким было название статьи, опубликованной в «Science» в 1972 году, в которой американский физик твердых тел и нобелевский лауреат П.В. Андерсон изложил то, что в 80-е годы должно было стать противостоянием холизма против редукционизма в научной точке зрения.
        Холизм - это точка зрения, что мир состоит из целостных единиц, которые не могут быть описаны исключительно в рамках их составных частей, в то время как редукционизм - доминирующая точка зрения среди практиков естественных наук - утверждает: многосторонние явления Вселенной лучше всего описываются, если свести их к небольшому количеству составных частей, которые затем можно изучать по отдельности. В 80-е годы преобладала точка зрения, что редукционизм потерпел банкротство, так как его фокусировка на отдельных компонентах и аспектах реальности привела мир к экологическому кризису, который постепенно стал одной из доминирующих проблем современной цивилизации.
        Холизм даже преподносился как новая парадигма в науке: новый научный взгляд на мир, который уделяет внимание целостностям и их связями, в противоположность одержимости официальной науки отдельными составными частями. 2
        Критика редукционизма имела множество оправданий, так как ученые, занимающиеся естественными науками, стали слишком надменными по отношению к собственному пониманию мира: в конце концов редукционизм говорит нам, что когда мы создаем абстрактное описание мира, мы уменьшаем, упрощаем, урезаем и отсеиваем информацию. Но многие ученые в области естественных наук, особенно инженеры, на волне технологического оптимизма 60-70-х годов вели себя так, как будто естественнонаучный взгляд на мир был синонимом самого этого мира. С тех пор в области технологий получено много нового опыта, к примеру, применение ядерной энергии, и как ученые, так и непрофессионалы стали намного мудрее.
        Естественнонаучный взгляд на мир - это не более и не менее чем карта территории: описание, которое отсеивает большую часть информации, воспринимаемой нами, когда мы наблюдаем мир, поддерживающее определенные несложные базовые характеристики, о которых затем можно говорить уже однозначно. С другой стороны холизм уделяет внимание предчувствиям и ассоциациям, о которых говорить сложно: взаимодействие со Вселенной, которая настолько богата информацией, что не может стать объектом разговора на низкой пропускной способности сознания.
        В течение десятков лет редукционизм символизировал не слишком разумную веру в то, что если мы сможем понять, мы сможем охватить все целое: невежественная слепота к отсутствию знания, присущая вере, что изучения частей достаточно для понимания целого. Как исследовательская идеология - забудем сейчас о более широком контексте - редукционизм являлся реакционным и не слишком любопытным. Но это не изменяет того факта, что спор холизма и редукционизма сегодня - это противостояние, которое можно считать делами давно минувших дней: ложные противоположности.
        На самом деле ни одна из сторон в этих дебатах не ухватила главное, что П.В. Андерсон уже сформулировал в своем девизе, начало которому было положено в лекции 1967 года: «Способность сводить все к простым фундаментальным законам не предполагает способности начать с этих законов и реконструировать Вселенную».
        Андерсон, который тогда работал в Bell Telephone Laboratories, признался в редукционизме с самого начала своей лекции: все состоит из одинаковых фундаментальных элементов, каждый из которых может изучаться в отдельности. Но он добавил, что критика другой точки зрения часто признается частью редукционизма - конструкционизм. Это понятие о том, что знание фундаментальны частиц и фундаментальных законов означает: мы можем понять, каким образом устроен мир.
        Но на самом деле это невозможно, потому что мы встретимся с двумя решающими проблемами: масштаб и запутанность. Все действительно может состоять из атомов, но это не значит, что знание об их строении и поведении позволяет нам прийти к заключению, каким образом слон пьет воду. Если мы сложим вместе множество атомов, возникают явления, которых не существует, когда имеется всего несколько атомов. И большинство явлений, которые интересуют нас в нашей повседневной жизни, содержат значительно больше атомов, чем любой атомный физик когда-либо изучал в своей лаборатории.
        Мысль Андерсона, следовательно, заключается в том, что редукционизм не всегда вступает в конфликт с точкой зрения, что запутанность существует и что новые природные явления появляются каждый раз, когда мы движемся вверх по шкале и изучаем новые уровни Вселенной.
        Только тот факт, что мы знаем фундаментальные законы и частицы природы, не означает, что мы уже знаем очень много о мире. Ведь много атомов могут вести себя совсем не так, как мало атомов.
        Уровни науки. На каждом уровне появляется новая запутанность. Даже при том, что более высокие уровни состоят из элементов более низких уровней, мы не можем построить высокие уровни только потому, что нижние нам уже известны.
        Использование компьютеров позволило наглядно продемонстрировать точку зрения Андерсона. В течение столетий физики верили, что им очень много известно о мире, так как они знали ньютоновские законы гравитации и движения. Детей в школах и студентов в университетах учили, что они ухватили суть Вселенной, так как им известны уравнения Ньютона.
        И действительно так и было, ведь они, в конце концов, могли решать примеры в учебниках и видеть, что да, действительно, они в состоянии понять, каким образом функционирует система, если им известны правильные уравнения.
        Однако выяснилось, что физики так и не решили свои примеры. Большая часть того, что мы изучали в школе, просто неверна. Примеры в учебниках - это не более чем примеры, хитрые особые случаи, созданные для того, чтобы мы смогли игнорировать трение и другие сложности, которые возникают в реальном мире. Настоящие явления окружающего мира настолько сложны, что их вообще нельзя понять. Поэтому они игнорировались, позволяя нам сконцентрироваться на нескольких примерах из учебников, настолько простых, чтобы их можно было решить и приводить в экзаменационных листках.
        И только когда у нас появились компьютеры, чтобы совершить за нас все сложные вычисления, мы осознали, что в конце концов совершенно не знаем законов Ньютона. У нас нет никакого представления о путанице, неопрятности, беспорядке и невычисляемости, которые они содержат.
        В течение 80-х такие термины, как «запутанность», «хаос» и «фракталы» стали ключевыми словами в нашем зародившемся понимании факта: то, что нам известны законы мира, не означает, что мы познали мир. Мы можем прекрасно знать формулы, возможно, мы даже выучили их наизусть. Но это не имеет никакого значения, так как для того, чтобы познать настоящий мир, нужны очень пространные вычисления. Ученые не озаботились тем, чтобы их выполнить, поэтому они просто проигнорировали мир и с удовольствием погрузились в свои несложные формулы.
        Простое правило может легко создать систему с очень запутанным поведением. Все, что нужно - это правильно решить примеры, то есть выполнить огромную массу вычислений, отсеять массу информации. Когда мы это сделаем и применим простые правила к отсеянному массиву информации, мы можем получить богатое, запутанное и непредсказуемое поведение даже самых простых систем.
        Это урок, который необходимо извлечь из теории хаоса, которая, в свою очередь, извлекла урок из компьютеров, так как компьютеры были созданы теми самыми людьми, думавшими, что они смогут легко просчитать мир.
        Это очень важный урок, и не только потому, что он позволяет взглянуть на школьную скуку с иной перспективы (и доказывает, что ученики демонстрируют отсутствие ума, когда им скучно учиться формулам от учителя, который отказывается рассказать им, как эти формулы соотносятся с реальностью). Он столь важен потому, что дает сознанию надлежащие перспективы, так как дает сознанию причины сохранять самообладание.
        Как бы хороши и как бы уместны ни были простые правила, изложенные в карте территории, нам никогда не стоит верить, будто мы можем догадаться, какова территория, на основании этой карты. Мы можем найти с ее помощью дорогу - но не можем получить представление о территории.
        Современный философский спор холизма и редукционизма отражает противоположную точку зрения между двумя фундаментальными взглядами, которые могут быть выражены в духе П.В. Андерсона. Первый - это вера в то, что существуют целостности, которые можно осознать, и это позволит нас понять все в простых, но холистических терминах. На самом деле это вера в то, что сознание может осознать мир, так как мир состоит из целого и руководящих принципов, которые могут быть осознаны.
        Второй - это вера в то, что мир состоит из множества отдельных компонентов, которые могут быть описаны поодиночке, но все вместе демонстрируют поведение, отличное от того, какое они демонстрируют в отдельности. Это на самом деле вера в то, что сознание никогда не сможет осознать мир, так как мир состоит из массы крошечных элементов, которые ведут себя довольно капризно и совершенно по-другому, когда собираются в большом количестве.
        Холизм - это попытка сказать, что есть целое, которое мы в состоянии осознать. Нонконструкционистский редукционизм - это попытка ощутить, что мы никогда не сможем исчерпывающе описать мир - ни по частям, ни целиком. На каждом новом уровне описания будут появляться новые формы поведения, к которым добавляются всего несколько частиц с более низкого уровня - но этого оказывается достаточно, чтобы сформировать группу.
        Доминирующая тема нашего времени, если изъясняться в терминах этой книги - это сознание, которое восстанавливает себя через признание бессознательного; компьютерный формализм, восстанавливающий себя через признание непредсказуемости; описания, восстанавливающиеся себя через признание того, что описывается; низкая пропускная способность, восстанавливающая себя в признании высокой пропускной способностью. Смысл в том, что мы никогда не сможем исчерпывающе понять мир без исчерпывающего понимания мира в целом - то есть каждого без исключения элемента мира. Все взаимосвязано, и мы не можем исчерпывающе осознать что-то одно, если исчерпывающе не поймем все. Но это приводит к возникновению проблемы: подобное полностью исчерпывающее объяснение обязательно содержит столько же информации, сколько то, что оно описывает; полное описание мира займет столько же места, сколько и сам этот мир. Поэтому подобное знание недоступно субъекту - сознанию, которое описывает окружающий мир. Единственная карта, которая отражает все детали территории - это сама территория. Но тогда это уже не будет картой.
        Холизм настаивает, что мы можем понять мир как единое целое. Таким образом, как точка зрения на мир холизм является глубоко реакционным.
        Более сдержанная точка зрения заключается в том, что мы вообще не можем понять мир. Но мы можем его описать, и каждое описание должно будет признать, что оно является описанием - то есть что-то обязательно будет отсутствовать, информация отсеиваться - это не территория, это карта.
        Реакционный аспект холизма заключается в его вере в то, что мы можем дать осмысленное описание мира, поняв несколько общих принципов. Значительный прорыв, который произошел в результате появления компьютеров и теории хаоса - это то, что даже простые фундаментальные законы природы, которые мы узнали за последние несколько столетий, становятся бесконечно непостижимыми, когда им позволяют проявлять себя на практике. Они вычислительно несократимы, если использовать выражение Стивена Вольфрама, упомянутого в Главе 4.
        «Мы входим в сумеречную зону», - осторожно ответил физик Крис Лэнгтон на вопрос, как далеко мы уже зашли за грань. «Все равно это произойдет, - добавил он. Мы можем это изучать, чтобы повлиять на его развитие».
        Эта сцена отличалась ошеломляющей символической силой. Молодой длинноволосый американец стоял на парковочной площадке возле скромных зданий, в которых размещался Центр нелинейных исследований в Национальной лаборатории Лос-Аламос в Нью Мехико. Лэнгтон шел в своей офис в теоретическом подразделении, Отдел 13, в другом здании на той же площадке.
        Между двумя зданиями находится музей, где можно осмотреть реликвии, фотографии и витрины, рассказывающие, как Лос-Аламос стал местом, где создавались атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки в 1945 году, положив конец войне на Тихом океане.
        Предметом замечания Лэнгтона была искусственная жизнь - новая область исследования, которая родилась в одной из секций Лос-Аламоса под руководством Криса Лэнгтона в сентябре 1987 года. Он имел в виду, что развитие уже началось, нравится нам это или нет - развитие искусственных форм жизни на Земле, форм жизни, которые живут в виде технологий, созданных человеком, но более им не контролируемых. Когда мы обсуждали этот вопрос в офисе Лэнгтона тем же утром, он ответил так, как это часто делают ученые: «Все равно это случится». Но на этот раз это была не просто отговорка относительно технологии, которая предполагает большие риски - это было еще и сопутствующее ей очарование. Это было простым фактическим наблюдением относительно того, что компьютерные сети на Земле стали сегодня настолько протяженными соединенными между собой системами передачи информации, что у нас больше нет свободного выбора. Мы создали семя искусственной жизни - и несколько тинейджеров вдохнули в него искру жизни. Эволюция имеет свою собственную беспощадную логику: когда имеются условия, возникают живые существа, чтобы ими
воспользоваться. И неважно, созданы ли эти условия ни о чем не ведающими биологическими процессами или ни о чем не подозревающими технологическими процессами - жизнь ими воспользуется.
        У Криса Лэнгтона обостренное чувство ответственности. И именно по этой причине он создал секцию по исследованию искусственной жизни: начинается эволюция, и имеются определенные этические и моральные принципы, которые нуждаются в обсуждении. «Эти вопросы необходимо обсудить еще до того, как мы будем дальше продвигаться по дороге к созданию жизни искусственным путем», - написал он в своем предисловии к работам первой конференции по искусственной жизни. 6 «Это, возможно, не случайно, что первый семинар по Искусственной жизни был проведен в Лос-Аламосе - месте создания атомной бомбы.
        Она зародилась как вредитель: тихо, последовательно, вызывая раздражение - но просто как вредитель. Компьютерные вирусы, фрагменты программ, способные перемещаться в память компьютера, где они немедленно приказывают компьютеру воспроизводить себя. Первоначально они были созданы шкодливыми программистами, которые хотели подразнить сначала друг друга, потом своих работодателей, а под конец - и огромные сети общающихся друг с другом компьютеров. Затем тинейджеры, так называемые хакеры, начали играть в прятки с технологическими и оборонными колоссами, заражая их компьютеры своими игрушками. Идея заключается в том, что короткая цепочка программного кода, которая вводится в компьютер и определяется как «вирус», заражает компьютер-хозяин и другие компьютеры, которые находятся с ним в контакте.
        Все это поначалу было невинной и безвредной игрой, с помощью которой просто хотели показать, что компьютерная безопасность не так уж и эффективна, что компьютеры, которые общаются друг с другом по всему миру, могут распространять сообщения, которые никогда не планировалось распространять.
        Проблема состоит только в том, что пока нам не удалось преуспеть в уничтожении подобных вирусов. Компьютеры можно дезинфицировать по одному. Но это не значит, что вирус исчез. Согласно многим критериям, которые можно перечислить, компьютерный вирус является живым - и убить его невозможно. Или по меньшей мере он живой в той же степени, в которой живы вирусы биологических организмов.
        «Искусственная жизнь - это самый грандиозный вызов, который ожидает человечество», - написал американский физик Дойн Фармер, когда он был главой группы изучения комплексных систем в Теоретическом подразделении Лос-Аламоса. В своем научном труде Фармер и Алетта д’ А.Белин предложили несколько критериев для определения понятия «живой». Жизнь - это скорее модель в пространстве и времени, нежели материальный объект (в конце концов, атомы постоянно замещаются); жизнь может воспроизводиться; жизнь содержит информацию о себе в генах; у жизни есть метаболизм; жизнь взаимодействует со своим окружением; жизнь может мутировать и т.д.
        Взгляните на эти характеристики у компьютерных вирусов - и сложно сказать, почему бы им не быть живыми. Да, они являются просто короткими фрагментами компьютерного кода и так же зависят от существования компьютеров, как многие паразиты зависят от существования своих хозяев или человек зависит от Гайи. Такие вирусы могут распространяться только потому, что компьютеры включены в сеть - но аналогично ни одно живое существо могло бы существовать на Земле, если бы выключилось Солнце. Компьютерные вирусы могут воспроизводиться и перескакивать с хозяина на хозяина. Они могут менять метаболизм своего хозяина - его электрические сигналы; они содержат информацию о самих себе; они взаимодействуют со своим окружением и мутируют.
        Компьютерные вирусы такие же живые, как и вирусы биологические, которые аналогично существуют на грани между живым и мертвым.
        «Эта аналогия весьма сильная, - пишет ученый-робототехник Ханс Моравец, - так как современные миллионбитные компьютерные программы содержат почти такое же информационное содержание, как и генетические коды бактерий, и несколько тысяч бит типичного компьютерного вируса вполне соответствуют небольшому генетическому коду биологического вируса».
        Моравец не сомневается, что компьютерные вирусы будут набирать силу: «Сегодняшние компьютерные системы - как тела с кожей, но без иммунной защиты».
        Дойн Фармер пишет: «Кажется, что когда бы ни появился посредник, способный поддерживать большие объемы специфической информации, появляются организованные структуры, которые размножаются, захватывая ресурсы этого посредника».
        Человек создал огромные потоки информации в глобальных компьютерных сетях. В них скоро разовьется жизнь. Она появилась как шутки и шалости - а сегодня от нее невозможно избавиться. Автономные организации размножаются - и у них есть собственная логика, лежащая вне наших намерений. Если имеется достаточно ресурсов, обязательно найдется кто-то или что-то, что будет их использовать.
        Наши тела развили иммунную защиту и способность распознавать себя, чтобы держать под контролем бактерии и вирусы. Но у компьютеров пока нет образа себя как чего-то отличного от других явлений, что позволило бы им оставаться чистыми относительно инфекций извне. Мы сконструировали машины, но не оснастили их способностью отличать себя от окружающего мира. Поэтому живые формы распространяются внутри них без помех.
        «Нам не стоит пытаться судить, являются ли объединенные структуры, которые развились в компьютерах, живыми или нет», - пишут четверо датских ученых в статье о «Coreworld» - компьютерной игре с боевыми кораблями, которую они развили до той степени запутанности, что означает: они больше не имеют возможности удостовериться, является ли изучаемая система живой. Их утверждение слегка кокетливо, так как совершенно ясно, что система не живая - но тем не менее странно, что подобные простые системы демонстрируют такие характеристики, как сотрудничество и эволюция, в степени, напоминающей о живых существах.
        Исследования искусственной жизни обнаружили множество примеров того, как простые рецепты могут привести к сложному поведению - если имеется достаточно времени. Вычислительного времени.
        Крис Лэнгтон создал на компьютерном мониторе искусственных муравьев - крошечные создания, которые следуют простым схемам, но вместе демонстрируют общее поведение, настолько же сложное, как и поведение насекомых в муравейнике. Мораль заключается не в том, что настоящие муравьи такие же простые, как и искусственные муравьи Лэнгтона; мораль заключается в том, что простые правила могут привести к сложному поведению - если имеется достаточно вычислительного времени и если в процессе отсеивается большое количество информации.
        Для возникновения более прогрессивного поведения не нужны особо сложные или продвинутые системы: нужно время. Время для отсеивания информации.
        Таким образом, новые области исследования в настоящее время работают с автоматизированными процессами, которые демонстрируют неавтоматизированное поведение.
        Рецепт для чего-то сложного вовсе не должен быть сложным сам по себе. К сложному поведению и сложным системам могут привести простые законы. Ключ - позволить простым механизмам работать в течение длительного времени.
        Последствием этого знания является то, что исключительно сложно получить беглый обзор того, что происходит. Если создается что-то простое, к примеру, компьютерный вирус, это может привести к последствиям, которые невозможно вычислить, так как вирус будет процветать в системе с повторениями, копиями и вычислениями, которые совершаются снова и снова.
        Отсеивание информации может привести к появлению структур, которые будут намного богаче и разнообразнее, чем правила, управляющие отсеиванием информации. Ценность лежит не в том, чтобы знать правила, а в том, чтобы понимать их эволюцию.
        С 50-х годов ученые, работающие над искусственным интеллектом, пытались построить машины, которые были бы наделены интеллектом. Но они не добились никакого успеха. Ученые попытались понять человека как создание, поведение которого основано на правилах и следовании простым и ясным инструкциям в умственной работе. Общих правилах, которые было бы легко понять и легко соотнести с задачами, которые они хотели решить, правилами, которые были бы ясными и определенными.
        Именно по этой причине исследования ИИ сегодня ведутся уже не столь интенсивно, в то время как исследования компьютерных систем, которые требуют не следования правилам, а обучения на примерах, продвинулись гораздо дальше. Так называемые нейронные сети - пример компьютерных систем, которые не пытаются найти правила для решения сложной задачи, к примеру, анализ изображения, а вместо этого тренируются на большом количестве примеров, которые заканчиваются таким же результатом, как и желаемый результат их деятельности - человеческое поведение. Идея состоит не в том, чтобы сделать правила точными и определенными, а в том, чтобы обогатить и расширить опыт. Важно осознавать не то, как машина это делает, а то, что она делает и что при этом воспринимает.
        Это как обучение навыкам человека: дорога к сложному проста, но длинна. Она предполагает постоянное повторение одних и тех же операций снова и снова, накопление большого количества опыта. Она не предполагает создания простых и сильных рецептов, которым можно было бы следовать где угодно. Она не подразумевает, что мы должны знать все еще до старта. Она включает в себя получение опыта.
        Кодовое слово - появление. Когда простые правила работают достаточно долго или в достаточном количестве компонентов, появляются совершенно новые характеристики: они появляются, возникают, открываются взгляду.
        Эти появляющиеся характеристики нельзя обнаружить, изучая небольшой набор составных частей. Их можно увидеть только тогда, когда имеется так много частей, что начинает накапливаться коллективное влияние, появляются групповые характеристики. Температура, к примеру, это характеристика, которая не имеет никакого смысла, если мы наблюдаем за несколькими молекулами. Прежде чем появится температура, необходимо множество молекул. На примере одной молекулы мы не можем увидеть, частью какой температуры она является, так как температура - это коллективная характеристика, проявляющаяся в виде статистических отношений: температура описывает распределение скоростей среди большого количества молекул.
        На более высоком уровне молекулы определенной температуры могут сформировать часть более крупной структуры, к примеру, живого организма - хотя глядя на отдельные молекулы, мы не сможем понять, что они являются частью живого организма. Жизнь - это проявленное свойство материи, а не отдельных компонентов материи.
        Понятие появления традиционно базируется на той школе биологии, которая настаивает: одушевление - это гораздо больше, чем физика и химия; в живых организмах есть гораздо больше, чем может быть описано законами физики и химии. Это антиредукционистская точка зрения - биологию нельзя сократить до физики.
        Но в последние десятилетия концепция вновь появившихся свойств и коллективных влияний начала все чаще и чаще появляться в описаниях физиков, пытающихся работать с самыми простыми структурами, к примеру, ядрами и простыми молекулярными системами. В прошлом ученые не заботились о том, чтобы подсчитать, может ли появляться новое в простых системах. Но появление компьютеров сделало очевидным, что для появления подобных свойств не требуется каких-то особо сложных условий.
        Смысл, следовательно, заключается не в том, что в биологии не появляется ничего нового: смысл в том, что до компьютерной эры биологические системы были единственными примерами простых систем, имевших возможность работать достаточно долгое время для появления новых свойств. И в результате казалось, что живые существа полностью отличаются от неживой природы. У живых существ имелось свойство появления нового, которое, как мы полагали, не присуще неживой природе. Но с развитием компьютеров стало ясно, что появление - это общая характеристика всего, как живой, так и неживой природы.
        Немецкий химик Бернд-Олаф Купперс пишет по этому поводу: «Феномен появления… это феномен нашего реального мира, с которым мы сталкиваемся на всех уровнях научных описаний, а не особая характеристика живых систем, которая не позволяет подвести под биологию физические основания».
        На самом деле появление - это результат теоремы Геделя для основ математического описания: формальная система, которая не может содержать очень большого количества информации, не может «предсказать», что с ней произойдет, если ей позволят работать. Как раз потому, что математика изобилует неразрешимыми задачами, мы никогда не знаем, где закончится формальное описание, если продолжать его достаточно долго. Развитие Грегори Чаитиным теоремы Геделя в алгоритмическую теорию информации (которую мы обсуждали в Главе 3) доказало, что появление - это вполне обычное свойство любой закрытой системы. Мы не можем предугадать заранее или сказать, глядя на составные части системы, чем они смогут стать в будущем.
        «Вдобавок алгоритмический подход также дает возможность формального толкования проблемы появления, - пишет Купперс. - «Целое - это больше, нежели просто сумма его частей» верно для любой структурированной системы вне зависимости от того, является ли эта система живой или неживой».
        Следовательно, разницы между живыми и неживыми системами нет.
        Сознание - это феномен, на который действует тот же фактор: возникают характеристики, которые мы не смогли бы вывести или понять, глядя на отдельные правила или составные части по отдельности. Дуглас Хофштадтер пишет в книге «Гедель, Эшер, Бах»: «Доказательство Геделя позволяет предположить, что высокоуровневый взгляд на систему может содержать мощь толкования, которая просто отсутствует на нижних уровнях». Далее он продолжает: «Доказательство Геделя предполагает - но никоим образом не доказывает! - что может существовать определенный высокий уровень, с которого мы можем рассматривать ум/мозг, включая концепции, которые не проявляются на низких уровнях, и что этот высокий уровень может иметь мощь толкования, которой не существует - даже в принципе - на более низких уровнях».
        Хофштадтер пытается решить по пути и проблему детерминизма и свободы воли. Он описывает человеческие существа так, как будто они являются калькуляторами, выполняющими программу. «Безотносительно, работает ли система детерминировано; На низком (язык машин) уровне программа выглядит точно так же, как и любая другая программа, на высоком уровне могут появиться такие качества, как «воля», «интуиция», «креативность» и «сознание».
        Точка зрения Хофштадтера заключается в том, что даже полностью определенная и детерминированная система простых правил может демонстрировать такое сложное поведение, что имеет смысл описывать ее в терминах решений и воли.
        Полностью реализованная версия набора простых правил может демонстрировать свойства, которых мы не обнаружим в самих этих правилах. А причина, по которой мы не можем их обнаружить в правилах - это общее условие мира, которое описано в теореме Геделя и ее продолжении Чаитина. Именно потому, что мы никогда не можем установить, остановится ли вычисление или нет, как доказал Тюринг, мы никогда заранее не можем знать, к чему приведут законы.
        В каком-то смысле не имеет значения, обладает ли человек свободой воли или нет: в конечном итоге могут наличествовать простые правила, определяющие, что мы делаем - законы, о которых мы можем знать, и начальные условия, о которых мы тоже можем знать, дающие нам возможность в принципе вычислить, что будет делать человек в данной ситуации. Но эти законы, скорее всего, окажутся вычислительно непредсказуемыми, так что эти последствия мы сможем просчитать, только имея всю информацию, с которой будут иметь дело эти законы. Другими словами нам придется знать все, что знает человек, и пройти все те опыты, которые он прошел, прежде чем мы получим достаточное количество информации, чтобы вычислить, что будет делать этот человек. Мы должны побывать везде, где побывал этот человек, действовать везде, где действовал он. Но в таком случаем мы обязательно должны быть этим самым человеком.
        Мы никогда не сможем предсказать, что будет делать человек, так как это потребует от нас знания всей информации, которую имел и имеет этот человек; но этой информации не имеет даже сам человек, так как большая часть человеческого восприятия и деятельности является бессознательной.
        Ни сам человек, ни кто-то со стороны не может знать, что будет делать этот человек - даже если это может быть полностью предопределено законами и начальными условиями.
        Теория хаоса продемонстрировала практически аналогичную ситуацию даже для самых простых систем. Согласно теории детерминированного хаоса даже, полностью детерминированная система является непредсказуемой. Смысл заключается в том, что даже если законы системы просты и известны, система будет весьма чувствительной к начальным условиям. Если мы хотим точно знать, как будет развиваться погода в течение всего нескольких будущих недель, нам нужно знать текущую погодную ситуацию на Земле в мельчайших ее деталях.
        Причина этого заключается в том, что большинство физических систем (кроме описанных в учебниках!) демонстрируют хаос. Это означает, что даже малейшая ошибка в наших знаниях начальных условий для системы будет взрывообразно и в действительности экспоненциально расти во времени. На практике это означает, что невозможно знать, как будет развиваться ситуация в атмосфере всего на несколько недель вперед, если мы с высокой точностью не будем знать позицию и скорость каждой отдельной молекулы в атмосфере. А с практической точки зрения мы никогда не будем этого знать.
        Мир непредсказуем - и не потому, что у него нет законов или потому, что они неизвестны, а потому, что мы не знаем мир с абсолютной точностью. И никогда не узнаем именно потому, что мы являемся субъектами нашего мира: мы познающие, не обладающие полным знанием.
        Если мы хотим получить полное знание того, что происходит в системе, мы должны сами стать этой системой и пройти ее эволюцию в течение того же времени. Мы не можем делать никаких допущений или сводить все к приблизительным и понятным моделям. Только мир знает, что он будет делать - а мы не являемся этим миром.
        Термодинамика описывает фундаментальные свойства мира - необратимость, бесповоротность и неконвертируемость во времени. В течение более ста лет ученые удивлялись, как законы Ньютона, которые столь красивы и обратимы во времени, могут существовать рядом с картиной, которую представляет нам термодинамика - картиной беспорядочного мира, наполненного необратимостью и статистикой. Неудовлетворение этим диссонансом в физической картине мира привело многих физиков к тому, что они возражают либо против термодинамики, либо против законов Ньютона.
        Самый знаменитый современный сторонник точки зрения, что с ньютоновской картиной мира что-то не так, так как она не включает в себя необратимость - это бельгийский ученый и нобелевский лауреат Илья Пригожин. Являясь одним из гуру холистического движения, Пригожин известен благодаря своей захватывающей и поэтической философии необходимости времени и необратимости в современной космографии. Пригожин внес огромный вклад в развитие термодинамики, но его философия нашла гораздо больше признания среди непрофессионалов, нежели среди его коллег. Причина этого заключается в том, что он отказывается признавать закон, Пригожин хочет необратимости, встроенной на микроскопическом уровне.
        «Необратимость верна либо для всех уровней, либо ни для одного», - пишет Пригожин в своей обширной работе «Порядок из хаоса». В ней он и Изабель Стеджерс пытаются сформулировать теорию о том, что необратимость - это не эффект нашего уровня описания, а что она верна также и на микроскопическом уровне. Для него необратимость - это неполноценность законов Ньютона, а не появившаяся характеристика, которая возникает, когда простые, обратимые во времени законы работают достаточно долго в достаточно больших системах.
        Точку зрения Пригожина критикуют как его друзья, так и его противники в физике. В физических теориях нет никакой основы для точки зрения, которую Пригожин сформулировал в виде теории микроскопической необратимости.
        Вопрос заключается также в том, нужна ли такая теория. Возможно, именно тот факт, что существуют различные уровни, на которых мы можем описывать мир, и представляет интерес: мы теряем знание о мире, когда рассматриваем его с одного уровня, а не с другого. Необратимость возникает именно в результате того факта, что мы хотим описывать не все сразу, а только тот аспект мира, который нас интересует.
        Физик Рольф Ландауэр, который очень критически относится к Пригожину, попытался сформулировать решение проблемы необратимости, настаивая на том, что у нашей способности производить вычисления всегда будет физический предел. Неважно, насколько большим будет компьютер, который мы сможем построить - он всегда будет меньше, чем Вселенная. Так что мы никогда - даже в принципе - не сможем проследить никакой процесс, так как процесс демонстрирует хаотическое поведение. В конечном итоге эта хаотическая характеристика, которой обладает мир, означает, что мы не можем гнаться за всеми молекулами. Даже если бы мы контролировали мир, мы не смогли бы его удержать. Все убегало бы у нас из рук - и происходило бы это необратимо.
        «В то время как хаос сам по себе не является источником непредсказуемости и необратимости, он, без сомнения, вызывает очень быстрое увеличение необходимости в вычислениях с течением времени», - пишет Ландауэр.
        Даже в случае детерминированного хаоса, когда все законы и следствия полностью установлены на практике, мы никогда не сможем полностью контролировать конечную область Вселенной, так как нам придется лицом к лицу столкнуться с фактом, что мощь нашего компьютера ограничена. Ведь для любого ограниченного наблюдателя мир тогда должен будет быть наполнен необратимостью, даже если этого не предполагают законы этого мира.
        Это решение Ландауэр описывает как умозрительное, но его мысль достаточно ясна: только потому, что мы привыкли верить, что в принципе в нашем распоряжении имеется неограниченная компьютерная мощь, мы верим, что детерминистские законы должны вести к поведению, которое мы на практике сможем понимать как обратимое. Но в нашем распоряжении нет всей компьютерной мощи Вселенной, а даже если бы и была, мы не смогли бы просчитать будущее мира быстрее, чем это делает сам мир. «В противоположность этой физической ситуации математики приучили нас думать в рамках неограниченной последовательности операций», - пишет Ландауэр в статье, озаглавленной «Информация является физической», а это - нереальная ситуация. Вычисления - это физические процессы, которые происходят в физической Вселенной, где наши ресурсы ограничены.
        Мы не можем ухватить мир, так как и чем больше - тем большими будут различия. В конечном итоге наши сложности в описании мира происходят оттого, что мы пытаемся сжать бесконечную Вселенную в конечное описание.
        А этого сделать невозможно. Невозможно даже в том случае, если бы мы поступали так, как поступают математики и ученые в области естественных наук, и провозглашали, что в принципе наше описание является бесконечным. Единственный путь - это признать факт, что мы не можем описать все, если хотим оставаться собой.
        Рольф Ландауэр рассматривает необратимость как меру того факта, что мы никогда не сможем удерживать все детали системы, которую пытаемся описать. И мы должны признать, что мир постоянно ускользает от нас с течением времени, и описать его все сложнее и сложнее. Свое обсуждение необратимости он заканчивает, цитируя Джеймса Кларка Максвелла: «Рассеянная энергия - это энергия, которой мы не можем воспользоваться и направить ее по своему желанию, к примеру, такая, как беспорядочное движение молекул, которое мы называем теплом. Беспорядочность, как и парный ей порядок - это не свойство материальных вещей самих по себе, а то, что возникает только в отношении с мозгом, который их воспринимает».
        Ссылка на ум в этом отрывке, который уже появлялся в первой части этой книги, Ландауэру не слишком нравится. Так как значение имеет не субъективное восприятие ума, а «зернистость», с которой мы подходим к миру: на нашем уровне восприятия, на шкале, по которой мы описываем мир, существует большое количество энергии, которую мы не можем использовать. Демон Максвелла научил нас, что мы не можем пользоваться огромной кинетической энергией, которая заключена в молекулярном движении нагретой материи. Это не субъективное условие в любом смысле, за исключением того факта, что оно кое-что говорит об уровне, с которого мы описываем мир. С нашей «зернистостью», которая определяет размер ячеек в нашей физической рыболовной сети, энергия неизбежно становится все более недоступной. Необратимость - это следствие наших возможностей взаимодействия с миром. Даже если сами законы этого взаимодействия являются обратимыми.
        Если мы положим в свой напиток лед, он может запомнить правильную температуру - 0 градусов по стоградусной шкале. Смесь льда и воды будет поддерживать температуру на уровне замерзания, пока не останется больше льда, так как жаркий день пытается создать равновесие, нагревая напиток до температуры окружающего воздуха.
        Но пока в стакане останется кубик льда, напиток будет поддерживать постоянную температуру. Он не просто пассивно реагирует на температуру окружения - он поддерживает свою собственную температуру. Причина, по которой напиток может запоминать температуру, заключается в том, что он содержит смесь двух состояний воды - твердое - лед - и жидкое - вода. Переход между двумя фазами известен как таяние (или замерзание, если он происходит в другом направлении). Это переход между состояниями. Другой важный переход для воды - испарение/кипение или конденсация/роса.
        Переход от одного состояния к другому - очень важное явление физического мира. Система, в которой содержатся два состояния, может поддерживать такое смешанное состояние даже в том случае, если она не находится в равновесии, в котором ее температура такая же, как и у ее окружения.
        Разницу между жидким и твердым состоянием воды можно объяснить через молекулярную теорию материи. Лед состоит из молекул воды, которые сохраняют свое относительное положение, а вода состоит из молекул, которые могут свободно циркулировать друг относительно друга, как мраморные шарики в сумке. Газообразное состояние воды - пар - представляет собой молекулы, которые могут циркулировать друг вокруг друга с полной степенью свободы. Молекулярная ситуация полностью соответствует тому, как эти три состояния проявляют себя на нашем уровне: лед сохраняет форму независимо от того, в каком сосуде находится, вода принимает форму дна сосуда, в то время как пар заполняет весь сосуд.
        Эти три состояния воды. Когда мы нагреваем воду, происходит всего лишь подъем температуры и ускорение молекул. Мы изменяем только один фактор, более теплый лед тает и превращается в воду, более теплая вода испаряется в воздухе.
        Многие слова, которые мы используем в нашей повседневной речи, а тем более для описания физических явлений, включают в себя подобный переход состояний: замерзнуть, расплавиться, затвердеть, таять, испаряться, конденсироваться. Два этих фундаментальных движения постоянно появляются в нашей повседневной речи: предметы могут плавать, дрейфовать, дуть, испарятся, уходить, таять, кипеть, коагулировать, замерзать, конденсироваться, увеличивать прочность, охлаждаться, становится плотнее.
        И в этом, конечно, нет ничего странного, так как три состояния воды - твердое, жидкое и газообразное - это одно из самых важных впечатлений, которые мы получаем в мире.
        И недавно было доказано, что этот феномен является гораздо более универсальным, чем можно было бы подумать.
        «Мы предполагаем, что твердое и жидкое состояние материи, с которыми мы так хорошо знакомы из нашей повседневной жизни, являются гораздо более фундаментальными аспектами природы, чем мы раньше думали. Это не просто два возможных состояния материи - они составляют два фундаментальных универсальных класса динамического поведения», - пишет Крис Лэнгтон из Лос-Аламоса в статье по вычислениям на краю хаоса, статье, которая включает в себя некоторые самые успешные теории последнего времени.
        Идея настолько же нова, насколько проста. Лэнгтон не только проводит исследования искусственной жизни, но еще и изучает более общие теоретические проблемы: каким образом системы, обрабатывающие информацию, такие, как живые организмы, вообще могут спонтанно появляться в природе. Как физические системы могут приобретать способность обрабатывать информацию? Каким образом способность вычислять возникает как новая характеристика неживых систем? Другими словами, из этих вопросов можно сформировать главную версию вопроса: каково происхождение жизни?
        Сформулированная в отношении того, как физические системы могут приобретать способность к вычислениям - то есть обработке информации - это весьма сложная проблема. И Лэнгтон перевел ее в вопрос: когда простые компьютерные версии физических систем сами разовьют способность вычислять? Эта проблема может быть специфически выражена на математическом примере, который известен как клеточный автомат.
        Это очень простая модель, в которой множество локальных единиц каждая следуют совершенно элементарным правилам. Представьте себе систему наподобие шахматной доски: локальное правило может быть таким - все клетки, окруженные тремя соседними черными клетками, должны быть белыми, а все остальные клетки должны оставаться черными. Подобная простая инструкция может привести к удивительно богатому и разнообразному поведению. После изучения непредсказуемого поведения подобных клеточных автоматов, которое предпринял молодой физик Стивен Вольфрам, более чем когда-либо стало ясно: многие реальные системы являются вычислительно несокращаемыми. Даже очень простая инструкция для клеточного автомата может привести к поведению, которое почти невозможно предсказать.
        Переведя свою задачу в язык клеточного автомата, Лэнгтон смог атаковать ее с помощью компьютера: что необходимо, чтобы клеточный автомат мог развить способность обрабатывать информацию и создавать запутанность?
        Некоторые клеточные автоматы гибнут очень быстро. Их инструкция не ведет к интересному поведению. Другие живут долгое время и, возможно, могли бы продолжать жить вечно.
        Это как раз соответствует ситуации с обычными вычислениями в компьютерах: некоторые очень быстро приходят к ответу (2 + 2 = 4), другие продолжают вычислять вечно (10/3 = 3.33333333…), а насчет других вообще догадаться сложно, так как проблема остановки Тюринга говорит нам: в целом мы никогда не можем узнать, когда остановится вычисление, пока оно не остановится.
        Клеточные автоматы Лэнгтона демонстрируют точно такие же три возможных исхода: (1) они гибнут; (2) они продолжают работать вечно; (3) они находятся в пограничном состоянии, и сложно сказать, что произойдет дальше.
        Вычисления, которые прекращаются, соответствуют льду. Вы получаете ответ - и все. Это полный порядок. Ситуация твердо заморожена, и в долгосрочной перспективе не слишком интересна.
        Вычисления, которые продолжаются вечно, похожи на воду: все течет. Это хаос, отсутствие ясности. В течение какого-то времени это может быть интересным, но в долгосрочной перспективе довольно тривиально, так как мы не получаем никакого результата.
        Наиболее интересные вычисления балансируют на грани между замороженным и жидким: мы не знаем, будет ли когда-нибудь конец. Подобные вычисления часто происходят на грани между твердым и жидким - близко к переходу от льда к воде. И именно в подобных пограничных ситуациях происходят интересные вещи.
        Интересный вычислительный процесс, в ходе которого обрабатывается информация, должен быть способен выполнять две задачи: хранить информацию и стирать информацию. Если невозможно хранение информации, невозможным будет и ее накопление. Если невозможно стирание, будут невозможными вычисления, которые происходят по пути сочетания информации. Система, способная выполнять что-то интересная, следовательно, должна уметь накапливать и стирать; помнить и двигаться; удерживать и отпускать; замерзать и течь. Система также должна позволять этим процессам происходить рядом друг с другом.
        Идея Лэнгтона заключается в том, что существуют только эти две базовые формы - замерзшая и жидкая - в любой динамической системе, которая может быть эмулирована клеточным автоматом. На практике это означает, что любая физическая система может характеризоваться только одним из двух базовых состояний - твердое или жидкое.
        В конечном итоге существуют только эти два базовых состояния или базовые фазы, и все интересное происходит на границе между ними; на границе между хаосом и порядком; на границе между водой и льдом; на границе между конечным и бесконечным вычислительным процессом.
        Как раз там, где мы не можем знать, будет ли всему этому конец.
        «Вычисления могут появляться спонтанно и становиться доминирующими в динамике физических систем, когда эти системы находятся в состоянии перехода между твердой и жидкой фазой», - пишет Лэнгтон, добавляя: «И может быть, самый интересный подтекст этого - возможность того, что жизнь нашла свое происхождение как раз вблизи подобного перехода». 21
        Другие исследователи, особенно Джеймс Кратчфилд из Беркли, Калифорния, которые поначалу критически отнеслись к предположениям Лэнгтона, пришли к тем же выводам,22 используя схожие методы: именно на границе между порядком и хаосом происходит все самое интересное. Здесь, на краю хаоса, мы можем вести вычисления, в которых могут возникнуть новые структуры.
        Интересно не то, что мы можем получить сок или другие вкусности из холодильника, а кубики льда - из морозилки. Интересно смешивать их в напитки.
        В 1988 году немецкий физик и исследователь хаоса Петер Рихтер предложил раннюю версию этих идей в своей фразе «красота границ». Наблюдая компьютерные изображения явлений из теории хаоса и фракталы, Рихтер пришел к анализу того, где селятся на Земле люди: побережья, реки, горные цепи и ущелья. У границ. У перехода от одного элемента к другому.
        Красота границ появляется потому, что граница между морем и сушей - это место, где происходит что-то сложное и интересное. Море само по себе тривиально, и такой же тривиальной легко становится суша. Но когда эти две стихии встречаются на побережье или в устье реки, может произойти удивительное - к примеру, то, что большая часть жизни на Земле обнаруживается на границе между морем и воздухом или на границе между сушей и воздухом.
        То же касается и нашей жизни: если мы находимся только в одной области, наши жизни не столь интересны, как могли бы быть, если бы мы жили на границе между различными областями, где на нас воздействует больше факторов и, следовательно, исход неясен.
        Естественные науки интересуются либо порядком, либо хаосом; либо ньютоновской обратимостью, либо термодинамической необратимостью; либо простотой, либо сложностью.
        Исследование запутанности приняло свою настоящую форму, когда Бернардо Хуберман и Тэд Хогг в 1986 году указали: сложное находится как раз на полпути между хаосом и порядком. Через несколько лет Крис Лэнгтон, Джеймс Кратчфилд и другие смогли показать, что все интересное происходит тогда и там, где порядок встречается с хаосом.
        Запутанность вырастает на краю хаоса.
        В конечном итоге именно поэтому знания простых уравнений и примеров из школьных учебников недостаточно. Даже если мы знаем формулы для мира, из формул мы не можем постичь, каков мир. Даже если мы сведем многообразный мир к короткому описанию, мы никогда не будем в состоянии реконструировать этот мир из своего описания.
        П.В. Андерсон добавил, как мы уже знаем: «Способность свести все к простым фундаментальным законам не подразумевает способности начать с этих законов и реконструировать Вселенную».
        Но именно это мы сознательно пытаемся сделать с искусственными жизнями, которые мы проживаем в своей технологической цивилизации.
        Глава 15. Нелинейная линия
        В 1877 году, когда планета Марс находилась необычно близко к Земле, всего на расстоянии 60 миллионов километров, итальянский астроном Джованни Скиапарелли объявил, что он открыл каналы - canali - на поверхности соседа Земли. Эти каналы представляли собой колоссальную систему соединенных друг с другом структур, покрывавших всю поверхность Марса. Разглядеть их очень сложно, так как возмущения в земной атмосфере значительно затрудняют изучение поверхностей планет. Фотографировать также невозможно: атмосферные возмущения означают, что образ Марса в окуляре телескопа оказывается полностью смазанным. Но Скиапарелли потом провел много лет, нанося на карту широкую систему соединенных друг с другом линий на поверхности Марса.
        В 1892 году, когда Скиапарелли сообщил, что ухудшающееся зрение заставляет его прекратить исследования, исключительно богатый американский дипломат Персиваль Лоуэлл решил построить обсерваторию в той области, где атмосферные возмущения очень низки - Фрагстафф, Аризона - чтобы продолжить изучение каналов.
        Изучения планет Персиваля Лоуэлла оказались очень важными, и не в последнюю очередь потому, что он начал поиски девятой и самой удаленной планеты Солнечной системы. Его поиски увенчались успехом в 1930 году, когда последователь Лоуэлла в обсерватории, Клайд Томбо, открыл планету, которая была названа Плутоном - не только в честь бога царства смерти, но и потому, что ее название начиналось с инициалов Лоуэлла.
        Но Лоуэлла больше всего занимало изучение марсианских каналов, которое он и продолжал до своей смерти в 1916 году. Лоуэлл полагал, что ему удалось увидеть широкую систему прямых каналов, соединявших темные участки, разбросанные по поверхности планеты. Полагали, что эта замысловатая система прямых линий составляла ирригационную систему планеты, которая собирала воду с марсианских ледовых полюсов и доставляла ее в сухие области поблизости от экватора. Марс - это совершенно точно сухая планета, так что жизни приходилось добывать воду с полюсов, которые, как и полюса Земли, покрыты вечным снегом.
        Много лет спустя американский астроном и научный писатель Карл Саган описывал это так: «Поворотным пунктом всех споров было то, что каналы были прямые, а некоторые из них проходили в виде огромных кругов на протяжении тысяч миль. Подобные геометрические конфигурации, как полагал Лоуэлл, не могли быть результатом геологических процессов. Линии были слишком прямыми. Они могли быть только продуктом интеллекта».
        Следовательно, спорные заключения Лоуэлла были такими: Марс не только являлся домом для живых существ, но еще и полностью цивилизованной планетой, жизнь на которой регулировалась таким образом, что скудная влага могла быть распределена по всей ее поверхности.
        Обсуждение марсианских каналов велось в течение десятилетий, и только исследование его поверхности с помощью зондов позволило с полной ясностью понять: никаких прямых каналов на Марсе нет. Есть только сухие русла рек - остатки той эпохи, когда на Марсе действительно была вода. Но они вовсе не прямые, а искривленные и неправильной формы, точно такие же, как и реки на Земле. Это результат геологической активности, который можно объяснить и без привлечения идей разумного вмешательства. Более того, они слишком малы для того, чтобы быть видимыми в телескопе Лоуэлла.
        То, что видел Лоуэлл, было иллюзией. Не было ни каналов, ни прямых линий: наш глаз так привык видеть определенные модели, что хочет видеть их даже там, где их нет. Все беспорядочные пятна на поверхности Марса, которые можно было разглядеть через атмосферную дымку, истолковывались как прямые линии - хотя линий там не было.
        Лоуэлл видел несуществующее: рисунки, которые на самом деле были только случайными и рассеянными пятнами.
        Как отмечал Карл Саган: «Лоуэлл всегда говорил, что упорядоченность каналов является безошибочным знаком их интеллектуального происхождения. И это действительно так. Неразрешенным остался только один вопрос: с какой стороны телескопа находился этот интеллект».
        В природе практически нет прямых линий. В то время как человеческая цивилизация изобилует прямыми линиями и ровными углами, а также круглыми формами, набор форм в естественной природе не включает в себя прямых линий.
        Существует множество природных форм, которые при определенном желании могут представляться нам как правильные - но только до тех пор, пока мы к ним внимательно не присмотримся. Деревья растут ровно вверх, но нам придется сделать довольно большое допущение, если мы захотим признать их идеально прямыми и ровными (даже если не будем обращать внимания на ветви): они искривленные и узловатые, с грубой корой, а их стволы кверху сужаются. Аналогично ни одна травинка не будет идеально ровной, как и спина ни одного животного. Прямые линии можно увидеть в снежинках и кристаллах - но это применимо только к очень небольшим расстояниям. Реки и побережья имеют неправильную форму, горные гряды зубчатые, а облака исключительно неровные.
        Да, линия горизонта выглядит ровной - но это только потому, что мы видим только ее небольшую часть. Если мы посмотрим на более протяженную линию горизонта (к примеру, с космического корабля), то мы обнаружим, что Земля вовсе не плоская, а круглая. Если мы посмотрим с более близкого расстояния (с помощью телескопа), то увидим, что прямой горизонт состоит из бесчисленных маленьких гребней, которые наш глаз выравнивает в прямую линию.
        Лучи света движутся по прямой - но мы не можем их видеть. Если бы мы посмотрели прямо на луч солнца, то увидели бы только точку. Если бы мы посмотрели на него со стороны, то увидели бы его только в том случае, когда бы он рассеивался частицами дыма или пыли в воздухе. Если более детально исследовать эти освещенные частицы, то мы бы увидели, что они представляют собой не ровную линию, а набор отдельных точек.
        Все формы, которые мы изучаем на уроках геометрии, в природе отсутствуют: прямая линия, прямой угол, прямоугольный треугольник. Мы не сможем их обнаружить, даже если на первый взгляд кажется, что мы их видим. За исключением прямолинейности кристаллов, круг - это единственная простая геометрическая фигура, которую мы можем обнаружить в природе в чистой форме: ее мы видим в небе в виде Солнца или полной Луны - далеко-далеко.
        Природа использует совсем не тот геометрический язык, который преподается в школе. Этим способом описания геометрических форм мы обязаны древним грекам.
        Капля дождя, которая спускается с горы, не движется по прямой линии. Разумеется, с теоретической точки зрения так и происходит, так как капля притягивается гравитацией. Но на Земле существует не только гравитация. Есть еще и поверхность Земли - а она очень неровная. Поэтому капля на своем пути вниз с горы будет двигаться не по прямой. В каждой точке своего пути ей придется определять, какое направление соответствует направлению «вниз» - и окажется, что вниз - это не всегда прямо. На пути может оказаться камешек или выпуклость, которая сделает путь капли не ровным, а немного зигзагообразным. Путь капли будет отражать местные условия в каждой точке ее пути вниз. Дождевые капли не раздумывают, куда идти, не разрабатывают маршрут, а затем им следуют. В каждой точке пути капли движутся по направлению вниз.
        Капли движутся в соответствии с местной, а не глобальной ситуацией, и их путь определяется шаг за шагом.
        Вот почему капли не движутся по прямой. Когда идет дождь, они могут двигаться по прямой, если не будет ветра, но по пути с горы - нет.
        Вот почему и реки, и ручейки тоже не являются прямыми. Они следуют извилистым курсом, который определяется не только общим наклоном поверхности, но еще и местными различиями в мягкости почвы. Большая скала может заставить русло повернуть в одну сторону, а отложения гравия - в другую. Если мы будем наблюдать за рекой с самолета или со спутника, мы заметим большие повороты ее курса. Если же мы будем идти вдоль ее берега, мы заметим множество более мелких изгибов внутри больших поворотов, которые наблюдали с воздуха.
        Но если мы поедем в Голландию, то не увидим почти ничего, кроме прямых речных русел. Причина этого заключается в том, что ландшафт Голландии, если говорить в общем, неестественный. Страна лежит ниже уровня моря, защищенная дамбами. И все потоки воды в стране тщательно регулируются - как высота воды, так и ее количество - дамбами и системами регулирования. Отслеживать потоки воды легче всего, если они протекают по прямым линиям - созданным руками человека каналам.
        Голландские каналы как будто вышли из учебника геометрии, а весенние ручейки, которые несут талые воды с горных вершин, выглядят как что угодно - но не как то, чему учит нас наука.
        Как вполне правильно понимал Персиваль Лоуэлл, прямые линии являются свидетельством интеллекта и цивилизации. Прямая линия - это отпечаток сознания. На мире или, как в случае Лоуэлла, на восприятии.
        Бенуа Б. Мандельброт, математик польского происхождения, работавший в исследовательском центре IBM в Йорктаун Хайс, Нью-Йорк, был первым, кто, критикуя Эвклидову геометрию, которая до самого недавнего времени была основой всех математических исследований и обучения, высказал эту точку зрения. Мандельброт является создателем фракталов - геометрических форм, которые не являются прямыми или прямолинейными, а могут изгибаться в любой точке и, следовательно, создавать абстрактные формы. Эти формы кажутся человеческому глазу неописуемо прекрасными, так как они отличаются такой же сложностью, что и естественные природные формы большой сложности и глубины, формы, которые становятся тем богаче, чем ближе мы их изучаем.
        В своей книге о фрактальной геометрии природы, опубликованной в 1988 году, Мандельброт писал: «Почему геометрия часто описывается как «холодная» или «сухая»? Одна из причин этого лежит в ее неспособности описать форму облака, горы, линии побережья или дерева. Облака - это не сферы, горы - не конусы, линия побережья - не круги, а кора не гладкая и молния не движется по прямой. Если говорить в целом, я заявляю, что многие формы природы настолько неправильны и фрагментированы, что в сравнении с Эвклидом Природа демонстрирует не просто более высокую степень, а полностью другой уровень сложности». 3
        Можно задаться вопросом: с чего бы ученому, который работает на компьютерную корпорацию, писать книгу с подобной точкой зрения. На самом деле причина этого кроется как раз в компьютере.
        Большая часть математических знаний, которые мы получили в школе - это знания о формах и функциях, которые являются постоянными и дифференцируемыми. На практике это означает, что они состоят из ровных, правильных фигур и математических функций. Небольшое изменение означает не слишком много. Большое изменение означает многое.
        Примерно в 1700 году Исаак Ньютон и Готфрид Лейбниц создали дифференциал и интегральное счисление, на которых базируются почти все естественные науки. Это удивительный математический инструмент для анализа плавных форм и функций. Ньютон и Лейбниц придумали хитрые обходные пути, которые позволяют нам суммировать знание в нескольких простых формулах, которыми легко манипулировать на кусочке грубой бумаги. Всю задачу можно просчитать вручную, так как она упрощена математическими фокусами, которые придумали двое ученых.
        Любая задача, которую мы не можем решить путем подобных математических вычислений, может быть решена численно - то есть мы должны высчитывать число за числом, цифру за цифрой. Никто не станет этого делать. Поэтому недифференцируемые формы и функции - все неправильное - никого не интересовали, пока не появились компьютеры.
        С появлением компьютеров внезапно появилась возможность вычислить весь путь с любыми задачами, которые можно было описать другими формами математики, отлично поддающимися дифференциальному и интегральному исчислению. Другими словами, это все формы, которые не могут быть описаны через простые геометрические фигуры, и все функции, которые не могут быть описаны методами, легко просчитываемыми до конца.
        Бенуа Мандельброт исследовал подобные сложные формы и дал им название фракталов. Но на самом деле открыл их не он. Фракталы были открыты во время Первой мировой войны французскими математиками Гастоном Жюлиа и Пьером Фату. Но исследовать их не удалось, так как они были слишком сложны. Поэтому их просто назвали монстрами и сложили на полку (вместе с даже более старыми подходами к фрактальной математике). А к концу 1990-х любой ребенок был знаком с их красотой - благодаря компьютеру, который ничего не имеет против вычисления несчетного количества мелких решений, которые необходимо принять, прежде чем построить фрактальное изображение.
        Фракталы не базируются на исключительно сложной математике, даже несмотря на то, что формируют очень сложные модели. Многие фракталы можно описать очень простыми формулами, которые повторяются снова и снова в процессе, известном как итерация: берем формулу и подсчитываем число, используя эту формулу. Затем берем результат и снова подставляем его в эту формулу, получаем новый результат, который, в свою очередь, опять подставляется в формулу.
        Результат и есть итерация - бесконечное повторение, которое приводит к моделям высокой сложности на основе очень простых правил. Секрет заключается в повторении.
        Подобные повторения человек выполнять не станет. А компьютеры не возражают - и природа тоже с радостью их выполняет.
        Многие инструкции в генах живых существ, подчеркивает Мандельброт, обладают как раз характеристиками инструкций для процесса, который должен повторяться снова и снова. К примеру, мы медленно создаем дерево, повторяя одну и ту же форму внутри себя снова и снова. Возьмите кочан цветной капусты, разделите его на соцветия - их можно делить снова и снова на еще меньшие соцветия, и в конечном итоге они оказываются намного меньше, чем ноготь мизинца. Та же базовая форма, повторенная внутри себя снова и снова.
        Доступ к компьютерам убедил ученых, что линейная математика может описать только определенные обстоятельства мира. Только крошечный его уголок. Большая же часть мира должна быть описана через нелинейную математику - то есть формулы и формы, которые не являются правильными и гладкими, но отмечены тем фактом, что даже самое крошечное изменение может привести к огромной разнице, так как появление изломов и изгибов возможно в любом месте. Феномен хаоса - это нелинейный эффект, как и фракталы. В 80-е годы появление компьютеров привело к нелинейной революции естественных наук, революции, которая по-настоящему открыла глаза на тот факт, что наша цивилизация полностью отличается от природы.
        Когда в 1986 году два немецких ученых, изучавших фракталы - Хайнц-Отто Петиген и Петер Рихтер - писали вступительное слово к своей красивой и теперь известной во всем мире знаковой книге «Красота фракталов», они процитировали австрийского артиста.
        «В 1953 году я осознал, что прямые линии ведут к падению человечества. Но прямые линии стали абсолютной тиранией. Прямая линия - это нечто, трусливо проведенное под линейку без мыслей и чувств; это линия, которая не существует в природе. Даже несмотря на то, что есть области, где эти линии быстро ведут к погибели, их курс по-прежнему прокладывается … Любой дизайн, в котором использована прямая линия, будет мертворожденным. Сегодня мы являемся свидетелями триумфа рационалистического ноу-хау и в то же время мы обнаруживаем, что столкнулись с пустотой. Эстетический вакуум, пустыня униформизма, преступная стерильность, утрата творческой силы. Даже креативность штампуется. Мы стали бессильными. Мы больше не способны создавать. И это и есть наша настоящая безграмотность».
        Но что это за проблема - жить в цивилизации, которая базируется на прямой линии? Проблема заключается в том, что она содержит мало информации. Здесь почти нечего ощущать.
        Очень сложно описать дорогу капли, движущейся вниз с горы. На ее пути встречаются всяческие обходные пути, которые потребуют детального объяснения. Протяженность веревки, которая протянута между начальной точкой и точкой прибытия дождевой капли, в принципе описать гораздо легче. Достаточно просто определить две точки, к которым прикреплена веревка, и тот факт, что она натянута - вот вы и сказали все, что можно сказать об этой линии.
        Прямая линия не требует большого количества информации для ее описания. А вот непрямая линия, которая сгибается и поворачивается, потребует очень много информации.
        Очень легко описать современный бетонный многоквартирный высотный дом по сравнению со старым домом, при строительстве которого ремесленники выкладывали кирпичи один за одним, и тем более по сравнению со старой соломенной хижиной.
        Линейную цивилизацию легко описать, а, следовательно, легко и предсказать. В прекрасном ровном шоссе гораздо меньше информации, чем в мощеной мостовой. Когда мы асфальтируем квадратную площадь, мы отсеиваем всю информацию, которая раньше существовала на этой территории, и этот конкретный участок земной поверхности описать становится гораздо легче, чем до того, как он стал плоским.
        Цивилизация заключается в обретении предсказуемости, а предсказуемость - это противоположность информации, так как информация - это мера величины неожиданности, удивления, которое она за собой влечет.
        «На дороге яма», - говорим мы, и эта информация полезна для путешественника. В этом утверждении содержится информация именно потому, что это дорога, а не просто изъеденный рытвинами участок земли.
        Цивилизация не пускает информацию в нашу жизнь: информацию о территории, через которую мы проезжаем; информацию о том, какие осадки выпали, пока мы спали; информацию об изменениях температуры в течение дня; информацию о бактериальном содержании воды до ее обработки; информацию о форме дерева, которым покрыт наш пол; информацию о том, что мы разлили на пол перед тем, как сделать уборку.
        Мы поправляем и убираем, чтобы избежать знания о том, каким на самом деле является мир. И это хорошо. Если мы хотим покататься на велосипеде, хорошо, когда дорога гладкая; если мы хотим поспать, хорошо, что мы можем спрятаться от дождя; если мы хотим избежать диареи, хорошо, что вода проходит очистку; если мы хотим танцевать, хорошо, что пол ровный; если мы хотим нормально жить, имеет смысл убирать.
        Но всему должен быть предел. На линейную цивилизацию очень скучно смотреть. Ее города быстро становятся стерильными, пустыми декорациями, которые не дают глазу никакого восприятия, а уму - никакого облегчения. Поэтому в выходные мы отправляемся в места, где еще сохранилась природа, и получаем удовольствие, рубя дрова и орудуя серпом. Нам нравится проводить день, просто обеспечивая себе пропитание и освежая тело. Нам нравится, что нас вынуждают получать информацию о том, сколько в природе кусачих насекомых. Но в то же время мы не можем работать. В любом случае, не в современном смысле этого слова.
        Цивилизация заключается в том, чтобы убрать информацию из нашего окружения, отсеять информацию о природе, чтобы наши органы чувств не обременялись все этой информацией, а наше сознание могло бы сконцентрироваться на других вещах. Мы отрезаем огромное количество информации из своего окружения, чтобы посвятить себя внутренней жизни в своей голове и в обществе. Отношения между человеком и его внутренней жизнью становятся более важными и занимают больше места в нашей осознанности как раз потому, что нам не приходится проводить все свое время, размышляя о погоде. Вместо этого мы можем думать друг о друге.
        Технология заключается в том, чтобы сделать вещи предсказуемыми и повторяющимися, чтобы нам не приходилось посвящать им столько времени и внимания. Печи, работающие на жидком топливе, требуют гораздо меньше внимания, чем если бы нам приходилось выходить и рубить дрова. Холодильник превратил получение и хранение пищи в задачу, которая требует гораздо меньше внимания. Сеть дорог и велосипеды позволяют достичь удаленного пункта назначения гораздо более предсказуемо и быстро. Технология нацелена на то, чтобы сделать восприятие и внимание лишними, позволяя нам воспринимать что-то другое и заботиться о чем-то ином, нежели те дела, с выполнением которых нам помогает технология.
        Но это значит, что и технология скучна. Сама по себе она предназначена для того, чтобы удалить нас из процесса, который мы выполняем, для того, чтобы сделать наше внимание излишним, избавив нас от необходимости перерабатывать большое количество информации.
        Печатные и наборные машины удаляют информацию из процесса написания: в написанных от руки неровных буквах содержится гораздо больше информации, раскрывающей состояние ума автора, чем в заранее заданных компьютерных символах. Телефонный разговор содержит гораздо меньше информации, чем разговор лицом к лицу - но больше, чем письмо. Письмо, написанное от руки, содержит больше информации, чем-то же письмо, воспроизведенное на печатной машинке или компьютере.
        Цивилизация удаляет из нашей жизни «информацию, выращенную в естественных условиях», оставляя место для другой информации: работа, частная жизнь, культура, телевидение, развлечение. Нам нет необходимости постоянно использовать весь свой сенсорный аппарат для отслеживания дождя и змей - вместо этого мы можем поговорить друг с другом. Наше окружение больше не является для нас обузой, и теперь мы, безусловно, можем позволить себе переместить сознание на полсекунды назад от реальности, чтобы мы могли о ней поговорить.
        Когда технология нам наскучит, в каком-то смысле это означает, что нам наскучило наше собственное восприятие мира. Технологию можно определить как воплощенную симуляцию. Наше восприятие мира базируется на последовательности «ощущение- симуляция-восприятие», как это обсуждалось ранее. Мы формируем гипотезу о том, что мы ощущаем, мы симулируем окружение, которое наполняет нас сенсорной информацией. И только после этого мы воспринимаем эту симуляцию. Мы не видим спектр электромагнитных волн - мы видим красную пожарную машину. Наш мозг ожидает того, что напоминает нечто уже воспринимавшееся нами ранее.
        Эта симуляция в норме не является сознательной, но наука? Наука обобщает часть нашей симуляции мира, о которой мы можем друг с другом поговорить, так как можем однозначно ее выразить.
        Когда нам известно, каким образом мы симулируем нечто, мы можем это реконструировать. Мы можем построить еще одно такое же, так как нам известны принципы, за ним стоящие. Мы можем симулировать это в своем уме и превратить эту симуляцию в объект, принципы которого понимаем. Мы можем воплотить свою симуляцию.
        Мы знаем принципы полета, поэтому можем построить летающую машину. На самом деле на практике часто получается наоборот: мы начинаем строить летающую машину, но у нас не получается. Тогда мы смотрим на птиц и на все, что мы знаем о воздухе, и через несколько столетий мы строим летающую машину.
        Проблема, следовательно, заключается в том, что мы симулируем мир так, как будто он состоит из прямых линий и других правильных фигур. Все наши термины для описания мира являются линейными и правильными, поэтому все, что мы в состоянии построить - это линейное и правильное. Это восприятие укоренено в самой нашей нервной системе: прямая линия встроена в функции наших нервных клеток.
        Следовательно, мы строим линейный мир, когда воплощаем свое представление мира в форме технологии.
        Наши концепции линейны, и зачастую настолько, что мы этого даже не осознаем.
        «Какова протяженность побережья Британии?» - спросил Бенуа Мандельброт в первой статье, в которой он упомянул фракталы - в революционном научном труде, опубликованном в «Science» в 1967 году. Смысл вопроса был прост и заключался в том, что протяженность побережья не является окончательно установленным термином, несмотря на то, что все мы в школе изучали, какова протяженность различных побережий и рек.
        К примеру, считается, что протяженность побережья Дании составляет 7 474км. 6 Но строго говоря это чушь, так как цифра зависит от того, сколько изгибов побережья вы включите в свой подсчет. Если снять фотографию Дании с воздуха, в определенной степени можно увидеть подробности и измерить, какова длина побережья. Но если идти по берегу пешком, вы сможете увидеть больше небольших изгибов внутри более крупных, и это означает, что побережье будет тем длиннее, чем больше деталей вы включите в подсчет.
        Таким образом, когда мы говорим, что побережье в длину составляет 7 474км, мы это делаем потому, что по умолчанию установили какое-то мерило, определенную степень зернистости, которую мы используем, чтобы установить протяженность того или иного побережья. А ведь строго говоря, длина любого побережья может быть бесконечно велика, если мы будем считать все даже самые крошечные его изгибы. Но, конечно, Нил все же будет длиннее, какой бы системой измерений мы ни пользовались.
        Эту проблему можно поставить по-другому: если мы имеем протяженность побережья между двумя пирсами 167 метров, какова ее длина?
        В принципе участок побережья между двумя пирсами является бесконечным. Но если мы не будем считать все крошечные изгибы, мы можем получить вполне определенную длину. Если мы просто проведем линию взгляда между двумя пирсами, пропустив все неправильные детали, длина побережья будет равняться 167 метрам. Но если мы включим несколько поворотов, оно будет длиннее.
        Мы можем спросить по-другому: если мы пройдем 167 метров вдоль берега от пирса А до пирса В, как далеко нам придется идти?
        А это зависит от длины нашего шага!
        Концепция длины, которая является одной из самых обычных в нашей повседневной жизни, не будет определена, пока мы не определимся с наблюдателем - тем, кто будет воспринимать эту длину.
        Расстояние - это хорошо определенный термин, но весьма абстрактный: оно включает линию взгляда или прямую линию между двумя точками территории. Длина подразумевает такие явления природы, как побережье, река или поверхность земли, и становится определенной только в том случае, если мы можем установить шкалу измерения, зернистость - другими словами, наблюдателя. Длина в реальности не существует - до тех пор, пока мы не установим, кто воспринимает эту реальность.
        Имейте в виду: длина превосходно определяется, если мы имеем в виду дорогу от Копенгагена до Роскилле. Так происходит потому, что дорога проложена человеком, который уже воплотил определенную шкалу, крупность, чтобы показать, какая мера будет правильной. Дорога безупречно линейная и плоская согласно одной определенной шкале. По этой шкале длина дороги определена однозначно. На микроскопическом уровне дорога может быть грубой и неровной на поверхности, следовательно, она будет длиннее, чем это полагают построившие дорогу власти. Но любой путешественник знает, о какой шкале идет речь, когда люди говорят о длине дороги.
        Концепция длины не вполне определена в природе, пока не придут люди. Концепция имеет точное определение в любом цивилизованном контексте, но, конечно, люди там уже есть.
        Тем не менее в своей повседневной жизни мы воспринимаем как должное то, как будто длина всегда точно определена. И это достаточно разумно, так как повседневный язык базируется на здравом смысле, который всегда признает: глупой чепухой было бы желание поговорить о длине, не признав, что имеется кто-то, кто о ней говорит. А так как кто-то говорит о длине, шкала уже определена, так как контекст позволит обнаружить - возможно, безоговорочно - в каком контексте используется эта длина. Всегда будет отсылка к практике, а эта практика (вождение автомобиля, строительство домов, окрашивание) совершенно точно определяет предполагаемую шкалу. Практика может даже указывать на воплощение желаемой шкалы с помощью планирования, и асфальтирования.
        Проблема возникает, когда сознание начинает желать определить такую концепцию, как длина, не признав то, что подобное определение будет возможным только после того, как будет определено, кто является наблюдателем этой длины.
        Как раз с такими проблемами и имеют дело философы, и на самом деле одна из самых больших загадок западной философии и математики, которой уже более 2500 лет, включает как раз этот вопрос: речь идет о парадоксах, или апориях, Зенона.
        «Среди всех философов досократовской эпохи Зенон сегодня видится наиболее живым», - пишут Г.С. Кирк, Дж. Е. Рейвен и М. Скофильд в своей образцовой работе по древнегреческим философам «Досократовские философы». 7 Причина заключается в парадоксах, которые Зенон, который жил в Элее около 500 до н.э., сформулировал для защиты своего учителя Парменида.
        Один из парадоксов Зенона касается движения: если мы хотим переместиться из одного места в другое, сначала нам придется пройти половину расстояния, а перед этим - половину половины половины. Следовательно, нам придется пройти бесконечное число половин, прежде чем мы сможем достичь своего места назначения. И так как мы не сможем сделать это за конечный промежуток времени, мы никогда никуда не дойдем.
        Другой парадокс - о стреле: если в любой промежуток времени стрела находится в определенном месте, то когда же она движется? А если она не находится в данном месте в данное время, то где же она находится в данное время? Она движется туда, где она есть, или туда, где ее нет?
        Со времен Зенона философам и математикам не удается разрешить эти парадоксы, которые определенно происходят от идеи бесконечной делимости пространства и времени, которая технически известна как гипотеза континуума.
        Но идея о том, что время и пространство бесконечно делимы и непрерывны, в последнее время подвергается жесткой атаке со стороны многих физиков. Рольф Ландауэр критикует идею непрерывности, потому что в конечном итоге из нее следует: Вселенная содержит бесконечное количество информации (нет конца вопросам да/нет, которые мы можем задавать о чем-то, что продолжает делится до бесконечности). Джон Уиллер критикует идею континуума, так как она вступает в фундаментальный конфликт с квантовой механикой.
        Как только мы оставляем идею континуума, проблема необходимости проходить половину половины половины, прежде чем мы вообще отправимся в путь, исчезает.
        Парадоксы Зенона происходят из желания говорить о длине как о бесконечной делимой величине. Но как раз этим длина и не является. Безусловно, длина побережья будет бесконечно большой, но как только мы скажем, что она имеет определенную длину, мы вводим крупность - размер ячейки для нашей сети, которая позволяет нам вообще говорить о длине.
        Следовательно, в повседневной концепции длины скрыта предпосылка, что не существует такой вещи, как континуум, а есть бесконечность, представленная так, как будто у нее есть конечная длина. Когда бесконечная величина описывается как конечная, это предполагает наличие наблюдателя, который устанавливает шкалу - минимальную мерку, за пределами которой мы отбрасываем все подробности.
        Все проблемы возникают потому, что концепция длины является абстрактной, такой, которая может быть использована только в том случае, если мы определяем шкалу - крупность. Обычно мы это не принимаем во внимание, но представляем себе, что длина может делиться бесконечно.
        То же касается и времени: Зенон указывает на то, что невозможно определить, движется ли что-то, когда движется. Так как если движется, то оно не здесь, а если не движется, то где же тогда движение?
        Проблема напоминает ту, с которой мы сталкиваемся, когда делаем фотографию движущегося объекта: мы не можем сфотографировать движение. Мы можем только сделать множество фотографий, а затем разместить весь набор этих замерших фрагментов в соответствии с последовательностью движения и быстро показать их один за другим, создав у зрителя иллюзию движения. Но само движение невозможно сфотографировать (только в виде смазанного изображения).
        Имеется довольно точный предел картинок, которые нам нужно видеть, если мы хотим увидеть не набор индивидуальных изображений, а непрерывное движение - около 18 фрагментов в секунду. То же касается и чувства слуха - требуется по меньшей мере 16 колебаний в секунду, если мы хотим слышать не набор пульсаций, а непрерывный звук.
        Движение и звук - это «иллюзии», и они возникают, когда мы объединяем сенсорную информацию, которую не можем воспринимать по отдельности, так как получаем ее в пределах одного и того же субъективного кванта времени, или SZQ (subjektives Zeitquant), если говорить на языке немецкой кибернетической традиции (с которым мы познакомились в Главе 6). Наши понятия отражают факт, что пропускная способность сознания составляет около 16 бит в секунду.
        Концепция движения и концепция непрерывного звука, как и концепция длины, следовательно, предполагают определенную зернистость - определенную шкалу, наличие наблюдателя, который квантует восприятие. Когда мы в повседневной речи разговариваем о длине, движении или непрерывном звуке, подразумевается, что имеется кто-то, воспринимающий длину, движение или звук. В противном случае эти концепции не имеют смысла.
        Тогда парадоксы Зенона указывают: язык позволяет разговаривать об этих концепциях так, как будто для их определения не требуется никакой зернистости. Но если мы абстрагируемся от наблюдателя, то мы абстрагируемся также и от концепций, которые подразумевают наблюдателя и зернистость.
        Зенон указывает на то, что даже если территория является бесконечно делимой, карта никогда не может быть такой же, так как она создана сознанием, имеющим ограниченную пропускную способность.
        Цивилизация воплощает нашу симуляцию мира: мы представляем себе, как построить дома, города и дороги - и строим их в соответствии с образами, наполненными прямыми линиями. Следовательно, цивилизация представляет прямую линию, количество информации уменьшается и повседневные термины имеют только непосредственное значение. Там, где прежде была бесконечность, появляется конечность.
        Фрактальная геометрия Мандельброта начала - а многие математики затем продолжили - оперировать красивой концепцией, которая показывает, сколько места остается «между» нашими повседневными понятиями: фрактальное измерение. Мы привыкли рассматривать пространство как трехмерное (и закатываем глаза, когда Эйнштейн говорит нам о четвертом измерении - времени). Три измерения легко визуализировать: верх и низ, лево и право, вперед и назад.
        Мы также привыкли к факту, что что-то может быть трехмерным, к примеру, пространство, что-то - двухмерным, к примеру, плоскость, а что-то - одномерным, к примеру, линия.
        Но Мандельброт предположил, что нечто может иметь количество измерений, которое лежит где-то между 1 и 2 или между 2 и 3! К примеру, побережье может иметь количество измерений 1,23. Это означает, что несмотря на то, что оно может представлять собой линию бесконечной длины, она может поворачиваться таким образом, чтобы выходить и в плоскость. Линия с фрактальным измерением 1,98 настолько извилистая, что заполняет почти всю плоскость, в то время как линия с измерением 1,02 очень близка к практически прямой.
        Аналогично и поверхность может иметь измерение 2,78, так как она настолько выщербленная, что почти заполняет пространство сверху и снизу. Характерно, что природные формы наиболее часто имеют количество измерений, отличное от целых чисел. Линии побережья практически никогда не являются одномерными, хотя они представляют собой именно линии. Если они очень прямые, то они могут иметь 1,09 измерений, или выше, если на их пути встречается множество фьордов.
        В то время как цивилизация почти всегда создает объекты с измерением в целых числах, природа почти всегда порождает объекты с нецелым числом измерений. Это почти то же самое, что сказать: в природе почти никогда не встречаются прямые линии, в то время как цивилизация не создает почти ничего, кроме прямых линий.
        Случайное движение (броуновское движение) содержит массу информации, так как курс каждой точки определяют случайные события. Прямая линия содержит очень мало информации, так как она описывается просто установлением местоположения двух точек.
        Уточнение «почти» является необходимым, так как природа также иногда создает объекты с измерением, выраженным целым числом.
        Контраст прямой линии составляет чистая случайность, известная как случайное блуждание: полностью случайное движение, которое возникает, когда в каждой точке мы бросаем монетку, чтобы определить направление, в котором будем следовать дальше.
        Примером из физики может служить броуновское движение частиц жидкости: частицы постоянно сталкиваются с молекулами жидкости и отталкиваются в случайных направлениях. Броуновское движение содержит бессчетное количество информации, так как описать его очень сложно. 11 Но фрактальное измерение этой линии случайных совпадений составляет ровно 2,0 в долгосрочной перспективе, так как оно заполняет плоскость.
        Чистая случайность оканчивается созданием объектов с целым числом измерений. Чистый порядок и планирование заканчиваются созданием объектов с целым числом измерений. А все самое интересное лежит между полностью случайным и полностью запланированным.
        Идеал - это не линии с максимально возможным количеством информации, но это, конечно, и не линии с минимально возможным количеством информации, то есть прямые линии.
        Самые интересные движения наполнены запутанностью, нетривиальностью: они лежат где-то между тотальным порядком и тотальным хаосом, тотальной линейностью и тотальной нелинейностью, тотальной цивилизацией и тотальным упадком.
        Такое место занимает природа: природа никогда не является полностью линейной, но она и не полностью беспорядочна. Природа, в том числе и неживая природа, наполнена порядком и запутанностью; информацией, но в ограниченных количествах, информацией, которая присутствует, но еще большим количеством информации, которая присутствовала ранее.
        Поэтому наблюдение за природой дает нам бесконечную радость.
        Ответ линейной цивилизации заключается не в том, чтобы запретить объекты с целым числом измерений, то есть линейные объекты. Хорошо, когда стол плоский и креативность его создателя касается информации, которая содержится в его облике, а не шероховатости его поверхности.
        Но городской житель, возможно, ощущает переизбыток объектов с целым числом измерений, а экосистемам сложнее выживать, когда слишком много дельт рек выпрямляются в системы каналов, так как в этом случае становится слишком сложно распределять загрязнение вдоль извилистого русла.
        Соблюдение баланса между линейным и нелинейным - это один из главных вызовов цивилизации. В конечном итоге он тесно связан с проблемой нахождения баланса между сознательным и бессознательным. В конце концов разница между сознательным и бессознательным заключается как раз в том, что сознательное содержит очень мало информации. Следовательно, оно может постичь только прямые линии, а с кривыми, которые содержат слишком мало информации, у него уже будут проблемы.
        Тенденция цивилизации к линейности, следовательно, как раз иллюстрирует власть сознательного над бессознательным, власть проектирования над спонтанностью, власть сточной канавы над дождевой каплей. Прямая линия - это носитель планирования, воли и решения. Кривая линия - это носитель сенсорного восприятия, импровизации и отказа.
        «я» линейно, а «Я» нелинейно. Социальная территория, территория общения также стремится к линейности. Частная территория, территория сенсорного восприятия более способна сохранять нелинейность.
        Искусство ищет нелинейность - наука линейна. Компьютер разрушает эту разницу, так как он позволяет сознанию конвертировать большие количества информации с помощью машины.
        Если мы хотим увидеть линейную цивилизацию во всем ее размахе, стоит отправиться в те места, где концентрируется реальная мощь. Это не только Манхэттен, но в особенности Москва.
        Ныне развалившийся коммунизм с его плановой экономикой создал цивилизацию с совершенно невероятным количеством прямых линий в форме просторных бульваров и многоэтажных зданий, которые выглядят с воздуха как мечта архитектора, но неудобны для жизни.
        Абсурдные иллюзии величественности в сталинской архитектуре явились мерой сознательного навязывания чертежного дизайна, которому ничто не препятствует. В конечном итоге абсурдность, присущая самому понятию плановой экономики, заключается в том, что централизованное сознание может знать, сколько пар обуви необходимо на другой стороне континента.
        Проблема коммунизма заключается в том, что там, где принимаются решения, недостаточно информации о ситуации в обществе. Подобная проблема возникает и в очень крупных капиталистических монополиях, где доминирование на рынке настолько велико, что от потребителей не поступает актуальной обратной информации, так как механизм формирования цен больше не работает.
        Рыночный механизм - это единственный известный механизм создания обратной связи от потребителя к производителю в индустриальном обществе. В преиндустриальных экономиках социальные единицы настолько малы, а производство настолько простое, что люди могут просто прийти к соглашению о том, как должна быть организована выработка товаров (даже несмотря на то, что, как правило, это кончается тем, что король или землевладелец решает все единолично).
        Во время индустриализации сообщества стали настолько интегрированными, что больше не представляется возможным отслеживание социальных нужд одним субъектом. Но посредством спроса и предложения рыночный механизм обеспечивает приток информации от общества о том, какие в нем имеются нужды, и те, кто управляет производством, знают о состоянии рынка.
        Индивидуальный потребитель на рынке делает выбор да/нет: хочу ли я этот товар по этой цене или нет? Потребитель не решает, чего бы ему хотелось: полного осознания потребностей нет. Есть только решение, которое связано с конкретным товаром и по конкретной цене.
        Плановая экономика предполагает, что в принципе люди могут сформулировать свои потребности сознательно: я хочу то и то, и я готов столько-то за это заплатить. Поэтому я проголосую за этого человека или за того человека, который обеспечит, чтобы было принято решение о выпуске того товара, который мне нужен. Коммунизм с плановой экономикой предполагает, что общество в состоянии сформулировать свои потребности. Рыночная экономика предполагает только то, что потребители могут делать выбор между различными вариантами, которые им предлагаются.
        Чтобы плановая экономика работала, люди должны быть полностью сознательными и знать, чего они хотят. Это нереально. Чтобы плановая экономика работала как фильтр потребностей, человек должен уметь сам заботиться о себе и уметь сказать «нет» тому, чего он не хочет. Это тоже нереально. Но все же это менее нереально, чем идея о том, что люди могут активно сформулировать и прописать свои потребности и тем самым способствовать централизованному планированию.
        Коллапс коммунизма - это проявление низкой пропускной способности социальной сферы, низкой производительности языка в сравнении с реальным количеством информации, которая заключается в наших потребностях. Обратная связь от общества к тем, кто отвечает за планирование, не может быть достаточно эффективной с использованием сознательной лингвистической пропускной способности. Спрос и предложение обеспечивают приток этой информации эффективнее.
        В этом заключается определенная ирония, так как сама идея социализма заключается в том, что бартер и рыночная экономика отсеивают слишком много информации.
        Критика, которую Карл Маркс высказывал в сторону капиталистического товарообомена, включала в себя как раз этот момент: отсеянная информация. Вместо того, чтобы смотреть на потребительскую стоимость товара, то есть его реальное качество и способность материалов, из которых он выполнен, удовлетворять потребности - рынок концентрируется на меновой стоимости товара, то есть цене, которая, по мнению Маркса, является мерой работы, потраченной на этот товар.
        Карл Маркс снова и снова указывал на то, что меновая стоимость - это абстракция, уход в сторону, результат отсеивания информации. Вся социальная область регулируется этой абстракцией, которая ничего не говорит об истинных потребностях и истинной потребительской стоимости, а говорит только об усеченном решении: хочу ли я этот товар по этой цене?
        Его точка зрения, следовательно, заключалась в том, что люди сами себя обманывают, веря, что золото обладает магической силой - силой, которая на самом деле не имеет ничего общего с золотом, а заключается только в его меновой стоимости. Вместо того, чтобы получать удовольствие от настоящего результата труда, который привел к появлению настоящего продукта, который, в свою очередь, удовлетворяет реальную потребность, люди погрузились в абстракцию - меновую стоимость, измеряемую через цену. В честь этой абстракции люди идут на работу и производят вещи, о которых не знают, нужны ли они кому-нибудь - и производят их способом, об уместности которого они также не имеют никакого представления.
        Критика Маркса демонстрирует также, каким образом индустриализация лишает ремесленника его знаний и превращает его в шаблон для машин, которые производят на конвейере идентичные продукты.
        Маркс предполагал, что сознательное, социально регулируемое производство смогло бы гораздо успешнее соответствовать социальным нуждам и создавать гораздо большее удовлетворение от работы. Идея его заключалась в «социализированном человеке», взаимодействующем производителе, который рационально регулирует свои взаимоотношения с природой, удерживая ее под общим контролем, а не будучи управляемым некими слепыми силами природы.
        Коллапс коммунизма продемонстрировал, что альтернативы рыночному механизму, когда дело касается получения обратной информации от общества к властям, контролирующим производство, не существует. Только рынок обладает доказанной эффективностью и может определить, соответствует ли товар нуждам людей. Сознательное общение не может обеспечить эффективное поступление подобной информации.
        И в этом состоит ирония, так как критика Маркса заключалась как раз в том, что слишком большое количество информации о потребностях отбрасывается, когда товарное производство регулируется рынком.
        Вовсе не является случайным тот факт, что критика капиталистической экономики Карла Маркса коренится в предположении о слишком большом отсеивании информации. Вся работа Маркса базируется на философии Гегеля, которая затрагивает как раз отсеивание информации. Гегель подчеркивает важность диалектики в контрасте с классической логикой. Диалектика - это метод логических рассуждений, который утверждает, что сущности определяются через конфликт противоположностей, и чтобы понять вещь, нужно думать о ее противоположности. В то время как классическая аристотелевская логика базируется на противоположности белого и черного, диалектика подчеркивает, что знание всегда теряется, если размышлять в абстрактных концепциях. А когда создается концепция, непременно происходит отсеивание информации.
        Если мы говорим, что человек является банковским клерком, существует огромное количество того, что мы не сказали, но что также будет истинным по отношению к этому человеку: пол, религия, хобби, супружеский статус, политические пристрастия, интересы в целом, воспитание и т.д. Диалектика делает упор на конфликте противоположностей: если мы затрагиваем один аспект, появляются и другие, в форме секретных связей и внутренних противоречий. Датский эксперт по работам Гегеля философ Юрген Л. Бакдал определяет диалектику таким образом: «В целом диалектика - это подсчет потери знания в процессе абстрактного анализа. Каждый раз, когда мы абстрагируем элементы из их неопределенного контекста, возможно, будут существовать ассоциации, связи и условия, которые мы не принимаем во внимание».
        Критика капитализма Маркса является как раз попыткой указать на то, что рыночный механизм слишком многого не учитывает - естественные условия производства. Но сам Маркс не учел, что сознательная социальная область обладает той же тенденцией отбрасывать слишком много информации и игнорировать потребности человека и природы.
        Важно учесть, что критика Маркса может быть правильной даже несмотря на то, что попытки заменить рыночный механизм партийной дисциплиной только ухудшили ситуацию.
        Постоянно увеличивающийся объем государственного регулирования в капиталистической экономике показывает: проблема с отсеиванием информации, которое происходит при работе рыночного механизма, действительно существует. В полностью свободной рыночной экономике существуют потребности человека и природы, о которых необходимо позаботиться - но этого не делается. Однако эти проблемы не столь велики по сравнению с теми проблемами, которые возникли в экономиках, не имеющих рыночного механизма.
        Одержимость социализма твердым политическим управлением общества показывает: прежде чем можно будет сформулировать альтернативу рыночному механизму, необходимо сформировать полностью новую концепцию политики.
        Сегодня никакой альтернативы нет, но в будущем можно предположить, что люди поймут: очень несправедливо то, что индустриализм заставляет их работать ради абстракций, а не ради специфических потребностей. И можно представить себе, что однажды альтернатива рыночным механизмам снова появится на повестке дня.
        Но, возможно, самая фундаментальная проблема состоит в том, что люди не понятны сами себе и следовательно, не в состоянии сформулировать свои потребности через низкую пропускную способность языка.
        На подходе информационное общество, обещающее облегчить многие проблемы, которые навязал человеку капитализм: нездоровые производственные процессы, повторяющиеся травмы и разрушение окружающей среды.
        Но информационное общество несет с собой другую опасность - недостаток информации. Так же, как в линейном обществе содержится слишком мало информации, слишком мало ее содержится и в информационном обществе - обществе, где работа большинства людей.
        Конечно, многие люди уже жалуются на то, что информационное общество - это слишком много информации. Но на самом деле верно противоположное: в то время как человек способен обрабатывать миллионы бит в секунду, мы обрабатываем только несколько бит информации с компьютерного монитора. Рабочий процесс лишается чувственного материала, и сознание вынуждено мириться с питающими его только несколькими битами в секунду. Это подобно фастфуду: усваивать почти нечего, нет волокон и костей, которые бы отсеивались как в процессе, так и после него.
        В то время как мастера прошлого обладали огромным невыраженным знанием материалов и процессов, сегодня им приходится иметь дело с сознательно созданными техническими решениями, которые предлагаются посредством компьютерного монитора.
        Компьютер обладает огромной способностью обрабатывать информацию, которая позволила ученым изучить запутанность. Но у него есть также и способность предоставлять пользователю очень малое количество информации: посредством своего пользовательского интерфейса он позволяет использовать в основном только пропускную способность языка.
        Информационное общество может показаться полным стресса потому, что оно содержит слишком мало, а не слишком много информации.
        В информационном обществе людям приходится формировать колоссальные количества эксформации, чтобы выполнять свою работу: им приходится искать смысл в нескольких цифрах на компьютерном мониторе. В рабочем процессе нет больше разнообразия элементов и сенсорного опыта, а остается только холодная и минимальная диета из информации, которую необходимо «одеть» в эксформацию, прежде чем ей будет придано какое-то значение.
        Сенсорная бедность становится одной из главных проблем общества, провоцируя стремление к смыслу посреди потока информации. Человек переместился в область более низкой пропускной способности, и ему становится скучно.
        В долгосрочной перспективе проблема заключается в том, что никому больше не приходится путешествовать по материальной территории: люди просто сидят, прокладывая пути на карте. Линейная цивилизация угрожает заменить территорию картой, и только в свое свободное время человек сможет понять, что у него еще остается материальность, что «я» коренится в «Я», что его голова насажена на тело.
        Сознание одолевает человека: прямая линия побеждает кривую, и количество информации в жизни становится слишком маленьким.
        Симуляция мира заменяет сам мир. Информация отсеивается, и жизнь становится трудной попыткой взобраться все выше и выше по дереву.
        Вскоре политики столкнутся с тем, что люди начнут требовать пищу для ощущений. Они не будут больше требовать одежды, еды и домов. Мы хотим еще и биты! Будущие восстания будут проходить под лозунгами «Чувства имеют смысл!», «Почувствуйте мир!», «Здравый смысл принадлежит каждому!».
        Появившиеся как ответ на скуку искусственной цивилизованной жизни, нам предлагаются новые технологии под флагом «виртуальной реальности». Человек просто замещает восприятие 11 миллионов бит в секунду от созерцания прекрасного леса. Телевизор перед глазами, наушники на ушах, сенсорные перчатки на руках (а в долгосрочной перспективе - и на всем теле): мы в виртуальной реальности, получаем те биты, которых нам не хватает в реальной, искусственно созданной реальности.
        Нам уже предлагают даже виртуальный секс - гарантированно безопасный в плане СПИДа.
        Автор «Алисы в стране чудес» математик Люьис Кэролл предсказывал подобное развитие еще сто лет назад, когда он написал историю под названием «Сильвия и Бруно». В какой-то момент рассказчик встречает человека по имени Майн Херр, с которым обменивается следующими фразами: «Майн Херр выглядел настолько глубоко изумленным, что я решил: лучше сменить тему.
        -Какая полезная вещь эта карманная карта! - заметил я.
        -А это еще одна вещь, которой мы научились у вашей нации, - сказал Майн Херр, - создание карт. Но мы пошли гораздо дальше, чем вы. Какой самый большой размер карты вы считаете действительно полезным?
        -Около шести дюймов на милю.
        -Всего шесть дюймов! - воскликнул Майн Херр. - Мы очень скоро дошли до шести ярдов на милю. Потом попробовали сотню ярдов на милю. А затем пришли к величайшей идее! Мы создали карту страны в масштабе миля к миле!
        -И часто ли вы ею пользовались? - поинтересовался я.
        -Ее еще никогда не разворачивали, - сказал Майн Херр, - фермеры против. Они сказали, что карта накроет всю страну и закроет солнечный свет! Поэтому мы пока пользуемся самой страной как ее собственной картой, и уверяю вас, это почти так же удобно!
        Глава 16.Возвышенное
        Почти невероятная красота царит в горах Джемец в Рио-Гранде на севере Нью Мехико. Плато испещрены руслами рек и эрозией, а крутые горные стены вздымаются к изолированным горизонтальным островкам, которые известны как «месес» - от испанского слова, означающего «столы». Буйство цветов почвы украшает крутые склоны этих «столов», которые были созданы вулканической активностью, еще заметной в виде горячих ключей, которые и дали горам название. «Jemez» - это индейское слово, означающее «место кипящих ключей».
        Гористый горизонт вокруг плато наделяет это место уникальными характеристиками: здесь встречаются открытое небо и замкнутая земля. Это одно из величайших убежищ в мире, где пространство вызывает огромное ощущение вдохновения.
        В конце 1930-х годов физик, имевший склонность к поэзии, пересекал месес верхом на лошади. Через несколько лет американское правительство попросило его порекомендовать убежище, где пара дюжин ученых могли бы секретно работать над новым оружием, которое, по некоторым опасениям, создавал и Гитлер - оружие, которое уничтожит все представления об обычном вооружении.
        Молодой человек, Дж. Роберт Оппенгеймер, порекомендовал Лос-Аламос - крошечную общину с школой для мальчиков, которая находится на меса к северо-западу от Санта Фе. Через несколько лет, когда Вторая мировая война закончилась после взрыва бомб над Хиросимой и Нагасаки, научный лидер проекта объявил, что физики останутся грешниками на веки вечные.
        Они создали бомбу в результате непостижимой яростной активности, которая продолжалась с марта 1943 года, когда они приехали в Лос-Аламос, до августа 1945 года, когда капитулировала Япония. Они верили, что бомба будет использована только в целях демонстрации в пустынных областях - и никогда против мирного населения. Они воображали, что подобное оружие вообще положит конец любым военным идеям.
        Они были правы - но имела место задержка на 45 лет.
        Еще совсем недавно, в середине 80-х годов, мир жил под тенью абсурдной возможности холокоста ядерной войны. Две супердержавы - США И СССР - накопили невероятные запасы оружия, более 50 тысяч бомб, достаточных, чтобы положить конец жизни всех млекопитающих на Земле и уничтожить большую часть остальной жизни на планете. В предупреждениях о грозящей опасности недостатка не было - они были озвучены еще до того, как детонировала первая ядерная бомба.
        Во время войны Нильс Бор предупредил западных глав государств, а в 1950 году в открытом письме - и Организацию Объединенных Наций (а следовательно, и широкую общественность), что секретность, окружающая ядерные бомбы, приведет к «роковому соперничеству из-за ужасного оружия».
        Но в то же время Бор утверждал и кое-что еще. Ядерное оружие таило в себе дотоле неизвестные возможности, обещание и «способы того, чтобы сделать все человечество единым взаимодействующим сообществом» - открытый мир.
        Идея Бора была настолько проста, что его современникам она показалась глубоко наивной: ядерное оружие настолько опасно, что оно вынуждает нации разговаривать друг с другом о том, как взять его под контроль. С ядерным оружием человек достиг той технологической стадии, где сосуществование и общение становятся необходимой нормой жизни, нравится нам это или нет.
        «Закрытость», укрепление и изоляция больше не являются приемлемым выбором. Ядерное оружие вынуждает людей открываться друг другу и вести диалог.
        Первое десятилетие после открытого письма Бора не демонстрировало никаких признаков продвижения в том направлении, которое он предвидел. 60-е годы увидели драматическое перевооружение с использованием ядерного оружия, когда СССР начал достигать паритета с США в плане наличия деструктивной мощи. Обе стороны накапливали все больше и больше оружия и развивали все новые и новые средства его доставки на территории друг друга: ракеты, самолеты, подводные лодки, межконтинентальные баллистические ракеты. В течение 60-х годов многие западные критики перевооружения яростно протестовали, что вызвало значительные общественные дискуссии. Но вскоре все это стихло и до конца 70-х годов оставалось просто боязливым ропотом за пределами обычной социальной активности.
        Но с конца 70-х годов по всему земному шару резко усилилась критика - в том числе и со стороны военных лидеров двух супердержав. Критика фокусировалась на очевидном безумии идеи ядерной войны с целью защиты: любой военный аналитик знал, что любое использование ядерного оружия приведет к полному обмену арсеналами. Последствиями использования ядерного оружия будет взаимное коллективное самоубийство.
        Ситуация стала действительно критической. В 60-е годы США имели гораздо больше оружия, чем СССР, что гарантировало определенную стабильность. В начале 70-х две страны имели примерно одинаковое количество боеголовок - также определенная форма баланса. Но технологические трансформации внезапно сделали ситуацию полностью нестабильной: появились РГЧ - системы, позволяющие размещать более одной боеголовки на одной ракете, направленные на различные цели.
        До РГЧ ядерная война проходила бы как фаза шахматной игры, в которой соперники обмениваются пешками. Каждая сторона запустила бы свои ракеты против вражеских ракет, чтобы их уничтожить. Каждая ракета применяла бы свой ядерный груз для уничтожения одной ракеты противника и ее груза. Атомная бомба использовалась бы для уничтожения атомной бомбы противника по принципу «один к одному». Подобный обмен пешками означал бы, что настоящего преимущества в том, чтобы использовать ядерное оружие первым, не было. Потому ситуация, какой бы абсурдной она ни казалась, была стабильной: первый удар не несет никакой выгоды.
        Но благодаря РГЧ картина изменилась. С этой системой ракета приближается к противнику и выпускает все свои боеголовки по разным целям. Это полностью меняет игру: если каждая ракета несла 10 боеголовок, каждая из которых способна поразить одну ракету врага, то у того, кто ударит первым, будет существенное преимущество. Одна ракета уничтожает десять ракет противника, каждая из которых несет 10 боеголовок. То есть одна ваша ракета может уничтожить сотню вражеских боеголовок. Как только у вас появится обоснованное подозрение, что противник собирается воспользоваться своим оружием, вам лучше запустить свои собственные ракеты, чтобы предотвратить запуск вражеского арсенала. Потому что если он ударит первым, у вас останется не так много ракет.
        РГЧ привели к тому, что ядерный баланс стал нестабильным. И даже высшие военные чины с обеих сторон начали серьезно волноваться.
        Первая половина 80-х годов прошла под знаком внимания к этой проблеме со стороны населения и политиков, а после середины десятилетия ситуация внезапно и существенно изменилась. Обе супердержавы выразили интерес не только к остановке гонки вооружений, но и к настоящему разоружению. Защищенность державы внезапно стала обратно пропорциональна количеству ядерного оружия на ее территории, ведь оно теперь служило побуждающим стимулом для врага ударить первым.
        В 1985 году, когда Университет Копенгагена пригласил большую группу взволнованных мировых экспертов по ядерному вооружению на конференцию в связи со столетней годовщиной со дня рождения Нильса Бора, среди ученых царила большая озабоченность. Всего через 4 года, когда тот же университет пригласил на обсуждение тех же ученых, настроение присутствовавших фундаментально изменилось. На лицах традиционно профессионально озабоченных ученых читались оптимизм и облегчение. 9
        Это полное изменение настроения произошло не только потому, что супердержавы начали серьезный разговор о разоружении. В первую очередь это было данью тому, что мир осознал: ядерная война не является разумным военным выбором. Стало ясно, что ядерное оружие просто невозможно использовать с целью обороны.
        Самым странным во всем этом было то, как на это реагировали люди. В начале 80-х годов угроза ядерной войны была на переднем плане сознания большинства людей. Почти все выражали свое мнение об этой проблеме - через дискуссии или деятельность. Некоторые полагали, что ядерное оружие необходимо для защиты Запада/Востока; другие верили, что ядерное оружие абсурдно и представляет проблему как таковое. Но никто не оставался нейтральным или незатронутым.
        Сегодня все выглядит так, будто эта проблема исчезла. Оружие практически полностью сохранилось. Но почти нет никого, кто представлял бы себе, что ему когда-то придется иметь дело с настоящей ядерной войной, хотя существуют опасения, что это оружие будет использовано в ходе локальных конфликтов в странах третьего мира. Ситуация радикально отличается от той, которая была 10 лет назад.
        Что произошло? Вся информация о РГЧ была только у немногих людей; существует очень мало документов или законодательных актов, которые привели бы к уничтожению оружия, и на самом деле уничтожена была только малая его часть.
        Но настроение полностью изменилось. Настолько изменилось, что эта проблема больше не стоит на политической повестке дня и не доминирует в обсуждениях в обществе. Учитывая, что ядерное оружие было - и с полным на то основанием - одной из самых больших проблем человечества еще десять лет назад, а сегодня о нем полностью забыли, можно задать вопрос: почему никто не обсуждает причины подобной забывчивости?
        Конечно, кто-то может заявить, что так произошло просто потому, что враг перестал существовать: крушение коммунистического мира и перевороты в Восточной Европе привели к концу холодной войны. Капитализм, как говорят, победил. Но пока нельзя сказать, что ситуация полностью стабилизировалась. Армия бывшего СССР решительно настроена против того, что происходит сегодня в существовавшей некогда супердержаве и все еще имеет в своем распоряжении невероятные запасы ядерного оружия.
        На самом деле разрушение Восточного блока является скорее результатом уменьшения напряжения в сфере ядерного оружия, нежели способствующим этому фактором. Конец взаимной паранойи предшествовал этому разрушению. Преимущества, которые несет с собой уничтожение ядерного арсенала, подчеркивал специалист в области установления мира Андерс Босеруп еще до того, как появился Горбачев и инициировал роспуск Восточного блока.
        Возможно, произошло как раз то, о чем мечтал Нильс Бор: ядерная угроза стала столь близкой и зловещей, что она вынудила две супердержавы вступить в диалог. И когда они начали его вести, их лидеры и их народы (которые начали знакомиться друг с другом разными путями) осознали: другая сторона вовсе не была настолько враждебной. Люди начали понимать тревоги и проблемы друг друга и осознали, в какой довольно комической ситуации они пребывали. Точно так же, как два человека, вставших не с той ноги и чувствующих по отношению друг к другу страх или ненависть: когда они смогли встретиться и нормально поговорить, вся их паранойя и все ее признаки исчезли, как роса под солнцем.
        Ядерное оружие было создано для защиты национального государства и обороны границ между людьми; но как раз потому, что это оружие является настолько разрушительным, оно разрушило закрытость и те самые национальные государства, которые оно было призвано защищать.
        Ядерное оружие было создано для защиты закрытости - но привело к открытости. Ядерное оружие значительно превзошло те границы, в рамках которых оно создавалось - границы национального государства. Оно показало миру, что национальные государства не имеют смысла, когда в нашем распоряжении имеется оружие окончательного уничтожения.
        Ядерное оружие - это пример того, как наука и технология могут расширять собственные горизонты и вести к противоположности того, для чего они создавались.
        Другие технологии также смогли расширить свои границы - к примеру, технологии покорения космоса привели к пониманию жизни на планете, а технологии вычислений привели к осознанию того, что все вычислить невозможно.
        The history of nuclear weapons is an example of what one might call emergent politics: A transformation has taken place without anybody really noticing or any legislation passing through
        История ядерного оружия - это пример того, что можно назвать «неожиданной политикой»: изменения происходят незаметно и по этому поводу не принимается никаких парламентских законов. В начале 80-х годов все были озабочены проблемой ядерного оружия и практически все что-то делали по этому поводу. Большинству из нас казалось, что делается недостаточно, но почти все мы что-то делали: предупреждали детей, ходили на митинги, поддерживали движения, обсуждали это за обедом, читали об этом книги или разговаривали об этом в спортивном клубе. Все делали что-то, что казалось совершенно несущественным, безотносительным и незначительным и, безусловно, не могло стать причиной, по которой эта проблема внезапно начала исчезать, поддаваясь нашим усилиям.
        Но, возможно, это и было причиной. Возможно, дело было как раз в том, что невероятное количество людей начали одновременно интересоваться этим вопросом, и каждый по-своему пытался что-то сделать. И внезапно произошел огромный фазовый переход - и все вдруг увидели, что ядерное оружие - это весьма странная вещь, которая не имеет никакого военного смысла.
        Возможно, это произошло просто потому, что достаточно людей делали то, что могли, для улучшения ситуации - и ситуация улучшилась. И даже если мы не можем проследить причинную цепочку и установить все ее звенья, возможно, именно сумма огромного количества крошечных действий позволила все изменить.
        Множество маленьких действий в нужном направлении привели к значительной и неожиданной трансформации. Внезапно мы все осмелились поверить, что ядерная война была немыслимой. И она стала такой.
        Все сказанное выше наивно. Очень наивно. Но не обязательно неверно.
        В социальных науках существует очень длительная традиция понимания изменений и структуры общества через концепцию коллективного поведения. Особенно - но не исключительно - это касается марксистской традиции, которая подчеркивала: на осознание человеком того, что он делает, будучи частью общества, полагаться нельзя. Результат наших действий может быть совершенно иным, нежели мы полагаем. У нас может присутствовать «фальшивое сознание» того, что мы делаем: восприятие индивидуального сознания не обязательно является обоснованным.
        Это означает, что не обязательно действия парламента или голосование определяют пути развития. Скорее они кажутся запоздалой рационализацией того, что уже произошло.
        Самые важные изменения в обществе происходят как внезапный результат действий, первоначальное намерение которых отличается от их финального результата. Общество может измениться за одну ночь, но не в результате насильственной революции, а как результат накопления мелочей. В целом люди не могут следить за тем, что они делают.
        Каковы же следствия этого наивного взгляда? В том, что нам стоит оставить в покое и забыть все сознательные попытки повлиять на развитие общества? Отойти в сторону и хныкать, как младенцы, ожидая, что внезапно возникнет некий неожиданный эффект и решит проблему способом, который мы даже не можем предугадать? Конечно, нет, вовсе нет, как раз нет.
        Даже если мы предположим, что, как в «наивном» анализе, приведенном выше, проблема ядерного оружия исчезла в результате некоей неожиданной трансформации, это не значит, что подобное могло произойти без множества мелких событий. Точка зрения Нильса Бора заключалась не в том, что нам нужно сидеть, сложив ручки на коленках. Смысл ее состоял в том, что разговоры между нациями, которые их вынудило вести ядерное оружие, сами по себе вымостят дорогу к открытому миру.
        Исчезновение проблемы ядерного оружия не делает ненужным ни один из памфлетов, массовых митингов, обсуждений на работе и диалогов между активистами, выступающими за мир, и военными лидерами. Наоборот, неожиданное изменение стало как раз результатом того, что целая армия родителей обсуждала эту проблему в детских садах, политики меняли свое мнение, сторонники ядерного оружия вступали в диалог, ужасы ядерной войны изображались в произведениях искусства и ученые вычисляли невозможность излечения жертв ядерной войны.
        Неожиданная политика заключается не в том, чтобы оставить проблему в покое: она состоит в том, что каждый должен действовать в соответствии со своими убеждениями, даже если это может показаться совершенно бесполезным. Неожиданная политика состоит из того, что каждый будет делать что-то, что, как он убежден, будет хорошо и для него, и для всех людей, которых он знает, даже если это и кажется наивным. Неожиданная политика - это признание наивности, а не признание пассивности.
        Неожиданная политика состоит в том, чтобы делать то, что кажется правильным, прямо на месте - и умения измениться, если потребуется. Это принятие того, что самая важная вещь, которую мы можем сделать - это что-то делать: действовать и меняться к лучшему настолько, насколько это возможно.
        Это и признание того факта, что так как люди знают друг о друге гораздо больше, чем знает их сознание, и потому что люди делают друг для друга гораздо больше, чем знает их сознание, недостаточно просто прийти к соглашении по какому-то пункту и потом передать его через низкую пропускную способность языка. Человеку нужно просто делать что-то, что он считает правильным до самых глубин своего организма. Так как результат будет гораздо больше, чем мы сами это осознаем.
        Сознание не должно направлять наши действия в том смысле, что мы обязаны делать только то, что ощущаем сознательно и что по размышлению кажется нам самым подходящим. Мы должны делать то, что подсказывают нам наши самые глубокие чувства. Мы должны всерьез принимать свою жизнь - а следовательно, и жизнь другого. У нас должно быть мужество признать, что жизнь - это гораздо больше, чем нам известно.
        Как это сделал Нильс Бор, мы должны иметь мужество говорить наивные вещи, делать наивные вещи настойчиво и мирным путем в течение десятилетий, просто потому, что мы верим - мы правы, и чувствуем - это правильно, и осознаем, что это правильно.
        А после этого мы можем верить, что сделали все от нас зависящее. В конце концов мы не можем сделать больше этого.
        Трогательную наивность подобной точки зрения можно защитить только одним способом, через вопрос: как еще мы можем объяснить, что исчезла проблема ядерного оружия, что весь мир в конце 80-х узнал о проблемах окружающей среды, что население богатых стран постепенно осознает необходимость солидарности с населением бедных?
        Как еще объяснить, что мы все еще здесь?
        Американский историк Моррис Берман поднимает проблему инстинктивного стремления человека к коллективному самоубийству. В своей книге «Возвращение чувств», опубликованной в 1989 году, Берман объясняет этот инстинкт как социальную версию индивидуального панического страха непохожести. В индустриализованных культурах каждый проходит травматическую сепарацию между тем, чем он является, и тем, чем не является (я/другие), между тем, что человек сознательно воспринимает как он сам, и тем, что воспринимается им как от него отличное. «я»-сознание, которое возникает в первый год жизни, вызывает радикальную????? из которой появляется неизбежный вопрос: как относиться к непохожести - ужасному, скользкому и паукообразному, неконтролируемому, вещественному, дикому и примитивному?
        Берман трактует значительную часть современной истории как попытку цивилизации решить проблему непохожести через зоопарки, пестициды, порнографию, алкоголь и религии - через все, что позволяет контролировать дикое. Фундаментальная сепарация между собой и миром создает ужас, беспокойство и одиночество. Культура накладывает табу на кровь, семя, слюну, пот и другие жидкости тела, так как они вызывают эту фундаментальную проблему: разница между моим окружением и мною. Для современного человека тело является неприятным, устрашающим напоминанием того, что мы и сами такие же, как и мир, что в конце концов мы естественны и грязны внутри.
        «Ядерный холокост - это на самом деле научная версия утопии, в которой мир в конечном итоге уничтожает все беспорядочное, органическое и непредсказуемое и «очищается». Самоубийство - на политическом, экологическом или персональном уровне - это крайнее (и наиболее эффективное) решение проблемы Непохожести», - пишет Берман.
        Примеры включают в себя не только ядерную войну, но и истребление евреев, гомосексуалистов и других меньшинств нацистами, то, как современные домохозяева истребляют пауков и содержат диких животных в качестве домашних. Берман продолжает: «Мы должны это решить, уничтожить любые следы дикой, дезорганизованной Непохожести полностью, чтобы мы Сами могли править в чистом, мертвом и полностью предсказуемом мире».
        Слова Морриса Бермана выглядят довольно устаревшими, даже несмотря на то, что написаны они всего десяток лет назад. Довольно странно, что панический страх и ощущение неизбежного рока исчезли. Так как ядерная война, согласно Берману, является попыткой решить фундаментальную неспособность сознания иметь дело как с внутренним, так и с внешним миром, мы можем спросить, что может означать исчезновение ядерной войны и начало экологического кризиса, с которым сегодня сталкиваются люди. Значит ли это, что наши отношения с самими с собой на самом деле фундаментально изменились? Что в балансе человека между сознательным и бессознательным в последние годы произошел фундаментальный сдвиг?
        Мои мысли вновь вернулись к горячим ключам гор Джемец, когда сибирский рыбка отказался плыть в туман озера Байкал. Мы изменили курс и остановились на ночь на крошечном пляже могучего озера Центральной Сибири, которое имеет размер океана и содержит 23% всей пресной воды на планете. Местные биологи и защитники окружающей среды пригласили с Запада театральных деятелей, музыкантов и исследователей на экологический и культурный фестиваль, чтобы привлечь внимание к проблемам загрязнения Байкала. Район возле города Улан-Удэ, где мы остановились, еще за год до открытия фестиваля, в 1990 году, был закрытой территорией не только для иностранцев, но и для людей из других уголков СССР. Район удивительной красоты, источник духовных сил местных тибетских буддистов таил в себе ядерные ракетные шахты.
        Открытие советского общества означало, что мы теперь могли приехать на это уникальное озеро, которое и географически, и биологически содержит уникальные образцы жизни на планете. Мы собирались отправиться осмотреть остров, на котором обитает большая колония уникальных байкальских тюленей, но из-за тумана нам пришлось искать убежище на ночь. Это дало нам время искупаться в местных горячих ключах.
        В темной сибирской летней ночи мы могли слышать, как местные жители поют свои печальные песни о Байкале - прекрасные задумчивые жалобы. Удивительная пустынная местность вокруг Байкала всегда использовалась для строительства тюрем, где содержались враги царя, Сталина, и других властей имущих. Почти все песни о Байкале рассказывают о заключенных, которые пытались бежать через могучее озеро и вернуться обратно в общество из тех мест, где они были заперты посреди всей этой красоты.
        Мысль о том, что эта прекрасная природная красота и ее гордые бережливые рыбаки могут быть врагами другой супердержавы, внезапно показалась настолько безумной, что единственным возможным объяснением враждебности, которая уже начинала таять, виделись обычное невежество и паранойя, источником которых являлась закрытость. Эти люди могут быть другими, а их жизнь - беднее, чем жизнь там, откуда мы приехали. Но мысль о том, чтобы разбомбить это озеро и его рыбаков, ввергнув их обратно в ледовый период, казалась немыслимой и непостижимой.
        Здесь было так же красиво, как и в горах Джемец в Нью Мехико. В одном месте была изобретена атомная бомба. В другом месте людям приказали закрыться от всего остального мира, так как здесь находилась бомба. Духовный лидер буддистов Далай-Лама объявил оба этих места священными.
        В обоих местах 1990 год стал годом, когда индустриальная культура начала приглашать культуру людей принять участие в диалоге о том, как нам обращаться с природой. В Нью Мехико это были индейцы, в Сибири - монгольские племена, которых пригласили спуститься с гор, чтобы спеть и станцевать и поговорить о том, как сделать озеро чистым.
        Когда дошла очередь до нас, людей с Запада, и мы должны были объяснить, почему проделали весь этот путь, чтобы стать участниками фестиваля на озере, не потребовалось никаких длинных речей.
        Переводчик послушал мой набросок этого выступления и сказал: «Достоевский говорил то же самое - красота спасет мир». 6
        Информация - это мера непредсказуемости, беспорядка, хаоса, удивления, неописуемости, непохожести. Порядок - это мера противоположного.
        Сознание состоит из небольшого количества информации и рассматривает себя как порядок. Оно гордится тем, что отбрасывая информацию, оно может свести беспорядок и путаницу вокруг себя до простых и предсказуемых законов о происхождении явлений.
        Цивилизация представляет собой социальную и технологическую организацию, которая избавляет наши жизни от информации. По мере прогресса цивилизации она дала возможность извлечь сознание из мира.
        Она сделала возможным взгляд на мир, в котором признанная картина мира идентифицирована с миром, где карта идентифицируется с территорией, где «я» отрицает существование «Я», где вся непохожесть отрицается, за исключением ее в форме божественного принципа; где человек может прожить жизнь только тогда, когда он верит, что непохожесть - это тоже хорошо.
        Но сознание также?????? Через сознательное изучение человека и его сознания стало ясно, что человек - это намного больше, нежели просто его сознание. Стало ясно, что люди воспринимают гораздо больше, чем знает сознание, что люди делают гораздо больше, чем знает их сознание. Симуляция окружающего мира, которую мы воспринимаем и считаем самим миром, стала возможной только через систематические иллюзии и сокращения, которые являются результатом отсеивания большей части непредсказуемой непохожести, наполняющей внешний мир.
        Сознательное «я» должно признать, что оно не может отвечать за внешний мир. Формальное и ясное описание, которое мы можем дать миру, никогда не сможет предсказать или даже описать этот мир в полной мере. Богатство упрощенного формального описания, которое может удерживаться сознанием с такой низкой пропускной способностью, как у нашего, никогда не будет достаточным для описания богатство всего, что находится вне нас и от нас отличается.
        Внутри нас, в личности, которая является носителем сознания, происходят когнитивные и ментальные процессы, которые намного богаче, чем может представить или описать сознание. Наши тела наладили дружеские взаимоотношения с окружающим миром, который проходит прямо через нас, входя в рот и выходя с другого конца - но это скрыто от нашего сознания. Тело - это часть могучей живой системы, которая полностью формирует и управляет планетой, заразившейся жизнью.
        Сознательное «я» не может отвечать ни за Внешний, ни за Внутренний мир - и, следовательно, за связи между Внешним и Внутренним миром.
        Религиозный философ Мартин Бубер принадлежит к движению хасидов, которое появилось среди польских евреев в 1700-х годах. Его смысл заключается в том, что единство с божественным обретается не благодаря тому, что мы поворачиваемся спиной к миру, а благодаря тому, что мы выходим в мир всем своим существом, прямо в самую его гущу. Священным является наслаждение жизнью здесь и сейчас. В своей знаменитой книге «Ich und Du» («Я и ты»), написанной в 1923 году, Бубер пишет о Боге как о «полностью Другом», но также и «полностью Таком же, полностью Присутствующем». Бог изменяет и трансформирует, но является также «самоочевидной тайной, которая ближе ко мне, чем мое Я».
        И мир внутри, и мир снаружи ближе к моему «Я», нежели к моему «я». Мир снаружи и мир внутри гораздо больше соотносятся друг с другом, нежели с моим «я».
        В 1930 году Курт Гедель описывал, как ограниченная формальная система никогда не сможет внезапно стать законченной и свободной от противоречий. Как конечное описание никогда не будет в состоянии описать бесконечный мир.
        Сознание никогда не сможет описать мир, ни внутренний, ни внешний. И личность, которая находится внутри, и мир, который находится снаружи, богаче, чем знает сознание. Оба они обладают глубиной, которая может быть нанесена на карту и описана - но не понята до конца. У них есть связи, о которых не может знать сознание. Вместе эти две глубины, внешняя и внутренняя, могут быть названы «Геделевской Глубиной», и мы могли бы сказать, что сознание парит в Геделевской Глубине: «я» парит в Геделевской Глубине.
        Теорема Геделя базируется на современной версии парадокса лжеца, который был открыт в Древней Греции, когда совершился прорыв в сознании. «Я лжец» - это самая простая версия; «Все критяне лжецы» - это античная версия, сформулированная Эпименидом Критским.
        Сознание дало человеку способность лгать - делать утверждения, которые не являются истинными, сохранять пропасть между тем, что было сказано, и тем, что при этом подразумевалось.
        Содержание современной версии, теоремы Геделя, было сформулировано польским философом Альфредом Тарски как знание о том, что утверждение не может само доказать, является ли оно истинным или ложным.
        Поэтому в утверждении «Я лжец» главным является не слово «лжец», хотя именно оно и дало название парадоксу. Главное здесь - слово «я» - рассказчик рассказывает о своем собственном рассказе.
        Именно ссылка на самого себя является проблемой. Тело не может лгать. Его пропускная способность для этого слишком велика. Но «я» может. На самом деле «я» больше ничего и не может. «я» ссылается на самого себя так, как будто оно является «Я». Но это не так. «я» притворяется, что оно «Я», устанавливая контроль над «Я». Но «я» - это всего лишь карта «Я». Карта может лгать. А территория - нет.
        «Я лжец» - это не парадокс лжеца. Это правда о сознании.
        Сознание - это удивительное создание, которое возникло в результате биологической эволюции на Земле. Вечное осознание, смелая интерпретация, дающая жизнь мера вещей.
        Но сознательность заключается в том, чтобы сохранять спокойствие, понимая, что сознание не управляет миром, что понимание простых правил и принципов предсказуемости мира еще не наделяет его возможностью предугадывать, каким является мир.
        Сознание еще довольно молодо, но оно изменило наш мир в течение тех нескольких тысяч лет, на протяжении которых оно доминировало в жизни человека. Оно принесло столько изменений, что теперь становится жертвой механизмов, которые его создали. Сознание притворяется, что симуляция мира, которую оно воспринимает, является настоящим ощущением мира, что воспринимаемое нами сознательно и есть то, что мы ощущаем, а то, что мы ощущаем, и есть сам мир.
        Сознание, которое не осознает, что оно - просто сознание, а не мир в том виде, в каком он есть, следовательно, становится опасным само для себя. Человек может воспринять и осознать быстрые изменения в своем окружении. Сознательность развилась для того, чтобы мы получали информацию об определенных изменениях окружающего мира. Оно отслеживает быстрые изменения, сверкающие огни и известные опасности.
        Но теперь цивилизация, которую создало сознание, создает совершенно новую форму изменений - медленные изменения, внутренние изменения, глобальные изменения - исчезновение видов и разрушение окружающей среды.
        Экологический кризис подвергает человечество опасностям и бросает вызовы, к которым наше внимание не направляется автоматически. Будучи одним из биологических видов, мы научились осознавать факторы нашей окружающей среды, которые более не представляют реальной опасности.
        «Мир, который нас создал, уже исчез, а мир, который создали мы - это новый мир, для постижения которого наши способности пока невелики», - пишут ученый Роберт Орнстайн и биолог Пол Эрлих в своей книге «Новый мир, новый ум».9
        Два ученых убеждают, что люди должны будут изменить свой способ восприятия мира. «Цивилизация находится под угрозой в результате изменений, которые длятся годы и десятилетия, но изменения, которые длятся несколько лет или десятилетий, являются слишком медленными для того, чтобы мы могли с готовностью их воспринимать». 9
        Следовательно, убеждают они, мы должны создать «новый эволюционный процесс, процесс сознательной эволюции… мы должны заменить наш старый ум новым». Новая форма образования и обучения должна помочь новому поколению научиться понимать мир в соответствии с проблемами, которые перед ним стоят. Школы и университеты должны будут рассказать студентам о зрительных иллюзиях, подсознательном опыте и о том, как «адаптироваться к изменениям», так как «единственная постоянная вещь в жизни - это ее изменение».
        Орнстайн и Эрлих, следовательно, предлагают сознательно выработанные изменения в сознании как ответ проблемам, которые создало сознание. Мы должны учиться, чтобы знать то, чего мы не знаем, учиться, чтобы иметь представление о том, что мы не знаем всего, учиться осознавать, что сознание ограничено.
        Это, безусловно, истинная и необходимая стратегия, которая полностью перекликается с тем фактом, что научно-технологическая традиция является абсолютной необходимостью, если мы собираемся решить проблемы загрязнения, созданные научно-технологической традицией. Но вопрос заключается в том, требуется ли нам нечто большее, нежели изменения в процессе обучения будущих поколений, большее, нежели изменения в нашем сознании.
        Вопрос состоит в том, должны ли мы изменить свою жизнь, ценности, которые мы устанавливаем относительно того, что значит быть человеком и жить хорошую жизнь, переосмыслить роль сознания в нашем существовании.
        Существует одна ценность, которую ищет и накапливает почти каждый, ценность, которая касается высшего и самого замечательного аспекта человеческого бытия. Слово, которое мы используем для описания действий и мыслей, ландшафтов и сцен, восприятия и отношений, стараний и достижений, когда они оказываются самыми упоительными - возвышенное.
        Когда танцор балета, певец или музыкант привлекают к себе наше внимание и заставляют нас трепетать в их присутствии; когда внезапная фраза оттачивает недели споров до простой идеи, которая внезапно охватывает все аспекты ситуации; когда кусочек дерева, обработанный до состояния несравненной красоты, свидетельствует о полной преданности мастера своему делу; когда встреча с друзьями наполнена открытостью и ощущением единства - мы говорим о возвышенном.
        Мир обладает скучным налетом интеллектуального снобизма и сложности - но тем не менее он соответствует выражению «от великого до смешного всего один шаг».
        Слово «возвышенный» - sublime - происходит из латинского языка и означает «поднятый», «вознесенный» над повседневным и обычным. Если говорить точнее, то оно происходит от двух слов: «sub» означает «под», а «limen» - «порог, крыша или перемычка окна». Возвышенное - это нечто, что поднимается вверх, а точнее - «поднимается вверх по наклонной». 15 Это слово происходит от того же корня, что и subliminal - подпороговый, как описывается в Главе 7, которое в психологии относится к восприятию за порогом осознанности.
        Родственны не только слова, но и явления, которые они обозначают. В возвышенном представлении артист выдает гораздо больше информации, чем может воспринять сознание. Великий артист позволяет себе выдавать намного больше, чем может контролировать сознательно.
        В возвышенном представлении «Я» получает разрешение от «я»: подобное доверие показывает, что искусство обретает жизнь.
        То же самое относится и к великим достижениям в спорте, и к великим мыслительным процессам, и к великим произведениям ремесла - обрабатывается огромное количество информации и восприятия, намного больше, чем может контролировать сознание.
        В социальном контексте мы также ищем ситуации, где позволяем себе выразиться, не волнуясь о том, как мы выглядим со стороны. В разговоре, в постели или на кухне мы можем выдавать все, что в нас есть. Непереводимое датское слово hygge относится к ситуациям, когда мы не запрещаем себе просто жить, уверенные друг в друге. В моменты hygge мы испытываем возвышенное единение.
        Возвышенное включает в себя ситуации и подвиги, где сознание доверяет человеку, позволяя жизни протекать свободно.
        Искать возвышенное - это не то же самое, что искать отсутствие сознания. Эти значит???????? Путь к этой уверенности и hygge проходит через «я», которое символизирует дисциплину в жизни и социальных отношениях и дисциплину в получении навыков, которые находятся в ведении «я». А они, в свою очередь, обеспечат доступ к уверенности и осведомленности, которые позволяют «Я» дать шанс проявить эти навыки до их высшей степени.
        На самом деле между сознанием и возвышенным нет конфликта, так как сознание является дорогой к возвышенному; дисциплина - это путь к импровизации; стабильность - это путь к сюрпризу; сплоченность - это путь к открытости.
        Но сознание является только слугой возвышенного: методом, благодаря которому мы можем достичь этого ощущения осведомленности, уверенности и близости, которые означают, что мы осмеливаемся давать. Осознанность - это не цель сама по себе: она значит - быть здесь и сейчас. Без осознания.
        Восприятие может быть более чем подпороговым - оно также может быть возвышенным. Возвышенное восприятие - это когда мы используем весь свой аппарат для восприятия и осмеливаемся оценивать мир таким, какой он есть: хаотический и противоречивый, вызывающий страх и угрожающий, болезненный и радостный.
        Воспринимая состояние планеты, мы можем ощущать страх и беспокойство, так как на земном шаре существуют проблемы. Но, возможно, как раз это и будет путем к тому, чтобы что-то сделать с этими проблемами: доверие тому, что мы осмеливаемся воспринимать наш опыт всерьез - это путь к тому, чтобы осмелиться воспринимать все таким, как оно есть, даже если это и не слишком приятно.
        Теодор Розак в 1979 году провозгласил, что между потребностями планеты и потребностями личности существует тесная связь. Что экологический кризис сам по себе проявляется в наших головах как личная проблема. Что мы можем понять состояние земного шара на основании собственного тела и своих собственных страхов. Дорога к более устойчивой цивилизации, следовательно, проходит через наше желание осмелиться наблюдать за собой. Только когда мы осмелимся это сделать, мы сможем позаботиться о собственном мире - планете, с которой мы так связаны. Мы должны научиться осмелиться быть личностями, писал Розак в своей книге «Личность/Планета».
        Возвышенное как ценность - это признание ценности сознания, когда оно находится в равновесии с подсознательным взаимодействием с миром, вмещающим в себя намного больше информации, непохожести, сюрпризов, грязи, пауков и унижений, чем когда-либо сможет вместить сознание.
        Этим подчеркивается факт, что мы никогда не сможем догадаться, каким является мир, даже если будем знать его законы; что мы никогда не сможем найти слова или создать правила для всего, что мы делаем; что большинство навыков обязательно должны оставаться невысказанными и демонстрироваться только как умения, к примеру, катание на велосипеде или умение выращивать растения.
        Докторская работа Серена Кьеркегора была озаглавлена «О понятии иронии, с постоянным обращением к Сократу». В заключительном выводе о мощи сознания в Древней Греции этот величайший философ в истории продолжал признавать мудрость необученного человека. Путем своего метода задавания вопросов Сократ мог добиться того, чтобы крестьянский раб вывел теорему Пифагора (о прямом треугольнике), даже несмотря на то, что человек был невежественным в геометрии. Мораль заключалась в том, что мы уже все знаем - но не всегда можем облечь это в слова.
        Кьеркегор пишет: «Целью Сократа было не сделать абстрактное конкретным, но через непосредственное восприятие конкретного позволить появиться абстрактному».
        Мы можем выводить знания из мира - но не можем вывести мир из знания.
        Культура и цивилизация сознания знали величайшие триумфы - но и создали огромные проблемы. Чем больше власти сознание обретает над бытием, тем более серьезной становится проблема его информационной бедности. Цивилизация приводит к тому, что людям не хватает непохожести и противоречий, что ведет к тому же виду безумства, которое мы обнаруживаем у диктаторов, окруженных «да-людьми».
        Важно, чтобы мы осмелились порадоваться тому, что мы не обладаем полным контролем и не находимся в сознании все время; можем наслаждаться живостью бессознательного и сочетать его с дисциплиной и надежностью сознания. Жизнь гораздо веселее, когда вы ее не осознаете.
        В сознании не содержится большого количества информации, так как информация - это непохожесть и непредсказуемость. Сознание обретет равновесие, признав, что людям нужно больше информации, чем им может предоставить сознание. В то же время человеку нужна и информация, которую содержит сознание, точно так же, как нам нужна карта, чтобы найти дорогу на местности. Но на самом деле важно не знание карты, а знание территории.
        Мир намного богаче, чем знания о нем, которые мы можем получить, глядя на его карту. Мы сами намного богаче, чем думаем, глядя на карту себя.
        Радость, физическое удовольствие и любовь, священное и возвышенное, находятся не так далеко, как думает сознание. Человеческое сознание, свободно парящее в Геделевой Глубине - это не такая большая проблема, как оно думает в своей боязни непохожести: всего полсекунды назад «я» было «Я».
        Рай находится всего в половине секунды от нас - в другом направлении.
        «Я чувствую, что совершенное мною на самом деле совершено кем-то более великим, чем я сам», - сказал Джеймс Клерк Максвелл.
        Никаких иллюзий пользователя у него не было. (От иллюзии пользователя он не страдал)