Затерянный остров Джон Бойнтон Пристли


        Наступает момент, когда даже самый благопристойный английский джентльмен хочет пережить настоящее приключение, ощутить соленый морской ветер, вдохнуть воздух далеких, экзотических стран, покорить сердце таинственной незнакомки…
        Вот и Уильяму Дерсли, преуспевающему молодому человеку, пришла пора покинуть свой городок и отправиться на поиски таинственного острова, который якобы открыл где-то в Южных морях его эксцентричный дядюшка.
        Вместе с ним под парусом выходит суровый морской волк, скучающий бизнесмен и прекрасная американка…
        Так начинается один из самых увлекательных и остроумных романов Джона Бойнтона Пристли.

        Джон Бойнтон Пристли
        Затерянный остров
        Роман

        Глава первая
        Дядя Болдуин

        1

        Во вторник вечером в гостях у Уильяма, по обыкновению, сидел его приятель Гринлоу из Бантингемской грамматической школы.
        - Ну что, сыграем?  - спросил Уильям, затушив окурок в кофейной чашке.
        Гринлоу кивнул с важным видом.
        - Сыграем партейку.
        Гринлоу говорил так почти всегда. Четыре вторника из пяти он коротал вечера у Уильяма в Айви-Лодже и неизменно произносил: «Сыграем партейку». Наверное, дурацкие присказки помогали ему отвести душу и отвлечься после целого дня в школе, поэтому он мог часами повторять бородатые шутки и переиначенные цитаты. Однако шутом Гринлоу не был - внушительный, умудренный опытом учитель лет пятидесяти, из тех очкастых, бровастых, прокуренных, которым на роду написано преподавать математику и жить бобылем. С Уильямом его связывала давняя крепкая дружба.
        - Пойдем в кабинет,  - предложил Уильям,  - там камин.
        - Веди, Макдуф,  - согласился Гринлоу.
        В кабинете царил уютный беспорядок. Небольшую комнату с высоким потолком захламляли старые книги, альбомы, бювары, подшивки квитанций, засушенные бабочки в рамках, геологические образцы и прочая околонаучная атрибутика, подтверждающая принадлежность отца Уильяма, Джона Дерсли, к Суффолкскому естественноисторическому обществу. Сорок лет в этом тесном кабинете Джон Дерсли подбивал счета, выписывал чеки, тешил научное любопытство, читал приключенческие романы Райдера Хаггарда… Засушенные бабочки его пережили. Уильяму, оказавшемуся теперь единоличным хозяином дома, даже в голову не приходило вынести все это из кабинета. В комнате витал дух отца, который, стоило взять в руки очередной булыжник, восклицал в тревоге: «Уильям, сынок, что ты делаешь? Положи, положи обратно!» И Уильям оставлял все как есть. У лукаво подмигивающего камина едва хватало места для двух старых кожаных кресел, шахматного столика и еще одного, под виски и табак. Зато здесь было уютно играть в шахматы, особенно промозглыми зимними вечерами, когда отблески каминного огня плясали на краю стола, залитого светом газовой лампы, а ветер
и дождь трепали разросшийся за окном плющ.
        - Сегодня, Уильям,  - заявил Гринлоу, расставляя фигуры,  - я разобью тебя наголову. Напомни-ка, кто выиграл в прошлый раз?
        - Ты. Запамятовал? Вымотал мне всю душу своим нудным эндшпилем.
        - Да, теперь припоминаю, взял твоего короля измором. Усидчивости тебе не хватает, Уильям, вот в чем беда.  - Гринлоу закурил трубку.  - «Победу не умеет человек держать в руках, но мы достигнем большего - ее заслужим». Никакой у тебя усидчивости, Уильям.
        У самого Гринлоу усидчивости было хоть отбавляй, поэтому он спокойно и методично загонял Уильяма в угол, отражая все его остроумные, рискованные ходы.
        - Да,  - в который раз признал Уильям,  - меня утомляет затянутая игра. На этом ты, Гринлоу, и выезжаешь. А я люблю добавить остроты, приключений.
        Гринлоу покачал окутанной дымом головой, слегка напоминая добродушного моржа на туманном берегу.
        - Для сорокалетнего… Хотя постой, тебе ведь нет сорока?
        - Увы, еще как есть!  - вздохнул Уильям, которому никто не дал бы его возраста. Худощавый и темноволосый, он выглядел на удивление молодо, словно его в двадцать пять законсервировали.
        - Если тебе сорок, то мне все сто. Но я не о том. Какие могут быть приключения в шахматах?
        - Могут. У меня могут. Потому я шахматы и люблю.
        - В этой игре,  - подчеркнул Гринлоу, словно не слыша Уильяма,  - приключений не бывает. С таким же успехом можно ждать приключений в математике.
        - Математика - другое дело. А шахматы живые. Короли, ферзи, слоны, кони - все по-настоящему, все сражаются не на жизнь, а на смерть.
        - Это просто фигуры. Названия условны, главное - ходы и правила. Наверняка в других языках у них и названия другие, и форма может меняться. А если тебе охота искать приключений на шахматной доске, то понятно теперь, почему ты все время проигрываешь. Я же придерживаюсь математического подхода,  - заключил Гринлоу, хотя на самом деле никаких подходов не искал.
        - Кстати, в школьные годы,  - проговорил Уильям с ностальгией,  - у меня каждая цифра обладала своим характером. Пятерка - вертлявая проныра. Семерка - благообразная, мечтательная, довольно набожная. Восьмерка - забияка. До сих пор помню.
        Гринлоу застонал.
        - Сдается мне, кое-кто из нынешних моих четвероклассников мыслит так же. На самом деле, Уильям, приключений не стоит искать нигде. Это неправильный подход к жизни, и уж кому, как не тебе, это знать.
        - Почему же?
        - Как-нибудь в другой раз. Сейчас нам нужен, как говорится, опрятный очаг и строгое соблюдение правил.  - Он потянулся к пешке.  - Предлагаю разыграть знаменитый гамбит Гринлоу.
        - Ну, еще бы.  - Уильям улыбнулся и, по заведенному порядку, сделал ход конем.
        Все шло своим чередом. На шахматной доске разворачивалось привычное для вечера вторника сражение, а в соседней комнате, убирая со стола, звенела посудой миссис Герни, экономка. За окнами свистел северо-западный ветер, по бантингемским мостовым хлестал дождь, превращая их в мозаику из скользкого булыжника, блестящих луж и прелых растоптанных листьев. Дежурный полисмен спасался от дождя под козырьком рынка, болтая со знакомым, но не забывая поглядывать на безлюдную Маркет-сквер. Пустые улицы не означали, впрочем, что все давно спят. Шел девятый час вечера, и Бантингем жил насыщенной, но невидимой глазу жизнью. В зале кинотеатра «Олимпик» сто пятнадцать зрителей следили за злоключениями молодого красавца, которого угораздило связаться с нью-йоркской бандой мошенников один другого уродливее. Хор бантингемской баптистской часовни репетировал гимн «Как дороги нам вестники» для воскресной утренней службы. В церкви Святого Петра викарий представлял двадцати семи прихожанам - прихожанкам в основном - мистера Д.П. Кенуорти, магистра искусств, прибывшего читать доклад о поэтическом замысле Уильяма Морриса. В
маленькой комнатушке позади мясницкой лавки на Хай-стрит девять молодых людей и три девушки, активисты бантингемской Лейбористской партии, выносили суровые постановления. На втором этаже паба «Суффолкский герб» зачитывал отчет казначей комитета Ежегодной осенней ярмарки урожая, а внизу мистер Джек Барвелл, устроитель аукционов, разыгрывал с хозяином паба Энсделлом партию в бильярд до двухсот пятидесяти очков, на радость небольшой, но шумной компании болельщиков-завсегдатаев. В «Черном быке», забегаловке рангом пониже, играли в дротики на полпинты горького, а в «Соколе» разгорался жаркий спор, грозивший продлиться до самого закрытия, о том, что обещал или не обещал Ллойд Джордж в 1918 году. Доктор Форестер вышел из дома двадцать семь по Ист-стрит, от старушки миссис Кук, чье состояние резко ухудшилось, и направился к дому восемь по Норфолк-роуд, где у молодой миссис Марри уже начинались схватки. Дождливый будничный вечер в Бантингеме был полон событий - пусть и непримечательных.
        К их числу относился и приход в двадцать десять поезда из Ипсвича на вокзал в доброй миле от Маркет-сквер - точно по расписанию и без посягательств на изменение чьей бы то ни было жизни. Одинокий дежурный носильщик с интересом наблюдал, как на бантингемскую платформу выгружаются четыре пассажира. Трое из них местные, регулярно катающиеся туда-сюда, вероятно, припозднились, возвращаясь с ипсвичской ярмарки, а вот четвертого носильщик не знал. Пожилой, кряжистый и дородный, поперек себя шире.
        - У меня в багажном кофр и картонка,  - сообщил он носильщику, отдуваясь.  - На фамилию Тоттен.
        Когда носильщик вкатил багаж под станционную крышу, поезд уже растворялся, попыхивая, в дождливой мгле.
        - Забрали? Да, все правильно, они,  - подтвердил новоприбывший и вдруг застонал сдавленно.
        - А?  - Носильщик подскочил от неожиданности.
        - Холодно тут, вот что. Убийственный холод,  - простучал зубами незнакомец, пытаясь с головой скрыться в тяжелом пальто.
        Носильщик зябко потер руки, демонстрируя солидарность.
        - Это все из-за дождя.
        - Да какая разница, из-за чего!  - искренне возмутился приезжий.  - Адская холодина! Зуб на зуб не попадает, кости ломит, того и гляди, заживо сгниешь. Зачем я только приехал?
        Носильщик покачал головой, сперва отрицательно - мол, он тоже не знает, а затем утвердительно, обозначая сочувствие и понимание.
        - Куда прикажете отвезти вещи, сэр? В «Суффолкский герб»?
        - Через мой труп. Мне нужно в Айви-Лодж. Знаете, где это?
        - Айви-Лодж…  - Носильщик задумчиво подергал кончик носа.  - Дайте-ка сообразить, сэр. Айви-Лодж…
        - Айви-Лодж?  - вмешался подошедший контролер.  - Это ведь дом мистера Дерсли, да, сэр?
        - Точно. Он мне и нужен,  - пропыхтел приезжий.  - Мистер Дерсли. Айви-Лодж.
        - До него мили полторы будет,  - продолжал контролер.  - Другой конец города. Насчет вещей можно распорядиться, чтобы доставили утром, сэр, не волнуйтесь.
        - А мне где прикажете куковать до утра? Если я в такую погодку потащусь полторы мили пешком, к четвергу можно будет объявлять в розыск. Нельзя ли достать машину?
        - Джордж Джексон приедет к поезду в девять двадцать на Ипсвич,  - подсказал носильщик.  - Я знаю, он что-то собирался отправить. Так что он вас довезет, сэр, за полкроны вместе с багажом.
        - Хорошо.  - Приезжий дошел до выхода со станции и выглянул на улицу. Контролер с носильщиком последовали за ним.  - Это что там, паб?
        Ему подтвердили, что паб. Называется «Железнодорожный герб».
        - Отлично, там меня этот ваш Джордж как-его-бишь и найдет в девять двадцать,  - заявил приезжий.  - Моя фамилия Тоттен.  - Он дал носильщику шиллинг, а контролеру показал билет.  - Только сперва пусть погрузит багаж. Ох, ну и мерзкая же погодка!
        Коренастый толстяк со странной фигурой поперек себя шире вперевалку зашагал через едва освещенную площадь и скрылся в «Железнодорожном гербе».
        - Как думаете, что за птица?  - спросил носильщик контролера.
        2

        Уильяму не удалось поставить стремительный мат, игра затянулась, и в половине десятого конца еще не предвиделось, хотя на доске остались лишь два растревоженных короля, один загнанный конь, два рвущихся в бой слона, три полуразрушенные ладьи и несколько растерянных пешек. Гринлоу только этого и надо было, а Уильяму, как обычно, уже наскучило.
        - Шах!  - объявил Гринлоу, делая ход ладьей.
        Уильям не вздохнул, но с шумом втянул воздух, так что получилось похоже на вздох. Ему уже в третий раз объявляли шах этой ладьей. Он вывел короля из-под удара едва заметным тычком.
        Гринлоу оторвался от доски, вскинув густые брови высоко над оправой очков.
        - Партия - петля, чтоб заарканить совесть короля!  - провозгласил он, атакуя второй ладьей.
        Уильяму вдруг захотелось перевернуть доску и смахнуть фигуры. Но он ограничился малым - просто сделал глупейший ход.
        - Что это у нас тут?  - протянул Гринлоу, с раздражающим чмоканьем посасывая трубку.  - Глазам своим не верю.
        Чуя подвох, он битых несколько минут раздумывал над следующим ходом, и Уильям, которого совершенно не волновали последствия собственной опрометчивости, унесся мыслями в туманную даль. Успел поразмышлять о банковской системе, о варенье, о грузовиках, о священнослужителях, об угле и сыне миссис Герни, работавшем на лондонском Главпочтамте.
        - Шах!  - провозгласил Гринлоу.
        Весь день Уильяма согревало предвкушение шахматной игры после ужина, однако теперь никакой радости он не чувствовал. И это удручало. Он вяло потянулся к беспомощному королю.
        - Там тупик,  - предупредил его Гринлоу.  - Ты подставляешься под шах.
        Утомленный и расстроенный, Уильям пожертвовал оставшейся ладьей.
        - Плохой ход, Уильям, из рук вон плохой.  - Гринлоу заграбастал свою.  - Снова шах.
        Да, снова шах. Уильяму стало жаль себя, и, как многие другие более авторитетные и, видимо, более мудрые особы, он напустил на себя глубоко философский вид. Всю жизнь ему ставят шах за шахом, одни сплошные шахи. Почему он торчит здесь, в этом кабинете, в этом доме, в Бантингеме, и играет в какие-то скучные игры? Он упивался жалостью к себе, а Гринлоу, вообразив, будто приятель продумывает пути спасения своего обреченного короля, терпеливо ждал, хотя в глубине души уже праздновал победу. И тут уютный покой нарушили какие-то странные звуки непонятного происхождения, источником которых никак не могла быть экономка, миссис Герни.
        - Эй, это еще что?  - Уильям поднял голову.
        Гринлоу, почувствовав, как ускользает почти завоеванная победа, недовольно поморщился.
        - Ерунда какая-нибудь. Твой ход.
        - Нет, ты подожди.
        Уильям выбрался из кресла и только обернулся на дверь, как она открылась, впуская миссис Герни. Глаза экономки над пухлыми щеками, заметными, казалось, даже со спины, как всегда, таращились на мир с младенческим изумлением.
        - Мистер Дерсли, прошу прощения, там джентльмен,  - выдохнула она.  - Говорит, что приехал в гости, при нем багаж и все такое.
        - Какой джентльмен?
        - Это я!  - пробасили в ответ.
        Уильям подскочил и невольно развернулся всем корпусом к двери, задев доску и рассыпав веером фигуры.
        Дверной проем закрывал собой коренастый пожилой мужчина, обширную фигуру которого делал еще обширнее толстый плащ-крылатка, покрытый каплями дождя. Дополняли облик венчик седых волос, орлиный нос, набрякшие пунцовые щеки и маленькие, но яркие, словно бриллианты, глаза. Они уставились на Уильяма, и в них тут же мелькнуло узнавание, а из посиневших от холода губ вырвался рев:
        - Ты и есть Уильям Дерсли! Конечно же! Сразу тебя признал. Ты ведь меня помнишь? Ну, разумеется, помнишь!
        Он шагнул в комнату, потянув за собой промозглый уличный холод и ощутимый запах бренди. Уютный покой разлетелся вдребезги, словно весь внешний мир вдруг вломился в комнату разом, с ревом и топотом.
        Уильям отодвинул кресло, не сводя глаз с незнакомца.
        - Вы дядя Болдуин, да?
        - Точно!  - сипло восторжествовал гость.  - Твой дядя Болдуин! Болдуин Тоттен. А где Люси? То есть твоя мать. Уже легла?
        - Мама?  - Уильям растерялся. На одно безумное мгновение ему показалось, что все летит кувырком, время обратилось вспять, и связь событий порвалась. Потом его осенило, что пожилой дядюшка, видимо, страдает потерей памяти.  - Вы же знаете… Мама умерла.
        - Что?!
        - Почти год назад.
        Дядя Болдуин схватился за отодвинутое Уильямом кресло и внезапно рухнул в него, тяжело дыша. Щеки еще больше запунцовели, губы посинели. Дар речи, кажется, его покинул.
        - Я ведь писал вам,  - напомнил Уильям осторожно.
        Минуту дядя Болдуин отчаянно сражался с каким-то невидимым врагом, затем наконец выдохнул:
        - Я ничего не получал, ни словечка. От чего она умерла?
        - Сердце. Как-то все внезапно случилось.
        Это дядю Болдуина не удивило.
        - Семейное. У самого та же беда. Сердце как гнилое яблоко. Оттого и страдаю. У тебя найдется бренди?
        Миссис Герни, которая слушала и смотрела на происходящее из-за порога комнаты, немедленно отправилась за бренди.
        - Я, наверное, пойду, Уильям,  - подал голос Гринлоу, собиравший все это время рассыпанные шахматные фигуры и потому ушедший в тень.  - Нет, провожать не надо. Спокойной ночи. И вам, сэр.
        Глоток бренди вернул дяде Болдуину связную речь.
        - Письма я не получал, но чему тут удивляться. Наверное, не догнало меня. Вот удар так удар… Возвращаешься, значит,  - продолжал он с горечью, обращаясь уже будто не к Уильяму, а к Всевышнему или силам, управляющим вселенной,  - возвращаешься повидаться с сестрой, которую не видел восемнадцать лет, а тебе говорят, что она умерла. Скончалась и похоронена. Она ведь к тому же младше меня, твоя мать, на четыре года младше. Как она меня любила, души во мне не чаяла - в детстве, до встречи с твоим отцом. Про его кончину я в курсе. Это письмо я получил. Пять лет назад, да?
        - Четыре. Хотя да, уже почти пять.
        - Он изрядно сдал перед смертью, насколько я помню? Старше меня был. Мне шестьдесят восемь. Год назад я себя и на пятьдесят не чувствовал. А теперь вот, как вернулся - ох, какая же адская здесь холодина зимой,  - так мне уже вся тысяча, а то и миллион, истинный Мафусаил, и сердце как гнилое яблоко. И к тому же…  - Дядя принялся выпутываться из своего тяжелого плаща, и Уильяму пришлось ему помочь.  - К тому же, чем старше становишься, тем все вокруг омерзительнее. Сплошное расстройство, куда ни глянь. Разорение, немощь, смерти одна за другой.
        - Двигайтесь поближе к огню,  - пригласил Уильям, уже оправившийся от изумления.  - Я повешу пальто. Вы что-нибудь ели?
        - Еще как ел, сынок, спасибо. За стол не хочется. Вот и еда туда же, перестает радовать.  - Он вытащил трубку и кисет.  - Зато покурить я не прочь. Не следовало бы, понятное дело, но ведь, черт возьми, чем-то надо заниматься. Не сидеть же весь день совиным чучелом. Да, у меня там кое-какой багаж.  - Дядя указал большим пальцем за плечо, на дверь.
        - Хотите, я схожу?  - предложил Уильям.
        - Не беспокойся, он в доме, ничего с ним не сделается. Иди сюда, садись.  - Он подождал, пока Уильям усядется во второе кресло.  - Значит, теперь ты тут хозяин? Как солодильня, процветает?
        Уильям кивнул.
        - Дом, имущество?
        - В сохранности,  - ответил Уильям.
        - Да ты богаче меня.  - Дядя Болдуин попыхтел трубкой.  - А ведь я почти всю жизнь без продыха… Но ты, наверное, гадаешь, зачем я пожаловал.
        Уильям неопределенно улыбнулся, не сводя взгляда с внушительного дядюшкиного носа, на котором отблески огня играли, словно закатные лучи на вершине горы.
        - Приехал повидаться, сынок,  - объявил дядя Болдуин.  - Не писал, потому что никогда не пишу, разучился уже. В тех краях, где я живу, никто никого не предупреждает. Всем рады. Не трудись объяснять, что здесь принято по-другому, сам знаю. Но я думал, твоя мать будет рада встретиться со старшим братом, через восемнадцать-то лет.
        - Непременно,  - заверил Уильям.  - Она много мне о вас рассказывала, дядя.
        - Да? Рассказывала?  - Дядя Болдуин, умилившись, принялся ерошить кончиком трубки седой венчик на голове.  - Эх, она единственная из всех, кем я дорожил, дороже ее у меня никого не было. Остальные пусть пропадают пропадом. Ты дядю Эдварда часто видишь?
        Уильям признал, что дядю Эдварда не видит годами.
        - Вот ведь святоша длинноносый! И ничего, жив-здоров, дела идут. Встретился с ним в Лондоне, часа мне за глаза хватило. У него сейчас три лавки, деньги заколачивает без устали. Заколачивать-то заколачивает,  - дядя Болдуин глухо рассмеялся,  - а тратить ни-ни, не дождешься! Он с детства такой. Сколько раз я пинал его под зад, просто чтобы расшевелить - не сосчитать! И в этот раз хотел его пнуть. Уже и ногу занес. Он даже словом не обмолвился о Люси - о твоей матери то есть,  - ни словечка… Только о своих лавках и талдычил. Но я ведь не за этим приехал,  - посерьезнел дядя,  - совсем не за этим…
        Уильям посмотрел на него вопросительно. Он еще не освоился со своим загадочным родственником, свалившимся как снег на голову с другого края света. Последний раз Уильям видел дядю в свои двадцать два, зеленым робким юнцом, много лет назад, еще до войны, когда мир был совершенно другим…
        - Разговор, значит, у меня к тебе такой. Теперь ты тут хозяин, Уильям. Перед тобой твой дядя Болдуин, но хоть он тебе и дядя, ты ему ничего не должен, потому что он для тебя ничего не сделал. Вот он тут, и он собирался погостить - неделю, месяц, а может, три. Если ты против, только скажи, и он уйдет. Там, конечно, промозгло и сыро, но это пустяки, ты только скажи, и он уберется восвояси, прямиком туда, откуда прибыл. У него тут кое-какие пожитки, но они тоже исчезнут, как не было. Вот такие дела.
        Судя по торжествующему тону завершающей фразы, он считал, что изложил все предельно ясно.
        - Ну, разумеется, гостите, сколько пожелаете, дядя,  - радушно заверил его Уильям.
        Дядя немедленно протянул ему руку, и Уильям пожал его широкую крепкую ладонь.
        - Погоди-ка,  - спохватился дядя.  - Ты, часом, не женат?
        Уильям ответил, что нет.
        - Хорошо,  - кивнул дядя.  - То есть для тебя еще бабушка надвое сказала, а вот для меня - хорошо. Будь ты женат, супруга могла бы возразить. Они любят оставлять за собой решающий голос в таких вопросах. Уж это мне известно.
        - Вы ведь, дядя, тоже так и не женились?
        - По здешним законам - нет. А там с этим проще, так что, Уильям, если поищешь по островам, пара-тройка двоюродных у тебя найдется, только на Рождество их не пригласишь. Ох, видел бы их твой дядя Эдвард! Он бы от такого удара забыл бы думать о своих магазинах часа на три. Я и сам порой диву давался, какие природа шутки шутит.  - Дядя хохотнул игриво, но тут же закашлялся, а потом, когда приступ прошел, спросил обеспокоенно: - Ты ведь не ханжа, а, сынок?
        - Нет,  - ответил Уильям, поразмыслив.  - Пожалуй, нет.
        - Я так и предполагал,  - кивнул дядя Болдуин.  - Никогда ведь не знаешь, кто каким вырастет. За восемнадцать лет много воды утекло, вдруг ты успел в святоши записаться. А ты совсем не изменился.
        - Бросьте,  - не поверил Уильям.  - В последнюю нашу встречу мне было двадцать два, а сейчас все сорок.
        Дядя Болдуин окинул критическим взглядом тонкое, серьезное, чисто выбритое лицо племянника - с высоким лбом, довольно резко очерченными скулами, прямым носом, скользнул глазами по худощавой фигуре в темно-синем саржевом костюме.
        - Ты для меня все тот же мальчишка,  - заключил он.  - Наверное, здешняя тихая жизнь так действует. Наведаешься на солодильню, потом обратно в уютный дом, поиграешь в шашки-домино и баиньки, ни кутежей, ни женщин. Еще бы тут не быть молодым и свежим.
        - Вот теперь я, наоборот, чувствую себя замшелым стариком,  - вспыхнул Уильям.
        Дядя кивнул понимающе.
        - Неудивительно. Положим, такая жизнь позволяет хорошо сохраниться, но вот зачем, что в этом проку, бог весть.
        - Согласен. Хотя… Мне ведь пришлось повоевать. Потом несколько лет тихая жизнь казалась мне раем.
        - Да, это я упустил из виду,  - признал дядя Болдуин.  - Хотя, скажу честно, не представляю, Уильям, какой из тебя солдат.
        - Солдат из меня никудышный,  - подтвердил Уильям, вздрогнув от воспоминаний.  - Однако так уж сложилось.
        - Да, что-что, а нас война обошла стороной,  - продолжил дядя, мысленно уносясь в прошлое.  - Нам на островах, конечно, хватило и своих встрясок, особенно поначалу. Но в основном громыхало где-то далеко. Оно и правильно. Здесь, думаю, знали, за что сражаются, а я там, хоть убей, не мог разобраться, хотя душой, конечно, был за старушку Англию. Помню, занесло меня на один из островов Тонга (а война уже несколько месяцев как началась), и встретил я там немца - здоровяк с длинной рыжей бородой, звали его Штенкель или Хенкель, мы с ним пересекались когда-то до этого на Раротонге… Он и не слышал, что война идет, ни сном ни духом, я ему рассказал, у нас с ним долгий спор завязался. Я ему о кайзере Вилли, о Бельгии, а он мне о русских, о бурах и Индии - не один час толковали. Потом я его снова встретил, этого Штенкеля или Хенкеля, уже после войны, и при очень странных обстоятельствах. Сейчас расскажу, сынок,  - ты можешь мне не верить, но это чистая правда.
        Он умолк, чтобы перевести дух, и отчасти - повинуясь инстинкту опытного и искусного рассказчика.
        - Продолжайте, дядя,  - попросил Уильям.
        И дядя Болдуин продолжил, увлекая племянника за собой на тихоокеанские просторы. По комнатам собеседники разошлись без четверти час. Перед глазами Уильяма еще резали волну шхуны, идущие на волшебные острова; альбатрос, раскинув широченные крылья, парил над южным горизонтом, летучие рыбы выпархивали из воды на экваторе, незнакомые голоса звенели сквозь грохот прибоя, улыбчивые смуглые лица мешались с радужными рыбками в лагунах, а в небе сияли непривычные сказочные созвездия. Такого восхитительного вечера у Уильяма не было уже давно. Он чувствовал себя окрыленным, счастливым непонятно от чего и немного пьяным.
        3

        Назавтра эйфория улеглась, оставив легкий восторг, который не улетучился за последующие две недели в обществе дяди Болдуина. Уильям чувствовал этот восторг подспудно, словно где-то под ногами тлел потихоньку бикфордов шнур, от которого нет-нет да и потянет порохом. Жизнь его почти не изменилась, и все же он больше не ощущал себя прежним. Грядут перемены, подсказывала интуиция.
        Уильям прилежно наведывался на солодильню, где всеми делами занимался старый управляющий отца, Джордж Кенфит; слушал дядюшкины рассказы и меньше обычного проводил время за книгами, которые брал из библиотеки Бантингемского научно-литературного института. Три дня в неделю, когда из-за облаков проглядывало бледное солнце и стихал восточный ветер, он работал над своей акварелью - старой мельницей у Ипсвичской дороги (Уильям был увлеченным акварелистом и считался одним из лучших художников-любителей в Суффолке). Он сыграл две шахматные партии с Гринлоу, которого дядя Болдуин отчего-то сильно невзлюбил; один раз отобедал в «Страудс» и составил вяло отнекивающуюся компанию игрокам в бридж - в общем и целом ничего сверхъестественного. И все же… Уильям будто собирался влюбиться, хотя влюбляться ему было не в кого. Жизнь текла как прежде, но словно в новом русле, в стороне от его сердца и мыслей. Она оставалась подлинной, однако подлинными казались и рисующиеся в мечтах картины. То в легком замешательстве, то в радостном предвкушении, Уильям плыл по воле волн, чередуя привычные обязанности с привычным же
досугом,  - и ждал.
        Причиной всему был, конечно, дядя Болдуин. Он обосновался в Бантингеме - насколько в принципе способен обосноваться в тихом суффолкском городке ушедший на покой тихоокеанский коммерсант с пошаливающим сердцем, пристрастием к выпивке и немым ужасом перед восточноанглийским климатом. В ясную погоду дядя прогуливался по окрестностям, останавливаясь поболтать с любым, кому не жалко было выкинуть на ветер полчаса времени. Он имел огромный успех в «Суффолкском гербе», где вскоре стал запанибрата со всеми, от владельца, Энсделла, до младшей барменши Дорис. Багровый, одышливый, дядюшка возвращался из этого веселого заведения и засиживался с Уильямом далеко за полночь. Бывали, однако, дни, когда он и шагу не делал из Айви-Лоджа - дремал понуро в маленьком кабинете, едва не поджариваясь в камине, и Уильям скоро усвоил, что тревожить его не надо. Дважды к нему приходил доктор Форестер, но Уильям так и не узнал, о чем они говорили. В доме появились пузырьки с коричневой микстурой, и дядя Болдуин время от времени с отвращением из них прихлебывал, отплевываясь и поливая бранью всю медицинскую братию, словно
именно врачи довели его до столь плачевного состояния. Одно Уильям знал наверняка: дядя его не отличается крепким здоровьем.
        И хотя дядя Болдуин охотно делился воспоминаниями, грозя утопить племянника и любого другого подвернувшегося под руку слушателя в их потоке, о личных своих соображениях и переживаниях он, по примеру многих искусных рассказчиков, предпочитал умалчивать. Прожив у Уильяма несколько дней, он принялся писать письма, а вскоре после и получать, однако племяннику об этой переписке не упомянул ни словом. Если у него и имелись какие-то планы на будущее, они оставались тайной. Уильям знал, что до недавних пор дядя одновременно занимался независимой коммерцией на островах Южных морей и выступал агентом британской и американской фирм. Этим его сведения и исчерпывались. Остальное представлялось мешаниной из кадров приключенческого фильма - корабли и острова, волны и лагуны, бунгало и пальмы,  - сквозь которую победоносно плыла необъятная фигура Болдуина Тоттена. Финансовых затруднений дядя явно не испытывал: предложил племяннику возместить расходы на свое содержание (тот, конечно, отказался) и сорил деньгами в «Суффолкском гербе», однако понять, богат он или беден, Уильям не мог, а дядя эту тему не затрагивал.
Он любил напустить таинственности и имел интригующую поначалу, а потом несколько раздражающую привычку делать намеки на обладание какими-то восхитительными тайнами. Уже на вторую неделю Уильям стал пропускать их мимо ушей, хотя романтический колорит, который они придавали беседе, ему нравился.
        Кое-что помогла прояснить случайная встреча на Маркет-сквер с доктором Форестером. Доктор, как обычно, ужасно спешил. Он единственный в Бантингеме куда-то постоянно торопился. В рабочие часы, которые занимали у него почти весь день и полночи, доктор Форестер уже давно не пытался беседовать, как нормальные люди, только отлаивался, словно фокстерьер. Уильям так привык к этому отрывистому лаю, что даже терялся, когда в редкие часы досуга доктор вдруг начинал разговаривать по-человечески. В это конкретное утро машина доктора - такая же маленькая, юркая, быстрая, как и он сам,  - при виде шагающего через площадь Уильяма, вильнув, с легким скрежетом притормозила рядом. В приоткрытом окне показалось вытянутое лицо доктора.
        - Доброе утро, Дерсли,  - гавкнул он.  - Этот ваш дядюшка… Он ведь вам дядя, так?
        - Да,  - подтвердил Уильям, едва удерживаясь, чтобы тоже не перейти на лай.  - Я собирался с вами поговорить о нем. Он мне мало рассказывает. Как его здоровье?
        - Не очень,  - ответил доктор и что-то пробормотал о сердечных венах и коронарном синусе.
        - Что-то серьезное?
        - Конечно, серьезное. Очень серьезное.
        - Я могу чем-нибудь помочь?  - спросил Уильям, чувствуя полное бессилие. Доктор Форестер, лечивший в свое время его отца и мать, всегда внушал ему чувство беспомощности. Он принадлежал к числу врачей, которые с порога дают понять, что вы опоздали с обращением на несколько лет, но и тогда, несколько лет назад, все уже было достаточно запущено.
        - Маловероятно,  - гавкнул доктор в ответ.  - Необходим полный покой.
        Уильям опешил. Угомонить дядю? Разве это в человеческих силах?
        - Своих привычек он, конечно, не изменит,  - продолжил доктор.  - Никто не меняет. Надеются на чудо. Но покой все же обеспечьте. Чуть что не так, немедленно зовите.
        - Обязательно,  - пообещал Уильям, гадая, как распознать симптомы, если у дяди постоянно что-то не так.
        - Я, впрочем, не ручаюсь за успех. Слишком далеко все зашло. Хотя человек он, надо думать, занятный,  - добавил доктор, сменив тональность лая.  - Крепкий орешек!
        - Да, он такой,  - подтвердил Уильям, настраиваясь на беседу о дядюшкиной персоне.
        - Доброго утра!
        Вытянутое лицо скрылось за стеклом, и машина, нетерпеливо буркнув, рванула с места, оставив Уильяма в замешательстве. Дядюшка на глазах превращался из незаурядной персоны в остывающий труп.
        За обедом Уильям то и дело поглядывал на дядю, каждый раз замечая все более страшные приметы угасания на пунцовом морщинистом лице. После некоторого колебания он решился упомянуть о состоявшейся встрече.
        - Утром видел доктора Форестера,  - начал он как можно небрежнее.
        - И что он обо мне наболтал?  - поинтересовался дядя Болдуин.
        - Не особенно много…  - Уильям осекся.
        - Ну еще бы, сынок, еще бы! Разговоры разговаривать для него сущая мука. Он только хрипит и рявкает, как заезженная граммофонная пластинка. Но что-то ведь он сказал. Что?
        - Что вам нездоровится…
        - Помилуй, Уильям, неужто ты без него не догадывался? Это я тебе и сам скажу. Нездоровится!  - Дядя Болдуин надул громадные багровые щеки.  - Нездоровится! А сам небось думал, что открывает тебе великую тайну. Полгинеи за консультацию. Все, больше ничего?
        - Велел обеспечить вам покой.
        - Куда же без этого. Просил меня угомонить?
        - Вообще-то да,  - неловко поежился Уильям, но, встретив дядин взгляд, улыбнулся.  - Только не сказал как.
        - Кто бы мог подумать! Даже не посоветовал, как заставить старика ложиться пораньше?  - загрохотал дядя Болдуин.  - Поздно меня утихомиривать. Да и зачем мне сейчас покой? Я сам скоро упокоюсь, и очень надолго. Но пока ноги еще носят эту старую тушу, я желаю чуток понаслаждаться жизнью. А ты бы на моем месте не хотел? Хотя, пожалуй, нет, вряд ли.
        Это задело Уильяма, который, несмотря на мягкий нрав, тюфяком себя отнюдь не считал.
        - Что мне делать, я не знаю,  - ответил он.  - По-моему, дядя, неразумно обращаться к врачу только затем, чтобы отмести все его рекомендации.
        - Полно, сынок, не заводись,  - попросил дядя Болдуин добродушно.  - Виноват, не следовало тебя поддевать, не узнав хорошенько. В тихом омуте черти водятся. Да только бесполезно журить меня за глупость. Конечно, я поступаю неразумно. Либо не дергай докторов, либо делай, что они велят. Но я не могу - ни того, ни другого. Вот доживешь до моих лет, и у тебя внутри тоже будет прохудившийся насос, который якобы в любую минуту может отказать, станешь таким же. Я не стану валяться в постели и жевать кашку. Я так и неделю не протяну. Если от смерти не убежишь, то я хочу умереть как мужчина, а не как гнилая кочерыжка. Да, между прочим,  - добавил он с блестящей непоследовательностью человека, намеренного отбиться любой ценой,  - я сейчас смирнее некуда, тихоня, каких свет не видывал. Если доктор Как-его-там считает меня гулякой и кутилой, то грош цена его науке. Никогда еще не был таким домоседом!
        - Хорошо, как скажете,  - пожал плечами Уильям, выбираясь из-за стола.
        - Ты, часом, не собираешься меня выставить?
        - Нет, что вы, конечно, нет.
        - И славно, хотя в качестве жильца я не подарок, сам знаю. Вот уж кто спит и видит, как бы отправить меня восвояси…  - Дядя понизил голос и ткнул большим пальцем за плечо, в сторону кухонной двери.  - У миссис Герни я, наверное, в печенках сижу. О да, не спорь. Кстати, Уильям…  - Он порылся в карманах, что для человека его комплекции приравнивалось к подвигу, и выудил письмо. Пару секунд он не сводил взгляда с конверта.  - Тут ко мне в четверг кое-кто наведается.
        - Наведается?  - удивился Уильям, привыкший считать дядю человеком одиноким.
        - Да. А что тут странного?  - Дядя посмотрел укоризненно.  - Ты думал, я бирюк бирюком? Заблуждаешься, сынок, таких связей, как у меня, в этом городе ни у кого не найдется. Да, положим, большинство моих знакомых обитает за десять тысяч миль отсюда, но ведь не все. Взять хоть этих двоих. В четверг они приедут ко мне из Лондона, где-то в районе обеда, поэтому с обеда, я думаю, мы и начнем. Единственный вопрос, где именно - здесь или в «Суффолкском гербе»? Ты только скажи, и мы уберемся в «Герб».
        - Да нет же, зачем?  - воскликнул Уильям.  - Обедайте здесь! Четверг? В четверг я еду в Лондон. Мне нужно к Пантоксам, пивоварам, поэтому я там заночую, вернусь в пятницу вечером или в субботу утром.
        Дядя Болдуин посмотрел с интересом. И с некоторым облегчением.
        - Ехать мне только в четверг после обеда, так что приводите их сюда. А кто они?
        - Можно сказать, мои старые знакомые.  - Дядя тут же напустил на себя таинственный вид, чем немало позабавил Уильяма.  - Один в некотором роде смешанных кровей - южноамериканец и еще там всякое-разное, его зовут Гарсувин. Не назвал бы его приятелем, потому что он мне не приятель, но знаем мы друг друга давно. Вел с ним кое-какие дела. За этим он и приезжает - хочет еще кое-что обстряпать.
        - Я думал, вы отошли от дел.
        - Не совсем,  - осторожно протянул дядя Болдуин.  - С одной стороны, вроде бы и отошел, а с другой - нет.
        Завеса таинственности, очевидно, не думала исчезать, поэтому Уильям сменил тему:
        - А кто второй?
        - Второй? А, вместе с Гарсувином?  - Дядя Болдуин игриво подмигнул.  - Это медам.
        - Медам?  - не понял Уильям.
        - Ме-дам,  - по слогам повторил дядя.
        - А, мадам,  - осенило Уильяма.  - Мадам кто?
        - Медам кто угодно. Медам Гарсувин, медам Джонсон, медам Трам-пам-пам, зови как хочешь. Она тоже метиска - французская кровь пополам с испанской, канакской[1 - Канак - коренной житель островов южной части Тихого океана.  - Здесь и далее примеч. пер.] и бог весть какими еще, ходячая Лига Наций с несколькими каннибалами в составе, вот что она такое. И притом настоящая конфетка!
        Уильям рассмеялся.
        - Смейся-смейся, сынок, пока ее не видел. Она уже не так молода - я давно ее знаю,  - но на шалости у нее пороху еще хватит. Когда я с ней познакомился, ей было шестнадцать - конфетка, просто картинка! Однако и это было не вчера.
        - Она была красавицей, да?  - Перед глазами Уильяма промелькнул хоровод темноглазых прелестниц.
        - О да! Персик. Она и сейчас неплоха - в самом соку, как мы говаривали. Но каков характер!  - Дядя Болдуин задумался, подыскивая эпитет.  - Шампанское и динамит!
        Гости намечались незаурядные, и Уильям, отправляясь предупредить миссис Герни насчет обеда в четверг, готов был признать, что заинтригован. На самом деле дядя наверняка пустил в ход старый трюк бывалого путешественника, на славу приукрасив действительность. От любопытства Уильям и думать забыл о том, с чего начался давешний разговор. Нарисованный доктором Форестером образ обреченного больного померк перед образом обладателя экзотических знакомых по имени Гарсувин и медам.
        4

        На этот раз дядя Болдуин, против обыкновения, ничего не приукрасил. Гости и впрямь оказались выдающимися. Когда Уильям вернулся в четверг к обеду после похода по делам, они уже расположились в Айви-Лодже как дома. Таинственный Гарсувин напоминал меланхоличного «белого» клоуна с намеком на принадлежность к беспринципной разорившейся аристократии. Возраста он был среднего, с большими залысинами, от которых его голова казалась непомерно вытянутой, потому что чересчур высокий и узкий лоб стремился куда-то вверх, делая макушку заостренной. Брови практически отсутствовали, темные глаза поблескивали из-под набрякших век. Ноздри выворачивались чуть ли не наизнанку, широкий тонкогубый рот то и дело кривился, чисто выбритое лицо испещряла сетка тонких морщин. Одет Гарсувин был в яркий клетчатый костюм по крикливой иностранной моде, однако на фоне своей спутницы казался серой мышью.
        При виде медам у Уильяма захватило дух - в глазах полыхнуло ярко-алым и изумрудным, словно в комнату влетела райская птица. Уильям не сразу разглядел женщину в этом ярком оперении, и даже разглядев, так и не понял, какая она на самом деле. Буйство красок, дешевая, но слепящая глаза бижутерия, густой слой румян, помады, пудры, тяжелая волна духов… Этой экзотической красотке можно было дать как двадцать пять, так и тридцать пять, но главное волшебство таилось в ее сияющих карих глазах. Бьющая через край женственность Уильяма даже напугала: словно знакомый с детства мелодичный напев вдруг заиграли разом десять духовых оркестров. Противопоставить оглушительной женственности медам можно было разве что мужественность целого военного полка или команды линкора.
        За стол сели тотчас же после прихода Уильяма и всеобщего знакомства. Медам, которую усадили рядом с хозяином дома, изогнулась и посмотрела на него в упор своими невероятными карими глазами. Уильям мгновенно стушевался.
        - О, у него ошень приятное лицо!  - заявила медам с мягким акцентом.  - Болди!  - Она ухватила дядю Болдуина за руку.  - У вашего племянника, мистёра Вильяма, ошень, ошень милое лицо.
        - Что, милее моего?  - полюбопытствовал дядя.
        - Намного!  - воскликнула она, а потом повернулась к Уильяму и сразила его наповал ослепительной улыбкой.  - Гораздо, гораздо милее. Совсем другое.
        - Вот так вот, Уильям,  - хмыкнул дядя.  - Комплимент от медам дорогого стоит. Что скажете, Гарсувин?
        - Подтверждаю,  - с легким театральным поклоном в сторону Уильяма ответил Гарсувин. У него тоже оказался необычный выговор, свистяще-пришепетывающий и потому, хоть и негромкий, приковывающий внимание собеседника с первых слов.  - Мадам - прекрасный физиономист. Так что примите как большой комплимент, мистер Дерсли.
        - Спасибо, приму,  - ответил Уильям, чувствуя себя чурбаном.
        - Вы его смущаете, медам,  - сказал дядя Болдуин.  - Он ведь, в отличие от меня, скромник и тихоня.
        - Это я вижу!  - воскликнула медам, кивая, слепя улыбкой, позвякивая, искрясь и источая дурманящие волны парфюма, бьющие прямо в наморщенный нос Уильяма.  - Расскажите,  - она снова обожгла собеседника взглядом,  - где вы побывали?
        - Побывал?  - Уильям начал выкручиваться.  - Ну, я не всегда сидел тут, не настолько все плохо. Я воевал во Франции, потом два-три раза был в Германии - частью по делам…
        - По делам?  - с холодной вежливостью откликнулся мистер Гарсувин.  - Да, у вас ведь здесь предприятие. И какое же?  - Он изогнул длинный палец, изображая знак вопроса.
        - Солод,  - ответил Уильям.  - Я солодовщик, так это называется. Продолжаю семейную традицию.
        - Солод?  - Гарсувин огорченно покачал головой. Нет, он ничего не имел против солода, просто жалел, что из-за его неосведомленности забуксует беседа.
        - Это для пива,  - пришел на помощь дядя Болдуин.  - Солод нужен пивоварам как сырье.
        - Да-да-да,  - воодушевленно подхватила медам,  - англичане и немцы жить не могут без пива.
        - Ну конечно же.  - Гарсувин почтительно склонил голову.  - Солод для пива. Прибыльное дело?
        - Жила, просто золотая жила!  - вскричала медам.
        Уильям покачал головой.
        - Теперь уже нет. Особенно для маленькой независимой солодильни вроде нашей. Все большие пивоварни делают солод сами. Но вам это, наверное, не очень интересно?
        Медам полюбопытствовала, чем еще занимается Уильям помимо солода.
        За него ответил дядя Болдуин, не дав племяннику и рта раскрыть:
        - Во-первых, рисует картины, да, Уильям? Смею сказать, очень недурно рисует.
        - Художник?  - воскликнула медам.  - Как Гоген!
        Уильям, достаточно знавший о Гогене, чтобы понимать всю нелепость сравнения, только улыбнулся и покачал головой. За этим обедом он только и делал, что качал головой, пытаясь хоть немного оживить свои односложные ответы.
        - Да нет, с Гогеном мы и рядом не стояли. Я пишу акварели - там краска и вода, а не масло с краской…
        - Очень интересно,  - неожиданно сочным баритоном протянул мистер Гарсувин, не кривя, кажется, душой.
        - Я пишу просто для удовольствия,  - продолжал Уильям.  - Иногда что-то шлю на выставки, что-то время от времени продаю. Ничего особенного, окрестные пейзажи.
        - Не знал,  - с серьезным видом ответил мистер Гарсувин.  - Но теперь буду знать.
        Уильям посмотрел на него внимательно. Гость сидел сосредоточенный, еще сильнее напоминая французского или итальянского клоуна во время антракта, настраивающегося на следующий номер.
        Медам же решительно вознамерилась говорить только об Уильяме.
        - Вы слишком… слишком-слишком…  - Она пошевелила пальцами в воздухе, будто надеясь вытащить ускользающее слово из ниоткуда, словно фокусник.  - Слишком, ну, понимаете…
        - Старый,  - подсказал дядя Болдуин с надеждой.
        - Нет-нет-нет!
        - Тогда молодой.
        - Нет-нет-нет!  - запротестовала медам. В огромных глазах плескалось отчаяние.
        - Мистер Дерсли слишком скромен,  - подал голос Гарсувин.
        - Да!  - возликовала медам.  - Именно! Слишком, слишком скромен. Нельзя быть скромным - в нашей жизни нельзя. Нужно объездить много мест и везде заявлять: «Смотрите, какая я величина!» Как ваш онкль Болди.
        Высказавшись, она залилась смехом, а потом сделала внушительный глоток виски. Виски пили все трое гостей, причем частили непозволительно для обеденного времени. Бутылка рисковала не дожить до конца трапезы.
        - Вам непременно необходимо на Южные моря,  - вынесла вердикт медам.
        - Как-нибудь с радостью побывал бы,  - ответил Уильям.
        - Как-нибудь!.. Как-нибудь - значит никогда. Нет, нужно сейчас! Берите пример с вашего онкль.
        - Не особенно-то его «онкль» на этих морях озолотился,  - возразил Болдуин.  - Хотя, признаю, скучать не давали - к тому же на добрых тридцать лет сбежал от кошмара, который тут называется погодой. Но, сами знаете, баснословных барышей мне острова не принесли.
        - Ах, Болди, как там говорят - цыплят по осени считают?
        Медам оглянулась на Гарсувина, и Уильям успел перехватить его ответный взгляд. Очень красноречивый. Тяжелые веки чуть приподнялись над темными глазами, и глаза недвусмысленно и властно сказали: «Хватит. Помолчи».
        - Может быть, может быть,  - задумчиво протянул дядя Болдуин, принимая свой излюбленный таинственный вид, на который Уильям уже не обращал внимания.
        Разговор перекинулся на другие темы: промозглая лондонская сырость, красоты Парижа, французские почтовые пароходы из Марселя; некто Ричардсон, которого они встречали в Лондоне, Сан-Франциско, Сиднее и других местах; еда, напитки, одежда и погода. Приятная, занимательная беседа, но малоинформативная.
        Вспоминая этот скромный обед под перестук колес поезда на Лондон, Уильям не мог отделаться от разочарования. Как все многообещающе начиналось… Мистер Гарсувин и его спутница затмили собой самые фантасмагорические рассказы дяди Болдуина. За обыкновенным обеденным столом собралась колоритнейшая компания, будто сошедшая с книжных страниц: дядя Болдуин с одутловатым багровым лицом, внушительным орлиным носом и седым взъерошенным венчиком волос; Гарсувин с вытянутой яйцевидной головой, сеткой морщин и тяжелым взглядом; медам с нарумяненными смуглыми щеками, обилием цвета, блеска, аромата и колдовскими глазами юной девы… Сев с этими людьми за один стол, Уильям словно перенесся в какой-то приключенческий фильм, в котором он был одновременно и персонажем, и зрителем. Однако затем холод Восточной Англии и обыденность Бантингема взяли свое - столовая, дрогнув, вернулась обратно в зимние сумерки Айви-Лоджа, в царство солода, шахмат, акварели и поездов до Ливерпуль-стрит.
        Лишь одна деталь заслуживала особого внимания - взгляд, заставивший умолкнуть медам. Во взгляде этом читалось, что всякому разговору свое время, не предполагающее, в данном случае, присутствия Уильяма. Почему-то Уильяму эта избирательность польстила. Глядя в темное окно, он забавы ради мысленно подставлял на место убегающих вдаль кусочков Восточной Англии сердитые глаза Гарсувина под тяжелыми веками. И все же экзотичность сегодняшних гостей казалась ему искусственной, наигранной, как и дядюшкин таинственный вид. Наверное, таковы все путешественники по дальним странам - боятся выйти из образа в старушке Европе. Когда он уезжал, гости о чем-то оживленно беседовали, уже прикончив бутылку виски (тоже часть образа), слегка разгорячившись и расшумевшись, однако скорее всего остаток дня они проболтают о банальностях, позлащенных необычной географической принадлежностью. Наверное, в глазах уроженца другого полушария беседа между обычными жителями Бантингема тоже расцвела бы яркими красками диковинных имен и названий.
        Жизнь, решил Уильям, везде примерно одинакова. Он говорил себе это частенько, выработав некую утешительную философию как раз на такой случай. Было время, через год-другой после войны, когда он хотел оставить Бантингем и солодильню, сунуть в карман имеющиеся в наличии пару сотен фунтов и махнуть куда-нибудь на край света. Но сперва занемог постаревший отец, потом мать, и Уильям никуда не поехал. Он не смотрел на Бантингем свысока, ему нравился родной городок, и казалось невозможным пустить корни где-то еще (да и вообще не хотелось пускать корни и остепеняться). И тогда он постепенно привык утешать себя тем, что жизнь повсюду одинакова, и везде, как ее ни разукрашивай, ждет все та же набившая оскомину бантингемская действительность. Дядя со своими двумя визитерами, от которых сперва захватывало дух, а потом тянуло зевать, только подтверждали его теорию. Однако ожидаемой радости это подтверждение не приносило, а рождало лишь досаду. Отчего-то собственная жизнь показалась Уильяму совсем унылой. Тяжело слышать стук захлопывающихся со всех сторон дверей на свободу, однако еще горше обнаружить, что они
распахнуты и ведут в никуда. Он безрадостно смотрел на проплывающие за окном эссекские поля. Затем, приняв наконец деловой вид, щелкнул замками на портфеле, вытащил бумаги и освежил в памяти кое-какие цифры, с которыми предстояло ознакомить пивоваров, Пантоксов. Во взгляде сидящей напротив скромной женщины средних лет мелькнуло уважение к высоким финансовым материям. Что ж, решил Уильям, жизнь как жизнь. Нужно довольствоваться тем, что имеешь.
        5

        Домой на следующий день Уильям вернулся тем же деловым джентльменом. Роль ему порядком поднадоела - поездка в Лондон прошла скучнее некуда, однако за неимением другой ипостаси он придерживался этой. Элегантный, даже щеголеватый в темно-сером пальто и шляпе, он прошагал сквозь зимние сумерки к Айви-Лоджу, легонько помахивая на ходу портфелем. Дом, к его удивлению, тонул в темноте, заброшенный, словно в нем целый месяц никто не жил. Хоть бы один каминный отблеск в окнах по увитому плющом фасаду!
        В холле свет тоже не горел. Из темной кухни в конце коридора не доносилось ни звука, а ведь миссис Герни обычно встречала хозяина обедом с дороги. Он прошел в столовую и чиркнул спичкой - ничего, только зола в камине и грязная посуда, оставленная в беспорядке на столе. Удивленный и встревоженный, Уильям вернулся в холл и лишь тогда уловил странный звук из кабинета, словно там хрипел загнанный в угол зверь. На мгновение он застыл, слушая бешеный стук собственного сердца в темноте. Наконец Уильям перешагнул порог кабинета - и тут же обо что-то споткнулся, пришлось потратить еще одну спичку, чтобы зажечь газовую лампу.
        Звук издавал дядя. Он полулежал в кресле, как-то странно скорчившись, и, судя по всему, провел так не один час - без туфель, в одних носках, без воротничка и галстука, однако в остальном нарушений в одежде не наблюдалось. Видно было, что он небрит и немыт. Спертый воздух пропитался запахом бренди и сигаретного дыма, как в каком-нибудь притоне. На столе пустые бутылки, одна опрокинутая, рядом расплывается огромное пятно пролитого спиртного, от двух грязных бокалов остались одни осколки, на полу валяется треснувшая рамка с бабочками, второе кресло перевернуто, геологические образцы разбросаны по всей комнате, картотека раскурочена, камин погребен под слоем золы, повсюду сигарные и сигаретные окурки, табачный пепел, обрывки бумаги, крошки и недопитое бренди. Посреди этого бедлама скрючился в кресле багрово-седовласый дядя Болдуин, обнимая своими ручищами что-то невидимое, дыша перегаром через полуоткрытый рот с толстыми посиневшими губами и издавая пугающие хрипы. Похоже, парочка визитеров пронеслась по дому, словно бродячий цирк, торнадо и стая саранчи, вместе взятые.
        Уильям тронул дядю за плечо.
        - Что случилось? Дядя, что тут произошло?
        Дядя Болдуин медленно открыл один глаз.
        - Привет, сынок,  - просипел он.
        - Что случилось, рассказывайте.
        - Дело дрянь.
        - Вам нездоровится? Это я и сам вижу.
        - Дряннее некуда,  - простонал дядя и с заметным трудом заворочался в кресле.
        - Вам нужно в постель.
        Дяди Болдуина хватило только на то, чтобы меланхолично кивнуть.
        - Я вас уложу. А потом пошлю за врачом.
        Дядя Болдуин снова кивнул и закрыл приоткрытый глаз.
        - А где миссис Герни?  - спросил Уильям в отчаянии.
        - Ушла,  - прохрипел дядя печально после секундного раздумья.
        - Когда?
        - Не помню. Просто ушла.
        К счастью, Уильям знал, где искать миссис Герни. В городе у нее живет сестра - вероятнее всего, экономка у нее. Но это подождет.
        - Вы сможете подняться наверх?
        Поразмыслив, дядя Болдуин пробормотал, что, пожалуй, осилит лестницу, если помочь. Помощь потребовалась недюжинная - на то, чтобы дотащить дядю до комнаты, раздеть и уложить в постель, ушел битый час.
        Управившись, Уильям позвонил домой доктору Форестеру с просьбой зайти как можно скорее. Дядя уже дремал, и Уильям не хотел его тревожить до прихода врача. Дальше предстояло разыскать миссис Герни, однако сперва следовало дождаться доктора, поэтому следующие полтора часа Уильям провел внизу. Налив себе чашку чаю и сделав немудреную закуску, он как мог прибрался в разгромленном кабинете и даже развел в камине слабый огонь. Потом пришел доктор - и с ним миссис Герни.
        - Я не выдержала,  - объяснила она.  - Я привыкла работать в приличных домах, мистер Дерсли, таких, как ваш до вчерашнего дня, и мне уже поздновато переучиваться ради гостей, которые всю ночь пьют и швыряются вещами. Тем более, мистер Дерсли, в ваше отсутствие. «Пусть уже поздно и пусть завтра мне будет неудобно,  - решила я,  - но я ухожу и не вернусь, пока не появится мистер Дерсли». Свое слово я сдержала,  - закончила она патетически.
        - Но что все-таки случилось?  - спросил Уильям нетерпеливо.
        - Они засиделись до вечера, потом отправились в «Суффолкский герб», а потом - нежданно-негаданно - в половине одиннадцатого заявляются обратно и продолжают начатое, пьют как извозчики, и девица эта тоже. Я вашему дядюшке, мистер Дерсли, прямо сказала: дескать, умываю руки, когда в доме такое творится, я тут и пяти минут не останусь, я женщина одинокая и беззащитная. Постучалась к сестре - слава Богу, она только-только с вечернего сеанса в кино пришла, поэтому спать еще не ложилась. Представляю, что они там наворотили…  - С этими словами миссис Герни решительно прошагала в кабинет.
        Уильям поднялся наверх, к доктору Форестеру у дядиной постели. Дядя Болдуин с минуту смотрел на него печальнейшим взором, потом выдавил сипло:
        - Наломали мы дров, да? Ты уж прости, сынок.
        Уильям заверил его, что ничего страшного не случилось.
        Но дядя Болдуин не успокаивался.
        - Нет-нет, это очень скверно, из рук вон плохо. Но я все исправлю. Ты так добр ко мне, Уильям, сынок, я в долгу не останусь.
        - Все, никаких разговоров!  - рявкнул доктор Форестер, копаясь в своем саквояже.
        - Да, пока не забыл, еще кое-что…  - продолжил дядя Болдуин.
        Уильям оглянулся на доктора, который коротко кивнул в знак дозволения - мол, пусть лучше выговорится.
        - Что такое, дядя?
        - Не веди никаких дел с Гарсувином,  - предостерег дядя Болдуин.  - Заранее тебя предупреждаю. Не слушай его и не веди с ним никаких дел.
        - Хорошо, не буду.  - Уильям не хотел перечить старику.  - Мне и не придется.
        - Как знать. Тут не угадаешь.
        - Но ведь он уехал?
        - Уехал,  - согласился дядя.  - Однако рано или поздно объявится. Вот увидишь. И помни, я тебя предупредил заранее, в открытую, без утайки. Не водись с ним, как бы он тебя ни обрабатывал. И дело не в том, что мы повздорили. Я бы предостерег тебя в любом случае, в любом…  - Фраза окончилась невнятным бормотанием, дядя закрыл глаза и отвернулся. Лицо у него сделалось совсем старческое, осунувшееся, и только орлиный нос торчал, как скала. Через несколько минут он задремал.
        - А ведь я говорил, что нужен покой!  - рявкнул доктор Форестер в холле.  - Но разве он послушает…
        Уильям вкратце рассказал ему о случившемся.
        - Что ж, его состояние и прежде было плачевным, а теперь еще плачевнее. Ваш дядя очень плох, Дерсли, очень-очень плох. Я мало чем могу ему помочь.
        - Может быть, взять сиделку?
        Доктор Форестер поджал губы, и лицо его еще больше заострилось.
        - Не помешает. Постоянный уход не требуется, ночной сестры будет достаточно. Я постараюсь прислать. Загляну поутру. Теперь ему нужен строгий режим. Еще одна такая бурная ночка со старыми приятелями, и он покойник.
        Все выходные дядя Болдуин, на радость доктору Форестеру, пролежал в кровати. Уильям часто к нему заглядывал, но не обменялся и двадцатью словами. Иногда дядя поднимал на него глаза, в которых читалась ирония, приводящая Уильяма в замешательство. До понедельника он слонялся неприкаянно по дому, принимаясь то за одно бесполезное занятие, то за другое.
        Однако в понедельник дядя Болдуин, кажется, вернулся к жизни. Он посвежел, взбодрился и не прочь был побеседовать. Вернувшись вечером из солодильни, Уильям нашел дядю сидящим в кровати и довольно возбужденным.
        - Я должен с тобой поговорить, сынок.
        - Говорите, дядя, за чем же дело стало?  - улыбнулся Уильям.
        - Тут двумя словами не обойдешься. Доктор ведь вот-вот будет?
        - Да,  - подтвердил Уильям.  - В течение ближайшего получаса.
        - Тогда отложим разговор,  - решил дядя Болдуин.  - Зайди ко мне после ужина, хорошо, сынок? Учти, дело важное.
        - Непременно зайду,  - пообещал Уильям, всем видом показывая, что верит в важность дела. Грустно смотреть, как пожилой человек из последних сил пытается держать марку. Даже в пятницу вечером, едва живой, он потрудился предупредить племянника насчет Гарсувина, а теперь, видимо, жди новую главу приключенческого романа. Бедный дядя Болдуин… Знал бы он, что нет нужды поддерживать мелодраматический образ таинственными намеками и недомолвками, когда ты и без того все выходные смотришь словно из могилы.
        Поднявшись в спальню после ужина, Уильям обнаружил дядю в совершенно ином, загадочном расположении духа. На смену возбуждению пришла меланхоличная торжественность, которая прежде за ним не замечалась. Он словно уже приобщился к аристократическому сонму усопших.
        - Присаживайся, сынок, и не перебивай меня.  - Дядя помолчал, разглядывая Уильяма.  - Моя игра, похоже, сыграна. Я приехал сюда погостить, но, видимо, погост меня и примет. Нет, не говори ничего, что есть, то есть. Ты был очень добр ко мне, сынок.
        Уильям что-то пробормотал невнятное, как и все скромники в подобной ситуации.
        - Ты мог бы ничего для меня не делать, тебя ничто не обязывало - кроме, конечно, родственных уз,  - но ты сделал. Большинство не преминуло бы высказаться по поводу того бедлама, что мы тут без тебя устроили, а ты не произнес ни слова, хотя, наверное, многое про себя передумал. Я еще тогда пообещал, что в долгу не останусь. Поэтому теперь тебе придется пару минут меня послушать.  - Он сурово посмотрел на Уильяма, и тот в смущении отвел глаза.
        - Только не воображай, что я оставлю тебе золотые горы, как богатые дядюшки в книжках,  - продолжил дядя Болдуин.  - Их у меня нет. Мои деньги ты, конечно, получишь, но если вычесть оттуда расходы на мое содержание, на врача и все прочее, там останется с гулькин нос - едва хватит доехать до Южных морей и обратно.
        - Но я не собираюсь на Южные моря,  - мягко возразил Уильям, просто чтобы не молчать.
        - Это мы еще посмотрим. Надеюсь, что соберешься, иначе зачем бы я стал открывать тебе свою тайну? И потом - Боже правый!  - почему бы не поехать? Тебе не повредит оторваться на время от Маркет-сквер и шахматной доски. В твои-то годы! Езжай, посмотри мир. Пока еще не поздно!
        Уильям вспыхнул, уязвленный предположением, будто ему не хватит духу выбраться из Суффолка в большой мир. Он уже хотел огрызнуться, но дядя остановил его жестом и продолжил, резко сменив тон:
        - Так вот, жалкая горстка денег не в счет, о ней и говорить не стоит, поэтому единственное, чем я могу тебя отблагодарить,  - это посвятить в тайну. Не буду сейчас вдаваться в подробности, расскажу главное. Девять лет назад я плыл на одном корабле - куда, не скажу, и позже ты поймешь почему. Достаточно знать, что дело было в Южных морях. Мы порядком отклонились от курса. Двигатель-то у судна был, но горючее кончилось, и вот результат. В конце концов мы заметили впереди остров, не обозначенный ни на одной карте. Да-да, не удивляйся. Белых пятен на свете еще хватает, как бы там географы ни хвастались. И не какой-нибудь там вулканический остров, который сегодня есть, а завтра поминай как звали,  - твердая скала, местами торчит из воды на несколько тысяч футов. Кроме камня, там почти ничего нет: пара деревьев, капля воды, и все, к тому же очень трудно пристать - такой вот неприветливый островок. Несколько миль суши, мимо не проскочишь, а карты о нем - ни гугу. Мы там высадились - исключительно в надежде на пресную воду,  - и я назвал его Затерянный. По-моему, хорошее название.
        - Да, вполне!  - воскликнул заинтригованный Уильям.  - И что, там совсем никого не было? Настоящий необитаемый остров?
        - Именно,  - мрачно подтвердил дядя.  - И никакого тебе робинзонкрузовского изобилия. Камень и птицы, которых тоже раз-два и обчелся. Богом забытое место посреди океана, больше похоже на кучу угля, торчащую из воды. Вот такой он, Затерянный остров.
        - Значит, о пиратских кладах речи нет?
        - Ни в коем разе. Подкладывать родному племяннику такую свинью - увольте! Сколько людей на моей памяти умом тронулись, разыскивая пиратские сокровища… В моем случае все иначе. Без обмана. Вряд ли в окрестностях этого острова объявлялся хоть один пират.
        - И хорошо,  - заявил Уильям.  - Я всегда с подозрением относился к пиратским сокровищам. Только на днях читал о них в каком-то журнале. Но вы рассказывайте дальше, дядя, про ваш Затерянный. Действительно, вполне приключенческое название, кстати.
        - Да, на приключения он еще позовет. Как я жалею, что раньше до него руки не дошли. Сколько я упустил! Вот что самое обидное, когда валяешься тут кабаньей тушей,  - упущенные возможности.  - Тут у дяди свело горло, и минуту-другую он не мог произнести ни слова, а потом попросил лекарство, оставленное доктором Форестером. Глотнул, чертыхнулся и продолжил рассказ, понизив голос до полушепота: - Когда мы высадились на острове, я там слегка полазил, хотя жара стояла адская - кругом одни раскаленные камни, голые, как бильярдный шар. Едва я углубился в скалы, как наткнулся на какую-то черную породу. Сперва принял ее за уголь, потом пригляделся повнимательнее и увидел, что ошибаюсь, больше похоже на смолу. Так, сынок, теперь сунь руку вон в тот кофр и пошарь на дне - там должен быть камень размером с твой кулак. Неси его сюда.
        Уильям послушно пошарил в кофре и вернулся с увесистым темным матовым сгустком, напоминающим комки затвердевшего вара, который используют на ремонте дорог. На редкость малоинтересная субстанция.
        - Вот оно!  - Дядя Болдуин забрал образец у племянника и поднес к глазам.  - Этот кусок приехал со мной с Затерянного. Он много покатался по свету. На острове такого добра тонны и тонны, лежат на поверхности, только руку протяни. Я прихватил образец просто из любопытства, потом как-то при случае показал одному человеку - он в этих вещах дока, разъяснил мне, что к чему. Тут-то я и засуетился. Но потом - вот болван!  - несколько лет тянул волынку. Однако, добравшись до Лондона, первым делом отдал образец на экспертизу и узнал уже наверняка.
        Дядя многозначительно умолк.
        - Что же это оказалось?  - воскликнул Уильям, который пока не видел в темном сгустке ничего примечательного.
        - Смоляная обманка.
        - Смоляная обманка?  - нахмурился Уильям.  - Что-то знакомое, но не помню откуда.
        Дядя Болдуин порывисто подался вперед и хотел продолжить, но закатил глаза и скривил рот в какой-то странной гримасе. Вместо слов из горла вырвался хрип, голова судорожно дернулась в сторону бутыли с лекарством. Уильям, трясущейся рукой отмерив порцию, с тревогой смотрел, как дядя глотает микстуру и постепенно приходит в себя.
        - Смоляная обманка,  - произнес дядя Болдуин спустя полчаса.  - Вот что это такое. Урановая руда. А из урановой руды получают радий. Теперь понимаешь?
        - Точно, вот где я о ней узнал,  - вспомнил Уильям.  - Читал статью о мадам Кюри, там было и про смоляную обманку.
        - Именно, сынок. Я тоже читал. Супругам Кюри привозили руду откуда-то из Австрии или Богемии, и им удалось добыть первый радий. Это она самая. Главнейшее сырье для производства радия, и он где-то там внутри, в этом комке, так сказал мне человек из лондонского музея. Подтверждено анализом.
        - Но ведь, чтобы добыть крупицу радия, нужны огромные горы этой руды?
        - Да. Зато радий продается по цене около четверти миллиона фунтов за унцию. Четверть миллиона!  - Дядя Болдуин застыл в благоговении перед немыслимой цифрой.  - Только представь, сынок, за этой вот черной каменюкой гоняется полсвета. Основные запасы - в Конго - прибрали к рукам бельгийцы, у одной бельгийской компании фактически монополия на радий. Поэтому остальные до руды добраться не могут. А тут целый остров, где ее несметные тонны, только бери. Дух захватывает, а?  - подытожил он, сам дыша с заметным трудом.
        - Сногсшибательно,  - согласился Уильям, глядя на багровое лицо в белых подушках.
        - Я так думаю, дело вот в чем. Почти все мелкие тихоокеанские острова либо коралловые, либо вулканические, с них взятки гладки. Затерянный же - совсем другой коленкор. Это твердая глыба, ей миллионы и миллионы лет, каким-то образом она вот так застряла посреди океана. До острова нелегко добраться, до него отовсюду плыть и плыть, а значит, вывоз руды обойдется в кругленькую сумму, имей в виду. Не заоблачную, конечно, однако мне таких денег в руках держать не доводилось. Но это пустяки, дело двадцатое.
        - И вы все это время хранили тайну?  - задумчиво протянул Уильям. Тут его осенила догадка: - Гарсувин как-то с этим связан?
        - И да, и нет,  - с величайшей осторожностью ответил дядя Болдуин.  - Ему кое-что известно, и он пытается выведать остальное. Но с ним я разобрался. Зато есть еще двое, перед которыми я в некотором долгу, потому что оба в свое время очень мне помогли - по-настоящему помогли, такая помощь не забывается. Я по крайней мере не забываю. Я не вижу другого способа их отблагодарить, кроме как взять в долю. Справедливо?
        - Конечно!  - с жаром подтвердил Уильям.
        - Сперва я думал, если не получится воспользоваться этим островом самому, поделить его между ними, но, пожив неделю тут, я проникся симпатией к тебе, Уильям, и решил по-другому.
        Он остановился перевести дух. Уильям хотел что-то сказать, но передумал: чего доброго, собьет дядю с мысли, а ему и так нелегко разговаривать, хотя просить его помолчать тоже бесполезно - да и жалко.
        - Теперь, Уильям, сынок, ты единственный, кроме меня, кто знает об острове и его залежах. Выходит, половина тайны в любом случае твоя. Но я не сообщил тебе, где он находится, его точные координаты. И не сообщу. Сейчас объясню почему. Я хочу привлечь к делу тех двоих, которые когда-то мне помогли. И вот что я придумал - не буду врать, что додумался сам, идею мне подсказала одна книга, как раз про всякие клады - но идея необыкновенно хороша, и я весьма кстати ее вспомнил. Соответственно я написал обоим моим благодетелям, рассказал, кто я и что я, и одному сообщил широту, другому - долготу. Улавливаешь?  - спросил он торжествующе.
        - Конечно,  - кивнул Уильям.  - Я такое тоже читал. Известный прием.
        - Зато беспроигрышный. Таким образом, я позаботился, чтобы никто из вас троих не смог попасть на остров в одиночку. При этом ничто не мешает тебе привлечь к делу кого пожелаешь, когда вы трое договоритесь о долях. Без посторонней помощи тебе наверняка не обойтись, потому что понадобятся деньги. Но это другое. Главное, что никто из вас троих не сможет забрать все себе.
        - Да, я понимаю.
        Уильям сидел с ошарашенным видом. Все это совершенно невероятно, он словно перенесся на страницы приключенческого журнала для мальчиков. Но даже невесть откуда свалившемуся на него дядюшке не под силу превратить реальную жизнь в приключенческий роман.
        - Ты, сынок, не торопись,  - с отеческой заботой продолжил дядя.  - Сперва хорошенько все обдумай. Проясни. Ты знаешь об острове и о его залежах, а эти двое знают каждый свою часть координат. Я назову тебе их имена, и если ты соберешься заняться островом, поезжай к ним, объяснишь им все и вступай в долю. А если за год не тронешься с места, обещай, что напишешь обоим, расскажешь все, и дальше пусть уж они сами возятся. Так будет справедливо, согласись.
        Уильям согласился.
        - А если они не получили ваших писем? Или один из них умер? Или оба? Тогда как, дядя?
        - Это я тоже предусмотрел. В Лондоне есть юрист по фамилии Грантли - брат одного человека, с которым я близко сошелся на островах,  - он пару раз помогал мне с бумагами. Так вот, у него будет запечатанный конверт с координатами, и если ты докажешь, что один или оба из твоих компаньонов умерли или пропали без вести и не имеют детей, которые могли бы заменить их, тогда, чтобы не губить все на корню, он разрешит тебе вскрыть конверт. Вот и все, сынок. Теперь добудь бумагу с карандашом и запиши фамилии.
        - Знаете, дядя…  - Уильям пошарил по карманам в поисках блокнота и карандаша.  - Я должен сказать - нет, я очень признателен за то, что вы делаете, безмерно признателен, но, откровенно говоря, если бы вы сообщили мне все целиком с условием, что нужно выделить равные доли этим двоим, я бы не обманул. Разделил бы все честь по чести.
        Дядя Болдуин покачал головой - медленно, значительно.
        - Нет, сынок, это не одно и то же. Ты-то, конечно, может, и сдержал бы слово, но я не собираюсь вводить людей в искушение. Тебе еще невдомек, каково это, когда в руки плывут большие деньги. Ты еще не успел это ни осознать, ни обдумать хорошенько. А я вот знаю. И не хочу тебя на такое обрекать. Ну что, будешь записывать?  - Дядя подождал, пока Уильям занесет карандаш над чистым листком блокнота.  - Номер один - коммандер Айвибридж, Британский королевский флот. Кристальной души человек, помог мне, когда еще не вышел в отставку. Позже расскажу, если напомнишь.
        - А где он живет?
        - Я писал на адрес Адмиралтейства. Ответа пока не получил, но они его разыщут - должны знать, где он, поскольку платят ему пенсию. У него соответственно имеется только долгота острова. Обладатель широты - американец, и тоже человек достойнейший. Его зовут П.Т. Райли, письмо отправлено в «Браун, Вобурн и братья, Сан-Франциско» и найдет его обязательно. Он прослужил у них больше тридцати лет. Записал? П.Т. Райли…
        - …через «Браун, Вобурн и братья, Сан-Франциско»,  - зачитал Уильям.  - А второй - коммандер Айвибридж. Все правильно?
        - Да. Теперь ты в курсе, но мы, конечно, еще к этому вернемся.
        - Только уже не сегодня,  - мягко возразил Уильям.  - Вы устали. Вы и так слишком много проговорили. Если доктор Форестер узнает…
        - Этот хлыщ!  - презрительно просипел дядя Болдуин.  - Но ты прав, сынок. Иди вниз и хорошенько все обдумай.
        Уильяму, однако, не думалось. Если бы этот необычный разговор состоялся две недели назад, он готов был бы горы свернуть. Теперь же поверить в далекий остров, тонны и тонны смоляной обманки, коммандера Айвибриджа и П.Т. Райли, во все эти чудеса, казалось трудновато. Не то чтобы Уильям считал дядин рассказ выдумкой. Просто он пока не понимал, как это все расценивать: с таким же успехом дядя мог целый час читать ему приключенческий роман. Однако серьезной и неусыпной заботы сейчас требовал не какой-то там остров, а дядино здоровье - и перед этой необходимостью меркли все остальные, превращаясь в бесплотные фантазии.
        6

        На следующее утро дядя выглядел намного лучше. Он уже сидел в постели и попросил заглянувшего к нему Уильяма принести газеты и трубку, пообещав этим же вечером подробнее рассказать про Затерянный остров, коммандера Айвибриджа и П.Т. Райли. Уильям отбыл на солодильню, уверенный, что дядюшка, с его закалкой, переживет еще не один шквал воспоминаний и споров под бренди. От этой мысли на душе потеплело, потому что Уильям питал к дяде симпатию, которая за последние дни только выросла.
        Но дядя Болдуин не дожил до вечера. После обеда миссис Герни, услышав глухой удар, кинулась наверх и обнаружила коченеющее на площадке тело гостя - он успел выбраться из кровати и выйти из комнаты. Уильям, которого спешно вызвали из солодильни, прибыл аккурат к сухим и едким разъяснениям доктора Форестера о том, что случилось с изношенным сердцем и нервами.
        В третий раз за последние годы Уильям провел следующие дни в уже знакомых стылых сумерках, атмосфере не столько смерти, наносящей быстрый и неотвратимый удар, сколько морга, гроба, сырой могилы… Народу на похороны пришло мало - пара друзей Уильяма да несколько приятелей покойного по «Суффолкскому гербу», между которыми затесался хмурый бородач из близлежащей деревеньки, торговавший в Бантингеме рыбой и фруктами. По дороге к выходу Уильям, поравнявшись с бородачом, все-таки не сдержал любопытства:
        - Я и не знал, что вы были знакомы с дядей. Он мало с кем здесь общался.
        - Племянник его, стало быть?
        - Вы здесь познакомились?
        - Здесь только раз его и видал,  - последовал ответ.  - Двадцать лет назад знавал, на Раротонге.
        Не проронив больше ни слова, бородач кивнул и потопал обратно к своей рыбе и фруктам.
        Уильям не смог бы объяснить, почему от этого минутного разговора ему вдруг стало так горько - уж точно не от шаблонных сентенций про то, как тесен мир. Наоборот, мир теперь казался ему огромным и пугающе бескрайним, плетущим сети за спиной: вот ты съездил на Раротонгу, а потом, спустя много нелегких лет, стоишь над могилой в Суффолке и тащишься уныло по мокрой дороге в густеющих сумерках. Мир никому не открывается целиком, разве что краешком, самую малость. Перед глазами Уильяма плавно вращался земной шар, на котором топтались крошечные фигурки, не ведающие иных миров и толком не освоившие собственный. Он в очередной раз пожалел, что не верит в Бога.
        Вернувшись в ощутимо помрачневший и будто сдувшийся Айви-Лодж, Уильям весь вечер просидел один в кабинете, слыша то шорох дождя в саду, то рокот морских волн за десять тысяч миль. На столе перед ним лежал тусклый темный комок, который с таким же успехом по милости близорукой миссис Герни мог бы лежать в ведре с углем. Записная книжка была открыта на странице с записями про коммандера Айвибриджа и П.Т. Райли из Сан-Франциско. Атлас тоже имелся, хороший атлас, пусть и устаревший слегка. Но Уильям в него не смотрел. Перед его глазами то вставали, то пропадали серые скалы над пенящимися бурунами. Затерянный остров.
        Глава вторая
        Два коммандера

        1

        Через две недели после похорон дядюшки Уильям входил в Институт радия на Райдинг-Хаус-стрит, почти сразу же за концертным залом «Куинс-холл». В небольшом саквояже он нес черный камень с Затерянного острова. Дядя Болдуин говорил, конечно, что образец уже проверяли, но Уильям хотел удостовериться сам. Он упомянул насчет обманки Гринлоу из грамматической школы, и у того обнаружился знакомый со связями в Институте радия. Теперь Уильям стоял в выложенном лазоревой плиткой институтском вестибюле, и двое швейцаров косились на него с подозрением, будто на заправского похитителя ценного вещества. Наконец один из них отправился сообщить о приходе Уильяма, а другой проводил его в приемную - совсем как у стоматолога или другого врача. Следующие двадцать минут Уильям провел в обществе обычной подборки иллюстрированных журналов, чувствуя себя совершенно по-идиотски. Когда годами ездишь в Лондон только по солодильным делам и общаешься лишь с представителями пивоварен, наверное, простительно ощущать себя несколько не в своей тарелке, если тебя привел в город булыжник с неизвестного острова. Косые взгляды
швейцаров не придавали уверенности. Теперь все зависело от знакомого Гринлоу, радиолога, или кто он там. Будет удивляться и разговаривать свысока, Уильям тут же подхватит саквояж и кинется ловить такси до Ливерпуль-стрит. Даже обладатели великой тайны и собственного острова в перспективе зависят порой от движения чьей-то брови.
        Однако радиолог не собирался обращать посетителя в бегство. Ободренный, Уильям сбивчиво пробормотал что-то насчет геологической коллекции и, вытащив образец, спросил, нельзя ли его проверить в лаборатории.
        - Похоже на смоляную обманку,  - кивнул специалист, осматривая камень. Он говорил слегка утомленно, подобную манеру держаться Уильям уже замечал у настоящих ученых - странную смесь рассеянности и настороженного любопытства.  - Сейчас выясним. Пойдемте, сами посмотрите.
        - Спасибо! Я и не ожидал такой любезности.
        - Не за что. К нам часто приходят. Сюда, пожалуйста.
        Они поднялись на лифте, прошли несколько коридоров, преодолели пару лестничных пролетов и наконец очутились в небольшой комнатушке под самой крышей.
        - Приходится забираться подальше от радиационного фона внизу,  - пояснил провожатый.
        - Понятно,  - вежливо кивнул Уильям.
        Радиолог вынул из деревянного футляра какой-то приборчик и ловко собрал его на столе отточенными, словно у циркового фокусника, движениями. Прибор оказался на удивление маленьким: белый металлический цилиндр с направленным внутрь него окуляром и мощной подсветкой.
        - Вот так все и происходит,  - объяснил радиолог.  - Загляните внутрь. Видите золотой листок?
        Уильям заглянул и увидел тоненькую золотую ленточку, висящую на фоне подсвеченной шкалы. Вот эта тонюсенькая золотая пленка, которую можно сдуть одним выдохом и раздавить движением пальца, сейчас установит, что такое Затерянный остров - скучная серая скала или сокровищница, перед которой меркнет даже пещера Али-Бабы. Колдовство, не иначе.
        - Сейчас мы ее зарядим,  - продолжал ученый голосом скучающего, но любящего дядюшки и пару раз ткнул цилиндр каким-то звонким инструментиком. Золотая ленточка тут же натянулась.  - Теперь, если положить вот в этот лоток обычный образец - кварц, скажем, золотая пластинка даже не дрогнет. Но если поднести к ней радий или урановую руду - смоляную обманку или карнотит, она заметно отреагирует. Ваш образец внутрь не поместится, поэтому мы положим его сверху. А теперь смотрите.
        - И?  - выдохнул Уильям. Сердце вдруг перестало помещаться в груди. Давно он не чувствовал такого напряжения.
        Радиолог выпрямился, пропуская Уильяма к окуляру.
        - Взгляните сами.
        Уильям взглянул. Золотая полоска вынесла вердикт.
        - Выходит, это действительно урановая руда?  - воскликнул Уильям.
        - Вне всякого сомнения.  - Радиолог улыбнулся, наблюдая вполне понятный ему восторг геолога-любителя, и, отдав образец, принялся разбирать прибор.  - Электроскопы не врут, даром что портативные.
        - Так это электроскоп?  - спросил Уильям.  - И его, наверное, можно использовать где угодно? Возить с собой, я имею в виду.
        - Да, вполне. Вот этот я как раз и вожу. В больницах, например, постоянно теряют радий - вопиющая халатность, но случается сплошь и рядом. Тогда они посылают за мной, и с помощью прибора я его нахожу. Иногда в корзинах с бельем для стирки. Напоминает игру в «горячо-холодно».
        - А они…  - Уильям замялся.  - Продаются?
        - Конечно,  - рассмеялся радиолог.  - Только зачем вам прибор ради одного образца? Вы же не собираетесь на разведку урановой руды?
        - Да вроде нет,  - осторожно произнес Уильям.  - Просто подумал, ведь наверняка урановую руду много кто ищет?
        - Конечно. По всему миру. И не находят - такая вот незадача. Если кто-то вдруг наткнется на богатые залежи - как у бельгийцев в Конго,  - цена радия сразу же упадет. Как мы этого ждем! Радий баснословно дорог, все исследования буксуют из-за высоченной цены. Сюда, пожалуйста.
        Они спускались по лестнице. В кармане пальто Уильяма лежал кусок настоящей смоляной обманки с Затерянного острова. В мыслях царила кутерьма, как на воскресной ярмарке - крутились карусели и рассыпались фейерверки, отчего голова шла слегка кругом.
        - А откуда у вас этот образец?  - полюбопытствовал радиолог.
        - От дядюшки достался,  - как можно небрежнее ответил Уильям.
        - Наверное, из богемских рудников. Вот здесь спуститесь.  - Радиолог показал на лифт.  - Эх, порадовали бы меня, сказали, что у вас целые залежи этого добра!..  - засмеялся он.  - Что ж, хорошего дня.
        Возвращаясь в приемную за саквояжем, Уильям снова прошел между швейцарами и снова поймал на себе подозрительные взгляды, но на этот раз даже бровью не повел. Он знал то, что Институту радия неведомо. До приезда он не строил никаких определенных планов на будущее - кроме того, чтобы тотчас же вернуться в Бантингем и навсегда выкинуть из головы Затерянный остров, если принадлежность образца к урановой руде не подтвердится. Однако чемодан Уильям на всякий случай прихватил, и теперь у него зрел план. Первым делом - найти коммандера Айвибриджа, владеющего координатами долготы. П.Т. Райли из Сан-Франциско и широта подождут. С Райдинг-Хаус-стрит Уильям поехал прямиком в гостиницу, оставил за собой номер и отправился на поиски справочника «Кто есть кто».
        2

        - Могу я видеть коммандера Айвибриджа?  - осведомился Уильям.
        - По деловому вопросу, сэр?  - спросил швейцар.
        - Э-э… да, по деловому.
        - Вам назначено, сэр?
        - Нет, боюсь, что нет.
        - Тогда вам сначала к секретарю.  - Швейцар приоткрыл дверь, пропуская Уильяма.  - Сюда, сэр.
        Он провел Уильяма в небольшую комнатку на втором этаже, почти целиком заваленную газетными вырезками. Бумажки устилали стол, погребая под собой пишущую машинку и телефон; громоздились кипами в проволочных корзинах на полу и просто валялись на ковре. Посреди этой печатной вакханалии восседала высокая стройная девушка с бледным лицом в форме сердечка, блестящими темными волосами и огромными фиалковыми глазами с поволокой. Она курила сигарету в длиннющем алом мундштуке.
        - К коммандеру по деловому вопросу, мисс,  - объявил провожатый и закрыл за Уильямом дверь.
        Девушка поднялась с кресла, раскручиваясь, словно змея, и посмотрела на Уильяма свысока.
        - Здравствуйте,  - пропела она со сладкой улыбкой.
        - Э-э, добрый день.  - Уильям снова почувствовал себя не в своей тарелке, но ничего поделать не мог.
        - Присаживайтесь,  - мурлыкнула девушка.  - Прошу вас.
        Уильям уселся и, подняв голову, посмотрел в огромные фиалковые глаза.
        - Моя фамилия Дерсли,  - начал он неуверенно.  - Коммандер Айвибридж меня вряд ли знает…
        Девушка стряхнула пепел и снова свернулась в кресле.
        - Конечно. Коммандер ведь не может знать всех и каждого - это его все знают.
        - Да, действительно,  - кивнул Уильям, недоумевая, почему все должны знать коммандера.
        Девушка склонила голову набок и посмотрела на посетителя, как на щенка, только что научившегося прыгать через обруч.
        - Точно! Можете ничего не говорить, вы насчет Лиги имперского единства, да? Вы звонили утром, я узнала ваш голос.
        Она так гордилась своей проницательностью, что Уильяму стоило немалого мужества отрицать принадлежность к Лиге имперского единства.
        - Подождите,  - перебила его девушка.  - Ну конечно! Как глупо, разумеется, это никакая не Лига. Вы из Малайских штатов и хотите обсудить с коммандером программу развития рыболовства. Рыболовства, да?  - уточнила она, сияя улыбкой.  - Или растениеводства?
        - Не знаю. Это тоже не я. Я совсем по другому вопросу. В двух словах сложно…
        На сей раз, отставив сигаретный мундштук, она не раскручивалась, а выстрелила из кресла, будто пружина, и в глазах ее читался написанный черным по фиалковому смертельный приговор.
        - Вы из округа коммандера! А ведь коммандер настоятельно просил - я сама отсылала заметку в «Хемптон кроникл» - никому из округа не приезжать. Его сейчас нельзя беспокоить. В следующую субботу он сам появится в Хемптоне и все объяснит. Так что…  - Девушка горестно улыбнулась краешком губ.
        - Нет-нет, я совсем не за этим,  - запротестовал Уильям, намеренный наконец изложить цель визита.  - У меня совершенно личное дело, никак не связанное ни с политикой, ни с чем таким.
        - О, тогда извините.  - Секретарь стекла в кресло, вернув сладкую улыбку.
        - Видите ли, мой дядя - уже покойный - знал коммандера Айвибриджа и… В общем, вопрос личного свойства,  - скомкал разъяснения Уильям.
        - Это действительно так важно?  - Девушка резко подалась вперед, чуть не утопив Уильяма в своих бездонных глазах.  - У коммандера дел невпроворот. Он, конечно, всегда занят - парламент, потом Лига имперского единства, программа развития рыболовства и растениеводства в Малайских штатах, еще австралийские внутренние перевозки, руководство авиакомпанией и уйма других вещей - то есть нам и так обычно вздохнуть некогда, но сейчас… Я вас умоляю!
        - Он, похоже, важная фигура,  - с сомнением проговорил Уильям, который совсем не так представлял себе дядюшкиного знакомого.
        - Ну разумеется!  - воскликнула секретарь с гордостью. Она явно обожала коммандера.
        Уильям решил, что пора вернуть девушку с небес на землю.
        - Странно. А я прежде никогда о нем не слышал - разве что от дяди.
        Она не поднялась с кресла, а подскочила, как ужаленная, в изумлении глядя на Уильяма.
        - Вы никогда не слышали о коммандере Айвибридже?!
        - Ни полслова,  - заверил Уильям.
        - Но ведь о нем знают все! Где же вы так отстали от жизни?
        - В Суффолке. Я там живу.
        - Неужели вы газет не читаете? Коммандер скоро взлетит на самый верх - может, станет премьер-министром, может, миллионером, да кем угодно. Вы будто с Луны свалились!
        - Мне жаль,  - извинился Уильям с едва ощутимым тайным злорадством.
        Девушка медленно поднялась.
        - Спрошу, может ли коммандер вас принять,  - объявила она словно с вершины Эвереста.  - Как, вы сказали, ваша фамилия?
        Уильям вручил ей визитку.
        - Передайте, пожалуйста, что он был знаком с моим дядей, мистером Болдуином Тоттеном.
        Девушка выплыла из приемной, потом вплыла обратно со словами, что коммандер готов уделить мистеру Дерсли несколько минут.
        - И умоляю,  - попросила она, растягивая губы в ослепительной улыбке и распахивая и без того огромные глаза,  - не задерживайте его надолго, иначе настанет совершеннейший кавардак. Вам вот сюда, прямо, до библиотеки. Всего хорошего.
        К этому времени Уильям уже попрощался со всеми прежними образами коммандера Айвибриджа, которого изначально представлял скромным морским офицером в отставке, а не завтрашним премьер-министром и комитетом в одном лице, с влюбленной змеей-секретаршей и полной газетных вырезок приемной в придачу. Поэтому сидящий в библиотеке человек его не удивил. В нем действительно было что-то от морского офицера - словно у актера, который год-другой играл моряка. Все остальное пространство занимали Будущий Премьер-министр, Имперское Единство, Малайское рыбоводство, Австралийские перевозки, авиакомпания и газетные вырезки грузовиками. Ни ростом, ни внешностью коммандер Айвибридж не уступал своей помощнице: высокий, лет сорока пяти на вид, набриолиненные зачесанные назад черные волосы, розовое гладко выбритое лицо, благородный лоб, римский нос и выдающийся квадратный подбородок. Хоть сейчас в сенат. С трибуны он покорил бы Уильяма в два счета, но здесь, лицом к лицу в тесной библиотеке, Уильяму хватило полминуты, чтобы понять: с этим типом он на поиски острова не поедет. Исключено.
        - Здравствуйте, сэр. Мы с вами незнакомы, как я понимаю,  - произнес коммандер таким сочным, густым баритоном, словно собирался пропеть оперную арию.
        Уильям объяснил вкратце про дядю и письмо.
        - Да, что-то припоминаю,  - протянул коммандер,  - но смутно, очень смутно.  - Он позвонил в звонок, и когда в дверях возникла секретарь, тут же приосанился еще больше.  - Мисс Порстед, поищите, будьте так любезны, во входящей корреспонденции на букву «Т». Нам нужно адресованное мне письмо от мистера Болдуина Тоттена. Правильно?  - уточнил он у Уильяма.  - Если найдете, мисс Порстед, несите сюда.
        Письмо отыскалось, и коммандер несколько секунд пристально изучал его, поднеся к глазам.
        - Теперь припоминаю. Оно меня озадачило, признаться, но в моей почте каждое второе письмо озадачивает, такое иной раз пришлют, все голову ломают. Ха-ха-ха! Издержки публичности, что поделаешь. Однако я все равно не помню знакомства с вашим дядей, мистером Тоттеном. Впрочем, все возможно. Вот он пишет, это было еще во время моей службы.
        - Наверное, где-то в Южных морях?  - предположил Уильям.
        - Давненько, стало быть?
        - Да, похоже. Довольно давно.
        - Тогда все ясно,  - прогремел коммандер.  - Я не тот.
        - Не тот?
        - Не тот,  - продемонстрировал весь свой оперный диапазон коммандер.  - Нас, видите ли, двое. Есть еще один коммандер Айвибридж.
        В сердце Уильяма ожила уже похороненная надежда.
        - То есть дядя отправил письмо вам, а нужно было тому, другому?
        - Такое уже случалось. Тот, второй, гораздо старше, хотя в отставку ушел всего несколькими годами раньше меня. Говорите, ваш дядя торговал в Южных морях? Тогда готов биться об заклад, что почта обозналась. Я не был знаком с вашим дядей. Может, я тоже удружил бы ему, если бы знал - ха-ха-ха…
        - Ха-ха-ха,  - подхватил Уильям слабым голосом.
        - Но я его не знал. А вот второй Айвибридж - наверняка. Он-то вам и нужен.
        - Я нашел вас в «Кто есть кто»,  - объяснил Уильям.  - Других однофамильцев там не значилось.
        - Да нет, его бесполезно искать в таких справочниках. Он человек незаметный, ничем особенно не отличился, хотя служил, думаю, честь по чести. Типичный старый моряк. В отличие от меня - ха-ха-ха!
        - Вы не дадите мне его адрес?
        - Извольте.  - Коммандер выудил адресную книгу и зачитал: - Лагмут, Бомбей-террас, четырнадцать. Там его и найдете. Бывали в Лагмуте? Неприглядный городишко, по-моему. Но, кажется, он оттуда родом.
        - Спасибо!  - Уильям поспешно записал адрес и, замявшись, посмотрел на дядино письмо, лежавшее в бюваре перед коммандером.  - Письмо я, сами понимаете, заберу.
        - Забирайте. Если бы даже не путаница с адресом, какой мне от него прок? Я давно уже завязал с долготами и широтами. Да и затея, уж не обессудьте, авантюрная. Очередная афера с сокровищами.  - Он поглядел на Уильяма вприщур.  - Ха-ха-ха, шучу. Конечно, это не мое дело…  - Вопреки собственным словам коммандер, к негодованию Уильяма, посмотрел на цифры в письме и что-то быстро черкнул на промокашке.  - Так что, если речь об очередном кладе, испанских галеонах, пиратах, дублонах и пиастрах, не забивайте себе голову, вот вам мой совет. Пустая трата времени.
        Не выдержав уничижительного тона, Уильям допустил роковую, как впоследствии оказалось, оплошность.
        - Да, вы правы,  - ответил он, намекая, что осведомлен гораздо, гораздо лучше собеседника.  - Но речь вовсе не о кладах. Там кое-что посерьезнее.
        На столе коммандера зазвонил телефон.
        - Кто? Я ведь его не знаю? Понятно. Хорошо, пусть зайдет через минуту. Хотя не мешало бы выяснить точнее, с чем он пожаловал, мисс Порстед.  - Он встал из-за стола во весь свой внушительный рост и посмотрел на Уильяма с покровительственной улыбкой.  - Посерьезнее? Могу я узнать, что именно?
        - Боюсь, что нет,  - пошел на попятную Уильям.  - Это… это пока тайна.
        И он вышел, уступая кабинет следующему посетителю. Дверь в приемную приоткрылась, оттуда донесся голос секретаря и еще чей-то. Второй голос не давал Уильяму покоя всю дорогу вниз до первого этажа, потому что он определенно уже где-то слышал эти неповторимые интонации. И только дойдя до выхода, он вдруг вспомнил дядиного приятеля мистера Гарсувина - яйцевидная голова, сеть мелких морщинок, кричащий клетчатый костюм, общий облик «белого» клоуна. Точно, голос его. На мгновение Уильям перенесся из промозглых зимних сумерек Холланд-парка в жаркую атмосферу приключенческих романов, интриг, заговоров и зловещих совпадений. А потом улыбнулся своим мыслям и сел на автобус, идущий до гостиницы. Где-то впереди ждал еще один коммандер Айвибридж, возможно, не такой представительный, громогласный и невыносимый. Скромный пенсионер, живущий в маленьком приморском городке, импонировал Уильяму в качестве товарища по приключениям гораздо больше человека-комитета.
        Войдя в гостиницу, Уильям сделал невероятное: вынул сложенное письмо, взглянул на подпись, убеждаясь, что оно действительно от дяди Болдуина, затем, не читая, не смотря на координаты долготы, убрал письмо в конверт, надписал адрес - «Лагмут, Бомбей-террас, 14, коммандеру Айвибриджу», наклеил марку и кинул в почтовый ящик. Дядя распорядился так, значит, так тому и быть. Письмо прибудет в Лагмут ночным почтовым экспрессом. А Уильям последует за ним утром.
        3

        Лагмут принадлежал к числу тех крошечных городков на юго-западном побережье, что никак не попадают в ногу со временем. Порт, который чуть-чуть не дотягивает до курорта, и курорт, который вот-вот превратится в порт. Лет сто назад Лагмуту, наверное, прочили большое будущее, а теперь у него осталось лишь великое прошлое. Мимо настоящего он регулярно промахивался, чередуя стремительные взлеты с падениями.
        На привокзальном холме городок пребывал в своей курортной ипостаси, ловко маскируя далеко не тропическую действительность искусственными пальмами. Поддерживали иллюзию «Лагмут-отель», «Ривьера-Гидро», частный пансион «Пальмы», теннисный клуб «Западный Лагмут», чайный домик «У Дорис» и сувенирные лавочки с кустарной продукцией. Спустившись с холма, Лагмут превращался в типичный сельский городок, растянувший вдоль длинной Маркет-стрит бесчисленные аптечные витрины, украшенные разномастными склянками с косметическими и фотографическими препаратами; разъездные библиотеки, предлагающие на заказ именные рождественские открытки, и неизменную ало-золотую вывеску славного «Вулворта». На задворках Маркет-стрит начиналась гавань - груды мусора, металлолом, ржавые тросы, прогнившие канатные бухты, задние дворы забегаловок, развешанное для просушки белье, орущие чайки и непрезентабельные личности, которые сидят компанией и сплевывают, потом встают, снова садятся и снова сплевывают. На воде, у самого берега, где плавали клочки бумаги, пустые жестянки, обрывки веревок и островки водорослей, виднелось несколько
лодок, за ними - одинокие яхточки, один-два парусника побольше и дряхлый трехмачтовик, на котором толклись мальчишки с обритыми головами, а еще дальше - непременно пара-тройка старых беспечных пароходов, что забрели в гавань на недельный перекур. Единственное неутомимое создание в этом сонном царстве (если не считать неугомонных чаек)  - крошечный пароходик, курсирующий туда-сюда между Лагмутом и деревнями на противоположном берегу, чтобы краснолицые пенсионеры могли вовремя обменять книги в разъездной библиотеке. Пароходик высаживал пассажиров вместе с библиотечной добычей («Двадцать лет в Бирме» кавалера ордена Британской империи Р.Е. Хигглетуайта) на причал, ведущий к открытой площадке с четырьмя автоматами, скоплением плевательниц, общественной уборной за стенкой из красного гофрированного металла, давно заглохшим фонтаном и двумя такси, слегка смахивающими на лодки. Там же примостилась насквозь пропитавшаяся ранневикторианским духом гостиница «Лагмутский пакетбот», принимающая как семейные пары, так и командированных. В эту гостиницу и направился романтически настроенный Уильям после
шестичасового переезда из Лондона.
        Гостиницу он выбрал по звучному морскому названию, однако пожалел о своем выборе, едва расписавшись в журнале и поднявшись в номер. «Лагмутский пакетбот» расхолаживал, моментально всколыхнув все сомнения, который Уильям успел подавить по дороге сюда. В пути это было несложно, потому что поездка в неизведанный город, тем более экспрессом, само по себе приключение. Когда билет уже в кармане, скоростное перемещение из точки А в точку Б не требует дополнительных причин, оно становится самоцелью, и поезд летит, совершая невозможное. Однако теперь, высадившись в незнакомом городишке, распаковав зубную щетку, бритву и пижаму в полумраке негостеприимного номера, Уильям вновь начал сомневаться.
        Сомнения навевала сама обстановка. Каждым дюймом поблекшей позолоты, каждым ярдом кружевного тюля и ковровой дорожки с невнятными завитушками на лестнице, каждым темным углом с въевшимся запахом бараньего жаркого гостиница твердила ему не валять дурака. «Зачем ты пожаловал, по семейным делам, по коммерческим - или так, по глупости?» - вопрошала она. В воде уже отражались огни, но шел всего шестой час, поэтому Уильям заказал чай у щуплого официанта, напоминавшего бледного китайца. Чай подали в салон, большой зал с видом на море, двумя великолепными каминами, потертыми кожаными креслами, литературой в виде сотни номеров «Автомобиля», справочника «Кто есть кто» за 1911 год, сборника «Школы Англии» и подшивками «Биржевых и рыночных сводок». Последней каплей для Уильяма стали скучающий толстяк с женой и занятой толстяк с блокнотом. Ко второму вскоре присоединились двое солидных мужчин в синих костюмах, и вся троица принялась увлеченно закусывать, пить, курить и беседовать. Угадать в них бывших моряков, перешедших на береговую службу в своем же лондонском судоходстве, не составляло труда. Уильям
прислушивался к разговору, однако ни о каких волшебных билетах в чудесные края речь не шла, в основном склоняли на все лады какого-то Мака. «Еще бы, там ведь теперь Мак…» - начинал один. «Ну да, с тех пор, как там обосновался Мак…» - подхватывал другой. Уильяму все это уверенности не добавляло. И без того неяркий, сейчас он совсем стушевался, норовя слиться со стеной и сделаться незаметным. В ушах уже звучал громовой хохот второго коммандера Айвибриджа, грозящего оказаться еще внушительнее и оборотистее первого. Затерянный остров представлялся миражом, а Уильям сам себе - странствующим аферистом. По-мышиному забившись в угол, он робко грыз свой бутерброд.
        После чая Уильям принялся придумывать предлоги отложить визит к коммандеру до утра. Во-первых, он не знает город, и отыскать в темноте Бомбей-террас будет сложновато; во-вторых, он порядком устал с дороги; в-третьих, так он даст коммандеру время обдумать письмо; в-четвертых, коммандера может в такой час вообще не оказаться дома… Иными словами, Уильям вовсю обманывал себя, что для него было не свойственно. В итоге вместо Бомбей-террас он отправился на прогулку по городу - скользил равнодушным взглядом по витринам аптек и разъездным библиотекам, смотрел на мерцающие огни в порту, удивлялся прохожим, стоящим без дела на кромке тротуара, словно в ожидании невидимой процессии, посетил таможню, ратушу, почту и «Вулворт», где купил детектив за шестипенсовик. Теперь он покажет этой гостинице!
        Уильям, однако, забыл, что следующий ход как раз за гостиницей - ужин. Суп из консервов, за которым следовали разваренный палтус и резиновая говядина, а на сладкое непропеченный яблочный пирог с плохо взбитыми сливками - все с головой затягивало постояльца в трясину викторианской семейно-деловой тоски. Рядом ужинали шестеро здоровяков, разговаривающих с клайдским акцентом - причмокивая и глотая согласные. От их беседы Уильяму стало совсем тошно.
        К тому, чтобы задержаться после ужина и почитать детектив, гостиница не располагала. Уильям вернулся на длинную Маркет-стрит, которую теперь заполонили хихикающие девицы и толкающиеся локтями глазеющие юнцы, постигающие азы флирта. Чувствуя себя на редкость старым, унылым и никому не нужным, он пробрался через пошлое Венерино царство и вышел к кинотеатру. В половине девятого его впустили в этот оплот американской цивилизации, и Уильяму там даже понравилось. Основным сеансом шла звуковая картина о нью-йоркских приключениях амбициозного молодого боксера, знакомящая зрителя со сливками и подонками кулачных кругов. После гостиницы фильм являл собой чистое Возрождение: ревущие силачи, страстные женщины, скандирующие толпы, сполохи, спиртное, пляски - голосящие тени будоражили в зрительской душе потаенные надежды и страхи, перебирая чуткие струны в дымной темноте. Уильям вернулся в гостиницу слегка ободренным и пожелал спокойной ночи бледному китайскому стюарду, который, судя по виду, не сменялся со службы вообще. Насвистывая, он минуту постоял у окна, глядя на огни в порту, а потом, дав себе слово
наведаться к коммандеру сразу же после завтрака, лег в постель. Дочитав детектив до того момента, где обнаружили первый труп, он уснул, надышавшись разлитой в соленом воздухе дремотой.
        4

        Утро сулило нечто необыкновенное. Зима ушла, а вместе с ней и все вчерашние невзгоды. Не было ни воды, ни гавани, ни холмов, ни неба - ничего, только бледно-золотистая дымка, в которой реяли абрисы пароходов и парусников. Намылив пеной для бритья половину подбородка, Уильям окинул это великолепие восхищенным взглядом акварелиста. Вот-вот пробьется солнце. Если такая погода в декабре тут в порядке вещей, подумал он, то Лагмут имеет полное право на свои искусственные пальмы. Угрюмый, продрогший Суффолк остался далеко позади.
        Золотисто-голубое утро Уильям счел добрым знаком и, бодро шагая вниз на завтрак, почувствовал себя в два раза увереннее вчерашнего. Кивнул паре солидных постояльцев, сметавших овсянку, треску, палтуса, яичницу с беконом и тосты с апельсиновым джемом с такой скоростью, будто получили приказ о срочной эвакуации. Уильям даже пожалел их: беднягам нечего обсудить, кроме Мака в конторе, их не манит Затерянный остров, и им не нужно разыскивать таинственные координаты. Он с аппетитом позавтракал, выкурил трубку в салоне, посмотрел через большое эркерное окно на мерцающую водную гладь и размеренным шагом отправился искать Бомбей-террас и настоящего коммандера Айвибриджа.
        Бомбей-террас, в отличие от большинства улиц, оправдывала свое название, поскольку действительно располагалась на уступах над Маркет-стрит, бесстрашно распахиваясь навстречу устью реки. Наверняка были времена, когда жители прямо из окна спальни махали на прощание судам, уходящим на Бомбей. Улица состояла из единственного ряда небольших квадратных домиков, выстроенных по моде столетней давности, но радующих глаз свежим слоем коричневой и темно-зеленой краски. Уильяму, который по-прежнему мыслил морскими ассоциациями (совершенно, впрочем, дилетантскими), эти домики напомнили палубные надстройки. Он представил, как возвращаются сюда капитаны и их помощники с быстроходных клиперов, привозя из дальних странствий китайские шелка, фарфор и слоновую кость. Не доходя до номера четырнадцать, Уильям увидел невысокого пожилого человека с кустистой бородой, который, моргая на неярком солнце, принялся неторопливо обозревать окрестности в подзорную трубу на треноге. Этот чудесный персонаж настолько изящно вписывался в общую картину, словно его поместил туда искусный режиссер, и Уильям уже готов был кинуться и
пожать ему руку. Бомбей-террас вдохновляла. Если коммандер Айвибридж живет здесь, все будет замечательно.
        Дверь дома номер четырнадцать приоткрылась дюймов на шесть - женщине, стоявшей за дверью, этого оказалось достаточно. Она напоминала отражение в кривом вытягивающем зеркале: ее голову, лицо, шею, плечи словно безжалостно сжимали в тисках с самого детства. На Уильяма она смотрела вприщур, будто через щель, и от этого взгляд выходил еще более пристальным и буравящим.
        - Да?  - спросила женщина, приоткрыв наконец дверь еще на пару дюймов.
        - Простите, это дом коммандера Айвибриджа?
        - Нет. Это не его дом.
        Уильям похолодел.
        - О… Простите. Я… Мне казалось…
        - Коммандер Айвибридж,  - сурово продолжила женщина,  - здесь только квартирант. Вы хотите его видеть?
        - Хотел… то есть хочу,  - с облегчением выдохнул Уильям.  - Он дома? У меня к нему довольно важное дело.
        - Если насчет страховки, то не тратьте время попусту. К нему уже подкатывали. Бесполезно. Он не страхуется.
        - Нет-нет, я совсем не за этим.
        - И покупать он тоже ничего не будет. Даже не суйтесь. У него нет денег.
        - Я и не собирался. Дело сугубо личное и очень важное. Он должен быть уже в курсе, из письма.
        - Да, вчера пришло,  - подтвердила хозяйка.  - Я видела. Ему сейчас мало кто пишет, так что я заметила. Вы заходите.  - Она провела Уильяма в небольшую гостиную, уставленную фотографиями, огромными раковинами и дешевыми восточными вазами.  - Можете подождать здесь. Он вышел за газетой. Сам теперь за ними ходит. Так дешевле, да и занятие какое-никакое. Может, конечно, ему вздумается еще прогуляться, но вряд ли. Подождите здесь.
        - Спасибо,  - с легкой иронией поблагодарил Уильям.
        - Между прочим, раньше гостиную он тоже снимал, но теперь отказался и довольствуется только спальней. Не по карману стало. Я иногда пускаю его здесь посидеть, когда к нему приходят.  - Хозяйка понизила голос, и в глазах, из-за близкой посадки к длинному носу напоминавших ягоды на ветке, мелькнуло тайное злорадство.  - Коммандер сейчас на мели.
        - Что?  - не понял Уильям.
        - На мели, прочно застрял на мели. Совсем не тот, каким сюда приехал. Вы его знали раньше?
        - Нет.
        Уильяму не нравились эти откровения и кошмарно сплюснутая женщина, похожая на огромного богомола. Он уже сочувствовал коммандеру, которому пришлось отказаться от гостиной и самому ходить за газетой, «сев на мель». Почему эта особа вываливает такие подробности первому встречному?
        - Если вы только что приехали, да еще по делам, может, вам самому нужна комната?  - поинтересовалась хозяйка, разглядывая его, словно любопытствующий комар.  - У меня найдется. Моя фамилия Трайн. Миссис Трайн.
        Уильям молча кивнул.
        - Что-то я не уловила вашего имени,  - продолжила миссис Трайн, не дождавшись ответа.
        - Потому что я не представлялся,  - отрезал Уильям.  - Для вашего сведения: моя фамилия Дерсли. Дерсли. Уильям Дерсли. Я из Бантингема, Суффолк. Приехал вчера днем из Лондона. Остановился в «Лагмутском пакетботе».
        Миссис Трайн выслушала анкетные подробности, не меняясь в лице.
        - Подождите здесь, мистер Дерсли,  - сказала она, складывая руки перед собой, словно собираясь еще больше сжаться и просочиться в едва приоткрытую дверь.  - Он будет через минуту-другую.
        Она исчезла. Коммандер действительно появился через несколько минут, перекинувшись парой слов с миссис Трайн,  - Уильям услышал его голос за дверью.
        - Мистер Дерсли?  - На Уильяма смотрели удивительно ясные голубые глаза.  - Да, коммандер Айвибридж - это я. Вы, насколько я понимаю, по поводу давешнего письма?
        - Да. Это письмо написал мой дядя незадолго до смерти, несколько недель назад. Но оно попало к другому коммандеру Айвибриджу.
        - Тогда понятно,  - смущенно улыбнулся коммандер.
        - Я виделся с ним позавчера. Он вернул мне письмо и дал ваш адрес. Так я вас и нашел.
        - Такое уже случалось,  - кивнул коммандер. Голос у него был приятный, но говорил он с некоторым усилием и легкой запинкой.  - Он теперь куда более важная птица, поэтому, конечно, в случае сомнений отправляют ему, а не мне.
        - Я так и понял,  - сказал Уильям, чтобы заполнить паузу, когда коммандер неожиданно замолчал.
        Но пауза все равно затянулась, и коммандеру стоило некоторого усилия прервать молчание. Он и стеснялся, и явно отвык разговаривать с незнакомцами. Преодолевая неловкость, он вытащил трубку и кисет.
        - Закурите? Боюсь, сигарет у меня не осталось. Трубочку? Угощайтесь, табак хороший, хотя и крепковат.
        - Тогда я, пожалуй, со своим,  - улыбнулся Уильям.
        Атмосфера разрядилась. Набив и раскурив трубки, собеседники принялись разглядывать друг друга сквозь сизый дым.
        Этот коммандер Айвибридж был куда скромнее, тише и мельче своего лондонского тезки. К тому же старше - лет около шестидесяти. Чуть выше Уильяма, крепкий и жилистый, он держался несколько напряженно, словно боялся распластаться под грузом прожитых лет. Седые волосы, однако, не утратили густоты, и ярко-голубые глаза смотрели необыкновенно молодо, несмотря на десятки мелких морщинок вокруг. В суровом лице, выдубленном и отполированном ветрами и непогодой, чувствовались неожиданная неискушенность и какое-то детское простодушие. Такое лицо в суффолкских (да и не только суффолкских) деловых кругах - редкость, поэтому Уильям, в лицах разбиравшийся, изучал коммандера с неожиданным интересом. Довершал облик костюм - аккуратный, тщательно вычищенный, но старый, грозивший скоро перейти в разряд поношенных. Колкости миссис Трайн подтверждались: коммандер Айвибридж явно сидел на мели. Но если он и сожалел об этом, досадовал в глубине души, то внешне это не отразилось никак. Видно было, что с мальчишеских лет он жил своей мечтой, и тот любопытный мальчишка по-прежнему никуда не делся. Вывод этот так обрадовал
Уильяма, что он мгновенно проникся к коммандеру дружеской симпатией. Здесь гомерический хохот Затерянному острову не грозил.
        - Поначалу я никак не мог припомнить вашего дядю,  - начал коммандер.  - А потом все же вспомнил. Правда, не возьму в толк, чем я ему запал в душу. Я действительно как-то ему помог, но это был такой пустяк, обычное дело между земляками в чужих краях.
        - Значит, не пустяк, раз запомнил,  - возразил Уильям.
        Он рассказал о приезде дяди, о болезни, об острове и урановой руде, о долготе, широте и П.Т. Райли из Сан-Франциско. Коммандер молча слушал, а когда Уильям закончил, рывком поднялся из кресла.
        - Погода хорошая,  - сказал он, посмотрев в окно.  - Пойдемте подышим. На воздухе беседуется легче. Не возражаете?
        - Я с удовольствием. Прогуляемся, дойдем до моей гостиницы - «Лагмутского пакетбота» - и можем там пообедать.
        Коммандер поблагодарил. Они не спеша двинулись по террасному уступу, наслаждаясь видом поблескивающей на неярком солнце водной глади. Сама возможность вот так прогуливаться декабрьским утром уже казалась Уильяму приключением, и уверенность его крепла с каждой минутой.
        - Эта смоляная обманка…  - начал коммандер осторожно.  - Там действительно она? Я знаю, что это такое, я читал про радий.
        - У меня в гостинице лежит образец. Я вам покажу. Он самый настоящий. И конечно, первым делом, прежде чем ехать к вам, я его проверил в лаборатории.
        - Правильно,  - одобрил коммандер.
        - Его принадлежность к урановой руде подтвердили в Институте радия. Полюбопытствовали, разумеется, но я им ничего не сказал. Так что сомнений в подлинности нет. А дядя клялся, что его там несметные залежи, тонны и тонны, только бери и вывози.
        Коммандер тихонько присвистнул.
        - Невероятная история.
        - Но вы ведь мне верите?  - обеспокоился Уильям.
        - Да. В существовании острова ничего странного нет. На картах и в самом деле еще много белых пятен, кому же знать, как не мне. Однако после вашего дяди остров могли обнаружить и другие.
        - Я об этом думал. Положим, кто-то действительно обнаружит остров или даже высадится на нем - это не страшно. Главное, чтобы никто не отыскал там урановую руду. По дядиным словам, залежи находятся в глубине острова, а он не особенно располагает к прогулкам и разведке. Потом, даже если кто-то наткнется на смоляную обманку, то совершенно не обязательно заинтересуется и тем более распознает в ней ценный минерал. На вид она непрезентабельна.
        Коммандер обдумал этот довод. Он часто погружался в раздумья, что неудивительно для человека, который долго жил один.
        - Я думаю, вам стоит рискнуть,  - наконец заявил он решительно.  - Если бы кто-то успел вывезти руду, наверное, до нас бы уже докатились слухи. Наверняка.
        - А если…  - Зазевавшись, Уильям чуть не столкнулся с детской коляской, которых в это утро на улице было много.  - Простите!.. Я говорю, если кто-то вот сейчас, в данную минуту, высаживается на Затерянном острове, смотрит на всю эту черную породу и говорит: «Да, это точно смоляная обманка. Привозите завтра людей, начнем ее добывать!» Подумать страшно…
        - Тут я вам ничем не могу помочь, ясновидением не владею. Вам придется рискнуть.
        - То есть нам придется,  - поправил его Уильям.  - Не забывайте, вы тоже в доле.
        Коммандер остановился в задумчивости.
        - Только потому, что ваш дядя прислал мне долготу? Вы, полагаю, и без меня ее знаете, вы же переправляли письмо на мой адрес.
        - Я не смотрел на текст, когда пересылал. Иначе было бы непорядочно.
        Взгляд коммандера потеплел.
        - Верно. Только мало кто в наше время думает так же.  - Ясные голубые глаза пристально изучали Уильяма. Прогуливаясь, собеседники дошли до края террасного уступа.  - Тогда теперь моя очередь. Ваш остров расположен на ста двенадцати градусах тридцати шести минутах западной долготы. Запомните. Сто двенадцать градусов тридцать шесть минут западной долготы.
        - Нет, так нельзя!  - воскликнул Уильям.  - Сперва нужно заключить какой-нибудь договор. Ведь я же могу взять сейчас и уйти с долготой, только вы меня и видели.
        - Да нет, вряд ли,  - улыбнулся коммандер.  - Иначе вы не трудились бы переслать мне письмо. Вы поступили честно, поэтому я и называю вам координаты. Обойдемся без условностей.
        Тут в беседу грубо вмешался пожилой человек с красным обветренным лицом, на котором выделялся крупный нос. Незнакомец ухватил коммандера за локоть, словно собираясь арестовать.
        - Доброе утро,  - буркнул он.  - Когда идем, во вторник или в среду?
        - Доброе утро, капитан,  - невозмутимо откликнулся коммандер.  - Я же сказал, что во вторник. Все в силе?
        - Лопни моя селезенка!  - гаркнул капитан, к восторгу Уильяма.  - Уточняю, потому что, если мы идем во вторник, то в среду я выезжаю в Плимут. И уж там я выскажу этим безмозглым макакам по полной!  - Он распалялся на глазах.  - Представляете, утром получаю письмо от какого-то конторского червя из Ливерпульской торговой палаты, и в нем говорится - знаете что?  - будто я сам не ведаю, о чем пишу. Может, и не напрямую, но смысл понятен. Вот тебе и весь сказ. А потом они удивляются, что страна катится в тартарары… Кто это с вами?
        - Простите. Мистер Дерсли - капитан Стейплдон,  - скороговоркой пробормотал коммандер.
        - Рад познакомиться.  - Капитан Стейплдон сграбастал руку Уильяма и энергично потряс.  - Надолго приехали?
        - Несколько дней, наверное, пробуду.
        - Тогда заглядывайте в гости. Дом тридцать два, тут недалеко. Капитан Стейплдон. Люблю поговорить с толковым человеком. Две трети моего времени уходит на переписку и беседы с величайшими недоумками, которых только послал этому острову в наказание Господь или дьявол. При одной мысли о них хочется лечь и умереть. Парламентарии? Я с ними общался, и не с одним. Думать они не умеют вовсе, а если начнут, то у них голова лопнет. Торговая палата? Полагаете, там чего-то можно добиться? Как бы не так, не смешите меня!  - загрохотал капитан на всю террасу.  - Ох, не смешите меня! Если пишешь одному, считай, пообщался с двадцатью. Кто у нас там дальше? Директора банков?  - Он остановился и пробуравил Уильяма взглядом, от которого тому стало неловко.
        - Так что насчет директоров?  - напомнил коммандер.
        - Эти как раз не глупцы. Совсем нет. Эти себе на уме. Вот я им пишу. Отвечают они мне? Дождешься от них ответа?  - Капитан разразился глухим сардоническим смехом.  - Черта с два! Я их подзуживаю, оскорбляю на чем свет стоит, другой бы давно завелся. А они сидят и в ус себе не дуют. Правильно, о чем им переживать? «У меня все гладко, Джек»,  - так они и говорят. Вот вы, я, коммандер наш, да любой прохожий - все мы выворачиваем карманы, чешем в затылке и думаем, где добыть хлеб насущный, страна катится к чертям, а эти сидят и в ус себе не дуют, потому что все у них гладко - или им кажется, что все гладко. Ведь кажется, а? Прав я?
        Уильям кивнул, надеясь этим слегка умиротворить расходившегося пожилого капитана, который вел какую-то загадочную кампанию.
        - Заходите на огонек,  - продолжал тот, уже потише.  - Дом тридцать два. А пока я вам подкину пищу для раздумий. Поразмыслите-ка, что будет, если сделать нашей основной денежной единицей серебряную крону? Старые добрые пять шиллингов? Не отвечайте сразу, подумайте на досуге. Рад был познакомиться. Хорошего утра. И вам, коммандер. Увидимся в среду. Нет, во вторник. Да, точно, во вторник. Тогда и увидимся, если не раньше.
        И он, на удивление стремительно, удалился.
        - Предлагаю пройти по берегу, а затем повернуть.  - Коммандер двинулся дальше.  - Вернемся аккурат к обеду. Как вам Стейплдон?
        - Незаурядный человек.
        - Весьма. Блестящий моряк в свое время - бывший капитан торговых судов, а они часто слегка трогаются рассудком, сказывается вынужденное одиночество. Вот и бедняга Стейплдон… Хотя на самом деле мухи не обидит. Отличный малый.
        - Эта его кампания как-то связана с пятишиллинговой монетой?
        - В точку!  - рассмеялся коммандер.  - Якобы, сделав крону основной денежной единицей, мы в два счета расплатимся со всеми долгами, разовьем торговлю, и кругом наступит сплошная благодать. Он мне это уже раз десять излагал, но я никак не возьму в толк, что здесь к чему. И остальные тоже. А он все равно пишет и пишет всем подряд. Мы иногда рыбачим с ним вместе. Во вторник как раз идем. Ничего против него не имею, он мне даже нравится. Если не касаться крон, торговых палат и банковских дел, лучшего приятеля и пожелать нельзя.
        - Все мы слегка не в себе,  - благодушно заметил Уильям.  - Меня тоже многие сочтут сумасшедшим, если узнают, что я оставляю налаженное дело ради поисков какого-то острова.
        - Вы ведь не намерены бросать солодильню?
        - Нет, бросать не намерен. Год или два она вполне продержится и без меня.
        - Тогда не страшно. И вы действительно хотите искать остров? Сами?
        - Конечно! А вы нет? Разве интересно отдать всю радость открытия какой-то посторонней компании, даже если и нам с этого что-то перепадет? Впрочем, и перепадет нам при таком раскладе гораздо меньше.
        - Хорошо, но при чем же здесь я? У меня ведь нет доли,  - озадаченно поинтересовался коммандер.
        - Разумеется, есть! Такая же, как у меня. Неужели вы не поняли - нас трое, и у всех равные доли. У меня, у вас и у этого П.Т. Райли из Сан-Франциско. Дядя хотел разделить богатство между нами тремя, он четко об этом заявил. И единственный способ получить наши равные доли - найти остров, удостовериться, что руда действительно еще там. После этого можно организовать добычу и вывоз, а потом продать в какую-нибудь компанию, занимающуюся выработкой радия, или основать собственную.
        - Понятно,  - проговорил коммандер.
        Снова повисло молчание, прервавшееся, лишь когда они пересекли небольшой мыс, оставив позади гавань и устье, и вышли к открытому морю. Мужчины спустились на галечный пляж, усеянный клубками, лентами и перекрученными мотками водорослей, сохнущих на солнце и наполняющих воздух особенным соленым, рыбным запахом. Уильям удовлетворенно потянул носом, окидывая взглядом горизонт, таинственную туманную дымку, где крошечными тающими тенями двигались корабли. В ста ярдах от него, под блестящими скалами, прибой лизал какую-то ржавую конструкцию, на которую садились отдохнуть чайки. На этой покореженной железке и задержался задумчивый взгляд Уильяма.
        - Подводная лодка,  - пояснил коммандер.  - Там вон еще две лежат.
        Уильям кивнул и подошел ближе к воде. На несколько минут он отрешился от окружающей действительности, словно в тумане или во сне видя блики и меняющиеся оттенки воды, слыша печальную мелодию прибоя, протяжное шипение ластящейся к гальке волны. Когда наконец он повернулся и встретил вопросительный взгляд коммандера, ощущение было такое, словно он возвратился из долгого путешествия - и возвратился совсем другим. У него поубавилось горячности, зато прибавилось уверенности. Он готов был отправиться куда угодно и делать что угодно. Уйдя в себя, он будто записался добровольцем на фронт. Море, древнее и безразличное, вынашивающее мириады жизней, задумало, видимо, укротить неподвластную мятежную жизнь человеческого духа, познающего себя наперекор вселенной. Уильям принял вызов. Крепкий соленый воздух кружил голову и даже пьянил. Обернувшись к своему спутнику, застывшему чуть поодаль в той же стальной сфере, спаянной из земли, моря и неба, Уильям протянул руку.
        - Коммандер Айвибридж! Мы с вами должны сами отправиться на поиски. Должны! Давайте скрепим договор.
        Они пожали руки. Но коммандера явно что-то беспокоило, он хмурился и мрачно жевал губу.
        Уильям почувствовал себя глупо. «Наверное, он считает меня слюнтяем. Флотские горазды лепить ярлыки - крепкий малый, хлюпик и прочее. Решил наверняка, что и десяти миль со мной не протянет. А я тоже хорош с рукопожатиями на ровном месте… Нужно теперь взять спокойный деловой тон». Он посмотрел на часы.
        - Не пора ли повернуть назад?
        - Думаю, не стоит вам строить планы,  - размышлял коммандер по дороге с пляжа,  - пока не свяжетесь с этим третьим, из Сан-Франциско, у которого широта.
        - П.Т. Райли,  - подсказал Уильям.  - Да, верно. Постоянно про него забываю. Он может все нам испортить. Даже имя какое-то неприятное: П.Т. Райли. Наверняка типичный американский бизнесмен, удалившийся от дел, который вознамерится продать наш остров какой-нибудь компании, если найдет подходящую. Должен признаться, я даже не задумывался особо о его роли в предприятии.
        - А чем он заслужил свою долю?
        - Я знаю не больше вашего,  - развел руками Уильям.  - По дядиным словам, он, как и вы, чем-то ему помог в свое время. Служил представителем какой-то американской фирмы в Южных морях.
        - Но ведь он вполне может оказаться достойным человеком,  - рассудил коммандер.  - Вряд ли воротила американского бизнеса пойдет на такую службу. Взять хотя бы вашего дядю - разве он типичный английский бизнесмен?
        - Вот уж нет!  - рассмеялся Уильям.  - Мой дядя вообще ни в какие рамки не вписывался. Он был колоритной личностью. Может статься, этот его знакомый американец - личность не менее колоритная.
        - Вроде капитана Стейплдона,  - предположил коммандер.
        - Да, вот с таким в самый раз искать неизвестные острова!  - воскликнул Уильям.  - Пусть он немного не в себе, его я принял бы в команду не раздумывая.
        - И я. И он тоже загорелся бы идеей и отправился на край света.
        - Выходит, Райли отпугивает меня лишь именем и адресом,  - признал Уильям.  - Связаться с ним все равно нужно, и поскорее. Я не могу его обойти.
        - Да, так нельзя. Даже если бы вы знали широту. Это было бы нечестно.
        - Согласен. А без широты нам даже отталкиваться не от чего. Остров может находиться на любой точке известной долготы.
        - Нет, все не так страшно,  - обнадежил коммандер.  - Вы, я вижу, не сверялись еще с картой.
        - А как я должен был с ней свериться, если долготу узнал только сегодня утром?  - удивился Уильям.
        - Да, действительно. Простите.  - Коммандер прошел несколько шагов в молчании, затем продолжил, уже другим, более воодушевленным тоном: - Я посмотрел вчера. Не смог удержаться. Так вот, если проследить весь меридиан, проходящий через сто двенадцать градусов тридцать шесть минут западной долготы, вы увидите, что он тянется от Калифорнии - длинного узкого полуострова на западном побережье Мексики - до Антарктиды. А значит, обшаривать все Западное полушарие не придется.
        - Дядя сразу сообщил, что остров находится в Южных морях.
        - Вчера я этого не знал,  - улыбнулся коммандер.  - Но если посмотреть на карту, вы сами убедитесь, что другой вероятности практически нет, поскольку полярником ваш дядя не был и Антарктиду не исследовал. Если он сам сказал, что остров в Южных морях, то его нужно искать где-то между экватором и сорока градусами южной широты. Можно взять и южнее, но вряд ли, в тех водах вашему дяде нечего делать, если только он не огибал мыс Горн. Вы слышали про остров Пасхи?
        - Еще бы! Это тот, с загадочными статуями? Он уже много лет не дает мне покоя. Одна из статуй стоит прямо у входа в Британский музей, бог весть о чем она думает там, в Блумсбери,  - но каждый раз, когда заходишь в музей, она смотрит прямо на тебя. Хотите сказать, мы туда попадем?
        Коммандер рассмеялся:
        - Я и сам всегда мечтал там побывать. Однако сейчас вам важнее, что он расположен почти на той же долготе. Сто девять с чем-то градусов западной, а ваш остров - сто двенадцать градусов тридцать шесть минут. Широта, конечно, может градусов на двадцать расходиться.
        - То есть Затерянный где-то недалеко от острова Пасхи?  - загорелся Уильям.
        - Смотря что понимать под «недалеко»,  - охладил его коммандер.  - Пока неизвестна широта, наверняка сказать ничего нельзя, однако не исключено, что ваш остров окажется в тысяче миль от Пасхи.
        - Ох…  - протянул Уильям враз потускневшим голосом. Тысяча миль казалась ему непреодолимым расстоянием, тем более на Маркет-стрит с ее витринами и библиотеками, где не видно было бескрайних морских просторов.
        - Вы, я смотрю, разочарованы,  - улыбнулся коммандер.  - Уверяю вас, в тех краях тысяча миль - это практически рукой подать. Но здесь разговаривать не стоит. Я позже растолкую вам подробнее.
        В молчании, лавируя между сосредоточенными покупателями и бесцельно прогуливающимися прохожими, они дошли до гостиницы.
        - Если хотите, можете подняться ко мне - умыться перед обедом и взглянуть на образец руды, подлинную частицу Затерянного острова,  - предложил Уильям.
        Самое, пожалуй, странное приглашение за всю его жизнь. Вместе с коммандером они поднялись по унылой лестнице «Лагмутского пакетбота». Семейно-коммерческая атмосфера во всей красе.
        5

        И только после обеда, усевшись в салоне, они возобновили серьезный разговор. Уильям раскопал среди подшивок «Биржевых и рыночных сводок» старый атлас, и они с коммандером раскрыли его у большого эркерного окна.
        - Теперь видите?  - Коммандер ткнул длинным загорелым пальцем в блеклый океан с затертыми точками атоллов.  - Если собираетесь искать остров сами, лучше всего подобраться к нему как можно ближе обычными путями, а потом нанять торговую шхуну, чтобы она доставила вас прямо на место.
        Уильям кивнул, хотя зафрахтовать торговую шхуну представлялось ему не меньшим подвигом, чем возглавить экспедицию через центральную Гренландию.
        - Если мы не попали впросак с широтой,  - продолжал коммандер, не убирая палец с карты,  - то первым делом вам нужно добраться до Таити.
        - Таити?  - воскликнул Уильям. Перед глазами замелькали пестрые экзотические картинки.
        - Да. Ближайший к вашему острову мало-мальски крупный город - Папеэте.
        - Отлично! Просто замечательно!
        От географических подробностей голова шла кругом.
        - В Папеэте нужно будет нанять шхуну, которая довезет вас до острова. Зафрахтовать на месте. Это, конечно, влетит в круглую сумму, и потом, когда найдете руду и приступите к вывозу, сразу поймете, какое это дорогостоящее предприятие, даже если сэкономить на рабочей силе за счет канаков. Впрочем, вы уже об этом думали, полагаю.
        - Частично,  - ответил Уильям жизнерадостно.  - Знаете, меня давно мучает какая-то неправильность, режет слух, словно фальшивая нота, никак не ухвачу ее. Только теперь понял.  - Он стал серьезным.  - Почему вы все время говорите «ваш» остров, «вы должны сделать»? Словно сами участвовать не собираетесь. Этот остров такой же мой, как и ваш, и вы имеете такое же право им заняться. Так что «мы должны добраться до Таити» и «мы наймем шхуну».
        Коммандер с улыбкой покачал головой:
        - Простите. Без меня.
        - Вы не поедете?  - уточнил Уильям.
        - Боюсь, что так.
        - Почему? Сомневаетесь в существовании острова? Не верите в урановую руду?
        Коммандер посмотрел ему в глаза.
        - Верю. Не исключаю, что кто-то туда уже добрался, однако, если взвесить все за и против, это маловероятно.
        - И замечательно!  - выдохнул Уильям.  - Тем более не понимаю, почему вы не хотите участвовать. Вы…  - он замялся перед тем, как высказать точившую его мысль,  - вы боитесь не выдержать?
        - Что?  - оскорбленно засопел коммандер.  - Не выдержать? Да я что угодно выдержу. Вы так говорите, будто я дряхлый старик.
        Он возмутился искренне, взгляд его заледенел. Уильям, встревожившись, принялся сбивчиво, но чистосердечно извиняться.
        - Я просто подумал, может, вам не хочется выезжать из Англии. Это я просидел тут большую часть жизни, а вы годами ходили по чужим морям и сыты ими по горло.
        Коммандер сделал несколько затяжек, окутался густым дымом и постепенно успокоился.
        - Да, верно. Я годами жил вдали от родных берегов, а лучше Англии места нет - для англичанина по крайней мере. Это лучший на свете дом, даже сейчас, когда он шатается и трещит по швам. Но я не против на время его покинуть. С чего бы мне противиться?  - Он вынул трубку и резко обернулся к Уильяму.  - Вы знаете, что такое уйти в отставку? Что такое безделье и безденежье? Я вам расскажу. Это проклятие. Ржавеете и покрываетесь мхом прямо на глазах. Никогда не пробуйте.
        Излив душу, он снова закрылся и отвернулся, словно никогда в жизни не заговаривал с Уильямом. Тот понял, что нужно срочно менять тему, если он не хочет потерять собеседника. К счастью, в животрепещущих вопросах недостатка не было. П.Т. Райли.
        - Если отсюда можно телеграфировать Райли, то я телеграфирую. Сегодня же днем, и попрошу ответить немедленно.
        - И что вы ему скажете? В телеграмме всего не объяснишь.
        - Да, это я упустил,  - кивнул Уильям и крепко задумался.  - Можно сказать ему, что дело спешное, речь идет о настоящем острове сокровищ - но это он и так знает, из дядиного письма,  - о целом состоянии, и попросить отписаться, хочет ли он принять участие и сообщить нам широту. Примерно так.
        Коммандер уставился в окно на гавань, попыхивая трубкой.
        - Значит, вы предполагали, что все мы трое, вы, я и этот Райли, получим равные доли…  - начал он отрывисто.
        - Конечно же!  - подтвердил Уильям.
        - Да-да, но я еще не закончил. Соответственно, расходы тоже нужно делить на нас троих поровну, так ведь?
        - Более или менее,  - неопределенно кивнул Уильям.  - Например, дорога до острова у каждого выходит за свой счет…
        - Который скорее всего окажется куда внушительнее, чем вам представляется,  - заметил коммандер.  - Нужно добраться до Южных морей, нанять эту самую шхуну и пройти на ней порядка трех тысяч миль - до острова и обратно.
        - Я подумал, что дорогу мы втроем как-нибудь осилим,  - повторил Уильям.  - А потом, когда дойдет дело до вывоза руды, можно рассчитать расходы, и если самим нам это будет не по карману, то либо возьмем ссуду, либо привлечем сторонний капитал. Но об этом пока рано беспокоиться.
        Коммандер встал, сделал два скованных шага к окну и развернулся к своему собеседнику.
        - Видите ли, мне такие траты не по зубам. Вот к чему я клоню. Я вряд ли потяну даже дорогу до Таити. И уж тем более свою долю расходов. Я сильно поиздержался в последнее время.
        - Мы что-нибудь придумаем,  - поспешно заверил его Уильям.  - Это, по-моему, несложно уладить.
        - Спасибо. Я понимаю, о чем вы. Но так не получится.  - Коммандер плотно сжал губы и уставился леденистыми глазами в точку на противоположной стене. Теперь, видимо, настал его черед погрузиться в раздумья. Заговорил он не скоро, а когда заговорил, от его пронзительного арктического взгляда у Уильяма даже слезы выступили.  - Есть у меня тут один знакомый - не из здешних мест, но я его хорошо знаю. Сперва он мне не понравился, показался скользким. Однако постепенно я к нему прикипел. Он человек деловой, и притом порядочный. Не возражаете, если я его посвящу частично в наше дело?
        Уильям колебался.
        - Что ж, если не хотите, то не буду,  - понял коммандер.
        - Нет-нет!  - воскликнул Уильям.  - Пожалуйста. Только урановую руду лучше не упоминать.
        - Само собой. Я как раз встречаюсь с ним сегодня вечером, будет подходящий случай завести разговор. Вы точно не возражаете?
        - Точно. А я тогда займусь телеграммой.
        - И спасибо за вкусный обед,  - улыбнулся коммандер.  - Вы здесь еще день-другой пробудете, я полагаю?
        Уильям кивнул, скользнув взглядом по комнате. Они были в салоне одни, и где-то над их головами витал призрачный остров сокровищ.
        - До встречи завтра утром, я надеюсь. Но прежде скажите мне, коммандер,  - выпалил он с неожиданным жаром,  - вы хотите поучаствовать? Отправиться на поиски острова?
        Коммандер оттаял мгновенно. Живший в нем мальчишка встрепенулся и заплясал от нетерпения.
        - Больше всего на свете!  - ответил коммандер слегка севшим голосом.  - Это ведь… Эх, нет, вам не понять. Вас еще не списали в утиль.
        - Тогда едем,  - объявил Уильям.
        Глава третья
        Компаньоны

        1

        - Вот и вы,  - заметил коммандер.  - Получили мою записку?
        - Да,  - подтвердил Уильям.
        - И впрямь. Глупый вопрос,  - улыбнулся он.  - Иначе как бы вы здесь очутились.
        - Действительно.  - Уильям улыбнулся в ответ.
        - Мой друг будет с минуты на минуту. Ему пришлось отлучиться.
        Коммандер имел в виду того самого приезжего, с которым собирался поговорить накануне. Этот знакомый, Уильяму пока неизвестный, пригласил их обоих на ужин к себе, в отель «Лагмут», внушительное здание рядом с вокзалом, белизной и завитушками напоминавшее свадебный торт. Уильям и коммандер стояли в вестибюле, заполненном пальмами в кадках, пухлыми креслами, обитыми чеканной медью столами и другими непременными атрибутами отеля с американским баром, бальным залом и собственным оркестром.
        - Надеюсь, вы не возражаете против нашей общей встречи здесь?  - после некоторого колебания спросил коммандер.  - Я виделся со своим знакомым вчера, упомянул о нашем деле, но, разумеется, всего не рассказывал. Он очень заинтересовался и пригласил нас отужинать с ним. Человек он довольно своеобразный - я, кажется, уже говорил, хотя…
        - Да, говорили. Но вам он нравится, я помню, так что все в порядке. Вы уверены, что ему можно открыться?
        Коммандер задумался.
        - Увидите сами. Он действительно заинтересовался, и я знаю его как человека честного. Кроме того, он бизнесмен и располагает средствами, которые готов вложить в перспективное дело. Это он мне сам вчера подтвердил. Если он примет участие, для меня все решительным образом изменится. Но об этом поговорим позже, сейчас уже поздно объяснять, вон он идет.
        Уильям увидел дородного человека лет пятидесяти. Несмотря на массивность, двигался он пружинистым шагом. В глазах за легкими очками без оправы засветилась радость узнавания, и ею же озарилось все гладко выбритое лицо, круглое и плоское, словно тарелка. Бизнесмен, представленный как мистер Рамсботтом, энергично пожал Уильяму руку.
        - Весьма рад знакомству!  - Он отступил на шаг и посмотрел на Уильяма с величайшим интересом, словно любуясь.  - Вы молодец, что пришли. В самом деле, молодец. Не пугайтесь, мистер Дерсли, я из Ланкашира, простой ланкаширский парень, говорю что думаю, выворачиваю все, словно ящики комода, начистоту. Ведь так, коммандер? Ну что же, все в сборе.  - Широченная улыбка исчезла, и бизнесмен, посерьезнев, посмотрел по очереди на своих собеседников.  - Мистер Дерсли, коммандер, предлагаю пропустить по стаканчику, прежде чем приступать к разговору. Что будете? Коктейль? Глоток хереса?
        - Я, наверное, ничего, спасибо,  - отказался Уильям.
        - Ну нет, что-нибудь непременно нужно,  - укорил его мистер Рамсботтом.  - И вам тоже, коммандер. Альберт!  - подозвал он официанта.
        - Вы и его знаете?  - спросил коммандер.
        - Кого? Да, знаю. Его Альберт зовут. Он здесь всего неделю. Раньше служил в «Метро» в Блэкпуле. Там я с ним часто говаривал. У него девчушка играет на концертино, пять конкурсов уже выиграла, на сцене будет выступать. Вчера только рассказывал. Сейчас вспомню, как же ее зовут…  - Мистер Рамсботтом напряг память, однако, перехватив улыбку коммандера, хмыкнул добродушно и повернулся к Уильяму.  - Смеется надо мной, потому что я все про всех знаю. Но ведь, право слово, живешь где-то, будь добр узнать и людей вокруг - велика разница, официант это или кто, если с человеком интересно побеседовать. Если бы не здешний персонал, мне который день не с кем было бы словом перемолвиться.
        - Вы давно здесь?  - полюбопытствовал Уильям.
        - Почти два месяца,  - насупился мистер Рамс-боттом.  - Здоровье поправляю. Врачи велели. Два терапевта и еще специалист.  - Тут прибыл официант с напитками, и бизнесмен сразу же выпрямился и оживился.  - Разбирайте, джентльмены. Это вам, мистер Дерсли. Это вам, коммандер. Очень рекомендую, отличная вещь,  - причмокивая и энергично кивая, сообщил он.  - Так о чем это я?
        - О здоровье,  - напомнил Уильям.
        - Да, точно.  - Мистер Рамсботтом тут же ссутулился и поник, сияние за стеклами очков померкло, щеки ввалились. Перед ними сидел совершенно больной человек.  - Так вот, два терапевта и специалист. Я не ел, не спал. А еще головокружения - о-о-о, ужасные головокружения! И спина - вот тут, нет пониже, вот там - ох, не дай Боже никому. Я просто не знал, куда себя деть и куда податься. Кого ни встречу, все твердят в один голос: «Да, Джонни Рамсботтом, ты здорово сдал». А я им: «И не говорите, разваливаюсь на глазах». Не ел, не спал, дела забросил. В голове будто циркулярная пила жужжит без передышки, да еще и с мочевым пузырем нелады - каждые десять минут в уборную бегал. Вот я и думаю: «Охохонюшки, если так дальше пойдет, лучше сразу в гроб ложиться». В общем, обратился я к доктору, он сразу все понял: «Это почки. Беда у вас с почками». Охотно верю - нутро у меня всегда было слабое. Так, постойте. Обед накрыли. Можно пойти заморить червячка.
        До самого ресторана мистер Рамсботтом, не понижая голоса, продолжал свою скорбную повесть.
        - Прихожу я тогда к другому доктору, и что выясняется? «Сердце у вас неважное, мистер Рамсботтом». Я и на этот раз не удивился, всегда подозревал, что с сердцем у меня худо, барахлит оно. Однако на всякий случай сходил еще к специалисту, лучшему в Манчестере, и он вроде разобрался: послал меня сперва в Харрогейт, а потом, когда я вернулся, выписал лекарство, посадил на диету и велел, если получится, забросить дела на годик-другой и уехать из Манчестера на свежий воздух. Наведался напоследок к своему врачу, он меня сюда и направил. Я послушался.
        - Теперь-то вам лучше?  - с вежливым интересом спросил Уильям.
        Мистер Рамсботтом призадумался, застыв в дверях обеденного зала.
        - Лучше ли? Это вопрос. В каком-то смысле определенно лучше. Жужжание и головокружение прошли, худо-бедно ем и сплю, но здоровья мало, ох мало, как ни крути. Здоровье уж не то, и прежним не будет. Нутро слабое, глаз да глаз нужен. И спину до сих пор простреливает. Такая, знаете, мистер Дерсли, резкая боль, словно раскаленную спицу воткнули. Одну минуту, прошу прощения.
        Он повернулся поприветствовать трех меланхоличных девушек в черном, составляющих, судя по всему, собственный оркестр отеля, и они едва заметно улыбнулись ему из-за инструментов. Пианистка ставила ноты, а скрипачка и виолончелистка настраивались. К виолончелистке, самой печальной из этого меланхоличного трио, мистер Рамсботтом и обратился.
        - Как поживает ваша матушка, мисс Грирсон?  - спросил он.  - Есть вести?
        - Сегодня получила письмо, мистер Рамсботтом. Спасибо. Ей получше, хотя еще недели две с постели не встанет.
        - Ну, это уже не страшно, раз она поправляется. Или страшно? Прямой ответ на прямой вопрос. Конечно, не страшно. Передайте ей, пусть побольше сидит и получше питается, мисс Грирсон. А вы сыграйте нам сегодня что-нибудь душевное. Покажите себя.
        Обменявшись любезностями, он повел своих спутников в глубину просторного полупустого зала, где у камина был накрыт стол на троих.
        - Я и думать не думал, что с оркестрантками вы тоже знакомы, Рамсботтом,  - заметил коммандер.
        - Это да, успел познакомиться. Что печальнее, все их мелодии я тоже наизусть знаю, поднадоели порядком. Та, с которой я разговаривал, мисс Грирсон, матери нездоровится, и ее это печалит. Она из-под Бирмингема, девушка милая и тихая, но виолончелистка никудышная. Сами убедитесь, когда они запиликают. Иногда так фальшивит, что аж глаза слезятся, будто кислый крыжовник жуешь. Слух у нее дубовый, прямо как этот стол. Кстати о столе - вам нравится? Очень недурное начало, правда? Я предупредил, что сегодня у меня особенный случай. И ужин будет особый. Они со мной осторожничают, мистер Дерсли, чем попало не кормят. Коммандер уже знает, да?
        - Знаю,  - подтвердил коммандер, и в уголках его глаз разбежались лучики морщинок.  - Наш Рамсботтом в кухне разбирается. Эпикуреец. Гурман.
        - Да нет, я бы не сказал. Просто люблю вкусно поесть. Привык я к хорошей еде, так что, в отличие от большинства людей, на вид и на вкус отличу хорошее от дряни. А потом, я ведь этим деньги зарабатываю - оптовыми поставками продуктов,  - мне сам Бог велел примечать, что я ем и пью. В первые два дня здесь я только пробовал, ничего не говорил. Потом пошел потолковать с управляющим. Говорю ему: «Я здесь надолго». Он мне: «Знаю, мистер Рамсботтом».  - «Но съеду завтра же, если будете меня так кормить».  - «Что случилось, что такое? Кухню нашу все хвалят, продукты берем хорошие». Тут я рассмеялся. «Заблуждаетесь,  - говорю.  - Вас кто-то мастерски водит за нос».  - «А что же не так?» - «Сейчас я вам расскажу». И я ему рассказал. Хлеб у них дрянной, слишком много квасцов и крахмала в муке, масло пополам с маргарином, кофе самый дешевый. Если суп разводите из концентрата, хотя бы марку найдите поприличнее. Жир, на котором жарят, никуда не годится, посуду чистят небрежно, выдавать маслюка за палтуса - последнее дело, а парная говядина, похоже, прежде чем попасть на кухню, совершает кругосветку, потому что
она у них мороженая. «А кекс, который вы подаете к чаю?  - говорю я ему.  - Если он вам обходится дороже семи пенсов за фунт, вас крупно надувают». «Да ну, глупости,  - отвечает мне управляющий.  - Пойдите еще найдите такой кекс по семь пенсов за фунт».  - «Я-то найду, даже по шесть за фунт, хоть сейчас оформлю в любом количестве, заказывайте, только меня этим не кормите, я эту дрянь в рот не возьму, мне приличную еду, будьте добры. И не мухлюйте. Уж в этом деле я разбираюсь». Вот с тех пор я горя не знаю. Может, меню наше не сравнится по изысканности с тем, что подают другим, но вы смотрите в корень. Еда будет простая, зато гарантированно здоровая и питательная.
        Уильям, глядя на круглое лицо и мощные плечи мистера Рамсботтома, подумал, что в усиленном питании их спутник точно не нуждается. Вслух он ничего не сказал, размышляя, в каких эпитетах этот знаток отозвался бы о еде в «Лагмутском пакетботе». Что, если отважиться пригласить его туда на обед? Уильям с замирающим сердцем представил, как мистер Рамсботтом распекает неприветливую управляющую, окопавшуюся в своем пропахшем капустой логове.
        Словоохотливый толстяк хвастал не зря - все блюда оказались действительно простыми, но вкусными.
        - Вот она, беда нашего времени,  - заметил мистер Рамсботтом с неизменным для таких фраз удовлетворением, словно прошлое было личной заслугой говорящего.  - Не достать приличных продуктов. Рабочий в Ланкашире или Йоркшире порой питается лучше, чем иной миллионер. А почему? Потому что у него жена готовит сама и что попало мужу в тарелку не положит. Одними деньгами тут не обойдешься, еще и понимание нужно, и усердие не помешает. Уж я-то знаю. Помните отель «Верх роскоши» в Вест-Энде? Хорошо там кормят, как считаете?
        - Думаю, да,  - подтвердил Уильям, никогда не бывавший в «Верхе роскоши».
        - Вот и ошибаетесь. Финтифлюшки да заковыристые названия - на вид, не спорю, красиво, но пользы ни на грош. Я там, даже если мне приплатят, есть не стану, увольте. Мне подайте два чайных кекса - да не эти их худосочные недоразумения, а два настоящих домашних чайных кекса, со свежим маслом, и чайник правильно заваренного чая, на крутом кипятке, чайник не забудьте ополоснуть как следует. Вот и вся недолга, а радости куда больше, чем от любого блюда, что подают в «Верхе роскоши». А почему? Потому что продукты правильные.
        Уильям хотел полюбопытствовать у этого поборника простой полезной еды, как же он заработал все свои неполадки с «нутром», но не осмелился. Мучнистое, лоснящееся, покрытое испариной круглое лицо мистера Рамсботтома плохо вязалось с представлениями о здоровье. Да и в целом он не сразу располагал к себе - Уильяма уже утомила его громогласная властная манера. Однако чем-то он все же подкупал, заражая неиссякаемым жизнелюбием. Видно было, что он далеко не глуп, несмотря на некоторую непоследовательность в словах и поступках. Помимо еды и продуктов он неплохо разбирался и в других областях - например, со знанием дела рассуждал о производстве солода, чем немало поразил Уильяма. Но самое главное, этот словоохотливый бизнесмен был настоящим кладезем - нет, фонтаном, извергающимся вулканом - жизненной энергии. В глазах за легкими очками без оправы светился искренний интерес к миру.
        Уильям, как и многие сдержанные, застенчивые и чистосердечные люди, инстинктивно отгораживался от подобных напористых, все собой заполняющих личностей. Он понимал, что устанет от этих сияющих глаз и лиц, захлебнется в этом потоке доброты, и все же, несмотря на инстинктивное отторжение, не мог не симпатизировать мистеру Рамсботтому. Кроме того, он был другом - по крайней мере добрым приятелем - коммандера. Необычную они составляли пару: худощавый, чисто, хоть и бедно одетый, тихий коммандер с синими глазами-льдинками, закаленный суровой морской службой, и домосед Рамсботтом, такой внушительный, раскованный, громогласный, общительный и беспардонный. Не верится, что эти двое готовы отправиться в путешествие вместе. И готовы ли? И готов ли Уильям взять их в компанию? Он предпочел сперва закончить обед и только потом искать ответы на эти вопросы.
        2

        - Кофе пьем в курительной,  - объявил мистер Рамсботтом.  - Хотя зачем я туда хожу, не знаю, я ведь не курю. Не курю, нет. Никогда не пробовал и сейчас начинать не намерен. Убивает весь вкус, мистер Дерсли, просто начисто отбивает. Правда, все остальные пороки у меня в полном комплекте, не беспокойтесь. Ну, пойдемте. Вы ведь точно хотите перекурить, а у меня найдется парочка недурственных сигар.
        Они проследовали в соседнюю комнату и устроились в укромном углу. Уильяма не отпускало чувство, будто он знает обоих своих спутников уже не первый год. Лица, облик, манера речи - все казалось давно знакомым, хотя одного из этих людей он впервые увидел только вчера утром, а второго - часа полтора назад. Они без всякого труда заняли какую-то нишу в его сознании, которая словно дожидалась их годами. Уильям даже попробовал вспомнить, не снились ли они ему, так сильно было ощущение давнего знакомства. Верят ведь некоторые, что в зыбком тумане снов можно мельком разглядеть будущее. Что, если он уже много раз беседовал с коммандером и слушал мистера Рамсботтома? А остров? Такая ли это новость для него? Неужто ни разу не маячил перед ним этот остров - не как узнаваемый географический объект, конечно, а просто как смутная тень с бухтой, в которой бьется прибой? Что, если они втроем уже побывали там? И сейчас он лишь повторяет, медленно и обстоятельно, путешествие, уже состоявшееся где-то в другой зыбкой реальности между скучными поездками на солодильню… Нет, чепуха. Он пристально посмотрел на своих
спутников и еще раз твердо сказал себе: «Чепуха!» Однако перед глазами вдруг встала картина, от которой его позвоночник натянулся и задрожал, как струна, задетая огромной призрачной рукой: они трое сидят на какой-то иззубренной раскаленной скале, что-то с жаром обсуждая. Это уже где-то произошло, и теперь всего лишь вспоминается. Вот откуда ощущение давнего знакомства и мгновенная симпатия! Скалу он ощущал так отчетливо, что готов был клясться на ней как на Библии. Призрачная рука снова дернула струну, кости Уильяма превратились в тающий воск, кровь застыла в жилах, он замер на мгновение в потустороннем мире, где время тасовало кисейные завесы и расползающиеся на глазах картины.
        - Что вы сказали?  - извиняющимся тоном переспросил он, очнувшись в курительной отеля «Лагмут».  - Простите, задумался.
        - Я говорю,  - повторил мистер Рамсботтом,  - что пора, пожалуй, перейти к главному вопросу, если не возражаете.
        - Нет, конечно, не возражаю,  - заверил Уильям после секундной заминки, которая не ускользнула от Рамсботтома.
        - Щекотливое положение,  - признал бизнесмен.  - Я не могу ничего сказать, пока не узнаю, о чем речь, а вы не торопитесь вываливать все разом, не убедившись, что мне можно доверять. Правильно? Знакомое дело.
        Коммандер внезапно встал.
        - Послушайте, друзья, я вас оставлю на часок, а может, на весь вечер, как вам будет удобнее. Мне нужно отправить письмо.
        - Сколько сейчас?  - Мистер Рамсботтом взглянул на часы.  - Четверть десятого. Хорошо, коммандер, вы идите, занимайтесь своим письмом, но через час вас ждем. Времени уйма.
        Коммандер кивнул, оглянулся на Уильяма и, неловко развернувшись, направился к выходу.
        - Так и видишь, как штормовой ночью он сжимает штурвал недрогнувшей рукой, да?  - хохотнул Рамсботтом.  - «Англия ждет, что каждый выполнит свой долг». Наш коммандер действительно замечательный человек. Вроде бы совсем не моего круга, но я проникся к нему симпатией. Вам он тоже нравится, так ведь?
        - Очень,  - без колебаний ответил Уильям.  - По-моему, мне повезло. Сперва я нарвался на другого коммандера Айвибриджа - однофамильца. С тем бы мы никак не поладили.
        - Да, что-то такое припоминаю. Как бы то ни было, хорошо, что он ушел,  - без него нам легче будет говорить. Сейчас поймете, в чем дело. Он смерть как хочет поехать с вами, только не видит возможности, потому что у него нет денег.
        - Так я ведь ему сказал…  - начал Уильям.
        - Знаю, знаю, но это ничего не меняет. Он не просто не может участвовать в расходах. Все гораздо хуже. Ему даже ехать не на что. У него были какие-то сбережения и еще пенсия, но, если я правильно понимаю - из него ведь слова не вытянешь, тот еще истукан,  - у него была сестра, которая постоянно болела, и он оплачивал лечение, потом он вложил деньги в какую-то авантюру и прогорел, а теперь даже пенсию получает не целиком. В итоге он едва сводит концы с концами, поэтому приходится сильно ужиматься. Я, понятное дело, не знаю точно, сколько у него остается на прожитье, но если выйдет больше трех фунтов в неделю, я сильно удивлюсь. Такая вот беда. Наш коммандер прочно сел на мель, ничего не попишешь.
        - Знаю,  - обеспокоенно протянул Уильям.
        - Хорошо. Тогда вот что я предлагаю. Если исходить из того, что доли у вас равные…
        - Да, я ему вчера об этом говорил.
        - Отлично. Предположим, он делит свою долю со мной, я вкладываю деньги - сколько потребуется, участвую наравне с вами. То есть, по сути, долей получается не три, а четыре - две у вас, потому что вы несете собственные расходы и вкладываете половину денег, и по одной доле нам с коммандером. Я беру на себя наши с ним расходы и, как и вы, вкладываю половину. Понимаете схему?
        - Да, вполне. Но есть ведь еще один человек. Он в Сан-Франциско, от него вот-вот должна прийти ответная телеграмма.
        - Ничего страшного. Если он сможет вложиться на равных с вами и мной, тогда делим на шесть, и ему, как и вам, тоже достаются две доли. Если нет, то делим на пять, и он получает одну долю. Конечно, если расходы окажутся слишком велики, придется привлекать сторонний капитал, и тогда снова придется делить. Все достаточно просто.
        - Да, меня такой расклад устраивает,  - согласился Уильям.  - Четко и по-деловому.
        - Только имейте в виду…  - Мистер Рамсботтом предостерегающе подался вперед всем своим массивным телом.  - Я деловой человек и не вчера родился, поэтому кота в мешке покупать не намерен. Я хочу заранее знать, во что вкладываюсь. Коммандер вряд ли вам передал, но ему я уже признавался, что не возражаю сменить обстановку, особенно если подразумевается путешествие.
        - Подразумевается. И весьма дальнее.
        - Я догадывался. Отлично. Дела в Манчестере идут потихоньку, мое присутствие не требуется, а дальнее путешествие - если только не на Северный полюс и не в жаркие африканские или азиатские джунгли - как раз то, что доктор прописал. Прописал он, между нами говоря, кругосветку, но если уж забираться на край земли, то с конкретной целью, а не просто поглазеть. И тем не менее гоняться за призраками тоже не по мне, мистер Дерсли. Я могу себе это позволить, но в своих краях я слыву человеком разборчивым и хотел бы эту славу сохранить, а значит, не ввязываться в сомнительные авантюры. А ведь слухами земля полнится. Сегодня ничего не утаишь. Обмишуришься где-нибудь в Тимбукту, и вот уже на следующей неделе тебя склоняют на все лады в курительной манчестерского отеля. Так что я не хочу выглядеть простофилей. Впрочем, думаю, вы тоже,  - добавил он тоном человека, крупно переоценивающего собеседника.
        Уильям кивнул в знак согласия. С полминуты они молча смотрели друг на друга. Наступил момент истины. Можно ли довериться Рамсботтому? Наконец, прогнав остатки сомнений, Уильям решился.
        - Вы знаете, что такое смоляная обманка?  - спросил он вполголоса.
        - Думаю, да!  - воскликнул мистер Рамсботтом.  - Урановая руда, из нее получают радий. Буквально на днях читал в выпусках «Наука для всех» - хорошие, надо сказать, выпуски, своих денег стоят. Постойте, вы хотите сказать, мистер Дерсли, что наше дело связано с урановой рудой?
        - Именно. На острове, который нам предстоит отыскать, несметные тонны урановой руды. Мой дядя привез оттуда образец, я протестировал его в лаборатории, руда подлинная.
        - Ну ничего себе! Вот это да!.. Нет, подождите, тут нужен глоток чего покрепче. Что будете? Виски? Отлично, попробуйте мой сорт, здесь теперь держат для меня запас.  - Он прогулялся к бару и вскоре вернулся с бокалами.  - Без проныр официантов обойдемся. У них слишком длинные уши, а сами они куда смекалистее, чем кажутся, никогда не знаешь, чего ждать… Вот, попробуйте - «Лох-Тэй», другого я теперь просто не пью, если есть этот. Как-то в Шотландии довелось мне общаться с человеком, который занимается виски. Я у него прямо спросил: «Признавайтесь, какой виски самый лучший?» Он назвал «Лох-Тэй» - и не обманул. Знал, что советовать.
        - Хорош,  - подтвердил Уильям.
        - Раз уж вы начали, выкладывайте до конца,  - предложил мистер Рамсботтом.  - Конечно, еще не поздно замолчать и скрыть от меня, где находится остров, тогда я при всем желании вас не обскачу. Но я и не собираюсь. Я честно возьму на себя расходы коммандера и слишком дорожу своей репутацией, чтобы мошенничать. Расставляю точки сразу, потому что, если вы не шутите, вам нужно ох как остерегаться. Урановую руду ищут по всему миру, стоит кому-то что-то пронюхать - пиши пропало. Впрочем, вы это знаете не хуже меня.
        Уильям кивнул в знак согласия, мгновенно проникаясь драматизмом момента. Перед глазами встал загадочный Гарсувин, казавшийся теперь, на расстоянии, натуральным опереточным злодеем. Однако Рамсботтом внушал доверие, и Уильям повторил ему все то же самое, что рассказывал накануне коммандеру. Бизнесмен, против обыкновения, слушал молча.
        - Как видите, осталось дождаться только ответа этого Райли из Сан-Франциско. И когда у нас будет широта, можно отправляться на поиски.
        - Вы уже телеграфировали?
        - Телеграфировал и надеюсь вот-вот получить ответ.
        - Что же…  - Глаза мистера Рамсботтома, увеличенные линзами очков, казались двумя темными шарами.  - Если вы меня примете, мистер Дерсли, я с вами. На оговоренных условиях: я в доле с коммандером, несу расходы по поиску острова за нас двоих, а потом вкладываюсь пополам с вами.
        Уильям кивнул в знак согласия.
        - Райли соответственно участвует на тех же условиях. Если он вкладывается наравне, получает две доли, как и вы, если нет, то одну, как я и коммандер. Итак, последнее слово за вами. Устраивает такой расклад?
        - Да, мистер Рамсботтом.
        - Великолепно! Тогда по рукам. Теперь у нас целый синдикат. Представляю лицо коммандера, когда мы ему сообщим. Если бы не наша маленькая хитрость - а я не знаю, как еще это можно было бы устроить,  - он бы вконец разочаровался в жизни. Ему ведь и так туго приходится. Для него это счастливый билет. Дело даже не в деньгах - хотя, конечно, небольшой доход ему не помешает,  - а в возможности вновь сняться с якоря. Вот увидите, что с ним станет.
        Долго ждать не пришлось. Коммандер явился минута в минуту, словно на вахту. Мистер Рамсботтом не дал ему даже вопрос задать.
        - Коммандер!  - воскликнул он, сияя.  - Сейчас принесу вам виски, и вы поднимете бокал за наш синдикат…
        - Синдикат?
        - Синдикат.  - Мистер Рамсботтом понизил голос до сочного шепота.  - Создаваемый с целью разведки и добычи руды на Затерянном острове где-то в Тихом океане.
        На лице коммандера заплясало самое настоящее северное сияние. Однако вслух он сказал всего лишь: «Хорошо!»
        3

        Следующее утро выдалось мрачным. Необыкновенное для этого времени года солнце скрылось, ветер с Атлантики принес косой дождь. Из устья словно вытянули все краски, и картина за окнами салона, по которым струились потоки воды, складывалась безрадостная.
        В салоне Уильям просидел почти все утро, в волнении ожидая ответа на телеграмму. Ему уже осточертел «Лагмутский пакетбот» с его темными углами и въевшимися запахами, унылой управляющей, стюардом-китайцем и солидными постояльцами в синих костюмах. Без новостей встречаться спозаранку со свежеиспеченными компаньонами смысла не было, поэтому Уильям остался в гостинице, прочитал пару газет и теперь убивал время в салоне, то и дело спускаясь на первый этаж, проверить, нет ли почты, и взглянуть через открытую дверь на залитую дождем площадь. Пустое, никчемное утро, столько времени даром пропадает!.. Уильям начинал злиться на этого Райли из Сан-Франциско.
        Однако телеграмма все же пришла, за несколько минут до обеда, и телефонный звонок Уильяма успел застать мистера Рамсботтома в «Лагмуте».
        - Я получил ответ из Сан-Франциско.
        - Замечательно,  - пропыхтели в трубке.  - И что пишет?
        - Пишет, что широта у него, но он мне ее не сообщит, пока я не приеду и лично ему все не объясню.
        - Ну что ж, по-моему, резонно,  - рассудил мистер Рамсботтом.  - Что скажете?
        - Да, вполне резонно,  - согласился Уильям после секундного раздумья.  - В любом случае нам нужно вместе все обсудить и определиться с дальнейшими планами.
        - Правильно. Не будем терять время. Значит, так: я связываюсь с коммандером, а вы как можно скорее прибываете к нам. Сейчас пошлю ему записку. Нечего рассиживаться, пора браться за дело.
        Решительность и энергичность компаньона подзадорили Уильяма, и от навалившегося утром уныния не осталось и следа. Теперь его не пугали самые дерзкие планы.
        - Отлично! Приду после обеда, и мы все обсудим.
        Полтора часа спустя участники синдиката собрались в номере мистера Рамсботтома - просторной комнате с эркерными окнами, выходящими на море. В камине весело потрескивал огонь, гоня прочь серую зимнюю хмарь. На столике в центре комнаты лежал большой атлас, а рядом стопка бумаги и «Европейский железнодорожный справочник» Кука. Мистер Рамсботтом времени зря не терял, с растущим уважением отметил Уильям. Бесспорно, ценный компаньон.
        - Ну что же, джентльмены, приступим!  - начал мистер Рамсботтом председательским тоном.  - Первым делом нужно решить насчет Сан-Франциско. Значит, Райли готов предоставить нам широту лишь в обмен на подробности предприятия. И он прав, я бы тоже так поступил. Соответственно, вопрос один: кто поедет?
        - Я,  - откликнулся Уильям.  - Кто же еще? Согласны?
        Компаньоны согласились.
        - Следующий пункт,  - продолжал мистер Рамсботтом.  - Если вы едете туда один, что делать в это время нам? Ждать, пока вы все уладите, или самим пока что-нибудь предпринять? Вот мои соображения: нужно действовать, иначе найдется кто-нибудь пошустрее и нас обскачет. Времени в обрез.
        - Все верно, Рамсботтом,  - заметил коммандер.  - Чем скорее доберемся, тем лучше.
        - Это понятно,  - сказал Уильям.  - Но тогда вам ничего не остается, кроме как ехать со мной в Сан-Франциско. Мы ведь не знаем, куда двигаться дальше, пока у нас нет широты.
        - Не совсем так,  - вмешался коммандер.  - Помните, что я вам говорил давеча за обедом? Если нанимать шхуну, чтобы добраться до острова, то на Таити. Я вам тогда все расписал, могу напомнить…
        - Нет-нет, я не забыл. Мы знаем долготу и знаем, что остров где-то в Южных морях, поэтому из Таити выйдет оптимальная - как это у вас называется?…
        - База,  - улыбнулся коммандер. Он заметно повеселел и приободрился, уже меньше напоминая того потрепанного жизнью пенсионера, каким его увидел Уильям при знакомстве.
        - Да, база. Значит, независимо от координат широты отправляемся мы все равно с Таити?
        - Определенно. Где еще мы возьмем шхуну?
        - Хорошо, тогда как добраться до Таити?
        - Есть два пути,  - начал коммандер.  - Либо из Сан-Франциско, оттуда раз в месяц ходит корабль на Новую Зеландию…
        - Отлично!  - обрадовался Уильям.  - Как раз то, что нужно. Значит, все вместе едем в Сан-Франциско.
        - Подождите. А второй путь?  - спросил Рамсботтом, заметив тень, пробежавшую по лицу коммандера.
        Тот взял со стола железнодорожный справочник, но не раскрыл.
        - Второй путь - напрямую морем из Марселя, пароходами «Мессаджери Маритим». Это дольше - месяца полтора,  - зато гораздо дешевле, а поскольку я не вижу смысла понапрасну увеличивать расходы, то предпочел бы именно этот способ. Кроме того, так спокойнее. Без пересадок от Марселя до Папеэте - сперва через Атлантику, потом Панамский канал, потом из Панамы на Таити. Проще, вполовину дешевле и, возможно, не намного дольше - зависит от даты отбытия.
        - Да, нужно будет правильно подгадать с расписанием,  - вставил мистер Рамсботтом.
        - Значит, вы предлагаете,  - подытожил Уильям,  - мне отправиться в Сан-Франциско к П.Т. Райли за широтой, вы тем временем доберетесь из Марселя до Таити, а я приплыву к вам туда из Сан-Франциско?
        - Именно,  - подтвердил коммандер с извиняющейся улыбкой.  - Хотя, надо признать, выглядит так, будто мы переваливаем на вас лишние расходы и заботы.
        - Нет-нет, ничего подобного. Нам нужна широта, и Райли, это очевидно, должен говорить именно со мной.
        - Да, немалый кусок света нам предстоит объехать!  - воскликнул мистер Рамсботтом, сверкая очками на обоих собеседников по очереди.  - У меня уже голова кругом от ваших Марселей, Панам, Сан-Франциско, Таити и Пап-как-его-там. Мы уговариваемся встретиться на Таити, будто на соседнем углу. Вы меня пугаете! Я-то считал себя великим путешественником, выбираясь время от времени в Париж и Гамбург, а еще раньше для меня и Лландидно был экзотикой. Но я с вами! Это ведь все неплохие места?
        - Таити считается раем на земле, насколько я помню,  - кивнул Уильям.
        - Там чудесно,  - подтвердил коммандер.  - По крайней мере было. Может, теперь все испортилось, как и везде.
        - Ну что ж, пора браться за атлас.
        - Вы хорошенько подумали?  - спросил Уильям обоих своих компаньонов.  - Что, если я не добуду широту? Вдруг этот Райли откажется мне ее сообщать или выставит невыполнимые условия? Что, если он умрет, не дождавшись меня, а дядино письмо уже уничтожил? Тогда вы зря прокатитесь до Таити, а я приеду без широты.
        - Значит, не повезло,  - рассудил мистер Рамсботтом.  - Риск неизбежен. В любом случае мы проветримся и немного посмотрим мир.
        - Да,  - задумчиво проговорил коммандер,  - придется рискнуть. Однако даже без широты еще не все потеряно. Конечно, плыть вдоль меридиана в поисках крошечного острова - та еще морока, но это осуществимо. Думаю, я могу сузить круг поисков, если поработаю с подробной лоцией и попробую втихую навести справки у шкиперов на островах.
        - Я готов рискнуть,  - заявил Уильям.  - Даже если бы на кону стояло что-то менее значимое. Вы только вдумайтесь, какие перспективы открываются!  - Глаза его загорелись, застенчивость как рукой сняло.  - Это же величайшее открытие нашего времени, ценнее бриллиантов и золота…
        - Я бы поспорил,  - вмешался мистер Рамсботтом.  - Золота отчаянно не хватает. Но вы продолжайте.
        - А для меня - ценнее!  - с не свойственной ему резкостью повторил Уильям.  - Потому что поможет человечеству. Радий резко упадет в цене, врачи смогут свободнее им пользоваться и экспериментировать. Шанс на выздоровление получат тысячи и тысячи больных, которые сейчас считаются безнадежными и тихо умирают. Риск? На самом деле мы пока ничем не рискуем. А ради такого дела не грех поставить на карту все - да, все…
        Коммандер посмотрел на него в упор.
        - Рисковать еще доведется. Поиски острова в Тихом океане в пяти сотнях или тысяче миль от обжитых мест - это, знаете ли, не загородная прогулка. Риска на нашу долю хватит. Но я с вами согласен, дело тысячу раз того стоит.
        - Хм…  - Мистер Рамсботтом поскреб свой многоярусный подбородок.  - Что ж, думаю, я тоже готов, хотя надо признать - нет, друзья, не думайте, что я жалуюсь,  - до сих пор я на эту поездку смотрел проще. Но, видимо, ошибался. Ничего, назвался груздем - полезай в кузов. Что там у нас дальше?
        Коммандер уже перелистывал железнодорожный справочник.
        - Французский пароход на Таити отбывает из Марселя через восемь дней.
        - Тпру!  - вскричал Рамсботтом.  - Попридержите коней. Когда следующий?
        - Они отходят каждые полтора месяца. Когда один бросает якорь в Папеэте, второй как раз отдает швартовы в Марселе.
        - В таком случае до Таити вы доберетесь только весной,  - посчитал Уильям.  - Больше трех месяцев.
        - Не годится.  - Рамсботтом выпятил толстую губу.  - Слишком долго, а я терпеть не могу ждать - это же несусветная скучища. Нет, надо успеть на ближайший, у нас неделя в запасе. Успеем, коммандер?
        - Я готов. А вы? Придется собираться в спешке.
        - Да, впопыхах. Но это ничего. Немного спешки не повредит - что тут рассусоливать? Только погодите, а как быть мистеру Дерсли? Когда ему отправляться?
        - Куда? На Таити?  - Коммандер, как самый привычный к расписаниям, снова зашелестел страницами.  - Вот, «Юнион Ройял Мейл», Сан-Франциско - Папеэте,  - объявил он торжествующим тоном знатока справочников, отыскавшего в мгновение ока нужную строчку.  - Следующий пароход отбывает двадцать четвертого числа этого месяца, то есть в канун Рождества. Боюсь, нам это не годится.  - Он вопросительно посмотрел на Уильяма.
        - Нет, никак.  - Уильяма уже немного пугала гигантская махина, которую он привел в движение.  - Мне нужно уладить все здесь, потом пересечь Атлантику, затем Америку, переговорить с Райли в Сан-Франциско… До двадцать четвертого я не уложусь.
        - Смотрим дальше,  - подсказал мистер Рамсботтом.
        - Следующий пароход из Сан-Франциско двадцать первого января,  - зачитал коммандер.  - Это уже лучше. Дерсли, если вы отправитесь отсюда под Рождество, то спокойно доберетесь до Фриско, и у вас будет уйма времени уломать Райли.
        - То что надо!  - провозгласил Рамсботтом.
        - То что надо,  - согласился Уильям.  - Так и поступлю. А вы садитесь на ближайший пароход из Марселя.
        - Садимся, еще как садимся!  - Мистер Рамсботтом оглушительно хлопнул в массивные ладоши и энергично их потер.  - Ноги в руки, друзья! Чем быстрее зашевелимся, тем лучше.
        - Главное, чтобы билеты на этот пароход не закончились,  - охладил его коммандер.
        - У них наверняка есть контора в Лондоне. Сегодня позвоню. Я первым же поездом с утра - или даже ночным - выезжаю в Манчестер, оставляю распоряжения - и вперед! Паспорта, деньги, вещи, все нужно подготовить. Засучите рукава, коммандер, здесь я полагаюсь на вас. Составьте список. А теперь, прежде чем двигаться дальше, предлагаю подписать пару бумаг, чтобы все было по-деловому. Я тут утром кое-что набросал - не совсем договор, но сгодится.
        Он представил им предварительное соглашение, где излагались уже оговоренные условия и предусматривалась возможность вступления в синдикат для мистера Райли из Сан-Франциско - либо как попутчика, с одной причитающейся долей, либо как попутчика и инвестора, с двумя причитающимися долями. Трое компаньонов торжественно подписали документ.
        Рамсботтом и коммандер о чем-то заговорили, а Уильям отошел к окну. Дождь кончился, но серая хмарь никуда не делась, и море с небом тускнели на глазах. Взгляд Уильяма рассеянно скользил по бескрайнему штормовому простору, пока не наткнулся на крошечный пароходик, в одиночестве шлепающий на запад, то пропадая, то снова взлетая на гребне невидимой волны. Сперва пароходик казался безумной заводной игрушкой, но постепенно Уильям проникся его решительностью, уловил целеустремленность в реющем по ветру черном плюмаже над его трубой. В сплошной круговерти из ветра и морской пены лишь один этот кораблик имел смысл, и когда он пропал из виду, все стало бессмысленным, осталась только бесконечная кутерьма, свист и рев. Со смешанным чувством страха и восторга Уильям отвернулся от окна. Предстояла дальнейшая подготовка.
        4

        На следующий день он вернулся в Бантингем, везя в дневнике немного путевых заметок, а в голове - целый географический атлас. Если дорога в Лагмут воспринималась как приключение, то обратный путь Уильям даже не брал в расчет, мысля теперь более масштабными расстояниями в тысячи миль. Бантингем выглядел таким скучным и серым, что Уильям и представить не мог, как он собирался прожить всю жизнь в таком унылом месте. Айви-Лодж встретил его одним-единственным свежим известием: заходил мистер Гарсувин (к вящему ужасу миссис Герни) и, не застав хозяина дома, ограничился запиской. Уильям встревоженно вчитывался в мелкие закорючки.


        Дорогой мистер Дерсли!
        Простите, что беспокою вас не в самое подходящее время, но вскоре я уезжаю за границу. Спешу сообщить вам следующее. Несколько лет назад, в благодарность за оказанную финансовую помощь ваш дядя заключил со мной соглашение о партнерстве. Доказательства имеются: каждый из нас подписал соответствующий документ, мой по-прежнему у меня, а свой ваш дядя мог уничтожить. Я никоим образом не претендую ни на деньги, ни на оставшееся после него немногочисленное имущество, однако располагаю юридическими и моральными правами на половину дохода от затеянного им предприятия, как то, например, поисков клада. Зная вас как человека честного, не сомневаюсь, что вы захотите удостовериться в обоснованности моих притязаний. Ближайшую неделю я пробуду в отеле «Берлингтон». Примите мои извинения за беспокойство и сожаление, что не удалось продолжить наше замечательное знакомство.
    Искренне ваш, Луис Альфонсо Гарсувин.

        Уильяму записка не понравилась. Он ни на секунду не поверил, что у Гарсувина, насчет которого так настойчиво предупреждал его дядя, имеются обоснованные притязания, однако неспроста ведь этот тип решил заявить о них именно сейчас. Вывод только один: Гарсувин что-то знает о Затерянном острове. Что произошло здесь, когда он заявился к дяде со своей женщиной, а потом они до утра пили и, очевидно, ссорились? Зашел ли тогда разговор об острове? Зачем Гарсувин ездил к первому коммандеру Айвибриджу? Ни на один из этих тревожных вопросов ответа не было. А где-то за ними маячило необычное лицо с высоким лбом, сеткой тонких морщин и пытливыми темными глазами грустного «белого» клоуна. Эти глаза следили за Уильямом откуда-то из расположенного за шестьдесят миль отеля «Берлингтон». Уильям вдруг увидел в них себя - крохотную мятущуюся фигурку. Неприятное, унизительное ощущение. Чертов Гарсувин!
        Следующим же вечером Уильям вытащил все разрозненные бумаги со дна самого большого из дядюшкиных кофров и перенес в кабинет. Прежде он их не просматривал, не видя там ничего интересного - старые чеки, полезные советы, меню, случайные фотографии… Теперь он внимательно их перебрал. Занятие оказалось неожиданно интригующим и захватывающим. Дядя словно ожил, и вдвоем они путешествовали по островам на другом краю света, торгуя, пируя и ухаживая за красотками. Из пожелтевших мятых клочков бумаги и заляпанных квадратиков картона складывалась красочная, насыщенная жизнь. Экзотические картинки сменяли друг друга, словно в калейдоскопе. Вот он закупает и продает копру и жемчуг; вот грузит на шхуны и везет на дальние острова мясные консервы, скобяные товары и табак; вот заказывает джин, виски и французский ром; оплачивает ужин на шестерых с пятью переменами блюд и тремя разными винами в отеле «Тиаре» в Папеэте; дружит не разлей вода с Робсоном и ругается насмерть с Фуреном; ворчит на лезущие куда не просят власти; отсылает замучившую его Тутуануи - вот ведь чертовка!  - и сходится с Вайте; плетется из банка,
где нашелся единственный приличный китаеза, к врачу, которому задолжал сто тридцать пять франков, и пусть подавится!
        Не обошлось даже без призраков. Какой-то из снимков запечатлел очень тощего старика в одних белых штанах и соломенной шляпе, а на обороте школьным почерком дяди Болдуина было подписано: «Кап. Стейвлинг на Манихики, только что услышал шаги тупапау на крыше. Последняя встреча. Никогда больше не видел беднягу капитана». Уильям успел достаточно наслушаться дядюшкиных рассказов об островах и знал, что тупапау - это привидение. Значит, бедолага Стейвлинг - который на снимке сам мало отличался от призрака - услышал (возможно, не первый раз), как по крыше его бунгало топочет тупапау, а теперь Стейвлинг и сам отправился в мир иной, и дядя Болдуин тоже - все они теперь призраки… Уильям вглядывался в печальный снимок с почти бестелесной фигурой и расплывчатым фоном, словно пытаясь выведать драгоценную тайну. Возможно ли, что жизнь, ухваченная на островах на другом краю света, эти крохотные искры в огромном смеющемся море, откроет что-то, о чем здесь, в Бантингеме, даже не догадываются? Или это все бесплотные мечты? Ему вспомнилась сентенция из какой-то пророческой книги - Талмуда, может быть: «Что наверху,
то и внизу». Так ли оно? Разгуливая вниз головой между пальмами и хлебными деревьями, останется ли он тем же Уильямом Дерсли из Бантингема, графство Суффолк,  - слегка недоверчивым, слегка скучающим, но в глубине души растерянным и немного сердитым, потому что каждый уходящий год безнаказанно обманывал его надежды? Он ждал ответа от призраков - большеголового тупапау, капитана Стейвлинга и багрового дяди Болдуина,  - а они молчали. Уильям вернулся к разбору бумаг.
        Вот оно. Гарсувин не соврал. Подписано седьмого мая 1924 года в Папеэте - вряд ли имеет большую юридическую силу, юрист бы просто отмахнулся от такого договора, но какое-никакое соглашение. В нем утверждалось, что в благодарность за некоторую (не обозначенную) услугу Луису Альфонсо Гарсувину даруется половина доли в предприятии Болдуина Тоттена, связанного с не значащимся на картах островом под названием Затерянный. Документ был отпечатан на машинке, правда, несколько небрежно, внизу стояли подписи обеих сторон. Урановая руда не упоминалась, из чего Уильям заключил, что Гарсувин не знает, чем так ценен остров. Он примерно догадывался, как появился этот договор. Дядя вернулся с острова, встретил Гарсувина и скорее всего занял у него денег, а потом, вероятно, под хмелем, не удержал язык за зубами и похвастался находкой, в результате чего Гарсувин выцыганил у него подпись. Однако доказательств никаких. Дядя строго предупреждал его насчет Гарсувина, с которым в тот роковой четверг явно рассорился всерьез. Как же теперь быть?
        Держа в руке договор, Уильям посмотрел на разожженный камин, думая о коммандере, Рамсботтоме и неизвестном Райли в Сан-Франциско. Ни за что! Он не понесет им этот жуткий документ. При мысли, что придется посвящать Гарсувина в тайну и делать его равноправным компаньоном, Уильям похолодел. Упустить он боялся не деньги (о возможных барышах он по-прежнему не думал), а дух товарищества, приключений и романтики. Нет уж, лучше остаться дома, чем привлечь к затее Гарсувина!
        Вскочив с кресла, Уильям скомкал договор и бросил в огонь. Что, Гарсувин, съел? Дальше он сделал то, что редко позволял себе в отсутствие компании,  - налил внушительную порцию виски с содовой и отхлебнул разом половину. Бледно-золотистый жидкий огонь в горле клеймил Гарсувина как пройдоху и мошенника.
        Весь следующий день он не переставал надеяться, что Гарсувин вместе со своей пестрокрылой мадам благополучно убрались из страны. Однако ближе к вечеру, когда Уильям еще находился на солодильне, его позвали к телефону - междугородний звонок. Некий мистер Гарсувин позвонил ему домой, не застал, но хочет поговорить по срочному делу. Уильям замер перед мальчиком-посыльным, парализованный ощущением, которого не испытывал уже давно,  - страхом пополам с чувством вины. Так замер бы скрывающийся от закона, увидев на пороге полицейского. Он вздрогнул, почувствовав меланхоличный взгляд, проникающий сквозь кирпичные стены.
        - Мистер Гарсувин?  - переспросил Уильям с напускной небрежностью.  - Нет, мне сейчас не до него. Ты ведь не сказал, что я здесь?
        - Это не он, мистер Дерсли,  - пояснил мальчик.  - Это телефонистка. Она дождется вас, а потом его соединят.
        - Да-да, конечно. В общем, скажи, что меня нет.
        К счастью, посыльный даже бровью не повел, иначе Уильям, не сдержавшись, сорвал бы на нем злость. Скорее всего это последняя попытка Гарсувина выйти на связь, рассудил он. Наверное, ему уже вот-вот уезжать. И слава Богу! Нельзя же быть таким бесцеремонным! В душе Уильяма кипел праведный гнев, а где-то в глубине, словно в берлоге, ворочалось беспокойство, будто чуткий растревоженный зверь. Однако вскоре зверь впал обратно в спячку, потому что на следующее утро Гарсувин, без сомнения, уже покинул страну. Теперь никто на Уильяма не давил, можно было снова строить планы и мечтать, расспрашивать призраков и погружаться вслед за тающим вдали островом в сонную темноту.
        5

        Избавление от всевидящего гарсувинского ока положило начало приключениям. Для Уильяма они ограничивались пока лишь поездкой в Лондон - пожелать счастливого пути коммандеру и мистеру Рамсботтому, которые отправлялись в Марсель на пароход. Но все равно это был первый настоящий этап, перемещающий поиски острова из уютного мира грез и разговоров, окутанных табачным дымом, в суровую действительность.
        Утро выдалось угрюмое - промокшие поля, скользкие мостовые, серая плотная морось. Уильям в спешке промчался по Лондону, в первых числах декабря уже украшенному к Рождеству, и влетел на вокзал Виктория, где под часами его ждал мистер Рамсботтом, закутанный в толстенное пальто.
        - Коммандер здесь, оформляет багаж,  - сообщил мистер Рамсботтом, круглое лицо которого словно еще больше округлилось.  - Первый раз вижу такую любовь к возне с бумагами. Думаю, теперь-то он доволен, за неделю наелся этой волокиты до отвала. Вы не представляете, какая это морока - попасть на Таити. Пока не удостоверятся, что ваша бабка была на хорошем счету у соседей, ни за что не пустят. Удивляюсь, как кто-то вообще туда добирается, когда на каждом углу палки в колеса… А, вот и он!
        - Здравствуйте, Дерсли. Рад вас видеть.  - Коммандер выглядел собранным, подтянутым и словно помолодел с последней встречи в Лагмуте.  - Все на месте. Нам тоже лучше поспешить.
        Они двинулись вдоль состава за монументальным мистером Рамсботтомом.
        - Пришлось побегать, наверное?  - спросил Уильям у коммандера.
        - Еще как,  - улыбнулся он в ответ.  - Давно так не суетился, но мне это в радость. Вы-то определились с дальнейшими планами?
        - Более или менее. Сегодня закажу билеты. До Америки, я имею в виду. «Гаргантюа» отходит тридцатого декабря, так что у меня в запасе достаточно времени, чтобы двадцать первого января сесть на пароход до Таити из Сан-Франциско.
        В голосе Уильяма слышалась неуверенность начинающего, но увлеченного путешественника.
        - А потом мы встречаемся в Папеэте, в конце января - начале февраля,  - подытожил коммандер.
        - Да. Не верится, правда?
        - Не верится?  - Коммандер посмотрел на него с искренним недоумением.  - Почему? Все ведь остается в силе? Или есть какие-то препятствия?
        - Нет, конечно, нет.  - Уильям мысленно одернул себя и велел не валять дурака. Они подошли к дверям купе.  - Просто непривычно договариваться о встрече на другом краю света.
        - Непривычно?  - воскликнул Рамсботтом, оборачиваясь.  - Да это же чистая авантюра! Сам как раз об этом думал. Пойди не знаю куда, привези то, не знаю что, которое к тому же кто-то, может быть, уже прибрал к рукам. Если об этом проведают мои знакомые в Манчестере, решат, что я спятил. Ты езжай через Австралию, я поеду через Клондайк, встретимся на Хутси-Тутси под пальмами во вторник через семь недель. А что такого?
        - Я лично здесь ничего особенного не вижу,  - суховато заметил коммандер.  - Все равно туда нужно попасть.
        - Разумеется,  - согласился Рамсботтом.  - Я и не жалуюсь. Но это для вас, коммандер, ничего особенного, потому что вы привыкли отправляться на край света по свистку. Через шесть недель доложите о прибытии в китайские воды. Немедленно следуйте на Мальту, ожидайте дальнейших распоряжений. Так?
        - Примерно,  - хохотнул коммандер.
        - Вот и славно. Но для меня и мистера Дерсли - и еще пары-тройки деловых домоседов - это нож острый. Однако мы не жалуемся. Все на борт!
        Места у отъезжающих оказались у окна, и они открыли его, чтобы перекинуться прощальными словами с Уильямом на перроне.
        - Как только доберемся,  - проговорил коммандер вполголоса,  - сразу же начну потихоньку наводить справки. И удачи вам, Дерсли! Счастливого пути до Сан-Франциско.
        - В Америке не пейте что попало,  - напутствовал мистер Рамсботтом, закрывая собой почти половину оконного проема.  - И если этот Райли - приличный малый, пусть присоединяется. Дополнит компанию, вчетвером уже можно играть в карты. Берегите себя. А я присмотрю за коммандером.
        Мистер Рамсботтом энергично подмигнул, и тут же дрогнул и пришел в движение поезд. Оставалось только помахать на прощание.
        Перрон, как обычно, сразу поскучнел и словно уменьшился в размерах. Выход один - немедленно пойти и заказать билет на «Гаргантюа». Лондон сейчас - это старая, промерзшая, набитая туманом пушка, которая вскоре запустит его в голубую даль, где уже исчезли коммандер и Рамсботтом.
        Глава четвертая
        П.Т. Райли

        1

        Из действительности Уильям выпал утром тридцатого декабря где-то в Саутгемптоне, на последней планке длинных сходней, ведущих на пароход «Гаргантюа» королевской почтовой службы. Он словно шагнул сквозь невидимую стену в другой мир и попрощался со здравым смыслом, едва попав на палубу. Уютный обжитой мирок с четкими границами остался позади. «Гаргантюа» был воплощением эклектики - словно гигантский отель распилили пополам и одну половину, сплюснув, перемешали с морским променадом, благотворительным базаром и фабрикой. Распаковав в каюте (стальной клетушке, обставленной в стиле Людовика XIV) кое-что из одежды, Уильям отправился на разведку и теперь в замешательстве следовал из гимнастического зала в обитую деревянными панелями тюдоровскую курительную, а оттуда прямо в цирюльню, почему-то изобилующую деревянными кукольными головами и фальшивыми носами. Вокруг царило легкое безумие. Суетились одетые в форму люди, раздавались непонятные громкие звуки; далеко внизу, на причале, махали платками крошечные фигурки, а потом Саутгемптон плавно отделился от «Гаргантюа» и поплыл прочь в холодном тумане, унося
с собой Бантингем и солодильню, Гринлоу из грамматической школы, акварели и шахматы.
        С облегчением оставив позади последние признаки здравомыслия, «Гаргантюа» моментально сбросил маску, затрубил в рожки, закружил всех в вальсах, выставил в курительной коктейли, соленые орешки и поджаренный сыр, а в столовой - виски, бутылочное пиво, шотландский бульон и ланкаширское жаркое. Все разом куда-то испарились, и Уильям в одиночестве бродил по застекленным прогулочным палубам, безлюдным кают-компаниям в красно-золотых тонах и кабинетным комнатам - в серебряно-голубых. Вокруг темнело и моросило, ветер крепчал. Наконец «Гаргантюа» замедлил ход у шумных мерцающих огней, называвшихся Шербуром. На борт поднялась горстка продрогших новых пассажиров, осмотрелась в ужасе и тоже пропала в недрах на долгие дни.
        Последние песчинки уходящего года утекали в ревущее за кормой безумие. Всю ночь «Гаргантюа» пыхтел, стонал и противился натиску, бряцая цепями, словно неприкаянный призрак. Вода в ванной уворачивалась и пыталась встать стеной, халат распластывался и деревенел, желудок то и дело норовил совершить кульбит, и пространное меню с новогодними яствами вызывало праведное негодование. В первые дни плавания в кают-компании появлялись лишь несколько краснощеких здоровяков, да на одной из палуб Уильям наткнулся на стайку надежно упакованных в шезлонги молодых американских евреек - ярко-оранжевые щеки и пунцовые губы говорили о цветущей юности, однако тревожные глаза смотрели словно из другой жизни. Получив практически в безраздельное пользование бесконечные вздымающиеся и опадающие прогулочные палубы и салоны в пяти разных стилях, Уильям отчаянно скучал в одиночестве и чувствовал себя немного не от мира сего.
        И вдруг, в одно прекрасное утро, когда забрезжил бледный рассвет, а «Гаргантюа» стонал и кряхтел уже потише, откуда-то вдруг высыпало множество людей - причем давно и хорошо знакомых между собой. Они ели и пили в столовой, в ресторане и в курительной, играли в игры и устраивали состязания, флиртовали, танцевали, надевали причудливые шляпы и разбрасывали конфетти; они ложились спать под утро, а до этого пили бокал за бокалом, заедая сандвичами и выкрикивая друг другу на ухо самые сокровенные признания. Уильяма они в свой круг не брали, и он чувствовал себя пожилым приживалом. Однако одно знакомство он все же завел, сдружившись с соседом по столу. Мистер Джулиус Тедальберг из нью-йоркской компании «Гард Буррастейн продактс» был бледным мужчиной неопределенного возраста, с грустным вытянутым лицом и размеренными, унылыми интонациями - что не мешало ему, ни в чем себе не отказывая, есть, пить и выкуривать сигар больше всех присутствующих. Уже через полчаса после знакомства мистер Тедальберг взял Уильяма под опеку, как старинного приятеля. Американец водил его с палубы на палубу, из курительной в
курительную, рассказывая о конъюнктуре рынка, о делах «Гард Буррастейн продактс» (исполнительным директором которой он имел честь являться), о сухом законе, семейной жизни, разводах, политиканах, Париже, своей дочери-студентке и сыне-школьнике.
        Солнце скрывалось попеременно то в тумане, то в мелком снеге с дождем, но это никого не огорчало, все кругом были заняты поглощением икры, сардин, оливок и соленых орешков, хлестали сухой мартини и двойные сайдкары и ложились все позже и позже, вываливая друг другу остатки сокровенных тайн. Уильяму казалось порой, что его - вместе с багажом и постелью - занесло на чей-то бесконечный день рождения. К этому времени он уже знал о мистере Тедальберге все, а тот, в свою очередь, даже не подозревал о Затерянном острове, урановой руде и П.Т. Райли, потому что стоило в курительной возникнуть золотистому сиянию, в котором мистер Тедальберг представал старинным закадычным другом, достойным разделить тайну, строгий голос в голове Уильяма заявлял, что уже поздно и пора спать.
        Потом настало еще более прекрасное утро, когда «Гаргантюа» вдруг перестал стонать совсем, туман за бортом развеялся, и на горизонте открылась невероятная панорама из сверкающих серых башен. Мистер Тедальберг, подхватив Уильяма под руку, с гордым и растроганным видом показывал ему то на одну достопримечательность, то на другую. А еще он оказался неожиданно полезным. Уильям, совсем не знающий Америку и не подозревающий о прирожденном гостеприимстве американцев, думал, что дружеское расположение мистера Тедальберга развеется на подходе к Нью-Йорку вместе с туманом. Как бы не так. Мистер Тедальберг продолжал опекать Уильяма до и после таможни, подсказал адрес приличной гостиницы и настоял на том, чтобы еще раз встретиться вечером. Уильям принял помощь и любезное предложение с радостью. Мистер Тедальберг ему нравился - насколько может нравиться персонаж из потустороннего мира. При этом Тедальберг казался уже более настоящим, чем остальные и остальное, поскольку на смену вымышленному миру «Гаргантюа» пришел совсем уже невероятный город. Уильям словно перенесся из кресла бантингемского кинотеатра на
экран. Весь день он взлетал и опускался на лифтах, шагал по гудящим каньонам улиц и, задирая голову, рассматривал крутые железобетонные утесы, склоны и сияющие фасады. Точно в назначенный час прибыл мистер Тедальберг и огласил - все тем же тихим и унылым голосом - предстоящую увеселительную программу. Так начался первый и последний вечер Уильяма в Нью-Йорке.
        Сперва они отправились в подпольный бар - обычная темная подсобка - и пропустили по два огненных коктейля на брата. Затем перебрались в подпольный бар итальянского ресторана, сооруженный на скорую руку на заднем дворе. Там они поужинали - плотно, сытно, до отвала. Следующим пунктом программы значился дешевый бурлеск в центре города (в зал, к вящему восторгу Уильяма, нужно было подниматься на лифте). Представление состояло из сальных шуток, которыми обменивались три потрепанных комика-еврея, и выходов безразличных ко всему измотанных танцовщиц, постепенно разоблачающихся и являющих свои бледные прелести остекленевшим взорам причмокивающих клерков и складских рабочих. Борясь с бушующей внутри бурей, где несварение играло роль грома, а спиртное - молний, Уильям сидел как зачарованный посреди этого буйства афродизиаков, тогда как мистер Тедальберг смотрел совершенно бесстрастно, с некоторым научным интересом.
        Выдержав примерно час, они перешли в немецкий подпольный бар - мрачная готика, бутафорские доспехи, имитация резьбы,  - где под венские вальсы ревущая толпа завсегдатаев обливалась потом над кружками синтетического пива и разваренными сардельками. Раскрасневшиеся девушки неожиданно вскакивали с места и, подергавшись под музыку, заходились визгливым смехом. С самой крикливой из них Уильяма (окончательно его смутив) познакомил важничающий мистер Тедальберг, представив как землячку из Ноксвилла, штат Айова. Когда они выбрались из этого подпольного нюрнбергского бедлама на свежий воздух, к сияющим огням, было уже довольно поздно, однако мистер Тедальберг еще не выполнил намеченную программу, а смертельно уставший и довольно разочарованный Уильям не посмел признаться, что хочет спать.
        Где-то между часом и двумя ночи они добрались до огромной спортивной арены Медисон-сквер-гарден - как раз к началу пятого дня шестидневного веломарафона. Несколько тысяч зрителей, теряющихся на бескрайних трибунах, таращили глаза, моргали, зевали и жевали в безжалостном свете дуговых ламп. Где-то на невидимом балконе наяривал духовой оркестр. Призраки в белых стюардовских куртках продавали арахис, хот-доги и мороженое. Из громкоговорителей несся какой-то хриплый рев, словно стальные гиганты корчились в последних муках и предрекали конец света. Мускулистые миниатюрные велогонщики сменяли друг друга в эстафете, кто-то спал у самой бровки трека, кто-то подставлял вытянутые ноги массажистам, остальные сосредоточенно и размеренно мотали круги по гоночной дорожке. Уильяму казалось, что он принимает участие в каком-то фантастическом обряде, круговое движение гипнотизировало. Время умерло: ни «поздняя ночь», ни «раннее утро» к этому часу не относились, ему вообще не было места в сутках. Уильям смотрел на все это, как попавший на дно морское смотрел бы на диковинных обитателей глубин. Голову словно
накачали изнутри, веки налились свинцом, ноги гудели, во рту расстилалась пустыня с кактусами и обглоданными костями, но все это доходило смутно, едва уловимо. Он не веселился и не печалился, просто впал в глубочайшую прострацию.
        Неизвестно, сколько еще кругов успели намотать неутомимые велогонщики, но наконец, годы спустя, оркестр и громкоговорители сменили тональность, зрители подались вперед, призраки в белых куртках обернулись к треку, а гонщики вдруг разом бешено закрутили педали, будто надеялись одним махом вырваться из этого адского круга. Мистер Тедальберг, как и остальные болельщики, вдруг воспрянул и ожил. «Давай!  - орал он, вскочив на ноги и размахивая шляпой.  - Давай! Жми!»
        Уильяму стало страшно. Устои разума, попираемые безумными башнями, трещали и шатались.
        Затем бурлящее варево из ног, педалей и колес, грозящее перекипеть и перелиться через край ведьминого котла, постепенно успокоилось, и мистер Тедальберг, вновь ставший тихим и печальным, объявил, что можно идти. У выхода стоял карлик - из тех, что временами пробиваются на цирковую арену,  - крупная голова с печальным лицом на теле ребенка и младенческих ножках. Уильям чуть не споткнулся об него, когда тот внезапно выскочил из темноты и помахал кукольной ручкой кому-то из служителей, поздоровавшись надтреснутым фальцетом. Грустное гномье лицо расплылось в улыбке - точнее, в широкой дурацкой ухмылке, потому что карлик был в стельку пьян. Засмотревшийся Уильям наконец отвел взгляд, поблагодарил мистера Тедальберга за вечер и признался, что устал. Мистер Тедальберг согласился, что в половине четвертого можно уже и разойтись, пожал Уильяму руку и произнес короткую торжественную речь, провозглашая незыблемость и плодотворность их дружбы. Будь мистер Тедальберг чуть более настоящим, Уильям пал бы ему на грудь и разрыдался. Никогда ему еще не было так тоскливо.
        Двенадцать часов спустя он сидел в поезде на Чикаго, по-прежнему уставший, а теперь еще потный и запыхавшийся. За окнами проносился припорошенный снегом неряшливый пейзаж. Уильям то смотрел в окно, то пытался читать прыгающие строки в окружении незнакомых людей с громкими уверенными голосами, обветренными лицами и тревогой в глазах. Веселые смешливые негры, будто сохранившие тайну сытой жизни, утраченную их бывшими хозяевами, выкладывали перед ним незнакомые блюда - усладу для глаз, но полное разочарование для желудка. Потом он разделся и лег спать, закрывшись зелеными шторками, затем чистил зубы и брился в уборной-курительной, где слишком много потных пассажиров слишком долго курили дешевые сигары. С ревом и грохотом налетел Чикаго, блеснул ледяным озером, сомкнулся где-то над головой и тоже унесся в мешанину из ночной мглы и тающих иллюзий за окнами следующего поезда. Пейзажи становились все просторнее и неряшливее, люди из них постепенно исчезали. Пыльные равнины сменились возделанными полями, за которыми потянулась настоящая пустыня, потом вереница причудливых скал и холмы, такие же иссушенные
солнцем и голые, как стариковские коричневые десны. Поезд останавливался на станциях с манящими поэтичными названиями, которые оборачивались унылым скопищем безликих домишек вдоль путей. Глазу почти не за что было зацепиться. Пейзаж за окном, небо, погода - все это, конечно, менялось от мили к миле, остававшимся позади сотнями. Однако чем-то несказанно раздражало и угнетало единообразие здешнего жизненного уклада, словно сам Господь повелел обживающим эти дикие места прихватить с собой всякой твари по паре - сигареты «Честерфилд» и «Лаки страйк», жевательную резинку, кока-колу и автомобили «форд». Впрочем, раздражение и тоску Уильям тоже чувствовал будто сквозь сон. Мысли, выдернутые с корнем из привычной почвы, болтались, словно перекати-поле, которое ветер гнал за окном по пустынной равнине.
        Все необычное состояло в самом факте бесконечного путешествия. Уильям отказывался верить, что этот уже привычный вихрь из горячего душного воздуха, журналов, долларового чтива, воды со льдом, стейков и яблочных пирогов мгновение назад пронес его через Шайенн, столицу Вайоминга, и теперь влечет к Огдену, штат Юта. Солнечным воскресным утром он вместе с увлеченно фотографирующими попутчиками стоял в панорамном вагоне в хвосте состава и во все глаза смотрел на Большое Соленое озеро - голубой стеклянный лист, по которому поезд громыхал час с лишним. Уильям пытался сосредоточиться на том, что вот он пересекает знаменитое озеро, по берегам которого, покрытым искрящейся на солнце коркой (хоть сейчас на хлеб с маслом), живут таинственные пугающие создания - мормоны. Но внутри ничего не откликалось. Все было слишком нереальным.
        Пролетела Юта, началась Невада - ни души, полное безлюдье и геологический рай. Среди гор, голых и далеких от жизни, как рельефная карта, Уильям снова укрылся за зелеными шторками, совершил уже привычный акробатический трюк с пижамой и под гудки поезда, отражающиеся эхом от этих лунных хребтов, погрузился в унылую дремоту. Коммандер и Рамсботтом - где-то сейчас их далекие тени? А Затерянный остров с его черными залежами - неужели тоже сон? Он вспомнил Бантингем и круг привычных дел - солодильня, акварели, книги, шахматы, бридж, приятели вроде Гринлоу, несколько женщин, с которыми он был знаком близко, и другие, с которыми он хотел бы сблизиться, но никак не решался… Вся эта жизнь и все эти люди сжались в крохотную, едва заметную точку, но именно она была настоящей действительностью. Вне ее носились бесплотные призраки. Он не мог нащупать почву под ногами, и в какой-то момент ему стало до тошноты тоскливо.
        Долгие годы Уильям жил словно во власти чар, не дающих вырваться в яркий, красочный мир, полный живых страстей и беспечного смеха. Он знал, что этот мир существует: иногда колдовская завеса отдергивалась на мгновение, дразня цветным сполохом, мелькающим профилем, голосами пирующих за волшебным столом. Чары ненадолго развеялись, когда дядя Болдуин рассказал о Затерянном острове, потом еще раз, когда Уильям вглядывался в мешанину моря и неба в Лагмуте. Теперь же, когда приключение вроде бы началось и старая жизнь осталась на другой половине земного шара, колдовство настигло его снова, затянув весь континент мрачной серой пленкой. Уставший, измотанный долгой тряской в поезде, он ворочался на полке, как будто удобная поза могла избавить его от навалившейся тоски. В эту ночь Уильям выглядел не героем, а потерянным мальчишкой.
        Утром, однако, все неожиданно изменилось. Уильям не выспался, а вставать пришлось рано. Около восьми утра поезд прибывал в Окленд, конечную станцию с переправой на Сан-Франциско. Уильяму и его товарищам по зеленым шторкам пришлось покинуть койки гораздо раньше обычного, а дальше началась привычная толкотня с умыванием, одеванием и сборами в тесном купе. Тем не менее Уильям чувствовал перемены. Поезд стремительно спускался в долину, словно намереваясь броситься с разбегу в Тихий океан. От вчерашних голых земель не осталось и следа - все вокруг благоухало, цвело и блестело капельками росы, сквозь буйство зелени уже поблескивали первые солнечные лучи. Здесь - под сенью лесов и раскинувшихся на холмах садов - несложно было обрести счастье, и Уильям почувствовал на языке медовый привкус. Усталость и тоску сняло как рукой. Он снова жаждал приключений и ту же тягу замечал у большинства своих попутчиков. Наверняка они все приехали сюда, в Калифорнию, на поиски золота. Может быть, они его уже ищут и даже кое-что нашли. Здесь, среди плодородных холмов и благоухающих заливов, золота хватало на всех - тут еще
продолжался золотой век, где не наблюдали часов философы и влюбленные, как когда-то в Арденнском лесу. Уильям с растущим воодушевлением приник к окну, и когда поезд прибыл в Окленд, в числе первых перешел на паром до Сан-Франциско. Шагая по длинной платформе, он пил душистый воздух, как первосортный аперитив, чувствуя просыпающийся с каждой секундой вкус к жизни.
        2

        Действительность настигла Уильяма на пароме от Окленда до Сан-Франциско. Нахлынула волной непонятных эмоций. Стоило ему шагнуть на палубу большого парома вместе с толпой бизнесменов и стенографов, добирающихся через залив до своих городских контор, и его словно отпустило. Он вновь стал путешественником и наслаждался всем, что видел вокруг. Глядя на расстилающуюся впереди голубую гладь, которую тут и там бороздили паромы, Уильям с восторгом напомнил себе: это ведь Тихий океан! Утро сияло, как новенькая монета, свежий соленый воздух бодрил не хуже магического эликсира. Он готов был зааплодировать чайкам, выписывающим каллиграфические петли в воздухе, и проникся дружеской симпатией ко всем попутчикам по этому короткому радостному вояжу. Вокруг были такие же незнакомцы, как и в поезде, однако теперь Уильям воспринимал американцев просто как жителей другого государства, а не строптивых англичан-колонистов, назло прежней родине упорствующих в сомнительных манерах и диалекте. Теперь он признал в них иноземцев. Даже внешне они отличались: мужчины - лицами, широкоскулыми, гладко выбритыми, покрытыми ровным
золотистым загаром, а девушки (на пароме их было много, одна красивее другой, склонившихся над книгами и журналами, пронзительно щебечущих)  - какой-то экзотической изюминкой, которую нельзя было объяснить лишь элегантностью одежды и броским оранжево-алым макияжем. Здесь, сказал себе Уильям, возникла новая раса, невиданный прежде тип людей, порожденный невероятными приключениями покорителей новых земель и золотой лихорадкой, страстью и любовью, причудливыми комбинациями черт более старых народов. Уже одна эта мысль вызывала упоение. Он потянулся душой к своим попутчикам и, отбросив привычную скованность, легко откликнулся бы сейчас на доброе слово или улыбку. Не будь все так поглощены чтением и беседами, Уильям рискнул бы заговорить с кем-то из соседей - на подобное он был способен лишь на грани легкого опьянения. Таким открытым, таким окрыленным он не ощущал себя давным-давно.
        Береговая линия Сан-Франциско засияла над синими водами залива. Очертания города напомнили Уильяму Нью-Йорк зубцами пронзающих небо башен, однако различия больше бросались в глаза, чем сходство. Здешняя панорама была не величественной и мрачной, а веселой и приветливой, и за сверкающими башнями виднелся остальной город, раскинувшийся на холмах. Уильям сразу почувствовал, что этот город создан для наслаждения жизнью - без примеси порока и безумства. Он знал, что полюбит Сан-Франциско, а тот непременно оправдает свою романтическую славу. Город расположился у воды, словно великий оперный тенор, златовласый Вальтер или Зигфрид, готовый исполнить арию. При виде большой башни с часами на морском вокзале Уильям замер - сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Откинув все сомнения, он решительно попрощался со своим бантингемским прошлым. Путешествие из другого полушария на встречу с совершенно незнакомым человеком, чтобы узнать координаты острова, не обозначенного ни на одной карте, теперь казалось совершенно разумным и правильным. Ради более прозаичной цели к этому городу и приближаться не стоило. Уильям не
понимал, что на него сейчас так действует - соленый голубоватый воздух, яркое прохладное солнце, приключенческий дух города или его романтическая слава. Он не знал и не хотел знать. Главное, что камень каким-то чудом свалился с души, и казавшееся в Суффолке безумным бредом здесь стало воплощением здравого смысла, а сердце в кои-то веки поет.
        Радостное настроение не развеялось, пока Уильям ехал от морского вокзала в гостиницу. Город, насколько мог, держал заявленную береговой панорамой марку. Он не был похож ни на один из виденных Уильямом ранее, хотя и взял что-то неуловимое от многих других. В нем перемешались Америка, Средиземноморье и Китай, но таких невероятных холмов, прохладного прозрачного солнечного света, резких теней, тротуаров в обрамлении буйно цветущей зелени не было нигде. Восторг не проходил. За окном такси мелькнул уголок Пекина с драконами и фонариками, а потом фиолетовый автомобиль с шашечками на двери, немного поплутав и покружив, благополучно доставил Уильяма к приличному во всех отношениях входу в гостиницу. «Приехали, шеф!» - объявил шофер радостно.
        Отель «Клифт» встретил гостя не менее радушно. Было что-то непривычно умиротворяющее в его обстановке - просторных прохладных интерьерах, американских, но с примесью таинственной экзотики, напоминающей о романтических дальних странах с марионеточными революциями. Номер Уильяму достался на самой верхотуре, и за окном, к которому он подошел первым делом, виднелся спускающийся террасами с холма город, свежий, как только что отпечатанный газетный лист. Меблировка тоже радовала глаз. На маленьком столике посреди комнаты стояла целая корзина фруктов - «комплимент от управляющего». Никогда в жизни Уильям не видел таких апельсинов, яблок и груш. Он осторожно потрогал спелый бок, словно опасаясь, что волшебство растает прямо у него на глазах. Фрукты из райского сада… Уильям торжественно налил себе полный бокал ледяной воды из круглобокого термоса и поднял его за здоровье города. Вода пришлась как нельзя кстати, потому что в горле першило с раннего утра. Душа ликовала, и багаж, против обыкновения, распаковывался бессистемно. Уильям вынимал сорочку, пару воротников, описывал круг по номеру, подходил к окну,
читал гостиничные памятки, снова заглядывался на корзину райских фруктов, в которой, кроме апельсинов, яблок и груш, оказались еще мандарины, инжир и орехи. Но все же ему удалось распаковать вещи, необходимые для главного сегодняшнего дела - встречи с мистером П.Т. Райли.
        Звонок из гостиничного номера в незнакомом городе - тоже маленькое приключение. Одно то, что телефон работает,  - уже чудо. Уильям снял трубку дрожащими руками, лихорадочное возбуждение не отпускало: это ведь не просто звонок, а последнее звено в цепочке, которая может привести его на Затерянный остров сокровищ. Называя гостиничной телефонистке номер «Брауна, Вобурна и братьев», он охотно проглотил бы еще бокал ледяной воды.
        - Да-а, это «Браун, Вобурн»,  - пропел тонкий голосок.
        - Могу я поговорить с мистером П.Т. Райли?
        А вдруг он умер? Испарился? Попал в сумасшедший дом? Да ну, вздор какой!
        Тонкий голосок попросил повторить фамилию.
        - Райли. П.Т. Райли.
        Просьба подождать подарила несказанную надежду - все-таки поначалу Уильям уловил в тонком голоске недоумение. Минуту-другую он слушал тишину в трубке, перебирая все мыслимые и немыслимые несчастья, которые могли постичь Райли.
        - Кто его спрашивает?  - другой голос. Тоже девичий, но пониже и не такой певучий. Откуда взялась другая?
        - Уильям Дерсли из Бантингема, Англия. Я хотел бы поговорить с мистером П.Т. Райли.
        - Простите, не могли бы вы повторить?
        Уильям, сглотнув, решительно повторил все слово в слово. В трубке послышались восторженные ахи и охи.
        - Ну вы даете!  - захлебнулся восторгом девичий голос.
        - Что?  - опешил Уильям.
        Голос присмирел.
        - Слушайте,  - уже серьезно проговорила девушка.  - У меня для вас сообщение. Райли приглашает вас к себе домой на ужин в восемь вечера. Придете?
        Уильям без колебаний согласился.
        - Замечательно. Тогда запишите адрес и не потеряйте. Но я вам сперва так объясню. Вы знаете яхтенную гавань? Нет, конечно, откуда… В общем, она у самого залива, рядом с Пресидио - это военная база. Хотя ее вы, наверное, тоже не знаете. Ладно, запишите тогда адрес, а таксисту скажете, что это в районе яхтенной гавани.
        - И меня там ждут к ужину в восемь вечера,  - подытожил Уильям, записывая адрес.  - Передайте мистеру Райли спасибо, хорошо?
        - Я подумаю.  - Девушка повесила трубку, не дав Уильяму возмутиться ее немыслимыми манерами.
        Занятный у них деловой этикет, но ведь это как-никак дикий американский Запад. Может быть, на телефоне в конторах сидят безнадежно избалованные кокетки, а может, здешних секретарей специально учат своевольничать. Уильям представил Райли пожилым вальяжным бизнесменом, которому нравится, что его секретарь фамильярничает со звонящими. «Ну вы даете!» Даете? Явно в каком-то другом смысле, не английском. Англичанка сказала бы: «Ах, как мило!» Все равно фамильярность… Ладно, ему нужен мистер Райли, сегодня вечером они встретятся за ужином, и, возможно, еще до отхода ко сну он станет на шаг ближе к Затерянному. Уильям снова подошел к окну и посмотрел на сказочный город. Вынув из корзины грушу - самую громадную и сочную, идеальную по форме и цвету, он вернулся к окну. Уильям Дерсли в Сан-Франциско, держит в руке подарок от гостиницы, королеву всех спелых калифорнийских груш! Сегодня он увидится с мистером Райли, и Затерянный остров будет, считай, нанесен на карту. А через какие-нибудь две недели он доплывет до Южных морей. Вот теперь он живет полной жизнью. Он выбрался в настоящий мир. И эта груша - тоже
из настоящего мира, может быть, она росла на древе познания.
        Счастливый, вернувшийся в детство, Уильям откусил большой сочный кусок. Прожевал. Проглотил. И в недоумении уставился на фрукт в руке. На вкус груша оказалась пресной, словно вата. Она была создана для любования, вожделения, но не для еды. Откусив еще несколько раз и окончательно разочаровавшись, Уильям отложил ее в сторону и посмотрел на сказочную корзину. Устоять перед ароматом и лоском этих фруктов, окутанных мягким утренним светом, не было никаких сил. Озадаченный, Уильям отхлебнул побольше ледяной воды.
        3

        Вечером в такси, везущем его в гости к мистеру Райли, Уильям долго думал о Сан-Франциско. Наведавшись с утра в контору пароходства «Юнион Стим», чтобы организовать последний отрезок пути до Таити, остаток дня он посвятил знакомству с городом. Набрел на забавную маленькую площадь с памятником Роберту Льюису Стивенсону - приземистой колонной, увенчанной несущимся на всех парусах галеоном. Город моментально пропитался атмосферой стивенсоновских романов, словно сойдя со страниц новой «Тысячи и одной ночи». И пусть Стивенсон, чей Сан-Франциско уничтожили пожары и землетрясение, не знал нынешнего города, дух его, приключенческий, веселый, щедрый, никуда не делся.
        Уильям заглянул в Китайский квартал, подивился на древние непроницаемые лица, россыпи нефрита и фарфора, лакированного дерева и вышивки по шелку. Затем погулял по улочкам, как две капли воды похожим на средиземноморские, поразился помпезности здания муниципалитета, посмотрел краем глаза на большие суда из Китая и Южной Америки, трампы, яхты, шхуны и итальянские рыболовецкие шаланды, полюбовался калифорнийским золотистым маком, золотистым загаром девушек и загоревшими до черноты мужчинами с золотым, вне всякого сомнения, сердцем. Обедать его занесло в нелепый морской ресторан, декорированный под корабль и являющий собой квинтэссенцию здешней атмосферы - наполовину фарс, наполовину произведение искусства.
        Уильям не замечал у окружающих той тревожности, постоянного напряжения, которая отличала жителей восточных штатов и Среднего Запада. Обитатели Сан-Франциско открыто и без утайки наслаждались жизнью, от них по-прежнему веяло золотоискательской щедростью и бесшабашностью. Они были словно передовые представители новой языческой расы, и в то же время как большие дети. Уильям поймал себя на легкой досаде - пожалуй, даже зависти - и решил, что вся эта окружающая действительность слишком хороша, чтобы быть правдой. Взять хотя бы погоду: что-то фантастическое, слегка пугающее было в этом прозрачном свете, прохладном и хрустком, как огурец. Казалось, что чары вот-вот развеются, и наступит настоящий январь. Однако, несмотря на все эти опасения и уколы зависти, день Уильям провел замечательно.
        Остальной мир погрузился в темноту, но сам город сиял и переливался яркими электрическими огнями, и эта иллюминация не шла ни в какое сравнение ни с чем из виденного ранее - разве что с нью-йоркским Бродвеем. Каждая лампочка горела раз в двадцать ярче любой английской. Город определенно что-то праздновал. Однако довольно скоро эта вакханалия света осталась позади, и ночной пейзаж за окном такси стал более привычным. Они уже подъезжали к фешенебельному кварталу на заливе, где жил мистер Райли, и сам залив мелькнул несколько раз между домами - темно-синий бархат, усыпанный блестками огней. Яхтенная гавань оказалась воплощением диковинной роскоши - что-то среднее между подчеркнуто испанским городком и пышными театральными декорациями. Живописность и очарование этого квартала выглядели слишком нарочитыми, с трудом верилось, что тут живут настоящие люди. Уличный свет, искусно подчеркивающий белизну стен, фигурные окна и двери, крылечки с цветочными кашпо на цепях, мощеные дворики, украшенные хвойными растениями в кадках и коваными фонариками,  - от всего этого несло откровенной бутафорией.
        Наконец такси остановилось у декорации, в которой хоть сейчас играй первый акт комедийной оперетки. Здание было довольно большое, выстроенное в колониальном испанском стиле. Уильям посмотрел на него с сомнением. Вряд ли обитатель такого дома захочет плыть за тридевять земель. Однако шофер, хорошо знавший этот район, объяснил, что указанная в адресе квартира находится в пристройке. Только теперь Уильям заметил лестницу, ведущую на второй этаж,  - просторный, с идеальным для опереток балконом. Вторая лестница, замысловатая до отвращения, тянулась уже со второго этажа на плоскую крышу, где примостился кукольных размеров домик в испанско-мексиканско-южноамериканско-опереточном стиле. Там и жил мистер Райли. На фоне фиолетового неба алым пятном светилось окошко, за которым Уильяма ждал ужин. Медленно поднимаясь по ступенькам, Уильям безуспешно пытался угадать, каким все-таки окажется последний компаньон. Не может быть, чтобы житель сказочного квартала каждый день к урочному часу ездил в торговую контору или на склад. Райли должен сидеть за этим окном с гитарой и фальшивыми усами.
        Из домика действительно доносились звуки гитары - или какого-то еще романтического струнного инструмента. Уильям постоял минуту под дверью, прислушиваясь.
        Мне говорили, я сошла с ума,
        Мне говорили, я хожу по кра-а-аю…

        Пела девушка. Мурлыкала что-то непримечательно-джазовое и особым певческим даром не обладала, но Уильям все равно застыл, протянув руку к причудливому дверному молотку.
        И вот теперь тебя нет, я одна,
        Но я в счастливую игра-а-аю…
        Но, милый, я знаю,
        И ты, милый, знаешь…

        Хрипловатый голос тянул слова под трогательный мотивчик, который приедается уже через месяц, однако нет-нет да и заденет особую струну в душе, словно выплескивая душевные страдания любимой марионетки. На секунду-другую Уильям позабыл о Райли, Затерянном острове и координатах, растворившись в театральном времени, пространстве и атмосфере. Замерев у двери, он вдруг проникся неподдельным очарованием вечернего неба, белых стен, вечнозеленых растений во дворике и блеска далеких огней и растрогался до глубины души. Ему стало безумно жалко себя - не влюбленный, не переживающий любовную драму, годами толком и не живший, а просто существовавший, одинокий сухой сучок. Все строил из себя мальчишку, стоящего на самом пороге жизни, а ведь ему уже сорок, и годы теперь идут на убыль. Подумаешь, остров сокровищ! Одна чаровница в мужских глазах стоит полусотни таких островов. Что, если географическими изысканиями он просто глушит тоску?
        Но, милый, я знаю,
        И ты, милый, знаешь…

        Вздор! Нужно совсем тронуться рассудком, чтобы раскиснуть из-за какой-то дурацкой песенки. Ухватив дверной молоток, Уильям решительно и громко постучал, разом оборвав слащавое мурлыканье.
        - Вы мистер Дерсли?  - спросила открывшая дверь девушка.  - Рада знакомству. Проходите.
        В крошечной гостиной, устланной пестрыми индийскими ковриками, был накрыт стол на двоих. Девушка без капли смущения с любопытством разглядывала гостя.
        - Мистер Дерсли,  - заявила она, озадачивая Уильяма еще больше.  - Не буду скрывать, я разочарована.
        Уильям округлил глаза.
        - Да, разочарована,  - продолжала девушка с улыбкой.  - После телефонного разговора я представляла себе типичного англичанина - высокого, скучающего, с моноклем и короткими усиками. И в гамашах. Я очень рассчитывала на гамаши. А вы совсем не такой, поэтому я разочарована. И нервничаю.
        Вот нахалка! Что она себе позволяет? И кто она, в конце концов, такая? Почему, придя на встречу с мистером Райли, он должен выслушивать всякую дребедень?
        - Простите,  - сказал Уильям сухо, не глядя на девушку.  - Я не совсем понимаю. Меня пригласил мистер П.Т. Райли.
        - П.Т. Райли?
        - Именно. Мы договорились по телефону утром. Я ведь с вами разговаривал?
        - Да. Видите ли, П.Т. Райли - это я.
        - Что?!  - Уильям разинул рот.
        - Я хотела вас удивить, и вот теперь вы меня не подвели, удивление налицо,  - хихикнула она.
        Уильям почувствовал, что закипает. Неужели эта нахалка вздумала с ним шутки шутить?
        - Я все же не понимаю,  - повторил он резко.  - Тут какая-то ошибка. Я ехал сюда на встречу с мужчиной, причем довольно пожилым.
        - Садитесь,  - велела девушка.  - Угощать вас, думаю, бессмысленно, пока я все не объясню. Да и непохоже, что вы желаете разделить со мной трапезу,  - таращитесь как на умалишенную. Но подождите пугаться, мистер Дерсли. Выслушайте, сами увидите.
        Он уселся и впервые за все время рассмотрел девушку как следует. Справедливости ради, было в ее внешности что-то исключительно и даже опасно манящее. Лет за двадцать, ростом с него самого или даже чуть выше, аппетитная, густые прямые волосы настоящего иссиня-черного оттенка, квадратные скулы, крупный рот с полными губами и обрамленные пушистыми ресницами глаза цвета индиго и полуночного неба. При этом никакого загара, нежная сливочная кожа, но в необычном сочетании сливочного и иссиня-черного таился какой-то почти стальной блеск. Голос - глухой, хрипловатый, совсем не мелодичный - почему-то завораживал. Необычная особа, и в мужском внимании наверняка недостатка не испытывает, вот только пополнять число ее поклонников Уильям не собирался.
        - Тот П.Т. Райли, ради которого вы приехали,  - мой отец, Патрик Теренс Райли,  - посерьезнев, объяснила девушка.  - Он скончался три года назад. Долгие годы он представлял «Брауна, Вобурна и братьев» в Южных морях, где и познакомился с вашим дядей. Это я знаю наверняка, потому что отец сам его упоминал. Он много рассказывал мне о своих приключениях. Вот одна из причин, по которым я так жажду туда поехать… Впрочем, об этом позже. Сейчас из нашей семьи осталась я одна. Но я тоже самая настоящая П.Т. Райли. Патриция Тереза Райли, так я подписываю официальные бумаги, хотя в обиходе, конечно, пользуюсь вариантом попроще. Все зовут меня Терри - то есть все, кто допускается дальше «мисс Райли». Однако, я смотрю, мистер Дерсли,  - рассмеялась она,  - сейчас вам и «мисс Райли» даром не сдалась. Шляпу под мышку и прочь из этого сумасшедшего дома, да?
        - Но письмо - с координатами широты - и моя телеграмма… как же теперь?…  - пролепетал Уильям.
        - Не беспокойтесь, все в порядке. Широта у меня, я справлюсь не хуже отца. Хотя вообще-то вы могли сами догадаться, что в Сан-Франциско вас ждет женщина, а не мужчина, когда я потребовала явиться лично и все мне рассказать. Теперь давайте поужинаем, хорошо? Вы любите фруктовые коктейли и крабовый салат?
        Постепенно оправляясь от потрясения, Уильям подставил стул и уселся напротив хозяйки за маленький стол, который разноцветье блюд превращало в очередной индийский коврик. Мисс Райли тотчас потребовала, чтобы Уильям рассказал об острове все по порядку. Уильям не стал перечить. Сейчас ему казалось единственно разумным продемонстрировать наследнице П.Т. Райли свое доверие, и он обстоятельно изложил историю знакомства с коммандером и Рамсботтомом, а также дальнейшие планы синдиката. Мисс Райли слушала с подкупающим живым интересом, и Уильям почувствовал родственную романтическую душу.
        - Мистер Дерсли, это безумно, сногсшибательно романтично!  - воскликнула девушка.  - И я не прощу себе, если не присоединюсь.
        Уильям, вместо того чтобы обрадоваться такому энтузиазму, почувствовал почему-то легкую досаду.
        - Вы ведь понимаете, что для участия имеются определенные условия?  - уточнил он сухо.
        Она кивнула.
        - У меня будет встречное условие. И если вы его не примете, широту я не скажу.
        Уильям приподнял брови.
        - Не пугайтесь, мистер Дерсли, оно совсем необременительное. Я надеюсь. Условие такое: я еду с вами.
        - Куда? Искать остров?
        - Туда же, куда и вы. Поэтому я и потребовала, чтобы вы приплыли из Англии сюда и рассказали мне все; поэтому и не призналась, что отец скончался и имя П.Т. Райли сейчас ношу я. Я столько лет мечтала отправиться в Южные моря, и вот наконец моя мечта может сбыться.
        - Но…  - Уильям выбрал из множества возражений самое мягкое.  - Разве вас тут ничто не держит?
        - Только квартира и опостылевшая работа в «Брауне, Вобурне». У меня накоплена почти тысяча долларов, ее ведь хватит на дорогу туда и обратно, если я еще захочу вернуться обратно? Тогда по рукам.
        - По рукам?  - переспросил Уильям с таким красноречивым выражением лица, что мисс Райли рассмеялась. Он, глядя на нее, тоже рассмеялся.  - Извините. Просто я не уверен, что вы осилите путешествие до самого острова.
        - Что ж, посмотрим. Если не осилю, то останусь на Таити. Я всегда мечтала туда попасть. Еще возражения, мистер Дерсли? К вашему сведению, в этом городе немало найдется мужчин, которые на вашем месте подпрыгнули бы от радости до потолка и благодарили судьбу. А вы, судя по всему, гадаете, сильно ли я буду вам докучать. Хорошо, если угодно, я могу вовсе не разговаривать с вами по дороге туда. Идет?
        Уильям пустился было в пространные извинения, но мисс Райли сразу же его оборвала:
        - Да-да, вы совсем не хотели меня обидеть, и я рада, что вы не хотели, все замечательно. Ну, когда отправляется пароход на Таити? Я в деле, я должна знать. В следующую среду?
        - Нет. В эту.
        - В эту среду?!  - взвизгнула девушка, вскакивая на ноги.  - Что ж, сама виновата, хочешь участвовать в деле - будь внимательнее. Мне нужно на этот пароход, а значит, с завтрашнего утра я не просто беру ноги в руки, а ношусь вихрем. Не бойтесь, мистер Дерсли, я не начну собираться сию секунду. Идите сюда, присядьте. Берите сигарету. Вы уже посмотрели город?
        Уильям устроился поудобнее и подтвердил, что да, посмотрел.
        - Как, понравилось?  - с любопытством спросила мисс Райли.
        - Очень. Весьма необычный город. Я был бы рад познакомиться с ним поближе.
        - Еще бы. Вы ведь, считай, толком ничего и не видели. Над нами смеются, говорят, мы помешались на своем Сан-Франциско, а кто не помешался бы, проживи здесь столько лет? Да, я тут родилась. Мы с Великим пожаром одногодки, так что можете подсчитать, сколько мне. А вот отец был родом из Ирландии.
        - Так вы ирландка?  - спросил Уильям. Ему действительно было любопытно - особенно после недавних размышлений о новой расе,  - как появился на свет такой необычный образец рода человеческого.
        - Во мне много разной крови намешано. Отец - ирландец, чистокровный. А мать уже интереснее. Ее отец был из Новой Англии, перебрался сюда в старые добрые времена. Мать моей матери - моя бабка то есть - была испанской еврейкой. Так что перед вами американка испанско-еврейско-новоанглийско-ирландского происхождения.
        - Да, занятно,  - проговорил Уильям, глядя на девушку в задумчивости.  - Я примерно что-то в этом роде и предполагал. Вот, значит, откуда это все.
        - Что все?
        - Броская экзотическая красота.  - Уильям попросту высказал вслух то, что вертелось на языке, не думая о собеседнице.
        Мисс Райли выпрямилась и пристально посмотрела на него.
        - Значит, вы видите у меня броскую экзотическую красоту?
        - Да, вижу,  - подтвердил Уильям смущенно.  - Очень броскую и очень экзотическую. Простите за откровенность.
        - Простите за откровенность!.. Изящно ввернули. А я-то считала вас совсем деревянным.
        - Деревянным?
        - Забудьте. Спасибо за комплимент, и я совсем не против такой откровенности. Только не смотрите на меня как на биологический экспонат.
        - Прошу прощения.  - Уильям немного осмелел.  - Все мы так или иначе биологические экспонаты.
        - Возможно, для Господа или матери-природы - кто во что верит,  - парировала она неожиданно ловко.  - Но не друг для друга. Я Терри Райли из Сан-Франциско, а вы мистер Уильям - Уильям ведь?  - Дерсли из Бантингема, Суффолк, Англия. Вы так комично называете свое имя и адрес - простите за откровенность,  - передразнила она.
        Уильям начал понимать, что за обманчивой кукольной внешностью скрывается острый ум. А еще, подсказывала интуиция, глупо мерить мисс Райли теми же мерками, что и английских девушек. Она все равно иностранка, хоть и говорит на похожем языке. Заинтригованный, Уильям не мог понять пока, рад он или нет ее неожиданному вторжению в ряды участников предприятия, однако изначальная неприязнь улетучилась.
        - Как называется пароход?  - спросила мисс Райли.
        - «Марукаи».
        - Знаю такой. Один из лучших. Не роскошный, однако вполне добротный. И я поплыву на нем - правда ведь? Как полномочная представительница корпорации Затерянного острова.
        - Если вы твердо решили принять участие,  - ответил Уильям без улыбки.  - Не думайте, что я против - да и потом, у вас столько же прав поехать, сколько у всех остальных,  - но вы должны понимать - четко понимать,  - что вам предстоит.
        Уильям почувствовал себя отъявленным ретроградом и занудой. Что девушка о нем подумает?
        - Я все понимаю. Значит, решено. Я вступаю в долю, а вы получаете широту. Подумать только, натуральное безумство!  - воскликнула она, ослепляя его улыбкой.  - Почему вы такой тихий, задумчивый и печальный? Я ведь и не надеялась, когда зазывала вас сюда, что вы на самом деле приедете. Англичане - такие скромники! На что угодно спорю, вы ускользнули потихоньку из своего Бантингема, никому не обмолвившись ни словом. Американца на вашем месте провожала бы на вокзале делегация во главе с мэром и олдерменом под десять духовых оркестров, «Лайонс» и «Киванис»[2 - «Лайонс», «Киванис» - международные некоммерческие организации, занимающиеся общественной деятельностью, благотворительностью, улучшением качества жизни.] заполонили бы подступы к станции, и ваше лицо красовалось бы на киноафишах. Ведь знаем прекрасно, что нет ничего невозможного - особенно в Калифорнии,  - однако без шумихи не можем. Все-таки мы очень разные. Впрочем, я никогда и не говорила, что понимаю англичан.
        - А я,  - подхватил Уильям,  - никогда не говорил, что понимаю американок.
        - Калифорниек. Даже если жительниц Нью-Йорка и Чикаго вы научитесь видеть насквозь, тут вам придется начать все заново. Раз уж мы собираемся стать партнерами…  - у Уильяма побежали невесть откуда взявшиеся мурашки,  - нужно что-то с этим придумать. Теперь смотрите: завтра я буду весь день носиться туда-сюда, улаживая дела, а вечером приезжайте сюда к семи часам, познакомитесь с моими друзьями, и мы покажем вам Сан-Франциско.
        - Спасибо. Но я сам хотел пригласить вас поужинать.
        - Нет-нет, приезжайте сюда, и мы поужинаем где-нибудь все вместе. Так у нас в Калифорнии заведено, не сопротивляйтесь. Пригласите меня на ужин, когда я приплыву к вам в Бантингем.
        Они еще немного поговорили, потом Уильям поблагодарил и направился к двери. Мисс Райли пошла за ним, на ходу машинально подхватив инструмент, на котором играла до прибытия Уильяма.
        - Какой прекрасный вечер!  - воскликнул Уильям, выйдя на сказочное крылечко домика.
        - У нас тут каждый вечер прекрасен, если, конечно, нет тумана. Вон там пролив Золотые Ворота. Мы пройдем через него в среду, когда отправимся на поиски острова.  - Она тронула струну.
        - Я подслушал немного, как вы пели,  - признался Уильям.
        - И решили, что П.Т. Райли не в себе,  - засмеялась девушка.  - Наверное, готовы были развернуться и уйти? Какую песню я пыталась изобразить, не припомните?
        - Что-то про знаю-играю-страдаю,  - неопределенно махнул рукой Уильям.
        - Они все такие, но я догадываюсь, какая вам попалась. Не идет у меня из головы уже несколько дней - привязалась в театре «Фокс» на прошлой неделе, к следующей, наверное, на зубах навязнет. Вот эта, да? Погодите-ка, а как вы доберетесь до гостиницы? Вам нужно такси. Сейчас вызову.  - П.Т. Райли исчезла в доме, почти тотчас вышла и привалилась к белой стене у дверного косяка.  - Скоро приедет. Ну что, хотите послушать мою маленькую ночную серенаду?
        Она взяла несколько печальных аккордов и замурлыкала хрипловатым шепотом:
        Мне говорили, я сошла с ума,
        Мне говорили, я хожу по краю…

        Она стояла против света, и темные волосы светились собственным голубоватым сиянием, лицо, шея и руки тоже словно сияли изнутри. Уильям не понимал, видит он ее воочию или восстанавливает образ по памяти, однако от непередаваемой красоты у него захватило дух.
        Но, милый, я знаю,
        И ты, милый, знаешь…

        Уильям вспомнил, как стоял здесь часа три назад - словно в другом мире. Нет, ничего особенного не произошло, внушал он себе, унимая разгорающийся в груди восторг. Мотнув головой, чтобы сбросить наваждение, он поспешил вниз к подъехавшему такси.
        В автомобиле эйфория мгновенно стихла до едва заметной пульсации где-то на краю сознания. Включившийся голос разума на эту пульсацию не реагировал, разбирая по косточкам прошедший вечер, словно на заседании оценочной комиссии. Предположим, что девушка не такая уж нахалка, но кто знает, сколько трудностей она создаст, увязываясь с ними в путешествие. От настоящего П.Т. Райли, ее отца, хорошо знающего Южные моря, было бы куда больше проку, а девица будет в лучшем случае попутчицей, в худшем - обузой. Взбалмошная особа. Все они взбалмошные, эти американки, что хотят, то и воротят. Нужно будет завтра с ней построже. Сегодня он хорошо начал, но слишком быстро растаял. Ничего, это поправимо. Так-так, так-так-так…
        4

        На следующий день Уильям с неудовольствием обнаружил, что ждет назначенной на семь вечера встречи с мисс Райли и ее друзьями. В конце концов он успокоил себя тем, что ему попросту одиноко в чужом городе. Он казался себе единственным одиночкой на весь Сан-Франциско и окрестности: остальные - рослые, загорелые, общительные - работали и отдыхали толпой, а он бродил в толпе, как неприметный, но ворчливый гном.
        Вооружившись «Официальной картой города и округа Сан-Франциско», Уильям продолжил знакомство с местностью - на этот раз выбравшись дальше, на побережье. Из примостившегося на утесе ресторана «Клифф-Хаус», пропитанного духом народных гуляний, он, прилежно всмотревшись в даль, разглядел морских котиков на Котиковых скалах. Побывал у Муниципального бассейна Фляйшхекера (самого большого открытого бассейна в мире, шесть миллионов галлонов морской воды с подогревом), убеждаясь, что бассейн действительно великолепен и действительно самый большой в мире. Посмотрел, как играют в теннис золотистые статные калифорнийцы обоих полов: их жесткая и точная манера не оставляла сомнений, что скорее мир перевернется, чем европеец сможет вырвать у них победу. Эти люди, казалось, не проигрывали никогда и ни в чем.
        Потом Уильям, утомившись неожиданно долгой прогулкой по парку Золотые Ворота, пил настоящий японский чай в Японском чайном саду, словно сошедшем с японской цветной гравюры. (Какое упоение - стоять на выгнутом дугой деревянном мостике и смотреть на отражение цветущих веток в зеркале пруда. Он словно сам стал плоской фигуркой на гравюре и чувствовал себя там гораздо уютнее, чем в огромной, загорелой, бурлящей Калифорнии, где нечего делать скромному акварелисту.) Парком Золотые Ворота, однако, нельзя было не восхититься, поскольку в нем имелось все, что положено парку - кроме умиротворения. На Уильяма непрерывным потоком лился фантастический, яркий, но совсем не греющий солнечный свет. А что, заподозрил он, если этот свет изготовляет искусственно и включает на двенадцать часов в день какой-нибудь Фляйшхекер, оформив государственный контракт? Поделиться своими фантазиями Уильяму, к сожалению, было не с кем: он, единственный во всей округе, гулял один и именно поэтому с таким нетерпением ждал вечера. Ну и еще надеялся убедиться, так ли красива мисс Райли, как ему запомнилось, потому что, в отличие от
незабываемого голоса, черты лица ее несколько стерлись в памяти. Остался только смутный образ темноволосой девушки, светящейся изнутри.
        Однако в восьмом часу вечера в маленькой квартирке на крыше ему показалось, что он со вчерашнего вечера ни на миг не выпускал мисс Райли из виду. Как можно было забыть эти иссиня-черные волосы, индиговый взгляд этих невообразимых глаз, изгиб этих губ и посадку этой головы на крепкой золотистой шее? Все черты бесцеремонно врезались ему в память, и Уильям слегка рассердился на себя. К счастью, любоваться девушкой можно и не питая к ней никакой симпатии. Он сдержанно поздоровался, а она без тени смущения встретила его как старинного приятеля. По крайней мере так Уильям думал, пока не прибыли ее настоящие друзья и он не заметил разницу.
        Друзьями были молодые супруги по фамилии Стэнсен, рядом с которыми Уильям окончательно превратился в гнома. Энергичные загорелые великаны - девушка игривая и гибкая, словно котенок, вдруг выросший до размеров льва, а ее муж - добродушный, громогласный викинг. Складывалось впечатление, что в квартирке происходит не дружеский ужин, а встреча выпускников и в комнату вошли не двое, а человек пятьдесят. Подстроиться под их оглушительные манеры Уильям даже не пытался, ему оставалось лишь растягивать губы в улыбке и что-то бормотать в ответ, стыдясь своей скованности, потому что искренность их радушия не вызывала сомнений. Мисс Райли угощала всех загадочным коктейлем - зеленоватого цвета, на вкус напоминающим хинную настойку Варбурга.
        - Ну-ка, Терри,  - проревел Викинг, хлопая хозяйку по плечу,  - признавайся, что за слухи ходят, будто ты едешь в Южные моря!
        - Решила стать островитянкой,  - небрежно отмахнулась мисс Райли.  - Буду учиться танцевать - как его там?  - хулу-хулу.
        - Знаю!  - взвизгнула Львица.  - Вот так!
        Вогнав Уильяма в краску, она вытянула руки и завертела своим внушительным задом под одобрительный хохот остальных.
        - Да, Кларри,  - заметил Викинг,  - номер что надо. Только в следующий раз выбери для исполнения квартирку попросторней.
        Львица Кларри допила свой коктейль, усевшись на стол.
        - Это ведь мистер Дерсли ее увозит, да, мистер Дерсли? Смотрите-ка, только прикатил из Англии, и раз - Терри уже плывет с ним в Южные моря.
        - Как у вас получилось, мистер Дерсли?  - осведомился Викинг с шутливой торжественностью.  - Я бьюсь который год - да, Терри?  - и не могу вытащить ее даже на другую сторону залива, в Милл-Вэлли. Похоже, вы знаете, за какие струны дергать.
        - Не воображайте, будто это мистер Дерсли меня уговорил,  - вмешалась мисс Райли.  - Видели бы вы его лицо, когда я сказала, что еду с ними. Вытянулось на милю.
        - Простите!  - Уильям улыбнулся смущенно.
        - Да за что тут извиняться?  - прогремел Викинг.  - Я не знаю, что вы там затеяли - а что, кстати?  - но если это не конкурс на звание королевы красоты Южных морей, Терри вас свяжет по рукам и ногам. Какой от нее там прок, мистер Дерсли? Ее нужно запереть в Голливуде и не выпускать, и будь моя воля, она уже была бы там. Слышишь, испанка-вамп, пожирательница сердец?  - Он по-братски приобнял мисс Райли.
        - И они еще спрашивают, почему я ревную!  - Львица кокетливо подмигнула Уильяму, который не нашелся с ответом.
        - Но все-таки!  - вскричал Викинг.  - Что там за история с Южными морями, а, Терри?
        Уильям посмотрел на нее предостерегающе, однако, судя по всему, предосторожность была излишней.
        - Ничего особенного, просто одно дело, связанное с отцом,  - пожала она плечами.  - Подумала, что морское путешествие - это интересно. Может быть, отправимся наконец ужинать?
        - Хорошо,  - согласился Викинг.  - Все за мной! Сегодня, мистер Дерсли, мы покажем вам Сан-Франциско, и если он вам не понравится, то дело плохо - придется вам жить в Лос-Анджелесе. В общем, сперва мы ужинаем в «Джузеппе», меня там знают и бутылку-другую красного вина добудут. Вперед!
        Спускаясь по лестнице, Уильям задержал мисс Райли на секунду.
        - Вы ведь понимаете,  - прошептал он,  - что про остров и руду не должна знать ни одна живая душа. Это крайне важно.
        - Я пока никому ни полслова,  - заверила девушка.
        - И правильно. Эту руду ищут по всему миру, поэтому мы должны быть немы как могила.
        - Как могила?
        - Да.
        - Ну не прелесть ли?  - воскликнула она восторженным полушепотом.  - Как моги-и-ила. Торжественно клянусь молчать. И вот что, мистер Дерсли, по-моему, вы просто душка.
        Девушка быстро сбежала по лестнице.
        В мгновение ока домчав на машине Викинга до «Джузеппе», они заказали сытный ужин, а после минутного (и довольно позорного, на взгляд Уильяма) препирательства Викинга с официантом появились две фляги красного вина, неслыханно молодого и крепкого. После выпитой у мисс Райли настойки Варбурга вино сразу ударило Уильяму в голову, в которой заметно зашумело. В глазах двоилось, время и пространство утратили смысл. Он словно побывал у стоматолога и теперь никак не мог отойти от веселящего газа. Викинг с женой стали еще громче и экспансивнее, а Уильям чувствовал себя оглушенной мышью. К концу ужина он вроде бы пришел в себя, жесты и речь вновь обрели четкость, однако внутри у него клокотало смятение.
        Он совершенно не удивился, вновь оказавшись в машине Викинга, за окнами которой вихрем неслись ярчайшие огни Сан-Франциско. Смутно припомнив прозвучавшее за столом предложение «сходить на спектакль», не удивился и полутемному залу, где вслед за остальными протискивался на свое место. Неожиданностью стало зрелище, представшее его глазам. Восточная девица на сцене под какофонию струнных, гонгов, барабанной дроби по дереву и непонятных звуков, напоминающих вытаскивание огромной пробки из бутылки, долго что-то мяукала и бормотала. Наконец к ней вышел старик китаец и принялся выть на нее, словно побитый пес. Периодически ему подвывал еще один, сильно младше, однако девица встречала его ожесточенным мяуканьем. Уильям сползал все ниже и ниже на неудобном деревянном сиденье, пытаясь унестись мыслями подальше от этого ада. Тщетно. Приходилось внимать, хотя внимать было нечему, кроме бесконечного потока жутких звуков. Китаянка, словно демоническая кукла, развернувшись к обоим мужчинам, мяукала в ответ на их завывания, струны дребезжали, гонги гудели, деревяшки стучали, а пробка то и дело ухала, выскакивая
из бутылки. То ли китайская пытка, то ли кошмарный сон про Китай.
        - Ну что,  - наконец спросил Викинг бодро,  - двинемся дальше? Мне этой китайщины хватит надолго.
        Предложение поддержали все. Выбравшись наружу, мисс Райли адресовала Уильяму пару вопросительных взглядов.
        - Мне показалось в какой-то момент, что вы теряете сознание.
        - Не исключено,  - простонал он.
        - Ничего страшного, обычное дело. Если уж наши луженые глотки не всегда справляются с этим пойлом, чего ждать от бедняги англичанина. У вас был сонный вид.
        - Сонный - это мягко сказано,  - осторожно проговорил Уильям, твердя себе, что П.Т. Райли вполне милая девушка.  - Скорее, осоловелый. Причем до сих пор. Все какое-то иллюзорное.
        - Знаю, знаю,  - понимающе, словно беспробудная пьяница, закивала мисс Райли.
        - А теперь,  - улыбнулся Викинг,  - вы, думаю, не против полюбоваться ночными холмами.
        Мисс Райли и Уильям разместились на заднем сиденье. Автомобиль был вместительный и быстрый, и Викинг, без сомнения, любивший полихачить, отвел душу, закладывая виражи на головокружительной скорости. На крутых горках Сан-Франциско и днем сосало под ложечкой, а уж ночью да на большой стремительной машине… Уильям чувствовал себя так, будто попал на безумный аттракцион. Он не знал, кричать ему, петь или вывернуть наружу содержимое желудка - иногда он был близок к одному, иногда к другому, но все побеждало головокружение. Ярко освещенные двери и окна проносились мимо под углом в сорок пять градусов, одни мостовые дыбились перед машиной, словно кто-то пускал их волной, как ленту, а другие обрушивались вниз, будто водопады из сияющего булыжника. Викинг, которого молодое вино не усыпило, а только подогрело, кричал, пел и швырял машину то вверх, то вниз. Его верная львица на пассажирском сиденье взвизгивала от восторга, словно ей не терпелось расстаться с жизнью на очередном вираже. Патриция Тереза Райли, на лице которой плясали отблески городских огней, вела себя тише, но и ей эта бешеная гонка доставляла
удовольствие, и ее огромные глаза, когда она поворачивалась к Уильяму с очередным комментарием, сияли детским восторгом. Осоловевший Уильям, которого теперь еще и мутило, не удивился бы, окажись город за окном вверх тормашками - рекламные огни где-то под колесами, а над ними взмывают в воздух тысячи шляп.
        - Горки у нас что надо!  - проревел Викинг.
        - Да, что надо!  - подхватила мисс Райли торжествующе, словно она сама вместе со Стэнсенами их и сотворила.  - Правда, мистер Дерсли?
        - Что надо!  - выдавил Уильям негромко, но сосредоточенно. Припертый спиной к стене - увы, лишь метафорически,  - он в одиночку защищал честь Англии.
        Викинг тем временем нацелился на очередной серпантин, и громадный автомобиль с ревом закружил по гигантской спирали, поднимаясь все выше и выше, оставляя почти весь сияющий и переливающийся город далеко внизу. Маркет-стрит текла рекой расплавленного золота, башня на морском вокзале упиралась в небо, словно украшенный драгоценным камнем указательный палец, а на другом берегу залива поблескивал Окленд. На вершине, высоко над этой россыпью огней, Викинг заглушил мотор.
        - Ну вот, мистер Дерсли,  - объявил он, когда все наконец выбрались из машины.  - Вот наш Сан-Франциско. Как он вам? Хорош, а?
        Пошатывающийся, все еще осоловевший, но пораженный до глубины души, Уильям искренне подтвердил, что не просто хорош, а великолепен. Дальше пришлось подбирать слова. Ничего особенного в мысли, которую он хотел выразить, не было, но сейчас ему любая мысль давалась с трудом. В итоге он заговорил неожиданно доверительным тоном, с которым пока ни к кому из своих спутников, даже П.Т. Райли, не обращался. Что-то на этой ночной вершине, парящей между звездами в небе и мириадами огней внизу, располагало к откровенности.
        - Сан-Франциско - замечательный город. Он создан для наслаждения жизнью. Я уже чувствую…
        - Еще бы не чувствовали!
        - Помолчи, Кларри, не перебивай, я хочу дослушать.
        - Понимаете, пусть там, внизу, сплошная благодать, однако того идеала, который рисуется здесь, с этой вершины, достичь все равно невозможно. Возьмите человека из совершенно иных краев или даже из другой эпохи, обладающего воображением, привезите его сюда и скажите: «Смотри, вот там ты теперь будешь жить». Он напридумывает себе невиданных чудес, но, проведя там, внизу, день-другой, жестоко разочаруется.
        Миссис Стэнсен не снесла нелестного, как ей показалось, отзыва о родном городе.
        - Вы здесь всего ничего, мистер Дерсли, вам ли судить? Наслаждайтесь на здоровье, никто не мешает…
        - Кларри, ты не так поняла,  - перебил ее муж.  - Он имеет в виду, что даже самый расчудесный город отсюда все равно выглядит несравнимо чудеснее. И он прав. Но разъясните, мистер Дерсли, к чему вы клоните?
        - По-моему, я догадываюсь,  - задумчиво проговорила мисс Райли.
        Уильям внутренне сжался, потому что трое его спутников приготовились слушать долгую речь, а речи у него не было.
        - Да, собственно, я уже все сказал. Он обманывает ожидания. Как та груша, которую я попробовал вчера утром.  - Уильям вкратце пересказал эпизод с грушей.  - Нет, я не критикую Америку. Я критикую жизнь. Почему - если у человека есть хоть капля воображения - все оказывается на поверку гораздо хуже, чем кажется? Почему подлинная жизнь в Сан-Франциско не такая прекрасная, какой она кажется, когда смотришь на этот сияющий в ночи город? И вот теперь я отправляюсь в Южные моря…
        - Я тоже отправляюсь,  - поспешно вмешалась мисс Райли.  - И точно знаю, что они поразят меня до глубины души вопреки всем вашим прогнозам.
        - Надеюсь, так и будет,  - продолжил Уильям.  - Насчет себя я тоже надеюсь, но уже предчувствую - по предыдущему опыту,  - что ничего не выйдет. Что перед образом Южных морей, который сложился у меня в голове, настоящие острова померкнут. И зачем мне это? Не лучше ли было бы ничего не предвкушать, ничего не рисовать себе заранее?
        - Это невозможно,  - проговорил Викинг, которого вдруг потянуло на пессимистичную философию.  - Давайте присядем - вон там есть уступ, можно подстелить плащи. Так вот, я имею в виду, что нельзя заглушить игру воображения и жить по-прежнему. Оно того не стоит.
        - Однако!  - воскликнула его жена, которая, видимо, уловила здесь аллюзию на отношение к себе самой и к их браку, а может, просто по-женски сочла своим долгом вступиться за незыблемую действительность.
        - Хорошо, хорошо,  - примирительно пробухтел Викинг.  - И все-таки ты не понимаешь, Кларри. Мистер Дерсли говорит, что на поверку все куда хуже, чем представляется, и его это беспокоит. А меня не беспокоит, потому что я прекрасно знаю: это не так. И все равно лучше не ломать себя, иначе невозможно жить, если понимаете, о чем я.
        - Не буду,  - заявила Львица.  - На мой взгляд, жизнь, наоборот, достаточно часто превосходит ожидания (жаль, о тебе, увалень, этого не скажешь). Взять хотя бы нашу поездку в Дель-Монте…
        Викинг фыркнул, выражая философское презрение.
        - Я, пожалуй, согласна с Кларри,  - задумчиво протянула мисс Райли.  - Бывает и так и этак. Иногда слишком многого ждешь и разочаровываешься. А иной раз ничего особенного не предвкушаешь, и получается приятная неожиданность. Вы слишком обольщаетесь, мистер Дерсли.
        - Не трудитесь их переубеждать, мистер Дерсли,  - со стоическим упрямством заметил пошатывающийся Викинг.  - Они вас не понимают. Решили, что вы толкуете о минутном удовольствии. Женщины! Им неведомо настоящее воображение. Поэтому с ними так сложно, поэтому они не уходят в запой, не трогаются умом и не вышибают себе мозги, как мы, мужчины. Никакого воображения!
        После неизбежных визгливых протестов со стороны обеих дам Уильям, глядя на россыпь огней в воде, продолжил:
        - Мне кажется, всему виной не столько завышенные ожидания, сколько нечто более масштабное. Оно ранит больнее, отнимает больше жизненных сил. Не лучше ли было бы все время жить тогда в своем придуманном мире? Или, наоборот, не забивать себе голову образами и надеждами и наслаждаться тем, что дано судьбой? Вся наша беда именно в стремлении соединить воображение и действительность. Кстати, забавно мы поменялись ролями: это ведь я должен учить вас не обольщаться и не ждать слишком многого - как самый старший. Мне уже сорок.
        - А на вид не скажешь,  - ввернул Викинг.
        - Ну какие еще сорок!  - воскликнула мисс Райли задорно.  - Вовсе вам не сорок. Вы просто так себя ощущаете, мистер Уильям Дерсли из Бантингема, Суффолк, Англия. Наверное, у вас в Англии сорокалетние не такие, как здесь. Имейте в виду, нравится вам это или нет, вы просто мальчишка и рассуждаете, как мальчишка.
        Уильям добродушно отшутился, и завязалась дружеская перебранка, возглавленная Викингом. Им было уютно вчетвером, четверке пигмеев, сгрудившихся на темном пятачке между двумя звездными россыпями, и Уильям, поглощенный все той же, не дающей ему покоя мыслью, вдруг обнаружил, что держит мисс Патрицию Терезу Райли за руку. Крепкая и изящная, эта рука искренне отвечала на его пожатие. Между ними не проскакивало никаких электрических разрядов и не ощущалось никакого романтического трепета. Когда все встали и потянулись к машине, ладони без всякого смущения расстались - как распрощались примерно час спустя их уже сонные владельцы. Однако вместе с тысячами далеких отблесков Уильям уносил в памяти кусочек счастья, маленький блуждающий огонек, который постоянно маячит где-то на краю сознания и согревает своим теплом. Наверное, так действуют романтические чары Сан-Франциско, самого романтичного из городов Нового Света, решил Уильям - и осознал свое заблуждение только под утро, когда уже давно должен был спать.
        Глава пятая
        В Тихом океане

        1

        Корабль королевской почтовой службы «Марукаи» пароходства «Юнион Стимшип», доставлявший пассажиров, почту и грузы из Сан-Франциско в Папеэте, Раротонгу, Веллингтон и Сидней, представлял собой заслуженный пароход водоизмещением около восьми тысяч тонн. Сходства между ним и старым знакомым Уильяма, «Гаргантюа», не наблюдалось почти никакого. Однако при всей скромности габаритов и интерьеров он имел огромное преимущество: не вызывал ощущения ирреальности. Поднявшись на борт, человек чувствовал себя пассажиром на судне, а не пленником плавучего отеля. Уильям прибыл довольно рано и за каких-нибудь десять минут исчерпал весь набор доступных для осмотра помещений первого класса, куда входила его собственная каюта с расположенной напротив ванной, салон-ресторан на корме, гостиная-она-же-кабинет с нерасчехленной мебелью прямо над салоном-рестораном, кают-компания на верхней палубе с площадкой для игр, а на другом конце палубы, по центру судна, бар и курительная. Восторгаться там было нечем, но впечатление в целом они создавали приятное, и Уильям сразу проникся тем, чем не смог проникнуться на «Гаргантюа» -
морским духом. Вот теперь он вполне ощущал, что находится на корабле. Завершив ознакомительный тур, он в приподнятом настроении уселся поближе к крутым сходням - наблюдать за суетой на причале и за прибытием остальных попутчиков.
        Эффектнее всех, несомненно, обставила свое появление мисс П.Т. Райли, которую Уильям теперь, по ее собственному почину, называл Терри. Девушка поднялась на борт, словно принцесса, в ослепительном бело-зеленом наряде, сопровождаемая свитой друзей, среди которых были и Викинг с Львицей. Увидев Уильяма, Терри помахала ему рукой, поднимаясь по сходням, и сердце его наполнилось гордостью и радостью. Не пройдет и часа, как этот корабль, такой аккуратный, такой уютный, повезет их в бескрайний Тихий океан. Где-то в голубой дали прогуливаются среди кораллов и пальм коммандер с Рамсботтомом, а еще дальше притаился Затерянный остров с драгоценными недрами. А здесь, затмевая собой всех окружающих, стоит Терри, готовая плыть с ним в Тихий океан. Вот наконец настоящая жизнь! Он не променял бы этот миг ни на какие богатства.
        - Хеллоу, Билл!  - прокричала Терри.  - Вот и мы! Предвкушаешь?
        - Да. А ты?
        - Бурлю от нетерпения. Ты всех знаешь? Это миссис Литтлбрун. Это Чарли Дрейзин. Чарли, улыбнись, не будь букой. С Кларри вы уже знакомы. Ах, ладно, пожалуй, уже поздновато для знакомств.
        Мистер Дрейзин и двое других молодых людей смотрели на Уильяма с мрачным подозрением, как на таинственного пришельца, которому вздумалось лишить Сан-Франциско его ярчайшей звезды. Уильяму их угрюмые взгляды были нипочем, и чем больше вытягивались лица у влюбленных юнцов - вполне симпатичных, надо сказать,  - тем звонче пела его душа. Ощущение было новым, непривычным. Теперь он всецело сознавал, что увозит прочь это прелестное создание, и даже не задумывался, насколько изменилось его отношение к девушке с того момента, как она навязалась в компаньоны. Вокруг царила обычная суматоха с напутственными советами, рукопожатиями, фотографированием, и Уильям не остался в стороне.
        Отход корабля тоже получился совсем не таким, как выход «Гаргантюа» из Саутгемптона. Возможно, все дело было в ярком солнце, которое придало прощанию сочности, колоритности, красочности. И хотя «Марукаи» пока ни на дюйм не отошел от прозаического причала с сараями, загроможденными ящиками консервированных фруктов, на нем уже поселился дух Южных морей. Среди пассажиров второго-третьего класса и их провожающих попадались люди с гладкой смуглой кожей и глазами цвета полуночи, и Уильям осознал вдруг с трепетом, что это и есть коренные полинезийцы, островитяне, представители загадочной вымирающей расы, последнюю сотню лет переживавшей «сумерки богов». Как в той таитянской пословице: коралл разрастается, пальма тянется ввысь, а человек уходит. И вот они стоят тут, собственной персоной, разговаривают, обнимаются друг с другом, роняют непривычные звуки с высокого борта на причал, где стоят, задрав головы, их смеющиеся и плачущие соплеменники. Они очень отличались друг от друга, эти люди: были и здоровяки, похожие на гладких коричневых буйволов, была и парочка сифилитичного вида задохликов, и юные девушки,
напоминающие робких ланей, и несколько тучных желтолицых матрон. В толпе провожающих на причале выделялась одна жуткая особа - женщина, видимо, метиска, неопределенного возраста - то ли средних лет, то ли пожилая,  - смотревшая словно из могилы, потому что лицо ее было изглодано болезнью до самых костей. Веди она себя тихо и оставайся неподвижной, выходило бы не так жутко, но, когда пароход уже приготовился отчаливать, она принялась улыбаться и кивать, а из костлявой груди рвались хриплые крики и прощальные напутствия на каком-то полинезийском наречии. Судя по взрывам хохота, которые они вызывали у темнокожих пассажиров, речь получалась забористой. На минуту-другую Уильям забыл о Терри и ее друзьях, машущих снизу. Цепенея от страха, он смотрел на жуткую женщину и слышал только ее скрежещущий голос. Он воспринимал незнакомку не как несчастную больную, из последних сил перешучивающуюся с друзьями и соотечественниками, в чем-то даже героиню. Он вообще не воспринимал ее как человека, а видел в ней лишь зловещий символ.
        «Марукаи» поднял якорь и отчалил. Перегнувшись вместе с Терри через поручни, Уильям помахал ее приятелям. Другие пассажиры тоже махали и кричали. Полинезийцы вопили и смеялись сквозь слезы, катящиеся по щекам. Когда полоса воды между кораблем и причалом стала расти, Уильям бросил последний взгляд на задранное к небу лицо, и ему показалось, что с него исчезли последние остатки гниющей плоти, оставив лишь белеющую на солнце кость.
        - Вещи буду распаковывать позже, когда выйдем из залива,  - объявила Терри.  - Хочу попрощаться со старым добрым Сан-Франциско. А ты?
        Уильям поддержал затею. Они медленно двинулись по палубе.
        - Наверное, мы с ним никогда больше не встретимся,  - вздохнул Уильям, вглядываясь в удаляющийся берег и подозревая, что предчувствие его не обманет.
        - Вот они, Золотые Ворота,  - показала Терри.  - Я, конечно, не единожды пересекала этот пролив, но и только. Как-то раз прокатилась до Лос-Анджелеса морем, а дальше нигде не была. Сейчас совсем другое дело, да, Билл? Следующая остановка - Таити. Три тысячи шестьсот миль с лишним. Десять дней в Тихом океане. Просто невероятно!  - Терри легонько пожала локоть Уильяма.
        - Знаешь, я, кажется, уже влюбляюсь в этот корабль,  - заключил Уильям с важным видом.
        Терри захихикала:
        - Билл, ты такой смешной. Только не вздумай обижаться. Если бы ты мне не нравился, я бы над тобой не смеялась - или смеялась, но не так. Ты ужасный душка. «Зна-аешь,  - передразнила она его,  - я, ка-ажется уже влюбля-аюсь в этот кора-абль». Нет, у меня не получается.
        - Тогда и не пытайся,  - бросил он, слегка надувшись.
        - Честь джентльмена задета?  - подмигнула Терри.
        Уильяму оставалось только улыбнуться.
        - Нисколько. Это все моя дурацкая английская чопорность. Пройдет. Уже проходит.
        - Значит, я на тебя хорошо влияю.
        - Еще как!  - подтвердил он с неожиданным жаром.  - Посмотри на чаек. Не знаю почему, эти птицы как-то загадочно на меня действуют. Они словно пишут бесконечную поэму, вычерчивая свои петли и дуги. Морскую поэму - прекрасную, но довольно печальную… Что-то горизонт весь размыт.
        - Обычные дневные туманы,  - объяснила Терри.  - Золотые Ворота будет плохо видно.
        - Надеюсь, в этом нет дурного знака, сулящего неудачу с островом?
        - Ты такой суеверный, Билл? Вот уж никогда бы не подумала.
        - Раньше не был. А теперь… пожалуй, чуть-чуть. А ты?
        - По-моему, да. Как и все девушки, между прочим. Я верю во все - в карты, хиромантию, хрустальные шары, астрологию, кофейную гущу… Вчера вечером ходила к гадалке.
        Уильям даже притворяться не стал, будто ему безразлично.
        - И что она предсказала?
        - О, меня ждет блестящее будущее! И ты в нем тоже есть, Билл,  - невысокий брюнет из-за моря. Но я тебе не скажу, что она мне про тебя нагадала. В общем, моя жизнь будет сплошным приключением, ни минуты покоя и скуки. Однако остров пожелал остаться в тени.
        - Очень жаль. И что это значит? Что Затерянный ничего тебе не принесет?
        - Вроде того. Но это не важно, Билл, я не буду тебя винить при любом исходе. Я уже давно ищу предлог отвязаться от «Брауна, Вобурна», уехать из Сан-Франциско и слегка раскрасить свою жизнь. Один знакомый звал меня в Голливуд на кинопробы, но мне не понравился его взгляд, а кроме того, он говорил, что должен обязательно снять меня сам, иначе мне не пробиться. В Калифорнии просто пруд пруди мужчин, которым непременно нужно снять тебя самим, иначе на успех не рассчитывай. Но ты другой, Билл. Ты даже с собой меня брать не хотел.
        - Только первые пять минут. Теперь все совсем не так, сама знаешь.
        Они остановились, облокачиваясь на поручни. Корабль качало уже довольно ощутимо.
        - Вот будет номер, если нас скрутит морская болезнь на всю дорогу…  - протянула Терри.
        - Маловероятно. Тихий океан ведь обычно спокоен?
        - Говорят, что да. Хотя когда мы плыли в Лос-Анджелес, меня чуть наизнанку не вывернуло. Но там все время вдоль побережья, а до Таити вроде бы один из самых спокойных маршрутов. Будем лежать и загорать. Я расскажу тебе всю свою жизнь, Билл, а ты будешь рассказывать мне про Бантингем, Суффолк, Англия. Идет?
        - Заманчиво, тем более что в выигрыше остаюсь главным образом я. Эй, а что это там?
        Терри посмотрела.
        - Лоцманский катер. Скоро отойдет, мы уже в открытом море. В ту сторону сплошной океан до самого Китая, а в эту - сплошной океан (если не считать пары атоллов) до Таити. Пойду разбирать вещи, Билл. Увидимся.
        - Да, за чаем.
        - Точно! Я и забыла, что это британское судно. Чай, наверное, будет каждые пять минут. Отлично, за чаем и встретимся.
        Уильям постоял еще несколько минут, посмотрел, как лоцман садится в катер и тот растворяется в туманной дали. Ветер крепчал, поднимая волны; «Марукаи», попыхивая, целеустремленно резал полотно из воды и воздуха. Если ничего экстраординарного не случится, то в этом размеренном ритме он перевалит через край земли и перенесет своих пассажиров в другой мир, под незнакомые звезды. Уильяма распирало от счастья, он уже много лет не чувствовал себя таким молодым. Наконец он жил полной жизнью.
        2

        Следующие несколько дней солнце взбиралось все выше с каждым утром, палило все жарче, переодевая большинство пассажиров в тонкие белые одежды, а «Марукаи» по-прежнему размеренно прокладывал себе путь сквозь стихию, которая утратила всякое сходство с водой и напоминала теперь черно-фиолетовый мрамор, подергивающийся ненадолго белыми пенными разводами от кильватерной струи. Вокруг не было ничего, кроме этого переливающегося разными оттенками мраморного блюда и небесной дымки,  - ни встречных судов, ни птиц, ни летучих рыб. «Марукаи» словно навеки оторвался от всего живого. Только потрескивающий радиоэфир связывал его с внешним миром, где правил рынок и случались убийства. Теперь их миром стал «Марукаи», в два счета подчинивший всех своему безмятежному, почти растительному распорядку.
        К девяти они шли на завтрак и обычно съедали несколько больше, чем намеревались. Утро проводили на верхней палубе - читали, разговаривали, развлекались метанием колец. В этой игре верховодили капитан - румяный новозеландец с шотландскими корнями - и первый помощник, худой как жердь австралиец. Вдвоем они разбивали наголову всех соперников-мужчин и галантно поддавались соперницам-дамам. В час все собирались на обед под хрипловатые звуки радиолы, а после обеда переходили в кают-компанию, где около получаса перебрасывались шутками, попивая кофе, прежде чем отправиться на сиесту. К вечернему чаю все снова сходились в кают-компании, перебрасываясь иногда теми же шутками. Поскольку ужин подавали рано и большинство предпочитало к нему переодеться, между чаем и ужином времени почти не оставалось. Ужин проходил под аккомпанемент радиолы. После этого вновь был кофе в кают-компании, бридж и рамми,[3 - Рамми - группа карточных игр под общим названием.] иногда танцы на палубе (главным образом на радость помощникам капитана) и напитки в курительной, которые разносил долговязый пожилой стюард - такой
меланхоличный и понурый, словно его отрядили на эту службу из клуба самоубийц. Прекраснее всего были ранние утра - свежие, голубовато-соленые, и бархатные вечера, когда можно уютно устроиться почти где угодно на палубе и дать душе развернуться. Между этими двумя моментами счастья время тянулось медленно и скучно - чем дальше корабль продвигался на юг, тем скучнее.
        Пассажиров первого класса было человек тридцать, и поскольку избежать общества друг друга не представлялось возможным, постепенно из общей массы начинали проступать отдельные лица. Во-первых, двое соседей Терри и Уильяма по столу. Миссис да Сильва - миниатюрная пожилая вдова-калифорнийка с густо напудренным лицом, слегка перекошенным пенсне и любовью к сплетням и сладким коктейлям. Ее излюбленным словечком было «прелесть», которое она произносила как «прэлесть». «Боже!  - с искренним восхищением воскликнула она при виде Терри в самый первый вечер.  - Ну какая же прэлесть!» «Прэлестью» был и весь Тихий океан, хотя и не шел ни в какое сравнение с Калифорнией, которую вдова превозносила до небес. Заядлая путешественница, сейчас она плыла в Австралию, где у нее жили родственники. Однако даже миссис да Сильва с ее огромным опытом тяжело было тягаться со вторым соседом по столу - мистером Кантоком, довольно загадочным невысоким британцем лет под шестьдесят. Мистер Канток, как выяснялось, постоянно куда-то ехал - причем без явной видимой цели. Рассказы его, излагаемые довольно писклявым голосом, поражали
Уильяма неповторимым сочетанием скуки и фантасмагории. В мгновение ока, не успев опомниться, вы переносились с мистером Кантоком то в Китай, то в Центральную Африку, то в Сибирь - в какой-нибудь таинственный шанхайский ночной клуб или на сомнительный поезд из Харбина. Однако в этих невероятных, экзотических местах не происходило ровным счетом ничего интересного, весь сыр-бор разгорался из-за стоимости чашки кофе или курьерской доставки. Уильям грешил сперва на собственную непонятливость, но потом, перехватив взгляд Терри (очень приятное занятие, которому они с наслаждением предавались), обнаружил, что и она не может уловить соль рассказа, только обворожительно улыбается мистеру Кантоку, не имея представления, о чем он ведет речь. Уильям оказался настойчивее и даже получал своеобразное удовольствие, разгадывая логику путаного повествования, словно кроссворд.
        - Да!  - взвизгивал вдруг мистер Канток посреди обеда.  - Обезьян приходилось остерегаться! «Этой дорогой не надо,  - предупредили нас,  - иначе нарветесь на обезьян». Так я и передал миссис Каррадерс, и она тоже сказала, что не хочет рисковать. Я спросил, можно ли добраться как-то еще, чтобы не связываться с обезьянами. Мне ответили, что можно на лодке, но миссис Каррадерс не хотела по воде. И тогда я придумал…  - возвещал мистер Канток ликующим фальцетом, победно глядя на соседей по столу, и Терри с миссис да Сильва улыбались в ответ, теряясь в догадках,  - …как избежать обезьян. Миссис Каррадерс согласилась, и мы взяли с собой двух туземцев. Нет, обезьян мы увидели. И они увидели нас…
        Уильяму, выскребавшему мякоть авокадо, оставалось лишь гадать, где все это происходило, кто такая миссис Каррадерс и чем так опасны обезьяны. В остальном же мистер Канток был сама галантность и предупредительность, как и положено типичному пассажиру-джентльмену, но, судя по едва заметному блеску в глазах, не оставлял надежду когда-нибудь, в каком-нибудь долгом и скучном вояже (особенно если не будет недостатка в коктейлях) закрутить страстный роман. До той поры он с головой уходил в свои путаные воспоминания.
        Далее среди пассажиров-англичан числилась мисс Сеттл - энергичная старая дева лет шестидесяти, снующая от человека к человеку, от группки к группке, склевывая крупицы сведений и сплетен, словно курица зерно. Как и большинство плывущих на «Марукаи», она следовала в Новую Зеландию. Затем шел мистер Бутройд - рослый, дородный скандинав, напоминавший Уильяму мистера Рамсботтома, только не такого шумного и необъятного. Любимым его занятием было наблюдать с добродушной усмешкой за остальными, и каждый из пассажиров по несколько раз на дню, обернувшись, утыкался взглядом в его круглое, как картофелина, лицо. Был там и еще один английский бизнесмен средних лет, фамилия которого постоянно ускользала из памяти Уильяма. Он помнил только, что человек этот живет где-то в Южном Норвуде. Это был достаточно неприметный персонаж, настолько вежливый, что с ним оказалось совершенно невозможно беседовать - он моментально соглашался с каждым вашим словом, обрекая вас на бесконечные поиски новых и новых реплик. Однако в качестве четвертого в бридже он был незаменим.
        Далее шли несколько симпатичных безобидных новозеландцев, не доставлявших никому никаких хлопот, в отличие от своих соседей, австралийцев. Австралийцем был и самый неприятный Уильяму пассажир - Роджерс, инженер из Сиднея, высокий, загорелый, спортивный молодчик лет тридцати, недурной наружности, но с какими-то лисьими повадками и прищуром. Как и большинство сиднейцев, он отлично плавал и не упускал случая продемонстрировать в бассейне свое мастерство и загорелый мускулистый торс. Мистер Роджерс не знал устали, его громкий голос с режущим слух сиднейским акцентом раздавался повсюду. Уильям не выносил его, с самого начала классифицировав как первостатейного фанфарона, однако имелась еще одна тайная причина. Роджерс, типичный дамский угодник, сразу окружил Терри вниманием, а она, к неудовольствию Уильяма, не спешила разглядеть в нем хлыща. Иными словами, Уильям ревновал.
        Австралийкой была и миссис Матерсон, тучная женщина с заученной улыбкой приверженки христианской науки и тяжелым взглядом, а также ее молодая подруга мисс Страуд - длинноносая и узкогубая, акцентом перещеголявшая даже Роджерса. Обе дамы были отчаянными сплетницами, и Уильям, стремительно проникавшийся неприязнью к Австралии, невзлюбил обеих.
        Среди представителей колоний выделялся еще таинственный невеселый канадец по фамилии Форест, почти не вылезавший из курительной, где потягивал джин. При всей его молчаливости было в нем что-то театральное - словно ему запала в душу какая-то пьеса из тропической жизни, и теперь он изо всех сил вживается в роль бесшабашного кутилы, не просыхающего от джина.
        Тягаться с Форестом по времени, проводимому в курительной, могли только Бурлекеры и Стоки - две довольно молодые супружеские пары со Среднего Запада. Мужья походили друг на друга, словно братья,  - горластые увальни, душа нараспашку, тогда как жены у них, напротив, были миниатюрные и какие-то плотно сбитые, словно слепленные из более крутого теста, чем остальные, да еще покрытые эмалью и лаком в десять слоев. Временами вся четверка спускалась в ресторан, могла наскоро переброситься кольцами на палубе, но большей частью посиживала в курительной, наслаждаясь свободой от сухого закона, заказывая и поглощая все, что булькало, к растущему отчаянию долговязого пожилого стюарда, который, кажется, опасался свести их в могилу раньше срока. Ничем выдающимся ни Бурлекеры, ни Стоки не отличались, заботясь только об одном - собрать вокруг побольше веселящегося и пьющего народа. При этом предпочтение они отдавали американцам, чем и заслужили неодобрение Уильяма, поскольку постоянно зазывали Терри, а когда она соглашалась - временами, перед Уильямом вставала печальная альтернатива искать себе другое занятие или
вливаться в шумную компанию не знающих меры в питье.
        Иногда к этой же когорте присоединялась миссис Киндерфилд - еще одна уроженка Среднего Запада из окололитературных кругов. Она - уже не первый раз - ехала на Таити отдыхать. Высокая, сутулая, очкастая, с несколько смазанным нечетким профилем, она могла пускаться в задушевные беседы с каждым входящим, а могла просидеть полдня и полночи с Бурлекерами и Стоками, не отставая ни на бокал и то и дело закатываясь визгливым смехом. Захаживал в курительную и еще один американец, который, впрочем, от шумной компании держался в стороне,  - невысокий замкнутый тип по фамилии Джабб, откуда-то из киноиндустрии. Он бессменно носил один и тот же потрепанный костюм и производил впечатление самого неудачливого человека на земле. В два счета перепив всех собравшихся, он тихо удалялся, чуть мрачнее, чем приходил.
        Разумеется, за пределами этого круга имелся более обширный расплывчатый круг безымянных лиц. В него входила монументальная американка, всегда садившаяся в шезлонг поодаль от остальных, богатая (по слухам) и постоянно донимающая помощников капитана жалобами; болезненный типчик, появлявшийся и исчезавший, словно призрак, и несколько французов, следующих на Таити. Самым заметным из них был пожилой мужчина в черном берете, без устали наматывающий круги по палубе. Мистер Бурлекер прозвал его «мсье» - что думал о мистере Бурлекере пожилой француз, история умалчивает.
        Завершал список мистер Уильям Эрнест Тифман из Цинциннати, Огайо, не принадлежавший к кругу безликих. Мистер Тифман резко выделялся из всех пассажиров «Марукаи» и в первой половине рейса невольно помог растопить лед, неизменно оставляя позади себя шлейф оживленных разговоров. Это уже под конец плавания, когда все всё про всех знали, палуба пустела при его появлении. Терри обнаружила его первой - он тоже не мог пройти мимо красивых глаз,  - сразу же поделилась им с Уильямом, и вскоре они дивились на него уже вдвоем. Смотреть, впрочем, было особенно не на что: полноватый коротышка лет пятидесяти, обозревающий мир через толстые очки в роговой оправе. В биографии его тоже ничего примечательного не значилось: родился на Среднем Западе, в бедной семье выходцев откуда-то из Центральной Европы, после долгих мытарств наконец открыл свое дело, занявшись оптовой торговлей мясом. Незаурядность мистера Тифмана состояла в его подходе к путешествиям. Всю жизнь просидев дома, он вдруг - пять лет назад - решил повидать мир и с этой целью принялся собирать справочники, путеводители и туристические брошюры,
сделавшись в итоге владельцем внушительной коллекции, охватывающей все мало-мальски привлекательные для путешественника места. «Да, сэр,  - заявлял он с гордостью,  - у меня, наверное, самая полная туристическая библиотека во всех Штатах». Но это было лишь начало. Перелопатив свою библиотеку, он принялся составлять маршрут, позволяющий объехать мир, не пропуская ни одной стоящей внимания достопримечательности. Мистер Тифман намеревался заткнуть за пояс все туристические агентства - и ему это удалось. Спустя четыре года кропотливого труда он стал обладателем «Великого путеводителя», подробно расписывающего все передвижения на год вперед и занятие на каждый час каждого дня, за исключением периодов вынужденного безделья вроде подобного морского перехода. Путеводитель представлял собой увесистый томик, который мистер Тифман таскал с собой и с гордостью всем демонстрировал, называя «маршрутником». Кроме этого маршрутника, он не читал ничего и никогда с ним не расставался. «Вот,  - возвещал он при знакомстве,  - это мой маршрутник. Тут весь мой маршрут. А ваш где?» Мистер Тифман несказанно изумлялся -
раздуваясь от гордости и округляя глаза от ужаса,  - когда узнавал, что окружающие его путешественники имеют самое смутное представление о маршрутах и передвигаются по миру без малейшего намека на график. Очень скоро весь «Марукаи» развлекался тем, что задавал мистеру Тифману провокационные вопросы по маршруту, выявляя удивительные подробности туристического дела.
        - А как насчет Явы, мистер Тифман?  - любопытствовал очередной провокатор с серьезнейшим видом.  - Вы ведь не пропустите Яву?
        - Ни в коем случае, сэр,  - торжественно заверял мистер Тифман, распахивая свой талмуд.  - На Яву у меня отличное расписание. Вот, смотрите. Девятнадцатое мая. Подъем в пять утра - полюбоваться видами. В девять утра - прибытие в Сурабаю. Пройти таможню, доехать на такси до отеля «Оранжи» (номер забронирован письмом от двадцать третьего ноября). Заглянуть в банк, сделать фотографии, подтвердить бронь туристского автомобиля до Батавии (бронирование письмом от двадцать третьего ноября). Если будет время до обеда, посетить базар. На обед заказать ристафель…[4 - Ристафель - «рисовый стол». Блюда индонезийской кухни с рисом, представленные в виде «шведского стола».]
        Тут провокатор обычно сдавался и одобрительно хлопал мистера Тифмана по спине.
        - Да, ничего не скажешь, отменно спланировано.
        Можно было зайти с другого конца и спросить, что автор маршрута собирается делать такого-то числа.
        - Вы так полагаетесь на свой маршрутник, мистер Тифман, но, готов спорить, вы понятия не имеете, что будете делать, скажем, одиннадцатого июня.
        Наивный путешественник, сияя ликующим взглядом через толстые очки, немедленно раскрывал талмуд на соответствующей странице и зачитывал распорядок на указанную дату.
        - Одиннадцатое июня. Сингапур. Подъем без четверти шесть утра. Доехать на такси до отеля «Сивью» и посмотреть восход, поплавать в море и вернуться к себе в гостиницу. Завтрак в девять утра. В половине десятого пройтись по шелковым и сувенирным лавкам на Хай-стрит. В десять пятнадцать - Музей Раффлза. В четверть двенадцатого - в «Джон Литтл» на джин…
        - Постойте-ка, мистер Тифман. В «Джон Литтл» на джин?
        И мистер Тифман начинал объяснять, что это такой сингапурский обычай - ходить именно туда, именно в этот час, именно за этим. В маршрутнике таким подробностям уделялось особое внимание, и точность его не подлежала сомнению. В любой точке мира маршрутник обеспечивал путешественнику правильное занятие в правильное время.
        Самые же злокозненные провокаторы, к которым принадлежали и земляки мистера Тифмана со Среднего Запада - Бурлекеры и Стоки, повергали автора маршрута в ужас, с озабоченным видом обсуждая при нем вероятность опоздания пароходов на два-три дня.
        - То-то и оно,  - сокрушался мистер Бурлекер.  - В этом вся беда с восточными посудинами. Вечно опаздывают. Наверное, из-за тайфунов. Три дня у них даже за опоздание не считаются.
        Мистер Тифман, разумеется, покрывался холодным потом. Один сбой, и весь его график летит коту под хвост, а автору остается только озираться в растерянности посреди земного шара. Вид у мистера Тифмана сразу делался самый жалкий.
        Однако маршрутом его предусмотрительность не исчерпывалась. Оригинальные представления мистера Тифмана распространялись и на оптимальный для кругосветного путешественника багаж.
        - Багаж - это огромная обуза, сэр, вот что я вам скажу,  - заявлял он всем и каждому.  - А почему? Потому что отягощает и мешает. Но все просто, главное - спланировать. У меня вы не увидите никаких огромных кофров, нет, сэр. Мне они ни к чему. Я езжу с двумя легкими чемоданами, что и остальным рекомендую.
        Он принимался излагать (пока хватало терпения у слушателя) свою систему экономии багажа. Дождевик с подкладкой из прорезиненного шелка служил ему заодно плащом, халатом и пледом. В трости скрывался зонтик и лезвие. Мистер Тифман обходился одной шляпой, одной парой обуви и одним на редкость безвкусным галстуком. Костюмов у него было два, и оба скверные - темно-шоколадный для вечера и легкий полосатый яхтенный. Носки он менял по хитрой системе, над которой потешался весь корабль. Смену составляли три носка - не три пары, а три штуки, одного цвета и рисунка, разумеется. Каждый вечер перед сном он стирал носок с левой ноги, утром надевал на правую ногу оставшийся чистый носок, а вчерашний носок с правой ноги отправлялся на левую. Таким образом он обеспечивал себе один чистый носок в день и относительно чистую пару на два дня. Все это он на полном серьезе разъяснял заинтересованным слушателям, а слушателей в самом начале плавания, когда он уже прослыл корабельным посмешищем, у него находилось хоть отбавляй. Особенно усердствовали и проявляли чудеса изобретательности в этой потехе его же собственные
соотечественники, не исключая и Терри. Уильяму, не меньше остальных уставшему от занудства Тифмана, однако в глубине души жалевшего недотепу, было неловко наблюдать, с какой жестокостью провокаторы заставляют его демонстрировать свою незамутненную глупость, а потом, натешившись, вышвыривают вон. Конечно, с мистером Тифманом и в самом деле становилось скучно, когда исчерпывали себя расспросы о хитроумных графиках, однако временами Уильям даже завидовал его неистребимому оптимизму и уверенности. Другим он мог наскучить в два счета, себе же - никогда. Таков был мистер Уильям Эрнест Тифман из Цинциннати, Огайо, методичный до мозга костей и в то же время не чуждый романтики,  - ведь все эти годы, торгуя мясом в своем Огайо, он лелеял мечту о том, как девятнадцатого мая в девять утра прибудет на Яву, а одиннадцатого июня в одиннадцать с четвертью отправится на джин в «Джон Литтл» в Сингапуре. Он пронес свою мечту через все перипетии оптовой торговли, и Уильям проникался к нему невольным уважением, поскольку и сам наконец осуществлял свою мечту.
        3

        Каждое утро Уильям находил рядом с койкой стакан охлажденного апельсинового сока и ежедневный номер «Радионовостей» - машинописную сводку международных событий, в основном австралийских, дополняемых познавательными сведениями о Полинезии. «На близость или отдаленность суши указывало появление птиц и водорослей,  - сообщал листок.  - Один из мореплавателей, шедший на Раротонгу с севера, догадался о неверно взятом курсе по слишком низкой температуре воды - он немедленно развернул корабль и вскоре достиг острова». «Перламутровые рыболовные снасти,  - читали пассажиры в следующем выпуске,  - хоть и устаревшей формы, по-прежнему в ходу и очень ценятся на Маркизских и других островах Южных морей. Из перламутровой раковины вырезается полоса в тринадцать - пятнадцать сантиметров длиной и около двух шириной, осторожно обтачивается по форме небольшой рыбешки, затем полируется. Естественная выпуклость раковины усиливает сходство…» Или еще: «Никогда не забуду выгрузку первой лошади на острове Лифу в 1862 году. Мы бросили якорь в Широкой бухте в субботу днем, постаравшись подойти как можно ближе к берегу.
Лошадь переправляли из Сиднея, она провела на борту около двух недель…» Листки эти мелькали, словно вехи, отмечающие неуклонное приближение к знаменитым Южным морям. Вскоре голубой вакуум, в котором пароход, кажется, застыл навеки, сменится кораллами, цветными рыбами, черным песком, рядами кивающих пальм и темными иззубренными скалами на фоне заката. Словно в одно прекрасное утро поднимется занавес.
        Перемещением от вехи к вехе путешествие Уильяма не ограничивалось. Тут же, на борту судна, совершались и другие путешествия, куда более захватывающие. Его жизнь стала такой насыщенной по сравнению со всеми предыдущими годами, словно он только сейчас и родился на свет. Именно теперь Уильям ощущал себя собой. Прежний Уильям Дерсли казался лишь бледной тенью нынешнего, который даже выглядел более настоящим - что подтверждали отражения в зеркале. Он уже успел загореть, и загар очень шел к его темной масти. Лицо слегка округлилось, глаза сияли ярче. Легкая белая одежда подчеркивала мальчишеский облик. Из зеркала в каюте на Уильяма смотрел школьник с озорным прищуром. Именно так - вот дела!  - Уильям себя теперь и ощущал по большей части.
        Но, конечно, не всегда. Временами на него накатывала внезапная паника. Самые сильные ее приступы случались среди ночи, когда из-за духоты, а может, из-за легкого несварения он то и дело просыпался. Тогда, вглядываясь в полумрак каюты, прислушиваясь к жужжанию вентилятора и посвистыванию-шипению корабельных механизмов, Уильям задавался тревожным вопросом, что он вообще здесь делает. Вся затея с поисками острова мгновенно представлялась иллюзорной и нелепой, а он сам - невесть зачем болтающимся посреди Тихого океана. Даже Терри в такие минуты казалась пришельцем из иного, пугающего мира, словно призрак, которого Уильям нечаянно разбудил. Раз или два, проснувшись вот так посреди темного пролива между днем вчерашним и завтрашним, он камнем уходил на дно глубочайшего отчаяния, где его сознание мерцало едва заметным огоньком в черной бездне. Приступы плохого настроения случались у него и дома, однако до этой безнадежной пустоты им было далеко. Уже успокоившись и оглядываясь назад, Уильям гадал, что же это все-таки такое - плата за насыщенную жизнь или последствия несварения. Впрочем, утреннее солнце,
апельсиновый сок и сводка «Радионовостей» неизменно возвращали в сияющий золотой мир, и его мысли снова обращались к экзотическим островам. А еще - гораздо чаще, пожалуй,  - к Терри.
        Теперь Уильям не сомневался, что без памяти влюбляется в свою спутницу. Ничего подобного он не испытывал ни к кому уже много лет (а возможно, и никогда) и смутно чувствовал, что такое больше не повторится. Остатки здравого смысла подсказывали: это все наваждение, он едва ее знает, она много-много моложе, они совершенно разные люди, и ничего хорошего выйти не может. Ко всем этим доводам он оставался глух. У него внутри словно взорвалась бомба, начиненная цветом и вкусом. Он снова стал вожделеющим и глазеющим юнцом. Озадаченный, сбитый с толку, Уильям уже не представлял, как жил раньше. Тот, прежний Уильям, ехавший в Сан-Франциско на встречу с пожилым торговцем П.Т. Райли, казался скучным и жалким, наивным, словно едва народившийся на свет младенец. Он не помнил, когда впервые заинтересовался Терри всерьез, но теперь она завладела им полностью, представляясь одновременно самым настоящим и самым эфемерным человеком в мире. Пропадая из виду, она тут же превращалась в призрак, и Уильям отчаянно пытался восстановить в памяти ее образ, совместить расплывчатую картинку с ощущением, неотвязно его
преследующим. А потом она возникала перед ним снова реальнее всякой реальности. Словно существовала тут всегда. Образец женственности, подлинное воплощение всех легенд. Уильям давно миновал ту стадию, когда Терри казалась просто милой и желанной. У него сжималось сердце от другого - от мелочей, от внезапно открывавшихся подробностей внешности: светящегося на солнце легкого пушка на руках, волшебной родинки на левой щеке, легких теней под глазами от недосыпа. Один их вид вызывал умиление.
        Терри была жестче, циничнее, чем знакомые Уильяму англичанки, и временами он вздрагивал, словно задетый за живое, но в общем и целом почти все, что Терри рассказывала о себе, брало его за душу. Сан-Франциско окутывался сказочным флером. Родители Терри, друзья по школе и колледжу, даже Викинг с женой и остальные провожавшие виделись в новом, лучезарном свете. Перед глазами Уильяма мелькала Терри в разном возрасте - от пухлой крохи до находящейся рядом ослепительной красавицы, и это волшебное превращение, этот распускающийся бутон, казался ему самым чудесным явлением в мире. Терри интерес Уильяма к подробностям ее прошлого удивлял и одновременно трогал, потому что ни один из ее многочисленных поклонников такого интереса никогда не проявлял. Даже ослепленный любовью, Уильям не воспринимал Терри как образец остроумия, мудрости и чуткости, однако она обладала чем-то превосходящим в его глазах и остроумие, и мудрость. Буйная энергия куда более бесшабашной и ослепительной юности, чем у знакомых Уильяму англичанок, пленяла его, но временами и пугала, заставляя чувствовать себя старым, робким и поблекшим.
В такие минуты он злился на себя, хотя старался не выдать своей злости. Погасить излучаемое Терри волшебное сияние казалось ему преступлением против самого света, и если он - из страха или гордыни - отвернется от нее, тогда все самое лучшее в нем, остатки молодых сил, исчезнут навсегда, и останется только увядать. И не спасет его никакой остров сокровищ. Это была еще одна проверка, гораздо более существенная, чем поиски Затерянного. Еще одно путешествие.
        Спустя пять дней пути Уильям по-прежнему не знал, что Терри о нем думает. Неизвестно, догадывалась ли она вообще о его чувствах. Ее, привыкшую мгновенно покорять сердца, без сомнения, задела холодность Уильяма в самую первую их встречу и оторопь от перспективы ехать на Таити вместе. Она приняла вызов и бросила все силы на то, чтобы завоевать непокорного. Однако теперь Уильям видел, что изначальная холодность сыграла ему на руку - он выгодно отличался от многочисленных ловеласов, попадавшихся ей на пути (калифорнийцы, если верить ее словам, не пропускали ни одной юбки). А потом их сблизило общее дело, общий восторг перед Южными морями, и Уильям ни на секунду не сомневался в расположении Терри. Она неизменно была рада ему, никогда не скучала в его обществе. Временами - в основном когда Терри пропадала с Бурлекерами, Стоками и другими американцами в курительной - Уильям чувствовал себя забытым и испытывал гнетущее ощущение, что никогда больше не сможет привлечь ее внимание ни словом, ни делом, словно превращался вдруг в писклявого лилипута. Такое, впрочем, происходило нечасто. На корабле знали
примерно, что у него с Терри какое-то общее дело на Таити, а у части пассажиров сложилось впечатление, будто их отцы когда-то были партнерами. И все равно оставалось не очень понятным, что связывает яркую американку и тихоню англичанина, тем более что суть своего общего дела они никому не раскрывали. Разумеется, как Терри и предвидела с самого начала, не обошлось без слухов. Австралийки - миссис Матерсон со своей приятельницей мисс Страуд - поджимали тонкие губы при виде прелестной мисс Райли и довольно сухо держались с Уильямом, который, в свою очередь, тоже их не жаловал. Но даже эти завзятые сплетницы не смогли ничего разнюхать. Каюты Уильяма и Терри находились на противоположных концах судна, и оба старательно избегали визитов друг к другу.
        Разумеется, такая девушка, как Терри, не могла остаться на корабле без мужского внимания. Ретивее всех был Роджерс, высокий загорелый инженер из Сиднея. Мистер Канток, сосед Уильяма и Терри по столу, тоже проявлял неизменную галантность и мог поднести Терри коктейль, однако, в отличие от Роджерса, не действовал Уильяму на нервы. Не отставал и Бурлекер - когда удавалось ускользнуть из-под пристального взгляда жены. А еще один из безликих французов - молодой и приятный собой - с каждым днем проступал в обществе Терри все отчетливее. Уильям, к своему ужасу, понял, что способен на страшную ревность, от которой нет спасения. Он распахнул окно в надежде полюбоваться луной и звездами и вдохнуть полной грудью аромат своей любви, а вместо этого впустил чудовище и теперь не мог от него избавиться. Уильям едва сдерживался, чтобы не сорваться на этого хлыща Роджерса, громогласного, напыщенного невежду, но, к сожалению, достаточно яркого, чтобы завладеть вниманием девушки до конца плавания. Он отлично танцевал, прекрасно плавал, отменно играл в палубный теннис и кольца, а кроме того, не лез за словом в карман.
Уильям осторожно внушал себе, что Терри нипочем не раскусит этого пройдоху, такое по силам только англичанину или земляку-австралийцу. Поэтому Уильям ронял намеки - довольно язвительные, а иногда отпускал колкости и в адрес других пассажиров, с которыми Терри болтала и смеялась, и сам на себя досадовал в такие моменты. Счастье не задерживалось надолго. Взмыв на вершину блаженства, Уильям уже через час ощущал уколы ревности и беспокойства, а когда обида проходила, оставались пустота и ощущение ненужности. Однако достаточно было одного слова, ласкового взгляда, осознания того, какая Терри замечательная, и Уильям вновь взмывал на седьмое небо, мечтательно улыбаясь яркому солнцу. Каждый день был отравлен сладкой горечью.
        На исходе пятых суток плавания восхитительная звездная ночь не оставила ему выбора, вынуждая что-то наконец сказать или сделать. Он танцевал с Терри на очерченной мелом площадке рядом с курительной на верхней палубе. Корабль скользил по волнам, словно старая комнатная туфля по персидскому ковру. Океан ластился и мурлыкал. Из динамика, подключенного к стоящей внизу радиоле, звучали навязчивые танцевальные ритмы, с погружением мира в темноту становящиеся все проникновеннее и грустнее. Сперва Уильям потанцевал с Терри (разочаровав полнейшей неопытностью), затем его перехватила бойкая мисс Сеттл, далее он изобразил пародию на вальс с высокой сутулой миссис Киндерфилд, после чего отправился отсидеться и отдышаться в шезлонге у стенки. Там к нему подсел мистер Бутройд, рослый скандинав, и завел бесконечный разговор, перескакивая с темы на тему - от кроличьих шкурок до ловли тунца. Люди постепенно разбредались подальше от музыки - кто в курительную за последним бокалом и сандвичем, кто по каютам. Уильям вяло обменялся репликами с полудюжиной пассажиров, а потом, увидев, что Терри продолжает танцевать -
попеременно с Роджерсом и вторым помощником, высоким светловолосым новозеландцем, виртуозным танцором,  - удалился в курительную за двойной порцией виски с содовой. Навязчивые мотивчики по-прежнему звучали в ушах меланхоличным фоном. В курительной он надолго не задержался. Бурлекеры вместе со Стоками и за компанию с ними миссис Киндерфилд и хмурый Джабб галдели наперебой, мистер Канток в дальнем углу галантно угощал сандвичами и коктейлями миниатюрную миссис да Сильва. Не желая ни к кому из них подсаживаться, Уильям почти залпом прикончил свой бокал и вышел на палубу прогуляться. Терри все еще танцевала, оставшись единственной из дам, если не считать мисс Страуд. Роджерс раздувался от гордости.
        Уильям медленно миновал освещенный пятачок и двинулся дальше по безлюдной палубе, преследуемый музыкой, в которой теперь слышалась издевка. От последнего бокала вновь проснулась жалость к себе. Уильям задумчиво курил, глядя на мерцающие в воде отблески огней и бегущую вдаль призрачную пену, а потом грустно уставился на горизонт, где смыкалась темная вода с беззвездным небом. Его одолевала непонятная тоска. Танцевальная музыка не умолкала, раздражая своей монотонностью. «Черт подери - неужели трудно дать людям хоть час тишины?» - брюзжал в ушах сварливый голосок.
        Он вернулся поближе к танцующим и, облокотившись на поручень, снова устремил взгляд вдаль. Музыка смолкла, ночь вдруг стала непроницаемой. Уильям, не оборачиваясь, продолжал угрюмо смотреть на горизонт.
        - Хеллоу, Билл! Я думала, ты ушел в бар.
        Увязавшийся за Терри Роджерс нерешительно следовал чуть позади. В светло-голубом слегка мерцающем вечернем платье, которого Уильям прежде не видел, Терри выглядела очаровательно. Уильям окинул ее взглядом и отвернулся. Он знал, что ведет себя по-дурацки, но ничего не мог с собой поделать.
        - Да, я пошел в бар,  - ответил он сдавленно.  - Но это было давно.
        - Так давай сходим еще,  - жизнерадостно предложила Терри.  - Самое время.
        - Не испытываю желанию. Но если тебе угодно…
        - Что такое? Откуда вдруг апатия?
        - Там слишком шумно.  - Уильям нахохлился.  - Толпа меня угнетает. Хочу побыть в тишине для разнообразия.
        Терри облокотилась на поручень рядом с ним.
        - Билл, ты просишь меня уйти?
        - Нет,  - замялся он.  - Конечно, нет.
        - А похоже. Наверное, правда, пойду. Мистер Роджерс хотел угостить меня большим коктейлем.
        - И правильно,  - не смог скрыть горечь Уильям. Вот остолоп. Сорок лет, а ведет себя будто обиженный мальчишка.  - Ты заслужила.
        - Вот как!  - Терри отодвинулась, словно собиралась развернуться и уйти. Но потом, рассмеявшись, ухватила его под руку и потащила прочь.  - Что с тобой сегодня такое, Билл?
        - Ничего.
        - А по-моему - я просто уверена,  - ты ревнуешь к мистеру Роджерсу.
        Уильям промолчал.
        - Давай здесь постоим.  - Они остановились в неосвещенном углу, опираясь на поручень. Ночь окутала их, словно мягчайший плед. На небе мерцали звезды. Знакомые созвездия вели странную игру, смещаясь с привычных мест и переворачиваясь вверх тормашками. Каких-нибудь два дня, и «Марукаи» пересечет экватор. Удивительно.
        - Если ты и впрямь ревнуешь к мистеру Роджерсу, Билл, то ты спятил.
        - Наверное, спятил.
        - Ты? Да не может быть, мистер Уильям Дерсли из Бантингема, Суффолк, Англия! Ни за что.  - Терри посерьезнела.  - С тобой все в порядке, Билл, на самом-то деле? Жара кого хочешь доконает, если ты к ней не привык.
        - Жара на меня не действует. Разве что сплю плохо. Просыпаюсь среди ночи, иногда просто лежу без сна в темноте, между сегодня и завтра, будто над бездной, и это очень угнетает. Кажется, что все пропало. Тебе такое вряд ли знакомо.
        - Еще как знакомо.
        - Никогда бы не подумал.
        - Сразу видно, какого вы обо мне мнения, мистер Дерсли. Нет, у меня тоже случаются приступы глубочайшего уныния - когда я задумываюсь о жизни. Девушкам нельзя задумываться о жизни, вот что.
        Уильям был поражен. От себя он еще мог ожидать таких слов, но от Терри… В любых других устах они бы его, пожалуй, разочаровали, потому что чужой пессимизм всегда отдает инфантильностью. Упиваться подобными настроениями абсурдно.
        - Вот это,  - Терри обвела рукой звездное небо,  - совсем другое дело. Я готова стоять здесь часами - да, совсем одна, просто глазеть и думать о разном, чувствовать себя песчинкой в огромном мире и предаваться прекрасной печали. Это же так чудесно, Билл. Я люблю строить из себя непробиваемую, но на самом деле я сентиментальна, как поздравительная открытка. Ты, насколько я понимаю, тоже. Правда, Билл?
        Билл согласился.
        - Как и все милейшие люди,  - протянула Терри.  - А в наше время нужна жесткость, особенно девушке, иначе тебя растопчут коваными сапогами. Хотя в конечном итоге женщину все равно растопчут.
        - Почему ты так решила?  - Уильям не переубеждал, всего лишь любопытствовал.  - Ты вроде бы неплохо живешь. Если на то пошло - я не жалуюсь, заметь,  - тебе живется гораздо лучше, чем мне. До последнего времени у меня не было ни малейшей возможности заняться по-настоящему захватывающим делом. Сначала война, потом кончина отца с матерью - а семейный бизнес нужно продолжать. И ты отодвигаешь свои интересы на потом - на год-другой, затем еще на пару лет, и вот половина жизни уже позади, причем лучшая половина. Если бы не случайное появление моего дядюшки в нужный момент, я до сих пор вязнул бы в этой трясине.
        - Да, Билл, помню. Хотя твои попытки выставить себя стариком немного утомляют. Должно быть, это вредная английская привычка. У калифорнийцев все наоборот, особенно при девушке и в такую ночь. Видел бы ты некоторых наших «мальчиков» - такие мне сказки рассказывали, не передать, а ведь им лет по пятьдесят пять - шестьдесят, все сморщенные, ужас.
        Вместо того чтобы утешить, слова Терри только задели. Но Уильям промолчал.
        - А что ты имел в виду, говоря, что мне хорошо живется?
        - Ты не испытываешь недостатка в друзьях,  - начал рассудительно перечислять Уильям.  - И поклонниках. Тебя все любят. Ты молодая, сильная, цветущая…
        - Продолжай, Билл,  - рассмеялась Терри.  - Давай начистоту.
        - И хороша собой,  - закончил Уильям с серьезным видом.
        - Вот так, как ты сейчас сказал, тихо и просто, мне комплиментов еще никто не говорил,  - восхитилась Терри.  - Если это не экспромт, ты хорошо подготовился.
        - Я ничего не готовил. Тут нечего готовить. Я всего лишь пытаюсь объяснить, почему тебе хорошо живется, Терри. Ты хорошенькая - и знаешь это, и должна этому радоваться. Боевого духа у тебя хоть отбавляй, значит, всегда найдешь занятие по душе: задумала - сделала. Захотела побывать в Южных морях - и вот ты на пароходе. Готов спорить, ты не терзалась и десятой долей моих сомнений. Возможно, потому что ты американка. Наверное, в мире всегда должна быть нация, которая следует велению души. Сто лет назад это были англичане. Они шли куда хотели, не оглядываясь на остальных. Теперь их сменили американцы, а лет через двадцать - тридцать, возможно, сменят русские или китайцы. Но суть одна.
        - При таком раскладе мне действительно грех жаловаться - не жизнь, а мед. Но я имела в виду немного другое. То, что происходит у меня в голове. Видимо, девушек это больше волнует, чем мужчин.
        - Вряд ли,  - не согласился Уильям.
        Терри продела руку под его локоть, и их пальцы сплелись. Уильям замер, окутанный ласковым, слегка соленым дыханием ночи. Взгляд его уткнулся в ямочку на щеке Терри, по-прежнему смотрящей вдаль.
        - Я недавно пережила трудные времена, Билл,  - проговорила она тихо, не поворачивая головы.  - Не первые, однако самые худшие. Я влюбилась в одного человека, и он полюбил меня - но он был женат. Ничего сверхъестественного и ничего хорошего. Мы не могли быть вместе, и расстаться не могли. Три раза мы уезжали вдвоем, не навсегда, просто посмотреть, что выйдет. Выходило ужасно, с каждым разом все хуже. Я чувствовала, как он разрывается надвое, я читала ненависть в его глазах и ненавидела его в ответ, а иногда ненавидела себя. Мы говорили обидные слова. Даже сбегая, мы продолжали причинять друг другу боль. Почему мы всегда раним себя, Билл? В общем, нужно было как-то заканчивать, нельзя разрываться надвое бесконечно. Я сказала, что не буду больше с ним видеться. Он перевелся на Восток - в Филадельфию, кажется,  - и пропал. Я ничего не знала, до тех пор пока не сломалась и меня не потянуло к нему снова. Вот тогда я и обнаружила, что он уехал. За это я себя тоже ненавидела. Слабость - это страшно, однако еще страшнее - напрасная слабость, если ты понимаешь, о чем я. Мне нужно было выкарабкиваться. Видел
бы ты меня тогда - какой там боевой дух… Внутри пустота, пепелище. Иногда казалось, что сердце останавливается. Вот что я имела в виду, говоря о женщинах. Ни один мужчина не стоит такой боли.  - Она замолчала.
        - Мне жаль,  - едва слышно проговорил Уильям.  - Но теперь-то все позади?
        У него сдавило сердце. От чего именно - он не понимал толком. Он ощущал и ревность, и жалость, но все чувство целиком не поддавалось никакому описанию. Успел только почувствовать, как стиснуты переплетенные пальцы.
        Терри отпустила его руку.
        - Да, позади. Я почти выкарабкалась, если не считать дурных снов. Чертовски обидно, что во сне отключается здравый смысл. Треклятое подсознание намертво застряло в прошлом и не отпускает. Дай мне сигарету, Билл. Хотя нет, не надо. Не хочу курить.
        Терри повернулась к нему, ее глаза ярко сияли даже в этом темном углу. Ни у кого больше Уильям не видел таких глаз - хотя, казалось бы, ничего удивительного, просто чуть шире расставлены и с легкой раскосинкой. Да и сама Терри немногим отличается от тысяч других девушек - ничего оригинального в ее словах, мыслях и чувствах нет, в Сан-Франциско наверняка масса девиц живет и ведет себя так же. Поэтому вдвойне поразительно, что у нее такие особенные глаза. Но ведь глаза - это часть ее самой, как и этот голос с хрипотцой и необычное сочетание иссиня-черного и сливочного.
        - В чем же дело, Билл? Что на тебя нашло? Стоишь тут, дуешься, потом изображаешь ревность к Роджерсу, потом заявляешь, что спятил…
        - Да, глупо, я понимаю.
        - Это не объяснение. Ты далеко не глуп.
        - Не уверен. Но если хочешь, могу объяснить. Я дулся, потому что хотел побыть здесь с тобой, а ты все танцевала. Да, не говори ничего, сам знаю - веду себя по-детски. И я не притворялся, что ревную к Роджерсу. Хотел бы я притвориться! К сожалению, ревность подлинная. Впрочем, он мне и сам по себе противен, но даже будь на его месте кто-то мне симпатичный, я ревновал бы все равно. Поэтому и говорю, что спятил. Я схожу с ума по тебе. Хм. Похоже на строчку из пошлой песенки. Однако я и вправду все время думаю о тебе.
        - Билл, я ведь понятия об этом не имела,  - запротестовала Терри.  - Когда это началось?
        - Не знаю. Почти сразу.
        - Уж точно не в первую нашу встречу,  - нахмурилась она.
        - Да, вряд ли. Хотя, не знаю, может быть, еще тогда. Не исключено. И с тех пор не проходит. Я давно ни к кому ничего подобного не испытывал, Терри, а может, и никогда. И никогда больше не испытаю. Меня словно околдовали. Я сам не свой. Пусть я спятил, но раз уж начал, то договорю до конца.
        И он договорил, изливая до капли все, что накопилось на сердце.
        Когда Уильям все-таки умолк, Терри протяжно выдохнула.
        - Да уж, Билл, если ты заводишь речь, то это действительно речь. Кто бы мог подумать…  - Она посмотрела на него лукаво.
        Уильям сразу растерял весь кураж, опускаясь с небес на землю, словно сдутый шар.
        - Ну что же,  - буркнул он.  - Понимаю твое удивление. Но я не мог больше носить все в себе. Наверное, нужно сказать спасибо, что ты не обиделась.
        Он снова превратился в чопорного англичанина.
        - Вот, значит, как…  - сыронизировала Терри хрипловатым шепотом.  - Бедный Билл! А я-то думала, ты весь в мечтах о своем острове.
        Она посмотрела на него с улыбкой. В следующий миг он уже прижимал ее к себе, целуя, с удивительной для него самого решимостью. Щеки у нее были прохладные, душистые, а на губах - легкий привкус соли, как и в ночном воздухе.
        На мгновение задержав ладони на лацканах его смокинга, Терри мягко отстранила его.
        - Кто-то идет. Я к себе. Теперь лучше, Билл? Спокойной ночи.
        Она убежала.
        - Я вас видел,  - сообщил кто-то громко и не очень внятно.  - Видел. Но все в порядке.  - Это был пьяный канадец, Форест. Он подошел, пошатываясь, перекошенный под немыслимыми углами.  - Это всего лишь Джим Форест, а кто он такой? Просто старый трухлявый пень. Вот и все. Теперь.  - Последнее слово он подчеркнул взмахом руки и чуть не рухнул, поэтому поспешил ухватиться за плечо Уильяма и навалился на поручень, изогнувшись крючком.  - Так вот, я вас видел. И вот что скажу - так держать! Это получше, чем пойло. Попомни мои слова, сынок.  - Он отечески похлопал Уильяма по плечу, даром что был на несколько лет моложе.  - Так держать! Лучшая девчонка на этом корабле - точно. Абсолютно точно. Ты везунчик. Я тоже был везунчиком, а теперь я Джим Форест - старый трухлявый пень. Думаю, мы с тобой славно посидим.
        Уильям дал понять, что засиживаться в такой поздний час желания не испытывает.
        - Да, ты прав, сынок,  - с готовностью согласился мистер Форест.  - Что толку полуночничать? Нет, нет и нет! Всем спать!
        Вот так Уильям, у которого еще не остыли губы от поцелуя, завершил этот день транспортировкой неповоротливого, словно почти двухметровая гармоника, Фореста в каюту. Однако настроения ему это не испортило, потому что по-своему он был пьян не меньше Фореста.
        4

        Потянулась вторая неделя. Все, что день-два назад казалось новым и неизведанным, теперь вызывало зевоту. Сухопутная жизнь осталась где-то в прошлой инкарнации. Пассажиры, выделившиеся из общей массы быстрее остальных, сейчас попросту мозолили глаза. Изменилась и окружающая действительность. Фиолетово-черный мраморный океан посветлел, повеселел и переливался кобальтово-изумрудными оттенками, из воды выпрыгивали летучие рыбы - то по одной, то косяками, но в остальном вокруг царила все та же пустота. Время от времени небо темнело, словно кто-то набрасывал на него покрывало, и на пароход обрушивался ливень. К полудню и днем жара и духота усиливались, вызывая у особо чувствительных приступы раздражения. Еда, не теряя привлекательности в меню, на вкус становилась все преснее. Однако мистер Канток ел с прежним аппетитом, а любительница экспериментов миссис да Сильва с удвоенным рвением пробовала все подряд, видимо, в надежде отыскать что-нибудь «прэлестное». Недобрым словом поминали стюарда, заводившего радиолу, потому что три самые любимые его мелодии уже навязли у всех в зубах. Перерыв между обедом и
чаем удлинялся с каждым днем, напоминая всем, кроме любителей сладкой послеобеденной сиесты, прогулку по бесконечной пыльной дороге. Лишь на закате пассажиры становились бодрее и дружелюбнее, а ночи ждали как манны небесной.
        Тесный корабельный мирок, как и любой другой, полнился слухами. Во-первых, обсуждали непонятную размолвку между мистером Кантоком и двумя австралийками (миссис Матерсон и мисс Страуд). Говорили, что мистер Канток, живший в соседней с мисс Страуд каюте, стучался к ней посреди ночи с непристойными предложениями, и вроде бы даже не обошлось без вмешательства капитана. Однако никто не знал точно, что все-таки произошло, а тем временем миссис Матерсон, сверкая глазами пуще обычного, делилась нелестными для мистера Кантока подробностями с избранными посетителями кают-компании. Мисс Страуд ходила потупившись сильнее обычного, но по-прежнему непорочная. Мистер Канток старался держаться подальше от обеих, угощая миссис да Сильва, Терри, Уильяма и всех вокруг бесконечными коктейлями в курительной, теряясь вместе со слушателями в дебрях воспоминаний, где Центральную Африку невозможно было отличить от Китая, посыльные оборачивались хористками, а швейцары - обезьянами. Мистер Тифман бродил вокруг со своим путеводителем, выискивая, с кем бы помериться маршрутами, и пару раз даже нашел собеседника в лице
невысокого болезненного пассажира, который куда-то все время пропадал, словно призрак. С лица мистера Тифмана не сходила озабоченность. В курительной поговаривали, будто то ли Бурлекер, то ли Джабб проник к нему в каюту и похитил пресловутый третий носок. Гораздо вероятнее, впрочем, что первый или второй помощник капитана предупредил американца о вероятной двухдневной задержке прибытия в Веллингтон. Добродушный толстяк мистер Бутройд прославился тем, что сорвал однажды утром два джекпота подряд в игровом автомате корабельной цирюльни. Любовь к литературе, коктейлям и стремление осесть на Таити не спасли миссис Киндерфилд от романа со смуглым красавчиком мулатом из второго класса. Их видели вдвоем в довольно поздний час в маленьком закутке нижней палубы, разделявшем помещения первого и второго класса. Мало того, этот тип имел наглость явиться в привилегированную курительную. Мистер и миссис Бурлекер закатили как-то в ночи грандиозный семейный скандал после чересчур затянувшихся возлияний в баре - якобы мистера Бурлекера выставили из каюты, и он долго ломился с бранью в запертую дверь. Мистер
Как-его-там из Южного Норвуда настолько поднаторел в бросании колец, что дважды обыграл самого капитана. Мисс Сеттл, бойкую старую деву-англичанку, известили из Новой Зеландии радиотелеграммой, что ее племянница родила мальчика. Сток и Роджерс перестали разговаривать друг с другом после ожесточенного спора о сравнительных достоинствах Среднего Запада и Австралии. Дородная богатая американка, всегда отсаживавшаяся в шезлонге от остальных и постоянно чем-то недовольная, пожертвовала десять долларов на призы для боксерского поединка между стюардами. Стюард, обслуживавший капитанский стол, за три раунда не оставил живого места на третьем помощнике. Двое из малозаметных французов оказались молодоженами в свадебном путешествии - транзитом через Таити на какой-то совсем уж дальний тихоокеанский остров, где собирались прожить несколько лет. Пассажиры сошлись во мнении, что заподозрить у этой тощей прыщавой парочки романтическую связь не было никакой возможности. Капитан по очереди приглашал всех к себе в каюту после ужина на кофе с ликером и с торжественным видом зачитывал загадки из новозеландских газетных
вырезок. Еще поговаривали, что мистер Дерсли, симпатичный тихий англичанин, и красавица американка мисс Райли гораздо «ближе» друг другу, чем кажется, но степень близости выяснить не удалось.
        На самом деле после того ночного разговора на палубе Уильям и Терри больше не откровенничали и даже слегка отдалились. Однако отношения между ними действительно стали другими - они упрочивались и крепли, мимолетная улыбка или обмен парой фраз сближали их между собой, одновременно отделяя от остальных. Сказать, что Уильяма такое положение дел устраивало, значило бы дискредитировать его чувства к Терри, но мучительной неудовлетворенности он не испытывал. Его по-прежнему окрылял сам факт ее присутствия где-то рядом, и даже самый жаркий и душный день не мог уничтожить этой живительной прохлады.
        Пересекли экватор. На празднике Нептуна было много визга, беготни, красной и черной краски, пены из овсяных хлопьев и плескания в бассейне, куда макали новичков вырядившиеся русалками стюарды. Солнце, ежедневно воцаряясь в утреннем небе, не давало спуску никому. Океан походил на расплавленное зеркало. По синему небу проносились тучи, выливали свою порцию дождя с молниями и громом и исчезали бесследно. Пожилой француз в черном берете пристрастился к солнечным ваннам на верхней палубе между шлюпками и загорел до черноты. Стали появляться птицы, подсказывая, что первые острова - пусть даже безлюдные атоллы - уже недалеко. Форест безвылазно сидел у себя в каюте, предположительно под надзором корабельного врача, худосочного морщинистого человечка, который и сам любил выпить. Мистера Тифмана заметили за изучением своего маршрутника на странице Таити, поскольку ему предстояло провести там день, прежде чем «Марукаи» отправится дальше, и, разумеется, этот день он уже распланировал с максимальной пользой. Пассажиры, сходившие с корабля в Папеэте, все чаще поговаривали о сборе вещей, однако пока ничего не
паковали, по-прежнему находясь во власти чар забвения. Помощник казначея развешивал шутливые плакаты, приглашающие на маскарад для первого и второго класса с призами за лучшие костюмы. Цирюльник в своей крохотной, раскаленной, как печка, каморке на нижней палубе проводил ревизию маскарадных костюмов, париков, фальшивых усов и носов, предлагавшихся напрокат или на продажу самым амбициозным участникам. Три горничные целеустремленно сновали из каюты в каюту с булавками в зубах и охапками кисеи. Дамы закалывали костюмы друг на друге, мужчины с таинственным видом отзывали стюардов в сторонку посовещаться. Для пассажиров, сходящих на Таити, этот маскарад значился последним мероприятием десятидневного плавания, которое в результате получало символическое карнавальное завершение.
        5

        Уильям, не облачавшийся в маскарадные костюмы бог весть сколько лет, думал постоять в стороне. Однако остальные почти единодушно собрались участвовать, а Терри, услышав, что ее спутник не намерен изображать ряженого, недовольно нахмурилась. В итоге Уильям, перебрав в уме возможные маски, пошел искать помощи у цирюльника, с которым ему уже довелось поболтать по душам. Сошлись на том, что Уильям будет клоуном. Клоунский костюм у цирюльника имелся отличный, зеленый с розовым, с пышными брыжами и маленькой шляпой, в гриме тоже недостатка не было. Неожиданно для себя Уильям вдруг понял, что в глубине души давно лелеял мечту примерить клоунский образ. Теперь он с нетерпением ждал приближающегося маскарада. Было что-то притягательное, первобытное в том, чтобы намазаться белилами, намалевать огромный смеющийся рот с гротескными ямочками и прицепить нахально алый носище.
        Жизнь невозможна без черных полос, о них знает каждый, однако в своем пессимизме мы забываем, что есть и другие времена - когда все складывается как нельзя более удачно. Именно таким остался в памяти Уильяма этот вечер. Балу-маскараду на борту крохотного тихоокеанского парохода, разумеется, далеко до размаха знаменитых карнавалов, но Уильям большего и не просил. Этот вечер принадлежал к числу тех немногих, которые хочется продлить навеки, и они действительно длятся бесконечно, время там течет иначе. Ты будто попадаешь в сцену из шекспировской комедии - и чувствуешь себя там абсолютно как дома. На час-другой завеса исчезает, являя бессмертную красоту, дружбу, любовь и безрассудство во всем их великолепии,  - во всяком случае, для романтической натуры. Разумеется, для душевного подъема имелись вполне объективные причины: Уильям находился там, где давно мечтал побывать, ему предстояло захватывающее приключение, он был влюблен, его избранница, даже если и не отвечала ему полной взаимностью, улыбалась ласково, а на корабле царила дружеская атмосфера, рожденная иллюзорным пассажирским братством, и
Уильям с готовностью на нее откликался. Однако дело было не только в этом. Уильям слишком долго пробыл самим собой и никем более, а теперь он не просто ушел в отрыв, оказавшись посреди бескрайнего океана, но и перевоплотился в клоуна, то есть стал уже не настоящим Уильямом Дерсли. Практически совершил побег.
        Дебют состоялся за ужином. Салон-ресторан пестрел флажками и разноцветным серпантином, задающими нужный тон для дурачества и фарса. Почти все уже собрались, и появление Уильяма встретили аплодисментами - первыми на его памяти. Судя по овации, талант мистера Дерсли к перевоплощению стал для всех неожиданностью, и мистер Дерсли, в свою очередь, был весьма польщен. Терри еще не пришла, но двое соседей по столу уже сидели на местах - миссис да Сильва превратилась в испанку, украсив себя мантильей и гребнем, а мистер Канток (путем несложных манипуляций со смокингом, жилеткой и воротником)  - в священника.
        - Отлично, мистер Дерсли!  - воскликнул он своим забавным фальцетом.  - Превосходно! У меня тоже вроде недурно. Я всегда так делаю - затрат никаких, а эффект налицо. Помню, на маскараде перед прибытием в Александрию мне сказали, дескать, так нельзя. Особенно возмущались мисс Уотсон и миссис Бейтс. Я спросил, почему бы нет. А они мне: «Потому что у нас есть настоящие священники - мистер Рейнольдс и мистер Фальк». «Но ведь они не носят сутану»,  - возразил я…
        Мистер Канток погрузился в воспоминания.
        - Боже!  - восхитилась миссис да Сильва.  - Ну какая же прэлесть! Ах нет, вот настоящая прэлесть!
        Это была Терри в облике русалки. Оставляя оголенными руки и плечи, зеленое платье обтягивало ее, словно вторая кожа, и переливалось, будто настоящая чешуя. Имелось даже некое подобие хвоста, сотворенного с помощью проволоки, раскрашенной ткани и капли фантазии. На Терри оборачивались всегда и всюду, но от Терри-русалки просто дух захватывало. Уильям отдал ей первенство без боя. Гром раздавшихся аплодисментов обрадовал его не меньше, чем аплодисменты в собственную честь.
        - По-моему, наш стол превзошел себя,  - заявила Терри, усаживаясь и осторожно укладывая хвост.  - Миссис да Сильва, испанский костюм чудесен. Вы, мистер Канток, тоже вжились в роль. И ты, Билл, молодчина. Давно не видела такого веселого клоуна.
        - Терри, ты восхитительна!  - горячо заверил ее Уильям.  - Если русалки все такие, завтра же иду на дно.
        Довольные собой и друг другом, они заказали шампанское и довольно быстро его распили, возбужденно оглядываясь по сторонам и рассматривая остальных. Мистер Бутройд в облике импозантного французского шеф-повара с огромным белым колпаком и весьма убедительными усиками и бородкой расхаживал между столами, точа на бруске огромный кухонный нож. Миниатюрная мисс Сеттл нарядилась цыганкой. Пассажир из Южного Норвуда, проявив неожиданную изобретательность, предстал балаганным шатром - и чуть не задушил себя завязкой на шее. Один из молодых французов мастерски изображал какого-то восточного владыку - непонятной национальности, но явно высокого ранга. Миссис Киндерфилд в белом сомбреро и красной рубахе представляла ковбойку - сутулую канцелярскую ковбойку в пенсне. Уильям не удержался от смеха, но еще больше насмешил его другой пассажир. Клоунский костюм, шампанское и общее веселье пробуждали желание хохотать от души, что Уильям и сделал, откинувшись на спинку кресла.
        - Что такое?  - встрепенулась Терри.
        Уильям не мог остановиться.
        - Поросенок!  - упрекнула его, нахмурившись, прелестная русалка, однако на ее губах тоже плясала улыбка.  - Ну говори же!
        Вместо ответа Уильям метнул длинную ленту серпантина, показывая, куда смотреть. Там стоял мистер Тифман. Ни миссис да Сильва, ни мистер Канток ничего смешного не разглядели, Терри засмеялась лишь за компанию с Уильямом, а вот ему вид мистера Тифмана показался уморительно нелепым. Маскарадный вариант, тоже, вероятно, предписанный толстым маршрутником, отличался такой же простотой, как и повседневные наряды. Тифман снял свой единственный галстук, вывернул наизнанку пиджак от яхтенного костюма, а плоское лоснящееся лицо украсил совершенно бутафорскими рыжими усами, которые к тому же плохо держались. Казалось, что эти усы занесло в кают-компанию ветром и на пару секунд прибило под носом у мистера Тифмана. Обладатель бутафорских усов, впрочем, был весьма доволен собой и выполненной в этой части путешествия работой, судя по сияющему взгляду за толстыми очками. Уильяму в данный момент мистер Тифман представлялся вершиной творения - такую квинтэссенцию идиотизма являл собой этот «костюм».
        - А проводник и говорит: «Там китайские доллары не принимают». А я ему: «Отчего же?» - «Потому что не принимают».  - Мистер Канток, самым неподобающим для духовного лица образом раскрасневшийся от вина, вещал и вещал, хотя никто уже не знал, о какой стране идет речь (даже если честно слушал все это время).  - «Ну и пусть, а нам все равно туда необходимо»,  - заявляю я ему. И миссис Фергюсон со мной согласна. А проводник уперся, хотел отправить нас в другое место, чуть дальше, где заправляли русские. Ему, понимаете ли, платили комиссию за привезенных гостей. Но я сказал: «Нет, миссис Фергюсон, мы едем сюда. У меня есть американские деньги, может, их примут». И мы поехали. И все получилось - отлично получилось.
        Уильям вдруг отчетливо осознал весь абсурд фантасмагорически скучных воспоминаний мистера Кантока. Он смотрел на кустистые серые брови, острый нос (уже слегка покрасневший), воротник священника, и чем дольше он смотрел, тем нелепее казался ему мистер Канток. А потом нелепость мистера Кантока слилась с нелепостью мистера Тифмана, к ним присовокупилась нелепость окружающей действительности, и они дружно захлестнули Уильяма. Он уже не смеялся вслух, дикий хохот сотрясал его изнутри. Шампанское ударило в голову и бурлило там, вскипая золотистой пенной волной. Все угощались, не обращая внимания, чем именно угощаются, просили новые бутылки и произносили тосты друг за друга, перекидывали серпантинные ленты со стола на стол, перекрикивались и заливались смехом. Все мужчины вдруг стали веселыми, остроумными красавцами, а женщины - прелестными феями. Радиола гремела медью через репродукторы, щедро рассыпая сантименты и романтический цинизм. Кругом царил сплошной цирк, и Уильям в белилах и брыжах чувствовал себя полноценной его частью.
        Потом все вышли на палубу, под живописное ночное небо, усыпанное звездами, среди которых угнездился молодой месяц, похожий на ломоть дыни. На этой крохотной сцене, задрапированной со всех сторон пурпурно-черным бархатом, каждый принялся разыгрывать свою роль. Пассажиры первого класса дефилировали перед вторым классом, а потом пассажиры второго класса, перещеголявшие усердием и целеустремленностью тех, кто перещеголял их в социальном и финансовом отношении, продефилировали перед первым классом. Среди вторых было несколько островитян, как мулатов, так и чистокровных аборигенов, которые смело облачились в национальные костюмы - красочные красно-белые парео, травяные юбки и украшения из ракушек. Одна из островитянок, расхрабрившись и хихикая, то и дело порывалась начать знаменитый танец «хула», но неизменно, залившись хохотом, обрывала соблазнительные покачивания смуглыми бедрами и скрывалась в темном углу. Вот теперь Уильям почувствовал по-настоящему, что находится в Тихом океане, что до волшебных островов уже рукой подать, а в небе прочно обосновался Южный Крест. Никогда еще он не испытывал такого
ликования, такого безрассудного счастья.
        После дефиле и между последовавшими затем танцами вся компания, словно ожившая ярмарка игрушек, устремлялась в курительную, где пожилой стюард с выражением глубочайшего отчаяния на лице курсировал между пассажирами и барной стойкой с нагруженными подносами. Каждый непременно хотел угостить всех вокруг, все радостно раскрывали друг другу объятия, словно узники, неожиданно получившие амнистию. У Уильяма давно вертелось на языке множество дружелюбных колкостей, которые он хотел сказать тем или иным пассажирам, и теперь он дал себе волю, прыгая по палубе, как самый натуральный клоун. Никто не обижался. Вызывавшие прежде лишь симпатию теперь казались близкими друзьями, вызывавшие легкую улыбку представлялись записными острословами, и даже неприятные до этих пор типы стали просто смешными. Взять, к примеру, Роджерса. Неужели когда-то Уильям ревновал к этому обормоту, вырядившемуся шотландским горцем в коротких носках и ярко-синих подтяжках? Он чокнулся с Роджерсом бокалами и от души поздравил с открытием моста через Сиднейскую гавань.
        Клоуны не церемонятся с русалками. Если им хочется потанцевать, они танцуют. Уильям без всякого стеснения подхватывал свою русалку и беспечно кружил ее в вальсе или фокстроте - как распорядится радиола.
        - Чудесная ночь!  - прошептала Терри перед самым окончанием очередного танца.
        - Восхитительная ночь, милая Терри.
        - Рад, что ты со мной согласен, милый Билл. А еще - не знаю почему, может, от перемены наряда, а может, дело в спиртном, но сегодня ты танцуешь по-другому. Совсем по-другому.
        - Лучше?
        - Гораздо.
        - Это волшебная ночь на меня так действует. Ты русалка, я клоун, и я без памяти в тебя влюблен.
        - Ты мне тоже очень нравишься, Билл,  - рассмеялась Терри.
        - Не представляю почему.
        - Я тоже.
        - Что?
        - Так и думала, что ты вскинешься. Где же твоя английская скромность? Нет, я не буду тебе объяснять, чем ты мне нравишься. Не сейчас. Зато ты можешь рассказать, почему решил, что влюблен в меня.
        - Не здесь, Терри. Но давай уже остановимся. Я утомился.
        - Да? А я? По-моему, нет.
        - Ну конечно, ты тоже устала. Тебе до смерти наскучили танцы,  - заявил Уильям категорично.  - Пойдем, выберемся отсюда, я расскажу тебе все, что ты хотела узнать, и даже больше.
        Он подхватил Терри под локоть, и они вскарабкались на маленькую открытую шлюпочную палубу. Устроившись вдали от сутолоки и суматохи, минуту-другую они сидели молча, Терри мечтательно вглядывалась в темные волны.
        Уильям взял ее руки в свои, сбрасывая клоунскую личину.
        - Знаешь…  - начал он.  - Ты сейчас прелестнее всех на свете.
        Он говорил искренне. Терри улыбнулась, но головы не повернула. Уильям решил, что она думает о том, другом, которого любила и который заставил ее так страдать. Наверное, сейчас, сказал он себе с горечью, ей все равно, кто сидит рядом. Помучив себя минуту, он перешел к действиям - притянул Терри к себе, и ее голова легла ему на плечо. Уильям потерся щекой о ее волосы, а потом несколько раз поцеловал ее - решительно и жарко.
        Терри медленно открыла глаза, таинственно сиявшие в полумраке.
        - Билл…  - начала она, словно протестуя, но умолкла. И даже не шевельнулась, чтобы высвободиться.
        - О, Терри!  - прошептал Уильям, совсем по-детски.
        - О, Билл!  - пробормотала она мечтательно, передразнивая.
        - Мне казалось, я знаю, что такое любовь, но я никогда не испытывал ничего подобного,  - признался он дрогнувшим голосом.  - Я думал, все, что говорят и пишут о ней,  - выдумки. Теперь-то я понимаю…
        - Значит, поделом тебе за неверие,  - проговорила она сонно.
        - Это ведь волшебство, да? Иногда сердце сжимается до боли, а иногда, вот как сейчас, ох, это такое…
        - Как выиграть миллион.
        - Десять миллионов! И она поглощает целиком, заполняет все мысли. Последние дни я даже не вспоминаю про Затерянный. Я думаю только о тебе. Когда тебя нет рядом, я веду с тобой долгие разговоры - гораздо более красноречивые, чем наяву. Скажи мне, я тебе хотя бы нравлюсь?
        - Ну разумеется. Очень нравишься. Иначе бы меня здесь не было.
        - Да, это правда. Что ж, уже кое-что. Хорошее начало. Я в самом деле люблю тебя, Терри, по-настоящему. Чего уж там скрывать, я не могу без тебя.
        - Милый Билл!
        Терри внезапно обвила его шею руками и самозабвенно поцеловала. Время замерло - может быть, на две минуты, а может, на двадцать лет они слились воедино. Потом Терри отстранилась.
        - Есть хочется,  - сказала она бесстрастно.  - Я спущусь вниз, перехвачу сандвич, пока все не разобрали. А потом лягу спать. Пойдем.
        Под ярким светом на ее щеках обозначились следы от яркого клоунского грима, оставленные Уильямом. Он уже и забыл о своем облике. Но эту ночь, понял он, спускаясь вслед за Терри, он не забудет никогда. Уже сейчас он поглядывал на всех прежних Уильямов Дерсли с превосходством разбогатевшего родственника.
        6

        Уильяму казалось, что он не спит, пока его не разбудил непонятный стук за дверью каюты. Он заснул бы снова, но что-то настораживало в этой ночной тишине - помимо стука. Что-то творилось странное, что-то неуловимо изменилось вокруг. И тут Уильям осознал, в чем дело. Пароход не двигался. Он замер, застыл так, как ничто еще не замирало прежде. Было что-то зловещее в этой тишине и недвижности, что-то претящее самой природе корабля, и Уильям на миг вообразил себе какую-то катастрофу. Потом он вспомнил. Сегодня утром они прибывают на Таити, а значит, пароход уже, видимо, на рейде. Наскоро умывшись, Уильям пригладил волосы, надел халат и вышел на палубу, где толпились остальные пассажиры, тоже в халатах.
        Стояли подернутые дымкой предрассветные сизые сумерки. Пароход дрейфовал между двумя окутанными туманом темно-зелеными массивами, одним побольше, другим поменьше и подальше. Большой остров и был Таити, а второй - Муреа. Уильям впился взглядом в Таити. Небо постепенно светлело и украшалось алой каймой, но остров не уменьшался - наоборот, рос и становился еще массивнее. С виду он казался совершенно сказочным, словно нарисованный мелками на скорую руку, с грядой зеленых гор, над которой возвышался один самый большой пик. Напрягая зрение, Уильям разглядел за светлеющим зеркалом лагуны долины, ущелья и зеленые поляны, все еще прячущиеся под фиолетовой вуалью. Пейзаж, достойный длинной романтической поэмы.
        Кто-то сжал Уильяму руку.
        - Доброе утро,  - произнесла Терри, сонно щуря глаза.  - Мы прибыли.
        - Доброе. Да, я вижу. Ну разве не великолепно? Разве не чудо?
        - Конечно, чудо. Хотя я еще не осознала.
        - Я тоже, если на то пошло. Это как сказочный сон, даже нарисовать невозможно!
        - Я смотрела из своего иллюминатора,  - проговорила Терри мечтательно.  - Оттуда видно второй остров, Муреа. Ты видел? Просто невероятный. Как будто кто-то специально создал его для нас.
        - Да-да,  - подхватил Уильям, обрадованный сходством ощущений. Как было бы досадно, если бы остров оставил Терри равнодушной. Однако она уже сбросила маску скучающей всезнайки.
        - Это, наверное, Папеэте,  - показала девушка рукой, и Уильям всмотрелся повнимательнее. Да, у берега мерцали отражения огней, из полумрака постепенно проступали контуры домов.
        - Я вижу кокосовые пальмы, их там целые рощи,  - продолжила Терри.
        - А вон там,  - проговорил Уильям, смакуя каждое слово,  - две сказочные башенки. По-моему, красные.
        - Да, точно. Какой восторг!
        По небу протянулись длинные алые полосы, вокруг стремительно разливался утренний свет. С берега летели какие-то звуки - постукивания и шум, словно из другого мира.
        Терри задрала свой прелестный дерзкий носик и шумно втянула воздух.
        - Чувствуешь?
        - Что?
        - Запах! Совершенно особенный, ни на что не похожий.
        Они дружно потянули носами, вбирая в себя всю Полинезию. Эту густую смесь ароматов нельзя было перепутать ни с чем - Уильям с Терри словно перенеслись из вакуума, в котором плыли все десять дней, в гигантскую оранжерею с тропическими растениями и горами на заднем плане. Восхитительно и необычно.
        Солнце появилось, будто благая весть, море занялось пожаром, рассыпавшись искрами бриллиантов и изумрудов, каждый стебель, каждый разлапистый лист, каждый камень на острове задрожал и ожил. Словно грандиозный оркестр заиграл вдруг какую-то увертюру. Из лагуны к пароходу уже устремлялись маленькие суденышки, попыхивая и лавируя между скрытыми под водой коралловыми стенками.
        Глава шестая
        Таити

        1

        Коммандер и Рамсботтом остались в памяти Уильяма такими, какими уезжали с вокзала Виктория. Представшие перед ним двое тропических жителей явились полной неожиданностью. Загорелый до черноты подтянутый коммандер щеголял белоснежным костюмом и пробковым шлемом, широкое плоское лицо Рамсботтома напоминало недожаренный бифштекс, а сам он словно стал еще выше, круглее и рыхлее в шелковой рубахе сливочного цвета и белых штанах. В огромной соломенной шляпе, выложенной разноцветными ракушками вокруг тульи, вид у него был, как у заправского плантатора, который последние тридцать лет только и делал, что сажал кокосовые пальмы и попивал ромовый пунш. Разумеется, он уже завел множество знакомств и успел стать заметной фигурой на острове.
        Уильям преподнес им ответный сюрприз в виде Терри. Не самый приятный, судя по лицу коммандера, который, видимо, испытывал те же чувства, что и Уильям в первую встречу с П.Т. Райли, состоявшуюся целую вечность назад в Сан-Франциско. Рамсботтом тоже опешил, но хотя бы не расстроился - кто-кто, а он никогда не возражал против общества красивой девушки.
        - Вот тебе и на!  - воскликнул он, просияв.  - Подумать только! А я-то представлял вас стариканом с эспаньолкой.
        - Нет, это точно не я,  - помотала головой Терри.
        - Да, ни малейшего сходства. Что ж, раз в деле вы нам не помощник, будем просто любоваться. Хотя, между прочим, у нас тут и свои милашки имеются - если кто любит смуглянок.
        - А вы каких любите, мистер Рамсботтом?  - не осталась в долгу Терри.
        - Хоть в крапинку, лишь бы конфетка. У нас богатый выбор карамельных и шоколадных. Но вам я отдаю пальму первенства - это комплимент, даже не сомневайтесь.
        - Не буду,  - улыбнулась Терри и едва заметно подмигнула Уильяму.
        Вернулся запыхавшийся коммандер.
        - Вы можете сойти на берег. Потом - сегодня или завтра - нужно будет зарегистрироваться в полиции и получить разрешение на пребывание. Сюда, мисс Райли.
        Радостно суетящийся коммандер бодрым шагом повел их к сходням. На причале царила живописная суматоха: смуглые грузчики, среди которых попадались самые настоящие атлеты, сновали к пароходу и обратно, иногда напевая на ходу. Шоколадные девушки в ярких хлопковых платьях перешептывались и хихикали, стреляя прекрасными глазками, а морщинистые старухи поглядывали вокруг или сидели на корточках в тени. Кое-где мелькали китайцы. Все белые со стороны казались театральными персонажами - вероятно, из-за тропических нарядов. Мизансцена на зависть любому кинорежиссеру, ни прибавить, ни убавить. Однако после моря атмосфера показалась Уильяму слишком удушливой и давящей - словно он попал не просто в оранжерею, а пропыленную и присыпанную пряностями. Запахи оглушали. На их фоне особенно выделялся приторный, доносящийся из сараев,  - там, как выяснилось, хранили копру. Пройдя едва ли половину таможенного здания, Уильям окончательно решил, что копру не любит.
        Погрузившись вместе с багажом в два такси, водившихся на острове в изобилии, они с шумом выехали из порта.
        - Выяснили широту?  - спросил коммандер.
        - Да. Одиннадцать градусов сорок семь минут южной.
        Коммандер вдумчиво повторил цифры.
        - Примерно так я и предполагал. Но к этому мы еще вернемся.
        - Где мы будем жить?  - поинтересовался Уильям, когда порт остался позади.
        - В новом квартале, за городом. Мы сперва обосновались в Папеэте - там дешево и удобнее искать шхуну, однако шумно и довольно грязно, а еще слишком много любопытных. Тут гораздо лучше. Вполне чисто, еда приличная - хотя нашему Рамсботтому, разумеется, не угодишь.
        Уильям улыбнулся, вспоминая.
        - Здоровая пища?
        - Именно.  - Коммандер помолчал.  - Вы знаете, Дерсли, боюсь, с Рамсботтомом в тропиках трудновато придется.
        - Да? Почему?
        - Он рискует распуститься, если не будет держать себя в руках. Тропики этого не прощают. Здесь много таких, развращенных. Либо следи за собой сам, либо поручи кому-то за тобой приглядывать, только не поддавайся. Вы сами знаете, Рамсботтом мне друг, он хороший человек, но тут нужна дисциплина, закалка, которых у него нет. Он идет на поводу у своих аппетитов во всем, а таким в тропики лучше не соваться.
        - Я и сам не уверен, уживусь ли здесь,  - признался Уильям.
        - О, вам-то опасаться нечего, все будет хорошо. Хотя на поверку тут многое совсем не так, как расписывают. Об островах столько нелепиц понаписано и порассказано… А попустительство есть, и идет оно от французов.  - У коммандера прорезались не замеченные в Англии категоричность и решительность - вот что значит, человек вернулся в строй.  - Выходит, эта девица - мисс Райли?  - протянул он с сомнением.
        Девица!
        - Надеюсь, вы ничего против нее не имеете?  - осторожно спросил Уильям.
        - Напросилась в поездку? Она ведь не может плыть с нами на остров, Дерсли, сами понимаете. Это исключено.
        - Да, я ей так и сказал.
        - Что же, если она поняла, уже хорошо. Девице не место на шхуне, которая будет много недель болтаться по морю. Совсем не место. Если честно, ей и сюда-то приезжать не следовало.
        - Вот как! Почему же?
        Коммандер высказался начистоту.
        - Я рискую показаться старомодным, и, наверное, я действительно отстал от жизни, однако, по-моему, здесь не лучшее место для порядочной белой женщины - а тем более барышни. Это не значит, что тут нет порядочных белых женщин. Есть. Но они переселились сюда насовсем, вышли здесь замуж. Они понимают, что к чему. А вот незамужней белой барышне здесь делать нечего. Слишком много попустительства. Раньше, надо сказать, было еще хуже, но и сейчас еще до порядка далеко. И тут молодая девушка - пусть даже американка, у них, конечно, свои представления… Но она ведь хорошая девушка?
        Уильям заверил, что да.
        - Это заметно. Чистая, юная, цветущая. Из приличной семьи, выросла, возможно, в тепличных условиях, жизни не знает… Нет, тропики точно не для нее, ничему хорошему ее здесь не научат! Она, бедняжка, не поймет, что творится вокруг, а если поймет, тем хуже для нее. Однако она уже здесь, ничего не попишешь, значит, нам необходимо как можно тщательнее ее оградить, Дерсли. Такая девушка в таком месте - это большая ответственность.
        Уильям взглянул украдкой на искренне обеспокоенного коммандера и внутренне усмехнулся над комичностью ситуации. Нужно будет предупредить Терри, чтобы не пугала наивного пожилого человека. Однако эта чистосердечная забота умиляла, заодно смягчая суровость старого моряка - Уильям уже начинал чувствовать себя матросом на палубе. Что, если отогревшийся и настроившийся на деловой лад коммандер окажется совсем не тем робким милягой, с которым он познакомился в Лагмуте, и с ним сложно будет поладить? Но Уильям загнал тревожную мысль подальше.
        Они подъехали к отелю, на территории которого располагались большое главное бунгало, служившее рестораном, салоном, баром и офисом, и маленькие отдельные домики, разбросанные вдоль лагуны. Уильям познакомился с хозяином отеля и его женой. Месье Маро - высокий и полный, с лоснящимся лицом и влажными воловьими глазами - был французом с явной примесью таитянской крови. Прожив какое-то время в Штатах и на Фиджи, по-английски он изъяснялся вполне сносно. Его жена, тоже француженка, но с большей примесью местных кровей, была мельче, смуглее, по-английски почти не говорила и, робея перед гостями, ограничилась улыбкой и скрылась за дверью, откуда вскоре донесся ее голос, распекавший слуг на чем свет стоит. Супруги Маро приобрели отель недавно, он считался самым перспективным на острове, поэтому хозяева всячески старались угодить постояльцам. То, что Уильям и Терри, симпатичная девушка и галантный мужчина, прибывшие вместе и, очевидно, знакомые между собой, собираются селиться в отдельных бунгало, вызвало у них легкое недоумение. Очевидно, на Таити такое было редкостью. Выделенные домики, впрочем,
оказались неподалеку друг от друга.
        Коммандер с Рамсботтомом заняли самое большое бунгало примерно в пятидесяти ярдах, ближайшее к дороге. Бунгало Терри и Уильяма дышали тропической романтикой. В каждом имелись широкая веранда-гостиная, тенистая прохладная спальня в бело-травяных тонах и ванная с душем. Вокруг зеленел густой сад, через который протекал мелодично журчащий ручей. Дополняли картину пруды с крупными кувшинками, заросли незнакомых усыпанных цветами кустов и выглядывающие тут и там под немыслимыми углами кокосовые пальмы. В саду, под тенью огромной, словно колесо, шляпы, работал китаец - методично, беззвучно, не разгибаясь, словно персонаж старинной восточной гравюры. Уильям с Терри, то и дело прерывая разбор багажа, обменивались восторженными впечатлениями с соседних террас. Лагуна поблескивала между темными стволами и густой зеленью, словно огромный голубой бриллиант.
        - Располагаетесь, Дерсли?  - спросил возникший из ниоткуда коммандер.
        - Да, спасибо. Мне здесь очень нравится.
        - Тут неплохо. Вполне приличное жилье. Цена, правда, немного кусается. В Папеэте гораздо дешевле.
        - Действительно, я ведь даже не поинтересовался, сколько мы платим.
        - Девяносто франков в день. За полный пансион, разумеется.
        Уильям подсчитал мысленно.
        - Да, недешево. А мне казалось, в этих краях все почти даром.
        - Когда-то так и было,  - подтвердил коммандер с грустью.  - Теперь уже нет. Можно, конечно, квартировать у местных - многие моряки так делают, поднимаются в горы и живут с какой-нибудь туземкой. Тогда жилье обходится бесплатно. Нет, если пуститься во все тяжкие, то и нескольких франков в день хватит. А для порядочного человека расходы здесь такие же, как и везде. Вот так теперь обстоят дела.
        Заглянув в спальню, коммандер посоветовал Уильяму опустить противомоскитный полог над кроватью. Комаров на Таити хватает, а уж сейчас, в сезон дождей, их станет еще больше. Уильям с досадой посмотрел на полог.
        - Предлагаю сходить поплавать перед обедом,  - продолжил коммандер.  - Рамсботтома в море не затащишь, но вам и мисс Райли должно понравиться. Здесь хорошо купаться. Только тапочки нужны.
        Парусиновые тапочки у Уильяма нашлись. Договорились пойти к морю через четверть часа, Терри тоже обещала присоединиться. Незадолго до полудня они уже вышагивали гуськом по узкой насыпи, тянущейся от главного бунгало: загорелый худощавый коммандер; невысокий, чуть скованный Уильям и аппетитная, не знающая смущения Терри. Черный песок отбивал желание окунаться у самого берега, но у дальнего края насыпи лагуна манила прозрачной лазурью. Воздух был теплым и упругим.
        - Билл, смотри, смотри!  - восхищенно взвизгнула Терри.
        Уильям посмотрел. Вода пестрела волшебными крошечными рыбками, изумрудными, бирюзовыми, сапфировыми, полосатыми, самых причудливых форм и расцветок. Они плавали стайками, черно-белые с черно-белыми, ярко-синие с ярко-синими, напоминая футбольные команды или игрушечные войска. Попадались среди этих стаек даже рыбы-призраки, совершенно прозрачные, словно вырезанные из целлулоида. У коммандера нашлись очки для плавания, и Терри с Уильямом по очереди нырнули с головой, разглядывая это чудо природы. Не верилось, что в мире, где существуют такие рыбки, есть место невзгодам. Если природа способна на такое, размышлял Уильям, значит, где-то в ней (или за ней) скрывается экстравагантный художник, с гомерическим хохотом макающий кисть в банки с разноцветным огнем. Исполненный признательности Уильям с радостью поблагодарил бы кого-нибудь лично за этих крохотных рыбешек. Даже самих рыбешек он готов был благодарить. Почему в этом безмолвном зеленом мире можно только наблюдать? Почему нельзя побеседовать с крохотными рыбками, просто перекинуться парой слов? Была ведь какая-то сказка, наверное, в «Тысяче и одной
ночи», где разноцветные рыбы вдруг заговорили в котле? Вот она, сказка наяву. Но тогда и эти рыбешки тоже живут в сказке. И все же погрузиться в сказочную реальность до конца не получалось, хотя рядом плыла Терри, он плескался в теплой тихоокеанской воде, и его ждал Затерянный остров. Наверное, есть какая-то сугубо научная причина для этой удивительной раскраски и причудливых форм. Может ли жизнь быть, с одной стороны, волшебной, а с другой - поддаваться научным законам? Занятый этими мыслями, Уильям лениво покачивался на волнах над подводной толчеей - зловещая тень, заслоняющая солнце. Не раз и не два в последующие годы перед глазами будет вдруг вспыхивать лазурь ярче зимородкового крыла и сновать крошечные разноцветные рыбки, перенося его обратно в эту лагуну, к размышлениям о волшебстве.
        Купаться было замечательно, однако, выйдя, Уильям не испытал привычного после плавания в менее теплых и ласковых водах чувства рождения заново. И все же как приятно стоять под душем в бунгало, неспешно вытираться, надевать чистую белую одежду, такую тонкую, невесомую, а потом вальяжной походкой прогуляться к главному бунгало, обедать. Там в одиночестве сидел Рамсботтом, потягивая коктейль, и, конечно, сразу предложил Уильяму присоединиться.
        - Мы ведь не единственные постояльцы в этом пансионе?  - уточнил Уильям.
        - Нет, кроме нас, есть еще трое. Но они сегодня обедать не придут. Все разъехались. Мистер и миссис Пуллен укатили повидать друзей на другой стороне острова. Они американцы, муж приехал сюда поправлять здоровье, а вообще занимается недвижимостью - так это у них называется - в Лос-Анджелесе. Тихий человек, спокойный и пока еще довольно хилый, жена тоже тихоня. Потом есть еще англичанин по фамилии Крофорд.
        - А про него что скажете?  - поинтересовался Уильям.
        - Тюфяк, вот и все. Иногда ходит с кем-нибудь на рыбалку, сразу вытаскивает крупную рыбину, на этом его занятия и заканчиваются, если не считать еду и сон. Неразговорчивый этот Крофорд, не подступишься к нему. Возраст - лет сорок с небольшим. Бреется чисто, но ноги заросшие. Поездил по свету, был в Индии и в Китае. На этом все. Он со всеми такой замкнутый, не только со мной. Месье тоже из него слова не вытянул. Ходячая устрица в шортах, вот он кто.
        Уильям рассмеялся, уловив искреннее возмущение в голосе Рамсботтома, и оглянулся на другие бунгало, видневшиеся за открытыми окнами. Коммандер и Терри еще не показывались.
        - Как поживает коммандер?
        - О, сейчас расскажу…  - начал Рамсботтом с заговорщицким видом, понизив голос.  - Коммандер молодец, вы прекрасно знаете, как я к нему отношусь. Коммандер - отличный малый. Страна может им гордиться. Но скажу прямо: жаркий климат ему вреден. Тропики его погубят. Эти худосочные жилистые типы в жарком климате не выдерживают - нутро слабое. Мне-то отлично - не скажу, конечно, что все здесь для меня идеально, однако жара и влажность мне нипочем. А вот коммандеру туго приходится, и от этого он слегка строжает. Вы, наверное, и сами заметили, Дерсли.
        Уильям осторожно подтвердил, что, пожалуй, заметил.
        - Я не сомневался!  - торжествующим шепотом возвестил Рамсботтом.  - Заметьте, я не ворчу. Я слова не скажу против коммандера никому, кроме вас. Но жара на него действует, поэтому вы с ним поосторожнее. Эти края не для него. Будь мы на английском острове, где туземцы и белые живут по разные стороны забора, часовые и полисмены бдят, и ты ходишь - как это в Индии называется?  - пукка сагибом, белым господином, не хлещешь спиртное расхристанный в окружении шоколадных милашек с цветами в волосах и чертями в глазах, там он был бы как дома. Но здесь ему не по нутру. Слишком французисто. Слишком вольное отношение к вину, женщинам и бритью. Сплошное «о-ля-ля»! И что в итоге? Он надевает ежовые рукавицы. У нас уже состоялся с ним разговор - нет-нет, ничего такого, ничего особенного. Но все же - в общем, сами знаете.
        Вошла Терри и почти следом за ней - коммандер. На стол подавали два официанта-китайца, которым Рамсботтом отдавал загадочные распоряжения. «Ходи хлеб, Чан Лин Су!  - выкрикивал он.  - Ходи виски! Ты понять?» При этом он так сиял, словно действительно объяснился на трудном древнем языке.
        Угощение состояло из непонятных мелких рыбок, довольно жесткого мяса с рисом и салата из нарезанных апельсинов с кокосовой стружкой. Рамсботтом тут же оседлал своего любимого конька и начал критиковать кормежку.
        - Здоровой еды и в помине нет,  - начал он.  - Все из консервов. Местные продукты совсем никуда не годятся, сплошное недоразумение. Взять хоть хлебное дерево. Есть-то его можно. Если вы потерпели кораблекрушение, то хлебное дерево - просто манна небесная, но для тех, кому дорог собственный желудок, это ерунда на постном масле. И рядом не лежало с обычной картошечкой в мундире. Или этот их фиолетовый корнеплод - таро вроде бы. На вид как дешевое мыло - да и на вкус не лучше. Есть еще крупные такие бананы, которые они готовят как овощи,  - вот это еще туда-сюда. Но жалеть о здешней пище я точно не буду. По дороге прочитал пару книг - по ним складывается впечатление, что здесь настоящий рай для ценителя, а на деле полный пшик. Сплошные консервы.
        Коммандер откашлялся.
        - Наверное, пора поговорить о делах. Мы здесь одни, момент удачный.
        - На здоровье, я разве возражаю?  - воскликнул Рамсботтом.
        - Наверное, лучше, если вы расскажете, что нам удалось пока сделать,  - несколько извиняющимся тоном обратился к нему коммандер.
        - Нет, давайте лучше вы сами. Шхуны - ваша епархия, вам и карты в руки.
        - Хорошо.  - Коммандер помолчал секунду, потом посмотрел по очереди на Уильяма и Терри.  - Вам, конечно, интересно, что мы тут успели сделать. Уговор, как помните, был, что сперва нужно отыскать остров. Нельзя нанимать рабочих, заготавливать оборудование и провизию, пока мы не убедились в существовании самого острова и руды - причем действительно больших залежей.
        Все согласно кивнули.
        - Изначально предполагалось добираться до острова на арендованной шхуне. На этом этапе расходы желательно скостить, поскольку нам не с руки нанимать судно в единоличное пользование на весь путь. А значит, нужно искать шхуну, которая провезет нас большую часть пути регулярными пассажирами, и зафрахтовать ее лишь от конечного порта захода до острова. Понимаете, что я имею в виду?
        - Да,  - сказал Уильям.  - Найти шхуну, которая и без того держит путь в направлении острова. На этом действительно можно много сэкономить.
        - Правильно,  - подтвердил коммандер.  - Одно дело - фрахтовать судно целиком и совсем другое - заплатить за провоз.
        - Да уж,  - вмешался Рамсботтом,  - удовольствие дорогое, хотя эти вонючие баржи, которые здесь называются шхунами, слова доброго не стоят. Слышали бы вы, Дерсли, сколько они хотят содрать за фрахт! Казалось бы, помаши перед ними фунтовой банкнотой, они тебе эту шхуну с потрохами сдадут. Как бы не так! Даже провоз влетает в кругленькую сумму. И хоть бы корыто свое выдраили за эти деньги, так ведь нет.
        Терри посмотрела на коммандера вприщур.
        - А как вы искали шхуну, идущую в направлении острова, без координат широты?
        Коммандер улыбнулся:
        - Нам повезло с долготой. Без нее нам бы точно пришлось сидеть сложа руки. Но мы знали долготу, знали, что остров расположен в Южных морях, а значит, скорее всего нам подходила любая шхуна, идущая в направлении Маркизов или Туамоту. Та, которую мы присмотрели, обходит Туамоту с севера. Я пока не пытался точно нанести Затерянный на карту, поэтому неизвестно, сколько придется идти из последнего порта захода. Думаю, что порядочно, но тут уж ничего не поделаешь, и все равно мы прилично сэкономим, не фрахтуя судно на весь путь. Провоз обойдется в пять-шесть сотен франков за неделю, а фрахт нужно сбить до трех с половиной, максимум четырех тысяч в неделю.
        - И то много за эти плавучие блохоловки,  - вставил Рамсботтом.  - Но с другой стороны, если остров не обманет наши ожидания, то мы об этих расходах даже не вспомним. Как считаете, Дерсли?
        Уильям, лихорадочно переводивший в уме франки в фунты, согласился.
        - Вы, надеюсь, позаботились об открытии здесь кредита?  - с тревогой спросил Рамсботтом.  - Платить придется много, а родные банки далеко.
        - Да,  - кивнул Уильям,  - все оформлено в Индокитайском банке, с этим порядок. Кстати, сколько нам плыть до Затерянного?
        - Пока точно сказать не могу,  - ответил коммандер.  - Несколько недель в общей сложности.
        - А что вы будете делать, если остров сгинет?  - вмешалась Терри.
        - Сгинет?
        - Пропадет. Ведь эти острова, как я понимаю, иногда просто исчезают. Мне отец рассказывал. Находят остров - большой, целые мили суши, торчащей из воды,  - а потом раз, и никто не может его отыскать. Что, если и этот исчезнет?
        Рамсботтом посмотрел на нее с добродушной иронией.
        - Ну, тогда мы отлично посмеемся. Подумаешь, мисс Райли, какой пустяк: преодолеть несколько тысяч миль зазря и упустить сокровище. Похохочем, а потом сядем играть в карты, что еще нам останется?
        - Я думаю, остров будет на месте!  - с жаром возразил коммандер.
        - И я тоже,  - откликнулся Уильям.
        - Да нет, я тоже надеюсь,  - махнула рукой Терри.  - Я совсем не хотела вас пугать.
        - Как же, не хотели,  - пожурил ее Рамсботтом.  - Зачем тогда нагнали страху? Ваша задача - вдохновлять нас, подбадривать, а не пугать предположениями, будто острова не окажется не месте. Иначе какой нам прок от ваших прекрасных глаз? Это вы еще не видели здешние корыта. Сердце разрывается при одной мысли, что придется жить на таком неделями - болтаться по волнам за немаленькие деньги и кормиться рисом с кокосовой стружкой, и все напрасно. Срочно смените пластинку, мисс Райли, иначе мы не позовем вас на следующее собрание. Между прочим, до выхода в море у нас меньше недели.
        - Недели?
        - Да,  - подтвердил коммандер.  - Примерно неделя. Времени в обрез. Шхуна восьмидесятипятитонная, с вспомогательным двигателем, принадлежит местному китайцу, называется «Хутия». Шкипер там из метисов - наполовину таитянин, наполовину француз и, кажется, с примесью скандинавской крови. Вообще скандинавских примесей тут хватает, особенно среди шкиперов. Наш вроде бы хороший моряк, правда, неуравновешенный, как и все они здесь. Но это уже дело десятое, главное другое - согласны ли вы. Не ошиблись ли мы в расчетах?
        - Я согласен,  - сказал Уильям.  - Разумеется, первым делом нужно добраться до острова и убедиться в наличии руды, и вы, как мне кажется, нашли оптимальный способ сократить расходы.
        - Мое мнение вам вряд ли интересно,  - начала Терри, не слушая заверения в обратном,  - но я тоже считаю, что вы все делаете правильно. И я тоже хочу взглянуть на шхуну. Почему я не могу отправиться с вами на поиски острова?
        - Вот увидите шхуну, сразу поймете,  - буркнул Рамсботтом.  - Хотите целый месяц, а то и больше кормить блох бок о бок со мной и парочкой китайцев? Сомневаюсь. Но шхуну посмотрите непременно.
        - Какие у нас дальнейшие планы?  - поинтересовался Уильям.
        - Вздремнуть часок-другой,  - тут же откликнулся Рамсботтом.
        Коммандер, кивнув в знак согласия, добавил, что в Папеэте лучше ехать попозже. До бунгало все добрались как раз вовремя, потому что солнце вдруг померкло, небо заволокло мрачной пеленой, и на землю обрушился ливень, пронзая крыши и листву блестящими прозрачными копьями.
        2

        Когда они отправились в город, солнце уже снова палило что есть мочи. Воздух был напоен ароматами тиаре, дурмана, гардений и жасмина. Бабочки порхали, словно крылатые лоскутки бархата. Пики хребта Диадем отливали фантастической голубизной, а верхние долины словно курились в солнечном свете. Зелень казалась еще зеленее и свежее, будто только что проклюнулась. Вдоль дороги то и дело мелькали какие-то серые тени - при ближайшем рассмотрении оказавшиеся сотнями сухопутных крабов, которые выглядывали из своих нор и стремительно прятались, словно испуганные горожане во время революции.
        - Вот где настоящее засилье китайцев,  - заявил Рамсботтом, когда они дошли до города.  - И судя по всему, плодятся как кролики.
        Китайцев вокруг действительно было много. На каждом шагу попадались китайские лавки, ресторанчики, ателье и прочие заведения. Однако даже при таком обилии азиатов Папеэте не выглядел ориентальным. Местами - куском улицы, административным зданием - он напомнил Уильяму французский провинциальный городок, а в остальном предпочитал оставаться самим собой - разросшейся деревней, утопающей в пышной зелени. В ней пестрели яркие граммофончики гибискуса - от бледно-розового до густо-алого,  - желтые и белые цветы имбиря, разноцветные канны и циннии, а кое-где пламенели, словно закат, багряные деревья - делониксы. Живописные трущобы в оранжерее, вступительная сцена из оперетки с настоящими запахами, настоящей землей, настоящими язвами, какофонией из ленивого перебора гитарных струн и резких автомобильных гудков; шумный, распущенный, удивительный, раздражающий и восхитительный город - вот каким был Папеэте.
        - Я непременно должна что-нибудь себе купить!  - воскликнула Терри.
        Коммандер рассмеялся:
        - Куда же без этого. Тропики всегда так действуют. Что ж, не отказывайте себе в удовольствии.
        - Все равно понадобится,  - проговорила Терри задумчиво и скрылась в лавке.
        - Здесь не всегда такие толпы,  - заметил коммандер, пока они ждали Терри.  - Просто сегодня пароходный день, поэтому народу привалило.
        - Я, кстати, хотел раздобыть себе хлопковых сорочек и брюк,  - вспомнил Уильям.  - Где искать хорошие?
        - У китайцев, их никому не переплюнуть,  - порекомендовал коммандер.  - Загляните пока вот сюда, а я дождусь мисс Райли.
        Рамсботтом пошел вместе с Уильямом в китайскую швейную мастерскую, где сидели и что-то шили трое улыбающихся азиатов, а четвертый, улыбаясь еще шире, стоял за стойкой.
        - Ходи одёжу, понимать?  - спросил полиглот Рамсботтом.
        Китаец растянул рот до ушей и показал на Рамсботтома, который, покачав головой, кивнул на Уильяма со словами: «Ходи рубаху, ходи штаны» - и для пущей убедительности ткнул своим пухлым пальцем сперва в рубашку, потом в брюки Уильяма. Портной подозвал одного из подручных, тот, бросив свое шитье, снял с Уильяма мерки и нанес на огромный лист бумаги, словно плакат собрался рисовать. Договорились о цене (сущие гроши), выбрали ткань, потом с помощью короткой пантомимы, сдобренной несколькими «ходи» от Рамсботтома, а также тычками в часы и календарь, условились, что все должно быть готово за два с половиной дня. Кивая и улыбаясь, словно заводные болванчики, Уильям и Рамсботтом вышли из мастерской. Уильям был в восторге - вот она, колониальная торговля, вот она, романтика Южных морей!
        Мимо прошел вприпрыжку мальчуган. Симпатичный веселый мальчуган со смуглой кожей цвета старого золота, в одной розовой потрепанной рубашонке. В руках он держал ломоть дыни добрых восемнадцати дюймов длиной, невероятного оттенка давленой земляники. Только теперь Уильям вспомнил, что именно здесь, на Таити, писал свои картины Гоген.
        Терри восторгалась не меньше - блеск в ее глазах видно было с противоположного тротуара. Она, как ребенок, готова была восхищаться всем и вся, и от этого сияла сама еще сильнее, словно гостья с эфирной, пронизанной светом планеты, и Уильям смотрел на нее со счастливым обожанием.
        Теперь они шли вчетвером в «Серкл Бугенвиль», открытый клуб, про который и Терри, и Уильям уже успели наслушаться и начитаться. П.Т. Райли-старший и дядя Болдуин немало времени и денег просадили в этом клубе, поэтому в их рассказах он фигурировал частенько. На прибрежной улице они свернули в распахнутую дверь и поднялись по скрипучей крутой лестнице на широкую веранду. Повсюду бросалась в глаза обшарпанность, ветхость, неприбранность, в пустынной дальней комнате громоздились жалкие останки бильярдного стола. Зато на веранде с видом на лагуну бурлила жизнь - люди теснились за столиками, болтали, пили и броском костей определяли, чья очередь угощать. Вокруг царило радостное оживление, подогреваемое ромовым пуншем и коктейлями.
        - Вон ваш пароход,  - показал коммандер, когда они уселись.
        Видеть «Марукаи» было странно - казалось, прошел уже не один день с тех пор, как они сошли на берег. Если бы Уильям вспомнил о пароходе, то представил бы его где-нибудь далеко в океане. Но белая громадина стояла тут, у острова.
        - Скоро отчалит,  - продолжил коммандер удовлетворенно, словно видел в регулярности морского сообщения и свою личную заслугу.  - Если не ошибаюсь, в этом рейсе он стоит здесь всего двенадцать часов.
        - Билл, смотри, вся компания в сборе,  - обрадовалась Терри.
        Действительно, по крайней мере половина сидящих здесь была с «Марукаи». Уильям заметил мистера Тифмана, с важным видом потягивающего ромовый пунш,  - в полном соответствии с маршрутником, который велел именно в этот час пить ромовый пунш в «Бугенвиле». Были там и Бурлекеры со Стоками - раскрасневшиеся и шумные, Бурлекер в надетом набекрень цветочном венке. Тощая и сутулая миссис Киндерфилд веселилась вовсю в компании своего смуглого друга из второго класса, мрачного американца Джабба, дородной островитянки и еще нескольких человек. Второй помощник сидел с двумя симпатичными таитянками, Роджерс и какой-то небритый тип, не из числа пассажиров, угощали другую стайку местных девиц, белозубых и востроглазых. Бывшие попутчики замахали руками, приветствуя Терри и Уильяма.
        Молодой серьезный китаец принес им четыре ромовых пунша.
        - Дешево,  - с сомнением глядя на свой бокал, проговорил Рамсботтом.  - Но не сердито. Этот их французский ром, на мой вкус, как сладкое репейное масло для волос. Тошнотворный. А коктейль еще хуже. Слишком приторный и слишком крепкий. Сплошной спирт. Назвал бы его дамским, да только ни одна дама после него на ногах не устоит. Набери полный рот сахара и попроси кого-нибудь дать тебе мешком по голове, эффект тот же. Согласны, коммандер?
        - Да, пойло отвратительное,  - сурово ответил коммандер.  - Но здешним в самый раз. Они все пьют именно для того, чтобы побыстрее отключиться. Не ради отдыха от трудов праведных, как бывало раньше. Они пьют, чтобы сбежать от действительности. Американский подход.  - Спохватившись, он обернулся к Терри с извиняющейся улыбкой.  - Простите, мисс Райли.
        Она посмотрела на него пристально, потом тоже улыбнулась.
        - Ничего страшного, коммандер Айвибридж. Вы мне никакого секрета не открыли. Вы даже вполовину не догадываетесь, как на самом деле обстоят дела с выпивкой в Америке… Но я не думаю, что цель - убежать от жизни. Наоборот, в Америке жизнь сама бежит так, что за ней не угонишься, и они хотят ее притормозить. Здесь, впрочем, не Америка, но американские привычки, как я погляжу, здесь пустили прочные корни.
        - А мне тут нравится,  - возвестил Уильям, удовлетворенно оглядываясь вокруг.
        Клуб походил на старый потрепанный бурями корабль, залитый ромом «Летучий голландец» с душой нараспашку. Сколько всего он, должно быть, перевидал на своем веку! Наверняка именно здесь начинались и заканчивались тысячи безумных романов, на этом разваливающемся балконе рождались десятки Илиад и Одиссей.
        - На безрыбье сойдет,  - снизошел Рамсботтом.  - Хотя я бы с большей охотой посидел в отеле «Мидланд» в Манчестере. Но лучшего здесь не сыщешь, а тут хотя бы весело. Только подумайте - за десять фунтов это заведение можно купить со всеми потрохами, но поди ж ты, народ готов ехать сюда за полтысячи, даже за тысячу миль. Этот клуб славится на всю округу, а округа здесь гигантская, на две тысячи миль в любую сторону ничего и близко похожего нет. О, вот и моя знакомая.
        К ним подошла высокая таитянка в ярко-желтом шелковом платье, с белым цветком за ухом и улыбнулась Рамсботтому, который радостно воскликнул:
        - Здравствуй, Хина, дорогая! Тебе негде сесть? Присаживайся к нам. Что будешь пить?
        Она села, озарив всех улыбкой, и Рамсботтом наскоро представил присутствующих. Терри и гостья обменялись взглядами, полными глубочайшего искреннего любопытства, словно увиделись на берегу необитаемого острова. Обе девушки были красивы совершенно противоположной красотой. Очарование таитянки выглядело более мягким, женственным, ближе к безыскусной грации лани - настоящее дитя солнца, тропических дождей, плодородной земли. Терри же ослепляла своим стальным блеском, казалась тверже, но при этом более хрупкой. На фоне таитянки стала заметнее беспокойная, вызывающая природа ее красоты. И если таитянка представлялась Уильяму лишь декорацией, то Терри, покорявшая его сердце каждой своей черточкой, воплощала романтику как таковую - вся изумрудная Полинезия служила драгоценной оправой ее собственному блеску.
        Таитян-ка Хина пробормотала на очень ломаном английском что-то про какого-то Тарса Флока.
        - Это который писатель?  - уточнила Терри.  - Я слышала, что он где-то здесь. Ты ведь читал его, Билл?
        Уильяму действительно довелось прочитать пару приключенческих повестей мистера Флока, где на мифическом Диком Западе влюблялись друг в друга мужественные бандиты и прекрасные дочери богатых скотоводов.
        - А что он здесь делает?  - полюбопытствовал он.
        - Рыбачит,  - ответил коммандер.  - Выходит в море на своей яхте и ловит крупную рыбу. Я с ним тут побеседовал на днях. Тот еще хам.
        - А если этот Тарс Флок уедет,  - вставил Рамсботтом,  - у местных просто не останется тем для разговора. Целыми днями только и слышно про него и его рыбу, в печенках сидит. Вот так вот, Дерсли. Я-то думал, меня тут потешат леденящими душу историями - как в журнале «Кругозор». А здесь все разговоры сплошь о ценах на копру - как в Манчестере сплошь о ценах на хлопок, самую малость о море, а все остальное время талдычат об этом Тарсе Флоке и его улове. Я уже и сам могу о нем книгу написать, даром что я здесь без году неделя.
        Несколько минут спустя Уильяма и Терри окликнули знакомые с «Марукаи» и начали представлять разным островитянам - Уильям, к собственному удивлению, убедился, что Рамсботтом ничуть не преувеличил: за каждым столиком непременно упоминался Тарс Флок и его уловы. Впрочем, упоминались и другие имена, одно из которых заставило Уильяма вздрогнуть. Гарсувин. Гарсувин! Он уже успел забыть о существовании этого странного типа, но теперь память всколыхнулась и тревожно забурлила. Как Уильям ни старался, совесть норовила уколоть. Перед глазами снова возник навязчивый образ «белого» клоуна.
        Повернувшись к своему соседу по столу, невысокому американскому агенту средних лет по фамилии Уотерс, Уильям спросил мимоходом:
        - Я слышал, тут говорили о некоем Гарсувине. Вы его знаете?
        - Гарсувин… Да, одно время он сюда частенько наведывался.
        - А сейчас он живет здесь?
        - Нет. Бывает по делам. Дела у него с размахом, вложил уйму денег практически на всех островах по округе. Но сам тут больше не живет. Иногда приезжает на яхте. Вы его знаете?
        - Встречались в Англии. Один раз.
        - Странный он тип, этот Гарсувин. Я бы вам много занятного порассказал. Вы спросите при случае.
        Смятенный Уильям пообещал, однако лишь из вежливости. Ему хотелось только одного - поскорее забыть о мистере Гарсувине, стереть из памяти его печальные глаза.
        - Билл!  - Терри возникла из ниоткуда.  - У меня для тебя новости. Меня только что познакомили кое с кем из Суффолка, Англия. Да-да, Суффолк, Англия. Иди сюда, я тебя представлю.
        Уильям вопреки мнению Терри совсем не обрадовался перспективе встретить земляка, однако послушно последовал за ней к столику у дальней двери, где сидели человек в летах и миниатюрная аккуратная дамочка. Мужчина по фамилии Добсон, англичанин, жил на Таити уже давно, а из Суффолка приехала как раз его соседка. Звали ее миссис Джексон, и оказалась она вдовой новозеландского шкипера. У нее было миловидное открытое лицо с серыми глазами, веснушчатым курносым носом и улыбчивым ртом - неприметная, не красавица, довольно невзрачная, заурядная, простая, доброжелательная женщина лет тридцати. Уильям не испытывал к ней неприязни, однако и интереса она у него не вызывала, к сожалению, а поскольку родину он покинул не так давно, то соскучиться по соотечественникам в отличие от нее еще не успел. Она же находилась вдали от Англии не первый год, поэтому встрече обрадовалась несказанно.
        - Так вы из Бантингема, мистер Дерсли?  - воскликнула она с ласкающим слух восточноанглийским выговором.  - А я из Ипсвича! Родилась там и прожила всю жизнь, до двадцати лет. Потом перебралась на четыре года в Лондон. А теперь уже шесть лет как уехала из Англии.
        - И хочет вернуться,  - вставил Добсон, очевидно, не разделяющий этого желания.
        Миссис Джексон закивала с жаром и посмотрела доверчивым детским взглядом на Уильяма и Терри.
        - Да, очень хочу! До смерти хочу обратно. Мистер Дерсли, если вы тут задержитесь, то моя тоска по родине разыграется не на шутку. Но вы ведь расскажете мне, как там сейчас дела в Суффолке, в Ипсвиче и в Бантингеме? Обещаете?
        - Разумеется,  - ответила за него Терри.  - Вам, землякам, нужно познакомиться поближе.
        Уильям дал слово, хотя этот напор ему не понравился. Он сбежал из Бантингема, чтобы повидать Южные моря, и встретить Терри. У обладателя такого богатства ни миссис Джексон, ни ее тоска по Суффолку не вызывали ни малейшего отклика. Однако в глубине души он ей сочувствовал. Какая же она невзрачная, какая скучная - бедняжка!  - рядом с ослепительной Терри…
        Миссис Джексон пила только лимонад со льдом и определенно чувствовала себя неуютно в «Бугенвиле». В восьми милях от Папеэте у нее имелось бунгало с маленькой плантацией, где она недавно открыла пансион, подумывая о расширении участка и превращении его в настоящий отель. Все это Уильям узнал в следующие несколько минут, а потом толпа на веранде начала расходиться. Пассажирам пора было возвращаться на «Марукаи». Получив от миссис Джексон скомканное, но радушное приглашение заглянуть в гости, Уильям и Терри распрощались и вместе со знакомыми пассажирами двинулись в сопровождении коммандера и Рамсботтома на причал, где уже было достаточно тесно.
        Они с Терри ненадолго поднялись на борт и перекинулись парой прощальных слов почти со всеми бывшими попутчиками.
        - Вот так, сэр!  - торжествующе возвестил мистер Тифман.  - Я отлично провел время на Таити, и все прошло точно по графику. Утром тур на катере вокруг острова. Пообедал настоящей местной кухней в «Загадке» - ну, вы знаете, туда все ходят пробовать местную кухню. Днем покатался на лодке с прозрачным дном над коралловыми рифами, посмотрел на ныряльщиков за жемчугом. Выпил ромовый пунш и коктейль «Радуга» в «Бугенвиле». Не видел только, как девушки танцуют хулу, но, я так понимаю, по нынешним временам это сложно организовать, ее теперь почти не танцуют. Вот теперь отчаливаю. Да, сэр. Заметим, судно отходит тютелька в тютельку. До свидания, мистер Дерсли. Рад был познакомиться. Что особенно хорошо в таких долгих путешествиях - встречаешь много замечательных людей.
        На этом Уильям распрощался с мистером Тифманом, увозящим свой великий маршрутник, свой плащ-дождевик-плед, свой жуткий галстук и три застиранных носка в неизвестные дали. Счастливого пути, мистер Тифман, скатертью дорога!
        Вся четверка вернулась на шумный причал и вместе с остальными провожающими помахала рукой отчаливающему «Марукаи». У Уильяма слегка защемило сердце - словно он прожил на этом пароходе не десять дней, а много лет. Терри, наверное, тоже стало грустно, судя по тому, как она сжала руку Уильяма. Некоторые таитянки залились слезами - не потому, что пароход увозил их родных и любимых, а потому, что слезы лучше всего отражали царившее на причале настроение. С палубы донесся слегка насмешливый пронзительный гудок. «Марукаи» с величайшей осторожностью развернулся и взял курс на узкий выход из лагуны, а потом, выбравшись в открытое море, начал стремительно уменьшаться.
        - Все, теперь нам цивилизации долго не видать,  - заметил Рамсботтом, вместе со всей компанией провожая пароход взглядом.
        Над островом Муреа, похожим на комок черной бумаги, бесновался закат, жонглируя разноцветными огнями, отдергивая одну оранжево-карминовую завесу за другой, приоткрывая на миг бескрайние бледно-зеленые дали и небесные врата над отполированными до блеска клыками ада. Затем сгустилась тьма, в которой одиноким светлячком виднелся «Марукаи». Папеэте, сразу став загадочным и таинственным, принялся пританцовывать под далекие гитарные переборы. Всю дорогу до гостиницы Уильяма преследовал пьянящий цветочный аромат.
        3

        Уже через неделю Уильяму казалось, что он живет на Таити не первый месяц. В этой влажной духоте словно вязли и растворялись все воспоминания об остальном мире. Нельзя сказать, что дни сливались в один, равно как и ночи. Однако ночами приходилось тяжелее, поскольку духота и комары не давали заснуть, и Уильям коротал время до четырех утра, наблюдая, как меняется остров за окном. Какой-нибудь комар обязательно умудрялся проникнуть под полог и донимал своим назойливым писком. Дни тянулись долго (в семь утра выходили купаться, завтракать заканчивали к девяти, спать укладывались поздно), и каждый приносил свои открытия.
        Уильям и Терри нанесли обязательный визит в полицейское отделение французских владений в Океании, где, посмеиваясь, отыскали крохотный кабинетик, такой жаркий, душный и заставленный тропическими растениями, что сам его хозяин казался мясистым белым цветком, гниющим посреди джунглей. Оттуда они вышли с разрешениями на временное пребывание, заполненными мелким чиновничьим почерком. Затем, настроившись на деловой лад, все четверо наведались на шхуну «Хутия», которой предстояло доставить троих компаньонов на Затерянный. Славный символ приключений действительно оказался слишком раскаленным, грязным, вонючим и не обещал особых удобств. Уильям познакомился со шкипером смешанного французско-скандинавско-полинезийского происхождения по фамилии Преттель - массивным смуглым косматым типом в грязной тельняшке. Видно было, что коммандер не зря назвал его неуравновешенным. В «Бугенвиле» о Преттеле рассказывали довольно много занятного, но сам Уильям этих историй не слышал. Если на то пошло, в «Бугенвиле» он не слышал занятных историй ни о ком, только скучные байки о Тарсе Флоке и его невероятных уловах.
        Коммандер, большой дока в шхунах, сводил Уильяма и на соседние суда, со шкиперами которых он уже успел завести шапочное знакомство. Приземистые двух-трехмачтовики, возившие копру и жемчуг, принимали на борт свежие грузы. Воплощение экзотики - заморские названия, китайские суперкарго, канакская команда, тенты, белье на веревках, неразбериха на палубе, волдыри на бортах, резкие запахи… Однако четвертое по счету судно казалось Уильяму уже куда менее экзотическим и романтичным, чем первое. Он смотрел, как швартуется шхуна, везущая полную палубу туземцев с соседних островов, и как отдает концы другая, полная таких же, как две капли воды похожих туземцев. На причале неизменно разыгрывалась одна и та же сцена - смех, песни, поцелуи, слезы… Судя по всему, островитяне пытались довести мастерство публичного излияния эмоций до уровня хорошего оперного хора.
        Купаться в море ходили по несколько раз на дню, хотя Терри довольно скоро стала отлынивать. Она быстро подружилась с двумя американцами из отеля - Пулленами (Уильям знакомством со своим соотечественником Крофордом похвастаться не мог, похоже, Рамсботтом не зря называл его замкнутым и нелюдимым), а Пуллены, водившие дружбу с другими рассеянными по острову американцами, то и дело приглашали ее с собой. Иногда она прихватывала и Уильяма, но нечасто, и тогда, сам себя ненавидя за эти чувства, он терзался ревностью и досадой, собирался проучить Терри равнодушием при следующей встрече, но моментально таял от одной ее улыбки. Сближения между ними не предвиделось, они отдалились еще сильнее, чем в последние дни на «Марукаи», однако это Уильяма не особенно тревожило: он уверял себя, что Терри гораздо сильнее его самого захвачена царящей вокруг экзотикой, поэтому ей сейчас не до личных отношений. Он держал себя в руках и старался не предъявлять никаких претензий. У него не было ощущения, что он ее теряет: Терри всегда радовалась встрече, охотно делилась своими открытиями, хватала его за руку в моменты
восторга и ласково целовала на ночь. Над Рамсботтомом, окружившим ее заботой, она добродушно подтрунивала, а с коммандером, с которым виделась гораздо реже, держалась ровно и приветливо. Из всей четверки завсегдатаями «Бугенвиля» были именно Терри и Рамсботтом. Рамсботтом приходил туда за ледяными напитками, слухами и милашками-таитянками, частенько там вертевшимися. К ним он относился с отеческой и романтической теплотой в равной степени. Терри шла не ради выпивки (хотя пила больше, чем хотелось бы видеть Уильяму, пусть он и не осмеливался ей это высказать), а ради возможности пообщаться с другими американцами. «Бугенвиль» при всей своей неказистости служил центром светской жизни города и целого острова, а Терри обязательно нужно было находиться где-то на виду, в толпе. И это Уильяма не радовало. В этом путешествии он открывал себя с новой стороны и в том числе заметил за собой склонность к собственничеству. Ему хотелось отобрать Терри у всех этих непонятных людей, спрятать ее на время, обладать ею безраздельно. Пока он, впрочем, не обладал ею никоим образом, и если на родине его бы это не удивило,
то здесь дело обстояло по-другому. На Таити царил культ тела, и Уильям, уже покрывшийся бронзовым загаром, забывший о вечной мороси и шерстяном исподнем, загордившись собой, начал мучиться вопросом: «Почему? Почему же?»
        Несмотря на досадные недостатки - влажную жару, комаров, полное вымирание города на долгие послеполуденные часы под невыносимо палящим солнцем, неожиданную монотонность будней и отсутствие сближения с Терри,  - Уильям был счастлив. Иногда у него по-настоящему захватывало дух - от той первой встречи с разноцветными рыбками, от безумных закатов; при виде Муреа, словно вырезанного из аметистовой глыбы; от радуги, перекинутой между фиолетовыми зубцами хребта Диадем; от невероятного вагнеровского пейзажа; от первого нырка в холодный ручей над бассейном Лоти; при виде грандиозного водопада высоко в горах, куда они забрались с коммандером, совершенно выбившись из сил, и где их вернули к жизни дикие апельсины и освежающие брызги воды… Драгоценные мгновения, кладезь воспоминаний, из которого можно будет черпать снова и снова, разгоняя грядущий сумрак. Однако подлинное счастье, подлинные романтические ощущения шли не извне, а изнутри, рожденные не окружающими чудесами, а собственными мыслями Уильяма. Его восхищал не сам Таити, а осознание принадлежности к этому острову; не Терри как таковая (которая не
особенно стремилась его порадовать), а ощущение того, что она здесь, рядом. Тонкое смешение этих двух волшебных чувств наполняло будни Уильяма радужным светом.
        4

        Шел последний день перед отплытием «Хутии», и четверка договорилась выжать из него максимум. Рамсботтом пригласил обоих компаньонов, Терри и миссис Пуллен (сам Пуллен отправился по делам на Муреа) на грандиозный морской обед в Таравао, на другом краю острова. Много лет один таитянин держал там знаменитую местной кухней простенькую гостиницу, которая теперь перешла в руки майора Хокадея, англичанина, предпринимавшего уже третью попытку открыть собственный отель на Таити или Муреа. Рамсботтом познакомился с майором Хокадеем в Папеэте - это знакомство и определило выбор места для обеда. Дружная компания выехала на арендованном семиместном «бьюике» спозаранку - предполагалось по пути сделать остановку для купания, а до Таравао было сорок миль по не самой гладкой дороге. Проезжая через Папеэте, Терри предложила прихватить для ровного счета и миссис Джексон, молодую вдову из Суффолка. Рамсботтом не возражал, поэтому решили сделать крюк в шесть-семь миль до бунгало миссис Джексон. Никто из компании там еще не бывал, но водитель знал дорогу.
        Миссис Джексон они отыскали в благоухающем палисаднике, где пламенел делоникс, пестрели алые с зеленым кротоны и махровые гибискусы. Бледное круглое лицо озарилось радостью при виде гостей, и уговаривать вдову долго не пришлось (хотя поначалу она уверяла, будто не может оставить постояльцев - пожилого француза и новозеландскую чету). Через пять минут, сияющая и приглаженная, она садилась в машину. Теперь уже вшестером они покатили, подскакивая на ухабах, по единственной дороге, которой мог похвастаться Таити, объезжая медлительные китайские повозки и рабочих, лениво ковыряющих мягкое полотно. В утреннем жарком мареве дорога казалась сотканной из золотой пыли и фиолетово-зеленых теней. Обнаружив примерно на полпути маленький пляж с белым песком недалеко от дороги, они остановились искупаться - в воду попрыгали все, кроме Рамсботтома, который предпочел выкурить сигару, и корпулентной апатичной миссис Пуллен, которая с блаженной улыбкой восседала на берегу. Пляж оказался великолепным, с пологим спуском в переливающуюся на солнце лагуну, где роились, к восторгу Уильяма, рыбешки еще более причудливой
раскраски, чем виденные прежде. Миссис Джексон показалась ему уже не такой скучной и невзрачной, как в прошлый раз, поскольку плавала отменно и обладала гибкой девичьей фигурой. Наплескавшись и налюбовавшись на рыб, вся четверка растянулась на горячем песке, наблюдая за бакланами-фрегатами, выписывающими сложные петли в воздухе. А потом Уильям открыл, что незаметный поворот головы позволяет украдкой смотреть на золотистый пушок на руке Терри. Он лежал и смотрел не отрываясь, до самозабвения.
        Вернувшись в «бьюик», они продолжили путь по тряской дороге в дикий Эдем. Скалы спускались длинными изящными уступами с голубых высот над зарослями гигантских папоротников и бородатых деревьев. Попадались пещеры, в которых за бахромчатой завесой из корней скрывалась кромешная тьма. Полыхали оранжевым и алым сады - вспыхивали, словно разорвавшийся за окном снаряд, и исчезали. Осталась позади роща из колонноподобных деревьев с монументальными, будто вырезанными из камня корнями - в ней царил торжественный полумрак, достойный готического собора. Акварелист в Уильяме то возносился на вершину восторга, то проваливался в бездну отчаяния от невозможности все это запечатлеть. Пейзажи сменялись, будто в бешено вращающемся калейдоскопе.
        Машину пришлось оставить в сотне ярдов от главного бунгало майора Хокадея, в котором располагался ресторан, и дальше идти пешком. Процессию возглавили Уильям с Рамсботтомом. Услышав доносящуюся из полутемного помещения музыку, они осторожно, чтобы не мешать музыкантам, заглянули внутрь. В дальнем углу на плетеной кушетке теснились трое гитаристов, певших под собственный аккомпанемент и переглядывающихся с торжественно-глупым видом, какой бывает у всех гитаристов за игрой. Уильям узнал среди них миссис Киндерфилд - в цветочном венке на стриженой голове, в пенсне, зеленой рубахе и коротких шортах, из которых торчали бледные, худые и оттого словно многометровые ноги. Рядом с ней сидела островитянка в одном бело-алом парео, пухлая, словно пончик. Третьим - и самым важным - в этом ансамбле был сам майор Хокадей, кривоногий тип лет сорока, с широким туповатым бледным лицом, одетый в костюм-хаки с шортами, открывающими взору волосатые голенастые ноги. Мотив, который исполняло трио, знала, похоже, только островитянка, а остальные двое компенсировали недостаток знаний старанием, тараща от усердия глаза,
готовые вот-вот вылететь из орбит. Застывший в дверях Уильям, глядя на это нелепое трио, почувствовал на миг, что жизнь в Южных морях никакая не романтичная и не прекрасная, а на редкость бессмысленна и полна притворства.
        - О!  - воскликнул Рамсботтом.  - Вот это номер! Точнее, будет номер, когда вы все выучите мелодию.
        - Кто это?  - Майор Хокадей вскочил с места.  - А, это вы, Рамсботтом? Доброе утро. Всех привезли? Отлично, отлично.
        Перебирая волосатыми ногами, майор Хокадей засновал по комнате, хлопая в ладоши и созывая таитянок с экзотическими именами. Вскоре комната наполнилась людьми - вокруг толпились вперемешку постояльцы, гости и хихикающие таитянки с сияющей медной кожей.
        Миссис Киндерфилд, порядком перебравшая, нависла над Уильямом.
        - Моя работа, мистер Дерсли,  - вещала она,  - требует вдумчивого разрешения множества психологических проблем. Особенно,  - она строго посмотрела на него через пенсне,  - множества психологических проблем, связанных с отношениями полов. Я знаю, что вы сейчас спросите, мистер Дерсли.
        Она сделала паузу, но Уильям тоже промолчал, не видя способа выкрутиться.
        - Вы спросите: «Каким образом предполагается разрешать эти проблемы, живя здесь?» Попытаюсь ответить в двух словах. Мне кажется,  - она посмотрела еще пристальнее обычного и для пущей убедительности ткнула Уильяма под ребра гитарным грифом,  - что приобщаться к коллективному бессознательному лучше всего посредством наблюдений за простым первобытным народом, еще не скованным условностями. Особенно это касается половых взаимоотношений. И здесь для этого самое место, мистер Дерсли. Здесь чудесная, просто чудесная жизнь. Это откровение.  - Она выпрямилась.  - И я не съеду отсюда, от майора, пока не подыщу собственное бунгало.
        Вокруг все говорили разом, даже коммандер, который, с неодобрением посмотрев на майора и его окружение, отсел в дальний угол с миссис Джексон, о чем-то увлеченно рассказывавшей. Миссис Киндерфилд нашла новую жертву в лице миссис Пуллен и отпустила Уильяма, который подошел к Рамсботтому, Терри и Хокадею, смешивающему коктейль в шейкере. Рамсботтом представил майору Уильяма. Они не встречались прежде, но Уильям был уже достаточно наслышан о своем соотечественнике, о котором судачил весь «Бугенвиль» - не столько из-за упорных попыток открыть отель, сколько из-за ставших притчей во языцех «половых взаимоотношений». Только появившись на острове, Хокадей женился - в таитянском понимании - на старшей из пяти аппетитных сестер-шоколадок, однако, не прожив с ней и года, выгнал девушку из своей постели и заменил ее следующей по старшинству сестрой. Сейчас в «Бугенвиле» толком не знали, остановился ли он на четвертой, добрался до пятой или живет с обеими. Не исключено, что именно постельной неразберихой объяснялись его неурядицы с гостиничным бизнесом, а возможно, и потасканный вид.
        Уильям, отличавшийся куда большей терпимостью, чем коммандер, не имел предубеждения против майора Хокадея, однако симпатии майор не вызвал и у него. Лицо майора, кривые ноги, голос, бренчание на гитаре, общий облик - все отталкивало. Хокадей явно принадлежал к тем горе-воякам, которые, прослужив в армии с гулькин нос, норовят строить из себя полководцев в гражданской жизни, а Уильям таких не выносил. У майора на лбу написано было - фанфарон.
        - Ну что же, за встречу!  - возвестил майор, поднимая бокал.  - Рад вас видеть здесь, мисс Райли. И вас тоже, Дерсли. Обещаю первоклассный таитянский обед. Пока еще только начинаем переделку, не все еще доведено до ума, но надеюсь сделать из отеля конфетку. При этом хочется сохранить исконный дух - местный колорит и прочее. В общем, увидите. Как вам нравится Таити, мисс Райли?
        - Очень нравится!  - с искренним восторгом воскликнула Терри.  - Я слышала о нем с детства, давно мечтала здесь побывать, и он меня не разочаровал. Он великолепен!
        - А вам, Дерсли, как?  - снисходительно поинтересовался майор.
        - Неплохо,  - ответил Уильям с нарочитой сухостью.
        - Неплохо? Вы только послушайте - неплохо!  - ужаснулся майор.  - Похоже, вы недостаточно прониклись местной жизнью. Где еще разгуляться мужчине в наши дни? Англия? Нет, увольте! Меня обратно не заманишь - пытались, но нет, дудки!  - Судя по тону майора, сулили ему не иначе как высокий чин, титул или круглую сумму.  - Мне подавай солнце, свежий воздух, красивые виды, свободу,  - продолжал майор, словно заказывая по меню.  - Вот где мужчина может развернуться в полную силу. Дышать полной грудью. Простите, отлучусь ненадолго, потороплю этих балаболок, иначе мы обеда не дождемся сегодня.
        Он пошел наводить порядок - и правильно сделал, поскольку колоритные мамзели, из которых состоял штат (видимо, родственницы и подруги тех сестер, с которыми майор то сходился, то расходился), занимались чем угодно, кроме хозяйства: играли на гитаре, пели, плели цветочные цепи, пританцовывали хулу и, разумеется, смеялись.
        Обедать Рамсботтом с пятью приглашенными сели довольно поздно - благоухающие, будто оранжерея, и несколько смущенные своим глупым видом в венках и гирляндах из жасмина и гардений. Долгое ожидание, впрочем, оправдалось с лихвой. На первое подали устрицы - тысячи устриц, словно выплеснули на стол целый океан. Уильям никогда не видел столько моллюсков разом, столешница скрылась под ними целиком.
        - Парочка-другая устриц на закуску…  - сыронизировал Рамсботтом, который в сдвинутом набекрень венке напоминал очкастого Нерона.  - Интересно, в море еще что-то осталось?
        - Да, на первый взгляд такую гору нипочем не осилить,  - подала голос миссис Джексон, единственная в их компании старожилка.  - На самом же деле их можно есть горстями, они ведь такие крошечные.
        - Действительно,  - согласился Рамсботтом, сосредоточенно ковыряя вилкой.  - Раковина большая, а мяса с гулькин нос. Прямо золотодобыча, а не обед.
        Все углубились в раскопки, в результате которых перед каждым выросла целая гора пустых ракушек причудливой формы, но ощущения сытости не возникало. Следующее блюдо оказалось менее эфемерным - это был омар. Теперь стол ломился от омаров, как прежде от устриц.
        - Еще чуднее, чем в том ресторане-корабле, на который меня занесло в Сан-Франциско,  - поделился Уильям с Терри.
        - Как в гостях у царя морского,  - согласилась Терри, энергично разделывая своего омара.
        Судя по всему, первые два блюда предназначались на роль легких закусок, поскольку настоящий обед начался лишь после них. Родственницы и знакомые сестер, перестав играть на гитаре и хихикать, решили наконец подать что-то сытное. Они таскали блюдо за блюдом - креветки с рисом, сырую рыбу под кокосовым соусом, курицу с печеными плодами хлебного дерева, ямсом и бататом, горы фруктов со всего острова,  - пока стол не начал напоминать натюрморт кисти голландских мастеров. Запивали яства сладким и довольно крепким сотерном, а под конец трапезы желающим были предложены приторные французские ликеры. Пир получился грандиозный.
        Когда все вышли из-за стола, миссис Киндерфилд утащила трех гостий на экскурсию по гостинице. Майор Хокадей принялся рассказывать какую-то бесконечную историю Рамсботтому, который съел вдвое, а выпил втрое больше остальных гостей, поэтому сейчас сидел весь красный и лоснящийся. Осоловевшие Уильям с коммандером перебрались на тенистую веранду с видом на лагуну и закурили, глядя на расстилающийся до горизонта лазурный шелк.
        У коммандера ни с того ни с сего развязался язык - почему-то на сугубо личные темы.
        - Знаете, Дерсли, эта женщина, миссис Джексон,  - начал он рассудительно,  - очень славная. То, что нужно. Хорошая английская кровь.
        Уильям, гадая про себя, не влюбился ли коммандер ненароком, пробормотал неопределенные одобрения.
        - Какой у нее взгляд - прямой, твердый. Серые глаза и твердый взгляд - не каждая женщина может таким похвастаться. Она пережила трудные времена…
        - Правда? Она вам рассказывала?
        - Кое-что. Но даже если бы не рассказывала, я бы сам догадался. Не исключено, что мужество ей еще понадобится. Но это не важно. Она все преодолеет.
        - Что это вас вдруг заинтересовала миссис Джексон?  - с ленивым смешком полюбопытствовал Уильям.
        Коммандер нахмурился, но беззлобно.
        - Она вызывает уважение. Таких тут немного. Кругом безответственность и безалаберность, никто не хочет заняться делом. Взять хотя бы эту жуткую американку в очках. Бесхребетная, бесстыжая и безмозглая. А этот майор - как он себя называет,  - он ведь просто хлыщ, Дерсли.
        - Согласен. Майор мне тоже совсем не нравится, коммандер.
        - И неудивительно. А вот миссис Джексон совсем другая. Достойная представительница Англии. Вы только сравните ее с нашей юной американкой.
        Уильям мгновенно насторожился. Это уже серьезно. Что за сравнения с американкой? Полегче на поворотах, коммандер, следите за языком.
        Коммандер тем временем продолжал, не заметив перемены в настроении собеседника.
        - Наверное, не стоит этого говорить, но что поделать, если невольно сравниваешь и делаешь выводы? Так вот - американка - она яркая, броская, разумеется, у нее множество прекрасных качеств…
        - Разумеется,  - буркнул Уильям себе под нос.
        - Но, по-моему, скромная миссис Джексон стоит десяти таких вертихвосток,  - с невинным видом договорил коммандер.  - На американку нельзя положиться. Рано или поздно она вильнет хвостом…
        - С чего вы взяли?  - пошел в наступление Уильям.
        - Опыт подсказывает. В свое время пришлось научиться разбираться в людях. Она ненадежная. У нее нет стержня. Она манит своим блеском, но сама она разболтанная, ветреная. А вот миссис Джексон точно не подведет. Она не бросит, она будет рядом до конца, пусть даже рискуя собственной жизнью. В нашем мире, Дерсли, именно такие и нужны. Люди, сознающие свой долг и выполняющие его без лишней суеты. Знакомые со словом «обязанности».  - Уильям, слушая эти несвойственные коммандеру сентенции, поспешил списать все на обильную трапезу. Все-таки выпил коммандер тоже немало, хоть и меньше Рамсботтома.  - Американки сейчас все избалованные. Это их портит. В сущности, наша американка неплохая девушка.
        - Конечно!  - вскричал Уильям.  - И потом, вы совсем ее не знаете. Я знаю ее гораздо лучше. И - при всем моем уважении, коммандер,  - вы говорите сейчас полную ерунду. Вы судите предвзято. Вы разбираетесь в англичанах, но совсем не разбираетесь в американцах. Я и сам в них плохо разбираюсь. В Терри - в мисс Райли - есть много непонятного мне. Но что касается бесхребетности, ветрености и тому подобного - это абсолютная чушь. Я никак от вас не ожидал, коммандер. Вы сильно ошибаетесь: чего-чего, а напора и стойкости ей не занимать.  - Выплеснув возмущение, Уильям продолжил совсем другим, мечтательным тоном: - Мне кажется, в Америке сейчас рождается новая раса. Эта мысль пришла мне в голову в Сан-Франциско. Мы даже физически разные. Взять хотя бы Терри. В ней заключена совершенно новая красота, созданная смесью кровей - ирландской, испанской, еврейской и еще бог весть каких, она мне говорила. Разумеется, при таком смешении может в равной степени получиться и откровенное уродство, такое мне здесь тоже попадалось. Однако очень часто рождается красота, особенно в женском воплощении. Некая изюминка. Терри
- лучший тому пример. Но если появляется новый тип внешности, то логично предположить, что появляется и новый склад характера, в котором мы еще не разбираемся, а поскольку не разбираемся, то не вправе и оценивать. Вы согласны?
        Коммандер не ответил. Уильям скосил глаза - собеседник крепко спал. Вспыхнувшее было негодование и обида почти сразу же улеглись, и Уильям улыбнулся, оценив комичность ситуации. Человек, борясь со сном, начинает ругать твою возлюбленную, а когда ты вступаешься за нее, уходит в объятия Морфея. Уильям продолжил отстаивать честь Терри уже про себя, но сонные мысли путались, и тогда он просто погрузился в сладостные мысли о ней. Однако полный желудок и жара все-таки дали о себе знать, и в конце концов пропала даже Терри, а с ней и весь цветущий и сверкающий Таити.
        Его разбудили голоса - коммандера, видимо, тоже. Разлепив веки, Уильям увидел хихикающую Терри, миссис Джексон, миссис Пуллен и майора Хокадея.
        - Билл, а где мистер Рамсботтом?  - спросила Терри.  - Мы думали, он с вами.
        - Нет, его нет,  - пробормотал Уильям, поднимаясь.
        - Наверное, он где-нибудь поблизости. А миссис Джексон и миссис Пуллен хотят домой.
        - Что, уже?
        - Посмотрите на часы, мистер Дерсли,  - рассмеялась миссис Джексон.  - Сколько вы тут дремали? А ведь кто-то обещал рассказать мне все суффолкские новости.
        - Постойте!  - встрепенулся вдруг коммандер, стряхивая сон.  - Рамсботтом куда-то подевался? Но ведь он был с вами, Хокадей, разве нет?
        - Минут десять, не больше,  - ответил майор.  - А потом отправился куда-то один. Я думал, он тоже устроил себе сиесту. Вид у него был сонный.
        - По-моему, он был подшофе,  - протянула миссис Пуллен, констатируя факт и ни в коем случае не критикуя отсутствующего.
        - Да, слегка навеселе,  - признала Терри.  - Надо разыскать его, вот и все. Поднимайтесь, спящие красавцы, отправляемся на поиски.
        - Надо расспросить людей,  - предложил майор.  - Кто-нибудь из персонала наверняка его видел. Они все подмечают, лишь бы не работать.
        Он засеменил куда-то на своих мосластых ногах, остальные потянулись следом. Жара еще не спала, всех разморило после сытного обеда. Чувствовалось, что скоро начнутся препирательства. Хокадей вернулся с известием, что Рамсботтома видели уходящим вверх по ручью, текущему в узкой крутой лощине. На поиски в лощину решили отрядить Терри, миссис Джексон и коммандера с Уильямом. Узкая тропка петляла между панданусами и высоченными зарослями бамбука, затем карабкалась между гигантскими папоротниками и дикими бананами, забирая все выше и выше. Тенистая прохлада и умиротворяющее журчание ручья оказались как нельзя более кстати. Через двадцать минут неспешной прогулки экспедиция добралась до изящного водопада, над которым блестело очаровательное озерцо, утопающее в зелени и подсвеченное солнцем, пронизывающим завесу из воздушных корней и адиантума.
        - Вы только посмотрите! Каков падишах!  - воскликнула миссис Джексон.
        Рамсботтом оказался наверху - ни дать ни взять разнузданный античный бог - в одних штанах, густо увешанный бело-алыми цветочными гирляндами. По одну руку рядом с ним сидел маленький таитянин в набедренной повязке, по другую - девчушка-таитянка, словно скроенная из шоколадного шелка. Оба не сводили темных сосредоточенных глаз с его лица и методично обмахивали его огромными листьями. Сам же увенчанный и благоухающий жасмином божок полусидел с открытым ртом и сползшими на кончик носа очками, привалившись спиной к мшистому уступу, и звучно храпел, выдавая раскатистые рулады.
        Осторожно подобравшись к спящему, четверка выстроилась полукругом. Дети вскочили на ноги и, вопросительно посмотрев на незнакомцев, расплылись в улыбках, даже не думая убегать.
        - Живописная картина…  - проговорила миссис Джексон вполголоса.
        - Да уж,  - поддержала Терри.
        - Эй, Рамсботтом!  - шепнул Уильям.  - Видел бы вас сейчас Манчестер.
        Рамсботтом что-то прокряхтел, не открывая глаз.
        - Рамсботтом,  - позвал коммандер,  - подъем!
        Тот сонно заморгал в ответ, осторожно поправил очки и посмотрел на собравшихся. Мясистые губы расплылись в улыбке, потом улыбка постепенно померкла, и на лице появилось озадаченное выражение. Дети перехватили его взгляд и, видимо, ничего хорошего в нем не увидели, потому что пустились наутек и исчезли в густой листве. Это озадачило Рамсботтома еще больше. Он сдвинул венок на затылок.
        - Постойте-ка, постойте…  - забормотал он.  - Здесь были дети или нет? Ведь были же? С этим ясно. А девушка? Девушка была?
        - Мистер Рамсботтом!  - пристыдила его Терри.  - У вас здесь еще и девушка побывала?
        - Это я и сам бы хотел знать. Нет, постойте. В голове чехарда, непонятно, где сон, где явь, но если дети здесь были, значит, они мне не приснились. Тогда, выходит, и остальное тоже…
        - А где ваша одежда?  - спросил коммандер.
        - Одежда? Так, постойте…  - Рамсботтом в ужасе ощупал свой увешанный гирляндами голый торс.  - На мне точно была сорочка и белый пиджак, клянусь. Теперь они пропали, а я сижу тут, как цветочный король. Простите, дамы, но мне придется подняться.  - Тут он обнаружил пропавшие предметы гардероба, на которых все это время сидел. Снова попросив прощения у дам, он скрылся за ближайшим стволом и через минуту вернулся одетый и без гирлянд.
        - А мне вы больше понравились в цветочном уборе,  - поддела Терри.
        - И мне,  - поддакнула миссис Джексон, которую происходящее, к удивлению Уильяма, очень веселило.
        - Вот такие дела,  - начал Рамсботтом мрачно.  - Я заблудился и понятия не имею, как сюда попал.
        - Нам тоже интересно,  - сообщил ему Уильям.  - Мы узнали, что вас нигде нет, и отправились на поиски.
        - Миссис Джексон и миссис Пуллен нужно домой,  - добавил коммандер.
        - Тогда прошу прощения за задержку. Давайте выезжать, а я вам все изложу потом, на досуге.
        Рассказывать он начал, когда компания, добравшись до гостиницы, села ждать машину.
        - В общем, за обедом я малость не рассчитал свои силы, да еще вино и ликер, да жара в придачу - вот меня и разморило. Я решил прогуляться, растрястись слегка, потому что давать храпака сразу после сытного обеда для моего здоровья вредно. И я подумал - когда майор закончил свою речугу обо всем и ни о чем,  - посижу-ка я у ручья, в прохладе. Двинулся по этой вот тропинке - потихоньку, полегоньку, голова-то чугунная, в сон клонит,  - шел я шел, и вдруг передо мной откуда ни возьмись какой-то тип престранной наружности. Длинная шевелюра, борода почти до пупа, а одежды кот наплакал. Не местный, не таитянин. Такой же как мы, белый - точнее, был когда-то белый, теперь-то он красный, как обожженный кирпич, а волосы с бородой прежде, наверное, светлые были, теперь сивые. Высокий такой, тощий как жердь, ребра можно пересчитать, нос зато выдающийся, словно мыс Фламборо-Хед. Меня мало чем удивишь, особенно в здешних краях, но этому типу удалось. Словно живого Илию-пророка повстречал.
        - Наверное, отшельник,  - предположила миссис Джексон.  - Их тут много, живут в хижинах, питаются фруктами и прочим, чем Бог пошлет. Одежду не носят. Жизнь в слиянии с природой - но я бы так не хотела. Существуешь бездумно, как овца на пастбище.
        - Ну уж нет, этот далеко не овца. Я с ним поздоровался, он со мной, разговорились. Акцент у него занятный. Он, как выяснилось, русский, то ли граф, то ли князь - кажется, так он представился. Расспросил я его, он мне порассказал о своем житье-бытье - в точности как вы и говорите, миссис Джексон. А потом он попросил карандаш, ему зачем-то очень понадобилось. Ну, карандашей у меня всегда парочка при себе найдется, я ему дал, он очень обрадовался. Оказалось, он живет в двух шагах, и я решил подняться взглянуть. Мы забрались чуток повыше, за то озерцо, где вы меня нашли, там и стояла его лачуга - пустая, хоть шаром покати. Так вот, может, соображал я плоховато, но помню все как сейчас. Все происходило на самом деле, мне такое присниться не могло - хотя расскажешь, не поверите.
        Мистер Рамсботтом сделал паузу и посмотрел на слушателей.
        - Что же случилось?  - не выдержал коммандер.
        - Сейчас-сейчас, не торопите. Все равно покажется, что я все придумал. Значит, устроились мы в этой его лачуге - на корточках,  - он рассказывает, я слушаю, клюя носом. И вот он говорит, что уже долгие годы занимается - не помню, как точно, всякая ерунда с медитацией и сосредоточением - вроде колдовства, и теперь он умеет то, это и еще вот это. Ну, меня такими байками не первый раз кормят, я и рассмеялся ему в лицо, хоть и засыпал сидя. Его это явно задело. И вот он наклоняется, чуть не утыкаясь в меня своим носищем, буравит взглядом, как кошка, и заявляет, дескать, если я сейчас представлю себе кого-нибудь знакомого и скажу ему, он этого человека тотчас сюда переместит. Я понял, что бедняга просто помешался слегка от своей отшельнической жизни. Но ладно, думаю, подыграю. Что плохого? Ничего ведь, правда?
        Слушатели согласились, что подыграть стоило.
        - Стало быть, голова дурная, мысли сонные, говорю я ему: «Мэгги Армитидж, вот с кем бы я сейчас повидался». А Мэгги Армитидж я последний раз видел лет двадцать назад. Когда-то у меня с ней была любовь, и как раз лет двадцать назад мы отлично с ней отдохнули в Блэкпуле. И вот я ему и говорю: «А подай мне сюда Мэгги Армитидж». Он велел мне представить ее, подержать минуту-другую перед глазами - я послушался, а он все сверлит меня взглядом. Потом сказал подождать и был таков. Долго ждать не пришлось. Кто-то вошел.
        - Мэгги Армитидж?  - взвизгнула Терри.
        - Да!  - воскликнул Рамсботтом.  - Собственной персоной, словно и не было этих двадцати лет, словно мы только что расстались на причале в Блэкпуле. Совсем не изменилась. Вошла, сказала: «Привет, Джонни!» - обвила мою шею руками, прижалась щекой… Я и подумал, если это сон наяву, то пусть снится, потому что никого так не любил в своей жизни, как Мэгги. Она предложила: «Пойдем посидим у озерца, Джонни» - взяла меня за руку, и мы отправились туда, где вы меня и нашли. Да-да, вдвоем с Мэгги. Она села рядышком, положила голову мне на плечо, я ее обнял, она спросила, как у меня дела, я ей рассказал, потом поинтересовался, как она живет… Кругом такая тишина, умиротворение - Бог мой, за всю жизнь не видал такого покоя. А потом вдруг - отчетливо помню - я вздрогнул. Не проснулся, не очнулся, просто вздрогнул. И увидел, что со мной вовсе не Мэгги.
        - Вообще никого?  - изумилась Терри, широко распахнув глаза.
        - Нет, я действительно обнимал девушку. Только не Мэгги, а местную шоколадку - темноглазую и темноволосую. Ничего общего с Мэгги. Я так и взвился - а эта девица (вполне себе хорошенькая, надо сказать) хихикнула, извернулась как-то, погладила меня по щеке, и я провалился в сон. Глаза сами закрылись. А когда проснулся, девица как в воду канула, зато появились ребятишки с опахалами - этих вы и сами видели. Я сказал себе: «Да, дружище, ты дуреешь» - и снова провалился. Когда открыл глаза, рядом уже стояли вы все. Клянусь, ни слова не соврал.
        - По-моему, вам почти все приснилось, Рамсботтом,  - заключил коммандер.
        - Наверное,  - согласился Рамсботтом задумчиво.  - Но с какого момента начался сон? Вот, скажем, этот русский-отшельник, он был или приснился?
        - Цветочные гирлянды определенно были наяву,  - вставила миссис Джексон,  - мы своими глазами их видели. А вот Мэгги Армитидж наверняка плод ваших грез.
        - Видимо, вы очень ее любили, мистер Рамсботтом,  - вздохнула Терри.
        - И я так думаю,  - согласилась миссис Джексон.
        - Когда-то было дело,  - протянул Рамсботтом.  - Приятно оказалось повидаться. Знать бы еще, как она добралась сюда.
        - А мне кажется, вы и вправду повстречали этого русского,  - высказал догадку Уильям.  - И он действительно колдун. На какое-то время он превратил таитянку в вашу Мэгги Армитидж, но чары слишком быстро развеялись.
        - Умница, Билл!  - воскликнула Терри.  - Поддерживаю. А коммандер явно не согласен, да? Вам кажется, что всему виной полный желудок. Ой, вот и наша машина!
        5

        Вечер перед отплытием Уильям и Терри провели вместе. Поужинав в «Тиаре», где аромат цветов мешался с сигаретным дымом и гитарными переборами, они отправились в единственный на весь Папеэте кинотеатр, где как раз шел сеанс. Об этом они узнали еще по дороге из Таравао в Папеэте, когда обогнали грузовик, в котором несколько радостных островитян по очереди били в барабан,  - так обычно здесь оповещали о предстоящем кинопоказе. Зрителей собралось достаточно, и во время многочисленных перерывов (и даже во время основной картины) они развлекались пением и игрой на гитаре. Фильмы показывали старые, немые, плохо смонтированные и даже иногда без окончания, однако режиссеров этот восторженный прием обязательно порадовал бы. Островитяне в большинстве своем плохо понимали сюжет, но бурно реагировали на чувства и мелодраму, а погони и счастливые спасения встречали с детским восторгом. Белые зрители ощущали собственное превосходство и потешались про себя над старыми фильмами, так что удовольствие получали все. Однако происходящее на экране ни в какое сравнение не шло с тем, что начиналось на улице во время
антрактов, когда весь зрительный зал - американские туристы, французские плантаторы и чиновники, задиристые метисы, тучные желтолицые матроны, хихикающие девушки, ухмыляющиеся юнцы и важные китайцы фланировали туда-сюда под мигающими дуговыми лампами, покупая в киосках разноцветные напитки, пирожные и огромные ломти дыни клубничного оттенка. Голливуду такое и не снилось - даже в цвете, со звуком и с миллионным бюджетом. Терри млела от восхищения, а Уильям, млея от нее, наслаждался вдвойне.
        Сеанс окончился, они возвращались в гостиницу. Стояла чудесная ночь, превращающая штабеля копры и монотонные ряды пальм и кораллов в сады Гесперид. Воздух был напоен благоуханием, полумесяц серебрился на фоне тускло мерцающих звезд, листья пальм лениво шевелил легкий ветерок, и Уильям с Терри медленно шли рука об руку под звуки этого ноктюрна в фиолетовом и серебре, под симфонию из далекого прибоя, вздохов ветра и стрекота цикад. Время от времени их обгонял какой-нибудь автомобиль, загруженный веселящимися и поющими островитянами,  - увенчанные цветами смуглые лица, мелькнув, исчезали в темноте. Уильям был пьян, но не от вина - хотя и вина он сегодня выпил достаточно,  - а от любви и романтического восторга. Все, чего он хотел, о чем он даже и не мечтал, сбылось. Он покрепче сжал руку Терри, словно боясь упустить и ее саму, и все это волшебство.
        Шагая по дороге, они почти не говорили о себе - беседовали вполголоса о Затерянном и о том, что будет делать Терри, когда остальные трое уплывут, о коммандере и Рамсботтоме, делились впечатлениями о Таити. Разговор шел обо всем и ни о чем, однако Уильяму он казался воплощением гармонии. В последнее время Терри не раз и не два становилась вдруг совершенно чужой, и Уильям пугался, что теряет ту, прежнюю Терри, которая околдовала его на пароходе. К счастью (ведь это был последний вечер перед долгой разлукой), сейчас все шло гладко. С ним была та самая Терри, в которую он верил, которую он чувствовал. Как же невыносимо расставаться с ней даже на несколько недель.
        До гостиницы они добрались совсем поздно, все бунгало уже тонули в темноте. Под мелодичное журчание ручья Уильям с Терри принялись осторожно пробираться через сад, наполненный приторным ароматом дурмана. Даже сюда доносился едва слышный гитарный перебор - видимо, из домика прислуги. Меж черных силуэтов пальм блестела лагуна. Лунный свет лился в чашечки кувшинок на пруду. Не останавливаясь и не оборачиваясь, Терри взошла по ступенькам на веранду своего бунгало. Уильям поднялся за ней. Не зажигая света, она застыла в темноте, глядя на лагуну. Уильям молча постоял рядом, потом протянул руку и позвал Терри полушепотом. Повернувшись, она скользнула к нему в объятия и ответила на поцелуй.
        - Терри,  - спросил он наконец, объяснившись, довольно сбивчиво, в своих чувствах,  - ты выйдешь за меня замуж?
        Она прижалась к нему щекой.
        - Какое чудесное предложение, Билл! Где мы будем жить? В Бантингеме, Суффолк, Англия?
        - Об этом я еще не думал,  - признался он.  - Наверное. У меня там солодильня. Но если мы отыщем сокровище на Затерянном…
        - Думаешь, отыщем?
        - Думаю, да. А ты?
        - У меня предчувствие, Билл,  - навязчивое предчувствие,  - что не отыщем. Почему-то я не слишком верю в этот остров.
        - Терри, ну что ты!  - запротестовал Уильям.
        - Прости, Билл. Я не имею в виду, что острова нет. Но почему-то меня не покидает ощущение, что ничего он нам не принесет. Хотя, наверное, не следует говорить такое перед самой отправкой.
        - И разлукой на долгие недели. Я буду очень тосковать по тебе, даже зная, что ты здесь и ждешь моего возвращения.
        - Прирасту к причалу, Билл.
        - Но ты не ответила на мой вопрос. Безотносительно того, где мы будем жить, ты выйдешь за меня, Терри?
        - Да нет, я не всерьез насчет жилья. Понимаешь, Билл, я не готова пока выходить замуж - вообще ни за кого. Хотя, наверное, ты будешь замечательным мужем.
        - Кажется, ты меня недостаточно для этого любишь.
        - Видимо. Не знаю. Я и сама себя сейчас плохо понимаю. Но ты мне очень нравишься, Билл.  - Она поцеловала его.
        - Я буду думать о тебе каждую минуту,  - проговорил он тихо.  - Я и здесь думаю о тебе каждую минуту. И всегда думал, со второй нашей встречи. Иногда это невыносимо. До боли невыносимо, Терри. Я раньше и не представлял, что способен на такие сильные чувства. Это совсем на меня не похоже.
        Терри рассмеялась едва слышно:
        - Ты на себя клевещешь, Билл. И будь ты еще лучше, оказалось бы только сложнее.
        Он привлек ее к себе почти силой.
        - Терри, счастье мое…  - простонал он, словно раненый.
        - Билл, тебе, думаю, лучше уйти.
        - Да, но…  - невыразимая горечь послышалась в его вскрике.
        - А потом можешь вернуться, минут через пять. Если захочешь. Мне слишком жарко в этой одежде. И вообще в одежде.
        - Ты хочешь сказать…
        - Лучше через четверть часа. Я приму душ - тебе, наверное, тоже не помешает освежиться, а если будешь спешить, то снова вспотеешь. И постарайся потише, Билл, хоть мы и на Таити.
        Холодный душ и тонкая пижама остудили тело, однако в груди по-прежнему бушевало пламя. Уильям нервничал. Сердце, распирающее ребра, бухало, словно молот, в гулкой тишине веранды, при этом сквозь грохот каким-то образом доносились таинственные ночные звуки из дальнего далека. На полу спальни лежал квадрат лунного света. Уильям на миг застыл в дверях, всматриваясь в полумрак. На кровати вырисовывались контуры женской фигуры цвета слоновой кости.
        - Если ты намерен остаться там, Билл,  - раздался едва слышный голос,  - я задерну полог. Вряд ли комары согласятся уйти добровольно.
        Уильям успел подумать только об одном - о поразительном хладнокровии и прозаичности женской натуры, а потом полог за его спиной сомкнулся, Терри обвила его руками за шею, и их губы соприкоснулись.
        Когда Уильям шел через узкую благоухающую рощицу обратно в свое бунгало, луна в небе уже таяла, и темнота больше не казалась кромешной. В нем боролись противоречивые чувства - ликование и неутоленная жажда. Он завоевал одну Терри, но оставались десятки других, улыбающихся, манящих, ускользающих. Ненасытное сердце просило еще, одновременно разрываясь от благодарности и нежности.
        Глава седьмая
        Курс на Затерянный остров

        1

        Отход «Хутии» был обставлен в лучших традициях Южных морей. Уильям в буре эмоций почти не участвовал: попрощался за руку с некоторыми знакомыми по «Бугенвилю», пришедшими проводить (за неимением более интересных занятий), сказал au revoir миниатюрной миссис Джексон, которая неожиданно возникла на причале, вся розовая и запыхавшаяся, и не преминула напомнить, что по-прежнему ждет новостей о Суффолке; поцеловал Терри - невыразимо прекрасную и подозрительно спокойную. Рамсботтом слегка разрядил атмосферу, когда из объятий двух прелестных сестер-таитянок попал в массивные ручищи их матери - совершенно ему незнакомой тучной особы, габаритнее его самого. Островитян среди пассажиров набралось человек двадцать - тридцать, всех возрастов и мастей, со своими припасами, постелью и еще какими-то непонятными предметами багажа. Шхуну загрузили товаром под завязку, не оставив ни одного свободного дюйма, палубу загромождали клетки с птицей и поросятами - полное впечатление, что «Хутия» везет небольшой завоевательный отряд. Капитан Преттель, тот самый, с взрывным характером, хоть и переодел грязную тельняшку, был
ощутимо пьян, что, впрочем, нисколько не мешало ему орать на команду и отпускать сомнительные шуточки в адрес любой подвернувшейся представительницы женского пола, норовя заодно ее приобнять. Знакомые и родня островитян-пассажиров и команды дружно оглашали причал смехом и плачем. Человек в старой яхтенной фуражке и горчичного цвета рубахе самозабвенно наяривал на аккордеоне, закрыв глаза. Время от времени толпа - большей частью состоящая из женщин в розовом хлопке - принималась подпевать и подтанцовывать. Некоторые просто смотрели большими, темными, налитыми скорбью глазами. Такие же глаза встречались и у пассажиров, которые непринужденно принимали выразительнейшие позы - ни дать ни взять символ изгнания и злой судьбы. Уильям даже позавидовал этой выразительности, потому что умение распахнуть душу помогает не копить в ней ненужный груз и, пожалуй, находить лицедейское удовольствие в остроте переживаний. Теперь Уильям казался сам себе (вместе с остальными соплеменниками) скованным и оттого уязвимым, собственноручно отрезавшим себя от простой, гармоничной жизни в слиянии с природой. Почему сейчас он
стоит на палубе столбом, с застывшей на лице полуулыбкой? Почему не упадет на колени и не посмотрит на Терри так, будто прощается навсегда?
        Маленький двигатель «Хутии» зафырчал - из лагуны предстояло выходить на моторе, без парусов. Команда принялась отдавать швартовы. Аккордеон взвыл, женщины зарыдали, с причала донеслось: «Haйrйoй»,  - а с палубы в ответ: «Parahi».[5 - «Отходят!» - «До свидания!» (таит.)]
        - Знаете, друзья,  - проговорил Рамсботтом, маша рукой,  - а не такое уж плохое место, когда отсюда уезжаешь. Я начинаю жалеть, что не отправил вас на поиски одних.
        Уильям смотрел на уменьшающуюся фигурку Терри, пока не заболели глаза. Сердце тоже слегка щемило, потому что именно теперь, на краю разлуки, навалилась настоящая тоска, гораздо острее, чем он ожидал. «Зря ты ее оставляешь»,  - нашептывал вкрадчивый голос. Уильяма терзала неуверенность.
        Клочок обитаемой земли на берегу лагуны, до которого сузился весь свет в последние дни, вскоре исчез из виду, и Таити снова стал тем, чем и был всегда - огромной иззубренной скалой. Теперь остров поражал сказочной красотой, которую нипочем не заметить с берега, и Уильям вспомнил, как смотрел на Сан-Франциско с холма тем вечером с Терри, Викингом и его женой. Неужели так будет повторяться все время? Таити и Муреа дразнили своим колдовским очарованием, пока не скрылись за горизонтом.
        Вечером началась качка, и хотя «Хутия», нагруженная почти по самые борта, шла с хорошей осадкой, качало ее прилично. От этого Уильяму делалось не по себе - еще не морская болезнь, но уже немного мутит, и голова тяжелая. Рамсботтому тоже, видимо, приходилось несладко, и он не стал скрывать свои ощущения.
        - Какой-то я потерянный слегка,  - заявил он, глядя на тускнеющее пламя заката.  - Здесь настоящий край света, если понимаете, о чем я. От этого всего,  - он обвел рукой несколько тысяч миль тихоокеанских волн,  - у меня мурашки по коже. Бесприютность. А вы, коммандер, ничего такого не чувствуете?
        Коммандер не чувствовал. Они давно заметили: чем дальше от берега, тем больше оживлялся старый моряк. Он уже полюбил эту шхуну.
        - Рад был наконец сняться с якоря. Вы сами неужели не ощущаете разницу? Ничто больше не давит. На острове сплошная духота, а здесь - самая жизнь.  - Он с наслаждением запыхтел своей черной вересковой трубкой.
        - Как мы будем спать в этом клоповнике?  - спросил Рамсботтом.
        - Плоховато.
        - Наверняка,  - согласился Уильям, стараясь не обращать внимания на качку.  - Что-то мне там не слишком нравится.
        - Так не спите в кают-компании,  - отрезал коммандер.  - Я вот не собираюсь. Если будет ясно, посплю тут, на палубе.
        - Хорошая мысль!  - обрадовался Уильям.  - Тогда и я здесь.
        На круглом лице Рамсботтома даже в этом неясном свете отразилось такое откровенное сомнение, что остальные двое компаньонов не удержались от смеха.
        - Не отчаивайтесь,  - подбодрил его коммандер.  - Вот поужинаете - или пообедаете, не знаю, как они здесь считают, и сразу станет легче. Накормят сегодня, думаю, прилично.
        - Сегодня, может, и прилично, а дальше, подозреваю, будет только хуже,  - буркнул Рамсботтом.
        - Разумеется. Ничего не попишешь. Дня три-четыре, пока есть свежие овощи и лед, будете пировать, Рамсботтом, а после придется затянуть пояса. Консервы, кокосы, рис и рыба. Впрочем, на здешних островах только этим и питаются. Тот француз, который с нами плывет обратно на острова,  - он ведь небось годами жил на одной рыбе с кокосами.
        - Оно и видно,  - проворчал Рамсботтом.  - Поэтому он и кислый такой, горемыка, от мыслей о возвращении к подобной кормежке.
        - Ничего, вот поболтаетесь в море несколько дней, что угодно съедите,  - жизнерадостно заметил коммандер.  - Сами себя не узнаете.
        - Нет уж, я себе дорог таким, какой есть.
        - Думайте тогда о нашем острове.
        Разговор тут же зашел о Затерянном, хотя ничего нового никто из компаньонов сказать не мог, поскольку все уже обсудили не по одному разу, а тема не отличалась неисчерпаемостью. Тем не менее при наличии общих интересов мужчины горазды гонять занимательную тему по кругу снова и снова, словно прилежные цирковые пони. С носовой части палубы доносились тягучие песнопения-химене под неизбежный гитарный перебор, одновременно завораживающие и раздражающие. В мелодию вплетался скрип снастей и плеск волн. Вокруг не было ни огонька - только на этой ходящей вверх-вниз палубе.
        Из полумрака вырос вдруг капитан Преттель - взъерошенный, грузный, пошатывающийся - и пригласил их на аперитив в кают-компании перед ужином. В темноте освещенная кают-компания казалась довольно уютной. Капитан смешивал джин с вермутом и развлекал гостей разговорами - непременно на английском, хоть и ломаном,  - и после каждой второй малопонятной реплики разражался гомерическим хохотом. При всем уважении к коммандеру как брату-моряку, а также человеку пожилому и бывалому, всю троицу, пустившуюся в непонятную и бессмысленную экспедицию, он считал недоумками.
        - Радуетесь, коммандэр?  - проревел он, поднимая бокал.
        - Радуемся,  - вежливо ответил коммандер.
        - Ищете сокровищ? Золото. Золото в земле - старое, старое золото, а? Пирэты. Золото пирэтов?
        Коммандер - судя по всему, уже не в первый раз - заверил, что никаких сокровищ они не ищут, но капитана это не убедило, и он продолжал насмехаться. Забавы хватило до самого ужина, за которым он пустился в долгий, увлеченный и невнятный рассказ о каком-то своем давнем знакомом, отправившемся на поиски сокровищ. Сперва капитан пытался поведать эту историю на английском (в его представлении), затем пересказал все заново и куда быстрее на смеси французского с таитянским четвертому собеседнику, тому самому тихоне французу, который долго жил на одной рыбе с кокосами. Это был неимоверно тощий, почти прозрачный человек с длинными вислыми усами. Если англичане с интересом вслушивались в рассказ, но не понимали ни слова, то француз понимал все, но не вслушивался. Он был сейчас глух ко всему, кроме еды и красного вина, стоящего перед ним, и поглощал то и другое с жадностью. С трудом верилось, что в этом тщедушном теле может исчезнуть столько пищи без малейшего следа, не нарушая призрачности облика. Непонимание с одной стороны и отсутствие интереса с другой капитана не обескуражили. Пользуясь возможностью
побыть в центре внимания, он энергично кивал, подмигивал и хохотал. На тельняшке его виднелись пятна соуса, сам он выглядел еще более расхристанным, чем прежде.
        Только они собрались вернуться на палубу, как припустил ливень, да такой, что собственный голос стало не слышно. Уильяма сгустившаяся темнота и вселенский потоп привели в ужас, и он посмотрел на капитана Преттеля совсем другими глазами, невольно проникаясь уважением. Пусть он кивает, моргает, хохочет и ходит в заляпанной тельняшке, но ведь это именно он ведет перегруженную скрипучую посудину сквозь кромешный бушующий ад. Сам капитан, впрочем, не обращал на непогоду ни малейшего внимания. Его вдруг одолела зевота, которой тут же заразились и остальные, и вскоре все уже лежали по койкам - капитан в своей крошечной каюте, а четыре пассажира - в кают-компании. Уильям долго не мог заснуть. Воздух в кают-компании был спертый, стояла духота, качка действовала на нервы, снова начали чесаться комариные укусы, а кроме того, несмотря на усталость, он все еще чувствовал возбуждение и, возможно, легкую тревогу от всей новизны, и никак не мог успокоиться. Тут еще этот француз, даром что прозрачный и неприметный, вдруг захрапел, а вскоре его латинскому тенору начал вторить гулкий бас Рамсботтома. Уильям
беспокойно ворочался на своей койке, которая тоже качалась туда-сюда, и проклинал обоих. Он понимал, что выспаться не удастся, что вскоре мысли его помрачнеют, все светлые и радостные образы будут постепенно исчезать, пока не останется сплошная чернота и отчаяние, и только тогда он наконец провалится в сон. Уильям строго приказал себе не поддаваться - но тщетно.
        2

        Утром все переменилось. Мир стал улыбчивым и прозрачным. Палуба, озаренная солнцем, являла собой живописную картину, оправленную в огромную раму из лазурных волн и пены: разномастные пассажиры и команда, паруса, брезентовые навесы, сохнущее белье, нагромождение тюков и бочонков. Каждый миг перед восторженным взглядом Уильяма мелькал очередной красочный штрих - то шелковистая девичья рука, то блестящий мускулистый торс полинезийского матроса. Поднявшись на палубу из душной кают-компании, он словно попал в новый мир. Там царила радость: массивные в большинстве своем моряки пели, сверкали белозубыми улыбками и гомерически хохотали, а пассажиры-островитяне беззаботно мололи языками, перебирали струны, флиртовали и играли в немудреные игры. Капитан Преттель, как обычно, был навеселе, и даже Рамсботтом, который, при всей своей нелюбви к шхунам, не мог долго хмуриться, когда вокруг все так славно, обрел прежнюю жизнерадостность. Что до коммандера, то Уильям еще никогда не видел его таким сияющим. После завтрака он засел над имеющимися у капитана лоциями, потом принялся сновать по шхуне, помогал матросам
с рыбалкой и объяснял друзьям разные морские и рыболовные тонкости. Рамсботтом слушал куда внимательнее, чем Уильям. Рамсботтома с коммандером, таких непохожих во всем остальном, роднила любовь к фактам, они без устали делились друг с другом разными интересными знаниями. Сейчас настала очередь коммандера. Он рассказывал Рамсботтому о гигантских скатах, об акулах, пеламидах, летучих рыбах, и оба пристально вглядывались в волны за бортом, выискивая, не мелькнет ли среди бликов и пены острый плавник или белое брюхо. Уильям обычно составлял им компанию, но мысли его часто витали где-то далеко. Фактами он при необходимости оперировал свободно, однако увлечения ими не разделял. Его пленяли не знания о природе, а сама природа. Вскоре он, как и положено влюбленному, впал в мечтательность. Он надолго погружался в грезы и не замечал ничего вокруг, кроме голубого кокона, сотканного из неба и моря. Уильям постоянно думал о Терри, но без страсти, без остроты, как о далекой прекрасной стране, в которой намеревался поселиться навсегда, потому что был там счастлив однажды. Солнце и соленый бриз наполняли его сонной
умиротворенностью.
        Иногда, впрочем, он словно просыпался. На третий день встречным курсом почти бок о бок со шхуной прошла красавица паровая яхта под гордо реющим звездно-полосатым флагом, очевидно следуя на Таити. Все кинулись на борт приветствовать это белоснежное великолепие, три тысячи тонн морской роскоши. Пассажиры яхты тоже высыпали на палубу поглазеть.
        - Владелец, наверное, какой-нибудь американский миллионер?  - спросил коммандер у капитана Преттеля.
        - Кино,  - ответил тот.  - Все для кино. Голливуд.
        - О, так они из Голливуда идут?
        - На Таити, да, для кино. Не слыхали? Делают кино на Таити - экзотик, красивый девушки, хула-хула.
        Перед глазами сразу встала будущая кинокартина. По всей видимости, яхта везла целую съемочную группу - режиссера, директора, операторов, техников, актеров (хотя предполагалось привлечь и островитян для колорита) - «на натуру», как это называлось у киношников, то есть на Таити. Капитан Преттель то ли подосадовал, что пропускает такое развлечение, то ли позавидовал белоснежной роскоши, а может, яхта разбередила какую-то старую рану, однако с этого момента настроение его резко упало. Бесшабашного веселья не осталось и в помине, раскаты смеха смолкли. Теперь он распространял вокруг себя уныние. Крохотная шхуна не вмещала этого безграничного отчаяния. Капитан заливал тоску джином и ромом, но только погружался еще глубже в пучину. Все разговоры он вел отныне лишь о превратностях судьбы, о вероломстве женщин и непостоянстве мира. И снова англичане прислушивались, но не могли ничего понять, а призрачный француз понимал, но не интересовался, что лишний раз убеждало капитана в справедливости его жалоб.
        - Да уж,  - задумчиво глядя на море, протянул Рамсботтом.  - Совсем нашего шкипера тоска заела. С чего бы?
        - Перепады настроения,  - пожал плечами Уильям.  - Коммандер ведь предупреждал, что он неуравновешенный.
        - Да,  - кивнул коммандер.  - За ним такое водится. Мне достаточно понарассказывали, когда я искал фрахт. Но он хороший моряк. У хороших моряков это не редкость, хоть и не вяжется с образом. Взять, к примеру, старину Бирстона - его прозвали Барометр Бирстон, отличный моряк, я с ним ходил два года на «Непроницаемом», кораблем управлял как бог, но настроение - непредсказуемое. Вверх-вниз, вверх-вниз, так и скачет. И этот такой же. Мне такое не по нутру, но вреда большого нет, лишь бы службу знали.
        - Как я погляжу,  - заметил Рамсботтом удрученно,  - служба его сейчас тоже мало заботит. Говорит, ему все равно, что с ним станется. Хорошенькое дело, а? Эй, что это там? Видите? Вон там!
        Дальнозоркий коммандер всмотрелся туда, куда показывал Рамсботтом.
        - Разбитый корабль,  - объявил он наконец.  - Похоже на большую шхуну. Села на коралловые рифы. Вчера мы еще одну такую проплывали. Тут их немало. Очень сложная лоция. Подойдешь чуть ближе к рифу - и конец. Здесь ведь никаких огней, никаких бакенов. Тут нужен настоящий мастер, знаток морского дела. И на карты полностью положиться нельзя.
        - Тогда тем более хорошенькое дело!  - вскипел праведным гневом Рамсботтом.  - Мы идем через рифы, где каждую минуту есть опасность разбить корабль и пойти на корм акулам, а наш капитан хлещет спиртное и ему, дескать, без разницы, жив он или мертв. Конечно, когда мы все пойдем на дно, он снова взбодрится, только без разницы будет уже нам. Дудки! Пусть этой посудиной командует кто угодно, лишь бы ему жизнь была дорога.
        - Не беспокойтесь,  - улыбнулся коммандер.  - Преттель не подведет. Он ходит этим маршрутом с незапамятных времен, в морском деле он дока - и помощник его, таитянин, не хуже.
        - Возможно. Только я бы лучше плыл сейчас на той яхте. Вот это по мне. Надо было нам тоже фильм снимать, устроили бы себе роскошный круиз. Занятно, если подумать. Ищешь остров понарошку, на камеру - изволь, вот тебе плавучий дворец и ни в чем себе не отказывай, а коли хочешь настоящих приключений, будь добр ужмись. Вымысел нынче дорогого стоит, а действительность - гроши. Разве нет?
        Компаньоны согласились.
        - Как странно посреди океана вдруг наткнуться на людей,  - проговорил Уильям.  - Мир такой большой и в то же время так тесен. Можно уплыть ото всех, и все равно с кем-то столкнешься. Можно замерзнуть насмерть в одиночестве в густонаселенной Англии - по статистике несколько человек в год так гибнет, а можно отправиться на другой край света и встретить там съемочную группу. Знаете, тот пароход, на котором я плыл, «Гаргантюа», даже телефонами оборудован - звони себе родным в любое время, не теряй связи. Представляю: пароход терпит кораблекрушение, шлюпок на всех не хватает, подмоги нет… Остается только позвонить приятелю и поделиться новостями. Чудеса.
        - Вполне возможно,  - кивнул коммандер.  - Только никакого чуда здесь нет. Вам, я смотрю, часто мерещатся чудеса, Дерсли. Или это фигура речи?
        - Ничего удивительного,  - заметил Рамсботтом, попеременно глядя на обоих.  - Просто наш Дерсли - поэтическая натура. Не в том смысле, что пишет стихи (а может, и пишет после встречи с мисс Райли), но склад ума у него поэтический. Я и сам склонен, тем более в этих краях. В мире столько разных чудес, коммандер, как начнешь думать, так кажется, голова сейчас лопнет.
        - Вон хороший остров,  - показал Уильям.
        Коммандер вытащил бинокль, и все трое по очереди посмотрели. Это был уже не первый остров на их пути, но определенно самый большой. Таити, Муреа и остальные острова Товарищества имели вулканическое происхождение, не коралловое, они высились над водой настоящими горными пиками. Архипелаг Туамоту, через который сейчас шла шхуна, представлял собой атоллы, коралловые кольца, выступающие из воды на десять - пятнадцать - двадцать футов, с лагуной в центре. Они поражали не так сильно, как Таити и Муреа с их изумрудными склонами, голубыми ущельями и голыми вершинами, зато гораздо больше походили на типичное место действия приключенческих морских рассказов - необитаемые острова, на которые попадают моряки после кораблекрушения. Издалека они казались совсем голыми - тонкая полоска песка да зелень пальм над дымкой прибоя и водяных брызг. И все же они будоражили воображение, даже пресыщенное океанскими видами и звуками. Казалось, что за этой далекой пальмовой бахромой - Эдем.
        3

        Остров, к которому они в итоге причалили, оказался крупнее замеченного Уильямом. Берег выглядел абсолютно голым, но, как потом выяснилось, жизнь на этих атоллах сосредоточивается вокруг внутренней лагуны, подальше от бушующего открытого моря. В лагуну, где коралловые леса розовели в изумрудных водных долинах, «Хутия» вошла осторожно, словно зачарованный смертный, который, озираясь, на цыпочках, вступает в сияющие волшебные чертоги. Эта изысканная нежная красота не несла в себе ни малейшего намека на оптовую торговлю растительными жирами, маргарином и мылом, которая и привела «Хутию» к сияющим жемчужным берегам. Вот сейчас над водой пронесется насвистывающий Ариэль, из груды раковин и раков-отшельников покажется почесывающийся Калибан, а встречать гостей выйдет сам Просперо с волшебным жезлом в руке. Однако вместо него на берег высыпала толпа островитян - вальяжных стариков и горластой энергичной молодежи, пожилой бородатый и желчный священник-француз, а также некий мистер Дривнак - чех, перебравшийся из Сиэтла.
        Мистер Дривнак был невысоким круглым человечком с живыми черными глазами, задорными темными усами и таким лоснящимся лицом, что становилось страшно, как бы он весь не испарился вместе с потом. Сперва он подскочил к капитану Преттелю, а когда тот удалился со священником, пристал к Уильяму и Рамсботтому, приглашая на аперитив к себе в бунгало. Туда он и повел их быстрым шагом, беспрестанно тараторя на ходу. Прожив несколько лет в Сиэтле, по-английски он говорил бегло, но голос у него оказался резкий и хриплый. Уильяму, который воспринимал окружающий пейзаж как череду радужных акварелей, чудилось из-за мистера Дривнака, будто акварели эти рвутся одна за другой. В своем бунгало он устроил лавку - там царили чистота и порядок, однако островной экзотикой и не пахло.
        - Какая же радость для меня познакомиться с вами!  - ликовал мистер Дривнак, утирая платком лицо.
        Компаньоны ответили, что им тоже очень приятно.
        - Я живу здесь почти два года - и, как думаете, сколько свежих людей за это время встретил? Сколько? Ну, угадайте!
        Играть в загадки совсем не хотелось, но понятно было, что мистер Дривнак не отстанет. Рамсботтом назвал цифру двадцать, Уильям - тридцать.
        - Шесть!  - торжествующе выпалил мистер Дривнак, и по вискам его потекли новые струйки пота.  - Шесть, и ни одним больше. Шесть свежих лиц почти за два года. Хорошенькое дело! Нет, нет и нет, это никуда не годится.
        - А как торговля?  - поинтересовался Рамсботтом, кинув взгляд на соседнее помещение, заставленное товаром.
        - Вяло. И никогда не наберет обороты, никогда, ни за что. Почему? Потому что некуда развиваться, негде развернуться.
        Уильям посмотрел в открытое окно. На солнечном пятачке женщина с кофейно-сливочной кожей, только что подавшая им напитки, заплетала, изящно изогнувшись, длинные темные волосы. Ее плоское, туповатое, совсем некрасивое лицо в этот момент выглядело очаровательным.
        - А вы ожидали здесь развития и бойкой торговли?  - не удержался Уильям.
        Мистера Дривнака вопрос привел в замешательство.
        - Странный магазин вы для этого выбрали.  - Рамсботтом решил не миндальничать.
        - Нет-нет-нет!  - запротестовал мистер Дривнак.  - Я не выбирал. Я открыл эту лавку сам. В Сиэтле я работал в большом магазине. Я прошел курс. Да, джентльмены, я прошел курс. Я готовился. Большой учебный курс - заочно. Тетя в Чехословакии оставила мне денег - не очень много, но хватило. Мне нужна независимость. Простор для развития. И я решил, что обрету их здесь. И вот я тут, джентльмены, у меня масса идей, опыт работы в большом магазине в Сиэтле, прошел деловой курс. Приезжаю, полный идей и задора, прошу в Папеэте: «Подскажите мне хороший красивый остров, где есть простор для развития».
        - Ну что же, все, как вы и просили,  - заметил Рамсботтом, подмигивая Уильяму.
        - Да, все так. Но здесь негде развернуться.  - Мистер Дривнак сверкнул взглядом из-под покрытых испариной бровей и поспешно вытер лицо платком, словно стирая его совсем, чтобы нарисовать заново.  - Идей у меня хоть отбавляй. Зачем продавать копру? Она и здесь пригодится. Можно растить кофе. Можно провести электричество. А туризм? Туризм - тоже выгодно.
        Мистер Дривнак замолчал, и до них донеслось пение. Что-то религиозное, судя по всему.
        - Вот, слышите? Кошмар. Сущий кошмар!  - воскликнул мистер Дривнак.
        - Почему?  - не понял Уильям.  - По-моему, это церковный гимн. Ну да, так и есть. «С гренландских ледников».
        - Вполне прилично,  - кивнул Рамсботтом.
        - Мелодия-то да,  - поспешно согласился мистер Дривнак,  - но вот слова… Слова папуасские. Кошмар, сущий кошмар! Да, кажется, это в нем поется про грязную толстуху. Так о чем я говорил? Ах да, о туризме.  - Вскочив, он ухватил под руки обоих собеседников и увлек их наружу, где принялся тыкать пальцем в разных направлениях.  - Вот там, джентльмены, замечательное место для отеля. Там, значит, отель. Может быть, казино - такое скромное, маленькое казино - фасадом к лагуне. Фабрику - даже две или нет, три фабрики - на другом берегу. Склады? Вот тут. Идеально! Стройся, ни в чем себе не отказывай. Этот остров сводит меня с ума, джентльмены. У меня столько идей - голова пухнет от идей, руки горят, знания накоплены, и ничего, ничего нельзя сделать.  - Он торопливо зашагал вперед, выкрикивая на ходу: - Вот и главная улица, Мейн-стрит!
        - Где?  - пропыхтел Рамсботтом, с недоумением глядя на едва заметную тропку, вьющуюся между хижинами и кокосовыми пальмами.
        - Вы на нее смотрите. Идеальное место. Прямиком от гостиницы к гавани, вдалеке от промышленного района.  - Он обвел рукой семь пальм и две хижины.  - Который расположится вон там.
        На следующее утро прощаться со шхуной вышел весь остров - кто-то на лодках, кто-то с белоснежного пляжа, а кто-то (самые молодые и шустрые), окунувшись в расплавленное золото лагуны. За ними раскинулся пестрый, как лоскутное одеяло, ярко-розовый с фиолетовым берег, а еще дальше, за пальмовой рощей, на внешнем берегу, подернутое дымкой из мельчайших брызг, голубело небо, словно отрез выцветшего шелка. Несказанную прелесть этой сцены в глазах Уильяма нарушала только фигура мистера Дривнака, который махал шхуне вместе со всеми, желая счастливого пути,  - такой же улыбчивый, такой же обливающийся потом и совершенно отчаявшийся.
        4

        После первой стоянки в плавании наметилось идиллическое однообразие. У некоторых островов имелись лагуны, где шхуна могла встать на якорь, к другим приходилось подбираться с внешнего берега и спускать шлюпку. Первая высадка на шлюпке заставила Уильяма порядком понервничать. Грузный Рамсботтом - лакомая добыча для акул - так и не преодолел нелюбовь к этому способу высадки. Только коммандер получал удовольствие и восхищался слаженной работой местных матросов. При всей разнокалиберности островов разницы между ними не наблюдалось почти никакой: те же белоснежные пляжи из кораллового песка, те же шелестящие пальмовые рощи, те же хижины и штабеля копры. Менялись лица островитян, но в массе своей они все равно казались одной и той же толпой. Прозрачный француз исчез, его место занял миссионер-мормон - жизнерадостный, румяный и достаточно общительный, однако неинтересный собеседник, давно, судя по всему, отошедший от канонического мормонства. Он провел службы на двух-трех крупнейших островах по ходу следования, и Уильям посетил одну из них. Мужчины и женщины сидели отдельно, все увлеченно пели, иногда
переговаривались во время проповеди, однако в целом мероприятие оказалось довольно скучным. На шхуне все уже освоились, хотя бытовые неудобства со временем только усиливались - в кают-компанию проникали тараканы и жуки-костоеды, водившиеся в копре, пресной воды не хватало, так что мыться (и даже просто умываться) приходилось в рифовых бассейнах. Рацион, сократившийся до риса, рыбы и красной фасоли, не шел ни в какое сравнение с относительной роскошью и разнообразием первых дней. Однако, несмотря на мечтательные разговоры о том, какие блюда они сейчас заказали бы в приличном ресторане, к вынужденным неудобствам компаньоны относились философски.
        Каждый новый день приближал их к Затерянному. Они кожей чувствовали, как сокращается расстояние. Вечер за вечером, когда «Хутия» прокладывала свой призрачный курс под звездами, они заводили разговор об острове, и скоро не осталось ни одной мало-мальски связанной с урановой рудой и неизвестными тихоокеанскими островами темы, которую бы они не затронули хоть раз. Коммандер по-прежнему ходил самым окрыленным, Уильям пребывал в ровном расположении духа, а Рамсботтом попросту перестал ворчать.
        Тем не менее жизнь на этих коралловых островах ему откровенно не нравилась.
        - Если хотите знать мое мнение,  - заявлял он, не дожидаясь, пока кто-то действительно поинтересуется,  - на любой самой захолустной ланкаширской улочке и то больше событий, чем тут на две тысячи миль окрест. Я могу понять, когда сюда приезжают отдохнуть от суеты - это пожалуйста, за милую душу, но искать здесь приключений? Увольте! Если в здешних краях что и есть хорошего, то лишь удаленность отовсюду, и если кого-то это приводит в экстаз, то и на здоровье. Но без меня. Мне нужно хоть какое-то подобие жизни, а тут зачахнуть можно, пока что-нибудь приключится.
        По иронии судьбы на следующий день именно Рамсботтом и нашел приключений на свою голову. Шхуна пристала к небольшому островку, недавно покинутому жителями и населенному теперь лишь полчищами крачек. Рамсботтом в одиночку отправился на риф, где имелось множество крохотных бассейнов. Уильям и коммандер, потеряв его из виду, решили, что он купается где-нибудь вдали от посторонних глаз. Они покуривали, лениво перебрасываясь односложными репликами, когда перед ними вдруг возникла розовая от закатных лучей обнаженная фигура, выделывающая странные антраша. Это был Рамсботтом. Он скакал к ним вприпрыжку, прижимая к себе сверток из рубахи и брюк. Постепенно он перестал дрыгать ногами, замедлил прыжки и, просеменив последние метры, плюхнулся на песок рядом с друзьями, тяжело дыша. Только тут они увидели, что одна нога у него кровоточит.
        - Если вы порезались о кораллы, Рамсботтом, то нужно немедленно промыть рану,  - заявил коммандер.  - Что случилось?
        Рамсботтом только отдувался, не говоря ни слова. Взгляд у него был диковатый.
        - Что произошло?  - встревожился Уильям. Вдруг толстяка хватил солнечный удар?
        - Вы видели, как я бежал?  - выдохнул Рамсботтом.  - За мной гнались!
        - Гнались?  - Компаньоны переглянулись в недоумении. Вокруг не было ни души.
        - Вот именно.  - Рамсботтом помолчал минуту, потом с усилием сел.  - Кошмарное происшествие. Хотите верьте, хотите нет, за мной погнался огромный угорь! Смейтесь-смейтесь, я не выдумываю. В рот теперь угря не возьму! Я пошел вон туда, к бассейну, разделся, там было глубоковато, поэтому я сел на край и стал болтать ногами в воде, как в детстве. И вдруг какая-то темная тень клацает зубами у моего колена. Я опешил. «Так,  - говорю,  - позвольте!» И тут, не успел я даже ноги вытащить, как он опять лязгает зубами - видите, кожу ободрал. Я вскочил на кромку, пытаюсь разглядеть, что же там кусается, а он вылетает из воды и прямо на меня! Огромный угорь, футов пять-шесть длиной, толщиной с две моих руки. А зубищи! Частокол! Прямо из воды бросился. Такое чувство, что он меня там лет двадцать поджидал, копя злобу. «Ну, Джонни Рамсботтом, живым не уйдешь!» - такой у него был вид. «Нет уж, дудки»,  - подумал я и бочком-бочком к соседнему бассейну. А этот гад за мной. Не шучу! Вылез и ползет за мной, лязгая зубами, как бешеный пес. «Деру!» - сказал я себе и пустился наутек. Сколько он за мной гнался, не знаю,
я не проверял. И вы на моем месте тоже дали бы стрекача. Клянусь, он ненавидел меня всем существом и разорвал бы на клочки в два счета. Пропади они пропадом эти угри, видеть их больше не хочу. Разве что в заливном. А теперь скажите, что я все выдумал.
        Капитан Преттель, однако, узнав об этом приключении, долго хохотал и хлопал Рамсботтома по спине, но подтвердил, что в здешних лагунах водятся гигантские угри под названием мурены и, видимо, именно такая напала на незадачливого купальщика. История эта подняла настроение сумрачному шкиперу на несколько дней. Он снова начал напевать и перешел на ром вместо джина - верный признак, что окружающий его мир перестал быть чужим и враждебным.
        Потом был остров, где коммандер невольно завоевал сердце девушки по имени Искусная Сказительница. Островитяне в этих краях в большинстве своем отличались дружелюбием и не стеснялись незнакомцев, радостно их встречая и стараясь окружить заботой. Уильям как-то раз, отойдя от деревни, бродил по берегу лагуны, когда из подплывшей лодки вышла симпатичная девушка с огромными лучезарными глазами и, взяв его за руку, пробормотала приветствие на своем языке. Минуту они стояли не разнимая рук, не произнося ни слова, только улыбаясь друг другу. Потом девушка кивнула с серьезным видом и вернулась в свое крошечное каноэ, оставив Уильяму лишь аромат кокосового масла и странное чувство восторга пополам с замешательством.
        Девушка, которую, как выяснилось потом, звали Искусная Сказительница, повела себя с коммандером, моментально пленившим ее гладким лицом и ясными голубыми глазами, гораздо более откровенно. При первой же встрече она ласково погладила его плечо и посмотрела с немым обожанием. Коммандер ужасно сконфузился. Он не собирался крутить романы и давать ненужные надежды. С другой стороны, учтивость не позволяла резко отогнать девушку, поэтому с отеческим: «Ну что вы, что вы!» - он похлопал по ласковой руке и отошел в сторону. Попытка отделаться не удалась. Искусная Сказительница не собиралась упускать мужчину своих грез. Сбегав куда-то, она вернулась с подарками - полированными раковинами и прочими безделками. Когда коммандер поблагодарил за подношение, она обвила гладкой смуглой рукой его шею и прижалась к нему щекой под восторженный хохот Рамсботтома и капитана Преттеля. Пунцовый коммандер осторожно высвободился, однако скрыться на крошечном острове было трудновато, и битый час на потеху публике разыгрывалась комедия с игрой в кошки-мышки. В конце концов коммандер спасся на шхуне, оставив Искусную
Сказительницу одиноко стоять на берегу.
        - Ну что же вы, коммандер,  - пожурил его Рамсботтом.  - Зачем обижать девушку?
        - Хватит с нас и одного старого ловеласа,  - беззлобно парировал коммандер.
        - Старого?! Позвольте, да я вас на несколько лет моложе!  - воскликнул Рамсботтом.
        Это было правдой, хотя Уильям и сам часто ловил себя на том, что воспринимает Рамсботтома старшим из двух компаньонов. Несмотря на седину и сухопарость, чувствовалось в коммандере что-то юношеское, почти мальчишеское. Как ни абсурдно, в свои шестьдесят он казался не слишком старым, а слишком юным и неопытным, чтобы отвечать на заигрывания девушек вроде Искусной Сказительницы. От него веяло неискушенностью - тогда как при виде упитанного Рамсботтома не оставалось сомнений, что он себе ни в каких удовольствиях не отказывает.
        - Возможно,  - неохотно кивнул коммандер, не слишком обрадованный напоминанием.  - Но все равно вы старый греховодник, Рамсботтом, и рискуете преждевременно превратиться в обрюзгшего сластолюбца.
        - Зато проживу жизнь в радости,  - возразил Рамсботтом.  - И если для этого придется в том числе и греховодничать, как вы выражаетесь, то и пусть. Я люблю женщин - они были созданы для мужчины, а мужчина для них,  - жаль только, что они на меня не вешаются сами. Хотя мне не на что жаловаться, по правде сказать. Надо отдать должное этим Южным морям - пусть не все здесь гладко, но вот женщины - без обмана. У нас таких женщин днем с огнем…
        - Ничего подобного!  - вскинулся коммандер.  - Эти женщины - просто самки. Бывают красивые, как и положено самкам. А вот наши - порядочные белые женщины, я имею в виду,  - совсем другие.
        - Смешно вас слушать. Честное слово, просто смешно. Другие! Абсолютно такие же. Единственная разница в том, что здесь их ничего не сковывает, вот и все. Здесь они естественные. И наши ведут себя так же, когда уединишься с какой-нибудь в уютной комнатке да после двух-трех бокалов портвейна…
        - Чушь! Мерзкая чушь!  - Задохнувшись от возмущения, коммандер резко зашагал прочь.
        Рамсботтом проводил его насмешливым взглядом и подмигнул Уильяму.
        - Кажется, я его расстроил, Дерсли.
        - Определенно. Я давно заметил, он не любит, когда так отзываются о женщинах.  - Уильяму и самому эти разговоры были не по душе. Он видел огромную разницу между Терри и этими непосредственными островитянками. При мысли о Терри внутри у него все озарилось, словно сумрачный пейзаж от летней зарницы.
        - Наш бедолага коммандер женщин толком и не знает, он из этих, воздыхателей на расстоянии,  - объяснил Рамсботтом.  - Пока мы плыли на Таити, у нас была уйма времени на разговоры, и вот постепенно мы добрались до женщин, любовных дел и прочего, и коммандер рассказал мне свою историю… Хотя какая там история, ее целиком на одной открытке можно уместить. В общем, он влюбился в жену другого моряка - на Мальте, кажется,  - и лишь раз отважился сказать ей слово, а потом сбежал и вздыхал издалека. Как я понял, супруг ее дрянной был мужичонка, и жене его жилось очень несладко, но, разумеется, наш коммандер ничего поделать не мог, только вздыхать издалека. Мужчины почему-то убеждены, что именно этого женщины и ждут, вот и вздыхают в свое удовольствие: «Ах, звезда моя, свет моих очей…» На самом деле женщинам нужно что-то посущественнее. Чтобы кто-то сидел по вечерам рядом с ними у камина, ложился с ними в постель, и если человек им нравится, то там он и окажется рано или поздно, и никаких воздыханий. В здешних краях, как я уже говорил, их ничто не сковывает. Посмотрят, положат глаз, повиляют хвостиком и
подойдут сами: «Эй, ты мне нравишься, пойдем со мной». Наши делают то же самое, только условностей больше и не видишь товар лицом, так сказать.  - Рамсботтом хохотнул.
        Пропустив мимо ушей последние фразы, задевающие его романтическую влюбленную душу, Уильям поинтересовался, чем все закончилось у коммандера.
        - Нет, он так ничего и не предпринял,  - ответил Рамсботтом.  - Ел себя поедом и сгорал от любви, как говорят в фильмах. Самое большее - возил ее фотографию в серебряной рамочке на дне своего моряцкого сундука. А может, и на это не отважился.
        - Бедняга,  - посочувствовал Уильям.
        - То-то и оно. Знали бы вы, Дерсли,  - вы уже достаточно взрослый, чтобы и самому это понимать, хотя, сдается мне, еще не поняли - сколько ненужного сочувствия расходуется на таких вот воздыхателей, которые называют женщину звездой, музой и ангелом, вместо того чтобы угостить ее хорошим ужином с вином и прижать к сердцу. А на самом деле воздыхателям, по-моему, большего и не надо. Хотели бы они настоящую женщину, из плоти и крови, а не звезду очей, пошли бы и завоевали. Да и женщина сама таких воздыханий долго не выдержит, хотя внимание незадачливого поклонника, что тут говорить, лестно. Им не до фанаберий. Захотели - получили.
        Уильям рассмеялся:
        - Мне кажется, вы упускаете суть, Рамсботтом. Вам просто не понять коммандера. У нас с ним тоже мало общего, но я его понимаю. Дело в том, что у коммандера есть некий моральный кодекс, против которого он не пойдет. Он может сколько угодно желать женщину, однако, если связь с ней противоречит кодексу, тут он пас.
        - Похоже на то,  - признал Рамсботтом.  - Я понимаю, о чем вы. И все равно получается в конечном итоге, что свой кодекс он чтит больше любимой женщины. Вот и поделом, жаловаться не на что.
        - Это еще как посмотреть. Его суженая не может быть с ним, потому что вышла за другого, и ничего с этим не поделать. Как тут не жаловаться?
        - То есть вы верите в суженых?
        - Да,  - без колебаний ответил Уильям, сразу же подумав о Терри.
        - Ну, тогда вы меня удивляете. В вашем возрасте пора бы уже…
        - Возраст тут ни при чем!
        - Может, и нет,  - задумчиво протянул Рамсботтом.  - Возраст без опыта ничего не стоит. Но я все же не верю в эту ерунду про одну-единственную, уготованную судьбой. Сомнительно мне, что с одной женщиной мужчина будет наслаждаться счастьем дольше пары месяцев. При этом вокруг пруд пруди других женщин - небось даже по соседним домам полдюжины наберется,  - которые подошли бы ему ничуть не хуже. Коммандер же уперся в одну просто потому, что не смог ее заполучить, вот она и кажется ему лучше тех, которые более доступны. Все дело в недосягаемости - как с клубникой в декабре. У коммандера таких фанаберий в голове хватает - да и у вас тоже, я погляжу. У меня, к счастью, нет. А что в итоге? Коммандер, при всей его тяге к воздыханиям, женщин не любит, и они от него никаких радостей не видят. А я люблю, и они тоже не внакладе. Вы же, Дерсли, получается, середина на половину. Так что осторожнее, не прогадайте.
        - В каком смысле?  - ощетинился Уильям.
        - Я видел вас с нашей общей знакомой Терри Райли. Не думайте, что у меня глаз нет. И родился я не вчера. Ничего не могу сказать, она девушка видная, таких поискать еще. Но вы все-таки полегче, полегче. И не берите пример с коммандера. Не надо этих «услад очей моих». Пользуйтесь тем, что дают, и не привязывайтесь.
        - Но позвольте!..  - запротестовал Уильям.
        Рамсботтом, однако, уже удалялся в кают-компанию, покачивая головой. Уильям за ним не пошел, остался на палубе думать о Терри и искать ее черты в рдеющих углях заката.
        5

        - А вот здесь,  - капитан Преттель указал на другой берег лагуны,  - живет англичанин.
        Англичанин! Все заинтересованно оглянулись. Ни на одном из островков им пока не попадались соотечественники.
        - Да-да, англичанин. Очень старый, очень. Может, помер уже. Зовут капитан Джари. Ему то и дело тупапау мерещатся. Он и сам вылитый тупапау.
        В памяти Уильяма возникло какое-то смутное воспоминание. Что-то знакомое… И тут он словно перенесся в отцовский кабинет, где разбирал оставшиеся после дяди бумаги. Выцветший снимок с тощим стариком, и подпись дядиным почерком на обороте: «Кап. Стейвлинг на Манихики, только что услышал шаги тупапау на крыше. Последняя встреча. Никогда больше не видел беднягу капитана». У Уильяма засосало под ложечкой. Как давно и далеко это было, он и не чаял увидеть все чудеса воочию! А теперь он здесь. Но ведь фамилия капитана Джари, а не Стейвлинг… Тот, должно быть, давно умер. На этих островах какое-то засилье старых капитанов, которым мерещатся призраки,  - с другой стороны, ничего удивительного, что моряки удаляются сюда доживать свои дни и со временем начинают видеть странные вещи. Может быть, заражаются суевериями от островитян, которые рассказывают всякие страхи о тупапау. А может быть, тупапау действительно существуют, и нужно просто прожить в здешних краях подольше, чтобы начать их видеть…
        На острове насчитывалось не больше десятка хижин, но размерами выделялась одна - настоящее бунгало с проржавевшей металлической крышей, только очень запущенное. Да и сам остров казался каким-то потрепанным, в отличие от своих идиллических собратьев. Даже пальмы выглядели общипанными, хотя плодоносили, видимо, исправно, судя по внушительному грузу копры, дожидающемуся на берегу. Лагуна из лазурной превратилась в неприветливо-свинцовую, а кораллы торчали бесцветными грубыми обломками. Назывался этот нелюдимый остров Тапука. На песке чуть поодаль от тюков с копрой валялись три выставленные на продажу акульи туши с вычищенными и поставленными на распорки челюстями - словно зашлись сардоническим смехом, глядя на окружающую действительность. Как ни малолюден был остров, на берегу копошилось множество детей, которые плескались, ныряли и визжали во все горло. Обещанного капитана Джари среди островитян пока не наблюдалось, копрой занимался массивный туземец в хлопковых шортах и шоферской фуражке. Но когда Уильям и остальные сошли на берег, от бунгало с проржавевшей крышей отделилась и засеменила к ним
какая-то фигура. Капитан Джари, больше некому. Весь его наряд составляли залатанные рабочие штаны, и впечатление он производил довольно отталкивающее - тощий как жердь, длинные седые лохмы и такая же борода, свалявшиеся седые волосы на груди. Капитан Преттель кинулся вперед обменяться рукопожатием, и старик тут же удалился с ним в бунгало, не удостоив троих незнакомцев даже взглядом. Как подтвердилось впоследствии, он их попросту не заметил. Компаньоны побродили по берегу, наблюдая за разгрузкой-погрузкой копры и за прыгающими в воде ребятишками, пока где-то через час не объявился принявший свою дозу спиртного Преттель и не попросил навестить старика в бунгало.
        Вблизи капитан Джари выглядел еще патриархальнее, чем издалека, напоминая выцветший акварельный портрет пророка, неким чудом отрастивший настоящие волосы. Тусклые водянисто-голубые глаза усиливали впечатление иллюзорности. Уильям еще никогда не видел человека настолько дряхлого и жилища настолько заброшенного. Куда ни глянь - запустение, пыль, мусор… В одном углу расколотая мандолина, в другом - костяшки домино, тут плотницкие инструменты, здесь модель корабля с поломанными мачтами, три подшивки «Английского иллюстрированного журнала», «Последние дни Помпеи» Литтона, Библия, несколько неизвестных книг без обложки, две немецкие трубки с длинным чубуком, половина флейты, засаленные игральные карты, пара часовых пружин и плешивое, изъеденное молью чучело обезьяны. Посреди этой свалки на краю земли восседал капитан Джари в ожидании гостей-соотечественников. Он успел накинуть вытертый голубой китель, но застегнуть его на заросшей груди не удосужился.
        - Да,  - прошамкал он.  - Родом я из Гримсби. Уехал в семьдесят восьмом, а с тех пор много воды утекло, джентльмены, ох, много. Я из Гримсби, и папаша мой был из Гримсби. Сорок лет в морях. Весь мир обошел под парусом. Никто из вас под парусом не ходил?  - Он посмотрел на них своими линялыми глазами, подслеповатостью напоминающими окна в выселенном доме. Ответа он не ждал.  - А потом пятнадцать лет на пароходе. Списался на берег, и вот уже двадцать лет, а может, больше, сижу тут. Думал, помирать пора, ан нет, еще одну семью тут завел, уже внуки пошли.  - Он надтреснуто хихикнул.  - Третья семья на моем веку, джентльмены. Еще одна у меня в Веллингтоне. Но я не новозеландец, вот уж нет. Я из Гримсби, хоть и уехал аж в семьдесят восьмом. Бывали там?
        Молчание затянулось. Пришлось двоим из гостей признать, что краем уха слышали про Гримсби. Капитан не отреагировал.
        - Если прежде не довелось,  - с едва заметным удовлетворением продолжил он,  - то теперь и подавно не доведется. Гримсби больше нет. Гулля больше нет. Скарборо исчез. Говорят, и Ярмут пропал, хотя на этот счет не могу ничего сказать. Нельзя верить всему подряд. Но остальные канули, как не было.
        - То есть как?  - вытаращил глаза Рамсботтом.
        - Сметены, взорваны, сожжены дотла, растащены по кирпичику,  - ответил капитан Джари.  - Все побережье кануло, камня на камне не осталось, так мне рассказывают. Сровняли с землей на последней большой войне. Нагрянули то ли русские, то ли немцы и все стерли в порошок, половину северо-восточного берега, а отстроить заново недосуг. Какой толк мне возвращаться, если бы даже я и захотел? Я родом из Гримсби, а Гримсби нет больше, приткнуться негде. Так ведь, джентльмены? Резонно. А еще говорят, половину Лондона смело, но до Лондона мне дела мало, я туда и носа не казал. Не совался со второго года.
        Уильям и коммандер промолчали, не видя смысла разубеждать старика, витающего в собственных фантазиях, но Рамсботтом не сдержался.
        - Да нет же, кто вам наплел такую чушь? Сплошные враки! И Гримсби, и Гулль, и Скарборо - все на месте, целехоньки.
        Капитан Джари снисходительно покачал головой, словно несмышленышу растолковывая.
        - От вас все скрывают. Вы ведь не из Гримсби? И не из Гулля? Оно и видно. Так вот, там была большая война - русские, немцы, голландцы нагрянули разом и разнесли все в пух и прах. Своими глазами не видел, но разговаривал с очевидцами. Ничего не осталось. И рыбы не осталось, ловить теперь нечего. Когда-то в Северном море отменная рыбалка была. Лучше, чем здесь, куда лучше, и рыба вкуснее. Сам я до макрели был особенно охоч, хоть она и жрет всякую дрянь. И свежая селедка хороша… А теперь ничего этого нет. Я-то помню времечко, когда в Гримсби каждый день спозаранку такие горы рыбы вываливали - здесь на неделю хватит прокормить все острова отсюда до Фиджи. А вкуснющая! Но я из Гримсби уехал в семьдесят восьмом. Сколько воды с тех пор утекло, джентльмены, сколько воды… Я сорок лет в море.
        Рассказ пошел на второй круг, и гости поняли, что старика пора прерывать, иначе они так и будут стоять здесь до вечера. Услышав снова про стертое с лица земли северо-восточное побережье, Уильям почувствовал: еще немного, и он сам поверит, будто Гримсби, Гулля и Скарборо больше нет. Он и теперь не прочь был взглянуть на них на всякий случай, чтобы удостовериться. Про тупапау капитан Джари не обмолвился ни словом - видимо, появление гостей-англичан настраивало исключительно на английские воспоминания, но призрачности в нем хватало и без разговоров о призраках. Совершенно неожиданно, оборвав речь на полуслове, старик умолк и потихоньку погрузился в сон. Гости вышли на цыпочках, стараясь не шуметь, однако сказать наверняка, спит капитан или, может, умер, не смогли бы - таким он был недвижным, бескровным, прозрачным. Бурлящая за порогом жизнь оглушила, словно они вышли не на малолюдный остров, а на Пиккадилли июньским утром.
        - Вот бедолага…  - протянул коммандер.  - Ему должно быть под девяносто.
        - По-моему, он уже зажился,  - решил Рамсботтом.  - Прожил свое. Взял от судьбы все, хоть сейчас он и развалина. И между прочим, если он завел третью семью в семьдесят, то у вас, коммандер, еще уйма времени. Но я вот что скажу: дряхлеть и выживать из ума лучше здесь, чем на родине. Никто тебя не трогает, знай грейся на солнышке да жуй рыбу с кокосами. Запишите на будущее, Дерсли. Когда станете старым и беззубым, перебирайтесь куда-нибудь в эти края. И плевать на тупапау.
        - Вряд ли,  - усомнился Уильям.  - К тому моменту и сам станешь как привидение. Вот у капитана сплошные призраки кругом.
        - Шутка ли, он даже Гримсби отправил на тот свет,  - кивнул Рамсботтом.
        6

        - Еще одна остановка, и можно прокладывать курс на Затерянный,  - объявил коммандер.
        - Вы уже вычислили, сколько до него?  - спросил Уильям.
        - Постарался. Около тысячи шестисот миль получается.
        Рамсботтом покачал головой.
        - Знаете, друзья, меня это пугает. Серьезно. Очень пугает. Мы и так почти на краю света, а если проплывем еще почти две тысячи миль, бог весть где окажемся. Да, безусловно, когда мы там окажемся, будет уже не страшно, потому что в конечном итоге все уголки земли мало чем отличаются друг от друга. Меня пугают именно цифры - все эти тысячи миль, которые для вас ерунда, пара шагов.
        - На море оно так и есть,  - кивнул коммандер.  - А как же елизаветинцы отправлялись в неизведанное и открывали новые земли на таких же крохотных суденышках да еще гораздо хуже оснащенных? Главное - запасы пресной воды, провизия и крепкий корабль, тогда можно плыть и плыть. Что десять миль, что десять тысяч - разница невелика.
        - Надеюсь, вы правы,  - вздохнул Рамсботтом.  - Но вам, морякам, конечно, все нипочем. А я, когда вижу эту крохотную точку на карте, нашу шхуну, и вокруг на тысячи миль одна вода, готов завыть, словно брошенный пес.
        - Ну, пока вам грех жаловаться,  - усмехнулся коммандер.  - У нас тут почти каждый день земля перед глазами. Как только возьмем курс на Затерянный, действительно начнется одна вода. И это хорошо. Меня гораздо больше пугает лавирование между рифами, здешние острова любого заставят попотеть, но Преттель свое дело знает.  - Коммандер посмотрел на небо.  - Интересно, что он сейчас будет делать?
        - А что?  - не понял Уильям.
        - Буря надвигается. Либо он попытается укрыться в соседней лагуне, либо решит переждать здесь. Пока идем полным ходом. Вы оглянитесь вокруг, сами увидите.
        Небо стремительно мрачнело. Из моря словно выкачали все оттенки изумруда и лазури, на поверхности вспухали свинцовые волны. Горизонт потемнел. Веселый ветер, резво подгонявший шхуну в последние несколько дней, постепенно стих до мертвого штиля, а потом поднялся тоненький пронзительный свист. До пассажиров донеслось мерное «чаф-чаф-чаф» двигателя, работающего на полную мощь. Капитан Преттель решил рискнуть и дойти на всех парах до входа в лагуну в опасной близости от рифа, о который с глухим рокотом бились волны. Но рокот этот слышался недолго, вскоре его заглушил стук ливня. Рамсботтом поспешил в кают-компанию, вскоре там же укрылся и Уильям. Они оказались там одни - капитан Преттель стоял у штурвала, а коммандер, видимо, решил остаться на палубе. Сквозь шум дождя донесся оглушительный раскат грома. Уильям увидел в свете вспыхнувшей молнии лицо Рамсботтома - побледневшее как полотно, с трясущейся нижней губой. «Напуган до полусмерти»,  - подумал Уильям и прислушался к себе, но нет, сам он такого панического страха не испытывал. В то же время он понимал: один неверный поворот штурвала, и «Хутия»,
распоров борт об острые кораллы, утащит их всех на дно. Ему вспомнились бессчетные бутылки джина и рома, которые хлестал в этой кают-компании Преттель.
        - Я возвращаюсь на палубу!  - прокричал он Рамсботтому.
        - Тогда и я с вами.
        Коммандер стоял у борта, тревожно вглядываясь в бушующие волны, промокший до нитки.
        - Мы проходим!  - возвестил он сквозь грохот, и тут шхуна качнулась так, что все попятились. Минуту-другую она то кланялась, зарываясь носом, то приседала на корму под раскаты грома. Длинные красные копья молний вонзались в море.  - Все, мы прошли,  - сообщил коммандер.  - Это лагуна.
        Поливаемая потоками воды, шхуна рывками продвигалась вперед сквозь густеющую тьму. Друзья спустились в кают-компанию обсушиться и подождать ужина, который предполагался еще не скоро. Шкипер не появлялся и, судя по крикам и топоту наверху, у него что-то не ладилось с постановкой на якорь. Когда наконец подали рыбу с рисом, фасоль и кофе, измученные пассажиры проглотили ужин в один присест и, разойдясь по койкам, проспали тяжелым сном до утра.
        Напоминая друг другу, что дальше им еще долго не видать суши, Уильям и Рамсботтом спустились поутру на берег, хотя смотреть там было особенно не на что и остров не отличался от остальных. Местных жителей насчитывалось не более десятка - вполне дружелюбных и жизнерадостных, но не таких бойких и колоритных, как на прежних островах. И все же приятно было растянуться на песке и продремать все это голубое сияющее утро. Однако проспать до обеда не удалось - не прошло и двух часов, как они увидели спешащего к ним коммандера. Что-то случилось - иначе бы он так не торопился. Друзья, привстав, переглянулись встревоженно.
        - Что произошло?  - крикнул Рамсботтом.
        - Он отказывается нас везти!  - с перекошенным от возмущения и досады лицом ответил коммандер.
        - То есть как?
        - Капитан не повезет нас на Затерянный.
        - Почему? Что случилось?
        - Дополнительный двигатель барахлит, он не готов плыть в такую даль с неисправным. Порванный трос погнул винт, сейчас матрос-ныряльщик пытается его наладить. А еще у нас течь в топливном баке и что-то с самим мотором, починить здесь вряд ли получится. Бесполезно. Я его убеждал и так и этак, уперся, и ни в какую. Не хочет идти до острова и обратно со всей этой копрой на борту без двигателя, на одних парусах. Слишком рискованно и слишком долго. Он не отважится.
        - Но ведь он подрядился нас доставить?  - недоумевал Уильям.  - Был уговор, что мы фрахтуем его шхуну.
        - Был. Однако он имеет право разорвать договор, хоть так и не делается. Я даже предлагал заплатить сверху, но его и это не соблазнило. Учитывая обстоятельства, его можно понять, а вот нам чертовски не повезло.
        - Да-а,  - протянул Рамсботтом.  - Хотя, должен признаться, по мне так лучше ждать, чем утонуть.
        - Мы бы не утонули,  - отмахнулся коммандер.  - Эти шхуны до совсем недавнего времени ходили отсюда до самого Сан-Франциско под парусами. Медленно, что есть, то есть, но ходили. Ладно, не хочет так не хочет, о чем тут говорить. Придется возвращаться с ним на Таити и искать другую шхуну.
        - Сколько же времени впустую!  - подосадовал Уильям.
        - Знаю, Дерсли, знаю,  - буркнул коммандер.  - Кому, как не мне, это знать…
        - Вы уверены, что он не будет даже пытаться?  - уточнил Рамсботтом.
        - Можете сами с ним потолковать, если считаете, что у вас лучше получится,  - отрезал коммандер.
        - Ладно-ладно, не горячитесь…
        - Я не горячусь. Но - черт подери!  - когда битый час уламываешь упертого барана, который понимает тебя, дай Бог, наполовину, не очень-то приятно слышать намеки, что ты недостаточно постарался. Думаете, что сможете его переубедить,  - вперед и с Богом! Но я умываю руки и на успех не рассчитывал бы.
        - Вот не повезло так не повезло,  - вздохнул Уильям, представляя, как они возвращаются на Таити ни с чем, а Затерянный снова становится недосягаемым.
        - Я так понимаю, нам еще и заплатить ему придется за то, чтобы он доставил нас обратно?  - предположил помрачневший Рамсботтом.
        - Нет, тут он повел себя достойно. Пообещал взять с нас деньги только за кормежку до Таити, это немного. Поскольку фрахт сорвался, за провоз обратно он с нас не возьмет ничего. Соответственно издержки увеличатся ненамного, если не придется сильно задержаться на Таити в поисках другой шхуны.
        - Меня, безусловно, больше беспокоят не деньги, а потерянное время,  - посетовал Уильям.  - Пока мы на Затерянном первопроходцы - вряд ли кто-то еще знает о нахождении там урановой руды. Но в любую минуту кто-то может на него наткнуться, и что тогда?
        Он вдруг вспомнил про Гарсувина, который надолго выпал у него из головы. Да, задержка сводит с ума.
        Рамсботтом отнесся к неудаче по-философски.
        - Что ж, первый блин комом. Вряд ли несколько недель сильно изменят дело. Досадно только, что пришлось все это время кормить клопов на шхуне. Я бы с большей радостью понежился на Таити. Но что поделать. Не будем падать духом. Когда в обратный путь?
        - Вечером,  - ответил коммандер.  - Если ничто не помешает. И по дороге заходим только на два острова.
        Однако с якоря снялись только на рассвете. Море и небо спаялись в одну полую жемчужину, озаренную багряными сполохами, но никому не было дела до окружающей красоты. Капитана по-прежнему беспокоил двигатель. Коммандер и Рамсботтом то и дело срывались, и самым уравновешенным оказался Уильям - как ни обидно было поворачиваться спиной к Затерянному, впереди его ждала Терри. Наверное, она посмеется, когда узнает, что произошло, но это не важно. Главное, что она там! Вот теперь, когда перед глазами встал светлый образ Терри, Уильям проникся наконец великолепием этого жемчужного утра.
        Глава восьмая
        Плавучая фабрика грез

        1

        И снова был Папеэте, а в нем, закрывая собой всю панораму,  - паровая яхта, встретившаяся им по дороге. Теперь на борту читалось название - «Сапфира». Вблизи она казалась еще роскошнее, чем прежде. «Хутия», вновь набитая копрой под завязку, везущая пеструю толпу туземцев с последней стоянки, прокралась мимо сияющей яхты, словно колченогий нищий. На причале, как обычно, скопились зеваки, друзья и родные пассажиров, пришедшие поглазеть на швартующуюся «Хутию». Терри среди них не было. Уильям прекрасно понимал, что ей и неоткуда там взяться - она ведь не знает о прибытии шхуны, но в глубине души надеялся увидеть ее в первых рядах и огорчился, не увидев. Без нее все вокруг потускнело, хотя сам остров после многочисленных плоских атоллов высился во всем своем сказочном великолепии, ослепляя театральной красотой.
        - Ненавижу эту чертову яхту!  - заявил Уильям Рамсботтому, пока они ожидали своей очереди сойти на берег.
        - А мне жаль, что не я владелец. Чем же она вам так насолила?
        - Не знаю… Не к месту она здесь, только все портит. Зачем эти киношники вообще сюда повадились?  - ворчал он, словно старый дед.  - Что им дома не сидится?
        Рамсботтом посмотрел на него лукаво.
        - Кстати, а где наша подружка-американка? Что-то я ее не вижу.
        - Я тоже. Но она ведь не знала, что мы возвращаемся.
        - Может, она как раз на яхте, веселится с другими американцами. Кто ее за это осудит?
        Уильям, отчаянно лукавя, согласился. А еще он поймал себя на мысли, что с радостью сплавил бы куда-нибудь Рамсботтома на недельку-другую. Он, конечно, неплохой человек, но иногда слишком навязчив. С коммандером проще, тот либо молчит, либо уходит размышлять в одиночестве.
        Они поселились в том же отеле, и Уильям сразу же справился насчет Терри, но узнал лишь, что последние два-три дня она не ночевала, хотя большая часть ее вещей здесь, и она точно не выписывалась. Скорее всего она где-то с киношниками, ее часто с ними видят. Как сообщил месье Маро, двое из съемочной группы как раз остановились у него - в бывшем бунгало Пулленов. Одного зовут месье Джабб - очень тихий, а второго - месье Эннис, весьма разговорчивый. Эти новости Уильяма окончательно расстроили - ему даже стало слегка тошно. Велев себе не валять дурака, он вернулся в прежнее свое бунгало, долго стоял под душем, переоделся в свежайшую одежду и отправился на поиски месье Джабба - как пить дать того самого сардонического коротышки с «Марукаи».
        На веранде бывшего бунгало Пулленов он обнаружил долговязого мужчину, растянувшегося на два кресла.
        - Простите, Джабб здесь?
        - Джабб ушел,  - ответил долговязый, кося на гостя блестящим глазом. Второй глаз, прикрытый набрякшим веком, кажется, не видел. От этого лицо долговязого, такое же вытянутое и сухое, увенчанное темным локоном, с выдающимся носом в густой сетке вен, указывающим куда-то в правое плечо, и заканчивающееся остроконечным сизым подбородком, казалось наполовину зловещим, наполовину лукавым. Одетый в алые пижамные штаны и зеленые тапочки, он покуривал трубку из кукурузного початка, из которой свисала и время от времени падала табачная стружка - тогда долговязый подскакивал и хлопал себя по голой груди.  - Я Пат Эннис. Чем могу быть полезен?
        - Я просто хотел повидаться с Джаббом. Мы плыли сюда на одном пароходе. Моя фамилия Дерсли.
        - Слышал о вас, да. Вы останавливались в этой гостинице, потом отправились в какую-то безумную экспедицию. Правильно? Заходите же, выпьем чего-нибудь. У меня найдется все на любой вкус - и даже то, что вам не по вкусу, да еще лед в придачу.
        Приняв бокал из рук Энниса и выдержав пару минут светской беседы, Уильям отважился спросить насчет Терри.
        - Мисс Райли? Она сейчас на натуре вместе с группой. Снимали что-то в двадцати милях дальше по берегу, либо остались там, либо вернулись ночевать на яхту. Да, она познакомилась с парой ребят, а потом ее увидел Майзен - режиссер - и решил взять ее на одну незанятую рольку. Хорошая девочка, в кадре смотрится. Главное, чтобы Голливуд ее не испортил. Хотя она вроде не собирается лезть в киношные дебри.
        Уильям про киношные дебри ведать не ведал, но искренне согласился с мистером Эннисом. Услышанное настораживало, однако от сердца немного отлегло - ведь теперь он хотя бы знает, где Терри. Если нельзя помчаться к ней прямо сейчас, то лучше пока чем-нибудь отвлечься. И Уильям разговорился с мистером Эннисом.
        Мистер Эннис, как выяснилось, когда-то работал в газете, а последние несколько лет пишет голливудские сценарии - не потому, объяснил он сразу, что любит писать сценарии, а из-за семерых детей и жены, с которой состоит в неофициальном разводе. Уильям постепенно начинал понимать, что подразумевает Терри под своим любимым словечком «непрошибаемый». Кухней газетного и киношного миров мистер Эннис был уже сыт по горло, поэтому при виде читателей и зрителей не знал, то ли плакать, то ли бороться с тошнотой. Уильям к поклонникам кино себя не причислял, но в бантингемский кинотеатр время от времени наведывался, и известие о том, что на яхте «Сапфира» приплыл сам великий Джозеф Сапфир, чьи фильмы со знаменитой заставкой в виде крутящегося сверкающего драгоценного камня он не раз смотрел и в Лондоне, и в Бантингеме, вызывало невольный трепет. Джозеф Сапфир был живым корифеем мира кино, которых осталось совсем мало. Уильям хорошо помнил шумиху в газетах, поднявшуюся, когда Сапфир приехал в Лондон. И вот теперь он здесь, в двух шагах. То, что в компании этих феноменальных и, безусловно, опасных людей
находится Терри, конечно, беспокоило, однако не отменяло невольного трепета. Эннис смотрел на него с жалостью, хотя сам, как и любой на его месте, устроился неплохо: с одной стороны, пользовался благами причастности к киношному блеску, а с другой - якобы презирал этот блеск и мишуру, возвышаясь над массами.
        - Вот поэтому я живу здесь, в отеле, трачу свои деньги,  - объяснил он.  - А мог бы жить на яхте вместе с остальными, но нет, спасибо! Как только мы пришвартовались, я сразу дал деру. Яхта - это Голливуд. Где Сапфир - там везде Голливуд, даже на Южном полюсе все равно будет Голливуд, а я хочу оттуда вырваться. Так мне удобнее. Если я им понадоблюсь, позовут. Сказал им, что мне нужна тишина для работы, они купились. На яхте, понятно, тишины не видать, это жуткий бедлам. На самом-то деле я могу работать хоть вверх тормашками в машинном отделении, но им об этом знать незачем.
        - А это по вашему сценарию они сейчас снимают?  - полюбопытствовал Уильям.
        - В основном,  - кивнул Эннис, попыхивая трубкой и выпуская густые кольца дыма.  - Сюжет рассказать? Это захватывающая повесть,  - прогнусавил он,  - о застенчивом горожанине, попавшем в край первобытных страстей, и об избалованной красавице из Чикаго, потерявшейся на Романтических островах. Это увлекательная история любви и приключений, в которой бьется горячее женское сердце. Мы показали вам немало хороших картин, но это не просто хорошая картина - это великая картина, которую вы не забудете никогда. Другими словами,  - подытожил он своим обычным голосом,  - очередная сопливая мелодрама.
        - А я уж было соблазнился…  - рассмеялся Уильям.
        - Не дай бог,  - покачал головой Эннис, вытягивая свои длиннющие ноги еще дальше.  - Если вы видели хоть одну картину, то сами расскажете мне сюжет нашей. Я писал такое сотни раз. Богатая красотка, которой наскучили бесчисленные поклонники, безделье и роскошь - ее бы на часок раздатчицей в столовую для дальнобойщиков,  - попадает на экзотический остров, где встречает молодого красавца туземца и влюбляется по уши, но увы, он всего лишь туземец. Она не может быть с ним. Он не может быть с ней. Им не суждено быть вместе. Нет-нет, погодите! Какой же он туземец! Он такой же туземец, как ваша бабушка! На самом деле он состоит в студенческом обществе «Фи Бета Каппа» и у него за плечами Йель, Гарвард, Принстон и техникум Освего. Все в порядке, все спасены.
        - Да, знакомый сюжет,  - пробормотал Уильям.
        - Вот видите. Впрочем, не будем на себя наговаривать, мы делаем и гораздо более умные картины - и много, но без таких вот соплей кассовых сборов не получить. А в этот раз нужна была роль для Карлоса Дивеги и роль для Аврил Пакстон, а значит, опять снова-здорово. Хотели для разнообразия перенести действие в Аризону, потом поменяли на Мексику, потом решили, что тогда получится обычный вестерн, поэтому постановили снимать здесь. Лишний повод для Сапфира прокатиться на своей яхте и поглазеть на танцовщиц хулы. Вы видели Аврил Пакстон?
        - Имя знакомое.  - Уильям наморщил лоб, вспоминая.  - Но видеть, кажется, не видел. А может быть, не запомнил. Кинозвезды для меня почему-то все на одно лицо.
        - Они не просто на одно лицо, они вообще одинаковые - это видно, когда с ними пообщаешься поближе. Одна глупее другой. Хотя со времен немых фильмов они чуть поумнели, как и все кино. Вливаем мысль в микроскопических дозах. Зато Голливуд сильно поскучнел со времен немых фильмов, когда деньги текли рекой, а киношная индустрия больше походила на раззолоченный балаган. А сейчас? Скучища. От одной мысли зевота берет. Только и развлечения, что гадать, когда с твоей двери снимут бронзовую табличку с фамилией. Пусть увольняют, если захотят. Я и так уже подумываю сказать мистеру Джозефу Сапфиру пару ласковых, и пусть плывет домой без меня - все равно после такого на борт не пустят,  - а я останусь здесь, буду писать рассказы. Но добровольно я не уйду, жена с детьми такой подлости не заслужили.
        - Мистер Сапфир тоже скучный?  - с искренним интересом спросил Уильям.
        - Чем дальше, тем скучнее,  - буркнул Эннис.  - Он у меня уже вот где сидит. От любого комика рано или поздно устаешь.
        - А кто он? Я имею в виду, откуда он, чем занимался раньше?
        - Кто он? Завтра вас с ним познакомлю, если желаете. Фамилия Сапфир, разумеется, вымышленная, а настоящая - бог весть. Вроде бы он польский еврей из Ист-Сайда, и в кино преуспел как раз потому, что не знает языка. Никакого причем, и я не шучу. Эти фрукты, кого ни возьми, свой польский или, там, идиш забывают, по-английски толком не говорят, ни то ни се. Вот и идут в кино. Джозеф стоял у самых истоков, пришел, когда все еще только начиналось, теперь сидит в большом кресле, а все прыгают перед ним на задних лапках. Царь Сапфир. Ему, конечно, невдомек, но его же наемные комики ему и в подметки не годятся. Вот про него бы самого кино снять! На это я бесплатно подпишусь.
        - А сами киношники - тот же Сапфир - понимают, что оболванивают зрителя?
        - О, здесь у них все хитро. Понимают, конечно, как тут не понимать, но виду не подадут. Я вам могу назвать десяток весомых финансовых причин, вынуждающих снимать такие картины, и старику Джозефу они известны лучше моего. Но если я сейчас пойду к нему и спрошу: «Что за муру мы снимаем?» - он на голубом глазу распишет, что это величайший фильм всех времен и народов, и к концу его речи ты уверишься, будто ради этой картины он последнюю рубашку продаст. Верит он в это сам или нет, я так до конца и не понимаю. Пудрить мозги он мастак. И в финансовых вопросах он дока, но на этом все. Больше он не смыслит ни в чем, включая и киносъемки,  - по крайней мере я за ним ничего такого не замечал, а ведь специально присматривался. Невежество подобного масштаба - это уже не дар и не талант, это гений! Виной всему, конечно, Голливуд, потому что в остальных местах без мало-мальских знаний не обойтись. И даже тут Джозеф остается гением невежества и путаницы. Он в стольких постелях перебывал, пока поднимался наверх, стольких детей заделал, что Сибирь хватит заселить, но если завтра он мне скажет, что младенцев
находят в капусте, я нисколько не удивлюсь. А если я сейчас пойду просить у него моторку, чтобы съездить на денек в Аравию, он и бровью не поведет. Вильгельм Завоеватель был дядей вашей королевы Виктории? Проглотит, не сомневайтесь. Не факт, что он вообще грамоте обучен. И языка не знает, разговаривает через пень-колоду. Ходячий чурбан. Но при этом он сколотил десять миллионов долларов на фильмах, и простых людей вроде нас с вами волен нанимать и увольнять пачками за утренним кофе. Вот вам Джозеф Сапфир. Кстати, не удивлюсь, если он и сам не помнит своего настоящего имени и возраста. Давайте еще по одной.
        Пока они угощались, пришел Джабб.
        - О, надо же, Дерсли! Здравствуйте! Не знал, что вы уже вернулись.
        Уильям спросил, не видел ли он Терри.
        - Конечно. Она сейчас в «Бугенвиле» с ребятами.
        - Тогда и я наведаюсь.
        Ему было уже все равно, что они подумают насчет его чувств к Терри.
        - Если подождете минутку, я с вами, на моей машине и доедем,  - предложил Джабб.  - Тебе, Пат, между прочим, тоже неплохо бы сгонять туда и потолковать с Финбергом. Сап его здорово накрутил. Поговори, а то худо придется. Майзен собрался сворачивать лавочку, дескать, он уже здесь все отснял, и свет никудышный, да еще и влажность. Так что прикрой свои чахлые кости рубашкой со штанами, и поехали.
        Эннис, расплетя длинные ноги, неспешной походкой удалился в бунгало. Джабб смешал себе коктейль и залпом проглотил.
        - Никак не могу приучить себя пить медленнее,  - оправдывался он.  - Представляю, какая у меня физиономия получается, когда глотаю, но отвыкнуть не могу. Так куда вы ездили?
        Уильям рассказал ему в общих чертах. Тут как раз подошел Эннис, и все направились к машине.
        - Знаешь, Том, меня так подмывает высказать старику Джозефу, что я о нем думаю,  - мечтательно проговорил Эннис.
        - Ну, либо вылетишь со свистом…
        - Да и пускай! Если и разрывать контракт, то лучше места, чем здесь, не найти.
        - Либо он предложит повысить тебе ставку,  - договорил Джабб с улыбкой.
        - Черт! Это меня и пугает. И ведь придется брать - ради жены и детей.
        - Вот и Папеэте!  - вырвалось у Уильяма.
        - Ага.  - Джабб посмотрел по сторонам без особого интереса.  - Напоминает декорации, в которых мы снимали на студии «РОВ». Помнишь тот тропический городок, Пат?
        - Помню, как не помнить,  - прогудел Эннис.  - Колоритный, куда колоритнее этого. Но там, думаю, и на постройку денег больше ушло. Резонно. Этот ведь для обычных людей, они тут всего-навсего живут. Ну не абсурд ли?
        2

        На террасе «Бугенвиля» толпился народ, половину которого, судя по всему, составляли киношники.
        - Терри!
        - Ой, Билл! Какая неожиданность!
        Да, она обрадовалась, увидев его. Бурного восторга, впрочем, Уильям не заметил, но радость была. Целоваться не стали: Уильяма смущало такое количество посторонних глаз, хотя, начни Терри первой, он бы с готовностью откликнулся. Выглядела она замечательно - разве что накрашена чуть ярче, но это, наверное, для съемок. На ее фоне все остальные казались смазанными и блеклыми.
        На минуту-другую им удалось уединиться.
        - Когда вы приехали?  - спросила Терри.  - Нашли остров? А сокровища? Ты привез мне сокровища, Билл? Расскажи, расскажи мне все!
        Уильям принялся рассказывать.
        - То есть вы до него так и не доплыли?  - воскликнула Терри. Ни досады, ни разочарования в голосе не слышалось, только интерес.  - Ну вы и тетери! Так далеко забраться и не попасть на остров! А ведь я еще когда чувствовала, что ничего из этой затеи не выйдет.
        - Подожди, не ставь на нас крест,  - запротестовал Уильям.  - Мы не виноваты. Шкипер наотрез отказался везти нас дальше. Но мы не сдаемся. Поиски только начались. Мы подберем другую шхуну как можно скорее.
        - Тогда удачи,  - бросила Терри.
        По ее тону видно было сразу, что Затерянный и вся экспедиция не особенно занимали ее все это время и она уже не метит в участницы. Ею завладели другие интересы. Кино, разумеется. Что ж, ее не за что винить. И все же Уильям чувствовал себя слегка уязвленным, а улыбка, с которой он сообщил, что знает о полученной ею роли, вышла несколько натянутой. Даже губы чуть онемели.
        - Обратный путь был скучным,  - сообщил он.  - Но не для меня, я ведь возвращался к тебе, Терри. Просто на обратном пути мы почти никуда не заходили и мало что видели. Туда дорога несравнимо интереснее. Тебе бы понравилось.
        - Ну ничего, ты же расскажешь мне все-все-все,  - беззаботно отмахнулась Терри.  - Пойдем, вернемся к остальной компании.
        Остальная компания, рассевшаяся к этому времени за двумя сдвинутыми столами, почти целиком состояла из киношников. Эннис, Джабб, некие мистер Финберг, мистер Форман, мисс Гаррати, миссис Джарвис, толстяк по имени Пит и крашеная блондинка, которую все звали Джорджи. Ромовый пунш и «Радуга» поступали без перебоя, как по конвейеру. Верховодил за столом Эннис, от спиртного ставший еще более разбитным и циничным. Разговоры вертелись вокруг кино и Голливуда. Как довольно скоро уяснил Уильям, эти люди всячески давали понять, что фильмы и Голливуд у них в печенках сидят, однако ни о чем другом говорить не могли. Именно с них срисовывали все сюжеты, и даже повседневная их жизнь была отлакирована глянцем кинопленки.
        - А, это когда Хэтч, бедняга, возомнил, будто ему дали роль Нерона,  - вспоминал мистер Форман,  - и явился на площадку в соответствующем костюме.
        - Да… Печальная история,  - подхватил Джабб.
        - Постойте, это не он потом покончил с собой прямо на площадке?  - встрепенулась Джорджи.
        - Он самый.
        - Я тогда как раз работал на «РОВ»,  - начал Эннис, обводя всех своим единственным глазом и мгновенно завладевая всеобщим вниманием.  - Недотепа Хэтч вышиб себе мозги аккурат перед дверью старинного салуна на декорации к вестерну - помнишь, Джабб? И вы, Форман, наверняка помните. Не выдержал. Слишком часто ему давали от ворот поворот. Да, актер он был из рук вон плохой, даже для студии «РОВ», но сам-то он считал себя великим. Переживал не о заработке, а о своем участии в искусстве. Да-да, сэр. Как попадешься в лапы недотепе Хэтчу, так не отвертишься, сиди и слушай про искусство. Переживал аж до слез.
        - Вот-вот,  - подхватил Джабб.  - Сколько раз он ко мне приходил в слезах, уже под конец. Да Гриффиту его за один только этот неиссякаемый фонтан надо было брать не глядя.
        - Эти прохвосты в «РОВ» над ним как только не издевались. Причем старик Ластейн - он тогда стоял во главе - все знал и не вмешивался. Знатно они поглумились над горемыкой. Но он им отомстил - практически из могилы, заметьте. Вот тут начинается самая жуть. В Голливуде мало кто знает эту историю, потому что руководство «РОВ» постаралось все замять, но хотите верьте, хотите нет, на студии появился призрак Хэтча.
        Женская половина компании заинтересованно взвизгнула, мужчины же скептически захмыкали, то ли не веря в привидения, то ли не веря Пату Эннису.
        - Да-да, он стал мстить студии из могилы,  - с серьезным видом продолжал Эннис, хотя набрякшее веко опустилось еще ниже, придавая выражению некоторую хитрецу.  - И как! Он не просто бродил по студии, он нашел гораздо лучший способ. «РОВ» пришлось потратить бешеные деньги, чтобы от него избавиться. Очень тонко было сработано. Ни один призрак еще ничего ловчее не придумывал.
        - И что же он сделал?  - спросил кто-то.
        - Да будет вам, Пат Эннис!  - воскликнула мисс Гаррати.  - Я не верю ни единому слову.
        - Ваше право,  - кивнул Эннис.  - Но Джабб подтвердит. Все началось так. Недели через две-три после того, как недотепа Хэтч застрелился, прибегает ко мне Джимми Морган: «Пат, кто это поставил Хэтча в „Бриллиантовый след“»? Не знаю, говорю, первый раз слышу, что он там играет. «Вот и я первый раз,  - говорит Джимми,  - но он там есть. Мы просматривали отснятый материал с Ластейном, а там откуда ни возьмись - Хэтч, собственной персоной. Ластейн рвет и мечет». Иду взглянуть на материал - там ведь большая часть сценария моя,  - да, действительно, вот он Хэтч, не самым крупным планом и к сюжету ничего не добавляет, но торчит довольно заметно. Ластейн начинает копать, все как один клянутся, что Хэтча в этот фильм не вводили. И никто не помнит, чтобы он присутствовал на съемках. В общем, пришлось порезать всю пленку к чертям собачьим, а два эпизода переснять заново. Следующим мы заканчивали «Замороженную невесту», и на этот раз я сам с Ластейном, Морганом и парочкой других просматривал кадры. И снова там был Хэтч. Я думал, Ластейн с ума сойдет. Хэтч вклинивался со своими гримасами каждые две-три минуты.
Ластейн проклял всех и вся, орал, что всех уволит, потом созвал собрание. Каждый мало-мальски причастный к съемкам «Замороженной невесты» - я в том числе - присягнул, что Хэтч и близко не подходил к съемочной площадке. Ластейн заподозрил заговор. Мы, дескать, все сговорились против него. Побагровел весь, жилы на лбу, как канаты - я его пожалел даже, хотя нас самих было жальче. Он сказал, что докопается до правды, даже если придется потратить все свои деньги до последнего доллара и перевернуть студию вверх дном, но не позволит делать из него дурака. И тогда кто-то из главных операторов - не помню уже, как звали, но пройдоха тот еще - встает, тычет в Ластейна длинным желтым пальцем и говорит: «Мистер Ластейн, тут нечего копать. Нет никакого заговора. Искать надо в потустороннем мире, а не среди живых. Этот актеришка покончил с собой, потому что здесь ему не давали шансов. Теперь он будет являться в виде призрака - не на студии, так мы отделались бы малой кровью, а уже в фильмах». Ластейн в ответ послал его к мозгоправу. Тут кто-то предлагает: «Пойдемте посмотрим остальные материалы». Ластейн согласился
- не сразу, но уломали, и мы проверили примерно половину фильма, который тогда стоял в производстве - «Бык на Бродвее». Как думаете, был там Хэтч? Во всей красе. Причем роль себе отхватил побольше на этот раз. Ластейн аж подпрыгнул с воплем, как увидел. И тут оператор говорит: «Мистер Ластейн…» Как сейчас его голос слышу, тихий такой, из темноты. «Мистер Ластейн, вы учтите, все эти сцены снимались уже после смерти Хэтча». И это была правда. Мы все могли подтвердить. Честное слово, в монтажной после этих слов тишина стояла мертвая где-то с минуту.
        - Мистер Эннис…  - Терри не отрываясь смотрела на него своими прекрасными глазами.  - Вы ведь все выдумали?
        - Мисс Райли…  - Он вытащил кукурузную трубку и с глубокомысленным видом направил мундштук на Терри.  - Мы живем в очень любопытном мире, вы это еще узнаете. Случаются вещи куда более чудные и куда ближе - например, на этой самой террасе. Я бы вам много мог порассказать.
        - Да, Пат, с тебя станется,  - ухмыльнулся мистер Финберг.
        - Расскажи лучше, чем закончилось, дружище,  - велел Джабб.
        - Да этим и закончилось. Созвали еще одно собрание, Ластейн и говорит: «Похоже, ребята, я напрасно вас обвинял. Хэтч нашел способ проникнуть на пленку после смерти». Тут подхватился Воденберг, начальник рекламного отдела: «Да, история любопытная. Шепнуть кому надо, и ее раструбят все газеты отсюда до Род-Айленда». Ластейн на такое не пошел. «Никому вы ничего шептать не будете, Воденберг, даже не пытайтесь. Вы закроете рот на замок - это касается и всех остальных. Никому ни полслова, иначе студии конец. Я вам объясню почему. Публика либо поверит, либо нет. Если поверит, то перестанет смотреть наши картины из страха перед потусторонним. Если не поверит, то поднимет студию на смех. Согласны?» Все согласились. И тогда Ластейн обращается ко мне с вопросом: «Что все-таки делать? Вы писатель, Эннис, вы лучше разбираетесь в призраках и всяком таком, вы знали Хэтча при жизни… Как нам поступить?» Ну, я поразмыслил и придумал. Хэтч - или его дух - припер нас к стенке. Бороться с ним бесполезно, иначе мы так и будем резать в лапшу каждую отснятую картину. Нужно уступить ему - один раз, и тогда, возможно, он
удовлетворится и пойдет пакостить куда-нибудь еще. А значит, нужно оставить его в этой картине и включить в титры. Я, конечно, понимал, как мы рискуем: вдруг дух этого актеришки только разлакомится и в следующей картине потребует уже главную роль. Но если сейчас он просто мстит, то авось успокоится на этом. Ластейна удалось убедить не сразу. Мы насели на него сообща, и в конце концов он сдался. Хэтча в этой картине оставили, так что, если раскопаете где-нибудь «Старого быка на Бродвее», увидите эту фамилию в титрах своими глазами. Наш маневр сработал. Ни в один другой фильм Хэтч больше не совался, так-то.
        - Вот в это мы готовы поверить,  - высказался за всех мистер Финберг.
        Уильям на протяжении всего рассказа то и дело посматривал на Терри, пытаясь украдкой обменяться понимающими взглядами, как делают в компании все влюбленные. Сперва Терри вроде бы откликалась, но потом ее взгляд удавалось перехватить все реже и реже, пока наконец он не сделался совсем неуловимым. И улыбка ее была адресована не ему, хотя в этой улыбке как раз и отражалось все, чего он так жаждал,  - мимолетная интимность, угадываемая безошибочно, как поглаживание по плечу. Смотрела Терри на только что пришедшего высокого молодого человека, вставшего позади Энниса и Джабба. Уильям уставился на новоприбывшего, закипая от ревности. Ужасное ощущение. Его замутило от нехорошего предчувствия.
        - Хеллоу, дон Карлос!  - выкрикнул кто-то.  - Берите стул.
        Вот, значит, кто это. Карлос Дивега, актер. Поблагодарив кивком и улыбкой, Дивега влился в тесную компанию за двумя столами с непринужденным изяществом, показавшимся Уильяму вызывающим. Вызов в его облике действительно угадывался, хотя большие темные бараньи глаза смотрели настороженно. Явный метис, скорее всего из Центральной или Южной Америки. Тщательно завитые иссиня-черные волосы отливали металлическим блеском. На гладком оливковом лице с точеным прямым носом выделялись толстые плебейские губы. Он был довольно красив, но на вкус Уильяма, ревниво изучившего каждую его черту, какой-то низкопробной красотой. Вся она была наносной, отражаясь только во внешности, а изнутри шла сплошная тупость. Так его увидел Уильям и немедленно невзлюбил. В нем соединились практически все ненавистные Уильяму в мужчине качества, хотя некоторым его чертам - статной фигуре, изяществу, мускулистой пружинистости - он втайне позавидовал. От Уильяма, как от ревнивого возлюбленного, не укрылось то, чего больше никто за столом не замечал: Терри и Дивега дошли до той степени единения, когда каждый взгляд и улыбка - это
маленькое открытие, сближающее еще больше. Уильям почувствовал себя совсем беспомощным. С каждой минутой он делался все меньше, незаметнее, глупее, мрачнее, превращаясь в того, кого любая женщина охотно променяет на экзотического красавца актера с бесстыжими глазами.
        Когда все разошлись, Терри невыносимо ласковым тоном объяснила, что ее пригласили поужинать на яхте с остальными, но завтра они, может быть, где-нибудь увидятся. Ночевать она будет на яхте, потому что съемки начнутся спозаранку. А Рамсботтому и коммандеру большой привет. Уильям не успел и слова вставить. Если Терри и заметила перемену в его взгляде, то ничего не сказала, а он, выбирая между разговором начистоту и молчанием, выбрал молчание. В отель он вернулся вместе с Эннисом, который сразу же удалился к себе в бунгало. Уильям поужинал с Рамсботтомом и коммандером, обсудил с ними шхуны и рано отправился спать. Второе пребывание на Таити начиналось неудачно.
        3

        На следующее утро Эннис, видимо, из дружеской симпатии к Уильяму, пригласил его на съемки, предупредив, что сегодня, возможно, последний день. Уильям согласился не раздумывая. Прежде всего ему, конечно, хотелось увидеть Терри, но и на съемки посмотреть было бы любопытно. Они взяли в аренду машину и к середине утра приехали на площадку, располагавшуюся в двадцати милях дальше по берегу, у живописного входа в небольшую лощинку, на полоске белоснежного песка. Посмотреть было на что. На двух грузовиках громоздились камеры и звукозаписывающее оборудование. Великий и ужасный Джозеф Сапфир в полосатом яхтенном костюме восседал в режиссерском кресле с фамилией, написанной на спинке белой краской. Вокруг суетилась свита - то и дело кто-то срывался с места, видимо, летя со всех ног исполнять указание. Уильям заподозрил, что неудача должна караться как минимум смертной казнью, иначе все это лишается смысла. Сапфир, как явный и непреложный кесарь в этой киноимперии, непременно должен обладать властью казнить и миловать своих подданных.
        Там же стоял со своими подручными режиссер фильма, Майзен. И без того на редкость некрасивый, в зеленом берете и зеленой шелковой сорочке он напоминал распаренную лягушку, не переставая курил трубку и общался исключительно со своими двумя помощниками. Тем не менее в нем чувствовалась внушительная сила. Эннис шепнул, что Сапфир заплатил Майзену бешеные деньги, чтобы переманить с теплого местечка на берлинской студии «УФА» в голливудскую глушь. Что-то в самой позе герра Майзена - в простом повороте головы - выдавало презрение ко всей этой сапфировской затее. Лягушка, снизошедшая до работы с головастиками.
        Дальше толпились местные, занятые в качестве статистов. Съемки они вполне резонно воспринимали как забавный способ заработать пару франков и повеселиться на природе. Мистер Сапфир явно это чувствовал и явно раздражался, судя по тому, с какой частотой он отправлял посыльных к ответственному за массовку. Будь его высочайшая воля, десяток разгильдяев уже болтались бы на пальмах или валялись с отрубленной головой.
        Еще там была мисс Аврил Пакстон - вблизи напоминающая наспех набросанный маслом портрет красавицы, однако моментально оживающая в кадре, в солнечных лучах, заменявших собой студийные софиты. Точно так же вел себя и невыносимый Карлос Дивега, вульгарный экзотический красавец. Кроме них, были и другие актеры, и среди них радостная, возбужденная Терри, при виде которой у Уильяма защемило сердце. Дополняли картину оператор и техники, а чуть поодаль расположились кружком пришедшие посмотреть островитяне - с едой, питьем, детьми, музыкальными инструментами и легкомысленным расхолаживающим отношением ко всему делу, которое наверняка уязвляло мистера Сапфира.
        Когда включались камеры, все умолкали, повинуясь усиленному мегафонами окрику пятерки помощников: «Тишина на площадке!» После каждого дубля - а дубли повторялись снова и снова, раз за разом - вновь поднимался гвалт, потому что все до единого, за исключением Майзена, начинали отдавать распоряжения и делиться мнениями, перекрикивая друг друга. Островитяне, чтобы не ударить в грязь лицом перед американцами, тоже принимались драть глотку и хохотать. Уильям как зачарованный наблюдал за чередованием тишины и хаоса. Вся обстановка напоминала сумасшедший дом - в ней, как в лице Энниса, причудливо сочеталось притворство с цинизмом. Уильяму представилось, как миллионы и миллионы людей по всему миру застывают в креслах, завороженные хрупкими и недолговечными плодами фантазии мистера Сапфира, зреющими под этим голубым небом. Вроде бы в кадре Таити - сверкающая лагуна с одной стороны и величественная гора в пурпурно-изумрудной мантии с другой стороны, и в то же время это лишь иллюзия. Они хотят, чтобы у миллионов зрителей за тысячи миль отсюда захватывало дух при виде этой неповторимой экзотики, однако ни
Сапфира, ни Майзена, ни остальных киношников окружающая красота не трогает, местная жизнь не волнует, а коронованные пики хребта Диадем не удостаиваются даже взгляда. Как объяснял Эннис, для них это просто «натура», продолжение студии и Голливуда.
        Как же странно… Мир, начинал понимать Уильям, постепенно превращается в одну большую съемочную площадку. Наступила эпоха целлулоида, недалек тот час, когда границы между кино и действительностью сотрутся окончательно и мы перестанем отличать настоящие исторические события от съемочных эпизодов. Общими усилиями мистера Сапфира и его коллег вымысел и реальность сольются воедино.
        К Уильяму с Эннисом подошел мистер Финберг, один из главных полководцев мистера Сапфира.
        - Пат, мистер Сапфир просит тебя на два слова.
        - Что на этот раз?  - скривился Эннис.  - Очередная свежая идея?
        - Угадал. Хочет поменять концовку.
        - Так и думал.  - Эннису доставляло видимое удовольствие оправдание его самых худших предположений.  - Хорошо. Сейчас подойду. Вы, Дерсли, тоже давайте со мной, я вас представлю нашему самодержцу. Вот тут-то,  - продолжил он уже на ходу,  - меня и уволят с концами. Увидите. И вуаля - я на свободе, а совесть моя чиста.
        Мистер Сапфир - короткий перебитый нос, широкий узкогубый рот, сеть тонких морщинок по всему лицу - приветствовал Уильяма с доброжелательной снисходительностью.
        - Как там у вас в Англии, мистер Лесли, много наших картин показывают?
        Уильям, озадаченный «мистером Лесли», все же сообщил, что да, довольно много.
        - Хорошие мы фильмы снимаем, а?
        Уильям подтвердил. Отреагировать по-другому он не смог бы при всем желании. Со стороны над мистером Сапфиром можно было потешаться сколько угодно, однако в непосредственном присутствии перечить ему желания не возникало. Он властвовал безраздельно, не допуская и мысли о бунте. Уильям заподозрил, что Эннис тоже не отважится дерзить и все это время просто бахвалился.
        - Вам посчастливилось попасть на съемки величайшей картины «Сапфир студио»,  - самодовольно проговорил мистер Сапфир.  - Так что смотрите во все глаза.
        Аудиенция окончилась. Уильям попятился, с трудом удерживаясь, чтобы не отсалютовать, не поклониться, не козырнуть и не выпалить «салям алейкум».
        - Так вот, Эннис, у меня появилась новая мысль насчет концовки - сегодня утром озарило. Сделаем гонку на катерах. Сюжет подстроите. Без гонки на катерах этот фильм очень проиграет. Гениальная находка.
        - Великолепно!  - воскликнул кто-то из свиты.
        - Беспроигрышная концовка,  - подхватил другой.
        - Что скажете?  - поинтересовался мистер Сапфир бесстрастно.
        Набрякшее веко Энниса опустилось еще ниже, а светящийся цинизмом глаз воззрился на мистера Сапфира.
        - И скажу!  - заявил он во всеуслышание.  - Паршивая концовка.
        Чтобы обозначить немую сцену, последовавшую за этими словами, потребовался бы целый частокол восклицательных знаков. Не дав остальным опомниться, Эннис продолжил:
        - Нет, если хотите включить в фильм какие-нибудь гонки, то на здоровье. Но зачем же мелочиться? Давайте вывалим все гениальные идеи разом. Можно что-нибудь придумать с подводной лодкой или дирижаблем. Или пустить бомбардировщики на бреющем полете. Раздобыть пару слонов и перенести концовку в Африку. Даже вот что: давайте построим Ноев ковчег и добавим библейских аллюзий. Футбольный матч тоже отличный сюжетный ход - ни в одном фильме про Южные моря еще до такого не додумались. Таити громит сборную Йеля и Гарварда. И на закуску - пожар в Эмпайр-Стейт-билдинг! Гениально! А вот еще, разбирайте, пока теплые: закончим ежегодным съездом общества «Киванис» и «Рыцарей Пифия»[6 - «Рыцари Пифия» - масонское братство, существующее в США с 1864 года, названное в честь древнегреческой легенды о двух пифагорейцах, Дамоне и Пифии, ставшей примером дружбы и верности.] - нарядим пятнадцать тысяч человек в костюмы и снимем, как они добираются сюда вплавь из Лос-Анджелеса. Только меня избавьте уже от этого непотребства. С меня довольно! Сами вставляйте свои гонки на катерах, этой картине хуже не станет, дальше
некуда. И так уже дьявольский кроссворд, а не фильм. Комедия братьев Маркс - только без Марксов. Если я еще поработаю на этой картине, то исключительно топором. Все, мистер Сапфир. Паршивая у вас концовка.
        Мистер Сапфир, как ни странно, даже бровью не повел.
        - Пойдемте, Эннис, поговорим наедине.
        Он величественно поднялся. Эннис шепнул Уильяму: «Ну теперь-то меня точно уволят» - и ушел за мистером Сапфиром, который, видимо, хотел распрощаться с ним без посторонних. Остальные уставились им вслед. Уильям отправился искать Терри.
        - Ну рассказывай! Теперь я хочу послушать про ваше плавание,  - заявила она воодушевленно, ни дать ни взять хозяйка светского раута.
        Уильям оторопел. Совсем отдалилась. Он оставлял одну Терри, а вернулся к другой. Даже в Сан-Франциско, целую вечность назад, она казалась ближе, чем сейчас. Он готов был возненавидеть эту Терри, смотрящую на него так безразлично. Почему у новой Терри остались прежнее лицо и голос?
        - Что такое? Ты не хочешь рассказывать?
        Уже теплее, уже не так похоже на светскую львицу. Уильям моментально растаял.
        - Конечно, хочу. Я который день только об этом и думаю. Но сейчас, кажется, не время. Когда мы сможем остаться вдвоем? Мы ни разу не были наедине с моего приезда.
        - Знаю, Билл. Мне жаль.
        Это должно было его успокоить, но не успокоило. Похоже, Терри жаль не упущенное время, а его, Уильяма. Нет, он не хотел жалости. Он хотел любви и прекрасно знал, что влюбленной женщине подобная жалость несвойственна. Уильям подавленно молчал, презирая себя за то, что не отваживается высказаться начистоту.
        Терри посмотрела на него пристально.
        - Что ж, если не хочешь рассказывать сейчас, можешь рассказать вечером. Я приду в гостиницу к ужину. И не забывайте, мистер Уильям Дерсли, что мисс П.Т. Райли состоит соучредителем концерна «Затерянный остров», поэтому вправе требовать отчета по первой экспедиции. Как я тебе в ипостаси киноактрисы?
        - Не знаю, хотя, наверное, ты хорошо справляешься. Я пока тебя в кадре толком и не видел.
        - А ты и не увидишь - меня тут мало.
        - Тебе нравится сниматься?
        - Очень!
        Она не кривила душой. Уильям посмотрел на нее исподлобья и тут же, словно увидев себя со стороны - угрюмого, недовольного ревнивца,  - попытался сбросить кислую мину. Не получилось. Они еще немного поговорили, но беседа не клеилась. Уильям и сам вздохнул с облегчением, когда Терри позвали на площадку. Он увидится с ней вечером, в отеле, и тогда, может быть, все будет по-другому.
        Эннис вернулся после разговора тет-а-тет с мистером Сапфиром.
        - Ну что?  - спросил Уильям.  - Уволил?
        - Вот вы здравомыслящий человек, Дерсли,  - начал еще не остывший Эннис.  - На какую сумму вы готовы поспорить, что меня уволили?
        - Я обычно не спорю на деньги, но думаю, в этот раз выигрыш гарантированный.
        - Правильно рассуждаете. А почему? Потому что вы здравомыслящий человек. Вот только в этом бедламе вы один такой. Уволили? Как бы не так.
        - Неужели? Оставили?
        - Вы слышали мое выступление?
        - Да. Вы просто напрашивались на то, чтобы вас выгнали. И, честно говоря, я уверен был, что вам не хватит наглости. С вашим мистером Сапфиром не забалуешь, это сразу видно. Чувствуется опыт безраздельной власти за плечами, как у древних сатрапов.
        - Да, впечатлять он умеет,  - презрительно бросил Эннис.  - Надо будет подсказать Метрополитен-музею выставить у себя его чучело после смерти. Эх, ну что за черт! И ведь сам виноват…
        - Так чем все закончилось?
        - Сейчас расскажу. Ей-богу, ни полслова не совру, у меня на такой сюжет при всем желании фантазии не хватит. В общем, отвел он меня в сторонку. «Эннис,  - говорит,  - это безобразие. Киноиндустрия не потерпит подобных плебейских выходок, нужно вести себя цивилизованно. Вы перешли всякие границы, мы разрываем договор». Я ему в ответ, дескать, хорошо, как скажете. Я ведь этого и добивался, сами знаете. Все, как я хотел, моя совесть чиста, могу сидеть тут еще полгода и оплакивать расторгнутый контракт. Я уже мысленно хлопаю себя по плечу и пожимаю руку. И тут старина Сап на самом деле хлопает меня по плечу. «А когда разорвем контракт, Эннис, подпишем новый, с увеличением гонорара». Я ушам своим не верю: «Что?!» «Вы не побоялись высказаться начистоту,  - мурлычет старый котяра,  - вы честный человек, вы радеете за успех студии, иначе не решились бы грубить мне в лицо. Это мне и нужно. Ваша откровенность дорогого стоит: поняли, что затея с гонками провальная, не стали молчать. И я вас поддержу». Видите? Я сам виноват, перегнул палку. Довел до абсурда. Надо было мне вовремя сбавить обороты, тогда бы он
меня как пить дать выгнал. А теперь я выбил себе более выгодный контракт и на ближайшие года два повязан с Сапфиром намертво - если только меня в психушку не упрячут за это время. Представляете?
        Уильям не представлял. Фантастический поворот событий.
        - Но может быть,  - предположил он,  - раз уж Сапфир начал к вам прислушиваться, работать будет легче?
        - Прислушиваться!  - Эннис помотал головой, удивляясь такой наивности.  - Он теперь про меня еще год не вспомнит. Завтра утром снова начнет продвигать концовку с гонками, вот увидите,  - если чего похлеще не выдумает. Да о чем тут говорить! На этих гигантов киноиндустрии нет управы. На вас никогда не оставляли грудного младенца, Дерсли? Нет? Тогда вы не поймете. С младенцем невозможно сладить, он делает что ему заблагорассудится. Вот и гиганты вроде Сапа - такие же младенцы весом под две сотни фунтов с пятью миллионами в кармане. Пороть их нужно ремнем по заднице, пока не пообещают слушаться, тогда еще можно на что-то рассчитывать. Но ведь не выпорешь, поэтому мы заведомо в пролете. Однако вам, Дерсли, Сап дело посоветовал - смотрите во все глаза, смотрите хорошенько, где вы еще увидите настоящий Голливуд?
        4

        Они снова сидели на веранде бунгало Терри, окутанные ночной темнотой. Сквозь журчание ручья и плеск крошечных водопадиков в саду доносились отдаленные гитарные аккорды. Пальмы все так же чернели на фоне серебряной лагуны. Дурман источал все тот же приторный аромат, и по-прежнему светились в лунном сиянии большие кувшинки в пруду. Все то же - а на самом деле другое. Набор нарисованных на холстине театральных декораций. В душе Уильяма росла пустота, словно темная туча, стирающая все краски. Он посмотрел на Терри через эту темную пелену. В глаза будто песку насыпали.
        - Это странно, Билл,  - проговорила она каким-то капризно-визгливым, режущим слух голосом.  - Я не понимаю, что дает тебе право на подобные заявления. Я думала, ты не такой.
        - Какой - не такой?
        - Ты знаешь, о чем я.
        - Нет, не знаю.
        Боже, так дальше нельзя. Это не разговор, это поединок - удар на удар, выпад на выпад.
        - Откуда у тебя эти претензии? Девушке уже и шагу ступить нельзя самостоятельно? От мужа и то не потерпела бы таких выходок!
        - Выходок? Терри, о чем ты? Это позерство какое-то, неужели сама не видишь?
        - Вот, пожалуйста! Опять претензии! Почему я должна оправдываться перед тобой за каждое слово?
        - Я ничего подобного не требовал.  - Нет, так не годится. Уильям пошел ва-банк.  - Да, ты должна со мной считаться. Конечно, должна.
        - Нечего на меня кричать, Билл!
        - Ты должна считаться со мной,  - продолжил он, понизив голос, который тут же предательски дрогнул.  - Потому что я люблю тебя. Каждое твое слово, каждый твой шаг важны для меня. Ты получила власть, а значит, будь добра вместе с ней принять и ответственность. Они идут в комплекте. В этом-то и беда, Терри. Ты хочешь увильнуть.
        Терри попыталась снизить накал, но безуспешно.
        - Так нельзя рассуждать, Билл, ты сам знаешь. Разве я виновата, что ты меня любишь? Я когда-нибудь признавалась тебе в любви? Да, ты мне очень нравишься, Билл, по-прежнему, и всегда будешь. Ты очень милый, нам было замечательно вдвоем, я дорожу нашей дружбой…
        - Какая же это дружба?  - вскипел Уильям.  - Ты ведь сама все понимаешь! Это никакая не дружба. Я влюбился в тебя. Я и сейчас люблю тебя. И всегда буду. При чем тут дружба? Не надо лукавить, Терри, не криви душой.
        - Что значит, «не криви душой», Билл? Я уже сказала тебе, совершенно искренне, что мне жаль. Чего еще ты ждешь? Нет, послушай, мне правда жаль, очень жаль, ты мне нравишься, Билл, безмерно нравишься. Но я не могу выйти за тебя замуж. Ничего не получится, и это как раз честно. Твое предложение мне польстило, не думай, что я его не ценю. Но я просто не могу стать твоей женой. И потом, мне придется уехать. Ты ведь понимаешь, да? Мистер Сапфир предложил мне контракт - для начинающей актрисы это сказочные условия, все говорят, было бы глупо отказываться. Я бы очень хотела побыть здесь с тобой, Билл, посмотреть, что выйдет из затеи с островом, но я не могу упускать свой шанс. Ты ведь понимаешь?
        - Как тут не понять. Тебе приглянулся этот актер, Дивега,  - бросил Уильям с горечью.  - Я заметил, сразу как вернулся.
        Терри не ответила, обрекая их, казалось, на вечное молчание. У Уильяма на языке вертелись самые разные слова - и мольбы, и упреки, но произносить их вслух язык отказывался. Молчание становилось упругим и плотным, слова вязли в нем или отскакивали обратно, требовался мощный таран, чтобы его пробить. У Уильяма подходящего предложения-тарана не нашлось, у Терри, видимо, тоже.
        Она отвернулась и стала смотреть на сад, оставив Уильяму лишь контур сливочной щеки. Это было невыносимо. Когда исчезнет и этот контур, вместе с ним пропадет половина мира. Он готов был возненавидеть ту Терри, которая отберет у него последнее, равнодушную Терри, грабительницу Терри. А потом его озарило, и он постиг тайну этой романтической любви: он обожает не ту, что находится сейчас перед ним (эту он, оказывается, может и ненавидеть), а ту, которую из Терри - из ее неповторимой души и тела - еще предстояло вылепить. Будь Терри целиком и полностью творением его рук, пережить утрату было бы легче. Но Терри не принадлежала ему безраздельно и сейчас, отвернувшись, создавая, возможно, еще одну, новую Терри, для нового возлюбленного, повергала Уильяма в отчаяние, которое испытывает художник, лишившийся всех своих холстов, кистей и красок. Что-то в этом роде он почувствовал - но пока осмысливал свое озарение, сама Терри, как две капли воды похожая на его единоличную Терри, с тем же сливочным абрисом щеки, выдернула его из раздумий. Неприязнь к сидящей рядом улетучилась. Это все-таки его Терри, а если и
нет, то может стать в следующее мгновение. Все началось со сказки - неужели сейчас ему не поможет никакое чудо?
        - Не уезжай, Терри.  - Он придвинулся ближе.  - Ты не можешь уехать и оставить меня. Я люблю тебя. Я влюбился еще в ту первую встречу, в Сан-Франциско, и с тех пор люблю тебя все крепче. Непохоже, чтобы я был совсем безразличен тебе. Просто я на какое-то время исчез с глаз. Всему виной мой отъезд - ничего этого не случилось бы, если бы не разлука. Вспомни ту ночь, перед моим отплытием… Мы ведь могли продолжить в том же духе, Терри. И сейчас можем. Ты была счастлива тогда - я точно знаю - и можешь стать еще счастливее. Не уезжай, Терри!
        Уильям говорил абсолютно искренне, и в то же время в словах постоянно слышался какой-то ироничный отголосок, и он нанизывал фразу за фразой, пытаясь заглушить эту иронию. Словно ловя ускользающую действительность, он схватил Терри за руки и развернул к себе, но то ли темнота сыграла с ним шутку, то ли нервы - милые сердцу черты все равно расплывались, словно отражение в воде.
        - Бесполезно,  - произнес далекий голос откуда-то из глубин этой неуловимой красоты.  - Бедный Билл. Прости, мне очень жаль. Ты хороший. Живи я в Бантингеме, Суффолк, вцепилась бы в тебя мертвой хваткой и глаз не спускала. Но что есть, то есть. Нам было хорошо вместе, ведь так, Билл? Давай на этом и разойдемся.
        - Как мы можем разойтись?
        Не говоря больше ни слова, Уильям заключил ее в объятия, поцеловал несколько раз, прижал к себе - такую до боли в сердце родную, свою, специально созданную для его рук. Она не сопротивлялась, но и прежнего влечения Уильям не чувствовал: абсолютной холодности не было, однако не было и внутреннего отклика, и чувство утраты лишь усилилось, постепенно заглушая эйфорию воссоединения, пока наконец Уильям не разомкнул объятия.
        Терри уперлась ладонями в лацканы его пиджака и посмотрела вопросительно - бездонными глазами, наполненными ночной темнотой.
        - Ты теперь меня возненавидишь, Билл?
        - А какое это имеет значение?  - буркнул Уильям тоном обиженного мальчишки.
        - Имеет. Я не хочу оставлять тебя в таких чувствах.
        - Это настоящий эгоизм, Терри. Ты бросаешь меня ради более увлекательных занятий, но для твоего душевного спокойствия я еще должен оставаться довольным и обожающим. Какая тебе разница, что я чувствую? Наплюй и забудь.
        - Мне есть разница. А ты не кипятись.
        - Почему это?  - запальчиво возразил Уильям.  - Ты и так отнимаешь у меня все, так дай хотя бы покипятиться вволю.
        - Билл, ты совсем какие-то глупости говоришь. Лишь бы сказать.
        - Я не возненавижу тебя,  - сообщил он.  - Я, кажется, все еще тебя люблю. Сколько времени уйдет, чтобы разлюбить, не знаю, но думаю, немало. Впрочем, это уже моя беда. Не волнуйся, Терри, ты больше не услышишь от меня ни единого жалобного слова, ты вольна сорваться с этого острова так же внезапно, как примчалась сюда. Нет, не перебивай меня, дай договорить. Возможно, я еще не раз прокляну тебя за то, что завладела моим сердцем - или позволила отдать его тебе,  - а потом ускользнула. Но жаловаться мне не на что, теперь я понимаю. До сих пор во мне говорил глупый мальчишка, а теперь я должен посмотреть глазами зрелого мужчины. Ты многое дала мне Терри, даже за это короткое время, и мне следует тебя поблагодарить. Спасибо тебе, любимая. Видишь, я благодарен тебе. И если нам повезет с Затерянным, я сам вручу тебе твою долю.
        - Билл, это смирение еще хуже, чем гнев. Мне тяжело тебя слушать.
        - Больше не придется. Я ухожу. Спокойной ночи, Терри. Или надо сказать «прощай»?
        - Нет, прощаться будем завтра днем. Билл, мне очень жаль. Ты замечательный. А я никудышная.
        Она поцеловала его.
        Какое-то время после возвращения в номер Уильям держался неплохо - спасало упоение собственным благородством, рожденное последней речью. Но постепенно ореол романтического героя померк, и Уильяма потянуло в трясину глубочайшей жалости к себе.
        5

        На следующий день стало гораздо хуже. Все утро Папеэте лихорадила новость о скором отплытии «Сапфиры». В «Бугенвиле» яблоку негде было упасть от киношников и знакомых островитян; барабанная дробь костей, определявших, кому угощать всю компанию напитками, не смолкала ни на миг. Уильям, пришедший туда с Рамсботтомом, пил наравне с остальными, однако в отличие от них не пьянел и не веселился. Не пускало поселившееся внутри оцепенение. Терри вместе с другими девушками со студии заскочила на веранду несколько раз, но покупка сувениров и подарков занимала их сейчас больше. За все утро Уильям едва ли обменялся с ней парой слов. Они с Рамсботтомом безвылазно сидели в тенистом углу с Эннисом, Джаббом и их приятелями. Эннис глушил себя спиртным.
        - Именно так, ребята,  - заявил он, ярче обычного сверкая своим зрячим глазом и вешая свой длинный нос, как символ искреннего разочарования.  - Я набрался, натрескался, налимонился и именно так я проведу ближайшие несколько недель. Я не намерен трезветь, пока не вернусь в Голливуд и он не отравит меня заново. К тому времени острова уже сотрутся из моей памяти окончательно - и здравствуй, родимая позолоченная клетка!
        - Если только не угробишь печень по дороге,  - обронил Джабб.
        - Какая печень? Она давно отказала. Мы растим новую расу без печени, Джабб. Вот что делает с нами сухой закон. Борьба за выживание, выживает сильнейший. Да что там, наши ребята уже сейчас пьют политуру и не морщатся. Следующее поколение будет пить вообще что угодно.
        - Эге-гей, Эннис!  - крикнул кто-то с соседнего стола.
        - Подавитесь своим эге-геем,  - пробубнил Эннис.  - Сил нет уже слышать этот эге-гей. Определение ищите в новом словаре Пата Энниса. «Эге-гей - дурацкое слово…»
        - Да ладно, Пат, какое же это определение? И что еще за словарь?
        - Не перебивайте и все узнаете. «Эге-гей - звукоподражание, выражающее бурный восторг, прижившееся в США эпохи поздних двадцатых. Возможно, имитирует звук фабричного гудка. Вышло из употребления во время Великой депрессии, задержавшись лишь среди киноактеров и надравшихся операторов». Ну как?
        - Отлично! Просто замечательно!  - воскликнул Рамсботтом, приведенный ледяным ромом в благостное настроение.  - Не будь у меня здесь крайне важного дела, не раздумывая отправился бы с вами в Голливуд, сынок.
        - Что скажешь, Джабб, берем его?
        - Берем. Будем снимать в комедийных короткометражках в окружении прелестных купальщиц.
        - Подходяще!  - ухмыльнулся Рамсботтом.  - Как вам это понравится, Дерсли?
        Уильям выдавил улыбку и промолчал.
        - Он сегодня сам не свой, ребята,  - объяснил Рамсботтом, к негодованию Уильяма.  - И я, кажется, знаю причину. Нашего полку убыло, а он питал к убывающей самые теплые чувства. Мисс Райли покидает нас - возвращается вместе с вами в Голливуд.
        - Вот как…  - протянул Эннис, вращая своим блестящим глазом.  - Что ж, она хорошая девочка.
        - И в кадре смотрится,  - подхватил Джабб.  - По-моему, перспектива есть.
        - Да будет тебе, Джабб, ты же не на собрании. А если вам, Дерсли, и вправду из-за этого так тошно…  - Блестящий глаз вперился в Уильяма, и лицо обдало жаром.  - Ничего страшного, мы все это проходили. Даже Джабб, хотя по нему и не скажешь. Но я знавал времена, когда и его крокодилье сердце таяло, трепетало и рикошетило по всей студии. Как там звали эту рыженькую с прошлогодних съемок, Джабб? Ну, ты помнишь, в которую ты втрескался.
        - Втрескался? Я просто пожалел девочку, вот и все.
        - Слышали? Пожалел девочку. Давайте сейчас допьем и еще закажем. Вот так всегда. Если перед ними человек жесткий, то попытаются разжалобить, а если мягкий - тюкнут по голове чем под руку попадется. Но все равно ты от них не уйдешь. Никуда не денешься. Так что, Дерсли, забудьте, просто забудьте. Стоит вашей девочке взойти на борт этой белоснежной посудины, и все, она пропала, она уже не живой человек, а сплошной грим, целлулоид и газетные вырезки. Еще одна жертва прекрасной и жестокой империи грез, где на золотом троне восседает Сапфир, а мы с Джаббом ходим в первых фельд-свинопасах. Это все иллюзии, поверьте мне. Думаете, яхта настоящая? Черта с два! Тоже иллюзия. Капитан и команда просто играют свои крошечные роли - сами о том не ведая. Посмотрите на нее, разве не картинка? Конечно, картинка, в этом и есть ее предназначение. Поставьте бокалы, ребята. Они-то пока настоящие, но если мы задержимся тут, тоже перейдут в мир иллюзий. Дерсли, Рамсботтом, удачи вам, и пусть Господь даст вам хорошие роли - не главные, потому что звезды загораются и тут же гаснут, а просто хорошие. И еще за тебя, Джабб…
        - И за тебя, Пат.
        - За нас, первых фельд-свинопасов в Королевстве иллюзий. Я вам открою одну тайну, ребята. Старина Сапфир уже не первый год пытается обзавестись наследником - поэтому и меняет жен одну за другой, как ваш Генрих VIII. Но у него ничего не получится. Все же ясно: наследник - это настоящая жизнь, а сам он - иллюзия. Он еще не изобрел иллюзионную формулу обзаведения потомством. Ничего, он дойдет и до этого. Созовет большое собрание, мы поскрипим мозгами, навыдумываем вымысла, потратим безналичный миллион долларов, и в результате у Сапа появится самый натуральный сын - в цвете и звуке от «Вестерн Электрик».
        - Ну, довольно, Пат,  - ухмыльнулся Джабб.  - Пора доставить тебя на борт.
        Все поднялись. У Уильяма ломило затылок, было тошно. На пристани нещадно палило солнце. Яхта стояла далеко от берега, в глубине лагуны, и перевозили на нее только пассажиров. Уильям с Рамсботтомом проводили Энниса и Джабба на катер, пожали руки и помахали на прощание. Тут Уильям и увидел спешащую к катеру нагруженную свертками Терри. Разрумянившаяся, возбужденная - глаз не отвести.
        - У меня всего минута, Билл,  - выпалила она.  - Но ты пиши мне, хорошо? На адрес «Сапфир пикчерс», Голливуд, или на старый, в Сан-Франциско. Расскажешь, как получилось с островом. И еще: пообещай обязательно навестить меня, если снова окажешься в Калифорнии. А я обещаю, если когда-нибудь попаду в Англию, то непременно заеду к тебе в Бантингем, Суффолк. Даю слово. Нам ведь хорошо было вместе, да, Билл?
        - Да,  - подтвердил он с напускной беззаботностью.  - И всяческих тебе благ, Терри.
        - Тебе тоже удачи, Билл, дорогой. Ну все. До свидания!
        Все закончилось. Уильям смотрел вслед катеру, увозящему Терри, потом отыскал взглядом крошечную, но еще узнаваемую фигурку, которая помахала ему с борта. Ее отъезд из мрачной угрозы превратился в печальную действительность. Уильям стоял оглушенный посреди кричащей, поющей, машущей руками толпы, не сводя глаз с «Сапфиры», на которой шли неторопливые приготовления к отплытию, как водится на кораблях. Наконец, когда время, сгустившееся в раскаленный шар, отмерло и потекло дальше, яхта протрубила несколько раз победно и начала медленно разворачиваться. Толпа взревела и замахала еще яростнее, но Уильям не шевельнулся и не издал ни звука. Иллюзорный корабль еще пару минут сверкал боками в лагуне, потом нашел выход в открытое море и начал стремительно уменьшаться, пока не превратился в белую точку, над которой вился легкий дымок.
        - Доброе утро, мистер Дерсли,  - раздался над ухом чей-то негромкий голос.  - Вам тоже грустно смотреть, как яхта уходит? Мне вот грустно. Она принесла хоть какое-то разнообразие.
        Голос принадлежал молодой вдове, той самой соотечественнице, миссис Джексон, о существовании которой Уильям уже успел забыть. Он что-то ответил, но пятью минутами позже и не вспомнил бы что. Миссис Джексон тоже что-то сказала, кивнула с благожелательной улыбкой и, к великому облегчению Уильяма, удалилась. От «Сапфиры» остался лишь тающий дымок на горизонте. Уильям еще минуту смотрел ей вслед, потом побрел прочь. Таити и Южные моря потеряли всякий смысл, остались только никому не нужное солнце и бескрайняя голубая гладь, даже Затерянный не имел больше никакого значения. Что сможет теперь выдернуть его из монотонных будней и вернуть утраченное счастье? Нет такого события, и не будет. Уильям безнадежно уставился в пространство невидящим взглядом. Вся жизнь свелась к одной ноющей боли.
        Глава девятая
        Миссис Джексон и вторая попытка

        1

        Теперь предстояло заново искать шхуну, которая доставит их на Затерянный, а значит, направляется на дальние острова, как «Хутия», или, еще лучше, на Маркизы. Однако такие шхуны отчаливали из Папеэте не каждый день и не соблюдали четких графиков, поэтому, когда появится ближайшая,  - непредсказуемо. Оставалось лишь держать ухо востро и смотреть в оба. Это поручили коммандеру, и он выполнял поручение с удовольствием, снуя со шхуны на шхуну, узнавая новости и слушая шкиперские пересуды. Охота оказалась как нельзя кстати, иначе коммандер скоро захандрил бы, не зная, куда себя деть. По утрам он купался, иногда удил рыбу, но большую часть своего времени посвящал выискиванию шхуны, и Уильям с Рамсботтомом его почти не видели. Такой расклад устраивал всех троих как нельзя лучше.
        Через несколько дней после отплытия Терри утрата стала ощущаться еще острее. Уильям словно встал на краю могилы. Даже солнце светило теперь по-другому. Дни складывались из часов, которые нужно было как-то убить. Он мог бы убедить себя, что скоро все пройдет, однако на самом деле не хотел, чтобы все проходило, ведь когда боль притупится, отомрет какая-то важная часть его самого. Он преодолевал время, лопатя час за часом, словно гору щебня. Упоение романтической красотой острова давно улеглось. Нет, красота, разумеется, осталась: все так же полыхали закаты над неприступными утесами острова Муреа, все так же одевались в туманную кисею Диадемы на рассвете. Однако ощущение чуда от самого пребывания на острове пропало. Улицы Папеэте больше не казались Уильяму воплощением романтики - теперь от этих улиц воротило с души. Шхуна стала всего лишь шхуной. Терри увезла с собой заводной механизм, и теперь Уильям не мог самостоятельно воспрянуть духом, требовалась подпитка извне в виде спиртного. Иногда после нескольких бокалов мир преображался, обретая какое-то подобие смысла, однако стоило чуть перебрать, и
сердце наливалось жалостью к себе, а вместе с трезвостью приходило опустошение. Внутренняя пустота перекликалась с пустотой наружной: Уильям понял, что за красочным броским фасадом островной экзотики, за незатейливым укладом местной жизни таится огромный вакуум. Вакуум этот наводил страх, словно притягивая взор мстительного божества. Неудивительно, что полинезийцы постепенно вырождаются и что за смехом, песнями и заигрываниями скрыта глубокая печаль. Пустота не дремлет, и они это чувствуют. Все кругом, что белые, что смуглые, делают вид, будто ничего такого нет, стараются замечать только убранный цветами расписной занавес, но если присмотреться повнимательнее, станет ясно: они все знают. Иногда какой-нибудь островитянин застывал, глядя в пустоту огромными тревожными глазами, словно во тьму Судного дня. Может быть, именно поэтому, стоит задержаться тут на год-другой, и уже не уедешь. Тебя засосет. Ты будешь делать вид, что всему виной девушки с атласной кожей да венки из жасмина и тиаре, а на самом деле тебя не отпускает именно она, зловещая пустота. Как знать, вдруг древние империи, которых, по
легенде, много ушло под воду в этих широтах, прокляли сам здешний воздух, и он до сих пор дрожит от пережитого ужаса. Уильяму случалось - и нередко - ненавидеть все вокруг.
        В таком настроении Уильям вместе с Рамсботтомом наведывался в «Бугенвиль» за спасительной дозой чего-нибудь покрепче. Иногда они устраивали пикники или навещали дальние бунгало, где им тоже непременно наливали. Очень скоро Уильям поймал себя на том, что без своей пары бокалов он начинает маяться не только душевно, но и физически. Несколько раз он просыпался разбитый, с гудящей головой, и только целебный ром со льдом или джин приводил его в более или менее сносное состояние. Ему хватало ума осознать, что дело принимает дурной оборот, однако собственное здоровье и благополучие его сейчас совершенно не заботило. Без Терри все это не имело никакого значения. Конечно, оставался еще Затерянный, о нем Уильям не забывал, но ведь через неделю-другую обязательно подвернется какая-нибудь шхуна, и они уплывут отсюда, так что о Затерянном беспокоиться незачем. Нужно просто убить время, любой ценой избежать душевных терзаний и скуки. Да, Уильям понимал, куда катится, однако ореол мученика, романтического героя, махнувшего на себя рукой, щекотал нервы. Пока, до отплытия на остров, другой романтики не
предвиделось, поэтому Уильям утешался тем, что есть. Хотя и здесь он не доходил до конца, поскольку ни разу не зазвал к себе ни одну из тех улыбчивых прелестниц-метисок, которые стайками крутились в «Бугенвиле» и на пикниках. День-два после отъезда Терри он не замечал их вовсе, а потом они вдруг завладели всеми его мыслями, несмотря на отчаянную тоску по Терри. Прежде он даже не сознавал, как они прелестны. Высокая хмурая Хина, пухлая малышка Пепе, пышнотелая Теура, веселая белозубая Реватуа - они ласкали взор и одновременно сводили с ума. Каждой полоской сияющей кожи, каждым изгибом, каждым бархатным взглядом они намекали, что умеют дарить забвение и избавлять от тоски не хуже рома со льдом. Однако Уильям в отличие от Рамсботтома, позволявшего себе любые вольности с шалуньями - в ход шли и подтрунивания, и шлепки, и похлопывания,  - по-прежнему конфузился и робел перед их чарами. Впрочем, с каждым днем он чувствовал себя свободнее.
        С коммандером тем временем дошло едва ли не до ссоры.
        - Как я погляжу,  - заявил коммандер однажды после завтрака,  - вы оба валяете дурака. Вместо того чтобы противостоять разврату, вы ему охотно предаетесь. В тропиках нужно держать себя в руках, иначе быстро скатитесь на дно.
        - Какое еще дно?  - нахмурился Рамсботтом.
        - Вы прекрасно меня поняли.
        - Нет уж, договаривайте.
        - Хорошо, извольте. По-моему, вы слишком распустились. Я в отличие от вас здешние особенности знаю и с самого начала предупреждал, чем это может закончиться. И не ошибся.
        - Не передергивайте, коммандер,  - возмутился Уильям.  - Можно подумать, мы в бродяги подались или решили тут остаться навсегда.
        - Еще не вечер,  - парировал коммандер, смерив обоих ледяным взглядом.  - Я и такое видел не раз.
        - Нам это не грозит, можете не волноваться,  - отрезал Рамсботтом.  - Так какие у вас остались претензии? Я ведь вижу, остались.
        - Да. Вы слишком много пьете и гуляете, оба. Вы не владеете собой. У вас неважный вид, Рамсботтом…
        - В жизни так хорошо не выглядел, спасибо.
        - А вы, Дерсли, чахнете на корню. Вы сами загоняете себя в гроб, что совсем не на пользу нашему общему делу. Поиски острова потребуют сил. Мы не для того сюда приехали, чтобы сидеть в Папеэте и накачиваться ромом.
        - Ну, чем-то же нужно заниматься.
        - Это чепуха, Рамсботтом, вы сами знаете. Занятий тут хватает, не обязательно прожигать день за днем в компании лоботрясов и местных девиц.
        - Хорошо, дядюшка,  - ухмыльнулся Рамсботтом.
        - Прекратите паясничать, Рамсботтом!  - не выдержал коммандер.
        - Паясничать? Нет уж, не обрывайте. Я вас выслушал, теперь и вы меня выслушайте. Вы, коммандер, норовите указывать другим, как им распоряжаться собственным временем и деньгами. Если вам самому что-то не по нраву, значит, и остальным это не подходит. Я много таких, как вы, повстречал на своем веку, да и неудивительно, в Англии их пруд пруди. А я скажу: живи и не мешай жить другим. Ваша драгоценная рыбалка, если на то пошло, глупейшее занятие на мой вкус, но я же вам ни слова не говорю - пожалуйста, рыбачьте на здоровье, мне не мешает. Человеку в радость, так и пусть радуется. А мне, знаете ли, в радость посидеть с хорошими приятелями и да, парочкой хохотушек за коктейлем, приятной беседой и песнями. У вас же все с ног на голову: не нравится вам, а бросать почему-то должен я. Где логика, коммандер?
        - Согласен,  - подхватил Уильям.  - И я не понимаю, почему вы так всполошились. Вы нам, в конце концов, не нянька. Мы сами можем о себе позаботиться.
        - Как бы не так,  - фыркнул коммандер.  - Вы прибыли сюда прямо из дома, из теплой постельки, не зная здешней жизни, как пара салаг-новобранцев. Считаете, ваше времяпровождение не мое дело? К сожалению, мое. Иначе не пришлось бы вмешиваться, делайте что хотите. Но мы сюда не развлекаться приехали. Мы приехали искать остров и думать, как им распорядиться. Да, вы взяли на себя все расходы…
        - Об этом не обязательно упоминать,  - вставил Рамсботтом.
        - Но если вы и дальше будете распускаться, у вас не останется ни сил, ни мозгов заняться основной нашей целью. И что тогда? А мне что делать? И ведь рано или поздно вы все равно опомнитесь и начнете пенять мне, что я вас не остановил вовремя.
        - Только не я. Если думаете, что я заведу эту шарманку, вы плохо знаете Джонни Рамсботтома. За всю жизнь еще ни разу ни от кого не требовал меня остановить. Я и сам знаю меру.
        - Я понимаю ваши опасения, коммандер,  - подхватил Уильям,  - но вы преувеличиваете. Почему вдруг мы будем вам пенять? Вы за нас не в ответе.
        - Постойте, Дерсли, шутки в сторону. Как ваше самочувствие? Ощущаете себя бодрым, сильным? Потому что, если да, по вам не скажешь.
        - Я чувствую себя неплохо,  - заявил Уильям, отчаянно кривя душой.  - Жара сказывается, что правда, то правда, и сплю неважно, вот и все. Однако вас послушать, так у меня уже белая горячка начинается. Не делайте из нас запойных пьяниц.
        - Я не делаю, но вам пора поставить точку и постараться блюсти себя неделю-другую. Мой вам совет, сходите к врачу, и пусть он вам скажет, что делать.
        - Ну уж нет!  - Уильям не терпел врачей.  - С какой стати? Со мной все в порядке. Врач только запутает меня своей абракадаброй, сдерет втридорога, а потом еще и посмеется мне вслед.
        - Не знаю, сынок, не знаю…  - Рамсботтом окинул его задумчивым взглядом.  - Мне тоже ваш цвет лица не нравится. Показались бы вы и впрямь доктору, вреда-то не будет.
        - Не факт. Видел я людей, которых с одного такого визита на всю жизнь залечивали,  - возразил Уильям, не уточняя, где и когда именно он видел этих людей.  - Нет уж, к врачу я обращусь, когда заболею, а сейчас я вполне здоров.
        - Дело ваше, давить не буду. Но вам, коммандер, тоже мой совет: встряхнитесь, расслабьтесь, дайте себе волю на оставшуюся пару недель. Нам все равно скоро отплывать, хотим мы того или нет, так повеселитесь с нами.
        - Мне такая манера веселиться не по нутру, я остаюсь при своем мнении: вы распускаетесь и валяете дурака.
        Не говоря больше ни слова, коммандер развернулся и вышел из комнаты.
        Рамсботтом проводил его взглядом, выпятив толстую нижнюю губу.
        - Уж лучше валять дурака, чем упрямиться, как осел. Как думаете?
        - Думаю, что коммандер ханжествует.
        - Вот об этом я и говорил, когда вы только приплыли. На него действует жара, вредно ему тут оставаться. В Англии за ним ничего подобного не водилось. Старые кости ноют, вот откуда вся желчь. Похоже, до самого отбытия нам с ним не по пути. Какая у нас программа на сегодня, сынок?
        Противостояние не преминуло принести свои горькие плоды. Двое кутил стали еще реже появляться в окрестностях тихого отеля. Пара бокалов начиналась с середины утра и продолжалась до поздней ночи. Кроме того, в «Бугенвиле» они обзавелись новым знакомым, который сразу же стал их главным союзником. Молодой француз по фамилии Бруаса вернулся марсельским пароходом после полуторагодовой отлучки с Таити и с ходу принялся угощать всех коктейлями. Отец этого весельчака с широким бледным лицом и тусклым взглядом владел автомобильной фабрикой где-то под Парижем и, судя по всему, выделил сыну довольно щедрое содержание с расчетом, что кутить годик-другой на Таити обойдется дешевле, чем в Париже. Бруаса учился в Англии, бегло говорил по-английски и на острове предпочитал компании соотечественников общество англичан и американцев. Жил он в большом бунгало недалеко от Папеэте, по соседству с молодой вдовой миссис Джексон, которая терпеливо дожидалась от Уильяма обещанных новостей из Восточной Англии. Свое бунгало Бруаса на время отъезда сдавал со всей обстановкой, но сейчас жильцов не было, и он поселился в нем
сам. Очень скоро о доме пошла слава как о злачном месте. Слухи не врали, но для Уильяма все началось и закончилось одной-единственной спонтанно устроенной вечеринкой.
        Уильям и Рамсботтом, подогретые ежедневной дозой спиртного, ужинали в прокуренном и душном от цветочных ароматов зале ресторана «Тиаре», где их и обнаружил Бруаса. С ним был Уотерс, невысокий американец средних лет с неизменной приклеенной улыбкой, и оба находились в том состоянии легкого подпития, которое требует немедленно расквитаться с обычной размеренной жизнью как с образцом гнуснейшей тирании. Иными словами, они были готовы на все, кроме тихих разговоров, спокойного ужина и отхода ко сну.
        - Нужно устроить вечеринку!  - провозгласил Бруаса.
        - Когда? Где? Каким образом?
        - Сегодня же. У меня. Да, решено, созываем гостей. Жаль, что у меня не именины. Уотерс, у тебя не сегодня именины? А у вас, Рамсботтом, Дерсли? Нет? Очень, очень жаль!
        - Ничего страшного,  - успокоил его Уотерс.  - У кого-нибудь обязательно окажутся именины.
        - Точно! Дельная мысль! Наверняка у кого-то из наших знакомых именины, и их необходимо отпраздновать. Что скажете, ребята?
        - Я за!  - с важным видом сообщил Рамсботтом.  - Обидно, когда именины проходят незамеченными, так что давайте отметим!
        Бруаса воодушевился. В конце концов, должно у человека быть занятие, и Бруаса уже примерял лавры устроителя вечеринок. Глаза его загорелись, он весь подобрался, движения стали целеустремленными - прирожденный генерал кавалерии, получивший приказ занять вражескую территорию.
        - Отлично! Тогда слушайте: ты, Уотерс, на автомобиле, я тоже, места хватит всем. Нас здесь четверо, еще прихватим Денниса Блума, итого пять. Нужны девушки. У тебя ведь есть приятельницы, Уотерс?
        - Разумеется. Кого звать? Хину, Теуру, крошку Пепе и ее сестрицу Турию, Реватуа, Вахини?
        - Замечательно! Значит, девочки за тобой, Уотерс, у тебя сейчас список длиннее, мой за два года сильно поредел. Ты вези девочек, а я сажаю к себе этих двоих и Блума, заодно прихватим вина и еще всякого-разного. Идет? Хорошо, тогда поехали.
        Так Уильям с Рамсботтомом и Блумом, пухлощеким кудрявым эльзасцем, оказались в машине Бруаса, трясущейся по узкому зеленому тоннелю, образованному пальмами, панданусом и хлебными деревьями. Не прошло и часа, как они уже сидели на веранде большого бунгало Бруаса, в ожидании остальных коротая время за коктейлями и любуясь чернильно-серебряной гладью лагуны.
        2

        Уильям потерял счет времени. Время, как и все остальное, рассыпалось в прах. Угощение, выпивка, шутки, смех, танцы под граммофон, гитарные переборы и мягкое мурлыканье девушек все не кончались и не кончались. Успевшие искупаться сидели, завернувшись в красные с белым парео, и свет лампы льнул к обнаженным плечам. Уильям не мог оторвать взгляда от этих плеч, его завораживали их изгибы и атласная гладкость. Совершенством не уступающие райским плодам, они будили в нем светлую грусть. Лица островитянок пленяли своей кофейно-сливочной смуглостью, глаза сияли приглушенно, словно сквозь вуаль, губы пунцовели, а белые звездочки цветов над ухом источали тонкий аромат, неспособный, впрочем, перебить запах кокосового масла, исходящий от длинных черных волос. Однако взгляд Уильяма приковывали именно плечи, так искусно вылепленные и подсвеченные лампой. Эти прекраснейшие плечи и руки казались невероятным, до оторопи, чудом - руки и плечи богинь, ловушка для Одиссея-скитальца.
        Уильям не мог понять, раздражают или успокаивают эти бесконечные гитарные переборы и тихие напевы, перебиваемые лишь взрывами смеха, когда девушки заводили неожиданно скабрезные частушки. Настроение то взлетало, то падало. А еще он не мог понять, пьян ли. Да, выпил он много, больше, чем доводилось прежде, и ощущал он себя странно, очень странно - но опьянение ли это? Ему казалось, что нет. Окружающие предметы вели себя прилично, хотя на чей-нибудь другой взгляд, возможно, своевольничали. Иначе как назвать это неожиданное выпрыгивание из ниоткуда, все эти кричащие цвета и формы, бьющие в глаза, в уши, в нос? Кого-то подобное поведение наверняка бы возмутило, но Уильям не возражал. Он восседал посреди этой какофонии, как император. Вокруг веселились остальные императоры и императрицы. Еще в самом начале вечеринки он пришел к выводу, что ему невероятно повезло познакомиться с такими замечательными людьми. В каждой их реплике чувствовалась либо глубочайшая мудрость, либо остроумие, а чаще то и другое сразу. Какой же он счастливчик, что оказался в окружении столь милых и ласковых девушек! Уильям
вспомнил, как кто-то недавно назвал их лучшими девушками на свете, и запротестовал мысленно, несмотря на свои восторги. Ни одна из них не шла ни в какое сравнение с Терри. Но Терри другая. Все было другое. И Терри он потерял. Потерял? Нет, не потерял. Да, потерял. Единственную в мире женщину, которой отдал бы сердце, и теперь он болен, да, действительно болен, потому что паршиво себя чувствует в последнее время, да и коммандер подметил его неважный вид, и даже эта восхитительная вечеринка, наполненная теплым медово-золотистым светом, не вернет ему счастье. Ничто не вернет ему счастье, убеждал себя Уильям с мрачной гордостью. А вокруг между тем бурлило веселье, и Уильям не хотел, чтобы оно прекращалось. Его уже слегка мутило, от запаха кокосового масла першило в горле, а гитара и мурлыканье, пожалуй, действовали на нервы, но все же пусть веселье не кончается. Это и есть подлинная островная жизнь, такой и должна быть экзотика Южных морей.
        Нет, он не был пьян, по крайней мере глубоко внутри он оставался трезвым, но эта стойкая трезвая сущность спряталась еще глубже, позволяя остальному делать что заблагорассудится. К легкому удивлению Уильяма, то есть трезвой сущности, наблюдающей со стороны, оставшаяся часть куролесила наравне с прочими участниками вечеринки: что-то выкрикивала, заходилась смехом, подпевала, подливала себе спиртного в бокал, танцевала с девушками и даже приобнимала их время от времени. Окружающие предметы перестали оглушать формами, красками и звуками. Лица утратили резкость. Комната наполнилась золотистой дымкой, смазывающей контуры. Лица расплывались, края и углы таяли, все происходило будто во сне. Словно сквозь усыпанную золотыми блестками кисею Уильям увидел, как голова Рамсботтома запрокидывается, рот приоткрывается, и Хина с подругой вплетают новые цветы в увенчивающий его сонную голову венок; как Бруаса, Уотерс и неугомонная Реватуа трясут стаканчик с костями, раскрасневшийся Блум пытается играть на гитаре в унисон с улыбчивой пышнотелой Теурой, а крошка Пепе, сделав большие глаза, подходит к нему, Уильяму,
и присаживается на подлокотник плетеного кресла.
        Кто-то вспомнил про танцы, и граммофон немедля запустили снова. Рамсботтом по-прежнему храпел с разинутым ртом, лепестки из венка ложились на его круглое, как луна, лицо. Все остальные танцевали. Уильям танцевал - то есть мотался туда-сюда по комнате - с хихикающей Пепе. Выпускать ее из объятий не хотелось, она идеально подходила ему сложением и ростом. Ее плотная упругая фигурка посреди всей этой двоящейся, ускользающей, рассыпающейся действительности казалась надежной опорой. После танца Уильям вновь очутился в кресле, только теперь его шею обвивали руки Пепе, а к щеке прижималась ее щека. Ни руки, ни щека не дарили прохлады, ночь оставалась теплой и душной, но все равно обнимать Пепе было приятно. Нет, даже восхитительно! У Уильяма пересохло в горле, хотелось пить, о чем он и сообщил. На мгновение руки, обвивающие шею, исчезли, и вот уже Пепе с улыбкой протягивает ему бокал. Уильям сделал глоток, улыбнулся в ответ, допил до дна. Неожиданно бокал со звоном обрушился на пол. Комната дрогнула, пошла рябью, потом начала самым безобразным образом таять, и пришлось отчаянно сверлить ее глазами, чтобы
вернуть в нормальное состояние и пригвоздить к месту. Однако стоило чуть расслабиться, как она вновь принялась изгибаться и оплывать, словно зажженная свеча. Голоса то трубили над самым ухом, словно фанфары, то стихали. Все это угнетало и вызывало досаду, ведь где-то за этим бедламом идет замечательная вечеринка. Если только взять себя и всю окружающую действительность в руки и разогнать туман в голове, то где-то в золотисто-огненном сердце этой праздничной ночи откроется великая тайна, способная изменить твою жизнь навсегда,  - ключ к бесконечному счастью, панацея, философский камень, источник молодости… Все это где-то здесь, посреди этой веселой суматохи, но отыскать их можно лишь с ясной головой. Уильяма вдруг неудержимо потянуло выбраться из этой комнаты, из бунгало и посидеть на берегу. Но Пепе нужно взять с собой. Он позвал ее на ломаной, однако изысканной смеси французского с английским и, покачиваясь, поднялся.
        Пепе рассмеялась:
        - Мауруру вау.[7 - Спасибо (таит.).]
        Уильям сдвинул брови, пронзая Пепе взглядом. Иначе она тоже расплывется.
        - Что ты сказала, Пепе? Я не понимаю по-таитянски. Я вообще мало что вокруг понимаю, крошка Пепе. Но хотел бы понять. Я хочу понять все - все, что достойно понимания, понимаешь?
        Она снова рассмеялась:
        - Да, я идти с тобой.
        Ночь была такой необъятной, прохладной, безмятежной, уютной, что Уильям залился слезами, едва опустившись на песок. Он не собирался плакать, слезы лились сами. Пусть это слабость, но все равно так чудесно сидеть на берегу и орошать слезами эту огромную прекрасную ночь. Левую щеку что-то защекотало, повеяло удушливым ароматом тиаре. Это Пепе провела цветком по его щеке. Уильям попытался ухватить ее, но она ускользнула, только приглушенный смех донесся из темноты. Тогда Уильям позвал ее, и она приблизилась. На этот раз увернуться ей не удалось, впрочем, она не особенно старалась. Теперь ее душистое упругое тело оказалось единственным надежным островком посреди этой бескрайней ночи. Пепе прижалась к нему, как доверчивый зверек, и Уильям блаженно утонул в ароматах тиаре, плюмерии и кокосового масла, источаемых жаркой кожей.
        Очнулся он совершенно в другом мире - не исключено, что и в аду. Он по-прежнему лежал на песчаном берегу, в нескольких ярдах от веранды бунгало, но Пепе исчезла. Ночное небо побледнело, однако до рассвета было еще далеко. Больше Уильям ничего осознать не успел, потому что накатившая волна тошноты отшибла все ощущения. Еще не раз впоследствии случалось ему просыпаться разбитым и больным, но никогда настолько. Это был кошмар, настоящий ужас, все тело словно разваливалось на куски. Уильям положил голову на руки - стало только хуже. Медленно, со стоном, он встал и проковылял несколько шагов до опорного столба веранды. Там его скрутило окончательно и несколько минут рвало. Еще его знобило - и не потому, что он замерз, проведя всю ночь под открытым небом. Холод шел изнутри, словно кто-то сжимал там все ледяными пальцами. Рвота наконец прекратилась, однако усилился озноб. Из последних сил Уильям взобрался по лестнице на веранду, зубы стучали, руки и ноги ныли и отказывались повиноваться. Отчаянно хотелось воды. И бренди. Темная комната напоминала душную, вонючую берлогу, в которой кто-то храпел и
виднелись очертания распростертых тел. Пошатываясь и натыкаясь на мебель - тело не слушалось и будто норовило вывернуться,  - Уильям пробрался через комнату к передней двери, ведомый смутным желанием улечься снаружи и никого не разбудить. Там он рухнул у порога, проваливаясь в темный глухой колодец тошноты и головокружения. «Боже, как паршиво, как же мне паршиво…» - твердил голос в голове под аккомпанемент выбиваемой зубами дроби.
        Вокруг посветлело. Почувствовав рядом какое-то движение, Уильям усилием открыл глаза и приподнял голову. Над ним, словно желтый аэростат, реяло круглое лицо. Китаец, кто-то из слуг Бруаса, кажется, садовник. Нет, наверняка не настоящий, у настоящих людей не бывает таких безразмерных лиц, да еще с застывшим выражением.
        - Принеси бренди… коньяка… воды,  - прошелестел Уильям.  - Очень худо. Скажи хозяину, мне плохо.
        Огромное желтое лицо витало над ним еще целую вечность, не разгладив ни единой морщинки, не дрогнув ни единой ресницей. Уильям уже готов был завопить от ужаса - того самого иррационального страха, преследующего всех людей: умереть и знать, что ты мертв. Но лицо наконец ожило, наклонилось ближе, что-то пробормотало и исчезло. Уильям понял, что так дальше продолжаться не может. Нужно вверить себя чьим-то заботам. Пусть теперь кто-нибудь другой определяет, будет он жить или нет.
        3

        Уильям пребывал теперь в мире жидкостей и газов. Приятного здесь было мало. Иногда ему что-то кололи в руку, в которой проделали, судя по всему, довольно большую дыру; резко пахло йодом, и немалую роль во всем этом играло какое-то заросшее лицо-луковица. Лицо это появлялось несколько раз и говорило по-французски. Однажды оно проревело: «C’est la logique, madame» - а затем длинный корявый ноготь, видимо, тоже с ним связанный, начал что-то чертить на груди Уильяма под аккомпанемент всяческих «вуаля» и «вуаси», а также не очень разборчивых, но пылких заявлений о la physiologie.[8 - «Такова логика, мадам»; «вот» и «здесь»; физиология (фр.).] Рядом часто мелькала женщина - белая, англичанка, смутно знакомая, ее образ отпечатывался в сознании четче остальных.
        Все это очень обескураживало и сбивало с толку. Возникновение Рамсботтома с коммандером, смотрящих расширенными глазами, еще объяснимо, но откуда вдруг взялся дядя Болдуин? Может быть, Уильям и болен, однако дурачить себя не даст. Разве дядя Болдуин не умер? А если умер, тогда что он здесь делает? А Терри? Терри, конечно, жива, но ее тоже нет на острове, она уплыла на яхте к себе в Калифорнию. Выходит, яхта повернула назад с полпути? В одно из своих появлений она обвила шею Уильяма руками и прижалась к нему щекой, была такая ласковая и тихая, какой он ее никогда не видел. А в другой раз почему-то показывала на него длинным тонким пальцем и злобно хохотала. Очень некрасивый поступок. Уильям рассказал об этом дяде Болдуину и своему приятелю Гринлоу из грамматической школы, и оба согласились, что так поступать некрасиво. Уильям много рассказывал и об этом, и о разном другом, только большинство навещавших почти не слушали. Англичанка пыталась, но, кажется, не понимала ни слова, недотепа. А еще Уильям изнемогал от жары, от жажды и от всяческих неудобств, люди и даже вещи творили что хотели, постоянно
перемещаясь, двоясь, приближаясь, удаляясь, вспыхивая и тая. Чем так жить, лучше и впрямь умереть. Жалкое существование.
        Наконец в одно прекрасное утро Уильям проснулся в обычном здравом мире. Он утомился так, будто проделал долгий трудный путь. Все вокруг тоже выглядело несколько утомленным - приятным, мирным, добротным, но довольно тусклым и потертым. Он находился не в бунгало отеля, а в какой-то незнакомой спальне. Наверное, у Бруаса. Вот и пара больших фотографий на стене - явные французы. Через полуоткрытую ставню проникала полоса света, но даже она казалась какой-то поблекшей. Полная комната усталости.
        Кто-то вошел. Это оказалась маленькая миссис Джексон, молодая вдова из Суффолка. Уильям так и не рассказал ей новости с родины, обещал и не рассказал.
        - Надо же!  - воскликнула она, кидаясь к кровати и пристально глядя на Уильяма.  - Вам сегодня гораздо лучше.
        - Мне нездоровилось?
        - Похоже на то, мистер Дерсли.
        - Что со мной было?
        - Не могу сказать точно, очень загадочный недуг. Какая-то лихорадка. Температура под сорок. Доктор Домбуа подозревает печень, но он всегда подозревает печень, так что я бы усомнилась. Теперь он посадит вас на диету, и вы долго еще будете пить одну воду «Виши» с лаймовым соком - это его излюбленный рецепт.
        Англичанка улыбнулась милой заговорщицкой улыбкой, приглашая Уильяма вместе посмеяться над доктором с его маленькими причудами. Он смотрел на ее миловидное лицо, и ему становилось ощутимо легче.
        - Я должна померить вам температуру,  - предупредила она и решительно сунула термометр Уильяму в рот.
        - Ну как?
        - Теперь пониженная. Ниже нормы.
        - Так я себя и чувствую. Все вокруг ниже нормы - кроме вас, миссис Джексон.
        - Сочту комплиментом,  - улыбнулась она кокетливо.  - Но не надейтесь сразу же встать на ноги. Вы, наверное, еще несколько дней будете чувствовать упадок сил.
        - Я очень устал.
        - Тогда не буду утомлять вас разговорами…
        - Нет-нет,  - встревожился Уильям,  - не уходите! Разговаривать не тяжело, тем более у меня накопились вопросы, и если я не получу ответа, они будут мучить меня до вечера, что еще хуже.
        - Хитрец.
        - Скажите, это ведь бунгало Бруаса?
        - Да, разумеется. А я живу по соседству. Вы очень неожиданно слегли, свалились после очередной его дурацкой вечеринки. Наверное, слишком много выпили. Да, вы, мужчины, иногда такие глупцы… Хотя вы и прежде, кажется, неважно себя чувствовали.
        Уильям сознался, что ему действительно нездоровилось еще до вечеринки, и на глупца тоже не обиделся. Теперь прежние выходки и впрямь казались ему чудовищно идиотскими. В ясных глазах миссис Джексон им не было оправдания, и чем скорее они канут в небытие, тем лучше.
        - Сколько я здесь лежу?
        - Четыре дня. Неудивительно, что вы не помните. Вы почти все это время метались в бреду.
        - Но вас я смутно помню,  - возразил Уильям.  - Вы ведь часто приходили? Спасибо вам за это большое, миссис Джексон, я вам крайне признателен. Почему вы так добры ко мне?
        - О, мне нравится выхаживать больных. Я за свою жизнь немало понянчилась. К тому же я оказалась рядом, а больше никого поблизости не нашлось. Приятно, что смогла помочь. Жаль только, что не вышло перевезти вас ко мне в бунгало, было бы удобнее, но вам требовался покой.
        - Кажется, я перед вами в огромном долгу, миссис Джексон,  - посерьезнел Уильям.
        - Что ж, я старалась и не стану делать вид, будто это пустяки, поскольку это совсем не пустяки. Но не трудитесь благодарить, мне нравилось о вас заботиться. Выхаживать людей - занятие само по себе благодарное, тем более когда больной, как вы, быстро идет на поправку. И потом, мне смена деятельности тоже на пользу. А сейчас и впрямь пора прекращать разговоры, вам нужно полежать тихо до прихода врача. Пить хотите?
        Пить Уильям хотел, и миссис Джексон принесла ему «Виши» с выжатым туда соком лайма. Терпко, но освежает. Миссис Джексон посмотрела на него задумчиво.
        - Знаете, вам бы еще помыться…
        - Да, я совсем запаршивел. Если добудете воды и мыла, я и сам справлюсь.
        - Ни в коем случае!  - возмутилась она.  - Не говорите глупостей. Вам нужен покой. Не воображайте, что уже совершенно выздоровели, это не так. Я могу вас помыть - хотя, наверное, удобнее будет позвать слугу-китайца?
        Поколебавшись, Уильям предпочел китайца, который в итоге и занялся гигиеническими процедурами. Миссис Джексон удалилась до его прихода и вернулась только после завершения. Уильям задремал, а когда проснулся, как раз прибыл доктор, оказавшийся обладателем того самого заросшего лица-луковицы, маячившего рядом последние несколько дней.
        Доктор Домбуа был из числа тех корпулентных французов, умеющих, в свойственной лишь галлам манере, сочетать страсть к профессии с полным отсутствием иллюзий, на что не способны ни англосаксы, ни тевтонцы. В бунгало он не вошел, а ворвался, словно вихрь, ревущий, жестикулирующий, паясничающий, но не забывающий окидывать проницательным взглядом всех и вся. Вот он заплясал вокруг Уильяма, словно вокруг партнера по акробатическому этюду, которого в любой момент можно подкинуть к потолку, поймать и тут же вышвырнуть в окно. Говорил он не переставая. Начинал на ломаном английском, переходил на медленный французский, затем вдруг срывался на скороговорку, за которой не поспевала и миссис Джексон. В основном, как она и предсказывала, врач уповал на диету. Уильям приехал в тропики - это хорошо, человек должен иногда выбираться в тропики,  - а в течение короткого сезона эти широты весьма приятны и представляют изрядный интерес, но вот организм Уильяма - печень, почки, желудок, кровь - не привычен к тропикам, поэтому, когда он, по обыкновению, поглощает тяжелую пищу, красное мясо, пьет крепкие напитки,
алкоголь, то - позволите, друг мой?  - нагрузка на печень становится чрезмерной, очень, очень высокой, и она протестует, не раз и не два, а раз за разом, она выражает протест - так-то она терпеливая, выносливая слуга, но, дружище, рано или поздно наступает миг, когда она больше не выдерживает, она перетрудилась, вы ее заездили, и она начинает выделять яд. У вас подскакивает температура, а это уже нагрузка на сердце, и вот, пожалуйста, весь организм изношен. Так что отныне никакого красного мяса, никакого вина, алкоголя, только немного рыбы, немного курицы, овощи, а главное, побольше «Виши» и лайма. Лекарства - да, чуть-чуть лекарств необходимо, иначе вы забудете, что больны, но главное сделает диета. А вскоре - не исключено, что даже завтра, можно будет перебраться в бунгало миссис Джексон. Миссис Джексон - отличная сиделка и не по годам мудрая женщина, она все знает насчет диеты. Да, ему полезно будет какое-то время пожить у миссис Джексон. На этом доктор удалился, оставив после себя неожиданный простор и пустоту, которые Уильям созерцал несколько минут, прежде чем провалиться в сон.
        4

        В бунгало у миссис Джексон оказалось довольно мило, но несколько странновато. Странность заключалась в восточноанглийском привкусе, который обретала здесь тихоокеанская экзотика. Словно Уильям одной ногой вернулся в Бантингем. Кроме него, в бунгало квартировали всего двое постояльцев - тихая новозеландская супружеская пара средних лет по фамилии Аткинсон, приехавшая из Веллингтона отдохнуть на Таити. Днем они большей частью купались и спали, поэтому сперва Уильям их почти не видел, однако позже они с миссис Джексон нередко встречались с супругами за стихийными партиями в бридж. Приятные, скучные люди.
        Хозяйство у миссис Джексон было налажено отлично, поэтому постояльцев окружал больший комфорт, чем в отеле месье Маро. Первые несколько дней Уильям почти не выходил из целительного анабиоза, то и дело задремывая, а в промежутках беседуя с миссис Джексон и пытаясь читать детектив. Тем не менее к нему пустили посетителей - коммандера и Рамсботтома с обнадеживающими вестями: шхуна, готовая доставить их на Затерянный, отходит на Маркизы примерно через две недели. Называется «Розмари», капитана зовут Петерсон. А пока пусть Уильям остается здесь, соблюдает постельный режим и поправляется, иначе он не сможет плыть с ними. Этого Уильям допустить не мог, поэтому тут же поклялся, что поплывет в любом случае, живой или мертвый. Теперь ему не терпелось поскорее отправиться в повторную экспедицию: охоту бездельничать как рукой сняло, а остров никогда не покидал его мыслей надолго. Уильям понимал, что другого пути нет: Терри уехала, тихоокеанской экзотикой он уже наелся, остается только Затерянный.
        Выйдя из целительного анабиоза, Уильям начал часами разговаривать с хозяйкой. Он выскребал свою память до донышка, рассказывая про Суффолк, и о чем бы ни шла речь - о людях, о торговле, об автобусах, о кинотеатрах, новых гостиницах и магазинах, о приключившихся два года назад страшных морозах, об ужасной жаре прошлого лета,  - миссис Джексон слушала завороженно, словно увлекательную сказку. У нее без устали рождались новые и новые вопросы. Стоило ей войти и сесть рядом с Уильямом, как в ясных серых глазах вспыхивал свет, и временами она делалась даже красивой. Уильяму стыдно было вспоминать, как он считал ее невзрачной серой мышью. Насколько же легко можно ошибиться в человеке! Ее открытое лицо, широко распахнутые правдивые глаза и мягкие улыбчивые губы складывались в прелестный портрет. И самое главное, она была настоящей. Неудивительно, что все ее уважали и любили. Коммандер оказался прав.
        Миссис Джексон, в свою очередь, рассказывала Уильяму о себе. О том, как уехала из Ипсвича, найдя работу в одной конторе в Сити, где и встретила Джексона, капитана новозеландского парохода,  - приятного симпатичного мужчину, хоть и старше ее возрастом, очень доброго, но отчаянно робкого. Как после свадьбы она перебралась к нему в Веллингтон, как он решил оставить флот и осесть на каком-нибудь тихоокеанском острове, как они переехали сюда, и уже здесь узнали с ужасом, что капитан Джексон сгорает от рака желудка. После смерти мужа вдова попыталась претворить в жизнь намеченные им планы насчет бунгало и плантации, чем занимается до сих пор, едва сводя концы с концами. К концу первой недели Уильям уже знал о гостеприимной хозяйке довольно много. Знал, почему она так и не прижилась в Веллингтоне, что произошло с ее сестрой Грейс, почему она любит платья голубого цвета, как готовит жаркое и что предпочитает на десерт, что думает о лондонских конторах, кафе и театрах, почему ее дядя Эрнест так ничего им и не завещал в итоге, что она сделала бы, неожиданно разбогатев, и тысячу других подробностей. Уильям
слушал не просто из вежливости или от нечего делать, а внимал с растущим интересом. Миссис Джексон принадлежала к числу тех людей (преимущественно женщин), которые не обладают бурным воображением, понимают шутки, но не умеют шутить самостоятельно и не отличаются остроумием, совершенно глухи к упоению, восторгу, эйфории искусства, не способны на свежие идеи, не знают, что делается в мире, и тем не менее каким-то загадочным образом умудряются производить впечатление разносторонних личностей, живущих полной жизнью. Да, разумеется, Уильям слушал миссис Джексон не так, как он слушал Терри; истории об Ипсвиче и Веллингтоне окрашивались иным светом, чем истории о Сан-Франциско, которые он вспомнил раз или два за это время с горькой иронией. Рассказы миссис Джексон вызывали растущий интерес, но не завораживали. И все же, чем больше он ее слушал, тем больше проникался уважением, восхищением и симпатией. Она была настоящей и при этом замечательной. А еще Уильям видел в ней более цельную натуру, нежели он сам.
        - Полагаю, мы уже достаточно близко знакомы, чтобы я мог звать тебя просто Марджери,  - сообщил он однажды после ужина.
        - Вот и отлично,  - согласилась она, не рисуясь и не хлопая ресницами.  - А я тебя, стало быть, Уильям.
        - Хорошо! Значит, мы друзья?  - уточнил Уильям без всякого романтического подтекста.
        - Безусловно. Между прочим, я надеялась подружиться с тобой - по-настоящему подружиться - с той самой первой встречи… Помнишь, в «Бугенвиле»?
        Да, он помнил. И сразу же нахлынули другие воспоминания.
        - Странно, что мы встретились именно там,  - протянула она задумчиво.  - Я ведь редко туда заглядываю. Нет, плохого там ничего нет, просто не моя стихия. Но туда интересно приходить в «пароходные» дни, когда можно увидеть новые лица. За этим обычно все и стекаются. Большинство делает вид, что не за этим, но на самом деле все только «пароходными» днями и живут. Глупо, да? Я имею в виду, селиться там, где единственная отрада - прибытие парохода. Но я решила: если представится возможность, если ты здесь задержишься, то я постараюсь с тобой подружиться. Я уже давно не искала ни с кем дружбы. Отвыкаешь постепенно.
        - Да, пожалуй. Я тоже отвык за последние несколько лет.
        - Надо же. Никогда бы не подумала… Хотя, конечно, других всегда считаешь лучше себя. Нет, знакомиться-то здесь труда не составляет - я не избегаю людей, с чего бы, но дружбы не выходит. Чем больше замыкаешься в себе, тем труднее заводить друзей. Однако ради тебя я твердо решила выйти из раковины. Вот, я раскрыла свои карты.
        - Я рад. Но, Марджери, чем я тебя так подкупил? Понравился внешне или просто напомнил о родине?
        - Наверное, и то и другое. Но это уже не важно.
        - Как скажешь. Главное ведь, что мы здесь? И я в огромном долгу перед тобой.
        - Нет-нет, Уильям, к чему вспоминать? И потом, если ты будешь снова и снова к этому возвращаться, я решу, что ты видишь во мне только сиделку.
        Она рассмеялась, но смех получился немного натужным.
        Уильям посмотрел на нее пристально. В комнате не хватало света, однако Уильям успел поймать устремленный на него бесстрашный взгляд, который тотчас скрылся за привычной рассеянной дымкой. Что-то в нем таилось значимое, и ощущение этой значимости росло.
        - Нет, ни в коем случае. По правде сказать, сиделок я как раз недолюбливаю. А в тебе я вижу доброго друга и, бесспорно, милейшую обитательницу этого острова.
        - Да, ведь американка уехала,  - проговорила миссис Джексон негромко. Они посмотрели друг на друга, миссис Джексон, спохватившись, воскликнула: - Нет-нет, можешь ничего не рассказывать! Я даже предпочту, чтобы ты не рассказывал. Прости, что затронула эту тему. Давай подыщем другую. Так, сейчас, сейчас… Боже, когда срочно нужна тема для беседы, как назло ничего не придумывается. А, вот! Что твои друзья вчера, принесли какие-нибудь новости?
        - Нет, ничего особенного.
        - Да, я забыла, это ведь тайна.
        - Что ты имеешь в виду, Марджери?
        - Цель вашего приезда сюда. Все знают, что у вас здесь какое-то тайное дело, поиск сокровищ или вроде того.
        - Правда? О нас действительно ходят слухи?
        - Разумеется. Ты не подозревал? Если так, плохо же ты себе представляешь наш остров! Неужели трое свежих людей, которые сперва подыскивают шхуну, потом пропадают на несколько недель, потом возвращаются, не станут поводом для сплетен? О вас судачат напропалую. Как же иначе? Здесь любят совать нос в чужие дела, но что поделать, местная жизнь небогата событиями, а поговорить о чем-то нужно. Вы составили отличную конкуренцию Тарсу Флоку с его небывалыми уловами и этому проходимцу Хокадею с его многочисленными женами.
        - Да, похоже. Значит, все думают, что мы ищем сокровища?
        - Кто-то да, кто-то нет. Но догадки строят непременно. Это действительно тайна? Какая интрига! Привезти сюда тайну из самого Бантингема! У тебя ведь где-то в этих краях торговал дядюшка? Да, представь, я и об этом слышала. Так какие у вас дальнейшие планы?
        - Когда мы в прошлый раз отплыли на шхуне,  - осторожно начал Уильям,  - мы хотели добраться до одного островка. Но не добрались, потому что шкипер повернул обратно. Теперь нам предстоит вторая попытка, где-то через неделю. И, если повезет, мы доплывем до острова.
        - А потом вернетесь сюда?  - едва слышно спросила миссис Джексон.
        - Да, надеюсь. То есть так мы планировали - вернуться сюда на той же шхуне. Основную часть вещей мы оставляем здесь.
        Лицо миссис Джексон мгновенно прояснилось.
        - Что ж, я рада, не буду лукавить. Я не хотела бы сейчас терять тебя навсегда, Уильям. Ты пробудил во мне тоску по родине.
        Уильям решился.
        - Обещаешь сохранить тайну? Очень важную тайну.
        - Да, обещаю. Я, конечно, болтушка, но если надо, без труда запру рот на замок, это я умею. Только учти, Уильям, я ничего у тебя не выпытывала. Если не хочешь доверять мне свой секрет, я не обижусь. Разве что малость подосадую. Все-таки мне любопытно - а кому не было бы?
        - Я расскажу,  - кивнул Уильям, понижая голос.
        - Никогда ничего подобного не слышала!  - воскликнула миссис Джексон, когда Уильям закончил.  - Читала в книгах, в журналах, но чтобы в действительности, никогда… Не бойся, я никому не проболтаюсь, мне можно доверять.
        - Я тебе уже доверился,  - с серьезным видом произнес Уильям, однако тут же улыбнулся, взяв ее руки в свои. Его совершенно дружеский жест вызвал у миссис Джексон неожиданно живой отклик: глаза ее потеплели, и вся она словно взлетела к нему на гребне ласковой волны. Но в следующий же миг она отстранилась и, сославшись на какие-то дела, вышла.
        Дни текли сонно и лениво. Доктор Домбуа осмотрел Уильяма последний раз, рекомендовал еще какое-то время соблюдать легкую диету, отказаться от спиртного и крепкого вина, а на прощание ткнул его под ребра. Дважды Уильям выбирался в Папеэте с миссис Джексон, чтобы закупить кое-какие вещи, повидаться с коммандером и Рамсботтомом, а заодно посмотреть на «Розмари», двухмачтовую шхуну, загружавшую припасы и товары. Он снова начал купаться в море - рядом с бунгало миссис Джексон нашелся отличный песчаный пляж с удобным входом в лагуну, так что знакомство с крошечными разноцветными рыбками возобновилось. Остальное время он проводил за книгой на веранде, поигрывал в бридж с прочими тремя обитателями бунгало и беседовал с Марджери Джексон.
        Беседы постепенно приняли новый оборот. Зародившееся у Уильяма подозрение переросло в уверенность: теперь он ясно видел, что Марджери влюблена. Разумеется, он еще долго жил бы в неведении, не обостри его чувства собственная несчастная любовь к Терри. Уильям не сомневался, что за последние десять дней Марджери испытала все то же, что испытывал он на «Марукаи» с Терри. Та же сказка, только на этот раз ему досталась роль чародея, а не околдованного. Он знал точно (а если ошибся, одергивал он себя, то такого зазнавшегося нарцисса еще не видели Южные моря), чем продиктованы эти радостные улыбки, затуманенные взгляды, неожиданные заминки и паузы. Он - чародей. Не будь Марджери ему симпатична, открытие смутило бы Уильяма донельзя, и он постарался бы как можно скорее исчезнуть из ее жизни, потому что мужского тщеславия в нем была самая малость - ровно столько, сколько позволяло оставаться мужчиной. Однако Марджери нравилась Уильяму, даже восхищала, поэтому открытие возвысило и окрылило его, распахнув перед ним новые удивительные горизонты. Он вдруг увидел в Марджери женщину - с руками, ногами, грудью,
щеками и губами. Влечение, которое она испытывала, наделило и ее саму новым для нее качеством - сделало желанной. Желание это не мучило, не причиняло боли, рядом с Марджери Уильяму было легко и спокойно, но искорка восхищения нет-нет да и проскакивала. Иногда он за целый день ни разу не вспоминал о Терри.
        Почти перед самым отплытием обстоятельства все же пробили брешь в защитной стене Марджери. Аткинсоны уехали на весь день и вернуться собирались только поздно ночью. Марджери, с утра хлопотавшая по хозяйству, на закате пришла к Уильяму на берег лагуны, и они вдвоем наблюдали, как на западе разгорается зарево с аметистово-апельсиновыми столбами дыма, а невероятные утесы и пики Муреа превращаются в замки и фантастические города из готического фольклора. Как бы ни менялось мнение Уильяма об островах, он не уставал восхищаться этим грандиозным повторяющимся изо дня в день спектаклем. В этот раз они с Марджери смотрели представление вдвоем, не произнося ни слова. Когда пожар отполыхал, Муреа помрачнел, а в темнеющей лагуне заплясали холодные огоньки, они поднялись с песка и побрели через окутанную сумраком плантацию. В палисаднике алые кротоны и бледно-желтые с розовым гибискусы уже тонули в ночной тропической темноте, а в воздухе витал приторный аромат жасмина и гардений. Картинно прекрасный тихоокеанский вечер. Они прошли бунгало насквозь и оказались на веранде, выходящей на лагуну. Масляные лампы
отбрасывали два световых пятна, за пределами которых густели чернильные фиолетовые сумерки. Тучи крошечных мотыльков, прилетевших на свет, висели в воздухе, словно загадочные письмена. Примостившаяся высоко на стене ящерица молниеносным движением выбрасывала язык, а иногда и сама мелькала зеленой молнией, перемещаясь на новое место. Показались звезды, томные, как и весь вечерний воздух, в котором разливалась привычная симфония - далекий глухой рокот океанских волн у коралловых бастионов лагуны, сухой шелест пальм и легкий гитарный наигрыш из какой-то хижины. Уильям закурил сигарету, впитывая весь этот вечер целиком и чувствуя непривычное умиротворение.
        - Чудесный вечер,  - обронил он.  - Днем можно сколько угодно изнемогать от зноя, но рассветы, закаты и вечера здесь не сравнятся ни с чем. Ты только взгляни! Уже, конечно, почти ничего не видно, однако атмосфера чувствуется.
        - Наверное.
        Удивленный ее досадливым тоном, Уильям обернулся, недоумевая, чем вызвана внезапная перемена настроения.
        - Я ведь здесь совсем недавно,  - объяснил он,  - все никак не привыкну к этим вечерам.
        - А я привыкла. И сыта ими по горло.  - В голосе прорезалась злость.
        - Вот этим всем?
        - Да-да, вот этим всем. Знаю, красота необыкновенная, и дома я, наверное, буду рассказывать про здешнюю природу часами, но сейчас я готова завыть. Да, я не преувеличиваю. Завыть от тоски. Я хочу домой! Ну почему мы, англичане, такие? Почему нам не сидится дома, в тепле и уюте, почему нас куда-то вечно заносит? И не спорь со мной. Тверди мне сколько угодно про холод, сырость и туманы, но лучше места, чем Англия, на свете нет. С какой радостью я променяла бы этот сад - роскошнее не найдется на всем острове, спроси кого угодно,  - на одну крошечную продрогшую примулу.
        - О, я бы тоже!  - воскликнул Уильям, растроганный видением крошечной продрогшей примулы.  - Или даже на пару первоцветов, а может, нарциссов…
        - Или английских фиалок. Я так устала от этих пышных, назойливых цветов. Наши родные скромные цветочки, которые робко проклевываются на опушках, когда вокруг еще сыро и холодно… Кажется, даже у Шекспира что-то такое есть, мы в школе учили, но ведь это чистая правда, согласись. Даже малюсенький букетик из них гораздо милее моему сердцу, чем все это удушливое тропическое буйство. А луга? Зеленые свежие луга, росистые, все в ромашках, одуванчике и лютиках…
        - И размытое небо!  - подхватил Уильям, в котором проснулся восторженный акварелист.  - Размытое, со всеми его мягкими полутонами. Туман над лугом, холмы рассветным утром… А волшебное золотистое сияние осени?
        - Да, и долгие, долгие сумерки - а не это безобразие, когда не успеешь опомниться, и уже темно. Летние вечера длятся бесконечно. А запах сена, о, Уильям, душистый аромат сена! А колокольчики, которые я видела в лесу под Хадли! А пичуги с их звонкими трелями! Ах, если я сейчас услышу дрозда, у меня, наверное, сердце разорвется…
        - Это все понятно, Марджери,  - рассудительно заметил Уильям,  - но ведь нельзя ругать здешнюю природу только за то, что в ней нет ничего английского.
        - Можно!  - бросила она в сердцах.  - Потому что я англичанка, и мне нужны милые сердцу английские вещи. Они берут за душу, а здесь ничего в душу не проникает. Здесь все слишком поверхностно, слишком беззаботно. Да, беззаботно. Ты понимаешь, о чем я. Солнце светит и светит, а когда понадобится, прольется легкий дождик. Никакого пробирающего до костей ветра, никаких заморозков, снега, слякоти, туманов и мороси. Таити называют раем на земле, но мне не нужен на земле рай. Да и потом, никакой это не рай, разве что для бездельников и разгильдяев, которые пальцем не хотят пошевелить лишний раз. Здесь все дается без труда, а это развращает. Английским первоцветам приходится пробивать себе дорогу сквозь наст и стоять насмерть под пронизывающим восточным ветром, зато если уж пробьются, то закалка у них на зависть всем другим цветам. Да ты и сам знаешь.
        Соглашаясь, Уильям отметил про себя, что от кого-кого, а от Марджери он никак не ожидал столь эмоционального порыва.
        - Нам тут не место. Это не наш дом. Вся здешняя легкость и беззаботность лишь видимость, а за ней таится что-то жуткое и жестокое, тогда как в Англии, наоборот, при внешней холодности и жесткости все милы, добры, и никто тебя не обидит. Таитяне, с которыми все так носятся… Нет, они неплохие, теперь-то я их достаточно знаю, и мне жаль даже, что они загадочным образом вырождаются. И тем не менее они раздражают, как большие смуглые младенцы, которые только и умеют, что играть, смеяться или плакать. Эти девушки - о, да, я в курсе, как отзываются о них мужчины, только все это ерунда, матросские байки. Любая порядочная белая женщина стоит десятка таитянок в глазах порядочного белого мужчины, которому нужна настоящая спутница жизни, а не прелестный коричневый зверек. Да, на острове есть очень милые люди - белые, я имею в виду,  - но в большинстве своем тут живут одни лоботрясы, которые мнят о себе как о героях и романтиках, а на самом деле просто бегут от действительности. Возможно, первооткрыватели здешних земель были другими - мне об этом неизвестно, однако Таити уже давно притягивает одних никчемных
беглецов-фантазеров.
        - Вроде меня,  - кивнул Уильям, надеясь, что Марджери не догадается, сколько правды в этом кокетстве.
        - Нет, Уильям, что ты, речь совсем не о тебе. А если будешь подтрунивать, я замолчу. Да и без того следовало бы, пожалуй.
        - Нет-нет, продолжай, Марджери. Так, значит, ты действительно хочешь вернуться домой?
        - Домой? Да, безусловно. Теперь я понимаю, что такое тоска по родине. У меня сердце сжимается при мысли об Англии. Только не думай, что у меня в памяти сплошные фиалки, ромашки и летние вечера с жаворонками в небе. Я тоскую по всему остальному тоже. Я бы все отдала, чтобы прогуляться по Вудбридж-роуд холодным дождливым ноябрьским или мартовским днем, когда дрожат на ветру голые деревья и в полях стоит вода. А потом прийти обратно, уютно устроиться у весело потрескивающего камина, запивать чаем тосты с маслом. Представь: витрины магазинов, поблескивающие сквозь пелену дождя; мальчишки-газетчики, снующие по тротуарам; театралы, стекающиеся на вечерний спектакль… И Рождество! Пушистые хлопья укрывают все вокруг мягким пледом, просыпаешься утром, смотришь в окно - а там все крахмально-белое. Потом весна, и все преображается. Не то что здесь, где один месяц не отличишь от другого. Но самое главное - милые, здравомыслящие англичане…
        - В массе своей они далеко не милые и не здравомыслящие, ты и сама скоро это поймешь.
        - Может быть. Но ты пробудь на чужбине с мое, и я послушаю, как ты заговоришь. А дети? Вспомни английских ребятишек - голубые глазищи, щечки, словно райские яблочки,  - Уильям, право слово, что может сравниться со свежим яблоком…
        - Марджери, я должен тебя предостеречь,  - перебил Уильям с наигранной серьезностью.  - Ты впадаешь в сентиментальность.
        - Что ж, да, я сентиментальна. Почему бы нет? Разве это плохо? У меня есть чувства и переживания, я их не стыжусь. Я не кукла и не намерена притворяться куклой ради тех, кому вдруг не нравится «сентиментальность». Мне до смерти надоел этот остров, он мне не родной, я никогда не буду здесь счастлива, я хочу вернуться туда, где осталась моя душа, и стоит мне задуматься об этом по-настоящему - хотя я гоню от себя такие мысли,  - Англия кажется такой милой, но затерянной где-то далеко…
        - Затерянной?  - Уильям невесело усмехнулся.
        - Ну да.  - Марджери посмотрела на него в недоумении.  - Она ведь действительно далеко за океаном, поэтому и кажется мне затерянной. У меня щемит сердце, стоит задуматься о ней, и хочется плакать. Только не сочти меня плаксой, я вовсе не из тех, кто льет слезы по каждому ничтожному поводу. Зато разговорилась я что-то сверх меры. Совсем размякла. Еще немного, и я действительно расплачусь.  - Голос ее дрогнул.
        - Не надо, Марджери.  - Уильяма затопила внезапная нежность. Он положил руки своей спутнице на плечи, и через мгновение она уже молча прижималась к его груди. Уильям коснулся губами ее лба, она подняла голову, и он поцеловал ее в губы, а она откликнулась - с неожиданной для Уильяма страстью. Наконец она медленно отстранилась, посмотрела на него пристально и проговорила едва слышно:
        - Не обращай внимания, Уильям. Я, кажется, напросилась на этот поцелуй. Но я не хотела.
        - Нет, конечно, нет, Марджери. Я… Я понимаю твои чувства, и мне стало тебя жаль, и ты очень мне нравишься…
        - Правда? Я рада. Но больше ничего не говори, Уильям, в самом деле, не нужно.
        - Я не знаю, что сказать. Такой сумбур на душе…  - Он замолчал. Марджери кивнула, не сводя с него глаз. Уильям наконец решился и, взяв ее руки в свои, попросил с жаром: - Марджери, послушай. Я уезжаю на поиски своего острова. Не знаю, сколько это займет, но я обязательно вернусь сюда. Ты будешь здесь?
        - Буду, если тебе нужно.
        - Ты дождешься меня?
        - Конечно, дождусь.
        Она ответила едва слышно, как будто просто кивнула в знак согласия. Интуиция подсказывала Уильяму, что эта женщина будет ждать любимого не пару жалких месяцев, а полжизни, если понадобится. Пусть хоть все кинокомпании мира - и какие угодно другие компании - высаживаются на этот остров, пусть за ней бегают толпами молодые полубоги, упрямые серые глаза все равно будут видеть только его, и она дождется. Чудесное и вместе с тем пугающее ощущение. Уильям уже сейчас знал, что он скажет ей, когда вернется на Таити. А он обязательно вернется.
        5

        «Розмари» оказалась побольше и постарше «Хутии», но в остальном особой разницы не было. Та же кутерьма и толчея на палубе, то же эмоциональное прощание при отплытии. Марджери пришла проводить и мгновенно покорила сердца всех троих компаньонов, вручив огромную корзину всякой вкусной снеди. С Уильямом они попрощались без лишнего шума, но он еще долго смотрел, как тает на берегу ее крохотная белая фигурка. На этот раз даже Рамсботтом не жалел, что оставляет Таити. Вся троица радовалась возможности сняться с якоря. С тех самых пор, как Преттель отказался уводить «Хутию» с привычного маршрута, вынудив компаньонов на время забыть о Затерянном, их не покидала досада, которая и стала виновницей трений. Теперь, когда они перестали терять время даром и снова взяли курс на Затерянный, досада исчезла, их снова объединила общая цель, и вернулась прежняя дружба.
        Насколько похожи между собой были шхуны, настолько разительно отличались друг от друга шкиперы «Хутии» и «Розмари». За штурвалом «Розмари» стоял капитан Петерсон, пожилой здоровяк-датчанин, редко прикрывавший рубахой свой внушительный безволосый красно-коричневый торс. Не исключено, что лишнюю растительность он сбривал, поскольку, если бы не рельефные мускулы, его гладкое тело напоминало бы плотно набитую сардельку.
        Эта обнаженная гладкость придавала капитану Петерсону странный и с непривычки несколько зловещий вид. Его лицо - квадратное, широкое, испещренное шрамами - вызывало бы страх, если бы не мягкие, незлобивые голубые глаза. Несмотря на сильный акцент, по-английски капитан говорил свободно - даже, пожалуй, чересчур, поскольку через день-другой Уильям и Рамсботтом начали жалеть, что знание языков у шкипера не ограничивается родным датским. Капитан Петерсон, славный малый и большой мастер своего дела с тридцатилетним опытом за плечами, оказался редким занудой. Таити еще не скрылся из виду, а пассажиры уже успели устать от неизменного «С вашего разрешения…», предваряющего бесконечные капитанские речи. У него имелось два любимых конька - скандинавская история и рассказы о собственной семье. На свою излюбленную тему - Датская война шестидесятых годов - он готов был разглагольствовать часами. Стоило только завязаться неторопливой беседе на палубе или в кают-компании после обеда, как над ухом внезапно раздавалось: «С вашего разрешения…» - и из ниоткуда возникал монументальный скандинав с выцветшей фотографией
в руках.
        - Перед вами офицеры кавалерии датской армии в войне с Пруссией. Вот это - мой дядя Аксель, в войне с Пруссией он заслужил славу храбрейшего воина во всей датской армии. Сейчас я вам покажу его в книге об истории войны с Пруссией.
        На свет извлекался огромный иллюстрированный том в сияющей обложке, посвященный истории войны, и Петерсон принимался бережно и аккуратно листать страницы в поисках упоминаний о своем знаменитом дяде Акселе. «С вашего разрешения» служило ему не формулой вежливости, а чем-то вроде школьного звонка, начинавшего урок истории. Не щадя своих «учеников», Петерсон разжевывал все так подробно и обстоятельно, хотя из-за акцента и не очень разборчиво, что продержаться дольше десяти минут не представлялось возможным. Поскольку лекции растягивались, как правило, минимум на час и скрыться на тесной шхуне от Петерсона было негде, очень скоро он начал вызывать зевоту одним своим появлением. Больше Датской войны пассажиров пугала только древнескандинавская история и викинги, потому что здесь капитан не знал удержу вовсе, а картинками, разнообразящими повествование, не располагал. Свои бесконечные лекции он, судя по всему, держал в голове постоянно, продолжая следующую именно с того места, где закончил предыдущую.
        - С вашего разрешения…  - гудел Петерсон своим гулким, не терпящим возражений басом.  - Первый раз выходя в море, Харальд Суровый взял с собой три сотни воинов, всего три сотни, зато самых лучших, самых отважных из тех, кто когда-либо покидал берега этой земли. И все они отправились в поход с Харальдом Суровым…
        Коммандеру эти лекции не докучали, Петерсон ему нравился, поэтому он безмятежно посасывал свою трубку и кивал с умудренным видом либо задремывал под убаюкивающее гудение шкипера о викингах. Рамсботтом же с Уильямом спасались как могли от рокового «с вашего разрешения» и в результате начали воспринимать эти прятки как игру, которая неплохо скрашивала им досуг. Уильяма изрядно забавляла сама ситуация - на борту шхуны в Южных морях искать убежище от Харальда Сурового с его войском.
        Тем временем шхуна медленно, но верно продвигалась через открытый океан от островов Товарищества к Маркизам. Дни сменяли друг друга как во сне, прокручиваясь без особых событий от одной вспышки заката до другой. Уильям мог часами лежать на палубе, лениво следя за пируэтами птиц или мерным колыханием волн, и мысли сплетались в такие же причудливые, как морская пена, узоры. Иногда за целый час не возникало ни одной четкой мысли, хотя Уильям при этом не спал, а погружался в какое-то расплывчатое состояние сознания, не знавшее ни счастья, ни горя. Счастье и горе просто не существовали как понятия в этом туманном мире, существовал только Затерянный - далекая и неизбежная цель, к которой он, возможно, плывет уже целую вечность. Рамсботтом, впавший в схожую прострацию, даже растерял на время свою словоохотливость. И лишь закаленный коммандер, неуязвимый для гипнотического воздействия бескрайнего морского простора, оставался самим собой, охотно обсуждая планы, косяки летучей рыбы и залетные птичьи стаи или безропотно внимая скучным сказаниям Петерсона.
        Наконец наступил тот прекрасный вечер, когда шкипер оставил в покое викингов и Датскую войну.
        - Завтра,  - объявил он за ужином,  - мы выходим к островам. Перед нами предстанут Маркизы. Этого зрелища вы никогда не забудете.
        - Мне пока так и не довелось их увидеть,  - вздохнул коммандер,  - хотя я мечтал об этом с тех самых пор, как прочел «Тайпи» и «Ому» Мелвилла.
        Уильям вспомнил, что Мелвилл ему тоже знаком.
        - Вы читали его романы о Маркизах?  - воодушевился Петерсон.  - И я! Очень хорошо. Да, хорошие книги. Выпьем за его здоровье!
        - Но ведь теперь там все по-другому?  - спросил Уильям.
        - Да, все изменилось,  - подтвердил Петерсон, мрачнея.  - Это самые восхитительные, самые прекрасные острова на всем свете и самые несчастные. Да, самые несчастные. Вскоре там не останется никого - совсем никого. Маркизиане вымирают. Прямо на глазах - один за другим, пара за парой, они уходят. Слоновая болезнь, проказа, сифилис и главный их враг, туберкулез, косят всех как косой. Когда я приехал сюда впервые, много лет назад, их было гораздо больше, такие здоровяки на вид, но я слышал - по ночам все слышно,  - как они кашляют, кхе-кхе-кхе. Стоишь на берегу - ночь, луна, большие звезды, красота кругом, а в ушах этот нескончаемый кашель, кхе-кхе-кхе.  - Мягкие голубые глаза капитана потускнели, и лицо вытянулось в трагическую маску.
        - Но ведь хороший был народ?  - спросил коммандер.
        Петерсон мгновенно распрямился, раздувая обнаженную грудь. Он словно вырос над всеми, глаза сверкнули огнем.
        - Это был лучший народ на всем Тихом океане!  - стукнув кулачищем по столу, взревел он.  - Сильнейшие, храбрейшие, величайшие воины! Тихоокеанские викинги - да, именно так. На утлых каноэ они доходили до самых атоллов и до Таити, захватывая все на своем пути. Все великие народы исчезают с лица земли. Вот и маркизиане уходят, остаются лишь китайцы, которые плодятся, как…
        - Как кролики,  - подсказал Рамсботтом.
        - Да, пусть так. Как кролики. Желтые человечки, складывающие цифры и копающиеся в земле,  - прогремел Петерсон, испепеляя китайских матросов взглядом, словно тараканов.  - Вот увидите, китайцы еще приберут Тихий океан к рукам. Они работящие, экономные и плодятся, как кролики. А маркизиане канут, как викинги. Надеюсь, они сойдутся в Вальхалле, отважнейшие из отважных. Слезы наворачиваются, когда начинаешь их вспоминать. Что, скажите мне, станется с миром, когда исчезнут все великие народы?
        - Я думаю, мир и без них проживет,  - хладнокровно заметил Рамсботтом.
        - А я не думаю,  - возразил коммандер.  - Я согласен с капитаном. Великие народы, рождавшие сильнейших храбрецов и добродетельных красавиц, канули в Лету. Сейчас берут количеством, нахрапом. Пришло время полчищ, орд, толпы. Не успеем мы оглянуться, как всю землю наводнят крошечные людишки на одно лицо, снующие с фабрики на фабрику и занимающиеся мышиной возней. Страны станут похожи как две капли воды. Вот тогда будет все равно, где селиться, потому что земля превратится в один гигантский улей или муравейник. Вы, наверное, до этого еще доживете, Дерсли. А я, слава Богу, уже нет! И капитан тоже. Мы к тому времени счастливо отмучаемся, да, капитан Петерсон?
        - Да, нам повезло,  - покачал большой головой Петерсон.  - Мы с вами, коммандер, умрем быстро и, возможно, угодим в Вальхаллу. Мы слишком поздно родились. Приплыви мы сюда, на Маркизы, лет сто назад, как Мелвилл, были бы счастливы. Пили бы с великими воинами и бардами, смотрели бы на прекрасных дев в хороводе, а они плели бы для нас цветочные венки. Теперь уже поздно. Кхе-кхе-кхе. До сих пор в ушах стоит. Кхе-кхе-кхе. Ваше здоровье, коммандер. Пойду-ка я спать, с вашего разрешения. Печально все это.
        6

        В отличие от Таити и Муреа, пленивших Уильяма с первого взгляда, Маркизы не пленяли, они поражали в самое сердце, чтобы уже потом, пропав из вида в бескрайнем лазорево-изумрудном окоеме, заставить протирать изумленно глаза - неужели померещилось? Таити и Муреа слыли самыми романтичными и живописными на всем белом свете. Таких, как Маркизы, белый свет не видывал вовсе. Они напоминали останки какой-то другой, более благородной планеты, оставляя понятия романтики и красоты далеко позади. С ними бесполезно было тягаться, они не признавали конкуренции. Эти пейзажи словно вышли из темных кошмаров, из «Макбета» и Пятой симфонии Бетховена. Черные скалы, шпицы и истерзанные мысы громоздились в беспорядке, словно взметнувшиеся из пучины; зазубренные пики терялись в облаках, в лощинах курился туман; леса висели в воздухе, роняя капли влаги и искрясь под солнцем, а из зеленых волн вздымались необъятные темные бастионы, пронизанные бесчисленными нитями водопадов, над которыми кружили несметные стаи белых птиц. Каждый остров словно только что поднялся из самой глубины морского царства, и с него еще струилась
соленая вода. Сквозь пелену мельчайших брызг, на сколько хватает глаз, простирались черные горы и темно-зеленые леса. Здесь высились посреди Тихого океана готические замки, здесь разыгрывались сцены перевоплощения в какой-то мрачной пантомиме утопленников, здесь сплетались воедино сотни крохотных эдемских садов и преисподних, здесь все было жутким, прекрасным и невероятным. А «Розмари», словно игрушечная лодочка, осторожно скользила от одного сказочного замка к другому с драгоценным грузом дешевого табака, мясных консервов, хлопковых товаров, бижутерии, лекарств, домашней утвари, рыболовных снастей, мыла, парфюмерии и нескольких спрятанных в укромном месте ящиков джина и таитянского рома.
        Все, что говорил насчет островов Петерсон, подтвердилось. Не обладая беззаботной прелестью Таити, настроение они навевали совсем иное: не светлая печаль, а глубочайшая горечь таилась в сердце каждого из них. Жалкая горстка оставшихся жителей, впрочем, искусно играла роль жизнерадостных островитян, и именно здесь Уильям с друзьями увидели лучшие народные танцы на все Южные моря. Даже каторжане тут, казалось, не знали горя. И все же что-то выдавало в этих людях жертв катастрофы, которые догадываются, что не за горами другая, которая погубит их окончательно. Хвори, точившие островитян изнутри - в основном слоновая болезнь и туберкулез,  - являли себя слишком отчетливо. То тут, то там Уильяму попадались на глаза ходячие скелеты, тени великого некогда народа, дни которого, вне всякого сомнения, были уже сочтены. Более близкое знакомство с отдельными островитянами компаньонов не разочаровало, и коммандер еще сильнее уверился, что маркизиане - самый славный народ Южных морей. Симпатии Рамсботтома оставались на стороне более веселых и загадочных таитян, а Уильям не знал, кому отдать предпочтение. Однако
после, стоило ему погрузиться в воспоминания, и перед глазами оживали прежде всего не туземцы и даже не величественный старый вождь, улыбающийся вопреки искорежившей его тело слоновой болезни, и не шесть девушек, по просьбе Петерсона исполнивших грациознейший сидячий танец, и не пожилой священник-француз, на котором теперь тоже лежала печать принадлежности к обреченному народу, не эрудированный увлеченный торговец и не другие немногочисленные заметные жители островов. Память Уильяма будоражил единственный встреченный во время плавания соотечественник, Саймон Халберри, чей голос начинал звучать в ушах при одной только мысли о том плавании. Халберри далеко было и до викингов, и до того великого народа, который оплакивали Петерсон и коммандер, и все же именно он стал для Уильяма олицетворением Маркизов.
        Шхуну грузили копрой, Рамсботтом и коммандер куда-то убрели вдвоем, а Уильям прохлаждался на берегу один, на опушке пальмовой рощицы, заглядываясь то на лодки, то на пробоину в скале, из которой поминутно летели веером брызги от захлестывающей волны. Через полчаса такого приятного ничегонеделания Уильям заметил идущего навстречу мужчину довольно необычной наружности. Тощий и долговязый, одет он был в потрепанную рубашку-хаки с шортами, открывающими густо заросшие черными волосами руки и ноги при удивительно гладком лице. Вместо того чтобы, по обычаю белых на островах, пристроиться невзначай где-нибудь под ближайшей пальмой, он целеустремленно подошел прямо к Уильяму и обратился на безукоризненном французском. Уильям ответил, стараясь не ударить в грязь лицом.
        - Ах, так вы англичанин? Ну разумеется.  - Незнакомец перешел на английский.  - Прошу прощения. Не знаю, впрочем, за что, но так принято, когда принимаешь англичанина за иностранца. Наверное, этого требует наше национальное эго.
        Он говорил четко, поставленным голосом с хорошей дикцией. Уильям, который давно не слышал такого выговора и уж тем более не ожидал встретить его в этих краях, сразу же определил в нем выпускника Оксфорда или Кембриджа. Дома такие голоса регулярно сообщали ему последние известия по радио, однако на тихоокеанском острове подобная дикция была в диковинку. Уильям с искренним любопытством уставился на собеседника, окидывая взглядом кустистые брови, глубоко посаженные глаза, длинный любопытный нос и небольшой изящный рот со скорбно поджатыми губами.
        - Да, я из Англии,  - подтвердил Уильям.  - Прибыл на этой вот шхуне, «Розмари», из Папеэте.
        - Ах, эта.  - Собеседник сощурился, неодобрительно глядя на шхуну.  - Она заходит сюда пару раз в год, случалось, и мне что-то полезное привозила. Кстати, у вас не найдется, часом, немецкого словаря? Если есть, я бы купил, а то без словаря как без рук.
        Уильям смог предложить в утешение только сигарету, которую этот странный оксфордский тип с готовностью принял и, усевшись рядом, закурил. Они представились друг другу.
        - Дерсли?  - проговорил Халберри, печально глядя на свои худосочные волосатые ноги.  - Кажется, параллельно со мной в Новом колледже учился какой-то Дерсли. Я-то сам был в Баллиоле.
        Уильям покачал головой, сообщая, что к тому Дерсли не имеет никакого отношения. Завязалась легкая беседа на четверть часа, в основном вертевшаяся вокруг Таити и Маркизов. Уильям делал вид, что они с двумя приятелями всего лишь туристы, пожелавшие сойти с проторенных туристических маршрутов. О Халберри он узнал немногое: после окончания Оксфорда он поступил там же в аспирантуру, преподавал, что-то писал, а потом, получив небольшое наследство, бросил все, приехал сюда и купил маленькую плантацию. Уильяму такой поворот в карьере показался странным.
        - И вам действительно нравится здешняя глушь?
        - Нет, не особенно,  - ответил Халберри, тщательно взвешивая слова.  - Жизнь здесь довольно однообразная, хотя и не такая бессмысленная, как дома. Но, конечно, я приехал сюда не за дешевой романтикой, я ведь не статьи для дамских журнальчиков кропаю. Я приехал сюда, чтобы поразмышлять в покое, а этот остров выбрал за удаленность и здоровый мягкий климат. Не хочу, чтобы мыслительному процессу мешало какое-нибудь банальное несварение или другие сбои в организме. Кроме того, я намеревался как можно дальше убраться от так называемой западной цивилизации и не попасть при этом в лапы другой системы - восточной, например, или той, что сейчас строится в России.
        - Понятно,  - кивнул Уильям, ничего на самом деле не поняв, но не желая демонстрировать замешательство и обращаться за разъяснениями.  - Я думаю, для уединения тут самое подходящее место. Хотя я лично вряд ли обрел бы здесь счастье.
        - А где обрели бы?
        Действительно, где? Уильям лихорадочно соображал.
        - Не знаю. Возможно, полностью нигде, разве что от случая к случаю. Однако, полагаю, когда я вновь осяду дома, мне не на что будет жаловаться.
        Халберри покачал головой, еще сильнее поджимая тонкие губы и превращая их в едва заметную полоску.
        - Наш век - это век разрушений. Проявить себя в нем по-настоящему смогут лишь разрушители. Посмотрите, что делается в России. Колоссальная, тщательная работа по уничтожению, в сравнении с которой все начавшиеся недавно потуги что-то отстроить - сущая ерунда. То же самое в Азии, особенно в Китае. Не одолжите еще одну сигарету? Спасибо.  - Раскурив ее, Халберри подождал, пока дымок обовьется кольцом вокруг его головы, потом растянулся под пальмой еще более вальяжно. Уильям следил за полетом фаэтонов и крачек, мелькающих белыми росчерками в синем небе.  - Да, наша индустриальная система задыхается от перепроизводства и отсутствия новых больших рынков. Она не поспевает за стремительным развитием техники, поскольку, производя товары в невиданных прежде количествах, она одновременно увеличивает число безработных, вытесняя человека из процесса производства, и товары просто некому становится покупать. Машине, увы, многого не надо.
        - Да, логика в этом есть,  - признал Уильям.
        - Некоторые,  - продолжал Халберри, в котором проснулся лектор,  - видят решение этой проблемы в коммунизме либо в той или иной форме социализма. Положим, коммунистическое государство и в самом деле, регулируя производство, способно избежать той ловушки, в которую загнали себя промышленные Штаты, где предложение настолько превышает спрос, что производители вынуждены тратить львиную долю своего времени на искусственное создание потребностей. Но Западную Европу коммунизм не спасет. Россия не показатель, поскольку в индустриальную эпоху она, считайте, еще и не жила, поэтому забавляется с техникой, как ребенок с новой игрушкой. Однако, если она прихватит в союзники еще и Азию, то растопчет остатки западной цивилизации в Европе в два счета. Такой исход,  - в голосе послышалось злорадство,  - более чем вероятен. Вы еще до этого доживете, Дерсли, а вот сколько вы протянете потом, я предсказать не берусь.
        Уильям мог бы иронично поблагодарить, но не стал, поглощенный созерцанием страшной картины разрушенного мира в противоречиво жизнерадостном обрамлении из синего неба, яркого солнца и искрящихся брызг.
        - Человечество на каком-то этапе явно свернуло не туда,  - продолжал Халберри самодовольно,  - и, увы, несется по этому неверному пути с головокружительной скоростью. Моя задача, как я ее вижу, определить, где случился этот роковой поворот. Пока я ищу в XVIII веке, Средневековье, Древней Греции и Древнем Китае, которые сейчас, разумеется, лишь история. Представьте себе: с каждым годом людей на этой планете прибавляется, и все мы бежим сломя голову в одном и том же направлении, хотя мудрейшие из нас понимают, что ничего, кроме катастрофы, нас там не ждет. Но с человеческим сознанием кое-что случилось.
        - Да? И что же?  - не удержался Уильям.
        - Человек слишком жадно вкушал плоды с древа познания. Он пытается жить без иллюзий и именно поэтому сейчас либо варварски уничтожает все то, что строилось веками, либо глушит себя препаратами. Он пытается сбежать от внутренней пустоты. Его натура жаждет чудес, а все чудеса наука отменила. Поначалу, впрочем, волшебным чудом казались сами открытия - в области химии, физики, биологии, физиологии, психоанализа. Блестящие ученые ведь и сами немного не от мира сего и живут словно в сказке, оттого и счастливее обычных людей. Но ощущение чуда быстро пропало. Утрата иллюзий тешит самолюбие, я и за собой такое замечал, однако долго так не протянешь. Цивилизованный человек выхолостил свое самосознание до стерильности. Теперь он смотрит на жизнь, как пожилой инвалид, годами сидевший на строжайшей диете, глядит на еду. Если бы он только мог взглянуть шире, изменить свой уклад, как знать, может, все еще наладилось бы. Но ему это не под силу. Какие-то жалкие потуги, безусловно, есть, только это все ерунда, слишком поверхностно. Например, мы получили возможность передвигаться с головокружительной скоростью и
разговаривать друг с другом невзирая на расстояния, однако мотивы путешествий и темы для бесед остаются прежними. Нет, ни взгляды, ни уклад изменить невозможно вопреки всем разговорам об условных рефлексах, так что наша единственная надежда - повышать уровень сознания, чтобы снова пасть жертвами иллюзий и очутиться в мире, наполненном магией. Как достичь этого, дорогой мой Дерсли, не знаю. Можно привлечь религию, но ведь Бога нельзя выдумать, он должен явиться сам, поражая, словно молния. А он вряд ли явится. Мы обречены на смерть от переизбытка знаний. Грядет эпоха всеобщего самоубийства. Когда людям нечего будет рушить, они примутся уничтожать себя.
        - Но послушайте,  - подавленно заговорил Уильям,  - мы не постигли себя до конца, иначе понимали бы, почему эти знания нас так удручают. Я хочу сказать, что как раз та часть сознания, где прячется тоска, еще не изучена. Поэтому вряд ли мы себя исчерпали. И еще. Что, если все эти разоблачения, о которых вы говорили, попросту ошибочны, и это лишь очередная иллюзия, к тому же порочная? Мне кажется, наши головы битком набиты ошибочным полузнанием, вот и все. Я уже не раз замечал, что по-настоящему знающие люди нисколько своими познаниями не тяготятся, но и не возводят себя на пьедестал, а находят восторг, чудо и тайну в предмете изучения, будь то пищеварительная система или звезды Млечного Пути.
        - Это не аргумент, дружище. Можно мне еще сигарету? Спасибо. Совершенно не аргумент.
        - Да, я знаю, что со многими из нас творится сейчас неладное,  - с жаром продолжил Уильям, промокая лицо платком.  - Со мной в том числе. Воображение играет с нами злые шутки, заставляя разочаровываться. Наверное, мы слишком многого ждем, претендуем на большее, чем достойны. Сложно сказать. Это еще нужно обдумать. Но все равно, простите за откровенность, Халберри, вы отчасти позер. Вы забрались на край света, и теперь единственная возможность для вас покрасоваться перед такими, как я, и облагородить свое отшельничество - предстать эдаким резонером, разочаровавшимся в человечестве. А на самом деле в мире происходит много интересного, но вы и вам подобные этого попросту не замечаете. Вы видите только одно направление развития, тогда как курс давно уже меняется. Ваши рассуждения напоминают фантастические рассказы, где будущее - это всего лишь настоящее, доведенное до предела. Но ведь в жизни все не так.
        - Я ничего подобного и не утверждал,  - возразил Халберри,  - а фантастические рассказы не терплю. Хотя ваша точка зрения, Дерсли, при всей своей наивности весьма занятна. Вы определенно подвержены иллюзиям. Полагаю, они вас сюда и привели. Ну и как, вы находите нас романтиками?
        - В каждом человеке живет романтик,  - проговорил Уильям.  - Если не по отношению к другим, то хотя бы по отношению к себе. Вы ведь тоже видите себя романтическим персонажем, потому что переехали сюда из Оксфорда - возможно, загубив блестящую карьеру,  - и сидите тут под пальмой, такой возвышенный, отрешенный философ.
        - Я вообще-то пишу книгу.
        - Это ничего не меняет. С таким же успехом вы могли бы писать ее и дома. Вы не ради книги сюда приехали, а ради своего глубоко романтического склада. Что же касается объективного взгляда без иллюзий, то вы не объективнее меня, а может, даже менее объективны.
        Минут пять они беззлобно спорили на эту тему, но, разумеется, каждый остался при своем.
        - Хорошо, Халберри,  - сдался наконец Уильям,  - ответьте мне, положа руку на сердце, вам здесь нравится?
        - Нет. Не особенно. Но здесь ничуть не хуже, чем где бы то ни было еще. И это не позерство, я попросту констатирую факт. Если бы здесь чаще находилось с кем поговорить, я точно поставил бы этот остров выше всех остальных мест на свете. А так мне просто довольно неплохо. Я не прочь завести здесь семью - это, конечно, против всяких правил, но такова жизнь. Да, по хозяйству мне помогает очень симпатичная, здоровая, работящая и вполне очаровательная островитянка.
        - Это уже интересно. И как, вы испытываете к ней какие-то чувства?
        - Похоже, что да. Сам не ожидал. Я никогда особенно не жаловал женщин, так что подобное испытываю впервые. Она большая умница, хотя и не особенно умна, без единой собственной идеи в голове, зато у меня их избыток. У большинства моих знакомых, наоборот, эрудиции через край, а смекалки нет, идей много, а здравого смысла ноль, так что она вносит приятное разнообразие. Иногда ко мне даже возвращается животная вера в жизнь. Стало быть, немецкого словаря у вас не найдется?
        - Нет, к сожалению. Но может, еще чем-нибудь могу быть полезен?
        - Вряд ли. Впрочем, если хотите, можете остаться тут, со мной. С вами приятно поговорить. Оставайтесь, поживите несколько месяцев.
        - Увы, не получится. Мы, признаться честно, не просто ради удовольствия тут, а по делу - что-то вроде поиска сокровищ.
        - Ну и глупо. Гораздо разумнее было бы остаться здесь и беседовать сколько душе угодно. Ваше сокровище окажется на поверку сущей ерундой, да и маловероятно, что вы его отыщете - обычно никто ничего не находит. Тем не менее приятно было познакомиться с представителем братского вымирающего народа - я-то себя уже причисляю к маркизианам. Иногда любопытно даже, какой исчезнет с лица земли раньше. Ну что же, прощайте, Дерсли.
        Когда шхуна уже отчаливала, в небольшой группке машущих и кричащих туземцев вдруг возникла долговязая фигура.
        - Это тот англичанин, про которого нам говорили?  - поинтересовался Рамсботтом.
        Уильям подтвердил догадку и поделился выдержками из беседы с Халберри.
        - Надеюсь, тут он и останется!  - возмущенно фыркнул коммандер.  - Не терплю таких. За подобные разговоры нужно головы отрывать. Слишком много нытиков сейчас в Англии развелось, только панику разводят. Пусть сидит тут, пока не обретет веру в жизнь.
        - Но ведь к тому он и стремится,  - возразил Уильям.
        - Тогда почему не обретает?
        - Ну, коммандер,  - урезонил его Рамсботтом.  - Легче сказать, чем сделать. А вы никак не поймете.
        - Значит, нечего ему прозябать здесь,  - отрезал коммандер.  - Нечего бежать от жизни. Пусть идет и исполняет свой долг. Вот в чем беда с этими молодыми интеллигентами - никакого чувства долга, никаких обязательств. Только умы смущают. Даже здешние вымирающие туземцы мне куда милее, чем такие типы. Да и вы, Дерсли, простите за откровенность, в чем-то с ним одного поля ягоды.
        - Прощаю, коммандер,  - ответил Уильям, любуясь мрачным величием острова, который высился за кормой в своей короне из зубчатых пиков и темно-зеленой мантии лесов.  - Говорите что хотите. Я так запутался в себе, уже и не знаю, какого я поля ягода, поэтому возражать не буду.
        - Мой совет, сынок: хватит копаться в себе,  - вмешался Рамсботтом.  - Я давно перестал, и с тех пор мне живется куда веселее. Теперь могу и удивить себя, и побаловать. Ну что, это уже последний из безумных островов или будут еще, прежде чем мы наконец отправимся на поиски нашего незнамо чего?
        - Еще один, кажется,  - ответил коммандер.  - А потом прямым курсом на Затерянный.
        - Если никакой больше гром не грянет. Ради Бога, коммандер,  - взмолился Рамсботтом,  - приглядывайте за капитаном, второго поворота назад я не выдержу. На этот раз, друзья, осечки быть не должно.
        7

        Осечки не случилось. Капитан Петерсон взял курс на пересечение одиннадцати градусов сорока семи минут южной широты и ста двенадцати градусов тридцати шести минут западной долготы - почти все время на восток от последнего порта захода. И теперь, когда оставалось пройти лишь этот отрезок, расстояние вдруг сделалось для Уильяма пугающе огромным. Теперь они в буквальном смысле пустились в неведомое плавание. Петерсон, несмотря на преклонение перед викингами, особого восторга по поводу экспедиции не испытывал. Владельцы судна дали согласие на фрахт, посовещавшись с капитаном, поэтому идти на попятный сейчас у него резона не было, но временами возникало ощущение, что он дорого бы отдал за подходящий предлог повернуть обратно, невзирая на солидный куш. Если бы этот загадочный остров значился на карте или в «Навигационном справочнике по южной части Тихого океана», капитану плылось бы куда спокойнее, однако из пассажиров удалось вытянуть только невнятную историю о случайном открытии. Больше всего Петерсона беспокоили запасы пресной воды, потому что даже в обычном плавании между островами доходило иногда до
острой ее нехватки, а теперь «Розмари» предстояло преодолеть полторы тысячи миль открытого океана, где пресной воды не добудешь ни капли. Ссылаясь на дядю Болдуина, пассажиры заверили Петерсона, что на Затерянном вода имеется, дядя особо это подчеркивал. К сожалению, капитан Петерсон сомневался в существовании самого острова. Он слышал на своем веку десятки историй о таких вот островах - случайно обнаруженных и даже исследованных, а потом пропавших бесследно. Правомерность этих опасений признал и коммандер, который тоже наслушался похожих историй, и, задавшись целью запастись на всякий случай водой не только туда, но и на обратную дорогу, они с капитаном часами ломали голову до отхода с Маркизов, ища решение. В конце концов придумали следующее: на последнем острове остается часть груза копры и трое матросов, за ними вернутся на обратном пути; на борт берется максимально возможное количество пресной воды и вводится строжайшая норма потребления (стоившая коммандеру не одной выкуренной в раздумьях трубки). Если бы компаньоны сели на шхуну, только-только прибыв из Англии, скудный рацион мог бы их
напугать, но сейчас, закаленные предыдущим плаванием, привыкшие к урезанным нормам питьевой воды и к тому, что мытье и бритье на борту - ненужная роскошь, они держались стойко.
        Меры предосторожности не развеяли сомнения капитана. Плату за фрахт он потребовал вперед (имея на то полное право) и даже принес на подпись собственноручно составленный замысловатый договор. Как и капитан Преттель, он полагал, что пассажиры ищут пиратские сокровища, а поскольку не верил в существование острова как такового, считал всю затею напрасной тратой их денег и его времени. Теперь он то и дело посматривал на пассажиров с жалостью и понижал голос, обращаясь с ними как с душевнобольными. Своим отношением он безмерно разочаровывал Уильяма, который после всех разглагольствований о викингах вообразил, что капитана обрадуют приключения и поиски неведомого. Да что там! Рамсботтом, оптовый торговец бакалеей из Манчестера, и тот оказался легче на подъем, чем этот дутый романтик с тихоокеанской шхуны. Уильям поделился своей досадой с коммандером - за долгие скучные дни в море все привыкли не держать наболевшее в себе,  - но коммандер, все это время невозмутимо выслушивавший многочисленные доводы капитана против перехода, не согласился. Он понимал и разделял опасения Петерсона, вполне естественные, по
его словам, для ответственного шкипера. Ведь Петерсон должен доставить их всех в целости и сохранности, тогда как Рамсботтом попросту не представляет, какие трудности ждут впереди.
        Однако сомнениями в существовании Затерянного заразился и Рамсботтом.
        - Все эти разговоры о пропадающих островах меня чуток настораживают,  - признался он Уильяму, когда оба смотрели, как перекатываются за бортом длинные тихоокеанские волны.  - Больно они часты. Я не утверждаю, что ваш дядя не высаживался на острове - наверняка высаживался, да и образец руды тому порукой,  - но вот обнаружим ли этот остров мы, другой вопрос. Капитан долго рыскать по морю не станет, и его не за что винить.
        - Я убежден, что остров на месте. Дядя говорил, это твердая скала, не из тех, что сегодня есть, а завтра нет.
        - Что ж, у нас будет бледный вид, если завтра его все же не окажется. Однако мы уже в пути, придется полагаться на удачу. Эх, я бы предпочел для разнообразия послушать пару историй об островах, которые ведут себя как положено. Хорошо хоть с погодой везет. Несправедливо устроено распределение погоды в мире: дома за такую полжизни бы отдали, а здесь я бы охотно заплатил фунт-другой за пригоршню снега или града.
        - Мы идем с хорошей скоростью,  - кивнул Уильям.  - Но этот Тихий океан такой бесконечный. Я словно уже не первый месяц здесь стою и смотрю, а он все стелется, пустой и безбрежный.
        - Я и подумать не мог, что в мире столько воды!  - воскликнул Рамсботтом.  - Сплошная вода. На карте-то это видно, конечно, только все равно не представляешь. Теперь-то представляю. А еще я никогда не понимал, почему на берегу моряки ведут себя точь-в-точь как на корабле. Теперь знаю. Им попросту не верится, что они на суше и что где-то вообще есть суша, поэтому и продолжают по привычке. Вот и пьют.
        Так они беседовали часами, а иногда, напротив, за полдня не обменивались и двумя словами. Уильям постепенно переходил на растительный образ жизни: смотрел на море, пока не растворялся в хитросплетениях пенных узоров, отдавая себе отчет в происходящем вокруг не больше, чем какая-нибудь водоросль, или всматривался в едва заметную дымку на горизонте, сам превращаясь в пузырек воздуха, парящий над волной, и в конце концов пропадал в голубом просторе или погружался в сон. Бывало, наоборот, безмятежное спокойствие сменялось душевной бурей, когда захлестывали тревожные воспоминания - о Терри, дяде Болдуине, Марджери, Сан-Франциско, Лагмуте и верхней палубе «Марукаи». Уильям погружался все глубже и глубже в прошлое. Его щеки краснели от холодного утреннего ветра по дороге из Айви-Лоджа в грамматическую школу, ноздри щекотал запах свежескошенной травы на старой площадке для крикета у реки, глаза разбегались при виде горы подарков под рождественской елкой тридцатилетней давности, а потом он, прикорнув под боком у матери в каком-то грохочущем железнодорожном вагоне, носился наперегонки с огромными
улыбающимися призраками. Посреди этой огромной пустоты между небом и морем, сереющей с одной стороны и синеющей с другой, Уильям просматривал заново короткую печальную пьесу своей жизни, не находя в ней ни смысла, ни даже намека на логику. Он словно вечно мчался сквозь настоящее к какому-то блестящему будущему, листал с нетерпением страницы в поисках одного-единственного гениального абзаца, и даже сейчас, познав наконец во время плавания от Сан-Франциско до Таити и в первые дни на острове, что такое по-настоящему жить, а не ждать, он опять торопливо глотает день за днем и ерзает на месте от нетерпения - когда же кончится прелюдия и поднимут занавес. Теперь за занавесом скрыт Затерянный, и как только он явится на сцену, начнется настоящая жизнь.
        Затерянный явился за обедом, от которого давно осталось одно название - безвкусное месиво из консервов поглощал с аппетитом один Петерсон. Пассажиры стремглав выскочили из кают-компании посмотреть на едва обозначившуюся с востока темную полоску, над которой сгущалось полдневное марево. Ошибки быть не могло, на бескрайнее блюдо океана неуверенно, словно близорукий жук, заползала темная скала. Бинокль подтвердил, что это самый настоящий остров, небольшой, но надежный кусок суши с иззубренными краями.
        - Это он, ребята!  - возликовал коммандер.  - Капитан Петерсон, Затерянный! Видите, мы не обманули.
        - Да, это наверняка ваш,  - проговорил Петерсон, глядя на остров так пристально, словно пытался пригвоздить его к месту.  - По мне так самая обычная скала. Впрочем, может, вам скала и нужна. Будем надеяться, там хотя бы вода есть. А завтра, если найдем где высадиться, то высадимся.
        - Не сегодня?  - огорчился Уильям, которого обуяло нетерпение.
        Петерсон, покачав головой, объяснил, что вблизи острова придется двигаться с особой осторожностью. Лоции на эти воды нет, там могут быть рифы, поэтому «Розмари» будет подбираться к острову тихой сапой и только при свете. Коммандер моментально согласился с доводами. Приближаться к неизвестным островам - как плыть по минному полю. В любую минуту шхуна может получить пробоину и пойти на дно.
        На закате до острова оставались считанные мили, и его уже можно было разглядывать невооруженным глазом. Он целиком и полностью соответствовал описанию дяди Болдуина - огромная скала, торчащая из воды на высоту в несколько тысяч футов, если прикидывать по самой высокой видимой точке, центральному пику. На нижних уступах виднелась какая-то растительность, но очень скудная. Гостеприимным и симпатичным его нельзя было назвать никак. Даже заигравшие на отполированных верхних склонах отблески оранжевого зарева на западном горизонте не смягчили этой дикости, отрешенности и оторванности. И все же это был Затерянный, тот самый остров сокровищ, ради которого они пересекли полмира. Трое путешественников смотрели на него во все глаза, возбужденно тараторя и уже не сомневаясь, что дядя Болдуин не солгал ни единым словом. Шхуна стояла на якоре, и вскоре остров растворился в вечерней мгле. Только тогда компаньоны спустились вниз к Петерсону, который в честь радостного события откупорил последнюю бутылку спиртного. Поднимая бокалы, они почувствовали, что никогда в жизни не пробовали напитка более выдержанного и
ценного.
        Глава десятая
        Затерянный уплывает из рук

        1

        Они стояли на Затерянном. Три стрелы, пролетевшие полмира из Бантингема и Лагмута, наконец нашли свою цель. Настал судьбоносный момент, и будь они детьми, которые гораздо проще выражают свои чувства, они непременно кинулись бы обниматься. Однако будучи самими собой, они просто смотрели друг на друга, сияя. «Ну вот мы и добрались!» - говорили их улыбки.
        Путешествие по бурному морю на шлюпке, спущенной со шхуны, которую Петерсон поставил на якорь как можно дальше от острова, в эту маленькую песчаную бухту далось нелегко. Шлюпка тут же отбыла обратно на шхуну - видимо, отрядить экспедицию за водой Петерсон собирался позже. Повинуясь какому-то смутному порыву, все трое обернулись и проводили шлюпку взглядом.
        Коммандер посмотрел на небо и нахмурился.
        - По-моему, к нам идет буря. А может, и стороной пронесет.
        Остальные не видели никаких признаков непогоды, хотя привычной сияющей голубизны не наблюдалось тоже. Солнце припекало, грубый черно-серый песок под ногами уже нагрелся, скалистые склоны излучали жар. Но утро нельзя было назвать ясным, густое марево окутывало все вокруг, приглушая и без того неяркие краски. С моря веяло чем-то тревожным. Небо, хоть и безоблачное, не освежало, давило светом и жаром, так что даже глаза поднимать лишний раз не хотелось. Затерянный пекся, словно в духовке.
        - Ну что же,  - возвестил Рамсботтом,  - мы на месте. Теперь главный вопрос - откуда начать осмотр.
        - Я уверен, что дядя Дерсли высадился здесь же,  - высказал свою догадку коммандер.  - Другого подходящего места с этой стороны острова нет.
        Они сверились с планом местности - карандашным наброском в несколько штрихов, которым снабдил Уильяма дядя,  - и пока шло обсуждение, Уильям как никогда живо ощутил дядино присутствие. Он словно раздвоился - одна часть сознания осталась на этом песчаном пятачке посреди океана, а другая вернулась в Айви-Лодж, и перед глазами снова проплывали знакомые картины: вот дядя стоит в прихожей в мокром от дождя плаще, а вот лежит в кровати, багровый, с выпученными глазами, хватая воздух ртом. Теперь они на Затерянном. А где же дядя Болдуин?
        - Вот в чем странность!  - невольно вырвалось у Уильяма.
        Остальные посмотрели в недоумении.
        - По-моему, все предельно просто, Дерсли,  - пожал плечами коммандер.  - Что здесь странного?
        - Я не про схему. Я размышлял о дяде. Где он сейчас? Просто удивительно, что нам это неизвестно. Только вообразите: мы знаем, как доплыть отсюда обратно в Англию, знаем массу Солнца, диаметр дальних звезд и, кажется, даже размеры и форму всей Вселенной. Мы столько всего изучили, однако до сих пор не представляем, что сейчас происходит с дядей Болдуином - превратился он в ничто или по-прежнему существует где-то.
        - Почему же, мы знаем,  - возразил коммандер.  - И вы тоже. Любой христианин знает.
        - Как бы не так, коммандер,  - вмешался Рамсботтом.  - За те двадцать лет, что я состою прихожанином конгрегационалистской часовни, мне так и не объяснили толком. Но если хотите знать мое мнение, я поделюсь. Мне кажется, ваш дядя канул в небытие, растворился. Где он был сто лет назад? Вот туда он и вернулся. В никуда.
        - Какая же нелепость, что мы не знаем наверняка!  - с нарастающим возмущением заявил Уильям.  - Зачем набивать головы бесполезными фактами, если мы не знаем главного? Невероятно! Простите, что завел этот разговор, но я невольно вспоминаю дядю и…
        - Это похвально,  - одобрительно кивнул коммандер, который сильно разочаровался бы в Уильяме, позабудь тот своего дядю в такой момент. Коммандер был человеком долга: остров открыл для них дядя Уильяма, а значит, грех не отдать сейчас дань его памяти.
        - …И хочу знать, где он сейчас,  - настаивал Уильям, хмуря брови.  - Незнание сводит с ума. Я безропотно приму любую правду - растворился он, как вы выразились, или где-то существует в какой-то неясной форме, должен быть какой-то способ эту правду выяснить. Нам моментально назовут, сколько идет свет от Сириуса до Земли, но никто не знает, что сталось после смерти с твоими родителями.
        - Тогда подавайтесь в спиритуалисты, дружище, там вам в два счета все разъяснят,  - ухмыльнулся Рамсботтом.  - Я как-то сходил на сеанс, мне вызвали дух отца, который поведал, что он там у себя очень счастлив и жизнь прекрасна. «Ну уж дудки,  - говорю я им.  - Мой отец в здравом уме такого не сказанул бы никогда. А если он у вас там повредился рассудком и совсем не похож на себя прежнего, то я его тем более не признаю». Тогда они махнули на меня рукой и больше не звали, да я бы и сам больше не пошел. Ладно, что же, пора двигаться.
        - И то верно.  - Коммандер вприщур посмотрел на схему, потом окинул взглядом видимые окрестности.  - Если добраться вон до того уступа, сможем оглядеться и понять, куда дальше.
        Рамсботтом не то фыркнул, не то хмыкнул с сомнением.
        - Не представляю, кто сможет тут работать, когда мы начнем вывозить руду. Придется, видимо, нанимать дрессированных горных коз.
        - Ну что вы, для туземцев с любого скалистого острова это пара пустяков,  - успокоил коммандер.  - С этим мы разберемся позже.
        - Боже, ну и печет здесь!  - пожаловался Рамсботтом, утирая круглое лицо.  - Стоит выбраться на сушу, и жара обрушивается лавиной. Так, кто что понесет? Не забывайте, старине Джонни Рамсботтому приходится первым делом тащить собственную тушу, а это на четыре стоуна больше, чем любому из вас.
        Они разделили поклажу, состоявшую из еды и воды на день и нескольких небольших инструментов, в числе которых был и электроскоп той же модели, что Уильям видел в Институте радия. Компаньоны еще до поездки согласились, что было бы безумием строить планы насчет острова, не подвергнув анализу находящуюся на нем руду. Из бухты пришлось карабкаться по довольно крутому склону, однако в результате они попали на широкий уступ, откуда открывался вид почти на весь остров, вздыбившийся хребтами, словно стиральная доска.
        - Ну и местечко!  - воскликнул Уильям.
        - Да, не курорт,  - мрачно протянул Рамсботтом.  - Жаловаться на мусор от туристов им тут еще долго не придется.
        - Напоминает аравийские берега,  - сказал коммандер.  - Цвета другие, а общее впечатление дикой бесплодной пустоши то же.
        - Аравийских берегов не видел,  - вздохнул Рамсботтом.  - Но если они такие, то забирайте их себе. Меня подобные пейзажи пугают. Последнее место на земле, к которому приложил руку Господь, если вообще приложил.
        В Затерянном действительно не было ничего уютного и гостеприимного. Каменный клык, торчащий из моря, как выразился дядя Болдуин. Даже скудная растительность, и та лишь подчеркивала унылую бесприютность острова, поскольку представлена была в основном кактусами, колючими кустами и несколькими низкорослыми перекрученными деревцами, тоже будто окаменевшими. Возможно, под яркими солнечными лучами разные поверхности заиграли бы по-другому, но сейчас, в тревожном тусклом свете взгляду негде было остановиться. Какие-то мелкие птицы, возможно, вьюрки, перепархивали с места на место, только усиливая мрачную картину. Остров не пытался себя приукрасить, представая таким как есть - осколком какого-то невероятно древнего мира, все красоты которого давно покоятся на дне океана. Стоявшая на нем троица знала как никто, насколько далек он от всей остальной суши, однако теперь он казался еще более одиноким и затерянным, обжитые земли пропали где-то на задворках памяти, и даже шхуна, единственная их связь с миром, исчезла из виду. Вселенная сузилась до беспорядочного нагромождения камней, поросших колючим
кустарником, и тусклого полумесяца моря, уходившего прямо в звездные дали.
        - Мы будто на Луне очутились,  - проговорил Уильям, завороженно глядя на расстилающуюся вокруг дикую пустошь.
        Рамсботтом покачал головой.
        - Нет уж, ни за какие коврижки,  - заявил он, словно ему вдруг предложили остаться здесь поработать.  - Мне подавай что-нибудь поуютнее. Если мы таки найдем руду и завезем сюда этих людей-коз, то и с Богом. Но если это пустышка, вы двое от меня еще наслушаетесь за то, что притащили сюда. Это просто какая-то куча шлака, спекшегося в топке. Ну что, куда держим путь? Я присяду, пожалуй, пока вы, ребята, сориентируетесь.
        Сориентировавшись, решили взять вправо, где виднелась относительно свободная от валунов и колючего кустарника лощина. И даже там пробираться было нелегко. Путь лежал по острым и местами скользким камням, склон оказался крутым, утренняя жара усиливалась, а троица после долгого безделья на море основательно вышла из формы. Сперва начали ныть ступни, потом ноги и спина, пока, наконец, не заломило все тело. Туже всего приходилось Рамсботтому. Через полчаса он уже разваливался на куски, тая, словно воск, и жалуясь, что ничего не видит от заливающего глаза пота. Ковыляя со стонами и кряхтением за своими более легкими и шустрыми компаньонами, он в какой-то момент отстал настолько, что им пришлось возвращаться на поиски. Почти сразу же после этого они устроили привал, выбравшись, судя по всему, на главный уступ, нависающий над морем на высоте нескольких сотен футов и вдающийся в глубь острова примерно на милю.
        Несколько минут путники молчали, восстанавливая дыхание и приходя в себя. Ступни Уильяма превратились в один большой волдырь, на ногах кровоточили царапины от колючек. Штук двадцать разных шипов он насобирал по штанинам. Рамсботтом все еще обтирался, отдуваясь и пыхтя, а приунывший коммандер, поджав губы, осторожно разминал то руку, то ногу, то плечо. Когда все чуть-чуть отдышались, коммандер, назначенный ответственным за провизию, разрешил всем сделать по глотку воды.
        - Да уж,  - простонал Рамсботтом.  - Адская работенка. Чистое убийство. Нет, ребята, кабы я знал, во что ввязываюсь, сюда вы бы плыли без меня, насчет острова и руды я бы охотно поверил вам на слово. Этот ваш дядя,  - он сердито посмотрел на Уильяма,  - хоть словом обмолвился о том, что здесь такое творится? Сам-то он как сюда забирался?
        - Он сказал только, что вылез на берег обследовать остров и случайно обнаружил руду.
        Рамсботтом возмущенно выдохнул.
        - Вышел, значит, на берег прогуляться перед ужином? Ноги поразмять? Кто же он такой, ваш дядюшка? Горный баран? Это он так пошутить над нами вздумал? Не представляю, зачем бы случайный путешественник стал сюда карабкаться, если ничего не искал.
        - Ну полно вам,  - вмешался коммандер.  - Тут крутовато, но я лазил по кручам и пострашнее, причем из чистого любопытства, как и дядя Дерсли. Не так все тяжко, просто мы не в форме. Мы с вами старые развалины, а Дерсли только-только после болезни. Чего же вы хотите?
        - Я вам скажу, чего я хочу. Я хочу увидеть здесь что-то мало-мальски ценное. Думаю, человек имеет право рассчитывать на вознаграждение после стольких мытарств.
        - Так давайте проберемся дальше и посмотрим.
        - Боже! Боже мой! Я ведь только сел, теперь мне не встать.
        - Хотите посидеть здесь, пока мы с Дерсли все разведаем?
        - Нет уж, я не из таких. Раз я добрался сюда, то берите меня в отряд. Сделаем дело и покончим с этим. Дайте мне руку, юноша. Вот, так-то лучше.
        - Если тут есть что искать…
        - Дельное замечание. Если меня надули, я отправлюсь прямиком в Англию, разыщу всю имеющуюся у Дерсли родню и выскажу им все начистоту.
        - На здоровье,  - вставил Уильям.
        - Если тут есть что искать,  - невозмутимо продолжил коммандер,  - то оно должно быть уже недалеко.
        Он оказался прав. Вскоре они выбрались на вершину хребта, а оттуда - на довольно гладкий широкий уступ, заросший низким кустарником с толстыми кожистыми листьями. За уступом тянулась неровная каменная стена около сотни футов высотой, скошенная под сорок пять градусов к основанию уступа.
        - Нашли!  - возликовал коммандер.
        Скользя по кожистым листьям, они бодро заковыляли к стене, которая выглядела так, словно скалу в этом месте срезали острым ножом. Вся нижняя часть скалы, на сколько хватает глаз в обе стороны, состояла из широкого, от десяти до двадцати футов высотой, пласта черной руды.
        - Это она, смоляная обманка,  - кивнул Уильям.
        - Наверняка. Очень похоже на ваш образец.
        Они дошли. Стена была настоящей, к ней можно было прислониться, что они незамедлительно и сделали, чтобы отдышаться.
        - Первым делом надо провести анализ.
        - Тогда отколите кусочек. У вас ведь есть молоток?
        Уильям вытащил электроскоп и зарядил его, пока коммандер откалывал образец. Но что этому прибору какой-то кусочек, если перед ним находилась целая стена урановой руды. Он едва не взорвался от напряжения, ясно давая понять, что радия здесь в избытке. Позже они проверили несколько образцов обычным способом, но это уже была чистая формальность. Залежи, бесспорно, представляли собой урановую руду. Вне всякого сомнения. Оставалось выяснить, сколько ее здесь. Оставив Рамсботтома с вещами, Уильям двинулся налево, а коммандер направо - смотреть, как далеко тянется пласт. Коммандер вернулся первым, с его стороны пласт обрывался сотни через две ярдов. Уильяму же пришлось прошагать примерно четверть мили.
        - Грандиозно!  - воскликнул Рамсботтом, пришедший понемногу в себя.  - И это мы еще не знаем, на сколько он уходит в глубину.
        - Он может быть совсем неглубокий, всего пару футов.
        - Но меньше вряд ли, а скорее всего намного больше. Да и потом, даже если он всего футов пять в глубину, все равно это несметные тонны. Не знаю, какой объем там выйдет на тонну…
        - Урановая руда вполне тяжелая.
        - Вот и считайте: в длину получается по меньшей мере две тысячи футов, так? И около десяти футов в высоту. Предположим, там всего пять футов в глубину, тогда мы имеем сто тысяч кубических футов руды по минимальному раскладу. А ведь там вполне может оказаться и двести тысяч, и триста, и четыреста, и миллион. Ура дядюшке, он сдал нам сплошные козыри! Мы в выигрыше! А пока давайте устроимся поудобнее и перекусим. Мы заслужили.
        2

        Чуть в стороне от пласта обнаружился большой валун, в тени которого компаньоны и отпраздновали успех мясными консервами, фасолью, фруктами и шоколадом, запивая нагревшейся водой из фляг. Сперва они увлеченно обсуждали перспективы, начав с практических вопросов - способов добычи и вывоза руды, возможной стоимости рабочего труда (включая обеспечение рудокопов, ведь на остров придется завозить не только еду, но, возможно, и воду) и транспортировки. Однако вскоре на них, как и на крохотный клочок золотой пленки в электроскопе, начала действовать неощутимая, но вездесущая радиация, заточенная в глубине огромной черной скалы. Они почувствовали пьянящий вкус победы. Они сделали сказку былью. Они перемахнули через полмира и попали в яблочко. Звонили колокола, трубили трубы, реяли флаги. Опьянение от успеха сменилось расслабленной негой, в которую погружается отдохнувшее тело после тяжелой физической работы, заставляющей изрядно попотеть. Час-другой назад на них жалко было смотреть, они еле ковыляли по скользким камням, продираясь сквозь колючие заросли,  - ни дать ни взять неуклюжие насекомые, а не люди.
Теперь же они вознеслись над людьми, превратившись в богов, отдыхающих под сенью дерев. В самой их оторванности от остального мира было что-то присущее небожителям: они владели тайной, равной магическому дару, делающему их вершителями судеб. Слово за слово, все трудности исчезали, словно погашенные долговые расписки, оставались сущие пустяки, о которых и говорить-то не стоило, тем более когда есть более достойные внимания небожителей вопросы, а вокруг трубят фанфары. Их голоса звенели все громче, наполняясь торжеством победы, изливая восторг, переполняющий душу и сердце. Сейчас, хоть и опьяненные, они были больше самими собой, чем когда-либо прежде. Над головой завывал ветер, с остервенением терзающий склон, и небо стало цвета старинной бронзы, но даже коммандера уже не беспокоили подобные пустяки. Они беседовали, словно трое демиургов, только что сотворивших мир и решающих, как теперь с ним поступить. К этому времени тонны руды в подсчетах перевалили за миллион, и извлеченный радий, унция за унцией, в невиданных доселе объемах поступал на службу человечеству. Оставалось решить, куда именно его
направить.
        Стоит им шепнуть лишь пару слов, и какой ажиотаж поднимется там внизу, среди простых смертных! Зазвенит радиоэфир, застучат телеграф и печатные машинки, захлебнутся звонками телефоны! От этого тоже захватывало дух, но не так сильно, как от единоличного обладания тайной, которым они наслаждались добрый час. Теперь же настала пора обсудить, что можно и нужно сделать. В их руках дары джинна из арабских сказок. Как ими распорядиться? Каждый из компаньонов высказался, как подсказывало сердце, потому что опьянение вымело из головы все посторонние путаные мысли, позволив сознанию воспарить и развернуться.
        У Рамсботтома сомнений не было.
        - Главное, друзья, не продешевить. Руда стоит целое состояние, и мы это состояние получим. Нужно выяснить, где самый высокий спрос, и продать ее по максимально возможной цене. Мы имеем полное право на вознаграждение за риск. Иначе весь куш сорвет кто-нибудь другой, кто все это время просидел в теплом кресле, пока мы надрывались, и останемся мы несолоно хлебавши. Уж в этих делах я разбираюсь, поверьте мне, чай, не первый день на свете живу.
        Коммандер считал по-другому.
        - Я много над этим размышлял, признаться честно, просто не хотел забегать вперед - пока мы не нашли руду и не убедились, что она урановая. Я не хочу заводить пламенные патриотические речи, вы сами знаете, это не в моем духе. Но мы все трое - англичане. И мы в долгу перед своей родиной, от этого никуда не деться. Поэтому руду непременно должна получить Англия.
        - Вы забываете про мисс Райли,  - огорошил его Рамсботтом.  - Она ведь тоже участвует, но она не англичанка.
        - Ее долю можно выкупить,  - нашелся коммандер.  - Что скажете, Дерсли?
        Уильям задумался.
        - Я, пожалуй, не разделяю ни вашу точку зрения, ни вашу. Безусловно, риск, хлопоты, потраченное время заслуживают награды…
        Компаньоны согласно закивали.
        - Однако руда, мне кажется, должна стать общечеловеческим достоянием. То есть мы отдадим ее миру в целом. Да, мы англичане, но в первую очередь мы люди, человеческие существа, земные создания. Из этого - и только из этого - и нужно исходить. Вы согласны, Рамсботтом?
        - Как бы не так. По-моему, вы оба рассуждаете как наивные дети. Послушайте-ка меня. Я старше вас, Дерсли, а что до вас, коммандер, то я, хоть и младше, но в определенных вещах разбираюсь получше. Это неудивительно, ведь вы провели всю жизнь на флоте, на государственном довольствии, поэтому в практических вопросах вы все равно что школьник. Если хотите заработать, нужно крутиться, выходить на рынок, прицениваться, вот тогда у вас появятся какие-то представления о действительности. У вас, Дерсли, я тоже особой практической хватки не наблюдаю. Только, пожалуйста, без обид, я говорю для вашей же пользы. Вы оба сейчас играете в благородство и великодушие и ужасно довольны собой. Так вот, имейте в виду: когда мы возьмем максимальную цену за эту руду и каждый получит свою долю, тогда на здоровье, раздайте свои хоть до последнего пенни. Но сперва нужно позаботиться о себе. Если мы этого не сделаем, то другие и подавно. Вот вы, коммандер, говорите, что руда и радий должны достаться Англии. То есть вы хотите вручить ее правительству вроде как в дар. Зачем? Думаете, оно будет вам благодарно? Вы слышали
когда-нибудь, чтобы правительство - или страна - благодарили таких, как мы с вами? Нет, и не услышите! Обратись мы к ним заранее и расскажи, что намереваемся сделать, думаете, нам бы хоть чем-то помогли - британское правительство, какое угодно другое, да хоть Лига Наций? Вы не хуже меня понимаете, что нам бы просто рассмеялись в лицо. А представьте, если бы у нас что-то не заладилось, стали бы они нас вытаскивать? Черта с два! Так что заботиться о себе нужно самим. Если им нужен радий, пусть раскошеливаются - сколько можно спускать деньги на всякую ерунду? Людям нынче слишком многое достается даром, а доставшееся даром никто не ценит. Поэтому пусть платят. Чего вы добьетесь, если принесете им сокровище на блюдечке? Обычная ошибка всяких изобретателей и благодетелей - они не думают о себе. А потом у них кончаются силы на полдороге, и народ шепчется за спиной: «Вон, смотрите, тот старый дурень, что похвалялся горы свернуть, а вышел один пшик!» Вот и давай им что-то задаром… Я не верю в Англию, гуманизм и высокие идеалы. Я верю в Джонни Рамсботтома, вас двоих и других моих друзей, и заботиться буду лично
о них. Если мы не подумаем о себе, то остальные и подавно. Только не нужно считать меня скрягой и выжигой, я не из таких. Но я хочу сперва получить свое, а потом уже распоряжаться им как заблагорассудится. И вы, если хоть что-то смыслите, тоже не станете разбазаривать сокровище зазря. Мы продадим всю руду до последней унции тому, кто предложит самую высокую цену.
        - Но в таком случае она может уйти за границу - в Россию, например,  - возразил коммандер.
        - Значит, туда ей и дорога. А Англия пусть пеняет на себя за скупость,  - гнул свое Рамсботтом.  - Уверяю вас, альтруизм и сантименты в таких делах лишние. Потом будете сентиментальничать, когда получите свою долю и прокормите себя досыта. Вот тогда можете радовать британский флаг. Это обычная торговая операция, и наша первостепенная задача - найти лучшего покупателя.
        - Я не согласен,  - беззлобно начал коммандер.  - Ни в чем вас не виню, Рамсботтом, но и позицию вашу не принимаю. Мы не лавочники и не торгаши, которым лишь бы выгоду не упустить да пенки снять. Это слишком серьезное дело. Мы сделали невероятное, грандиозное открытие, и наш долг - отдать его в распоряжение родины. Если Англии нужен радий - а он ей, несомненно, нужен,  - значит, Англия его и получит. Вы, Рамсботтом, рассуждаете, словно человек без корней, а вы, Дерсли, словно перекати-поле. Будь у нас троих разная родина, я бы так не говорил, но ведь мы соотечественники. Мы англичане! И если бы такие же англичане столетиями, испокон веков, не жертвовали собой во имя родины и не дарили ей своих открытий, где были бы сейчас мы трое? Возможно, вовсе не здесь. Не вернись дядюшка Дерсли на родину доживать последние дни, мы и не услышали бы про этот остров. Я тут потому, что дядюшка Дерсли хотел отблагодарить меня за давнюю услугу. Но ведь я помогал ему как соотечественнику, по-товарищески. Ни один из нас троих не согласен жить за пределами Англии. Мы-то сами не стеснялись всю жизнь пользоваться ее
дарами, и теперь, джентльмены, ей-богу, теперь, когда у нас появилась возможность отблагодарить ее, предоставив монополию на ценное сырье, грех такую возможность упускать. Хотя бы из чувства долга, если не можем почтить это за честь. Мне лично совесть не позволит выставлять грандиозное открытие на аукцион. Я буду чувствовать себя выжигой. Рамсботтом считает, что мы в долгу лишь перед самими собой, однако в случае настоящей опасности и он бы стал искать спасения у родной страны, ведь «она за нас в ответе». Так вот, мы тоже за нее в ответе. Вы же, Дерсли, полагаете, что мы обязаны всему человечеству в целом - на том лишь основании, что ходим на двух ногах и разговариваем. Этого я тоже не понимаю. Отвечать за всех сразу - значит не отвечать ни за кого. Если вы не видите разницы между долгом народу собственной страны и долгом - если таковой вообще имеется - русским, испанцам или китайцам, мне с вами говорить не о чем. Для меня все предельно ясно. Разговоры о международном братстве - сплошная демагогия. Те, кто призывает любить весь мир, не любят на самом деле никого, они лишь тешат собственное тщеславие.
Человек, у которого чувство долга простирается отсюда до Гренландии, не имеет чувства долга вовсе. Он попросту снимает с себя ответственность, не желая служить никому. Простите, Дерсли, я не вас лично имею в виду, разумеется, но вы, кажется, не представляете, куда могут завести подобные легкомысленные заявления. Что до вас, Рамсботтом, то вы лишь притворяетесь циником, пытаясь показать, будто, в отличие от меня и Дерсли, знаете жизнь. Вы это не всерьез.
        - Серьезнее некуда!  - заявил Рамсботтом.
        - Согласитесь, долг так или иначе велит нам объявить этот остров территорией Британской империи. А значит, и руда - или радий, если мы будем извлекать из нее радий,  - тоже должна перейти к нашей стране и нашим соотечественникам. Мы или любим свою страну, или нет. Вы любите?
        - Люблю.
        - И я тоже,  - ввернул Уильям.
        - Тогда Бога ради,  - воскликнул непривычно разгорячившийся коммандер,  - хоть раз в жизни сделайте что-нибудь для нее!
        - Пра-авь, Брита-ания, моря-а-ами…  - затянул Рамсботтом.
        - Оставьте,  - осадил его коммандер.  - Не нужно паясничать.
        - Хорошо. Как вам будет угодно.  - Рамсботтом подмигнул Уильяму.  - Теперь ваша очередь, юноша. Трибуна ждет, вставайте.
        - Ну уж нет.  - Тем не менее Уильям все же начал излагать свои соображения и вскоре, сам того не замечая, действительно встал и принялся ораторствовать.  - Я не согласен с вами обоими,  - признался он честно.  - Нам выпала уникальная возможность - единственная на всю жизнь - сделать что-то для целого мира. Я предлагаю передать все залежи международному фонду, подконтрольному Лиге Наций. Мы, разумеется, потребуем некоторую компенсацию - за труды, потраченное время и так далее, но это легко уладить. Я категорически против того, чтобы продавать руду с аукциона. Если она представляет ценность для человечества, то шайка финансовых воротил в два счета приберет ее к рукам и обогатится на людском горе. Вот что нам грозит, и это просто подлость. Представьте, что вам срочно понадобился врач, а он сидит и рассчитывает, насколько у вас неотложный случай и как в этой связи побольше содрать.
        - Что ж, я знавал и таких.
        - Да, и они врезались вам в память именно как позорное исключение из правил, как недостойные звания врача. Я не меньше вашего люблю деньги, Рамсботтом, и, разумеется, требую достойной платы за хлопоты, однако тут нельзя руководствоваться исключительно финансовыми соображениями. Слишком важна и велика наша находка.
        - Я согласен,  - кивнул коммандер.  - Ну же, Рамсботтом, подумайте, и вы тоже согласитесь.
        - Ни за что, и я уже сказал почему. Сперва получите деньги, а потом играйте в филантропов и благодетелей человечества. Раздайте хоть все, ваше право.
        - Но тогда будет слишком поздно, руда уже попадет в руки дельцов,  - вскричал Уильям, вскакивая на ноги.  - Мы снова загоняем себя в ту же отвратительную ловушку, и все наше замечательное приключение идет коту под хвост. Торговать сырьем я могу и у себя в конторе, а сюда я приехал, чтобы совершить что-то на порядок выше. Судьба нам благоволит. Теперь и мы должны проявить щедрость. Мы рискуем прогадать? Пускай! Давайте рискнем. Если все будут бояться прогадать, то прогресс невозможен в принципе. Отправляясь в путешествие, мы уже рисковали остаться в дураках… При этом, заметьте, коммандер, я не принимаю и вашу точку зрения. Если находка слишком ценна, чтобы становиться предметом купли-продажи, то и для передачи в руки одной-единственной страны она тоже слишком велика. Задумайтесь! Раковые заболевания не знают государственных границ, значит, и радий, которым можно лечить рак, должен быть общим. Какая разница, на кого обрушилось несчастье - на англичанина, француза, итальянку,  - все мы люди, и не важно, что записано у нас в паспортах. Наша находка поможет науке, а наука - слава Богу!  - международное
достояние. И еще одно. Попирая государственные границы - да, Рамсботтом, можете улыбаться сколько угодно, пусть я сейчас разглагольствую как оголтелый космополит, но я верю - а я мало во что верю нынче,  - так вот, я верю, что, попирая государственные границы, мы хоть на шаг, но приближаем мир, счастье и благополучие во всем мире. Мы уже знаем, что бывает, когда верх одерживает националистическая ересь. Война показала. Полмира в руинах, миллионы погибших - а за что сражались, никто уже не знает. Да, я англичанин и я люблю Англию не меньше вашего, коммандер. Я многим ей обязан. Однако миру я обязан больше. Я всецело за то, чтобы англичане оставались англичанами, французы - французами, а китайцы - китайцами. Ненавижу космополитов, тех, кто действительно лишен корней. Но ведь отчасти все культурные различия - это ерунда. Разные головные уборы, разные десерты, разные кровати, вот и все. Есть вещи слишком глобальные и слишком серьезные, чтобы принадлежать одному народу. Они принадлежат человечеству в целом. Все по-настоящему важные достояния не признают границ. Передав руду международному фонду,
подконтрольному Лиге Наций или какой-нибудь международной научной организации, мы еще немного сплотим народы и создадим лишний заслон раздорам и военным действиям. Вы, коммандер, призываете хоть раз сделать что-то для Англии. Но давайте поднимем выше и хоть раз сделаем что-то для цивилизации. Нам представился уникальный случай. Не будем его упускать. Давайте покажем хороший пример. Сделаем благородный жест, даже если пойдем после этого по миру. Что скажете?
        - Ерунда на постном масле!  - высказался Рамсботтом.
        - Я остаюсь при своем,  - покачал головой коммандер.
        Уильям смотрел на них молча. Наступившую тишину нарушал только вой ветра, в котором теперь чудилась насмешка. Они обнаружили разногласия, обсудили их, все равно не сошлись во мнении, а ветер как выл, так и воет. Уильям, чьи силы подорвали сперва пережитый на Таити удар, затем болезнь, затем утренний поход, дошел в своей пламенной речи до эмоционального предела и теперь, иссякнув, готов был зарыдать. Но вместо этого, к изумлению обоих компаньонов, он расхохотался. Подступившие к глазам слезы полились по щекам.
        - Что с вами такое, Дерсли?  - встревожился коммандер.
        - Не знаю,  - выдавил Уильям. Но остановиться смог не сразу.
        3

        - Послушайте,  - нахмурился коммандер,  - нам нужно побыстрее возвращаться на шхуну. Мы напрасно засиделись. Ветер крепчает. Вставайте, друзья, нужно торопиться!
        Выбравшись из укрытия между валуном и скалой, они почувствовали, что погода за это время действительно испортилась. Зато посвежело, и двигаться стало гораздо легче, нежели по жаре. Кроме того, они отдохнули, избавились от части поклажи и знали дорогу, поэтому обратный путь давался легче. Они шли в молчании, потому что разговаривать на ветру неудобно, да и потом, все уже выговорились. Каждый замкнулся в неприступной крепости своего мнения. Общее ликование по поводу находки сплотило их на время как никогда прежде, но последующие разногласия вновь разрушили тройственный союз, превращая компаньонов в одиночек, которые молча уворачивались от колючих веток и острых краев скал, сгибаясь под ветром. На полпути к лощине между двумя уступами коммандер вдруг остановился и начал вглядываться в широкую полосу раскинувшегося внизу моря. Берега пока не было видно за уступом.
        Вслед за коммандером остановились и остальные.
        - Что такое?  - спросил Рамсботтом.
        - Я ищу шхуну. Она стояла на якоре вон там, напротив той скалы. А теперь ее нет, я ее не вижу. Вы видите, Дерсли?
        Уильям тоже не видел. Ветер мешал рассмотреть получше, да и море шло рябью, а в воздухе висели тучи брызг, но Уильям готов был поклясться, что шхуны на прежнем месте нет.
        - Может быть, она подошла поближе к острову, в бухту?  - предположил Рамсботтом, показывая в сторону уступа, скрывающего берег.
        Коммандер покачал головой.
        - Петерсон ни за что бы не свалял такого дурака, даже если бы нашел фарватер. Это и утром-то было рискованно, а уж теперь и подавно: дело пахнет штормом, хотя отсюда наверняка не скажешь. Гораздо вероятнее, ему пришлось поднять якорь и уйти дальше в море. Он и без того опасался подходить к острову, что вполне объяснимо.
        Они выбрались на уступ, пересекли его и нашли точку, с которой хорошо просматривался берег. Шхуна действительно исчезла, а на море действительно поднимался шторм. Огромные волны обрушивались на прибрежные скалы, взметая тучи брызг. Дальше все выглядело еще страшнее: помутневшее и помрачневшее море бесновалось, горизонт пропал вовсе. Тихий океан переживал редкую для него вспышку разрушительного гнева. К пронзительному вою ветра добавился гулкий бас грохочущего прибоя. Казалось, ветер и вода дружно возненавидели Затерянный.
        - Да, видимо, он снялся с якоря и ушел!  - прокричал коммандер.
        - А как же мы?
        - Нам, увы, придется ждать. Что поделаешь, мы не можем требовать ради собственной прихоти разбить корабль о рифы.
        - Хорошенькое дело!  - возмутился Рамсботтом.  - А с нами-то что теперь будет? Я только сейчас понял. Мы, понимаешь ли, сидим тут, вершим судьбы мира, а самим невдомек, что застряли на островке посреди океана. Да через несколько дней тут только наши трупы найдут.
        - Может быть, нам что-нибудь оставили,  - предположил невозмутимый коммандер.
        - Надеюсь. Я прежде и не задумывался, но ведь этот остров - самая натуральная смертельная ловушка. Надо же так влипнуть! На мутной водице и колючках долго не протянешь. Тут и зачахнем над своей горой руды. Если капитан не вернется за нами, никто и не узнает, что мы здесь. Да уж, друзья,  - по-настоящему разволновался Рамсботтом,  - не нравится мне такой поворот, ох, не нравится. Мы застряли на необитаемом острове, причем, как назло, выбрали самый худший из необитаемых. Здесь и паре кроликов не прокормиться.
        - Давайте поскорее спустимся в бухту, где мы высаживались,  - поторопил друзей коммандер.
        От маленького песчаного пятачка почти ничего не осталось. Берег захлестывали волны, в воздухе реяли клочья пены. Утесы, обрамляющие бухту, дрожали под натиском разбушевавшейся стихии. Только внизу компаньоны поняли, насколько плохо дело. Океан ревел, как бешеный зверь, готовый их растерзать.
        - Что это там?  - крикнул Уильям, показывая.
        - Наверное, припасы,  - догадался коммандер.
        Они поспешили к плоской скале в глубине бухты, куда не добирались волны. Там их ждал бочонок с водой, несколько банок мясных консервов, галеты и записка от капитана Петерсона, который с извинениями объяснял, что ввиду надвигающегося шторма вынужден уйти в море, чтобы шхуну не выбросило на берег, а пассажиров отыскать и забрать не успевает. Он вернется при первой же возможности.
        - Видите, все в порядке,  - подбодрил друзей коммандер.  - Мы не умрем с голоду, здоровое питание нам обеспечено, Рамсботтом. Шторм за ночь стихнет, и завтра или послезавтра Петерсон нас подберет. Нужно просто переждать. Теперь у нас уйма времени на обсуждение способов распорядиться рудой.
        - А если шторм усилится?  - спросил Уильям, стараясь держаться так же уверенно, как коммандер.
        - Обязательно усилится. Он уже усиливается.
        Рамсботтом простонал. Широкое круглое лицо его заметно побледнело, он то и дело нервно облизывал губы.
        - Зато он быстрее закончится,  - продолжил коммандер.  - Беспокоиться не о чем. Ночка будет нелегкой, но не более того.
        - Если, конечно,  - вмешался Уильям,  - ничего не случится со шхуной.
        - А вдруг?  - Рамсботтом испуганно посмотрел на друзей.
        - Если что-нибудь случится со шхуной,  - медленно и серьезно проговорил коммандер,  - тогда она за нами не придет, и нам придется ждать тут какого-нибудь корабля.
        - Команда которого,  - подхватил Рамсботтом мрачно,  - обнаружит тут три аккуратных скелетика и пустые консервные банки. Давненько я никому не молился, признаюсь честно, однако сейчас, думаю, самое время вознести молитву-другую за эту шхуну. Когда я в следующий раз отправлюсь на остров - если, конечно, после этой заварушки меня снова куда-нибудь понесет нелегкая,  - то это будет не заброшенная скала посреди океана, а нормальный остров с регулярным пароходным сообщением - вроде острова Мэн.
        - Разумно,  - одобрил коммандер, совершенно не теряющий присутствия духа.  - А сейчас предлагаю поискать укрытие. Скоро стемнеет, может начаться гроза и ливень. Посмотрите на небо.
        Они посмотрели. Никогда еще Уильям не видел ничего более устрашающего. Казалось, там скопились все кары небесные, и стоит этим тучам разверзнуться, как на остров обрушится все, что угодно,  - от грязной воды до раскаленных углей. Уильям с ностальгией вспомнил плаксивое, но кроткое суффолкское небо. Хватит с него этих мелодраматичных широт! К черту тропики!
        Недалеко от плоской скалы, на которой лежали припасы, обнаружилась неглубокая пещера, полузасыпанная песком и ракушками. Когда-то сюда доходил прибой, но, видимо, очень давно. Туда компаньоны и отнесли драгоценный бочонок с водой, консервы и другие пожитки, а потом сели у входа. Уильям с коммандером закурили, Рамсботтом грыз галету.
        - Всего час-другой назад,  - начал Уильям,  - мы ожесточенно спорили, что делать с рудой и полученным из нее радием. А теперь…
        - Теперь совсем другая ситуация, не сравнивайте,  - вмешался коммандер.
        - Да, мы немного раскисли,  - признал Рамсботтом.  - У нас у всех одна общая беда - мы не видим своего счастья. Нам вечно мало. Но дайте мне только выбраться отсюда, я из дома и шагу не сделаю. Если захотите повидать Джонни Рамсботтома, приезжайте сами. Буду сидеть в плетеном кресле, упиваясь запахом томящегося в духовке жаркого, и читать книги о приключениях. С этой секунды я диванный путешественник. И между прочим, это гораздо познавательнее. Я куда больше узнал о мире из книг и фильмов, чем из нашей экспедиции.
        - Ничего, Рамсботтом, сейчас наверстаете,  - пообещал коммандер, с мрачным видом взглянув на небо.  - Грядет настоящая тропическая буря.
        4

        Стояло ясное, лучезарное утро. Вчерашний день, второй на этом острове, отличался от первого только тем, что буря двигалась в обратном направлении. Сейчас же совершенно очистившееся небо напоминало голубой бархат, море искрилось. Песок вокруг пещеры сиял, словно россыпь бриллиантов. Уильям чувствовал себя лучше, чем накануне - в бесконечно унылый день, который скрасил только второй визит к урановой руде. Поутру, когда закончилась буря, компаньоны, разбитые, измученные и злые, выбрались из своего тесного убежища. Если бы коммандер, оправившись быстрее других, не взял руководство на себя и не попытался приободрить товарищей, все бы перессорились либо полдня обходили друг друга стороной. Теперь же им полегчало, хотя выглядели они как настоящие жертвы кораблекрушения - щетина на щеках, тонкая хлопковая одежда истрепалась в неравном бою с ветром, колючками, шипами и острыми, словно бритва, краями скал. Завтракая галетами и мясными консервами, они убеждали друг друга, что шхуна вот-вот за ними вернется. Море подмигивало, будто нарочно сговорилось с бурей развлечь скучающих туристов небольшим двухдневным
приключением.
        - Кто бы мог подумать,  - проговорил Рамсботтом, когда все трое вытянулись на песке, а Уильям с коммандером закурили трубки,  - глядя на наши туфли, что в них ходит без пяти минут миллионер. Никогда еще не видел таких изношенных.
        Парусиновые туфли на кожаной подошве действительно пришли в ужасающее состояние и разваливались на глазах.
        - Вот хохма будет, если как раз теперь, когда мы нашли наконец сокровище, шхуна не вернется и мы погибнем тут от голода. И никто так и не узнает про руду.
        - Нужно что-то придумать,  - нахмурился коммандер.  - Оставить сообщение, оповестить людей о нашей находке. Рано или поздно какой-нибудь корабль сюда зайдет. Но заранее бояться не нужно. Вероятность, что Петерсон лишится шхуны, крайне мала: за ним как за шкипером водится один-единственный недостаток - чрезмерная осторожность. Так что он скоро будет здесь. Он ведь не хуже нас представляет, каково тут сидеть.
        - А чем займемся в ожидании?
        - Предлагаю отправиться на разведку,  - подал идею коммандер.  - Чем выше заберемся, тем раньше увидим шхуну. Рамсботтом же, если хочет, может остаться здесь - вдруг Петерсон прибудет раньше, чем мы спустимся обратно. Как вы, Рамсботтом, не против?
        - Абсолютно нет, коммандер,  - воодушевленно поддержал предложение Рамсботтом.  - Полежу тут в тишине и покое, поразмыслю. Хочу во всех подробностях представить обед, который закажу в «Симпсоне», как только попаду в Лондон.
        - Здоровая пища?  - подмигнул Уильям.
        - Самая здоровая,  - с важным видом подтвердил Рамсботтом.  - Согласитесь, нам бы сейчас не помешала. Никаких больше устриц, никакой рыбы - даже дуврскую камбалу в рот не возьму, отныне только сухопутная еда. Море с его морскими гадами мне теперь хуже горькой редьки. С тех самых пор, как мы ввязались в это дело, кругом одно сплошное море, даже во рту солоно. Нет уж, подайте мне большую тарелку томатного супа - а можно горохового или из бычьих хвостов. Потом сочное, мясистое седло барашка с печеным картофелем и репой или толстый ромштекс с жареной картошкой. Пойдет и бифштекс с кровью и на гарнир йоркширский пудинг, печеный картофель и цветную капусту, либо, если случится оказия, то утку-эйлсберийку с молодой картошечкой и зеленым горошком. На сладкое крыжовенный пирог со сливками или щедрый ломоть сливового пудинга с капелькой рома, а можно и орехово-изюмную корзинку, политую теплым бренди. Ну, и на закуску гренки с сыром и пару кусочков зрелого стилтона с крекерами. На аперитив - бристольский сливочный херес, а на посошок - приличный портвейн типа «Уор» или «Кокберн»… Вот что я вам скажу, ребята:
будете в Лондоне, я вас непременно отведу в «Симпсон», и там мы знатно пообедаем.
        - От ваших рассказов у меня уже слюна потекла,  - улыбнулся коммандер.
        - А я будто и вправду все это съел, теперь еле дышу,  - подхватил Уильям.  - Но что, если нет больше никакого «Симпсона»? Если вся Стрэнд сгорела дотла? Мы ведь уже которую неделю не получаем новостей из дома, мы отрезаны от мира, и кто знает, что там без нас творится? Чума, пожар, революция, война… Мало ли какие несчастья обрушились на Англию, а мы тут ни сном ни духом?
        - Заячье рагу!  - воскликнул Рамсботтом, чувствуя внезапное озарение.  - Точно! Я как знал, что еще не все. Зайчатина, тушенная в хорошем красном вине. Блюдо, признаться, на любителя, но когда его долго не едал - о, вот тогда оно в самый раз! Как насчет заячьего рагу, друзья? Густая подливка… На гарнир предлагаю картофельное пюре и брюссельскую капусту. Что скажете?
        - А вдруг там рухнула экономика?  - продолжал Уильям.  - И люди стоят в очередях за мясными консервами и галетами по талонам. Кто знает? Мир стал совсем ненадежным, только отвернешься, и все летит в тартарары.
        - Или вот еще…  - Рамсботтом поднял толстый указательный палец.  - Я не откажусь от рисового пудинга, если правильно его приготовить - не жалеть молока, пару яиц туда… Главная беда рисовых пудингов - пересушенность и комки. Так всегда бывает, когда дело, казалось бы, плевое, вот никто и не старается, в итоге без слез не взглянешь. Рисовый пудинг тому наглядный пример. Делают тяп-ляп в последнюю минуту. И яичница с беконом - та же ошибка. Есть два способа жарить яичницу с беконом - правильный и неправильный. Часто вам подают правильно поджаренную яичницу?
        Рамсботтом углубился в подробности, но Уильям уже не слушал. Перед его глазами разворачивалась панорама: Тихий океан с рассыпанными по нему, словно крупинки соли на обеденном столе, островками. Где-то среди них одинокая скала под названием Затерянный остров, а на ней - трое незадачливых путешественников со своей урановой рудой, грандиозными планами и болтовней о яичнице. Уильям смотрел на все это словно со стороны, как вспоминают, проснувшись, прекрасный, но совершенно абсурдный сон. В такие моменты он уносился мыслями в совершенно иную, неведомую действительность, откуда настоящая жизнь виделась почти такой же зыбкой и призрачной, как ночные грезы. Однако розовыми мечтами от них не веяло, Уильям чувствовал и опасность, и смерть так же близко, как когда-то на фронте. Казалось, проткни увиденную сцену пальцем, порвешь, но что увидишь в образовавшуюся дыру? Что такое эта иная, более плотная реальность, в которую он уносится? В ней никогда не получается оглядеться, из нее можно только смотреть на тонкую, словно папиросная бумага, ткань привычной действительности. Уильям пристально всматривался в
море, в слепящий глаза песок и скалы, в своих товарищей, словно пытаясь разобраться, настоящие они или иллюзия, и попутно спрашивая себя, философствует он, впадает в мистицизм либо слегка трогается умом. Зато внимательный взгляд показал, что круглое лицо Рамсботтома осунулось и пошло складками, да и коммандер выглядит неважно.
        Уильям не удержался от вопроса, когда они с коммандером, оставив Рамсботтома, стали выбираться из бухты.
        - Нездоровится? Да нет, я вполне прилично себя чувствую,  - буркнул коммандер, который принимал в штыки любые подозрения в немощи.
        Уильям сконфуженно пробормотал что-то насчет землистого цвета лица.
        - Вздор, Дерсли! Я в полном порядке. Разумеется, после двух дней на этом острове любой будет выглядеть слегка потрепанным. Вы бы себя самого видели. Щетина у вас на подбородке просто отменная, а вот остальное до нее недотягивает. Да нет, со мной все хорошо. Лучше некуда. Я-то привычный, в отличие от вас двоих.
        Уильям ему не поверил, но развивать тему не решился. Словно в доказательство, что он еще хоть куда, коммандер бодро начал карабкаться наверх первым, а поскольку солнце уже припекало, попотеть пришлось изрядно. Выбравшись на первый широкий уступ, друзья, вместо того чтобы двинуться к уже знакомой лощине, зашагали налево, где уступ выдавался в сторону моря, создавая удобную обзорную площадку. Шхуны не наблюдалось. Однако на горизонте, в голубой сияющей дали, что-то темнело. Уильям заметил темное пятно первым и принял за облако дыма.
        - Да, пожалуй, вы правы!  - вскричал коммандер возбужденно.  - Это и в самом деле похоже на дым. Но тогда это не шхуна. И потом, Петерсон не может возвращаться из того квадрата. А значит, если только нам не мерещится и это все же не туча, тогда там движется пароход.  - Выхватив карманный телескоп, с которым он никогда не расставался, коммандер в два счета убедился, что это определенно дым.  - Так, тогда вы ждите здесь, а я поднимусь повыше и посмотрю повнимательнее. Нет-нет, не беспокойтесь, мне не составит труда.
        Сжимая в руке телескоп, коммандер зашагал к большой нависающей над уступом скале примерно в сотне ярдов от места, где они заметили дым, и футов на сто повыше. Забраться туда казалось несложным, поэтому Уильяму и в голову не пришло бы отговаривать коммандера, однако он все же замешкался, не зная, что делать. Коммандер так решительно отвергал любую помощь как намек на собственную несостоятельность, что Уильям даже не пытался увязаться за ним. И все же он ясно видел, что коммандер сдает, поэтому в замешательстве двинулся следом, остановился в нерешительности, медленно сделал еще несколько шагов. Коммандер тем временем уже начал подъем и вроде бы не испытывал затруднений. Уильям неторопливо шел к той же скале, время от времени оглядываясь на неясную дымку на горизонте. Он уже почти добрался до подножия - и тут коммандер сорвался. Прокатившись по склону около пятидесяти футов, он рухнул почти под ноги Уильяму.
        Коммандер лежал неподвижно, глаза его были закрыты, от лица отхлынула вся краска. Уильям с остановившимся сердцем склонился над ним, опасаясь самого страшного, но через пару секунд убедился, что коммандер жив. Видимо, сотрясение. Наверняка сильно ударился затылком. Уильяма сковала полная беспомощность. Что делают при сотрясении? В голове всплывали обрывочные инструкции вроде «опустить голову пострадавшего ниже тела», «расстегнуть одежду», но толку от них было мало. Голова коммандера и так запрокинулась, а одежда - свободнее некуда. Может, Рамсботтом знает? Рискнуть оставить коммандера одного и сбегать за Рамсботтомом? Уильям в отчаянии смотрел на распростертое неподвижное тело, словно оно могло подсказать разумный выход. Но оно, как назло, оставалось таким же недвижным. Тогда Уильям, припомнив, что иногда вроде бы применяют растирание, схватил коммандера за руки - длинные, костистые и пугающе холодные - и принялся энергично тереть и похлопывать. А вода? Вода точно не помешает! Углядев в пятидесяти шагах небольшой мутный бассейн, Уильям метнулся туда, намочил в зеленой стоячей воде платок и в
отчаянии промокнул им лицо коммандера. Оно не дрогнуло, хотя сам коммандер (все это время Уильяму казалось, что он где-то рядом, отдельно от тела) наверняка бы возмутился. Когда не помогло и это, он отбежал к ближайшему выступу, нависающему над бухтой, и покричал Рамсботтому, который всматривался в морскую даль. Тот, решив, разумеется, будто крики относятся к непонятному дымку на горизонте, радостно замахал руками, показывая, что тоже его заметил. Уильяму пришлось подобраться поближе, чтобы наконец донести до Рамсботтома просьбу о помощи.
        Вместе они оттащили коммандера в тень, где и обнаружили отвратительную гематому на затылке, которую принялись с особой тщательностью промывать.
        - Да, это определенно сотрясение,  - заключил Рамсботтом, горестно выпячивая нижнюю губу.  - И вряд ли врач тут чем-нибудь поможет. Либо он сам выкарабкается, либо нет, горемыка.
        - Неужели мы больше ничего не можем сделать?
        - Разве что постараться уложить голову ниже туловища, чтобы кровь приливала. Давайте его перевернем. Вот, так-то лучше. Теперь он либо очнется, либо нет.
        - Боже мой, Рамсботтом, это ведь просто ужасно.
        - А то я сам не знаю… Не нужно было ему никуда лезть, он с самого утра выглядел неважно.
        - Да. Я ему сказал, но он разозлился. Я не хотел его туда пускать.
        - Нет, я вас и не виню. Он упрямый, старый черт. Однако дело плохо.
        - Может, попробуем еще растереть ему руки?
        - Давайте, все лучше, чем ничего.
        Через несколько минут коммандер начал подавать более заметные признаки жизни и наконец, с явной неохотой, вернулся на этот свет. Глаза открылись, он застонал, потом его стошнило. Затем он попросил пить. Пить здесь было нечего, а поскольку Рамсботтом решил, что неплохо промыть рану морской водой, решили снести пострадавшего в бухту. Под палящим тропическим солнцем, жар которого усиливал каждый окрестный камень, тащить почти бесчувственного человека по уступу, а потом вниз, в бухту, оказалось адски тяжело. Однако Уильям с Рамсботтомом стиснули зубы и все-таки справились - измученные и полуслепые от заливающего глаза пота. В бухте они занялись пострадавшим: дали воды, промыли рану и устроили как можно удобнее. К этому времени коммандер уже полностью пришел в сознание и даже вроде бы не испытывал сильной боли, хотя в глазах у него еще двоилось.
        - Что это было?  - спросил он первым делом.
        - Что именно?
        - Дым, конечно же.
        Ах да, дым… Они совсем забыли про темное пятно на горизонте. Теперь оно рассеялось - впрочем, бухта сильно сужала обзор.
        - Наверное, это была просто туча,  - предположил Уильям мрачно.
        Коммандер, морщась, покачал головой, уверяя, что никакая не туча. Получается, всего в нескольких милях от острова прошел пароход. Вот ведь досада! А где же шхуна? Уильям, обессиленно плюхнувшийся на песок, когда вся возможная помощь коммандеру была оказана, согласился подняться и посмотреть вокруг, как только чуть-чуть отдохнет. Рамсботтом едва дышал от усталости, а сам коммандер, разумеется, не мог и пальцем шевельнуть. Только теперь он спохватился насчет карманного телескопа. Уильям, однако, не знал, куда он подевался, не до того было. Наверное, лежит разбитый у подножия рокового склона. Пострадавший закрыл глаза и сморщился от боли - судя по зеленоватому цвету лица, его снова тошнило. Рамсботтом, пыхтя и отдуваясь, то и дело утирал мокрый лоб. Подавленный Уильям горсть за горстью набирал песок и смотрел, как он сыплется сквозь пальцы. Огромное облегчение, которое он испытал, когда коммандер вернулся к жизни, уже померкло, но зато острее ощущалась первоначальная оторопь, которая будто вышибла все мысли до единой и у него, и у Рамсботтома. Зато коммандер, как ни парадоксально, казалось,
фонтанировал великими идеями, однако от слабости не мог высказать вслух ни одной. В результате все приходили в себя в тишине.
        Нарушилась тишина самым фантастическим образом. С моря донесся странный звук - нечто среднее между хлопушкой и салютом. За ним последовал другой - пронзительный, рассекающий воздух свист, и Уильям, узнав его, сразу же вскочил. Наконец где-то на вершине утеса прогремел взрыв. Простучав по склону, на песок в нескольких ярдах от компаньонов свалился один-единственный камень. В наступившей гулкой тишине все трое лишь ошеломленно переглянулись.
        - Эй, это еще что?  - возмутился Рамсботтом.
        - Снаряд!  - воскликнул Уильям.
        - Снаряд?!
        - Да, именно,  - выговорил коммандер с усилием.  - Кажется, четырехдюймовый. Поднимитесь, Дерсли, посмотрите. Не бойтесь, второго не будет.
        Уильям вернулся через десять минут.
        - Там военный корабль!  - выдохнул он.  - Не очень большой, с двумя трубами, похож на старый крейсер, но не знаю чей. И, кажется, они спускают шлюпку. Это еще не все: за ним еще один, движется сюда. Похож на яхту.
        - Два корабля!  - воскликнул Рамсботтом.  - Вот так удача! По крайней мере с голоду не помрем.
        - Да,  - выдавил коммандер.  - Не пропадем. Но не потеряем ли руду?
        5

        Уильям перестал искать смысл в происходящем - будь что будет. События принимали оборот, настолько не связанный с привычной действительностью, что за ними мог стоять, скажем, марсианский император. Если еще утром остров и окружающая реальность казались Уильяму иллюзорными, то уж теперь… Крейсер, вставший на якорь во всей красе в полумиле от острова; паровая яхта, поблескивающая на солнце белоснежными бортами и алой трубой, постепенно догоняющая крейсер; смуглые матросы, вооруженные до зубов, высаживающиеся из шлюпки прямо в бухте. Все это происходит наяву, средь бела дня, все вполне материально и осязаемо, неоспоримо, но и необъяснимо. Уильям и не пытался. Теперь может случиться что угодно. Однако пассивно ждать своей участи он не хотел. Уильям встал, готовый отступать, но не тронулся с места, только мускулы на ногах напряглись, словно лучше знали, когда пора бежать.
        Навстречу шагал отряд смуглых матросов.
        - Чилийцы,  - определил коммандер.  - Да, точно. Чилийцы.
        Значит, чилийцы? Что ж, хорошо. Какая разница, кто сваливается на голову с ясного неба, почему бы и не чилийцы? Один из них выделялся перебитым носом фантастической конфигурации, и Уильям поймал себя на раздумьях, какого же размера и формы был этот нос до травмы. Командовал отрядом офицер в элегантном белом кителе, с небольшими кудрявыми бакенбардами, напоминающими каракуль. Приказ он отдавал на незнакомом хрипящем и шипящем языке. Наверное, испанский. Ни Уильям, ни Рамсботтом испанского не знали, немного владел им лишь коммандер, глаза которого лихорадочно блестели на бледном вытянувшемся лице. Внимательно выслушав офицера, он выдавил несколько слов в ответ.
        - Насколько я понял,  - сообщил он друзьям,  - мы арестованы.
        - Кто бы сомневался,  - буркнул Рамсботтом.  - Эти удальцы явно не на пикник сюда прибыли и явно не с бутербродами. Но чем мы провинились?
        - Они забирают нас на борт,  - продолжил коммандер, кладя руку на подрагивающее плечо Уильяма.  - Пойдемте, не будем мешкать.
        Двое матросов, повинуясь приказу, собрали вещи и вместе с арестованными погрузились в шлюпку. Вскоре впереди вырос борт крейсера. Для военного корабля он был небольшим, но Уильяму, который в последнее время видел вокруг только шхуны и туземные каноэ, он показался огромным. Назывался крейсер «Майбо».
        - Крейсер второго ранга,  - прокомментировал коммандер.  - Мы построили его для чилийцев лет двадцать назад. Практически брат-близнец того, на котором я служил в 1911 году, только орудия поменьше и сохранился, конечно, хуже. Такой устаревший и потрепанный корабль наверняка оставили исключительно для грубой работы.
        - Вроде этой,  - хмыкнул Рамсботтом.
        - А вот и чилийский флаг,  - показал коммандер.
        Белая полоса, красная полоса, на белой - голубой квадрат с белой звездой. «Какой-то он ненастоящий,  - мелькнуло у Уильяма,  - словно придуманный наспех. Вымышленный флаг для вымышленной страны». Однако в самом крейсере ничего фантасмагорического не было - прозаичный серый корабль с облупившейся и пошедшей волдырями краской на бортах. Настораживало отношение экипажа.
        - Можно подумать,  - с горечью проговорил Уильям, которому «Майбо» с каждой секундой нравился все меньше,  - они отловили троицу беглых каторжников или повстанцев.
        - Видимо, так они и считают,  - ответил коммандер, вымучивая улыбку, от которой сразу же стало больно и остальным.
        - Обратите внимание, друзья,  - потянул носом Рамсботтом.  - Лучком-то как пахнет! Похоже, на ужин будет жаркое.
        Поджаривался здесь, видимо, не только лук, судя по невысокому толстому офицеру, встретившему их на палубе. Номинально белый китель покрывали пятна пота, а круглое желтое лицо словно окунули в масло. Добродушия, присущего толстякам, у него не было и в помине, и к трем пленникам он проникся отвращением с первого взгляда. Отягчающим обстоятельством послужило незнание ими испанского. Вступив в бурную дискуссию с доставившим пленников офицером, он поглядывал на арестованных так, что сомнений не оставалось: всех троих следовало пристрелить на месте, а не тащить на корабль. К счастью, вскоре неприятный тип удалился, и его сменил широкоплечий пожилой офицер с красным лицом и седыми волосами, говоривший по-английски хоть и нескладно, однако все же лучше, чем коммандер по-испански. Этот оказался врачом. Налетев на коммандера, он ощупал ему голову, заглянул в глаза, понажимал тут и там, потом увел. Уильям успел услышать, как коммандер называет свое звание в британском флоте.
        Вернулся толстяк в сопровождении еще одного офицера - явно капитана. Перед этим высоким, солидным, меланхоличным человеком небритый и потрепанный Уильям, к собственному стыду, почувствовал себя бродягой на приеме у местного благотворителя. Толстяк, судя по всему, требовал теперь подвергнуть пленников пыткам. Капитан с печальной улыбкой тронул его за плечо и величественно удалился. Толстяк, кинув на арестованных мстительный взгляд, последовал за старшим по званию.
        - Ничего не понимаю,  - вздохнул Рамсботтом.  - А вы? Что им нужно?
        - Одному Богу известно. Может, они принимают нас за кого-то другого? На Чили, кажется, недавно случилась какая-то революция или бунт?
        - Вопрос не по адресу. Жизнь слишком коротка, чтобы забивать голову всем подряд. У меня много интересов, но есть области, в которые я не сунусь, даже если мне заплатят. Китай, в частности. И Чили. Я примерно представляю, где они, и на этом все. Однако если хотите мое мнение - они считают остров своей территорией. И тогда мы попали в хорошенькую заварушку, если только не удастся договориться.
        Они стояли, опираясь на поручень; доставившие их матросы прохлаждались рядом. Повернувшись, Уильям изумился, насколько близко подошла яхта. Она как раз бросала якорь, и на борту отчетливо читалось название - «Изабелла». С плавучим дворцом мистера Сапфира она, конечно, тягаться не могла, однако смотрелась достаточно элегантно - и дважды элегантно благодаря отражению в воде. На верхней палубе Уильям разглядел несколько белых фигурок, которые, в свою очередь, разглядывали его, причем, кажется, в бинокль.
        - Посмотрите,  - подтолкнул он Рамсботтома.  - Интересно, что здесь делает яхта? Неужели пришла вместе с крейсером?
        - Не спрашивайте меня, дружище. Я и про себя-то не знаю, где я и что тут делаю. Единственное, в чем нет никакого сомнения,  - я постепенно завожусь. Мы уже давно ничего не ели, а запах лука сводит с ума!
        - Меня беспокоит, что сталось со шхуной. Ей давно пора быть здесь.
        - Если только тот толстяк не подбил ее торпедой. Запросто мог бы, просто из вредности - эта гора топленого жира ненавидит нас до мозга костей. Ладно. Лишнее беспокойство сейчас ни к чему. Подождем, пока вернется коммандер, он наверняка что-нибудь выяснил. Кстати, мне всегда казалось, что на военных кораблях все блестит и сверкает. Им бы тут не помешала весенняя уборка. Хм-м, а это приспособление для чего?
        - Вот и коммандер. Он вам расскажет.
        Коммандер явился с перевязанной головой и очень подавленный, но от вопросов о самочувствии отмахнулся.
        - Теперь,  - проговорил он с видимым усилием,  - я понимаю, почему они здесь и почему нас взяли. Затерянный остров принадлежит Чили. Они завладели им около года назад. Тогда, разумеется, он не представлял с виду никакой ценности, поэтому никому не было дела, чей он. В том числе и самим чилийцам.
        - Может быть.  - Рамсботтом обиженно выпятил толстую нижнюю губу.  - Но нам-то есть. И по-моему, это черт-те что.
        - Да, накладка,  - сокрушенно признал Уильям.  - Мне и в голову не приходило, что кто-то из соседних государств догадается прибрать остров к рукам. Однако могло быть и хуже.
        - Есть и хуже,  - продолжил коммандер.  - Шхуны нет.
        - Как нет?!
        - Вот так. Они остановили ее и велели убираться. Петерсон, разумеется, рассказал про нас, но ему не больно-то поверили. У них имелись все полномочия выгнать его из этих вод и, видимо, особый приказ. В Чили какие-то беспорядки, пара революционеров сбежали на остров Пасхи - хотя, может, их туда выслали,  - а оттуда на Таити. И эти молодчики принимают нас за тех самых революционеров. Ничего удивительного, в принципе вполне оправданное предположение. В общем, они развернули Петерсона, и он подчинился. Нами, сказали ему, они сами займутся, а насчет Затерянного у них отдельные инструкции - спасибо этой вот яхте.
        - Постойте-ка!  - спохватился Рамсботтом.  - Получается, шхуна исчезла со всеми нашими вещами? У нас там какой-никакой багаж… Выходит, мы остались в чем есть, то бишь в рванье и обносках?
        - Про багаж забыл уточнить. Нужно будет у них узнать, может, Петерсон его передал. Если нет, то привезет обратно на Таити. Все равно большая часть наших пожитков там.
        - Да, вот это номер…
        - Но теперь-то они разобрались, что мы не чилийские повстанцы?  - спросил Уильям.  - По нам разве не видно, что ни о каком Чили и острове Пасхи тут и речи нет?
        - Ну, вид у нас не самый благонадежный,  - протянул коммандер.
        - Да уж.  - Рамсботтом покачал головой.  - За себя не скажу, но на вас двоих посмотреть - чистые головорезы.
        - Я объяснил врачу в общих чертах, что мы здесь делаем - о руде, разумеется, ни слова,  - и, надеюсь, ему удастся вразумить капитана. Он - врач то есть - уже знает, что я и сам моряк, вдруг это поможет. Хотя, конечно, ситуация и впрямь подозрительная.
        - Ну и дела!  - кипятился Рамсботтом.  - Теперь мы пленники этого военного корыта, а кому не нравится, может отправляться обратно на остров жевать колючки и ракушки. Знатная передряга…
        - Насчет нас пока можно не беспокоиться,  - заметил Уильям,  - а вот что станет с островом? Даже если он действительно принадлежит Чили, еще не все потеряно. Можно, например, заплатить - только не заоблачную цену. Выторговать концессию - или как это называется? Скажем, что мы хотим добывать полезные ископаемые, этого будет достаточно.
        - Да, пожалуй.  - Рамсботтом с надеждой посмотрел по очереди на обоих товарищей.  - Конечно, потребуется время, начнется волокита, но в итоге так, возможно, даже лучше - например, если найти правильный подход, удастся получить помощь правительства. Сделаем штаб-квартиру в Чили и будем руководить работами оттуда.
        - Загвоздка в том,  - устало выдохнул коммандер,  - что концессию кто-то уже получил.
        - Правда? В самом деле?
        - Знаю!  - догадался Уильям.  - Эти, на яхте.
        - Да, на яхте,  - подтвердил коммандер.  - До конца не уверен, но они определенно как-то связаны с Затерянным, и, конечно, ради него сюда и пришли.
        - Им известно, что находится на острове?
        - Не могу сказать. Но откуда бы им? С другой стороны, если нет, зачем они здесь и какое им в принципе до него дело?
        - То есть вы не в курсе, кто они такие?
        - Я разобрал какую-то фамилию - что-то иностранное, возможно, испанское. Но не уверен.
        - Фамилию? Не Гарсувин, случаем?  - Уильяма озарило внезапно, он и сам не понимал, откуда вдруг всплыло в памяти это имя.
        - Гарсувин?
        - Да.
        - Вы знаете,  - протянул коммандер озадаченно,  - кажется, именно ее и назвали.
        Уильям молчал, и молчание невыносимо затягивалось.
        - Простите. Вот теперь все, пиши пропало.
        На Уильяма навалилось тяжкое чувство неизбежного поражения. Полная беспомощность. Она была безотчетной, никто еще не утверждал наверняка, что Гарсувин знает о руде и понимает, какой это остров. Но еще до того, как коммандер подтвердил предположение насчет фамилии, Уильям догадался, что на яхте Гарсувин, а догадавшись, сразу понял, что все бесполезно и с рудой можно попрощаться. Чувство опасности исходило не извне, а словно из глубины души, где распахнулись какие-то шлюзы от одного звука зловещего, рокового имени. Этот подспудный страх долгое время скребся где-то глубоко внутри, словно крыса в кладовой, и Уильям слышал его, лежа без сна по ночам. Гарсувин выиграет. Руда уже давно принадлежит ему - да, с того самого момента, как он, Уильям, уничтожил договор в кабинете Айви-Лоджа и отказался разговаривать с Гарсувином по телефону. Он выкручивался, надеясь на чудо. Но чуда не случилось, выкручиваться больше не удастся, и Гарсувин его настиг. Нелепое ощущение, однако поделать Уильям ничего не мог.
        - Простите,  - выдавил он.  - Все кончено. Мне ужасно жаль.
        Рамсботтом с коммандером переглядывались в недоумении.
        Уильям пообещал объясниться, они придвинулись ближе, и он полушепотом рассказал им про Гарсувина - все как есть, без утайки. Но почему-то, как он ни старался донести всю глубину своих опасений, ничего не получалось.
        - Нужно было признаться раньше,  - сурово проговорил Рамсботтом,  - хотя я на вашем месте тоже не придал бы особого значения этой бумажонке.
        - А я - да!  - заявил коммандер категорично, однако без всякого укора.  - Зря вы так поступили, Дерсли. Нужно было выяснить все с этим типом начистоту, так было бы справедливо.
        - Да, пожалуй,  - вздохнул Уильям горестно.
        - С другой стороны,  - оживился Рамсботтом,  - все не так уж и безнадежно. Зачем сразу опускать руки? Откуда ему знать про руду?
        - Неоткуда,  - признал Уильям.  - Но тогда я не понимаю, как он вообще сюда попал. Откуда он знает, что это и есть дядюшкин остров?
        - Может, он и не знает.
        - Если сейчас не знает, то скоро будет, неужели вы не понимаете? Нет, маловероятно, что это случайное совпадение. Зато я уверен, что ему неизвестно про руду. Самое большее, он пронюхал - или подозревает - о наличии на острове чего-то ценного.
        - Да нет, наверняка он не просто подозревает!  - возразил Рамсботтом.  - Если уж он потрудился получить концессию или что там, а потом пригнать сюда яхту за тридевять земель, он прекрасно знает, какова награда. Впрочем, может, ему просто некуда девать деньги и время. Как же угнетает беспомощность! Надеюсь, нам еще удастся сблефовать… Они уверены, что этот тип собственной персоной находится на яхте?
        - Да,  - ответил коммандер и показал за борт.  - Кто это там в яхтенной шлюпке? Это он?
        - Если я не обознался,  - проговорил Уильям,  - то да, это Гарсувин. Через несколько минут посмотрите на него сами.
        Глядя на приближающуюся шлюпку, Уильям чувствовал себя так, будто, благополучно удрав от полиции на край света, угодил в руки закона в каких-то диких джунглях. Шлюпка неслась напрямик, словно стрела Немезиды.
        6

        Одет он был, разумеется, по-другому, и Уильям поразился при виде Гарсувина в белом, насколько точно он разглядел в нем «белого» клоуна под кричащим клетчатым костюмом на первой встрече. В необычном лице не изменилась ни одна морщина, ни одна черточка. Голая заостренная макушка, безбровый высокий лоб, темные блестящие глаза под набрякшими веками, вывернутые ноздри, широкий рот с узкими подвижными губами - все тот же грустный лицедей с тем же налетом деградировавшего аристократизма. И снова Уильям ощутил собственную ничтожность и в который раз отругал себя за такие чувства. Гарсувин смотрел бесстрастно - ни удивления, ни досады, ни удовлетворения при виде знакомого лица, только подчеркнутая вежливость, как и прежде. Словно они встретились в вестибюле лондонского отеля, а не на краю земли. Уильям представил коммандера и Рамсботтома, Гарсувин поприветствовал их с той же холодной учтивостью.
        - Прошу прощения, мистер Дерссли,  - просвистел он своим необычным голосом, негромко, но властно.  - Нужно побеседовать с моим товарищем капитаном. Две минуты. А потом с вами.
        - Хорошо, мистер Гарсувин,  - как можно небрежнее кивнул Уильям.  - И объясните ему, будьте добры, что мы никакие не чилийские революционеры,  - если он еще сам не убедился.
        - Конечно, конечно.  - Гарсувин помахал крупной загорелой рукой.  - Ваше преступление совсем пустяковое.  - Он поискал нужное слово.  - Traspaso.
        - Что? Нарушение границ? На этой скале?  - Коммандер презрительно рассмеялся.
        - Нелепо, да?  - улыбнулся Гарсувин.  - Однако на официальном посту мыслят по-другому. Вы же понимаете, коммандер? Вам знакомо. Но все будет в порядке. Прошу прощения, через две минуты вернусь, и поговорим.
        - Вот он, значит, какой,  - задумчиво протянул Рамсботтом, глядя вслед Гарсувину, быстро шагающему по палубе.  - Занятный тип. Даже для иностранца чересчур. С таким хоть целую жизнь рядом проживи, все равно не знаешь, чего ожидать.
        - По-моему, я его видел раньше.  - Коммандер силился заглянуть в прошлое.  - Давно. Вот где - не припомню. Он тогда был довольно молод, а в остальном совершенно такой же. Вспомнить бы, где мы виделись, но голова болит - сил нет. Теперь так и буду мучиться. Когда поездишь по свету с мое - от Чатема до Шанхая - и повстречаешь такую уйму народа, знакомые попадаются на каждом шагу, словно обрывки старых писем. Лица, лица, сотни лиц…  - В голосе послышались ворчливые стариковские нотки.
        - Этот тип здесь не ради забавы,  - заключил Рамсботтом, словно не слыша коммандера.  - К гадалке не ходи. Так что будем блефовать.
        Гарсувин вскоре вернулся и предложил перебраться с ним на яхту, чтобы побеседовать в тишине и покое. Компаньоны согласились, и уже в шлюпке Гарсувин завел разговор об острове.
        - Теперь у чилийцев есть для него название,  - сообщил он как бы между прочим.  - Исла-Леона. Как раз наш знакомый, капитан «Майбо», придумал - издалека остров напомнил ему крадущуюся львицу. Я бы сам никогда не заметил. А вы, мистер Дерссли?
        Уильям ответил угрюмо, что не видит ни малейшего сходства. Название - это, безусловно, мелочь, однако сознавать, что его Затерянный остров теперь официально значится в чилийских бумагах как Исла-Леона и вскоре будет нанесен на карты и лоции, было тяжело. Остров уплывал из рук вместе со всем содержимым. Смена названия будто ставила последнюю точку. Нет больше Затерянного, есть остров Леона - вот он, высится над ними, наморщив свои скалы под лучами стремительно заходящего солнца, но это больше не Затерянный. Он тает вместе с остальной сказкой, исчезает туда же, куда исчезла Терри - не та, последняя Терри, уплывшая на яхте «Сапфира», а другая, прежняя, исчезнувшая во время первой, неудачной, экспедиции к острову. Уильям убеждал себя, что прежняя Терри где-то на Затерянном, и отправлял их обоих в фантастические Южные моря, которые тоже таяли вместе с остальной сказкой. Очнувшись от этих печальных видений, Уильям встретил устремленный на него пристальный взгляд Гарсувина. В нем читалась непонятно чем продиктованная ирония.
        Под навесом на верхней палубе яхты сидели четверо - за столиком, уставленным бутылками, сифонами и бокалами. Две женщины, двое мужчин. Один из них, осанистый и представительный, показался Уильяму смутно знакомым. Неужели? Да, точно. Благородный высокий лоб, римский нос, квадратный подбородок, сенаторский облик… Сомнений быть не может, это второй коммандер Айвибридж, надежда Лиги имперского единства, малайского рыболовства и австралийских внутренних перевозок. Тогда одна из девиц - его секретарь, та самая, высокая и стройная, с бледным треугольным личиком и огромными фиалковыми глазами с поволокой? И тут Уильям угадал, только теперь в ней не осталось почти ничего секретарского. Уильям смотрел на них, остолбенев. Это не люди, это кролики, вытащенные фокусником из шляпы. Но кто же фокусник? Гарсувин? Разумеется, Гарсувин, который как раз принялся знакомить всех между собой. Разделался он с этим быстро, Уильям успел лишь мельком взглянуть на оставшихся двоих - стройную, очень смуглую смазливую девицу и мужчину средних лет с дубленой кожей и кустистыми седыми усами, судя по всему, латиноамериканцев.
        - Вот мы и встретились, мистер Дерсли!  - пропел коммандер Айвибридж своим оперным баритоном.  - Помните, вы ко мне заезжали?
        - Прекрасно помню,  - ответил Уильям, постаравшись вложить угрозу в короткий ответ.  - И никак не ожидал увидеть вас здесь.
        - Охотно верю!  - громко и почти безмятежно расхохотался коммандер Айвибридж.  - Но тем не менее вот они мы.
        На большее времени не хватило. Гарсувин, извинившись перед своими гостями, попросил троих путешественников проследовать за ним в кают-компанию - такую уютную и элегантную, что Уильям с товарищами снова почувствовали себя оборванцами. Послав стюарда за сигарами, сигаретами и спиртным, Гарсувин, не тратя лишних слов, перешел к делу.
        - Прошу меня простить, джентльмены,  - извинился он перед коммандером и Рамсботтомом,  - что обращаюсь не к вам, но я не знаю вашей роли в этой истории.
        - Они мои компаньоны,  - поспешил вставить Уильям.
        Гарсувин в ответ обозначил вежливый кивок.
        - Но все равно разговаривать, мистер Дерссли, я буду с вами, на то есть веская причина. Вы прибыли сюда на шхуне с Таити, чтобы разведать имеющееся на острове месторождение. Я прав? Прав. Вас к этому подвиг рассказ дяди, моего старого знакомого, Болдуина Тоттена. Однако вы опоздали. Остров не ваш, и вы не имеете права проводить тут разведку. Чилийское правительство объявило его своим…
        - Это нам известно,  - перебил Уильям.
        - Отлично! Вам известно. Возможно, вам известно и то, что я заключил небольшой договор с чилийским правительством, дающий мне право распоряжаться островом за скромные отчисления в пользу Чили.
        - Вы получили концессию…
        - Концессию, да, можете так называть. Я и раньше вел дела с Чили, у меня есть знакомства в верхах, так что поддержка мне обеспечена. В таких местах - где на многие мили никого кругом - это бывает очень кстати. Итак, ваш дядя, мистер Дерссли, не имел никаких прав на данный остров.
        - Я бы повременил со столь категоричными утверждениями,  - вмешался коммандер.
        Гарсувин учтиво кивнул ему.
        - С радостью вас выслушаю - чуть погодя, если не возражаете. По-моему, все просто. Остров был ничей - Болдуину Тоттену он принадлежал ровно в той же степени, что и любому другому, кто знал, как его найти. Теперь все изменилось. Это чилийская территория, а права на добычу и реализацию ископаемых отданы мне. Вы не можете даже высаживаться на острове без моего разрешения или бумаги от чилийского правительства. Так обстоит дело. Видите ли, мистер Дерссли, вы промешкали. Я давал вам возможность еще в Англии. Вы ее упустили. Жадность, друг мой, до добра не доводит.
        Уильям не ответил, опасаясь, что любое слово обернется против него. Рамсботтом, очевидно, этих опасений не разделял.
        - Что ж, вы вовремя подсуетились!  - выпалил он, стукнув кулаком по столу и глядя на Гарсувина в упор.  - А что вы рассчитываете здесь добыть?
        - Все то же, на что рассчитывал мой приятель Тоттен.
        - Тогда вы просчитались,  - ответил блефом на блеф Рамсботтом.
        Гарсувин улыбнулся:
        - Этот джентльмен, которого вы видели наверху - не ваш соотечественник, другой - большой, как это называется?  - специалист по золоту, серебру и меди. По минералам, вот.
        - Минералог?
        - Да, именно. Благодарю. Так вот, он крупный эксперт-минералог из Сантьяго. Ваш дядя, мистер Дерссли, вряд ли мог претендовать на такое звание.
        - Нет, разумеется. Но он сюда не на геологоразведку приезжал.
        - Само собой. Он оказался здесь случайно. Однако что-то он здесь все-таки нашел, друг мой, и нашел не иначе как в скальной породе, поскольку, кроме скал, тут, по сути, ничего больше нет.
        - Вы, я смотрю, готовы безоговорочно верить моему дяде?
        - В данном деле - да. Я знаю, что он хранил какую-то большую тайну. Он сам говорил мне, и не раз. Она может быть связана только с этим островом. Мистер Дерссли,  - продолжил Гарсувин с глубочайшим сожалением,  - я ведь просил вас, еще в Англии, взять меня в компаньоны. Я имел на то полное право. Согласно уговору с вашим дядей. О нем вы должны были знать, мистер Дерссли.
        - Дядя предостерегал меня насчет вас.
        - Это потому, что мы поссорились. Он хотел разорвать соглашение. С возрастом он стал другим - немощь, болезни,  - неудивительно, что он готов был нарушить слово. Мы подписали договор, о котором он, разумеется, ничего вам не сказал, потому что уничтожил документ.
        - Вот и нет,  - возразил Уильям едва слышно.  - Он его не уничтожал. Это сделал я.
        Гарсувин приподнял свои тяжелые веки чуть выше обычного - однако перемена оказалась разительной. На мгновение глаза его стали огромными и алчными, но злости он по-прежнему не выказывал. Только печаль усилилась, словно он только что получил миллионное или не менее устрашающее по количеству нулей доказательство падения мира.
        - Должен сообщить,  - продолжал Уильям,  - что эти двое джентльменов ничего не знали о договоре до сегодняшнего дня. Я нашел документ уже после того, как мы собрались на поиски острова. Тогда было поздно забивать им голову, поэтому они узнали только сегодня. И я уверен, что один из них точно не одобрит моего поступка.
        - Этот один не я,  - заявил Рамсботтом решительно.  - Плохо, что утаили, но, по-моему, Дерсли поступил совершенно правильно, я бы сделал то же самое. Подобные соглашения все равно сомнительны, и потом, его дядя - чью последнюю волю он сейчас выполняет - предостерегал насчет вас. Я полагаю, Дерсли все сделал верно.
        - А я нет,  - подал голос коммандер.
        - Я тоже,  - признался Уильям.  - Нужно было открыто все с вами выяснить, мистер Гарсувин. Я зря отказался от предложения встретиться, и это еще долго не давало мне покоя.
        - Иначе и быть не могло, Дерсли,  - высказался коммандер сурово.
        - По-моему, вы раздуваете из мухи слона,  - вынес свой вердикт Рамсботтом.
        - Да нет, непохоже,  - проговорил Гарсувин вкрадчиво.  - Разве что вы сами эту затею в грош не ставите. Ведь если бы мистер Дерссли поговорил со мной, вместо того чтобы уничтожать документ, а потом ускользать тайком, я тоже мог бы стать вашим компаньоном, причем, осмелюсь сказать, пользы принес бы несравнимо больше, чем вы, друг мой. Пока же вы проделали весь этот путь, потратили деньги, силы - а что в итоге? Вы остались без острова. Вас арестовывают, и теперь вы видите этот остров в последний раз.
        Разозленный такими речами Рамсботтом тут же воинственно выпятил губу.
        - Эй, полегче на поворотах, мистер Гарсувин! Вы и сами немало хлопотали и тратились - гораздо больше нашего, считая взятки чиновникам и что там еще потребовалось, чтобы притащить сюда яхту. Откуда такая уверенность, что затраты окупятся? Сперва нужно что-то найти, вам не кажется? Вдруг ваш минералог сядет в лужу? Вы действуете наугад, а мы не гадаем, мы знаем! Мы кое-что выяснили, прежде чем пуститься в путь.
        - Вам кажется, я не представляю, что вы тут ищете,  - понимающе кивнул Гарсувин.
        - Я в этом просто уверен!  - прорычал Рамсботтом.
        - Спокойнее,  - урезонил его коммандер.
        - А вы, мистер Дерссли, тоже считаете, что я не знаю?
        Уильям выдержал его взгляд.
        - Да, думаю, вряд ли.
        - Если бы знали, то не тратили бы сейчас время на разговоры с нами. Заметьте, это лишь предположение.
        Гарсувин улыбнулся:
        - Буду искренен, джентльмены. Я и впрямь не знаю. Но подозреваю. И если уж Тоттен нашел здесь сокровище,  - каким бы оно ни было,  - то мне и подавно труда не составит, при поддержке специалистов.
        - Дяде, по-моему, элементарно повезло. Вы сами в этом убедитесь, когда начнете исследовать остров. Он совсем не так прост, как кажется.
        - Золото,  - сощурился Гарсувин,  - всегда прячется в труднодоступных местах.
        Компаньоны промолчали, стараясь сделать каменные лица.
        - Я давно заметил. Так распорядился Господь - золото скрывается в пустынях, в горах, в снегах и льдах Клондайка или на таких вот скалах вдали от всего живого.
        - Интересное наблюдение,  - сухо отметил Рамсботтом.
        - Значит,  - Гарсувин обвел всех проницательным взглядом,  - это не золото?
        - Нет.
        - Ладно, скоро выясним. Завтра приступим к делу, и остров откроет нам свою тайну!
        - Не исключено,  - сказал коммандер.
        - А вам может и не повезти,  - покачал головой Рамсботтом.  - Удача - такая штука, имеет свойство заканчиваться, вам ведь и без того отсыпали щедрой мерой. Вот остров, например, вы сразу отыскали нужный, разве не чудо?
        - Пусть будет чудо.
        - Да нет, никакое это не чудо,  - проговорил Уильям, пристально глядя на Гарсувина.  - Я и сам сперва не понял, но теперь догадываюсь, как так вышло. Коммандер Айвибридж - нет, не вы, коммандер,  - другой, тот, что на палубе…
        - А я-то голову ломаю, как он здесь очутился,  - мрачно протянул коммандер.  - Слишком уж большое совпадение: два коммандера Айвибриджа на весь огромный мир, и оба здесь.
        - И что же он здесь забыл?  - насупился Рамсботтом.
        - Минутку, джентльмены,  - с улыбкой прервал разговор Гарсувин.  - Без сомнения, вопрос животрепещущий - для вас, но не для меня, а поскольку я хотел бы побеседовать со своими друзьями на палубе, то на некоторое время вас покину, если не возражаете. И еще: приглашаю остаться на ужин.
        - Вот за это спасибо, мистер Гарсувин!  - оживился Рамсботтом.  - Признаюсь без утайки, ужин меня уже давно беспокоит. Мы ведь фактически остались голы и босы. Вы услали нашу шхуну…
        - Вовсе не я.
        - Ну значит, эти, на крейсере. Но ведь чем-то нам нужно питаться, независимо от того, Чили принадлежит этот остров, вам или «Вулворту». Или нам погибать от голода? Нужно с кем-то этот вопрос уладить.
        - Пока можно со мной - и я приглашаю вас на ужин. А потом обсудим остальные вопросы. Прошу прощения.
        Как только Гарсувин исчез, компаньоны склонились ближе друг к другу, невольно принимая заговорщицкий вид.
        - Ребята,  - прошептал Рамсботтом,  - сразу предупреждаю: ни звука о том, что находится на острове. Нас запросто могут подслушивать. Испытанный приемчик - оставить гостей одних, и слушай, сколько душе угодно. Так что рот на замок!
        Все согласились.
        - Каковы наши шансы?  - спросил Уильям.
        - Не ахти,  - прикинул Рамсботтом.  - Наша единственная надежда - блефовать, пока не уговорим его на долю. Мы знаем то, чего не знает он, с этим можно торговаться.
        - Насколько большую долю?
        - Насколько сможем, вряд ли удастся выбить много. Но как все-таки они нашли остров? При чем здесь второй коммандер Айвибридж?
        - К нему попало дядино письмо с координатами долготы,  - объяснил Уильям.  - Помните, коммандер, я заехал к нему, и он дал мне ваш адрес? Подозреваю, Гарсувин наведался к нему тем же утром.
        - По какой надобности?
        - Наверное, дядя упоминал при нем некоего коммандера Айвибриджа - это как раз в его, дядюшкином, духе. И вот, зная про остров - то есть зная о существовании неизвестного острова, представляющего какую-то ценность,  - Гарсувин решил, что коммандер Айвибридж сможет ему помочь. Они объединили усилия. Понимаете, этот второй коммандер знал долготу - списал ее на промокашку буквально при мне.
        - Не имея на это никакого морального права!  - возмутился коммандер.
        - Да. Но как бы я смог ему помешать? Дальнейшее вы представляете. Они взялись за дело сообща. Долгота у них имелась. Тут как раз выясняется, что Чили присоединила недавно открытый остров на данной долготе. Да, широта могла не совпасть, но они решили рискнуть, тем более что приблизительно в этих местах, по предположениям Гарсувина, и должен находиться дядин остров. Он обращается к чилийскому правительству, которое наверняка считает остров просто голой скалой, и получает разрешение делать с этой скалой что вздумается. Потом садится вместе со своим Айвибриджем на яхту, добывает эксперта…
        - Может, он и эксперт…  - задумчиво проговорил Рамсботтом.  - А может, и нет. Вдруг тоже блеф?
        - Не исключено. Однако итог мы знаем - Гарсувин здесь. Все сходится.
        - Неплохо обстряпано, вот что я вам скажу,  - пожевал губами Рамсботтом.  - Играл бы этот тип на нашей стороне, мы бы сейчас трубили победу, малыш Дерсли. А так мы медленно идем ко дну.
        - Я ведь извинился, Рамсботтом. И вы сами признали, что на моем месте поступили бы так же.
        - Я уже не уверен. Возможно, знай я этого типа получше, предпочел бы держать его в союзниках. Но что сделано, то сделано. Теперь нужно как-то выплывать.
        Больше они не сказали ни слова, потому что в кают-компанию вошел второй коммандер Айвибридж, элегантный и величественный в своем белом яхтенном костюме.
        - Ну, рассказывайте,  - начал он в своем привычном снисходительно-покровительственном тоне,  - кто у вас за главного? У мистера Гарсувина есть предложение.
        Компаньоны переглянулись, Уильям и коммандер согласно кивнули. Переговоры, без всякого сомнения, надлежало поручить Рамсботтому. Тот встал.
        - Мистера Гарсувина вы найдете на верхней палубе,  - сообщил Айвибридж и посторонился, пропуская Рамсботтома. Потом закурил сигарету и сел на диван.
        7

        Два коммандера Айвибриджа смотрели друг на друга в упор. Уильям переводил взгляд с одного на другого, удивляясь, насколько же они разные: незнакомец - корпулентный, холеный, важный, похожий на актера в роли государственного деятеля,  - и коммандер в перепачканной, изорванной одежде, с перевязанной головой и следами утреннего происшествия на морщинистом лице. Странная парочка, словно вышедшая из разных миров.
        Младший Айвибридж заговорил первым:
        - Ну что же, коммандер, вы, кажется, дали маху. Думали, что остров по-прежнему бесхозный и нигде не значится? Бывает, бывает. Если не ошибаюсь, нам с вами так и не довелось познакомиться? Хотя письма частенько путались.  - Он, как всегда, словно упивался своим бархатистым баритоном.
        Коммандер пронзил его ледяным взглядом.
        - Да, случалось.  - Голос его звучал надтреснуто, сухо.  - Именно так вы сюда и попали, коммандер. Обманным, мошенническим путем.
        - Что?  - Айвибридж мгновенно подобрался. С ним, очевидно, давно уже никто не разговаривал в таком тоне.
        - Я говорю, вы сжульничали. Воспользовались информацией, на которую не имели морального права. Она попала к вам случайно.
        - Понятия не имею, о чем вы.
        - О координатах долготы. К вам угодило письмо, адресованное мне. В нем упоминалась долгота, вы ее записали и воспользовались.
        - Ах, это…
        - Да, именно. И тем более некрасиво с вашей стороны делать вид, что это пустяки.
        - Не говорите глупостей. С какой это стати, коммандер, вы меня взялись отчитывать? Да, я записал долготу - из чистого любопытства…
        - Сюда, надо полагать, вы тоже приехали из чистого любопытства?
        - Сюда я приехал в надежде разработать что-нибудь полезное. Я интересуюсь разработками и развитием. Я разработчик. Именно поэтому я и ушел из флота.
        - Тем лучше для Флота Ее Величества, безуспешно пытавшегося привить вам понятие чести.
        - Тем лучше для меня. Но довольно. Будь вы моложе, я бы вам подобного тона не спустил.
        - Когда я был моложе,  - проговорил коммандер печально,  - субчиков вроде вас к флоту на пушечный выстрел не подпускали. Они кривлялись на сцене, заправляли скобяными лавками или кликушествовали на улицах, не портя цвет вооруженных сил. Мы же, простаки, всего лишь исполняли свой долг и старались быть порядочными людьми, а не проходимцами. О, мне многое про вас известно! Когда у тебя вдруг обнаруживается тезка в таком же звании, волей-неволей узнаешь о его деятельности.
        - Похвально. Только учтите, пожалуйста, что завоевывать уважение горстки старых развалин, которых выпроводили в отставку, и они теперь брюзжат по своим захолустным приморским городкам, в мои задачи не входит. Ваше ворчание за спиной для меня как музыка - оно значит, что я движусь вперед. Рад был слышать его на флоте, рад и сейчас.
        - Ну что же, мое неодобрение вам обеспечено сполна. Но почему бы тогда не именоваться как-нибудь по-другому? Не все могут спокойно смотреть, как коммандер Имярек пятнает честь мундира. Морские офицеры не распоряжаются информацией из чужих писем.
        - Морские офицеры, которыми вы так восхищаетесь, даже собственной шеей не всегда способны распорядиться.
        - Лучше быть простаком, чем пройдохой!  - воскликнул коммандер, распаляясь.
        - А вот и нет. Простота - хуже воровства. Но споры тут бесполезны, мой дорогой сэр.  - Айвибридж, напротив, взял себя в руки.  - Мы все равно никогда не сойдемся. Ваши принципы я прекрасно представляю, наелся до отвала за время службы. Мне вас не переубедить вовек, поэтому даже пытаться не буду. Да и не важно это. Ваше поколение меня не интересует. Ваш мир уже свое отжил.
        - Наверное,  - согласился коммандер мрачно.  - И нам пора вслед за ним, а вы оставайтесь, стройте козни, читайте чужие письма и рекламируйте себя, словно шарлатанские снадобья, лицедействуйте, мошенничайте - сколько душе угодно. Не сомневаюсь, что вы сколотите состояние и прославитесь. О, в этом дивном новом мире, где человека, честно исполняющего свой долг, вышвыривают за борт, вы далеко пойдете. Вот только мир этот не стоит и одного шага. Это будет нечто среднее между борделем и притоном. А потом придут еще более лихие люди, еще хитрее и беспринципнее вашего, и украдут вашу славу и добычу, тогда уже вы останетесь ни с чем. У вас за душой не будет ничего, в отличие от нас, гордых хотя бы тем, что жили по совести.
        - Я и не знал, что в программу входит проповедь,  - раздраженно буркнул Айвибридж, изо всех сил стараясь сдержаться.
        - Не входит.  - На губах коммандера мелькнула тень улыбки.  - Но иногда трудно вовремя остановиться. Меня занесло. Простите, Дерсли.
        Уильям покачал головой, завороженный видением двух противоборствующих миров, ни к одному из которых он не принадлежал. Симпатизируя одному из коммандеров неизмеримо больше, он все же не мог принять точку зрения старшего - слишком она казалась прямолинейной. Однако склониться на сторону другого, презираемого всем сердцем, он тоже не желал. В результате Уильям оказался между двух огней и ощущал себя весьма неуютно.
        Величественный Айвибридж кивнул обоим и удалился. В кают-компании сразу стало просторнее. На яхте уже зажгли электрические огни, в открытых иллюминаторах густел бархатный фиолетовый сумрак. Внизу по-прежнему царила духота, уставшие и проголодавшиеся Уильям с коммандером сидели в печальной тишине до возвращения Рамсботтома.
        - Что ж, мы славно потолковали, я блефовал отчаянно, взвешивал каждое слово. Он предлагает нам десять процентов с прибыли за первые три года, если мы поделимся своими знаниями. Якобы они того не стоят, но он готов сделать благородный жест, потому что ваш дядя, Дерсли, нашел остров первым. Других предложений не будет, либо так, либо никак. Это, конечно, вздор - он понятия не имеет, что там находится на острове, и вряд ли в скором времени поймет. При этом он не скрывает, что хочет выиграть время - все-таки добираться сюда непросто, откуда бы то ни было. Ну, что скажете? Десять процентов.
        После короткого раздумья коммандер покачал головой. Рамсботтом посмотрел на Уильяма.
        - Не годится.
        - И я так думаю,  - кивнул Рамсботтом.  - Я за то, чтобы выжать из него больше. Он очень много о себе мнит. Этот второй, может быть, действительно минералог, а может, и нет - он больше похож на старого шарманщика, но кто его знает… Будем держать хорошую мину? Сколько запросим?
        Решили замахнуться по меньшей мере процентов на сорок. В конце концов, убеждали они друг друга, дядя Уильяма нашел остров первым, анализ руды провели они, и на остров они прибыли прежде Гарсувина со товарищи, которые еще даже на берег не высаживались.
        - Выдвинем наши условия после ужина,  - решил Рамсботтом.  - Авось он слегка смягчится. Впрочем, я знаю того, кто размякнет непременно, и это Джонни Рамсботтом. Стол накрывают наверху, с нами будет ужинать капитан крейсера. Он сейчас прибудет. Вроде бы все. Давайте попробуем умыться-почиститься - может, вы забыли, но там наверху сидят две симпатичные молодые дамы, и одна из них англичанка. Так что выше нос, мы еще на плаву!
        8

        Ужинали на палубе. Изысканный стол, бархатная тропическая ночь и освещенная палуба располагали к отдыху. Однако Уильяму с товарищами было не до умиротворения. Рамсботтом, набросившись на еду и вино, большей частью молчал - куда только подевалась его привычная веселая словоохотливость? Коммандер, напротив, почти ни к чему не притронулся, открывая рот лишь для односложных ответов на вопросы, и выглядел бесконечно уставшим, подавленным и больным. У Уильяма на душе скребли кошки. Он не возлагал особых надежд на переговоры, независимо от исхода урановая руда окончательно и бесповоротно уплывала из рук. Угнетало не упущенное состояние - Уильям в очередной раз осознал, как мало в этом предприятии его волнуют деньги,  - а то, что остров с бесценным сокровищем больше им не принадлежит и что экспедицию ожидает бесславный конец. Конечно, есть еще вероятность, что Гарсувин, растерявшись, ослабит хватку и уступит им половину возможной прибыли, но вероятность эта крайне мала…
        Уильям с головой ушел в мрачные раздумья, и некому было ободрить его и развеять тоску. Он не мог заставить себя поддерживать дружелюбную беседу - или хотя бы видимость дружелюбия - с Гарсувином, который, окружив их гостеприимством в лучших римских традициях, даже не подозревал о смятении Уильяма. Младшего коммандера Айвибриджа и его волоокую, тонкую, будто лоза, секретаршу, а может, любовницу, он уже видеть не мог. Двоим другим, загадочной смуглянке и чилийцу с дубленой кожей - предполагаемому эксперту, он еще готов был симпатизировать, как и капитану крейсера, меланхоличному исполину, однако, к сожалению, они не знали английского, а он не говорил по-испански. Объясняться жестами и случайными обрывками слов не хотелось. Однако между собой все эти люди общались охотно, и Гарсувин то и дело переходил на испанский, если не беседовал с Айвибриджем и его девицей. Кроме всего прочего, Уильям, как и его двое товарищей, чувствовал себя слишком оборванным и небритым на фоне этой элегантной компании. Даже на краю света им было стыдно за щетинистые подбородки и прорехи на когда-то белой одежде. Отсутствие
цирюльника и прачечной давало Гарсувину огромную фору в этой игре, а лучшего союзника, чем эта волоокая девица, которая смотрела на Уильяма и его товарищей с заоблачной высоты, «белый» клоун и найти не мог.
        Обе дамы удалились сразу после ужина. Мужчинам остались сигары, бренди и деловые вопросы. Гарсувин сразу взял быка за рога.
        - Я полагаю, можно уже обойтись без тайн. Мое предложение вам известно, мистер Дерсли? Хорошо. Что скажете?
        - Мы все обсудили,  - сообщил слегка набравшийся, но ничуть не повеселевший Рамсботтом.  - Оно нас не слишком устраивает. Пятьдесят процентов - и мы расскажем все, а известно нам многое, поверьте на слово, мистер Гарсувин.
        - Половину?! Это смешно.
        - Разумеется, смешно!  - вскричал младший Айвибридж.  - Вы просто держите нас за дураков.
        Коммандер посмотрел на него устало, открыл рот, но передумал и, ничего не сказав, только ссутулился в шезлонге.
        - Что же здесь смешного?  - перешел в наступление Рамсботтом.  - По праву остров наш. Мы прибыли первыми. Мы точно знаем, что там находится и какую ценность представляет - а вы не знаете и, может статься, никогда не узнаете, если мы не скажем.
        Гарсувин только улыбнулся. Младший Айвибридж поднял свои великолепные государственные брови. Двое чилийцев задумчиво курили. Откуда-то из темноты, либо с бака яхты, либо с крейсера, доносились приглушенные рыдания аккордеона.
        Рамсботтом утер лоб.
        - Я скажу, как мы поступим,  - и это окончательное условие. Мы берем сорок процентов. Сорок процентов, и мы все рассказываем. Не забывайте, эти знания нам самим не с неба упали.
        Гарсувин снова улыбнулся:
        - Мое предложение тоже окончательное, и оно не меняется. Либо вы соглашаетесь, либо я беру его назад. Если соглашаетесь - десять процентов ваши. Не хотите - как хотите. Вы расклад знаете, джентльмены, у вас нет никаких прав на остров, вы даже высадиться на нем больше не сможете без моего разрешения. Без вашей помощи я обойдусь, а десять процентов предлагаю лишь по доброте душевной. Хоть мистер Дерссли и не признает мой уговор с покойным дядюшкой, мне жаль, что вы, проделав такой путь, остаетесь ни с чем.
        Рамсботтом переглянулся с товарищами. Выражение его круглого лица недвусмысленно заявляло, что всю эту речь он считает полным блефом. Компаньоны молча согласились, и Рамсботтом, хохотнув, покачал головой.
        - Ну нет, мистер Гарсувин. Этот номер не пройдет.
        - Вы отказываетесь?
        - Разумеется. Мы не вчера родились.
        - Что ж. Тогда считайте предложение недействительным. Вы не получаете ничего.
        - Это мы еще посмотрим. А вы что рассчитываете добыть?
        - То же, за чем приехали вы,  - вставил Айвибридж.
        - Предположим, но вы ведь еще не выяснили, за чем мы приехали, а на это уйдет время. И, может статься, немало. Так что теперь вы думайте, господа.  - Рамсботтом попытался рассмеяться от души, но получилось не очень убедительно.
        - Вы заблуждаетесь,  - ровным голосом проговорил Гарсувин.  - Мы знаем, что вы искали. Руду, из которой добывают радий.
        Шах и мат. Вся игра с треском провалилась.
        - Вот ведь черт подери!  - воскликнул Рамсботтом, переводя взгляд с друзей на Гарсувина.
        - Как вы узнали?  - выпалил Уильям.
        - Среди прочих ваших вещей на «Майбо», мистер Дерссли, был обнаружен небольшой прибор. Мой добрый друг капитан, исполнившись любопытства, прихватил его с собой сюда, на ужин. Мне тоже стало любопытно. Как я вам уже говорил, с нами на яхте находится ученый - он этот прибор опознал. Как там? Ах да - электроскоп. Вот что это. Используется для анализа урановых руд. Еще одно название…  - Он повернулся к эксперту, и минуты две они тараторили на испанском.  - Да, его мы тоже знаем. Смоляная обманка. Вот что вы нашли на острове. Теперь я могу восстановить всю историю с самого начала. Ваш дядя обнаружил это занятное вещество. Привез кусок с собой. Отдал на экспертизу по приезде в Англию, сообщил вам о руде перед смертью, вы провели повторную экспертизу и прибыли сюда. Здесь вы тоже намеревались подвергнуть породу анализу, что и сделали.
        - Жулье!  - взревел Рамсботтом.  - Самое настоящее жулье!
        - Да уж,  - с усилием выдавил коммандер.  - Грязные методы. Сперва вы читаете чужие письма, потом роетесь в чужих вещах… Это мошенничество и бесчестная игра.
        - Вы забываете, друг мой, что меня обманули первым - ваш мистер Дерссли, причем гораздо более жестоко. А потом вы сами начали блефовать. Я же, по доброте душевной, предлагал вам небольшую долю.
        - Да-да,  - оборвал его Рамсботтом.  - Мы знаем. Вы говорили.
        Набрякшие веки Гарсувина снова приподнялись чуть выше обычного, и темные глаза сверкнули.
        - Больше не скажу. Теперь вы остаетесь ни с чем. Можете ехать. Для вас на этом острове все кончено, забудьте о нем. Скатертью дорога.
        - Хорошо-хорошо, Гарсувин,  - с досадой буркнул Уильям.  - Не трудитесь растолковывать.
        - Если желаете знать мое мнение,  - заявил Айвибридж с важным видом,  - это целиком и полностью ваша вина, Дерсли.
        Уильям не выдержал.
        - Засуньте свое мнение знаете куда?  - выпалил он, испепеляя этого надутого индюка взглядом. Такой грубости он сам от себя не ожидал.
        Гарсувин остановил его жестом, потом повернулся к капитану корабля и перешел на испанский. Из всей тарабарщины Уильям уловил только, что Гарсувин о чем-то договаривается, а капитан соглашается.
        - Мы завернули назад вашу шхуну,  - наконец обратился к ним Гарсувин,  - поэтому нужно как-то доставить вас обратно. Когда мы исследуем остров, яхта отправится в Вальпараисо, где мы займемся формальностями. Вы ведь туда не хотите?
        Они не хотели. Они никуда не хотели ехать на яхте Гарсувина.
        - «Майбо» же, перед тем как вернуться в Вальпараисо, зайдет на остров Пасхи,  - продолжал он.  - Капитан может отвезти вас туда. Но если вы желаете на Таити…
        - Желаем,  - подтвердил Уильям.
        - Тогда придется подождать на острове Пасхи попутную шхуну до Папеэте. Рано или поздно такая объявится. «Майбо» отходит на остров Пасхи утром. Поедете на нем?
        Обменявшись взглядом, друзья кивнули. Судя по их виду, они чувствовали себя так же скверно, как и Уильям.
        - Тогда можете перебраться на «Майбо» вместе с капитаном. Шлюпка придет уже скоро, как он сообщает.
        Рамсботтом, решивший бороться до последнего, ткнул в Гарсувина пухлым пальцем.
        - Секундочку! Прежде чем вы распорядитесь, как нам жить дальше… Вы заявляете, что получили концессию, что остров практически у вас в кармане - но где подтверждение? Где доказательства, что у вас больше прав на этот остров, чем у нас?
        - Разве крейсер не достаточно убедителен?  - выступил Айвибридж.
        - Убедителен, но не в качестве доказательства. И потом, я не с вами разговариваю. Я бы много хорошего мог вам сказать, однако не сейчас.
        - Вам нужно подтверждение концессии?  - осведомился Гарсувин. Опять этот невыносимый, слегка снисходительный тон.  - Извольте. Хотя вы ведь, кажется, не читаете по-испански.
        Все напрасно. Документ, продемонстрированный Гарсувином, без всяких сомнений (пусть компаньоны и не могли прочитать его дословно), являл собой официально завизированную заявку на разработку ресурсов острова любым удобным для заявителя способом, оставляя за ним монополию. Эта бумага стала последней каплей. Они сели в лужу. Отыскать Затерянный, прикоснуться к нему - и все лишь затем, чтобы теперь смотреть, как он растворяется в тумане, рассыпается в прах. В этой действительности Затерянный остров больше не существует.
        - Вот что я вам скажу,  - сообщил коммандер своему тезке перед уходом. Измученный, но не сломленный, он в упор смотрел на внушительного противника.  - Если вы убрали нас с дороги, это еще не победа. Я говорю не только о том, что все заботы по вывозу руды ложатся на вас. Вы, конечно, справитесь, но это не суть.  - Он помолчал. Видно было, как тяжело ему ворочать языком, словно сам речевой аппарат постепенно рассыхался и ржавел.  - Суть в том, что ничего у вас не выгорит, коммандер. Вы пошли против правил. Окольным путем, обманом и хитростью, и вам это обязательно аукнется. Таков закон. Вы облапошиваете кого-то, потом облапошат вас, не дав даже довести дело до конца. Я знаю. Не скажу откуда, но знаю. Пойдемте, друзья. Дерсли, дайте мне руку, пожалуйста.
        Шлюпка ждала у борта.
        - До свидания, мистер Дерссли,  - как всегда, печально проговорил Гарсувин.  - Когда-нибудь мы непременно встретимся еще. И тогда я расскажу вам, как все сложилось.
        Уильям сделал над собой усилие.
        - Буду рад послушать. До свидания.
        Когда они уже подплывали к крейсеру и его борт высился впереди, словно освещенный стальной занавес, коммандер вдруг хохотнул надтреснуто.
        - Знаете, друзья, хоть все закончилось бесславно и не в нашу пользу, но есть и на нашей улице праздник. Всю жизнь - с тех самых пор, как я услышал о нем мальчишкой,  - я мечтал побывать на острове Пасхи. Меня манили эти загадочные статуи. Я перечитал все написанные о нем книги. И вот теперь судьба неожиданно сама ведет меня туда.
        - А с меня хватит,  - заявил Рамсботтом устало.  - Хочу домой. К черту все ваши острова, насмотрелся. Домой, и точка.
        - Согласен,  - кивнул Уильям.
        Его вдруг захлестнула отчаянная ностальгия. До боли захотелось выбраться из этого мира грез и вновь очутиться на твердой бантингемской почве. Подавленный, он оглянулся на темную воду, где чернел кусок беззвездного ночного неба - остров Затерянный. Уильям всматривался изо всех сил, и награда не заставила себя ждать - в слабом лунном свете блеснули напоследок вершины скал.
        Глава одиннадцатая
        Остров Пасхи - все по домам

        1

        - Да-а,  - пропыхтел Рамсботтом.  - Я-то думал, на шхуне тяжко, а оказывается, это просто рай по сравнению с треклятым крейсером. Еще одна такая неделька, и от меня бы мокрое место осталось.
        - Слава Богу, о неделе речь не идет,  - успокоил его Уильям.  - Завтра утром мы будем на рейде острова Пасхи, так что, возможно, уже через сутки сойдем на берег.
        - Хотелось бы надеяться. Мне сейчас все равно куда, лишь бы на сушу. Подозреваю, что дряннее этого гнилого корыта человеческий разум еще ничего не изобрел. Это просто позор кораблестроения. Его качает, как пьяницу, даже на легкой ряби. Ходить по нему нельзя, а если встанешь, он тут же швырнет тебя куда попало. Здесь всегда либо адское пекло, либо ледник, либо дышать нечем, либо голову отрывает ветром. Хотя команда, надо признать, не так плоха, как я о них сперва думал…
        - Они действительно молодцы,  - подтвердил Уильям.  - Даже тот толстяк, что смотрит волком, в последние день-два вроде бы потеплел.
        - Да-да. Они неплохие. Но свою ржавую помесь мышеловки с сыроваркой пусть забирают куда подальше. Больше меня на крейсер - все равно чей - никто не загонит! Спасибо, конечно, что денег не берут, но я бы и сам уже приплатил, лишь бы сойти с этой посудины.
        - Волна крепчает,  - сообщил Уильям, который не сводил глаз с воды, кажется, половину своей жизни.
        - Не говорите мне про море. Мне все равно, крепчает оно там или качает. Вот если начнет мельчать, тогда, пожалуй, уведомьте, это интереснее. Я его уже видеть не могу. Будь моя воля, сию же секунду пересел бы на поезд - трансамериканский или транссибирский,  - чтобы за окнами всю дорогу одна сплошная земля. Если когда-нибудь застукаете Джонни Рамсботтома на приморской прогулочной набережной, даю официальное разрешение его оттуда пнуть. От одного этого плеска уже мутит. А вас?
        - И меня. Сколько мы провели в океане в общей сложности?
        - Ну, сначала мы с коммандером полтора месяца плыли на Таити. Потом первая вылазка на остров… Ох, считайте сами, если вам интересно. Я лучше подумаю о чем-нибудь другом - о земледелии, например.
        - Или о поисках урановой руды,  - издевательски хмыкнул Уильям.
        - Скажите лучше, беды,  - фыркнул Рамсботтом.  - Не заикайтесь больше ни про какую руду, юноша. А если не уйметесь, я выставлю вам счетец на круглую сумму за наши с коммандером расходы на эту бессмысленную возню, в которую вы нас втравили.
        - Но ведь я с самого начала предупреждал…  - взорвался Уильям.
        - Да-да,  - перебил его Рамсботтом,  - вы предупреждали, так что больше ни слова. Я просто вас поддразнивал. Нужно ведь иногда выпускать пар, особенно после таких передряг. Лучше поговорим вот о чем…  - Он посмотрел на Уильяма пристально и серьезно.  - Насчет острова Пасхи. Как нам быть? Коммандера категорически нельзя высаживать на этот захолустный островок.
        - Знаю. Его нужно везти в Вальпараисо. На острове Пасхи нет подходящего врача, а для коммандера одна только переправка на берег может стать роковой. Какая у него сейчас температура?
        - Не знаю, но жар не спадает. Коммандер дремал, когда я заглядывал, и вид у него был неважнецкий. Однако мне его не переупрямить. Вбил себе в голову, что лучше всего будет высадиться на острове Пасхи и ждать обратной шхуны до Таити, как и предполагалось изначально…
        - Лучше-то оно лучше,  - согласился Уильям,  - но сейчас не это главное. И потом, попутную шхуну можно прождать целую вечность. Однако, если он только ради нас хочет высаживаться на острове Пасхи, можно ведь разделиться - мы сойдем, а коммандер пусть плывет на крейсере в Вальпараисо.
        - Можно. Только мне бы не хотелось. Разве это дело - оставить старину коммандера одного в таком состоянии?
        - Согласен,  - поспешно кивнул Уильям.
        - Загвоздка в том, что ему свет клином сошелся на этом острове Пасхи - всю жизнь, видишь ли, мечтал. Потому он и упрямится, а второго такого упрямца, как коммандер, хоть весь свет обойди, не сыщешь. Втемяшит себе что-то в голову, вцепится - не оторвешь. Сущий бульдог. Пойдемте взглянем, как он там.
        Они спустились вниз. К счастью для путешественников, команда «Майбо» была укомплектована не полностью, и капитан, скорее из пиетета перед званием коммандера, чем благодаря знакомству за столом у Гарсувина, разместил троицу в офицерских каютах. Коммандеру отвели отдельную, Уильям с Рамсботтомом делили соседнюю. Уюта и удобства, разумеется, там ждать не приходилось, поскольку «Майбо» - тесный, душный, плохо противостоящий качке - для удобства создан не был, однако им досталось лучшее из возможного, да и на обращение жаловаться не приходилось. И все же для Уильяма и Рамсботтома, переживающих за коммандера и горюющих о Затерянном, это путешествие оказалось не из легких. Единственное утешение - они двигались домой, хоть и очень долгим, кружным путем. На коммандера же, помимо болезни, вдруг обрушился весь груз прожитых лет, который у него именно сейчас не осталось никаких сил нести. Дважды его температура подскакивала до критических высот, и он впадал в беспамятство.
        Уильям с Рамсботтомом пробрались в каюту на цыпочках и стали напряженно всматриваться в лицо дремлющего коммандера. И без того худощавый, теперь он выглядел болезненно худым, а за последние несколько дней стал откровенно страшен - щеки ввалились, обозначив квадратные, как у Щелкунчика, челюсти, заросшие седой щетиной, сухая кожа пожелтела. Однако глаза сияли ярче прежнего, удивительным ледяным огнем. Секунду-другую коммандер молча смотрел на вошедших.
        Рамсботтом кашлянул.
        - Ну что, как самочувствие?
        Коммандер нахмурился и нетерпеливо дернул плечом, словно отмахиваясь от неприятной темы.
        - Все хорошо,  - просипел он.  - Не беспокойтесь обо мне. Легкая лихорадка, подумаешь. Это из-за давешнего падения. Ну, не стойте же, как посетители в больнице, ради Бога! Скажите лучше, где мы сейчас?
        - Завтра должны подойти к острову Пасхи.
        - Хорошо. Все-таки повезло. Мне по крайней мере. Я ведь говорил, что всегда хотел побывать на острове Пасхи? Ирония судьбы - я рассказывал?  - лет двадцать назад старина «Неисправимый», на котором я служил, получил приказ прибыть на остров Пасхи - и прибыл, но уже после того, как я списался на берег. Я сошел в Фиджи. Зол был, как тысяча чертей. Думал, прошляпил свой последний шанс побывать на Пасхе. И вот теперь мы здесь. Несказанная удача! Редко выпадает.
        Остальные двое переглянулись. Уильям кивнул Рамсботтому, и тот, помявшись немного, спросил:
        - Коммандер, мы тут все думаем насчет высадки… Вы уверены, что выдержите?
        - Выдержу? О чем вы, Рамсботтом? Разумеется, выдержу. Дайте мне денек-другой, лоцию, и я подведу этот корабль к самой банке. Небольшая, правда, заслуга, потому что обращаются они с ним, как брокеры-яхтсмены. Утром я встану свежим и бодрым. Встал бы уже сегодня, только я слегка разбитый, да и вставать незачем.
        - Я уверен, капитан охотно довезет нас до Вальпараисо,  - вмешался Уильям.
        - Вальпараисо? Глупости. Зачем нам Вальпараисо? Нам нужно обратно на Таити, за вещами. И потом, я ни за что на свете не упущу возможность побывать на Пасхе. Для здоровья тоже польза - если вас это беспокоит. Ветер со всех сторон, океан на две тысячи миль окрест… В момент поставит меня на ноги. Хотя я и без того в порядке.
        Рамсботтом хмыкнул. Уильям промолчал, однако на лице, должно быть, отразилось сомнение.
        - Да что с вами такое?  - воскликнул коммандер в тихой ярости.  - Стоите тут как гробовщики или плакальщицы! Я понимаю, вы огорчены из-за острова и руды. Мне и самому несладко. Но ведь нельзя из-за такого терять голову. Нужно принять поражение и жить дальше.
        - Дело совсем не в этом!  - запротестовал Рамсботтом.
        - Тогда в чем? Больше не в чем. С той минуты, как мы сели на этот крейсер, вы ведете себя словно парочка викариев, страдающих морской болезнью.
        - Вздор!  - заявил Уильям, растеряв весь такт.  - Мы беспокоились о вас, вот и все.
        - Обо мне? Очень мило, но впору мне начать беспокоиться о вас двоих, глядя, как вы стонете и плачетесь. Не нужно за меня волноваться. Завтра встану, и у нас будет уйма времени до высадки.  - Он посмотрел на них сердито, потом закрыл глаза и словно съежился. Руки его, покрытые пергаментной кожей с узловатыми выступающими венами, судорожно дернулись несколько раз на сером одеяле. Глаза снова открылись, и коммандер проговорил тихо и устало: - Простите, друзья. Срываюсь. Недосып, видимо. Не обращайте внимания.
        С тяжелым сердцем они вернулись на палубу и понуро уставились на бесконечные волны и брызги за бортом. Где-то ведь должны быть в мире места, которым неведом этот соленый ветер, эти пенные узоры, это содрогание, шипение и грохот, но они казались такими же далекими и недостижимыми, как небо.
        2

        Как ни отговаривали его двое друзей, доктор (на смеси испанского, французского и английского) и капитан (мрачной кастильской скороговоркой), коммандер все же вышел утром на палубу - пожелтевший, дрожащий и ссутулившийся под наброшенным на плечи одеялом. Крейсер бросал якорь близ острова Пасхи, который казался увеличенной, чуть более зеленой и чуть менее скалистой копией Затерянного. Поначалу они мало что разглядели, потому что утро выдалось сырым и туманным. Море катило тяжелые свинцовые волны. Казалось, тропики остались позади, потому что блеклый пейзаж никак не вязался с тропическим разноцветьем - больше похоже на Гебриды в оттепель. Однако вскоре сквозь тучи пробилось солнце и вернуло берег к жизни. Все население острова высыпало на песчаный пляж. В толпе тут и там мелькали мужчины на лошадях - необычное для тропиков зрелище - да пестрели яркие хлопковые платья, но глазу не за что было зацепиться. В этот час с палубы «Майбо» самый загадочный остров на свете выглядел скучным и негостеприимным.
        Море атаковало черные базальтовые скалы огромными волнами, и собравшееся на берегу население то и дело скрывалось за шипящей завесой брызг. Остров, судя по всему, плохо ладил со стихиями: ветер выл и свистел со всех четырех сторон, разъяренный океан без устали кидался на темные бастионы. Ничего идиллического здесь не было и в помине. Уильям с друзьями - да и почти вся команда «Майбо» - во все глаза смотрели, как береговая лодка с большим чилийским флагом отважно сражается с волнами, преодолевая банку. Раз за разом нос лодки взмывал вверх и тут же нырял обратно, пропадая за зеленым валом. В конце концов мощным рывком ей удалось подняться на гребень, встав при этом почти вертикально. Высадка на остров Пасхи сулила нешуточные испытания. Уильям с Рамсботтомом обменивались тревожными взглядами, наблюдая за кульбитами лодки, и даже коммандер пару раз присвистнул себе под нос. Когда лодка подошла к крейсеру, стало видно, что умаявшиеся гребцы одеты в разрозненные форменные комплекты с чужого плеча, усиливающие сходство всего мероприятия с ярмарочным аттракционом. В той же лодке оказался - вымокший до
нитки - губернатор острова, неказистый мужчина средних лет, метнувшийся на крейсер, словно кролик из клетки. Сидевшие на веслах полинезийцы почему-то выглядели плюгавыми по сравнению с уроженцами других островов Южных морей. Однако ребята они были веселые, то и дело норовящие разразиться дружным хохотом.
        На этой лодке час или два спустя Уильям с двумя товарищами и отправились на берег. Волны немного улеглись, но плыть все равно оказалось страшно. Посадка коммандера в шлюпку потребовала недюжинной сноровки, и, если бы не многолетняя привычка спускаться в лодки с военных судов, он нипочем бы не справился, так он был слаб. Однако худшее ждало впереди. Волны, достаточно устрашающие даже с борта крейсера, высились перед лодкой огромными грозными горами. На каждом из четырех весел сидело по два гребца, но не успели они отойти от крейсера, как одно из весел вырвалось из уключин. Гребцы заорали друг на друга, а рулевой, стоявший высоко на корме, чуть не надсадил в грозном крике свою бочкообразную грудь. Давно Уильям не испытывал такого ужаса. Беспомощный, он съежился на скамье. Чем ближе лодка подходила к банке, тем становилось страшнее. Гребни волн взметались высоко над головой, и казалось, очередная вот-вот захлестнет лодку по самые борта и швырнет на скалы. Уильям закрыл глаза, но лодка тут же ухнула вниз и затряслась, как в лихорадке, так что пришлось вцепиться в скамью. Больше он глаза не закрывал.
«Tranquillado!»[9 - Спокойно (исп.).] - кричали друг другу гребцы. Лодка вздыбилась, потом нырнула носом вниз, огромная волна перемахнула через нее, наполовину затопив и вымочив всех насквозь. Однако банку они преодолели и вскоре уже швартовались у небольшого запруженного народом причала. Промокший, едва дышащий, безмерно благодарный, что еще жив, Уильям ступил на прочную, надежную, твердую землю. Рамсботтом предательски позеленел. Нахохлившийся коммандер выглядел измученным.
        К счастью для путешественников, вся торговля на острове находилась в руках англо-чилийской компании, которая разводила здесь скот, и ее полномочным представителем состоял проживший тут много лет англичанин по фамилии Первис. Через несколько минут после высадки компаньоны представились ему и разъяснили свое положение - при поддержке губернатора, которому кое-что о них поведал капитан «Майбо». Повезло и в том, что мистер Первис оказался хозяином гостеприимным и дружелюбным. Это был человек средних лет, несколько деревенского вида, со смуглым морщинистым лицом и на удивление светлыми глазами, в которых явственно читалась удаленность от остального мира на две тысячи миль. Гостям он обрадовался, но сдержанно, без удивления и суеты - видимо, жизнь на краю света научила его бесстрастности и безропотности. Сразу же после обмена любезностями Рамсботтом, метнув предостерегающий взгляд Уильяму, отвел Первиса в сторонку - очевидно, поговорить насчет коммандера. Уильям намек понял и отвлек коммандера первым пришедшим на ум вопросом о знаменитых статуях.
        Затем Первис повел гостей в свое бунгало, велев двоим туземцам нести туда же выгруженные из лодки вещи путешественников. Бунгало, хоть и походило на сколоченный наспех сарай, внутри оказалось довольно уютным и гораздо более крепким, чем постройки на тропических островах. Пока хозяин разговаривал с коммандером, Рамсботтом увлек Уильяма за собой наружу, под пронизывающий ветер, с которым тут нельзя было расстаться ни на минуту. Более ветреного острова Уильям еще не видел.
        - Я тут потолковал с этим Первисом,  - сообщил Рамсботтом,  - объяснил ему про коммандера. Но он уже и сам заметил. Сразу сказал, что у старикана болезненный вид и ему надо бы в постель. Он все устроит. К счастью, тут поблизости пустует бунгало - для помощника, который пока до острова не доехал,  - и мы можем его занять. За жилье он ничего с нас не возьмет, но я уговорил его принять плату хотя бы за пропитание и прочее, сколько сочтет нужным. До недавнего времени сюда заходил только один корабль в год, поэтому приходилось запасаться едой и заказывать все загодя, иногда запасы съедались подчистую. Сейчас полегче.
        - Это хорошо. Но сколько мы здесь пробудем?
        - В этом-то все и дело. Первис точно не знает, но, кажется, шхуна с Таити - «Моэтуа» или как-то так он ее называл - должна прийти в ближайшие два-три месяца…
        - Два-три месяца!  - ужаснулся Уильям.
        - Да, именно так. И, по его словам, это нам еще повезет. Прежде было бы месяцев девять-десять. Вот такие дела. Зато мы в каком-то смысле устроены и, честно признаться, если обстоятельства вынуждают нас ждать до отправки домой два-три месяца, я предпочту провести их на твердой земле. Не могу сказать, что прикипел к этому острову душой, однако это все же суша, и тут есть где развернуться и размять ноги. И еще одно, сынок. Думаю, не так уж туго нам здесь придется - на острове выращивают овец, так что кусок свежей баранины нам обеспечен. Смейтесь сколько хотите, но хорошая баранина прибавляет очков любой самой захудалой дыре. Она вселяет надежду. Тем более других занятий у нас не предвидится - только уповать на баранину и ждать, когда старина коммандер поднимется на ноги. Первис обещал уложить его в постель, закутать хорошенько и накачать хинином.
        Когда они вернулись внутрь, коммандер уже лежал под одеялом и задремывал. Первис решил, что лучше его пока не тревожить. После обеда, состоявшего, среди прочего, из баранины и глотка виски (к вящему удовольствию Рамсботтома), Первис, у которого обнаружились дела на крейсере, оставил гостей на несколько часов одних, а по возвращении сообщил, что бунгало готово и даже найдена туземная супружеская пара, которая займется хозяйством. Местные жители, по его словам, отличаются безалаберностью, но эти, обещал он, не подведут.
        Уильям с Рамсботтомом собрались идти, и коммандер, умудрившийся именно в этот момент проснуться, заявил, что сейчас же встанет и пойдет с ними. Все трое в один голос стали уговаривать его лежать смирно, однако он все-таки поднялся, собрав последние силы,  - и тотчас рухнул обратно. Пришлось оставить его на ночь у Первиса, а самим перебраться в предоставленное бунгало. Обстановка там была самая примитивная, лишь предметы первой необходимости - походные кровати, стол, три-четыре грубо сколоченных стула и несколько пустых ящиков. Холодная, ветреная ночь оттенка тусклого эбонита показалась Уильяму загадочнее и необъятнее всех пережитых за последнее время ночей. Несмотря на усталость, сон никак не приходил. Уильям думал о коммандере. Потом перед глазами поплыла череда фантастических каменных статуй - ведь до них рукой подать, и их надменные каменные лица овевает сейчас тот же ветер. И снова коммандер. Снова статуи. Коммандер. Статуи…
        3

        Шел третий день на острове Пасхи. Коммандер уже достаточно окреп, чтобы перебраться из бунгало Первиса, и жил с товарищами. На второй день он поднялся и немного посидел снаружи. Однако температура, пусть и не такая высокая, как в первую ночь, все не снижалась и к вечеру резко подскакивала. Первис одолжил гостям медицинский термометр. Как ни отнекивался коммандер, не любивший мерить температуру, друзья и слышать не хотели никаких возражений. На третье утро жар не спал вовсе, столбик термометра застрял около сорока градусов, приковав коммандера к постели. Он беспокойно метался, временами впадая в легкое беспамятство. Первис выдал им немного хинина, аспирина и уйму полезных советов, но больше ничем помочь не мог. Единственный врач на ближайшие несколько тысяч миль уплыл на отчалившем крейсере.
        - Дерсли, вы уже видели статуи?  - спросил коммандер.
        - Нет еще.
        - Это почему?  - недовольно поинтересовался коммандер.
        - Времени не было. Они ведь на другом конце острова. Первис говорит, туда только на лошади.
        - Сто лет не ездил верхом,  - вздохнул коммандер.  - Но как только температура спадет и я окрепну, обязательно попрошу Первиса меня снарядить. Не терпится посмотреть на статуи - и погребальные платформы тоже. Неужели вам не интересно? Поверить не могу.
        - Интересно, еще бы не интересно!
        - По вам не скажешь… Раз так, съездите сегодня. Езжайте, а потом расскажете мне.
        Уильям оглянулся на Рамсботтома, и тот поспешил прийти на выручку:
        - Не получится, коммандер. Для Дерсли нет пока подходящей свободной лошади. А я вообще никогда не сидел верхом и не думаю начинать сейчас, тем более на этих валунах и колдобинах. Не беспокойтесь, коммандер, вы с Дерсли на эти статуи еще насмотритесь, времени хоть отбавляй. Они еще успеют вам приесться до отплытия.
        Коммандер резким рывком приподнялся.
        - Эти статуи - самая большая из оставшихся на свете загадок, Рамсботтом. Мы думаем, что все знаем, но…  - Он сипло рассмеялся.  - Они ставят нас в тупик. Зачем они здесь? Кто их вытесал? Сотни исполинских статуй… Две находятся у входа в Британский музей - находились по крайней мере. А платформы, они ведь тяжелые, каменные. Чтобы их соорудить, требовались, наверное, тысячи - нет, десятки тысяч людей. На острове столько не поселишь. Нечем прокормиться. Бесплодная пустошь. Я читал. Люблю такие загадки. Мы считаем себя умными, а на самом деле ничего не знаем. Совсем ничего…  - Голос его угас до шепота, коммандер обессиленно опустился на подушки.
        - Ничего, ничего, потом еще поговорим,  - утешил его Рамсботтом мягко.  - А теперь неплохо бы вздремнуть, а?
        Коммандер сердито сверкнул глазами.
        - Вздремнуть? С какой стати мне спать днем? Не будьте наседкой, Рамсботтом. Мы разговаривали про остров? Дайте мне только глоток воды, если не трудно. Какой он? Вы ведь что-то повидали, пусть и без статуй? Не все же время вы торчите здесь. Это я хорош - третий или четвертый день как прибыл, а толком ничего не осмотрел. Смешно!
        - Я вчера прогулялся,  - сказал Уильям.  - Любоваться особенно нечем, по крайней мере поблизости. Берег скалистый, повсюду лавовые отложения. А в глубине острова довольно пустынно - трава, камни, кратеры. Деревьев раз-два и обчелся, птиц мало. Довольно безрадостно.
        - В точку,  - подтвердил Рамсботтом.  - То, что я успел увидеть - немногое, прямо скажем,  - напоминает наши Пеннины, только без вереска. Овечье раздолье. Брат-близнец Затерянного, слегка одомашненный. Но в целом та же картина - торчащая из моря скала. Вот и разгадка всем вашим статуям, платформам и прочему. Когда-то здесь были низинные земли - тысяча-другая миль окрест, хорошая плодородная земля с кокосами и другим добром, как на островах, а посреди торчала эта самая гора. Потом в один прекрасный день - бултых!  - и все затонуло.
        - Да, в этом что-то есть, Рамсботтом. У меня похожая теория тоже возникала. Но вряд ли океанографы с ней согласятся.
        - Их право. А я считаю так. В конце концов, кто знает, что случится завтра,  - может, Англия уйдет под воду и придется нам заселять Сноудон и Скофел-Пайк.[10 - Сноудон и Скофел-Пайк - самые высокие горы Уэльса и Англии соответственно.]
        - Но как же… Как же… Секундочку, я забыл, что хотел сказать. Что-то важное. Вот дурень!  - обругал себя коммандер. Он совершенно не умел болеть: презирая любую слабость, только тратил силы понапрасну на борьбу с ней, вместо того чтобы спокойно, без надрывов, выздоравливать. Друзья наблюдали за ним с тревогой, надеясь, что он перестанет мучить себя разговорами.
        Коммандер посмотрел на обоих по очереди и осторожно облизал губы.
        - Я не хочу держать вас тут целый день без дела. Идите осматривайте остров. Со мной все будет в порядке. Только попросите эту женщину - здесь ведь ходит какая-то туземка, я видел вчера?  - принести мне воды. В горле сохнет. Наверное, воздух такой.
        Они дали ему еще воды и ушли, сделав вид, будто отправляются на прогулку. Оставаться означало только навредить коммандеру, который непременно продолжил бы беседу. Однако уходить они не решились, устроились снаружи. Водянистое солнце мокло в тумане, ветер налетал порывами. Уильям огляделся, поражаясь необычному для Южных морей пейзажу, больше подходящему для английских холмов, в которых вдруг появилось что-то зловещее, незнакомое… Устроившись на плоском камне, друзья завели разговор вполголоса.
        - Кажется, он не торопится на поправку,  - начал Уильям.
        - Да уж, сынок, какая там поправка…  - Рамсботтом печально скривил толстую нижнюю губу, становясь похожим на гигантского младенца, который вот-вот заплачет. Он поглубже насадил очки на переносицу.  - До поправки далеко. И мне совсем не нравится его сегодняшний вид.
        Уильям помолчал, вглядываясь в туманную дымку.
        - Но ведь он выкарабкается?
        Рамсботтом покачал головой.
        - Меня уже сомнения берут. По-моему, сейчас все зависит только от него, от его способности бороться. Все врачи с Харли-стрит, вместе взятые, теперь вряд ли смогут ему помочь. Так что не казнитесь насчет доктора. У нашего коммандера огромная сила воли, на ней он и держится. Но, сдается мне, в любой момент этот внутренний стержень может треснуть, и тогда счет пойдет на минуты.
        Вскоре подъехал Первис на большом гнедом коне под высоким мексиканским седлом. Подозвав туземца, которому поручили вести хозяйство (звали его Ульвано и одевался он довольно экстравагантно: белая чилийская офицерская фуражка, морской китель со всеми нашивками и поношенные бриджи для верховой езды из лондонского ателье Чарльза Бейкера), он отдал ему указания, спешился и присел рядом.
        - Как сегодня ваш друг?
        Уильям с Рамсботтомом рассказали. Первис, помрачнев, пообещал заглянуть одним глазом, чтобы не тревожить. Вернувшись, он сообщил, что коммандер дремлет.
        - Думаю, вы правы. Выглядит он гораздо хуже. И поделать, боюсь, ничего нельзя. Не нужно было его высаживать сюда изначально, однако что уж теперь…
        - Самое досадное,  - проговорил Рамсботтом печально,  - что он бы, думаю, не возражал остаться на корабле, если бы речь шла о каком-то другом острове. Он всю жизнь мечтал посмотреть на эти самые статуи, мистер Первис. Мы не могли его отговорить, он ничего и слушать не хотел. И вот теперь он здесь, однако, может статься, бедолаге так и не доведется увидеть ваши статуи. Злая ирония судьбы - так это называется?
        - Невезение,  - пожал плечами Первис, очевидно, не привыкший задумываться о превратностях судьбы.  - Однако опускать руки не годится. И если я чем-то могу помочь, только скажите.
        Его поблагодарили, обещав обязательно обратиться.
        Первис набил трубку и минуту-другую курил молча.
        - Кстати, что интересного на родине?  - осведомился он наконец, совершенно между прочим.
        Последние новости, которыми располагали путешественники, устарели не на один месяц, да и получить их удавалось только из радиосводок на Таити. Ничего мало-мальски интересного не вспомнилось. Об Англии они теперь думали и говорили бесконечно, однако все мысли и разговоры вертелись вокруг самой страны и жизненного уклада, а не сплетен о политиках, богачах, киноактрисах и преступлениях, которые принято выдавать за новости. Но Первису они пересказали все, что всплыло в памяти.
        - Знаете, мистер Первис,  - признался Уильям,  - я-то думал, вы первым делом спросите нас, что новенького слышно из Англии. Помню, как удивился, когда вы даже не поинтересовались. Мне казалось, вы здесь, на краю света, ждете новостей, как манны небесной.
        - Для этого я тут слишком долго прожил,  - объяснил Первис. По привычке человека, подолгу остающегося наедине с собой, он говорил неторопливо, размеренно.  - Когда я только приехал, то действительно жить не мог без новостей - начинал сгорать от нетерпения за месяц-другой до ежегодного прибытия корабля. А потом как-то отвык. Последние несколько лет мне даже приход судна не в радость - наоборот, легче становится, когда оно отчаливает. Это не значит, что я не рад вашему приезду. Очень рад. Но от одиночества не мучаюсь. Конечно, я знаю на острове всех и каждого - что, впрочем, нетрудно, однако вы тоже рано или поздно вернетесь к себе, и моя жизнь не изменится. Несколько лет назад мне выпал длинный отпуск, я съездил на родину - и уже через неделю-другую Лондон сделался невыносимым. Вот там я хлебнул одиночества сполна. Все кругом незнакомое. Меня хватило ненадолго: купил кое-что из необходимого, пообщался с парой давних друзей - и все, больше не выдержал. Как я был рад сюда вернуться!
        Рамсботтом уставился на него с нескрываемым изумлением.
        - А я, оказывается, зря вас жалею, мистер Первис. Я-то думал, вы тут чахнете вдали от цивилизации. Чем заполняете время все эти годы?
        - О, занятий здесь предостаточно. Дел по горло. Я ведь здесь практически один всем заправляю, так что неудивительно. Ответственность немалая, а работу я люблю. И потом, мне тут, по сути, не о чем волноваться. Вот тем несчастным, что остались в Лондоне, я и впрямь сочувствовал. Кого ни возьми, не человек, а комок нервов.
        - Да, нервных много,  - мрачно кивнул Рамсботтом.  - Но я таким не буду. Когда вернусь. Если вернусь.
        - Разумеется, вернетесь!  - рассмеялся Первис.  - Куда же вы денетесь.
        - В общем, когда вернусь, в комок нервов превращаться и не подумаю. Даже если налоги поднимут до восемнадцати шиллингов с фунта и мое дело пойдет прахом, я все равно буду тихо радоваться остаткам. Лишь бы дома!
        - И у меня те же мысли,  - признался Уильям.
        - Как я успел заметить за время нашего путешествия,  - продолжил Рамсботтом,  - люди делятся на два типа: одни способны получать удовольствие от жизни, лишь забравшись куда-нибудь подальше от дома - чем дальше, тем лучше; а другие могут ради разнообразия поездить по свету, но душой отдыхают только на родной земле. Я, выходит, из вторых и Дерсли тоже. Это-то мы выяснили. Пусть несколько затратным путем, но выяснили.
        - А я не уверен,  - возразил Уильям.  - Хотелось бы надеяться, что теперь мы знаем наверняка, но я все равно сомневаюсь. Жизнь - чрезвычайно переменчивая штука. Там хорошо, где нас нет, однако стоит туда попасть, и сказка тут же становится обыденностью, а впереди маячит новая сказка. Это, разумеется, злые шутки воображения, поддаваться которому мы совершенно не обязаны.
        - Вот я и не поддаюсь,  - улыбнулся Первис.  - Хотя в отрочестве, думаю, оно поводило меня за нос.
        - Тогда пора и мне уже повзрослеть,  - вздохнул Уильям.
        - Есть по крайней мере один человек, которому эти игры нипочем.  - Рамсботтом ткнул пухлым большим пальцем себе за плечо.  - Говорите что хотите насчет старины коммандера, но это точно не про него. Как-то он умеет ужиться в любом месте - вот просто прибывает и вживается, без всяких разочарований. Я знаю, о чем говорю, мы ведь с ним достаточно поездили. Причем это не отнимает у него права каким-то местам отдавать предпочтение…
        - Иначе было бы нелепо,  - вставил Первис.
        - Именно. Но куда бы его ни занесло, он обязательно найдет там что-то хорошее. Наш коммандер - человек с железными принципами. Он всегда сознает свой долг и всегда готов его исполнить, для него это как дышать. Сколько раз я не знал - вы, Дерсли, наверное, тоже,  - смеяться над ним или завидовать. Эх, что же сейчас-то все по-другому? Грустно видеть его таким.
        - Да, вам всем нынче несладко.  - Первис встал, потягиваясь.  - Вечером еще раз загляну.
        К вечеру температура у коммандера поднялась еще выше, он лежал в забытьи. Уильям с Рамсботтомом договорились сидеть с ним всю ночь по очереди, хотя и не могли ничем по-настоящему помочь. Рамсботтом заступил на вахту первым, Уильям сменил его в два часа утра. Полупустая комнатушка, освещенная лишь крохотной масляной лампой, стоящей почти на уровне пола, превратилась в театр теней. Для Уильяма, которого клонило обратно в сон, это был сущий кошмар. Первые несколько минут он с трудом разбирался в сплетенье теней и света, барахтанья и бормотания, методично растолковывая себе, где здесь что. Рамсботтом шепнул, что коммандеру хуже, он бредит, но поделать ничего нельзя - только укрывать его потеплее и смачивать лицо губкой. Уильям, выдернутый из глубокого сна и зависший между днем вчерашним и сегодняшним, не мог избавиться от ощущения ирреальности происходящего. Он казался себе призраком у постели призрака. Даже комариные укусы - ночью от комаров не было спасения - не отрезвляли. Беспамятство коммандера, который метался под одеялом и что-то бормотал, иногда довольно пространное, казалось логичным
продолжением этой действительности.
        Коммандер тем временем уже покинул остров Пасхи и настоящее. Он снова отдавал приказы на кораблях, которые уже двадцать лет как пошли в переплавку. Он салютовал воображаемым адмиралам и распекал призрачные отряды курсантов. Он садился на мель в Портсмуте и рапортовал о прибытии на службу в Шанхае, отправлялся на рыбалку под Лагмутом, и что-то у него там не ладилось с удочкой. Из зрелого возраста его то и дело заносило в далекое детство. Пару раз Уильям разобрал в его бормотании собственное имя, и ощущение призрачности только усилилось. Отчаянно клонило в сон, однако он не сдавался, и перед самым рассветом его одолел приступ тяжелейшей депрессии. Уильяму казалось, что все труды напрасны, жизнь закончилась, так и не успев начаться, он один как перст, от этого одиночества никуда не деться, и отныне ему уготованы лишь позор, разочарование, страх и муки. Неимоверным усилием он все же вынырнул из этой трясины, заставив себя думать только о несчастном больном, чье сознание металось, словно птица, в клетке воспоминаний. В этом беспорядочном бреду вся простота и сердечность коммандера проступили куда
явственнее прежнего. Почему-то именно теперь, когда сам коммандер, по сути, отсутствовал, блуждая в дебрях пространства и времени, Уильям разглядел его как никогда отчетливо и позабыл до поры о собственных расплывчатых страхах. Ему хотелось схватить коммандера за руки и вытащить обратно в обычную жизнь - он сам не ожидал от себя привязанности такой силы и глубины. Однако оставалось только ждать. Беспомощный, потерянный, Уильям смотрел на осунувшееся горящее лицо, постепенно теряющее знакомые черты.
        На следующий день состояние коммандера не изменилось, в себя он так до конца и не приходил. Друзья сделали что могли - при участии Первиса, который любезно предлагал помощь. Все понимали: исход невидимой битвы, идущей где-то в теле коммандера, от их действий не зависит больше никак. В какой-то момент температура подскочила почти до сорока одного, но к вечеру спала. Падала она всю ночь, продолжила снижаться и утром, которое ознаменовалось сильным ливнем. Несколько часов затем коммандер проспал самым обычным здоровым сном и проснулся в полном сознании - тихий, отрешенный, безмерно уставший.
        - Ну, коммандер, сегодня вы молодцом,  - заявил Рамсботтом. За эту ночь он тоже осунулся, под глазами набухли большие фиолетовые мешки.
        Коммандер медленно-медленно покачал головой:
        - Нет, вряд ли. Боюсь, что нет.
        - Глупости! Вид у вас куда бодрее. Согласитесь, Дерсли.
        Коммандер плавно перевел взгляд с Рамсботтома на Уильяма, потом обратно.
        - Доставил я вам хлопот, друзья. Простите.
        Оба в один голос заверили его, что никаких хлопот не было.
        - Что это за шум?
        - Дождь. Льет как из ведра. Ни зги не видно.
        Коммандер кивнул, потом еще и еще раз, словно мысль о сильном ливне доставляла ему тайное удовлетворение. Тяжело дыша, он заговорил снова, так тихо, что друзьям пришлось наклониться ближе.
        - Посмотрели статуи, Дерсли?
        - Нет, еще нет,  - ответил Уильям беззаботным тоном, который стоил ему невероятных усилий.  - Дождусь вас, коммандер, вместе и посмотрим.
        Губы коммандера искривила улыбка.
        - Не ждите. Долго будете ждать. Долго-долго…
        Минуту-другую все молчали, и казалось, обреченная тишина, прерываемая лишь барабанной дробью дождя за единственным холодным окном, поселилась в этой комнатушке навечно. Уильям хотел сказать что-нибудь - что угодно, лишь бы развеять злые чары, но ничего не шло на ум.
        - Кстати!  - наконец воскликнул Рамсботтом с напускным и насквозь фальшивым оживлением.  - А что, если…
        Он осекся, уловив едва заметный жест коммандера. Тот заговорил, но голос послышался не сразу, возвращаясь неуверенно, постепенно.
        - Пожалуйста, кто-нибудь… У меня в вещах молитвенник - я его везде вожу с собой,  - он точно там есть. Принесите его, пожалуйста, положите рядом. Я почитаю позже. Надо перечитать. Не сейчас, потом. Сейчас темно, а я устал. Посплю, наверное.
        - Правильно,  - кивнул Рамсботтом.  - Поспите. А потом проснетесь отдохнувшим и почитаете в свое удовольствие. Если сами не захотите, мы вам почитаем - нам полезно, особенно Дерсли.
        - Вы хороший друг, Рамсботтом. Вы оба хорошие друзья,  - прошелестел коммандер невнятно.
        Он проспал до середины дня, и когда проснулся, оба находились рядом. Глаза коммандера открылись, голова качнулась вперед, губы шевельнулись - друзья уже хотели заговорить с ним, но голова откинулась назад каким-то механическим движением, а пальцы вцепились в одеяло. Уильям с Рамсботтомом еще долго не могли поверить, что он мертв.
        4

        Они попрощались с коммандером на крошечном погосте - высоком травянистом уступе, где вечно дул соленый океанский ветер, наполняя воздух гулом и брызгами. Не укладывалось в голове, что теперь их будет двое, а не трое. Казалось, коммандер вот-вот выйдет из-за очередной скалы. Первые несколько дней Уильям и Рамсботтом пытались унять острую боль в сердце разговорами о почившем друге, однако эта неожиданная потеря, вместо того чтобы сплотить их, наоборот, только разобщала. Вечера они обычно проводили вместе, но это потому, что приходил Первис, и они втроем играли в карты, низко склоняясь над столом в узком пятне света и лениво шлепая засаленных королей и дам на клетчатую скатерть. Днем же они разбредались в разные стороны. Рамсботтом заметно постарел и растерял изрядную долю своей жизнерадостности. Весь он как-то обрюзг, лицо стало одутловатым, большую часть дня он дремал в бунгало. Повезло еще, что спиртного на острове почти не водилось, иначе Рамсботтом заспиртовался бы живьем. Он и так пил сверх меры. Глядя, как опустившийся Рамсботтом неприкаянно слоняется по бунгало, Уильям с болью вспоминал того
деятельного балагура, с которым познакомился в Лагмуте. Казалось, коммандер дисциплинировал его и сдерживал, а теперь, когда коммандера не стало, Рамсботтом махнул на себя рукой.
        В Уильяме же, напротив, проснулась целеустремленность и предприимчивость. Первис добыл ему смирную лошадку, и после нескольких осторожных и довольно удачных экспериментальных выездов в непривычно высоком мексиканском седле Уильям стал наездником и занялся изучением острова. Каждый день, если позволяла погода, он отправлялся на верховые прогулки - иногда с Первисом, но чаще, особенно в последние недели, в одиночку. И все равно, осматривая все, что подлежало осмотру, сытно питаясь и отлично высыпаясь, страдая от мух днем и комаров ночью, эти семь недель Уильям жил словно во сне. Из множества глав его тихоокеанского приключения именно эта, посвященная ожиданию шхуны до Таити на острове Пасхи, казалась впоследствии самой далекой от действительности. Он ходил все это время будто в легком дурмане. Много лет спустя, когда самые далекие и невероятные из атоллов или Маркизов по-прежнему всплывали в памяти отчетливо и ярко, остров Пасхи вел себя так, словно и не попадался на его пути вовсе. Уильям рассказывал о нем неуверенно, будто боясь небезосновательных обвинений в вымысле. Конечно, кататься верхом по
таинственному нелюдимому острову было странно само по себе, однако совсем не в этом крылась причина иллюзорности, а в самом Уильяме. Он жил наполовину, словно оледенев изнутри и плутая в собственноручно созданном тумане.
        Каждый день, и в ясную погоду, и под низко нависшими тучами со шквалистым ветром, Уильям ездил либо к погребальным платформам на южном и восточном побережьях, либо в каменотесную мастерскую на Рано-Рараку с ее удивительной аллеей поваленных статуй. Сами статуи, встречавшиеся на острове повсюду, но больше всего на склоне вулкана Рано-Рараку, стали привычными спутниками, не теряя при этом мистического флера. При внешнем сходстве - плоская голова, выдающийся нос, короткая верхняя губа, вытянутый подбородок - они отличались друг от друга, как родственники внутри одной семьи. Уильям мог часами рассеянно смотреть в их темные глаза. Чаще всего статуи притворялись обычным потемневшим от непогоды камнем, неотличимым от многочисленных скал, окруженных морем высокой травы. Но временами они вдруг оживали, превращаясь в великанов, замурованных по самую шею в каменный склон,  - казалось, они вот-вот поведут гигантскими плечами и, обрушивая каскады земли, поднимутся во весь исполинский рост, величественные и грозные.
        Точно так же менялся день ото дня и весь остров. Иногда Уильям видел в нем то же самое, что Рамсботтом,  - продуваемое всеми ветрами нелюдимое царство высокой травы и вулканических скал в двух тысячах миль от населенных мест, безлесное и почти безводное, недостойное кисти художника. В другие же дни остров обретал вдруг суровую мистическую красоту. Десятки и десятки тысяч неизвестных людей, целые поколения зодчих, скульпторов и рабочих трудились, обливаясь потом, на этих скалах, превращая их в колоссальную усыпальницу. И теперь никто не знает, кем были те труженики, откуда они явились, как жили здесь. Ярус за ярусом росли платформы, мостились камнем плясовые площадки, прокладывались длинные аллеи со статуями, вдоль которых будут шествовать к верхним ярусам погребальные процессии… И вдруг в самый разгар работ все остановилось, словно по мановению разящей мечом руки. Грянула какая-то масштабная катастрофа, сравнимая с концом света, зловещее эхо которой до сих пор слышалось в завываниях ветра. В такие мгновения остров становился адом, где человеческий разум сжимался в крохотную дрожащую точку.
        В основном же Уильям бродил по обычному сумрачному острову, среди моря и ветра, камня и травы. Не обошлось и без происшествий. Один раз он довольно неудачно свалился с осыпающейся погребальной платформы над заливом Лаперуза, в другой - пережил немало неприятных минут, пробираясь ползком по камням, когда отправился исследовать вулканическое озеро Ранокао на южной оконечности острова. Заросшее тростником озеро печально поблескивало - тягучее, густое, одна мысль о возможном падении в него ужасала… Однако эти происшествия вырывали Уильяма из дурмана лишь на час-другой. Какая-то часть его так и оставалась оледеневшей. Он не смирился с вынужденным ожиданием, но и не протестовал, просто жил как живется, не считал дни, не торопил время, и оно струилось мимо, словно песок. Лишь перед самым отплытием (о котором он еще не подозревал, ведь шхуна могла прибыть когда угодно) он внезапно вышел из своей странной душевной летаргии, испытав жгучее желание - голод, жажду - оказаться подальше от этого острова, вернуться домой, наладить дела, встроиться в размеренный ритм Бантингема, остепениться, может быть, даже
завести жену и детей. В такие минуты все эти блуждания по Тихому океану казались ему напрасной тратой времени, в чем-то даже порочной. Ему здесь не место, роль зачарованного наблюдателя не для него. Жизнь, чувствовал Уильям, начнется снова только после возвращения в Англию - с Марджери Джексон или без, не важно. А Терри, как и Затерянный, просто развеявшийся мираж. Хватит с него миражей. Он наконец повзрослел. Больше он не будет мальчишкой-мечтателем, ждущим чуда. Долой чудеса, вернуться бы сейчас туда, где много добротного жизненного материала, из которого можно строить собственную судьбу… Строительная метафора, впрочем, тут же заставила Уильяма содрогнуться: зодчеством он и здесь, на острове Пасхи, был сыт по горло.
        Наконец настал день, когда, возвращаясь неспешным аллюром с прогулки, он увидел размахивающего руками человека. Это был Рамсботтом - преобразившийся, сияющий, бодрый, вопящий во всю глотку Рамсботтом.
        - Она здесь!  - прокричал он.
        Уильям спешился.
        - Неужели шхуна?
        - Ужели! Пришла днем. Замечательная новехонькая стотонная шхуна, зовется «Моэтуа». Я уже пообщался с капитаном, отличный малый, капитан Салли. Обо всем договорено, отплываем завтра, сынок!
        - Хорошо!
        - Хорошо? Лучше некуда! Я словно заново родился. Этот остров из меня все жилы вытянул, у меня к нему и без того душа не лежала, а после смерти бедняги коммандера стало совсем худо. Я уж думал, никогда отсюда не выберемся, такая здесь глушь. Эх, даже Робинзон Крузо небось так не радовался кораблю, как я этой шхуне! Капитан сегодня вечером ужинает с нами у Первиса. И я буду ходить за ним хвостом, пока не попадем на борт.
        Уильям едва верил своим глазам. Перед ним стоял прежний Рамсботтом. Он говорил без умолку. Он руководил всей подготовкой к ужину и быстро завоевал симпатии привлеченных к работе островитян, что, впрочем, не составило труда, поскольку любовь к пиршествам у жителей острова Пасхи в крови. Он уговорил Первиса продать две бутылки шампанского из неприкосновенного запаса, хранимого для особых случаев. Своим задором он заразил и остальных трех участников ужина, и вскоре уже хохотал, похлопывая по плечу капитана Салли, рослого веселого француза с небольшой примесью полинезийской крови. Лишь на короткий миг под конец ужина Рамсботтом вдруг помрачнел снова.
        - Друзья!  - произнес он, наполняя бокалы.  - Прежде чем мы покинем этот остров, я хотел бы произнести всего один тост - в память о коммандере, который прибыл сюда с нами, но теперь останется здесь навсегда.
        Капитан Салли вскинул кустистые брови.
        - Поясните?
        Первис вкратце обрисовал случившееся, и капитан немедленно проникся сочувствием. За коммандера выпили молча.
        - Я, конечно, мало его видел,  - сказал Первис.  - Но он показался мне очень хорошим человеком.
        - Лучшим из лучших, вот каким был наш коммандер,  - проговорил Рамсботтом торжественно.  - Я частенько над ним смеялся - эх, как бы я хотел, чтобы он сейчас сидел с нами и я мог над ним посмеяться,  - флотское воспитание, почти вся жизнь на флоте, человек строгих правил, простодушный, старомодный - того нельзя, этого нельзя - так что, если не отнестись с юмором, может неплохо действовать на нервы. И все же на самом деле он стоил десятка нынешних молодчиков. Он был надежным. Прямолинейным, добрым и наивным, как ребенок, хоть и немало повидал на своем веку. Таких сейчас почти не осталось, поверьте. Что скажете, Дерсли?
        - Согласен,  - печально кивнул Уильям.  - Такие, как он, сейчас стремительно вымирают. Скоро они канут в небытие, как каменотесы, создавшие эти статуи. Может, оно и к лучшему, что коммандер нашел покой именно здесь, хоть и был всем сердцем предан Британии, а она отсюда так далеко… Я имею в виду, он, наверное, отлично поладил бы со здешним народом. Утверждать, впрочем, не берусь, это всего лишь шальная мысль. Что-то они сегодня путаются. Пожалуй, помолчу.
        - Хороший он был человек,  - медленно склонил голову Первис. Потом повернулся к капитану.  - Вы планируете заходить на Питкэрн? Если да, у меня к вам будет маленькое поручение.
        На следующий день они отплыли на «Моэтуа», которая напоминала небольшой ковчег, поскольку везла четырех коров, полдюжины свиней и двадцать овец. Путь на Таити лежал через остров Питкэрн и Мангареву в архипелаге Гамбье. Попутный ветер наполнил паруса, под килем легло семь футов, волна подхватила «Моэтуа» и помчала вдаль. Остров Пасхи скрылся за колышущимися зелеными горами и парящей в воздухе пеной.
        5

        - Словно домой приехали…  - умилился Рамсботтом, любуясь игрушечными красными шпилями Папеэте на дальнем берегу лагуны.
        - Действительно.  - Уильям сощурился, пытаясь разглядеть городскую панораму в мельчайших подробностях.  - И ведь каких-нибудь семь месяцев назад мне здесь все казалось совсем чужим. Сколько нас не было? Месяца четыре?
        - Да, казалось бы, сущие пустяки, а как все изменилось для нас… Ни Затерянного, ни руды, и коммандера тоже больше нет.
        - Какие у вас дальнейшие планы?
        - Домой! И там останусь. Добираться буду кратчайшим путем - во сколько бы это ни обошлось. Наверное, повторю в обратную сторону вашу дорогу сюда - до Сан-Франциско, потом через Америку. Достаточно быстро, да и удовольствия больше за те же деньги. А вы? Настроены так же, я полагаю?
        - Посмотрим.
        - На что посмотрим?
        - Посмотрим, что скажет Марджери Джексон,  - признался Уильям, с вызовом глядя в глаза Рамсботтому.
        Тот пожевал толстыми губами.
        - Вот как… Матримониальные намерения. Понятно. Вы все-таки авантюрист, никак не угомонитесь. Только появляется возможность пожить наконец тихо-мирно, как вы кидаетесь в новый омут. Ну да ладно, выбор вполне похвальный. Сговора, я так понимаю, еще не было?
        - Нет. Если честно, об этом еще и речь не заходила.
        - Но скоро зайдет? Вы ведь так или иначе собираетесь домой, заняться делами?
        - Безусловно. Если мы решим пожениться, то уедем отсюда как можно скорее. Она тоже хочет домой.
        - Да, точно, припоминаю. Ей осточертело растить кокосы, кормить бездельников-постояльцев да подгонять этот кордебалет из красоток с гитарами. Ничего удивительного. Что ж, на мой взгляд, она очень милая женщина. Но… Простите за бестактность, а как же та, другая? Наша бывшая компаньонка, мисс Терри Райли? Помните?
        Уильям помнил.
        - Кстати, нужно написать ей и рассказать, как все закончилось. Она имеет право знать.
        - Да, я об этом думал.
        - Но мой вопрос о другом. Хотя, наверное, я лезу не в свое дело. Она была просто так, для души, да? Человек должен иногда радовать душу - я еще при первой встрече, тогда, в Лагмуте, подумал, что вам явно не хватает радости в жизни.
        Уильям не ответил. Он смотрел за борт, на проплывающую мимо лагуну, растворяясь в золотых бликах и изумрудных глубинах. Думать о Терри он отказывался. Если не сдавать оборону, то скоро Терри исчезнет из его мыслей совсем. Рамсботтом, решивший, что наговорил достаточно, замолчал. Шхуна плавно скользила к месту стоянки, где успела собраться небольшая толпа. Уже перевалило за полдень, и весь остров окутывала золотистая солнечная дымка.
        - Лето,  - мечтательно протянул Рамсботтом.  - Хотя нет, здесь ведь зима. Но разницы не вижу. Совершенно никаких отличий.
        - Почти никаких,  - поправил Уильям.  - Делониксы - помните, такие огненно-красные деревья - больше не полыхают. Нам повезло застать их во всей красе.
        - Да? Надо же. Спасибо за подсказку. Не хочу упустить ни капли везения после стольких-то неудач и горестей. Ну, кто там нас встречает?  - Он окинул взглядом толпу.  - Видите кого-нибудь из наших прежних сотрапезников?
        - Нет. И не особенно жажду видеть.
        - А я бы знаете, с кем повидался? С тем отшельником, который обитает по соседству с Хокадеем. Помните, якобы русский, с большим носом? Нужно будет заглянуть в те края и поискать его, проверить, сможет ли он повторить свой давешний фокус с Мэгги Армитидж. Хорошо бы управиться до отъезда - конечно, если этот тип не приснился мне и существует наяву. И еще вот что, сынок: нам обоим не мешало бы обновить гардероб и подстричься. Ходи чистая одежка? Ходи стрижка? Сейчас мы просто два чучела, нас никто не узнает, еще, чего доброго, арестуют как бродяг.
        Ноздри Уильяма защекотал знакомый удушливый аромат, который он так хорошо помнил с первого прибытия сюда, и у него защемило сердце при мысли о том дне. Однако тоска сразу же отступила, померкнув перед радостным предвкушением скорой высадки на берег. Уильям вдруг понял: к Марджери нужно идти как есть - загорелым, потрепанным, искусанным комарами скитальцем. Явиться перед ней накрахмаленным и сияющим будет неправильно. Приключение должно закончиться на ее глазах, а не в припортовом ателье или цирюльне. Сообщив о своем решении Рамсботтому, он поймал машину, готовую довезти его к Марджери и даже - вот удача!  - застал ее дома, на веранде. В первый миг она посмотрела на него не узнавая, но миг этот длился всего секунду.
        - Здравствуй, Марджери!
        - Уильям!
        Она вскочила и, раскинув руки, бросилась к нему, сияя от счастья и нежности. Не говоря больше ни слова, они прижались друг к другу. Это было настоящее возвращение. О чем гадать, она уже сейчас его жена.
        Потом они сели на веранде, пожирая друг друга глазами.
        - Я хотела возмутиться,  - воскликнула Марджери, улыбаясь сквозь пелену слез,  - что ты не дал мне знать, когда приедешь, а потом поняла, как это глупо. Разумеется, ты не мог предупредить. И прости, что не узнала тебя сразу. Дурочка, да? Но я едва проснулась, а ты ведь теперь выглядишь совсем другим…
        - Да, знаю. Настоящий оборванец.
        - Нет, совсем нет, хотя немного пообносился, что есть, то есть. Но я не об этом. Ты сильно похудел, загорел и смотришь иначе. Не могу объяснить, не сейчас по крайней мере. Ну, рассказывай, прошу тебя, не томи! Знал бы ты, как я беспокоилась! Нет, это уже не имеет значения! Рассказывай…
        - История долгая…  - неуверенно начал Уильям.
        - Нет, долгую историю сейчас не нужно. Оставим на потом, хорошо? Как все разрешилось с островом? Вы нашли его? А эту, как ее…
        - Смоляную обманку? Да, нашли. И остров нашли, и руду. А потом выяснилось, что остров уже принадлежит Чили, и почти одновременно с нами туда прибыла яхта с человеком, получившим у чилийского правительства концессию на разработку. Полный провал. Подробности расскажу потом. Но сперва нас арестовали и посадили на чилийский крейсер, который затем доставил нас на остров Пасхи. И там скончался коммандер.
        - Уильям, нет! Коммандер…
        Он вкратце рассказал, что произошло. Марджери с коммандером с самого начала симпатизировали друг другу, и известие стало для нее тяжелым ударом.
        - Так что, как видишь,  - подытожил Уильям невесело,  - все закончилось печально. Мы потеряли коммандера, который никогда не приехал бы сюда, если бы не я…
        - Да, но он сам захотел поехать. Ему здесь нравилось! Он говорил мне. Не казнись, твоей вины тут нет.
        - Может быть, только его все равно не вернуть. А остров и руду мы прошляпили, потратили деньги и время впустую. Хоть Рамсботтом и не предъявляет претензий, мне все равно совестно. И я больше не могу позволить себе прожигать жизнь. Нужно ехать домой и заняться солодильней. Утром отошлю телеграмму управляющему, узнаю, как обстоят дела.
        - Когда ты едешь?
        - Хотелось бы с первым же пароходом.
        - На следующей неделе придет судно из Сан-Франциско, но, наверное, быстрее будет другим путем, через Америку.
        - Марджери!  - воскликнул Уильям, беря ее за руки.  - Поедем со мной! Давай поженимся и уедем домой вместе!
        - Уильям!  - зарделась она.  - Ты всерьез?
        - Да, конечно.
        - Ты вправду хочешь взять меня в жены?
        - Да.
        - Но, Уильям… Я не могу не спросить - ты любишь меня?
        - Да.
        - Тогда я согласна, потому что тоже люблю тебя - с самого начала, еще до того, как ты заболел. Вот.
        - А как же твой дом здесь?  - спросил Уильям чуть погодя.  - Что нам делать? Я действительно хотел бы уехать как можно скорее, даже теперь.
        - Но ведь и я тоже. Хоть сейчас. В таком случае, что мешает нам сесть на ближайший пароход? Если не возражаешь, я предпочла бы сперва заглянуть в Веллингтон - уладить там пару дел - и, Уильям, давай поженимся там, в Веллингтоне? Тогда можно плыть домой оттуда, это будет чудесное путешествие. Да, пожалуйста, давай так и сделаем!
        - Хорошо. Но что делать с пансионом?
        - Я его продам. Ко мне уже обращались с предложениями. Завтра же и продам. Ох, как все скоропалительно - однако мне нравится. Совершенное сумасбродство. Уильям, я в полном восторге! А ты?
        - И я.  - «Неужто?» - усомнился внутренний голос.  - Но я должен предостеречь тебя, Марджери. Дома тебе может показаться скучновато - скучнее, чем ты думаешь,  - а мне придется работать в поте лица, я совсем небогат.
        - Ну что за глупости… Единственная по-настоящему глупая мысль, которую я от тебя слышала. Богат ты или беден, какая разница? И скучно не будет, будет замечательно, я знаю. Я столько об этом думала, пока ты был в отъезде,  - представляла, чем займусь. Нет, Уильям, мне никогда не будет скучно, разве что тебе временами… Не возражай, я знаю, о чем говорю. Я не блещу ни умом, ни остроумием, так что дома твои чувства ко мне могут измениться. Хотя надеюсь, что нет,  - добавила она с трогательной надеждой.
        Уильям принялся уверять, что ни в коем случае не разочаруется. Избавившись от опасений, Марджери нагородила столько планов, что у Уильяма голова пошла кругом: предстояло сделать то, это и еще вот это, а времени до отъезда оставалось всего ничего. Уильям слушал, кивал и улыбался, не отказываясь, но и не загораясь ее энтузиазмом. У него просто теплело на душе при мысли о том, какое счастье он подарил человеку.
        Два дня спустя Рамсботтом попросился в попутчики.
        - Если я буду мешать, скажите прямо. Не буду? Вот и отлично. Меня это более чем устраивает. Я прослежу, чтобы вы благополучно поженились, и взгляну одним глазком на Новую Зеландию…
        - А мы накормим вас в Веллингтоне здоровой пищей!  - пропела Марджери.
        - Надеюсь.  - Он принял серьезный вид.  - Откровенно говоря, хоть я обеими руками за развитие колониальной торговли, здешний товар хотелось бы улучшить. Спросите как-нибудь, я расскажу вам, в чем беда. И кстати - меня только сейчас осенило! Ведь если я поплыву в Новую Зеландию, а оттуда в Англию через Индию, Суэцкий канал и так далее, то все-таки совершу кругосветку! Неплохо, да? Представляю, как удивятся некоторые в Манчестере, когда я вернусь домой. Что скажете, Уильям?
        - Что? Простите, задумался.
        - Вижу. Что это у вас там? Телеграмма?
        - Да.  - Уильям продемонстрировал бумажный листок.  - Это от управляющего солодильней. Я телеграфировал ему на днях, теперь пришел ответ. Пора возвращаться к работе.
        Он погрузился обратно в свои мысли - совсем другой Уильям, которого они не знали, продолжатель дела Дерсли, потомственный суффолкский солодильщик. Однако в следующий четверг они все равно взяли его с собой на пароход до Веллингтона.
        Глава двенадцатая
        Вечер вторника

        Во вторник вечером у Уильяма в гостях, по обыкновению, сидел его приятель Гринлоу из Бантингемской грамматической школы, который уже произнес свое привычное: «Сыграем партейку». Но теперь в кабинете расположились трое - считая жену Уильяма, Марджери. Наверху смотрел сладкие розовые сны четвертый обитатель дома - полуторагодовалый Джон Дерсли. Более того, в кабинете имелись намеки и на пятого - до поры являющего себя миру лишь перебором возможных имен и нарушением распорядка жизни будущих родителей. Означенные родители за два года, прошедших с приезда, несколько пополнели и побледнели. Уильям, несмотря на поредевшие волосы, выглядел по-прежнему гораздо моложе своих лет, тогда как Марджери стала настоящей матроной, уверенной в себе матерью семейства. Гринлоу же попросту еще больше оброс и пропах табачным дымом.
        Кабинет тоже постигли перемены: от уютного хламовника остался только уют. Исчезли почти все мотыльки в рамках, пыльные старые альбомы, папки с письмами, подшивки квитанций и геологические образцы. Их место заняли полинезийские сувениры и многочисленные фотографии из жизни в Южных морях. На стенах красовались шхуны и острова. Почетное место занимал увеличенный портрет коммандера Айвибриджа. Заслуженные кожаные кресла отправились на покой, уступив дорогу двум кокетливым пухлячкам в цветочек. Та же участь постигла и старые газовые лампы: теперь вместо них висели электрические под абажуром. И тем не менее в кабинете царил прежний уют, шахматы занимали свое законное место, как и виски с табаком, а дождь и ветер все так же трепали плющ за окнами.
        Уильям и Гринлоу разыгрывали первую - и, наверное, единственную на этот вечер - партию. Миссис Уильям, устроившаяся у камина с ворохом крошечных вещичек, соглашалась на еженедельные шахматы лишь при условии, что Гринлоу (холостяк и прирожденный полуночник, страдающий к тому же от бессонницы) не заставит ее мужа засиживаться за этой скучной игрой дольше положенного. Мужу необходим полноценный сон, даже теперь, когда он уже не работает на износ, как сразу после возвращения. Больше года Уильям трудился как каторжный, вытаскивая дело из той ямы, в которой нашел его по приезде. Раз или два он оказывался на грани срыва, и Марджери приходилось подставлять плечо. Теперь солодильня вполне себе процветала - небольшое, однако надежное предприятие, одно из лучших в Бантингеме. Брак Уильяма и Марджери тоже считался в Бантингеме надежным предприятием, и, чтобы сохранить эту всестороннюю надежность, Уильяму полагалось не засиживаться за полночь с трубкой, потакая страсти Гринлоу к бесцельному передвиганию фигур по клетчатой доске. Марджери не понимала смысла этой игры и с улыбкой отказывалась слушать любые
разъяснения ее абсурдных в своей строгости правил, однако на доску она поглядывала сейчас вполне благожелательно - с толикой снисходительности, словно присматривала за двумя резвящимися детьми. Втайне она, разумеется, надеялась, что партия не затянется, и облегченно вздыхала про себя при виде очередной снимаемой фигуры.
        Уильям потихоньку начинал вязнуть, а Гринлоу, конечно, только того и надо было. Немного виски, табак, жаркий камин и шахматная доска, на которой из боевых единиц остались лишь ладья и пара слонов,  - о чем еще мечтать человеку, обретшему свой скромный математический рай. Уильям по-прежнему предпочитал блестящий военный переворот, стремительный мат в два счета, и ради этого уже пожертвовал конем и двумя пешками - увы, напрасно. Вот ведь упрямый осел этот Гринлоу! Уильям, нахмурившись, сверлил взглядом доску. Где-то вдалеке послышался стук, потом звонок, но он не обратил внимания. Ход был его, а ситуация сложилась рискованная.
        - Это в дверь звонят,  - сообщила жена, откладывая шитье.  - Совсем забыла, что дома нет ни Энни, ни кухарки. Пойду открою.
        Позвонили еще раз.
        - Что?  - Уильям очнулся от развернувшейся на доске баталии.  - Звонят в дверь? Я открою, дорогая, не вставай. Прощу прощения, Гринлоу, я на минуту.
        Гринлоу махнул рукой и поудобнее устроился в кресле. Когда выигрываешь, можно великодушно позволить противнику пару тайм-аутов. Очень скоро ферзь Уильяма будет заперт в угол…
        На улице стояла обычная для начала весны промозглая темень. Выйдя на крыльцо, Уильям разглядел незнакомую фигуру в шоферской форме.
        - Это дом мистера Дерсли? Айви-Лодж?
        - Да. А я - мистер Дерсли.
        - Мистер Уильям Дерсли, сэр? Правильно?
        - Да,  - нетерпеливо подтвердил Уильям.  - Что вам угодно?
        - Простите, сэр, меня прислала мисс Райли. Она сейчас ждет в машине.
        - Мисс Райли?
        - Да, сэр. Мисс Райли, американка…
        Терри! Уильям уставился на шофера, не веря своим ушам.
        - Но почему она ждет в машине?  - Умнее вопроса ему в голову не пришло.
        - Она не изъявила желания зайти, сэр,  - сообщил шофер, отступая на несколько шагов. Уильям непроизвольно двинулся за ним, словно тот подтягивал его невидимым лассо. За спиной громко захлопнулась входная дверь.
        - Вот, сэр. Мисс Райли.
        Да, в тесном автомобильном салоне, словно прекрасная королевна в крошечной голубой гостиной, восседала Терри. Совершенно не изменившаяся. Терри собственной персоной. Чудесно.
        - Билл, это действительно ты!
        - Терри, как ты здесь очутилась?
        - Проще простого. Приехала с Авви Пакстон на съемки. У нее крупный контракт с вашей студией, она заодно и меня им сосватала. Я провела длинные выходные в Норфолке с недавними знакомыми по пароходу, а теперь возвращаюсь в Лондон. Только не думай, что это мой автомобиль - нет, конечно. Это машина Авви, и то арендованная. Ну вот, теперь ты рассказывай, Билл.
        - Ты получила мое письмо?
        - Конечно. Видишь, мои предчувствия насчет острова оправдались. И ты знаешь, даже сто тысяч долларов не обрадовали бы меня больше, чем подтверждение собственной проницательности. Но, Билл, как жаль бедного старого коммандера… Он меня, кажется, недолюбливал, судя по его учтивой старомодной холодности, однако я в нем души не чаяла. Ни у одного мужчины еще не видела таких синих-пресиних глаз. Передать не могу, как мне жаль… А этот второй, толстяк в очках? Как его звали - Рамсботтом? Что с ним сталось?
        - Да, Рамсботтом, все правильно. Он сейчас живет в Саутпорте - да, ты же вряд ли знаешь, где Саутпорт. Я виделся с ним где-то полгода назад, он заезжал сюда ненадолго раз или два. Ну и в Англию он возвращался вместе с нами.
        - С нами? Так ты все-таки женился, Билл? На этой милой англичанке? Я тоже вышла замуж, представь, в Голливуде, и как раз сейчас развожусь - на почве интеллектуальных издевательств, так там, кажется, сформулировано. Очень некрасивый развод, Билл, давай не будем о нем. Как ты живешь? Счастлив?
        - Да, вроде бы,  - пробормотал Уильям, едва слыша самого себя.
        - Дети есть?
        - Один, мальчик. И еще один на подходе.
        - Как славно.
        Они стояли у открытой дверцы автомобиля. Уильям основательно промок и продрог, но не замечал ни дождя, ни холода. Он чувствовал только душистый аромат, слабое дыхание весны. И видел только Терри.
        - Значит, Билл,  - она сделала едва уловимое движение, словно собиралась сесть в автомобиль,  - ты меня еще помнишь?
        - Помню, Терри,  - ответил он без улыбки.
        - Не знаю, радоваться или огорчаться. Я тоже все помню, видишь? Айви-Лодж, Бантингем, Суффолк - все в точности. Несказанно приятно было повидаться, Билл. Ты ничуть не изменился, по-прежнему молодой и красивый. Ну что же, мне пора.
        - Нет, Терри, не уезжай,  - взмолился Уильям.  - Ты не можешь уехать.
        - Я должна. У меня найдется сотня веских причин отправляться немедля, но достаточно и того, что завтра спозаранку необходимо явиться на съемки.
        Она улыбнулась, положила руки ему на плечи и поцеловала. Затем, не дав опомниться и пошевелиться, скользнула в машину и захлопнула дверцу.
        Уильям стоял у ворот, пока автомобиль не превратился в крохотную светящуюся точку вдали. В дом он брел словно во сне - сквозь сияющий туман, в котором глухо билось сердце. Кабинет показался душным и пыльным, а жена и Гринлоу смотрели какими-то бараньими глазами.
        - Уильям, ты же весь промок!  - укоризненно воскликнула Марджери.  - Ты выходил?
        Он кивнул. Говорить пока не хотелось.
        - Кто звонил?
        Уильям понял, что не сможет рассказать. Бесполезно. Это его дело, он не вынесет недоуменных взглядов и топтания в душе. Остается только врать. Гринлоу не в счет, его не касается, но вот Марджери… Соврать ей означает не просто произнести несколько фальшивых фраз. Он утаивает от нее Терри. Все эти мысли пронеслись в голове вихрем, пока Уильям отряхивал промокший плащ.
        - Какие-то проезжие на машине. Спрашивали дорогу до Ипсвича, я долго объяснял.
        - Как их вообще сюда занесло?  - хмыкнул Гринлоу.
        - И впрямь,  - удивилась Марджери.  - Вот, наверное, бестолковые. Зачем ты с ними только возился, Уильям? Да еще под дождем!
        Он не ответил. Едва усевшись обратно в кресло, он почувствовал себя пленником. Жизнь течет где-то далеко, но не здесь. Она несется по Лондон-роуд с Терри. Именно там, вокруг ослепительной, лучезарной Терри творится чудо и сказка. Он готов был прокричать ее имя вслух, чтобы только вырваться из этой душной темницы. Уильям поднял голову. Перед глазами замелькали мачты шхун и силуэты пальм, похожих на темные звезды, все фотографии вдруг ожили разом, и его затопила волна тоски по Тихому океану и островам, по лазурному волшебству Южных морей. Жена и Гринлоу сидели по обе руки, словно раскормленные тюремщики. Он ненавидел их. Потом он посмотрел на них снова - на жену, которая ответила на его взгляд улыбкой (наверное, озадаченное выражение придавало ему глуповатый вид); на старого друга, который восседал в кресле, словно добродушный ученый морж,  - и возненавидел себя.
        - Твой ход, Уильям.
        Он в смятении уставился на доску. Там, безусловно, разыгрывалась какая-то важная и логичная комбинация, однако в данный момент Уильям, ошарашенный, растерянный, разозлившийся на себя и на весь мир, не мог ее расшифровать.
        Послесловие

        Некоторые читатели уже высказали догадку, что в основу романа легло мое собственное путешествие по Южным морям. Такой колорит пропадает, мечта любого писателя, почему бы не воспользоваться? Однако на самом деле все наоборот. Замысел романа от начала до конца сложился еще до того, как я пересек Америку и отплыл на Таити, пустившись в долгое и утомительное путешествие лишь потому, что книга требовала некоторого личного опыта. Мне нужен был географический символ романтики и приключений, поэтому после незабываемого утра с большим атласом мой выбор пал на Южные моря. Туда я и отправился. К сожалению, временной промежуток между пароходами на Таити составил всего месяц, поэтому я не успел посетить мелкие архипелаги вроде Маркизов и, конечно, об острове Пасхи даже речь не шла, поскольку путешествие туда может занять не один месяц, причем большая часть времени уйдет не на плавание, а на ожидание попутной шхуны. Однако мне повезло встретить на Таити англичанина, который прожил на острове Пасхи двадцать пять лет, и еще одного соотечественника, одолжившего свои записки, сделанные во время нескольких долгих
переходов на шхунах. Пользуясь случаем, выражаю искреннюю благодарность обоим джентльменам, не называя, впрочем, имен, поскольку вряд ли они захотят нести ответ за то, как я распорядился полученными сведениями. Учитывая, что я не забирался дальше Таити, ни разу не ночевал на шхуне, в глаза не видел большинство описанных мною островов и с самой первой страницы дал волю фантазии, назвать этот роман путевыми заметками и путеводителем, как не раз называли его критики, можно лишь с большой натяжкой.
        Было бы ошибочно объяснять слабые места романа тем, что я, за неимением лучшего, якобы решил состряпать книгу из собственных впечатлений от путешествия через полмира. Как я уже говорил, задумка выстроилась целиком задолго до того, как я отчалил от английских берегов, первые три главы были закончены еще до отъезда. Я намеревался, положив в основу известный сюжет о поиске сокровищ, написать роман-аллегорию о романтизме и реализме. Романтическое начало в нем несет все странное, непривычное, нездешнее. Другие вопросы, несомненно, тоже затрагиваются, однако лейтмотив сюжета - противостояние романтики и реальности, и это противостояние проходит красной нитью с первой главы до последней. Мне казалось, оно выделяется не менее ярко и отчетливо, чем тема Зигфрида в последних двух операх «Кольца нибелунга». И тем не менее множество читателей, в числе которых попадались и профессиональные критики, так и не разгадали мой замысел, усмотрев в книге если не путевые заметки, то вялотекущий приключенческий роман, возможно, для рождественского детского чтения.
        Немалое количество моих друзей этот роман разочаровал. (С другой стороны, нашлись люди - в том числе и писатели первой величины,  - которым это произведение понравилось больше всех моих остальных работ. Так часто бывает.) Я, кажется, понимаю причину разочарования. Сейчас разъясню. Насколько я успел заметить, всех недовольных книгой увлекли первые главы, а затем, на их взгляд, повествование начало терять динамику. На это - если упрек справедлив - есть веская причина. Первые три главы были написаны сразу, еще до того, как я отправился в путешествие. Между окончанием третьей главы и остальной частью книги лежит пропасть в долгие месяцы, в течение которых я либо находился в дороге, либо приходил в себя после приезда. Когда я снова взялся за книгу, передо мной стояла нелегкая задача - не только втиснуть в повествование богатейший красочный материал (а втиснуть его было нужно, поскольку он изначально входил в замысел: моего героя невозможно понять, если не увидеть его глазами и не прочувствовать все то, что он видел и пережил во время путешествия), но и подцепить сюжетные нити, упущенные много месяцев
назад. Я из тех писателей, которые долго раскочегариваются, потом постепенно набирают ход и наконец мчатся на всех парах. А в этот раз я оказался автомобилем, которому предстоит завестись с неразогретым мотором у подножия высокого крутого холма: изначальную скорость я уже потерял да еще взвалил на себя груду собранного материала. Допускаю, что тут повествование несколько провисло. Однако ни о каком недосмотре или небрежности речь не идет, уверяю вас, поскольку над окончанием книги я работал не менее кропотливо, чем над началом, да и вообще никогда так истово не трудился в своей жизни. Я по-прежнему считаю десятую главу, где трое друзей высаживаются наконец на Затерянный остров и, испытав краткий миг триумфа, разом лишаются всего, достойным образцом художественной прозы независимо от жанра, которым ее пытаются классифицировать.
        И еще одно. Книга изобилует описаниями интересных уголков Земли - в Америке и в Южных морях,  - но не стоит ждать от них слишком многого, это всего лишь поверхностные впечатления, картины, увиденные глазами моего героя, путешествовавшего в большой спешке. Я надолго не задерживался в этих местах, но и он там не засиживался, так что я имел полное право включить эти впечатления в сюжет - в отличие от писателей, которые, проведя в экзотических краях без году неделю, норовят написать серьезный академический труд. Произведений о Южных морях создано уже немало, и эту книгу к ним относить не стоит. Для моего замысла с таким же успехом подошли бы любые другие экзотические далекие земли, обросшие романтическими ассоциациями. Возможно, было бы даже лучше (и, уж точно, проще и дешевле) изобрести неизвестный науке океан и густо усеять его вымышленными островами - ведь для нас важно прежде всего, что творится в голове Уильяма Дерсли, а не в действительности. Да, можно считать этот роман приключенческим, однако приключения происходят в области духа. Таков по крайней мере был мой замысел.


        Дж. Б. Пристли
        Хайгейт, май 1933 года

        notes


        Примечания

        1

        Канак - коренной житель островов южной части Тихого океана.  - Здесь и далее примеч. пер.
        2

        «Лайонс», «Киванис» - международные некоммерческие организации, занимающиеся общественной деятельностью, благотворительностью, улучшением качества жизни.
        3

        Рамми - группа карточных игр под общим названием.
        4

        Ристафель - «рисовый стол». Блюда индонезийской кухни с рисом, представленные в виде «шведского стола».
        5

        «Отходят!» - «До свидания!» (таит.)
        6

        «Рыцари Пифия» - масонское братство, существующее в США с 1864 года, названное в честь древнегреческой легенды о двух пифагорейцах, Дамоне и Пифии, ставшей примером дружбы и верности.
        7

        Спасибо (таит.).
        8

        «Такова логика, мадам»; «вот» и «здесь»; физиология (фр.).
        9

        Спокойно (исп.).
        10

        Сноудон и Скофел-Пайк - самые высокие горы Уэльса и Англии соответственно.