Железная хватка Чарльз Портис


        # Впервые на русском - «эпический, легендарный роман» (The Washington Post) от
«величайшего писателя из тех, о которых вы никогда не слышали»  (The Boston Herald), однажды уже перенесенный на киноэкран (главную роль исполнил не менее легендарный Джон Уэйн, получив за нее единствен­ного в своей звездной карьере
«Оскара»). И вот в январе 2011 года в российский прокат выходит новая экранизация этой кyльтoвoй классики: постановщики знаменитые братья Коэн («Старикам тут не место», «По прочтении сжечь», «Боль­шой Лебовски», «Бэртон Финк» и др.), в ролях - Джефф Бриджес, Мэгт Дэймон, Джош Бролин.
        Итак, четырнадцатилетняя Мэтти Росс отправляется мстить за убийство отца - в компании одноглазого судебного исполнителя Кочета Когбёрна и заносчивого техасского рейнджера по фамилии Лабёф; следы убийцы ведут на Индейскую территорию, где властвуют свои законы, а прав тот, кто успеет выстрелить первым.


        Чарльз Портис
        ЖЕЛЕЗНАЯ ХВАТКА

        Моим матери и отцу

                  Дорогие читатели!


        У этой книги довольно непростая судьба, о чем вы узнаете из послесловия американской писательницы Донны Тартт. У названия этой книги - судьба не менее сложная. В основ­ном - благодаря опять же непростым отношениям романа со своими экранными версиями.
        Первая экранизация книги (1969, режиссер Генри Хэтауэй) по-русски именовалась либо
«Истинной доблестью», либо «Настоящим мужеством». Вторая экранизация (2010, ре­жиссеры Итан и Джоэл Коэны) будет именоваться «Железной хваткой». Есть у фильмов такое свойство - они мoгyт называться как угодно. Ни логика, ни здравый смысл главных ролей в прокате не получают. При этом мы понимаем, что оригинальное название романа и его экранизаций изменений не претерпело - оно всегда оставалось простьм и ясным:«Тruе Grit».
        При работе над текстом книга у вашего переводчика тоже было некоторое количество версий. Среди них: «Твердость характера», «Крепость духа», «Стопроцентная выдержка», «Подлинная стойкость» и даже «Стиснув зубы». Все это с разной степенью точности отражает многозначность первона­чальных восьми букв с пробелом, но в конце мы с редактором перевода этой книги Еленой Микериной остановились на ва­рианте «Верная закалка». И мы бы, видимо, предпочли, чтобы по-русски эта прекрасная книга называлась именно так. По­чему не иначе? Мы надеемся, это станет ясно, когда вы про­чтете роман.
        Если это название вас чем-то не устраивает, мы предлага­ем вам выбрать любое другое. Какое вам больше нравится. Ну, или придумать свое.

                                                 Ваш переводчик



        Кое-кто не шибко пове­рит, что в четырнадцать лет девочка уйдет из дому и посреди зимы отправится мстить за отца, но бы­ло время - такое случалось, хотя не скажу, что каждый день. А мне исполнилось четырнадцать, когда трус, известный под именем Том Чейни, за­стрелил моего отца в Форт-Смите, Арканзас, - от­нял у него и жизнь, и лошадь, и 150 долларов на­личными, да еще два куска золота из Калифорнии, что отец носил в поясе брюк.
        Вот как было дело. У нас имелся чистый титул[Чистый титул - титул права собственности на имущество, не обремененный залоговыми удержаниями или другими обязательствами; позволяет владельцу свободно продать принадлежащее ему имущество другому лицу по приемлемой рыночной це­не. - Здесь и далее прим. переводчика.] на
480 акров хорошей пойменной земли на южном берегу реки Арканзас недалеко от Дарданеллы в ок­руге Йелл. Том Чейни арендовал у нас участок, но работал по найму, не за паи. Однажды заявился го­лодный, верхом на серой кобыле под грязной попо­ной, а вместо узды - веревочный недоуздок. Папа его пожалел, дал ему работу и где жить. Из сарая для хлопка сделали хижину. Крыша там была крепкая.
        Том Чейни говорил, что он из Луизианы. Сам-то недомерок, а лицо злое. Но про лицо я потом еще скажу. С собой носил винтовку Генри[ Винтовка Генри - магазинная винтовка 44-го калибра, бо­кового огня, с трубчатым магазином, заряжалась с казенной части. Разработана американским оружейником Бенджамином Тайлсром Генри (1821-1898) в конце 1850-х гг.] . Жил бобылем, а лет ему было двадцать пять.
        В ноябре, как продали остатки хлопка, папе взбрело в голову поехать в Форт-Смит, мустангов прикупить. Слыхал, там есть торговец - полковник Стоунхилл зовут, - так он у техасских гуртовщиков купил солидный табун укрючных лошадок, которых гнали в Канзас, и теперь не знает, куда их девать. Избавляется от них за бесценок, чтоб только зиму не кормить. А в Арканзасе техасских мустангов не очень жаловали. Низкорослые, норовистые. Едят од­ну траву, а весу в них не больше восьмисот фунтов.
        У папы мысль была: их для оленьей охоты мож­но хорошо приспособить - выносливые, мелкие, от собак в кустарнике не будут отставать. Думал, купит несколько и, если дело пойдет, начнет их разводить и продавать для такой нужды. Папа вечно что-ни­будь затевал. По-любому вложение для начала не­большое, а у нас пятак озимых овсов пустовал, да и сена полно, чтобы лошадки до весны не голодали, а потом на северном выгуле можно пасти - клевер там зеленый да сочный, в штате Одинокой звезды[ Штат Одинокой звезды - официальное прозвище штата Те­хас (от слова «тексас», на языке союза индейских племен кэддо означающего «друзья» или
«союзники» - так испанцы называли самих индейцев, обитавших на востоке будущего штата): единст­венная звезда на его флаге обозначала, что Техас - независимая республика.]  они такого отродясь не видали. Да и лущеная куку­руза, как я помню, и до пятнадцати центов за бушель не доходила.
        Папа хотел, чтобы Том Чейни остался за до­мом приглядывать, пока его нет. А Чейни раз­орался, что и он хочет поехать, и долго ли, корот­ко ли, но папа ему по доброте своей сердечной уступил. Папе лишь одно и можно в вину поста­вить - что слишком покладистый. А люди этим пользуются. Во мне коварство не от него. Мягче и достойнее Фрэнка Росса не сыскать было челове­ка. Учился в обычной школе, по вере своей был камберлендский пресвитерианин [Камберлендская пресвитерианская церковь - христианская конфессия, образовавшаяся в районах американского фронтира в ходе Второго великого пробуждения с образованием 4 февраля 1810 г. Камберлендской пресвитерии (округ Диксон, штат Тен­несси, в долине реки Камберленд): этот район был оставлен без духовного попечения, когда Кентуккийский синод распустил пер­воначальную пресвитерию. Изгнанные священники Сэмюэл Макэдоу, Финис Юинг и Сэмюэл Кинг основали новую конфессию, которая не требовала для священнослужителей формального образования.] , масон. Рьяно бился у таверны «Лосиные рога»[Таверна
«Лосиные рога» (Elkhorn Tavern, построена ок. 1833 г.) - постоялый двор в округе Бентон, штат Арканзас, во­круг которого 6-8 марта 1862 г. произошла одна из важных битв Гражданской войны - сражение у Пи-Ридж: северяне под командованием бригадного генерала Сэмюэла Кёртиса одержали в нем победу над силами южан под командованием генерал-майора Эрла Baн Дорна, поэтому конфедераты не смогли взять под кон­троль штат Миссури.] но в «сва­ре» той его не ранили, что б там Люсиль Биггерз Лэндфорд ни заявляла в «Минувшем округа Йелл». Мне кажется, уж я-то могу судить, где правда, а где нет. Ранило его в ужасной битве при Чикамоге[Битва при Чикамоге - историческое сражение Гражданской войны 19-20 сентября 1863 г. у г. Чикамога, штат Теннесси. Конфедераты под командованием генерала Брэкстона Брэгга окружи­ли и с большими потерями разгромили северян под командова­нием генерала Уильяма Роузкрэнца. Таким образом северянам не удалось получить выход к Мексиканскому заливу, но неспособ­ность Брэгга продолжить преследование в дальнейшем стала при­чиной его поражения под Чаттанугой.] , что в Теннесси, а по дороге домой он
чуть не умер через нехватку должного ухода.
        Прежде чем ехать в Форт-Смит, папа договорил­ся, что один темнокожий - по имени Ярнелл Пойдекстер - станет кормить скот и за нами с мамой каждый день приглядывать. Ярнелл с семейством своим жил под нами, они землю у банка арендовали. Родился у свободных родителей в Иллинойсе, но один человек - Бладуорт его звали - Ярнелла вы­крал в Миссури, а до войны еще привез в Арканзас. Ярнелл был добрый малый, прилежный, расчетли­вый, он потом хорошо маляром устроился в Мем­фисе, Теннесси. Мы с ним каждое Рождество друг другу писали, пока он не сгорел от испанки, когда в 18-м была эпидемия[Пандемия «испанского гриппа» а марте
1918-го - июне 1920 г, была самой страшной за всю историю человечества и унес­ла от 50 до 100 млн человеческих жизней. «Испанским» грипп назвали потому, что в Первой мировой войне Испания хранила нейтралитет и первые сведения о гриппе появились в мае-июне 1918 г. в испанской печати, не подвергавшейся военной цензуре.] . Я и до сего дня ни единого человека не встречала с таким именем - Ярнелл, - ни черного, ни белого. И на похороны его ездила, и в Мемфисе братца моего, Фрэнка-меньшого, и его семью заодно навестила.
        В Форт-Смит папа решил ехать не пароходом, не поездом, а верхом, и мустангов обратно вести в поводу. Так не только дешевле выходило, но и при­ятнее - верхом можно хорошенько промяться. Как никому другому, папе нравилось погарцевать в сед­ле. Сама-то я к лошадкам ровно дышу, хотя по молодости наверняка меня считали недурной на­ездницей. А животных никогда не боялась. Помню, как-то на спор проскакала прям сквозь сливовую чащу на козле, а он злой был до ужаса.
        От нас до Форт-Смита миль семьдесят было по прямой, ехать мимо красивой горы Нево, где у нас был летний домик, чтобы маму комары не мучили, а еще мимо Склада - высочайшей в Арканзасе горы[Официально высочайшей точкой штата Арканзас считается Сигнальный холм (839 м) - одна из вершин горы Склад (Mount Magazine), получившей свое название по одной, более вероятной, версии - от внешнего сходства очертаний с сараем или складом, по другой - от складов боеприпасов, которые устраивали на ее склонах конфедераты.] , - да только, по мне, так до Форт-Смита и семьсот миль могло оказаться. Туда ходили парохо­ды, кое-кто хлопком торговал там - вот и все, что я про него знала. Мы-то свой продавали в Литл-Рок, и вот там я парочку раз бывала.
        Папа от нас уехал на своей подседельной лоша­ди - крупной гнедой кобыле, Джуди ее звали, на лбу звездочка. Еды с собой взял, перемену одежи свернул в скатку с одеялом и в дождевик замотал. А скатку к седлу привесил. На поясе пистолет - большой та­кой, длинный, драгунский, капсюльный и круглыми пулями стрелял, такие уже тогда устарели[«Драгунской» называлась модель револьвера 44-го калибра, разработанная американским оружейником Сэмюэлом Кольтом (1814-1882) в 1848 г, для подразделений конных стрелков армии США, также называвшихся «драгунами».] . Пистолет с ним всю  войну прошел. Красивый был папа - я до сих пор хорошо помню, как он сидел верхом на Джу­ди в коричневом пыльнике[Пыльник - длинное, обычно холщовое или льняное пальто, традиционный предмет одеяния всадников на юге США, призван­ное эащищать одежду от пыли и грязи. Рекомендовался как фор­ма одежды для текасских рейнджеров (см.далее). Полы его могли пристегиваться к ногам, разрез сзади тоже имел пуговицы. Ткань часто пропитывалась льняным маалом или воском для дополни­тельной защиты от дождя.] , в черной своей воскрес­ной шляпе, и над
обоими - человеком и животи­ной - пар клубился в то морозное утро. Совсем как доблестный рыцарь в старину. Том Чейни поехал на своей серой, которой бы лучше распашник тянуть, чем ездока возить. Пистолета у него не было, но за спину он закинул ружьё на веревке. Вот вам паразит какой. Ведь мог бы от старой сбруи отрезать себе ремешок. Но нет, к чему стараться.
        У папы в кошеле в aккурат под двести пятьдесят долларов лежало - я не без причины это знала, по­тому что вела папе бухгалтерские книги. У мамы с цифирью никогда не получалось, она и слово «кот> вряд ли б написала. Я не хвалюсь талантами в этом направлении, нет. Цифры да буквы - еще не все. Меня, как Марфу[Марфа (хозяйка) - сестра Марии и Лазаря из Вифании, заботливая и хлопотливая женщина (Лк. 10: 38,
40, 41; Ин.11: 1, 5. 19-21. 24. 30, 39; Ин. 12: 2),] , вечно будоражили и тревожили дневные заботы, а вот у мамы моей сердце было безмятежное и любящее. Она была как Мария и сама себе выбрала «эту добрую планиду». А два ку­ска золота, которые у папы спрятаны были в одеж­де, на свадьбу им подарил мой дедушка Спёрлинг в Монтерее, Калифорния.
        Ведать в то утро папа неведал, что не судьба ему больше будет ни увидеть нас, ни обнять, да и не услышит он боле никогда жаворонков с лугов округа Йелл, что заливаются радостным гимном весне.
        Весть нас как громом поразила. Там вот как бы­ло дело. Папа с Томом Чейни приехали в Форт-Смит и сняли себе жилье в меблированных комна­тах «Монарх». Зашли к Стоунхиллу на конюшню, лошадок осмотрели. Выяснилось, что ни кобылки во всей партии нет, ни, вообще-то, жеребчика. Техасские пастухи по какому-то одному им ведомому резону только на меринах ездили, а, сами понимае­те, эти животные к разведению непригодны. Но папу было не смутить. Раз решил себе лошадок раздобыть, стало быть, назавтра купил их четверку ровно за сотню долларов - сбил Стоунхиллу цену со ста сорока. Выгодная покупка вышла.
        Выезжать собирались наутро. А ввечеру Том Чейни отправился в салун и ввязался в карты иг­рать с какой-то «швалью» себе сродни - и всю по­лучку-то свою и проиграл. И потерю не по-мужски принял, а ушел в съемную комнату и стал там дуть­ся, как опоссум. У него бутылка виски была при себе, и он ее всю выхлестал. Папа ж тем временем сидел в зале, с какими-то разъездными торговцами беседовал. Ну, долго ли, коротко ли, выходит Чей­ни из комнаты со своей винтовкой. Говорит, обжу­лили его, и сходит-ка он обратно в салун да свое вытребует. А папа отвечает: мол, если его обжули­ли, лучше всего идти к законникам. Чейни же та­кого и слышать не желал. Папа за ним на улицу вышел и говорит: давай ружье, негоже в таком состоянии ссору затевать с винтовкой в руках. Пис­толета у папы тогда при себе не было.
        И Том Чейни ружье свое поднял и застрелил папу прямо в лоб, на месте убил. Никакого повода ему больше никто не давал, и я это рассказываю, как мне излагал старший шериф округа Себастиан. Кое-кто скажет: ну а чего Фрэнк Росс вмешивал­ся? И я таким кое-кому отвечу: он недомерку это­му, черту, добрую услугу хотел оказать. Чейни у него арендовал, и папа был за него в ответе. Сто­рож брату своему, можно сказать. Я вам ответила?
        А торговцы эти бродячие нет, не высыпали нару­жу, не скрутили Чейни, не пристрелили его на ме­сте, а разбежались, как цыплята, Чейни же у папы, не остывшего еще, кошель забрал, пояс брючный раздербанил и золото взял тоже. Не могу вам ска­зать, откуда про эти куски ведал. Покончив с воров­ством своим, добежал до конца улицы и ночному сторожу конюшни свирепо двинул в зубы прикла­дом винтовки, у того аж дух вон. Надел на папину лошадку Джуди узду и ускакал без седла. И тьма поглотила его. А мог бы и не спешить - лошадь оседлать, ну или шестерку мулов впрячь в конкордский дилижанс да трубочку выкурить; никто в этом городишке за ним в погоню не бросился. Торгашей заезжих он за мужчин, видите ли, принял. На воре-то и шапка горит, знамо дело.


        Адвокат Дэггетт той по­рой отправился в Хелену улаживать какое-то па­роходное дело, поэтому в Форт-Смит за папиным телом поехали на поезде мы с Ярнеллом. Я взяла долларов сто расходных денег, сама себе выписала удостоверение личности, сама поставила подпись адвоката Дэггетта, и мама его тоже подписала. Она от таких вестей совсем слегла.
        В пассажирских вагонах мест не было. По той причине, что в Федеральном суде в Форт-Смите вешали сразу троих и посмотреть на это стекались люди аж из Восточного Техаса и Северной Луизианы. Как на экскурсию ехали. Мы попали в ва­гон для цветных, и Ярнелл расчистил нам место для сундука, чтоб сидеть.
        Проходя, кондуктор сказал:
        - Убирай сундук из прохода, негритос!
        А я ему ответила так:
        - Сундук мы уберем, вот только злобиться так ни к чему.
        Он на это ничего не сказал - только пошел дальше билеты проверять. Заметил, что я привлек­ла внимание всех темнокожих, какой он мелочный.
        Всю дорогу мы простояли, но я молодая была, это ничего. А но пути хорошенько пообедали ребрышками - Ярнелл в мешке прихватил.
        Я заметила: дома в Форт-Смите пронумерован­ные, только в сравнении с Литл-Роком все равно никакой это не город. И тогда я считала, и теперь, что этот Форт-Смит должен не в Арканзасе быть, а в Оклахоме, хотя, конечно, через реку от него никакая не Оклахома была, а Индейские земли. У них в Форт-Смите есть такая широкая улица, называется Гарнизонный проспект, совсем как где-нибудь на Дальнем Западе. Дома из булыжника сложены, а все окна помыть не помешает. Я знаю, в Форт-Смите живет много приличных людей, и у них самый современный в стране водопровод, но, по мне, все равно не арканзасский это город.
        В конторе у шерифа сидел тюремщик - он ска­зал, что нам надо с городской полицией беседовать насчет обстоятельств папиной смерти или со стар­шим шерифом. А шериф ушел на казнь. У гробов­щика закрыто. На двери висит записка, что откро­ется после казни. Мы пошли в «Монарх», но и там никого не было, одна бедная старуха с бельмами на глазах. Сказала, что все ушли смотреть казнь, только она осталась. Но к папиным пожиткам нас не пустила. В городском участке мы нашли двух полицейских, только они дрались друг с другом на кулаках, у них ничего не спросишь.
        Ярнеллу тоже хотелось посмотреть казнь, но он меня туда вести боялся, а потому сказал, что мы сейчас вернемся к шерифу и там всех подождем. Меня на висельников глазеть не особо тянуло, но я же вижу, что ему хочется, поэтому говорю: нет, пойдем на казнь, но маме я про это не скажу. Он вот чего беспокоился.
        Федеральный суд стоял у реки на косогоре, а большую виселицу поставили рядом. Поглазеть на представление собралась тысяча, а то и больше че­ловек и пятьдесят-шестьдесят собак. По-моему, год или два спустя там все стеной огородили, и контора судебного иcпoлнитeля[Служба федеральньх судебных исполнителей (марша­лов) - подразделение Министерства юстиции, старейшее феде­ральное правоохранительное агентство США, создано в 1789 г. В задачи Службы входит обеспечение деятельности федеральных судов; контроль за исполнением их приговоров и решений; ро­зыск, арест и надзор за содержанием федеральных преступников; аукционная продажа конфискованного имущества, а также (наря­ду с другими ведомствами) борьба с терроризмом и массовыми беспорядками.] выдавала туда пропуска, но тогда вход еще был свободный. В толпе ходил маль­чишка-горлопан, продавал жареный арахис и сли­вочную помадку. Другой торговал «горячими тамале» из ведерка. Это такая трубочка из кукурузной муки, а в ней острое мясо, так в Старой Мексике едят. Ничего, вкусные. Я таких раньше не ела.
        Когда мы туда пришли, с формальностями уже, считайте, покончили. На помосте стояли индеец и два белых, руки за спиной связаны, а над головами болтаются три петли. На всех новые синие штаны и фланелевые рубашки, застегнуты под горло. Пала­чом был худой бородатый дядька, его звали Джордж Мейлдон[Джордж Мейлдон (1830-1911) - знаменитый на фронтире США палач, служивший в федеральном суде судьи Паркера (см. далее), носил прозвище Князь Палачей.] . У него на поясе висели два длинных пис­толета. Он был из янки, говорили, что ни в какую не повесит человека, если он состоит в ВАР[ВАР («Великая армия Pecпyблики») (Grand Army of the Republic, GAR) - общество ветеранов Гражданской войны - севе­рян; основано Бенджамином Стивенсоном
6 апреля 1866 г. в г. Декейтере, штат Иллинойс, для увековечения памяти погибших и оказания помощи их семьям. Было настолько влиятельным, что в течение почти 40 лет контролировало Республиканскую партию в северных штатах, где победа кандидатов на выборах зачастую зависела от поддержки этой организации.] . Исполнитель зачитал приговоры, но голос у него был тихий, и мы ничего не разобрали. Протолкнулись поближе.
        С каждым приговоренным минутку побеседо­вал человек с Библией. Я поняла - проповедник. Потом он запел «0 благодать, твой сладок звyк»[Первая строка христианского гимна Джеймса П. Каррелла и Дэвида С. Клейтона на слова Джона Ньютона «Дивная благодать» (Amazing Grace, 1779).] и в толпе стали подтягивать. Затем Мейлдон наки­нул троице петли на шеи и затянул узлы как надо. Подошел по очереди к каждому с черным мешком и спросил, не хочет ли человек что сказать напо­следок.
        Первым стоял белый - он, похоже, приуныл от всего этого, но не сильно расстроился, как можно было б ожидать от человека в таком отчаянном положении. Он сказал:
        - Ну что - я не того укокошил, и вот почему я тут. Убил бы, кого собирался, меня б, глядишь, и не приговорили. Вон в толпе люди и похуже.
        Дальше был индеец, и он сказал так:
        - Я готов. Я покаялся в своих грехах и скоро буду на небесах с Иисусом, моим спасителем. А те­перь я должен умереть, как мужчина.
        Вы, как и я, вероятно, думаете, что все индей­цы язычники. Но я вам так скажу: вспомните вора на кресте. Его же так и не крестил никто, и кате­хизиса он не слышал, однако Христос и ему пообе­щал местечко на небе.
        А последний маленькую речь приготовил. Вид­но было - выучил наизусть. У него были длинные желтые волосы, да и постарше остальных, лет три­дцати. Он сказал:
        - Дамы и господа, последние мысли мои - о жене и двух сынишках, они далеко отсюда, на реке Симаррон. Я не знаю, что с ними станется. Наде­юсь и молюсь, что люди их не станут забижать, не затащат в дурную компанию через тот позор, что я навлек на их головы. Видите, чем я стал, - а все от пьянства. Убил своего лучшего друга в ссоре, из-за пустяка - ножа карманного. Пьяный был, а на его месте мог бы легко оказаться и мой брат. Если бы в детстве меня хорошо образовали, я сей­час был бы не тут, а с моей семьей, и с соседями жил бы в мире. Надеюсь и молюсь, что все вы тут, коли у вас есть дети, будете их воспитывать как должно. Спасибо за внимание. Прощайте все.
        Он стоял весь в слезах, да и мне признаться не стыдно - я тоже плакала. Мейлдон покрыл ему голову мешком и подошел к своему рычагу. Яр­нелл мне лицо ладонью закрыл было, но я ее оттолкнула. Все увижу сама. Без дальнейших про­медлений Мейлдон дернул, створки люка раскры­лись посреди, и трое убийц со стуком рухнули к своему последнему суду. Толпа зашумела, будто ее в лицо ударили. Двое белых больше не подавали признаков жизни. Медленно крутились на тугих веревках, а те поскрипывали. Индеец вверх-вниз дергал ногами и руками - у него начались спазмы. Это было самое скверное, и многие отвернулись в отвращении и поспешили по домам - ну и мы с ними.
        Нам сказали, что индейцу шею не сломали, как двум прочим, и он там еще полчаса-больше душил­ся и болтался, и только потом врач признал его мертвым и велел опускать. Говорят, в тюрьме индеец похудел, поэтому был слишком легкий, такого толком не повесишь. Я потом выяснила, что за все­ми своими казнями из верхнего окошка суда на­блюдал сам судья Айзек Паркер[ Айзек Чарльз Паркер (1835-1896) - американский федеральный судья, с 1875 г. до своей смерти прослуживший окруж­ным судьей Западного округа штата Арканзас. Своей бескомпромисной позицией в отношении расцветшей на Старом Западе в тот период преступности заслужил прозвище Судья-вешатель: на 13 490 дел, поступивших в его ведение за 21 год. им было вынесено 9454 обвинительных приговора, включая 160 смертных (79 человек из них были действительно повешены).] . Видать, из чув­ства долга. Поди пойми, что у человека на сердце.
        Можете, наверное, представить, как нам было мучительно прямо с этого отвратительного зрели­ща прийти в похоронное бюро, где мертвым лежал мой отец. Однако закончить требовалось. Я не из тех, кто морщится или раком пятится от неприят­ного дела. Гробовщиком был ирландец. Завел нас с Ярнеллом в комнату, где было очень темно - это потому, что окна там закрасили зеленым. Любезный такой ирландец, сочувствовал нам, только мне гроб не очень понравился, в который он папу по­ложил. Гроб стоял на трех низеньких табуретках и строган был из сосновой доски, толком даже не обтесали. Ярнелл снял шляпу.

 Ирландец говорит:
        - Он? - и свечку подносит к лицу. Тело было обернуто белым саваном.
        Я говорю;
        - Это мой папа и есть.
        Стою и смотрю на него. Нет, ну какая жалость! Том Чейни за это заплатит! Не успокоюсь, пока ще­нок луизианский в аду не будет жариться и орать!
        Ирландец говорит:
        - Коль захочите его поцеловать, можно, ничего.
        А я ему:
        - Нет, закрывайте.
        Потом мы зашли к нему в контору, и я подпи­сала какие-то бумаги коронера. Гроб и бальзамирование стоили что-то за шестьдесят долларов. Пере­возка в Дарданеллу - 9,
0.
        Ярнелл меня вывел из конторы, говорит:
        - Мисс Мэтти, этот человек хочет вас надуть. А я отвечаю:
        - Ну, торговаться мы с ним не станем. Он говорит:
        - На то и расчет. А я ему:
        - Ну и пускай.
        Уплатила я ирландцу деньга, квитанцию взяла. Сказала Яриеллу, чтоб от гроба ни на шаг, пусть его как положено в поезд погрузят, аккуратно и не бросают, а то кто знает этих безмозглых грузчиков на железной дороге.
        А сама пошла к шерифу. Старший шериф отнес­ся ко мне хорошо, про убийство все подробности рассказал, но меня разочаровало, насколько мало сделано к поимке Тома Чейни. Ему даже имя пере­путали.
        Шериф говорит:
        - Нам вот что известно. Роста он малого, но сложен хорошо. На щеке - черная отметина. Фа­милия Чемберз. Сейчас на Территорию ушел, и мы считаем, что он в сговоре со Счастливчиком Недом Пеппером, который во вторник ограбил почтовую коляску на реке Пото.
        Я говорю:
        - По описанию это вылитый Том Чейни. А ни­какой не Чемберз. Черную отметину он заработал в Луизиане, когда ему в лицо из пистолета выстре­лили, ему порох под кожу въелся. Ну, он сам так рассказывал. Я могу его опознать. Почему вы его не ищете?
        Шериф говорит:
        - Над индейским народом у меня нет власти. Пусть им теперь судебные исполнители США за­нимаются.
        - А они его арестуют? - спрашиваю я.
        - Трудно сказать, - говорит. - Сначала его на­до поймать.
        Я спрашиваю:
        - А погоню-то за ним выслали, не знаете?
        - Да, - отвечает, - я затребовал ордер на по­иск беглого преступника и рассчитываю, что на не­го выпишут типовой федеральный за ограбление почтовой коляски. Исполнителям я правильно имя передам.
        - Я им сама передам, - говорю я. - Кто у них считается лучший исполнитель?
        Шериф на минутку задумался. Потом говорит:
        - Такое предложение нужно хорошенько взве­сить. Их под две сотни. Сдается мне, лучший следо­пыт - Уильям Уотерз. Наполовину он команчи, и когда по следу идет, на него стоит посмотреть. А са­мый гнусный - Кочет Когбёрн. Без жалости чело­век, двойной жесткости, о страхе даже думать не умеет. Но прикладывается. А вот Л. Т. Куинн - он своих пойманных доставляет живьем. Может время от времени кого-нибудь упустить, но верит, что даже с худшим негодяем полагается обходиться по-чест­ному. Да и потом, за покойников суд не платит. Ку­инн - хороший служитель правопорядка, а кроме того - и проповедник без сана. Улики подкладывать не станет, пленного не обидит. Как стрела пря­мой. Да, я бы решил, что Куинн - лучший, кто у них есть.
        Я спрашиваю:
        - А где мне этого Кочета найти?
        - Завтра наверняка будет в Федеральном су­де, - отвечает шериф. - Там парнишку Уортона судить будут.
        У шерифа в ящике стола лежал папин ремень с пистолетом, и он мне его отдал в мешке из-под са­хара, чтоб удобнее нести. Одежда и одеяла остались в меблированных комнатах. Мустанги и папино сед­ло-у Стоунхилла в конюшне. Шериф мне записку выписал для Стоунхилла и хозяйки меблирашек, не­кой миссис Флойд. Я ему за помощь сказала спаси­бо. Он ответил, дескать, чем могу.
        Времени было около полшестого, когда я добра­лась на грузовой двор. Дни на убыль шли, уже стемнело. На юг поезд отправлялся что-то после шести. Ярнелл ждал у товарного вагона, куда по­грузили гроб. Грузовой агент, говорит, разрешил ему так вместе с гробом и ехать.
        Еще сказал, что поможет мне найти место в си­дячем вагоне, но я ответила:
        - Нет, я еще на денек-другой тут останусь. На­до с мустангами разобраться, а еще хочу, чтобы закон взялся за дело. Чейни-то сбежал начисто, а они даже не чешутся.
        Ярнелл говорит:
        - Вам одной в этом городе нельзя.
        - Все будет хорошо, - отвечаю. - Мама знает, что я самостоятельная. Скажи ей, что я буду в «Мо­нархе». А если там комнат нет, я шерифу передам, где меня искать.
        А он:
        - Я,- говорит, - наверно, тоже тогда останусь.
        - Нет, - отвечаю ему я, - ты лучше поезжай с папой. А дома скажешь мистеру Майерзу, что я ве­лела положить его в гроб получше вот этого.
        - Маме вашей не понравится, - говорит Яр­нелл.
        - Я через день-два вернусь. Передай ей, что я сказала: пусть ничего не подписывает, пока не при­еду. Ты ел что-нибудь?
        - Чашку горячей кофы себе выпил. Не голод­ный я.
        - А в вагоне печка есть?
        - Да я в пальто завернусь - и ничего. 

 - Я тебе очень благодарна, Ярнелл.
        - Мистер Фрэнк меня всегда очень привечал.
        - Кое-кто меня и выбранить может, дескать, на отцовы похороны не поехала. А я им так отвечу: мне нужно было заняться папиными делами. Дэнвиллская ложа похоронила его в масонском фар­туке.
        До «Монарха» я дошла как раз к ужину. Миссис Флойд сказала, что свободных комнат у нее нет, раз в город столько народу понаехало, но меня она все равно как-нибудь устроит. Поденная плата у нее была семьдесят пять центов с двумя кормежками, доллар - с тремя. А за одну кормежку она взимать не умела, поэтому мне все равно пришлось ей семь­десят пять центов заплатить. Хоть я и собиралась наутро купить себе просто сыру и крекеров, чтобы днем покушать. А сколько миссис Флойд за неделю брала, даже не знаю.
        За ужином у нее сидело человек десять-двенадцать, все - мужчины, кроме миссис Флойд и меня, да еще та слепая старуха, которую звали «бабушка Тернер». Миссис Флойд любила поболтать. Всем вокруг рассказала, что я - дочка того человека, ко­торого у нее прямо перед домом застрелили. Мне такое не понравилось. Она рассказывала с подроб­ностями и про моих родных нахально интересовалась. Я еле сдерживалась, чтоб отвечать ей учтиво. Не хотелось мне с праздными любопытствующими про все это говорить, как бы они мне там ни сочув­ствовали.
        Я сидела на углу стола между нею и высоким человеком - у него спина была такая, будто дышло проглотил, голова-набалдашник и полон рот зу­бов торчит. Болтали, считайте, они вдвоем с мис­сис Флойд. Мужчина этот везде ездил и продавал карманные арифмометры. Один он был при костю­ме и галстуке. Рассказывал про свои странствия интересно, но остальные на него обращали мало внимания, а в основном едой занимались - будто хряки в корыте.
        - Ты поосторожней с курой и клецками, - го­ворит он мне.
        Кое-кто есть перестал.
        - Глаза побереги, - продолжает он. Какой-то грязнуля, сидевший через стол в во­нючей оленьей коже, поинтересовался:
        - Это как? - говорит.
        И с озорной искринкой в глазах торгаш пояс­няет:
        - Можно глаза себе сломать, ее там выискивая. Мне показалось, что шутка стоящая, но грязну­ля ему зло так заявил:
        - Соображения у тебя - что у белки, - и опять давай клецки наворачивать.
        После этого торговец уже помалкивал. Клецки были вполне, только салом да мукой двадцати пяти центов бы не набралось.
        После ужина кое-кто из мужчин вышел в го­род - может, виски пить в барах да слушать шар­манку. А мы все в залу пересели. Там жильцы дремали, читали газеты, про казнь беседовали, а торговец рассказывал шутки про желтую лихорадку. Миссис Флойд вынесла папины вещи, которые в дождевик завернули, и я их перебрала и составила опись.
        Все было вроде на месте, даже нож и часы. Часы латунные и не очень дорогие, по я все равно удиви­лась, что нашла, потому что люди если даже боль­шие вещи не крадут, то уж мелочь какую-нибудь, вроде часов этих, все равно стянуть норовят. Я по­сидела сколько-то в зале, послушала их разговоры, а потом спрашиваю у миссис Флойд, не отведет ли она меня к постели. Она говорит:
        - Ступай прямо по коридору к последней спальне налево. На заднем крыльце ведерко с во­дой и умывальник. Уборная - тоже сзади, сразу за персидской сиренью. Спать будешь с бабушкой Тернер. - Потом, должно быть, заметила у меня на лице какое-то недоумение и добавляет: - Это ни­чего. Бабушка Тернер не против. Она привыкла делить с кем-нибудь кровать. Она тебя, миленькая, даже не заметит.
        Поскольку я за ночевку платила, по-моему, сле­довало учитывать мои желания, а только потом - бабушки Тернер, но тут, похоже, ни я, ни старуха слова не имели.
        А миссис Флойд тем временем продолжала:
        - Бабушка Тернер спит крепко. В ее возрасте это просто дар Божий. Не волнуйся, ты ее не раз­будишь - сама-то с комарика.
        Я не прочь была спать с бабушкой Тернер, но все равно решила, что миссис Флойд воспользова­лась моими обстоятельствами. Однако же шум в такой час подымать - ничего не выгадаешь. День­ги я ей уже уплатила, сама устала, искать ночлег где-нибудь еще - слишком поздно.
        В спальне было холодно, темно и пахло лекар­ством. В щели меж половиц задувало холодом. Ба­бушка Тернер во сне оказалась старушкой поживее, чем я ожидала. Забравшись в постель, я обнаружи­ла, что она подгребла под себя все одеяла. Я пере­тащила. Помолилась и вскоре уснула. А проснувшись, поняла, что бабушка Тернер опять тот же фокус отмочила. Я вся съежилась в ком и дрожала от холода, когда она меня заголила эдак. Я опять перетянула одеяло на себя. Среди ночи такое еще раз случилось, но тут уж я встала - а ноги мерз­нут - и укрылась, как могла, папиными одеялами и дождевиком. И вот тогда уже спала хорошо.

                На завтрак миссис Флойд мяса мне не дала - только мамалыгу с поджарен­ным яйцом. Поев, я сложила папины часы и нож в карман и пистолет в мешке из-под сахара с собой прихватила.
        В Федеральном суде я выяснила, что главный ис­полнитель уехал в Детройт, Мичиган, - повез за­ключенных в «исправительный дом», как его назы­вали. Помощник, который в конторе работал, сказал, что до Тома Чейни они доберутся в свое время, а так ему придется ждать своей очереди. Показал мне список обвиняемых преступников, которые скрываются на Индейской территории, - похоже было на список налоговых должников, что раз в год печатают в «Арканзасской газете» мелким шрифтом. Мне это не понравилось, да и помощник себя буд­то какой-то «хлыщ». Раздулся индюком от должнос­ти. Впрочем, от федеральных служащих иного не ждешь, а что еще хуже - они тут все республикан­цы, им плевать на мнение добрых арканзасцев, ко­торые все демократы.
        В самом зале суда составляли список присяжных. Пристав в дверях мне сказал, что Кочет Когбёрн при­дет попозже, когда уже начнется слушание, раз уж он свидетель обвинения.
        Я пошла в конюшню Стоунхилла. Она у него хорошая, а за нею - большой загон и множество кормушек. Уцененные укрючные лошади - голов тридцать, всех мастей - были в загоне. Я-то думала, они клячи заезженные, но животные оказались бодрые: глаза ясные, шкуры здоровые на вид, хоть пыльные все, да и гривы свалялись. Никогда не расчесывали, наверное. И в хвостах репья.
        Поначалу-то я этих мустангов ненавидела, что они папу к смерти привели, а теперь поняла: блажь это, неправильно вину валить на этих красивых жи­вотин, ни добра, ни зла они не понимают, знают одну лишь невинность. Вот что я про этих лошадок скажу. Знавала я таких лошадей - а еще больше таких свиней, - которые, я убеждена, вынашивали в душах злобные замыслы. Больше того скажу: все кошки коварны, хотя зачастую полезны. Кто не про­зревал лик Сатаны в их лукавых мордочках? Есть проповедники, которые скажут, мол, это суеверная «белиберда» . А я им так отвечу:
«Проповедник, сту­пай читать Библию, Лука 8: 26-33[Аллюзия на притчу о гадаринских свиньях.]  » .
        Стоунхилл устроил себе контору в углу конюш­ни. На дверном стекле значилось:
«Полк. Дж. Сто­унхилл. Лицензированный аукционист. Торговец хлопком» . Сам он сидел внутри за столом, а рядом жаром пыхала раскаленная докрасна печка. Чопор­ный лысый человек в очках.
        Я спросила:
        - Сколько вы платите за хлопок? 
        Он поднял голову и ответил:
        - Девять с половиной за низший и средний сорт, десять за обычный.
        - У нас по большинству созревает рано, - гово­рю я,- и мы продаем его братьям Вудсон в Литл-Роке по одиннадцать центов.
        - Тогда, - говорит, - я бы предложил и оста­ток братьям Вудсон сдать.
        - Мы все продали, - говорю я. - И за послед­нюю сделку получили только десять с половиной.
        - И зачем ты мне пришла это рассказывать?
        - Думала, на следующий год мы тут приценимся, но вижу, что и в Литл-Роке у нас хорошо выходит.
        Я показала ему записку шерифа. Прочтя ее, он уже не склонен был мне грубить. А снял очки и сказал:
        - Трагедия это была. Если можно так выразить­ся, твой отец произвел на меня впечатление свои­ми мужскими достоинствами. Торговался жестко, но держался благородно. А сторожу моему вышибли зу­бы, он теперь только супчик хлебать может.
        - Мне жаль, - говорю я, - это слышать. А он мне:
        - Убийца сбежал на Территорию, теперь его там ищут.
        - Мне так и сказали.
        - Он там много себе подобных найдет, - гово­рит полковник.- Рыбак рыбака. Это же клоака пре­ступности. Ни дня не проходит, чтоб не сообщили: то фермера оглоушат, то над женщиной надругают­ся, то безупречного путника обложат кровавой заса­дой и ссадят. Приличные искусства коммерции там отнюдь не процветают.
        Я говорю:
        - У меня есть надежда, что исполнители его скоро возьмут. Его зовут Том Чейни. Он у нас ра­ботал. Я пытаюсь их расшевелить. И намерена убедиться, что его либо застрелят, либо повесят.
        - Да, да, стараться достичь этой цели следует, - говорит Стоунхилл. - Однако я бы порекомендовал терпение. Смелые судебные исполнители стараются как могут, но их немного. А нарушителям закона имя легион, они рассеяны по огромному простран­ству, где масса естественных укрывищ. В этой пре­ступной земле исполнитель путешествует один и без друзей. На него там любая рука подымется, кроме, разве что, индейской - этой нацией тоже прежесто­ко помыкают негодяи, вторгающиеся из Штатов.
        Я ему говорю:
        - Мне бы хотелось продать вам обратно тех мустангов, которых купил мой отец.
        - Боюсь, - отвечает он, - что об этом и речи быть не может. Я прослежу, чтобы их тебе отпра­вили при первейшей же возможности.
        - Нам эти лошади теперь ни к чему, - говорю я. - Не нужны они нам.
        - Это меня едва ли касается, - гнет свое пол­ковник. - Твой отец купил этих мустангов и за­платил за них - вот и все. У меня купчая имеется. Если бы они мне были надобны зачем-либо, я бы и рассмотрел предложение, но я на них и так уже деньги потерял, поэтому будь уверена - больше терять я не намерен. Буду рад уладить тебе пере­возку. Завтра в Литл-Рок отправляется известный пароход «Элис Уодделл». Сделаю что могу, дабы найти там место для тебя и всего поголовья.
        Я говорю:
        - Я хочу триста долларов за папину подседель­ную лошадь, которую украли.
        - Это тебе надо обсудить с тем, кто ее украл. - отвечает полковник.
        - Ее украл Том Чейни, пока она была в вашем ведении, - говорю я. - Вы и отвечаете.
        Стоунхилл на это рассмеялся.
        - Восхищаюсь твоей выдержкой, - говорит, - но, полагаю, ты убедишься, что подобных претен­зий мне предъявить нельзя. Позволь сообщить, что твоя оценка этой лошади долларов на двести пре­вышает ее истинную стоимость.
        Я ему тогда говорю:
        - Как угодно, только моя цена низка. Джуди - хорошая скаковая лошадь. На ярмарке призы в два­дцать пять долларов выигрывала. И я видела, как она преодолевала ограду в восемь перекладин с тя­желым ездоком.
        - Все это, я уверен, очень интересно, - мол­вит он.
        - Так вы, стало быть, ничего не предложите?
        - Только то, что и так твое. Мустанги твои, ты их и забирай. Лошадь твоего отца украл убийца и преступник. Достойно сожаления, однако я предо­ставил животному разумную защиту по негласной договоренности с клиентом. Каждому из нас сле­дует достойно сносить несчастья. Мое заключается в том, что я временно лишился услуг своего сто­рожа.
        - Я к закону с этим обращусь, - говорю тог­да я.
        - Поступай, как считаешь нужным, - отвечает.
        - И посмотрим, справедливо ли обойдутся со вдовой и тремя детьми в судах этого города.
        - Тебе нечего будет предъявить,
        - Адвокат Джей Ноубл Дэггетт из Дарданел­лы, Арканзас, может решить иначе. И присяжные.
        - А где твоя мать?
        - Дома в округе Йелл, присматривает за моими сестрой Викторией и братом Фрэнком-меньшим.
        - Тогда тебе ее нужно привезти сюда. Мне не нравится вести дела с детьми.
        - И когда вами займется адвокат Дэггетт, вам это еще больше не понравится. А он взрослый.
        - Дерзкое ты дитя.
        - Я не желала дерзить, сэр, но и мной помы­кать не следует, коли я права.
        - Я это обсужу с моим поверенным.
        - А я - с моим. Телеграфом отошлю ему со­общение, и он приедет вечерним же поездом. Он денег заработает, я денег заработаю, ваш поверен­ный денег заработает, а вы, мистер Лицензирован­ный Аукционист, все эти счета оплатите.
        - Я не могу договариваться с ребенком. Ты без­ответственное лицо. Договор подписать ты не мо­жешь.
        - Адвокат Дэггетт заверит любое мое решение. Будьте на этот счет надежны. Любое наше согла­шение можно подтвердить по телеграфу.
        - Вот чертова докука! - воскликнул он. - Ну как тут можно работать? У меня завтра торги.
        - Когда я выйду из этого кабинета, - отвечаю я, - договориться уже не выйдет. Этим займется закон.
        Он с минуту теребил очки, потом говорит:
        - Я уплачу двести долларов наследникам твое­го отца, когда на руках у меня будет письмо твоего адвоката, освобождающее меня от любой ответст­венности с начала времен по сию пору. Подписать его должны твой адвокат и твоя мать, а заверить надо у нотариуса. Предложение мое - более чем щедрое, я его делаю лишь для того, чтобы избежать утомительных тяжб. Ох, не надо мне было сюда приезжать. А ведь говорили, что этот городок ста­нет Питсбургом Юго-Запада.
        - Я возьму двести долларов за Джуди, - ска­зала на это я, - и еще сотню за мустангов и два­дцать пять за серую лошадь, которую Том Чейни бросил. Вы за нее сорок выручите легко. Всего - триста двадцать пять долларов.
        - Мустангов сюда не мешай, - говорит он. - Я их покупать не стану.
        - Тогда я их себе оставлю, и за Джуди цена будет триста двадцать пять долларов.
        Тут Стоунхилл фыркнул:
        - Да я за крылатого Пегаса столько не стану платить, а эта косолапая серая вообще не твоя.
        - Нет, моя, - отвечаю ему я. - Папа эту ло­шадь Тому Чейни только поездить давал.
        - У меня заканчивается терпение. Ты ненор­мальное дитя. Плачу двести двадцать пять и беру серую. А мустангов не хочу.
        - Я на это не могу согласиться.
        - Последнее предложение. Двести пятьдесят. Пишу расписку и оставляю себе седло. Кроме того, списываю убытки за прокорм и постой в конюшне. А серая лошадь - не твоя, ты ее продать не можешь. 
        - Седло не продается. Я его себе оставлю. Что серая лошадь - моя, это вам адвокат Дэггетт до­кажет. Он к вам с иском о возвращении движимого имущества придет.
        - Ладно, тогда слушай хорошенько, больше тор­говаться я не стану. Я забираю обратно мустангов, оставляю себе серую лошадь, и мы уговариваемся на триста долларов. Хочешь - соглашайся, а нет так нет, мне все равно, что решишь.
        Я ответила:
        - Сдается мне, адвокату Дэггетту не понравит­ся, если я соглашусь на сумму меньше трехсот два­дцати пяти долларов. А за нее вам достанется все, кроме седла, зато не будет суда, который встанет вам дорого. Но если условия станет диктовать адво­кат Дэггетг, вам придется хуже, потому что он сюда включит и свой щедрый гонорар.
        - Адвокат Дэггетт! Адвокат Дэггетт! Кто таков этот знаменитый ходатай? Я, к счастью, не был осведомлен об этом имени и десяти минут  назад.

 - Cлыxaли, - спрашиваю я, - о «Большой па­роходной компании реки Арканзас, Виксберга и За­лива»?
        - Я веду дела с «БПК», - отвечает.
        - Так вот, адвокат Дэггетт - тот человек, ко­торый их вынудил к конкурсному управлению, - объяснила я.- Они с ним попробовали «тягаться». Ему это было только на руку. Он хорошо знаком с важными людьми в Литл-Роке. Говорят, однажды станет губернатором.
        - Тогда у него маловато амбиций, - говорит Стоунхилл. - Не соответствует его способностям к проказам. Да я уж лучше буду смотрителем дорог в Теннесси, чем губернатором этого неразвитого штата. Больше почета.
        - Если вам тут не нравится, собирайте пожит­ки и езжайте восвояси.
        - Кабы я мог! - отвечает он. - В пятницу ут­ром бы уже сел на пакетбот с песнью благодарения на устах.
        - Те, кому не нравится Арканзас, могут сту­пать хоть к черту на рога! - говорю я. - Вы зачем вообще сюда приехали?
        - Наобещали с три короба.
        - Триста двадцать пять долларов - вот моя цифра.
        - Уж и не знаю толком зачем, но мне бы хо­телось в письменном виде.
        Он написал краткое соглашение. Я прочла, в паре мест исправила, и он подписал изменения инициалами. Потом говорит:
        - Передай своему адвокату, чтобы писал мне сюда, в «Конюшни Стоунхилла». Как только у ме­ня на руках будет его письмо, я уплачу вымогае­мое. Подпиши.
        А я отвечаю:
        - Писать он мне будет в меблированные ком­наты «Монарх». Когда вы отдадите мне деньги, я отдам вам письмо. А документ этот я подпишу, ко­гда вы мне уплатите двадцать пять долларов в знак вашей доброй воли. - Стоунхилл дал мне десять, и я подписала бумагу.
        Затем пошла в телеграфную контору. Попро­бовала писать поэкономнее, но все равно распи­сала положение чуть ли не на весь бланк, а так­же перечислила, что требуется. Сказала адвокату Дэггетту, пусть передаст маме, что у меня все хо­рошо и я скоро приеду домой. Забыла, сколько стоило.
        Купила в бакалейной лавке себе немного креке­ров, твердого сыру и яблоко, села на бочонок с гвоз­дями у печки и поела - дешево да сытно. Знаете же, как говорят:
«Довольство - лучшее богатство». Доев, вернулась к Стоунхиллу, попробовала яблоч­ный огрызок мустангу одному скормить. А они все как прыснут в стороны, никому не надо ни меня, ни моего подарка. Бедняжки и яблочка, наверное, ни­когда не пробовали. Я зашла от ветра на конюшню да прилегла на мешки с овсом. Природа нам сове­тует отдыхать после еды, и те, кто слишком деловой, кто голоса этого не слушается, частенько помирают, дожив всего до пятидесяти лет.
        Зашел Стоунхилл - в дурацкой такой тенпессийской шляпке. Остановился, на меня погля­дел.
        Я говорю:
        - Я тут вздремну немножко.
        А он:
        - Тебе удобно? Я отвечаю:
        - Мне просто на ветру не хотелось. Я и поду­мала, что вы не против.
        - Только ты здесь сигареты не кури.
        - Я к табаку и близко не подхожу.
        - И ботинками дыр в мешках не понаделай.
        - Я буду осторожно лежать. А когда выйдете, ворота поплотнее прикройте.
        Сама не понимала, как я устала. Когда просну­лась, было уже хорошо за полдень. Я закоченела вся да из носа капало - верный знак, что простудилась. Когда спишь, всегда накрываться нужно. Я от пыли отряхнулась, лицо под колонкой умыла, взяла мешок с пистолетом и пошла скорее в Фе­деральный суд.
        Подхожу и вижу: другая толпа уже собралась, не такая большая, как вчера. Думаю себе: «Как? Неуж­то опять вешать будут!» А не вешали. Сейчас они пришли посмотреть, как с Территории два фургона с заключенными прибыли.
        Исполнители их как раз выгружали и жестко эдак в них тыкали своими магазинными винчес­терами. Все заключенные были друг с дружкой скованы, будто рыба на бечевке. По большей ча­сти - белые, но попадались и индейцы, и полу­кровки, и негры. Ужасно было на такое смотреть, да только вы не забывайте: эти звери в канда­лах - убийцы, грабители, двоеженцы, фальшиво­монетчики, некоторые поезда под откос пускали, в общем, злодеи, каких свет не видывал. Пошли «туда, где ухала сова»[«Уходить туда, где ухала сова»- фраза, на фронтире США обозначавшая, что человек скрывается от закона в глуши; зародилась среди изгоев и погонщиков скота.] , отведали плодов зла, а теперь правосудие их настигло и требует распла­ты. На этом свете за все нужно платить так или иначе. Ничего за просто так не дается, кроме Божьей Милости. Это ее не заслужить, не зарабо­тать.
        Уже сидевшие в тюрьме - а она помещалась в подвале суда - принялись кричать и свистеть но­вым узникам в зарешеченные окошки:
        - Свежая рыбка! - говорили, и тому подобное. А кое-кто и грубостей подпускал, так что женщи­ны в толпе отворачивались. Я пальцами уши заткнула, прошла через людское скопище, поднялась по ступенькам суда и вошла.
        Пристав у дверей не хотел меня впускать в зал, поскольку я ребенок, но я ему сказала, что у меня дело к судебному исполнителю Когбёрну,- и твер­до стояла на своем. Он понял, что меня на кривой козе не объехать, и тут же пошел на попятный - не хотел, чтобы я шум подымала. Поставил меня рядом возле самых дверей, но это ничего, потому что свободных мест все равно не было.
        Вы решите: вот странность, - но я в то время, считайте, и не слыхала ничего про судью Айзека Паркера, хоть он человек и знаменитый. Я неплохо знала, что в наших местах происходит, и про него и его суд, должно быть, упоминани, но у меня не отложилось. Само собой, мы жили в его судебном округе, но у нас проводились свои выездные сес­сии над убийцами и грабителями. В Федеральный суд только caмогонщиков отправляли, вроде ста­рика Джерри Вика с его молокососами. А к судье Паркеру почти все клиенты поступали с Индей­ской территории - там скрывались сорвиголовы со всего света.
        Теперь я вот что интересное вам расскажу. Дол­гое время из этого суда никому нельзя было подать апелляцию - только самому президенту Соединен­ных Штатов. А потом все изменили, и его решения начал отменять Верховный суд, поэтому судья Пар­кер paзозлился. Стал говорить, что эти олухи в Ва­шингтоне ни шиша не смыслят в том, какие на Территории условия. Генерального солиситора[Генеральный солиситор США - должностное лицо Министерства юстиции, представляет интересы Соединенных Штатов при рассмотрении дел в Верховном суде США. По поручению министра юстиции представляет государство и в судах других инстанций вплоть до судов штатов. Должность учреждена в 1870 г.] Уитни, который вроде как был на его стороне, назвал
«тор­говцем помилованиями» и сказал, что про уголов­ные законы тот знает не больше, чем про иерогли­фы Великой Пирамиды. Ну а в Вашингтоне, со сво­ей стороны, заявили, что судья слишком круто берет, зазнался, присяжных напутствует очень уж многословно, а суд у него - не суд, а «бойня Пар­кера». Даже не знаю, кто тут прав. Знаю только, что у него шестьдесят пять исполнителей убили. Очень уж жесткая публика, с которой они разбирались.
        Судья был высокий человек, глаза голубые, каштановая бородка - мне показалось, он старик, хотя на самом деле ему в то время было около сорока. Держался сурово. На смертном одре он вы­звал священника и стал католиком. У него жена была в этой вере воспитана. Но это его дело, меня такое не касается. Если приговорил сто шестьдесят человек к смерти и где-то половина из них в петле болталась у тебя на глазах, может, в последнюю минуту и нужно снадобье покрепче того, что мето­дисты варят. Тут есть над чем подумать. Под конец судья говорил, что это не он тех людей повесил, а закон. Когда он в 1896-м умер от водянки, все уз­ники в темных застенках устроили «празднест­во» - такое, что тюремщикам пришлось всех ус­мирять.
        У меня газетная вырезка есть - запись того про­цесса Уортона, и хоть она не официальная, но до­вольно точна. Я по ней и по памяти писала хорошую историческую статью, которую назвала так: «Слушай приговор закона, Одус Уортон, по коему повешен ты будешь за шею, пока не умрешь, не умрешь, не ум­решь! Да смилостивится над твоей душою Господь, Чьи законы ты преступил и перед Чьим судом дол­жен предстать. Это личные воспоминания об Айзеке Ч. Паркере, знаменитом Судье Пограничья».
        Да только эти сегодняшние журналы не разбира­ются в хороших статьях. Они лучше всякий вздор печатать станут. Сказали, что статья моя чересчур длинна и
«бессвязна». Не бывает ничего слишком длинного - да и слишком короткого не бывает, ко­ли у тебя правдивая да интересная история и стиль письма такой, что я зову
«наглядным», в сочетании с воспитательными целями. С газетами-то у меня разговор короткий. Им то и дело что-нибудь по ис­тории расписать надобно, а как до денег речь дохо­дит, так редакторы эти газетные но большей части «жмотятся». Думают, раз у меня кой-какие деньжа­та есть, так я с радостью побегу им воскресные колонки заполнять, чтоб только увидеть свое имя в газете, будто Люсиль Биггерз Лэнгфорд какая или Флоренс Марби Уайтсайд. Как тот темнокожий ма­лыш говорит: «Ну уж дудки!
        Люсиль и Флоренс могут поступать, как им вздумается. Газетные редак­торы горазды жать то, что не сеяли. У них и еще одна увертка есть: шлют своих щелкоперов с тобой разговаривать и все твои истории себе за бесплатно получают. Я знаю, молодым репортерам недоплачи­вают, мальчишкам я за так помогать готова с этими их 
«фитилями» - если они только ничего не напу­тают.
        Когда я в зал вошла, на трибуне для свидетелей стоял парнишка из криков и говорил по-своему, а другой индеец его слова переводил. Медленно дело шло. Я простояла там почти час, и только потом на трибуну вызвали Кочета Когбёрна.
        Я обозналась, прикидывая, кто из исполнителей он, думала - человек помоложе и пощуплее, он там стоял с бляхой на рубашке, - поэтому очень удивилась, когда вышел одноглазый старикан, ком­плекцией - что твой Гровер Кливленд[Стивен Гровер Кливленд (1337-1908) - 22-й (1883-1889) и 24-й (1893-1897) президент США от демократической партии. В конце 1870-х гг., когда происходит действие романа, занимался частной юридической практикой в Баффало.] , и его при­вели к присяге.
«Старикан», говорю. Лет сорок ему было. Под его тяжестью половицы скрипели. На нем была пыльная черная тройка, а когда он сел, я заметила, что бляха у него - на жилете. Серебряный кружок со звездой внутри. И усы у него были, как у Кливленда.
        Кое-кто скажет, что по всей стране в то время было больше таких мужчин, кто походил на Кливленда, чем не похожих. Но все равно - именно так он и выглядел. Кливленд и сам был когда-то шериф. И много всем горя принес в Панике 93-гo[Паника
1893 года - самый серьезный до Великой депрессии спад в экономике США, вызванный ускоренным строительством и недостаточным финансированием железных дорог.
«Железнодо­рожный пузырь» лопнул, вызвав банкротство ряда банков, что усугубилось массовым изъятием из банков золотых вкладов.] да только я все равно не стыжусь признаться, что вся моя род­ня его поддерживала, от демократов никогда не отрекалась, включая и губернатора Альфреда Cмита[Альфред Эмануэл («Эл») Смит-мл. (1873-1944) - американский политик-демократ, губернатор Нью-Йорка (1919-1920,
1923-1928), кандидат в президенты США на выборах 1928 г., которые проиграл республиканцу Герберту Гуверу. Всю жизнь поддерживал тесные связи  с ирландской диаспорой, по вероиспо­веданию - католик.] - причем не только из-за Джо Робинсона[Джозеф Тейлор Робинсон (1872-1937) - американский политик-демократ, губернатор штата Арканзас (1913), сенатор от Арканзаса (1913-1937). В выборах 1928 г. баллотировался на пост вице-президента.] . Папа гова­ривал, что после войны у нас одни друзья остались - ирландские демократы в Нью-Йорке. Тад Стивенз[ Таддеус Стивенз (1792-1868) - американский политический деятель, юрист, был среди учредителей Республиканской пар­тии Пенсильвании, лидер ее левого крыла во время Гражданской войны. Как председатель Бюджетного комитета обеспечил финан­совую поддержку военных действий северян. Выступал за прове­дение наступательных операций, за привлечение освобожденных рабов в армию Союза. После окончания войны добился принятия в 1867 г. радикальных методов реконструкции и введения воен­ного правления на Юге как гарантии участия негров в выборах.] и республиканская братия нас бы
голодом уморили, дай им волю. Все это в исторических книжках напи­сано. А теперь я представлю Кочета через эту запись и верну мой рассказ «на рельсы».
        М-Р БАРЛОУ: Будьте любезны сообщить свое имя и род занятий.
        М-Р КОГБЁРН; Рубен Джей Когбёрн. Помощ­ник судебного исполнителя Окружного суда США по Западному округу штата Арканзас с уголовной юрисдикцией над Индейской территорией.
        М-Р БАРЛОУ: Как долго вы занимаете эту долж­ность?
        М-Р КОГБЁРН: В марте будет четыре года.
        М-Р БАРЛОУ: Второго ноября вы исполняли свои служебные обязанности?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр, исполнял.
        М-Р БАРЛОУ: Случилось ли в тот день что-ли­бо необычное?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
        М-Р БАРЛОУ: Опишите, пожалуйста, своими словами, что именно произошло.
        М-Р КОГБЁРН; Слушаюсь, сэр. В общем, вско­рости после обеда в тот день мы направлялись к Форт-Смиту от местожительства криков, были ми­лях в четырех от Уэбберз-Фоллз.
        М-Р БАРЛОУ: Одну минуточку. Кто с вами был?
        М-Р КОГБЁРН: Четверо других помощников ис­полнителя и я. У нас был фургон с задержанными, и мы возвращались в Форт-Смит. Семеро задержанных. Милях в четырех от Уэбберз-Фоллз подъезжает к нам этот мальчишка-крик, весь в мыле. С из­вестием. Сказал, что утром отвозил яйца Тому Пе­строй Тыкве и его жене на Канадскую реку, где они живут. А когда приехал туда, видит: женщина лежит на дворе, и у нее затылок пулей пробит, а старик внутри на полу с раной в груди.
        М-Р ГАУДИ: Возражение.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: В показаниях придерживай­тесь того, что видели сами, мистер Когбёрн.
        М-Р КОГБЁРН: Слушаюсь, сэр. В общем, мы с помощником исполнителя Поттером поехали к Пе­строй Тыкве, а фургон должен был следовать за на­ми. С фургоном оставался помощник Шмидт. Добравшись дотуда, мы увидели все, как мальчишка Уилл нам и представил. Женщина лежала на дво­ре мертвая, голову ей уже мухи облепили, а старик внутри - вся грудь разворочена из дробовика, но­ги обожжены. Еще живой, но едва-едва. В кровавой дыре ветер свистит. Он сказал, что часа в четыре утра к ним подъехали два мальчишки Уортона, пья­ные…
        М-Р ГАУДИ: Возражение.
        М-Р БАРЛОУ: Это предсмертное заявление, ва­ша честь.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Отклоняется. Продолжайте, мистер Когбёрн.
        М-Р КОГБЁРН: В общем, он сказал, что два мальчишки Уортона - Одус и Си-Си их зовут - приехали пьяные, накинулись на него с двуствол­кой и говорят: «Где твои деньги, старик, показы­вай». Он показывать не стал, тогда они пук сосно­вых веток подожгли и давай ему пятки поджа­ривать, поэтому он и сказал, что деньги в банке из-под компота под серым камнем в углу коптиль­ни. Говорит, больше четырехсот долларов ассигна­циями там было. Говорит, жена плакала и к ногам их бросалась все это время, умоляла пощадить. По­том, говорит, как бросится пулей в двери, а Одус выскочил за ней и застрелил. А когда он сам с пола поднялся, говорит, Одус повернулся и его застре­лил. А потом они уехали.
        М-Р БАРЛОУ: Что было дальше?
        М-Р КОГБЁРН: Умер у нас на руках. Скончал­ся в значительных болях.
        М-Р БАРЛОУ: Мистер Пестрая Тыква, то есть?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
        М-Р БАРЛОУ: Что вы и Поттер тогда сделали?
        М-Р КОГБЁРН: Сходили к коптильне - камень там был сдвинут, а банка пропала.
        М-Р ГАУДИ: Возражение.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Свои домыслы свидетель пусть держит при себе.
        М-Р БАРЛОУ: Вы обнаружили в углу коптиль­ни плоский серый камень, прикрывавший собою углубление в земле?
        М-Р ГАУДИ: Если показания собирается давать обвинитель, я бы предложил привести его к присяге.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Мистер Барлоу, так не пола­гается вести допрос.
        М-Р БАРЛОУ; Прошу прощения, ваша честь. Исполнитель Когбёрн, что вы обнаружили - если вы что-либо обнаружили - в углу коптильни?
        М-Р КОГБЁРН: Мы обнаружили серый камень, а рядом с ним - ямку.
        М-Р БАРЛОУ: Что находилось в ямке?
        М-Р КОГБЁРН: Ничего. Ни банки, ничего.
        М-Р БАРЛОУ: Что вы делали дальше?
        М-Р КОГБЁРН: Дождались фургона. Когда при­ехал, посовещались между собой, решили, кто по­едет за Уортонами. Мы с Поггером уже имели с ними дело, поэтому мы и отправились. Ехать было часа два - дотуда, где в Канадскую впадает Север­ный рукав, чуть выше по течению рукава. Добра­лись незадолго до заката.
        М-Р БАРЛОУ: И что вы там обнаружили?
        М-Р КОГБЁРН: У меня с собой была подзор­ная труба, и мы увидали двух мальчишек и старика их, Аарон Уортон его зовут, они стояли на берегу ручья со свиньями - пять или шесть их там было. Забили поросенка и разделывали его. Он на ветке висел, а они под тазиком огонь развели, чтоб, зна­чит, его кипятком окатывать. Мы привязали лоша­дей где-то в четверти мили ниже но течению и пешком двинулись тихонько через кусты, врасплох их застать. Когда на глаза показались, я сказал ста­рику - Аарону Уортону этому, - что мы судебные исполнители США и нам надо с его ребятами па­рой слов перекинуться. Он хвать топор и давай нас костерить на чем свет стоит да этот суд крыть по­чем зря.
        м-р БАРЛОУ: И вы что?
        М-Р КОГБЁРН: Ну, я под топор лезть не стал, а попробовал его образумить. Пока препирались, Си-Си Уортон нырнул за паром от тазика и схватил двустволку - она стояла прислоненная к пиловочному бревну. Поттер заметил, да поздно. Не успел выстрелить, как Си-Си Уортон в него пальнул из одного ствола, а потом ко мне поворачивается, с дру­гим. Я его застрелил, а когда старик на меня топором замахнулся, я и его застрелил. Одус кинулся к ручью, и я в него тоже выстрелил. И Аарон Уортон, и Си-Си рухнули наземь мертвые. Одуса Уортона только за­дело.
        М-Р БАРЛОУ: А потом что было?
        М-Р КОГБЁРН: Ну, на этом все и кончилось. Я подтащил Одуса Уортона к мэрилендскому дуб­ку, усадил и сковал ему руки-ноги вокруг ствола. Рану Поттеру платком заткнул как мог. Нехорошо ему было. Потом зашел в хижину, там скво Аарона Уортона была, но говорить ничего не хотела. Я обыс­кал там все, нашел квартовую банку под дровами у печки, а в ней - ассигнации где-то на сумму четыреста двадцать долларов.
        М-Р БАРЛОУ: Что cталось с Поттером?
        М-Р КОГБЁРН: Скончался в этом городе шесть дней спустя от гнилогноекровия. Остались жена и шестеро карапузов.
        М-Р ГАУДИ: Возражение.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Вычеркните последнее заме­чание.
        М-Р БАРЛОУ: Что сталось с Одусом Уортоном?
        М-Р КОГБЁРН: Вон он сидит.
        М-Р БАРЛОУ: Свидетель ваш, мистер Гауди.
        М-Р ГАУДИ: Благодарю вас, мистер Барлоу. Так сколько, вы сказали, мистер Когберн, вы служите судебным исполнителем?
        М-Р КОГБЁРН: Почти четыре года.
        М-Р ГАУДИ: Сколько человек за это время вы застрелили?
        М-Р БАРЛОУ: Возражение.
        М-Р ГАУДИ: В этом убийстве, ваша честь, не все видно глазу. Я пытаюсь установить предвзя­тость свидетеля.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Возражение отклоняется.
        М-Р ГАУДИ: Сколько, мистер Когбёрн?
        М-Р КОГБЁРН: Я никогда ни в кого не стре­лял без нужды.
        М-Р ГАУДИ: Вопрос был не в этом. Сколько?
        М-Р КОГБЁРН: Стрелял или убил?
        М-Р ГАУДИ: Давайте ограничимся «убил», что­бы у нас получилась умопостигаемая цифра. Сколь­ко человек вы убили с тех пор, как стали исполни­телем этого суда?
        М-Р КОГБЁРН: Человек двенадцать - пятна­дцать; чтобы не дать им уйти и для самообороны.
        М-Р ГАУДИ: Около двенадцати или пятнадца­ти. Так много, что вы сбились со счета. Не забы­вайте - вы под присягой, я сверился с протоколами, и у меня есть более точная цифра. Так сколько?
        М-Р КОГБЁРН: Полагаю, что с этими двумя Уортонами будет двадцать три.
        М-Р ГАУДИ: Я был уверен, чуточку усилий - и вы припомните. Так, давайте посмотрим. Два­дцать три человека за четыре года. Это где-то шесть человек в год.
        М-Р КОГБЁРН: Опасная у меня работа.
        М-Р ГАУДИ: Похоже на то. Однако насколько опаснее она для тех бессчастных людей, которым выпадает попасть к вам noд арест. Сколько членов одной этой семьи - Уортонов - вы убили?
        М-Р БАРЛОУ: Ваша честь, сдается мне, что ад­вокату следует напомнить - свидетель в данном процессе не является обвиняемым.
        М-Р ГАУДИ: Ваша честь, мой подзащитный и его покойные отец и брат были спровоцированы к перестрелке этим человеком, Когбёрном. Прошлой весной он насмерть застрелил старшего сына Ааро­на Уортона, а второго ноября едва не воспользовал­ся случаем зверски расправиться со всей семьей. Я это докажу. Наемный убийца Когбёрн слишком долго рядится в овечью шкуру, прикрываясь авто­ритетом уважаемого суда. Я могу доказать невинов­ность моего подзащитного, лишь обнародовав фак­ты двух взаимосвязанных перестрелок, а также под­вергнув методы Когберна тщательному пересмотру. Раз все остальные участники этого дела, включая Поттера, так вовремя скончались.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Довольно, мистер Гауди. Сдер­житесь. Ваши доводы мы выслушаем позднее. Защи­те будут дадены к этому все возможности. Мне не представляется уместным использование таких по­нятий, как «зверски» и «наемный убийца», - они не прольют на это дело свет истины. Продолжайте до­прос свидетеля, будьте любезны.
        М-Р ГАУДИ: Благодарю вас, ваша честь. Мистер Когбёрн, вы были знакомы с покойным Дабом Уортоном, братом моего подзащитного Одуса Уортона?
        М-Р КОГБЁРН: Мне пришлось его застрелить в целях самозащиты минувшим апрелем в округе Ползущей Змеи на территории чероки.
        М-Р ГАУДИ: И как это случилось?
        М-Р КОГБЁРН: Я пытался вручить ему судеб­ный ордер за продажу горячительных напитков ин­дейцам чероки. А он вышел на меня со шкворнем и говорит: «Кочет, я щас тебе и второй глаз выбью». Я защищался.
        М-Р ГАУДИ: При этом он был вооружен одним только шкворнем от фургонного передка?
        М-Р КОГБЁРН: Я ж не знал, что у него там еще есть. А шкворень видел. И знаю, как человека можно изувечить одним только шкворнем.
        М-Р ГАУДИ: А сами вы были вооружены?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. У меня было личное оружие.
        М-Р ГАУДИ: Какого рода личное оружие?
        М-Р КОГБЁРН: Револьвер «кольт» сорок четы­ре сорок.
        М-Р ГАУДИ: Стало быть, неправда, что вы к нему подкрались под покровом ночи с этим ре­вольвером в руке без всякого предупреждения?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр, револьвер я вытащил.
        М-Р ГАУДИ: Ваше оружие было при этом за­ряжено и взведено?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
        М-Р ГАУДИ: И вы держали его за спиной или утаивали иным образом?
        М-Р КОГБЁРН: Нет, сэр.
        М-Р ГАУДИ: Вы хотите сказать, что Даб Уортон пошел на этот взведенный револьвер всего лишь с небольшой железкой в руке?
        М-Р КОГБЁРН: Так оно и было.
        М-Р ГАУДИ: Чрезвычайно странно. Так, стало быть, неправда, что второго ноября вы предстали пред Аароном Уортоном и двумя его сыновьями в сходной угрожающей манере, иными словами - вы­скочили к ним из-под прикрытия с тем же самым смертоносным шестизарядником в руке?
        М-Р КОГБЁРН: Я всегда стараюсь быть готов.
        М-Р ГАУДИ: И револьвер был у вас в руке?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
        М-Р ГАУДИ: Заряженный и на взводе?
        М-Р КОГБЁРН: Если он не заряжен и не на взводе, он не выстрелит.
        М-Р ГАУДИ: Отвечайте на мой вопрос, будьте добры.
        М-Р КОГБЁРН: Так а в нем смысла нет.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Не препирайтесь с защитой, мистер Когбёрн.
        М-Р КОГБЁРН: Слушаюсь, сэр.
        М-Р ГАУДИ: Мистер Когбёрн, хочу снова об­ратить ваше внимание к той сцене у ручья. Бли­зятся сумерки. Мистер Аарон Уортон и двое остав­шихся в живых его сыновей занимаются своим законным делом у себя на участке, никому не меша­ют. Забивают кабанчика, чтоб на столе у них было хоть немного мяса…
        М-Р КОГБЁРН: Да это краденые свиньи бы­ли. Ферма-то - Минни Уортон, скво старика Аарона.
        М-Р ГАУДИ: Ваша честь, вы не могли бы обя­зать свидетеля хранить молчание, если его не спра­шивают?
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Хорошо, а вас я обязываю наконец задавать такие вопросы, на которые сви­детель мог бы отвечать.
        М-Р ГАУДИ: Прошу прощения, ваша честь. Хо­рошо. Мистер Уортон и его сыновья - на берегу ручья. Вдруг из зарослей выскакивают два челове­ка с револьверами наизготовку…
        М-Р БАРЛОУ: Возражение.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Возражение принимается. Мистер Гауди, я крайне терпим. Я позволю вам про­должать такую линию допроса, однако настаиваю, чтобы она имела вид вопросов и ответов, а не теат­ральных монологов. И предупреждаю вас, что луч­ше бы уже прийти к чему-нибудь существенному - и побыстрее.
        М-Р ГАУДИ: Благодарю вас, ваша честь. Если суд согласен меня еще немного потерпеть. Мои подзащитный выражал опасения по поводу суровости этого суда, но я заверил его, что ни единый человек в этой благородной Республике не любит истину, справедливость и милосердие больше судьи Айзека Паркера…
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Предупреждение, мистер Гауди.
        М-Р ГАУДИ: Слушаюсь, сэр. Хорошо. Итак. Мистер Когберн, когда вы с Поттером выскочили из зарослей, как Аарон Уортон отреагировал на ва­ше внезапное появление?
        М-Р КОГБЁРН: Он схватил топор и стал ру­гать нас последними словами.
        М-Р ГАУДИ: Инстинктивный рефлекс при вне­запной опасности. Такова ли была природа его дей­ствий?
        М-Р КОГБЁРН: Я не знаю, что это означает.
        М-Р ГАУДИ: Сами вы такого движения бы не допустили?
        М-Р КОГБЁРН: Если б у нас с Поттером было преимущество, я б сделал, что велено.
        М-Р ГАУДИ: Именно - вы с Поттером. Мы можем согласиться, что Уортоны оказались в смер­тельной опасности. Хорошо. Вернемся к предшествующей сцене - в доме Пестрой Тыквы, у фурго­на. Кто отвечает за за фургон?
        М-Р КОГБЁРН: Помощник судебного исполни­теля Шмидт.
        М-Р ГАУДИ: Он не хотел, чтобы вы ехали к Уортонам, правда?
        М-Р КОГБЁРН: Мы немного об этом погово­рили, и он признал, что ехать надо нам с Потте­ром.
        М-Р ГАУДИ: Но поначалу не хотел, не так ли? Зная, что между вами и Уортонами кошка пробе­жала?
        М-Р КОГБЁРН: Должно быть, хотел, иначе б не послал.
        М-Р ГАУДИ: Вам пришлось его убеждать, разве нет?
        М-Р КОГБЁРН: Я знал Уортонов и боялся, что кого-нибудь другого просто убьют.
        М-Р ГАУДИ: А в итоге сколько человек убили?
        М-Р КОГБЁРН: Троих. Но Уортоны не ушли. Могло быть и хуже.
        М-Р ГАУДИ: Да, вас самого, например, могли убить.
        М-Р КОГБЁРН: Вы неправильно меня поняли. Трое воров и убийц могли бы остаться на свободе и убить кого-нибудь еще. Но вы правы - могли бы убить и меня. Дело к тому шло, а для меня это не шутка.
        М-Р ГАУДИ: Для меня тоже. Вам, мистер Когбёрн, самой природой назначено выжить, и я вовсе не имею в виду насмехаться над этим вашим даром. Я «е ошибся - вы действительно показали ранее, что отступили от Аарона Уортона?
        М-Р КОГБЁРН; Верно.
        М-Р ГАУДИ: Вы от него отходили?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. Он топором замахи­вался.
        М-Р ГАУДИ: В каком направлении вы отступали?
        М-Р КОГБЁРН: Если я отступаю, я всегда иду назад.
        М-Р ГАУДИ: Ценю юмористический характер данного замечания. Когда вы прибыли, Аарон Уор­тон стоял у таза?
        М-Р КОГБЁРН: Скорее сидел на корточках. Во­рошил в костре под тазом.
        М-Р ГАУДИ: А где находился топор?
        М-Р КОГБЁРН: Да тут же, у него под рукой.
        М-Р ГАУДИ: Итак, вы утверждаете, что взве­денный револьвер был явно виден у вас в руке, однако мистер Уортон схватил топор и стал на вас наступать примерно так же, как это делал Даб Уор­тон с гвоздем, свернутой в трубку газетой или что у него там было в руке?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. Начал ругаться и сы­пать угрозами.
        М-Р ГАУДИ: А вы все это время отступали? Двигались прочь от таза с кипятком?
        М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
        М-Р ГАУДИ: Насколько далеко вы отступили до того, как началась стрельба?
        М-Р КОГБЁРН: Шагов на семь-восемь,
        М-Р ГАУДИ: А это значит, что Аарон Уортон продвинулся вперед на те же семь или восемь ша­гов, так?
        М-Р КОГБЁРН: Вроде того.
        М-Р ГАУДИ: И сколько это будет? Почти шест­надцать футов?
        М-Р КОГБЁРН: Вроде того.
        М-Р ГАУДИ: Как вы тогда объясните жюри при­сяжных, почему его тело было найдено непосредст­венно близ таза, а одна рука была в костре и рукав и ладонь тлели?
        М-Р КОГБЁРН: Сдается мне, его там не было.
        М-Р ГАУДИ: Вы перемещали куда-либо тело после того, как застрелили мистера Уортона?
        М-Р КОГБЁРН: Нет, сэр.
        М-Р ГАУДИ: И не подтаскивали тело ближе к огню?
        М-Р КОГБЁРН: Нет, сэр. Я не думаю, что он там лежал.
        М-Р ГАУДИ: Два свидетеля, прибывшие на ме­сто преступления вскоре после перестрелки, дадут показания о точном расположения тела. Вы, значит, не помните, что перетаскивали тело в другое место?
        М-Р КОГБЁРН: Коли оно там лежало, значит, перетащил. Не помню.
        М-Р ГАУДИ: Зачем вы поместили верхнюю часть его тела в костер?
        М-Р КОГБЁРН: Ну, этого я точно не делал.
        М-Р ГАУДИ: Стало быть, вы его не двигали, а он на вас не наступал. Либо вы передвинули его - кинули тело в костер. Что именно? Решите что-ни­будь.
        М-Р КОГБЁРН: Там вокруг свиньи рылись - они и могли его передвинуть,
        М-Р ГАУДИ: Свиньи и впрямь.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Мистер Гауди, надвигается темнота. Как вы считаете, вы сумеете покончить с этим свидетелем в ближайшие несколько минут?
        М-Р ГАУДИ: Мне потребуется больше времени, ваша честь.
        СУДЬЯ ПАРКЕР: Очень хорошо. Тогда може­те возобновить допрос завтра утром в восемь три­дцать. Мистер Когбёрн, в это время вы вернетесь на свидетельскую трибуну. Присяжные не ведут разговоров об этом деле ни с посторонними, ни между собой. Обвиняемый остается под стражей.
        Судья стукнул молотком, и я подскочила, не ожидав такого грохота. Толпа стала расходиться. Раньше я не смогла хорошенько рассмотреть этого Одуса Уортона, а теперь вот рассмотрела - он там стоял, а по бокам два офицера. Хотя одна рука у него была на перевязи, его все равно в суде сковали.
        Такой вот он был опасный. Если и бывает на ком написано черное злодейство, так это Одус Уортон. Он был полукровка, глаза мерзкие, сидели близко и не мигали, как у змеи. Весь облик его ожесточил­ся во грехе. Говорят, крики - добрые индейцы, но помесь крика с бельм, как он, или крика с негром - совсем другое дело.
        Когда Уортона из зала выводили, он прошел ми­мо Кочета Когберна и что-то ему сказал - оскор­бление какое-то гадкое или угрозу, судя по виду. А Кочет на него только глянул. Меня вытолкнули в двери наружу. Я осталась ждать на крыльце.
        Кочет вышел среди последних. В одной руке у него была бумажка, в другой кисет с табаком, и он на ходу пытался свернуть себе самокрутку. Руки у него дрожали, табак сыпался наземь.
        Я подошла и говорю:
        - Мистер Кочет Когбёрн? А он:
        - Что такое? - Сам же о чем-то другом думает. Я спрашиваю:
        - Можно с вами поговорить минутку? Он меня осмотрел с ног до головы.
        - Что такое? - повторяет. Я говорю:
        - Мне рассказывали, что вы - человек с вер­ной закалкой.
        А он:
        - Тебе чего, девочка? Выкладывай. А то ужи­нать пора.
        Я ему тогда говорю:
        - Давайте покажу, как это делается. - Взяла его полусвернутую самокрутку, выровняла ее, лизнула и заклеила, а кончики подвернула и ему отдала. Рыхловато получилось, потому что он бумагу уже помял. Исполнитель закурил, а самокрутка вспых­нула и сразу сгорела до половины. Я говорю:
        - Вы насухо сворачиваете. Он осмотрел ее и отвечает:
        - Есть такое дело.
        Я ему:
        - Я,- говорю,- ищу того, кто насмерть застре­лил моего отца Фрэнка Росса перед меблированны­ми комнатами «Монарх». Его зовут Том Чейни. Говорят, он теперь на Индейской территории, и мне нужно, чтобы кто-нибудь туда за ним отправился.
        - А тебя как зовут, девочка? - спрашивает он.- Где ты живешь?
        - Зовут меня Мэтти Росс, - отвечаю, - а про­живаем мы в округе Йелл возле Дарданеллы. Мама у меня дома, присматривает за моими сестрой Вик­торией и братом Фрэнком-меньшим.
        - Так поезжай-ка ты лучше домой, - говорит он. - Им там надо помочь масло сбить.
        А я говорю:
        - Старший шериф и человек в конторе судеб­ного исполнителя мне рассказали все подробности. Вы можете взять ордер на поимку беглого преступ­ника и отправиться за Томом Чейни. А правитель­ство вам два доллара заплатит за поимку и еще по десять центов за милю на каждого, его и вас. Боль­ше того - я вам уплачу пятьдесят долларов возна­граждения.
        - Умно ты в этом деле разобралась, - гово­рит он.
        - Разобралась, да, - отвечаю. - И шутки шу­тить не намерена.
        Он спрашивает:
        - А что это у тебя в котомке?
        Я развязала мешок из-под сахара и показала ему.
        - Боже святый! - говорит Когбёрн. - Драгун­ский кольт! Да ты ж сама росточком с початок! На что тебе этот пистолет?
        Я отвечаю:
        - Он принадлежал моему отцу. Из него я на­мерена убить Тома Чейни, если этого не сделает закон.
        - Да уж, такая пушка свою работу выполнит. Если найдешь себе пенек повыше для упора, пока будешь целиться.
        - Здесь никто моего отца не знал, и я боюсь, с Чейни разбираться никто не станет, если я не зай­мусь этим сама. Брат мой совсем еще ребенок, а мамина родня - в Монтерее, Калифорния. И де­душка Росс уже верхом не держится.
        - Что-то не верится мне, что у тебя есть пять­десят долларов.
        - Они у меня через день-два будут. Слышали про грабителя по имени Счастливчик Нед Пеппер?
        - Я его неплохо знаю. Прошлым августом про­стрелил ему губу в горах Винтовая Лестница. Счас­тья ему в тот день сильно привалило.
        - Считают, Том Чейни с ним связался.
        - Я все равно не верю, что у тебя полсотни долларов есть, сестренка, но если ты проголода­лась, могу накормить тебя ужином. Там мы все обсудим и лекарство выпишем. Как тебе такое?
        Я ответила, что мне такое в самый раз. При­кидывала, что он живет в доме с семьей, но вот совсем не ожидала, что у него будет комнатенка за китайской бакалеей на темной улочке. И жены у него не было. Китайца звали Ли. Он приготовил ужин - вареная картошка с тушеным мясом. Мы все втроем поели за низким столиком. Посредине стояла керосиновая лампа, а вместо скатерти лежа­ло одеяло. Один раз звякнул колокольчик, и кита­ец вышел за полог обслужить покупателя.
        Кочет сказал, что слышал про убийство моего па­пы, но подробностей не знает. Я ему рассказала. И заметила, что левый глаз у него - больной - до конца не закрывается. При свете керосинки внизу сверкал полумесяц белка. Кочет ел ложкой и в при­дачу помогал себе сложенным куском белого хле­ба - вымакивал всю подливку. Совсем другое де­ло - китаец с его аккуратными палочками! Я рань­ше не видела, как ими едят. Такие проворные пальцы! Когда закипел кофе, Ли снял кастрюльку с огня и стал разливать. Свою чашку я накрыла рукой.
        - Я не пью кофе, спасибо. Кочет спросил:
        - А что же ты пьешь?
        - Предпочитаю холодную пахту, когда есть.
        - Ну, у нас такого не водится, - ответил он. - И лимонаду тоже нет.
        - А свежее молоко есть?
        Ли сходил в лавку к леднику и принес кувшин молока. Сливки с него сняли.
        - По-моему, прокисло, - говорю я.
        Кочет взял мою чашку и поставил на пол. Из тьмы, где у них стояли койки, возник пестрый жирный кот, подошел и давай лакать. Кочет ска­зал:
        - Генералу полегче угодить.
        Кота звали Генерал Стерлинг Прайс[Стерлинг Прайс (1809-1867) - американский юрист, плантатор и политик, губернатор штата Миссури (1853-1857); генерал-майор армии южан в Гpaждaнcкую войну. В неудавшемся ка­валерийском рейде по штатам Миссури и Канзас (1864) потерял половину своего 12-тысячного отряда. После Гражданской войны предпочел вывести остатки своих частей в Мексику, а не сдавать­ся армии Союза.] . Ли на де­серт подал медовые коврижки, и Кочет всю свою обмазал маслом и вареньем, совсем как ребенок малый. Он был «сладкоежка».
        Я вызвалась все помыть, и они возражать не стали. Колонка и умывальник были там на улице. За мной, надеясь на объедки, увязался кот. С эма­лированными тарелками я постаралась как смог­ла - тряпкой, желтым мылом и холодной водой. А когда вернулась, Кочет и Ли играли за столом в карты.
        Кочет говорит:
        - Подай-ка мне чашку.
        Я дала, и он себе плеснул виски из оплетенной бутыли. Ли курил длинную трубку.

 Я спрашиваю:
        - Что с моим предложением?
        Кочет говорит:
        - Я пока обдумываю.
        - Во что это вы играете?
        - В «семь очков». Сдавать на тебя?
        - Я в нее играть не умею. Я умею в пригласительный вист.
        - Мы не играем в пригласительный вист.
        Я говорю:
        - По мне, так это очень легкий способ зарабо­тать пятьдесят долларов. Вы все равно свою работу будете делать, а тут еще и лишние деньги перепадут,
        - Не торопи меня, - отвечает он. - Я думаю о расходах.
        Я сидела тихо и смотрела на них, только время от времени сморкалась. А через некоторое время говорю:
        - Не понимаю я, как можно играть в карты, пить виски и думать про это сыщицкое дело - и все одновременно.
        А Кочет мне:
        - Если я пойду против Неда Пеппера, мне по­требуется сто долларов. Так я прикинул. И пять­десят из них - вперед.
        - Вы пытаетесь воспользоваться моим положе­нием.
        - Я столько с детей беру, - отвечает он. - Вы­куривать Неда - работенка нелегкая. Он заляжет в горах на земле чокто. Будут расходы.
        - Я надеюсь, что вы не рассчитываете, будто я стану поить вас виски.
        - Виски я не покупаю - я его конфискую. Са­ма, кстати, попробуй - от простуды поможет.
        - Нет, спасибо.
        - Этот настоящий. Пойло двойной перегонки из округа Мэдисон, в бочке выдержан. Всего чай­ная ложечка - а пользы вагон.
        - Не стану я вора себе в рот запускать, чтоб он мне украл рассудок.
        - Я умею его заряжать.
        Он подошел к своей койке и достал из-под низу жестяную коробку, принес к столу. В коробке пол­но масляных тряпок, патроны валяются отдельные, клочки кожи и обрывки бечевы. Кочет вытащил свинцовые пули, маленькие медные капсюли и жес­тянку с порохом.
        Говорит:
        - Ладно, давай-ка поглядим, как ты это дела­ешь. Вот порох, капсюли и пули.
        - Я сейчас не хочу. Меня в сон клонит, я хочу вернуться на постой в «Монарх».
        - Я так и думал, что не можешь, - сказал он. И давай перезаряжать две камеры. У него все падало из рук, укладывалось криво - в общем, хорошо не получилось. Закончил и говорит:
        - Эта пушка тебе слишком большая и неудоб­ная. Тебе б лучше что-нибудь с патронами.
        Порылся в коробке и вытащил смешной такой пистолетик с несколькими стволами.
        - Вот что тебе нужно, - говорит. - Перечница двадцать второго калибра - на пять выстрелов, а можно и залпом. Называется «Дамский спутник»[«Дамскими спутниками» назывались многозарядные револьверы 22-го калибра тина «перечница» (с несколькими вращающимися стволами), популярные в США в первой половине ХIХ в. и в годы Гражданской войны; производились рядом оружейных компаний.] . Тут в городе есть одна дама щедрой природы - Большая Фэй зовут, - так в нее сводная сестра из такого дважды стреляла. А в Большой Фэй весу - около двухсот девяноста фунтов. Пули до жизнен­но важных органов даже не достали. Но так редко бывает. А против обыкновенных людей он тебе хо­рошо сослужит. Как новенький. Я тебе его на эту старую пушку сменяю.

 Я говорю:
        - Нет, пистолет этот был папин. Я готова ид­ти. Вы меня слышите? - Взяла у него револьвер и обратно в мешок положила. А он себе в чашку еще виски налил.
        - Никакого ордера крысе не вручишь, сестренка.
        - А я и не говорила, что получится.
        - Эти крючкотворы навозные думают, что мож­но, а нельзя. Крысу можно только прикончить - ну, или пусть живет. А на бумажки им плевать. Ты как считаешь?
        - Вы все это допить собираетесь?
        - Вот судья Паркер понимает. Сам-то старый саквояжник[«Саквояжники» - презрительное прозвище, которое давали южане приезжим северянам, представителям федеральных властей в годы Гражданской войны и в период Реконструкции.] , но с крысами близко знаком. У нас тут был хороший суд, пока его сутяги не захватили. Ты решишь, что Полк Гауди - прекрасный джентльмен, если по одежке судить, да только гаже сукиному сы­ну Господь и дышать еще не позволял. Я его знаю как облупленного. Теперь судью на меня натравят да исполнителя в придачу. Крысолов, мол, слишком су­ров с крысами. Во как говорят. «Ты с крысами по­мягче! С крысами по-честному надо!» А с Коламбусом Поттером по-честному обошлись? Скажи-ка ты мне, а? Порядочней человека тут не бывало.
        Я встала и вышла, думая, что он устыдится и за мной пойдет, убедится, что я спокойно доберусь до ночлега, но он не пошел. Когда я уходила, он еще разговаривал. В городке с этого конца стояла те­мень, и я шла быстро - и ни единой живой души не встретила, хотя слышала музыку и голоса, а у реки горели огни там, где бары да салуны у них.
        Дойдя до Гарнизонного проспекта, я останови­лась, сообразила, где я. Я никогда с дорогой не пу­таюсь. И вскоре вышла к «Монарху». Дом стоял темный. Обошла его сзади - думала, черный ход не заперт, людям-то по нужде надо ходить. И была права. Поскольку за новый день я не заплатила, думаю: наверняка миссис Флойд определила ново­го постояльца в кровать к бабушке Тернер, может, какого-нибудь погонщика иль караульщика с железной дороги. Но с большим облегчением увиде­ла, что моя сторона кровати свободна. Взяла лиш­ние одеяла, уложила их, как прошлой ночью. По­молилась, но заснуть не могла еще долго. Кашляла.

        Назавтра я болела. Вста­ла и вышла к завтраку, но много в меня не помес­тилось, а из носа и глаз текло так, что я пошла и опять легла. Очень мне было скверно. Мис­сис Флойд обернула мне шею тряпицей, пропи­танной скипидаром и намазанной лярдом. И дала ложку какого-то «Возбудителя желчи д-ра Андервуда».
        - День-два по малому ходить синеньким бу­дешь, но не тревожься, это значит, лекарство дей­ствует, - сказала она. - Оно тебя очень ycnoит. Мы с бабушкой Тернер благословляем тот день, когда о нем узнали. - Этикетка на пузырьке гла­сила, что pтути средство не содержит и его сове­туют пить как терапевты, так и священнослужи­тели.
        Помимо поразительной окраски, снадобье про­извело на меня и другое действие: у меня закружи­лась голова и в ней все поплыло. Подозреваю теперь, что в средство это намешали чего-нибудь вроде кодеина или тинктуры опия. Помню, половина старушек в округе из-за него стали «морфинистками».
        Хвала Богу за Гаррисонов акт о наркотиках[Акт о налогообложении наркотических веществ - федеральный закон США, регулирующий производство, импорт и рас­пространение опиатов, предложен членом палаты представителей США Фрэнсисом Бертоиом Гаррисоном (1873-1957) и одобрен 17 декабря 1914 г] . И еще за Акт Волстеда[«Акт Волстеда» был принят в октябре 1919 г. с целью принудительного проведения в жизнь положений Восемнадцатой поправки о «сухом законе» вопреки вето президента Вудро Вильсона. Этот федеральный закон вводил меры контроля за запретом на производство, продажу и перевозку алкогольных напитков. Назван по имени инициатора - конгрессмена-республиканца от штата Миннесота Эндрю Джозефа Волстеда (1860 -1947).] . Я знаю, губернатор Смит - «мокрый» [«Мокрыми» в начале XX в, В США называли политиков, разрешавших или поддерживаюших продажи спиртных напитков в годы »сухого» закона» (1917-1933).] но это из-за национальности и веры он такой, а лично с него за это спрашивать нельзя. Мне кажется, верность он должен хранить в первую оче­редь стране, а вовсе не «непогрешимому Папе Римскому». Эла Смита я вот ни
столечко не боюсь. Он хороший демократ, и когда его выберут, я верю - он правильно поступит, если ему поджилки республи­канская братия не подрежет, не загонит его в могилу раньше срока, как с Вудро Вильсоном[Томас Вудро Вильсон   (1856-1924) - 28-й президент США (1913-1921) от демократической партии. В январе
1918 г. выдвинул программу мира - «14 пунктов», а также идею создания Лига Наций. И хотя Версальский договор предусмотрел ее создание, конгресс США отказался ратифицировать договор с пунктом о Лиге Наций, что косвенно послужило причиной инсульта, настигшего Уилсона 25 сентября 1919 г.] поступили, с величайшим пресвитерианским джентльменом свое­го века.
        Два дня я пролежала. Миссис Флойд обходи­лась со мною любезно, еду прямо в постель приносила. В комнате было так холодно, что она не выдерживала подолгу и вопросов не задавала. А в почтовом отделении дважды в день про мое письмо спрашивала.
        Бабушка Тернер каждый день после обеда укла­дывалась отдохнуть, и я ей читала. Лекарство она принимать любила, пила его стаканами. Я ей чита­ла о процессе Уортона в «Новой эре» и «Подъем­нике». А кроме того, еще одну книжечку - ее кто-то забыл на столе, называлась «Разочарование Бесс Кэллоуэй». Там про девушку из Англии, она все никак не могла решить, за кого ей выйти - за бо­гача Алека со сворой собак или за проповедника. Хорошенькая она девушка была, и жизнь ее к тя­готам не принуждала - ни готовить самой ей не надо было, ни работать, и выйти она могла за кого угодно. А тяжко ей приходилось потому, что ни­когда не говорила, что у нее на уме, только зали­валась румянцем да разводила тары-бары. И все вокруг никак не могли взять в толк, к чему же это она клонит. От этого и книжку читать было инте­ресно. Нам с бабушкой Тернер обеим понравилось. Те части, где с юмором, приходилось читать дваж­ды. Бесс в итоге вышла за одного ухажера, только он оказался гадкий и черствый, я забыла, кто из них.
        На второй вечер мне стало получше, я встала и пошла ужинать. Торговец со своими карликовыми арифмометрами уже уехал, и еще четыре-пять мест за столом пустовало.
        Под конец трапезы вошел чужак с двумя ре­вольверами и объявил, что ищет себе кров и стол. Приятный мужчина, лет тридцати, а на голове -«вихор», словно корова лизнула. Ему помыться б не мешало и побриться, но сразу видно: он не всегда в таком состоянии. Похоже, из хорошей семьи человек. Глаза светло-голубые, волосы темно-ры­жие. Сам в длинном плисовом пальто. Держится чопорно, а на лице такая заносчивая ухмылка играет, что как в твою сторону посмотрит - аж не по себе.
        Перед тем как за стол сесть, он шпоры забыл снять, и миссис Флойд его отчитала: не хочу, гово­рит, чтобы мне ножки стульев еще больше царапа­ли, - а поцарапаны они и так были изрядно. Чело­век извинился и оплошность исправил. Шпоры у него были мексиканской разновидности, с больши­ми колесиками. Он их на стол положил, возле своей тарелки Потом вспомнил про револьверы, расстег­нул ремень и повесил его на спинку стула. Фасон­ный такой ремень - толстый, широкий, с патронта­шем, а рукояти у пистолетов - белые. Нынче такое увидишь разве что на представлениях «Дикий За­пад»[«Дикий Запад» - популярные в Европе и США цирковые и эстрадные представления, изображавшие романтизированную версию освоения Дикого Запада и Гражданской войны. Первой и самой типичной была труппа американского солдата и охотника Уильяма Фредерика Коуди («Бизона Билла», 1846-1917). которая существовала с 1883 по 1913 гг.] .
        Ухмылочка этого чужака и уверенность манер за столом всех несколько прибили - кроме меня, - и разговоры стихли, все ему старались услужить, передавали то и се, будто он важная шишка. Долж­на признаться, я и сама чуть поволновалась, что сижу вся непричесанная, нос красный.
        Вот он ест, а сам через стол мне щерится и го­ворит:
        - Здрасьте.
        Я кивнула и ничего не ответила.
        - Тебя как зовут? - спрашивает.
        - Как назвали, так и зовут, - ответила я. Он говорит:
        - А я возьму и угадаю - Мэтти Росс, не иначе.
        - Вы откуда знаете?
        - Моя фамилия Лабёф, - говорит он. Произ­носил-то он ее как-то вроде «Лябиф», но писал скорее так. - Я твою мать видел всего пару дней назад. Она за тебя волнуется.
        - А что у вас к ней за дела, мистер Лабёф?
        - Вот как доем - расскажу. У меня к тебе есть конфиденциальный разговор.
        - С нею все хорошо? Что-то случилось?
        - Нет-нет, с нею все прекрасно. Ничего не слу­чилось. Я тут кое-кого ищу. Поговорим после ужи­на. Есть очень хочется.
        Миссис Флойд говорит:
        - Ежели это касаемо смерти ее отца, то мы все про нее знаем. Его убили прямо перед этим самым домом, и на крыльце у меня до сих пор кровь ос­талась, куда его тело внесли.
        А этот Лабёф отвечает:
        - Это касается другого.
        Миссис Флойд же опять всю перестрелку в крас­ках описала и постаралась выведать, что у него за дело, но он лишь улыбался да ел, а выдать ничего не выдал.
        После ужина мы вышли в залу и сели в уголке подальше от прочих постояльцев - Лабёф там по­ставил два стула лицом к стенке. Мы таким при­чудливым манером yceлись, и он вытащил из свое­го плисового пальто маленькую фотокарточку и по­казал мне. Вся она была мятая и тусклая. Я присморелась хорошенько. Лицо на ней моложе и без черной отметины, но вопросов не возникло - то был портрет Тома Чейни. Я так Лабёфу и сказала.

 А он говорит:
        - Твоя мать его тоже опознала. Теперь я тебе новость сообщу. Настоящее имя у него - Терон Челмзфорд. В Уэйко, штат Техас, он насмерть за­стрелил сенатора штата по фамилии Биббз, и я иду по его следу вот уже почти четыре месяца. Он в Монро, Луизиана, развлекался и в Пайн-Блаффе, Арканзас, а только потом объявился у твоего отца.
        Я спрашиваю:
        - А чего ж вы тогда не поймали его ни в Мон­ро, Луизиана, ни в Пайн-Блаффе, Арканзас?
        - Хитрый он потому что.
        - А по-моему - тугодум.
        - Такой вид он на себя и напускает.
        - У него хорошо получается. Так вы, стало быть, законник?
        Лабёф показал мне письмо, по которому выхо­дило, что он сержант техасских рейнджеров[Техасские рейнджеры - подразделения легкой кавалерии, сформированные в Техасе в 1820-х гг. для отражения нападений индейцев и охраны фронтира. После присоединения Техаса к США в 1845 г, приобрели статус добровольной милиции на федеральной службе. С 1870-х гг. занимаются охраной правопорядка в штате Техас.] и ра­ботает в местечке под названием Ислейта близ Эль-Пасо. Потом говорит:
        - Я теперь в командировке. А наняло меня се­мейство сенатора Биббза в Уэйко.
        - Как же так вышло, что Чейни в сенатора стре­лял?
        - Все из-за собаки. Челмзфорд пристрелил охотничью собаку сенатора - она была на дичь натаска­на. Биббз пригрозил его за это высечь, и Челмзфорд застрелил старика, когда тот качался на скамейке у себя на веранде.
        - А собаку зачем убил?
        - А вот этого я не знаю. Просто из подлости. Челмзфорд - крепкий орешек. Утверждает, что со­бака его облаяла. Уж и не знаю, лаяла она или нет.
        - Я тоже его ищу, - говорю я. - Этого челове­ка, которого вы зовете Челмзфордом.
        - Да, это я уже понял. Я сегодня с шерифом разговаривал. Он и сообщил, что ты здесь остано­вилась и ищешь особого следопыта, чтоб он привез Челмзфорда с Индейской территории.
        - Я уже нашла себе исполнителя.
        - И кто он?
        - Зовут Когбёрн. Он помощник исполнителя Федерального суда. Самый крепкий, что тут есть, а кроме того, знаком с бандой грабителей под во­дительством Счастливчика Неда Пеппера. Счита­ют, что Чейни с этой публикой связался.
        - Да, так и надо, - говорит Лабёф. - Тебе фе­деральный нужен. Я и сам похоже прикидывал. Мне нужен тот, кто хорошо эти места знает и мо­жет произвести законный арест. Нипочем не ска­жешь, что нынче в суде отколют. Я Челмзфорда могу хоть до самого округа Макленнан довезти в Техасе, а там какой-нибудь продажный судья по­становит, что я его выкрал, - и поминай как звали. Это будет нечто, согласись.
        - Еще какое разочарование.
        - Так, может, я с тобой и твоим исполнителем объединюсь.
        - Про это вам надо поговорить с Кочетом Когбёрном,
        - Дело будет к нашей взаимной выгоде. Он зна­ет местность, я знаю Челмзфорда. А взять его жи­вым - работенка на двоих.
        - Ну, как ни верти, мне-то все едино, вот толь­ко когда мы Чейни поймаем, ни в какой Техас он не поедет, а поедет он в Форт-Смит, на виселицу.
        - Хо-хо, - говорит Лабёф. - Разницы ж нет, где он в петле болтаться будет, правда?
        - Мне - есть. А вам?
        - Для меня это солидные деньжата. В Техасе что, виселицы хуже арканзасских?
        - Нет. Но вы же сами сказали, там его могут и отпустить. А этот судья свой долг выполнит.
        - Если его не повесят, мы его пристрелим. В этом я могу тебе дать честное слово рейнджера.
        - Я хочу, чтоб Чейни заплатил за убийство мо­его отца, а не какой-то техасской охотничьей со­баки.
        - Не собаки, а сенатора - ну и твоего отца в придачу. В итоге будет равно мертвый, понимаешь, и за все свои преступления разом ответит.
        - Нет, не понимаю. Я так на это не смотрю.
        - Я поговорю с исполнителем.
        - С ним без толку разговаривать. Он работает на меня. И должен делать, как я скажу.
        - А я, думаю, с ним все равно поговорю.
        Тут я поняла, что допустила ошибку - так рас­крылась перед посторонним. Будь он уродом ка­ким-нибудь, а не таким симпатягой, я б держалась настороже. Ну и мозги у меня размягчились и ко­телок не варил как надо - от этого возбудителя желчи. 
        Я говорю:
        - Еще несколько дней с ним все равно погово­рить вам не удастся.
        - Это почему?
        - А он в Литл-Рок уехал.
        - По каким таким делам?
        - По судебным.
        - Тогда я с ним поговорю, когда вернется.
        - Вам лучше будет раздобыть себе другого ис­полнителя. Тут их много водится. А я уже догово­рилась с Кочетом Когбёрном.
        - Я разберусь, - отвечает на это он. - Сдается мне, твоя мама бы тебя по головке не погладила за то, что ты в такое предприятие ввязалась. Она-то думает, ты тут с лошадью разбираешься. А уголов­ные следствия - дело жуткое и опасное, пусть ими лучше знатоки занимаются.
        - Это значит - вы. Вот если б я за четыре месяца не нашла Тома Чейни с отметиной на лице, что будто каинова печать, я б точно не стала дру­гим советы раздавать.
        - Дерзость на меня плохо действует.
        - А вы меня не вынуждайте. Он встал и говорит:
        - Совсем недавно, за ужином, я еще думал, не сорвать ли у тебя поцелуй, хоть ты и совсем моло­денькая, заморыш, да и не красотка вдобавок, но вот теперь я больше склоняюсь к тому, чтоб выпо­роть тебя ремнем раз пять-шесть.
        - Хрен редьки не слаще. - отвечаю ему я. - Только троньте меня - и будете ответ держать. Вы из Техаса, как у нас тут принято - не знаете, но добрые люди в Арканзасе не спускают тем, кто обижает женщин и детей.
        - В Техасе молодежь воспитывают в вежли­вости и уважении к старшим.
        - Я заметила, что еще в этом штате лошадей подгоняют большими зверскими шпорами.
        - С такой дерзостью своей ты слишком далеко заходишь.
        - Нет мне до вас дела.
        Он разозлился и в таком настрое меня оста­вил - ушел, лязгая своей техасской амуницией.



        Наутро я поднялась ране­хонько - мне стало чуть получше, но все равно пошатывало. Быстро оделась и скорей в почтовую кон­тору, даже завтрака не дождалась. Почту уже доста­вили, но пока разбирали - окошка не открывали.
        Я покричала в щель, куда опускают письма, подо­шел ярыжка. Я ему представилась по имени, сказала, что ожидаю письма большой юридической важности. О моем деле он уже прослышал по расспросам мис­сис Флойд и был весьма любезен - прервал свои обязанности и отправился его разыскивать. Нашел всего за несколько минут.
        Я разорвала конверт нетерпеливыми пальцами. Вот она - заверенная у нотариуса расписка (а это деньги у меня в кармане!), а с нею - письмо адвоката Дэггетта.
        Письмо гласило вот что:
        Моя дорогая Мэтти.
        Надеюсь, приложенный к сему документ ты сочтешь удовлетворительным. Жаль, что ты не ос­тавила сии вопросы целиком и полностью на мое усмотрение, либо, по крайней мере, не оказала мне любезность и не справилась у меня прежде, чем заключать подобные соглашения. Я ни в коем случае тебя не попрекаю, но твое своеволие од­нажды загонит тебя в угол, попомни мои слова.
        Сказав сие, должен вместе с тем признать: ты, по видимости, вынудила доброго полковника на выгодную сделку. Мне о сем человеке ничего не известно, не знаю, честен он или же нет, но я не стал бы отдавать ему сию расписку, пока не взы­щу с него денег. Остаюсь в уверенности, что та­ковую меру ты предприняла.
        Матушка твоя держится неплохо, но до край­ности озабочена твоим благополучием и ожидает твоего скорейшего возвращения. Я с ней в сем пребываю в согласии. Форт-Смит - не место для одинокой юной девицы, пусть она будет трижды «Мэтти». Фрэнк-меньшой слег с воспалением уха, но это, разумеется, дело пустяковое. Викто­рия держит хвост морковкой. Решено было, что ей лучше на похороны не ходить.
        Мистер Макдональд еще не вернулся с охоты на оленей, и отпевать Фрэнка пришлось мистеру Харди; для службы он взял стих из 16-й гла­вы Иоанна: «Я победил мир»[Ин.
16: 33.] . Мне известно, что мистера Харди не весьма ценят за его общественные свойства, но человек он на собственный ма­нер добрый, и никто не может его упрекнуть в том, что он плохо знает Писание. Дэнвиллская ложа взяла на себя кладбищенские расходы. Что и говорить, все жители у нас потрясены и скорбят. Богат был Фрэнк друзьями.
        Мы с твоей матушкой рассчитываем, что ты сядешь на первый же поезд домой, завершив дела с полковником. Незамедлительно сообщи мне о сем телеграфом, и мы будем ожидать тебя через день-два. Мне бы хотелось заверить наследство Фрэнка по суду без промедления, а с тобою нужно обсудить очень важные вопросы. Матушка без тебя не станет принимать никаких решений, да и под­писывать ничего не будет, даже обычной  квитанции: посему ничего не стронется с места, пока ты не приедешь. Мэтти, сейчас ты - ее крепкая пра­вая рука, а для меня - драгоценнейшая жемчужи­на, однако порой ты весьма испытываешь терпение тех, кто тебя любит. Спеши скорее домой! Остаюсь
        истинно твой, Джно Дэггетт


        Коли хочешь что-нибудь сделать, всякий раз са­мой этим нужно заниматься. До сего дня не знаю, как они пустили этого чудака безмозглого, Оуэна Харди, папу отпевать. Одно дело - знать Писание, другое - его проповедовать. Любой баптист, да и кэмблит[«Кэмблитами» называли последователей пресвитерианских свяшенников Томаса Кэмбла (1763-1854) и его сына Александра Кэмбла (1788-1866), вождей Второго великого пробуждения. Кэмблиты могли относиться к движению «Ученики Христа» (также
«Церковь Христа», «Христианские Церкви») или к иным группам протестантской Реформации.]   с этим справился бы получше. Останься я дома, ни за что бы такого не допустила, но в двух местах сразу не окажешься.
        Стоунхилл тем утром не был расположен препи­раться - вообще не фыркал и не орал, скорее как-то озадаченно грустил; знавала я таких тронутых стариков. Давайте я быстро скажу: старик вовсе не помешался. Это я со зла эдак сравнила, больше не буду - я только хотела подчеркнуть произошедшую в нем перемену.
        Он мне собрался чек выписать - оно бы и ни­чего, только не хотелось мне дело так далеко заво­дить, чтоб меня еще и облапошили, поэтому я сказала; только наличными. Он ответил, что возьмет, как только банк откроется.
        Я говорю:
        - Что-то вы неважно выглядите.
        А он:
        - Малярия с ежегодным визитом пожаловала.
        - Мне и самой что-то не можется, - говорю. - Вы хинин пьете?
        - Да, перуанской корой но самые жабры на­пичкан. Аж в ушах от нее звон. Но уже не дейст­вует, как раньше.
        - Надеюсь, вы поправитесь, - говорю.
        - Спасибо. Пройдет.
        Я вернулась в «Монарх» позавтракать, ведь за еду я уже заплатила. За столом сидел техасец Лабёф, бритый, умытый. Наверное, только со своим «чубчи­ком» справиться не сумел. А может, специально его зализывал. Самовлюбленный же такой, нахальный малый. Миссис Флойд спросила, пришло ли письмо.
        Я говорю:
        - Да, письмо у меня. Пришло сегодня утром.
        - Тогда, - говорит, - я знаю, тебе полегчало. - И остальным: - Она этого письма много дней жда­ла.- И опять ко мне повернулась: - А полковника ты уже видела?
        - Только что оттуда, - отвечаю.
        Лабёф спрашивает:
        - Это какой же полковник?
        - Как, у нас он один - полковник Скотхилл, тоннами торгует, - отвечает миссис Флойд.
        Тут я не выдержала:
        - Это дело частное, - говорю.
        - И ты с ним все уладила? - дудит свое мис­сис Флойд, ну никак у нее рот не закрывается, прям что твой желтый сомик.
        - Тоннами чего? - спрашивает Лабёф.
        - Зовут его Стоунхилл, - ответила я, - и тор­гует он не тоннами, а скотом. Я ему продала ото­щавших мустангов, которых пригнали из Техаса. Только и всего.
        - Что-то шибко молода ты лошадьми торго­вать, - заметил Лабёф. - Не говоря уж про то, что не того рода.
        - Да, а вы для постороннего человека слишком много себе позволяете, - говорю я.
        - Отец у нее купил лошадок у полковника пе­ред тем, как убили его, - без мыла влезла миссис Флойд. - А малышка Мэтти у нас тут ему на сме­ну встала и вынудила полковника лошадок обрат­но взять, по хорошей цене.
        В общем, как девять пробило, я отправилась на конюшню и обменяла свою расписку на триста двадцать пять долларов зелеными. У меня на ру­ках бывали суммы и крупнее, но вот эти деньги, представляла себе я, принесут мне удовольствия несоизмеримо со своим номиналом. Но нет - триста двадцать пять долларов бумажными ассиг­нациями, только и всего, против всех моих ожида­ний. Может, это уныние Стоунхилла так на мне сказалось.
        Говорю ему:
        - Ну что ж, вы свою часть уговора выполнили, я свою тоже.
        - Это так, - отвечает. - Я уплатил тебе за чу­жую лошадь и выкупил обратно бесполезных мус­тангов, которых не смогу больше перепродать.
        - Вы забываете про мою серую кобылку.
        - Пусть ею воронье питается.
        - Не под тем углом вы на вещи смотрите.
        - Я на все смотрю под утлом Божеской вечной истины.
        - Вы ж не считаете, что я вас обвела вокруг пальца, правда? 
        - Нет, отнюдь, - говорит. - С тех пор как я при­ехал в «Медвежий штат», удача у меня до изумления постоянна. Это лишь одно ее проявление, да и то относительно счастливое. Мне говорили, что этот го­род станет юго-западным Чикаго. Так вот, дорогая моя, никакое это не Чикаго. Я даже нужных слов для него подобрать не могу. Я бы с большой радостью взял в руку перо и написал бы целую толстую книгу о моих здесь злоключениях, однако не осмеливаюсь так поступить из опасений, что меня сочтут досужим сочинителем.
        - Это вам от малярии поплохело. Скоро вы най­дете покупателя на мустангов.
        - Мне уже десять долларов за голову предлага­ла мыловаренная компания «Фицер» из Литл-Рока.
        - Жалко будет пускать на мыло такую бодрую скотину.
        - Это верно. Я уверен, что сделка не состоится.
        - Я за седлом потом вернусь.
        - Договорились.
        Я направилась в лавку к китайцу, купила у него яблоко и спросила, дома ли Кочет. Ли ответил, что еще спит. Виданное ли это дело - в постели ва­ляться до десяти утра, коли не болен, но в постели Кочет и оказался.
        Я раздвинула полог, и Когбёрн шевельнулся. Он был такой тяжелый, что койка под ним прогнулась посередине почти до полу. Как в гамаке лежал. Под одеялом он был весь одет. Пестрый кот Стерлинг Прайс свернулся у него в ногах. Кочет прокашлял­ся, сплюнул на пол, свернул себе покурить, под­жег самокрутку, а потом опять закашлялся. Попро­сил меня кофе ему принести, я взяла чашку, сняла
«эврику»[«Эврика» - кофеварка гейзерного типа, запатентованная в 1866 г. нью-йоркским предпринимателем Джорджем Джоунзом.] с плиты и налила. Он пил, а к его усам липли бурые капельки кофе, будто роса какая-то. Дай им волю, мужчины станут жить, что твои коз­лы. Кочет при виде меня вроде бы ничуть не уди­вился, вот и я не стала навязываться, а повернулась спиною к плите и жевала себе яблоко, пока он пил.
        Потом говорю:
        - Вам к этой кровати побольше перекладин надо.
        - Я знаю, - отвечает. - В том-то и закавыка. В ней вообще нет перекладин. Это какая-то китай­ская веревочная кровать, черт бы ее драл. Сжечь бы ее, что ли.
        - Спине будет худо, если так спите.
        - И опять права. В моем возрасте человеку нужна крепкая кровать, уж если больше ничего не остается. Как у нас там с погодой?
        - Ветер резковат, - ответила я. - И на востоке небо затягивает.
        - К снегу, если я что-то в этом понимаю. Луну вчера видела?
        - Я бы на снег сегодня не рассчитывала.
        - Куда ты подевалась, сестренка? Я все ждал, что ты вернешься, а потом бросил. Прикинул, ты домой поехала.
        - Я все это время была в «Монархе». Слегла чуть ли не с крупом.
        - Вот оно что? Мы с Генералом будем тебе признательны, если нас не заразишь.
        - Я его уже, считайте, оборола. Только я дума­ла, вы обо мне спрашивать будете, а то и заглянете, пока я лежу.
        - Это с чего ты так решила?
        - Ни с чего, да только я ж никого больше в городе не знаю.
        - Ввдать, решила, что я тут заместо проповед­ника - хожу и всех больных навещаю.
        - Нет, так я не думала
        - Проповедникам делать больше нечего. А у меня работа стоит. Государственным исполнителям только по гостям и ходить. А за всеми правилами Дядюшки Сэма[Дядюшка Сэм - прозвище правительства Соединенных Штатов, по наиболее распространенной версии возникло во время англо-американской войны 1812-1814 гг. На складах армейского поставщика продовольствия Элберта Эндерсона в г. Трой, штат Нью-Йорк, работал санитарный инспектор Самюэл Уилсон (1766-1854), ставивший на тюках и ящиках с мясом клеймо «E.A.-U.S.». Грузчики шутили, что это сокращение может означать не только «США», но и «Uncle Sam». Первоначально прозвище использовалось противниками войны как презрительное по отношению к военным и чиновникам, однако вскоре стало общеупотребительным.] следить кто будет? Уж этому гос­подину все ведомости исправно вести надо, а то не заплатит.
        - Да, я вижу - вам было некогда.
        - Видишь ты не это, а честного человека, кото­рый полночи свои ведомости заполнял. А это ра­ботка адова, и Поттера больше нет, никто не помо­жет. Если в школу не ходила, сестренка, в этих зем­лях тебе туго придется. Так оно все тут устроено. Нет, сэр, такому человеку поблажки уже не выйдет. Пусть мужество из него так и прет, другие все еди­но им помыкать будут - хоть и задохлики, однако ж диктации писать наловчились дома.
        Я говорю:
        - Я в газете читала, что Уортона этого повесят.
        - А что им еще остается? - сказал Кочет. - И жаль только, что раза три-четыре не вешают.
        - И когда же они это совершат?
        - Назначено на январь, но адвокат Гауди едет в Вашингтон - может, президент Хейз[Резерфорд Берчард Хейз (1822-1893) - 19-й президент США (1877-1881), республиканец] смягчит при­говор. У матери этого парня, у Минни Уортон, есть кой-какая недвижимость, и Гауди не успокоится, по­ка на всю нее лапу не наложит.
        - Думаете, президент его отпустит?
        - Трудно сказать. Ну что вообще президент про это дело знает? Я тебе скажу. Ни-че-го. Гауди ему зальет, что мальчишку спровоцировали, про меня наплетет всяких врак. Пулю надо было мальчишке в голову вгонять, а не в ключицу. Я же про свой заработок думал. Иногда хочешь не хочешь, а день­ги мешают отличать плохое от хорошего.
        Я вытащила нз кармана сложенные ассигнации и показала Кочету издали.
        Он воскликнул:
        - Ну ей же ей! Ты погляди-ка на нее! И сколь­ко у тебя там? Да будь у меня твои карты на руках, я б лапки не задирал.
        - Вы не верили, что я вернусь, правда?
        - Ну, даже не знаю. Трудновато в тебе разо­браться с первого взгляда.
        - Так что, вы по-прежнему готовы?
        - Готов? Да я родился готовым, сестренка, и надеюсь в том же состоянии и помереть.
        - Сколько вам надо, чтобы собраться?
        - Собраться куда?
        - На Территорию. На Индейские земли за То­мом Чейни - тем, кто застрелил моего отца Фрэн­ка Росса перед меблированными комнатами «Монарх».
        - Приподзабыл я что-то, о чем мы с тобой договаривались.
        - Я предложила вам за эту работу пятьдесят долларов.
        - Да, припоминаю. И что я на это сказал?
        - Сказали, что ваша цена - сто.
        - Точно, теперь вот вспомнил. Ну, такова она и до сих пор. Стоить будет сто долларов.
        - Хорошо.
        - Отсчитывай прямо тут, на столе,
        - Сначала я должна понять кое-что. Мы мо­жем на Территорию выехать сегодня?
        Кочет сел на кровати.
        - Погоди, - говорит. - Постой-ка. Ты никуда не едешь.
        - Это входит в уговор, - отвечаю я.
        - Не получится.
        - Это вдруг почему? Вы меня сильно недооце­нили, коли думаете, будто я такая дурочка - отдам вам сотню долларов и вслед помашу. Нет, я сама прослежу за этим делом.
        - Да я правомочный судебный исполнитель США.
        - Для меня это пустой звук. Вон Р. Б. Хейз то­же президент США, а Тилдена, говорят, продал с потрохами[Сэмюэл Джоунз Тилден (1814-1886) - американский политический деятель, банкир. В 1876 г. баллотировался на пост президента США от демократической партии, получил большинство голосов, но специальная комиссия присудила оспариваемые в четырех штатах голоса республиканцу Хейзу. Тилден счел это решение комиссии сфальсифицированным и порвал с политикой. Известен т.н.
«компромисс Тилдена-Хейза» - негласное соглашение 1877 г. между республиканской и демократической партиями, когда республиканцы получили президентское кресло в обмен на данное демократам обещание положить конец Реконструкции.] .
        - Ты про себя ни словом не обмолвилась. Не могу ж я идти против банды Неда Пеппера и в то же время за младенцем приглядывать.
        - Никакой я вам не младенец. Вам обо мне беспокоиться не придется.
        - Ты будешь плестись, путаться под ногами. Хочешь, чтоб я работу исполнил - и быстро при­том, - давай я ее по-своему делать буду. Уважь меня - признай, что я в этом деле больше пони­маю. А вдруг ты опять заболеешь? Я тебе ничем помочь не смогу. Сперва решила, что я тебе про­поведник, теперь думаешь, что я тебе лекарь с ло­жечкой, язык тебе проверять стану каждую ми­нуту.
        - Я не буду плестись. Я неплохо верхом умею.
        - А я не стану заезжать на постоялые дворы с теплыми постельками и горячим харчем на столе. Ехать надо быстро и налегке, есть тоже. А спать, сколько уж там придется, надо на земле.
        - Я ходила в ночное. Меня и Фрэнка-меньшо­го папа брал енотов стрелять прошлым летом на Пти-Жан.
        - На енота ходила?
        - Всю ночь в лесах провели. Сидели у большу­щего костра, а Ярнелл про духов истории расска­зывал. Ох и весело нам тогда было.
        - Да что мне эти твои еноты! Тут тебе не на енота с ружьишком - тут и на сорок миль енотом не пахнет!
        - Ровно то же, что и на енота. Вы просто хо­тите меня убедить, что эта работа - труднее, чем на деле.
        - Хватит мне тут енотов поминать! Говорю те­бе - там, куда я еду, не место соплячкам.
        - Про охоту мне тоже так говорили. И про Форт-Смит. Однако же вот она я.
        - Да ты в первую же ночевку на воздухе при­мешься канючить да маму звать.
        На это я ему так сказала;
        - И канючить, и глупо хихикать я уж давно отвыкла. Ладно, решайте. Надоело мне тут из пус­того в порожнее переливать. Вы мне назвали свою цену за эту работу, и я на нее согласилась. Вот деньги. Я намерена поймать Тома Чейни, и если вы не желаете, найду того, кто не прочь. Пока я от вас только звон слышала. Я вижу, виски вы хлес­тать мастер, да еще вот серую крысу убили. А все остальное - пустые разговоры. Мне говорили, что в вас есть закалка, потому я к вам и пришла. А за турусы на колесах я платить не собираюсь. Мне такого и в «Монархе» воз и маленькую тележку навалят.
        - Надавать бы тебе по мордасам.
        - Это вы прямо из своего корыта свиного сде­лать намерены? Да постыдились бы вообще в такой грязюке жить. Смерди от меня так же, как от вас, я бы и близко к городу не подошла, а поселилась бы уж где-нибудь на горе Склад, где носы морщить будет некому, разве что кроликам да саламандрам.
        Кочет вскочил с кровати, расплескав кофе, а кот с воем опрометью кинулся у него из-под ног. Ис­полнитель меня было хвать, да я шустро выверну­лась, за печку юркнула. А но пути сгребла в горсть расходные ведомости, что у него лежали на столе, и конфорку с плиты прихватом подняла. И бумаж­ки эти над огнем держу.
        - Вы бы отошли подальше, - говорю, - коли эти бумаги для вас какую-то ценность держат.
        Он отвечает:
        - Сейчас же положь бумаги на стол.
        А я ему:
        - Не положу, если не отойдете.
        Ну он и отошел на шаг-другой.
        - Маловато будет, - говорю. - На кровать са­дитесь.
        Тут Ли за полог сунулся, а Кочет сел на раму этой кровати своей. Я конфорку задвинула обрат­но и бумаги его на стол положила.
        - А ты иди за лавкой смотри, - рявкнул Кочет китайцу. - Тут все хорошо. Мы с сестренкой вот снадобье варим.
        Я говорю:
        - Ладно, ваше слово какое будет? А то я спешу.
        А он мне:
        - Я не могу из города уехать, пока все ведо­мости не заполню. И пока их у меня не примут.
        Я тогда села за стол и больше часа ему эти ве­домости заполняла. Ничего трудного в них не бы­ло, только пришлось стереть почти все, что он в них понаписал. Формуляры были разлинованы на ячею под пункты и цифры, но почерк у Кочета был такой крупный и корявый, что строки не только занимали собой все квадраты, но и сползали вверх и вниз, туда, где им быть не полагалось. Как след­ствие, записанные пункты не всегда совпадали с денежными суммами.
        Записки, нацарапанные на клочках бумаги, без дат по преимуществу, он называл
«ручательствами». Например, там могло значиться: «Пайки для Сесила $1,25» или
«Важные слова с Рыжим 0.65 цнт.».
        - С каким еще Рыжим? - поинтересовалась я. - Не станут они за такое платить.
        - Это Компанейский Рыжий, - объяснил Ко­чет. - Он раньше шпалы клал на
«Кати»[«Кати» - разговорное название Миссурийско-Канзасско-Техасской железной дороги (от биржевого сокращения «КТ»), зарегистрирована 23 мая 1870 г., самостоятельно существовала до 1988 г.] . Ты все равно запиши. Может, и оплатят хоть немного.
        - Когда это было? За что? Как можно платить шестьдесят пять центов за важные слова?
        - Должно быть, еще летом. Его с августа не видали, когда он нам дал наколку на Неда.
        - И вы за это ему заплатили?
        - Не, ему Шмидт заплатил. А я, наверно, пат­ронов ему дал. Я много патронов раздаю. Всего и не запомнишь.
        - Я помечу пятнадцатым августа.
        - Так не годится. Напиши: семнадцатое октяб­ря. В этой пачке все должно идти после первого октября. То, что раньше было, не оплатят. Поэтому все старые мы задним числом поставим.
        - Вы ж сами сказали, что с августа его не видели.
        - Ну давай поменяем имя на «Хряк Сэтгер-филд» и напишем «семнадцатое октября». Хряк нам помогает в делах с вырубкой, ярыжки эти уже привыкли к его имени.
        - Его так Хряком и окрестили?
        - По-другому его никто и не зовет.
        Я и дальше выжимала из него подходящие даты и нужные факты, чтобы придать весу заявкам. Мо­ей работой он остался очень доволен. Когда я за­кончила, Кочет полюбовался ведомостями и сказал:
        - Глянь, какие чистенькие. Поттер так никогда не умел. Примут с лету, что угодно готов поста­вить.
        Еще я написала короткий договор касаемо дела между нами и заставила Кочета подписать. Дала ему двадцать пять долларов и сказала, что отдам еще двадцать пять, когда мы отправимся. А оста­ток в пятьдесят долларов будет ему выплачем по успешном завершении работы.
        Я сказала:
        - Этот задаток покроет наши с вами общие рас­ходы. Я рассчитываю, что вы соберете нам прови­ант и зерно лошадям.
        - Постель ты берешь свою, - говорит он.
        - У меня есть одеяла и хорошая клеенчатая накидка от дождя, - отвечаю. - К выезду я буду готова днем, когда раздобуду себе лошадь.
        - Нет, - говорит Кочет. - Я буду занят в суде. Мне там надо кое-что уладить. Выехать можем завтра с первым светом. Переправимся паромом - мне еще нужно будет заехать к осведомителю на земле чероки.
        - Тогда встретимся после обеда и договоримся окончательно.
        Пообедала я в «Монархе». Этот Лабёф за сто­лом не появился, и я понадеялась, что он уехал куда-нибудь далеко. Потом я вздремнула, после че­го пошла на конюшню и осмотрела всех мустангов в загоне. Ничем особенным они друг от друга не отличались, разве что мастью, и я наконец остановилась на вороном с белыми передними ногами.
        Просто красавчик. У папы вообще не было та­ких лошадей, у которых больше одной ноги белые. Лошадники знают такой глупый стишок: мол, та­кой конь никуда не годится, особенно если все че­тыре ноги у него в чулках[Существует несколько вариантов этого народного стишка, противоречащие один другому, хотя масть или особенности окраса не влияют на характер или темперамент лошадей. Здесь имеется в виду версия: Одна белая - покупай, Две белых - испытай, Три белых - не зевай, Четыре белых - пропускай.] . Уж и не помню, что в этом стишке точно говорится, но потом сами увидите - чепуха это и суеверия.
        А Стоунхилла я застала в конторе. Он там си­дел, весь закутавшись в теплый платок, совсем ря­дом с печкой и руки над нею грел. Наверняка его малярийный озноб так бил. Я подтащила ящик, села с ним рядом и тоже погрелась.
        Полковник сказал:
        - Мне только что сообщили, что на Тоусон-роуд девочка прямо головой в колодец упала, пять­десят футов глубиной. Думал, это ты.
        - Нет, то была не я.
        - Утонула сразу, говорят.
        - Не удивительно.
        - Как эта прекрасная Офелия, утонула. У той, конечно, вдвойне трагичнее было. Она разбитым сердцем мучилась и ничего не сделала к своему спасению. Поразительно все-таки, сколько ударов человек может вынести и не сломиться под ними. А им и конца нет.
        - Глупая, наверное, была. И что вам мыловар из Литл-Рока сказал?
        - Ничего. Зависло дело. А почему спрашива­ешь?
        - Я вас избавлю от одного мустанга. Вороного с белыми чулками на передних ногах. Я его назову Малыш-Черныш. И я хочу, чтоб вы мне сегодня его подковали.
        - Что предложишь?
        - Рыночную цену. По-моему, вы сами говори­ли, что мыловар вам предлагал десять долларов за голову.
        - Это оптовая цена. Ты не забыла, что не далее чем сегодня утром я за них тебе же по двадцать платил?
        - Такова была утренняя рыночная цена.
        - Понимаю. А скажи-ка мне, ты вообще соби­раешься когда-нибудь покинуть этот город?
        - Завтра поутру я уезжаю на земли чокто. Мы с Кочетом Когбёрном отправляемся за убийцей Чейни.
        - С Когбёрном? - переспросил он. - Как же ты сподобилась сойтись с этим грязным побродяжником?
        - Говорят, в нем есть закалка, - ответила я. - А мне нужен был человек закаленный.
        - Н-да, закалки у него, видать, не отнимешь. Говорун знатный. Однако постель делить с ним я бы не рискнул.
        - Я бы тоже.
        - Поговаривали, что он по ночам выезжал с Куонтриллом и Кровавым Биллом Эндерсоном[Уильям Кларк Куонтрилл (1837-1865) и Уильям Т. (Тома-сон) Эндерсон (ок.
1839-1864) - вожаки партизанских отрядов конфедератских повстанцев в годы Гражданской войны. Последний за свою жестокость по отношению к солдатам Союза получил прозвище Кровавый Билл.] . Слишком я бы ему не доверял. К тому ж я слыхал, он был particeps criminis[Преступным соучастником (лат.).] какого-то разбойника с большой дороги, а только потом приехал сюда и пристроился в суд.
        - Заплатят ему, когда работу выполнит, - ска­зала я. - Пока же я ему дала символический зада­ток на расходы, а остаток он получит, когда возьмет кого надо. Я плачу ему хорошие деньги - сто долларов.
        - Да, это великолепный стимул. Что ж, быть может, все уладится к твоему удовлетворению. Буду молиться, чтобы ты вернулась живой и здоровой, а все старания твои увенчались успехом. Пу­тешествие может оказаться трудным.
        - Добрые христиане трудностей не чураются.
        - Но и не стремятся к ним очертя голову. Доб­рый христианин не упорствует понапрасну и от­нюдь не самонадеян.
        - Вы считаете, я не права.
        - Я считаю, ты сильно заблуждаешься.
        - Посмотрим.
        - Да, боюсь, что так.
        Стоунхилл продал мне мустанга за восемна­дцать долларов. Негр из кузни его поймал, завел внутрь на недоуздке, обточил копыта и прибил к ним подковы. Я вычистила ему все репья, обтерла. Резвый он был, бодрый, но зазря не дергался и все процедуры перенес, не лягаясь и ни разу нас не укусив.
        Я надела на него узду, но вот папино седло са­мой поднять не удалось, слишком тяжелое, поэтому седлал мне Черныша кузнец. И предложил сперва его объездить. А я сказала, что и сама, наверное, справлюсь. И осмотрительно залезла. Черныш пона­чалу с минуту постоял, а потом как удивит меня - взял и встал на дыбы два раза и жестко на передние ноги опустился, у меня аж «копчик» и шея за­болели. Меня б и наземь сбросило, не ухватись я за луку седла и не цапнув Черныша за гриву. Ни за что больше было не удержаться, стремена болта­лись слишком далеко под ногами. Кузнец засмеял­ся, но мне было не до показухи. Я погладила Черныша по шее, тихонько с ним поговорила. И больше он не брыкался - но и пойти не пошел.
        - Не понимает, что ему с такой легонькой всад­ницей делать, - сказал кузнец. - Думает, это овод на ём сидит.
        Он взял мустанга за поводья возле самых губ и понудил его сделать шаг. Так и водил по амбару несколько минут, а потом ворота открыл и наружу вывел. Я побоялась, что Черныш от солнца и хо­лода опять взбрыкнет, но нет - похоже, мы «по­дружились».
        Кузнец отпустил поводья, и я шагом поехала на мустанге по грязной улице. Он не очень слушался, головой крутил все время. Не сразу мне удалось его повернуть. На нем раньше ездили, как я поняла, но только давно. Вскоре опять привык. Я покаталась на нем по всему городу, пока он слегка не вспотел.
        Когда я вернулась, кузнец спрашивает:
        - Не норовистый, ничего?
        - Нет, - говорю,- отличная лошадка.
        Он подтянул стремена как можно выше, а потом расседлал моего Малыша-Черныша и завел его в стойло.Я дала мустангу кукурузы, но немного, по­тому что боялась, как бы от плотной кормежки он не охромел. Стоунхилл-то мустангов больше сеном кормил.
        День уже клонился к вечеру. Я поспешила в лав­ку к Ли, очень гордая тем, что добыла себе лошадку, да и завтрашнее приключение меня влекло. Шея по­сле встряски побаливала, но это ж пустяки в срав­нении с тем, что нам предстояло.
        Зашла я через черный ход, не постучавшись, и вижу - Кочет сидит за столом с этим Лабёфом. Про техасца-то я и забыла.
        - Вы что здесь делаете? - спрашиваю.
        - Здорово тебе, - отвечает Лабёф. - Да вот с исполнителем твоим беседуем. В Литл-Рок он так и не поехал. У нас деловой разговор.
        А Кочет конфету жует.
        - Садись, - говорит, - сестренка, возьми тя­нучку. Вот этот арестант зовется Лабёфом. Гово­рит, рейнджер он в Техасе. Сюда приехал учить наших коровок капусту шипать.
        - Я его знаю, - говорю я.
        - И еще утверждает, что идет по следу нашего пройдохи. Хочет к нам присоседиться.
        - Я знаю, чего он хочет, и уже сказала ему, что нас его помощь не интересует. А он у меня за спи­ной сюда пробрался.
        - А что такое? - спрашивает Кочет. - В чем беда-то?
        - Нету никакой беды, кроме той, что он сам себе накликает, - говорю я. - Он мне предложение сделал, и я от него отказалась. Вот и все. Нам он без надобности.
        - Ну а вдруг пригодится? - говорит Кочет. - Платить за него не надо. Зато у него есть крупно­калиберный карабин Шарпса[Кристиан Шарпе (1810-1874) - американский оружейный мастер и изобретатель, разработал ряд моделей винтовок и карабинов, в свое время знаменитых дальнобойностью и точностью. Первая модель была запатентована им 17 сентября 1848 г.] - если на нас вдруг нападут бизоны или слоны. И стрелять, говорит, умеет. Я за то, чтоб ехал с нами. Нам может вы­пасть энергичная работенка.
        - Нет, нам он не нужен, - стою на своем я. - И я ему уже так и сказала. У меня теперь есть лошадь, и все готово. Вы все свои дела сделали?
        Кочет отвечает:
        - Готово все, кроме харча, а за ним дело не вста­нет. Старший помощник спрашивал, кто мне ведо­мости заполнял. Сказал, что ежли тебе работа нуж­на, он тебя устроит на хорошее жалованье. А еду нам жена Поттера готовит. Кухарка она не то чтоб очень, но сойдет, да и деньги ей сейчас не лишние.
        Тут Лабёф встрял:
        - Должно быть, я ошибся в человеке. И ты, Когбёрн, позволяешь таким соплюшкам помыкать собой?
        Кочет холодно так взглянул на техасца и говорит:
        - «Помыкать», ты сказал?
        - Помыкать, - подтвердил Лабёф. - Так я и сказал.
        - А может, хочешь взглянуть, как по-настоя­щему помыкают?
        - Никто здесь никем не помыкает, - сказала я. - Исполнитель работает на меня. И я ему плачу.
        - И сколько же ты ему платишь? - осведо­мился Лабёф.
        - А вот это уже вас не касается.
        - Сколько она тебе платит, Когбёрн?
        - Она мне платит довольно, - отвечает Кочет.
        - Пять сотен долларов?
        - Нет.
        - А столько выкладывает за Челмзфорда гу­бернатор Техаса.
        - Да что ты, - говорит Кочет. Подумал немно­го, а потом: - Да, звучит заманчиво, но я уже пы­тался как-то поголовные взыскивать со штатов, да и с железных дорог. Там тебе наврут, и глазом морг­нуть не успеешь. Еще повезет, если хотя бы половину обещанного взыщешь. А иногда и вообще ничего не получаешь. Как-то подозрительно все это. Пятьсот долларов - что-то маловато будет за того, кто убил сенатора.
        - Биббз был мелкий сенатор, - говорит Ла­бёф. - Они б там за него ни шиша не предложили, только это бы скверно выглядело.
        - Каковы условия? - спрашивает Кочет.
        - Плата по приговору.
        Кочет и это обдумал. Потом говорит:
        - Может, убить его придется.
        - Не придется, если с осторожностью.
        - А если и не убьем, его все равно могут не осудить, - говорит Кочет. - А если и осудят, к тому времени на деньги эти уже с полдюжины заявок на­берется от всяких занюханных местных законников. Нет, я, наверно, лучше все-таки с сестренкой поеду.
        - Ты самого интересного еще не дослушал, - говорит Лабёф. - Семейство Биббз за Челмзфорда пятнадцать сотен дает.
        - Вот оно что, - говорит Кочет. - На тех же условиях?
        - Нет, тут условия такие: просто взять и доста­вить Челмзфорда шерифу округа Макленнан в Те­хасе. Все равно, живого или мертвого. Платят, как только его опознают.
        - Это мне больше по душе, - говорит Кочет. - И как думаешь деньги делить?
        Лабёф ему:
        - Если доставим живым, эти пятнадпать сотен я разделю с тобой пополам, а себе заберу награду штата. Если же придется его убить, я отдам тебе треть денег Биббзов. Это пятьсот долларов.
        - И ты собираешься все денежки штата при­карманить?
        - Я на это уже почти четыре месяца потратил. По-моему, мне причитается.
        - А семья раскошелится?
        Лабёф ему:
        - Кривить душой не стану, Биббзы прижимис­ты. Они к деньгам липнут, как холера к негритосу. Но я прикидываю, что раскошелиться им придется. Они уже и на людях выступали, и объявления в газетах печатали. У Биббза имеется сын,Толстяк, так он метит на стариковское место в Остине. Он просто вынужден будет платить.
        Из пальто своего плисового Лабёф достал объ­явления о награде и газетные вырезки, разложил на столе. Кочет их несколько времени перебирал. Потом спрашивает:
        - Ну так что ты на это возразишь, сестричка? Откажешь мне в лишнем шальном заработке?
        Я говорю:
        - Этот человек желает увезти Чейни в Техас. А мне этого не надо. И мы так не договаривались.
        А Кочет:
        - Но мы же все равно его сцапаем. Ты хочешь, чтоб его поймали и наказали. Это мы и намерены сделать.
        - Я хочу, чтоб он знал - наказывают его за убийство моего папы. И мне без разницы, сколько собак и толстяков он прикончит в Техасе.
        - Вот ты ему это и сообщишь, - говорит Ко­чет. - Прямо в лицо и выложишь. И плюнуть в него можешь, а то и песок дорожный пускай жрет. Можешь пулю в ногу ему засадить, а я его тебе подержу. Только сначала его надо поймать. И тут нам подмога не помещает. Ты какая-то насчет этого несговорчивая. Молодая потому что. А пора учить­ся, что не может выходить по-твоему в самой ма­лейшей частности. У других людей тоже есть интересы.
        - Коли я что-то купила и заплатила за это, оно по-моему и будет. Думаете, почему я вам плачу? Чтоб не по-моему было?
        Тут опять Лабёф встревает:
        - Она все равно никуда не поедет. Не понимаю я вообще, о чем вы толкуете. Это неразумно. Я не привык в своих делах советоваться с детьми. Беги домой, малявка, мама заждалась.
        - Сами бегите домой, - отвечаю. - Вас никто сюда не звал с этими вашими шпорами.
        - Я ей уже сказал, что может тоже поехать,- говорит Кочет. - Я за ней сам присмотрю.
        - Нет, - отвечает Лабёф. - Она будет только мешать.
        А Кочет ему:
        - Многовато на себя берешь.

 А Лабёф:
        - От нее будут только хлопоты и путаница. И ты сам это прекрасно знаешь. Сядь подумай. Она тебя совсем затуркала своим нахальством.
        Кочет говорит тогда:
        - А может, я сам поеду тогда, и один этого Чейни поймаю, и все денежки себе заберу.
        Лабёф задумался.
        - Доставить-то ты его, может, и доставишь, - говорит. - Да только я лично прослежу, чтоб ты за него ничего не получил.
        - И как же ты это сделаешь, арестант?
        - Оспорю твою заявку. Воды намучу. Им не­много понадобится, чтобы отступиться, и когда все закончится, тебе, может, руку пожмут и спасибо ска­жут за труды, а может, и нет.
        - Только попробуй, тут тебе и конец, - гово­рит Кочет. - И в чем тут твоя выгода?
        - А твоя? - спрашивает Лабёф. - Я б не стал сильно рассчитывать, что смогу обставить незнако­мого человека.
        - Тебя-то я обставлю как пить дать, - говорит Кочет. - Не встречал я еще таких техасцев, кото­рых не мог бы обставить. Только попробуй мне дорогу перейти, Лабёф. опомниться не успеешь, на тебя воз кирпичей обрушится. Пожалеешь, что в Аламо с Трэвисом не остался[Битва при Аламо - ключевое сражение т.н. «Техасской революции», борьбы техасских повстанцев за независимость от Мексики. Произошло 23 февраля - 6 марта 1836 г., когда мексиканские силы под командованием генерала Антонио Лопеса де Санта-Аны осадили около 200 техасцев в испанской католической миссии-крепости Аламо в г. Сан-Антонио, штат Техас. Все защитники крепости погибли, включая американского юриста Уильяма Баррета Трэвиса (1809-1836). командовавшего гарнизоном Аламо в чине подполковника Техасской армии.] .
        - Стукните его,Кочет, хорошенько, - не вы­держала я.
        А Лабёф смеется:
        - Сдается мне, - говорит, - она опять тобою помыкает. Послушай, мы уж довольно с тобой ца­пались. Давай вернемся к делу. Ты, как мог, поста­рался вот этой дамочке угодить, аж из кожи вон лез, а она все равно упорствует. Отправь ее восвоя­си. Поймаем мы ей этого типа. Ты на это и подписывался. А если с ней что-нибудь случится? Ты об этом подумал? Родичи вину на тебя же и повесят, а то и закон привлекут. Чего ты о себе-то не дума­ешь? Или считаешь, она будет за твои интересы переживать? Да она тобою пользуется. Надо быть тверже.
        И Кочет ему:
        - Мне очень бы не хотелось, чтобы с ней что-нибудь произошло.
        - У вас всё награда эта из головы нейдет, - говорю тогда я. - А это кот в мешке. От Лабёфа один звон пока, а я вам живые деньги уплатила. Если вы хоть единому его слову верите, сомнева­юсь, что в вас хоть капля рассудка осталась. По­глядите, как лыбится. Он вас надует.
        Кочет на это мне говорит:
        - Так я ж и о себе, сестренка, иногда думать должен.
        - Ну и что вы делать собираетесь? - спраши­ваю. - На двух табуретках-то и не усидеть, пожа­луй.
        - Мы его тебе достанем, - отвечает он. - Вот что главное.
        - Отдавайте двадцать пять долларов обратно. Вот прямо сейчас, давайте.
        - Я уже их потратил.
        - Ах вы жалкий мерзавец!
        - Постараюсь тебе их вернуть. Почтой вышлю.
        - Так я вам и поверила! Если думаете, будто сможете меня так облапошить, вы ошибаетесь! О Мэтти Росс вы еще услышите - и не раз!
        Я так разозлилась, что чуть язык себе не отку­сила. Стерлинг Прайс - кот этот - почуял, в каком я настрое, уши прижал и прыснул у меня с дороги, чтоб не попадаться под нога.
        Наверное, я даже поплакала по пути, только ночь стояла холодная, и когда я дошла до «Монарха», гнев мой остыл до того, что можно было думать без помех и строить планы. Времени нанимать другого следопыта уже не оставалось. Скоро сюда приедет адвокат Дэггетт - меня искать, вероятно, завтра же и приедет. Не пожаловаться ли главному исполни­телю? Нет, это и потом можно. Адвокат Дэггетт спустит червивую шкуру с Кочета Когберна и при­колотит ее к стене. Самое важное - не упускать из виду цели, а цель - поймать Тома Чейни.
        Я поужинала и стала собираться. Попросила мис­сис Флойд наделать мне маленьких сэндвичей из бе­кона и галет. Хотя не такие уж и маленькие получи­лись - из одного сэндвича миссис Флойд вышло бы два маминых. Только у нее галеты совсем плоские - она в них соды недокладывает. Еще у нее я купила клинышек сыру и сушеных персиков. Все это я по­ложила в мешок.
        Миссис Флойд вся просто изводилась от любо­пытства, и я ей сказала, что отправляюсь с судебны­ми исполнителями на Территорию поглядеть, кого это они там арестовали. Ее это вообще никак не удовлетворило, но я сказала, что никаких подроб­ностей не знаю. И добавила, что меня не будет, ско­рее всего, несколько дней, а если мама или адвокат Дэггетг станут спрашивать (наверняка), то пускай она их заверит, что у меня все хорошо.
        Я свернула одеяло в скатку, мешочек с продук­тами сунула внутрь, а потом обмотала все дожде­виком и перевязала бечевкой. Поверх своего пальтеца надела папин тяжелый пыльник. Рукава при­шлось подвернуть. У меня шляпа была не такая толстая и теплая, как у него, поэтому я поменяла. Она, конечно, мне Слишком велика оказалась, поэ­тому я взяла несколько страниц из «Новой эры», скомкала и затолкала внутрь под ленту, чтобы шля­па на голове хорошо сидела. Затем взяла узел, ме­шок с пистолетом и пошла на конюшню.
        Стоунхилл как раз уходил оттуда. Басил себе под нос гимн «Замужняя земля»[«Замужняя земля» (Beulah Land) - христианский гимн, написанный американским методистским священником Эдгаром Пейджем Стайтсом (1836-1921) ок. 1875-1876 гг. Положен на музыку Джоном Р. Суини (1837-1899). Восх. к Ис, 62: 4: «Не будут уже называть тебя "оставленным", и землю твою не будут более называть "пустынею", но будут называть тебя: "Мое благо­воление к нему", а землю твою - "замужнею", ибо Господь благоволит к тебе, и земля твоя сочетается». ] - он у меня лю­бимый. А как меня увидел - замолчал.
        - Опять ты, - сказал он. - На мустанга жало­ваться пришла?
        - Нет, я им очень довольна, - ответила я. - Малыш-Черныш теперь - мой «дружок».
        - Довольный покупатель - радость на сердце.
        - С последнего раза, я вижу, вам стало получше.
        - Да, вроде пошел на поправку. Вновь Ричард стал самим собой [ Реплика Ричарла из сценической адаптации трагедии Уиль­яма Шекспира «Ричард Ш> (1591; V, 3). сделанной в 1699 г. (опубл. 1700) английским драматургом, режиссером и актером Колли Сиббером (1671-1757). Его версия была популярна на протяжении 150 лет, и эта
«ложная цитата» в 1830-1860 гг, стала расхожей в англоязычном мире, хотя в исходном тексте Шекспи­ра ее нет. Пер. В. Иванова.] . Или станет до конца недели. Ты нас покидаешь?
        - Выезжаю завтра поутру, вот и решила, не переночевать ли у вас на конюшне. Зачем платить миссис Флойд за всю ночь, коли спать осталось два-три часа?
        - И то верно, зачем?
        Он завел меня в конюшню и сказал сторожу, что я могу ночью поспать в конторе. Сторожил конюшню один старик. Помог мне вытрясти пыль­ное одеяло, лежавшее на койке. Я проверила Ма­лыша-Черныша в стойле, убедилась, что у меня все готово. Сторож от меня ни на шаг не отставал.
        Я у него спрашиваю:
        - Это вам зубы выбили?
        - Нет, Тиму. Мои зубодер вытащил. Называл себя «дантистом».
        - А вас как зовут?
        - Тоби.
        - Сделаете для меня кое-что?
        - Ты что это задумала?
        - Этого я вам сказать не могу. Но вот вам дайм. Можете накормить этого мустанга за два ча­са до рассвета? Дайте ему две полные горсти овса и где-то столько же кукурузы, но не больше, а еще немного сена. И проследите, чтобы хорошенько на­пился. А за час до рассвета меня разбудите. Потом оседлайте и взнуздайте этого мустанга. Все запо­мнили?
        - Я не дурачок, я просто старый. С лошадьми уж полвека.
        - Тогда все хорошо сделаете. Вам в конторе чего-нибудь еще надо сегодня?
        - Даже не знаю, что бы мне там могло понадо­биться.
        - Если надо, сейчас и берите.
        - Мне тут ничего не нужно.
        - Хорошо. Тогда я закрою дверь, и ходите здесь потише, пока я буду засыпать.
        Завернувшись в одеяло, выспалась я прилично. Жар в конторской печке загребли, но в комнатке было не очень холодно, удобно. Сторож Тоби сло­во сдержал и разбудил меня в промозглой тьме до рассвета. Я тут же села и стала застегивать ботин­ки. Пока Тоби седлал мустанга, я умылась, подлив в ведро ледяной воды немного кипятка, который он на кофе себе сделал, чтоб так не ломило.
        И тут опомнилась: надо ж было один сэндвич с беконом себе на завтрак оставить, а в скатку не совать, - но всего не учтешь. А распаковывать все мне теперь не хотелось. Тоби со мной поделился затирухой, он себе разогревал.
        - А масла у вас к ней нету? - спрашиваю я.
        - Нет, - отвечает, поэтому есть пришлось всу­хую. Скатку я привязала за седлом - видела, что папа так делал, - и дважды все узлы проверила, чтоб не упала,
        А вот пистолет положить мне было некуда. Луч­ше, если 6 он все время был под рукой, но ремень с меня спадал, а сам пистолет слишком большой и тяжелый, просто так за пояс не запихнешь. В конце концов я привязала сахарный мешок горловиной к луке седла и узел затянула хорошенько - он с индюшачье яйцо получился.
        Вывела Малыша-Черныша из стойла и села вер­хом. Мустанг немного нервничал и пугался, но на дыбы не вставал. Когда я уже была в седле, Тоби еще раз подтянул подпругу.
        Спрашивает:
        - Ты ничего не забыла?
        - Нет, я, наверное, готова, - отвечаю. - Откры­вайте ворота, Тоби, да пожелайте мне удачи. Я еду на земли чокто.
        Снаружи еще было темно и ужас как холодно, хотя ветром, к счастью, не задувало. Почему ран­ним утром всегда так тихо? Перед самым рассветом озера обычно спокойные и гладкие. Малыш-Черныш в своих новых подковах по колдобинам под­мерзшей грязи на улицах ступал с опаской. Фыр­кал, время от времени дергал головой, словно чтоб на меня взглянуть. Я с ним разговаривала, глупос­ти всякие говорила.
        На Гарнизонном проспекте лишь четыре-пять че­ловек было видно - они спешили из одного тепла в другое. В окнах лампы зажигались, это у добрых граждан Форт-Смита начинался новый день.
        Доехав до паромной переправы на реке, я спе­шилась и стала ждать. Чтоб совсем не закоченеть, пришлось шевелиться и танцевать на месте. Комки газеты я из шляпы вытащила, натянула ее на уши потуже. У меня не было перчаток, поэтому я опять откатала рукава папиного пыльника, чтобы руки себе закрыть.
        Паром через реку водили двое. Когда он добрал­ся до моего берега и с него конный съехал, один паромщик меня окликнул:
        - На ту сторону? - говорит.
        - Я тут жду кое-кого, - отвечаю. - А сколько стоит?
        - Десять центов, если с лошадью.
        - Вы сегодня исполнителя Когберна не видали?
        - Это Кочета что ль?
        - Его самого.
        - Не видали.
        Ездоков в такой час было мало, но едва пара человек появилась, паром отчалил. Расписания, по­хоже, у него никакого не было, ходил по надобнос­ти, но переправа тут недолгая. Занялась серая заря, и я различила, как на воде по течению покачива­ются льдины.
        Паром круга два сделал, только потом приехали Кочет с Лабёфом - спустились по склону к при­стани. Я уж начала волноваться, не разминулись ли мы. Кочет сидел на крупном гнедом жеребце, росту в нем было ладоней[Ладонь - мера длины, равная 4 дюймам; употребляется только для обозначения роста лошадей.] шестнадцать, а Лабёф ехал на косматом пастушьем мустанге не сильно больше моего.
        Арсеналом они увешались так, что любо-дорого поглядеть. Поверх одежды - ремни с пистолетами, а Лабёф со своими белыми накладками и мексикан­скими шпорами прямо сражал наповал. Кочет на свой черный костюм надел куртку из оленьей кожи. На ремне у него был только один револьвер - про­стой, с кедровой рукояткой, ну или еще из какого-то красноватого дерева На другом боку, справа, у него висел шотландский кинжал. Ремень у Когберна был не такой форсовый, как у Лабёфа, - скромный и узкий, без патронташа. Патроны он носил в мешоч­ке, в кармане. Но в седельных кобурах у бедер у него было еще два револьвера. Больших, как у меня. Еще у следопытов были ружья: у Кочета - магазинный винчестер, а у Лабёфа - этот самый карабин Шарпса, я таких раньше не видела. И первая мысль моя была: «Ну что, Чейни, теперь берегась!»
        Они спешились и с лязгом и грохотом завели лошадей на паром; я шла за ними чуть в отдале­нии. Ничего не говорила. Прятаться не пыталась, но и особого внимания к себе не стремилась при­влекать. Кочет меня узнал не сразу.
        - И что ты думаешь? Мы не одни, - говорит.
        Лабёф очень рассердился.
        - Ты вообще головой своей ничего не понима­ешь? - спрашивает у меня. - А ну марш с парома сейчас же. Ты что, удумала с нами ехать?
        Я ему ответила:
        - Паром для всех. Я за проезд уплатила.
        Лабёф сунул руку в карман и вытащил золотой доллар[Золотые доллары (с содержанием золота 90 %) чеканились правительством США с 1849 по 1889 г. когда после двух золотых лихорадок конгресс стремился увеличить обращение золота в стране.] . Отдал его одному паромщику и гово­рит:
        - Дылда, доставь-ка эту девчонку в город и сдай шерифу. Она из дому убежала. Семья из-за нее уже до смерти переволновалась. Награда за ее возвраще­ние - пятьдесят долларов.
        - Вот так сказанул, - не выдержала я.
        - А мы у судебного исполнителя спросим, - предложил Лабёф. - Что скажешь, исполнитель?
        А Кочет отвечает:
        - Да, лучше ее отсюда увезти. Сбежала-сбежа­ла. Ее фамилия Росс, она из округа Йелл. У шери­фа на нее прокламация есть.
        - Да они же вместе сочиняют, - сказала я. - У меня дела на том берегу, и если вы, Дылда, ста­нете мне мешать, очутитесь в суде, а вам туда не надо. У меня хороший адвокат.
        Но эта долговязая речная крыса на мои возму­щения ноль внимания. Свел мою лошадку на при­стань, и паром отошел без меня. Я говорю:
        - Не пойду я в горку пешком. - Села верхом на Малыша-Черныша, а речной крыс этот повел нас под уздцы. Вышли на хребет, и я говорю: - Погодите минуточку.
        Он:
        - А что такое? Я говорю:
        - У меня со шляпой что-то не то. Он остановился и повернулся ко мне.
        - Со шляпой? - спрашивает. А я шляпу сняла и его по физиономии как хлестну раза два-три. Он поводья-то и выпустил, я их подхватила, Малыша-Черныша развернула и поскакала вниз по склону что было мочи. Ни шпор у меня, ни хлыста, поэ­тому я его той же шляпой по бокам нахлестывала.
        Ярдов в полусотне от паромной переправы река сужалась, вот туда я и поскакала молнией по пес­чаной отмели. И всю дорогу Черныша шляпой подгоняла - боялась, не заробел бы он от воды, не хотела, чтоб он про это задумался. И вот кинулись мы в реку и поплыли. Черныш фыркал и головой мотал от ледяной воды, но как только приноровил­ся - поплыл, будто в воде и вырос. Я ноги подо­гнула и держалась за луку, а вожжи отпустила, что­бы Чернышу ловчее было голову держать. Забрыз­гало меня всю.
        Но переправу мы выбрали неудачно - на стрем­нине река хоть и уже, но глубже всего, течение бы­стрее, а берега круче, однако все это мне тогда в голову не пришло; казалось, что короткий путь луч­ше. На берег мы выбрались чуть дальше по тече­нию, а он, как я уже сказала, был крутой, и Черны­шу на него взбираться было трудно.
        Едва мы выбрались на простор, я натянула вож­жи, а Малыш-Черныш хорошенько отряхнулся. С парома на нас смотрели Кочет, Лабёф и паромщик. Мы их опередили. Я стояла и ждала. Они со­шли с парома, и Лабёф первым делом мне говорит:
        - Я же велел тебе обратно ехать!
        Я не ответила. Тогда они с Кочетом посовеща­лись.
        Вскоре выяснилось, до чего они договорились. Быстро вскочили в седла и поскакали галопом прочь, рассчитывая меня оставить позади. Глупый это замысел - гнать лошадей с таким грузом лю­дей и амуниции против мустанга с такой легкой поклажей, как я!
        Путь наш лежал к северо-западу по дороге в Форт-Гибсон, если ее можно вообще назвать доро­гой. Земля эта - чероки. Мальш-Черныш аллю­ром бежал жестко, рысью рвано, поэтому я его то подгоняла, то замедляла, пока он не поскакал эдак размашисто и меня не перестало трясти. Отличный мустанг, горячий. Сразу видно, прогулка наша ему нравилась.
        Так проехали мили две или больше - мы с Чер­нышом ярдах в ста позади следопытов. Кочет и Лабёф наконец увидели, что ничего своим побегом не добились, поэтому ход сбавили, поехали шагом.
        Еще через милю-другую вовсе остановились, спе­шились. И я остановилась, но приближаться к ним не стала и с седла не спускалась.
        Лабёф кричит:
        - Иди сюда! Мы с тобой поговорим!
        - Оттуда говорите! - кричу я в ответ. - Что сказать-то хотели?
        Следопыты еще посовещались. Потом Лабёф мне опять закричал:
        - Если сейчас же не поедешь домой, я тебя выпорю!
        Я не ответила на это.
        Лабёф подобрал с дороги камень и кинул в мою сторону. Тот ярдов на полсотни не долетел. Я говорю:
        - Большей глупости я в жизни не видела!
        А Лабёф мне:
        - Так тебе этого надо - порки?
        - Никого вы не выпорете! - отвечаю.
        Они еще между собой поговорили, но вроде бы ни к чему не пришли, а немного погодя сели и поехали дальше, удобной трусцой на сей раз.
        По дороге этой ездило немного народу - время от времени индеец на лошади или муле верхом ли­бо семейство какое на рессорном фургоне. Должна признаться, я их несколько опасалась, хотя они бы­ли отнюдь не дикие команчи, как можно вообразить, с раскрашенными лицами и в причудливом облаче­нии, а вполне приличного вида крики, чероки и чок­то из Миссисипи и Алабамы - владели рабами, сра­жались за Конфедерацию и носили покупное из ла­вок. И не хмурые, не злобные. Скорее приветливые такие все, кивали и здоровались при встрече.
        Время от времени я теряла Кочета и Лабёфа из виду, если они за бугром скрывались или заезжали за деревья, но это не надолго. Я совсем не боялась, что они от меня уйдут.
        А теперь я про эту землю давайте расскажу. Кое-кто думает, будто нынешний штат Оклахома - сплошь безлесные равнины. Неправильно это. Вос­точная его часть (где мы ехали) - холмистая, лесов там хватает: и малый дуб растет, и мэрилендский, и другие твердые породы. Чуть дальше к югу и сосен много, но вот в этих местах и в это время года зе­ленели только кедровые рощицы да отдельные па­дубы, а в низинках - большущие кипарисы. Но и открытые места здесь есть - лужки, прерии, а с вер­шин этих пологих холмов обычно видно очень да­леко.
        А потом вот что случилось. Еду я, ворон считаю, а вокруг не смотрю бдительно, выезжаю на взгорок и вижу - дорога подо мной пустая. Я усердного Черныша - пятками, пятками. Ну не могли же сле­допыты далеко уехать. Наверняка «проказу» какую затеяли.
        У подножья холма рощица стояла и бежал мел­кий ручеек. Я их там совсем не ожидала встретить. Думала, вперед ускакали. Но только Черныш по воде зашлепал, как Кочет с Лабёфом из кустов на лошадях выскочили. Прямо у меня на пути. Малыш-Черныш на дыбы встал и чуть меня не ски­нул.
        Лабёф со своего мустанга соскочил одним ма­хом, не успела я и рта раскрыть, и уже стоял подле. Стащил меня с седла и наземь бросил лицом вниз. Одну руку завернул мне за спину, а сверху уперся коленом. Я пиналась и выкручивалась, но со здо­ровенным техасцем как тут справишься.
        - Посмотрим, что теперь ты запоешь, - гово­рит. Отломил у ивы ветку и давай мне штанину над ботинком закатывать. А я так лягалась, что ни­чего у него не вышло.
        А Кочет остался в седле. Сидел, caмокрутку сво­рачивал и смотрел. Чем больше я лягалась, тем силь­нее Лабёф напирал коленом, и я вскоре поняла, что игра проиграна. Драться перестала. Лабёф меня па­рочку раз больно стегнул и говорит:
        - Я тебе всю ногу хорошенько распишу.
        - И чего добьетесь? - отвечаю. А потом за­плакала - ничего поделать с собой не могла, но больше от злости и смущения, чем от боли. А Кочету говорю: - И вы ему это с рук спус­тите?
        Когбёрн самокрутку бросил. И отвечает:
        - Нет, не спущу, наверно. Убери розгу, Лабёф. Она нас обставила.
        - Меня она не обставляла, - техасец в ответ. А Кочет ему:
        - Хватит, я сказал.
        Лабёф на него ноль внимания. Кочет тогда голос повысил и говорит:
        - Убирай розгу, Лабёф! Слышишь, я с тобой разговариваю?
        Техасец остановился и на него посмотрел. И го­ворит:
        - Раз уж начал - закончу.
        Тогда Кочет вынут револьвер с кедровыми на­кладками, взвел его большим пальцем и наставил на Лабёфа.
        - Это, - говорит, - будет твоей величайшей ошибкой, техасский поскакун.
        Лабёф тогда розгу с отвращением отбросил в сторону и выпрямился.
        - Ты с самого начала был за нее, Когбёрн, - говорит. - Так вот, никакой услуги ты ей сейчас не оказываешь. Считаешь, это правильно? А я тебе говорю - нет, неправильно.
        А Кочет ему:
        - Довольно. Садись давай на лошадь.
        Я отряхнула пыль с одежды, в холодном ручей­ке вымыла руки и лицо. А Малыш-Черныш из не­го попил. Потом говорю:
        - Слушайте меня, я тут кое-что придумала. Эта ваша «проказа» меня на мысль навела. Когда мы Чейни отыщем, хороший план будет - выскочить из-за кустов, оглушить его палками по голове, чтоб лишился чувств. А потом можно связать ему руки-ноги веревками и привезти обратно живым. Что скажете?
        Но Кочет рассердился и сказал только:
        - Залезай на лошадь.
        И мы отправились дальше в глубокомысленном молчании - все втроем ехали теперь вместе, даль­ше и дальше углублялись на Территорию, невесть чему навстречу.

 Настало и прошло время обеда, а мы всё ехали. Я проголодалась, у меня все уже болело, но я не роптала, потому что ясное дело: стоит пожаловаться или что-нибудь сказать, они меня заклеймят «неженкой». А я решила не давать им ни малейшего повода меня бранить. Сверху посыпались влажные хлопья снега, потом заморосило, потом вообще все кончилось и выглянуло солнце. Мы свернули влево с дороги на Форт-Гибсон и направились вниз на юг, обратно к реке Арканзас. Я говорю -«вниз». Юг «внизу» не больше, чем север «наверху». Я видела карты у переселенцев, которые ехали в Калифорнию, - так там запад был наверху, а восток внизу.
        На привал мы остановились у лавки на речном берегу. За ней лежала небольшая паромная пере­права.
        Мы спешились и привязали лошадей. Ноги у меня гудели и подкашивались, и на земле я пона­чалу стояла нетвердо. Ничто так не сбивает спесь, как добрая прогулка верхом.
        К крыльцу лавки был привязан черный мул. На шее у него была хлопковая веревка - пропущена под самой челюстью. От солнца она, мокрая, затя­нулась туже, и бедная животина давилась и задыха­лась. Чем больше мул дергал веревку, тем хуже ему становилось. А на крыльце сидели два злых мальчишки, смеялись над бедою мула. Один мальчишка белый, другой индеец. Лет но семнадцати оба.
        Кочет своим кинжалом полоснул по веревке, и мулу опять стало легко дышать. Благодарная скоти­на отошла подальше, качая головой. Ступенькой у крыльца служил кипарисовый пень. Кочет поднялся первым, подошел к мальчишкам и пинками согнал их в грязь - прямо подошвой в спину скинул.
        - Развлекаетесь, значит? - спрашивает. Те ужасно удивились.
        Лавку держал человек по фамилии Багби, у не­го жена была индеанка. Они уже пообедали, но женщина разогрела нам сомика, что у них от обеда осталось. Мы с Лабёфом сели за стол у печи и по­ели, а Кочет ушел в глубину лавки совещаться с Багби.
        Индеанка хорошо говорила по-английски, и я, к своему удивлению, узнала, что и она пресвитери­анка. Ее миссионер учил. Вот проповедники у нас были в те дни! Воистину несли слово Божье «по дорогам и изгородям»[Лк. 14: 23.] . Миссис Багби была не камберлендской пресвитерианкой, а принадлежала к Пресвитерианской церкви США, она же Южнaя[Пресвитерианская церковь США - протестантская деноминация, существовавшая в южных (конфедератских) штатах США и на фронтире после раскола с пресвитерианизмом «старой школы» в 1861 г.] . Нет, я против камберлендов ничего не имею. От пресвитерианской церкви они откололись, потому что не верили, будто проповеднику требуется ка­кое-то образование. Но это еще ничего, а вот в Предопределении путаются. Не вполне его прием­лют. Готова признать, это учение трудное, оно противоречит нашим земным представлениям о чест­ной игре, но его никак не обойдешь. Почитайте 1-е Коринфянам, 6: 13, и 2-е Тимофею, 1: 9-10. А еще
1-е Петра, 1: 2, 19-20, и Римлянам, 11: 7[ 1 Кор. 6: 13: «Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тeлa». 2 Тим. 1; 9-10; «9, спасшего нас и призвав­шего званием святым, не по делам нашим, но по Своему изволе­нию и благодати, данной нам во Христе Иисусе прежде вековых времен, 10, открывшейся же ныне явлением Спасителя нашего Иисуса Христа, разрушившего смерть и явившего жизнь и нетле­ние через благовестие. .» 1 Петра 1: 2, 19-20: «2. по предведению Бога Отца, при освящении от Духа, к послушанию и окроплению Кровию Иисуса Христа; благодать вам и мир да умножится...
19. по драгоценною Кровию Христа, как непорочного и чистого Агн­ца. 20. предназначенного еще прежде создания мира, но явивше­гося в последние времена для вас…» Рим. 11: 7: «Что же? Израиль, чего искал, того не получил; избранные же получили, а прочие ожесточились…»] . Вот все и поймете. Павлу и Силе пригодилось, сгодится и мне. Вам тоже не помешает.
        Кочет свои переговоры закончил и подсел к на­шему рыбному обеду. Миссис Багби мне с собой за­вернула имбирных пряников. А когда мы на крыльцо вышли, Кочет опять мальчишек сапогом в грязь столкнул.
        - Где Вёрджил? - спрашивает.
        Белый мальчишка ему:
        - Они с мистером Симмонзом поехали по ни­зинам отбившихся ловить.
        - А кто на пароме остался?
        - Мы с Джонни.
        - Да вам же тяму не хватит паром водить. Ни тому ни другому.
        - Мы умеем его водить.
        - Вот давайте и займемся.
        - А мистер Симмонз спросит, кто его мула от­вязал, - сказал мальчишка.
        - Скажешь, мистер Джеймс, банковский реви­зор округа Клей, штат Миссури, - ответил Кочет. - Имя запомнишь?
        - Да, сэр.
        Мы подвели лошадей к кромке воды. Лодка -скорее, плот - была утлой, воду хлебала, и лошади ржанули и заупрямились, когда мы стали заводить их на борт. Да и кто бы их упрекнул? Лабёфу при­шлось своему косматому мустангу шоры надевать. Мы все на этот паром едва поместились.
        Прежде чем отдать концы, белый мальчишка переспросил:
        - Джеймс, говорите?
        - Точно, - отвечает Кочет.
        - Мальчишки Джеймсы, говорят, задохлики.
        - А один растолстел, - говорит Кочет.
        - Что-то не верится мне, что вы из них. Ни на Джесси, ни на Фрэнка не похожи[Джесси Вудсон (1847-1882) и его старший брат Александр Фрэнклин («Фрэнк»,
1843-1915) Джеймсы - американские бандиты и убийцы, грабители банков и поездов. Во время Гражданской войны сражались в конфедератских партизанских отрядах.] .
        - Мул-то далеко не убредет. - Кочет ему. - А вот ты давай блюди себя, мальчонка, не то вер­нусь как-нибудь темной ночью да башку тебе отрежу, пусть вороны глаза поклюют. Теперь же вы с адмиралом Семмзом[Рафаэл Сэммз (1809-1877) - офицер военно-морского флота США (1826-1860), впоследствии (1860-1865) контр-адмирал флота и одновременно бригадный генерал армии Конфедерации.] перевезите-ка нас на тот берег - да побыстрей давайте.
        На воде лежал призрачный туман - окутывал нас где-то по пояс, пока мы отталкивались. Хоть мальчишки были гадкие и недоразвитые, с паромом они управлялись ладно. Тащили и везли нас вдоль толстого каната, крепко привязанного к деревьям по обоим берегам. Мы плыли по широкой дуге вдоль по течению, которое за нас почти всю работу и де­лало. Только ноги у нас все равно промокли, и хо­рошо, что скоро мы с этого парома слезли.
        Дорога, которую мы выбрали на южном берегу, лишь немногим отличалась от кабаньей тропы. Под­лесок смыкался над головой, нас то и дело шлепали и хлестали ветки. Я ехала последней, наверное, мне больше всех и досталось.
        Вот что Кочет узнал от этого Багби: тремя днями раньше Счастливчика Неда Пеппера видали в лавке Макалестера[Джеймс Джексон Макалестер (1842-1920) - солдат армии Конфедерации и торговец, основатель нынешнего г. Макалестер, штат Оклахома. Его лавка открылась в 1870 г.] у путей железной дороги «М. К. и Т.»  Намерения его остались невыясненными. Он ту­да время от времени наезжал к одной распутной женщине, В его обществе там видали грабителя по кличке Задира и одного мексиканца. Вот и все, что знал лавочник.
        Кочет сказал, что нам лучше изловить всю шай­ку, пока они не отошли далеко от лавки Макалестера и не вернулись к себе в укрывище в глубине гор Винтовая Лестница.
        Лабёф спрашивает:
        - А далеко до Макалестера?
        - Добрых шестьдесят миль, - ответил Кочет. - Сегодня еще пятнадцать сделаем, а завтра выедем пораньше.
        Я застонала и скривилась от мысли, что сегодня нам ехать еще целых пятнадцать миль, а Кочет ус­лыхал и повернулся.
        - Ну и как тебе такая енотовая охота? - спра­шивает.
        - А вы не оглядывайтесь, нечего, - говорю.

 - Никуда я не денусь.
        Лабёф спрашивает:
        - А Челмзфорда с ним не было? Кочет ему:
        - Его у Макалестера с Недом не видали. Но они точно были вместе, когда брали почтовую ко­ляску. И я не я буду, если он где-то рядом не ошивается. Нед свою добычу делит так, что сопляк на этой выручке далеко не уедет.
        Тем вечером мы встали лагерем на гребне хол­ма, где земля не так промокла. Ночь была очень темная. Тяжелые тучи низко висели, ни луны, ни звезд не видать. Кочет дал мне ведерко из парусины и отправил вниз по склону за водой, там ярдов двести было. Я прихватила с собой пистолет. А у меня ни лампы, ничего, поэтому с первым же ведерком воды я упала, не пройдя и двух шагов, при­шлось возвращаться и снова набирать. Лабёф расседлал лошадей, покормил их из торб. А на второй ходке мне раза три останавливаться пришлось вверх по склону, передохнуть. Я вся занемела, устала, все у меня болело. В одной руке я держала пистолет, но все равно тяжелого ведерка не урав­новесить, оно меня всё куда-то в сторону тянуло.
        Кочет сидел на корточках, костер разводил. По­смотрел на меня и говорит:
        - Ну, ты прям как свинья на льду.

 И я ему так ответила:
        - Я туда больше не пойду. Если вам еще воды надо, ходите сами и набирайте.
        - У меня в отряде все своим делом должны заниматься.
        - Да она все равно на вкус железная.
        Лабёф чесал своего косматого мустанга.
        - Еще повезло, - говорит, - что нам родники попадаются. Вот у меня дома можно много дней напролет ехать, и никакой воды тебе не будет. Я из копыта грязь лакал и радовался. Не поймешь, что значит настоящее неудобство, пока от нехватки во­ды не начнешь загибаться.
        А Кочет на это говорит:
        - Если я когда-нибудь увижу кого из вас, те­хасских сучков, и он мне скажет, что никогда не пил из конских следов, так я ему руку пожму и подарю сигару с Дэниэлом Уэбстером[ Дэниэл Уэбстер (1782-1852) - американский государственный и политический деятель, юрист, оратор. Его портрет на ко­робках сигар использовался табачной компанией «Уэбстер Сигарз».] .
        - Так ты не веришь мне? - Лабёф спраши­вает.
        - Верил первые двадцать пять раз, когда мне про это пели. 
        - Может, он и пил, - говорю я. - Он же техас­ский рейнджер.
        - Вот оно что? - говорит Кочет. - Ну тогда может быть.
        А Лабёф не унимается:
        - Сейчас ты, Когбёрн, покажешь нам свое не­вежество, - говорит. - Личные оскорбления я еще от тебя стерплю, но чтоб такой, как ты, рейнджерские войска поносил…
        - Рейнджерские войска! - чуть не фыркнул Ко­чет.- Я тебе так скажу. Ты про рейнджерские войс­ка сходи расскажи Джону Уэсли Хардину[Джон Уэсли Хардин (1853-1885) - американский преступник, знаменитый стрелок Дикого Запада. Техасские рейнджеры охотились на него много лет.] . А нам с сестренкой не надо.
        - Как ни верти, а мы все равно знаем, что де­лаем. Чего не скажешь о вас, назначенцах.
        Кочет на это ответил:
        - А вы, ребята, давно ли там у себя на баранах катаетесь?
        Лабёф аж мустанга перестал чесать.
        - Эта лошадка, - говорит, - будет галопом ска­кать, когда твой американский жеребец падет весь в мыле. Ты по наружности-то не суди. Самый за­трапезный на вид мустанг частенько и самый ход­кий. Думаешь, сколько мне эта лошадка стоила?
        Кочет ему:
        - Коли судить по тому, что ты нам тут порас­сказал, - тышу долларов, не меньше.
        - Шути-шути, да только я за него сто десять выложил, - говорит Лабёф. - Но я его и за столько не продам. К рейнджерам трудно попасть, если лошадь у тебя дешевле сотни.
        Затем Кочет взялся нам ужин готовить. Вот что он прихватил с собой в смысле
«харча»: мешочек соли и мешочек красного перца, а еще мешок тяну­чек - все это рассовано по карманам куртки, - еще молотых кофейных бобов и большой шмат солони­ны да сто семьдесят кукурузных лепешек. Я просто глазам своим не поверила. От «лепешек» там одно название - просто колобки из кукурузного теста на кипятке. Кочет сказал, та женщина, что нам еду готовила в дорогу, решила, что это на целый фургон судебных исполнителей.
        - Что ж, - сказал Кочет, - когда зачерствеют так, что не раскусишь, их можно толочь в кашу, а остаток животным скармливать.
        В банке он кофе заварил и еще свинины поджа­рил. Потом нарезал эти лепешки и в оставшемся сале тоже поджарил. Жареный хлеб. Вот новое блюдо у меня. Они с Лабёфом быстро уговорили где-то с фунт солонины и дюжину лепешек. А я поела сэндвичей с беконом и кусок имбирного пря­ника и попила этой ржавой воды. Костер у нас ревел, сырые поленья лихо трещали, искры летели во все стороны. Веселое пламя, бодрит во мраке ночи.
        Лабёф сказал, что не привык к таким большим кострам: в Техасе, мол, они их из веточек строят да бизоньих кизяков, чтоб только фасоль разогреть. Спросил у Кочета, разумно ли всем и каждому в такой ненадежной округе здоровенным костром объ­являть, что мы тут. Рассказал, что у рейнджеров не принято ночевать там же, где еду себе готовили. Ко­чет на это ничего не ответил, лишь веток в огонь подбросил.

 Я спрашиваю:
        - А не хотите послушать историю про «ночно­го гостя»? «Гостем» одному из вас придется быть. Я скажу, что надо говорить. А за всех остальных сама буду рассказывать.
        Но им неинтересио было о призраках, поэтому я дождевик на земле расстелила к огню поближе, чтоб только не обожгло, и смастерила себе постель из одеял. Ноги у меня от езды так опухли, что еле стащила ботинки. Кочет с Лабёфом еще пили виски, но оно их не расположило, поэтому сидели они молча. А вскоре и тоже скатки свои развер­нули.
        У Кочета была хорошая бизонья полость на зем­лю стелить. Теплая, удобная, я ему даже позавидо­вала. С седла он снял аркан из конского волоса и разложил петлю вокруг своей постели.
        Лабёф на это посмотрел и ухмыльнулся.
        - Глупости это, - говорит. - В это время года все змеи спят.
        - А порой и просыпаются, - ответил Кочет.

 А я говорю:
        - И мне тоже веревку дайте? Я не очень люб­лю змей.
        - На тебя змея и не глянет, - ответил Кочет. - Уж больно ты маленькая да тощая.
        Он подбросил в огонь дубовое бревно, подгреб к нему угли с пеплом и завалился спать. Оба сле­допыта вскоре захрапели, а один еще и губами причмокивал. Отвратительно. Хоть я и утомилась так, что никаких сил не было, уснуть оказалось нелегко. Нет, тепло, но подо мной были всякие корешки да камни, и я туда-сюда ворочалась, старалась как-то облегчить себе положение. У меня все болело, шевелиться вообще мучительно. Наконец я отчая­лась как-то правильно лечь. Помолилась - но про неудобство упоминать не стала. Сама же путеше­ствовать придумала.
        Когда проснулась, глаза мне снегом запорошило. Сквозь деревья сеялись крупные хлопья. И всю зем­лю присыпало белым. День еще не наступил, но Ко­чет уже поднялся - кипятил кофе и жарил мясо. Лабёф с лошадьми занимался - он их уже оседлал. Мне тоже горячего захотелось, поэтому я подели­лась своими галетами, а взамен поела соленого мяса с жареным хлебом. И сыру дала следопытам. Руки и лицо у меня пропахли дымом.
        Кочет хотел поскорей сняться с лагеря. Его снег беспокоил.
        - Если так и дальше будет, нам вечером пона­добится укрытие, - говорит.
        Лабёф скотину уже накормил, но я взяла одну кукурузную лепешку и дала Малышу-Чернышу - проверить, станет ли он такое есть. Он схрумкал за милую душу, и я ему еще дала. Кочет сказал, что лошадям в этих лепешках особенно соль нравится. И велел мне надеть дождевик.
        Восход был просто-напросто бледно-желтым за­ревом где-то в нависших тучах, но какой бы ни был, мы уже опять ехали верхами. Снег повалил гуще, хлопья стали крупнее - с гусиный пух - и не падали, как дождь, а мели прямо нам в лица. И четырех часов не прошло, как на землю уже на­мело дюймов шесть-семь.
        На прогалинах тропы совсем не видать было, и мы часто останавливались, чтобы Кочет понял, куда нам ехать дальше. Это трудно, потому что по земле ничего не скажешь, а дальних вех не разглядишь никаких. Мы иногда вообще лишь на несколько шагов вокруг видели. И подзорная труба его была без тол­ку. Ни людей нам не попадалось, ни домов. Очень медленно двигались.
        Заблудиться мы не сильно боялись, потому что у Кочета с собой был компас, и если только мы не собьемся с юго-западного направления, рано или поздно выйдем к путям железной дороги «М. К. и Т.». Просто неудобно, когда не можешь по нормальной тропе ехать, да еще в снегу - вдруг лошадь на какой-нибудь выбоине оступится.
        Около полудня мы остановились у ручья на под­ветренном склоне горы, лошадей напоить. Там вет­ра и снега было поменьше, хоть как-то легче. По-моему, то были горы Сан-Буа. Я раздала всем ос­татки сыра, а Кочет поделился тянучками. Так и пообедали. А пока разминали ноги, услышали ниже по течению какое-то хлопанье, и Лабёф пошел в лес посмотреть, в чем дeло. А там на дереве индюки умостились, и одного он застрелил из своего кара­бина. Разнесло птичку будь здоров. Курица это бы­ла, фунтов в семь. Лабёф ее выпотрошил, голову отрезал и привязал к седлу.
        Кочет признал теперь, что до темна мы к лавке Макалестера не доберемся и нам лучше всего будет двинуться на запад к «землянке» - ее неподалеку от Техасской дороги выкопал какой-то скваттер. Там никто не живет, сказал Кочет, и будет нам укрытие на ночь. А назавтра двинемся на юг по Техасской дороге - она широкая, наезженная, там все время стада гоняют и ездят грузовые фургоны. На таком большаке лошадь не покалечишь.
        Отдохнув, мы растянулись цепочкой и отправи­лись дальше. Кочет торил тропу. Мальшу-Черны­шу мои понуканья не требовались, сам шел, поэто­му я намотала поводья на луку седла, а сама руки поглубже в многочисленные рукава засунула, греть. Мы спугнули стадо оленей - они кору с молодых деревцев обдирали, и Лабёф опять за ружьем потянулся да выстрелить не успел, стало сбежало, пока он путался в ремне.
        Снег то и дело прекращался, но мы все равно двигались только шагом. К «землянке» приехали уже хорошо затемно. Луна подсвечивала нам сквозь тучи время от времени.
        Землянка эта стояла в узком углу распадка или лощины. Я такого жилья раньше никогда не видела. Маленькое, футов десять на двадцать всего, и поло­вина в глинистый откос утоплена, как пещера. То, что снаружи оставалось, сложено было из кольев и дерна, а крыша тоже дерновая, ее посередине коньковый брус держал. Рядом плетенный из ветвей на­вес над входом в пещерку, для скотины. Леса-то вокруг и на крепкую хижину довольно, хоть древесина и твердая. Я думаю, человек этот сильно торопился жилье себе построить, а инструмента справного не было под рукой. В глубине домишки из дерновой крыши торчала «кособокая» труба из палок и гли­ны. Я сразу подумала: такое водоплавающая птица какая-нибудь построит себе, а то ласточка или же стриж, хотя у этих пернатых каменщиков (коим не­ведом ватерпас) все ж дело искуснее выходит.
        Искры и дым из трубы удивили нас немало. И свет пробивался в щели вокруг двери - низкой и грубо сработанной, висевшей на кожаных петлях. Окна в домике не было.
        Остановились мы в кедровой рощице. Кочет спе­шился и велел нам обождать. Сам же взял свой ма­газинный винчестер и пошел к двери. Топал он при этом очень, сапоги по насту хрустели, которым уже покрылся снег на земле.
        Не успел двадцати футов до землянки дойти, дверь приотворилась. На свету показалась мужская физиономия и рука с револьвером. Кочет остановился. Физиономия осведомилась:
        - Это кто там?
        Кочет ответил:
        - Мы ищем убежища. Нас трое. Физиономия в дверях сказала:
        - Нету вам тут места. - Дверь закрылась, а че­рез минуту и свет внутри погас.
        Кочет повернулся к нам и махнул, Лабёф слез с лошади и пошел к нему. Я тоже было двинулась, но Лабёф велел мне остаться под прикрытием рощицы и держать лошадей.
        Кочет снял свою оленью куртку и отдал техас­цу, чтоб тот взобрался наверх по глинистому отко­су и накрыл трубу. После чего сам отошел шагов на пять в сторону и припал на одно колено с ру­жьем наизготовку. Куртка хорошо дым не пропускала - вскоре он заклубился из дверных щелей. Изнутри послышались голоса, потом зашипела во­да, которой поливали очаг с огнем и углями.
        Дверь распахнулась, и ужасно громыхнули два выстрела из дробовика. Я чуть ли не до смерти испугалась. Дробь по листьям над головой застучала. На этот залп Кочет ответил несколькими выстрела­ми из своей винтовки. Внутри кто-то вскрикнул от боли, дверь опять захлопнули.
        - Я федеральный офицер! - громко сказал Ко­чет. - Кто там у вас? Отвечайте и побыстрее!
        - Методист да сукин сын! - дерзко ответили ему. - Проезжай!
        - Никак Эмметт Куинси? - спрашивает Кочет.
        - Не знаем мы никакого Эмметта Куинси!
        - Куинси, я тебя узнал! Слушай меня! Это Ко­чет Когбёрн! Со мной Коламбус Поттер и еще пять исполнителей! И у нас с собой ведерко керосина! И через минуту мы вас с обоих концов подпалим! Задирайте-ка руки хорошенько, кладите на головы и выходите - и вам ничего не будет! А только ке­росин в трубу польется, мы перебьем все, что в дверях покажется!
        - Вас только трое!
        - Валяй, посчитай хорошенько! Хочешь жизнь свою поставить? А вас там сколько?
        - Мун ходить не может! Его ранило!
        - Так вытаскивай! И лампу зажги!
        - А у тебя на меня что есть?
        - Ничего у меня на тебя нету! Шевелись давай, мальчонка! Сколько вас?
        - Только мы с Муном! Скажи своим офице­рам, чтоб потише с ружьями! Мы выходим!
        Внутри опять затеплился свет. Дверь отодвину­ли, в щель выкинули дробовик и два револьвера. Вышли двое, один хромал и держался за другого. Кочет с Лабёфом уложили их ничком в снег и обы­скали, нет ли еще оружия. У того, которого звали Куинси, в одном сапоге был охотничий нож, а в другом - двухзарядный шулерский пистолетик. Он сказал, что начисто про них забыл, но Кочет его все равно пнул.
        Я с лошадьми вышла из рощицы, и Лабёф отвел их в загон под навесом. Кочет стволом винтовки загнал тех двоих обратно в землянку. Молодые пар­ни, лет по двадцать. Тот, кого Муном звали, блед­ный, весь перепуганный, на вид - так не опасней толстого кутенка. Его ранило в бедро, вся штанина в крови. А у Куинси лицо было длинное, худое, глаза узкие, вид вообще не нашенский. Больше все­го похож на тех словаков, которые сюда несколько лет назад понаехали бочарную клепку строгать. Те, что остались, превратились в добрых граждан. Лю­ди из тамошних краев обычно католики, если вооб­ще кто бывают. Свечки любят, четки.
        Кочет дал Муку синий платок перевязать ногу, а потом сковал обоих вместе стальными наручни­ками и усадил рядком на скамью. Мебели в землянке было - лишь низкий стол из кряжей на колышках вместо ножек да по скамье с боков. Я в дверях пакляным мешком помахала, чтоб вытяну­ло дым. В огонь они выплеснули кофе из котелка, но угли еще остались и палки по краям, поэтому я все опять до пламени разворошила.
        В очаге еще один котелок стоял, большой, на два галлона, и в нем - какая-то каша, вроде мама­лыги. Кочет ложкой зачерпнул и попробовал, сказал, что это индейская еда, называется «софки»[«Софки» (от осафки ) - мамалыга на языке криков и семинолов.] .
        Предложил и мне - сказал, что вкусно. Только я отказалась, там мусор был.
        - Ждали кого-нибудь, ребята? - спросил Ко­чет.
        - Это нам и на ужин, и на завтрак сразу,- ответил Куинси, - Люблю плотно завтракать.
        - Хотелось бы мне поглядеть, как ты всем этим плотно завтракать будешь.
        - Софки всегда сильно разваривается.
        - Что это вы тут затеяли? Помимо скотокрад­ства и торговли спиртным? Что-то вы слишком дер­ганые.
        - Сам же сказал, что у тебя на нас ничего не­ту, - говорит Куинси.
        - На тебя лично - ничего, - сказал Кочет. - Но у меня есть несколько ордеров на Джона Доу[Джон Доу - условное имя, с середины XVIII в. используемое в англо-американских юридических документах для обозначения неизвестного или неустановленного мужчины или если его имя требуется сохранить в тайне.] , и я легко могу тебя вписать в подозреваемых. Ну и сопротивление федеральному судебному испол­нителю. За это год светит.
        - Мы ж не знали, что это ты. Могли быть ка­кие-нибудь полоумные.
        Мун сказал:
        - У меня нога болит, - а Кочет ему:
        - Еще б не болела. Сиди тихо, кровь так течь не будет.
        - Мы не знали, кто пришел, - повторил Куин­си. - В такую-то ночь. Выпили немножко, не по­года, а жуть. Кто угодно может сказать, что он исполнитель. А где остальные-то?
        - Тут я тебя, Куинси, ввел в заблуждение. Ты когда последний раз видел своего старого подель­ника Неда Пеппера?
        - Неда Пеппера? - переспросил конокрад. - Я его не знаю. Он кто?
        - А мне кажется - знаешь, - говорит Кочет. - Уж по крайней мере - слыхал. О нем все слыхали.
        - А я никогда.
        - Он раньше на мистера Бёрлингейма работал. Ты ведь тоже там был какое-то время?
        - Да, и бросил эту работу, как все прочие. Та­кой прижимистый, что от него все хорошие работ­ники разбегаются. Старый скупердяй. Чтоб ему в аду гореть с переломанной спиной. А никакого Не­да Пеппера не помню.
        - Говорят, Нед был очень недурной гуртов­щик, - говорит Кочет. - Удивительно, что ты его не помнишь. Сварливый такой парнишка, нервный, проворный. И губа у него еще изуродована.
        - Чего-то не припоминаю никого похожих. Кри­вая губа, значит?
        - Она у него не всегда была кривая. И по-мое­му, ты его знаешь. Но вот тебе еще кое-что. С Недом сейчас новый парнишка связался. Сам низенький, а на лице - пороховая метка, черная. Зовет себя Чей­ни, иногда - Челмзфорд. Носит винтовку Генри.
        - Чего-то не припоминаю такого, - говорит Ку­инси, - Черная отметина. Я б не забыл.
        - Стало быть, не знаешь ничего для меня ин­тересного, а?
        - Нет, а если б и знал, не свистнул бы.
        - Ну, так ты еще пораскинь мозгами, Куинси. И ты, Мун, тоже.
        Второй ему:
        - Я всегда стараюсь закону помогать, если мо­им друзьям от этого ничего не будет. Но этих ребят не знаю. Хотел бы вам помочь, да не могу.
        - Коли вы не поможете мне, я вас обоих отвезу к судье Паркеру, - говорит тогда Кочет. - К Форт-Смиту вся нога у тебя распухнет, как лента на Диковой шляпе[«Как лента на Диковой шляпе» - выражение, чрезвычайно распространенное в разговорной английской речи особенно в начале XIX в.; впервые зафиксировано в 1796 г. Может означать что угодно в превосходной степени.] . Она омертвеет, и тебе ее отрежут. А потом, если выживешь, я тебя засужу года на два, на три в федеральное учреждение в Детройте.
        - Вы меня испугать хотите, - говорит Мун.
        - Там тебя научат читать и писать, а вот все остальное не очень радужно, - продолжает Кочет. - Но туда можно и не попадать, коли не хочешь. Со­общишь мне что-нибудь полезное про Неда, и я за­втра отвезу тебя к Макалестеру, и у тебя из ноги вынут эту пулю. А потом я дам тебе три дня, чтоб убрался на Территорию. В Техасе много жирного скота, ребята, у вас там все пойдет как по маслу.
        А Мун ему:
        - Нам нельзя в Техас.
        - Ты бы хлебало не открывал, Мун? Лучше я разговаривать буду, - говорит Куинси.
        - Я не могу спокойно сидеть. У меня ногу дергает. Кочет достал бутылку виски и налил в кружку немного для молодого конокрада.
        - Если станешь слушать Куинси, сынок, так ли­бо помрешь, либо ногу потеряешь, - говорит. - Ку­инси-то не больно.
        - Не давай ему себя стращать, - опять встрял Куинси, ~ Ты ж боец. Мы из этой передряги вы­беремся.
        Лабёф втащил в землянку наши скатки и про­чие пожитки.
        - В пещере там шесть лошадей, Когбёрн,- ска­зал он.
        - Что за лошади?
        - По мне, так добрые верховые. Кажется, все подкованы.
        Кочет допросил воров насчет этих лошадей; Ку­инси уверял его, что животные куплены в Форт-Гибсоне и гонят они их на продажу индейской полиции, которая называется
«Легкой кавалерией чок­то»[«Легкой кавалерией» называли свою полицию «пять цивилизованных племен» - чероки, чикасо, чокто, маскоги (крики) и семинолы (т. е. племена, усвоившие в начале XIX в. обычаи белых поселенцев и поддерживавшие с ними добрососедские отношения).] .  Но никаких купчих пpeдъявить не сумел, как и не доказал иначе, что это их собственность, и Ко­чет его сказкам не поверил. Куинси насупился и больше не отвечал ни на какие вопросы.
        Меня отправили собирать дрова, и я взяла с со­бой лампу - вернее, то был фонарь
«бычий глаз», вот какая лампа, - пошла порылась в снегу и отыскала палок и сломанных деревцев. Ни топора, ни резака у меня не было, и я притащила все целиком за несколько ходок.
        Кочет сварил еще котелок кофе. Мне задал ре­зать мясо и кукурузные лепешки ломтиками, они теперь совсем задубели, а Куинси велел ощипать индюшку и разделать для жарки. Лабёф думал пожарить птицу над открытым огнем, но Кочет заме­тил, что она для такого недостаточно жирна, выйдет жесткая и сухая.
        Я сидела на скамье у стола, а воры - по другую сторону, скованные руки сверху. Постель они себе разложили на полу у очага, и теперь на их одеялах сидели Кочет и Лабёф, ружья на коленях, отдыха­ли. В стенах землянки были дыры там, где торф выпал, оттуда ветер дул со свистом, и лампа не­много мигала, но внутри было тесно, поэтому тепла хватало. С учетом всего нам было вполне удобно.
        Я обварила задубевшую птицу кипятком, но все равно перья оставались. Куинси ее ощипывал сво­бодной рукой, а скованной придерживал. И ворчал все время, так ему было неудобно. Покончив с перьями, разрезал индюшку для жарки своим боль­шим охотничьим ножом, но из противоречия старался плохо. Не чисто резал, а небрежно, грубо.
        Мун пил виски и хныкал - нога болела. Мне было его жалко. Однажды он мой взгляд перехва­тил и говорит:
        - Чего смотришь? - Глупый вопрос, и я ниче­го не ответила. Он спрашивает: - Ты кто? Что ты тут делаешь? Что здесь делает эта девчонка?
        Я ответила:
        - Меня зовут Мэгги Росс, я из-под Дарданел­лы, штат Арканзас. А теперь вам я вопрос задам. Вы почему стали конокрадом?
        Он опять:
        - Что эта девчонка тут делает?
        Кочет ему:
        - Она со мной.
        - Она с нами обоими, - говорит Лабёф.
        А Мун им:
        - Что-то тут не так. Я не понимаю. Я говорю:
        - Этот Чейни, что с отметиной на лице, - он убил моего отца. Так же, как и вы, пил виски. По­тому и пошел на убийство. Если вы исполнителю все расскажете, он вам поможет. У меня дома есть хороший адвокат, и он вам тоже поможет.
        - Чего-то непонятно.
        Куинси говорит:
        - Не о чем с этой публикой толковать, Мун.

 А я ему:
        - Вы мне не нравитесь.

 Куинси аж замер. И спрашивает:
        - Ты это мне, соплячка?
        Я говорю:
        - Да, и повторю, если надо. Вы мне не нрави­тесь - ни видом своим, ни как птицу разделывае­те. Вам самое место в тюрьме. Мой адвокат вам помогать не станет.
        Куинси ухмыльнулся и ножом махнул так, слов­но меня хотел зарезать. И говорит:
        - Кто бы про вид рассуждал. Тебя-то, похоже, суковатой палкой по роже лупили.
        Я говорю:
        - Кочет, этот Куинси индюшку портит. Он ей все кости подробил, аж мозг видно.
        Кочет ему:
        - Куинси, а ну давай хорошо работай. А то у меня перья жрать будешь.
        - Не умею я с птицей, - отвечает Куинси.
        - Корову в темноте освежевать ты горазд, так и птицу разделаешь, - говорит Кочет.
        Мун тут:
        - Мне доктора нужно, - говорит.

 А Куинси:
        - Хватит пойло в себя заливать. Ты от него совсем дурак.
        Тут Лабёф рот открыл:
        - Если мы эту парочку не разделим, так ничего и не добьемся. Один другого совсем охомутал.
        А Кочет ему:
        - Мун опамятуется. Зачем такому парнишке но­гу терять? Слишком молодой скакать на деревяшке. Ему б еще танцевать да веселиться.
        - Это ты меня нарочно дразнишь, - говорит Мун.
        - Я правдой тебя дразню, - отвечает Кочет. Через несколько минут Мун нагнулся и давай Куинси на ухо шептать.
        - Ну-ка прекращай,- сказал ему Кочет и ружье поднял. - Есть что выложить - всем выкладывай.
        Мун говорит:
        - Мы Неда и Задиру два дня как видали.
        - Эй, не дури, - говорит Куинси. - Свист­нешь - я тебя убью.
        Но Мун свое:
        - Меня размотали, - говорит. - Мне доктора надо. Я все скажу, что знаю.
        На этих словах Куинси хвать своим охотничьим ножом по скованной руке Муна - и у меня на гла­зах четыре пальца ему отрубил, они прочь отлетели, как щепки от бревна. Мун ужасно завопил, и тут пуля из винтовки разнесла прямо передо мной лам­пу и ударила Куинси в шею, а мне на лицо горячей кровью брызнуло. И первая мысль у меня; «Лучше-ка мне подальше отсюда». Я со скамьи кувыркнулась спиной - хоть и на земляном полу, а всё как-то спокойней,
        Кочет с Лабёфом подскочили - убедились, что меня не задело, и тут же - к упавшим конокрадам. Куинси лежал без чувств - умирал или уже умер, а у Муна кровь хлестала из руки да из смертельной раны в груди, которую ему Куинси успел сделать.
        - Боже святый, я умираю! - говорит Мун.
        Кочет чиркнул спичкой, чтоб светлее стало, и велел мне принести сосновый сучок из очага. Я на­шла хороший, длинный, зажгла его и принесла Ко­чету - факел сильно дымил, но весь этот кошмар освещал. Исполнитель снял наручники с бедняги.
        - Сделай же что-нибудь! Помоги мне! - кри­чит тот.
        - Я для тебя, сынок, ничего уже не могу сде­лать, - отвечает Кочет. - Твой напарник тебя убил, и я его прикончил.
        - Не бросай меня тут. После волков от меня ничего не останется.
        - Я прослежу, чтоб тебя достойно похоронили, хоть земля и промерзла, - говорит Кочет. - А те­перь расскажи мне про Неда. Где ты его видел?
        - Два дня тому видали, у Макалестера, его с Задирой. Они сегодня сюда придут, лошадей поме­нять и поужинать. Хотят ограбить «Летуна Кати» возле стрелки Уэгнера[Генри Сэмюэл Уэгнер (по прозвищу Ногастый) - диспетчер железной дороги «М. К. и Т.» из Парсонза, штат Канзас. В конце 1870-х гг. доказал необходимость железнодорожного разъезда для погрузки скота на территории племени криков. В 1887 г. на этом месте был основан город Уэгнер, штат Оклахома.] , если снег не помешает.
        - Их четверо?
        - Сказали, четыре лошади надо, я больше ни­чего не знаю, Нед был Куинси дружок, не мой. На своего друга я б не свистнул. Я боялся, что стрель­ба начнется, а в этих браслетах мне мало что све­тит. Вот в драке я храбрый.
        Кочет спрашивает:
        - А человека с черной отметиной видел?
        - Никого я не видел, только Неда и Задиру. Как дело до драки доходит, я в самой гуще, но вот коли надо остановиться и подумать - тут я в ку­сты. Куинси все законы ненавидел, но за друзей держался.
        - Во сколько они тут будут, не говорили?
        - Я уже выходил, их выглядывал. У меня брат есть, Джордж Гэрретт. В южном Техасе разъездной методист, проповедует. Продай мои пожитки, Ко­чет, а выручку ему отправь через окружного управ­ляющего в Остине. Мышастая лошадь - моя, я за нее заплатил. А остальных мы вчера вечером у мис­тера Бёрлингейма увели. Я спрашиваю:
        - Хотите, мы вашему брату расскажем, что с вами случилось?
        А он мне:
        - Это все равно. Он знает, что я в глухомань подался. Сам потом ему скажу, когда мы встретим­ся на улицах Блаженства.
        - Только Куинси ты там не ищи, - посовето­вал Кочет.
        - Куинси со мной всегда по-честному обходил­ся, - говорит Мун. - Ни разу не подводил, пока не зарезал меня. Дайте водички холодной попить.
        Лабёф принес ему воды в чашке, Мун потянул­ся было к ней кровавым обрубком, потом взял дру­гой рукой, и говорит:
        - Пальцы еще чувствую, а их уже и нету.
        Хорошо он попил, много, но ему от этого боль­нее стало. Еще немного поговорил, но уже сбивчи­во и вроде как ни за чем. На вопросы не отвечал. А в глазах у него вот что читалось: смятенье. Вско­рости для него все кончилось, и он к другу своему ушел, к покойному. Будто на тридцать фунтов похудел.
        Лабёф сказал:
        - Говорил я, надо было их разлучить.
        Кочет на это ничего не ответил - не хотел при­знавать, что допустил ошибку. Обшарил карманы у мертвых конокрадов и все, что нашел там, выло­жил на стол. Лампу уж не починить было, и Лабёф принес из своей седельной сумки свечу, зажег и укрепил на столе. Добыча у Кочета была: несколь­ко монет, патронов да бумажных ассигнаций, и еще картинка - хорошенькая девушка, из иллюстриро­ванной газеты вырвана, а еще карманные ножи да шмат жевательного табаку. В жилетном кармане у Куинси он еще нашел кусок калифорнийского зо­лота.
        Я его как увидела - чуть не закричала.
        - Это моего папы! - говорю.- Отдайте его мне! Золото не в монете было, а в слитке, со штампом «Золотого штата», и стоило оно тридцать шесть дол­ларов и еще сколько-то центов. Кочет говорит:
        - Я таких слитков никогда раньше не видел. Уверена, что твой?
        Я говорю:
        - Да, дедушка Спёрлинг два таких папе дал, когда тот на маме женился. А у этого негодяя Чей­ни еще один. Мы точно теперь на его след напали!
        - Ну, Нед, во всяком случае, от нас не уйдет, - говорит Кочет. - Мне сдается, куда один - туда и другой. Интересно, как слиток к Куинси попал. Этот Чейни играет?
        Лабёф ему ответил:
        - В картишки любит перекинуться. Я так ду­маю, Нед решил отложить налет, если его тут до сих пор нету.
        - Ну, я б на это рассчитывать не стал, - гово­рит Кочет. - Седлай лошадей, а я ребят наружу выволоку.
        - Сбежать, что ли, намерен? - спрашивает Ла­бёф.
        Кочет как зыркнул на него ярким глазом.
        - Я, - говорит, - намерен сделать то, для чего сюда приехал. Седлай, говорю, лошадей.
        И растолковал мне, как все в землянке прибрать. Сам тела вынес наружу и в лесу спрятал. Я куски индюшки смахнула в мешок, фонарь разбитый - в очаг, а земляной пол палкой поворошила, чтоб кровь затереть. Кочет засаду метил.
        Вернувшись из леса после второй ходки, он приташил охапку веток для очага. Развел большой огонь, чтоб много света и дыма получилось - по­казать, значит, что в землянке кто-то есть. После чего мы вышли к Лабёфу - он с лошадьми под навесом остался. Жилье это, как я уже сказала, располагалось в лощине, где два склона таким острым углом сходились. Хорошее место для того, что Ко­чет задумал.
        Лабёфу он велел взять лошадь и занять пост на северном склоне, где-то на полпути к углу с землянкой, а сам, мол, расположится примерно там же, но на южном. Про меня в этой диспози­ции ничего не было, и я решила остаться с Коче­том.
        Лабёфу он сказал:
        - Найди там себе место получше и сильно не шебурши. И не стреляй, пока я не выстрелю. Я хо­чу, чтоб они все в землянку зашли. Последнего я застрелю, зато остальные окажутся в бочке.
        - В спину стрелять будешь? - спрашивает Ла­бёф.
        - Только так и поймут, что у нас серьезные на­мерения. Это тебе не куроцапы. В общем, не стре­ляй, ежели разбегаться не начнут. После первого выстрела я им крикну, не хотят ли живьем сдаться. Если нет, мы их на выходе перестреляем.
        - В этом твоем плане - сплошь убийства,- говорит Лабёф. - Нам же Челмзфорд живым ну­жен, нет? А ты им ни единого шанса не даешь,
        - А Неду и Задире нет смысла шансы давать. Если их возьмут, им одна дорога - на виселицу. Они это знают. Им лучше по-любому драться. Дру­гие могут струсить и лапки кверху задрать, не знаю. И вот еще что: мы не знаем, сколько их будет. Но я знаю, что нас тут всего двое.
        - А давай я подобью Челмзфорда перед тем, как он внутрь зайдет?
        - Мне так не нравится, - говорит Кочет. - Ес­ли стрельба перед землянкой начнется, мешок у нас останется, скорее всего, пустой. Нед мне тоже нужен. Мне они все нужны.
        - Ладно, - говорит Лабёф.- Но если будут раз­бегаться, я мечу в Челмзфорда.
        - Из этого своего здоровенного Шарпса ты его как пить дать в куски разнесешь, куда б ни попал. Меть в Неда, а я попробую этого Чейни в ноги свалить.
        - А как Нед выглядит?
        - Мелкий такой. Не знаю, на чем будет ехать. Но много языком чесать будет - точно. Меть в меньшего.
        - А если они там закрепятся? Досидят до ве­чера, чтоб по темну пробиваться?
        - Это вряд ли, - отвечает Кочет. - Ладно, ты не тяни давай. Выдвигайся. А если что не так, ду­май головой.
        - Сколько ждем?
        - До светла по-любому.
        - По-моему, они не приедут,
        - Ну, может, ты и прав. Все равно шевелись. Глаз не спускай, лошадь чтоб тихо. И не засни смот­ри, да чтоб зубы не стучали.
        Кочет взял кедровую ветку и замел все наши следы перед землянкой. Потом мы отвели лошадей кружным путем по каменистому ложу ручья вверх по склону. Перевалили через гребень, и Кочет меня там оставил с лошадьми. Велел с ними разговари­вать, овса им давать или рукой им ноздри прикры­вать, коли начнут ржать или фыркать. А себе по­ложил в карман кукурузных лепешек и повернулся идти в засаду,
        Я говорю:
        - Мне отсюда ничего не видно.
        А он:
        - Я хочу, чтобы здесь ты и осталась.
        - Я с вами пойду, чтоб видно было хоть что-нибудь.
        - Делай, как велят.
        - Ничего с лошадьми не случится.
        - Тебе на сегодня убийств не хватило?
        - Я здесь одна не останусь.
        И мы пошли через гребень вместе. Я говорю:
        - Постойте, я за револьвером схожу, - но Кочет меня грубо схватил и потащил за собой, поэтому пистолет я оставила.
        Исполнитель нашел нам местечко за толстым бревном, из-за которого хорошо просматривалась вся лощина с землянкой. Мы отгребли снег, чтоб лежать на опавшей листве под ним. Кочет зарядил ружье из своего мешочка с патронами, а сам ме­шок положил рядом на бревно, чтобы под рукой был. Потом вытащил револьвер и загнал патрон в ту камеру, которую держал пустой под бойком. К пистолету и ружью у него патроны были одни и те же. Я-то думала, разные нужны. Я вся съежи­лась под дождевиком, голову к бревну прислонила. Кочет съел одну лепешку, мне предложил.
        Я говорю;
        - Вы спичкой посветите, я на нее сперва гляну.
        - Это зачем? - спрашивает.
        - Там некоторые кровью забрызгало.
        - Никакими спичками светить мы не будем.
        - Тогда не хочу. Дайте мне лучше тянучку.
        - Кончились.
        Я попробовала уснуть, но было слишком холод­но. А я не могу спать, коли у меня ноги мерзнут. Тогда я спросила Кочета, что он делал, пока феде­ральным судебным исполнителем не стал.
        - Все делал - только школу не держал, - от­вечает он.
        - А например - что?
        - Свежевал бизонов и бил волков на шкуры на ручье Желтый Дом в Техасе. Видал таких зверюг, что весили сто пятьдесят фунтов.
        - Нравилось?
        - Платили неплохо, да только мне все эти рав­нины не по нраву. Слишком ветрено, я так не люб­лю. Оттуда до Канады деревьев шесть от силы на­берется. Некоторым нравится. Если там что и рас­тет, так при нем табличка непременно.
        - А в Калифорнии бывали?
        - Не довелось.
        - Мой дедушка Спёрлинг живет в Монтерее. У него там лавка, и он всякий раз в окно выгля­нет - а там синий океан. Каждое Рождество он мне пять долларов шлет. Двух жен пережил, а те­перь женат на Дженни, ей тридцать один год всего. На год младше мамы. Так мама даже ее имени слы­шать не хочет.
        - В Колорадо я дурака валял одно время, а вот до Калифорнии не добрался. Грузы возил одному человеку по фамилии Кук в Денвере.
        - А в войне сражались?
        - Сражался.
        - Папа тоже. Он был хороший солдат.
        - Не сомневаюсь.
        - Вы его не знали?
        - Нет, где он служил?
        - Он дрался у таверны «Лосиные рога» в Ар­канзасе, и его тяжело ранили при Чикамоге, что в штате Теннесси. После этого он вернулся домой -и по пути чуть не умер. А служил он в бригаде генерала Чёрчилла[Томас Джеймс Чёрчилл (1824-1905) - генерал-майор армии Конфедерации, в 1881-1883 гг. губернатор штата Арканзас.] .
        - Я-то больше в Миссури.
        - Вы на войне глаз потеряли?
        - Я потерял его в бою за Лоун-Джек[Лоун-Джек - городок в округе Джексон, штат Миссури. 15-16 августа 1862 г. численно превосходящие силы конфедера­тов и партизан разгромили федеральные войска в бою на его глав­ной улице, длившемся 5 часов, но не смогли удержать город из-за наступления основных сил Союза.] невдалеке от Канзас-Сити. Лошадь подо мной убили, и сам я чуть не ослеп. Коул Янгер выполз под плотным ог­нем и меня вытащил к своим. Бедняга Коул - они с Бобом и Джимом пожизненное сейчас в миннесотской кутузке отбывают. Попомни мое слово - когда правда вся наружу-то выйдет, выяснится, что касси­ра этого в Нортфилде Джесси В. Джеймс застрелил [Братья Янгер - четверо братьев из Монтаны, легендарные бандиты Дикого Запада. Тимас Коулмен («Коул», 1844-1916) и Джеймс Генри («Джим»,
1848-1902) во время Гражданской войны были партизанами в отряде Куонтрилла. В 1866 г. Коул участвовал в создании «шайки Джеймса», к которой позднее при­соединились остальные братья - Джим, Джон (1851-1874) и Ро­берт Юинг («Боб», 1856-1889). 7 сентября 1876 г. все братья, кроме ранее погибшего Джона, были арестованы после попытки налета на Первый национальный банк в г. Нортфилде, штат Мин­несота. При их отступлении из города был убит кассир банка Джозеф Ли Хейвуд (1837-1876). Спекуляции о том, кто именно убил кассира, порождены тем фактом, что братьям Джесси и Фрэнку Джeймcaм удалось скрыться от преследования, а братьям Янгерам -  нет. Боб Янгер умер в заключении в тюрьме Стиллуотер (Миннесота) от туберкулеза, Коул и Джим были досрочно освобождены в 1901 г.  Коул Янгер и Фрэнк Джеймс в 1903 г. основали цирковую труппу «Компания Дикого Запада» и ездили с гастролями по стране.] .
        - А вы и Джесси Джеймса знаете?
        - Я его не помню, Поттер мне говорил, он с на­ми был в Сентралии[27 сентября 1864 г. в Сентралии, штат Миссури, произошла бойня: отряд «Кровавого Билла» Эндерсона (включая будущего бандита Джесси Джеймса) захватил и с особой жестокостью каз­нил
24 безоружных солдат Союза. В последовавшем бою с парти­занами превосходившие их силы Союза были уничтожены. ] и даже убил там майора янки. Поттер вспоминал, он и тогда был злобной гадюкой, даром что совсем мальчишка. Гораздо подлее Фрэн­ка, говорил. Если так, то это что-то да значит. Вот Фрэнка я хорошо помню. Мы его тогда звали Козликом. А Джесси - нет, не помню.
        - И теперь вы, стало быть, на янки работаете.
        - Ну, как Бетси умерла, все поменялось. Не те времена. Тогда я б   о таком и не помыслил. Пустесойки[Пустесойками (джейхокерами) называли канзасских парти­зан - противников рабства (первоначально, правда, так же назы­вались и его сторонники), устремившихся в Канзас после приня­тия конгрессом компромиссного Акта Канзас-Небраска 1854 г., по которому решение о статусе штата (быть ему свободным или ра­бовладельческим) принимали сами жители Канзаса. Этимология названия связана с имeнeм мифической птицы (jayhawk) - поме­си голубой сойки и воробьиной пустельги. В годы Гражданской войны так стали называть партизан в составе канзасского ополчения, которые не стеснялись в средствах борьбы против южан.] из Канзаса всю мою родню пожгли и скот угнали. Есть совсем нечего было - только скисшее молоко да зеленые початки. А пожуй початков со стебля - все одно голодным спать ляжешь.
        - А что вы делали, когда война кончилась?
        - А я скажу тебе, что делал. Когда мы с Потте­ром услыхали, что в Виргинии все сдались,[Последним крупным сражением Гражданской войны стала битва за суд Аппоматтокса (штат Виргиния) 9 апреля 1865 г., после которого Северовирганская армия генерала Роберта Ли сдалась генералу Гранту. Разрозненные силы южан после этого сдавались еще около трех месяцев.] мы поехали в Индепенденс и тоже сложили оружие. Нас спросили, готовы мы признать правительство в Вашингтоне и принять присягу «Звездам и по­лосам». Мы ответили, что да, в общем готовы. Так и сделали - наступили себе на горло, да только сразу нас не отпустили. Дали нам день погулять под честное слово, а утром велели доложиться. Мы слыхали, ночью должен приехать майор из Канза­са, всех проверять - не кустоломы ли[Кустоломы (bushwhackers) - прозвище партизан-конфедератов во время Гражданской войны, в особенности - в штате Миссури. Впервые в таком смысле было употреблено в 1809 г. по отношению к снайперам писателем Вашингтоном Ирвингом.] .
        - Кто такие кустоломы?
        - Не знаю. Они нас так называли. В общем, не понравились нам эти разговоры про майора. Почем знать, в каталажку он нас запрет или еще чего по­хуже, раз мы с Биллом Эндерсоном были и с ка­питаном Куонтриллом. Поттер стащил из конторы револьвер, и той же ночью мы оттуда сделали ноги на паре казенных мулов. У меня до сих пор тот однодневный отпуск под честное слово не закон­чился, а партизан давешний, видать, так меня и ждет. От одежды у нас одни лохмотья остались, а денег на двоих столько, что и на шмат табаку не хватит. Миль восемь от города отъехали - и тут разъезд: федеральный капитан и с ним три солдата. Спрашивают, верно ли в Канзас-Сити едут. Капи­тан был казначей, и мы этих господ избавили от монет на сумму больше четырех тысяч. Визжали они так, будто их кровные отбирали. А деньги-то ничьи - правительства то есть. Нам же нужны бы­ли подорожные.
        - Четыре тысячи долларов?
        - Да, и притом - золотом. И с лошадей их ссадили. Поттер свою половину добычи забрал и поехал в Арканзас. А я - в Кейро, Иллинойс, со своей, там назвался Барроузом и приобрел себе едальню под вывеской «Зеленая лягушка», на со­ломенной вдовушке женился. У нас даже бильярд­ный стол был. Дам и господ обслуживали, но в основном - господ.
        - Я и не знала, что у вас жена была.
        - Ну и я теперь не знаю. Ей втемяшилось, что я должен стать юристом. Трактирщик - это для нее как-то слишком низко было. Она купила тяже­ленную книжищу, «Дэниэлз об оборотных доку­ментах»[Имеется в виду Джон Уорик Дэниал (1842-1910) - американский юрист, писатель и политик-демократ, служил в армии Конфедерации в чине майора. Оборотный (свободно обращающийся) документ - документ, который в силу закона либо торговой практики может передаваться посредством вручения и индоссамента: к таковым относятся облигации, чеки, простые и переводные векселя, различные варранты на предъявителя и т.д.] называется, и заставила меня ее читать. А та никак в голову не лезет. Как ни открою, ста­рина Дэниэлз меня на обе лопатки кладет. Ну, пить начал, домой по два-три дня не возвращался, с дру­зьями гулеванил. А жене общество моих речных друзей было противно. Она решила, что сыта этим всем по горло и вернется, пожалуй, к своему пер­вому мужу - он в Падьюке в скобяной лавке писарил, Говорит: «Прощай, Рубен, любовь к прили­чиям с тебя что с гуся вода». Это разведенка-то о приличиях толкует. Ну а я ей и отвечаю - так вот
сказал: «И ты, Нола, прощай и будь на сей раз счастлива со своим торговцем гвоздями, с ублюд­ком этим!» А мальчишку моего она с собой забра­ла. Я ему все равно никогда не нравился. Наверно, до ужаса грубо с ним разговаривал, но я ж не хотел ему зла. Но этот Хорэс такой был неуклюжий, что хуже не бывает. Чашек сорок, наверно, разбил.
        - А что стало с «Зеленой лягушкой»?
        - Какое-то время пытался сам дела вести, толь­ко хорошую прислугу не найдешь, а мясо я так и не выучился покупать. Вообще не понимал, что де­лаю. Будто от пчел отбивался. Наконец все бросил, продал заведение за девятьсот долларов и поехал страну посмотреть. Тогда-то и заехал на Льяно-Эстакадо в Техасе, где бизонов стрелял с Верноном Шэфтоу и плоскоголовым индейцем по имени Олли. Мормоны выгнали Шэфтоу из Солт-Лейк-Си­ти, только не спрашивай меня за что. Будем счи­тать, что они друг друда недопоняли - и делу ко­нец. Нет смысла мне вопросы задавать, я на них все равно не отвечу. Мы с Олли оба свято поклялись молчать. Да, судари мои, лохматых тварей уже поч­ти и не осталось совсем. Жалко так, что сил нет. Я б вот прямо сейчас три доллара отдал за мари­нованный бизоний язык.
        - И вас так и не поймали за то, что вы деньги украли?
        - Я бы не назвал это кражей.
        - Но это она и есть. Они ж не ваши были.
        - В таком смысле меня это не мучило. Я сплю как младенчик. Уже много лет как.
        - Полковник Стоунхилл говорил, вы разбой­ничали на большой дороге, пока не стали исполни­телем.
        - А я все думаю: кто эти слухи распускает? Старик лучше б не совал нос куда не следует.
        - Значит, пустые разговоры.
        - Лишь немногим больше. Однажды славным весенним денечком я оказался в Лас-Вегасе, штат Нью-Мексико. Подорожные мне нужны были отча­янно, поэтому я и ограбил один из их маленьких банков, где такие высокие проценты. Думал, услугу всем окажу. Ведь вора ж не обворуешь, верно? Доб­рых граждан я никогда не грабил. Даже часы ни у кого не отобрал.
        - Все равно воровство.
        - Вот и в Нью-Мексико так же считали, - ска­зал на это Когбёрн. - Пришлось спасаться бегст­вом. В один день - три драки. Бо жеребчик был крепкий, и не родилась в тех землях лошадь, что его бы заставила глотать за собой пыль. Да только не понравилось мне, что меня гонят, как вора, да еще и стреляют вслед. Поэтому, когда от погони осталось человек семь, развернул я Бо, взял вожжи в зубы да погнал прямо на тех ребят, паля из двух флотских револьверов, что у меня в седельных ко­бурах с собой. А ребята, видать, все женатые, домашних своих любят, поэтому быстренько рассея­лись они все да и по домам разбежались.
        - Трудновато в такое поверить,
        - Во что?
        - Что один против семерых так выдюжит.
        - И тем не менее. Мы так в войну делали. Я ви­дал, как дюжина дерзких всадников целый кавале­рийский отряд в бегство обращала. Скачешь на че­ловека быстро и не сворачиваешь, и у него не будет времени подумать, сколько с ним товарищей, - он только про себя самого думать станет, как ему по­скорее убраться с дороги этого беса, что на него с цепи сорвался.
        - Сдается мне, вы «арапа» мне «заправляете».
        - Ну, так оно все и было, как ни верти. И мы с Бо шагом въехали в Техас - не бегом бежали, учти. Нынче я б так не решился. Сейчас я старше стал, неповоротливей, да и Бо тоже. Деньги я просадил в Техасе на четвертьмильных скаковых лошадок, по­том за жуликами этими гнался аж за Красную реку, но на землях чикасо след их потерял. Примерно то­гда я и связался с неким Фогельсоном - он стадо мясного скота в Канзас перегонял. С теми волами нам пришлось крутенько. Каждую ночь лило, тра­ва - как губка мокрая. А днем облачно, и нас ко­мары поедом едят. Фогельсон гонял нас, что твой отчим. Мы и спать забыли. А как до Южно-Канад­ской доехали, видим - она вся из берегов вышла. Но у Фогельсона уговор был - доставить стадо к сроку, поэтому ждать он не захотел. «Ребяты, - го­ворит, - форсируем». Голов семьдесят мы на этой переправе потеряли - и это, считай, нам повезло. И фургон у нас унесло, так после этого мы без хлеба и кофе жили. На Северо-Канадской - та же исто­рия. «Ребяты, форсируем». Kaкие-то волы в грязи завязли уже на другом берегу, так я их своими ру­ками выволакивал. Даже Бо весь выдохся, и я ору этому
Хатченсу: мол, подъедь, помоги. А он там си­дит на лошади да трубочку покуривает. Ну, он не гуртовщик ни разу - он из Филадельфии, что в Пенсильвании, у него какая-то доля в этом стаде была. И вот он мне отвечает: «Сам справляйся. Тебе за это платят». Ну, тут я и не выдержал. Не стоило, само собой, да только я измотался весь, без кофе к тому ж. Но его не сильно ранило, только голову пулей оцарапало, и он от неожиданности трубку свою перекусил напополам. Однако ничего не попи­шешь, захотел, чтобы все по закону было. Только какой уж тут закон в глухомани? Фогельсон ему так и объяснил, но Хатченс меня разоружил и еще с двумя гуртоправами повез сдавать в Форт-Ришо. Да армии какое дело до гражданских размолвок? Но там случились два федеральных судебных исполни­теля - приехали забирать торговцев виски. И од­ним был не кто иной, как Поттер.
        Я уже почти засыпала. Кочет подтолкнул меня локтем и говорит:
        - Одним исполнителем, говорю, Поттер был.
        - А?
        - Одним исполнителем в Форт-Рино был Пот­тер.
        - Это ваш боевой товарищ? Тот же самый?
        - Да, Коламбус Поттер собственной персоной. Как же я ему обрадовался. А он виду не показал, что меня знает. Говорит Хатченсу: беру, мол, этого под свою ответственность и прослежу, чтоб против него дело завели. А Хатченс ему: дескать, закончу дела в Канзасе, возвращаться буду через Форт-Смит - тогда и в суде выступлю. Поттер ему гово­рит: ты заявление прямо тут напиши, этого хватит, чтоб ему нападение с физическим насилием припа­ять. Хатченс такой: никогда, мол, не слыхал, чтобы суду не требовались свидетели. А Поттер ему: мы, говорит, так время экономим. В общем, приезжаем мы в Форт-Смит, и Поттер меня произвел в по­мощники судебного исполнителя. За него самого перед главным исполнителем еще Джо Шелби[Джозеф Орвилл Шелби (1830-1897) - генерал кавалерии в армии Конфедерации, после войны предпочел не сдаваться, а увел около 1000 своих солдат в Мексику, где безуспешно предложил услуги отряда императору Максимилиану в качестве
«иностранного легиона». Вернулся в штат Миссури в 1867 г.] по­ручился, так вот Поттер нa эту работу и устроился. Генерал Шелби теперь железными дорогами в Мис­сури занимается, всех республиканцев знает лично. Он и мне хорошую рекомендацию написал. Старого друга никакая карта не побьет. А Поттер - это был просто козырь.
        - И вам нравится служить в суде?
        - Да уж получше того, чем после войны при­шлось заниматься, как я прикидываю. Что угодно будет лучше скотогонства. А за то, что мне нравится, все равно хорошо не платят.
        - По-моему, Чейни тут не появится.
        - Мы его поймаем.
        - Хорошо б сегодня.
        - Ты ж говорила, что любишь на енота ходить.
        - Я и не рассчитывала, что будет легко. Но все равно хорошо бы сегодня со всем и покончить.
        Кочет проговорил всю ночь, я задремывала и опять просыпалась, а у него рот все не закрывался. В каких-то историях у него было так много народу, что не уследишь за всеми, но время скоротать они помогали, да и от холода я отвлекалась. Не всем его рассказам я верила. Например, что у него в Седалии, штат Миссури, была знакомая женщина - так вот она девушкой еще на иголку наступила, а девять лет спустя эта иголка вышла из бедра ее третьего ребен­ка. Кочет сказал, врачи сильно изумлялись.
        Когда приехали бандиты, я спала. Кочет меня растряс и говорит:
        - Вот они.
        Я вздрогнула и на живот перевернулась, чтоб из-за бревна выглянуть. Чуть брезжило, видно лишь тени да контуры, а деталей не разберешь. Всадники вытянулись цепочкой, ехали - смеялись да беседо­вали между собой. Я сосчитала. Шестеро! Шесть вооруженных против двоих! Двигались они вообще без всякой опаски, и я подумала:
«Отлично план у Кочета выходит». Но, не доехав ярдов с полсотни до землянки, они остановились. Огонь внутри погас, но из мазаной трубы еще дымок курился.
        Кочет мне шепчет:
        - Видишь своего? Я говорю:
        - Лиц не различить. А он:
        - Вон тот маленький без шляпы, - говорит,- это Нед Пеппер. Шляпу он потерял. Первым едет.
        - А что они делают?
        - Осматриваются. Пригнись.
        На Счастливчике Неде Пеппере, похоже, были белые брюки, но потом я узнала, что они называ­ются «наштанники» и сделаны из овчины. Один бандит заболботал индюшкой. Умолк, потом опять болботнул, и опять, но из пустой землянки ему, конечно, не ответили. Тогда двое бандитов подъ­ехали к землянке и спешились. Один несколько раз позвал Куинси. Кочет сказал мне:
        - Это Задира.
        После чего те двое вошли, взяв оружие наизготов­ку. А через минуту-другую вышли, озираться стали.
        Этот Задира давай кричать Куинси, а один раз даже гикнул, будто свиней сзывал. Потом говорит тем бан­дитам, что остались верхом:
        - Лошади тут. Видать, Мун с Куинси отлучи­лись.
        - Куда еще отлучились? - осведомился гла­варь, Счастливчик Нед Пеппер.
        - Чего-то я не раскумекаю, - ответил Задира. - Там шесть лошадей. В очаге котелок софки, но oгонь потух. Не понимаю. Может, дичь пошли скрадывать по снегу.
        Счастливчик Нед Пеппер ему на это сказал:
        - Куинси не станет из тепла уходить, чтоб за кроликами по ночам гоняться. Это вообще не рас­сматривается.
        Задира ответил:
        - Тут перед входом весь снег взбаламучен. По­гляди сам, Нед, может, ты разберешь.
        Тут подал голос тот, который с Задирой в зем­лянку входил:
        - Да какая разница? - спрашивает. - Сменим лошадей да поехали уже. А пожрем чего-нибудь у Мамули.
        Но Счастливчик Нед Пеппер ему:
        - Дай-ка мне подумать.
        Тот, что с Задирой, говорит:
        - Время зря тратим, а лучше б ехать. Нас и так снег задержал, да еще дорогу сюда пропахали.
        Когда он вторично заговорил, Кочет его при­знал: шулер-мексиканец из Форт-Уорта, штат Те­хас. Он себя называл Настоящим Чумазым Бобом, но на мексиканском языке не говорил, хотя навер­няка знал его. Я пригляделась к верховым банди­там, но тужь глаза не тужь - все равно лиц пока не различить, темень мешает. Да и комплекции не разберешь - на всех толстые пальто, широкополые шляпы, а лошади под ними играли. Папину Джуди я среди них не узнала.
        Счастливчик Нед Пеппер вытащил револьвер и три раза быстро выстрелил в воздух. Раскаты про­неслись по лощине, и повисла напряженная тиши­на ожидания.
        И тут же с другого склона грохнул выстрел. Ло­шадь Счастливчика Неда Пенпера рухнула как под­кошенная. Опять выстрелы со склона - тут уж бан­дитов обуяла паника, ничего они не поняли. А это из своего тяжелого ружья стрелял Лабёф - перезарядит и палит.
        Кочет выругался, вскочил на ноги и тоже да­вай садить из винчестера. Задиру и Чумазого Боба подбил, не успели они на лошадeй забраться. Зади­ру убил на месте. Горячие гильзы из винтовки Ко­чета застучали мне по руке, и я ее отдернула. А сто­ило Кочету повернуться, чтоб направить огонь на других бандитов, Чумазый Боб, которого только ра­нило, поднялся на ноги, поймал свою лошадь и поскакал вслед за остальными. Только свесился на одну сторону, зацепившись за круп ногой, чтоб не упасть. А с нашей стороны, если не видели его «трюка» с начала, можно было б решить, будто ло­шадь без ездока. Вот так он и проскочил мимо Ко­чета. А меня это просто «заворожило», я исполни­телю ничем не помогла.
        Я сейчас немножко назад вернусь и расскажу про других. Счастливчика Неда Пеппера сбило на­земь вместе с лошадью, но он скоренько выполз из-под убитой животины и срезал ножом седель­ные сумки. Остальные три бандита уже пришпоривали лошадей подальше с этой смертельной, если так можно выразиться, «арены» и на ходу палили из ружей и револьверов в Лабёфа. Мы с Кочетом остались у них за спиной, Лабёф к ним был гораз­до ближе. Насколько я помню, ни единого выстре­ла по нам вообще не сделали.
        Счастливчик Нед Пеппер орал сотоварищам и, петляя, бежал за ними пешком. Через одну руку он перебросил седельные сумки, а в другой у него был револьвер. Кочет никак попасть в него не мог. Бандита недаром прозвали Счастливчиком - его счастье тогда еще не кончилось. Во всем этом гро­хоте, дыму и суматохе одному бандиту удалось его расслышать, он развернул лошадь и кинулся назад подбирать главаря. И только доскакал до Счаст­ливчика и протянул ему руку - его вышиб из сед­ла меткий выстрел из мощного ружья Лабёфа. Нед Пеппер ловко вскочил в седло вместо павшего дру­га, который отважился за ним вернуться, - даже не глянув и не сказав ему ничего на прощанье. Только пригнулся пониже, а мексиканский шулер, по-прежнему прячась за лошадью, устремился за ним - и вскоре они пропали с глаз. Вся схватка столько не заняла, сколько я вам ее описывала.
        Кочет велел мне привести лошадей. А сам по­бежал вниз по склону пешком.
        Бандиты оставили в лощине двоих, а прочие бы­ли вынуждены уходить от погони на уставших мус­тангах, но поздравлять себя, считала я, нам было рано. Те, что лежали на снегу, были мертвые, а та­кие «языками не чешут». Среди бежавших Чейни мы не опознали. Был ли он с ними вообще? Напа­ли мы на его след? А кроме того, на наших глазах Счастливчик Нед Пеппер скрылся с большей долей добычи после ограбления поезда.
        Может, удача б нам и шире улыбнулась, не начни Лабёф палить раньше времени. Только в этом я не уверена. По-моему, Счастливчик Нед Пеппер и не собирался в эту землянку входить - да и бли­же подходить не хотел, когда понял, что скотокрадов там почему-то нет. Наш план бы все равно не удался. А вот Кочет готов был всю вину возложить на Лабёфа.
        Когда я спустилась с лошадями в лощину, он крыл техасца на чем свет стоит прямо в лицо. Как пить дать у них бы сейчас же драка началась, если б Лабёф не был занят - у него болела рана. Пуля попала в ложу его ружья, и щепки вместе со свин­цом подрали ему мясо на руке. Он оправдывался, что со своей позиции ничего не видел и как раз переползал на другую, когда услышал три сигналь­ных выстрела Счастливчика. Вот и решил, что на­чался бой, - выпрямился и пальнул в того, в кото­ром верно распознал бандитского главаря.
        Кочет же решил, что это враки, и обвинил техас­ца в том, что он попросту заснул, а палить начал с перепугу, когда его разбудили выстрелы Неда. А я подумала: хорошо еще, что первым выстрелом он хоть лошадь убил у Счастливчика. Если и впрямь стрелял с перепугу, попал бы он вообще первым выстрелом в главаря? С другой стороны, Лабёф уверял всех, что он отменный служака и стрелок опытный, и если не спал и целил хорошо, разве не попал бы он в такую большую мишень? Что там на самом деле вышло, только он один и знал. Надоели мне их препирательства. Кочет, наверное, злился, что его опередили, а Счастливчик Нед Пеппер опять от него ушел.
        Следопыты не спешили бросаться в погоню за грабителями, и я предложила им пошевелиться. Кочет ответил, что знает, где бандиты залягут, и ему не хочется рисковать и нарываться по дороге на засаду. А Лабёф ему возразил, что у нас-то ло­шади свежие, а у них устали. Мол, мы их легко выследим и вскорости нагоним. Но Кочет стоял на своем: заберем краденых лошадей и мертвых бан­дитов к Макалестеру и сделаем первую заявку на ту награду, которую может предложить железная дорога «M. К. и Т.».
        - Скоро в игру кинутся десятки исполнителей, железнодорожных сыскарей и осведомителей,- ска­зал он.
        Лабёф притирал снегом подранную руку, чтобы кровь остановить. Даже платок с шеи снял - пере­вязать,- но одной рукой не сумел, и я ему помогла.
        Кочет посмотрел, как я за техасцем ухаживаю, и говорит:
        - Тебя это не касается. Иди внутрь и сделай кофе.
        Я говорю:
        - Сейчас, это недолго. А он:
        - Оставь его в покое, иди кофе вари. А я ему:
        - Почему вы так глупо себя держите?
        Он отошел, а я Лабёфу руку перевязала. Потом разогрела софки, повыбирала оттуда мусор и вскипятила кофе в очаге. Лабёф ушел к Кочету в загон, и они всех лошадей связали вместе поводами и длинной манильской веревкой, а четыре тела по­грузили на них, будто кули с кукурузой. Мышастая лошадь Муна стала вырываться и зубы скалить - не хотела, видать, чтобы мертвого хозяина ей на cпину наваливали. Поэтому нашли менее чувстви­тельную животину.
        Кочет не смог опознать того мужчину, который за Счастливчиком Недом Пеппером вернулся. «Мужчина», говорю. Мальчишка он был, немногим старше меня. Рот у него был открыт, смотреть мочи нет. А Задира был старый, лицо землистое, морщинистое. Следопыты с трудом револьвер выкрутили из его «мертвой хватки».
        Потом в лесу поблизости они нашли лошадь За­диры. Ее не задело. К седлу у нее были приторо­чены два вьючных мешка, а в них - тридцать пять с чем-то наручных часов, дамские кольца, пистоле­ты и что-то около шестисот долларов ассигнация­ми и монетами. Отнятое у пассажиров «Летуна Ка­ти»! Пока шарили по земле - там, где бандиты бежали, - Лабёф подобрал медные гильзы. Пока­зал Кочету.
        - Что это? - спрашиваю.
        - Это от патронов бокового огня сорок четвер­того калибра,- объяснил Кочет,- к винтовке Генри.
        Так мы еще один след нашли. Не нашли только самого Чейни. Он нам даже на глаза не попался. Скоренько позавтракали индейской мамалыгой и поехали оттуда.
        До Техасской дороги ехать было всего час. Ка­раван у нас получился - загляденье. Случись вам по Техасской дороге ехать тем ясным декабрь­ским утpoм, вы б увидели двух красноглазых слу­жителей правопорядка и сонную девицу из Дар­данеллы, штат Арканзас: они шагом ехали к югу и вели за собой семь лошадей. А приглядись вы, заметили б, что четыре лошади нагружены тру­пами вооруженных грабителей и скотокрадов. Мы вообще-то и встретили нескольких путни­ков, и они подивились нашей отвратительной поклаже.
        Некоторые уже слыхали вести про ограбление поезда. Один, индеец, рассказал нам, что грабители экспроприировали из багажного вагона 17 000 дол­ларов наличными. Два человека в тележке сказали, что, по их сведениям, цифра была - 70 000. Хоро­шенькая разница!
        Хотя все рассказы примерно совпадали в обсто­ятельствах происшествия. Вот как было дело. Бан­диты поломали механизм переключения на стрелке Уэгнера и вынудили поезд съехать на ветку для погрузки скота. Там они взяли заложниками машиниста и кочегара и пригрозили их убить, если сопровождающий не откроет багажный вагон. У экспедитора хватило силы духа, и он отказался. Тогда бандиты убили кочегара. А экспедитор упер­ся. Тогда они подорвали двери вагона динамитом, и беднягу убило взрывом. Сейф тоже динамитом рвали. Пока все это происходило, двое бандитов ходили по пассажирским вагонам с револьверами на взводе и собирали «добычу». Один пассажир в спальном вагоне возмутился такому бесчинству, и его побили, стволом пистолета голову поранили. Только ему и доставили хлопот - да еще кочегару с экспедитором. Шляпы бандиты надвинули пони­же, а лица косынками обвязали, но Счастливчика Неда Пеппера все равно признали по мелкости его конституции да командным замашкам. Осталь­ных - нет. Вот так они и ограбили «Летуна Кати» у стрелки Уэгнера.
        По Техасской дороге ехать было легко. Она ши­рокая и укатанная. Кочет так и описывал. Солнце уже встало, и снег быстро таял под теплыми и дол­гожданными лучами «Старого Светила».
        Пока мы ехали, Лабёф принялся свистать раз­ные напевы - видать, чтоб от больной руки от­влечься. А Кочет едет-едет, а потом как скажет:
        - Да будь прокляты эти свистуны!
        Не стоило так говорить, если он хотел, чтоб те­хасец умолк. Лабёфу поэтому ничего другого не осталось, только дальше насвистывать, дескать, на­плевать ему на мнение Кочета с высокой колокольни. А потом и подавно из кармана достал варган - и давай на нем бренчать и зудеть. Играл он песен­ки для скрипки. Объявит «Солдатскую радость» - и играет. Потом «Джонни в низинке» - и тоже. Затем «Восьмое января»[«Солдатская радость» (Soldier's Joy) и «Джонни в низинке» (Johnny in the Low Ground) - народные мелодии, популярные в англоязычном мире, вероятно, с конца XVIII в. «Восьмое января» (Eighth of January), или «Битва за Новый Орлеан», - американская народная мелодия, чье название увековечивает эпизод Англо-американской войны, когда 8 января 1815 г. американские войска под командованием полковника Эндрю Джексона (1767- 1845). будущего 7-го президента США (1829-1837), успешно отразили попытку вторжения англичан в Новый Орлеан.] - и его наяривает. Все они звучали как одна песня, сказать вам правду.
        Лабёф спрашивает:
        -- А может, чего особенного послушать хочешь, Когбёрн? - Это он ему так «сало за шкуру» зали­вал. Но Кочет ему не ответил. Лабёф после этого сыграл еще несколько негритянских песенок и убрал свой чудной инструмент с глаз долой. 

 А через несколько минут спрашивает у Кочета:
        - Ты их с собой и на войне таскал? - и показывает на револьверы в седельных кобурах.
        А Кочет ему:
        - Они у меня давно.
        Лабёф тогда:
        - Ты, наверно, в кавалерии служил?
        - Я забыл, как это называли, - отвечает Кочет.
        - А я хотел стать кавалеристом, - говорит Ла­бёф. - Но слишком молодой был и безлошадный. Всегда потом об этом жалел. Я в пятнадцать лет в армию пошел, в аккурат на свой день рождения, и последние полгода войны застал. Маманя плакала, потому что братья мои три года домой носа не казали. Только в барабан забили, как они собрались и пошли под ружье. А меня армия определила в снаб­жение - я головы скота считал да овес по мешкам раскладывал генералу Кёрби-Смиту[Эдмунд Кёрби-Смит (1824-1893) - генерал армии Конфедерации, в 1863-1865 гг. - командующий Транс-Миссисипским военным округом, образованным 26 мая 1862 г. и охватывавшим территории штатов Миссури, Арканзас, Техас и Луизиану, а также Индейскую территорию (ныне штат Оклахома) к западу от р. Миссисипи.] в Шривпорте. Ну что это за служба для солдата? Хотелось вы­браться из Транс-Миссисипского округа и двинуть на восток. Настоящего боя хотелось. И под самый конец выпала мне такая возможность - майора Бёркса, интенданта, переводили в Виргинский ок­руг[Виргинский военный округ был создан 22 мая 1861 г, и охватывал территории штатов Виргиния; Южная и
Северная Каролины, занятые войсками Союза.] , и я поехал с ним. У нас в отряде двадцать пять человек было, и мы в самый раз поспели к Пяти Развилкам и Питерзбёргу[Битву у Пяти Развилок называют «Ватерлоо Конфедерации»: 1 апреля 1865 г. на перекрестке четырех стратегически важных дорог у Питерзбёрга, штат Виргиния, силы Союза под командованием генерал-майора Филипа Шеридана разгромили силы Конфедерации под командованием генерал-майор Джорджа Пикетта, что в итоге вынудило Северовиргинскую армию Роберта Ли отступить и привело ее к сдаче в Аппоматтоксе.] , а тут-то все и кончилось. Всегда потом жалел, что не довелось мне повоевать ни со Стюартом, ни с Форрестом, ни с кем другим. С Шелби, с Эрли[Джеймс Юэлл Браун («Джеб») Стюарт (1833-1864) - кавалерийский офицер, генерал-майор армии Конфедерации. Нейтан Бедфорд Форрест (1821-1877) - кавалерийский офицер, генерал-лейтенант армии Конфедерации, как военный тактик внес вклад в развитие доктрины «мобильной войны». Впоследствии - первый Великий маг ку-клукс-клана, Джубал Эндерсон Эрли (1816-1894) - американский юрист и генерал-лейтенант армии Конфедерации, один
из самых способных командиров дивизионного уровня.] .
        Кочет ничего ему на это не ответил.
        А я говорю:
        - Вам, я погляжу, и полгода хватило. Лабёф мне на это:
        - Не, это только похоже, что я похваляюсь да глупости говорю. Иначе все было. Я чуть не забо­лел, когда услыхал про сдачу.
        А я ему:
        - А мой папа сказал, что лишь бы домой вер­нуться. Он чуть не умер по дороге.
        После чего Лабёф Кочету так сказал: 

 - Что-то не верится мне, будто человек не при­помнит, где он в войну служил. Ты и полка не помнишь?
        Кочет ответил:
        - По-моему, это называлось «служить по пуле­вой части». Я так четыре года лямку тянул.
        - Ты меня ни в грош не ставишь, Когбёрн, да?
        - Я тебя вообще никуда не ставлю, особенно если у тебя рот закрыт.
        - Ошибаешься ты насчет меня.
        - Не нравятся мне такие разговоры. Будто ба­бы языки чешут.
        - В Форт-Смите мне говорили, ты с Куонтрил­лом ездил и всей этой пограничной бандой.
        Кочет не ответил.
        А Лабёф знай свое:
        - Я слыхал, не солдаты они были никакие, а просто воры и убийцы.
        - Я то же самое слыхал, - отвечает Кочет.
        - И еще я слыхал, что в Лоренсе, штат Канзас, они убивали женщин и детей[Имеется в виду «Бойня в Лоренсе» (или «Рейд Куонтрилла») - один из самых жестоких эпизодов Гражданской войны: на рассвете 21 августа 1863 г. отряд Куонтрилла совершил карательный налет на г. Лоренс, штат Канзас, стоявший на стороне Союза и выступавший за отмену рабства, За четыре часа отряд Куонтрилла разграбил и сжег весь гоpoд, около двухсот мужчин и юношей призывного возраста были убиты.] .
        - И я слыхал. Бесстыжее вранье.
        - Ты был там?
        - Где?
        - В том набеге на Лоренс?
        - Про него много врали.
        - Будешь отрицать, что они расстреливали и солдат, и гражданских, а город потом сожгли?
        - Джима Лейна мы упустили[Подлинной целью налета на Лоренс был захват сенатора Джеймса Генри Лейна (1814-1866). генерала армии Союза и предводителя партизан-пустесоек, который 23 сентября 1861 г. захватил и разграбил г. Оцеола, штат Миссури, находившийся в руках южан. В Лоренсе, однако, ему удалось бежать в одной ночной рубашке и скрыться от преследователей на кукурузном поле.] . А ты в какой армии служил, сударь мой?
        - Сначала в Шривпорте у Кёрби-Смита…
        - Да, про округа я уже слыхал. А на чьей сто­роне?
        - Я был в Северовиргинской армии[Северовиргинская армия - основная военная сила армии Конфедерации на Восточном ТВД Гражданской войны, учреждена 20 июня 1861 г. как «Конфедератская армия Потомака».] , Когбёрн, и стыдиться мне нечего, когда я так говорю. Давай по­смейся еще. Ты же просто перед этой девчонкой, пе­ред Мэтти форсишь, думаешь, у тебя язык как бритва.
        - Опять бабские разговоры.
        - Вот-вот. Выставь меня дурнем перед девчон­кой.
        - А по-моему, она тебя отлично раскусила.
        - Ошибаешься, Когбёрн. И мне не нравится, к чему ты все время клонишь.
        - Не твое это дело. И капитан Куонтрилл - не твое.
        - Капитан Куонтрилл!
        - Осади, Лабёф.
        - Чего он капитан?
        - Ты коли на драку нарываешься, так я тебе пойду навстречу. А коли нет, так и не буди лиха.
        - Вот уж сказал - капитан Куонтрилл!
        Я вклинилась меж ними на лошади и говорю:
        - Я тут кое о чем думала, Послушайте. Там было шестеро бандитов и двое скотокрадов, но у землянки - только шесть лошадей. Что это зна­чит?
        - Им только шесть лошадей и надобно было, - отвечает Кочет.
        Я говорю:
        - Да, но среди этих шести - лошади Муна и Куинси. Краденых лошадей было всего четыре.
        Кочет говорит:
        - Этих двух других они б тоже забрали, а по­том обменяли. Так и раньше делалось.
        - А Мун с Куинси б на чем ехали?
        - А им бы шесть усталых лошадей досталось.
        - Ой. Да, про этих я забыла.
        - Это же всего на пару дней обмен.
        - А я думала, Счастливчик Нед Пеппер соби­рался убить тех двух скотокрадов. План предатель­ский, но так бы они его точно не выдали. Что ска­жете?
        - Нет, так бы Нед не поступил.
        - А почему? Они со своей отчаянной бандой убили же кочегара и экспедитора на
«Летуне Ка­ти» вчера ночью.
        - Нед не убивает направо и налево просто так, без причины. Он убивает, только если есть резон.
        - Можете считать, как вам заблагорассудится, - сказала тогда я, - а мне кажется, предательство он по-любому планировал.
        До лавки Дж. Дж. Макалестера мы доехали часам к десяти утра. Все жители того поселения собрались посмотреть на мертые тела - ахали и бормотали от такого кошмарного зрелища, а оно выглядело еще страшнее оттого, что зимнее утро было солнечное и приветливое. День, должно быть, у них был торго­вый, потому что у лавки стояло несколько фургонов и топтались привязанные лошади. За домом бежали рельсы. Все поселение-то - эта лавка да с десяток каркасных и бревенчатых построек убогой наружнос­ти, однако, если я не ошибаюсь, в то время это был один из лучших городков на земле чокто. Лавка те­перь - в современном городе под названием Мака­лестер, штат Оклахома, где долгое время «правил король уголь». А кроме того, в Макалестере есть меж­дународная резиденция Ордена радуги для девочек[ Международный орден радуги для девочек - масонская мо­лодежная организация, учреждена в 1922 г. в Макалестере, штат Оклахома.] .
        Настоящего врача в те времена там не было, но жил один молодой индеец, наученный медицине: он умел вправлять сломанные кости и перевязы­вать огнестрельные раны. Лабёф его отыскал, что­бы подлечиться.
        А я поехала с Кочетом, который отправился ис­кать знакомого индейца-полицейского - капитана Бутса Финча из легкой кавалерии чокто. Эта по­лиция занималась только индейской преступнос­тью, а если были замешаны белые, никакой власти легкая кавалерия не имела. Капитана мы нашли в бревенчатой избушке. Он сидел на ящике у печки и стригся. Худенький такой, где-то одних лет с Ко­четом. Они с индейским цирюльником еще не зна­ли, сколько шуму поднялось от нашего приезда.
        Кочет зашел капитану за спину, обеими руками двинул ему по ребрам. И спрашивает:
        - Как здоровье народа. Бутс?
        Капитан как вздрогнет и пистолет сразу - хвать, а потом увидел, кто пришел.
        - Ну ты даешь, Кочет, - говорит. - Чего тебя к нам в город в такую рань занесло?
        - В город? Я думал, мы еще не доехали. Капитан Финч только рассмеялся на это:
        - Быстро ехать тебе, видать, пришлось, если ты насчет этого дела у стрелки Уэгнера.
        - По этому делу и впрямь.
        - Это Нед Пеппер и еще пятеро. Но ты и сам знаешь, я полагаю.
        - Да. Сколько взяли?
        - Мистер Смоллвуд утверждает - семнадцать тысяч долларов наличными и связку заказной поч­ты из сейфа. По жалобам отдельных пассажиров он еще не посчитал. Боюсь, след у тебя уже остыл.
        - Ты когда видел Неда последний раз?
        - Мне говорили, он два дня назад тут проез­жал. С Задирой и мексиканцем на пузатом мустан­ге в подпалинах. Сам я их не видел. Обратно через эти места они не поедут.
        Кочет ему:
        - Тот мексиканец был Чумазый Боб.
        - Малой, что ли?
        - Нет, старый - Настоящий Чумазый Боб из Форт-Уорта.
        - Я же слыхал, его хорошенько подстрелили в Денисоне, и он вернулся на путь праведный.
        - Боба убить трудно. Никак подстреленным ос­таваться не хочет. Но я другого типа ищу. По-моему, он с Недом держится: Низенький, на роже черная отметина, ходит с винтовкой Генри.
        Капитан Финч задумался. Потом говорит:
        - Нет, как мне рассказывали, там их всего трое было. Задира, мексиканец и Нед. Мы присматри­ваем за домом его женщины. Трата времени и во­обще не мое дело, конечно, но человека туда я отрядил.
        Кочет ему:
        - Да, зряшное это дело. Я догадываюсь, где сейчас Нед.
        - Я тоже знаю, но оттуда его и сотня испол­нителей не выкурит.
        - Столько не понадобится.
        - Столько чокто не понадобится. А сколько было в том августовском отряде исполнителей? Со­рок?
        - Скорее к полсотне, - ответил Кочет. - Тогда командовал Джо Шмидт. Да недокомандовал. А те­перь командую я.
        - Удивительно, что главный исполнитель от­правил тебя на такую охоту - да еще и без надзора.
        - А что он сделает? Капитан Финч сказал:
        - Я б мог тебя туда отвести, Кочет, и показать, как выколупать Неда Пеппера.
        - Вот как? По мне, так индеец слишком шум­ный будет. Как считаешь, Губан?
        Так цирюльника звали. Он рассмеялся и рот при­крыл ладонью. Губаном еще рыбу здешнюю называ­ют, довольно вкусную.
        Я говорю капитану:
        - Вам, наверно, интересно, кто я такая.
        - Да, я задавал себе такой вопрос, - отвечает он. - И я подумал, что ты, должно быть, - ходячая шляпа.
        - Меня зовут Мэтти Росс, - говорю я. - Че­ловек с черной отметиной зовется Томом Чейни. Он насмерть застрелил моего папу в Форт-Смите и ограбил его. Чейни сильно выпил, а мой папа как раз был без оружия.
        - Стыд и срам, - говорит капитан.
        - Когда мы его найдем - побьем палками, арес­туем и отвезем обратно в Форт-Смит, - говорю я.
        - Желаю вам удачи. Нам он тут не нужен. А Кочет говорит:
        - Бутс, мне сгодится твоя помощь. У меня там За­дира и ещё какой-то молокосос, а также Эмметт Ку­инси и Мун Гэрретт. А мие надо ехать поскорей, так я подумал: ты этих ребяток за меня пе похоронишь?
        - Мертвые?
        - До единого, - говорит Кочет. - Как там судья говорит? Их грабительство пришло к своему подо­бающему концу.
        Капитан Финч стащил с шеи простыню. Они с цирюльником пошли с нами туда, где мы лошадей привязали. Кочет по пути рассказал о нашей схват­ке в землянке.
        Капитан схватил каждого мертвеца за волосы, приподнял голову и, опознавая в лицо, называл по имени. У Задиры особых волос на голове не было, поэтому его голову капитан Финч за уши припод­нял. Мы узнали, что мальчишку звали Билли. Отец у него заправлял паровой лесопильней на Южно-Канадской реке, сообщил нам капитан, и дома у него осталась большая семья. Билли был из стар­ших, отцу помогал лес пилить. Раньше никак вроде бы не куролесил. А остальные трое - капитан не знал, есть ли у них родные, чтобы тела забрали. Кочет говорит:
        - Ладно, Билли ты оставь родичам, а остальных похорони. Я их имена в Форт-Смите вывешу, если кому-то надо - приедет и выкопает. - Затем про­шелся мимо лошадей, по крупам их похлопал и го­ворит: - Этих четверых угнали у мистера Бёрлин­гейма. Вот эти три - Задиры, Куинси и Муна. Вы­ручи за них сколько сможешь, Бутс, седла, оружие и одёжу тоже продай, выручку мы поделим. Так тебе честно будет?
        Я говорю:
        - Вы же Муну обещали, что выручку отправи­те его брату.
        А Кочет:
        - Я забыл, куда он сказал слать. Я говорю:
        - Через окружного управляющего Методист­ской церкви в Остине, штат Техас. Брат у него там проповедник, зовут Джордж Гэрретт.
        - Остин или Даллас?
        - Остин.
        - Точней говори.
        - Он сказал - Остин.
        - Ладно, запиши тогда капитану. Отправь это­му человеку десять долларов, Бутс, скажи, что бра­ту его крышка и похоронили его тут.
        А капитан Финч ему:
        - А ты к мистеру Бёрлингейму не заедешь по дороге?
        - Нет времени, - отвечает Кочет. - Но ты вес­точку ему отправь, уж будь добр. Чтоб мистер Бёрлингейм знал, что лошадей ему вернул помощник судебного исполнителя Кочет Когбёрн.
        - Давай лучше эта девочка под шляпой тебе напишет?
        - Ничего, и сам запомнишь, если постараешься.
        Капитан Финч позвал каких-то индейских маль­цов - они рядом отирались, нас разглядывали. Я по­няла, что он им на языке чокто распорядился насчет лошадей и похорон. Но пришлось еще раз повто­рить - и резче, потому что к мертвецам поначалу они и близко не желали подходить.
        Агентом на железной дороге работал пожилой дядька по фамилии Смоллвуд. Он похвалил нас за смелость и очень обрадовался, когда увидел мешки с наличностью и ценности, которые мы забрали. Кое-кто бы решил, что Кочет поспешил присвоить пожитки мертвецов, но могу вам сказать так: он ни цента не тронул из тех денег, что под дулом пис­толета изъяли у пассажиров «Летуна Кати». Смол­лвуд осмотрел «добычу» и сказал, что потери, ко­нечно, отчасти покроются, но, по его опыту, неко­торые жертвы их преувеличивают.
        Служащего, что погиб так мученически, он знал лично и сказал, что тот верно служил
«М. К. и Т.» много лет. По молодости лет был известным в Канзасе ходоком[Пешая ходьба была популярным видом спорта в Великобритании с XVII в. и в США - с XIX в.; устраивались как лю­бительские, так и профессиональные состязания и марафоны, на участников делали ставки. Пик популярности пешей ходьбы в США пришелся на десятилетие после окончания Гражданской войны.] . И отвагу свою сохранил до кон­ца. А кочегара Смоллвуд не знал. Для них обоих, сказал он, «М. К и Т.» попробует что-то сделать - как-то помочь семьям, оставшимся без кормиль­цев, хотя времена сейчас тяжелые, доходы упа­ли. А еще говорят, что Джей Гулд[Джейсон Гулд (1836-1892) - американский финансист, же­лезнодорожный магнат и спекулянт. Считается архетипичным «бароном-разбойником».] бессердечный! Кроме того, Смоллвуд заверил Кочета, что и с ним железная дорога сочтется - при условии, что он
«избавит» ее от банды грабителей Счастливчика Неда Пеппера и возвратит украденное из багажно­го вагона.
        Я посоветовала Кочету взять со Смоллвуда пись­менное в этом заверение, а также расписку в полу­чении двух мешков «добычи», по пунктам и с датой. Смоллвуд не осмеливался так далеко заходить от имени компании, но в конце концов мы вытянули из него расписку и заявление, что в такой-то день Кочет сдал ему тела двух человек без признаков жизни, «кои личности, как предполагается, прини­мали участие в вышеупомянутом ограблении». По-моему, Смоллвуд был человек порядочный, но по­рядочные- они ведь тоже люди, память их подво­дит иногда. А дело есть дело.
        Мистер Макалестер, который лавкой заведовал, был добрый арканзасец. Он нас тоже похвалил за наши действия и дал нам полотенец, бачки с горя­чей водой и оливкового мыла со сладким запахом. Жена его накормила нас добрым сельским обедом, и пахта у нее была свежая. Лабёф тоже сел с нами и поел от души. Индеец-костоправ сумел вытащить у него из руки все большие щепки и свинец, а саму руку туго перевязал. Само собой, она не гнулась и болела, но техасец хоть как-то мог ею двигать.
        Когда мы наелись до отвала, жена мистера Ма­калестера у меня спросила, не желаю ли я прилечь к ней на кровать вздремнуть. Меня так и подмы­вало согласиться, но я их раскусила. Потому что заметила, как они с Кочетом за столом шептались. И пришла к заключению, что исполнитель опять от меня хочет избавиться.
        - Спасибо, мэм, - говорю, - но только я не ус­тала ничуточки. - Никогда в жизни так бесстыже не лгала!
        Но сразу дальше мы не поехали - Кочет заме­тил, что у его лошади передняя подкова потерялась. И мы отправились к сарайчику, который там держал кузнец. Пока ждали, Лабёф починил разбитое ложе своего Шарпса - обвязал медной проволокой. Кочет все время подгонял кузнеца, ему не хотелось в этом поселении надолго задерживаться. Надо опередить погоню исполнителей - он был уверен, те уже все кусты прочесывают, ищут Счастливчика Неда Пеппера и его банду.
        Поэтому Кочет мне сказал:
        - Сестренка, теперь двигаться мне нужно бы­стро. Туда, куда я еду, скакать весь день без пере­дышки. Это трудно, поэтому ты лучше меня тут подожди, а миссис Макалестер за твоими удобст­вами проследит. Вернусь завтра или послезавтра - с нашим голубчиком.
        - Нет, я с вами поеду, - говорю я. Тут Лабёф встревает:
        - Она ж досюда доехала, - говорит.
        - И то верно, - согласился с ним Кочет.
        Я говорю:
        - Думаете, я на попятную пойду, когда мы уже так близко?
        А Лабёф:
        - Девчонка толково рассуждает, Когбёрн. По мне, так она отлично держится. Хоть золотые шпо­ры давай. Но это, конечно, мое личное мнение.
        Кочет руку поднял, мол, хватит разговоров, и говорит:
        - Ладно-ладно, остынь. Я свое слово сказал. А про то, кому какие шпоры, говорить не будем.
        И мы оттуда уехали около полудня - на восток и чуть на юг направились. Кочет не обманул, когда сказать, что скакать будет «трудно». Этот его длиноногий Бо просто ушел от двух наших мустангов шагом, но и на нем тяготы стали сказываться через несколько миль, и мой Малыш-Черныш с косматой лошадкой Лабёфа его вскоре почти догнали. Ми­нут сорок мы скакали «как подпаленные», потом остановились, спешились и сколько-то шли сами, чтобы лошади отдохнули. И вот, пока мы шли, нас нагнал и окликнул всадник. Мы шли по открытой прерии и его заметили издалека.
        То был капитан Финч, и вести у него были поразительные. Сразу после нашего отъезда от Макалестера ему сообщили, что в Форт-Смите из под­вальной тюрьмы сбежал Одус Уортон. Побег со­вершился рано поутру.
        Вот как было дело. Вскоре после завтрака два доверенных заключенных привезли на тачке бочку чистых опилок, чтоб их в плевательницы засыпать в этой зловонной каталажке. Там было темновато, и только охрана отвернулась, эти заключенные спря­тали в бочке Уортона и еще одного обреченного, оба эти смертника были сложения щуплого, а весу невеликого. После чего доверенные вывезли пароч­ку наружу и выпустили на свободу. Наглый побег средь бела дня - в бочке! Ловкий «фортель»! Доверенные сбежали вместе с убийцами-смертниками и, весьма вероятно, за дерзость свою получили жир­ное вознаграждение.
        Услышав эти вести, Кочет вроде бы не разозлил­ся и далее никак особо не обеспокоился. Его это отчасти как-то позабавило. Кое-кто спросит почему. Причина у него была, отвечу я, и не одна, а среди прочего - теперь у этого Уортона не было ни еди­ной возможности добиться от президента Р. Б. Хейза смягчения приговора, да и адвокату Гауди све­тили хлопоты в Вашингтоне, а также, без сомнения, немалые денежные потери, ведь известно, что те подзащитные, которые свое спасение берут в собст­венные руки, не торопятся расплачиваться с адво­катами по счетам.
        Капитан Финч сказал: 

 - Я подумал, тебе об этом лучше узнать поско­рее.
        А Кочет ему:
        - Спасибо тебе. Бутс. Очень предусмотритель­но с твоей стороны сюда прискакать.
        - Уортон тебя разыскивать будет.
        - И найдет, коли не будет осторожен. Капитан Финч осмотрел Лабёфа с головы до пят и спрашивает Кочета:
        - Этот, что ли, под Недом лошадь застрелил?
        - Да, - отвечает Кочет, - перед тобой знаме­нитый конеубийца из Эль-Пасо, Техас. Он нацелен весь мир с лошадей ссадить. Говорит, так меньше проказить будут.
        Бледная физиономия Лабёфа аж вся побагрове­ла от сердитого прилива крови. 

 - Света мало было, - говорит он, - и стрелял я с рук. Не было времени упор искать.
        Капитан Финч ему:
        - За такой выстрел не нужно извиняться. По Неду куда чаще промахиваются, чем попадают.
        - А я и не извиняюсь, - отвечает Лабёф. - Я только обстоятельства изложил.
        - Вот Кочет у нас сам несколько раз промах­нулся по Неду - даже в лошадь не попал, - про­должает капитан. - И теперь, как я прикидываю, опять собрался его упустить.
        А Кочет держал в руке бутылку, где виски на дне плескался.
        - Валяй, и дальше так думай, - говорит.

 Допил в три глотка, пробку в горлышко загнал и пустую бутылку вверх подкинул. А сам револьвер выхватил, пальнул в нее два раза и оба промахнул­ся. Бутылка упала, покатилась, а Кочет в нее еще два-три раза выстрелил и разбил. Потом вытащил мешочек с патронами и перезарядил пистолет.
        - Китаец, - говорит, - опять мне дешевые пат­роны подсовывает.
        А Лабёф ему:
        - А я-то думал, - говорит, - тебе солнце в гла­за светило. То есть - в глаз.
        Кочет барабан револьвера крутнул и отвечает:
        - Глаза, значит? Я покажу тебе глаза! Выхватил из седельной сумки мешок с кукуруз­ными лепешками, одну достал и тоже в воздух под­ бросил. Выстрелил - и промахнулся. Подкинул еще одну, бах - и попал. Лепешка в воздухе на крошки разлетелась. Кочет был собой так доволен, что достал из сумки непочатую бутылку виски и угостился.
        А Лабёф вынул револьвер и достал из мешка две лепешки. Обе подбросил. И два раза выстрелил один за другим, очень быстро, но попал только в одну. Капитан Финч тоже попробовал с двyмя и по обеим промазал. А потом по одной выстрелил - и получилось. Кочет опять стрелял по двум и попал в одну. Все они пили виски и перевели таким мане­ром штук шестьдесят лепешек. И ни один не сбил сразу две лепешки из револьвера, только Финчу это удалось из магазинного винчестера, когда ему кто-то другой бросал. Хорошее развлечение, только недол­го, да и ничему не научишься. Мне все больше на месте не сиделось.
        - Хватит, довольно с меня такой забавы, - гово­рю. - Я готова ехать дальше. Стрелять по лепешкам посреди этой прерии - так мы ни к чему не придем.
        Кочет как раз стрелял из винтовки, а капитан ему бросал.
        - Повыше кидай, но не так далеко, - говорит ему исполнитель.
        В конце концов капитан Финч попрощался и по­ехал восвояси. А мы дальше на восток двинулись, имея целью горы Винтовая Лестница. На глупости со стрельбой где-то полчаса потеряли, но хуже то­го - Кочет начал пить.
        Пил он даже на ходу, а это непросто. Не могу сказать, что питье сильно его замедляло, но вышивши он выглядел преглупо. Ну почему людям вообще охо­та глупо выглядеть? Быстрого шага мы не сбавляли: скакали во всю прыть минут сорок-пятьдесят, потом сколько-то шли пешком. На тех переходах, наверное, лучше отдыхала я, а не лошади. Я ж никогда не со­биралась идти в ковбои! Мальш-Черныш меня не подводил. Дыхания не сбивал, а норов у него был такой, что на открытых участках косматого мустанга Лабёфа и близко к себе не подпускал, вперед рвался. Да уж, что там говорить - отличная у меня лошадка!
        Мы проскакали по прериям и взобрались по ле­систым склонам известняковых холмов, а потом стали пробираться сквозь густой кустарник пред­горий, переходить ледяные ручьи. Снег по большей части стаял на солнышке, но во всей своей лиловой красоте уже опускались длинные тени сумерек, и градус воздуха понижался с ними вместе. Нам по­сле скачки было тепло, и вечерней промозглости мы поначалу радовались, но потом сбавили шаг и стало зябковато. После темна быстро мы уже не ехали - лошадям опасно. Лабёф сказал, что рейнджеры часто ездят по ночам, чтоб избегать ужасного техасского солнца, поэтому лично ему-то все рав­но. А вот мне не нравилось.
        Да и неприятно было скользить и спотыкаться, когда мы лезли вверх по крутым склонам Винтовой Лестницы. В этих горах много густых сосняков, и мы блуждали вверх-вниз в этих двойных лесных потемках. Кочет нас дважды останавливал, а сам спешивался и озирался - искал вехи. Он уже до­вольно сильно напился. А потом и вообще начал с сам с собой разговаривать, я только одно услышала;
        - Ну что, сколько нам дали, с тем мы и сдела­ли все, что смогли. Мы ж войну воевали. Там у нас только лошади да револьверы.
        Видать, пережевывал то, что ему Лабёф сказал сгоряча насчет его воинской службы. Говорил он все громче и громче, но уже трудно было понять, по-прежнему ли он сам с собой толкует или же к нам обращается. Мне сдается - помаленьку и то и дру­гое. На одном долгом подъеме он с лощади упал, но быстро вскочил и опять сел верхом.
        - Это ничего, ничего, - бормотал он. - Бо ос­тупился, вот и все. Устал. Это ж вообще не склон. Я чугунные печки затаскивал на подъемы покру­че - и свинину тоже. Как-то потерял четырнадцать бочек свинины на уступе не сильно круче вот этого склона, а старый Кук даже глазом не моргнул. Я ничего себе погонщик был и с мулами всегда мог договориться, вот с волами - другое дело. С рогатым скотом так не сыграешь, как с мулами. Соображают туго, неповоротливые да никак их не остановишь. Я этому не сразу выучился. А свинина тогда уходи­ла влет и по хорошим ценам, но старина Кук честно торговал, он с меня оптовую взял. Да, сэр, и платил щедро. Сам зарабатывал и не возражал, когда у него работники деньгу зашибают. Я вам скажу, сколько он наваривал. Был год, когда он заработал пятьдесят тысяч долларов на этих фургонах, вот только здо­ровье подкачало. Вечно какие-то немочи. Весь скрюченный, шея не гнется - оттого, что «ямайскую им­бирную»[«Ямайский имбирный экстракт» - американское патентованное тонизирующее средство, на 70-80 % состоявшее из эти­лового спирта, выпускалось в конце XIX в. Впоследствии
исполь­зовалось бутлегерами для обхода «сухого закона», пока не выяснили, что в его формуле содержится нейротоксин, вызывающий паралич.] пил. Смотрел на тебя все время исподлобья, вот так - волосы на глаза падали, - если не лежал при этом, а слегал этот висельник часто, я ж говорю, и волосы при этом густые, темные, ни во­лоска не выпало, пока в ящик не сыграл. А умер он, само собой, совсем молоденьким. Только на вид ста­рый. У него при себе, помимо своего дела и тягот его, всю жизнь ленточный червь был, двадцати одного фута длиной, вот это его и состарило преж­девременно. И прикончило в конце. А ведь про чер­вя никто даже не знал, пока он не умер, хоть и лопал он, как батрак, пять-шесть добрых обедов в день съедал. Будь он сегодня жив, так я, наверно, до сих пор бы с ним ездил. Да, точно, ездил, и деньги в банке у меня были бы. Но как только у него всем жена стала заправлятъ, мне пришлось пускаться на­утек. Она говорит: «Ты ведь не можешь меня так бросить, Кочет. От меня все погонщики ушли». Я ей так говорю: «Не могу? А вот погляди, как я не мо­гу». Нет, сэр, никакой мне возможности не было на нее
работать, и я ей так и сказал. В женщинах ни грана щедрости. Только себе все загребают, а ничего не отдают. И не верят никому. Боже праведный, как же не любят они с тобой расплачиваться! Ты на них один, как два мужика, пашешь, а они, дай им волю, еще и кнутом тебя будут подгонять. Нет, сэр, не для меня это. Никогда. Не станет мужчина на женщину работать, если только у него мозги, а не просто­кваша,
        - В Форт-Смите я тебе то же самое говорил, - сказал Лабёф.
        Не знаю, намеренно ли техасец так против меня выступил или нет, но если да, то с меня его заме­чание - «как с гуся вода». У пьяного же что на уме, то и на языке, но даже так я понимала, что Кочет не про меня говорил, когда по пьяной лавочке ополчился на женщин, - с теми-то деньгами, что я ему плачу. Я б его на месте осадила, сказав, к примеру: «A как же я? Что с теми двадцатью пятью долларами, что я вам дала?» Но ни сил, ни склонности с ним препираться у меня не было. Что с пьяного возьмешь, что дурака на место ставить?
        Я думала, мы уже никогда не остановимся,- уж чуть до Монтгомери в Алабаме не доехали. Мы с Лабёфом время от времени перебивали Кочета и спрашивали, сколько нам еще ехать, а он отвечал:
        - Уже недалеко, - и начинал новую главу свое­го долгого и полного приключений жизнеописания. В этих скитаниях ему много драк и тягот выпало.
        Когда же мы наконец остановились. Кочет толь­ко и сказал:
        - Сдается мне, хватит.
        Времени уж было далеко за полночь. Мы вы­ехали на более-менее ровное место где-то в сосно­вом лесу, росшем по склону, - только это я и су­мела различить в потемках. Я так устала и занеме­ла вся, что двух мыслей связать не могла.
        Кочет сказал, что, по его расчетам, мы проехали пятьдесят миль - пятьдесят! - от лавки Мака­лестера и теперь от нас до бандитского убежища Счастливчика Неда Пеппера мили четыре. После чего завернулся в свою бизонью накидку и без це­ремоний захрапел, а Лабёф остался пристраивать лошадей.
        Техасец их напоил из фляг, накормил и стрено­жил. Седла оставил - для тепла, - а узду распус­тил. Бедные лошадки совсем притомились.
        Огонь мы не разжигали. Я на скорую руку по­ужинала галетами с беконам. Галеты уже совсем засохли. Под клочками снега лежала подстилка из хвои, и я руками нагребла себе побольше, чтобы на земле получился лесной матрас. Хвоя была гряз­ная, ломкая и сыроватая, но все равно постель у меня вышла лучшая за все путешествие. Я завер­нулась в одеяла и дождевик и поудобнее устрои­лась в этой хвое. Зимняя ночь стояла ясная, и я разобрала на небе сквозь ветки Большую Медве­дицу и Полярную звезду. А луна уже закатилась. У меня болела спина, ноги все распухли, и я так вымоталась, что руки дрожали. Потом дрожь уня­лась, и я вскоре унеслась в «сонное царство».

        Наутро Кочет зашевелит­ся, еще солнце не успело выйти на востоке из-за тех гор, что повыше. Казалось, ему все нипочем, хоть мы вчера и ехали без передышки, хоть и пил он чрезмерно, а потом почти не спал. Теперь Кочет захотел кофе и развел костерок из дубовых веток, вскипятить себе воды. Дьпиа от костра было чуть - белые космы его быстро рассеялись, но Лабёф все равно сказал, что это глупое барство, раз мы так близко подошли к добыче.
        А я будто едва глаза сомкнула. Воды во флягах оставалось на дне, и умыться мне не дали. Я взяла парусиновое ведерко, положила в него револьвер и отправилась вниз по склону искать ключ или ручеек.
        Поначалу склон был пологий, а потом довольно круто обрывался. Кусты здесь стали гуще, и я за них цеплялась, чтоб не скатиться. Спускалась все ниже и ниже. Почти достигнув дна и с ужасом ду­мая, как придется карабкаться обратно, я услыхала плеск и какое-то фырканье. Первая моя мысль бы­ла: «Это еще что такое?» А потом я вышла на бе­режок. И на другой стороне ручья человек поил ло­шадей.
        И человек этот был не' кто иной, как Том Чейни!
        Без труда можно вообразить, что я остолбенела при виде этого приземистого убийцы. Он меня по­ка не заметил и не услышал - лошади фыркали слишком шумно. Винтовка у него была закинута за спину на этой его веревке. Я уже собралась бы­ло повернуться и бежать оттуда, но как к месту примерзла. Стояла столбом.
        Потом он меня увидел. Вздрогнул и быстро пере­хватил винтовку. Наставил ее на меня и приглядел­ся с той стороны ручья.
        И говорит:
        - Так-так, а ведь я тебя знаю. Тебя зовут Мэт­ти. Ты маленькая Мэтти, счетоводка. Подумать только. - Ухмыльнулся и опять закинул винтовку за плечо.
        Я говорю:
        - Да, и я тебя тоже знаю, Том Чейни. Он спрашивает:
        - Ты что тут делаешь? Я отвечаю:
        - За водой пришла.
        - Что ты делаешь в этих горах?
        Я сунула руку в ведерко и вытащила драгун­ский револьвер. Само ведерко выронила, взяла ре­вольвер обеими руками. И говорю:
        - Я здесь затем, чтоб доставить тебя в Форт-Смит.
        Чейни рассмеялся и говорит:
        - Ну а я не поеду. Как тебе это понравится? Я говорю:
        - На этой горе - отряд офицеров, они тебя за­ставят.
        - Интересные новости, - отвечает. - И сколь­ко их там?
        - Да около полусотни. Все хорошо вооружены и шутить не намерены. Давай ты сейчас бросишь лошадей, перейдешь через ручей и пойдешь передо мной вверх по склону.
        А он мне:
        - Пусть твои офицеры сами за мной побега­ют. - И лошадей собирает. Их там было пять, па­пиной лошадки Джуди я среди них не увидела.
        Я говорю:
        - Если откажешься идти, мне придется тебя за­стрелить.
        А он от сборов своих не отрывается и говорит:
        - Вот как? Тогда лучше взведи-ка сперва курок. Про это я совсем забыла. Оттянула курок обои­ми большими пальцами.
        - До конца оттягивай, - говорит Чейни.
        - Я умею, - отвечаю я. А когда щелкнуло, го­ворю: - Так ты со мной не пойдешь?
        - Видимо, нет, - отвечает. - Все ровно наобо­рот. Со мной пойдешь ты.
        Тогда я направила револьвер ему в живот и вы­стрелила. Отдачей меня назад отбросило, я оступи­лась, а пистолет вырвался у меня из руки. Я его быстренько подобрала и снова на ноги вскочила. Круглая пуля ударила Чейни в бок и сшибла его наземь - он распластался под деревом, полусидя. Сверху меня уже звали Лабёф с Кочетом.
        - Я тут, внизу! - ответила я.
        Со склона над Чейни тоже что-то крикнули. А он сидит, обе руки к боку прижимает. И го­ворит:
        - Не думал, что ты это сделаешь.
        Я спрашиваю:
        - А теперь как думаешь?
        Он мне:
        - У меня ребро сломано. Вздохнуть больно.
        Я говорю:
        - Ты убил моего папу, когда он тебе хотел по­мочь. У меня есть один кусок золота, который ты у него украл. Отдай мне теперь и второй.
        - Не надо было мне в него стрелять, - отвеча­ет он. - Мистер Росс ко мне достойно относился, но ему не стоило лезть в мои дела. Я же выпил и совсем ума лишился. Мне все было не по-моему.
        Со склонов опять закричали. Я говорю:
        - Нет, ты просто дрянь, только и всего. Гово­рят, в штате Техас ты сенатора застрелил.
        - Он угрожал моей жизни. Это меня оправды­вает. Всё против меня. А теперь меня ребенок ранил.
        - Поднимайся давай и иди сюда, а то еще раз стрельну. Папа взял тебя к нам, когда ты голодал.
        - Ты мне тогда помоги встать.
        - Нет, помогать я тебе не стану. Сам вставай.
        Он быстро дернулся и хвать тяжелый сук, лежав­ший рядом, а я нажала на крючок - и боек попал по плохому капсюлю. Я скорей следующую камеру в барабане попробовала, но тоже осечка. На третью попытку времени уже не осталось. Чейни швырнул в меня сук, и тот ударил меня в грудь, сбил наземь.
        Чейни кинулся через ручей, плеща водой, схва­тил меня за пальтецо и давай по щекам хлестать, а сам костерит и меня, и папу на чем свет стоит. Такая уж у него подлая натура - то скулит, как дите малое, то злобно бросается в драку, смотря по обстоятельствам. Револьвер мой он себе под ре­мень засунул и потащил меня на тот берег по воде. Лошади разбрелись, но он двух поймал за недоузд­ки, а другой рукой меня в охапке держал.
        А за спиной Кочет с Лабёфом кусты ломают, меня зовут.
        - Я здесь! Скорей!- кричу я.
        Тут Чейни пальто мое выпустил и еще раз по лицу заехал ладонью, больно.
        Должна вам сказать, что склоны по обоим бере­гам ручья там были крутые. И пока два следопыта сбегали вниз по одному откосу, дружки-бандиты Чейни бежали по другому, поэтому обе компании как раз и встретились в лощине у горного ручья.
        Только бандиты эту гонку выиграли. Их было двое, один - маленький, в мохнатых наштанниках, в нем я точно опознала Счастливчика Неда Пеп­пера. Шляпы на нем не было по-прежнему. Другой был ростом повыше и одет вполне прилично: в полотняном костюме и куртке из медвежьей шку­ры, а шляпа на нем крепко держалась, на шнурке. То был мексиканский шулер, который звал себя Настоящим Чумазым Бобом. Они свалились на нас неожиданно и принялись ужасно палить над ручьем из магазинных винчестеров. Счастливчик Нед Пеппер говорит Чейни:
        - Забирай лошадей давай и ходу отсюда!
        Чейни сделал, как велено, и мы с лошадями дви­нулись вверх по склону. Карабкаться было трудно. Счастливчик Нед Пеппер с мексиканцем прикрыва­ли отход и перестреливались с Кочетом и Лабёфом, а сами пытались оставшихся лошадей поймать.
        Я услышала плеск - то один следопыт добежал до ручья, - потом выстрелы - то его заставили отсту­пить.
        Чейни пришлось остановиться передохнуть яр­дов через тридцать-сорок - он за собой тащил ме­ня и двух лошадей в придачу. На рубашке у него расползалась кровь. Тут нас Счастливчик с Чума­зым и догнали. Они за собой вели еще двух лоша­дей. Пятая, наверное, убежала или ее убили. Пово­дья этих двух лошадей отдали Чейни, и Счастлив­чик Нед Пеппер ему сказал:
        - Забирайся на горку и больше не останавливайся! А меня главарь бандитов грубо схватил за руку.
        И говорит:
        - Кто это там внизу?
        - Судебный исполнитель Когбёрн и с ним пять­десят офицеров, - отвечаю.
        Он меня встряхнул, как терьер крысу.
        - Еще раз соврешь, и я тебе башку разобью! - Из нижней губы у него был выдран кусок - такая дырка во рту с одной стороны, и он присвистывал, когда говорил. Еще там трех-четырех зубов недо­ставало, однако я его отчетливо поняла.
        Решив, что так лучше всего, я ответила честно:
        - Исполнитель Когбёрн и с ним еще один. Он отшвырнул меня наземь и сапогом мне шею придавил, чтобы я не рыпалась, пока он себе ружье перезарядит из патронташа на поясе. И заорал:
        - Кочет, ты меня слышишь? - Ответа не бы­ло. Чумазый Боб тоже рядом стоял - он-то и на­рушил тишину, когда выстрелил вниз по склону. Счастливчик Нед Пеппер опять орет: - Отвечай, Кочет! Я убью эту девчонку! Даже не сомневайся!
        Тут снизу Кочет:
        - Эта девчонка мне никто! Она из Арканзаса сбежала!
        - Очень хорошо! - говорит Счастливчик Нед.- Так ты мне советуешь ее прикончить?
        - Как тебе лучше, Нед! - отвечает Кочет.- Бег­лый ребенок, только и всего! Но сначала подумай.
        - Я уже подумал! Садитесь-ка на лошадей с Поттером - да побыстрей! Если увижу, как вы еде­те по тому вон лысому хребту к северо-западу, я ее трогать не стану! У вас пять минут!
        - Нам больше надо!
        - Я тебе не дам больше!
        - Сюда скоро отряд исполнителей приедет, Нед! Отдай мне Чейни и девчонку, и я их повожу по округе часов шесть!
        - Ври больше, Кочет! Ври больше! Я тебе не верю!
        - Я тебя прикрою до темна!
        - Твои пять минут кончаются! Хватит разгово­ров!
        Счастливчик Нед Пеппер дернул меня и поднял на ноги. Кочет опять снизу кричит:
        - Мы уходим, но дай нам время! Бандитский главарь ничего на это не ответил.
        Смахнул у меня с лица снег и грязь и говорит:
        - От того, что они сделают, зависит твоя жизнь. Я никогда раньше патрон не вставлял на женщину или кого-нибудь моложе шестнадцати, но теперь сде­лаю то, что должен.
        Я говорю:
        - Тут какая-то путаница. Я Мэтти Росс из-под Дарданеллы, штат Арканзас. У моей семьи есть соб­ственность, и я не понимаю, почему со мной так обращаются.
        А Счастливчик Нед Пеппер на это:
        - Хватит и того, что теперь понимаешь - я сде­лаю то, что сделать должен.
        И мы дальше по склону стали подыматься. Чуть погодя наткнулись на еще одного бандита - он при­сел с дробовиком за большим известняковым валу­ном. Того человека звали Хэролд Пермали. По-мо­ему, он был слабоумный. Увидел меня - заквохтал индюшкой, пока Счастливчик Нед Пеппер ему рот не заткнул. Чумазому Бобу велели с ним остаться за камнем и присматривать, что внизу творится. У землянки-то, помню, этот мексиканский шулер от выстрелов Кочета падал, но теперь я вблизи разглядела: здоров как бык, никаких ран на нем не заметно. Когда мы их там оставили, этот Хэролд Пермали опять завел что-то вроде «Хууу-хааа!», но на сей раз ему Чумазый Боб рот заткнул.
        Счастливчик Нед Пеппер толкал меня перед со­бой сквозь кусты. Тропы там никакой не было. Мохнатые наштанники Неда шуршали туда-сюда, прямо как плисовые брюки. Сам он был низень­кий, жилистый, без сомнения - тот еще субчик, но и у него дыхалка была ни к черту, сопел, как аст­матик, когда мы добрались наконец до бандитской берлоги.
        Лагерь они разбили на голом скальном карнизе ярдах в семидесяти от гребня горы. Ниже, выше и со всех сторон в изобилии росли сосны. Никаких явных троп сюда вообще не вело.
        Карниз был по большей части ровным, но там и сям его прерывали какие-то ямы и расселины. В неглубокой пещерке спали - я там заметила разбро­санные скатки и седла. Дверью и защитой от ветра служил тент от фургона - сейчас он был откинут в сторону. Под прикрытием деревьев паслись стреноженные лошади. На такой верхотуре было довольно ветрено, и костерок перед пещерой горел в кругу больших камней. Оттуда открывался широкий вид на запад и север.
        У огня сидел Том Чейни - рубашку он подвер­нул, и за ним ухаживал еще один человек: привязы­вал ему хлопковой веревкой к боку скомканную тряпку. Затягивая узел, он хохотал, потому что Чей­ни хныкал от боли.
        - Уаа-уаа-уаа, - передразнивал он, блея ягнен­ком.
        Этого человека звали Фаррелл Пермали - младший братец Хэролда. На нем была длинная синяя армейская шинель с офицерскими жесткими погонами на плечах. Хэролд Пермали тоже грабил «Летуна Кати», а Фаррелл прибился к банде поз­же, когда они ночью меняли лошадей у Ма Пер­мали.
        Слава про эту женщину давно ходила: мол, берет краденый скот, - но к суду ее не привлекали. Ее муж - Генри Джо Пермали - подорвался на дина­митном капсюле, когда творил гнусность, пускал пас­сажирский поезд под откос. Целая семейка преступ­ной дряни! Из младших ее сыновей только Кэрролл Пермали дожил до того, что сел на электрический стул, а вскоре после и Дэррила Пермали насмерть застрелили за рулем моторного автомобиля - бан­ковский «сыскарь» это сделал с констеблем в городе Мена, штат Арканзас. Нет, не стоит их сравнивать с Генри Старром[ Генри Старр (1874-1921) - американский преступник, ко­нокрад и грабитель поездов. Дважды приговаривался судьей Пар­кером к новешению за убийство, но смертной казни избегал из-за юридических формальностей.] и братьями Долгонами[Банда Долтонов - известная нa Среднем Западе банда, в состав которой входили трое братьев Долтонов: Граттан (1865- 1892), Роберт (1870-1892) и Эмметт (1871-1937), грабившая банки и поезда в штатах Канзас и Оклахома. Роберт и Граттан погибли в перестрелке с полицией в г. Коффейвилле, штат Канзас, где банда предприняла попытку ограбить два
банка одновре­менно. Эмметт получил 15 лет тюрьмы, а выйдя на свободу, стал активным сторонником реформирования пенитенциарной систе­мы. Четвертый брат - Уильям Долтон (1866-1894) - был од­ним из организаторов т. н. «Дикой шайки» Дулина-Долтона.] . Старр и Долтоны, конечно, были грабители и сорвиголовы, но никак не дурачки, да и не прогнили до костей. Стоит вспомнить, что Боб и Грат служили исполни­телями у судьи Паркера, и Боб прекрасно, говорят, работал[Старший брат Долтонов Фрэнк (1859-1887) был судебным исполнителем у судьи Паркера, и после его смерти в перестрелке с конокрадом Дэйвом Смитом три брата Долтона поступили на службу закону, вероятно надеясь отомстить за гибель брата, ко­торого уважали и любили. В
1890 г., не получив причитающееся им жалованье, переметнулись на другую сторону и образовали банду. Кстати, ее участником был некто Чарли Брайант по кличке Чернорожий, который получил это прозвище потому, что на щеке у него имелся пороховой ожог.] . Честные же люди были, а как испортились! Что их заставляет сворачивать на кривую дорожку? Билл Дулин еще[Уильям Дулин (1858-1896) - американский преступник, грабитель банков, поездов и дилижансов. В 1881-1891 гг. работал ковбоем в Оклахоме, с 1891 г. участвовал в банде Долтонов и, по одной версии, спасся после перестрелки в Коффейвилле; в 1892 г. организовал «Дикую шайку».] . Хороший ковбой же был.
        Когда мы с Недом Пеппером вскарабкались на тот карниз, Чейни вскочил и кинулся ко мне.
        - Я тебе сверну твою тощую шейку! - кричит. Счастливчик Нед Пеппер его оттолкнул и гово­рит:
        - Нет, не позволю. Заканчивай лечиться давай и седлай лошадей. Помоги ему, Фаррелл!
        А меня толкнул, поближе к костру.
        - Сядь и сиди тихо, - говорит. Потом отдышал­ся, вытащил подзорную трубу из кармана и стал ска­листую гряду к западу осматривать. Ничего не уви­дел, сел к огню, отпил кофе из банки и стал есть бекон прямо со сковородки руками. У них было много мяса и на кострище стояло несколько банок - в каких-то просто вода, в каких-то уже сваренный кофе. Я сообразила, что бандиты как раз завтракали, когда их переполошил выстрел снизу.
        Я спрашиваю:
        - Можно мне тоже бекона?
        - Валяй, - говорит Счастливчик Нед Пеппер. - И кофе можешь.
        - Я не пью кофе, - отвечаю. - А где у вас хлеб?
        - Мы его потеряли. Ладно, рассказывай, что ты здесь делаешь.
        Я взяла кусочек бекона и стала жевать.
        - Рассказать я буду рада, - говорю. - Чтоб вы поняли, что я права. Вот этот Том Чейни застрелил моего папу в Форт-Смите и ограбил его - забрал два куска золота и увел его кобылу. Ее зовут Джу­ди, но я ее здесь не вижу. Мне сказали, что Кочет Когбёрн - человек закаленный, вот я его и наняла, чтоб отыскал убийцу. А несколько минут назад я наткнулась на Чейни - он внизу поил лошадей. Сам под арест он идти не захотел, поэтому я в него выстрелила. Если б сразу убила, в этот переплет бы не попала. У меня револьвер дал две осечки.
        - Бывает с ними такое, - говорит Счастливчик Нед Пеппер. - Всякий раз тебя вводят в нелов­кость. - Потом рассмеялся и говорит:  Девчон­кам-то по большинству нравится прихорашивать­ся, а тебя, значит, к пистолетам тянет, да?
        - Мне пистолеты вообще без всякой разницы, - отвечаю. - Если б не были, я бы взяла тот, что ра­ботает.
        Чейни как раз выносил спальную скатку из пе­щеры. Услышал меня и говорит:
        - В меня из засады стреляли, Нед. Лошади фыр­кали, шумели. Один из тех офицеров меня и под­стрелил.
        Я спрашиваю:
        - Ну как ты можешь стоять тут и так бесстыже обманывать?
        А Чейни палку подобрал и сунул в широкую расселину в скале. Говорит:
        - Вот в этой яме - клубок гремучих змей. И я тебя сейчас туда скину. Как тебе это понравится?
        - Не скинешь, - отвечаю. - Этот человек не даст тебе самоуправствовать. Он над тобой глав­ный, и ты должен поступать так, как он скажет.
        Счастливчик Нед Пеппер опять трубу к глазу поднес и оглядел гребень. Чейни говорит:
        - Пять минут давно уж вышли.
        - Я им еще чуток времени дам, - отвечает гла­варь бандитов.
        - Сколько? - Чейни спрашивает.
        - Пока не решу, что хватит.
        Тут снизу Чумазый Боб кричит:
        - Они ушли, Нед! Я ничего не слышу! Давай лучше двигать отсюда!
        Счастливчик Нед Пенпер ему ответил:
        - Посиди там еще немного!
        И к завтраку своему вернулся. Потом спраши­вает:
        - А вчера ночью это Кочет с Поттером нас под­караулили?
        - Его не Поттер зовут, - говорю, - это Лабёф. Он офицер из Техаса. Тоже Чeйни ищет, хоть и кличет его другим именем.
        - Это у него ружье на бизона?
        - Он говорит, что винтовка Шарпса. Ему в пере­стрелке руку ранило.
        - Он мою лошадь убил. У техасца нет полно­мочий в меня стрелять.
        - Про это я ничего не знаю. У меня дома хо­роший адвокат.
        - А Kуинси и Муна они забрали?
        - Эти два уже мертвые. Просто ужас было на все это смотреть. Я прямо посреди оказалась. Вам нужен хороший адвокат?
        - Хороший судья мне нужен. А что Задира? Старый такой мужик?
        - Да, их с молодым убили обоих.
        - Билли я видел, как подбили, - сразу понял, что не жилец. Но думал, Задира выберется. Он же прочный, как сапожная шкура. Жалко старика.
        - А мальчишку Билли вам не жалко?
        - Ему там вообще нечего было делать. Ему я не мог помочь ничем.
        - Как же вы поняли, что он умер?
        - Понял, да и всё. Я говорил ему: не езди с нами, - а потом сам на поводу у него пошел, про­тив всякого здравого рассуждения. Куда вы их отвезли?
        - К лавке Макалестера.
        - Я тебе расскажу, что он натворил у стрелки Уэгнера.
        - У моего адвоката есть и политический вес.
        - Тебя позабавит. Я его с лошадьми оставил, где безопаснее, и велел время от времени постре­ливать. Потому как стрелять надо, чтоб пассажиры никуда особо не разбегались. Начал-то он вполне бодро, а потом дело идет - я слышу, выстрелы смолкли. Ну, думаю, сбежал наш Билли домой, ма­мин супчик кушать. Боб пошел его проверить, ви­дит - стоит мальчонка в темноте, из винтовок нетраченые патроны выколупывает. Думал, стреля­ет, но так перепугался, что на крючок жать забыл. Вот какой зеленый он, как хурма в июле.
        Я говорю:
        - Что-то не по-доброму вы к тому, кто спас вам жизнь.
        - Нет, я доволен, что он так сделал, - отвечает Счастливчик Нед Пеппер. - Я ж не говорю, что он падаль, я говорю: зеленый. Все детки такие в дело годятся, но тут же нельзя терять голову, надо за собой следить. Вот погляди на старика Задиру. Теперь-то он умер, конечно, но он уже десять раз должен был умереть. Да, и твой добрый друг Ко­чет - тоже. И к нему это относится,
        - Он мне не друг.
        Фаррелл Пермали тут ухнул, совсем как брат его, и говорит:
        - Вон они какие!
        Я поглядела на северо-запад и вижу: на гребень два всадника выезжают. За ними привязанный идет Малыш-Черныш без ездока. Счастливчик Нед Пеп­пер тут в ход свою трубу пустил, но я их разглядела и без такой подмоги. Выехав на гребень, они оста­новились, повернулись к нам, и Кочет выстрелил из пистолета в воздух. Дымок из дула я увидела, не успел звук долететь. Счастливчик Нед Пеппер свой револьвер вынул и выстрелил в ответ. После чего Кочет с Лабёфом скрылись за гребнем. А следом и Малыш-Черныш.
        По-моему, у меня вот до этого самого мига не откладывалось, в каком я оказалась положении. Я и не думала, что Кочет или Лабёф так легко уступят бандитам. Представляла себе, как они подкрадутся по кустам и нападут на эту шайку, пока она ничего не соображает, или же пойдут на какую-нибудь хит­рую уловку, как сыщики обычно делают, чтоб бандитов приструнить. А они - уехали! Следопыты меня бросили! Я совсем упала духом и впервые испуга­лась за свою жизнь. И рассудком вся переполошилась.
        Кого тут винить? Помощника судебного исполни­теля Кочета Когберна! Пьяный дурень и пустозвон обсчитался на четыре мили и привел нас прямо к лежбищу бандитов. Вот так сыщик! Да, а когда в другой раз выпивал, зарядил мне револьвер плохи­ми капсюлями, и тот меня подвел в минуту нужды. Но мало того: теперь он меня вообще бросил в этой жуткой глухомани на милость банды головоре­зов, которым и на кровь собственного сотоварища-то наплевать, что уж там говорить про жизнь безза­щитной и нежеланной отроковицы! Вот это в Форт-Смите считают закалкой? У нас в округе Йелл это зовется иначе!
        Счастливчик Нед Пеппер заорал Настоящему Чумазому Бобу и Хэролду Пермали, чтобы бросали свой пост и возвращались в лагерь. Оседлали и при­готовили четырех лошадей. Счастливчик Нед их ос­мотрел, потом глянул на лишнее седло - оно лежа­ло на земле. Старое, но красивое, плющеным сереб­ром отделано.
        Говорит:
        - Это седло Боба. А Том Чейни ему:
        - Мы лошадь Боба и потеряли.
        - Это ты ее потерял, - говорит бандитский гла­варь. - Расседлывай эту серую и седлай ее Бобу.
        - На серой я езжу, - отвечает Чейни.
        - У меня на тебя другие виды.
        Чейни взялся расседлывать серую. И спрашивает:
        - Я вторым за Бобом поеду?
        - Нет, слишком риск велик для двоих на од­ной лошади, если дело дойдет до погони. Доедем до Ма, я за тобой пришлю Кэрролла со свежей лошадью. Я хочу, чтоб ты тут остался ждать с дев­чонкой. Уедешь отсюда еще до темна. Мы едем на «Старое место», там и встретимся.
        - А мне так не нравится, - заявляет Чейни. - Давай, Нед, я с тобой поеду, лишь бы отсюда уб­раться.
        - Нет.
        - Сюда исполнители эти придут.
        - Они прикинут, что мы все уехали. Я говорю:
        - Я тут одна с Томом Чейни не останусь. А Счастливчик Нед Пеппер мне отвечает:
        - Только так будет, как я сказал.
        - Он меня убьет, - говорю я. - Сами же слышали, грозился. Моего отца убил, а теперь вы ему дадите убить и меня.
        - Ничего подобного он не сделает, - отвечает главарь бандитов. - Том, знаешь переправу у Ки­парисовой развилки, рядом с бревенчатым молит­венным домом?
        - Знаю это место.
        - Отвезешь девчонку туда и оставишь. - По­том мне: - Переночуешь в молитвенном доме. Там в двух милях выше по ручью живет один болван, Флэпаган зовут. У него есть мул, и он тебя до Ма­калестера проводит. Он не говорит и не слышит, зато умеет читать. Писать обучена?
        - Да, - отвечаю. - Отпустите меня сейчас пеш­ком. Я сама выберусь.
        - Нет, так не годится. Том тебе худа не сдела­ет. Ты меня понял, Том? Если девчонка пострада­ет, не получишь своей доли.
        Чейни говорит:
        - Фаррелл, давай я с тобой поеду.
        Но Фаррелл Пермали только расхохотался да заухал совой, вот так:
        - Хоо, хоо, хоо. - Тут Настоящий Чумазый Боб подходит, и Чейни давай умолять, чтобы его пус­тили на лошадь. Чумазый Боб говорит: нет. Братья Пермали, как дурачки малолетние теперь, соедини­лись, и никакого разумного ответа Чейни от них не дождался. Хэролд Пермали всякий раз его переби­вал какими-нибудь насмешками, животных изобра­жал - то свиньей захрюкает, то козлом заблеет или овцой, а Фаррелл над таким развлечением только хохотал да просил:
        - Еще, Хэролд. Козла покажи?
        Чейни наконец говорит:
        - Всё против меня.
        Счастливчик Нед Пеппер тем временем прове­рил, крепко ли пряжки застегнуты на седельных сумках.
        Тут Чумазый Боб говорит:
        - Нед, давай-ка мы прямо сейчас добычу поде­лим.
        - У нас на «Старом месте» время будет, - от­вечает главарь.
        - Мы уже в две потасовки ввязывались, - го­ворит Чумазый.- Двух человек потеряли. Мне бу­дет спокойней, если моя часть будет ехать со мной.
        А Счастливчик Нед Пеппер отвечает:
        - А что, Боб, мне казалось, ты время выиграть хочешь.
        - Это ж недолго. А мне будет легче.
        - Что ж, ладно. Меня устраивает. Только чтоб тебе было легко.
        Сунул руку в одну сумку, вытащил четыре пач­ки зеленых и сунул Чумазому Бобу.
        - Как тебе? - спрашивает.
        А Чумазый Боб ему:
        - Пересчитывать не будешь?
        - Не будем же мы ссориться из-за доллара-дру­гого.- После чего одну пачку дал
 Хэролду Пермали, а одну купюру в пятьдесят долларов - Фарреллу.
        Братья на это сказали:
        - Хууу-хааа! Хууу-хааа!
        Интересно, подумала я, почему они больше не требуют - в свете того, сколько они вообще при этом ограблении изъяли? Но они, видать, догово­рились о твердой ставке за услуги. А кроме того, прикинула я, не очень-то разбираются в ценности денег.
        Счастливчик Нед Пеппер снова застегнул сумку.
        - Твоя доля, Том, будет пока у меня, - гово­рит. - Я выплачу все тебе сегодня на
«Старом ме­сте».
        А Чейни:
        - Для меня ничего не складывается. Тут Чумазый Боб спрашивает:
        - А что у нас с заказной почтой?
        - А что у нас с ней? - переспросил Счастлив­чик Нед. - Ты, Боб, никак письма ждешь?
        - Если в ней есть деньги, их тоже можно сей­час раздать. Нет смысла таскать с собой мешок с пломбами как улику.
        - Тебе не полегчало?
        - Ты к моим словам, Нед, слишком придира­ешься.
        Счастливчик Нед Пеппер задумался. Потом го­ворит:
        - Ну, может, и так. - Опять расстегнул ремеш­ки. Вытащил опечатанный полотняный мешок, распорол его ножом Барлоу[Нож Барлоу - популярная в США разновидность складного ножа с одним или двумя лезвиями и утяжеленной рукоятью. Вероятно, начал изготовляться Обадией Барлоу в Шеффилде, Великобритания, в 1760-х гг., хотя в США, куда эти ножи импортировались в больших количествах, на изобретение ножа претендовали четыре семейства с этой фамилией] и вытряхнул содержимое на землю. Ухмыльнулся и говорит: - Рож­дественский подарок! - Так, конечно, только де­ти малые друг другу кричат рано утром на Рождество, а игра тут в том, чтобы успеть это крик­нуть раньше всех прочих[Традиция кричать утром «Рождественский подарок!» (тот, кто успел раньше, должен получить подарок от того, кто не успел) прослеживается с начала 1840-х гг: на юге США в бедных сельских афроамериканских и англосаксонских семьях это выражение считалось таким же легитимным поздравлением, как «С Новым годом!»- или «Веселога Рождества».] . Я раньше как-то не задумывалась, что такой тертый-битый разбойник мог когда-то быть маленьким. Наверное, кошек
мучил и грубо фыркал в церкви, если не засыпал на службе. А когда ему требовалась твердая рука, чтоб его обуздать, так ее рядом и не было. Старая история!
        В мешке было лишь шесть-семь корреспонден­ций. Какие-то частные письма, в одном - два­дцать долларов, и еще какие-то документы, юридического по виду свойства, вроде договоров. Счаст­ливчик Нед Пеппер их проглядел и отбросил в сторону. Зато в толстом сером конверте, перевязанном лентой, была сотня двадцатидолларовых ассигнаций в пачке Торгового банка Цуцика, что в Денисоне, штат Техас. Еще в одном конверте лежал чек.
        Счастливчик Нед Пеппер его поразглядывал, по­том спрашивает у меня:
        - Хорошо читать умеешь?
        - Я читаю очень хорошо, - отвечаю. Он чек дает.
        - Мне пригодится? - спрашивает.
        То был банковский чек на 2750 долларов, выпи­санный Трест-компанией ложи фермеров[Национальная ложа покровителей сельского хозяйства - старейшая фермерская организация США, основана в 1867 г. В 1870-е гг. возглавила движение «грейнджеров» в борьбе с железнодорожными монополиями, установившими высокие цены на перевозку и хранение сельхозпродукции. Строилась по типу масонской ложи, но принимала в свои ряды как мужчин, так и женщин.] Топики, штат Канзас, на имя Маршалла Пёрвиса. Я говорю:
        - Это банковский чек на две тысячи семьсот пятьдесят долларов, выписанный Трест-компанией ложи фермеров Топики, штат Канзас, на имя Мар­шалла Пёрвиса.
        - Я вижу, сколько он стоит, - говорит бандит. - Пригодится ила нет?
        - Деньги по нему получить можно, если банк способен их заплатить, - отвечаю я. - Но его дол­жен подписать этот человек по имени Маршалл Пёрвис. Банк гарантирует, что на счете деньги есть.
        - А эти купюры?
        Я рассмотрела ассигнации. Новенькие. Говорю:
        - Они не подписаны. Не годятся, если их не подпишут.
        - А ты их не можешь подписать?
        - Подписывать их должен мистер Цуцик, пре­зидент банка.
        - Трудно это имя написать?
        - Фамилия необычная, но написать ее нетруд­но. Вот тут напечатана. Это его подпись, образец - Монро Дж. Б. Цуцик, президент Торгового банка Цуцика города Денисон, штат Техас. Вот тут нуж­но написать похожую.
        - Тогда ты мне это сейчас и подпишешь. И чек тоже.
        Само собой, не хотелось мне свое образование пускать на службу этому грабителю, поэтому я мед­лила.
        Он говорит:
        - Я тебе так по мордасам надаю, что в башке зазвенит.
        А я ему:
        - Мне писать нечем.
        Он вынул патрон из патронташа и опять открыл складной нож.
        - Сойдет и так, - говорит. - Я тебе свинца на­строгаю.
        - Их надо чернилами подписывать. Чумазый Боб говорит;
        - Мы этим и потом можем заняться, Нед. По­дождет.
        - Сейчас займемся, - отвечает главарь банди­тов. - Ты же хотел почту смотреть. Эта бумага сто­ит больше четырех тысяч долларов, если на ней не­много порисовать. А девчонка умеет. Хэролд, сходи-ка к мусорной куче да найди мне крепкое перо от индюшки, сухое да погуще. - После чего кривыми зубами своими выдернул пулю из патрона и высы­пал черный порох на ладонь. Сплюнул туда же ще­лястым ртом и размешал вязкую гадость пальцем.
        Хэролд Пермали вернулся с горстью перьев, Счастливчик Нед Пеппер выбрал одно, срезал кон­чик ножом и чуть высверлил канал. Макнул перо в «чернила» и корявыми детскими буквами вывел себе на запястье «НЕД». И говорит:
        - Вот. Видишь? Это мое имя. Не похоже?
        - Да, - говорю, - написано «Нед». Он мне перо протянул:
        - Давай берись за дело.
        Стол мне сделали из плоского камня, на кото­рый постелили какой-то договор. Не приспособле­на я плохо работать, когда речь о письме захо­дит, потому и честно трудилась - верно списыва­ла подпись мистера Цуцика. Однако самодельные перо и чернила были неудовлетворительны. Буквы скакали, расползались и сужались. Будто палкой писали. Я при этом думала: «Ну кто поверит, что мистер Цуцик подписывает свои ассигнации пал­кой?»
        Однако малограмотный главарь бандитов не мно­го чего понимал в банковском деле - разве что кас­сиров изредка видел в прицел винтовки, - а потому работой моей был доволен. Я все подписывала и под­писывала, перо макала ему в ладонь, как в черниль­ницу. Очень утомительно. Я заканчивала одну ассигнацию, он ее у меня выхватывал и сразу подсовывал другую.
        Потом говорит:
        - Они же как золото, Боб. Обменяю их у Колберта.
        А Чумазый Боб ему:
        - Никакая бумажка с золотом и рядом не ста­нет. Я в этом убежден.
        - Да уж, много чего мексиканец чертов пони­мает.
        - У каждого свои принципы. Скажи ей, чтоб быстрей карябала.
        Когда с этой преступной работой было покон­чено, Счастливчик Нед Пеппер сложил ассигнации и чек в серый конверт и упрятал его в седельную сумку, и говорит:
        - Том, с тобой мы увидимся вечером. Держи себя с этим ребенком приятно. Малыш Кэрролл к тебе приедет, не успеешь оглянуться.
        И они ушли оттуда - не верхами, а ведя лоша­дей в поводу, потому что склон был очень крутой и кустистый.
        А я осталась одна с Томом Чейни!
        Он сидел по другую сторону костра от меня, пистолет за поясом, на коленях - эта его винтовка Генри. Лицо -  «в мрачных думах». Я поворошила угли в костре, подгребла их к одной банке с водой.
        А Чейни за мной наблюдал. Потом спрашивает:
        - Ты что делаешь? Я говорю:
        - Воду грею -  смыть с рук всю эту черноту.
        - От грязи вреда не будет.
        - Да, это верно, а не то и ты, и твои «дружки» давно бы yмерли. Я знаю, что вреда не будет, но лучше все равно смою.
        - Ты меня не раззадоривай. А то в змеиной яме очутишься.
        - Счастливчик Нед Пеппер тебя предупредил, что, если ты меня как-нибудь обидишь, он тебе не заплатит. Он не шутки шутил.
        - Боюсь, он мне вообще платить не намерен. По-моему, он меня тут оставил, чтоб меня поймали наверняка, если я пешком пойду.
        - Он же обещал с тобой встретиться на «Ста­ром месте».
        - Тихо сиди. Я должен обдумать свое положе­ние и как его улучшить.
        - А с моим положением как быть? Тебя-то уж не бросал тот, кому ты заплатил, а он поклялся тебя защищать.
        - Вот неугомонная! Что вы вообще понимаете в трудностях и бедствиях? Сиди молча, пока я ду­маю.
        - Ты думаешь про «Старое место»?
        - Нет, я не думаю про «Старое место». Ни Кэр­ролл Пермали, ни кто другой ни с какими лошадя­ми сюда не придет. Ни в какое «Старое место» они не поедут. Меня не так-то просто одурачить, как некоторые считают.
        Я хотела было спросить у него про другой ку­сок золота, но прикусила язык - вдруг он заставит меня отдать и первый, который я уже добыла. Поэ­тому спросила только:
        - Что ты сделал с папиной кобылкой? Он не ответил.
        Я говорю:
        - Если ты меня сейчас отпустишь, я два дня буду молчать про то, где ты прячешься.
        - Тут можно и кое-что получше сделать, - от­вечает. -  Ты можешь замолчать навечно. Я больше не стану тебе напоминать, чтоб не открывала рта.
        Вода еще не закипела, но над банкой уже клу­бился пар, и я взяла эту банку тряпкой и кинула в него, а потом вскочила на ноги бежать оттуда во всю прыть. А Чейни я хоть и застала врасплох, он успел лицо прикрыть руками. Взвизгнул и тут же за мной в погоню кинулся. В отчаянии я намеревалась хоть до деревьев добежать. А там, думала, от него скроюсь, начну петлять туда-сюда по кус­там, он и отстанет.
        Не тут-то было! Только добежала я до края кар­низа, Чейни схватил меня сзади за пальтецо и ос­тановил намертво, Я только и подумала: «Все, мне теперь точно конец!
        Чейни ругал меня последни­ми словами и стукнул по голове стволом пистоле­та. У меня аж звезды перед глазами высыпали, я подумала, он меня застрелил - я же не знала, ка­ково бывает, если пуля ударяет в голову. Мысли мои обратились к нашему мирному дому в Арканзасе, к моей бедной матушке, которую такое извес­тие точно подкосит. Сначала муж, за ним старшая дочь - оба всего за две недели и от той же крова­вой руки! Вот куда потекли мои мысли.
        Как вдруг слышу - знакомый голос, веско так слова произносит:
        - Руки вверх, Челмзфорд! Шевелись! Тебе ко­нец! И пистолет потише бросай!
        То был техасец Лабёф! Он в обход зашел, пеш­ком, надо думать, и от гонки такой задыхался. Сто­ял от нас шагах в пятнадцати, а ружье его, проволокой обмотанное, смотрело на Чейни.
        Чейни мое пальтецо из хватки выпустил и пис­толет уронил.
        - Всё против меня, - говорит. Я пистолет подняла.
        Лабёф говорит:
        - Ты не ранена, Мэтти?
        - У меня шишка на голове болит, - отвечаю. А он Чейни:
        - Я вижу, у тебя кровь идет.
        - Это девчонка сделала, - отвечает тот. - Реб­ра мне прострелила, опять кровь пошла. И каш­лять больно.
        Я спрашиваю:
        - А где Кочет?
        - Он внизу, следит за парадным входом, - го­ворит Лабёф. - Давай-ка выйдем туда, откуда вид­но. Не рыпайся, Челмзфорд!
        Мы прошли к северо-западному краю карниза, обогнув ту яму, которой мне грозил Чейни.
        - Ступайте осторожней, - предупредила я те­хасца. - Том Чейни говорит, там опасные змеи на дне зимуют.
        С дальнего края карниза вид нам явился превос­ходный. Под ногами обрывался лесистый склон, ко­торый выходил на луг. Тот, открытый и ровный, сам располагался высоко, а за ним - еще один спуск, тот уже уводил прочь от гор Винтовая Лест­ница.
        И только мы вышли на этот наблюдательный пост, как нас тут же вознаградило зрелище: Счаст­ливчик Нед Пеппер и трое бандитов выезжают на луг. Они уже сидели верхами и лошадьми правили к западу, прочь от нас. Но только ступили они из подлеска, из кустов на западном краю того поля возник одинокий всадник. Лошадь его шла шагом, и всадник неторопливо эдак выехал на самую се­редину луга и остановился, словно бы загораживая путь четверке отчаянных.
        Да, то был Кочет Когбёрн! Бандиты придер­жали коней и остановились против него ярдах в семидесяти-восьмидесяти. В левой руке Кочет дер­жал свой военно-морской револьвер, а правой дер­жал поводья. Он спросил:
        - Где девчонка, Нед?
        Счастливчик Нед Пеппер ему на это сказал:
        - Когда я ее видел в последний раз, здоровье у нее было отменным! А теперь я за нее не отвечаю!
        - А вот и ответишь! - сказал Кочет. - Где она? Тут Лабёф выпрямился во весь рост, сложил ладони рупором и крикнул вниз:
        - Когбёрн, с ней все хорошо! Челмзфорда я тоже взял! Беги давай!
        Эту весть и я подтвердила, крикнув;
        - Я здорова, Кочет! Мы взяли Чейни! Уходите оттуда!
        Бандиты повернулись и посмотрели на нас - их, без сомнения, удивил и обескуражил такой ин­тересный поворот событий. Кочет нам ничего не ответил и не сделал ни малейшей попытки оттуда уехать.
        Счастливчик Нед Пеппер ему говорит:
        - Ну чего, Кочет, дашь нам проехать? Нас дела ждут!
        А тот в ответ:
        - Хэролд, вы с братом отъедьте-ка подальше! Вы меня сегодня не интересуете! Держитесь в сто­роне, и вам ничего не будет!
        На это Хэролд Пермали только петухом закри­чал, и над «Кукареку!» брат его Фаррелл  от души посмеялся.
        А Счастливчик Нед Пеппер спрашивает:
        - Ты что это намерен делать? Думаешь один против четверых выдюжить?
        Кочет ему:
        - Я собираюсь убить тебя, Нед Пеппер, через минуту - или посмотреть, как ты будешь болтать­ся на виселице в Форт-Смите, когда того пожелает судья Паркер! Тебе что угодно будет?
        Счастливчик Нед Пеппер только засмеялся и говорит:
        - Для одноглазого толстяка ты что-то слиш­ком распоясался!
        А Кочет ему:
        - Берись за оружие, сукин ты сын! - и сам взял поводья в зубы, выхватил другой револьвер из се­дельной кобуры, вогнал шпоры в бока своего силь­ного коня по имени Бо - и кинулся прямо навстречу бандитам. Любо-дорого поглядеть. Револьверы он держал шиpoкo, на уровне головы скакавшего во весь опор коня. Четверо бандитов приняли этот вызов, тоже выхватили оружие и пришпорили мустангов.
        Дерзкий ход со стороны помощника исполните­ля, в чьем мужестве и закалке я не так давно со­мневалась. Нет закалки? У Кочета Когбёрна? Ну уж дудки!
        Лабёф машинально поднял ружье, но потом опус­тил и стрелять не стал. Я дернула его за пальто и говорю:
        - Стреляйте же в них! А техасец:
        - Слишком далеко и слишком быстро едут. Бандиты, наверное, стрельбу открыли первыми, хотя грохот и дым поднялись так внезапно и везде, что я в том не уверена. Знаю только, что исполнитель на них скакал столь решительно и неуклонно, что бандиты поломали свой «порядок», когда совсем с ним встретились, и он меж них проскакал: револьверы сверкают выстрелами, а он не в прице­лы целится, а просто направляет на бандитов ство­лы и головой туда-сюда вертит, чтоб целым глазом видеть.
        Первым рухнул Хэролд Пермали. Дробовик он отбросил и схватился за шею, а лошадь его с себя скинула назад через круп. Настоящий Чумазый Боб скакал поодаль от прочих, чуть не лежа у лошади на шее, поэтому со своей добычей он удрал. Фаррелла Пермали ранило, а через секунду и лошадь у него упала - сломала ногу, - и Фаррелла швырну­ло вперед, так он и умер.
        Мы думали, Кочет проскочил через это испыта­ние без ущерба, но несколько дробин попали ему в лицо и плечи, а Бо смертельно подбило. Кочет уж собрался развернуть своего большого коня, не выпуская из зубов поводьев, и возобновить атаку, да тот завалился набок, и Кочет оказался под ним.
        Поле теперь было за одним всадником, то есть Счастливчиком Недом Пеппером. Он тоже развер­нулся. Левая рука у него вяло и бесполезно висела, но револьвер он держал правой. И говорит:
        - Ну, Кочет, эк меня в куски разнесло!
        А исполнитель оба своих больших револьвера вы­ронил и как раз пытался патронташ из-под павшего коня вытащить - их вместе весом придавило.
        А Счастливчик Нед Пеппер пустил своего мустан­га рысью, чтобы наехать на беспомощного следопыта.
        У меня под боком Лабёф вдруг дернулся и при­сел со своим Шарпсом наизготовку, локоть в ко­лено упер. Лишь секунда ему понадобилась, чтоб поймать прицел и выстрелить из мощной винтовки. Пуля полетела к цели, точно ласточка к гнезду, и Счастливчик Нед Пеппер замертво поник в сед­ле. Лошадь его встала на дыбы, бандита скинула наземь и в панике побежала прочь. Дистанция у этого замечательного выстрела техасца во всадника на ходу была больше шестисот ярдов. Я хоть под присягой это готова подтвердить.
        - Ура! - кричу я радостно.- Ура техасцу! В са­мое яблочко!
        Лабёф был собой очень доволен, когда переза­ряжал.
        Так-то оно так, только у пленника перед сторо­жем всегда преимушество в этом смысле: он не пере­стает думать о том, как ему сбежать, возможности ищет, а поимщик о пойманном все время не думает. Раз поймали, считает сторож, больше ничего и не надо - только силу свою показывать. И сторож радуется своему, мысли у него бродят. Природа, что тут скажешь. Будь оно иначе, сторож был бы плен­ником пленника.
        Вот и вышло, что Лабёф (и я с ним вместе) от­влекся на один опасный миг - наслаждался удач­ным своевременным выстрелом, что спас жизнь Ко­чету Когбёрну. Тут Том Чейни быка за рога и взял - схватил обеими руками каменюку размером с тыкву и разбил ею голову Лабёфа.
        Техасец рухнул с мучительным стоном. Я закри­чала страшным голосом, скорей на ноги и прочь пячусь, а пистолетом опять в Тома Чейни целю. Тот же опрометью к Шарпсу кинулся. Подведет ли меня и на этот раз старый драгунский револьвер? Только б не подвел.
        Я быстро курок взвела и жму на спуск. Заряд взорвался - и отправил свинцовую круглую пулю возмездия, что так затянулось, прямо в преступ­ную голову Тома Чейни.
        Но победы вкусить я не успела. Отдача от боль­шого пистолета была такая, что я не устояла на ногах. Совсем забыла про яму позади! И прямо через край в нee рухнула - кувырком, стукаясь о неровные стенки, а сама все пыталась уцепиться изо всех сил за что-нибудь. И не находила за что. Ударилась о дно, аж в глазах потемнело. Весь дух из меня вон, я полежала чуть, пока в себя не при­шла. Но сообразить все равно ничего не могу, душа будто из тела моего воспарила, выбравшись через рот и ноздри.
        То есть это я только считала, что лежу, а когда встать решила, вижу - я стою стоймя в узкой рас­щелине, и весь низ мой застрял между мшистыми валунами. Как пробка в бутылку попалась!
        Правая рука у меня к телу прижата, и высвободить ее я не могу. Попробовала левой рукой шевель­нуть, чтоб из ямы выбраться, и с ужасом поняла, что эта рука у меня выгнута каким-то неправильным углом. Сломана! Болело не сильно, только покалы­вало, будто я ее «отсидела». Пальцы еле двигались, ни за что не ухватишься. Опираться на эту руку я боялась, вдруг от давления перелом еще дальше ра­зойдется и хуже заболит.
        Внизу там было холодно и темно, хотя и не со­всем темень. Сверху опускался тонкийий столб света и падал на каменное дно лужицей солнца футах в трех-четырех от меня. Я задрала голову и вижу, как там пыль кружит, потревоженная моим падением.
        На камнях перед собой я различила несколько палок, клочков бумаги и старый кисет - все было в кляксах жира, потому что сюда его со сковородок счищали. И еще я заметила край мужской синей рубахи, а остальное скрывалось в тени. И никаких змей вокруг. Хвала провидению!
        Я собрала все свои силы и кричу:
        - На noмощь! Лабёф! Вы меня слышите?
        А в ответ ни слова. Я не знала даже, жив техасец или уже нет. Только слышу - ветер воет где-то наверху, за спиной у меня что-то капает да «попис­кивает» и
«повизгивает». Ни что там копошится, я так и не поняла, ни где.
        Я сызнова попробовала высвободиться из камней, но от резких рывков только еще больше во мшистую щель ушла. И первая мысль: «Так не годится». Пере­стала тогда елозить, чтоб не провалиться в самую глубь черноты, которую и помыслить страшно. Ноги мои свободно болтались внизу, а рабочие штаны за­дрались так, что голое наружу. Что-то мою ногу за­дело, я думаю: «Паук!» Лягнула, обеими ногами по­дергала, а потом перестала - из-за того, что всем телом еще на дюйм глубже просела.
        Опять этот писк - и тут я поняла, что в пещере подо мною, должно быть, живут летучие мыши. Эти мыши и пищат, и на ногу мне мышь такая села. Да, я их переполошила. У них внизу гнездо. А за­стряла я так успешно в аккурат у них в дверях наружу.
        Летучих мышей я особо не боялась, неразумно это - они робкие маленькие твари, - однако знала я и то, что они переносят жуткую «водобоязнь», которую ничем не излечишь. Что ж станут делать эти летучие мыши, когда наступит ночь и им придет время вылетать, а проход во внешний мир закрыт? Кусаться начнут? Если ж я буду отбиваться и пи­наться, наверняка проскользну в дыру насквозь. Но одно я знала точно: не смогу я никак торчать тут и терпеть, пока они меня кусают.
        Ночь! Мне что, выходит до ночи ждать? Нельзя терять голову, нельзя таких мыслей допускать. А как там Лабёф? И что стало с Кочетом Когбёрном? Не похоже, чтоб его сильно ранило, когда под ним ло­шадь упала. Но как он узнает, что я тут, в яме? Мое положение мне совсем не нравилось.
        Я подумала, не поджечь ли клочки ткани, валяв­шиеся рядом, чтобы подать сигнал дымом, но это без толку - спичек-то у меня все равно нет. Кто-нибудь же наверняка сюда приедет. Может, капитан Финч. Вести о перестрелке должны до него дойти, он отправит людей расследовать. Да, отряд исполнителей. Главное - до них продержаться. Помощь наверняка придет. Ну хоть змей тут нету. И я ре­шила вот как поступить: стану кричать и звать на помощь каждые пять минут или около такого ин­тервала, уж как угадаю.
        Позвала еще раз, а в ответ мне только насмеш­кой эхо моего же голоса да ветер, да капли пещер­ной воды, да писк летучих мышей. Чтобы время отмерять, я цифры подряд называла. Так ум занят, так у меня хоть какая-то цель есть и способ ее достичь.
        Только насчитала я немного - тело мое ощути­мо глубже проскользнуло, и с паникой в груди я поняла, что мох, который прежде меня держал ту­гой прокладкой, отрывается от камней. Я поискала взглядом, за что бы уцепиться, сломана там у меня рука или нет, но пальцы нащупали одни только скользкие и гладкие поверхности скалы. Я прова­ливалась. Все дело лишь во времени.
        Еще рывок вниз, по правый локоть в дыру ушла. Этот мосол мой ненадолго меня задержал, но я все равно чувствовала, что мох под ним рвется. Клин! Вот что мне нужно. Забить что-нибудь в дыру, что­бы пробка-я сидела туже. Или длинная палка, под руку просунуть.
        Я стала озираться, не найдется ли чего подхо­дящего. Те несколько палок были коротковаты да и не выдержали бы моего веса. Дотянуться бы до синей рубашки! Как раз ею хорошо б дыру зако­нопатить. Пытаясь зацепить эту рубашку, я даже одну палку сломала. Только второй смогла подта­щить так, чтобы пальцами дотянуться. Хоть рука у меня и ослабла, я ухватилась за ткань большим и указательным и дернула ее на себя из темноты. Оказалось - тяжелая. Что-то к ней пристало.
        И тут я руку-то отдернула, как от горячей печки. Это что-то было - человеческий труп! Вернее ска­зать, уже скелет. Одетый в синюю рубашку. С ми­нуту я ничего не могла делать, так испугало и пора­зило меня это открытие. Останки виднелись хорошо: голова с клочками ярко-рыжих волос, торчавших из-под сгнившей черной шляпы, одна рука в рукаве и часть туловища - где-то от пояса и выше. Рубашка была застегнута под шеей на две-три пуговицы.
        Скоро я опять соображать начала. Я же падаю. Мне нужна эта рубашка. Такие вот мысли настоя­тельно долбились мне в голову. Работенка предсто­яла противная, но делать больше нечего в таких от­чаянных обстоятельствах. Собиралась я хорошенько дернуть за рубашку в надежде, что она где-нибудь порвется, и отобрать ее у скелета. Рубашка будет моей!
        И вот я опять взялась покрепче за материю и рванула на себя со всей силы. Руку пронзило болью, и я выпустила ткань. Поболело - и перестало, начало тупо и терпимо ныть. Я осмотрела, что по­лучилось. Пуговицы отлетели, до останков теперь можно дотянуться. Сама рубашка еще держится на плечах и руках у скелета - просто накинута небреж­но. От моих маневров и грудная клетка у бедняги обнажилась.
        Еще рывок - и останки будут совсем рядом, я смогу выпутать рубашку из костей. Но только я изготовилась к работе, как взор мой что-то при­влекло - копошится? - что-то в этой полости меж серых костей. Я вытянула шею. Змеи! Клубок змей! Я дернулась назад, но, само собой, по-настоящему отступать было некуда, ведь в плену меня держала эта мшистая каменная западня.
        Не могу точно сказать, сколько гремучих змей извивалось в этом клубке, поскольку одни были большие, толще моей руки, а другие маленькие, не­которые - всего со свинцовый карандаш, - но, ду­маю, никак не меньше сорока. С дрожащим сердцем смотрела я, как лениво они корчатся в грудной клет­ке мертвеца. Я потревожила их зимний сон в этой чудной берлоге, и они теперь, более-менее придя в себя, зашевелились и стали распутываться и распол­заться туда и сюда.

«Хорошенькое, - думаю, - дельце». Рубашка мне нужна отчаянно, однако дальше
«ворошить» змеиное гнездо не хотелось. Но пока обо всем этом размыш­ляла, я помнила: проседаю все дальше, меня затяги­вает… куда? Быть может, в черное бездонное озеро, где плавает белая рыба, а глаз у нее нету вообще.
        А могут ли змеи укусить в их нынешнем сон­ном состоянии? Сдается мне, змеи не очень хорошо видят, если вообще у них есть зрение, но также я наблюдала, что свет и солнечное тепло их как-то взбадривают. Мы в закроме для кукурузы у себя держали двух пятнистых королевских ужей, чтоб на крыс охотились, и я их нисколько не боялась - Саул и Малыш Давид их звали, - хотя по-настоя­щему-то я про змей ничего и не знала. Мокассиновых щитомордников и гремучек по возможности следовало обходить десятой дорогой, а если мотыга под рукой - убивать. Вот и все, что мне было из­вестно про ядовитых змей.
        Сломанная рука у меня заболела хуже. А под правой рукой моховая прокладка еще немного по­далась, и в тот же миг вижу: из костей мертвеца змеи выползают. Господи, спаси меня!
        Я зубы сцепила и ухватилась за кость, что из синего рукава торчала. Дернула на себя - и начис­то эту руку у скелета из плеча вырвала. Ужас, ска­жет кое-кто, но пусть этот кое-кто поймет: сейчас, по крайней мере, у меня появилось орудие.
        Рассмотрела я эту руку. В локте ее скрепляли хрящи. Покрутив, я сумела ее в этом месте расце­пить. Взяла длинную плечевую кость и сунула себе под мышку, чтобы поперечиной служила. Так я не провалюсь в дыру еще глубже, если до этого дойдет. Кость была довольно длинная и, надеялась я, креп­кая. Спасибо бедняге, что оказался таким дылдой.
        Теперь у меня осталась нижняя часть - две ко­сти предплечья, кисть и запястье, все одним кус­ком. Я перехватила ее у локтя и давай отмахивать­ся от змей.
        - Эй, уходите давайте! - говорила я, шлепая их костями. - Сдайте назад, эй, вы! - Удавалось не­плохо, вот только от всей этой суматохи они заше­велились проворнее, как я поняла. Стараясь не под­пускать их к себе, я их только раззадоривала! Дви­гались они очень медленно, но их было так много, что за всеми не уследишь.
        От каждого удара руку мне обжигало болью, а можете себе представить, что удары эти были не сильные, змей не убивали. Я и не собиралась. Мне нужно было их только не подпускать - и чтоб за спину не заползли. Размахнуться я могла градусов на сто восемьдесят, а то и меньше, поэтому, если они ко мне с тылу подберутся, тут-то мне и придет «каюк».
        Сверху донесся шум. Посыпались песок и ка­мешки.
        - Помогите! - как закричу. - Я здесь, внизу! На помощь! - А сама думаю: «Слава Богу. Кто-то появился. Скоро меня вытащат из этой преисподней». На камень у меня перед носом что-то плюх­нулось. Кровь. - Скорей! - кричу я. - Тут кругом змеи и скелеты!
        Сверху отвечает мужской голос:
        - А к весне, готов руку дать на отсечение, од­ним больше будет! Маленьким и тощим!
        То был голос Тома Чейни! Недостаточно хоро­шо, стало быть, я его убила! Он, видать, склонился над краем, и кровь капала из его раненой головы.
        - И как тебе там нравится? - с издевкой спра­шивает он.   
        - Скинь мне веревку. Том! Ты ж не такой мер­завец, чтобы меня тут бросить!
        - Так, говоришь, не нравится?
        Тут наверху крик раздался, возня - и жуткий хруст: то приклад винтовки Кочета Когберна размозжил раненую голову Тома Чейни, Меня просто завалило камнями и пылью. Свет померк, и я уви­дела, что прямо на меня сверху несется что-то круп­ное - тело Тома Чейни. Я отклонилась назад как могла, чтобы меня не ударило, но все равно рухнул он в опасной близости.
        Он упал прямо на скелет, сокрушив его собою и запорошив мне все лицо и глаза грязью, а озадачен­ные гремучки разлетелись во все стороны. Всю ме­ня окружили, и я по ним заколотила с таким само­забвеньем, что тело мое провалилось в дыру. Всё!
        Нет! Задержалась! Я шатко висела в воздухе, держась подмышкой за кость. Мимо лица моего полетели мыши - снизу, будто воробьи с кроны дерева на закате снялись. Над дырой теперь у меня оставались одна голова, левая рука и плечо. Я ви­села под очень неудобным углом. От моей тяжести кость прогибалась, и я молилась, чтоб она выдер­жала. Левая рука у меня затекла, я ею держалась изо всей силы, чтоб не упасть, поэтому от змей оберегаться не могла.
        - Помогите! - кричу опять. - На помощь! Сверху громыхнул голос Кочета. Исполнитель спрашивает:
        - Ты как там, ничего?
        - Нет! Плохо! Скорей!
        - Я веревку тебе спускаю. Обвяжись под мыш­ками и узел получше затяни!
        - Я не смогу с веревкой! Надо спуститься и мне помочь! Скорей, я падаю! У меня на голове змеи!
        - Держись! Держись! - раздался другой голос. То был Лабёф. Значит, техасец от удара оправился. Оба следопыта живы.
        У меня на глазах две гремучие змеи впились зу­бами в лицо и шею Тома Чейни. Тело его было безжизненно и не противилось. Я, помню еще, по­думала: «Какие негодяи - и в декабре кусаются, вот вам живое доказательство!» К моей руке приползла змейка поменьше, потерлась о кожу носом. Я руку чуть отодвинула, и змейка к ней опять приползла и опять носом потерлась. Потом еще ближе - и давай нижней челюстью меня по руке сверху гладить.
        Краем глаза я видела, что на левом плече у ме­ня устроилась еще одна змея. Вся бездвижная и вялая. И не поймешь толком, мертвая или просто уснула. Но как бы дело ни обстояло, я совсем не хотела, чтоб она там у меня сидела, и я начала на кости всем телом тихонько раскачиваться из сто­роны в сторону, как на перекладине. От этого дви­жения змея перевернулась белым пузом вверх, я плечом дернула, и она скатилась во тьму куда-то вниз.
        Тут меня и ужалило - и я увидела, как змейка откидывает голову от моей руки, а возле рта у нее янтарная капелька яда. Она меня укусила. Рука у меня и так почти вся онемела от неудобства положения, я ее почти что и не чувствовала. Слепень так ужалит. Ну, думаю, повезло еще, что змея маленькая. Вот как хорошо я знала естествоведе­ние. А знающие люди мне потом сказали, что чем моложе змея, тем мощнее у нее яд, он с возрастом слабнет. Я им верю.
        Вот, гляжу, и Кочет спускается с веревкой, обвя­занной вокруг пояса, - ногами в стены расщелины упирается и вниз такими большими яростными прыжками скачет, что меня опять камнями и пылью всю засыпало. Тяжело стукнулся о дно, и тут же мне показалось, что он делает все и сразу. Сгреб меня за шиворот одной рукой, прихватив и рубашку на за­гривке, и одним махом выдернул из дыры, а в то же время ногами змей разбрасывал и стрелял в них из револьвера, который носил на поясе. Грохот стоял оглушительный, у меня аж голова заболела.
        Ноги меня не держали. Едва встать сумела.
        Кочет говорит:
        - Можешь за шею мне держаться?
        - Да, попробую, - отвечаю я.
        У него на лице были две темно-красные дырки, а под ними - засохшие струйки крови, туда ему дробью попало.
        Он нагнулся и правую руку мою закинул себе на шею, а меня себе на спину навалил. Попробовал карабкаться по веревке, перебирая руками, а нога­ми отталкиваясь от стен, да только три таких рыв­ка и сделал, а потом опять на дно упал. Мы вдвоем были слишком для него тяжелые. Правое плечо ему тоже пулей порвало, но я тогда этого еще не знала.
        - Держись за мной! - говорит, а сам змей топ­чет и пинает, одновременно перезаряжая писто­лет. Одна большая змея, прямо дедушка, обвила его сапог, и за это поплатилась головой - Кочет ее отстрелил.
        Потом спрашивает:
        - По веревке сама забраться сможешь?
        - У меня рука сломана, - отвечаю, - и меня змея укусила.
        Он на мою руку посмотрел, достал свой шот­ландский кинжал и это место разрезал - сделал насечку. Выдавил из ранки кровь, вытащил кисет и торопливо нажевал курительного табаку, а потом в ранку втер, чтобы яд вытянуло.
        После чего сделал петлю из веревки, под мыш­ками у меня пропустил и затянул потуже. И техас­цу наверх кричит:
        - Вынимай веревку, Лабёф! С Мэгги плохо! Подтягивай ее к себе, только постепенно! Ты меня слышишь?
        Лабёф отвечает:
        - Сделаю, что смогу!
        Веревка натянулась и меня на цыпочки подняла.
        - Тяни! - орет Кочет. - Девчонку змея ужа­лила! Тащи! - Но Лабёф не мог - слишком ослаб от раненой руки и разбитой головы.
        - Без толку! - говорит. - Я с лошадью попро­бую.
        Через несколько минут присобачил веревку к мустангу.
        - Я готов! - кричит вниз. - Держись хоро­шенько!
        - Давай! - отвечает Кочет.
        Он петлей и себе пояс обхватил и еще на раз сверху обмотал. Другой рукой меня держит. И тут нас в воздух вздернуло. Вот теперь сила появилась! Двигались наверх мы рывками. Кочет от стен но­гами отталкивался, чтоб нас зазубринами не по­драло. Но немножко все равно поцарапались.
        Солнце и синее небо! Я так ослабла, что легла на землю и говорить не могла. Только моргаю, что­бы глаза привыкли к яркому свету, вижу: Лабёф сидит, окровавленную голову руками обхватил, дух переводит - трудно было лошадь погонять. А потом и лошадь я увидела - то был Малыш-Черныш! Неказистая рабочая лошадка нас спасла! И у меня первая мысль: «Камень, который отвергли строите­ли, тот самый сделался главою угла»[Мф. 21: 42] .
        Кочет привязал табачный комок тряпицей мне к руке. Спрашивает:
        - Идти можешь?
        - Да, наверное, - отвечаю.
        Он повел меня к лошади, а я и нескольких ша­гов не сделала - тошнота меня обуяла, и я на ко­лени опустилась. Когда тошнота прошла. Кочет мне помог подняться и усадил верхом на Малыша-Чер­ныша. Ноги мне к стременам примотал, а другим куском веревки привязал за пояс к седлу, спереди и сзади. Потом сам позади сел.
        И говорит Лабёфу:
        - Помощь пришлю, как только смогу. Не ухо­ди далеко.
        Я спрашиваю:
        - Мы его что, здесь оставим? А он:
        - Я тебя должен к врачу отвезти побыстрее, сестренка, иначе не выкарабкаешься. - А потом - Лабёфу, как бы напоследок: - Я у тебя в долгу за тот выстрел, напарник.
        Техасец ему ничего не ответил, и мы его там оставили - он по-прежнему сидел, за голову дер­жался. Наверняка ему было довольно скверно. Ко­чет пришпорил Черныша, и мой верный мустанг пошел вниз по крутому склону, спотыкаясь и оскальзываясь в густом кустарнике с нами на спине,а разумные ездоки по таким местам пешком ходят и лошадей ведут в поводу. Спуск был опасный и сам по себе, а уж тем более - с такой ношей, как сейчас у Черныша. От всех веток не увернешься. Кочет там шляпу свою потерял, но ни разу не оглянулся.
        Галопом мы проскакали по лугу, где недавно слу­чился этот дымный поединок. У меня в глазах от тошноты было темно, и сквозь марево я разглядела мертвых лошадей и тела бандитов. Рука уже болела так, что я не выдержала и заплакала, а слезы потек­ли ручьями у меня по щекам. Спустившись с гор, мы поскакали на север, и я догадалась - едем в Форт-Смит. Несмотря на тяжесть, Черныш голову держал высоко и бежал как ветер, - должно быть, чуял настоятельность такой скачки. Кочет пришпоривал его и нахлестывал без передышки. А я вскоре лишилась чувств.
        Когда пришла в себя, поняла, что мы сбавили ход. Черныш уже дышал тяжко, хрипел, но все рав­но выкладывался ради нас. Не знаю, сколько миль мы так проскакали. Бедное взмыленное животное! Кочет его все нахлестывал и нахлестывал.
        - Стойте! - говорю я.- Надо остановиться! Его совсем загнали! - Но Кочет и бровью не повел. Чер­ныш уж больше не мог, но только он собрался оста­новиться, Кочет вьынул шотландский кинжал свой и жестоко полоснул по холке несчастного мустанга - Хватит! Хватит! - кричу. А Малыш-Черныш взвизг­нул от боли и припустил вперед, так вот подстегну­тый. Я стала к поводьям рваться, но Кочет меня по рукам шлепнул. Я плакала и кричала на него. Когда Черньпп опять выдохся, Кочет из кармана соль до­стал и натер ею рану, после чего мустанг опять впе­ред рванулся, как и прежде. Но через несколько ми­нут пытка эта, к счастью, закончилась. Черныш рух­нул наземь и умер - его храброе сердце разорвалось, а мое заболело. Не бывало никогда на свете мустанга благороднее.
        Не успели мы земли коснуться, как Кочет на мне уже веревки резал. Потом скомандовал на спи­ну ему забираться. Правой рукой я его за шею обхватила, а он руками ноги мне поддерживал. Едва я устроилась, он сам побежал - ну или затрусил рысцой, поскольку тяжело, а сам натужно сопел. Я опять лишилась чувств, а затем понимаю: он ме­ня уже на руках несет, и со лба его и с усов мне на шею пот льется.
        Не помню, как мы остановились на реке Пото, где Кочет под дулом пистолета реквизировал фургон и упряжку мулов у отряда охотников. Не хочу сказать, что охотники их отдавать не желали на такую край­нюю нужду, просто Кочету им объяснять было не­когда, поэтому фургон он у них просто отобрал. А дальше по течению мы заехали в дом зажиточного индейского фермера по фамилии Каллен. Ои снаб­дил нас тележкой и хорошо подобранной парой бы­стрых лошадей, а еще с нами отправил своего сына на белом мустанге, чтоб дорогу показывал.
        Когда мы приехали в Форт-Смит, ночь уже на­стала. Моросило, холодно. Помню, как меня вно­сили в дом доктора Дж.Р. Медилла, а сам он дер­жал свою шляпу над керосиновой лампой, чтоб ка­лильную сетку не забрызгало.
        Много дней я провела в оцепенении. Сломан­ную кость мне вправили, а вдоль предплечья наложили шину. Но у меня сначала кисть распухла и почернела, потом на запястье перекинулось. На третий день доктор Медилл дал мне изрядную дозу морфия и руку чутъ выше локтя ампутировал маленькой хирургической пилой. Пока эту работу де­лали, мама и адвокат Дэггетт сидели со мной ря­дом. Я очень мамой восхитилась тогда, что она всю операцию так просидела и не поморщилась, - зная хрупкость ее натуры. Она меня держала за правую руку и плакала.
        Дома у доктора я около недели пролежала после операции. Дважды заходил Кочет, но мне было так худо и «не в себе», что я была скверным общест­вом. У него лицо заклеили там, где доктор Медилл дробь вытащил. Кочет рассказал, что отряд судеб­ных исполнителей нашел Лабёфа, а офицер отказался с места сходить, пока не достанут труп Тома Чейни. Никто особо не стремился лезть в эту яму, поэтому Лабёф сам на веревке спустился, И тело извлек, хотя его зрение подводило после того удара по голове. У Макалестера ему вмятину подлечили как смогли, и оттуда он уже поехал в Техас с тру­пом того, за кем так долго шел по следу в глухо­мани.
        Домой я ехала в роскоши: лежа на спине на но­силках, которые поставили в проход лакированного пассажирского вагона. Как я уже сказала, болела я очень сильно и совсем оправилась, только проведя несколько дней дома. Тут только я сообразила, что не заплатила Кочету остаток денег. Я выписала чек на семьдесят пять долларов, положила в конверт и попросила адвоката Дэггетта отправить Кочету поч­той через контору судебных исполнителей.
        Адвокат Дэггетт расспросил меня про все слу­чившееся, и в этой нашей беседе я узнала кое-что тревожное. А именно. Адвокат винил Кочета в том, что тот меня взял с собой на поиски Тома Чейни, ругал его на чем свет стоит и грозил привлечь за это к суду. Услышав такое, я расстроилась. Адво­кату Дэггетту сказала, что Кочет вообще ни в чем тут не виноват, скорей его надо хвалить и награж­дать за его закалку. Жизнь-то мне он точно спас.
        С кем бы ни приходилось схватываться адвокату Дэггетту - с железными дорогами или пароходными компаниями, - человек он был благородный, а пото­му, услышав напрямик, как дело обстояло, немедля устыдился своих намерений. Сказал, что все равно считает, будто помощник исполнителя действовал опрометчиво, но при таких обстоятельствах заслужи­вает извинений. Он отправился в Форт-Смит и самолично доставил Кочету причитавшиеся тому семьде­сят пять долларов, а еще вручил ему чек на двести долларов от себя и попросил принять извинения за те жесткие и несправедливые слова.
        Я написала Кочету письмо и пригласила его нас навестить. Он ответил короткой запиской, похожей на те его «ручательства», где говорилось, что он по­старается заехать, когда в следующий раз повезет заключенных в Литл-Рок. Я сделала вывод, что он не приедет, и сама собралась к нему отправиться, как только ногами опять достаточно овладею. Мне было очень интересно, сколько он выручил - если там во­обще что-то вышло - в смысле наград за уничтоже­ние грабительской банды Счастливчика Неда Пеппе­ра, а также есть ли у него вести от Лабёфа. Сразу скажу: Джуди так больше и не нашли, да и второй кусок калифорнийского золота - тоже. А первый у меня был много лет, пока наш дом не сгорел. На пожарище мы потом ни следа его не отыскали.
        Но съездить к Когбёрну мне так и не довелось. Не прошло и трех недель после нашего возвраще­ния с гор Винтовая Лестница, как он попал в не­приятность из-за перестрелки в Форт-Гибсоне на земле чероки. В перестрелке этой он сражался с Одусом Уортоном и убил его. Уортон, само собой, приговорен был за убийство и с виселицы бежал, но только из-за этого случая шум в обществе под­нялся. Кочет стрелял еще в двоих, что были с Уор­тоном, и одного убил. Дрянные людишки они, по всему видать, иначе не оказались бы в компании «громилы», но закон их в то время к ответу не требовал, и поэтому Кочета критиковали. У него было много врагов. Надавили на кого нужно, и Ко­чету пришлось свою исполнительскую бляху сдать. А мы ничего про все это не знали, пока дело не кончилось и Кочет не уехал.
        С собой он взял своего кота Генерала Прайса и вдову Поттера с шестерыми детишками, и отпра­вились они все в Сан-Антонио, штат Техас, где Ко­чет нашел себе работу полевого сыщика в ассоциа­ции скотоводов. В Форт-Смите он эту женщину не стал брать в жены, думаю, они дождались, пока не окажутся в  «городе Аламо».
        До меня время от времени доходили вести о Кочете от Чена Ли, который сам от него тоже из­вестий не получал, а кормился слухами. Дважды я писала в ассоциацию скотоводов в Сан-Антонио. Письма эти не возвращались, но на них и не отвечал никто. Потом я услыхала, что Кочет и сам скотоводством занялся помаленьку. А после, уже в на­чале 1890-х, я узнала, что он бросил вдову Поттера и все ее потомство и отправился на север в Вайо­минг с одним сорвиголовой по имени Том Смит, где их обоих наняли скотоводы, чтоб они ужас на воров наводили, а еще на тех, кто звал себя «на­седками[«Наседка» (nester) - прозвище скваттера, фермера или владельца гомстеда, поселивщегося на земле, пригодной для пастбищного животноводства. Было распространено в США в годы освоения Запада.] » и «фермерами из ложи». Жалкое это де­ло, как мне говорили, прискорбное, и боюсь, Кочет не приобрел себе никакой славы в так называемой «войне в округе Джонсон» [«Война в округе Джонсона» (или «война на Пороховой реке») - вооруженный конфликт между мелкими и крупными фермерами в трех округах штата Вайоминг в апреле 1892 г., закончившийся
длительной перестрелкой между фермерами, бандой наемных убийц и отрядом местной полиции; для прекращения конфликта потребовалось вмешательство регулярных кавалерийских частей, введенных в округ по приказу президента США Бенджамина Хэррисона,] .
        В конце мая 1903 года Фрэнк-меньшой прислал мне вырезку из мемфисской газеты
«Торговый при­зыв»[«Торговый призыв» (The CommerciaJ Appeal) - мемфисская ежедневная утренняя газета, образовавшаяся в результате слияния проконфедератской газеты «Призыв* (The Appeal, осн. 1841), в конце Гражданской войны издававшейся подпольно, и «Мемфисской торговой» газеты (Memphis Commercial) в конце XIX в.] . То было рекламное объявление труппы «Ди­кий Запад» Коула Янгера и Фрэнка Джеймса, что их цирк едет с гастролями на бейсбольный стадион «Мемфисских Чиков»[«Chicks» в названии бейсбольной команды низшей лиги «Мемфисские Чики», основанной в 1902 г., - сокращение от названия индейского племени чикасо.] . А мелким шрифтом в самом низу объявления значилось вот что, и Фрэнк-меньшой это обвел:
        ОН СРАЖАЛСЯ ВМЕСТЕ С КУ0НТРИЛЛ0М!

 ОН РАБОТАЛ НА ПАРКЕРА!
        Бич всех изгоев Территории и техасских скотокра­дов на протяжении 25 лет!
        Кочет Когбёрн поразит вас своим мастерством и дерзостью в обращении с шестизарядником и магазин­ной винтовкой! Не оставляйте дам и детей дома! Зри­тели могут смотреть это уникальное представление в совершенной безопасности!


        Так он, значит, в Мемфис должен приехать. Фрэнк-меньшой много лет меня дразнил и изводил Кочетом, все твердил, что исполнитель - мой тайный «миленький». И объявление это он мне при­слал из чистого озорства, как он считал. На вырезке приписал: «Мастерство и дерзость! Еще не поздно, Мэтти!» Любит Фрэнк-меньшой позабавиться за чу­жой счет, и чем больше, как он думает, вы от этого беситесь, тем больше ему радости. Нам в семье всег­да нравилось шутки шутить, и мне сдается, что на своем месте шутка - дело стоящее. Виктории вот тоже они по душе, если она их понять способна. Я их обоих никогда не упрекала за то, что они меня дома оставили за мамой смотреть, и они это знают, пото­му что я сама им так сказала.
        Я поехала в Мемфис на поезде через Литл-Рок и без лишних хлопот убедила кондукторов, что рок-айлендский билет у меня действителен. Его мне один грузовой агент оставил в залог за небольшую ссуду. Я сперва думала в гостинице остановиться, а не идти сразу к Фрэнку-меньшому; не хотелось мне насмешки его выслушивать, пока я не встречусь с Кочетом. И еще раздумывала, узнает ли меня ис­полнитель. Такая мысль вот: «Четверть века все же - долгий срок!»
        А обернулось так, что не пошла я ни в какую гостиницу. Когда мой поезд приехал в
«Город на Утесе», я вижу: поезд с артистами стоит в депо на боковой ветке. Ну, я саквояж оставила на станции и пошла мимо цирковых вагонов, пробираясь сре­ди лошадей, толпы индейцев и людей, переодетых ковбоями и солдатами.
        Коула Янгера и Фрэнка Джеймса я нашла в пульмановском вагоне. Они сидели в одних рубашках, пили кока-колу и от жары обмахивались. Совсем ста­рики. Ну и Кочет, как я прикидывала, должно быть, сильно постарел. Все эти деды вместе сражались на границе под черным штандартом Куонтрилла, да и потом жизнь вели опасную, а теперь только вот к этому и годились - выставлять себя на публику, будто дикие звери из джунглей.
        Говорили, что у Янгера в различных частях тела четырнадцать пуль сидит. Человек он оказался при­земистый, румяный, с хорошими манерами - под­нялся мне навстречу. А угрюмый Джеймс остался сидеть, со мной не разговаривал и шляпы не снял. И Янгер мне сообщил, что Кочет скончался несколькими днями ранее, когда они давали представ­ления в Джонзборо, штат Арканзас. Несколько ме­сяцев здоровье пошаливало -  он страдал от некое­го расстройства, которое звал «ночной лошадкой», а в начале лета жара стояла убийственная, и ему хватило. Янгер прикидывал, что дожил Кочет до шестидесяти восьми лет. Никакой родни у старого исполнителя не обнаружилось, и похоронили его на конфедератском кладбище в Мемфисе, хотя дом у него был в Оцеоле, штат Миссури.
        Янгер очень тепло о нем рассказывал.
        - Шебутная у нас жизнь была, - вот что он ска­зал среди прочего.
        Я поблагодарила учтивого старого разбойника за помощь, а Джеймсу сказала:
        - Не надо вставать, мерзавец! - и ушла от них.
        Теперь считают, что это Фрэнк Джеймс застре­лил того человека в банке Нортфилда. Насколько мне известно, негодяй ни единой ночи в тюрьме не ночевал, а вот Коул Янгер, напротив, двадцать пять лет отсидел в миннесотской каталажке.
        На представление я не осталась - наверняка там пыльно и глупо, как бывает во всяком цирке. Народ потом бурчал, когда все закончилось: мол, Джеймс ничего не делал - только шляпой публике помахал, а Янгер и того меньше: его же под честное слово выпустили с тем условием, что он не будет себя публике показывать. Фрэнк-меньшой двух своих мальчишек туда водил, им лошади очень по­нравились.
        Тело Кочета я перевезла в Дарданеллу на поезде. Железные дороги не очень любят возить выкопанных покойников летом, но я своего добилась - уп­латила им по первому разряду: заставила мой банк-корреспондент в Мемфисе договориться с той стороной через продовольственного оптовика, который много чего этой железной дорогой возит. Перезахо­ронили Кочета у нас на семейном участке. Ему от Конфедерации надгробие полагалось, но оно было такое маленькое, что рядом я поставила другое -плиту из бейтсвиллского мрамора за шестьдесят пять долларов, а на ней надпись:



      РУБЕН КОГБЁРН

         1835-1903
        НЕПОКОЛЕБИМЫЙ СЛУЖИТЕЛЬ

        СУДА ПАРКЕРА


        У нас в Дарданелле и Расселлвилле говорили: ну так она ж едва с ним знакома была, только сума­сбродной старой деве и можно эдакое «отмочить». Я-то знаю, что говорят, пусть мне в лицо никогда ничего и не скажут. Людям лишь бы языками почесать. Лишь бы оплевать тебя, если в тебе хоть что-то стоящее имеется. Говорят, я ничего не люб­лю, кроме денег и Пресвитерианской церкви, отто­го-то и замуж так и не вышла. Считают, что всем смерть как хочется замуж. Это правда - я люблю свою церковь и свой банк. Что здесь такого? Я вам тайну открою. Те же люди до ужаса приятны в раз­говоре, когда приходят за ссудой под урожай или просят продлить им ипотеку! Времени замуж вы­ходить у меня никогда не было, но никого не каса­ется, замужем я или нет. Безразлично мне, что они там говорят. Да захоти, я бы за бабуина страшного вышла и сделала его своим кассиром. Не было у меня времени эдак дурака валять. Женщине с умом, которая правду-матку режет, а на руках у нее -  на той руке, где рукав не подколот, - старуха бездея­тельная и беспомощная, счастье реже улыбается, это да, хотя могу признаться: двух-трех пожилых нерях,
что глаз с моего банка не спускали, я и су­мела бы тут заполучить. Нет, спасибочки! А ус­лышь вы их имена - так очень удивитесь.
        Про техасского следопыта, про Лабёфа, я больше ничего не слыхала. Если он еще жив и ему случится прочесть эти страницы, я буду рада получить от него весточку. Думаю, теперь ему за семьдесят, если не все под восемьдесят. Наверняка «чубчик» у него уже не такой крахмальный. Время-то летит от нас прочь. На этом и заканчивается мой верный рассказ о том, как я отомстила за кровь Фрэнка Росса на землях чокто, когда на них выпал снег.



        Донна Тартт
        ПОСЛЕСЛОВИЕ

        Банально говорить, что мы «любим» книгу, но, говоря так, мы имеем в виду разное. Иногда - что мы прочли книгу раз и нам понравилось; иногда - что книга была важна для нас в юности, но мы ее уже много лет не открывали; иногда мы «любим» свое импрессионистское впечат­ление, мимолетно полученное издали (Комбре… мадленки… тетушка Леони[Отсылка к циклу романов французского писателя Марселя Пруста (1871-1922) «В поисках утраченного времени» (1913- 1927).] …), а не при бултыхании в конкретном тексте и его перепахивании: слишком часто люди утверж­дают, что любят книги, которые вообще не читали. А есть книги, которые мы так сильно любим, что перечитываем каждый год-два и знаем наизусть целые куски оттуда; они приободряют нас, когда мы болеем или грустим, неизмен­но развлекают нас, если мы случайно берем их в руки; мы их навязываем всем нашим друзьям и знакомым; к ним всю жизнь возвращаемся снова и снова с неугасимым энтузи­азмом. Не стоит и говорить, по-моему, что большинство книг, настолько увлекающих читателя на таком высоком уровне, - шедевры; именно поэтому я убеждена, что «Вер­ная закалка» Чарльза
Портиса - тоже шедевр.
        Не только я люблю «Верную закалку» с детства - ее обожает вся моя семья. Не могу вспомнить другого романа - никакого, - который бы настолько восхищал чита­телей различных возрастов и литературных вкусов. Че­тыре поколения в нашей семье влюблялись в него с пер­вого взгляда, начиная с моей прабабки: ей тогда было чуть за восемьдесят, она взяла книгу в библиотеке и так ею прониклась, что передала моей маме. Мама, старшая ее внучка, отнеслась с подозрением. Обычно поля их чте­ния не очень пересекались: моя кроткая прабабушка, ро­дившаяся в 1890 году, выросла в крайне защищенной сре­де и была во многих отношениях невиннее большинства нынешних шестилеток. Напротив, мама - тогда ей было за двадцать - на ночной тумбочке держала книги вроде «Бостонского душителя»[«Бостонским душителем» называли ненайденного убийцу (или убийц) 13 женщин, как правило задушенных шелковыми чулками в Бостоне в 1962-1964 гг.] . Из одного лишь чувства долга она решила почитать «Верную закалку» - и так ее полю­била, что, закончив, опять открыла на первой странице и прочла от корки до корки. Мою пожилую бабушку (чи­тавшую только
очень серьезные труды - политические, исторические и научные)
«Верная закалка» тоже оше­ломила: это тем более примечательно, что она никогда всерьез не относилась к художественной литературе, за исключением классики, читанной в детстве, и тех книг, которые она называла «великими». По-моему, именно она предложила дать «Верную закалку» мне. Мне тогда было лет десять, но книга мне тоже очень понравилась, и я люблю ее с тех пор.
        Сюжет «Верной закалки» несложен и по-своему прозрачен, совсем как в каком-нибудь
«Кентерберийском рассказе». Первый же абзац элегантно и экономно задает исходные условия романа:
        Кое-кто не шибко поверит, что в четырнадцать лет девочка уйдет из дому и посреди зимы отправится мстить за отца, но было время - такое случалось, хотя не скажу, что каждый день. А мне исполни­лось четырнадцать, когда трус, известный под име­нем Том Чейни, застрелил моего отца в Форт-Смите, Арканзас, - отнял у него и жизнь, и лошадь, и 150 долларов наличными, да еще два куска золота из Калифорнии, что отец носил в поясе брюк.
        Рассказчица - Мэтти Росс из округа Йелл, что возле Дарданелла, штат Арканзас, время действия - 1870-е го­ды, вскоре после окончания Гражданской войны. Она оставляет дома скорбящую мать и младших брата с се­строй и отправляется на поиски Тома Чейни, который убил ее отца.
        Том Чейни говорил, что он из Луизианы. Сам-то недомерок, а лицо злое. Но про лицо я потом еще скажу.
        Но Чейни вступил в банду разбойников, где глава­рем Счастливчик Нед Пеппер, и уехал на Индейскую территорию, подпадающую под юрисдикцию судебных исполнителей США. Мэгги хочет, чтобы кто-нибудь за ним отправился; причем ей нужен такой человек, кото­рый сперва станет стрелять, а уж потом задавать вопро­сы. Поэтому она выясняет у шерифа, кто в Форт-Смите лучший исполнитель:
        Шериф на минутку задумался. Потом говорит: - Такое предложение нужно хорошенько взве­сить. Их под две сотни. Сдается мне, лучший следопыт - Уильям Уотерз. Наполовину он команчи, и когда по следу идет, на него стоит посмотреть. А са­мый гнусный - Кочет Когбёрн. Без жалости человек, двойной жесткости, о страхе даже думать не умеет. Но прикладывается. А вот Л. Т. Куинн - он своих пойманных доставляет живьем. Может время от вре­мени кого-нибудь упустить, но верит, что даже с худ­шим негодяем полагается обходиться по-честному. Да и потом, за покойников суд не платит. Куинн - хороший служитель правопорядка, а кроме того - и проповедник без сана. Улики подкладывать не ста­нет, пленного не обидит. Как стрела прямой. Да, я бы  решил, что Куинн - лучший, кто у них есть.
        Я спрашиваю:
        - А где мне этого Кочета найти?
        Любители кино вспомнят стареющего Джона Уэйна, знаменитого своей ролью Кочета Когберна в экранизации, однако в романе Кочет несколько моложе - там ему под пятьдесят: толстый одноглазый персонаж с моржовыми усами, он не моется, страдает от малярии и по большей части пьян. Он ветеран Армии Конфедерации, точнее - кровавой пограничной шайки Уильяма Кларка Куонт­рилла, вошедшей в историю Америки из-за бойни, кото­рую они устроили в Лоренсе, штат Канзас, а также из-за того, что в этом отряде началась карьера совсем молодых Фрэнка и Джесси Джеймсов. Мэтти загоняет Кочета в угол в его убогой съемной комнатенке за китайской бака­лейной лавкой. «Дай им волю, мужчины станут жить, что твои козлы», - неодобрительно замечает девочка, а исполнителю вполне довольно и ее денег: он поедет за убий­цей ее отца, но саму Мэтти брать с собой не намерен.
        Кочет сел на кровати.
        - Погоди, - сказал он. - Постой-ка. Ты никуда не едешь.
        - Это входит в уговор, - сказала я.
        - Не получится.
        - Это вдруг почему? Вы меня сильно недооце­нили, коли думаете, будто я такая дурочка - отдам вам сотню долларов и вслед помашу. Нет, я сама прослежу за этим делом.
        Но за Томом Чейни охотится не только Мэтти - его также ищет тщеславный красавчик по фамилии Лабёф, техасский рейнджер: он идет по следу Чейни через не­сколько штатов. Лабёф (который произносит свою фа­милию «как-то вроде „Лябиф", но писал скорее так» и подозрительно кичится собственной принадлежностью к рейнджерам) хочет ехать за Чейни вместе с Кочетом, доставить убийцу живым и получить награду. Но и этот пижон с «большими зверскими шпорами» и «техасской амуницией» заинтересован не более Кочета в том, чтобы четырнадцатилетняя девочка тащилась с ними охотить­ся на человека; более того, в намерения Лабёфа входит доставить Чейни в Техас, где того разыскивают за убий­ство сенатора после ссоры из-за охотничьей собаки. Этому его плану Мэтти горячо противится:
        - Хо-хо, - говорит Лабёф. - Разницы ж нет, где он в петле болтаться будет, правда?
        - Мне - есть. А вам?
        - Для меня это солидные деньжата. В Техасе что, виселицы хуже арканзасских?
        - Нет. Но вы же сами сказали, там его могут и отпустить. А этот судья свой долг выполнит.
        - Если его не повесят, мы его пристрелим. В этом я могу тебе дать честное слово рейнджера.
        - Я хочу, чтоб Чейни заплатил за убийство мо­его отца, а не какой-то техасской охотничьей собаки.
        - Не собаки, а сенатора - ну и твоего отца в придачу. В итоге будет равно мертвый, понимаешь, и за все свои преступления разом ответит.
        - Нет, не понимаю. Я так на это не смотрю.
        Не удивительно, что Кочет и Лабёф сговариваются ускользнуть из Форт-Смита без Мэтти. Но она пуска­ется за ними следом, и как бы ни старались следопыты ускакать, Мэтти стряхнуть с хвоста они не в силах:
        Глупый это замысел - гнать лошадей с таким грузом людей и амуниции против мустанга с такой легкой поклажей, как я!
        В конце концов, отчаявшись заставить Мэтти повер­нуть обратно, следопыты ее принимают - сперва со злос­тью, как хлопотную обузу, затем, неохотно - как талис­ман и своего рода ровню им, а в итоге, когда она становится с ними в строй и доказывает, на что способна, - как неукротимую и равноправную силу.
        Как и «Гекльберри Финн» (или «Ловец на хлебном поле», или даже рассказы о Дживсе и Вустере), «Верная закалка» - монолог, и огромное неизменное удовольст­вие от голоса Мэтти заставляет читателя вновь и вновь возвращаться к книге. Ни один нынешний писатель аме­риканского Юга не улавливает живую южную речь искус­нее Портиса; хотя во всех его романах, включая и те, чье действие происходит в наши дни, автор являет нам глубо­кое понимание региона, в «Верной закате» также отраже­ны и более изощренные тонкости эпохи. Пережив детское приключение, Мэтти рассказывает свою историю в старос­ти, и Портис выступает таким мастером литературной сти­лизации, что книга читается скорее как рассказ от первого лица, а не как роман. Это Дикий Запад 1870-х в воспоми­наниях старой девы, пропущенный через уравновешенные оттенки сепии начала 1900-х. Тон повествования Мэтга - наивный, назидательный, трезвый, она совершенно не сму­щается себя, и временами это бывает ненамеренно смеш­но, почти как у Дэйзи Эшфорд в «Юных визитерах»[Дэйзи Эшфорд (Маргарет Мэри Джулия Девлин, 1881- 1972) - английская писательница. Повесть «Юные
визитеры, или План мистера Солтины» была написана ею в 9 лет, опубликована в 1919 г. с предисловием Дж. М. Барри.] . И, как в «Юных визитерах» - которые восхитительны в немалой степени потому, что самые нелепые викторианские причуды преподносятся в ней как очевидности здравого смысла, - очарование «Верной закалки» проис­ходит в значительной мере из искушенного взгляда Мэт­ти на американский фронтир. Перестрелки, поножовщи­ны и публичные казни через повешение - все это из­лагается откровенно и ровно, зачастую - с гораздо меньшей теплотой, нежели предлагали те политические и личные воззрения, от которых Мэтти отталкивается. Она цитирует Писание; она что-то объясняет читателю и дает советы; на ее наблюдения то и дело накладывает­ся декоративная глазурь благочестия воскресной школы. А ее собственный неповторимый голос - резкий, несентиментальный, однако присоленный расхожими банальностями - отзвучивает и в передаваемой ею речи остальных персонажей, как служителей закона, так и изго­ев, создавая уникальный комический эффект. Например, когда Кочет сурово упоминает о молодом правонаруши­теле, которого он
доставил живым, дабы тот предстал перед судом:
        Пулю надо было мальчишке в голову вгонять, а не в ключицу. Я же про свой заработок думал. Иног­да хочешь не хочешь, а деньги мешают отличать пло­хое от хорошего.
        Мэтти часто сравнивают с ее литературным предком Гекльберри Финном. Но хотя некоторое очевидное сход­ство в них прослеживается, Мэтти по большей части - штучка покруче беззаботного и незлобивого Гека. Там, где мальчишка бос и
«нецивилизован», поскольку счаст­ливо обитает в большой бочке, Мэтти - в чистом виде такой же продукт цивилизации, каким его полагает учи­тельница воскресной школы в штате Арканзас XIX века: затянутая в корсет пресвитерианка, строгая, как кочерга. «Не стану я вора себе в рот запускать, чтоб он мне украл рассудок», - хладнокровно отвечает она пьяному Кочету. Она опрятна, прилежна, бережлива, хорошо умеет считать и обладает деловой хваткой. Ее невозмутимость напоминает бесстрастие Бастера Китона; Мэтти тоже за­мечательно делает Каменное Лицо - повествуя о непри­личных или смехотворных ситуациях, в которых оказы­вается, она даже не улыбнется. Даже грозящая опасность не способна вызвать в ней неистовые эмоции. Однако эта ровная невозмутимость служит в романе двойной це­ли: если Мэтти и не располагает чувством юмора, также нет в ней и жалости, нет сомнений в себе, и ее каменная непреклонность, будучи очень и очень смешной, все же крепка и солидна. Она напоминает старые ферротипы и фотопортреты юных солдат Конфедерации - мертвоглазых убийц с всклокоченными волосами и лицами анге­лочков. Невозможно
представить себе в том же свете Гекльберри Финна: Гек по складу своему авантюрист, но чувство долга и дисциплина ему совершенно чужды. Ка­кая бы армия его ни призвала, он вскорости дезертирует, при первом же удобном случае улизнет обратно к своей легкой жизни на речном берегу. Мэтти же, напротив, - идеальный солдат, невзирая на свой пол. Она неутомима, как подружейная собака; и хотя мы смеемся ее твердо­лобому упорству, в нас оно также вызывает почтение. Своей ветхозаветной нравственностью, крючкотворно-придирчивым складом ума, громокипящей ненавистью своего проклятья: «Нет, ну какая жалость!.. Не успоко­юсь, пока щенок луизианский в аду не будет жариться и орать!» - она скорее будет младшей сестренкой капитана Ахава, чем Гека Финна.

«Верная завалка» - книга приключенческая, и выпавшее на долю Мэтти отчасти напоминает странствия До­роти Гейл в «Волшебнике Страны Оз», хотя эти две кни­ги почти по всем параметрам не могут отличаться друг от друга сильнее. Через множество испытаний практичная Дороти всего-навсего старается вернуться домой, в Канзас; практичная Мэтти, выполняя собственную по­ставленную задачу, в сопровождении собственной мало­пригодной свиты попутчиков перемещается под истори­ческой сенью совершенно иного Канзаса - мифической разбойной земли Куонтрилла и его партизанского отря­да конфедератов. Блистательного тактика Куонтрилла в некоторых кругах романтизировали как главаря изгоев в духе Александра Дюма, однако бойню, которую он уст­роил в аболиционистском Лоренсе называют худшей жестокостью американской Гражданской войны, и исто­рия склонна все же считать Куонтрилла хладнокровным убийцей. В одного человека выстрелили пять раз, когда он хотел сдаться, и нападавший оставил его умирать с такими напутственными словами:
«Скажешь старику Господу, что последним на земле ты видел Куонтрилла». Надо полагать, Кочет научился своей знаменитой подлос­ти у бывшего командира; инцидент с Одусом Уортоном и телами у костра, похоже, как-то параллелится с историческими отчетами о налете на Лоренс и Сентралию. И совершенно точно у Куонтрилла перенял Кочет из­вестную привычку скакать на врага, зажав в зубах пово­дья и с револьверами в обеих руках. Тем не менее именно старый негодяй Кочет - как и Гек Финн, инстинктивно протестующий против обыденной жестокости своего вре­мени,- временами неожиданно возносится в «Верной за­калке» к вершинам справедливости и благородства. Это происходит и в ряде мелких комических эпизодов (на­пример, при встрече с двумя «злыми мальчишками», ко­торые мучили мула на берегу реки, - встреча эта завер­шилась к его удовлетворению), и главным образом в не­обычайной кульминации романа. Но, вероятно, больше всего удовольствия во всей книге доставляет тот эпизод, когда Кочет стряхивает неоднозначность своего отноше­ния к Мэтти, видя, как Лабёф набрасывается на девочку с розгой:

…А потом заплакала - ничего поделать с собой не могла, но больше от злости и смущения, чем от боли. А Кочету сказала: - И вы ему это с рук спус­тите?
        Когбёрн самокрутку бросил. И отвечает:
        - Нет, не спущу, наверно. Убери розгу, Лабёф. Она нас обставила.
        - Меня она не обставляла, - техасец в ответ.

 А Кочет ему:
        - Хватит, я сказал.
        Лабёф на него ноль внимания.
        Кочет тогда голос повысил и говорит:
        - Убирай розгу, Лабёф! Слышишь, когда я с то­бой разговариваю?
        Техасец остановился и на него посмотрел. И го­ворит:
        - Раз уж начал - закончу.
        Тогда Кочет вынул револьвер с кедровыми на­кладками, взвел его большим пальцем и наставил на Лабёфа,
        - Это, - говорит, - будет твоей величайшей ошибкой, техасский поскакун.
        Короче говоря, «Верная закалка» начинается там, где рыцарство встречается с фронтиром, где прежняя Конфедерация начинает сливаться с Диким Западом. И, не выдавая концовки, могу сказать, что заканчивается роман странствующим цирком
«Дикий Запад» в нача­ле 1900-х годов в Мемфисе - одновременно и уже в XX веке, и в храме легенд и мифов.

«Верную закалку» oпyбликoвaли в 1968 году. Когда книга вышла, Роальд Даль написал, что давно ему в руки не попадался роман лучше. «Я хотел сказать, что это лучший роман после... И остановился. После чего? Какая книга приносила мне больше удовольствия в последние пять лет? А в двадцать?» Когда я росла в 1970-х, «Верная закалка» всеми считалась классикой. Когда мне самой было четырнадцать, у меня в школе ее читали в обязательной программе по английскому наряду с про­изведениями Уолта Уитмена, Натаниэла Готорна и Эд­гара Аллана По. Однако - я полагаю, из-за фильма с Джоном Уэйном, который сам по себе ничего, но не делает чести книге, -
«Верная закалка» выпала из общественного поля зрения, и мы с мамой, как и многие другие поклонники Портиса, были вынуждены прочесывать букинистические прилавки и скупать все, что находили, поскольку те экземпляры, что мы раздавали почитать, в согласии с Писанием никогда к нам не возвращались. Самый темный миг был, когда последняя мамина книжка испарилась, новой мы нигде не могли достать, и мама взяла
«Верную закалку» в библиотеке, а потом «зачитала». Теперь, к счастью, этот роман пере­издают вновь, и я очень рада и горда тем, что могу пред­ставить Мэтти Росс и Кочета Когбёрна новому поколению читателей.
        Впервые на русском - «эпический, легендарный роман» (the Washington Post) от
«величайшего писателя из тех, о ко­торых вы никогда не слышали» (The Boston Herald), однажды уже перенесенный на киноэкран (главную роль ис­полнил не менее легендарный Джон Уэйн, получив за нее единственного в своей звездной карьере
«Оскара»). И вот в январе 2011 года в российский прокат выходит новая экранизация этой культовой классики: постановщики - знаменитые братья Коэн («Старикам тут не место», «По прочтении сжечь», «Большой Лебовски», «Бартон Финк» и др.), в ролях - Джефф Бриджес, Мэтт Дэймон, Джош Бролин.    Итак, четырнадцатилетняя Мэтти Росс отправляется мстить за убийство отца - в компании одноглазого судебного исполнителя Кочета Когбёрна и заносчивого техасского рейнджера по фамилии Лабёф; следы убийцы ведут на Индейскую территорию, где властвуют свои законы, а прав тот, кто успеет выстрелить первым.


        Не только я люблю «Железную хватку» с детства - ее обо­жает вся моя семья. Не могу вспомнить другого романа - никакого, - который бы настолько восхищал читателей различных возрастов и литературных вкусов.

                                                                               Донна Тартт


        Идеальный роман, от снайперски точной завязки до по­трясающей развязки, мощь которой измерима разве что в тротиловом эквиваленте.

                                                                               Айра Левин


        Как в «Гекльберри Финне» Марка Твена или «Маленьком большом человеке» Томаса Бергера, в «Железной хватке» Чарльза Портиса идеально уловлена эта неповторимая, наивная поэтичность американского голоса.

                                                                            Джонатан Летем


        notes

        Примечания


1

        Чистый титул - титул права собственности на имущество, не обремененный залоговыми удержаниями или другими обязательствами; позволяет владельцу свободно продать принадлежащее ему имущество другому лицу по приемлемой рыночной це­не. - Здесь и далее прим. переводчика.

2


 Винтовка Генри - магазинная винтовка 44-го калибра, бо­кового огня, с трубчатым магазином, заряжалась с казенной части. Разработана американским оружейником Бенджамином Тайлсром Генри (1821-1898) в конце 1850-х гг.

3


 Штат Одинокой звезды - официальное прозвище штата Те­хас (от слова «тексас», на языке союза индейских племен кэддо означающего «друзья» или «союзники» - так испанцы называли самих индейцев, обитавших на востоке будущего штата): единст­венная звезда на его флаге обозначала, что Техас - независимая республика.

4

        Камберлендская пресвитерианская церковь - христианская конфессия, образовавшаяся в районах американского фронтира в ходе Второго великого пробуждения с образованием
4 февраля 1810 г. Камберлендской пресвитерии (округ Диксон, штат Тен­несси, в долине реки Камберленд): этот район был оставлен без духовного попечения, когда Кентуккийский синод распустил пер­воначальную пресвитерию. Изгнанные священники Сэмюэл Макэдоу, Финис Юинг и Сэмюэл Кинг основали новую конфессию, которая не требовала для священнослужителей формального образования.

5

        Таверна «Лосиные рога» (Elkhorn Tavern, построена ок. 1833 г.) - постоялый двор в округе Бентон, штат Арканзас, во­круг которого 6-8 марта 1862 г. произошла одна из важных битв Гражданской войны - сражение у Пи-Ридж: северяне под командованием бригадного генерала Сэмюэла Кёртиса одержали в нем победу над силами южан под командованием генерал-майора Эрла Baн Дорна, поэтому конфедераты не смогли взять под кон­троль штат Миссури.

6

        Битва при Чикамоге - историческое сражение Гражданской войны 19-20 сентября 1863 г. у г. Чикамога, штат Теннесси. Конфедераты под командованием генерала Брэкстона Брэгга окружи­ли и с большими потерями разгромили северян под командова­нием генерала Уильяма Роузкрэнца. Таким образом северянам не удалось получить выход к Мексиканскому заливу, но неспособ­ность Брэгга продолжить преследование в дальнейшем стала при­чиной его поражения под Чаттанугой.

7

        Пандемия «испанского гриппа» а марте 1918-го - июне 1920 г, была самой страшной за всю историю человечества и унес­ла от 50 до 100 млн человеческих жизней.
«Испанским» грипп назвали потому, что в Первой мировой войне Испания хранила нейтралитет и первые сведения о гриппе появились в мае-июне 1918 г. в испанской печати, не подвергавшейся военной цензуре.

8

        Официально высочайшей точкой штата Арканзас считается Сигнальный холм (839 м) - одна из вершин горы Склад (Mount Magazine), получившей свое название по одной, более вероятной, версии - от внешнего сходства очертаний с сараем или складом, по другой - от складов боеприпасов, которые устраивали на ее склонах конфедераты.

9


«Драгунской» называлась модель револьвера 44-го калибра, разработанная американским оружейником Сэмюэлом Кольтом (1814-1882) в 1848 г, для подразделений конных стрелков армии США, также называвшихся «драгунами».

10

        Пыльник - длинное, обычно холщовое или льняное пальто, традиционный предмет одеяния всадников на юге США, призван­ное эащищать одежду от пыли и грязи. Рекомендовался как фор­ма одежды для текасских рейнджеров (см.далее). Полы его могли пристегиваться к ногам, разрез сзади тоже имел пуговицы. Ткань часто пропитывалась льняным маалом или воском для дополни­тельной защиты от дождя.

11

        Марфа (хозяйка) - сестра Марии и Лазаря из Вифании, заботливая и хлопотливая женщина (Лк. 10: 38, 40, 41; Ин.11: 1, 5. 19-21. 24. 30, 39; Ин. 12: 2),

12

        Служба федеральньх судебных исполнителей (марша­лов) - подразделение Министерства юстиции, старейшее феде­ральное правоохранительное агентство США, создано в 1789 г. В задачи Службы входит обеспечение деятельности федеральных судов; контроль за исполнением их приговоров и решений; ро­зыск, арест и надзор за содержанием федеральных преступников; аукционная продажа конфискованного имущества, а также (наря­ду с другими ведомствами) борьба с терроризмом и массовыми беспорядками.

13

        Джордж Мейлдон (1830-1911) - знаменитый на фронтире США палач, служивший в федеральном суде судьи Паркера (см. далее), носил прозвище Князь Палачей.

14

        ВАР («Великая армия Pecпyблики») (Grand Army of the Republic, GAR) - общество ветеранов Гражданской войны - севе­рян; основано Бенджамином Стивенсоном 6 апреля
1866 г. в г. Декейтере, штат Иллинойс, для увековечения памяти погибших и оказания помощи их семьям. Было настолько влиятельным, что в течение почти 40 лет контролировало Республиканскую партию в северных штатах, где победа кандидатов на выборах зачастую зависела от поддержки этой организации.

15

        Первая строка христианского гимна Джеймса П. Каррелла и Дэвида С. Клейтона на слова Джона Ньютона «Дивная благодать» (Amazing Grace, 1779).

16


 Айзек Чарльз Паркер (1835-1896) - американский федеральный судья, с 1875 г. до своей смерти прослуживший окруж­ным судьей Западного округа штата Арканзас. Своей бескомпромисной позицией в отношении расцветшей на Старом Западе в тот период преступности заслужил прозвище Судья-вешатель: на 13 490 дел, поступивших в его ведение за 21 год. им было вынесено 9454 обвинительных приговора, включая 160 смертных (79 человек из них были действительно повешены).

17

        Аллюзия на притчу о гадаринских свиньях.

18


«Уходить туда, где ухала сова»- фраза, на фронтире США обозначавшая, что человек скрывается от закона в глуши; зародилась среди изгоев и погонщиков скота.

19

        Генеральный солиситор США - должностное лицо Министерства юстиции, представляет интересы Соединенных Штатов при рассмотрении дел в Верховном суде США. По поручению министра юстиции представляет государство и в судах других инстанций вплоть до судов штатов. Должность учреждена в 1870 г.

20

        Стивен Гровер Кливленд (1337-1908) - 22-й (1883-1889) и 24-й (1893-1897) президент США от демократической партии. В конце 1870-х гг., когда происходит действие романа, занимался частной юридической практикой в Баффало.

21

        Паника 1893 года - самый серьезный до Великой депрессии спад в экономике США, вызванный ускоренным строительством и недостаточным финансированием железных дорог. «Железнодо­рожный пузырь» лопнул, вызвав банкротство ряда банков, что усугубилось массовым изъятием из банков золотых вкладов.

22

        Альфред Эмануэл («Эл») Смит-мл. (1873-1944) - американский политик-демократ, губернатор Нью-Йорка (1919-1920, 1923-1928), кандидат в президенты США на выборах
1928 г., которые проиграл республиканцу Герберту Гуверу. Всю жизнь поддерживал тесные связи  с ирландской диаспорой, по вероиспо­веданию - католик.

23

        Джозеф Тейлор Робинсон (1872-1937) - американский политик-демократ, губернатор штата Арканзас (1913), сенатор от Арканзаса (1913-1937). В выборах 1928 г. баллотировался на пост вице-президента.

24


 Таддеус Стивенз (1792-1868) - американский политический деятель, юрист, был среди учредителей Республиканской пар­тии Пенсильвании, лидер ее левого крыла во время Гражданской войны. Как председатель Бюджетного комитета обеспечил финан­совую поддержку военных действий северян. Выступал за прове­дение наступательных операций, за привлечение освобожденных рабов в армию Союза. После окончания войны добился принятия в 1867 г. радикальных методов реконструкции и введения воен­ного правления на Юге как гарантии участия негров в выборах.

25

        Стерлинг Прайс (1809-1867) - американский юрист, плантатор и политик, губернатор штата Миссури (1853-1857); генерал-майор армии южан в Гpaждaнcкую войну. В неудавшемся ка­валерийском рейде по штатам Миссури и Канзас (1864) потерял половину своего 12-тысячного отряда. После Гражданской войны предпочел вывести остатки своих частей в Мексику, а не сдавать­ся армии Союза.

26


«Дамскими спутниками» назывались многозарядные револьверы 22-го калибра тина
«перечница» (с несколькими вращающимися стволами), популярные в США в первой половине ХIХ в. и в годы Гражданской войны; производились рядом оружейных компаний.

27


«Саквояжники» - презрительное прозвище, которое давали южане приезжим северянам, представителям федеральных властей в годы Гражданской войны и в период Реконструкции.

28

        Акт о налогообложении наркотических веществ - федеральный закон США, регулирующий производство, импорт и рас­пространение опиатов, предложен членом палаты представителей США Фрэнсисом Бертоиом Гаррисоном (1873-1957) и одобрен 17 декабря
1914 г

29


«Акт Волстеда» был принят в октябре 1919 г. с целью принудительного проведения в жизнь положений Восемнадцатой поправки о «сухом законе» вопреки вето президента Вудро Вильсона. Этот федеральный закон вводил меры контроля за запретом на производство, продажу и перевозку алкогольных напитков. Назван по имени инициатора - конгрессмена-республиканца от штата Миннесота Эндрю Джозефа Волстеда (1860 -1947).

30


«Мокрыми» в начале XX в, В США называли политиков, разрешавших или поддерживаюших продажи спиртных напитков в годы »сухого» закона» (1917-1933).

31



        Томас Вудро Вильсон   (1856-1924) - 28-й президент США (1913-1921) от демократической партии. В январе 1918 г. выдвинул программу мира - «14 пунктов», а также идею создания Лига Наций. И хотя Версальский договор предусмотрел ее создание, конгресс США отказался ратифицировать договор с пунктом о Лиге Наций, что косвенно послужило причиной инсульта, настигшего Уилсона 25 сентября 1919 г.

32


«Дикий Запад» - популярные в Европе и США цирковые и эстрадные представления, изображавшие романтизированную версию освоения Дикого Запада и Гражданской войны. Первой и самой типичной была труппа американского солдата и охотника Уильяма Фредерика Коуди («Бизона Билла», 1846-1917). которая существовала с 1883 по 1913 гг.

33

        Техасские рейнджеры - подразделения легкой кавалерии, сформированные в Техасе в
1820-х гг. для отражения нападений индейцев и охраны фронтира. После присоединения Техаса к США в 1845 г, приобрели статус добровольной милиции на федеральной службе. С 1870-х гг. занимаются охраной правопорядка в штате Техас.

34

        Ин. 16: 33.

35


«Кэмблитами» называли последователей пресвитерианских свяшенников Томаса Кэмбла (1763-1854) и его сына Александра Кэмбла (1788-1866), вождей Второго великого пробуждения. Кэмблиты могли относиться к движению «Ученики Христа» (также «Церковь Христа», «Христианские Церкви») или к иным группам протестантской Реформации.

36


«Эврика» - кофеварка гейзерного типа, запатентованная в 1866 г. нью-йоркским предпринимателем Джорджем Джоунзом.

37

        Дядюшка Сэм - прозвище правительства Соединенных Штатов, по наиболее распространенной версии возникло во время англо-американской войны 1812-1814 гг. На складах армейского поставщика продовольствия Элберта Эндерсона в г. Трой, штат Нью-Йорк, работал санитарный инспектор Самюэл Уилсон (1766-1854), ставивший на тюках и ящиках с мясом клеймо «E.A.-U.S.». Грузчики шутили, что это сокращение может означать не только «США», но и «Uncle Sam». Первоначально прозвище использовалось противниками войны как презрительное по отношению к военным и чиновникам, однако вскоре стало общеупотребительным.

38

        Резерфорд Берчард Хейз (1822-1893) - 19-й президент США (1877-1881), республиканец

39

        Сэмюэл Джоунз Тилден (1814-1886) - американский политический деятель, банкир. В
1876 г. баллотировался на пост президента США от демократической партии, получил большинство голосов, но специальная комиссия присудила оспариваемые в четырех штатах голоса республиканцу Хейзу. Тилден счел это решение комиссии сфальсифицированным и порвал с политикой. Известен т.н. «компромисс Тилдена-Хейза» - негласное соглашение 1877 г. между республиканской и демократической партиями, когда республиканцы получили президентское кресло в обмен на данное демократам обещание положить конец Реконструкции.

40


«Кати» - разговорное название Миссурийско-Канзасско-Техасской железной дороги (от биржевого сокращения «КТ»), зарегистрирована 23 мая 1870 г., самостоятельно существовала до 1988 г.

41

        Существует несколько вариантов этого народного стишка, противоречащие один другому, хотя масть или особенности окраса не влияют на характер или темперамент лошадей. Здесь имеется в виду версия:
        Одна белая - покупай,
        Две белых - испытай,
        Три белых - не зевай,
        Четыре белых - пропускай.

42

        Уильям Кларк Куонтрилл (1837-1865) и Уильям Т. (Тома-сон) Эндерсон (ок. 1839-1864) - вожаки партизанских отрядов конфедератских повстанцев в годы Гражданской войны. Последний за свою жестокость по отношению к солдатам Союза получил прозвище Кровавый Билл.

43

        Преступным соучастником (лат.).

44

        Кристиан Шарпе (1810-1874) - американский оружейный мастер и изобретатель, разработал ряд моделей винтовок и карабинов, в свое время знаменитых дальнобойностью и точностью. Первая модель была запатентована им 17 сентября 1848 г.

45

        Битва при Аламо - ключевое сражение т.н. «Техасской революции», борьбы техасских повстанцев за независимость от Мексики. Произошло 23 февраля - 6 марта 1836 г., когда мексиканские силы под командованием генерала Антонио Лопеса де Санта-Аны осадили около 200 техасцев в испанской католической миссии-крепости Аламо в г. Сан-Антонио, штат Техас. Все защитники крепости погибли, включая американского юриста Уильяма Баррета Трэвиса (1809-1836). командовавшего гарнизоном Аламо в чине подполковника Техасской армии.

46


«Замужняя земля» (Beulah Land) - христианский гимн, написанный американским методистским священником Эдгаром Пейджем Стайтсом (1836-1921) ок. 1875-1876 гг. Положен на музыку Джоном Р. Суини (1837-1899). Восх. к Ис, 62: 4: «Не будут уже называть тебя "оставленным", и землю твою не будут более называть "пустынею", но будут называть тебя: "Мое благо­воление к нему", а землю твою - "замужнею", ибо Господь благоволит к тебе, и земля твоя сочетается».



47


 Реплика Ричарла из сценической адаптации трагедии Уиль­яма Шекспира «Ричард Ш> (1591; V, 3). сделанной в 1699 г. (опубл. 1700) английским драматургом, режиссером и актером Колли Сиббером (1671-1757). Его версия была популярна на протяжении 150 лет, и эта «ложная цитата» в 1830-1860 гг, стала расхожей в англоязычном мире, хотя в исходном тексте Шекспи­ра ее нет. Пер. В. Иванова.

48

        Ладонь - мера длины, равная 4 дюймам; употребляется только для обозначения роста лошадей.

49

        Золотые доллары (с содержанием золота 90 %) чеканились правительством США с 1849 по 1889 г. когда после двух золотых лихорадок конгресс стремился увеличить обращение золота в стране.

50

        Лк. 14: 23.

51

        Пресвитерианская церковь США - протестантская деноминация, существовавшая в южных (конфедератских) штатах США и на фронтире после раскола с пресвитерианизмом
«старой школы» в 1861 г.

52


 1 Кор. 6: 13: «Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тeлa». 2 Тим. 1; 9-10; «9, спасшего нас и призвав­шего званием святым, не по делам нашим, но по Своему изволе­нию и благодати, данной нам во Христе Иисусе прежде вековых времен, 10, открывшейся же ныне явлением Спасителя нашего Иисуса Христа, разрушившего смерть и явившего жизнь и нетле­ние через благовестие...» 1 Петра 1: 2, 19-20: «2. по предведению Бога Отца, при освящении от Духа, к послушанию и окроплению Кровию Иисуса Христа; благодать вам и мир да умножится... 19. по драгоценною Кровию Христа, как непорочного и чистого Агн­ца. 20. предназначенного еще прежде создания мира, но явивше­гося в последние времена для вас…» Рим. 11: 7: «Что же? Израиль, чего искал, того не получил; избранные же получили, а прочие ожесточились…»

53

        Джесси Вудсон (1847-1882) и его старший брат Александр Фрэнклин («Фрэнк»,
1843-1915) Джеймсы - американские бандиты и убийцы, грабители банков и поездов. Во время Гражданской войны сражались в конфедератских партизанских отрядах.

54

        Рафаэл Сэммз (1809-1877) - офицер военно-морского флота США (1826-1860), впоследствии (1860-1865) контр-адмирал флота и одновременно бригадный генерал армии Конфедерации.

55

        Джеймс Джексон Макалестер (1842-1920) - солдат армии Конфедерации и торговец, основатель нынешнего г. Макалестер, штат Оклахома. Его лавка открылась в 1870 г.

56


 Дэниэл Уэбстер (1782-1852) - американский государственный и политический деятель, юрист, оратор. Его портрет на ко­робках сигар использовался табачной компанией
«Уэбстер Сигарз».

57

        Джон Уэсли Хардин (1853-1885) - американский преступник, знаменитый стрелок Дикого Запада. Техасские рейнджеры охотились на него много лет.

58


«Софки» (от осафки ) - мамалыга на языке криков и семинолов.

59

        Джон Доу - условное имя, с середины XVIII в. используемое в англо-американских юридических документах для обозначения неизвестного или неустановленного мужчины или если его имя требуется сохранить в тайне.

60


«Как лента на Диковой шляпе» - выражение, чрезвычайно распространенное в разговорной английской речи особенно в начале XIX в.; впервые зафиксировано в 1796 г. Может означать что угодно в превосходной степени.

61


«Легкой кавалерией» называли свою полицию «пять цивилизованных племен» - чероки, чикасо, чокто, маскоги (крики) и семинолы (т. е. племена, усвоившие в начале XIX в. обычаи белых поселенцев и поддерживавшие с ними добрососедские отношения).

62

        Генри Сэмюэл Уэгнер (по прозвищу Ногастый) - диспетчер железной дороги «М. К. и Т.
        из Парсонза, штат Канзас. В конце 1870-х гг. доказал необходимость железнодорожного разъезда для погрузки скота на территории племени криков. В 1887 г. на этом месте был основан город Уэгнер, штат Оклахома.

63

        Томас Джеймс Чёрчилл (1824-1905) - генерал-майор армии Конфедерации, в 1881-1883 гг. губернатор штата Арканзас.

64

        Лоун-Джек - городок в округе Джексон, штат Миссури. 15-16 августа 1862 г. численно превосходящие силы конфедера­тов и партизан разгромили федеральные войска в бою на его глав­ной улице, длившемся 5 часов, но не смогли удержать город из-за наступления основных сил Союза.

65

        Братья Янгер - четверо братьев из Монтаны, легендарные бандиты Дикого Запада. Тимас Коулмен («Коул», 1844-1916) и Джеймс Генри («Джим», 1848-1902) во время Гражданской войны были партизанами в отряде Куонтрилла. В 1866 г. Коул участвовал в создании «шайки Джеймса», к которой позднее при­соединились остальные братья - Джим, Джон (1851-1874) и Ро­берт Юинг («Боб», 1856-1889). 7 сентября 1876 г. все братья, кроме ранее погибшего Джона, были арестованы после попытки налета на Первый национальный банк в г. Нортфилде, штат Мин­несота. При их отступлении из города был убит кассир банка Джозеф Ли Хейвуд (1837-1876). Спекуляции о том, кто именно убил кассира, порождены тем фактом, что братьям Джесси и Фрэнку Джeймcaм удалось скрыться от преследования, а братьям Янгерам -  нет. Боб Янгер умер в заключении в тюрьме Стиллуотер (Миннесота) от туберкулеза, Коул и Джим были досрочно освобождены в 1901 г.  Коул Янгер и Фрэнк Джеймс в 1903 г. основали цирковую труппу «Компания Дикого Запада» и ездили с гастролями по стране.

66


27 сентября 1864 г. в Сентралии, штат Миссури, произошла бойня: отряд «Кровавого Билла» Эндерсона (включая будущего бандита Джесси Джеймса) захватил и с особой жестокостью каз­нил 24 безоружных солдат Союза. В последовавшем бою с парти­занами превосходившие их силы Союза были уничтожены.



67

        Пустесойками (джейхокерами) называли канзасских парти­зан - противников рабства (первоначально, правда, так же назы­вались и его сторонники), устремившихся в Канзас после приня­тия конгрессом компромиссного Акта Канзас-Небраска 1854 г., по которому решение о статусе штата (быть ему свободным или ра­бовладельческим) принимали сами жители Канзаса. Этимология названия связана с имeнeм мифической птицы (jayhawk) - поме­си голубой сойки и воробьиной пустельги. В годы Гражданской войны так стали называть партизан в составе канзасского ополчения, которые не стеснялись в средствах борьбы против южан.

68

        Последним крупным сражением Гражданской войны стала битва за суд Аппоматтокса (штат Виргиния) 9 апреля 1865 г., после которого Северовирганская армия генерала Роберта Ли сдалась генералу Гранту. Разрозненные силы южан после этого сдавались еще около трех месяцев.

69

        Кустоломы (bushwhackers) - прозвище партизан-конфедератов во время Гражданской войны, в особенности - в штате Миссури. Впервые в таком смысле было употреблено в
1809 г. по отношению к снайперам писателем Вашингтоном Ирвингом.

70

        Имеется в виду Джон Уорик Дэниал (1842-1910) - американский юрист, писатель и политик-демократ, служил в армии Конфедерации в чине майора. Оборотный (свободно обращающийся) документ - документ, который в силу закона либо торговой практики может передаваться посредством вручения и индоссамента: к таковым относятся облигации, чеки, простые и переводные векселя, различные варранты на предъявителя и т.д.

71

        Джозеф Орвилл Шелби (1830-1897) - генерал кавалерии в армии Конфедерации, после войны предпочел не сдаваться, а увел около 1000 своих солдат в Мексику, где безуспешно предложил услуги отряда императору Максимилиану в качестве
«иностранного легиона». Вернулся в штат Миссури в 1867 г.

72


«Солдатская радость» (Soldier's Joy) и «Джонни в низинке» (Johnny in the Low Ground) - народные мелодии, популярные в англоязычном мире, вероятно, с конца XVIII в. «Восьмое января» (Eighth of January), или «Битва за Новый Орлеан», - американская народная мелодия, чье название увековечивает эпизод Англо-американской войны, когда 8 января 1815 г. американские войска под командованием полковника Эндрю Джексона (1767- 1845). будущего 7-го президента США (1829-1837), успешно отразили попытку вторжения англичан в Новый Орлеан.

73

        Эдмунд Кёрби-Смит (1824-1893) - генерал армии Конфедерации, в 1863-1865 гг. - командующий Транс-Миссисипским военным округом, образованным 26 мая 1862 г. и охватывавшим территории штатов Миссури, Арканзас, Техас и Луизиану, а также Индейскую территорию (ныне штат Оклахома) к западу от р. Миссисипи.

74

        Виргинский военный округ был создан 22 мая 1861 г, и охватывал территории штатов Виргиния; Южная и Северная Каролины, занятые войсками Союза.

75

        Битву у Пяти Развилок называют «Ватерлоо Конфедерации»: 1 апреля 1865 г. на перекрестке четырех стратегически важных дорог у Питерзбёрга, штат Виргиния, силы Союза под командованием генерал-майора Филипа Шеридана разгромили силы Конфедерации под командованием генерал-майор Джорджа Пикетта, что в итоге вынудило Северовиргинскую армию Роберта Ли отступить и привело ее к сдаче в Аппоматтоксе.

76

        Джеймс Юэлл Браун («Джеб») Стюарт (1833-1864) - кавалерийский офицер, генерал-майор армии Конфедерации. Нейтан Бедфорд Форрест (1821-1877) - кавалерийский офицер, генерал-лейтенант армии Конфедерации, как военный тактик внес вклад в развитие доктрины «мобильной войны». Впоследствии - первый Великий маг ку-клукс-клана, Джубал Эндерсон Эрли (1816-1894) - американский юрист и генерал-лейтенант армии Конфедерации, один из самых способных командиров дивизионного уровня.

77

        Имеется в виду «Бойня в Лоренсе» (или «Рейд Куонтрилла») - один из самых жестоких эпизодов Гражданской войны: на рассвете 21 августа 1863 г. отряд Куонтрилла совершил карательный налет на г. Лоренс, штат Канзас, стоявший на стороне Союза и выступавший за отмену рабства, За четыре часа отряд Куонтрилла разграбил и сжег весь гоpoд, около двухсот мужчин и юношей призывного возраста были убиты.

78

        Подлинной целью налета на Лоренс был захват сенатора Джеймса Генри Лейна (1814-1866). генерала армии Союза и предводителя партизан-пустесоек, который 23 сентября 1861 г. захватил и разграбил г. Оцеола, штат Миссури, находившийся в руках южан. В Лоренсе, однако, ему удалось бежать в одной ночной рубашке и скрыться от преследователей на кукурузном поле.

79

        Северовиргинская армия - основная военная сила армии Конфедерации на Восточном ТВД Гражданской войны, учреждена 20 июня 1861 г. как «Конфедератская армия Потомака».

80


 Международный орден радуги для девочек - масонская мо­лодежная организация, учреждена в 1922 г. в Макалестере, штат Оклахома.

81

        Пешая ходьба была популярным видом спорта в Великобритании с XVII в. и в США - с XIX в.; устраивались как лю­бительские, так и профессиональные состязания и марафоны, на участников делали ставки. Пик популярности пешей ходьбы в США пришелся на десятилетие после окончания Гражданской войны.

82

        Джейсон Гулд (1836-1892) - американский финансист, же­лезнодорожный магнат и спекулянт. Считается архетипичным «бароном-разбойником».

83


«Ямайский имбирный экстракт» - американское патентованное тонизирующее средство, на 70-80 % состоявшее из эти­лового спирта, выпускалось в конце XIX в. Впоследствии исполь­зовалось бутлегерами для обхода «сухого закона», пока не выяснили, что в его формуле содержится нейротоксин, вызывающий паралич.

84


 Генри Старр (1874-1921) - американский преступник, ко­нокрад и грабитель поездов. Дважды приговаривался судьей Пар­кером к новешению за убийство, но смертной казни избегал из-за юридических формальностей.

85

        Банда Долтонов - известная нa Среднем Западе банда, в состав которой входили трое братьев Долтонов: Граттан (1865- 1892), Роберт (1870-1892) и Эмметт (1871-1937), грабившая банки и поезда в штатах Канзас и Оклахома. Роберт и Граттан погибли в перестрелке с полицией в г. Коффейвилле, штат Канзас, где банда предприняла попытку ограбить два банка одновре­менно. Эмметт получил 15 лет тюрьмы, а выйдя на свободу, стал активным сторонником реформирования пенитенциарной систе­мы. Четвертый брат - Уильям Долтон (1866-1894) - был од­ним из организаторов т. н.
«Дикой шайки» Дулина-Долтона.

86

        Старший брат Долтонов Фрэнк (1859-1887) был судебным исполнителем у судьи Паркера, и после его смерти в перестрелке с конокрадом Дэйвом Смитом три брата Долтона поступили на службу закону, вероятно надеясь отомстить за гибель брата, ко­торого уважали и любили. В 1890 г., не получив причитающееся им жалованье, переметнулись на другую сторону и образовали банду. Кстати, ее участником был некто Чарли Брайант по кличке Чернорожий, который получил это прозвище потому, что на щеке у него имелся пороховой ожог.

87

        Уильям Дулин (1858-1896) - американский преступник, грабитель банков, поездов и дилижансов. В 1881-1891 гг. работал ковбоем в Оклахоме, с 1891 г. участвовал в банде Долтонов и, по одной версии, спасся после перестрелки в Коффейвилле; в 1892 г. организовал «Дикую шайку».

88

        Нож Барлоу - популярная в США разновидность складного ножа с одним или двумя лезвиями и утяжеленной рукоятью. Вероятно, начал изготовляться Обадией Барлоу в Шеффилде, Великобритания, в 1760-х гг., хотя в США, куда эти ножи импортировались в больших количествах, на изобретение ножа претендовали четыре семейства с этой фамилией

89

        Традиция кричать утром «Рождественский подарок!» (тот, кто успел раньше, должен получить подарок от того, кто не успел) прослеживается с начала 1840-х гг: на юге США в бедных сельских афроамериканских и англосаксонских семьях это выражение считалось таким же легитимным поздравлением, как «С Новым годом!»- или «Веселога Рождества».

90

        Национальная ложа покровителей сельского хозяйства - старейшая фермерская организация США, основана в 1867 г. В 1870-е гг. возглавила движение «грейнджеров» в борьбе с железнодорожными монополиями, установившими высокие цены на перевозку и хранение сельхозпродукции. Строилась по типу масонской ложи, но принимала в свои ряды как мужчин, так и женщин.

91

        Мф. 21: 42

92


«Наседка» (nester) - прозвище скваттера, фермера или владельца гомстеда, поселивщегося на земле, пригодной для пастбищного животноводства. Было распространено в США в годы освоения Запада.

93


«Война в округе Джонсона» (или «война на Пороховой реке») - вооруженный конфликт между мелкими и крупными фермерами в трех округах штата Вайоминг в апреле 1892 г., закончившийся длительной перестрелкой между фермерами, бандой наемных убийц и отрядом местной полиции; для прекращения конфликта потребовалось вмешательство регулярных кавалерийских частей, введенных в округ по приказу президента США Бенджамина Хэррисона,

94


«Торговый призыв» (The CommerciaJ Appeal) - мемфисская ежедневная утренняя газета, образовавшаяся в результате слияния проконфедератской газеты «Призыв* (The Appeal, осн. 1841), в конце Гражданской войны издававшейся подпольно, и «Мемфисской торговой» газеты (Memphis Commercial) в конце XIX в.

95


«Chicks» в названии бейсбольной команды низшей лиги «Мемфисские Чики», основанной в 1902 г., - сокращение от названия индейского племени чикасо.

96

        Отсылка к циклу романов французского писателя Марселя Пруста (1871-1922) «В поисках утраченного времени» (1913- 1927).

97


«Бостонским душителем» называли ненайденного убийцу (или убийц) 13 женщин, как правило задушенных шелковыми чулками в Бостоне в 1962-1964 гг.

98

        Дэйзи Эшфорд (Маргарет Мэри Джулия Девлин, 1881- 1972) - английская писательница. Повесть «Юные визитеры, или План мистера Солтины» была написана ею в 9 лет, опубликована в 1919 г. с предисловием Дж. М. Барри.